Аннотация: Остросюжетный роман знакомит читателей с закулисной жизнью Голливуда 30—40-х годов. Продюсеры и режиссеры, актеры и сценаристы, деловые люди и представители мафиозной верхушки – в числе персонажей эпохального, предельно откровенного произведения. Главные герои повествования – известный режиссер и продюсер Джозеф Найт, снявший всего три фильма, перевернувших историю американского кинематографа, актрисы Кейт Гамильтон и Ив Синклер, сложное сплетение судеб которых приводит к триумфу славы и трагическому финалу. --------------------------------------------- Элизабет Гейдж Табу СИДНИ ДЖ. РИТЧИ И ЭНДИ, С ЛЮБОВЬЮ При каждом новом шаге, на который я отваживалась, мне слышался внутри меня голос: ни шагу дальше! ни единого шага!.. И все-таки я не могла остановиться. Так и тянуло рискнуть еще чуть-чуть… еще немножко. Вот каким образом происходят подобные вещи. Г. Ибсен. «Росмерсхольм» ПРОЛОГ 22 апреля 1947 года Тьма в зале объяла всех настороженно затихших. Перед ними, увеличенное в сотни раз, стояло лицо женщины. Мужчина и женщина прощались – может, на вокзале, может, где еще. За ними множество людей также провожают своих в дальнюю дорогу. Но центром всего было лицо женщины. В ее глазах, становившихся все прекраснее по мере того, как отчаяние затопляло их, отражался мужчина. – Тебе надо идти? – спросила она. – Это обязательно? У нее ровный, с хрипотцой голос – приятный, совсем девичий. И чудится в нем вечная, сокровенная глубина. Отливавшие золотом глаза подернулись болью: так заволакивают луну облака. – Да, – ответил он. – Я должен идти. Я бы все отдал, чтобы не уходить. Но иначе нельзя. Она вздохнула, словно выслушав завет – непреклонный, как сама жизнь. – У меня такое чувство, что я теряю тебя, – сказала она. – Словно я нагрешила по неведению и за это ты меня покидаешь. Мужчина покачал головой: – Ничего ты не согрешила, дорогая. Разве что любить – преступление. Он обнял ее, ее руки трепетали у него на плечах, отчаявшись удержать его при себе. – Обещай не киснуть, – сказал он, – и будь счастлива. – Счастлива… – натянуто улыбнулась она, словно он неуместно пошутил. Потом лицо ее омрачилось, и она спрятала его на груди мужчины, чтобы тот не видел всей глубины ее отчаяния. – Как странно… – сказала она скорее себе самой. – Когда приходит любовь, ей отдаешься без раздумий. Твоя жизнь кажется пустой скорлупой, пока в ней не было любви, и ты поворачиваешься спиной к прошлому, не задумываясь о дальнейшем. Она закрыла глаза, руками ощупывая его крепкую спину. – А потом, – продолжала она, – когда мир снова заявляет о себе, ты безоружен, потому что отвык выносить одиночество. Ты расстался с ним, как дитя выбрасывает картонную игрушку. Нельзя повернуть вспять часы, нельзя вернуться назад, увидеть оттуда будущее и встревожиться. Теперь она смотрела ему в лицо: – Вот в чем преступление. И за это придется платить. Мужчина не ответил. Страдание, переполнившее ее сердце, замкнуло ему уста. Она прижалась к нему теснее. – Любовь важнее жизни. Но жизнь сильнее. Это несправедливо… Он погладил ее по щеке: – Я вернусь. – Правда? – В ее взгляде не было веры, хотя ее вроде бы успокоило, что он хочет вернуться к ней, словно сейчас одного этого было достаточно. – Да. Я вернусь. Он еще пытался ободрить ее, но было ясно, что ей открылось нечто такое, чего он еще не знал – и не мог знать, потому что его собственная любовь слепила его. Она обнимала его, целовала – уже отрешенно. – Прощай, – проговорила она наконец. – Тебе пора. Он снова обнял ее, пошептал на прощание и ушел. Осталось одно ее лицо, еще более прекрасное в скорби. «Жизнь ушла, – произнес голос внутри. – И ничего не осталось, кроме «прощай». Она смотрела ему вслед, потом любяще махнула рукой. Не это ли слово я услышала в тот первый день? Когда его лицо закрыло от меня все бывшее – и открыло неоглядное, как небо, будущее? И я услышала это же «прощай»? «Прощай…» Слово осталось невыговоренным – лишь дрогнули губы. Камера придвинулась ближе. Каждая черточка ее лица, прославленного своей красотой, была преображена страданием. Грезы всех женщин, все их утраты затопили ее глаза. В зале рыдали. Люди льнули друг к другу, невидящими от слез глазами глядя на экран. Лицо молодой женщины стало постепенно исчезать. Лишь глаза истаяли последними, и хотя фильм закончился, они смотрели с прежним выражением, неотвязным, как тень. На экране появилось последнее слово: КОНЕЦ Никто не двигался с места. Благоговейный трепет охватил публику. Зрители вдруг поняли, что стали свидетелями чего-то более окончательного, нежели просто конец фильма. Кинозвезда Кейт Гамильтон, только что с такой силой сверкавшая перед ними, никогда больше не появится на экране. Это прощание с любовью было также прощанием с карьерой, самой быстротечной и удивительной за всю историю кинематографа. И Джозеф Найт, перенесший этот образ на экран и силою любви и своим гением сделавший Кейт звездой, – он не снимет больше ни одного фильма. Слова, произнесенные героиней с экрана, прозвучали эпитафией кинематографу. Благодаря Кейт Гамильтон голливудский фильм достиг психологической глубины, прежде немыслимой. И спасибо Джозефу Найту, на все времена запечатлевшему Кейт в расцвете ее гения. А теперь все кончено. Рассказав о началах и неотвратимости конца, фильм словно предсказал будущее тем, кто посвятит себя его созданию. В этом фильме жизнь подражала искусству… По экрану медленно шли титры. Энн………………………………………Кейт Гамильтон Сьюзен…………………………………….Ив Синклер Сэм………………………………………Сэмуэль Рейнз Публика сидела как завороженная. Никто не двигался с места. В публике раздавались рыдания. Мужчины успокаивали женщин, стараясь скрыть собственные чувства. Кейт Гамильтон…………………………… Ив Синклер………………………………… В последнем ряду кинотеатра, никем не замеченная, сидела молодая женщина и пристально всматривалась в проплывающие имена. Она неотрывно смотрела перед собой и еще видела тающее лицо и роковое слово – КОНЕЦ. – Прощай, – произнесла она почти беззвучно. Да, это был конец. Конец таланта, который сделал Джозефа Найта легендой среди кинематографистов и – бессмертного образа Кейт Гамильтон на экране. Никогда больше восхищенная публика их не увидит. Конец надежды? Быть может. Но не конец любви… Постепенно кинотеатр стал пустеть. Люди расходились медленно, молчаливо, таким могущественным было воздействие фильма, заворожившего их. Но молодая женщина не двигалась с места. Для публики фильм был произведением искусства. Вне всякого сомнения, выдающимся произведением искусства. Он уже привлек в кинотеатры больше зрителей, чем какой-либо другой в истории кинематографии. Никто не мог остаться равнодушным к нему. Люди приходили опять и опять, несмотря на то, что он опалял их сердца бесконечной болью человеческой трагедии, – они слетались сюда, как мотыльки на огонь. Казалось, в нем была правда, которая помогала им лучше познать себя – то, в чем они нуждались сейчас больше, чем когда-либо, в такой важный в истории нации момент. Но для молодой женщины, сидевшей в полутьме, это было больше, чем просто фильм. Это было ее собственное прощание – и последнее. Она не плакала. У нее уже больше не осталось слез. В ее ушах до сих пор звучали слова, услышанные с экрана всего несколько мгновений назад. Слова, которые, казалось, больше говорили о всей ее жизни, чем ее собственная память. – Мне кажется, что я сотворила грех, сама того не понимая, и вот потому-то ты и покидаешь меня теперь… Это – преступление, за которое надо платить… Теперь экран был пуст. Она сидела в одиночестве в пустом кинотеатре, глядя на занавес, который повис перед ней, как саван. Никто не обратил на нее внимания, когда покидал кинотеатр. Сердца зрителей были все еще полны образами, которые только что жили на экране. Даже если бы они и заметили, они не узнали бы ее – такой разительной была разница между незабываемым образом на экране и обыкновенным человеческим существом. Но они были погружены в себя. Так всегда обстояло дело с фильмами. Отвлечь глаз от чего-либо реального, близкого – на расстоянии вытянутой руки – и приковать его к чему-то нереальному, иллюзии… Она хорошо знала, что иллюзия может быть дверью, открытой лишь злу и пустоте. Но только сейчас она поняла, что эта же самая иллюзия может быть дверью, которая вела к глубочайшей правде сердца. Джозеф Найт научил ее этому. А может быть, думала она, была еще одна причина, по которой они не узнали ее. Потому что она не была теперь прежней. И не будет больше никогда. Время и судьба изменили ее, оторвав от прошлого, которое она принимала как данность и, уничтожив будущее, в которое она смотрела с надеждой, как в прекрасную мечту. Достойный конец, думала она. Занавес упал. И за занавесом глаза до сих пор глядели на нее, с их вечной болью и бездонной, безграничной любовью. Они смотрели не на нее, не на этот зал, не на это мгновение – они смотрели на Джозефа Найта. Глаза, которые никогда не померкнут, любовь, которая никогда не умрет… Было ли это слово – первым, началом того дня? Когда прошлое исчезает и будущее разверзается перед тобой, неотвратимое, как небеса? Было ли это тем самым – то, что я слышала? Прощай… Что ж, пусть это будет ее эпитафией. Героиня на экране – иллюзия, которая становится реальностью только во впечатлении, которое остается в сердце смотрящего, – сказала так, как ей лучше не сказать… На заре любви – проблески конца, неотвратимая, бесповоротная разлука, бросающая невидимую призрачную тень на человеческие радости и надежды… Тень, скрывающая то, что грядет, – до тех пор, пока уже не будет слишком поздно… КНИГА ПЕРВАЯ 1 СЕМНАДЦАТЬЮ ГОДАМИ РАНЬШЕ 12 сентября 1930 года Кейт Гамильтон было одиннадцать лет. Она сидела в темном зале кинотеатра, глаза ее были прикованы к экрану. Ее собственное «я» было забыто, как забыт был и маленький городок в Калифорнии снаружи, дом, где она жила с матерью и отчимом, ее одноклассники, все тревоги, заботы и разочарования. Кинотеатр стал для нее оазисом, экзотическим лоном, теплым и уютным, восхитительным местом, где мечты словно становятся реальностью. Все вокруг было отмечено печатью неуловимого очарования. Запах конфет, сигаретный дым из курительной, взвизгиванье пружинки сломанного сиденья, голосок ребенка, просившего у матери воды, сидевшие, как в оцепенении, зрители, сладкая истома, исходившая от ее погруженности в происходящее, – все это было для Кейт настоящей сказкой. Но главное, ради чего она приходила сюда снова и снова, – фигурка на экране, на которую Кейт глядела восхищенными глазами. Это была очаровательная девушка-подросток. Ее звали Ив Синклер. Она была первым ребенком-звездой Голливуда. Фильм, шедший сегодня в кинотеатре, – ее последняя работа, – мелодрама, в которой Ив играла роль любящей дочери, спасавшей родительскую плантацию и, мимоходом, их брак. Кейт давно забыла о сюжете. Она видела этот фильм уже раз семь и знала назубок почти все диалоги, все перипетии нехитрой истории. Она смотрела только на Ив. Ив, рано развившаяся, хорошенькая девочка, с гладкими блестящими черными волосами, ясными голубыми глазами, с удивительным чувством юмора и свежестью, была как бы символом Америки. В восемь лет она уже стала любимицей публики, и звезда ее карьеры стремительно восходила ввысь. Кейт сидела словно завороженная. Ив Синклер была ее героиней, ее идеалом. Как писали журналы, Ив жила с родителями в Пасадене. У нее была собака Маффи, которая спала в ее комнате каждую ночь, ее хобби – катание на коньках, чтение (Кейт потратила уйму с трудом сэкономленных денег на то, чтобы купить книжки, которые, как говорили, Ив любила больше всех, – «Маленькая женщина», «Большие надежды», «Ребекка с фермы Саннибрук») и игра на флейте. Ее любимым актером был Кларк Гейбл, с которым она мечтала когда-нибудь сняться в фильме, а самым заветным желанием – поехать в Египет, посмотреть на пирамиды и покататься на слоне. Все это Кейт знала наизусть, как истинный христианин знает Библию. Она мечтала только об Ив Синклер. Дома, в ее комнате, надежно спрятанный от вечно шпионящего материнского взгляда, был тайничок, где она хранила бесчисленные фотографии Ив, газетные заметки и кучу киноафиш с ее участием. Кейт без ошибки могла перечислить все фильмы с участием ее кумира, начиная с ранних небольших комедий и кончая последними, работа в которых связывала ее контрактом с «Уорлдвайд пикчерз» – студией, благодаря которой она стала звездой. В самых ранних фильмах Ив доставалась в основном роль дерзкой маленькой девчонки, которая очаровывала взрослых, без труда обводя их вокруг своего маленького прелестного пальчика. Подрастая и вытягиваясь, она по-прежнему оставалась находкой для Голливуда – не по годам развившаяся в ней серьезность характера самым удачным образом сочеталась с привлекательной внешностью. Для нее были написаны новые роли, в которых Ив, благодаря живому уму и безошибочному чутью на хорошее, шутя разрешала споры и конфликты взрослых, устраивала выгодные браки и приводила дело к счастливому концу. В период «тяжелых времен», которые потом будут названы «Депрессией», Ив как бы воплощала собой юношескую отвагу и полноту сил вкупе с целым набором положительных моральных качеств, благодаря которым ее героини совершали только честные и благородные поступки. Все это сделало ее экранным символом искренности, прямоты и надежности, равно как и красоты. Это было совсем нетрудно. Ясные глаза, прямая, открытая улыбка, отливающая жемчугом юная кожа – это как раз то, что каждая мать мечтала видеть в своем ребенке. По мере того как фильм приближался к своему неизбежно счастливому концу, Кейт начала ощущать знакомые признаки боли и отчаяния. Ив была такой, какой Кейт не была, но хотела бы стать. Ив была создана природой как бы без единого острого угла: ни один волосок не выбивался из ее прически, ни одна морщинка или складочка не портила умопомрачительной одежды, не было ни одной черточки, которая могла вызвать упреки взрослых. Ее тело было стройным, гибким, в нем не было ничего такого, что заставляет обычных девчонок проклинать и ненавидеть себя. По сравнению с Ив, Кейт была гадким утенком, неуклюжим, нескладным и до отвращения обыкновенным. Смотрясь в зеркало, она видела свои блеклые волосы, ничем не примечательный нос, рассеянный взгляд, и каждый раз ей думалось, что она – несчастное существо, грубое и бесформенное, во всем противоположное сказочной, идеальной Ив Синклер. Первые пять минут ее пребывания в кинотеатре всегда были отравлены этим мучительным сравнением. Но потом она забывала обо всем, в драгоценные два часа она полностью отождествляла себя с недостижимой, совершенной Ив, ее мягкой улыбкой, чарующим голосом, искрометным юмором и, что самое главное, упивалась счастливым концом, восхищаясь тем ангелом-хранителем, в роли которого Ив выступала по отношению к своей экранной семье, окружающим ее людям. В пестрый, запутанный мир кино она вносила атмосферу равновесия и ясности – так что плохой конец казался просто немыслим. Фильм окончился. Пора идти домой. Кейт выползла наружу, щурясь от резкого полуденного солнца. Перед ней протянулась главная улица Плейнфилда, запущенного, сонного и унылого, как и сотни других маленьких городков Америки тех дней. Это был заштатный городишко, затерянный среди фруктовых садов Сан-Хоакинской долины. Хотя Кейт казалось, что он отдален от сказочного Голливуда сотнями миров, на самом деле расстояние было не больше ста пятидесяти миль. Такова разница между географией и мечтой. В центре города слонялась кучка зевак, разглядывавших запыленные витрины магазинов, да редкие машины проезжали из конца в конец улицы, разгоняя застоявшуюся тишину дребезжащим клаксоном. Но большинство людей сидело по домам, выходить наружу было, собственно, незачем – они были слишком бедны, чтобы делать покупки, и слишком усталы, чтобы веселиться. Кейт миновала восемь кварталов, пока не доплелась до того района, где она жила. Чем ближе она подходила к этому месту, тем сильнее бросалась в глаза перемена, происходившая с окружающими ее домишками, – и без того маленькие и ветхие, они становились все более грязными, тусклыми и обшарпанными. Стайка ребятишек играла без присмотра под палящим солнцем. Немногим из них посчастливилось иметь велосипед, и они бегали, поднимая клубы пыли, делавшей серо-грязной их и без того потрепанную, изношенную одежду. Тяжелые времена ощущались во всем, но больнее всего они ударили по обитателям нищих окраин небольших городков, и в более удачные времена подчас не имевших работы. Дух бедности, затхлости и апатии был повсюду. Чудесный мир Ив Синклер стал блекнуть и терять очертания по мере того, как материализовывался город, родной Кейт. Медленный, неотвратимый процесс умирания мечты был знаком ей. Это было как раз самым мучительным во всем том, что имело отношение к Ив Синклер, что делало ее собственную, реальную жизнь настолько отвратительно-невыносимой, что она только и мечтала о том, когда ей снова удастся попасть в кино, отправиться в страну воплощенных грез. Наконец Кейт добралась до дома. Это была крохотная двухэтажная хибарка, с облупившимися ставнями, выцветшими шторами и скрипучей дверью. Кейт удивилась, почему раньше ей удавалось не замечать этого убожества. Тогда как теперь… Она вошла через парадную дверь и оказалась на кухне. Мать, полируя палец на ноге, с увлечением болтала по телефону с одним из своих многочисленных приятелей. Она даже не обернулась, чтобы поприветствовать дочь. Кейт открыла холодильник и налила в кружку молока. Затем пошла наверх. Идти пришлось через общую комнату, заставленную обшарпанной мебелью (единственным намеком на уют были дешевые, вышитые серебром подушки с видами Ниагарского водопада), миновать массивный радиоприемник, стоявший вплотную к давно немытым окнам. Из него доносились звуки футбольного матча. В одном из старых, грубо сработанных кресел сидел ее отчим, которого она звала просто – Рей. Так же как и мать, он не обратил на девочку ни малейшего внимания. Отчим курил сигарету и потягивал пиво из бутылки, которую держал в руках. Одет он был, как всегда, в широкие бесформенные брюки и майку. Собственно, Рей и не был ее отчимом. Это был эвфемизм, употреблявшийся матерью, чтобы скрыть тот факт, что он просто поселился у них вскоре после смерти отца Кейт, банковского служащего, человека доброго и спокойного. Он скончался от сердечного приступа пять лет назад, когда ему не было еще и пятидесяти. Рей был лет на десять моложе отца Кейт и, как говорили некоторые женщины, хорош собой. У него были стройная фигура, оливковая кожа и блестящие черные волосы. Но его манера одеваться – покрой одежды, пестрые галстуки, ботинки и шляпы – изобличала дурной вкус и выдавала принадлежность их владельца к низшим слоям общества. Хотя Кейт и не питала к нему никаких родственных чувств и старалась общаться с ним как можно меньше, порой ей казалось, что она начинала понимать, почему мать выбрала именно его. В нем чувствовалось какое-то крепкое, мужское начало, которое, как ни странно, проявлялось в этих броских, кричащих, дешевых нарядах. Молча, почти украдкой, Кейт проскользнула к себе наверх и вошла в комнату, крепко прикрыв за собой дверь. На стенах не висело ничего, кроме большой афиши фильма с участием Ив Синклер, которую Кейт выпросила в прошлом году у владельца кинотеатра. Девочка быстро подошла к тайнику и вынула свои сокровища. Она пила молоко и перелистывала страницы журналов, вчитываясь в каждую крохотную подробность из личной жизни Ив, ее экранную судьбу, хотя она давно уже знала все это наизусть. Как Кейт ни сопротивлялась, но реальный мир рассеял последние остатки сладкой иллюзии. Поневоле ей пришлось заняться делами. Она вынула учебники и стала делать уроки. Завтра ожидался своего рода экзамен по математике, и, кроме того, ей нужно было написать небольшой рассказик о том, как она провела лето. Последнее задание очень испортило ей настроение. Надо сказать, Кейт ненавидела писать. У нее не было дара слова. Они выходили из-под пера неуклюжими, скованными чернильными зверюшками, немыми и бесплотными. Вложить чувства в слова ей было не легче, чем засунуть луну в спичечный коробок. Слова не имели к ее душе никакого отношения. Она жила в мире образов и впечатлений и редко с кем разговаривала, даже с самыми лучшими друзьями. Дома она чаще всего молчала. Матери не было до нее никакого дела, и с годами это стало особенно явно. Ирма Гамильтон думала только о себе. Дочь была для нее в лучшем случае обузой. Рей был приветлив с Кейт только во времена его ухаживания за матерью, как дамские угодники бывают вежливы с детьми предмета своего интереса. Но его совершенно не интересовало, что творилось в душе девочки, и как только он переехал жить к ним, он перестал замечать ее, словно вообще забыл о ее существовании. Кейт была этому даже рада, так как ненавидела Рея. Он весь был какой-то скользкий, сальный, от него разило табаком, потом и пивом. И еще – он был ленивым. Целыми днями напролет он торчал дома, с банкой пива в руках, и ничего не делал. Но пару раз в неделю он надевал костюм и отправлялся в город «на дело», как он утверждал, но какая-то томность и апатия, сквозившие во всем его поведении, показывали, что он не работал. Мать подозревала, что Рей отправлялся к своим подружкам, и часто устраивала ему по этому поводу сцены. Оба они частенько бранились из-за денег. Временами, под влиянием обильно выпитого алкоголя – мать пила джин при каждом удобном случае, как только могла себе это позволить, и пиво – все остальное время, – это выливалось в серьезные скандалы. Тогда она вдруг начинала пронзительно кричать на него, называя «проклятым бездельником», «подлецом» и «дешевкой». Иногда вопли сопровождались оплеухами, и Кейт приходилось закрывать уши руками или подушкой, чтобы не слышать этой мерзости. Но в конце концов между ними воцарялось что-то вроде согласия, унылого и кислого. Кейт слышала, как они поднимались к себе наверх, в спальню, и закрывали дверь. Затем следовала долгая тишина, переходившая в визг кроватных пружин и приглушенные стоны. В эти минуты Кейт хотелось только одного – провалиться в тартарары или бежать куда угодно, хоть на край света. Когда она хотела забыть о них, то думала о своем отце. Его фотография стояла у Кейт на туалетном столике. Иногда девочка подолгу вглядывалась в дорогое лицо, изо всех сил пытаясь представить, как он выглядел в жизни. Ей уже было трудно вспомнить, но где-то в глубине души жил его образ, тихий и светлый. Она словно видела себя сидящей на отцовских коленях, пока он читал газету, и, казалось, ощущала тепло обнимающих ее рук и живота, касавшегося крошечной спины. Он бормотал вслух, читая статью за статьей, и слова «ассамблея», «комиссия» (и многие другие, смешные и непонятные) стали ее знакомцами, как диковинные игрушки для взрослых, которые, устав скакать по строчкам, вдруг невзначай забрели в ее маленький, уютный мирок. Это было так забавно, она так остро ощущала близость отца, что даже теперь, через несколько лет после его смерти, она не могла заставить себя взять в руки газету. В сущности, именно от этого слова и стали казаться ей чужими, враждебными. Они словно были из того мира, вернуть который ей было не под силу, но тоска по нему наполняла все ее существо незатухающей болью. Она вспоминала, как отец купал ее, когда она была еще совсем малышкой, надевал на нее чудесные, почти кукольные одежки и слушал ночную молитву, произнесенную нетвердым детским голоском. Странно, но она почти физически ощущала близость отца, словно его руки утирали ей слезы, целовали маленькие порезы и ранки, тогда как живая мать была далекой и бесплотной, будто призрак. Кейт до сих пор поразительно ясно помнила тот миг, когда она, лет трех, вбежала из ванной в комнату к родителям голышом, смешно размахивая руками. Мать ее побранила, но отец взял на руки и сказал: «Ну, ну, Кейти… У тебя будет еще уйма времени побыть очаровательной девушкой, все еще впереди. А теперь быстренько надень пижаму». С тех пор как папа умер, никто не называл ее Кейти. Мать вообще редко упоминала ее имя и относилась к девочке с враждебной отстраненностью, без малейшей теплоты. Всецело поглощенная собой, она была озабочена только своей внешностью – укладывала волосы, наносила макияж или же болтала по телефону. Для дочери у нее времени не было. Кейт стала вдруг понимать, что брак родителей вовсе не был удачным. В самом деле, быстрота, с какой Рей занял место отца в их доме, наводила на мысль, что прошлая жизнь не была столь безоблачной и счастливой, как ей казалось. Что, если мать притворялась все эти годы, живя бок о бок с отцом? И другой она ее уже не воспринимала. Так Кейт потеряла обоих родителей. Сейчас, глядя на слегка пожелтевшую фотографию, Кейт ощущала, что странное чувство поднимается внутри ее – словно по мере того, как время стирает из памяти дорогие черты, постепенно ускользает понимание того, кто же она есть на самом деле. Потому-то в ее жизнь и вошла Ив Синклер. Кейт была еще нескладным, неоформившимся полуребенком-полуподростком. Ив же была совершенна, и, безусловно, Кейт куда легче было затеряться во тьме киношки и жить два часа выдуманной жизнью, чем блуждать вслепую по миру в поисках своего «я». В пять часов последовал быстрый стук, и дверь в комнату Кейт бесцеремонно распахнулась. Ирма Гамильтон окинула дочь взглядом, в котором не было и намека на тепло. – Мы с отцом приглашены на обед, – сказала она сухо. «Он мне не отец», – подумала девочка. – В холодильнике я оставила тебе поесть, – добавила она сухо. – Разогрей, когда захочешь. Кейт смотрела на мать: темно-каштановые крашеные волосы, серо-зеленые глаза. Ирма была уже несколько грузновата (от пива и конфет, которые очень любила), но при этом источала чувственность, тем более явную в кричащих платьях, туго обтягивающих бедра и грудь. Губы ее постоянно кривила усмешка, словно окружающий мир раздражал ее, и только поглощенность плотскими удовольствиями давала ей какое-то подобие душевного равновесия. Кейт не раз слышала, как Рей называл ее сукой, и не могла не согласиться, что это слово характеризует ее как нельзя лучше. Девочка ничего не ответила. Она знала, что мать и Рей отправятся в ближайший гриль-бар, где они обедали, по меньшей мере, дважды в неделю. За едой они будут пить, много пить. Вернутся поздно, после девяти, и будут еще пить. Может статься, опять начнется потасовка. Кейт была так рада побыть в одиночестве. Она мечтала только о том, чтобы они уходили из дома почаще. Мать хмуро оглядела комнату. – И не забудь прибрать в комнате, – проговорила она. – Тут словно чертов ураган прошел. И не сказав больше ни слова, вышла. Остаток дня и вечер Кейт провела в тщетных попытках сосредоточиться на уроках. Но вместо занятий она то и дело подходила к своему тайничку и начинала перебирать немудреное богатство. Мысли ее были заняты только Ив Синклер. К десяти часам, когда хлопнула входная дверь, Кейт была уже в пижаме. Она успела принять душ, расчесать волосы. В мозгу вдруг опять всплыло, что она так и не вызубрила математику. Рассказик тоже остался недописанным. Никто не пожелал ей доброй ночи. По доносившимся снизу звукам она могла понять, что взрослые выпили сегодня больше, чем обычно. Совсем не по-доброму звучали скрипучие подзуживания матери и раздраженные ответы Рея. Кейт легла в постель. Она пыталась отрешиться от их голосов, звяканья льда в бокалах, переживая снова и снова виденное сегодня на экране. Она вспоминала Ив, бегущую через гостиную в отцовские объятия, резвящуюся на лужайке плантации, лучистая улыбка маленькой актрисы словно баюкала, утешала, заслоняя собою все то, что Кейт так хотелось забыть. Ее собственный мир стал терять очертания – она вернулась домой. Ее дремоту оборвал резкий скрип ступенек – взрослые поднимались наверх. Мечта все еще боролась, цеплялась за последние клочочки иллюзии, но вот уже хриплые вздохи и омерзительный визг кроватных пружин разорвали слух, доводя Кейт до отупения. В какой-то момент эти звуки показались ей даже смешными. Усилием воли она попыталась опять перенестись в уютный, счастливый домик на плантации – прелестная девочка в белом платье, любящие родители, изумрудная лужайка и перешептыванье ветра в верхушках деревьев. В этот зыбкий миг Кейт ощутила себя Ив. Девочка спала. 2 Голливуд, Калифорния. 12 сентября 1930 года Ив Синклер была голодна. В сущности, она просто погибала. Ее юное тело, алкавшее быстрого притока энергии, молило: чего-нибудь вкусного, сладкого. Больше всего на свете ей хотелось увидеть перед собой громадное блюдо, полное шоколадного мороженого со взбитыми сливками и вишенкой на верхушке. Нет, подумала она, лучше – три вишенки. Она была уставшей и раздраженной после изнурительного утра на съемочной площадке – шла работа над новым фильмом «Гримасы судьбы». А ей предстояло еще вытерпеть урок истории и английского со студийным учителем в промежутке между вызубриванием новых реплик к последней сцене и прогонки вместе с хореографом трудного танцевального номера. В половине двенадцатого ее мозг начал просто плавиться под жгучими лучами солнца, и учитель выбранил ее. Затем режиссер сделал ей замечание за постоянную ошибку в одной из реплик. В конце концов усталость проступила у нее на лице, и съемка была приостановлена, чтобы дать Ив возможность отдохнуть хотя бы полчаса. Теперь она расслабилась. Ее мать чуть подправила грим. Это было занятие, которое она ревниво хранила только для себя, – она считала внешность Ив своей собственностью не только на период съемки, но и на все остальное время. Она просто не могла допустить, чтобы прелестное лицо дочери, а заодно и ее карьера, были подпорчены каким-нибудь неловким студийным гримером. Мать сидела перед Ив, нанося последние штрихи румян на ее щеки, чтобы скрыть их бледность. – Ты отработала хорошо, – говорила она. – У тебя было трудное утро, но ты держалась молодцом. Ты чертовски хорошая актриса! Ты показала им сегодня, что значит настоящая звезда. В ее голосе была какая-то странная, безличная твердость. Ив слушала, ничего не говоря. Ее мысли заглушал болезненный голод. – Мама, можно мне немножко мороженого? – Девочка спросила без всякой надежды. Мать рассмеялась. – Мороженого? – воскликнула она. – Сейчас? Ты же посадишь голос. Какое мороженое, дорогая? Разумеется, нельзя. После следующей сцены тебе дадут немного супа. Ив молчала. Она принимала правила игры, установленные матерью, безо всяких вопросов. Ведь именно благодаря неустанной материнской опеке она была здесь, в Голливуде. Именно мать заставила ее петь и танцевать буквально с пеленок, приглашая к ней учителей музыки и ганцев. Эти занятия помогли девочке выдержать кинопробы во всемирно известной студии. Конечно, ответ был положительным, так как Ив, кроме пластичности, хорошего музыкального слуха и голоса, демонстрировала и не по годам зрелый актерский талант в сочетании с очаровательной внешностью. Она стала работать по контракту в «Уорлдвайд пикчерз», зарабатывая пятьдесят долларов в неделю. Сначала ей предлагали роли во второразрядных фильмах и небольших комедиях. Но в один прекрасный день, когда ей было уже девять лет, ей выпал счастливый случай участвовать в фильме под названием «Девчонка из прерий». Благодаря достаточному опыту игры перед камерой и жестоким штудиям в промежутках, Ив была готова бросить вызов судьбе. В «Девчонке из прерий» она играла роль дерзкой, но послушной дочери молодого фермера, который был вынужден спасать свою землю от жадных и бессовестных банкиров, и она была на высоте. Ее необыкновенная выдержка и естественность перед камерой производили впечатление на всякого. Картина имела необычайный успех. Посыпались новые предложения, огромные броские афиши расклеивались повсюду, привлекая в кинотеатры уйму зрителей. Ее мать и антрепренер Ирвинг Файн приступили к переговорам по поводу новых, гораздо более выгодных контрактов для нее, и калейдоскоп однообразных съемок и упорных занятий пением, танцем и актерским мастерством в промежутках завертелся еще быстрее. Крепкая девочка, Ив выдерживала нагрузку. К одиннадцати годам она была уже известной маленькой актрисой в Голливуде. Профессионализм и надежность сделали ее имя привлекательным для любой кинокомпании. Она стала одной из самых избалованных славой кинозвезд, одним своим участием гарантировавшей успех любому кинофильму. Всем этим Ив была обязана матери. Это она заставила девочку неустанно готовиться и ждать того самого дня, когда придет успех, и делать все возможное, чтобы удержать его в руках. И именно она постоянно шлифовала ее яркий талант, чтобы тот заиграл своими бесчисленными гранями, – ведь новый рывок к вершинам карьеры был не за горами. Мать многим жертвовала ради того, чтобы Ив заняла достойное место в жизни. Дочь была ее единственным ребенком. Обнаружив однажды у девочки не по-детски зрелый талант, она решила больше не иметь детей. Теперь ее волновало только одно – будущее Ив, ее карьера. На карту было поставлено все. Отец Ив, скромный аптекарь в небольшом городке штата Иллинойс, хотел для дочери счастливой, нормальной жизни и мечтал видеть в своем доме еще детей. Но железная воля жены, не терпевшей по этому поводу никаких возражений, перевесила чашу весов – мать настояла на том, чтобы толкнуть девочку в пучину шоу-бизнеса. Вскоре последовал развод. Она с Ив перебралась в Голливуд, оставив отца в прошлом. Ив часто не хватало отца, его мягкой, спокойной, ободряющей улыбки. Она тосковала по нему, когда шоу-машина уж слишком раскручивалась. На каком-то слабеющем уровне сознания она чувствовала, что жизнь с ним была бы мирной и счастливой, но в каком роде – этого она уже не могла себе представить. Но он был в прошлом. А в настоящем ее единственным компаньоном, другом и строгим наставником была мать. Ив жила тем, чтобы порадовать ее, сделать все, как надо, – только бы не заслужить отблеска гнева и неодобрения в материнских глазах, когда той казалось, что дочь не выкладывается на «все сто пятьдесят». Ив была воистину чудом, творением восьми лет упорной и непрерывной муштры, необходимой, чтобы выдержать конкуренцию в условиях самого жесткого бизнеса на свете. Ее талант, значительный сам по себе, накладывался на ее индивидуальность, которая исподволь корректировалась, – так, чтобы удержаться на плаву в Голливуде. Ей не требовалось никакой похвалы, лести, она и так отдавала работе все свои силы. Ив была звездой до мозга костей. Но под нарядной этикеткой таланта и удачливости скрывалась неопытная, еще не сформировавшаяся девчушка, не имеющая ни малейшего понятия о том, что творится в реальном мире, вне Голливуда, оторванная от обычных детей, лишенная их радостей и огорчений, – это обстоятельство совершенно не интересовало тех, кто эксплуатировал ее талант, в том числе и ее собственную мать. Наоборот, они только и думали о том, как бы развить этот талант так, чтобы он устремился к вершинам мастерства. Столько средств было вложено, столько денег поставлено на карту… Голливуд не позволял такой роскоши, как детство. Ив удавалось поиграть со своими сверстниками только во время рекламной кампании, под направленными на нее телекамерами. Но и тогда это были дети, специально отобранные по этому случаю. Довольно странно, но Ив никогда сама не сознавала этот островок одиночества внутри себя. С тех пор как она себя помнила, она только и делала то, чего ждали от нее взрослые, стараясь заслужить их одобрение. Ничего другого она не знала. Девочка не могла тосковать по безоблачному детству по той простой причине, что не имела никакого представления, что же это на самом деле. Она знала одно: работать – как можно больше работать, и мать поощряла ее в этом, заставляя делать все, что только возможно. Поэтому Ив даже не чувствовала своей обездоленности и одиночества – и поэтому же такой безупречной и выдержанной была ее игра. Не было ничего за маской, которую она надевала перед камерами – ни единого своего гвоздика, который мог бы вспороть ровную поверхность. Ив могла смеяться и плакать с ходу, бездумно, в любой момент, когда об этом просили, и остановиться так же внезапно, услышав слово «Стоп!». Ничто не колебало иллюзии, творимой перед камерой. Ив сама была порождением иллюзии. Сегодня она стояла на пороге долгой и успешной карьеры, удачи, вскормленной тяжким трудом и упорным талантом. Но был один нюанс, который мог испортить все дело. Она вырастала из своих детских ролей, наступал момент перемены имиджа, когда необходимо было браться за роли подростков. Это была критическая точка, миновать которую редко кому удавалось из актеров-детей. Ив не задумывалась над этой проблемой, мать же была занята ею постоянно. И сегодня у нее было что сообщить дочери. – Послушай, дорогая, – начала мать, окинув взглядом свою работу. Грим был хорош. – Я хочу тебе кое-что сказать. Мне, наверно, не следовало бы делать это сейчас, так как новости могут тебя взволновать и испортить сцену. Сиди прямо, золотко, та-ак… Теперь все о'кей! Подавив зевок, Ив выпрямилась. В зеркало она видела глаза матери, смотревшей на нее. – В этом месяце, – продолжала мать, – ты на восемнадцатом месте по популярности в стране. Ты четвертая по значимости звезда в студии. На твоих фильмах заработали миллионы. Никогда дела не шли еще так хорошо. Но ты взрослеешь. Пора подниматься еще выше. Это означает – больше денег для нас. Но и больше ответственности. Она умолкла, чтобы пригладить непослушный локон блестящих черных волос, выбившийся из идеально сделанной прически. – Ирвинг и я, – начала она снова, – провернули для тебя неплохое дельце. Это очень выгодный контракт. Студия намерена позволить тебе сняться для «Олимпик пикчерз» в комедии с Томми Валентайном. Ив навострила уши. Томми Валентайн был знаменитостью, одним из самых любимых публикой актеров-детей. Он имел бешеный успех на Бродвее и также снимался в фильмах, играя множество ролей с большим блеском и живостью. Там он был стопроцентным янки, благополучным, с озорным чувством юмора и юношеской сентиментальностью. Томми стоял много выше Ив в киношной табели о рангах. – Но это будет необычная комедия, каких ты испробовала уже уйму, – продолжала мать. – Это романтическая история, где вы с Томми будете играть роль влюбленных. Мистер Доунат и владелец компании чертовски богаты. Они считают, что при небольшой улыбке фортуны фильм пройдет на «ура» и, может, за ним начнутся другие. Это грандиозно, Ив, только подумай, как это отразится на твоей карьере! Рекламная шумиха вокруг этой картины будет такая!.. Ив ничего не ответила. Она просто внимательно слушала. Девочка знала, что Томми был более популярной звездой, чем она сама. Конечно, сняться вместе с ним в фильме означает вытащить для своего будущего самую лучшую карту. – Ну? – В голосе матери слышался оттенок нетерпения. – Ты довольна? Ив улыбнулась: – Конечно, мамочка. Я очень рада. Мать тоже улыбнулась: – Может быть, и не нужно было пока говорить об этом. Тебе хотели сделать сюрприз. Мистер Доунат хотел сам сообщить эту новость в полдень, сразу после съемки. Но я подумала, что было бы неплохо, если ты узнаешь об этом раньше и поймешь, как важно произвести на него нужное впечатление. Ты понимаешь? – Да, мама. – Умница, – похвалила ее мать. – Ты была сегодня на высоте и заслуживаешь самого лучшего. Эти люди знают, кого выбирать! Дочь посмотрела в зеркало, в глаза матери. – Сколько мне заплатят? – спросила она спокойно. Мать нахмурилась: – Ну… Оставь это Ирвингу и мне. Это не детское занятие – интересоваться деньгами. Девочка послушно кивнула. Все предыдущие годы ей и в голову не приходило спрашивать о материальной стороне дела, но в последнее время этот вопрос стал ее занимать, и Ив всегда прислушивалась, когда мать вела разговор о контрактах в ее присутствии. – Ну вот, – начала опять мать, – все самое важное уже сделано. Официальное подписание состоится на будущей неделе. Как только закончится съемка, у тебя будет частная встреча с мистером Доунатом. Нужно обязательно, чтобы он обратил внимание на твой энтузиазм, заинтересованность в этом деле и способность справиться с ним. Он уже видел тебя сегодня во время работы, но ему хотелось бы лично убедиться, что ты готова, хочешь и можешь сделать рывок на свои сто пятьдесят процентов. Сил у тебя хватит. – Хорошо, мама. Карл Доунат был главой студии. Под его руководством «Уорлдвайд пикчерз» выпускала красочные, мастерски сделанные музыкальные фильмы и ленты для семейного посещения. Он внимательно вникал в каждую деталь громоздкой машины кинопроизводства и был полезным другом каждому актеру, который ему приглянулся. Доунат уже давно находился под впечатлением от удивительного профессионализма Ив, как, впрочем, и все остальные в «Уорлдвайд пикчерз». – Хорошо, – сказала мать. – Вернемся к работе. После этой сцены тебе дадут что-нибудь поесть. Мельком взглянув на себя в зеркало, Ив встала, чтобы идти на съемочную площадку. Новости, сообщенные матерью, стали как-то блекнуть в его голове – она уже сосредоточилась на следующем эпизоде, который ей предстояло отыграть. Она только надеялась, что приступы голода, от которых просто подгибались колени, не заставят желудок заурчать во время сцены. Режиссер никогда не простит испорченного дубля. В шесть часов вечера съемки были закончены. Ив скользнула со съемочной площадки в грим-уборную, где мать торопливо помогла ей снять костюм и надеть хорошенькое платьице, которое самым выгодным образом демонстрировало ее стройные юные ноги и красивые плечи. Голубой цвет был ей к лицу, делая похожей на аккуратную школьницу, живые глаза горели ярче на матово-бледном лице. Девочка устала, она просто падала с ног. Кроме того, она была голодна. Тарелка супа, обещанная в одиннадцать тридцать, появилась только в час дня. Но у нее и так обычно не было ленча. Шоколадное мороженое с фруктами, о котором она мечтала утром, теперь изгладилось из памяти совершенно. Она чувствовала себя обессиленной – так, что трудно было сосредоточиться на чем-либо вообще. Ив только что завершила работу взрослого актера-профессионала Голливуда – с шести утра до шести вечера на съемочной площадке. Она была выжата до капли. Но благодаря ее блестящей игре четыре трудные сцены, намеченные на сегодня, были отсняты. Режиссер доволен, продюсер облегченно вздохнул, мама ею гордится. Теперь было пора отправляться на встречу с мистером Доунатом. Когда она закончится, Ив наконец отвезут домой. И наконец накормят. Покидая уборную, Ив зевнула. Мать остановила ее, тронув за плечо. – Никаких зевков, – сказала она. – Мистер Доунат требует от своих звезд полной отдачи. Ты должна быть сегодня на предельной высоте. Ты понимаешь меня, Ив? Девочка кивнула головой, подавив второй зевок. Этель Зонненбаум (это была фамилия матери по мужу и настоящая фамилия Ив) повела дочь по студийным «улицам», заполненным декорациями с домами, телефонными будками, гидрантами. Здесь были даже макеты гор. Вдоль «улиц» прогуливались актеры, от массовки до звезд, некоторые дружески улыбались. Пройдя несколько «кварталов», они оказались перед административным зданием. Когда они вошли в лифт, мать взяла руку Ив и крепко ее сжала. Верхний этаж был отведен под офис мистера Доуната. Они миновали несколько комнат, в которых сидели сотрудники. Все они приветливо улыбались Ив. Их ждали. Когда они приблизились к последней двери, мать поймала руку дочери и отвела ее в сторону. – Помни о том, что я тебе говорила, – торопливо заговорила она. – Будь на высоте. Ты уже не ребенок, ты – звезда, профессионал. На тебя можно положиться. Мне с Ирвингом понадобилось немало сил, чтобы уговорить мистера Доуната дать тебе шанс. Теперь он хочет сам убедиться, что ты готова сделать все, что необходимо, чтобы помочь его студии. Ты меня понимаешь? Ив кивнула головой, пряча чудовищную усталость за взглядом широких, внимательных глаз. – Будь славной, обаятельной, – продолжала мать. – И делай все, о чем бы он тебя ни попросил. Ив опять кивнула, выражение ее лица определить было невозможно. В конце концов дверь распахнулась. На пороге стоял Карл Доунат. Это был высокий, седовласый, начинающий лысеть импозантный мужчина лет под пятьдесят. – Ив! – воскликнул он, протягивая к девочке руки. – Моя самая яркая звездочка! Входи, дорогая. Я тебя уже заждался. Этель незаметно оправила платье дочери, и Ив услышала ее тихий шепот у самого уха: – Не забудь – это твоя карьера. С легкой улыбкой она чуть подтолкнула дочь вперед и отступила перед закрывающейся дверью. Эта встреча была конфиденциальной. – Ив, – сказал мистер Доунат в кабинете. – Как ты сегодня восхитительна! Иди сюда и садись со мной рядом, на кушетку. Ив сделала то, о чем ее просили. Она ощущала запах дорогих сигар и изысканного одеколона. Карл Доунат был обаятельным мужчиной. К своим звездам он относился по-отечески, особенно к детям. Тяжелые времена сделали публику сентиментальной, и ей хотелось как можно больше в фильмах иллюзий за свои с трудом заработанные деньги. Дети давали хороший кассовый сбор. – Как у тебя дела, дорогая? – спросил он. – Работа идет? – Да, мистер Доунат, – ответила Ив, изобразив на лице очаровательную улыбку. – Надеюсь, они не очень тебя замучили? Занятия идут хорошо? – Да, сэр. – Совсем замечательно! Знаешь, Ив, ты – самая яркая звезда на моем небосклоне. – Он положил руку ей на бедро, которое казалось крошечным под его большой рукой. – Если с тобой будут обращаться недостаточно хорошо, иди прямо ко мне. Прямо к папочке. Поняла? Она кивнула. – У меня для тебя приятный сюрприз, – сказал мистер Доунат. – У студии есть новые радужные планы, которые касаются твоей карьеры. Планы, в результате осуществления которых твоя звезда взойдет необычайно высоко… Я надеюсь, никто не испортил эффекта? Я хотел сам сказать тебе об этом. Теперь обе его руки возлежали на ее бедрах, поглаживая и похлопывая их. «Не чувствуй ничего!» – улыбаясь лучистой детской улыбкой, Ив уже была готова ко всему, что бы ни случилось. Ни одна из сцен, сыгранных ею перед камерами, по важности не могла сравниться с тем, что происходило здесь. Фраза ее матери: «Это твоя карьера!» – все еще звучала у нее в ушах. Эти слова лежали в основании правил игры, установленных Этель Зонненбаум, самой сутью ее поучений. Нельзя останавливаться ни перед какой жертвой, если речь идет о Карьере, считала она. – Ты знаешь, что я хочу только счастья для тебя? – бормотал глава студии. – Все фильмы в мире и все миллионы сборов – дерьмо, если мое маленькое солнышко не будет счастливо… Ты знаешь это, правда? – Да, сэр. – Вот и хорошо. Хорошо. Теперь его руки теребили ее юбку. Крупные пальцы медленно ползли по ее бедрам. Ив слышала тяжелое дыхание у самого уха, ощущала улыбку над своими волосами. «Не чувствовать ничего. Ты – не здесь. Ты где-то еще», – приказала она себе. И ей это удалось. Когда руки Доуната добрались до талии, Ив словно сбросила с себя кожу и перенеслась туда, где нет ощущений, эмоций, страха, боли. Это было то самое место, которое она научилась посещать во время бесчисленных съемок или общения с публикой, когда ее усталость, голод были на грани выносимого. Эта способность к полной отрешенности от себя давала ей возможность быть в хорошей форме все эти годы, когда детство и отрочество были принесены в жертву карьере. Способность эта держала Ив и сейчас. – Ну, ну, моя девочка, – бормотал Карл Доунат, прижимаясь толстыми губами к ее маленькому уху. Стон клокотал в его горле, и он еще теснее прижал Ив к себе. – Вот и хорошо, вот и хорошо… Папочкина девочка… 3 12 сентября 1930 года За четырнадцать сотен миль от Голливуда, где Ив Синклер тяжким трудом вершила свою карьеру, полдюжины мужчин потели под жгучими лучами солнца Оклахомы. Вместе они старались противостоять страшной тяжести бурового снаряда, тянувшего вниз. Это были нефтяники. Нужно было заменить измельчавшее скалы на дне скважины буровое долото, которое затупилось от долгой работы под землей. Оно было прикреплено к тяжелой оснастке, тащившей его вниз по шахтному стволу, вес которой усиливал силу каждого нового удара бура. Сопя от напряжения, мужчины пытались засунуть долото и так и эдак, поругиваясь, когда бур качало и швыряло из стороны в сторону, пока в конце концов оно не было пригнано и не встало на место. Наблюдая за ними с удобной и безопасной позиции, Джулиан Флагг снял кепку и вытер ею брови. В отличие от простых работяг он носил рубашку, несмотря на жару. Он был тощим и бледным и совершенно не собирался подставлять свою кожу под озверевшее оклахомское солнце, которое ненавидел почти так же, как ненавидел работать. Джулиан Флагг ухитрился получить должность наблюдателя сегодня благодаря прорабу, любимчиком которого он стал, – постоянно стараясь угодить, польстить, подлизаться множеством мелких услуг и одолжений в течение четырех лет работы. Джулиан смотрел на других рабочих и был ужасно доволен тем, что он – не с ними. Трудяги частенько роптали, так как боялись иметь дело с тяжелым оборудованием: раньше не один человек был серьезно ранен частями бура. Они, конечно, понимал, что им чертовски повезло и они нашли работу. Наступили тяжелые времена, и тысячи нефтяников по всему Западу были безработными. Хотя скважины по-прежнему давали прибыль, их владельцы вели себя так, словно они оказывали невероятную услугу людям, нанимая их на работу. А предлагали им низкие заработки и отказывали в пособиях при увольнении. Долгие часы мужчинам приходилось гнуть спину в отвратительных условиях за самую низкую в нефтяном деле зарплату. В результате они старались увиливать от исполнения обязанностей, делать минимально мало и всячески избегать опасности. Но работу, подобную сегодняшней, нельзя было послать к черту. И вот, прилагая огромные физические усилия, они вынуждены были рисковать. И оттого они роптали. Лишь один не произносил ни звука. Именно на него смотрел Джулиан Флагг. Его имя было Джозеф Найт. Молодому человеку было девятнадцать лет, но выглядел он значительно старше. Может, благодаря крепким мускулам и загорелой коже, которые сейчас были хорошо видны – он работал без рубашки. Его развитые мышцы груди, мощная спина и плечи, сильные руки делали его похожим на двадцатипятилетнего. Было что-то целеустремленное в его квадратной челюсти и спокойных, темных глазах. Его физическое превосходство над другими мужчинами было очевидно. Напрягаясь, он не издавал ни звука, его мускулы словно перекатывались под слоем пыли и грязи, покрывавшим кожу, как и у других рабочих. В нем чувствовался лидер. Он был сильнее других и принимал на себя основную тяжесть работы, явно щадя остальных. Мужчины видели эту добровольную жертвенность и старались трудиться как можно лучше. Найт был прирожденным лидером. Это и было одной из причин, почему Джулиан Флагг его ненавидел. Найт пришел сюда шесть месяцев назад и был принят на работу чернорабочим. У него не было никакого опыта в нефтяном деле, кроме его сильных рук, и никаких рекомендаций. За шесть месяцев он проявил не только сильную волю к работе и способность быстро схватывать то, чему его учили, но и задатки лидера. Его артель всегда выполняла работу быстрее и лучше, чем чья-либо другая. Он был спокойным молодым человеком, который не стремился к лидерству осознанно, и эта искренность и серьезность затрагивала какие-то струны в душах людей, и, когда он был вместе с ними, они старались трудиться лучше. Эти качества Найта были замечены прорабом и оценены по достоинству. В числе рабочих не было людей из профсоюза. В их полях вообще не было профсоюза. В сущности, компания так свирепо боролась против их лидеров в течение пяти лет, что казалось, здесь эта организация больше немыслима вообще. У людей были причины для недовольства – они знали, что компания получает миллионную прибыль, тогда как они сами не имеют ничего. И они нуждались в человеке, подобном Джозефу, – человеке, который мог подать им пример надежности и преданности работе. Уже одно это могло привлечь внимание прораба в первые несколько недель после приезда Найта на скважину. Но было и кое-что еще. После первого месяца работы Найт внес предложение, касающееся того, как лучше составить распорядок дня на буровой и организовать управление участком работы. Прорабу идея понравилась, он рассказал о ней хозяину, мистеру Лоури. Через неделю предложение было внедрено в жизнь. Так что сегодня Джозеф Найт был на пути к тому, чтобы быть названным лидером нефтяной артели; Не исключено, что еще через шесть месяцев он, возможно, сам станет прорабом. За четыре года работы здесь Джулиан Флагг, ловкий и нечестный рабочий, заискивая перед прорабом, научился увиливать почти от всей тяжелой работы. Он также доносил на тех, кто «сачковал» (хотя сам был непревзойденным мастером этого), и нашептывал своему шефу на ухо каждый слушок, который он успевал разнюхать о профсоюзе и его лидерах. Нередко рабочие, недовольные порядками на скважине, бывали биты или ранены по секретному доносу этого пройдохи. Мужчины, смекнув, в чем дело, стали остерегаться Флагга и обходить его стороной. Но он был очень близок к прорабу, который, в свою очередь, не забывал замолвить о нем словечко хозяину. И вот сегодня Флагг, настоящий «шакал» по призванию, смотрел на Джозефа Найта, по-юношески крепкого, спокойного, уверенного в собственных силах и правоте, что привлекало к нему многих людей, с ненавистью. В один прекрасный день Флагг сам был не прочь стать лидером. И теперь он глядел на юношу так, будто Найт украл у него эту честь. Как и все «шакалы», Флагг ненавидел людей, которые были морально выше. В Джозефе Найте он ненавидел то спокойное мужское начало, которое производило на людей сильное впечатление и побуждало их работать все лучше и лучше. По сравнению с ним, Флагг казался суетливым и жалким. В душе у Джулиана тлела злобная зависть. Но была еще одна причина его ненависти. Джозеф Найт по-мужски был притягателен и неотразим. Каждый уик-энд, когда ребята отправлялись в город спустить заработанные за неделю деньги на вино и женщин, Найта осаждали самые привлекательные дамочки, буквально сражаясь за право провести с ним ночь. И Джулиану Флаггу, прыщавому, малосимпатичному заморышу, чья подлая натура была просто написана на лице, не доставалось ничего, кроме потасканных шлюх. Больше всего выводило его из себя то обстоятельство, что вовсе не бронзовый, сильный торс и не красивое, смелое лицо Найта привлекали к нему женщин, а какие-то невидимые флюиды спокойной силы и честности. Его таинственное молчание, отрешенность, казалось, заставляли женщин просто бесноваться от желания. По этой причине, вкупе со всем остальным, Джулиан Флагг и ненавидел Джозефа Найта. Если так дело пойдет и дальше, Найт может стать боссом для Флагга. А уж этого Джулиан не смог бы перенести никогда! Но сегодня, глядя на работающих людей, Джулиан Флагг придумал, как вытащить этот гвоздь у себя из головы. И он был намерен хорошо поработать над замыслом. Летним вечером Деннинг Лаури, владелец компании, которой принадлежали нефтеносные участки (и два таких же в соседних странах), обедал со своей дочерью Бет, гостившей у него, – в пансионе, в Массачусетсе, где она училась, начались каникулы. Бет была его любимым и единственным ребенком. После смерти жены шесть лет тому назад Бет стала для отца светом в окошке. В семнадцать лет она была уже чинной и отшлифованной пансионной жизнью девицей, но до сих пор у нее сохранялись какие-то дерзкие, лисьи повадки, которые заставляли мистера Лаури еще сильнее любить дочь и позволяли ей без труда обводить его вокруг ее маленького пальчика. Теперь она была «настоящей молодой леди», как судачили о ней языки в округе. Она приходила в отчаяние от своего большого дома, по-оклахомски грубо обставленного, и молчаливых слуг. Большую часть времени она проводила в городе, делая покупки или нанося визиты друзьям, дочерям соседей – нефтяных бизнесменов или богатых владельцев ранчо, посещала вечеринки. Но она всегда обедала с отцом, зная его безумную любовь к себе. Она сидела напротив него и слушала его рассказ о событиях и новостях дня, изредка вставляя пару слов о своих делах. Это было частью того стратегического плана, который позволял ей получать от отца новое платье или лошадь именно тогда, когда ей это заблагорассудится, или обещание поездки по Европе, которое занимало ее мысли и которое нужно было выманить у него лестью и улыбкой. Деннинг Лаури был доволен, глядя, как дочь слоняется бесцельно по округу и флиртует с местными кавалерами. Замуж он намеревался выдать ее в одну из лучших семей штата. Во имя этого он работал всю жизнь. Хотя его последняя жена была из приличного рода, сам Лаури был сыном бедного техасского фермера и тяжело пробивался наверх. Ему было совсем не просто накопить достаточно средств и обзавестись собственностью, которые поставили бы его вровень с крупнейшими нефтяными кланами страны. Ему пришлось играть краплеными картами. Он вышиб из седла не одного соперника и приобрел не один участок земли путем запугивания и сомнительных сделок. Последние семнадцать лет – длину жизни юной Бет – он трудился над тем, чтобы упрочить свое положение в экономике страны и политической жизни, навязывая свои услуги всякому, кто был хоть кем-то. У него было в запасе немало влиятельных политиков, чем-либо обязанных ему или другим нефтяным воротилам. И он боролся, как только мог, чтобы не допустить у себя профсоюзов. С годами влиятельные люди нефтяного бизнеса признали в нем грубого, но полезного союзника. Хотя они смотрели на него свысока, смеялись над его вульгарными манерами и делали вид, что не одобряют его деловых операций, они знали, что его аферы служат их собственным интересам в той же мере, как и его. Он делал грязную работу, в плодах которой они нуждались, но не хотели пачкать ею руки. В сейфе под полом спальни своего дома Деннинг Лаури хранил секретный денежный фонд, используемый для подкупа политиков, взяток и найма агентов, чтобы разваливать профсоюзы. Фонд постоянно содержал сорок тысяч долларов, взятых из его собственных нелегальных доходов и тайных организаций нефтяных бизнесменов, использовавших Лаури в качестве коммивояжера. Делом его рук было исчезновение ряда профсоюзов за последние два года, а многие другие были так обескровлены, что их члены всерьез опасались за свои жизни. Деннинг Лаури ненавидел профсоюзы больше, чем что-либо на свете. Это была кучка смутьянов, хотевшая ограничить свободу торговли и задушить стремительный взлет нефтяного бизнеса, не дав ему исчерпать и части своих возможностей. Они были злом, бороться с которым нужно было любым оружием, какое оказывалось под рукой. Действительно, в данный момент профсоюз активно пытался настроить против мистера Лаури его собственных людей. Ходили упорные слухи о тайных собраниях, и усиливающийся ропот недовольства указывал на то, что так оно могло быть на самом деле. Лаури сделал все, чтобы быть хозяином положения. Во-первых, он сделал своих людей такими счастливыми, какими подобные люди имеют право быть. Он дал им по приличному домишку, где спать, оплачиваемые обед, завтрак и ужин, приготовленные умелым поваром, и регулярные премии для посещения городских шлюх. Во-вторых, он создал сложную сеть платных агентов, которые своевременно доносили ему, что думали его люди, о чем говорили друг другу наедине в своих домишках и барах. Некоторые шлюхи были у него на довольствии. Он получал от них бесценную информацию, так как рабочему вдали от дома и семьи (как большинству среди этих буянов и работяг) некому, кроме любимой шлюхи, раскрыть свою душу. Благодаря бдительности мистера Лаури, профсоюз был изгнан в округ Уилл, хотя он и продолжал свою подрывную деятельность, мутя воду среди рабочих в других частях штата. Лаури гордился тем, что в его округе была одержана полная и окончательная победа над этой организацией, и частенько говаривал, что так оно и будет, пока он жив. Нефтяные воротилы округа отдавали должное его бдительности, равно как и его безжалостности в этих делах. Таким образом, Деннинг Лаури стал вхож в круги хозяев нефтяного бизнеса. Со временем, благодаря годам напряженнейшего труда, он сможет выдать дочь замуж в одно из лучших семейств округа. Дети Бет получат все, чего сам он, будучи ребенком, был лишен. Бет станет одной из самых влиятельных и богатых леди штата. Очень может быть, что среди внуков Лаури будут члены правительства, сенаторы, конгрессмены. Семена были брошены. Они должны были дать многообещающие всходы… Сегодня вечером Деннинг Лаури, сидя за обеденным столом вместе с дочерью, был медлительнее, чем обычно. – Пенни за твои мысли, папочка, – сказала Бет, морща хорошенький носик. Он улыбнулся, восхищенный ее юным личиком. Темно-каштановые локоны и матовая белизна кожи лица всегда очаровывали его – так же как и лисье выражение ее глаз. – Нет-нет, дорогая… Ничего интересного для тебя. Только дела. Он не хотел взваливать на нее ношу своих забот, хотя новости сильно испортили ему настроение. Он услышал от своего агента, что один из многообещающих молодых рабочих, которого он нанял несколько месяцев назад, втайне сочувствовал профсоюзам. Имя парня было Джозеф Найт. Он проявил себя как способный и упорный работник, а также прирожденный лидер. Он произвел хорошее впечатление на прораба, внеся несколько толковых предложений по организации труда на участке. Лаури, бывший всегда в курсе всего, что творилось в его владениях, уже слышал об этом. Молодой человек ему понравился, он даже подумывал о том, что в будущем нужно его повысить по службе. Найт был симпатичным молодым парнем, с темными волосами, выразительными карими глазами и сильным телом, которое делало его идеальным рабочим. Он мало говорил, но его молчание только придавало больший вес его словам. Он не старался привлечь внимания к себе, а был занят работой и делал ее быстро и хорошо. Это качество было необычным для профессии, в которой лень была самым главным отличительным признаком почти всех людей. Деннинг Лаури считал Найта одним из лучших мужчин, которых он когда-либо нанимал за двадцать лет. А вот теперь он получил плохие известия. Проверенный информатор по фамилии Флагг утверждал категорически: Найт – ненадежный человек. Его видели в городе в компании с людьми из профсоюза, он также сеял смуту и недовольство среди рабочих своей артели. Лаури огорчился. К концу этого года он предполагал сделать Найта главным в артели, а следующим летом – прорабом. С умом и серьезностью, которые помогали ему сплотить людей, Найт был бы идеальным руководителем. Люди его уважали. Но, к сожалению, за два десятилетия занятия бизнесом Лаури имел немало случаев убедиться, что в такой вот серьезности, в этой внутренней цельности – главная угроза. Потому что именно такие люди обращались за помощью в профсоюзы, борясь за улучшение условий работы. Несмотря на то что они превосходили других рабочих своими деловыми качествами, их необходимо было вырвать из шахтерского коллектива, как сорную траву из сада, так как они сеяли разлад и потенциальный бунт. Такой босс, как Лаури, знал, каких людей нужно подбирать, чтобы они работали хорошо, не будучи уж очень образцовыми, и относились к делу серьезно, но без желания брататься. Все хорошо в меру. Было ясно, что Найт вступил на скользкую дорожку. Бет что-то сказала отцу, но Лаури, поглощенный своими мыслями, слушал ее рассеянно. – Что, золотко? – переспросил он. Дочь засмеялась. – Ты за сотню миль отсюда, – сказала она. – Что-нибудь очень плохое? Мистер Лаури вздохнул и погладил ее по руке. – Один из моих людей стал смутьяном, – ответил он, помедлив. – Это очень скверно. Он был славным парнем. По крайней мере, он казался мне таким. – Как его зовут? – спросила Бет. – Найт. Парень по имени Найт. Губы Бет изогнулись в улыбку пренебрежения. – Я бы тебе сказала о нем то же самое, – проговорила она. Отец посмотрел на нее с изумлением. – Что? – воскликнул он. – Откуда ты можешь знать Джо Найта? Его поразило, что дочь его могла знать по имени кого-то из его сорвиголов-работяг. – Ну, я, конечно, не знаю его лично, – поправилась она. – Но я его видела. Он – высокомерный. Отец посмотрел на дочь недоверчиво. – Он что, обидел тебя? – спросил Лаури, закипая. Она засмеялась: – Конечно, нет, папочка. Я не сказала с ним и двух слов. Просто он – как бы это сказать, – думает, что он дар Божий для женщин или что-то в этом роде. Я не удивлена, что он – смутьян. Всякий, кто его видит, понимает, что от него можно ждать чего угодно. Деннинг Лаури был озадачен. Несомненно, Найт не ухлестывал за его обожаемой дочкой. Но ее слов было достаточно, чтобы встревожить отца. Он знал, каким успехом пользовался Найт у женщин, и своими собственными глазами видел, что он был привлекательным молодым человеком. Так слова Бет, наложившись на то, что он слышал от доносчика, подтолкнули его к решению. Он должен избавиться от Джозефа Найта. Вечером Деннинг Лаури имел долгий разговор с прорабом. Он велел ему подобрать четырех самых сильных парней, которые уже проделывали подобные дела со смутьянами и знали, как выбить из человека дух, не оставляя слишком много следов для полицейского дознания. – Всыпьте ему так, чтобы он надолго запомнил, – сказал он прорабу. – Я не хочу, чтобы он был в состоянии когда-либо еще работать на нефтяной оснастке. Вышвырните его из округа. И вбейте ему в башку, что если он когда-нибудь сунет сюда свой нос, то он – покойник. Ясно? Прораб ухмыльнулся. – Ясно, шеф, – сказал он. – Можете на меня положиться. Он нас никогда не забудет! Довольный, Деннинг Лаури лег спать раньше обычного и заснул крепким сном. В три часа ночи Лаури в тревоге очнулся от плохого сна – его разбудило прикосновение чего-то холодного снизу подбородка, чья-то рука заткнула ему рот, перехватив уже готовый было вырваться крик. Он понял, что это. Ощущение холодной стали на горле нельзя было спутать ни с чем. – Вставай! – услышал он спокойный голос. Страшась, что лезвие того и гляди вонзится ему в глотку, Деннинг Лаури кое-как сел в постели. Он чувствовал дыхание непрошеного гостя около своего уха. На секунду Лаури стало любопытно, как этот наглец сумел пробраться в дом мимо сторожевых собак и охранных постов. Дом находился под неусыпным надзором. Но сейчас не это было важно. Человек был здесь, и ничто не могло его остановить. – Не вопи. Если будешь орать, я тебя убью. Вставай! – Деннинг Лаури был бесцеремонно поставлен на ноги и помещен на стул около окна. Несмотря на жаркую ночь, он дрожал в пижаме. Зажегся свет. Лаури затаил дыхание. Это был тот самый молодой человек– Джозеф Найт. Он весь был покрыт синяками, кровоподтеками и засохшей грязью. Было ясно, что он вышел из драки. Но юноша выглядел спокойным и сильным: победитель. На медные мускулы его шеи и плечей было жутко смотреть. – Четырех недостаточно, – сказал Найт. – В следующий раз присылайте больше. Лаури поежился. – Я не понимаю, о чем ты толкуешь… – начал он. – Уверяю тебя, что я тут ни при чем… Он замолчал, увидев в руке юноши нож. Это был длинный острый стилет, каким пользуются профессиональные убийцы. При виде занесенного сверкающего острия душа у мистера Лаури ушла в пятки. Медленно, тихо, чтобы не переполошить дом, юноша отодвинул кровать в сторону. Под нею был небольшой, обшитый галуном коврик. Он отшвырнул его ногой. Половица над тайником обнажилась. – Открой ее, – сказал юноша. – Отдай мне деньги. – Деньги? – спросил Лаури, дрожа. – Здесь нет никаких денег. Ты помешался. Это частная собственность, юноша, я тебя предупреждаю… Он быстро соображал. Как парень мог разнюхать про деньги и тайник? Никто не знал о нем, даже слуги. В сейфе было больше сорока тысяч долларов – наличными и в ценных бумагах. Деннинг Лаури должен был защитить свой капитал. – Там нет никаких денег, – настаивал он. Юноша грубо схватил Лаури за шею одной рукой, а другой повел ножом перед лицом хозяина. Край лезвия коснулся его носа. – Не надоедай мне своим враньем, – процедил парень. – Делай, что говорят! Деннинг Лаури сполз на колени и отодвинул половицы, под которыми находился тайник. Он опустил руку внутрь, ища пистолет, который лежал поверх сейфа. Нащупав его, стал медленно вытаскивать руку наружу. Раздался приглушенный смех. Прежде чем он смог поднять оружие и выстрелить, мощная рука обвилась вокруг его шеи и сжала ее. Мгновенно красная мгла залила его глаза, ослепив. Затем палец сжал его ухо. Чудовищная боль пронзила его до мозга костей и, вероятно, заставила бы его вопить, когда бы сильная рука на горле не лишила его голоса. Внезапно Деннинг увидел капли своей крови, падающие на пол, заметил небольшой клочок плоти, который за мгновение до того был мочкой его уха. Юноша взял пистолет и отбросил его на постель. Стилет опять сверкнул у горла Лаури. – Открой ящик, – сказал Джозеф Найт. – Не то я тебя убью и открою сам. Истекая кровью, как подколотая свинья, Деннинг Лаури дрожащими руками вынул сейф, извлек ключ из кармана пижамы и открыл ящик. – На кровать, – спокойно и деловито скомандовал Найт. – Ложись. Деннинг Лаури лежал, свернувшись калачиком, как ребенок, зажимая кровоточащее ухо. Шумевший в ушах страх не дал ему услышать, как Найт забирал деньги. Снова раздался его голос: – Вставай. Все еще зажимая ухо, Деннинг встал на ноги. – Это не твои деньги, – рискнул сказать он. Даже в этом отчаянном положении у него хватало смелости заступиться за свое грязно нажитое добро. Джозеф Найт улыбнулся. Это была самая ледяная улыбка, которую Лаури доводилось когда-либо видеть. Глядя на нее, можно было без труда представить, почему четверо дюжих громил не смогли с ним сладить. Это был не человек – тяжелая и мощная наковальня. В нем не было ничего юного – разве что его биологический возраст. Было видно, что он отбрасывал все, что могло успокоить его ум и смягчить ярость, когда он ожесточал свое сердце. Зарево в его глазах было каким-то древним, бесплотным, словно не подвластным времени. Оно было ужасающим. Деннинг Лаури понял, что с деньгами придется расстаться. И не это поставлено сейчас на карту. В эту ночь он должен спасти свою жизнь. Молодой человек засунул деньги и ценные бумаги в карманы рубашки. Пистолет он тоже положил в карман. Затем поднял нож и сделал шаг к своей жертве. – Моли о пощаде, – сказал Джозеф Найт спокойно. Лаури мучительно искал слова. Еще никто не ставил его в такое положение. Он не может просить о пощаде. Видя, что он колеблется, Найт действовал мгновенно. В единый момент он ткнул Лаури на колени и обхватил его шею. Острое, как игла, лезвие упиралось прямо в ухо хозяину, в полдюйме от мозга. – Даю тебе три секунды, – сказал Найт. – Никто не услышит, как ты подохнешь. Лаури почувствовал, как острие клинка царапнуло кожу. – Я… прошу, не убивай меня, – Лаури заикался. – Я отдал тебе, о чем ты просил. Теперь уходи. Пожалуйста… пожалуйста, не убивай меня. У меня есть дочь. Ей нужен отец. Найт смотрел на него оценивающим взглядом. Перед ним был мужчина средних лет в ночной одежде, забрызганный кровью, с дрожащими руками, прижатыми к уху. Найт казался удовлетворенным. – Я сохраню тебе жизнь, – сказал он. – Если ты вздумаешь послать кого-нибудь вдогонку, пусть они будут получше тех, прежних. Потому что в следующий раз я отрежу тебе не мочку уха. – Я… – Ложись на кровать. – Властность его команды успокоила Лаури. Он лег, зажимая ухо и вздрагивая, так как кровь продолжала струиться по его пальцам. Он не слышал, как Джозеф Найт ушел. Было ли это из-за лихорадки, боли и паники в его мозгу или от нечеловеческого ужаса, который Найт внушил ему с самого начала, он не знал. Он боялся пошевельнуться или закричать – ведь Найт мог быть в опасной близости. В конце концов, боясь умереть от потери крови, он помчался к слугам. Мгновениями позже его лакей Джеймс вышел в ночной рубашке. Спросонья он не мог понять, что стряслось. Лаури посмотрел на него. Джеймс спустился в холл. Деннинг не мог не думать о том, что Найт может быть где-нибудь рядом и видеть его. – Пригласи доктора Мартина, – сказал он наконец. – Я порезался. Поторопись! Глаза слуги широко раскрылись при виде хозяина, истекающего кровью. – Сейчас, сэр, – завопил он. – Уже бегу, сэр. Деннинг Лаури видел, как слуга пулей понесся прочь через холл. Затем он вернулся в спальню, сел на кровать и заплакал. Та часть его мозга, которая еще могла соображать, пришла к решению – он не постоит ни за какой ценой, лишь бы выследить Найта и убить, как собаку. Но другая, более мудрая, подсказала ему, что юноша проник в его дом сквозь все посты и засовы. Она также напомнила, что Найт знал про тайник. Ясно, что Найт обладает недюжинным умом и смекалкой, чтобы заставить всех подчиняться своей железной воле. Если Лаури пошлет кого-нибудь вдогонку и тот не сумеет… Мысль была слишком жуткой, чтобы ее можно было додумать до конца. Он, казалось, все еще слышал слова Найта: «В следующий раз я отрежу тебе не мочку уха». Беззащитные гениталии поджались, и Лаури содрогнулся от ужаса. Лучше не швырять уйму денег на безнадежное дело. Что с воза упало, то пропало. Он не мог обратиться в полицию, так как отнятые деньги были добыты нелегальным путем и не облагались налогами. Он столкнется с обвинением во взяточничестве, утаивании, нелегальных выплатах и уклонении от уплаты налогов, если власти пронюхают об этом фонде. И конечно, он потеряет расположение тех, перед кем пресмыкался все эти годы. Джозеф Найт, без сомнения, просчитал все это. Забирая деньги, он знал, что владелец их никогда не придет, чтобы потребовать их назад. Лучше благодарить судьбу за то, что все окончилось так, а не иначе. Если все останется как есть – у него будет оторванная мочка уха как память о Джозефе Найте, но будущее его – вне угрозы. И его империя будет спасена. «Да, – думал Деннинг Лаури. – Я остался жив. И это важнее всего.» Деннинг Лаури больше никогда не видел Джозефа Найта. Он так и не узнал, что сталось с его деньгами. Тридцать тысяч из них были вложены в нефтеносные поля в Техасе – девятьсот миль отделяли их от владений мистера Лаури. Джозеф Найт извлек немало полезного из опыта работы на скважине. Тридцать тысяч долларов, отнятые у бывшего хозяина, сделали его начинающим миллионером еще до достижения совершеннолетия. Остальные десять тысяч долларов никогда не покидали пределов штата. Тихо и анонимно они были переправлены лидерам профсоюзов. Четверо громил, которые напали на Найта, с развороченными челюстями, перебитым позвоночником и сломанными руками в общей сложности тринадцать месяцев провели в больнице, обходясь мистеру Лаури в кругленькую сумму. Прораб Делмер Госс был вынужден оставить свою должность, так как не мог больше ходить по нефтяным полям. Его спина была сломана, и он был прикован к инвалидной коляске остаток своей жизни. Лаури считал лично его ответственным за то, что нанятые им молодцы не сумели «воспитать» Джозефа Найта, и не потратил и гроша на лечение прораба. Джулиан Флагг, рабочий-нефтяник, донесший на Найта прорабу, больше никогда не мог вредить своим товарищам. Ему отрезали язык ранним утром, вскоре после визита Найта к Деннингу Лаури. Когда Флагга попросили написать имя человека, совершившего над ним насилие, он, дрожа всем телом, отказался. Бет Лаури тоже никогда не расскажет правду о том, что случилось той роковой ночью в их доме. Когда на следующее утро отец отказался объяснить повязку на своем ухе, Бет не стала допытываться. И когда он настоял на том, чтобы немедленно отправить ее назад на восток, не дожидаясь начала семестра, она не споря согласилась. Оставаться здесь ей было незачем. Теперь, когда Джозеф Найт ушел… Никогда больше ее обнаженное тело не узнает его ласк и радости принадлежать ему. Хотя ей было всего семнадцать, Бет Лаури уже разбиралась в мужчинах. И она понимала, что не увидит Джозефа Найта уже никогда. Но она знала, что он будет помнить ее. Потому что именно благодаря ей, знавшей отца как свои пять пальцев, подслушавшей многое из того, о чем он шептался со своими людьми, Джозеф Найт был готов к встрече с бандитами. И конечно, это она рассказала ему о тайнике под ковром. 4 15 октября 1935 года В возрасте шестнадцати лет Кейт Гамильтон была дальше от реального мира, чем когда была ребенком. Школьные преподаватели часто вставали в тупик перед ее характером. Она никогда не поднимала руки на уроках и почти всегда отвечала невпопад. Ее одноклассники не отличались особой индивидуальностью, были ровны и старательны, и Кейт не раз попадало за то, что она, как говорили, была за «миллион миль отсюда». Но также не один раз, глядя на загадочное, калейдоскопическое выражение золотистых глаз девочки, учителям казалось, что, может быть, по развитию она намного опережает своих прилежных товарищей. Кейт превратилась в цветущую прелестную девушку-подростка с роскошными белокурыми волосами и чудесной фигурой. Но она не пользовалась успехом в школе, потому что жила в дальней части города, была бедна и имела мать с сомнительной репутацией. Благожелательно настроенные к ней учителя понимали, что подростковая застенчивость и отрешенность от интересов большинства учеников мешают Кейт в полную меру раскрыть свои способности в учебе. Но даже они не могли не заметить, насколько оторвана Кейт от повседневной реальности, которую все вокруг считали единственно важной. В классе Кейт казалась унесенной на «миллионы миль отсюда», она была отстранена на много световых лет от самой себя. Она не могла бы сказать, где сейчас ее разум. Или кто есть она. В ее глазах не было ни девичьих надежд, ни одержимости, ни тяги к мальчикам, ни романтических планов на будущее. Внутри ее была словно разлита пустота, которая влекла ее прочь от мира и от самой себя. Иногда ей казалось, что эта невидимая сила, которая вырывает ее из картинки окружающей жизни, при других обстоятельствах может привести ее к чему-нибудь важному, необыкновенному, чудесному. В такие моменты, когда она думала о том, что восхитительное будущее уже приоткрывает запыленные обшарпанные завесы настоящего, она ощущала вспышки надежды и радости. Но эти вспышки быстро гасила тьма, как меркнет свет в магическом хрустальном шаре, и Кейт продолжала вяло, отсутствующе тащиться сквозь дни, недели и месяцы унылой жизни. Однажды, когда она вернулась из школы, матери не было дома. Рей был один в общей комнате – читал газету и слушал радио. На удивление, он привстал, чтобы поприветствовать ее. – Твоей матери пришлось отправиться к бабушке, – сказал он. – Старушка сильно больна. Ирма останется у нее на ночь. Кейт апатично кивнула. Затем повернулась, чтобы пойти наверх в свою комнату. – Кейт, – позвал он ее. – Я думаю, мы могли бы сходить в город поужинать, если ты не возражаешь. Она остановилась. Отчим стоял с газетой в руках и смотрел на нее. Взгляд его был приветливее, чем когда-либо. Он постарел и стал шире в талии. Но его волосы были по-прежнему блестящи, и у него был такой же глянцевый, лоснящийся вид, знакомый ей с тех пор, как он переселился к ним. Он казался гладким, наодеколоненным фатом, застигнутым неожиданно в майке и небритым. Кейт почувствовала, что ее мутит. Как обычно. – У меня много уроков, – ответила она. – Идите один. Он посмотрел на нее с минуту, потом отвернулся. Кейт вошла в свою комнату и закрыла дверь. Она до сих пор ощущала этот взгляд, полный непривычного интереса. Казалось, он был рад, что Ирмы нет дома. За последние несколько лет в их доме произошли перемены. Из угловатого, нескладного подростка Кейт превратилась в очаровательное существо – мужчины оборачивались ей вслед. А мать старела, грузнела, блекла от спиртного и лени. Стычки матери с Реем происходили все чаще. Она стала еще ревнивее. Иногда он не являлся до глубокой ночи, и когда возвращался, они бранились. Между ними постоянно тлел разлад. Времена их молчаливого отупения внизу, эпизодических всплесков смеха после нескольких выпитых глотков канули в прошлое. Их ссоры стали чаще и продолжительнее, а примирения реже. У Кейт сложилось впечатление, что Рей с нетерпением дожидается смерти бабушки, чтобы узнать, останутся ли Ирме после нее какие-нибудь деньги. Мать была так поглощена своими собственными проблемами, что все меньше и меньше обращала внимания на Кейт – ее не волновали заботы о дочери-подростке. Когда она видела Кейт, то обращалась к ней с плохо скрываемым подозрением и обидой, словно Кейт совершила преступление уже одним фактом своего существования. Кейт вывалила книжки на кровать, извлекла из кучи учебник истории и села заниматься. В пятницу предстоял экзамен по истории и сочинение по «Королю Лиру». Кейт знала, что от этого не будет никакого толку. Скорее всего, она получит «удовлетворительно» за то и за другое. Все ее усилия, связанные с учебой, отражали лишь неразбериху, царившую в ее душе, и больше ничего. Учителя будут ее распекать за то, что она наплевательски относится к своему таланту. Кейт будет слушать все это вполуха, чтобы потом как можно скорее забыть в надежде, что теперь ее оставят в покое надолго. Лучше всего – навсегда. После часа бесполезных попыток сосредоточиться на занятиях Кейт поняла, что с нее хватит. Она встала, потянулась. Девочка чувствовала себя усталой, ей захотелось лечь спать, хотя время было не позднее – всего половина шестого. Она открыла дверцу стенного шкафа, взглянула на полку и увидела свой старый тайничок с вырезками об Ив Синклер. Она открыла его и увидела журналы с рекламными фото Ив на обложках. За последние годы ее преклонение перед Ив поуменьшилось. Дела маленькой актрисы шли все успешнее, роли Послушного и Любящего Дитяти были далеко позади. Теперь Ив снималась в комедиях о подростках с молодым актером по имени Томми Валентайн. Сериал имел громадный успех, особенно у молодежи. Ив превратилась в настоящую красавицу, правда, не обладавшую тем знойным колоритом, который отвечал секс-символу экрана этих дней. В ней чувствовалась какая-то чистота, честность и прямота. Все это делало ее популярной кинозвездой. Но Кейт теперь редко ходила в кино. У нее не было подружки, с которой можно было бы пойти вместе. Когда же она отправлялась в кинотеатр одна, рядом с ней обязательно оказывался пыхтящий сосед-мужчина с блуждающими руками. Поэтому она сидела в своей комнате, когда родителей не было дома, и уходила, когда они возвращались. Тогда она шла бродить по городу, разглядывая витрины магазинов или просто прохаживаясь по убогим улочкам Плейнфилда. Видевшие ее не раз за этим занятием жители думали, что это, должно быть, совсем пропащая и фривольная птичка. А между тем ничто другое не было так далеко от правды, как это поспешное заключение. Секс был совершенно неведом ей. Этим интересовались другие, наряду с прочей физиологией, а Кейт этим брезгала. Наконец она закрыла папку с заметками об Ив Синклер и взяла в руки учебник истории. Но порыв пропал втуне. Кейт по-прежнему было трудно сосредоточиться. Ей захотелось есть. Молча девочка спустилась вниз перехватить бутерброд и стакан молока. Затем она снова скользнула наверх: внизу сидел Рей, по-прежнему уткнувшись в газету. Радио было включено. Кейт не сказала ему ни слова. Наверху она пыталась заниматься еще часа два. Потом стали слипаться глаза. Настало время спать. Завтра рано подниматься, а мать ни за что не побеспокоится позвонить от бабушки, чтобы разбудить ее в школу. В девять часов Кейт почистила зубы, разделась и потушила свет. Она быстро заснула. …Она проснулась оттого, что кто-то тронул ее за плечо. – Мама, – пробормотала она, постепенно просыпаясь. Она решила, что Ирма, вернувшись, что-то хочет сказать о бабушке. Но это был Рей. Он стоял на коленях у ее постели. Она почувствовала запах спиртного в его дыхании. Кейт приподнялась на локте. В Рее ощущалась странная напряженность. – Что… в чем дело? – спросила Кейт. – Ничего. Ничего особенного, – ответил он. У него сел голос от алкоголя. – Относись проще, ладно? – Что вы здесь делаете? – Она начала беспокоиться. Под простыней она была в одной ночной сорочке. – Где мама? – Она у твоей бабушки, я же говорил, – ответил он. – А в чем, собственно, дело? – Я… Что вам нужно? – спросила Кейт. Рей улыбался в темноте. – Она не вернется домой до утра, – пробормотал он. – Здесь только ты и я, детка. Она еще глубже зарылась в простыню. – Оставьте меня! Уходите! Идите спать. Он покачал головой. – Не так скоро, – усмехнулся он. Медленно он дотронулся до простыни, укрывавшей Кейт. Она попыталась подтянуть ее к себе, но Рей отшвырнул ее прочь. Он увидел очертания груди под ночной сорочкой, стройной талии и округлых бедер, переходящих в длинные красивые ноги. – Ты – роскошная девчонка, – прошептал он. – Хватит тебе меня избегать. Кейт широко раскрыла глаза от изумления. Она не могла поверить, что это происходит на самом деле. Годами Рей был для нее не чем иным, как неприятным типом – бесформенным мужским пятном на фоне дивана внизу и уродливой половинкой материнского равнодушия. Только теперь она ясно поняла значение тех взглядов, которые он бросал на нее в последние месяцы, постоянную томность в улыбке. И только теперь можно было догадаться об истинной причине преувеличенной свирепости, с которой происходили теперь стычки между матерью и Реем. Интуиция подсказывала ей, что ночь, подбиравшаяся к ней мелкими шажками все эти годы, оказалась прямо перед носом с абсолютной неизбежностью. Длинная рука обхватила ее, грудь словно расплющило тяжестью, с какою Рей привалился к ней. Она пыталась рвануться вбок, но его рука крепко держала ее. – Не сопротивляйся, – бормотал он. – Все путем. Я знаю, ты этого хочешь. Неожиданно он оказался над ней. Кейт чувствовала его зловонное дыхание около лица, когда он сжал ее. Никогда еще она не была в подобной ловушке, так грубо поругана. Ее охватила ярость. Нет, она не позволит этой скотине добиться своего. Она извивалась всем телом, но Рей крепко прижимал ее к кровати. По некоторым причинам Кейт не хотела поднимать шума, привлекать внимание соседей. Они не должны знать о ее позоре. Она должна справиться с Реем сама. Ей удалось упереться руками ему в грудь и дать хороший пинок. Но он держал ее крепко. Он был сильнее ее. – Ну, ну, принцесса… Разве тебе будет хорошо, если ты будешь такой недотрогой? – бормотал он. Она упиралась ему в грудь одной рукой и колотила его другой. Он отшвырнул ее назад. Потом быстрым движением разорвал на ней спереди ночную сорочку. Было ясно, что он совершенно пьян и не остановится ни перед чем. Ему была видна нежная девичья грудь. Из его горла вырвался долгий хрип. Спазм ужаса сотряс ее тело от прикосновения его языка. – Убирайся прочь! – шипела она. – Убирайся прочь, не то я убью тебя! Но он не отвечал. Он впился губами в ее грудь. Тело Кейт бешено дрожало под его весом. – Ты увидишь, – шептал он. – Я знаю, как помочь девочке хорошо провести время. Он тяжело дышал. Рей старался поцеловать ее, но Кейт увернулась. Она бешено извивалась под ним, едва удерживаясь от визга. Голос от двери пришел ей на помощь: – Маленькая дрянь! Кейт увидела мать, смотрящую на нее сверху. – Мама, скажи ему, чтобы он перестал! – кричала Кейт. Рей замер. Она почувствовала, что тело его напряглось. Мать одним прыжком оказалась у кровати и мощным ударом отшвырнула его прочь. – Отвяжись от нее, – прошипела она. – Убирайся к свиньям отсюда! Через мгновение Рей исчез. Теперь уже мать сидела поверх Кейт, хлеща ее по лицу обеими руками. – Маленькая чертовка! – шипела она. – Я давно уже должна была догадаться! Я должна была догадаться! Ты! Ты! Сучка такая! Хорошо, что я вернулась! Я давно подозревала что-то такое. Я знаю мужчин!.. Кейт была раздавлена. Она никак не могла понять, почему мать оскорбляет и бьет ее. Ведь в конце концов это она – жертва. – Как долго это у вас? Как долго?! – кричала мать. – Когда вы все это обтяпали? Мой Бог, я пришибу тебя за это!! Я должна была раньше догадаться!.. Маленькая шлюха! Она продолжала лупить дочь с какой-то уже механической озверелостью. – Вонючая маленькая дрянь! – бесновалась она. – Я должна была знать! Боже, какой идиоткой я была! Опять и опять пинала она дочь. Все это время Кейт не пыталась защищаться. Она только держала руки у лица и чувствовала, как на нее сыплются удары, свирепые и хаотичные– по рукам, груди, ушам… Она уже ничего не чувствовала, ни боли, ни гнева, ни обиды – только отрешенность и удушливый стыд. Наконец мать отступила в изнеможении. – Вон отсюда! – завопила она. – Вон из этого дома! И не дай Бог, чтобы я увидела тебя здесь утром! Как ураган, она с грохотом вырвалась наружу, громко хлопнув дверью. Кейт осталась лежать. В соседней спальне слышались звуки ударов – это мать лупила Рея, обзывая его последними словами. С грохотом выдвигались и задвигались ящики комода. Затем, после недолгого молчания, послышались быстрые шаги по ступенькам, хлопнула входная дверь. Они ушли. Кейт осталась в доме одна. Она долго лежала на кровати. Потом встала, стянула разорванную ночную сорочку, долго принимала горячий душ, словно соскребая поцелуи Рея со своих губ и груди. Немного придя в себя, она достала из стенного шкафа свой старенький чемодан и стала складывать вещи. Она взяла несколько платьев, просторные брюки, блузки, белье. Потом сняла со стены фотографию отца и положила заботливо на дно среди мягких вещей, где она не могла сломаться. В шкафу Кейт наткнулась на старую папку с вырезками и журналами об Ив Синклер и улыбнулась своим детским мечтам. Сколько лет она была в мире, который принадлежал только ей. Счастливые грезы! Несмотря на боль, в этот ужасный миг она ощутила свежее чувство свободы и облегчения. Родной дом был тюрьмой с тех самых пор, как умер ее отец. Прощание с Ирмой Гамильтон и ее жизнью случилось не сегодня. Рей стал просто последней каплей, переполнившей чашу. Дверь в будущее была открыта. Она спустилась вниз, надела свой дождевичок и остановилась на пороге бросить последний взгляд. Много лет она фактически была бездомной. Станет ли реальный мир ее домом? Не сказав «прощай», не оглянувшись назад, Кейт шагнула в новую жизнь. 5 Кейт медленно брела к центру города. Она все еще была ребенком, когда ей пришлось столкнуться лицом к лицу с окружающим миром. Она не знала своего округа, не говоря уже о штате. Она совершенно не представляла, куда пойти. Было уже поздно, и темнота улиц пугала ее. Она должна была принять решение. Кейт пошла на автобусную станцию. Она сядет на первый попавшийся автобус – и прочь из этого города, неважно куда. Она достала свой небольшой кошелечек. В общей сложности было восемнадцать долларов. Это были рождественские подарки и деньги, заработанные, когда она нянчила соседских детей. Первый автобус шел на Стоктон. Кейт купила билет и села в зале ожидания. Ждать ей оставалось всего пятнадцать минут. Она почему-то совсем не боялась, что могут явиться мать и Рей и задержать ее. Когда подали автобус, она вошла, протянула водителю билет и села у окна. Автобус был наполовину полон сонными пассажирами, равнодушно глазевшими в окна. Кейт заметила двух служащих, сидящих вместе, одинокого торговца и парочку бедняцкого вида семейств, похоже, ехавших на заработки. Вся их нехитрая собственность помещалась в небольших побитых картонных чемоданах. У детей были голодные глаза. Автобус отъехал от станции. Скоро город остался позади. Усталыми глазами смотрела Кейт на почти ирреальный ночной пейзаж родного штата, открывавшийся перед ней. Родственники ее матери жили в Мендоте, в другой стороне от дома. Она никогда здесь прежде не бывала. Так что апельсиновые рощицы и широко расстилавшиеся поля были ей совершенно незнакомы. Она была буквально в эпицентре пустоты. Отсутствие у нее какой-либо цели делало эти земли ирреальным без плоти и сути. В конце концов Кейт ощутила, что ее одиночество – больше того, что она в силах вынести. Она вынула из чемодана фотографию отца и стала разглядывать ее. Глаза, мягкие и мечтательные, старый костюм, пальто – сама бедность и кротость. Она всмотрелась в форму лица, подбородка, и ей впервые пришла мысль, насколько же она похожа на отца. Это ее немного утешило. Но одновременно это же чувство наполнило ее сердце пронзительной болью. Как она одинока! Отец ушел навсегда, мать где-то осталась. Теперь она может рассчитывать только на себя. И не было дома, куда можно вернуться… Кейт уснула. Два часа спустя автобус прибыл в Стоктон. Она вышла, волоча за собой чемодан. Нужно было куда-то идти. Кейт отправилась в город. Было еще темно. Станция находилась в деловой части городка, более шумной, нежели те, что она когда-либо видела. Боясь бродить по ночным улицам, девушка вернулась на станцию и села на скамейку, дожидаясь рассвета. Едва забрезжило, как Кейт уже встала, взяла чемодан и вышла наружу. Грузовики пыхтели по дороге, сновали городские автобусы и машины. Кейт охватил трепет при виде такого количества больших офисов, фабрик и пакгаузов. После небольшого городишка своего детства она не была готова увидеть город такой величины. Но час был еще ранний, и все магазины и офисы были закрыты. Чтобы как-то убить время, Кейт одиноко брела По улицам. Она чувствовала себя очень уставшей, чемодан казался каменным, но ей не хотелось останавливаться – Кейт боялась, что если присядет, то больше не встанет никогда. Мужество покидало ее. Воздух медленно отогревался. Будет знойный день. Резко пахнуло бензином, мусором и удушливым запахом готовящейся еды из ближайшего ресторана. Кейт тошнило от голода. Она миновала магазин одежды, где куртку можно было купить за шесть долларов девяносто пять центов, кожаные туфли – за один доллар семьдесят пять центов, дождевики – за два доллара шестьдесят девять центов. Парикмахерская приглашала постричься и побриться за тридцать центов. Витрина магазина стройматериалов завлекала купить стиральную машину за двадцать три доллара девяносто пять центов. Она прошла ресторан, где можно было съесть ветчину или свиные котлеты за двадцать пять центов и тарелку гуляша за пятнадцать центов. Кейт вспомнила, что ничего не ела с тех пор, как вышла из дома. Сандвич вечером был ее последней едой. Она почти уже вошла в ресторан, но запахи, доносившиеся оттуда, отбили у нее аппетит. Кроме того, она хотела сэкономить деньги. Девушка купила яблоко за цент у бедной торговки фруктами и положила его в карман. Пройдя аллею, Кейт остановилась. Она увидела женщину, одетую в истрепанную одежду – надетые слоями друг на друга лохмотья. Та копалась в помойке. Двое крошечных худых ребятишек стояли рядом, около них валялись две массивные хозяйственные сумки. Кейт видела тучи мух, роящихся над отвратительно вонявшим контейнером. Пока Кейт смотрела, женщина нашла кусочек какой-то гнили, может, картошку, и, стряхнув липнувших мух, протянула его одному из детей, маленькому большеглазому мальчику. Тот быстро понес огрызок ко рту. Кейт отвернулась, чтобы не видеть пустой, остановившийся взгляд недетских глаз. Кейт бросилась прочь, убыстряя шаги. Она продолжала бесцельно странствовать по городу. В голове было пусто. Она ощущала себя на дне огромного гиблого моря. Но вот на стене одного из офисов она увидела большое объявление. «Работа для выпускников школ! – гласила надпись. – Оплата хорошая. Обращаться в стенографическое бюро, 223, Центральная улица». Кейт тупо смотрела на объявление. Можно приврать насчет образования. А что? Язык не отсохнет. Тем более что в школе ее учили машинописи. Пусть она была не очень прилежной ученицей, но она постарается. Теперь было куда идти. Прилив энергии заставил ее помчаться вперед – туда, где, как ей казалось, было бюро. Увидев полисмена-регулировщика, Кейт спросила, как пройти к Центральной улице. – Вернитесь туда, откуда пришли, – ответил он устало. – Три квартала на запад, потом сверните налево. Это центр. – Спасибо. Она пошла назад, оглядывая здания, которые уже видела. Затем поняла, что она уже в центре. Кейт быстро повернула налево. Ее ноги гудели, но она стремительно неслась вперед как на крыльях. Теперь у нее была цель. Номера домов медленно возрастали. Путь от тридцать седьмого до семьдесят восьмого занял целых три квартала. К тому времени, как счет достиг двухсот, Кейт прошла семь кварталов и очень устала. Она остановилась, когда увидела здание под номером 223. Здесь. Дом стоял заброшенный, все окна были заколочены. Кейт стояла, молча уставясь на этот разор, не в силах понять, что теперь делать. За спиной послышался голос: – Что-нибудь ищете, юная леди? Вздрогнув, Кейт обернулась и увидела другого полисмена, на этот раз постарше первого. – Я… да, – ответила она. – Я ищу стенографическое бюро. Мне кажется, я не ошиблась адресом. Он сочувственно улыбнулся. – Они переехали около года назад, – сказал он. – Нет смысла искать их здесь. – А-а… Спасибо! Он отвернулся и пошел прочь, постукивая дубинкой по бедру. Неожиданно Кейт почувствовала себя дурно. Только сейчас она поняла, как устала, бродя по городу. Ей захотелось присесть, но поблизости не было ни одной скамейки. Она медленно поплелась назад тем же путем, которым пришла. Она чувствовала, что слабеет. Ее мучил голод. Девушка собралась было съесть яблоко, но тут в памяти всплыла женщина у помойки с двумя ребятишками, жужжание мух. В ноздри словно заполз отвратительный запах отбросов. Кейт подташнивало. Она быстро спрятала яблоко в карман и забыла о нем. Наконец на автобусной остановке ей удалось набрести на скамейку. Кейт села. Она позволила глазам закрыться на какой-то момент. Она видела свою спальню, дом, свой стенной шкаф, папку с фото Ив Синклер, немногочисленные книжки, своих смешных чернильных человечков и школьные тетрадки. Больше всего ей не хватало уютной подушки. Кейт знала, что долго еще она не будет спать в мягкой, теплой постели. Ей стало совсем грустно. Все это казалось за сотни и миллионы миль отсюда – как на луне. И пустота расставания со своим детством влилась в нее, как отравленное зелье, иссушая и сжигая в душе все чувства, осталось только отвращение и страх перед чем-то безличным и холодным, приближавшимся к ней из равнодушного будущего. Она словно плыла в пустоте, в полудреме, когда неожиданный взвизг тормозов и звук клаксона разбудили ее. Это был автобус, старый городской автобус, с надписью на стекле водителя «Центральная улица – пригород». На одном дыхании Кейт села в автобус. Хватит с нее города. Ей хотелось только одного – прочь отсюда, неважно куда. Она заплатила за билет монетками со дна кошелька и села у окна. Совершенно обессиленная, клюя носом, девушка смотрела на город, проносившийся за окном. Странные улицы, печальные лица людей, которых не знала и никогда не узнает, жалобные гудки машин, воздух, пропитанный дымом, – все это словно невидимой рукой касалось ее. Она была рада, что скоро уедет отсюда. Под мерный рокот мотора Кейт заснула. Проснувшись, она заметила, что городские улицы стали почти безлюдны. Большие магазины и офисы уступили место дешевеньким маленьким домишкам, потом и те исчезли совсем. Изредка попадались фермы и пастбища. Наконец автобус, совершенно пустой, не считая Кейт и еще одного пассажира, остановился. – Конец маршрута, – сказал водитель, выходя из кабины. Другой пассажир, мужчина в рабочей одежде с черным металлическим ящичком для завтраков, вышел наружу. Кейт в нерешительности сидела, не двигаясь с места. Водитель взглянул на нее. – Конец маршрута, мисс, – повторил он нетерпеливо. Кейт неохотно встала, взяла чемодан и вышла из автобуса. Старая колымага, взревев, отъехала, пуская вонючий дым. Кейт осталась стоять на перекрестке, окруженном садами и полями. Недавний попутчик мельком взглянул на нее. Затем видавший виды грузовик, словно из-под носа, вынырнул перед ним. Он сел внутрь. За рулем сидела женщина в рабочей одежде. Грузовик растворился за поворотом одной из сельских дорог. Кейт огляделась вокруг. Никаких указателей или дорожных знаков на перекрестке не было. Приглядевшись, она увидела дальше: «Сакраменто – 40. Модесто – 22». Кейт злилась на саму себя. Как ей не пришло в голову поехать обратно тем же автобусом в Стоктон? Совершенно ясно, что ей нечего делать в этом Богом забытом местечке. Был уже почти полдень. День начал свой бег к ночи, которая означала дом и уют для других людей, таких, как этот рабочий, которого подобрала его жена сейчас, и блуждания и одиночество для Кейт. Подгоняемая смутной мыслью набрести на какой-нибудь поселок и найти комнату на ночь, она брела вдоль обочины дороги. Миля, другая… Асфальт плавился от зноя. Она не чуяла ног от усталости. Но, казалось, ничуть не приблизилась к городу. Она все глубже и глубже забиралась в сельскую местность. Апельсиновые рощицы и поля сахарной свеклы примыкали к дороге. Она миновала также фермерский домик. Никаких признаков города не было. Наконец, устав идти наугад, Кейт решила вернуться назад. Она сядет на автобус, идущий в Стоктон, и постарается найти дешевую комнату. Раскаленная жарой земля, казалось, плыла у нее перед глазами. Кейт хотелось надеяться, что усталость и голод не заставили ее сбиться с пути. Мельком взглянув на окрестности, Кейт совсем пала духом. Она больше не была уверена, что идет верной дорогой. Она совсем уже было начала впадать в панику, когда услышала рев мотора машины, идущей на полной скорости по сельской дороге. Взвизгнув тормозами, машина остановилась перед ней. Трое молодых людей сидели в кабине. – Подбросить? – спросил водитель. – Куда ты направляешься? Кейт заглянула в кабину. Водитель был молодой человек в джинсах и майке, наверно, рабочий. Он выглядел серьезным и нетерпеливым. – Мне нужна автобусная остановка – в город, – ответила Кейт. – Доставим в два счета, – улыбнулся он. – Прыгай! Кейт села в машину. Машина тронулась. На какое-то мгновение наступило молчание. Водитель посмотрел на нее серьезно и спросил: – Ты местная? Кейт покачала головой. – Откуда ты? – спросил водитель. Она решилась солгать и сказала первое попавшееся, что пришло ей на ум. – Из Сакраменто, – сказала она. С заднего сиденья раздался смех. Кейт не обернулась. Она смотрела на дорогу. – Что ты делаешь в этих краях? – спросил водитель, все с той же серьезной улыбкой, в которой сквозило любопытство. – М-м… Была в гостях, – ответила Кейт. Опять смех с заднего сиденья, низкий и на этот раз многозначительный. – В гостях была, – повторил водитель. Теперь в его улыбке было что-то неприятное. Кейт бросила беглый взгляд на заднее сиденье. Там сидели двое молодых людей, держа бутылки пива между коленей, и курили сигареты. Один из них искоса взглянул на нее, заметив, что она смотрит на них. Машина набирала скорость. Они ехали, наверно, со скоростью миль пятьдесят или шестьдесят. Они петляли по сельской дороге среди садов и оросительных каналов. Потом они проскочили дорогу, которая показалась Кейт знакомой. Она узнала дорогу, по которой она приехала из города, и даже заметила автобусную остановку. – Это моя остановка, – сказала она. – Нет, ты ошиблась, – ответил водитель. Неожиданно она поняла, что странное, внимательное выражение его лица шло не от нетерпения или недружелюбия, но оттого, что он был пьян. Блеск в его глазах не оставлял места для ошибки. Она ругала себя за то, что не поняла этого, когда они остановились, чтобы посадить ее. Теперь машина стремительно летела. Водитель жал на газ до упора. – Извините, но не могла бы я выйти? – спросила она. Водитель посмотрел на нее с притворным удивлением. Он иронически поднял бровь: – Ты у меня в гостях. Но машина не снизила скорость. – Вы собираетесь тормозить? – спросила Кейт. Неожиданно он притормозил и свернул на грязную дорогу, которая прямо, как стрела, разрезала рощицу апельсиновых деревьев. Низко висящие ветки стучали и шлепали по бокам машины. Теперь Кейт испугалась. – Остановите, – сказала она. – Дайте мне выйти. Неожиданно рука с заднего сиденья обвилась вокруг ее шеи. Она почувствовала рот, пахнущий пивом, около своего уха. – В чем дело, детка? Тебе неуютно? Рука еще теснее обвилась вокруг ее шеи. Она начала бороться. Она слышала пьяный смех с заднего сиденья. Рука скользнула вниз к ее груди. В одно мгновение Кейт почувствовала лицо Рея, сильно приближенное к ее собственному, его тело, прижимавшее ее к кровати, его пахнущее алкоголем дыхание заполнило ее нос. Воспоминание обожгло ее. Она очнулась и изо всех сил ударила по руке на шее. Она услышала хриплый вопль с заднего сиденья: – Чертова сука! Потом рука вцепилась ей в волосы. Кейт запаниковала. Машина по-прежнему шла на большой скорости. Они углублялись– все дальше в никуда. Кожа ее головы горела. Она боролась, как могла. – Стойте! – кричала она. – Дайте мне выйти! Рука в ее волосах напряглась еще сильнее. Превозмогая боль, она ткнула водителя в бок. Он выругался. – Черт бы ее побрал, – услышала она рычание. Машина затормозила, поднимая клубы пыли. Разъяренная рука была все еще в ее волосах. Водитель вышел из машины и направился к ней. Она почувствовала, что ее тащат из машины. Ее волокли по земле между двух апельсиновых деревьев. Теперь она могла разглядеть лица молодых людей. Это были обычные деревенские парни, невежественные любители выпить, бродяги. Ей был знаком этот тип людей еще дома, хотя она никогда не видела так близко никого из них. Но эти парни были очень пьяны и разъярены борьбою в машине. Водитель особенно, так как она подвергала опасности всех, когда он был за рулем. Двое с заднего сиденья схватили ее руки и готовились швырнуть ее на землю. Приближался водитель. Внезапно Кейт поняла, что он был у них за главного. Губы ее кривила улыбка, он поигрывал концами ремня. – Тебе бы следовало быть повежливей, – сказал он. – И теперь я намерен тебя проучить. Держи ее ноги, Эрл!.. Кейт почувствовала, как мужские руки швыряют ее на землю. Один из парней пытался выпрямить ей ноги. Глядя презрительно вниз, водитель начал снимать джинсы. В глазах у Кейт поплыло. Она вспомнила Рея, и мать, и жизнь, которой те жили все эти годы – с тех пор, как умер отец. Она слышала – вот Рей ссорится с Ирмой, вот опять скрипят пружины. Она думала о липком мужском теле, которое так часто владело ее матерью, только вчерашней ночью давившее ее саму… И теперь эти грубые, неотесанные парни хотят того же. Нет, она не позволит им, пока жива! Она бешено извивалась в цепких руках. Двое пытались сбить ее на землю, но выпитое пиво лишило их сил, так же как ярость сделала сильной Кейт. Ей удалось высвободить ноги и, когда водитель приблизился, изо всех сил ударить его в пах. Он взвыл. Затем она развернулась к остальным. Они все еще висли на ней, но она дралась с такой неожиданной свирепостью, что вскоре отбросила их. Теперь они были на равных. Все было кончено в считанные секунды. У Кейт плыло в глазах. Она чувствовала шквал ударов, летящих в нее, изредка, как из тумана, всплывали уродливые морды, искаженные злобой и болью. Она дралась с судорожным гневом, брыкаясь, пиная, кусая. Во рту был вкус собственной крови. Ее юбка и блузка были разорваны. Странная сила, более могучая, чем усталость и голод, ширилась в ней – она не сдается! Кейт боролась, пока они не сломались. Кейт услышала проклятья, затем смех. Шум мотора… облако пыли. Она была одна. В ушах – еще стояли смех и проклятья. Она долго лежала на земле. Кейт вдыхала странную смесь аромата апельсиновых деревьев в цвету и пахнущей пивом слюны, которой была запачкана ее кожа. Она знала, что дешево отделалась. Все было бы совсем по-другому, не будь они так пьяны. Внезапная мысль пронзила ее – они могут вернуться! Кейт бросилась бежать через апельсиновую рощу к тому месту, где они остановились. Она вышла на дорогу и пошла по ней куда глаза глядят. Не важно куда. Она знала только одно – ей надо спешить. Иногда случайная машина или грузовик проносились мимо нее. Но ни одна из них не замедлила ход. В этом ей везло. Кейт ощутила вкус крови во рту и поняла, что ее избили сильнее, чем можно было подумать. Только сейчас пришла ей в голову мысль, что ее чемодан и кошелек остались в машине. Она была без единого цента, одна, на чужой незнакомой дороге, ее юбка и блузка были разорваны. Но больше всего ее мучило то, что она лишилась фотографии отца – единственной вещи на свете, которая для нее имела ценность. Кейт заплакала. Она продолжала двигаться, не замечая, где идет, словно плыла в тумане. Как долго и куда шла – она не знала. Пышущее жаром солнце начало клониться к горизонту. Скоро настанут сумерки. У обочины дороги показалась площадка для пикника. Увидев фонтанчик питьевой воды, Кейт свернула поспешно – там можно умыться. Вода была теплой. Смыв кровь с лица, девушка стала пить большими жадными глотками. Ей стало чуть лучше. Внезапно голод пронизал все ее существо резким приступом боли. Она опять вспомнила, что не ела ничего почти уже сутки. Яблоко, купленное утром, осталось в дождевике. Нетвердой походкой она пошла в глубь площадки. Там был небольшой столик. Крошки картофельных чипсов и хлеба были рассыпаны под ним на земле. Незакрытый контейнер для отбросов стоял неподалеку. Кейт заглянула внутрь. Она увидела что-то похожее на пакетик из-под чипсов. Приглядевшись, увидела несколько кусочков, лежавших на дне. Переборов себя, девушка нагнулась за ним. Она услышала неожиданный звук и поняла, что там было какое-то животное. Она выронила пакет и резко выпрямилась. Большая серая крыса смотрела на нее. Кейт вспомнила спину оборванной матери в Стоктоне, руку, дающую сыну гнилую картошку. Неожиданный приступ дурноты заставил ее согнуться. Этот образ, трое парней в машине, пьяные глаза Рея в ее спальне, рычащее лицо матери, гнавшей из дома, – все словно смешалось в мозгу Кейт воедино. Она упала на колени в грязный песок. Ее стошнило. Казалось, время остановилось. Боясь пошевельнуться, чтобы не вызвать новых приступов дурноты, Кейт провела в таком положении довольно долго. Ей было трудно встать на ноги. Но уже становилось темно. Из последних сил пытаясь подняться, она убеждала себя – надо идти! К несчастью, на площадке не было туалета, и Кейт не могла посмотреться в зеркало и привести в порядок лицо. Она только кое-как оправила порванные юбку и блузку и пошла дальше вперед. Кейт потеряла счет времени. Ей казалось, что она идет уже целую вечность. В вечерней мгле рассеялись последние остатки полуденного зноя. Девушку стало знобить. Все тело ее болело. Каким-то невероятным усилием воли она заставила себя не думать ни о чем. Ей надо помнить только одно – надо идти. Чего бы это ни стоило. Внезапно Кейт почувствовала, что не может держаться прямо из-за боли в шее. Потом словно раскаленные иглы стали пронзать ее от шеи к спине, едва она делала новый шаг. Пинки и удары парней, наверно, навредили ей больше, чем показалось сначала. На секунду Кейт остановилась. Нет, она не может больше идти! Движение было агонией. Положение ухудшалось и тем, что она не спала уже целые сутки. Но она шла. Простой инстинкт выживания толкал ее в спину вместе с убеждением, что она ни за что на свете не вернется назад. Не может, не хочет! Неважно, какие испытания еще ждут впереди, прошлой жизни больше нет. Сколько она себя помнит, Кейт была духовно пассивной. Теперь она знала, от чего ей нужно бежать. Но вскоре даже эти мысли оставили ее. Она переставляла ноги, одну за другой, уже механически, без надежды и воли, взирая на враждебный ей мир безразличными, остановившимися глазами – как у тех детей в Стоктоне. Внезапно Кейт заметила бензоколонку и ресторан на пересечении сельских дорог. «Следующая бензоколонка через 40 миль» – гласила надпись на щите. Кейт подошла поближе, пытаясь отыскать признаки жизни. Теперь она была уже за гранью стыда и смущения. Она попросит помощи у любого, кого только увидит сейчас. «Всегда открыто» – гласила надпись над темными окнами кафе. Не было ни огонька внутри дома. Надпись помельче на окошке входной двери сообщала: «Закрыто». Кейт была слишком изнуренной, чтобы улыбнуться такому противоречию. Она заметила большой дом позади ресторана, около пятидесяти ярдов вверх по пологому холму. Казалось, оттуда пробивается свет. Девушка знала, что ни за что не сможет заставить себя идти дальше. Она кое-как взобралась на холм, поднялась по шатким ступенькам и позвонила в дверь. Сначала было молчание. Она позвонила опять. Руки ее дрожали. Прерывистое дыхание было хрипящим. Наконец, внутри дома зажегся свет. Она услышала звуки шагов, приближающихся к двери. Над дверью зажегся свет, ослепив Кейт. Дверь открылась, на пороге стоял старый человек в изношенном фланелевом купальном халате. Он смотрел на Кейт. – В чем дело? – спросил он. – Шея… – прошептала она. – Меня… Прежде чем Кейт сделала какое-либо движение, она рухнула к его ногам. 6 Когда Кейт пришла в себя, она лежала в кровати под теплым стеганым одеялом. Щурясь, она огляделась вокруг. На стенах висели фотографии, пара вымпелов и диплом, прочитать текст которого она не смогла. Из мебели здесь были: кровать, в которой лежала Кейт, старый неказистый стул и дешевый письменный стол. Лампа перед кроватью не была включена. Кейт видела свет, идущий из холла. Она слышала шаги. Затем раздался тихий, деликатный стук в дверь. – Вы проснулись, юная леди? В дверях появился старик с подносом в руках. Это был тот самый человек, которого она видела вчера у входной двери. – Я принес вам немного супа и стакан молока, – сказал он. – Это, конечно, не Бог весть что, но все же поможет вам взбодриться. Вы выглядите очень слабой. Кейт смотрела на него ошеломленно и ничего не отвечала. Она все еще была напугана. Он подошел к ней поближе. – Я вытер губкой кровь, – сказал он. – Одежду я оставил на вас, не хотел вас смущать. Вы можете принять душ, когда встанете. У меня есть кое-какая одежда, можете ее надеть, если не возражаете. Он поместил поднос у нее на коленях и поправил подушку под ее головой. – Вам здорово попало, – сказал он. – Но я думаю, вы скоро поправитесь. Он улыбался. Глаза в металлической оправе очков смотрели устало. Лицо его было мягким и чуть виноватым. Кейт молча глядела на него глазами дикого зверька, заманенного обманом в капкан. Может быть, по этой причине ей не было задано никаких вопросов о том, что случилось. Он указал рукой на диплом и вымпелы. – Это – комната моей дочери, – начал он. – Правда, не совсем. Она была здесь всего раза два… Когда мы переехали из Миссури, она была уже далеко – в школе. Но я скучал по ней, знаете, и развесил часть ее наград здесь, на стенах. Франсес – это моя жена – не одобряла. Ей хотелось, чтобы это была комната для гостей. Но я сентиментален. Он указал на диплом. – Кэсси была прекрасной ученицей, – продолжал он. – Она была седьмой в высшей школе. Правда, их было всего восемьдесят человек – это была маленькая школа, – но дочь была быстрая и звонкая, как хлыст, – во всем, я вам скажу. Я никогда не мог побить ее в споре. Я думаю, она пошла в мать. Они обе были шустрые женщины. Он вздохнул: – Франсес умерла три с половиной года назад. Туберкулез. Так скверно без нее, скажу я вам. Франсес делала тут почти всю работу. Она купила эту землю, построила бензоколонку и ресторан, наняла помощников и даже пекла сама все эти пироги и пончики. Она была, как динамо. Я качал бензин, она держала в руках наши средства, все эти счета, доходы, расходы… Она была быстрой, как пуля, держала меня под каблуком, но мне кажется, я заслуживал этого. Я не из тех, кто хочет быть лидером. Кейт слушала в молчании. Она теперь уже гораздо меньше боялась. Несмотря на странности, происходящие с ней уже сутки и сделавшие ее недоверчивой к окружающему миру, Кейт видела, что это безобидный и одинокий старик. Он оглядел комнату. – С тех пор как Франсес нет, дела пошли из рук вон скверно, – начал он опять. – Кэсси вышла замуж в Пенсильвании за парня, которого встретила в школе. У них самих теперь дети. Я не вижу их, наша страна слишком большая, чтобы народ мог ездить на такие расстояния. Но она пишет мне письма, шлет фотографии маленьких. Что касается меня, то я продолжаю работать, но дела совсем никудышные. Совсем не так, как раньше. У меня проблемы с прислугой в ресторане. И честолюбия у меня маловато… Один парень хотел продать мне место для рекламы на магистрали. Но я почувствовал что-то вроде ужаса. А надо бы решиться… Кейт удалось слабо улыбнуться. Она чувствовала, что этот старик в своем мире как рыба в воде – так же, как и она в своем. Ему так отчаянно хотелось с кем-нибудь поболтать, что он выговорил целую историю своей жизни почти на одном дыхании перед совершенно незнакомым ему человеком. От этого Кейт почувствовала себя менее одинокой. Он посмотрел вниз на Кейт, которая терпеливо ела свой суп. Он засмеялся. – Ну вот, – сказал он. – Я знакомлю вас с историей моей жизни и даже не знаю, как вас зовут. – Кейт, – сказала она. – Кетрин полностью. – Чудесное имя, – улыбнулся он. – Почти как Кэсси. Странно, не правда ли? – Мистер?.. – Кейт взглянула вопросительно. – Стимсон, – ответил он. – Ивелл Стимсон. Рад познакомиться с вами, Кейт. Как суп? – Замечательный, – ответила Кейт. – Спасибо. – Это из консервной банки, – смутился он. – Но я сам ем такие на обед почти всегда. По правде говоря, я не очень-то умею готовить. Это просто стыдно, если содержишь ресторан, не так ли? Но такие уж дела… – Вы нанимаете повара на кухню? – спросила Кейт. – Мой последний повар, которого я взял на полный рабочий день, сбежал с одним из моих покупателей три месяца назад, – он опять улыбнулся. – Скверное дело. Парень был мастер на все руки. Мог стряпать превосходные мясные блюда. Дела только начинали идти в гору, когда он исчез. Он посмотрел на Кейт. – Как насчет неплохого кусочка шоколадного торта? – спросил старик. – О, не беспокойтесь. Его испек не я. Он из кондитерской в городе. Они пекут там отменные торты и пироги. – Город? – спросила Кейт. – Мы недалеко от города? – Город Трейси, – ответил он. – Десять миль по этой дороге, – он указал в окно. – На пути в Модесто. Она ничего не ответила. Она вспомнила дорожный указатель МОДЕСТО, когда сегодня в полдень выходила из автобуса. Словно целый век прошел. Смутный образ трех парней, которые избили ее, мелькнул перед глазами. Кейт почувствовала, что ее тошнит. Усилием воли она выбросила их из головы. Человек по имени Ивелл Стимсон смотрел на нее с улыбкой. В его взгляде был вопрос. Но он по-прежнему не беспокоил Кейт расспросами. – Ну вот, теперь хорошо, – сказал он. – Какие-то краски возвращаются на ваши щечки, юная леди. Я очень этому рад. Это все напомнило мне о временах, когда Кэсси растянула лодыжку. Она была в восьмом классе. Бог мой, как я волновался! Но молодые люди поправляются очень быстро. Затем наступило молчание. Старик отвел глаза от Кейт и окинул взглядом комнату. – Так плохо, что она не смогла провести здесь с нами хотя бы немного времени, прежде чем вышла замуж, – говорил он. – Я действительно любил свою девочку. Понимал ее даже лучше, чем Франсес. Но молодые люди должны жить своею собственной жизнью. Он взглянул вниз на Кейт: – Как торт? – Просто замечательный! Спасибо. Он повернулся и вышел. Кейт вздохнула с облегчением. Человек был так одинок, что все, что он хотел – это поговорить с ней о себе, о своем прошлом, своей семье. Он не собирался тревожить ее, расспрашивая о том, что произошло. Он даже не спросил ее фамилию. Кейт почувствовала, что наконец-то отдыхает. Часом позже Ивелл Стимсон пошел спать, после того как показал Кейт, где находится душ, и дал ей свежее полотенце, купальный халат и пижаму, принадлежавшие дочери. – Я встаю в пять, – сказал он. – Обычно в пять. Я должен обслуживать водителей грузовиков. Но вы можете поспать. Вам нужно набраться сил. Я оставил вещи Кэсси в стенном шкафу для вас. Некоторые из них принадлежали Франсес. Надеюсь, вы выберете себе что-нибудь подходящее. Ну, дайте мне знать, если вам понадобится доктор. По мне, вы выглядите неплохо, но я могу ошибаться. Доброй ночи! Когда он ушел, Кейт встала и пошла принять душ. Она сняла рваную одежду и сложила ее на стул у двери. Раздеваясь, она почувствовала боль в суставах, саднили ссадины и ушибы на груди и бедрах, куда ее били парни из машины. Надев одолженную ночную рубашку, она отправилась в ванную. В комнате Стимсона свет был потушен. Она слышала его дыхание. Он спал. Она вошла в ванную и сняла ночную рубашку. Кейт посмотрела на себя в зеркало. На всем ее лице были черные и синие отметины, и на шее тоже, и на руках, и на ногах. Нижняя губа была разбита. Большую царапину на щеке промыл Стимсон. Ее тело было грязным после борьбы и пыли. Она только теперь заметила, какая она потная. Нужен основательный душ. Ее глаза казались странными в зеркале. Золотистые зрачки поблекли до странного темного цвета. Возможно, это было из-за непривычного света в ванной. И их выражение казалось чуждым и непостижимым. Как будто она уже изменилась после своего ухода из дома, сама еще не понимая как. Она была одновременно испугана и очарована этим. Ей вдруг стало интересно – а будет ли она когда-либо опять выглядеть гак, как всего лишь полтора дня назад? Она повернула кран и вошла под душ. Сначала вода была ледяной. Душ работал неважно. Вода вытекала маленькими шумными струйками. Она догадалась, что сам Ивелл Стимсон моется в ванне. Она нашла кусок мыла и начала намыливать себя. Кейт увидела, как грязь с ее пяток сбегает дорожкой к водостоку. Она водила мылом вдоль желудка и груди. Несмотря на боль во всем теле, теплое прикосновение мыла была приятно. Восхищение, возникшее у нее в груди, начало распространяться в глубь ее. Она мылила живот, потом – бедра, они стали длиннее теперь, так как она выросла с прошлого года, и затем место между ногами. Она почувствовала небольшой укол, почти болезненный, когда касалась себя. Кейт поняла, что стала женщиной. Та перемена, которую она замечала в других девушках в школе в последние два года – неожиданный интерес к мальчикам, нарциссическая сосредоточенность на своей внешности, – эти перемены теперь были видны и в ней. Какой-то момент ощущение держалось на грани удовольствия, но потом беспокойно охватило ее – Кейт вспомнила Рея, напавшего на нее в спальне, деревенских парней из машины, пинавших ее тело. Но она отогнала эти мысли прочь. Она начинает новую жизнь. Прощайте, девочки в школе, мальчики, о которых можно скучать, их приглашения на танец… Все это в прошлом. Ее судьба изменилась. Может быть, она всегда жила этой жизнью, но просто не знала об этом. Не нужно глядеть в прошлое. Если раньше она была пассивной и бездомной, то все равно была свободной. Кейт думала об этом, и этот голод в ее теле приобретал новый смысл. Он был частью той большой перемены, произошедшей в ней и ее судьбе. Ее жизнь повернула в новое русло. Итак, Кейт положила палец на трепещущую точку своей плоти, сознавая тот факт, что она превратилась в женщину и поэтому это место будет теперь донельзя важным. Ну уж конечно, не более важным, чем ум. А уж о свободе и речь не идет. Вот с такими-то мыслями Кейт закончила мылить себя между ног и включила воду, чтобы смыть пену со своего тела. Ей и в голову не могло прийти, что за каждым ее движением следили. 