Аннотация: Холодный и циничный Деймон де Вольфе, маркиз Морнингхолл, презирал дружбу, доверие — и особенно любовь! Однако даже для такого мужчины может настать роковой час. Час, когда и жизнь, и честь, и судьба его будут зависеть от прекрасной и обольстительной гордячки леди Гвинет Эванс — женщины, пробудившей в душе Деймона пламя ПЫЛКОЙ СТРАСТИ — страсти, которую не в силах утолить ничто, кроме счастья взаимной Любви! --------------------------------------------- Данелла Хармон Сущий дьявол Пролог Май 1802 года Плотские наслаждения — вот, пожалуй, и все, что Оксфорд дал Деймону Эндрю Филиппу де Вольфе, шестому маркизу Морнингхоллу, четвертому графу де Вольфе, наследнику одного из богатейших имений в Англии. Он овладел греческим и латинским, еще будучи десятилетним ребенком. Он зевал над Аристофаном, Еврипидом и даже Фукидидом, чьи труды не пробуждали в нем ни стимула к приобретению знаний, ни желания поспорить с древними мудрецами. Он знал больше, нежели многие оксфордские воспитатели и преподаватели, ему было тошно в комнатах в Пекуорт-Куодрэнгле, и он не делал секрета из того, что от всего этого его просто тошнит. Ибо лорду Морнингхоллу было всего пятнадцать лет от роду, он провел в старинном колледже христианской церкви в Оксфорде несколько месяцев и не нашел здесь ничего, что бы его заинтересовало. Кроме хорошенькой юной племянницы декана. Она была на три года старше его. И сейчас лежала рядом с ним. Золотистые волосы ее запутались в траве, юбки были задраны, открывая белеющие в полутьме полные бедра. Нужно сказать, все это было проделано без помощи самого Морнингхолла. Сейчас девушке не было никакого дела ни до величественной красоты окружающих их древних зданий, ни до ароматов ночи, ни до музыки фонтана, лепечущего под тихим звездным небом. Большой Том — старинный величавый колокол в центральной башне — начал отбивать удары: бом… бом… бом… оповещая, что все студенты с этого момента должны находиться в своих спальнях. Бом… бом… бом… Колокол предупреждает его, шевельнулась мысль у Деймона, но он тут же отбросил ее, ибо ничто не могло отвлечь его внимание от прохлады земли, мускусного аромата зелени, бархатного, усыпанного мириадами звезд неба. Какое удивительное, невыразимое ощущение — лежать рядом с изумительным, таинственным созданием, касаться рукой ажурных кружев и воздушных юбок, скользить ладонью по внутренней стороне бедра, защищенного тонким шелковым чулком, а потом подцепить пальцем сперва один, затем другой чулок и медленно спустить их вниз. При этом видеть, что лежащая рядом нимфа поощряет эти действия прикосновениями рта и рук, прерывистыми стонами. Разделавшись с чулками, вновь отправить руку вверх вдоль атласного бедра, навстречу неведомой тайне. По мере медленного продвижения руки вверх сердце Деймона колотилось все громче и чаще. Он прижался лицом к девичьей шее, вдыхая аромат ее кожи и волос, пахнущих розой. Сладостно постанывая, нимфа ободряюще поглаживала его спину, плечи, ягодицы. Мелькнула последняя более или менее связная мысль о том, что из темной комнаты за ним могут подглядывать однокашники. Но именно в этот момент его ищущие пальцы достигли заветной тайны — шелковистых завитков внизу девичьего живота — и вмиг исчезли все мысли. В этом гнездышке было так тепло, так уютно, так мягко — и чуточку влажно. Он накрыл ладонью упругий холмик, поросший густыми шелковистыми волосками. Его пальцы скользнули ниже, между бедер. Девушка застонала и раздвинула бедра. «Господи, надеюсь, что я делаю все правильно», — подумал Деймон. По-видимому, все было правильно, потому что, как только он погрузил свой палец в обнаруженную им расщелину, девушка громко застонала, закрыла глаза и впилась ногтями ему в спину. Деймон со всем пылом стал исследовать неведомые ему влажные складки, воплощающие собой женственность, а девушка только ахала и тихонько всхлипывала. Обретя некоторую уверенность, Деймон поцеловал ее в шею и ароматную грудь, продолжая одновременно пальцами ласкать влажные, скользкие лепестки. Затем, осмелев, он погрузил средний палец поглубже, а большим нащупал тугой узелок — бутон страсти — и принялся его ласкать. — Ой, Деймон! — ахнула девушка, обхватила его голову руками и прижала к себе. Она словно обезумела. Запустив пальцы в его волосы на затылке, она дергалась и извивалась, целовала в губы и разгорячено повторяла: — Да-да… Потрогай меня… Да-да, правильно, здесь… Рот у нее был горячим, язык дерзким и настойчивым. Деймон чувствовал, что его тело начинает полыхать. Похоже, он все делает правильно. К черту всю эту латынь и прочую чепуху! Ничего путного университет ему не дал. А вот мисс Сара Черуэлл дала! И это не идет ни в какое сравнение! Это великолепно! Это грандиозно! Спасибо тебе, Оксфорд! Деймон прервал поцелуй, чтобы глотнуть воздуха. — Я… не делаю тебе больно? — каким-то странным, незнакомым самому себе голосом спросил он. Хорошо еще, что не дал петуха. — Oй, нет! О Боже, да! Ой-ой! Ага, вот здесь. И пальчик поглубже. Деймон испытал некоторое замешательство, Так причинил он мисс Саре боль или нет? — Вот так? — спросил он, нажимая натрепещущий узелок. — Да, только еще сильнее… Ой! И поглубже… Деймон, посмотри на меня, я хочу видеть твое лицо. — Она обхватила его за щеки, притянула к себе и стала горячо и жадно целовать. — Эти твой глаза… Они воспламеняют меня. Деймон погрузил палец почти на всю глубину, продолжая гладить, влажные лепестки девичьего гнездышка и ласкать удивительный маленький твердый бугорок. При каждом прикосновении к нему мисс Сара ахала, всхлипывала и шептала, имя Деймона. Столь бурная реакция девушки возбудила юношу до предела, а его ствол сделался огромным и ныл от неукротимого желания. Воздух с шумом вырывался из его легких, смешивался с ароматами исходящими от волос, кожи и одежды мисс Сары. Как же отличается женское тело от его собственного! Какие сладостные ощущения испытываешь уже от одного прикосновения к пышной поросли, скрывающей лепестки. Сейчас его пальцы купались в соке любви, а ствол рвался из брюк наружу. И тогда мисс Сара потянулась рукой к его брюкам и легкими прикосновениями стала их расстегивать. Деймон почувствовал, как прохладный воздух омыл его возбужденную плоть. Затем к ней прикоснулась девичья рука. Деймон замер, не зная, как на это реагировать. Но мисс Сара проявила настойчивость. Она обвила вокруг ствола юноши пальцы, легонько сжала его и стала медленно водить рукой вверх и вниз. Это породило в Деймоне столь сладостные ощущения, что он тихонько застонал и стал ритмично двигаться ей навстречу. Поистине сладостная мука! Мисс Сара притянула его поближе, не прекращая движения рук, и ободряюще зашептала: — Вот, господин любовник, я хочу доставить тебе удовольствие. Деймону показалось, что он вот-вот умрет и вознесется на небо. Он полностью отдался энергичным ласкам умелых девичьих пальцев. А затем с хриплым стоном повернулся и лег на пышные формы мисс Сары, вдавив ее тело в пружинистый травяной газон. Светлые волосы девушки рассыпались вокруг головы. Деймон спрятал лицо в шелковистых прядях, а затем стал лихорадочно целовать ее крохотные ушки, шею, припухлые жадные губы. Она тихонько постанывала, продолжая ласкать его. Ощущения, которые порождали эти ласки, заставили Деймона забыть обо всем на свете. «О Господи, — подумал он, — я так долго не выдержу!» И тогда он почувствовал, что мисс Сара направляет его мужское естество к своему горячему гнездышку. При этом она широко раздвигает ноги и выгибается вперед, чтобы лучше принять его в свое лоно. Ее руки обнимают его за спину, за ягодицы, деловито располагают восставшую плоть поудобнее между своих бедер, чтобы приобщить Деймона к таинству, известному людям с сотворения мира. Задранные верхние и нижние юбки мисс Сары легли на тело Деймона. Однако это не помешало ему уловить тот момент, когда он оказался в запретном, укромном и вожделенном гнездышке. Со стоном он стал погружаться все глубже. Она извивалась под ним, подталкивая его к тому, чтобы начать ритмичное движение. Деймону как-то довелось это видеть, он слышал об этом от своих сверстников, но собственного опыта не имел. Мисс Сара запустила руки в волосы на его затылке и стала жарко его целовать. При этом ее тело неистово извивалось под ним, казалось, оно требует укрощения. Деймон уперся локтями в траву. Ему сейчас было наплевать на то, что его тонкая нарядная рубашка будет испачкана. Плевать на то, что Сара до боли царапает ему плечи и спину. Для него сейчас существовало лишь одно — пряный аромат любовного сока — и она, она, она… Деймон почувствовал, как мощный поток горячего семени начал извергаться в девичье лоно, и закричал от сладострастия. Ногти мисс Сары впились ему в спину, лицо ее в экстазе исказилось, тело выгнулось ему навстречу — и она тоже закричала. Мышцы ее лона сжали его естество и запульсировали, выжимая из него последние соки и силы. Все кончилось. Обняв мисс Сару, Деймон ткнулся разгоряченным лбом в прохладу травы, хватая ртом воздух, пытаясь осознать то, что сейчас с ним произошло. — Ой, Сара… — Здорово, правда? Для первого раза ты действовал просто замечательно! Он расплылся в счастливой глупой улыбке: — А ты… ты была великолепна. Просто великолепна. Сара захихикала. Деймон провел рукой по ее щеке и повернул голову, чтобы поцеловать ее. Его ствол вновь зашевелился, обретая твердость. Интересно, он способен когда-либо смириться и остановиться? Деймон положил руку на пышноволосое гнездышко, предвкушая повторение магического действа и про себя благодаря лордов Уикома и Эвешема за то, что они побудили его совершить все это, чтобы он мог войти в их Кружок. Теперь он не только стал настоящим мужчиной, но и приобрел друзей. К тому же хороших друзей. Башмак опустился на его спину — как раз между лопаток. — Никак это юный Морнингхолл? Наслаждаетесь новым учебным предметом, милорд? Деймон застыл от ужаса и мгновенно вернулся к действительности. За тот промежуток времени, который требуется для одного удара сердца, он вдруг ощутил движение ветерка, овевающего его голый зад, и почувствовал, как напряглась лежащая под ним девушка. Его окатил прилив леденящего страха, и засосало под ложечкой, что случается всякий раз, когда тебя застают за каким-то предосудительным, гадким занятием. Взрыв смеха донесся из затемненных комнат наверху и раскатился эхом в обширном темном дворе. Уиком, Эвешем — весь Кружок. Они хохотали над ним. Абсолютно все. Деймон вскочил на ноги. Его предали! Вначале он почувствовал жгучую обиду, которая затем сменилась гневом и, наконец, смятением. И эти чувства он обязан скрыть за маской холодного равнодушия, ибо он маркиз Морнингхолл. Сейчас неуместны ни оправдания, ни ссылки на то, что тебе лишь пятнадцать лет, ибо ты приобщился к акту зрелости и должен отвечать за последствия. Деймон медленно поднял голову и увидел искаженное бешенством лицо декана. — Поднимайся!.. Голос декана был резким, каменно-холодным и зловещим. Мисс Сара, узнав голос дяди, вскрикнула, столкнула с себя Деймона и вскочила на ноги. — Скотина! Дикарь и чудовище! У тебя нет никакого уважения к женской добродетели! Напасть на невинную девушку, вытащить из спальни и совратить ее! У тебя есть понятие о чести? У тебя нет ни капли стыда! Она одернула юбки и принялась рыдать как безумная. Деймон в шоке смотрел на девушку, лишившись дара речи. Что за чушь она несет? Напал на нее и соблазнил? От удивления его брови поползли вверх, но прежде чем он успел что-то сказать в свою защиту, мисс Сара со всего маху залепила ему пощечину и бросилась в объятия дяди. Из ее глаз брызнул такой фонтан слез, который мог бы поднять уровень Атлантического океана по крайней мере на фут. А кошмарный хохот все продолжал разноситься по двору. Лишь привитое воспитанием чувство собственного достоинства удержало Деймона от того, чтобы пуститься в паническое бегство. С презрительным видом он натянул брюки и застегнул их, хотя пальцы плохо его слушались, а сердце колотилось как молот. И делал это он под гомерический хохот, доносившийся из окна сверху, и визгливый голос мисс Сары: — Он набросился на меня, дядя! Он принудил меня к этому кошмарному, постыдному акту, клянусь тебе! Пойми, я всего лишь жертва! Он овладел силой! Он изнасиловал меня! Он… о-о-о… Прижав племянницу к груди, декан устремил на Деймона свирепый взгляд: — Это так, Морнингхолл? Все было не так. Совсем не так. И внезапно им овладела ярость — буйная, безудержная ярость, ибо Деймона предал не только Кружок, его предала и мисс Сара. И у него не было ни малейшего желания в этих обстоятельствах оставаться галантным. Он поднял голову, посмотрел декану прямо в глаза и проговорил, стараясь произносить слова твердо, чтобы голос не выдал тех чувств, которые в нем бушевали: — Я не набрасывался на вашу племянницу, сэр. — И затем, не в силах совладать с обидой и гневом, добавил презрительно: — По правде говоря, именно «добродетельная» мисс Сара пожелала, чтобы это произошло здесь, на плацу. Лично я предпочел бы нормальную кровать, но она была решительно против. Удар по лицу оказался таким сильным, что хрустнул аристократический нос. Из глаз посыпались искры, показалось, что земля вздыбилась и опрокинулась на него. И лишь лежа на земле он понял, что в нокаут его послал декан. Ощупывая разбитые нос и губу, он открыл глаза и увидел сквозь серую пелену его искаженное яростью лицо. Не дав Деймону оправиться от удара, он схватил юношу за ворот рубашки и рывком поставил его на ноги. — Я сразу понял, едва ты здесь появился, что ничего, кроме неприятностей, от тебя не дождешься! — прорычал он, бешено сверкая глазами и сжимая ворот рубашки Деймона с такой силой, что тот не мог дышать. — Едва увидел тебя! Порочный мальчишка! Коварный и хитрый! Испорченный до мозга костей! Декан оттолкнул Деймона от себя, и юноша, потеряв равновесие, плюхнулся на спину. Из окон наверху донесся новый взрыв хохота, От обиды и испытанного унижения у него на глаза навернулись слезы. Куда-то вдруг исчезла его аристократическая невозмутимость. Глаза зло сверкнули. — Избыток ума всегда был твоим проклятием, а не благом! Прискорбно, что ты не воспользовался своими мозгами, чтобы работать над собой и изучать науки! Ты пошел на поводу похоти! Ты внял наущениям дьявола и отвернулся от Бога! Что такое, Сара? Да, конечно, дорогая, я понимаю. Успокойся, дорогая! Все будет в порядке, эта скотина больше не подойдет к тебе. — Декан притянул голову племянницы к своей груди и, устремив гневный взор на Деймона, заявил, грозя пальцем: — Не думаю, что твои деньги помогут тебе откупиться, Морнингхолл! Ты титулованный и богатый, но ты гадкий и порочный! Неудивительно, что преподаватели тебя терпеть не могут! Неудивительно, что ты забросил занятия и предался плотским утехам! Неудивительно, что даже твоя родная мать считает тебя грязным и порочным, настоящим исчадием ада! Немедленно иди собирай свои вещи и убирайся вон с моих глаз! Деймон обрел наконец дар речи, хотя это был всего лишь шепот: — Как — собирай вещи? Я вас не понимаю, сэр… — А ты пойми: с этого мгновения ты должен освободить Оксфорд от своего присутствия! Я не желаю больше видеть твою физиономию! Твои занятия здесь окончены. Ты слышишь меня? Окончены! Я отправляю тебя назад к матери! Деймон побледнел. Мир стал наезжать на него, сжимаясь до ширины тоннеля, грозя его раздавить. Аристократическая холодность окончательно дала трещину и раскололась — он почувствовал себя незащищенным, уязвимым, открытым всем ударам судьбы. Он повернулся и бросился бежать. Тьма ночи поглотила Деймона, но еще долго его преследовал хохот членов Кружка, разносившийся над обширным квадратным двором колледжа. Последняя ночь лорда Морнингхолла в Оксфорде походила на кошмар. Он не мог отделаться от гнетущих мыслей, а когда под утро его одолела дрема, ему приснилась мать, которая безжалостно бьет его, швыряет вслед ему винную бутылку и попадает в лопатку, при этом что-то бессвязно бормочет о его дьявольских глазах, дьявольском облике, дьявольских поступках… Сейчас, при утреннем свете, Деймон выглядел осунувшимся и подавленным. Он механически побросал свои вещи в чемодан и поставил его на стул. За окном заря позолотила величественные шпили, поднимавшиеся над городом, окрасила старинные каменные здания в палевые, розовые и золотистые тона. Под его окном виднелся ухоженный зеленый газон, покрытый туманной дымкой. Где-то ворковали голуби. Солнечные лучи осветили могучие коринфские колонны библиотеки напротив. Оксфорд. Он в последний раз любуется его величавой древней красотой, в последний раз видит эту дивную панораму. Деймон стиснул зубы. Наплевать! Он ничему здесь не научился. Если не считать одной науки — как заставить девушку стонать и рыдать в своих объятиях. Он присел и стал обуваться. Наплевать! Хотя на самом деле ему было совсем не наплевать. Несмотря ни на что, жизнь в Оксфорде была все же гораздо лучше той, которую Морнингхолл знал раньше… При мысли о том, что он должен возвратиться домой, у него леденело все внутри и начинало колотиться сердце. «Я не вернусь туда, — поклялся он, нагибаясь за вторым башмаком. — Мать станет кричать на меня. Она позовет его преподобие Кройдена и велит ему изгнать из меня дьявола. А после его отъезда она снова приложится к бутылке и будет бить меня. А затем еще и еще». В Морнингхолле спрятаться было негде. Ни в библиотеке, в которой он некогда забывал обо всем среди книг, прячась от тяжелой руки матери. Ни в спальне, которая своей мрачной старинной мебелью с геральдическими крестами и роскошной резной кроватью с пологом на четырех столбиках всегда пугала его, потому что до него принадлежала пятерым другим маркизам, чьи души, надо полагать, продолжали там обитать. Ни на конюшне. Одним словом, нигде, несмотря на то что он был наследником титула и обширного имения. Ибо ничто не могло защитить его от материнского безумия. И от гнева, который ее обуяет, когда та узнает, что он изгнан из Оксфорда. Юный маркиз завязал шнурки на башмаках и продолжал сидеть, наклонившись вниз и обхватив голову руками. Все будет так, как было всегда до этого. Деймон-дьявол! Деймон-зверь. Деймон, родившийся на шестой день шестого месяца шестого года десятилетия. О, помоги ему Боже! Руки у него стали дрожать, пот выступил на ладонях, прижатых к бровям. Он ясно все это видит — вопли, крики, рыдания, пьянство, побои… Проведя ладонью по лицу, Деймон встал и приказал себе не думать о неизбежном. Солнце успело подняться и разогнать туман над ухоженным двором. Янтарные оттенки стен библиотеки сменились на лимонные, солнечные лучи заиграли в венецианских окнах. Где-то запел дрозд. Из кухни долетели запахи еды. В соседней комнате послышался смех. Огромный университет просыпался. Лучше бы уехать сейчас, пока еще не все узнали о том, что с ним произошло. Хотя вполне возможно, что об этом уже все узнали… Он перенес достаточно унижений.. Деймон завязал галстук, натянул строгий, отлично подогнанный сюртук, взял шляпу, чемодан и пошел к выходу, собираясь покинуть свою комнату — и Оксфорд. Высоко подняв голову, плотно сжав губы, он вышел из здания, которое в течение нескольких месяцев называл своим домом. Он обогнул величественный Большой Четырехугольник, прошел через церковь и вышел из ворот, над которыми семитонный Большой Том накануне своими ударами возвестил о его, Деймона, предстоящем уходе. Деймон двинулся в южном направлении по Фиш-стрит, надеясь на то, что его никто не узнает, и в то же время в глубине души ожидая, что откуда-нибудь появится декан и попросит его вернуться. Его никто не узнал. Никто не обратил на него никакого внимания. И декан так и не появился. И не попросил его остаться. Деймон сжал ручку чемодана, чувствуя, как дрожат его пальцы. Он продолжал идти с бесстрастным выражением лица, глядя прямо перед собой, то и дело холодея при мысли о том, что его ожидает в Морнингхолле. Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем панцирь его душевных страданий пробили звуки внешнего мира. Праздничный звон колоколов. Лай собак. Музыка и пение вдалеке, И постепенно все это становилось громче, словно приближаясь к нему. На мгновение у Деймона родилась фантастическая мысль, что это организовано в его честь, что к нему идет типа чтобы вернуть его в университет. Однако эта фантазия быстро испарилась, когда мимо него стали с криками проноситься молодые люди, толкая его и требуя, чтобы он убрался с дороги. Толпа прибывала. Чей-то локоть прошелся по его ребрам. Его обогнала стайка мальчишек с собакой — они бежали так, что у них только пятки сверкали. Над головой Деймона с шумом открывались окна, из которых высовывались люди. Они махали цветными платочками и выкрикивали приветствия. Другие люди выбегали из зданий и, как во времена всеобщего исхода, вливались в толпу, двигавшуюся по улицам. Деймон был рад любому поводу, который мог оттянуть его возвращение в Морнингхолл. Он поправил шляпу и последовал за толпой. Ширина людского потока составляла, должно быть, не менее десятка футов. Деймон стал пробиваться вперед, не обращая внимания на сердитые взгляды и проклятия в его адрес. К счастью, его рост был таков, что позволял Деймону видеть поверх голов, и он наконец отыскал объект всеобщего внимания. Это была карета, ведомая упряжкой возбужденных серых лошадей, которым было весьма непросто пробиться сквозь огромную орущую толпу. Деймон встал на цыпочки, чтобы лучше все разглядеть. Мешали вскинутые в восторге людские руки, в ушах звенело от истерических воплей. На Деймона напирали, его толкали, брали в тиски, оттесняли, поскольку всем хотелось оказаться поближе к карете, хоть что-то рассмотреть. Над морем голов появился какой-то просвет, и Деймону удалось увидеть того, в чью честь звонили все колокола и кого сейчас столь неистово приветствовала толпа. Всего лишь мимолетный взгляд, но его оказалось достаточно, чтобы жизнь юного маркиза Морнингхолла круто изменилась. Деймон на мгновение увидел красивого мужчину в бело-голубой морской форме с блестящей золотой отделкой. От его волос отражались лучи утреннего солнца, словно от золота фараонов. Вот он, герой! А герой выглянул из кареты, галантно взял руку молодой девушки и поднес ее к своим губам. Он засмеялся, когда лошади унесли карету вперед, а девушка осталась стоять, выкрикивая имя героя и прижимая платочек к губам. Каждая черточка лица этого человека свидетельствовала о его мужестве, приподнятые уголки рта — о чувстве юмора, а холодные серые глаза смотрели на всех — и в то же время не видели никого, когда он рукой приветствовал людей, высыпавших на улицы, чтобы отдать ему дань уважения. — Коммодор Лорд! Коммодор Джулиан Лорд! Оксфорд приветствует тебя! Добро пожаловать в Оксфорд, коммодор Лорд! Деймон вдруг почувствовал вспышку гнева. Он повернулся, чтобы глотнуть воздуха, и увидел рядом женщину, как и он, влекомую толпой. Глаза у нее широко раскрылись, когда она встретилась с его взглядом и, ахнув, попыталась сделать шаг назад, прижав руку к груди. Эта реакция лишь усугубила раздражение Деймона. — Могу я узнать, что национальный герой собирается делать в Оксфорде? — растягивая слова, спросил Деймон, которому стало немного не по себе от пристального взгляда женщины. — Он приехал получить звание почетного доктора университета, — быстро ответила та, пятясь назад и прижимаясь к телам других людей, лишь бы оказаться подальше от Деймона. — Прошу вас извинить меня… Деймон вновь повернулся к карете и смотрел на нее до тех пор, пока карету вновь не поглотила толпа. Праздник продолжался. Откуда-то налетел ветер, словно и он торопился поприветствовать коммодора Лорда. Люди начали расходиться. Деймон остался стоять на тротуаре. Последние несколько человек пробежали мимо. По мостовой ветер гнал клочки бумаги. Шум торжества ослабевал, процессия двигалась по направлению к отелю «Стар». Там поселится коммодор Джулиан Лорд. Всеми любимый, уважаемый, почитаемый и обожаемый. А вот Деймона никто не любил. Он не был ни уважаемым, ни почитаемым, ни обожаемым. И, стоя на тротуаре, изо всех сил сжимая от гнева и зависти кулаки, Деймон понял, что если он чего и хотел бы в жизни, то именно этого. Если Джулиан Лорд смог стать героем, то сможет и он. Если Джулиан Лорд сумел завоевать любовь всей нации тем, что топил французские суда, то и он сумеет добиться этого. Он убежит из дома и поступит на флот. И тоже станет героем. Заслужит уважение и восхищение своих соотечественников. И все будут его любить и почитать, как сейчас чтут Джулиана Лорда. Так оно все и будет. Вздернув подбородок, лорд Морнингхолл зашагал вперед, на юг, не замечая ни обрывков бумаги, ни мусора, которые гнал по дороге ветер. Он шел в сторону моря. Развращенные и погрязшие в наслаждениях люди! Вы издеваетесь над своими жертвами, заявляя в то же время в парламенте, что заключенные счастливы! Знаете ли вы, в каких чудовищных условиях они пребывают? Посетите их без предварительного уведомления, дерзните спуститься ночью в те самые склепы, куда вы заточили этих несчастных, ведь они такие же люди, как и вы; попробуйте хотя бы одну минуту подышать теми тлетворными испарениями, которыми они дышат многие годы и которые доводят их до смерти от удушья; посмотрите, как они мечутся на своих подвесных койках, атакуемые тысячами насекомых, тщетно мечтая о сне, чтобы хотя бы на короткий миг забыть о своих муках. Французский военнопленный полковник Лебертр. Глава 1 Прошло десять лет с того злополучного дня, когда лорда Морнингхолла исключили из Оксфорда. За это время Англия успела ввязаться еще в одну войну, на сей раз со своими бывшими колониями по другую сторону Атлантики. Причиной войны 1812 года стала британская самонадеянность, ибо кораблям его величества было приказано останавливать нейтральные торговые американские суда для «инспекции» и забирать с них моряков, объявляя их — заслуженно или облыжно — английскими дезертирами. Вполне естественно, что окрепшие к тому времени Соединенные Штаты обиделись, поскольку далеко не все забираемые с их судов моряки были дезертирами, тем более английскими. Продолжающаяся война с Францией и разразившаяся новая война с Соединенными Штатами способствовали оживлению деятельности английских портов. Военные корабли останавливались в сухих доках для ремонта; со стапелей сходили новые суда; в бухты заходили корабли всех видов с самыми различными грузами; таверны на берегу были заполнены морскими офицерами в нарядной бело-голубой форме — элитой самого лучшего флота в мире. И когда соотечественники читали об очередной английской победе в каком-то далеком уголке мира или наблюдали за идущим полным ходом громадным военным кораблем, у них невольно возникало чувство гордости за людей моря, если даже они не склонны были к романтическому восприятию действительности. А вот оборотная, постыдная сторона войны как-то не была видна. О ней никто не хотел задумываться. Некогда бравые, здоровые моряки теряли зрение, оказывались без рук или без ног, вынуждены были просить подаяние на улицах или на набережных. Их жены становились вдовами, беспомощными и одинокими, дети — сиротами. И появлялись морские тюрьмы. Условия в этих плавучих тюрьмах были настолько ужасными, что в них могли выжить разве что крысы. Лишенные мачт, оснастки и парусов, с искореженными надстройками цвета сажи, оседающей из дымящих труб, некогда могучие и гордые военные корабли становились домом — и адом! — для тысяч французских, американских и прочих военнопленных, которые влачили здесь жалкое существование в надежде на побег или смерть. Плавучие тюрьмы стояли на якоре в каждом английском порту. У ищущих славы офицеров королевского флота служба на них считалась самой презренной и постыдной. Весной 1813 года именно на одном из таких бывших военных кораблей находился на службе шестой маркиз Морнингхолл, четвертый граф де Вольфе. — Милорд! Что делать с посетителем? Деймон был настолько поглощен чтением, что даже не слышал, как корабельный гардемарин Дэнни Фойл вошел в его каюту. — С посетителем? — рассеянно переспросил Деймон, не поднимая головы и водя пальцем по строчкам текста. — Да, сэр. С женщиной, сэр. — Ах, да, с этой неуемной, ужасной почтенной леди Гвинет Эванс Симмз. — Деймон захлопнул книгу и устремил пронзительный взгляд на гардемарина. — Как будто визита адмирала Болтона, убийства начальника интендантской службы, а затем побега трех военнопленных недостаточно для одной недели… — Побег прошлой ночью произошел не по нашей вине, — жалобным тоном возразил Фойл. — Все говорят, что это работа Черного Волка. — Черный Волк? Как бы не так! А как звали того американского капитана, который совершил побег на прошлой неделе? Мэтсон? Морган? Что-то вроде этого… — Меррик, сэр. Коннор Меррик. — Впрочем, Морган или Меррик — какая разница? Не могу понять, почему все верят в то, что Черный Волк — это дух умершего заключенного, который является, чтобы отомстить. Не нужно быть гением, чтобы сделать вывод: сей мифический тип, который, кстати, стал досаждать нам сразу после побега этого Меррика, — явно американец. И он поставил цель отомстить мне. — Чертыхнувшись, Деймон отложил в сторону книгу и, поднявшись во весь свой весьма внушительный рост, подошел к окну на корме. — Надо впустить воздуха, — сказал он, раздраженно распахивая окно. Фойл крепко сцепил за спиной руки, чтобы не было видно, что они дрожат. Он боялся лорда Морнингхолла. Его боялись все, вплоть до лейтенанта Джона Редли, обладателя тяжелых кулаков, который распоряжался принадлежащими королевскому флоту кабриолетами. Сегодня его светлость пребывал в весьма мрачном настроении, хотя Фойл полагал, что осуждать его за это нельзя. Дьявольски обидно, когда сбегают американские военнопленные, тем более что об этом благодаря газетам узнает весь Портсмут. Закусив губу, Фойл рискнул бросить взгляд на большую книгу, которую перед этим читал лорд Морнингхолл. Это оказался «Указатель болезней» Петерсона. — Вы больны, милорд? Маркиз метнул на него грозный взгляд. — Разве я выгляжу больным, Фойл? — Вы выглядите… усталым, сэр! — Усталым… Что ж, пожалуй. — Повернувшись к открытому окну, он наклонил голову, рассеянно разглядывая ноготь большого пальца. Внешне он казался спокойным, однако Фойла не обманешь. Морнингхолл умел скрывать свои эмоции под маской бесстрастной холодности. — Так чего эта старая ведьма хочет? — Старая ведьма? — Эта валлийка, черт бы ее побрал! — А-а, ну да… Вы знаете, сэр, старая ведьма решила изучить состояние корабельных тюрем и собирается начать с нашей. — Понятно. Продолжая теребить ноготь, маркиз посмотрел на бухту. Солнце отражалось в волнах и освещало его лицо, в котором действительно было что-то демоническое. Фойл подумал, что подобные языки пламени полыхают в преисподней, и при мысли об этом у него пересохло в горле. — Приходится лишь гадать, с какой стати она набросилась на эти тюрьмы, вместо того чтобы… — размышляя вслух, глухо проговорил маркиз, что отнюдь не убавило тревоги Фойла. — Не знаю, сэр. Ее муж, покойный лорд Симмз, питал страсть к морским делам. Вероятно, здесь есть связь. — Сомневаюсь. Видимо, в силу большого нервного возбуждения Фойла словно прорвало: — А еще, милорд, можно удивляться, почему управление транспортом дало леди Симмз разрешение подняться на судно. Вы же знаете, как неохотно они допускают посторонних на борт плавучих тюрем; они опасаются, а вдруг кто-нибудь подумает, будто условия здесь гораздо хуже, чем они есть на самом деле. Можно легко сделать неверные выводы и заявить, что с заключенными плохо обращаются, что над ними издеваются, хотя мы знаем, что это не так. Она наверняка получила разрешение от своего деверя, нынешнего лорда Симмза. Он занимает высокий пост в управлении транспортом. — Мистер Фойл… — Это правда, сэр, а как бы она иначе… — Мистер Фойл! Гардемарин умолк, побледнел и на всякий случай отступил на шаг. Морнингхолл некоторое время сверлил Фойла взглядом, затем повернулся и прислонился к шпангоуту, рассеянно положив руку на грудь. Черные волосы его были зачесаны назад, открывая высокий благородный лоб, и Фойл вдруг заметил, что лицо у лорда бледное и напряженное. Он увидел плотно сжатые губы, пальцы, стиснувшие спинку стула, и капельки пота над аристократически изогнутой бровью. — Милорд, вы хорошо себя чувствуете? — Разумеется, хорошо! — рявкнул маркиз, бросив испепеляющий взгляд на излишне любознательного подчиненного. Затем, закрыв глаза, добавил: — В общем, все нормально. — Я могу пригласить доктора, если хотите… — Я думаю, больше проку будет от судового священника, чем от этого мясника, который называет себя хирургом. Да ты не беспокойся, Фойл. — Вынув носовой платок, он промокнул пот на лбу, затем, взглянув на гардемарина, сказал с раздражением: — Пожалуйста, оставь меня одного. Я сейчас никого не хочу видеть. — А как же… гм… посетительница, сэр? — Ах да. Она из тех, кто хочет превратить мою жизнь в ад. Защитница сирот и пенсионеров, вдова самого большого краснобая, который когда-либо заседал в палате лордов. Сейчас он сделал ее орудием против моего ведомства. — Маркиз выпрямился и посмотрел в окно. — Скажи этой старой ведьме, что она может подняться на борт, когда пробьет восемь склянок. — Н-но… Она ожидает сейчас на пирсе, сэр, и просит разрешения подняться на корабль немедленно. — Она поднимется сюда в то время, какое я назвал, и ни минутой раньше. — Н-но… — Я сказал, Фойл, Пусть она подождет, — холодно оборвал его Деймон, устремив гневный взгляд на юношу. — Я достаточно ясно выразился? Фойл кивнул: — Да, сэр. Я скажу ей это. — Хорошо. И не забудь закрыть дверь, когда будешь уходить. Я не намерен нюхать идущую снизу вонь. Леди Гвинет Эванс Симмз сидела в шлюпке, изо всех сил стараясь не замечать лужу, которая плескалась у ее ног, замочив юбку, и лишь морщила нос, когда до нее долетали тошнотворные запахи с плавучей тюрьмы. «Суррей» был грозным военным кораблем, но, глядя на него сейчас, трудно было поверить, что когда-то он под парусами бороздил океаны. Плавучая тюрьма колыхалась на волнах, похожая на черную запущенную язву, и для Гвинет не составляло труда нарисовать в своем воображении картину того ада, в котором пребывали несчастные военнопленные. У нее слезились глаза; она вытащила платочек, пахнущий розовой водой, и прижала его к лицу. Фиалковые глаза ее сердито смотрели поверх белого лоскутка материи. Это очень хорошо, что она рассердилась. Люди говорят, что у нее очень доброе и милое лицо, и поэтому ей трудно добиваться каких-то результатов. Но сегодня у леди Гвинет Эванс Симмз были все основания не только сердиться, но и прийти в ярость. Взять уже хотя бы то, что лорд Морнингхолл счел возможным заставить ее ждать. Кроме того, она догадывалась, в каких невыносимых, нечеловеческих условиях содержал этот тип несчастных военнопленных. И это пробуждало бойцовский дух в Гвинет. Она сумеет кое-что сказать этому зверю, когда встретится с ним лицом к лицу. Гвинет оторвала взгляд от плавучей тюрьмы и увидела, что матрос, сидящий на веслах, не сводит глаз с ее высокой груди. На его губах застыла мечтательная улыбка, капельки пота поблескивали над бровью. Привыкшая к похотливым взглядам и непристойным репликам, Гвинет осадила его ледяным вопросом: — Ты увидел что-то очень интересное, матрос? Моряк не ожидал подобной враждебности от столь очаровательного создания. Покраснев и смутившись, он пробормотал: — Прошу прощения, мадам… — Меня зовут леди Симмз. — Да, прошу прощения, леди Симмз. Просто я подумал, что вы совсем не такая, как мы все ожидали. Его светлость будет не слишком рад, когда вы прибудете на борт судна. — Тебя это так беспокоит? Не могу не сказать тебе, что гребешь ты неровно и недостаточно энергично. Имей в виду, матрос, что я не отношусь к тем людям, которые любят ждать. — Да, леди Симмз. Ухмыляясь, матрос энергично навалился на весла. Весла погружались в искрящуюся рябь, выныривали, взмывали вверх и снова погружались в воду. Шлюпка легко скользила по волнам, приближая Гвинет к плавучей тюрьме. Она снова приложила платочек к носу. Зловоние было поистине сногсшибательным. Изо всех дел, к которым Гвинет обращалась по зову души и сердца, это, судя по всему, будет особенно трудным. И причина вовсе не в том, что ее пугали трудности. Наоборот, они помогали ее характеру раскрыться. Но это было первое дело, которое она предприняла без поддержки и совета покойного мужа, умершего от воспаления легких тринадцать месяцев назад. Бедный Уильям! Он был влиятельной фигурой в палате лордов. И хорошим другом. Как ей сегодня не хватает его содействия, его мудрого совета! Ей даже хотелось, чтобы он сейчас видел, как она собирается дать бой этому прохвосту, который командует плавучей тюрьмой «Суррей»… Она выполнила немалую подготовительную работу. «Деймон Эндрю Филипп де Вольфе, шестой маркиз Морнингхолл, четвертый граф де Вольфе, родился в 1786 году, в 1802-м — изгнан из Оксфорда, летом того же года поступил во флот». Она достала ридикюль, вынула из него маленький блокнот и перечитала свои записи, хотя уже знала их наизусть. Она проделала это просто по привычке. «Отмечен за храбрость в Трафальгарском сражении в 1805 году. Присвоено звание лейтенанта в 1806 году и капитана — в 1810-м. Предан морскому суду в 1814 году за попытку нанести увечья другому офицеру после ссоры по неизвестной причине, за что понижен в звании». И, наконец, последнее событие в хронологии морской службы лорда Морнингхолла: месяц назад он дрался на дуэли и убил сына адмирала Эдмунда Болтона, что и послужило, как она подозревала, причиной его скоропалительного перевода на плавучую тюрьму. Плавучая тюрьма… А ведь он как-никак маркиз! Гвинет, закрыв блокнот, рассеянно постукивала пальцем по обложке, глядя на судно, к которому они приближались. Конечно, подобные пятна на репутации должны были повредить карьере Морнингхолла и озлобить его, и ей следует постоянно об этом помнить, общаясь с ним, с этим низкорослым, надменным и подлым человеком. Именно таким она рисовала его в своем воображении. Или же напыщенным, с огромным самомнением — эдакая жирная свинья, стоунов (Стоун — мера веса, равная 6, 35 кг ) в двадцать весом, с красным от постоянных попоек носом. Во всяком случае, тип весьма противный. И не приходится сомневаться, что распространившаяся по Портсмуту сенсационная новость о том, что некий таинственный незнакомец, называющий себя Черным Волком, совершил накануне налет на корабль и увел с собой нескольких американских военнопленных, отнюдь не прибавит снисходительности его невоздержанному нраву. Обычно Гвинет, имея дело с подобными типами, проявляла терпение и жалость. Однако этот человек повел себя по отношению к ней как настоящий деспот, заставив ее ждать. А посему Гвинет не собиралась демонстрировать свое долготерпение, сочувствие к нему или понимание. Громкие крики и вопли заключенных нарушили течение ее мыслей. Именно в этот момент она обратила внимание, что солнечные лучи погасли и на ее синюю юбку легла вечерняя тень. Подняв голову, она увидела перед собой вздымающийся корпус корабля. Матрос стал огибать на шлюпке эту мрачную искореженную громаду, подплывая к шаткому трапу. Даже чайки не осмеливались подлетать близко к этой плавучей преисподней. Поистине сама вода казалась здесь такой же мертвой, как в мифической реке Стикс. — Вы уверены, что хотите подняться на борт, миледи? — ухмылкой прокричал матрос, пытаясь перекрыть доносившиеся из трюма вопли. — Ты уверен, что не хочешь принять освежающую ванну этой луже? — огрызнулась Гвинет, засовывая блокнот в ридикюль. — Помоги мне подняться, пожалуйста. Сотни грязных рук высовывались из затянутых колючей проволокой бойниц. Вопли становились все сильнее и оглушительнее. Гвинет протянула руку матросу и посмотрела выжидательно. Тот, чуть помешкав, пожал плечами и взял ее затянутую перчатку руку. Еще через несколько мгновений она стояла на маленькой площадке у основания трапа. Одна. Морнингхолл никого не прислал, чтобы ее встретить. Придерживая одной рукой голубую бархатную шляпку, Гвинет поднялась по мокрым ступенькам и услышала, как замерли все голоса на корабле. Глава 2 На палубе Гвинет встретил молодой гардемарин. — Я корабельный гардемарин Фойл, — представился он и пожал ее руку в перчатке, раздуваясь от важности. — Добро пожаловать на «Суррей». — Да, действительно… Весьма нелюбезный тон гостьи нисколько не обескуражил Фойла. Очевидно, его не смущало и зловоние, распространявшееся снизу. Прижав к носу платочек, Гвинет проигнорировала предложенную ей руку и, подобрав юбки, последовала за гардемарином. Она чувствовала на себе любопытные взгляды матросов, слышала приглушенные реплики, смешки; видела, как матросы подталкивают друг друга локтями. Кто-то негромко прыснул. Гвинет продолжала молча идти, хотя глаза ее прищурились и на щеках выступили красные пятна. — Не обращайте внимания на это, — сказал Фойл. — Боюсь, что море — это не то место, где обучают хорошим манерам. — Это ваш благородный капитан уже доказал, — ядовито заметила Гвинет, кипевшая негодованием при виде кошмара, который открылся ее глазам. Подумать только не нормальные люди вынуждены жить в этом плавучем аду! И ведь их единственное преступление состоит в том, что они воевали на стороне противника. — Впрочем, это не имеет значения. Все, что я здесь вижу, отвратительно, и после окончания моего визита лорд Морнингхолл проклянет тот день, когда встретился со мной. Гардемарин лишь скептически поднял бровь, однако Гвинет успела заметить на его лице усмешку. Ну конечно, ему легко быть таким беспечным, ибо его не принуждали жить в том аду, в каком живут несчастные внизу! Гвинет знала по своему опыту, что люди в положении Фойла не питают жалости к другим и, более того, находят удовольствие в том, чтобы поиздеваться над слабыми, обездоленными и беспомощными. Фойл, видимо, был из той породы. Она могла судить об этом по его порочному рту, покачивающейся походке. И к тому же она видела его скептическую ухмылку, словно она, Гвинет, сказала нечто очень забавное. Может, он думает, что Морнингхолл вынудит ее бежать, поджав хвост? Этого они оба не дождутся. Гвинет собралась было уже открыть рот, чтобы все это высказать, когда Фойл схватил ее за локоть, чтобы отвести в сторону от группы чумазых заключенных, с отсутствующим взглядом выходящих из черного люка. Это зрелище подействовало на Гвинет так, что она остановилась как вкопанная. В оборванной, некогда желтого цвета одежде, зажмурившись от внезапного света, они остановились, прикрывая глаза и издавая стоны. На ногах у них были цепи, которые громко лязгали, пока пленники передвигались по палубе. Заросшие бородами лица искажала общая гримаса страдания, спины были сгорблены, у многих имелись ярко выраженые признаки цинги. — Боже милосердный! — ахнула Гвинет. Лицо у нее побледнело, губы задрожали. — Пойдемте, мадам, вам не следует смотреть на этих людей, — сказал гардемарин. — На них цепи, — бормотала она. — Зачем это? — Один из заключенных совершил прошлой ночью побег и утонул в трясине, болван этакий. Этих снимают с корабля, чтобы похоронить бедолагу. Поэтому и цепи. Пойдемте дальше. Несмотря на подступающий к горлу ком, Гвинет воспротивилась попыткам гардемарина оградить ее от тяжелого зрелища. Она остановилась, чтобы, преодолевая ужас, посмотреть на проходящих мимо несчастных. Один молодой человек тоже остановился и протянул к ней худющую, как у скелета, руку; словно хотел убедиться, что перед ним не видение, но конвоир рявкнул на пленного и стукнул его мушкетом сзади по ногам. Заключенный упал, ударившись подбородком о закопченную палубу. Молча, собрав остатки гордости, он вскочил. На желтой его рубашке стоял штамп «Т.У.». Рубашка спереди разорвалась, и проглянула свежая ссадина. Гвинет оцепенела и, приложив кулак ко рту, попыталась остановить подступавшие к горлу слезы. Мужчина больше не смотрел на нее, очевидно испытывая чувство стыда. Понурившись, он, хромая, последовал за своими товарищами по несчастью. Гвинет судорожно сглотнула, делая усилие над собой, чтобы не показать Фойлу, до какой степени ее потрясло увиденное. Ей понадобятся весь ее ум и эта злость, если она хочет что-то изменить в жизни пленников. — Прошу прощения, миледи, но если брать плавучие тюрьмы, то это одна из лучших… — Из лучших?! — иронично переспросила Гвинет. Вкрадчивый голос гардемарина словно вывел ее из шока. — Я не вижу ничего хорошего в этой жестокости и думаю, что к тому времени, когда я закончу свое путешествие по этой преисподней, у меня соберется достаточно материала, чтобы заклеймить вас всех позором! Даже свиньи живут в более сносных условиях! Порыв ветра принес новую порцию отвратительных запахов. Из пучка белокурых волос Гвинет выбился локон. Она снова затолкнула его под шляпку, пытаясь справиться с разгулявшимися нервами. Резким кивком головы, она показала юноше, чтобы он продолжил путь. Они шли мимо люка — входа в зловонное чрево корабля. Гвинет остановилась и, поколебавшись, отняла платок от лица. В нос ей ударили тлетворные запахи болезней, экскрементов и смерти. — Вы ощущаете запах уксуса, — с важностью пояснил Фойл, увидев, что Гвинет наморщила нос. — Капитан приказывает окуривать корабль каждую ночь. — Я так понимаю, что он одержим чистоплотностью? — саркастически заметила Гвинет. — Он делает все, что от него зависит, миледи. И еще мы ставим паруса таким образом, чтобы бриз продувал трюм. Сожалею, если уксус вам неприятен. Не наша вина, что… — Я возражаю вовсе не против запаха уксуса, — перебила гардемарина Гвинет. — Где содержатся пленные? — В нижнем трюме. — Проводите меня туда, пожалуйста. — Я не могу этого сделать, миледи. Туда никому не разрешается входить. И вообще, боюсь, это неподходящее место для благородной женщины. — Он довел Гвинет до большой двери, окрашенной в красный цвет, и остановился. — Вот мы и пришли. Уверен, что его светлость будет… рад вас видеть. Фойл постучал в дверь. Лицо у него вдруг приобрело испуганное выражение; после некоторого колебания он приоткрыл дверь. Готовая к бою Гвинет вошла в каюту. И остановилась от неожиданности. Перед окном стоял вращающийся стул с высокой спинкой, зачехленной красным бархатом. А за спинкой стула Гвинет увидела корону черных волос. Фойл откашлялся и писклявым голосом доложил: — Ваша светлость, к вам леди Гвинет Эванс Симмз. После довольно длительной паузы прозвучал грудной голос: — Я знаю. Снова последовала пауза. Молчание затягивалось до неприличия. Затем стул начал поворачиваться. Вначале показалось ухо. Затем строгий аристократический профиль. И, наконец, лицо самого дьявола. Гвинет невольно задержала дыхание и отступила на шаг назад. — Входите, моя дорогая, — растягивая слова, проговорил маркиз, делая приглашающий жест рукой. Он сидел, закинув ногу на ногу, белоснежная рубашка его была расстегнута под горлом, открывая мысок загорелой шеи, покрытой порослью волос. Он не потрудился встать и пожать ей руку или вообще хоть как-то поприветствовать ее. Вместо этого маркиз лишь вскинул бровь и с надменной самоуверенностью добавил: — Вы выглядите ошеломленной, но, похоже, я произвожу подобный эффект на всех женщин, с которыми встречаюсь. «Эффект — это не то слово. Опасность!» — подумала Гвинет. Опасность таилась в его поджаром, сильном, мускулистом теле; в его расслабленной, выжидательной позе; в том, как он смотрел на нее, — он словно собирался соблазнить ее прямо сейчас и здесь. Лицо его было удивительно вылеплено, в нем ангельская красота сочеталась с чем-то демоническим, порочным и в то же время привлекательным. Но больше всего притягивали и волновали его глаза. Они были холодные, серо-голубого оттенка, в их глубине таились чувственность, искушенность и ум. Густые ресницы придавали лицу выражение скуки и дерзкого вызова. Глаза были проницательны, выразительны и чисты, как горный ледник, — и дьявольски опасны. — Можешь оставить нас, Фойл, — пробормотал маркиз, не отрывая от Гвинет взгляда. Гвинет подождала, пока юноша покинет комнату. — А в чем заключается этот эффект, лорд Морнингхолл? — с вызовом спросила она. Что-то дрогнуло во взгляде маркиза, словно улыбка промелькнула в глазах. Но затем они снова стали холодными и жестокими. — Вы знаете, — негромко сказал он, наклоняясь вперед, чтобы налить себе бокал бренди, и явно не собираясь предложить напиток ей, — моя мать считала меня дьяволом. — Голос у него был грудной, красивый, хорошо поставленный, резкий и одновременно мягкий. И еще — чувственный. Ангельский и демонический вместе. — Она окончила свои дни в лондонском доме для умалишенных, где с великой радостью сообщала своим столь же безумным друзьям и подругам, что родила Антихриста. — Маркиз одарил ее ледяным взглядом. — Вы гораздо моложе, чем я ожидал. Совсем девчушка. Так что вам угодно? Быстрая смена мыслей, мгновенный переход от приятных или, во всяком случае, любезных слов к откровенной грубости явились причиной того, что Гвинет вскинула подбородок, щеки ее вспыхнули. Она устремила на него, как она надеялась, весьма дерзкий и воинственный взгляд. — Я хочу, лорд Морнингхолл, осмотреть ваш корабль с тем, чтобы решительно осудить и наложить арест на тот ад, в котором влачат существование военнопленные и выходцем из которого являетесь вы сами, как о том с гордостью только что заявили. Могу я попросить, чтобы вы сопровождали меня, или это сделает ваш более любезный гардемарин? — Честно говоря, миледи, я не намерен сопровождать вас, а у мистера Фойла есть другие, более важные обязанности. Вы можете покинуть корабль в любой момент, когда пожелаете. И в этом случае я буду счастлив вас проводить. Положив ногу на ногу, он стал столь откровенно рассматривать ее грудь, что Гвинет показалось, будто он раздел ее донага и изнасиловал, даже не коснувшись рукой ее внезапно почувствовавшей жар плоти. Затем, как если бы зрелище перестало его занимать и интересовать, он тоскливо вздохнул, поднялся, подошел к окну и, стоя спиной к Гвинет, принялся смотреть на бухту. Спина у него была широкая, красивой лепки, такая спина бывает у воинов и королей. — Вы невероятно грубы, сэр, — дергая застежки своего ридикюля, сказала Гвинет, как ей казалось, ровным голосом. — Мне об этом уже говорили. — К тому же тщеславны и влюблены в свою персону сверх всякой меры. — Да, об этом я тоже знаю. Пожалуйста, скажите то, что мне неизвестно. Гвинет сжала кулаки, скрипнула зубами и тихо чертыхнулась. Морнингхолл не повернулся и никак на это не отреагировал. А Гвинет обратила внимание на то, что волосы у него черные и блестящие, что они зачесаны назад и вьются по белому воротнику, и у нее вдруг возникло безрассудное желание провести по ним рукой. — Хорошо, — жестко сказала она. — В таком случае общайтесь со стеной. Я уверена, что только на нее вы и производите впечатление. Я же намерена найти вашего заместителя и получить ответы на свои вопросы у него. Как она и ожидала, Морнингхолл обернулся, и на его лице промелькнуло нечто похожее на обиду. Но именно промелькнуло, не более того. Очевидно, этот человек прошел хорошую школу жизни. А может быть, наоборот, никаких уроков она ему не преподносила. Так или иначе, под личиной его ангельски-дьявольского высокомерия проглядывала острая чувственность, и у нее возникло желание бежать от него. Так бывает, когда путник зимой подходит слишком близко к жаркому костру — и обжигается. Морнингхолл медленно поставил бокал на стол, сверля ее взглядом. — А на вас я произвожу какое-то впечатление, леди Симмз? — Самое неприятное. — Она вскинула подбородок и посмотрела ему в глаза, однако выдержать его взгляд не смогла. Ее щеки тут же покрылись жарким румянцем, и она отвела глаза, шагнув в сторону, чтобы маркиз не заметил ее смятения. Но тут же остановилась и, презрительно выгнув бровь, посмотрела на инкрустированную кровать с голубовато-золотистым пологом, на свежеокрашенные стены, на плюшевые коврики. — Но дело не в вашей грубости. Мне отвратительно видеть, что вы спокойно живете в такой роскоши, в то время как несчастных людей внизу содержат хуже скотины. — Вы полагали, что я живу так же? — Я полагала, что вы измените условия содержания воинопленных. А как живете лично вы — это не моя забота, меня это нисколько не интересует. — Очень жаль, леди Симмз. Жаль, что вы нашли условия моей жизни великолепными, — проговорил он тоном, за которым угадывались сарказм и горечь. — Кстати, почему вы, один из пэров королевства, продолжаете служить во флоте, когда у вас есть политические обязанности и ответственность перед правительством? — Гвинет, в свою очередь, попыталась пронзить его взглядом, но нисколько не подействовало на Морнингхолла, если не считать тени еле заметной улыбки, промелькнувшей на его лице. — Ведь вы, в конце концов, маркиз. — Вероятно, мне нравится моя работа, — ответил он, поднимая бокал и глядя на Гвинет поверх его кромки. — Вы пэр королевства. И не надо говорить мне, что вам нравится выполнять работу для лейтенантов-неудачников. — Если честно, я ненавижу флот и проклинаю тот день, когда стал моряком. — Это понятно, если вспомнить о вашем послужном писке. При этих словах лицо Морнингхолла потемнело от гнева. Однако Гвинет проигнорировала сей факт и взяла в руки лежавшую на столе книгу — толстый затрепанный справочник о болезнях и их распознавании. Она рассеянно перелистала несколько страниц и пренебрежительно бросила книгу на стол. Подняв голову, она увидела, что Морнингхолл смотрит на нее с откровенной яростью. — Так почему бы вам не оставить флот, если уж вы так его ненавидите? — спросила Гвинет. Он не ответил, хотя в его холодных глазах появился опасный огонек. Однако Гвинет продолжала проявлять настойчивость: — Так почему вы все-таки остаетесь на море? — Это что — игра в вопросы и ответы? — Я вижу, что задела вас за живое, — не сдавалась Гвинет. — Ну хорошо. Случилось так, что я убил на дуэли сына адмирала. И адмирал оказал мне милость, определив меня на эту благородную службу. Награда вполне достойная, не правда ли? — А что представлял собой сын адмирала? — Это был настоящий петух, который с важным видом болтался по всему флоту. Эдакий розовощекий пустой и туповатый хлыщ. Ему следовало бы подумать, прежде чем бросать мне вызов. — А вам следовало бы подумать, что вы можете впасть в немилость. Вряд ли вашему начальству понравилось ваше поведение. Но, похоже, это именно в вашем духе. Неосмотрительность является причиной того, что вы оказались во главе плавучей тюрьмы, в то время как другие люди в таком чине командуют блестящими фрегатами и умножают славу Британии, а благодарная страна любовно прижимает их к своей груди. — Если Британии нужны именно такие слава и почет, то ей следовало бы не меня, а кого-то другого прижать к своим титькам. Гвинет ахнула. — Постыдитесь, сэр! — А вы, мадам, занимайтесь своими делами и не лезьте в мои! Ноздри Гвинет раздулись от гнева. Ей на какой-то момент захотелось, чтобы сейчас здесь оказался Уильям. Впрочем, что это она? Надо справиться с этим порочным типом самостоятельно, без чьей-либо помощи. — Лорд Морнингхолл, — сказала она как можно спокойнее, приподняв подбородок и холодно глядя на него. — Надеюсь, вы понимаете, что я могу осложнить вам жизнь. И поэтому вам следовало бы обращаться со мной более уважительно. — Я обращаюсь с людьми так, как они того заслуживают. Вы же, моя дорогая, вторгаетесь ко мне на судно, угрожаете мне, а теперь еще и оскорбляете. И я не вижу оснований для уважительного отношения к вам. Что ж, махните волшебной палочкой, обрушьте все возможные кары на меня, если вам так хочется. Вряд ли я смогу занять положение ниже нынешнего. — Вы и сами удивитесь, насколько это возможно, — скала она. В ее голосе звучал металл. — А меня вы весьма обяжете, если дадите возможность осмотреть камеры заключенных. Морнингхолл поставил стакан на стол. Затем подошел к кровати, оперся о спинку, скрестив на груди руки. Одной рукой он поглаживал подбородок и рот, не спуская пронзительного взгляда с Гвинет. Оценивающего взгляда. Гвинет почувствовала, что у нее по телу пробегает дрожь. — Вы и в самом деле такая мегера, как о вас говорят? Гвинет довольно улыбнулась. — Признаюсь, я думал, что вы постарше, — словно размышляя вслух, проговорил маркиз, в очередной раз потер подбородок и улыбнулся дразнящей улыбкой. — Вам ведь никак не более двадцати одного года. Вы и в самом деле та самая леди Симмз, что ради денег вышла замуж за старого козла, который лоббировал в парламенте тюремную реформу и разжалобил всех англичан своим нытьем о тяжелой участи шахтерских сирот? — Та самая. А вы и правда тот самый лорд Морнингхолл… — парировала она и, подняв висевший у нее на шее лорнет, стала разглядывать его через стекло. — Тот, кого выгнали из Оксфорда, судили за неподчинение и что там еще? Ах да, — она отпустила лорнет, и он упал ей на грудь, — тот, кому прошлой ночью нанес визит Черный Волк? Он организовал впечатляющий побег американцев прямо под самым вашим носом. Лорд Морнингхолл опустил руку и выпрямился в полный рост. Видно было, как на его виске пульсирует жилка. Сохраняя присутствие духа, Гвинет вскинула подбородок и с безмятежным видом посмотрела в окно. — Мне очень хотелось бы встретиться с этим Черным Волком. Думаю, мы могли бы стать с ним хорошими партнерами. Пока я готовлю материалы к проведению тюремной реформы, он мог бы помочь нескольким несчастным военнопленным досрочно покинуть этот корабль. Маркиз навис над ней — высокий, разгневанный, грозный. — Полагаю, вам лучше покинуть судно… Это будет гораздо лучше для вас. — Будьте уверены, милорд, я тут же покину вас, как только произведу запланированный осмотр. Уверяю вас, мне одинаково противно находиться на вашем судне и рядом с вами. — Я сказал: убирайтесь! — А вы что, относитесь к числу тех суеверных капитанов, которые возражают против присутствия женщины на корабле? Право, Морнингхолл, это непростительная глупость. — Нет, я нисколько не возражаю против присутствия женщины, — пробормотал он, делая шаг вперед. Сердце у Гвинет громко забилось, словно предупреждая о возможных неприятностях, однако она не отступила. Маркиз подошел к ней вплотную, и его красивое даже в гневе лицо оказалось в опасной близости от нее. Она слегка откинулась назад, не отступая при этом ни на шаг. — Более того, женщины доставляют мне удовольствие. — Не пытайтесь запугать меня, — вызывающим тоном проговорила Гвинет, встречая его взгляд. — Судя по вашему виду, я бы сказал, что вы перепуганы даже без моих попыток вас запугать. Он дотронулся до щеки Гвинет тыльной стороной ладони, не спуская с нее взгляда. Сейчас, когда его глаза были совсем близко, Гвинет увидела, что их голубовато-серая радужная оболочка окружена более темным кружком, а зрачки излучали золотой свет свечи, словно Создатель пытался придать своему творению некоторое благочестие, но это оказалось ему не по силам. Гвинет отпрянула, уставившись на все еще поднятую руку Морнингхолла. — Ведь вы испуганы, не правда ли, моя дорогая? — Нисколько! — Тем не менее Гвинет сделала шаг назад, ощутив позвоночником шпангоут. Голова Морнингхолла приблизилась к ее лицу. Отступать дальше было некуда. Его рука легла на ее затылок, большой палец скользнул по шее. Гвинет ощутила запах сандалового дерева, тепло и силу мужчины и неожиданную слабость в коленях. Она увидела хитрую улыбку на лице маркиза. Гвинет не ударила его, не сказала ни слова. Она лишь смотрела ему в глаза и чувствовала, как ярость поднимается в ее груди. — В самом деле, миледи, — сказал маркиз, понижая голос до полушепота и приближая к ее рту свои губы, — прежде чем вы решитесь скрестить шпагу с дьяволом, вы должны знать, что он может быть очень опасным. — Милфорд. — Суставы пальцев побелели, когда он схватил книгу. Сердце устроило бешеную гонку в груди. — Милфорд! Тишина. Молчание. Ленивые шаги вверху, на палубе. Задыхаясь от удушья, Деймон поднял голову, открыл медицинскую энциклопедию и стал лихорадочно искать нужную статью. Глаза заволакивала туманная пелена, пот катился градом по вискам. Боль разливалась по всей груди. Он не мог сконцентрировать свои мысли. Ему пришлось прочитать статью четыре раза, пока до него дошел ее смысл. Вот они, симптомы его болезни: «Острая и непрекращающаяся боль в грудной клетке может быть результатом переутомления, пережитой тревоги или предвестником близкой смерти…» — Милфорд! — хрипло позвал Деймон. И дальше: «Причиной могут быть также желудочные колики на нервной почве». Деймон встал на ноги, книга свалилась на пол. Причина не в желудке, желудок находится гораздо ниже, желудок не сжимается такими спазмами под грудиной. Нет, это похоже на смерть. Сердце дает отчаянные сбои, серый тоннель надвигается на него, он не способен думать, дышать, видеть, просто глотнуть воздуха. Деймон, схватившись за горло, ринулся вперед. Воздуха! Тоннель навалился на него. Очнувшись, он понял, что лежит на полу, а над ним склонилось встревоженное лицо Питера Милфорда. — Деймон! Он попробовал сделать глубокий вдох. Боль ушла, словно ее никогда и не было. Его обволакивала тишина. — Как ты себя чувствуешь? — Боже… я умер. — Я, конечно, не Бог, но ты не умер. — Протянув руку, молодой капеллан помог Деймону сесть и поднес к его губам стакан бренди. — Снова приступ, мой друг? — Это был не просто приступ. Это был сердечный приступ, — сказал Деймон, отводя волосы с повлажневшего лба. — Понятно, — терпеливо сказал капеллан. Карие глаза его смотрели из-под шапки белокурых кудрей добро и взволнованно. — Может, послать за врачом? — Нет, он считает, что я выдумываю, что болезнь лишь в моем воспаленном воображении. — Деймон поднялся на ноги и привалившись к столу, промокнул лоб платком. Чувство удушья и боли покинуло его вместе с паникой. — Что может понимать в моем состоянии какой-то жалкий мясник! — Может быть, врач и прав, — возразил Милфорд, не реагируя на сердитый взгляд Деймона. — Я хочу сказать, что ты и в самом деле даешь волю своему воображению. — Мой отец умер, не дожив трех лет до сорока, моя мать закончила свои дни в лондонском доме для умалишенных. Не говори мне, что мои болезни лишь плод моего воображения! — Твой отец умер на дуэли с лордом Эйлсбери, Деймон, от пули, пронзившей его грудь. А вот мать, как говорили знавшие ее люди, была вечно напряжена как струна. И что-то в ней надорвалось. То же произойдет и с тобой, если ты не поймешь, как важно для тебя спокойствие. А сейчас, ради Бога, садись и расскажи, что за милое создание почти бегом пронеслось по коридору. Эти слова мгновенно отвлекли Деймона от мыслей о своем здоровье, как на то и рассчитывал мудрый молодой капеллан. — Милое создание. Ты так называешь эту новоявленную мегеру? Питер возразил: — Наши мнения расходятся. Как всегда. — Это «милое создание» могло бы привести британскую армию к победе под Аустерлицем, — свирепо сказал Деймон. — Эта проклятая ведьма чуть не лишила меня мужских достоинств. Будет просто чудом, если у меня после этого появится ребенок. — Ну что ж, поскольку ты не собираешься жениться и произвести наследника, то я не вижу в этом беды, — спокойно отреагировал Питер на слова капитана, игнорируя его свирепый взгляд. Он нагнулся, поднял с пола справочник Петерсона и, положив его на стол, спросил: — Кстати, кто она? — Леди Гвинет Эванс Симмз. После некоторой паузы капеллан кивнул: — Ясно. — Это что-то объясняет? — Вполне. Деймон наполнил бокал и стал расхаживать по каюте. — Очевидно, она решила, что плавучие тюрьмы — это преступление против человечности, что их следует реформировать и что нужно непременно начать с нашей. — Не могу сказать, что я ее за это осуждаю. Я давно считаю, что британская практика содержания заключенных на грязных и вонючих судах — это то, что Господь должен оплакивать. — Я знаю. По-твоему, почему я уже предпринял шаги для исправления положения? — Предпринял шаги? — недоверчиво переспросил капеллан и покачал головой. — Будь честным с самим собой, Деймон. И со мной тоже. Твои так называемые шаги продиктованы отнюдь не заботой и сочувствием к заключенным, а лишь желанием отомстить Болтону и флоту, которые, по твоему разумению, предали тебя. — Флот действительно предал меня. А что касается заключенных и моих действий, то важен конечный результат, не зависимо от моих побуждений. — Чепуха, Деймон, и ты это знаешь сам. — Ради Бога, избавь меня от своих проповедей, Питер. Ведь сегодня даже не воскресенье. — Я вижу, что задел тебя за живое и достал до самого сердца. — Ты знаешь меня достаточно близко и должен знать, что у меня нет такого органа. Питер подошел к двери и, подавляя подступающий гнев, казал: — Да простит тебя Бог, Деймон… — Погоди. Держа руку на дверной защелке, капеллан остановился. — Я не хочу, чтобы эта назойливая ведьма совала всюду нос на моем судне, — пробормотал Деймон, разглядывая содержимое бокала. Питер повернулся и прислонился к двери, глядя на Деймона, который нервно водил пальцем по краю бокала. — Понятно. Деймон поднял глаза, во взгляде его читался вызов. — Это и все, что ты можешь мне сказать? — Нет, не все. Но то, что я должен сказать, совсем не то, что ты хотел бы услышать. — Раньше тебя это не останавливало. — Верно. — Губы Питера сложились в улыбку. — Ты говоришь, что не желаешь, чтобы эта «назойливая ведьма» вмешивалась в дела на судне. Но я думаю, что ее вмешательство ограничится тем, что она разбередит тебе сердце. — Ну да, ты думаешь, что именно она довела меня до стояния, в котором ты меня застал несколько минут назад? — Нет. — Капеллан улыбнулся, в его глазах засветились лукавые огоньки. — Я вкладываю в это романтический смысл. Маркиз поднял глаза. Питер Милфорд знавал в своей жизни многих людей, но никто другой, кроме Морнингхолла, не мог выразить свои чувства всего лишь неуловимым движением света и тени в глазах. Питер успел заметить мелькнувшее в синевато-серой глубине раздражение, тут же сменившееся выражением скуки. — Мне никогда не нравились подобные особы. Я предпочитаю женщин изящных, хорошо воспитанных, с приятными манерами… — Шлюх… — Черт побери, Питер! Если бы не твой духовный сан, я бы знал, куда тебя послать. — Верно. А если бы ты не был упрямым маркизом, я бы знал, куда послать тебя. Ну да я все же тебе скажу… — Не желаю слушать. И к тому же я осуждаю не то, что эта валлийка ведет дознание, а ее своеволие. Каким бы незначительным начальником я ни был, но начальник здесь все-таки я, и поэтому не позволю, чтобы кто-то указывал, что именно мне нужно делать. — Деймон, — на лице капеллана появилась грустная улыбка, — когда ты осознаешь, что Господь создал тебя не для этой службы? Ты был бы гораздо счастливее, если бы оставил флот, обзавелся женой и выполнял свои обязанности в Морнингхолле. — Я не собираюсь оставлять флот. Мне нужно свести счеты с этими прохвостами. Кроме того, я не намерен жениться, а Морнингхолл — это то место на земле, куда мне меньше всего хочется отправиться. — Продолжу свою мысль, — сказал Питер, как если бы он не слышал последних слов Деймона, — адмирал Болтон ненавидит тебя за то, что ты убил его сына на дуэли, и он не успокоится, пока не сломает тебя. Кроме того, ты никогда не умел беспрекословно подчиниться приказу, не признаешь никаких авторитетов, кроме собственного, и у тебя нет никакой надежды чего-либо добиться на службе. Ради Бога, Деймон, вспомни, что ты маркиз Морнингхолл. Вернись домой. Ты не вписываешься в твое нынешнее окружение. Деймон повернулся к окну, сцепив за спиной руки. — Мне почему-то кажется, что я все это уже слышал раньше, — вздохнул он. — Прости, если это тебя утомляет. — Если я отправлюсь домой, это утомит меня еще больше. — Если ты вернешься домой, ты сможешь гораздо лучше распорядиться своими способностями, чем здесь. — Всю эту чушь я уже слышал от леди Симмз. Мне ни к чему выслушивать все это теперь и от тебя. — Ага, ты снова вернулся к леди Симмз. Она застряла у тебя в голове, не правда ли? — Предупреждаю тебя, Питер, у меня и без того дурное настроение. Не дави на меня. — Хорошо. Может быть, тебя это больше заинтересует. — Капеллан поднял со стола газету, которую он в спешке бросил, когда вошел в каюту, и протянул ее Деймону, с некоторым недоумением наблюдавшему за его действиями. — Прочитай заголовки на первой полосе. Деймон с подозрением посмотрел на Питера, взял газету и стал читать. Лицо его нахмурилось, черные брови сошлись в одну линию, окаймленные густыми ресницами глаза заскользили по заголовкам. «Мститель в маске застает судно „Суррей“ врасплох». Он опустил газету и холодно сказал: — Ага, я понимаю. Ты принес это, чтобы еще сильнее разозлить меня. И тебе не стыдно, Питер? Я считал тебя своим другом. — У тебя нет друзей, как ты сам заявляешь. Читай дальше. Стрельнув на Питера сердитым взглядом, Деймон возобновил чтение. «Командование военно-морского флота в Портсмуте считает, что таинственный человек в маске, возглавивший побег нескольких военнопленных, — не кто иной, как убежавший ранее капитан Коннор Меррик». Резким движением Деймон вернул газету Милфорду. — Я не желаю читать об этом, думать об этом. У меня достаточно других проблем. Питер вздохнул и, свернув газету, сунул ее под мышку. — Да, конечно, Деймон. — Он повернулся, собираясь уйти. — Если твоя кончина откладывается, то я вернусь к другим своим обязанностям. — Да, я позову тебя, как только увижу старуху-смерть, которая придет с косой по мою душу. Хотя подозреваю, что сопровождающий ее ангел вряд ли будет в белом. — Ты слишком суров к себе, мой друг. Ты можешь сам себя ненавидеть, но уверяю тебя, что Господь не питает к тебе ненависти. Лицо маркиза стало задумчивым и печальным, он молча смотрел на бухту, сжимая и разжимая пальцы. — Кстати, Деймон. Ты должен знать, что гардемарин Оуэнс в последнее время бывает слишком груб с заключенными. Я бы поговорил с ним, но… Деймон закрыл глаза. — Да, Питер. Я займусь этим. Леди Гвинет Эванс Симмз громко постучала по крыше кареты, и экипаж остановился перед небольшим домом, который она снимала в Портсмуте вместе со своей сестрой Рианнон. Она все еще кипела от гнева после встречи с этим невыносимым лордом Морнингхоллом. Его грубость, бестактные реплики и, хуже того, его прикосновения были свежи в памяти. Она, кажется, до сих пор чувствовала, как его рука скользит по ее телу, ощущала вкус его жаркого, дерзкого поцелуя, запах сандалового дерева, видела перед собой его глаза. О, эти глаза! Слуга помог ей выйти из кареты, и, подобрав юбки, Гвинет быстрым шагом устремилась мимо клумбы с нарциссами к входной двери. Рианнон сидела в гостиной с книгой на коленях, у ее ног свернулся старый пес Матти. При появлении Гвинет сестра и пес одновременно подняли головы. — Ну и как? — Мне нужно выпить, Рианнон. Чего-нибудь покрепче. — Настолько все плохо? — Этот человек — невероятный грубиян и хам! — Ну а разве ты могла ожидать чего-то другого, Гвин? Ведь он управляет плавучей тюрьмой. Увы, нам приходится иметь дело с такими людьми. — Ни за какие деньги не стала бы иметь никакого дела с этим типом! — в сердцах сказала Гвинет. Появилась горничная с подносом, на котором стояла бутылка виски, рядом — бокалы. — Он прямо-таки отвратителен! Он ужасен! — Я слышала, что он дьявольски красив. — Это тщеславное, грубое и надменное чудовище! Гвинет взяла бокал и трясущимися руками налила себе виски. Она буквально рухнула на диван и опрокинула содержимое бокала в рот. Жидкость обожгла горло. Уголком глаза Гвинет видела Рианнон, та сидела чуть склонив голову и смотрела на сестру своими зелеными ясными глазами. — Как же он выглядит? — Ты еще спрашиваешь! — И все же? Гвинет издала продолжительный вздох, как бы смиряясь и давая понять, что перед ней стоит весьма трудная задача. — Волосы у него цвета черного кофе, густые и блестящие, слегка вьющиеся, он зачесывает их назад. Стрижка более длинная, чем это сейчас в моде, но тем не менее он выглядит… — Привлекательным? Гвинет устремила невидящий взгляд в пламя камина. — Он великолепен, Рианнон. Рианнон встала. — Продолжай! — У него такие широкие плечи… Он похож на греческую статую, в которую вдохнули жизнь. Но в нем нет тепла. Он словно из камня, хотя и живой. — О-о! В таком случае она очень опасный человек! — Да, опасный. Руки у него элегантны, ногти ухоженные, пальцы… длинные и чувствительные, как у музыканта или художника… — Продолжай, Гвин! — Он высок. Не менее шести футов. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — А какие у него губы? — Чувственные. — А нос? — Типично аристократический. — Характер? — Ужасный! — Гвинет потерла пальцами бровь. — Но его глаза, Рианнон, ни с чем не сравнимы, они потрясающи и незабываемы. Когда он посмотрел на меня, я почувствовала, что он способен прочитать все мои мысли, увидеть, что творится в моей душе, и что он понял, какое действие оказывает на меня. У меня колени едва не подогнулись от его взгляда. Было такое впечатление, что он — заклинатель, а я — змея. — Она передернула плечами и посмотрела на сестру, — У него глаза дьявола, Риа. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. — Он внушает мне страх, Риа. Я не привыкла чувствовать себя испуганной. Я… я н-не вполне уверена, каким образом мне относиться к этим моим ощущениям и как мне вести себя с Морнингхоллом. — Ну что ж… — Рианнон поджала губы и нахмурилась. Однако в ее глазах, кроме сочувствия и беспокойства, светилось также возбуждение. Она импульсивно протянула руку и дотронулась до колена сестры. — Ты рассуждай таким образом, Гвин. Ты все жаловалась, что у тебя не было настоящего, большого дела после смерти Уильяма. Гвинет сделала глоток виски и снова с обреченным видом уставилась в камин. — Он поцеловал меня, Рианнон. Рианнон резко выпрямилась в кресле. — Вот как? — Он использовал все мужские хитрости, которые идут в ход, чтобы отделаться от женщины: сначала грубость, потом — угрозы, а когда это не сработало, перешел к заигрыванию. — Ты, конечно, поставила его на место! — Разумеется! Рианнон наклонилась вперед, уперлась локтями в колени, лицо ее вспыхнуло от возбуждения. Судя по всему, она все же надеялась на то, что Гвинет не устояла перед чарами лорда. Даже Матти заинтересованно поднял свою благородную голову. — И что же ты сделала? — Я ударила его коленом в пах, — беззаботным тоном сказала Гвинет. Затем посмотрела на сестру, и они обе рассмеялись. — Не может быть! — Представь себе, что так и было! — Гвинет поставила на стол бокал, чтобы не расплескать его содержимое. — Ах, Рианнон, ты совершенно права! Моя жизнь стала бесцельной и томительной после смерти Уильяма. Возможно, именно это мне и нужно, чтобы во мне пробудился интерес к окружающему. Трудно придумать что-нибудь более серьезное, чем попытка исправить положение в этих кошмарных плавучих тюрьмах, да к тому же еще свести с ума лорда Морнингхолла. — Если кто и способен свести мужчину с ума, то это ты, Гвин. — Да и ты в этом не уступишь, сестренка. Сестры засмеялись. — И что ты намерена учинить его светлости? — рискнула задать вопрос Рианнон. — Я намерена превратить его жизнь в ад. И вот как я собираюсь это сделать… Глава 4 На следующее утро маркиз Морнингхолл стоял перед зеркалом и брился, когда в каюту вошел юнга Билли с подносом. На подносе был завтрак Деймона и стояла ваза с нарциссами. Юнга робко улыбнулся. — Ваш завтрак, милорд. Деймон повернул шею и, не спуская глаз со своего отражения, провел бритвой по кадыку. — Знаю, болван. Совсем ни к чему во всеуслышание объявлять об этом, словно ты дворецкий в каком-нибудь великосветском доме в Англии. Поставь этот чертов поднос на стол и продолжай заниматься своими делами. Он повернул голову так, чтобы было удобнее добраться бритвой до впадины под кадыком, стараясь не смотреть на мальчишку. Однако юнга не уходил. Деймон подвинулся таким образом, чтобы увидеть в зеркале щуплую фигурку. Улыбка юнца погасла, он часто нервно сглатывал, а в его огромных, как блюдца, глазах блестели слезы. Деймона внезапно пронзило острое чувство вины, тут же сменившееся гневом. — Проклятие, убирайся прочь! Поднос со стуком опустился на стол, и Билли выбежал из каюты. Головки нарциссов покачивались от удара. Деймон смотрел на них, сжимая в руке бритву. Черт бы побрал этого мальчишку! Распустил нюни, несчастный! Всегда пытается сделать что-нибудь приятное, привнести какую-нибудь красоту в этот мир, в котором нет ничего путного, так что напрасно бедняга старается. Все еще пребывая в раздражении, Деймон вновь переключил внимание на свое отражение в зеркале и закончил наконец бритье. Сдернув полотенце с шеи, он вытер лицо, бросил полотенце в таз и провел пальцами по нескольким мелким порезам, которых, как правило, нельзя избежать. Не следовало объяснять его дурное настроение нынешней бессонной ночью. Он пребывал в подобном состоянии духа каждое утро, поскольку наступавшие за утренними часами дни ничего приятного не сулили. Однако даже не очень убедительное объяснение все же лучше, чем ничего. А сейчас ему требовалась ссылка на какую-нибудь причину, иначе обиженные глаза мальчишки будут стоять перед ним и терзать его целый день. Как ни пытался Деймон заставить себя забыть об искаженном обидой лице мальчика, он знал, что причиной его дурного настроения был не Билли. Во всем виновата эта дуреха — леди Гвинет Эванс Симмз. Он потрогал пальцем крохотный порез над самым кадыком и увидел в зеркале, как льдинки заблестели в его глазах. Эта ведьма не удовлетворилась тем, что нанесла ему свой совершенно нежелательный визит вчера. Она не успокоилась тем, что ввергла его в состояние гнева, пообещав превратить его жизнь в ад; ей оказалось мало оскорбить его напоминанием о его неудачах. Она к тому же посыпала ему соль на раны, явившись к нему в одном из самых эротических снов, искушая его своим розовым ртом, сверкающими глазами и телом, которым он отчаянно хотел обладать. И в приступе похоти и ярости он в этом сне швырнул ее на палубу, на тот коврик, который сейчас находился рядом, и овладел ею. У него начинала стучать кровь даже при воспоминании об этом. Чопорная и элегантная леди Симмз лежала на его коврике, словно обыкновенная шлюха, стонала и просила, чтобы он взял ее… Просила… Он медленно оторвал от горла пальцы. В зеркале глаза его казались пустыми, лишенными всякого выражения, однако они потемнели, что означало: им снова овладевает гнев. Черные брови его оставались неподвижными, на лбу не обозначилось ни морщинки, рот казался высеченным изо льда. Мужчина, который смотрел на него, был невозмутим, элегантен, холоден, лишен всяких эмоций, душевных переживаний и угрызений совести. Деймон приподнял подбородок и потрогал пальцем маленький порез. Как бы он хотел поставить эту воительницу на место! Глаза его вспыхнули недобрым светом. Прямо здесь и прямо сейчас. Деймон почувствовал, что его заполняет гнев, подобно тому как расплавленная лава заливает все пути. Его пальцы сжались в кулаки, и он уловил в зеркале, как демонически сверкнули его глаза. Не в силах более смотреть на это злое лицо, он резко повернулся на пятках и дернул к себе стул. Злость клокотала у него в груди, подступала к горлу, стучала в висках и с каждой секундой становилась все сильнее. Перед его глазами проплывали сцены: коммодор Джулиан Лорд в зените славы, приветствуемый тысячами почитателей, — и он, Деймон, на мгновение познавший славу, но быстро ее потерявший; его первый, уранического склада капитан, который лупил его по заднице до тех пор, пока Деймон не поборол страха высоты и не научился взбираться на мачту; а затем перед взором возник Адам Болтон, которого продвинули в ущерб его карьере потому, что тот был сыном адмирала; этот мерзавец постоянно стоял на его пути, затем затеял с Деймоном драку, которая кончилась дуэлью, и теперь отец Адама Болтона мстит ему за смерть сына, лишив его возможности стать фигурой на флоте. Мать, швыряющая в него винную бутылку, унижение, испытанное в Оксфорде, эта чертова плавучая тюрьма и вот теперь — насмешки леди Гвинет Эванс Симмз. Надо успокоиться! Деймон прижал ладони к вискам и посмотрел на поднос с завтраком: тосты, с военной аккуратностью уложенные на маленьком металлическом поддоне, кусочки масла на крохотном блюдечке, нож, вилка и ложка, завернутые в белую хрустящую салфетку, крепкий черный кофе в фарфоровой чашке, эмалированные розетки с мармеладом и джемом — все так чинно, изысканно. Господи, как хочется все это смахнуть, разбить! И над всем этим — тошнотворный запах смерти и болезней, распространяющийся со всего судна… Что-то взорвалось у него внутри. С нечеловеческим воплем Деймон стукнул кулаком по столу и смахнул рукой с подноса все-все эти дурацкие блюдца, розетки, чашки и даже нарциссы — такие красивые, дразняще веселые и солнечные, когда весь мир так мрачен. Фарфоровая чашка разлетелась на тысячи брызг. Разлился кофе, разлетелись тосты, нарциссы рассыпались по коврику, слабо шевельнули лепестками — и замерли. И валялись на полу смятые и словно обиженные. Деймон уперся локтями в стол и обхватил руками голову, пытаясь обуздать вспышку безумной ярости. Затем, когда в каюту влетел Билли и в смятении замер, оцепенев от учиненного разгрома, Деймон встал, наступив подошвами на цветы, и быстро вышел из каюты. В тот самый момент, когда кулак лорда Морнингхолла сокрушал хрупкую посуду на подносе, человек, которого называли Черным Волком, вывел свою шхуну из защищенной скалами бухточки и направил ее в открытое море. Коннор Меррик происходил из семьи, члены которой во времена всевозможных смут чувствовали себя как рыба в воде. Его отец, капитан Брендан Джей Меррик, занимался каперством во время американской войны за независимость, а сейчас владел успешно функционирующей верфью в партнерстве с дядей Коннора — Мэтью Эштоном, который имел репутацию горячей головы. Мать Коннора — Майра Меррик — руководила школой мастерства судовождения, а во время войны была несносным сорванцом. Выдавая себя за мальчишку, стала первоклассным командором на шхуне «Пустельга». Дед Коннора Эфраим, корабел по профессии, отличался скандальным и непредсказуемым характером. Его сестра Мейв убежала из дома, когда ей было шестнадцать лет, и в течение семи лет, возглавив пиратскую шайку, терроризировала острова Вест-Индии, пока британский адмирал Фальконер, влюбившись в нее, не пресек ее неправедную деятельность с помощью обручального кольца. Все возвращается на круги своя. Почти пятнадцать лет назад Мейв украла «Пустельгу» у своего отца, а теперь Коннор, недавно сбежавший из плавучей тюрьмы «Суррей», украл ее у Мейв. В это ясное весеннее утро он стоял у румпеля, глядя на удаляющееся южное побережье Англии. Он дождался, пока паруса шхуны наполнились ветром и судно набрало ход. Затем, передав штурвал одному из членов команды, он прислонился к лафету, поднес чашку с холодным кофе к губам и перечитал записку от его преподобия Питера Милфорда, с которым он имел контакт на борту плавучей тюрьмы «Суррей». Пробежав листок глазами, он смял его и бросил через плечо в море. Насвистывая, он наблюдал за тем, как его команда управлялась с парусами. Лейтенант Орла О'Шонесси, притворяясь, что поглощена свертыванием троса в бухту, наблюдала за ним с расстояния нескольких футов. Ирландка по происхождению, невысокого роста, с черными волосами и задумчивыми голубыми глазами, она давно и верно служила семье Мерриков. В юности она была горничной Мейв. Позже, когда Мейв сбежала из дома, став королевой пиратов, Орла, не покинув ее, пользовалась большим авторитетом у женщин-пиратов. А сейчас она оказалась вовлеченной в новую авантюру другим Мерриком. Она хорошо знала и Коннора, и Мейв. Знала также, что Коннор видит в ней всего лишь друга, но сердце ее всякий раз начинало колотиться, когда он оказывался рядом. Высокий и длинноногий, как и его красавец отец, с такой же непринужденной улыбкой и тем же обаянием, Коннор мог тронуть сердце любой женщины. Семь месяцев ада на борту плавучей тюрьмы «Суррей» не смогли убить эту его неотразимую улыбку. Его экзотический костюм состоял из свободной белой рубашки, расстегнутой у горла, и куска черной материи, свободно болтающегося на ногах, который мог сойти за штаны и давал возможность увидеть, что на его костях осталось больше плоти, чем можно было предположить, учитывая скудный рацион военнопленных. Прости меня, Господи, подумала Орла, вдруг заливаясь горячей краской смущения. Мысли о его теле отнюдь не способствовали восстановлению ее душевного равновесия. Она заставила себя отвернуться, ее взгляд остановился на скомканном листке бумаги, который превратился сейчас в белую точку за бортом, а затем и вовсе исчез из поля зрения. Коннор направился к люку. Шаг у него был широкий и уверенный. Орла подняла на него глаза. — Еще один побег, Кон? — решилась спросить она, отставляя в сторону аккуратно смотанную бухту. Коннор остановился возле нее и прислонился к планширу. Он был опасно, соблазнительно близко. Все же выглядел он неважно — бледный и похудевший, однако невзгоды плавучего ада не ожесточили и не сломили его, как это могло произойти со многими. Впрочем, неудивительно, ведь он от корня Мерриков, с восхищением подумала Орла. Меррики не ломаются, они лишь пригибаются, как молодые деревца в бурю, приспосабливаются к ситуации, становясь лишь сильнее назло своим противникам. — Действительно, еще один побег. Завтра в полночь Черный Волк снова нанесет удар. — Он закрыл глаза, поднял лицо к небу и замер, наслаждаясь веселой игрой ветра с оттяжками и вантами — убаюкивающим ходом шхуны. Легкий бриз развевал его вьющиеся каштановые волосы. — Боже, это непередаваемо — слышать все эти звуки, стоять под лучами солнца и чувствовать, как ветер снова овевает твое лицо. Я уж думал, что никогда не выберусь из этой проклятой тюрьмы. — Если бы твоя сестра знала, что ты там, я уверена, ты был бы на свободе гораздо раньше. — Откуда же ей знать, она сейчас на Карибах вместе со своим мужем-адмиралом. Хорошо, что он наведался в Англию в свой отпуск. Редкое везение — после побега обнаружить, что наша славная шхуна «Пустельга» стоит в Портсмутской бухте совсем рядом с флагманским кораблем. — С этой шхуной у тебя связаны дорогие воспоминания. — Что верно, то верно, Орла. — Коннор перевел счастливый взгляд вверх на туго наполненный ветром грот. — Помнишь, когда мы были маленькими, отец брал нас на шхуну и учил плавать под парусами? Я обычно сидел вот здесь, возле пушки, когда была очередь Мейи стоять за штурвалом. — Как я могу это забыть? Коннор любовно провел рукой по лафету. — Этой старушке тридцать пять лет, однако она до сих пор бодра и резва. И вообще она бессмертна! — Сэр Грэхем говорит, что она побывала на всех судоремонтных верфях, — заметила Орла. — Новые паруса, новая оснастка, плотницкие работы, свежая окраска. Адмирал проследил за тем, чтобы сделали все как положено. — Да, это так, но нельзя забывать о дедушке Эфраиме, Шхуна — это его шедевр. Никто не мог построить судно лучше, чем он. — Никто, — чуть печально согласилась Орла. Волны с шумом бились о нос шхуны, бегущей вперед. — Наш славный дедушка небось возликовал, узнав, что его лучшее детище снова брошено против англичан. Оба замолчали, погрузившись в воспоминания об ушедшем от них Эфраиме Меррике. Лишь порывы ветра да шум моря нарушали тишину. Эфраим Меррик до конца дней своих оставался шумным, эксцентричным и ворчливым стариком, он не принимал всерьез болезнь, которая подтачивала его силы, пока однажды не пропал вместе со споим маленьким парусником, на котором отправился в устье реки. Возможно, он не знал о приближении свирепого норд-оста, который пронесся в ту ночь над побережьем. Но скореевсего знал. Через несколько дней обломки его суденышка были выброшены на берег пустынного острова, и большес тех пор никто не видел старика. Орла смотрела себе под ноги, ветер развевал ее черные волосы. Коннор откашлялся. — Ладно! — проговорил он, настраивая себя на деловой лад. — Ты готова к этому побегу? — Да, — ответила она. — Детская игра, Кон. В полночь, как я поняла? — Да, в полночь. Только не знаю, чем заняться до того. — Тебе скучно? — поддразнила его Орла, улыбаясь. — Не то, дорогая Орла. Разве рыба, оказавшаяся в ведре, может испытывать скуку? — Я думаю, если адмирал узнает, кто украл шхуну его жены, ты не соскучишься. — Скажешь тоже — шхуна жены! Не забывай, Орла, что Мейв тоже увела ее у нашего отца, и хотя мы все ее любим, ей не были дарованы эксклюзивные права на «Пустельгу»! Она в свое время попользовалась ею. Теперь настала моя очередь. Кроме того, мой отец проектировал «Пустельгу» как военный корабль, а не тренировочное судно для отпрысков Мейв. — Коннор скосил глаза на Орлу, и от его лукавой улыбки у нее заколотилось сердце. — У тебя, надеюсь, нет тайной мысли оставить Мейв и уехать со мной? — Ну ты и шутник, Коннор! — Орла засмеялась и, потупясь, зашаркала ногой по шву палубы, надеясь, что он не заметил желания, промелькнувшего в ее взгляде. — Хотя я и довольна, что твоя сестра и адмирал Фальконер обрели семейное счастье, я должна признаться, что в моей жизни исчезли острые ощущения после того, как он заставил нас оставить пиратство. Я не испытывала ничего подобного вот уже несколько лет. — Как и наша славная «Пустельга»! — Коннор выпрямился. — Ладно, я пошел, — сказал он, продолжая поигрывать чашкой из-под кофе. — Крикнешь, если понадоблюсь. Орла проследила за тем, как его темная голова скрылась в комингсе. Улыбка погасла, на сердце стало тоскливо. Возможно, если бы он знал ее не столь долго, все было бы иначе. Не знай он вообще о ее пресловутом прошлом, он бы проявил к ней интерес. Да еще если бы вокруг ее глаз не появилась сеть морщинок, не проблескивали бы в черноте волос белые паутинки… Но ей уже было под тридцать, пик расцвета позади, и Орла в глубине души понимала, что Коннор Меррик не склонен считать ее привлекательной и уделять ей внимания больше, чем любому другому человеку из своего окружения. А она так мечтала… иметь все то, что было у Мейв. Что имели теперь все бывшие пираты — члены команды славной «Пустельги». У нее была короткая связь с кузеном Мейв — капитаном Колином Лордом, но вот произошло кораблекрушение — и после этого она осталась одна. Вот уже восемь лет, как ее семьей стало семейство Фальконеров. Может быть, она осталась с ними и потому, что многие предрекали: вряд ли неистовая королева пиратов останется с сэром Грэхемом более года, и Орла хотела убедиться, что у молодоженов все складывается нормально. Более того, Мейв стала прямо-таки образцовой, если не сказать идеальной, и самоотверженной адмиральской женой. Очевидно, все свои лидерские способности она перенесла в спальню. И в результате появился выводок из трех детей. Шли годы, и поскольку Мейв определенно перешла к оседлой жизни, для Орлы ее существование стало бессмысленно-скучным. Она тосковала о тех днях, когда команда женщин-пиратов шхуны «Пустельга» контролировала Карибское море. У нее сжималось все внутри, когда она видела пару влюбленных, которые сжимали в порыве нежности руки и заглядывали друг другу в глаза. И уж совсем мучительно было ей видеть супругов с малышом. В жизни ей явно чего-то не хватало. Орла стала молиться, чего она долгое время вообще не делала. Она и сама не знала, о чем она посылает мольбу Богу. Однажды сэр Грэхем объявил, что у него есть дела в Лондоне и настала пора оставить Вест-Индию, на какое-то время отправившись в родные края. Путешествие через океан было томительно-скучным, как и погода. Дни тянулись монотонно и однообразно. Наконец флагманский корабль, который сопровождала шхуна Мейв, бросил якорь в Портсмуте, и Орла познакомилась с родственниками Фалъконера. Чужие ей люди. Она вынуждена была улыбаться им, хотя общение с ними — сущая тоска. Она предпочла остаться на борту «Пустельги». Портсмут — это куда интереснее, думала она. Так оно и оказалось. Орла мерила шагами затемненную палубу, когда заметила четверых мужчин, карабкающихся на борт шхуны. Не растерявшая своих прежних навыков, Орла достойно встретила незваных гостей; когда беглецы достигли цели, они обнаружили, что на них смотрит дуло короткоствольного ружья с раструбом. И кто бы мог подумать, что одним из четверки окажется друг ее детства проказник Коннор Меррик? О да, ее молитвы были услышаны и правильно поняты. Она хотела острых ощущений — и с Божьей помощью она их получила. Орла, взглянув на море, вздохнула. Мейв придет в ярость, если узнает, что ее шхуна исчезла, а ее муж, адмирал, наверняка выйдет в море, чтобы задержать похитителей, даже раньше, чем это попытается сделать его жена. Только Коннор Меррик отнюдь не намерен возвращать судно. Орла выпрямилась и пошла на камбуз — пора позавтракать. Так или иначе, но ясно одно: с Мерриками никогда не соскучишься. Леди Гвинет Эванс Симмз не испытывала недостатка идей по части того, как сделать жизнь лорда Морнингхолла адом. И она не была склонна откладывать в долгий ящик осуществление своих планов. На следующий день после стычки с «князем тьмы» она поднялась на заре и сразу уселась за стол. Матти устроился у ее ног. Гвинет с первыми лучами солнца принялась за составление письма в транспортное управление своему деверю, нынешнему лорду Симмзу. Играя на его несколько завышенном представлении о собственной значимости, она решила использовать особенности его характера, чтобы провести в жизнь свой план — нанести второй, еще более агрессивный, визит на судно «Суррей». К полудню Гвинет написала письмо другу Уильяма и коллеге по парламенту, направила записку в адмиралтейство, а также написала Мейв, леди Фальконер, с которой подружилась два года назад, когда муж Мейв, сэр Грэхем, приезжал по своим делам в Лондон. Гвинет надеялась, что опыт этой американки как мореплавателя, не говоря уж о том, что ее муж был адмиралом и занимал высокое положение в обществе, поможет ей в достижении цели. За чаем Гвинет рассказала знакомым дамам о кошмарных условиях содержания военнопленных в плавучей тюрьме. Несколько ее потрясенных слушательниц тут же объявили себя членами Женского комитета по наблюдению за содержанием заключенных. Лишь в семь часов она вознаградила себя за нелегкие труды любимым занятием — садовыми работами. Срывая головки отцветших нарциссов, она подумала: вот если бы так же легко можно было свернуть голову этому наглецу. «Я покажу этому дьяволу, что не шучу, — поклялась она, складывая увядшие цветы в корзину. — Завтра же для него начнется ад». Гвинет настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила, как опустились сумерки. На пороге дома появилась Рианнон с книгой в руке. Ей пришлось дважды окликнуть сестру, прежде чем та, разогнувшись, огляделась вокруг, потирая поясницу. Боже, уже и в самом деле поздно. Громко щелкали дрозды, словно зазывая ночь. Небо быстро меняло цвет, превращаясь из розовато-лилового в индиговое. Гвинет увидела силуэт сестры в дверях и виновато улыбнулась: — Прости, Риа, я не слышала тебя. — Опять думаешь о лорде Люцифере? Гвинет усмехнулась: — Я строю планы его уничтожения. — Леди Ковингтон тоже говорила мне, что он дьявольски красив. — Сущий дьявол во плоти. — Мне все хочется узнать, что ты почувствовала, когда он поцеловал тебя? Какие у него губы и действительно ли вспыхивает огонь перед глазами, когда тебя обольщает такой роскошный мужчина? — Я уже, кажется, говорила тебе, что он меня не обольстил… — Ну, пусть поцеловал. Как это все-таки было? — Риа… Сестра засмеялась и скрестила руки на груди, прижимая к себе книгу. Над головой Гвинет пролетел дрозд и приземлился в кустах; их темная зелень упруго закачала ветвями. Как ей нравились мелодичные трели этих птиц!.. — Ну и как? — повторила свой вопрос Рианнон, озорно сверкая глазами. — Ты все еще так романтична, Рианнон. Тебе пора бросить читать эти глупые романы и мечтать о рыцарях в блестящих доспехах. — Это полезно для здоровья — мечтать, Гвин. Вот попробуй. — Я слишком занята, чтобы предаваться мечтам. А если бы и стала мечтать, то уж, во всяком случае, не о рыцарях в сверкающих доспехах. И уж точно не о лорде Морнингхолле. — Наружность может быть обманчива, Гвин. Он может оказаться не столь уж плохим. — Ты только подумай, Рианнон! Он командует плавучей тюрьмой! Ты можешь завтра присоединиться ко мне и собственными глазами увидеть, что за ужасное место это судно! Это позор Британии! Сущий ад для того, чье преступление лишь в том, что он попал в плен, сражаясь на другой стороне. Гвинет вновь обратила свой взгляд на нарциссы, а Рианнон, постукивая пальцем по корешку книги, внимательно смотрела на сестру. Гвинет постоянно демонстрировала всем и вся свою суровость и решительность, но это не обманывало Рианнон. «Будь сильной, — то и дело советовала ей Гвин, — даже если ты не чувствуешь себя таковой, то обмани, заставь всех поверить, что ты действительно сильна, — и тогда все, чего ты хочешь, появится перед тобой на блюдечке с голубой каемочкой». Гвинет для себя хорошо усвоила эту истину. Она вновь опустилась на колени, держа в руке лопату и корзинку. — Еше пять минуток, — сказала она, возясь с нарциссами. — Ты не дожидайся меня, а то твой чай остынет. Однако Рианнон не пошевелилась. Она задумчиво смотрела на сестру. Смотрела и вспоминала, как Гвинет, самая старшая из них троих, пошла работать в местный паб после смерти матери и отца, чтобы Риа и малышка Морганна не голодали. Гвинет никогда не жаловалась на трудности и не отлынивала от самой изнурительной работы. Ей приходилось постоянно давать отпор приставаниям хозяев и уклоняться от их недвусмысленных предложений, а после работы она молча страдала в своей крохотной комнатенке. Даже сейчас Рианнон испытывает чувство вины, вспоминая, как Гвинет делила еду между всеми. Сколько раз бедняжка Гвинет отправлялась спать без ужина, беспокоясь об одном — как бы не остались голодными ее сестры! Проглотив внезапно подступивший к горлу ком, Рианнон наблюдала, как сестра складывает растения в корзину, как двигаются при этом ее изящные плечи. Неудивительно, что Гвинет так остро чувствовала, так близко к сердцу принимала страдания бедных и обездоленных: Не так-то легко забыть свое собственное тяжелое прошлое. А затем в их жизнь вошел лорд Симмз. Пожилой добропорядочный вдовец, направляясь навестить друга в Кардифф, с несколькими знакомыми зашел в паб перекусить. Не было ничего удивительного в том, что он заметил миловидную блондинку, что был очарован красотой и умом девушки, которая выделялась на фоне заурядности и пошлости. Граф остался в этом городке надолго, а затем последовало предложение выйти за него замуж. Гвинет согласилась не сразу, но случилось так, что паб сгорел, работу она потеряла, и после повторного предложения Гвинет вынуждена была его принять — надо было содержать сестер. Рианнон знала, какую жертву принесла ради них Гвинет. Одна знала, как плакала Гвинет за запертой дверью в тот вечер, когда решила выйти замуж за старика. Сейчас Рианнон смотрела на сестру, склонившуюся над цветами, на ее простенькое платье, подол которого касался земли. Но даже с перепачканными землей руками, с растрепавшимися и рассыпавшимися по шее волосами она ухитрялась выглядеть царственно. Может, лорду Симмзу не удалось сделать из нее женщину, но ему удалось превратить умненькую деревенскую девчушку в леди. Гвинет по-своему любила этого немолодого человека, он же искренне ею гордился. Последний дрозд улетел, и в саду стало тихо. Слышно было лишь, как Гвинет скребла лопатой. Оставив сестру наедине с ее цветами, Рианнон бесшумно вошла в дом. Глава 5 В той части плавучей тюрьмы «Суррей», куда не проникают солнечный свет, свежий ветер и даже не долетают крики чаек, сидели двое. Натан Эштон и его младший брат Тоби, американцы, совершили одно-единственное преступление — оказались в неподходящее время в неподходящем месте: один в качестве лейтенанта, второй в качестве гардемарина — на новом сорокачетырехпушечном фрегате «Мерримак» под командованием капитана Коннора Меррика, где пережили несколько захватывающих приключений, пока не попали в плен к британцам. «Мерримак» сражался храбро, но затонул раньше, чем британцы успели приобщить его к королевскому флоту; а вот с людьми судьба обошлась менее благосклонно. Им был дан выбор: либо поступить на королевский флот, либо очутиться в одной из плавучих тюрем. Патриотически настроенные американцы выбрали второе. Такими уж они были, граждане своей молодой страны. Наивными и честными людьми. Сейчас, по истечении трех месяцев, они еще более укрепились в своем патриотизме. А что до наивности, то от нее у них не осталось и следа, едва они ступили на борт плавучей тюрьмы. То были поистине месяцы кошмара, сравнимые с ужасом преисподней, размышлял тридцатилетний Натан, сидя при свете смердящего фитилька, смоченного в жире, сэкономленном на обеде, — фитилек был опущен в раковину устрицы. Один из узников сверлил ножом отверстие в корпусе судна. Шум от этой работы расслышать было невозможно, потому что вверху заключенные скребли и драили песком палубу. Глубина отверстия достигла девяти дюймов, когда нож прошел насквозь — Натан наконец был вознагражден за свои труды, увидев лучик дневного света. Он приложил нос к отверстию диаметром с монету и знаком предложил своему младшему брату последовать его примеру. Бледный и истощенный, постоянно недоедающий, страдающий от холода Тоби подполз к дырке, подставил лицо и стал жадно вдыхать свежий воздух. Он закрыл глаза, и по его веснушчатым щекам покатились слезы. Нижние края треснувших очков замутились от влаги. — Ах, Натан, я не испытывал ничего более приятного с того времени, как затонул «Мерримак». — Он отстранился от дырки, в карих глазах его светилась радость. Натан сглотнул подступивший к горлу ком. Тоби, самый младший из братьев в семье Эштонов, родился поздно и никогда не отличался крепким здоровьем. Он собирался стать адвокатом или врачом, а на судно своего кузена Коннора пришел по контракту лишь потому, что был уроженцем Новой Англии, их отец поступил как патриот в первой войне, и Тоби счел своим долгом уйти на морскую службу. Однако тяготы военной жизни оказались слишком тяжелы для тринадцатилетнего мальчишки, а жизнь на борту плавучей тюрьмы доконала его окончательно. Натан положил руку на костлявое плечо Тоби. — Не переживай, братишка. Скоро мы выберемся отсюда и вернемся домой. — Мне холодно, Натан. — Я знаю. Мне тоже. — И хочется есть. Приблизив лицо к дыре, Натан стал выгребать опилки. Локтем он показал на оловянную миску позади. — Ну так ешь, Тоби. Я знаю, это не всякая собака станет есть, но они кормить нас лучше не собираются. Если не будешь есть, ты совсем ослабеешь. Хлюпая носом и отчаянно пытаясь сдерживать всхлипы, Тоби подтянул к себе миску. Ломти превратившегося в камень хлеба и кусок тухлого, с червями, мяса есть было невозможно. Он наклонил голову, отчего его рыжие когда-то, а теперь пегие от грязи волосы упали на глаза, и принялся выковыривать червей, складывая их рядом на полу. — Должно быть, я умру здесь, — тихо сказал мальчик. — Ты говоришь черт знает что! Не смей болтать, ты пугаешь меня. — Они охраняют нас более строго, чем французов, — пробормотал Тоби, разглядывая хлеб и пытаясь сломанным ногтем вытащить извивающегося червяка. — Почему, Натан? — Потому что мы — американцы, братишка. Ты только посмотри на этих французишек. Они готовы все свое время посвятить азартным играм и дракам. Держись от них подальше, чтобы они не приобщили тебя к своим порокам. А ты видел, чтобы кто-то из нас, янки, тратил содержимое нашего кошелька на такую чушь? Нет! Мы свою энергию направляем на то, чтобы убежать. Потому-то британцы и стерегут нас так строго. — Вот бы нам смыться отсюда, как это сделал Коннор! — Он вернется за нами, Тоби. Он нас не бросит, обещаю тебе. Но в нужную минуту необходимо быть готовыми. Тоби примолк, думая о храбром симпатичном кузене, который даже в этих каторжных условиях умел развеселить людей. Именно Коннор научил его, как можно подружиться с крысами. Именно Коннор мог, зажимая нос, есть зараженный долгоносиком хлеб, шутя при этом, что ест «добавочное мясо». Именно Коннор заплатил баснословную сумму в сорок четыре шиллинга в месяц, чтобы все они могли читать «Стейсмен» и быть в курсе новостей. Именно Коннор поддерживал их дух рассказами и воспоминаниями о доме — побуждал думать о будущем. Тоби сгреб червей и бросил в маленькое ведерко. Когда-то он не мог даже прикоснуться к этой нечисти. Сейчас вид червей больше не ввергал его в ужас, хотя пока еще он не научился есть хлеб с этими тварями. Коннор… Тоби любил своего прагматичного, уравновешенного брата, однако он скучал по кузену. Жизнь стала совсем тоскливой после того, как Коннор совершил побег — из немногих счастливчиков. Как-то ночью, примерно месяц назад, как раз перед приходом на судно нового капитана, один из заключенных одолел охранника и прыгнул за борт. По нему открыли огонь из мушкетов. На следующее утро его тело было обнаружено в той части моря, которая обнажается при отливе. Там его застал прилив, и несчастный утонул. Коннор и Натан пытались сделать так, чтобы Тоби не видел утонувшего беглеца, однако по приказу лейтенанта Редли всех заключенных заставили пройти по палубе и взглянуть на несчастного. Вороны клевали мертвое тело, и Тоби вырвало при виде этого зрелища. Труп не трогали в течение двух дней, только после петиции нескольких заключенных капитан разрешил похоронить бедолагу на берегу. Это оказалось последним деянием капитана, потому что по возвращении похоронной команды на судне вспыхнул мятеж заключенных, возмущенных столь кощунственным обращением с мертвым. Завязалась потасовка, и один из французов убил капитана ножом в спину. Новый командир, лорд Морнингхолл, принял плавучую тюрьму неделю спустя. Тоби ножом пошевелил копошащихся червей, образовав из них большую букву «С». В пяти футах от него приподняла нос крыса, которую Коннор окрестил Полли, и направилась к забракованному Тоби мясу. — А что, Черный Волк собирается освободить нас? — спросил он. — Черный Волк не успокоится, пока либо его самого не поймают, либо пока на этом судне не останется ни одного заключенного. Зажги снова фитиль. Видишь, постоянно гаснет в этой сырости. Тоби отложил нож и зажег фитилек. Затем, завернувшись в обрывки грязной, заскорузлой одежды, он прижался к осклизлой стенке. Натан оглянулся на брата и раздраженно сказал: — Ешь, Тоби. Ради Бога, ешь. — Я не могу. Это не могу. Натан закрыл глаза, вознося про себя молитву. Уборка на верхней палубе внезапно прекратилась. Он перестал пилить, боясь, что шум могут услышать. — Если Морнингхолл обнаружит, что ты делаешь, он посадит тебя в карцер, Натан, — прошептал мальчик, наблюдая за тем, как старший брат сунул в отверстие палец и выгреб оттуда опилки. — Ты ведь не хочешь опять провести десять дней внизу, как тогда, когда посадили тебя и Коннора? — Морнингхолл не намерен ничего обнаруживать. Ты видел его лицо? Меня больше беспокоит Редли, вот это настоящий сукин сын. Наверху уборка возобновилась, там теперь не только скребли, но и поливали палубу водой. Натан снова наклонился к отверстию. — Я уже могу просунуть два пальца, Тоби. К концу недели мы сможем обмазаться жиром и выскользнуть отсюда. — Я не смогу переплыть это расстояние, Натан. Ты плыви сам. — Я никуда не поплыву без тебя, и ты это прекрасно знаешь. — Я дождусь, пока стану сильнее, и тогда тоже смогу поплыть. — Ты не станешь сильнее, если не будешь есть. — Я не могу это есть, — с горечью прошептал мальчик. — И поэтому мне придется ждать, пока придет Черный Волк и вызволит меня отсюда. — Он уткнулся носом в рваный рукав, чтобы не чувствовать зловония. По его щеке скатилась крупная слеза. Он молча наблюдал за тем, как улепетывала в угол крыса с его мясом. Черви извивались на полу. Какая разница! В темноте крысы и их отыщут. В эту ночь Гвинет не смогла заснуть. Она лежала на просторной кровати, уставясь в потолок, слушала, как тикают часы. Она думала о Морнингхолле, о его дьявольски красивой фигуре и демоническом лице, о его руках, излучавших огонь, и губах, которые обожгли ее поцелуем. Она вздохнула и перевернулась на спину. Однако Гвинет снова видела перед собой его лицо, его руки. Измученная бессонницей, она поднялась, подошла к окну и, сев на обшитое бархатом кресло, стала смотреть на Портсмутскую бухту. Огни многочисленных кораблей, бросивших в ней якоря, сверкали, словно звезды в полуночном небе. Она с ужасом подумала о том, что ей суждено увидеть, когда она завтра вновь посетит плавучую тюрьму. А в том, что она поднимется на борт «Суррея», сомнений не было: Ричард, брат Уильяма, нехотя дал ей на то разрешение, хотя транспортное управление не склонно было пускать кого бы то ни было на борт плавучих тюрем. Но она знала, как подойти к Ричарду, и полагала, что сможет справиться и с транспортным управлением. Больше всего ее беспокоил и притягивал к себе лорд Морнингхолл. А если быть честной — он пугал ее. Ибо никогда прежде она не испытывала подобного смятения чувств, как в тот момент, когда оказалась в его объятиях. Гвинет рассеянно отвела в сторону упавшие на лоб волосы. Тиканье часов становилось все невыносимее и, кажется, способно было свести с ума. Гвинет сбросила с себя ночную рубашку, подошла к гардеробу и надела простенькое платье из голубого муслина, сверху накинула индигового цвета накидку, отороченную собольим мехом. Она не боялась выходить из дома одна: с ней были Матти и дамский пистолет, который подарил ей Уильям на ее двадцатилетие, что могло вполне оградить Гвинет от приставаний особо назойливых субъектов. Гвинет зарядила свое оружие, сунула его в ридикюль и, накинув темный плащ, осторожно двинулась к лестнице. Матти, словно догадываясь о намерениях хозяйки, лежал у двери и помахивал хвостом. Гвинет нагнулась и потрепала пса по спине. — Прогуляемся, Матти? Пес мгновенно вскочил, отряхнулся, тряся ушами, — получилось очень громко. Соблюдая осторожность, чтобы не разбудить сестру, Гвинет прицепила поводок к ошейнику, отперла дверь и выскользнула в ночь. Пропахший морем воздух был прохладным и бодрящим. В нем смешались запахи соли, водорослей и дыма из многочисленных труб. стоящих в бухте судов. Гвинет почувствовала озноб и подняла капюшон. Над головой шелестели на ветру листья каштана, высоко в небе среди серебристых облаков скользила луна, освещая каким-то восковым светом заборы вдоль улиц, отражаясь светлыми бликами в металлических поручнях, окнах домов и покрытых черепицей крышах. Улочка, по которой она шла, была узкая и пустынная; дома, казалось, доставали до неба. Где-то вдалеке залаяли собаки, и если бы Гвинет напрягла слух, она услышала бы голоса пьяных посетителей дешевых таверн, возвращающихся домой. Она подтянула пса поближе к себе и двинулась дальше. Изо рта шел пар, но тело от быстрой ходьбы постепенно согревалось. Она рассчитывала, что прогулка освежит ее, а затем она сможет заснуть. И уж никак Гвинет не собиралась идти до самого порта. Но именно здесь она оказалась и, остановившись, увидела перед собой плавучую тюрьму «Суррей», похожую со стороны на огромный гроб. Было очень тихо, даже таверны успели к этому часу закрыться. Чуветвуя, что дрожит, Гвинет обхватила себя руками. Матти уселся у ее ног и зевнул. Она нагнулась и потрепала его за уши. Именно в этот момент Гвинет увидела бесшумно скользящую по глади бухты лодочку. Стараясь ничем не нарушить тишины, Гвинет пристально вглядывалась в темноту. Суденышко было едва различимым, и Гвинет даже не была уверена, что видит его. Однако и Матти, по всей вероятности, заметил его и принялся старательно принюхиваться к запахам, которые нес с моря бриз. А затем тихонько заскулил. Не было никаких сомнений: лодка двигалась, словно фантом, без плеска весел и скрипа уключин. Гвинет внезапно пришло в голову, что она слишком заметна здесь, на открытом пирсе. Она потянула Матти за поводок: — Пошли, Матти. Нам пора. Однако пес уперся, не желая сходить с места и не спуская глаз с движущегося предмета. Лодка скользила между большими фрегатами и военными кораблями, стоящими на якорях лихтерами и невзрачными рыбацкими лодками — бесшумная, никем не замеченная. На ней можно было различить одинокую фигуру в черном. Она почти сливалась с такой же черной водой. Гвинет в удивлении приподняла брови. Лодка направлялась прямо к плавучей тюрьме. Черный Волк? Да нет же… Лодка остановилась футах в пятидесяти от кормы плавучей тюрьмы. На борту судна что-то бесшумно задвигалось. Тишину ночи нарушили всплески, а затем Гвинет различила три головы, движущиеся по воде, и тянущиеся за ними следы волн. Человек в лодке помог пловцам подняться в нее и бросил спасенным покрывало. Затем лодка медленно двинулась назад, прокладывая путь среди стоящих на якорях судов, и наконец исчезла в ночной тьме. Матти оглянулся на хозяйку, которая все еще продолжала смотреть на бухту. Она нервно погладила пса и тихо рассмеялась. — Ты можешь считать меня неисправимым романтиком, Матти, но мне кажется, что мы только что видели Черного Волка в действии. Гвинет повернулась — и сдавленно вскрикнула. На другом конце пирса она увидела высокую неподвижную фигуру человека во всем черном. Человек отрезал ей путь к отходу. Затем стал медленно приближаться. Матти ощетинился и предупреждающе зарычал. Гвинет оцепенела. «Привидение» продолжало приближаться, полы черного плаща развевались, обнажая ноги в сапогах. Шляпа человека была низко надвинута на лицо в маске. Матти рванулся вперед, натянув поводок, его грозное рычание перешло в бешеный лай. А фигура продолжала приближаться, становясь все больше и выше, пока не остановилась в каких-нибудь десяти футах. Оскалив зубы и рыча, Матти прижался к ногам хозяйки. — Спокойно, — прошептал человек в маске. Собака смолкла. Взглянув на закрытое темной маской лицо, Гвинет невольно сделала шаг назад. — Право, миледи, на войне хватает шпионов и без женщин, — продолжил незнакомец. Гвинет ухватилась рукой за ошейник пса, словно за спасительную нить. — Кто вы? — Вы сами меня назвали, моя дорогая. Черный Волк. А кем еще, по-вашему, я могу быть? — Черный… — Гвинет бросила взгляд на бухту, но маленькой лодки там уже не было видно. — Тогда кто же… — Один из моих соотечественников, — ответил мужчина. — Не могу же я устраивать все побеги один. Мужчина подошел поближе. Матти еще теснее прижался к ногам Гвинет, потихоньку ворча. Она сделала еще шаг назад, понимая, что совсем близко вода. — Право, славная леди, — шепотом проговорил Черный Волк, вгоняя Гвинет в дрожь, — надеюсь, вы умеете плавать. Потому что, видите ли, я одет так, что не смогу спасти вас, а мне чертовски не хотелось бы видеть, как вы тонете. Гвинет смотрела на него со смешанным чувством обожания, ужаса и любопытства. Он протянул руку, чтобы увести ее от края пирса. Гвинет испуганно посмотрела на затянутую в черную перчатку руку. — Может, вы по крайней мере расскажете мне, что привело вас сюда в такой час? Я не люблю сюрпризов. Как и шпионов. Это прозвучало как угроза. Гвинет выпрямила спину, отстраняясь от протянутой руки. — Я… я не могла заснуть. — Отчего же? «Потому что существует дьявольский маркиз по имени Морнингхолл, который заставил мою кровь кипеть, вот почему». — Мне кажется, это не ваше дело, сэр. Мужчина улыбнулся: — Разумеется, не мое. Боюсь, что я также не засну… после того как увидел такую красавицу, как вы. — Он улыбнулся плутовской улыбкой и сделал шаг вперед. Рука его по-прежнему тянулась к ней, Гвинет не сдвинулась с места, хотя сердце ее отчаянно колотилось. Матти еще плотнее прижался к ее ногам. Черный Волк потянулся к ней. Гвинет попыталась отступить — и ее нога почувствовала сзади пустоту. — Не надо! — воскликнул Черный Волк и в мгновение ока схватил ее за запястье. Сквозь материю перчатки Гвинет ощутила тепло его руки и мужскую силу. Неотрывно глядя ей в глаза, он потянул руку Гвинет к себе и приподнял до уровня своих губ. Наклонив голову, он самым галантным образом поцеловал тыльную сторону ее ладони. Сердце Гвинет забилось еще отчаяннее, однако она не испытывала страха. Мужчина выпрямился и отпустил ее руку. Она чувствовала тепло его пальцев. Продолжая смотреть ей в глаза, он придвинулся ближе… еще ближе… настолько близко, что ее грудь прижалась к его груди, и ей пришлось отвести голову назад, чтобы видеть его лицо в маске. Он улыбнулся — она увидела белую полоску зубов в темноте. — Я не думаю, что… Он не дал ей сказать — его губы прижались к ее губам. Она попыталась сопротивляться поначалу, но затем всецело отдалась поцелую. Голова у нее закружилась, кровь застучала в висках и ушах, а его рука скользила по ее спине вниз, к округлым ягодицам, крепко прижимая ее к своим чреслам. Гвинет почувствовала жар в груди, внизу живота и ухватилась за складки его плаща, испугавшись, что может потерять сознание, и моля Бога о том, чтобы этого не случилось. Черный Волк не прерывал поцелуя, его язык погрузился во влажность ее рта и встретился с ее языком. Затем он поднес руку к ее подбородку, тронул шелковистую кожу ее лица и лишь затем медленно отстранился. — Ах, леди! Если бы за каждый побег я был вознагражден так, как сейчас! Аи revoir, ma cherie! (До свидания, моя дорогая! (фр.)) Повернувшись, он зашагал прочь и скоро растворился в темноте, оставив ошеломленную и дрожащую Гвинет на пирсе вместе с трясущимся у ее ног Матти. На следующее утро газеты вышли с броскими заголовками, сообщающими последние новости: «НА ПЛАВУЧУЮ ТЮРЬМУ „СУРРЕЙ“ СОВЕРШИЛ НАЛЕТ МСТИТЕЛЬ В МАСКЕ! ЧЕРНЫЙ ВОЛК УНЕС ЕЩЕ ТРЕХ АМЕРИКАНСКИХ ОВЕЦ! ПОЗОР КОРОЛЕВСКОМУ ФЛОТУ!» И так далее, и тому подобное… Тем временем Деймон сидел, уставясь в раскрытый на соответствующей странице справочник Петерсона. Причиной дьявольской головной боли, согласно автору, могло быть все — от опухоли в головном мозгу до нервных перегрузок в обыденной жизни. Скорее всего причиной было последнее. Взбешенный адмирал Болтон уже побывал на судне и уехал. Почти пятьсот заключенных приветствовали его такими криками, что корабль едва не раскололся надвое. Редли охрип, призывая к порядку. Громко стучали молотки плотников, заделывавших обнаруженную дыру, этот грохот пытались перекрыть чьи-то голоса. Деймону доложили, что нашли еще одну дыру, диаметром с мужской кулак, над самой поверхностью воды. Редли отправился, чтобы найти виновника, а Деймон, сидя на вращающемся стуле, прижимал пальцы к вискам, пытаясь успокоить головную боль. Редли вернулся, ведя за собой в каюту вызывающего вида американца по имени Натан Эштон. — Десять дней карцера, никак не меньше, капитан! — загремел Редли с порога, однако Эштон стал протестовать, после чего Редли потребовал четырнадцать дней. Деймон продолжал отстраненно покачиваться на стуле, и Редли наконец вытолкнул виновника из каюты, однако тот продолжал грозить, что и впредь не откажется от попыток побега. Стало ясно, каким образом беглецы сумели проскочить во время ночной вахты мимо семерых часовых, которые непрерывно расхаживали по корме. У пятерых часовых обнаружили на голове огромные, величиной с куриное яйцо, шишки, а еще двое, судя по всему, были подкуплены заключенными. Дикие крики и вопли не умолкали. Деймон молил Бога лишь об одном: чтобы ночные события, а также наказание Натана Эштона не привели к мятежу. Редли рассказывал ему о том, как заключенные обошлись с его предшественником. Массируя виски, он выглянул в кормовое окно. От берега отчалила шлюпка, в ней находилась леди Гвинет Эванс Симмз. Боль в висках стала вовсе невыносимой. А шум на судне все усиливался, и Деймон понял, что леди Симмз уже на борту. Он налил в стакан бренди и повернулся на стуле лицом к двери, вытянув ноги. В дверь постучали. — Войдите, — сказал он, небрежно покачивая стаканом бренди. Фойл впустил в каюту женщину и мгновенно вышел. А Деймон тут же забыл о головной боли. Ее волосы были зачесаны наверх и закреплены перламутровыми гребнями. Поверх столь эффектной прически возвышалась шляпа на манер папахи из розового бархата, украшенная жемчугом и цветными перьями, что придавало гостье весьма решительный и воинственный вид. Лебединую шею ее обрамляло жемчужное ожерелье, лиф из голубого бархата подчеркивал обольстительную полноту груди. Бледно-лиловые юбки, прошитые серебряной ниткой, гармонично завершали ее царственный наряд. В руках она держала зонтик, и если судить по тому, как она смотрела на Деймона, от нее вполне можно было ожидать удара этим зонтиком по голове. И все же он знал, что, несмотря на внешнюю надменность и холодность, эта штучка была страстной особой. Об этом свидетельствовал румянец на ее щеках — реакция на его откровенное разглядывание, а также внезапное смущение, а затем и гнев, отразившийся в потемневших фиалковых глазах. После изрядно затянувшегося обмена взглядами Деймон наконец насмешливо улыбнулся и в приветствии поднял свой стакан. — Ага, вот какой темперамент вы демонстрируете при наличии дела, леди Симмз. Интересно, проявляете ли вы такой же темперамент и в спальне? Гвинет раскрыла ридикюль, извлекла миниатюрный пистолет и направила дуло на его грудь. Деймон поднял бровь. — Я не намерена больше выслушивать вашу чушь, Морнингхолл. Совершенно непростительно то, что вы совершили на днях. — Меня не подводит моя память, — пробормотал Морнингхолл, сверкнув глазами, хотя отлично помнил, что именно он совершил, а при взгляде на ее розовые губы и соблазнительную грудь у него вновь появилось искушение испытать то головокружительное ощущение. — Меня, кстати, тоже. Вставайте. Он глотнул бренди, демонстративно игнорируя наставленный на него пистолет. — Должен сказать, что для меня это сюрприз. Я знал, что вы опасны. Но вы, оказывается, еще и вооружены. — Я хочу осмотреть судно. Сейчас. — В самом деле? — Морнингхолл взмахнул стаканом, не выплеснув при этом ни капли. — А я хочу командовать фрегатом и еще хочу, чтобы у меня прекратилась головная боль. Сейчас. Немедленно. Но я знаю, что не каждое мое желание мгновенно исполняется, и поэтому даже не собираюсь их высказывать. Не стоит этого делать и вам, дорогая ведьма. Он встал и нарочито медленно двинулся к ней, а подойдя, неожиданно схватил ее за руку и вывернул запястье, направив дуло пистолета в сторону. В глазах Гвинет промелькнул скорее страх, чем гнев. Продолжая удерживать ее запястье, он наклонился к ней, приблизив свои глаза к ее глазам. — Не надо угрожать мне, леди Симмз. Уверяю вас, вы можете пожалеть об этом. Затем, чтобы окончательно унизить гостью, отпустил ее руку. Некоторое время Гвинет оставалась неподвижной, ее щеки полыхали от гнева. Затем она стала массировать запястье, исподлобья глядя на Морнингхолла. Он видел, как билась жилка у нее на шее, видел, сколько ненависти и ярости в ее взгляде. Гвинет сунула пистолет в ридикюль, прошла мимо Морнингхолла, обдав его запахом персиков, и села на стул, который он только что освободил, упершись зонтом в пол и бесстрашно встретив взгляд Морнингхолла. — Вы поражаете меня своим самомнением и высокомерием, милорд. Неужели вы и в самом деле считаете, что производите неотразимое впечатление на меня? Что вы напугали меня? Продолжая держать в руке стакан, он небрежно оперся о спинку кровати. — Я не пугаю вас, но я вижу — вы хотите меня. — Подобно тому, как я хочу дьявола, чью компанию, должна признать, я бы предпочла вашей. Но я пришла сюда вовсе не для того, чтобы сравнивать ваши разрушительные чары с чарами сатаны и даже не с чарами Черного Волка. Тут и сравнения быть не может. — Я не думаю, что у вас есть основание и право высказывать подобные суждения. — Почему же нет? Прошлой ночью мне довелось встретиться с этим героем вон на том пирсе, — возразила Гвинет, показывая в окно. — Он поистине неотразим. Просто великолепен! Я могу понять, почему едва ли не каждая женщина в Портсмуте готова увлечься им. Должна признаться, он потряс меня! Она поняла, что достигла цели — его мужская гордость была уязвлена. Он плотно сжал губы, его глаза сверкнули каким-то странным блеском. В них зажглись веселые искорки — но лишь на мгновение, и взгляд его вновь стал холодным и бесстрастным. Он смотрел на нее так долго, что Гвинет первая передернула плечами, а сердце вдруг заухало в груди. А он перевел взгляд ниже — на ее губы, шею… наконец, на грудь. Гвинет почувствовала, что начинает воспламеняться. Как жаль, что она убрала пистолет, но не доставать же его теперь. Морнингхолл стоял все так же, опершись о спинку кровати и пронзительно глядя на нее. Не шевелясь и не говоря ни слова. Она смело встретила его взгляд, демонстрируя всем своим видом, что ему ее не запугать. Наконец Морнингхолл, выпрямившись, направился к своей гостье. У Гвинет оборвалось сердце. Он подошел к самому стулу, где она сидела, и с недоброй улыбкой уставился на ее губы. Затем с какой-то вкрадчивой зловещей грацией обошел стул вокруг — видимо, имея в виду одну лишь цель — вывести ее из равновесия. Гвинет не пошевелилась. Он стоял у нее за спиной, его пальцы касались спинки стула, находясь где-то совсем рядом с ее затылком. Она замерла. Маркиз двинулся дальше, не спуская с нее взгляда, явно дразня и провоцируя ее, наконец он остановился, опершись обеими руками на подлокотники и сделав ее как бы своей пленницей — его дьявольские глаза оказались совсем рядом. — Вы хотите, значит, осмотреть судно? Гвинет бесстрашно глянула в демонические глубины его глаз. — Да. Не понимаю, почему об этом нужно так долго говорить. Он еще ниже склонился над ней. — Я не касаюсь того, что происходит на судне, за этими дверьми. Это работа Фойла. Возможно, он вам поможет. — Возможно, и поможет. Но я бы хотела, чтобы сопровождали меня вы. Он слегка выпрямился, и солнечный луч коснулся его пышных волос. На его губах заиграла та же пугающая улыбка. Гвинет ощущала исходящий от него жар, видела его гнев, и ее ноги готовы были сами пуститься в бегство. Но она вжала их в пол и крепко вцепилась в ручку зонтика. Он заметил ее страх, и улыбка его стала откровенно злорадной. — А это почему? — вкрадчиво спросил он, снова наклонясь над ней. — Вы сами сказали, что вас не касается то, что происходит на судне. Наверное, пришла пора вам наконец лицезреть те ужасные условия, в которых вынуждены жить заключенные. Дьявольские глаза Морнингхолла сверкнули. — Мне наплевать на те условия, в которых они вынуждены жить. Они сами стелили себе постель, пусть сами и спят в ней. — Вы презираете людей лишь за то, что они сражались на другой стороне и, к несчастью для них, попали в «нежные руки» королевского флота? — зло бросила Гвинет. Он наклонился к ней так близко, что она ощутила на своем лице тепло его дыхания, всего его могучего тела. — Я не напрашивался на то, чтобы меня назначили командиром плавучей тюрьмы. Мне не нравится быть командиром плавучей тюрьмы. И мне не нравитесь вы, леди Симмз. Честно говоря, в настоящий момент у меня нет иного, более острого желания, чем швырнуть вас на кровать и поступить с вами так, как вы того заслужили. И если вы будете и дальше дразнить и раздражать меня, вы разбудите во мне зверя. Гвинет прижалась затылком к спинке стула. — Вы всегда прибегаете к запугиванию и пустым угрозам, чтобы добиться того, чего хотите, Морнингхолл? — Уверяю вас, моя дорогая, что они вовсе не пустые. И я буду счастлив подтвердить это. Глаза его недобро сверкнули, и он победно выпрямился, чувствуя себя хозяином положения. — А я буду счастлива пристрелить вас, если вы попытаетесь это сделать, — не очень убедительно проговорила Гвинет. Морнингхолл бросил на нее презрительный взгляд, и она поблагодарила Бога за то, что маркиз не слышит, как гулко колотится ее сердце. Дрожащей рукой она открыла ридикюль, извлекла из него пистолет и сделала вид, что рассматривает его отделку. Лишь спустя несколько секунд она изобразила сладкую улыбку на лице и сказала: — Пожалуйста, начнем осмотр. Морнингхолл искоса взглянул на нее — спокойный и бесстрастный. Она взвела курок, щелчок прозвучал очень громко, а в следующую секунду она снова направила дуло в грудь Морнингхолла. Его красивый, чувственный рот чуть скривился в еле заметной ухмылке. Он равнодушно повернулся к ней спиной, демонстрируя абсолютное пренебрежение к пистолету, который, впрочем, дрожал в женской руке, и двинулся к двери. — Что ж, — сказал он с угрозой. — Пойдемте со мной. Но только оставьте свой пистолет здесь, моя дорогая. Ладонь Гвинет, сжимающая рукоятку пистолета, вспотела. — Это еще почему? — Потому что я не желаю, чтобы вы применили его против кого-то из тех несчастных, которым вы так хотите помочь, когда они набросятся на вас. Гвинет некоторое время смотрела на маркиза, затем отвела взгляд и медленно положила пистолет на стол. Ноги у нее стали ватными, она с трудом поднялась и пошла за Морнингхоллом, испытывая искушение огреть его светлость зонтиком между лопаток. Глава 6 Проклятие, она все-таки одержала верх. Не отступила и не уступила, и вот идет следом за ним — торжествующая и даже самоуверенная. Деймон клокотал от гнева. Она хотела осмотреть судно? Увидеть собственными глазами тот кошмар, в котором приходится пребывать заключенным? Ну что ж, он ей покажет. Он покажет, какое мерзкое хозяйство всучил ему этот подонок Болтон; он покажет ей такое, отчего у нее волосы встанут дыбом, лицо позеленеет и горошины пота выступят на ее красивом личике. Морнингхолл направился в сторону юта, не интересуясь тем, поспевает ли Гвинет за его широким шагом. Глаза у него сверкали, а выражение лица было таким, что при виде его команда разбегалась. Шум и ропот нескольких сотен доведенных до отчаяния заключенных стал постепенно стихать при появлении Гвинет. Кто-то негромко присвистнул; кто-то насмешливо поклонился; кто-то на ломаном английском выкрикнул, что она может извозить в дерьме свое шикарное платье. Затем один из американцев, который ползал на коленях и локтях, драя палубу, увидел Деймона и стал выкрикивать в его адрес оскорбления. Лицо Деймона осталось бесстрастным, он явно не намеревался обращать внимание ни на этого человека, ни на скандирующих свои требования его товарищей, которые понимали, что все худшее ждет их впереди, когда они спустятся в трюм. — Я хочу знать, каков порядок приема заключенных, прибывших на борт судна, — проговорила официальным тоном леди Симмз, стараясь говорить громко, чтобы перекрыть шум. Деймон продолжал идти вперед и, не поворачивая головы, ответил: — Их заставляют принять ванну. — В горячей или холодной воде? — В ледяной воде, взятой из этой чертовой бухты. Они — заключенные и ничего лучшего не заслуживают. Он услышал, как Гвинет буквально захлебнулась от гнева, что доставило ему немалое удовольствие. Очень хорошо! А затем ее шаги замерли, и, обернувшись, он увидел, как она извлекла маленький блокнот и карандаш из своего ридикюля и начала что-то быстро писать. «Волна… ледяная вода… обратить на этот факт внимание…» — Пошли дальше! — рявкнул Морнингхолл. — Я не могу весь день заниматься только этим! Гвинет метнула на него взгляд, способный расплавить железо, и продолжила свои записи. Ветер шевелил перья на ее шляпе, колыхал тонкий шелк ее юбок. Деймон схватил ее за локоть и резко дернул. — Я сказал — пошли дальше, черт возьми! — Не прикасайтесь ко мне своими руками, негодяй! — Она вырвала локоть, глаза ее метали молнии. — Я хочу знать, в какой одежде они ходят, чем питаются, допускают ли к ним посетителей… — Они ходят в одежде, поставляемой транспортным управлением, а кормят их так же, как матросов на кораблях его величества. Им не на что жаловаться, черт бы их побрал! Идем дальше, пока я не потерял остатки терпения. Он увидел, что два матроса наблюдают за тем, как он направляется к лестнице, ведущей на нижнюю палубу. Это небезопасно — спускаться вниз без сопровождения, опасно для него, тем более опасно для леди. Он кивнул, и матросы тут же пристроились за леди Симмз, бдительно глядя по сторонам, готовые в крайнем случае пустить в ход оружие. Люк, ведущий вниз, можно