7 18 ноября 1930 года Рабочие сцены, звукорежиссеры, ассистенты режиссера стояли, глазея, как камера придвигалась все ближе и ближе к двум молодым людям, сидевшим на скамейке парка на фоне темного задника. Парка, на фоне которого они должны были находиться, не было видно нигде. Позднее он будет создан художником сцены со своей командой в виде рисованной декорации. К тому времени, как будет написан задник и будут сделаны комбинированные съемки, двое молодых актеров уже будут работать в новом фильме. Но сегодня они были полностью поглощены работой. Нужно было отснять очередную сцену. Стоя позади камеры, режиссер давал им последние указания. Он был одним из лучших в своем деле. Раньше он снял уже несколько фильмов с участием этих звезд. На съемочной площадке царила атмосфера холодного, четкого профессионализма. Ни одна минута не терялась зря. В отдалении, никем не замеченный, стоял продюсер фильма. Его звали Джастин Гарца. Это был один из самых влиятельных продюсеров на «Олимпик пикчерз». Он сделал себе имя на немых комедиях, работая с самыми талантливыми актерами, плавно перешел на звуковые фильмы в качестве продюсера семейных драм и романтических комедий. Двое молодых людей на площадке были виновниками огромного успеха, выпавшего на его долю в последнее время. Их звали Томми Валентайн и Ив Синклер. Вместе они снялись в семи фильмах сериала, известного под названием «Джилл и Джонни». Сотрудничество сделало их имена известными почти в каждом доме. История здорового и чувствительного «городского» романа завоевала сердца миллионов зрителей. Слегка улыбаясь, продюсер смотрел, как Томми вел свою роль, а Ив подхватывала. Эти двое работали в замечательном дуэте, который возник благодаря их длительному знакомству. Томми играл немного неловкого, но славного парня, трогательно-чувствительного. Ив, мастерски и убедительно, – девушку-сорванца, которая расцветала в замечательную красавицу благодаря своей первой романтической любви к Томми. Они были замечательной парой, и фильмы с их участием приносили огромную прибыль. В настоящее время Ив была девятой по кассовому сбору среди актрис, а Томми Валентайн – шестым среди актеров. Фильм «Джилл и Джонни» означал деньги в банке, и студия не скупилась на рекламу, постоянно спекулируя на слухах о «заэкранном» романе между звездами, который мог окончиться счастливым браком. На первый взгляд все это было подобно некоей формуле, применение которой гарантировало успех не только в настоящем, но и в будущем. Но Джастин Гарца видел нечто, что не было заметно за нарядной вывеской статистики. Он видел опасность. Например, впервые Томми Валентайн выпал из пятерки. Со времени, когда фильм «Джилл и Джонни» вышел на экран четыре года назад, такого не случалось. Что касается Ив, она попала в первую десятку среди женщин только в этом году. И, по всем признакам, она будет подниматься все выше и выше, тогда как Томми, все еще яркая звезда, уже заметно терял популярность. Джастин Гарца внимательно изучал киноленты. Камера не лгала. Томми терял свой здоровый юношеский имидж. Он становился старше и выглядел на экране усталым и потертым. Еще два-три фильма, и его звезда экранного подростка неизбежно будет клониться к закату. Он должен будет перейти на взрослые роли и либо выплыть, либо потонуть. Глядя на него в сегодняшней сцене, было трудно надеяться, что он выстоит. А с Ив ситуация была прямо противоположной. Четыре года назад она была очаровательным тинэйджером, наторевшим в многочисленных сериях детских ролей, подобным ролям Ширли Темпл. Как юная прелестная романтическая девушка она была отличным фоном для Томми, подчеркивая своей невинной свежестью его более зрелый имидж а-ля Джонни Хогана, общего любимца Америки. Ив блистательно скрывала свою расцветающую подростковую привлекательность под маской девчонки-сорванца, проявляя себя в конце каждого фильма любящей, верной подругой как раз в то время, когда Томми объяснялся ей в любви. Роковые письмена уже на стене, думал Джастин Гарца. «Джилл и Джонни» уже выдыхался. И когда все будет кончено, Гарца потеряет свой основной козырь на «Олимпик пикчерз». Да, дела Томми были плохи. Ив теперь было восемнадцать лет, шел девятнадцатый (хотя рекламная пропаганда держала ее на цифре семнадцать). Ее лицо стало зрелым, так же как и ее тело. Она была худощавой и привлекательной, с волосами цвета воронова крыла и прозрачными голубыми глазами, в которых ум сливался со сложной, подобной хамелеону, индивидуальностью. Хотя она и не была секс-символом, подобно Харлоу или Марлен Дитрих, она была очень красива и всегда готова к съемке в ролях романтических героинь. В настоящее время она явно держала себя в рамках, чтобы не развеять образ невинной Джилл Гарнет. Безусловно, «Джилл и Джонни» выдыхался. Скоро наступит время собирать плоды и начать что-либо новое. Но будет непросто – противопоставить что-то сериалу «Джилл и Джонни», приносящему миллионы долларов кассового сбора. Фильмы, которые влекли за собой успешные продолжения, бывают редко. Джастин Гарца много думал над тем, что же предпринять. Его статус самого чутко улавливающего момент продюсера Голливуда был поставлен на карту. Он должен придумать что-нибудь, что заменит «Джилл и Джонни», и как можно быстрее. Покидая площадку, чтобы вернуться в офис, Гарца принял поистине классическое голливудское деловое решение. Он должен оттянуть неизбежное на предельно долгий срок. Может, ему удастся «выдоить» еще три «Джилл и Джонни» из Томми Валентайна, вместо двух или одного. В конце концов, хороший гример творит чудеса. И он встретится с будущим тогда, когда оно придет. Прелестная Ив Синклер, он знал, не будет иметь проблем, когда «Джилл и Джонни» будет позади. Она будет продолжать делать то, что делала всегда, и с постоянным блеском. Томми же скоро окажется в водах, «излюбленных акулами» самого жестокого бизнеса на свете. Остается только надеяться, что он скопил достаточно денег, снимаясь в качестве звезды. Они ему скоро понадобятся. На этой невеселой мысли Джастин Гарца попытался поскорее выкинуть из головы обоих молодых исполнителей. Благодаря провидение за то, что продюсеры имеют более долгий век творческой жизни, чем актеры, он отправился на ленч с главою студии. Получасом позже Томми Валентайн сидел в своей уборной, снимая последние остатки грима. Ив Синклер удобно устроилась на кушетке и смотрела на него. Они были хорошими друзьями, совместный труд в семи фильмах очень сблизил их. Ив чувствовала, что многим обязана Томми, в конце концов, именно «Джилл и Джонни» позволил ей перейти с детских ролей на подростковые. Она часто слушала его жалобы на своих агентов, студию вообще, на их продюсера и оказала ему больше чем одну услугу за эти последние пять лет. Конечно, не было и тени правды в слухах об их внеэкранном романе. Но оба они понимали и разделяли необходимость подобных домыслов, и их агенты, равно как и департамент рекламы студии, немало потрудились в этом направлении, еще больше раздувая эти слухи в прессе и на телевидении. После семи совместных фильмов они стали как брат и сестра. Они знали друг друга лучше, чем кто-либо другой, и могли помочь друг другу перед камерой так, что никто бы этого даже и не заметил. Их нехитрая близость на экране была ключом к тому огромному успеху, который имел этот сериал у публики. – Как насчет того, чтобы пообедать вместе вечерком? – говорил Томми. – Мы могли бы пойти к Перино. Возможно, встретим там Терри и Ральфа и отправимся в «Клади». – «Клади» было казино, приютившееся за полосой охраны среди Голливудских холмов. Полиция Биверли-Хиллз терпела его, так как большинство посетителей этого заведения были кинозвезды и студийные важные персоны, и это делало казино чрезвычайно притягательным для богатых туристов и бизнесменов со всего мира. Томми обожал азартные игры и часто рисковал огромными суммами, он мог проиграть за раз чудовищную сумму денег. Впрочем, он мог себе это позволить. Ив улыбалась. – Я пообедаю с тобой, – говорила она. – Но играть ты будешь один. Я пойду домой спать. Ив ненавидела азартные игры. Деньги имели для нее огромное значение, и она даже представить себе не могла, чтобы решать их судьбу при помощи маленького стального шарика, скачущего у колеса рулетки. Лицедейство было для нее бизнесом, и она оттачивала свое актерское мастерство лишь для того, чтобы добиться и упрочить свой статус звезды. Хотя она была известна как одна из самых лучших актрис Голливуда, невзирая на свой юный возраст, ее работы не были отмечены призами. Причиной тому был чисто коммерческий характер фильмов. Ева никогда не думала о себе как о художнике. Она была профессионалом в области, связанной с огромной конкуренцией. И она преуспела. Она никогда не забывала о выгоде и всегда старалась продать свой труд как можно дороже. Она хотела бы взобраться на самую вершину финансового успеха. И удержаться на ней. Ив смотрела с улыбкой на отражение партнера в зеркале, когда раздался стук в дверь. Это был молодой рабочий сцены с запиской для Томми. Он прочел ее и быстро сунул в карман. Затем дал рабочему пять долларов. Выходя, молодой человек обменялся с Томми странным взглядом. Потом Томми вынул записку и перечитал ее, затем повернулся к Ив. – Послушай, – сказал он слегка смущенно. – Не могли бы мы отменить наш сегодняшний ужин? Возникли кое-какие дела. Ив улыбнулась. – Ну конечно, – сказала она. – Только не одна я знаю твои пристрастия. Ты ведь понимаешь… Будь осторожен, о'кей? Томми швырнул записку на туалетный столик и посмотрел на нее, болезненно поморщившись. – Не знаю, что бы я делал без тебя, – сказал он. – Никогда бы не подумал, что найду друга в таком месте. Что делает тебя такой чудесной? Наступило молчание. Каждый из них мог бы с уверенностью сказать, о чем в этот момент думает другой. Ив давно знала, что Томми гомосексуалист. Это был секрет, известный всему Голливуду, но ревниво охраняемый от постороннего взгляда, потому что вся Америка видела в нем простого парня, чей «заэкранный» роман с его красивой подругой по фильму в один прекрасный день мог перерасти в счастливый брак. Томми рассказал Ив правду о своей интимной жизни вскоре после того, как они начали сниматься вместе. С тех пор ей частенько приходилось прикрывать его, когда любовное приключение заставляло Томми опаздывать на съемку, или подбадривать, когда эмоциональный дискомфорт, вызванный различными неприятностями в этой области, мешал ему спокойно работать. Как и частенько до того, Ив с пониманием отнеслась к праву Томми на удовольствия по своему собственному вкусу, но просила быть поосторожней. Она заметила печаль, сквозившую в его взгляде, когда юноша смотрел на себя в зеркало. Она могла прочесть его мысли. Никто, как он, так болезненно не осознавал тот удар, который время наносит внешности. Этот закон касался его личной жизни самым удручающим образом. – Подойди ко мне, – сказала Ив. – Сядь рядом. Он подошел к кушетке и лег на нее, положив голову Ив на колени. Неожиданно он стал похож на маленького мальчика, прижавшегося к своей матери. – Иви… – шептал он. Некоторое время они не говорили ни слова. Ив ласково гладила его волосы, и Томми закрыл глаза. – Скажи мне одну вещь, – сказала она наконец. – Спрашивай, – улыбнулся он. Опять наступило молчание. – Как это бывает? – Ты имеешь в виду… – спросил Томми. – Ну да, с мальчиками, – ответила она. Наступила долгая пауза, Ив чувствовала, как Томми собирается с мыслями. Раздумывая, он помягчел и в самом деле стал женственнее. – Всю юность тебе твердят, что ты должен быть крутым парнем, – сказал он. – Как Дуглас Фэрбенкс. Нестись, колотить людей, вышибать их из седла, похищать на белом коне героиню. Но однажды – я даже не могу точно сказать когда, наверно, когда ты очень молод, – ты понимаешь, что ты не хочешь бороться. Ты хочешь, чтобы тебя любили. Тебе хочется видеть рядом кого-то, кто был бы сильным и заботился о тебе. Вот и все. Ив погладила его по волосам. – Наверно, я поняла, – сказала она. – Правда? – Томми засмеялся. – Обычно девушки не понимают подобных вещей. – А я понимаю, – настаивала Ив. – Тебе нужно от юноши того же, что и мне. Чтобы о тебе заботились. Чувство защищенности. Это естественно. В этом нет никакого преступления. Он засмеялся: – Скажи это полиции нравов. Ив похлопала его по плечу. – Я тебя всегда прикрою, – улыбнулась она. Он сел и взглянул на нее с благодарностью. – Знаешь, – сказал он, – ты чудесная девчонка. Я давно это не говорил? Она опять улыбнулась, тронув пальцами его щеку. Потом лицо ее стало серьезным. – Я по-прежнему нравлюсь тебе? – спросила она. – В смысле… Мне тоже хочется, чтобы меня любили. Он мягко поцеловал ее в щеку. – Я всегда люблю тебя, детка, – сказал он. – Ты одна из немногих, кто меня понимает. Он посмотрел на часы. – Черт бы побрал все это! – воскликнул Томми. – Надо звонить агенту. Он ждет весь день. Я скоро вернусь, золотко. Он вскочил и поспешно вышел из уборной – позвонить по телефону из коридора. Ив осталась одна. Казалось, она полностью погрузилась в свои мысли. Затем она встала и направилась к туалетному столику Томми. Взглянула на свое лицо в зеркало. Она видела, что с каждым днем становилась все прекраснее. Ив отметила этот факт с заметным удовольствием, подобным тому, которое испытывает спринтер, когда убеждается, что сил у него прибавляется. С таким чувством борец щупает свои мускулы. Красота имела огромное значение для ее карьеры. Это был краеугольный камень ее планов. Она смотрела на фото Томми, развешанные по стенам вокруг зеркала. С них на Ив глядел молодой человек, быстро теряющий товарный вид. Только искусные усилия студийных фотографов и операторов могли скрыть потерю юношеской нежности и появление не очень привлекательной возмужалости. Ив сравнила свое лицо в зеркале с изображениями на стене. Взгляд ее был почти оценивающий. Затем она заметила записку, смятую Томми. Ту, что принес рабочий сцены. Она подняла ее и расправила. «Студия № 12. 9.30», – прочла Ив. Подписи не было. Ив задумчиво глядела на записку. Ее красивые глаза потемнели – подсчеты, холодные как лед, завертелись у нее в мозгу. Затем, как равнодушный хирург решает отсечь больной орган, она приняла решение. И позвонила по телефону. В девять тридцать вечера Томми Валентайн пришел на рандеву в студию № 12. Он стоял на коленях около большой скамейки из папье-маше и держал во рту фаллос одного из молодых контрактных актеров. Его руки ласкали гениталии молодого человека. Он сосал пульсирующий орган с глубокими быстрыми похрюкиваниями, его язык работал со страстной искушенностью, рожденной годами опыта. Его собственные органы были в огне – он чувствовал, что плоть его любовника напряглась у него во рту. Вдруг вспышка света ослепила их обоих. Раздался громкий щелчок и топот бегущих ног. Орган во рту Томми опал. Он почувствовал, что его любовник дрожит. Потом кровь застыла в жилах у Томми. Он остолбенел от самого невероятного звука, который человек в его ситуации мог услышать. Это был щелчок фотоаппарата. На следующее утро в колонке голливудских слухов появилась статья, подписанная почтенным и влиятельным специалистом по «сплетням» по имени Брустер Ланс. «Один из наших самых известных молодых мужчин-звезд был застукан со спущенными штанами в самой пикантной позе. «Олимпик пикчерз» следует быть более осмотрительной и не позволять своим молодым звездам влипать в истории, которые боятся дневного света, особенно когда эти звезды подаются публике как символ Америки, которым следует восхищаться. Позор! Позор! Позор!» Копия колонки вместе с шокирующей фотографией дошла до руководства компании в полдень. Часом позже контракт с Томми Валентайном был аннулирован на основании попрания им моральных устоев общества. Съемки последней картины из серии «Джилл и Джонни» были, конечно, немедленно приостановлены. В это же самое время на «Уорлдвайд пикчерз» было созвано срочное совещание руководителей студии с тем, чтобы решать судьбу Ив, которая, несмотря на ее огромный актерский талант и безупречную репутацию, была явно скомпрометирована своим долгим сотрудничеством с опозоренным Томми Валентайном. Было решено, что лучшим способом подчеркнуть разницу между Ив и Томми будет поднять ее над теперешним статусом подростковой звезды, дав как можно быстрее главную роль во «взрослой» романтической комедии. Студийным сценаристам было предложено начать работу немедленно, чтобы уложиться в два месяца. Через четыре месяца должна начаться съемка. Развернулась огромная рекламная кампания, где Ив Синклер подавалась как одна из самых блистательных звезд «Уорлдвайд пикчерз». Все дальнейшие планы обсуждались с агентом Ив, который, в свою очередь, обещал, что его клиентка сделает все от нее зависящее, чтобы помочь студии выпутаться из затруднительного положения. Томми Валентайн был изгнан из студии на следующее утро после этой истории и никогда больше не появлялся на экране. Его жизнь покатилась под уклон, пока он не погиб в автомобильной катастрофе на Голливудских холмах в возрасте двадцати шести лет, после того как изрядно напился в баре гомосексуалистов в Лос-Анджелесе. В Голливуде знали, что все время, пока Томми морально разлагался, Ив Синклер, его старый друг и бывший партнер по съемкам, помогала ему деньгами и дружеским участием несчетное количество раз. Это упрочило репутацию Ив как профессионала, который не забывает своих друзей. Но никто не знал, что именно Ив лично и добровольно разрушила карьеру Томми одним-единственным телефонным звонком Брустеру Лансу. Поэтому фотограф Ланса точно знал, где спрятаться в тот роковой вечер, решивший судьбу Томми. Благодаря своевременному устранению Томми Валентайна карьера Ив стремительно пошла ввысь. Ив хотела стать суперзвездой Голливуда. Через неделю после грязного дельца, которое Брустер Ланс обтяпал с подачи Ив, он удостоился приватного визита юной актрисы в его доме в Малибу. Она приехала в сногсшибательном платье, которое пикантно льнуло к роскошным, но изящным формам ее фигуры – в ней не было и намека на чистого и неискушенного подростка, которого она играла в «Джилл и Джонни». После небольшого интимного обеда при свечах, тихим и ненавязчивым аккомпанементом к которому был блеск волн прибоя, Ив провела ночь в постели Брустера Ланса, который был изумлен ее изобретательностью. Она мастерски владела своим телом, была неистощима на выдумки в постели так же, как и на экране. Когда она наклонила свою хорошенькую головку над гениталиями Брустера Ланса, он улыбнулся иронии судьбы. Она делала с ним точно то же самое, что Томми Валентайн со злосчастным контрактным актером в студии № 12. С той только разницей, что таким способом Ив хотела упрочить свою стремящуюся ввысь карьеру, а Томми лишился карьеры навсегда. Что ж, подумал Ланс, таков Голливуд, такова разница между победителем и побежденным в этой столице грез. Ив, как ни верти, была победителем. Горе тому, кто встанет на ее пути. 8 Кейт не могла себе представить, что следующие девять месяцев своей жизни она проведет в небольшом ресторанчике на двадцать втором километре и что Ивелл Стимсон станет для нее ближе родной матери. – Называй меня отцом, – часто говорил он. Тихий и заботливый, мистер Стимсон всем своим видом напоминал доброго дедушку с мягким, ласковым голосом. Кейт чувствовала себя с ним в безопасности. Он никогда не задавал ей вопросов ни о синяках, которые он увидел в ту ночь, когда она пришла в его дом, ни о том, откуда она приехала и почему убежала из дома. Стимсон никогда не пытался выяснить, кто были ее родители, и не заводил никаких разговоров о ее прошлом. Причины этого были очевидны. Старик был так отчаянно одинок и так беспомощен перед лицом все ухудшающихся обстоятельств, что был рад принять юную беглянку под свое крыло в обмен на ее услуги в качестве главной «кухарки и мойщика бутылок» в ресторане. Как для Кейт, так и для Ивелла Стимсона приятным сюрпризом было то, что у девушки открылся большой талант именно к той, подчас тяжелой работе, в которой нуждалось его хозяйство. Она начала с того, что подружилась с приходящей на несколько часов официанткой и поваром, местной девушкой по имени Пам. Затем она тщательно отмыла и заново оформила ресторан. Кейт придумала новое меню, поставила на столы маленькие вазочки с цветами, починила сломанные и рваные стулья, заново выкрасила все помещение. Она также сделала генеральную уборку в доме Стимсона, который был изрядно запущен его владельцем за годы полного пренебрежения к чистоте. Она натерла полы, выбила пыль из ковров, вытерла везде пыль и вымыла все, что можно. Ивелл Стимсон следил за ее действиями с беспомощным восхищением, постоянно повторяя, что Кейт ну совсем как его любимая жена Франсес. Словно бы она возвратилась домой. Он называл Кейт «динамо» и пел ей дифирамбы. Он не уставал нахваливать Кейт всем тем, кто останавливался у его бензоколонки пообедать и заодно поболтать с хозяином. Кейт готовила так же прекрасно, как и обслуживала клиентов. Она быстро научилась непростому искусству быстрого выполнения заказа – могла приготовить ветчину с яйцами сразу на четверых на одной решетке и одновременно заниматься сандвичами; из вчерашнего блюда – мяса с картофельным пюре, зеленой кукурузой и бобами с соленой свининой сделать кушанье, вкусное и сегодня. Вскоре она стала главным лицом на кухне. Кейт содержала ее в образцовой чистоте и порядке, пища, приготовленная ею, настолько превосходила то, что удавалось состряпать Ивеллу самому, что вскоре в ресторане было полным-полно посетителей. Водители грузовиков и разный путешествующий люд прослышали о разительных изменениях к лучшему и останавливались уже не только за тем, чтобы заправиться бензином («Следующая бензоколонка через 40 миль»), но и отдохнуть. Они приходили сюда не только ради еды. Им нравилась пикантная и свежая внешность Кейт и ее приветливость. Она открывала ресторан вовремя, и с каждым днем дела ее шли все лучше и лучше, и те посетители, которые первое время жаловались на ее медлительность на кухне, стали регулярными гостями. Они шутили с ней насчет тяжелых времен, и со временем она стала для них как бы отдушиной – ей частенько жаловались на тяготы шоферской жизни и ворчание жен по приезде. К их дружескому отношению, конечно, примешивался и иной интерес. Она носила накрахмаленную клетчатую униформу, которая ей очень шла, и выглядела эффектной. Но была какая-то загадка в ее умных глазах, она сквозила и в быстрых легких движениях, и в роскошных льняных волосах, которые падали на плечи в то время, когда не были заколоты, – чтобы не мешать работать. Во всем ее облике было что-то мягкое, элегантное и женственное, и даже самым бойким посетителям было как-то неловко подойти к Кейт с двусмысленными предложениями. Большинство из них были влюблены в девушку сразу же после первого знакомства, и по этой причине они часто приходили опять и опять, но уже поодиночке. Единственной причиной, по которой они не делали ей никаких сомнительных предложений, была ее юность, а также то, что Ивелл Стимсон рассказывал всем, что Кейт – единственная дочка его сестры, приехавшая погостить с востока. Дела на бензоколонке и в ресторане шли все лучше и лучше. Ивелл Стимсон подсчитывал возросшие доходы. Он обновил мебель в ресторане, купил дешевенькие, но вполне симпатичные пейзажики на стены и поставил в зале новый патефон-автомат. Последним событием, окончательно ознаменовавшим наступление новой эпохи в их бизнесе, стала аренда большого рекламного щита на шоссе, о чем жена Стимсона так долго просила прежде. Это была прекрасная жизнь, полная повседневных забот. Обычно после трудного рабочего дня Ивелл сидел с Кейт в скромной гостиной и слушал старый радиоприемник. Кейт читала журнал, Стимсон отдыхал в кресле, глаза его были полузакрыты – он силился казаться бодрым (на самом же деле с трудом противостоял натискам подкрадывавшегося сна), пока его дыхание не становилось жестче, и вот уже первый свист храпа долетал до слуха Кейт. Тогда он говорил девушке «Доброй ночи!» и медленно поднимался к себе наверх, оставляя ее в одиночестве дочитывать журнал. Кейт немножко прибиралась в гостиной и отправлялась спать. Благодаря явному обожанию, с каким старик относился к Кейт, его уважению к ее личности и независимости, ей жилось у Стимсона хорошо. Кейт расцвела. Она ощущала себя под его крышей почти как дома, по крайней мере, ей было так уютно и она чувствовала себя в такой безопасности, как нигде. Никогда она еще лучше не понимала саму себя. Кейт не знала, как повернется ее жизнь в дальнейшем, но девушка была благодарна этому тихому и почти неправдоподобно приветливому полустанку на своем пути. Никогда Ивелл Стимсон не был так счастлив. И Кейт день ото дня становилась все прекраснее и увереннее в себе. То, что Кейт живет в этом доме, было новой важной ступенью в их жизни. Они, конечно, понимали, что так не может продолжаться всегда, ведь Кейт – молодая женщина со своей собственной жизнью. Но они привязались друг к другу, трудились бок о бок и старались не задумываться о будущем. Тяжелые времена приучили людей ценить каждое мгновение счастья и безопасности и притупили нормальный человеческий инстинкт ожидания от мира чего-то надежного и неизменного. Сегодня – это было все, чем люди жили. Потом все изменилось. Однажды на бензоколонке появился молодой человек, попросил Ивелла заправить этилом его старенькую машину – двухместный закрытый автомобиль, а сам в это время пошел перекусить в ресторан. У него были мягкие коричневые волосы и осторожный взгляд серых глаз. Он был очень речист и уверен в себе, несмотря на очевидную бедность. Парень сказал, что он проездом в Сан-Диего, где его ждет новая работа. Он был худым, но крепким. Хотя его нельзя было назвать красивым в строгом смысле этого слова, подкупала его какая-то юношеская броскость и полнота сил. В нем было что-то необычное, что именно – Кейт не смогла бы ответить. Она стала хорошо разбираться в людях за месяцы работы в ресторане, но этот парень был особый случай. Он болтал с ней вежливо и слушал рассказы Ивелла про Франсес, терпеливо кивал на восклицания Ивелла, что Кейт – это счастливая судьба Ивелла. Какая удача, что она оказалась здесь с ним! – Она чудо, вот что я вам скажу, – говорил он. – Представляете, мы расширили дело в два раза с тех пор, как она здесь. Она приносит мне удачу. Что бы я без нее делал? Похоже было, что этим молодой человек заинтересовался больше, чем всем остальным. Он имел со Стимсоном конфиденциальный разговор за пределами бензоколонки. – Вряд ли вам удастся найти себе здесь помощника, – говорил он. – Я имею в виду – нанять кого-либо. По правде сказать, у меня сейчас туго с деньгами. Мне бы следовало немного подзаработать, прежде чем я доберусь до Сан-Диего. Я – хороший механик, могу качать бензин и не боюсь тяжелой работы. Ивелл Стимсон задумался. Конечно, на бензоколонке было много физической работы – починка забора, плотничные работы, погрузка и мойка, связанные с тяжелой нагрузкой, – все то, что было не по силам Кейт. И главное, были кое-какие свободные деньги, которые можно было потратить… Он посмотрел в глаза молодому человеку. Старик увидел в них искренность и юношескую уверенность в своих силах. Это его впечатлило. Безусловно – редкая удача найти такого молодого человека в помощники, тем более всего на несколько недель. – Я могу платить вам пятнадцать долларов в неделю, – проговорил Стимсон. – Включая питание. В задней части дома есть комнатка, позади кухни. Не особо красивая, но жить в ней можно. – Спасибо, сэр. Вы не пожалеете. Я обещаю. – Называй меня Ивелл. Или – отец, если хочешь. Они обменялись рукопожатием, затем парень припарковал свой автомобиль, вынул чемодан и отправился в отведенную ему комнату сменить одежду. В тот же день, в полдень, у бензоколонки остановилась машина. Барахлил мотор на низких скоростях. Молодой человек, носивший необычное имя Квентин Флауэрз, [1] нашел причину неисправности и почистил клапан. Ивелл Стимсон улыбнулся про себя. Он набрел на вторую золотую жилу. Пришла весна, необычайно теплая, затем лето, жаркое и пыльное. Квентин остался на бензоколонке дольше, чем предполагал вначале. Он объяснил это тем, что хочет накопить побольше денег, прежде чем отправиться в Сан-Диего. Казалось, ему нравилась его работа, и он справлялся с ней отлично. Благодаря Квентину дела на бензоколонке шли хорошо, как никогда. Он был хорошим механиком и буквально очаровывал посетителей своим умом и красноречием. Он рассказал Кейт буквально все о себе, о своей семье в Сиэтле, о своей замужней сестре, овдовевшей матери и тех тяжелых последствиях, которые принесли трудные времена их семейству. Он говорил о своих невзгодах с оттенком горечи, но в речах его сквозила такая уверенность в будущем, что это как-то сглаживало грустный осадок, который оставался после его разговоров о трудном прошлом. По его рассказам, он был парнем, который любит путешествовать. Дело, которым он собирался заниматься в Сан-Диего, было связано с розничной торговлей, поставленной на широкую ногу. Руководил всем его дядя. Квентин считал, что это будет только началом – у него были большие планы. Он собирался получить диплом колледжа, связанного с одной из деловых профессий, причем обучаться по вечерам, после рабочего дня. Парень решил заняться менеджментом. Он был убежден, что тяжелые времена не могут длиться вечно. Надо только пережить их, и когда дела пойдут к лучшему, он будет во всеоружии и готов к новой карьере. – Конечно, я потерплю, – говорил он Кейт за кофе в ресторанчике. – Но это – одна из моих добродетелей. Все придет к тому, кто ждет, как любил повторять мой отец. Квентин не уставал говорить о себе и о своих планах. Но не разговоры убеждали Кейт. Сильное впечатление на нее производила его непоколебимая целеустремленность. Это была та черта характера, которой она сама была лишена, девушка была в этом отношении легкомысленной – несмотря на то что прекрасно работала. В Квентине была какая-то внутренняя сила, словно электрический заряд во взгляде серых глаз, который притягивал Кейт. Проходило лето, и Кейт почувствовала, что начинает присматриваться к юноше. Она видела татуировку на его руках, когда он работал в майке на насосе. Он был худощав, но тело его было сильным. Пальцы, запачканные машинным маслом и смазкой, были длинными и крепкими. Иногда, особенно когда стояла жара, Кейт выглядывала из окна и смотрела, как он работал без рубашки, подправляя забор или перенося тяжелое оборудование с места на место, – на лбу у него выступал пот. У него была немного впалая грудь, стройная талия. Вид напряженных мужских мускулов привлекал ее взгляд. Квентин размахивал топором с отчаянной силой. Первый раз в жизни Кейт смотрела на тело мужчины с интересом. Дома в Плейнфилде она не обращала никакого внимания на мальчиков, учившихся с ней в школе. А после нападения на нее отчима она вообще не думала об отношениях между мужчиной и женщиной. Жизнь у Ивелла Стимсона помогла Кейт забыть весь этот кошмар. Но глядя на Квентина, работавшего на заднем дворе, Кейт вновь ощутила то странное, почти болезненное чувство, возникавшее в ее растущем теле – в груди, в паху. Она обнаружила, что ей все труднее отвести взгляд от Квентина, когда он работал. Чаще всего он трудился без рубашки под ее окнами. Погода становилась все жарче. Один или два раза девушка спросила себя, делает ли он это сознательно. После небольшого раздумья Кейт отвергла эту мысль. Квентин обходился с нею с большим уважением, несмотря на некоторую дружескую фамильярность. Он слышал рассказ Ивелла о том, что Кейт – его племянница, и старался, как мог, оберегать и защищать ее. Иногда, когда посетители ресторанчика проявляли к девушке уж слишком живой интерес, Ивелл испытывал большое облегчение от мысли, что Квентин неподалеку и может защитить Кейт. Но для самой Кейт все было не так просто. Она чувствовала, что Квентин мало-помалу буквально заполонил ее мысли. Чувство было одновременно тревожным и успокаивающим. Она надеялась, что он скоро уедет, чтобы заняться своим делом в Сан-Диего, и жизнь пойдет по-прежнему. Но в один прекрасный день правда, которую Кейт скрывала от самой себя, обнаружилась. Был знойный июльский воскресный день. Ивелл отправился в город купить специй для кухни. Квентин вызвался поехать с ним, но Ивелл попросил его присмотреть за насосом, пока Кейт будет готовить. Кейт и Пам работали весь день и закрыли ресторанчик в шесть. Они вместе убрались на кухне, и, после того как Пам ушла, Кейт отправилась наверх принять душ. Ивелл все не возвращался, но она не беспокоилась, так как знала, что он – большой любитель поболтать и, наверно, встретил какого-нибудь старого друга в городе. Он частенько задерживался допоздна. Квентин был еще внизу – возился с насосом. Кейт вошла в душевую, стянула униформу, сняла лифчик и трусики и встала под воду. Душ теперь работал прекрасно, так как месяц назад Квентин починил его. Горячая вода ударяла в Кейт упругими струями, мыло, смывавшее грязь и запахи ресторана, возвращало коже ощущение свежести и чистоты. На мгновение она посмотрела наверх, в то место, откуда вытекает вода, и подумала о сильных руках Квентина, работавшего внизу. Она словно видела его стройное, напряженное тело с сильными мускулами, татуировку на его руках. Она вспомнила, что ей давно уже чудилась какая-то загадка в его глазах, когда он смотрел на нее. – Квентин, – услышала она свой собственный голос. Рука ее водила выскальзывающий кусочек мыла вдоль живота, груди, и имя сорвалось с ее губ почти бессознательно. Кейт покраснела. Женский трепет, сладкие волны во всем ее теле в эти последние недели не оставляли никакого сомнения. Она стала женщиной, с женскими чувствами и мечтами. Она провела мылом между ног, вверх и вниз, к отливающим серебром бедрам, затем – к потаенному месту, которое отвечало на ее прикосновение. Ее собственные мысли шокировали ее. Долгое время она была наедине с собой. Теперь, казалось, ее тело стало жить самостоятельной жизнью. Немного озадаченная, Кейт закончила намыливать себя и вымыла волосы. Она вышла из душа в купальном халате, который купила после того, как оказалась здесь, волосы были обмотаны полотенцем. Внезапно она замерла. Квентин стоял прямо перед ней, загораживая ей дорогу в спальню. В его глазах было знакомое, немного странно-нежное выражение. – Полегче стало? – спросил он. Она приподняла бровь. – Что ты имеешь в виду? – сказала она. – Нет ничего лучше душа в жаркий день. Это здорово – освежиться! Я бы и сам не прочь вымыться после тяжелого рабочего дня на солнце. Он был в майке. Его руки казались сильными и даже немного опасными – с татуировкой на каждом бицепсе. Улыбка на его лице была, безусловно, странная, в глазах – выражение, которого она раньше не видала. – Отлично, я уже закончила, – сказала Кейт. – Можешь идти в душ. Ее слова прозвучали фальшиво. Квентин никогда не пользовался домашним душем. Он всегда мылся под навесом во дворе. Но она была неспособна обдумывать свои слова, сказала первое, что ей пришло в голову. Ей хотелось пройти мимо него в свою комнату. – Нет, – сказал Квентин двусмысленно и остался стоять на месте, глядя на нее. Она сделала шаг по направлению к нему. Он по-прежнему не двигался с места. – Могу я пройти? – спросила Кейт нервно. – Я хочу пройти в свою комнату. Пожалуйста. Он ничего не ответил. Она увидела, что взгляд его скользнул со свежевымытого лица к контурам груди и бедер под купальным халатом и дальше – вниз к ее ногам. Она покраснела. – Квентин, – сказала она раздраженно, – ты думаешь уйти с моей дороги? Я хочу одеться… – Почему ты произнесла мое имя? – спросил он неожиданно, делая шаг вперед, чтобы закрыть ей проход более основательно. Его лицо было вблизи ее лица. Удивительно, но от него вовсе не пахло машинным маслом или бензином. От него веяло свежестью и чистотой. «Видимо, он успел помыться», – подумала Кейт. Но его слова вернули ее к действительности. – Я… что? – спросила она. – О чем ты говоришь? – Только что, – улыбнулся молодой человек. – В душевой. Ты сказала «Квентин». Я хорошо слышал. Глаза Кейт широко раскрылись. Она смотрела на него молча, словно он был прокурор. Она еще гуще покраснела. – Что?.. – сказала она опять. – Я не понимаю. – Пойдем со мной, – сказал Квентин, дотронувшись до ее локтя. – Я хочу тебе кое-что показать. Он повел ее вниз в спальню Ивелла Стимсона – через холл наверх. Она увидела старую кровать с латунной передней стенкой, фотографии жены и дочери Стимсона. В комнате все дышало стариной. В ней была какая-то затхлость. Кейт почувствовала себя немного дурно. К ее удивлению, Квентин открыл стенной шкаф и подтолкнул туда Кейт. Поколебавшись, она пошла. Это было старое, очень глубокое сооружение. На стене висело треснувшее зеркало. Квентин сдвинул его в сторону. Позади зеркала была дыра. – Посмотри, – сказал он, указывая на дыру. Она заглянула. Глаза ее широко раскрылись. Отсюда прекрасно просматривалась душевая. Можно было увидеть все тело стоявшего внутри, вверх от коленей. У Кейт остановилось дыхание. Странная, пугающая дрожь пробежала по ее телу. Она почувствовала, что Квентин – за ее спиной. – Я заметил, – сказал он, – что старик старается всегда быть наверху, когда ты принимаешь душ. Он быстро отправлялся туда из ресторанчика или поднимался к себе, если до того слушал внизу радио. Однажды, когда его не было дома, а ты была внизу, я занялся небольшим расследованием. Мне было нетрудно догадаться, в чем дело. Наступила пауза. Взгляд его был пронизывающим, но в нем искрилась доброта. – Теперь ты все знаешь, – сказал он. Кейт стояла как вкопанная. Она не могла найти слов, словно онемела. Все, что она принимала как подарок судьбы в течение девяти месяцев, предстало в новом свете. И этот свет шел прямо из блестящих глаз Квентина. – Я его не виню, – сказал он. – Старый пень закис в одиночестве. Он не имел в виду ничего плохого. Какой вред может принести взгляд? Он не двигался, но Кейт почувствовала себя словно прикованной. Она не могла пройти мимо него. Она посмотрела в сторону, смущенная его взглядом. – Ты – очень хорошенькая, – сказал он спокойно. – И у тебя прекрасное тело. Я ему завидую. Кейт почувствовала дрожь. Она поняла, что сейчас, пока она мылась, Квентин смотрел на нее так же, как Ивелл Стимсон любовался все девять месяцев. Теперь у нее нет от него секретов. К тому же он слышал, как Кейт произнесла его имя. Наступило молчание. Она хотела сказать Квентину, чтобы он оставил ее в покое и занялся своим делом. Но его пристальный взгляд и его крепкое тело, закрывавшее ей дорогу из шкафа, словно лишили ее воли. – Почему ты произнесла мое имя? – спросил он. Кейт задрожала. Она ничего не ответила. Но теперь ее смущенный взгляд был устремлен прямо на него. Очень медленно он сделал шаг к ней и взял ее щеки в свои ладони. Его пальцы коснулись ее висков, гладя и лаская. Потом он коснулся мокрых волос под полотенцем. Ее глаза были полузакрыты. Позади была дыра в стене. Одежда на вешалках колыхалась от движения двух тел в тесном пространстве. Затем две руки двинулись вниз вдоль ее шеи, затем скользнули по плечам под купальным халатом, обнажая их. Халат упал на талию, оставив неприкрытой пышную девичью грудь. Квентин изучающе смотрел на нее. – Ты такая красивая, – сказал он. Потом он поцеловал ее. Это был мягкий, легкий и нежный поцелуй, как прикосновение пера птицы. Он коснулся каждой щеки, прежде чем дотронуться до губ. Болезненная жажда, томившая ее все последние месяцы, спазмом сковала ее. Его язык скользнул к ней в рот, зажигая пламя восторга во всем ее теле. Руки дошли до груди и гладили ее нежно, большой палец ласкал соски, которые твердели от его прикосновения. Кейт поняла, что должно сейчас случиться. Ее тело долго ждало этого момента. Она старалась оттянуть это как можно дольше, потому что помнила все, что было с нею прежде – ее отчим, мучительные ночи, которые она, ребенком, проводила без сна, слушая животные стоны из спальни матери. Она не боролась и не протестовала. Она хотела этого. Квентин медленно развязал узел на ее талии, и халат сразу же упал с тихим шорохом к ее ногам. Она была совершенно обнаженной. Она смотрела в его глаза – он восхищался ее телом. Она ощущала таинственный жар мужского желания внутри его, когда он смотрел на ее грудь, ее гладкую смуглую кожу, ее бедра и незакрытую сердцевину ее. – Ты произнесла мое имя, – пробормотал он. Она ничего не сказала. Его руки ласкали ее грудь, потом скользнули к ее бедрам. Он опять поцеловал ее. Потом он взял ее на руки и понес в спальню. Он казался невероятно сильным. Хотя Кейт не была миниатюрной молодой женщиной, да и он не производил впечатления мощно сложенного мужчины, он нес ее так легко, словно она была куклой. Когда он положил ее обнаженное тело на кровать, теплый воздух комнаты ласкал ее кожу почти что с чувственной нежностью. Он наклонился, чтобы поцеловать ее грудь, легкие прикосновения его языка рождали волны желания во всем ее теле. Он выпрямился и снял рубашку. Грудная клетка и руки, которыми она восхищалась издалека, были теперь так близко к ней, что она ощущала свежий аромат его кожи. Он присел на край кровати и наклонился над ней. Его рука скользила от ее брови к носу, от подбородка к груди, вдоль живота к пупку. Потом его пальцы коснулись треугольника между ее ног. Он опять поцеловал ее, нежно, и встал, чтобы снять джинсы. Увидев взгляд ее глаз, он остановился. – Ты когда-нибудь делала это? – спросил он. Она покачала головой, выражение ее лица было искренним, как у школьницы. Казалось, он размышлял какое-то мгновение. Его пальцы были все еще на застежке брюк. Наконец он улыбнулся. – Ну, тогда твой первый раз будет и самым лучшим, – сказал он, расстегивая джинсы. Он сбросил их и подошел к ней. С восхищением она увидела его напрягшуюся плоть, когда он накрыл ее своим телом. У нее перехватило дыхание, когда она впервые ощутила мужскую наготу, прижавшуюся к ее коже. Ее руки обняли его спину. По ее телу прокатились неожиданные волны, мощные и всепобеждающие, заставляя ее краснеть, задыхаться и стонать опять и опять. Казалось, ее тело не принадлежало ей. Наконец источник ее жара был готов принять его. Он почувствовал это сразу. Его поцелуи стали более страстными, пальцы медленно и жадно гладили ее кожу, и когда ее ноги распластались, чтобы принять его, он вошел в нее. Пронзительная боль, которую она ощутила при этом, была прелюдией к наслаждению, и поэтому она не думала о ней. Он был нетороплив и нежен, словно следовал за болью осторожно, входя и выходя из нее, успокаивая ее своими поцелуями. Почти сразу же его жаркая плоть превратила ее боль в наслаждение. Никогда она еще не испытывала ничего подобного. Она открывала для себя свое тело словно со стороны. Она трепетала, ощущая мощь его плоти внутри себя. Она замирала перед тайной собственного физического желания. Казалось, это пролило новый свет на все, что она пережила – ее одиночество, ее долгие бессонные ночи, полные тревоги, ее неприятности в школе, ее ощущение, что какая-то особенная судьба ожидает ее. То, что Квентин делал сейчас с нею, и неописуемый восторг ее тела, который она испытывала от происходящего с ней, казалось, давало ответ на вопрос, о котором она думала так долго. Не окончательный ответ, не единственный. Но этот ответ был таким убедительным и сладким, что она забыла о всех своих тревогах, о том, кто же она такая в действительности и куда ведет ее судьба. Квентин изгнал все эти вопросы из ее головы своим телом. Казалось, что он чувствовал, как она переступила черту, женщина, новообращенная, вкусившая наслаждение и готовая к наивысшему взлету. Он входил в нее все глубже и глубже, помогая ей уверенными руками двигать бедрами так, чтобы он мог проникать еще глубже и глубже. Теперь твердость его плоти внутри ее заставляла ее кричать от экстаза. Она была одинока со своим телом всю свою жизнь; теперь она поняла, где скрывается наслаждение, радостно приняв в себя эту замечательную мужскую штучку. Она начала извиваться, стонать, задыхаться от наслаждения в его руках. Он прижимал ее к себе все ближе и ближе, входя в нее все дальше и дальше. Ее руки были в его волосах, потом на его плечах, потом скользнули к его бедрам, чтобы он вошел в нее еще глубже. И только эти мощные медленные толчки имели значение для нее сейчас, когда тени ее девических грез растаяли в слепящем свете соблазна. Когда она ощутила спазм его мужской плоти, восхитительный и влажный, она была готова принять его. И долгий стон, вырвавшийся из его горла, сказал ей, что она была на высоте, что она дала ему нечто драгоценное, что он оценил. Они лежали долгое время в молчании, слушая свое прерывистое дыхание. Его рука медленно кружила по ее груди и ребрам. Он целовал ее опять и опять. Внезапно она вспомнила о времени: – Ивелл сейчас вернется. Он покачал головой. – Его грузовик сломался. Трансмиссия, – сказал он. – Он не сможет починить ее так быстро. Он помолчал. – Я хотел быть уверен. Она лежала, слишком обессиленная наслаждением, пульсировавшим в ее теле, чтобы протестовать или возмущаться. Но теперь, при намеке на его трезвый расчет, ей показалось, что она сделала что-то плохое. Ивелл был всегда так добр к ней. Ей было грустно думать о том, что, может быть, он сейчас бредет один по дороге на своих больных ногах. – Ты обманул меня, – сказала она. Квентин улыбнулся, его взгляд был полон нежности. Его следующие слова удивили ее: – Я хочу, чтобы ты поехала со мной. Она взглянула на него, лежа на боку. Его рука была на ее бедре. – Я не могу, – сказала она. – Это будет нехорошо. Ивелл нуждается во мне. – Он знает, что рано или поздно это случится, – сказал Квентин. – Время пришло. Я знаю все. У него нет прав на тебя. Кейт задумалась над его словами. С одной стороны, у нее перед глазами стоял образ Ивелла, его отеческая забота, дружба, которая завязалась между ними в эти прошедшие месяцы. Но, с другой стороны, события, произошедшие с ней сейчас, волновали ее – мужская страсть, о существовании которой она не подозревала до сего дня, проницательный взгляд молодого человека, который лежал, обнаженный, рядом с ней. – С ним будет все в порядке, – сказал он. – Я знаю парня в городе, который позаботится о бензоколонке. Я даже попросил его об этом. И я нашел девушку, которая поможет Пам по кухне. Эта девушка была раньше поваром. Я оставил их имена в записке Ивеллу внизу. Как видишь, детка, я все время думал о нем. Я тоже хочу обойтись с ним по справедливости. Но я не могу жить без тебя. Кейт посмотрела на него в замешательстве. – Я не должна так поступать, – сказала она. – Он приютил меня. Я не могу вот так просто уйти. – Как ты думаешь, почему я торчал здесь так долго, когда меня ждет хорошая работа в Сан-Диего? – спросил Квентин. – Я не могу уехать без тебя, Кейт. Я понял это сразу же, как только увидел тебя. Его глаза, всегда загадочные, казалось, стали еще глубже. – Я люблю тебя, Кейт, – сказал он. Кейт не могла поверить в то, что услышала. Но экстаз, который он только что подарил ей, – не сравнимый ни с чем из того, что ей пришлось испытать, – казалось, подтверждал его слова. Разве мог такой физический восторг родиться от чего-то другого, кроме любви? – Я не могу поехать в Сан-Диего без тебя, – сказал Квентин. – Я не могу вообще куда-нибудь поехать без тебя. Разве ты не понимаешь этого? Наступило молчание. Она как завороженная смотрела в его глаза. – Ты уже давно на полпути отсюда, – настаивал Квентин. – В тот самый день, когда я встретил тебя. Надо сделать только один шаг, Кейт. Сделай его вместе со мной. Она почувствовала, что он прав. Все эти месяцы она и в самом деле была словно накануне чего-то, ее прошлая жизнь исчезала, как пена после уплывающего корабля. Но она не хотела подчиниться этому. Опять она подумала об Ивелле. Лицо ее омрачилось. Казалось, Квентин прочел ее мысли. – Он – старикашка, который подглядывал за тобой в дырку в стене, – сказал он. – Ты не должна оставаться здесь. С ним будет все в порядке. Я обещаю тебе это. Я уже позаботился обо всем. Он наклонился опять, чтобы поцеловать ее грудь. Что-то внутри ее сжалось при его прикосновении. – Мы вместе соберем твои вещи и поедем в моей машине, – говорил он. – Я проверял ее исправность все время, потому что знал, что этот момент настанет. Так же, как и ты. Давай не будем больше откладывать. Она смотрела на него. Ее воля была сломлена. Теперь она принадлежала ему. – Я люблю тебя, – повторял он. – Не говори «нет». Если ты сделаешь это, со мной все кончено. Она лежала обнаженная, ее глаза сияли. – Поцелуй меня опять, – сказала она. Улыбнувшись, он наклонился, чтобы прижаться губами к ее губам. В полночь этого же дня Кейт стала миссис Квентин Флауэрз в доме мирового судьи в небольшом городке в пятидесяти милях от бензоколонки Ивелла Стимсона. Она поставила девичью фамилию своей матери на брачном свидетельстве, даже не зная почему. Когда Квентин спросил ее об этом, она ответила, что Гамильтон – это выдуманная фамилия, которой она пользовалась, чтобы сохранять инкогнито после ухода из дома. Следующим утром она была уже на полпути к Сан-Диего. Она никогда не оглядывалась. Она не могла знать, что, когда Ивелл Стимсон вернулся на бензоколонку этой же ночью в машине своего друга, он не нашел ни записки от Квентина с указанием помощников, ни Кейт. Квентин солгал Кейт про записку. Она также не могла знать, что все деньги, которые старик скопил, содержа ресторанчик и бензоколонку, и сбережения, которые Ивелл хранил в запертой шкатулке в спальне, тоже исчезли. Кейт никогда не узнает об этом. 9 Отец Джозефа Найта был волокитой. Он был из тех мужчин, которые колотят своих жен. Почти все свое время он проводил вне дома, кутя с падшими женщинами и возвращаясь в семью на несколько часов, чтобы побраниться с женой. Дело кончалось неизбежно тем, что он бил ее. Все детство мальчика было отравлено поздними отцовскими возвращениями и ссорами, они так больно ранили мозг ребенка, что он долго не мог заснуть и просыпался ранним утром в холодном поту, с сердцем, полным страха и отвращения. К тому времени, как ему исполнилось десять лет, он был уже защитником матери и верным ее другом. Он знал почти все ее секреты, и она знала о нем все. Они жили только друг для друга. Правда, отец существовал, но как нечто абстрактное, что приносило в дом немного денег и попутно терроризировало их, словно в отместку за то, что не могло их оставить без помощи вообще. Однажды, когда мальчику исполнилось тринадцать лет, он решил, что такая жизнь больше продолжаться не может. Как-то в ненастную мартовскую ночь муж вернулся домой позднее, чем обычно. Он был пьян сильнее, чем всегда, полез в сарай, где хранились инструменты в поисках припрятанной бутылки джина, вывалил наружу несколько ящиков с инструментами, споткнулся и упал. Наутро его нашли мертвым на полу сарая с шилом, глубоко вонзенным в затылок. Все выглядело как несчастный случай. Но, несмотря на это, полиция захотела побеседовать с сыном погибшего – они знали, что мальчик был с отцом не в ладах. Прежде чем они смогли пригласить его для разговора, он исчез. Больше его в городе никогда не видели. Мать осталась одна. Она очень тосковала по сыну, но ее немного утешало то, что она была уверена в его любви к себе. Она знала, чем он пожертвовал ради нее. Сознание этого помогало ей переносить разлуку. Она вспоминала обстоятельства страшной кончины своего мужа и наконец решила, что лучше всего будет не вспоминать об этом совсем. Вскоре после трагических событий она стала получать почтовые денежные переводы из разных отдаленных мест, сопровождаемые лаконичными, но нежными приписками сына, которые однозначно говорили: «У меня все в порядке. Надеюсь, и у тебя тоже. Я тебя люблю». Эти записки были всегда без подписи. Она никогда не спрашивала себя, как ее сын зарабатывает эти деньги. Вскоре она стала удивляться размерам сумм. Их вполне хватило бы, чтобы жить много лучше, чем она жила при жизни мужа. Она смогла оформить завещание на дом, купила себе хорошую одежду. Потом мать начала откладывать часть денег, которые присылал сын. Она поместила их на специальный счет в банке. Ей казалось, что однажды, если удача отвернется от него, они могут ему понадобиться. Она надеялась, что день этот никогда не настанет, но ей казалось, что таким образом она проявляет материнскую заботу о сыне, хотя он сейчас и далеко. Записки и переводы приходили регулярно, но сам сын никогда не приезжал навестить мать. Она знала, что это – не только из-за подозрений полиции о его роли в смерти отца, но и из-за того, что в действительности произошло в ту ночь и почему. Мать и сын знали это. Отчуждение наполняло ее сердце болью и печалью. Но причиной разлуки была общая тайна, связывавшая их обоих, более тщательно оберегаемая от постороннего взгляда, чем денежные переводы или коротенькие записки. Однажды он прислал ей свою фотографию. На ней был изображен сильный, красивый молодой человек, который вырос крепким и физически развитым, более крупным и мощным, чем она могла себе представить. Мать была одинока. Но она гордилась своим сыном. Через несколько лет сын получил известие, что мать умерла. Он отправил своего официального представителя для организации похорон, который также должен был привезти личные вещи покойной. Просматривая их, Найт обнаружил все свои записки и открытки, любовно сберегавшиеся в небольшом ящичке. Он также наткнулся на ее банковский счет и завещание, возвращавшее ему все деньги, какие он ей посылал. Сердце его наполнилось печалью, когда он понял, что все эти годы она экономила для него, мало тратила на себя. Все его усилия оказались тщетными, во всяком случае те, которые были связаны с тем, чтобы матери жилось безбедно. Но так ли напрасны они были? Ведь суммы, которые она получала от сына, убеждали в его успехе в жизни. И то, что она откладывала для него, позволяло ей чувствовать, что она по-прежнему заботится о своем сыне, думая о нем. Она оставалась матерью до конца своих дней. По иронии судьбы Найт не мог бы сделать ей большего подарка, – для нее же не было лучшего способа проявить свою материнскую любовь и ощущать себя нужной сыну. Все время, пока она была жива, она не чувствовала себя одинокой. Он понял это только сейчас, когда остался один-одинешенек в этом мире. Из его жизни ушла любовь, и Найт не надеялся встретить ее еще раз. Он не пытался избегать тоски и чувства утраты в своей душе, таким образом он помнил о материнской любви, озарившей его детские годы и придававшей смысл всей дальнейшей его жизни. Теперь нужно подождать. Он должен понять, где верный путь. Его ум и сила должны помочь ему в этом. И если все было пустой игрой, он обязан найти выход. Теперь он будет жить ради будущего. О прошлом же он не будет думать вообще. Джозеф Найт стоял, глядя на себя в зеркало. Лицо, смотревшее на него, было красивым. Брови были густыми и темными. Карие глаза излучали странную энергию, которая пугала мужчин и притягивала женщин. Нос – прямой и крепкий, мощная шея. Густые темные волосы хорошо оттеняли загорелую кожу. Он выглядел старше своих лет. Найта это устраивало, так как он не хотел казаться слишком юным. Это заставляло людей относиться к нему серьезно с первого момента знакомства с ним. Ему не о чем было беспокоиться. Джозеф был теперь богат. Благодаря сотням больших и малых сделок, осуществленных в результате тщательного изучения обстоятельств и сути дела (молодой человек проявлял недюжинную проницательность, умело используя в своих интересах слабость и продажность людей), он умножил свою собственность, особое внимание уделяя нефтяным разработкам в Техасе и Оклахоме. В результате его деловых операций ему принадлежали большая доля в дистрибьютерстве спиртных напитков в Мериленде, сеть ресторанов в Филадельфии, фабрики в Нью-Гемпшире, два отеля во Флориде и один из наиболее доходных ночных клубов в Нью-Йорке. Он не знал точно размеров своего капитала, да и не стремился знать это. Теперь деньги не имели для него важного значения. Он жил, каждый день бросая вызов окружающему миру, отыскивая его слабые места и заставляя считаться с собой. Жил, чтобы испытать свою волю. Еще несколько мгновений он рассматривал себя в зеркале. Затем опустился на колени, положил руки на пол и сделал двести отжиманий. Губы его искривились от напряжения, но дыхание было ровным. Он делал все это медленно, почти механически. После ряда экспериментов несколько лет назад он выяснил, что сто пятьдесят отжиманий – это предельное количество, которое он может выполнить, не причиняя серьезного ущерба своим рукам и плечам. Тогда он взял за правило делать по сто шестьдесят упражнений каждое утро, пока это не стало легким и привычным. Через некоторое время он увеличил число упражнений до ста семидесяти, затем – до ста восьмидесяти, пока не достиг двухсот. Единственной причиной, не дававшей ему двигаться дальше, был недостаток времени. Он был слишком занят, чтобы приучать свой организм к большим нагрузкам. Суть его теории состояла в том, что нельзя отступать перед трудностями. Нужно закалять свою волю и выносливость. Человек должен знать пределы своих возможностей, но не останавливаться на этом, шаг за шагом терпеливо увеличивая этот порог. Он считал себя машиной. И хорошо заботился об этой машине. Найт знал, на что она способна, но он заставит ее стать способной на большее. Когда он, тяжело дыша, встал с колен, его лицо было багровым от натуги. Затем он окинул взглядом книжные полки возле кровати. Здесь было около дюжины книг, половину из них составляли справочники по горному делу, прикладной физике и химии, финансам, экономике и еще – большой томик, посвященный наполеоновским войнам. В число других входили пьесы – Ибсен, О'Нил, Чехов, зачитанный им Шекспир. Интерес к пьесам, обнаруженный им у себя несколько лет назад, удивил Найта. До сих пор он считал себя абсолютно равнодушным к такого рода литературе. Но однажды, небрежно просматривая в книжном магазине томик шекспировских пьес, он вдруг поймал себя на мысли, что творения великого гения поразительно напоминают ему истории войн, читать которые он очень любил. Темой каждой пьесы служили сила и слабость человеческая, их стратегическое взаимодействие. Все было исполнено так же изящно и искусно, как самые великие битвы. Джозеф Найт стал рьяным читателем пьес. Оказалось, что литература была неисчерпаемым поводом для размышления о человеческой натуре – люди, их взаимодействие друг с другом, расчеты, продажность и одержимость полом. Огромное количество раз он перечитывал «Гамлета» и «Отелло», «Короля Лира» и «Макбета» и восхищался правдивостью в обрисовке характеров и мастерством разработки сюжета. Куда бы он ни шел, он брал с собой томик пьес или, в крайнем случае, какое-нибудь произведение из истории войн. Рассказы о знаменитых битвах, стратегических находках и ошибках знаменитых полководцев вдохновляли его. Жизнь напоминала битву, где слово одного человека могло поставить на карту жизни многих людей, и от него одного зависело, каковы будут потери. Это была азартная игра, в результате которой могла меняться судьба нации и даже всего мира. Битвы Джозефа Найта на деловом поприще были, конечно, не такого уровня. Но он относился к ним так, как если бы уровень был предельно высок. Он был максималистом и любил совершенство во всем. Он находил неизъяснимое удовольствие, повергая людей к своим стопам. Найт добивался, чтобы их сила работала против них самих, и умело обходил свои слабые места – недостаточность средств, влиятельности или малочисленность друзей. В некоторых вещах он был эрудированным человеком – и невеждой во всем остальном. Своими знаниями он был обязан опыту, и круг его чтения выбирался в соответствии с поставленной целью и пристрастиями – облегчить его жизненный путь искателя приключений. Обладая природным умом, он все же читал не ради удовольствия. Ему никогда бы не пришло в голову, что в нем может скрываться прилежный ученик, который хотел бы иметь университетскую степень, что его мозг мог бы получать наслаждение от приобретения знаний для себя самого, для выражения своих собственных идей. В конце концов, он мог бы сам заняться писанием пьес. Но у него не было времени для подобных мыслей. Он был человеком дела. Он опять посмотрел на свое лицо в зеркале. Жгучий блеск карих глаз был знаком ему, он совершенно не нуждался в этом, но знал, что этот искрящийся поток энергии приковывал женщин. Он всегда имел тех женщин, которых желал, что-то в нем парализовывало их волю, и их тела оказывались игрушкой в его сильных руках. Он забавлялся ими, когда чувствовал в этом потребность, но ни одна из них не затронула глубоко его душу. Найт добивался своего легко. Они, казалось, не имели никаких серьезных намерений или надежд, кроме желания протекции от мужчины, для которого служили источником удовольствия. Как жительницы гарема, они были погружены в мелочный эгоизм. Найт жалел их, но не мог не относиться к ним с презрением. Он не знал ни одной женщины, которая обладала бы яркой индивидуальностью, живым, горячим сердцем и нетривиальными мыслями, равнодушную к маленьким выгодам, которые могла бы выклянчить, льстя мужчине. Он давно уже потерял надежду на встречу с идеалом. Думая подобным образом о прекрасной половине рода человеческого, он был совершенно неуязвим для их уловок. Ему претила их манера добиваться Своего, используя свое тело, свои чары и слезы. Их жалобы имели целью по крупицам уничтожить волю мужчины и заставить его плясать под свою дудку. Вся их притворная мягкость не имела над ним никакой власти. Но несмотря на это, он обходился с ними корректно, внимательно и, когда нужно, был очарователен. Не один раз женская помощь приходила в тот момент, когда это было необходимо, – разумеется, для дела. У него не было друзей, которым он мог доверять, не было женщины, которую хотелось любить и заботиться о ней. Матери, которую он любил ребенком, уже не вернуть. Но он не позволял себе роскоши жалеть себя, сетуя на одиночество. Найт понимал, что основой его прочного существования была независимость от других. Он доверял только себе одному. И это, как он обнаружил, является сильной стороной во взаимоотношениях с другими людьми. У него не было избытка привязанностей, с которыми он должен считаться в этой жизни. Джозеф Найт хотел, чтобы так было всегда. Он никогда не спрашивал себя, счастлив ли он, потому что видел мир в иной плоскости. Он следовал по своей стезе, полагаясь на собственные возможности, зная, что путь этот ведет к большой власти и к большим достижениям, и не собирался блуждать там, где, как полагали многие, было место мужчины в этой жизни. Если и была пустота внутри его, она заполнялась непомерным накоплением знаний и силы. В тот день Джозеф Найт находился в своих апартаментах, в отеле Чикаго. Он уже собрался идти в офис, который он открыл в Лупе. Джозеф приезжал сюда по шесть-семь раз в год, чтобы блюсти свои интересы на Среднем Западе. Офис был зарегистрирован на бумажную корпорацию под названием «Мидвест ассошиэйтс», которая была создана как его представительство в этом регионе. Сегодня он испытывал что-то вроде тоски. Его дела шли накатанным путем. Холодный ветер, дувший от озера Мичиган, казался колючим и враждебным. Ему нужен был дополнительный стимул, что-то, что щекотало бы ему нервы. Он и не подозревал, что неожиданность уже поджидала его в собственном офисе. Его секретарь приветствовал шефа и представил ему незнакомца, одетого в шелковистый костюм. В руках посетитель держал портфель с монограммой. – Как поживаете, мистер Найт? – сказал человек, приподнимаясь, чтобы пожать руку Джозефу. – Меня зовут Уоррен Дрейфус. Я представляю Карла Риццо. Найт посмотрел в глаза незнакомцу. В них выражалась уверенность, несколько снисходительная. Это было понятно. Карл Риццо был заметной фигурой в бандитских кругах Чикаго и Иллинойса, со множеством связей, несомненно, сильный и влиятельный человек. Найт часто слышал о нем, когда ему приходилось бывать здесь по делам, но никогда их пути не пересекались. Теперь Карл Риццо вспомнил о существовании Найта. В поведении незнакомца Джозеф ощутил признаки вымогательства. Но тем не менее он любезно пригласил его в свой кабинет и предложил кофе. – Карл жаждет повстречаться с вами, – сказал Дрейфус. – Он много слышал о вас. Надо сказать, вы заочно произвели на него впечатление. Он любит беседовать со всеми людьми, занимающимися бизнесом на этой территории. Во имя дружбы. Джозеф Найт улыбнулся, прикидывая в уме, что за сила стоит за спиной посланника Риццо. Ходили слухи, что Карл ведет очень грязную игру. На его совести несколько убийств. Часто он просто выживал из штата тех, кто отказывался выполнять его условия. Хотя он стоял на самой высокой ступени иерархической лестницы мафиозной структуры Среднего Запада, но все же был человеком громадного честолюбия и власти. Из-за своей безжалостности он имел много друзей и много врагов. Безусловно, Карл Риццо был из тех людей, к которым следует относиться серьезно. – Конечно, – сказал Джозеф Найт. – Я буду рад встретиться с ним в любое время. – Как насчет ужина сегодня вечером? – спросил Дрейфус. – В его особняке в Гленко. Он пришлет за вами машину около шести. Вы будете здесь? – Конечно, – сказал Джо. – И пожалуйста, передайте ему мою благодарность за приглашение и засвидетельствуйте мое искреннее уважение. Незнакомец вышел, спокойная улыбка была разлита на его лице. Показное уважение, разыгранное Джозефом Найтом, убедило его в том, что у Карла не будет с ним проблем. Что же касается Найта, то он уже сделал свой первый ход в этой игре. И решил действовать осторожно. Карл Риццо жил в особняке в Гленко, окнами смотревшем на холодные, неспокойные воды озера Мичиган. У него было два «роллс-ройса», «бентли» и «мерседес-родстер». Дом выглядел старинным, начиная от убранства в стиле эпохи Тюдоров и кончая со вкусом подобранной мебели и массой антиквариата, заполнявшего комнаты. Здесь не было и намека на хозяина-нувориша. Это было жилище довольно агрессивного человека, который старался выглядеть домовитым и респектабельным. Найта посадили в лимузин двое мужчин: молчаливый шофер и некто очень крепкий и грозный на вид, очевидно, один из головорезов Риццо. Ни единого слова не было сказано за все сорок пять минут пути на север. Карл Риццо встретил Найта лично. Это был седовласый мужчина пятидесяти лет с внимательными глазами, в выражений которых из-за томного гостеприимства проскальзывала настороженность. – Рад, что вы приехали, мистер Найт, – сказал он. – Что будем пить? Двое мужчин болтали за коктейлем в гостиной под шорох ветра с озера. Их разговор касался таких невинных тем, как погода, чикагские спортивные команды, постепенно приближаясь к более серьезным проблемам, таким, как тяжелые времена и их влияние на бизнес. В гостиной Джозеф Найт заметил несколько фотографий в рамках, сделанных с большим искусством в мягкой романтичной манере, запечатлевших красивую молодую женщину. Над камином висел женский портрет в полный рост, написанный маслом, изображавший ее в платье, делавшем похожей на Афродиту, вышедшую из пены морской. На ней было баснословное бриллиантовое ожерелье – несколько ниток камней, оправленных в экзотическое белое золото, обвивали лебединую шею. Красота женщины была совершенной и аристократической. Несомненно, это была супруга Риццо, которой он гордился и хотел продемонстрировать посетителям. Но сегодня Риццо предпочел развлекать гостя в одиночестве. Найт не спросил хозяина о ней. Он хотел, чтобы Риццо вел игру по своим правилам. За ужином Риццо перешел к делу. – Я восхищаюсь молодыми людьми, подобными вам, – начал он. – Вы – инициативны, у вас много смелых идей. Вы далеко пойдете. Я считаю очень важным, чтобы мы были тесно связаны с самого начала. Я помогу вам всем, чем смогу. Но в обмен я попросил бы вас о разумной компенсации и праве выбора для того, чтобы эффективнее помогать вам в вашей будущей деловой жизни. – Компенсации какого рода? – спросил Найт. Риццо лишь слегка коснулся деталей, жестикулируя наманикюренными руками. Но Джозеф Найт уловил суть дела. Сделка, предложенная хозяином, была не что иное, как финансовое пиратство. Он требовал мзды в размере пятидесяти процентов от всех доходов плюс обязательства по контракту, делающие его полноправным партнером на всех предприятиях Найта. Дело принимало скверный оборот. Весь риск приходился на долю Найта, а большая часть прибыли шла бы в карман Риццо. В довершение всего было одно важное условие, по которому Риццо как полноправный партнер Джо получал пятьдесят процентов прибыли от любого бизнеса, которым начал бы заниматься Найт в следующие двадцать лет. Это была самая грабительская сделка, какую только можно представить. Найт держал свои мысли при себе. Он только слушал. – Вы много просите, – сказал он наконец. – Что же я получу взамен? Карл Риццо улыбнулся. – Финансовое сотрудничество со мной, с привлечением всех моих ресурсов, – сказал он. – В этом городе дела мои идут неплохо. Он жестом указал на прекрасный дом, в котором они находились. – И у меня множество друзей в политике и в бизнесе. Верьте мне, Джо, вы не пожалеете. Полчаса спустя Джозеф Найт благодарил хозяина за его гостеприимство. – Позвольте мне подумать над вашим предложением и ответить, поразмыслив над деталями, – сказал он. – Не думайте слишком долго, – заметил Риццо. – В этом городе иногда может понадобиться помощь всех друзей, какие только есть. Угроза была очевидной. Глаза Риццо отливали металлом, когда он пожелал гостю доброй ночи. В отель Найта отвезли те же двое, которые сопровождали его сюда. На этот раз тучный, злодейского вида бугай сел на заднее сиденье рядом с Найтом. Это был просто опасный тип, казалось, его тело было высечено из единого камня. – Меня зовут Сальваторе, – сказал он, пожимая руку Найту. – Босс велел доставить вас домой в полной безопасности. – Спасибо, – голос Найта казался немного смущенным. – Пустяки. Мне за это платят. Найт старательно разыгрывал некое малодушие, желание стушеваться. Он заметил полуулыбку презрения на губах здоровяка. Когда они добрались до отеля, тип зачем-то полез через Найта, чтобы открыть дверцу и помочь ему выбраться из лимузина. Делая это, он как бы невзначай попал огромным коленом между ног Найта и прищемил его гениталии. Найт почувствовал резкую боль, но не сказал ни слова. Бугай усмехнулся. – Простите, приятель, – ухмыльнулся он, открывая дверцу. – Я не хотел сделать вам больно. Этого больше не повторится. Когда машина отъезжала, Найт успел заметить, что здоровяк смеялся с водителем. Они восторгались своей маленькой шуткой и явно не относились к Джо с достаточным уважением, чтобы скрыть свое веселье. Джозеф Найт поднялся наверх в свой номер, закурил трубку и выглянул из окна. Мозги его заработали быстро. То, что предложил Карл Риццо, было финансовым пиратством. Он намеревался накинуть на бизнес Найта удавку и уничтожить все на корню. Что было у него в запасе, чтобы добиться успеха? Угрозы, запугивание. Он даже не упомянул, что сделал со своими предыдущими конкурентами, он был уверен, что Найт хорошо знал это по слухам. Более того, бесцеремонное поведение подчиненных Риццо в лимузине носило откровенный оттенок презрения и бравады, своего рода привет от босса. Серьезно он не берет Найта в расчет. Он уверен в его скором подчинении и покорности. Риццо был убежден, что сломал волю Найта. Ясно, как только из него выжмут все соки, Найт будет уничтожен. В этом не было никакого сомнения. Вызов, брошенный Джозефу Найту, был нешуточным. Он знал, что Карл Риццо имел большие связи с преступным миром. В той или иной форме все ниточки тянулись прямо к Винсенту Монако и его клану, главной мафиозной группировке города. Нетрудно догадаться, что убийства и прочие грязные делишки Риццо и его головорезов совершались с помощью мафии, а возможно, при непосредственном участии ее людей. Но Джозеф Найт еще не принял решения. Его проницательный взгляд различал в игре Риццо слабое место. Из своего небольшого опыта контактов с преступными кланами других городов он знал, что те никогда не требовали ничего подобного. Из этого можно было заключить, что Карл действовал на свой страх и риск. По правде говоря, все это было странно. Вероятно, он решил использовать слухи о своих черных делах для запугивания Джо. Но, может статься, что эти слухи были преувеличенными. Почему бы не предположить, что Карл Риццо был одиноким волком. Бугай Сальваторе грубыми угрозами физической расправы лишь укрепил Найта в этой мысли. Окружение верхушки мафии и бандитов действительно высокого уровня отличалось более цивилизованными манерами, было сдержаннее. Риццо же прибегал к слишком дешевым эффектам. Может быть, это говорило о том, что, запугивая, он хочет скрыть реальное положение дел? И у него нет поддержки в бандитских кругах? Джозеф Найт оказался в щекотливом положении. Он знал, что для успеха своих будущих начинаний ему необходимо наладить деловые отношения с преступными группировками. Ни один преуспевающий бизнесмен не в силах обойтись без подобных контактов, даже если он ведет все дела вполне законно. В один из дней мафия может решить, что этот человек – не их друг, и попытаться навредить ему: всячески мешать, разорить его тысячами разных способов, начиная от профсоюзов и кончая банковскими и страховыми каналами. План дальнейших действий был ясен: Джозеф Найт должен установить и упрочить связи с мафиозными кругами. Но в этом плане был щекотливый пункт – как обойти Карла Риццо? Да еще с минимальными потерями для интересов самого Найта. При этом надо суметь не разозлить мафию, но и не прослыть тряпкой. Риццо делал все его намерения неосуществимыми. Сделка, предложенная им Найту, была слишком грабительской, чтобы Джозеф мог на нее пойти. Но главное, он не мог одновременно согласиться на его кабальные условия и по-прежнему считаться среди деловых людей человеком, к которому следует относиться серьезно. Таким образом, поле битвы было более или менее очерчено, план действий ясен. Риццо должен быть выведен из игры. Но как? Джозеф Найт пыхнул трубкой. Он вспомнил вечер, проведенный с Риццо. Он изучал по памяти его лицо, его разговоры, отметил странную смесь бравады и настороженности, элегантности и плохо скрываемой неотесанности в его поведении. Риццо был из тех людей, которые полагались на грубую силу. Такой человек должен иметь слабое место, своего рода ахиллесову пяту. И Джозеф Найт должен обнаружить эту слабинку. Он даже знал, каков будет его первый шаг. Он должен найти и узнать как можно больше о женщине на портрете. 10 Ее звали Анна. Ее девичье имя было Анна Пендлтон. Она родилась в маленьком городке в Мериленде. Ее отец был уважаемым врачом, мать, занимавшаяся благотворительностью, тоже была хорошо известна на своем поприще. Ребенком Анна посещала престижную Хотчкисс-скул для девочек в Балтиморе, затем – академию Хьюит. Она была рано развившейся девочкой, полной энергии и разнообразных талантов. Ее ай-кью был высок, она обладала одинаковыми способностями как к гуманитарным, так и к точным наукам. Повзрослев, она могла бы стать математиком, писателем – вообще выбрать любую профессию, какую захотела бы. Но Анна была необыкновенно красива. Это обстоятельство стало решающим. Она поддалась тем соблазнам, которые имеет шоу-бизнес, и, вопреки воле родителей, бросила колледж и стала танцовщицей. Она отправилась в Нью-Йорк и Голливуд в поисках работы. Но ее карьера не удалась, так как ее способности были значительно ниже честолюбивых планов относительно своего будущего. В итоге девушка оказалась в кордебалете чикагского Парижа. Родители, узнав об этом, отказались от нее. Анна была очень красива. Ее красота была холодной и безупречной. Она была невинной и неиспорченной девушкой, несмотря на свою профессию, – Анна отвергала бесчисленные притязания владельцев клубов, патронов и приятелей-артистов. Она получила строгое воспитание, обладала хорошими манерами, была женственна и элегантна. Она выглядела местной принцессой, о какой Карл Риццо мечтал всю свою разбойную жизнь гангстера из итальянского предместья. Риццо влюбился в нее без памяти с того самого момента, когда увидел ее на сцене. Он ухаживал за ней с каким-то щегольством и блеском. Прежде чем попросить ее согласия посетить с Ним какой-либо дорогой ресторан, он посылал Анне кучу цветов. Когда она принимала его приглашение, Риццо обходился с ней, как с королевой. Он дарил ей щедрые подарки, покупал изысканную дорогую одежду и даже, используя свои влиятельные связи, помог ей получить место солистки в ее клубе. Однако из этого ничего не вышло, так как Анна была попросту профессионально неспособна справиться с каскадом отточенных движений, необходимым для этой роли. Но роман завязался, Анна нуждалась в покровителе. Она была покорена теми знаками внимания, которые оказывал ей Карл. Риццо показал ей особняк, который он начал строить в самом престижном северном предместье. Окна дома смотрели на озеро Мичиган. Жилище уже выглядело чинным и респектабельным. Карл обставлял его с явной роскошью. – Выходи за меня замуж, Анна, – говорил он. – Живи здесь со мной. Тебе больше не придется танцевать – только если захочешь сама. Оставайся здесь и правь своими владениями. Он улыбнулся нежно. – Включая меня, – добавил он. Анна Пендлтон колебалась. Она знала, что за человек был Карл Риццо. Работая в клубах и казино, она уже встречалась с подобным типом людей: спокойный, серьезный бандит с опасным блеском в глазах, сознающий свою силу и не страшащийся никого. Такие мужчины редко принимали женщину всерьез. Анна знала девушек, которые стали их наложницами. Эти мужчины были грубы, бесчувственны и равнодушны. Весь жизненный опыт подсказывал Анне, что надо держаться от них на безопасном расстоянии. Но манеры Карла были респектабельны, он ухаживал за ней с таким почтением, а главное, ее собственное финансовое положение было таким плачевным (Анна быстро тратила деньги, а обращаться за помощью к родителям ей не позволяла гордость), что в конце концов нужда и одиночество взяли верх над здравым смыслом. Она приняла его предложение. Через три месяца после первой встречи они стали мужем и женой. Свадебным подарком Карла было баснословно дорогое бриллиантовое ожерелье из дюжины безупречных камней в оправе из белого золота. Она знала, что оно стоит, по меньшей мере, сто тысяч долларов. Это было то самое ожерелье, в котором Анна была изображена на портрете, висевшем в гостиной их дома в Гленко. Оно было сделано в виде небольших группок камней – по три, по четыре и по пять, отделенных друг от друга маленькими золотыми бусинами, покрытыми изысканным узором. – Мне хотелось бы, чтобы ты всегда носила его, – говорил Риццо. – Чтобы всегда помнила, как я тебя люблю. Свой короткий медовый месяц они провели на озере Тахо. «Бизнес» требовал скорейшего возвращения Карла в Чикаго. Он был человеком несвободным в том отношении, что множество людей было связано с ним и даже зависело от него. Он ожидал, что его жена поймет и смирится с этим безо всяких объяснений. Когда они возвратились домой, Карл неожиданно изменил свои взгляды о ее карьере танцовщицы. Он настоял на том, чтобы Анна отказалась от этой мысли навсегда. – У тебя есть имя, которое нельзя компрометировать, – говорил он. – Жена Карла Риццо не может танцевать в баре. Анна согласилась со смешанным чувством облегчения, что навсегда освободилась от необходимости заниматься утомительным ремеслом, и страха, который вызвала в ней авторитарная решимость, с какою муж обошелся с ее будущим. Она должна была безвыходно находиться дома, за исключением дел, связанных с благотворительностью. Анна начала понимать, что ее семейный покой не будет усыпан розами. Как оказалось, Карл Риццо был ревнивым мужем. Каждый день его отвозил в город шофер в сопровождении телохранителя угрожающего вида по имени Сальваторе – изрядного бугая с холодным взглядом жестоких глаз. Карл звонил Анне из своего офиса по нескольку раз в день, его нарочито любезный и жеманный тон скрывал желание попросту следить за ней. Вскоре Анна поняла, что слуги, лично выбранные Риццо для жены, шпионят за ней по его указке. Она ощущала, как их глаза постоянно следят за ней, никогда не оставляя надолго ее одну. Карл держал свои дела в абсолютном секрете от жены. Она не знала ровным счетом ничего о его финансовых интересах, его коллегах или врагах. Она знала только, еще до своего замужества, что он был связан с чикагской мафией. Карл Риццо был несомненно умен. По отдельным невольным оговоркам мужа она могла заключить, что он занимает в иерархическом ряду бандитских кругов отнюдь не такое высокое место, какое хотел бы. Он был человеком безмерно честолюбивым и безжалостным. Он обладал некоторой властью, силой, и его «карьера» шла вверх. У него были враги, и, несомненно, он будет приобретать все новых и новых. Это к лучшему, решила Анна, что она ничего не знает о делах своего мужа. Но как жена она должна была знать, что предпринять в случае его смерти. Памятуя об этом, Карл Риццо рассказал ей о сейфе в его кабинете в особняке в Гленко, где хранились наиболее важные бумаги. Он объяснил, что в случае болезни или его смерти Анна должна немедленно позвать его поверенного Макса Бегельмана. Макс откроет сейф и займется делами Риццо. Ей, конечно, не была сообщена комбинация цифр, составляющая код сейфа. Впрочем, Макс тоже его не знал. Карл был очень скрытным человеком. По этой причине он не доверял даже своему поверенному. Риццо сказал жене, что, когда придет время, Макс узнает, как открыть сейф. Он, Карл, все продумал и изобрел хитрый способ известить Макса о коде в случае своей смерти. Как-то вечером Карл предложил Анне провести вечер в Париже. Она встретила там старого приятеля, танцора и актера по имени Сонни Галлиана. Работая танцовщицей, она участвовала в нескольких шоу вместе с ним. Это был привлекательный смуглый мужчина с острым умом и ослепительной улыбкой. Анна предложила ему подсесть к их столику, представила его Карлу и смеялась в ответ на его шутки. Анна вдруг поняла, что прошло уже больше месяца с тех пор, как она в последний раз веселилась. Жизнь с Карлом не оставляла места для смеха, только гнетущее чувство страха и настороженности. Анна улыбалась, целовала Сонни, слегка обняв его. Она выпила больше, чем позволяла себе всегда. Она не веселилась так никогда со времени своего бракосочетания. – До свидания, детка, – говорил Сонни в конце вечера, целуя на прощание Анну в щеку. – Заботься о ней получше, Карл. Ей нужен кто-нибудь крепкий, вроде тебя. Попав домой, Анна долго вспоминала об этом легкомысленном, чудесном вечере. Впечатление было так сильно, что в течение двух недель она ощущала себя одинокой и в конце концов позвонила в клуб. Ее соединили с владельцем клуба. Анна спросила, как ей поговорить с Сонни. Голос владельца показался смущенным. – Разве вы не знаете, Анна, что произошло? Несчастный случай. Сонни в больнице. – Что случилось? – спросила Анна осторожно. – Кто-то сломал ему обе ноги, – пояснил хозяин клуба. – Скверное дело. Он будет ходить с тросточкой, если будет ходить вообще. Карьера Сонни как танцовщика закончилась, поверьте мне. Анна повесила трубку. Она побоялась навестить Сонни в больнице не только из подозрения, кто был автором всего этого кошмара. Анна понимала, что, если кто-нибудь увидит их вместе, с Сонни может случиться несчастье похуже этого. И потому она довольствовалась тем, что послала ему огромный букет цветов и длинную сочувствующую записку. Она приняла все меры предосторожности, купив цветы из своих личных денег – чтобы не было и следа, который бы неизбежно обнаружился, если бы она воспользовалась средствами, выделенными Риццо на домашние расходы. Анна получила свой первый урок. Теперь она поняла, что последует, если она будет иметь несчастье разозлить своего мужа. После случая с Сонни Галлианом Карл Риццо усилил надзор за женой. Анна осознала, что живет почти как в тюрьме. Но хуже всего – жизнь внутри башни из слоновой кости не, приносила ей никакой радости. Потому что Карл Риццо был свирепым любовником. Еще во времена ухаживания за ней Анна поняла, что в интимных отношениях Карл был груб и бесчувствен. Но в остальном он был внимателен и уважителен, что в сочетании с ее собственным одиночеством помогало закрыть глаза на огорчения интимной жизни. Но теперь она не могла больше скрывать от себя горькую правду. Карл вел себя в постели как животное, без тени романтичного флера, доброты. Он приказывал ей снять одежду и набрасывался на нее без всяких нежностей. Обыкновенно он входил в нее и получал удовольствие без всякой мысли о ее чувствах и потребностях, почти всегда болезненно. Он был не только жестоким любовником. Карл Риццо был неуравновешенным человеком. На каком-то уровне своего сознания он сам ощущал это. Его фрустрация делала его еще свирепее и еще более похожим на животное. Он понимал, что, обладая Анной, получает свое удовольствие, она же не получает ничего взамен. Сознание собственной несостоятельности усиливало его и без того жгучую ревность. Это чувство настороженности возрастало обратно пропорционально его уверенности в себе как в мужчине. Конечно, чисто внешне Карл возвел Анну на пьедестал. Он одевал ее в самых дорогих магазинах и у самых престижных модельеров. Он дарил ей драгоценности и экзотические духи. Он позволил Анне обставить дом так, как ей хочется, не считаясь со средствами, которые уйдут на это. Он вывозил ее на приемы. Заказал ее портрет в бриллиантовом ожерелье лучшему художнику города и повесил его на самом почетном месте в доме. Казалось, Анна купается в роскоши и любви. Но в доме с Анной обращались, как с узницей, даже как с рабыней. Больше Карл никогда не разговаривал с нею с любовью, а только подозрительно и свирепо, без малейшей тени уважения. Она стала задумываться, почему Карл так относится к женщине. Возможно, его отец так обращался с его матерью, и точно так же дедушка, и еще и еще… Поколения сицилийских угрюмых мужчин общались с женщинами только так, даже не задумываясь об их существовании. Вероятно, в жестокости Риццо не было природной злости, а лишь генетические черствость и грубость, не обремененные воспитанием. Но это был не тот образ жизни, какой привыкла вести Анна. И это была совсем не та жизнь, о какой она мечтала, когда боролась с нуждой и одиночеством. Она грезила о любящем, заботливом муже, достаточно сильном и уверенном, чтобы быть действительно нежным с нею. О мужчине, чья любовь доставляла бы ей радость в интимных отношениях и наполняла бы сердце счастьем и покоем. А сейчас Анна смотрела на мужа со смесью страха и презрения. Потому что за личиной его силы она разглядела мелочность и отсутствие настоящего мужского начала. «Почему я вышла за него замуж? – спрашивала она себя не раз. – Почему я сваляла такого дурака? Почему я так поторопилась? Почему позволила флеру его ухаживаний затуманить глаза и усыпить те подозрения, которые всегда были у меня по отношению к мужчинам подобного рода?» Но задавать эти вопросы теперь было слишком поздно. Она принадлежала Карлу Риццо, а он был не из тех людей, которые позволят ей уйти. Они обвенчались в католической церкви. Теперь только его или ее смерть могла освободить ее из этой тюрьмы. Анна покупала себе новое платье на Мичиган-авеню, когда встретила незнакомца. Он подошел к ней в одном из самых дорогих магазинов. Его лицо казалось озабоченным. – Я знаю, что вы здесь не работаете, – сказал он, глядя на ее изысканную одежду. – А я нуждаюсь в совете человека объективного, который не пытался бы подсунуть мне первую попавшуюся вещь. У моей жены приблизительно такой же размер, как и у вас. И цвет волос такой же. Я хочу подарить ей платье к нашему юбилею, но я не знаю, что выбрать. Я никогда еще не покупал ей одежды. Мне хотелось бы чего-нибудь действительно особенного. Анна посмотрела на него. Он казался искренним и в самом деле озадаченным. В то же время она заметила, что молодой человек очень красив. Он был крепко сложен, кареглаз, густоволос. Какая-то серьезность и глубина характера отражались у него на лице. Он выглядел одновременно умным и мужественным. Она решила помочь ему. Она прошлась с ним по магазину, показывая разнообразные платья, чтобы узнать его мнение. В конце концов они остановили свой выбор на том, которое им обоим понравилось. Она зашла в примерочную и надела его на себя. Его глаза заблестели, когда она вышла наружу. Анна неожиданно ощутила, что он восхищался ею в этом наряде. – Вот это отлично! – сказал он. – Если на жене это платье будет выглядеть так же хорошо, как на вас, она просто умрет от радости. Не знаю, как вас благодарить. Анна не могла удержаться и не проводить его глазами, когда молодой человек расплачивался за покупку и просил продавца упаковать платье. Он поблагодарил ее еще раз так прочувствованно и вежливо, что Анна не могла не оценить его галантности. – Вы мне так помогли, – сказал молодой человек. – А я даже не знаю вашего имени… – Меня зовут Анна, – сказала она. – Анна Риццо. – Джозеф Найт, – представился в свою очередь он. – Друзья зовут меня Джо. Легкая дрожь прошла по ее телу, когда его теплая сухая рука коснулась ее запястья. Его глаза встретились с ее глазами, карие зрачки ласкали ее с такой мягкостью, что Анна вдруг почувствовала странное успокоение. Если бы ему пришло в голову попросить ее выпить с ним или пообедать, она бы не отказалась, хотя и знала, что он женат. Он был так обаятелен. Когда Анна сидела в своей машине, чтобы ехать домой, она поняла, что не сможет выбросить его из головы. Это была одна из тех встреч в жизни женщины, которые не забываются – словно свет из-за двери, за которой находится целый мир, мир любви, которой она не знала, потому что ее жизнь была совсем другой. Будь Анна счастливой женщиной, она, быть может, взглянула бы на этот случай с улыбкой – она произвела на него впечатление. И все. Но Анна не была счастливой женщиной. Она чувствовала себя ужасно одинокой этой ночью. Дом казался ей заброшенным. Карл часто задерживался допоздна. Когда он возвращался, то занимался с ней любовью неуклюжим и даже смешным образом, а затем отправлялся спать. Анна не уснула ни на мгновение. Она все думала о незнакомце. Опять и опять вспоминала она мягкий блеск его глаз, который так гармонировал с мужественным, спокойным лицом. Она еще никогда не встречала мужчину, уверенного в своей привлекательности, который обходился бы с женщиной с такой теплотой и уважением, – потому что его собственная личность была стабильна. На следующее утро Анна встала с постели с глазами, больными от бессонницы. Какое-то безнадежное чувство было у нее на душе. Она сказала мужу: «До свидания!» и отправилась опять в спальню, где сидела в ночной сорочке и пила кофе, глядя из окна на холодное, разъяренное озеро. Никогда она еще не была так одинока. Около полудня один из слуг принес ей коробку из магазина одежды на Мичиган-авеню. Слугу уверили, что это – покупка, забытая леди накануне. Когда Анна открыла коробку, она увидела то самое платье, которое выбирала вчера для незнакомца. У нее перехватило дыхание. Она прочла записку, приложенную к платью. «Я решил не дарить его жене. Оно никогда не будет выглядеть на ней так же прелестно, как на вас. Так что это было бы преступлением. Пожалуйста, носите его в память о моей глубокой признательности». Записка не была подписана. Анна оторопело смотрела на нее какое-то время. Затем со странным чувством она сняла ночную сорочку и медленно надела платье. Материя скользнула по ее обнаженной фигуре, словно лаская. Она бережно поправила его и подошла к зеркалу. Отражение собственного взгляда в зеркале шокировало ее. Это был виноватый взгляд, полный жажды и ожидания. Казалось, что прекрасная шелковистая материя обнажила ее, вместо того чтобы прикрыть, уничтожила маску и выявила самые преступные мечты. Прикосновение шелка к коже было подобно прикосновению губ незнакомца. Она стояла, восхищаясь платьем и думая о Джозефе Найте, когда раздался телефонный звонок. – Вы получили платье? – произнес глубокий ласковый голос. – Я… да, – сказала она. – Я надеюсь, что вы не обижены, – сказал незнакомец. – Я так признателен вам за помощь и просто не знал, как вас отблагодарить иначе. – Как вы… нашли меня? – спросила она. – Продавщица магазина знает вас, – ответил он. Наступило молчание. – Оно выглядит неплохо? – спросил незнакомец. Она поняла намек. Он догадался, что она уже надела платье. – Да, – ответила она, осмелев. Анна смотрела на себя в зеркало. – Оно выглядит замечательно. – Простите, но вы не обидитесь, если я попрошу вас об одолжении, – спросил незнакомец. – Не могли бы вы надеть его для меня? Анна затаила дыхание. Ее глаза закрылись. Она поняла, о чем он просит. Она осознавала опасность, которая стояла за его словами. Но она уже не могла пересилить себя. Анна смотрела на кровать, где ее муж грубо обладал ею каждую ночь. Она была женщиной. Она имела сердце. Она не могла больше жить подобным образом. – Когда? – спросила она дрогнувшим голосом. Они договорились о встрече на следующей неделе. На этот день был назначен благотворительный вечер в пользу одной из городских больниц, даваемый комитетом, в работе которого принимала участие и Анна. Ей удалось уговорить свою подругу прикрыть ее, если Карлу вздумается позвонить ей в течение этого вечера. Приятельница, замужняя дама из Эванстона, посмотрела на нее понимающим взглядом и обещала сделать то, о чем ее просят. Таким образом, Анна стала свободной на один вечер. Она уехала из дома в «бентли» Карла. Она велела шоферу остановить машину у отеля, где должен был состояться вечер, и сказала ему, что позвонит, когда ей понадобится автомобиль. Она подождала, пока «бентли» не скрылся из вида, затем наняла такси до ресторанчика на Сьюпериор-стрит, где ее уже ожидал Джозеф Найт. Она была в том самом платье, которое подарил ей Найт. Его взгляд, восхищенно следивший за ней, пока она входила, сказал ей то, о чем Анна мечтала все это время. «Живешь только один раз», – подумала Анна. Обед прошел спокойно и тихо. Они общались больше глазами, чем словами. Джозеф Найт рассказал Анне, что он – бизнесмен, приехавший по делам в Чикаго. Затем он попросил Анну поведать о себе. Она бегло перечислила ему основные вехи своей жизни, не желая пятнать сегодняшний вечер именем Карла Риццо, которое неизбежно слетало бы у нее с губ, говори она более подробно. Затем они пошли танцевать. Он тесно прижимал ее к себе, это прикосновение было полно нежности и заботы, и что-то словно начало оттаивать внутри Анны. Он почувствовал это и поддерживал ее руку с такой почтительной силой, от которой по телу у Анны разливалась дрожь. Вечер прошел как во сне. В одиннадцать часов она пришла в себя и поняла, что сидит в молчании и смотрит в его карие глаза с выражением беспомощной мольбы. Он взял ее за руку. – Мы поедем домой? – спросил он. Она кивнула. Они оба понимали, что это означает. Он привез ее в уютные апартаменты небольшой, но изысканной городской гостиницы. По книгам на полках и деловым бумагам, разложенным на столе, Анна поняла, что здесь он живет. Она оглядывала комнату только в течение нескольких мгновений, потому что Джозеф Найт выключил свет и обнял ее. Его поцелуй влился в нее, как любовный напиток. Это заставило ее дрогнуть от ожидания. Его сильные руки обнимали ее спину, нежно касаясь ее плеч, ребер, талии, когда он прижимал ее все крепче к себе. Никогда она еще не ощущала себя такой защищенной и в то же время беспомощной. Ее страсть проявилась в долгом, сладком вздохе, который заставил его улыбнуться в темноте. В один миг он поднял ее на руки и понес в спальню. Какое-то мгновение он стоял, держа ее в объятиях и нежно целуя. Затем осторожно опустил на мягкую кровать и стал снимать с нее одежду. Сначала он стянул платье, которое повесил в стенной шкаф, вернулся, чтобы взглянуть на нее в комбинации. Затем он спустил с плеч бретельки и снял эту паутинку. Стройное тело танцовщицы открылось его взгляду. Он отстегнул чулки и стянул их одним верным движением. Он созерцал ее в течение долгого времени. – Ты очень красива, – сказал он. Анна не могла говорить. Желание отняло у нее дыхание. Он наклонился, чтобы снять с нее бюстгальтер. Ее грудь забелела перед ним. Он ласкал ее сухими ладонями, затем снял с нее последнюю одежду. Ее волосы разметались по подушке, как золотистый нимб вокруг головы. Он снова наклонился, чтобы поцеловать ее. Мужской язык был теплым и восхитительным, когда коснулся ее собственного. Она протянула к нему руки и прижала его теснее к себе. Чуть уловимый аромат, исходивший от него, такой успокаивающий, когда они танцевали, был теперь более резким и мужским. Мягко он провел пальцем по ее брови, затем вниз по щеке, исследуя ее, словно она была чем-то драгоценным, увиденным впервые, чем-то, чего нужно касаться благоговейно и осторожно. Он ласкал ее плечи, руки, бедра, его ладони гладили ее ноги до самых кончиков пальцев, заставляя каждый нерв ее тела трепетать. Затем он встал, чтобы раздеться. Красивый пиджак и брюки были сняты, затем рубашка. Анна увидела мускулистую грудную клетку, крепкую квадратную талию и сильные ноги. В нем было что-то основательное, несмотря на определенно юношеские контуры тела. Он был подобен скале, твердой и несокрушимой. Она наблюдала благоговейно, как снимались трусы. Он стоял перед нею, бог в образе мужчины, выточенный из чего-то более чудесного, чем плоть, более благородного, но и более чувственного. Она прижалась к нему, дрожа. Вся его тяжесть прильнула к ней сразу, лаская, защищая ее. Но чувствовалась неведомая сила в его касаниях, и она задрожала еще сильнее, чувствуя, как он прижимается к ней все крепче и крепче, в жажде обладать ею. Ее руки любовно блуждали по его сильным плечам, которыми она восхищалась, по спине, поглаживая каждый мускул, твердый, как сталь. Ее ноги распластались бессильно, она выгнула спину, предлагая ему свою грудь. Он прижался к ней теснее и на одном мощном дыхании вошел в нее. Она никогда не могла и представить себе, что мужская плоть может быть одновременно такой нежной и такой всезаполняющей. Он владел ею полностью, бережный, с горячей кровью. Перед ним было невозможно устоять. Но он не подавлял ее. Он уважал ее личность, ее чувства. И его медленные толчки воспламеняли ее страсть, поднимая ее ввысь над собой, ее душа парила, тогда как теплые руки теснее прижимали ее к себе, – сильные, мускулистые, они держали ее тело нежно и осторожно, как редкую китайскую фарфоровую чашку. Она содрогалась – он давал ей оргазм за оргазмом, каждый раз более прекрасный, чем предыдущий. Ее ноги были обвиты вокруг его талии, ее руки гладили его тело, восхищаясь стальными струнами его мускулов – они были сильными и упругими, в каком бы месте она ни коснулась их. Ее голова откинулась, ее тело содрогалось от наслаждения, ее пальцы слегка царапали его смуглую кожу. И когда она уже не могла больше вынести экстаза – казалось, она просто умрет, если это продлится еще какое-то мгновение, – он вошел еще глубже в нее, коснулся какого-то тайного места, о котором она даже и не подозревала, всколыхнул ее всю до самого дна в одно мгновение и изверг в нее горячий поток своей страсти. Ее стоны звучали в его ушах долгое время после того, как кульминационный момент наступил, потому что ее наслаждение длилось в долгих волнах спазмов, заставляя ее дрожать опять и опять в его объятиях. В течение долгого времени она не могла вздохнуть, чтобы набрать достаточно воздуха и сказать что-нибудь. Казалось, ее душа покинула тело, покинула землю. Он поднял ее выше чувственных отношений с мужем, выше любых ее девичьих фантазий о том, что могут заключать в себе интимные радости. Он дал ей что-то драгоценное, неизъяснимое на обычном человеческом языке. Наслаждение, остроту которого даже невозможно было представить. Когда она наконец пришла в себя, то ласково и благодарно прижалась к нему. Он дал ей почувствовать себя такой защищенной! Такой желанной… Она была настолько полна восторга, что не удивилась словам, которые он неожиданно произнес. – Я наврал насчет жены – там, в магазине одежды, – пробормотал он. – Я не женат. Она просто кивнула и поцеловала его в губы. – Вот и хорошо, – сказала она. – Теперь мне не придется делить тебя ни с кем. После этого Анна встречалась с Джозефом Найтом так часто, как только ей это удавалось. Она была готова сдвинуть горы, только бы ускользнуть от взора мужа и его шпионов. Она поднималась до таких высот хитрости и изворотливости, которые удивляли ее самое. Она подкупала девушек-продавщиц в дорогих магазинах, так же как и своего парикмахера, чтобы иметь возможность ускользнуть на сорок пять минут. Ей приходилось тратить свои собственные деньги, которые она старательно откладывала из тех средств, которые давал Карл Риццо на ее личные расходы. Она начала брать уроки танцев, чтобы «быть в форме», как она говорила мужу. Она посещала класс скульптуры. Анна стала заниматься теннисом, убедив своего мужа, мечтавшего взобраться вверх по социальной лестнице, что это необходимо для их общего блага, – научившись сама, она обучит играть в теннис и его самого. Они смогут посещать престижные корты и играть там вместе с членами респектабельных семейств. Она стала заниматься верховой ездой. Затем Анна решила заново оформить дом. Сразу же возникла необходимость встреч с дизайнерами, походы по магазинам, беседы с художниками по тканям и интерьерам. Вся эта бурная деятельность была лишь предлогом для коротких отлучек из дома. Каждая свободная минута вела ее прямо в объятия Джозефа Найта. Она мобилизовала все запасы хитрости, которые имела, чтобы видеть его дважды в неделю. В эти волшебные мгновения ей удавалось забыть свою одинокую жизнь. Анне казалось, что она – самая счастливая женщина на свете. Ласки Джозефа Найта сделали самые сладкие мечты реальностью. Она жила в солнечном мире, где была уважаема, понимаема, спокойна и счастлива, хотя пламень ее желания горел, как никогда. Когда она была не с ним, она жила в каком-то почти болезненном ожидании. Ее тело стремилось к нему с такой силой, которую было нельзя унять. Все те часы, когда Анна была одна, она грезила о Джозефе, о его теплых губах и сильных руках, его крепком нагом теле, о чудесной вещи между ног, такой притягательной, что она не могла оторвать от нее глаз и мечтала, чтобы она поскорее вошла в нее и делала свою восхитительную работу. Анна была неуемна. Ей никогда не было достаточно Джо. Но ее зависимость от Найта была связана не только с его плотью. Ее сердце тянулось к самой сущности его «я», – его спокойная серьезность, источником которой была сила духа, позволяла ему быть таким добрым и понимающим, что Анна не могла не любить его. Этот мужчина, Джозеф Найт, был тем человеком, для которого она была создана, о котором мечтала все свое девичество. Карл Риццо был чудовищной ошибкой, ужасающим несчастным случаем. Ее сердце падало, когда она думала о нем, и кожа стонала от его прикосновения. Но, в конце концов, думала она с горькой улыбкой, судьба позволила ей встретить Джо, мужчину ее мечты. Уже после первого месяца она знала, что принадлежит ему навсегда и сделает все возможное и невозможное, чтобы быть вместе с ним. Она не думала о том, что принесет ей будущее. Ее сердце нашло свой приют. Ничто не сможет это изменить никогда. И поэтому она хотя и была немного шокирована, но быстро пришла в себя, когда однажды Джо обратился к ней с неожиданной просьбой: – Я нуждаюсь в твоей помощи. – Все что угодно, дорогой, – ответила она. – Только скажи, что тебе нужно. – У твоего мужа в кабинете есть сейф. Мне нужен код замка. 11 Анна Риццо дрожала от возбуждения. Она чувствовала себя героиней романтической истории. Любимый дал ей трудное задание, и она хотела доказать ему, что достойна его доверия, что сделает все ради него и их любви. Она была настолько пропитана любовной отравой, что не смогла рассердиться на то, что знакомство он начал со лжи. Сейчас было уже не до этих тонкостей – ее сердце принадлежало ему. Между тем Найт рассказал ей о своих деловых отношениях с ее мужем и о сделках, заключаемых Риццо. Не так много, чтобы не отягощать ее память подробностями грязной игры Карла, но достаточно для того, чтобы она поняла, каким хищником был ее муж. Ради собственной выгоды он попирал не только законы цивилизационного общества, но и законы бандитского мира. Эти новости для Анны не были полной неожиданностью. Она с болью вспомнила Сонни Галлиана, ни в чем не повинного актера, который был таким хорошим другом. Как расправился с ним Карл?.. Теперь она осознала безумие своего решения выйти замуж за Карла Риццо. Он был чудовищем. Ни секунды не колеблясь, она сделает все, о чем попросит Джозеф Найт. И не только влюбленность была тому причиной. Анна увидела возможность изменить свою жизнь, которой она так глупо распорядилась. Она надеялась, что, когда выполнит его просьбу, Джо поймет, как ей было трудно сделать это, и уведет ее от Карла. Она не сомневалась в его способности осуществить это. Один лишь взгляд в его карие глаза не оставлял ни малейшего сомнения в том, что Джо не боится никого на свете и может шутя преодолеть даже самые немыслимые препятствия. И она бросилась навстречу опасности, храбро и безоглядно – как в омут. Джозеф объяснил ей, что при иных обстоятельствах он никогда не посмел бы предложить ей такое рискованное дело. Но сейф ее мужа был самый надежный, какой только можно купить за деньги. Даже самый опытный взломщик скорее согласился бы взорвать его, чем пытаться вскрыть. Да и времени не будет, чтобы делать это наугад. Поэтому Найту нужен был код сейфа, а также «свой» человек в доме, который согласился бы ему помочь. И этим человеком была Анна. Она начала внимательнее следить за мужем, замечала, в какое время по ночам от отправляется в кабинет, когда выходит, выяснила, какой из ключей отпирает дверь. Но опознать ключ и вытащить его у Карла было совсем не просто. Риццо был осторожен. Он хранил ключи при себе. Дверь в кабинет была всегда заперта. Проникнуть в его владения было делом непростым и очень опасным. Необходимость – мать изобретательности. Однажды ночью она подмешала в бокал со спиртным сильное снотворное, долго продолжала любовные игры, чтобы полностью лишить его сил. Лекарство уже начинало действовать. Карл поворчал на то, что Анна слишком неуемна, тогда как он устал и сегодня не в форме. Ему и в голову не могло прийти, что всякий раз, когда он касался Анны, она грезила, что не муж, а Джозеф Найт держит ее в своих объятиях. Когда Риццо заснул мертвецким сном, Анна выскользнула из постели, вынула у него из кармана ключи и побежала в небольшую мастерскую, работавшую круглосуточно, чтобы сделать дубликат. Было необыкновенно трудно выйти из дома незамеченной. Слуги и охрана всегда были начеку. Только благодаря тому, что Анна лучше, чем кто-либо другой, знала и дом, и окрестности, ей удалось ускользнуть через лужайку и через полчаса вернуться назад. Разумеется, она не воспользовалась ни одной из машин Риццо. На соседней улице ее ждал автомобиль, в котором сидел Джозеф Найт. Карл Риццо часто отсутствовал по ночам. У него был типичный характер бандита, который проводит несколько вечеров кряду с приятелями из мафии, играя в покер. Он требовал, чтобы жена была в его распоряжении днем и ночью, нисколько не заботясь о том, как она проводит эти самые ночи. По этой причине Анна имела достаточно времени для того шага, который хотела предпринять. Два дня спустя после того, как Анна сделала копию ключа, под вечер Карл отправился в город. Как только слуги разошлись по своим комнатам, она прокралась в кабинет мужа, зажгла свет и стала искать сейф. Она обнаружила его за одной из дубовых панелей стены. Видимо, Риццо считал, что охрана в доме и надежный сейф были гарантией тому, что его секреты будут надежно охраняться от постороннего взгляда. Анна перерыла все бумаги Карла в поисках кода, но не нашла его. Более того, большая часть обнаруженных ею бумаг была вполне невинного содержания. Было совершенно ясно, что тайна деловой жизни ее мужа была скрыта за стенками сейфа. Анна внимательно искала какое-либо послание, адресованное его поверенному Максу Бегельману: записку, запечатанный конверт или что-либо подобное. Но поиски были безуспешны. В ящике стола она нашла копию завещания. В случае крайней необходимости Макс и Анна должны были получить доступ к этой бумаге. Анна сидела за дорогим столом красного дерева и читала последнюю волю Риццо. Она надеялась найти в нем какие-нибудь сведения, касающиеся сейфа, скорее, сам код. Но ничего подобного в завещании не было. Здесь содержались лишь указания Карла по поводу распределения долей его наследства. Большую часть получала непосредственно Анна. Небольшое годовое содержание выделялось его матери, жившей в Италии, подобная скромная сумма – сестре в Нью-Джерси. Он все же любит меня, подумала Анна презрительно. Но для Карла Риццо у нее в душе не осталось и укромного уголочка. Ее сердце без остатка заполнил Джозеф Найт. Итак, код не был упомянут в завещании. И Анна знала, что в сейфе хранятся важнейшие документы мужа. Должно быть, там находится нечто сенсационное, а может быть, криминальное, если Карл не хочет, чтобы документы попали в руки официальных лиц. Что не подлежит обнародованию. Но должен же он оставить какие-то указания, может быть, очень неординарные, должен же… Она уже собиралась отложить в сторону завещание, когда ее внимание привлекла последняя страница с дополнительным распоряжением. «Я также хочу, чтобы портрет моей жены ни в коем случае не подвергался никаким посторонним воздействиям. А именно: реставрации, изменению живописных деталей. Указанные действия могут производиться лишь с согласия моего поверенного Макса В. Бегельмана. В случае смерти или недееспособности Макса В. Бегельмана портрет должен быть передан лицу или лицам, названным мною в этом завещании». Анна Риццо поняла, что нашла то, что так долго и безуспешно искала. Это, должно быть, не просто приписка к завещанию. Вероятно, это был условный знак, известный ее мужу и Максу Бегельману, шифр, который Макс должен правильно понять и интерпретировать. Анна убрала назад завещание и вышла из кабинета. Она спустилась вниз в гостиную и подошла к картине. Включила освещение. На первый взгляд в портрете не было ничего необычного. Это была работа самого престижного художника Среднего Запада, написавшего изображения всех знаменитых дам Северного побережья. На портрете Анна выглядела однообразной, искушенной и аристократичной. Без сомнения, именно такой видел ее Карл. Или хотел видеть. Анна так привыкла видеть картину в гостиной каждый день, что месяцами не обращала на нее никакого внимания. Но сейчас она изучала портрет с напряженным вниманием. Она попыталась взглянуть на картину глазами Макса Бегельмана, человека умного и сообразительного. Нужно понять, где же спрятана разгадка этой тайны – под живописным слоем, в раме или холсте. Она принесла увеличительное стекло из своего письменного стола и стала рассматривать портрет, ища в изображении тайные цифры или знаки. Она разглядывала складки нарисованного платья, мазки кисти, написавшей волосы, драпировки на заднем плане и свет из окна. Но ничего не нашла. Ее глаза болели от напряжения, ныла спина, так как ей пришлось все время вытягивать шею, чтобы изучать живописное полотно через лупу. Но потом нечто иное привлекло ее внимание. Это было бриллиантовое ожерелье, в котором она позировала художнику, то самое, которое подарил ей Карл в день свадьбы и просил носить всегда. На портрете ожерелье выглядело несколько иначе, чем в жизни. Анна неотрывно смотрела на него в течение долгого времени, затем пошла в свою комнату и вернулась с оригиналом. Она стояла перед портретом, переводя взгляд с подлинника на его двойник, нарисованный кистью. Вскоре она убедилась, что украшение и изображение действительно отличаются друг от друга. Количество камней и их расположение между золотыми бусинками было разным. Заметить это мог только внимательный и опытный взгляд. Для неискушенного зрителя оба ожерелья выглядели совершенно одинаково. Как и подлинное ожерелье, изображенное на портрете, состояло из трех группок камней. Но число камней в каждой из них, так же как и количество итальянских золотых бусин между этими группами камней, отличалось от того, что было в действительности. В ожерелье Анны в первой группе было пять камней, а на портрете – шесть. Во второй группе соответственно восемь – семь и в третьей восемь – шесть. Количество итальянских золотых бусин между каждой группой тоже было иным. Теперь Анна была уверена, что нашла ключ к тайному шифру. С бьющимся сердцем она бросилась к письменному столу, взяла листок бумаги и записала количество камней и бусинок на портрете. Погасила свет в гостиной, вернулась в спальню и стала сличать обе комбинации цифр. Начала с самого простого – соединила обе цифры так, чтобы получилось двузначное число. Если на ее ожерелье было пять камней, а на портрете – шесть, то выходила цифра 56. Она пробовала складывать цифры, вычитать их. Затем принялась за более сложные вычисления, изучая перестановки и комбинации, возникавшие в результате действий с различным числом камней и бусин. Пока она занималась этими подсчетами, в ней снова словно проснулись ее прежние способности. Странное оживление, почти веселье, охватило ее, заставляя мозг работать все четче и четче. Она держит в руках нити своей судьбы. И все это – для Джозефа Найта. К трем часам ночи, когда вернулся муж, Анна нашла восемь основных способов получения комбинаций цифр, которые могли стать кодом замка сейфа. Когда она услышала хлопок входной двери, спрятала свои вычисления на дне ящичка для украшений (славненькая шутка, подумала она) и бросилась под одеяло, притворившись спящей. Карл вошел в спальню. К счастью, он был слишком усталым, чтобы думать о сексе, и отправился спать. Анна же не могла уснуть всю ночь. Восторг от своего открытия не давал ей уснуть. Она перебирала в уме одни и те же цифры в поисках новых комбинаций. На следующий день Анна стала внимательно следить за действиями Карла. Она знала, что не сможет проникнуть в кабинет, когда охрана дома бодрствует. Необходимо дождаться, пока Риццо вечером уйдет из дома. Но в тот день он остался дома и на следующий – тоже. И через два дня повторилось то же самое. Муж заставлял ее выслушивать однообразные разглагольствования за обедом и яростно и неутомимо занимался любовью по ночам. Без сомнения, ее нарочитая страстность в ту ночь, когда ей удалось получить в свои руки ключ, вселила в него надежду на новый уровень в их интимных отношениях. Казалось, он пытается делать шаги навстречу ей. Он даже стал обращаться с ней нежнее, чем обычно. Иногда ей казалось, что Карл раздавит ее в своих объятиях. Запах его тела, вкус языка, когда он занимался с ней любовью, вызывали у нее приступы дурноты. Но она терпела все во имя Джозефа Найта. Наконец под вечер Карл ушел из дома. Анна была готова. Как только все в доме утихло, на цыпочках она прошла через холл и отправилась прямо в кабинет мужа, отодвинула дубовую панель и взглянула на сейф. В ее дрожащих руках был клочок бумаги, на котором были написаны сочетания различных комбинаций. Она сделала первую попытку. Неудача. Сейф был заперт надежно. Слегка расстроенная, она попробовала другую комбинацию. И опять ее усилия не увенчались успехом. Она посмотрела на часы на письменном столе. Час ночи. У нее есть в запасе, по крайней мере, час, прежде чем возвратится ее муж. Он никогда не возвращался домой раньше двух. Руками, похолодевшими от ощущения опасности, Анна пробовала все новые сочетания цифр. От возбуждения она слишком быстро крутила диск, и ей приходилось начинать все сначала. Ее дыхание было прерывистым, руки дрожали. Через полчаса после того, как в очередной раз повернула диск, она услышала щелчки тумблеров и неожиданное тиканье. Ручка сейфа подалась вперед. Когда Анна схватила ее, тяжелая дверь открылась. Она добилась своего. Ей еле удалось сдержать крик радости. Это был победный момент, о котором она так долго мечтала. Она выполнила поручение Джозефа Найта. Поспешно она повторила все свои действия, чтобы быть уверенной, что все было сделано верно. Она запомнила верную комбинацию цифр и стала закрывать сейф. Но любопытство пересилило. Она заглянула в сейф и вынула его содержимое. В сейфе было полно денег, ценных бумаг и различных документов, свидетельствующих о незаконной деятельности ее мужа. Несмотря на то что Анна ничего не понимала в бизнесе, она все же поняла, что ее муж получал доходы от торговли наркотиками, обложения данью проституток, игорного бизнеса, вымогательства и иной мерзости. Компрометирующих материалов здесь хватило бы с лихвой для того, чтобы отправить Карла Риццо за решетку на три пожизненных срока заключения. Тряхнув от омерзения головой, Анна закрыла сейф, вышла из кабинета и вернулась к себе в спальню. Здесь она снова и снова повторяла порядок своих действий – ей хотелось убедиться, что она все хорошенько запомнила. Затем она легла в постель и быстро уснула. Карл Риццо вернулся домой в три часа ночи. Он был настроен заняться с нею любовью, но когда увидел, как крепко она спала и какою выглядела измученной, у него не хватило духа потревожить ее. Он не мог даже предположить, что всего несколько минут назад его жена бодрствовала – она трудилась, чтобы предать его. Но Риццо, конечно, не имел об этом ни малейшего понятия. Итак, он надел пижаму и уснул рядом с нею. На следующий день из таксофона теннисного клуба Анна Риццо позвонила Джозефу Найту в его офис. Тихим голосом она повторила искомую комбинацию цифр. Ее поблагодарили за старания. Затем она вернулась домой и стала ждать. Через полторы недели, когда Карл Риццо с женой был в театре, его дом подвергся нападению грабителей. На первый взгляд, это было обычное ограбление, сделанное дилетантами. Украдено немного серебра и драгоценностей. Единственным странным обстоятельством в этом происшествии было то, что слуги, которые в это время находились дома, оказались без сознания от удара дубинкой. Когда Карл Риццо узнал об ограблении, он немедленно отправился в свой кабинет. Картина, представшая перед ним, заставила похолодеть кровь в его жилах. Деньги и ценные бумаги были в целости и сохранности. Не тронули и документы, свидетельствующие об уклонении от уплаты налогов на огромную сумму, – этим он грешил последние пятнадцать лет. Но документы, говорившие о том, что он был членом преступного синдиката Чикаго, занимавшегося шантажом, торговлей наркотиками, игорным бизнесом и поборами с проституток, исчезли из сейфа. Это были очень опасные бумаги. Из них было видно, что Карл Риццо был ренегатом, обманывавшим мафию, которой он был обязан занимаемым в этом городе положением. Карл Риццо знал, что изъятие этих документов равнозначно подписанию ему смертного приговора. Он немедленно усилил охрану дома, за очень высокую оплату нанял новых телохранителей. В поездках его окружали крепкие вооруженные люди. Карл Риццо по-прежнему работал и делал вид, что ничего не произошло. Через некоторое время внезапно он и Анна покинули страну. Уезжая, Карл объяснил деловым партнерам, что они с женой нуждаются в отдыхе и собираются прокатиться в Европу. Вернутся где-то через неделю. И конечно, он ни словом не обмолвился, что девяносто процентов его капитала были с ним на пароходе, идущем в Гавр. Эти средства, наличными и в ценных бумагах, будут помещены на счет в швейцарском банке. Карл Риццо собирался никогда не возвращаться в Соединенные Штаты. Он решил начать новое дело в Европе, где его никто не знал. Безусловно, это будет трудная трансформация, особенно в его годы. Но выбора нет. Это вопрос жизни и смерти. Мафия не щадит отступников. Карл Риццо может считать себя покойником, если когда-либо ступит на американскую землю. На корабле Карл почувствовал некое облегчение. Родина осталась за бортом, а вместе с нею и безжалостные головорезы, которые наверняка прикончили бы его, не ускользни он вовремя. Вскоре он начал наслаждаться всеми благами путешествия на комфортабельном судне. Он и его очаровательная жена были приглашены на обед в каюту капитана. Танцуя с Анной в дансинге корабля, он видел, какое ошеломляющее впечатление произвела она на пассажиров первого класса, – они стояли на прогулочной палубе, глядя на лунный свет, и Карл говорил с женой об их будущей жизни. Риццо жаловался на то, что устал от Чикаго, заштатного городишка с ужасающей погодой и провинциальными жителями. Европа будет восхитительным контрастом. Анна улыбалась и ничего не отвечала. Она знала, что в этот момент на них смотрят телохранители. Новые планы Карла ужасали ее. Единственное, чего ей хотелось – это слегка намекнуть ему, что она играла не последнюю роль в событиях, которые повлекли за собой их бегство из страны. Для Карла Риццо это было романтическое путешествие. Он занимался с Анной любовью каждую ночь в просторной каюте. По мере того как Америка удалялась, а корабль, вспенивая волну, приближался к Европе, он все более чувствовал себя в безопасности. Влажным утром в порту Гавра путешествие окончилось. Корабль был препровожден в акваторию французскими буксирами. Портовые чиновники взбежали на борт, чтобы убедиться, что судно может зайти в порт. Французские таможенники ожидали их на берегу. Карл Риццо стоял рядом с женой у поручней и улыбался, глядя на суматоху, царившую вокруг. Носильщики тащили багаж, сновали судовые офицеры, пассажиры махали руками родственникам, встречавшим их на причале. Внезапно Карл коротко застонал и схватился за горло, словно у него не хватило дыхания. Анна повернулась, чтобы узнать, в чем дело. Муж медленно сползал на палубу, глаза его расширялись. Позвали судового врача. Карла немедленно отвели в свою каюту. Подозревая удар или инфаркт, врач немедленно приступил к реанимации, но безуспешно. Карл Риццо был мертв. Доктор известил о случившемся городских медицинских чиновников. Тело перевезли в больницу для выяснения причин смерти. Патологоанатом, не удовлетворенный диагнозом – сердечный приступ, – вскоре понял причину. Смерть последовала от небольшого прокола в области шеи Карла Риццо. Спинной мозг был насквозь пронзен острым предметом. Патологоанатом, человек опытный, видевший на своем веку не одно убийство, сразу смекнул, что произошло. Убийство было произведено опытным, хладнокровным человеком, который, безусловно, скрывался в толпе обслуживающего персонала и пассажиров. Он дождался удобного момента, поразил свою жертву и растворился среди массы народа. Карл Риццо вернулся в Чикаго в цинковом гробу. Его вдова, сопровождавшая тело, везла не только свой гардероб, который она взяла для длительного пребывания в Европе, но и миллионы долларов, наличными и в ценных бумагах, которые составляли капитал Риццо, отложенный «на черный день». Похороны Карла Риццо состоялись на городском кладбище, далеко от его дома в Гленко. Церемония была вызывающе проигнорирована всеми бывшими друзьями Карла по мафиозным кругам. Только Анна и ближайшие родственники присутствовали на погребении. Неделей позже Анна присутствовала при чтении завещания Карла. Конечно, почти все его средства отошли ей. Она стала миллионершей. Мультимиллионершей. Джозеф Найт продолжал беспрепятственно заниматься бизнесом. Его отношения с чикагским преступным синдикатом были самыми дружескими. Вскоре после смерти Карла Риццо Найт был приглашен на прием, устраиваемый для местных бизнесменов в доме Винсента Монако, главы синдиката. Он провел приятный вечер, в конце которого был отведен в сторону – Найт получил заверения в самом дружеском к нему расположении и желании сотрудничать в будущем. Ни единого намека не было сделано на смерть Риццо или недавнее ограбление, предшествовавшее его падению. Конечно, Монако был информирован через своего агента, что Риццо попытался свалить Найта незадолго до событий, приведших его к несчастью. И могущественный гангстерский босс знал, что с Найтом ничего не произошло. Прошел слух, что Джозеф Найт – человек, к которому следует относиться с уважением, что он – законопослушный бизнесмен, который при случае может оказать кое-какие услуги, но и не замедлит отомстить за обиду. И по этой причине Найт находился в определенном почете. В тот же день, когда был убит Карл Риццо, его мощный телохранитель Сальваторе д'Амато был удавлен в своем доме в Чикаго. Хотя мафия была непосредственно ответственна за то, что случилось с Карлом Риццо, она, конечно же, не имела ни малейшего отношения к смерти дородного охранника. Это сделал кто-то неизвестный, не принадлежавший к ее людям. Убийца Сальваторе мог быть человеком огромной физической силы, так как он задушил громилу голыми руками, словно гнушаясь ножа или револьвера. Было известно, что Сальваторе грубо обошелся с Найтом в день его первого визита в дом Риццо. Винсент Монако сделал недвусмысленное заключение – да, Джозеф Найт, несомненно, человек, с которым надо считаться. Через три месяца после смерти мужа Анна Риццо решила, что настал момент, когда можно повидаться с Джозефом Найтом. Никто не интересовался, верна ли она памяти мужа. Риццо был гангстером, одинаково чуждым как официальным властям, так и мафии, которая обнаружила предательство. И она позвонила в офис Джозефа Найта в Чикаго. Секретарь ответил ей, что Найта сейчас нет в городе – он уехал по делам на восток. Но он сам позвонит Анне, когда вернется примерно через две недели. Он спросил ее имя и поблагодарил за звонок. Джозеф Найт не позвонил. Немного нервничая, Анна подождала еще, затем позвонила в офис снова. На этот раз секретарь вежливо объяснил ей, что Джозефа Найта нет в стране, и спросил ее, по какому она делу. Анна не стала ничего рассказывать. На третий звонок, через полторы недели, был получен тот же ответ. Но к этому времени Анна уже знала, что ей лгут. Найт был в Нью-Йорке. Он оставил ясные указания своему секретарю, из которых следовало, что тот ни при каких обстоятельствах не должен позволить Анне Риццо увидеться с Джозефом. Таков был отчет детективов, которых Анна наняла, чтобы быть в курсе жизни Найта и понять, почему он не отвечает на ее телефонные звонки. Она дала детективам вознаграждение и велела им и впредь следить за Найтом. Она хотела знать, где он бывает, с кем и что в данный момент делает. Постоянно. «Ты не знаешь еще, Джо, – думала она, – что женишься на мне». 