было сравнить с петлей в руках палача. Это была черная дыра, из которой исходили зловоние и шум. И еще жар — как из топки. До Деймона доносились выкрики и вопли заключенных, он смутно различал фигуры собравшихся внизу у лестницы людей, поджидающих их, словно голодные демоны в преисподней. Мелькнуло, словно вспышка, воспоминание об Оксфорде, он будто вновь услышал насмешки и хохот приятелей, наблюдавших за его позором из окон… Он не хотел идти сейчас вниз. Видит Бог, не хотел. Он сжал кулаки, собирая все свое мужество. Ведь они всего лишь заключенные, они ничего собой не представляют! Но он всем своим существом ощущал ее присутствие за спиной. Очень скоро она станет свидетельницей его еще большего унижения, чем тогда, — вероятно, станет смеяться вместе с ними. Он почувствовал, как участился пульс, усилив боль в висках. Повернувшись, он в упор посмотрел на нее, надеясь, что она откажется от дальнейшего осмотра. Однако она, наморщив нос и нахмурившись, вглядывалась вниз, даже не пытаясь прибегнуть к носовому платку. Да, надо отдать ей должное. Видимо, она и в самом деле сделана из прочного материала. — Я вижу, что духота и зловоние неблагоприятно воздействуют на вас. С вашей стороны было бы мудро отказаться от своей затеи. — Напротив, милорд. Мы едва лишь прикоснулись к проблеме. Я непременно последую за вами. И в этот момент Деймон почувствовал, что никогда в своей жизни ни к кому не испытывал такой ненависти, как к леди Гвинет Эванс Симмз. Однако он не позволит ей испытать триумф, не позволит увидеть его гнев и ярость. И он кивнул ей с бесстрашным выражением лица. Затем, давая себе клятву отомстить ей за тот ад, через который она собирается его провести, он стал стремительно сбегать вниз по лестнице. То, что Гвинет увидела на нижней палубе, останется в ее памяти до конца жизни. Когда она стала спускаться по лестнице в горячее, дурно пахнущее замкнутое пространство, в которое через узкие, забранные металлической решеткой отверстия едва пробивался дневной свет, шум голосов внезапно смолк. В полумраке она стала различать множество застывших изможденных лиц, смотревших на нее с любопытством, интересом и благоговением. Она почувствовала, что в каждом закоулке этого помещения правят бал отчаяние, неизбывная боль и тоска. Жара здесь была такой, что ее платье сразу же прилипло к телу. От едких миазмов у нее стали слезиться глаза и к горлу подступила тошнота. Когда Гвинет ступила на скользкую, липкую от копоти палубу, она увидела стоящего у трапа маркиза. Лицо у него было суровым, глаза прищурены. — Ну что, насмотрелись достаточно? — резко спросил он. Гвинет стояла озираясь, боясь разогнуться, под низко нависающей верхней палубой, не имея сил даже ответить, не то что записывать в блокноте. Люди, кто полуголые, кто и вовсе без одежды, если не считать слоя сажи на них, располагались на лавках или, прервав игру в кости, стояли, переговариваясь и уставившись на Гвинет. В их волосах ползали вши. Жужжали мухи, опуская хоботки в капли пота, струившегося ручьями по их чумазым лицам. Из обрывков одежды торчали костлявые ноги и руки. Взгляды одичавших, потерявших надежду на избавление людей. И великое множество подвесных коек. Верхняя палуба располагалась всего в пяти футах над нижней, поэтому никто здесь не мог встать во весь рост, все вынуждены были передвигаться горбясь и сутулясь. Неожиданно молчание было нарушено: — Только посмотрите на эту английскую красотку! Пришла посмотреть на нас, как на зверей в зоопарке! Поглазеть, видите ли, пришла! А ну, убирайся! С нас довольно унижений! Толпа задвигалась, зашевелилась. — Нет, пускай останется! А то когда еще мы увидим красивую леди! Пусть остается! — Эй, capitaine (капитан), ты сам трахаешь эту красотку? Не поделишься с голодными французами? — Иди ложись на мою койку, ma coeur! (мое сердце) Давай я покажу тебе, какое удовольствие может доставить тебе настоящий мужчина! Оскорбления и угрозы звучали все более дерзко, взлетали вверх кулаки, толпа стала надвигаться на визитеров. Гвинет нервно взглянула на Морнингхолла. Сверкнув глазами, он обернулся к одному из моряков, стоявших на лестнице за его спиной, и скомандовал: — Заткни им глотки! — И, схватив Гвинет за руку, потащил ее к другому люку. Но сделал он это недостаточно быстро. Она успела заметить двух мужчин, поедающих крысу. Один из них, безумно ухмыляясь, продемонстрировал ей свое мужское естество. Другой стал при ней мочиться на стену. Чьи-то грязные руки сорвали с нее шляпу, кто-то вцепился ей в волосы. Шляпу стали перебрасывать, как дорогой трофей. Гвинет прижалась к Морнингхоллу, вдруг ужаснувшись при мысли о том, что ее могут оттеснить от него. — Английская свинья! Как ты смеешь приводить свою женщину, чтобы порисоваться перед ней! — Это был возглас американца. Его поддержал француз: — Погоди! Черный Волк освободит нас! Черный Волк сделает тебя посмешищем, аристократ несчастный! Голоса становились все громче и злее. Гвинет слышала, как моряки громко призывали заключенных к порядку. Морнингхолл отпустил ее руку и направился вниз по лестнице. — Разве нельзя хотя бы одеть их лучше? — спросила Гвинет, перекрывая гул голосов. Она схватилась за комингс и с отвращением отдернула руку, увидев, что перчатка испачкалась сажей. — Кажется, вы сказали, что это транспортное управление снабжает их одеждой? — Именно так. Эти люди — низшие из низших, отбросы общества, — ответил, не оборачиваясь, Морнингхолл. — Вы увидите, что офицеры одеты иначе и питаются получше. — Даже если они представители низших классов, это не значит, что они должны замерзать от холода, погибать от удушья и ходить полуголыми! — возразила Гвинет. Морнингхолл посмотрел на нее через плечо. — Во всех своих бедах они сами виноваты. Эти подонки проигрывают свою одежду в карты, проигрывают койки, даже пищу, после этого ходят весь день голодные, а по ночам шныряют, как крысы, и подбирают с палубы все крошки. Что вы хотите от меня — чтобы я запретил им играть? Да они тогда наверняка поднимут мятеж! У Гвинет не нашлось на это возражений. Задыхаясь от зловония и духоты, она продолжала спускаться вниз, боясь потерять Морнингхолла. С каждым шагом воздух становился жарче, запахи все омерзительнее, шум все громче. Она едва сдерживала желание достать платочек и приложить его к носу, старалась делать короткие, неглубокие вдохи. Наконец они достигли нижней палубы. Пот выступил крупными каплями у нее на лбу, струйкой стекал по позвоночнику. Воздух здесь, казалось, загустел от зловония. Она все же машинально достала платочек, но затем, откашлявшись, смяла его в кулаке: если эти несчастные дышат подобным воздухом месяцами и даже годами, она должна вытерпеть это в течение десятка минут, чтобы не унижать этих бедолаг. Твердо решив не обращать внимания на собственные ощущения, она окинула взглядом массу грязных, изможденных тел. Один из заключенных, одетый чуть получше остальных, сидел на скамье и держал в руках книгу. — Что они делают? — спросила Гвинет. — Будь я проклят, если знаю, — зло бросил маркиз. Гвинет почувствовала, что начинает закипать от гнева. Она стиснула зубы. Находившийся позади нее моряк, чьи ботинки тускло поблескивали в свете фонаря, слышавший ее вопрос, сказал: — Этот джентльмен — офицер. Он обучает других английскому. Джентльмен, о котором шла речь, поднял глаза и вежливо кивнул Гвинет; от этой попытки проявить галантность у Гвинет защемило сердце. — Не расстраивайтесь, мэм. Эти люди сами стелили себе постель, как говорит его светлость. Отбросы общества, им на все наплевать. Они проигрывают свою одежду и пищу. Что касается остальных, то у них есть занятие и профессия, они обучают других танцам, фехтованию, рисованию, живописи и так далее. За небольшое вознаграждение, разумеется. Они делают модели кораблей из говяжьих костей или из хлеба, продают их, устраивают аукционы и прочее. Я понимаю, что здесь все напоминает ад, но заключенные приспосабливаются. Американцы, например, могут избрать офицеров, которые ими руководят, устанавливают свои внутренние законы, судят за преступления и назначают наказания. Правда, эти янки слишком уж много внимания уделяют собственной персоне. Боясь, что может упасть в обморок, Гвинет стала обмахиваться блокнотом. — В таком случае почему здесь такое зловоние? Разве гальюн никогда не чистят? Палубу никогда не моют? Этим мужчинам не позволяют искупаться? Лорд Морнингхолл промолчал. Мерцающий свет фонаря окрасил его лицо в оранжевый цвет, придав ему дьявольское выражение. — Все это предусмотрено, — сказал он наконец глухо, словно обращаясь к самому себе. — Но получается так, что люди, которые должны за этим следить, находят для себя более интересные занятия. Сопровождавший их матрос вспыхнул. Заметив, что Гвинет обратила внимание на загадочные слова капитана и теперь ждет пояснений от него, он смущенно улыбнулся и попытался объяснить: — Мы не любим часто мыть палубу, мэм, особенно в холодные месяцы. Очень сыро, от этого много болезней и… — А как насчет купания? — Н-ну… гм… н-некоторые из них… гм… купаются иногда… — Им дают мыло? — Мыло не предусмотрено, мэм. Я имею в виду… — Понимаю, — сказала Гвинет. Она хотела отметить это в своем блокноте, но почувствовала, что от ударившего ей в нос омерзительного запаха может упасть в обморок. Она увидела, что Морнингхолл внимательно смотрит на нее: в его холодном, презрительном взгляде сквозила некая задумчивость. Взглянув на него в ответ весьма недружелюбно, Гвинет сделала еще несколько неуверенных шажков к центру палубы. Здесь воздух был настолько тяжелым — смесь вони от всевозможных человеческих выделений, что, казалось, им невозможно дышать. От аммиачных испарений слезились глаза, щипало в ноздрях, к горлу подступала тошнота. В довершение всего Гвинет увидела под лавкой дохлую крысу, облепленную жужжащими мухами, — лениво взлетая, они носились совсем рядом. И вновь она поймала на себе пристальный взгляд Морнингхолла. К ней подлетела настырная муха, и Гвинет замахала руками, прогнав ее к стоящему чуть поодаль маркизу. — Достаточно насмотрелись? — хрипло спросил он. — Нет, милорд, — ответила она решительно; голос ее дрожал от гнева. — Я могу заболеть, у меня кружится голова, и я могу упасть в обморок от недостатка воздуха, но я не уйду. Я лишь попрошу вас взять меня под руку, на случай если мне станет плохо. Деймон был мгновенно обезоружен подобным признанием. Он, расширив глаза, смотрел на Гвинет, не находя слов для ответа. Бедняжка побледнела как полотно, по лбу ее струился пот, она шаталась и была близка к обмороку — и тем не менее не собиралась прерывать осмотр. Никакой личной выгоды от этого она не имела, и тем не менее готова была перенести все ради чего-то более важного, чем собственное благополучие; она хотела преодолеть собственный страх и отвращение ради этих грязных людей, которые к тому же ее и оскорбляли. Полнейшее бескорыстие! И по сравнению с ней он чувствовал себя мелким подлецом. В груди у него защемило, словно треснул ледок в сердце, и он вдруг испытал нечто вроде восхищения отважной маленькой женщиной. Он протянул руку и взял Гвинет под локоть. — Ну что ж, хорошо. В таком случае вы можете посмотреть карцер. — Карцер? — Это место, куда в наказание помещают заключенных, — пояснил матрос. — Мы держим их там десять дней, если они ведут себя совсем уж плохо. Лицо у Гвинет сделалось серым. — Да, да, конечно. Проводите меня туда. Поддерживаемая твердой рукой Морнингхолла, Гвинет направилась еще к одному люку, который зиял темнотой. Морнингхолл полез вниз первым. В темном прямоугольнике исчезли сначала его плечи, затем и голова. Матрос встал позади нее. Превозмогая подступающую тошноту и головокружение, Гвинет последовала за маркизом. Здесь зловоние было настолько невыносимым, что воздух верхних помещений мог показаться по сравнению с этим атмосферой розария. В этом помещении не было людей и было не так жарко, но запахи такие, что Гвинет потеряла возможность дышать. За ее спиной матрос зажег крошечный фонарь, который тут же погас из-за недостатка кислорода. Чертыхаясь и обливаясь потом, матрос зажег фонарь вторично. Стоящий поодаль Морнингхолл смотрел вокруг так, словно испытывал сильнейшую боль. — Покажи ей карцер, — хриплым голосом приказал он. Стараясь совладать с приступом тошноты, Гвинет пошла вслед за матросом. На какой-то момент исчезли все звуки. Но затем за спиной послышалось хлюпанье — к ней приближался Морнингхолл. В ее лайковые туфли проникла маслянистая вонючая жижа. Гвинет вынуждена была подобрать юбки, чтобы не замарать их в грязи. Она поскользнулась, и Морнингхолл поддержал ее за локоть. Из темноты метнулись крысы, почти коснувшись ее ног. Пот ручьями стекал по лбу и подбородку, струился по верхней губе. Дыхание стало прерывистым. Словно издалека она услышала голос Морнингхолла: — С вами все в порядке? Гвинет наигранно бодро кивнула: — Да, благодарю вас. Покажите мне это место, пожалуйста. Морнингхолл подал знак матросу, который, дыша через грязный носовой платок, направил луч фонаря в сторону небольшой пристройки. — Карцер. Опираясь на руку Морнингхолла, Гвинет всматривалась в темноту. Перед ней был бокс размером шесть на шесть футов, весьма напоминающий гроб. Сжимая блокнот, Гвинет со слезящимися глазами шагнула к этой кошмарной ловушке, находящейся в чреве плавучей тюрьмы. Она разглядела крохотные отверстия для вентиляции — настолько крохотные, что в них мог пролезть только ее мизинец. Казалось, карцер источал боль, ужас и отчаяние. Протянув трясущуюся руку, Гвинет дотронулась до двери и привалилась к ней, чтобы не потерять сознание. И вдруг она услышала, что кто-то царапается изнутри. Там, внутри, находился человек. Ею овладел настоящий ужас. Темнота стала наваливаться на нее. Она почувствовала, что блокнот выскальзывает из ее рук, колени подгибаются… И Гвинет провалилась в темноту. Глава 7 Чертыхнувшись, маркиз Морнингхолл шагнул вперед и успел подхватить Гвинет. Некоторое время он стоял в зловонной жиже, держа тело своей противницы — теплое, мягкое, запрятанное в ворох юбок. Он стоял, ошеломленный всем тем, что только что увидел, глядя на запрокинутую назад голову с золотистыми волосами, на белоснежную шею, на гребни, торчащие в ее волосах. Ее губы были слегка приоткрыты, смеженные ресницы казались особенно густыми и длинными. Морнингхолл уловил исходящий от ее тела запах персиков — сладких, зрелых, ароматных и вкусных персиков. — Гм… Гм… Подняв глаза, он увидел, что на него смотрит матрос. — Ее нужно вынести наверх, — сказал, отвечая на немой вопрос Морнингхолла, матрос. — Свежий воздух поможет ей прийти в себя. — Ну так веди. Фонарь ведь у тебя. Продолжая одной рукой держать Гвинет, Деймон нагнулся и поднял выпавший блокнот, стряхнул с него воду и сунул в карман. Его всего трясло от злости: отчасти из-за того, что леди Симмз вынудила его спуститься в эту преисподнюю; отчасти из-за того, что не взял на себя ответственность за порядок внизу; но больше всего он был зол на Фойла и Редли, которым поручил поддерживать это место в чистоте. Фойл ежедневно докладывал Деймону, заверяя его, что дела не столь уж плохи, однако на самом деле условия содержания были ужасными, даже преступно ужасными, что и выяснила эта настырная маленькая женщина, которая находилась сейчас в его объятиях. Чьи-то головы полетят, в ярости подумал Деймон. Фойлу и Редли не избежать самого сурового наказания! Матрос стал подниматься по лестнице, держа в одной руке мушкет, в другой — фонарь, чтобы освещать путь капитану. Леди Симмз весила немного, однако не так-то просто было тащить ее по крутой узкой лестнице, чтобы не ушибить ее безжизненно свисающие ноги. Непросто было молча сносить хохот и насмешки заключенных. — Вы только взгляните на эту красотку! Должно быть, она увидела мышку! — Или внимательно посмотрела на капитана! Деймон продвигался вперед, держа свою ношу с бесстрастным выражением лица. — Нет, наверное, во всем виноват Ронни, который стал при ней писать на стену. Должно быть, дамочка никогда не видела такого здорового члена! — Ничего удивительного. Она ведь английская леди, поэтому ей не приходилось видеть такие, как у нашего Ронни! — Вот если б она еще мой увидела! Вокруг стоял гогот, все изощрялись в шуточках, вопили, напирали, старались пробиться вперед и рассмотреть английскую леди. — Эй, капитан, а ты показывал ей свой член? Как ни в чем не бывало Деймон прошел мимо орущей толпы и подошел к следующей лестнице. Чья-то рука схватила его за рукав. Деймон увидел ухмыляющееся грязное лицо, на него пахнуло кислым перегаром. — Ты слышишь, кэп? Я спросил тебя, ты показывал ей свой… Резко повернувшись, Деймон буквально пронзил говорившего взглядом. — Убирайся! — зарычал он, и хотя это было сказано негромко, в голосе прозвучали такие грозные нотки, что наглец счел за благо замолчать и отступить назад. Приумолкли и все остальные. Пятясь назад, заключенный протянул руки и пробормотал: — Пойми, кэп, я не имел в виду ничего такого… — Прочь с дороги! — Правда, я… — Уйди! Заключенный освободил путь, и Деймон, не удостоив его больше ни единым взглядом, продолжал двигаться наверх. Наконец-то — вот он, чистый, благословенный, здоровый воздух. Деймон сделал глубокий вдох, ему хотелось только дышать, хотелось забыть недавний кошмар. Заключенные нажимали сзади, норовили пробиться вперед, чтобы хоть мельком взглянуть на его очаровательную ношу, и охранникам пришлось расчищать путь к каюте. Подбежал гардемарин Фойл: — Позвать корабельного доктора, сэр? Деймон повернулся к нему, весь трясясь от ярости. — Я жду тебя в моей каюте через час. Если опоздаешь, я выпорю тебя так, что ты целую неделю не сможешь ни сидеть, ни срать! Ты меня понял?! Фойл побледнел как полотно, рот у него открылся. Пятясь, он пробормотал: — П-понял, сэр. Деймон вошел в каюту, захлопнул ногой дверь, прошел, оставляя мокрые следы на чистом коврике, к кровати и опустил на нее леди Гвинет Эванс Симмз. Сердце у него стучало как бешеное. Кровь била в виски, голова готова была взорваться от боли. Он прижал пальцы к краям бровей и закрыл глаза, стараясь вытравить из памяти то, что он только что видел. Он сменил рубашку, умылся, распахнул окна и высунул голову наружу, жадно вдыхая чистый прохладный воздух. «Не думать сейчас о том, что видел. Ничего нельзя сделать в одну минуту. Не думать об этом. И не думать о ней». Но если бы не она, он не видел бы этого. Это ее вина: она показала ему ад. Вина Фойла и Редли в том, что они довели палубы до такого состояния. Но он, конечно, должен был раньше сам спуститься туда. На нем лежит не меньшая вина, чем на других. А может, и большая. Его терзали сейчас одновременно чувства вины, гнева, ненависти — и похоть. Деймон закрыл глаза и сделал глубокий продолжительный вдох, чтобы взять себя в руки. Напрасно… он подскочил к кровати и остановился, глядя на нее — причину его бед и бурных эмоций. В бессильной ярости он сжал кулаки и проглотил подступивший к горлу ком. Затем опустился на колени, стянул с Гвинет перепачканные перчатки и провел ладонью по ее запястьям. Никакой реакции. Тогда он смочил водой платок и промокнул им лицо и шею бесчувственной леди Симмз. Но прикосновения к ней еще сильнее разожгли его похоть, и у него возникло безумное искушение овладеть этой женщиной, которая была причиной всех его мучений. Она покорила и разволновала его своей храбростью, а сейчас — он оглядел ее гладкий лоб, изящный разлет бровей, узкий нос и скулы, словно вылепленные из алебастра и слегка, самую малость, подрумяненные, — сейчас он почувствовал, что не в силах одолеть все растущее вожделение. Его дыхание сделалось частым, прерывистым и жарким. Он дотронулся пальцами до ее теплой шеи, до жемчужного ожерелья, до влажной белоснежной кожи, затем его пальцы двинулись к соблазнительным, обольстительно полным грудям. Лишь тонкий слой бархата отделяет их от его пальцев… Персики. Бросить бы их в чашку, обвалять в сахаре и сливках и вылизать дочиста. Персики… Он хотел ее. Здесь, сейчас. Дрожащими пальцами он дотронулся до лифа ее платья. Он ощутил, как застучала кровь у него в ушах, и прижал два пальца к брови, ужаснувшись тому, что он способен совершить святотатство, зная, что она сейчас беспомощна. «Смотри на нее, Деймон! Соблазни ее, но, ради Бога, не насилуй». Она казалась такой хрупкой, нежной и очаровательной… Хрупкой, как нарциссы, как фарфор, как те изящные чашки, которые он разбил в припадке гнева. Нежной, как исходящий от нее аромат персиков. Кровь отчаянно стучала в висках. Он ненавидел хрупкость, равно как и нежность, потому что хрупкость подразумевает слабость, а если ты слаб, ты ничего не стоишь. Ему хотелось изгнать из жизни все это, уничтожить и подчинить себе. Покорить ее. Сейчас. И он почувствовал, как его восставшая плоть распирает брюки. «Проклятие, ну возьми же ее!» Он схватил стоявшую на столе уже наполовину опустошенную бутылку бренди и дрожащей рукой наполнил свой стакан, умудрившись при этом не расплескать ни капли. Вот же она, лежит перед ним, на его кровати, словно подношение… Деймон направился было к ней, но тут же, грязно выругавшись, развернулся и запустил стаканом в стену, Стакан словно взорвался, разлетевшись мелкими брызгами. С кровати донесся стон. Деймон так и замер с вытянутой рукой. Обернувшись, посмотрел на кровать. Гвинет лежала в той же позе. Голову на подушке обрамляли растрепанные золотистые волосы, лиловые юбки облепили аппетитный изгиб ее бедра, а одна рука была по-детски прижата к виску. Ее чуть затуманенные фиалковые глаза смотрели на него. — Зачем вы разбили стакан, Морнингхолл? Он почувствовал себя ребенком, которого застали на месте преступления. Краска залила его лицо, сердце учащенно забилось. Выпрямившись, он угрожающе шагнул к ней, сжимая кулаки. — Потому что я люблю разбивать вещи, — вызывающе сказал он. — Зачем? — Мне так нравится. — Понятно. — Ничего вам не понятно! А сейчас, коль вы очнулись уже, извольте убраться к черту с моего судна, пока я не разбил еще что-нибудь! Он грозно смотрел на Гвинет, и у нее не было иллюзий относительно того, куда он направит свою разрушительную силу. Весь его вид — гнев, причин которого она не понимала, сжатые кулаки, мрачное лицо и эти дьявольские глаза со зловещим блеском — был весьма красноречив. Красив, опасен и немилосерден. Гвинет почувствовала страх. Но другие чувства перебороли этот страх. Опершись на локоть, она приподнялась, и ее губы сложились в насмешливую улыбочку. — А чем это вы так потрясены, лорд? Даже расстроены. Неужто вас обеспокоило состояние моего здоровья? А может быть, до вашего каменного сердца дошло наконец-то, в каких кошмарных условиях содержатся несчастные, заживо погребенные в преисподней под вашими ногами? — У меня нет сердца. — Почему же, оно есть. Только очень недоброе. Холодное как могила — и с гнильцой. Выражение гнева на его лице сошло на нет, оно стало каменно-бесстрастным. — Весьма выразительно сказано. Вам следовало быть поэтессой. — А вам следовало бы испытать чувство стыда, Морнингхолл. Мне стыдно подумать, что я, как и вы, причисляю себя породе людей, настолько я потрясена и возмущена тем, что видела! Он налил в стакан бренди. — А вас увиденное не шокирует? — спросила Гвинет. — Вы же сказали, что у меня недоброе сердце. — Ради Бога, скажите, как можете вы спокойно говорить и не испытывать сострадания и жалости к людям, которые у вас под ногами — совсем рядом — живут в страшных мучениях и умирают от голода? Морнингхолл повернулся к ней, и Гвинет убедилась, что ему все же стыдно, о чем свидетельствовал новый приступ гнева, отразившийся в его взгляде. — Я не знал, что там так гадко. — Вы хотите сказать, что никогда не спускались вниз? — Если честно — нет. Поддерживать порядок там должен был Фойл. Я доверил ему это, а он меня подвел. Он лгал мне. Проклятие, не смотрите на меня так! Я уже говорил вам, что не собирался быть капитаном на этом чертовом судне, и самое лучшее, что может быть, — это если меня прогонят из этого проклятого флота… — Так уходите сами! — Гвинет вскочила и уставилась на Морнингхолла. — Пусть служат здесь другие, те, кто благороднее вас! Вы — порочное и гадкое создание, которое очень жалеет себя и не в состоянии видеть страданий и мук окружающих! Но знаете, что вам никак нельзя простить? То, что вам на все наплевать! — Гвинет обошла вращающееся кресло и для вящей убедительности ткнула пальцем Морнингхолла в грудь. — Вам наплевать на муки этих несчастных! — Она снова ткнула пальцем в его грудь. — Вам наплевать на то, что им приходится есть, пить, на чем и в чем спать, — снова укол пальцем, — вас интересуют только собственные амбиции, цели и удобства. Морнингхолл схватил ее за одно, затем за другое запястье, поднял их над головой и притянул к себе. Ее злые глаза оказались на одном уровне с его глазами. — Эти люди сами накликали на себя страдания, — прорычал он. — Они заключенные, потому что они враги, черт возьми, они… — Люди! — перебила его Гвинет, пытаясь освободиться из его объятий. — И они заслуживают того, чтобы с ними обращались по-человечески! — С ними будут обращаться так, как они себя поведут! — Как бы они себя ни вели, такое обращение недопустимо! — Ваше поведение тоже требует, чтобы с вами обращались соответствующим образом. И если вы не перестанете царапаться и драться, то вы дождетесь. Гвинет похолодела, на щеках у нее выступили пунцовые пятна, когда она посмотрела на себя: в ходе борьбы один из розовых сосков вылез из-за лифа платья. Она ахнула и попыталась освободить запястья, однако Морнингхолл продолжал сжимать их железной хваткой. Гвинет попятилась, ее бедра уперлись в край кровати. — Немедленно отпустите меня, Морнингхолл! Он вскинул бровь, зловеще улыбнулся и стал подталкивать ее к постели. — Я сказала — отпустите меня! — С удовольствием, — низким грудным голосом пробормотал он. — За небольшую плату. Он толкнул ее посильнее, и они оба упали поперек кровати под шелест и хруст ее шелковых юбок. Однако ее запястья Морнингхолл так и не отпустил. Гвинет смотрела на него, гневно сверкая глазами. Инстинкт подсказывал ей, что нужно немедленно спасаться бегством. Однако убежать она не могла. Он навалился на нее, загородив даже свет, на его лицо падала дьявольская тень. Гвинет сделала попытку высвободить колено, но оно было прижато его бедром к кровати. Он опустил глаза к ее обнажившемуся соску, и она увидела, как в них засветился какой-то голодный блеск. Ее соски горели, касаясь его груди, теперь она почувствовала горячую тяжесть внизу живота. Но даже если ее подводит тело, она останется сильна духом! Она не позволит ему догадаться о ее состоянии, она не станет играть в его игру! — Вы сказали — за небольшую плату. — Гвинет выдавила из себя смешок. — Полагаю, что цена такова: я должна оставить вас в покое и переключиться на другие суда, не так ли? Он нагнул голову еще ниже, полностью загородив свет. — Аи contraire, мадам. Я вовсе не хочу, чтобы вы меня покидали. Вы были замужем, и не стоит притворяться, будто не догадываетесь о моих намерениях. — Гвинет застыла, когда он провел пальцем по пульсирующей жилке у нее на шее. — Вы ведь знаете, что я хочу вас. И я хочу, чтобы вы попросили меня «взять» вас сейчас, до истечения этого часа. — Я вижу, что самоуверенность — одно из главных свойств вашего характера. Однако боюсь, что вы зря тратите время на пустые разговоры. Он буквально приник к ней, глаза его сверлили ее, в них сверкало пламя ярости. — Вы готовы поспорить? — Я не столь глупа. И не безумна. — Но это может означать лишь одно: вы боитесь проиграть. Будь вы убеждены, что сможете мне воспротивиться, вы бы просто рассмеялись. — Морнингхолл понизил голос: — Но я не вижу, чтобы вы смеялись. — Ваша надменность не знает границ. Он хмыкнул: — Вы все же хотите меня. — Вы… вы ничего со мной не сделаете, Морнингхолл! Ничего! — Думаю, что докажу вам обратное. Темные ресницы его опустились, пригасив блеск его глаз. Большим пальцем он погладил чувствительную часть ее запястья в самом низу, и она напряглась. Он опустил голову, его дыхание опалило ей бровь, губы коснулись волос у ее виска. Гвинет задрожала. Она остро ощутила исходящий от него запах сандалового дерева, мыла и мужского возбуждения. — Так мне доказать, что вы не правы, миледи? Или вы слишком трусливы, чтобы позволить мне сделать такую попытку? Как будто у нее был выбор! Этот умный и хитрый мерзавец загнал ее в угол. Она должна либо отказаться от спора и бежать, как последняя трусиха, доказав тем самым, что не владеет собой, и потерять его уважение, либо безрассудно принять его вызов и попытаться устоять против его мужского напора, что было весьма непростой задачей, судя по тому жару, который поднимался в ней при одной мысли об этом. И все же она должна показать свою силу — пусть видит, что она не боится его чар. Ладно! Пусть делает все, что пожелает. Она настроит свой мозг на иную волну и унизит его отсутствием всякого отклика на его штучки, на его неотразимость. «А ведь он ужасно привлекателен, разве не так, Гвин? — шепнул ей внутренний голос. — Ты хочешь, чтобы он потрогал тебя. Ты его отчаянно ненавидишь, но не можешь отрицать, что находишь его соблазнительным, притягательным, порочным…» Но Гвинет тут же заставила себя отбросить все эти глупые мысли и призвала на помощь из глубин души свой не остывший гнев. Морнингхолл дотронулся носом до ее виска, прочертил круги на ее ладони, и Гвинет почувствовала, что хватка его рук ослабла. — Горю нетерпением услышать ваш ответ, леди Симмз… — Вы не оставляете мне выбора, — заявила она с напускной бравадой. — Попробуйте доказать, Морнингхолл. Я посмеюсь, когда вы потерпите фиаско. — Вы ведете себя глупо, леди Симмз. Но я этим воспользуюсь, чтобы получить удовольствие. Как, впрочем, — тут он поднял ресницы, и Гвинет снова увидела тот же блеск в его глазах, — как, впрочем, и вы. Гвинет отстранила голову, вдавив ее в матрас, чтобы уклониться от его взгляда. Морнингхолл улыбнулся, понял, что он выиграл игру, еще не начав ее, и коснулся пальцем лица Гвинет. Он вынул оставшийся гребень из растрепавшейся прически, затем потянул за ленту. Улыбка его стала торжествующей, когда он почувствовал, что по телу Гвинет пробежал трепет. — Видите? Вы получаете удовольствие, разве не так? — Я получу удовольствие, когда погаснет геенна огненная в аду. — Геенна огненная никогда не погаснет, — улыбнулся Морнингхолл и провел костяшкой пальца по шее Гвинет, — пока я здесь. — Будь у меня пистолет, сэр, я была бы рада отправить вас туда. — Ваш пистолет, дорогая леди, находится на том самом столе, где вы его оставили. Приглашаю вас взять его и привести вашу угрозу в исполнение. Гвинет попробовала сесть, но наткнулась на его руку — горячую сильную руку, упершуюся ей в грудь и не позволяющую увернуться. — Довольно, Морнингхолл. Позвольте мне уйти. Он вопросительно вскинул брови. Ее вдруг пронзил страх. Дело не просто в том, что она должна сохранить лицо. Она играет с дьявольским огнем, который может больно обжечь. Гвинет дотронулась пальцами до своей ключицы, затем до жемчужин ожерелья, лежащего на выпуклостях ее груди, затем коснулась обнаженного и, к ее стыду, поразительно твердого соска. Ей удалось высвободить одну руку, и она схватила Морнингхолла за запястье, почувствовав крепкие мускулы, широкую кость — и пугающую мощь его руки, которая способна сокрушить ее так же легко, как сокрушила стакан. И так же мгновенно. Морнингхолл улыбнулся, обнажив белоснежные зубы. — Вам известны признаки того, что тело женщины жаждет прикосновений мужчины? — спросил он, словно не замечая ее руки на своем запястье и жестикулируя ею так, словно ты там ее и не было. Подобная сила ужаснула и возбудила Гвинет. — Эти признаки у вас налицо, моя дорогая. Вы бы только посмотрели на себя: румянец во всю щеку, блеск в глазах, приоткрытые жаждущие губы, учащенный пульс, который ощущают мои пальцы. — Он осторожно сдвинул в сторону верх бархатного лифа. — И вот я вижу, что и вторая милая сладкая ягодка закраснелась так же, как и первая. Гвинет попыталась вырвать руку, но это было равносильно тому, чтобы сдвинуть каменную стену. Ею овладела паника. — Боитесь, дорогая? Вы меня можете разочаровать. — Нет! — Хотя на самом деле Гвинет боялась, и они оба знали. — Вам нужно лишь сказать, чтобы я остановился. — Я уже сказала. — Это сказал ваш острый язычок, а ваше тело просит меня продолжать. Когда оно даст мне команду остановиться, это сделаю. — Это вовсе не такой спор, как я думала, Морнингхолл. Отпустите меня немедленно, иначе я закричу. — О, вы так или иначе закричите, — продолжал он с плутовской улыбкой, — это я вам обещаю. Затем без всяких усилий, словно имел дело с ребенком, поднял ее руку к голове и прижал к матрасу рядом с другой рукой. Гвинет попыталась оказать сопротивление, но это было бесполезно. Пальцы Морнингхолла скользнули под лиф и стали гладить грудь с боков. Гвинет ахнула. — Вот видите, мадам, я знаю, как заставить вас плавиться подобно маслу под лаской моего языка и биться в судорогах экстаза. — Подцепив большим пальцем лиф, он спустил его, обнажив второй сосок. — У вас такие очаровательные груди — высокие и твердые… И белые, как свежие сливки. Вы знаете, что я намерен делать с этими милыми штучками, леди Симмз? — Улыбнувшись, он накрыл ладонью грудь, а затем окончательно освободил ее от бархатного лифа. — Вы ведь знаете, что будете стонать и извиваться подо мной, когда я возьму эту маленькую тугую ягодку в рот? Как ваша очаровательная головка будет метаться по подушке, как раздвинутся ваши ножки и как смешаются ваши мысли, когда мои губы, зубы и язык станут ее ласкать? Огонь исходил из ее соска и сосредоточивался между бедер. — Вы… презренный тип, — сказала она, произнося это так, будто ей в рот заползла крыса. — Презренный? Лишь потому, что заставляю ваше тело краснеть и полыхать от желания, маленькая ведьма? — Потому что вы… — «Господи, помоги мне заставить его остановиться». — Потому что вы живете на судне и не желаете видеть страданий этих несчастных. — Ага, мы снова возвращаемся к этой теме, — пробормотал Морнингхолл, наклоняясь, чтобы наблюдать за действиями своих пальцев. Волосы его спустились до бровей, длинные ресницы скрыли демонический блеск в глазах. — Забудьте об этом сейчас, леди Симмз, и обратите внимание на то, что я делаю с вами. Ваша реакция на мои действия достойна внимания. Понаблюдайте за тем, как ваше тело просит, умоляет меня продолжать, несмотря на ваши попытки вызвать в себе гнев. Гвинет не удержалась и посмотрела вниз. Большой палец Морнингхолла очерчивал круги вокруг розовой ареолы, в центре которой возвышался тугой, набухший сосок. Грудь полыхала от жара. Гвинет застонала и снова попыталась освободиться. — Отпустите меня, Морнингхолл. Игра окончена. Он насмешливо улыбнулся, схватил сосок большим и указательным пальцами и легонько его ущипнул, затем удовлетворенно, торжествующе стал наблюдать за тем, как у Гвинет зашлось дыхание. — Я сказала, отпустите меня. Немедленно. Глядя на нее из-под ресниц, Морнингхолл наклонил черноволосую голову к ее груди. Первое же прикосновение рта к поверхности груди послало сильнейший импульс во все уголки тела Гвинет. Она дернулась и вскрикнула, сделав отчаянную попытку освободиться от его тисков либо ударить его коленом в пах. Но все было напрасно. Он тихо засмеялся и вытянул ее руки еще выше над головой, тут же снова крепко сжав их. Теперь обе груди оказались полностью открыты его беспощадному взору. Матрас просел, принимая его вес, а Гвинет закусила губу, когда Морнингхолл легонько провел подбородком по чувствительной внутренней стороне ее руки, от чего у нее выступила гусиная кожа. Он прикоснулся губами к ее запястью, лизнул языком ее ладонь. У Гвинет перехватило дыхание от этих едва уловимых поцелуев, она отчаянно задергалась, еще больше ненавидя этого человека. А он продолжал целовать ее, опускаясь все ниже, пока не достиг груди. — Признайтесь, что вы хотите меня, леди Симмз, — пробормотал Морнингхолл, дыша в розовые ареолы. — Ваше тело уже призналось в этом. — Проклятие, Морнингхолл! Я хочу лишь одного: чтобы вы сделали что-то полезное для ваших заключенных! — Вы лжете, мадам! — Он приподнял рукой грудь и поднес ее маковку ко рту. — Вы сейчас вовсе не думаете об этих заключенных. Вы думаете о том, чего бы вам хотелось, чтобы я сделал. — Он гладил ее грудь, сжимал сосок и пытался медленно зажать его губами. — Вы хотите, чтобы я содрал с вас этот клочок бархата, который только мешает, и приложился языком к этой сладкой, аппетитной ягодке. — Я хочу одного, чтобы вы занялись заключенными. Немедленно. Губы Морнингхолла сомкнулись вокруг затвердевшего соска, и Гвинет, вскрикнув, невольно подалась вперед, заполнив его жадный, горячий рот нежной плотью. Она чувствовала, как теплое дыхание овевает ее грудь, но могла лишь извиваться от сладостных мучений, когда его язык ласкал горошину ее соска. — Пожалуйста… Морнингхолл приподнял голову. — Пожалуйста — что, мадам? — Пожалуйста, перестаньте. Я прошу вас. — Ваше тело вовсе не просит, чтобы я перестал, миледи. Ваше тело жаждет моих прикосновений. Ведь вы не хотите, чтобы я остановился. — Я не… Я… — Нет? Он снова взял в рот сосок и, втягивая щеки, стал энергично его сосать. Гвинет испытала нечто вроде взрыва, ее плоть между ног заполыхала, а затем стала увлажняться. Гвинет снова сделала попытку освободить руки, которые Морнингхолл продолжал удерживать над головой, но попытка снова оказалась тщетной. Она слышала тихое чмоканье. Губы сжимали ее сосок, теплый влажный язык лизал и ласкал возбужденную горошину. «О Господи, кажется, я сейчас умру», — подумала Гвинет, выгибаясь. Из ее уст вырвался беззвучный крик, она заерзала ногами, ладони сжались в кулаки. — Вам это нравится, не правда ли, моя очаровательная врагиня? Вы так сладки на вкус. Готов спорить, что и все остальные части вашего тела столь же сладки. Морнингхолл тихонько укусил сосок, и Гвинет показалось, что ее поразил удар молнии. Поразил в грудь, однако на это тут же откликнулась и без того ноющая плоть между ног. Гвинет застонала. Приоткрыв глаза, она увидела, что его голова переместилась к другой груди. Пощекотав и покрутив воспрянувший сосок, Морнингхолл взял его в рот, посасывая и лаская языком. — Сейчас же отпустите меня! — не выдержала сладостной пытки Гвинет и задергалась, пытаясь вырвать руки. — Я убью вас за это!.. Он засмеялся, его рука оставила в покое грудь, заскользила к ногам, отыскала край юбки. Ее щиколотки ощутили прохладный поток воздуха. Пальцы Морнингхолла двинулись вверх, увлекая за собой край юбки. — Морнингхолл, пожалуйста!.. Он лишь хмыкнул, обдав жарким дыханием ее грудь, а его пальцы продолжали медленное движение вверх. Они погладили внутреннюю часть голени, приласкали колено и заскользили по бедру выше, туда, где ныла и пылала от желания ее плоть. Ладонь коснулась ее подвязок, дотронулась до чувствительной внутренней части бедер и продолжила свой путь дальше. Гвинет застонала и попыталась сжать ноги, но между ними оказалась его нога. И тут его пальцы достигли самого сокровенного ее уголка. Морнингхолл навалился на нее всем своим горячим телом, вдавив в матрас. Его ладонь легла на внезапно повлажневшие волосы между ног, а пальцы стали сжимать и массировать трепещущую плоть. — Так как, мадам? Велите мне остановиться? Что же вы? — Я не могу, — простонала она, не в силах более сопротивляться все нарастающему желанию. — Прошу вас… — Просите о чем, миледи? Потрогать вас в этом месте? Палец Морнингхолла проник в горячую влажную расщелину, отыскал некий чувствительный узелок и нажал на него. Гвинет задохнулась от остроты ощущения и вскрикнула. — Вы заставляете меня полыхать огнем, — сердито сказал Морнингхолл, приблизив к ней лицо. — Я заставлю вас испытать то же. Вы будете гореть и полыхать. Полыхать до тех пор, пока не задохнетесь от сладострастия. — Пожалуйста, прошу вас… Он схватил ее за бедра и подтянул к себе. Гвинет распласталась на матрасе, разведя ноги и согнув колени, между которыми расположился Морнингхолл. Она почувствовала, как его палец вновь дотронулся до крохотного влажного узелка и стал описывать вокруг него круги, покачивать и щекотать его, и это длилось до тех пор, пока каюта не наполнилась ее стонами, всхлипами и вскриками. Стоны затем перешли в рыдания, и Гвинет попыталась сесть, но тут же почувствовала себя в тисках объятий, губы Морнингхолла прижались к ее губам, его язык проник внутрь ее рта. Она застучала кулаками по его плечам, но вдруг поняла, что делает это по причине желания и нетерпения. Он продолжал игру с ее пылающей плотью и трепещущим бугорком. Гвинет беспомощно отдалась этим ласкам, чувствуя, что задыхается. Ее рот приоткрылся в страстном стоне, и тело забилось в конвульсиях. — Вот так-то, дорогая. Плачь и рыдай по мне, содрогайся от экстаза, истекай любовным соком под моей рукой, кричи от восторга. «Скотина, я убью тебя за это!» Он снова поцеловал Гвинет — крепко и страстно. «Боже, только не останавливайся на этом!» Его губы отпустили губы Гвинет и двинулись ниже. Его руки оглаживали ее тело, словно драгоценную скульптуру, произведение искусства. Они касались ее ребер, талии, бедер, ног, лишь на мгновение прикоснулись к кипе юбок, лежавших на ее животе. Гвинет смотрела на него, полная чувственной истомы. В ответном взгляде Морнингхолла светилось торжество. А затем он начал исчезать из ее поля зрения. Гвинет слегка приподнялась и увидела, что он опустил голову к ее ногам и поглядывает на ее лицо поверх вороха верхних и кружевных нижних юбок. Он положил крепкие горячие ладони ей на бедрами, несмотря на ее сопротивление, легко их раздвинул. Глаза его возбужденно поблескивали, и Гвинет стало ясно, что он намерен предпринять. Она понимала, куда именно сейчас устремятся его губы. — Нет! Морнингхолл засмеялся и нагнул голову к ее лобку. От его жаркого дыхания щекотливо шевельнулись завитки волос. Затем Гвинет почувствовала, как его язык проник между влажных лепестков и кончиком коснулся того самого узелка, который до этого он ласкал пальцем. Он стал неистово лизать, покусывать и ласкать трепещущий бугорок. Изнемогая от избытка сладострастных ощущений, Гвинет попыталась сомкнуть бедра, однако из этой попытки у нее ничего не вышло. — Ах, мадам, вы такая сладкая… даже слаще меда, который я сейчас пью… Боже мой, я хочу вас… хочу всю… сейчас. Он снова жадно припал ртом к этой влажной расщелине, сжал губами тугой пульсирующий узелок — средоточие всех ее ощущений и желаний — и принялся ласкать его языком. Гвинет стонала, извивалась и била кулаком по матрасу. На мгновение прервавшись, он большими пальцами раздвинул влажные складки ее плоти и стал с новой силой атаковать языком узелок сладострастия. — Проклятие, Морнингхолл! Гвинет вновь почувствовала приближение оргазма — все усиливающееся ощущение того, что сейчас произойдет взрыв — и она потеряет сознание. Она обхватила затылок Морнингхолла, притянула к себе и прижалась лобком к его лицу. Волны сладострастия накатывали на нее, она кричала и билась в сладостных мучениях. Приникнув ртом к пульсирующему гроту, Морнингхолл выпил сладостный нектар до последней кайли. — А теперь, — прохрипел он, — признайтесь, что хотите мне окончательно отдаться. — Никогда! — Скажите же! — К черту, Морнингхолл! Нет! Взревев от злости, он вскочил на ноги, одернул ее юбку, прикрыв колени, и отскочил в сторону. Гвинет успела мельком увидеть, как оттопырились у него брюки в определенном месте: Грудь его часто вздымалась, глаза метали молнии, лицо потемнело от ярости. Гвинет смотрела на него, чувствуя, как затихают в ней последние волны оргазма. Он обольстил ее, заставил кричать и стонать — как и обещал, однако она не пустила его к себе. Не позволила ему излить семя в свое лоно. И это было причиной его ярости. А затем она увидела, как нахально и презрительно он смотрит на ее обнаженные груди и возбужденные соски, — и почувствовала внезапный приступ гнева. Она вдруг осознала, что, хотя ему не удалось овладеть ею так, как хотелось, он тем не менее унизил ее. Он низвел ее до уровня уличной шлюхи. — Вы разыграли впечатляющий спектакль, — насмешливо сказал он, глядя, как она поправляет лиф платья. — Однако, полагаю, я выглядел в нем лучше. Он совершил ошибку, повернувшись после этой фразы к ней спиной. Слепая ярость лишила Гвинет способности думать, рассуждать. Она схватила стоявший на столе небольшой латунный телескоп и что было сил запустила его в спину Морнингхоллу. На мгновение повернувшись, он увидел летящий в него предмет — и успел отклонить голову. Инструмент попал ему углом в висок, и Морнингхолл рухнул на боковину вращающегося стула, отчего тот со страшным грохотом свалился и ударился о стену. Несколько мгновений Гвинет ошеломленно смотрела на распростертое на полу могучее тело, на лежащий неподалеку телескоп. Если ей повезло, она вышибла из него мозги. А если нет… Она не стала попусту терять время. Мгновенно спрыгнула с кровати, обошла лежащего на полу маркиза, который зашевелился, и бросилась к двери. Выбежав из каюты, Гвинет попала из огня да в полымя — на юте она едва не столкнулась с двумя караульными. Гвинет дрожащей рукой отвела упавшие на лоб волосы и, собрав все свое мужество, прошествовала мимо. Она пребывала в слишком большом смятении, чтобы обратить внимание на похотливые взгляды караульных. К тому же она не подозревала, что оба караульных подслушивали у дверей и были изрядно возбуждены ее страстными стонами и криками. — Извините, я попросила бы вас помочь мне сойти с судна. Матрос оперся о приклад мушкета и лениво оглядел ее. — В чем-то проблема, мэм? Гвинет нервно оглянулась. — Никаких проблем. Мне нужно уйти. Немедленно. Сердце у нее колотилось с такой силой, что, казалось, даже ожерелье подпрыгивает на груди. Должно быть, со стороны она выглядела несколько странно, но в тот момент она могла думать только о спасении своей жизни, о бегстве — и еще о Морнингхолле. В любой момент разъяренный Князь Тьмы мог вылететь из каюты и затащить ее в свой Аид. — В таком случае сюда, мэм, — сказал караульный, беря ее под локоть своей ручищей. Слава Богу, слава Богу. Гвинет испытала чувство облегчения, ей с трудом удалось сдержать слезы, которые наворачивались на глаза. Преисполненная благодарности к караульному, она позволила ему увести ее подальше от каюты. Его напарник шел позади. В полной тишине были слышны только их гулкие шаги. Подол платья при каждом шаге хлопал по ногам Гвинет, напоминая ей о том, как он уцепился рукой за него и задрал ей платье выше бедер. Надо не думать об этом сейчас. Она заставила себя поднять голову вверх. Хотя Гвинет все еще пребывала в полном смятении и сгорала от стыда, она вдруг отчетливо осознала, что Морнингхолл занимался с ней любовью, что он изнасиловал ее языком, ртом и руками и что она фактически потворствовала этому. О Господи, да ведь она испытывала наслаждение! Гвинет на мгновение закрыла глаза от ужаса, а когда снова открыла их, увидела, что караульный уже подходит к трапу, по которому можно сойти с судна. Однако караульный прошел мимо трапа. Гвинет остановилась, ощутив, как его пальцы впились ей в локоть. — Простите, но я хотела бы сойти с судна, — запротестовала она, пытаясь освободить локоть; — Вы сможете уйти, когда его светлость позволит. — Матрос потянул Гвинет вперед, еще крепче сжав ее локоть. — А пока что мы поместим вас в каюту ожидания. — Да, в каюту ожидания, — проговорил, паясничая, второй караульный, который прижался сзади к Гвинет настолько тесно, что она ощутила его выступающий живот и восставшее мужское естество. И еще запах грязного, давно не мытого тела. Ее охватила паника. Она огляделась по сторонам, ища, кого бы призвать на помощь. В поздние вечерние часы палубу очистили от заключенных, здесь оставалось лишь несколько караульных, которые делали вид, что не замечают ее беды. У Гвинет похолодела спина, и она стала отчаянно вырываться. — Я сказала, что хотела бы сойти с судна! — твердо повторила она, пытаясь казаться более храброй и решительной. — Так мы вас отпустим. Сразу как только капитан даст разрешение, — сказал первый. — А в каюте ожидания вам будет очень хорошо. Все удобства, в том числе кровать. Гвинет уперлась ногами в палубу, чтобы помешать караульному сдвинуть ее с места. Она так спешила убежать от Морнингхолла! Даже забыла в каюте пистолет! — Требую, чтобы вы немедленно меня отпустили, иначе я закричу. И позову на помощь! — Нам это не понравится, мэм. Совсем не понравится. — Караульный неожиданно дернул Гвинет так, что она привалилась к его груди, зажал ей рот своей лапищей, которая воняла потом и металлом, и потащил, не обращая внимания на то, что она пиналась и брыкалась, в захламленную, пропахшую сажей и краской часть судна. Несмотря на ее отчаянное, но, увы, слабое сопротивление, ей скрутили руки и поволокли дальше. Неужели никто этого не видит? Что же такое происходит? Несколько караульных, слонявшихся возле рубки и поручней, молчали, делая вид, что смотрят на бухту, другие нагло ухмылялись и с интересом наблюдали за происходящим. Один из похитителей распахнул дверь, а второй втащил Гвинет внутрь каморки. Двери тут же захлопнулись. — Перестань сопротивляться, мэм, — посоветовал первый караульный, продолжая зажимать ей рот рукой. — Мы не сделаем тебе больно. — Ага, потому что мы теперь знаем, что ей больше нравится, правда же, Ральф? — Для начала немного поцелуев. Посмотри на меня, девочка. Ральф грубо схватил Гвинет за подбородок и резко повернул лицом к себе, едва не свернув ей шею. И тут же подхватил ее за талию. — Ты мне подходишь, как перчатка, — хрипло пробормотал он, прижимаясь губами к ее лбу. Гвинет едва не задохнулась от смрада, напоминающего тот, который ей пришлось вдыхать внизу. — Мне она больше подходит, — возразил второй и стал вырывать Гвинет у Ральфа. — Уберите прочь ваши лапы, подонки! — крикнула Гвинет после того, как ей удалось сделать полноценный глоток воздуха, и рванулась к двери. Но попытка ее оказалась безуспешной. Ральф, потеряв терпение, схватил ее и швырнул на грязный матрас и тут же стал расстегивать штаны. Гвинет ударилась плечами об испачканную сажей стену. Она не успела прийти в себя после удара, как рядом с ней опустилось потное, вонючее тело, которое тут же навалилось на нее. Грубые руки стали рвать лиф платья, слюнявые губы — целовать ее в шею, ключицы и грудь. Матрос не обращал никакого внимания на ее крики и отчаянное сопротивление. — Ну, Ральф, ты молодец, смотри, какое представление она дает! А ты подергай ее за сиськи, она еще и не так запляшет! — Слезь с меня, подонок! Мерзкая скотина! — Заткнись, сука! — рявкнул Ральф и схватил Гвинет за горло, перекрыв ей воздух. В страхе она стала колотить кулаками по плечу насильника, а чтобы не потерять сознание, впилась зубами в собственную губу. — Тебе это нравится? — спросил Ральф, грубо ущипнув ее за сосок через материю платья и зарывшись носом и слюнявыми губами в ее волосы. — Извивайся для Ральфа так же, как ты разводила ляжки для него, — прохрюкал он, запуская другую руку ей под юбку. — Давай, задницей посильней двигай. Гвинет издала сдавленный крик и в панике вцепилась ногтями в шею Ральфа, который одним рывком задрал ей юбки выше бедер. И в этот момент дверь с грохотом распахнулась. Это прозвучало как удар грома, ниспосланный богами. — Тысяча чертей! — крикнул второй караульный. Ральф в этот момент был занят тем, что одной рукой сдавливал горло Гвинет, а второй — норовил забраться поглубже под юбки. Услышав шум, он поднял голову. Огромный, грозный, разъяренный человек в дверях направил револьвер на Ральфа. В его глазах Гвинет увидела лишь черноту. Он казался воплощением самого дьявола. Ральф, продолжая держать руку на горле Гвинет, отодвинулся от нее, однако маркиз не оторвал от него своего сатанинского взгляда. — Отпусти леди, — приказал Морнингхолл негромко, но это прозвучало так, что у Гвинет похолодело внутри. Ральф глумливо ухмыльнулся и еще сильнее сжал своей мясистой ладонью горло Гвинет. Она задохнулась и закашлялась, чувствуя, что мир вокруг начинает темнеть. До нее долетели слова команды Морнингхолла. — Отпусти ее, или ты умрешь. Живо! Ральф захохотал. Маркиз выстрелил. Ральф дернулся один раз, второй — и замер. Запах пороха наполнил каюту. Рука караульного медленно соскользнула с горла Гвинет. Глаза у Гвинет были закрыты, она чувствовала, что ее обволакивает густой мертвенный туман. И ни единой мысли, ни единого чувства. Она подняла руку к саднящему горлу, медленно отползла подальше от караульного и забилась в угол кровати, подобрав под себя ноги. Ее душил кашель, она была не в силах вдохнуть хотя бы толику воздуха. — Подожди меня снаружи, — сказал Морнингхолл второму-караульному, который стоял съежившись у двери и тихо скулил. Матрос мгновенно исчез за дверью, оставив Гвинет наедине с капитаном. А тот молча и грозно приблизился к ней и так же молча схватил ее за локоть. Должно быть, прикосновение его руки вывело Гвинет из состояния оцепенения. — Не трогайте меня! — крикнула она, забиваясь еще дальше в угол и отчаянно брыкаясь. Крупные слезы покатились по ее щекам, от стыда она закрыла лицо руками. — Не трогайте меня. Больше я не в состоянии… Прошу вас… Совершенно обессилевшую он снял ее с кровати, поставил на ноги и покровительственно прижал к своей груди. Она разрыдалась в его объятиях, чувствуя биение его сердца. Она подняла глаза, взглянула на его изумительно вылепленное лицо и на одно мгновение уловила в нем какое-то подобие нежности. Однако Морнингхолл тут же резко вскинул голову и невидящим взглядом уставился в измазанную сажей стену. — Вам сегодня досталось слишком много от всех, — хрипло проговорил он. — Пойдемте. Я провожу вас домой. Глава 8 — Поменяться одеждой с часовым? Это не сработает. — Непременно сработает. Его преподобие Питер Милфорд медленно прохаживал по маленькой каюте «Кестрели», заложив руки за спину. Свет от фонаря, падая на его кудрявые волосы, выкрасил их в золотистый цвет. Он сегодня выглядел крайне встревоженным, и для этого имелись все основания. — Это не сработает, уверяю тебя, потому что караульные дураки, Коннор. Ты сам это говорил. Они заметят нового Человека среди своих и заподозрят недоброе. Два его собеседника молча смотрели на Питера. От легкого бриза, который проникал в окна кормы, фонарь тихонько раскачивался над их головами. Снаружи плескалось и вздыхало море. В щель между опущенными шторами можно было увидеть далеко-далеко на горизонте светлячки огней Портсмута — они то появлялись, то исчезали в такт покачиванию шхуны на волнах. Однако сама «Пустельга» без палубных огней вряд ли была видна. Матросы из числа недавно освобожденных заключенных бдительно несли вахту на палубе и на марсовой площадке, страхуя судно на случай нападения какого-нибудь караульного фрегата королевского флота. — Караульных можно подкупить, — возразил Коннор и подошел с кружкой эля в руках к окну. — Я не понимаю, отчего ты так беспокоишься, Питер. Мы уже опробовали этот способ раньше. — Вот потому-то этим способом и нельзя больше пользоваться, — вступил в разговор третий собеседник. Коннор посмотрел на него с раздражением и недоверием, капеллан — с облегчением, получив поддержку. — Вот видишь, — сказал Питер таким тоном, будто теперь проблема решена. — Я говорил тебе, что это слишком опасно. Коннор нетерпеливо провел ладонью по своей шевелюре и посмотрел на мужчину. — Отлично. Пусть будет так. Что ты предлагаешь в таком случае? — явно горячась, спросил он. Не обращая внимания на откровенно импульсивную реакцию Коннора, мужчина откинулся назад, сомкнув руки на затылке. Стул под ним протестующе заскрипел. При росте около шести футов и двух дюймов мужчина выглядел внушительно, почти грозно, был поджар, мускулист и производил впечатление завзятого дуэлянта. Сюртук элегантно сидел на его могучих плечах. Небрежно вытянув скрещенные ноги, он чуть откинулся на спинку стула — в его начищенных до блеска ботинках отражался свет фонаря. Черты его лица были весьма выразительны, даже красивы — решительный рот, умные, проницательные глаза. Даже в нынешнем расслабленном состоянии он напоминал опасного хищного зверя. Каюта шхуны в присутствии этого гиганта казалась до смешного маленькой. — Часовые на плавучей тюрьме сегодня ночью будут начеку, — сказал он низким бархатным голосом, в котором звучали спокойствие и уверенность. — Сегодняшний инцидент с леди Гвинет Эванс Симмз их всех возбудил, кроме того, была обнаружена еще одна дыра в корпусе судна. Весьма прискорбное совпадение. — Кто обнаружил дыру? — спросил Коннор, хмурясь и отставляя в сторону кружку с элем. — Редли, разумеется. — Надо им заняться. — И тем самым возбудить подозрения. — Почему? — А ты подумай, — терпеливо стал объяснять мужчина Коннору. — Совершено уже несколько побегов с «Суррея». Если это будет продолжаться, начнется дотошное расследование. Не исключено, что произойдет замена офицеров на судне, а этого нельзя допустить. Редли фанатично пытается выявить потенциальных беглецов, но он восхитительно глуп. — А как же Морнингхолл? — поднял бровь Коннор. — А-а, Морнингхолл, — загадочно улыбнулся мужчина, — он, кажется, с некоторых пор всецело занят своими собственными проблемами. — Да, это так, — снова включился в разговор Питер, бросив быстрый взгляд на главного в их сообществе. — Бедняга Морнингхолл, — с напускным сочувствием проговорил Коннор и даже театрально вздохнул. — Такая печальная судьба! Но ты прав, нам он нужен на борту этой тюрьмы. Без него Черный Волк окажется беспомощен. — Да, конечно. — Главный остался серьезен. — Сегодня ночью побег отменяется, джентльмены. Завтра будут более благоприятные условия. Поскольку завтра день отдохновения, я надеюсь, что ты, Питер, устроишь нечто вроде вечерней службы. Капеллан взял со стола свою кружку, его глаза озорно блеснули. — Эдакое ночное бдение при свечах за упокой новопреставленных заключенных, так? — Вот-вот. И это не вызовет подозрений. Если хочешь, можешь включить и караульного, который был застрелен сегодня. — Хорошая идея. Его друзья захотят поприсутствовать на панихиде. И чем больше их придет туда, тем слабее окажется охрана. Коннор смотрел на собеседников поверх своей кружки. — Конечно же, Морнингхоллу придется их отпустить на службу. — Он отпустит, — сказал главный. — Стало быть, завтра? В дверь негромко постучали. — Да! — откликнулся Коннор. На пороге стояла Орла — она была хороша, с рассыпанными по плечам черными волосами и раскрасневшимися от ветра щеками. Закрыв за собой дверь, она повернулась — и замерла. Раздался шум. Все взоры обратились на смущенного Питера: неловко уронив кружку, он не отрываясь смотрел на миловидную женщину. Коннор многозначительно ухмыльнулся: — Орла?.. Его заместительница оторвала взгляд от статного капеллана, который рассыпался в извинениях, и, тоже смутившись, принялась вытирать разлитый эль. — Должно быть, тебе интересно будет узнать, — обратилась она к капитану, что Дженкинз обнаружил на севере судно, примерно в миле отсюда. Похоже, что это фрегат. — Спасибо, Орла. Вероятно, наши друзья пожелают сойти на берег. Орла украдкой посмотрела на сконфуженного капеллана, кивнула всем присутствующим и вышла. — Ты что-то сказал, Питер? — проговорил главный, улыбаясь при виде того, как капеллан, поставив кружку на стол, тут же снова смахнул ее рукавом. — Проклятие! О Боже милосердный! Какое невезение! Друзья обменялись изумленными взглядами, после чего главный поднялся, и каюта сразу уменьшилась. Он потянул за собой капеллана. Лицо у Питера было пунцовым, он нервно разводил руками. — Я очень сожалею, Коннор, — пробормотал Питер, убирая волосы с внезапно повлажневшего лба. — Я тут такую грязь развел… Коннор махнул рукой, с трудом сдерживая смех. — Пустяки, Питер. — Он подмигнул. — Отправляйтесь сейчас, а завтра мы с Орлой снова увидим вас обоих. Капеллан попытался возразить, но спутник уже тянул Питера к двери. — Итак, до завтра, Меррик. — Уже взявшись за ручку двери, он со слабой улыбкой добавил: — А пока проявляй особую бдительность. Американец вопросительно посмотрел на главного. — Ходят слухи, что жена адмирала Фальконера полна решимости вернуть свою шхуну, — пояснил он. И, весело блеснув глазами, закончил: — У твоей сестры грозная репутация, Коннор. — Плевать, — отмахнулся Коннор. Дверь за гостями захлопнулась. — Гвин, ты сегодня на удивление молчалива весь день, — сказала Рианнон, сидя на стуле в саду с открытым романом на коленях. — Вообще ты сама не своя после того, как вернулась вчера с плавучей тюрьмы. Это все Морнингхолл, да? Неестественно тихая Гвинет, сидя на корточках, полола сорняки на газоне. Она еще ниже наклонила голову, и соломенная шляпка загородила ее лицо от испытующего взгляда Рианнон. — Я не хочу об этом говорить. Рианнон сбросила туфельку и погладила босыми пальцами теплую от солнца шерстку устроившегося возле ее ног Матти. Пес потянулся и заскулил от удовольствия. — Ты не должна так уж сердиться, если он даже и решился украсть поцелуй. Ведь это так романтично, разве не так? И потом, если его светлость узнает, что ты так из-за этого расстроена, он наверняка сочтет это своей великой победой. Сорняки, дерзнувшие разрастись среди цветов, не имели ни малейшего шанса выстоять против Гвинет, которой внезапно овладел страшный гнев. — Вероятно, его светлость одержал победу, — признала она, пряча от сестры вспыхнувшее лицо и с удвоенной силой набросившись на сорняки, — но эта победа померкнет, когда он столкнется с последствиями моей самой первой атаки. — Ну да, петиция, — понятливо сказала Рианнон, зная о подписях, которые поставили утром члены Женского комитета по проверке положения заключенных, после того как Гвинет созвала их и рассказала о том, что она видела в плавучей тюрьме. — Конечно, Морнингхолл может игнорировать мой призыв проявить сочувствие к заключенным, но он никак не сможет оставить без внимания обращение нескольких сотен людей. — А какие еще действия ты намерена предпринять, Гвин? Сорнякам пришлось совсем худо. — Я направила еще одно письмо Ригарду в транспортное управление, а с завтрашнего дня начну проверку счетов и накладных тех подрядчиков, которые поставляют продукты и одежду заключенным. Тут у меня есть большие подозрения. Они наверняка кладут деньги себе в карман, наживаясь на заключенных. — А Морнингхолл? — И с Морнингхоллом будем разбираться. — Он, похоже, человек с трудным характером, Гвин. И если он настолько недружелюбно настроен… — Мне плевать на его настрой и чувства. Дело не в них. — Право же, Гвин, сколько гнева против одного человека! И все из-за какого-то банального поцелуя! Гвинет по-прежнему не поднимала голову, используя поля шляпки как щит для обороны от взгляда Рианнон. Знала бы Рианнон, что дело отнюдь не ограничилось «банальным поцелуем». Естественно, у нее не было ни малейшего желания рассказывать младшей сестре, что произошло на самом деле. Какой пример она ей подаст? Ведь Рианнон было всего лишь семнадцать лет. Гвинет всегда считала себя почти матерью для своих сестер. Конечно же, она не расскажет правды Рианнон. Она даже самой себе не хотела признаться в том, что впервые в жизни недооценила соперника, что на сей раз она оказалась в проигрыше. Маркиз Морнингхолл был не какой-нибудь трусоватый шахтовладелец, не коррумпированный министр, не опекун сиротского приюта, которого несложно напугать. Это был сильный, умный и чрезвычайно опасный человек, и при одном воспоминании о том, что он сделал с ней и до какого уровня ее низвел, у нее начинали полыхать щеки. Ей противна была даже мысль о том, чтобы снова увидеть этого грубияна после всего случившегося. И все же ради тех несчастных, которые находятся на борту плавучей тюрьмы, ей придется сталкиваться с ним, выносить взгляд его дьявольских глаз, его насмешливую улыбку, его бестактные реплики, понимая при этом, что ее влечет к нему и что они оба об этом знают. Ей остается пребывать в надежде, несмотря на испытанное ею — о ужас! — наслаждение, что в следующий раз она окажется сильной и отобьет го новую атаку. А тем временем она всю себя посвятит делам. Она целиком сосредоточится на том, чтобы помочь несчастным, облегчить их участь. Соберет подписи жителей Портсмута, замучает транспортное управление своими просьбами и предложениями, она станет рассказывать о кошмарных условиях содержания заключенных в плавучих тюрьмах всем своим друзьям и знакомым, начнет кампанию по сбору продуктов, одежды и денег для несчастных. Она не станет думать о Морнингхолле, о том, как он вынудил ее своими прикосновениями извиваться, стонать и — какой позор! — раздвигать перед ним ноги; она не станет думать о том, как поощряла его действия своими исступленными криками и мольбами; не станет вспоминать торжествующий взгляд его порочных глаз, ошеломляющую ласку его рук и губ, когда они касались ее грудей, сосков и даже интимнейших уголков ее тела! Господи, Уильям никогда не делал ничего подобного. Он даже не сделал ее женщиной, поскольку предпочитал поклоняться ее невинности, словно это могло остановить его собственное неизбежное старение. Весьма прискорбно, что Уильям оставил белое пятно в ее образовании по этой части. Будь все иначе, она была бы подготовлена к тому, чтобы противостоять этому типу, этому Морнингхоллу. И вдруг совершенно неожиданно ей вспомнилось нескрываемое сострадание в глазах Морнингхолла после того, как на нее напали караульные, и то, как бережно прижимал он ее к груди, когда выносил из их каюты. Впрочем, наверняка она все это вообразила себе. Люди, подобные Морнингхоллу, не в состоянии сострадать другим. Ее размышления прервал голос Рианнон: — Хочешь знать, что думаю я? — Что же ты думаешь? — Я думаю, что тебе следует разыскать Черного Волка и объединить с ним свои усилия в борьбе против Морнингхолла. Лицо Гвинет покрылось густым румянцем. — Ну, право же, Рианнон! — Гвин, а ведь ты покраснела! Надвинув поля шляпы на глаза, Гвинет вновь сосредоточилась на прополке. — Зря я тебе рассказала о том, что столкнулась с этим приятелем на пирсе. — Ну да. Существует множество вещей, которые ты не должна мне рассказывать. Например, что ты почувствовала, когда очнулась на кровати лорда Морнингхолла. — Перестань, Рианнон. — Или что ты чувствовала, когда он поцеловал тебя. — Рианнон, предупреждаю… Сестра как ни в чем не бывало продолжала:. — Или почему… — Леди Симмз, — прервал разговор сестер неуверенный голос Софи. Горничная стояла в дверях, которые выходили в сад. Лицо у нее побледнело, глаза сделались огромными. Она растерянно крутила в руках тряпку для вытирания пыли. — Что случилось, Софи? — Там… один джентльмен хочет вас видеть. — Девушка метнула испуганный взгляд назад и добавила: — Он говорит, что его зовут л-лорд М-морнингхолл. Гвинет оцепенела. Вырванный сорняк выпал из ее руки. Несколько мгновений она молча смотрела на горничную, чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног. Морнингхолл! Гвинет была отнюдь не в том настроении, чтобы снова лицезреть его, тем более что она одета как простая крестьянка. К тому же ее до сих пор трясло при воспоминании о произошедшем. И еще здесь находится ее младшая сестра, которую он может избрать следующей жертвой. В любом случае трудно будет скрыть от нее правду о вчерашних событиях. Сверкнув глазами, Рианнон с лукавой улыбкой повернула голову к горничной. — Ах, Софи, пусть маркиз войдет. И перестань вести себя словно глупая крольчиха. Он всего лишь мужчина… — О нет, мэм, он настоящий Люцифер. У него глаза холоднее январского мороза, они пронзают насквозь. Простите, мэм, только я думаю, что его нельзя впускать в дом! Это дьявол! — Довольно, Софи! — сурово сказала Гвинет. Горничная с побелевшим лицом и вытаращенными глазами уставилась на Гвинет. — Так что мне сказать, миледи? Заметив ироническую усмешку сестры, Гвинет сумела взять себя в руки и вонзила лопату в землю. И вдруг ей захотелось, чтобы эта сырая земля оказалась сердцем Морнингхолла. — Миледи? — Проводи его, Софи. Невежливо заставлять гостя ждать. Тебе понятно? Глава 9 Он не знал, зачем пришел. Деймон стоял на каменных ступеньках перед дверью опрятного кирпичного дома, скрестив руки на груди, в позе скучающего аристократа, угрюмо глядя перед собой. Но только он один знал, как в эти минуты бешено колотится его сердце, как тайный голос нашептывает ему: беги, прежде чем она не унизила тебя отказом принять в своем доме. Он то мрачно разглядывал кадки с розовыми и красными цветами, стоящие по краям ступенек, то переводил взгляд на свою шляпу, которую галантно снял, когда на его стук в дверь выглянула перепуганная горничная. Затем его внимание привлек спускающийся по шелковой нити паук под цветочным горшком у ближайшего окна. Морнингхолл посмотрел на часы, посмотрел на… Дверь открылась. На пороге вновь появилась горничная. — Леди Симмз готова вас п-принять, м-милорд, — проговорила она ни жива ни мертва от ужаса, боясь выпустить из рук дверную ручку. У него екнуло сердце. Он не ожидал, что она его пригласит в дом, что она его примет. Он не был к этому готов. Он не знал, что скажет, как объяснит цель визита. Господи, надо оставить этот проклятый блокнот — и делу конец. Горничная держала дверь широко распахнутой, словно видя в ней щит, за которым может спрятаться. Несмотря на отчаянное сердцебиение, лицо у Деймона оставалось непроницаемым. Он шагнул в дом, держа в руках шляпу. Ему понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к полусвету после яркого солнечного дня, после чего он увидел, что оказался в небольшой элегантной гостиной, стены которой окрашены в теплые персиковые тона и увешаны акварелями с изображением певчих птиц и полевых цветов. Очень мило. В китайском шкафу находилась коллекция фарфоровых птиц, на столике стояла ваза с лилово-белой сиренью, из-под нее выглядывала аккуратная полотняная салфеточка. По дому гулял легкий ветерок, разнося пьянящий запах сирени и шевеля прозрачные белые торы на окнах. Чертовски мило. Внезапно его охватило острое чувство иночества, ему показалось, что он стоит на краю освещенного круга, весь мир собрался вокруг огня, а он должен дрожать от холода, подобно одинокому и голодному волку. — Сюда, м-милорд. Ее светлость сейчас в саду. Деймон наклонил голову, позволяя горничной вести его в нужном направлении и благодаря Бога за то, что никто не может слышать стук его сердца. Он шел, держа руки со шляпой за спиной, изображая полное спокойствие и с любопытством разглядывая все вокруг. Его шаги по гладко отполированному дубовому полу гулко отдавались в доме. Он чувствовал себя слоном в посудной лавке — совершенно лишним и неуместным здесь. Ему не следовало сюда приходить. Он самый настоящий болван, если решился на это. А сейчас уже не было пути к отступлению. Горничная исчезла за углом, предварительно нервно оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что он идет за ней. Ее робость начинала раздражать Деймона. Хотя в общем-то это было делом обычным. Женщины находили его слишком грозным, и он давно уже не пытался переубедить их. Пусть считают его дьяволом, негодяем, чудовищем. В конце концов, даже мать считала, что его следует бояться и избегать. Мать страшно боялась собственного сына. Перед его глазами снова возникла винная бутылка, летящая ему в спину, а затем телескоп и леди Симмз с занесенной рукой. Деймон почувствовал прилив крови к голове, сердце забилось еще отчаяннее, дыхание перехватило. Тем не менее он сумел сохранить бесстрастный вид и продолжал идти, глядя прямо перед собой. Горничная открыла еще одну дверь и, спрятавшись за ней, показала на живописный садик, обнесенный заборчиком, откуда доносился веселый щебет дрозда. Первое, что увидел Деймон, были цветы. Пурпурный ковер цветов, устилающий землю. Горшки из резного камня с красными и белыми тюльпанами, вереск, неизвестный ему розоватого оттенка цветок. Первые азалии и рододендрон, кусты роз, огороженные деревянной решеткой; карабкающийся по стене плющ; сирень, покачивающаяся под ветерком; бледно-алые глицинии у самого дома; маргаритки, разбросанные, словно звезды, там и тут, и солнечные головки одуванчиков. — Как я полагаю, вы либо невежливы, милорд, либо никогда раньше не видели сада! Он замер, затем повернулся и увидел Гвинет. — Леди Симмз, — пробормотал он с ледяной улыбкой, за которой хотел скрыть свое смятение. Хозяйка держалась вполне непринужденно. — Лорд Морнингхолл. Он позволил себе окинуть осторожным взглядом прелестную фигурку и был вознагражден появлением густого румянца на ее щеках. Ага, она помнит, и помнит отлично. — Счастлив вас видеть… — Оставьте сарказм при себе, Морнингхолл. Чего вы хотите? Она сидела на корточках возле цветочной грядки, выпрямив спину, держа в руке садовый совок и постукивая им по колену, как если бы ей хотелось этим предметом убить его. В глазах ее застыли настороженность, неуверенность. Из-под шляпы на плечи падали густые кудри, при свете солнца похожие на сверкающий водопад. На муслиновом платье виднелись пятна зелени и земли. Деймон вдруг почувствовал, как заныли его чресла. Боже, она выглядела такой чувственной, желанной, такой очаровательной земной женщиной — аппетитной и сердитой. И еще, не без злорадства подумал он, вероятно, чуточку взвинченной. Откуда-то до него долетел еще чей-то негромкий голос: — Право, Гвинет, так не обращаются с гостем. Деймон повернул голову. Он увидел откинувшуюся в кресле миловидную девушку, полускрытую кустом роз, у ног ко торой дремал пес. У нее были мягкие рыжеватые волосы, собранные в виде короны на голове, та же стройная шея, классически правильные плечи и такая же грация, как и у леди Симмз. Девушка улыбнулась Деймону и протянула маленькую, хрупкую белоснежную руку. — Боюсь, я должна сама вам представиться, поскольку моя сестра не намерена нас знакомить. — Глаза ее весело блеснули. — Я — Рианнон Эванс. — Этот господин не заслуживает того, чтобы его представляли, Рианнон, — резко бросила Гвинет. Деймон проигнорировал ее язвительную реплику. — Я вижу, что в вашей семье бал правит красота, мисс Эванс, — галантно проговорил он, наклонился к руке девушки и прикоснулся к ней губами. Он озорно взглянул на нее из-под полуопущенных ресниц — и был вознагражден тем, что щеки ее вспыхнули, а в глазах блеснула искра, но не ужаса, а волнения и восторга. Выпрямившись, он увидел, как леди Симмз сердито поджала губы, и втайне порадовался этому. — Рад познакомиться с вами, мисс Эванс, — пробормотал он, отпуская ее руку. — Взаимно, милорд. Моей сестре недостает мужского общества, так что ваше присутствие весьма кстати. Надеюсь, вы останетесь на чай. — Рианнон! — Я, пожалуй, пойду распоряжусь насчет чая, а вы сможете… поговорить наедине. Поднимайся, Матти! — окликнула Рианнон старого пса и направилась к двери. — Лорд Морнингхолл не останется, — решительно заявила Гвинет. — Нет, отчего же? Я останусь, — ровным тоном возразил Деймон и мило улыбнулся девушке. — Чай — это великолепно, мисс Эванс. Благодарю вас. Блеснув глазами, Рианнон скрылась в доме, и Деймон остался один на один с объектом своих мучительных переживаний. Оба они прекрасно помнили о том, что произошло между ними накануне. Воспоминание об этом обжигало Деймона, и он видел густой румянец на щеках Гвинет, видел, как она старается не смотреть на него. Здесь, среди цветов, под ажурной тенью каштана и косыми лучами солнца, она выглядела такой милой, совсем не похожей на ту воинственную даму, которая намеревалась перевернуть всю его жизнь. У него вдруг родилось безумное желание швырнуть ее в эти маргаритки и одуванчики и закончить то, что он начал вчера. Однако он молча вперил в нее взгляд в ожидании ее слов. Отвернувшись, она принялась старательно выковыривать из земли мелкие камешки. — И вы обвиняете в грубости меня! — тихо и чуть удивленно сказал он. Она не повернула к нему головы. — Моя сестра родилась свахой. Плохо, что она не понимает, какой беды можно ожидать от вас. — Разумеется, она понапрасну тратит силы, если думает свести нас. — Это верно. Не могу себе представить кого-нибудь более отвратительного, ужасного и грубого, чем вы, Морнингхолл. — Это свидетельствует о бедности вашего воображения. Мне также прискорбно иметь дело с Боадицией (Боадиция — королева провинции Норфолк в Великобритании, восставшая против владычества римлян ( I век н.э.).), которая внешне напоминает ангела, невинную деву с лицом маргаритки. Гвинет нагнулась, сосредоточившись на своем занятии, она энергично заработала совком, разгребая листья и подсекая корни одуванчиков, которые дерзнули посягнуть на ее газон. Из-под шляпы Деймону были видны ее губы, уголки которых слегка приподнялись в невольной улыбке. Как ни странно, это его порадовало. Неожиданно для себя он поднял руку, нагнул и поднес к своему лицу пружинистую ветку белой сирени. Гвинет продолжала орудовать совком еще более энергично. Интересно, что она сделает, если он сорвет цветок и предложит ей? И что он почувствует, если она откажется принять? Он быстро отпустил ветку, словно обжегшись об нее. В нем вдруг проснулась злость. — А ваш муж был не такой противный, как я? — спросил он гораздо более насмешливо, чем собирался. Она подняла голову, в ее взгляде промелькнуло разочарование. — Мне следовало догадаться, что рано или поздно вы сорветесь на грубость. Но уж коли вы спросили, Морнинг-холл, я отвечу: Уильям не мог быть противным. — Ага, стало быть, он был образцовым мужем. — Он был хорошим человеком. — Видимо, он был совершенством. Не могу себе представить, чтобы вы согласились на меньшее. — Он был далек от совершенства. А вы хотите пустить шпильку и испортить то, что могло бы быть светским, если не приятным, разговором? — Простите. — На его лице появилась настороженная улыбка, которая тут же погасла. — Я позволю себе немного тщеславия и спрошу: каков он в сравнении со мной? — Что это, Морнингхолл, вы проявляете такой интерес к моему покойному мужу? Если хотите знать, Уильям был стар, слаб, лишен страстей. — «Не в пример тебе, с твоим чувственным ртом, дьявольскими глазами, зловещим очарованием, опасно умелыми руками и выражением лица как у падшего ангела». Гвинет наклонила голову и внимательно посмотрела на Морнингхолла. — Он отличается от вас так же, как котенок от леопарда. Вы пробуждаете во мне ярость. Он успокаивал меня. Его поступки было легко предвидеть. Вы непредсказуемы… Но довольно об этом, поскольку я уверена, что вы пришли вовсе не для того, чтобы говорить о моем покойном муже. — Вы абсолютно правы. — Он сделал паузу, чтобы заинтриговать ее, сверкнул лукавым взглядом из-под сени ресниц и нагнулся, чтобы понюхать едва распустившийся бутон розы. — В таком случае зачем вы пришли? Он выпрямился, вскинул брови и посмотрел на нее в упор. — Чтобы вернуть вам то, что принадлежит вам. — Он сунул руку в карман и, к ужасу Гвинет, извлек оттуда ее маленький блокнот, переплет которого был попорчен после пребывания на грязном полу плавучей тюрьмы. — Вот, смотрите. — Гвинет выхватила из рук Морнингхолла блокнот, щеки ее вспыхнули. — Должно быть, я выронила его, когда потеряла сознание. — Да. — Вы его читали? — Конечно. Она поджала губы. — И что же? — Интересные наблюдения. — Он изобразил задумчивость на лице, наклонил голову и, постукивая пальцем по губам, устремил на нее взгляд. — Больше всего мне понравились мысли обо мне: «Маркиз Морнингхолл — человек с демоническим, чрезвычайно красивым лицом, не страдающий отсутствием тщеславия». «С чрезвычайно красивым лицом». Это, пожалуй, хорошая компенсация за ваше безобразное обращение со мной за все время нашего знакомства. Не правда ли? — Вы не должны были читать мои записи. — Блокнот оказался конфискованным имуществом. Я особенно горячо аплодировал тому, что вы адресовали самой себе. Что-то о проверке накладных поставщиков и сравнении их с тем, что фактически получено флотом. Весьма благородно с вашей стороны начать расследование проблемы с самого начала, а не искать козла отпущения. — Вы согласны? — Разумеется. С вашей стороны было бы мудро взять меня в качестве сопровождающего, когда вы отправитесь к поставщику одежды для заключенных. Хотя Редли и говорит, что он не доверяет женщинам. — А вы, выходит, доверяете? Морнингхолл улыбнулся, и Гвинет вдруг увидела, каким он мог быть в другие, более добрые для него времена. Она почувствовала, как дрогнуло у нее сердце. Он продолжал смотреть на нее изучающе. Увы, Гвинет не могла выдержать его взгляд. Покраснев, она нагнулась и вновь принялась подсекать траву, пробившуюся между камней. — Хорошо, в таком случае вы можете присоединиться ко мне завтра днем. Именно в это время я собираюсь начать проверку поставок. — С удовольствием. Приходите на пирс в два часа, я вас там встречу. — Но моя встреча с мистером Ротшильдом назначена на три часа! — Ну и что? Измените время. — Вы невозможны, Морнингхолл! — Я знаю. — Он улыбнулся, на сей раз более уверенно. — И чертовски раздражаю вас, не так ли? — Да, в самом деле… Коль скоро вы сегодня задавали мне вопросы личного плана, позволю себе тоже задать вам подобный же. Объясните мне, Морнингхолл. Когда-то перед вами открывалась многообещающая карьера. Сейчас вы ненавидите флот, Болтона и, по всей видимости, даже себя. — Откинувшись назад, Гвинет подняла голову и задумчиво взглянула на него. — Болтон направил вас, аристократа и перспективного молодого человека, командовать плавучей тюрьмой только из-за той злополучной дуэли? Ведь он мог вообще выгнать вас со службы? Морнингхолл показал на блокнот. — Вы сами пишете об этом. Дуэль стала кульминацией того, что происходило раньше. Да, Болтон отправил меня сюда, чтобы отомстить за слюнявого щенка, которого он звал своим сыном. — Уверена, за этим кроется что-то еще. Морнингхолл пожал плечами и отвернулся, как бы давая понять, что предмет не стоит того, чтобы о нем говорить так долго. — Все достаточно просто. Мы с Адамом Болтоном были соперниками с первого дня нашей встречи — два лейтенанта на одном судне. Он ненавидел меня за мое происхождение, я ненавидел его за то, что он был страшный хвастун и к тому же не стеснялся прикрываться именем отца. — Взгляд у Морнингхолла стал суровым, напряженным. — Когда пришло время продвижения по службе, меня обошли, а пост командора получил Адам, хотя я был и по возрасту старше, и имел больше заслуг. Но кто на это смотрит? Адам — сын адмирала, у меня же не было столь влиятельного покровителя. Излишне говорить, что Адам Болтон испытывал садистское удовольствие, отдавая мне приказы. Он поручал мне самые неприятные задания и распространял обо мне самые несусветные слухи по флоту. Естественно, это вызывало во мне гнев. А он нарывался на ссору. Я, впрочем, тоже. Однажды, когда он зашел слишком далеко, я дал ему по физиономии. — Ага. И за это вас предали морскому суду. — Совершенно верно. Однако сей самоуверенный негодяй на этом не остановился. Он публично обвинил меня в том, что я якобы говорил разные гадости о его отце первому лорду адмиралтейства. Совершенно смехотворное обвинение, поскольку я никогда в глаза не видел этого лорда. И тогда я вызвал Адама на дуэль. Остальное вы знаете. — Да, теперь все ясно. Болтоны загубили вашу карьеру, буквально выдернули ковер из-под ваших ног. Морнингхолл отвернулся, его щеку передернул нервный тик. — И все же — почему вы не подадите в отставку, Морнингхолл? К чему терпеть все эти унижения? — У меня есть для этого причина. Я ответил на ваш вопрос, и теперь мы квиты. — Понятно. Считаете, что для одного дня этого достаточно? — Можно сказать и так. — Гвинет принялась за прополку, неожиданно испытав удовлетворение оттого, что выудила у Морнингхолла столько информации. — Что ж, мы могли бы в таком случае обсудить наш предстоящий визит к подрядчику. — Могли бы. — Я хочу сказать, что благодарна вам за это проявление заботы о заключенных. На его губах появилась суровая улыбка. — Не надо заблуждаться, леди Симмз. Я беспокоюсь не о них, а о вас. Гвинет вскинула голову вверх, но в этот момент дверь открылась, и на пороге появилась Рианнон. В руках у нее был поднос, уставленный посудой: чайник, чашка, блюдца, тарелка с булочками. «Я беспокоюсь не о них, а о вас». Подобные слова, да к тому же произнесенные тихим, грудным голосом, способны хоть кого бросить в жар. Поднявшись, Гвинет отряхнула стебельки сорняков с юбок и с опаской взглянула на Морнингхолла. Маркиз продолжал смотреть на нее и улыбаться, рассеянно помахивая шляпой. — Сливки, сахар, лорд Морнингхолл? — спросила Рианнон, наливая дымящийся чай в маленькие фарфоровые чашки, нарушив вопросом затянувшуюся паузу. — Три куска сахара, пожалуйста, — ответил Морнингхолл, устремляя все свои чары на невинную младшую сестру. — Я уверена, что его светлости просто необходимо есть как можно больше сладостей, — сухо заметила Гвинет. — В самом деле, — отозвался Морнингхолл, бросив откровенно горячий взгляд на грудь Гвинет. У нее невольно возникло ощущение, что он способен видеть даже через ткань. Он принял чашку с блюдцем из рук Рианнон и как бы в подтверждение своих слов так густо намазал булочку медом, что ему пришлось приложить немало усилий, чтобы мед не капнул на его белоснежную рубашку. Гвинет наблюдала за тем, как он подносит булочку ко рту, как пытается поймать языком капли меда. Облизав губы, он лукаво взглянул на нее. Гвинет вспомнила слова, сказанные Морнингхоллом накануне, когда она лежала на его кровати, изнемогая от сладостных ощущений, которые рождал в ней этот самый язык: «Ах, мадам, вы такая сладкая… даже слаще меда, который я сейчас пью… Боже мой, я хочу вас… хочу всю… сейчас». Гвинет поперхнулась чаем. Морнингхолл лишь приподнял бровь, лукавая улыбка осветила его лицо. — Я очень люблю… мед, — многозначительно сказал он. Чашка в руке Гвинет отчаянно задрожала на блюдце. Гвинет поставила ее на траву. — Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? — озабоченно спросила Рианнон. — Да, вполне. Просто чай горячеват, только и всего. Морнингхолл поднял чашку и, насмешливо глядя поверх ее краев на Гвинет, сказал: — Да. Очень горячий. Рианнон не придала значения этому диалогу. Она намазала маслом булочку и поднесла к губам. Глаза ее сверкали от возбуждения. — Итак, милорд, Гвин говорила, что вы позволили ей вчера осмотреть судно. — Боюсь, что это случилось под дулом пистолета. — Моя сестра может быть весьма убедительной, если того пожелает, — защебетала Рианнон, отламывая кусок булки псу, который терпеливо ждал лакомства, сидя у ее ног. — Вы должны признать, что дело свое она сделала. А как вы находите ее платье, милорд? Вам не кажется, что она очень мило выглядит сегодня? — Рианнон! — одернула сестру Гвинет. Глаза у Морнингхолла потеплели, и Гвинет показалось, что в них заиграли веселые искорки. — Хотел бы сказать, что желтый цвет ей идет и что выглядит она очаровательно. И еще хотелось бы заметить, что она любезна и мила — даже прекраснее тех цветов, которые ее здесь окружают. Но поскольку она держит в руках ложку — а мне известно, какой ущерб она может причинить с помощью летающих предметов, — я лучше воздержусь от каких-либо заявлений вообще. — Но, милорд! — радостно воскликнула Рианнон, а лицо Гвинет залилось краской. — Ведь вы его уже сделали! Как же вы умны! Ты не находишь, Гвин? — Кажется, я все еще сжимаю в руках «летающий предмет», Риа, и у тебя есть основания опасаться его не меньше, чем нашему уважаемому гостю. — Не смущайте вы ее, милорд! — безмятежно махнула рукой Рианнон. — Просто она страшно не любит, когда я начинаю играть роль свахи. — А вы это часто делаете? — О нет! У Гвинет нет времени, чтобы заниматься поисками нового мужа. Она никогда не говорит о мужчинах, во всяком случае, до того времени, пока не встретила вас. Она очень редко позволяет джентльменам навещать или провожать ее. Вы первый, к кому она проявила интерес после смерти Уильяма. И выбор она сделала весьма удачный, — девушка застенчиво улыбнулась, — то есть, я имею в виду, Гвинет сказала мне, что вы красивы, но я не могла себе представить, что вы красивы до такой степени… И кажется, она выбрала маркиза в качестве нового мужа… Деймон сделал глоток чая и поперхнулся. Он судорожно схватился за салфетку. — Рианнон! — воскликнула Гвинет. — Его светлость и я с трудом выносим друг друга! Смею тебя уверить, что любой из нас меньше всего думает о возможности заключения брака! — Да, мы с вашей сестрой только что говорили о том, насколько нам неприятно находиться вместе, — добавил Морнингхолл, несколько придя в себя после замешательства. — Нам противно! — Нам тошно. — Мы просто не выносим друг друга! Похоже, это нисколько не обескуражило Рианнон. Продолжая невозмутимо пить чай, она сказала: — Странно! Два человека говорят о ненависти друг к другу с такими улыбками на лицах. Улыбка на лице Морнингхолла мгновенно исчезла. Гвинет опустила глаза на свою булочку, лицо ее залилось румянцем. Рианнон рассмеялась. Неловкую паузу первым нарушил Морнингхолл. Он встал, поставил чашку на стол. — Прошу прощения. Меня ждет неотложное дело в городе. Спасибо за чай. До свидания, мисс Эванс. Леди Симмз. Он повернулся и едва не бегом бросился к двери. — Надеюсь увидеть вас завтра после полудня, милорд! — крикнула ему вслед Гвинет. — Вы помните о том, что мы встречаемся с подрядчиком? — Конечно. В два часа. — В три. — Либо в два, либо не встречаемся вообще! — отрубил Морнингхолл, проскочил мимо застывшей от страха Софи и исчез в доме. Через несколько секунд хлопнула входная дверь, и в саду воцарилась тишина. Рианнон закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Гвинет, все еще продолжая смотреть на дверь, через которую проследовал маркиз, позволила себе наконец сделать глубокий вдох. Она посмотрела на сестру, не зная, корить ее или хвалить. — Рианнон… Девушка покраснела. — Ты была права, Гвин. Он просто… великолепен. Глава 10 Тоби Эштон сидел с равнодушным видом на нижней палубе. Тело его едва прикрывали пропотевшие, грязные лохмотья. Воздух был раскаленный и загустевший, и требовалось немало усилий для того, чтобы вдохнуть его в легкие. Он не знал, какой сегодня день, который теперь час. Все это имело никакого значения, поскольку Натан снова сидел в карцере, Коннора не было, а только под воздействием их железной воли он находил в себе силы двигаться. Сейчас при нем оставались лишь воспоминания о далеком доме и миниатюрный портрет матери в кулоне, висящем на закопченной цепочке на шее. И еще он ощущал сосущее чувство голода. Даже надежда его покинула. Он подтянул колени к груди прислонился затылком к стене. Он настолько ослаб и устал, что у него было только одно желание — умереть. На борту кипела обычная каждодневная жизнь, о чем свидетельствовали голоса заключенных и разнообразные шумы. Здесь занимались «танцами, фехтованием, математикой, языками». Отдельные, наиболее шумные соотечественники, слов цыгане на деревенской ярмарке, пытались продать остатки своей одежды и даже место, где висели их койки, чтобы заполучить деньги для игры в кости. В пятнадцати футах от него группа французов распевала похабные песни. На фоне этой какофонии звуков слышались шаги караульных, расхаживающих взад и вперед по верхней палубе. Невидящий взор Тоби был обращен во тьму. Непрекращающийся шум на судне стал такой же неотъемлемой частью его существования, как чувство голода, жара и зловоние, исходящее от сотен немытых тел. Закрыв глаза, Тоби поднес руку к горлу и тихонько погладил миниатюрный портрет матери. По его впалым щекам покатились слезы. Не дай Бог, если это заметят французы. Они отличались дурными манерами и особой жестокостью. Тоби поспешил вытереть рукавом слезы, притом старался сделать это незаметно. В отсутствие Коннора и Натана эти громилы нередко смеялись и издевались над ним, высмеивали его субтильность, кротость, потешались над тем, что он не мог есть крыс. И хотя американские заключенные старались защитить его, они больше были заняты тем, что изобретали новые способы побега, да и не могли всегда и всюду поспеть. Если бы Натан вышел из карцера! Если бы пришел Коннор и освободил их! Тоби подавил невольный всхлип и свернулся в клубок. Дорогой сердцу портрет он зажал в руке, чтобы кто-нибудь из французов не увидел и не сорвал его прямо с шеи. Тоби не заметил, как возле люка началось какое-то оживление, и в его сторону повалила масса толкающихся, орущих заключенных. Мальчик поднял голову, поправил на носу треснувшие очки. Гул возбужденных голосов становился все громче и громче. Может, кого-то освободили? Может, это был Натан? Тоби сунул портрет под рубашку и приподнялся, вглядываясь в толпу и продолжая надеяться на что-то доброе. Вернувшихся из карцера всегда встречали горячо, как героев. Может быть, Натана освободили досрочно? Дай Бог, чтобы это был Натан! Мальчик вскочил на ноги в тот самый момент, когда Джек Клейтон, один из караульных, протиснулся сквозь толпу и, подняв фонарь, стал вглядываться в глубь помещения. — Тоби Эштон! Я ищу Тоби Эштона! — выкрикнул Клейтон. Он стоял, согнувшись почти вдвое, и крутил головой, словно огромный неуклюжий медведь. — Ты здесь, парень? Надежда у Тоби испарилась, уступив место леденящему страху. Что-то случилось с Натаном! От толпы отделился один из французов. — Вон он, прячется в углу! Я его сейчас вытащу тебе! Это был Арман, один из самых злобных мучителей Тоби. Он схватил Джека Клейтона за рукав. Глаза Армана лихорадочно бегали, губы растянулись в безумной ухмылке, обнажив выбитые зубы, потерянные в многочисленных драках. Тоби отпрянул и прижался к стене. Арман схватил его за рукав, грубо дернул и швырнул в сторону караульного. Рукав с треском оторвался. Арман заржал и отбросил рукав в сторону. Тоби поспешно натянул рубашку на грудь, чтобы Арман не увидел портрет матери. К счастью, француз не увидел. Вцепившись костлявыми пальцами в руку мальчика, он изо всех сил толкнул его к караульному. Тоби споткнулся и упал на палубу, больно ударившись подбородком. Этот удар буквально вышиб из него дух, очки покатились по палубе. Большая мясистая ладонь схватила мальчика за плечи и подняла на ноги. Вытерев кровь с подбородка, Тоби поднял глаза. Подбородок его дрожал, он с трудом пытался сдержать слезы. — Пошли со мной, — рявкнул Клейтон, возвращая Тоби очки и толкая его к люку. Тоби объял ужас: — Мой брат… — Шагай! Бросив испуганный взгляд на Клейтона, Тоби двинулся вперед. Пол был липкий и горячий под босыми ногами мальчика, потолок низкий, не хватало воздуха. Пот выступил на его лице, стекал по позвоночнику. Тоби заставил себя поднять голову и шел, прижимая к груди образок матери. Он видел ухмыляющиеся лица, до него долетали обрывки фраз и насмешки. Кто-то пытался подставить ему ножку. Джек Клейтон следовал за ним, слегка подталкивая в спину. Они дошли до люка, ведущего на верхнюю палубу. Тоби остановился и испуганно посмотрел на караульного. — Поднимайся наверх. От охватившего его ужаса к горлу Тоби подкатил комок. Он с трудом проглотил его. Зачем его зовут? Господи, только бы с Натаном было все в порядке! Тоби карабкался по грязной лестнице, держась одной рукой за поручень, второй — прижимая к груди рубашку. Постепенно становилось не так жарко, и наконец Тоби хлебнул прохладного свежего воздуха. Он посмотрел вверх — и увидел легкие перистые облака, скользящие по нежно-голубому небу. Его охватило недоброе предчувствие. Тоби похолодел. У него не было сил для того, чтобы сделать несколько последних шагов. Он был почти уверен в том, что сейчас увидит сцену, которую представлял себе заранее. Должно быть, Коннор пришел, чтобы спасти Натана, но попытка не удалась, и сейчас они оба лежат мертвые на обнажившемся во время отлива берегу моря. Черного Волка больше нет, и умерла последняя надежда. А караульный ведет его сейчас для того, чтобы он все увидел своими глазами. Тоби заскулил, будучи не в силах двигаться дальше. Клейтон ударил его коленом под зад, выведя тем самым из оцепенения и вытолкнув на палубу. Тоби приземлился на четвереньки. Подняв голову, он увидел рядом с собой невысокие мачты и развешенное между ними стираное белье. Клейтон ткнул его мушкетом в бок, и Тоби, охнув, вскочил. И сразу бросился к борту: — Натан! Он остановился, ухватившись за поручень, чувствуя, как ветер развевает его слипшиеся, грязные волосы. На обнажившемся морском дне он увидел лишь несколько чаек. И — о радость! — никаких мертвых тел. Ни Коннора, ни Натана. Тоби опустился на колени и, закрыв лицо, разрыдался от облегчения. Клейтон стоял у него за спиной. — Поднимайся! Тоби вскочил, жадно глотая свежий, вкусный воздух. Глаза его заслезились от солнечного света. Он повернулся к караульному: — Мой брат… — Он в карцере. — Караульный оторвал Тоби от поручня. — Тогда зачем меня привели сюда? — Его светлость хочет тебя видеть. Тоби не имел понятия, кто такой «его светлость», но если судить по суровому лицу и тону караульного, то это не сулило ничего хорошего. Он мужественно попытался одернуть свои лохмотья, твердо решив вести себя таким образом, чтобы его братья и отец гордились им. Но тут он понял, что караульный подталкивает его к корме, в сторону капитанской каюты. — Не смей! — рявкнул караульный, преграждая мушкетом дорогу Тоби, который рванулся было в сторону. — Топай вперед, пока не получил по заднице, и не останавливайся, пока не войдешь в дверь. Тоби охватил ужас. Ему доводилось слышать о новом капитане, о том, насколько тот грозен, — даже хорошенькая английская леди упала при нем вчера в обморок. Он был настолько безжалостным, что некоторые прикидывались больными, чтобы с «Суррея» их перевели в портовый госпиталь. Слышал Тоби и о том, что Арман и его приятели замышляли убить капитана, если он не увеличит рацион пива для заключенных. — А зачем он хочет видеть меня? Они приближались к двери капитанской каюты, которая вырисовывалась в полумраке и казалась входом в некий мавзолей. — Будь я проклят, если знаю. — Клейтон остановился у каюты, дважды постучал в дверь, открыл ее и, схватив Тоби за руку, втолкнул внутрь. Дверь захлопнулась за Тоби, словно крышка гроба. Споткнувшись, Тоби удержался на ногах и обхватил руками грудь, словно защищая отчаянно стучащее сердце. Он стоял, погрузив пальцы босых ног в мягкий коврик, боясь вздохнуть и даже поднять глаза. — Садись, — услышал он звучный грудной голос. — Я не кусаюсь. Тоби медленно приподнял голову и осмотрелся. В каюте царил полумрак, неяркий свет струился лишь через наполовину зашторенные окна. Свет падал на обитый темно-бордовой кожей вращающийся стул, на блестящую поверхность стола, на котором стояла бутылка портвейна. В тени виднелась фигура мужчины, небрежно прислонившегося к стене у окна. — Подойди поближе, чтобы я мог рассмотреть тебя. — На сей раз голос прозвучал мягче, словно его обладатель почувствовал ужас Тоби и в нем пробудилось сочувствие. Тоби медленно двинулся вперед, к свету. Он хорошо осознавал, насколько грязен, и от стыда опустил голову. — Что случилось с твоей одеждой, мальчик? — Порвалась, — пробормотал Тоби, рассматривая пальцы своих ног. — Смотри мне в лицо, когда разговариваешь со мной. Тоби поднял голову, поправил на носу треснувшие очки и стал смотреть сквозь налет сажи на них. Мужчина все еще оставался в тени, и поэтому невозможно было разглядеть черты его лица. — Я сказал, сэр, что она порвалась. — Я маркиз. Тебе следует называть меня не «сэр», а «милорд». Этих слов оказалось достаточно для того, чтобы пробудить в Тоби дух янки, хотя он думал, что уже давно его растерял. Мальчик выпрямился, вскинул подбородок и посмотрел прямо на капитана. — Я американец. И вы никакой мне не лорд! Я буду обращаться к вам так же, как к другим людям! Медленно, словно хищная пантера, пробуждающаяся от дремоты, маркиз выпрямился. Он оказался высоким — выше отца Тоби, выше его дяди Брендана, даже выше Коннора. Он вышел из тени, В его движениях чувствовалась могучая сила, казалось, он заряжал окружающий воздух злобой. Он небрежно держал в холеной руке бокал с портвейном. Черные густые волосы обрамляли его словно выточенное из камня, правильной формы лицо. Его рот и нос свидетельствовали о суровости и твердости, и только в глазах можно было заметить какие-то искорки теплоты и вместе с тем насмешливую проницательность, что невольно обдало Тоби холодом. — Хорошо сказано, — негромко проговорил маркиз. Он не спеша обошел вокруг Тоби, строго окинув взглядом его всего — грязные волосы, чумазое лицо, рваную одежду, босые, в язвах ноги. Тоби нервно сглотнул. Наконец маркиз остановился и, глядя на него, словно на дохлую крысу, заключил: — Ты выглядишь просто отвратительно. Эти четыре слова лишь подлили масла в огонь возмущения Тоби. — Я не имею возможности выглядеть лучше… сэр… — В самом деле? Их взгляды скрестились, и они некоторое время напряженно смотрели друг на друга — мальчишка в лохмотьях и аристократ. Наконец Морнингхолл отвернулся и поднял голову. Ноздри его раздувались, словно ему был противен вид или запах мальчишки. Тоби слегка расслабился, перенеся вес тела на пятки. Неожиданно маркиз обернулся, протянул руку, схватил Тоби за подбородок и приподнял его кверху. Тоби дернулся, пытаясь вырваться. — Да постой ты смирно, черт побери! Рука маркиза держала мальчика железной хваткой, и Тоби повиновался, хотя и продолжал упрямо смотреть на своего мучителя, который рассматривал свежую ссадину у него на подбородке. Слезы стыда подступили к глазам Тоби. — Кто это сделал? — Я упал. Морнингхолл отпустил его. — Я слышал, что эти чертовы французы плохо обращаются с тобой. Это так? — Кто вам это сказал? — Отвечай на мой вопрос! Тоби потер ушибленное место, словно пытаясь стереть следы рук маркиза. — Да, это правда, — сердито сказал он, — но я могу сам о себе позаботиться. Вы ни о ком другом на этом вонючем корыте заботы не проявляете, я тоже не нуждаюсь в ней. — Я забочусь о твоем брате, именно он рассказал мне о тебе. Тоби похолодел. Морнингхолл молча отошел от него и вошел в сноп света. — О м-моем брате? Маркиз медленно повернул голову и посмотрел на него через плечо. — У тебя ведь есть брат, верно? — Да. Он в карцере. — Тоби напрягся. — Если вы так заботитесь о нем, почему же он все еще там? — Он попытался сбежать. Он должен быть наказан. Если де применять наказаний к тем, кто пытается осуществить побег, на судне воцарится хаос. Разве не так? Тоби сжал кулаки. — Вы когда-нибудь были в карцере… сэр? Маркиз осторожно поставил бокал на стол. — Нет, мистер Эштон. Признаюсь, что не был. — Значит, вы не можете себе представить, что это такое. Морнингхолл некоторое время внимательно смотрел на мальчика, затем взял бутылку и налил портвейна в бокал. — Ты умен не по годам, молодой человек. Сколько тебе лет? — Тринадцать, — мрачно ответил Тоби. Маркиз лишь медленно, понимающе кивнул. Странные тени промелькнули в его глазах, и на какое-то время маркиз показался вполне человечным. Тоби скрестил руки на груди, чувствуя себя униженным от того, в каком виде предстал перед этим щеголем. — Вы… разговаривали с моим братом, сэр?» Морнингхолл, похоже, вернулся от нахлынувших на него мыслей к действительности. — Да. — И он?.. — Он чувствует себя хорошо. Насколько хорошо можно себя чувствовать при данных обстоятельствах. — Вы сократите срок его пребывания в карцере, сэр? — Я не могу. — Но… — Я не могу, — твердо повторил маркиз. Тоби умоляющим взглядом уставился в это красивое бесчувственное лицо. На мгновение ему показалось, что в нем промелькнуло подобие сочувствия, но, должно быть, это было всего лишь иллюзией. Чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы, Тоби резко повернулся на пятках, собираясь уйти, пока он не опозорился сам и не опозорил свою страну. — Я не отпускал тебя. Это было сказано негромко, но твердо, и Тоби остановился. Судорожно сглотнув и часто заморгав глазами, чтобы сдержать подступающие слезы, он обернулся. Морнингхолл стоял неподвижно на прежнем месте. — Я позвал тебя сюда, молодой человек, с намерением предложить работу, — спокойно проговорил он, — чтобы ты мог быть подальше от этих мерзавцев-французов и не дышал вредоносными парами внизу. — Что, хоронить трупы? — с вызовом спросил Тоби, утирая нос рукой. Похоже, Морнингхолл не заметил его минутной слабости — слез. — Нет. Мне нужен кто-нибудь убирать мою каюту и приносить мне еду. Моего слугу отправили на другое судно. Он пожаловался адмиралу на меня и сказал, что не может работать с таким негодяем, как я. Вскинув бровь, маркиз искоса бросил взгляд на Тоби из-под густых ресниц, словно призывая его оспорить сей факт или принять предложение. Тоби стоял в полном замешательстве. Он не мог решить — рассердиться ли ему, оскорбиться или же благодарить за то, что этот дьявол из всех людей внизу выбрал именно его. В то же время в этом аристократе он дважды уловил проблески смиренности и доброты, в то время как находящиеся внизу люди относились к нему не лучше, чем к крысам. Тоби закусил губу и стал ногой ковырять коврик. Он стоял перед трудным выбором: терпеть невыносимые издевательства на нижней палубе или работать на врага-англичанина. Морнингхолл поставил бокал на стол и, поднеся руку к лицу, стал изучать свои ногти. Вопросительно взглянув на Тоби, он добавил: — Работа будет не бесплатная. — Мне этого не надо, — пробормотал Тоби. — Ты будешь есть то же, что и я. — Нет, — снова возразил Тоби, хотя и не столь уверенно. — Ты будешь регулярно принимать ванну, у тебя появится приличная одежда, а в случае хорошего поведения ты сможешь сопровождать меня на берег и там развлекаться. Сопровождать меня на берег… Тоби поднял голову и уставился на маркиза, не веря тому, что услышал. Прости его, Господь и родина, у него нет ни малейшего желания работать на этого английского аристократа, ему наплевать на деньги, но вот по приличной, теплой пище его желудок истосковался. К тому же, если у него будет разрешение сходить на берег, возможно, ом сумеет передать весточку Коннору. При этой мысли у Тоби радостно забилось сердце. Коннор, он же Черный Волк, о чем все знали, найдет способ спасти его и Ната! — Итак? Кажется, терпение Морнингхолла истощилось. — Хорошо, я согласен, — решился Тоби, продолжая рассматривать пальцы босых ног и стараясь говорить так, чтобы не выдать охватившего его радостного возбуждения. Затем, подняв голову, строптиво добавил: — Хотя это не значит, что мне нравится ваше предложение. Маркиз еле заметно улыбнулся. — Думаю, что не нравится. Но не только тебе одному не нравится твоя работа, — сказал он, отвернувшись, и подошел к окну. Тоби ждал. — А теперь ты можешь идти, — пробормотал Морнинг-холл, не глядя на мальчика. — Жду тебя завтра утром. На смену легким перистым облачкам пришли тяжелые свинцовые тучи, а с наступлением сумерек опустился косматый промозглый туман. Сырость пронизывала до костей. Для службы при свечах ночь была малоподходящая, но более приличной Черный Волк заказать не мог. Разделявший это мнение его преподобие Питер Милфорд стоял на мокрой открытой палубе плавучей тюрьмы, укрывшись брезентом, низко надвинув шляпу, с Библией в руках. Дул холодный бриз, пахнущий солью и дождем, и Питер повернулся к нему спиной, пытаясь защитить старую книгу от измороси. Было слышно, как вверху хлопало и полоскалось на ветру мокрое белье. Питер откинулся назад, ожидая, пока матрос обойдет караульных и молча зажжет свечи — их торжественно держали перед собой все присутствующие. Питер нервничал, как это бывало всегда, когда готовился побег. Однако ему удавалось сохранить выражение лица, соответствующее важности момента. Позади караульных виднелись силуэты нескольких заключенных — родственников и друзей тех, кто погиб в течение прошлой недели. Питер сжал пальцами Библию. Морнингхолл не позволил этим несчастным взять свечи, боясь, что они как-то используют их для того, чтобы поднять мятеж. Тем не менее он продемонстрировал им сочувствие, дав возможность выразить свою печаль по близким и любимым. Приближалось время, когда нужно было начинать службу, и Питер почувствовал, насколько напряжены его нервы. Питер откашлялся и осмотрелся вокруг. Одежда у караульных промокла, они стояли, зябко поеживаясь, защищая рукой пламя свечей от ветра. Дрожащий язычок пламени освещал их мокрые лица, некоторые из них выглядели отрешенными, усталыми и даже грустными. На лицах других лежал отпечаток скуки. Кто-то стоял торжественно и строго. Огоньки свечей трепетали на ветру. Тяжелая капля дождя загасила одну из свечей. Человек, который держал ее в руке, повернулся к соседу и снова зажег фитилек. Питер открыл Библию, вновь ощутив тяжесть потрепанного фолианта. Это помогло ему успокоиться. Он про себя произнес молитву за успех и безопасность Черного Волка. Да поможет ему Господь в этом правом деле! Капеллан подумал о женщине, которая также будет принимать участие в этом мероприятии, — славной Орле, с ее мягким ирландским акцентом. И помолился о ее безопасности. Затем, успокоенный тем, что его пожелания донесены до Господа, посмотрел на часы. Темнее ночь не будет, сейчас почти одиннадцать часов. Пора начинать. Громко откашлявшись, Питер поднял голову, свет от его свечи падал на раскрытую Библию. Его вдруг пронзило чувство вины за то, что он не испытывает никакого сочувствия к караульному, застреленному Морнингхоллом, куда более он жалел почивших заключенных. Он вознес безмолвную молитву Богу с просьбой простить его за такую избирательность. Ведь, в конце концов, напомнил он себе, Бог сотворил и караульных как прочих людей, а Он не совершает чего-либо по недоразумению. — Люди добрые, — начал Питер Милфорд, возвысив голос настолько, чтобы его слышали все пришедшие на заупо-эйную мессу. — Мы собрались здесь для того, чтобы по молиться за упокой душ тех, кто умер на борту судна в течение последней недели. — «Слишком вяло. Ты способен на большее, Питер». — Мы помолимся за души военнопленных, которые избавились от земных страданий, помолимся за душу Ральфа Лича, который умер насильственной смертью, мы просим Господа Бога простить его и помиловать. Мы говорим: Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое! Зазвучал хор: — Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь. И остави нам долги наша… И не введи нас во искушение… Ибо Твое есть царство и сила и слава вовеки… Лейтенант Редли, командир караула, стоял с суровым лицом, распрямив, невзирая на холодный мелкий дождь, плечи. Он явно нервничал, то и дело бросая по сторонам настороженные взгляды, словно опасаясь возможного бунта заключенных. Лорда Морнингхолла нигде не было видно. — Аминь, — негромко произнес Питер. Туман еще более сгустился и превратился в моросящий дождь. Вглядываясь в лица людей, которые смотрели на него, Питер подумал, что сейчас где-то совсем близко вдоль правого борта скользит в темноте лодка. Он повысил голос, чтобы заглушить возможный шум и плеск весел. — Помолимся за упокой души Ричарда Моррилла, служившего на военном корабле «Мерримак», который ушел из жизни в пятницу после непродолжительной болезни. Господи, не оставь его семью, его друзей и его самого… Некоторые из караульных нервно зашевелились. — Аминь, — произнес кое-кто из них не слишком уверенным тоном. — Помолимся за упокой души Эбенезера Макгилла, брата Джека Макгилла, который закончил свой земной путь в прошлый четверг. Милосердный Боже, успокой тех, кого он покинул, и не оставь его семью в горе и страданиях… — Аминь, — сказал Джек, темный силуэт которого виднелся позади караульных. Голос его прозвучал хрипло. И снова лишь двое или трое караульных добавили свое «аминь», что вызвало у Питера раздражение. — Помолимся за упокой души Этьена Лефлера. Мы провожаем его на небеса после конфликта, который по своему человеческому невежеству мы не можем понять. — Лефлер, один из французов, умер от ножевого ранения, полученного в драке. — И просим успокоить тех, кого он оставил, и не покидать их в горе и переживаниях. — Аминь. Толпа слегка покачивалась — люди переминались с ноги на ногу, ежась под моросящим дождем. — Помолимся за упокой души Ральфа Лича. — «Благодарю тебя, Господи, за то, что лодка сейчас под бушпритом». — Мы просим простить его за то, что он пытался совершить, ибо плоть слаба, в особенности когда… времена столь трудны, как сейчас. Мы просим тебя, о Господи, судить этого человека по его добрым делам и помыслам и просим не оставлять в горе его семью и друзей. — Аминь, — хором произнесли караульные. Питер наклонил голову, и с полей его шляпы вода закапала на палубу. Страницы Библии увлажнились от его пальцев, когда он читал стихи из Послания коринфянам. Он повысил голос, чтобы заглушить любой возможный шум, который может произвести Черный Волк во время спасения Тоби Эштона и Джеда Тернера — именно этих двух Коннор хотел увезти с корабля, пока не поздно. — О Господи, мы просим мира на всем свете! Мы просим, чтобы все войны закончились и род людской мог жить в любви и гармонии; мы просим, чтобы среди людей наступило взаимопонимание; мы просим, чтобы ты не оставлял нашу общину, нашу страну, наш мир. Мы просим положить конец всем страданиям. О Господи, прости нас за грехи наши, которые мы совершаем намеренно и невольно. Услышь, о Господи, нашу молитву! Редли посмотрел на часы и раздраженно покосился на Питера. — Мы просим наделить мудростью наших руководителей и молимся о том, чтобы ты направлял их на путь справедливости, милосердия и любви. Господи, будь милосерден и услышь нашу молитву! Служба продолжалась. А далеко впереди и внизу, там, где волны бились о продымленный нос старого корабля, из лодки поднялась фигура в черном плаще и проникла в щель под безлюдным кормовым балконом. Глава 11 Черный Волк оказался в пространстве, в котором можно было передвигаться лишь ползком. Здесь стоял стойкий запах соли, плесени, гнили, крысиных экскрементов. Он уперся спиной в сырую деревянную стену, прижав колени к груди. Его окружала кромешная темнота. До него долетали издалека слова проповеди капеллана. Орла О'Шонесси ожидала его в лодке. У этой женщины были стальные нервы, и о ней он не беспокоился. Холодный туман проникал в дыру, через которую он забрался в этот тесный отсек. Тем не менее окружавший его воздух был затхлым и душным. Если бы хоть что-то можно было увидеть в этой непроглядной тьме, но слишком рискованно пользоваться каким-либо источником света. Он стал ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Затем осторожно двинулся вперед. Нащупав грубую деревянную решетку, он просунул голову. — Клейтон! — шепотом окликнул он. — Я здесь, сэр, — ответил караульный, ставший на десять английских фунтов богаче за участие в операции. — С тобой два американских парня? — Со мной только Джед, — ответил из темноты находящийся всего в одном футе Клейтон. — Я не смог привести Тоби Эштона. Он сказал, что не придет, потому что не хочет оставлять здесь брата. — Я предупреждал тебя, что ты не должен подвести меня в этом деле, Клейтон! — Я сделал все, что мог, сэр, я сказал, что за ним придет Черный Волк, но он ответил, что не покинет судна, пока из карцера не выйдет брат. Сказал, что, если он убежит один, этот негодяй Морнингхолл отыграется на его брате. Черный Волк некоторое время молчал, подперев пальцами лоб, затем выругался. Черт побери, подобного варианта он не предусмотрел. — Давай мне Джеда. Быстро! В темноте послышалось царапанье ногтей о дерево, кряхтение караульного, хныканье напуганного мальчишки. Черный Волк просунул руку через решетку, обхватил костлявое тело мальчишки и втянул его в свой отсек, а затем подтолкнул к дыре в корпусе корабля. — Спокойно, парень. Моя подруга Орла в лодке поможет тебе. Слишком напуганный, чтобы отвечать, мальчишка просунул голову и плечи в дыру. Черный Волк направлял и придерживал его. Через несколько мгновений Черный Волк ощутил рывок и понял, что Орла приняла мальчишку. — Готово! — шепотом сообщила она. — Клейтон! — яростно зашептал Черный Волк. — Тащи сюда Тоби Эштона, независимо от того, хочет он этого или нет! Да побыстрее! Послышался шелест одежды, и Клейтон исчез. Секунды текли страшно медленно, пока Черный Волк сидел скрючившись в тесном душном отсеке. Гулко колотилось сердце, отдаваясь эхом в ушах; ему казалось, что и дышит он слишком громко. Он закрыл рот рукавом, чтобы приглушить дыхание. Должно быть, Питер сейчас пытается изо всех сил затянуть службу, надрывая на холодном ветру свой голос и делая все, чтобы побег прошел удачно. Черный Волк ощущал где-то рядом присутствие Орлы, которая уже натянула черный брезент над мальчишкой, и мысленно перенесся на «Пустельгу», бесшумно покачивающуюся на волнах позади большого военного корабля, стоящего на якоре. Благодарение Богу за туманную ночь, за этот мягкий шепот дождя! Послышался шум снаружи, и в борт судна тихонько постучали. — Капитан! Черный Волк повернулся и высунул голову в дыру. Он ощутил капли дождя на своем затылке. Ночь была ветреная и темная — настолько темная, что нельзя было различить, где кончается бухта и начинается небо. Над водой плыли клочья тумана, закрывая борт военного корабля, судового госпиталя и еще одной плавучей тюрьмы. Испачканное угольной пылью лицо Орлы было едва различимо в темноте. — Я должна немного отплыть в сторону — по настилу идет караульный, он может через минуту нас увидеть. — Хорошо, давай! Черный Волк нетерпеливо махнул ей рукой и втянул голову обратно. Было слышно, как Орла заработала веслом, и лодка растворилась во тьме. Он напряженно ждал. Куда запропастился этот чертов Клейтон? Черный Волк услышал размеренные шаги караульного — об этом его предупреждала Орла. Он находился всего в каких-нибудь двух или трех футах. Черный Волк затаил дыхание. Деревянные половицы заскрипели под тяжестью караульного. И в этот самый момент послышался возбужденный шепот Клейтона: — Сэр, я не могу его найти! Черный Волк замер. Шаги снаружи тоже замерли. Затем снова раздался скрип, и Черный Волк почувствовал — караульный нагнулся. Проклятие! Клейтон, не подозревавший, что рядом находится другой караульный, подумал, что Черный Волк не расслышал его, и повысил голос: — Сэр, мальчишки Эштона нет в его койке! Я не знаю, где он. Слишком поздно. Караульный опустился на колени, заглядывая под настил. Он опустил вниз фонарь и стал рукой ощупывать борт. Черный Волк прижался к задней стенке, а фонарь неумолимо надвигался на него, ослепляя своим светом. — Что за черт? Тревога! Тревога! Попытка побега! Черный Волк что было сил ударил по руке, держащей фонарь, и караульный с отчаянным воплем полетел в воду. Громко зазвонил колокол, заклацали затворы мушкетов, сверху загремели шаги, завопили заключенные. А Черный Волк готовился совершить прыжок на свободу. Он вылез в отверстие и бросился вниз. Услышав свист воздуха в ушах, через мгновение оказался в ледяных объятиях волн, и у него перехватило дыхание. Вода, накрыв его с головой, отсекла шум тревоги, доносящийся с судна. Он погрузился еще на несколько футов в глубину. Мокрые складки плаща облепили его лицо непроницаемой маской, вокруг шипели и булькали пузыри. До него доносились глухие шлепки пуль о поверхность воды. Черный Волк нырнул еще глубже и заскользил под водой в ту сторону, где находился вход в бухту и куда сейчас направляется Орла, — в этом он был совершенно уверен. Плащ стеснял движения, тянул книзу и назад. Когда запас воздуха в легких иссяк, Черный Волк вынырнул на поверхность, нашарил на поясе нож и с его помощью освободился от плаща, утопив его в пучине. Он продолжал плыть, лишь изредка показываясь на поверхности, чтобы сориентироваться. Плавучая тюрьма все отдалялась — смутно темнели силуэты людей, суетящихся на палубе. Пуля ударилась о воду дюймах в шести от его уха. — Капитан, сюда! — едва слышно прошептала Орла, но этого было достаточно, чтобы сориентироваться. Он набрал полные легкие воздуха и снова нырнул. Все тело нестерпимо ныло от холода, силы были на исходе. Уже близко… Надо держаться. И в этот момент он почувствовал — что-то коснулось его пальцев. Слава Богу, это Орла бросила канат. Обвив его вокруг руки, он энергично заработал ногами, чтобы не задерживать ход суденышка, и быстро догнал его. Орла табанила, пока он перевалился через планшир. Еще тяжело дыша, он схватил весла и мощными гребками направил лодку в том направлении, где находилась спасительная «Пустельга». Орла улыбнулась ему, сверкнув в темноте белыми зубами: — Туго пришлось? Он лишь молча взглянул на нее. Казалось, все судно гудит шумом голосов, который способен поднять мертвого. Этой ночью сбежал еще один заключенный. Утренние газеты не замедлили сообщить эту новость, и среди заключенных очередной рейд Черного Волка вызвал бурю энтузиазма. Деймон не имел ни малейшего желания заниматься расследованием. Он дал задание лейтенанту Редли разобраться в ситуации и заперся в каюте. Принесли завтрак, и Деймон в раздражении лишь поковырял жареную свинину, выпил только чашку черного кофе. Ему предстояло заняться рядом дел, но главное — он хотел подготовиться к встрече с ней. Его предшественник оставил ему в наследство кипу разных документов и бумаг. Здесь были расписки в получении продуктов и одежды, самые различные квитанции. А вот и письмо из транспортного управления, забрызганное чаем, которое он нашел в углу ящика письменного стола: «Я направлен управлением с тем, чтобы вы немедленно доставили экипажем булку, взятую наугад из той партии хлеба, который выдавался заключенным в день получения сего письма.. .» Деймон отбросил бумагу в сторону. Стало быть, флот «проверял» хлеб, делал попытки, по крайней мере на бумаге, проконтролировать, чтобы заключенных кормили чем-то более или менее съедобным. Интересно, презрительно подумал Деймон, сколько раз этот взятый «наугад» образец признавался непригодным для еды? И вот сейчас леди Симмз. Ее можно отнести к разряду того, что его определенно интересовало. И даже влекло. Деймон внезапно почувствовал резкую боль в голове. Она началась у него с утра, едва он поднялся, а сейчас, при мысли об этой ведьме, от висков распространилась по всему лбу. Чертыхнувшись, Деймон закрыл глаза и обхватил голову руками. Он крепко сжал пальцами виски, словно желая вдавить их внутрь, только бы кончились эти мучения. Шум снаружи не утихал. Подперев голову рукой, он перевернул несколько старых, пожелтевших страниц и пробежал глазами записи, оставленные его предшественником. Впрочем, мысли его при этом витали за тридевять земель. Он многое отдал бы за то, чтобы сейчас командовать красавцем фрегатом, военным кораблем или даже небольшим шлюпом. Да чем угодно, лишь бы не плавучей тюрьмой! В крайнем раздражении маркиз перевернул еще одну страницу и наткнулся на объявление для подрядчиков, поставляющих на судно продовольствие: Воскресенье Понедельник Вторник Среда Четверг Пятница Суббота 1 1/2 фунта хлеба; 1 1/2 фунта парной говядины; 1 1/2 фунта капусты или турнепса; 1 1/2 фунта хлеба, 1 фунт доброкачественной селедки, 1 фунт доброкачественной картошки; 1 унция крупы; 1 1/2 фунта хлеба, 1 фунт доброкачественной трески, 1 фунт картошки; 1 1/3 унции соли, 1/4 фунта лука. Рацион выглядел вполне сносно. А коли так, почему же заключенные настолько худые — как выброшенные хозяевами щенки? Проигрывают еду в кости? Отказываются от нее в знак протеста? Чем-то больны? В чем именно дело? В подрядчиках. Головная боль все усиливалась, кровь стучала в голове, словно молоток плотника, а шум снаружи раздражал так, что впору биться Головой о стол. А ведь в два часа он должен встретиться с этой ведьмой, чтобы нанести визит подрядчику, поставляющему одежду. Чертыхнувшись вновь, Деймон отодвинул в сторону все бумаги. Он не хотел иметь дело с леди Гвинет Эванс Симмз, не хотел заниматься всеми этими накладными, приказами, расписками и квитанциями, не хотел встречаться со всеми этими негодяями-поставщиками. И вообще, в этот момент он ничего не хотел. Прижав ладонь ко лбу, он потянулся за флаконом с пилюлями, которые ему прописал доктор от головной боли. Бросил две пилюли в рот и запил их черным кофе. Кофе стал тепловатым и противным. Деймон швырнул чашку, и она разбилась, ударившись о стену. Снизу долетел мерзкий запах, к горлу подступила тошнота. Он взглянул на руки: они дрожали. Где справочник Петерсона? Он направился к книжному шкафу, и в этот момент раздался стук в дверь. Ну вот, ему никак не удается узнать, сколько ему суждено прожить на этом свете. Деймон отдернул руку от шкафа, заложил ее за спину и, выпрямившись, сцепил пальцы за спиной. — Войдите, — напряженным голосом проговорил он. Вошел Тоби Эштон. Его тщательно вымыли — воду пришлось менять трижды, пожаловался Редли, обрядили в новую, чистую одежду и дали изрядную порцию такой же еды, какая сейчас остывала на тарелке Деймона. Рыжие волосы парня были аккуратно расчесаны, на ногах сверкали новые башмаки. Треснувшие очки заменили новыми. Однако «каркас», на котором висела вся эта чистая одежда, напоминал скорее скелет, нежели нормальное человеческое тело. И, конечно, никакое количество мыла и воды не в состоянии было смыть выражение отчаяния и тоски с затравленного лица мальчика. Острое чувство вины полоснуло по сердцу Деймона. Питер Мил форд рассказал ему, что Тоби был объектом издевательств со стороны многих заключенных. Французы отбирали у него еду, насмехались над его кротостью и слезливостью. Деймон помнил свой собственный печальный опыт: он долго испытывал на себе неправедный гнев матери, с ним жестоко обошлись однокашники в Оксфорде, он до сих пор ощущает на себе тяжелый, несправедливый по сути пресс со стороны руководства флота. Деймон лучше, чем кто-либо другой, мог представить себе, через какие обиды и муки прошел этот мальчишка. Проклятие! Было гораздо легче, когда он не знал, что происходит на нижних палубах, когда видел в заключенных лишь врагов. Однако трудно сохранять беспристрастность, после того как приоткрылась хотя бы часть правды. Трудно игнорировать вещи, с которыми тебе пришлось столкнуться и которые то и дело являются к тебе в кошмарных снах. Трудно холодно думать о заключенных как о неком едином враге, когда один из них — изголодавшийся, исхудавший, болезненного вида тринадцатилетний мальчишка — стоит перед тобой ив его потемневших от горя глазах читаются гордость и тоска. И во всем виновата леди Гвинет Эванс Симмз. Именно она столкнула его лицом к лицу с действительностью, именно благодаря ей он почувствовал угрызения совести, боль и раскаяние. Ничего этого он не знал, пока она не ворвалась в его жизнь. До встречи с ней его загрубевшее сердце позволяло ему многого не замечать, он отгородился стеной от жизни, замкнувшись в своих бедах, сосредоточившись на жалости к самому себе. Но теперь эта стена дала трещину и стала рушиться. С ним происходило что-то непонятное, рождались какие-то новые, незнакомые чувства. И это его пугало. «Кто ты такой, чтобы жаловаться на свою судьбу, на то, что тебе не удалось добиться славы, всеобщего обожания и любви, когда люди, находящиеся всего несколькими футами ниже под тобой, умирают от недоедания и болезней?» Деймон испытывал раздражение и злость к леди Гвинет Эванс Симмз, которая вынудила его спуститься вниз и увидеть воочию весь этот кошмар. Мальчик смотрел на него невинными карими глазами и молча ждал. Деймон тяжело опустился на стул и обхватил голову руками. — В чем дело, Тоби? — Редли велел сообщить, что к вам едет гость. — Кто же? — Офицер. — Черт побери! Деймон оттолкнул стул и бросился к окну. Все понятно, К плавучей тюрьме направлялась лодка, и в ней как изваяние восседал адмирал Болтон, седые волосы которого развевались на ветру. Ясно, будет выволочка, но Деймону наплевать на это. Он захохотал — громко, безудержно, безумно. — Лорд Морнингхолл?.. Деймон отвернулся от окна, однако какое-то время он все еще явственно видел скользящую по воде лодку. Да, он знал, что последует наказание. Знал, что Болтон взбешен тем, что Черный Волк снова унизил флот. Наплевать! Пусть Болтон и вся свора его высокопоставленных друзей и коллег с зубовным скрежетом объясняются перед публикой, рассказывая, когда и как они схватят неуловимого ночного вора. Пусть грозят ему морским судом, расстрелом или чем хотят за некомпетентность и непокорность. В сущности, все очень забавно. В конце концов, флот бросил его на это дно, разве не так? Флот ущемил его гордость, засунул его под ковер, унизил его. Пришло время окончательной расплаты. О да, чертовски забавно. Деймон продолжал смеяться, а у Тоби родилось подозрение, что его загадочный благодетель не иначе как сошел с ума. Мальчик попятился к двери. — Что-нибудь еще, сэр? Морнингхолл плюхнулся на вращающийся стул, щедро налил в свой бокал янтарной жидкости и взглянул на Тоби. Губы Деймона еще подергивались в смехе, глаза озорно сверкали. Затем он поднял бокал, который почти любовно держал у основания ножки изящными длинными пальцами. — Что-нибудь еще? — Он снова коротко рассмеялся, затем повернул лицо к окну. — А вот что. За нашего друга — Черного Волка! Чтоб он продолжал натягивать нос таким типам, как этот Болтон! И чтобы его никогда не поймали! Да, кэп определенно сошел с катушек, подумал Тоби, с недоверием глядя на Деймона. Или пьян. Мальчик выскользнул из двери и закрыл ее за собой. Смех маркиза преследовал его долго — пока он шел по коридору. Настроение у Болтона было не менее омерзительным, чем зловоние, исходящее от плавучей тюрьмы. Он сидел прямо, губы его были сурово вытянуты в одну линию, в груди бушевала ярость. Будь проклят этот сукин сын Морнингхолл! Он сделал се руководство и весь флот посмешищем из-за своей некомпетентности и неумения поддерживать порядок на судне. Что-то нужно предпринять. Он сыт по горло всей этой чертовщиной с Черным Волком, неспособностью Морнингхолла положить этому конец. Адмирал поднял глаза на плавучую тюрьму и увидел на палубе Морнингхолла, который наступал на съежившегося от страха гардемарина Фойла. Болтон поднял подзорную трубу, чтобы рассмотреть эту сцену получше. И понял, что эта скотина капитан не просто разговаривает с Фойлом, он делает гардемарину выволочку. Болтон не мог видеть лица маркиза, зато видел лицо бедолаги, губы которого тряслись от страха и негодования — видимо, молодой офицер считал, что его незаслуженно обижают. «Все еще придирается к людям, сукин сын. Я вижу, ты не извлек никаких уроков. И я тебе всыплю за твою надменность». Перед глазами адмирала возникло дорогое лицо Адама. Его любимый сын погиб от руки этого негодяя, который сейчас отчитывает Фойла. Трагедия произошла на заре, во время жестокой и бескомпромиссной дуэли. Два выстрела, по одному с каждой стороны, — и его Адам замертво упал на мокрую от росы траву. Морнингхолл хладнокровно опустил свой пистолет, замотал носовым платком руку и удалился. — Ты сумел избежать вердикта суда за убийство моего сына, Морнингхолл, но тебе не удастся уйти от моего суда. Будь в этом уверен! — выкрикнул Болтон и стукнул кулаком по ладони, устремив ненавидящий взгляд на вырастающий перед ним борт плавучей тюрьмы. — Ты знал, что у Адама нет шансов, знатная надменная скотина. Если бы мне посчастливилось увидеть, как ты падаешь замертво, я бы хохотал во все горло. Хохотал как безумный. Он замер. В его мозгу продолжали звучать слова: «Как ты падаешь замертво… падаешь замертво…» Идея была столь же ужасной, сколь и заманчивой. Сердце у адмирала отчаянно заколотилось. Расплата, торжество справедливости, око за око… Адам не заслуживал ранней смерти, и Морнингхолл за это заплатит. Отец убитого позаботится об этом. Но он не может позволить себе запачкать руки в крови, он должен найти иной способ. Болтон увидел Морнингхолла — тот подходил к борту, чтобы встретить его. И заметил Фойла, который с ненавистью провожал взглядом маркиза. Фойл! Фойл должен знать каждого заключенного на борту судна. Фойлу не составит труда подыскать