12 «Дейли вэрайэтиз», 12 июля 1936 года «Ив Синклер, самая молодая ведущая актриса Голливуда – и, пожалуй, самая талантливая, – с огромным триумфом снялась в новом фильме «Молоденькое сердце», где сыграла главную роль прелестной и добросердечной молодой женщины, которая выходит замуж по любви вопреки махинациям двух упрямых семей. Еще ни одна актриса со времен Лилиан Гиш не вызывала такого шквала похвальных отзывов критики в столь нежном возрасте. Не кто иной, как Харрелл Китон в «Нью-Йорк таймс», отозвался о мисс Синклер как о «восемнадцатилетнем гении с красотой Ломбард и глубиной Бэтт Дэвис». Мы не можем припомнить, когда еще актриса поднималась на новую ступень своей карьеры с большим блеском, чем это сделала Ив Синклер в «Молоденьком сердце». Ходят слухи, что великолепное актерское мастерство Евы в сочетании с огромным запасом сил, необходимых для работы, позволил ей заключить новый контракт с «Уорлдвайд пикчерз». Это– неудивительно. Ребенок-звезда, который сделал себе имя уже в возрасте восьми лет и ставший всеобщей любимицей после участия в сериале «Джилл и Джонни» с Томми Валентайном, всегда демонстрировала незаурядные способности, достойные теперь статуса прославленной кинозвезды. Правда, некоторые опасались, что долговременное сотрудничество с опозорившим себя Томми Валентайном могло отразиться на ее карьере, но эти страхи оказались напрасными. Она развеяла все мрачные прогнозы своим новым блистательным фильмом. Завоюет ли Ив Синклер «Оскара» как лучшая актриса года? Без сомнения, юный возраст и довольно легковесный сюжет фильма не дадут ей удостоиться такой чести. Но никто из нас не может устоять перед обаянием и талантом актрисы – в том числе и «Уорлдвайд пикчерз», который заплатил семизначные цифры за право использовать великолепную игру Ив Синклер в своих фильмах на этом этапе ее великой карьеры». Ив Синклер находилась в офисе своего поверенного Крейга М. Джейнуса, представителя престижной голливудской юридической конторы «Джейнус, Хаббард и Исон». Она сидела в уютном кожаном кресле, приготовленном для важных клиентов. На ней был полотняный костюм, сшитый с классическим изяществом и красотой, блистали драгоценности из белого золота, специально выполненные для нее Сибилой Бенитон из Голливуда. Она смотрела на Крейга Джейнуса, благообразного мужчину на седьмом десятке, который был совладельцем фирмы в течение двадцати лет. Ив неоднократно пользовалась услугами этой конторы и также часто использовала связи фирмы, чтобы утрясти неувязки в своем новом контракте с «Уорлдвайд пикчерз». Ее сотрудничество с Джейнусом, Хаббардом и Исоном было одним из важных шагов, которые она предпринимала на новом этапе своей карьеры. Ив ни разу не взглянула на других посетителей комнаты. А там были еще ее мать и адвокат. Этель Форрест – бывшая миссис Казаль, а еще прежде миссис Зонненбаум – стояла, улыбаясь своей дочери. Ей хотелось, чтобы дочь вела себя примерно в этот день. Она отдала всю свою жизнь служению Единой карьере и хотела, чтобы девушка не забывала об этом. Но Ив ни разу не посмотрела на мать. Она приехала отдельно и ждала прибытия миссис Форрест и ее поверенного. С самого начала встречи она не отрывала взгляда от лица мистера Крейга Джейнуса. – Итак, – сказал мистер Крейг Джейнус, – перейдем к делу. Как вы знаете, миссис Форрест, ваша дочь Ив теперь достигла совершеннолетия. Ей восемнадцать лет. Согласно законам Калифорнии, она имеет право лично распоряжаться всеми своими доходами. В ваших услугах распорядителя и законного опекуна вашей дочери больше нет необходимости. Теперь нам необходимо прийти к новым соглашениям. Наступило молчание. Адвокат миссис Форрест, скользкий и довольно умный голливудский юрист по имени Льюис Айзакс, посмотрел на свою клиентку долгим взглядом, призвав ее к молчанию. Крейг Джейнус улыбнулся. – Я признателен вам за то, что вы пришли, – сказал он вежливо, глядя на гостей. – Прекрасно, что мы здесь, – ответил Льюис Айзакс. – Миссис Форрест хочет своей дочери только добра. Она надеется по-прежнему всецело сотрудничать с нею, согласно любому новому соглашению. Миссис Форрест опять улыбнулась Ив. Но дочь неотрывно смотрела на своего адвоката. Хотя миссис Форрест не могла не усмотреть в этом дурной знак, она продолжала улыбаться. Матери было трудно сдержать свой праведный гнев. Она кляла недавние изменения в калифорнийских законах, позволившие юным голливудским актерам самим распоряжаться личными финансами с восемнадцатилетнего возраста. Она считала целесообразным, чтобы интересы ребенка находились под защитой семьи не меньше чем до двадцати одного года. Юное создание восемнадцати лет вряд ли способно правильно распорядиться сотнями тысяч долларов, и только в ведении семьи может находиться такая сумма. Были и иные причины заинтересованности миссис Форрест в этом деле. Она знала, впрочем, как и все в Голливуде, что Ив только что закончила переговоры с «Уорлдвайд пикчез» относительно нового контракта на сумму примерно в пять раз большую, чем она когда-либо зарабатывала раньше. Это были огромные деньги. Это были деньги, в которых нуждалась миссис Форрест и которые могла бы использовать по своему разумению. За прошедшие десять лет Ив как актриса заработала миллион долларов. Миссис Форрест держала деньги дочери в своих руках с самого начала – когда восьмилетняя девочка подписала свой первый контракт. Миссис Форрест сделала свою дочь звездой, что стоило ей времени, сил, денег и любви. Она не видела причин, почему не оставить все по-прежнему. Она и ее адвокат надеялись на этой встрече убедить Ив дать им официальные полномочия по ведению и распоряжению ее финансовыми делами. Здравый смысл и старая добрая этика требовали, чтобы Ив не отстранялась от своей матери. Итак, за прошедшие десять лет Ив заработала более миллиона долларов. Ее мать распоряжалась этими деньгами. Часть из них пошли на нужды самой Ив – гардероб, фотографы и т. п. Другую, большую часть средств миссис Форрест, следуя советам своего второго мужа, Рея Казаля, вложила в фондовую биржу. То, что осталось, тратилось на жизнь на широкую ногу в особняке в Брентвуде, купленном на деньги Ив, а также на путешествия по Европе, где она купила виллу на Сардинии. К несчастью, по мере усиления Депрессии [2] дела миссис Форрест шли все хуже и хуже – она практически обанкротилась, потеряв сотни тысяч долларов, вложенные в биржу. Это несчастье, в большей степени, чем другие причины, стало поводом для развода с мистером Роем Казалем. Рой был любвеобильным малым, но совершенно безответственным, полным громких заверений и обещаний. Он любил казаться компетентным в вопросах инвестиции. На самом же деле все его советы ничего не стоили. В довершение всего Рой Казаль был неисправимым волокитой. Конечно, миссис Форрест не могла польстить себе, что была идеальной женой. У нее тоже были грешки. Одним из них был флирт с неким Доном Форрестом, лос-анджелесским агентом по недвижимости, умевшим ее развлечь. За этого мистера Форреста она и вышла замуж после развода с Роем Казалем. Вскоре после замужества у Этель снова появились денежные средства, благодаря восходящей карьере дочери, снявшейся с Томми Валентайном в знаменитом сериале. Можно было оплатить счета и даже оставалось что-то. Этель вложила эти деньги в операции с недвижимостью вдоль калифорнийского побережья, опять по совету мужа – на этот раз третьего. Она думала, что скопит наконец-то сумму «на черный день» для себя – и для Ив, конечно. Но получилось так, что Дон Форрест поспешил с выводами и потерпел неудачу на рынке недвижимости. В последний год он выдержал настоящий бой по поводу одной из инвестиций жены – и безрезультатно. Этель опять оказалась на грани банкротства. Конечно, миссис Форрест было за что ругать себя. Она тратила на себя слишком много. Она считала, что как мать и представитель знаменитой дочери она обязана жить хорошо. Именно для этого был приобретен и брентвудский особняк, на который была закладная, и прекрасная одежда от лучших и самых дорогих голливудских модельеров (она покупала ее для себя и для Ив, чтобы выглядеть безупречно, когда о них двоих рассказывались рекламные сказки, и ее драгоценности, и два «роллс-ройса», и вилла на Сардинии, – но если уж говорить по правде, ничто из этого не было оплачено до конца. Кроме того, Этель обожала азартные игры. Это занятие, приносило ей неизъяснимое наслаждение и чуть-чуть облегчало бремя ответственности, которую она ощущала на себе как мать кинозвезды. Она проводила много вечеров с Доном на Голливудских холмах, играя в рулетку и двадцать одно очко. Короче говоря, она делала все, что только любящая мать может сделать для своей дочери, за исключением сбережения ее капитала. Откровенно говоря, она рассчитывала на талант своей дочери, полагая, что в любом случае он вывезет их из омута Депрессии к лучшим временам. Правда, после случая с Томми Валентайном Этель забеспокоилась, но Ив, как всегда, оказалась на высоте. Она продемонстрировала, что принадлежит к когорте победителей, и устояла на ногах. Даже Этель Форрест поразилась, посмотрев фильм «Молоденькое сердце» с Ив в главной роли. Она и не подозревала, что дочь обладает такой глубиной и зрелостью актерского дарования. Какая удача для нее – и для Ив! Какие открывались радужные перспективы. Весной Этель собиралась развестись с Доном Форрестом – после последних событий он был уже недостаточно хорош для нее, – и, возможно, вскоре опять выйти замуж. Прошлой зимой она встретила в казино очаровательного мужчину, торговца автомобилями из Пасадены… Но она была неприятно удивлена, когда до нее дошли слухи, что Ив самостоятельно ведет переговоры по поводу нового контракта с «Уорлдвайд пикчерз» через «Джейнуса, Хаббарда и Исона», ничего не сказав ни матери, ни ее агенту. Новый контракт был совершившимся фактом, но миссис Форрест до сих пор не знала точно его содержания. Конечно, это был зловещий знак. Тем более миссис Форрест обязана сегодня быть на высоте. Если Ив хочется побольше самостоятельности, самой заниматься делами карьеры – что ж, мать не будет стоять у нее на пути. Но тем не менее дочь должна ценить, что сделала для нее мать. Итак, Этель Форрест буквально не могла усидеть на месте в ожидании того, что скажет Крейг Джейнус. Ее будущее зависит от того, что произойдет сегодня. Крейг Джейнус прокашлялся. – Ив благодарна своей матери, – начал он. – Благодарна за проявление заботы о ее финансах до этого самого момента. Что же касается будущего, то мы хотим заверить миссис Форрест, что она всегда будет оставаться для своей дочери предметом любви и уважения. Наступило молчание. Миссис Форрест почувствовала, что сердце ее бешено колотится. Она посмотрела на своего адвоката. Льюис Айзакс смотрел в пространство, словно поглощенный мыслями, которые унесли его далеко отсюда. Кашлянув, она вернула Льюиса на землю. Он улыбнулся Крейгу Джейнусу и придвинулся ближе на стуле. – Должен ли я понять, – спросил он вежливо, – что мисс Синклер желает юридически оформить свое финансовое сотрудничество с миссис Форрест, своей матерью? Крейг Джейнус сменил тон на ледяной. – Напротив, – сказал он. – С этого дня не существует никакого финансового сотрудничества между мисс Синклер и ее матерью. С финансовой точки зрения мисс Синклер абсолютно свободна. – Но вы не можете сделать этого! – Миссис Форрест резко сорвалась с места. Она была из породы бойцов и едва ли не самая зависимая и заинтересованная из матерей. – Ты не можешь отшвырнуть меня, Иви! Я сделала тебя из ничего! Разве ты не помнишь, сколько лишений я претерпела из-за тебя? Бессонные ночи, битвы за контракты, подъем с первым лучом зари, чтобы привести тебя вовремя на съемочную площадку… Боже, я отдала тебе всю мою жизнь, Иви! Половина из того, что есть «ты», сделана мной. Ты не можешь вышвырнуть меня после всего! Кровь стынет в жилах от этого! Никто не произнес ни слова. Ив по-прежнему не смотрела на мать. Льюис Айзакс сидел на кончике стула – как марионетка, которая может вот-вот опрокинуться. Крейг Джейнус смотрел на свои руки. Наконец Льюис Айзакс заговорил. – Мистер Джейнус, – начал он. – Как вы знаете, миссис Форрест вложила существенную часть своих собственных средств, равно как свое время и энергию, чтобы карьера ее дочери шла вверх. Едва ли можно определить цену такой преданности. – Вы правы, – сказал Крейг Джейнус холодно. – Я не знаю, что скажет суд по поводу обязательств мисс Синклер по отношению к матери, – продолжал мистер Айзакс, – но я полагаю, что мисс Синклер, как взрослый человек, должна взять на себя ответственность за некоторые инвестиции, сделанные ради ее блага, но судьба которых сложилась не так благополучно, как мы ожидали. Эти инвестиции были сделаны из лучших побуждений, но миссис Форрест потерпела значительные убытки… – Льюис, – перебил его Крейг Джейнус. – Мы оба хорошо знаем, что миссис Форрест имела благодаря карьере своей дочери и что потеряла – по своей собственной вине. Я вынужден упомянуть брентвудский особняк и виллу на Сардинии. Бумаги по ним – всецело забота лишь миссис Форрест. Ответственность за них несет только она, впрочем, как и за все остальные долги, которые она наделала, будучи опекуном своей дочери. После всего этого у нее нет никакого юридического и морального права требовать от дочери какой-либо компенсации в виде любой собственности или инвестиции. Если вам кажется, что с вашей клиенткой обошлись несправедливо, я приглашаю вас сюда опять, но уже с иском к мисс Синклер. Мы оставим суду решать, кто, что и кому должен. Льюис Айзакс нервно закусил губу. Он хорошо знал, что если Ив Синклер предпочтет судиться с матерью из-за денег, дело растянется на годы и миссис Форрест окажется в огромном убытке. Самое лучшее сейчас для нее, если его клиентке удастся переубедить Ив моральными призывами, пока это еще возможно, потихоньку убраться отсюда. Ей некого проклинать, кроме себя, за свою расточительность и авантюры. Крейг Джейнус встал. – Это все, что я хотел вам сообщить, – сказал он. – Позвольте поблагодарить вас за то, что вы любезно согласились зайти сюда, и пожелать вам доброго дня. Он протянул руку. Поколебавшись, Льюис Айзакс пожал ее. Затем он обернулся, чтобы помочь своей клиентке покинуть офис. Но Этель Форрест было не так-то легко сдвинуть с места. – Ив, ты не можешь сделать этого! – кричала она. – Я отдала тебе всю мою жизнь! Всю жизнь!.. Ты мне обязана всем! Ив сидела молча. Крейг Джейнус быстро встал между своей клиенткой и гостями и начал вежливо оттеснять их к дверям. – Благодарю вас за визит, – повторял он деликатно. – Благодарю вас, спасибо… Льюис Айзакс шепнул матери на ухо: – Мы поговорим обо всем, когда выйдем отсюда, дорогая. Успокойтесь, пожалуйста, пойдемте вниз, там мы побеседуем, – твердил он. Но миссис Форрест отчетливо понимала, что сейчас происходит. Вся ее жизнь была разбита неблагодарной дочерью. – Ты! Маленькая сучка! – вопила она через плечо. – Я засужу тебя до посинения! Попомни мои слова! Ты не можешь обобрать меня до единого цента и уйти со всем этим! Я пожалуюсь в Верховный суд!.. Наконец, дверь офиса захлопнулась перед ее разъяренным лицом, рычащий голос матери долго еще слышался снаружи – она беседовала со своим адвокатом. Ив смотрела в окно. Когда они наконец ушли, актриса обернулась к Крейгу Джейнусу. – Надеюсь, это все? – спросила она. – Я свободна? – Свободны, как птица, мисс Синклер, – улыбнулся адвокат. – Ваша судьба – в ваших собственных руках. Могу ли я поздравить вас с тем, как твердо вы держали все нити последние несколько месяцев? И показали, что вы – настоящий профессионал. Ив не уловила комплимента. Она отвела глаза от окна – их выражение было таким ледяным, что адвокат поспешил отвернуться. – Что мать? – спросила она. – У нее есть ряд серьезных крупных долгов, – сказал Крейг Джейнус. – Дом, вилла, машины… теперь, когда она отделена от вас, у нее нет больше источников дохода. Лично я думаю, что она начнет продавать все, чтобы избежать банкротства. Если, конечно, не выйдет замуж за богатого мужчину… Ив посмотрела ему в глаза: – Как дела с домом? Он открыл папку, лежавшую на столе, и стал просматривать бумаги. – Долг – огромный, – сказал он. – И не выплачивалось никаких сумм уже в течение нескольких месяцев. Я думаю, она продаст его в первую очередь. Ив встала. Она выглядела великолепно в своем костюме. Ее черный пиджак подчеркивал красоту рук. – Не упускайте его из виду, – сказала она. – Когда она выставит его на продажу, сделайте ей предложение. Цена, конечно, должна быть самая низкая. Но достаточная, чтобы заставить ее продать. Мне нравится этот дом. «Я там выросла», – добавила она про себя с горькой улыбкой. – Хорошо, – сказал поверенный, делая для себя пометки. – Я прослежу за этим. Что-нибудь еще, мисс Синклер? Ив пристально смотрела в окно. Из офиса открывался завораживающий вид на Голливуд – Уилтшир-бульвар упирался в холмы, которые виднелись вдалеке. «Прощай, мама», – подумала Ив. Годами она ждала этого момента, надеясь, что, когда придет ее час взбунтоваться, мать будет совершенно истощена финансово. Сегодня ее мечты стали реальностью. Этель Форрест не будет разделять грядущую судьбу своей дочери, полную славы и богатства. Она проведет остаток своей жизни, жалуясь на фортуну, которая, благодаря Ив, повернулась к ней спиной. Но вот уже чувство удовлетворения оттого, что Ив только что сделала со своей матерью, стало исчезать, уступая место какой-то мрачной и безоглядной решимости, которая всегда наполняла ее сердце при виде распростертого перед ней Голливуда. Это был враждебный и опасный мир, полный умных и продажных мужчин и женщин. Но он может быть повержен к ногам тех, чья воля будет так же несгибаема, как неисчерпаем талант. С того момента Ив почувствовала себя во всеоружии. Она выдержала пробу на зрелость. Она выжала все, что можно, из Томми Валентайна, прежде чем утопить его, когда он стал помехой. Теперь она избавилась от матери. Ив была на пороге великой карьеры. Критики и публика были у ее ног. Ее талант был подобен сверкающему мечу, отточенному годами терпеливого труда и практики. Она уничтожит все и всех, кто встанет у нее на пути. У нее было много неоконченных дел в этом мире. «Попробуйте остановить меня теперь, – сказала она безмолвно, обращаясь к солнечным холмам и деловому городу мечты. – Только попробуйте». 13 Однажды ветреной декабрьской ночью, через шесть месяцев после смерти Карла Риццо, Джозеф Найт возвращался домой в свои апартаменты на Манхэттене, когда стройная фигура стала у него на пути. – Привет, Джо. Сначала он не узнал Анну Риццо. Она была не похожа на себя. Что-то изменилось в ней. В ее глазах был какой-то напряженный блеск, какое-то подобие гнева было разлито во всем ее теле. Но несмотря на это, он был поражен ее необычайной красотой – красотой, которая, казалось, еще больше расцвела с тех пор, как он видел ее в последний раз. – Анна, – сказал он. – Я рад тебя видеть. Что привело тебя сюда? Внутренне он уже приготовился к неприятностям. Взгляд ее был многозначительным. Что-то призрачное, даже колдовское, было в ее поведении. – Могу я войти? – спросила она. Джозеф Найт колебался секунду, прежде чем ответить. – Конечно. Он повел ее наверх. Пока они поднимались на лифте, Анна молчала. Она даже не смотрела на Джо. Когда они вошли в комнату, Анна остановилась, глядя из окна на пейзаж, открывшийся взору – парк и ночной город. Он купил эту квартиру из-за прелестного вида из окна. Манхэттен выглядел волшебной страной. Виден был лишь архитектурный блеск метрополии – сверкающие огни и скорбящие ангелы. Он словно воплощал человеческий дух, лишенный продажности, которая притаилась за нарядной картинкой. Колосс на глиняных ногах… – Могу я помочь тебе снять пальто? – спросил он. Снимая пальто, он коснулся ее плеч. Какая-то незримая связь возникла между ними, неожиданная и резкая, как электрический шок. Что-то одновременно притягивало его к ней – и отталкивало. Это было совсем другое ощущение, нежели то, к которому он привык. Нечто иное. Вдруг глаза его округлились. Под пальто не было ничего. Она была совершенно обнаженной. Ее великолепное тело танцовщицы соблазнительно изогнулось перед Джо. Он видел ее нежные плечи, свежую молодую грудь, гладкий живот и точеные бедра, длинные красивые ноги. У нее было тело, которое завораживало мужчин. Восхитительные формы… Она обернулась, чтобы взглянуть на него. Она заметила его реакцию на свою наготу. – В чем дело? – спросила Анна. – Ты забыл, как я выгляжу без одежды? Твоя память – такая короткая, Джо. Несмотря на чувство опасности, которое пронизывало весь его мозг, он обнял и поцеловал ее. Затем он взял ее на руки – молочно-белую обнаженную куклу – и понес в спальню. Он опустил ее на кровать и стоял, долго глядя на нее сверху. Она смотрела на него глазами, в которых был отблеск страсти. Он знал, что должен прогнать ее отсюда сию же секунду, но ее вид вызывал в нем бурные эмоции. Было просто невозможно устоять. Найт снял одежду и лег рядом с ней. Он вошел в нее, покорясь той неодолимой женской силе, которая лишала его воли и заставляла обладать этим телом. Ее сексуальный голод казался удивительным. Она так отличалась от той молодой женщины, которую он соблазнил в Чикаго. Та была невинной и даже девственной, несмотря на свое замужество. Найту пришлось применить все ласки, чтобы вызвать в ней те желания, которых у нее раньше не было. И она подарила ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Но тот прежний дар был чистым и девическим. Существо, которое он держал сейчас в своих объятиях, казалось очень искушенным, охваченным жгучей страстью, отдающим всю себя и хотевшим всего его взамен. Физически Джо был соблазнен этой переменой. Сила ее ласк воспламеняла его, и он поймал себя на том, что весь бешено напрягся, восхищенный ощущением ее рук в его волосах, мягким трением ее бедер вокруг своей талии и тем ненасытным голодом, пронизывавшим все ее тело, который приковал к ней всю его плоть и не позволит ему уйти. В конце концов, не в силах совладать с собой, он прижал ее еще теснее и опять вошел в нее. Все его тело содрогалось. Он чувствовал себя истощенным. Его дыхание прерывалось. Он слышал, как она вздыхала мягко, глубоко, с неописуемым наслаждением. Долго они лежали молча. Затем она повернулась на бок и посмотрела на него. – Почему ты покинул меня? – спросила Анна. Джозеф Найт вздохнул. «Я должен был знать», – подумал он. – Я сделал это, потому что должен был сделать, – ответил он бережно. – Что ты имеешь в виду? – спросила Анна. Ее прекрасная грудь прильнула к нему, когда она положила свою голову ему на руку. Джо осознал, что совершил серьезную ошибку, позволив ей войти в его дом. Было очевидно, что она поджидала его здесь. Она потратила массу сил, вытерпела много боли, прежде чем выяснила его нью-йоркский адрес и оказалась тут. – Я должен уйти, – произнес он. – И ты – тоже. Мы должны жить собственной жизнью. Она решительно покачала головой – красноречивое движение, полное неприятия, – будто она услышала что-то абсурдное и ребяческое. – Но я люблю тебя, – сказала она. Наступила долгая пауза. Она неотрывно глядела в его глаза, пытаясь понять эффект, вызванный своими словами. Его долгое молчание подтвердило ей то, чего она больше всего боялась. Теперь ее взгляд стал холодным. – Ты думаешь, это легко? – спросила она. Он посмотрел ей в глаза. – Никто не говорит, что легко, – ответил он. – Как было нелегко иметь дело с твоим мужем. Он хотел уничтожить меня. У меня не было выбора – только защищаться. И мне было нелегко покинуть тебя. Но я должен был это сделать. Как я уже сказал, мы оба должны жить своей собственной жизнью… – Джо, мы убили его. Ты и я. Мы убили Карла. – Это не так. Она тряхнула головой. – Конечно, мы не держали в руках нож, – сказала она. – Но мы сделали все, чтобы это случилось. Я помогла тебе, и ты обрек его на смерть. Ты сделал так, что его собственные ребята прикончили его. И думаешь, что можешь уйти от этого? – Я должен уйти от этого, – сказал Джо, глядя на нее. – Карл получил то, чего он заслуживал. И не будем больше об этом. Это – конец истории. – Так ли, Джо? – удивилась Анна, подняв тонкую бровь. – Так ли? – Что ты имеешь в виду? – спросил он, садясь. – О чем ты, Анна? Чего ты хочешь? – Я хочу, чтобы ты женился на мне, – эти слова были сказаны необычайно тихим, искренно убежденным голосом. Лежа на простыне, лживая, но необычайно красивая в своей наготе, она действительно казалась шлюхой, опасной и коварной. Джозеф Найт задумался. Он привык иметь дело с мужчинами. Он знал их силу и слабость так же, как знал свою собственную. Но Анна была существом иного порядка. Он никогда не принимал женщин всерьез, чтобы задумываться над тем, как устроена их душа. Теперь одна из них лежала перед ним, охваченная тем порывом, той мистической силой, которую он никогда не знал внутри себя. Он взвесил свои слова, прежде чем ответить. Он понимал, что защитная лесть будет бессмысленной. Она ставила вопрос ребром. И не примет вежливости в ответ. Итак, Джозеф Найт положился на свой старинный инстинкт и стал рассуждать как бизнесмен. Инициатива исходила от нее. Она потратила много сил, чтобы добиться своего. Она так просто не откажется. Он должен вырвать из ее рук инициативу. Это было его первое правило бизнесмена и мужчины. И он намерен следовать ему теперь. – Я не люблю тебя, Анна, – сказал он. – Я не хочу жениться на тебе. Он увидел, как сильный спазм потряс ее тело. Ее глаза широко раскрылись. Она выглядела так, словно удар поразил ее в самое сердце. На нее было так жалко смотреть, что он еле сдерживался. Казалось, его слова уничтожили ее. Но она пришла в себя. Выражение бесконечного одиночества исчезло из ее глаз. На место него пришла упрямая определенность. – Ты убил моего мужа, – произнесла она. – Твой муж получил то, что ему причиталось, – поправил он ее. – Ты теперь свободная женщина, Анна. Это – очень важная вещь. Опять она встряхнула головой, словно он нарочно хотел убедить ее какими-то детскими абсурдностями, тогда как она знала настоящую истину. – Я отдала тебе все мое сердце, – сказала она. – А ты убил моего мужа. Ты должен поступить правильно, Джо. Ты должен жениться на мне. Вот почему я пришла сюда. Джозеф Найт колебался. Он пытался найти верные слова. Но их не было. – Нет, – возразил он. – Я не сделаю этого, Анна. Ее глаза потемнели. – Я выдам тебя властям, – пригрозила она. Найт вздохнул. Он не хотел делать ей больно, но должен был защищаться. – Выдашь меня – кому? И за что? – спросил он. – Твой муж был убит людьми из хорошо известного преступного синдиката. Я не давал им денег, чтобы они сделали это, и не просил их об этом. Ты не можешь притянуть меня к этому делу, Анна. Даже если ты попытаешься, тебе придется рассказать о своей роли в случившемся. Ты кончишь в тюрьме. – Я уже в тюрьме, – сказала она. Джозеф Найт ничего не ответил на это. Он стоял и смотрел на нее сверху. Она была так трогательна в своей наготе, но так пугающа – в решимости. Ее чудесное тело было странным контрастом с холодными голубыми глазами, бросавшими на него призывные взгляды. – Я никогда не говорил, что люблю тебя, – проговорил он. – И я никогда не просил тебя выйти за меня замуж. Я не собираюсь делать это теперь. Ты не можешь ничего изменить, Анна. – О да. Я могу, – прошипела она, прыгая на него из кровати. Прежде чем он смог остановить ее, она обхватила его шею и крепко прижалась к нему. Он почувствовал, как ее ноги сильно обвились вокруг него. Она царапала его щеки и шею. Найт слышал клокотанье ярости в ее голосе. Хрупкие ноги прильнули к нему с нечеловеческой силой, когда он попытался освободиться от нее. И он услышал проклятья, так не шедшие к ней: – Ублюдок… Грязный ублюдок!.. Он чувствовал острую боль от царапин. В конце концов ему удалось схватить ее за талию и отбросить назад. Она упала на кровать и лежала на боку, сжимая его колени. У нее не было больше сил – только отчаяние. Слезы ручьями текли по ее щекам. – Я люблю тебя! – плакала она. – Я отдала тебе все!.. Я люблю тебя! Ты не можешь уйти от меня сейчас! О Боже!.. Ее безнадежная тоска заставила сердце Джо болезненно сжаться. Никогда в жизни он не видел такого бездонного горя, он даже не мог себе представить такого… И он был тому причиной. Но он не мог уступить ей. Ей не было места в его жизни. Как, впрочем, не было ни для одной женщины. И не будет, думал он. Его свобода была под угрозой. Он не может уступить. Джо осторожно освободил от ее рук свои ноги. Анна бессильно откинулась на спину, непрерывно плача. Она выглядела такой одинокой, такой несчастной и брошенной, что он отвел глаза. Он увидел свою одежду, валявшуюся на полу. Найт оделся, затем пошел в ванную, к зеркалу, чтобы поправить прическу, растрепанную ее страстными руками. Заметив кровь на щеках, он смыл ее, затем вернулся в комнату. – Где ты остановилась? – спросил он. – Я помогу найти тебе такси. Она уже успокоилась. Все еще лежа на кровати, Анна смотрела на него. Она долго глядела на него глазами ребенка – который никак не может поверить, что его так безжалостно бросили. Доверчивыми, трагическими глазами… Потом то темное, тяжелое, чего он не видел в ней до сегодняшней ночи, возвратилось опять. Анна взглянула на него с неожиданной ненавистью. – Не нужно мне твое такси, – сказала она. – Но ты не можешь пойти домой так… – сказал он, указывая на ее наготу. – Я так пришла, – ответила она с иронией, которая странно звучала в ее устах. – Думаю, что могу уйти точно так же. На какое-то мгновение он подумал о ребенке, который приходит в этот мир обнаженным и так же уходит, после долгой и трудной жизни. Он смотрел, как она надевала пальто. – Анна, мне очень жаль… – Не надо извинений, – оборвала она. – Это на тебя не похоже. И потом… Она запнулась. Анна задержалась у двери, застегивая пуговицы. Она смотрела на него. Теперь в ее глазах было иное выражение. В нем не было мольбы, не было даже гнева. В них была холодная решимость. – Ты меня еще не знаешь, – сказала она. Джо почувствовал, что нервы его на пределе, когда дверь с тихим стуком закрылась за ней. После этой ночи Джозеф Найт был настороже. Он запомнил ее слова. Он знал, что тут не все кончено. Хотя их пути не пересекались, опасения его казались оправданными. В течение недели, прошедшей после ее визита к нему, периодически раздавались телефонные звонки. Анонимные. Звонили и домой, и в офис. Звонивший быстро вешал трубку, будто ошибся, но Джо почти наверняка знал, кто это. У него также было ощущение, что за ним наблюдают, возможно, с большого расстояния. Оно возникало, когда он шел от дома к остановке такси в конце квартала или входил в свой офис. Он гадал, было ли это ощущение результатом таинственных звонков или бесконечное отчаяние и ненависть Анны сделали его нервы столь уязвимыми. Ночью он лежал в постели и думал о ней. Он вспоминал ее наготу (она похудела) и ее отчаяние. Это отчаяние вызывало в нем желание заключить эту хрупкую женщину в свои объятия, пока мысль о ее ненависти не иссушила нежность и не наполнила душу его отвращением. Он прожил долгие годы, приучая себя не принимать женщин всерьез, не поддаваясь их чарам, их потребности быть защищенными. Но теперь, вопреки его предосторожностям, женщина, которую он использовал в своих целях, захотела быть вознагражденной за свою жертвенность, свою любовь. Он не мог не ощущать ее права на эти чувства. И не мог им поддаться. Джо лежал в постели обнаженный – он никогда не носил пижамы – и вспоминал, как она любила его той ночью, словно хотела поглотить его и отдать всю себя без остатка. Словно сжечь их обоих. И это мучительное соединение страсти и неописуемой женской ярости до сих пор волновало его. Быть близким с ней было равнозначно близости с пантерой, тигрицей. Он хотел стереть ее из памяти. Но это было нелегко. Из-за желания забыть об Анне Найт почувствовал, что нуждается в женщине. На следующей неделе он договорился о встрече с дамой, с которой познакомился в Мамаронеке. Она была женой богатого биржевика, пожилого мужчины, который ценил ее за ум и почти никогда не нуждался в близости. Джозеф Найт познакомился с ней на собрании инвесторов несколько лет тому назад и поддерживал с ней дружеские отношения до сих пор. Она искренне была привязана к своему мужу, с удовольствием пользовалась его деньгами и была ему хорошей спутницей жизни. Она устраивала свою интимную жизнь весьма тактично, а муж был настолько умен, что уважал ее физиологические потребности и предоставлял ей полную свободу. Ее звали Ивонна. Пока Джозеф был в Нью-Йорке, они встречались дважды в неделю. Ивонна приезжала в небольшой отель на Манхэттене и записывалась как миссис Джозеф Найт, либо он приезжал в Мамаронек, чтобы отдохнуть от Нью-Йорка, и Ивонна ждала его в небольшой, уютной квартирке, которую сняла специально для их встреч. Джозеф Найт провел с ней спокойный вечер. Слегка поужинав, выпив шампанского, они стали близки. К своему изумлению, он обнаружил, что его обычная, изумляющая мощь мужчины значительно возросла. Ивонна сделала ему комплимент. – Что с тобой творится, Джо? Ты сегодня словно жеребчик. Я боюсь, что буду больна наутро. – Это из-за твоих неотразимых глаз, дорогая, – пошутил он. Но в ее очах он видел взгляд Анны Риццо, страстный и опасный. В час ночи он покинул квартиру и двинулся в обратный путь на Манхэттен. На полпути к городу он заметил машину, следовавшую за ним. Она шла на небольшой скорости, ее яркие фары отражались в боковом зеркале. Найт удивился, почему он не обратил на нее внимания раньше. Машина стремительно приближалась к нему, словно преследуя. Сзади послышался рев мотора. Затаив дыхание, он высунул руку из окна, чтобы дать знак водителю. Но его жест проигнорировали. Машина была уже совсем близко от его бампера. Расстояние сокращалось. Мотор рычал все яростнее. Вдруг мгновенно машина поменяла ряд и метнулась в сторону. Она была рядом с ним. Обернувшись влево, он увидел того, кто сидел за рулем. Это была Анна Риццо. Прежде чем он мог заметить сумасшедшее выражение ее глаз, она метнулась вправо и сильно ударила его, ее крыло попало прямо в дверцу машины – буквально в нескольких дюймах от его ребер. Джо нажал на тормоз. Она сделала то же самое и оказалась позади, но продолжала преследовать его. Мотор ревел все яростнее, она изо всех сил нажимала на газ. Со смешанным чувством Джозеф Найт понял, что Анна, видимо, следовала за ним всю дорогу, пока он ехал к Ивонне. Он проклинал себя за то, что не убедился, что за ним никто не наблюдает. Теперь было поздно думать об этом. Он посмотрел на спидометр: больше шестидесяти. Ее машина не отставала. Гневный звук мотора был словно звуковой интерпретацией ее дикого взгляда. Найт посмотрел в боковое зеркало. Теперь ее лица не было видно, но белокурые волосы развевались, как пламенеющий нимб. Опять ее машина приблизилась к бамперу угрожающе близко. Мысль о том, что она так упорно преследовала его, привела Джозефа Найта в ярость. Он никогда еще не сталкивался с гневом оскорбленной женщины, но собственные чувства ему не понравились. Она определенно старается убить его. Трагическая решимость, с которой Анна осуществляла это, взбесила его. Всю свою сознательную жизнь он провел, легко оставляя женщин. И вот одна из них отказывается это принять. Она не хочет, чтобы ее покидали. Она с радостью умрет, если сможет забрать его с собой. Это было ясно по тому, как она вела машину. Прежде чем он мог додумать эту мысль до конца, она атаковала его снова. Он увидел ее лицо, поистине безумное в этот момент, неотрывно взиравшее на него через стекла двух машин. В эту секунду его озарило. Ревность! Вот что металось в ее глазах. Она знала, что этой ночью Джо был с женщиной, и хотела наказать его. Желание вернуть его было побеждено яростью, охватившей ее. Разозленный, он резко нажал на газ. Он будет повышать скорость до тех пор, пока не одолеет ее! Он ни на секунду не сомневался, что сможет заставить ее потерпеть поражение. Ни одна женщина не может сравниться с ним, когда он ведет машину. Он оставит ее позади, в грязи. На секунду что-то метнулось в поле его зрения, заставив оторвать взгляд от бокового зеркала. Это был олень. В тиши ночи он забрел на пустынную автостраду и теперь остановился в шоке, парализованный мчащимися на него пылающими огнями. У Джозефа Найта была только секунда на размышление. Он вывернул колеса вправо и направил машину на посыпанную галькой обочину дороги. Было невероятно трудно справиться с тяжелым седаном, шедшим на такой высокой скорости. Колеса начали буксовать. Джозеф Найт стал крутить руль в разные стороны, чтобы не свалиться в глубокую канаву, прорытую вдоль дороги. – Дьявол!.. Стиснув зубы, он сумел вывести машину обратно на дорогу. Колеса пронзительно визжали. Он уже было вздохнул с облегчением, когда позади раздался звук крушения. В боковое зеркало он увидел, что машина Анны слетела с дороги, свалилась в канаву и перевернулась. Он резко затормозил и, пытаясь остановить седан, неотрывно смотрел в зеркало на перевернутую машину, лежащую в сотнях ярдах позади него. Его руки в оцепенении сжимали руль. Раздался мощный взрыв. Бензобак воспламенился. Языки пламени взметнулись вверх в темное ночное небо. Только сейчас он понял, что произошло. Анна следовала ему, когда он свернул, чтобы спасти испуганного оленя, но мастерство водителя подвело ее. Машина выскочила на обочину, влетела прямо в канаву и перевернулась на огромной скорости. Анна была мертва. Языки пламени над искореженными обломками не оставляли никаких сомнений в этом. Найт продолжал двигаться вперед со скоростью десять миль в час, глядя назад в зеркало и думая о случившемся. К своему удивлению, он заметил, что руки его дрожат на руле. Он глядел на дорогу – вперед и назад. Не было ни одной машины. Ни одной, кроме его и Анны. Джозеф Найт почувствовал, как что-то сломалось у него внутри. Он не хотел, чтобы случилось несчастье. Но он чувствовал себя в ответе за это. Это он вынудил Анну последовать за ним в темноту ночных пригородов. Это потому, что он заставил ее полюбить себя, она следовала за ним отсюда в Нью-Йорк. И это потому, что она, отдав ему свое сердце, помогла ему уничтожить мужа. Он старался использовать ее и забыть. Она не могла позволить ему это. Затормози он, когда она начала преследовать его, и попытайся поговорить с нею – она была бы жива. Но ее бешеная погоня взбесила и его, он увеличивал скорость, бросая ей вызов. И теперь Анна была мертва. Год назад – прежде чем она узнала о его существовании – она была жива, пусть несчастлива с Карлом Риццо, но жива. Теперь ее нет. Из-за него, Джозефа Найта. Он двигался медленно, оглядываясь на пылающие обломки. Через несколько минут, он знал, здесь будет полиция. Они обнаружат ее изуродованное тело, увидят, что она мертва, и захотят понять почему. Возможно, знакомые с этой местностью, они смогут догадаться, что олень, перебегавший дорогу, мог стать причиной несчастного случая. Но они никогда не узнают о настоящей причине ее гибели. И они не найдут Джо Найта. Он стал медленно набирать скорость – двадцать миль, затем тридцать. Он не отважился вернуться назад и осмотреть машину. Он не мог позволить, чтобы его увидели. И он не хотел увидеть то, что осталось внутри этих обломков. Итак, он уехал. Странно, но по мере того, как увеличивалось расстояние, пламенеющие обломки не становились меньше, наоборот, казалось, они росли, ширились в зеркале – как нечто, ожидающее его впереди, приближалось, не материализуясь. Этим пламенем была страсть Анны Риццо, страсть, которая отказывалась погаснуть даже в смерти. Но она умирала одна. Джозеф Найт жал на газ. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким трусом. 14 Жизнь с Квентином Флауэрзом оказалась совсем не такой, какою ее себе представляла Кейт. Их медовый месяц состоял всего из двух дней, проведенных в дешевом мотеле в Иосемите. Затем была изнурительная дорога по разогретым жарой долинам Калифорнии в Сан-Диего. Работа, о которой говорилось с таким подъемом и надеждами, на деле была низкооплачиваемой должностью клерка в малодоходном магазинчике скобяных и галантерейных товаров, принадлежавшем его дяде, который сам едва ли преуспевал в жизни. Человек, которого звали Иден Беллами, относился к Квентину с забавным презрением, словно тот был долгожданной фальшивой монетой, которая в конце концов и подвернулась. Иден был щедр на обещания дать Квентину лучшую работу, но эти заверения сопровождались характерным пожатием плечами – будто он хотел этим сказать, что Квентина надолго не хватит. Более того, Идена очень удивило, что Квентин женился. – Я не считал тебя способным на это, – шутил он, подмигивая в сторону Кейт, имея в виду ее красоту. Он находил забавным и даже невероятным, что Квентину удалось уговорить девушку выйти за него замуж, да еще такую порядочную и умную, как Кейт. Но если к Квентину Иден относился так, что можно было понять: он не принимает его всерьез, то к Кейт он питал искреннюю симпатию. Он старался окружить ее заботами, когда она приходила в магазин, приглашал ее с Квентином на обед – его жена Мириам отлично готовила еду вместе с Кейт – и разговаривал с нею с неподдельным уважением. Он восхищался ею, но одновременно был удивлен тем, что она связала свою жизнь с таким парнем, как Квентин. Может быть, это было из-за подчеркнуто насмешливого отношения к нему Идена, – но вскоре Квентин запретил Кейт и близко подходить к магазину. И вообще иметь дело с Иденом и его женой. Работа есть работа, говорил он Кейт. Но его семейная жизнь никого не касается. Под семейной жизнью имелось в виду обитание в дешевой квартирке около водокачки – в районе, населенном в основном бедным рабочим людом и кишащим разного рода энергичными уличными прощелыгами, которые ловили удачу каждый на свой лад. Знакомясь с городом, Кейт вскоре поняла, что Квентин поселился на нищей окраине: мог бы найти место и получше. Но когда она заикнулась об этом, он ответил с неожиданной грубостью, чтобы она заткнулась. И добавил, что лучше знает, где он и его жена должны жить. Вскоре после их приезда Квентин пошел в магазин одежды и купил два костюма, один – светло-серого цвета, другой – темного. Оба они были весьма вульгарными, совсем безвкусными. Они напомнили Кейт о ее отчиме Рее, который любил надевать на себя кричащие костюмы и остроносые туфли, когда шел в город «по делу». Она хотела спросить Квентина, что он собирается делать в этих костюмах. Кажется, они не очень подходят его скромной должности в магазине. Но она не решилась произнести это, так как его поведение говорило о том, что он не собирается ни в чем советоваться с нею. После покупки костюмов денег осталось совсем немного. Молодой семье приходилось жить более чем скромно. Пока он отсутствовал весь день, Кейт томилась в комнатушке одна. Однажды, умирая от скуки, она решила удивить его и отнести в магазин ленч, который она приготовила дома. Когда она добралась туда, Иден был один. Он сказал ей такое, что ее очень расстроило: Квентина здесь нет и ее дело – задавать мужу вопросы по этому поводу. Из сказанного Кейт не могла не понять, что Квентин давно уже не работает в магазине. Той же ночью она осмелилась спросить об этом мужа. – Почему ты не работаешь? – сказала она. Квентин схватил ее за плечи и сильно встряхнул. – Разве я не говорил тебе, чтобы ты туда и близко не подходила? – воскликнул он. – Слушай, Кейт, и слушай хорошо. То, что я делаю, выходя отсюда, – это мое дело, не твое. Я из тех, кто приносит домой деньги и еду. Твое дело – присматривать за домом и не задавать никаких вопросов. Ты хорошо запомнила? Кейт безмолвно восприняла этот нагоняй. Ведь она была молодой и неопытной, решила, что Квентин просто болезненно относится к их финансовым затруднениям и старается делать все, что в его силах, чтобы улучшить положение. Поэтому, думала она, он в поисках лучшего и отлынивает от работы в магазине. В первые месяцы их совместной жизни Квентин не только этим часто расстраивал Кейт. Его настроение было непредсказуемым, когда он возвращался домой ночью. Он мог быть молчаливым и озабоченным, или, наоборот – неожиданно оживленным и полным радости, или клокотал от непонятной ярости. Иногда он вдруг становился удивительно нежным, приносил розы или небольшой подарок. Однажды он повел ее пообедать в город, подарив к этому случаю новое платье. Он мог быть очень романтичным, когда хотел. Но, независимо от его настроения, когда кончался вечер и пора было идти спать, он заключал Кейт в свои объятия и занимался с нею любовью. В эти мгновения его страсть была несомненна. Его прикосновения становились все более уверенными – чем больше времени проходило со дня их свадьбы, тем лучше он узнавал, что доставляет ей наибольшее удовольствие. Квентин поднимал ее на такие высоты наслаждения, что она была совершенно слаба и словно в дурмане, когда все это кончалось. Бесцельно бродя по их унылому маленькому жилищу и чувствуя, что в душе ее шевелится упрек мужу за жизнь, которую ей приходится вести, она старалась думать о его ласках, которые всегда завершали день и приглашали ко сладкому сну ночью. Она многое могла простить Квентину и скрыть свое растущее отчаяние – и все из-за той страстности, которую он проявлял в их интимных отношениях. Но странно: когда Квентин словно играл на скрипке ее тела и мог сделать ее буквально безумной от наслаждения – если хотел этого, – у нее возникало ощущение, что она смотрит на себя как бы со стороны – как ее тело отвечает на его прикосновения горячими спазмами. Было что-то безличное в этом трепете плоти, что-то, от чего она чувствовала себя отделенной как бы невидимым барьером. Она задавала себе вопрос: замечает ли это Квентин? Иногда ей казалось, что нет. Но в иные моменты она чувствовала какую-то напряженность его ласк, что-то вроде фрустрации. Он мог вдруг отвернуться от нее со вздохом сразу после того, как они были близки, и отодвинуться на другой край кровати. Она ощущала его отстраненность и страдала от этого. Она начинала бояться, что не нравится ему как женщина, и беспокоилась по поводу своей неискушенности. Кейт не осмеливалась допустить мысль, что она, возможно, поторопилась с замужеством. Сидя безо всякого дела в своей комнатушке, Кейт временами подозревала, что не стала ближе к самой себе, чем раньше, и что она – такая же чужая в мире Квентина, как в те времена, когда она жила дома с матерью. Но она гнала эти мысли. Это была жизнь, которую она сама себе избрала. Жизнь с матерью и Реем была в определенном смысле насилием над личностью, чем-то таким чужеродным, от чего ей нужно было бежать. И если не все было идеально между нею и Квентином, то это – не беда. Трудно ожидать понимания сразу же, в самом начале брака. Нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу. Быть может, та чудесная судьба, которая, как ей долго казалось, уготована ей, была не более чем плод ее юного воображения, иллюзия, которую нужно выбросить из головы теперь, когда она знает, какова реальная жизнь. Так прошло два месяца, затем четыре, шесть… Кейт становилась все неспокойнее. Ее юный мозг требовал каких-то новых впечатлений, как ее тело требовало более активной жизни, чем просто бродить из угла в угол по своей комнатушке. Ей хотелось иметь новые наряды, посещать места, куда их можно надеть. Ей хотелось, чтобы ее жизнь имела какой-нибудь смысл. Квентин чувствовал ее дискомфорт и старался развеять ее грустные мысли. Дела не всегда будут идти так, как сейчас. – Не беспокойся, детка, – говорил он. – Я сейчас обдумываю большое дело. Очень значительное и важное. Вот почему это – секрет. Когда все будет исполнено, ты станешь самой хорошо одетой девчонкой в Калифорнии. Даже у голливудских беби не будет таких вещей, как у тебя. Но время шло, а «нечто большое» так и не появлялось на горизонте. Несмотря на ее искреннее желание понять серьезные затруднения Квентина в эти тяжелые времена, Кейт чувствовала, что ее терпение истощается. Она обнаружила, что быть в заточении – вовсе не в ее вкусе. Казалось, если не произойдет никаких перемен, что-то взорвется внутри ее. И вдруг пришло освобождение. Однажды Кейт сидела и рассеянно просматривала журнал. Внезапно раздался стук в дверь. Она открыла дверь и увидела толстенького разъяренного человека, уставившегося на нее. – Ваш муж дома? – спросил он. Кейт отрицательно покачала головой: – Его нет… Он… на работе. На его лице появилась ухмылка. – Вы знаете, кто я? – сказал он. – Я… нет, – ответила Кейт, отступая на шаг назад. – Я – хозяин этого дома, – сказал он. – И я не занимаюсь благотворительностью, давая людям жилье просто так. Вы не заплатили мне за три месяца. Ваш муж кормит меня обещаниями, но не платит. Мне очень жаль беспокоить вас по делу, которое является обязанностью вашего мужа, мисс. Но если вы не вернете мне должное, я позову шерифа и он выставит вас отсюда. Кейт была застигнута врасплох. – Мне очень жаль, – проговорила она. – Я не знала. – Допустим, вы не знали. Но теперь вы знаете, – сказал хозяин. – Верьте мне, мисс, это только в интересах дела, что я так говорю с вами. Это – мое последнее предупреждение. Скажите вашему мужу: если он не потрудится заплатить мне в течение трех дней, то – уезжайте отсюда прочь. – Мне ужасно неловко, – начала Кейт. – Я думаю, он просто забыл. Подождите, мне кажется, у меня есть немного денег для вас. Она пошла к туалетному столику и отыскала те небольшие сбережения, которые ей удалось отложить, когда она жила у Стимсона. Кейт держала их на черный день – такой, как сейчас. Там было достаточно, чтобы уплатить за полтора месяца. Хозяин немного смягчился. Она заверила его, что будет следить за тем, чтобы деньги вносились аккуратно, и умоляла не тревожить ее мужа. Затем она села и задумалась. Несмотря на свое огорчение по поводу визита хозяина и ее возраставших подозрений, связанных с Квентином, восхитительная идея овладевала ее мыслями, отгоняя прочь тревоги. Она найдет работу. Таким образом, она заплатит за жилье и в то же время выйдет из дома и будет делать что-нибудь полезное. Она не сказала Квентину о своих планах – может быть, потому, что хотела сделать ему сюрприз. Или боялась его отказа. Она и сама не знала почему. Это оказалось удивительно просто. Кейт представилась как опытная официантка, зайдя в местный ресторан, который был всегда полон. Она не погрешила против истины – ведь у Стимсона Кейт работала хорошо. Уже через два дня хозяин поручил ей помогать одной из девушек. Она делала все так хорошо, что к концу недели он взял ее на постоянную работу. Кейт была отличной официанткой, и посетители любили ее. Она искренно увлекалась работой, и это приносило свои плоды. Незачем говорить, что вид ее красивого тела, на котором ладно сидела черно-белая униформа, производил впечатление на клиентов-мужчин, среди которых были в основном бизнесмены, любившие пообедать своей компанией. Она также открыла в себе новый талант. Это был настоящий ресторан – не то что у Стимсона, и, конечно, посетители ожидали встретить здесь соответствующий прием. Кейт обнаружила, что может в два счета угадать, что нужно каждому клиенту с первой минуты его пребывания. И она дарила им свои улыбки, свой юмор. Ведь у нее были хорошие манеры. Для каждой группы клиентов у нее был свой особый род «представления» – ей нужно было очаровать их, чтобы они захотели зайти еще и еще и чувствовали себя здесь, как дома. Результаты не замедлили сказаться. Она стала любимицей посетителей и получала чаевые большие, чем самые опытные официантки. Босс оценил ее возможности и повысил Кейт жалованье после первого же месяца работы. Она потратила свои первые заработанные деньги на то, чтобы заплатить за жилье. Теперь хозяин казался вполне довольным и пообещал больше не беспокоить ее мужа вопросами о квартплате. Кейт была счастлива и горда. У нее было место, куда ей нужно было ходить каждый день, люди, с которыми можно общаться, дело, в котором она преуспела, – и она зарабатывала деньги. Она вносила свой вклад в их семейный бюджет и облегчала жизнь Квентину. В один прекрасный день она расскажет ему про свою работу. Она найдет способ сделать это деликатно, так, чтобы не обидеть его своей независимой инициативой, ведь все это – для их общего блага. Но прежде чем Кейт смогла рассказать ему об этих новостях, он уличил ее. Однажды она вернулась с работы в полдень и дома обнаружила Квентина, поджидавшего ее. Он был одет в один из своих немыслимых костюмов и выглядел так, словно бросил что-то важное, какое-то срочное дело, чтобы вернуться домой в середине дня. Она улыбнулась, закрывая дверь. Ни слова не говоря, он влепил ей пощечину. Она упала на кровать. Она лежала, неотрывно смотря на него, потирая пылающую щеку. Кейт была поражена – она не могла понять, что произошло. – Сегодня я пошел к хозяину, – сказал Квентин, – чтобы заплатить ему долг. Но он сказал, что моя жена уже позаботилась об этом. Слишком поздно она поняла, что этот удар по его мужскому самолюбию был много хуже того, которого она хотела избежать. – Где ты взяла деньги? – спросил он. – Я… у меня они были, – произнесла она. – В моем кошельке. – Врешь! – закричал он, ударяя ее опять. – Я знаю, что в твоем кошельке. И знаю, чего там нет. Лучше во всем признаться, золотко, пока я хорошенько не вздул тебя. Кейт смотрела на него, все еще пораженная тем, что впервые за все время их брака он ударил ее. – Я нашла работу, – сказала она. Она рассказала ему о своей работе в ресторане, объяснила, что хозяин жаловался, что ему не платят за жилье, и она просто хотела сделать как лучше. Лицо Квентина побагровело, потом побледнело, потом опять налилось кровью, пока он слушал ее рассказ. Он метался перед ней, как разъяренная пантера. – Слушай, – прорычал он. – И слушай внимательно. Твое дело – оставаться дома, хорошо содержать его для меня и быть здесь, когда я прихожу. Квартплата – это мое дело, не твое. Я не знаю, кто вбил тебе в голову эти дурацкие мысли, но тебе лучше их забыть, если хочешь жить. Он остановился перед ней и поднял руку. – Чертовы бабы! – кричал он. – Они ищут каждую лазейку, чтобы напакостить. Я думал, ты другая, Кейт. Но, видно, я ошибался. Его рука хотела ударить ее. Но он посмотрел вниз и увидел красный след от своей первой пощечины. Целый калейдоскоп чувств промелькнул в его серых глазах – жалость, гнев и какое-то глубинное подозрение, которого она никогда раньше не замечала. Потом, без всякой видимой причины, он смягчился. – Ладно, – начал он. – О'кей. Ты сделала то, что считала нужным. Это – моя вина, детка. Не терзай себя. – Было что-то отстраненное в его словах, словно он больше убеждал себя, чем говорил с ней. Казалось, он обдумывал и взвешивал, даже подсчитывал. Потом он улыбнулся. – Как бы то ни было, – произнес он, садясь и закуривая сигарету, – для нас тяжелые времена уже позади. У меня есть к тебе предложение. Это важнее, чем подавать тарелки в забегаловке. Ты будешь делать большое дело, детка. Я нашел его для тебя. Кейт села на кровати. – Какое, Квентин? – спросила она. Он попыхивал сигаретой, глядя на нее. – Ты умеешь хранить секреты? – улыбнулся он. – Это – тонкая работа. Все должно быть чисто. Это не для болтливого простака. Я потратил уйму времени, чтобы найти ее, поверь мне. – Я умею хранить секреты, Квентин, – сказала Кейт, серьезно глядя на него. – Пожалуйста, скажи мне, что это такое? Что я должна сделать? Она чувствовала, что их брак становился все более проблематичным за последние недели – по мере того, как ее чувство вины по поводу своей неафишируемой работы и подозрения, связанные с Квентином, увеличивались. Теперь у нее есть шанс все исправить. – Вот и отлично, – произнес Квентин, потушив сигарету. – Есть один парень. Я хочу, чтобы ты встретилась с ним… 15 Молодого человека звали Кристофер Хеттингер. Он был представителем одной из самых богатых семей города. Его отец Джад Хеттингер сумел так развернуть свой грошовый бизнес, что стал владельцем наиболее престижных универмагов в столичной зоне. Десятиэтажный основной универмаг в Сан-Диего и два отделения в близлежащих городках принадлежали фирме «Хеттингерз». Кристофер был его единственным сыном и наследником. Ему было двадцать три года. Он окончил Стэнфордский университет. Теперь отец вводил его в курс дела. Сын работал в универмаге здесь, в Сан-Диего, помощником менеджера в секции одежды. Это было все, что Квентин рассказал Кейт. – Твое дело – просто подружиться с малышом… – сказал он. – Он очень одинок с тех пор, как окончил учебу. Ему нужен друг. Этим другом станешь ты. Я беру на себя все остальное. Другие указания я дам тебе позже. Какое-то время продолжай работать официанткой – это будет отличным прикрытием. И хорошо согласуется с моими планами. Возможно, к лучшему, что ты много не знаешь. Кейт взглянула на него. – Квентин, что-то все это мне не нравится, – сказала она. Прежде чем она могла продолжать, он схватил ее за обе руки и сильно встряхнул. – Твое дело – не рассуждать: нравится, не нравится… – прошипел он угрожающе. – Я готовил это дело много месяцев. С этой самой минуты ты будешь делать только то, что тебе скажут. Поняла? Она послушно кивнула. Он смотрел на нее еще долго – взгляд его был подозрительным. Потом он отпустил ее. – Ты что же думаешь, что я попросил бы тебя о чем-нибудь дурном? – засмеялся он. – Никогда, малышка. Это деловое поручение. И не фантазируй, будто я хочу, чтобы ты слишком близко подружилась с этим лопухом. Я – ревнивый тип, дорогая. Запомни. Будешь всего лишь его другом. Заставь его доверять тебе. Сделай так, чтобы ты ему понравилась. И положись на меня во всем остальном. Кейт смотрела мужу в глаза. Она видела: он что-то скрывает от нее. Ей не нравилось то, во что ее хотели втянуть. Но у нее не было выбора. Брак с Квентином – это все, что было у нее в этом мире, да и тот был под угрозой. Она просто не знала, что стала бы делать, потеряй она Квентина. И Кейт согласилась на то, о чем ее просили. Но сначала она убедится, что в этом нет ничего плохого. Она это почувствует. – Хорошо, – сказала она. – Моя милая девочка! – Квентин был явно доволен. Он наклонился, чтобы приласкать ее. Он обнял жену и прижал к себе. Она почувствовала его мягкий поцелуй на своих губах, становившийся все более интимным, когда он лег рядом с нею. Скоро ритм его страсти заставил ее забыть обо всем, кроме него. Кейт следовала его указаниям. Теплым апрельским вечером она столкнулась с Кристофером Хеттингером. Она изучила путь от его работы до дома и обсудила с Квентином, как ей познакомиться с ним. Она уронила свою сумку, когда молодой человек проходил мимо нее у бакалейной лавки. – Позвольте мне помочь вам! – сказал он, наклоняясь, чтобы поднять рассыпавшиеся яблоки, консервы и батон хлеба. Она видела юношу только на фотографиях или с дальнего расстояния – когда наблюдала за ним вместе с Квентином. Подойдя ближе, она поняла, каким он был чистым и наивным. Он был высоким и стройным. У него были белокурые волосы, едва отличавшиеся от ее собственных, и голубые глаза. В нем было что-то нежное, мальчишеское, и сразу становилось ясно, что он и мухи не обидит. – Я такая растяпа, – сказала она. – Даже не знаю, что со мною. Я роняю вещи сегодня целый день. – Можно мне помочь вам донести все это? – спросил он, держа ее сумку. – Я буду счастлив довести вас до дома. – Благодарю вас, – ответила Кейт. – Вы очень добры. Большое спасибо. Несмотря на отказ от его предложения, она посмотрела ему в глаза, вложив в свой взгляд все дружелюбие и поощрение, которое только смогла. Она видела, что он отвечает ей. Направляясь домой вдоль квартала, Кейт была уверена, что он не забудет ее. Через неделю молодые люди опять столкнулись. На этот раз встреча произошла в час его ленча. Обычно он был в это время один. Кристофер шел через парк в кафе, когда она возникла перед ним. Оба остановились. – О, это вы, – сказала Кейт. – Это – вы! – повторил он. Наступила минута замешательства, оба молчали. Потом рассмеялись. – Замечательно, – сказал он, очевидно собирая все свое мужество, чтобы заговорить с ней. – Как поживаете? – Спасибо, хорошо, – улыбнулась она. – Я не уронила ни одной вещи с тех пор, как видела вас в прошлый раз. Опять наступило молчание. Она знала, что он думает о ней – вспоминает их прошлую встречу. Это было написано у него на лице. – Вот и прекрасно, – заметил он. – Ронять вещи – дорогое удовольствие. – Да. – Послушайте, – продолжил он. – Это, должно быть, судьба, что мы встретились с вами снова. Не согласились бы вы пойти со мной на ленч? – Я… – прошептала Кейт, глядя в сторону. – Я не знаю… Храбрость покинула его, когда он увидел, что она колеблется. – Я понимаю… – сказал он. – Вы не можете принять приглашение совершенно незнакомого человека. Позвольте мне представиться. Крис Хеттингер. Он протянул ей руку. Поколебавшись, Кейт взяла ее. Рука была теплой и мягкой. – Кейт, – ответила она. – Кейт Флауэрз. Она назвала свое настоящее имя, как велел ей Квентин. Но на ее пальце не было обручального кольца. – Какое чудесное имя, – проговорил он. – Друзья зовут вас Кетти? Она покачала головой. – Ну вот, – улыбнулся он. – Теперь мы знаем друг друга. Вы можете принять мое приглашение на ленч. От друга – не правда ли? – Наверно, я не должна… – сказала Кейт. Но увидев его огорченный взгляд, она улыбнулась. – Но мне кажется, что это будет прекрасно. Он повел ее в маленький ресторанчик в центре города – место, посещаемое дамами после того, как они сделают покупки. Кейт показалось, что здесь его никто не знает. Он казался смущенным, но волновался и радовался, что остался с нею вдвоем. Он спросил ее, может ли она рассказать о себе. Она сказала, что приехала из Стоктона после окончания высшей школы и работает здесь официанткой в ожидании лучшей работы. Она рассказала также придуманную историю о своей семье – у нее есть отец и мать, которых она очень любит, но ей пришлось уехать из дома, потому что тяжелые времена вынудили ее искать работу в другом городе. Естественно, она умолчала о своем браке. Кейт поняла, что молодой человек решил: она еще не замужем. Сначала лгать было трудно. Но в одно мгновение Кейт почувствовала, что думает о своем отце, когда говорит о своей любви к семье. Ее горячая привязанность к памяти о нем сделала ложь правдой, и Кристофер Хеттингер был тронут ее искренностью. Что-то раскрылось внутри его. Он рассказал девушке о себе, о своей семье, своем образовании. Рассказал про двух сестер, которых он не любил, о своей любимой матери и властном, равнодушном отце. О своем пребывании в Стэнфорде он говорил с горечью – он должен был учиться там только потому, что его отец был выпускником Стэнфорда. Он в красках описал, как ненавидит отцовский бизнес, в который оказался вовлеченным поневоле. Он мечтал вырваться из-под отцовской опеки, но у него все не хватало мужества сказать об этом Джаду Хеттингеру. Потом он рассказал Кейт о своей любимой девушке. – Ее зовут Джейн, – добавил он. – Джейн Гарретсон. Крис достал свой бумажник и показал Кейт фотографию молодой женщины с темными волосами. Она казалась ни хорошенькой, ни дурнушкой – хотя, конечно, в жизни могла выглядеть иначе. Было что-то жесткое в выражении ее лица, хотя глаза ее были красивы. Юноша смотрел на фотографию с благоговением. – Она – выдающаяся девушка, – сказал он. – Мы привязаны друг к другу, хотя и тайно, уже несколько лет. Родители не хотят, чтобы я общался с этой девушкой, потому что она из бедной семьи. Но я негласно помолвлен с нею и собираюсь жениться. Казалось, что его бунт против отца связан еще и с чувствами к Джейн. Постепенно у Кейт сложилось впечатление, что оба они – юноша и девушка – были невинными существами и берегли себя друг для друга. Конечно, она не могла быть в этом уверена, но интуиция подсказывала ей, что она недалека от истины. Крис говорил о своем отце со смесью страха и презрения. Судя по словам юноши, Джад Хеттингер был жадным до денег и нечистым на руку дельцом, которого не волновало ничего, кроме бизнеса и положения в обществе. Он уже присмотрел своему сыну богатую девушку из Сан-Диего и не мог произнести имени Джейн, не впав при этом в ярость. Но Крис не допускал вмешательства отца в его личную жизнь. Правда, он все еще не рисковал довести гнев Джада до предела и поэтому пока не женился на девушке. Но все годы своей учебы в Стэнфорде он поддерживал с нею отношения – часто писал ей письма и старался увидеться с нею, когда только появлялась возможность. Казалось, теперь молодой человек собирал все свое мужество для противоборства с отцом. А Джейн была девушкой прямолинейной и не современной. Она не стеснялась своей бедной семьи и хотела, чтобы любили ее, а не деньги. Она уважала себя. Джейн не нравилось прятаться по углам – она хотела, чтобы Крис открыто сделал ей предложение, иначе она не будет ждать вечно. И кроме того – она требовала верности. Было очевидно, что она воспринимает свои отношения с Крисом серьезно, как если бы это была настоящая помолвка. Как бы то ни было, молодой человек потратил кучу денег, чтобы тайно купить обручальное кольцо, на котором была выгравирована дата свадьбы. Он поклялся сделать это. Кейт была удивлена. Она так много узнала о сложной жизни юноши за один короткий ленч. Он открывал перед нею свою душу с такой искренностью, что она была одновременно и тронута, и подавлена – на душе у нее стало тяжело. Кейт не привыкла разговаривать с людьми, имея камень за душой. И сознание, что ее заставляют манипулировать человеческими чувствами, сделало ее несчастной. Ей стало муторно практически сразу, когда юноша почувствовал к ней доверие. Казалось, он понял, что ей отчего-то не по себе. – …Наверно, это нехорошо, что я рассказываю совершенно незнакомому человеку свои самые сокровенные тайны, – сказал он. – Простите меня. Я не хотел вас обременять. – Вовсе нет, – засмеялась Кейт. – Вы можете говорить все что хотите. Да и потом, мы ведь знаем друг друга, не так ли? Мы ведь друзья? Лицо юноши осветилось. – Друзья, конечно! В конце ленча он сказал: – Мне пора возвращаться на работу. До свидания, мисс Флауэрз. Они оторвут мне голову, если я опоздаю. – Вы можете звать меня просто Кейт, если хотите, – сказала она, чувствуя себя неуютно от ложного «мисс». Он пожал ей руку, улыбаясь. Когда он уходил, огромная тяжесть, казалось, свалилась у него с плеч. По иронии судьбы Кейт почувствовала, что равнозначная тяжесть вдруг передалась ей. И она не могла бы сказать, что ей это понравилось. Она увиделась с Крисом Хеттингером снова. Они встречались в деловом районе около универмага его отца, заходили в парк Бальбоа и сидели на скамейке, кормя вместе голубей. Она разрешила ему звонить ей в ресторан, где работала. Он пригласил ее на ленч еще раз. Их дружба быстро крепла. Крис открывал свою душу перед Кейт все больше и больше. Он сказал ей, что оказался в ловушке между своей невестой, с одной стороны, и своей семьей – с другой. Ему не с кем поделиться своими чувствами, кроме Кейт. Он не может поговорить со своей матерью, потому что она слишком трепещет перед его отцом и играет в этом семейном конфликте роль наблюдателя. Его сестры были испорченными эгоистичными существами, между ними и Крисом никогда не было теплых отношений. К тому же обе были замужем и поглощены собственными семьями. У него нет друзей среди мужчин, кроме одного университетского приятеля, бывшего соседа по комнате, которому он доверял, но тот был сейчас далеко – в Массачусетсе. Кейт была единственной, кто у него есть. Она воспользовалась этой неожиданной близостью. Она стала убеждать Криса бороться: его жизнь – это только его жизнь и нужно набраться мужества потягаться с отцом. Конечно, ее роль доверенного лица была лишь уловкой, сработанной Квентином. Но она чувствовала, что оказывается все сильнее и сильнее привязанной к их отношениям – более, чем она намеревалась. С настоящей искренностью она уговаривала Криса найти свой путь в жизни и не позволять отцу использовать сына в своих эгоистических целях. Говоря это, Кейт вдруг поняла, что могла бы с таким же успехом сказать это о себе. Словно переживания Криса были ее собственными чувствами – ощущение пойманности в ловушку и юношеская тоска. Всем своим существом ей хотелось убедить его выбрать любовь, а не выгоду и найти настоящее счастье – чего бы это ни стоило. Это открытие увеличило ее душевный дискомфорт. Ведь она выдавала себя не за ту, кем была на самом деле. Но искренность, с какой она вела тонкую игру, заставила ее импонировать Крису. И ей это было приятно. Между тем, слушая юношу, она начала подозревать, что Джейн не так уж хороша и что она использует его любовь в своих целях. Кейт усомнилась в чувствах бедной, но требовательной девушки, которая казалась такой жесткой и властной над ним. Может быть, Джейн будет совсем не подходящей женой для Криса. Кейт не могла не чувствовать тайных уколов ревности по отношению к невесте, которой он отдал свое сердце. И это нежданное ощущение заставило ее сомневаться в собственных мыслях по поводу истории юноши. Быть может, ее подозрения были результатом ее растущей привязанности к Крису? Она не знала. Она понимала только, что чем ближе она чувствовала себя к этому наивному человеку, тем больше страдала от фальшивого положения, в котором оказалась. И может быть, по отношению к себе самой. Ее совет следовать голосу сердца наполнял ее собственную душу чувством тяжести. Где-то внутри таилось подозрение: то, что толкнуло ее к Квентину – было не любовью, а лишь увлечением Квентином в сочетании с его интимным обаянием, которым она поддалась. Ей не хотелось верить в это, но всякий раз, когда она смотрела в доверчивые глаза Криса, сомнение возвращалось к ней. Возможно, чтобы убежать от этих чувств, она жаловалась Квентину на свою задачу. – Я начинаю нервничать, – говорила она. – Как долго еще будет это продолжаться? Я не знаю, что я делаю. Я хочу знать, к чему все это идет… – Ты делаешь все прекрасно, – убеждал ее Квентин. – Даже– к лучшему, что ты ничего не знаешь. Верь мне, Кейт, ты лишь случайно оказалась исполнителем моих планов. Ты лишь на периферии основного действия. Но ты делаешь нужную работу. Возможно, для того, чтобы смягчить Кейт, он попросил ее узнать о делах компании отца юноши. Это не составило труда – обычные сведения о дивидендах Джада Хеттингера, в сущности, всем известные, – и успокоилась на время. Она пыталась поверить в сказанное Квентином – что она не участвовала в настоящем действии. Но ее сердце говорило иначе. Между тем она и Крис Хеттингер становились все ближе и ближе друг другу. Этот процесс шел все быстрее, словно по своему собственному расписанию. Кейт ничего не нужно было делать. Каждый ленч, каждая прогулка, каждый разговор с Крисом скреплял их отношения. Юноша зависел от нее все больше и больше. Да и Кейт, вопреки себе, становилась все больше зависимой от него. У нее было то, чего она была лишена в ранней юности – настоящая дружба. Наивная чистота Криса затрагивала какие-то уязвимые струны души Кейт, которые были подавлены сначала ее несчастной жизнью с матерью и отчимом, а затем странным и тревожным супружеством с Квентином. Чем ближе она становилась к Крису, тем больше она сомневалась в своей собственной жизни. Она видела, какую важную роль играл в ее браке секс, и задавала вопрос: а было ли что-нибудь более существенное, что связывало ее с Квентином? Она понимала, что Крис мог предложить женщине нечто большее. Юноша отдавал ей свое сердце, свою веру, свою искренность. Это были те ценности, которыми Квентин, похоже, не обладал. Говоря с Крисом о его будущем, Кейт чувствовала себя все более одинокой, потому что, открывая эту дверь для себя, он, казалось, закрывал ее для Кейт. Кейт теперь уже сознательно ревновала к Джейн, которую никогда не видела. Ей представлялось, что эта девушка недостаточно хороша для Криса, – он сам в этом убедится со временем. Дни она проводила в мечтах, в которых была свободна и Крис женился на ней. Ее жизнь была бы совсем другой! У нее появились соблазнительные и мучительные фантазии об их интимных отношениях. Кейт более, чем когда-либо, была убеждена, что он – девственник. Его чистота сквозила в каждом жесте. Она мечтала о том, что было бы, если бы возможно было повернуть время вспять и она тоже стала бы непорочной. Если бы в первый раз это произошло с Крисом, а не с Квентином. Возможно, в объятиях Криса она бы никогда не узнала удивительного чувственного зноя Квентина. Но она бы узнала иное, нечто нежное, драгоценное. Эти мысли тревожили ее все чаще. И опять она жаловалась Квентину. – Мне не нравится все это, – говорила она. – Он слишком доверяет мне. Он старается быть ближе ко мне. Я хочу, чтобы все поскорее закончилось. Но Квентин, казалось, был в восторге. – Чем ближе – тем лучше, – отвечал он. – Поверь мне, ты действительно помогаешь парню. Продолжай в том же духе и ободряй его. Это как раз входит в мои планы. И не беспокойся. То, что ты делаешь, не причинит никому никакого вреда. И он страстно поцеловал ее. Ощущение теплоты его объятий и вкус его губ приглушили тревогу в ее душе, заслонив собой тяжелые мысли – хотя бы на время. За апрелем прошел май, за маем – июнь. Однажды в субботу Крис Хеттингер пригласил Кейт на пикник. Как сказал юноша – в небольшое укромное местечко, любимое им еще с самого детства. – Это лужайка среди дубов, за городом. Никто не знает о ней, кроме меня. Я уверен, что вам она понравится. Корзинку для пикника Кейт собирала под внимательным взглядом Квентина. – Веди себя хорошо, – говорил он. – Меня не будет в городе весь день. Желаю тебе весело провести время. Кейт встретила Криса в городе. Потом они поехали на ферму, окруженную фруктовыми деревьями. Он припарковал машину на пыльной дороге между двумя лугами, и они пошли к тому месту, о котором он рассказывал. Оно и впрямь было замечательным. Лужайка выглядела мирно, рядом на лугу паслись сонные коровы. В воздухе была летняя свежесть, зеленая трава мягко ложилась под ее босыми ногами. Легкий ветерок приятно ласкал щеки. – Здесь и впрямь чудесно! – воскликнула Кейт, когда Крис расстилал шерстяное одеяло на траве. – Я еще никогда не видела более чудесного места, чем это. Ты показывал его Джейн? – Нет еще, – сказал он. – Я приходил сюда мечтать, когда был маленьким. Мне хотелось, чтобы оно было только моим. Он улыбнулся: – Вы – первый человек, которому я его открыл. Долгое время они сидели в молчании. Кейт легла на спину и смотрела на кроны деревьев, потихоньку перешептывавшиеся с нежным ветерком. Крис примостился около нее. – Мне всегда казалось, что облака говорят со мной, – сказал он. – Я думал, что они хотели рассказать мне какую-нибудь сказку. Кейт улыбнулась. – А мне казалось, что деревья разговаривают с ветром, когда они шумят, – проговорила Кейт. – Их шепот – это их язык. И шорох веток – тоже. Некоторые деревья были печальнее остальных. – А что вы скажете об этом дереве? – спросил он, показывая на большой дуб. Кейт улыбнулась: – Он счастлив. Счастлив потому, что мы здесь и видим его. – Может быть, он счастлив потому, что мы вместе, – сказал Крис. Юноша повернулся и посмотрел на нее. Он выглядел встревоженным. – Что случилось? – спросила Кейт. – Время бежит, – ответил он. – Скоро я буду официально помолвлен. Когда это произойдет, с моей стороны будет нехорошо иметь такого друга, как вы. Я не знаю, как я буду без вас. В его голубых глазах была такая грусть, что Кейт почувствовала бесконечную тоску. Как бы ей хотелось, чтобы они встретились много раньше! – Но мы ведь вместе сейчас, не правда ли? – сказала она. – Ведь это что-то значит? Он кивнул. – Но я не хочу, чтобы это кончалось, – проговорил он. – Я не могу представить себе жизнь без вас, Кейт. Это звучит как бред, потому что я знаю вас недавно, но это правда. Я скорее соглашусь дать отрезать себе правую руку, чем жить без вас. Вы делаете меня счастливым так, как никогда не было со мной. Я не хочу это терять. – Вы и не потеряете это, – сказала она. – Мы можем быть друзьями навсегда. По его взгляду Кейт поняла, что он имел в виду совсем другое. Но она не хотела услышать то, что он пытался ей сказать. Пусть все остается как есть. Но вместо этого она неожиданно подняла руку и коснулась его щеки. Он схватил ее руку. – Когда я смотрю на вас, – начал он, – я словно вижу открытую дверь перед собой. Дверь, в которую я не могу войти. Все мои поступки уводят меня от нее. Но «я» настоящий, тот человек, которым я хочу быть – стремится за эту дверь. И если я не войду в нее, я потеряю все. Она ничего не сказала. – У меня от этого кружится голова, – сказал он с нервным смешком. Она улыбнулась: – Да, друзья всегда говорят мне, что от меня голова кругом идет. У него вырвался вздох. Крис прижал к себе Кейт. Потом поцеловал. От прикосновения его губ она почувствовала себя как в сказке. Ее глаза закрылись от счастья. Его поцелуй был полон юношеской искренности. Внутри у Кейт все задрожало. Но потом она поняла, сколь неверный шаг она делает, отвечая ему. С трудом она освободилась из его объятий. Они лежали, глядя друг на друга. Кейт смотрела в его глаза. Их счастливое выражение имело эффект более заразительный, чем поцелуй. – Кейт, – говорил он. – Кейт, дорогая… Его руки были у нее на плечах. Он прижал ее теснее. Он покрывал ее лицо поцелуями. И ее собственные руки были у него на груди, как бы не решаясь – оттолкнуть его или прижать к себе ближе. Что-то внутри Кейт отвечало ему, что-то такое, чего она никогда не ощущала до того, как он коснулся ее. Она чувствовала, что теряет контроль над собой, и это было так же восхитительно, как его прикосновения. Она попыталась вернуть самообладание, но ей это не удалось. Он продолжал целовать ее. Его руки гладили ее плечи, щеки… Затем он осмелился коснуться ее бедер, потом груди. Кейт понимала, что сейчас она в опасности. Но одновременно она ощущала такую внутреннюю радость, которую трудно было притушить. Тело, бывшее в руках Криса, долгое время знало прикосновения губ и пальцев Квентина, но оно проснулось лишь теперь и зажило другой жизнью. Сопротивляться было невозможно. Опытная женщина в ней пыталась удержаться от того, чтобы подарить себя Крису. Но на самом деле она была невинной девушкой, наивной и пылкой, которая все больше и больше попадала под сладкие чары его касаний. – Мы не должны, – пыталась сказать она с дрожью в голосе. Но он не отвечал. Как и всякий юноша, встретивший женщину, которой он отдает себя впервые, он говорил с ней иначе – его тело было его ответом. Он расстегнул первую пуговицу на ее блузке, затем другую… Она его не останавливала. Теперь, когда она сделала первый шаг, переступила за роковую черту, все остальное было медленно и счастливо – нежные поцелуи, вздохи, тихий звук падающей одежды, ласка теплого ветерка и солнца на обнаженной коже… Вскоре, с деликатностью юности и неопытностью, он нашел путь внутрь ее. Страсть заставила Кейт изгибаться в его руках. Она все теснее прижимала его к себе, чтобы он вошел в нее глубже, и стоны, которых она прежде никогда не знала, вырывались у нее из груди. Нежная плоть молодой женщины предлагала себя ему, не колеблясь, а его собственные звуки были в ее ушах гимном невинности. Он был глубоко внутри ее, каждое движение его было полно любви, которая сломила ее последнее сопротивление, попытки защиты. И то, что исходило из ее тела навстречу к нему, воспламеняя, было тем, над чем она была не властна. Что-то застенчивое и в то же время ненасытное, невинное, но всепоглощающее. Вскоре она отдалась этому всем сердцем – так же как и он. Ее ноги были обвиты вокруг его талии. Он все глубже входил в нее. Долгий вздох, как музыка, вылетел из ее губ. Он слышал это и задрожал от экстаза. Все ее существо раскрылось навстречу ему. Все было позади. Они лежали, задыхаясь в объятиях друг друга, замирая от счастья. Они долго не двигались. Оба были удивлены тем, что произошло. Потом она почувствовала его улыбку возле своей щеки. Он нашел то, что искал. Он переступил порог, за которым была она. Но сама Кейт ощущала, что вступила за опасную черту. Потому что, лгав этому юноше о том, кто была она на самом деле, она совершала насилие над своим «я». И отдавая себя без остатка ему, она жертвовала большим, чем намеревалась. Кейт закрыла глаза и прижала Криса к себе, будто его плоть могла заслонить от нее горькую правду, сжигавшую ее изнутри. Она поняла, что сделала шаг в мир, который до сих пор был ей неведом. Его опасности могут оказаться несравненно сильнее той радости, которую она только что пережила. Но было слишком поздно, чтобы повернуть назад. 16 Кейт была пьяна от счастья. Перемена, произошедшая в ней, была так сильна, что она больше не узнавала себя. У нее было странное ощущение, что она была девушкой, только что потерявшей невинность с юношей, который ей очень дорог, которому принадлежит ее сердце. Она была полна чистых, девических чувств к Крису – упоения, и экзальтации, и тревоги: что он думает о ней теперь?.. Но одновременно Кейт охватил ужас, так как она знала, что совершила что-то отвратительное, отдав себя в объятия Криса. Она вряд ли могла польстить себе сравнением с девственницей и боялась думать о том, как можно назвать ее поведение. Квентин, казалось, почувствовал перемену в ней. Он стал каким-то отстраненным. Он выглядел ужасно занятым, когда они были вместе. И больше не вступал с ней в интимные отношения. Она спрашивала себя – может быть, видя верхушку айсберга, который был внутри ее, он понимал, что жена не сможет быть прежней. Во всяком случае, она была рада, что он не прикасался к ней. Ее тело было таким новым, другим, что ей необходимо было побыть в одиночестве. И ей снова хотелось видеть Криса. Она не смела позвонить ему после того, что произошло. Он должен дать ей знать, что она ему действительно нужна, что его сердце полно тем, что произошло. Нереальная мысль принадлежать Крису наполняла все существо Кейт. Через несколько дней Крис позвонил в ресторан – по тому единственному номеру, который дала ему Кейт. Голос его казался очень радостным. – Кейт, – воскликнул он. – Я очень много думал. Я люблю тебя. Я хочу на тебе жениться. Кейт так растерялась от неожиданности, что не могла найти слов, чтобы ответить ему. – Я знаю, что это не вяжется с тем, что я говорил тебе о Джейн, – продолжал он. – Но ты должна поверить мне, Кейт! Она – не то, что мне нужно. Ты – это все, что я хочу в мире. Я люблю тебя, Кейт. Она изо всех сил пыталась что-нибудь произнести. С точки зрения здравого смысла его предложение было катастрофой. Оно было свидетельством тому, что их отношения зашли слишком далеко. Но сердцем она понимала, что ее мечты могли стать явью. Запретные мечты, которых у нее не должно быть. – Крис, пожалуйста, не надо… – говорила она виновато. – Ты даже не знаешь меня. Ты считаешь себя обязанным поступить благородно после того, что произошло с нами. Ей приходилось говорить шепотом, чтобы не слышали другие официантки. – Поверь мне, ты мне ничем не обязан. – Обязан тебе? – воскликнул Крис. – Кейт, да я ведь люблю тебя! Я не стараюсь быть благородным. Я влюблен в тебя. Ну как ты этого не видишь? Всю мою жизнь я искал не там, где нужно. Я был таким слепым, тупым… Но теперь я вижу все очень ясно. Пожалуйста, не говори «нет». Скажи, что ты подумаешь. Кейт стала белой как мел. Телефонная трубка дрожала в ее руке. Она чувствовала себя преступницей, пойманной за руку. – Я… – выдавила она из себя. – Просто скажи, что ты подумаешь над этим, – настаивал он. Искренняя юношеская радость была в его голосе, которая разрывала ей сердце. – Или лучше – не говори ничего. Мы встретимся с тобой завтра за ленчем. Хорошо? Облегченно вздохнув оттого, что ей не нужно немедленно принимать решение, Кейт согласилась. Она будет думать всю ночь, как объяснить ему ситуацию. Но она вынесет это и откажет ему, разбив себе сердце. Она повесила трубку. Следующий день – пятницу, тринадцатого июня – Кейт будет помнить всю свою жизнь. Она провела бессонную ночь и по-прежнему не знала, что скажет Крису. Внезапно ее внимание привлекла заметка в городской газете, небрежно брошенной на кухонном столе. «ЧЕЛОВЕК ИЗ НАШЕГО ГОРОДА УМЕР. Человек, семья которого была финансовым столпом нашего общества многие годы, ночью внезапно умер. Полиция называет это самоубийством. Кристофер М. Хеттингер, 23-летний сын бизнесмена Джада Хеттингера, основателя и президента компании «Хеттингерз», был найден мертвым в своем доме в Ла Джолла родителями, вернувшимися наутро после званого вечера. Он умер от единственного выстрела в голову, предположительно сделанного из фамильного пистолета, найденного рядом с телом. Кристофер Хеттингер работал помощником менеджера в «Хеттингерз». Он был выпускником Стэнфордского университета (1936). Кроме него, у родителей остались две дочери, Джудит и Шейла. Панихида состоится в церкви Тодд в понедельник в 11 часов утра». Кейт держала газету в оледеневших руках, перечитывая ее снова и снова. Смысл долго не доходил до нее. Постепенно сердце ее переполнялось смертельным ужасом и невыносимым горем. Она не могла придумать ни одной причины на земле, по которой Крис мог лишить себя жизни. Еще вчера, после того как сделал ей предложение, он был полон бесконечной радости. Что могло случиться за несколько часов, что могло заставить его совершить самоубийство? Все тело Кейт начало трястись как в лихорадке. Чутье подсказывало ей, что она ответственна за то, что случилось. Она закрыла глаза и попыталась справиться со своими чувствами. Она все еще сидела за кухонным столом, одетая в униформу официантки, когда в дверь быстро вошел Квентин. Она удивленно посмотрела на него. Он ушел рано утром, и жена не ожидала увидеть его раньше вечера. Казалось, он сиял, но она ощутила в нем какое-то возбужденное раздражение. – У меня прекрасные новости, детка, – сказал он. – Наше дело завершилось с грандиозным успехом. Лучше, чем я мог надеяться. Сегодня вечером мы это отметим. Я поведу тебя к Карлуччи. Нам нужно выйти в город, чтобы купить тебе новое платье. И забыть о твоей героической работе, – добавил он, указывая на ее униформу. – Мы при деньгах, детка. Она смотрела на него ошеломленно. – Что? – выдавила она. Он посмотрел на нее. – Я сказал, что дело сделано, – повторил он. – Ты сделала свое дело, я сделал – свое, и мы можем пожинать плоды. Кейт неотрывно смотрела на него. Затем протянула ему газету. – Что произошло? – спросила она, указывая на заметку, говорившую о смерти Криса. – А-а, это… – сказал Квентин. – Это не должно тебя касаться, детка. Семейная проблема. Это – не наше дело. Кейт вскочила на ноги и двинулась к нему. – Квентин, я хочу правды, – сказала она. – Я разговаривала с Крисом только вчера, и с ним было совершенно все в порядке. А теперь – он мертв! Это невозможно. Ты должен рассказать мне, что произошло. Я хочу правды, Квентин, я должна узнать. Я должна! Она подходила к нему все ближе. Кейт положила руку на его руку, изо всех сил сжала ее, сама того не осознавая. Только сейчас она поняла, что возбужденный блеск глаз Квентина был каким-то угрожающим. Его улыбка была на самом деле не такой уж счастливой, а злобной и разъяренной. С возраставшим бешенством он словно взвешивал ее состояние. Затем резко освободился от ее пожатия и поднял газету с самодовольной ухмылкой. – Что ты хочешь знать? – спросил он. – Малыш был в депрессии. Может быть, повздорил со своей девушкой. Почему тебя это касается? – Квентин! – кричала Кейт, белая от гнева. – Скажи мне правду!! Он взглянул на нее оценивающе. Затем со звериной резкостью сильно ударил ее ладонью по лицу. Она отлетела назад. Он швырнул ее на кровать и стоял, глядя на нее, губы его искривило от ненависти. Затем он поднял газету и швырнул ее в Кейт. Листки разлетелись в разные стороны, падая на нее, как лохмотья. – Итак, беби хочет знать правду, не так ли? – спросил он, стоя над ней. – После того как она сделала свое, она хочет знать, что это значит? Так? Испуганная Кейт кивнула головой. – Ну хорошо, – бросил он, справившись с яростью. – Я расскажу тебе правду. Он подошел к стенному шкафу и вынул большой конверт из манильской пеньки. Разорвал его и достал большую стопку глянцевых (семь на десять) фотографий. Затем он швырнул их на кровать, уже покрытую рассыпавшейся газетой. Кейт взяла одну из них и взглянула. Она стала мертвенно-бледной, когда увидела на ней себя обнаженной, в объятиях Криса Хеттингера на шерстяном одеяле на лужайке. Она могла различить тени дубов на их телах. Взгляд ее на фотографии был страстным, самозабвенным. Квентин неотрывно смотрел на нее, глаза его искрились мрачным торжеством. – Как могло случиться, что ты никогда не выглядела так, когда была в постели со мной, детка? – спросил он свирепо. Кейт перевела взгляд с мужа на фотографию. Ее руки дрожали. – Я… Что все это значит? – спросила она. Он зловеще улыбнулся. – А ты уверена, что хочешь знать? – уточнил он. – Тебе может не понравиться то, что ты услышишь, детка. – Говори же, Квентин! Я хочу знать! – Ну хорошо. Он закурил сигарету, пододвинул стул и сел на него, широко расставив ноги и положив руки на спинку. – Ты хочешь знать истинную правду? Я скажу ее тебе. Твой любовник мертв благодаря тебе. Глаза Кейт широко раскрылись. – Что это значит? – спросила она. – Я говорю это для тебя, – ответил Квентин. – Несколько месяцев назад мне удалось войти в контакт с мистером Хеттингером-старшим. Он был озабочен тем, что его сын увивался вокруг некоей девчонки, которую не должен был замечать – нищей штучки, на которой он вздумал жениться. Конечно, отец не мог с этим смириться, потому что хотел женить сына на девушке с деньгами. Он не хотел подарить стэнфордское образование и успешную карьеру Хеттингеров неизвестно кому. Но сын уперся. Он был таким же упрямым, как его папочка. Квентин улыбнулся: – И тут одна мыслишка пришла в голову отцу, заставив его поискать такого парня, как я. Маленькая птичка, которую обхаживал его сын, имела пунктик на верности. Девственности, говоря прямо. Она берегла себя для младшего Хеттингера и ожидала, что он будет делать то же самое. Она не собиралась раздавить свою вишенку раньше их брачной ночи. Отец узнал об этом из перехваченных писем, которые юноша получал от нее. Он сообщил эти сведения мне, и мы с ним немножко поболтали об этом. Квентин внимательно смотрел на Кейт. – Конечно, я подумал о тебе, – сказал он. – Ты великолепно выглядишь – очень привлекательно. И как человек ты вполне. Как мы оба знаем, ты не из этих дешевок, – добавил он жестоко. – Я сказал старику, чтобы он не морочил себе голову, что этим займусь я. Нужно, чтобы мальчик привязался к кому-нибудь другому – тогда мы будем иметь доказательства, что малыш неверен своей крошке. Вот тогда-то и появилась на сцене ты, беби. Я заставил тебя подружиться с парнем. Моим намерением было поставить тебя в положение, достаточное для того, чтобы показать, что малыш неверен этой мисс. Тогда старик наложит на дело свою лапу и заставит разорвать помолвку. Улыбка Квентина становилась все более зловещей. – Как я мог предполагать, – сказал он, – что ты обяжешь меня таким драматическим образом, детка? Сверх всех моих ожиданий. Не говорил ли я тебе, чтобы ты не слишком подружилась с ним? Я, кажется, говорил тебе, что я ревнивый тип. Я был уверен, что ты не пойдешь дальше держания за руки. Но ты действительно изумила меня. Ты прошла весь путь. Какое счастье, что у меня был некто на этих холмах, чтобы сфотографировать все это. Это было слишком замечательное зрелище, чтобы его потерять. – Ты… ты шел за мной? – воскликнула Кейт. Он кивнул. – Ты слишком неискушенная любовница, не так ли? – сказал он, попыхивая сигаретой. – Взгляни-ка сюда, на фотографии. Я вижу, что ты действительно была влюблена в этого мальчика. Смотри, милочка, – ты выглядишь, как молодая влюбленная леди. Словно ты сама давила свою вишенку на этой лужайке. Теперь его слова были полны яда, рожденного безграничной яростью. – Я подозреваю, что эти картинки могли сделать меня немножко ревнивым, – продолжил он. – Я смотрел на них и сказал себе так. Это ведь моя жена на этих картинках. Моя жена спит с этим парнем. В самом деле, детка. Как я уже сказал, я никогда не видел такого взгляда у тебя на лице, когда ты была со мной. Никогда, дорогая. Этого взгляда не было. Кейт ничего не отвечала. В ее глазах стояли слезы. Она держала фото, не глядя. На них был Крис Хеттингер – в тот самый последний раз, когда она видела его живым. – Итак, – сказал Квентин. – Когда я показал фотографии старику, он был весьма обрадован. Это было как раз то, что ему нужно. И даже больше. Все, что он хотел – это при помощи доказательств припереть сына к стенке, и у того не будет иного пути, как расторгнуть помолвку и жениться по папочкиному выбору. Мне хорошо заплатили за мои заботы, я попрощался с папочкой и ушел. Квентин смял сигарету и довольно потер руки. Было очевидно, что он наслаждался страданием жены – тем больше, чем больше понимал, что оно вызвано горем и стыдом. – Конечно, я не мог на этом успокоиться, – продолжил он. – Потому что ты сама, моя прелесть, не остановилась в своих дружеских отношениях с этим малышом, не так ли? Ты не только спала с ним, ты заставила его полюбить себя, ведь так? Я не дурак, Кетти, душка. Я знаю, что было между вами. И эти фото стоят тысячи слов, верно? Каждый может увидеть, что к чему, – так же ясно, как нос у тебя на лице. Он улыбнулся. – И прошлой ночью я нанес визит молодому мистеру Хеттингеру. Я обрушил на него известие, что ты – моя жена. Я достаточно рассказал ему о том, как мы обвели его вокруг пальца, чтобы он мог понять, какой дешевой обманщицей ты была. Он воспринял это тяжело. Мне даже жаль его. Я по себе знаю, каково это, когда узнаешь, что женщина, которую ты любишь, – дешевая маленькая шлюха, лгунья, фальшивка, которая будет делать то, что ей нужно, не думая о том, кого ранит… Кейт свернулась на кровати, глядя в пустоту, как будто хотела защитить себя от потока его слов. Он видел, как слезы градом катились на подушку. – Остальное, – сказал он, указывая на газету, разбросанную вокруг ее тела, – история. Конечно, я не собирался причинять маленькому Крису никакого вреда. Черт возьми, беби, никто из нас не собирается причинять вреда, когда мы проделываем наши маленькие штучки, не правда ли? Ты тоже не собиралась вредить ему, когда ты проделывала все это с Крисом на прошлой неделе, ведь так? Дьявол, ты просто хорошо проводила время. Очень хорошо. Небольшой пикничок для двоих. Нет, ты не собиралась никого убивать. Только не ты, детка… Кейт не могла ни говорить, ни двигаться. Весь ужас того, что они с Квентином совершили, обрушился на нее и разорвался внутри, как бомба. Квентин по-прежнему смотрел на нее. – Ну? – спросил он. – Ты собираешься что-нибудь сказать в свое оправдание? У нее не было слов. Из-за нее был мертв не только невинный мальчик. Жизнь, которую она прожила с Квентином, тоже была мертва. Иллюзии, которые безотчетно поддерживали ее с того самого дня, когда она в машине Квентина покинула дом Ивелла Стимсона, рухнули. Она была раздавлена обломками своей разбитой жизни – так же как разбросанные по кровати газетные листы и фотографии говорили о том, что она заслужила то, что с нею случилось. Казалось, Квентин упивался тем наказанием, которое он обрушил ей на голову. Он оценивающе смотрел на ее прекрасное тело – тело, которое соблазнило наивного Криса Хеттингера так же, как соблазнило самого Квентина и патетически старого Ивелла Стимсона до того, – Ивелла Стимсона, который пригрел ее под своей крышей. – Пора подобрать осколки, – заметил Квентин, смакуя свою метафору, – он смотрел на рассыпанную газету и фотографии на кровати. – Я думаю, нам следует оставить мертвых там, где они есть. Что сделано – то сделано. Твой мальчик мертв, и ничто его не вернет. Он встал на колени около кровати и посмотрел на жену. – Но у тебя по-прежнему есть я, – сказал он мягко. Он отшвырнул газету прочь и скользнул руками по ее униформе. Кейт не отвечала на его прикосновение. Она оцепенела. Медленно он взял край юбки и тянул ее, пока не увидел подвязки. Он отстегнул чулки и стащил их. Затем он нашел застежку-«молнию» и снял униформу. Он долго рассматривал ее в белье. Медленно он дотронулся до ее спины пальцем и написал на ней буквы. – Алая буква, – сказал он, – «А» – адюльтер, «Ш» – шлюха. Он снял с нее белье. Он видел ее совершенные формы – красивое тело, которое так часто услаждало его и которое привело их к этому мгновению, цена которого – жизнь юного Криса Хеттингера. – У тебя все еще есть я, – бормотал он. – У тебя все еще есть твой папочка, детка… Медленно, с жестоким блеском в глазах он направился к ней. Он вошел в нее сзади. Квентин чувствовал дрожь ее измученного тела и знал, что это проникновение было последним гвоздем, вбитым в ее самоуважение. Он упивался собственной жестокостью. – Так, так, – бормотал он, в горле его клокотало. – Это то, что детке нужно, не так ли? Вы все такие, девчонки, да? Вы любите немножко поразвлечься, и вам неважно, где вы это найдете? Ну? Я прав? Я прав? Нечаянно его взгляд упал на одну из фотографий, где Кейт была в объятиях Криса Хеттингера. Самозабвенное, счастливое выражение ее лица воспламенило его еще больше, и он проникал все глубже в нее, с еще большей яростью, взведенный до предела ее отчаянием и своим насилием над ней. – Ничто не может вернуть его, – шипел он. – Никогда! Потому что ты убила его, детка, это так же точно… Это уж точно, как если бы ты сама спустила курок. Никогда, никогда, никогда… При этих словах он извергся внутрь ее. В молчании комнаты ее тихие рыдания смешались с его стонами. Она лежала под ним, нагая и трогательная, ее слезы промочили подушку насквозь. Не сказав ни слова, Квентин встал так же внезапно, как подошел к ней. Он натянул одежду, быстро взглянул в зеркало на свою прическу и вышел. Дома Квентина не было всю ночь. Он провел вечер, пьянствуя с друзьями, и окончил его тем, что спал с подружкой в ее комнате. Он хотел заставить Кейт ревновать его, испить до конца одиночество и вину. Завтра он, возможно, немножко смягчит свой гнев. Но сегодняшней ночью он хотел заставить ее страдать. Он вернулся домой в десять утра – почти через двадцать четыре часа после их объяснения. Кейт ушла. Не осталось ничего, что могло напомнить о ней. Она взяла свою одежду, косметику – все, что у нее было. Она унесла также эти проклятые фотографии, где она была с Крисом, и газету. Квентин был поражен законченностью ее ухода, его полнотой. Она не оставила от себя ничего. Он понял, что она ушла навсегда. Квентин сел и закурил сигарету. Он осмотрел комнату вокруг себя. Он видел обшарпанную маленькую плиту, на которой Кейт готовила им еду, маленькую ванную с капавшей из крана водой, уродливые стены, ветхий крашеный стол и просевший матрац. Вот здесь она жила. Это был дом, в который он привел молодую жену, ушедшую от него теперь. Дешевое и грязное место для дешевых и грязных людей. Кейт, как он смутно понимал, никогда не сливалась с этой жизнью. В ней, несмотря на ее бедность, молодость и невежество, было какое-то незримое благородство, которое впервые поразило его у Стимсона и заставило его желать ее. Это благородство, это достоинство заставляло его страдать после женитьбы, так как он знал, что это было качество, которого он сам был лишен, как лишены были все эти женщины, которых он знал до нее. И теперь он видел, что именно это качество делало ее несчастной с ним. Ее неверность меньше всего была физической. Потому что отдавая себя юноше Хеттингеру, она инстинктивно следовала своей тоске по тому, что Квентин ей дать не мог. А теперь мальчик умер. И Кейт ушла. Минуту Квентин думал о том, чтобы последовать за ней. Она не могла уйти далеко. Затем он отбросил эту мысль. Скатертью дорога! Она и так давно мешала ему, из-за нее он изменил свой образ жизни. Без нее будет лучше. Он курил сигарету. Какое-то время он думал, смаковал мысль о своей неожиданной свободе. Он будет пить, где хочет, спать с теми женщинами, с которыми хочет, не заботясь о Кейт. Но потом он посмотрел на старенькую дверь их комнаты, через которую вышла Кейт. За ней был мир – мир возможностей, чувств, которые он, Квентин, никогда не испытает, потому что его собственная ограниченность заставит его жить этой жалкой жизнью, – словно в тюрьме, созданной его собственной черствой посредственностью. Улыбка сходила с его лица по мере того, как эта мысль внедрялась в его мозг. Он смотрел на дверь. Он думал о том, что Кейт, уйдя туда, может быть, однажды найдет то, чего он не мог ей дать. Опять и опять он вспоминал юношу Хеттингера и вдохновенный взгляд Кейт на фотографиях. Неожиданная ярость овладела им. Он швырнул сигарету в закрытую дверь. Потом, вспомнив о том, чего Кейт не могла знать, саркастическая улыбка искривила чувственные губы Квентина. – Давай! – кричал он громко. – Приятно провести время! Ты еще увидишь меня, золотко, – пообещал он. 17 Джозеф Найт продолжал расширять свое дело вдоль Восточного побережья и на Среднем Западе. Пользуясь преимуществами, которые давали особые экономические условия эпохи Депрессии, он научился извлекать выгоду из ожесточенной борьбы конкурирующих компаний, внимательно следя при этом, чтобы не пострадали его интересы. С каждым месяцем его богатство и влияние возрастали. Среди коллег он был известен как человек со свежими, неожиданными идеями, оригинальный, обладающий большой душевной силой. Человек, который держит свое слово, но становится опасным, если встать ему поперек пути. Хотя его общественное влияние было невелико, все же его знали как одного из самых многообещающих предпринимателей Америки. Но на сердце у него не было так легко, и душа его не была так спокойна, как до гибели Анны Риццо. Он был подавлен трагедией ее нелепой смерти, такой неестественной и ранней для очаровательной молодой женщины. Он вспоминал, какой непорочной была Анна, когда они познакомились, – эта невинность сквозила в их интимных отношениях. Казалось преступлением видеть неиспорченную девочку в лапах такого мужлана, как Карл Риццо. В те времена Джозефу Найту казалось, что, убирая Карла Риццо со своего пути, он поступает благородно – освобождает Анну от этого бремени. Но все кончилось трагично. Она всем своим существом привязалась к Джо и оказалась неспособной жить своей собственной жизнью – без него. Любовь была частью ее «я». Эта любовь и привела ее к гибели. Ну почему она не могла смириться, принять исчезновение жестокого мужа, получить наследство и начать новую жизнь? Она была молода и красива, могла спокойно вернуться в Мериленд и без труда выйти замуж за достойного человека. Ее будущее было у нее в руках, она могла строить его по своему собственному вкусу. Но она выбрала Джозефа Найта. Джо никогда не забудет ее пламенных, обреченных слов, когда он пытался убедить ее в том, что теперь она избавлена от тюрьмы – жить со своим мужем. «Я – в тюрьме», – сказала она. Джозеф Найт не понимал женщин. Он не мог постичь страсти столь всепоглощающей, когда женщина готова пожертвовать всем, лишь бы быть с мужчиной, который ее не хочет. Которая может толкнуть ее на то, чтобы лишить себя жизни и даже лишить жизни того, кого любит, – только не жить без него. Будучи бизнесменом, Найт привык во всем отыскивать рациональные, деловые мотивы. Он воспринимал мир как прагматик: задерживался там, где мог что-то получить, и ретировался, когда ему ничего не светило. Он не мог понять, как женщина может добровольно отказаться от самой жизни во имя чего-то эфемерного, бесплотного – любви мужчины. Их страстная тоска, желание слиться, отдать себя другому человеку, быть единой плотью вместо того, чтобы ощущать себя личностью, – все это озадачивало его. Этот глубинный голод, жажда, которую Найт видел в героинях великих драматургов и романистов – от Шекспира до Ибсена, от Софокла до Толстого, – и были сущностью женщин. Жажда столь всеобъемлющая, отдающая все без остатка, что женщина готова храбро встретить смерть и даже лишить жизни того, кого любит, если ее лишат духовного нектара их любви. Джозеф Найт считал, что другие мужчины также воспринимают женщин, как и он. И он решил, что ни один мужчина не обладает чем-то, достойным страсти и одержимости, которые были у Анны Риццо. Такие женщины послушно следовали за фантомами, химерами – слитки золота у подножия радуги, – когда они приникали без остатка к пустым сердцам мужчин. В этот дурацкий мертвенный рай они стремились так неистово и Так благородно. Джозеф Найт не мог постичь этого. Он смотрел на страдания женщин со стороны. Может быть, потому, что сам он никогда не чувствовал ничего серьезного к женщинам, он не мог понять их потребности любить абсолютно, всецело, без остатка – и быть любимыми. Он не мог поместить себя на их месте. И поэтому он не смог понять Анну Риццо. Его слепота погубила ее. И это запоздалое чувство поражения, скорби о нелепой трагедии на многие месяцы повергло его в состояние депрессии. Он пытался с головой окунуться в работу, но на душе у него было тяжело. Он не только чувствовал сожаление – казалось, ему все время чего-то не хватало. Как будто вся его жизнь за эти десять лет, полных разнообразных событий, потеряла для него всякий смысл. И его бизнес тоже. Ему нужен был новый стимул, может быть, перемена декораций. Но прежде чем он смог придумать то, что помогло бы ему выйти из тяжелого состояния, сам по себе вдруг явился шанс, последствия которого Джо не мог предвидеть в то время. Этот шанс явился в виде старого делового знакомства. Человек по имени Джерри Меркадо, известный ему по Бостону, пришел с необычным предложением. – Джо, я хочу осуществить нечто грандиозное и хочу, чтобы ты участвовал в этом вместе со мной, – сказал Джерри. – Я хочу снять фильм. Независимо. Я знаю кое-каких людей на побережье – они готовы мне помочь. Поверь мне, это будет нечто фантастическое. Мы сделаем хороший фильм малыми затратами и пустим его в прокат через сеть больших кинотеатров. Мы ухватим фортуну за хвост! Сначала Джо только улыбнулся. Он знал Джерри давно. Меркадо был помешан на кинематографе. Он ходил в кино почти каждый день – всю свою жизнь. Джерри владел несколькими театрами в округе Бостона и читал киножурналы почти с религиозной фанатичностью. Но Джерри не был таким искушенным бизнесменом, как Джо. Найт хорошо помнил, как его приятель ввязывался не глядя в многообещающие поначалу авантюры, которые оборачивались ничем. Он не старался вникнуть в суть дела, не занимался серьезным анализом рынка, прежде чем вложить в дело свое время и деньги. Но, несмотря ни на что, Джозеф Найт нуждался в перемене декораций. И ничто не могло быть так далеко от него сейчас, как Голливуд. Одно это слово вносило освежающую струю в его душные мысли. Быть может, это как раз то новое поле деятельности, в котором нуждается сейчас его истерзанная душа? Которое поможет ему забыть Анну Риццо и снова думать о будущем? А когда Джерри рассказал ему о том баснословном количестве денег, которое он намерен добыть в этом городе у Тихого океана, инстинкт бизнесмена толкнул его пуститься во все тяжкие. Конечно же, Джерри преувеличил свои возможности и представил дело так, как будто им не составит никакого труда быстро снять этот фильм. Но к тому времени Джозеф уже достаточно читал о Голливуде, чтобы знать, как много зарабатывают за год кинокомпании. Индустрия шоу-бизнеса перемалывает много денег – вне зависимости от Депрессии. Джозеф Найт решил рискнуть. – Покажи свой товар, – сказал он Джерри Меркадо. – И если он выглядит подходяще, я – с тобой. Две недели спустя Джозеф Найт поручил надзор за своими деловыми интересами проверенным людям в Бостоне, Майами, Чикаго, Филадельфии и Нью-Йорке. Он отправился в Лос-Анджелес вместе с Джерри Меркадо и поселился в «Беверли-Уилтшир-отеле». Был июль. Джозеф Найт удивлялся калифорнийскому климату. Привыкнув к влажности Восточного побережья и Среднего Запада, он поначалу просто наслаждался сухостью воздуха, легким приятным ветерком, освежающим побережье. Но внутренние долины страдали от палящего зноя, и многочисленные фруктовые сады, разбросанные в округе, могли существовать только с помощью дорогостоящей системы оросительных каналов. Лос-Анджелес был буйно разросшимся, уродливым городом, лишенным элегантности Нью-Йорка, очарования Бостона, филадельфийской истории и впечатляющей архитектуры Чикаго. Но в нем чувствовался какой-то первобытный напор энергии. Он казался местом, где сделки заключались своеобразным способом людьми, которые придумывали правила игры по ходу ее. Голливуд был самым сумасшедшим местом, которое Джозеф Найт когда-либо видел. Географически это была просто кучка холмов на западной окраине Лос-Анджелеса, отделенная от океана несколькими милями. Дороги, ведущие к нему от побережья, были забиты машинами. Местечко было уже загрязнено смогом и перенаселено, как муравейник. Собственно «жилой» Голливуд выглядел так же, как обшарпанные и обнищавшие районы Нью-Джерси. Он примостился у подножия холмов. И только несколько кварталов представляли собой спрятанные за высокими заборами и холмами баснословные резиденции кинозвезд и кинодельцов. Благодаря невообразимому богатству, добытому в недрах самого рискованного бизнеса на свете, Голливуд за одно поколение превратился из сонного заштатного городишки в полигон мечты, претензии и сказки. Запах новоявленных денег ощущался повсюду – в особняках, окруженных фонтанами и заполненных мебелью, вывезенной из европейских замков. Внутри этих оазисов обитали верткие люди, денежные мешки, в большинстве своем иммигранты в первом поколении, всего лишь несколько лет назад сдвинутые со всех стартовых точек восточной части Нью-Йорка, но уже закаленные знойным солнцем города, который они завоевали своей жадностью, хитростью, чутьем, помогавшим им ориентироваться в сложном мире индустрии грез. Здесь также обитали актеры, которые начинали как неискушенные исполнители, нанятые по контракту (наивная молодежь со всех уголков страны), но затем превращенные в кинозвезды голливудскими мастерами имиджа, чаяниями публики – и иногда, своим собственным талантом. Это были послушные марионетки киностудий, которые трудились не разгибая спины, в условиях самой жесточайшей конкуренции и жили в роскоши не менее неуклюжей, чем их хозяева. Они были полуграмотны и не более привычны к богатству и статусу, чем сами владельцы студий. Им приходилось «держать позу», подобающую уверенным и преуспевающим столпам общества, – так же как они делали это ежедневно перед камерами. Эфемерность их существования диктовалась также ненадежностью их насеста на верхушке хаотичной голливудской глыбы, насеста, который в любой момент мог быть скинут оттуда фиаско в билетной кассе. И неудивительно поэтому, что многие из них были опустошены наркотиками, алкоголем и прожиганием жизни. Иллюзии, даже если приносят колоссальную прибыль, не дают твердой почвы под ногами. Но если шаткость их положения часто сжирала все нюансы их души, внешне это никак не выражалось. Напротив, бодрая улыбка всегда была на их лицах – улыбка для их поклонников. И куда бы они ни шли, за ними следовали толпы репортеров, тороватых мастеров рекламы, которые охотились за фотографиями, запечатлевавшими для жаждущей публики каждое движение на поверхности глянцевой маски. Было забавно очутиться в этом неуклюжем месте, окутанном смогом и опутанном многочисленными дорогами, забитыми машинами, где киностудии пожирали все большие участки земли, строя на них многочисленные съемочные площадки, пещерообразные звуковые студии и пакгаузы. Каждое из этих владений представляло собой своеобразную фабрику, где трудились вместе и звезды, и высокооплачиваемый технический персонал, и специалисты по декорациям, – все делалось для того, чтобы создать наиболее выгодный продукт в кратчайший отрезок времени. Конечно, они представляли собой фабрику, типично американскую в своей методичности и бесперебойности выброса массовой продукции, но все же разительно отличную от тех, которых Джозеф Найт немало повидал за свою деловую жизнь. Потому что эта фабрика штамповала грезы. Грезы, которые заглатывались жадно, день за днем, ненасытной публикой, изголодавшейся по паллиативу, дающему забвение. Тяжелые времена сделали реальную жизнь просто непереносимой в своей безнадежности. Как трезвомыслящий бизнесмен, привыкший к реалистической оценке ситуаций, Джозеф Найт находил Голливуд абсолютно абсурдным. Ничто в этом месте даже отдаленно не воплощало собой мечты бизнесмена о твердости, надежности, о чем-то основательном и определенном. Здесь были лишь звезды, чье восхождение к вершинам популярности было так же непредсказуемо, как и самые опасные лихорадки акций на Уолл-стрит. И созерцание голливудских денежных мешков, банкиров, превращенных в эстетов, которые пытаются ублажать публику, стряпая романтическую халтуру, выжимающие слезу мелодрамы, было настолько забавным и жалким, что не могло сбить с толку человека, живущего своей головой. Однако именно этот элемент шалых возможностей придавал Голливуду специфический блеск и притягательность. Целый город грудился над тщательно просчитанной имитацией высокого стиля, хорошего вкуса. Все были вовлечены в бесстыжую погоню за шатким успехом – тем самым, который придавал кинозвездам их внешний лоск. Это место было чем-то вроде сточной канавы, где самые низменные инстинкты сливались с обычной человеческой потребностью в мечтах о славе. Болезненный гибрид, в котором искусство мешалось с бизнесом. Джозеф Найт обнаружил, что этот взбалмошный мир каким-то боком затронул его, – быть может, тем, что будил в нем охотника, бросавшего вызов опасностям. Он чувствовал, что найдет себе пищу для ума даже в рамках голливудской продукции. Фильмы имели вполне предсказуемый сюжет, слепленный по определенному штампу. Они представляли собой что-то вроде конфетки в нарядной обертке – что и требовалось публике. Но где-то, в пестрой мешанине однозначных характеров и избитых коллизий, могла найтись лазейка для той животворной струи, которую он ощущал в великих пьесах Ибсена и Чехова, которыми Джозеф Найт восхищался. Как это воплотить, он пока не знал. Во всяком случае, к голливудским фильмам не следовало относиться однозначно, считал Найт. И они приносили много денег. Итак, Джозеф Найт решил, что сделал верный шаг, приехав сюда. Но если Голливуд и был страной шалых возможностей – только постучись! – Джерри Меркадо не был человеком, который открывал дверь изнутри. Все, что он имел – это неофициальное соглашение с мелким независимым продюсером и шапочное знакомство с одним из владельцев кинотеатров. Продюсер поручил пятиразрядному автору написать сценарий для фильма по типу «газированной воды», называвшегося «Теплые моря», с романтическими атрибутами и счастливым концом: Богу – Богово, а кесарю – кесарево. Джозеф Найт прочел рукопись и возвратил ее Джерри с вежливым кивком, не решаясь, пока не вникнет поглубже в суть дела, вылить ушат холодной воды на приятеля, а заодно и на всю авантюру. Продюсеру также удалось заманить некие безымянные таланты на главные роли и одиноких представителей других необходимых кинематографических профессий – для работы со звуком, светом и т. д. Оборудование для съемок было арендовано за высокую плату у маленькой студии в Кулвер-Сити. Джерри Меркадо был ужасно возбужден и строил самые радужные планы относительно этой затеи. Он был настолько заворожен перспективой увидеть собственное имя на пленке в качестве сопродюсера этих самых «Морей», что не придавал никакого значения риску, связанному с сомнительным предприятием. После некоторых колебаний Джозеф Найт вложил двадцать тысяч долларов в это дело. Он держался в тени, когда Джерри и продюсер перешли ко второму этапу сложного процесса создания фильма – распределению ролей, составлению расписания съемок и тому подобному. Он посещал площадку во время съемок и впитывал в себя все, касавшееся механизма рождения будущего фильма. Он занимался этим ежедневно и мог видеть недостаточный профессионализм актеров и продюсера. Так он учился. Съемки заняли три недели. Когда они были завершены, начался завершающий этап работы – от тиражирования до рекламы компании прошло два месяца. Все кончилось тем, что фильм провалился с треском. Он представлял собой стереотипную второсортную поделку, которая годилась только как довесок, трейлер к основной картине, идущей в кинотеатре. Забывался такой «прицеп» в одну секунду. Представитель сети кинотеатров, обещавший Джерри прогнать фильм у себя, взял свое слово назад. Как он объяснил, спонсоры этой сети забраковали фильм, потому что завалены второсортной продукцией их собственной голливудской студии. Для Джерри это явилось ударом. Он был ошеломлен провалом своего предприятия. Джозеф Найт, который терпеливо изучал голливудскую студийную систему, был готов к этому, но держал свои мысли при себе. Фильм «Теплые моря» никогда не был показан в Соединенных Штатах. Он был продан в Европу, где быстро мелькнул на экранах, прежде чем кануть в лету. Джерри был подавлен какое-то время, затем немного пришел в себя. – Ну что ж, в следующий раз будем удачливее, – заметил он. – Я понял, что здесь грубо играют. Грубее, чем я думал. Вернусь-ка я лучше в Бостон, где сборы лучше. Джо распрощался с приятелем. Сам он остался в Голливуде еще на несколько недель, обдумывая итоги этой авантюры. Итак, он потерял двадцать тысяч долларов, но при этом извлек из провала драгоценный урок. И его первоначальное мнение о Голливуде как о средоточии абсурда и хаоса изменилось. Его чутье бизнесмена подсказывало: здесь можно заработать миллионы миллионов долларов. И эти миллионы делались трезвыми, ловкими, обладающими властью людьми, которые за два десятилетия взяли студии в свои руки. Эти люди были монополисты. Они насильно кормили публику своей собственной продукцией при помощи системы «найма» кинотеатров, когда владельцы этих кинотеатров должны были проявлять как можно меньше самостоятельности и показывать только их поделки. Эти люди гарантировали свой успех тем, что убирали независимых продюсеров типа Джерри Меркадо со своего пути. Баснословное богатство и монополия, гарантирующая рост этого богатства, – вот что такое Голливуд. Это уравнение вполне устраивало Джозефа Найта как бизнесмена. Он загорелся идеей закрытого рынка, контролируемого умными и могущественными мужчинами. Он смаковал мысль проникнуть на этот рынок и утвердиться на нем. Такая трудная задача была, конечно же, не по плечу импульсивному и недисциплинированному парню типа Джерри Меркадо. Но совершенно необязательно, что это не по плечу Джозефу Найту. После нескольких недель размышлений Джозеф Найт принял решение. Он позвонил своему поверенному и финансовому советнику Эллиоту Флейшеру в Нью-Йорк. – Эллиот, – сказал он. – Мне нужно с вами посоветоваться. Кроме того, прошу вас присмотреть за моими делами в мое отсутствие еще какое-то время. Если будут по этому поводу проблемы, позвоните в «Беверли-Уилтшир-отель». Я пока здесь. Когда Джозеф Найт повесил трубку и приготовился спокойно и крепко заснуть, ни он, ни суетливый город за окном не знали, что его только что принятое решение изменит историю Голливуда. 