какого-нибудь бедолагу, находящегося под самым аристократическим носом этого негодяя Морнингхолла, — такого заключенного, который ненавидит маркиза не меньше, чем сам Болтон. Фойл молод и амбициозен. Фойл сделает все, чтобы его повысили по службе. Фойл не осмелится задавать адмиралу лишние вопросы. А самое главное — Фойл так же ненавидит Морнингхолла. Впервые после смерти Адама адмирал испытал прилив бодрости. Он убьет маркиза чужими руками, и убийство никак не будет ассоциироваться с его, адмирала, именем. Болтон снова стукнул кулаком о ладонь и поднял глаза на окна капитанской каюты. Его голос зазвенел от ликования: — Око за око, милорд, и после этого мы Квиты! О да, Морнингхолл за все заплатит. Глава 12 Будучи, как всегда, пунктуальной, Гвинет пришла к пирсу к двум часам. Ее лицо скрывали поля красивой зеленой шляпы, волосы были собраны в пучок и зашпилены на затылке. Зеленый зонт, зеленое бомбазиновое платье, отделанное черными кружевами, — все в тон, все элегантно. Она нетерпеливо постукивала зонтиком по влажному деревянному настилу. Морнингхолл опаздывал. Она была почти уверена, что он вообще не собирается с ней встречаться и скорее всего находится сейчас в своей каюте, направив на нее подзорную трубу. Она легко представила себе, как он сидит, откинувшись на вращающемся стуле, упираясь ногами в оконную раму, и смеется, довольный тем, что одурачил ее. И в самом деле — только глупец станет доверять Морнингхоллу. И лучше бы ей поступить, как советовала Рианнон: разыскать Черного Волка и заручиться его поддержкой. Она взглянула в сторону плавучей тюрьмы. Легкий бриз, доносящий запах болота, играл черной лентой у нее на груди. Теплый луч упал на ее лицо, когда она подняла голову, чтобы полюбоваться полетом на фоне синего неба двух белых чаек, оглашавших своими криками бухту. Сейчас здесь было безмятежно спокойно, однако она не могла отделаться от воспоминания о том, как ей довелось встретиться тут с самым загадочным человеком — с самим Черным Волком. У Гвинет вдруг затрепетало сердце, и она приложила затянутую в перчатку руку к груди. Должно быть, это глупо, однако немало женских сердец в Портсмуте замирало при упоминании о нем, и многие гадали, выдвигая свою версию, кто же он на самом деле. Ходили слухи, что это сбежавший американский военнопленный, однако тот факт, что он американец, отнюдь не лишал его героического ореола. Пусть английское правительство не собирается даже пальцем шевельнуть, чтобы облегчить положение военнопленных, но Гвинет была свидетельницей всеобщего возмущения, когда она обрисовала условия, в которых содержатся эти несчастные, видела, с какой готовностью жители Портсмута подписывали ее петицию, и можно только гордиться проявлениями великодушия и сострадания к несчастным со стороны англичан. Гвинет невольно оглянулась по сторонам, однако пирс оставался безлюдным. По ее телу пробежал странный трепет, переросший в некую сладостную волну. Она во всех подробностях помнила загадочную фигуру — закутанный в черный плащ человек, словно призрак, возник из ночной тьмы. В ее ушах звучал его таинственный шепот; его мужской шарм и страстный, пьянящий поцелуй она не могла забыть. Гвинет почувствовала, что дрожит, несмотря на ясный и теплый день. Что-то с ней не так. Должно быть, сказываются два года жизни с Уильямом. Ведь далеко не все женщины испытывают вожделение, столкнувшись с типами вроде Морнингхолла. И не грезят о таинственных мстителях, появляющихся в ночи. Право же, она начинает вести себя в точности как героиня какого-нибудь глупейшего романа — одного из тех, которыми зачитывается сестричка Рианнон. Ты всего лишь человек, Гвин. Ничего необычного с тобой не происходит. Ты далеко не первая женщина, которая находит маркиза опасным и привлекательным. И будешь не последней. А что касается Черного Волка… Она подумала о дамах Портсмута. Да, все по-человечески понятно. Гвинет вдруг заметила на палубе судна какое-то движение. Защитив глаза от солнца ладонью, она увидел шлюпку с тремя людьми, отчаливающую от плавучей тюрьмы. Двое из них, кажется, матросы; третий, в голубой морской форме, судя по выправке — офицер. Морнингхолл. Похоже, он сдержал свое слово. Конечно, он не мог отказать себе в удовольствии заставить ее поволноваться, хотел подразнить ее, деморализовать. У него все та же цель — совратить ее, разбередить ее чувства своим поведением. И скорее геенна огненная погаснет в аду, чем у него появится чувство сострадания к несчастным заключенным. Гвинет закрыла глаза. Господи, ну почему из многих плавучих тюрем в Англии она выбрала именно эту? Шлюпка набрала хорошую скорость, весла дружно поднимались и погружались в воду, брызги сверкали в лучах яркого солнца. Маркиз стоял на корме, глядя прямо перед собой. Лицо его находилось в тени, и лишь на губы и подбородок падали отблески солнца. А за его спиной темнела громада плавучей тюрьмы, из зарешеченных иллюминаторов которой тянулись руки заключенных. Над водой неслись крики и вопли, брань и глумливые реплики — бриз разносил их над всей бухтой, и Гвинет вдруг почувствовала укол жалости: капитану и его команде не позавидуешь. Шлюпка приближалась, и Гвинет теперь различала даже пуговицы на кителе маркиза, она ясно видела его надменный профиль и черные завитки волос, летящие по ветру. Должно быть, расстояние между судном и пирсом на самом деле было больше, чем казалось, даже не верилось, что шлюпка когда-либо сможет достичь причала. Гвинет вдруг занервничала: наверное, она выглядит глупо, торча на виду у всех в ожидании маркиза. Ей следовало бы прийти попозже и заставить ждать его. Она поймала на себе недобрый взгляд маркиза. О чем он сейчас думает, что замышляет? Он вспоминает! Ее лицо обдало жаром. В ее мозгу вдруг возникла картина: она лежит на спине, разбросав голые ноги, а он зарылся лицом между ее бедер. О Боже!.. Гвинет захотелось убежать. Или по крайней мере повернуться спиной к шлюпке и медленно пройтись по пирсу, лишь бы не стоять как актриса на сцене. И все же она заставила себя остаться на месте. Она стояла, выпрямив спину и подняв подбородок, элегантно положив ладонь на ручку зонтика и глядя на приближающуюся шлюпку. Морнингхолл не должен знать, что ее кровь кипит от возбуждения. Она останется твердой и непреклонной, как и он. Посмотрим, как ему это понравится! Шлюпка прошла вдоль пирса и остановилась у одной из покрытых слизью опор. Через несколько секунд по лесенке поднялся Морнингхолл с кожаным ранцем под мышкой. Сердце Гвинет учащенно и гулко забилось, руки в перчатках вспотели. Она крепче вцепилась в ручку зонтика и застыла. Морнингхолл наградил ее таким долгим и жарким взглядом, от которого можно было сгореть дотла. — Добрый день, леди Симмз. Вы сегодня, — он обвел ее дерзким взглядом с головы до ног, — выглядите просто очаровательно. Гвинет изобразила на лице холодность. — Мы сегодня встречаемся по делу, Морнингхолл, не забывайте об этом. — Но ведь» могу я хотеть, чтобы у нас с вами появилось дело иного рода, миледи? Не дожидаясь ее ответа, он повернулся к ней спиной, снял свой роскошный морской китель и небрежно бросил его в шлюпку. Китель упал в лужу воды на дне. У Гвинет от изумления открылся рот. Гребец и молодой парнишка, находившийся на сиденье рядом, посмотрели на его светлость с ужасом и смятением. Однако Морнингхолл ничуть не смутился. — Подожди меня здесь, Роберте, — приказал он матросу и, сняв шляпу, столь же небрежно бросил ее в лодку. — Я Роджерс, сэр. — Да, конечно же, Роджерс. Я вернусь через пару часов. Если что-то случится с мальчишкой, полетит твоя голова! — Со мной юный мистер Эштон в полной безопасности, сэр. — Смотри мне, иначе… Он повернулся к Гвинет. Бриз раздувал его белоснежную рубашку. Морнингхолл молча предложил руку Гвинет. Она посмотрела на худого, как скелет, с отрешенным взглядом мальчишку и нахмурилась. — Неужели, Морнингхолл, вы морите голодом своих слуг точно так же, как и заключенных? — Тоби — один из заключенных. Я пожалел его и избавил от этой толпы. — Он вскинул бровь, в глазах его зажглись гневные искорки. — Я полагал, что вы посмотрите по-доброму на мои действия… не станете злословить. — О, — смутилась Гвинет. — Я… понимаю. — В самом деле? В таком случае пошли! — резко бросил Морнингхолл, увлекая ее за собой по пирсу. — Я не могу торчать здесь целый день. Ее каблучки застучали по настилу. — Я хочу перемолвиться словом с вашим юным Тоби. — Позже. — Вы не должны оставлять его на два часа на солнце, это жестоко! — Не делайте скоропалительных выводов, если не знаете положения дел. Роберте — или Роджерс, черт его знает, как там его зовут, — поведет его к Джорджу и угостит пинтой пива и горячим обедом. — Горячим? — Да, а что? Гвинет дала команду своим ногам двигаться побыстрее, чтобы поспевать за Морнингхоллом. Господи, да он просто великолепен в своей грубости! Она повернула голову в его сторону, продолжая едва ли не бежать за ним. — Знаете, милорд, я не перестаю вам удивляться. Пожалеть заключенного. Покатать его на шлюпке по бухте. Угостить его горячей едой. Если так пойдет, то я стану думать, что у вас даже есть сердце. Его лицо посуровело. — Такие ошибки допускают только дураки. Вы не показались мне глупой. — А вы не кажетесь мне таким бездушным чудовищем, каким изо всех сил хотите себя представить, — парировала Гвинет. И добавила чуть тише: — Во всяком случае, не всегда. Морнингхолл повернулся к ней. В его взгляде промелькнули смущение и подобие испуга, на миг суровые черты его лица смягчились. Но тут же он вновь дернул Гвинет за руку, словно стремясь убежать от ее слов. Его лицо вновь посуровело, стало злым и неприветливым. Однако Гвинет не отступала: — Почему, Морнингхолл? С какой стати столь неожиданное проявление доброты? — Не ваше дело. — Нет, это мое дело. Я хочу знать, почему вы вдруг проявили заботу о ком-то, кроме себя. — Я почувствовал себя виноватым, — пробормотал Морнингхолл, подталкивая ее в переулочек между невзрачными зданиями на набережной. — Вина и сострадание — разные вещи. — Если вина порождает сострадание, то у меня нет к вам претензий, Морнингхолл. Он сжал губы и промолчал. По его бесстрастному лицу нельзя было догадаться, о чем он думает. Однако несмотря на эту защитную реакцию, Гвинет ощущала и его гнев, и его беспокойство, и она понимала, что привела в нем в движение нечто весьма неожиданное — и могучее. В конце концов, есть ли у сатаны сердце? Вскоре они подошли к небольшому обшарпанному кирпичному зданию с окнами на набережную. Маркиз поднял руку и резко дернул за металлическое дверное кольцо. — Мы пришли на час раньше, Морнингхолл, — громким шепотом проговорила Гвинет. — И хорошо. — Мистер Ротшильд вряд ли ожидает нас. — Я знаю. Дверь распахнулась, и на пороге появился худой, можно даже сказать, усохший пожилой мужчина. На лице его было написано удивление, сменившееся негодованием. Это выражал весь его внешний вид — лысая и гладкая, как яйцо, го лова и испещренный красными прожилками нос в форме картошки, оседланный очками. Но одет он был прилично — в хорошо сшитый костюм для присутствия. Он мог бы казаться вполне благообразным джентльменом, если бы не его подозрительно хитрые черные глазки. — О Боже! Я ожидал вас не раньше трех… — Да, да, все верно. Сюрприз, Ротшильд. Отойдите в сторону, если не хотите, чтобы вас сбили, мне это не составит труда. — Морнингхолл! — ахнула шокированная Гвинет. Проигнорировав ее реакцию, он схватил спутницу под локоть и протащил мимо чахлого хозяина дома, который вынужден был двинуться за ними вслед, исходя негодованием. — В самом деле, милорд, я буду протестовать! Я возмущен подобной бесцеремонностью! Я еще не закончил завтракать, еще не сделал записи в книгах и не подбил итоги… — Вы хотите сказать, еще не подделали их? Я хотел бы посмотреть, как Они выглядят сейчас. А что касается завтрака, вы можете, с моего благословения, завершить его в другой комнате. Я позову вас, если вы мне понадобитесь, в чем я весьма сомневаюсь. — Сэр, я протестую! — Протестуйте, сколько хотите. А пока принесите мне все ваши чертовы гроссбухи, начиная с января этого года, да поживее! Морнингхолл столь выразительно сжал кулаки, что подрядчик буквально пулей вылетел в другую комнату. Ошеломленная Гвинет повернула голову к маркизу, который уже сел за стол и извлек толстый гроссбух из своего ранца. Подняв голову, он встретил ее взгляд. Гвинет увидела нетерпение и вызов в его глазах. Она медленно опустилась на стул рядом. — Должна сказать, Морнингхолл, мне не очень по душе ваши методы, но думаю, что именно они могут принести результат. Маркиз, открыв гроссбух, стал методично листать страницы. — У Ротшильда репутация обманщика, лгуна и пройдохи. Вероятно, вы очень скоро поймете, почему я хотел застать его врасплох, отсюда наш неурочный приход. С такими людьми, как он, иначе обращаться нельзя. Морнингхолл нашел нужную страницу, откинулся на спинку стула и устремил свой проницательный взгляд на Гвинет. От этого взгляда удава ей стало не по себе. — Почему вы так смотрите на меня, Морнингхолл? — Я просто смотрю — и все. — Если вы хотите запугать кого-нибудь, то запугивайте Ротшильда, а не меня. — Разве я пугаю вас? — Я не намерена отвечать на этот вопрос. Он лишь понимающе улыбнулся и устремил глаза ниже: на ключицы, грудь, которая вдруг заполыхала под платьем. — Морнингхолл! — Право, леди Симмз. Неужели вы думаете, что я сейчас вскочу со стула — он плутовски поднял бровь, — и стану вас насиловать? При одной мысли об этом у Гвинет все затрепетало внутри. Вспыхнув, она опустила голову и стала искать в своем ридикюле блокнот. — Я даже не знаю, что и думать о вас, Морнингхолл. Вы человек со многими лицами и способны преподносить сюрпризы. — Гвинет вспомнила, как он насторожился и рассердился, когда она «обвинила» его в том, что у него есть сердце. Хлопнув блокнотом о стол и подавшись вперед, она перешла в наступление, чтобы погасить его атаку. — Я до сих пор удивляюсь, как это вы проявили сострадание к этому мальчику. Морнингхолл уткнулся в гроссбух, лениво перелистывая страницы. — Я уже говорил, что это чувство вины, а отнюдь не сострадания. — Вы совсем не такой жестокосердный, каким себя считаете. История с мальчиком это подтверждает. — Да, сатана тоже показался Еве весьма приятным, а кончилось все грехопадением. — Сатана прежде был одним из ангелов Бога. — Я не ангел. — Разумеется, нет, однако же вы пожалели мальчишку, взяли его под свою опеку. А сейчас изучаете эти скучные записи, копаетесь в цифрах — зачем? Это вам подсказывает совесть? Или сердце, которого у вас нет? — Желание поскорее развязаться с вами, — сердито буркнул Морнингхолл. — Сделайте еще попытку, Морнингхолл. Я вам не верю. Я вижу в вас искру доброты и готова сделать все, чтобы она не угасла. Гвинет откинулась на спинку, победно улыбаясь, глаза ее сияли из-под надвинутой до бровей шляпки. Морнингхолл медленно поднял глаза, его рука замерла на странице, которую он собирался перевернуть. Он ничего не сказал, лишь вперил в нее свой взгляд и смотрел до тех пор, пока ее самоуверенная улыбка не погасла. Гвинет вновь напряглась и опустила руки на колени, словно собираясь вскочить и убежать. — Что вы сказали? — тихо спросил он. — Я… я сказала, что в вас есть доброе начало и что… — Во мне нет ничего доброго, — прорычал Морнингхолл с такой яростью, что глаза у Гвинет округлились и она, побледнев, поникла. «Ничего доброго нет», — с яростью подумал он, отводя взгляд от Гвинет и с раздражением переворачивая страницу. Уже одна мысль о том, что в нем есть нечто доброе, пугала его, делала беспомощным. Доброе начало способно привлечь внимание людей к нему, заставить их заглянуть внутрь его души, проникнуть в душу — и это вселяло в него отчаянный страх, который он ощущал всем своим существом. Он станет уязвим, и люди воспользуются его уязвимостью, унизят и растопчут. Лучше оставаться жестоким и резким, держать людей на расстоянии, а еще лучше, чтобы тебя боялись, боялись настолько, что не смели бы бросить вызов. — Морнингхолл, я не имею в виду… — Я сказал: во мне нет ничего доброго! — с яростью повторил Морнингхолл. Он так решительно перевернул страницу, что едва не вырвал ее. — Нет ничего достойного восхищения и любви! Даже моя покойница мать это знала! Она всякий раз напускалась на меня, когда я хотел обнять ее, и швыряла в меня бутылкой, если я упорствовал в своем желании! Да и остальные были не лучше, и, несмотря на добрые слова, сказанные вами в саду, я знаю, что и вы ничем не отличаетесь от других! Гвинет смотрела на маркиза в полном смятении. Он дышал часто и тяжело. Он едва не вырвал еще одну страницу из гроссбуха. Как случилось, что она видит его таким, каким он никогда не был? Ей, как и другим, не дано почувствовать тот мрак, ту безысходность, в которой он жил долгие годы — с обуглившимся сердцем, с парализующим его отчаянием, с завистью, яростью и ненавистью к себе. Она была свет, он — тьма. Она — добро, он — зло. Тьма ненавидит свет, она прячется от него, и здесь ничего нельзя изменить. Ничего! Глупая женщина, ей нужно бежать, бежать как можно дальше и как можно быстрее, пока еще не поздно. «Она подобралась слишком близко, старик, берегись!» Им овладел парализующий, леденящий страх. Затем его бросило в жар, стало трясти. Слишком близко — к чему? Этого он не знал, да и не хотел знать. Должно быть, к его сути. Иначе почему он испытывал такую ярость лишь из-за того, что она заявила, будто в нем есть доброе начало? С чего бы он так взбесился, когда Билли принес ему несколько нарциссов? Он испытывал раздражение и даже злость всякий раз, когда видел проявления любви и нежности между матерью и ребенком, между двумя влюбленными, между мальчиком и собакой. И вообще всякий раз, когда он видел что-то нежное, красивое и хрупкое, он испытывал отвращение и ярость. Он не понимал причины своего бешенства, но в любом случае ощущал внутри нечто темное и безобразное, на что боялся даже взглянуть более пристально. И если леди Гвинет Симмз сумеет определить суть его неполноценности, которую он сам определить не в состоянии, он окажется таким же уязвимым, какой бывает змея, только что сбросившая кожу. Слишком поздно! Он почувствовал, что его прошибает пот, бьет озноб, что дышит он слишком часто. Это надвигается приступ, ему не хватает воздуха, он попал в кошмарный серый тоннель. Его охватил ужас, к горлу подступила тошнота. Черт! Только не сейчас, не при ней. Только бы она не стала свидетельницей его унижения! Он вскочил на ноги, тяжело хватая ртом воздух, и вытер рукой вспотевший лоб. Стул опрокинулся от его резкого движения. Скорее отсюда — на свежий воздух, пока его не сразил приступ. — Морнингхолл! — Я должен выйти на воздух… Гвинет схватила его руку и прижала к столу, неверно поняв причину его возбуждения. — Глубина вашей ненависти к себе не знает границ, не так ли, милорд? — тихо спросила она. Дрожа и задыхаясь от нехватки воздуха, Деймон хотел лишь одного — бежать из этой комнаты. Капля пота покатилась по его виску, он сжал руку в кулак под прохладной ладонью Гвинет, отчаянно пытаясь взять себя в руки, пока не произойдет вселенский взрыв. Звон в ушах усиливался, сердцебиение учащалось… Он поднял голову и усилием воли остановил свой взгляд на Гвинет, делая последнюю попытку спастись. — Прошу вас, уберите руку, леди Симмз, в противном случае я за себя не ручаюсь. Она лишь взглянула на него — и не убрала руки. Слишком поздно! В его уши ворвался рев, холодный пот выступил из всех пор, и он увидел, что серый тоннель вот-вот поглотит его. «Помоги мне, о Господи!» Глава 13 — Милорд! Он выдернул руку из-под ее руки и бросился к выходу. Им овладела паника. Тысячи демонов кричали ему в уши, душили его, туманили, пытались выдернуть его душу из телесной оболочки, кружились над его головой. «Я схожу с ума, — подумал Морнингхолл. Он увидел перепуганное лицо леди Симмз, выбегающего из задней комнаты Ротшильда, солнечный свет, тени и дверь впереди. — Я должен добежать до двери!» Ему это не удалось. Он упал, ударившись бедром о пол, плечом и скулой — о стену. Он лежал, задыхаясь и содрогаясь всем телом, чувствуя, что умирает, и словно откуда-то издалека услышал, как к нему подбежала леди Симмз, овеяв его ароматом персиков, и опустилась возле него на колени. — Скорее, Ротшильд! Позовите доктора! Она схватила Морнингхолла за плечо. — Все в порядке, Морнингхолл, — проговорила она, приблизив к нему свое лицо. Казалось, голос ее долетает откуда-то из тридевятого царства. Он захрипел, задыхаясь. Деймон ощутил прохладу ее ладони на своем лбу, она пригладила его волосы. Глаза его были полузакрыты, но все же он видел ее зеленое платье и отдавал себе отчет в том, что это — последнее, что он видит на этом свете. — Я умираю… умираю… Помогите мне, я умираю… Морнингхолл, охваченный ужасом, чувствовал, как смерть надвигается на него со всех сторон, превращая его в хныкающее, беспомощное существо, съежившееся в углу. По его телу пробежали конвульсии, он закрыл глаза и вжался в стену. О Боже, он не может дышать. — Пожалуйста, помогите мне подняться, — пробормотал наконец Морнингхолл, слишком напуганный, чтобы ощущать стыд. — Прошу вас… — Вы непременно поправитесь, — откуда-то издалека долетел до него волнообразно замирающий и вновь набирающий силу знакомый голос. — Не надо сейчас вставать. Ротшильд, позовите же доктора! — Помогите мне встать. — Воздух с хрипом вырывался из его легких. — Пожалуйста… Бледная от охватившего ее ужаса, Гвинет наклонилась к поверженному маркизу и решительно обвила его плечи руками. Тело его содрогалось от конвульсий. Гвинет ощутила щекой, насколько горяча и влажна была его рубашка. Крупные капли пота катились по его лбу. Глаза были полузакрыты. — Почему именно сейчас… именно в этом месте? — пробормотал Морнингхолл. Гвинет села на полу рядом с ним, ей удалось оттащить его от стены и положить голову к себе на колени. Он повернул лицо к ее груди, она ощутила на себе его жаркое дыхание. Конвульсии пробегали по его телу. — Деймон! — сказала она негромко, но твердо. Он повернул голову, прижавшись ухом к ее груди и жадно хватая ртом воздух. — Помогите мне, мадам. Пожалуйста, не покидайте меня. Проклятие, это так унизительно, так… о-о… — Успокойтесь, — сказала Гвинет, гладя его по волосам и прижимая к груди. — Вы не умираете. Не умираете, Деймон! Вы слышите меня? Вы не умираете! Сделайте глубокий вдох. Дышите медленно. И глубоко. — Я — н-не могу дышать… — Дышите глубоко, Деймон. Я с вами. Вы не умрете, слышите! Он попытался последовать ее совету, но его легкие слишком изголодались по воздуху и работали судорожными рывками. Он тяжело обвис у нее на руках. На мгновение Гвинет показалось, что он действительно умер, но затем поняла, что он дышит — тихо и спокойно. Такое было с Морганной, осенило вдруг Гвинет. Дверь открылась, и в комнату влетел Ротшильд. Она и не слышала, когда тот выходил. Ротшильд сконфуженно остановился перед Гвинет: — Я не смог найти доктора, миледи. — Ничего. Думаю, что ему уже лучше. — А что это с ним? — Я не знаю. — Я так думаю, слишком уж он благородных кровей. Легко возбудимый. Вот с ним и случился обморок. — Я не думаю, что это был обморок, мистер Ротшильд. Ей пришло в голову, что, должно быть, неприлично сидеть на полу и держать на коленях обмякшее тело маркиза Морнингхолла, но она отбросила эту мысль. На память пришли события недавних лет. Ее маленькая сестренка боялась грома, и всякий раз, когда начиналась гроза, она вела себя так же, как и маркиз сейчас. Ее прошибал пот, ее отчаянно трясло, она испытывала необъяснимый ужас, ей казалось, что она умирает, что она не может дышать, — словом, симптомы были точно такими же. — Тогда что это такое, по-вашему? — спросил Ротшильд, стараясь держаться от Морнингхолла подальше, словно опасаясь заразиться. Гвинет улыбнулась и погладила волосы маркиза, погрузившись в далекие воспоминания. — Подобное случалось с моей маленькой сестрой. Доктор не мог определить, откуда это у нее. — Она замолчала. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. — А вот я определила. Сознание постепенно возвращалось к Деймону, и первое, что он ощутил, придя в себя, были запахи: благоухающий запах свежих персиков… воска… едкий запах собственного пота… затхлость ветхого помещения. Ногами он ощущал жесткость пола, щекой — мягкость материи и тепло человеческого тела, слышал, как рядом бьется сердце, и чувствовал, как чьи-то руки обнимают его за плечи. Больше не было перебоев в сердце. Он мог дышать. Медленно и нерешительно Деймон открыл глаза. Первое, что он увидел, был Ротшильд, который сидел на корточках и смотрел на него. Второе — зеленый бомбазине вый рукав в двух дюймах от своего носа. Он вдруг понял, кто его держит. Леди Гвинет Эванс Симмз. Деймон похолодел от стыда. Ему тут же вспомнились его жалобные детские мольбы перед тем, как он потерял сознание. Он вспомнил, как униженно умолял приподнять его. О Господи, еще никогда в жизни он не испытывал подобного унижения! Почувствовав, что он очнулся, Гвинет расслабила руки. — Все в порядке, Морнингхолл? Ее голос был полон сострадания и нежности — словом, всего того, от чего Деймон готов был пуститься в бегство или броситься в новую атаку. — Проклятие! Черт побери! Морнингхолл оттолкнул руку Гвинет, освободился от ее объятий и стал тереть кулаками глазницы, словно пытаясь побыстрее прогнать воспоминания о том, что с ним только что произошло. Он не мог смотреть на Гвинет, не мог встретиться с ней взглядом после того, как этот приступ превратил его в хнычущего перепуганного ребенка. Канул в небытие образ, который она должна была в нем видеть, — человека сильного, умного, здравомыслящего. Сейчас же он предстал подобием лунатика, безумца, труса. Он вскочил на ноги, потер ладонью влажный лоб и неверным шагом направился к столу. Гроссбух лежал на том же месте, где Деймон его оставил. Рядом находилась стопка книг в кожаных переплетах, которые Ротшильд, по всей видимости, принес перед тем, как у его гостя начался приступ. Морнингхолл тяжело опустился на стул и невидящим взглядом уставился на открытые страницы. Последовавшее за этим молчание было невыносимым. Никто не шевельнулся и не произнес ни слова — Деймон чувствовал на себе взгляды леди Симмз и Ротшильда. «Помогите мне… пожалуйста… я умираю…» О Господи, да он хотел и сейчас умереть, он был готов умереть, только чтобы не испытывать подобного унижения! «Давайте, смейтесь надо мной! Презирайте за мою слабость! Издевайтесь. Пожалуйста!» Однако она не смеялась. Она и не думала смеяться. Деймон перевернул страницу, не разбирая ни строки. Прошло несколько мгновений, и он услышал шелест юбок: Гвинет поднялась и направилась к столу. Она выдвинула стул, который издал негромкий скрип. Деймон смотрел на страницу, изображая спокойствие и невозмутимость, хотя лицо его полыхало жаром. Он поднял голову и увидел Ротшильда, стоявшего в углу комнаты. На лице подрядчика явственно читалась смесь чувств — презрения, беспокойства и страха. — Убирайся отсюда! — рявкнул Деймон, приподнявшись на стуле, подкрепляя слова энергичным жестом. Ротшильд тут же исчез. Деймон снова опустился в кресло и провел руками по лицу. Леди Симмз сидела напротив, не произнося ни слова. Не в силах более выносить подобную неопределенность, он устремил на нее пронзительный взгляд. — Я полагаю, что вы считаете меня сумасшедшим? Леди Симмз продолжала молча смотреть на него. В ее глазах не было ни насмешки, ни страха — ничего, кроме нежности. Но это, по некоторым причинам, было даже страшнее, чем какие-либо другие эмоции обладательницы фиалковых глаз. Она глубоко вздохнула, как бы давая понять, что инцидент исчерпан, надо начинать работу, и потянула к себе гроссбухи Ротшильда. — Ну что ж, начнем с января? Гардемарин Фойл ни у кого не снискал уважения. Ни у заключенных, ни у других гардемаринов, служивших на настоящих судах в Портсмуте, ни тем более у Морнингхолла, который скорее напоминал огнедышащего дракона, нежели капитана. В начале этой недели Морнингхолл обнаружил, что он и Редли лгали ему относительно условий содержания заключенных. Маркиз был в ярости. Таким Фойл еще никогда его не видел. Он приходил в ужас от одной мысли, что произойдет, если Морнингхолл узнает, как они вместе с Редли воровали продукты и одежду, предназначенные заключенным, а затем за приличные деньги перепродавали их подрядчикам. Фойл презрительно скользнул глазами по группе заключенных, драивших палубу. Он не понимал, с какой стати капитан вдруг решил проявить о них такую заботу. Ведь это всего лишь заключенные. Они для того и существуют, чтобы на них срывать свой гнев. Кто узнает, что он лишит пайки каких-то бедолаг, которые недобро на него взглянули? Кто узнает, что он сломал какому-то типу мушкетом ребро за то, что тот вовремя не убрался с дороги? Да никто! А когда Морнингхолл, этот надменный тиран, покидал судно, было вообще здорово. Потому что тогда Фойл дог распекать заключенных и грозить им всеми возможными карами, прохаживаясь по юту, заложив руки за спину и выпятив колесом грудь. В отсутствие Морнингхолла его слово было законом. В это утро случилось неожиданное. Морнингхолл, который никогда раньше не спускался вниз, застал Фойла в тот момент, когда тот распекал одного из французских военнопленных — немолодого мужчину с деревянной ногой, желая показать тому, кто здесь хозяин. Зная безразличие Морнингхолла к заключенным, Фойл не ожидал таких последствий. Однако нежданно-негаданно Морнингхолл схватил Фойла за ухо и повел его наверх на виду у всех других гардемаринов, матросов и даже заключенных и так отодрал его за уши, что в них до сих пор стоял звон. Фойл бросил полный ненависти взгляд на капитанскую каюту. Его светлость находился сейчас на берегу, и ни для кого не было секретом, что он проверял накладные Ротшильда, сверяя их с корабельными записями о приемке. Фойл с ужасом думал о его возвращении, ибо, если капитан найдет расхождения, полетят многие головы. В том числе его собственная голова и, конечно, Редли… Холодный пот выступил на спине у Фойла. Слава Богу, у него сейчас появился союзник — адмирал Болтон. В это утро адмирал поднялся на борт судна и направился прямо в каюту Морнингхолла, где за закрытыми дверями прочитал этому ненавистному аристократу нотацию, которую тот заслужил. Прошло пять минут, десять минут. Затем дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился адмирал Болтон с багровым от ярости лицом. Увидев Фойла, он тут же окликнул его: — Ага, мистер Фойл. — Адмирал Болтон, по-отечески улыбнувшись, поманил его к себе. — Не хотите ли со мной прогуляться? — Да, конечно, сэр, — пробормотал польщенный Фойл. — Разумеется, сэр. Адмирал увел его подальше от всех. Прошло какое-то время, прежде чем лицо Болтона обрело нормальный цвет. А когда адмирал заговорил, голос его звучал уже вполне спокойно: — Я обратил внимание на то, что ваш капитан задал вам сегодня взбучку, Фойл. По какому поводу, интересно знать? Фойл нервно сглотнул. — Я опоздал на смену, сэр, — солгал он. — Но не по своей вине. Капитан велел мне вычистить гальюны, и мне никто не сказал, который час. — Вычистить гальюны? Но ведь это унизительно для такого молодого, перспективного офицера, как вы. Не так ли? — Да, сэр. Весьма унизительно. — Вот это соответствовало истине. Морнингхолл заставил его вычистить гальюны в наказание за то, что Фойл сам же и довел их до такого состояния. — И он делал вам выговор в присутствии ваших коллег? Могу себе представить, как вы были шокированы и раздосадованы. — Да, тем более что я не заслуживал этого наказания. Но меня всегда наказывают за то, в чем я не виноват, сэр. — Это ужасно, если капитаном такой сукин сын. Я готов поспорить, что вы мечтаете о том, чтобы вас перевели с этой развалины и подальше от этого тирана — куда-нибудь на настоящее судно. — На фрегат, сэр? — с надеждой спросил Фойл. — А почему бы и нет? Адмирал положил руку на внезапно гордо распрямившиеся плечи Фойла — так мог бы сделать только отец или близкий друг — и подвел его к борту. То, что за ними, позеленев от зависти, наблюдали издали другие гардемарины, сгладило горечь унижения, которое Фойл испытал во время недавней выволочки от Морнингхолла. После недолгого молчания адмирал заговорил снова, глядя куда-то вдаль: — Знаете, мистер Фойл… Тут возможна, помимо перевода на другое судно, еще и денежная награда, если вы правильно разыграете карту. На вашем пути стоит одно препятствие, мой мальчик. Это Морнингхолл, черт бы его побрал… Фойл проглотил ком в горле, не решаясь что-то ответить. Болтон все еще продолжал смотреть вдаль. — Что случилось с его предшественником?.. Ах да, был мятеж заключенных… Достаточно одной искры — и может произойти взрыв. — Да, сэр… У нас есть на борту несколько горячих голов, которые всегда готовы затеять бучу, — сказал Фойл, вдруг догадавшись, о чем идет речь, и приходя от этого в возбуждение. — И они ненавидят Морнингхолла не меньше вашего? — Да, сэр, не меньше. — Что ж, мой мальчик, вы знаете, чего вы хотите от жизни: перевода на фрегат, некоторой суммы денег… Впрочем, это так, бредовые мысли старого человека. И хотя адмирал сказал «это так», глаза его говорили совсем об обратном. Адмирал Болтон по причине исхода известной дуэли наверняка хотел бы видеть маркиза Морнингхолла покойником, подумал Фойл. И он готов хорошо за это заплатить. Что касается Фойла, он отлично знал, как осуществить то, чего желал этот «старый человек», — сделать все так, чтобы и тень подозрения ни в коем случае не упала ни на адмирала, ни на него, Фойла. Сейчас, прогуливаясь по палубе, Фойл подозвал одного из караульных: — Уилсон! — Да, сэр? — Приведи ко мне заключенного, этого лягушатника Армана Море. Того самого, что всегда готов затеять бучу. Я так понимаю, что он сейчас подстрекает непокорных, и кто-то из начальства должен поговорить с ним. Уилсон просветлел лицом. Никто не любил Море. — Да, сэр! — с готовностью отозвался караульный, и его башмаки застучали по палубе. Фойл принялся взад-вперед расхаживать по юту. На губах у него блуждала многозначительная улыбка. Если закрыть глаза, он мог явственно представить себе фрегат, который пообещал ему адмирал Болтон. Глава 14 Следующие два часа прошли в неловком молчании. Гвинет делала записи, а Морнингхолл, держа свой гроссбух в левой руке и папки Ротшильда в правой, монотонно произносил цифры поставок за последние пять месяцев. Выражение лица у него было каменное, но глаза поблескивали от стыда и гнева. Не приходилось сомневаться, что случившийся с ним приступ задел его самолюбие, и Гвинет понимала, что лишь глупец решится открыть рот и напомнить маркизу о том, что произошло. Это могло бы завершиться фатально, а ей жизнь была дорога. Поэтому Гвинет с деловым выражением лица фиксировала все обнаруженные его светлостью расхождения и досадовала на себя за то, что обращает внимание на упавшую на лоб капитана темную прядь волос и. на прочие не имеющие отношения к делу мелочи. Какой-то внутренний голос подсказывал ей, что Морнингхолл отнюдь не был демоном. Да, у него трудный характер. Да, он может быть излишне резким. Надменный, пугающий, загадочный, зависящий от перепадов настроения — все это так. Но не дьявол. Ибо дьявол не может проявить жалость к страданиям ребенка. Гвинет молча наблюдала за тем, как его палец двигался вдоль колонки цифр. Как много она узнала о нем за эти полдня… Она узнала, что у него, оказывается, есть и сердце, и душа, хотя по какой-то непонятной ей причине он не желает этого показывать. Она узнала, что он когда-то был напуган, что у него порой бывает такая же реакция, как и у сестренки Морганны, однажды испугавшейся грозы. И, наконец, Гвинет вынуждена была признаться самой себе, что испытывает к нему некое чувство и что, возможно, он начинает ей нравиться. Несмотря ни на что, он, судя по всему, ценил в ней ум не в меньшей мере, чем ее тело. Их общая работа сегодня подтверждала этот факт. Они сидели вместе, он спрашивал ее мнение, доверял ей и одобрял ее действия. Уильям никогда бы ее не допустил до этого. Всегда милый и доброжелательный, он погладил бы ее по головке и с улыбкой сказал: «Уж позволь мне самому разобраться со всеми этими вещами». У Гвинет защемило сердце, и она сглотнула подступивший к горлу комок. И хотя, казалось, даже воздух вокруг Морнингхолла был накален и потрескивал от напряжения, ей вдруг захотелось встать, подойти к нему и поблагодарить за то, что он обращается с ней как с равной. Ей захотелось обвить его шею руками и успокоить, сказать, что у него нет оснований смущаться и стыдиться того, что произошло во время приступа. И не надо делать каменное лицо, опасаться, что она станет смеяться над ним. Однако Морнингхолл вряд ли будет благодарен ей. Он мужчина очень красивый и — о да! — опасный, а таким свойственны гордость и самолюбие. Поэтому лучше — и безопаснее — помалкивать… пока что. Постепенно все прояснялось. С самого начала она была введена в заблуждение этим сатанинским выражением лица, его дьявольским высокомерием и надменностью, зловещей грацией, присущей каждому его движению. Сейчас же она начинала догадываться, почему Морнингхолл вел себя подобным образом, почему старался держать всех на расстоянии. Она вспомнила, что он говорил о своей матери, которая третировала и унижала его. Должно быть, то же самое делал с ним и флот. Можно ли осуждать человека за то, что он не желает никого подпустить к себе — ведь все только унижали и предавали его! Во всяком случае, его нельзя назвать порочным и злым. Ротшильд, однако, считал иначе. На его восковом лице читался откровенный страх, когда он вошел и, съежившись, сел на первый попавшийся стул. Видно было, что ничего хорошего от Морнингхолла он не ожидал. Впрочем, так оно и должно быть, подумала Гвинет, глядя на то, как маркиз медленно выпрямился, свел на переносице черные брови и стиснул зубы. — Ротшильд, — резко сказал Морнингхолл, не поднимая от гроссбуха головы. — Да, м-милорд. — Насколько я понимаю, партия одежды была отправлена на судно двадцать первого февраля. Согласно твоим записям, ты сполна за это получил. Поправь меня, если я ошибаюсь. — Все верно, — нервно подтвердил подрядчик. Все так же не поднимая головы, Морнингхолл перевернул страницу. — В таком случае почему, — с угрожающим спокойствием проговорил он, — если верить записям, находящимся в моем распоряжении, одежда так и не была доставлена? Холодные, аспидного цвета глаза поднялись и вонзились в Ротшильда. Гвинет с трудом подавила дрожь восхищения. — Вы хотите сказать, что я… что я обманул флот, сэр, и присвоил деньги? — Именно, — твердо заявил Морнингхолл, не сводя глаз с подрядчика. Лицо Ротшильда побагровело под этим испепеляющим взглядом. Он качнулся вперед, лежащие на подлокотниках руки судорожно сжались с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Здесь, д-должно быть, какая-то ошибка. Возможно, ваши записи неверны, милорд, поскольку я хорошо помню, что доставлял эту партию. Я помню это так же хорошо, как и то, что я ел за завтраком вчера. Морнингхолл одарил съежившегося подрядчика ледяным взглядом и, очертив какую-то цифру карандашом, продолжил: — Интересно, каким образом целая партия груза могла вот так просто исчезнуть? Он стал водить пальцем по колонкам цифр, что-то шепча. На лбу у подрядчика выступили крупные капли пота, кадык под галстуком судорожно задвигался. Он еще сильнее уперся руками в подлокотники, словно собираясь вскочить и убежать. Наконец маркиз исторг из своей груди зловещий вздох, медленно отложил в сторону гусиное перо и уставился на свои ухоженные ногти. — Похоже, вы послали на судно одежду, но она туда не дошла… Ротшильд вскочил. — В записях ошибка! Я не делал ничего подобного! — Кроме того, вы направляли партии меньшего объема и более низкого качества… — Я вам говорю, милорд, здесь ошибка! — А двадцать третьего апреля вы направили партию башмаков, причем все они были одного размера и, более того, все — на левую ногу. — Маркиз потерял интерес к своим ногтям и устремил пронзительный взгляд на подрядчика. Лицо у Ротшильда побелело, глаза его забегали, как у загнанного в угол пса. Он перевел взгляд на Гвинет, как бы ища у нее поддержки, но она лишь покачала головой, глядя на Ротшильда укоризненно и печально. А Морнингхолл не унимался. — Могу себе представить, как хорошо подошла вся эта обувь, не правда ли, Ротшильд? — Он понизил голос, в котором зарокотали угрожающие нотки. Лицо Ротшильда исказилось от ужаса. Он сделал попытку отступить, но маркиз медленно поднялся со стула и двинулся на прожженного старого мошенника. При этом во взгляде его никто не уловил бы ни жалости, ни милосердия. Ротшильд, съежившись, прижался к стене и смотрел, словно кролик на удава, на приближающегося маркиза. — Деймон! Голос Гвинет нарушил зловещую тишину. Морнингхолл медленно повернул к ней голову. Что ж, он был великолепен в своем праведном гневе. Не надо, — тихо сказала Гвинет. Ноздри Морнингхолла раздувались, в глазах вспыхнули золотистые искорки. — Вы мне нужны, Деймон, — сказала она, снова обращаясь к маркизу по имени и намеренно не отводя от него взгляда. — Вы нужны заключенным. Если же вас посадят в тюрьму за убийство, никто из нас ничего не добьется. Кажется, ее ровный голос успокаивающе подействовал на Морнингхолла. Он еще некоторое время сверлил взглядом Ротшильда, при этом видно было, как билась жилка на его виске, затем повернулся, собрал все гроссбухи и потянул Гвинет за рукав. — Пойдемте! Ротшильд очнулся от оцепенения. — Вы не должны это забирать! Это моя собственность! Подрядчик в отчаянии бросился к двери и загородил проход. Морнингхолл схватил его за грудки и отшвырнул в сторону. — Найди себе адвоката, Ротшильд, он тебе позарез будет нужен! Гвинет с трудом сдерживала восторг от столь успешно завершенного мероприятия. Конечно, она знала, что, вспыхнув, Морнингхолл отчасти дал выход своему гневу, но надеялась, что это был не просто выпущенный пар, что он не оставит этого дела. Она пробудила в нем нежелание мириться с предательством, с обманом, с бесстыдным обиранием заключенных. Можно надеяться, что, побывав в чреве судна и увидев страдание в глазах Тоби Эштона, столкнувшись с откровенным мошенничеством подрядчика, он отныне обратит свою энергию на добрые дела. Помоги ему Бог, чтобы дьявол окончательно покинул его душу и тело! Уже почти стемнело, когда Деймон, сопровождаемый леди Симмз, сумел отыскать Болтона на собрании старших офицеров флота в гостинице «Джордж». Морнингхолл нарушил приятную атмосферу вечера официальным заявлением о расхождениях в записях подрядчика и судовых накладных. Оставив собрание в смятении, он увлек леди Симмз из прокуренного помещения на улицу и направился в сторону набережной. — Вы были великолепны, Морнингхолл, — сказала Гвинет со счастливой улыбкой. — Я знала, что вы встанете на путь праведный, если вам открыть глаза. Деймон взорвался: — Не делайте из меня героя, мадам, и не обольщайтесь. Все это лишь для того, чтобы поскорее отделаться от вас. — Да, разумеется, милорд. Ее безмятежный тон привел Морнингхолла в еще большую ярость. Как смеет она изображать его ангелом! Он оставался необузданным и ужасным, и ему на все наплевать, лишь бы добраться до каюты, захлопнуть за собой дверь и, выпив портвейна, обо всем забыть. «С чего это я так бешусь, черт возьми?» Был приступ. От этого никуда не денешься, и она то ли была слишком вежлива, то ли — что более вероятно — боялась касаться этой темы. Его секрет теперь открылся, и все это время он ждал, что она упомянет о его болезни. Однако она не сказала ни слова. О Господи, до чего же он хотел взять ее, овладеть ею, унизить ее, прежде чем она унизит его. Он посмотрел на Гвинет, спокойно идущую рядом с ним, и возненавидел ее еще больше за слепую веру в то, что он не тронет ее пальцем. Ненавидел он и себя. Она считает, что он способен сострадать? Она полагает, что у него есть сердце? Если бы она только знала, что в эту самую минуту он с трудом сдерживает себя, чтобы не затащить ее в какой-нибудь темный подъезд, не задрать на ней платье и не излить в нее семя, доказав тем самым, что никакого сострадания в нем быть не может. Доброе начало — в нем? Как бы не так! Она запоет совсем по-иному, когда он разделается с ней. Но тут, однако, была проблема. Несмотря на весь свой гнев и так называемую ненависть к ней, Деймон не хотел с ней расставаться. Сейчас было уже десять часов, почти совсем темно, однако Деймону меньше всего хотелось довести Гвинет до ее уютного домика и попрощаться, оставшись в полном одиночестве. Уже от одного слова «одиночество» его охватывала внутренняя дрожь. Он сказал себе, что это не имеет ничего общего со страхом. Просто ему было почему-то больно с ней расставаться. — Милорд? — нарушила его мысли Гвинет. Он огляделся вокруг, чтобы прийти в себя. Они стояли на тихой темной улочке. Из окна второго этажа лился слабый свет. Легкий ветерок шевелил рукава ее платья и доносил звуки смеха и веселья из находящейся неподалеку таверны. Поодаль темнела бухта со стоящими на приколе кораблями, от которых на черную воду падали отблески огней. Когда это вдруг так стемнело? И каким образом, черт возьми, они оказались здесь? Деймон не помнил маршрута, которым они шли, не имел понятия, сколько времени на это потребовалось. — Уже поздно, Морнингхолл, — сказала Гвинет, зябко поеживаясь от прохладного ветерка. — Моя сестра будет беспокоиться. Он отвернулся, желая скрыть досаду от предстоящего расставания и презирая себя за неожиданно возникшую зависимость от этой хрупкой женщины. Тем не менее он помнил о том проклятом приступе и понимал, что должен что-то сказать, может быть, даже поблагодарить ее — о Господи! — за то, что она помогла ему. Однако он не мог найти в себе сил для этого; он стоял, стиснув зубы и оттягивая неизбежное. — Знаете, меня может проводить до дома любой джентльмен. — Если вам нужен джентльмен, то вы сделали чертовски неудачный выбор. — Деймон в сердцах пнул камень мостовой, давая выход душившим его чувствам. — Я вряд ли подходящий провожатый. — Перестаньте мучить себя, Деймон. Не считайте себя каким-то душевнобольным. — Не считать? Тогда что же это такое со мной? — выкрикнул он. — Вы хотите сказать, что я не закончу свои дни в сумасшедшем доме, как моя мать? Что я не чокнутый и мозги у меня на месте? — Уже поздно, Деймон. И ничего подобного я не говорю, потому что в это не верю. Мне надо идти. Разозленный ее терпением и спокойствием, Деймон схватил Гвинет за локоть и впился глазами в ее лицо. — Если бы вы только знали, что я хочу сделать с вами в эту самую минуту! Если бы вы только знали, что я хочу швырнуть вас на землю и овладеть вами, хочу ласкать вас до тех пор, пока вы не попросите пощады… Гвинет молча и, похоже, бесстрастно и бесстрашно смотрела на него. Такая реакция потрясла его до глубины души. У него возникло желание посильнее встряхнуть ее, прижать к кирпичной стене ближайшего здания и трясти до тех пор, пока у нее не появится хотя бы малая толика уважения к его гневу, хоть какое-то подобие страха или пусть отвращения — словом, чего угодно… Деймон резко отвернулся, схватился рукой за голову и закрыл глаза, чтобы немного совладать с собой — хотя бы успокоить дыхание. Прошло несколько мгновений, и Деймон почувствовал, как ее маленькая и такая нежная рука заползает ему под сгиб локтя. — Успокойтесь, давайте пройдемся, — мягко проговорила Гвинет. Он сделал резкий выдох и, чертыхнувшись про себя, позволил ей потянуть его за собой. Голова у него была такой тяжелой, что того и гляди взорвется. Он не желал, чтобы Гвинет говорила о его приступе, и в то же время бесился оттого, что она этого не делала. Он ненавидел ее — и в то же время никого другого он не хотел до такой степени, как ее. Он боялся и желал ее, полагая, что способен убить любого мужчину, который осмелится бросить на нее взгляд. Вот она, рядом с ним, рассчитывает, что он проводит ее домой, словно он благородный джентльмен… Неужели она не понимает, что если ей и требуется защита — то только от него? Они шли молча, и эхо их шагов отражалось от стоящих по обе стороны улицы зданий. Для Деймона каждый шаг был своего рода упражнением по обузданию эмоций. Мало-помалу он стал замечать, как ночной ветерок овевает его щеки, как прохладен воздух, стал ощущать легкий аромат, исходящий от женщины, идущей рядом. Запах свежих персиков… Откуда он? От ее мыла? Интересно, догадывалась ли она, что его привлекал этот аромат, как пчелу привлекает цветок? Как она выглядит в ванне? Как она намыливает этим ароматным бруском блестящее от воды тело, и мыльные пузырьки скользят по ее рукам, между роскошных грудей, по животу и ногам, и блики света играют на ее шелковистой, сверкающей и влажной коже… — Вы не чувствуете себя в безопасности со мной? — нарушив наконец молчание, хриплым голосом спросил Деймон. — Почему же? Позволю себе не согласиться, Морнинг-холл. Вы благополучно довели меня до дома. Вон мой дом, видите? Вы очень хороший провожатый. И она была права. Вот ее лестница с оградой, кадки с цветами, на которые падает свет сверху. Пришло время отпустить Гвинет. Деймон почувствовал, как в груди у него учащенно забилось сердце. Они некоторое время стояли в неловком молчании. Ему не хотелось, чтобы этот вечер так закончился. Гвинет вздохнула и вытащила пальцы из-под его локтя. Ночь была удивительно тихая. — У моей маленькой сестрички Морганны были припадки вроде ваших во время грозы, — тихо, словно про себя, проговорила Гвинет. — Она пыталась убежать из комнаты, ее бросало в пот и трясло, она залезала под кровать и сидела там, пока гроза не проходила. Деймон проглотил комок в горле и, глядя себе под ноги, спросил: — И она… кончила свои дни в сумасшедшем доме? — Нет, она вышла замуж за изумительного мужчину, который любит и боготворит ее. И знаете что еще, Морнинг-холл? — Что? Гвинет выдержала паузу, улыбнулась и сказала доверительным шепотом: — Больше она не боится ни грома, ни грозы. Деймон встретился с Гвинет взглядом. В ее глазах сверкали крошечные огоньки, губы раздвинулись в смущенной улыбке. Никакой суровости и воинственности в открытом лице. Милое девичье лицо, словно застывшее в робком ожидании поцелуя. Конечно же, это абсурд. Она ненавидит его. Рассердившись на себя за то, что его мысли приняли столь неуместное направление, Деймон спрятал руки за спину, чтобы не прикоснуться к Гвинет. — Спокойной ночи, леди Симмз. Улыбка на ее губах растаяла. — Спокойной ночи, лорд Морнингхолл. Он решительно повернулся и зашагал в темноту, одинокий и неприкаянный. Он не мог знать, что Гвинет еще долго стояла, вглядываясь в ночь, туда, где исчезла его фигура. Легкий ветерок шуршал ее юбками, а у нее ныло и щемило сердце. Он так и не понял, чего ей хотелось. Подобрав юбки, Гвинет с тяжелым сердцем вошла в дом. Глава 15 — Натан Эштон. Следующим должен быть Натан, тут не может быть никакого вопроса. Трое мужчин и женщина в мужской одежде сидели в углу таверны «Жаждущий кит», поодаль от массивного камина, возле которого бражничали солдаты, моряки и прочие любители крепких напитков. В углу было потише, не так дымно, и хотя завсегдатаи «Жаждущего кита» не были офицерами и вряд ли проявляли интерес к четверке посетителей в углу, лишняя осторожность не помешает, тем более если дело касается Коннора Меррика. Если его узнают, последствия могут быть самыми печальными. На столе перед ними стоял фонарь, бросая оранжевые отсветы на лица. Перед его преподобием Питером Милфор-дом стояла кружка с элем. Коннор Меррик и Орла О'Шонесси пили ром. Перед главным стоял стакан с остатками весьма дорогого портвейна. Его пальцы выбивали прихотливую дробь на столе. Решение о том, что Натан должен быть следующим, приняли единодушно, но возникли споры по поводу того, как организовать побег. — He знаю, как вам, но мне эта идея кажется чертовски смелой, — сказал Коннор, качая головой и добавляя рома в свою кружку. — Я стою на том, что мы должны утащить его в бочке из-под воды. — Я согласен, — поддержал его Питер. — Это гораздо безопаснее. Орла бросила взгляд на главного, у которого, кажется, были сомнения. — Черт побери, речь идет о жизни и смерти беглецов! — решительно сказал он, отбрасывая волосы со лба. Подавшись вперед, он по очереди пристально посмотрел на каждого. — Все это весьма небезопасно. За столом воцарилась тишина, хотя шум голосов в помещении не умолкал. У Питера не лежала душа к тому, чтобы придумывать нечто необычное. Орла нахмурилась и, судя по ее сведенным бровям, ей требовались дополнительные аргументы. И лишь Коннор с его не имеющим границ безрассудством готов был выслушать и обсудить любой план. Он натянул поглубже фетровую шляпу, чтобы спрятать под ней свои каштановые кудри, и весь обратился в слух. — Хорошо, я весь внимание. — Питер? Капеллан, исподтишка разглядывавший Орлу, не сразу понял, что к нему обращаются. — Ах да, давай. Я тоже готов выслушать. — Орла? Женщина сделала вид, что поправляет свой стул, на самом же деле придвинула его на несколько дюймов поближе к стулу капеллана. — Да, я готова на все. — Хорошо. — Главный сделал глоток портвейна и, бросив быстрый взгляд через плечо, наклонился над столом, чтобы его лучше слышали. — Подробности таковы… — Он вкратце обрисовал план побега: несколько подкупленных караульных, короткий разговор с заключенным, немного обмана, — и все безотказно сработает. — Думаю, план блестящий, — сверкнул глазами Коннор. — Весьма интересный, — добавила Орла, глядя на капеллана. — Думаю, что это будет жестоко по отношению к мальчику. — Ради Бога, Питер! — Это убьет его. Прошу прощения, но я не могу этому потворствовать. Главный, настороженно поглядывая по сторонам, вновь наклонился к своим собеседникам. Лицо у него было серьезное, сосредоточенное. — Мальчишка добровольно не покинет тюрьму, пока его брат не умрет или не сбежит. У вас есть другие идеи? Питер размышлял, упрямо выпятив подбородок. В нем явно шла внутренняя борьба. Наконец Орла протянула руку и медленно накрыла ею запястье капеллана. Он повернул к ней голову. В глазах его застыли боль и нерешительность. Однако посмотрев на тонкую руку на своем запястье, он понял, что это — начало нежной любви. — С мальчиком все будет хорошо, — прошептала она, ободряюще улыбнувшись. — Мы расскажем ему обо всем, когда он будет спасен. Правильно, Кон? Капитан ухмыльнулся: — Верно. Шла вторая неделя работы Тоби на маркиза Морнингхолла. Утром он вошел в капитанскую каюту, чтобы убрать поднос после завтрака. Однако не успел мальчик приступить к делу, как услышал неприветливый голос капитана: — Садись. Мгновенно заподозрив что-то неладное, Тоби повиновался и, сложив руки на коленях, с опаской уставился на маркиза. — Поешь тостов, Тоби. — Я не голоден, сэр. — Все-таки съешь. — Я не хочу. И потом, я не вижу, чтобы вы их ели. Маркиз поджал губы, бросил на Тоби сердитый взгляд, но промолчал. Капитан все это время был крайне напряжен и раздражителен. «Еще бы, Черный Волк, — с тайной гордостью подумал Тоби, — спас Джеда, а последовавший за этим визит Болтона отнюдь не улучшил положение капитана…» Немного нервничая, Тоби ожидал, что последует дальше. Маркиз отодвинул недоеденный завтрак, откашлялся и перешел к делу. — Я решил сократить срок пребывания твоего брата в карцере, — объявил Морнингхолл бесцветным голосом, не допускающим ни проявления любопытства, ни выражения благодарности. Записка, которую Тоби принес для маркиза вместе с завтраком, лежала сложенной у его правой руки. Морнингхолл посмотрел на нее словно на зловредное насекомое, забравшееся к нему в тарелку, затем, взяв ее, стал похлопывать ею по краю стола. Отбросив ее, он пронзил Тоби своим леденящим взглядом. — Ты не скажешь об этом ни слова другим заключенным, чтобы они не сочли это послаблением с моей стороны, иначе все может обернуться мятежом. Тебе это понятно? У Тоби от слов маркиза голова пошла кругом. Он подался вперед, сжав коленями руки, боясь выказать свою радость. — Вы… вы имеете в виду, что собираетесь освободить Натана из карцера? — Собираюсь. Ты можешь навестить его после обеда, сразу после освобождения. После этого его отправят в плавучий госпиталь, поскольку состояние его здоровья требует внимания врачей. Игнорируя предостерегающий взгляд капитана, Тоби, не в силах совладать с эмоциями, воскликнул: — Почему вы это делаете?! — Потому что мне так хочется. — Но ведь… — Я сказал: потому что мне так хочется. И придержи язык, чтобы я не передумал. Тоби съежился и спрятался за вазу с лиловой сиренью, которую он принес вместе с завтраком. Его трясло от возбуждения, и он никак не мог с этим справиться. — Вы добрее, чем про вас говорят. — Доброта здесь совершенно ни при чем, — резко возразил маркиз. Он некоторое время изучающе смотрел на Тоби из-под полуопущенных век, и мальчик почувствовал себя молодым деревцем, которое лишают коры. Затем так же молча Морнингхолл поднялся, прошелся с присущей ему хищной грацией по каюте и, подойдя к столу, выдвинул ящик, из которого извлек небольшой кожаный мешочек и бросил его на стол: — Твое жалованье за неделю. Тоби схватил мешочек и прижал его к груди, лихорадочно соображая, каким образом это может помочь Натану. — Спасибо, — пролепетал мальчик, потупив взгляд. — Не следует меня благодарить. Ты их добросовестно заработал. А теперь иди и забирай все эти чертовы тарелки. У меня сегодня нет никакого аппетита. Тоби и сам был рад освободить маркиза от своего присутствия. Он молниеносно собрал посуду и водрузил ее на поднос. Но как только он потянулся к вазе с цветами, которые ему велел всегда приносить Редли, Морнингхолл резко схватил его за запястье. Тоби замер. — Оставь их, — коротко сказал маркиз, отпуская руку мальчика. Тоби в недоумении посмотрел на капитана, затем, потерев запястье, схватил поднос и бросился вон из каюты. Деймон со вздохом опустился на стул. В ушах его стучало, нервы противно вибрировали. Он закрыл глаза, вновь открыл их и понял, что смотрит на вазу с сиренью. Затем, как это бывает с машиной, выработавшей свой дневной ресурс, он почувствовал, что бесконечное движение внутри его остановилось. Наступила тишина. Глубокая, пульсирующая тишина. Ничего, кроме него — и цветов. Судорожно сглотнув, Деймон разглядывал хрупкие соцветия, каждое из которых было неповторимо-изысканно и источало нежный аромат. Он разглядывал это лиловое чудо и ждал, когда же к нему подступит гнев — слепой, всепоглощающий гнев, рождающийся при виде красоты и хрупкости, и когда ударом кулака он уничтожит все это. Однако гнев не приходил. В груди не было ничего, кроме растущего теплого, светлого чувства. Господи, да что же такое с ним происходит? Жестокий, порочный маркиз Морнингхолл в смятении обхватил голову руками и впервые с того времени, когда его ребенком надолго заперли одного в спальне, разрыдался, сам не понимая почему. Тобиизо всех сил задерживал дыхание, спускаясь в духоту и вонь трюма. Морнингхолл запретил ему говорить заключенным об освобождении Натана, но он не запрещал сообщить об этом Натану! Тоби почти не дышал до самой нижней палубы, однако здесь он вынужден был сделать вдох. От зловонных испарений его едва не стошнило. Мальчик кое-как подавил в себе позыв к рвоте и двинулся дальше. Сунув руку в карман, он удостоверился, что мешочек с деньгами на месте. Его заметили сразу же. — Эй, посмотри, никак, любимчик капитана! Давай, garcon (мальчик (фр.).), драпай, пока мы не заплевали тебя. — Мы можем не только плюнуть на него, правда же? Перед его лицом мелькнул кулак, однако Тоби увернулся от удара. Посыпались насмешки и громкие оскорбительные реплики. Тоби изо всех сил припустил к последнему люку. Он уже почти добежал до него, когда чья-то рука грубо схватила его за плечо, разорвав на нем новую рубашку. Охнув, Тоби поднял глаза и увидел француза, который стоял, скрестив на груди руки, в угрожающей позе. На нем не было никакой другой одежды, кроме штанов, да и те были испачканы донельзя. Ухмыляясь, он смотрел на Тоби. Холодок страха пробежал по позвоночнику Тоби. Он оглянулся, пытаясь отыскать знакомые лица соотечественников, но увы! — его окружали одни враждебные французы. — Ты откуда? — спросил один из них, оглядывая съежившегося Тоби. Взгляд его остановился на кармане, в котором находился мешочек с деньгами. Сглотнув, Тоби попятился, но уперся спиной в чей-то твердый липкий живот. — Из Ньюберипорта. — Из Ньюберипорта? — Это возле Бостона. — Ага, Бостона! Очень симпатичный город! — Француз расплылся в улыбке и потрепал Тоби по плечу. Затем его рука переместилась к заветному карману, где у мальчика лежали деньги. — Генерал Вашингтон — tres grand homme (великий человек (фр.). ! Генерал Мэдисон — brake homme (храбрый человек (фр.). ! Ты мой друг, Тоби! Американцы — смелые люди! Они воюют, как французы! — Черта с два, как французы! — дерзко сказал Тоби, хотя ему и было страшно. — О, ты смелый парень, такой, как Мэдисон, верно? Американцы очень смелые! Очень! — Ухмылка у француза вдруг исчезла, и он в мгновение ока схватил Тоби за запястье с такой силой, что едва не сломал его. Тоби уперся пятками, но это ему не помогло — француз потащил его через гогочущую толпу и остановился лишь тогда, когда оказался возле Армана Море, сидевшего на скамье в окружении своих ближайших дружков. — А ну-ка, Тоби, покажи мне, какой ты мне друг! Друзья идут и садятся за игорный стол, Тоби! — Ты никакой мне не друг! — выкрикнул Тоби, пытаясь высвободить руку. — Пусти меня! Арман увидел Тоби, и на его губах появилась гаденькая улыбка. — Или ты хочешь натравить своего приятеля-аристократа на нас? Ах ты, сопливый предатель! А ну, садись! Тоби испугался не на шутку и попятился. Но ему не позволили ускользнуть и снова вытолкнули вперед. Мальчик упал. Чьи-то безжалостные руки рывком подняли его и толкнули к Арману. — Оставь нас, Паже, — сказал Арман человеку, который привел к нему Тоби. — Я уверен, что мой друг Тоби хочет мне многое рассказать. Паже побагровел и хищно посмотрел на карман Тоби. — Он — мой друг, мой! — крикнул Паже и, выхватив из брюк нож, ринулся на Армана. Толпа мгновенно взорвалась криками и воплями. Тоби хотел воспользоваться неразберихой и бросился бежать, но люди сзади преградили ему путь. Кто-то поймал его, и Тоби вынужден был наблюдать за дракой. На его глазах Арман выбил нож из рук Паже и ударил его по голове. Паже охнул и упал на колено. — Поднимайся, давай вставай! — закричали стоявшие вокруг заключенные, заинтересованные в том, чтобы драка продолжалась. Паже разрыдался. Однако подстрекательские выкрики становились все более громкими, и Паже пришлось подняться. Он неуклюже ударил Армана по скуле, который ответил ему гораздо мощнее, и Паже снова упал. Сидя на полу, он обхватил руками голову, заливаясь слезами. Арман нагнулся, чтобы помочь ему встать. — Ну как, Паже? Друзья? — Друзья, Арман! Мы друзья, ты мой друг! — пролепетал рыдающий Паже. Всхлипывая, он протянул Арману руку, и это было последним движением в его жизни. Блеснувший вдруг в руке Армана нож по самую рукоятку вонзился Паже в горло. Крик Тоби потонул во взрыве восхищенных воплей французов, наблюдавших за тем, как Паже бьется в предсмертных судорогах. Арман выдернул нож у него из горла и направился к Тоби. — Ты служишь этому паршивому аристократу, мерзавец! — прорычал он. — Аристократу, который купается в роскоши, а мы, благородные французы, умираем с голоду! Ты служишь ему должен подробно рассказать мне о распорядке его дня, чтобы мы могли, — он выразительно провел лезвием ножа у своего горла, — уравнять шансы! — Нет! — закричал Тоби. Арман протянул свою окровавленную руку и, развернув мальчика, прижал его спиной к своему животу. Тоби почувствовал, как Арман вытащил мешочек из его кармана. — Расскажешь! — прошипел француз в ухо Тоби, приставляя лезвие к его горлу. — И расскажешь немедленно. Женщины из комитета по наблюдению за положением заключенных, восседая за изящным столиком в саду Гвинет, пили чай. Все радовались солнечной погоде и восхищались сиренью и цветочными клумбами. Но Гвинет как будто не замечала всей этой красоты. Она собрала участниц комитета, чтобы обсудить вопрос: каким образом помочь заключенным плавучих тюрем? Но все собравшиеся говорили только о лорде Морнингхолле. — Право же, Гвинет, я в полном недоумении… — Графиня Хинни поставила чашку на блюдце и взглянула на Гвинет из-под полей шляпки, украшенной страусовыми перьями. — Почему вы защищаете этого Морнингхолла? Весь haut ton (высшее общество (фр.). знает, что он человек с сомнительной репутацией, настоящий монстр. Я вас не понимаю… Он опасный человек, настоящий дьявол. Я бы рекомендовала вам держаться от него подальше. — Леди Хинни, — возразила Гвинет, — я собрала вас здесь не для того, чтобы обсуждать достоинства и недостатки лорда Морнингхолла. Нам надо подумать, как помочь заключенным. — Дорогая, если вы в самом деле хотите им помочь, почему бы вам не объединиться с Черным Волком? — Леди Хинни понизила голос, опасаясь, что леди Фальконер, отлучившаяся на минуту, чтобы взять из кареты шаль, может вернуться в любой момент. — Ведь существует человек, который что-то делает для заключенных. Вы только представьте себе: он спасает людей среди ночи, уводит их прямо из-под носа вашего лорда! — Она в восторге закатила глаза. — Как смело! И как романтично! — Думаю, нам лучше воздержаться от разговоров о Черном Волке в присутствии леди Фальконер, — сухо заметила Гвинет, глядя на дверь. — Полагаю, этот разговор будет ей неприятен. — Но Черный Волк весьма галантен! — воскликнула Клаудиа Дэлримпл. — Кажется, мы забыли о лорде Морнингхолле. — Морнингхолл даже понятия не имеет о галантности, — прощебетала мисс Мэри Чиверс, дочь влиятельного лорда Сэндса. — Я слышала, что он смеялся, когда на дуэли проткнул кинжалом сына Болтона. Рианнон, сидевшая неподалеку, медленно проговорила: — Насколько я знаю, дрались на