18 Кейт Гамильтон была мертва. Она умерла на кровати в Сан-Диего, окруженная листками газеты и глянцевыми фотографиями, запечатлевшими стыд, который она не могла вынести и остаться живой. Принадлежавшее ей тело – красивое тело восемнадцатилетней девушки, свежее и нетронутое, не носившее видимых следов испытаний, уже выпавших на ее долю, – продолжало странствовать по земле. Но душа была сожжена дотла. И долгое время после того никаких новых всходов не появлялось в ней. Кейт предстояло пройти трудный и долгий путь, прежде чем она сможет встретиться с самой собой опять. Время шло. Она бралась за сотни мелких дел в сотнях городов. Она блуждала от Аризоны к Флориде, от Сент-Луиса и Чикаго до самой северной оконечности Мейна. Она увидела множество мест Америки, даже и не заметив этого. Она встречала массу людей, не обращая на них никакого внимания. Она попадала в разные ситуации – некоторые из них очень рискованные, которые совсем не затронули ее. Ее внутреннее «я» было подобно сеянцу, защищенному от прорастания собственной омертвевшей оболочкой. Ничего не случится с ним, пока новое рождение не даст ему силы жить. Люди, чей жизненный путь пересекался с ее в те годы, будут вспоминать, что она выглядела так, как будто была «не вся здесь», когда общалась с ними. В ней была какая-то загадка, говорили они, отстраненность, которая одновременно и интриговала, и пугала их. Потому что теперь она была способна на непредсказуемые поступки. И на насилие, когда этого требовала ситуация. В Санта-Фе, ее первой остановке после Сан-Диего, она нашла работу официантки в ресторане, мало отличавшемся от закусочной Ивелла Стимсона. Здесь она завораживала своих хозяев кошачьей походкой, красивым телом, белокурыми волосами, ставшими еще красивее от жгучего солнца, смуглой кожей. Однажды несчастный посетитель – путешествующий торговец – принял бессознательную чувственность ее манеры поведения за двусмысленное приглашение. Он дождался окончания ее работы и приблизился к ней среди машин, во множестве припаркованных около ресторана. Введенный в заблуждение пустым взглядом ее глаз, приняв это за молчаливое согласие, он осмелился коснуться ее рукой. Она ударила его по лицу, и траектория удара была так безошибочна и сбалансирована, что тот упал к ее ногам почти без сознания. Она холодно перевернула на него контейнер, полный ресторанных отбросов, и ушла, тут же забыв о случившемся. В городе на Мексиканском заливе, где она работала месяц в офисе, занимавшемся операциями с недвижимостью, в качестве секретаря, босс однажды пригласил ее в кабинет. Здесь он открыл ей свое сердце. – Кейт, я люблю вас, – сказал он. – Я скрывал это так долго, как мог. Я не могу больше притворно-равнодушно видеть вас каждый день в моем офисе, слышать ваш голос… Я не могу уснуть – я все время думаю о вас. Вы не согласитесь выйти за меня замуж? У Кейт от удивления широко раскрылись глаза. Она едва ли замечала его существование до настоящего момента. Ей казалось забавным, что она произвела на него такое впечатление, когда он сам не произвел на нее никакого. Этой ночью она покинула город, не беспокоясь, что теряет работу. Когда она не пришла в контору, босс стал расспрашивать о ней. Она отдала ключ хозяйке квартиры, но не оставила своего адреса, по которому ее можно было бы найти. Никто не имел понятия, куда она пошла. Босс никогда ее больше не видел. Она никогда подолгу не задерживалась ни на одной работе. Кейт быстро теряла интерес к месту, в котором находилась. От Портленда, Рэпид-Сити до Батон-Руж, от Эль-Пасо до Канадских гор она странствовала бесцельно, ее путь определялся тем, который из поездов или автобусов отправлялся раньше. Как заправский кочевник, она просто не могла оставаться на одном месте подолгу. Когда же она оставалась в городе больше чем на месяц или два, она меняла место жительства. Она снимала квартиру или жила в меблированных комнатах, она могла существовать там несколько недель, не меняя ничего и не добавляя – даже календарь. Кейт не замечала тараканов, ползавших по полу у ее ног, сквозняка, тянущегося из разбитого окна, звуков соседских ссор или голосов детей, доносившихся из коридора. Затем, словно подчиняясь невидимой силе, она резко срывалась с места и отправлялась дальше, кочуя с одной квартиры на другую, в другом конце города, где она пробудет какое-то время, прежде чем двинуться в путь опять. В одном городке в Пенсильвании она жила поочередно на четырех квартирах несколько месяцев. Она лежала на кровати, глядя неподвижно в потолок, забыв о том, что ее окружает, – и в один из дней вдруг словно очнулась, сочла это место просто непереносимым и отправилась дальше, почему – она и сама не знала. Те, кто видел ее отрешенный взгляд, думали, что она занята собой. Они не могли бы больше ошибаться. Ее физическое пилигримство по стране напоминало ее духовное – в этих странствованиях она никогда не заглядывала внутрь себя. Как не оглядывалась на прошлое. Ее мать и отчим, Ивелл Стимсон, Квентин и несчастный Крис Хеттингер – в ее мозгу все было поглощено чем-то вроде зыбучих песков. Незаметные изменения происходили внутри ее, подобно невидимым сейсмическим волнам, пронизывающим поверхность земли. Тогда поведение ее потихоньку менялось. Однажды в полдень, сидя в своей комнате на южной окраине Балтимора, она услышала звуки музыки, доносившейся из холла внизу. Она вышла из комнаты и поняла, что на самом деле они идут из соседней комнаты. Постучала в дверь. Когда она вошла, то увидела включенное радио. Кейт попросила разрешения послушать. Ее сосед, молодой парень, предложил ей сесть. Когда музыка затихла, диктор сказал, что исполнялась Седьмая симфония Бетховена. Она пошла в музыкальный магазин и купила проигрыватель. Он стоил дорого – Кейт потратила много из своих сбереженных денег. Она купила также пластинку с записью Седьмой симфонии, исполняемой симфоническим оркестром Берлинской филармонии под руководством Фёртванглера. Она взяла проигрыватель и пластинку, пошла домой и стала слушать. Она слушала опять и опять. Через несколько дней ее сосед, слышавший музыку у нее из-за двери, постучался к ней. Он хотел познакомиться с Кейт. Но она закрыла дверь у него перед носом. Она слушала эту пластинку опять и опять, не ощущая царапин, которые появлялась на поверхности – она обращалась с ней небрежно. Соседи пожимали плечами, слыша странную возвышенную музыку, доносившуюся все время из ее комнаты. Не было никакого смысла жаловаться на причиняемое им беспокойство, потому что она выслушивала их, кивала головой и забывала об этом. Она слушала симфонию пять недель. Потом, одним дождливым днем, когда оркестр исполнял вторую часть, она вдруг неожиданно села, посмотрела на пластинку раздраженно и сняла иглу. Она больше никогда не слушала запись, впрочем, и никакую другую. Проигрыватель покрывался пылью до того самого дня, когда она отдала его соседу. Она не думала больше о Бетховене, она не думала больше о музыке вообще. Несмотря на свою опустошенность, она иногда заводила друзей. Загадка внутри ее привлекала их. Девушки, чье поведение было так же предсказуемо, как и их провинциальная речь, обыкновенная одежда и нехитрые мечты, видели в Кейт что-то экзотическое и неукротимое. Они доверяли ей все свои секреты, так как она была поразительно хорошим слушателем, ее внутренняя пустота позволяла слышать то, что они говорят, не пропуская это через свои собственные эгоистические мысли и сосредоточенность на себе. Часто эти девушки становились зависимыми от Кейт – они видели, что она обладает самостоятельностью, которой они сами никогда не имели. Поэтому часто они были озадачены и обижены, когда Кейт неожиданно уезжала, не оставив им никакого адреса. Они не могли знать, что были для нее не более реальны, чем покрытые пылью углы ее комнаты. Мужчины находили ее неотразимой, а женщины не могли оторвать от нее завистливого взгляда. Было что-то притягательное и властное в ней, что действовало как магнит на других людей. С годами она стала еще красивее. Загадка внутри ее придавала странный лоск ее бедрам, твердой, крепкой груди, ее смуглой коже и бледному красивому лицу. Но ни одному мужчине не удалось дотронуться до нее. И ни разу чувственный голод не тревожил ее внутреннюю пустоту. Ее сексуальность впала в глубокий сон без сновидений, от которого она, казалось, никогда не проснется. Ей было спокойно. Единственные, кто понимал ее – были дети. Дочка ее второй квартирной хозяйки в Атланте, девятилетняя девочка по имени Терри, чей отец ушел от них несколько лет назад и чья мать была алкоголичкой, как-то раз постучалась к Кейт в дверь. – Моя мама не вернется до вечера, – сказала она тихо. – Вы не поиграете со мной в «монополию»? Кейт посмотрела на гостью. Мать девочки не обменялась с Кейт и словечком с тех пор, как она въехала сюда. Взгляд Кейт смутил ее. Но, казалось, девочка не боялась ее. – Входи, – сказала Кейт, открывая пошире дверь. Девочка положила игру на кофейный столик напротив ветхой кровати и посмотрела на голые стены комнаты. – Почему вы не повесите на них картинки? – спросила она. – Потому что, глядя на стену, я могу видеть то, что хочу, – ответила Кейт. – Ведь это моя комната, а не их. Про себя девочка подумала, что ни один взрослый не сказал еще чего-либо подобного, так отвечающего ее собственным мыслям. Игра осталась нераскрытой. Маленькая девочка проговорила с Кейт все оставшееся время. Она рассказывала о своих детских проблемах и задавала вопросы. Кейт отвечала на них с честной прямотой. Когда было время идти домой, оказалось, что Терри было не так-то просто уйти отсюда. Этой ночью Терри сказала матери, что тетя из «2б» – милая. Девочка пришла опять. Они с Кейт играли в шашки, или рисовали картинки, или просто говорили. Часто наступало долгое молчание, полное того понимания, когда разговор просто не нужен. Терри обожала Кейт. Это был первый взрослый, который когда-либо ее понимал и которого она понимала сама. Кейт не обращалась с Терри как с ребенком. Но она не обращалась с ней и как со взрослой. Потому что Кейт не принимала взрослых всерьез. В ее глазах они были мелочными и жалкими в своем эгоизме – даже не стоящими презрения. Терри была еще не сформировавшимся существом, белой книгой, которую должно было заполнить время. Более того, за маской игривого и вежливого ребенка таилось стремление преодолеть свое грустное прошлое, влияние семьи и стать личностью. Кейт чувствовала это постоянно. То же самое происходило и с ней самой. Когда пришла весна, они сели на автобус и поехали за город. Они гуляли вместе по лесу, сидели на мягкой, высокой траве, переходили через ручьи. Терри была на седьмом небе. Она ощущала Кейт как телесное воплощение мечты, чудесной мечты, в которой она отыскивала путь к своей судьбе. Кейт была единственным человеком, которому Терри когда-либо доверяла. Потом Кейт внезапно уехала. Она не оставила своего нового адреса, и Терри не смогла отыскать ее. Она спрашивала, что стало с чудесной тетей из «2б». Мать отвечала, что не знает, и мысленно благодарила небеса, что Кейт исчезла. Она не думала, что такое дикое и непредсказуемое существо могло быть хорошей компанией для ее дочери. Маленькая девочка смотрела на альбом, в котором они с Кейт рисовали столько картинок, и ей захотелось нарисовать портрет самой Кейт – ее ангела-хранителя. Оказалось, что это не просто – сущность Кейт не поддавалась изображению на бумаге, так как никогда не проявлялась в каких-либо физических признаках. Но Терри сохранила рисунок, позволяя глазам видеть то, что говорило ей ее воображение. Шло время, и девочка постепенно привыкала к своему возвратившемуся одиночеству. Образ Кейт, ее голос начали потихоньку стираться из ее памяти. Иногда, впрочем, приходили открытки из какого-нибудь отдаленного городка с подписью Кейт. Иногда мог появиться неожиданный сюрприз в конверте – книга, журнал, кусочек вулканической лавы. И девочка знала, что ее друг не забывает о ней. Запутанные тропки блужданий Кейт приняли неожиданное направление, когда она получила место официантки в небольшом ресторане в Небраске и нашла себе подругу. Кейт въехала в город и спросила насчет работы в первом же сносно выглядевшем ресторане. Теперь она была в Этом дока. Умная и опытная молодая женщина, она знала свое дело. Девушка, которая подошла к ней, носила имя Мелани. Она была очень хорошенькая, с темными волосами и зелеными глазами и кожей нежной, как роза. Она была выше ростом, чем Кейт, и имела фигуру манекенщицы. – Могу ли я здесь найти работу? – спросила Кейт после того, как заказала себе кофе. – Вы ищете работу? – не поверила Мелани. Кейт кивнула. – Так, – Мелани нахмурилась. – Босс сказал, что он не собирается никого нанимать. Но я знаю, что две девушки вскоре уйдут отсюда. Одна выходит замуж, а другая – нуждается в операции… Вы понимаете, о чем я говорю. Он не захочет взять вас на работу, если вы обратитесь прямо к нему, но я могу замолвить за вас словечко. Как вас зовут? – Кейт. – Ладно, Кейт. Мелани не было нужды спрашивать, знакома ли Кейт с работой официантки. Один вид того, как Кейт сидела, говорил о том, что она знакома с обстановкой ресторана. – Положись на меня, – сказала Мелани, подмигнув. • Этим же вечером Кейт получила работу. И так как она не нашла себе еще жилья и подругу по комнате, Мелани настояла на том, чтобы Кейт осталась с ней. В следующие несколько недель молодые женщины подружились. Кейт нравился молодой задор Мелани, ее оптимизм. Мелани, как и многие другие до нее, попала под обаяние Кейт как слушательницы. Она говорила за двоих. Мелани была наивной девушкой, немного взбалмошной, но неиспорченной. Она обожала кино. Она читала все киножурналы и была знатоком мельчайших деталей жизни голливудских звезд – по крайней мере того, что о них писалось. Ее заветной мечтой было отправиться в Голливуд попытать счастья, но она оставалась в этом Богом забытом месте из-за недостатка денег. Она говорила о знаменитых актерах и актрисах – Гейбле и Харлоу, Бэтт Дэвис и Ломбард, глаза ее горели энтузиазмом, который трогал Кейт. Единственный неприятный случай за все время их дружбы произошел по неожиданной причине. Владелец ресторана, властолюбивый мужчина по имени Рольф, вскоре заметил Кейт. Он не мог оторвать от нее глаз, когда она работала. Что-то в ее походке, глазах завораживало его. В ней была какая-то гордая и свирепая чувственность, какой он не видел ни в одной женщине. Он не мог не видеть той брони, которой она была окружена, и долгое время боялся приблизиться к ней. Но в конце концов его чувства стали слишком сильны, чтобы их сдерживать, и однажды вечером он рискнул прикоснуться к ней. Она остудила его таким опасным взглядом, что он поспешил ретироваться. В ее глазах была смерть, сказал он себе. Она была женщиной, способной на все. После этого вечера он держался от нее на расстоянии. Но не мог выкинуть Кейт из головы. И не мог сосредоточиться на работе. Сон не шел к нему. Рольф думал, что сойдет с ума, если не освободится от этого. Он хотел избавиться от нее, но его желание не позволяло ему прогнать ее. В конце концов, в отчаянии, он решил устремить свой взгляд на Мелани. Она тоже была красивой девушкой. И она была подругой Кейт по комнате. И вообще ее единственной подругой. Желать ее было так же хорошо, как желать саму Кейт, – и не так опасно. Рольф докучал Мелани своими намерениями. Он делал осторожные и неосторожные круги вокруг нее на кухне. Он просил ее выйти с ним. Он предлагал ей деньги, подарки. Когда она отказывалась, он угрожал ей. Мелани не была слишком умной девушкой, но у нее была своя гордость. Ее чувственные потребности были скромны, и она считала, что бережет себя исключительно для мистера Истинного. Она, возможно, и сойдет с пути праведного, но только ради мужчины, который будет обращаться с нею уважительно и нежно, а не из-за сального повара по имени Рольф. Дела между тем складывались совсем плохо. Рольф, горя желанием, которое он не мог осуществить, осаждал Мелани, – она ощущала, на кого на самом деле была направлена его страсть, но не знала, как выйти из этой затруднительной ситуации. Однажды, когда уже приближалось закрытие ресторана, шеф собирался уходить, когда заметил, как на кухне Мелани снимала униформу. Его глаза стали пожирать ее длинные, худощавые руки, крепкую маленькую грудь и нежные бедра. Он налетел на нее, как разгоряченный бык. Прежде чем она могла защититься, он схватил ее руку и стал покрывать поцелуями, изо всех сил прижимаясь к ее хрупкому телу. У нее перехватило дыхание. – Помогите! – закричала она слабо. – Помогите кто-нибудь! В следующее мгновение резкий звук, подобный гонгу, послышался у самого уха Мелани – так, что в голове у нее зазвенело. Рольф рухнул на пол. Позади него стояла Кейт с огромной железной сковородой в руках. Все еще задыхаясь после борьбы, Мелани благодарно улыбнулась Кейт. – Огромное спасибо, – сказала она. – Я даже и не знаю, что бы я делала, если бы ты не пришла. Она стояла полуобнаженной, на ее бледной коже все еще алели следы горячих рук ее шефа. – Забудем об этом, – безразлично произнесла Кейт, хладнокровно поставив сковороду на бесчувственную грудную клетку босса. – Я боюсь, нам придется уйти отсюда, – заметила Мелани. – Когда он очухается, он нас обеих уволит, это уж точно. Кейт пожала плечами: – Ну и пусть. Мелани натянула уличное платье, которое вынула из обшарпанного стенного шкафа. Кейт помогла ей застегнуть «молнию». – Эй! – сказала Мелани неожиданно. – У меня есть идея! – Какая? – спросила Кейт. – Поехали в Голливуд! – воскликнула Мелани. Ее дружба с Кейт, недавняя сцена, когда Кейт огрела Рольфа, проявив недюжинную силу, придала ей мужества пуститься во все тяжкие, сжечь мосты и начать наконец реализовывать свою мечту. Но она не могла отправиться в путь одна. Кейт казалась безразличной. – Голливуд? – спросила она. – Ну, пожалуйста, Кейт, – вскричала Мелани. – Это – то, что я всегда хотела. Но до сих пор у меня не хватало духу сделать первый шаг. Если ты будешь со мной, я его сделаю. Я верю, что сделаю! Ты поедешь? Кейт видела, что Мелани говорит правду. Мелани была мечтательницей – из тех девушек, которые никогда не решатся осуществить свои мечты, пока кто-нибудь их к этому не подтолкнет. Кейт мысленно бросила жребий. Ей, в сущности, было все равно куда ехать и с кем. Почему бы и не сделать Мелани приятное? Ей же ничего это не стоило. Она скинула свой передник и швырнула его боссу на лицо. – Хорошо, – сказала она Мелани. – Едем в Голливуд. Этой же ночью они уже были в автобусе, идущем в Лос-Анджелес. Хотя Кейт и не предчувствовала этого, но это не была судьба Мелани, за которой она следовала в этой ночной поездке. Это была ее судьба. КНИГА ВТОРАЯ 1 Джозеф Найт все еще оставался в Голливуде. Но он уже не был просто туристом или дилетантом в кинопроизводстве. Он был человеком, имеющим определенную цель. Не обращая внимания на город вокруг него, Найт всецело сосредоточился на изучении механизма киноиндустрии, стараясь как можно точнее понять его законы. Он изучал финансовое состояние каждой студии. Он интересовался карьерами Майера, Талберга, Уорнеров, Сэма Голдвина – начиная от их стартовых точек, с которых эти сыновья иммигрантов-торговцев начали свое восхождение к вершинам богатства и влияния. И еще он ходил в кинотеатры. Он не только посмотрел все фильмы, отснятые крупнейшими киностудиями, – что занимало у него почти все его время, так как эти студии производили от пятидесяти до ста кинолент в год, – он также интересовался голливудскими архивами и получал наслаждение, смотря первоклассные картины, снятые Д. В. Гриффитом, Эрихом фон Штрогеймом, Кингом Видором и другими. Он приобщался к традициям немого кино от самых ранних коротких роликов до великих мелодрам Гриффита «Нетерпимость» и «Рождение нации». Он наблюдал полный катаклизмов переход от немого к звуковому кино – каким образом это отразилось не только на звездах, но и на сценаристах и продюсерах, создававших фильмы. Он видел, как тяжелые экономические условия эпохи Депрессии влияли на кинематограф и как порожденное этими условиями всеобщее настроение отчаяния и безнадежности из-за обнищания большей части населения диктует вкусы публике. Чем больше он углублялся в свои исследования, тем яснее видел, что в Голливуде, несмотря на его жесткую монополистическую структуру, найдется место и для него – Джозефа Найта. Чем больше он накапливал знаний о шоу-бизнесе, тем больше убеждался, что крупнейшие студии вовсе не являются такими самодостаточными гигантами, какими они себя провозглашали. В действительности они были всего лишь средством производства продукции для крупных корпораций, обосновавшихся в Нью-Йорке, корпораций, которые получали доходы посредством владения целой сетью кинотеатров. «Парамаунт» с ее тысячью двумястами кинотеатрами, «Уорнер» – с четырьмястами двадцатью пятью, «Континентал» – с шестьюстами пятидесятью, «Фокс» – с пятьюстами и более мелкая «Монарх» – с четырьмястами – эти корпорации делали деньги, привлекая максимально большее количество публики. Они производили фильмы на своих собственных студиях и показывали их в своих собственных кинотеатрах – начиная от наиболее доходных, с участием крупных кинозвезд, и более скромных фильмов разряда «Б» с «безымянными» актерами, кончая роликами новостей и небольшими мультфильмами. Такие маститые главы студий Голливуда, как Майер, Джек Уорнер, Гарри Коэн, благодаря баснословным доходам и общественному положению, были у всех на виду. Но они были лишь марионетками в руках «денежных мешков» Нью-Йорка – теневых фигур с малоизвестными именами, таких, как Катц, Мазур, Нагель, Шнек, – которые субсидировали кинопроизводство для того, чтобы иметь регулярный приток зрителей в свои кинотеатры. Эти безликие фигуры и были истинными воротилами шоу-бизнеса. Власть большинства кинокорпораций меньше основывалась на фильмах, которые они производили – в основном она держалась на кинотеатрах, которыми они владели. Эти кинотеатры держали под контролем кинорынок не только в Соединенных Штатах, но и в Великобритании и континентальной Европе. Кинотеатры, которые были абсолютно недоступны для продукции таких ненавидимых Голливудом фигур, как независимые продюсеры. Таков был первый и наиболее важный вывод, который сделал Джозеф Найт, занимаясь анализом деятельности Голливуда. Если он собирался делать деньги в рамках шоу-бизнеса, он должен осуществить это в одной из самых крупных киностудий. Другой важный вывод гласил, что в Голливуде времена меняются – независимо от того, нравится это большим студиям или нет. Эскейпизм, желание убежать от действительности – такова была основная тональность кинопродукции эпохи Депрессии середины тридцатых годов. Ширли Темпл становилась одной из наиболее высокооплачиваемых звезд Голливуда – бесчисленные мюзиклы давали огромный кассовый сбор. Благодаря этим мюзиклам и быстро сляпанным историческим костюмированным драмам крупнейшим студиям удавалось держаться на плаву даже в наиболее скверные моменты «тяжелых времен». Но положение дел менялось. Популярность Ширли Темпл ослабевала по мере того, как она становилась взрослее. Сработанные по накатанной схеме фильмы, которыми насильственно кормили публику в течение всего периода эпохи Депрессии, уже не приносили прежнего дохода. Блеск большинства звезд этого десятилетия заметно померк. Зрители начали уставать от этих эскейпистских мелодрам с их шаблонными героями и слащавым концом. Но студийные патриархи и их штат сценаристов до сих пор еще не знали, как реагировать на перемены, произошедшие в сознании публики. Текущие голливудские фильмы, за редкими исключениями, были по-прежнему стереотипными. В них не ощущалось человеческой трагедии. Они избегали реальных характеров и концовок, как чумы. И поэтому громом среди ясного неба явился успех таких фильмов, как «На западном фронте без перемен» и «Ярость». Он показал, что зрители не боятся правдивых историй, что психологическая достоверность этих лент не является препятствием для их показа аудитории. Джозеф Найт собирал все эти факты по крупицам во время своих уединенных прогулок по Голливуду и напряженной домашней работы. Он пришел к заключению, что Голливуд стоит на пороге новой эпохи. Хотят они того или нет, но крупнейшие киностудии нуждаются в новых талантах, чтобы перешагнуть в новое десятилетие и выжить. Это означало, что придут новые звезды, новые сценаристы, новые продюсеры. Меняются не только времена – придется измениться и кинематографу. В это время и вышел на сцену Джозеф Найт. Джозеф Найт никогда не был фанатиком кино. Он был слишком беден до того и слишком занят впоследствии, чтобы потратить два или более часов, наблюдая тени, мелькающие на экране в темном зале кинотеатра. Но теперь эти тени поглощали все его внимание, так как он видел, что они воплощаются в доллары и дают большую власть человеку, знающему, как манипулировать ими в сознании публики. И пока он наблюдал и учился, случилось нечто удивительное. Он стал сам придумывать истории. Фильмы, которые он видел, сделали для него многое понятным из того, что касалось сознания публики, ее надежд, страхов и грез. И теперь, словно окунувшись в интеллектуальную игру, которая быстро становилась серьезной, он старался изобретать характеры, ситуации, конфликты и драматические коллизии, которые по своему уровню были бы не хуже тех, которые он наблюдал на экране. Так же как раньше он выстраивал в своем мозгу основные факты, касающиеся рынка, чтобы произвести наиболее выгодный продукт, так теперь он сфокусировал весь свой ум для создания персонажей, которые отвечали бы чаяниям зрителей. Точнее говоря, зрителей, какими они будут через год или два. Потому что Джозеф Найт смотрел вперед. Проводя в отеле много часов в одиночестве, он вынашивал эту идею. Шло время – он даже не замечал этого. Через шесть недель напряженной умственной работы у него созрел в голове набросок внушительного голливудского фильма. Имея мало опыта в этом новом бизнесе, он медлил довериться своим собственным силам. Он понимал, что этот замысел, грамотно осуществленный, может принести ему миллионы долларов кассовых сборов. Оставалось только преобразовать этот замысел в сценарий. Найт тщательно навел справки обо всех ведущих сценаристах, работавших в Голливуде. И вскоре понял, что действительно одаренные авторы давно уже ангажированы крупнейшими киностудиями. Оставшиеся не у дел писатели, в соответствии с их посредственным талантом, могут помочь ему произвести лишь ляп, подобный «Теплым морям» Джерри Меркадо, но не нечто, способное конкурировать с продукцией Голливуда. Несколько дней после этого серьезного открытия Джозеф Найт был в подавленном состоянии духа. Он не видел для себя иного пути, как только продать идею за жалкие гроши и, возможно, увидеть ее преобразованной в первоклассный фильм, всю прибыль от которого получат другие. Но затем чутье, которое долгое время направляло его в нужную сторону, в сочетании с большим опытом анализа рынков натолкнуло его на неожиданную мысль. Что ж, он напишет сценарий сам. Это важнейшее решение было принято так же хладнокровно, как и сотни деловых решений прежде. Это потребовало бы такого напряжения физических и интеллектуальных сил, что обычный человек в подобной ситуации смущенно ретировался, потерпев провал. Но Джозеф Найт был привычен к огромному риску и верил в свои силы. Он не был обычным человеком. Он приступил к работе, воплощая набор основных идей, характеров и сюжетных линий в драматические сцены, имевшие видимую структуру. Работа оказалась куда более трудной, чем ему казалось первоначально. Того совершенства, которым он восхищался в наиболее удачных пьесах и фильмах – естественного и непринужденного, в особенности если за дело брались первоклассные актеры и продюсеры, было удивительно трудно достичь самому начиная с нуля. Но Джозеф Найт был упорным. Он переписывал сцены множество раз, ругая свою неопытность, переосмысливая и оттачивая, пока действие не приобретало такую же убедительность и стройность, какую он видел на экране в лучших фильмах. В течение долгих дней и ночей молчаливой работы многочисленные способности Найта и его опыт слились воедино. Он имел в руках грозное оружие. Его знание основных, наиболее популярных кинолент и их структуры позволило ему создать динамичные, полнокровные сцены, которые хорошо легли бы на пленку. Его знакомство с мировой драматургией, Шекспиром, Ибсеном, О'Нилом, помогло ему углубить психологический уровень сценария и тем попытаться увлечь зрителя. Его новоприобретенные знания о Голливуде помогли ему визуализировать неясный в начале проект, избежав потенциальных проблем. Знание «звездной» системы и сути актерского мастерства, возможностей многих голливудских исполнителей подсказало ему некоторые умные идеи насчет распределения ролей. Даже теперь, пожиная плоды долгого творческого труда, он не думал о себе как о художнике, осуществляющем замысел, который имеет какое-либо эстетическое значение. «Я просто бизнесмен, производящий продукт, – думал он, – чтобы продать его на наиболее выгодном рынке в наиболее подходящий момент». И поэтому Найт не осознавал, что, не будь он просто человеком дела, бизнесменом но своему собственному выбору, он мог бы без труда получить Пулитцеровскую премию как драматург или наиболее талантливый сценарист Голливуда. Он был рожден и для этого. Но он не понимал истинной сути своей индивидуальности, которая были не чем иным, как одаренностью, и лишь благодаря ей он смог так продвинуться в бизнесе. В напряженной деловой жизни он не делал передышки, чтобы остановиться и понять, что его ум с самого начала шел рука об руку с силой воображения. После двух месяцев напряженной работы Джозеф Найт закончил сценарий, который содержал в себе все компоненты, необходимые для коммерческого успеха. Все его сомнения относительно своего таланта были забыты. В глубине сердца он знал – то, что он создал, отвечает потребностям публики. Проект был хитом, ждавшим осуществления. Но теперь он видел и слабые места своего замысла. Хотя он и создал нечто несравненно более качественное и нужное, чем злосчастные «Моря» Джерри Меркадо, он стоял лицом перед той же проблемой, которая оказалась не под силу Джерри. Как независимый творец, он находился вне закрытой, олигархической системы голливудских студий. Эти студии имели монополию из звезд, продюсеров и на те технические возможности, без которых его замысел не воплотится в качественный фильм. Жестокая альтернатива оставалась прежней – продать свой сценарий за гроши или увидеть его канувшим в Лету. Несмотря ни на какие творческие и финансовые кризисы, с которыми сталкивался Голливуд, его позиция по отношению к аутсайдерам сохранялась неизменной. Пока, конечно, не удастся обнаружить дырку в броне, которой окружили себя студии, чтобы совместно получать как можно больше прибыли. Столкнувшись нос к носу с этой проблемой, Найт принял, однако, одно важнейшее решение. Это было дьявольски умное решение, самое умное, какое только такой незаурядный человек, как Найт, мог принять. Даже он осознал этот выход только сейчас. К сожалению, это отбросит его назад еще на три месяца и потребует рывка, работы такой же напряженной, какую он только что проделал. Он не знал, сможет ли выдержать это, хватит ли у него сил и энергии продержаться долго. Но если его план сработает, в руках у Найта окажется ключ, отпирающий ворота сказочной пещеры Голливуда – ворота, которые всегда накрепко закрыты для всякого независимого таланта, пытающегося поменять фигуры на шахматной доске шоу-бизнеса, расставленные на поколение вперед. Итак, Джозеф Найт вернулся к работе. Прошло еще три месяца. Найт работал так напряженно, что частенько забывал есть или спать по тридцать шесть часов кряду. Когда задача была выполнена, он почувствовал себя постаревшим и выжатым более, чем когда бы то ни было в своей жизни. Но он сделал то, что хотел. Вооруженный плодами шестимесячной работы, он бросил самый важный и смелый вызов, какой когда-либо осмеливался осуществить в своей деловой жизни. Этот вызов основывался на его способности видеть человеческие слабости и использовать их в своих интересах там, где это можно, чтобы добиться успеха. На этот раз, впрочем, ему придется столкнуться со слабостью не одного человека, а целой системы. Имя ей – Голливуд. Но Джозеф Найт был готов. Он спланировал каждую фазу своей атаки так же тщательно, как до того оттачивал мельчайшие детали продукта, который он собирался продать. Пришла пора действовать. Двадцать шестого января 1940 года Джозеф Найт имел встречу, которая оказалась самой важной из тех, которые имели значение для его карьеры в Голливуде. Он использовал одно свое деловое знакомство с востока, человека, которому он оказал очень большую услугу несколько лет назад, чтобы добиться встречи с Оуэном Эссером, одним из самых известных продюсеров в Голливуде и, похоже, самым высокооплачиваемым на «Континентал пикчерз» – самой престижной студии в этой системе. Он увиделся с Эссером в его бунгало на съемочной площадке фильма, который он в тот момент делал. Эссер был крупной фигурой. Он получил уже двух «Оскаров», и вскоре ожидались еще шесть. Он не только сам снимал фильмы, но имел важный голос, когда дело касалось ассигнований проектов других продюсеров, работавших по контракту со студией. Он был очень близок к Брайану Хэйсу, главе студии, – был женат на племяннице Хэйса. – У вас есть десять минут, мистер Найт, – сказал Эссер, уверенный в себе и своей значимости тип. Он был занят мячом для гольфа и делал вид, что не смотрит на Найта. – Я благодарен вам за аудиенцию, – ответил Найт. – У меня есть сценарий, который, как мне кажется, может заинтересовать студию. Позвольте мне вкратце рассказать о нем и просить вас быть его судьей. Эссер покровительственно улыбнулся. В свое время он наверняка выслушал уже с тысячу предложений от любителей. Когда, о Господи, люди поймут, что это дело профессионалов – угождать вкусам публики и делать фильмы, которые приносят деньги? Подавив зевок, он посмотрел на часы. – Я вас слушаю, – молвил он. Через тридцать секунд его зевота исчезла и он был весь внимание. Эссер отложил мяч и смотрел на посетителя. Незнакомец предлагал ему один из наиболее хитро заверченных сценариев, какой он только слышал. В нем было все, что только владельцы «Континентал пикчерз» могли пожелать. Романтика, приключения, удачнейшие роли для ведущих актеров и актрис. Подобно фильмам, принесшим «Континентал» наибольшую прибыль, это была костюмированная драма, действие которой разворачивалось на фоне бурных исторических событий, – на этот раз темой была русская революция. Психологическое взаимодействие героев было настолько тонким и в то же время настолько в духе жанра, что обойти вниманием это предложение Эссер просто не мог. Ему пришлось скрыть свое восхищение. Принесенный незнакомцем сценарий был подобен динамиту. Словно лучшие мозги департамента сценариев «Континентал» работали целый год, чтобы произвести продукцию экстра-класса. Было просто невозможно устоять. – Героя будет играть Гай Лэйвери, – сказал Найт. – А героиню – конечно, Мойра Талбот. Оуэн Эссер кивнул. Незнакомец попал в точку. Гай Лэйвери – красивый и элегантный ведущий актер. Мойра Тал-бот была крупнейшей звездой «Континентал», кассовые сборы которой были максимальны в течение последних шести лет. Более совершенного выбора незнакомец сделать не мог. Это будет «Оскар» для нее, если она хорошо сыграет эту роль. Джозеф Найт остановился. Оуэн Эссер приподнял брови. Это было еще не все. – Ну? – сказал Эссер. – Это звучит действительно интересно. Доскажите мне остальное. Как кончается история? Джозеф Найт улыбнулся. – Вы сказали, что располагаете всего десятью минутами, – ответил он, глядя на часы. – Десять минут истекли. Я не буду больше злоупотреблять вашим временем. – Не обращайте внимания на то, что я сказал раньше, – возразил Эссер нетерпеливо. – Ради Бога, расскажите конец. Найт покачал головой. – Мне не хотелось бы утомлять вас, мистер Эссер, – сказал он. – Я благодарен вам, что вы согласились принять меня. Но я предпочел бы обсудить финал непосредственно с мистером Хэйсом. Наступило долгое молчание. Эссер рассматривал Найта со смесью ненависти и изумления. Он не мог поверить своим ушам. С ним обращаются как с нижним чином, не удостаивая чести узнать решающий момент фильма – конец. Да за такие штуки он мог стереть в порошок любого на «Континентал»! И во всем Голливуде. С другой стороны, он не мог не восхищаться наглостью незнакомца. Этот Джозеф Найт не только имел блестящие идеи, он также знал, что с ними делать. Интересно, почему он никогда не слышал об этом парне раньше? Найт обладал талантом и ловкостью крупнейших голливудских тузов. На нем это было просто написано. Но Оуэн Эссер не собирался так просто сдаваться. – Мистер Хэйс никогда не рассматривает идеи прежде, чем они будут обсуждены его ближайшим окружением, – заметил Эссер, пожав плечами. – Я боюсь, что то, о чем вы просите, – невозможно. Джозеф Найт улыбнулся. – Спасибо вам за внимание, – сказал он, вставая. – Почему вы так уверены, что не будете?.. – взорвался Эссер. Найт протянул карточку. – Я остановился в «Беверли-Уилтшир-отеле», – сказал он. – Дайте мне знать, если вы передумаете. Было приятно побеседовать с вами. И, не сказав больше ни слова, он ушел. 2 Брайан Хэйс, урожденный Соломон Вельфехэйм, был главой одной из самых преуспевающих студий Голливуда. Он начинал с немых фильмов, в паре с неким финансовым авантюристом по имени Адольф Герман. Имея небольшой капитал, в 1922 году они основали «Континентал пикчерз» и стали производить немые комедии и приключенческие фильмы. Еще неоперившаяся студия была вынуждена бороться, чтобы конкурировать с другими агрессивными продюсерами немых фильмов. Наконец, в 1927 году Хэйс, у которого было безошибочное чутье на таланты, раскопал Кристину Гэнт, девушку-подростка довольно неопределенного вида, из Айовы. Вначале она играла маленькую роль в одном из его вестернов. Но затем Хэйс разглядел в ее лице признаки большого будущего и дал ей роль инженю в двух костюмированных мелодрамах, где она была тотчас замечена и выделена публикой. Годом позже Кристина Гэнт стала звездой международного класса. Брайан Хэйс бросил все ресурсы студии «Континентал» на то, чтобы обеспечить рост ее карьеры и найти талант, достойный играть в паре с ней. Благодаря ей, серии немых мелодрам имели такой успех, что «Континентал» сравнялась в финансовом отношении со своими конкурентами и даже вырвалась вперед, обскакав многих соперников. Но карьера Кристины Гэнт закончилась неожиданно – с появлением в 1929 году звука в кино. Голос, который услышала публика, был носовой, неприятно гнусавый, ее средневосточный выговор не мог исправить ни один специалист по фонетике. Понятно, что она уже не отвечала требованиям звукового кино. Брайан Хэйс с досадой аннулировал контракт с Кристиной Гэнт и стал искать новую звезду, которая могла бы заменить Гэнт. Но не успел он этим заняться, как случился крах на фондовой бирже, заставивший «Континентал» продать часть принадлежавших ей кинотеатров. Дела пошли еще хуже. В этот период Брайан Хэйс ловко избавился от своего партнера, который был слишком потрясен случившимся, чтобы продолжать суровую борьбу за выживание в джунглях шоу-бизнеса. Хэйс стал единоличным владельцем студии. Он лавировал нахрапом сквозь смутные годы —1931-й, 1932-й и 1933-й, производя серии скромных приключенческих фильмов и вестернов, и сумел привлечь достаточно инвесторов из Нью-Йорка, чтобы выкупить потерянную половину своих кинотеатров. Затем ему улыбнулась удача. Напрягши всю свою ловкость и поставив на карту все свои средства, он сумел переманить Мойру Талбот из «Парамаунт». Мойра была молодой, свеженькой звездой – обаятельная, элегантная. «Парамаунт» была слишком занята другими звездами, чтобы разглядеть ее потенциальные возможности и развивать их. Так Мойра оказалась на «Континентал». Хэйс немедленно сконцентрировал всю свою энергию на карьере Мойры. Он занял ее в романтических комедиях, костюмированных драмах и фильмах для семейного просмотра. Вскоре публика заметила ее изысканную красоту и блестящие актерские способности и полюбила ее. Фильмы с ее участием стали приносить большие кассовые сборы, и Хэйс стал подбирать ей соответствующую оправу. Он использовал все свои финансовые возможности, чтобы привлечь на «Континентал» прекрасных продюсеров и сценаристов. Вскоре студия стала известной как одна из лучших в Голливуде. К 1936 году студия отыграла все, что потеряла в «тяжелые времена». Ее доход сравнялся с доходами самых известных из ее конкурентов. По количеству принадлежащих ей кинотеатров (650) она уступала лишь «Парамаунт». Благодаря своей хватке Брайан Хэйс стал главой патриархов шоу-бизнеса во всей Америке. Теперь его капитал стал больше, чем у кого-либо из владельцев других могущественных студий. Его физиономия стала известной каждому поклоннику кино, так же как и его экстравагантный особняк в Бель-Эйр. Он стал признанным филантропом и столпом калифорнийского общества. Никто уже не вспоминал о его прошлом: всего несколько лет назад он был молодым человеком, лбом пробивавшим себе дорогу в дебрях шоу-бизнеса, выходцем с шумных улиц нью-йоркского Ист-Сайда. Брайан Хэйс достиг вершин славы и богатства. В настоящий момент «Континентал» была известна высоким уровнем производимых ею фильмов и огромным кассовым сбором, получаемым от этой продукции. Хотя эта продукция и не отличалась оригинальностью – это были вполне предсказуемые поделки, доходы говорили сами за себя. Публика обожала нарядные костюмы героев, роскошные интерьеры, на фоне которых разворачивалось действие, и счастливые бездумные концовки. Это была халтура, но очень умело и красиво сделанная. Звезды студии стали известны в каждом доме Америки. Возглавляли это созвездие Мойра Талбот и Гай Лэйвери, который снялся в четырех, имевших оглушительный успех, фильмах вместе с Мойрой. Колонки слухов были заполнены сообщениями о «заэкранном» романе двух кинозвезд, который в один прекрасный момент может перерасти в счастливый брак. Мойра и Гай были любимцами всей Америки. Департамент рекламы «Континентал» был на седьмом небе от счастья. В реальной жизни Брайан Хэйс был безжалостным и снедаемым огромным честолюбием человеком – таким же, как пятнадцать лет назад. Он прибегал к самым крайним мерам, чтобы выбить из седла своих конкурентов и саботировать их самые лучшие и талантливые проекты. Он держал голливудский кончик цепи «Континентал» железной рукой. Единственной угрозой его власти был глава корпорации в Нью-Йорке, опасный финансист по имени Арнольд Шпек. Шпек занял свое место в корпорации, скупив большую часть акций. Благодаря обостренному чутью инвестора, последние пять лет Шпек контролировал дела студии. Неважно, какую роскошную жизнь вел Брайан Хэйс в Бель-Эйр, – ему приходилось держать ответ перед Шпеком, когда дела по цепочке доходили до ее руководства. Эти два человека никогда не чувствовали симпатии друг к другу. Хэйс считал Шпека обыкновенной уоллстритской «акулой», Шпек видел в Хэйсе голливудскую выскочку. Хэйс подозревал, что в один прекрасный день Шпек намерен свалить его. Ловкий «денежный мешок» просто ждал удобного случая, чтобы разрушить его империю. Он готовился нанести Хэйсу удар. Но шквал финансового успеха делал Хэйса неуязвимым для коварных замыслов Шпека. Хэйс был признанной величиной. Его позиция на «Континентал» была прочной. Его знала вся Америка. Хэйс царил на своем Олимпе, недосягаемый для вторжения вездесущей публики и даже собственных звезд, огражденный от них броней ассистентов и помощников. Его называли самым большим затворником, которого редко можно было увидеть в Голливуде. Работал он, как правило, дома, в Бель-Эйр, появляясь в своем офисе лишь на официальных церемониях. Но сегодня Брайан Хэйс готовился принять посетителя. Джозеф Найт приехал ровно в одиннадцать. Его провели в одну из гостиных особняка, где он ожидал около получаса, пока появился Хэйс, одетый в купальный костюм и халат. – Почему вы не прошли прямо к пруду? – спросил Хэйс. – Хотите поплавать? – Благодарю вас, я просто посмотрю—ответил Найт. Небольшого роста, довольно непрезентабельный дворецкий возник ниоткуда. Это был мужчина лет шестидесяти, видимо бурно поживший. Его глаза имели комично-меланхолическое выражение. – Карл, – сказал Хэйс коротко, – принесите нам бутылку виски и немного содовой к пруду, хорошо? Дворецкий, запачканная ливрея которого была под стать его небрежно выбритому лицу и неловким манерам, скользнул из комнаты, не сказав ни слова. Хэйс улыбнулся Джозефу Найту. – Вы, наверно, не узнали моего домашнего парня, не так ли? – спросил он. Найт покачал головой. – Конечно. Вы слишком молоды, чтобы знавать его в его лучшие дни, – говорил Хэйс, проводя Найта через дом в парк. – Его настоящее имя – Карл Хэйнц Рёхер. Он был хорошим режиссером немых фильмов – точнее сказать, одним из лучших. Но появление звука положило конец его карьере. Он просто не знал, как приспособиться к новым требованиям. Затем Депрессия добила его, потому что он вложил все свои деньги в фондовую биржу. Он был на грани самоубийства. Я нашел ему мелкую работу на студии – специальные эффекты, дизайн по свету и так далее. Но к тому времени у него, похоже, что-то уже случилось с головой – на него нельзя было положиться. В конце концов я взял его к себе в дом в качестве дворецкого и камердинера – просто чтобы выручить из беды. Ведь альтернативой было решение – либо я, либо государственная больница. Не удивляйтесь его наружности или поведению. Он для меня как член семьи. У меня просто рука не поднимается призвать его к порядку. Джозеф Найт кивнул. Если эта небольшая история и звучала чуть фальшиво, он не подал вида, что заметил это. Двое мужчин подошли к роскошному плавательному бассейну, который начинался внутри солярия и глубоко вдавался в лужайку за особняком. Найт наблюдал, как Хэйс томно погрузился в воду. Через некоторое время он выбрался наружу и выпил немного виски, которое принес лакей. Главе студии, видимо, было около шестидесяти лет. Он привык к сидячей работе, и его тело было не в лучшей форме. Но плавал он превосходно—сильными, уверенными гребками. Он наслаждался купанием и, казалось, вовсе не спешил разговаривать с посетителем. Наконец он вылез наружу. – Ну что ж, – начал он, вытираясь полотенцем. – Давайте послушаем, по какому поводу вся эта суета. Оуэн Эссер сказал, что у вас есть что-то сногсшибательное за пазухой. Джозеф Найт подробно изложил свой сценарий. Он видел, как серые глаза Хэйса впились ему в лицо. Но сам глава студии был непроницаем. Он спокойно потягивал виски. Когда Найт окончил, Хэйс поставил стакан. – Ну а теперь, – сказал он, – могу я услышать этот таинственный конец? Чем заканчивается вся эта кутерьма? Джозеф Найт пересказал ему последние эпизоды сценария в нескольких хорошо взвешенных и подобранных словах. Это была блестящая концовка, слишком совершенная, чтобы поверить, что такое возможно. Хотя она логически вытекала из сущности характеров и основного конфликта истории, при этом была совершенно неожиданной. Хэйс заинтересованно слушал. Даже самые лучшие умы его студии не смогли бы придумать такого финала. Зрители будут потрясены. Конец действительно был трагическим. Герой умирал, героиня продолжала его дело и жила памятью о нем. Подобное завершение костюмированной драмы казалось просто неслыханным. Но, благодаря ему, героиня поднималась до невиданных высот психологического воздействия на зрителя. Актрисе, которой предложат эту роль, подобный шанс может выпасть лишь раз в жизни. Найт улыбнулся. – Я говорю вам все это тет-а-тет, – сказал он. – Потому что я уважаю вас и знаю, что вам можно доверять. Как видите, я вложил в эту идею много труда и не хочу, чтобы он пропал даром. Вот почему я пошел прямо к вам. Предлагаю свою идею «Континентал пикчерз» и вам лично. Хэйс мысленно взвешивал лесть незнакомца и его несомненную искренность. Он рассматривал красивое, загорелое лицо Джозефа Найта, когда слушал его рассказ. Было трудно заставить его обнаружить свои истинные чувства. Его глаза полны тайны. Он был молодым человеком, но выглядел старше своих лет. Ясно, что это – незаурядная личность. – Почему я раньше не слышал о вас? – спросил Хэйс, улыбнувшись. – Это блестящий замысел. Снимаю перед вами шляпу. Где вас носило до сих пор? – Я занимался бизнесом, – сказал Джозеф Найт. – Но меня вдруг потянуло в кинематограф, и я решил попробовать. Хэйс кивнул в раздумье. Он смотрел на копию сценария, которую Найт положил перед ним на столик около бассейна. – Ну что ж, я скажу вам как мужчина мужчине, – начал Хэйс. – Я не вижу путей, какими можно было бы осуществить проект, подобный вашему, в ближайшие шесть месяцев. Возможно, даже и в следующем году это не будет реально. Все наши звезды заняты. Подходящие продюсеры – тоже. Такова уж жизнь на преуспевающих киностудиях, – добавил он с оттенком снисхождения к аутсайдеру. – Но я согласен обсудить ваш сценарий со своими людьми. Если мы сойдемся на том, что он звучит многообещающе, вам будет сделано соответствующее предложение. Я уверен, что вам будет предложена значительная сумма за авторские права… Джозеф Найт улыбнулся, покачав головой. – Я не заинтересован в продаже прав, мистер Хэйс, – сказал он. – Я намерен получить некую сумму как автор сценария и сопродюсер, а также процент с проката. Хэйс кивнул, уже не удивившись уму своего гостя. Найт был бы законченным дураком, если бы согласился продать свой сценарий. Студия заплатила бы ему гроши, а всю прибыль от фильма взяла себе. – Ну хорошо, – сказал Хэйс. – Я расскажу о вашем предложении моим людям, и мы дадим вам знать, когда придем к какому-либо соглашению. Что вы скажете на это? Найт чуть наклонился вперед. – Не сочтите, что я вам не доверяю, – сказал он. – Но мне хотелось бы иметь какие-нибудь гарантии… Он взглянул на копию сценария на столе. Хэйс улыбнулся. – Это вполне естественно, – сказал он. – Мои официальные представители свяжутся с вами до конца этой недели. Вы будете надежно защищены, уверяю вас. Джозеф Найт встал. – Я благодарен, что вы нашли время встретиться со мной, – сказал он. – Вы очень занятой человек, но тем не менее потратили свое время на нашу беседу. Я этого не забуду. – Не стоит… – Хэйс улыбнулся. – Это моя работа. Я всегда готов откликаться на интересные идеи. Мы не всегда получаем их от наших сотрудников. Это я должен благодарить вас за посещение. Было время обменяться рукопожатиями и распрощаться. Джозеф Найт знал, что не упустил свой шанс. Как продавец он сделал все. Аудиенция была окончена. Неожиданно их прервали. Почти неправдоподобно красивая девушка, не старше двадцати двух – двадцати трех лет, вбежала на лужайку, одетая в более чем откровенный купальник, и бросилась в бассейн. Когда она вышла из него, она столкнулась с двумя мужчинами. – Я вас и не заметила, – сказала она. Вода ручьями сбегала с ее волос на худощавые плечи. – Простите, что прервала вашу беседу. – Пустяки, – улыбнулся Хэйс. – Дария Кейн, позволь тебе представить мистера Найта. Мы тут обсуждали кое-какие деловые вопросы. Девушка смотрела на Джозефа Найта, не протягивая ему руки. В ней ощущался какой-то холодный нарциссизм. Не удивительно, подумал Найт. У нее было изумительное тело. Прекрасные руки, грудь, тонкая талия, и точеные бедра, и самые красивые ноги, какие он когда-либо видел. Она посмотрела на Джозефа Найта так, словно ожидала, что он упадет в обморок при виде ее. Но поскольку он этого не сделал, она повернулась к Хэйсу. – Я не буду больше отрывать вас от дел, – сказала она. – Мне просто хотелось быстренько окунуться, прежде чем я выйду из дома. Она протянула руку перед собой, и в то же мгновение усталый маленький дворецкий, словно по невидимому сигналу, появился у бассейна и дал ей в руку махровое полотенце. Она стала вытираться, ее тело изгибалось с плохо скрываемой чувственностью. Капли воды струились по ее атласной коже. Внезапно она остановилась, пристально глядя на полотенце. – Карл, – сказала девушка. – Оно – грязное. Посмотри. С патрицианским презрением она протянула ему полотенце. Дворецкий покорно взял его. – Извините, мисс. Я принесу другое. Дворецкий выглядел таким опустившимся, что возникало ощущение, что полотенце, которое он принес, испачкалось оттого, что он коснулся его. Джозеф Найт почувствовал, что маленький человечек не благоухает свежестью. – Куда ты направляешься? – спросил Хэйс Дарию, которая стояла фактически обнаженной перед ними. Вода стекала у нее по плечам и груди. В этот момент Джозеф Найт понял, что она все это сделала нарочно – придумала, чтобы он мог получше рассмотреть ее роскошное тело, пока дворецкий ходит за другим полотенцем. В купальнике она действительно выглядела потрясающе. – Я собираюсь сделать некоторые покупки, – ответила она Хэйсу. – Салли поедет со мной. В вопросе Хэйса, хотя он старался это скрыть, слышался едва уловимый оттенок ревности. А в голосе девушки было послушание, обычное для тех, которые знают, что их мужчины ревнуют. В эту минуту Джозеф Найт вспоминал все, что он узнал об этой красавице, интересуясь биографией Брайана Хэйса. «Континентал пикчерз» заключила с ней контракт два года назад, после того как Хэйс сам обнаружил ее, когда она работала на маленькую независимую студию. С тех самых пор «Континентал» готовила ей большую карьеру. Но прошел слушок, что дело застряло из-за того, что барышня была бездарной и не могла даже внятно прочесть роль. За это время Хэйс успел уже полностью попасть под сексуальное очарование Дарии. Она жила с ним и обводила его вокруг своего пальчика. Он покупал ей баснословно дорогие наряды и брал всюду с собой. Он смертельно ревновал ее, хотя был уже стариком, а она все еще молодой женщиной. Ситуация требовала эквилибристики. Она могла разрешиться либо так, либо эдак, а именно: девушка могла сделать рывок в карьере и стать звездой или сделаться женой Хэйса. В любом случае это был верный выигрыш, и она об этом знала. Ей приходилось считаться с Хэйсом. Если посмотреть, что она получала взамен, возможно, для нее это был сильный вариант. Бездарная начинающая актриса, она была протеже самого могущественного человека в Голливуде. Возможно, поэтому она смотрела на Джозефа Найта надменно и самовлюбленно. – Это займет только пару часов, – говорила она Хэйсу с той же нотой послушания в голосе. – Увидимся за обедом. Наконец вернулся маленький дворецкий, покорно предлагая второе полотенце. Она взяла его, даже не взглянув, какое оно, и продолжила вытираться. Наступил неловкий момент, когда Хэйс и Найт смотрели на ее красивое тело и каждый из них понимал, что другой тоже смотрит на нее и что она хочет заставить их обоих восхищаться собой. – В самом деле, Брайан, – попросила она, окончив вытираться и швырнув полотенце на ближайший стул. – Можешь ты наконец велеть Карлу помыться? Он пахнет, как парижское метро, и никогда не бреется. Хэйс улыбнулся. – Карл – свой парень, – сказал он, заметно повеселев оттого, что его отвлекли от опасных мыслей. – Я перекинусь с ним словечком. Удачных покупок! Девушка стояла, загорелая и хорошенькая, слишком чувственная, чтобы быть реальной. Джозеф Найт отметил про себя, что только в Голливуде красивая девушка может обладать специфическим ореолом нереальности. Дария Кейн переводила взгляд с Хэйса на посетителя и обратно. Лицо Хэйса постепенно темнело. Джозеф Найт знал почему. Она мысленно сравнивала узкую грудную клетку Хэйса и его обычные мускулы с мужской привлекательностью Найта. Наконец она ушла. – Что ж, – сказал Хэйс. – Как я уже сказал, я займусь этим. Я дам вам знать так или иначе. Если мы не сможем сделать этот фильм, возможно, сможет другая киностудия. Но я не забуду, что вы пришли ко мне первому. Я – ваш должник, мистер Найт. – Что вы, это я – ваш должник, мистер Хэйс. Еще раз благодарю, что вы нашли время побеседовать со мной. Они обменялись рукопожатием, и Найт ушел, сопровождаемый меланхолическим маленьким дворецким, который вывел его наружу без единого слова или улыбки. Брайан Хэйс смотрел на прохладную воду бассейна. Он провел долгое время в молчании, думая о Джозефе Найте. В нем было какое-то спокойствие и самообладание, которые сначала направили Хэйса по ложному пути. Некий вид внутреннего баланса, сила, которая маскировала агрессивность. Джозеф Найт был зародышем самого могущественного хозяина Голливуда – Майер, Талберг в перспективе. Все, в чем этот человек нуждается – это чуть-чуть помощи, и в два года он станет силой, с которой нужно будет считаться. У него есть талант и, что несравненно более важно – инстинкт убийцы, что было видно по его глазам. Это будет враг номер один. Хэйс надел купальный халат, взял со стола сценарий, зашел в свой кабинет и поднял трубку. – Найдите мне мистера Делвина, – сказал он. – У меня есть для него срочная и важная работа. И найдите Эссера. Скажите, чтобы он был здесь через пятнадцать минут. Я хочу, чтобы весь высший совет студии был в сборе сегодня в два. Он стал думать опять о Джозефе Найте, его карих, умных глазах, его мощном стройном теле и о том, как на него смотрела Дария. Да, надо уничтожить зло в зародыше. 3 В течение суток после своего поединка с Джозефом Найтом Брайан Хэйс сконцентрировал все коллективные усилия мозгового центра «Континентал» на то, чтобы принять решение о предложении незнакомца. В первую очередь он поручил юридическому департаменту выяснить, защитил ли Джозеф Найт рукопись своего сценария в соответствии с законом об охране авторского права. Во-вторых, он нанял специальных агентов, чтобы они поподробнее разузнали о Найте и его прошлом. В-третьих, собрал всех своих авторов и велел им срочно приступить к работе над сценарием, который принес ему Джо. Он хотел, чтобы в течение месяца диалоги были переработаны, если необходимо – кое-что добавлено, чтобы «Континентал» могла использовать его при создании большого фильма с участием Мойры Талбот и Гаем Лэйвери в этом году. Короче говоря, Брайан Хэйс намеревался украсть идею Джозефа Найта, чтобы сделать собственную картину, не заплатив автору ни гроша. Реализуя этот план, Брайан Хэйс не руководствовался какими-то злыми чувствами лично к Джозефу Найту, желанием завязать вокруг него узлы каких-то интриг. Напротив. Он следовал своему инстинкту, который помог ему заниматься этим бизнесом в течение двадцати лет, который привел его туда, где он был сейчас. Джозеф Найт был потенциальным соперником с блестящей идеей. Естественной реакцией для Хэйса было украсть идею и нейтрализовать угрозу со стороны Найта. Через сорок восемь часов юридический департамент имел ответ. Джозеф Найт не защитил своих авторских прав. Сценарий был легкой добычей. Теперь Хэйс снова усадил за работу штат своих сценаристов, велев на этот раз сделать такую черновую переделку сценария, где идея была бы перемолота до основания. Под этим новым сценарием была поставлена дата восьмимесячной давности. В считанные дни дело было сделано. Хэйсу вручили массивную папку, свидетельствовавшую об огромной работе, проделанной «Континентал» над разработкой идеи. Эта папка была способна убедить любой суд, что замысел родился на «Континентал», и всякий, кто утверждает противное – лжец. Несколькими днями позже пришли известия о Джозефе Найте. Согласно донесениям агентов, Найт был ловкий и агрессивный бизнесмен с широким кругом деловых интересов в разных штатах. Его собственность была гораздо внушительнее его довольно скромного образа жизни. Он был из тех людей, к кому следовало относиться серьезно. Но Найт, пускай даже и безжалостная и блистательная «акула» в бизнесе, был новичком в том, что касалось шоу-бизнеса. Его единственным опытом в этом отношении было вложение двадцати тысяч долларов в провалившуюся картину, которая никогда не была показана в Соединенных Штатах. Найт был начинающим. Дилетантом. Слыша все эти сообщения, Брайан Хэйс довольно улыбался. Он знал, что был надежно защищен. Он мог преспокойненько делать фильм в свое удовольствие, зная, что у Найта теперь руки коротки помешать ему. Если Джо попытается судиться с «Континентал» по поводу того, что она украла у него идею, у Хэйса было достаточно аргументов, чтобы сокрушить его перед судом. Позиция Хэйса была неуязвимой. Красивый молодой человек, которого он принимал в своем особняке, оказался лопоухим простаком, наивно решившимся переплыть бурное море Голливуда со своим блестящим фильмом. Хэйс сорвет большой куш, сделав этот фильм самостоятельно. Когда через год Найт обнаружит, что «Континентал» сняла новый сногсшибательный фильм с Мойрой Талбот в главной роли на основе его идеи, он, конечно, будет в ярости. Но он будет уже измотан. Вся мощная система Голливуда – финансовая и юридическая – будет против него. Одиночка не может ей противостоять. В этом Хэйс был уверен на все сто. Это будет конец замысла Найта в Голливуде. Возможно, он попытается проявить свой талант где-нибудь еще, пожимая плечами по поводу своей неудачи проникнуть в замкнутый оазис кинематографа. И если он сделает еще попытку штурмовать эту крепость, он столкнется с той же проблемой: двери большинства студий, так же как и двери кинотеатров, будут на амбарном замке для аутсайдеров. Именно так Голливуд защищает себя от вторжения чужаков и получает баснословную прибыль, монополизировав шоу-бизнес по всей Америке. Хэйс действовал не под влиянием приступа гнева – он вершил привычное дело, которое должен был делать как представитель монополии в борьбе против аутсайдеров. И ни на секунду не сомневался в своей правоте. Теперь его главной задачей было создать фильм. По всем параметрам он будет классическим голливудским боевиком, который приносит кучу денег. Конечно, с небольшими отступлениями от заимствованной идеи – так, чтобы угодить вкусам публики. После встречи со сценаристами Брайан Хэйс вернулся домой в Бель-Эйр. Он сел в шезлонг, оглядывая парк – прекрасный пейзаж с великолепным видом на холмы, потом подошел к телефону и набрал номер дворецкого, Карла Рёхера. – Карл, принеси мне виски и содовой. И захватите стакан для себя. – Хорошо, сэр. Через несколько минут появился Карл с подносом, на котором стояли виски, содовая и два бокала. – Спасибо, Карл, – сказал Хэйс, наблюдая, как дворецкий смешивает напиток так, как любил это босс – не очень крепкий и чтобы немножко горчил. – И налей себе. Он смотрел, как Карл наливал себе виски. На лице пожилого дворецкого было какое-то напряжение, когда виски появилось на дне бокала. – Ну, ну… – сказал Хэйс бодро. – Не тушуйся. Налей себе как следует. Поколебавшись, немец наполнил бокал больше пальца на три. Хэйс мог угадать по выражению его лица, что Карлу хотелось бы еще больше. Но хозяин дал понять ему пожатием плеч, что с него хватит. – Садись, Карл, садись, – сказал Хэйс. Маленький человечек неловко сел на краешек кушетки, держа бокал обеими руками. Он выглядел таким же послушным и меланхоличным, как и раньше, – словно домашняя собака. Было очевидно, что Хэйс полностью подавил его. – Мне нужно посоветоваться с тобой по поводу одной вещи, Карл, – сказал Хэйс. – С твоим опытом и знанием Голливуда ты можешь мне помочь. – Да, сэр. Все что угодно, сэр. – В сильном немецком акценте немца была какая-то малодушная нотка. Человечек отпил небольшой глоток из бокала, руки его слегка тряслись. – Карл, вот если бы ты делал фильм о русской революции, каков был бы у тебя финал? Как бы тебе удалось сделать его счастливым? – спросил Хэйс. – Ты ведь европеец. Предположим, герои – русские белые. Революция встает у них на пути, разлучает их. Маленький человечек сидел с тупым выражением лица. Хэйс покровительственно улыбнулся. – Ну же, Карл! – сказал он. – Наверняка у тебя есть идея. Наступила пауза. Хэйс терпеливо ждал. Его штат сценаристов выдал ему обычные идеи-полуфабрикаты. Он нуждался в независимом мнении со стороны – кого-то, кому бы он доверял. – Костюмированная драма, сэр? – спросил Карл. – Да, – ответил Хэйс. – Костюмированная драма, Карл. Со счастливым концом. В нескольких словах он передал суть сценария Джозефа Найта. Он не сообщил трагического конца, который сделал Найт, оставил белое пятно, которое Карл должен был заполнить. Пока он говорил, Карл смотрел на свой бокал, осмелившись сделать один-два глотка. Было видно, что такой малюсенький глоточек, для кого-то более чем достаточный, был сущим мучением для алкоголика Карла, чья жажда только распалялась от такой малости. Хэйс видел это и наслаждался зрелищем. – Ну? – спросил он, окончив рассказ. – Каково твое мнение, Карл? Он наблюдал, как Карл пытается переключить свое внимание с напитка на вопрос, который был ему задан. – Быть может, они эмигрируют, сэр, – ответил Карл после паузы. На какое-то мгновение Хэйс казался погруженным в собственные мысли, обдумывая услышанное. Затем он улыбнулся. – Конечно, они сделают это, Карл, – сказал он. – Именно так. Они эмигрируют вместе. – Или встретятся в другой стране после того, как эмигрируют по отдельности, – продолжил Карл. – Женщина спасется первой, за ней – мужчина. – Проблеск вдохновения забрезжил в его налитых кровью глазах. – Может быть, она будет считать его мертвым, – добавил он. – Его приезд в эту страну будет для нее сюрпризом. – Это еще лучше, – улыбнулся Хэйс. – Спасибо, Карл. Большое спасибо. Я ценю твои советы. Ты это знаешь. Карл смотрел на виски. Он едва пригубил напиток. В бокале было еще на три пальца спиртного. – Достаточно, Карл, – сказал вдруг Хэйс с неожиданно злой нотой в голосе. Слуга понял, что ему не позволят допить бокал виски, которое босс позволил ему налить в таком количестве. Его обманули. Его руки слегка затряслись, он поставил бокал на поднос и скользнул вон. Брайан Хэйс остался в одиночестве, думая о блестящем фильме, который он собирался сделать. Он уже забыл о той небольшой шутке, которую сыграл только что с Карлом. Это было лишь минутное развлечение. Более важные проблемы занимали сейчас его мысли. Хэйс часто использовал Карла как источник новых идей или только делал вид, что советовался с ним. Это не было проявлением симпатии к маленькому немцу, как могло показаться. Это был утонченный способ унижать его. Много лет назад Брайан Хэйс и «Континентал» заплатили внушительную сумму, чтобы импортировать Карла Хэйнца Рёхера из Берлина, где тот, после недолгой паузы в качестве фотографа, близкого к экспрессионистам, делал такие прекрасные немые фильмы, что они до сих пор вызывают восхищение критиков. Как фотограф Рёхер обладал очень острым глазом. Он применил свои блестящие способности и в кинематографе, стал известен как один из самых одаренных немецких режиссеров, таких, как фон Штернберг, Любич, Эрих фон Штрогейм и молодой Фриц Ланг. Рёхер обладал несомненным вкусом, оригинальностью стиля и неисчерпаемым вдохновением, которые обещали ему великое будущее в Америке. Но, на беду, он попал в поле зрения Хэйса. Впервые они встретились, когда Хэйс ангажировал Рёхера для «Континентал пикчерз». Во время их первой беседы Хэйс заметил оттенок тевтонского высокомерия и независимости в небольших глазах немца. Он понял, что Рёхер считает его американским обывателем, который занимается искусством ради денег. Он не мог не увидеть мощного интеллекта Рёхера, как и того, что немец считает себя интеллектуально выше своего американского босса. Это запало в душу Хэйсу, потому что, будучи бизнесменом необычайно ловким, он не обладал эстетическим чувством талантов, которые он использовал. Он не мог отличить Пикассо от Матисса, Пруста от Томаса Манна. Он был заурядным голливудским владыкой, чьи мозги – в его записной книжке. Хэйс решил нанести пробный удар. После первых шагов Рёхера в Голливуде – удачных психологических триллеров, которые принесли доход, Хэйс предложил маленькому режиссеру сляпать глупую костюмную драму с музыкальными номерами. Не удивительно, что Рёхер отказался. Он сообщил Хэйсу через одного из самых влиятельных студийных продюсеров – того самого Оуэна Эссера, с которым позднее Джозеф Найт вступит в единоборство, – что его пригласили не для того, чтобы штамповать костюмированные мюзиклы, что на «Континентал» есть другие режиссеры, которым привычно делать подобную работу, и что его отказ – окончательный. Хэйс должен принять его, или они расстанутся, сказал Рёхер. Поначалу казалось, что Хэйс уступил. Он взял назад свое требование, и Карл Хэйнц Рёхер считал, что выиграл битву и может высоко держать голову. Но наступила мертвая тишина. Телефон Рёхера не звонил. Никаких предложений ему не делалось. Казалось, студия забыла о его существовании. Для него не было работы. Другие иностранные режиссеры продолжали строить фундамент своей карьеры в Америке, Рёхер же сидел сложа руки. Разъяренный, он попросил своего поверенного найти ему работу на других киностудиях. Но тот сообщил ему, что это невозможно. Согласно контракту, он может работать на других студиях только с согласия «Континентал пикчерз». Без позволения Брайана Хэйса он нигде не сможет найти работу. Доведенный до бешенства, Карл Рёхер организовал встречу с главами крупнейших студий. Он попросил их выкупить его контракт с «Континентал» и позволить ему начать работать. Но никто не согласился. Хотя Рёхер этого не знал, Брайан Хэйс лично забаллотировал его. Теперь он не сможет найти работы нигде. Рёхер подумывал о том, чтобы вернуться в Германию. Но политическая ситуация в стране была напряженной, царил хаос, инфляция расшатывала экономику, а к власти рвались нацисты. Рёхер, по национальности еврей, при таком положении вещей не рискнул вернуться на родину. Карл Рёхер попал под железную лапу Брайана Хэйса. Молчание главы студии продолжалось. К тому времени все деньги Рёхера растаяли из-за довольно дорогого образа жизни, который он вел в Голливуде. Он был вынужден продать свой брентвудский дом и переехать в бунгало недалеко от студии. Он яростно сетовал своему поверенному, друзьям и коллегам на несправедливость, которой его подвергают. Конечно, все ему симпатизировали. Но никто не мог дать дельного совета, кроме одного, очевидного: Карл Рёхер должен на коленях признать превосходство Брайана Хэйса и выразить готовность выполнить любой проект, который тот вздумает ему поручить, – и таким образом вернуть себе расположение могущественного босса. Этого Карл Рёхер сделать не мог. Его тевтонская гордость не вынесла бы такого удара. За время его краткого общения с Брайаном Хэйсом успело возникнуть яростное противоборство воль, подогреваемое инстинктивной неприязнью и потребностью каждой из сторон интеллектуально ощущать себя выше другого. Карл Рёхер пытался забыться при помощи вина. Дни напролет он проводил в алкогольном угаре в бунгало, кляня судьбу. Его банковский счет сошел на нет. Друзья испарились, как это всегда случалось в Голливуде, когда к кому-нибудь приходила беда. Противостояние длилось два года. К концу этого периода Карл Рёхер стал тенью самого себя. Он был измучен, его кожа стала землистой, глаза потухли. Безвольный человек существовал на те несколько долларов, которые оставшиеся друзья давали ему как подачку. Да и эти деньги он пропивал. В конце концов Карл Рёхер сломался. Однажды он пришел со шляпой в руках просить Брайана Хэйса дать ему работу. Он сделает любой фильм, какой Хэйс пожелает. Встреча состоялась в офисе Хэйса. Присутствовало несколько человек, известных продюсеров и студийных чиновников. Они пили коктейли вместе с Хэйсом. Здесь также была красивая молодая актриса, в то время восходящая звезда студии. Хэйс сделал вид, что не замечает присутствия посторонних. Он смотрел на Карла с плохо скрываемым торжеством. – Ты хочешь сказать, Карл, что готов помочь студии, взявшись за этот сценарий? – Он протянул ему сценарий комедии, глупой поделки из серии второразрядных фильмов, на который два года назад Карл не захотел даже взглянуть. Несчастный кивнул. – Да, сэр, – ответил он. – Я сделаю любую картину, какую вы пожелаете. Улыбаясь, Хэйс потряс у него перед носом сценарием. Присутствующие замерли, увидев зловещий отблеск в глазах босса. – Что ты сделаешь за шанс сделать этот фильм, Карл? – спросил Хэйс, подняв брови с садистским любопытством. – Все. Все, что пожелаете. – Ты будешь ползти? – спросил Хэйс. Маленький немец слегка напрягся при этих словах, но устоял. Он смотрел Хэйсу в глаза. – Сэр, пожалуйста… – начал он. – Так ты будешь ползти? – настаивал Хэйс. – Будешь? Молчание в комнате стало напряженным. Студийные чиновники озадаченно смотрели на Карла. Молодая звезда уставилась на Рёхера с нескрываемым наслаждением. Она видела и прежде, как Хэйс глумился над людьми, но происходящее становилось апофеозом жестокости, неслыханным и волнующим для нее, – тем более что Брайан взял ее под свое крыло недавно и она чувствовала себя в безопасности в тени его могущества. – Дай мне увидеть это, – сказал Хэйс. – Дай мне увидеть, как ты ползешь, Карл. Сильная дрожь прошла по всему телу маленького немца, словно мощный электрический разряд потряс все его существо. Медленно он опустился на ковер и по-пластунски пополз к Хэйсу, в то время как другие молча наблюдали это. Как игрушечный щенок полз Карл Рёхер к ногам Хэйса, его искаженное лицо было поднято. Хэйс разразился коротким смешком. Затем он положил сценарий на голову Карла. – Ты начнешь с понедельника, Карл, – сказал он. – А теперь убирайся отсюда. На глазах у потрясенных свидетелей Карл Рёхер взял сценарий и покинул офис. Но фактически месть Хэйса только началась. После этого мюзикла он давал Карлу только самые низкосортные «Б»-фильмы, с безымянными актерами, посредственными сценаристами. Он безжалостно крушил карьеру Карла, заставляя его делать бесчисленные низкопробные поделки, вместо того чтобы предоставить ему возможность снять такой фильм, которого заслуживал его талант. В итоге Карл сломался окончательно и пил так сильно, что не смог выполнять работу режиссера. Хэйс изгнал его в департамент специальных эффектов, где Карл хорошо справлялся со своими обязанностями благодаря своей прежней профессии фотографа. Но лишь теперь Рёхер помогал монтировать образы на готовую пленку и работал с инвентарем, необходимым для фильма. Когда его семилетний контракт с «Континентал» истек, он предложил свои услуги другим студиям. Но ни одна из них не заинтересовалась им. Его рекомендация из «Континентал» гласила, что он пьяница и опустившаяся личность, потерявшая режиссерские навыки и изгнанная по этой причине в департамент специальных эффектов. Но за всем этим стояло персональное соглашение Брайана Хэйса с главами других киностудий, фактически закрывшие дорогу Карлу на все оставшиеся времена. Чтобы довершить задуманное, Хэйс отказался возобновить контракт Рёхера с «Континентал». К этому времени маленький немец был жалкой развалиной некогда великого режиссера Карла Рёхера. Он проводил ночи в голливудских забегаловках, а однажды с помутнением рассудка был доставлен в городскую больницу. Тогда Хэйс решил «проявить милосердие». Он предложил Рёхеру должность персонального лакея и домашнего боя. Карл, безработный «бывший человек», согласился. Его дух был сломлен, интеллект разрушен алкоголем и унижениями, он стал послушной собакой Хэйса. Он одевал Хэйса, убирал его дом, приносил ему спиртные напитки – и опускался все ниже. Хэйсу удалось поддерживать Карла в постоянном состоянии алкогольной интоксикации, никогда не давая ей перейти в настоящее опьянение. Он позволял ему пить и приказал другим слугам следить, чтобы доза была строго определенной: так, поддерживая никогда не утоляемую жажду спиртного, Хэйс наблюдал, как Карл умирал и морально, и физически. Он обращался с Рёхером со снисходительностью хозяина к рабу. Иногда он потешался над ним. Иногда он приказывал слугам вымыть его. Но обычно он спускал Карлу его неряшливый вид и улыбался, когда гости обращали внимание на странного маленького человечка, на его непрезентабельный вид. – Я забочусь о нем, – говорил он тогда точно так же, как сказал Джозефу Найту. – Без меня он давно попал бы в городскую больницу или спился. Я– это все, что у него есть. Иногда, как сегодня, он даже спрашивал совета у Карла Рёхера. Двое мужчин могли пить вместе, и Хэйс использовал мозг Карла, так как знал, что некогда мощный интеллект все еще теплился в потухающих глазах маленького немца. Иногда совет Карла был очень хорош. В другое время, когда его расшатанный рассудок был слишком помутнен, он мог бормотать лишь бесполезные комментарии. Но Хэйс держал его при себе и продолжал играть с ним, как кошка с умирающей мышью, чтобы напоминать себе и Карлу, что ни один человек в Голливуде не осмелится тягаться с Брайаном Хэйсом, а уж тем более претендовать на интеллектуальное превосходство. Бывало, как, например, сегодня, он предлагал Рёхеру выпить и обманывал его, прежде чем тот мог глотнуть больше из своего бокала. Он посыпал солью раны, глумился над маленьким немцем. Фактически Хэйс ждал, что Карл Рёхер однажды лишится рассудка окончательно или покончит жизнь самоубийством. С нетерпением тюремщика Хэйс выжидал конца истории. Он упивался своей, длящейся уже десятилетие, местью, потому что помнил, какой блестящей, незаурядной личностью был Карл Хэйнц Рёхер. Хэйс находил неизъяснимое наслаждение в том, чтобы поставить гордого и одаренного профессионала, каким был когда-то Карл, на колени, сжечь его дотла на медленном огне. Десять лет назад Карл Рёхер дерзнул взбунтоваться. Кара будет длиться до тех пор, пока в нем не останется ничего человеческого. Хэйс будет держать его при себе как домашнее животное, методично разрушая алкоголем и подталкивая к ранней смерти – для собственного развлечения и ублажая гордыню. Безусловно Брайан Хэйс показал Карлу Рёхеру, кто из них чего стоил. Сегодня Хэйс оценил совет Рёхера. Он решил, что Карл прав. Из истории русской революции, если постараться, можно выжать счастливый конец. Это будет не тот финал, который задумал Джозеф Найт в своем сценарии, но зато его можно будет выгодно продать публике. В тяжелые времена зрители жаждут увидеть хэппи-энд. Через год, если фильм будет иметь успех, Мойра Талбот встанет на вершине голливудской славы в ряд с Бэтт Дэвис и Кэтрин Хёпберн. «Континентал пикчерз» завоюет себе прочное положение самой мощной голливудской студии, оставив позади «МГМ» и «Парамаунт». И Брайан Хэйс последними штрихами завершит свой имидж величайшего продюсера в Голливуде. Когда в конце недели телефон Джозефа Найта не зазвонил, он не удивился. Но не стал гадать о причинах молчания Брайана Хэйса. Это предстояло выяснить. Он никогда не ожидал, что Хэйс примет фильм на условиях Найта. Он слишком хорошо понял голливудскую систему. Студия купит собственность за гроши, но никогда не позволит аутсайдеру втереться в свои ряды. Хэйс обещал позвонить, просто-напросто желая избавиться от Найта. Он не собирался видеть его еще раз. Но суть не в этом. Суть была в том, касался ли отказ Хэйса самого фильма или только Джозефа как автора фильма и владельца. Одно из двух имело место – это Найт знал наверняка. Или его фильм был отвергнут лично Хэйсом и забыт в тот самый момент, когда Найт покинул его особняк, или, что более вероятно, Хэйс собрался украсть идею, чтобы сделать фильм самому и оттеснить Найта от этого проекта. Последний результат Найт запрограммировал. Весь его план основывался на этом. Он намеренно оставил свою собственность юридически незащищенной от кражи. Он предложил эту приманку Хэйсу в надежде, что тот заглотит ее, загоревшись идеей фильма. Заглотил ли Хэйс наживку? Вот в чем вопрос. 4 Неделей позже Дария Кейн направлялась в сторону Уилтшир-бульвара в ресторан, чтобы встретиться с Хэйсом, когда она увидела в толпе знакомое лицо. Это был незнакомец, который сидел около пруда в особняке Хэйса на прошлой неделе. Джозеф Найт задумчиво взглянул на нее, потом оттенок узнавания мелькнул в его красивых глазах. В ту же секунду, к своему удивлению, Дария поняла, что после их короткой встречи она не переставала думать о нем. Его образ подспудно занимал ее мысли всю неделю. Дария рассердилась. Более того, ей показалось, что она заметила тень самодовольства в его взгляде. Она обдала его холодом, проходя мимо него в ресторан. Она не поздоровалась с ним, дав понять, что не замечает его присутствия. Она держала себя так, словно была недоступной и яркой звездой, а он – заурядным голливудским туристом, недостойным ее внимания. Больше она о нем не думала. Дария была занята покупкой нового платья для очень важного приема, который устраивался в честь Брайана Хэйса Академией киноискусств. На нем будут присутствовать главы всех крупнейших киностудий и множество звезд. Очень важно, чтобы она выглядела сегодня великолепно – не только чтобы произвести впечатление на Хэйса, но и повысить свои шансы на взлет карьеры. Дария хотела стать звездой. Она купила потрясающее платье из блестящего голубого атласа с большими разрезами на бедрах и сильно открытым лифом. Она также приобрела ошеломляющее сапфировое ожерелье от Рене Жирара. Она сама поразилась собственной красоте, когда надела все это дома. В ней было одновременно что-то скульптурное и кошачье-чувственное, отчего мужчины теряли голову. Она показалась в этом наряде Хэйсу. Он был поражен, сказав, что она поступила правильно. Не удивительно, что ее облик в платье с глубоким декольте и контуры ее прекрасных бедер и ног под тканью воспламенили его и он повел ее в спальню. Как обычно, она ничего не чувствовала, когда он ласкал ее. Когда подошло время ему войти в нее, она подумала привычно: «Я буду сухая». Она пыталась представить себе что-нибудь соблазнительное. К ее удивлению, сегодня это было нетрудно. Образ незнакомца, Джозефа Найта, занимал ее воображение безраздельно. Она видела его глаза, таинственно мерцавшие из-под темных бровей на загорелом лице, таком мужественном, что ни одна женщина не могла сохранить при взгляде на него душевное равновесие. Джозеф Найт был самым чувственным мужчиной из всех, кого она когда-либо видела. Почти мгновенно она ощутила жар между ног. Брайан Хэйс получил свое удовольствие, приятно удивленный ее страстностью, а Дария поняла, что покорена незнакомцем, его темными глазами и крепким, стройным телом. Ею опять овладела ярость, которую она ощутила, когда встретила его на улице. Но теперь это чувство было смешано с чувственной дрожью, которая пронизала все ее тело. Выгнув хорошенькую спину, отдав грудь восхищенному взгляду Брайана Хэйса, она неожиданно почувствовала почти болезненное наслаждение. Ее возбуждение было так заразительно, что Брайан сильно извергся внутрь ее. Хэйс поцеловал ее и погладил по щеке, улыбаясь своей мощи. Затем он перекатился на бок и заснул. Но Дария не могла уснуть от гнева и непрошеного возбуждения, которое будоражило ее нервы. Улыбка Найта стояла у нее перед глазами. Она удивлялась, как ему удалось так прочно завладеть ее мыслями всего лишь за одно мимолетное знакомство. Она решила изгнать его из памяти, чего бы это ни стоило. Дария встала, пошла в ванную и выпила снотворное. Она бы прокляла себя, если бы позволила этому мужчине помешать ей уснуть. Но Дарии еще предстояло провести бессонные ночи из-за Джозефа Найта. Много ночей. На том же самом месте их пути пересеклись опять. Конечно, это не могло быть не чем иным, кроме случайности. Но тем не менее он выходил из лимузина около здания офиса, когда она намеревалась пообедать со своим другом. На этот раз он не улыбался. Он вообще не подал вида, что узнал ее. Видимо, он почувствовал в прошлый раз, что Дария не хочет иметь с ним никакого дела. Он только взглянул на нее с любопытством, говорившим, что он понимает – он не забыт. «Ты не хочешь меня знать, – говорили его глаза. – О'кей, я не подойду к тебе». И было что-то еще в его взгляде. Это «что-то» не давало Дарии уснуть по ночам и вынуждало принимать двойную дозу снотворного. Ее нервы были на пределе от невольного возбуждения при мысли о Джозефе Найте и только что не бешенства от сознания этого возбуждения. Она не подозревала в себе подобной впечатлительности. Она гордилась своим абсолютным самоконтролем. Именно это позволяло Дарии иметь любовником Брайана Хэйса. Именно на этот самоконтроль она делала ставку, собираясь стать недосягаемой для соперниц звездой Голливуда. Ее борьба с мыслями о Джозефе Найте продолжалась до четырех часов утра. Но даже когда ей удалось уснуть, он занял место в ее снах. Дария проснулась измученной и разбитой. Но этим дело не кончилось. В конце недели она провожала Брайана Хэйса в аэропорт. Он летел в Нью-Йорк к самым важным представителям «Континентал». Это была самая важная финансовая встреча года. За истекший квартал студия потеряла много денег. Хэйс собирался порадовать высокое собрание новой блестящей идеей, украденной у Джозефа Найта. Он хотел сообщить, что будущий фильм, по его мнению, будет самым успешным в финансовом отношении за последние пять лет. Хэйс решил не брать Дарию с собой. Ему нужно было собрать всю свою волю в кулак во время этой поездки, и он не хотел быть возбужденным или, наоборот, расслабленным. Ему предстояло продать свою новую собственность. Совет контролировал Арнольд Шпек, человек, который ненавидел Брайана Хэйса и все его начинания и все эти годы вынашивал коварный замысел свергнуть Хэйса с его трона. Только благодаря ловкости Шпека и его постоянным инвестициям студия пережила тяжелые времена Депрессии. Каждый член совета знал, каким нужным человеком для корпорации был Шпек. Его власть никогда не была более сильной. Но Шпеку, человеку со сверхраздутым эго, не улыбалась мысль, что его соперник Брайан Хэйс снимет все сливки с успеха деятельности корпорации. Тем более что фильмы, сделанные Хэйсом в последнее время, приносили очень скромную, по его мнению, прибыль. И Шпек лелеял намерение в один прекрасный день взять в свои руки творческую часть деятельности корпорации. Он никак не выказывал своих замыслов, но Хэйс, изучивший за это время натуру противника, знал это наверняка. Поэтому Хэйсу было жизненно важно как можно скорее получить максимальный кассовый сбор от реализации своего проекта, навсегда утвердить свой статус творческого главы «Континентал пикчерз» и вынудить Шпека смирно сидеть в Нью-Йорке, где ему и положено быть. Мойра Талбот, предложенная Джозефом Найтом на главную роль, была краеугольным камнем стратегического плана Хэйса. Это будет потрясающий зрелищный фильм, который, если его грамотно поставить и распространить, конечно же, принесет миллионы. Но это будет также дорогостоящий фильм, потребующий огромных инвестиций. Хэйсу понадобится вся его хитрость, чтобы продать эту заманчивую идею совету, потому что риск был тоже немалым. Ему совсем не нравилось оставлять Дарию одну, он ее бешено ревновал. Роскошная молодая женщина была почти на сорок лет моложе своего покровителя. Его частенько мучили мысли о соблазнах, окружающих ее, и о том, сможет ли она противостоять им. По этой причине он велел зорко наблюдать за Дарией в свое отсутствие. Но дела диктовали его решение. Шпек был могущественнее Хэйса, когда речь шла о влиянии на финансистов и держателей акций «Континентал». Хэйс просто алкал унизить человека, которого ненавидел. Но в этой поездке ему предстояло льстить Шпеку, втянуть его в новые инвестиции для корпорации, чтобы иметь средства для производства нового фильма. Это будет нелегкое испытание, но Хэйс надеялся выдержать его. По этой причине он и не хотел брать Дарию с собой. Он не мог смешивать удовольствие с самой черной работой. Итак, он сказал ей нежное «До свидания» в аэропорту Лос-Анджелеса. – Я вернусь через три дня, – уточнил он. – Присматривай за делами, пока меня не будет. – Я буду скучать по тебе, – томно прошептала она, ее большие глаза блестели. – Звони мне каждый вечер. Тронутый такой преданностью, Хэйс поцеловал ее. Ощущение ее языка во рту возбудило его – ему захотелось остаться и спать рядом с ней этой ночью. Но дела превыше всего. Целуя Хэйса, Дария взглянула через его плечо и увидела нечто такое, что выбило ее из колеи. В зале ожидания, в нескольких ярдах от нее, одетый в синий костюм, который так шел к загорелому лицу, сидел Джозеф Найт. Его глаза спокойно смотрели на нее. Дария в отчаянии закрыла глаза. Ей пришлось заставить себя непринужденно закончить поцелуй с Хэйсом, как будто ничего не произошло. – Что-нибудь не так? – спросил Хэйс, вглядываясь ей в лицо. – Нет, нет, – успокоила она. – Мне просто жаль, что ты уезжаешь. Возвращайся скорее. И позвони мне сегодня вечером. – Обязательно, – пообещал он. – Позаботься о себе. И будь хорошей девочкой. Дария знала: таким образом он давал ей понять, что за ней будут присматривать. Она знала его ревность – как и то, что будет с нею, если она ослушается. Эти слова слегка отрезвили ее, потому что Джозеф Найт успел завладеть ее мыслями, пока она прощалась с Хэйсом. Минутой позже они расстались. Хэйс, уходя, посылал ей воздушные поцелуи. Она не осмеливалась обернуться и посмотреть на Джозефа Найта. Она смотрела, как Хэйс приближался к выходу на летное поле. Ее нервы были на пределе. Она почти физически ощущала на себе пронзительный взгляд карих глаз Найта, когда прощалась с Хэйсом. Она слала поцелуй за поцелуем, отчаянно надеясь, что он примет смятенное выражение ее лица за изъявления любви. Наконец, он скрылся из вида. Дария резко обернулась. Джозеф Найт исчез. Зал ожидания был полон пассажирами, готовящимися к посадке в самолет. Найта нигде не было видно. Потрясенная, Дария покинула аэропорт, чувствуя, как за ней следят сотни глаз, восхищенных ее красотой. Дария села в лимузин. – Домой, – сказала она шоферу. Она едва могла дышать. Ей хотелось поскорее вернуться в свою спальню, выпить чего-нибудь покрепче и забыть о безумии, которое нашло на нее сегодня. Но это было не так просто. Она выпила виски, потом транквилизатор в придачу, но ничто не могло изгнать из ее мыслей образ Джозефа Найта. В аэропорту она видела его взгляд так ясно, как будто он сам стоял перед нею. Это был тот самый спокойный, оценивающий взгляд, которым он каждый раз смотрел на нее. Но на этот раз в нем мелькал оттенок, словно он слегка забавлялся тем, что сумел проникнуть ей в душу, несмотря на все предпринятые ею меры защиты. Эффект от выпитого спиртного и принятого транквилизатора не мог побороть бурю, бушевавшую внутри. Она провела весь день, рассматривая стены спальни и пытаясь совладать с собой. Хотя умом она ненавидела Джозефа Найта за его спокойное высокомерие и понимающие взгляды, ее тело рвалось принадлежать ему. Ее кожа горела. Кончики груди были напряжены и болезненно чувствительны даже к легким прикосновениям ночной сорочки. И между ног у нее был пожар, которого она раньше никогда не ощущала. Не только физическое присутствие Джозефа Найта распаляло ее. На нее действовал его взгляд, его загадочное самообладание. В отличие от других мужчин он не стремился приблизиться к ней ни на шаг или сказать, что желает ее. Все его тело говорило об этом, но так искусно, так проникновенно, что, несмотря на свою неимоверную гордость, Дария чувствовала, что готова упасть к его ногам, как раба. Опять и опять она воображала, как он входит молча в ее комнату в ночной тишине – когда-нибудь, когда Дария будет одна, Хэйс будет в отъезде, как сейчас, – и касается ее своими сильными, теплыми руками. Она ясно ощущала его поцелуи, крепкое и упругое тело, которое прижималось к ней, и свой сладкий трепет, когда он овладевал ею. Она представляла себе все это на сотни ладов, каждый раз все более упоенно. Все ее мысли были заняты этой невозможной, но такой волнующей встречей, которая принесла бы ей неизведанные чувственные удовольствия, какие он мог ей дать. Она ворочалась с боку на бок в постели весь день, не в силах избавиться от фантазий и волн желания, пронизывающих ее тело. Потом Дария встала, приняла холодный душ и стала готовиться к обеду. Она позвонила своему приятелю, молодому человеку по имени Джон Дайфенбек, работавшему у Хэйса в департаменте рекламы. Его дружбой она могла наслаждаться безо всякого опасения, потому что Джон был гомосексуалистом. Дария знала, что он расскажет Хэйсу об их вечере, и Хэйс будет доволен, зная, что Дария была в надежной компании во время его отсутствия. Таким образом, одним ударом она убьет двух зайцев. Вечер прошел довольно приятно. Джон развлекал ее шутками на тему голливудской жизни. Они с интересом поболтали о новой затее Брайана Хэйса, с которой он так носился. Дария выразила надежду, что и для нее найдется хотя бы небольшая роль. Джон с ней согласился. В конце вечера Джон простился с нею, улыбаясь, и Дария осталась одна. Чувствуя себя разбитой, она сказала «Доброй ночи!» экономке и пошла спать. Она знала, что слуги получили указание следить за ней. Это было одно из неудобств, которые ей приходилось терпеть, будучи любовницей Хэйса. Но они никогда не осмелились бы просунуть и кончик носа в ее спальню и даже постучать после десяти. Так что она будет наедине со своими мыслями и фантазиями. Дария сняла платье и натянула шелковую ночную рубашку. Прикосновение материи к обнаженной коже заставило ее задрожать. Все ее тело пронизывали невидимые токи. Она почитала с полчаса. Вдруг чудовищная усталость навалилась на нее. Она решила отказаться от борьбы со своими чувствами, и это принесло ей подобие облегчения. Виновато сняла ночную сорочку. Она будет спать сегодня обнаженной. Наверно, единственный способ избавиться от своих фантазий– это уступить им. Даже сейчас, когда она лежала обнаженной под простыней, ее гордость заставляла ее ненавидеть Джозефа Найта за то, что он вверг ее в такое состояние. Более того, если судить по его безразличному взгляду, сам он, наверно, не потратил и минуты на мысли о ней. Ей хотелось хотя бы на сегодняшнюю ночь ускользнуть из дорогой темницы Хэйса и найти мужчину, любого мужчину, который доставил бы ей огромное удовольствие и дал почувствовать, что она – женщина. Тогда, возможно, она позабыла бы о Джозефе Найте и получила небольшой отдых. Но другой мужчина был бы лишь жалкой тенью того единственного, которого она желала. Нравится ей это или нет, но Дарии пришлось сознаться себе в этом. С этой сводящей с ума мыслью, обуздав свои нервы с помощью транквилизаторов, она провалилась в тяжелый сон, в котором царил образ Джозефа Найта. Ночью она проснулась от легкого, как птичье перо, прикосновения губ к ее губам. Сначала она не могла понять, где она находится. Ее мечты были так навязчивы, что, казалось, породили живого Джозефа Найта. Она чувствовала его обнаженное тело рядом со своим, его таинственную, странную улыбку. Теперь ее щеки ощущали поцелуй, потом брови, затем веки и снова губы, пронизывающее наслаждение заставило ее задрожать. Она уже начала было пробуждаться, но упоительность ее сна уносила ее все глубже в забытье. Тело ее напряглось, принимая ласки своего воображаемого возлюбленного. Стон сорвался с ее губ. Опять губы Дарии ощутили поцелуй, на этот раз более долгий. Нежный язык мужчины проник ей в рот. Озадаченная своим сном, она обвила руками сильные плечи. Внутренний голос говорил ей, что это Брайан Хэйс держит ее в своих объятиях. Он здесь, в ее постели – как обычно. Это его поцелуи она ощущала. Но это не было похоже на его поцелуи. Это только ускорило ее погружение обратно в сновидения. Она стала забывать Хэйса. Ей не было нужды думать о нем. Она может отдаться безраздельно своей фантазии, ощущая, как желание, с которым она так долго боролась, пронизывает все ее существо. По мере того как поцелуй становился более глубоким, более уверенным, другой внутренний голос стал говорить ей, что это – не сон. Это происходит в реальности. И поцелуй исходил не от пожилого Брайана Хэйса, а от молодого и сильного мужчины. И этот мужчина был в ее спальне. Только часть Дарии приблизилась к границам сна и яви, ее оставшееся «я» всецело отдалось волнующим ощущениям. Она теснее прижалась к возлюбленному, вытянув ноги. Ее грудь касалась волос на его груди, ее бедра любовно прильнули к его. Ее сон становился явью – более волшебной, чем самые яркие фантазии, залетавшие к ней в голову. Наслаждение, которое давало ей прикосновение его крепких, нежных рук, невозможно было даже себе представить. Внутри ее мозга, ее тела был Джозеф Найт, самый желанный из всех мужчин. Она проснулась от собственного стона наслаждения. Она была не одна. Здесь, в спальне, без сомнения, был мужчина. В ее кровати. Ее глаза широко раскрылись. В темноте Дария не могла разглядеть его. Ей хотелось закричать от страха. Но нежный поцелуй все еще теплился у нее на губах, и большие руки по-прежнему держали ее в объятиях. Все внутри Дари уже раскрылось навстречу ему. Она не может так быстро потушить жар желания. Она должна справиться с собой. Постепенно Дария вернулась из мира сновидений. Комната была залита лунным светом, но темная фигура мужчины, которого она держала в объятиях, заслоняла окно. Она уперлась руками в его грудь, но не оттолкнула, не приказала уйти. Она перестала ощущать себя. Ее собственное желание сломило способность защиты, в которой она так нуждалась сейчас. В глубине души она уже сдалась, несмотря на то что ее мозг продолжал отчаянно сопротивляться. Собрав всю свою волю, Дария пересилила наслаждение, от которого дрожало все ее тело, и отстранила от себя любовника из мира снов на расстояние, достаточное для того, чтобы увидеть его лицо. Удивленный вскрик застрял в ее горле. Это был Джозеф Найт. Все ее тело содрогнулось, как от разряда тока. Она еще сильнее уперлась ему в грудь. – Вы! – зашипела она. – Что это, по-вашему, вы делаете? Но, хотя эти слова и сорвались с ее губ, произнесены они были слабым, дрогнувшим голосом, почти шепотом. Потому что желание было все еще могущественнее, чем шок или ярость. Она представляла собой забавное зрелище – обнаженная, отчаянно упиравшаяся руками ему в грудь, в то время как ноги ее были обвиты вокруг его талии. Ее руками владел гнев, заставляя царапаться, нижняя же часть тела была охвачена желанием, словно и не помышляла о ее намерении бороться. И даже в движениях рук, когда они разрывали его плоть, не было уверенности, так как страсть владела ими вместе с бешенством, страсть, которая не могла идти только от желания оттолкнуть его. И он, казалось, почувствовал, что Дария борется не только с ним, но и с самой собой. В ее сне он завоевал слишком много, чтобы сейчас так просто сдать позиции. – Ш-ш-ш, – прошептал он. Его руки ласкали ее трепещущее тело с нежностью, немного странной, потому что его плоть уже оказалась у нее между ног. В течение показавшегося вечностью момента Дария балансировала на краю пропасти. Ее гордость была уязвлена, ее душил гнев – больше всего на свете ей хотелось вышвырнуть самозванца вон, позвать слуг, позвонить Брайану Хэйсу в Нью-Йорк и дать ему излить всю мощь его ярости на этого наглеца. Но ощущение его тела – так упоительно было прижаться к нему, – смешанное с чувственными соблазнами ее сна и флюидами, будоражившими Дарию всю эту неделю, сломили ее способность сопротивляться. Ее руки, бунтуя против ее воли, начали ласкать его плечи. Крик гнева прозвучал как чувственный вздох. Ее кожа горела. В это мгновение Найт почувствовал свое преимущество. Он взял ее лицо в свои ладони и крепко поцеловал. Сильные руки обвились вокруг ее спины, прижав Дарию к упругому мужскому телу, жаждавшему ее. Ее ноги раскинулись шире, и вся ее женская трепещущая плоть прильнула к ненавистному завоевателю. В этот момент Дария проиграла сражение. Ее тело больше не принадлежало ей. Ее руки обнимали его спину, грудь мягко касалась его груди. Ее язык жадно встретил его язык. Против ее воли она всем своим телом прижалась к нему, и жаркое место между ног жаждало, чтобы он нашел путь внутрь ее. – Ублюдок! – стонала она. – Грязный ублюдок! Но было слишком поздно. Мужская плоть, словно чувствуя ее приглашение, отворила двери, приоткрытые в ожидании, и в одно мгновение вошла в нее. Дария вскрикнула. Она не ожидала, что он такой большой и так яростно рвется проникнуть как можно глубже в нее. С этой минуты ее гнев утих, но не совсем, – как и ее гордость не могла до конца смириться с ударом, который был нанесен ей. Но все это заставило Дарию только крепче сжимать его тело руками, замирая от наслаждения, сжигавшего ее изнутри. Она отдавала себя ему, не переставая бороться, и это сопротивление делало ее поражение еще более сладким и неизбежным. Ее руки скользнули по спине к его интимным местам. Тело Найта было крепким, каждый мускул был упругим, как сталь. Его руки лежали у нее на плечах. Колени Дарии были высоко подняты, помогая ему войти как можно глубже. Его толчки были медленными, уверенными. Дария знала много мужчин за свою недолгую еще жизнь, но ни один из них не имел понятия, как обладать женщиной. Его движения находили пламенеющие точки экстаза внутри ее, о которых она и не подозревала. Ее спина выгибалась, руки упирались в шелковистую простыню. У нее наступил момент наивысшего наслаждения, потом, почти сразу же – другой. Он чувствовал, как маленькие спазмы ласкают его мужскую плоть, но он не прекращал толчки, казалось, он знал, что это – лишь увертюра ее страсти. Сильные руки скользили вниз по ее спине. Он держал маленькие мягкие полушария в ладонях – Дария была словно хорошенькая кукла в его объятиях. Его лицо было по-прежнему невидимым во мраке, словно он был огромной мощной тенью, которая пала на нее этой колдовской ночью. Молчание ночи, знакомые стены были словно аккомпанемент к безмолвному дуэту. Голова Дарии запрокинулась, ее глаза стали невидящими от экстаза. Он входил все глубже и глубже, его большие руки обнимали ее, крепкие, как сталь, пальцы зажигали пламя в каждой клеточке ее тела. Восторг заставлял ее стонать, когда мощная мужская плоть внутри ее двигалась, приводя в содрогание каждый нерв тела. – Ублюдок!.. – Это слово больше не звучало как оскорбление, это был гимн, чувственный гимн ее упоительного поражения. Но теперь это слово было произнесено еле слышно, потому что он прижимал ее к себе все крепче, уверенней. Вот она уже почувствовала его первое содрогание, более восхитительное, чем что-либо ею пережитое до того, грозное и пронизывающее насквозь все ее тело. Потом опять и опять, как шквал. И когда она поднялась до таких высот наслаждения, что, казалось, душа ее была готова покинуть тело, он извергся в нее с такою мощью, какую она не могла себе представить. Казалось, это будет длиться вечно – завершающий аккорд волшебной сказки, которая стала явью. Ее собственное «я» исчезло. Дария существовала только как раба его тела. Он сам был неподвижен, каждый мускул его тела был напряжен, как сталь, в последнем объятии, тогда как она содрогалась, извивалась, тысячи волн наслаждения прокатывались по всему ее телу. Дария забыла, кто она, где она. Ее гордость была положена на алтарь экстаза, который Найт подарил так щедро. Когда все было кончено и Дария стала приходить в себя, медленно, словно шаг за шагом возвращаясь на землю, она поняла, что ее воля была сожжена дотла тем, что он дал ей пережить. Бунт, который, казалось, ничто на свете не могло подавить, гнев, который она испытывала совсем недавно, ушел в прошлое безвозвратно. Осталась только покорность и память о наслаждении, которое было более упоительным, чем ее самые сладкие мечты – наслаждение на грани смерти. Его плоть была по-прежнему твердой внутри ее, но теперь он ласкал ее нежно, заботливо. Он прижимал ее к своей груди и целовал ее брови мягкими теплыми губами. Тело Дарии до сих пор дрожало от экстаза. Она отдала себя без остатка и могла возвращаться к жизни лишь постепенно. Казалось, этому не будет конца. Она попыталась что-то сказать. Но сначала слова не шли к ней. Речь словно покинула ее. – Как ты… – проговорила она с усилием. – Как ты вошел сюда? Он не ответил. Он только еще крепче прижал Дарию к своему телу. Она любовно прильнула к его груди. Его плоть внутри ее не ослабевала. Конечно, он не был обыкновенным человеком. Ни один человек не мог быть таким сильным, ловким и уверенным в себе. Она подозревала это, когда смотрела на него в аэропорту, но теперь она знала это каждой клеточкой своего тела. – Пустяки, – сказала Дария. – Главное, что ты здесь. В это мгновение Дария Кейн вступила в новый, волшебный мир. 5 Через три недели после короткого, но такого важного визита Брайана Хэйса в Нью-Йорк – визита, во время которого ему удалось убедить совет в непременном финансовом успехе своего нового проекта, – глава конкурирующей киностудии «Монак пикчерз» принимал у себя Джозефа Найта. Это был самый странный посетитель из всех, кого он когда-либо видел. Главу студии звали Оскар Фройнд. В течение пятнадцати лет его студия была лидирующей среди более мелких киностудий. Он владел четырьмястами кинотеатрами. Они не были роскошными – их посещал в основном рабочий люд. Он снимал скромные, но тем не менее приносившие неплохой доход фильмы, приглашая обычно звезд с других киностудий. Ему удалось добиться стабильности в получении прибыли – в основном за счет вполне сносных второразрядных кинолент, эксцентричных кинокомедий и вестернов. Фройнд был известен тем, что делал также «серьезные» картины, получавшие «Оскаров» и принесшие ему признание критиков. По иронии судьбы во время тяжелых 1931 и 1932 годов, когда «Юнивёрсал» и «РКО» терпели убытки и даже могучая «Парамаунт» оказалась на грани банкротства, маленькая «Монак пикчерз» ухитрялась не снижать уровень своих доходов. В этом была заслуга Оскара Фройнда – он тонко чувствовал рынок и умел сокращать производственные расходы фильма без ущерба его качеству. Фройнд имел репутацию человека, приветствовавшего все новые, свежие начинания, использовавшего в своих фильмах неизбитые идеи и странные сочетания звезд. Иногда его затеи кончались провалом, но чаще всего они приносили неплохой результат. Фройнд был «боец» в лучшем смысле этого слова. Он мог снять фильм с меньшими затратами, чем его конкуренты, и сделать его высокозрелищным. Ему удавалось добиться того, чтобы его актеры, операторы и технический персонал работали с полной отдачей. Киноленты, снятые студией Фройнда, всегда казались сделанными на одном дыхании – так все было соразмерно и гармонично. Благодаря своему уму и таланту, Фройнд превратил немало начинающих актеров в кинозвезд – звезд, которых он не мог позволить содержать своей студии из-за ограниченных финансовых возможностей, и они заключали контракты с более крупными кинокомпаниями, которые в дальнейшем делали им карьеру. Фройнд был творческим началом в Голливуде. Он получил не одного «Оскара», часто уводя награды из-под носа более могущественных боссов шоу-бизнеса с их более дорогостоящей продукцией. Фройнд радовался полученным «Оскарам» потому, что они означали признание высокого уровня его кинолент и творческих возможностей его коллектива. Гораздо меньше он думал о том, что эти награды прославляли его имя. В творчеством отношении его киностудия была престижнее более влиятельных студий, и знатоки стремились увидеть каждый новый фильм, снятый «Монак пикчерз». Но был еще один момент, касавшийся личности Фройнда, который побудил Джозефа Найта воспользоваться его услугами. Оскар Фройнд ненавидел Брайана Хэйса. Эта вражда началась пятнадцать лет назад, в те времена, когда они были энергичными молодыми руководителями киностудий, боровшимися за выживание в эпоху немого кино. Наибольшее значение в этой битве имело противостояние между Фройндом и одной могущественной теневой фигурой в Нью-Йорке, крупным финансистом, владевшим более чем тремястами кинотеатрами на Восточном побережье. Фройнд такими возможностями не обладал, и потому он встретился с Хэйсом и спросил, согласен ли он стать его партнером. Если дело выгорит, объединенные усилия могли бы сделать их владельцами крупнейшей киностудии в Голливуде. Хэйс медлил с ответом, говоря, что ему необходимо время, чтобы убедить своего партнера, Адольфа Германа, согласиться с идеей альянса с Фройндом и его «Монак пикчерз». Фройнд решил позволить себе небольшой отдых и улетел в Мехико. Но когда он возвратился в Голливуд, его ожидали невеселые новости. Хэйс заключил сепаратную сделку с нью-йоркским финансистом. Хотя Фройнд не получил никаких реальных, а тем более официальных подтверждений своей догадки, но было очевидно, что Хэйсу удалось тайными и, возможно, нелегальными путями добиться желаемого – убрать Фройнда со своего пути. Под руководством Хэйса «Континентал пикчерз» стала одной из крупнейших киностудий Голливуда. Оскар Фройнд так никогда и не сумел наверстать упущенную возможность. Он молча наблюдал, как Хэйс мало-помалу становился патриархом шоу-бизнеса и столпом общества, тогда как он сам был вынужден бороться изо всех сил, чтобы выбраться из мрака неизвестности. К концу эпохи немого кино «Континентал пикчерз» утвердила свой статус «главы киностудий», тогда как «Монак пикчерз» оставалась своего рода неудачливой «подружкой невесты», которую уважали за ее творческий уровень, но никогда не принимали всерьез в финансовом отношении. Ненависть Оскара Фройнда к Брайану Хэйсу с годами только усиливалась. Оскар Фройнд любил кинематограф. Он любил все, что связано с его работой, и не боялся запачкать рук самыми черновыми ее моментами. Его можно было увидеть на съемочной площадке, среди сценаристов – когда работа у них стопорилась, он даже мог помогать в монтаже фильма, когда ему казалось, что там нуждаются в его советах. Он часто подшучивал над своим вторжением в компетенцию других, но все, находившиеся под его началом на «Монак», очень ценили его мнение. Его слово во всем, что касалось процесса создания фильма, было веским и неоспоримым – не один раз он, обладая безошибочным чутьем, спасал киноленты от рутины и серости. Результат проявлялся в билетной кассе. Но ни незаурядный талант Фройнда, ни его трудолюбие не могли поднять «Монак пикчерз» вровень с «Континентал» в табели о рангах. Он не мог тягаться с финансовой мощью империи Хэйса. Он мог только надеяться смутить своего соперника высоким уровнем своей продукции и отдельными финансовыми успехами фильмов его студии. Это все, что Фройнд мог противопоставить могучему и влиятельному конкуренту. Но теперь возможность мести постучалась в его двери. Она пришла в лице совершенно незнакомого человека. Найт обнаружил, что увидеться с Фройндом гораздо легче, чем с Хэйсом. Фройнд разительно отличался от всесильного главы «Континентал пикчерз». Он радушно встретил Джо в своем офисе на студии, непрезентабельной комнатушке, заваленной рукописями и носившей отпечаток его офиса на Тин Пэн Элли, где он работал двадцать пять лет назад в фирме грамзаписи в атмосфере непрекращавшейся спешки. Фройнд был известен своим непритязательным образом жизни, который он приветствовал и у своих подчиненных, особенно у звезд. – Что я могу сделать для вас, мистер Найт? – спросил Фройнд. Он говорил немного нетерпеливо и не без сознания собственной значимости. – Боюсь, что я ограничен во времени. – Я не отниму у вас его много, – сказал Джозеф Найт. – И надеюсь, что смогу предложить вам то, что вас заинтересует. Он принялся излагать Фройнду сценарий, кардинально отличающийся от предложенного Хэйсу. Новый замысел был не менее блистательным, чем предыдущий. Это была правдивая история, повествовавшая о тяжелых временах Депрессии и их влиянии на судьбы двух влюбленных. Героиня была молоденькой девушкой из богатой семьи, безумно любившей молодого, красивого человека из другого сословия. Когда семья девушки вмешалась и разлучила их, юноша отправился на поиски удачи. Пока юноша постепенно становился миллионером, Депрессия окончательно расстроила финансовые дела семьи его возлюбленной. По жестокой иронии судьбы герой возвратился с триумфом просить руки героини и обнаружил, что в его отсутствие она вышла замуж за бедного поклонника, которому ее обнищавшая теперь семья не отказала. Таким образом, юноша пожертвовал свою судьбу золотому идолу, которого собирался использовать как средство в борьбе за свою любовь. Оскар Фройнд слушал Найта, куря сигарету за сигаретой. Его живой ум оценивал сценарий. Это был символ всей трагедии Депрессии, меткая характеристика самой Америки – «страны многочисленных возможностей», где часто деньги или их отсутствие вставали между людьми. Основная мысль фильма, который предстояло снять, заключалась в том, что материальные блага не могут соединить людей друг с другом. Только любовь. Когда Джозеф Найт закончил, Оскар Фройнд кивнул головой. – Это поистине блестящий замысел, – сказал он. – Я не боюсь называть вещи своими именами. Я имею достаточно опыта в своем деле, чтобы увидеть подлинные ценности. Это достойная идея. Она может принести кому-то много денег. Фройнд глубоко вздохнул. – Но только не мне, – добавил он. – И не сейчас. Наступила пауза. Они смотрели друг на друга, не отводя взгляда. – Отчего же не вам? – спросил Найт. – Потому что я занят, – ответил Фройнд. – Я занят по уши своими собственными фильмами, каждый из них более многообещающий, чем предыдущий. Если бы вы только знали, как я завален работой… Я просто не в состоянии сделать то, о чем вы просите. У меня нет ни свободных средств, ни возможностей. По крайней мере, сейчас. Может быть, через год или два… Джозеф Найт с улыбкой покачал головой. – Это нужно сделать сейчас, – сказал он. – Я не прошу вас вкладывать в это дело ни цента. Я прошу лишь показать фильм в своих кинотеатрах. Весь финансовый риск я беру на себя. Я сам найду актеров. Я найду инвесторов. Я буду ответствен за любые потери. Все, в чем я нуждаюсь – это ваши возможности для съемки и четыре сотни кинотеатров для проката. Фройнд казался заинтригованным. – И что вы будете от этого иметь? – спросил он. – Я буду продюсером, – ответил Найт. – Я беру на себя художественный уровень. Я распределяю роли. Это будет мой фильм. Фройнд взглянул скептически. – И у вас есть опыт в подобных делах? – спросил он. – Достаточно, – сказал Найт. Его собственная бравада изумила его, но он не подал и вида. На лице Фройнда появилось озадаченное выражение. – А что будет, если фильм провалится? – проговорил он. – Я не привык получать плевок в лицо. Найт улыбнулся. – Вы слышали сценарий, – заметил он. – Может это провалиться? Фройнд ничего не ответил. Он был уверен, что у будущей картины был шанс стать хитом. Публика была готова увидеть на экране суровую правду о Депрессии, которая довела большинство людей до нищеты. – Позвольте мне облегчить для вас дело так, как это только возможно, – продолжал Найт. – Вам нет необходимости связывать с фильмом ни ваше имя, ни название вашей студии до тех пор, пока он не будет окончен. Вы сами решите, стоит ли он того. Весь риск я беру на себя. Фройнд более внимательно посмотрел на посетителя. – И какова будет моя доля, если фильм будет иметь успех? – спросил он. – Вы сами назовете ее, – улыбнулся Найт. Фройнд назвал процент. Найт ответил половиной. Оскар Фройнд улыбнулся. Это было как раз то, что он хотел получить за использование названия студии, ее ресурсов и проката готовой продукции. Фройнд услышал теперь достаточно, чтобы понять: то, что было ему предложено – слишком хорошо для того, чтобы это было правдой. Но, на удивление, он теперь казался менее заинтересованным, чем прежде. Его лицо приняло какое-то отрешенное выражение. Джозеф Найт понимал, что означал этот взгляд. Фройнд готовился отказать ему. Не имело значения, как сильно отличался он от глав других голливудских киностудий. Он не осмеливался нарушить неписаный закон, связывавший воедино представителей шоу-бизнеса. Он не имел права позволить независимому продюсеру, в данном случае Джозефу Найту, проникнуть в свою студию. Он мог купить у Найта права и делать фильм сам – но не доверить ему возможность «Монак», дабы Найт стал новой крупной фигурой на голливудском небосклоне. – Я впечатлен тем, что вы мне предложили, – начал Фройнд осторожно. – Но я не убежден, что бомба сработает. – Быть может, вы перемените свое мнение, когда узнаете последнее звено головоломки, – парировал Найт. Фройнд поднял брови. – Что там еще у вас за пазухой? – спросил он. Джозеф Найт откинулся в кресле. – Новый грандиозный замысел Брайана Хэйса, – сказал он. – Это самая дорогостоящая затея его студии за семь последних лет. Костюмированная драма из времен русской революции. Она появится в прокате на будущее Рождество. В ней будут сниматься Мойра Талбот и Гай Лэйвери. Рекламная шумиха будет не сравнима ни с чем до того. Я знаю каждое слово сценария фильма. – Как это может быть? – спросил Фройнд. – Потому что я сам написал его, – улыбнулся Найт. Оскар Фройнд напрягся. – Быть может, вы расскажете мне поподробнее обо всем этом, – предложил он. В нескольких хорошо взвешенных словах Джозеф Найт рассказал Фройнду об идее, которую он принес Брайану Хэйсу. Он описал внушительную костюмную драму и в особенности ее неожиданный трагический финал. Без тени возмущения Найт рассказал также о том, что Хэйс присвоил его собственность, не заплатив ни гроша. Он сказал даже больше. Он поведал Фройнду о том, что эта собственность была представлена боссам Хэйса на сверхсекретном совещании в Нью-Йорке, была одобрена, что фильм выйдет, ориентировочно, к следующему Рождеству. Он ознакомил Фройнда с составом актеров, предположительными местами съемок, именами режиссеров и продюсера. Короче, он описал Фройнду сверхсекретное, лелеемое детище Хэйса в мельчайших деталях и красках. – Но как вы узнали обо всем этом? – спросил Фройнд. – Пустяки, – сказал Найт с еле уловимой улыбкой. – Главное – это то, что лента Хэйса будет вашим главным конкурентом на следующее Рождество. А между тем я знаю кое-что… Это по-новому освещает всю проблему. – Что же это? – спросил Фройнд нетерпеливо. – Три недели назад на встрече со своими консультантами в вопросах сценария Хэйс согласился изгнать трагический конец истории и заменить его любимым голливудским – «мальчик не расстается с девочкой» – финалом. Фройнд, сидя на кончике стула, неотрывно смотрел Найту в глаза. – Но ведь весь сюжет держится на этом конце! – воскликнул он. – Без него характеры – мыльные пузыри. О чем эти ослы думают, хотел бы я знать? – Они делают то, что подсказывает им их инстинкт, – усмехнулся Найт. – Они топят свой шанс, вместо того чтобы им воспользоваться. Они собираются сунуть публике то, что она, по их мнению, хочет. Неожиданно маленькие живые глазки Фройнда сверкнули из-под бровей. Интересно, откуда этот Найт знает, что Хэйс и его люди собираются избавиться от концовки его сценария? Не он ли сам нарочно подсунул им эту историю, зная, что они с ней сделают? Может ли он быть настолько умным? Но Оскар Фройнд не задал по этому поводу ни одного вопроса. – Итак, вы собираетесь предложить публике кое-что получше, чем «Континентал», – сказал он. – Вы собираетесь принять бой и оставить Хэйса с носом. Найт улыбнулся. – Мне говорили, что вы умный человек, мистер Фройнд, – сказал он. – Я думаю, что вы меня правильно поняли. Оскар Фройнд напряженно думал. Шанс, который был у него сейчас в руках, выпадает только раз в жизни. И без какого-либо риска для него лично. Если он поддержит фильм Найта и обскачет костюмированную драму, это будет для главы «Континентал» большим конфузом. И добавит еще одно яркое перо в его собственную шляпу. – Вы сами – умный человек, – сказал он Найту. – Вы – никто в кинематографе. В этом городе никогда не слышали о вас. Между тем вы приходите ко мне и говорите, что оба самых грандиозных фильма, которые могут появиться к следующему Рождеству – ваши. Один – украденный Хэйсом, и другой – тот, который я должен пустить в прокат. Найт ничего не ответил. Выражение лица его было спокойным, словно двое мужчин говорили о погоде. В этот момент давняя ненависть к Брайану Хэйсу пересилила в душе Фройнда приверженность негласному закону голливудских судей относительно независимых продюсеров. – Хорошо, – сказал он. – Я помогу вам. При условии, что вы вкладываете деньги и подписываете документы, гласящие, что берете на себя ответственность за любые убытки, которые может понести моя студия. Взамен вы получаете мои возможности, прокат и любую помощь, которая потребуется от меня. – Есть еще одно важное условие, – добавил Найт. – Замысел должен содержаться в строжайшей тайне. Мне нужна максимальная секретность. Никто не должен знать ничего о съемках. До тех пор, пока мы сами не дадим им знать. Неожиданность – ключ к успеху. Фройнд кивнул. Коварный план вынашивал его гость. – Хорошо, – сказал он. – Никто, кроме нас, не будет знать ни о самом замысле, ни о его деталях. Если хотя бы слово просочится, вы будете знать, что это я проболтался. Найт улыбнулся. Ему понравилась честность Фройнда. Ему говорили, что Фройнд был струей свежего воздуха в затхлой атмосфере Голливуда. Сегодня он убедился в этом собственными глазами. Этот человек собирался воспользоваться шансом, держа все в полном секрете. Они обменялись рукопожатием. – Мне бы, конечно, хотелось знать, откуда вы получили информацию о делах Хэйса, – вернулся к прежнему вопросу Оскар Фройнд. Найт улыбнулся. – Почему вы не хотите, чтобы это было только моей головной болью? – спросил он. – Конечно – если только это надежная информация, – проговорил он. – Не забывайте, ведь это – ваши деньги. Найт опять улыбнулся. Выражение его глаз произвело впечатление на Фройнда. Только теперь он понял, что видит перед собой человека, который однажды может стать одной из наиболее ярких и сильных фигур в Голливуде. Незаурядный талант в сочетании с умом и ловкостью был как раз той силой, которая подняла ввысь Талберга и Майера. При обычных обстоятельствах Оскар Фройнд, подобно любому другому главе голливудской киностудии, сделал бы все, что в его власти, чтобы встать на пути подобного новичка. Но в лице Джозефа Найта явился самый крупный шанс Фройнда – и, возможно, последний – отомстить Брайану Хэйсу за грязные дела прошлого, которые испортили всю его дальнейшую карьеру. И он собирался не упустить свой шанс. – Партнеры? – спросил Найт, протягивая руку. – Партнеры, – согласился Оскар Фройнд, горячо пожимая эту руку. В этом рукопожатии он ощутил всю силу личности Найта. Ему пришло в голову, что он знавал и ловких предпринимателей, и блестящих художников в Голливуде за свою долгую творческую жизнь. Но никогда еще эти два качества – ловкость и вдохновение – не соединялись в одном лице – до сих пор, до Джозефа Найта. Он проводил посетителя до ворот студии и попрощался с ним. Затем поспешил в офис набрасывать план работы. За последние годы давно он не был так радостно возбужден. Когда Джозеф Найт возвращался в отель, он чувствовал удовлетворение, смешанное с приливом непривычной в последнее время бодрости. Он был на пороге самого грандиозного скачка, финансового триумфа своей карьеры. С другой стороны, неприступная крепость Голливуда была готова вот-вот сдаться, отворив ему свои наглухо замурованные ворота. Он шел на этот штурм, обладая великолепной идеей и заключив необычайно важный альянс. Два альянса. Первый – с Оскаром Фройндом, его студией, ее возможностями и его ненавистью к Брайану Хэйсу. Второй – с Дарией Кейн. 6 Голливуд, каким его увидели по приезде Кейт Гамильтон и Мелани, разительно отличался от Голливуда, который наблюдал Джозеф Найт из окна «Беверли-Уилтшир-отеля», – не говоря уже о роскошном Голливуде Брайана Хэйса. Это был Голливуд дешевых квартир и меблирашек, огромный спрут с длинными грязными щупальцами улиц, чьи здания знавали лучшие времена, а обитатели этих халуп уже имели билет в одну сторону – в никуда. Это был Голливуд погибающих талантов и звездных надежд, талантов, доверчиво принесших свои мечты о славе на алтарь прожорливого чудовища по имени шоу-бизнес. Сюда стекалась молодежь, подгоняемая мечтами о том, чтобы стать «кем-то», вооруженная хорошенькой внешностью и, иногда, подлинным дарованием, опытом игры в школьных или в самодеятельных театрах. Но за благообразным обликом чудовища скрывалась его порочная, продажная сущность. Черная ирония судьбы многих состояла в том, что казавшийся усыпанным розами путь оказывался верной и быстрой дорожкой к смерти – моральной или физической. Редко кто из переживших крах своих надежд мог целым и невредимым возвратиться домой. Это был Голливуд бездарных режиссеров, невежественных постановщиков и назойливых мелких рекламных агентов, которые раскатывали с дешевым шиком в подержанных «мерседесах», чтобы поразить своих подружек. Это был Голливуд жидких талантов и слетавшихся на огонь низкосортных независимых продюсеров, эксплуатировавших зараженных звездной болезнью «деток» (распространенное голливудское название для жаждущих славы простаков), заключавших с ними кабальные контракты, обещая взамен крошечные роли, состоявшие из двух-трех реплик или вовсе бессловесных статистов. Это был мир холодного, расчетливого шоу-бизнеса. Он также включал в себя несколько тысяч профессионалов на крупных киностудиях, некоторые из которых были действительно богаты. Но эта кучка счастливчиков, окруженная толпой рекламных и прочих агентов, представляла собой исключение из общего жесткого правила. Большинство же голливудских актеров работало по контракту с крупными киностудиями, с жалованьем, достаточным, чтобы находиться на уровне жизни средних слоев общества, и не имело никаких гарантий постоянной занятости. Многие из этих, иногда действительно одаренных, людей были рады получить роль во второразрядных фильмах (даже в одном или двух), прежде чем их карьера рушилась, подточенная не пользующимся спросом амплуа, сменой распределяющего роли или неумолимым бегом времени. И за каждым актером, работающим по контракту, стояли тысячи неудачников, которые не смогли найти работы вовсе. Голливуд, «мир неисчислимых возможностей», в действительности был местом, настолько заполненным хорошенькими лицами, точеными фигурками и необработанными талантами, что только один из миллиона исполнителей мог реально построить здесь успешную карьеру. Но «детки» не думали о реальности. Их привела сюда мечта. И эта мечта не вяла даже после того, как жесткая реальность со всей очевидностью показывала им, что сказка не имеет никаких шансов стать явью. В этом была самая большая ирония Голливуда, «фабрики грез». Огромное море надеющихся было буквально пожрано этой мечтой, – так что даже тысячи унижений и оскорблений не могли развеять ее или умалить их надежды на успех, реальная возможность которого таяла день ото дня. Таков был Голливуд, чья продажность и коррумпированность стали уже притчей во языцех, – обратная сторона луны, изнанка «фабрики грез». Это было место, смертельно опасное для юности и чистоты, где лишь жалкая тень надежды на звездный успех была умело подброшенной приманкой для тысяч доверчивых «деток», слетавшихся сюда как мухи на мед. Их эксплуатировали самым безжалостным образом. Эта эксплуатация была моральной, профессиональной и почти всегда– сексуальной. Город был, в сущности, гигантской ловушкой, зыбучими песками, выдаваемыми за царство нирваны. Хотя его чары могли завлекать лишь один тип жертвы – «деток», эти жертвы существовали в бесчисленном количестве среди нации, искалеченной Депрессией. Голливуд процветал, тогда как его послушные рабы агонизировали в грязных, жалких углах. В отличие от большинства вновь прибывших Кейт была неприятно поражена тем, что ей пришлось увидеть. Она была уже опытной молодой женщиной двадцати лет, совершенно равнодушной к его соблазнам, потому что ее больше не привлекали воздушные замки фата-морганы. Кейт вошла в эту оранжерею окруженная невидимой броней, делавшей ее невосприимчивой к разъедавшей искусственный мирок коррупции. Эта броня образовалась на ее живой коже из-за одинокого детства, внезапной потери «родного» дома, несчастного брака с Квентином и мучительной муки за то, что она сделала с Крисом Хеттингером. Прошло то время, когда ее можно было приманить призраком обещаний, как кролика приманивают морковкой. Потому что у Кейт не осталось иллюзий. Не осталось вовсе. Она давно рассталась с девичеством и вместе с ним – со способностью мечтать о Прекрасном принце, о подвигах любви или о ее суррогате – Успехе. И потому грязная изнанка Голливуда, коренастые домишки у подножий легендарных холмов произвели на нее эффект не более шокирующий, чем сотни других местечек, где она жила, – с тех пор как начались ее странствия. Нарядный фасад Голливуда, навязываемый туристам, смотрящим из окон туристических автобусов, которые петляли по Бель-Эйр и Брентвуду, мимо китайских ресторанчиков Громана, ворот киностудии и надписи «Голливуд» среди холмов, производил на Кейт так же мало впечатления, как Лувр или Нотр-Дам на парижан, – они проходили мимо них тысячи раз без какого-либо желания зайти внутрь, чтобы сфотографироваться или купить открытки. Для Кейт Голливуд был таким же местом, как любое другое. И она вела себя там так же, как и везде. Она быстро нашла работу официантки в популярном ресторане «Уилтшир-бульвар» и с удовольствием обнаружила, что ее доход превосходен – голливудская студийная публика приходила сюда на ленч и обед, разгоряченные разговорами о «собственности», «таланте» и «идеях». Они обожали производить впечатление на своих приятелей, давая ей большие чаевые. На красоту Кейт клиенты не обращали никакого внимания– красивых девушек было в Голливуде навалом. Но то уважение и радушие, которое она проявляла к клиентам, внушали симпатию. Им нравились ее хорошие манеры – хотелось прийти еще. Все это укрепляло ее репутацию отличной официантки. Кейт была единственной, кто был равнодушен к ловушкам Голливуда. Ее подруга Мелани с головой ушла в бурную деятельность – тусовалась среди невольничьего рынка жаждущих работы «деток», искала агентов, пыталась записаться в класс актерского мастерства, постоянно читала «Всякую всячину» и «Голливудский репортер», – и конечно же, часами могла обсуждать голливудские слухи. И незримо для себя оказывалась перед мучительной проблемой – каждый день уносил по крупицам ее честь, достоинство, самоуважение. В жертву желанию «казаться милой» распределяющему роли, ассистентам режиссеров и рекламным агентам приносилось все. Довольно странно, но Кейт, которая одна не разделяла лихорадочных надежд и проводила свои дни за работой так же спокойно и однообразно, как она это делала в Северной Дакоте и Иллинойсе, сделалась своего рода матерью для Мелани и ее друзей. Частенько вечерами, приходя с работы, она обнаруживала их ждущими ее возвращения, чтобы излить ей свои печали. Они рассказывали ей о своем детстве, своих родителях (Кейт начинала понимать, что притягательность Голливуда была особенно сильна для тех молодых людей, которых в детстве не любили и унижали), о своих мечтах и крушениях этих надежд, разбивавшихся о ежедневные мелкие разочарования. Кейт была хорошей слушательницей, ее выдержанность и надежность вызывали желание довериться ей. Видимо, ее неуязвимость для голливудского дурмана побуждала многих поверять ей свои самые сокровенные мысли и мечты. В ней была независимость ума, которой они сами хотели бы обладать. Кейт внимательно выслушивала их жалобы на ассистентов режиссеров, агентов и распределяющих роли, чьи обещания никогда не выполнялись, – мужчин, которые спали с ними и больше не напоминали о себе. Она слушала и жалела их. Но она быстро научилась не позволять себе разрушать и тени их надежд, которые толкали к новым, еще большим унижениям. Если хотя бы раз она отважилась намекнуть, что такой-то распределяющий роли вовсе не собирался помогать такой-то девушке, что ей лучше найти кого-нибудь другого или вовсе покинуть Голливуд, та посмотрела бы на Кейт со смесью отчаянной душевной муки и тайного недоверия. И еще она поняла, что ее попытки обрисовать реальное положение вещей принесут этим девушкам только страдания, но ни на йоту не приблизят их к осознанию жестокой правды. Иллюзии были их плотью и кровью. Ничто не могло уничтожить их мечты – только, быть может, время. Со слов Мелани и ее друзей Кейт узнала многое. И о «рабстве», и о грезах. Но ничто словно не коснулось ее. В Голливуде, как и везде, она жила вне того, что ее окружало. Иллюзия, смертельно опасная для других, была для Кейт не более заразна, чем грубые нравы мелких городишек Айовы, миазмы Чикаго или Детройта. Везде было одно и то же: мир жестоких хищников и их покорных жертв, мир, который ее совершенно не касался. Ее единственная уступка Голливуду заключалась в том, что однажды, устав от бесконечных приставаний Мелани, она позволила уговорить себя сфотографироваться. – Послушай, – убеждала ее Мелани. – Ты очень красива. Ну что тебе стоит сходить к фотографу? Не можешь же ты уехать из этого города, не испытав счастья!.. Кейт истратила немного денег на фотографии и улыбнулась, глядя на глянцевые снимки собственной персоны в нескольких позах, каждая из которых была настолько тривиальна и скучна, что делала ее практически невыделяемой из целого моря претенденток на милость фортуны. Фотографии позабавили Кейт. Но они же оставили в душе неприятный осадок. С них на Кейт глядело существо, такое же чуждое, как инопланетянин. Это была она. И лицо, которое она видела каждый день в зеркале, было для нее таким же далеким, как и пойманное фотокамерой, – настолько это было непохоже на ее собственное «я». Она не любила, когда что-либо напоминало ей о полной погруженности в себя. Кейт отложила снимки и больше не смотрела на них. Вскоре после появления фотографий Мелани вернулась со своей обычной «охоты» за ролью и возбужденно поведала Кейт, что нашла ей работу. – Я взяла с собой твою фотографию, – ликовала Мелани. – Показала ее ассистенту режиссера. Он сказал: «Пойдет». Это, правда, эпизод в массовке, но платят пять долларов. Кейт! Ну, рискни! К черту сомнения! Кейт, у которой был в тот день выходной, не имела никаких конкретных дел. Она решила уступить Мелани. Девушки пришли на студию «Парамаунт», где их отправили в комнату ожидания. В конце концов к ним вышел ассистент режиссера, с виду очень занятый. Он по-дружески поздоровался с Мелани и взглянул на Кейт. – Вот та девушка, о которой я вам говорила, – сказала Мелани. – Я знаю, что она будет очень стараться, если вы дадите ей шанс. Молодой человек пожал руку Кейт. Он окинул ее быстрым взглядом. От его внимания не ускользнули ее загорелая кожа, прекрасные формы и то неуловимое очарование, которое исходило от всего ее облика, – даже здесь, в этом городе, полном хорошеньких девушек. Затем он взглянул ей в глаза. То, что он увидел, казалось, произвело на него впечатление. – Порядок, – сказал он. – Слушайся Мелани, Кейт. Она объяснит тебе, что к чему. Вы, девочки, счастливицы. Эта сцена чуть больше, чем массовка. Вы будете на экране средним планом в полный рост. Он улыбнулся Мелани на прощание. Кейт стало совершенно ясно, что он спит с ней. Девушки отправились в костюмерную, где им подобрали костюмы. Затем их отослали в гримерную. Наконец, их отвели на съемочную площадку, где они ждали около часа, когда начнутся съемки. Это была короткая сцена во второразрядной картине. Один из второстепенных персонажей выходит из лифта, минуя кучку секретарей, и скрывается из виду. В общей сложности эпизод занимал около трех секунд. Кейт и Мелани были в числе этих секретарей. Наступило время съемки. – Отлично, – сказал режиссер. – Девочки, по местам. Джинджер, обернись и посмотри на Томми, когда он выйдет из лифта. Остальные – просто смотрите вперед. Перед собой. Я хочу, чтобы вы выглядели занятыми. Вы – деловые девушки, занятые работой. Когда я скажу: «Мотор!» – сделайте два шага от того места, где сейчас стоите. Спустя мгновение прибыл актер. Кейт узнала его лицо – она видела его в многочисленных второсортных фильмах, которые смотрела несколько лет назад. Обычно он играл роли бесчестных типов или бандитов. Актер приготовился в декорациях лифта. Ассистент режиссера расставил массовку. – Тишина на площадке! – прогремел он. – Все по местам. На площадку вышел помощник режиссера. – «Веселенькое лето», – сказал он. – Сцена сорок третья, дубль первый. Он щелкнул хлопушкой и ушел. – Приготовились, камера… звук… – заорал режиссер. – И… мотор! Актер вынырнул из лифта, посмотрел на девушек, слонявшихся по холлу, и скрылся из вида. – Стоп! – выкрикнул режиссер. – Рой, побольше света! Осветитель пододвинул ближе один из юпитеров, и съемки начались по новой. – Стоп! – опять рявкнул режиссер. – Золотко… как там тебя? – Мелани, – еле слышно ответила девушка, залившись краской. – Послушай, детка, убери волосы с глаз. Готовы, остальные? Дубль третий! Давайте, девочки! Время – деньги. Наконец, эпизод был отснят. Массовку отпустили. По пути домой, в автобусе, Мелани спросила, как понравился Кейт ее первый опыт. – Было забавно, – ответила она уклончиво. – Спасибо тебе. – Посмотрим, пригласят ли нас еще, – стрекотала Мелани. – И оставят ли эту сцену. Почти девяносто процентов моей работы идет под ножницы. Обычно они вдруг решают вырезать сцену или переснять ее, поменяв декорации и массовку. Но, слава Богу, нам заплатили. Уж этого они у нас не отнимут. Мелани как в воду глядела, сама того не подозревая. Спустя три дня после съемки, в которой участвовали Мелани и Кейт, крохотный кусочек фильма обсуждался ассистентом режиссера и режиссером по монтажу в его кабинете на «Парамаунт». Режиссер по монтажу, который работал в общей сложности над пятьюстами фильмами за эти годы, пристально рассматривал эпизод. Внезапно он нахмурился. – Эй! – позвал он ассистента режиссера. – Взгляни-ка сюда. Ассистент подошел и посмотрел сквозь рамку, вытянув шею. – Здесь что-то не то, – заключил он. – Еще бы! Черт подери! – ругнулся его коллега. – Смотри на эту блондинку из массовки около лифтера. Господи, кто притащил ее сюда?! Другой кивнул. – Она не вписывается, правда? – начал он осторожно. – Господи, о чем ты говоришь! Да она испоганила всю сцену. Ассистент режиссера вздохнул. – Надо сказать Барри, – сказал он. – Похоже, придется переснимать или вырезать. Оба сидели и просматривали кадры. Все девушки, взятые в массовку, прекрасно вписывались в свою роль. Они выглядели как безликие секретари, спешащие по делу, в то время как актер выплывал из лифта. Но Кейт здесь была чужой. Почему именно, оба они затруднялись сказать. Было что-то такое в ее глазах, теле, в ее манере поведения, что, несмотря на мастерство оператора, приковывало к себе внимание. Что-то особенное и даже мощное, что нарушало гладкую композицию сцены. Более того, Кейт совершенно не выглядела секретаршей. Ей не удалось раствориться в своей роли. – Она твоя приятельница? – спросил наконец режиссер по монтажу, подняв брови. – Моя? Черт подери, с чего ты взял? – всплеснул руками ассистент режиссера. – Я никогда ее раньше не видел. – Поздравляю тебя, она запорола нам сцену. Кто-нибудь должен сказать ей, чтобы она отправлялась назад в свой Канзас. Я в жизни не видел, чтобы девица так задавила камеру. Как бревно в глазу. Режиссер по монтажу, человек, привыкший принимать окончательное решение, в итоге швырнул весь эпизод в корзину. Качая головой он постарался забыть о бесполезной трате времени и денег на неизвестную блондинку из массовки. Таким образом, короткое появление Кейт в эпизоде второразрядного фильма, который благополучно канет в Лету, отправилось в отбросы. Только в финансовых ведомостях студии осталась запись, что Кэтрин Гамильтон снималась в массовке картины под названием «Веселенькое лето». В будущем историки кино будут обшаривать подвалы студий всего мира в поисках крошечного кусочка ленты, запечатлевшей первое появление Кейт Гамильтон перед камерой. Но они так ничего и не найдут. 