пистолетах, Мэри. — Пусть так, но он не должен был смеяться. Он ужасный человек, не так ли? А вы, Гвинет, пригласили его на заседание нашего комитета! — Мэри театральным жестом приложила ладонь к груди. — Как сказала леди Хинни, это не человек, а монстр! Гвинет поставила чашку, громко звякнув ею о блюдце. — Этот человек — начальник плавучей тюрьмы, и я пригласила его, чтобы он посоветовал, каким образом мы можем помочь заключенным. — Только Морнингхолл вряд ли здесь появится. И мы все это знаем. — Он появится, — заверила Гвинет. — Не уверена… — пробормотала леди Хинни, отрезая себе кусочек лимонного торта. — Уже половина пятого, а его до сих пор нет. — Может, он думает, что мы целый день будем его дожидаться? — возмутилась Мэри. Леди Хинни фыркнула: — Уверена, именно так он и считает. — Он непременно придет, — убежденно произнесла Гвинет, хотя и сама уже начала в этом сомневаться. Может, она лишь вообразила, что он стал мягче? Может, она неверно истолковала его взгляд в темноте? И все же он придет. Гвинет представила, как он появится в дверях и окинет всех своим испепеляющим взглядом. Она уже предложила Рианнон держать пари: леди Хинни упадет в обморок, когда увидит его. Рианнон приняла вызов, заявив, что и Мэри Чиверс лишится чувств. «Проклятие! Морнингхолл, так где же ты?» Пытаясь держать себя в руках, Гвинет раскрыла блокнот. И замерла, услышав цокот копыт. Сердце ее забилось быстрее. Но цокот стал затихать. Она разочарованно вздохнула. Гвинет не пыталась себя обмануть. Она пригласила Морнингхолла не только для того, чтобы воспользоваться его помощью. Просто она ужасно хотела его увидеть. Но время идет, а его все нет. — Вы слишком уверенно говорите о том, в чем я очень сомневаюсь, Гвинет, — сказала леди Хинни, утирая салфеткой губы. — Если бы Морнингхолл собирался прийти, он бы уже пришел. — Но он принял мое предложение, — возразила Гвинет, яростно листая блокнот. — Возможно, его задержали дела. Леди Хинни снисходительно улыбнулась и снова потянулась к торту. — Задержали, говорите? — Она фыркнула и небрежно взмахнула рукой. — Скорее всего он выбросил ваше приглашение в море и совсем забыл о нем. Ведь не случайно этот человек имеет репутацию повесы, негодяя, чудовища… — Право, неужели вам всем так нравится сплетничать об этом злосчастном Морнингхолле? Дамы повернули головы. В дверях появилась Мейв, леди Фальконер, державшая в руке зонтик, точно шпагу. — Я никогда… — смутилась леди Хинни, но пронзительный взгляд леди Фальконер заставил ее замолчать. Собственно, замолчали все, никто не решался возражать грозной жене адмирала, носившей на шее ожерелье из акульих зубов и, по слухам, кинжал у щиколотки, — ведь Мейв когда-то была королевой пиратов в Карибском море и терроризировала всю Вест-Индию. Мейв не отличалась избытком терпения, и, без сомнения, все эти разговоры о ее сбежавшем брате, который якобы и есть тот самый Черный Волк, стали для нее серьезным испытанием — по крайней мере так думала Гвинет. — Спасибо, Мейв, — кивнула она, с трудом сдерживая гнев. — Полагаю, мы можем начать заседание? Леди Фальконер усмехнулась: — Давно пора. Если бы знала, что ваше заседание — сплошная болтовня, осталась бы дома. Леди Хинни вздернула подбородок и отвернулась, оскорбленная. — Однако… где все-таки его светлость? — подала голос мисс Дэлримпл, с неуверенной улыбкой обводя взглядом собравшихся дам. — Мы ждем его появления. Вот уже целый час… — Должно быть, он обдумывает сейчас, как ему лучше поймать Черного Волка, — захихикала мисс Чиверс. Глаза ее округлились. — Папа сказал, что если он его не поймает, то адмиралтейство снесет ему голову. — Уж лучше ему, чем Черному Волку, — заметила леди Хинни. И тут же побледнела, увидев молнии в глазах Мейв. — Впрочем, Гвинет права, — поспешно добавила она. — Морнингхолл — вне сплетен. Он неисправим. — Она положила руку на плечо Гвинет. — Итак… Что мы можем сделать для заключенных? Гвинет поделилась своими мыслями с подругами. Она говорила об одежде и продовольствии для заключенных, а думала совершенно о другом… «Я не позволю тебе, Морнингхолл, уйти в сторону. О Господи, помоги мне!» Глава 16 — Нет, Деймон, это неприемлемо. Слишком опасно. Да и жестоко. У тебя есть сердце? — Прекрасно! Ты наконец-то понял, что у меня его нет? Много же тебе времени понадобилось для этого, Питер. — Предпринять такую попытку… — Я уверен в успехе. — Нужно найти другой способ. — Его нет. С этими словами Деймон стал спускаться в люк, в темноту трюма. У Питера не было выбора: он мог либо позволить Деймону идти одному, либо последовать за ним. — Да поможет нам Бог, — сдался Питер. Если на нижней палубе было жарко, то в трюме — душно и сыро. Ничего не изменилось здесь со времени его последнего визита, подумал Деймон. Жара, духота, зловоние — и мрак. Проходя под нависшими балками, он согнулся в три погибели и зажал нос, однако проку от этого было мало. Вокруг них толпились заключенные, бурлили за спиной, как буруны за кормой корабля. Деймон шел мимо них, стараясь не замечать уколы совести — дьявольские уколы. Однако сердце его замирало. Впрочем, Деймон давно пришел к выводу: чтобы выжить в этом скверном мире, не следует быть наивным и доверчивым. Иначе просто-напросто окажешься трупом. Он видел вокруг множество заключенных, видел их изможденные лица и костлявые фигуры, согнувшиеся под низко нависающим потолком. Деймон пытался сейчас не думать об их страданиях, но это было невозможно. Он чувствовал, что слезы наворачиваются на глаза — как тогда, когда смотрел на сирень. Деймон ужаснулся: похоже, ему жаль этих людей — его сердце стало уязвимым… «Я в самом деле схожу с ума», — подумал он. Они спустились по лестнице и оказались в трюме. Питер приподнял над головой фонарь. Вонючая жижа хлюпала под ногами; звук падавших с потолка капель напоминал мерное тиканье часов. Перед ними, у стены, возвышался черный гроб — карцер. Деймон вспомнил, как в свой прошлый визит подхватил падающую в обморок леди Симмз. Он помнил, как она обмякла в его руках, как ее шелковистые волосы щекотали его руки, как искушали его выпуклости ее грудей. Она наверняка разгневается, ведь он не пришел к ней, хотя обещал. Но он все еще не мог прийти в себя… И так остро почувствовал свою незащищенность, стоя в темноте перед ее домом. Она тогда словно преодолела его оборонительные рубежи, и у него не было желания снова подпускать ее столь близко. Но в какой-то момент он вдруг вообразил, что она способна понять его. А после ее рассказа о сестре Деймон даже почувствовал к ней доверие… Значит, не источались и доверительные отношения. А он ни с кем не хотел вступать в такие отношения. Поэтому и не пошел на ее сборище. Опять эти угрызения совести… — Деймон! Перед его глазами возник образ Тоби — радостного, возбужденного, полного наивной веры в то, что Деймон собирается освободить его брата. Если бы он только мог сказать ему правду… Разумеется, это невозможно. У карцера находился караульный — Клейтон. — Открой дверь, — раздраженно бросил Деймон. Во всем чувствовалась какая-то напряженность. Даже заключенные на лестнице замолчали. Фонарь покачивался и скрипел. Где-то капала вода. Зловещий черный ящик, похожий на гроб, казалось, взирал на людей. Достав ключ, Клейтон наклонился и отпер замок. Затем выдернул из-за пояса пистолет и рывком распахнул дверь. Ничего. — Черт возьми! — воскликнул караульный, заглядывая внутрь. Оттуда пахнуло таким зловонием, что Питера едва не вырвало. — Что там? — спросил Морнингхолл. Караульный попятился и пробормотал: — Думаю, он мертв, сэр. Гвинет было совсем непросто найти того, кто согласился бы доставить ее к плавучей тюрьме. Наконец ей удалось найти рыбака, чинившего свои сети у пирса. Но и рыбак согласился не сразу и лишь за соответствующую плату. Она сидела в маленькой лодочке, сложив на коленях затянутые в перчатки руки. Рыбак уверенно греб, а Гвинет, несмотря на внешнее спокойствие, вся кипела от гнева. Она обдумывала способ казни для Морнингхолла. Ведь он поставил ее в такое унизительное положение перед самыми влиятельными женщинами Портсмута. С этим никак нельзя смириться. Удушение. Да, это будет неплохо. Она сжала руки, представляя, как расправится с обидчиком. По небу плыли тучи, заслонявшие солнце. Налетевший бриз украсил волны белыми барашками. Если до этого бухта казалась темно-синей, то теперь она поблекла, стала серой. И сразу же похолодало. Пытаясь согреться, Гвинет обхватила плечи руками. Потом подняла голову и увидела за плечом рыбака еще одну лодку: на веслах сидел матрос, и лодка явно плыла от тюрьмы «Суррей». Гвинет нахмурилась. Рыбак взглянул через плечо, чтобы узнать, что привлекло внимание пассажирки. — А-а… еще один, — пробормотал он. — Плывут из тюрьмы, которую вы хотите навестить. — Еще один? — переспросила Гвинет. Рыбак только усмехнулся в ответ. Гвинет в ужасе прикрыла рот ладонью. Нет! Не может быть! Тем не менее сомнений уже не оставалось: в лодке лежал труп, наполовину прикрытый тряпкой. — Мертвец, — проговорил рыбак, наваливаясь на весла. — Их возят оттуда каждый день. Мрут как мухи, особенно в жару. Гвинет стало не по себе. Она в ужасе смотрела на босые ноги, торчавшие поверх планшира. Затем взглянула на матроса, сидевшего на веслах. Матрос же с восхищением взирал на Гвинет. Когда лодки поравнялись, он улыбнулся ей. — Доброе утро, мэм! — прокричал матрос. Он был высок, красив и щеголеват, с копной каштановых волос; щеки его покрывала однодневная щетина. Подумать только — кто-то способен улыбаться, выполняя столь неприятную обязанность, ведь в лодке лежит мертвец… Гвинет отвернулась. Лодки стали удаляться одна от другой. — Надеюсь, вы к этому спокойно относитесь. Здесь каждый день умирают. — Да, конечно… — пробормотала Гвинет, глядя на приближающуюся плавучую тюрьму. Рыбак в задумчивости посмотрел на Гвинет. Она же сейчас думала не о заключенных. Она представляла, как отомстит маркизу, как он, умирая, будет мучиться. Заложив руки за спину, Деймон стоял у окна каюты. Он наблюдал за лодкой с трупом Натана Эштона. Деймона душил гнев, однако он старался держать себя в руках. Тут раздались шаги, затем скрипнула дверь, и в каюту вошел Питер Милфорд в сопровождении мальчика. Деймон по-прежнему смотрел в окно. Он думал о том, что у него все-таки есть сердце. Казалось, оно прожгло ему грудь… Деймон слышал, как за вошедшими закрылась дверь, слышал шорох одежды и дыхание мальчика. Слышал покашливание Питера. Наконец он медленно повернулся, по-прежнему держа руки за спиной. Взгляд его, казалось, ничего не выражал. Какое удовольствие он испытывал, глядя, как маленький Тоби утоляет голод! Какое удовольствие он получил, когда увидел улыбку мальчика, облаченного в чистую одежду! Как приятно сознавать, что ты способен сделать что-то доброе… Деймон откашлялся. Тоби стоял перед Питером. Еще никогда он не казался таким хрупким, как сейчас, — наверное, потому, что рядом с ним возвышался рослый капеллан. За стеклами очков растерянно мигали глаза мальчика. Рубашка его была разорвана и застегнута на пуговицу под самым горлом. Глаза Деймона округлились. — Что с твоей рубашкой, Тоби? — нахмурившись, спросил он. Мальчик молчал, глядя в пол. Было очевидно, что в нем происходит внутренняя борьба. — Заключенные, сэр… Они… Им не нравится, что я работаю у вас… — Разумеется, им не нравится. Поэтому я и запретил тебе появляться в помещениях караульных и спускаться вниз. Покусывая губы, Тоби поднял глаза. — Знаете, они собираются вас убить. Деймон издал глубокий вздох. — Подобные желания возникают у них от безысходной тоски и скуки. Но я говорил тебе, Тоби, чтобы ты с ними не общался. — Деймон понизил голос и проговорил почти ласково: — Ты способен выслушать правду? — Деймон… — предостерег Питер. — Отвечай, Тоби. Казалось, мальчик вот-вот расплачется. — Я хотел сказать своему брату, что его собираются освободить, — выпалил мальчик. Деймон глубоко вдохнул. Он бросил взгляд на Питера, но понял, что от него помощи не дождется. — Садись, Тоби, — предложил Деймон. Должно быть, мальчик о чем-то догадался по выражению лица либо по тону Морнингхолла. Потому что его глаза округлились от страха. Он посмотрел на Питера, но тот отвернулся. Тоби медленно опустился на стул. Деймон сел рядом с мальчиком и нервно провел ладонью по волосам. Он не знал, как приступить к делу. Черт бы побрал Питера — именно ему следовало взять это на себя, в конце концов, он священник. Но Питер наотрез отказался участвовать в плане Деймона. Вот так всегда бывает: друзья всегда покидают тебя, когда ты больше всего в них нуждаешься. Лучше вообще обходиться без них. Собравшись с духом, он положил руку на плечо Тоби. Мальчик задрожал, и Деймону стало не по себе. — Вот что, Тоби, — проговорил он, стараясь не встречаться взглядом с Питером, — я должен сообщить тебе кое-что о твоем брате. На глаза мальчика навернулись слезы, губы его задрожали. — Вы передумали? — Нет, Тоби, не передумал. — Деймон набрал в легкие воздуха и выдохнул: — Твой брат умер. Тоби уставился на маркиза. Ни один мускул не дрогнул на его изможденном лице. Стоявший за его спиной Питер с укором смотрел на Деймона. — Он н-не… не может умереть, — возразил Тоби. — Коннор должен был его… Нет, я неверю вам! Он не может умереть! Деймон похлопал мальчика. — Мы открыли карцер, чтобы освободить его, но он… был мертв. Мне очень жаль, Тоби… — Он посмотрел на Питера, по-прежнему стоящего за спиной мальчика. — Поверь, мне очень жаль. Некоторое время Тоби пристально смотрел на Морнинг-холла. Затем лицо его исказилось гримасой, и он, уронив голову на руки, разразился рыданиями. Деймон снова коснулся плеча мальчика. И тут Тоби взорвался. — Не трогайте меня! Вы негодяй! Убийца! — закричал мальчик. Он резко вскочил со стула, и стул с грохотом опрокинулся. — Если бы вы не посадили его туда, он бы не умер! Если бы вы не тянули с его освобождением, он был бы жив! Это вы виноваты, и я вас ненавижу! — Тоби, я… — Убийца! Мальчик выбежал из каюты. Деймон проводил его взглядом, затем провел рукой по волосам и тяжело вздохнул. Подняв глаза, встретил осуждающий взгляд Питера. — Надеюсь, ты теперь удовлетворен, — тихо проговорил капеллан и тоже покинул каюту. Деймон, сжав кулаки, подошел к окну. И увидел лодку, в которой сидела леди Гвинет Эванс Симмз. Глава 17 Настроение у Гвинет улучшилось — рыбак наконец-то подогнал лодку к «Суррею». Наверху, на шаткой лестнице, стоял Редли и с улыбкой смотрел на нее. У нее было ощущение, что он уже давно здесь стоит, поджидая ее. — Замечательный день, леди Симмз! — Я хочу повидать его светлость. Редли снял шляпу и утер рукавом лоб. — Лорд Морнингхолл не принимает посетителей. — Он на борту? — Да. — Он болен? — Нет. — Он очень занят? — Не думаю, мэм. — В таком случае почему он не принимает посетителей, мистер Редли? — Если откровенно, мэм, его распоряжение касается только… вас. — Что ж, очень хорошо. — Она одарила Редли улыбкой и обратилась к рыбаку, с интересом слушавшему беседу: — Не могли бы вы причалить к тому месту, где находится капитанская каюта? Рыбак ухмыльнулся: — Отчего же не причалить? Конечно, могу. Рыбак снова взялся за весла, и лодка заскользила вдоль судна. Он почувствовал, что назревает скандал, и ему было любопытно, чем все закончится. Лодка приближалась к корме. Черная громада находилась совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Гвинет даже сумела разглядеть за зарешеченными бойницами лица заключенных. Раздавались вопли и проклятия на французском и ломаном английском. Капитанская каюта находилась в обветшалой деревянной надстройке на корме судна. Рыбак остановился прямо под окнами. Некоторое время Гвинет сидела молча, обдумывая сложившуюся ситуацию и прислушиваясь к крикам заключенных. Запрокинув голову, она увидела резной орнамент, украшавший изрядно почерневшую надстройку. Даже название судна было непросто разглядеть под слоем грязи и копоти. Приставив ладони ко рту, Гвинет крикнула: — Морнингхолл! Никто ей не ответил. Подождав немного, Гвинет снова закричала — на сей раз гораздо громче. Окна по-прежнему оставались закрытыми. В них отражались плывущие в небе облака. Гвинет показалось, что она разглядела за окнами какое-то движение, хотя полной уверенности в этом у нее не было. Однако крики заключенных тали громче, а над поручнями свесились головы караульных. — Морнингхолл!!! Караульные захохотали. Потом принялись громко передразниваться. Гвинет повернулась к рыбаку, с ухмылкой наблюдавшему за происходящим. Она казалась совершенно спокойной. — Дайте мне весло, — сказала Гвинет, поднимаясь на ноги. Рыбак удивился, однако выполнил ее просьбу. Гвинет без лишних слов размахнулась и метнула весло — так метают гарпун — в окно Мориингхолла. Раздался звон — осколки стекла посыпались в воду и в лодку. — О Господи, мэм, — пробормотал рыбак, прикрывая голову руками. Гвинет смахнула с сиденья осколки и уселась, аккуратно расправив юбки и не обращая ни малейшего внимания на хохот караульных и вопли заключенных. Ждать ей пришлось недолго. Вскоре в окне появилось лицо маркиза, внешне совершенно невозмутимого. Он посмотрел на Гвинет. — Так-так… Похоже, это леди Гвинет Эванс Симмз. Я должен был догадаться. — Вы знали… Принимая мое предложение, вы знали, что не придете на собрание. — Ах, вот в чем дело… — Маркиз улыбнулся снисходительно и насмешливо. Смахнув с подоконника осколки, он уперся в него локтями. — Просто я передумал. Я не любитель светских компаний. — Вы сказали, что придете, Морнингхолл. — Как я понимаю, вы теперь не доверяете мне? — Перестаньте! Вы сознательно решили разозлить меня — в надежде на то, что я возвращусь к своему первоначальному мнению о вас. — Разве? — пробормотал он. Его улыбка погасла. — Дорогая моя, вы должны радоваться, что я не появился. Как бы ужаснулись ваши благовоспитанные подруги, если бы увидели, что сатана оскверняет их благородное дело! Но не стоит принимать это близко к сердцу. Меня заинтриговала ваша визитная карточка. — Морнингхолл на мгновение скрылся и снова появился в окне с веслом, которое протянул ухмыляющемуся рыбаку. — Весьма необычная карточка, не правда ли? Гвинет в ярости сжала кулаки. — Вы все сказали? Маркиз отрывисто засмеялся, и Гвинет похолодела от этого смеха. — Ах, леди Симмз, — проговорил Морнингхолл с очаровательной улыбкой. — Если вам так уж хочется попасть на борт, то ради Бога. Но вы проигрываете в любом случае. — Это почему же? — осведомилась Гвинет. — Судите сами. Если вы уплывете сейчас, можно считать это моей победой, поскольку я вас напугал. Если подниметесь на борт, то вся команда станет гадать: что за сделки здесь совершаются? — Вы достойны всяческого презрения. — Знаю. — Подумать только — я поверила в вашу порядочность. — Вы должны были уже убедиться, что я — негодяй. — Морнингхолл снова улыбнулся, и Гвинет показалось, что улыбка его напоминает волчий оскал. — Так что вы решили, моя дорогая? — Решила, Морнингхолл. Не стану вас разочаровывать. Пусть Редли дожидается меня на палубе. Я поднимаюсь на борт. Гвинет взглянула на маркиза и поняла, что он озадачен решением. Она подумала о том, что, возможно, его грубость нарочитая — просто он пытался удержать ее, Гвинет, на расстоянии. Она будет весьма рада пробить его защитную броню. Вопли и крики заключенных, их просьбы о милосердии слились в сплошной рев, когда Гвинет, подобрав юбки, поднималась по лестнице на судно. Она почти физически ощущала ненависть и ярость этих несчастных. Ей хотелось как можно быстрее добраться до палубы, чтобы не видеть руки, тянувшиеся к ней. Эти люди были опасны, как становятся опасными все, кого запирают в клетку и лишают свободы и элементарных человеческих прав. С каждой секундой страх се возрастал, однако более всего пугала предстоящая встреча. Но он ожидал ее не в каюте, а на палубе — его рослая фигура зловещим силуэтом выделялась на фоне серого неба. Он сделал шаг вперед и галантно протянул ей руку, чтобы поддержать, когда она ступила на палубу. Гвинет даже сквозь перчатку ощутила тепло его руки. — Леди Симмз… — Лорд Морнингхолл… — Очень рад… видеть вас на борту судна. Он с насмешливой улыбкой предложил ей руку. Гвинет нахмурилась, но все же не отказалась опереться на него. Они прошли в каюту, и Гвинет тотчас же отстранилась от маркиза. Она смотрела на него, крепко сжимая ручку зонтика. Морнингхолл стоял, скрестив руки на груди. Гвинет видела, что он изучает каждую деталь ее туалета, она не сомневалась в том, что маркиз мысленно ее раздевает. На ней было прогулочное платье из розового муслина, с весьма скромным декольте, без рюшек, складок и прочих украшений. Единственным украшением была кружевная вставка на лифе. Серая накидка, прихваченная булавкой у горла, и соломенная шляпка должны были придать ей, как она надеялась, строгий и деловитый вид. Однако Морнингхолл, казалось, прожигал насквозь своим огненным взглядом кружева на груди, и Гвинет почувствовала, что у нее отвердели соски. — Вы не учитесь на ошибках? Не извлекаете из них уроков? — пробормотал Морнингхолл. Гвинет похолодела. Но тут же взяла себя в руки. «Вспомни тревогу, промелькнувшую в его глазах, когда ты сказала, что собираешься подняться на борт. Вспомни о его сострадании к мальчику, как бы он сам это ни объяснял. Вспомни, как великолепен был он в конторе подрядчика. Вспомни его потухший взор, когда он стоял в темноте перед твоим домом, Он уязвим, „о даже мысль об этом пугает его до смерти“. — О, я извлекла множество уроков! — сказала Гвинет, выдержав его пронзительный взгляд. — В самом деле? — спросил Морнингхолл, в задумчивости взявшись рукой за подбородок, Что придало ему еще более устрашающий вид. — Почему бы вам не рассказать мне, чему вы, собственно, научились? — Не надо смотреть на меня свысока. Кроме того, вам это не понравится. — Вы уверены? А вы попытайтесь, мадам. Я могу быть удивительно терпеливым. — Я почему-то в этом сомневаюсь. Морнингхолл лишь улыбнулся. Но улыбка его оказалась даже более выразительной, чем любые слова. Стараясь не терять самообладания, Гвинет подошла к вращающемуся стулу и присела на край сиденья. Поставив перед собой зонт, вцепилась в его ручку. Чуть подавшись вперед, она встретила вопросительный взгляд маркиза. — Я узнала, Морнингхолл, что вы мастер обманывать и что вы отнюдь не являетесь воплощением зла, как бы вам ни хотелось, чтобы вас таковым считали. — О, забавно, — пробормотал маркиз, однако в глазах его промелькнула тревога, да и улыбка получилась не слишком уверенной. — Вы вообще не собирались приходить на собрание нашего комитета, но вы приняли мое предложение, чтобы восстановить, по крайней мере в моих глазах, свою репутацию совершенно бессердечного человека. Что же она увидела в его глазах? Действительно тревогу? Но тут Морнингхолл усмехнулся и склонил набок голову. — С какой стати я стал бы так вести себя? — проговорил он вкрадчивым голосом. — По той простой причине, что я, кажется, начала понимать, что представляет собой Деймон, лорд Морнингхолл. Он выпрямился во весь рост, и сразу показалось, что потолок в каюте стал ниже на несколько дюймов. Маркиза душил гнев. Он с угрожающим видом шагнул к Гвинет. — Начали понимать, говорите? — спросил он. Гвинет и раньше замечала подобное выражение в глазах маркиза. В его взгляде она видела гнев… и желание. Впрочем, нет, не желание. Скорее — голод, одержимость, вожделение. И она почувствовала какое-то странное сладостное возбуждение… Гвинет выпрямилась, с вызовом глядя на маркиза. — Да, начала понимать, и вам это не нравится, разве не так, милорд? — Вы не имеете ни малейшего представления о том, что представляет собой Деймон, лорд Морнингхолл, — тихо проговорил маркиз и кончиком пальца приподнял ее подбородок. Гвинет похолодела от страха. Однако глаза не отвела. — Все же я думаю, что имею об этом представление, — возразила она. Маркиз отступил на шаг. Она ожидала, что он возобновит свои обвинения, однако он медленно обошел стул и остановился у нее за спиной. Она чувствовала, что лорд сверлит ее взглядом. Дрожь пробежала по ее телу, однако Гвинет не стала поворачиваться, не хотела показывать, что нервничает. Она заставила себя сдержать дрожь, даже когда его горячие пальцы осторожно коснулись ее плеча. «Помоги мне, о Боже!» Время шло, и с каждой секундой напряжение нарастало. Каждый новый удар ее сердца казался громче предыдущего, нервы были натянуты до предела. Гвинет слышала ровное дыхание маркиза, чувствовала, как его пальцы обжигают ее даже сквозь платье. Но вот он провел ладонью по ее спине, затем коснулся ключицы… Затаив дыхание, Гвинет смотрела прямо перед собой, она боялась пошевелиться. И тут Морнингхолл резким движением сорвал с ее головы шляпку и отшвырнул в сторону. У Гвинет пересохло во рту. Она почувствовала, как он запустил свои длинные пальцы в ее волосы — на пол посыпались шпильки. Гвинет закрыла глаза, моля Господа укрепить ее дух. Желание — вот что она сейчас испытывала. О, он был способен довести ее до экстаза. Гвинет ощущала, как могучие волны желания прокатываются по ее телу, а его рука уже подбиралась к ее груди. Она чувствовала, что задыхается. Горячие волны устремились к животу — и ниже. Перед глазами возникали эротические образы, воспоминания… Гвинет вспомнила о своей последней «дуэли» с этим мужчиной, которую столь позорно проиграла. «Однако он не так уж страшен, не такое чудовище, каким хочет казаться!» Она видела в нем доброе начало, ей-богу, видела! Видела благородство, которое он тщательно скрывал. Гвинет по-прежнему сидела неподвижно, хотя страсть сжигала ее. Свет и мрак, добро и зло — все это сейчас не имело значения, существовала лишь его горячая рука… Вот он пытается расстегнуть накидку на ее плечах… — Ведь вы желаете меня, леди Симмз, не правда ли? Его голос прозвучал как голос падшего ангела — тихий, обольстительный и чуть хрипловатый. Морнингхолл наклонился над ней так низко, что у нее зашевелились волосы на висках, когда он заговорил. Гвинет судорожно сглотнула. Она чувствовала жар, исходящий от Морнингхолла. Теперь его пальцы скользили по ее шее. Вот он легонько надавил на пульсирующую жилку… Его пальцы были горячими, крепкими и длинными. Он мог бы убить ее одним движением руки… При мысли об этом Гвинет невольно вздрогнула. — Вы слышите меня, леди Симмз? Бьюсь об заклад: как только я раздвину ваши ноги, я обнаружу, что вы пышете жаром. Она не ответила, по-прежнему глядя прямо перед собой. Морнингхолл надавил ладонью ей на горло, и она ощутила его пряный запах. Он снова попытался снять с нее накидку. В следующее мгновение Гвинет почувствовала, как накидка соскользнула с ее плеч и упала на пол за ее спиной. — Готов держать пари: вы истекаете сладостным медом… Разве не так? Вы лишь ждете того мгновения, — его губы коснулись шеи Гвинет, и она закрыла глаза, — когда я с жадностью выпью его… Гвинет ощущала нестерпимый жар во всем теле, ей казалось, она вот-вот сгорит в этом огне. Сделав над собой усилие, Гвинет попыталась собраться с мыслями. И вдруг поняла, что ей следует делать: она сможет взять над ним верх, если выведет его из равновесия. — Если откровенно — вы правы. Возникла пауза. — В чем? — спросил наконец Морнингхолл. — Я не собираюсь отрицать очевидный факт: да, я считаю вас опасно привлекательным. Меня влечет к вам. Я еще многого не испытывала, и мне ужасно хочется испытать это с вами. Вот, Морнингхолл. Я призналась, что желаю вас, что хотела бы узнать вас еще лучше. Способны ли вы признаться в том же? Найдутся ли у вас силы сказать, что вы не в силах мне сопротивляться? Он засмеялся: — Я не могу вам сопротивляться, моя дорогая леди Симмз. — Тогда начнем. В прошлый раз я позволила вам одержать верх. Теперь — моя очередь. Он снова засмеялся и поцеловал ее в шею. — Вы позволите? — Да, позволю. Но лишь в том случае, если вы позволите, чтобы я сказала вам нечто такое, что вам не хочется слышать, Морнингхолл. — Пожалуйста, называйте меня Деймон. Мы уже миновали официальную стадию отношений. Разве не так? — Отвечайте. — Мне безразлично, что вы хотите мне сказать. Вы не хуже меня знаете, что ваши слова не будут услышаны… — В таком случае — продолжим. Давайте выясним все раз и навсегда. — Это были весьма смелые слова. Гвинет затаила дыхание, почувствовав, что он нащупал верхнюю пуговицу на ее платье. «Помоги мне, Господи!» Деймон расстегнул пуговицу. — Продолжайте, — пробормотал он над ухом Гвинет. — Расскажите мне, что вы обо мне думаете. И тут Гвинет ощутила дуновение прохладного воздуха у своего затылка, а затем прикосновение его горячих пальцев — Деймон нащупывал вторую пуговицу. — Итак? — усмехнулся он, подбираясь к третьей пуговице. Гвинет сглотнула. Бисеринки пота выступили у нее над бровью. Она отважно решила высказать все, пока окончательно не потеряла голову. — Я считаю, что под дьявольской броней, которой вы себя защищаете, скрывается чувствительное сердце. — Вы правы, я не хочу этого слышать. — Нет, милорд, вам придется меня выслушать, иначе я поднимусь и уйду. Четвертая пуговица выскользнула из крошечной петли. Пальцы Деймона коснулись ее спины. — Хорошо, продолжайте. Гвинет медлила, пытаясь сосредоточиться, собраться с мыслями. — Я думаю, что с вами… — «О Господи, я просто плавлюсь под его рукой. Господи, дай мне силы и мужества». — Думаю, с вами когда-то обошлись весьма жестоко, нанесли глубокие раны, но в вашей душе осталось немало доброго. — Вы действительно так думаете? — пробормотал он. Рука его на мгновение замерла. — Я думаю, что душевные раны по-прежнему причиняют вам боль, — продолжала Гвинет. — И эти раны необходимо залечить. — Она закрыла глаза. — Но вы не можете их залечить, потому что не верите в исцеление. Рука его снова замерла. Он затаил дыхание. Воцарилась зловещая тишина — затишье перед бурей. И Гвинет с ужасом ожидала этой бури. Однако никакой бури не последовало. Маркиз даже не рассердился — во всяком случае, так ей показалось. — Да вы с ума сошли, — сказал он без всякой злобы. — Вы просто сумасшедшая. — Я не сумасшедшая, и вы это знаете. Когда вы чувствуете, что вам… что-то угрожает, у вас начинается приступ. Вы боитесь правды, Деймон, боитесь, что кто-то подберется к вам слишком близко. — Ответьте в таком случае на мой вопрос, — пробормотал Деймон, снова поглаживая ее шею. — Если эти странные приступы возникают от боязни правды, то почему приступ начался сразу же после того, как я впервые встретил вас? Похоже, это не увязывается с вашими смехотворными теориями. — Может быть, ваша душа знает нечто такое, чего не знает разум. Возможно, вы почувствовали, что я проникну под вашу броню и раскрою ваши секреты. Послышалось шуршание материи. Деймон выпрямился, и его обжигающие пальцы коснулись ее груди. — Очень интересно… — пробормотал маркиз. Его пальцы поглаживали ее грудь, затем прикоснулись к соску. — А вы хотите знать, что думаю я? — спросил он наконец. — Что же вы думаете? — Я думаю, что ваша теория — это полнейшая чушь. Сущий вздор. Игра воспаленного воображения. Гвинет судорожно сглотнула — указательный палец Деймона стал описывать круги вокруг ее соска. Лишь усилием воли ей удалось подавить стон. — Я не безумна, и вы это знаете, — сказала Гвинет, по-прежнему глядя прямо перед собой, чувствуя сладостное томление и жар между ног. — Вы не безумная, но думаете, что безумен я, разве не так? — Еще одно заблуждение, из-за которого вы страдаете. Вы не безумный, вы раненый. — Раненый? — удивился Деймон. Его ладонь накрыла ее грудь, и Гвинет со вздохом опустила веки. Прошло несколько секунд, и она поняла, что уже не в силах держать себя в руках. Прижавшись к спинке стула, Гвинет тихонько застонала. И тотчас же почувствовала, как платье вместе с нижней рубашкой соскользнуло с ее плеча. Гвинет закусила губу, сдерживая стон. — А что, по вашему мнению, может исцелить эту так называемую рану? — неожиданно спросил маркиз. — Понимание… и любовь. Он рассмеялся и надавил пальцем на ее отвердевший сосок. Гвинет в восторге вскрикнула. — Любовь и понимание… Господи, да это просто смешно! — Каждый нуждается в любви и понимании. А вы — особенно, Деймон. Ваша душа… умоляет об этом. А вы упрямитесь. — Я желаю лишь одного, — проговорил Деймон с деланной беспечностью, от которой у нее сжалось сердце. — И вы хотите того же. Причем вполне откровенно и бесстыдно. Только посмотрите на свою грудь, дорогая леди Симмз. Ваши соски — как розовые бутоны… — Перестаньте, Деймон. Он усмехнулся, словно пытаясь скрыть смущение. — Ваша грудь… — Перестаньте! — Она хочет, чтоб ее любили. Он снова принялся поглаживать ее грудь, осторожно теребить сосок. Гвинет ахнула, ощутив, как огненные стрелы испепеляют ее живот, как пылает ее лоно. Гвинет стонала, ерзая на стуле. Наконец прижалась щекой к руке Деймона. А он снова принялся поглаживать ее грудь, заставляя замирать в восторге. Потом склонился над ее плечом и прижался горячими губами к ее ключице. Затем стал целовать ее грудь. — Надеюсь, мы покончили с этим смехотворным обменом мнениями? — спросил он с вызовом в голосе. — Только в том случае, если вы отойдете в сторону и позволите мне уйти. Не забывайте, что козыри сейчас в моих руках. — Они в ваших руках лишь потому, что я это допустил, — проворчал он, дыша ей в затылок. — Я могу овладеть вами прямо здесь, прямо сейчас. — Вас подпитывает ярость! Но я знаю, каковы причины вашей ярости. — Я могу овладеть вами… прямо на стуле. Наброшу на голову юбки и свяжу руки за спиной. — Я знаю, что все ваши угрозы имеют лишь одну цель — вы хотите скрыть правду, скрыть подлинное лицо Деймона Морнингхолла. — А я знаю, что овладею вами. Сегодня. Сейчас. А говорите вы все эти глупости только потому, что боитесь отдаться мне. Но сколько я могу терпеть? — проговорил Деймон и принялся гладить другую ее грудь. — Проклятие, почему вы думаете, что я не хочу вам отдаться? Да чем скорее это произойдет, тем лучше! Я уже сказала, что схожу от вас с ума! — Отлично. В таком случае перейдем к делу. — Я не закончила… — Я тоже. Снова наклонившись над ее плечом, он прижал ее к спинке стула. И Гвинет вновь ощутила исходящий от него пряный аромат. Она сидела, чуть прикрыв глаза, но все же видела его волнистые черные волосы, длинные ресницы и дьявольский блеск серых глаз. Его губы коснулись ее груди, и Гвинет снова застонала. Ей казалось, она вот-вот задохнется, а он по-прежнему целовал то одну ее грудь, то другую. Он проводил по ним языком, однако избегал касаться набухших сосков. Гвинет уже не владела собой — ее стоны перешли во всхлипывания. Наконец Деймон прервал эту сладостную пытку — его губы сомкнулись вокруг твердого розового соска. Гвинет глубоко вздохнула ^и закрыла глаза, наслаждаясь сладостными ощущениями. Если бы ее не поддерживала рука Деймона, она наверняка рухнула бы со стула. — Видишь, Деймон, я не могу устоять перед твоими ласками. Ты это хотел услышать? — Я восхищаюсь твоей откровенностью. — Сделай так, чтобы я тоже восхищалась тобой. Признай, что все сказанное мной о тебе — правда. Признай это — и перестань бояться своих чувств. — Ты считаешь меня трусом? — Ты вовсе не трус, ты просто человек в маске дьявола, который боится самого себя. — И ты решила избавить меня от страха? — Я считаю, что ты достоин того, чтобы тебя спасти. Деймон засмеялся и легонько прикусил ее сосок. Почувствовав, как по телу ее разливается огонь, Гвинет вскрикнула, и зонт выпал из ослабевших пальцев. — Думаю, что ты достоин… понимания, — пролепетала она. Оторвавшись от ее соска, Деймон пробормотал: — А достоин ли я любви? В этом вопросе было все — и вызов, и робкая надежда, и тревога. — Да, — выдохнула Гвинет. — Ты достоин любви, Деймон. Видит Бог, достоин. А теперь докажи это — и себе, и мне. Докажи… Возьми меня нежно, без ярости, без стремления покорить меня. Бросаю тебе вызов. Способен ли ты на это? Деймон вновь принялся ласкать ее груди, и Гвинет забыла обо всем на свете — было лишь ощущение жара между ног, и был огонь, разливавшийся по всему телу. Деймон провел ладонью по ее животу. Затем поднял подол ее платья. — Не разочаровывай меня, Деймон, — выдохнула Гвинет, прижимаясь щекой к бархатной спинке стула. — Прошу, не разочаровывай. Он ее не разочарует. Деймон видел, как Гвинет трепетала, слышал, как она стонала от нарастающего желания. И он понимал: войне между ними пришел конец. Порывистым движением он еще выше задрал ее юбки, обнажив длинные стройные ноги и крутые бедра. Деймон прикоснулся к шелковистому треугольнику между ее белоснежными бедрами и с трудом перевел дух. «Вы сошли с ума, леди Симмз. Определенно сошли с ума. Но вы бросили мне вызов, и я его принимаю. Я подарю вам то, чего вы хотите. И потом увидим, не оттолкнете ли вы меня, как прежде отталкивали все остальные». Он провел ладонью по шелковистым завиткам и услышал, как Гвинет тихонько застонала. «Посмотрим, действительно ли вы отличаетесь от всех прочих». Деймон склонился над ней и снова припал губами к ее груди. Рука же его скользнула между ее ног. Снова застонав, Гвинет пробормотала: — Ради Бога, Деймон, докажите… Довольно! Прочь сомнения! По-прежнему целуя ее груди, он раздвинул пальцами влажные лепестки женской плоти… И тотчас же погрузил большой палец в горячее и влажное лоно. Гвинет вскрикнула и затрепетала, забилась в экстазе. Деймон подхватил ее на руки и понес к кровати. Глава 18 Гвинет медленно возвращалась к действительности. Наконец она поняла, что лежит на пышных шелковых подушках и воздушной перине. Рядом топорщились простыни. И она видела прямо перед собой прекрасное лицо Морнингхолла, она чувствовала тяжесть его тела. Вот рука его скользнула к ее бедрам. Развязав сначала одну подвязку, затем другую, он принялся медленно стаскивать с нее чулки. Ей стало радостно и жутко; в эти мгновения она могла думать лишь об одном — о его прекрасном лице. Туфель на ней уже нет, и она не помнит, где их потеряла. И она все еще трепещет в сладостной истоме. Но ей хочется все новых и новых ласк, и она устремляется ему навстречу, обнимает его за шею, отвечает на его жаркие поцелуи. Рука Деймона ложится ей на грудь, и его пальцы гладят, ласкают ее. От этих ласк, от страстных поцелуев у нее начинает кружиться голова. — Погоди, — говорит Гвинет. — Я должна тебе кое-что сказать. — Хватит болтать! Иначе я сойду с ума! Засмеявшись, Гвинет обнимает его за плечи, привлекает к себе и страстно целует. — Ты прекрасно знаешь, что ты добрый и ласковый, и сейчас ты это докажешь, — шепчет она. Деймон приподнимается и смотрит на нее с недоумением. Гвинет снова привлекает его к себе, и Деймон не противится, похоже, он готов ее выслушать. — Ты должен признать это, и тогда я открою тебе один маленький секрет, касающийся меня. — Говори все, что считаешь нужным. Я признаю. — Хорошо. Дело в том, что я девственница, и я хочу, чтобы ты был со мной предельно деликатен. — Девственница? — воскликнул Деймон, отстраняясь от нее. — Да, девственница. — Но ведь ты была замужем! — Была, но осталась нетронутой. Я верю, что ты проявишь деликатность. Деймон побледнел. — О нет! Это меняет дело. Я не стану заниматься любовью с девственницей, как бы ты меня ни обольщала. — Деймон! — Пойми, ведь я лишу тебя невинности. — А разве не это требуется сделать? Деймон молча уставился на Гвинет; он был явно обескуражен. И тут она прочитала в его взгляде нечто новое — уважение к ней и к самому себе. Ибо, отказавшись тронуть ее, Деймон доказал и ей, и себе, что он вовсе не чудовище. Гвинет протянула к нему руки, но увидела в его глазах нерешительность. Затем, сделав над собой усилие, он все же обнял ее. И тут они услышали какой-то странный шум. Потом послышались выстрелы и душераздирающие вопли. Деймон с громкими проклятиями вскочил с постели. В следующее мгновение в руке у него уже был пистолет. И тотчас же дверь распахнулась, и толпа грязных, оборванных, разъяренных людей ворвалась в каюту. Их было человек тридцать, не менее. Гвинет закричала. — Назад, Гвинет! — заорал маркиз, закрывая ее своим телом. Деймон выстрелил, и один из бунтовщиков рухнул на пол. Однако это не остановило его сообщников — они надвигались на маркиза, крича и вопя, словно вырвавшиеся из преисподней черти. Гвинет на долгие годы запомнит эту ужасную сцену: толпа обезумевших людей штурмует каюту, а за их спинами мечутся караульные, пытающиеся усмирить мятежников. Гремели выстрелы, звонили колокола, слышались стоны, крики, вопли. Лорд Морнингхолл пытался оттеснить Гвинет к окну, но толпа смела его. Маркиза молотили кулаками и пинали ногами. Гвинет попыталась выскочить из каюты, чтобы позвать на помощь, но ее схватили и прижали к стене. Она громко закричала от боли — ей едва не вывихнули руку. Затем передней возникло искаженное гримасой лицо лейтенанта Редли, который каким-то образом сумел вытащить ее из толпы. Он увлек Гвинет на палубу, к поручням. Она снова закричала, звала Деймона. Рядом просвистела пуля. Затем еще одна. И вдруг Гвинет почувствовала, что летит за борт. Оказавшись в ледяной воде, Гвинет вскрикнула. А затем стала погружаться все глубже и глубже — намокшие юбки тянули ее вниз, в холодную черную пучину. На мгновение промелькнула мысль: сдаться и умереть. Но уже в следующее мгновение Гвинет рванулась вверх и вынырнула на поверхность. Она закашлялась, закричала… А потом что-то больно ударило ее по ребрам. Наконец Гвинет поняла, что кто-то забросил ее в лодку. Она открыла глаза и узнала красавца-матроса, который недавно переправлял на берег труп. — Плывем отсюда, мэм, дела приняли дурной оборот, — проговорил матрос и взялся за весла. — Я не могу! Я должна вернуться! Там лорд Морнингхолл! Он хотел спасти меня, но заключенные захватили судно. Они убьют его! Верните меня обратно! Матрос на мгновение выпустил весла и крепко сжал руку Гвинет, пытаясь успокоить ее. Он пристально посмотрел ей в глаза. — Там вы ничего не сможете сделать! Не говоря больше ни слова, он стал изо всех сил грести к берегу. На судне раздавались выстрелы; Гвинет слышала предсмертные душераздирающие крики и видела летевшие за борт тела. — Вы не можете оставить его на растерзание! — в отчаянии закричала она. — Они убьют его! Матрос продолжал грести, стремясь как можно дальше отплыть от судна. — Черт возьми, доставьте меня обратно на корабль! Матрос не обращал на крики Гвинет ни малейшего внимания. Наконец, когда они оказались в безопасности, он поднял на Гвинет свои зеленые глаза и с грустью в голосе проговорил: — Если они его еще не убили, то наверняка убьют, пока мы будем добираться до него. — Легонько коснувшись ее плеча, он добавил: — Слишком поздно, миледи. Слишком поздно. Гвинет молча смотрела на матроса. Она прекрасно понимала, что он прав. Наконец, не выдержав, она закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Джек Клейтон, отчаянно ругаясь, прокладывал себе путь среди разбушевавшейся толпы — он пытался пробиться в каюту. Его били по голове и по плечам, однако Джек не чувствовал боли, он стремился только к одному — добраться до маркиза. Клейтон орудовал своим мушкетом, словно булавой, — наносил удары направо и налево. Медленно, но верно он приближался к каюте. Лицо его оставалось бесстрастным, движения казались машинальными; люди, падающие под его ударами, Клейтона не интересовали — они были всего лишь кровожадной взбунтовавшейся массой. Его друг Эл Кавендиш продвигался рядом с ним, бок о бок. Наконец они достигли распахнутой двери каюты. Краем глаза Клейтон заметил слюнявого труса Редли; лицо лейтенанта исказилось не столько от страха, сколько от возбуждения, когда он отбегал от поручня, через который перебросил леди Симмз. — Берегись, Джек! — крикнул Кавендиш. Клейтон, повернувшись, едва не столкнулся с разъяренным заключенным, который собирался нанести ему удар ножом. Джек взмахнул мушкетом — и заключенный рухнул на палубу; беднягу тотчас же затоптали десятки ног. — Прочь, мерзавцы! — заорал Клейтон, опуская мушкет на плечи тех, кто преграждал ему дорогу. — Назад, негодяи! Справа от себя Джек увидел молодого матроса Пола Мэтсона, который целился из короткоствольного ружья в группу заключенных. Раздались выстрелы, слившиеся в оглушительный треск. Заключенные один за другим стали валиться на палубу. Отчаянно ругаясь и размахивая мушкетом, Клейтон ворвался в каюту. Обезумевшие от грохота выстрелов, заключенные бросились к выходу. Клейтон крушил всех зазевавшихся, продвигаясь к лорду Морнингхоллу, который лежал на полу среди опрокинутых стульев. По белой рубашке маркиза расплывалось кровавое пятно. Почти добрался, подумал Клейтон. Последний из заключенных, попытавшийся проскочить мимо него, оказался не кто иной, как зачинщик мятежа Арман Море. Руки француза были в крови, лицо исказилось в безумной ухмылке. Ни секунды не колеблясь, Клейтон поднял мушкет, взвел курок и выстрелил в обнаженную грудь мятежника. Оглушительный грохот эхом прокатился по каюте. Затем воцарилась гробовая тишина. Когда дым рассеялся, Клейтон, кашляя и отплевываясь, бросился к маркизу, лежавшему в луже крови. Лорд Морнингхолл не шевелился. Из его спины торчала рукоять ножа. Клейтон понурился, как бы признавая свое поражение. Он взглянул на стоявшего рядом Кавендиша и заорал: — Тысяча чертей! В спальне было темно и тихо, как в склепе. Лишь на стул падал из окна лунный свет. Но и луну то и дело затягивали пробегавшие по небу облака. Свеча на столике у кровати не горела — одни лишь уголья мерцали в камине. По комнате гулял холодный ветер, вздыхавший, словно привидение. На стуле же, склонив голову, сидела молодая женщина. Ее еще влажные волосы были собраны на затылке и перетянуты черной бархатной ленточкой. Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. Глаза Гвинет, полные неизбывной тоски, были обращены к окну, выходящему на бухту, где виднелась плавучая тюрьма. Смотреть на бухту было мучительно больно, но отвести глаза Гвинет не могла. Там, в отдалении, за ее розарием и домами, виднелись огни шлюпок, переправлявших морских офицеров к плавучей тюрьме и обратно на берег. Гвинет не знала, какая шлюпка забрала тело Морнингхолла с места кровавой бойни. И не запомнила имя своего спасителя — его звали то ли Кьернан, то ли Коннор. Во всяком случае, он благополучно доставил ее на берег и тут же исчез в толпе офицеров и матросов. Никто не обращал на нее внимания. Никто не мог ей помочь. И никто не откликался на ее мольбы — она просила доставить ее к Деймону. В конце концов Гвинет проводили в какую-то комнату при морском управлении, расспросили и велели ждать. Она долго сидела на скамье, наконец почувствовала, что кто-то осторожно трогает ее за плечо. Подняв глаза, Гвинет увидела лицо Мейв, леди Фальконер. Подруга вывела Гвинет из здания, усадила в свою карету и отвезла домой. Остаток вечера она проплакала. И почти ничего не помнила. Правда, помнила, как Мейв что-то тихонько говорила ее сестре. И помнила, как Рианнон отвела ее в ванную комнату, где горничная уже приготовила теплую ванну. Слезы скатывались по ее щекам и падали на ковер, а сестра снимала с нее мокрую одежду. — Я должна была его спасти! — выкрикнула Гвинет, сидя в теплой ванне. Рианнон молча выжимала из губки горячие ароматные пузырьки мыла, падавшие ей на плечи и на спину. — Теперь я знаю, Рианнон: он добрый, сердечный человек, способный сострадать. Но поздно, я не увижу его больше… Я лишь помню, как его пинали и били… — Я знаю, — прошептала Рианнон. — У него не было ни малейшего шанса… Хотя нет, у него был один шанс, и он предоставил его мне. — Тихо, Гвин. Все будет хорошо. — Он мертв, Рианнон. Ничего хорошего не будет. Рианнон промолчала. Она больше ни слова не сказала. Он мертв. Холодный ветер по-прежнему носился по комнате. Интересно, носится ли сейчас по ветру дух Морнингхолла? Может, он прилетел сюда, чтобы с ней проститься? Глаза Гвинет снова наполнились слезами. Она смежила веки, но слезы все же покатились по ее щекам. Деймон! Она помнила, как вышла из ванной комнаты и как Рианнон, накинув ей на плечи халат, подвела ее к камину. Гвинет стала смотреть на тлеющие уголья. Она думала о том, что глупо оплакивать человека, которого не любила. А может быть, все-таки любила? Любила страстно, только не успела сказать ему об этом. Должно быть, он насмешливо улыбнулся бы, услышав ее признание, и сказал бы что-то грубоватое, стал бы уверять, что его не за что любить. Но он заслуживал любви. А теперь уже слишком поздно. Он мертв. Гвинет всхлипнула и закрыла лицо ладонями. В небе, в просветах между облаками, появлялись звезды и тотчас же исчезали. Ветер за окном шелестел в кустах сирени и в кронах деревьев, и от этого шелеста становилось одиноко и тоскливо, так что сердце разрывалось. Снизу доносились приглушенные голоса Мейв и Рианнон. И бог весть откуда донесся цокот лошадиных копыт. Огонь в камине угас. А ветер за окном снова зашелестел в кронах деревьев. Гвинет сидела, уставившись в окно невидящими глазами. Деймон… Ветер усилился и стал пригибать к земле кроны деревьев. — Мой великолепный, мой удивительный Деймон, — прошептала Гвинет, сжимая в руке мокрый платочек. — Как же упрямо ты боролся с добром в твоей душе! — Она прислонилась лбом к подоконнику, уже влажному от ее слез. — Бог видел в тебе это доброе, Деймон. Уж если это видела я, то Он, знающий все тайны наших сердец, конечно же, все видел. Ты можешь считать иначе, но я знаю: Он взял тебя на небеса. Я знаю, что Он сохранит тебя в целости до того дня, когда… — Не удержавшись, она снова разрыдалась; слезы струились по ее щекам. Одинокий ночной путник почти приблизился к дому, и все отчетливее слышались скрип кареты и шуршание колес по мостовой. Все в мире шло своим чередом, хотя всего лишь несколько часов назад оборвалась человеческая жизнь. Жизнь того, кому уже никогда не найти свою любовь. Потом цокот копыт затих. Затих и скрип кареты — должно быть, она где-то остановилась. Гвинет подняла голову, прислушалась. Снизу доносились мужские голоса. «Вероятно, приехали сказать мне, что он умер. У меня нет сил спускаться вниз и выслушивать их. Господи, дай мне силы, как, надеюсь, ты дал их Деймону в его страшные последние минуты». Мужество не покинуло ее. Как не покидало и прежде. Гвинет решительно вытерла с лица слезы и стала надевать простенькое темное платье. И тут услышала, что ее сестра поднимается к ней по лестнице. Раздался робкий стук в дверь. — Гвин… — Открыто. Дверь медленно отворилась. Из освещенного холла в спальню ворвался слепящий сноп света. Затем появился изящный силуэт Рианнон. Гвинет зажмурилась от яркого света и отвернулась, чтобы сестра не заметила, что она плакала. Рианнон бесшумно прошла в комнату и взяла сестру за руки. — Гвин, адмирал сэр Грэхем Фальконер и его преподобие Питер Милфорд ожидают тебя внизу. Они хотят с тобой поговорить. Какое-то время Гвинет не могла пошевелиться. Вот оно, окончательное подтверждение. Адмирал и пастор — вестники смерти. Один представляет флот, второй — Господа Бога. Чтобы успокоиться, Гвинет сделала глубокий вдох, расправила плечи. Затем, кивнув, последовала за сестрой. Глава 19 Щурясь от яркого света, Гвинет бесшумно вошла в гостиную. Тяжелые шторы на окнах были опущены. В камине тихонько потрескивали поленья. Гвинет увидела Матти, расположившегося у огня, и сидящих на стульях мужчин. Гвинет вошла настолько бесшумно, что никто не заметил ее появления. Мейв сидела в кресле с бархатной обивкой; волосы ее сверкали — на них падали отблески пламени. Рядом с ней расположился ее муж, сэр Грэхем; несмотря на морскую форму с блестящими эполетами, кисточками и золотыми пуговицами, он походил скорее на пирата с Карибского моря — его ухо украшало большое золотое кольцо. Хотя сэру Грэхему было лет сорок пять, время не наложило на его лицо своей печати, а волосы адмирала оставались по-прежнему густыми, без намека на седину. При виде сэра Грэхема Гвинет вновь ощутила боль в сердце. Как и Морнингхолл, он являлся образцом мужской красоты. Но если Морнингхолл был сдержанным и загадочным, то сэр Грэхем — непринужденным и открытым. Сейчас он сидел, наклонившись к Мейв, накрыв своей смуглой рукой руку жены, лежавшую на подлокотнике кресла. Гвинет вновь ощутила боль утраты — ведь и они с Морнингхоллом могли бы сидеть вот так же… Слишком поздно. Капеллан, напротив, был светлокожим и изящным. Его светло-карие глаза светились добротой и состраданием — качества, редкие у молодых людей. Кудрявым же волосам капеллана могли бы позавидовать херувимы. И все же Гвинет чувствовала: у этого человека твердый характер. Увидев ее, мужчины тут же поднялись. — Леди Симмз… — Адмирал склонился к руке Гвинет. — Леди Симмз… — проговорил деликатный капеллан. Мейв подняла на нее свои чудесные золотистые глаза. Гвинет, ответив на приветствия, с бьющимся сердцем опустилась в кресло рядом с Рианнон. В комнате ненадолго воцарилось молчание. Гвинет сидела, сложив руки на коленях. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. — Вы хотели поговорить со мной, сэр Грэхем и ваше преподобие Милфорд, — проговорила наконец Гвинет. Адмирал откинулся на спинку кресла и откашлялся. — Я понимаю, что вы пережили сегодня, когда посетили плавучую тюрьму. Эти суда — весьма прискорбное и постыдное явление, и я прежде всего хотел бы выразить вам свою искреннюю благодарность за вашу заботу о заключенных. Ведь многие на флоте предпочитают закрывать глаза на эту проблему. — Он умер? — неожиданно спросила Гвинет, пристально глядя на адмирала. — Леди Симмз… — Нет-нет, будьте откровенны, скажите, он умер? Я готова услышать правду. Просто скажите, что он умер и мучился недолго. Адмирал нахмурился, посмотрел на свою жену. И тут раздался голос капеллана: — Сэр Грэхем ничего подобного сказать не может. Лорд Морнингхолл жив. — Ой, Гвин! — воскликнула Рианнон и тут же зажала рот ладонью. Гвинет схватилась за подлокотники кресла и подалась вперед. — Не надо так шутить, ваше преподобие. Я видела, как его затоптали ногами заключенные, видела ненависть на их лицах. Они били его кулаками и ногами. Я видела все это собственными глазами… — Его преподобие совершенно прав, леди Симмз, — перебил ее адмирал, низкий голос которого, казалось, заполнил всю гостиную. — Лорд Морнингхолл в тяжелом состоянии и находится в госпитале. Но он жив. Все поплыло перед глазами Гвинет. Ее била дрожь. — Не умер, — прошептала она. — Не умер, — подтвердил адмирал. — Хотя был очень близок к тому. Гвинет сделала глубокий вдох. Пытаясь прийти в себя, она до боли в пальцах сжала подлокотники кресла. Сердце ее бешено колотилось, глаза наполнились слезами. Она откинулась на спинку кресла и, сделав еще один глубокий вдох, взглянула на адмирала. — Простите, — прошептала она с едва заметной улыбкой. — Просто я видела такое, что не могла надеяться… — Гвинет помотала головой; ей все еще не верилось, что Деймон жив. — Только я не понимаю… Почему вы, адмирал… то есть я имею в виду… Я думала, вы пришли сообщить мне о его смерти. Сэр Грэхем сделал вид, что не замечает ее смущения. — Простите меня, леди Симмз. Возможно, я причинил вам боль. — Он погладил большим пальцем руку жены. — Должен признаться, что я не силен в подобных… объяснениях. От меня больше пользы на море, где врага можно победить правильной стратегией, умом и силой оружия. Мейв усмехнулась: — Мой муж хочет сказать, что политика не его дело и что он предпочел бы командовать флотом на войне. — Понимаю, — сказала Гвинет, хотя ничего не понимала. — Позвольте мне быть откровенным, леди Симмз, — продолжал адмирал. — Начальники Морнингхолла и совет офицеров, членом которого я, к счастью, не являюсь, освободили маркиза от выполнения его обязанностей. Освободили временно, пока не выяснится, может ли он командовать плавучей тюрьмой. — Адмирал сделал глоток чая. — Все знают, что с его судна было совершено несколько дерзких и весьма успешных побегов, и это поставило нас в весьма щекотливое положение. К тому же Морнингхолл не числился среди любимцев начальства, и в его послужном списке есть эпизоды, свидетельствующие о неуважительном отношении к вышестоящим. Непосредственный начальник Морнингхолла приказал ему повысить бдительность и поднять дисциплину, однако побеги все продолжаются, а нынешний мятеж переполнил чашу терпения… Мейв посмотрела на мужа — и вспыхнула. Она чувствовала себя весьма неловко, ведь ее брат также сбежал с судна «Суррей», и к тому же, по слухам, он является знаменитым Черным Волком. В каком трудном положении оказался сэр Грэхем — и как дипломатично он себя ведет, с восхищением подумала Гвинет. Она готова была биться об заклад: адмирал наверняка пожелает занять свой прежний пост в Вест-Индии, чтобы оказаться подальше от плавучих тюрем. Гвинет посмотрела в глаза адмиралу. — Так что же вы хотите от меня, сэр Грэхем? Адмирал взглянул на своего компаньона. — Его преподобие Милфорд говорит, что у Морнингхолла нет семьи. Он также заявляет, что маркиз — своего рода одинокий волк и ни с кем не имеет дружеских отношений. Тем не менее мы пришли за помощью к вам, потому что не знаем, кто еще может помочь. — Что вы имеете в виду? Сэр Грэхем в упор посмотрел на Гвинет. — Лорд Морнингхолл сейчас в полубессознательном состоянии, — сказал адмирал и совсем тихо добавил: — Но он все время произносит ваше имя. Гвинет в изумлении раскрыла рот. — Мое имя? — пробормотала она. — Да. Постоянно. Гвинет откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Она не могла вымолвить ни слова. Сидевшая рядом Рианнон сжала ее руку. — Какого рода ранения получил лорд Морнингхолл? — тихо спросила Рианнон, видя, что сестра не в состоянии говорить. — Он был до бесчувствия избит, и ему всадили нож в спину. Доктор считает, что важнейшие органы не поражены, но я предостерегаю вас: все возможно… Маркиз порой приходит в себя, затем снова теряет сознание, так что пока невозможно сказать что-либо определенное. Гвинет услышала свой голос: — То есть он может умереть? — Он наверняка умрет, если не создать для него необходимые условия: полный покой, забота, надлежащий уход. Гвинет в отчаянии закрыла глаза. Пальцы ее снова впились в подлокотники кресла. «Он все время произносит ваше имя». — Что я должна сделать? — Поскольку очевидно, что именно вас хочет видеть маркиз, мы надеемся, что вы можете сыграть благотворную роль в его выздоровлении. Его забрали в госпиталь на корабль «Персей», но вы не можете представить себе, как он переполнен! У лекаря там слишком много пациентов. — Сэр Грэхем устремил на Гвинет умоляющий взгляд. — Я бы хотел, чтобы вы забрали его оттуда и обеспечили ему уход, о котором я говорил. — Это несерьезно, сэр Грэхем! Как я могу ухаживать за раненым мужчиной в своем доме? Это просто немыслимо! — Адмирал не говорил, что вы должны устроить Морнингхолла у себя, — мягко возразил его преподобие Милфорд. — Разумеется, — кивнул сэр Грэхем. — Иначе пойдут всякие разговоры, и это повредит вашей репутации. Миледи, мы все обсудили с его преподобием и пришли к заключению, что лучше всего лорда Морнингхолла отвезти к нему домой, а вы посидите с ним. — А куда именно отвезти? — В его родовое поместье, в Котсуолд-Морнингхолл-Эбби. Некоторое время Гвинет сидела молча. Сидела, глядя на свои руки, чувствуя на себе напряженные взгляды собеседников, ожидающих ее решения. — Мы уже позаботились о карете, чтобы доставить вас туда, если вы дадите согласие ехать, — сказал капеллан. — А если я откажусь? Последовало долгое молчание. В тишине слышалось потрескивание поленьев в камине. Его преподобие Милфорд запустил пятерню в свои кудри, и лицо его вдруг сделалось печальным. — Если вы не поедете, — проговорил он наконец, — Морнингхолл окажется далеко не первым морским офицером, умершим в корабельном госпитале. Гвинет опустила голову. Она прекрасно понимала, что случившееся — ее вина. Ведь если бы она не отвлекла Деймона, он успел бы что-то предпринять, чтобы спасти и себя, и ее. К тому же он предпочел спасать ее жизнь, а не свою. И конечно же, он достоин любви. Ее любви. У Рианнон больше не было сил молчать. — Послушай, Гвин, ты должна ехать. Гвинет улыбнулась и посмотрела на пламя, пылавшее в камине. — Нет необходимости уговаривать меня, — тихо проговорила она. — Я поеду сразу же, как будет готова карета. Глава 20 После двухдневного путешествия в карете Гвинет чувствовала себя отвратительно. Экипаж сопровождал эскорт из двух всадников, в карете было уютно и удобно, тем не менее путешествие оказалось весьма утомительным. Они миновали долину Темзы с ее полями, лугами и фермерскими домами из серого кирпича, миновали и древние шпили Оксфорда. И сейчас Гвинет, сидя у окна кареты, любовалась живописными пейзажами Котсуолда. Все здесь вызывало восхищение. Местность была холмистая; поля, колосившиеся ячменем, перемежались лугами и пастбищами; под легким ветерком волновалась молодая пшеница. Зеленые участки сменялись свежевспаханными полями, что придавало пейзажу дополнительную живописность. И повсюду виднелись группы вязов, дубов, буков, которые стояли, словно часовые. По небу же плыли белые облака, и небо было ярко-голубое. Временами Гвинет казалось, что она парит над землей, как птица… Если бы все это мог видеть ее спутник! Напротив нее лежал и стонал маркиз, находившийся в бессознательном состоянии. Его укрыли одеялом, подушки же прочно закрепили, чтобы они от тряски не свалились на пол. Морнингхолл был весь перебинтован и выглядел не лучше, чем в тот вечер — два дня назад. Или уже три дня? Под строгим присмотром сэра Грэхема и его преподобия Милфорда два матроса вытащили маркиза из лодки и погрузили в карету. Гвинет едва не упала в обморок, когда увидела Деймона. Голова его была забинтована, рука — на перевязи, лицо — в кровоподтеках. А сейчас его лихорадило, и на шее у него поблескивали бисеринки пота. Заблаговременно отправили гонца в Морнингхолл, чтобы маркиза сразу же встретил доктор. — Я позабочусь о тебе, Деймон, — прошептала Гвинет, касаясь его бинтов. — Помоги мне в этом, Господи! Я не дам ему умереть. Гвинет то и дело отгоняла назойливую мысль о том, что она везет маркиза умирать. Нет, она намерена его исцелить! Карету тряхнуло на пригорке, и движение замедлилось. Гвинет выглянула из окна, ожидая увидеть Морнингхолл-Эбби, но увидела только домики фермеров, поля вдали и зеленый луг, пестреющий желтыми одуванчиками и белыми маргаритками. А по голубому небу, словно громадные корабли, плыли белые облака. Чем-то эти места отличались от тех, которые они недавно проезжали. Возможно, воздух здесь был прохладнее. Возможно, эти древние земли почувствовали, что наконец-то вернулся хозяин, и готовились к встрече с ним… Маркиз что-то пробормотал, и Гвинет сделала попытку приподнять его забинтованную голову. Взяв его за руку, она сжала длинные горячие пальцы. — Все в порядке, Деймон. Я здесь. — Нет… ты не здесь… Гвинет, где ты? Гвинет… Гвинет… — Тихо, Деймон. Вы уже почти дома. Эти ее слова, похоже, еще больше его взволновали, и он принялся размахивать руками. Высвободив из перевязи руку, маркиз попытался избавиться от бинтов. — Поторопись, Эдварде! — крикнула Гвинет вознице. — А ну, веселей! — закричал тот, стегая уставших лошадей. Гвинет обняла Деймона за плечи и крепко прижалась к нему. И, похоже, маркиз почувствовал ее близость, потому что немного успокоился, хотя и продолжал стонать от боли. Лицо его покрылось испариной, грудь тяжело вздымалась, из горла вырывались хрипы. Между тем облака становились все плотнее и все чаще закрывали солнце. Порывы ветра усилились. В воздухе явно запахло дождем. — Почти приехали, миледи! — донесся сверху голос возницы. — Осталось полмили, не больше. Слава Богу. Деймон же по-прежнему стонал от боли. Гвинет снова взяла его за руку, пытаясь успокоить. И он крепко сжал ее руку. Она попыталась высвободиться, но он сжал ее руку еще сильнее. Они въехали в дубовую рощу, и теперь карета катилась под зеленым пологом. Гравий шуршал под копытами лошадей, поскрипывала и дребезжала карета. Наконец по крыше экипажа застучали первые капли дождя. Но тут в поле зрения появились двустворчатые металлические ворота. Высокая каменная стена была во многих местах задрапирована плющом. Когда-то стена была, очевидно, желтой, но давно поблекла, выгорела на солнце. Карета остановилась. Гвинет выглянула в окно и увидела по обеим сторонам ворот двух каменных, в натуральную величину, могучих волков — часовых, охраняющих вход в поместье. А за ними виднелась длинная дорожка, похожая на ковер, который расстилают, встречая королей. И еще дальше высился величественный особняк — Морнингхолл-Эбби. — Мы приехали, миледи! В этот момент темные тучи затянули все небо; солнце померкло. Рука маркиза выскользнула из ее рук, и Гвинет на мгновение показалось, что он не дышит. — Скорее! Заносите его в дом! — закричала Гвинет, спрыгивая на ходу c подножки кареты. Она придерживала открытую дверцу, пока к карете бежали двое лакеев в ливреях и париках. Вдоль лестниц огромного дома выстроились слуги — элегантно одетые мужчины и женщины с испуганными глазами. Но у Гвинет не было времени оценить этот великолепный прием и должным образом поприветствовать пожилого дворецкого, Бритуэлла. Ей некогда было задаваться вопросом, почему так нервничают слуги… Гвинет жестом велела слуге раскрыть дверцы кареты пошире. Слуга, дюжий деревенский парень, влез в карету и вынес маркиза. Держа хозяина, словно ребенка, на руках, он молча уставился на Гвинет в ожидании дальнейших указаний. — Надеюсь, вы получили письмо от адмирала сэра Грэхема? — спросила Гвинет у подскочившего Бритуэлла. — Да, миледи. Вчера. Доктор ждет в спальне его светлости. Маркиз пошевелился и застонал. Когда лакей проносил его по лестнице, маркиз стал вырываться и кричать от боли. — Пожалуйста, сюда, миледи, — показал Бритуэлл, и они, миновав великолепный холл, зашагали по коридору. Затем они поднялись по лестнице и прошли еще по одному коридору, уставленному шкафами с книгами, украшенному портретами, бюстами и старинными вазами. Лакей едва ли не бежал, и Гвинет, подобрав юбки, бежала рядом, чтобы