7 Фильм, идея которого была украдена у Джозефа Найта, на совете «мозгового центра» студии Брайана Хэйса решено было назвать «Зима их судьбы». Светлые головы «Континентал» сошлись во мнении, что это название очень подходит к суровому русскому пейзажу и одновременно отлично отражает романтическую окраску истории. Это будет грандиозный фильм, и, естественно, он нуждается в соответствующем названии. «Континентал пикчерз» поставила многое на карту. Теперь, когда сценарий обсудили Шпек и другие «денежные мешки» Нью-Йорка, Брайан Хэйс приложит максимум усилий, чтобы этот фильм стал хитом. Он начал с рекламы. В начале мая в голливудскую прессу «просочился слух», что на «Континентал» снимается новый потрясающий фильм с Мойрой Талбот и Гаем Лэйвери в главных ролях. Вездесущие голливудские журналисты, давно уже купленные Хэйсом, начали на все голоса предрекать, что будущий фильм станет триумфом карьеры Мойры Талбот, который наверняка принесет ведущей актрисе «Континентал» долгожданного «Оскара». Вдобавок пресса начала муссировать разговоры о том, что волнующая романтическая история содержит в себе эпизоды, где Мойра и Гай играют так трогательно, так откровенно, что создается впечатление: давно ожидаемый брак двух любимых звезд уже не за горами – вероятнее всего, сразу же после выхода фильма на экраны. Запустив механизм рекламной машины, продав публике фильм «Зима их судьбы» как гениальный проект, завершающийся мажорным аккордом роман обожаемых звезд, Брайан Хэйс довольно потирал руки. Теперь он спокойно мог начать первый этап съемок фильма. Хэйс не считался ни с какими расходами. Он освободил главного режиссера Корбетта от его текущих обязанностей и бросил его только на работу над «Зимой их судьбы». Он собрал вместе авторов, лучших на «Континентал», для того, чтобы сделать безукоризненный сценарий. Он держал их в бунгало от зари до зари, не уставая твердить, что только полная самоотдача требуется для такого фильма, который можно снять лишь раз в жизни. Он сулил им огромные гонорары, если фильм будет иметь кассовый успех, гонорары, которые могут еще больше возрасти, если удастся заполучить «Оскара» за лучший сценарий или лучшую картину. О тех ужасных последствиях, которые произойдут, если лента провалится, он говорил кратко, но убедительно. Брайан Хэйс сам стал продюсером фильма. Исполнительным продюсером он назначил Оуэна Эссера. Они просиживали вместе неделями, распределяя роли, задействовали все лучшие таланты, которые нашлись на «Континентал», ни секунды не колеблясь, тратя большие суммы на то, чтобы приманить лучших характерных актеров из конкурирующих студий, когда им казалось, что те могут лучше справиться с работой и придать фильму больший блеск. Все лучшие силы «Континентал» были брошены на прорыв. Никакие траты не считались чрезмерными, когда речь шла о том, чтобы сделать «Зиму» сенсацией. Нюхом опытного зверя Брайан Хэйс чуял удачу. Он поверил в нее в тот самый момент, когда впервые услышал замысел от Джозефа Найта. Это будет фильм его жизни, его судьбы – квинтэссенция всей продукции «Континентал», исключительно зрелищный, романтический, динамичный. И, что не менее важно, очень своевременный и для карьеры Мойры Талбот, и для его студии, и, конечно же, для самого Брайана Хэйса. Ничто не должно стоять на его пути. Фильм будет ключом к беспрецедентному финансовому успеху и престижу студии в будущем году. И если все выйдет так, как задумано, он, Брайан Хэйс, стоя во главе самой могущественной киностудии Голливуда, займет наконец подобающее ему место в союзе «Континентал» и «денежных мешков» Нью-Йорка. Он победит Арнольда Шпека. Подготовительный этап закончился к восьмому июня. Чтобы отметить начало съемок, было устроено грандиозное шоу. Мойра Талбот и Гай Лэйвери были представлены прессе с такой помпезностью, что один из журналистов сравнил торжества со спуском линкора. «Если «Зима их судьбы» является «Титаником», – писала «Дейли вэрайэтиз», – то нельзя было устроить ему лучшие проводы». Сравнение звучало откровенно двусмысленно, но в пылу общего ажиотажа никто не заметил этого. Съемки начались тридцатого июня. Доступ на съемочную площадку для посторонних был закрыт, но репортеры, по мере развития событий, получали регулярную порцию информации. Они с нетерпением поджидали ее в специальной комнате для прессы в административном здании «Континентал». Каждый из этих брифингов становился событием. Вскоре каждый на «Континентал» понял, что расходы на будущий фильм превысили самые смелые ожидания. Только костюмы стоили сотни тысяч долларов. Был приглашен самый лучший дизайнер Голливуда, чтобы создать туалеты для Мойры Талбот. Между тем второстепенных актеров, не говоря уже о массовке, тоже необходимо было соответствующе одеть. И Брайан Хэйс не стоял за ценой – лишь бы костюмы были безукоризненными. Он нанял многочисленный штат консультантов, чтобы соблюсти историческую достоверность. Съемки происходили в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, для некоторых сцен выбирались Итальянские Альпы и побережье Средиземного моря. В сущности, снимали в любом месте, которое казалось подходящим, за исключением России, – по политическим причинам она была вне досягаемости, натурные съемки съели больше денег, чем когда-либо в истории «Континентал». Хэйс не скупился и на оборудование съемочных площадок, многочисленные киноэффекты, на воссоздание подлинной обстановки той эпохи – мебели, тканей, драпировок. Хэйс лез вон из кожи, чтобы как можно достовернее показать Россию 1917 года. Чтобы не было накладок, были срочно найдены специалисты по русской истории, одним из консультантов стал профессор кафедры славистики известного университета. Лучшие фонетисты следили за правильностью произношения и ударения. Были завезены русские борзые, обученные специалистом из Европы. Абсолютно все – от саней до экипажей, от фонарей до самоваров – было подлинным или достоверным. Шли недели, съемки затягивались, так как необъятный размах замысла, поощрявшийся неуемным честолюбием Хэйса, утяжелял работу. Многие сцены, которые в других фильмах снимались в течение одного или двух часов, в «Зиме их судьбы» прорабатывались сутками: слишком сложными были проблемы постановки, освещения, специальных эффектов. Естественно, затраты возрастали с увеличением периода съемок. Творческий коллектив и актеры, работавшие над созданием фильма, были измождены повседневной реальностью. Страсти накалялись, так как для получения нужного эффекта ключевые сцены переснимались по двадцать, тридцать, пятьдесят раз. Мойра Талбот, совершенно выбившаяся из сил из-за своей трудной роли, которая предписывала изображать перед камерой молоденькую семнадцатилетнюю девушку, вырастающую в зрелую двадцатилетнюю женщину, молила Бога, чтобы он помог ей скрыть нечеловеческую усталость. По настоянию врачей она была освобождена от съемок на десять дней. В ее отсутствие занимались подробным разбором ранее отснятых сцен с ее участием. Брайан Хэйс и режиссер Корбетт Фишер были серьезно обеспокоены. Мойра не выглядела такой молодой, как в начале съемок. Эпизоды, где она должна была появляться в качестве героини-подростка со свежим личиком, выглядели неубедительно. После ее выздоровления решено было переснять их. Гай Лэйвери, на чью профессиональную стабильность всегда можно было положиться, казалось, был в лучшем положении. Но ему нужно было сыграть мужественный, твердый характер – роль, совершенно чуждую ему, потому что образ, который он создавал перед камерой в течение восьми лет, был совершенно иного свойства. Будучи гомосексуалистом, он чувствовал себя на месте, когда играл утонченных, даже женственных героев, и был слаб в сценах, где требовалась решительность и напор. Но в «Зиме их судьбы» ему предназначалось обладать большой физической силой, стойкостью, быть способным на решительные поступки и, когда необходимо, даже на жестокость. Все эти качества были вне его актерской и личностной индивидуальности, так что Гаю приходилось изо всех сил выходить за рамки своего имиджа и своих возможностей. Но творческое самочувствие актеров было не единственной проблемой, которая вставала при съемках «Зимы их судьбы». По мере того как шло время и трезвые головы «Континентал» наблюдали ухудшение ситуации, стали раздаваться робкие голоса по поводу сюжета фильма. Ему не хватало внутренней энергии, динамики и даже романтики, считали они. Никто не решался высказать мнения о причинах, породивших все это. Наиболее талантливые сценаристы Брайана Хэйса подозревали, что неудача связана с изменением концовки ленты. Без трагического финала, который был в первоначальном сценарии, сюжет и герои теряли свое величие. Казалось, фильм медленно и неуклонно катится к провалу. Но эти сценаристы не осмеливались высказать свои догадки Брайану Хэйсу. Годами приученные не высовываться, они делали то, что он приказывал, и никогда не говорили ему слова поперек – им за это платили. Они держали рты на замке. Сам же Брайан Хэйс принял решение, которое намеревался воплотить в жизнь. Счастливые концовки составляли самую суть голливудской эстетики фильма и фильмов «Континентал» в частности – тем более, если лента являлась романтической костюмированной драмой. – Публике в жизни хватает своих повседневных проблем, – рассуждал он, – чтобы еще наблюдать их с экрана. Она просто не пойдет в кинотеатры. Зритель жаждет надежды, даже если эта надежда замешана на гигантской порции вымысла и иллюзии. Лучшие специалисты по диалогам месяцами работали над достойной концовкой. После всех приложенных усилий Хэйс не собирался отступать. Было слишком поздно. Наоборот, он потребовал переписать наиболее слабые сцены. Он хотел, чтобы писатели «Континентал» выкладывались до предела – сюжет должен получить внутренний заряд. – Больше драматизма, – бушевал он. – Больше, как можно больше – или полетят ваши головы. Сценаристы работали не разгибая спины. Эпизоды прибавлялись или выбрасывались в соответствии с желаниями Хэйса и его режиссера – они все еще надеялись победить вялость и аморфность истории, которые уже стали очевидны. Усталость актеров дошла до предела – им приходилось снова и снова играть в сценах, которые были уже отсняты и даже пересняты. Весь творческий коллектив фильма работал уже за пределами возможного – все чувствовали себя совершенно выжатыми. Когда время съемок перевалило за третий месяц, Мойра Талбот заметно постарела. Гай Лэйвери выглядел опухшим, лицо его было болезненно-желтого цвета. Все знали, что раньше он страдал от алкоголизма. И теперь прошел слух, что именно стресс от сверхнапряженных и затянувшихся съемок побудил его снова взяться за бутылку. В припадке ярости Брайан Хэйс вызвал звезд на ковер и пригрозил им, если они не придут в надлежащую форму, он вышвырнет их из картины и предоставит им возможность заботиться о своей карьере самостоятельно. Он дает им невероятный шанс получить «Оскара» за престижный фильм. Если они не настолько профессиональны, чтобы не упустить свой шанс, он найдет других, более достойных этого счастливого случая. Так мало-помалу, по мере того как медленно тащился вперед процесс съемок, фильм «Зима их судьбы» превращался в источник всеобщего измождения и деморализации. Казалось, никто не был способен отогнать мрачные мысли о судьбе проекта или сделать что-либо реальное, чтобы противостоять неудачам, которые просто по пятам преследовали фильм. Брайан Хэйс избавился от Корбетта Фишера, заменив его другим ведущим режиссером «Континентал», человеком, который имел свой собственный взгляд на фильм и собирался этот фильм отстаивать. Были привлечены новые сценаристы – чтобы заменить кое-кого из тех, кто уже давно работал над фильмом и творчески иссяк. Хэйс продолжал неистово сражаться за свое детище, но ничто, казалось, не могло победить всеобщее уныние. «Зима их судьбы», по-прежнему подаваемый послушной прессой как величайший фильм десятилетия, потихоньку превращался в Троянского коня. Но Хэйс и его люди, несмотря на закравшиеся сомнения, неотступно двигались вперед, убеждая себя, что лента будет самой удачной за всю историю существования их студии. Брайан Хэйс не подозревал, что неудачи «Зимы их судьбы», тщательно скрываемые от постороннего взгляда, не были секретом для Джозефа Найта. И уж конечно, он не мог и подумать, что львиная доля этих проблем с дьявольской изобретательностью создавалась именно Джозефом Найтом. Из-за своей невероятной погруженности в дела фильма он не был в состоянии так же тщательно, как это бывало прежде, следить за очаровательной Дарией Кейн. Иногда он не видел ее по тридцать шесть или даже сорок восемь часов кряду. Во время его отлучек Дария проявляла всю свою изобретательность, чтобы встретиться с Джозефом Найтом. Эти свидания, организованные с максимальным соблюдением предосторожностей, были теперь смыслом существования Дарии. Они всегда начинались с интимных отношений. Найт словно играл на скрипке прекрасного тела Дарии, умело дирижируя волнами восторга, которые прокатывались по всему ее существу. Когда он, наконец, входил в нее, его мужская сила была несравнима ни с чем. Он поднимал ее до таких высот наслаждения, что Дария никогда не думала, что такое возможно, пока не узнала Джо. Она была на седьмом небе. Будь Дария более невинной и неопытной, она, без сомнения, влюбилась бы в Найта. Однако мысль о возможности всю жизнь быть рядом с таким мужчиной – все равно что сказка, которая может стать явью. Но весь голливудский опыт Дарии был против нее. Он лишил ее всяческих иллюзий. Она была достаточно здравомыслящей, чтобы понять – Найт не любит ее и не полюбит никогда. Он соблазнил ее с определенной целью. Но она была согласна на его правила игры, она даст ему все, что он захочет, – лишь бы и дальше купаться в этом море наслаждения. И вскоре после небольшого отдыха Дария рассказывала Найту, как обстоят дела с «Зимой их судьбы». Она была в курсе всех проблем фильма из многочисленных разговоров с Хэйсом, во время которых она тысячами уловок заставляла его делиться с нею своими надеждами и разочарованиями. Хэйс, до изнеможения доведенный людьми, с которыми он работал на съемочной площадке, был счастлив довериться юной любовнице. Поэтому Дария знала все о трудностях Хэйса, связанных с Мойрой Талбот и Гаем Лэйвери, его режиссерами, о бесконечных вариантах финала фильма. Все, что Дария узнавала от Хэйса, вскоре становилось известным Джозефу Найту. Найт посмеивался, думая о неприятностях Хэйса, так как сам заложил в сценарий подводные камни, расставил ловушки, в которые, он был уверен, Хэйс непременно попадется – из-за своего образа мыслей, своей индивидуальности и особенностей его студии. Самым опасным капканом был, конечно, конец сценария. Найт завершил его подобным образом, чтобы придать фильму неповторимость и психологическую глубину и еще – чтобы закинуть удочку, зная, что Хэйс не сможет удержаться и клюнет. Но он также был уверен, что глава «Континентал», когда дело дойдет до долларов и центов, потеряет чувство реальности и выкинет трагическую концовку, заменив ее стереотипным, привычным для Голливуда финалом. Сознавая все это, Найт специально выстроил композицию так, что без печального конца фильм утрачивал внутреннюю динамику, повисал в воздухе. Теперь эта мина замедленного действия сработала. Все высокооплачиваемые сценаристы Хэйса не в состоянии вернуть фильму утраченную мощь, потому что их босс сделал непоправимую ошибку, заменив финал. Но это были еще не все подарки, которые Джозеф Найт приготовил Брайану Хэйсу. Найт намеренно написал ключевые сцены так, что в них участвует героиня-подросток, зная, что Мойре Талбот, более старшей по возрасту, будет непросто с ними справиться. И он умело поместил героя в такие обстоятельства, когда женоподобный Гай Лэйвери будет вынужден вылезать из кожи, чтобы отразить в своем персонаже мужское, энергичное начало. Вряд ли обоим удастся соответствовать своим ролям. Когда Хэйс и его люди попались в ловушки, Найт первым узнал об этом. От Дарии Кейн. И наконец, было еще одно важное обстоятельство, связанное с Дарией. Один из самых тонких моментов изощренной мести Джозефа Найта. Найт знал, что Дария была доверенным лицом Хэйса. И он стал подкармливать Хэйса своими собственными идеями – теми, которые якобы помогут исправить положение вещей, ставшее уже откровенно критическим. Он высказывал их Дарии, которая, в свою очередь, предлагала их Хэйсу как свои собственные во время их интимных встреч. Хэйс был изумлен остротой ума своей возлюбленной. Он отдавал ей должное как любовнице, но никогда не думал, что у нее есть что-либо в голове. Теперь он переменил свое мнение. Ее советы были подчас просто гениальны. Она подсказывала, как сделать, чтобы Мойра смотрелась моложе и непосредственнее. Она говорила, как помочь Гаю Лэйвери выглядеть более мужественным, более привлекательным. Она читала вместе с Хэйсом сценарий, указывая на недостающие моменты, могущие придать действию необходимую живость и мощь. Хэйс внимательно слушал все, что она говорила. Все больше и больше он полагался на ее советы. Он даже пригласил ее на съемочную площадку как консультанта, но она благоразумно отказалась, говоря, что более мудро будет избавить ее от сутолоки съемок, иначе у нее просто разболится голова, которая должна быть ясной. Настоящей причиной отказа было то, что Дария хотела иметь возможность для встреч с Джозефом Найтом. Чем больше проходило времени, тем в большую зависимость от мнения Дарии попадал Хэйс. Хотя она не была впрямую связана со съемками фильма и никогда не посещала съемочной площадки, девушка оказалась более значимой фигурой, чем все люди «Континентал». Но Хэйсу никогда не приходило в голову, что Дария ведет двойную игру, цель которой – не уменьшить их трудности, а, наоборот, сделать их непреодолимыми. На первый взгляд советы Дарии помогали развязать гордиев узел. Но в итоге они вели лишь к большим пересъемкам, изнурительным для звезд и операторов. Часто ей удавалось подсказать решение, которое было самым дорогостоящим и трудновыполнимым. Хэйс, не способный противостоять ее своеобразной логике, если Дарии не нравился какой-то отдельный момент, требовал пересъемки всей сцены. Результатом являлись задержка намеченного расписания съемок и тысячи долларов, летевшие в трубу. Усовершенствования, привнесенные в эпизод, никогда не стоили затрат и измождения съемочной группы. Многие из предложений Дарии по изменению сценария казались дельными, на йоту улучшали эпизод в отдельности, ослабляя фильм в целом таким образом, что это становилось заметным только недели или месяцы спустя. Потому что ее советы разжижали психологическое и романтическое напряжение, динамику сюжета, который первоначально содержался в сценарии. Отдельные сцены как будто становились ярче, одновременно все больше нарушая общую гармонию фильма, создавая эклектику. В сущности, эпизоды становились поверхностными. Это было как раз то, что нужно Джозефу Найту. Таким образом, фильм стал подобен причудливому узору, общий замысел которого был известен лишь его создателю. Потому что сверхзадачей умных советов Дарии было не улучшить уровень ленты, а, наоборот, как можно больше затянуть время съемок и окончательно измотать и деморализовать исполнителей и съемочную группу. И за каждым сказанным Дарией словом, каждой неожиданной идеей стоял Джозеф Найт. Шло время. Каждая задержка в съемках, каждый конфликт со звездами, каждая замена в съемочной группе становились немедленно известными Найту. Он продолжал свою сложную шахматную партию, подкармливая Хэйса идеями, которые на первый взгляд спасали положение, но в итоге приближали дело к неминуемому краху. Так как Джозеф Найт породил этот замысел, он лучше, чем кто-либо другой, знал, как обескровить свое бывшее детище. Итак, с помощью Дарии Найт делал все возможное, чтобы добавить Хэйсу головной боли. Между тем на «Монак пикчерз» фильм, содержащийся в строжайшем секрете Джозефом Найтом и Оскаром Фройндом, медленно миновал подготовительный этап и вступил в период съемок. Все в этом замысле было противоположно монстру, создаваемому с грандиозной помпой на «Континентал». Картина пока не имела названия. На студии «Монак» считали, что это будет очередная лента второго разряда, не имеющая какого-либо важного значения, делавшаяся нахрапом при минимальных затратах. Ожидалось, что это будет просто трейлер, довесок к какому-нибудь детективу или музыкальной комедии, которыми славилась студия. Только Джозеф Найт и Оскар Фройнд знали, что собираются создать на самом деле. Самые блестящие таланты Голливуда были привлечены Найтом к участию над его сверхсекретным проектом. Среди них были сценаристы, дизайнеры по костюмам, выдающийся композитор и один из лучших продюсеров в Голливуде. Режиссером после тщательных поисков был назначен Серж Лавицкий, польский эмигрант, который начал свою карьеру в качестве дизайнера съемочной площадки и стал к этому времени одним из самых талантливых режиссеров в Голливуде после целого ряда конфликтов из-за оригинальности его взглядов на искусство и своеобразия дарования, конфликтов, которые самым плачевным образом отражались на его статусе. Лавицкий был необузданным, взрывчатым, но совершенно блистательным режиссером, с необычным пространственным видением – в ранние годы он был художником в Париже. Джозеф Найт, с его безошибочным чутьем на людей, сумел найти Лавицкого и заинтересовать его художественными и драматическими перипетиями фильма, который он задумал. История развивалась в эпоху Депрессии, и многие сцены должны были сниматься в Нью-Йорке. Для Лавицкого это было прекрасной возможностью поднять ленту на уровень символа агонии нации, вызванной страданиями прошедшего десятилетия. Лавицкий был в восторге. Он с головой окунулся в работу, чувствуя невероятный прилив творческих сил. В течение первых недель подготовительного этапа съемок фильма Найт принял несколько неординарных решений при распределении ролей, изумивших его коллег. На роль героини, которую трагическая судьба разлучает с возлюбленным, он выбрал Ребекку Шервуд, красивую, но малоизвестную актрису из «Коламбии», которую пригласили по контракту на время съемок фильма. Это была молодая исполнительница с замечательным, своеобразным лицом, одновременно невинным и чувственным, с прекрасными актерскими возможностями. Единственной причиной, из-за которой она до сих пор не стала звездой, была необычная двойственность образов, создаваемых ею перед камерой, сложность ее индивидуальности, делавшей ее неподходящей на роли стереотипных героинь и «плохих девчонок», милых сердцам продюсеров тридцатых годов. Джозеф Найт не мог не заметить полифоничной глубины ее голоса и скрытую печаль в глазах. Другие режиссеры просто не знали, что можно с нею сделать. Но Джозеф Найт видел, каким образом можно превратить Ребекку в героиню, которая была ему необходима. Самое неординарное, связанное с главным героем, решение, о котором долго еще будут вспоминать как о событии десятилетия, было принято Джозефом Найтом буквально под носом у Оскара Фройнда. Актера звали Сэмуэль Рейнз. Стаж его работы в Голливуде исчислялся двадцатью годами. Он играл частных детективов, плутов, полицейских, летчиков, солдат – характер этих ролей требовал от него мужественности. Его контракт с «Монак» постоянно возобновлялся. Одновременно он снимался на других студиях в бесконечных сериях второразрядных лент. Его внешность была немного зловеща, но классически красива. Голос его был низок – качество, используемое во многих незаметных характерных ролях. Он выглядел нестандартно, было что-то неуютное, тревожащее воображение в мужском начале его персонажа, и операторы инстинктивно не любили иметь с ним дело. Но Джозеф Найт усмотрел в его мужественном облике и гипнотизирующих темных глазах качества, которые его вполне устраивали. Прослушав в его исполнении отрывок из текста роли героя, он обнаружил, что в голосе Рейнза присутствует неуловимый оттенок нежности, который никто не замечал до того. На этот раз Оскар Фройнд был недоволен выбором Найта. – Этот парень – ничто, – сетовал он. – Второстепенный характерный актер, и ничего больше. Если вы сделаете его героем фильма, обречете ленту на верный провал, еще не начав. – Давайте попробуем его снять вместе с Ребеккой, – возразил Найт. – Посмотрим, правы ли вы. Кинопроба была сделана неделей позже. Игра Сэмуэля Рейнза в паре с Ребеккой Шервуд не оставляла никаких сомнений в правоте начинающего продюсера. Подобно молодому Хэмфри Богарту, Рейнз прекрасно справлялся с ролями злодеев и негодяев. Но настоящее чудо произошло тогда, когда его пугающая мужественная внешность появилась в качестве атрибута положительного героя. От него исходила внутренняя энергия и мощь, соединенная с впечатляющей чувственностью. Дуэт Сэмуэля Рейнза и Ребекки Шервуд был необычным. Мисс Шервуд безотчетно проявляла изысканность манер на фоне пугающей инфернальности Рейнза. Странное обаяние ее красивого лица, казалось, лишь возрастало в его присутствии. И Сэмуэль Рейнз, несмотря на все свои скромные предыдущие роли, неожиданно умный и интеллигентный актер, вносил пронзительную трагическую ноту в свою сексуальность, становился просто неотразимым, достойным большой любви героини. Хотя скепсис Оскара Фройнда по поводу выбора главных героев сохранялся, но он все же положился на чутье Джозефа Найта. «В конце концов, – думал глава студии, – это его картина. Если затея провалится, плевок в лицо получать Найту». Оскар Фройнд достиг вершин благодаря тому, что использовал каждый шанс, даже необычный. Ему было любопытно, сможет ли Сэмуэль Рейнз быть на высоте своей трудной задачи. Режиссер Серж Лавицкий загорелся идеей превратить Ребекку Шервуд и Сэмуэля Рейнза в романтический дуэт исторического значения для кинематографа. Он снимал их самым неожиданным образом, под странным углом и на фоне необычных декораций. Эти два лица стали изобразительным стержнем фильма. Когда были найдены два главных исполнителя, уверенность в успехе будущего фильма возросла. Второстепенные персонажи разыскивались по всему Голливуду. Каждый из актеров выбирался по свойствам, о которых он в себе и не подозревал, играя стереотипные роли. Все они теперь получили неожиданные роли. В результате сцены были сыграны с блеском, выразительностью, невиданной доселе в голливудских фильмах. Джозеф Найт знал, что его фильму предстоит соперничать с глянцевой поделкой «Континентал», полной волшебных пейзажей, красивых интерьеров и тысячной массовкой. Он должен противопоставить этому подлинно глубокий, профессиональный фильм. Он постоянно встречался с Лавицким и Фройндом, высказывая свои соображения по поводу ленты. Они снимали виды Нью-Йорка новым, оригинальным образом. Статуя Свободы, здание компании «Крайслер» и даже Ист-Ривер и Бруклинский мост в сумерках приобретали новое, символическое значение. Они использовали костюмы, освещение и место съемок, чтобы создать разительный контраст между холодной безличностью города и внутренней жизнью героев. Они находили тему для этого повсюду. Режиссер по свету Фред Сокол проводил много часов с Лавицким и дизайнерами съемочных площадок, стремясь создать зрительный образ, который действовал бы на зрителя, не будучи навязчивым или некорректным. Лавицкий изучил лица своих героев до мельчайших подробностей. Камера фиксировала малейшие изменения их душевного состояния. Руководимый Джозефом Найтом, Лавицкий сумел отразить такую сложную и многообразную гамму эмоций двух любящих людей, которая не снилась Хэйсу. Джозеф Найт был мастером диалога. Он мог заставить публику затаить дыхание на кончике стула во время самой обычной сцены, так как за ничем не примечательными на первый взгляд словами чувствовалась огромная психологическая глубина и напряженность. Этим даром он был обязан чтению пьес великих драматургов и своему собственному, долго скрываемому таланту, который, как оказалось, только и ждал своего часа. У него был хороший вкус и особое, безукоризненное чувство романтики. Он помог Ребекке Шервуд и Сэмуэлю Рейнзу играть таким образом, который усиливал чувственность эпизодов и одновременно их романтическую окраску. С каждым днем фильм приобретал все большую психологическую интимность, пронзительность, далеко превосходя по глубине помпезные, стереотипные сцены, создаваемые для своих героев Брайаном Хэйсом в его хите «Зима их судьбы». Актеры смотрели на Найта со смесью благоговения и любви. Несмотря на то что он часто был занят административными делами, вникая в каждый аспект производства фильма, он находил время помочь каждому. Более того, он стремился побудить его к самостоятельности, желанию самому творчески относиться к создаваемому образу. Членов съемочной группы Найт знал в лицо, обходясь с ними с той же теплотой, с какой он общался со сценаристами, режиссерами. Он сумел всем внушить, что, если они будут работать в полную силу, фильм станет таким, что они смогут гордиться, видя свои имена в титрах. На его заботы откликались все. Коллективное творчество было традицией Голливуда, даже если абсурдность личностей звезд и режиссеров и внезапная смена замыслов со стороны глав студий и продюсеров приводили фильм к провалу. Совместная работа профессионально сплачивала съемочную группу даже при самых тяжелых обстоятельствах. И вот появился продюсер, который знал, как привить людям гордость своим трудом, показав им, что от их вклада в общее дело зависит судьба будущего фильма. В то же время Оскар Фройнд на сотни ладов использовал свой опыт и талант, чтобы помочь фильму. Он учил Найта, как безболезненно сэкономить время в период вынужденных простоев, как эффективнее организовать труд коллектива людей, как «сэкономить на камере», чтобы создать больший запас времени на монтаж фильма, давал ему мириады маленьких советов, как облегчить и сделать приятным процесс съемок и сократить их время. Благодаря союзу блестящей интуиции Найта и практических советов Фройнда, фильм медленно, но неуклонно двигался вперед, воодушевляя каждого, кто имел к нему отношение. Он мог стать величайшей сенсацией десятилетия, если бы не хранился в таком строжайшем секрете. При настоящем положении вещей это была самая большая тайна за всю историю существования «Монак пикчерз». Элемент романтической таинственности лишь увеличивал восторги съемочной группы. Ребекка Шервуд предложила название фильма, которое было одобрено Джозефом Найтом и Оскаром Фройндом – «Конец радуги». Вдохновение Ребекки, рожденное ее глубокой погруженностью в происходящее в ленте, сумело горьким образом соединить мечты двадцатых и их конец в период Депрессии. Идея Ребекки была последним штрихом к творению, которое уже само по себе было самым выдающимся фильмом за долгую память Оскара Фройнда. «Конец радуги» был лучшим проектом, над которым он когда-либо работал. И Джозеф Найт – дилетант, новичок – был самым блестящим талантом, который он когда-либо встречал в Голливуде. Итак, спустя одиннадцать трудных месяцев оба наиболее значительных фильма Голливуда прошли через муки рождения. Каждый из них был своего рода событием. «Зима их судьбы» была сверхдорогой, сверхнасыщенной костюмированной эпической драмой, в которой играли две любимые публикой звезды, чуть поднявшиеся над границами своего таланта. Фильм был снят на основе сценария, откорректированного студийными продюсерами. Создание его с самого начала было сопряжено с проблемами. Но все же это была продукция самой преуспевающей и престижной студии Голливуда. «Конец радуги» – детище никому не известного продюсера, который до того не снял ни единого фильма. На главные роли он пригласил малоизвестных актеров. Режиссером был импульсивный неудачник, которого в предыдущие годы увольняли изо всех известных студий Голливуда. Его создатели пошли на риск – фильм осмелился расстаться с традицией голливудского кинопроизводства последних десяти лет и оставил публику наедине с трагическим финалом. Пренебрегая незыблемым правилом сладенькой сказки, фильм отражал чувства печали, поражения и тоски, порожденные Депрессией, и использовал их, чтобы расшевелить сердца публики. Даже разрывать. Примет ли американский зритель подобный фильм – было для его создателей величайшей загадкой. Оскар Фройнд начал испытывать муки сомнения по мере того, как фильм приближался к завершению. Он боялся, что Брайан Хэйс со своим «бестселлером» одолеет их экспериментальный фильм и получит множество «Оскаров». Когда он поделился своими невеселыми мыслями с Джозефом Найтом, тот ободрил его улыбкой. – Позвольте мне отвечать за это, – спокойно сказал Найт. – Смотрите на мир философски: мы славно поработали. Чего нам еще желать? Оскар Фройнд улыбнулся. Джозеф Найт был прав. Выиграют или проиграют – в обоих случаях они получили нечто большее – их труд, самозабвенное вдохновенное творчество, содружество. Кинокартины должны делаться и смотреться легко и приятно, думал он раньше. Теперь он понял, что создание фильма может быть серьезной работой, полной глубокого смысла. Брайан Хэйс работал по восемнадцать часов в сутки над украденной собственностью, как будто это было его детище. По мере того как фильм мучительно приближался к концу, он удвоил, утроил свои усилия. Он вложил в них все, что знал о кинопроизводстве. Вероятно, в фильме были и слабые места, но он достаточно изучил публику, чтобы знать, что блеск ее любимых звезд и чары сюжета затмят все недостатки. Он работал так, как будто успех был уже в шляпе. И когда он чувствовал себя изможденным работой, он искал отдохновения в объятиях Дарии Кейн. Между тем Джозеф Найт проявил спокойный профессионализм, когда окончились съемки «Конца радуги» и начался период доводки фильма. Хотя он и не позволял ни себе, ни своим коллегам ни малейших поблажек в том, что касалось работы, он никогда не выказывал и тени раздражения или негодования. Его личное спокойствие, казалось, передавалось другим, давая им смелость выходить за пределы своих возможностей. Если неизвестность, связанная с будущим «Конца радуги» и будоражила его нервы, он никогда не показывал этого окружающим. Люди на студии «Монак» не могли понять, как Найт, новичок в голливудском бедламе, мог успешно и хладнокровно работать над замыслом подобного размаха и значения. Или он был гений, решили они, или он знал нечто, чего не знали они. И лишь некоторые, включая Оскара Фройнда, поняли, что правда и то и другое. 8 Ив Синклер проснулась в своем доме в Малибу. Негромкий звук прибоя был ее единственным гостем, хотя неулегшееся возбуждение напоминало ей о мужчине, который провел ночь в ее постели. Бывший ведущий актер был известным «жеребцом» в Голливуде. Он был чрезвычайно популярен среди дам-звезд и жен чиновников и, получая от них многочисленные подарки, загребал больше благ, чем давал его жалкий контракт. Он помог Ив прекрасно провести время и исчез рано утром в неизвестном направлении – быть может, отправился в объятия другой женщины, как равнодушно предположила Ив. Было десять часов утра. Ив редко поднималась раньше этого времени, когда у нее не было съемок. Она почти всегда просыпалась в одиночестве, потому что ее многочисленные любовники были ранними птичками и разлетались по своим утренним делам задолго до того, когда она расставалась с царством сна, переходя в суровую реальность Голливуда. Потянувшись как сонная кошечка, она поплелась на кухню, где решила сварить кофе. Пока он готовился, приняла горячий душ, который на две минуты сменился ледяным, прежде чем она стала вытираться полотенцем. Она возвратилась на кухню, надев шелковый халат. Голову Ив обернула полотенцем. Затем налила себе кофе и стала просматривать газеты Нью-Йорка и Голливуда, не говоря уже об «Уолл-стрит джорнел», чтобы знать, как обстоят дела с ее инвестициями. На третьей странице «Голливудского репортера» она наткнулась на упоминание ее собственного имени в колонке слухов. «Стройная и элегантная Ив Синклер была замечена в «Трокадеро» во вторник вечером об руку с сердцеедом «Коламбиа» Дирком Чемберленом. Неужели на горизонте роман между этими потрясающими звездами? Наш безошибочный глаз говорит: да! Взгляд красивых глаз Ив не оставляет сомнений: что-то связывает ее с Дирком… Горячо! Горячо! Горячо!» Ив улыбнулась. В болтовне журналиста не было ни капли правды. Она никогда не бывала с Чемберленом в «Трокадеро». Заметка была состряпана на основании слушка, пущенного агентом Чемберлена и ее собственным с подачи департамента рекламы на студии. За прошедшие годы имя Ив не раз было связано в прессе с именами известных актеров, имевших огромный успех у женщин, без указания кого-либо, кому Ив отдавала предпочтение всерьез и надолго. Все это были выдумки. Никто, конечно, не считал те мимолетные, чисто сексуальные связи, вроде сегодняшнего гостя. Ив ненавидела актеров. Ненавидела их слабую натуру, которую лихорадило от славы и честолюбия, их раздутое самомнение. Все это делало их совершенно невыносимыми в качестве друзей, тем более – партнеров по браку. Но тем не менее она была замужем за одним из них. Ее первый муж был звездой, чья карьера шла вверх в те времена. Это был «студийный» брак, организованный мастерами рекламы, и Ив была рада такому повороту в весьма деликатный момент ее собственной карьеры. Ее замужество кончилось так же внезапно, как и началось, – когда дела в билетной кассе пошли из рук вон плохо. Ив никогда не тосковала по своему мужу, так как едва замечала его во время своего брака. Ее второй брак с одним из ведущих продюсеров «МГМ» длился дольше. Но однажды один из шпионов мужа застал ее при весьма сомнительных обстоятельствах с одним из самых красивых любовников, конгрессменом из Нью-Йорка, который баллотировался в Сенат. Возник скандал. Ив взвешивала «за» и «против». Политик искренно хотел жениться на ней. Но он настаивал на том, чтобы Ив бросила профессию актрисы и стала просто его женой. Это не входило в ее планы. В результате продюсер дал ей великодушный развод. Она бросила своего политика и с тех пор больше не выходила замуж. Ни один мужчина с возможностями, которые могли повлиять на восхождение ее карьеры, ей не встречался. Так что Ив была совсем одна в этом мире. У нее не было близких или верных друзей – это было роскошью в суровых джунглях Голливуда – и не было собственной семьи. Судьба ее матери была ей неизвестна. Ей казалось, что мать где-то порхает от замужества к замужеству в поисках самого богатого мужчины, которого она сможет подцепить. Ив никогда больше не видела ее. В случае болезни Ив или несчастного случая людьми, которым следовало известить о несчастье, могли быть ее поверенный, финансовый советник и ее агент. Не было ни одной живой души, которая любила бы ее или была привязана настолько, что захотела бы узнать о случившемся с нею. Конечно, руководство студии хотело бы знать, чтобы поменять свои планы в случае… У Ив не было никого. Странно, но она не ощущала это как трагедию. Она воспринимала этот факт как вполне удобную внутреннюю пустоту, вполне гармонировавшую с ясностью в голове, которую требовала ее профессия. Другие люди были ненужным раздражителем. Ее карьера была единственной ценностью, которая действительно волновала Ив. Жизнь ребенка-звезды и актрисы-подростка уничтожили в Ив естественную потребность в любви. Ева была женщиной действия. Она не тратила времени попусту, размышляя о своих духовных потребностях. Она жила чем-то вне себя. Когда она заключала выгодную сделку, уводила роль из-под носа у другой актрисы, обходила остальных звезд по рейтингу в билетной кассе, обводила вокруг пальца продюсера или режиссера, заставляя их делать то, что ей хотелось, она ощущала, что ее жизнь обретала полноту. Если же наступала, по ее понятиям, пустота, она все равно находилась в состоянии боевой готовности. Ни одно чувственное наслаждение не могло сравниться для нее с теми радостями, которые давало ей удовлетворенное честолюбие. Этот красивый дом, который, как и все остальное, Ив купила на свои огромные доходы, был милой гаванью, но, казалось, не был для нее реален. Она не могла радоваться ему, как радовался бы человек, добившийся достатка нелегким трудом. Это была лишь отправная точка, передышка на пути куда-то. Все в жизни Ив обстояло подобным образом. Все было преходящим, неполным, ирреальным, всего лишь шагом в пути к чему-то большому, конечному триумфу, который увенчает ее усилия. Каков именно должен быть этот триумф, Ив не могла себе представить. Если и была неудовлетворенность в ее внутренней пустоте, ее неспособности почувствовать что-либо ценное, волнующее в себе и в мире, выходящее за рамки того, чего она добивалась, – если и была в этом трагедия, Ив ее не ощущала. Она была рада тому, что ей удалось достичь, и жаждала большего. Ее пустота вполне устраивала ее. Чувство душевной полноты, любовь, счастье были чужды ей. Они не имели отношения к Успеху. Ив сидела с закрытыми глазами, слегка задремав за кофе. Она уже просмотрела газеты. Телефонный звонок вывел ее из полусонного состояния. Она встала со вздохом и сняла трубку. – Алло! – Ив, это Фредди. У меня прекрасные новости. Это был ее агент. – Что такое? – Ее глаза были полузакрыты. – Твоя роль в «Козероге» завоевала приз лондонских критиков, – сказал Фредди. – Мои поздравления, Ив! Ив молчала. – Что ж, это прекрасные новости, – сказала она наконец задумчиво. – Больше, чем прекрасные. Ты знаешь, что это означает, не так ли? Она знала, что это означает. Она наверняка войдет в число претендентов на «Оскара» теперь, когда лондонские критики дали ей свое «добро!». Это не явилось для нее неожиданностью. Ив снялась в «Козероге»– ничего не стоящей романтической мелодраме, в которой, однако, была прекрасная женская роль. В ней Ив была на высоте. За шесть недель съемок она не допустила ни одного промаха, ни одного кадра, который пошел бы в корзину. Сценарий был удачен во всем, что касалось ее героини. Режиссер, умный профессионал по имени Отто Рёйек, беседовал с Ив с глазу на глаз по поводу ее роли. Главный герой, красивый и очень талантливый актер, приглашенный из «РКО», справился со своей задачей хорошо. Но только безупречный профессионализм и превосходная игра Ив вытащили ленту. Об этом знали все. Картина имела кассовый успех – опять же благодаря Ив, которая была ведущей актрисой Голливуда, самой выгодной в смысле ожидаемой прибыли. Она не только постоянно находилась в десятке самых популярных актрис по кассовому сбору. Ей удавалось при помощи шантажа, различных манипуляций и откровенного «крика» заполучать только лучших актеров в пару и лучших продюсеров в свои фильмы. Ранее Ив была включена в число претендентов на двух «Оскаров». Масло кто в шоу-бизнесе не считал, что Ив была одной из лучших актрис Голливуда, возможно, лучшей после Греты Гарбо. Она не только схватывала на лету то, чему ее учили и была настоящим профессионалом перед камерой. Она могла трансформировать свою внешность и индивидуальность сверхъестественным образом, чтобы спасти самые безнадежные из ролей. И она использовала свое немалое влияние крупной звезды, свою власть, чтобы быть уверенной, что операторы показывают ее только в лучшем свете, сценаристы дают ей самые лучшие реплики, костюмеры и гримеры делают все для ее блага, и что очень важно, чтобы ее режиссеры сознавали, что работают над картиной с участием Ив Синклер, и должны посвятить все свое дарование тому, чтобы подать ее максимально выгодно. Когда дело касалось профессионалов шоу-бизнеса, Ив была для них одной из избранных. Но для публики, по большому счету, она была по-прежнему одной из малых светил Голливуда, которая так и не стала в ряду выдающихся взрослых актрис, несмотря на блестящую карьеру детской и подростковой звезды. Причина этого была хорошо известна Ив. Хотя она была красивой и элегантной, с умом, отражавшимся на ее лице, – таким могли бы похвастаться немногие актеры, – но ей не хватало сексапильности, которая позволяла более слабым исполнительницам завоевывать внимание продюсеров и режиссеров– так же как и публики. Более того, ей не хватало того неуловимого «нечто», что позже будет названо в Голливуде «звездным качеством». У нее не было бесстыжей чувственности Харлоу, сучьих качеств Бэтт Дэвис, манерной элегантности Кэтрин Хёпберн. Она попросту не выделялась чем-либо характерным. Это свойство позволяло ей сыграть множество разнообразных ролей с почти невероятной легкостью и убедительностью. Но оно же и не пускало ее в центр общего внимания, не позволяло ей создать уникальный образ. Не существовало «внешности Ив Синклер», которой стремились бы подражать другие актрисы, не было «стиля Ив Синклер», который мог бы соперничать с брюками Хёпберн, глазами Бэтт Дэвис или чувственностью груди Харлоу. Это отсутствие хорошо различимого индивидуального стиля всегда было слабым местом Ив как актрисы. У нее было все: талант, техника, интуиция, мастерство самого высокого порядка. Но ей не хватало того неосязаемого «нечто», что приносило больший успех менее сильным актрисам, тогда как Ив оставалась на более низких ступеньках иерархической лестницы Голливуда. «Денежные мешки» Голливуда ждали десять лет, когда талант Евы сделает из нее суперзвезду. Они ждали напрасно. Ив была звездой, приманкой для зрителей в билетной кассе. Но она не была великой звездой. Не стала «голливудскими сливками». Все еще нет. И до тех пор пока она не сделает этот последний рывок, не станет центром внимания раз и навсегда, каждый аспект ее карьеры будет под угрозой – начиная от билетной кассы и кончая ее доходами, сценариями и рекламой. В конце концов – она не любила допускать к себе в голову эту мысль – руководство студии поставит на ней крест и займется поисками кого-либо, кто сможет ее заменить. Но новости этого утра изгнали мрачные мысли из ее головы. «Оскар» мог стать последним штрихом к ее имиджу, позволившим ей называться одной из величайших леди киноэкрана. И в этом году она может реально выиграть приз. Соперники были не слишком серьезными. Ее же игра в «Козероге» была безукоризненной. Ив привыкла к номинациям на «Оскара». Она также привыкла не получать самого «Оскара». Она знала, что всегда будет в числе обойденных, потому что до тех пор, пока в число претендентов будет входить более известная актриса, пользующая большей любовью публики, награда будет уплывать у нее из-под носа. Но в этом году все может быть иначе. В этом году она может выиграть. С этой мыслью она поблагодарила своего агента и повесила трубку. Ив повернулась к небольшому окошку, за которым перекатывались волны, и постучала пальцами по руке. Ее утренняя расслабленность исчезла. Нервы были напряжены. Великий шанс постучался наконец в ее дверь – шанс, ради которого она работала всю жизнь, отшлифовывая свое мастерство до совершенства, которое редко встретишь в Голливуде, используя всю свою смекалку, расточая милости тем, кто мог ей помочь, и сокрушая вставших у нее на пути. Она играла жесточайшую в мире игру с искусностью и инстинктом убийцы. И она приблизилась наконец к тому, чего желала. Это был ее «Оскар». Должен стать ее! Ив стояла, глядя на необозримый океан – образ вечности, недосягаемой для ее ума. Ничто в ее голове не могло откликнуться на тихий ритмический накат волн, совершавшийся в мире и покое. Она постоянно прокручивала в мозгу «за» и «против» – ее манила маленькая фигурка приза, которая день ото дня становилась все нереальнее, вне пределов досягаемости. Но теперь-то она получит ее. Она схватит ее наконец. Теперь она была почти в ее руках. 9 Первого декабря в кинотеатре «Громанз Чайниз» должен был состояться премьерный показ фильма «Зима их судьбы». Одновременно планировался беспрецедентный рекламный бум. Во всех ведущих газетах должны были появиться объявления на целую страницу. Обложка «Таймса» была оставлена для фотографии Хэйса – предполагалось опубликовать его интервью по поводу лучшего фильма, созданного на студии «Континентал». Каждый киножурнал страны готовился разразиться дифирамбами «Зиме их судьбы». Неслыханное давление оказывалось на Академию киноискусств, чтобы добиться возможно большего числа представлений на «Оскара». Мойра Талбот и Гай Лэйвери были освобождены от всех текущих обязанностей, чтобы в любую минуту отправиться в рекламное турне. После поездки по Америке они, вероятно, отправятся в Европу. Ходили слухи, что они смогут посетить и Россию, чтобы сняться вместе с российскими властями на фоне подлинных пейзажей на родине героев фильма. Это было бы рукопожатием России и Америки, которое могло помочь ослаблению напряженности в отношениях двух великих держав. По крайней мере, тысяча кинотеатров по всей Америке пожелали иметь «Зиму их судьбы» в прокате. Воздействие рекламной кампании было так велико, что владельцы кинотеатров готовы были поглотить увесистую порцию продукции «Континентал» в обмен на право первого показа «Зимы их судьбы». Брайан Хэйс уже потирал руки, подсчитывая будущую прибыль. Ни один фильм, со времен «Унесенных ветром», не вызывал такого ажиотажа. Но случилось неожиданное. Пятнадцатого ноября в кинотеатре Инглвуда, спонсируемом умными критиками и истинными поклонниками кинематографа, появилась никому не известная романтическая драма, снятая на студии «Монак пикчерз» под названием «Конец радуги». Ко всеобщему изумлению, первый показ вылился в сенсацию. Фильм «Конец радуги» был серьезной реалистической драмой, отразившей, как Депрессия ломает судьбы людей, разрушает их надежды и мечты. Его герои словно вели прямой диалог с сердцем каждого зрителя, их судьбы и проблемы затрагивали самые больные точки суровой американской действительности – мужчина, со своими напрасными попытками использовать финансовый успех для спасения своей любви, и женщина, трагически разлученная со своим возлюбленным, когда ее богатая семья встает у них на пути, – казалось, были выхвачены из повседневной, реальной жизни, так же безжалостной к тем, кто сидел в зале. Хотя история кончалась трагически, это был гимн любви, пытающейся бороться за свое существование даже в таких безнадежных условиях. Новый фильм сумел сказать нечто важное не только об эпохе Депрессии – о десятилетии жесточайших страданий, но и о предшествующей ей эре процветания, о том, как эта эра ложного оптимизма и младенческой веры в нерушимость человеческих грез привела в конечном счете к страшному духовному кризису 1929-го. Благодаря выдающемуся сценарию и блестящей постановке фильм поднялся до необычайных высот драматизма и психологической напряженности. Публика была потрясена. Слухи о новой незаурядной ленте за один день облетели всю Калифорнию, а за неделю – и всю страну. «Конец радуги» не был безликой второразрядной картиной. Это был фильм высочайшего уровня – фильм, который, вероятно, откроет новую эпоху в кинематографе. После бурного отклика на премьерный просмотр «Монак пикчез» начала рекламную кампанию. Но оказалось, что специальной рекламы и не требовалось. Люди выстраивались в длинные очереди у билетных касс и были готовы заплатить любую цену, лишь бы увидеть фильм. Очереди растягивались на целый квартал. Еще вчера никому не известная голливудская картина заявила о себе во весь голос. В первые же две недели восторги достигли Европы. Специалисты на «Монак» работали не покладая рук по двадцать четыре часа в сутки, делая копии и иностранные версии «Радуги», чтобы вовремя выполнить заказы. Депрессия поразила Европу тяжелее, чем Соединенные Штаты, и рассказ о человеческой трагедии на фоне экономического краха точно так же трогал сердца европейцев, как и американцев. Сэмуэль Рейнз, исполнявший главную мужскую роль фильма, в одну ночь стал суперзвездой. Мощь его игры заставляла публику затаить дыхание. Благодаря сценарию Джозефа Найта и камере Сержа Лавицкого границы его актерской индивидуальности расширились до пределов, которые невозможно было вообразить, видя его в предыдущих ролях. Он предстал героической, чувственной и глубоко романтической личностью. Буквально в одночасье его фотографии заполонили все обложки киножурналов. С этого момента он мог соперничать с Колманом, Гейблом и Кэри Грантом как один из самых элитарных актеров Голливуда. Игра Ребекки Шервуд заставляла зрителей плакать. Ее утонченность и трагическая глубина исполнения являлись стержнем «Радуги» и не остались незамеченными критиками и зрителями. Ее включение в число претендентов на премию «Оскара» за лучшую женскую роль было очевидно. Перед ней открывалось блестящее будущее. Каждый, кто был связан с фильмом, оказался в центре внимания. Статьи об Оскаре Фройнде и его мужественной поддержке неординарного замысла Джозефа Найта заполнили страницы газет и журналов. Благодаря блестящему успеху фильма карьера Сержа Лавицкого пошла вверх. Он приобрел репутацию одного из самых выдающихся режиссеров Голливуда. Фильм был представлен на премию «Оскара» по многим номинациям – за лучшую мужскую роль, за лучшую женскую роль, за лучший оригинальный сценарий и, конечно же, как лучший фильм года. Но никто не превозносился больше, чем «таинственный человек», творческий гений, написавший сценарий и бывший продюсером фильма, – Джозеф Найт. Его фотографии появились во всех киножурналах и газетах. Его мужественная внешность в сочетании с его молодостью вызывала любопытство и желание узнать поподробнее о его личной жизни и предыдущей карьере. Все это поддерживало огонь триумфа. Всеобщее мнение было единодушным – необычайно одаренный молодой человек станет величайшим продюсером Голливуда. К концу ноября «Конец радуги» побил все рекорды в истории кассового сбора. Доход превысил двадцать миллионов долларов – сумма, которую не собирал ни один фильм за столь короткий период времени. Такой успех ленты, расходы на которую составили меньше полумиллиона долларов, поверг наблюдателей в шок. И никто среди этих наблюдателей не был поражен больше, чем Брайан Хэйс. Хэйс был в ярости. Его фильм «Зима их судьбы» был повергнут в прах «Концом радуги», еще не появившись. Без сомнения, последний станет главным событием сезона. При других обстоятельствах Хэйс, конечно же, придержал бы свой фильм и пустил бы его в прокат позже. Но он слишком устал. Он был связан обязательствами по рукам и ногам и отдал ленту в тысячу кинотеатров по всей стране. У него не было в запасе другого фильма, который мог бы заменить «Зиму их судьбы». Механизм рекламной машины нельзя было остановить одним взмахом волшебной палочки. Отступать было поздно. Не было иного выхода, кроме как идти вперед. И Хэйс, боец по натуре, бросил вызов. Он решил показать фильм в «Громанз Чайниз» первого декабря – как и было намечено. Провал оказался сокрушительным. Публика, потрясенная глубокой, эмоционально насыщенной драмой «Конца радуги», не приняла помпезной, сверхдорогой голливудской поделки. Любители кино не попались на удочку рекламных сказок о двух звездах и их долгожданном браке. Всем стали безразличны любовные отношения Мойры и Тая. Они мелькали вместе в бесчисленном количестве кинолент, и публика пресытилась ими. Забавно, но именно попытка создать незабываемые образы посредством дорогих костюмов и надуманных ролей положила конец их карьерам. Роль русской героини лишь ярче подчеркнула несоответствующий сценарию возраст и отсутствие подлинного актерского дарования Мойры Талбот. И женоподобность Гая Лэйвери, плохо скрытая манерность его игры сквозили сквозь его отчаянные попытки воссоздать героический характер. По сравнению с разрывающей сердце игрой Ребекки Шервуд и драматической мощью Сэмуэля Рейнза – ее достойного партнера, Гай и Мойра выглядели марионетками, безликими актерами по контракту. Никто из них не появлялся больше на экране в каком-либо крупном фильме – ни Гай, ни Мойра. Но неудачи фильма «Зима их судьбы» не исчерпывались только этим. Публика посмеивалась, глядя на глянцевые, трафаретные картинки. Русская история, такая далекая и чужая, бледнела перед злободневной, подлинно американской драмой эпохи Депрессии, с пониманием воспринимаемой публикой, чьи души были изранены бедствиями прошедшего десятилетия. «Мастерство Джозефа Найта в «Конце радуги» вскрыло гноящиеся раны американской нации, – писал влиятельный критик. – Фильм помог нам оплакать наши разбитые надежды и научил ценить в себе мужество перед лицом суровых обстоятельств. Это не развлекательный фильм – это эпитафия нации. Плач по ней. И благодарная американская публика, стоя под дождем и снегом в бесконечных очередях, приняла его. Оскар Фройнд и его «Монак пикчерз» выбрали самый безошибочный момент, чтобы представить нам двух выдающихся исполнителей и фильм необычайного эмоционального накала. Все мы в течение десятилетия страдали от последствий Депрессии и заглотили уже достаточную дозу фильмов, уводящих от действительности, и слащавых поделок Голливуда, классический пример которых – «Зима их судьбы», снятая на «Континентал». Этой зимой фильм нашей судьбы – «Конец радуги» и человек года – это Джозеф Найт». На фоне беспрецедентного триумфа «Конца радуги» фильм, в который Брайан Хэйс вложил миллионы долларов студии и поставил на карту свою репутацию, казался еще более грандиозным провалом. Он шел в полупустых кинотеатрах в течение трех недель и вскоре был снят с проката. Многие из кинотеатров, принадлежавших «Континентал», были вынуждены показывать «Конец радуги», чтобы хоть как-то восполнить потери, нанесенные прокатом фильма «Зима их судьбы». Газеты были безжалостны. «ХОЛОДНАЯ ЗИМА НА «КОНТИНЕНТАЛ» – гласил один заголовок. «ЗИМА БЕЗДАРНОСТИ!» – восклицал «Голливудский репортер». Из-за провала «Зимы их судьбы» студия «Континентал пикчерз» потерпела самые большие финансовые убытки со времен тридцатых годов. Брайан Хэйс был вынужден давать объяснение Арнольду Шпеку и его «денежным мешкам», как могло случиться подобное. Крах фильма был самой большой пощечиной его престижу и власти за всю историю существования «Континентал». Даже сам Хэйс сомневался, сможет ли он когда-нибудь оправиться от этого удара. Волна восторгов вокруг «Конца радуги» не спадала. Финансовый успех фильма мог сравниться только с его признанием критикой. Пятнадцатого февраля произошло то, чего ожидали все. Был оглашен список претендентов, выдвинутых Академией на получение наград. «Конец радуги» был объявлен претендентом на неслыханное количество «Оскаров» – четырнадцать. Все были уверены, что на апрельской церемонии съемочной группе этого самого необыкновенного фильма будут вручены призы. Фильм «Зима их судьбы» боролся за три награды: за лучшие специальные эффекты, лучшую сценографию и – под личным нажимом Хэйса – как лучший фильм. Никого не обманули эти жалкие притязания. «Зима их судьбы» была бесспорным провалом, и иссякший денежный ручеек в билетных кассах бросал зловещую тень на его продюсера. Никогда больше Хэйс не будет преуспевающим голливудским патроном. Теперь эта роль перешла к одаренному Джозефу Найту. Найт воплощал в себе образ работающего продюсера: молодой, романтичный, серьезный, гений кинематографа, художник по натуре, имевший что сказать миру своим соотечественникам, тогда как Хэйс был не кем иным, как попыхивающим сигарой индюком из особняка в Бель-Эйр, с офисом, наводненным бессловесными угодниками. Он стал анахронизмом, бесчувственным «денежным мешком», норовящим подсунуть публике замшелые остатки надоевшего всем эскапизма. Поражение было для Хэйса тяжелейшим ударом. Даже более болезненным, чем мысль, что своим унижением он обязан не кому иному, как Джозефу Найту. Брайан Хэйс всегда ревниво следил за состоянием своего имиджа. Теперь этот имидж получил смертельный удар. Конечно же, в пылу ярости Брайану Хэйсу никогда не приходило в голову, что фильм, над которым он так долго бился, был не чем иным, как чужой собственностью. Он украл идею фильма и сценарий у Джозефа Найта. Хэйс вряд ли вспоминал о давнем визите Джозефа Найта в его особняк и их разговор по поводу идеи, которую Найт хотел воплотить в жизнь на «Континентал». Кража чужих замыслов была для Хэйса делом обычным. Ему попросту не приходило на ум, что он сделал что-то дурное. Так что Хэйс не мог оценить иронии судьбы. Если бы он сумел это понять, то пришел бы к мысли, что Найт что-то предпринял для того, чтобы дела пошли подобным образом. Он мог бы догадаться и о роли Дарии Кейн в провале «Зимы их судьбы». Но Брайан Хэйс никогда не мыслил в подобном направлении. Он был слишком ослеплен яростью, чтобы вдаваться в детали. Он только осознавал, что Джозеф Найт, украв у него симпатии публики, обскакал его. Найт заставил всех думать, поднял представление об одаренности создателей фильмов и голливудской продукции на новый уровень. Как провозглашала пресса, в кинематографе наступила новая эпоха – эпоха надежд, вдохновения и новых больших свершений. В этом новом царстве станет править Джозеф Найт. С этого момента Брайан Хэйс будет бессильно «любоваться» на физиономию Найта во всех киножурналах, чертовски красивую и притягательную, и слушать восторги по поводу его триумфа по всему миру, тогда как дело всей жизни Хэйса – результат двадцати лет борьбы за место под солнцем – закончилось крахом. Его имидж будет пылиться на задворках короткой памяти публики. Это был удар, который Брайан Хэйс никогда не забудет. И когда настанет день расплаты, Хэйс припомнит и отомстит Найту за все!.. Но пока Хэйсу ничего не оставалось, как топить свою ярость в спиртном. В ночь после оглашения списков претендентов на премию «Оскар» Брайан Хэйс велел своему дворецкому Карлу Рёхеру принести бутылку выдержанного коллекционного виски. Хэйс был настолько погружен в свой бессильный гнев, что не обратил на Карла никакого внимания, когда тот принес ему спиртное на подносе. Карл Рёхер тихо прикрыл дверь и, вернувшись в свою комнату, улыбался про себя. Никто не знал Хэйса лучше, чем Карл Рёхер. Карл знал все о Дарии и Найте буквально с первого дня. Хорошо изучив привычки Дарии, он напряг незаурядный ум и вскоре понял, что между Дарией и Джозефом Найтом существуют интимные отношения. Благодаря своему положению тени, на которую никто не обращает внимание, Карл наблюдал, как развиваются события. И будучи кинематографистом, он быстро разгадал связь между романом Дарии и бесчисленными неурядицами, преследовавшими создателей фильма «Зима их судьбы», что привело к закономерному краху. Хотя Рёхер, будучи надломленным человеком, не мог воздать Брайану Хэйсу по заслугам, он вполне оценил утонченное правосудие, которое свершилось по воле Джозефа Найта. В глубине души он аплодировал Найту и получал невыразимое удовольствие, наблюдая мучения Хэйса. И он решил хранить тайну. Ни Дария, никто другой никогда не заподозрят, как много знает Карл Хэйнц Рёхер об истинной причине провала фильма «Зима их судьбы». 10 10 апреля 1941 года Кейт забросила ходить на пробы. Ей до смерти надоели нерегулярные звонки, бесконечное ожидание, брань распределяющих роли и ассистентов режиссеров, роли в массовке, за которые платили гроши. Все это никуда не вело. Но казалось, Мелани была настроена решительно – она не позволит Кейт забросить это дело. Дважды в неделю она тащила Кейт с собой на актерский невольничий рынок. Кейт неодобрительно наблюдала все это. Ее гордость была уязвлена, когда она попадала в толпу отчаявшихся «деток», демонстрирующих актерские трюки перед агентом или преподавателем актерского мастерства, неудачника по жизни. Сцена была одновременно и смешной и грустной. Работа, которую Кейт и Мелани изредка получали на студии, казалось, не имела ни малейшего отношения к творчеству актера, к тому, что делали Бэтт Дэвис, Кэри Грант или Спенсер Трейси. Эти люди были подлинными мастерами, а Кейт и Мелани – моделями, позировавшими перед безразличной камерой в течение двух секунд, затем их просто прогоняли со съемочной площадки, как скот. Единственное, что косвенно напоминало Кейт настоящую игру, была, как ни странно, ее работа официантки. В ресторане она научилась так использовать свой голос и тело, чтобы создать образ, необходимый каждому посетителю в отдельности. Те, в свою очередь, давали ей большие чаевые. Кейт стала в этом докой. Она могла в считанные секунды разгадать ожидания своих клиентов – пока приближалась к их столикам – и трансформировала свой имидж за этот ничтожный промежуток времени так, что они ее просто обожали. Но Кейт никогда не называла это актерской игрой. Для нее это была просто работа. Она была слишком здравомыслящей и рациональной, чтобы усмотреть связь между тем, что делает она, и творчеством голливудских звезд. Кейт погружалась в повседневные заботы. Но, как всегда, мыслями она была далеко от того, что ее окружало. Вскоре ее тело захочет действия, перемен, она опять сожжет все мосты и отправится дальше. Америка – большая страна. Голливуд был, как ни смотри, абсурдным местом, более продажным и омерзительным, чем многие другие. Бесконечные изощрения Мелани и ее друзей ради того, чтобы получить роль, казались Кейт глупыми и трагическими. Несмотря на все усилия предстать перед камерой, эти девушки никогда не станут настоящими актрисами, как никогда они ни на йоту не приблизятся к самим себе. Они будут использованы, выжаты и вышвырнуты Голливудом и закончат свою жизнь секретаршами или продавщицами с захватанными телами и разбитыми душами. Внутри себя Кейт уже ощущала потребность сняться с места. Она решила, что скоро уедет. Но прежде чем она сделала это, случилось нечто, изменившее ее планы. Приближалась ночь присуждения «Оскара». Церемония награждения будет проходить в банкетном зале отеля «Амбассадор». Мелани загорелась идеей посмотреть на звезд. Ей удалось уговорить Кейт пойти вместе с ней. По крайней мере, это будет любопытно. В торжественный вечер обе они, надев лучшие платья, отправились к отелю. В небе взрывался фейерверк. В лимузинах прибывали звезды – Кларк Гейбл, Рональд Колман, Бэтт Дэвис, Джеймс Кегни, Джоан Кроуфорд, разодетые с головы до ног в шедевры лучших голливудских дизайнеров. Мелани и Кейт, затерянные в толпе кричащих поклонников за полицейским кордоном, наблюдали их издалека. Кейт поражалась почти истерическому восторгу Мелани. Даже когда все звезды прибыли, толпа не расходилась. Поклонники будут стоять здесь весь вечер, слушая церемонию награждения, транслируемую через громкоговорители, и будут рукоплескать победителям, когда те станут покидать отель. Мысль простоять здесь столько времени не улыбалась Кейт. – Я не хочу оставаться, – сказала она Мелани. – Если хочешь, я уйду одна. Встретимся дома. К удивлению, Мелани пошла с ней. Новые туфли жали – ей необходимо было присесть. Они зашли в кафе отдохнуть и поболтать о том, что видели. Они сели за стойку и заказали кофе. Кафе было почти пустым. Только две девушки и мужчина у стойки, бормотавший клички лошадей, принимавших участие в бегах. В его пальцах дымилась сигарета. Мелани была полна обычной смеси восторга и уныния. – Ты видела Гейбла? – спрашивала она Кейт. – Как мужчина может быть таким красивым? Эти зубы! Он неотразим! А платье Бэтт Дэвис! Если бы мне хоть раз в жизни надеть такое платье!.. А ты видела, какую прическу сделала себе Джоан Кроуфорд? Кейт слушала вполуха. Хотя она и находила энтузиазм Мелани трогательным, сама, казалось, нисколько не разделяла ее восхищения звездами, выходившими из своих лимузинов. В экстравагантных, потрясающих туалетах и с прическами, макияжем и улыбками толпе, они казались Кейт скорее цирковыми артистами, чем гениями, которых предстоит чествовать. Было что-то неестественное, нереальное во всем этом – слишком, чтобы вызвать в Кейт восхищение. Кейт вовсе не была интеллектуалкой. Но у нее были собственные отношения с миром грез, так же как и с самыми разнообразными сторонами реальности. На ее взгляд, голливудские звезды, позирующие толпам кричащих поклонников, вовсе не были достойны такой неистовой любви. Они были марионетками, задрапированными в мечты своих обожателей. Они не были хозяевами собственной судьбы, потому что их профессиональное существование целиком зависело от того, насколько они угодят другим людям. Ей казалось, что их личная жизнь была не такой уж сладкой. У них просто не оставалось времени для себя, для покоя и мира в собственной душе. Слишком дорогой ценой далась Кейт ее независимость, чтобы стремиться в подобный плен. Но она улыбалась, слушая восклицания Мелани. – Джон Гарфилд! – не умолкала Мелани. – Боже мой, я видела Джона Гарфилда! А Ив Синклер! Я стояла недалеко от Ив Синклер! Я обожала ее с пеленок. – Я обожала ее тоже, – сказала Кейт еле слышно, вспомнив свои детские мечты. – Что бы я только не отдала за то, чтобы быть на церемонии! – возбужденно говорила Мелани. Глаза ее засияли. – Только представь себе, Кейт! Все сидят и слушают речи, а сами ждут великого момента, когда вскроют конверт… Господи, если бы мы только были там! Там, а не здесь!.. – Но это еще не конец света, – улыбнулась Кейт. В этот момент их прервал низкий, выразительный голос: – Прошу прощения. Я невольно подслушивал вас. Кейт обернулась. Это был человек, изучавший результаты бегов, через несколько мест от них за стойкой. Он придвинулся ближе и смотрел на них с улыбкой. Средних лет, довольно элегантный, напоминавший Уильяма Пауэлла. Одет в темный пиджак с жилетом. В руках держал старенькое пальто. Он выглядел чуть-чуть опустившимся, но вполне воспитанным. Тип, который нередко встретишь в Голливуде, подумала Кейт. Может, бывший характерный актер на мели. – Я знаю, как вам попасть в «Амбассадор», – сказал он. – Это правда очень просто. Если это то, что вам не хватает для счастья, пожалуйста… Кейт смотрела на него подозрительно. Мелани молчала. Человек заколебался, видя их лица. – Что ж, простите мое вторжение в ваш разговор, – сказал он. – Я совершенно не хотел вас обидеть. И пошел прочь. – Подождите! – неожиданно закричала Мелани. Он вернулся, улыбаясь. – Вы действительно знаете, как туда пройти? – спросила Мелани. Он кивнул. – Пройдите отсюда полквартала и сверните в аллею, – сказал он. – Вы увидите дверь без вывески. Она не охраняется. Это запасной выход. Я сам часто проникал таким путем, когда не хотел быть замеченным – по разным причинам. Вы просто зайдете в лифт и подниметесь в фойе или мезонин – и вы там. У него было довольно тоскливое выражение лица. Кейт заметила круги под глазами, редкие, но ухоженные усы, которые делали его похожим на Уильяма Пауэлла, красивые темные волосы и смуглая кожа. В нем было одновременно что-то элегантное и легкомысленное. Кейт подумала, что он, возможно, был пьяницей, но слишком хорошо владел собой для этого. На какое-то мгновение он задержал свой взгляд на Кейт, и она увидела странное выражение его усталых глаз. В них была какая-то отрешенность и одновременно мечтательность– словно он думал, что Кейт могла бы очень его заинтересовать, но только много лет тому назад. – Что ж, – сказал он. – Не буду вас больше беспокоить. Всего доброго. Желаю удачи. Он повернулся прочь, положил монетку в пять центов на стойку рядом со своей кофейной чашкой и вышел из кафе, перекинув через руку пальто. Кейт заметила, что у него была необычайно элегантная походка, как у настоящего джентльмена, в этом было что-то слегка ироничное, словно он хотел одновременно продемонстрировать свою эксцентричность и рафинированность. Мелани посмотрела на нее. – Ты думаешь, что он когда-то знавал лучшие времена? – спросила она. – Ты хочешь рискнуть? Кейт посмотрела Мелани в глаза. Они были восхищенными, как у ребенка. Кейт засмеялась. – Хуже нам от этого не будет, – сказала она. – В крайнем случае – нас выставят оттуда. Пятью минутами позже обе девушки осторожно двигались по аллее, о которой говорил незнакомец. Они могли слышать гул толпы у центрального входа и обменивавшегося шутками с залом усиленный громкоговорителем голос Боба Хоупа. Дверь была там, где сказал незнакомец. Железная и выкрашенная коричневой краской. Дверь в мусорную камеру. Сгорая от любопытства, Мелани открыла ее. Внутри не было никого – только корзины и контейнеры. Это действительно был запасной выход и дверь для доставки необходимых отелю вещей. Мелани и Кейт прокрались через небольшой холл к лифту. Они открыли массивную дверь и скользнули внутрь. Кейт нажала кнопку верхнего этажа. Лифт тронулся вверх. Мгновение спустя лифт остановился. Они выглянули наружу. Тщательно осмотревшись по сторонам, выскользнули из лифта. Этаж был обставлен в классическом стиле, с туалетными столиками на низких ножках из красного дерева, зеркалами в резных рамах и креслами а-ля Людовик XVI. Только теперь Кейт сообразила, что они забыли спросить незнакомца, куда идти дальше. Вряд ли церемония могла состояться на верхнем этаже. – В конце концов, мы можем поискать и сами, – сказала Кейт. – Все равно уже проникли сюда. Не будем отступать. Они внимательно осмотрели верхний этаж, взглянув на свое отражение в одном из многочисленных зеркал. Они выглядели достаточно представительно для клиентов отеля, но явно не тянули на приглашенных на торжество. Они нашли лестницу и пошли вниз. Наконец услышали гул голосов. Кейт украдкой выглянула из-за угла и увидела у дверей охрану. – Пошли назад, – сказала она Мелани. – Может, нам удастся проникнуть через боковые помещения. Они двинулись в обход банкетного зала, ища другую дверь. Коридор изобиловал одинаковыми дверями, ведущими в служебные комнаты отеля. Они выбрали ближайшую к банкетному залу и открыли дверь. Мелани скользнула внутрь. Кейт уже была готова последовать за ней. Тут они обе услышали голос из зала, где происходила церемония. – Награда за лучшую женскую роль присуждается… Обе они застыли на месте, затаив дыхание. – Мисс Ребекке Шервуд, «Конец радуги». Раздался гром аплодисментов. Кейт видела, как при этих словах глаза Мелани широко раскрылись. Мелани смотрела «Конец радуги» семь раз и отождествляла себя с Ребеккой Шервуд, вырвавшейся из неизвестности сразу к шумной славе. – Ох, Кейт!.. – воскликнула Мелани. В эту минуту мужской голос из коридора прервал ее. Кейт обернулась и увидела охранника отеля, который приближался к ним. – Мисс, – говорил он. Кейт быстро закрыла дверь в комнату, где была Мелани, и направилась к охраннику. Он смотрел на нее подозрительно. – Чем я могу помочь вам, мисс? – спросил он. Наученная читать мужские взгляды, Кейт в одно мгновение поняла: он пока не понял, что она не принадлежит к числу приглашенных. Он просто пытался оценить ее туалет и манеру поведения. Кейт немедленно взяла уверенный, даже царственный тон. – Да, конечно, если можно… – сказала она. – Где здесь комната для дам? Он посмотрел на нее внимательнее. – Разве вы не заметили туалетную комнату внутри, мисс? – спросил он. Кейт поняла, что он имеет в виду туалетную комнату для приглашенных внутри банкетного зала. – Боюсь, что она еще переполнена, – ответила Кейт. – Мне не хотелось бы ждать полночи. В течение долгой минуты в его глазах было сомнение. Кейт одарила его уверенной очаровательной улыбкой, которая рассеяла его подозрения. – Идите за мной, мисс, – сказал он. Он провел ее через холл на территорию, прилегающую к банкетному залу. Там была туалетная комната – едва заметная. – Ею не часто пользуются, – сказал охранник. – Только в такие вечера, как сегодняшний. – Большое спасибо, – сказала Кейт. – Вы очень добры. – Не стоит об этом, мисс, пустяки, – сказал он. – В такие дни в отеле много работы. На одном дыхании Кейт опустила руку в карман, нашла доллар и дала его охраннику в качестве чаевых. – Что вы, мисс, благодарю вас! Охранник покинул ее, явно обрадованный. Кейт, в свою очередь, грустно размышляла, что с этим уходящим долларом ушел и ее ленч – завтра или послезавтра. Она вошла в туалетную комнату и посмотрела на себя в зеркало. Выражение патрицианской снисходительности все еще было написано у нее на лице. В тысячный раз она думала о разнице между ее внешней оболочкой, которая так легко трансформировалась, и темной бездной ее истинного «я» – того «я», о котором она до сих пор не знала почти ничего. Она услышала перестук туфель на высоких каблуках около туалетной комнаты. В одно мгновение Кейт нырнула в одну из кабинок, не желая вступать в разговор с гостями отеля. Она присела на сиденье в то время, когда кто-то зашел в комнату. Она дождется здесь, когда вошедшая уйдет, а потом отправится искать Мелани. Но ее мысли были внезапно прерваны словом, вырвавшимся с шипением со стороны кресла, стоящего у зеркала. – Паршивая маленькая сучка… Омерзительные слова были произнесены красивым голосом с присвистом, который казался знакомым. За ними последовал целый залп площадной брани на низких и яростных тонах, поразившей непристойностью далеко не нежные уши Кейт. Кейт затаила дыхание, заинтригованная голосом. В нем была нота одиночества, тоски на дне ярости, которая затронула какую-то струну в душе Кейт. Более того, голос становился еще более узнаваемым. Кейт приоткрыла дверь и стала внимательно вглядываться в образовавшуюся щель. Женщина была спиной к Кейт, но она могла видеть ее отражение. Женщина неотрывно смотрела на себя в зеркало. Лицо было молодое – и красивое. Глаза – голубые, кожа бела и свежа. Волосы женщины были темными, уложенными красивыми волнами, сбегавшими на прекрасные плечи. Подбородок, брови, щеки и нос были нежны и прекрасны. Фигура была так же совершенна, как ее кожа. Но лицо было искажено ненавистью и отчаянием, целый поток бранных слов лился с ее губ. – Поганая, поганая сука… – повторяла она. – Поганая, бездарная сука… Кейт пришлось глубоко вздохнуть, чтобы восстановить дыхание. Она узнала Ив Синклер. Ив разглядывала себя со смесью бешенства и презрения. Словно этот гнев был направлен на что-то вне ее, но где-то в глубине души – на самою себя. Сейчас, при виде этой выплеснувшейся через край эмоции, Кейт припомнила то, что она и Мелани только что слышали: Ребекке Шервуд присудили «Оскара» за лучшую женскую роль. Кейт также вспомнила, что Ив тоже была в числе кандидатов на эту награду за игру в фильме, который Кейт видела, но не могла восстановить в памяти его название (посредственная лента, в которой Ив, как всегда, была великолепна). И вот Ребекка Шервуд, неизвестная, но эмоционально богатая молодая звезда, своей игрой в триумфальном фильме Джозефа Найта «Конец радуги» получила «Оскара» – награду, которую Ив, без сомнения, хотела получить сама. Эти мысли промелькнули в голове Кейт, когда она стала невольной свидетельницей, возможно, одного из самых неприятных моментов в жизни Ив Синклер. Все в Голливуде знали, что как актриса Ив сделала все, чтобы достичь вершин профессии. Ив была знаменитой звездой, но, несмотря на ее усилия, ее затмевали менее яркие, менее талантливые актрисы. И это вопреки тому, что ее актерское мастерство было известно во всем мире. – Ребекка… Это слово в устах Ив Синклер, произнесенное теперь мягко, задумчиво, убедило Кейт, что она прочла мысли Ив. Кейт чувствовала себя почти растерянной оттого, что была так близко к этой женщине, видела ее, сама не будучи увиденной, и знала, что у нее на сердце. В эти мгновения Кейт пришло в голову, что она наблюдает нечто большее, чем просто актрису. Девушка смотрела на красивую, элегантную Ив Синклер, воплощение совершенства, которую она не только идеализировала всю свою юность, но и считала символом лучшего, более чистого и светлого мира, где маленьких девочек любят и заботятся о них, – мира счастливого разрешения всех людских несчастий. Но теперь Кейт видела, что это ангельское личико изменилось не только от времени и суровой борьбы за выживание в беспощадных условиях Голливуда, оно было также искажено, очевидно, многолетней тоской и растерянностью, которые в этот вечер достигли своего апогея. В мыслях об Ив Синклер Кейт никогда не представляла ее неудачницей. Но то, что Кейт наблюдала сейчас, было болезненным проявлением крушения гордого и блестящего профессионала, который отдал все, что мог, своей карьере и которого лишили награды, которую он заслужил, отдав ее новичку – молодой актрисе, которая никогда бы не получила «Оскара», если бы не участвовала в грандиозном шоу Джозефа Найта. Лицо Ив менялось подобно калейдоскопу. На нем мелькали разнообразные чувства. Самым очевидным был, конечно, гнев. Но сразу под ним, как зияющая темная бездна океана, были ненависть, отвращение. Ненависть к своей неудаче? К прихоти Академии, отдавшей высочайшую награду неопытной Ребекке Шервуд? Отвращение ко всему, что воплощал Голливуд? Или, возможно, отвращение к самой себе и той жизни, которую она провела в тщетной погоне за тем, чего не получит никогда? Этого Кейт не знала, так как Ив Синклер – такой хорошо знакомый образ на экране – в реальной жизни была для нее незнакомкой. Но сила ненависти и отвращение Ив помогут переступить и через это, и еще через многое другое. Зрелище было достойно жалости и в то же время пугающе. Пока Кейт глядела на нее, на лице Ив стали появляться волны новых эмоций. Это была невероятная скорбь, что-то похожее на бесконечное, бездонное сожаление или раскаяние. Кейт увидела, как слеза появилась в глазах Ив и покатилась вниз по щеке. В этот момент Ив выглядела как маленькая девочка, одинокая, испуганная и всеми покинутая. Это длилось всего какую-то секунду – пока слеза катилась по щеке – и исчезло, уступив место более зрелым эмоциям взрослой женщины – так же, как горстка песка смывается набежавшей волной. Кейт почувствовала себя очень неуютно. Она не осмеливалась выйти из кабинки. Она просто боялась пошевелиться. Ей не хотелось огорчать Ив тем, что ее видят и слышат. Кейт останется здесь до тех пор, пока актриса не уйдет. В этот момент раздался стук в дверь. – Ив? – позвал мужской голос. – Ты здесь? Лицо в зеркале мгновенно вернуло себе обычное выражение, – личная драма не должна быть заметна постороннему взгляду. Красивые черты лица стали вновь безмятежными с такой быстротой, что Кейт изумилась. Рука смахивала тропинку слезы. – Да, – ответила Ив низким голосом. – В чем дело? – Пресса, Ив, – произнес голос. – Извини… На какое-то мгновение Ив колебалась. На ее лице опять появилось выражение почти непереносимого страдания. Это было самое отчаянное одиночество, какое Кейт когда-либо видела. Затем, словно по внутренней команде, оно изменилось. Бурные эмоции, которые раздирали Ив, исчезли. Им на смену пришло выражение спокойствия, светской любезности, затмив все остальное. Ив готовила себя к встрече с репортерами. Это стирание эмоций было самым впечатляющим сценическим действом, какое Кейт доводилось видеть с участием Ив Синклер. Ее внутренние страдания были очевидно непереносимы, горечь сжигала ее сердце. И она прятала это под иронической маской самообладания, всегдашней элегантности, отработанного благородства кинозвезды. Ив быстро осушила оставшиеся следы слезинки на щеке и подправила макияж. Она решительно встала с кресла и в последний раз взглянула на себя в зеркало. И в этом взгляде Кейт увидела – то ли потому, что это действительно было так, то ли Кейт просто не могла забыть своего впечатления – одинокую и испуганную, растерянную маленькую девочку, выглянувшую из потаенного угла тщательно созданного ею имиджа. Кейт знала, что она будет видеть эту девочку всякий раз, когда будет смотреть на Ив Синклер. Потому что, казалось, этот образ распростерся над всем ее прошлым, по-новому окрасив не только детские воспоминания об Ив, которую Кейт тогда обожала, – это был символ и ее собственного девичества, ее собственного одиночества в этом суровом мире. Ив снова бросила быстрый оценивающий взгляд в зеркало. В ее глазах была усталая обреченность потерпевшего поражение солдата, который все же намерен бороться до конца. – Сто пятьдесят процентов, – услышала Кейт слова, понять которые не могла. Затем Ив повернулась и быстро вышла из комнаты. Голос в коридоре приветствовал ее. Мгновение спустя Кейт отправилась искать Мелани. Она не рассказала девушке о том, что видела в туалетной комнате, – просто осталась с ней в их укрытии до окончательного оглашения имен получивших награды. Кейт была меньше знакома с победителями, чем Мелани, – та, казалось, знала о каждом дизайнере сцены, композиторе, кинематографисте или режиссере в Голливуде. Но ее не удивил кульминационный момент вечера, действительно историческое событие: присуждение девяти наград Академии фильму «Конец радуги» Джозефа Найта. Кейт видела этот фильм, она восхищалась им. Количество наград не изумило ее. Но ее поразил шквал аплодисментов, словно мощный электрический разряд проник из банкетного зала, – Голливуд выражал свое удивление и преклонение перед самым одаренным из победителей, новым великим продюсером. Пожалуй, самым запоминающимся моментом вечера было награждение Сэмуэля Рейнза «Оскаром» за лучшую мужскую роль в фильме «Конец радуги». Рейнз, такой впечатляющий и даже пугающий на экране, держался очень скромно, но с достоинством, без претензий, когда получал награду. – Я был бы счастлив сказать, что обязан этим самому себе, – говорил он. – Но это будет неправдой. Я снимаюсь в фильмах вот уже пятнадцать лет. У меня были удачи, были и поражения – как у всех нас. Но то, что вы видите, глядя на мою игру в «Конце радуги», – это не моя заслуга. Это то, что блестящий создатель этого фильма сотворил из меня своим видением. Видит Бог, я люблю Сержа Лавицкого, и все мы знаем, что он был у камеры в течение всех съемок ленты, давая нам приобщаться к своему гению. Но даже Серж преобразился, работая над «Радугой», – я уверен, он подтвердит мое мнение. Нет – человек, который поднял нас всех над самими собой в этом фильме, человек, который заставил нас поверить, что мы можем быть лучше, чем были до того, который поднял нас на уровень, о котором мы даже и не осмеливались мечтать, этот человек – Джозеф Найт. Мое сердечное спасибо в первую очередь ему и потом всем вам за то, что дали мне возможность пережить этот самый великий и счастливый вечер в моей жизни. Благодарственная речь Сэмуэля Рейнза широко цитировалась и показывалась во всех выпусках новостей – это был эмоциональный пик церемонии. Его слова все еще звучали в ушах Кейт, когда она и Мелани покидали свое укрытие, чтобы выйти наружу и смешаться с толпой, ожидавшей выхода звезд из отеля. Давка перед отелем была даже большей, чем до начала церемонии, потому что восхищенные поклонники сознавали историческое значение «Конца радуги» и его оглушительный триумф. Кейт и Мелани были буквально смяты сотнями кричавших, протягивавших руки людей, теснимых полицейским кордоном. Некоторые из полицейских были верхом на лошадях. Сцена была дикая – на грани безумия, и Кейт еле могла заставить себя дождаться, когда все это кончится. Пробраться сквозь толпу не было никакой возможности. Больше всего на свете ей хотелось оказаться дома в собственной постели. Звезды выходили наружу, пара за парой. Их лица были теперь иными – они знали, кто получил награды. Кейт увидела Бэтт Дэвис, Кларка Гейбла, Джоан Кроуфорд, Роналда Колмана, Уолтера Хьюстона, Мирну Лой и многих других. Они казались немного уставшими в свете огней. Кейт представляла, как им хочется домой – избавиться от своих сногсшибательных туалетов, выпить глоток спиртного на ночь и отправиться спать. Но когда она увидела Ив Синклер, выходящую из отеля, внутри ее что-то дрогнуло. Помня это лицо всю свою жизнь, Кейт теперь узнала его по-новому. Поэтому Кейт была рада, что пришла сюда сегодня. Она узнала Ив Синклер лучше, чем прежде, и каким-то необъяснимым образом она познала теперь глубже самою себя. Она все еще размышляла над этим, и когда кучка поклонников прорвала полицейский кордон и бросилась по направлению к звездам, линия полицейских смешалась. Кейт и Мелани были увлечены этой волной. Это был жуткий момент. Одна из лошадей взвилась на дыбы, глаза ее были полны ужаса, наездник тщетно пытался справиться с испуганным животным. В одно мгновение толпа смешалась с виновниками торжества, выходившими наружу. Полиция не могла восстановить порядок. Это был дикий, бурлящий водоворот, в котором слились воедино две стороны, которые должны были быть отделены друг от друга – логикой и пространством: блистательные звезды и темная толпа, которая обожала их до потери рассудка. Прежде чем Кейт осознала, что происходит, она была отброшена от Мелани к ступенькам отеля. Полицейские были повсюду. Они угрожающе размахивали дубинками и кричали на толпу, их лица были искажены яростью. Неожиданно Кейт почувствовала, что ее грубо схватили за руку. Разгоряченный изнуряющей борьбой с неуправляемым морем обезумевших поклонников, полицейский вымещал свое бешенство на Кейт, свирепо волоча ее в сторону, – так, что она упала на тротуар у его ног. – Назад! – орал он ей и остальным. – Назад! В следующее мгновение сильные руки подхватили Кейт и помогли ей подняться на ноги. Их прикосновение было энергичным, но бережным. Она подумала, что это, должно быть, другой полицейский, более человечный, чем другие. Но когда она обернулась, чтобы поблагодарить своего заступника, она увидела красивого мужчину в смокинге, – очевидно, одного из участников церемонии. Он смотрел на нее карими глазами, полными сострадания. – С вами все в порядке? – спросил он. Прежде чем она могла ответить, он бросил гневный и осуждающий взгляд на полицейского, который тащил Кейт по тротуару. – Будьте осторожней, офицер! – сказал он низким голосом, от которого полицейский застыл на месте. – Они ведь тоже люди! Полицейский в смущении ушел прочь. Кейт опять взглянула на мужчину. Он казался знакомым, но Кейт никак не могла сосредоточиться. Она видела, как силен он был, как мужествен. Он все еще смотрел на нее, его глаза были полны гнева на полицейского и сочувствия ее страданию. – Со мной… со мной все в порядке, – сказала Кейт. – Благодарю вас. Спасибо. Извините… Она говорила с трудом, потому что руки, поддерживавшие ее, излучали сильную мужскую энергию, от которой у нее перехватило дыхание. – Вот и хорошо, – он отпустил Кейт. Уже уходя, он вдруг обернулся и посмотрел на нее – в его глазах зажглось что-то, словно он хотел запечатлеть ее образ в памяти, прежде чем уйти окончательно. Она гадала, знает ли он ее или это было характерной его чертой – быстрое и пристальное изучение человека, который оказывался перед ним. Кейт не поняла, потому что в следующее мгновение он уже исчез. Ее снова затянуло в толпу, где она безуспешно искала Мелани, все время ощущая прикосновение руки незнакомца и странную сладкую дрожь, не похожую ни на одно из чувств, которые она до сих пор испытывала. После долгого поиска она нашла Мелани, и они стали потихоньку выбираться из толпы. Оказалось, Мелани избежала неприятностей, произошедших с Кейт, – она по-прежнему была полна детского восхищения всеми звездами, которых видела. – Девять наград Академии! – восклицала она. – Какой мужчина! Смотри, смотри, Кейт, вот он! Кейт посмотрела в направлении, указанном ей Мелани, и увидела своего спасителя, садившегося в лимузин. Он был окружен кольцом полицейских. – Это он?.. – сказала Кейт, ее глаза блестели. Мелани схватила ее за руку. – Это он! – кричала Мелани. – Это Джозеф Найт! Разве он – не чудо? Кейт ничего не ответила. Минуту спустя обе девушки уже шли домой. Когда они добрались туда, Мелани хотелось болтать всю ночь о том, что она видела в «Амбассадоре», но Кейт нужно было завтра на работу. Зевнув, она посоветовала Мелани ложиться спать. Сколько Кейт себя помнила, ей требовалось не больше тридцати секунд, чтобы заснуть. Но сегодня она лежала без сна, как ей показалось, в течение долгого времени, думая о странной и незабываемой сцене, которую она наблюдала в туалетной комнате отеля. Ив Синклер, ее детский кумир, сидела совсем недалеко от нее и, ни о чем не подозревая, выплескивала то, что было у нее на душе, глядя на свое отражение в зеркале. Но вот что-то всплыло в памяти Кейт, отвлекло ее от мысли об Ив. Это было лицо Джозефа Найта, красивого незнакомца, который помог ей подняться на ноги. Мечты носились в ее голове легкой стаей, медленно подводя ее ко сну, но все они, казалось, кружились вокруг Джозефа Найта, сквозь их магический кристалл Кейт видела взгляд его карих глаз. Когда сон наконец принял ее в свои объятия, это были объятия Джозефа Найта, бережно поддерживавшего ее, в то время как земля уходила у нее из-под ног, – так, что душа ее покидала тело и стремилась к нему. Для Кейт это был просто сон, только более приятный, чем все остальные. Ей потребовалось много времени для того, чтобы понять, что в этот день она переступила невидимую черту, отделявшую ее от прошлого, которое она воспринимала как данность. Кейт оказалась лицом к лицу с судьбой, которая ждала ее всю жизнь. 11 Неделю спустя после церемонии в «Амбассадоре» Кейт отправилась на поиски театрального агента. Она никому не сказала о том, что собиралась делать. Меньше всего ей хотелось сообщать об этом Мелани. Она стеснялась своей затеи и даже чувствовала себя почему-то виноватой. И ей было неуютно вдвойне, потому что она не могла понять, почему она делает это. А в привычки Кейт не входило предпринимать какие-либо действия, не зная, что побуждает ее к ним. Что-то изменилось в Кейт. До того вечера она была совершенно равнодушна к лицедейству и презирала Голливуд. Но теперь в ее душе завелся какой-то очаг беспокойства, как песчинка в раковине, из которой вырастает жемчужина. Это было желание попробовать себя в качестве актрисы перед тем, как выбросить эту идею из головы окончательно. Почему она внутренне изменилась, Кейт не знала. Она не была склонна к рефлексии и самоанализу, чтобы задавать себе вопросы – связано ли это с эпизодом, подсмотренным в туалетной комнате, или же церемония награждения так затронула ее. Она только знала, что переменилась. Конечно, она никогда не сможет изгнать из памяти трагический образ Ив Синклер, прекрасные черты которого были искажены мучительным чувством, когда Ив думала об «Оскаре», который был отдан Ребекке Шервуд, новой звезде, засиявшей в великолепном фильме Джозефа Найта. И она никогда не забудет самообладания Ив, когда она в мгновение собрала свое лицо из обломков перед тем же зеркалом, спрятав свою муку одним усилием воли. Для Кейт вечер церемонии присуждения «Оскара» был особенным моментом, вырванным из окружающей ее жизни, – это была колдовская сказка, как ночь Золушки на балу у принца. Ей не хватало реальности, но именно благодаря этому она до сих пор очаровывала Кейт и напоминала ей о ее детских грезах, об Ив Синклер и волшебном мире, в котором она жила. Но эти мысли не вели Кейт к ответу на загадку ее нового поведения. Она не задавала себе никаких вопросов. Наоборот, она двинулась вперед решительно, так же как она поступила бы, ища работу официантки. Она разослала копии своих фотографий, сделала ряд телефонных звонков и получила долгожданный ответ. Ее первое интервью было с агентом по имени Барнетт Ливингстон. Кейт как-то слышала от Мелани, что он дает молодым исполнителям шанс – дальше все зависит от них. И кроме того, что-то в этом имени возбуждало любопытство Кейт. У нее было детское желание быть принятой человеком с таким элегантным именем и фамилией. Она была удивлена и даже немного разочарована, когда пришла в офис в деловой части Голливуда, который оказался маленьким, захламленным, с промерзшей стеклянной дверью. Там был стол секретаря, но сам секретарь отсутствовал. Плешивый человек в рубашке с короткими рукавами, с толстым животом и сигарой приветствовал ее. – Барни Ливингстон, – представился он, не обратив никакого внимания на ее изумленное лицо. – А вы… – Кэтрин Гамильтон, – сказала Кейт, заставив себя улыбнуться. – Присядьте, – предложил он. – Я говорю по телефону. И сейчас приду. Он вышел в соседнюю комнату, не прикрыв дверь. Он взял трубку и продолжил прерванный разговор, пуская клубы дыма. – О'кей, порядок, – говорил он невидимому собеседнику. – Я знаю, что она может сделать. Но будет ли она это делать, вот в чем вопрос, Фрэнки. Ты не можешь рассчитывать на нее сегодня так же, как год или два назад. Она теперь совсем не та актриса, как прежде. И все это знают. Вот почему я тебе говорю – дай шанс другой девушке. Просто сделай пробу. Необязательно, чтобы кто-нибудь об этом знал. Господи, да это займет десять минут. Ну, тогда сделай это для меня. Большие звезды отыскиваются именно таким путем. И ты это знаешь. Наступило долгое молчание. Спина агента была повернута к Кейт. Она могла видеть, как он кивал во время разговора. Он откинулся в кресле, его ноги были на столе. Наконец, разговор был окончен. – О'кей, – сказал он. – Звучит неплохо. Я знал, что ты мне друг, Фрэнки. Он повесил трубку и встал. Затем он подошел к двери. – Заходи, золотко, – сказал он Кейт. – Твое фото у меня с собой. Она зашла в кабинет. Он оставался в соседней комнате какое-то время, ища что-то на столе секретаря, затем вошел в кабинет, прикрыв за собой дверь. – Извини, что заставил тебя ждать, – сказал он. – Это – один из наших лучших продюсеров. Мне удалось уговорить его избавиться от одного из наших клиентов. Веришь ли, это было – словно зуб вырвать. Он сел и закурил сигару. Он переводил взгляд с Кейт на фотографию, лежавшую на столе. Его глаза сузились, когда он рассматривал ее. – Ты очень привлекательна, – заключил он. – Я имею в виду – не похожа на других. Я видел тебя где-нибудь? Кейт покачала головой. – Я снималась только в массовке и роли прохожих, – ответила она. – Но мне кажется, они это вырезали. Он кивнул, оценивающе смотря на нее. – Очень своеобразна, – проговорил он. – Да, твоя внешность должна озадачивать тех, кто монтирует фильм. Они любят, когда девушки все одинаковые. Надеюсь, ты не струсила от этих неудач. В тебе есть что-то необычное. Он посмотрел на ее фото и покачал головой. – Фотограф попытался скрыть это качество, – сказал агент. – Мы не можем его винить за это – он думает, что именно за это ему платят. Его работа – сделать так, чтобы ты и все остальные выглядели как Марлен Дитрих. Тогда как в тебе есть что-то своеобразное, индивидуальное… Он опять посмотрел на нее. – Ты не могла бы встать? – спросил он. Кейт встала, опустив сумку на пол рядом со стулом. – Отлично, – сказал он. – Теперь пройдись взад-вперед по комнате. Та-ак… Отлично. Теперь положи руки на бедра. Улыбнись. Улыбнись! Прекрасно… О'кей! Теперь сядь. Кейт села и посмотрела на него. – Хорошо, это кое-что… – сказал он со вздохом. – Я не знаю, как это назвать, но что-то специфическое. Скажи, ты умеешь произносить слова роли? Ты брала уроки актерского мастерства? Кейт покачала головой. – Пару раз сходила на какие-то занятия, – сказала она. – По правде говоря, я не относилась к этому серьезно до тех пор, пока… До недавнего времени. Я надеюсь, что смогу научиться. Он улыбнулся. Ее искренность произвела на него впечатление. – Держи, – сказал он, протягивая Кейт листок печатного текста. – Прочти мне первую строчку. Кейт прочла. – Половина одиннадцатого, мэм. Ваша мать уже здесь. Агент улыбнулся. – Золотко, мы же не в морге, – сказал он. – Побольше живости. Пусть это звучит естественно. Кейт прочла строчку снова. Он смотрел на нее без какого-то либо выражения на лице. – Теперь попробуй восемнадцатую, – проговорил он. Она скользнула взглядом по странице и нашла нужную строчку. – Я не собираюсь принимать это от тебя, – прочитала она. – Теперь – гнев, – сказал он. – Вложи сюда побольше чувства. Думай о ком-нибудь, кого ты ненавидишь больше всего в жизни. Представь себе его лицо и мысленно обращайся к нему, когда читаешь эту строчку. Давай! Кейт стала думать о Рее – своем отчиме. – Я не собираюсь принимать это от тебя, – проговорила она. Долгое мгновение агент внимательно смотрел на Кейт. Потом улыбнулся. – Отлично, – сказал он, вставая. – Ты будешь сниматься. Подожди минутку. Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с голубой папкой, внутри которой были какие-то бумаги. – Распишись три раза на десятой странице и один – на одиннадцатой, – велел он, давая Кейт ручку. – Это стандартный контракт. Пять лет, пятнадцать процентов. Кейт посмотрела на него, глаза ее сияли. Он согласен! – Вы действительно?.. – спросила она. – Я не могу давать никаких обещаний, ты ведь понимаешь, – сказал он. – Ты кажешься умной девочкой. Ты знаешь, какой у нас жесткий бизнес. Но я постараюсь сделать для тебя все от меня зависящее. Это я тебе обещаю. Кейт быстро подписала контракт. Текст его ничего не значил для Кейт. Она поставила свою подпись там, где ей сказали, и положила бумагу на стол. – Умница, – сказал он. – А теперь встань. Кейт встала. – Снимай их, – сказал агент. Его слова застали Кейт врасплох. – Что вы сказали? – спросила она. – Я сказал – снимай их, – ответил он. – Снимай свои трусы. Иди сюда, детка. У меня не так много времени. А дел невпроворот. Кейт нахмурилась. – Я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала она. Он встал, обошел стол и дотронулся до ее груди пожелтевшим от табака пальцем. От него пахло сигарами и дешевым алкоголем. Его взгляд был одновременно похотливым и заискивающим. – Ты можешь далеко пойти, – проговорил он. – Ты и впрямь красивая, по-своему. Его рука скользнула от груди к бедрам. Он стал притягивать Кейт к себе. – Если ты будешь… – начал он. Прежде чем он смог докончить, Кейт оттолкнула его обеими руками. Он взглянул удивленно и злобно. – Золотко, в чем дело? – спросил он. – С какой планеты ты свалилась? Это же Голливуд, США. Тебе понятно? Очнись! Кейт ничего не ответила. Она взглянула на него – в ее глазах было что-то опасное, в чем она не отдавала себе отчета. Но он не заметил этот взгляд. Он был слишком поглощен очертаниями ее груди под блузкой. Он был по-настоящему возбужден теперь. Он видел, что Кейт и впрямь нечто необыкновенное. – Не будь тупицей, золотко, – проговорил он. – У меня мало времени. Снимай трусы и раздвигай их, иначе ты не получишь ничего! Ты хочешь получить работу или нет?! Он схватил ее за плечи и попытался поцеловать. Мгновенно колено Кейт вынырнуло из пустоты и сильно ударило его между ног. Его глаза широко раскрылись. Он задыхался. Прежде чем он смог разразиться бранью, Кейт ударила его в нос. Кровь хлынула мгновенно. От сильного удара агент отлетел назад. – Бешеная сука! – сказал он. – Поганая дрянь! Внезапно боль между ног заставила его согнуться. Он упал на пол, хрипя. С хладнокровием, которое удивило ее саму, Кейт наступила высоким каблуком ему на грудь, прижав его к полу, и потянулась к столу. – Вонючая сука… – хрипел он, захлебываясь собственной кровью. Кейт нашла свой контракт. Сняв ногу с груди агента, она отошла в сторону и старательно разорвала его. Она положила обрывки в сумку. Кейт стояла и смотрела на него сверху. Кровь струилась по его губам и подбородку. Он глядел на нее со смесью ненависти и изумления. Он не мог поверить в то, что она сделала. Кейт повернулась на каблуках и не спеша покинула офис. Странное спокойствие было внутри ее, образ Рея всплывал и исчезал в ее сознании вместе с лицом Барни Ливингстона. К тому времени, как она вышла на улицу, Кейт уже не ощущала ничего – кроме внезапного голода. Она прошла несколько кварталов. Солнце светило по-утреннему неярко. Воздух был более свежим, чем обычно. Ей было приятно идти на высоких каблуках по освещенной солнцем улице. Странное отсутствие эмоций бодрило Кейт. Она чувствовала себя молодой и сильной. Через некоторое время Кейт оказалась перед кафе, которое показалось ей знакомым. Она огляделась, пытаясь понять, на какой улице она находится. Вдалеке Кейт разглядела отель «Амбассадор». Она повернулась к кафе. Это было то самое заведение, в котором они сидели с Мелани в день церемонии присуждения «Оскара». Она зашла внутрь и села у стойки. Когда подошла официантка, Кейт заказала чашечку кофе и сандвич. Она была голодна, но в приподнятом настроении. Улыбка то и дело мелькала у нее на губах. Глубокий, приятный голос внезапно прозвучал у ее уха, заставив ее очнуться от мыслей: – Рад встретить вас здесь. Кейт подняла голову и увидела лицо, которое мгновенно вспомнила. Это был щегольски одетый мужчина средних лет, что был здесь, когда они зашли с Мелани, – который объяснял им, как пробраться в «Амбассадор» через запасной вход. – Хелло, – сказала она с улыбкой. – Мир тесен, не правда ли? – Вы правы, моя дорогая. В Голливуде нельзя избежать одной вещи – столкнуться с человеком, с которым ты уже встречался. Это может быть скверным сюрпризом, а иногда – наоборот. Он стоял, перекинув пальто через руку, одновременно элегантный и потрепанный – такой же, как и в тот вечер. На лице его была заразительная улыбка. У него были великолепные зубы – белые и блестящие, его усы были прекрасно ухожены. Его непринужденный юмор очаровал Кейт. – Я как раз оттуда, где меня встретят не по-дружески, если я еще раз там появлюсь, – заявила она, удивившись своей открытости. Он иронически приподнял брови. – Можете не говорить, – догадался он. – Ассистент режиссера? Распределяющий роли? – Агент, – уточнила Кейт. – А-а… – улыбнулся он понимающе. – Эти – из худших. Я надеюсь, вы оставили ему что-нибудь на память о себе? Кейт кивнула, развеселившись, как маленькая девочка. – Так ему и надо, – добавил он. – Не каждая молодая актриса может преподнести ему такой подарочек. Эти типы думают, что у них все в шляпе. Кейт открыла сумку и вынула разорванный контракт. Она держала его, как трофей. – Я подписала его, – сказала она, – прежде чем он стал вести себя неподобающим образом. – Вы разорвали контракт или он? – спросил незнакомец. Кейт указала на себя. Он зааплодировал ей – мягко, руками, одетыми в перчатки. Звук был тихим и успокаивающим. – Браво, – воскликнул он. В его глазах был отеческий блеск. – Голливуд мог бы проглотить и не такую, как вы. Скажите, вы попали в «Амбассадор» тем вечером так, как я сказал? Кейт кивнула: – Благодаря вам, спасибо. – И было интересно? Опять Кейт кивнула. Она не могла начать рассказывать ему, как важен был для нее тот вечер. Но в то же время она поняла, что ее неожиданное решение серьезно заняться актерским мастерством привело ее сюда, в это кафе, с обрывками контракта, – это было все, к чему свелись ее усилия. Круг замкнулся таким сумасшедшим образом. Это ее позабавило. Кейт громко рассмеялась. – Должен вам сказать, я восхищаюсь тем, как вы восприняли это, – заметил незнакомец. – Сдается мне, что в вас есть что-то особенное. Разрешите представиться. Норман Вэбб. Когда-то – драматург, а в настоящий момент – м-м, – в настоящий момент я в поисках судьбы. Кейт положила порванный контракт обратно в сумку и протянула руку. – Кейт Гамильтон, – ответила она. – Официантка. Улыбка на его лице стала шире. – Вы нравитесь мне все больше и больше, – уточнил он. – Вы не возражаете против того, чтобы присоединиться ко мне? – пригласила Кейт. Он сделал вид, что колеблется, дотрагиваясь до своего потертого шелкового галстука. – Вообще-то у меня назначена встреча на бегах, – сказал он. – Но я думаю, что мои пони подождут. Благодарю вас. Он присел к стойке. Кейт еще раз про себя отметила, что у него были приятные манеры настоящего джентльмена. Он положил свое пальто сбоку, вынул золотой портсигар, открыл его и предложил Кейт сигарету. Она отрицательно покачала головой. – Вы не возражаете, если я… – спросил он. – Конечно, нет, – ответила Кейт. Он взял сигарету, постучал ею о портсигар и зажег ее при помощи золотой зажигалки, которая, как и портсигар, казалось, знавала лучшие времена. Кейт улыбнулась. Каждая черточка в нем словно объединяла блеск и нужду, светскость и легкомыслие. Казалось, он гордился этим. – Прекрасно, – продолжал он. – Что ж, теперь, когда лед разбит, почему бы вам не поведать мне все о себе? Какая судьба привела вас в эту маленькую Мекку? Кейт рассказала ему сокращенную версию своей жизни, пока ждала свой сандвич. Она вспоминала о своем детстве, не затрагивая причин, побудивших ее уйти из дома. Она также опустила историю своего замужества. Она давно уже отнесла Квентина ко временам древней истории и никогда не рассказывала о нем даже Мелани. Она поведала о своих странствиях по стране в одном предложении и рассказала, как случайно оказалась с Мелани в Голливуде. Она как раз закончила описание вечера, когда состоялась церемония вручения «Оскаров» и свое неожиданное решение попробовать себя в качестве актрисы, когда появился ее сандвич. – Вы – женщина нескольких слов, – резюмировал Норман Вэбб. – Как писатель, я имею в виду, своего рода писатель, могу поучиться у вас краткости. Пока Кейт ела, он рассказал ей о себе. Он вырос за границей и приехал в Соединенные Штаты, чтобы закончить свое образование в Йельском университете, подобно своему отцу и дедушке. В колледже он начал писать, мечтая стать причастным к «потерянному» поколению писателей – Хемингуэю, Фолкнеру, Скотту Фицджеральду. Но когда он понял, что его талант гораздо скромнее, чем у его любимых авторов, он отправился в Голливуд и примкнул к растущему поголовью «людей идей», которые кропали сценарии для немых фильмов. Тогдашние руководители недавно образовавшихся студий обращались с ними, как с животными, не видя ничего общего между их ремеслом и трудом серьезного писателя. Но с появлением звука возникла необходимость в авторах, умеющих писать диалоги. В этом Норман Вэбб был настоящий ас. Не обладая глубиной, его диалоги были изящны, непринужденны. Вскоре он с удивлением обнаружил, что стал преуспевающим сценаристом стильных комедий начала тридцатых годов, так же как и зубодробительных триллеров и мистерий. Он жил прекрасно, хотя, подобно другим голливудским авторам (большинство из которых были вынуждены работать коллективно– кредит, отпущенный на писание сценария, целиком зависел от прихоти продюсера), не пользовался большим уважением у своих боссов. Затем с течением времени постоянные компромиссы и поверхность, требуемые Голливудом, презрение студийных шишек и высокомерная претензия кинематографической столицы стали задевать Нормана за живое. Он стал сравнивать абсурдность того, что он делает, с яркостью и свежестью своих детских мечтаний и надежд. Этого он не мог вынести. Он развелся со своей первой женой и женился на женщине, которая была значительно моложе его, с которой тоже развелся. Выплата алиментов сочеталась с его растущими карточными долгами, которые съедали все его доходы. Он начал опаздывать на работу в студии, предпочитая бега. Он ссорился с продюсерами, режиссерами и другими сценаристами, убеждая их в фальшивости сюжета и диалогов. Он пал духом. Его уволили. Другая студия дала ему шанс, который он погубил независимостью своего поведения. Тогда его включили в черный список. Никто не хотел брать его к себе на работу, потому что у него теперь была репутация неудачника. В настоящее время он жил в нужде, изредка пописывая приключенческие истории для расхожих журналов. Он жил в одиночестве в ветхом домишке, пил дешевое виски и почти каждый день ходил на ипподром, покупая двухдолларовые билеты, увлекался лошадьми, а не женщинами. Подобно многим голливудским отверженным, Норман Вэбб был элегантен, прекрасно держался, – «бывший человек», который, впрочем, никогда не был «кем-то», потому что все его потенциальные возможности вместе с его самоуважением и надеждой реализовать себя как мужчину были съедены «фабрикой грез». Ко всему этому Норман относился с веселым цинизмом, который произвел определенное впечатление на Кейт. Казалось, он забавляется своей разбитой жизнью, словно это случилось с кем-то другим. Он ничего не скрывал, в красках описывая детали своего бедственного положения, будто это вовсе его не касалось. Кейт ощущала, что внутри Нормана жила сильная боль и разочарование. Но она также чувствовала теплоту, заботливую нежность, исходящую от него, – качества, которые она ценила в человеке превыше всего. Она была рада, что предложила ему присесть рядом с ней. Она чувствовала себя теперь не так одиноко. – Да-а, – сказала она. – Мне кажется, что мы с вами похожи. Но в конце концов вы знавали лучшие времена. Тогда как мои никогда не наступят. После того, что случилось сегодня. Но это и хорошо. Мне нравится работа официантки. – Это – достойная профессия, – уточнил Норман Вэбб. – Это – своего рода актерское мастерство, кроме всего прочего. Скажите мне, Кейт, – могу я называть вас Кейт? – что побудило вас прибегнуть к услугам агента? Я имею в виду – стать профессиональной актрисой? Кейт задумчиво нахмурила брови. – Я, право, не знаю, – смутилась она. Она вспомнила лицо Ив Синклер в зеркале, но решила, что не стоит рассказывать об этом Норману Вэббу. Она честно не знала, почему ей захотелось стать актрисой. Он улыбнулся. – Знаете, никто по-настоящему не знает причин многих своих поступков, – продолжал он. – Боюсь, что эта тема начала вам надоедать. Как вы себя чувствуете сейчас – после того, как произошла первая перестрелка? Кейт опять нахмурилась, задумавшись. – Там, – начала Кейт, – там, в его офисе, я чувствовала, что могу убить его. Это было что-то странное. Как будто во мне поднялась какая-то сила. Я не думала о последствиях. Я просто не хотела ему позволить добиться своего. Потом, на улице, я чувствовала себя замечательно. Свободной, как птица. Затем я поняла, что голодна, и зашла сюда. Она передернула плечами и улыбнулась: – Звучит не очень хорошо? – Наоборот, – ответил он. – Лучше не бывает. Вы видите, юная леди, Голливуд попытался закинуть свой первый крючок. И будет еще много других. Каждый из этих крючков высасывает капельку крови и вливает немножко яда. Как укус пиявки. Позволь им проникнуть тебе в душу, и ничего в ней не останется. Это – тайное оружие данного города. Но вы оказались сильнее, чем, наверное, сами о себе думаете. Вы прекратили это раньше, чем оно началось. Кейт ничего не сказала. Она не была уверена в правильности того, что говорил Норман Вэбб. Но она ощущала его искреннюю теплоту и приветливость. Внезапно он, казалось, погрузился в себя. И очень серьезно посмотрел ей в лицо. – Я знавал одного писателя, – сказал он. – Очень талантливого человека. Очень незаурядного и честолюбивого. Он позволил крючку попасть внутрь. Он позабыл, кто он, почему стал писателем. Он видел только деньги, серость, жадность. Он деморализовался – от этого начала страдать его работа и личная жизнь – тоже. Пиявки в конце концов добрались до его таланта и терпеливо пожирали его. Он был на грани того, что его вышвырнут из студии. Однажды босс вызвал его в свой офис. Норман остановился, чтобы затянуться сигаретой. – Итак, глава студии начал с шутливого пятиминутного разговора. Затем он рассказал о замысле нового большого фильма, дорогостоящего, в котором будут сниматься крупные звезды. Лишь один этот фильм может спасти карьеру писателя. Все знали, в каком он был бедственном положении – и в финансовом, и в творческом. Глава студии внезапно прекратил расписывать прелести нового прожекта и подвел его к «капкану». В обмен на право участвовать в новой ленте он должен был предать одного из своих лучших друзей. Я не буду вдаваться в подробности, скажу только, что его друг был тоже писателем, гораздо более талантливым, и босс его не любил. У лучшего друга было прошлое – у кого из нас его нет? – и бедствующий писатель был ему достаточно близок, чтобы быть в курсе его дел. Продюсер хотел, чтобы тот помог ему внести друга в черный список. Босс вел себя по-отечески, как доктор с манерами доброй сиделки, – только помоги мне в этом, и твоим бедам – конец. Конечно, писатель понимал, о чем его просят. Он раздумывал долго—долго, поверьте мне, дорогая, – и потом, взвесив на весах совести свою дружбу и свою карьеру, выбрал последнюю. Он сделал то, о чем его просили. Ему дали работу, он получил много денег. А его друга вышвырнули из Голливуда. Больше они не виделись. Норман стряхнул пепел с конца сигареты своим маленьким пальцем. Вздохнул. К своему удивлению, мой друг обнаружил, что его новый успех не пошел ему на пользу. Казалось, он не мог радоваться деньгам, которые зарабатывал. Лицо изгнанного друга стояло у него перед глазами. Он купил новый дом в Брентвуде, добыл новую жену – все в Голливуде добывают новых жен, когда настает время праздновать тот или иной успех, – и завел ребенка. Он лучше начал писать сценарии. Судьба ему немного улыбалась. Но ничего не помогало. Внезапно – как раз в то время, когда парень, которого он предал, возвращал себе имя, подвизаясь в Нью-Йорке новеллистом, – мой друг повесился в своей комнате в Брентвуде. Он посмотрел на девушку. – Таков Голливуд, Кейт, – сказал он. – Улыбающееся лицо, которое просит тебя предать своего лучшего друга и предлагает контракт в качестве наживки. «Помни, – говорит это улыбающееся лицо, – это – твоя карьера». Всегда одни и те же три слова. Это – твоя карьера. Три самых роковых слова в Голливуде. Если ты позволишь им пробраться тебе в душу, с тобой покончено. Он улыбнулся Кейт. – Дорогая, – наставлял он, – сегодня ты сделала первый отчаянный шаг к предотвращению того, что могло бы с тобой случиться. Запомни: важна не карьера. Важна душа. Когда они заставят тебя покупать первое место ценой второго, тут нечего думать. Скажи твердо – нет, или ты конченый человек. Кейт стала серьезной, потрясенная трагической историей, которую она услышала. – Разумеется, – задумчиво произнесла она. – Но, похоже, меня не поджидают опасности на пути к славе. Мне не грозит ее достигнуть, – заметила Кейт. – Потому что никто в этом городе не собирается меня искушать. – Не делайте быстрых выводов, – предостерег Норман Вэбб. – Один агент не делает и не ломает карьеры. Кейт не могла знать, что изучавшие ее серые глаза много чего перевидали за пятнадцать лет работы в шоу-бизнесе. Норман Вэбб был очарован ею. В ней была свежесть юности и вместе с тем чувственность. Но при этом что-то вневременное, женственное, в глубоком, земном и опасном смысле этого слова. Он улыбнулся, подумав о том, что девушка сделала с бедным Барни Ливингстоном, которого он смутно знал во время своего пребывания в Голливуде. Должно быть, она напала на него, как дикая кошка. Она была гордой и честной. В ней не было ничего от «звездочки». Но в потенциале, как глубины скрываются под залитой лунным светом поверхностью озера, у нее было многое. Здесь были задатки настоящей актрисы. Годы опыта в Голливуде подсказывали ему это. – Вы только начали, – говорил он. – Барни Ливингстон – это капля в могучей реке Голливуда. И если хотите прислушаться к мнению человека, который неплохо знает это место, Барни был прав в одном. В вас действительно есть что-то особенное. Настоящее. Я заметил это тем вечером, когда вы были здесь с подругой. И я вижу это сейчас. Кейт пожала плечами. Ее скептицизм был очевиден. – Я догадываюсь, – сказал он, – что я не первый, кто говорит вам об этом. – О чем? – спросила она. – Что вы – особенная. У вас есть настоящие качества. Кейт засмеялась: – А вы правы. Не первый. Но большинство людей, которые говорили это, указывали мне на дверь. Каким бы ни было это качество, оно им не нравилось. – Увидим, – сказал Норман Вэбб. – Сегодняшнее «нет» – это завтрашнее «да», как сказал некто, знающий Голливуд. И голливудские эксперты сильны только в запоминании того, что продавалось вчера. Они не видят успехов будущего дня. Кейт посмотрела на него с сомнением. Казалось, это его забавляло. – Вот что я вам скажу, – произнес он с внезапной твердостью. – Сейчас я вынужден вас покинуть, потому что не могу совсем отменить мою встречу с дамами и господами на бегах. Но мне было бы очень приятно отобедать с вами на будущей неделе. И я хотел бы попросить вас об одолжении: не ищите никаких новых агентов, пока не поговорите со мной. Я хочу вам дать кое-какие советы, они помогут вам избежать подводные камни, которых полно в нашем мутном маленьком ручье. Вы согласны? Кейт улыбнулась. У нее не было причин отказываться, хотя его предложение вряд ли могло изменить что-либо. В одном она была уверена: Норман Вэбб не был еще одним Барни Ливингстоном. У него не было никаких тайных мотивов, когда он предлагал ей пообедать с ним. За изящными манерами она видела его искренность. Что-то в нем вызывало доверие к нему – так же как детское желание, чтобы он защитил ее. Может быть, она нашла друга, которого ей не хватало всю жизнь. Она не задумывалась над тем, действительно ли он может помочь ей начать карьеру в Голливуде. Но ей просто хотелось увидеть его еще раз. За эти полчаса она почувствовала, впервые за пять лет, что она по-настоящему общается с другим человеческим существом. Было ли это из-за грусти в глазах Нормана Вэбба, которая тронула ее? Его одиночества? Его пестрого прошлого? Кейт не знала. – Хорошо, – сказала она. – Я согласна. Норман Вэбб улыбнулся. Кейт написала номер своего телефона, протянула его Вэббу и тоже улыбнулась. – Это платный телефон внизу, – заметила она. – Надеюсь, это вас не смутит? Он засмеялся, стуча пальцами по листку. – Вы, кажется, уже успели познакомиться с обычаями Голливуда, – проговорил он. – Ваш телефон зазвонит еще до конца этой недели. Каковы бы ни были результаты. Рассчитывайте на них, юная леди. Он встал, перекинул пальто через руку и взял в руки шляпу. – Рад был провести с вами время, – откланялся он. – Я – тоже, – улыбнулась Кейт. И той же самой изящной походкой, которую Кейт отметила в их первую встречу, он вышел из кафе. Кейт вздохнула и позвала официантку, чтобы та принесла ей счет. Было время возвращаться домой и одевать униформу. Но она не могла вернуться домой той же, какою вышла оттуда. Она изменилась сегодня утром. Из-за Барни Ливингстона, конечно. Но, возможно, гораздо больше, благодаря Норману Вэббу. Будь что будет, думала Кейт, но это был особенный день. 12 Норман Вэбб сдержал свое слово. Он позвонил Кейт на следующей неделе и пригласил ее пообедать в недорогой, но респектабельный ресторан. За обедом они говорили о Голливуде. Его знакомство с разнообразными сторонами шоу-бизнеса, от азов актерского мастерства и съемки до махинаций могущественных продюсеров и студийных чиновников, было для Кейт неожиданностью. Она сделала массу открытий. Слушая Вэбба, Кейт поняла, в каком выдуманном мире живут все время Мелани и ее друзья. Эти надеющиеся девушки видели Голливуд в образе Сезама, открывшего двери, которые ведут к славе и счастливой судьбе, – нужно только нажать верную кнопку. Норман Вэбб открыл ей глаза на то, что шоу-бизнес – это жестокое, основанное на беспощадной конкуренции дело, которое требовало выносливости, изящества под прессом и вообще тысячи трюков, которые соответствовали специфике этого рода деятельности, – даже от тех, кто уже вошел в открытую дверь. К концу обеда Норман Вэбб спросил Кейт, могла ли она встретиться с ним на следующее утро на углу Ла-Брэа и Санта-Моники. – Пора заняться настоящим образованием, – сказал он. Рано утром Кейт была на месте. Она сидела на скамейке и ждала Нормана Вэбба. Он появился из-за угла, с тросточкой и свежим цветком в петлице. – Ранней птичке Бог подает, – проговорил он, глядя на нее. – Закатали рукава? Готовы к работе? Кейт встала. – Пойдемте, – продолжил он, взяв ее под руку. – Я хочу вам кое-что показать. Они подошли к воротам студии «Вёлдвайд пикчерз», он низким голосом сказал пару слов охраннику и провел ее на территорию студии. – Но как вам?.. – начала Кейт. Норман засмеялся, помахивая тросточкой. – Норман Вэбб – человек, который открывает все двери, – усмехнулся он. – Разве я не провел вас и вашу подругу в «Амбассадор»? Достаточно одного прикосновения моей руки – и вы попадете куда надо! Он огляделся по сторонам. – Я работал здесь, – проговорил он. – Приходил сюда каждое утро и трудился в одном из бунгало, которые вы видите у южного забора. По большей части полупьяным. Но я пришел в себя, слава Богу. Какое-то время они не могли без меня обойтись. Рассматривая территорию студии, Кейт пришла в изумление. Здесь были здания и декорации на любой вкус. Западные улицы, старые особняки Бостона, французские селения, итальянские палаццо, постройки эпохи Ренессанса. Их делало похожими одно – все они были небольшого размера, наверное, раза в три меньше натуральной величины, и выглядели абсолютной подделкой. Когда она сказала об этом Норману Вэббу, он рассмеялся. – Ну вот, вы узнали кое-что еще о Голливуде, дорогая, – сказал он. – Видите ли, камера не видит деталей или перспективу так, как видит это человеческий глаз. Но в то же время камера достаточно слепа, чтобы принять эти подделки за реальные постройки. Актеров снимают на переднем плане, а глубокая фокусировка линз берет на себя все остальное. Они выглядят абсолютно правдоподобно на экране. Это – Голливуд, Кейт. Победившая иллюзия. Триумф иллюзии. Никто не видит подвоха, все выглядит натурально. – Куда мы идем? – спросила Кейт. – Нам с вами надо заняться кое-какими делами, – ответил Норман Вэбб. – Я решил не приводить вас к себе домой – ну, соседи, понимаете, будут разговоры… Он подмигнул ей с милой иронией: – Вот я и подумал, что мы можем воспользоваться одним из старых здешних офисов. Я здесь больше не работаю, и они не смогут запустить в мой сценарий свой десятифутовый багор, но у меня остались старые друзья – такие, как этот парень у ворот. Итак, мы собираемся использовать возможности «Вёлдвайд» для наших небольших занятий. – Занятий? – спросила Кейт. – Скоро узнаете, – сказал он загадочно. Он провел ее в один из офисов и показал ей старую, но презентабельную комнату. В ней была софа, стул и большой стол. На двух стенах висели большие зеркала. – Ею никогда не пользуются, – уточнил он. – Мы будем одни – что нам и нужно. Кейт повесила свое пальто на вешалку и посмотрела на него. – Тут есть человек, с которым мне хотелось бы вас познакомить, – сказал Норман. – Не на этой неделе и не на следующей, но скоро. Его зовут Альфред Дозайер. Он – агент, и очень уважаемый. Он поддержал несколько новичков. Большинство из его клиентов – стабильные характерные герои и актеры музыкальных комедий. Они работают постоянно и всегда пользуются его услугами. На новичка он даже и не взглянет без персональной рекомендации человека, которому он доверяет. – Тогда на меня он тоже не посмотрит, – приуныла Кейт. Норман покачал головой. – Я – надежное для него лицо, – сказал он, указывая на себя. – В прежние времена, когда я что-то значил в Голливуде, я оказал Альфреду ряд услуг. Важных услуг. Он знает, что теперь я – конченый человек, но всегда помнит хорошее. Он примет вас. И выслушает. Кейт посмотрела на него без всякого выражения. – Это все, что я могу для вас сделать, – заключил Норман. – Я могу открыть для вас дверь. Остальное вам придется делать самой. Вы должны помнить, что Альфред ненавидит новичков. Он не любит рисковать. Он ставит только наверняка. Поэтому, Кейт, мы должны сделать одно важное дело, прежде чем вы войдете к нему в офис. Кейт улыбнулась: – Не слишком обнадеживающее предисловие. Норман сел к столу, порылся в папках и нашел листок бумаги. Он достал большую черную авторучку и написал одну строчку. – Вот, – сказал он. – Прочтите это. Кейт посмотрела на листок. Почерк Нормана был своеобразным и эксцентричным, но вполне можно было разобрать. – Миссис Пембрук, там кто-то пришел, – прочла она. Норман улыбнулся. – Подождите немного, – сказал он. – Посмотрите на меня. Он встал и обошел стол. Кейт села на стул у двери стала смотреть на него. Он встал в полный рост и выбросил руку в сторону. – Миссис Пембрук, там кто-то пришел, – произнес он замогильным голосом. Кейт улыбнулась. Это был великолепный образчик английского дворецкого, хотя в его голосе не было и тени акцента. Потом он расстегнул свой пиджак, положил одну руку в карман, слегка оперся о стол и подмигнул. – Миссис Пембрук, – сказал он со значением, – там кто-то пришел. Кейт рассмеялась от изумления. Норман изменился до неузнаваемости. Теперь это был не дворецкий. Совсем наоборот. Это был гость, возможно, любовник, во всяком случае, лицо, хорошо знавшее миссис Пембрук, слишком хорошо. Было достаточно понимающей иронии в том, как он сказал «миссис Пембрук», чтобы предположить, что этот человек полностью в курсе некоторых сомнительных секретов мнимой леди и не остановится перед вероломством, предательством, чтобы получить от нее то, что ему нужно. Появление кого-то у дверей, очевидно, прервало тайный и двусмысленный диалог между ним и миссис Пембрук. – Как у вас это получается? – спросила Кейт. – Смотрите. Он сложил руки перед собой, наклонился немного вперед, напустил на лицо трагическое выражение, полное ужаса. – Миссис Пембрук, там… кто-то пришел. На этот раз у Кейт было полное впечатление, что этот «кто-то» принес плохие новости, ужасные. И Норман, без сомнения, играл роль верной горничной, или экономки, или доверенного лица – в любом случае женщину. Одним неуловимым изменением своего поведения и походки он создал атмосферу ужаса, растерянности и надвигающейся трагедии. Глаза Кейт широко раскрылись. – Это потрясающе! – воскликнула она. – Норман, вы были актером? Он покачал головой. – Нет, дорогая, но я знаю все их штуки. В конце концов, я писал для них пятнадцать лет. Особенно это важно в немых фильмах, где язык тела – это все и ты вместо диалога должна выразить все своим лицом. Я знаю все их приемы от корки до корки. Я съел на этом собаку – так же как и в моем собственном деле. А сейчас позвольте показать вам кое-что еще. Он произнес эту строчку шесть-семь раз, и каждый раз, меняя выражение лица, голос, манеры, он не только совершенно менял смысл слов, но также создавал сценическую атмосферу, контекст. Воображаемая миссис Пембрук трансформировалась по его прихоти, и всякий раз сцена выглядела убедительно. Это была великолепная демонстрация актерского ноу-хау, и, когда она закончилась, Кейт тихо зааплодировала. – Это невероятно, – воскликнула она опять. Норман покачал головой: – Пустяки, дорогая. Это – азы. Это – оружие каждого профессионального актера – хорошего, по крайней мере. Этому можно научиться. Но это – палка о двух концах. Один ее конец – твой талант. Другой помогает выглядеть хорошо на экране – или на сцене, в зависимости от роли. Не нужно быть гением, чтобы научиться этому. Но без таких навыков вы никогда не сможете сделать первый шаг в этом городе. Кейт нахмурилась: – Я не думаю, что смогу научиться. У меня ничего не получится. Норман улыбнулся: – Но вы же были прекрасной официанткой все эти годы, не так ли? Кейт кивнула: – Это ведь разные вещи. – Да, разные, – согласился он. – Но это – вариации на одну и ту же тему. Ваша задача – пробиться к вашему таланту, который у вас есть, и заставить его заблестеть на новой арене. Я здесь, чтобы помочь этой трансформации. Кейт посмотрела на него скептически. – Что ж… – проговорила она. – Что ж – ничего, – Норман улыбнулся, закуривая сигарету. – Закатайте рукава, юная леди. Давайте работать. Последующие четыре недели для Кейт были трудными. Она встречалась с Норманом Вэббом на «Вёлдвайд пикчерз», забиралась с ним в тот же самый офис и заставляла себя учиться одному из самых важных актерских приемов – как отождествлять себя с вымышленным героем, которого не существует на самом деле. Используя зеркала на стене офиса, чтобы видеть эффект своих усилий, Кейт читала строчку за строчкой, пробуя сотни интонаций и перевоплощений. Побуждаемая Норманом Вэббом полностью забыть о себе, она училась владеть своим лицом, голосом и телом как инструментом иллюзии. Одна перед зеркалом, Кейт творила ситуации, характеры, переживала надежды и печали, триумфы и поражения. Все это было ненастоящим, но это было делом Кейт – сделать их убедительными. Чем упорнее она работала, тем нереальнее казалась она себе самой. Это было самое трудное из того, что Кейт когда-либо делала, потому что это было для нее неестественно. Всю свою жизнь она боролась против ловушек и посягательств окружающего мира, уходя в себя, оберегая свою независимость и держа реальный мир на расстоянии вытянутой руки. Норман Вэбб просил ее отказаться от этой драгоценной отрешенности и окунуться в вымышленный мир других людей и ситуаций. Снова и снова Кейт хотела отказаться от этой затеи. Она была убеждена, что у нее нет того нерва, который мог бы сделать ее актрисой. А Норман Вэбб был убежден в обратном. Он не слушал ее жалоб, но работал с ней, как надсмотрщик, пока она не была готова упасть с ног от усталости. Когда Кейт была уже в отчаянии и полном упадке духа и собиралась прекратить бороться, Норман неожиданно удивил ее, заявив: – Хватит. Вы готовы. Кейт смотрела на него остолбенело. – Вы шутите? – спросила она. – Никогда еще я не был так серьезен, – ответил Норман. Его непривычно торжественный вид удивил Кейт. – Я договорился о встрече с Альфредом. – Завтра утром. В десять часов. Кейт смотрела на него умоляюще. – Я не готова, – говорила она. – Совсем не готова. Норман улыбнулся. – Позвольте мне судить об этом, – сказал он. – Просто наденьте самое красивое платье и будьте в десять часов на Сансет-бульвар, восемьдесят пять. Вздохнув, Кейт послушно кивнула. Ради Нормана она пройдет через это. Но ей было страшно подумать, какое будет у него лицо, если она провалится. Фабрика талантов Альфреда Дозайера отличалась от офиса Барни Ливингстона, как небо и земля. Его офис был очень респектабельным. Стены комнаты секретаря были увешаны английскими пейзажами, изображавшими сцены псовой охоты – красивые охотники на лошадях с породистыми собаками среди вековых дубов. Мебель была обита прекрасной кожей, на полу – дорогой ковер. Секретарь, женщина средних лет, в очках с двухфокусными линзами, сидела за полированным столом из орехового дерева. Несколько клиентов ожидали мистера Дозайера. Но, как обещал Норман, Кейт не придется ждать. Ей было назначено ровно в десять. Альфред Дозайер отличался пунктуальностью. Мистер Дозайер поприветствовал Кейт и пригласил ее в свой кабинет. Это был маленький круглолиций человек в очках в металлической оправе, одетый в костюм-тройку. Он был больше похож на банковского служащего, чем на голливудского агента. Мистер Дозайер был вежлив, но не сердечен. Он чинно пододвинул ей стул для посетителей, а сам отправился за большой стол, на обширной, обитой кожей поверхности которого лежала только авторучка и папка с подшитыми бумагами. В офисе не было пепельниц. Альфред Дозайер не одобрял курения. – Итак, мисс Гамильтон, – сказал маленький человек, – как я понимаю, вы хотите стать актрисой. Кейт улыбнулась. – Я – уже актриса, сэр, – уточнила она. – Но мне хотелось бы быть актрисой, которую рекомендует Альфред Дозайер. Он улыбнулся, давая понять, что видит разницу. – Я думаю, вы знаете, какова статистика безработицы по вашей профессии? – произнес он. – Да, сэр, – ответила Кейт просто. – Ну что ж, – проговорил он. – Давайте посмотрим, на что вы способны. Он достал листок бумаги, не похожий на захватанный множеством пальцев лист Барни Ливингстона. На нем был напечатан текст диалога. – Не могли бы вы встать и прочесть мне третью строчку от конца? – попросил он. Кейт встала и вышла на середину комнаты, чтобы он мог видеть ее. Кейт надела облегающее платье, которое выгодно подчеркивало фигуру, и сделала красивую прическу. Она знала, что выглядит привлекательно. Но, глядя в его лицо, Кейт подумала, что с таким же успехом он мог смотреть в окно. У нее закралось подозрение, что агент просто хочет избавиться от нее как можно быстрее. Испытание, видимо, было чистой формальностью. Она взглянула на третью строчку от конца. – Не раньше, чем ты уснешь, – было написано там. Кейт улыбнулась агенту. – В какой ситуации это говорится? Он покачал головой. – На ваше усмотрение, – ответил он. Кейт кивнула. Некоторое время она смотрела в текст. Затем она немного наклонилась вперед и опустила глаза. Мягкая улыбка появилась у нее на лице. Она плавно повела рукой, словно лаская. – Не раньше, чем ты уснешь, – сказала она, показав голосом, что она – мать, желающая своему ребенку спокойной ночи. И словно возник этот ребенок, согретый материнской теплотой. – Очень хорошо, – похвалил агент, поднимая брови. – Вы можете прочесть это как-нибудь иначе? – Конечно, – ответила Кейт. Она отступила назад, взглянула на него из-под бровей. Затем чуть выставила одну ногу вперед крест-накрест и медленно сделала движение коленом взад-вперед. Она расправила плечи, чтобы показать свою красивую грудь. Кончик языка коснулся верхней губы. – Не раньше, чем ты уснешь, – сказала она. Каждая клеточка ее тела дышала чувственностью, когда слова слетали у нее с губ. На этот раз смысл был совсем другой. Она играла девушку, которая разговаривала с мужчиной на своем рабочем месте. Он, должно быть, спросил ее, когда она пойдет домой с работы. И она отвечает с подковыркой, насмешливо. Это была женщина, сознающая свою привлекательность. Все это произвело впечатление на агента. Он посмотрел на Кейт внимательно. – Очень хорошо, – проговорил он. – В самом деле хорошо. Скажите, мисс Гамильтон… Мог ли я вас видеть где-нибудь? Вы мне кажетесь чем-то знакомой. – Только несколько крохотных ролей прохожих, – ответила Кейт. – Ни одной роли со словами. • Наступило долгое молчание. Альфред Дозайер пристально смотрел на нее. Его глаза были как маленькие круглые льдинки. Маленькие красивые руки были сложены на столе. Потом он улыбнулся. – Ну что ж, я думаю, нам следует попробовать, – решил он. – Сядьте, пожалуйста, мисс Гамильтон. Я хочу показать вам один из наших стандартных контактов. Быть может, вы хотите, чтобы ваш поверенный взглянул на него?.. Кейт покачала головой: – В этом нет необходимости, мистер Дозайер. Я знаю, что вам можно доверять. Он улыбнулся: – Доверие – хорошее начало. Он нажал на столе кнопку внутренней селекторной связи и поговорил с секретарем. Минутой позже Кейт подписывала свой второй контракт с голливудским агентом. Когда она закончила, она обменялась рукопожатием с Альфредом Дозайером, который проводил ее до выхода из офиса с той же холодной любезностью, с какою он встретил девушку всего несколько минут назад. Кейт глубоко вдохнула воздух, стоя на пыльном Сансет-бульваре. Ей казалось, что она теряет чувство реальности. Ноги у нее подкашивались – она не знала, как прийти в себя. Все, что случилось с ней с тех пор, как она встретила Нормана Вэбба и начала заниматься с ним актерским мастерством, казалось сном. Не было никакой связи между этим миром и жизнью, которой она до сих пор жила. Наверное, подумала она, в этом состоит суть профессии актера – добровольно отказаться от реального мира и дышать странным воздухом иллюзий. Похоже, она наконец по-настоящему приехала в Голливуд. Через неделю после своей беседы с Альфредом Дозайером Кейт пробовалась на роль со словами в вестерне, который снимала «Парамаунт». Вооруженная контрактом, своим новым статусом клиентки Альфреда Дозайера и всем тем, чему научил ее Норман Вэбб, не говоря уже о ее собственной железной решимости идти вперед, она получила роль. Роль состояла из одной строчки. Съемки ее сцены заняли двадцать минут. Ей заплатили восемнадцать долларов – стандартная плата за подобные эпизоды, от которых осталось четырнадцать с половиной после вычета процентов для мистера Дозайера и уплаты налогов. Две недели спустя она получила роль официантки в мюзикле. На этот раз у ней были две строчки, и она получила двадцать два доллара. Еще через неделю позвонил мистер Дозайер и предложил роль в костюмированной драме, где Кейт должна была изображать горничную одной леди. Она улыбнулась, когда увидела, что одна из ее трех реплик гласит: «Миссис Эбернези, ваш племянник – внизу». Кейт вспомнила свои занятия с Норманом. – Миссис Пембрук, там кто-то пришел, – сказала она сама себе. Получив деньги за эту роль и за три последующие, Кейт подсчитала свой доход. В Голливуде она заработала больше, чем в ресторане в прошлом месяце. Кейт посмотрела на себя в зеркало. Сейчас, только сейчас она смогла допустить мысль, что Норман Вэбб был прав. 13 Хотя Ив Синклер и не знала этого, ей еще предстояло встретиться с Джозефом Найтом. Первый раз он попался ей на пути, когда увел из-под носа «Оскара» и использовал его для того, чтобы сделать звезду из блестящей молодой актрисы Ребекки Шервуд, главной героини его фильма «Конец радуги». Это был один из самых тяжелых ударов, поразивших Ив за всю ее жизнь – личную и профессиональную. Она смаковала мысль: если ей выпадет шанс отомстить Найту за то, что он сделал, она сделает это с наслаждением. Но теперь ее мнение изменилось. Двадцать третьего июня ее агент позвонил и сообщил поразительные новости. – Послушай, Иви, – сказал он. – Ты никогда ни угадаешь, кто хочет, чтобы ты снялась в главной роли в его фильме. – Я не играю в угадайки, – ответила Ив холодно. Ее агент нервно кашлянул. С Ив было трудно иметь дело даже в самые лучшие ее времена. Слава Богу, у него есть для нее хорошие вести. – Джо Найт, – сказал он, используя фамильярное уменьшительное имя, несмотря на то что он никогда не видел Джозефа Найта. На другом конце трубки наступило молчание. Она думала. Без сомнения, новость произвела на нее впечатление. – Что за фильм? – спросила она сдержанно. – У него пока нет названия, – ответил Фредди. – Но сегодня я получил сценарий с курьером. Найт написал его сам. Поверь мне, это – бомба. В нем есть все, что в «Радуге» – и даже больше. – Ив ничего не ответила. Она знала, что Фредди, как и все голливудские агенты, любит преувеличивать. Она никогда не верила его восторгам, пока не убеждалась сама. Но она знала, даже не видя сценария, что, если его написал Джозеф Найт, это нечто, к чему следует отнестись серьезно. Даже в своей ненависти к Найту за то, что он невольно похитил ее «Оскара» за лучшую женскую роль для юной Ребекки Шервуд, она не могла не видеть, что в «Радуге» не было проколов. Это было творение кинематографического гения, человека, чей недостаток опыта в этой области не только не ограничил его возможности, но, наоборот, позволил ему снять фильм неподражаемо искренний, непосредственный и оригинальный. Со дня вручения «Оскара» Ив ненавидела Джозефа Найта. Но в самом сокровенном уголке души она ощущала нечто иное. Она была готова отдать все, чтобы работать с ним. Он был не только самым заметным и красивым продюсером в Голливуде. Без сомнения, Джозеф Найт был самым одаренным. И потому Ив вежливо ответила агенту. – Когда я смогу взглянуть на сценарий? – спросила она. – Я собираюсь послать его с курьером прямо сейчас, – обрадовался Фредди. – В среду Найт пригласил нас на ленч в «Чейзенз». У тебя будет время, чтобы прочесть сценарий и обдумать предложение. Как ты смотришь на это? – Отлично, – сказала Ив. – Буду ждать курьера. Она повесила трубку. Ив уже думала о том, какое платье она наденет на ленч с Джозефом Найтом. Она поспешила в спальню и открыла шкаф. Тут она заметила свое лицо в зеркале, и мысли ее перекинулись на макияж, прическу. Неожиданно она передернула плечами и нахмурилась, глядя на себя в зеркало. – Возьми себя в руки, ради Бога, – прошипела она. – Он – всего-навсего продюсер. Ты ведешь себя, будто впервые собираешься сниматься в кино. Она вернулась обратно в кухню и в ожидании курьера сварила себе кофе. Ее нервы были на пределе. Она не могла отрицать, что была взволнована. Главная роль в ленте Джозефа Найта открывает ей путь к тому, чтобы стать суперзвездой – о чем она безуспешно мечтала всю свою жизнь актрисы. Найт сделал это для Ребекки Шервуд. Может быть, теперь он сделает то же самое и для нее. С этими мыслями Ив готовилась быть во всеоружии, когда встретится с Джозефом Найтом. Она очень постарается. В среду Ив и ее агент приехали в «Чейзенз» ровно в назначенное время. Ив выглядела элегантной и уверенной в бледно-розовом костюме, выполненном Говардом Гри. Его фасон каким-то образом казался и деловым, и очаровательно-праздничным, и чувственным, и непринужденно-легкомысленным. Несмотря на внутреннее сопротивление, Ив перепробовала множество туалетов, аксессуаров, прежде чем остановилась на этом наряде. Тщательно причесалась утром. Она дивно выглядела – и знала об этом. Андрэ, знаменитый метрдотель «Чейзенз», встретил Ив у дверей и проводил ее с Фредди к уединенному столику, где уже сидели трое мужчин. Джозеф Найт встал, чтобы пожать ей руку. Он оказался выше, чем она ожидала, около шести футов, но хорошо развитое тело заставляло его казаться ниже. Он был сложен как настоящий мужчина – не мальчик. Он выглядел старше своих лет. Его лицо было смуглым и красивым. Ив была не единственной кинозвездой, которая никогда прежде не встречала Джозефа Найта так близко. Он избегал различных голливудских торжеств и вечеринок, предпочитая им уединение в своем «Беверли-Уилтшир-отеле». Обычно он осуществлял деловые контакты на свой собственный манер, без светской шумихи. Найт представил Ив своим коллегам. Среди них она узнала Сэмуэля Рейнза, исполнителя главной мужской роли в «Конце радуги» – теперь ведущего актера в Голливуде. Другой был Лоуренс Уолш, продюсер нового фильма. У Ив было достаточно времени, чтобы прочесть сценарий. Она была в полном восторге. Это была незаурядная история, полная мистики и интриг, как нельзя лучше подходившая для мужественного Сэмуэля Рейнза, и с уникальной ролью героини. Сэмуэль Рейнз должен был играть детектива, который в ходе опасного расследования встречается с «загадочной женщиной», очаровавшей его и увлекающей все глубже и глубже в паутину обмана и опасностей. Общаясь с ней больше и больше, детектив влюбляется в нее. Вопреки ее мучительным опасениям – она знает об угрозе со стороны окружающих ее людей, – героиня влюбляется в него тоже. Несмотря на все ее усилия защитить своего возлюбленного и вырваться из сетей тех, с кем она оказалась связанной, героиня терпит поражение. В финальной сцене детектив – жертва ее любви и темных сил, которые ее окружают, – умирает у нее на руках. Это был классический «чернушный» фильм, с интересным психологическим контекстом и серьезными подспудными темами. Он давал Ив как героине неисчислимые возможности. Она была страстной, таинственной и роковой для себя и других людей. Роль явно тянула на «Оскара», если Ив сумеет вложить в нее все свое мастерство. Ив подняла бокал с водкой «Гибсон», которую заказал для нее Найт, и задала логичный вопрос. – Что заставило вас подумать обо мне, выбирая актрису на главную роль, мистер Найт? – очаровательно улыбнулась она. – Пожалуйста, зовите меня Джо, – Найт внимательно посмотрел на нее карими глазами. – Как вы уже могли понять из сценария, мы нуждаемся в актрисе, уверенно держащейся на сцене, одаренной, но в то же время обладающей необходимой профессиональной гибкостью и изобретательностью. Смена эмоционального тона от сцены к сцене очень серьезна и довольно трудна. Мне нужна выдающаяся актриса, мисс Синклер. Вы – первая, о ком я подумал. – Зовите меня Ив, пожалуйста. Ив не произнесла этих слов. Она сохраняла дистанцию. Ей бы не хотелось, чтобы этот молодой продюсер подумал: она будет целовать ему ноги за то, что он предложил ей эту роль. Тот факт, что она считала этот шанс самым важным в ее жизни, никак не влиял на это решение. У нее была твердая репутация. Она должна была блюсти свою гордость. Между тем где-то на задворках своего сознания Ив подозревала, что не подходит идеально для этой роли. Героиня, которую придумал Найт, была очень незаурядной, загадочной, чувственно-тревожащей и трагической. Этой самой мощной чувственности как раз и недоставало. Ив думала с улыбкой, что Найт, перебрав в уме много кандидатур кинозвезд, остановился на ней, решив, что она, хотя и не является секс-символом, все же обладает огромными актерскими возможностями, чтобы справиться с этой ролью. Она была как бы компромиссом между его идеальным представлением о героине и тем, чего он мог ожидать от голливудских звезд. Конечно, Ив хранила эти мысли при себе. Она хотела выглядеть не сомневающимся просителем, а уверенной, что справится с порученным ей делом. Она хотела, чтобы Найт чувствовал себя осчастливленным, а не наоборот. Это был странный ленч. Атмосфера была чисто профессиональной – слишком профессиональной для Голливуда. Здесь не было голливудских объятий и поцелуев, которыми всегда сопровождались подобные мероприятия. Не было также пресыщенной лести и преувеличенных восторгов по поводу нового замысла, которые были «хорошим тоном» на голливудском ленче. Джозеф Найт и его продюсер были вежливы, объясняли доходчиво и относились серьезно к своему проекту. Чем больше длился разговор, тем яснее становилось, что Найт привносил атмосферу спокойной, явной сосредоточенности в свою работу, которая заражала других. Найт решил сам быть режиссером и продюсером нового фильма. А так как он сам написал и сценарий, то он сможет всецело взять на себя художественный аспект этой ленты. Это произвело на Ив большое впечатление. Она уже знала, что сценарий был блестящий. Она ни секунды не сомневалась, что Найт будет великолепным режиссером. Он был уверен в своем таланте и хорошо знал все нюансы голливудской финансовой машины и кинопроизводство. Было очевидно, что этого человека всегда надо принимать всерьез. Инстинкт подсказывал Ив, что ей нужно быть неотразимой. Было очень важно произвести на него впечатление с самой первой встречи. Он делал ей одолжение и, наверно, знал об этом, потому что хорошо изучил Голливуд и возможности его звезд. Она хотела попасть в струю, чтобы твердо стоять на ногах. Но между тем, с течением времени, Ив обнаружила, что он волнует ее. Что-то в нем задело ее за живое. Она немного сердилась на Найта за его холодный профессионализм. Он только увеличивал притягательную мужественность, которой дышало его тело. Опять и опять ее взгляд был прикован к его великолепной коже, мощной челюсти и проницательным черным глазам. Глазам, которые были слишком деликатны, чтобы оценивать ее впрямую или попытаться ловить ее взгляд. Эти глаза держали дистанцию, даже когда он смотрел на нее. В них было уважение к Ив как к профессионалу, но он упорно отказывался воспринимать ее как женщину. Такое поведение ее изумляло и досаждало. Ив привыкла сама производить впечатление. Она привыкла к раболепству – в любых обстоятельствах. В конце концов, она была кинозвездой. Где бы она ни оказывалась в Голливуде, все изощрялись в лести перед ней – даже ее враги. Больше всего – ее враги. Но Джозеф Найт, думала она, нуждается в ней не только из-за ее таланта. Не столько из-за него. Имя Ив Синклер означало марку высшего качества, оно привлекало публику в кинотеатры. Видимо, это тоже входило в его расчеты. Он нуждался в заметной, очаровательной, уважаемой ведущей актрисе для своего фильма. Поэтому он приглашает Ив. Но, несмотря на все это, он не обращался с нею как с кинозвездой. И если проанализировать до конца его поведение, он не обращался с нею и как с женщиной. Посмотреть на него, так она для Найта вроде адвоката, которому он диктует последнюю волю, или банкира, которого он просит принять его закладную. Так отчужденно он держался. В течение нескольких минут Ив приняла его правила игры. Она слушала описание нового фильма и делала в уме различные выкладки. Потом, повинуясь внезапному порыву, Ив решила бросить ему вызов и посмотреть, удастся ли ей пробить его броню. Она привыкла пускать в ход различные приемы в обращении с мужчинами в Голливуде. Почему Джозеф Найт должен быть исключением? Неужто он так погружен в себя, что может держать себя с великолепной звездой столь прохладно? Она старалась перехватить его взгляд. Она применяла всю свою женскую изобретательность и очарование. Она играла своим телом мастерски, чтобы привлечь его внимание. Ее удар должен попасть в цель! Она вкладывала маленькие изящные намеки в то, что говорила ему, намеки, которые должны были дать ему понять, что она знает, где вместилище мужских инстинктов, а также, что нужно ему делать, чтобы она осталась довольна. На этом ленче Ив разыграла блистательное и изощренное действо – еще более неотразимое, чем перед камерой. Сейчас ее вдохновляла иная цель. Ни на мгновение не отступая от своего холодного профессионального имиджа, она ухитрялась посылать этому красивому Джозефу Найту сигналы, которые звучали, как зов в джунглях. Это был шедевр. Но он пропал зря. Найт не подавал ни малейших признаков интереса. Он не замечал ее ухищрений. Он оставался таким же уважительным, отстраненным и чертовски красивым – таким же, как в первое мгновение, когда Ив увидела его. Он оставался для нее все тем же незнакомцем. Они условились работать вместе, все говорило о том, что их отношения останутся на уровне профессиональной дружбы, которая много даст им обоим. Джозеф Найт не пытался вступить с ней ни в какие личные контакты. Он не воспринимал ее косвенные предложения и оставался, к ее досаде, невыносимо спокойным. К тому времени, как Ив добралась до дома, она была на таком взводе, что ей пришлось выпить крепкий напиток и принять горячий душ. Она лежала обнаженной в мыльной пене и чувствовала, что ее тело дрожит от возбуждения. Опять и опять она видела перед глазами лицо Джозефа Найта, и ее гордая натура пылала ненавистью. Она спрашивала себя, почему он произвел на нее такое впечатление, почему она позволила ему расстроить себя. Опасность таилась в ее собственной восприимчивости. Она сделала себе карьеру, хорошо зная, как надо действовать, когда дело касается мужчин. Голливуд был джунглями, где правили мужчины, и преуспевающей актрисе нужно было обладать абсолютным самоконтролем, чтобы выжить. Ив потратила всю свою жизнь на то, чтобы отточить свое женское оружие и способности в постели, которые позволили бы ей манипулировать мужчинами, с которыми она входила в контакт. Но совершенно очевидно, что ей не удалось приручить Джозефа Найта. Хуже того, у нее возникло небезосновательное подозрение, что он знал заранее, как он будет вести себя в «Чейзенз», с того момента, как он увидел ее, и до их прощания. Конечно, она не могла проверить свои догадки. Более того, ее нервы были так напряжены, что она подозревала, что ее собственные впечатления были ложными и субъективными. Но проклятый факт оставался фактом: Джозеф Найт проник сквозь все ее защитные сооружения. Она решила не позволять ему оставить их отношения на таком уровне. Ни один мужчина еще не обращался с ней так равнодушно. Она непременно заставит его поддаться мужским инстинктам и покажет ему, кто хозяин положения. Удовлетворенная своим намерением, Ив закрыла глаза и легла поудобнее, чтобы наслаждаться ванной. Она даже и не подозревала, что только что приняла самое опасное решение в своей жизни. 14 Начались репетиции, обсуждения сценария, встречи по поводу распределения ролей и общих проблем съемок. Это был очень важный фильм, он носил отпечаток того, что позднее назовут «маркой Джозефа Найта» – тщательное обсуждение, планирование и подготовка. Джозеф Найт вникал во все мельчайшие детали, связанные с будущей картиной. Он не хотел неприятных неожиданностей на съемочной площадке и готовился тщательно. Он проявлял личный интерес ко всему – от грима звезд и их гардероба до здоровья менее именитых исполнителей и членов съемочной группы. Его талант распространялся и на человеческие отношения. Он беседовал с каждым, старался поддержать или возбудить в нем уверенность в собственных силах, объяснял, чего именно он ожидает от них, и очень заботился о создании духовной атмосферы и взаимного уважения между людьми. Он считал, что успех фильма возможен только в результате общих усилий, и не верил, что тот будет иметь шанс стать удачным, пока каждый, кто имеет к нему отношение, не почувствует себя нужным, самым необходимым на своем месте и не будет работать с абсолютной самоотдачей. Джозеф Найт вдохновлял исполнителей и съемочную группу своим собственным примером. Он работал часами напролет над каждым нюансом подготовительного этапа съемок. Каждый день он созывал совещания с различными специалистами съемочной группы – советником по сценарию, художником сценической площадки, второстепенными актерами и, конечно, со звездами – чтобы быть абсолютно уверенным, что они в курсе дел и знают, когда придет их черед принять участие в создании чуда. Голливудский фильм – это гигантское мероприятие, обычно привлекающее к участию так много людей, что часто каждый ощущает себя крохотной спицей в необозримом колесе, путь движения которого ему абсолютно неведом. Джозеф Найт избавил своих людей от этого ощущения, привлек и заинтересовал каждого, как только мог. Найт гордился тем, что выявлял проблемы и разрешал их прежде, чем они становились серьезной помехой всему замыслу. Но в данной ситуации его чутье не сработало, и это стало самой неразрешимой проблемой, с которой он когда-либо сталкивался как кинематографист. Во время подготовительного этапа съемок фильма Ив Синклер была вежлива с Джозефом Найтом и не пыталась приблизиться к нему. Ее поведение было корректным. Она не выходила за рамки профессиональных отношений. Но она держалась на расстоянии. Джозеф Найт не мог знать, что под ее внешней холодностью скрывался бурлящий котел чувств, который она еле держала под контролем. Ив заметила, что со дня ленча в «Чейзенз» Джозеф Найт не изменил своего отношения к ней. Он был вежлив, внимателен, но всегда погружен в себя, не позволяя никому заглядывать к нему в душу. Шли дни, и росла его загадочность. Он оставался непроницаемым, недоступным, но тело его все больше влекло к себе Ив. Являясь на совещания в темном костюме, часто снимал пиджак и ослаблял галстук. Ив была поражена его мускулистыми плечами, вырисовывавшимися под рубашкой, сильной шеей и квадратной челюстью. Когда он закатывал рукава рубашки, Ив видела крепкие, мощные запястья. Его руки казались достаточно сильными, чтобы разодрать телефонную книгу пополам. Или без усилия поднять женщину и унести ее в своих объятиях… Было какое-то чувство меры, контроль во всем, что он делал. Никаких резких движений, проявлений гнева или каких-либо других эмоций. Он всегда был впечатляюще спокойным, особенно когда выслушивал чей-либо совет или мнение. Лаконичность движений подчеркивала силу духа настоящего мужчины. Голливуд был местом, где люди кичились своим успехом, криком вырывали свои требования, преувеличивали комплименты и угрозы. Истоки этой субкультуры были в демонстративности, претенциозности их «эго», любившего манерную мелодраматичность и вычурность жестов. На этом экзальтированном фоне Джозеф Найт был словно гость с другой планеты. Он обладал самоконтролем – его отстраненность сочеталась с огромной, почти пугающей уверенностью в себе, которая вызывала уважение у всех, кто с ним сталкивался. Кроме того, Джозеф Найт обладал честностью и цельностью. Эти качества были свойственны ему не только как человеку, но и как профессионалу. На них основывалось все его поведение. В Голливуде это было редкостью. Ив находила эти качества неотразимо привлекательными, доводившими ее до безумия, потому что они охраняли его от ее женских ухищрений, не позволяли ей приблизиться к нему или найти повод для лести, вернее, найти способ выразить эту лесть. Найт ничем не выделял ее, не отличал от второстепенных исполнителей, массовки или просто рабочих сцен. Гордая натура Ив не могла стерпеть такого отношения. И она решилась действовать по плану, отступать от которого не собиралась ни на йоту. Был вечер перед началом съемок. Ив присоединилась к совещанию в звуковой студии № 7 на «Монак пикчерз», на котором был Джозеф Найт, некоторые основные исполнители и члены съемочной группы. Они хотели взглянуть на съемочную площадку, которую собирались использовать в первые дни съемок. Юпитеры не были включены, и камера бездействовала, но актеры высказывали планы по поводу своих ролей. Каждому показали расписание съемок. Оно было плотным. Чтобы сэкономить деньги, Оскар Фройнд всегда работал по плотному графику. Джозеф Найт был согласен с ним. Ларри Уолш показал Ив прицеп, который подогнали к съемочной площадке в качестве костюмерной. Когда в половине десятого совещание окончилось, она сказала Ларри Уолшу, что хотела бы поговорить с Джозефом Найтом в своем прицепе наедине. Когда все ушли, раздался тихий стук в дверь. – Войдите, – откликнулась Ив. Дверь открылась. В проеме показалось красивое лицо Джозефа Найта. Он не заходил внутрь. – Вы хотели видеть меня, мисс Синклер? – спросил он. – Да, – ответила она. – Если, конечно, вы не заняты. Входите. Он вошел и сел на полотняный стул у двери. Его мощное тело заставило комнату казаться просто карликовой. В неярком свете лампы его смуглое лицо выглядело непроницаемым. Ив повернулась к нему. Ее грудь выгодно подчеркивалась шелковой блузкой. На губах играла тень улыбки. Он был поразительно красив, когда сидел и смотрел на нее вопросительно. – Какие у вас проблемы? – спросил он. Взгляд его глаз выражал вежливый интерес, не более. – Это по поводу моей героини, загадочной женщины, – ответила она. – Я давно собиралась поговорить с вами, но все время вокруг люди… Он улыбнулся, ободряя продолжать дальше. – Итак, я думала о ней, – начала Ив. – И мне пришло в голову, что, странным образом, она по-настоящему не осознает своей сексуальности. Это и делает ее такой сложной. Она все время подавлена, даже когда она использует мужчину, чтобы получить то, что хочет. Джозеф Найт кивнул. – Я думаю, это можно допустить, – сказал он нейтральным тоном. – Хорошо, – продолжала она. Едва заметное оживление появилось в ее голосе. – Мне кажется, с точки зрения техники исполнения, что мне следует чуть подчеркнуть ее чувственность. Я имею в виду внутренне. Не так, чтобы стало очень заметно, а намеком… Между строк. Он кивнул. – Я не удивлюсь, если ваше предложение сработает, – произнес он. – Мы поподробнее обсудим это на съемочной площадке. Но я думаю, что вы на верном пути. Он сидел спокойно, его руки были сложены на коленях. Найт смотрел ей в глаза. Она видела загадочную глубину его глаз, которые скрывали огромную душевную силу. Казалось, он приглашает ее воспользоваться шансом. Ив встала и сделала шаг к нему, будучи уверенной, что он видит контур ее бедер под свободными брюками. От нее исходил аромат ее самых чувственных духов. – Я имею в виду, – заговорила она снова приглушенным голосом, – что некоторые женщины не подозревают о собственной сексуальности. Они живут так, как будто ее вовсе нет. Между тем существует другой тип женщин – те знают, чего хотят. Они идут и получают, что им нужно. Я не имею в виду распущенных женщин, я говорю о женщинах с сильными потребностями, которые знают, как их удовлетворить. Вы понимаете, о чем я говорю? Найт все еще сидел перед ней, его руки были по-прежнему сложены на коленях. Теперь его взгляд стал более неоднозначным. Но Ив решила добиться преимущества. Она хорошо изучила каждый сигнал мужского желания – этот радар был ей необходим в течение многих лет, он часто помогал в самых безнадежных положениях. – Она знает, когда мужчина желает ее, – не умолкала Ив, приблизившись к нему еще на шаг. – И она знает, когда нужно заставить ждать, а когда снимать оборону. Она стояла теперь прямо перед Найтом, ее интимная часть тела была прямо перед его глазами. Джозеф Найт молчал. – В конце концов, – проговорила она, – какой смысл ходить вокруг да около? Мы все знаем, чего мы хотим. Мы должны быть великодушны и щедры друг к другу… я, например, знаю, чего я хочу… Теперь ее интимное место было в дюйме от его лица. Неожиданно Ив опустилась на колени и прильнула к его губам. Она медленно поцеловала его. Она обняла Найта и притиснула свою грудь к его груди. Он не двигался, но его близость просто сводила ее с ума. В своих самых смелых фантазиях Ив не ошибалась насчет него. Огромная чувственность ощущалась за его спокойствием. Она бурлила внутри его, словно в жерле горячего вулкана. Она начала вздыхать, стонать. – Ну же… – прошептала Ив. – Не мучь меня. Ты знаешь, что нас влекло друг к другу с самой первой встречи. Не будь упрямым. Не в моих привычках умолять об этом… Горячие волны разливались по ее ногам, заставляя их дрожать. Она вдыхала аромат его кожи, словно чувственный эликсир. Ив почувствовала, что Найт взял ее за запястья. Она была уверена, что он собирается опрокинуть ее на пол и взять прямо здесь. Так сильно было в нем мужское начало. Она еле могла дождаться, когда он войдет в нее. То, что случилось потом, было для Ив полнейшей неожиданностью. Самой большой неожиданностью в ее жизни. Держа ее за оба запястья, Джозеф Найт отсунул ее от себя. Затем встал, все еще держа ее руки железной хваткой, и вытянул ее на ноги. – Это очень мило с вашей стороны, – сказал он, тон его голоса был вежлив и спокоен, как всегда. – Но я не могу вам ответить тем же. Мне пора уходить. Увидимся на съемочной площадке. Она была все еще рядом с ним. Найт отпустил ее руки. Она не знала, ударить ли его по лицу или изо всех сил обнять его стройную талию. Желание бушевало в ней. Ив дрожала от возбуждения. Она решилась попробовать еще раз. – Ну, пожалуйста, Джо… – прошептала она. – Пусть тебя не отпугивает, что я такая знаменитая. Под внешностью кинозвезды скрывается обычная девушка, которая хочет, чтобы ее любили. Ее руки обвили его талию. Пока Ив говорила, они скользнули по его бедрам. Ее пальцы подбирались все ближе к паху. Она почти нашла то, что хотела, когда он опять остановил ее. – Благодарю вас, я сказал – нет, – произнес он твердо. – Увидимся завтра. Была ли в его голосе нотка презрения? Ив не знала, как ответить на этот вопрос. Она не была уверена. Но одного только подозрения было достаточно, чтобы взбесить ее. Ни один мужчина еще не позволял себе обращаться с ней подобным образом! Она внезапно залепила ему пощечину, со всего размаху. Следы ее пальцев оставили белую бороздку на его смуглой коже. – Никто еще не говорил «нет» Ив Синклер в этом городе! – воскликнула она. Взгляд его глаз не изменился. Она ощущала его броню – в десять футов толщиной, которая делала его абсолютно неуязвимым для любого ее самого изощренного оружия. В его равнодушии ей почудилось оскорбление. – Мне жаль, если я обидел вас, – произнес он, не двигаясь. – Вы возражаете против нашей совместной работы? Она окинула его взглядом, горящим ненавистью. – Нет, мистер Найт, – ответила она очень медленно. – Я не возражаю. Вовсе не возражаю. – Хорошо, – сказал он, его безличная улыбка была дежурной. – Увидимся завтра на съемочной площадке. Он вышел, прикрыв за собой дверь. Ив осталась одна, дрожа от оскорбления и незатухающего желания. Затем она повернулась к стене и взглянула на себя. В зеркале она увидала лицо, которое никогда не наблюдала прежде. Это было лицо отвергнутой женщины. 15 Жарким августовским летом Кейт Гамильтон пробовалась на «Монак пикчерз» на роль в фильме, название и содержание которого были ей неизвестны. Эту роль нашел для нее Альфред Дозайер. Он дал Кейт короткий текст для диалога, присланный ему с пометкой: «Девушка, которая помогает герою». Это была вся информация, на основе которой Кейт должна была строить образ. Такой порядок вещей был совершенно в духе Голливуда, когда актер знал о будущем замысле только то, что он или она должны прибыть на студию на пробу в определенный день. Это была вся информация о фильме, которую Кейт имела на сегодняшний день. Кроме одной вещи. Новую ленту будет снимать Джозеф Найт. Для Кейт стало бы большой удачей, если она сможет получить эту роль. Ни один фильм еще не ожидался с таким нетерпением, как этот. Несмотря на желание быть спокойной, Кейт была в восторге. Распределявший роли Том Джианос был приветливым и толковым человеком, которого Кейт, мало знакомая с Голливудом, никогда не видела прежде. Он повел ее в свой офис и немного рассказал ей о роли. – Это – остросюжетная история, – говорил он. – Вы должны играть хорошенькую девушку, с которой детектив сталкивается на улице. Вы будете заняты в короткой сцене, в начале которой он улыбнется вам, а вы – ему. У вас будет реплика в диалоге. Затем герой пустится в бега, преследуемый как мошенниками, так и полицией. Он стучится в случайную дверь, которую открываете вы. Вы впускаете его, прячете его от врагов, затем он уходит. У вас будет еще четыре или пять строчек в диалоге в этом эпизоде. Это – маленькая роль, но, ей-Богу, вас в ней заметят. Вы должны быть очень чувственной – и одновременно нежной. Как, вы думаете, справитесь? – Конечно, – ответила Кейт, помня наставления Нормана Вэбба по поводу того, как общаться с распределяющими роли. – Никаких проблем. Кейт попросили подождать, пока все будет готово для пробы на съемочной площадке. Девушка изучала свои реплики очень старательно. Они были написаны хорошим языком. Она должна была продемонстрировать в этом диалоге чувство юмора и некоторую искушенность. Кейт должна была изображать привлекательную, чувственную девушку, которая имеет виды на героя, но ее судьба растворяется в причудливых сюжетах, так как герой увлекается таинственной женщиной, которая приводит его к гибели. Это был круто замешанный, сложный по сюжету и психологическому контексту триллер, в который Кейт должна была внести струю юмора и света. Она переплела пальцы. Это будет ее самая большая роль с тех пор, как она начала сниматься. Она постарается справиться с нею как можно лучше. Том вернулся через полчаса и повел ее в гримерную. Она должна выглядеть чувственной и загадочной. Ее волосы уложили так, что они падали красивыми волнами на плечи. Еще через полчаса ожидания Кейт позвал ассистент режиссера, который повел ее на съемочную площадку. Юпитеры были включены. – Отлично, – сказал молодой человек. – Я буду читать вместе с вами. Но помните – героя будет играть Сэмуэль Рейнз. Представьте себе, что он перед вами. Будьте заинтересованной, очарованной, но и немного загадочной – по-своему. О'кей? – О'кей, – ответила Кейт. Ассистент режиссера поставил ее в полупрофиль перед камерой и пошел посоветоваться с оператором. Затем включились остальные юпитеры, гример в последний раз коснулся лица Кейт, и проба началась. В свою игру Кейт вложила все, чему научил ее Норман Вэбб – и даже больше. Она знала, что камера направлена на ее лицо, словно наблюдает за ней с интересом, – обстоятельство, которое никогда прежде не случалось в маленьких ролях, исполняемых ею в других фильмах. Она должна была произвести сильное впечатление – но и не переиграть. Кейт выложилась в эти мгновения полностью. Микрофон был близко, так что ей не пришлось говорить громко. В ее мелодичном голосе звучало чуть кокетливое приглашение. Она подала свою собственную чувственность в очень естественной и привлекательной манере. Но Кейт не хватало многозначности, которая делала характер интересным. Ее попросили повторить, так как камера снимала ее под разными углами. Затем ее отвели на другую съемочную площадку, изображавшую улицу города, – там она должна была встретиться с героем – в первой половине фильма. Кейт попросили пройтись по улице. Ее снимали несколько раз. Затем ассистент режиссера поблагодарил девушку и сказал, что она свободна. Ассистент режиссера решил не давать ей эту роль. Хотя Кейт и не могла понять этого по приветливому выражению его лица. Из восьми актрис, которые пробовались на эту роль, Кейт была первой, чья кандидатура была отвергнута. Сообщая плохие новости Альфреду Дозайеру, распределяющий роли объяснил, что Кейт была слишком колоритной для этого эпизода. Конечно, характер персонажа требовал актрисы своеобразной, но не в такой степени, как Кейт. Том Джианос не сказал, что действительно было у него на уме. Он ощущал, что чувственность Кейт была слишком велика даже для такой роли, в которой это как раз и требовалось. Но не в таком же количестве! Он боялся, что девушка затмит Ив Синклер, которая, наоборот, не была чувственной актрисой. Лучше всего, конечно, будет поискать кого-нибудь другого, попроще. В конце концов, это всего лишь маленькая роль. Альфред Дозайер передал Кейт неутешительные вести. – Мне очень жаль, дорогая, – он сказал осторожно. – Вы просто немножко не то, что им нужно. Но Том заверил меня, что вы были великолепны перед камерой. Постарайтесь не думать об этой неудаче. Кейт, скрыв свое разочарование, поблагодарила его за то, что он дал ей возможность попробоваться. Она знала, что карьера не создается и не рушится от одной роли. Она действительно не должна об этом думать. Кейт уже почти забыла об этом эпизоде, когда тем же вечером в десять часов зазвонил телефон. – Мисс Гамильтон? Это Джозеф Найт. Мне неловко беспокоить вас дома. Надеюсь, я не очень вам помешал? – Я… Вовсе нет, – пробормотала Кейт. – Чем я могу вам помочь? – Я просматривал на «Монак» кинопробы к новому фильму и обратил внимание на вас. Вы играли впечатляюще. Просто превосходно. – О-о! Спасибо. Я очень рада, что вам понравилось, – изумилась Кейт. Она не знала, что еще сказать. Ведь ей уже отказали в роли. Внезапно она вспомнила, что Мелани и ее подруги рассказывали ей о цене их мелких удач, чем они платили голливудским продюсерам, ассистентам режиссеров и распределяющим роли. Быть может, Джозефу Найту понравилась ее внешность и он хочет договориться о встрече. Вдруг он начнет предлагать ей новые пробы, обещать более крупную роль, чтобы соблазнить ее? Вероятно, он попытается использовать чары своей репутации в Голливуде, чтобы вскружить ей голову? Итак, Кейт подозрительно выжидала, пока он скажет ей что-нибудь еще. – Произошло недоразумение. Я должен извиниться перед вами за беспокойство. Мы твердо решили дать вам роль. Этим утром я уже послал контракт Альфреду Дозайеру. Надеюсь, вы еще хотите работать с нами? – Я… да, конечно, – проговорила Кейт. – Надеюсь, я сообщил вам хорошие новости, – сказал Найт. – Если ваша игра будет такой, как на пробе, это будет великолепно. – Благодарю вас, – ответила Кейт. – Я буду очень стараться. – Скажите, – спросил Джозеф Найт, – ваше лицо кажется мне очень знакомым. Мог ли я вас видеть раньше? Кейт улыбнулась. Эту фразу она слышала всякий раз, когда кто-нибудь из Голливуда говорил с ней. – Да, я снималась в нескольких эпизодах, – ответила Кейт. – Но это были роли в массовке. Вы просто могли видеть меня и не заметить. – Я понимаю. Что ж, в этой роли вас заметят. Я думаю, что могу вам это обещать. Люди из моей съемочной группы сообщат Альфреду Дозайеру расписание съемок. Поздравляю вас и благодарю еще раз за желание работать с нами. Очень жаль, что случилось недоразумение. – Ничего страшного, мистер Найт. Я рада, что буду работать с вами. До встречи. – До встречи, мисс Гамильтон. И спасибо еще раз. С поднятыми от удивления бровями Кейт повесила трубку. Это было приятное удивление. Она уже поставила крест на роли, и вдруг все обернулось таким образом… Пока она привыкала к неожиданным благоприятным новостям, внезапная дрожь волной прокатилась по ее телу – она вспомнила, что разговаривает с Найтом не в первый раз. Голос в телефоне принадлежал тому же человеку, который помог ей встать на ноги в ночь присуждения «Оскаров» у отеля «Амбассадор», человеку, чье красивое лицо и спокойная, уверенная манера держать себя запомнились ей. Его образ не покидал ее снов с того самого дня, когда она впервые увидела его. Кейт не могла избавиться от мысли, что было что-то символичное в том, что их пути пересеклись снова. Ей потребовался весь ее здравый смысл и самообладание, чтобы справиться со своими чувствами и лечь спать, как будто ничего не произошло. На следующее утро, как и обещал Джозеф Найт, контракт был в офисе Альфреда Дозайера. Неделей позже Кейт приехала на «Монак» для предварительной примерки костюмов и репетиции с первым ассистентом режиссера. Они уже почти прогнали первую сцену (Кейт была одета в дождевик, в котором должна была сниматься перед камерой), когда появился Джозеф Найт. Он зашел на съемочную площадку и представился. Джо Найт, – сказал он. – Мы говорили с вами по телефону. Я очень рад, что вы работаете с нами. Ваша проба была великолепной. Он протянул ей руку. Кейт была удивлена его внешностью. Его образ стерся в ее памяти, поглощенный сотнями фотографий, которые она видела в прессе. Теперь он казался ей незнакомцем. Этот двуликий Янус, который жил в ее воображении, теперь словно явился перед ней в своем новом обличье. Она была удивлена, насколько красив был этот человек. Она еще никогда не видела такого привлекательного мужчину. В нем ощущалась огромная сила, которая странным образом сочеталась со спокойной, полной достоинства манерой поведения. На первый взгляд он казался слишком молодым для своей выдающейся славы и силы. Но в нем было что-то надежное, что делало его старше своих лет и вызывало ощущение гармонии и хорошего вкуса. Затем случилось нечто неожиданное. Пожимая его руку, Кейт почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Ее рука похолодела в его теплой ладони. Странная, почти болезненная дрожь охватила все ее тело. Колени Кейт ослабели. В замешательстве она встретила его взгляд. К своему удивлению, он тоже казался взволнованным ее прикосновением. Внезапно что-то зажглось в глубине его глаз. Кейт увидела, что он спрятал это за дружеской улыбкой, но присутствие этого она ощущала в его рукопожатии, которое сделало ее ближе к нему. «Позвольте мне уйти», – подумала она внезапно. Безотчетный страх пронзил ее – гораздо более глубокий, чем она позволяла себе чувствовать многие годы. Ей казалось, что она теряет сознание. Увидел ли Джозеф Найт ее встревоженный взгляд или он почувствовал, что ее ладонь напряглась в его руке, но он отпустил ее руку. – Забавно, – произнес он, внимательно глядя на Кейт. – Я могу поклясться, что мы встречались раньше. У меня хорошая память на лица. Но я никак не могу вспомнить… – Я уверена, что я бы не забыла… Произнося эти слова, Кейт удивилась, почему она лжет. По некоторым причинам она не хотела, чтобы он вспомнил. Это казалось странным на первый взгляд. Но для Кейт их первая встреча случилась словно много лет назад, так далеко она отстояла от настоящего момента. Девушка ощущала себя перед раскрытой ловушкой, на пороге удушья, когда она видела, как он ищет ее образ в своей памяти. Как будто он пытался разглядеть ее во мраке, который объединил их. Кейт не хотела, чтобы он нашел ее там. Найт первым нарушил паузу. – Что ж, – произнес он задумчиво. – Возможно, я видел вас в эпизодах, в которых вы снимались. Ну, как бы там ни было, давайте работать, не так ли? Он попросил Кейт присесть и стал обсуждать с ней ее роль. Найт был внимательным, но довольно отстраненным, когда объяснял свое видение ее персонажа. Потом он повернулся к режиссеру-осветителю, который стоял рядом. – Тони, – сказал он. – Сделай небольшое затемнение позади нее. Мне нужно, чтобы внимание было сосредоточено на этих глазах. И замените шарф на более темный. Переговорите со мной, прежде чем начнете снимать следующую сцену. Он повернулся к Кейт: – Я буду приходить и уходить. У меня несколько сцен, на съемки которых я должен взглянуть. Желаю удачи. Я рад, что вы с нами. Кейт почувствовала, что он начал протягивать руку, но удержался. Она была рада, что ей не нужно пожимать ее снова. Ей не понравился эффект, который произвело его прикосновение. Несомненно, сам того не желая, он заставил ее почувствовать себя обнаженной и виноватой. Будто она совершила преступление, быть может, очень давно, и теперь призрак его явился перед нею. Она смотрела, как Найт покидает площадку. Она была рада, что он уходит, и все же она ждала того момента, когда он вернется. Это было странное и смущавшее ее ощущение. Кейт с облегчением вернулась к работе. На пути в свой офис Джозеф Найт думал о Кейт Гамильтон. Он переубедил своих подчиненных на прошлой неделе, когда увидел ее кинопробу. Ему потребовалось одно мгновение, чтобы принять решение. Один взгляд на эти выразительные глаза и земную чувственность ее тела заставили его запомнить ее. Звук ее голоса, одновременно мелодичного и немного хрипловатого, довершил остальное. Она была актрисой с большим будущим. Найт понял, почему его люди забраковали ее. Они испугались ее чувственности, испугались, что она переиграет их звезду, Ив Синклер. Но Джозефа Найта это не беспокоило. Он поможет Кейт органично влиться в общее русло сюжета, раскрыть ее лучшие способности, не повредив фильму. По опыту «Конца радуги» Джозеф Найт знал, что консерватизм ни к чему хорошему не приводит, в распределении ролей нужно рисковать, не упускать возможность привлекать к работе талантливых людей. Он не может себе позволить отбросить такую актрису, как Кейт Гамильтон, в угоду людям, решившим защитить Ив Синклер. Наоборот, он добьется от обеих наилучших результатов. Когда он позвонил Кейт Гамильтон по телефону, чтобы сообщить о своем решении дать ей эту роль, ее голос показался ему абсолютно незнакомым. Но сегодня, на съемочной площадке, у него опять возникло ощущение, что он видел ее раньше. Но он никак не мог вспомнить где. Джо быстро пошел на съемочную площадку. Сегодня утром у него было много работы. Актеры и члены съемочной группы приветствовали его, когда встречались с ним. Но образ Кейт Гамильтон упрямо витал у него перед глазами. Было что-то тревожащее в том чувстве, которое он вызывал – странное ощущение, что он помнил ее, но не мог узнать. Он силился отыскать ее образ в памяти, но безуспешно. Это вызывало чувство тоски или, возможно, одиночества. До сих пор он ощущал ее маленькую руку в своей, такую мягкую и холодную, но излучавшую странную энергию. Что же было такое в ней, думал он, что вывело его из равновесия? Великолепная земная фигура, красивая смуглая кожа, нежный голос? Женственное обаяние, странная глубина, бездна, которая ощущалась в ее взгляде? Или это была скорбь, которую он прочел в ее золотистых глазах, такая осязаемая, что комок подступал к горлу при одном только взгляде на нее? Он не знал. Но он понимал, что должен снимать этот фильм. У него нет времени медлить, чтобы разбираться в своих чувствах, гадать о своей восприимчивости. Он должен сосредоточиться на работе. С этой твердой решимостью он выбросил Кейт Гамильтон из головы. 16 Ив Синклер потеряла самообладание. Впервые за долгие годы работы в Голливуде эмоции пробили брешь в ее железной воле. Съемки нового фильма Джозефа Найта, условно названного «Бархатная паутина», превратились в тяжелейшее испытание. Каждое утро Ив приезжала на съемочную площадку с красными глазами и измученным сердцем. Пока гримеры работали над ее лицом, она отчаянно боролась со своими чувствами. Ночи напролет она проводила в своей постели, ворочаясь с боку на бок и думая о Джозефе Найте. Что-то такое было в безличном взгляде его красивых глаз и той холодной решимости, с которой он отверг ее, что заставляло ее сходить с ума от ненависти и бессильного желания. Каждый вечер она возвращалась домой с решимостью учить реплики, чтобы подготовиться к завтрашней съемке. Но вместо этого, вместо тех строчек, которые она должна произносить в фильме, Ив мысленно обращалась к нему с теми словами, которые хотела сказать Найту на самом деле. Это были уничтожающие, презрительные слова. Она хотела оскорбить Джозефа Найта, его достоинство, дать ему понять в недвусмысленных выражениях, что он – мелкая сошка, лопоухий новичок в Голливуде, наглый мальчишка, попавший в мир взрослых. Он попал туда, где был сейчас лишь благодаря слепой удаче и крохам таланта. Тогда как она, Ив Синклер, была звездой, получающей то, что ей причитается – шумную известность, деньги, карьеру, всеобщую любовь, профессионализм, выжившей в самых чудовищных джунглях на земле и поднявшей свое мастерство на уровень, достигнуть которого или просто оценить он не сможет никогда. В своих мечтах она оскорбляла Найта тысячи раз. Она стирала его в порошок. Сметала его с лица земли. Однако конец этих фантазий, более могущественный, чем ее ненависть, жажда нанести ему оскорбление и отомстить, был всегда один – красивое лицо Джозефа Найта приближалось к ее лицу, странные карие глаза ласкали ее взглядом, теплые губы касались ее губ, когда он заключал ее в объятия. Ив кляла свои мечты. Она была шокирована собой. Она не могла понять, почему этот мужчина, этот Джозеф Найт, имел на нее такое влияние. Она имела массу красивых влиятельных голливудских мужчин, большинство из которых заполучила без единой неудачи. Других же, слишком опасных для того, чтобы их соблазнять, она избегала инстинктивно или манипулировала ими другими хитроумными способами. Но никогда ни один из них не проникал за прочную броню ее честолюбия в ее сердце. До недавних пор. Ив боролась с тем, что происходило внутри ее со всем ожесточением сильного характера. Она решила, что это будет лучшая роль в ее жизни, – просто чтобы показать Найту, на что она способна. Она вытянет весь фильм на себе – как многие ленты до него. Она добудет Найту «Оскара» своими усилиями. Она швырнет ему награду в лицо и отвернется от него навсегда. Но произошло иначе. «Бархатная паутина» был фильм, который в первые недели съемок преследовали неудачи – из-за Ив. На съемочной площадке Ив была взрывчатой и нервной. Она ссорилась со всеми. Она жаловалась, что ее неправильно освещали. Она глумилась над гримерами и костюмерами, говоря, что в основных сценах выглядит однообразно и не элегантно. Она упрекала актеров, включая смущенного Сэмуэля Рейнза, будто они плохо произносят свои реплики, не понимают своих собственных ролей или крадут идеи у нее. Она критиковала сценарий. Она ругала реплики, которые ей нужно было играть, называя их слабыми, нединамичными, психологически фальшивыми. Время от времени она внезапно останавливалась посреди съемки – грех, непростительный для профессионала, – и со вздохом провозглашала, что не может читать эти нелепые строчки, что их нужно переписать. Окружающие Ив люди нервно отводили глаза. Они знали, что сценарий написал Джозеф Найт. Критикуя сценарий, она наносила Найту самый подлый удар, так как это была его кинопьеса и весь фильм был всецело его замыслом. Суть всех обвинений, которые Ив швыряла в лицо членам съемочной группы, сводилась к тому, что, по ее мнению, «Бархатная паутина» делалась дилетантами, новичками, которые не обладали достаточным опытом, чтобы понять все тонкости кинопроизводства. Тогда как она, Ив, будучи искушенным профессионалом, демонстрировала великолепное мастерство на фоне общей беспомощности фильма. Конечно, никто не разделял подобную точку зрения и не поддерживал Ив в ее нападках. Но это не мешало ей выражать недовольство всеми возможными способами, со все возрастающей резкостью. К концу второй недели съемок Ив стала совершенно невыносима. Она оскорбляла абсолютно всех, кто был занят в производстве фильма, и провалила, по крайней мере, сотню дублей. Актеры и съемочная группа были подавлены. Многие из них работали с Ив раньше и знали, что она всегда была корректна, никогда не создавала проблем, неизменно вежлива и вела себя как настоящий профессионал. С ней всегда было легко работать. Теперь она изменилась до неузнаваемости. Единственный человек, с которым она не осмеливалась открыто вступать в конфликт на съемочной площадке, был Джозеф Найт. Она молча выслушивала его указания к каждой сцене, кивала, выражая согласие, и затем игнорировала их полностью, читая свои реплики так, как хотелось ей, – если она вообще их произносила. Джозеф Найт не попадался в ловушки, которые она ему так упорно расставляла. Он делал дубль за дублем, спокойно, вежливо, предлагая Ив «играть так, как видится ему», по крайней мере попытаться, и никогда не взрывался и не распекал ее в присутствии съемочной группы, когда она игнорировала его пожелания. Было очевидно, что Джозеф Найт пытается спасти ситуацию и найти выход из сложившегося положения, спасти свой фильм. Съемочное время было очень дорогим. Две сотни людей работали над лентой. Ив была их звездой. Он не мог допустить конфронтации, которая окончательно могла провалить фильм. Стараясь вести себя с Ив дипломатично, Джозеф Найт неизбежно оказывался рядом с нею на съемочной площадке. Но именно его физическое присутствие было истинной причиной ее невообразимого поведения. Он стоял у камеры на каждой съемке или приближался к ней, чтобы обсудить ее реплики, когда наступала пауза между эпизодами. Ее руки рвались прикоснуться к его красивому телу, причинить боль, приласкать. Но после каждой беседы он уходил прочь – так же как ушел той роковой ночью из ее прицепа, уходил в холодный профессионализм, а Ив должна была таить от вездесущей камеры свои израненные чувства. Но Ив не могла скрыть отчаяния, так как ее душевное состояние фиксировалось крупным планом, – в окончательном варианте фильма она должна появиться размером в пятнадцать футов на экранах кинотеатров всего мира. Ее статус кинозвезды обернулся против нее. Ее способность держаться профессионально перед камерой была подточена силой эмоций, которые разрывали ее. Отснятые кадры говорили об этом однозначно. Ив все больше удалялась от своей героини. Она должна была играть чувственную, загадочную женщину, которая несла в себе темное и роковое проклятие, опасное как для нее, так и для человека, которого любила. Роль – на грани романтики и трагедии. Она требовала проявления самых чувственных нюансов со стороны актрисы. Ив играла эту роль совершенно иначе. Во всех эпизодах она выглядела разъяренной женщиной, жаждущей мести. Иногда – раздраженной школьницей, иногда она была похожа на рассерженную женщину, которую обругали. Она выглядела кем угодно, но только не своей героиней. Но между абсурдным поведением Ив перед камерой и героиней, которую она играла, было лишь одно общее – при желании это мог бы заметить Джозеф Найт, удрученно качавший головой при виде отснятых кадров: обе они были влюблены. Каждый видел состояние, в котором находилась Ив, но лишь одна она знала настоящую причину этого. Как она может допустить, что ее мастерство страдало оттого, что ее режиссер не спал с нею? Это было невозможно, роняло ее достоинство. Это было невыносимо. Через десять дней после начала съемок Джозеф Найт вместе со своим ассистентом отвел Ив в сторону, чтобы сказать ей, что возникает ряд проблем, касающихся ее исполнения. Ему бы хотелось, чтобы Ив рассказала ему о своих трудностях, которые мешают ей нормально работать. Пора выложить все начистоту. Ив поджала губы, глядя на обоих мужчин. Она видела, что Джозеф Найт не хочет остаться с ней наедине. Он взял с собой ассистента в качестве щита. Ив вежливо заверила их, что все в порядке. Она сделает все, о чем ее попросят, если они объяснят это доходчиво. В конце концов, это их фильм, а не ее, добавила Ив с ноткой презрения. Актриса бросала в сторону Найта гневные взгляды, когда встречалась с ним вне съемочной площадки. После этого разговора атмосфера на съемочной площадке не улучшилась – наоборот, она стала значительно хуже. Страсти стали накаляться. Своим непредсказуемым и по-детски взрывным поведением Ив вносила хаос. Все видели, что фильм начинает идти ко дну. Их общие усилия и вдохновение разбиваются об упорное сопротивление Ив. Но Ив не допускала, чтобы что-то было не по ней. Тех, кто осторожно пытался образумить ее, она обрывала бесцеремонно и холодно. Почему все вмешиваются в ее дела? Почему бы им не оставить ее в покое? Она сама хорошо знает, как надо работать. Возвращаясь после съемок в свой прицеп, Ив ощущала свирепое удовлетворение. Она поставила Джозефа Найта на место – как он того заслуживал. Она знала, что он не может заменить ее другой актрисой. Это было бы слишком дорогостоящим шагом. С другой стороны, постоянный кассовый успех Ив был ключом к будущему фильму. По этой причине Джозеф Найт дал ей главную роль. И он не может обойтись без нее теперь. Было слишком поздно. Он у нее в руках. И Ив решила наказывать его до тех пор, пока он не будет вести себя с нею должным образом. Между тем, несмотря на хаос, творившийся в студии, короткая сценка, где Кейт Гамильтон встречается с Сэмуэлем Рейнзом, была отснята – так же как и эпизод, в котором она открывает ему дверь и спасает его от преследователей. Джозеф Найт сам снимал эти сцены. В его лице Кейт нашла доброжелательного и внимательного режиссера. Он любил во всем добиваться совершенства и, чтобы получить желаемый эффект, не боялся переснимать эпизод по многу раз. И он относился к своим актерам с уважением и интересовался их судьбой так же, как и их талантом. – Хорошо, теперь смотрите на него загадочно, – говорил он Кейт, когда они снимали сцену у дверей, повернув ее голову под правильным углом едва уловимым прикосновением к ее подбородку. – Помните: вы – загадочная женщина. Ваше прошлое нам неизвестно, мы никогда не слышали о нем. Вас тянет к нему, он вам нравится. Вы видите, что он попал в беду, и хотите ему помочь. Кейт сыграла сцену так, как ее просили, и терпеливо повторила ее в нескольких дублях – нужно было изменить некоторые нюансы в ее исполнении. Найт подошел близко к ней, и когда он объяснял ей, что от нее требуется, глаза их встретились. Кейт ощутила тот же странный дискомфорт от его близости, как и в тот момент, когда он впервые пожал ее руку. Ей удалось скрыть свои чувства. Найт был доволен. – Хорошая работа, – сказал он, когда последний дубль был отснят. – Мне кажется, это будет сильная сцена. Благодарю вас, мисс Гамильтон. – Зовите меня просто Кейт. И спасибо вам. На следующее утро Джозеф Найт просмотрел отснятые кадры с участием Кейт Гамильтон. Он был поражен. Странная, едва уловимая скорбь была в ее взгляде – взгляде, который он помнил с тех пор, как впервые увидел ее на съемочной площадке. Образ, созданный ею перед камерой, нес в себе огромный заряд внутренней энергии. Он спросил ассистентов, видят ли они это. Ответы были уклончивыми. – Она – очень колоритна, но вписывается в роль, – сказал Ларри Уолш. – Камера ее очень любит, – ответил первый ассистент режиссера. – Даже слишком. Она выбивается из своего окружения. Но, быть может, этого вам и нужно… – Вам виднее, Джо… – говорили другие. Найт опять смотрел на экран. Он казался погруженным в свои мысли. – Ларри, – произнес он наконец. – Мне хотелось бы, чтобы вы прогнали с этой девушкой финальную сцену фильма. Сцену смерти. В полный рост, в дождевике, крупным планом. Мне кажется, что она – как раз то, чего не хватает этому эпизоду. Давайте позвоним ее агенту завтра и вызовем ее на студию. – Хорошо, – ответил Ларри Уолш. Они перешли к другой сцене. Джозеф Найт чувствовал, что лицо Кейт Гамильтон не выходит у него из головы. Он гадал: вызвано ли его решение использовать ее в финальной сцене впечатлением, которое произвела на него ее игра, или же тем, какое влияние она имела на него самого. С одной стороны, она казалась тем штрихом, в котором нуждался фильм. Или же, наоборот, Кейт будет тем излишеством, которое нарушит общую гармонию фильма – излишеством, которое он собирается добавить в финальную сцену по причинам, которых он не понимал? Джозеф Найт не знал этого. Озадаченный, он опять выкинул Кейт Гамильтон из головы. На этот раз это было труднее. Двадцать первого сентября вулкан взорвался. В присутствии всех актеров и съемочной группы снималась наиболее важная сцена – в которой герой, раненный введенной в заблуждение полицией на многолюдной улице, последний раз говорит с загадочной героиней. Это был кульминационный момент картины, кадр, над которым Джозеф Найт мысленно работал многие месяцы. Героиня фильма, до сих пор бывшая таинственной и обольстительной, теперь становится доброй, прощаясь с возлюбленным, причиной смерти которого невольно стала она сама. Ив должна была передать ее ощущения – скорбь и чувство трагической вины за то, что произошло. Сэмуэль Рейнз, играя умирающего героя, выглядел очень мужественным, но одновременно и уязвимым, когда лежал на коленях героини. Ив должна была его нежно поддерживать, в то время как камера останавливается на их лицах крупным планом, прежде чем появится изображение толпы, в которой будут находиться несколько второстепенных персонажей из ранних сцен фильма. Затем камера взмывает вверх на кране, – вот уже видна вся улица, а потом и город, холодный, равнодушный, безликий. Медленно выплывают буквы: КОНЕЦ. Это была очень дорогостоящая съемка, в ней было задействовано много высокооплачиваемых актеров и многолюдная массовка, не говоря уже об операторе крана, рабочих сцены и специалистах по освещению. Именно во время этой сцены Ив зашла в своих претензиях слишком далеко. Она совершенно неверно провела этот эпизод. Она игнорировала чувства своей героини, которые должна была выразить, и держала себя грубо, напористо и довольно ребячливо – так что съемка провалилась. Великолепная игра Сэмуэля Рейнза пропала зря. Эпизод переснимался опять и опять. С каждым дублем разрушительный эффект игры Ив становился все очевиднее. В те мгновения, когда для раскрытия характера героини требовалось все ее мастерство, она намеренно искажала не только свою роль, но и весь эпизод в целом. Джозеф Найт из-за камеры внимательно наблюдал происходящее. Он хотел остановить съемку и отснять сцену завтра. Но расписание было плотным, бюджет – ограниченным. Дело надо было сделать сегодня. Но работа Ив перед камерой была безнадежно загубленной. Из-за нее ни один отснятый кадр не мог быть использован в фильме. Между дублями Джозеф Найт подошел к ней и терпеливо объяснил, что от нее требуется, говоря с нею, как с ребенком. Сдерживая гневные слова, которые ему так хотелось бросить ей в лицо, он сумел быть вежливым и логичным. Ив слушала его со скучающим, упрямым выражением лица и в следующем дубле была абсолютно прежней. Казалось, она воспроизвела свое абсурдное исполнение в мельчайших деталях намеренно – чтобы провалить сцену. В конце концов Джозеф Найт остановил съемку и разрешил съемочной группе отдохнуть. Он отвел Ив в сторону для серьезного разговора. Он объяснил ей, сколько сил и средств уходит на этот эпизод. Он втолковывал, как много зависит от ее игры – на карту поставлен успех всего фильма, – как он полагается на ее профессионализм. Он надеется, что Ив его не подведет. Она слушала молча. После этой беседы Найт созвал группу снова, и съемка опять началась. Но вновь игра Ив была из рук вон плоха. Триумф в ее глазах стал почти неприкрытым. Она наслаждалась оцепенением, в которое погрузились все. – Стоп! – скомандовал Джозеф Найт. – Все оставайтесь на своих местах. Все. Над съемочной площадкой повисла пауза. Собирались тучи. Всем было совершенно ясно, что Ив сознательно старается провалить фильм Джозефа Найта. В течение трех недель они гадали, как долго намерен он терпеть подобное поведение. Ответ они получили сейчас. Джозеф Найт медленно вышел из-за камеры на съемочную площадку. Ив все еще была в позе, в которой ее застала команда Найта, держа Сэмуэля Рейнза в своих объятиях. – Сэм, сойдите на минутку с площадки, хорошо? – сказал Найт. Бледный от волнения, Сэмуэль Рейнз покинул съемочную площадку. Джозеф Найт стоял и смотрел на Ив сверху вниз. Она взирала на него вызывающе. Его взгляд не был рассерженным. Но в нем было что-то столь опасное, что вся съемочная группа затаила дыхание. – Вы уволены, – сказал он Ив. – Покиньте съемочную площадку. Он не сделал ни малейшей попытки говорить тише. Его слова, сказанные громким голосом, услышали все. Ив смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она была в шоке. – Что… что вы сказали? – спросила она. Выражение его лица было спокойным. – Я сказал – вы уволены, – повторил он. – Вы не будете участвовать в съемках фильма. Ив рассмеялась коротким, нервным смехом. – Я не верю этому, – сказала она. – Вы увольняете меня? Джозеф Найт ничего не говорил. Когда она наконец осознала происходящее, черты ее лица начали искажаться ненавистью. – Ты… Ты… ничтожная скотина, – еле смогла выговорить она. – Ты думаешь, что можешь прогнать Ив Синклер? Да кто ты такой? Как ты думаешь, кто ты такой?! Да я могу купить и продать тебя в любой момент! Когда захочу! Ты! Маленький надутый х..! Я могу купить и продать тебя с потрохами! Ты не можешь вышвырнуть Ив. Синклер! Ты… Ты… От злости она не могла найти слов. Она все еще сидела на полу, глядя на него неотрывно снизу. Неожиданно Найт подошел и, схватив Ив, поставил ее на ноги. Он держал ее за оба запястья и отдавал распоряжения первому ассистенту режиссера. – Позовите охрану, – говорил он. – Я хочу, чтобы ее держали подальше от съемочной площадки, пока она не упакует свои вещи. Удалите ее из студии в течение получаса. Ив начала брыкаться. Пока не прибыла охрана, Найт держал ее на расстоянии вытянутой руки, затем передал ее им в руки. Под охраной ее отвели в прицеп. На ходу Ив выкрикивала проклятия, которые эхом отдавались на притихшей съемочной площадке. Когда дверь прицепа захлопнулась за ней, оттуда все еще доносился ее голос. Это было нечто среднее между криком и стоном. Джозеф Найт стоял посредине съемочной площадки. Казалось, он полностью ушел в свои мысли. Оцепеневшая съемочная группа и актеры смотрели на него, напуганные мощным потоком внутренней энергии, которая, исходила от него. «Можно было услышать даже звук падающей булавки», – говорили позже очевидцы этой сцены. Никто не решался пошевелиться. Джозеф Найт молча окинул взглядом застывших в тишине актеров и съемочную группу. Он задумчиво потирал подбородок. Присутствующие почти физически ощущали, как он мысленно оценивает урон, нанесенный его фильму Ив Синклер и судорожно ищет выход, как спасти медленно катящийся к провалу замысел. Он был настоящим профессионалом. Он увел девять «Оскаров» из-под носа у Хэйса. Даже теперь его цепкий ум не мог смириться с наступившим кризисом. Молча он прошелся по площадке, оглядел актеров, взволнованную съемочную группу, оператора на кране, ждавшего его указаний. Неожиданно Джозеф Найт увидел Кейт Гамильтон. Она стояла на своем, назначенном ей, месте, в дождевике – так, как он распорядился одеть ее для участия в финальной сцене. Она смотрела на него. Белокурые волосы падали ей на плечи. Кейт, единственная изо всех присутствующих, не отводила взгляда. Найт увидел на ее лице то же выражение, которое произвело на него такое сильное впечатление во время съемок ее эпизода с Сэмуэлем Рейнзом – скорбный и очень женственный взгляд, который никогда не исчезал из его памяти с тех самых пор, как он впервые увидел ее. Казалось, он мгновенно что-то решил. Найт подошел к Кейт Гамильтон и внимательно посмотрел на нее. – Пойдемте со мной, – сказал он. – Я нуждаюсь в вашей помощи. Кейт удивленно указала на себя. – Я? – еле слышно произнесла она. Он взял ее за руку и вывел на середину площадки. – Вы знаете, в чем суть этой сцены? – спросил он ее низким голосом. Кейт кивнула. – Я наблюдала ее последние сорок пять минут, – ответила она. – Я хочу, чтобы вы сыграли в ней для меня, – сказал он. Ее глаза широко раскрылись. Она не могла поверить в то, что услышала. – Теперь запомните, – продолжал он. – Она – причина его смерти. Она не хотела этого, но все время подозревала, что к этому все и идет. Она любит его, но никогда не могла решиться об этом сказать. Она должна сказать ему это сейчас – своими глазами. Вашими глазами. Вы поняли меня? Кейт все еще неотрывно смотрела на него, находясь почти в шоковом состоянии. Но сила его воли вывела девушку из оцепенения. – Вы убили его, – повторил Найт. – Убили потому, что любили. Слишком поздно для вас обоих. Скажите это своими глазами. Она смотрела на него с сомнением. – Вы поможете мне? – спросил Найт. Кейт медленно кивнула. Она чувствовала, что он просит ее о том, что выходит далеко за пределы ее возможностей. Но Кейт знала, что ради него она будет продираться даже сквозь непроходимые заросли, вскарабкается на самую высокую гору. Он жестом подозвал Сэмуэля Рейнза, который вышел вперед и занял свое место. Кейт опустилась на колени и взяла его голову в свои руки. По сигналу Найта камера двинулась вперед. – «Бархатная паутина», – сказал он. – Сцена шестьдесят третья, дубль шестнадцатый. Он щелкнул хлопушкой и исчез. Сэмуэль Рейнз был настоящим профессионалом. Он смотрел в глаза Кейт. Он уже вошел в свою роль. Никто бы не сказал по выражению его лица, что Рейнз только что поменял партнершу. – Мне кажется, мы еще встретимся, – произнес он реплику. Кейт ничего не говорила. Она думала о Джозефе Найте и том чувстве, которое возникло у нее, когда она впервые увидела его здесь четыре недели назад. В глазах ее что-то ожило, свет заструился из них, чуть окрашенный меланхолией и нежностью. – Я увижу тебя, – говорил Сэмуэль Рейнз, на губах его умирала улыбка. – Говорят, все возвращается на круги своя. Ты веришь в это? Кейт отвечала без слов. Ее лицо выражало отчаяние и любовь. Камера чуть приблизилась. – Поцелуй меня, – сказал Сэмуэль Рейнз. Когда она наклонилась, чтобы прижаться губами к его лбу, глаза его закрылись. Камера стала медленно удаляться, кран поднимал ее все выше и выше. Кейт не двигалась. Как и все остальные, она знала, что фильм кончается этим образом. Общий вздох облегчения раздался на съемочной площадке. Все были в состоянии шока – не только из-за сцены между Джозефом Найтом и Ив Синклер. Они были потрясены тем, свидетелями чего только что были. Джозеф Найт стоял за камерой, неотрывно глядя в лицо Кейт Гамильтон. Его взгляд был задумчивый, оценивающий. – Стоп, – скомандовал он. Он подошел к Сэмуэлю Рейнзу. – Отличная работа, Сэм, – сказал он, помогая актеру встать. Потом он посмотрел на Кейт, протянул ей руку. Она взяла ее. Встала. Найт не отпускал ее руки. Он окинул взглядом актеров и съемочную группу, которые, казалось, были уже на пределе от усталости. – Все можете идти домой, – улыбнулся он. – Увидимся завтра утром. Площадка медленно опустела. Молчание было по-прежнему напряженным. Никто не знал, что случится завтра. Только Джозеф Найт мог ответить на этот вопрос. Кейт не понимала и не ощущала ничего, кроме теплой руки, которая держала ее собственную. Это было пожатие, нежное, но крепкое – словно он не собирался позволить ей уйти. – Сегодня ночью я нуждаюсь в вашей помощи, – произнес он. – У вас есть свободное время? Кейт кивнула: – Конечно, мистер Найт. Почти всю ночь Кейт провела с Джозефом Найтом, Ларри Уолшем и оператором на опустевшей съемочной площадке, бегло опробовав ключевые сцены «Бархатной паутины». Она освободилась лишь в четыре утра. Ее отправили спать домой на лимузине студии. В шесть часов утра Джозеф Найт созвал совещание, на котором присутствовали Оскар Фройнд, несколько чиновников из «Монак пикчерз» и глава юридического департамента студии. – Джентльмены, – начал Джозеф Найт. – Кейт Гамильтон будет новой исполнительницей главной роли. Он бесстрастно смотрел, как за столом совещания все затаили дыхание. – Дэн, – обратился он к адвокату студии. – Я хочу сегодня же расторгнуть контракт с Ив Синклер. Подготовьте контракт на имя Кейт Гамильтон и пошлите его Альфреду Дозайеру как можно скорее. Затем он повернулся к Ларри Уолшу. – Ларри, – сказал он. – Я хочу, чтобы мисс Гамильтон этим утром отвели в костюмерную. Нужно заняться подгонкой на нее костюмов Ив Синклер. Скажите гримерам, что в полдень я хочу с ними поговорить. Самое позднее, к началу следующей недели нужно начать пересъемки эпизодов Сэма – теперь уже с мисс Гамильтон. Все остальные – работать. У нас мало времени. Он закрыл совещание и вернулся на площадку, чтобы снимать сцены, которые можно сделать сейчас – пока Кейт готовится к тому, чтобы влиться в фильм в качестве новой героини. Он ушел, оставив студию в шоке. На следующее утро газеты пестрели пересказами истории, случившейся с Ив Синклер. «НАЙТ УВОЛЬНЯЕТ ИВ СИНКЛЕР НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ» – провозглашала «Дейли вэрайэтиз». «БУРЯ НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ НАЙТА» – вторил ей «Голливудский репортер». «СИНКЛЕР ПОЛУЧАЕТ ОПЛЕУХУ ОТ НАЙТА» – говорила «Лос-Анджелес таймс». Это было самое шумное происшествие в шоу-бизнесе за последние десять лет. Джозеф Найт, уже будучи самым неординарным продюсером в Голливуде, сокрушившим Брайана Хэйса и получившим девять «Оскаров», снова потряс кинематографический мир. Ив Синклер, которая имела репутацию одной из самых престижных звезд – фильмы с ее участием приносили огромный доход, – была изгнана со съемочной площадки в присутствии всех актеров, занятых в ленте, и съемочной группы. Ее место заняла неизвестная начинающая актриса, которая теперь будет главной героиней – новой звездой Джозефа Найта. Таков был конец этой беспрецедентной истории. Пресса гудела как потревоженный улей. Но с изгнанием Ив Синклер не кончились сюрпризы, которые потрясли Голливуд до самого основания. Через десять дней после того, как Джозеф Найт избавился от Ив Синклер, он женился на Кейт Гамильтон. 17 «Голливудский репортер», 10 октября 1941 года «НАЙТ ЖЕНИТСЯ НА СВОЕЙ НОВОЙ ЗВЕЗДЕ Джозеф Найт, самый выдающийся новый продюсер и режиссер, опять ошеломил кинематографический мир, женившись на неизвестной актрисе Кэтрин Гамильтон, после того как он дал ей главную роль в своем новом фильме «Бархатная паутина». Всего лишь несколько дней назад Найт потряс Голливуд, неожиданно прогнав Ив Синклер во время съемок одной из ключевых сцен фильма. Как утверждают очевидцы, причиной этого шага послужили творческие разногласия, но тем не менее просочились слухи, что мисс Синклер совершенно потеряла контроль над собой на съемочной площадке из-за антипатии к Джозефу Найту. В этой напряженной ситуации Найт неожиданно лишил Ив Синклер права участия в его ленте и полностью переснял кульминационную сцену фильма, заняв в ней Кейт Гамильтон, второстепенную исполнительницу. Она совершенно неизвестна в Голливуде, так как исполняла только роли прохожих и участвовала в массовках. Через двадцать четыре часа после описываемых событий Найт объявил, что Гамильтон утверждена на роль героини его картины. Десять дней спустя произошло невероятное, то, во что просто невозможно поверить – Джозеф Найт и Кэтрин Гамильтон поженились. Бракосочетание совершилось в присутствии мирового судьи в деловой части Лос-Анджелеса – всего в нескольких милях от студии «Монак», где снимается новый фильм Найта. Найт и его новобрачная – первый брак у обоих – отказались от роскоши провести медовый месяц вне пределов Голливуда ради напряженного труда над завершением фильма, съевшего уже сотни тысяч долларов и требующего новых вложений средств для пересъемки эпизодов с Ив Синклер. Новобрачные будут ближе знакомиться друг с другом при помощи камеры Джозефа Найта. Голливудские обозреватели все еще находятся под впечатлением от непредсказуемых действий Джозефа Найта. Но он никак не комментировал ни смену звезд, ни свою женитьбу. Он только сказал, что работа над «Бархатной паутиной» идет полным ходом». Брайан Хэйс разразился коротким смешком, когда отложил газету. «Итак, Джо Найт – тоже человек, он не чужд человеческих слабостей, – подумал он. – Найт, ледяной человек, кремень, хладнокровный профессионал, выдающийся талант и организатор, имеет свою ахиллесову пяту, как и все в Голливуде». И это слабое место находится как раз между ног Найта. Найт выгнал Ив Синклер, одну из самых надежных актрис в Голливуде, и заменил ее никем. Случись это с любым другим продюсером, такая грубая ошибка сама по себе вызвала бы многочисленные кривотолки. Но слышать подобное о Джозефе Найте, обладающем репутацией серьезного и здравомыслящего человека, – просто уму непостижимо. Но как бы там ни было, забавлялся Хэйс, видимо, шумный мгновенный успех ударил ему в голову и ослепил его. Найт потерял чувство реальности. Наверно, он вообразил себя неуязвимым, суперменом, непревзойденным талантом, если выкидывает такие фортели и надеется выйти сухим из воды. Отшвырнуть Ив Синклер, с ее именем, ее успехом в билетных кассах и огромным мастерством ради бездарной «звездочки»! Ради актрисы, о которой никто и не слышал, ради кота в мешке. Брайан Хэйс радостно потирал руки. Теперь нужно хорошо все обдумать. В течение последних месяцев он строил все свои планы с учетом того, что будущий фильм Найта будет иметь триумф. С участием Ив Синклер и Сэмуэля Рейнза шансы поднимались почти до ста процентов. Хэйс так организовал будущий прокат в кинотеатрах двух своих новых крупных фильмов, чтобы они не столкнулись с «Бархатной паутиной» Найта. Со времени провала фильма «Зима их судьбы» Хэйс не любил рисковать. Пока он решил уступить пальму первенства Найту. Пока. До того времени, когда он, Хэйс, соберется с силами. Но теперь ситуация изменилась. Теперь Хэйс совершит рывок, имея довольно драгоценные камни за пазухой, и, если понадобится, поразит публику своими новыми фильмами, наступая на пятки «Бархатной паутине». Конечно, при условии, если Найт вообще завершит свою злосчастную ленту. Теперь, когда нет Ив Синклер, а ее место заняла заурядная неопытная актриса, такой поворот событий кажется очень вероятным. Владельцы студии «Монак», уже, наверное, раздраженные многочисленными задержками в съемках, могут совсем прикрыть эту лавочку. «Бархатная паутина» благополучно пойдет на дно под тяжестью амбиций и нелепого поведения ее создателя. Для «Континентал» это будет как нельзя лучше. Это станет подарком и для самого Брайана Хэйса, расчистит поле для его продукции и позволит его студии взять реванш. «Континентал» опять займет подобающее ей место на голливудском Олимпе. Грядущий успех Брайана Хэйса, без сомнения, будет тяжким ударом для Арнольда Шпека в Нью-Йорке. Интриги ненавистного «денежного мешка», направленные на то, чтобы поссорить Хэйса с советом, ни к чему не приведут, если в этом году Хэйсу удастся взорвать парочку сенсационных бомб на кинематографическом небосклоне. Да, поистине Брайан Хэйс был на седьмом небе от счастья. Джозеф Найт повис на волоске. Новый идол оказался колоссом на глиняных ногах. 18 В первые дни после назначения Кейт Гамильтон на роль героини «Бархатной паутины» она словно пережила второе рождение. Прошлое осталось за чертой. Она окунулась в мир, законы которого были дня нее новыми. Годами Кейт полностью контролировала свою жизнь. Она твердо стояла на земле обеими ногами и давала отпор каждому, кто пытался использовать ее, обидеть или играть ею. Ценой внутренней тьмы, которая застилала от нее ее собственное «я», Кейт держала свою судьбу в собственных руках. Если Кейт и не понимала, кто же она на самом деле, по крайней мере, она знала, кем она не была. Все ее решения основывались на этом. Но теперь перед ней разверзлась неизвестность. Профессия актрисы, которую она до сих пор не воспринимала всерьез, неожиданно резко изменила ее судьбу. Она получила главную роль в большом фильме, создаваемом самым блестящим продюсером и режиссером в Голливуде. Она не знала, как ей теперь быть. Кейт все еще не могла поверить в случившееся и пребывала в состоянии, близком к шоку. Ее первой реакцией на такой поворот событий было решение просто делать то, что ей скажут. С самого первого мгновения, когда она увидела на студии Джозефа Найта, Кейт почувствовала в своей душе потребность быть преданной ему, сделать все, о чем он ее попросит. Она полностью подчинилась этому чувству. Прежде чем начать снимать сцены с участием Кейт в качестве героини фильма, Джозеф Найт решил посвятить всю неделю напряженным репетициям. Когда он беседовал с ней о сценарии и помогал ей в эпизодах с Сэмуэлем Рейнзом, взгляд его темных глаз был предельно выразительным. Казалось, что он говорит об уважении и дружелюбии, но в нем ощущалась какая-то пугающая решимость. Найт уже видел, как Ив Синклер изо всех сил пыталась погубить его фильм. Решительно избавившись от нее, он будет продолжать работу над своим замыслом. Ничто не может его остановить. Однажды увидев этот взгляд, Кейт даже и помыслить не могла, чтобы навредить Найту. Она будет делать все, что он попросит, или умрет, стараясь. Она пыталась не замечать находящейся вокруг них съемочной группы – она чувствовала, что все недостаточно уважают и верят в нее. Казалось, они ждут, когда Джозеф Найт опомнится и удалит эту начинающую, которую он выбрал на роль героини, поддавшись минутному порыву, и попытается найти настоящую, талантливую актрису, кинозвезду. Итак, Кейт решилась не замечать ничего, не смотреть никуда, кроме того места, где стоял Джозеф Найт, – только в его глаза. Она будет в его руках податливой как воск. Слушаясь его советов, она сможет избежать множества ошибок. Но очень скоро Кейт поняла, что это совсем не то, чего ждал от нее Джозеф Найт. – Нет, – улыбался он, подойдя к ней во время первой репетиции очень важного эпизода. – Вы выдаете мне то, что, как вам кажется, я от вас жду. Не нужно так делать, мисс Гамильтон. Вы должны играть по-своему. Как вам подсказывает ваша интуиция. Хорошо? Смутившись оттого, что он так верно прочел ее мысли, Кейт кивнула и попробовала сыграть эту сцену иначе. Техника актерского мастерства, которой научил ее Норман Вэбб, была подобна игре ума, упражнениям в стратегии – чистой стратегии, без участия сердца. Но Джозеф Найт просил ее обнажить перед камерой всю свою душу – так, как она не могла себе даже вообразить. В определенном смысле он вторгался на запретную территорию, покушался на ее собственность, которую она много лет ревниво охраняла от постороннего взгляда всей силой своей воли. Кейт пробовала и ошибалась. Опять и опять она пыталась сделать то, о чем он ее просил, но словно натыкалась на подводные камни внутри себя. Кейт повторила сцену опять, и снова – неудача. Как она сможет объяснить, что дверь, которую он предлагал открыть для него, была дверью к ее душе. Эту дверь Кейт никогда не открывала. Он не давил на Кейт. Его отношение к ней становилось с каждым днем все более серьезным. Девушка была убеждена, что она не сможет сделать то, что ему было нужно от нее. Она никогда не думала, что ей придется принести такую жертву. Да и потом, быть может, внутри ее нет того, что так необходимо ему. Но однажды утром все переменилось. Кейт произносила одну из своих самых важных реплик под внимательным взглядом Джозефа Найта. Они пробовали уже шесть раз. Она чувствовала себя совершенно выжатой, просто на грани срыва. Ей было все труднее сосредоточиться. Она чувствовала слабость. Вдруг неожиданный спазм, что-то вроде бунта и одновременно поражения, потряс все ее чувства. Строчка сорвалась с ее губ с неожиданной свежестью, словно мощный электрический разряд пронзил ее душу. Кейт вдруг умолкла и подумала, за какую черту переступила она? – Вот, – сказал Джозеф Найт. Он смотрел на нее с улыбкой: – Именно этого я и хотел. Я знал, что у вас получится. Кейт слабо улыбнулась ему в ответ: – Я рада, что вы так думали. – Теперь давайте попробуем это повторить, – предложил Джозеф Найт. С этого момента действительно началась их совместная работа. Наступили напряженные дни. Кейт разрывалась между страхом оказаться несостоятельной актрисой и радостью победы, добиться которой помог ей Джозеф Найт. Она стала видеть ситуацию иначе. Полностью отдавая себя роли загадочной женщины, она отдавала себя полностью и Джозефу Найту. Его воле она подчинялась, она сдавалась, ощущая мощь и незаурядность его индивидуальности. Тот потаенный островок ее эмоциональной жизни, который она годами даже не ощущала, всплыл на поверхность и засиял всеми красками – для него, в той роли, которую он дал ей в своем фильме. Более того, ей показалось, что она видит, как Джозеф Найт откликается на ее жертву. Конечно, она не была уверена – он был самый скрытный человек из всех, кого Кейт знала, но она видела проблеск узнавания в его глазах, словно мысленно он жмет ей руку и поздравляет с удачей. В ее попытках обрести себя он будет рядом с ней. Кейт разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, его сильное мужское начало вызывало в ней желание спрятаться от него, уйти – она почувствовала это уже в момент их первой встречи. С другой стороны, она прибегала к их все растущей близости как к оружию против своих собственных сомнений. Вскоре она начала подозревать, что эта ее потребность в нем гораздо опаснее, чем она думала. Защитная оболочка спокойного профессионализма, которой окружила себя Кейт, давала трещины. Под ней пробуждалось к новой жизни так долго спавшее уязвимое женское сердце. Будучи здравомыслящей женщиной, Кейт изо всех сил боролась со своими чувствами, стараясь сосредоточиться только на своей роли и забыть о том, что творится в ее душе. Она знала, что Джозеф Найт – не для нее. Он был избранным. Выдающимся человеком. Они жили в разных мирах. Но даже приняв такое решение, Кейт не могла справиться с собой, ее сердце таяло всякий раз, когда Найт оказывался возле нее. С каждым часом она становилась все менее уверенной в себе, ее привязанность к нему росла. По ночам она лежала без сна, думая о Джозефе в то время, когда она должна была отдыхать и набираться сил для предстоящего нелегкого дня. Она начала ощущать ужасный дискомфорт на репетициях, когда Найт был рядом, давая Кейт советы, подбадривая ее, требуя все большей самоотдачи. Теперь она начала понимать, что чувствовала Ив Синклер, играя ту же роль, которую теперь играет Кейт. Звезда попала под обаяние Джозефа Найта и потеряла над собою контроль как актриса и как женщина. Одно дело было наблюдать за Ив издалека и думать о ее антипатии к Найту. Но теперь, рядом с ним, с его красивым лицом и сильным телом, видя его блестящий ум, Кейт поняла, что Ив была влюблена в него. Ее собственное измученное сердце не сомневалось в этом. Ее одержимость Найтом росла и росла. Кейт начала бояться, что ее душевные терзания станут губительными для роли, которую она играла. Более того, она думала, что Джозеф Найт чувствует ее состояние. Казалось, он тяготился ее присутствием, не чувствовал себя по-прежнему непринужденным. Кейт была уверена, что у него возникли сомнения в ее способности справиться с главной ролью, но он колеблется, боясь поставить ее перед печальным фактом. В его взгляде таилась боль, словно он боролся с собой. Без сомнения, он дает Кейт возможность побыть еще несколько дней на съемочной площадке, прежде чем отстранить ее от дальнейшего участия в фильме и поискать актрису получше. Состояние Кейт было невыносимым. Все, что она могла сделать – это постараться вложить в работу над ролью всю свою душу и ждать, пока опустится топор правосудия. Она считала себя недостойной доверия и не могла справиться со своими чувствами. Все это закончилось через семь дней после того, как началось… В пятницу, перед тем как возобновиться съемкам, Джозеф Найт постучался в дверь прицепа Кейт. – Мисс Гамильтон? Могу я поговорить с вами? Это не займет много времени. Кейт быстро посмотрела на себя в зеркало. Она выглядела ужасно. После дневной репетиции она была бледной и уставшей. На ней были надеты просторные брюки и спортивный свитер. Макияжа не было, волосы в беспорядке падали на ее плечи волнами. – Войдите, – улыбнулась она, прилепив на лицо маску дружеской приветливости, пока он входил внутрь. Он был одет в рубашку с короткими рукавами, и его сильные мускулы очерчивались под одеждой, которую он носил. Он выглядел свежим, подтянутым и невероятно красивым – как всегда. Он сел и долго смотрел на нее. Казалось, он был смущен. – Что случилось, мистер Найт? – спросила Кейт. – С вами все в порядке? – Как вы меня называете? – удивился он. – Разве я не говорил вам, чтобы вы называли меня Джо? Кейт улыбнулась. – Да, вы говорили, – ответила она. – Но у меня не хватало смелости. Казалось, он не слышал ее. Он медленно окинул невидящим взглядом прицеп. Она еще никогда не видела его таким серьезным. Потом он посмотрел ей в глаза. В первый раз за все время, пока она его знала, самообладание покинуло его. – Кейт, – сказал он. – Могу я называть вас Кейт? Она улыбнулась: – Конечно. Он стиснул руки и глубоко вздохнул: – Кейт, вы не согласитесь выйти за меня замуж? Кейт посмотрела на него ошеломленно. Она ничего не могла произнести. Долгое время они смотрели друг на друга, словно не могли поверить в то, что только что произошло между ними. Он стиснул руки еще сильнее, их суставы побелели. – Кейт, – сказал он мягко, – я вас люблю. Она все еще молчала. Потом на мгновение отвела взгляд и увидела его в зеркале – высокий сильный мужчина присел на кончике стула, его руки крепко сжаты, он с мольбой смотрит на женщину, которой была она сама. Кейт содрогнулась, посмотрела на него. Глаза ее были полны слез. – Вы?!. Она пыталась что-нибудь сказать, но не могла. Она почувствовала, как глубоко заблуждалась. Почти неделю она была на грани безумия. Она, наверно, грезит и сейчас. Но ее руки потянулись к нему, он встал со стула, подошел и опустился на колени около нее. Он коснулся ее спутанных волос, потом щеки. Он смотрел на нее с таким выражением, которого она еще никогда не видела на человеческом лице. – Я люблю вас, – повторил он. – Пожалуйста, не говорите «нет». Ее руки коснулись его щек. Она прижала его к своей груди, чувствовала его дыхание у своего сердца. В ее голове не было ни единой мысли. Она попыталась прийти в себя. То, что она держит его так заботливо, словно мать, в то время как его сильная фигура склонилась перед ней, прильнув к ее груди, наполнило ее благоговением и трепетом. Но губы ее уже выговаривали слова, новые и неожиданные для нее самой. – Я люблю тебя, – сказала она. – Я люблю тебя, Джо. Он поднял на нее глаза. Он выглядел так, будто неимоверная тяжесть свалилась с его плеч. И бесконечно восхищенным. Ребячливое выражение, которое Кейт никогда раньше не видела, появилось у него на лице. – Я даже еще не поцеловал тебя, – улыбнулся он. Она ничего не ответила. Ее взгляд сказал то, что она хотела сказать. Он обнял ее. Лишь только его прекрасное лицо приблизилось к ее лицу, все волнения и тревоги покинули Кейт, улетели, как тонкая паутинка. Теплые губы коснулись ее губ. На какое-то мгновение она мысленно металась между ним и собой, вспоминая ту Кейт Гамильтон, которой она была долгие годы. Но она отрешилась от прошлого и прижала его к себе нежными руками. – Ты целуешь меня сейчас, – прошептала она. Часом позже они были в его постели, их обнаженные тела воспарили в акте любви. Грудь Кейт, пылавшая от его поцелуев, была прижата к его груди. Ее волосы разметались по подушке, как золотой нимб. Ее пальцы нежно гладили его щеки, когда он глубоко вошел в нее. Его толчки были медленными и страстными. Ее спина выгнулась на простыне, ее длинные ноги были прижаты к его ногам и слегка вздрагивали от наслаждения. Она чувствовала, что ее женственность придает ему силы, и ощущала, как его мужская плоть внутри ее была близка к наивысшей точке наслаждения. Но революция в ее сердце была глубже, чем ликование ее тела. Она ощущала, что принадлежит ему. Прежняя Кейт Гамильтон перестала существовать и была забыта, как предыдущее воплощение. В этот день она вновь родилась на свет, чтобы быть женщиной Джозефа Найта. Ее руки скользнули вниз по его спине с мягкой настойчивостью, желая, чтобы он глубже вошел в нее. Его губы прикоснулись к ее губам, и Кейт поцеловала его опять. Она ощущала его загадочность, тьму внутри его, которая соединилась с ее собственной. На какое-то мгновение Кейт почудился сигнал опасности – опасности, которая угрожала все еще живому ее прежнему «я», перемены пугали ее, но она храбро взглянула в лицо своему будущему. Она благодарит счастливые звезды за возможность потерять себя ради такой замечательной судьбы. Кейт казалось, что всю свою жизнь она шла к этому моменту. И то одиночество, которое она испытала, было ценой, которую она заплатила, чтобы встретить Джозефа Найта. Ее шаги вели к нему, прежде чем она стала женщиной, – во времена девичества, ее обожания Ив Синклер и, может быть, еще раньше. Но мысль была поглощена страстью, и она больше не думала о своем чудесном перевоплощении. Волна наивысшего наслаждения затопила ее. Когда ее тело кричало, ликовало от экстаза, она попыталась в последний раз заглянуть внутрь себя, чтобы понять, кто же она есть на самом деле. Но во тьме души она видела только глаза Джозефа Найта, глядевшие на нее с выражением восхищения и тайного знания. 19 Это был самый сумасшедший медовый месяц, какой только доводилось переживать кому-либо. Они проводили его на съемках, которые уже на шесть недель вышли за пределы отпущенного бюджета – из-за урона, нанесенного поведением Ив Синклер. Джозеф Найт проводил короткие ночи дома, держа недавно обретенную жену в объятиях, но именно на съемочной площадке, во время восемнадцатичасовой совместной работы, они действительно по-настоящему узнали друг друга. Много лет спустя, когда фильмы с участием Кейт Гамильтон станут изучаться искусствоведами, их мнение будет единодушным– именно в эти судьбоносные шесть недель выдающийся талант Кейт как актрисы переживал муки своего рождения, камера Джозефа Найта проникала все дальше и дальше, в глубь ее загадки. И в то же самое время он все больше и больше влюблялся в нее. Каждое утро, паря душой от страсти, обретенной молодоженами ночью, Кейт появлялась перед камерой. И та интимность, духовная и телесная близость, которая все теснее соединяла их, давала ей смелость пробовать новые и неожиданные приемы в своем исполнении. Она ничего не скрывала от камеры Джо – ни те качества, которыми, Кейт знала, она обладала, ни те неизвестные способности, о которых она до настоящего момента даже и не подозревала. Благодаря выдающейся игре, Кейт стала сенсацией для обитателей кинематографического Голливуда задолго до выхода на экран «Бархатной паутины». Странный внутренний свет, который позже назовут «загадкой Кейт Гамильтон», родился перед камерой Найта. Он был бесхитростным, почти сверхъестественным в своей притягательности. Казалось, он выражал самую сущность женственности – не только в своей чувственности, но и в трагической серьезности. В последующие годы множество актрис попытаются имитировать его, но никто не добьется в этом успеха. Потому что Кейт сама была загадочной женщиной, внутренняя жизнь которой была сложной – невидимой для нее самой и притягательной для окружающих. Словно она знала многое, не отдавая себе в этом отчета, вторгалась в закрытые миры без малейшего намерения делать это. Океан загадок был в ее чувственных глазах – мир, полный духовных радостей и горестей, может быть, даже греха, который очаровывал зрителей. Утренние просмотры отснятых кадров каждый раз становились событием неординарным, и зачастую хозяева студии присоединялись к создателям фильма, чтобы сопереживать вместе с ними. Ощущение было однозначным: на их глазах рождалась великая звезда. Образ, создаваемый на экране Кейт, был таким проникновенным, что лишь редкие зрители вспоминали об участии Ив Синклер в съемках «Бархатной паутины». Ив, с ее отточенным талантом, ее вспышками гнева и раздражения и ее ненавистью к Джозефу Найту. Все это осталось в прошлом. Даже в моменты своего взлета она не смогла бы добиться той глубины и выразительности, которую Кейт Гамильтон привнесла в новый фильм. Это было словно невидимое прикосновение одного актерского поколения к другому, неотвратимый водораздел между прошлым и будущим. И Кейт Гамильтон была этим будущим. 