не отставать. — Нет!.. Нет! — бормотал Деймон. — Гвинет, не позволяй ему нести меня туда… прошу… Из комнаты в конце коридора вышел мужчина и быстро зашагал им навстречу. — Я доктор Макдауэлл, — представился он, устремив взгляд на маркиза. Он жестом указал, что его светлость нужно занести в спальню, затем бросился к кровати и сорвал с нее покрывало. — Положи его сюда, — приказал он слуге. Деймон сжал кулаки. — Гвинет, не надо, только не здесь. — Он не хочет здесь находиться! — воскликнула Гвинет, пытаясь помешать слуге. — Он должен лежать здесь, это единственная комната, которую мы для него приготовили, — отрезал доктор. Затем повернулся к слуге: — Закрой дверь, опусти шторы… — Гвинет! Помоги мне… волк… хочет искусать меня, — бормотал Деймон. — Не дай ему искусать меня… Мама здесь… она сделает мне больно… Гвинет! — Все в порядке, любовь моя, — ласково проговорила Гвинет, беря его за руки. — Никто не сделает тебе больно. — Да не слушайте вы его, он бредит! — заявил доктор. Он отстранил Гвинет и стал осматривать маркиза. — Волки, Гвинет, — шептал маркиз, метавшийся на подушке. — Не дай им покусать меня… не дай… Гвинет в отчаянии осмотрелась и заметила то, чего не мог видеть, но, очевидно, хорошо помнил Деймон. — Выбросите эту гадость! — крикнула она, показывая на громадную черную шкуру над массивным камином. Бритуэлл запротестовал: — Но, миледи, эта волчья шкура висит здесь с того дня, как первый маркиз задушил зверя голыми руками в… — Мне наплевать, сколько времени она здесь висит! Уберите ее, эта шкура пугает его! — Повернувшись, Гвинет увидела прямо напротив кровати огромный портрет — грозного вида женщина в бальном платье и бриллиантах. — А это кто? — Его мать, покойная маркиза… Гвинет указала на портрет: — Снимите со стены и вынесите отсюда! — Но, миледи, это его мать… — Унесите ее отсюда! Слуга бросился к картине. Бритуэлл отступил на шаг от кровати. На его губах заиграла едва заметная улыбка; он с восхищением смотрел на Гвинет. Волчью шкуру и портрет тут же вынесли. По обеим сторонам кровати на постаментах сидели еще два волка — из черного мрамора. Гвинет не раздумывая схватила простыню, разорвала ее надвое и накрыла злобно скалившихся хищников. Маркиз застонал и закрыл руками лицо. Он был весь в поту, по телу его пробегала дрожь. Когда доктор попытался к нему приблизиться, маркиз замахал на него руками. Гвинет подошла к Деймону и присела рядом с ним. Она взяла маркиза за руку и прижала его ладонь к своей щеке. — Все в порядке, Деймон. Эти глупые волки ушли. И твоя мать ушла. С тобой здесь я, и я не дам тебя в обиду. Морнингхолл, всхлипнув, прижался к ее руке. Гвинет подняла глаза на доктора. В комнате воцарилась тишина. Все смотрели на Гвинет со смешанным чувством страха и уважения, как смотрят на выигравшего сражение генерала. Доктор в смущении откашлялся. — Теперь вы можете подойти к нему, — уверенно проговорила Гвинет. — Он успокоился. В этот же вечер за много миль от родового поместья маркиза Коннор Меррик стоял у штурвала шхуны «Пустельга», скользившей по волнам Английского канала. Обдуваемый ветром, он смотрел на далекие огоньки побережья, мерцавшие в тумане. Судно вошло в крутой бейдевинд и шло правым галсом. Лицо и волосы Коннора были мокрыми от соленой воды. Ветер гудел в снастях, и черные волны, набрасываясь на шхуну, разбивались об острый нос, превращаясь в шипящую пену. — Что-нибудь видишь, Орла? — окликнул он женщину, которая вела наблюдение на бушприте. — Пока что нет. Нет сигнала — трех коротких вспышек фонаря. Может, Милфорда задержали? Куда он запропастился? Коннор Меррик с грустью окинул взглядом стройную фигуру Орлы, силуэт которой выделялся на фоне черной, как сажа, ночи и темного моря. Благодаря ее пиратскому опыту она поистине незаменима как помощница, думал Коннор, без нее не обойтись, как не обойтись без острого и надежного ножа. Ему очень не хотелось ее терять, но он не любил ее — во всяком случае, так, как того хотела она. Он мог предоставить ей место на «Пустельге», предложить ей дружбу, однако не мог подарить ей свою любовь. Коннор подумал о человеке, который был способен на это, и улыбнулся. Весьма сомнительно, что его преподобие Милфорд решится попросить руки Орлы. Ведь она бороздит моря и устраивает побеги военнопленных с плавучих тюрем. Да и сэр Грэхем Фальконер не пожелал, чтобы Мейв, его сестра, продолжала терроризировать Вест-Индию и оставалась королевой пиратов на Карибах. Бедняжка Мейв. Бедняжка?! Как бы не так! Коннор вытер соленые капли с лица и предался воспоминаниям. Едва он успел спрятать завернутое в брезент тело Натана вблизи болота, как послышались сигналы тревоги на судне. Он изо всех сил греб к плавучей тюрьме и оказался рядом как раз вовремя, чтобы выловить из воды леди Симмз. Сообщенная ею новость о Морнингхолле была подобна удару под ребра, и Коннор понял: это — начало конца. Без маркиза на борту ничего не получится. Тем не менее юного Тоби нужно спасать. Коннор доставил леди Симмз на берег и удостоверился, что она исчезла в толпе. И тут кто-то забрался в его лодку. Он поднял глаза и увидел ее в элегантном шелковом платье и с ожерельем из акульих зубов. Она зловеще усмехнулась и приставила кинжал к его ребрам. Вокруг сновали люди, однако никто не обращал внимания на бывшую королеву пиратов. — Я хочу, чтобы ты вернул мне мое судно, — потребовала она. — Сейчас же. И Орлу. Коннору потребовалось все его красноречие, чтобы уговорить Мейв оставить ему «Пустельгу». Ведь в конце концов, хотя Мейв и вышла замуж за англичанина, она осталась в душе американкой и не может отрицать: гораздо лучше, если шхуна будет служить стране, где ее построили. Дав обещание, что ее влиятельный муж прекратит охоту за пропавшей шхуной, Мейв наконец приказала — да, приказала! — вернуть «Пустельгу» на Барбадос, когда Коннор покончит со всеми делами, а иначе… Нуда ладно. Сейчас она и сэр Грэхем находились на пути в Вест-Индию, и опасности с этой стороны — по крайней мере пока — не существовало. А что касается возвращения «Пустельги»… Размышления Коннора прервал голос Орлы: — Капитан! Вон там, справа по борту, есть сигнал! Вот снова! Ты видишь его? Коннор повернул голову и действительно увидел долгожданный сигнал. Он с силой повернул штурвал, и шхуна пошла против ветра. Вся команда — французы и американцы, которых выкрал с плавучей тюрьмы «Суррей» Черный Волк, бросились по своим местам. Коннор усмехнулся: скоро его команда увеличится еще на одного члена, и он станет самым счастливым человеком на свете. Из мрака появилась лодка — весла энергично поднимались и погружались в воду. Вскоре Коннор услышал, как она легонько ударилась о корпус шхуны. Послышались приветствия, члены команды помогали вновь прибывшим подниматься на борт. Наконец-то, с облегчением подумал Коннор. Это была самая блестящая, самая дерзкая задумка Черного Волка — освободить заключенного под видом покойника. А еще предстояло вызволить малыша Тоби. Мальчишку, который остался там одиноким и беззащитным, который не в силах противостоять произволу одичавших заключенных и таких мерзавцев, как Фойл и Редли. Малыша Тоби, который лишился своего единственного бесстрашного защитника. — Добро пожаловать на борт шхуны, ваше преподобие, — услышал Коннор голос Жерара, одного из французов. Капеллан ступил на мокрую палубу, и Коннор увидел, как навстречу ему с развевающимися волосами и возбужденным лицом бежит Орла. Увидев ее, Милфорд просиял. Коннор же снисходительно улыбнулся. А затем он узнал голос, который давно хотел услышать, — голос человека, ради спасения которого Черный Волк рисковал жизнью. Улыбающийся Коннор двинулся навстречу спасенному. — Натан! — воскликнул он со слезами на глазах, помогая вновь прибывшему взойти на палубу. Они заключили друг друга в объятия. — Я счастлив, что ты наконец-то вернулся! Глава 21 Деймон знал, что ему все это снится. Он увидел возникший из тьмы объятый пламенем ящик карцера, к которому приближался. И подумал о запертом внутри человеке, о таком же, как и он сам. Этот человек страдает от голода, от одиночества, от боли. Языки пламени лижут его ноги, подбираются к животу и груди. Деймона охватывают страх и отчаяние, он обливается потом, но обратного пути нет, для него нет спасения, пока он не подберется к этому ужасному ящику и не освободит несчастного. Быстрее, черт возьми! Теперь он уже бежал. Он вынужден был бежать, потому что тот человек — это был он сам. С верхней палубы донесся шум, перешедший в дикий рев. Деймон сразу понял: это сотни заключенных спускались к нему по лестнице, а их предводительница — его мать. Они приближались к нему и вопили, словно дикари. «О Боже, пусть я сгорю раньше, чем они меня схватят!» Мать схватила своими ледяными пальцами его пылающую руку. — Деймон! Деймон, это я, Гвинет! «Нет, нет, ты не Гвинет, ты — моя мать. Быстрее охвати меня, пламя, быстрее сожги меня! Я ужасный, я недостойный! Я не заслуживаю того, чтобы жить после всего, что увидел в этом плавучем аду! Прости меня, о Господи, я пытался им помочь! Да, Питер, я знаю, что мои доводы ошибочны. Все случилось потому, что я ненавижу флот. Сейчас я понимаю, что не прав, и если я выживу, то сделаю все как положено. Клянусь тебе, только убери ее от меня…» — Деймон! Снова ощутив ледяное прикосновение к своему запястью, он с криком ужаса оттолкнул ее. И попытался содрать с головы бинты. Однако было слишком поздно — он снова оказался в своей каюте, и заключенные, повалив его на пол, стали пинать его ногами, дергать за волосы, колотить головой о стену… Беги, Гвинет!.. А затем какой-то непонятный шум и свист, он проносится через черный тоннель — и оказывается в Морнингхолд-Эбби, на огромной кровати шестнадцатого века. Здесь темно, сюда являются духи, сюда идет мать. Он слышит, как скрипит и открывается дверь. «Ты скверный мальчишка, Деймон!» Это она, ОНА! И вдруг все исчезло. Мертвая тишина. И ничего не видно. Абсолютно ничего. Звенящая тишина. И жар. Он лежал, по-прежнему обливаясь потом. И слышал собственное дыхание — тяжелое, надрывное. И еще он слышал стук капель дождя по стеклу, по камням, по деревьям. «Я проснулся. Это явь. И — о Господи! — я в Морнингхолле». Деймон сделал попытку открыть глаза, но ничего не увидел — кругом была темнота. Он в ужасе задрожал. И почувствовал, как пылает его голова. Почувствовал тупую боль в затылке. Он лежит в спальне. Лежит в темноте. Один. Нет, не один. Здесь находился кто-то еще, он слышал чье-то дыхание, чувствовал, как кто-то осторожно гладит его по плечу и говорит, что все будет хорошо, что он, Деймон, в безопасности и что за ним будут ухаживать. Мягкие волосы щекочут его подбородок, и он чувствует едва уловимый аромат. Сердце его стало давать сбои, как это обычно случалось перед приступом. Он не знал, кто склонился над ним, не верил долетающим до него словам, не знал, что с ним собираются делать. Женский голос звучал совсем рядом. Он ощущал чье-то горячее дыхание. — Деймон! Только бы унялась эта дрожь во всем теле. — Деймон, все будет в порядке. Это я, Гвинет. Ты слышишь меня? Гвинет? Гвинет — это кто? Рука снова гладит его по плечу. И он ощущает запах персиков. Леди Гвинет Эванс Симмз. Словно что-то взорвалось в его груди — Деймон тотчас же вспомнил все. Ужасная правда заключалась в том, что он действительно лежал в Морнингхолл-Эбби, а леди Гвинет Эванс Симмз находилась рядом и была свидетельницей его слабости, его беспомощности, его безумия. Он с трудом зашевелил пересохшими губами, и из его горла вырвался хриплый шепот: — Леди Симмз? — Да, это я, Деймон. Я, Гвинет. Гвинет. Она низко склонилась над ним, она подобралась совсем близко к его душе… Деймона охватила паника. — Ты… выжила? — прошептал он. — Да. Редли выбросил меня за борт. — Скажи мне… что ты… не ранена. Я так боялся, что они и тебя… так боялся. — Со мной все в полном порядке, Деймон. Успокойся. Я хочу, чтобы ты отдыхал и не думал о том, что произошло. — Мы никогда не закончим… то, что начали. — Мы закончим, милорд. Когда вам станет лучше. Однако Гвинет прекрасно понимала, что в нем еще гнездится болезнь — в каждой клеточке его тела. Болезнь очень серьезная, опасная. — Мне… не станет лучше, — прошептал Деймон. — Не говори так. — Это правда… Он чувствовал прикосновения ее рук, чувствовал биение своего сердца и молил Бога о том, чтобы Гвинет не ушла. Он хотел, чтобы она прижала его к своему прохладному телу и держала в своих объятиях — просто держала, потому что он умирает и ему страшно. — И не думай, что я собираюсь покинуть тебя после всего, что произошло. Руки Гвинет обвили его шею, и это объятие, такое сладостное, повергло Деймона в панику. Еще никто его так не обнимал. Никто. Он замер, боясь шевельнуться. Сердце его бешено колотилось, словно пыталось вырваться из груди. И к горлу подступила тошнота. Но вскоре Деймон понял, что сердце его успокаивается, а дыхание восстанавливается. Понял, что Гвинет по-прежнему обнимает его, словно защищая своими объятиями. Приступ миновал. Он назревал, надвигался, но Деймон устоял. Боже милосердный! Он чуть расслабился. Может, это не так уж плохо, когда тебя обнимают? — Меня сильно избили, — прошептал он, и эти слова прозвучали скорее как вопрос, а не как утверждение. — Да, Деймон, очень сильно. — Но насколько сильно? — Пока не ясно. — Но я хочу знать сейчас. — Потерпи, потом… Он надул губы, словно ребенок, у которого забрали игрушку. И с силой сжал ее пальцы. — Ты делаешь мне больно, Деймон. Деймон тут же ослабил хватку, однако не решился выпустить руку Гвинет, боясь, что она уйдет, — ведь у нее не было причин оставаться с ним. Более того, он не мог понять, почему она сейчас рядом. И как долго она здесь? Но в любом случае он не хотел оставаться один. Он нуждался в ней. И хотел, чтобы она была рядом, но не смел сказать ей об этом. Как не смел сказать и о том, что ему приятны ее объятия… — Прости, — прошептал Деймон, уткнувшись в подушку. — Я не хотел сделать тебе больно. — Я знаю. А теперь отдыхай. И поправляйся. За окном тихонько накрапывал дождь. Деймон чувствовал запах влажной земли, чувствовал и запах женщины, сидящей с ним рядом. Интересно, знает ли она о том, что ему нравится, когда его обнимают? Знает ли она, что он нуждается в ней? Интересно, сирень все еще цветет? И что бы она сделала, если бы он тогда, в ее саду, и в самом деле отломил ветку и протянул ей? И Деймон вдруг от всей души пожалел о том, что не сделал этого. Интересно, догадывается ли она, что он любит ее? Деймон порадовался, что на глазах у него повязка и она сейчас не видит его глаза, ибо в них стояли слезы. Над ухом снова раздался голос Гвинет: — Ты не хочешь пить? Он кивнул, не решаясь заговорить, потому что горло его сдавил спазм. Гвинет осторожно высвободила свою руку. Деймон услышал бульканье жидкости, шуршание юбки и стук графина о стол. А затем ощутил на губах прохладное стекло стакана. Гвинет чуть приподняла его голову, но и этого оказалось достаточно, чтобы он почувствовал позывы тошноты. Должно быть, они раскроили ему череп в десятке мест, подумал Деймон и пожалел, что под рукой нет справочника Петерсона и он не может прочитать статью о травмах черепа. — Очень болит голова, — проговорил он слабым голосом. — Это не удивительно. Выпей, Деймон. Прошу тебя. Она — не Петерсон. Она ничего ему не расскажет. Слишком слабый, чтобы сердиться, Деймон вздохнул, признавая свое поражение. Он покорно раскрыл рот. В стакане оказалось вино, разбавленное водой, — Прохладное, сладковатое и очень вкусное. Деймон сделал глоток и почувствовал, как напиток тяжело осел в желудке. Какое-то время ему казалось, что его вырвет. — Ты что-то добавила в вино? — пробормотал он. — Да. Настойку опия. Чтобы ты заснул. Деймон был слишком слаб, чтобы протестовать. К тому же он не возражал против сна, если она останется с ним и мать не будет преследовать его в кошмарах. Деймон сделал еще глоток и прислушался к шуму дождя за окном. Затем прислушался к ровному дыханию Гвинет и успокоился. Как хорошо, подумал он. Мир, покой, тишина. Это было так непривычно после долгих лет постоянных тревог и волнений. И это было прекрасно! Наконец Гвинет забрала у него стакан и накрыла ладонью его руку. Она молчала, и Деймон подумал, что она, возможно, дожидается того момента, когда опий подействует и он снова окажется в том месте, где все ровным счетом ничего не значит, а ничто означает все. — Леди Симмз… — пробормотал он. — Да… С трудом сглотнув, он собрался с духом, чтобы сказать то, что должен был сказать: — Вы… ты не оставишь меня? Она сжала его руку, словно понимала: ему ужасно трудно было задать этот вопрос. Затем поднесла его руку к своему рту, и он ощутил прохладный шелк ее кожи, ощутил прикосновение ее губ. — Не оставлю, если ты этого не захочешь. Опий уже начал оказывать свое действие. «Скажи ей, пока еще не поздно». — Ты хочешь, чтобы я ушла, Деймон? Казалось, ее голос доносился откуда-то издалека. Тело его наливалось свинцом. — Деймон, ты слышишь меня? — Не хочу, — прошептал он. — Я не… хочу… чтобы ты… ушла… — добавил, уже засыпая. — Тоби Эштон? Ты здесь? Выходи отсюда, негодник! Мне надоело гоняться за тобой! Дверь открылась, и в каморку ворвался свет. Тоби сидел, скорчившись в углу и глядя в одну точку. После мятежа заключенных он старался не попадаться на глаза караульным, вышагивавшим по палубе, а также Фойлу и Редли; он старался, чтобы его вообще никто не видел. Сейчас напряженность и подозрительность на судне возросли, и караульные отнюдь не были склонны проявлять доброту к изможденному американцу, один вид которого вызывал у них отвращение и раздражение. Они вполне могли ударить его прикладом мушкета, если он вовремя не уберется с дороги. И все же работать на Джека Клейтона и выполнять время от времени его поручения — это гораздо лучше, чем снова возвратиться в самый настоящий ад, царивший внизу. Дверь открылась пошире. — Тоби! Черт тебя побери, ты здесь? Похоже, голос принадлежал Клейтону, однако Тоби не был в этом уверен. А покидать столь укромное место ему не хотелось. Кроме того, все англичане говорили одинаково. Все, кроме покойного маркиза, правильная речь которого резко отличалась от речи караульных, принадлежащих к низшим классам. Бедный лорд Морнингхолл! Мальчик не мог отделаться от мысли, что именно он, Тоби, виновен в смерти маркиза. В конце концов, ведь он же сообщил Арману — пусть под угрозой насилия — все необходимые сведения. Следовало бы предупредить маркиза о заговоре… «Но ведь я его предупреждал! — подумал Тоби. — Я в самом деле его предупреждал, но он не стал слушать!» А сейчас маркиз, его спаситель, пусть он и чудовище, сейчас он мертв. В этом Тоби не сомневался. После того как караульные усмирили мятежников, он видел, как они выносили тело лорда Морнингхолла из каюты. Он видел его распухшее окровавленное лицо, видел торчащий из спины нож и алое пятно, расплывшееся по белоснежной рубашке. Мало того, Тоби видел, как улыбался Фойл, когда выносили маркиза; а всем было хорошо известно, что Фойл ненавидел лорда Морнингхолла. А кровь маркиза… Засохшие пятна его крови до сих пор оставались на палубе. Смешно и думать, чтобы кто-нибудь стал их смывать. А при лорде Морнингхолле… Тоби помнил, как палубы ежедневно драили и отмывали уксусом, как устанавливали паруса, чтобы проветрить провонявшие трюмы, помнил, как лорд Морнингхолл обнаружил обман подрядчика. Должно быть, он бы еще многое обнаружил, если бы остался жив. И кроме того, маркиз старался помочь ему, Тоби. Что же касается гардемарина Фойла, которого Болтон назначил временно исполнять обязанности капитана, то он был совсем другим человеком. Чувствуя себя командиром, Фойл вел себя как петух на скотном дворе; всех задирал, отчитывал, всем угрожал, принимал самые величественные позы и раздавал направо и налево оплеухи и тумаки. — Тоби Эштон! Куда ты запропастился? Да, это был все-таки Джек Клейтон. Тоби вздохнул с облегчением. Этот громадный матрос, подобно сторожевому псу, верно служил лорду Морнингхоллу. Хотя он казался суровым и грозным, у него было доброе сердце, и Тоби это чувствовал. После некоторого колебания мальчик выполз из тени. Клейтон тут же схватил его за локоть и снова затолкал в угол. — Слушай меня внимательно, — яростно зашептал Клейтон, бросив быстрый взгляд через плечо. — У меня есть весточка для тебя от Черного Волка, но ты никому не говори, что это сообщил я, иначе поднимусь из могилы, когда они убьют меня, и задушу тебя голыми руками. — От Черного Волка? — переспросил Тоби. — Но откуда известно… — Не важно. И потом, нет времени все объяснять. Он придет за тобой в субботу, через две недели, и для тебя это будет единственный шанс спастись. Понял? — Да, сэр. Но почему так долго ждать? — Чтобы все на судне успокоились. У Редли глаза как у орла, сам знаешь. — Ну да, знаю. Но как он собирается меня освободить? Я не умею плавать! — Ты заберешься в пустую бочку, когда мы отправимся на берег, чтобы запастись водой. Не возражаешь против бочки, парень? Тоби медленно покачал головой: — Нет, мистер Клейтон. Против бочки не возражаю. — Хорошо. — Клейтон выпрямился, смачно сплюнул на грязный пол и добавил: — Оставайся здесь и не нарывайся на неприятности. И не болтай, ясно? Дверь за Клейтоном закрылась, и Тоби снова оказался в темноте. Мальчик вздохнул, и слезы покатились у него из глаз. Натан умер. Морнишхолл умер. Многие из его друзей сбежали или тоже умерли. Но Коннор был жив. Храбрый, славный Коннор. И Коннор придет за ним. Глава 22 Строгий и важный, в очках, доктор Финеас Макдауэлл был всегда деятельным и бодрым, чему, очевидно, способствовал здоровый шотландский климат. Некогда буйные рыжие волосы доктора почти утратили свой первоначальный цвет и превратились в седые. Сейчас с помощью Бритуэлла суровый шотландец пытался передвинуть отяжелевшее тело Морнингхолла к краю кровати. Он перевернул маркиза на левый бок, чтобы не потревожить правую руку раненого. Кровопускание было ежедневным ритуалом. По выражению лица Бритуэлла было ясно: он относится к этой процедуре неодобрительно. Глядя на лицо хозяина, который находился в полубессознательном состоянии, дворецкий спросил: — Вы уверены, что кровопускание приносит ему пользу, а не вред? Вы знаете, как к этому относится ее светлость. — Ее светлость — не доктор, — пробормотал Макдауэлл, доставая из сумки ланцет. — Кровопускание — единственный способ удалить из организма все лишнее, и я не могу придумать иного способа для того, чтобы излечить лорда… А сейчас приготовьте горячую воду и перестаньте задавать мне вопросы. Бритуэлл со вздохом подчинился, поставив ведро на стул рядом с кроватью. Доктор взял лорда Морнингхолла за руку. Его светлость, тихонько выругавшись, попытался освободиться, однако он был настолько слаб, что это ему не удалось. Доктор сунул руку пациента в ведро с горячей водой, чтобы вздулись вены. Бритуэллу ужасно хотелось, чтобы поскорее вернулась леди Симмз. Она вышла в сад — набрать букет свежих цветов. Только леди была способна помешать доктору. — Придержи его, — проворчал Макдауэлл. — Я не могу делать одновременно два дела. Бритуэлл подчинился с видимой неохотой. Тем временем доктор вытащил руку маркиза из ведра и перевязал лентой запястье. Затем несколько раз сжал и разжал пальцы маркиза, после чего у запястья обозначилась вена. — Но я все-таки думаю… — Не желаю ничего слышать, Бритуэлл. Разве ты не видишь, что у твоего хозяина горячка? Или ты хочешь, чтобы он умер? К тому же он сейчас ничего не ощущает. И с этими словами Макдауэлл коснулся скальпелем вены. Действие опия к тому времени закончилось, и Деймон мгновенно почувствовал боль. Он дернулся и попытался вырваться, но доктор крепко держал его руку. Деймон чувствовал, как кровь стекает по его ладони в специальный сосуд. Возникло ощущение, что вместе с кровью из него уходит и жизнь… Маркиз встревожился. — Перестаньте, — прошептал он, но Макдауэлл все еще отчитывал Бритуэлла и не слышал слов маркиза. Деймон почувствовал, что задыхается. — Пожалуйста, перестаньте… — снова прошептал он. Тут послышались шаги, и в спальную кто-то вошел. Деймон сразу понял, что он спасен. Это была она. — Доктор Макдауэлл! — Ее голос прозвучал как удар грома. Деймон с облегчением улыбнулся — она быстро приближалась к другой стороне кровати. — Доктор, немедленно прекратите этот ужасный эксперимент! — При нынешних обстоятельствах рекомендуется, миледи… — Господь Бог знал, сколько отпустить нам крови! Сейчас же прекратите кровопускание! «Сражайся, моя тигрица, сражайся!» — Но… — Делайте, что я сказала! Тихонько выругавшись, доктор поднял вверх руку Деймона, и тот почувствовал, как горячая кровь стекает к локтевому сгибу. Еще немного — и он потерял бы сознание, но тут послышался чей-то плач и чьи-то руки обняли его за плечи… Это Гвинет обнимала его и тихонько плакала. Еще никто и никогда так не обнимал его и не плакал над ним. Деймон чуть повернул голову, давая ей понять, что он в сознании. — Ох, Деймон! Если бы я знала, что этот кровожадный доктор собирается устроить тебе кровопускание через минуту после моего ухода, я бы ни за что тебя не оставила! Прости меня, мой дорогой! — Ее горячие слезы капали ему на шею и грудь. — Я очень сожалею… — Не за что… прощать, — прошептал он и попытался поднять другую руку, чтобы положить ее на плечо Гвинет. Но у него не хватило сил даже на это. — Он причинил тебе боль, Деймон. Мне наплевать на то, что он долгие годы лечил вашу семью. Я пошлю за другим доктором. Деймон попытался улыбнуться. — Ты… самый первый защитник в моей жизни, — прошептал он. И с усмешкой добавил: — Очень рад, что мне не придется встречаться с докторами один на один… — Никогда, Деймон! Клянусь тебе! Она еще долго сидела рядом, обнимая его. Исходящее от ее тела тепло, а также обещание не покидать его успокоили Деймона, и он заснул. Новый доктор даже не пытался делать кровопускание, ибо уже был наслышан о «свирепой» леди Симмз. Он приходил два раза в день, чтобы сменить повязки и дать рекомендации, касавшиеся дальнейшего лечения. Доктор опасался серьезных осложнений, даже не исключал частичный паралич. Однако окончательный диагноз можно поставить лишь после того, как его светлость немного окрепнет, заявил доктор. Но в любом случае было очевидно: здоровье лорда Морнингхолла внушает серьезные опасения. И все же Гвинет верила: этот демонический красавец, которого она любит, не умрет. С помощью старины Бритуэлла, весьма обеспокоенного состоянием хозяина, она то и дело меняла мокрые от пота простыни, часто проветривала спальню и обмывала Деймона прохладной водой. Кроме того, она послала одного из слуг в Бэрфорд, и тот привез полную сумку сухой лаванды. Гвинет набила ею мешочки и разложила их всюду, где возможно: под подушку Деймона, на столик у кровати и даже у ног волков, охраняющих покой больного хозяина. В начале второй недели жар у Деймона стал спадать. Он очнулся от тяжелого сна и молча кивнул, когда Гвинет спросила, не хочет ли он куриного бульона. Она была растрогана до глубины души, когда кормила его из ложечки, и он не протестовал, лишь с благодарностью улыбался ей время от времени. На следующее утро Деймон позавтракал овсяной кашей и бодрствовал до полудня. Затем поел, немного поспал и, проснувшись, заявил, что умирает от голода. Гвинет велела слуге принести еще бульона. Она с трудом сдерживала себя — ей хотелось распахнуть окна и закричать от радости и счастья. Сомнений не оставалось: лорд Морнингхолл возвращался к жизни. Его преподобие Милфорд и Джек Клейтон пришли на заре к Тоби и вывели его на палубу. Тоби понял: предстоят важные события — это было написано на лицах его друзей. Сердце мальчика гулко и тревожно колотилось, но он с готовностью последовал за ними, поскольку доверял. В лодке их должен был ждать Коннор. На палубе стояли бочки, которые следовало погрузить на лодку, доставить на берег и наполнить пресной водой. Капеллан быстро снял крышку с одной из бочек, Джек тут же поднял Тоби и опустил его внутрь. Перед этим Тоби заметил караульного, стоявшего неподалеку, спиной к ним; и мальчик подумал, что его скорее всего подкупили, чтобы он «ничего не видел». — Сиди тихо, — прошептал Джек и взял крышку из рук капеллана. Тоби сидел, прижав колени к груди. Прямо над его головой опустилась крышка, но его преподобие Милфорд заблаговременно просверлил в ней отверстие величиной с монету, так что мальчик не боялся задохнуться. — Как ты себя чувствуешь, Тоби? — Тесно, сэр, но, думаю, все будет нормально. — Вот и хорошо. Сможешь пробыть в таком положении часа два-три? Выбора у Тоби не было. — Да, сэр. Постараюсь. — Ладно. И чтобы ни звука, иначе все пропало. Да поможет тебе Бог, Тоби. Мальчик слышал, как эти двое уходят. Он остался один в темноте. Страшно было шевельнуться, даже дышать. «Через два или три часа здесь будет Коннор. Беспокоиться не о чем. Все будет хорошо. Нужно думать о том, как много других вызволил Коннор…» Постепенно воздух в бочке нагревался. Становилось душно, и вскоре уже мальчик обливался потом. Крошечный лучик света пробился сквозь отверстие в крышке — занимался день. Тоби сжал в руке миниатюрный портрет матери, висевший у него на шее, и это придало ему сил. Наконец он услышал мужские голоса и почувствовал запах дыма — судно пробуждалось ото сна. Тоби прижал локти к ребрам. Он слышал тяжелые шаги заключенных; которых вывели наверх. На кого-то раскричался Редли. Люди пробегали совсем рядом с его бочкой, и Тоби сидел затаив дыхание. — Славный денек, а, Джек? — Не лучше, чем любой другой. К обеду будет дождь. — Верно. Вон там, похоже, собираются тучи. Тоби осторожно пошевелился и еще крепче сжал портрет матери. Лучик света стал еще ярче, а долетающие до него звуки — еще разнообразнее. — Давай убирай эти бочки с палубы! Поживее! Тоби узнал голос Редли, который, как всегда, был раздражен и зол на всех. Мальчик проглотил комок в горле и стал ждать дальнейших событий. Вскоре послышались шаги — матросы стали поднимать что-то тяжелое. «Они взялись за бочки. Лодка уже здесь, и Коннор, должно быть, наблюдает за этим. Господи, как я боюсь!» Вот они взялись за соседнюю бочку. Тоби уперся руками и ногами в стенки своей бочки, понимая, что если он пошевелится, то его тут же обнаружат. Затем раздались голоса — прямо над его головой. И тут же бочку приподняли, раздалось кряхтенье, и кто-то проворчал: — Черт побери, какая тяжеленная… — Заткнись! Хватит ныть! — Может, ее не опорожнили до конца… Тоби сжал зубы, чтобы не закричать, — мальчик пребольно ударился головой о крышку. Затем он почувствовал, что его бочку куда-то несут, — вероятно, чтобы спустить в шлюпку. Тоби закрыл глаза, вознося Господу молитву о том, чтобы канат не оборвался. Он не знал, что неподалеку на палубе стоит Фойл. Упершись руками в бедра и надменно запрокинув голову, он наблюдал за происходящим. Не знал он и о том, что Фойл заприметил крохотное отверстие в крышке, которое просверлил капеллан. И тут раздался зычный голос Фойла: — А ну-ка, оставь эту бочку! Тоби похолодел — бочка закачалась в воздухе. Находившиеся в лодке отчаянно тянули бочку к себе. — Черт бы вас побрал! Я сказал «стоп»! — заорал Фойл. Тоби услышал, как Коннор выругался. Глава 23 Маркиз Морнингхолл проснулся и понял, что его по-прежнему окружает тьма. И все так же, как и в предыдущие дни, пели за окном зяблики. И все-таки это июньское утро чем-то отличалось от всех предшествующих. Сейчас Деймон знал, что не умрет. Он был отчаянно голоден, голова у него была совершенно ясной, и ему ужасно надоело валяться в этой проклятой постели. Кроме того, очень хотелось видеть леди Симмз. — Гвинет! — крикнул он. Тишина. Деймон приподнялся и схватился за край матраса. Сквозь бинты маркиз ничего не видел, зато ощущал запах лаванды. Он тут же припомнил, как Гвинет говорила, что положила лаванду ему под подушку, чтобы освежить воздух в комнате. Он ощущал также запах роз и чувствовал, что за окном светит солнце. Деймон знал: некоторые из роз ярко-красные, другие — кремовые, есть желтые и белые; одни из них громадные, размером с суповую чашку, а другие — величиной с чайную чашечку. Маркиз с удовольствием вдыхал их аромат. Если распустились розы, значит, лето в разгаре и в окрестных полях зеленеют овес, ячмень и пшеница… — Гвинет! Протянув руку, Деймон нащупал подушку у спинки кровати и снова улегся. Затем потрогал бинты на лице. Черт бы побрал эти тряпки! Надо их содрать. Немедленно. Что они с ним сделали? Деймон подцепил пальцем один из бинтов на лице и тут же услышал шаги в коридоре. Он резко опустил руку и принялся барабанить пальцами по простыне. Дверь отворилась. — Деймон… — Доброе утро, моя дорогая леди Симмз. — Он поднял вверх руку, приветствуя ее. — Входи. — Проснулся, как я вижу. — И чертовски проголодался. Просто умираю от голода. И еще хочу содрать эти бинты. Деймон услышал, как Гвинет тихонько засмеялась и направилась в его сторону. Он уловил знакомый запах персиков и почувствовал на своем лице ее руку, теплую и ласковую. За спиной Гвинет послышались еще чьи-то шаги. — Дженни, — обратилась к горничной Гвинет. — Принеси мне ножницы и миску с горячей водой. Твой хозяин проснулся. — И он очень сердит! — добавил Деймон. — Перестань, пожалуйста! И без того все слуги боятся тебя до смерти. Что весьма удивительно, подумал Деймон, ибо большинство слуг его никогда не видели — должно быть, поверили россказням матери. Гвинет села на кровать рядом с ним. Она сидела совсем близко, и он ощущал тепло ее тела, чувствовал исходящий от нее аромат — изумительный букет из персиков, душистого мыла… и женственности. Когда же она стала ощупывать бинты на его лице, Деймон понял, что ему ничего больше не нужно — только бы ощущать прикосновения ее рук. И еще… касаться ее. Интересно, во что она одета? А грудь ее все так же соблазнительна под тонким шелковым лифом? Волосы, должно быть, собраны на затылке в пучок. Как она сейчас смотрит на него — с нежностью, сердито или с жалостью? Когда-то ему хотелось, чтобы глаза ее пылали гневом. Но это, кажется, было в другой жизни. Сейчас он хотел нежности. — Объясни, пожалуйста, — потребовал Деймон, — кому принадлежит эта блестящая идея — привезти меня именно в Морнингхолл? Он протянул руку, надеясь нащупать ее бедро. Так что же на ней сегодня? Шелковое платье? Или бомбазин? Бархат. На ней сегодня бархатное платье. Маркиз погрузил пальцы в пышные юбки Гвинет, и в конце концов ему все же удалось нащупать ее бедро. Он замер в напряжении, ожидая, что она сбросит его руку. Но Гвинет этого не сделала. — Привезти тебя сюда предложили его преподобие Милфорд и адмирал Фальконер, — ответила она. — Какого черта Фальконер стал проявлять обо мне заботу? Он ведь один из них. — Что ты имеешь в виду? — Один из любимчиков. Проклятие, он не может говорить без гнева даже сейчас. — Разве? Он мне показался обаятельным и благородным человеком. Право, Деймон, он был озабочен твоей судьбой. — Никто не озабочен моей судьбой. — Если это так, то почему, по-твоему, я нахожусь здесь? Этот аргумент заставил Деймона замолчать. Он не знал ответа на ее вопрос и не был уверен, что хочет его знать. Во всяком случае, маркиз был озадачен. — Не знаю, — пробормотал он, испытывая какое-то странное волнение в груди. — Почему бы тебе самой не сказать? — Нет, Деймон. Ты знаешь, почему я здесь, и я не намерена сама отвечать на свой же вопрос. Скажи сам: как ты думаешь, почему я здесь? — Вероятно, они тебе заплатили. — Сделай еще попытку догадаться. — Ты хотела… помучить меня. — Честное слово, я ожидала от тебя большего, — с упреком сказала она. — Гм… может, ты испытываешь… угрызения совести? Гвинет тяжко вздохнула, однако Деймон почувствовал, что она улыбается. — Ну что мне с тобой делать? — Для начала сними с меня эти ужасные бинты, — попросил он, поглаживая ее бедро. — А потом обсудим, что нам делать дальше. Он ожидал, что Гвинет возмутится, однако она рассмеялась. — Ты считаешь это забавным? — спросил Деймон, стараясь говорить как можно строже. — Я нахожу это… обнадеживающим. А теперь сиди спокойно, пока я буду приводить тебя в порядок. Деймон услышал шаги горничной; та принесла ножницы и миску и тут же удалилась. Он снова ощутил на своем лице пальцы Гвинет. Она осторожно ощупывала его скулы, брови, подбородок, виски. Прикосновения были приятными, и Деймон расслабился. Он лежал, откинувшись на подушки, блаженно улыбался и мечтал о том, чтобы это никогда не кончалось. Может быть, безумие — это не так уж и плохо. И тут его пронзил страх. Ведь он прекрасно понимал, что никакой он не безумный. Просто он наслаждался — наслаждался ее близостью и лаской. Что же касается его разума, то он был в полном порядке. Деймон судорожно сглотнул. — Тебе больно? — Нет. — А здесь? — Нет. — Хорошо. Тогда лежи спокойно, пока я буду разрезать твои бинты. Гвинет подцепила большим пальцем бинт, и Деймон почувствовал прикосновение холодных ножниц, которые двигались по направлению к глазу. Он боялся дышать, им овладел внезапный страх: а что, если после того, как бинты будут сняты, он ничего не увидит? Может, он на всю жизнь останется слепым, искалеченным, беспомощным? Деймон зажмурился и не открывал глаза все время, пока Гвинет снимала с его лица теплые и влажные бинты. И тут щеки его словно овеяло прохладным ветерком. В комнате воцарилась напряженная тишина. — Можешь открыть глаза, Деймон. Он боялся открывать глаза, боялся, что ослеп, и в то же время не хотел, чтобы Гвинет поняла, что он трусит. — Ты так и не сказала мне, почему ты оказалась здесь, в Морнингхолле, — заговорил Деймон, чтобы выиграть время. — А я не угадал. Но он знал, почему она здесь. Он это знал — и страшился правды, такой хрупкой, такой пугающей и в то же время такой обнадеживающей. — Открой глаза, и я скажу… — Я не могу. — Неправда, можешь. Им овладели гнев и отчаяние. Он снова обливался потом и слышал гулкие удары своего сердца. Однако глаза так и не открыл. — Открой глаза, Деймон. Пожалуйста, — попросила Гвинет. Маркиз в отчаянии сжал кулаки. Если он лишился зрения, он не сможет ее увидеть. Не сможет ее увидеть и в том случае, если у него поврежден мозг. Невозможность видеть ее — это самое ужасное… — Я хочу сообщить тебе что-то очень важное, Деймон, но я не сделаю это до тех пор, пока ты не откроешь глаза. В ее голосе звучала такая нежность, что ему вдруг захотелось расплакаться. И еще ему хотелось ненавидеть эту нежность, он хотел заставить себя возненавидеть ее, как раньше ненавидел красивые цветы и хрупкий фарфор. Но вместо гнева и ярости он испытывал какие-то странные, до сих пор неведомые ему чувства: казалось, что-то подступило к горлу и сжало его с такой силой, что он не мог даже сглотнуть… «Я хочу сообщить тебе что-то очень важное, Деймон, но я не сделаю это до тех пор, пока ты не откроешь глаза». У него не оставалось выбора. Он открыл глаза… Все было как в тумане — и темные панели стен, и белый с позолотой потолок, и ее лицо, казавшееся отражением в зеркале озера. Все было смутным, неясным, расплывчатым. Деймон заморгал — и лицо Гвинет стало более отчетливым; он увидел, что она внимательно смотрит на него, и прочел в ее взгляде сочувствие и ожидание. Маркиза снова поразили эти изумительные, сияющие фиалковые глаза. Но было в ее взгляде что-то еще… «Ты знаешь, что это, Деймон». Нет, не может быть, он этого не заслужил! Но это было. Деймон почувствовал, что туман набегает на его глаза, грозя пролиться слезами, что радость распирает его грудь. — Я их открыл, Гвинет, — прошептал он и взял ее за руку. — Я открыл глаза. Она дотронулась до его щеки и кротко улыбнулась: — Да, ты открыл глаза, Деймон. Он проглотил комок в горле и, не сводя с нее взгляда, спросил: — Так что же ты хочешь мне сказать? Улыбка Гвинет стала шире — это была чудесная улыбка. Улыбка ангела. И вдруг она исчезла — грудь Деймона содрогнулась, и чувства, копившиеся в его душе годами, прорвались наружу — слезы хлынули из глаз, покатились по щекам и омочили подушку. Он знал, что слова, которые она собиралась сказать, навсегда изменят его жизнь. — Я хочу сказать тебе, Деймон… что я люблю тебя. Он привлек ее к себе. — И я люблю тебя, Гвинет. Видит Бог, люблю! Она обвила руками его шею, и он, уронив голову ей на плечо, разрыдался. Выздоровление Морнингхолла шло быстро, чему явно способствовало его нетерпение. В восемь маркиз уже встал с постели, в девять с огромным аппетитом позавтракал, уничтожив солидную порцию бекона, яиц и тостов, а в одиннадцать он уже нежился в огромной ванне — впервые за несколько недель. «Я хочу сказать тебе, Деймон… что я люблю тебя». О, эти слова все еще звучали у негов ушах, и сердце его неистово колотилось. У него возникло ощущение, что он вырвался на волю из какой-то мрачной темницы и впервые почувствовал вкус к жизни. Его прежняя жизнь, годы, проведенные на службе, даже ужасные раны, из-за которых он оказался в Морнингхолле, — все это осталось в прошлом, а в будущем была только она, Гвинет. Голова у Деймона еще побаливала, но уже не так сильно. Когда же Робин, его новый камердинер, помог ему выбраться из ванны и облачиться в халат, Деймон почувствовал себя совершенно другим человеком. Он протер рукавом запотевшее зеркало и удостоверился, что нос его цел, а зубы на месте. Маркиз улыбнулся, и эта его улыбка даже не казалась демонической. Впрочем, голова у него все еще кружилась, когда он слишком резко поворачивался, но теперь он уже не боялся своего лица. Теперь он уже ничего не боялся, и это — главное. Почему его покинул страх? Потому что он был на пороге смерти, но все-таки одолел ее? Или же что-то случилось с ним, пока он находился без сознания? Деймон улыбнулся. Нет никакого сомнения: появившийся у него вкус к жизни и признание Гвинет сыграли роль большую, нежели что-либо другое. Боже, ему не терпелось начать новую жизнь! Деймон отвернулся от зеркала. Робин ожидал его, держа наготове одежду — ту, что была на нем на плавучей тюрьме. — Простите, милорд, — заметив недоуменный взгляд маркиза, сказал камердинер, — но леди Симмз привезла это с собой из Портсмута. Она решила, что вам понадобится… — Она права. А где сейчас леди? — Ожидает вас в желтой комнате, милорд, — ответил Робин. — Сходи за ней и приведи ее сюда. — Но я должен помочь вам одеться. Деймон улыбнулся. — Ты мне больше поможешь, если приведешь леди. Гвинет появилась спустя пять минут, и ее фиалковые глаза засмеялись, когда она увидела Деймона, облаченного в просторную белую рубашку и бриджи. Волосы его были еще влажными и всклокоченными. Она приложила палец к губам, счастливо улыбаясь. Щеки ее порозовели. Деймон вскинул брови. — Признайся, о чем ты сейчас подумала? — Это трудно, милорд, мои мысли… слишком нескромные, чтобы выразить их словами. — А как насчет действий? — пробормотал Деймон, устремляя на нее сверкающий взор. — Они последуют, когда ты окончательно поправишься. — Надеюсь, я сам способен судить о состоянии моего здоровья, дорогая сиделка. Гвинет густо покраснела, однако мужественно выдержала его взгляд. Кровь Деймона вскипела. Разве она не знает, что он чувствует себя здоровым и сильным, как Атлант? Неужели она не знает: когда он видит ее в этом нежно-розовом платье, в нем просыпается желание и он начинает сходить с ума? — Ну… посмотрим, как ты будешь себя чувствовать, — улыбнулась Гвинет. — Да… посмотрим, — пробормотал Деймон, глядя на нее многозначительно. Он подошел к Гвинет, поднес к губам ее руку, и в ней тотчас же вспыхнуло желание. — А пока что меня ожидают кое-какие дела, — продолжал маркиз. — Я не был в этом доме больше десяти лет. — Он заглянул в глаза Гвинет. — Был бы весьма рад, если бы вы, миледи, согласились меня сопровождать. — Сочту за честь… милорд. Он предложил ей руку, и они отправились осматривать дом, в котором маркиз Морнингхолл не был уже много лет. Сколько раз в своих мечтах и в ночных кошмарах он совершал подобную прогулку! Сколько раз его ужасала даже мысль об этом! Но сейчас, медленно шагая по длинным гулким коридорам, по пустынным комнатам, глядя на старинные скульптуры, картины и гобелены, на открывающиеся из окон живописные пейзажи, он испытывал лишь волнение — ему казалось, что он заново родился. Ведь это был Морнингхолл-Эбби — его дом! Да, он вернулся домой! Деймон чуть ли не бежал к восточному крылу — ему хотелось, чтобы Гвинет увидела все как можно быстрее. — Вот комната, где я играл в прятки со своей няней… А на этом подоконнике я любил сидеть и читать Платона и. Аристотеля… А по этому коридору я бегал наперегонки со своими кузенами… Кто первый добегал до тех колонн, тот побеждал… Он вдруг умолк и нахмурился. Побледнел. Они стояли в коридоре, и перед ними висел портрет матери Деймона. Казалось, она в упор смотрит на сына. — Я… — Маркиз осекся. Сделав глубокий вдох, он провел рукой по волосам и отвел глаза от портрета. — Моя… моя мать. Гвинет прильнула к Деймону, как бы желая защитить его. — Я знаю. Я велела вынести портрет из спальни. Ты не помнишь? Минувшие две недели были заполнены кошмарами и болью, и Деймон не мог отличить сновидения от яви. Но он прекрасно помнил, как Гвинет защищала его от доктора. И как она кричала, требуя, чтобы вынесли портрет. Он посмотрел на Гвинет, и в его глазах светились нежность и любовь. — Я никогда этого не забуду, — сказал Деймон и коснулся губами ее щеки. Какое-то время они молчали. — Наверное, ты считаешь меня трусом — ведь я столько лет избегал появляться в этом доме. — Нет, любимый, — мягко возразила Гвинет. — Я никогда не считала тебя трусом. Ты победил свой страх. У Деймона перехватило дыхание. Она всегда говорит правду. «Господи, неужели ты и в самом деле ниспослал мне любовь?» Он смотрел на портрет покойной матери и мало-помалу начал осознавать, что его отпускает ужас, который преследовал его все эти годы. Перед ним была всего лишь комбинация красок, нанесенных кистью, — свидетельство прошлого, которое давно миновало и никогда больше не вернется. Он встретился лицом к лицу еще с одним монстром — и победил. Еще одно воспоминание благополучно ушло в прошлое. Пусть и медленно, но мрак в его душе рассеивался, и все ярче пробивался свет. Страх, связанный с матерью, теперь окончательно умер; и мать больше не довлела над ним. Отныне ему больше не будет мерещиться ее лицо во всех темных углах и закоулках дома. Не будет казаться, что стены вот-вот рухнут на него: отныне Морнингхолл-Эбби — просто дом, причем весьма большой, и этому дому требуется лишь одно — обрести душу. Деймон положил руку на плечо Гвинет, и они продолжили путь. Дому требовалась хозяйка. Глава 24 Уже на следующее утро Деймон почувствовал, что сумеет воплотить в жизнь все свои намерения. Маркиз тайком приказал Бритуэллу приготовить завтрак для пикника и принести его вместе с плотным шерстяным одеялом в то место, которое, как он слышал, Гвинет окрестила Маковым полем. Утро он провел в спальне матери, окончательно распугав и разогнав духов. Перебирая старинные фамильные драгоценности, маркиз нашел наконец то, что искал. Испытывая почти ребяческое возбуждение, он отправился на поиски Гвинет. Деймон нисколько не удивился, обнаружив ее в розарии, с садовыми ножницами в руке. Прислонившись к стене дома, он с улыбкой наблюдал за ней. Гвинет была в муслиновом платье нежно-сиреневого цвета и в соломенной шляпке с фиолетовой лентой, завязанной под подбородком. Она что-то напевала и казалась вполне счастливой. Глядя на нее, Деймон чувствовал, как в жилах его закипает кровь. Гвинет подняла голову, и лицо ее осветилось улыбкой. — Доброе утро, милорд! — Приветствую вас, мадам! — Тебе следовало бы лежать в постели и отдыхать. — Ты абсолютно права. Мне следует находиться в постели. — Он сорвал травинку и с рассеянным видом сунул ее в рот. — Но только не отдыхать. Гвинет выпрямилась во весь рост и попыталась изобразить строгость, но в глазах ее лучился смех. — Право же, милорд, вам не следует переутомляться. — Смею уверить вас, что усилия, которые я прилагаю, чтобы сдерживать себя, отбирают гораздо больше сил, — проговорил он с усмешкой. На щеках Гвинет вспыхнули розы, однако она попыталась сохранить серьезное выражение лица. — Вы порочный человек, лорд Морнингхолл. — Да, глубоко порочный. Скажите же, что хотите видеть меня другим. — Нет, не хочу. — А теперь помолчите, мадам. У меня для тебя сюрприз, Гвинет. Я хочу тебе кое-что показать. Придерживая юбки, Гвинет с улыбкой вышла из-за кустов роз. Вновь ощутив прикосновение ее маленькой и теплой руки, Деймон вдруг понял, что больше всего на свете хотел бы защищать ее — всегда и везде. Он повел Гвинет по изумрудно-зеленому ухоженному газону, мимо конюшен, в которых сейчас осталось лишь несколько лошадей. Шел медленно, порой испытывая болезненные ощущения, и все же наслаждаясь моментом, предвкушая предстоящее, шел, радуясь солнцу, теплу и близости этой замечательной женщины. Он заметил ее напряженность и беспокойство, угадал вопрос в ее выразительных глазах. Было очевидно, что Гвинет немного нервничает, но и он испытывал такое же беспокойство. Однако Деймон знал то, чего не знала она. Он приготовил для нее сюрприз. Они шли по лугу. Вокруг во множестве росли маргаритки, ландыши и другие цветы. Одуванчики уже почти отцвели и превратились в пушистые белые шары, облетавшие под порывами ветра. Деймону все эти запахи напоминали детство. Небо было лазурно-голубым, воздух — пьянящим и теплым; вдали, в жемчужно-серой дымке, виднелись холмы Котсуолда. — Как здесь красиво! — сказала, останавливаясь, Гвинет. Взглянув на нее, Деймон увидел радость в ее сияющих глазах. Да. Она станет замечательной маркизой. Он улыбнулся, вспомнив о сюрпризе, который для нее приготовил. Гвинет подставила лицо ветру. — Я представляю, как ты в детстве смотрел на все это… Смотрел, чувствуя себя наследником, будущим хозяином… — Да, действительно… Именно сюда я приходил, чтобы оказаться подальше от нее. Гвинет крепко сжала руку Деймона, но он был совершенно спокоен, ибо преисполнился решимости забыть о том, что прежде отравляло ему жизнь. Он обнял Гвинет за талию и привлек ее к себе. — Знаешь, я просиживал здесь долгие часы, — с улыбкой добавил он. — Я представлял себя соколом, который парит над землей, а его тень скользит над полями. Гвинет положила голову ему на плечо. — Я представила себе нечто очень похожее, когда впервые увидела эти холмы. — Правда? Она взглянула ему в глаза. — Да, правда. Он улыбнулся и снова окинул взглядом окрестности. — Ты была права. — В чем? — Когда говорила обо мне. О том, что я многое скрывал… боялся, что кто-нибудь поймет… В общем, ты права во всем. Поначалу мне казалось, что ты говоришь вздор, но потом я заглянул в себя и понял: ты говоришь сущую правду. Ты увидела то, чего не видел я. Чего я не хотел видеть. И ты заставила меня понять, что отдаться любви и быть любимым — вовсе не так уж страшно. — Да, верно, — подтвердила Гвинет. — Много страшнее не позволять себе любить. — Она подняла на него свои фиалковые глаза. — Я люблю тебя, Деймон. — Я знаю. — Он наклонился и, взяв ее лицо в ладони, прижался губами к ее лбу. — Я тоже люблю тебя, Гвинет. Держась за руки, они стояли на холме и смотрели вдаль. Ничего здесь не изменилось за прошедшие годы, подумал Деймон. И в то же время изменилось все, потому что рядом с ним стоит женщина, которую он любит и без которой он не смог бы оценить всю эту красоту — эти луга, деревья, перелески, дома из желтого камня… До чего же здесь красиво! Деймон закрыл глаза. И еще — холм, на котором он стоял. Этот холм никогда не казался таким высоким, как сейчас. Он очень многим пожертвовал в угоду страху, гневу и мести. Но к чему такие жертвы? Его добровольная ссылка, его ненависть и зависть, вендетта, объявленная Болтону и флоту, — все это теперь в прошлом. — Пошли, — сказал Деймон. Он повел Гвинет к ограде, за которой начиналось поле. Там, у столба, стояла на одеяле корзинка с завтраком — Бритуэлл в точности исполнил распоряжение маркиза. Подхватив корзину, Деймон изобразил удивление. — Ты только посмотри! Это просто замечательно! — Ой, Деймон, ты задумал устроить пикник?! Вот так сюрприз! Деймон улыбнулся в предвкушении сюрприза настоящего. Он приложил палец к ее губам и открыл ворота. За ними во всем своем великолепии расстилалось маковое поле. Гвинет вскрикнула в восторге, и Деймон понял, что сюрприз удался. Многие тысячи алых и оранжевых маков волновались под легким ветерком. У обочины маков было поменьше — здесь царствовали заросли лилового чертополоха. Но дальше маки росли гуще, образуя сплошной малиновый ковер на ярко-зеленом фоне. Деймон перевел взгляд на Гвинет. — Сюда я тоже приходил очень часто. Она посмотрела ему в лицо, в ее глазах светились любовь и понимание. Деймон, не выпуская руку Гвинет, зашагал по маковому полю, стараясь обходить высокие кусты чертополоха, о которые она могла порвать платье. Забравшись в глубь поля, Деймон остановился и спросил: — Тебе здесь нравится, моя дорогая? — О, здесь чудесно! На Деймона нахлынула волна возбуждения — ведь он задумал не просто пикник. Деймон облюбовал место между высокими зарослями, и они развернули одеяло, на край которого он опустил корзину. Потом сел и потянул за рукав Гвинет. Она сняла и отбросила в сторону шляпу, и они легли рядом, бок о бок, рука об руку. Вокруг них качались на ветру и кивали головками маки и чертополох, защищая их от чужих глаз. Гвинет улыбалась, глядя в нежно-голубое небо. Какой счастливой чувствовала она себя среди этого покоя и красоты, лежа рядом с любимым! Повернув голову, она посмотрела в мерцающие загадочным светом серые глаза маркиза. — Это и есть твой сюрприз? — спросила она. — Часть его. Он подложил руку под голову и устремил на нее взгляд своих дьявольски прекрасных глаз. У Гвинет кровь закипела в жилах. Ей казалось, она вот-вот расплавится под его взглядом. — Попробую угадать, что же еще… Ты собираешься обольстить меня и овладеть мной? — Не думаю, что это для тебя неожиданность. — Да, ты прав. — Но если ты не захочешь… — Разумеется, захочу. — Гвинет покраснела и принялась разглаживать складки на юбке. — И потом… если не сегодня, то когда же это случится? — Я мог бы дождаться нашей свадьбы. Гвинет замерла, не вполне уверенная в том, что правильно его поняла. На красивом лице Деймона появилась очаровательная плутовская улыбка. — Так как? — Это что — предложение? — Намек на предложение. Но могу выразиться иначе, если хочешь, — улыбнулся Деймон. Гвинет смутилась. — Ой, Деймон! — Так что, высказаться яснее? Я могу склониться к твоей руке, как молодой щеголь, и сказать: «Моя дорогая леди Симмз, не окажете ли вы мне честь стать моей женой?» Так говорят денди. Или же… Гвинет улыбнулась, не спуская с него любящих глаз и желая только одного — чтобы он начал обольщать ее как можно скорее. — Могу и по-пиратски — взвалить тебя на плечи и отнести к ближайшему священнику… Гвинет расхохоталась и похлопала Деймона по плечу. — Все это замечательно. Но я хотела бы знать: что на твоем месте сделал бы Черный Волк? Деймон умолк и, ошеломленный, уставился на Гвинет. Затем, взяв себя в руки, улыбнулся и пробормотал: — Думаю, он похитил бы тебя, завернув в свою черную накидку. А потом поступил бы так же, как наш пират. — А откуда ты знаешь, что у него черная накидка? — Ну, если бы я был Черным Волком, я бы, разумеется, носил черную накидку. — Ой, Деймон, мне так хочется, чтобы ты обольстил меня! — Если ты согласишься стать моей маркизой, я рассмотрю твое предложение. — Деймон! — Или, может, ты беспокоишься о своей сестре? Рианнон переедет жить к нам, это само собой разумеется, — пояснил он. — И твой пес — также. И твоя горничная. И твои цветы, если захочешь. Я сделаю все, что ты захочешь, моя возлюбленная Гвинет. Тебе достаточно лишь попросить. — А как же твоя морская карьера? — К дьяволу карьеру! Если они меня еще не выгнали, я подам в отставку. Море никогда не было моей стихией. — А как быть с мальчиком Тоби? — Я… выкуплю его. — Выкупишь? — А почему бы нет? Караульных плавучей тюрьмы подкупить несложно. Иначе как, по-твоему, Черному Волку удается устраивать побеги? — Мой дорогой лорд Морнингхолл, вы не только очень испорченный человек, вы еще и всемогущий. — Я ничто без маркизы. Не заставляй меня упрашивать тебя. — Может, я хочу, чтобы ты меня похитил, как это сделал бы Черный Волк. — Может, так и будет… Засмеявшись, Гвинет сорвала травинку и провела ею по носу Деймона. Сгорая от нетерпения, он воскликнул: — Ради Бога, Гвинет! Ты даже можешь продолжать свою благотворительную деятельность. Я готов благословить тебя на это. Даже помогу тебе. Гвинет, будь моей женой. Она отбросила травинку и наклонилась над ним. — Согласна, милорд. Я выйду за вас замуж. Деймон засмеялся и, опрокинув Гвинет на спину, впился поцелуем в ее губы. Она закрыла глаза и тихонько застонала. Она чувствовала силу его желания, и это еще больше ее распаляло. Плечи Деймона были столь широкими, что ей с трудом удалось сомкнуть руки, когда она обняла его. Ветер шелестел и вздыхал в зарослях мака и чертополоха, а в лазурном небе кричала пустельга. Наконец они разомкнули объятия. Гвинет открыла глаза и увидела, что Деймон смотрит на нее не мигая, увидела золотистые искорки в его глазах. Он прижимался к ней всем своим могучим жарким телом. — Моя дорогая, обожаемая Гвинет… — Деймон осторожно коснулся ее щеки. — Ты рассказала мне о том, о чем я даже не подозревал, ты изгнала все гадкое и злое из моего сердца, ты защитила и спасла меня. Я люблю тебя и мечтаю лишь о том, чтобы доказать это тебе во что бы то ни стало, но… — Но что, милорд? Он легонько провел пальцем по ее щеке. — Но я должен кое-что выяснить. В прошлый раз, когда мы собирались заняться любовью, ты сказала, что у тебя никогда не было мужчины… — Никогда. — Но… Ведь ты была замужем… Гвинет провела пальцем по брови Деймона. — Лорд Симмз женился на мне лишь для того, чтобы вызволить из трудной ситуации, — пояснила Гвинет и вкратце рассказала о своей прежней жизни. — Он был уже немолод, — продолжала она, — и его вполне устраивало такое положение вещей. Лорд не раз говорил мне, что не смеет лишить меня невинности. Мы были близкими друзьями, Деймон, но никогда не были любовниками. Глядя на Гвинет, маркиз недоуменно покачал головой. — Неужели это возможно? Чтобы мужчина смотрел на тебя — и не хотел бы обладать тобой всецело и безраздельно… — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Я знаю, что еще недавно вел себя отвратительно, но клянусь, Гвинет, теперь я стану нежным и внимательным к тебе. — Я знаю, что ты будешь именно таким. — Встретив его взгляд, она добавила: — А теперь, милорд, приступайте к обольщению. У меня все тело ноет и горит, и нет больше сил терпеть эту муку. — Придется потерпеть, потому что я намерен подразнить тебя. — Почему же ты медлишь? — Бесстыдница! Он снова поцеловал ее, и Гвинет почувствовала, как его руки легли на белый бант пониже талии. Она затаила дыхание. Деймон не торопясь развязал бант. — Ну вот… — пробормотал он. Гвинет вздохнула, когда Деймон уложил ее на спину и уткнулся в теплую ложбинку между полными грудями. Жаркая волна пробежала по ее телу. Груди сладостно заныли. Она жаждала его прикосновений, жаждала чувственной, обжигающей ласки его губ. Положив ладонь на грудь Деймона, Гвинет ощутила под тонкой тканью мощные мышцы. Она помогла ему стащить через голову рубашку. Затем снова легла и стала любоваться его великолепным торсом, его широкими плечами. — Ну вот… — с плутовской улыбкой повторила она слова Деймона. Он засмеялся. Она в смущении улыбнулась. Деймон начал медленно расстегивать пуговицы на платье. От его прикосновений Гвинет бросало в дрожь, она чувствовала, что вся пылает… Наконец он отбросил платье в сторону. Гвинет, оставшаяся в нижней сорочке, полыхала от желания. И тут она увидела, что бриджи Деймона топорщатся в паху. И пробормотала с напускным смирением: — Я вижу, Деймон, что ты в совершенстве владеешь искусством раздевания. Можно, я тоже поучусь — на тебе? Он взял ее за руку и осторожно положил на твердую выпуклость. — Если замешкаешься, моя дорогая невеста, я подумаю, что ты вообще меня не хочешь. Легкий ветерок, пробегавший по маковому полю, трепал сорочку Гвинет, ласкал ее разгоряченное тело. Она знала, что тонкая, прозрачная материя не скрывает ее груди от горячего взора Деймона. Однако она совершенно не смущалась, напротив, упивалась этим. Деймон же, казалось, был не в силах оторвать взгляд от ее груди, и она ощущала, как под ее рукой его мужская плоть становится все тверже. При мысли о том, что отдается ему, Гвинет почувствовала головокружение. Он поднял на нее глаза, и их взгляды встретились. Не сводя с Деймона глаз, Гвинет стащила с него сначала один сапог, затем другой. Потом приподнялась и стала поглаживать его грудь и плоский живот, коснулась черной поросли, уходившей вниз, в бриджи. Ощутив невыносимый жар между ног, она непослушными руками принялась расстегивать пуговицы на его бриджах. Наконец кое-как справилась. Деймон обнял ее, крепко прижал к себе, и Гвинет почувствовала, что он гладит ее по волосам, осторожно расчесывает их пальцами. — Не бойся, — хриплым шепотом проговорил он ей в ухо. Его плоть становилась все тверже. — Я не боюсь, Деймон. Немного стесняюсь, но не боюсь. Да и как я могу бояться? Ведь я мечтала об этом с нашей первой встречи. — Ты хотела этого? Прости меня, Гвин… Я очень виноват перед тобой… Меня терзают воспоминания о том, как я запугивал и дразнил тебя… — Перестань себя мучить, — перебила Гвинет. — Это все в прошлом. Запустив руку в его расстегнутые бриджи, она ощупала теплую подушечку волос и легонько коснулась бархатистой кожицы на его плоти. Деймон хрипло застонал. Гвинет взглянула ему в глаза и прочитала в них неукротимое желание. По-прежнему лаская его, она думала о том, что скоро плоть Деймона войдет в ее лоно, и при мысли об этом она ощутила влагу между ног. Не в силах более сдерживаться, Деймон застонал и, скрипнув зубами, прохрипел: — Гвинет, боюсь, все может кончиться раньше, чем начнется. — Но ведь надо подготовить тебя, — прошептала она. — О… мучительница. Гвинет снова принялась ласкать разбухшую мужскую плоть. Деймона бросило в дрожь. Он едва сдерживался, прилагая огромные усилия, чтобы выдержать эту сладостную пытку. Гвинет неожиданно улыбнулась: — У меня есть замужние подруги, которые мне кое о чем рассказывают. Деймон скрипнул зубами. Гвинет же встала перед ним на колени и принялась целовать его. Она покрывала поцелуями его грудь, шею, плечи, наконец добралась до живота… Почувствовав ладонь Деймона на своем затылке, Гвинет услышала его прерывистое дыхание. Еще ниже склонившись над Деймоном, она потерлась щекой о его мужскую плоть. — Гвинет, перестань… Она лишь улыбнулась и продолжила ласкать его. Затем вдруг прижалась к его плоти губами. — Гвинет, прошу тебя, перестань! И тут губы ее сомкнулись вокруг атласной головки. Деймон вскрикнул, схватил Гвинет за плечи и отстранил от себя. Она заглянула в его искаженное лицо и засмеялась: было видно, каких усилий ему стоило сохранять контроль над собой. Ноздри его раздувались, словно у жеребца, в глазах полыхало пламя. — Едва удержался? — спросила она с улыбкой. — Проклятие!.. — Я думаю, ты отплатишь мне за то, что я подвергла тебя таким испытаниям. — Десятикратно, миледи, уверяю вас! И маркиз приступил к выполнению своей угрозы. Деймон повалил Гвинет на спину, прижавшись к ней всем телом, и принялся осыпать ее жаркими поцелуями — ей казалось, что она чувствует этот жар даже сквозь ткань сорочки. Он целовал ее лицо, шею, груди; руки же поглаживали колени, живот, бедра Гвинет. Затем он поднял ее нижние юбки, накрыв шуршащим белоснежным ворохом лицо Гвинет. Она почувствовала прикосновение его губ к своим щиколоткам, коленям, бедрам… — Ах, Деймон!.. Гвинет попыталась сбросить со своего лица юбки, ей хотелось видеть Деймона. Однако он придержал ее руку. — Не надо… Лучше просто чувствовать, а не смотреть. — Это… как бинты на лице? Деймон хмыкнул: — Да, пожалуй. Гвинет стонала, трепетала, наслаждаясь его ласками. Ей казалось, что все тело ее горит и полыхает в огне. Гвинет видела перед собой лишь белые юбки и чувствовала, как руки Деймона ласкают ее. Вот наконец его пальцы коснулись ее лона… О Господи! Гвинет почувствовала, как он раздвинул ее ноги. Она вся напряглась и снова тихонько застонала. Потом пробормотала: — Деймон, ты еще долго будешь терзать меня? — Боюсь, тебе придется немного потерпеть, — ответил Деймон. Гвинет попыталась свести ноги вместе, но Деймон не позволил ей это сделать. — Ой, щекотно! — воскликнула Гвинет. — Что ж, моя дорогая леди, тем лучше, — отозвался Деймон, продолжая ласкать ее. — Ой, что ты делаешь?! — воскликнула она. — Щекочу тебя. — Чем? — Маком, — ответил Деймон и провел нежным цветком по ее бедру, затем — по завиткам волос чуть ниже живота. Гвинет стонала и всхлипывала, наслаждаясь этими изысканно-сладостными ласками. И вдруг вскрикнула, почувствовав, как пальцы Деймона раздвигают лепестки ее плоти. Цветок снова и снова щекотал ее лоно — это были ощущения столь острые, столь мучительные и сладостные, что Гвинет разрыдалась… И тут же услышала тихий смех Деймона. Он обхватил ее бедра своими сильными руками и зарылся лицом в волосы между ног. Его горячие губы отыскали трепещущий бутон страсти, и Гвинет содрогнулась, затрепетала в экстазе. Ворох юбок по-прежнему закрывал ей лицо, и она не видела Деймона. Однако чувствовала его ласки, совершенно ни с чем не сравнимые. Громкий крик вырвался из ее груди, когда на нее обрушились могучие волны оргазма. — Остановись! — взмолилась Гвинет, но Деймон продолжал ласкать ее губами и языком. Она не знала, сколько это продолжалось, но вдруг почувствовала, что теряет сознание, — столь острыми были ощущения, вызванные ласками Деймона. Когда же наконец Гвинет вернулась к реальности, она увидела, что Деймон убирает с ее лица юбки и смотрит ей в глаза. В его же глазах по-прежнему были любовь и