20 Джозеф Найт едва сдерживал чувство огромной радости, которое наполняло его душу, когда каждое утро он приводил Кейт на съемочную площадку и ставил ее перед камерами – так же, как он не мог сдержать свое восхищение, когда приходил вечером домой и, держа ее в своих объятиях, любил ее. Кейт вживалась в образ героини «Бархатной паутины» так быстро, что всем было ясно: ее талант еще не раскрыл себя до конца. С огромной внутренней энергией она поднимала недавно обретенную актерскую технику до неожиданных высот. Воистину у нее было великолепное, выразительное тело и красивое лицо с лучистыми золотистыми глазами – таких не было ни у кого. Но источник ее чувственности и изумляющей глубины брал свое начало в чем-то таком неведомом, чего Джо не мог постигнуть умом, хотя с каждым днем приближался к этому все больше. Он понял, что всю свою жизнь Кейт жила, храня в душе неистовую гордость. Напряженность ее существования, ее жизненный опыт были такими, которые другим людям – мужчинам или женщинам – даже не снились. Под обличием белокурой красавицы скрывалась женщина с независимой волей, которая защищала свою нежную, хрупкую душу. Она была совершенно свободна от стереотипных надежд, убеждений и предрассудков, мелких интересов, поверхностных страстишек, которыми жило большинство известных Найту людей. Несмотря на свою скромность, она полностью жила по своим внутренним правилам, презирая обычаи и установки других. Она обладала внутренней смелостью, которая основывалась на безрассудстве, быть может, даже на грехе. В Кейт было какое-то внутреннее благородство, которое наполняло Джозефа Найта обожанием. Она существовала независимо от него, даже когда он ласкал ее в своих объятиях; он держал в руках ее свободу, как дикого зверя, укрощенного только ради любви к нему. И в этом порыве он отдавал часть своей души, а не просто обладал ею, как обладал множеством женщин до нее. Это было новым для него чувством – потеря самого себя ради женщины. Впервые в жизни он ощущал себя свободным от тягучих мыслей о своем будущем, собственном успехе – от того, что отнимало у него так много времени, с тех пор как он мальчишкой убежал из дома. В своей всепоглощающей любви к Кейт он перестал думать о себе. Это было огромным освобождением, более могущественным, чем то, о чем он когда-либо мог мечтать за годы тяжкого труда, потраченного на достижение задуманного. Он сиял, как ребенок, и восторг светился в его карих глазах каждый раз, когда он смотрел на Кейт. Когда они занимались любовью, Джо казалось, что он пребывает в райских садах и узнает женщину в первый раз. И еще ему казалось, что его мужское начало, растраченное в погонях за химерами, только теперь заново рождалось на свет. Он не знал, что Кейт чувствовала то же самое, она создавалась любовью Джозефа Найта сейчас заново. Прожив всю свою жизнь без смысла и чувства реальности происходящего, она была призраком, бродившим по земле до того, как встретила Джо; теперь, став его женой, она обрела смысл жизни. 21 Во время съемок они с Джо жили в его апартаментах в «Беверли-Уилтшир-отеле». Оба они поговаривали о покупке дома среди Голливудских холмов после окончания работы над фильмом. Но по-настоящему они могли пока думать только о работе. То время, которое они проводили вдвоем, было настолько заполнено страстью, что они едва находили время, чтобы рассказать друг другу о своем прошлом, о том, как они жили до того момента, когда встретились. Кейт рассказывала о своем умершем отце, равнодушной матери, своих странствиях. Она не вспоминала Квентина. Ее первое замужество казалось незначительным, попросту несущественным в сопоставлении с тем, что было у нее сейчас с Джо, оно словно было кощунством, которое могло оскорбить ее любовь к Джо, если она упомянет имя Квентина. Он существовал до ее возрождения. Он был нереален сейчас. Она слушала такую же лаконичную историю Джо – о его потерянной матери, его одиноких путешествиях, деловой жизни, которая в конце концов привела его в Голливуд. Он не скрыл от нее тот факт, что его многочисленные достижения оставляли в душе лишь пустоту и чувство своей ненужности как мужчины. Кейт могла догадаться, что в жизни у него было много приключений, но она не настаивала на подробностях – она чувствовала, так же как и он, что ничто в его прошлом несопоставимо с тем удивительным, невероятным фактом, что они встретились. Прошлое было стерто, и только будущее расстилалось перед ними. Лишь на один украденный у работы уик-энд Джо удалось увезти Кейт из Голливуда – на восемнадцать драгоценных часов. Он привез ее в Сьерры, чтобы показать ей «хижину», которую купил год назад. Это было уединенное место на берегу очень глубокого горного озера– двести футов глубиной, – возникшего в ледниковый период, миллионы лет тому назад. Ныряя в воду на глазах у Кейт, Джо шутил, говоря, какая в нем ледяная вода и как легко к ней привыкнуть. «Хижина» была прелестной деревенской постройкой, сделанной из массивных дубовых бревен, с простой мебелью, толстым ковром на полу и картинами и гобеленами на стенах. Джо объяснил, что других хижин на озере нет – он хотел уединения. Он купил всю землю в округе и принял меры предосторожности, чтобы избавиться от любопытных. Он знал, как важно ему обрести уединение теперь, когда голливудская рекламная братия избрала его героем нынешнего дня. Ситуация может еще более осложниться, так как слава Кейт тоже росла – факт, который он уже отметил. – Когда мы не будем заняты съемкой, – говорил он, – сможем приезжать сюда каждый уик-энд. В этом озере водится форель. Хочешь, я научу тебя удить рыбу? Ты можешь учить меня всему, чему захочешь. Лицо Кейт засияло от радости, когда она подумала о том, что проживет всю жизнь с Джозефом Найтом. Это было бы слишком хорошо, чтобы стать правдой. Но мысли о будущем могли и подождать, потому что съемки постепенно приближались к концу. Казалось, работа, в которой были заняты все актеры и съемочная группа, стала более напряженной и тяжелой, чем когда-либо. Они выкладывались без остатка, так как видели, что казавшийся неминуемый провал, вызванный нелепым поведением Ив Синклер, начал оборачиваться успехом – рождался новый фильм, который имел шанс стать великим. Все работали на одном дыхании, на грани измождения и восхищения – пока однажды, в середине ноября, все это не окончилось. Съемки были полностью завершены. Между фильмом и зрителями стоял только последний этап – монтаж и тиражирование. Джозеф Найт и его жена были совершенно выжаты съемками, но в полном восторге от достигнутого. Им не терпелось увидеть завершенный вариант фильма и узнать, как оценит его публика. После небольшого поиска Джо и Кейт купили скромный маленький домик, и Кейт занялась тем, что оформляла и обставляла его, пока Джо завершал работу на студии с Ларри Уолшем и Оскаром Фройндом. Каждый день она ждала, когда он вернется домой, и перед тем как начать думать об обеде и наступающем вечере, они занимались любовью в тиши спальни. Никогда они еще не чувствовали себя такими близкими, никогда еще не были так полны друг другом. Но все же, в эти минуты душевного спокойствия и счастья, Джо и Кейт начали испытывать новые, неожиданные ощущения. Хотя они еще сильнее были влюблены друг в друга и полностью поглощены мыслями друг о друге, странное чувство неполноты счастья нависло над их совместной жизнью. Джо первый обозначил словами это подспудное желание. Однажды ночью, в начале декабря, он взял Кейт в свои объятья. – Я хочу ребенка, – сказал он. Лицо Кейт осветилось. – Ты правда хочешь этого, Джо? – спросила она робко. Его взгляд был тем единственным ответом, в котором она нуждалась. Она прочла в нем страстное желание. Он уже подарил ей свое сердце. Теперь он хотел сделать завершающий шаг, который сделает их любовь всеобъемлюще полной. Они занимались любовью, как будто хотели скрепить свое решение печатью своего сердца. Их желание знало мириады форм – многочисленные вариации страсти. Кейт почувствовала: ее прошлое окончательно стерлось тем согласием, к которому они пришли, последним шагом к вечности, сделанным ею и ее мужем. Это может случиться не сразу – такое бывает, но она обязательно забеременеет. У них с Джо еще очень много времени впереди. …Но следующим утром это время истекло. 22 7 декабря 1941 года Кейт проснулась первой. Когда варила на кухне кофе, она включила радио, чтобы узнать свежие новости. В последние месяцы международная обстановка становилась все более напряженной. И как все американцы, Кейт с тревогой думала о том, что может случиться завтра. Ее страхи подтвердились. – Сегодня, рано утром, – говорил диктор, – японские военно-воздушные силы атаковали американскую военную базу в Пёрл-Харборе. У Кейт перехватило дыхание. Она бросила свои занятия и уставилась на радио, ее руки дрожали. – …Согласно последним сообщениям, – продолжал диктор, – атаковавшие войска состояли из трех сотен или более японских военных самолетов. Согласно оценкам американских военных специалистов, по крайней мере, восемь боевых кораблей Соединенных Штатов, включая «Аризону», а также четырнадцать мелких судов, были потоплены или получили серьезные повреждения. Не менее двухсот американских самолетов были уничтожены, и две-три тысячи военнослужащих и гражданского персонала на земле были убиты или ранены. Представители правительства Соединенных Штатов едины во мнении, что это было самое разрушительное единичное вторжение на территорию страны за всю историю нации. Ожидается, что Америка объявит войну Японии в ближайшие часы. Кейт оглянулась. Джо стоял в дверях и смотрел на нее. – Ты понимаешь, что это означает? – сказал он. Кейт отчаянно замотала головой. Она не хотела об этом слышать. – Я должен пойти, – проговорил он. – Я запишусь добровольцем, как только смогу. Сердце Кейт упало. Ее прекрасный муж никогда не выглядел еще таким молодым, таким сильным и таким уязвимым, как в этот момент, когда он решил сражаться за свою страну. Никогда она еще не испытывала такой гордости за него – и такого страха за его жизнь. Она ощутила тайный укол вины. Он был для Кейт словно прекрасный принц для Золушки – его появление в ее жизни было волшебным, нереальным. Она не совершила ничего героического или выдающегося, чтобы заслужить это. Наверное, все случившееся с ней было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Может быть, их любовь была слишком прекрасной, чтобы быть реальностью. Вероятно, отсутствие у нее особых достоинств побудило судьбу отнять его у нее. За всю свою жизнь никогда она еще не была так напугана. – Ты обязательно должен идти? – спросила она слабо. – Мы ведь только недавно… – Я должен идти, – ответил он. Кейт быстро кивнула. Когда он посмотрел на нее, свет, зажегшийся в его глазах, стал ярче. Казалось, он почувствовал, что впервые мир стал между ними, чтобы разлучить их. Она попыталась изо всех сил улыбнуться, потому что хотела: пусть он знает – что бы ни случилось, она всецело принадлежит ему. И будет принадлежать всегда. – Ничего не может стать между нами, – сказал он. – Ты ведь знаешь это, правда? Вместо ответа Кейт бросилась к нему и крепко обняла его. Пока они стояли в молчании, обнявшись, голос диктора зазвучал опять, возвещая о конце мира – такого, какой он был, и о наступлении другой жизни. КНИГА ТРЕТЬЯ ДВА ГОДА СПУСТЯ 18 мая 1944 года «СРАЖЕНИЕ СОЮЗНИКОВ В ВОЗДУХЕ НАД ЕВРОПОЙ Хроника новостей киностудии «Монак пикчерз» Летчики 8-й и 9-й бригад на летучих крепостях «Б-17» при поддержке истребителей «П-47» нанесли значительный ущерб вражеским гражданским и военным заводам в Германии, Австрии и странах Оси за последние три недели. Совершая дневные рейды, самолеты, имеющие экипаж из 10 человек на борту, сбросили бесчисленное количество 500– и 100-фунтовых бомб на объекты противника. Несмотря на отчаянное сопротивление немецких истребителей и массированный огонь зенитной артиллерии, как сообщается, врагу был нанесен ощутимый удар. У нас в стране на трудовом фронте американские женщины работают сверхурочно на военных заводах, чтобы наша военная промышленность могла бесперебойно снабжать боеприпасами доблестные военно-воздушные силы союзников…» Кейт Найт смотрела ролики новостей со смешанным чувством. Она знала, что хроника часто склонна приукрашивать события. Понять из нее реальное положение вещей довольно сложно. И письма, получаемые ею от Джозефа Найта, тоже мало проясняли ситуацию. Джо был летчиком 125-й группы 1-й дивизии 8-й бригады военно-воздушных сил. Он избегал плохих новостей, и даже если бы он решил описать Кейт истинную картину сражений, эти факты были бы незамедлительно вымараны цензурой. В своих письмах он казался бодрым и уверенным в завтрашнем дне – настроение, характерное для всех военнослужащих, несмотря на то что каждый день их жизнь подвергалась смертельной опасности. «Самое плохое, что принесла мне эта война, – быть вдали от тебя, – писал он. – Другое – это пища». Ни разу он и словом не обмолвился об опасности – он не хотел, чтобы Кейт тревожилась за его жизнь. Хронику можно было увидеть на специальных просмотрах на студии «Монак». На один из таких просмотров Оскар Фройнд взял Кейт с собой, зная, что там она может узнать хоть что-нибудь об эскадрилье Джозефа Найта. Ее привезли на студию в автомобиле и после окончания фильмов доставили домой. Лежа в постели, Кейт остро ощущала, что зловещая тень, нависшая над Европой, нависла и над жизнью самого дорогого ей человека. Летчики честно исполняли свой долг. Быть может, именно в этот момент Джо находится на краю гибели. Два обстоятельства были особенно мучительны для Кейт. Джо приезжал домой месяц назад – он получил десятидневный отпуск. Она чувствовала себя одновременно и очень близкой к нему, и такой далекой: она просто теряла голову от любви к нему и страстного желания. Истосковавшись друг по другу за время долгой разлуки, они постоянно занимались любовью – словно хотели слиться, раствориться друг в друге, чтобы окружающий мир не мог найти лазейки, которая помогла бы ему встать между ними. Но все же, несмотря на всю их духовную и физическую близость, разлука была рядом с ними как третий лишний. Она несла с собой едва уловимое отчуждение. Джо не мог или не хотел говорить о войне, и Кейт не смела коснуться этой гаммы его чувств и переживаний. Тревожные мысли отражались на его прекрасном лице, хотя он и не хотел делиться ими с женой. Кейт было больно, что эта часть его души была закрыта для нее. Она видела, как сильно потрясло Джо то, что ему довелось пережить на войне, но он не хотел взваливать этот неимоверный груз на хрупкие плечи своей жены. Война изменила его – как она изменила многих храбрых американцев. Но горе Кейт было острее, чем страдания многих других женщин, – ведь прежде чем война забрала его, у нее было так мало времени, чтобы узнать Джо поближе. Сейчас он пытался залечить свои душевные раны в одиночку. И Кейт не могла ему в этом помочь. Он не позволял ей сделать это. И ничего не оставалось больше, как только принимать обстоятельства такими, какими они были, касаться только того, чем Джо считал для себя возможным поделиться с Кейт. И он дарил ей свою любовь щедро, самозабвенно. Он отдавался этому чувству без остатка. Они проводили часы в молчаливом единении, их души рвались друг к другу через пропасть эмоций, порожденную войной, стараясь удвоенной нежностью наверстать упущенное время. Это все, что они могли сделать перед лицом грядущей разлуки. Оба они знали, что так странно, почти болезненно придется им любить друг друга, пока не кончится война. После отъезда мужа Кейт потребовалась неделя, чтобы прийти в себя. Она отдала себя ему без остатка, и у нее не было сил, чтобы опять жить без него. Нужно было снова стиснуть зубы и ждать. Разумеется, было нестерпимо больно держать его в объятиях и знать, что частью его души владела война. Но бесконечно трагичнее было сознание, что теперь он снова вернулся на поле боя, – жизнь его снова подвергается смертельной опасности, его маленький самолет был крохотной песчинкой, которая могла в любую минуту попасть в жернова прожорливой военной мясорубки. И тут произошло неожиданное. Через две недели после того, как Джо уехал, у Кейт случилась задержка. Она почти наверняка знала, что беременна, потому что с тех пор, как стала взрослой, такого с ней не случалось. Визит к гинекологу подтвердил ее догадки. Тем же утром она написала Джо письмо, но все еще не решалась отправить его. Звонок Оскара Фройнда, пригласившего ее на просмотр хроники новостей, заставил Кейт почувствовать, что нервы ее на пределе. Ей захотелось сначала услышать новое об эскадрилье Джо, а письмо отправить завтра, военной почтой. Радостно возбужденная своими личными обстоятельствами, которые ей не терпелось сообщить Джо, – счастье, которое внезапно сменялось страхом перед безжалостной бойней войны, – Кейт погрузилась в неспокойную дрему. В полусне она видела лицо Джо и мысленно с нежностью касалась каждой его клеточки, каждой черточки – прямой нос, загорелая гладкая кожа, волевые скулы и квадратная челюсть. Морщинки, которые перерезали лоб, делали его старше своих лет. Его красивые темные волосы и карие глаза – такие проницательные, что, казалось, могут заглянуть во все тайные уголки человеческой души. Его взгляд был настолько пронзительным, что мало кому удавалось выдержать его и не отвести глаз. Но когда в них смотрела Кейт, она видела только любовь, которая была ей защитой и опорой. И теперь она снова вглядывалась в эти глаза и хотела, чтобы он чувствовал ее любовь через тысячи миль, которые их разделяли. И прижав руки к животу, в котором зародилась новая жизнь – продолжение дорогого ей человека, – Кейт погрузилась в тревожный сон. Казалось, с тех пор как уехал Джо, она не спала спокойно ни единой ночи. Но она не была в этом одинока – все американки, чьи мужчины служили в армии, не могли по-настоящему уснуть по ночам – словно в их сердцах была антенна, готовая в любой момент принять сигнал бедствия. В тот самый момент, когда Кейт наконец заснула, руки Джо крепко сжимали штурвал его «Б-17» – устаревшей модели, прозванной «сломанной стрелой». Луга и поля Германии, испещренные множеством рек, отливавших золотом утреннего солнца, с высоты в 28 ООО футов выглядели обманчиво-приветливыми, дышащими миром и покоем. Сегодня утром в четыре тридцать экипажи боевых самолетов ознакомили с заданием– на этот раз объектами бомбардировки должны были стать заводы в Швейнфурте, находившиеся в семидесяти милях от Франкфурта, выпускавшие шарикоподшипники. Это были одни из наиболее хорошо охраняемых мишеней в Европе. Задание было связано с огромным риском. Чтобы выполнить его, нужно было несколько часов лететь над территорией Германии под огнем немецкой противовоздушной обороны, пробиваясь сквозь заслон вражеских истребителей, переброшенных с русского фронта, – немцы собирали все силы, пытаясь противостоять все усиливавшимся бомбовым атакам воздушной флотилии союзников. Подразделению Джо предписывалось выполнять полет на небольшой высоте. Это было очень опасно, так как делало их самолеты особенно уязвимыми для обстрела немецкими зенитками и истребителями. Будучи фланговым летчиком, Джо должен был особенно искусно маневрировать, чтобы не причинить вреда другим машинам. Самое главное было – сохранять боевой строй. При лобовой атаке «Б-17» не мог защитить себя от атакующих его «ME-109» или «ФВ-190». Из-за технических особенностей огневой установки «Б-17» не мог вести непрерывный огонь. Ушлые, но педантичные немецкие асы любили приурочивать свои атаки к двенадцати часам. Единственной возможностью отбиться от них и выиграть сражение было сохранение боевого строя – чтобы снайперы других бомбардировщиков подразделения Джо могли поддержать его своим огнем. В таких критических ситуациях становилось особенно ясно, кто из них – настоящий мужчина. Инфантильным юношам приходилось особенно туго. Неискушенный летчик начинал нервничать и метаться, нарушая боевой порядок. Эти хаотичные действия немедленно привлекали внимание немецких асов. Опытные немецкие пилоты потирали руки от удовольствия в предвкушении легкой добычи, которой был для них зеленый американский новичок или летчик с неуравновешенным характером. Буквально носом чуя слабое звено в строю американских боевых машин, фашист мог заставить неопытного пилота впасть в панику и спикировать прямо к нему на своем «108-м» или «190-м» – грозном «призраке», который мог вынырнуть просто из пустоты, по мере того как самолеты союзников подлетали к важнейшим объектам противника. Дневные полеты, вопреки ура-патриотическим отчетам военных корреспондентов, стоили американцам множества «Б-17». Англичане, предпочитавшие ночные рейды – это было их принципом с самого начала войны, – считали эти вылазки непростительным безумием. И, как оказалось впоследствии, они были не так уж неправы. Только на одном боевом задании в прошлом месяце американцы потеряли шестьдесят бомбардировщиков – цифра, за которой стояло множество искореженных машин и погибших людей. Черчилль и Рузвельт все еще не могли прийти к единому мнению по поводу верной стратегии, и казалось, только тогда, когда число убитых американских граждан сумеет остудить горячие головы, рукоплескавшие по поводу ущерба, нанесенного объектам противника, дело сможет сдвинуться с мертвой точки. Раньше этого времени ожидать единодушного решения политиков было трудно. В то время как промерзшие руки Джо сжимали штурвал самолета, его голова была полна горькими мыслями о том, что хроники новостей и пресс-релизы ВВС не упоминают об одной из самых важных особенностей «Б-17»: о жутком, почти непереносимом холоде в кабине самолета. На высоте 28 000 футов температура внутри могла упасть до пятидесяти градусов ниже нуля. Эффект этого невыносимого холода для летчика, находившегося в воздухе в течение пяти часов, был просто убийственным. Об окоченевших руках и ногах и говорить было нечего. Любая часть тела, прикоснувшаяся к смертельному холоду стали фюзеляжа, немела в одну минуту. Обморожение было одной из самых распространенных травм. Военные специалисты ВВС придумали электрические перчатки и ботинки, чтобы хоть как-то спасти ситуацию, но от них было мало толку. Электропровода были расположены в области ладони, оставляя пальцы уязвимыми для холода. И электрические ботинки помогали мало. Члены экипажа наносили различные мази на части лица, не закрытые кислородной маской, пытаясь уменьшить опасность обморожения. На сегодняшнем задании авиагруппа Джо объединилась с 98-й, 217-й и 432-й. Согласно идеальному взгляду на положение вещей, каждое подразделение должно было состоять из восемнадцати боевых машин. Но за последние две недели 125-я авиагруппа потеряла семь самолетов во время рейдов над Австрией и Францией, 98-я недосчиталась пяти машин, 217-я – трех, а 432-я лишилась половины. Желание Рузвельта убедить англичан в целесообразности дневных полетов стоило американским летчикам слишком дорого. За последние три месяца Джо потерял много друзей. Немцы были всегда наготове, встречая янки шквальным заградительным огнем зениток, двадцатимиллиметровых орудий, тридцатимиллиметровых пулеметов и ракетами, выпускаемым по боевому строю самолетов. Самым скверным в этих сражениях было то, что экскортирующие подразделения истребителей «П-17» не были способны взять на борт горючее в количестве, достаточном для того, чтобы долететь до цели без дозаправки. В какой-то момент им приходилось поворачивать назад, оставляя бомбардировщики без прикрытия перед натиском противника. Это было как раз то, чего ждали немецкие летчики. Шанс достичь цели и вернуться назад живым давало лишь место в боевом строю – только так можно было отбиться от назойливых вражеских самолетов, моля Бога о том, чтобы выйти сухим из огненного ливня немецких зениток, сбросить свои бомбы и вернуться на рубеж, от которого новая группа истребителей, американских или английских, будет сопровождать тебя на свой аэродром. Сегодняшний вылет был тридцать седьмым по счету боевым заданием Джо. Если он выживет, ему останется еще двенадцать. Как и другие летчики, он давно перестал их считать– он видел так много мертвых, изуродованных тел своих товарищей, что мозг его мог просто разорваться, если бы он стал заниматься подсчетом. Об этом нельзя было думать. Иногда у него не хватало сил даже на то, чтобы надеяться. Жить означало не думать о смерти. Летчики вели себя как беззаботные дети, отпуская шуточки и рассказывая байки о своих подвигах и опасностях, которым они подвергались, словно ежедневная тень смерти была делом обычным, – делая из слона муху. Чего тут волноваться? Их страх был спрятан так надежно в глубинах души, что поверхность ее казалась абсолютно незамутненной. Воспоминания о поездке домой к Кейт потеряли свою остроту перед лицом кошмара боевых вылетов. Он хранил их в тайнике своего мозга, куда он заглядывал в те минуты, когда оставался наедине со своей душой. Было больно и трудно думать о Кейт, потому что всякий раз, когда он представлял себе ее красивое лицо и вспоминал их последний поцелуй, его воображение рисовало ему жуткую картину – его тело разлетается на миллионы клочков от взрыва немецкой ракеты. Это может случиться завтра, послезавтра… Завтра он снова летит на задание. Но мысль о собственной смерти терзала его меньше, чем стоявшее у него перед глазами лицо Кейт, искаженное горем, которое принесет ей его гибель. Кейт всегда была рядом с ним в глубинах его души, но он думал о ней только в те моменты, когда кровавая бойня войны давала ему мимолетную передышку. Позволить себе жить и чувствовать, как в мирное время, означало потерять рассудок. Сегодня Джо был в своем обычном состоянии– уверенный в себе, полный самообладания и готовности сражаться с противником изо всех своих сил. Его тревожило только то, что сегодняшний вылет был пятидесятым для его второго пилота Генри Апчерча, двадцатипятилетнего молодого человека, с мягким выговором, из Арканзаса. Генри не скрывал своей радости по поводу того, что это было его последним боевым заданием, но не выражал это открыто из-за суеверного страха. Все летчики боялись последнего задания. Столько пилотов погибло во время такого испытания, что это стало уже своего рода дурной приметой. Всем было не по себе, когда один из членов экипажа отправлялся в свой завершающий полет. Перед отъездом на фронт Генри женился на девушке, которую он любил почти с детства и которая теперь была матерью их почти полуторагодовалого ребенка. Возможно, из-за того, что он не смог подарить Кейт ребенка прежде, чем покинул Голливуд, Джо ощущал что-то вроде ответственности за судьбу Генри. Он считал своим долгом способствовать воссоединению молодой семьи. Он поможет Генри выйти из последнего боя живым и невредимым. За завтраком, состоявшим из омлета из яичного порошка и колбасного фарша, Джо старался подбодрить Генри, говоря, что сегодняшний вылет будет не опасным. – Насколько я знаю, зенитки будут лупить не слишком сильно, – говорил Джо. – Я проведу тебя между их самолетами, Генри. Даю тебе слово. Генри сделал вид, что успокоился. На самом деле он отлично понимал, что предстоит им. Но он был очень рад, что летает с Джо – Найта считали самым искусным летчиком в авиакрыле – консервативным и осторожным, спасшим не одну боевую машину благодаря верно выбранной позиции в строю, которая позволяла ему отбивать атаки немецких асов и летать всегда выше или ниже линии огня зенитных батарей. Экипаж всегда вздыхал облегченно, когда он пилотировал самолет, – это был почти верный шанс возвратиться с задания живым. Из-за завесы облаков подразделение вынуждено было спуститься на высоту семнадцать тысяч пятьсот футов. Они были уже почти на подлете к цели. «П-17» уже повернули назад, и бомбардировщики продолжали полет без поддержки, строго придерживаясь боевого порядка. Они прошли западнее Кобленца, а когда миновали Франкфурт, немцы сообразили, что американские самолеты направляются к Швейнфурту. Все знали, что предстоит ожесточенная схватка. Будет горячо. Джо держался в строю, каждые несколько секунд бросая взгляд на приборы, измерявшие высоту полета и расстояние до цели. И тут началась огненная буря. Зенитки палили беспрерывно. Экипаж слышал отвратительные звуки разрывавшихся восьмидесятивосьми– и стопятимиллиметровых противовоздушных фугасных снарядов, сотрясавших все небо. – Проклятье! – процедил Джо. У него перехватило дыхание. Зенитки били точно по целям. Швейнфурт был чрезвычайно важным объектом, погода стояла ясная, и немцы были готовы к бою. Американцы ждали. Джо все еще гадал, как ему лучше маневрировать под неистовым огнем зениток, когда услышал, что вышли на связь. – Вызываю экипаж! – Это был бортовой стрелок, один из самых опытных людей в машине. – Истребители выше отметки десять! – Правый бортовой стрелок вызывает экипаж! Истребители ниже отметки три! – Башенный стрелок вызывает пилота! Два истребителя прямо перед носом! Один из них горит, другой уже падает! – Хвостовой стрелок вызывает второго пилота! Еще истребители на отметке девять! Их там целая прорва! Джо вышел на связь: – Пилот вызывает штурмана. Сколько до цели? – Минут пять, – ответил тот. Джо стиснул зубы. Их спасение только в том, чтобы отделаться от тяжелых бомб и набрать высоту, чтобы лететь выше линии зенитного огня. Но снаряды нужно было приберегать для того, чтобы поразить объект. Это был критический момент в жизни экипажа. Джо быстро посмотрел на Генри. Взгляд второго пилота был полон страха. Джо подбодрил его: – Мы пробьемся. Найт продолжал придерживаться боевого строя, но огонь зениток становился все жестче. Они были повсюду, обрушивая смертоносный шквал артиллерийских снарядов и ракет на маленький бомбардировщик. Слава Богу, ни одна из установок не попала в цель! Но экипаж был словно в аду. Руки Джо намертво вцепились в штурвал. Он услышал голос штурмана: – Через минуту можно начинать! Бомбардир открывал люки. Эскадрилья готовилась к бомбовому удару. Джо уже было вздохнул с облегчением. Неожиданно раздался оглушительный взрыв. Самолет резко накренился, и Джо понадобились все его умение и сила, чтобы справиться с управлением. Он быстро взглянул на приборы. Но в этом не было необходимости. Прежде чем он их увидел, его нос почувствовал, что поврежден топливный отсек. Зловоние стооктанового керосина наполнило кабину. – Второй пилот вызывает пилота, – слышен был голос Генри. – Первый двигатель вышел из строя. Четвертый горит. – Проклятье! – выругался Джо, пытаясь оценить ситуацию. – Соедини эти двигатели. Пилот вызывает бомбардира! Все готово к бомбометанию? Ответа не было. – Пилот вызывает второго пилота! – снова вышел на связь Джо. – Генри, оставь двигатели мне. Ползи в бомбовый отсек и убедись, что эти чертовы бомбы падают. Гидравлическое давление быстро падает! – Понял, – Генри быстро отстегнул ремни и выбрался из кабины. Он был легким юношей – весом всего в сто сорок пять фунтов, несмотря на свой рост. Это оказалось очень кстати, так как проход в бомбовый отсек был настолько узким, что человек нормального телосложения едва ли смог бы протиснуться в него. Пытаясь держать под контролем управление самолетом, Джо одновременно пытался связаться с другими членами экипажа. Но боковые стрелки не отвечали. Хвостовой стрелок ответил, что с ним все в порядке, но радист молчал. – Пилот вызывает башенного стрелка, – начал снова Джо. Он обращался к Рою Ходжесу, двадцатитрехлетнему красивому юноше-новобранцу из Калифорнии. – Попробуй выяснить, что случилось с боковыми стрелками. Сообщи мне о повреждениях. Уже сейчас можно было понять, что в самолет угодил зенитный снаряд или ракета. Вероятно, было повреждено крыло. Один взгляд на приборы, измерявшие уровень давления и топлива, оставлял мало надежды в том, что он ошибался. На аэродром они сегодня не вернутся. Прямо по курсу другие бомбардировщики тоже были подбиты. Немцы находились в полной боевой готовности. Их зенитки били педантично в цель. Американские самолеты бомбили объект отчаянно или, если были подбиты, просто избавлялись от снарядов, не долетев до мишени. Боевой строй смешался. Сегодняшний вылет обойдется очень дорого. – Башенный стрелок вызывает пилота! Правофланговый стрелок мертв. Похоже, что в него попал осколок снаряда. Левофланговый стрелок не дышит. Я думаю, что повреждена кислородная маска. – Пилот вызывает башенного стрелка. Попытайся надеть на него маску правого стрелка. Всем пристегнуть парашюты. – Второй пилот вызывает пилота. Бомбардир ранен. Похоже, что он мертв, – голос Генри был слабым и испуганным. – Сильная загазованность. Джо подумал о Генри и его пятидесятом вылете. Бомбы еще не были сброшены – в противном случае он ощутил бы значительный крен его «Б-17». Так было всегда, когда пятисот– и тысячифунтовые снаряды ухали в отверстие бомбового люка. – Пилот вызывает второго пилота, – кричал Джо по связи. – Генри, сбрасывай бомбы и выбирайся оттуда. Все остальные– приготовиться к выброске. Проверьте свои парашюты и убедитесь, что снаряжение в порядке. Парашютное снаряжение включало в себя компас, прорезиненную карту местности, над которой совершался полет, флягу с водой и таблетки, очищающие воду. В него также входил концентрат шоколада и таблетки фенамина от шока. – Пилот вызывает второго пилота! – сказал Джо. – Генри, что стряслось? Бомбы все еще в отсеке? Ответа не последовало. – Пилот вызывает второго пилота! Генри, ты все еще там? Опять никакого ответа. Ощущая в кабине запах горючего, Джо подумал, что могли произойти одновременно две вещи: вышла из строя система снабжения кислородом, и поврежденная топливная линия отравила воздух смертоносными парами. Экипажу было нечем дышать. Он взглянул на альтиметр. С момента удара самолет потерял уже пять тысяч футов высоты. Не было и речи о том, чтобы добраться до территории союзников, тем более возвратиться на свой аэродром. Ничего не остается, как только прыгнуть с парашютом. Им придется приземлиться здесь и стать военнопленными. По крайней мере, они останутся в живых. Фюзеляж начало трясти. Самолет терял устойчивость. В любой момент могло сломаться одно из крыльев. – Пилот вызывает членов экипажа, – Джо снова вышел на связь. – Прыгайте! Повторяю – прыгайте! Жалкие остатки подразделения поворачивали назад к своему аэродрому. Горящие бомбардировщики становились неуправляемыми. Немецкие зенитки были повсюду, их снаряды оглушительно взрывались в голубом небе. Это был настоящий ад. Не успел Джо додумать эту мысль, как немецкий снаряд, выпущенный из двадцатимиллиметровой пушки, попал в кабину. У него было такое ощущение, будто кто-то гигантским кулаком изо всей силы врезал ему между ног. Найт был ранен. И очень тяжело. Он попытался снова выйти на связь, но ему не хватало дыхания. Джо не знал, было ли это из-за ядовитых паров или дала о себе знать рана. Он не мог понять. – Пилот вызывает экипаж, – прошептал он. – Вы слышите меня? Кто может мне ответить? Но ответа не было. Те члены экипажа, которые не выбросились с парашютом, были либо мертвы, либо ранены, либо погибли от смертоносных паров, отравлявших воздух. Джо взглянул на приборы. Самолет летел на высоте шесть тысяч футов и продолжал снижаться. Первый двигатель горел, крыло опасно вибрировало. Не было смысла пытаться вести самолет. Нужно катапультироваться. Найт подумал о Генри. Почему же он не отвечает все это время? Превозмогая резкую боль в бедре и тазу, Джо отстегнул ремни, взял сумку с парашютом и отправился к Генри. Быть может, он еще жив и они смогут вместе покинуть гибнущий самолет. Джо схватил переносной кислородный баллон (самое большое– его хватит на четыре минуты), еще один парашют и покинул кабину. Он стонал от нестерпимой боли в бедре. Найт заметил, что обмундирование было насквозь пропитано кровью, и отвел взгляд. Буквально скрипя зубами от боли, он протиснулся в бомбовый отсек и почувствовал удушье от паров керосина. Бомбардир был мертв. Генри – без сознания, его рука все еще сжимала замок бомбодержателя. Несмотря на боль, ставшую просто непереносимой, Джо схватил Генри и потянул его к себе. Затем он сбросил все бомбы. Самолет накренился. Резкая потеря веса может позволить им несколько секунд сохранять стабильную высоту, необходимую для успешного катапультирования. У него не было времени узнать о судьбе остальных членов экипажа. Самолет начал медленно пикировать – это было характерно для «Б-17», потерявшего управление. Он был просто не в состоянии спасти своих людей. Оставалось только уповать на то, что те из них, кто еще остался в живых, были в сознании, чтобы нажать на катапульту и попытаться спастись. Джо смотрел на Генри. Лицо друга, не полностью закрытое шлемом, было как у спящего невинного младенца. Но цвет его кожи был нездоровым от нехватки кислорода. Друг был в опасности. Джо подхватил Генри, натянул на него парашют и потянулся к катапульте. Помогать выброситься с парашютом человеку, находящемуся в бессознательном состоянии, означало подвергать себя невероятному риску. Когда воздушная волна подхватит обоих мужчин, их тела могут столкнуться. Сила ударной волны будет такова, что они могут убить друг друга. К тому же их парашюты могут переплестись. Это была верная смерть. – О'кей, Генри, – пробормотал Джо. – Не волнуйся. Мы выберемся отсюда. Он крепко прижал друга к себе, встал перед бомбовым люком и заглянул вниз. Самолет снизился настолько, что можно было увидеть созревающий урожай на крестьянских полях. Крепко держа Генри, Джозеф Найт шагнул в бомбовый люк. Кейт находилась во власти ночного кошмара. Она видела Джо в самолете, который стремительно падал вниз. Машина была сбита и горела. Кейт смотрела в глаза Джо. Затем она видела происходящее словно его глазами: земля приближалась с невероятной быстротой; как в бешеном калейдоскопе мелькали горы и реки. Солнце ярко светило. Казалось, мир сошел с ума. Он подошел к краю пропасти. Еще мгновение – и наступит конец света. Но Джо был словно равнодушен ко всему. Его взгляд остановился – он смотрел через плечо, спокойный, как смерть, на то, что творилось вокруг, не делая ни малейшей попытки спастись. Рядом с ним был некто, чьего лица Кейт не могла разглядеть, – безликое существо, не издававшее ни звука. Кейт металась на постели, приглушенные стоны отчаяния и муки срывались с ее губ. Казалось, смерть подкралась к Джо, парализуя его волю – чтобы он не мог бороться. Лицо его было безразличным, даже ошеломленным – так выглядит человек, только что пробудившийся от чудесного сна и пытающийся понять, как он попал сюда. Эта бездеятельная отрешенность была самой сутью кошмара. Кейт отчаянно звала Джо, пытаясь вывести его из забытья, объяснить ему, что он погибнет, если не будет бороться. Но все было напрасно. Он падал к земле, самолет крутило, как детскую неуправляемую игрушку, и запах керосина, полыхавшего ярким пламенем, обжигал дыхание. Кейт проснулась от неистового крика. Кричала она сама. Ее пронзила мысль, что это был не просто ночной кошмар. Что-то действительно произошло. Ее Джо был в опасности. Когда Кейт встала с постели, кровь хлынула по ее ногам и спазм нестерпимой боли заставил ее согнуться. Еще до того, как она добралась до ванной, Кейт поняла, что у нее произошел выкидыш. Джо держал Генри изо всех сил, когда их подхватил воздушный поток. Затем он дернул за кольцо парашюта друга и резко оттолкнулся от него. Парашют подбросил Генри высоко в небо – над Джо. Джо смотрел вниз, пока падал. До земли оставалось не больше семисот или восьмисот футов. Он дернул за кольцо своего парашюта и услышал звук натянувшихся строп, когда воздух наполнил купол. От этого резкого толчка волна боли прокатилась по его бедру. Он чувствовал, как кровь струилась между ног. Его форма набухла от этой тягучей жидкости. Потом в течение долгого времени он парил в воздухе, словно безмятежная чайка, глядя, как земля дюйм за дюймом приближалась к нему. Он видел – самолеты, сражающиеся в небе друг с другом, пылающий керосин, грибки парашютов, горящие истребители, падающие бомбардировщики, огнедышащие жерла зениток. Развернувшаяся перед ним панорама была абсурдной. Более того, она была по-детски непредсказуемой. Невозможно было поверить, что множество взрослых мужчин собралось здесь только для того, чтобы наполнить это упоительное лазурное, благоухающее утренней свежестью небо горящими факелами машин и криками гибнущих людей. Будьте вы прокляты, думал он, вспоминая умиротворенное лицо Генри, погруженного в беспамятство. Он думал о войне, о немцах, о человеческом безумии, он видел искореженные самолеты и раненое небо. – Прокляты, прокляты, прокляты… – повторял он. Вот его ноги коснулись земли. Все его тело словно прожгли раскаленным железом – рвущая на части боль пронзила его ноги, позвоночник. Парашют упал на него, но Джо был слишком слаб, чтобы освободиться. Наверно, он потерял много крови – много, слишком много… Он лежал на спине и глядел в небо, словно из недр земли. Носившиеся с ревом самолеты, ровные блюдечки парашютов казались теперь нереальными, потусторонними. Он уже почти терял сознание, когда появились немцы. Они прикатили на джипе. Джо слышал их голоса, эхом отдававшиеся в странно плывущем сознании. Они подошли ближе. Джо увидел знакомые шлемы, а под ними – лица, на которых еще не остыло ожесточение, вызванное идущим сражением. Их оружие было нацелено на него. Немцы быстро сообразили, что он им совершенно не опасен. Один из них процедил что-то. Другие неприятно усмехнулись. Джо смотрел на них спокойно – словно они были друзья. Потеря крови оказалась в определенном смысле спасением для его рассудка. Ничто не казалось реальным. Ничто не могло вызвать чувство ужаса. Говоривший немец был сержантом, лет на десять старше остальных. Он смотрел на Джо сверху. – Du hast dich verletzt? [3] – произнес он, увидев почерневший от крови участок его формы. Медленная улыбка обозначилась на его губах. Немец поднял ногу в полевом ботинке и всем своим весом опустил ее на раздробленное бедро Джо. Нечеловеческий крик вырвался из его груди – так бьется в агонии раненое животное, издавая вопль с безумной силой, которую никто не мог от него ожидать. И в первую очередь он сам. Прежде чем впасть в забытье, Джозеф Найт увидел, как немцы волокли к нему мертвое тело Генри Апчерча. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 1 ЕЩЕ ДВА ГОДА СПУСТЯ «Дейли вэрайэтиз», 18 апреля 1946 года «МИСТЕР И МИССИС НАЙТ СНОВА ПРИСТУПАЮТ К РАБОТЕ Долгожданный день настал. Джозеф Найт и его жена Кетрин Гамильтон, чей фильм «Бархатная паутина», снятый четыре года назад, произвел беспрецедентный кассовый фурор – величайшая сенсация за всю историю Голливуда, – начали работу над новой лентой. Это очень отрадная новость для Голливуда, потому что Кейт Гамильтон не появлялась на экране с того самого времени, когда ее имя в одночасье стало всемирно известным благодаря ее незабываемой игре в «Паутине». Все эти годы актриса провела в своем доме в уединении, которое она нарушала только ради благотворительных концертов в пользу военнопленных и нескольких выступлений в Европе перед военнослужащими, чью любовь она сразу же снискала благодаря своему выдающемуся таланту. Джозеф Найт за свою храбрость – он служил летчиком, сражаясь против врага в небе Европы, – получил заслуженные награды: орден «Пурпурное сердце» и крест «За боевые заслуги». Сейчас он постепенно оправляется от тяжелых ранений. Кроме того, Джозеф Найт провел одиннадцать месяцев в немецком лагере для военнопленных, что тоже самым тяжелым образом сказалось на его здоровье. Согласно нашим сведениям, в данный момент состояние его здоровья хотя и медленно, но улучшается. К сожалению, раны в области бедра и таза причиняют ему постоянные страдания. Найт принял участие в пресс-конференции на «Монак пикчерз», на которой присутствовал также Оскар Фройнд. Джозеф Найт рассказал журналистам о замысле нового фильма, для которого он сам написал сценарий. Как и прежде, он сам будет режиссером и продюсером картины. «Я хочу снять фильм о войне, – сказал он. – Я хочу, чтобы Кейт играла в нем главную роль. Но оба эти мои желания связаны с определенным риском. Я не уверен, что буду объективен в оценке войны. И я также не уверен, что буду объективен в том, что касается Кейт. Вернее, я был не уверен. Но теперь, когда я написал сценарий, я вижу, что, возможно, из этого что-нибудь получится». Согласно его словам, новый фильм будет о том, как война повлияла на любовь типичной американской девушки. Когда ее возлюбленный уходит служить в армию, она ждет его и надеется, что после его возвращения все в их жизни будет по-прежнему. Но Джозеф Найт в своем трогательном, правдивом и умном сценарии говорит нам то, что многие американцы начинают понимать только сейчас – жизнь после войны не может быть такой же, какой была до нее. Кейт Гамильтон полна радостных надежд. Она с нетерпением ожидает начала работы со своим мужем. «Я видела, как он целый год проводил по двенадцать часов за письменным столом, работая над сценарием. Когда он наконец показал его мне, я была потрясена. Для меня будет большой радостью и честью снова работать вместе с ним. Я люблю его как мужчину и уважаю как кинематографиста». В фильме также есть превосходная роль главного героя – ожидается, что его будет играть Сэмуэль Рейнз, – и очень перспективная роль для другой ведущей актрисы. Можно с уверенностью сказать, что каждая голливудская звезда будет счастлива получить эту роль. Удачи вам, леди!» Брайан Хэйс отложил в сторону номер «Дейли вэрайэтиз» и откинулся на спинку кресла, глядя на лужайку возле своего особняка в Бель-Эйр. Хэйс не был счастливым человеком. И появление на горизонте Джозефа Найта именно в этот момент с новым блестящим замыслом, конечно, не могло его обрадовать. Это были плохие новости для Хэйса и его студии. Успех «Бархатной паутины» больно ударил по Брайану Хэйсу четыре года назад. Теша себя надеждой, что Джозеф Найт совершил непростительную глупость, заменив профессиональную Ив Синклер дилетанткой, Хэйс решился противопоставить ленте соперника роскошную костюмированную драму в классическом голливудском стиле. Но Джозеф Найт, словно фокусник, вытаскивающий кролика из пустой шляпы, обманул его надежды. Его «Паутина» удалась на славу. И Кейт Гамильтон в одночасье стала звездой номер один. Это было невероятно, но это было именно так. «Бархатная паутина» получила восемь «Оскаров». Брайан Хэйс и его «Континентал» опять остались с носом. Хэйс рвал и метал, вспоминая провал «Зимы их судьбы». На фоне первой великолепной ленты Найта – «Конец радуги»– хэйсовская поделка смотрелась убийственно. И теперь Найт опять переходил ему дорогу. Хэйс молил Бога, чтобы его соперник не вернулся с войны. Он не хотел состязаться с ним снова. Найт был крупной солью на ранах Хэйса. Занозой в пятке. В годы войны дела у Хэйса шли довольно скверно. Студия пыталась лавировать, делая недорогостоящие военные сериалы и мюзиклы, а также фильмы для семейного просмотра. Ни одна из этих лент не получила какой-либо награды, и лишь некоторые из них приносили ощутимый доход. Престиж «Континентал» пошатнулся после истории с «Зимой их судьбы». О прежнем почете не было и речи. В этом году Хэйс и его студия были заняты тем, что сооружали новый грандиозный приключенческо-романтический фильм под названием «Превратности фортуны». Хотя съемки его обойдутся довольно дорого, Хэйс намеревался палить изо всех орудий, напичкав ленту множеством звезд, подобрав престижного режиссера. С этим фильмом были связаны большие надежды – глава студии собирался открыть им послевоенную эпоху в жизни «Континентал» и восстановить былое величие. Но теперь этот чертов Найт опять вынырнул из-за печки. Хэйс хорошо знал– всякий раз, когда Найт берется за новый фильм, ему и его студии нужно готовиться к провалу. Размышляя об этом, Хэйс услышал телефонный звонок: – Как поживаешь, Брайан? Это Арнольд. Арнольд Шпек. Вот уж кого Хэйс меньше всего на свете хотел бы слышать сейчас! – Привет, Арнольд. – Ты читал газеты? – Да, Арнольд. Что ты имеешь в виду? – Джо Найта. Повисла пауза. Хэйс уже догадался, зачем звонил Шпек, – тот обожал изводить партнера денежными вопросами. – А я как раз прикидываю наши финансовые расходы на этот год, – начал Шпек. – Мы изрядно поистратились на «Превратностях фортуны». Как бы нам не прогореть. Хэйс вздохнул. Если, не дай Бог, Найт опять подставит подножку его новому фильму, это будет последним гвоздем, вбитым в гроб карьеры Брайана Хэйса как главы «Континентал пикчерз». – Я не думаю, что есть повод для беспокойства, – осторожно произнес Хэйс. – «Превратности фортуны» имеют все шансы на большой успех. Я это нутром чую. Выкинь из головы Найта с его поделкой за пазухой. Ему просто не успеть к рождественскому показу. А если и поспеет, мы выбьем его из седла. Уж поверь мне. Я-то знаю, что говорю. – Но как ты можешь быть уверен? Это железно? – прозвучал классический ультиматум Шпека. – Что может быть железно на этом свете, Арнольд? – ответил уклончиво Хэйс. – Ты знаешь это не хуже меня. Все, что мы можем – это поднатужиться. И мы жмем изо всех сил. Мы приготовили Найту славный подарочек. Фильм вышел выдающимся. Помяни меня – он принесет нам кучу денег. Наступило молчание. Собирались тучи. Сейчас Шпек перейдет к угрозам. Уж что-что, а штучки партнера Хэйс знал как свои пять пальцев. Арнольд любил нагнетать обстановку. – Верно замечено, Брайан, – разродился он наконец. – Ничто не может быть железным. Особенно в таком бизнесе. В моем бизнесе. Именно это имел в виду Шпек. Это был ультиматум – либо дай мне твердые гарантии, что новый фильм Найта не оставит нас с носом, либо пеняй на себя. Все мы под Богом ходим, в данном случае – под Шпеком. Если Найт и на этот раз напакостит, Брайан Хэйс как глава «Континентал» может считать себя конченым человеком. Пять долгих лет, со времени провала фильма «Зима их судьбы», Брайан Хэйс словно балансировал на канате, постоянно атакуемый кознями Шпека, чье влияние в совете в Нью-Йорке возрастало пропорционально падению престижа Хэйса в Голливуде. Теперь Шпек решил потуже закрутить гайки. Для Хэйса настал момент решающей схватки. Его оружием была новая лента «Превратности фортуны». Его противниками были Джозеф Найт со своим выдающимся талантом и деловым чутьем, и Кейт Гамильтон, имевшая невероятный зрительский успех. Завтра может и не наступить, если Хэйс не постарается выкрутиться сегодня. – Брось, Арнольд. Не волнуйся, – сказал Хэйс. – Мы свалим их. Я найду способ. – Рад слышать это от тебя, Брайан, – произнес вкрадчиво Шпек. – Но дела говорят лучше, чем слова. – Я правда думаю… – Хэйс не успел окончить фразу, когда понял, что Шпек повесил трубку. Взорвавшись, Хэйс швырнул аппарат об пол. Час испытания настал. Он должен именно в этом году обскакать Джозефа Найта. Но как? Он делал все, что в человеческих силах, чтобы вытащить студию из пропасти, куда ее столкнул Найт своей «Бархатной паутиной». Хэйс лез вон из кожи, пытаясь нащупать слабое место, которое могло бы обернуться против Джозефа Найта и его жены, когда для них настанет час расплаты. Но все было впустую. Как только Найт ушел на войну, Хэйс тотчас нанял детективов, которые следили за каждым шагом Кейт. Но их донесения были неутешительными. Все четыре года отсутствия Найта Кейт вела себя как монашка, сидя безвылазно в своем доме в Бенедикт-Кэньон – за исключением тех моментов, когда она занималась благотворительностью в пользу военнослужащих и встречалась с узким кругом друзей, включавшим Оскара Фройнда и некоторых других с «Монак пикчерз». Она также часто обедала и гуляла среди "холмов с неким Норманом Вэббом, малоприятным типом, бывшим голливудским сценаристом. Когда Найт вернулся с войны, Кейт полностью посвятила себя ему, находясь при муже неотлучно. Ни теперь, ни во время его отсутствия не было и намека на неверность с ее стороны. Кейт была преданной женой – событие, невероятное в Голливуде. На данный момент жизнь Найтов была безупречной. Они были тихой супружеской парой, жившей в обычном доме среди холмов. Они не посещали вечеринки, не увлекались азартными играми, не баловались наркотиками или алкоголем. Их существование было разительным контрастом голливудскому стилю жизни. Но теперь ставки росли. Хэйс был просто обязан найти нечто, исхитриться нанести удар Джозефу Найту, вбить клин в хорошо смазанные колеса будущего фильма конкурента. Он велел детективам удвоить свои усилия и кровь из носа, хоть на краю земли, разыскать какого-нибудь типа, так или иначе связанного с Найтами. Слабое звено должно быть нащупано! На карту была поставлена карьера Брайана Хэйса. Этого только еще не хватало! В Голливуде тесно для них двоих – для него и Найта одновременно. Арнольд Шпек дал это понять предельно ясно. Хэйс должен или свалить Найта, или потерять все. Третьего не дано. Кейт Гамильтон узнала новую сторону счастья, в корне отличную от упоительной радости, которую она испытывала во время их головокружительного романа с Джо Найтом, – но не менее чудесную и прекрасную. Первое, что она заметила, когда Джо вернулся с фронта, – каким он стал худым. Он не выглядел тем человеком, за которого она выходила замуж. Тот Джозеф Найт, которого она знала прежде, был сложен, как профессиональный атлет, его фигура дышала мощью, скрытой в его хорошо развитой мускулатуре, глаза пристально вглядывались в окружающий мир. Теперь его взгляд, казалось, был направлен внутрь себя, в то место, где гнездилась загадочная, непостижимая боль. В сущности, Джо был очень тяжело ранен. Его бедро раздроблено шрапнелью. Лечение, которое он получил в лагере для военнопленных, было весьма поверхностным. В первый же месяц после возвращения домой он перенес продолжительную и очень сложную операцию на бедре. Через четыре месяца последовала вторая. С тех пор он страдал от постоянной боли. Три раза в день он должен был принимать горсть лекарств, и, несмотря на их явное воздействие, его глаза были глазами человека, постоянно борющегося с физическими страданиями. Но он не мог допустить, чтобы Кейт мучилась из-за его состояния. – Немного немеет в дождливые дни, – говорил он с улыбкой. – Как у всякого ветерана. Он также никогда не рассказывал Кейт об одиннадцати месяцах, проведенных в лагере нацистов. – Это совсем неинтересно, – говорил он. – Единственное, что меня добивало, это сознание, что я вдали от тебя. Он был крайне недоволен хирургией, которая мешала ему заниматься любовью с Кейт. Как всякий человек с горячей кровью, он хотел наверстать упущенное. Но было еще нечто более глубинное в перемене, произошедшей с ним. Словно заглянув в лицо смерти, Джо понял, что он – не бессмертен, что существуют в мире темные силы, которые могут быть сильнее его воли. Он должен мудро пользоваться временем, отведенным им свыше, потому что оно не было безграничным, как он полагал раньше. Когда он смог наконец заниматься с Кейт любовью, она почувствовала, что он нуждается в ней больше, чем прежде. Разлука с ней оказалась раной не менее тяжелой, чем те, от которых он страдал сейчас. Была какая-то иная близость в его ласках, не менее упоительная, чем во время их медового месяца, – но другая. Если раньше у Кейт перехватывало дыхание, когда Джо поднимал ее до невероятных высот чувственного наслаждения и заставлял дрожать от экстаза, то теперь, казалось, в их отношениях появилось что-то более духовное. Он словно бережно вглядывался в укромные тайники ее души и отдавал большую часть себя целиком. Словно они стали более ранимы в своей интимной близости. Как будто смерть, бывшая раньше бесплотным призраком, далеким, невидимым для их любви, теперь подошла к ним как сила, которую нельзя отвратить. Ее странный, зловещий отблеск… Но это не тревожило Кейт – она очень скоро поняла, что все, что Джо пришлось пережить, не повлияло на меру его любви к ней, не ослабило ее. И пытаясь облегчить его боль своим телом, своей любовью, Кейт ощущала, что теперь она больше жена его, чем раньше. Она была ею всего лишь два месяца, прежде чем Джо ушел на войну. Теперь же она чувствовала, что стала причастной чему-то вечному – почти космическая связь соединяла их неразрывными узами. В течение всего периода своего выздоровления Джо, казалось, сомневался в себе, но не хотел признаваться в этом Кейт. Изнуряющая боль, в сочетании с невозможностью их интимных отношений, губительно сказывалась на его моральном самочувствии. Голливудские сплетники могли подлить масла в огонь – уже поползли слухи, что раны Джо повлияли на его творческие способности и что конец его жизни в искусстве как выдающегося кинематографиста уже не за горами. Быть может, по этой причине Джо с головой ушел в работу над новым сценарием. День за днем, неделю за неделей он делил свое время между пишущей машинкой и короткими промежутками отдыха, во время которых он молча сидел на заднем дворе своего дома и смотрел на холмы, – мозг его упорно бился над проблемами, связанными с новым фильмом. Кейт ценила его уединение, особенно важное в эти трудные для него дни, – она знала, что он борется не только за новый фильм. Он боролся за себя самого. И когда наконец в один из солнечных дней он встал из-за машинки и сказал ей, что сценарий окончен, Кейт поняла по его глазам, что он одержал победу. Она была первым человеком, которому он дал прочитать свою работу. Кейт поняла, что это было большее, чем она могла ожидать. Это был потрясающий сценарий. Описывая разлуку двух влюбленных, которую принесла им война, и то невидимое для них будущее, которое ожидало своего часа после ее окончания – трагическое будущее, – Джо сумел раскрыть нечто очень важное, существенное в бедствиях прошедшей бойни. Любовь и насилие… Когда он сказал Кейт, что написал для нее главную роль, она встревожилась. Больше четырех лет она не появлялась перед камерой. Несмотря на успех «Бархатной паутины», Кейт ощущала себя дилетанткой. Ее единственный артистический опыт казался таким же стремительным и быстротечным, как первые недели ее брака с Джо, прежде чем война разметала их в разные стороны. Но она знала, что ни в коем случае не может поделиться этим с Джо. Работа над сценарием наполовину вернула его к жизни. Остальное должен довершить фильм – и она сама. Если Кейт постарается вложить в роль всю свою душу и мастерство, это будет лучшее, что она может сделать для его спасения. Со временем радостное возбуждение по поводу новой работы с Джо ослабило остроту ее тревог – сможет ли она играть достойным образом перед камерой? Подобно Джо, Кейт постепенно начинала чувствовать себя опять профессионалом. Она тоже возвращалась к творческой жизни. Наконец война окончилась для Джо и Кейт. Они снова вместе. Они снова могут жить. В небольшом кафе, незамеченный другими посетителями, сидел человек и читал заметку о новом фильме Джозефа Найта в «Дейли вэрайэтиз». Очерк сопровождался фотографией Найта вместе с Кейт Гамильтон. Машины бесшумно сновали за окнами кафе. Перед ним были чашечка кофе и недоеденный пончик. Забытая сигарета тлела в металлической пепельнице. Он понимающе кивал головой, когда читал ту часть заметки, которая касалась ран Найта. Он знал, что это такое, потому что сам был ранен – отметина в память о Гуадал-канале. Он тоже был ветераном. Теперь он глядел на фотографию Кейт и пробегал глазами то, что она говорила репортерам. «Я люблю его как мужчину и уважаю как кинематографиста…» Человек улыбнулся, иронически поджав губы. «Итак, ты достигла всего, детка, не так ли? – думал он. – Твой мужчина вернулся, и твоя карьера снова пойдет вверх. Какая удача для тебя…» В течение четырех лет он наблюдал за растущей славой Кейт. Он видел ее в «Бархатной паутине» множество раз, покачивая головой, – он оценил ее талант и талант ее нового мужа. Но он не предпринимал никаких шагов. Он только ждал, когда станет ясно, каких высот она сможет достичь. Он не хотел вмешиваться, пока ее статус не упрочится и Кейт не станет признанной знаменитостью. Всемирно известной звездой номер один. Не раньше. Внезапно началась война, и он отложил воплощение своего замысла. Четыре года он служил в морской пехоте – трудные, страшные четыре года… Он вернулся с войны, разгоряченный насилием и готовый на что угодно. Готовый заняться Кейт… Он бросил последний взгляд на фотографию Кейт в газете. Как она великолепно выглядела! Как дивно… Неотразимая! Но все же это была просто Кейт. Просто его жена. Час пробил, Кетти, душка. Я уже здесь. Бросив десятицентовую монетку на столик для официантки, Квентин Флауэрз встал, оставив сигарету дымиться в пепельнице. Он направился к двери кафе, открыл ее пинком и вступил на залитый солнцем бульвар Санта-Моника. Он был в Калифорнии. Он был в Голливуде. 2 Ив Синклер проснулась в одиночестве. Комната была в полумраке. Она не знала, была ли еще ночь или уже наступил день. В ее голове было пусто – память замутнена изрядной порцией алкоголя, выпитого с вечера. Впрочем, так было слишком часто последние четыре года. Слагаемыми ее жизни были спиртное, наркотики, бесчисленные, часто едва знакомые мужчины и кошмарные мысли по ночам. Казалось, от ее былой гордости не осталось и следа. Она лежала на кушетке в комнате своего дома в Малибу. Она могла слышать волны, накатывающиеся на берег снаружи, тревожные и зловещие. Они открыла глаза с болезненным усилием. Мгновение она смотрела перед собой, как смотрело бы немое существо на заре мира, вглядываясь в темноту как в нечто абсолютно беспросветное, неизведанное и бездушное. Потом она пришла в себя настолько, чтобы понять, кто она такая. Прострация сменилась рыданиями. Мир приоткрыл знакомое лицо, уродливое и безнадежное. Еще одно утро. Она проснулась. Дикая головная боль, вызванная похмельем, начала разрывать мозг. Она встала и поплелась в ванную, натыкаясь на стулья, кушетки, столы, уставленные полупустыми бутылками со спиртным. Она открыла аптечку, не зажигая света в ванной, и взяла четыре таблетки аспирина. Свежая водопроводная вода на вкус казалась взятой со дна грязного пруда – такими искаженными стали ее вкусовые рецепторы. Так и не взглянув на себя в зеркало – ее лицо было зрелищем, которое все труднее было вынести в последние годы, – она стояла и ждала, сможет ли проглотить таблетки без осложнений. К ее приятному удивлению, желудок принял их. Она помедлила еще мгновение, прежде чем добавить фенамин к химической смеси внутри себя. Затем проглотила несколько таблеток от тошноты и пошла на кухню. Там был кавардак. Она отпустила прислугу почти на неделю, предпочитая мирно пить в одиночестве. Ее руки тряслись, когда она положила кофе ложкой в кофеварку, налила воды, поставила вариться. Ей удалось выбросить несколько бутылок из-под пива и ликера и остатки пищи со стола. Но потом ее силы иссякли, она вернулась в гостиную, закурила сигарету и стала ждать, пока будет готов кофе и подействует фенамин. Она окинула комнату наметанным взглядом, ставшим зорким за эти годы отчаяния. Она искренне не могла вспомнить, был ли с нею сегодняшней ночью мужчина. Все говорило за то, что вчера она пила не одна. Сигаретных окурков было больше, чем достаточно для одного человека. Подушки разбросаны на кушетках повсюду. Отдавала ли она свою плоть незнакомцу на большой кушетке у камина? Или это было на полу? Она не знала. Если кто и был здесь до того, он уже ушел. Кто бы он ни был. Тоска одиночества пронзила Ив при этой мысли. На какое-то мгновение она почувствовала себя маленькой и беззащитной. Она была словно крохотной девочкой внутри тела взрослой женщины, беззвучно плачущей в поисках тепла, которого не было, ласки, которой не было, когда она смотрела на кольца дыма, поднимавшегося от сигареты. Сигарета была в пальцах взрослого, которые не могли принадлежать ей. Ее пальцы дрожали теперь так сильно, что Ив потянулась к ближайшей бутылке, плеснула в бокал то, что оказалось виски, и выпила это залпом. Она закрыла глаза, чувствуя, как жидкость буквально разливается по ее внутренностям. Ее физическая боль была сильной. Но она не шла ни в какое сравнение с болью душевной, которую различные наркотики должны были бы заглушить. Ив сидела на кушетке, слушая неумолкающий шорох прибоя и готовясь к борьбе с тем, что стало сильнее ее. Так было каждое утро – попытки не пить, попытки не помнить. Не думать. За последние четыре года Ив утратила свой блеск и статус звезды, которого она добилась такой дорогой ценой, и погрузилась в небытие. Голливудский кошмар, поглотивший так много друзей и врагов на ее памяти, наконец настиг и ее. Она сломалась. Из-за Джозефа Найта. Из-за его «Бархатной паутины». Его фильм получил восемь наград Академии, включая приз за лучшую картину. Он сам получил «Оскара» как лучший режиссер. Кейт Гамильтон, инженю, получившая отнятую у Ив роль, была награждена «Оскаром» как лучшая актриса. В пылу дифирамбов, которые пелись этому фильму, Джозефу Найту и Кейт – ее провозгласили самой выдающейся актрисой мира после одной-единственной роли, – Ив Синклер была забыта. Ее капризы на съемочной площадке и ее изгнание Найтом стали преданием старины глубокой. Все утонуло в блеске славы Найта и его жены, его новоиспеченной звезды. Казалось, никто в Голливуде не помнил об Ив Синклер после того, как Кейт заняла ее место. И поэтому никто, кроме самой Ив и ее агента, не заметил, что все ее заслуги пошли псу под хвост в тот самый день, когда Найт выпроводил ее со съемок «Бархатной паутины». Ее родная студия решила, что она больше не существует. Для нее не было сценариев. Ее почтовый ящик пустовал. Никто из руководства студии не отвечал на ее телефонные звонки. Ее перестали приглашать даже на самые захудалые мероприятия и вечеринки. Молчание телефона было красноречивым. Оно было зловещим. Когда прошли первые адские недели, Ив Синклер увидела глубину постигшей ее катастрофы. Ее по-детски взрывное и упрямое поведение на съемочной площадке Найта не только ударило по ее репутации. Случилось нечто худшее. Кейт Гамильтон своей великолепной игрой ввела в обиход эталон нового имиджа ведущих актрис, новый стиль. Это был земной, чувственный образ, трагический и глубокий. И он сразу же снискал любовь публики, поразил ее воображение. Когда это произошло, образ Ив Синклер, изящный, но несколько рафинированный и холодный, отошел в прошлое. Почти в одночасье с Ив было все кончено. Публика, с привычной жадностью до новых имен и короткой памятью, быстро забыла ее. Студии больше не нуждались в ней. Там было полно других актрис, более молодых, второстепенных молодых звезд, которых они могли натаскать так, что они будут подражать Кейт, пытаясь приобщиться хотя бы к крупице ее славы. Все вели себя так, будто Ив Синклер никогда не существовала. Благодаря невероятным усилиям ее агента родная студия изредка предлагала ей роли во второразрядных картинах – мордобойных поделках, мелодрамах с ограблениями, вестернах и даже дешевых мюзиклах. Ив отказалась ото всех предложений. Она знала, что появление в подобном фильме означает конец ее карьеры знаменитой звезды. Ей нужно переждать бурю и постараться взять реванш позднее. Быть может, ее час еще настанет. После четырех предложений наступило полное молчание. На Ив поставили крест. Буквально в течение нескольких недель после истории с «Бархатной паутиной» она выпала из списка десяти актрис, делавших самые большие кассовые сборы. Ив знала – вернуться туда она уже не сможет никогда. И все из-за Джозефа Найта. И Кейт Гамильтон. В течение первых месяцев после катастрофы Ив просиживала часами в своей комнате, думая, как уменьшить свои потери. Она припоминала каждого студийного чиновника или звезду, которым она оказала какую-либо услугу. Она вертела эту мысль под разными углами, думая о каждой сомнительной, бесчестной и даже грубой и непристойной попытке, которую она может предпринять, чтобы вернуть себе хотя бы малую часть того, чего лишилась. Но все было напрасно. Все ее хорошо отточенное оружие было бесполезно сейчас. Не было продюсеров, которых можно было соблазнить, не было талантливых режиссеров, которых она могла перетянуть на свою сторону, не было блестящих сценаристов, которым она могла посулить различные блага за то, что они напишут сценарий, достойный ее таланта. Голливуд повернулся к ней большой широкой спиной. И все из-за невероятного, просто безумного факта, что в роковой для Ив момент Джозеф Найт попался на ее пути и отрава его обаяния проникла ей в сердце и ослабила ее железный контроль над собственной карьерой. Когда эта горькая правда дошла наконец до сознания Ив, она начала пить. Она увидела, что алкоголь был драгоценным противоядием от нестерпимой боли, которая разрывала ее душу постоянно. Казалось, что в ее венах вместо крови текло отчаяние. Вскоре она стала мешать алкоголь с наркотиками и с радостью отметила, что стена между нею и реальным миром стала толще. Она перестала думать о своей карьере. Ее единственной мыслью было – как убить время, каждый день до того, как придет ночь. У нее поменялся круг знакомых – появилось много порочных, извращенных, принадлежащих к малообеспеченным слоям общества, с которыми можно было пить. И спать. После она с трудом могла припомнить их лица. По крайней мере, ей не нужно было тревожиться, что в один прекрасный день она может столкнуться с ними на какой-нибудь вечеринке. Ее давно уже не приглашали никуда. По-настоящему их и не было здесь, этих мимолетных приятелей с нечистым дыханием, неискренними голосами, руками, членами и языками. Ив была одна. Она была одинока на этой земле– что было самой сутью ее муки. Это было состояние, которым она гордилась в былые времена – когда ей сопутствовал успех. Но теперь она была одинокой в своей агонии, «банкротом», «бывшая некто» – как это называли в Голливуде. Никто в этом мире не болел за ее судьбу, не заботился о ней. Никто не замечал ее боли, ее отчаяния, не старался успокоить ее своей человеческой добротой… Однажды Ив затосковала по матери. Вернее, по идее матери. Не по тому хваткому, эгоистичному существу, которое помогло Ив строить ее карьеру так много лет назад, но по настоящей, обычной матери, с ее лаской, заботой, которая возьмет ее в свои объятия и утрет ее слезы. Но этого не было. Не было никого. Бутылка стала ее единственным другом. И тревожная тьма – то ли день, то ли ночь, – которая отделяла ее от волн, берега, людей на земле, стала ее единственным убежищем. Убежищем, которое позволяло не смотреть в зеркало на свое лицо, не думать о потерянном прошлом и о будущем, которое никогда не настанет. …Она все еще сидела на кончике стула, ожидая, когда утихнет головная боль, как вдруг услышала звонок. Она с трудом добралась до телефона и взяла трубку. Это был ее агент. – Как дела, Ив? – спросил он. Ив горько улыбнулась, почувствовав неловкость в его голосе. Он знал, как она жила. Он старался звонить ей как можно реже, потому что не хотел быть свидетелем ее безнадежного положения. Несколько радиопередач и рекламных шоу, участия в которых ему удалось добиться для Ив (ему приходилось заниматься этим самому, потому что департамент рекламы ее студии больше не замечал ее существования и тем более не собирался предпринимать ради нее каких-либо шагов), ни к чему не привели. Сначала она согласилась на несколько предложений, но ее состояние было настолько очевидным, что всякий, кто видел ее, мысленно желал, чтобы она вовсе не появлялась перед публикой. За последние шесть месяцев таких предложений не было вовсе. Но сегодня у него были для нее кое-какие новости. – Послушай, Иви, – сказал он. – У меня есть для тебя кое-что очень, очень грандиозное. Невероятно грандиозное. Но тебе придется решиться на многое. Не время думать о своем «я». Речь идет о твоем будущем. Это может быть началом чего-то огромного, новой эпохи в твоей карьере, если ты верно раскинешь карты. – О чем ты говоришь? – Ив спросила хрипло, с трудом. – У меня в руках сценарий, – ответил он. – Я только что окончил его читать. Здесь есть великолепная роль для тебя. Просто потрясающая. Не думаю, что кто-нибудь на свете мог бы сыграть ее так, как ты, – если, конечно, ты постараешься. Ив стояла, потерянная в полумраке гостиной, пытаясь унять бурю в своем мозгу. – Что это за роль? – спросила она, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Ты сама увидишь. Я сейчас тебе его пришлю, – сказал Фредди. – Ты не поверишь своим глазам. – Кто ее предлагает? – спросила Ив. – Видишь ли, все немножко сложнее, – ответил Фредди в некотором замешательстве. – Это не совсем предложение. Они еще не решили, кто будет ее играть. Такие вот дела… Но я имею там некоторое влияние. Так что они будут очень, очень заинтересованы в твоей кинопробе. – В моей кинопробе? – воскликнула Ив, на секунду забыв о головной боли. – Ты хочешь сказать, что мне потребуется проба? Как ты думаешь, Фредди, кто я? Ив Синклер не нуждается в испытаниях! Наступила пауза. Молчание Фредди было красноречивым. Он ждал, пока Ив остынет и взглянет фактам в лицо. Те дни, когда она была звездой, миновали. Ей нужно браться за работу, пока это еще возможно. Она выбрала неудачное время для капризов. – Мне очень жаль, детка, – сказал Фредди. – Я сделал все, что мог. По правде говоря, они боятся предлагать эту роль тебе, потому что ты можешь с ходу отказаться от нее. Он лгал – никто даже и не думал об Ив в качестве актрисы, – но надеялся, что его ложь выведет ее из летаргии. – О ком… о ком ты говоришь? – выдавила из себя Ив. – Дело в том… Этот новый фильм будет снимать Джозеф Найт. Ив стала смертельно-бледной. Ее руки начали дрожать. Новый фильм Найта! И он интересуется ею в качестве главной героини! Возможно ли это? Может ли Найту войти в голову сумасшедшая идея реставрировать ее карьеру после того, как он разрушил ее собственными руками? – Ты шутишь, Фредди, – сказала она наконец. Ей удалось улыбнуться. – Это что – утка для колонки слухов? «Ив Синклер будет играть главную роль в фильме Джозефа Найта…» Несмотря на свою иронию, Ив начала приходить в радостное возбуждение. Ее пальцы, держащие трубку, стали ледяными. Опять наступила неловкая пауза. – Дело в том, золотко, – начал Фредди, – что это не совсем главная роль. Лицо Ив омрачилось. В этот момент ее возбуждение начало сменяться подавленностью. Какие еще новые унижения приготовил для нее этот человек? Когда же конец ее мучениям, связанным с Джозефом Найтом? На другом конце провода Фредди кусал губы в замешательстве. Он надеялся, что Ив уже слышала о том, что Кейт Гамильтон будет играть главную роль в новом фильме Найта. Но теперь он вдруг понял, что Ив ничего не знает, потому что перестала читать газеты, и еще – никто из ее знакомых не рискнул бы упомянуть при ней о будущем триумфе Кейт Гамильтон. – Кто же играет главную роль? – Видишь ли, это Кейт Гамильтон, – проговорил Фредди осторожно. – Но поверь мне, солнышко, что вторая по значению роль даже лучше, чем главная. Это выдающаяся, невероятная роль. Поверь мне! – И они предлагают мне эту роль? – спросила Ив. – Они предлагают мне пробу? – Понимаешь… – начал Фредди. – Не то чтобы они ее предлагают. Но я могу это устроить. Нет, серьезно, я могу это устроить. Однажды они взглянут на вещи моими глазами… Я имею в виду, что никто лучше тебя не справится… Не сыграет так, как ты… Ив почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. Ей казалось, что она сейчас упадет в обморок. Как, думала она, как дошла до такого падения, как? Ее гордая сущность? Ее блестящее положение в Голливуде?.. Они не предлагают ей даже пробу. Фредди просто положил глаз на сценарий и думает, что она сумеет проявить себя с лучшей стороны в этой кинопробе, если он на коленях будет умолять Найта и его компанию допустить к ней Ив. Какая гримаса судьбы! Всего несколько лет назад Ив была столпом Голливуда. А сегодня она дошла до того, что должна упасть в ноги тому самому человеку, который сбросил ее с Олимпа, умоляя дать ей второстепенную роль – вернее, кинопробу на второстепенную роль в фильме, главную роль в котором будет играть актриса, четыре года назад занявшая ее место и способствовавшая гибели ее карьеры! Ив потянулась к бутылке виски. Но не было стакана. Ей придется выпить прямо из горла. Она колебалась. Какие-то колесики завертелись в ее мозгу, заржавелые, но все еще жизнеспособные. Она и прежде попадала в переделки– когда с ее карьерой было все о'кей – и с ловкостью преступника и талантом звезды спасала себя из самых безнадежных ситуаций. Никогда ее положение не было еще таким жалким. До этого момента она была уверена, что она конченый человек. Но теперь появился шанс. Ив двадцать лет потратила на то, чтобы не упускать свой шанс. Она не была той женщиной и звездой, как когда-то. Но она по-прежнему была Ив Синклер. Она была бойцом и талантливой актрисой. Ив поставила бутылку. – Сценарий у тебя? – спросила она. – Здесь, золотко. Подожди, пока ты… – Пошли его мне срочно, – сказала Ив. – С курьером. Я буду ждать. Мне он нужен через двадцать минут. Она не дослушала сбивчивый ответ Фредди. Медленно повесила трубку. Она полностью осознала, каким решающим был этот момент. Но, что более важно, она усмотрела в этом поэтическую справедливость. Ироничная, но симпатичная рука судьбы снова сталкивает ее с Джозефом Найтом – человеком, который уничтожил ее. Теперь у нее был шанс работать с ним снова и, возможно, спасти себя через него. К добру это или к худу, но этот шанс не был случайностью. Судьба протягивает ей руку. Счастливый случай стучится к ней в дверь, быть может, в последний раз. Ив откроет эту дверь. 3 Джозеф Найт вместе с Кейт и своим ассистентом Ларри Уолшем были уже на месте, когда Ив ровно в восемь часов утра приехала для кинопробы. Собравшееся на студии множество людей ожидало от этого утра всяких неожиданностей. Они просто не могли поверить, что Джозеф Найт предложил Ив Синклер попробоваться на роль в своем новом фильме. Ведь он выгнал ее со съемочной площадки на предыдущей картине, после того как она совершенно немыслимо вела себя на съемке – худшего поведения Голливуд не видел за всю свою историю. Это изгнание стало концом карьеры Ив и крушением ее личной жизни, одновременно вознеся Кейт к вершинам славы. А теперь именно Кейт будет играть главную роль в этой ленте, тогда как Ив, если проба будет удачной, получит первую второстепенную роль за всю свою актерскую жизнь. За все эти годы, когда Ив была звездой, она ни разу не соглашалась взглянуть на текст второстепенной роли. Ей бы и в голову не пришло представить себя в таком качестве. И даже теперь никто не знал, пойдет ли она на это, согласившись принять участие в фильме, главную роль в котором будет играть ее соперница. Все было готово к одной из самых потрясающих сенсаций года. Члены съемочной группы были как на иголках. Даже Джозеф Найт, Ларри Уолш и Кейт не знали, чего им ожидать. Но, как оказалось, их тревоги были напрасными. Ив скромно проскользнула в звуковую студию, словно участник массовки или малозначимый исполнитель, который ждал, когда ему скажут, что нужно делать. Она была одета в дождевик и шарф. Когда она сняла темные очки, все увидели, что алкоголь и наркотики основательно поработали над ее лицом за эти годы. Свежесть юности, которая была визитной карточкой актрисы, исчезла. Она выглядела потрепанной, даже побитой жизнью. Но все же было что-то достойное в выражении ее лица, и это произвело впечатление на всех. Казалось, она поняла, что второстепенная роль, созданная Джозефом Найтом, могла стать подарком для нее, важным шансом. Конечно, она не вернет ей статус звезды – это время ушло безвозвратно. Но все же возникал последний шанс показать, что она все еще была профессионалом, у которого есть будущее. В ее долгой карьере в Голливуде, которая началась, когда Ив была еще ребенком, это была последняя – символическая – битва, последний важный рубеж, который она должна преодолеть. Ив подошла прямо к Джозефу Найту и протянула ему руку. – Я не оказываю вам чести, придя сюда, – сказала она. – Это вы делаете мне любезность, пригласив меня на пробу. Я это знаю. Джозеф Найт пожал ее руку. – Это не одолжение, – сказал он. – Вы прочли сценарий. Мне нужна незаурядная актриса на эту роль. Я думаю, что ею можете быть вы. – Назовите это так, как считаете нужным, – улыбнулась Ив. – Но я хочу, чтобы вы знали, что я благодарна вам за этот шанс. На съемках «Бархатной паутины» я вела себя как избалованный ребенок. И я почти провалила ваш фильм. Ни у одной актрисы нет права вести себя подобным образом. Если вы решите взять меня в ваш фильм, знайте, я стала взрослой. Гарантирую вам это. Она повернулась к Кейт и пожала ее руку. – Мы с вами никогда по-настоящему не встречались, – произнесла Ив. – Но я всегда восхищалась вашей игрой. – Наше чувство взаимно, – ответила Кейт. Она уже почти собралась добавить, что обожала Ив Синклер во времена своего детства, но вовремя спохватилась. Ей не хотелось напоминать Ив о ее бывшей карьере кинозвезды. – Вы – выдающаяся актриса, мисс Синклер. – Зовите меня Ив, – грустно улыбнулась экс-звезда. – Я надеюсь, вы не чувствуете себя неловко, что ваш творческий путь начался с того, что вы получили мою роль в «Бархатной паутине». Поверьте мне, вы сделали для этой роли гораздо больше, чем могла бы сделать я. В вас есть что-то особенное, чего у нас, менее талантливых, никогда не было. Я знаю, что вас ждет впереди великая карьера. И я рада, что могу каким-то образом стать причастной к этому. Она рассмеялась: – Разве это не ирония судьбы? Четыре года назад вы были скромной исполнительницей в моем фильме. Теперь я пытаюсь стать тем же в вашей картине. Вещь нашла своего нового хозяина. Но вот что я вам скажу: теперь она у того, кому принадлежит по праву. Все теперь на своих истинных местах. Кейт не находила слов. Такое унижение со стороны блестящей звезды! Кейт просто потеряла дар речи. Она смотрела, как Ив удалялась в гримерную, и думала, что кумир детства опять повстречался на ее пути. Кейт словно воочию видела сейчас тот странный, почти колдовской вечер, когда вручались «Оскары», – и лицо Ив Синклер в зеркале туалетной комнаты. Когда Ив самостоятельно загримировалась, она выслушала соображения Джозефа Найта по поводу роли. Если у Джо и были какие-либо опасения, как сможет он находиться рядом с Ив Синклер, они были излишними. Ив внимательно слушала его слова. – Это очень важная роль, – сказал он. – Вы, вероятно, уже могли это понять из сценария. Ив кивнула. Фильм был о влиянии войны на судьбу молодой женщины, которая влюбляется в обедневшего молодого человека. Ее семья не одобряет это чувство. Когда девушка была уже готова пойти против воли семьи, внезапно война вмешивается в ее жизнь, и ее возлюбленный отправляется служить в армию. После его отъезда героиня узнает, что она беременна. Она растит его ребенка и живет надеждой, что он возвратится к ней. Но когда это происходит, роковое вмешательство ее лучшей подруги приводит фильм к трагическому финалу. Подруга убеждает героя, что ребенок героини от другого мужчины, и он уезжает, даже не повидавшись со своей возлюбленной. Больше они никогда не встретятся. Глядя назад, можно увидеть, что их прощание на вокзале, когда он отправлялся на фронт, было тем последним мигом, когда они видели друг друга. Ив должна будет играть лучшую подругу героини, подругу, которая поощряет запретную любовь героини, в то время как сама потихоньку влюбляется в героя и становится причиной их разлуки навсегда, не давая ему возможности выяснить, что это был его собственный ребенок и что героиня преданно ждала его все годы войны. – Вы – лучшая подруга героини, – говорил Джозеф Найт. – Более того, вы с ней, как сестры. Вы выросли вместе. Вы доверяли друг другу все свои секреты– или почти все – со времени вашего детства. Конечно же, о мальчиках, романах… Но теперь все изменилось. Когда появляется герой, в вашей дружбе образуется трещина. Вы начинаете думать о себе и видите, что ваши желания находятся в противоречии с желаниями героини. Вы начинаете скрывать то, что с вами происходит. Эта изворотливость – сущность характера вашей героини. Вы должны отразить это в вашей игре. Внутри вас произошла перемена, и вы должны скрывать это и делать так, чтобы героиня и публика верила, что вы все такая же, как и прежде. Конфликт пожирает вас изнутри, но вы скрываете это – до тех пор, пока зрителям не придет время узнать об этом. Ив слушала внимательно. Она уже прочла сценарий и знала, какое огромное значение имеет эта роль для всей ленты. Она была сложной. Когда главная героиня влюбляется в героя, никто не знает, что ее лучшая подруга – в сценарии ее зовут Сьюзен – тоже неравнодушна к нему. Роль Сьюзен была неоднозначной. Она была искренней и верной подругой героини, пока любовь не трансформировала ее сердце и не заставила предать дружбу. Ее ложь изменила судьбы всех основных персонажей и сделала невозможным счастливый конец, который казался таким близким, когда герой вернулся с войны. Но она не смогла поступить иначе, потому что ее любовь была слишком сильна, чтобы ей противостоять. Ив чувствовала, что Джозефу Найту нравится эта роль. – В течение фильма вы постоянно скрываете истинные мотивы ваших поступков, – говорил он. – Даже от себя самой, потому что вам не под силу оказаться лицом к лицу с вашим искушением предать лучшую подругу. Но в своей игре вы должны как бы делать едва уловимые намеки на ваши чувства – так, чтобы, когда ваш внутренний конфликт выйдет наружу, зрителю не показалось, что он возник из ничего. Ив уважительно кивнула. В свое время она читала множество сценариев и с первого взгляда могла разглядеть выдающийся. Ив понимала, что Джозеф Найт превзошел самого себя, создав роль Сьюзен как антипод главной героини. Но это была не главная роль. Джозеф Найт почувствовал желание улыбнуться, когда он сравнил сегодняшнее послушание Ив с тем, как она вела себя четыре года назад, саркастически имитируя повиновение только для того, чтобы делать все наоборот, едва заработает камера. Но теперь что-то говорило ему, что этого не повторится. Так оно и вышло. То, что произошло ранним утром в звуковой студии № 7 на «Монак пикчерз», никогда не забудут в Голливуде. Ив Синклер вышла на площадку одетой и загримированной самым неожиданным образом. Она выглядела как привлекательная провинциальная девушка. Все в ней дышало здоровьем, простотой и ненавязчивым юмором. Грим, который в течение десяти лет наносился для того, чтобы Ив выглядела более чувственной, более неотразимой, чем она была на самом деле, теперь служил иной цели – сделать Еву похожей на множество других девушек, простых, дружелюбных и общительных. Присутствующие в студии стали свидетелями незабываемого зрелища. Это была великолепная демонстрация актерского мастерства. Каждая сцена была сенсационной. С главной героиней – ее роль читала Кейт – Ив была весела, даже забавна, естественно мила. В ее поведении ощущалась привязанность к героине, рожденная долгими годами дружбы, привязанность, которая выражалась в сотне разных мелочей. С главным героем – его роль читал Джозеф Найт – Ив была любезна, дружелюбна и беспечна. Но, по почти неуловимым и тонким намекам, можно было думать, что она вовсе не так равнодушна к герою, как хочет сказать своим поведением. Какая-то тень лишь мелькала в ее жестах – тень тайны, которая изредка давала о себе знать и пряталась, но едва уловимым, изящным лейтмотивом жила в ее смехе, улыбке, движениях… Зрелище было потрясающим. В звуковой студии все затаили дыхание. Дело было не только в том, что блестящее актерское дарование Ив не могло никого оставить равнодушным. Она внесла новые штрихи в свою роль, придав ей некое трагическое звучание – молодая женщина чувствует, что многолетняя преданность своей подруге, главной героине, тает под влиянием неодолимой силы, которой является ее запретная любовь к главному герою. Прочная, невидимая связь установилась вскоре между Ив и Кейт, когда они читали тексты своих ролей. Кейт почувствовала, что ей словно брошен вызов – такой, какого она не получала еще никогда. Игра Ив нашла отклик в ее душе и мобилизовала все ее лучшие актерские способности. Кейт ощутила, что стала лучше понимать свою роль. К концу пробы, которая заняла почти два часа, Кейт решила для себя вопрос. Она отвела Джо в сторону и высказала ему свое мнение. – Конечно, я не могу указывать, как тебе поступать, – сказала она. – Но мне кажется, что нужно дать ей эту роль. Нужно. Она сделает твой фильм выдающимся. И она поможет мне играть лучше, чем я играла бы без нее. Она – гений. Если во мне есть хотя бы малая часть ее таланта, я буду самой счастливой актрисой в мире. Джо казался довольным. – Я подумаю над тем, что ты сказала, – заметил он негромко. Затем он оставил Кейт и пошел к своему оператору Уэйну Претеру. – Джо, – сказал Уэйн, – Ив выглядит ужасно. Она такая помятая. У нее лицо – словно только что из химчистки. Джо кивнул. – Не думаю, что это проблема, – сказал он. – То, что она не сможет исправить сама, доведут гримеры. Да и потом, мне нравится, что в ней нет ее прежнего лоска. Это соответствует ее роли. Не нужно, чтобы Сьюзен была красавицей. Она – обычная девушка. Уэйн ушел, покачивая головой. Он видел, что Джо уже все решил. Ларри Уолш, его ассистент, высказался еще более резко. – С ней хлопот не оберешься, когда мы приступим к съемкам, – предостерег он. – Она ни разу в жизни не играла второстепенные роли. Ни разу. Двадцать лет она была в центре внимания. Она что-нибудь выкинет, Джо, я тебя предупреждаю. Я знаю таких женщин. Если они однажды вырвались вперед, на прежнее место ты их уже не поставишь. С Ив Синклер было покончено четыре года назад. Она сгорела изнутри. Ты знаешь, что она пила? Если ты дашь ей эту роль, накликаешь беду. Джозеф ничего не ответил. Том Джианос, помреж, распределяющий роли, был последним, с кем Джо разговаривал на эту тему. – У меня на примете есть несколько других актрис, – начал он с надеждой в голосе. – И очень неплохих. Замечательных актрис. Надо тоже дать им шанс, Джо. Джозеф Найт отрицательно покачал головой. – Если хочешь, пусть попробуются, – ответил он. – Но я прямо сейчас собираюсь позвонить агенту Ив и подписать с ней контракт. Она нам подходит. Джозеф Найт сделал выбор. Настойчивая рекомендация Кейт покончила с остатками его сомнения. Пусть Ив будет Сьюзен. Если Кейт уверена, что Ив будет полезна для ее игры и фильма в целом, что ж, он рискнет иметь с ней дело. Он никогда не боялся рисковать. Ив услышала от Джозефа Найта хорошие новости прежде, чем покинула студию. – Мы оформим это официально позже – сегодня или завтра, – сказал он. – Но для меня и для Кейт, вы – наша Сьюзен. Лицо Ив осветилось. – Благодарю вас, – улыбнулась она. – Благодарю вас от всей души. Вы не пожалеете об этом. Я вам обещаю. – А я и не собираюсь жалеть, – возразил Джо тоже с улыбкой. – Вы сегодня были великолепны. Я знаю, что вы будете великолепны в течение всей нашей будущей работы. Кейт тепло пожала руку Ив и поздравила ее. – Я просто не могу дождаться репетиций, – сказала она. – И я тоже, – кивнула в ответ Ив. Несколькими минутами позже Ив сидела в студийном лимузине, который вез ее домой. От смога у нее заболели глаза, но голова еще никогда не была такой ясной. Ей придется еще преодолеть множество трудностей, которые ждут ее впереди. Но все же главная – была преодолена. Рубикон перейден. Она получила работу. 4 16 мая 1946 года Норман Вэбб сидел в видавшем виды кресле в своем доме в Голливуде, глядя, как дым от сигареты поднимается в пыльный воздух. За дымовой змейкой, как за экраном, сидел мужчина. Посетитель. Он устроился на кушетке, широко расставив колени, и вертел шляпу в сухих, спокойных руках. Незнакомец обладал несколько странной внешностью. Хотя его одежда была кричащей и говорила о недостатке вкуса, он держал себя с впечатляющим достоинством. В нем было что-то уравновешенное и даже почтенное. Но взгляд его серых глаз не был дружелюбным. – Итак, вы просили неделю, мистер Вэбб, – сказал он. – Мы дали вам эту неделю. Теперь, мистер Вэбб, ваша неделя прошла. – Норман затянулся сигаретой. Была какая-то странная близость между этими двумя людьми – как между старыми знакомыми. Хотя посетитель представлял явную угрозу, казалось, Норману она была настолько привычна, что Вэбб был уже за гранью вполне естественного в таких случаях страха. Страх уступил место своего рода равнодушию к таким ударам. Похоже было, что Норман не чувствует никакого неудобства в присутствии врага – как и своей собственной слабости. – Еще одну неделю, – попросил Вэбб. – У меня ожидаются кое-какие гонорары. Клянусь вам. Я могу позвонить издателю. Посетитель с улыбкой покачал головой. – Когда вы все наконец поймете? – произнес он. – Мы не занимаемся благотворительностью. Мы занимаемся бизнесом– одалживаем деньги. Люди, которые плюют на нас – дискредитируют наше дело. Этого мы не можем допустить, мистер Вэбб. Вы подошли к тому рубежу, когда пинок переходит в серьезный удар. Мне бы не хотелось, чтобы вас сильно ранило. Лучше заплатите. Казалось, Норман встревожился. – Три дня, – сказал он. – Я позвоню издателю прямо сейчас. Пока вы здесь. Я знаю, что смогу добыть деньги. Незнакомец уставился на Нормана. Хотя взгляд его был по-прежнему угрожающим, похоже было, что он до какой-то степени удовлетворился последним предложением. – Так позвоните, – согласился он. Затушив сигарету, Вэбб подошел к телефону. Но тот зазвонил прежде, чем его рука коснулась трубки. Норман почти подпрыгнул при неожиданном звуке. Он нервничал сильнее, чем сам сознавал. Он взял трубку. – Алло? – спросил он. Наступила пауза. – Кейт! Кетти! – воскликнул он, в его голосе было счастье. Однако краем глаза он взглянул на незнакомца. – Какие новости? Давно тебя не слышал, дорогая. Опять наступила пауза. Норман глазами просил гостя потерпеть, пока он слушал то, что говорила ему Кейт. – Мой Бог! – нахмурился он. – Ив Синклер? Какой бес вселился в Джо? Она же – конченый человек. Да и потом, она ненавидит его всеми своими потрохами. Или, по крайней мере, мне так кажется. Что, Джо лишился рассудка? Он выслушал рассказ Кейт о том, как прошла кинопроба. Норман начал кивать, когда услышал о блестящей игре Ив тем утром. Он мог почувствовать восторг Кейт, вызванный ее предстоящей совместной работой с Ив. – Да-а, – улыбнулся он. – Это самая дикая вещь, какую я когда-либо слышал. Но если дело выгорит, я буду рад за вас – за тебя и за Джо. Я буду рукоплескать вам издалека. Кстати, как он себя чувствует? Он слушал, кивал. Его глаза посматривали на незнакомца, когда Кейт спросила, как дела у самого Нормана. – О-о, прекрасно, – солгал он. – Все как обычно. В промежутках между скачками и писаниной я довольно занятой человек. При этих словах он иронически посмотрел на посетителя. – Нет, дорогая, я не смогу, – сказал Норман. – Я был бы очень рад, но тут есть парочка старых приятелей, которых я должен развлечь. Позволь мне отказаться. Увидимся немного позднее – на неделе. Жду этого с нетерпением. Пока? Он повесил трубку. Посетитель усмехнулся. – Почему ты не попросил у нее? – спросил он. – У нее дела идут неплохо. Она могла бы найти работу такому старому другу, как ты. Или просто дать денег. – Совершенно очевидно, мой друг, – усмехнулся Норман, – что ты не читал Пруста. Эти две дорожки не должны пересекаться. Это основное правило, приятель. Как всякий серьезный азартный игрок, Норман никогда не допускал, чтобы теневая сторона его жизни каким-либо образом отражалась на его друзьях, которыми он дорожил. Ни малейших точек соприкосновения! Он точно так же не мог бы попросить Кейт или Джо одолжить ему деньги на уплату карточных долгов, как если бы он был гомосексуалистом или педофилом и просил их помочь ему устроить свидание или соблазнить ребенка. Свой позор он хранил в тайне. – Вы получите свои деньги, – сказал он человеку на кушетке. – Можете на это рассчитывать. Я всегда держу свое слово. Так будет и на этот раз. Человек скептически улыбнулся. – Для вашей же собственной пользы. И спасения, – проговорил он. – Надеюсь, вы это сделаете. От его взгляда по спине Нормана Вэбба пробежал невольный холодок. Он пытался договариваться с этими людьми, сдерживал их ярость в течение долгого времени, тратя на них изобретательность и талант, который он должен был тратить на творчество. Но теперь запасы его трюков почти исчерпались. Прежде чем он дал им то, что они требовали, ему пришлось заплатить за свои грехи собственной кровью. 5 «Голливудский репортер», 21 мая 1946 года «ИВ И КЕЙТ СОТВОРИЛИ ЧУДО НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ Многие обозреватели ожидали очень скорых неприятностей от почти неправдоподобного сотрудничества Ив Синклер и Кейт Гамильтон в новом фильме Джозефа Найта, предварительно названном «Прощание с любовью». Ведь всего четыре с половиной года назад Гамильтон заняла место Синклер на съемочной площадке легендарной теперь «Бархатной паутины», и звезда ее славы взошла над руинами карьеры Ив Синклер. Мало кто может вообразить себе этих двух актрис работающими вместе – не говоря уже о том, что они объединили свое мастерство, чтобы помочь успеху фильма Джозефа Найта, в котором Ив впервые в жизни будет играть второстепенную роль. Но Голливуд полон неожиданностей. Хотя доступ на съемочную площадку строго ограничен, очевидцы происходившего на «Монак пикчерз» говорят, что дуэт Гамильтон – Синклер не только оказался удачным, но уже стал приносить блестящие результаты. «Прощание с любовью» – захватывающая история любви на фоне мировой войны – имеет все шансы стать очередным шедевром Джозефа Найта. Если Найт знает способ, как сделать, чтобы две такие непохожие одна на другую звезды работали вместе, то многие режиссеры в Голливуде хотели бы знать этот его секрет. В настоящее время мы присоединяемся к миллионам поклонников кино, с нетерпением ждущих на кончике стульев возможности увидеть фильм, который Гамильтон и Синклер создают вместе с неистощимым, блистательным суперкинематографистом Джозефом Найтом». На съемочной площадке на «Монак пикчерз» присутствовал Оскар Фройнд. Он наблюдал за съемками одной из важных ранних сцен фильма с участием Кейт Гамильтон и Ив Синклер. Обе женщины были одеты как провинциалки, связанные искренней дружбой и радующиеся обществу подруги. Они играли свои роли безупречно. Прохаживаясь вместе по сцене и оживленно жестикулируя, они подшучивали над жителями городка, которые мельтешили вокруг. Даже эта мимолетная вводная сцена была замечательной. Оскар Фройнд увидел это по игре двух молодых женщин, изяществу и блеску, с которым они вели свой диалог в непосредственной близости от камеры, которая следовала за ними по пятам. Вместе с оператором Уэйном Претером за камерой согнулся Джозеф Найт. Оскар Фройнд пришел в восторг, увидев сегодня утром кадры пробы. И ему было любопытно взглянуть на их дуэт воочию. Оскар сидел слишком далеко, чтобы видеть лица актрис. Но он наблюдал их великолепную игру и чувствовал, как камера Джозефа Найта схватывает тончайшие нюансы их взглядов и голосов. То, что Фройнд увидел, произвело на него огромное впечатление. Он уже понял, что публика будет выстраиваться в длинные очереди, чтобы попасть на этот фильм. Не только потому, что эта лента была первой после возвращения Джозефа Найта с войны и первый фильм Кейт Гамильтон после «Бархатной паутины». Это была также первая второстепенная роль Ив Синклер, игравшей дуэтом с женщиной, которая поневоле лишила ее статуса звезды. Департамент рекламы студии «Монак пикчерз» на встрече с прессой без колебания назвал будущую ленту настоящим откровением о прошедшей войне и ее влиянии на судьбы всех американцев. Глава студии Оскар Фройнд был восхищен и полон огромных надежд. Как кинематографист он преклонялся перед талантом Джозефа Найта, который вновь использовал свою камеру, чтобы раскрыть изумительные глубинные грани способностей его актеров. И он был потрясен игрой двух ведущих актрис – Кейт, с ее неожиданной мощью самовыражения выдающегося дарования, столь необычной для таких молодых лет, и Ив, с ее мужеством и свободой от предрассудков (она согласилась на роль, чуждую ее предыдущей карьере, и играла ее с невероятным блеском и убедительностью). Но как человек, проживший в Голливуде долгую творческую жизнь и знавший его людей, он был встревожен. Что-то в звуковой студии было не так. Он чувствовал это нутром. Кейт и Ив работали вместе слишком хорошо, слишком гладко. Фильм рождался слишком легко. Каждый эпизод был на месте, словно лента была составной картинкой-головоломкой, вынутой из ящика стола и безболезненно принимавшей надлежащий вид, – каждое звено идеально подходило друг к другу. Это выглядело так, как будто судьба хотела, чтобы эта лента была сделана для своих неведомых, но зловещих целей, любовно заботясь о каждом ее аспекте и защищая от всех проблем и неудач, сопутствующих всякому нормальному фильму. Да, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. И Оскару Фройнду казалось, что Ив Синклер было отведено в планах этих таинственных сил центральное место. Ив играла свою роль с таким проникновением, которое было выше описания. В своих самых блестящих главных ролях она никогда не достигала такой глубины, такой инстинктивной верности исполнения. И на тысячи ладов, почти незаметно для окружающих, она делилась своей интуицией с Кейт, помогала ей как можно лучше выразить себя в роли героини, которая теряла свою большую любовь. В то же самое время Оскар Фройнд никогда еще не видел игры, столь самоуничтожающей, как у Ив. Казалось, она хотела затенить свою героиню, скрыть глубинные мотивы ее поступков, так что в центре внимания всегда была Кейт, которая бросалась в глаза своей невинностью, любовью, чувственностью и свежестью. Оскар Фройнд знал голливудских актрис. Все они были эгоистичны. Плагиат и соперничество были их второй натурой. Они никогда добровольно не согласились бы стушеваться перед другой актрисой, как это делала Ив сейчас. Что-то во всем этом было не то. Фройнд знал, что у Ив нет никаких причин любить Кейт Гамильтон или желать ей добра. Он также знал, что у нее имеется множество причин хотеть навредить Найту и его новому фильму. Наблюдая поведение Ив на съемках «Бархатной паутины», Оскар видел, что за ее первым отчаянным поединком с Джозефом Найтом стояла не просто пикировка. Она была в него влюблена. Она пыталась скрыть это изо всех сил, но Фройнд понял это по ее игре. Она вела себя как женщина, которую отвергли, оскорбили, а не как голливудская примадонна. Кейт Гамильтон была женщиной, которую Джозеф Найт выбрал себе в жены и сделал звездой после того, как выгнал Ив со своей съемочной площадки и разрушил ее карьеру одним ударом. И вот теперь история, которую Кейт и Ив воплощали на экране, была забавным образом зеркальным отражением их собственных судеб. Разве это не была повесть о двух женщинах, влюбленных в одного и того же мужчину? И разве это не была история о женщине, которая, не сумев завоевать любовь этого мужчины, пыталась повернуть ход событий так, чтобы расстроить его отношения с возлюбленной? И разве фильм не рассказывал о мужчине, который честно исполнил свой гражданский долг и был настолько уверен в своей любви, что не увидел опасности до тех пор, пока было уже слишком поздно? Эти мысли очень беспокоили Оскара Фройнда. Всю свою жизнь профессионального кинематографиста он потратил на воплощение историй, которых жаждала публика. И на площадке он видел две сюжетные линии – не одну. Он не мог удержаться от мысли, что вдруг в «Прощании с любовью» жизнь решила подражать искусству самым зловещим и роковым образом? Он называл свои собственные страхи абсурдными – в конце концов, Джо и Кейт любили друг друга, их брак был прочным, они были счастливы, редко какая супружеская пара бывает так счастлива – если бы не этот странный призрачный симбиоз двух женщин на съемочной площадке, который он наблюдал в отснятых кадрах. Словно «Прощание с любовью» было во власти неких чар, которые заставляли съемочную группу затаить дыхание и наполняли сердца создателей благоговейным ожиданием. Но все это могло плохо кончиться. Как глава студии Оскар Фройнд никогда еще не был так взволнован и восхищен. И так напуган. Между тем на съемочной площадке эпизод был отснят. Джозеф Найт вышел из-за камеры и пожал руку Ив. – Вы опять победили, – сказал он. – Вы были великолепны, мисс Синклер. Сьюзен с каждым днем становится все замечательнее. Вы играете роль на уровне, который ей соответствует. Теперь была очередь Кейт пожать Ив руку. – И мне вы дали как раз то, в чем я нуждалась, – улыбнулась она. – Я вам очень благодарна. Она знала: Ив поймет, что она имеет в виду. Хотя сцена, которая снималась, казалась довольно несложной по сравнению с другими, ее было непросто сыграть. Обе актрисы должны были выразить огромное душевное напряжение, которое скрывалось за их улыбками и непринужденной болтовней. Это требовало огромного актерского мастерства, и Кейт ощущала, что поднимается над собой, чтобы справиться с этой задачей. С изощренностью, невидимой для непосвященных, Ив помогала Кейт провести этот эпизод. Используя приемы мимики и жеста, которые знакомы только подлинному мастеру своего дела, Ив подавала реплики партнерше так, чтобы облегчить ей возможность ответных, и была для нее психологическим подспорьем. Это была не только демонстрация блестящей игры. Это было актом великодушия и поддержки, за которые Кейт не могла не чувствовать благодарности. Она была восхищена. Ив использовала весь свой выдающийся талант и опыт, чтобы помочь Кейт выглядеть лучше перед камерой и раскрыть характер ее героини как можно глубже и убедительнее. Действительно, это не было просто профессиональной любезностью. Это было проявлением истинной дружбы. – Спасибо еще раз, – сказала Кейт, пожимая руку Ив. – Я очень ценю это. – Пустяки, – улыбнулась Ив. – Это я должна быть вам благодарна. Наверно, вы сами не понимаете, как вы удивительно верно играете, Кейт. Теперь я понимаю, почему вы получили «Оскара». Мне хотелось бы обладать хотя бы частичкой вашего таланта. То, что говорила Ив, было правдой. Дарование Кейт, ее загадка впечатляли каждого, кто видел ее игру. Но хотя Кейт и была одаренной от природы, она все же была неопытной актрисой. Ив менее оригинальная, но более искушенная в своем ремесле, помогала Кейт как можно быстрее отшлифовать свое искусство. Теперь Кейт обменялась рукопожатием с Джозефом Найтом. Они ничего не сказали друг другу, но его жест выражал любовь и гордость талантом жены. Было что-то настолько интимное в их прикосновении, что Ив отвела взгляд. – Ну что ж, – сказал Джозеф Найт, держа Кейт за руку. – Вы, леди, сделали больше, чем было возможно для одного дня. Давайте отдохнем сегодня, а завтра со свежими силами приступим к сцене номер два-семнадцать. Его улыбка была полна обычного дружелюбия к актерам. Конечно, Джо был «рабовладельцем», но таким милым и добрым к своим подчиненным и сам так добросовестно работал, что они могли простить ему все что угодно. Когда он пошел с Кейт к ее трейлеру, Ив подумала, что был еще один скрытый смысл в его улыбке и его прикосновении. Он хотел остаться наедине со своей женой. В прежние времена, когда Ив впервые столкнулась с Джозефом Найтом, она была поражена и стала в конце концов сходить с ума от загадки, которая скрывалась в его глазах. Они полностью скрывали его мысли. Но после войны все изменилось. Пережив тяжкие испытания, от которых до конца так еще и не оправился, он, казалось, стал мягче. Он стал более открытым. Близость любимой женщины преобразила его. Казалось, он не стеснялся скрывать свои мужские инстинкты, свое обожание, желание быть ближе к ней. Его чувства стали более естественными, их легче стало понимать. – Увидимся утром, – улыбнулась Ив, оставив их вдвоем. Она побрела к своему трейлеру, держа сценарий в руке, и открыла дверь. Но прежде чем войти туда, она оглянулась и увидела Джо и Кейт, обнявшихся в тени площадки. Они выглядели больше, чем любовниками! А Ив, подобно ее героине, отправлялась в свое одинокое жилище, в то время как у нее на глазах их любовь становилась более глубокой. Внутри своего трейлера Ив нашла экземпляр «Голливудского репортера» с заметкой о съемках фильма «Прощание с любовью». На обложке были помещены фотографии со съемочной площадки. Крупным планом – она и Кейт, более мелкая – Джо в рубашке с короткими рукавами. Ив села и стала снимать грим, разглядывая свое лицо в зеркале. Как сильно она изменилась за последние годы! Ив едва узнавала себя. Ее обычная элегантность исчезла, уничтоженная временем и отчаянием. Все, что могли сделать гримеры – придать ей девический и неискушенный вид для роли. Затем она посмотрела на фото Кейт в «Репортере». Та совсем не изменилась. Она была тем же чувственным, загадочным существом, что и четыре года назад, когда Джо выделил ее из толпы актеров на съемках «Бархатной паутины» и дал ей роль. Чувственная, загадочная женщина и все же такая молодая, такая свежая… Не удивительно, что Джо не мог устоять. Играя вместе с ней и произнося реплики своей роли, Ив едва могла удержаться, чтобы не попасть под ее обаяние. Что-то необыкновенное было в Кейт, что-то почти роковое в ее красоте. С этой мыслью Ив взяла маленькие ножницы из маникюрного набора и хотела слегка подрезать один из ногтей. Но она медлила, держа ножницы в руке, глядя на образ Кейт на фотографии. Затем она взглянула на свое лицо. И словно стала грезить наяву. Тьма окутала ее взгляд, затопив оба лица на фотографии и лицо в зеркале. Она увидела мимолетный образ Джозефа Найта и его жены, снимавших друг с друга одежду, и почувствовала головокружение. Казалось, пол завертелся у нее под ногами. Приступ дурноты заставил ее застонать вслух. Затем она посмотрела на газету. Фото Кейт было запачкано каплями крови. В удивлении Ив посмотрела на свою руку. Глубокая колотая рана была в середине ее ладони. Кровь струилась из нее, образуя маленькую темную лужицу на газете. Ив была изумлена. Рана была очень глубокой, но она не чувствовала пореза или боли. Казалось, что рана пришла ниоткуда. Она опять посмотрела на газету. Лужица крови растекалась по лицу Кейт, уничтожая его. Ив не сдвинулась с места, чтобы взять антисептик. Она смотрела как завороженная на свою кровь, заливавшую красивое женское лицо перед ее глазами, каждая капля быстро впитывалась в газетный лист, и новая приходила ей на подмогу, поверхность маленького пруда рдела, как смерть, перед ее взором. Ив глубоко вздохнула. Ее глаза полузакрылись. Чувство, которое она испытывала, было странным для нее. Не было боли. Ни в ее ладони, ни в сердце. Только облегчение. 