желание. — Простите меня, моя леди, — проговорил он с невиннейшим видом, — но вы такая вкусная, что я не мог оторваться. Хватая ртом воздух, Гвинет смотрела в его дьявольски красивые глаза. Деймон засмеялся, и она увидела его восставшую плоть. Упершись локтями в землю, он накрыл ее своим телом, и Гвинет вновь почувствовала желание, однако сомневалась, что у нее еще остались силы. Но тут выяснилось, что опасения ее напрасны. — Я люблю вас, моя дражайшая леди Симмз, — пробормотал Деймон. — Вы сделали меня самым счастливым человеком. Она почувствовала, как его плоть входит в ее лоно. Однако никакой боли не испытала, ощущала лишь настойчивое, нарастающее приятное давление. Гвинет тихонько застонала. Деймон взял ее лицо в ладони и принялся покрывать поцелуями ее брови, веки, щеки… — Обещаю, тебе не будет больно, — проговорил он хриплым голосом, пытаясь заглянуть ей в глаза. — Давай же… — пробормотала Гвинет, сгорая в пламени желания. Он опустил голову. Его губы прижались к ее губам, бедра — к ее бедрам. И тут она наконец почувствовала боль. Однако боль вскоре отступила, и Гвинет словно воспарила — ей чудилось, что они с Деймоном парят в голубых небесах и солнце ласкает их своими лучами. И в то же время она видела над собой алые маки — они шумели над головой любовников и кланялись им. Обвивая бедра Деймона своими стройными ногами, Гвинет подстраивалась под его движения. Деймон впился губами в ее уста — и в этот момент она почувствовала, как его горячее семя низвергается в ее лоно, Гвинет содрогнулась и застонала, всхлипывая. Когда же она наконец пришла в себя, то снова услышала щебет птиц в отдалении, шелест маков под легким ветерком и прерывистое дыхание Деймона. И тут вдруг она подумала о том, что находится у себя дома; у нее родилась уверенность, что эти удивительные живописные места всегда ее дожидались. Маркиз поднял голову и внимательно посмотрел на нее. Глаза его светились такой любовью, что у Гвинет защемило сердце. — А теперь мой сюрприз… — пробормотал он и потянулся к корзинке. Прильнув к Деймону, Гвинет смотрела, как он вытаскивает из корзины какой-то сверток — небольшой предмет, завернутый в шелк. Деймон развернул сверток — и Гвинет увидела на его ладони изумительной красоты кольцо с рубином и бриллиантами. — Это тебе, — улыбнулся он. — Будущей хозяйке Морнингхолла. Глава 25 Деймон сгорал от нетерпения. В течение последующих двух недель он получил у архиепископа разрешение на венчание, послал за Рианнон в Портсмут и обвенчался с Гвинет в Морнингхолле, в небольшой церкви, без особой помпы. Впрочем, венчание получилось очень красивое: вся церковь была освещена лучами утреннего солнца, вливавшимися сквозь витражи окон. Но лишь сестра невесты, верный Бритуэлл да слуги оказались свидетелями этого торжественного события. После обряда венчания на газоны выставили огромные столы, ломившиеся от яств. Приглашены были жители окрестных деревень, и веселье продолжалось всю ночь. День же промелькнул слишком быстро, и Гвинет запомнила немногое. Зато свадебная ночь запомнилась ей на всю жизнь — маркиз позаботился об этом. Уже под утро, засыпая, утомленная Гвинет думала о том, что у нее на теле, должно быть, не осталось ни одного дюйма, не обласканного маркизом Морнингхоллом. Утро же выдалось серое и дождливое. Они проснулись поздно и долго лежали, прижавшись друг к другу и прислушиваясь к перестуку капель за окном. Затем оба вдруг поняли, что ужасно проголодались. Завтрак — чай и тосты с мармеладом — принесла смущенная горничная. Позавтракав, они уселись на подоконник. Деймон обнял жену за плечи, и супруги долго сидели молча, глядя на потоки дождя, струившиеся по оконному стеклу. Однако блаженству новобрачных неожиданно пришел конец — они услышали стук копыт, который становился все громче. Наконец лошадь повернула на подъездную аллею, ведущую к дому. Всадник был в форме морского офицера. — Проклятие! — воскликнул Деймон, еще крепче обнимая Гвинет. — Нам спуститься? — Мы спустимся лишь тогда, когда будем готовы, — проворчал Деймон и, поцеловав жену, подхватил ее на руки и-отнес на бархатные подушки. Час спустя маркиз, облаченный в белую рубашку и темные бриджи, плотно облегающие бедра, встретил Бритуэлла у подножия лестницы и прошел в библиотеку. Внешне он казался спокойным, однако внутри у него все кипело. Как посмели потревожить его на второй день после свадьбы?! Как они смели побеспокоить его там, где он наконец-то обрел покой?! Чтоб они все провалились в преисподнюю! Посыльный сидел в кресле у камина, пытаясь обсушить одежду; он с благоговением рассматривал величественные портреты, висевшие на стенах. Судя по всему, этот человек впервые оказался в столь роскошной обстановке. Когда в гостиную вошел Деймон, посыльный вскочил и протянул ему конверт с посланием. — Насколько я понимаю, поздравления весьма своевременны, милорд, — пробормотал молодой человек. — Надеюсь, вы поправились после полученных вами ранений. Деймон вскрыл конверт и прочитал послание. Затем бросил на посыльного такой испепеляющий взгляд, что тот потупился. Предчувствия не обманули Деймона. Письмо гласило: «Насколько нам известно, вы вполне оправились от ран; посему предлагаем вам немедленно возвратиться в Портсмут». И подпись: Болтон. Более — ни слова. Ни слова о решении адмиралтейства относительно его компетентности, ни слова о положении дел на борту «Суррея». Лишь приказ вернуться в Портсмут — немедленно. Деймон стиснул зубы, гнев закипал в его груди. Но тут в библиотеку вошла Гвинет. Она положила руку ему на плечо, и маркиз тотчас успокоился. — Плохо? Как ты и ожидал? — спросила она. — Гораздо хуже. Ему не следовало обольщаться и думать, что они оставят его в покое. Не следовало рассчитывать на то, что его освободят от обязанностей тюремщика. Он полагал, что они не посмеют его побеспокоить, поскольку он все-таки маркиз. Но вот она — ирония судьбы. Что ж, придется вернуться в Портсмут и подать в отставку. В конце концов, все зависит от его решения. Деймон подошел к письменному столу. Набросав несколько строк, адресованных Болтону, сунул письмо в конверт и запечатал его. Посыльный в испуге посмотрел на маркиза. — Пока обогрейтесь, — сказал ему Деймон, передавая конверт. — Я распоряжусь, чтобы Бритуэлл накормил вас перед дорогой. Маркиз взял жену под руку и повел ее к выходу. — Я попробую угадать, в чем дело, — сказала Гвинет, вглядываясь в лицо мужа. — Тебе нужно возвращаться в Портсмут. — Конечно. Я должен был и сам понимать, что они от меня так просто не отстанут. — Ты долго там пробудешь? — Нет. Я подам рапорт об отставке и тотчас же вернусь. — Деймон, ты говоришь так, будто собираешься ехать один. — Разумеется, один. Гвинет похлопала его по плечу. — Подумай получше, мой дорогой. Я с тобой непременно поеду. Казалось, что это путешествие никогда не закончится. Маркиз с супругой ехали в старинной семейной карете, которой давно никто не пользовался. Тем не менее карета выглядела великолепно. Следом за ними, в другом экипаже, ехали Рианнон и Софи с верным Матти. Дождь, начавшийся на второй день после свадьбы, лил несколько суток подряд, дороги на всем пути к Портсмуту размокли. Вполне естественно, что такая погода вряд ли способствовала хорошему настроению, и Гвинет прилагала максимум усилий, чтобы развеселить мужа. Она не понимала причины его состояния: то ли он был раздражен тем, что прервали его медовый месяц, то ли его угнетала перспектива снова оказаться в той атмосфере, которую он ненавидел всеми фибрами души. То ли у него были какие-то иные глубинные мотивы. Она склонялась к тому, что здесь была совокупность разных причин. Гвинет не могла не замечать озабоченности Деймона, задумчивости в его взгляде, напряженной складки у рта. Прошлой ночью, когда они легли в постель в номере одной из гостиниц, Гвинет осторожно спросила, что его беспокоит. — Черный Волк, — только и сказал Деймон, немало озадачив ее подобным ответом. С какой стати он думает об этом таинственном человеке? Может, все объясняется тем, что они приближаются к Портсмуту? Вероятно, его тревожит тот факт, что человек, который причинил ему столько неприятностей, может снова ранить его гордость. А возможно, он просто испытывает к нему ревность. В конце концов, смущенно призналась себе Гвинет, Черный Волк хоть один раз, да поцеловал ее и весьма разволновал этим поцелуем. Гвинет однажды необдуманно упомянула его имя, когда они с Деймоном лежали на маковом поле. Очевидно, Деймон отнесся к этому весьма болезненно. Щадя его чувства, Гвинет решила впредь никогда не говорить о Черном Волке. Откуда ей было знать, что у Деймона нет более горячего желания, чем поговорить о Черном Волке? Однако время для этого пока не настало. Они прибыли в Портсмут после полудня, когда моросил надоедливый дождь, а над старым городом висела дымка из дождя и тумана. Деймон отправил карету в арендуемый Гвинет дом и, пообещав женщинам вернуться к вечеру, поехал в бухту, чтобы завершить свои дела. Прежде всего он зашел в контору Болтона, но там ему сообщили, что адмирала нет. Деймона ожидал запечатанный пакет с приказом Болтона; запрещающим забирать из плавучей тюрьмы кого бы то ни было, в том числе тринадцатилетнего американского мальчишку. Кипя от гнева, Деймон уселся в карету и велел вознице ехать в док. Там он сел в шлюпку и направился к плавучей тюрьме «Суррей». Закутавшись в плащ, Деймон сидел на влажном сиденье, наблюдая за тем, как из туманной мглы подобно привидению начинает вырисовываться старый корабль. Он не мог разобраться в себе — не понимал, какие чувства испытает при взгляде на судно после всего, что с ним произошло. К его удивлению, он не ощущал ни напряжения, ни страха, хотя его воспоминание, связанное с этим кораблем, было малоприятным: он помнил, как его повалили на землю и стали избивать. Вполне естественно, что не ощущал он и ностальгии. И если в его груди и шевелилось какое-то чувство, то это было скорее горькое осознание своей беспомощности и неспособности что-либо изменить в жизни пленников. Страдания их закончатся лишь по окончании войны. Вот такая простая и печальная истина. Редли встретил его на палубе, в глазах его читались презрение и неприязнь. Он даже не счел нужным поинтересоваться здоровьем Деймона, и Деймон, холодно кивнув, прошагал мимо собравшихся членов команды в свою каюту и закрыл за собой дверь. Он стоял в каюте, глядя, как по окнам стекают капли дождя. Вот кровать, тщательно убранная, словно он лишь сегодня покинул корабль. Стекло, которое некогда Гвинет разбила веслом, было уже вставлено, и по нему стучал дождь. А вот и пятно на полу — напоминание о последней страшной ночи на корабле. Деймон сел на вращающийся стул и в задумчивости уставился на пятно. Страха не было. Лишь какая-то непонятная пустота в груди… «Я не принадлежу к этому миру. И никогда не принадлежал. Я лишь хочу завершить то, что должен, и отправиться домой». А дома ждет Гвинет. Раздался стук в дверь. — Деймон? — Да, Питер, входи. Дверь распахнулась, и на пороге появился капеллан. Он некоторое время молча смотрел на Деймона, карие глаза его при этом слегка увлажнились. Медленно закрыв за собой дверь, он протянул руки и шагнул к Деймону. — Она это сделала, — пробормотал Питер, обхватил Деймона за плечи и стал осматривать с ног до головы, как если бы видел перед собой Лазаря, восставшего из гроба. Наконец он расплылся в широкой улыбке и хлопнул маркиза по спине. — Видит Бог, она это сделала! Деймон застенчиво улыбнулся: — Только не пытайся уверить меня, что ты до такой степени удивлен. — Деймон, уж поверь мне — если бы ты видел себя в тот момент, ты бы понял, что выжить для тебя было равносильно чуду. Мы оба, адмирал и я, поняли, что если кто и может тебя спасти, то только леди Симмз. — Питер отступил на шаг и покачал головой. — Надеюсь, ты должным образом отблагодарил леди Симмз за ее подвиг. — Если можно считать достаточной благодарностью тот факт, что я сделал ее маркизой, то да. — Этого не может быть! — Представь себе, что все именно так и есть, — проговорил Деймон, глядя на открывшего от изумления рот Питера. — Между прочим, леди Морнингхолл сейчас находится здесь, в Портсмуте, она приехала вместе со мной, и ты можешь сам ее обо всем расспросить. — В таком случае скажи мне, что ты сделал это по любви, — сказал, нахмурившись, Питер, — иначе я никогда тебе этого не прощу, Деймон! — За какую же скотину ты меня принимаешь! Разумеется, по любви. Надеюсь, ты не считаешь меня до такой степени благородным, чтобы я мог жениться только из благодарности за спасение жизни? А вообще-то поначалу я чувствовал себя так, что был бы ей признателен, если бы она вонзила мне нож в сердце и ускорила мой конец. Это заявление окончательно убедило Питера в правдивости слов маркиза и успокоило его. Покачав головой, он скрестил руки на груди и, улыбаясь, опустился на стул. — Прости меня, Деймон. Ты должен понимать, что я испытал нечто вроде шока. Хотя смею тебя заверить, что женитьба пошла тебе на пользу. Ты изменился к лучшему. Выглядишь спокойным и счастливым. — Я сам это чувствую, — согласился Деймон, подошел к буфету и достал бутылку портвейна. Откупорив ее, он налил вина в бокалы и протянул один капеллану. — Понимаю, что звучит это несколько выспренно, но она изменила всю мою жизнь, Питер. Я расстался с ней всего лишь час назад, но уже скучаю. Капеллан усмехнулся, разглядывая бокал. — А по Петерсону ты тоже скучаешь? — Прошу прощения? — По справочнику Петерсона. Он до сих пор лежит на твоем столе. Ты как, не пропал без него? Деймон уставился на толстый том, к которому некогда обращался не реже, чем Питер к Библии, и с облегчением сказал: — Знаешь, не соскучился. Вероятно, если оказываешься так близко к смерти, то страх пропадает. Тем более если понимаешь, что страхи твои беспочвенны и ты здоров, каким я, кажется, всегда и был. Хотя меня тогда и беспокоили сердечные приступы… — Нервы, Деймон, нервы. Я всегда говорил тебе это. — Да, — Деймон загадочно улыбнулся, — полагаю, что ты был прав. Наступила пауза. Из-за двери донеслись звуки команды, шум голосов. — У меня тоже есть новость, — нарушил молчание Питер. Глотнув портвейна и вытянув перед собой ноги, он улыбался, вроде бы разглядывая свои штиблеты. — Ты не единственный, кто… гм… заслуживает поздравлений. Я попросил Орлу О'Шонесси стать моей женой. — Орлу О'Шонесси? Бывшую пиратку? — Деймон засмеялся и потянулся, чтобы долить вина в бокал Питера. — И что же она ответила? Капеллан искоса бросил взгляд на Деймона и с улыбкой ответил; — Ну… она согласилась. — Поздравляю! — воскликнул Деймон и бросился пожимать Питеру руку. — Она будет великолепной женой, хотя твое приобретение обернется потерей для Коннора. Питер вдруг посерьезнел. — Я должен сказать тебе еще кое о чем. О нашем… деле. Думаю, сейчас стало слишком опасно его продолжать. Редли стал страшно подозрительным и, боюсь, внедрил своих шпионов среди караульных. — Редли всегда был подозрительным. — Деймон поднял бокал, задумчиво изучая цвет портвейна. — Я согласен с тобой — необходимо остановиться, но как быть с юным Тоби Эштоном? Я так полагаю, он все еще на борту? — Да, и здоровье у него скверное. Коннор пытался его вызволить, однако… — Однако? — Сорвалось. Фойл заметил отверстие в бочке, которое мы просверлили, чтобы Тоби мог дышать. Это случилось в тот момент, когда бочку уже поднимали с палубы. Коннору едва удалось спастись. — Проклятие! — Деймон поставил бокал на стол, взгляд у него посуровел. — С мальчиком сейчас все в порядке? — Пока что — да. Но у него появился сильный кашель, он никак не может набрать приличный вес. Мальчишка меня очень беспокоит, Деймон. Клейтон опекает его, но если Редли или Фойл это обнаружат, солоно придется им обоим. — Значит, они не должны это обнаружить. — Деймон встал и подошел к окну. Какое-то время он молча смотрел на серую бухту, аристократически изящный, но грозный в своей решимости. Наконец он повернулся и тихо произнес: — Решено, мы освободим юного Тоби сегодня же. Сообщи Коннору. — Умоляю тебя, Деймон, не делай этого! Это слишком опасно… — Опасно было всегда, Питер. Если есть шпионы, не следует подкупать караульных, только и всего. И потом, я сыт по горло этим судном, флотом и моими попытками идти своим путем в той системе, для которой я не создан. Завтра я подаю в отставку. Через сутки я уже буду на пути к дому. Следовательно, это должно свершиться сегодня. Деймон выразительно посмотрел на Питера. Тоби Эштон умирает, и если Черный Волк не вытащит его из плавучей тюрьмы, его юная жизнь завершится здесь, в вонючем чреве этой преисподней. — Что ж, быть посему, — подчинился капеллан и мысленно вознес Богу молитву о том, чтобы Всевышний помог совершить этот последний акт спасения человека. Однако по мере того как сгущался туман и темнело море, Питером овладевали все более мрачные предчувствия. Что-то подсказывало ему, что все обернется плохо. Но и он не мог предвидеть, что все сложится столь драматично. Глава 26 На Портсмут опускалась ночь, однако в сплошном сером мареве, окутавшем берег и море, невозможно было понять, когда закончился день и началась ночь. Гвинет, весь день занятая с Рианнон и Софи упаковкой своих вещей и драгоценностей, оформляла окончание аренды и писала письма деверю и подругам. За этими занятиями она не заметила, как пролетело время. Подняв голову от бумаг, она увидела, что на улице уже горят фонари, освещая призрачным светом мокрые и темные улицы. В нескольких милях от ее дома Деймон, просматривая деловые бумаги и корреспонденцию и поджидая возвращения Питера, услышал удары колокола на полубаке — пришло время ужина. Шхуна «Пустельга» без огней скользила в тумане неподалеку от острова Уайт, и ее капитан, несмотря на сгущавшиеся сумерки, не собирался их зажигать. А вот Питер Милфорд с неутомимым устроителем побегов Коннором, как и юный Тоби Эштон, все еще находившийся на борту плавучей тюрьмы, в данную минуту закутанный в изъеденное молью отсыревшее одеяло, — все эти люди очень внимательно следили за ходом времени. Укрывшись в тесной кладовке, мальчик сидел в полной темноте, борясь с одолевающим его кашлем и стараясь плотнее укутаться в одеяло, чтобы его не услышали. У Тоби не было часов, но он научился определять время на судне достаточно точно по целому ряду признаков: по густоте дыма из трубы гальюна, по звяканью тарелок и ложек, когда ели караульные, по оживлению, которое наступало после этого у них и даже у некоторых заключенных, пытавшихся убедить себя, что их судьба вполне сносна. Но Тоби не обольщался и не обманывался на этот счет. Его судьба была никудышной, и он это знал. Он был слаб, болен, и он умирал. И Тоби сильно сомневался, что покинет судно живым. Однако его доблестный кузен Коннор имел на сей счет совершенно иное мнение. Сегодня Черный Волк собирался предпринять последнюю попытку выкрасть мальчика с судна. Тоби чувствовал себя слишком скверно, чтобы понять, каким образом Коннор намерен это сделать. Его преподобие Милфорд прислал через Джека Клейтона сообщение: будь готов в одиннадцать часов; за тобой придут. Сообщение ему передали часа два назад. Сейчас судно постепенно затихало. По предположению Тоби, время — половина одиннадцатого. На него снова напал кашель. Семеро часовых вышагивали по галерее, которая шла по периметру судна чуть повыше ватерлинии. Их фигуры появлялись из тьмы и снова растворялись во мгле. Если Тоби обнаружат, его сразу же потащат к Редли, и тогда все пропало. Тоби было все равно, выживет он или умрет, но он не хотел, чтобы Коннор, преодолев столько трудностей при попытке освободить его, потерпел неудачу. — Тоби! Голос донесся из темноты — кто-то находился в нескольких футах от него. Тоби затаил дыхание, боясь пошевелиться. — Тоби, это я, Джерри Осли. Ты же знаешь, что я друг Джека Клейтона? Помнишь меня? Черный Волк прислал меня, чтобы вызволить тебя отсюда. Ночь дышала запахами ветра, йода и дождя. Несколько холодных капель упали Тоби на плечи, промочили насквозь тощее одеяльце и холодом обожгли кожу. Где-то на корме слышались голоса и смех. Тень зашевелилась и приблизилась к Тоби. Мальчик вытянул шею, тщетно пытаясь что-то рассмотреть в чернильной тьме. Еще никто, кроме Джека, никогда за ним не приходил. Тоби замер. И тут… Он вдруг отчаянно закашлялся. Спазм был такой силы, что, казалось, у мальчика треснут ребра. — Ага, вот ты где! — Человек говорил шепотом, и голос показался Тоби смутно знакомым. Фигура приблизилась. Тоби испуганно съежился под одеялом. До его плеча дотронулась рука, и Тоби поднял лицо. Ночь была темной, однако он все же сумел различить молодое дружелюбное, приветливо улыбающееся лицо. Караульный был не намного старше Тоби, и Тоби действительно видел недавно, как он разговаривал с Джеком Клейтоном. Если Джерри знает о Черном Волке и о том, что Тоби собираются спасти сегодня ночью, тогда это точно, что Джек или даже Питер Милфорд послали его. Тоби решил, что этому караульному можно довериться. Он с трудом поднялся, поскольку его затекшие ноги тряслись. Голова кружилась, и чувствовал себя Тоби отвратительно. Он прижал ко рту край зажатого в кулаке одеяла, чтобы заглушить новый приступ кашля. — Поторопись, — сказал Джерри. — Черный Волк ждет. Они вышли на открытую палубу. Спустился густой туман, и Тоби почувствовал, что его одеяло и он сам промокли насквозь, волосы прилипли к темени. Дрожа от холода и сырости, он сжал рукой висящий на груди миниатюрный портрет матери. — Ты знаешь, куда я должен тебя отвести? — шепотом спросил Джерри, оглянувшись. — Я думал, это ты должен знать. — Они ничего мне не говорят. Попробуй сообразить, Тоби. Ты же понимаешь, что если Редли нас обнаружит, то по моей заднице как следует пройдется плетка. Тоби снова подавил приступ кашля. Его колени тряслись от перенапряжения и холода, и ему хотелось только одного — где-нибудь прилечь и заснуть. — Мне что-то говорили о фигуре на носу корабля. — Ну что ж, пошли. Здесь мы на виду и наверняка влипнем. Схватив Тоби за локоть, молодой матрос потащил его за собой по палубе. Тоби увидел неподалеку часового, но тот притворился, что ничего не видит, и Тоби решил, что Коннор подкупил также и его. В одном месте Тоби поскользнулся, шлепая босиком, но Джерри поддержал его и не дал упасть. Наконец они оказались под судовой надстройкой, защищавшей их от дождя. Впереди, за мокрыми поручнями, шумело и плескалось море. Тоби вдруг стало страшно. Было абсолютно тихо, и Тоби решил, что обитатели надстройки спят. Но затем он услышал какой-то неясный щелчок, отчего волосы у него на голове встали дыбом. — Джерри, кто-то за нами наблюдает. — Тебе показалось. Доверься мне. Черный Волк уже пытался тебя однажды вызволить, значит, теперь он это сделает непременно. — Ты уверен, Джерри? — Конечно. А теперь помолчи, чтобы нас не обнаружили. Тоби проглотил комок в горле и поплотнее укутал плечи в одеяло. Громадная фигура на носу корабля смотрела в ночь. Над ними нависло нижнее Основание надстройки, и это создавало впечатление ловушки. Далеко внизу черные волны бились о нос и борта корабля. Капли слетали с деревянного днища надстройки и падали Тоби на волосы. Он съежился, чувствуя себя несчастным, промокшим и больным. Джерри пристроился рядом и толкнул Тоби плечом. — Говорят, этот Черный Волк — твой кузен. Это правда, Тоби? — Да. — Ты, должно быть, чертовски гордишься им. — Да. — О нем все говорят. А женщины так прямо в обморок готовы упасть, когда слышат его имя. Где-то вверху послышался шум. Тоби поднял голову, но в темноте ничего не увидел. Чувство тревоги усилилось, отчаянно заколотилось сердце. Что-то было не так. — Я не думаю, что Черный Волк придет за мной сегодня, Джерри. Я хочу вернуться к себе. — Ерунда! Тебя испугал этот шум? Да наверняка старина Гокинс упал с кровати. Он каждую ночь падает. — Нет, я в самом деле хочу вернуться. Сейчас же. Я… плохо себя чувствую. — Да не трусь ты! — неожиданно резко сказал Джерри. — Ты хнычешь, как младенец. Ты ведь американец, не так ли? Мы, англичане, уважаем янки. Вы сделаны из того же материала, что и мы, не в пример этим французским обезьянам. Перестань хныкать и покажи характер! Тоби потряс резкий тон Джерри. Его вдруг охватил ужас. Бежать отсюда, бежать немедленно. Что-то здесь не так. Тоби вскочил на ноги, повернулся и… И врезался в грудь лейтенанта Джона Редли. Он не успел закричать. Редли зажал ему рот ладонью, и Тоби оказался в тисках, из которых ему было не выбраться. — Шевельнешься — и ты мертвец! — зарычал Редли, не выпуская мальчика из своих железных объятий, и выхватил из плаща пистолет. — Отличная работа, Джерри. Ты будешь хорошо вознагражден, обещаю. — Поверьте, это было нелегко. Джек Клейтон толком ничего мне не рассказал. Я заинтересовался, кого это Джек подкармливает, а потом увидел, как он тайком несет кому-то еду, а потом возвращается с пустыми руками. — Ты уверен, что Черный Волк нагрянет именно сегодня? — Уверен. Клейтон не хотел говорить, но когда мы пригрозили ему, что доберемся до его жены и детишек, язык у него немного развязался. А еще больше разговорился, когда мы стали совать ему нож под ногти. — Джерри бросил полный презрения взгляд на Тоби. — И этот его любимец все подтвердил. Черный Волк придет, сэр. Этой ночью. — Хорошо бы ты оказался прав, Джерри! Я так давно дожидаюсь момента, когда заполучу этого негодяя. Перестань брыкаться, ты, мешок с костями! — рявкнул Редли, саданув локтем в живот Тоби, после чего мальчик дернулся и обмяк. Вверху, возле надстройки для караульных, послышались шум и шепот, и Тоби понял, что Редли готовит караульных для захвата. Караульные нацелили мушкеты на воду. И стали ждать Черного Волка. Вот она, ужасная правда. Джерри шпионил для Редли, он подверг пыткам Джека и узнал кое-какие подробности о сегодняшнем побеге. Неудивительно, что караульный их не задержал. Это была ловушка. Что они сделали с Джеком? А с его преподобием Милфордом? О Господи, а что они сделают с Коннором?! Через несколько минут засада услышала тихий плеск весел и звук движущейся лодки. Затем из тумана появилась тень — темный силуэт, подобный привидению. Тоби с ужасом понял, что лодка исчезла из виду, вплотную приблизившись к судну. Мальчик дернулся, чтобы вырваться и крикнуть, но Редли с такой силой нажал ему на висок, что едва не сломал шею, и яростно зашептал в ухо мальчику: — Только пикни — и твоему кузену конец, едва он покажется над поручнями. Ты понял? Тоби застыл от боли и ужаса. Ветер бросал мелкие капли измороси ему на лицо, мальчик слышал ухом, прижатым к груди Редли, учащенные удары сердца своего мучителя. А затем он услышал тихое царапанье внизу. Кто-то взбирался наверх. Редли жестом свободной руки показал караульным, чтобы они отступили назад. Те прижались к стене рубки, держа наготове мушкеты. Тоби душили рыдания. Он слышал, как кто-то поднимается все выше и выше, звук становится все отчетливее, хотя и не громче царапанья взбирающейся на забор кошки. Коннор… Тоби слышал сдерживаемое напряженное дыхание Редли, Джерри и караульных. Коннор… Редли поднял пистолет, прижав холодное дуло к подбородку Тоби. — Тоби! Оклик был короткий, резкий. Черный Волк… И снова: — Тоби! Редли затаил дыхание и еще больнее прижал пистолет к щеке мальчика. Тоби шевельнулся и увидел, как затянутая в черную перчатку рука медленно поднялась и схватилась за поручни. За ней последовала вторая рука. И наконец медленно, с грацией пантеры, вышедшей на охоту, человек поднял над поручнями голову и плечи. Повисла напряженная тишина. Никто не шевелился. Рука Редли дрожала, когда он с силой вжал пистолет в челюсть Тоби. Редли весь превратился в комок нервов. Черный Волк появился над поручнями — высунувшись до пояса и вглядываясь в темноту. Не замечая опасности, он медленно перекинул ногу через поручни. Редли трясло, рот его наполнился густой слюной. Он чувствовал, как в его железных объятиях дрожит мальчишка. Высокая могучая фигура в черном выпрямилась во весь рост — человек настороженно оглядывался по сторонам. С таким великаном Редли одному не справиться! А ему и не придется этого делать. Ведь караульные держат на прицеле ничего не подозревающую жертву. «Ну, давай же, черт возьми! Иди дальше!» — мысленно умолял Редли. Черный Волк повернулся к поручням, и в темноте Редли увидел, что Джерри бесшумно поднял пистолет обеими руками, словно собирался поразить какого-то гигантского зверя. — Стой, или мальчишка умрет! Черный Волк замер с вытянутой к поручню рукой. Затем он медленно повернул голову; в прорези маски, скрывающей глаза, Редли увидел презрительно раздувшиеся ноздри. Редли шагнул из тени на свет. — Сдавайся, капитан Меррик, — сказал он зловеще тихо, продолжая прижимать пистолет к подбородку Тоби. — Ты окружен. Любое твое резкое движение — и в голове мальчишки появится дырка. Ты ведь этого не хочешь? Слезы брызнули из глаз Тоби и покатились по щекам. Он видел, как скрытое маской лицо медленно повернулось к Редли, почувствовал напряжение в каждом мускуле могучего тела. Когда мужчина заговорил, голос его дрожал от гнева. — Отпусти мальчика, — яростно прошипел он. — Мальчик не виноват. — Не тебе сейчас диктовать условия, капитан Меррик. — Я сказал — отпусти его! Черный Волк двинулся на Редли. — Еще шаг — и мои люди продырявят тебя. И не надейся, что мальчишку не ждет то же самое. Черный Волк не шевельнулся. Тоби кожей ощущал грозную силу его гнева. Он казался ему обширнее ночи и чернее тьмы, в нем ему чудилось нечто ужасное, дьявольское. Он навис, словно черная гора, над Редли, испепеляя его взглядом. — Чего ты хочешь? — Тебя, капитан Меррик. Желательно живым. — Отпусти мальчика — и я готов сдаться твоим властям, — прозвучало в ответ. — Вот такая сделка, Редли. Моя жизнь в обмен на его. Редли гаденько захихикал: — Ну что ж. Иди-ка сюда. — Освободи мальчика. Сверху что-то клацнуло. Похоже, взвели курок мушкета. Караульные зашевелились, держа мушкеты наготове. Редли насмешливо хмыкнул и подтолкнул Тоби к Черному Волку, который тут же сгреб его руками и прижался щекой к волосам. Черный Волк достал канат, который принес с собой, и обвязал его вокруг талии Тоби. — Никаких резких движений, Меррик, — предупредил Редли, нацелив пистолет в сердце Черному Волку. Человек в черном не удостоил Редли ответом, он лишь взял Тоби за плечи и посмотрел мальчику в глаза, прощаясь с ним. — Тебя ожидает друг в лодке внизу, — прошептал он Тоби прямо в ухо. — И еще тебя ожидают твой брат и кузен на борту шхуны «Пустельга». А теперь иди. Да хранит тебя Бог! — Что? Мой брат и кузен? А кто же тогда… Но Черный Волк лишь прижал пальцы к губам мальчика и стал спускать его в лодку, которая должна была унести Тоби в туман, затем — к его семье. После этого он медленно повернулся, готовясь встретить свою судьбу. — Кто же ты на самом деле? — пробормотал Редли. Его люди бросились вперед, чтобы схватить человека, который не собирался оказывать сопротивление. Редли резким движением сорвал маску с глаз человека в черном плаще. И встретился с леденящим взглядом Деймона Эндрю Филиппа де Вольфе, шестого маркиза Морнингхолла. Глава 27 — Ты только посмотри, что тут пишут! Мне понадобилось добрых два часа, чтобы все это прочитать! Рианнон влетела в комнату Гвинет с пачкой газет, которые накопились за время их отсутствия. Бросив быстрый взгляд на Гвинет, которая что-то писала за своим рабочим столом, она положила газеты на комод. — Произошли какие-то важные события, пока мы отсутствовали? — рассеянно спросила Гвинет, не поднимая головы от письма, которое она писала Мейв, леди Фальконер, находившейся на пути в Вест-Индию. — Еще какие! Черный Волк совершил очередные дерзкие вылазки. Он пытался выкрасть юного американца из плавучей тюрьмы в бочке из-под питьевой воды! — Пытался? — переспросила Гвинет, не поднимая головы. — Кто-то узнал об этом плане, и Черный Волк вынужден был отступить. Ему удалось скрыться, слава Богу! Ладно, не буду тебе мешать. Я знаю, как быстро летит время, и твой красавец муж может возвратиться в любой момент. К половине одиннадцатого над городом опустилась тьма, она казалась еще гуще из-за ненастной погоды, и Гвинет пришлось работать при свете лампы. К одиннадцати часам за окном была уже глухая ночь, и Гвинет стала проявлять нетерпение, даже раздражение из-за того, что Деймон задерживался. К полуночи он так и не вернулся, она не на шутку разволновалась, а когда часы на камине пробили час ночи, она поднялась с постели и заметалась по гостиной, лихорадочно соображая, что ей предпринять, куда идти. Рианнон пыталась как-то объяснить задержку графа: вероятно, его светлость встретился с кем-то из старинных приятелей и отправился в таверну отметить последний день пребывания во флоте. Или же, возможно, на оформление дела и на встречу с адмиралом и морским руководством потребовалось больше времени, чем он предполагал. Или же ему, как и Гвинет, нужно было покончить со всякими канцелярскими делами. Он наверняка скоро будет дома… Бедняжка Рианнон отчаянно зевала, глаза у нее слипались, и по настоянию сестры она отправилась спать. Спустя час Гвинет также поднялась к себе, однако заснуть не могла. Она лежала в темноте, прислушиваясь к шороху дождя за окном, следя за движущимися по стене тенями от качающихся под ветром деревьев. В уме ей рисовались всяческие ужасы. Перед самым рассветом Гвинет словно провалилась в какой-то тревожный сон, а когда проснулась, через окна в комнату просачивался серый свет. Некоторое время она лежала в постели, глядя на пустые стены, на расставленные по углам чемоданы с ее одеждой, ценностями, всякими сувенирами и безделушками. Гвинет слышала, как внизу возится Софи; Рианнон в кухне звякает миской и зовет пса завтракать. Слышно было, как по улице проехала карета. Деймон! Гвинет выпрыгнула из постели, наскоро умылась и, надев простое сатиновое платье персикового цвета с зеленой вышивкой, поспешила вниз. Она встретила Рианнон, на лице которой была написана явная тревога, и сердце у Гвинет больно сжалось. — Гвин, может нам отправиться на набережную и расспросить людей, не известно ли им что-нибудь?.. — Да, я собираюсь туда. А ты оставайся здесь — вдруг кто-нибудь попытается с нами связаться… Не успела Гвинет окончить фразу, как раздался стук в дверь. Гвинет замолчала, сестры обменялись напряженными взглядами. Стук повторился — громкий, резкий, деловой. Из кухни с рычанием и лаем выскочил Матти, за ним вылетела Софи. Гвинет и Рианнон бросились к двери. Гвинет прибежала первой. Рианнон успела схватить пса за ошейник. А Гвинет рывком распахнула дверь. Сердце у нее бешено заколотилось. Перед ней стояли лейтенант в морской форме и матрос. Гвинет увидела их бесстрастные лица и невольно схватилась за сердце. — Леди Морнингхолл? Она сглотнула подступивший к горлу ком, чувствуя, что произошло нечто ужасное. — Я леди Морнингхолл, — пролепетала она, до боли в суставах сжав дверную ручку. — Что-нибудь случилось с моим мужем? — Нам можно войти? — Да-да… разумеется… Лейтенант и матрос вошли в комнату и остановились посередине, явно чувствуя себя неловко. Одетый в бело-голубую форму офицер представился как лейтенант Уаймарк. — Я прибыл по поручению адмирала Эдмунда Болтона, главнокомандующего военно-морскими силами его величества в Портсмуте, — произнес он официально-бесстрастным голосом. Он извлек из кармана лист бумаги, развернул его и стал читать. Три женщины в ужасе смотрели на него, едва понимая, о чем идет речь. — Короче говоря, леди Морнингхолл, — так же бесстрастно заключил он, — ваш муж находится под арестом, и ему грозит обвинение в шпионаже, измене, халатном отношении к своим обязанностям и преступных связях с врагом. — В измене? — воскликнула Рианнон, переводя взгляд на лишившуюся дара речи сестру. — Да этого быть не может! — Каждое из этих действий относится к числу тяжелейших преступлений против короля и его правительства, — ровным голосом продолжал Уаймарк, пропустив мимо ушей реплику Рианнон. — По закону он будет предан морскому суду, заседание которого начнется незамедлительно. — Лейтенант свернул бумагу, сунул ее в карман и холодно, как и положено официальному лицу, посмотрел в глаза Гвинет. — Я уполномочен предупредить вас, что за эти преступления положено наказание в виде смертной казни. Измена… шпионаж… связи с врагом… Смертная казнь… Кровь отлила от лица Гвинет, она пошатнулась. «Я не упаду в обморок, — приказала она себе, стараясь сохранить самообладание под устремленным на нее безжалостным взглядом офицера. Она почувствовала, как Рианнон взяла ее под локоть. — Этого не произойдет!» Овладев собой, Гвинет спокойно спросила: — Где сейчас держат моего мужа? — На борту флагманского судна. Лорд Морнингхолл просил передать, что хочет вас видеть. — Я немедленно еду к нему. — Мы подождем вас снаружи. Уаймарк и матрос стали спускаться по лестнице. — Подождите! Лейтенант обернулся. — Что сделал мой муж такого, что против него были выдвинуты подобные обвинения? На лице Уаймарка появилось недоверие, которое затем сменилось жалостью, ибо он понял, что Гвинет ничего не известно о преступлениях мужа. — Так вы ничего не знали? — пробормотал он, и взгляд у него несколько смягчился. — Ваш муж был пойман этой ночью во время совершения преступления. Должен с прискорбием сообщить вам, миледи, что маркиз Морнингхолл и есть тот самый неуловимый Черный Волк! — Это невозможно! — холодно сказала Гвинет, когда адмирал Болтон встретил ее на своем огромном, блистающем чистотой флагмане. Лицо ее горело от гнева, глаза метали молнии. — Абсолютно невозможно! Вы все перепутали, уверяю вас! Мой муж не может быть Черным Волком! Болтон снисходительно улыбнулся. Он взял маркизу за локоть, кивком головы велел двум морякам следовать за ними и медленно повел Гвинет в сторону кормы. — Моя дорогая леди Морнипгхолл, — галантно начал он, — ваш муж на самом деле тот самый преступник, а арестовал его один из его же офицеров. При этом было много свидетелей. Весьма сожалею, но доказательства неопровержимы. — Я уже говорила вам и повторяю снова, — в голосе ее светлости звучал металл, — мой муж — не тот человек, которого вы ищете. Он не может им быть, поскольку весь этот месяц находился со мной в нашем доме в Котсуолде, а мне известно, что в это самое время Черный Волк совершил налет на тюрьму «Суррей» и пытался выкрасть юного американца. Даже Черному Волку не под силу находиться в двух местах одновременно! Мой муж был со мной, и я вовсе не выгораживаю его, я просто имею неопровержимые доказательства! — Не стану спорить, — снисходительно согласился Болтон, — но как бы там ни было, могу сообщить вам, что человек, арестованный нами минувшей ночью при попытке выкрасть того же самого мальчишку, — это маркиз Морнингхолл. — Я дойду до высшего руководства, клянусь вам! — Миледи, я и есть высшее руководство. Гвинет вспыхнула и попыталась выдернуть локоть из его руки, наградив при этом Болтона взглядом, от которого расплавилось бы стекло. Они стояли рядом — изящная молодая женщина и сверкающий позументом всемогущий адмирал, который командовал всеми морскими офицерами и матросами в Портсмуте. — Вы не убьете моего мужа! — воскликнула она. — Я не остановлюсь ни перед чем, вы слышите меня? Ни перед чем, чтобы спасти его! Маркиз Морнингхолл невиновен! — Я уверен, что морской суд примет правильное решение. Он соберется завтра под председательством капитана флагманского судна, в составе двенадцати офицеров самого высокого ранга, включая капитанов и адмиралов. Это будет справедливый суд, леди Морнингхолл, но я советую вам не питать никаких надежд на отсрочку смертного приговора. — Вы не сделаете этого! — Сделаю. И прослежу за тем, чтобы приговор был приведен в исполнение незамедлительно. — Я не позволю вам повесить моего мужа! — Моя дорогая леди, ваш муж — офицер. Офицеров мы не вешаем. Мы снаряжаем для этого команду для расстрела. А теперь, если вы позволите… На виске Гвинет забилась жилка. — Пойдемте, — предложил адмирал. — Я забрал вашего мужа из караульного помещения и поместил в одиночную камеру, чтобы во время вашего визита вам никто не помешал. И чтобы не говорили, будто адмирал Болтон — такой уж бессердечный солдафон. Он направил Гвинет вниз по трапу. На нижней палубе «длинными рядами расположились ниши. С кронштейнов над ними свисали фонари, но их свет не мог разогнать густую мглу. Болтон, согнувшись едва не пополам под верхней палубой, вел Гвинет вперед, а на почтительном расстоянии за ними следовали два матроса. Возле последней, выступающей вперед ниши стоял навытяжку матрос, прислонив к ноге мушкет и глядя прямо перед собой. — Леди Морнингхолл пришла навестить арестованного, — объяснил ему Болтон, предлагая даме пройти вперед. — Присмотри, чтобы с леди не случилось ничего дурного. — Да, сэр! Один из матросов отпер дверь и отошел в сторону, пропуская Гвинет. Она посмотрела на Болтона, но тот уже уходил по коридору, за ним следовал матрос. Гвинет заглянула внутрь. — Деймон, о Боже! Он сидел на деревянной скамье с видом школьника, которого уличили в шалости, и на его губах застыла чуть смущенная улыбка, в которой можно было, помимо всего прочего, прочитать и надежду на то, что все обойдется. При появлении жены он встал — Деймон оставался джентльменом и здесь, несмотря на унизительные условия содержания и выдвинутые против него обвинения. Но Болтон не солгал: как офицеру, ему кое-что позволили. Волосы у Деймона были причесаны, лицо выбрито, одежда чиста, белая рубашка заправлена в обтягивающие бедра белые морские бриджи. Глядя на него, Гвинет подумала, что он слишком великолепен, чтобы умереть. Слишком красив, слишком полон жизненных сил, которых хватит еще на много лет. Она закусила задрожавшую нижнюю губу, тихонько всхлипнула и упала в его объятия. — Я очень сожалею, Гвинет. Искренне сожалею. Руки Деймона крепко сжали ее плечи, она услышала удары его сердца. — Это не должно произойти, Деймон. Кто-то каким-то непостижимым образом ошибся — ты не можешь быть Черным Волком! — Гвинет… — Он пригладил ее волосы, пытаясь успокоить жену, словно перед ним был напуганный ребенок. — Дорогая, верная Гвинет. Ты помнишь, какие твари сторожат маркизов Морнингхоллов во время их сна? Помнишь, какие животные охраняют ворота в Морнингхолл-Эбби? — Деймон говорил с ней терпеливо, как с ребенком. — Подумай об этом, моя дражайшая супруга, и затем вспомни мое полное имя. — В-волки, — запинаясь прошептала она, вспомнив этих грозных животных. Она знала, что его фамилия — де Вольфе, то есть волк, но отказывалась в это поверить. Поверить в это — значит поверить в его вину, в то, что он умрет, что они убьют его, как бы гулко ни стучало сейчас его сердце, как бы отчаянно ни сражалась она за его жизнь. — Нет! Я не могу в это поверить! — Поверь в это, ибо это правда. Не следует обольщаться надеждой, что ночью по ошибке был арестован не тот человек. Я и есть Черный Волк, и сожалею лишь о том, что ты узнаешь об этом при столь суровых обстоятельствах. — Но почему? — спросила Гвинет, откинув назад голову, чтобы дотронуться до его щеки и заглянуть в его удивительные глаза. — Почему, Деймон? Он грустно, отрешенно улыбнулся. — Главным образом из чувства мести, — после паузы произнес они чуть виновато пожал плечами. Он заставил ее сесть. Гвинет в смятении смотрела на Деймона, веря и не веря ему, а он рассказал ей о том, что первоначально Черным Волком был Коннор Меррик, который после своего бегства с плавучей тюрьмы назвался вымышленным именем, чтобы подразнить Деймона де Вольфе — апатичного, бездушного капитана. Но этот капитан был настолько полон гневом на руководство, жалостью к себе и ненавистью к обидчикам, что сознательно позволил совершать похищения у себя под носом. — Но почему? — повторила свой вопрос Гвинет, качая головой, все еще не понимая смысла слов Деймона. — Мне доставляло огромное удовольствие видеть, как Болтон рвет и мечет, как он становится посмешищем. А поскольку я не питал уважения к своему делу и зашел слишком далеко в своем отчаянии и гневе, то мне было наплевать на то, что я тоже унижен этими побегами. — Но если Черный Волк — это Коннор… — Коннор никакой не Черный Волк. Черный Волк — это я. Он начал это дело, но после того, как ты вынудила меня увидеть, какие кошмарные вещи происходят в чреве судна, я устыдился своей апатии и захотел искупить вину. Мне нужно было доказать, что я достоин тебя. Что я тоже могу быть мужественным и творить добро для других. Ты сделала так много для этих заключенных, что я должен был сделать не меньше. Гвинет поджала губы. — А поскольку ты к тому же хотел лично отомстить Болтону, то и взялся играть роль Черного Волка, так? Деймон смущенно улыбнулся: — В общем, да… — Ой, Деймон! — Гвинет топнула ногой. — Проклятие! Он еще ближе привлек ее к себе и уткнулся в ее пышные золотистые волосы. — Я не жалею об этом, Гвинет. Я бы снова повторил все сначала. К черту Болтона! Даже если бы я спас лишь одного из этих несчастных, это оправдало бы мое решение. — Осталось пять минут! — крикнул матрос снаружи. — Ты должен был сказать мне об этом, — возразила Гвинет. — Деймон, слышишь, ты должен был мне сказать! — Я не мог. Не мог рисковать, потому что, если бы меня схватили, тебя судили бы вместе со мной. — Он нежно сжал ее плечи и заглянул в сердитые глаза своей Гвинет. — Тем более что ты так переживала за военнопленных и так много для них делала. Безопаснее было тебе ничего не знать. Прости меня, Гвинет, но я слишком люблю тебя, чтобы втягивать в союз с Черным Волком. — Не знаю, смогу ли я простить, — резко сказала Гвинет. Слезы у нее высохли, она смотрела на него с осуждением. Деймон восхищался силой ее духа, ее мужеством. Она уже собирала силы, его маленькая тигрица, она не намерена была смириться, хотя что она могла для него сделать? Гвинет решительно вскинула подбородок. — Тогда скажи, что будет дальше? — Будет морской суд — здесь, на борту флагманского судна Болтона, начнется в первой половине дня и будет длиться до тех пор, пока не вынесут вердикт. — Деймон помолчал. — Смертный приговор, Гвинет. Матрос из-за двери крикнул: — Осталось три минуты! — Я напишу адмиралу Фальконеру! Я напишу моему деверю, лорду Симмзу! Я подам петицию регенту! Я не остановлюсь до тех пор, пока тебя не освободят! Я не дам тебе умереть! Деймон покачал головой. — У тебя добрейшее сердце, — пробормотал он, глядя ей в глаза. — Адмирал Фальконер на пути в Вест-Индию. Когда до него дойдет письмо, будет слишком поздно. Кроме того, он ничего не сможет сделать, даже если бы захотел мне помочь. — Он заглянул в глубину ее глаз. — Прошу тебя, Гвинет, не мучай себя. Ничего сделать нельзя. Абсолютно ничего. Она вскочила и, сверкнув глазами, воскликнула: — Я могу сделать очень многое, милорд, и я это сделаю! Они говорят, что ты тот самый пресловутый Черный Волк, ведь так? Тогда скажи мне, кто пытался выкрасть американского мальчишку, когда мы были в Морнингхолле? — Я не могу этого сказать. — Черт возьми, Деймон! Скажи, и это спасет тебе жизнь! — Ничто не спасет мою жизнь, — спокойно возразил Деймон, — если не вмешается Господь Бог. Но это вряд ли, поскольку у него сложилось не самое лучшее мнение обо мне. Матрос открыл дверь. — Время вышло, — пробормотал он и, глядя на Гвинет, добавил: — Пойдемте. Она направилась к двери, но вдруг резко остановилась и, повернувшись к Деймону, ткнула в него пальцем: — Хорошо, в таком случае посмотрим, что скажет Господь Бог! И, подобрав юбки, выбежала из каюты, твердо уверенная в том, что спасет любимого. Глава 28 Заседание морского суда началось на следующее утро. Для Гвинет, которая не могла на нем присутствовать, это было началом недели адских мучений. Она превзошла самое себя в энергии и неутомимости, делая все возможное и невозможное для того, чтобы спасти жизнь своего мужа. В первый день суда она написала длинное страстное письмо бывшему деверю, прося его пустить в ход все свое влияние в парламенте и во флоте, чтобы добиться оправдания маркиза Морнингхолла. Она собрала членов своего комитета и жен высших морских офицеров, надеясь, что они каким-то образом смогут повлиять на своих мужей — членов морского суда. Она консультировалась с различными чинами флота и далеко за полночь свалилась на кровать от усталости и напряжения. Утром следующего дня Гвинет, вынужденная оставаться дома, смотрела из окна на громаду флагманского корабля, стоящего в бухте, и мысленно просила всех тех, от кого зависела судьба лорда Морнингхолла, быть милосердными к нему. Начался второй день суда. Отчаяние и тревога Гвинет все возрастали, и она написала еще одно письмо лорду Симмзу. Она приобрела экземпляр Военно-морского кодекса и вручила его своему адвокат в надежде, что они вместе сумеют найти какие-то лазейки. Она написала членам парламента, премьер-министру, лордам адмиралтейства и многим другим влиятельным лицам. Однако никто не мог ей помочь. Суд тем временем продолжался. На третий день Гвинет отправилась в Лондон на встречу с теми влиятельными людьми, которые согласились ее принять. На следующий день Гвинет, одевшись со всей возможной элегантностью, предстала пред очи самого принца-регента, который откликнулся на просьбу графини довольно быстро. Регент выслушал ее рассказ благосклонно, то и дело поглядывая на ее грудь. Наконец Гвинет пустила в ход свой главный козырь: она рассказала о том, что Черный Волк посетил плавучую тюрьму именно в то время, когда лорда Морнингхолла вообще не было в Портсмуте, ибо он находился у себя дома, в Котсуолде, почти при смерти. Регент с минуту смотрел ей в лицо, осмысливая услышанное, затем потер свой мясистый подбородок и пообещал уделить этому делу максимум внимания, после чего извинился и отбыл, ибо его ожидали сотни других важных дел. Гвинет почувствовала, что последняя надежда покидает ее. На пятый день суд закончился. Тринадцать капитанов и адмиралов — членов морского суда единодушно приняли решение, которое тут же было утверждено адмиралтейством в Лондоне. Лорд Морнингхолл был признан виновным во всех инкриминируемых ему преступлениях и приговорен к смертной казни. Приговор надлежало привести в исполнение на заре следующего дня подразделению из десяти моряков королевского флота. В тот вечер, когда кровавый шар солнца опустился в море, а тени в комнате сгустились и превратились в тьму, Гвинет стояла на коленях возле своей кровати. Слезы ручьями катились по ее щекам, она исступленно молилась, прося Господа помочь ей в ее беде, изменить ход событий за эти немногие часы до рассвета. Господь явился в обличье его преподобия Питера Милфорда. — Лорд Морнингхолл? Прошу вас следовать за мной. Тьма за пределами караульного помещения была густой, однако туман казался не столь плотным, как час назад, и Деймон понимал, что приближается рассвет. Он не сомкнул глаз в эту ночь — очевидно, его тело знало, что скоро упокоится вечным сном, и теперь пыталось урвать несколько часов бодрствования, пусть даже эти часы были наполнены мучительно-тягостными размышлениями. Деймон сел на постели, готовый вверить себя судьбе. Симон Вордсворт, молодой лейтенант, приставленный к нему в качестве персонального тюремщика, молча стоял поодаль. Рядом спали другие лейтенанты, и могучий храп разносился по всему просторному караульному помещению. — Скоро наступит урочный час, сэр, — шепотом сказал Вордсворт. — Я подумал, что вы захотите умыться и побриться… гм… заблаговременно, — смущенно закончил он. — И позавтракать, я надеюсь? — спросил Деймон с еле заметной усмешкой, которая, как он надеялся, выведет бедного лейтенанта из смятения. — Разумеется, сэр. Если вы пойдете со мной… Деймон последовал за офицером. Снаружи их ожидали два матроса, которые пристроились сзади. К своему удивлению, Деймон обнаружил, что шаг у него уверенный, сердце бьется в нормальном ритме, голова ясная. Он думал о Боге. Должно быть, большинство людей перед смертью думают о Боге, решил он. Как ни странно, он не испытывал страха. Он мысленно увидел ровную шеренгу из десяти моряков, одетых в красную форму с белыми, крест-накрест, ремнями через всю грудь, их ботинки сверкали, лица были бесстрастны, они стояли по стойке «смирно», прижав к ногам мушкеты. Он представил себе, как начнет бить дробь барабанщик, как кто-то в этот момент кашлянет; он почти слышал слова команды: «На изготовку!» — и мушкеты подняты к груди; «Целься!» — и все дула устремляются в его грудь. «Пли!» Все произойдет быстро, десять пуль войдут в его сердце одновременно — это будет безболезненно. Деймон представил себе, как его тело дергается в конвульсиях, прежде чем упасть на палубу, а его грудь являет собой зияющую рану, глаза смотрят в небо, рот открыт в беззвучном крике… И тем не менее он не испытывал страха. Ничего, кроме странного, удивительного спокойствия. Должно быть, Господь позаботился о том, чтобы облегчить его последние часы. Возможно, приступы паники, которые до недавнего времени у него возникали, подготовили его к нынешнему спокойствию. Возможно… Вордсворт ввел его в небольшую камеру, где их ожидал слуга. На скамейке стояли тарелка с едой, таз и графин. Вордсворт обернулся к Деймону и кивнул. Деймон погрузил руки в холодную воду, брызнул на лицо и на волосы. Он ясно отдавал себе отчет в том, что последний раз ощущает и видит все это: и прохладу воды, и отблески фонаря в тазу, и тень от своей головы, и запах мыла, и твердость палубы под ногами. Деймон вытерся полотенцем и сел на скамью. Слуга тут же намылил ему лицо и шею и начал брить. Пока юноша водил бритвой по его щеке, Деймон взглянул на Вордсворта. Лейтенант, сцепив руки за спиной, шагал взад и вперед, очевидно чувствуя себя весьма неловко. Он старался не встречаться взглядом с Деймоном. Смятение лейтенанта лишний раз напомнило Деймону о печальной реальности. Он закрыл глаза и, отбросив все мысли, сосредоточился на приятных ощущениях, которые испытывал от прикосновения бритвы к коже. Он подумал о Гвинет, как думал о ней все последние долгие, бесконечно томительные ночи, и поблагодарил Бога за то, что она не увидит его кровавый конец. Бритье закончилось очень быстро, так же быстро был съеден завтрак, и двое вооруженных моряков вывели Деймона из каюты и проводили до палубы, влажной от утреннего тумана, где возле баркаса томились в ожидании шестеро вооруженных матросов. Дул легкий ветер, разгоняя туман и донося с моря запахи гниющих водорослей. Белая рубашка Деймона трепетала на ветру, вверху поскрипывали снасти, бился и хлопал адмиральский вымпел. В тумане был слышен плеск весел — какой-то рыбак спешил пораньше забросить свои сети. — Готовы, сэр? Деймон кивнул. Через минуту он уже сидел в баркасе. Лейтенант Вордсворт и эскорт вооруженных матросов расположились по обе стороны от него. — День обещает быть хорошим, — сказал один из сидевших на веслах матросов. Вордсворт метнул на него свирепый взгляд, и тот, устыдившись, потупился. Баркас стал медленно отходить от флагмана, оставляя за собой пенистый след. Деймон смотрел прямо перед собой, не оглядываясь назад. Он представил себе, как в эту минуту Болтон стоит в своей каюте, смотрит на удаляющийся баркас, и на его губах играет довольная улыбка. Впрочем, не исключено, что Болтон хочет присутствовать лично во время акта мести и уже ожидает его на месте казни. Баркас набрал скорость. Утренняя сырость назойливо проникала под одежду, оседала на волосах. Вордсворт наклонился к уху Деймона. — Приговор будет приведен в исполнение на борту «Афины», — тихо сказал он. — Вы… вы понимаете. Разумеется, подумал Деймон. Болтон не хотел, чтобы палуба его драгоценного корабля была испачкана кровью. — Если, конечно, не будет королевского помилования, — неуклюже добавил Вордсворт. — В случае помилования об этом будет объявлено за несколько мгновений до команды «Пли!». — Ну да, они хотят, чтобы вы сперва помучились, — пробормотал один из матросов, налегая на весла. — Я не питаю пустых надежд, — тихо сказал Деймон. Он с укором посмотрел на Вордсворта. — И вам не советую. Закусив губу, молодой офицер отвел взгляд. Туман поредел, и кое-где проглянули длинные коричнево-серые строения доков на берегу. Впереди показался корпус судна. Уже «Афина»? Нет. Баркас продолжал быстро скользить по сонной бухте, рассекая носом воду. Весла поднимались и опускались слаженно и равномерно. Деймон задумчиво смотрел на берег, на кирпичные здания, проглядывающие сквозь туман. Где-то там его Гвинет. И, наверное, Рианнон с ней рядом. Он надеялся на это… А жизнь вокруг постепенно пробуждалась. В свои суденышки загружали сети рыбаки, на набережной появились моряки, которых еще качало после вчерашней попойки. И вот справа по борту из тумана проглянул корпус «Афины». Матросы подняли весла вверх, баркас теперь шел к судну по инерции. Все произойдет быстро, напомнил себе Деймон, чтобы не позволить внезапно появившимся уколам страха как-то отразиться на лице. Он чувствовал, что глаза всей команды сейчас устремлены на него; они явно хотели запомнить мельчайшие подробности, чтобы затем рассказывать своим детям и внукам о том, как везли Черного Волка на казнь. Возможно, кое-кто из них жалел его, иные восхищались им. Но в любом случае никто из них ему не завидовал, и все уже смотрели на него как на покойника. Деймон спокойно наблюдал за тем, как баркас совершает маневр, подходя к борту судна. Ему уже был виден на юте капитан — дородный лысеющий мужчина, и рядом — два лейтенанта. Чуть поодаль — красно-белые фигурки команды, которая будет приводить приговор в исполнение. Когда баркас приблизился к внушительному корпусу «Афины», Деймон отвернулся и стал смотреть на берег. Он увидел небольшую яхту, которая отошла от причала и направилась в сторону «Афины». Кроме Деймона, никто этой яхты не заметил. Эскорт вооруженных матросов и лейтенант Вордсворт наблюдали за командой, а та, в свою очередь, была занята тем, что разворачивала корабль. Офицеры и моряки на верхней палубе либо беседовали между собой, либо готовили палубу к предстоящему печальному действу. Только маркиз Морнингхолл заметил, что яхта идет под странным углом к приливу и течению, только он увидел скорчившиеся под брезентом фигурки людей. «А я думал, что у меня нет друзей». Сохраняя спокойствие и бесстрастное выражение лица, Деймон смотрел на море. И вдруг один из офицеров на палубе «Афины» заметил надвигающуюся опасность. — Эй, на баркасе, берегись! Слишком поздно. Деймон прыгнул в воду за секунду до того, как яхта с силой врезалась в баркас. Он услышал страшный грохот и скрежет, крики матросов и команды. Баркас перевернулся — все оказались в воде. Это было последнее, что Деймон слышал, ибо в следующее мгновение море сомкнулось над его головой и он поплыл под водой, изо всех сил работая руками, по направлению к корме яхты, сознавая, что от этого зависит его жизнь. Раздались выстрелы — это стреляли из мушкетов с «Афины». Пули ложились в воду вокруг него. До слуха Деймона долетали отчаянные вопли барахтавшихся в воде людей с опрокинувшегося баркаса, большинство из них не умели плавать. Над ним виднелось продолговатое днище яхты, которая устремилась в открытое море. Ее команда открыла ответный огонь по стрелявшим с борта «Афины». За кормой уходившей яхты тянулся канат, оставляя за собой V-образный след. Не выныривая на поверхность, Деймон ухватился за него, обмотал им запястье и позволил яхте тащить себя. У него начиналось удушье, кровь стучала в ушах, а мозг… «Держись, черт побери! Держись!» Деймон сжал губы, чтобы ненароком не хлебнуть воды. Больше нет сил! Он выскочил на поверхность лишь для того, чтобы сделать большой глоток воздуха, и снова погрузился под воду. Но и за этот краткий миг он успел разглядеть своих спасителей: Орла, прижав мушкет к плечу, отвечала на огонь стреляющих с «Афины»; Натан Эштон с умопомрачительной скоростью поднимал парус, а стоявший за штурвалом Коннор маневрировал яхтой, чтобы с наибольшим эффектом «поймать» ветер. Деймон закрыл глаза и прижался к канату. Холодная вода омывала его тело, словно речной поток. Яхта шла стремительно, унося его все дальше от военного корабля. Когда Деймон вынырнул во второй раз, он оглянулся через плечо и увидел вспышки выстрелов на «Афине». С корабля спускали катер для погони. Слышны были крики команды и ругань тех, кто опоздал к началу кровавого представления. Едва Деймон вновь погрузился в воду, как его спасители стали энергично подтягивать канат. Деймона подняли на борт. Его легкие изголодались по кислороду, он жадно и часто дышал. Милосердный Господь Бог снова наслал густой туман, и военный корабль задернуло пеленой, а яхта полным ходом шла в сторону Солента. Орла, симпатичная, отважная, по-пиратски дерзкая Орла, которую так любил Питер, повернула к Деймону улыбающееся лицо: — Пожалуйста, милорд, забирайтесь под брезент. Мы хотим доставить вас целым и невредимым на «Пустельгу», где вас дожидаются его преподобие Милфорд и ваша жена. Набросив на Деймона брезент, она подняла мушкет, и над морем зазвенел ее веселый смех. — Вы только посмотрите на это! Все повернули головы в сторону «Афины». На короткое время завеса тумана поредела, и глазам беглецов предстала суматоха, которая царила на корабле и вокруг него. Теперь яхту и «Афину» разделяло весьма внушительное расстояние. Было видно, как матросы ныряют в море, а катер движется вдоль корабля, подбирая из воды людей. — Болваны! — весело засмеялся Коннор. — Должно быть, они ищут тело утонувшего маркиза Морнингхолла! Туман снова опустился над «Афиной». Маленькая яхта оказалась одна среди моря и, рассекая волны, продолжала идти в сторону Солента. — Вон она, — ласково произнес Коннор, и Натан сдернул с Деймона брезент, чтобы тот тоже мог видеть. Благоговейная тишина воцарилась на яхте. Даже у маркиза Морнинг-холла повлажнели глаза. Покачиваясь на волнах, с полными парусами, освещенными солнцем, с бушпритом, нацеленным на них, словно стрелка компаса, навстречу шла «Пустельга». Эпилог Ничего не изменилось. Как и в течение всех предшествующих столетий, Морнингхолл-Эбби возвышался на изумрудно-зеленом престоле, с которого открывался величественный ландшафт Котсуолда. Когда лорд и леди уезжали, здесь повсюду буйно цвели маки; сейчас они сошли, под деревьями на земле валялись яблоки, пшеница была убрана, травы на лугах скошены. На плетях лозы, карабкавшейся по темным каменным стенам, чернели спелые ягоды, трава внизу пожухла. Воздух был ядреным и бодрящим, и казалось, что все вокруг наполнено напряженным ожиданием. Ибо лорд Морнингхолл наконец-то возвращался домой. После удачно завершившейся операции по освобождению маркиза шхуна «Пустельга» отправилась вслед за «Орионом» — величественным флагманским кораблем сэра Грэхема, шедшим в Вест-Индию, и вскоре догнала его. Пока брат и сестра выясняли отношения по поводу того, кому принадлежит маленькая шхуна, адмирал пригласил лорда и леди Морнингхолл в свою каюту. Не обращая внимания на яростную баталию на палубе, он предложил гостям бутылку изысканнейшего портвейна и зачитал бумагу, которую ему привез курьер всего несколько часов назад: принц-регент принял решение о помиловании маркиза Морнингхолла, о чем ему следовало сообщить непосредственно на корабле, где планировалось привести в исполнение смертный приговор. Через час, когда стемнело, Коннор на отвоеванной у сестры шхуне отправился дальше на восток, а громадный стопушечный военный корабль взял курс на Англию. Путешествие лорда Морнингхолла приближалось к концу. Когда карета, на которой он ехал из Лондона, где встречался с принцем-регентом, замедлила движение, карабкаясь на последний живописный холм, из-за облаков выглянуло солнце, окрасив в оранжевые тона открывающийся ландшафт. Это было добрым предзнаменованием, и находящаяся в карете маркиза улыбнулась и обменялась понимающим взглядом с мужем. Элегантное бирюзовое платье маркизы с завышенной талией помогало до поры скрывать ее округлившийся живот. Впрочем, Гвинет не особенно к этому стремилась. Рука мужа то и дело по-хозяйски ложилась ей на живот. Когда экипаж свернул в аллею, ведущую к воротам Морнингхолла, Гвинет заметила, что ее муж счастливо улыбается. Он никогда не выглядел более красивым, чем сейчас, подумала она, любуясь его аристократическим профилем, всем его мужественным обликом. Она вспомнила о недолгом общении с сэром Грэхемом. Адмирал обращался с Деймоном почтительно, как с маркизом, и впервые за много месяцев Деймон почувствовал себя легко с высоким морским начальником. Правда, это могло объясняться тем, что сэр Грэхем больше не был его начальником, и вообще у него теперь не было начальников. Деймон не замедлил подать прошение об отставке, чему адмирал нисколько, не удивился, и Гвинет видела, как после этого у Деймона расправились плечи, словно он сбросил с них тяжкий груз. Это было единственно верное решение, и она еще сильнее любила Деймона за то, что он его принял. Деймон смотрел в окно, по-мальчишески радуясь виду величественного дома, куда он уже не чаял вернуться. Почувствовав на себе взгляд жены, он обернулся. В глубине его непроницаемых серых глаз мерцал огонек, и Гвинет знала, что этот огонек горит для нее. Она подумала об огромной, с пологом, кровати в старинной спальне и улыбнулась. — Что тебя развеселило, моя милая женушка? — Да так, я кое о чем подумала… — О чем же? — О том, что мы будем сегодня заниматься любовью на собственной кровати. Деймон тихонько хмыкнул и прикоснулся губами к ее шее. — Должен признаться, я думал о том же. — В самом деле? — Можешь не сомневаться. Они засмеялись, любовно глядя друг другу в глаза. Карета тем временем подъехала к воротам. Там их встретили огромные мраморные волки, и было похоже, что глаза зверей светятся одобрением. Привратник широко распахнул тяжелые чугунные ворота, и карета въехала в тенистую ухоженную аллею, в конце которой их ожидал старинный красавец дом. Стоявшие вдоль массивной лестницы слуги радостно приветствовали долгожданных хозяев. Им предстояло прожить здесь долгую и счастливую жизнь.