6 Двумя днями позже Кейт делала покупки на Уилтшир-бульваре. Джо подарил ей утро отдыха – он был занят съемкой одной из сцен Ив с Сэмуэлем Рейнзом. Приближался кульминационный момент фильма. Кейт предстояли две тяжелые сцены в этот полдень, одна вместе с Ив, а другая – с характерной актрисой, которая играла мать героини. Несколько часов у Кейт оказались свободными. Она выспалась, проснулась посвежевшая и решила посетить своего любимого модельера, чтобы заказать платье для премьеры. Она быстро шла по улице, одетая в широкие брюки и свитер. Солнечные очки закрывали пол-лица. Было удивительно легко спрятаться за ними. В этих очках Кейт выглядела подобно другим блондинкам, которыми изобиловал Голливуд. Неповторимое лицо актрисы можно было узнать лишь тогда, когда на нем светились ее золотистые глаза. Кейт остановилась напротив магазина, осматривая витрину, в которой была выставлена обувь. Она вдруг поняла, что остро нуждается в туфлях. Те, которые она носила на студии, были старыми и разношенными. Она уже было собиралась войти внутрь, когда увидела в стекле отражение мужчины, стоявшего позади нее. – Привет, солнышко, – услышала она знакомый голос. – Давно не виделись. Сколько лет, сколько зим! Кейт похолодела. Она не обернулась. В отблесках солнечных лучей лица его не было видно, но голос так же бесспорно узнаваем, как и то, что сердце ее упало. Это был Квентин. Она рассматривала его отражение. Он был одет в дешевый костюм, довольно кричащий галстук и шляпу с цветной лентой. Его губы были приоткрыты, и когда он улыбался, Кейт могла видеть блестящие зубы. – Как ты узнал меня? – спросила Кейт, не оборачиваясь. – Это легко, – засмеялся он. – Кто не знает лица Кейт Гамильтон, самой великой звезды Голливуда? Никто не выглядит, как ты, Кетти. Она поморщилась на то, что он назвал ее уменьшительным именем, но ничего не сказала. Он смотрел на ее тело, скрытое простой одеждой, и на ее темные очки. – Неплохая маскировка, – сказал он. – Но мужчина все равно узнает свою жену, не так ли? По ее спине пробежал холодок. Она мгновенно вспомнила, как долгое время внутренний голос предупреждал ее, что этот момент рано или поздно наступит. Она должна была прислушаться. Но теперь было слишком поздно. Но она по-прежнему ничего не говорила. – Собственно говоря, ты имела несколько обличий в последнее время, ведь так? – продолжал Квентин, его улыбка отражалась в витрине. – Каждый мог видеть в тебе то, что ему нужно, ведь так, детка? Наступила пауза. Кейт почувствовала ее значимость. Вопреки себе, Кейт начала дрожать. Страх начал предательскую борьбу с гневом, который поднимался изнутри ее. Целая жизнь прошла с тех пор, как она в последний раз видела Квентина. Она не позволит ему повернуть ее вспять. – Ты не напугал меня, – сказала она. Кейт вдруг поняла, что в каком-то смысле она права. Прошедшие годы сделали ее гордой и решительной. Ее любовь к Джозефу Найту укрепила ее еще сильнее. Квентин был дешевкой, мелкой занозой, гадкой тенью из ее прошлого. Как бы он ни грозил, он не сможет сделать ее иной, чем она была теперь. Он приподнял брови. – В самом деле? Ты не испугалась? – спросил он. – Что ж, это говорит, что ты – храбрая леди. Я думал, что наличие двоих мужей может напугать кого угодно. Он остановился, чтобы смысл его слов дошел до нее. Кейт ничего не ответила. – Твой муж знает обо мне? – спросил он. – Он знает, что ты за птица? За каким типом ты замужем? Он знал это, когда ты связалась с ним? Кейт словно отбросили в прошлое. Много лет прошло с тех пор, как она отдавала Квентину все самое дорогое. Ее замужество было событием настолько малозначительным, таким позорным, полностью изгладившимся из памяти за бурные годы ее последующей жизни, что он стал для нее нереален. У Квентина было не больше прав появиться у нее перед глазами, чем у Рея, матери или у кого-либо из ее одноклассников, крутившихся вокруг ее расцветавшего тела. Он имел такое же малое значение, как и ее низкое социальное положение в те годы. Квентин жалкая козявка. Его как нет. Его жалкая жизнь не может касаться ее. Но официально он все еще был ее мужем. Этого она не могла отрицать. Она обернулась, чтобы посмотреть на него. Она увидела водянистые голубые глаза, сиявшие смесью чувственности, жадности и хитрости. Она изучала его внимательно. – И все же ты не испугал меня, – повторила она. Он приподнял брови, оценивая ее храбрость. – Ты – маленькая пикантная сучка, должен тебе сказать, – проговорил он. – Но я догадываюсь, что успех делает с женщинами. Ты одурачила столько людей, Кетти. Великая голливудская звезда – и тому подобное. А кто-нибудь подозревает, кто ты есть на самом деле? Кто-нибудь интересуется, откуда ты вышла? Кейт посмотрела на него, не отводя взгляда. – Меня не волнует, кто чем интересуется, – сказала она. – И меня не волнует, кто что знает. Если у тебя есть вопросы, обратись к моему адвокату. Он позаботится о тебе. А теперь уйди с моей дороги. Она сама удивилась собственной браваде и надеялась, что сможет вести себя также и дальше, пока он не уйдет. Он смотрел на нее оценивающе. Казалось, он осмысливал степень ее сопротивления. – Ты не существуешь в моей жизни, – отчеканила она. – И не будешь существовать. Ее губы изогнулись в угрожающей улыбке. – Мне позвать полицию? – спросила она. Квентин опять пристально взглянул на нее. В это мгновение Кейт обнаружила секрет в его глазах. У него есть что-то еще, какое-то тайное оружие. Она не смогла запугать его. То, что случилось потом, стерло улыбку с лица Кейт. Плавным, полным удовольствия движением Квентин оттянул край одного из карманов своего пиджака. Там лежала глянцевая фотография. У нее перехватило дыхание, когда она поняла, что это могло означать. Это было ее собственное изображение – нагой, в объятиях Криса Хеттингера. Восемь лет назад Крис покончил с собой из-за нее и из-за Квентина. Ее глаза широко раскрылись, когда она узнала фотографию. Квентин неторопливо опустил руку в карман. – Все еще хочешь позвать полицию? – спросил он. На его лице было почти мальчишеское, озорное и наглое выражение, которое она когда-то хорошо знала. Но теперь, когда дело касалось бизнеса, его губы искривились ненавидящей улыбкой. Кейт едва могла отдышаться. Короткий взгляд на то, что сохранилось у Квентина, потряс ее до самых глубин. Она все еще не могла поверить в происходящее. – Ты… я думала… – еле выдавила из себя Кейт. – Ты думала, что все забрала с собой, – закончил он за нее. – Ай-ай, детка. Ты думала неправильно. Я сохранил негативы. Я ведь всегда осторожен, как ты помнишь. Я всегда дотошен в бизнесе. Я думаю, что ты недооценила меня в те дни. Смотри же, не ошибись теперь. Кейт перевела взгляд с его ухмыляющегося лица на пиджак, в недрах которого она почти физически ощущала свой образ – нагие обнявшиеся тела. Она попыталась взять под контроль свои нервы. Спокойствие приходило и уходило, как пульсирующий электрический сигнал. Она искала слова и не находила. Это было слишком, чтобы можно было сразу осознать. – Я думаю, нам есть о чем потолковать – тебе и мне, – улыбнулся Квентин, застегивая свой пиджак. Потом он расставил ноги, чтобы уверенно встать перед Кейт. Под одеждой она увидела его тело – стройное и выносливое. Годы не сделали его грузным, как это часто бывает с другими мужчинами, – вероятно, из-за своего нарциссизма он заботился о нем хорошо. Давнее знакомство с этим телом заставило ее почувствовать приступ дурноты. В одно мгновение она вспомнила его ощущение, его запах, когда он занимался с нею любовью. Ее желудок заныл. Он почувствовал свое преимущество. Зрелище лишило ее мужества. – Когда и где? – спросил он. Она с отчаянием думала о своем расписании съемок. – Мы уже подошли к середине фильма, – сказала она. – У меня нет ни одной свободной минуты. Опять он насмешливо поднял брови, давая понять о своей осведомленности в ее делах – об успехе и занятости. – Я уверен, что ты найдешь выход из положения, – сказал он. – Ты – изобретательная девочка. Кейт вздохнула и провела рукой по волосам. – Где я могу найти тебя? – спросила она. Он достал ручку. Затем, повергнув ее в шок, Квентин достал из кармана фотографию и что-то написал на ее обороте. Он насмешливо отдал ее Кейт, не обращая внимания на прохожего, который мог видеть обнаженные тела на ней. – «Брукмонт-отель», – усмехнулся он. – Я написал номер комнаты и телефон. Позвони мне около одиннадцати вечера. Иначе я сам тебя найду. Она торопливо спрятала проклятое фото, положив его в свою сумочку. В течение некоторого времени она не шелохнувшись стояла и смотрела на него. Даже через темные очки он ощущал ее страх. Сардоническая усмешка искривила его губы. – Королева серебряного экрана, – съязвил он, в его голосе звучала неприкрытая угроза. – Ты одурачила много людей, ведь так, Кетти, детка? Ей удалось подавить дрожь в голосе. – Убирайся с моих глаз, – сказала она холодно. Усмешка Квентина стала более наглой. Прикоснувшись к кончику шляпы жестом, выражавшим ироническое почтение, он повернулся и пошел прочь по улице. Его походка была веселой и неторопливой. Он выглядел тем, кем был всегда – дешевым мелким мошенником. И ничуть не изменился за эти годы. Тогда как Кейт прошла тысячи миль от той, кем она была, до той, какою стала. Но сейчас он держал ее будущее в своих руках. И он знал это. 7 Квентин сидел в своем номере в «Брукмонт-отеле», когда зазвонил телефон. – Как мы договорились, я звоню тебе, – сказала Кейт холодно. – Чего ты хочешь? – Я хочу встречи, – ответил Квентин, затягиваясь сигаретным дымом. Он лежал на кровати. – Нам с тобой есть о чем поговорить. Наступило молчание. – Я уже встретилась с тобой однажды, – продолжала Кейт. – Я встречусь с тобой еще только один раз. Я дам тебе то, о чем ты просишь. После этого я больше никогда не хочу тебя видеть. Тебе ясно? Квентин улыбнулся. Итак, она нашла время, чтобы осмыслить его предложение, думал он. Это забавно. – Отлично, детка, – произнес он. – Если тебе так угодно. Я желаю выгодной сделки и после этого оставлю тебя в покое. Где ты со мной встретишься? – Я не хочу видеться с тобой в Голливуде, – произнесла Кейт презрительно. – Где-нибудь за городом. Квентин подумал с минуту. – Как насчет Санта-Моники? – спросил он. – Вблизи океана? Или на побережье? В любом месте, где тебе нравится. – Я беспокоюсь, что меня узнают, – добавила Кейт. – Так надень парик, – зевнул Квентин. – Ты не очень бросалась в глаза сегодня. Не тревожься так сильно, детка. Иначе получишь нервное заболевание. – Подожди минуту, – сказала Кейт. – Джо… мы с мужем имеем «хижину» в горах. На берегу озера. Это уединенное место. Там нет других домов. Это идеальное место. Я могу рассказать тебе, как добраться туда, не проезжая мимо других владений. Никто никогда не узнает, что мы встретимся там. – Это далеко? – спросил Квентин. – Около двух часов езды, – ответила Кейт. – В Сьеррах. Квентин вздохнул. – Ну хорошо, – произнес он с едва заметной ноткой раздражения. – Расскажи, как туда попасть. Но в мозгу его завертелись разные мысли. Кейт дала ему точные указания, как проехать через маленький город и добраться до «хижины» так, чтобы его никто не увидел. – Встретимся там завтра вечером, – сказала она. – В одиннадцать часов. Мне будет непросто вырваться. Мы подошли пока только к середине фильма. Но я попытаюсь как-нибудь… – Уж постарайся, детка, – улыбнулся Квентин, потушив сигарету о металлическую пепельницу. – И захвати пятьдесят тысяч долларов. Этого, пожалуй, хватит. Наступило молчание. – Но у меня нет такой суммы, – возразила Кейт. – Ты, видно, сошел с ума. Квентин ухмыльнулся, его губы почти касались грязной телефонной трубки. – Вот это скверно, детка, – сказал он. – Тогда весь мир узнает, что у тебя два мужа, Кетти. Что ты шлюха и интриганка. Думаю, нам с тобой больше не о чем говорить. – Подожди! – Он мог чувствовать, что она лихорадочно соображает на другом конце провода. Квентин закурил еще сигарету. Он вовсе не спешил. – Завтра утром я достану двадцать или тридцать тысяч долларов, – сказала Кейт. – Остальное пришлю тебе позже. Это все, что я могу сделать. У меня нет таких денег, сколько ты вообразил. – Не попадай в глупое положение, пытаясь одурачить меня и отделаться так вот… – заметил Квентин. – Я знаю, чего стоите вы оба – ты и твой муж. Я все хорошенько разузнал, прежде чем подойти к тебе. – Тогда ты должен знать, что я не могу взять столько денег единовременно, – настаивала Кейт. – Они не хранятся все в банке. Они – в инвестициях. Нужно время, чтобы собрать сумму наличными. Ты должен это понимать. Опять повисла пауза. – Ну? – спрашивала Кейт, стараясь безуспешно скрыть страх в своем голосе. – Что ж, – ответил наконец Квентин. – Принеси то, что у тебя есть, и я дам тебе адрес, по которому ты пришлешь остальное. – Я должна быть уверена, что ты принесешь с собой все, – настаивала Кейт. – Все фотографии, все негативы. Тебе ясно? – Детка, – хмыкнул Квентин. – Если я должен ждать, когда получу остаток моих денег, то и ты подождешь, пока я верну тебе последний негатив. Сделка есть сделка, беби… Он улыбался, пока Кейт обдумывала его условия. – О'кей, – сказала она. – Я подозревала, что дела пойдут именно таким образом. Но после завтрашнего рандеву я не желаю больше тебя видеть. Это будет единственная встреча. Тебе понятно? – Конечно, золотко. Конечно. Мы поняли друг друга. – Пока, – ледяной холод в ее голосе был красноречив. Квентин повесил трубку. Какое-то время он лежал на дешевой гостиничной кровати, заложив руки за голову, глядя в потолок. Затем он встал и снял пиджак со спинки стула. Достал из него два конверта из манильской пеньки, открыл один из них и заглянул внутрь. В нем было с дюжину фотографий семнадцатилетней Кейт, девушки, которая выглядела старше своих лет, в объятиях Криса Хеттингера. Обнаженная, с выражением счастья на лице, счастья и блаженства, она нежно обнимала юношу, ее руки бережно касались его спины. Квентин заскрипел зубами, когда смотрел на эти фотографии. С коротким ругательством он засунул их обратно в конверт, – внутри были также негативы, – швырнул конверт на туалетный столик. Он возьмет их с собой завтра вечером. Потом он нагнулся, чтобы открыть нижний ящик туалетного столика. Тот был пуст. Он вытащил его и опрокинул на кровать. Затем он взял другой конверт и положил его на перевернутый ящик, нашел моток клейкой ленты, которую купил вчера, и приклеил конверт ко дну ящика. Потом вставил ящик на место и ухмыльнулся. В этом конверте были дубликаты негативов и фотографий. Завтрашний день будет не последним, когда Кейт увидит его. Не последним! Он надел пиджак, тщательно завязал галстук и стал с удовольствием рассматривать себя в зеркале. Уверенный, сильный, ловкий! Ни одна женщина не была для него крепким орешком. Ни одна не могла перед ним устоять! Кейт должна была понять это много лет назад. С этой мыслью он собрался выйти наружу, чтобы отметить свой успех небольшой выпивкой. Кроме того, он нуждался в женщине. Его встреча и сегодняшний разговор с Кейт оказали раздражающий эффект на его нервы. Выходя из номера, он заметил выброшенный им моток клейкой ленты на дне пустой корзины для мусора. После секунды размышления он согнулся и взял его с собой, чтобы выбросить в мусорный контейнер где-нибудь на улице. Не нужно рисковать, оставляя следы. Квентин всегда гордился тем, что заботился о мельчайших деталях своего бизнеса. Следующим вечером он отправился в путь. Квентин выехал с большим запасом времени – не только потому, что дорога была ему незнакома, но и оттого, что вовсе не собирался прибыть ровно к назначенному времени. Кое-что задумав, он хотел иметь, по крайней мере, лишний час. И он был готов на все. Поэтому-то и положил 38-калиб-ровый револьвер в карман. Путешествие было долгим и приятным. Оставив город позади, он оказался на мирной и живописной горной дороге, которая мягко ложилась под колеса его «паккарда». Он миновал несколько городков, которые становились более маленькими и уютными, по мере того как он забирался выше в горы. Когда он доехал до небольшого городка, упомянутого Кейт, остановился около указателя «КЛИФТОН-СПРИНГС – 275» Он свернул с дороги, согласно указаниям Кейт, и оказался на боковой, которая шла в обход деревни с горсткой домишек. Она вела прямо к озеру. Квентин доехал до поворота на грязную проселочную дорогу с густой полоской травы посередине, чуть дальше наткнулся на большой щит, на котором было написано: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ПРОЕЗД ЗАКРЫТ» Он свернул туда – как ему велела Кейт. Через полторы мили он увидел домик. Он выглядел так, как его описала Кейт. «Хижина» приютилась в тени елей и кедров. Озера не было видно из-за деревьев. Квентин нашел место, где Кейт рекомендовала ему припарковать машину. Оно было скрыто густыми кустами – так что никто из прохожих, случайно забредших в этот уголок, не заметил бы стоящий автомобиль. Но Квентин здесь не остановился. Осмотрев местность, он нашел другую стоянку в сотне ярдов от указанной Кейт, которая была также незаметной – не только случайному человеку, но, что более важно, для всякого, кто приближался к домику дорогой, которой он сам приехал. Он спрятал машину и прошел оставшуюся часть пути пешком. Он петлял по окрестностям, чтобы быть уверенным, что не оставит следов, шел по мху, опавшим еловым веткам и иголкам. Квентин посмотрел на часы. Половина десятого. У него в запасе было полтора часа. Домик был темен. Он прокрался по ступенькам и дернул дверь. Она была заперта. Секунду поколебавшись, он громко постучал. Ответа не было. Квентин подошел к окну и, используя отвертку, раскрыл его. Он сделал это беззвучно. Проскользнул внутрь, закрыл окно изнутри и включил фонарик. Он исследовал домик, заглядывая во все комоды и стенные шкафы. В нем не было ничего примечательного. Это было простое сельское жилище с кухонными принадлежностями и рыболовным снаряжением, удивительно непретенциозное для знаменитой голливудской звезды и ее легендарного мужа. Чувствовалось, что хозяева любили плавать на лодке. Здесь была также простая походная одежда. В одном из ящиков стола в спальне он нашел несколько купальных костюмов, взял один из них и поднес к лицу. Он нашел его нижнюю часть и поцеловал ее. Ироническая улыбка искривила его губы. Он посмотрел на кровать. Это была двуспальная кровать с цветным покрывалом. Вот здесь Кейт спала со своим мужем. Здесь она трахалась с Джозефом Найтом. Это было гнездышко, которое она свила для своего счастья. Квентин ощутил минутный приступ ненависти, когда подумал о ее богатстве, ее баснословном замужестве и о своей нищете. У нее были все блага земные, а у него не было ничего. Что ж, сегодня все изменится. Обойдя домик еще раз, Квентин сел и стал ждать. Он почувствовал сильное желание закурить, но сдержался – не хотел, чтобы чувствовался сигаретный дым. Через какое-то время, которое показалось ему вечностью, он услышал звук мотора и встал. Квентин подошел к окну гостиной и сквозь занавески увидел приближавшуюся машину. Казалось, прошла еще уйма времени. Машина двигалась по грязной дороге, потом скрылась из виду. Квентин ждал, его дыхание было прерывистым, уши горели. Он посмотрел на часы. Без пятнадцати одиннадцать. Итак, она не приехала раньше и не собиралась устроить ему ловушку. Он спрятался за кушеткой в гостиной, как грабитель, и стал ждать. Наконец он услышал легкие шаги по ступенькам, звук поворачиваемого ключа. Дверь тихо открылась. Когда зажегся свет, Квентин оставался там, где был. Выглянув тихонько из укрытия, он увидел, что Кейт снимает пальто. Она повесила его на вешалку и прошла на кухню, налила воду в чайник и поставила на плиту. Затем пошла в ванную. Послышался шум бегущей воды. Когда она вышла из нее, то сняла туфли. Кейт была одета в простую юбку и свитер. Она коснулась термостата на стене, и Квентин услышал хлопок газа. Только теперь он понял, как холодно в домике. Горный воздух был прохладным. Кейт вернулась на кухню, где начал шипеть чайник по мере того, как закипала вода. Без темных очков она была другой. Он мог видеть ее глаза и оценить перемену, которая произошла в ее лице. Она казалась напряженной и нервной, но была удивительно красива. Гораздо более красива, чем в те времена, когда ее знал Квентин. Тогда она была девушкой, несформировавшейся, без определенного характера. Хорошее тело, хорошая внешность, но все же простушка. Теперь она была женщиной. Годы жизни дополнили недостающее в ней, углубили и придали особый оттенок ее красоте. И привнесли чувственность, которую он никогда не знал в ней. Она сквозила в каждом ее движении, когда Кейт шла на кухню, думая, что ее никто не видит. Это была не та чувственность, которую он видел на экране в «Бархатной паутине» – фильме, который Квентин смотрел, по крайней мере, шестнадцать раз – но тем не менее связанная с этим образом. Камера создавала вымышленный имидж, идеализированный, но все же соотносимый с реальной женщиной, несущей в себе загадку. Кейт не была однозначна героине, которую она играла в кино, но никакая другая актриса не смогла бы раскрыть этот характер с такой чувственной силой. Квентин почувствовал, что плоть его напряглась при виде ее, своей жены. Много раз он смотрел «Бархатную паутину» и шел прямо из кинотеатра искать женщину, думая только о Кейт, о своем желании и ненависти, только о Кейт, занимаясь любовью с незнакомкой. Каким-то образом прославление чувственности Кейт камерой Найта усилило ее загадочность и привлекательность для Квентина, для его сердца. И теперь, видя ее воочию, живую женщину на кухне, босую, в юбке и свитере, Квентин почувствовал такой прилив желания, что еле мог совладать с собой. Но он справился, зная, что сейчас должен быть осторожным и иметь ясный рассудок. Это была самая ответственная ночь в его жизни. • Когда чайник начал закипать, Кейт стояла на кухне, глядя в пространство. Квентин понял, что больше нет смысла скрываться. Когда она наливала чай в чашку, он заговорил: – А у тебя здесь мило. При звуке его голоса сдавленный крик сорвался с ее губ. Она поставила чайник на плиту. Кипящая вода брызнула, и Кейт отскочила в сторону. Затем выключила газ и посмотрела на него. – Как тебе удалось?.. – спросила она. Квентин улыбнулся и шагнул к ней. – Разве ты не видела мою машину? – сказал он. – Да, я принял все меры предосторожности. Я люблю перестраховываться. Ты же знаешь меня, детка. Я очень осторожен. И я, прежде чем войти, люблю сначала разузнать, куда я попал. Кейт смотрела на него, в ее глазах был страх. Это давало ему восхитительное ощущение своей силы и власти. Вид ее тела, слегка дрожащего от его присутствия, обрадовал его. Это было тело, о котором миллионы мужчин грезили по ночам, тело женщины-загадки, чувственной богини, которая со времени появления «Бархатной паутины» потрясла воображение всего мира. Его жены… Она опять зажгла газ под чайником, позабыв о своем чае, и повернулась к нему. – Давай сразу покончим с делом, – сказала она. – Где фотографии? – Они со мной, – улыбнулся Квентин. – Сначала я должен увидеть твои денежки. Она пересекла кухню и взяла сумочку. Он смотрел, как двигалось ее тело – от красивых плеч, вдоль спины и тонкой талии, к великолепным бедрам, угадывавшимся под юбкой. Страх сделал ее еще более восхитительной. Она вынула конверт из манильской пеньки, полный денег, и дала его Квентину. – Здесь двадцать восемь тысяч долларов, – произнесла она. – Это все, что я смогла достать. Остальное пришлю, когда получу деньги за новый фильм. Это будет не позднее чем через два месяца. Я не могу ничего больше поделать, согласишься ты на это или нет. Квентин оценивающе кивнул, когда она посмотрела на него. – Ну? – спросила она. – Где фотографии? – Фотографии со мной, – ответил он. – Как я уже говорил, я люблю осторожность. Ты получишь их прежде, чем я уйду отсюда. Он замолчал, глядя на нее. – Так в чем дело, – спрашивала она, раздраженная и напуганная. – Чего мы ждем? У меня мало времени. Квентин медленно покачал головой. – Ты знаешь, детка, – сказал он вкрадчиво. – Ты все еще моя жена. Она отскочила от него с выражением отвращения на лице. Он видел, как Кейт борется с собой, пытаясь взять себя в руки. Она пыталась возвести стену между ним и собой, стену из ее нынешнего положения – и гнева. – Забудь про это, – отчеканила она. – Тебе нет места в моей жизни. Ты получил свои деньги. Теперь отдай мне фотографии и убирайся отсюда. И не льсти себе, что между нами может быть что-нибудь, Квентин. Ты можешь шантажировать меня, но ты не прикоснешься ко мне. Взрыв ярости потряс естество Квентина – слишком сильный, чтобы он мог владеть собой. – Хорошенькие слова, – сказал он. – Но закон на моей стороне, детка. У меня есть брачное свидетельство, которое может это подтвердить. Можешь думать, что я – твое прошлое, но ты все еще миссис Квентин Флауэрз. Кейт смотрела на него недобрым взглядом. – И что же нам делать в таком случае? – спросила она. – Ничего, – ответил он. – Кроме нас, никого это не касается. Завтра это свидетельство будет милым сувениром. Ты меня больше не увидишь. Наша маленькая сделка скроет все. Но не пытайся убедить меня, что мы никогда не значили ничего друг для друга. Это меня оскорбляет, детка. И это – неправда. Он наблюдал, какова будет реакция на его слова. Казалось, она стала осторожней. Его глаза скользили по ее телу, чувственные формы которого заставляли миллионы мужчин сходить с ума от желания. – Хорошо, – сказала она. – Отдай мои фотографии и напиши адрес, по которому я могу выслать оставшиеся деньги. А потом уходи. – Ты получишь фотографии, – сказал он, улыбаясь. – Я дам тебе и адрес. Но сначала докажи мне, что ты хорошая, послушная девочка. – Что это должно означать? – спросила Кейт. Он положил конверт, полный денег, на стол. – Кетти, – начал он. – Сейчас ты взлетела высоко. Но я – обычная рабочая лошадка. Я борюсь за существование. Я живу в дешевом номере отеля. Я ем гадкую пищу. Я – часть той серой толпы, которая еле-еле сводит концы с концами и платит немалые деньги, чтобы увидеть тебя на экране захудалых кинотеатров. Кейт нахмурилась, озадаченная. – Куда ты клонишь? – Я видел тебя в кино, – продолжал Квентин. – Ты неплохо подавала себя – миллионам мужчин. И вместе с другими парнями я сидел там – в кинотеатре, – глядел на твое тело на экране. Дьявол! Я служил в армии и теперь – обычный трудяга, который едва может заработать на жизнь. И подобно миллионам мужчин, я возвращаюсь домой спать в своей одинокой кровати. Я думаю о тебе и хочу, чтобы ты лежала рядом со мной. Кейт ничего не сказала. Ее глаза сузились, она предостерегающе смотрела на него. – Но есть одно различие между мной и миллионами этих ублюдков, – сказал Квентин с горькой улыбкой. – Ты – моя жена. Опять наступило молчание. Теперь Кейт поняла, о чем он говорил. – Я всегда думал об этом, – начал опять Квентин. – Я мог встать и сказать в кинотеатре всем, кто мог меня слышать: «ТАМ – МОЯ ЖЕНА!» И даже если бы они решили, что я сошел с ума, Бог свидетель, что я бы сказал правду. Ну, что ты теперь об этом думаешь, Кетти? Кейт смотрела на него неотрывно, в ее взгляде была смесь недоверия и презрения. – Я ничего не думаю об этом, Квентин, – тихо проговорила она. – И ты тоже не должен. – Да, но я-то думаю, – поправил ее он. – Это мое законное право. И я собираюсь не ударить лицом в грязь, чтобы отстоять их. Завтра утром. От его слов дрожь побежала по телу Кейт. – Убирайся! – воскликнула она. – Мы сделали свои дела. Тебе не удастся прикоснуться ко мне. Он покачал головой. – Не спеши, – ухмыльнулся он. – Только на посошок, детка. Один маленький прощальный поцелуй. Затем мы расстанемся подобру-поздорову. Кейт отступила на шаг. Что-то изменилось в ее взгляде. Но это лишь еще больше возбудило его. – Иначе, – сказал он, – я выпущу джинна из бутылки. Как ты полагаешь, что подумают о тебе во всем мире, если узнают, что ты помогла мне довести невинного мальчика до смерти? Если узнают, как ты использовала свое похотливое тело, чтобы убить его? А как твой легендарный муж? Мне хочется встретиться с ним. Мы можем сравнить наши впечатления о тебе – ты понимаешь, что я имею в виду… – Если ты только приблизишься к нему, я убью тебя! – сказала Кейт. Квентин ничего не ответил. Казалось, он понял все. Он мог бы понять это и без ее слов. Он знал, что Кейт сделает все возможное на свете, чтобы оградить от него Найта. – Кто говорит о том, что я собираюсь приближаться к нему? – спросил он. – Мы покончим со всем сейчас, детка. Наша сделка укроет все. Шито-крыто. Обещание есть обещание. Разве я не прав? Кейт смотрела на него. Он чувствовал, что мозг ее лихорадочно работал, пытаясь отыскать возможные пути спасения от того, что сейчас должно было случиться. Но выхода не было. Он ясно видел это. Казалось, что-то сломалось внутри нее. – Хорошо, – сказала она резко. – Ты победил. Она прошла мимо него к лампе и потушила ее. Затем она показала ему путь в спальню. Кейт стала снимать одежду, быстро и автоматически. – Не так быстро, – сказал он. Он зажег лампу у кровати. – Я хочу посмотреть на тебя, – улыбнулся он. – Я ждал этого момента, Кейт. Долго ждал и хочу насладиться им сполна. Он подошел к ней и поцеловал ее в губы. Она не ответила. Медленно он снял ее свитер, не отстраняясь от ее лица. Почувствовав запах его дешевого одеколона, Кейт отвела взгляд. Он смотрел на бюстгальтер и гладкую смуглую кожу ее плеч. Потом он снял его. Ее грудь была упругой. Он взял ее в свои руки, радуясь легкой дрожи, которую ощутил в ее теле. Итак, это была та самая грудь, которая была скрыта ее костюмами, увеличенная в сотни раз камерой Джозефа Найта, увеличенная, чтобы завораживать и искушать целое поколение мужчин. Затем он нагнулся, чтобы расстегнуть ее юбку, и наблюдал, как она падала на пол. Под ней не было ничего, кроме трусиков. Он стянул их вниз, волоча по ногам, и смотрел на золотистый треугольник между ее ног. Это зрелище восхитило его. Годы назад он знал его очень хорошо, настолько хорошо, что его тянуло зевать, когда казалось, что она недостаточно отвечает ему. Он часто обманывал ее в те времена. Но теперь то же самое место было загадкой для него. Она усиливалась ее славой и экранным образом, который делал ее более непостижимой, чем мир вокруг нее. Квентин много раз смотрел «Бархатную паутину» и ощущал, что все его чувства были предельно обострены при виде тела Кейт, спрятанного под одеждой. И он думал о маленьком теплом котенке, скрытом под этой одеждой, и этом бессмертном образе, который был перед его глазами, и изнывал от желания коснуться и поцеловать ее, словно она была соткана из магической чувственной субстанции – невообразимо более высокой и могущественной, величественной, чем просто плоть женщины. Несмотря на то, что он когда-то имел ее и принимал это как должное. И теперь, в этот долгожданный момент, он не был разочарован. В Кейт было что-то действительно бессмертное. Он ощутил это, когда женщина была на кухне, думая, что ее никто не видит. Он видел это в ее страхе и отвращении, когда она говорила с ним. И он чувствовал это теперь в ее наготе, когда она стояла перед ним. Она была в самом деле необыкновенной женщиной, которая разительно отличалась от всех остальных. Та магия, которую она привносила на экран, не была иллюзией. Это была реальность. Что-то непостижимое исходило от нее. Не удивительно, думал он, что Джозеф Найт нашел ее неотразимой и женился на ней сразу же, как только дал роль в своей «Бархатной паутине», заставив жернова голливудской мельницы сплетен вращаться во весь опор. Не удивительно. Но сегодня вечером она не принадлежала Джозефу Найту. Сегодня она всецело предназначалась Квентину. Он взял ее на руки. Он вдыхал запах ее духов и естественный аромат ее тела, которое помнил еще с прежних времен. Но она была холодной и далекой. Он почувствовал весь ее ужас при своем прикосновении. Теперь он знал, как беззаветно она любит Найта. Квентин был для нее червем, низким и порочным существом. Эта мысль заставила его улыбнуться. Ему понравилась извращенная ситуация – он вводил ее в шок и вызывал отвращение, получая от нее удовольствие. Это была даже большая, более совершенная победа над ней, чем он ожидал. Грубо швырнув ее на кровать, он увидел ее в полный рост, обнаженную и беззащитную. Он снял свою одежду, медленно вытащив револьвер из кармана и положив его на туалетный столик. Кейт ни разу не взглянула на его тело. Она смотрела в его глаза, при этом ее взгляд был пустым. Он выключил свет и наклонился над ней. К его радости, луна выглянула из-за туч, обливая голубоватым мерцающим светом все ее тело. В этих призрачных лучах Кейт выглядела волшебным призраком. Он коснулся ее бедер и почувствовал, как по ним прошла дрожь. Его плоть была твердой и вздымалась между ног. Он едва сдерживал ликование внутри себя. Он стал гладить ее и почувствовал, как она напряжена. – Ну, ну, оттаивай, детка, – сказал он. – Расслабься. Я помню, как нажимать на твои кнопочки. Ты знаешь это. Он поцеловал ее грудь, потом провел по ней языком. Потом он поцеловал невидимую дорожку от желудка до пупка, чувствуя, что все ее тело содрогается. Наконец он коснулся губами треугольника между ног. Аромат ее кожи возбудил его. Пламя желания внутри его вышло из-под контроля. Она была потрясающей! И она была его. Но напряжение внутри ее не ослабевало. Она не отвечала ему, она была как натяну гая струна. Раздраженный ее холодностью, он прижал свою плоть к ее. Он легко нашел путь внутрь ее. Чувство безудержного триумфа захлестнуло его, когда он подумал, что обладает единственной и неповторимой Кейт Гамильтон, великой звездой, женой Джозефа Найта, секс-символ всех веков и народов. – Вот так, вот так… – приговаривал он. – Не замечательно, детка? Давай, беби! Люби меня немножко. Как ты это обычно делала. Не было никакого ответа. Она словно была мертва в его объятиях. Он прижимался к ней теснее, потянув ее на себя. Ее пассивность взбесила его. – Черт побери, – шипел он. – Давай, Кетти! Тебе лучше оттаять! Она не двигалась. Она была женщиной, которая покорно подчиняется насильнику. Он ударил ее наотмашь по лицу. – Давай! – заорал он. – Тебе лучше привыкнуть к этому, Кетти, душка! Ты будешь моей беби… Он спохватился, недоговорив фразу. Он понял, что сказал слишком много. Он не собирался раскрывать пока свои карты. Но теперь было поздно. И когда он почувствовал, что ее гибкое тело отреагировало на самую худшую из угроз, он начал окончательно терять контроль над собой. Он изощрялся все неистовей, врезаясь в нее изо всех сил. – Тебе придется привыкнуть к этому… – повторял он против своей воли. – Ты принадлежишь мне. Ты всегда была моя. Никакой Джозеф Найт не может это изменить… – Он смеялся, чувствуя головокружение от ярости и экстаза. – Целиком моя… Слова застряли у него в горле, когда рука Кейт изо всех сил ударила его по лицу. Ее пальцы, повинуясь безотчетному инстинкту, устремились прямо в его глазные впадины. Он громко завопил и отскочил назад. Потом он упал боком на кровать и свернулся клубком, чертыхаясь и прижимая руки к глазам. Кейт встала и смотрела на него сверху. Злоба сделала его безразличным к боли, которую она ему причинила. – С тобой все кончено, – рычал он. – Ты принадлежишь мне. Я этого так не оставлю, сука. Подожди, пока твой муж узнает обо мне… Когда эти слова дошли до сознания Кейт, она увидела револьвер на туалетном столике – там, где Квентин оставил его. – Я расскажу ему все, – грозил Квентин. – Подожди, пока он узнает о тебе… Кейт схватила револьвер и направила дуло в голову насильнику. Ее рука тряслась. Она подошла к нему ближе – так, что револьвер оказался всего в дюйме от его виска. Все ее тело содрогалось, но она нашла пальцем курок. – Ты думала, что отделаешься от меня, – продолжал бормотать Квентин. – Ты никогда не отделаешься от меня, беби. Не раньше, чем тебя… Револьвер выстрелил до того, как он смог закончить фразу. Его голова откинулась назад, тело неожиданно дернулось и затихло. Обнаженный, он лежал перед Кейт совсем как ребенок. Поток крови начал разливаться по его лицу. Кейт знала, что он был мертв. Пустой взгляд его глаз и его поза не оставляли в этом сомнения. Она попятилась от него, все еще направляя револьвер в его сторону, бессмысленно, словно для того, чтобы держать его на расстоянии. Ее палец будто прирос к курку, который она так и не отпустила. Чувства, которые Кейт пыталась подавить в себе с тех пор, как впервые увидела Квентина на Уилтшир-бульваре, теперь вырвались наружу. Но она справилась с собой. Дело еще не было сделано до конца. Она должна защитить свою жизнь – жизнь с Джозефом Найтом. И она закончит это дело. Если только сможет унять бурю в мозгу и заставить свою уязвленную женскую плоть действовать согласно своей воле… Несколько минут Кейт стояла неподвижно, как автомат, потрясенная тем, что произошло. Шок был слишком силен, чтобы она могла быстро прийти в себя. Затем она заметила, что кровь из раны Квентина начала сочиться на кровать. Кейт торопливо подложила подушку ему под голову и отступила назад, глядя на него. Она почувствовала боль в груди, ноги ее ослабели. Наконец, рассудок одержал верх над чувствами. Она положила револьвер и схватила обеими руками покрывало. С трудом она стащила тело Квентина с постели и завернула в него. Что-то бормоча про себя, Кейт пошла на поиски веревки. Она нашла кусок веревки в шкафу для инструментов и сумела обвязать ею завернутое тело Квентина. Только сейчас она вспомнила о своей наготе. Она достала старые джинсы и торопливо натянула их. Затем она надела майку и нашла пару деревянных туфель в шкафу. Все еще шепотом разговаривая сама с собой, протащила тело Квентина через гостиную и входную дверь. Осмотрев двор, чтобы быть уверенной, что ее никто не видит, Кейт потащила тело дальше по дорожке к маленькой пристани и втащила его в лодку. Затем она выпрямилась, оглядывая берег, потирая виски пальцами, словно не зная, что ей делать дальше. При свете луны она заметила несколько больших камней у края воды. Она торопливо пошла к ним и стала оттаскивать их к лодке – один за другим. Ее джинсы намокли в ледяной воде. Принеся из дома еще веревку, Кейт привязала два самых больших камня к телу Квентина, один – к груди, а другой – около коленей. Она впрыгнула в лодку и погребла к самому глубокому месту озера. Дрожащими руками она перебросила тело через край лодки. Оно исчезло в темной воде, увлекаемое тяжестью камней на глубину в двести футов. Несколько пузырьков появилось на поверхности, потом исчезли и они. Теперь Кейт вспомнила о револьвере. Она погребла назад к берегу, зашла в дом и вернулась с оружием. Отплыла на лодке к месту, которое было на сто ярдов в стороне от теперешнего местонахождения Квентина, и швырнула револьвер в озеро. Какое-то мгновение Кейт сидела, оцепенело глядя на залитую лунным светом поверхность воды. Только она и озеро знали ее тайну. Квентин никогда больше не причинит ей зла. Затем она возвратилась в домик. Осталось сделать кое-что еще. Ее постоянно трясло – что-то вроде сейсмических волн прокатывалось у нее под кожей. Но Кейт попыталась сделать необходимое. Она сняла постельное белье и заново застелила кровать. Затем она поискала одежду Квентина, нашла его бумажник, фонарик и брелок, на котором были ключи от машины и то, что напоминало ключ от сейфа, а также ключ с биркой от его номера в «Брукмонт-отеле». Кейт запихнула одежду Квентина и постельное белье в две наволочки, вынесла их наружу и положила около двери. Затем Кейт стала искать машину Квентина. Она хорошо знала местность вокруг домика, и поиск занял лишь пять минут. Она открыла дверь машины ключом, который нашла в брюках Квентина. В небольшом ящичке обнаружила конверт из манильской пеньки, в котором лежали фотографии и негативы. Минуту она задумчиво смотрела на них, пытаясь понять, когда же он намеревался отдать их ей. Кейт положила конверт в наволочку с одеждой Квентина, швырнула оба тюка в салон машины. Затем она вернулась в домик, нашла баллон с керосином и тоже положила его в салон. Она тщательно прибрала все в домике, уничтожая следы, говорившие о присутствии ее и Квентина. К счастью, в спальне не было крови. Она не успела просочиться сквозь покрывало. Кейт протерла все места, где могли остаться отпечатки пальцев, стараясь понять, к чему еще мог прикасаться Квентин. Затем она приняла душ, чтобы смыть с себя кровь. Выйдя из него, она окинула придирчивым взглядом комнату, пытаясь удостовериться, что домик выглядит так же, как всегда. Кейт надела на себя одежду, в которой она приехала из Голливуда, и бросила свои джинсы и майку в салон машины Квентина. Пора было уезжать. Закрыв домик, Кейт сходила к причалу и постояла у черной кромки воды. На секунду у нее перехватило дыхание – словно она увидела, как что-то нарушило спокойствие водной глади. Померещилось, что тело Квентина, как доказательство ее преступления, поднимается со дна, чтобы выдать ее… Но тут же она поняла, что ошиблась. Это был всего лишь блик лунного света на поверхности озера. Она проехала на машине Квентина несколько миль по пустой проселочной дороге, пока не нашла заброшенную свалку. Здесь она вытащила наволочки и свою одежду, облила их керосином и подожгла в металлической бочке. Кейт терпеливо ждала, когда сгорит одежда, вороша пылающий ворох палкой. Она смотрела на горящие фотографии, на которых была она, обнаженная, в объятиях Криса Хеттингера. Она ворошила костер до тех пор, пока осталась только зола. Останки, которые невозможно опознать. Кейт посмотрела на часы. Было пятнадцать минут первого. Она села в машину Квентина и повела ее назад, в Голливуд. Она знала, что нельзя оставить машину где-нибудь вблизи домика или по дороге к нему. Это была самая важная вещь в предстоящем деле. Ей придется вернуть ее куда-нибудь, в какое-то место недалеко от отеля, в котором остановился Квентин, в Голливуде. Двухчасовой путь пролетел в одно мгновение. Все это время Кейт не думала ни о чем, кроме своей жизни с Джозефом Найтом. Как ей спасти ее? Нервная дрожь ее тела не проходила, она не прекращалась всю дорогу. Длинный спуск с гор к Лос-Анджелесу был несложным – в это время редкие машины попадались ей на пути. Она остановилась у телефонной будки и в телефонной книге нашла адрес «Брукмонт-отеля». Она поехала по этому адресу, покружила по окрестностям и оставила машину в двух кварталах от отеля. После того как Кейт стерла отпечатки своих пальцев с руля, переключателя скоростей и ключей, она вставила ключ в гнездо зажигания. Остальные взяла себе. Она взглянула на часы. Половина третьего. Вся ночь еще впереди. И она ей понадобится. Ее машина осталась у домика возле озера. Она должна отогнать ее в Голливуд. Кейт уже приняла решение, пока ехала по горной дороге в Голливуд. Это было опаснее всего, так как была необходима помощь другого человека. Она зашла в телефонную будку и набрала номер. Ответил звучный мужской голос, бодрый – не сонный. Кейт улыбнулась. Она подозревала, что он не спит в этот час. – Алло, Норман, – сказала она. – Это я. – Кетти! – закричал Норман. – Почему ты не в постели? Ради Бога, девочка, ведь у тебя завтра съемка. С тобой все в порядке? – Норман, мне нужна твоя помощь. Прямо сейчас. Могли бы мы встретиться на углу Ла-Брэа и Сансет? – Я… да, конечно… Но… – Приезжай на машине, – выдохнула Кейт. – Нам предстоит поездка. – Сейчас буду, дорогая. Стой и жди. Норман тебя не подведет. Кейт повесила трубку. Она знала, что через несколько минут Норман будет здесь, готовый сделать все на свете, чтобы помочь ей и держать язык за зубами. Он был ее единственным другом. Она вспомнила события последних суток. Ей был брошен самый грозный вызов в ее жизни, но она приняла его мужественно. Когда она отгонит машину от домика, не останется никаких следов ее пребывания, кроме воспоминаний Нормана об их ночной поездке. Внутри «хижины» все осталось на своем месте, за исключением другого покрывала, постельного белья и пары недостающих наволочек, но об этом знает только Кейт. Домик тщательно прибран и вымыт. Все следы посещения Квентина уничтожены. Его машина стоит в Лос-Анджелесе. Причина, которая привела его в домик, никогда не выплывет наружу. А сам Квентин покоится на дне озера, где его никогда не найдут. Все скрыто. Кейт не оставила после себя никаких следов. Джозеф Найт никогда не узнает о ней правды. 8 В одиннадцать часов утра следующего дня Норман Вэбб входил в «Брукмонт-отель» на Мельроз-авеню. В его кармане был ключ от номера 412, который дала ему Кейт прошлой ночью. После поездки с Кейт в горы и возвращения Норман спал не больше двух часов. Но он выглядел свежим и бодрым. Постоянная бессонница, которая сопутствовала его творческой работе, приучила его легко переносить недостаток сна. Он зашел в холл и увидел ленивого клерка за стойкой, жующего жвачку. Совершенно очевидно, это была гостиница для приезжих, где селились в основном бродяги, которые нуждались в самом дешевом жилье, какое только возможно, – на несколько недель самое большее. Клерк взглянул на Нормана с обычной смесью скуки и подозрительности. Его маленькие глазки-бусинки оценивали прическу Нормана и примерную стоимость его одежды. К счастью для Нормана, он выглядел как человек, от которого отвернулась удача. Его воротничок был немного потерт, а костюм и ботинки очень старые. – Доброе утро, – сказал Норман. – Есть свободный номер? Ни слова не говоря, клерк повернулся и взял с доски ключ. – На сколько? – спросил он. – Только на одну ночь, – ответил Норман. – Если мне здесь понравится, может, останусь на неделю. И пожалуйста, дайте мне комнату на верхнем этаже. Я не выношу запахов из ресторана. Пожав плечами, клерк повесил на место ключ и взял другой. – Девятый этаж, комната семьдесят третья. Это достаточно высоко для вас? – Спасибо, – ответил Норман. – Никакого багажа? – спросил клерк с оттенком подозрения. – Я привезу его позже, – сказал Норман. – Если мне понравится комната. Он добавил это с небольшой ноткой превосходства, чтобы еще больше досадить клерку. – Вам она понравится, – парировал клерк, опять глядя на одежду Нормана. – Нужен посыльный? – Нет, спасибо, – улыбнулся Норман. Так как у него не было багажа, единственная причина, по которой он мог нуждаться в услугах мальчика на побегушках, – это проблема найти девочку на ночь. Норман не собирался оставаться в этом заведении больше чем двадцать минут. Он расписался в книге посетителей, взял ключ и поднялся в маленьком лифте на девятый этаж. Здесь он оказался в помещении с треснутым зеркалом, видавшим виды ковром и стенами, которые выглядели чудовищно – все они были в буграх, по крайней мере, от пятидесяти слоев краски. Норман прогулялся по холлу, пока не увидел лестницу. Не заходя в свой номер, он поднялся на четыре этажа выше. Ступеньки были грязными и стершимися. Когда он дошел до нужного ему этажа, то осторожно стал пробираться по коридору. Горничной нигде не было. Он без труда нашел комнату 412 и, вставив ключ в замочную скважину, проскользнул внутрь и бесшумно закрыл за собой дверь. Он осмотрелся и увидел типичную комнату для приезжих. Застланная кровать. Номер имел вполне домашний вид, который делал его похожим больше на меблирашку, чем на комнату в отеле. По одной из половиц лениво трусил таракан. Около окна притулился обшарпанный стол, на котором живописно расположились газета, пепельница, вымытая горничной, и бутылка дешевого виски. Около стены стоял чемодан. В нем были три рубашки, все – дешевые, и двое брюк. Норман увидел также два пиджака в спортивном стиле, оба довольно кричащих, и пару ботинок. У постояльца было мало одежды – очевидно, он путешествовал налегке. В ванной Норман обнаружил зубную щетку в стакане, рядом – тюбик зубной пасты. На полочке лежали крем, кисточка для бритья и бритвенный прибор. На другой полочке стоял флакон дешевого мужского одеколона. Расчески не было. Полотенца были чистыми. Очевидно, горничная побывала здесь после того, как клиент ушел из номера. Рядом с кроватью находился туалетный столик. Норман открыл его верхний ящик и заглянул в него. Там лежали мелкие вещи, которые постоялец, очевидно, собирался отдать в стирку, и номер дамского журнала. Остальные два ящика были пусты. Норман остановился в задумчивости. Он чувствовал, что чего-то недостает. Не было ни малейших признаков, по которым можно было представить себе личность постояльца. Норман, наверно, упустил что-то из виду – или жилец сделал все, чтобы никто ничего не мог знать о нем. Потом Норман посмотрел на обшарпанный стол у окна. Он подошел к нему и взял в руки газету. Она была открыта на странице, посвященной скачкам. Клички некоторых лошадок, которые должны были принимать участие во вчерашнем забеге, были обведены ручкой. Норман понимающе улыбнулся. Это были те же лошади, которых он отметил для себя вчера. Когда он клал газету на место, заметил клочок бумаги на столе. Запись была короткой. «Санта-Моника. Автострада 14. На север до 395. Повернуть налево у Клифтон-Спрингс. Ехать по боковой дороге до заправочной станции. Еще одна миля. Направо по проселочной дороге до домика». Норман кивал головой, пока читал записку. Это было описание дороги к домику Найтов в горах. Вчера ночью он ехал по этой дороге с Кейт и оставил ее в одиночестве около «хижины». Он помнил, что Кейт вернулась в Голливуд в своей собственной машине. По ее просьбе он не задавал ей никаких вопросов. Но он не мог удержаться и не сделать кое-каких предположений. По каким-то причинам Кейт оставила свою машину около «хижины» и попросила старого друга довести ее туда, чтобы к утру она могла вернуться домой. Почему? Норман осторожно сложил бумажку и спрятал ее в карман. Потом стал осматривать комнату дальше. Кейт попросила его зайти в номер 412 и тщательно осмотреть его. Глядя на ее ненормальное состояние, можно было понять: она предполагала, что здесь спрятано что-то опасное, быть может, компрометирующее. Задачей Нормана было найти это «нечто». Он постарался думать, как детектив. Ему было известно, что «нечто» должно быть здесь. Он заглянул под матрац, потом под кровать. Ничего. Он порылся в чемодане, осмотрел все углы комнаты. Затем он вынул из туалетного столика все ящики. На обратной стороне одного из них он нашел то, что искал. Это был большой конверт из манильской пеньки, приклеенный клейкой лентой. Норман оторвал его от ящика, поставил их на место, сел на кровать и достал из кармана перочинный нож. Затем он вскрыл конверт. Глаза его широко раскрылись, когда он взглянул на содержимое конверта, вывернутое на кровать. Там были вырезки из газет. Что-то о самоубийстве молодого человека. Два или три письма. Он узнал почерк Кейт, хотя тот был несколько иным. И еще здесь были фотографии. Семь фотографий, как сосчитал он. На них была обнаженная Кейт в объятиях молодого человека. Пара лежала на одеяле на какой-то полянке, поросшей густой травой. Фотографии были очень выразительными. Неизвестный соглядатай запечатлел юную чету в порыве страсти. Молодой человек нежно обнимал Кейт, ее руки обвились вокруг его шеи. На других он целовал ее грудь, холмики отливавшей жемчугом кожи казались под его губами спелыми и восхитительными. На трех других они, очевидно, были сняты в момент единения. Юноша был сверху ее, его молодое тело было упругим и натянутым, как струна. Лицо Кейт светилось девическим экстазом и нежностью, которые делали ее необычайно красивой. На этих снимках она была гораздо моложе. По крайней мере, лет на семь или восемь. Совершенно очевидно, она была еще подростком. Ее лицо было неоформившимся, таким непохожим на то, чья неоднозначная красота удивительным образом раскрылась в «Бархатной паутине» и теперь в «Прощании с любовью». Но тело ее уже дышало той земной женственностью, которая сделала ее неотразимой для миллионов поклонников кино. На этих фотографиях впервые открылась – по крайней мере, для Нормана – ее нагота, скрытая одеждой на экране. Скрытая в те моменты, когда она была с Норманом. Вид ее груди и темного треугольника между ног делал Кейт одновременно неотразимо чувственной и восхитительно невинной. Ее взгляд, когда она словно баюкала юношу на своей груди, был полон счастья. Он выражал нежность юности в сочетании с чем-то бессмертным и умудренным. Невинность и опыт поэтически сплелись воедино в одном человеческом образе, в самом прекрасном лице, которое Норман когда-либо видел. Вэбб долго смотрел на снимки. Потом он заглянул в конверт. Конечно, там были негативы. Он сосчитал их: получилось больше, чем фотографий. Затем он пролистал газетные вырезки. Среди них была фотография самоубийцы. Он сравнил ее с лицом юноши на снимках. Бесспорно, это был тот самый молодой человек. Норман напряг все свое чутье писателя, чтобы сопоставить факты. Было несомненно – эти снимки предназначались, чтобы шантажировать Кейт. В комнате жил шантажист. Но было похоже на то, что эти же снимки были использованы много лет назад, чтобы шантажировать юношу или его семью. Это были фотографии молодого человека, застигнутого в момент любовного свидания с девушкой, которая была каким-то образом запретной для него. Этой девушкой была Кейт. И поэтому юноша покончил с собой. По крайней мере, это казалось вероятным. Но шантажист сделал дубликат негативов и фотографий. Кто же был шантажистом? Норман безуспешно осмотрел комнату еще раз. Не было ни малейшей зацепки к разгадке личности незнакомца, кроме бумажки, которую Норман нашел на столе. Норман остановился перед фотографиями, которые все еще были разложены на кровати. Из-за чувства, которого он не мог понять, его взгляд затуманился, когда он смотрел на обнаженное тело Кейт и ее невинную страсть. Она была такой красивой! И такой загадочной… Он положил обратно в конверт фотографии вместе с газетными вырезками и негативами. Сел на стул у окна и задумался, его глаза изучали комнату. Потом он открыл чемодан и стал складывать в него все, что он здесь обнаружил – бритвенный прибор, зубную щетку, одежду, даже газету. Когда он покончил с этим, то опять исследовал комнату. Потом вынул носовой платок и стер отпечатки пальцев с тех мест, где могли остаться следы его рук. Норман закрыл чемодан, снова осмотрел комнату, убедился, что ключ у него, и вышел. По лестнице он спустился на свой этаж, зашел в свой номер. Он снял покрывало с кровати и сделал так, чтобы она выглядела, будто на ней спали. Норман зашел в ванную, налил воды в стакан, распаковал мыло, и включил душ. Из него вытекло немного воды. Он подумал, что неплохо было бы закурить и бросить окурок в пепельницу, но потом решил, что это может стать слишком опасной уликой. Когда он с удовлетворением отметил, что комната выглядит жилой, он оставил ключ на столе и вышел, тихо прикрыв за собою дверь. Затем он спустился по лестнице к запасному выходу из отеля. Дверь выходила на аллею, ведшую к соседней улице. Неся чемодан в руке, Норман шел легко. Его походка была уверенной. Он старался не привлекать внимания. Через десять минут он был у машины. Завел мотор и поехал прочь. Он сделал одну остановку в пути на студию «Монак». Итак, в его машине были следы прошлого Кейт, надежно спрятанные от нескромного взгляда. Норман был доволен своей работой. Ему даже не пришло в голову проверить, нет ли за ним слежки. Кейт была на звуковой студии № 12 на «Монак пикчерз». Шла съемка пятого дубля одной из самых важных сцен с ее участием. Каждому из присутствующих было совершенно ясно, что Кейт не в себе. Она казалась уставшей, последовала серия фальстартов, непривычных для ее исполнительского мастерства. Ее партнер Сэмуэль Рейнз старался изо всех сил помочь ей, но, казалось, Кейт никак не могла взять себя в руки. – Стоп! – скомандовал Джозеф Найт, прекращая съемку. Он вышел из-за камеры и отвел жену в сторону. – Кейт, – сказал он, – с тобой все в порядке? Может, мы махнем рукой на эту сцену сегодня? Ты выглядишь так, словно тебе нужен отдых. Кейт беспокойно посмотрела ему в глаза. – Нет, – отказалась она. – На этот раз я все сделаю так, как нужно. Я уверена. Извини, что причиняю тебе столько хлопот. Дай мне попробовать еще раз. – Ты правда так думаешь? – спросил он. – Честно говоря, у тебя такой вид, как будто ты видела привидение. Он смотрел на нее. Совершенно очевидно, что он был встревожен. Вчера Кейт сказала, что ей неожиданно позвонила ее давняя подруга Мелани. У той был тяжелый кризис – это связано с мужчиной, объяснила Кейт. Мелани нуждается в поддержке и утешении. Кейт рано покинула студию, сказала Джо, что пробудет у Мелани всю ночь и вернется к утру, чтобы продолжить работу над фильмом. Ее выдумка сработала, за исключением того, что после этой кошмарной ночи она была эмоционально истощена и у нее не было сил работать перед камерой. Она поднималась над собой, чтобы добиться более или менее сносной имитации привычного творческого состояния, но все было бесполезно. Всякий раз, когда Сэмуэль Рейнз целовал ее, заключал в объятия, Кейт чувствовала, как руки Квентина обхватывают ее, вкус его поцелуя доводил ее до исступления. К ней вновь вернулась неистовая готовность защищаться, когда она внезапно бросилась на Квентина, безусловный рефлекс ее рук, когда она ударила его по лицу, впилась в его глаза, яростная решимость постоять за себя. Невидимое присутствие Квентина не давало Кейт возможности сыграть нежную любовную сцену с Сэмуэлем Рейнзом. Джозеф Найт за камерой мгновенно ощутил ее напряженность и делал дубль за дублем, затем предложил отложить съемку. – Кейт, ты правда уверена, что у тебя получится? – спрашивал он. – Ты словно вся ушла в себя. Не думаю, что мы сможем что-нибудь отснять сегодня. – Пожалуйста, дай мне еще одну возможность попробовать… – повторила Кейт. Неожиданно она запнулась. В углу студии она увидела Нормана Вэбба. – Джо, – сказала она. – Дай мне пять минут. Только пять минут, чтобы прийти в себя… Ее муж все еще выглядел встревоженным. Кейт была словно за сотни миль отсюда и явно не в себе. – Все свободны, – сказал он членам съемочной группы. – На пять минут. Мы снова будем пробовать эту же сцену. Кейт извинилась и поспешила в свой трейлер. Норман присоединился к ней на полпути. Ее измученный взгляд не оставлял сомнения в том, что она волновалась. – Тебе удалось?.. – спросила она. Норман приблизился к ней с видом заговорщика. – Дело сделано, шеф, – тихо проговорил он. – Я не только обыскал всю комнату, но забрал все вещи с собой и оставил ключ от комнаты на столе. Как будто постоялец быстро собрался и уехал. Все они в чемодане, который находится в камере хранения на автобусной станции. Он опустил руку в карман и протянул ей ключ. – Вот, – произнес Норман. – Насколько я понимаю, это единственный след исчезнувшего типа. И он – в твоих руках. Кейт нервно вертела ключ в руках. Она вся побелела. Норман посмотрел на нее. – Дорогая, – сказал он. – С тобой все в порядке? Дела не так уж плохи. Поверь мне, я все забрал с собой. Она посмотрела на него умоляюще. – Норман, что ты нашел в комнате? – Личные вещи, – ответил он. – Пару дешевых спортивных пиджаков, кое-какую обувь, газету с кличками лошадей – это заставило меня проникнуться к нему симпатией, кто бы он ни был, – и зубную щетку. Ничего особенного. Все в чемодане. За исключением этого. Он передал Кейт записку. Она посмотрела на нее: там были указания, как добраться до их «хижины», написанные рукой Квентина. – Это была единственная вещь в комнате, которая дала бы ключ к установлению личности постояльца, – улыбнулся Норман. – Конечно, кроме отпечатков пальцев. Но в гостинице, должно быть, можно найти отпечатки пальцев множества людей. Кейт какое-то время пристально смотрела на бумажку, думая о том, что произошло в их домике вчера вечером. Потом сложила ее и положила в карман. Кейт все еще держала в руках ключ. Она вцепилась в него, словно в нем сконцентрировалась ее судьба. Или гибель. – А ты… – с трудом произнесла она. – Ты больше ничего не нашел там? Что-нибудь хорошо спрятанное? Видишь ли, я думаю, что он хорошо спрятал кое-что… Норман покачал головой: – Солнышко, я обрыскал всю комнату, как Шерлок Холмс. Там ничего не было. Кейт вздохнула с облегчением. Она подумала о ключе от камеры хранения и ключах от сейфа, которые она нашла у Квентина. Если дубликаты фотографий и негативов существуют – а зная Квентина, она могла предположить, что эти дубликаты существовали, – они должны быть в сейфе, где и находятся, вероятно, сейчас. Никто, кроме Квентина, не может открыть сейф, и его содержимое никогда не выплывет наружу. Убрав Квентина из игры, она спасла себя. – Спасибо, Норман, – устало произнесла она. – Спасибо. Ты оказал мне неоценимую услугу. Норман Вэбб улыбнулся. – Всегда готов помочь тебе, дорогая, – сказал он, протягивая руку. – Всегда. В любой момент. Она благодарно посмотрела ему в глаза. В них она не увидела ничего, кроме искренней дружбы. 9 Кейт была одна в своем доме в Бенедикт-Кэньон. Джо дал ей сегодня отдых. Он верно почувствовал, что она просто не в состоянии работать. Не пытаясь выяснить причины ее подавленного настроения, он настоял, чтобы Кейт отправилась домой. Она мудро согласилась принять это предложение, зная, что ей предстоит сделать некоторые важные дела, прежде чем она доберется до дома. Теперь она металась из стороны в сторону по комнате, как дикая кошка из джунглей, которую заперли в клетке зоопарка на глазах у любопытных зрителей, равнодушных к ее неволе, ее ярости, ко всем ее мучениям. Кейт будто чувствовала: что-то надвигается на нее из прошлого, из жестокого мира, который окружает ее любовь к Джо. Что-то слишком огромное, зловещее, чтобы бороться с ним, несмотря на все ее отчаянные попытки и предостережения. В миле от города она выбросила чемодан Квентина в мусорный контейнер. Он был пустой. Его содержимое Кейт разбросала в мусорные баки по всему Голливуду. Исчезли все следы пребывания Квентина в отеле, включая самый важный – записку, написанную рукой Квентина, с описанием дороги к их домику в Сьеррах. Этим утром Кейт сожгла ее в трейлере на «Монак». Кейт физически почувствовала себя дурно, когда прикоснулась к брюкам Квентина, его рубашкам, его трусам, когда осматривала содержимое чемодана. Трогая его грязную одежду, она почти наяву ощущала запах его тела. Это был запах прошлого. Это был запах смерти. В этот самый момент тело Квентина разлагается в темной глубине горного озера. Кейт представляла, как, уже разбухая, оно колеблется от подводных течений, его поедают озерные рыбы… Эта мысль заставила ее броситься в ванную. Она не могла не вспоминать об этом жестоком, мелочном человеке, которого она убила и который лишил ее невинности, когда она была еще девочкой. Ее первый мужчина… Это заставило ее почувствовать не только приступ дурноты, но вызвало острую боль в сердце, душевную боль. Она содрогалась от мысли, что ее невинность была отдана такому порочному, низкому человеку. Казалось, это мучило ее всю жизнь. Она не жалела, что убила Квентина. У нее не было выбора. То, что она дала ему денег, не остановило бы его. Он, против своей воли, сказал слишком много, когда занимался с ней любовью, за несколько минут до своей смерти, едва чувственное возбуждение одолело его обычную осторожность. Она знала Квентина. Ничто не остановило бы его. Он пришел бы опять и опять – со своей памятью, со знанием ее прошлого, брачным свидетельством и с шантажом. Не было границ его низости. Она не сожалела о том, что Квентин был мертв. Она сделала доброе дело. Оно поможет сотням людей, которые уже попали к нему под прицел, и другим, которым он мог причинить много зла, когда их дороги пересекутся. Самым ужасным во всем этом был неистребимый след его прикосновения, который внедрился во все ее существо. Кейт казалось, что именно поэтому Квентин безошибочно нашел дорогу к ней. Именно потому, что он ощущал на ней свой собственный запах, следовал ему, видел свои знаки на ней, нашел ее на краю земли. Ну что ж, теперь Квентин исчез. Но проклятый след остался. Это вызывало в ней тошноту – от самой себя и своего прошлого. И даже теперь этот след был на ее теле, которое принадлежало Джозефу Найту. Как она сможет удержаться и не выдать себя каким-нибудь образом? Как она сможет сделать так, что его умные глаза не увидят этого? Его сердце не почувствует? «Немного воды смоет с нас этот грех…» Она вспомнила слова леди Макбет. Год назад она читала эту пьесу по совету Нормана Вэбба. Норман любил трагедии и обожал расширять кругозор Кейт. Психологические тонкости поведения людей, когда они встали на путь, ведущий их к гибели… Даже в те времена, обремененная своим нелегким прошлым, Кейт была потрясена почти непереносимой виной леди Макбет. Казалось, такой груз не в состоянии была вынести ни одна душа. Но только теперь, когда убийство было на ее собственной совести, Кейт в полной мере оценила величие шекспировской трагедии. Она пыталась успокоить себя тем, что думала – как она тщательно уничтожила все следы Квентина. Она даже вынула все бумаги из бумажника, все деньги, сожгла их и выбросила бумажник. Ключ от комнаты Квентина был в отеле, ключ от камеры хранения был в камере хранения. Ключ от его машины был в машине. Конечно, полиция отгонит ее в какой-нибудь гараж. Никто ничего не узнает. Квентина нельзя будет обнаружить. Единственная вещь, которая осталась у Кейт, был ключ от сейфа. Она знала, что это был неразумный и опасный поступок. Но она надежно спрятала ключ, не имея мужества выбросить его. Он был словно талисман, даровавший ей небольшую долю власти над тем, что произошло. И что могло еще произойти. А еще, извращенным образом он символизировал ее связь с Квентином. У нее было странное ощущение, что, только не пытаясь уничтожить это связующее звено, принимая его и всю ответственность за него, она сможет контролировать влияние Квентина после его смерти, держать его погребенным там, где он был сейчас. Этот ключ словно означал одновременно ее неволю и спасение, отраву и противоядие от Квентина. Только держа эту вещицу в непосредственной близости от себя, Кейт сможет избавиться от Квентина. Она должна быть броней, щитом, который хранит Джо и ее любовь от угрозы прошлого. Эти мысли были на грани холодного расчета и чего-то иррационального, мистического. Потому что Кейт отчаянно пыталась спастись от ситуации, которая проникла ей прямо в сердце. Эти трое мужчин, включая Криса Хеттингера, были единственными людьми на земле, которые серьезно затронули ее душу. Она не могла быть вполне здравомыслящей, когда дело касалось таких сокровенных вещей. Кейт отчаивалась, и думала, и молила Бога, чтобы прошлое больше не преследовало ее. Она сделала все, что могла. Она все еще металась из стороны в сторону, поглощенная ужасом, когда услышала звук открываемой на кухне двери. Она чуть не потеряла сознание. Это был Джо. Он был одет в темный костюм и галстук – как и каждый вечер, когда возвращался со студии. Хотя он сегодня много и напряженно работал, Джо выглядел свежее и красивее, чем обычно. Он смотрел на нее, забота смешалась с любовью в его карих глазах. Прежде чем он смог что-нибудь сказать, Кейт бросилась в его объятия. Она тесно прижалась к нему и поцеловала. Прильнув к Джо, Кейт словно хотела уничтожить все дурное, что могло встать между ними. Он засмеялся, увидев ее такой пылкой. – Что с тобой стряслось? – нежно спросил он. В течение долгого времени Кейт ничего не отвечала. Когда она наконец смогла овладеть своим голосом, он был дрожащим и слабым. – Просто скучала по тебе, – сказала она. – Мне было так одиноко без тебя… Он взял ее щеки в свои ладони и посмотрел на нее. Нежность была в его глазах. Она ощутила свежий запах мужской кожи и увидела красивые блестящие волосы, обрамлявшие его загорелое лицо. В его глазах был вопрос, но также была и любовь, беспредельная, страстная, которую она всегда ощущала в его взгляде. – Я тоже скучал по тебе, – сказал он просто. – Целая ночь без тебя – это слишком много. Слишком много. Они оба так привыкли быть вместе почти каждую минуту дня, как части тела, которые невозможно отделить друг от друга, что Джо казалось невозможным, неестественным быть разлученным с Кейт на целую ночь и еще большую часть дня сегодня. – Как Мелани? – спросил он. Взгляд Кейт омрачился. Она совершенно забыла о своей выдумке о Мелани, и в его устах это звучало диссонансом для ее слуха. – Хорошо, – ответила она уклончиво. – Я оставила ее с другой подругой. Мне бы не хотелось идти к ней опять – пришлось бы опять уходить от тебя. Я не хочу уходить от тебя. Эти слова были для нее как молитва. Она надеялась, что Джо услышит в них любовь. Он знал ее так хорошо, что было невозможно представить, что он не видит ее насквозь, не чувствует ее ложь о вчерашней ночи, будто читал в ее сердце. Его взгляд изменился. Он был таким же внимательным, но другим. В нем появилось желание. Она ответила ему таким же взглядом. В одно мгновение одно и то же чувство овладело ими. Кейт погладила его по щеке. Ее тело трепетало в его объятиях. Он поцеловал ее, долго и страстно. Потом, не говоря ни слова, он взял ее на руки и понес в спальню. Джо положил ее на кровать и сел рядом, его пальцы перебирали ее волосы. – Мне было грустно без тебя, – сказал он. – Мне казалось, что ты так далеко… – Я тоже чувствовала, что так далеко от тебя, – кивнула Кейт. – Ах, Джо! Давай никогда не разлучаться больше. Ни на секунду! Вместо ответа он поцеловал ее опять. Напряженность ее тела мгновенно сменилась желанием. Он начал стягивать с нее одежду, его дыхание стало прерывистым. Мягкие, любимые плечи, загоревшие под солнцем Калифорнии, появились из-под блузки, а потом – упругая грудь, когда он снял с нее бюстгальтер. Казалось, никогда еще она не была так полна желания. Она выгнула спину, помогая ему снять с нее юбку. Ее точеные красивые бедра, почти невыносимо чувственные, открылись его взгляду. Он нежно коснулся их. Джо наклонился, чуть поцеловав ее грудь, живот, вдыхая аромат ее женственности. Потом он коснулся золотистого треугольника между ног. Сильное желание, усиленное его тревогой за нее в последние сутки, пронзило его. Он встал, снял пиджак и рубашку одним быстрым движением, потом переступил через брюки. Кейт увидела его напрягшуюся плоть. Она залюбовалась красотой его тела, у нее перехватило дыхание от желания поскорее почувствовать его внутри себя. Но еще более сильной, чем ее стремление к нему, была радость, что он снова с ней. События последней ночи разлучили ее с Джо, создали почти непреодолимую эмоциональную пропасть, и она боялась больше никогда не увидеть его. Но теперь он был с ней. Джо наклонился, чтобы нежно поцеловать ее, его язык скользнул в ее рот, его руки зарылись в ее волосы. И опять его сильное мужское тело, которое она так любила, прижалось к ее собственному, словно лаская каждый изгиб ее тела, полное радости узнавания. С негромким стоном она прильнула к нему. Его руки гладили ее лицо, его губы были на ее губах, он медленно приближался к самой сердцевине Кейт, лаская уверенными движениями такое родное тело. Он вошел внутрь ее, сначала на сладкий нежный дюйм, потом еще чуть-чуть и наконец дошел до самых глубин. С этого мгновения их обоюдное желание заставило их замирать от наслаждения. Она чувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо, ее ноги были обвиты вокруг его талии, руки обнимали его спину, ее гибкое женственное тело отвечало ему так упоительно, что в несколько жарких мгновений огненная волна блаженства затопила их, уничтожая все лишнее на своем пути. Кейт чувствовала, что освобождается от тяжкого груза, она хотела, чтобы муж ее дошел до самых глубин ее, владел ею безраздельно, уничтожая все следы Квентина, которые даже сейчас оставались еще на ее теле. Она хотела, чтобы Джо знал, что она принадлежит только ему и живет только для него. Спазм экстаза был почти болезненным – он был рожден их разлукой, но и их воссоединением, попыткой победить время, реальность, обстоятельства во имя любви. Кейт не знала, чувствует ли Джо это так же остро, как она, но она ощущала, что ее собственное тело говорит об этом каждым стоном, каждым вздохом. Отгадал ли он ее тайну? Она хотела верить, что нет. Она молила Бога, чтобы сила ее любви уничтожила все тревоги, которые ему пришлось испытать в эти двадцать четыре часа. Но даже сейчас она знала: неважно, как безмерно она была полна Джо, – он никогда не сможет до конца истребить из ее памяти эту тайну. Когда она обнимала мужа, Джо, его тело было рядом, но ухмыляющееся лицо Квентина плыло перед ее глазами, ощущение прикосновения рук Квентина, вкус его поцелуев с насмешливой настойчивостью мучили Кейт. Она теснее прижалась к Джо, обняла его крепче, словно хотела защитить его от преследующей ее тени. Любя его безгранично, Кейт все же таила в душе огонек ненависти – она готова была вырвать даже самую мельчайшую клеточку своего тела, которая до сих пор хранила на себе память о Квентине. Когда волна их страсти стала спадать, она прижимала Джо к груди, как мать, гладя его сильные плечи, нежно касаясь его волос, целуя его брови. И вот наконец в одно счастливое мгновение возникло ощущение, что ничего не произошло, ничто не угрожало их счастью. Время повернулось вспять, и их любовь была нетронутой. Она была по-прежнему горда собой – и он был мужчиной, которому она принадлежала всем своим сердцем. Джо посмотрел ей в глаза. – Кейт, – спросил он, – что случилось? Тебя словно подменили. Вопреки себе, она напряглась. Она боялась, что суть ее вины каким-то образом станет известной ему. Она почувствовала себя открытой, прозрачной. – Я очень тосковала по тебе, – ответила она. – Это… это заставило меня нервничать. Я не могу быть вдали от тебя. Его взгляд был проницательным – словно он мог читать в ее душе. Но он не был пугающим. В нем была любовь. Он коснулся ее плеча нежным прикосновением пальцев. – Кейт, – сказал он. – Если бы что-то было не так – я имею в виду, по-настоящему плохо, – ты бы сказала мне, ведь правда? Если бы ты попала в беду… Кейт удалось напряженно улыбнуться. – Конечно, я бы сказала, – засмеялась она. – Но ничего страшного не произошло, Джо. Совсем ничего. – Я так беспокоился о тебе со вчерашнего дня, – продолжал он. – Мне пришло в голову, что я настолько люблю тебя, что никогда по-настоящему не говорил с тобой о каких-то конкретных вещах. Ты знаешь, Кейт, что любая беда, которая когда-либо приключится с тобой, – это и моя беда. Нет ничего, чего бы я не сделал ради того, чтоб помочь тебе. Кейт ничего не ответила. Она была напугана тем, что он так близко подошел к ее тайне. – Одна только мысль, что ты можешь быть в беде, в настоящей беде, и переживать все это одна, без меня – это ужасно! Это… это грех против нашей любви. Ты понимаешь меня, Кейт? Она кивнула. Сейчас она отчаянно пыталась быть актрисой, больше, чем в те моменты, когда она появлялась перед камерой. – Я понимаю, – наконец сказала Кейт. – Но когда я встретила тебя, все мои несчастья кончились. Ты веришь мне? Вместо ответа он прижал Кейт к себе. – Просто обнимай меня крепко, – прошептала Кейт, спрятав лицо у него на груди. – И не отпускай. Никогда. Ты обещаешь мне это? – Обещаю, – ответил он. Кейт с горечью подумала, что она прибегает к защите его силы, его любви, чтобы скрыть от него правду. И она не могла отогнать мысль, что эта маленькая ложь в момент, когда их любовь так высока, принесет им только несчастье. Но сейчас, когда Кейт в тысячный раз, с тех пор как она увидела отражение Квентина в стекле витрины, запаниковала, она хотела бороться со злом в одиночку. Она никогда не позволит всей этой грязи коснуться Джо. Он никогда не должен узнать о грехах, которые потрясли ее много лет назад и до сих пор были в памяти ее. Она будет скрывать это до своего последнего дыхания. Две ипостаси ее жизни – одна – хорошая, а другая – зловещая – никогда не должны соприкасаться. Она скорее умрет, чем позволит им встретиться. И теперь в объятиях мужа Кейт почувствовала, что отвага ее растет. Она совершила это одна – чтобы спасти свою семейную жизнь с Джо. Нет, не совсем одна. У нее есть друг. Первый настоящий друг в ее жизни – и как раз в тот самый момент, когда она нуждается в нем больше всего. Спасибо Господу за Нормана, думала Кейт, прижимаясь к Джо. За девять миль отсюда Брайан Хэйс сидел за столом. Перед ним лежал конверт из манильской пеньки. Напротив – сидел посетитель. Хэйс попыхивал сигаретой, разглядывая лицо посетителя. Он выразительно барабанил пальцами по конверту. Легкая улыбка мелькала у него на губах, затем на лице его появилось покровительственное выражение. – Мне бы не хотелось, чтобы от случившегося мы чувствовали себя скверно, – говорил он. – Вы поступили правильно. В сущности, это был единственный выход для вас и для меня. Для всех. Он посмотрел посетителю в глаза. – Вам крупно повезло, – продолжал Хэйс. – Вы нуждаетесь в деньгах. Ваша карьера рухнула. Вы попали в тяжелое положение. Так не могло больше продолжаться. Он улыбнулся самодовольно: – Этим утром все ваши неприятности кончились. Вы опять подниметесь наверх. Вы можете писать. Вы опять будете писать сценарии. Вас снова будут уважать. «Акулы»-работодатели и бандиты из мэрии больше не будут вам докучать. Вы опять станете большим человеком. Он взглянул на конверт. – Конечно, – сказал Хэйс. – Конечно, вам сейчас не по себе. Я понимаю вас. Нам всем потребуется время, чтобы оправиться от этого удара. Но вы совершили благое дело – для Голливуда и для самого себя. Да-а, ничего хорошего, – нахмурился Хэйс, указывая на конверт. – Это может коснуться всех. Наша репутация – как представителей кинематографического мира – должна быть безупречной. Но не лучше ли отсечь больной орган, пока не погиб весь организм? Сейчас это может показаться жестоким– она прекрасная женщина, я знаю, хорошая женщина, – но потом вы поймете, что все к лучшему. Наступила долгая пауза. Хэйс внимательно наблюдал за посетителем. Он буквально впился в него глазами. В его взгляде был оттенок садизма, скрываемый за показной симпатией. Он видел, что посетителя терзают муки совести. Настолько сильные, что не надо было быть проницательным человеком, чтобы понять это. Но Хэйса это не беспокоило. Он хотел, чтобы все было именно так. Он обожал наблюдать, как люди страдают, подчиняясь его воле. Это говорило о том, что их капитуляция была полной и окончательной. – Что ж, наши дела идут хорошо, – улыбнулся Хэйс, глядя, как посетитель берет конверт с деньгами, который лежал у него на столе. – Не беспокойтесь ни о чем. Отдыхайте. Но держитесь подальше от Лас-Вегаса. Никаких азартных игр. В другой раз я не смогу вытащить вас. Просто хорошенько отдохните. А когда вернетесь, для вас начнется новая жизнь. Новая карьера. Он замолчал. Потом томным движением он открыл конверт. Фотографии, негативы и газетные вырезки легли на стол. Какое-то время Хэйс как завороженный смотрел на снимки. Потом его брови нетерпеливо сдвинулись. – Пока это – все, Норман, – сказал он. – Вы можете идти. С плечами, сгорбленными от свалившегося на них груза, с лицом, на котором была агония стыда, Норман положил конверт с деньгами в карман и вышел из кабинета. Хэйс сидел за столом и улыбался. Есть одно старое доброе правило, думал он. Но оно никогда не потеряет силу. Каждый человек имеет свою цену. 10 «Голливуд инсайдер», 3 июня 1946 года «Бедная Кейт Гамильтон! Кажется, ее уродливое прошлое наконец настигло ее. И как раз в тот момент, когда уже почти готов ее второй престижный фильм, снимаемый Найтом, ставший уже притчей во языцех, – «Прощание с любовью». Корреспондентам «Инсайдера» удалось узнать, что девять лет назад, когда милочка Кейт была не таким уж невинным подростком, она была замешана в одном дельце. Это был хорошо разработанный план, включавший в себя шантаж. Все это кончилось смертью служащего большого универмага в Сан-Диего по имени Крис Хеттингер. Совершенно очевидно, что Крис, кристально чистый выпускник Стэнфордского университета, с большим будущим, был соблазнен юной Кейт с целью не допустить его женитьбы на местной девушке, которая была отвергнута его семьей. Суть замысла состояла в том, чтобы представить бесспорные доказательства измены юноши с местной официанткой, которую звали… – Кейт Гамильтон! Все шло по плану. Роман завязался – как мы можем видеть из фотографий на обложке и на страницах шесть и семь нашей газеты. Но невинный мальчик Хеттингер, устыдившись своего приключения с Кейт и тяжелых последствий, которые оно имело для его семьи, покончил с собой. Кейт стала бродягой. Она колесила от города к городу по всей Америке – кто знает, во сколько сомнительных ситуаций она попадала за это время, – пока пять лет назад ей не удалось поймать на удочку не кого иного, как Джозефа Найта. Найт настолько потерял голову, что выгнал со съемок «Бархатной паутины» – своего второго фильма – уважаемую и блестящую актрису Ив Синклер и дал ее роль мисс Гамильтон, на которой он женился десять дней спустя. Найт стал героем войны, который, возвратившись после воздушных боев в небе Европы, увенчанный боевыми наградами, пострадавший от тяжелых ран, начал свой новый грандиозный фильм не с кем иным, как с его милочкой Кейт. Но, как оказалось, прошлое не столь надежно похоронено временем. Все возвращается на круги своя. Нам только любопытно, как Кейт объяснит наличие этих более чем красноречивых фотографий, где изображена она сама с несчастным Крисом Хеттингером, злосчастному Джозефу Найту, своим коллегам, Голливуду и всему американскому народу». Брайан Хэйс сидел за необъятным столом из грецкого ореха в своем кабинете в особняке Бель-Эйр. Номер «Инсайдера» со статьей и фотографией Кейт в объятиях Криса Хеттингера лежал перед ним. На страничке редактора была опубликована большая и сочная заметка, написанная журналистом по имени Кальдер Сазерленд, старым и верным другом Брайана Хэйса, которому департамент рекламы «Континентал пикчерз» в свое время оказал ряд важных услуг. Статья громила Кейт Гамильтон. Ее автор призывал, во имя всего святого, покончить с ней как актрисой и просил полицию нравов содействовать запрещению выхода на экран нового фильма с ее участием. Появление Кейт перед публикой, писал журналист, будет пощечиной моральным устоям общества. Она должна быть изгнана из Голливуда, и как можно скорее. Фотографии на страницах шесть и семь были еще более компрометирующими, чем на обложке. Хотя самые интимные части тела Кейт были оставлены за кадром, все же у читателя не оставалось сомнения в том, чем она занималась с Крисом Хеттингером. Номер «Инсайдера» разошелся в одно мгновение. Глядя на газету, Хэйс улыбался. В руках он держал телефонную трубку. – Да, – говорил он, – да, Харви. Ты можешь от моего имени заверить совет. И я хочу быть уверенным, что Арнольд Шпек узнает обо всем немедленно. Я готов поклясться совету, что «Прощание с любовью» никогда не будет закончено, а уж тем более – показано. Дельце с Кейт Гамильтон тому порукой. Брайан Хэйс сел поудобнее. Успех, ненароком свалившийся ему в руки, был долгожданным. Это было грандиознее, чем он мог нарисовать себе даже в самых невероятных мечтах. Фильм «Прощание с любовью», который – можно с твердой уверенностью сказать – имел бы громадный кассовый успех из-за ненавистной Хэйсу троицы: Джозеф Найт – Кейт Гамильтон – Ив Синклер, никогда не появится на экранах. Благодаря Брайану Хэйсу. Это представляло «Континентал пикчерз» неограниченные возможности для широкого показа в кинотеатрах фильма «Превратности судьбы»– дорогостоящей эпической ленты, будущее которой до последнего момента во многом зависело от успеха «Прощания с любовью». Ход событий был очевиден. «Превратности судьбы» впервые появятся на экране будущей весной, на два месяца раньше, чем намечалось. Брайан Хэйс и его «Континентал пикчерз» извлекут величайшую выгоду из провала фильма Джозефа Найта. Наконец-то будущее Хэйса в его руках. Если, как ожидается, «Превратности судьбы» сделают отличный сбор, «Континентал» уже очень скоро опять займет подобающее ей место среди студий Голливуда. К тому же увеличится личное влияние Хэйса в совете в Нью-Йорке. Хэйс улыбался, когда говорил в трубку. – Ты просто скажи им, что я лично дал слово, – наставлял он. – Объясни им недвусмысленно, благодаря кому все это стало известно, кто провернул это дело. Хэйс повесил трубку. Впервые со времени триумфа «Бархатной паутины» он вздохнул облегченно. Да, его судьба была наконец в его собственных руках. Долгих пять лет он поджидал, когда наступит момент, удобный для мести Джозефу Найту и его красивой жене. К тому же он навсегда покончит с интриганом Арнольдом Шпеком, подрывавшим его авторитет в совете в Нью-Йорке. И теперь такая возможность появилась. Появилась с помощью сошедшего с круга голливудского сценариста по имени Норман Вэбб. После того как детективы Хэйса сбились с ног, отыскивая что-нибудь скандальное в жизни Джозефа Найта и его жены, но остались с носом, ничего не обнаружив, Хэйс заинтересовался странной, на его взгляд, дружбой Кейт Гамильтон и Нормана Вэбба. Это был последний шанс. Вдруг Норман знает какую-нибудь грязную подробность о Джо и Кейт – или поможет узнать? Норман Вэбб был неудачником. Как сообщили Хэйсу, Вэбб был неисправимым азартным игроком, карточные долги постоянно приносили ему серьезные осложнения с кредиторами. Он брал деньги у местных «акул», ссужавших деньги взаймы под большие проценты. Он был человеком, чья карьера катилась вниз, если она могла упасть еще ниже. Хэйс попросил своих детективов следить за каждым шагом Нормана. На всякий случай. И вот Норман «оправдал надежды» Хэйса – как раз в тот самый момент, когда Хэйсу больше всего нужен был скандал. На прошлой неделе Кейт Гамильтон разговаривала с незнакомым мужчиной на Уилтшир-бульваре. Никогда прежде детективы Хэйса не видели его вместе с Кейт. Они довели его до «Брукмонт-отеля» – дешевой «ночлежки» на Мельроз-авеню – и выставили наблюдение. Но во вторник вечером они потеряли его из вида, когда он лавировал на своем старом «паккарде» среди многочисленных машин. Это, конечно, было большой неудачей. Но все же они на правильном пути. Этот незнакомец, судя по всему, был серьезной зацепкой. Когда-нибудь они ухватятся за ниточку. Этой же ночью, в два тридцать, наблюдатели увидели, что Норман Вэбб вышел из дома, сел в машину и в деловой части Голливуда встретился с Кейт Гамильтон. Они поехали в Сьерры, к озеру, где, как было известно, Кейт и ее муж купили домик. Обратно они вернулись в разных машинах. Детективы почувствовали, что пахнет добычей. Следующим утром они увидели Нормана Вэбба, налегке входящего в отель, в котором жил незнакомец. Он вышел через полчаса с чемоданом, которого – детективы точно помнили – у него не было. Он положил чемодан в камеру хранения на автобусной станции и поспешил на «Монак пикчерз», где встретился с Кейт. Похоже, что у них был серьезный разговор. Что было в этом чемодане? В какую интригу впутались Кейт и Норман? Кто был этот таинственный незнакомец? Далее Брайан Хэйс действовал по вдохновению. Он пригласил Нормана Вэбба к себе. И достаточно рассказал ему о том, что видели его детективы. Историю он трактовал так, будто Норман Вэбб был соучастником серьезного преступления. Это была грубая игра. Брайан Хэйс хотел, чтобы Норман Вэбб испугался за свою свободу. Потом он предложил ему предать забвению все, что известно об этом деле, заплатить все карточные долги Нормана, гарантировал ему выгодные заказы на сценарии в будущем, если Вэбб согласится отдать Хэйсу то, что он нашел в номере отеля. После мучительной внутренней борьбы Норман сдался. Он отдал Хэйсу конверт с фотографиями. Сейчас Норман, наверно, укрылся где-нибудь в Тахо, Рено или Лас-Вегасе, подсчитывая свои грязно добытые деньги, и, прежде чем возвратиться в Голливуд, ждал распятия Кейт Найт. Норман был типичным голливудским обывателем. Он искренне любил Кейт и уважал Джозефа Найта. Но в Голливуде никакая дружба не могла сравниться с контрактом – особенно если речь шла о выживании. И теперь, к вящему удовольствию издателя Кальдера Сазерленда, верного вассала Брайана Хэйса, неутомимого врага Кейт Найт, зловещее свидетельство ее прошлого опубликовано на обложке «Голливуд инсайдера». Этими снимками Кейт будет сломлена буквально в несколько часов. Ее будущее очевидно. И Джозеф Найт, истинная мишень хлопот Хэйса, от одного удара потеряет и свой новый фильм, и его героиню. Он, без сомнения, разведется с Кейт через несколько недель. Таким коварным способом, спустя долгих пять лет, Хэйс наконец отомстит Джозефу Найту. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. И если финансовый год «Континентал» завершится так, как ожидает Хэйс, а «Прощание с любовью» провалится в тартарары, это станет последним и решительным боем, после которого абсолютная власть Арнольда Шпека в совете будет уничтожена и Хэйс возьмет в свои твердые руки судьбы «Континентал», не опасаясь больше интриг ушлого «денежного мешка». Брайан Хэйс был донельзя доволен собой. Он знал, что всегда нужно следовать золотому правилу Голливуда. Он выжидал. Он терпеливо проглатывал унижения, думая о том, что сегодняшнее унижение завтра обернется отмщением. Он нащупывал слабые места тех, с кем ему предстояло бороться, а когда придет его час, он не промахнется. Брайан Хэйс был наготове. У каждого есть своя ахиллесова пята. У Джозефа Найта ею была Кейт Гамильтон. А у Кейт – ее прошлое и ее лучший друг Норман Вэбб. Сражение было выиграно. Оставалось сломить Джозефа Найта так же, как Хэйс сломал Нормана Вэбба. Когда Хэйс размышлял над этим, на его столе зазвонил телефон. Это был один из его вице-президентов. – Я думал, что вам будет интересно узнать, – сказал голос. – Полиция нравов назначила слушание по делу Кейт Гамильтон. Они рассматривают вопрос о запрещении показа фильма Джозефа Найта, если Кейт Гамильтон останется в главной роли. – На какой день назначено слушание? – спросил Хэйс. – На понедельник, – ответил вице-президент. – Они хотят быть уверены в том, что вы будете присутствовать: ведь вы предоставили фотографии «Инсайдеру». Хэйс улыбнулся. За то, что он отдал Кейт на заклание, комитет предлагает ему место в почетном ряду. – Отлично, – сказал он. – Я не пропущу слушание ни за что на свете. Хэйс встал, чтобы поплавать в бассейне. Он оставил негативы на столе. Он даже не потрудился запереть их в сейф. В конце концов, он ведь был у себя дома. Кейт сидела неподвижно, как статуя, глядя на номер «Голливуд инсайдера». Напротив нее расположился Джозеф Найт. Фотографии были напечатаны сегодня, и адвокаты Оскара Фройнда в панике звонили, спрашивая, подлинные ли они. Джо охранял от них Кейт, пока съемочный день не закончился, и сразу отвез ее домой, чтобы обсудить с ней произошедшее, прежде чем решить вопрос – останавливать съемки фильма или продолжать их. Сейчас Джозеф Найт внимательно смотрел в глаза жены. Кейт только что рассказала ему все. О своем уходе из дома, о коротком несчастливом замужестве, о несчастье с Крисом Хеттингером и его ужасной смерти. Обо всем, кроме убийства Квентина. В глазах Джозефа Найта не было ни ревности, ни укора. В них была грусть. – Я думал, что знаю тебя достаточно хорошо, – сказал он. – Я думал, что нужен тебе еще и для того, чтобы помогать тебе, оберегать тебя. Мне больно думать о том, что от этих воспоминаний ты страдала в одиночестве, без моей поддержки… Кейт посмотрела на него. – Они были частью моего прошлого, – ответила она. – Память об этом мальчике, о том, что с ним сделал Квентин, о моей вине во всей этой истории сделала меня такой, какой я стала, Джо. Пустой раковиной. Когда я встретила тебя, я словно заново родилась. Я почувствовала, что никогда не существовала до тебя. Последнее, что я хотела сделать – приоткрыть эту дверь. Джо дотронулся до ее руки. Кейт могла видеть, что он понимает. Джозеф Найт не сказал ей, о чем он думал в этот момент. У него тоже были свои секреты. И он тоже утаил от нее что-то – то ли потому, что хотел быть единственным, кто бы об этом помнил, то ли сам не хотел помнить о них. Страстное лицо женщины и горящий автомобиль на мгновение всплыли у него перед глазами и затем милосердно исчезли. – Как все это случилось? – спросил он, указывая на фотографии в газете, лежащей на столе между ними. – Квентин появился, – сказала она, – десять дней назад. Он грозил мне использовать фотографии. Он требовал денег. Много денег. Я… Слова застыли у нее в горле. Как она сможет сказать любимому мужу, что она – убийца? Но она уже скрывала так много, так долго… Что хорошего принесла ей ложь? – Я пыталась остановить его, – прошептала наконец Кейт. – Но мне не удалось. Наступило молчание. Словно муж и жена заглянули в пропасть, которая встала между ними. Но безмолвная, бесконечная скорбь соединила их опять. – Ты должна была сказать мне, – тихо убеждал Джо. – Я бы сделал для тебя все. Кейт кивнула печально. Она должна была подумать об этом. Квентин Флауэрз, дешевый мошенник, не мог тягаться с Джозефом Найтом. Но все, что она делала, было ради того, чтобы отделить Джо от ее прошлого, чтобы оно не коснулось его. Одна лишь мысль о том, что Джо и Квентин могли бы встретиться, говорить, была за пределами того, что Кейт могла вынести. Она сделала единственно возможное, что могла сделать в этой ситуации. – Что… что мы будем делать теперь? – спросила она с отчаянием. Джо взял ее руки в свои. – Мы встретим то, что случится, – ответил он. – Вместе… – Вместе… – Кейт повторила это слово как самую величайшую драгоценность, которая у нее была в жизни. Против своей воли она отвела взгляд. – Последнее, что разделяло нас, исчезло, – сказал он, его голос был серьезным, как никогда. – Пусть мир делает свое черное дело. Больше он никогда не встанет между нами. Мы можем обещать это друг другу? Она посмотрела ему в глаза. Любовь, которую она увидела в его взгляде, не погасла. Она стала еще сильнее, глубже, чем прежде. Из-за несчастья, грустно подумала Кейт. И неважно, какую высочайшую, безраздельную любовь она прочла в его глазах. Зловещая тень нависла над ними. Это была тень несчастья, которое она навлекла на них своими грехами, несчастья, которое даже Джозеф Найт не в силах отклонить от них теперь. Было слишком поздно. – Ты обещаешь? – повторил он. Вместо ответа Кейт спрятала лицо на его груди и заплакала. Никогда еще он не казался таким реальным, таким близким, и все же Кейт боялась, что он сейчас исчезнет и оставит ее в стерильной пустоте, которая была ее единственной реальностью, прежде чем она узнала его. Несколько лет назад она спрашивала себя, не была ли их любовь слишком хороша, чтобы быть правдой, – рай, который она не заслужила. Сейчас, когда ее грехи собрались вокруг них обоих, казалось, что никакие обещания не спасут ее от судьбы, которая шла за ней по пятам. Она теснее прижималась к нему, ее объятия были полны любви – не надежды. 11 Неделей позже после появления злосчастной истории Кейт на страницах «Голливуд инсайдера» состоялось заседание лос-анджелесского городского суда. На нем присутствовали члены комитета по нравственности и их адвокаты. Здесь был также Кальдер Сазерленд, издатель «Голливуд инсайдера», вместе с двумя адвокатами. Как было обещано, Брайан Хэйс занимал место в первом ряду. Пришли также Оскар Фройнд, Джозеф Найт, три адвоката «Монак пикчерз» и личный адвокат Кейт. Собралось довольно многочисленное общество. В зале витал напряженный дух мелодрамы. Все знали, что на карту были поставлены блистательные кинематографические карьеры Кейт и Джо, а также будущее почти готового фильма «Прощание с любовью», который, пока не разразился скандал, прочили кандидатом на «Оскара». Право открыть заседание выпало Эллису Липпинкотту, адвокату комитета по нравственности. – Леди и джентльмены, – начал он, кивая Кейт. – Всем известно, по какому поводу мы здесь собрались. В «Голливуд инсайдере» были опубликованы материалы, касающиеся прошлых проблем миссис Найт и ее поведения. Адвокат миссис Найт вместе с департаментом рекламы «Монак пикчерз» предъявляет иск «Инсайдеру» размером в двадцать миллионов долларов за моральный ущерб. Присутствующие обменялись взглядами. Размер иска по тем временам был огромным. Для непосвященных это означало, что Оскар Фройнд и Кейт собираются сражаться за свое доброе имя. Но Оскар и Джозеф Найт с горечью понимали, что иск был просто юридической проволочкой. Было невозможно отрицать, что девушка, запечатленная на фотографиях, действительно была Кейт, и бедный Крис Хеттингер покончил с собой из-за отношений с Кейт. Не было никакой надежды уберечь Кейт от скандала, который станет концом ее карьеры. Адвокаты Кейт по рекомендациям Джозефа Найта должны были тянуть время – так долго, как это только возможно, и, если будет необходимо, доказать, что Кейт была лишь невинной жертвой в деле Хеттингера и не может быть лично ответственной за его смерть. Конечно, было слишком поздно. Такие стратегия и тактика имели мало шансов на успех. Но адвокаты уже давно привыкли защищать виновных, представляя дело так, словно никакой вины не существовало и в помине, и постараются докопаться до каждой мелочи, чтобы свести ущерб, который будет причинен Кейт, до минимума. Эллис Липпинкотт прочистил горло. – Комитет по нравственности настоял на этом заседании, так как чувствует, что не может ждать несколько месяцев, пока будут известны результаты процесса. Комитет должен дать заключение: возможно ли дальнейшее участие миссис Найт в фильме в качестве исполнительницы главной роли. Дело решит суд. Но члены комитета хотели бы выслушать обе стороны сегодня, чтобы быть в состоянии высказать свои соображения по этому поводу соответствующими инстанциями. Джентльмены, есть какие-либо предварительные высказывания? Он кивнул адвокату Кейт, Баррису Коуди, из престижной лос-анджелесской фирмы «Коуди, Смайт, Грифрин, Брэнт и Шерман». – Джентльмены, – начал Коуди. – Из чувства любезности мистер и миссис Найт решили присутствовать на этом заседании. Но мы понимаем, что это слушание абсолютно бессмысленно. История в «Инсайдере» высосана из пальца и абсолютно безответственна. Миссис Найт абсолютно невиновна в том, что ей приписывают. Нет ни юридических, ни моральных причин, по которым фильм мистера Найта «Прощание с любовью» может быть снят с производства или должен иметь трудности с распространением по кинотеатрам Соединенных Штатов Америки и за рубежом. Он выдержал паузу – не без того, чтобы сделать ее драматичной. – Мы надеемся увидеть опровержение и публичное извинение в «Голливуд инсайдере» за ложные и порочащие обвинения против миссис Найт. Подобное опровержение может сделать излишним гражданский иск и поможет избежать беспокойства и издержек всем, кто с этим делом связан. Баррис Коуди сел. Его уверенный тон скрывал понимание того, что его выступление было блефом. Брайан Хэйс посмотрел на Кальдера Сазерленда с легкой улыбкой на губах. Кальдер Сазерленд тоже выглядел спокойным. Он был уверен в достоверности своей информации, уверен в вине Кейт. Все было основано на фактах. Фотографии могут это подтвердить. Слово взял его собственный адвокат. – «Инсайдер» настаивает на достоверности этой истории, – сказал он просто. В его голосе было высокомерие. – Если адвокат мистера и миссис Найт может доказать обратное, мы рады его выслушать. Ни при каких обстоятельствах «Инсайдер» не откажется от своей точки зрения и не будет извиняться перед кем-либо. Наступило молчание. – Очень хорошо, – сказал Эллис Липпинкотт. – Мы все знаем, за что сражаемся. Кто-нибудь еще хочет высказаться, прежде чем мы приступим к подробному рассмотрению обстоятельств дела? Адвокаты отрицательно покачали головой. Потом случилось неожиданное. – Я пригласил независимого эксперта, если джентльмены не возражают, – заявил Эллис Липпинкотт. – Комитет по нравственности не удосужился пригласить эксперта, и при данных неформальных обстоятельствах, я думаю, нет причин отказаться выслушать его. Сидящие за столом удивились. Адвокаты, вооруженные друг против друга всеми возможными методами, какие могли быть в их арсенале, не ожидали, что комитет пригласит своего эксперта. Эллис Липпинкотт дал знак клерку у двери. Ввели человека, одетого в коричневый костюм. Он был в очках и нес большой портфель. – Джентльмены, – сказал Эллис Липпинкотт. – Позвольте мне представить вам мистера Томаса Авилу, эксперта по фотографии вооруженных сил США, специализирующегося на воздушных наблюдениях и микрофотографии. Мы попросим мистера Авилу исследовать негативы фотографий, опубликованные в «Инсайдере», на предмет их подлинности. Человек в очках сидел спокойно, держа в руках портфель. Эллис Липпинкотт стал зачитывать документы, свидетельствующие о его квалификации. Список был таким длинным, что к тому времени, как Липпинкотт покончил с ним, большинство адвокатов зевало. – Мистер Авила, можем ли мы воспользоваться вашими услугами? – спросил Эллис Липпинкотт. – Да, сэр. Авила открыл свой портфель и вынул увеличенный снимок, который он поместил на мольберт, принесенный одним из ассистентов адвоката. Это был сильно увеличенный фрагмент одной из фотографий, напечатанных «Инсайдером». Увеличение было настолько многократным, что лицо Кейт выглядело зернистым и почти неузнаваемым. Но фотографию, без сомнения, можно было узнать. – Джентльмены, – сказал Авила. – Меня попросили исследовать негатив этой фотографии, напечатанный в «Инсайдере». То, что вы видите, это увеличенный в четыреста раз участок этого негатива, изображающий голову миссис Найт. Он взял небольшую указку из портфеля и показал на снимок. – Как вы можете заметить, – сказал он, обрисовывая указкой голову, – вот здесь видна линия надреза вокруг головы. Детали света и тени были тщательно подретушированы, чтобы не было резкого перехода от лица миссис Найт к окружающему его пространству. Видя выражение недоверия на лицах присутствующих, он снял с мольберта фотографию и передал ее адвокатам. Когда Сазерленд и его адвокаты увидели снимок, их лица побагровели. – Вы можете видеть, джентльмены, – продолжал Авила, что ретушь также обнаруживается на лице и волосах миссис Найт. Это было сделано, я утверждаю, затем, чтобы уничтожить улики – свет и тень, которые совершенно очевидно показали бы, что миссис Найт была сфотографирована в другое время и в другом месте. Это работа мастера, невидимая неискушенному взгляду. Только под микроскопом можно убедиться, что части снимка были скомбинированы. Наступила пауза – словно присутствующие взвешивали серьезность услышанного. – Я обнаружил, что все семь негативов, с которых были сделаны снимки, носят аналогичные следы подобных манипуляций, – сказал Авила. – Работа очень искусная, профессиональная. Но все же фотографии – не подлинные. Согласно закону, они не могут служить юридическим доказательством того, что миссис Найт была на том месте, где были сделаны снимки. Таково мое заключение, джентльмены. Опять повисла пауза. Кальдер Сазерленд, ставший белым как мел, пока говорил Авила, наклонился к уху своего адвоката. – Что вы об этом думаете? – спросил он. – В этом нет ничего хорошего, – прошептал в ответ адвокат. – И ничего хорошего это не обещает. Почему вы не прибегли к услугам эксперта самостоятельно? Сазерленд со вздохом покачал головой. – Я думал, что получил фотографии из рук лучшего эксперта, – сказал он, указав взглядом на Брайана Хэйса. – Не было никаких причин считать их фальшивками. Теперь я понимаю, что надо было позаботиться с выяснением их подлинности. Как наши дела? Адвокат улыбнулся. – Нас приперли к стене, – прошептал он. Адвокаты Кейт и «Монак пикчерз» провели совещание не менее серьезное, чем их противники. Скрывая свое изумление, они перешептывались друг с другом, Оскаром Фройндом и Джозефом Найтом о сути их дальнейших шагов. – В свете только что сделанного заключения эксперта, – сказал он, – мистер и миссис Найт и их адвокаты хотели бы предложить следующее решение данной проблемы. Если «Инсайдер» опубликует безоговорочное опровержение, извинения за грязные наветы и внесет сумму в два миллиона долларов в пенсионный фонд актеров, мы согласимся отказаться от гражданского иска и будем считать инцидент исчерпанным. Джентльмены, мы хотели бы услышать ваш ответ на наши предложения. Кальдер Сазерленд опять наклонился к своему ведущему адвокату. – Что вы скажете? – спросил он. – Два миллиона равноценны допущенному промаху? Адвокат тоже ответил шепотом: – Они предлагают вам выход из этого кризиса. Соглашайтесь. Заплатите деньги. С вашей стороны это будет выглядеть великодушным жестом. Напечатайте извинения. Будьте сокрушенным. Рассыпайте комплименты Кейт. И благодарите счастливую звезду, что можете так легко отделаться. Двадцать миллионов долларов – большой иск. Кругленькая сумма. Они держат вас сейчас в руках и знают это. Кейт Найт близка к тому, чтобы стать легендой экрана. Если вы швырнете в нее комок грязи и промажете, убытки будут огромными. Кальдер Сазерленд на миг задумался. Он был умным и сообразительным человеком. Ему потребовалась вся его хитрость, чтобы пятнадцать лет вести свое издание сквозь нелады с законом и при этом получать большие доходы. Он понял, что у него нет шансов выиграть это сражение в суде – тем более в глазах общественного мнения. – О'кей, – сказал он. – Я выпишу чек. Давайте покончим с этим. – Джентльмены, – сказал его адвокат, вставая, – «Инсайдер» имеет репутацию защитника истины и справедливости. Эта история, сопровождаемая фотографиями, была напечатана из честных побуждений. Как мы знаем, до настоящего момента материалы были подлинными. Мы глубоко сожалеем об ошибке и беспокойстве, причиненном миссис Найт. Мы опубликуем полное опровержение, как уже было оговорено, и мистер Сазерленд будет счастлив сделать указанный вклад в актерский пенсионный фонд. Общий вздох облегчения раздался за столом. Джозеф Найт поцеловал жену в щеку, затем поблагодарил своих адвокатов, которые за улыбками и рукопожатиями скрывали изумление неожиданным поворотом событий. Представитель комитета по нравственности был доволен. Он был поклонником таланта Кейт Гамильтон и с большим сожалением думал о последствиях этого дела, которое будет означать конец ее карьеры. Кальдер Сазерленд, окруженный своими адвокатами, покинул зал. Когда он выходил, то перехватил взгляд Брайана Хэйса. Он не был дружелюбным. Через несколько минут зал заседания был пуст. Джозеф Найт и Кейт были уже на пути к «Монак пикчерз», чтобы возобновить съемки. Оскар Фройнд поехал в лимузине вместе с ними. Адвокаты, занятые в этом деле, отправились на ленч в «Луиз» – любимый ресторан адвокатов и судей. Брайан Хэйс поехал на «Континентал пикчерз» обдумывать свой следующий шаг. Он до сих пор не мог поверить в то, что произошло. Казалось, наконец-то он припер Джозефа Найта и его жену к стенке. Но они выкарабкались! С заднего сиденья лимузина доносились крепкие выражения Брайана Хэйса. Но они не могли заглушить его внутренний голос, говоривший ему, что после сегодняшних событий он больше не охотник. Теперь он жертва. 12 «Голливуд инсайдер», 17 июня 1946 года «Из-за неожиданного поворота событий издатель «Инсайдера» лично опровергает статьи и фотографии, касающиеся Кейт Гамильтон, которые были напечатаны две недели назад в нашей газете (смотрите страничку редактора). Издатель Кальдер Сазерленд, узнав, что фотографии были фальшивыми, приносит свои глубочайшие извинения мистеру и миссис Джозеф Найт за все беспокойства, причиненные им этой заметкой, и соглашается заплатить два миллиона долларов в актерский пенсионный фонд как малую компенсацию за все неприятные моменты, пережитые супругами Найт из-за этих прискорбных событий. «Инсайдер», его издатель, редактор и весь состав редакции, бесконечно сожалеет о нанесенном неправомерном оскорблении одной из самых выдающихся голливудских звезд – женщине, чья личная честность и безупречность поведения бесспорны. Журналисты «Инсайдера» узнали пикантную подробность о появлении и происхождении материалов, на основе которых была написана статья. Оказалось, что фотографии Кейт Гамильтон, целью которых было показать ее читателям в момент интимных отношений с молодым человеком из Сан-Диего, который потом покончил с собой, были подсунуты редактору «Инсайдера» представителями Брайана Хэйса, главы «Континентал пикчерз», – заклятого врага Джозефа Найта и его жены уже в течение многих лет. Хэйс, первоначально разъяренный тем, что фильм Джозефа Найта «Конец радуги», имеющий эпохальное значение, далеко превзошел его дорогостоящий фильм «Зима их судьбы», и еще более взбешенный невероятным, но заслуженным успехом Кейт Гамильтон во втором фильме Найта – «Бархатная паутина», лично сфабриковал эти фальшивки и послал их в редакцию «Инсайдера» как часть плана отмщения Найтам. Затея Брайана Хэйса лопнула по швам, как ясно из сегодняшнего опровержения. Мы хотели бы только знать, как этот удар по престижу Хэйса отразится на финансовом положении «Континентал пикчерз», которая в течение пяти лет пыталась оправиться от урона, нанесенного провалом фильма «Зима их судьбы». Некоторые обозреватели предполагают, что срок Хэйса как главы «Континентал» истек и пора бы ему добровольно уступить руководство многострадальной студией другому лицу». Брайан Хэйс стоял на ковре перед столом Арнольда Шпека в его офисе на Шестой авеню в Нью-Йорке. Хотя он держался с достоинством, все же стоял словно побитый и знал это. Экспертиза, проведенная в присутствии представителя комитета по нравственности, фактически уничтожила его. Фотографии, на которые он сделал ставку, оказались фальшивками, и Джозеф Найт опять нанес ему сокрушительный удар. Куда отвратительнее были действия Кальдера Сазерленда, упомянувшего его имя на страницах своей газеты в качестве источника ложных обвинений против Кейт Найт. «Предатель!»– скрипел зубами Хэйс. Из-за его пакости на Хэйса в Голливуде, да и во всей Америке, будут смотреть как на злобного, докучливого тирана, который ради финансовой выгоды покушался на доброе имя выдающегося кинематографиста и его легендарной жены. Удар по репутации Брайана Хэйса как почтенного и добропорядочного главы крупнейшей киностудии был смертельным. Таким образом, после многих лет соперничества, интриг и коварства Арнольд Шпек наконец получил в руки козырь против Хэйса, в котором нуждался. Шпек сидел за столом, взгляд был полон удовольствия. – Я пытался, как мог, договориться с советом, Брайан, – говорил Шпек с плохо скрываемой радостью. – Но безрезультатно. Они решили, что при сложившихся обстоятельствах единственное, что может нас спасти – это твоя отставка. Причем немедленная. Он откинулся в кресле и закурил. Хотя эти слова и не явились неожиданностью для Брайана Хэйса, они обрушились на его голову, как удар молотка. Ноги ослабели. Хотелось рухнуть в кожаное кресло, которое стояло рядом, но даже в этот тяжелый момент ему не хотелось дать возможность Шпеку насладиться его слабостью. – Я полагаю, что вам неинтересно выслушать мое мнение по поводу случившегося, – сказал Хэйс. – Напротив, очень интересно, Брайан, – ответил Шпек. – Я сочувствую тебе. Я на твоей стороне. Мы ведь не чужие друг другу—после стольких-то лет. Но я боюсь, что совет решил окончательно. Тебе следует немедленно вылететь в Голливуд и подчистить свои дела. Замещения в руководстве начнутся в начале недели. Глаза Хэйса сузились. – И кто же займет мое место? – спросил он. Шпек стряхнул пепел с сигары. – Этим временно займусь я, – сказал он. – В конце концов, я знаю финансовое положение студии. И благодаря твоим постоянным сообщениям и рассказам о состоянии дел я знаком с творческими проблемами. Я достойно продолжу твое дело. Хэйс горько улыбнулся. Он-то знал, что это новое назначение не будет временным. Много лет Шпек пытался прибрать к рукам голливудскую студию «Континентал», добиться единоличного финансового правления. Потребовалась вся незаурядность Хэйса-бизнесмена, вся его хитрость и ловкость, чтобы долгие годы сдерживать натиск Шпека. Но, несмотря на многочисленные победы Хэйса, он допустил ряд ошибок и вот теперь расплачивается за них. Самым черным днем в его карьере был тот, когда на горизонте появился Джозеф Найт. С этого самого момента Найт стал его врагом, кошмаром, который преследовал его, он обыгрывал Хэйса, заранее просчитывал все его ходы, постоянно мучил его напряженным состязанием, подвигая на необдуманные поступки, грубые ошибки в стратегии и тактике. Последняя затея Брайана Хэйса уничтожить как актрису Кейт Гамильтон и одновременно покончить с Найтом стала его окончательным провалом. Если бы только Кальдер Сазерленд не упомянул его имени в этом идиотском опровержении! Он стольким обязан Хэйсу. В течение пятнадцати лет он снабжал «Инсайдер» половиной дерьма, которое выплескивалось с его страниц, половиной сенсационных материалов – не заботясь о судьбе тех, кто становился жертвой газетной шумихи. Вдвоем они практически правили Голливудом. Но у Сазерленда не было выбора, когда он столкнулся с тем, что экспертизой фотографии были признаны фальшивыми. Он предпочел спасти себя и свою газету ценою судьбы Хэйса. Понятия дружбы или преданности не остановили его. Он выбрал то, что помогло ему выжить. Голливудская дружба или голливудская верность мало чего стоили. Что сделано, то сделано. Благодаря Кальдеру Сазерленду и Джозефу Найту Хэйс стал несостоятельным. Его долгая и громкая карьера рухнула. Собрав все, что осталось от его достоинства, Хэйс сделал шаг вперед и протянул руку. – Арнольд, – сказал он. – Было приятно работать с тобой. Желаю удачи. – Я испытываю те же чувства, Брайан, – ответил Шпек. – Ты был сердцем студии. Нам будет очень не хватать тебя. Слова Шпека отдавали неискренностью. В его глазах садистически сиял триумф. Он задержал руку Хэйса в своей, чтобы унижение поглубже ранило его душу. Но Хэйс выдержал сцену так долго, как этого требовал этикет. Затем он повернулся и вышел. Все было кончено. После ухода Хэйса Арнольд Шпек долго сидел за столом, задумавшись, на губах его мелькала улыбка, и дым от сигары клубами поднимался к потолку. Потом он наклонился и вызвал секретаря. – Свяжите меня с домашним телефоном Хэйса в Калифорнии. – Но ведь мистер Хэйс только что вышел из вашего офиса, – ответила секретарь озадаченно. Наступила пауза. Несмотря на раздражение, Шпек улыбнулся. – Кэрол, когда вы научитесь делать то, что вам говорят? – Сию минуту, сэр, – ответила как ни в чем не бывало секретарь. Арнольд Шпек откинулся на спинку кресла, ожидая связь с Калифорнией. Когда он пускал кольца дыма к потолку, звук, мало отличающийся от урчания кота, сорвался с его губ. 13 Когда Брайан Хэйс покидал офис Арнольда Шпека в Нью-Йорке, его маленький немец-дворецкий Карл Хэйнц Рёхер сидел в одиночестве около плавательного бассейна и распивал бутылку самого лучшего шампанского, какую он мог найти среди винных запасов Хэйса. Карл предавался этому занятию с удовольствием, не спеша. Он пил небольшими глотками, наслаждаясь вкусом прекрасного вина. Его взгляд блуждал по внушительному дому и парку. Карл Рёхер был счастлив сегодня, счастливее, чем когда-либо в своей беспорядочной и разбитой жизни. Потому что сегодня он сокрушил Брайана Хэйса. Карл прекрасно знал, зачем совет вызвал Хэйса в Нью-Йорк, потому что видел опровержение, напечатанное в «Голливуд инсайдере» и злорадствовал, читая, как газета, рассыпаясь в извинениях перед Кейт Гамильтон и Джозефом Найтом, ткнула пальцем в Брайана Хэйса. В этот момент, забавлялся Карл, босс, наверно, гадает, как могло случиться, что абсолютно надежные и выигрышные, по его мнению, фотообвинения Кейт обернулись против него, и на чем свет стоит проклинает Кальдера Сазерленда, который нагло его предал, отдав на съедение волкам. Но Хэйс никогда не узнает правду о настоящих причинах своего падения. Человеком, который подставил самую сокрушительную подножку Брайану Хэйсу, был Карл Хэйнц Рёхер. Хэйс очень хитро выудил злосчастные фотографии у слабовольного Нормана Вэбба. Чутье, обострившееся от многолетних интриг в классическом голливудском стиле, его не подводило, и слабовольный Вэбб не был для него твердым орешком. Используя своего старого соратника Кальдера Сазерленда с целью опубликования этих снимков в «Голливуд инсайдере», он вел себя как настоящая голливудская «акула», почуявшая добычу и готовая к немедленному убийству. Но Хэйс осуществлял свой замысел дома, игнорируя офис в студии. Это было его правилом, потому что под собственной крышей он считал себя застрахованным от соглядатаев. Даже негативы злосчастных снимков Кейт он оставил на письменном столе. В своей самоуверенности Хэйс не учел того, что в доме хозяйственными делами занимался Карл Рёхер, знавший каждый дюйм жилища хозяина и имевший возможность подслушать любой разговор, который велся в его стенах. Карл Рёхер узнал о фотографиях Кейт Гамильтон раньше, чем кто-либо другой. Он-то и нашел негативы там, где Хэйс беззаботно их оставил – на столе. Подслушав телефонный разговор хозяина с Нью-Йорком, Карл понял, что Хэйс поставил на эти фотографии, а следовательно, и на падение Кейт Гамильтон и на конец ее карьеры, все. «Континентал» спланирует свой финансовый год с уверенностью, что фильм «Прощание с любовью» никогда не будет завершен и тем более – показан экранах. Исход этой затеи зависел от негативов, которые Хэйс принес домой и оставил на столе. Это была возможность, которая выпадает только раз в жизни. И Карл Рёхер воспользовался ею. А теперь, потягивая хозяйское шампанское, он забавлялся иронией своей судьбы в Голливуде. Под покровом темноты он взял реальное и сделал так, что оно стало выглядеть нереальным. Он сделал подлинное фальшивым. И поэтому перед лицом закона роковые негативы не могли считаться тем, чем они были на самом деле – доказательством юношеского греха Кейт. Таков Голливуд, думал Карл, – власть иллюзии сильнее, чем сама реальность. Власть, которая может сокрушить карьеру, жизнь, истину, честность. Она сломала жизнь Норману Вэббу, и Рёхеру, и многим другим. Но один-единственный раз иллюзия помогла спасти карьеру хорошей молодой женщине и, вероятно, все ее будущее. Ценою карьеры бывшего мастера этой иллюзии и инициатора задуманного разоблачения – Брайана Хэйса. Когда Карл Рёхер приступил к своей работе в полутемной комнате, Кальдер Сазерленд заканчивал статью для газеты «Голливуд инсайдер». И сегодня приговор был вынесен Брайану Хэйсу его боссами в Нью-Йорке. С этой мыслью Карл Рёхер поднял бокал с шампанским. Телефон зазвонил раньше, чем он успел поднести бокал к губам. Он поднял трубку. – Особняк мистера Хэйса, – сказал он с заметным немецким акцентом. – Карл, это ты? – спросил голос, который он сразу же узнал. – Да, сэр, – ответил Карл, глядя, как искрилось пузырьками шампанское в его бокале. – Это я. – Все обернулось так, как ожидалось, – сказал Арнольд Шпек. Его голос был бодрым и отчетливым, несмотря на большое расстояние. – Ты сделал хорошее дело. Мои поздравления. – Спасибо, сэр, – ответил Карл, вертя бокал. – Это доставило мне удовольствие. – Твой контракт будет выслан по почте сегодня утром, – продолжал Шпек. – Семь лет по пять тысяч в неделю плюс премии за каждый фильм, который ты снимаешь, и мы надеемся на «Оскаров», которые ты непременно завоюешь для «Континентал» своими работами. Ты вскоре опять попадешь наверх, Карл, – туда, где ты и должен быть. – Спасибо, сэр, – улыбнулся Карл. – Вы очень добры. – Я буду на побережье к понедельнику, – сказал Шпек. – Как насчет ленча? – С удовольствием, сэр, – ответил Карл. – И благодарю вас. – Спасибо ТЕБЕ, Карл, – заключил Шпек. – Я никогда не забываю оказанных мне услуг. И та, которую ты мне оказал, просто неоценима. Я надеюсь, что у нас с тобой завяжется долгая и крепкая дружба. Они повесили трубки. Карл поднял свой бокал шампанского, с улыбкой глядя на твердыню Брайана Хэйса. «За того, кто смеется последним, – подумал он, все еще продолжая улыбаться. – ПРОЗИТ!» 14 Двенадцатого августа 1946 года фильм «Прощание с любовью» был закончен. В эти лихорадочные недели после шумного инцидента с фотографиями Кейт в «Голливуд инсайдере» – инцидента, который стоил Брайану Хэйсу его голливудской карьеры и увеличил интерес публики к «Прощанию» во много раз, – Джозеф Найт сосредоточил все свои творческие усилия на завершении фильма. Он «довел» Кейт, Ив и Сэмуэля Рейнза до полного изнеможения, снимая дубль за дублем ключевые сцены, отыскивая тот единственный вариант, ту игру света и тени и выразительность исполнения, которые придадут фильму психологическую глубину, чтобы отразить чудовищность влияния войны на судьбы американцев. Самым важным был эпизод, который снимался последним. Это была сцена прощания героини Кейт с главным героем на железнодорожной станции, когда он уходил на войну. В первый раз зрители должны были увидеть эту сцену в середине фильма, когда героиня Кейт была еще молоденькой и неопытной девушкой, по уши влюбленной в героя. Она прощалась со своим возлюбленным и боялась за его жизнь, которой угрожала опасность в будущих сражениях. Но этой же сценой кончался и весь фильм – на этот раз она вставала в памяти главной героини, когда она знает, что потеряла своего любимого навсегда не только из-за самой войны, но и из-за сложного стечения обстоятельств во время их долгой разлуки. Теперь она – мать его ребенка, взрослая, опытная женщина. Она смотрит в прошлое с трагическим ощущением ностальгии по своей прошедшей юности, понимая, что ее грустное прощание с главным героем на вокзале много лет назад было тем последним эпизодом, когда она его видела. Из-за того, что сцена прощания несла двойную нагрузку, Джозеф Найт просил Кейт придать как можно больше психологической глубины характеру героини в этот ключевой момент, так, чтобы, несмотря на юношескую наивность, она все же ощутила что-то темное и безвозвратное, что нависло над ее любовью. Он также ввел в эту сцену Ив, игравшую роль подруги. Она появляется сразу же после расставания героев, чтобы морально поддержать главную героиню. Героиня, всецело поглощенная скорбью разлуки с любимым, конечно же, не спрашивает свою лучшую подругу, что та чувствует в этот момент. Ей и в голову не приходит, что подруга ревниво наблюдает прощание влюбленных и ощущает собственное горе оттого, что человек, которого она любит, уходит на войну и прощается с другой женщиной. В этом была горькая ирония любовного треугольника, которая визуально выражалась в том, что обе женщины стояли на платформе очень близко друг от друга. Джо хотел, чтобы камера обязательно подчеркнула это обстоятельство. В кадре появятся обе подруги, машущие герою на прощание, – две судьбы, неразрывно связанные друг с другом любовью к одному мужчине и трагедией, которую принесла эта любовь. Джо хотел, чтобы это почти физическое соприкосновение двух женских рук было ключом к последней сцене. – Вы готовы? – спросил Джо. Кейт и Ив кивнули. Помощник режиссера вышел вперед. – «ПРОЩАНИЕ С ЛЮБОВЬЮ», – сказал он, щелкая хлопушкой. – Сцена четыре-девяносто два, дубль первый. – Мотор! – крикнул Джо. Камера почти вплотную придвинулась к Кейт и Ив. В этот момент их взгляды были настолько похожи, что они выглядели совсем как сестры. Любовь к одному мужчине сделала их почти неотличимыми друг от друга. Кейт сжала руку Ив. – Я никогда его больше не увижу, – сказала Кейт. – Я это чувствую. Ив обняла Кейт. – Неправда, – возразила она. – Он вернется. Я знаю – он вернется. Потом после небольшой паузы она добавила почти с болезненной грустью: – Любовь не умирает. Ничто не может убить ее – даже время. В этот кульминационный момент сцены только самый проницательный зритель мог угадать по взгляду Ив, что она дарила эту надежду себе самой, что она совсем не думала о своей подруге. Любовь завладела ею настолько, что она полностью забыла о своей дружбе. Кейт выпало сказать последнюю реплику. Камера вплотную приблизилась к ней, отсекая лицо Ив и делая увеличенное во много раз лицо Кейт последним, завершающим зрительным образом фильма. – Прощай, – сказала она. – Прощай, моя любовь. Камера все приближалась и приближалась, пока глаза Кейт не заполнили весь экран. Благодаря блестящему мастерству оператора образ уходящего поезда отражался в них. Так продолжалось в течение целых двух минут. В эти две минуты Кейт должна была продемонстрировать все свое артистическое дарование. Это был один из самых важных финалов, которые когда-либо снимал Джозеф Найт. Кейт достойно выдержала испытание. Шквал чувств в ее глазах был буквально больше того, что можно было вынести. В них была любовь – бессмертная, неувядающая, безмерно глубокая и скорбящая и еще – трагическое предвидение нависшего над ними рока, такого неумолимого, что глаза присутствующих на съемочной площадке были полны слез. И вот все кончено. – Стоп! – сказал Джозеф Найт. Он вышел из-за камеры и поцеловал обеих женщин – сначала Ив, потом – Кейт. Он взял их руки и пожал, объединив их собою. Слова были не нужны. Его взгляд сказал все. Игра обеих актрис была настолько совершенна, что Джо не потребовалось ни одного дубля. Он был уверен, что не смог бы получить еще раз такую же потрясающе выразительную сцену, как ту, которую только что сняли. Было что-то мистическое в дуэте Ив и Кейт, что позволило запечатлеть этот странный, имеющий какую-то призрачную окраску, эпизод на одном дыхании. Для Джозефа как режиссера это была возможность, которая выпадает, быть может, только один раз в жизни. Такое повторить невозможно. Кейт и Ив уехали со студии рано, Джо со съемочной группой остались закончить кое-какие дела. Хотя было всего половина пятого, обе актрисы были эмоционально истощены. Кейт поняла, что, быть может, она долго еще не увидит Ив после сегодняшней съемки. Их совместная работа была такой напряженной, что ей уже было трудно представить свою жизнь без Ив. – Хочешь поехать к нам домой? – спросила она Ив. Ив колебалась. – Выпьем чего-нибудь, – сказала Кейт. – Мне всегда хотелось, чтобы ты увидела, как мы живем. Как-то… как-то нехорошо так сразу расставаться. Ив улыбнулась: – Я приму твое приглашение с удовольствием. Кейт ехала среди холмов. За ней следовала Ив на своей маленькой «МГ». Когда они добрались до Бенедикт-Кэньон, Ив удивилась. – Так вот где вы живете, – сказала она, глядя на маленький домик с приятным забором и садом. – Господи, да я проезжала по этой дороге тысячу раз. Трудно поверить, что я не заметила его. Кейт понимала, что его было нетрудно не заметить. Он был маленьким и непретенциозным – таким непохожим на внушительные загородные особняки, с двумя или тремя спальнями. Он выглядел уютным и разительно отличался от роскошных домов прославленных кинозвезд и продюсеров. Женщины вошли в дом. На столик в холле они положили тексты своих ролей – теперь больше не нужных, как учебники девочек-школьниц в первый день летних каникул – и вошли в гостиную. – Здесь очень мило, – сказала Ив. – Не то что наши привычные голливудские дворцы. Это настоящий дом, где приятно жить. Мне очень нравится. Кейт улыбнулась. – Джо не выносит большие дома, – сказала она. – Он говорит, что чувствует себя так, словно затерялся в море. У меня немножко другое мнение об этом. Большую часть своей взрослой жизни я провела в меблирашках, и поэтому этот дом кажется мне дворцом. Что ты хочешь выпить, Ив? – Что-нибудь некрепкое, – ответила Ив. – Имбирного пива или холодного чая, если ты не против. Во время съемок Ив отказалась от крепких напитков и таблеток. Она должна была быть на высоте и выглядеть как можно лучше. Гримерам было довольно трудно скрыть результат ее образа жизни. Но в отснятых кадрах она смотрелась прекрасно. Ее актерский талант в сочетании с мастерством оператора изменили ее настоящий облик. На экране Ив была молодой и неопытной. Сегодня, когда съемки были окончены, Ив не хотела крепких спиртных напитков. Интуитивно она чувствовала, что по-прежнему должна быть на высоте. – Холодный чай, – улыбнулась Кейт. – Сейчас я приготовлю. Это займет буквально минуту. Чувствуй себя как дома. Она исчезла на кухне. Ив слышала шум бегущей воды. Потом, почти сразу же, голова Кейт высунулась из кухни. – Эй, – позвала она. – Как насчет того, чтобы искупаться? Какое-то мгновение Ив колебалась. Очень много времени прошло с тех пор, как она в последний раз надевала купальник. Действие времени и ее образа жизни заставляло ее чувствовать себя неуютно при мысли о постороннем взгляде на ее тело. – У меня нет купальника, – ответила она. – О, я уверена, что один из моих подойдет тебе, – отозвалась Кейт. – Никаких проблем. – Тогда я согласна, – решила Ив не сразу. – Давай искупаемся. Она чувствовала усталость после сегодняшней съемки. Прохладная вода взбодрит ее. К тому же ей не хотелось быстро уезжать от Кейт. Купание позволит ей остаться подольше. Она слышала, как Кейт поднялась наверх. Ив встала из кресла и потихоньку вышла на середину гостиной. Она осмотрелась. Комната выглядела очень милой, но действительно скромной, почти спартанской. Мебель из тростника, декоративные панели на стенах, изображающие тропические пейзажи, и великолепный восточный ковер, обшитый тесьмой и галуном, который придавал всему жилищу уютный и домашний вид. Здесь был также замечательный портрет Кейт за роялем – увеличенный кадр из «Бархатной паутины». Камера подметила удивительное сочетание невинности, мудрости, и скорби, и, конечно, ее таинственной, призрачной чувственности. Было совершенно ясно, почему Джозеф Найт хотел иметь этот портрет перед своими глазами. Кейт была такая, какой он впервые увидел ее, когда его камера в первый раз раскрыла ее сущность. Ив украдкой зашла в кабинет, расположенный рядом с гостиной. Там стоял большой письменный стол, заваленный толстенными рукописями Джозефа Найта и его деловыми бумагами, пишущая машинка со вставленным в нее листом бумаги. Ив заглянула в него. Это был эпизод из «Прощания с любовью», который снимался сегодня. Ив сразу же заметила небольшие изменения в диалоге, о которых Джо говорил ей сегодня утром. Должно быть, он работал над сценарием ночью, чтобы придать этой важной сцене как можно больше выразительности. Ив окинула взглядом кабинет. На письменном столе был еще один портрет Кейт – на фоне озера. Кейт была в роскошном купальнике, ее мокрые волосы казались темными и глянцевыми. Они падали ей на плечи. Фотография произвела впечатление на Ив. Взгляд Кейт был задумчивым и неоднозначным – в нем было одновременно что-то легкое и бесконечно усталое. Но не нужно было долго смотреть на снимок, чтобы понять, что на нем была изображена молодая женщина, которая хочет близких отношений и глазами говорит об этом своему мужу. Ив не смогла узнать озеро, но подумала, что оно, наверно, недалеко от того места, где Джо и Кейт купили домик. Может быть, снимок был сделан во время их медового месяца, вскоре после того, как Кейт получила роль в «Бархатной паутине». Никаких фотографий здесь больше не было. Ив вернулась в гостиную, потом заглянула на кухню. Кейт все еще находилась наверху. Теперь Ив поняла, что было странно в этом доме. Хотя он имел уютный и обжитой вид, в нем не было фотографий родственников Джо и Кейт – родителей, братьев, сестер, свадебных снимков вместе со всеми членами семьи. Словно прошлое не существовало для них. Словно отсчет времени начался с этого дома, с их любви. Как будто не было мира вокруг них. Ив опять присела в гостиной. Она чувствовала странную интимность этого дома. Это было место, где двое людей любили друг друга сильно, одержимо. Они едва замечали то, что их окружает, – так они были поглощены друг другом и своей любовью. Почувствовав себя немного неуютно, Ив встала и прошла через раздвижные двери на лужайку позади дома. Там был сад с тюльпанами, гвоздиками, тигровыми лилиями. И небольшой плавательный бассейн. Очень маленький по голливудским стандартам. Журчала вода – бассейн наполнялся из шланга, меняя содержимое на свежее. За лужайкой открывался прекрасный вид на холмы, не такой живописный, на который Ив любила любоваться из окна своего дома в Брентвуде, но все же очень приятный. Около бассейна стояло несколько шезлонгов и маленьких столиков. Это было очень милое зрелище, особенно из-за своей непретенциозности. Ив бродила по лужайке, потом пошла назад в гостиную. И в это мгновение Ив поняла, почему у нее было немного странное впечатление от этого дома. Чего-то еще в нем не хватало, кроме привычных фотографий родных и близких. Ребенка. Ив почти физически ощущала его отсутствие. Это был дом супружеской пары. Глубоко влюбленной пары. Единственное, чего здесь не хватало – это ребенка. Поэтому в жилище было не только что-то очень интимное, но и незавершенное, незаконченное. Почему Ив была так уверена в этом – она не знала. Но для Ив это стало очевидным. Джо и Кейт очень хотели приблизить тот момент, когда они увидят своего первенца, и, наверное, делали для этого все возможное. С этой мыслью Ив села. Она могла слышать звук шагов Кейт. Задумавшись, Ив ожидала возвращения хозяйки. Наверху Кейт перерыла все ящики шкафов в поисках купальника для Ив. В большинстве случаев Кейт не знала, где искать свои вещи. Они были у нее беспорядочно разложены по шкафам. Она была так же равнодушна к своим туалетам, как и пять лет назад. Замужество и любовь не изменили ее в этом смысле. Она надевала на себя первое, что попадало ей на глаза, расчесывала волосы, часто даже не бросив в зеркало взгляда на свой макияж. Она ненавидела заниматься покупкой одежды и делала это, только когда назревала абсолютная необходимость, – например, какое-нибудь торжественное событие в жизни студии. Джо не возражал против ее привычек. Наоборот, он поощрял ее в этом. Никогда раньше он не встречал женщины, которая осмеливалась быть такой естественной, без малейших признаков нарциссизма. Это придавало Кейт какую-то свежесть, даже при ее бесхитростности. И еще – особую чувственность, которая восхищала его. Без макияжа, с волосами, быстро откинутыми назад или перевязанными лентой, одетая в джинсы и майку, Кейт казалась ему красивее, чем Гарбо в своих роскошных туалетах. Она была естественной, как молоденькая девочка. Джо любил ее за это. На губах Кейт была улыбка, когда она искала купальник по шкафам. Она была рада, что Ив приехала к ним. Она ощущала себя, словно подросток, впервые приведший в свой дом нового друга. Ей хотелось показать все хорошее, что у нее было. За прошедшие месяцы она и Ив стали странно близки друг другу, хотя ни разу по-настоящему не поговорили. Их совместная работа стала связующим звеном между ними. Связь была глубокой. Кейт это чувствовала. В конце концов, Кейт нашла темный закрытый купальник, который, как ей показалось, будет сидеть на Ив превосходно. Она взяла его с собой вниз и протянула Ив. – Я уверена, он тебе подойдет, – сказала Кейт. – Можешь воспользоваться нашей ванной. Встретимся у бассейна. Ив пошла в ванную и сняла одежду. Она заметила, что у Кейт не много парфюмерии и косметики. Очевидно, Кейт обходится минимумом ее. Когда обнаженное тело Ив появилось в зеркале, на долю секунды она представила себе, что она – Кейт, смотрящая на свое отражение. Ведь в конце концов это было зеркало Кейт. В него она смотрелась каждый день. Что же обычно отражалось в этом зеркале? Ив знала. В нем отражалась молодая женщина, такая уверенная в себе и своем браке, что никогда ли на секунду не сомневалась в себе, не подозревала в себе ни порока, ни чего-либо недостойного. Чье сердце было полно счастьем. Любящая и любимая… В этом зеркале отражались Джо и Кейт – вместе, так как они, очевидно, пользовались одной ванной, как скромная молодая чета, которая не может позволить себе две ванные комнаты. Иногда, наверно, они стояли здесь обнявшись, – сразу после интимных отношений или до того. Ив почти воочию видела карие глаза Джозефа Найта, светящиеся любовью и желанием, когда его руки обнимали красивые плечи Кейт, гладили ее бедра, грудь. Ив натянула купальник. И впрямь он сидел превосходно. Она была удивлена, что она и Кейт имели сходный размер одежды. С той только разницей, что Ив была сама хрупкость, изящество, праздничность, элегантность – по крайней мере, в лучшие свои дни, – тогда как в Кейт была земная роскошь, изменчивость, вызывающая восхищение, глубокая и не оставляющая равнодушным женская чувственность. Поглощенная этими мыслями, Ив поправила купальник. Что-то дрогнуло внутри ее, легкая дрожь пробежала по ее телу. Она ощущала, как купальник касается ее талии, плотно ложится между ног. Какое-то мгновение она думала о вместилище наслаждения, которое женщина дарит мужчине. Джозеф Найт обожал и владел им многие годы. Этот купальник так часто соприкасался с тайным местом Кейт… Ив выбросила эти мысли из головы и вышла во дворик, где хозяйка разливала холодный чай в два высоких бокала. Все в поведении Кейт было так же очаровательно-непретенциозно, как и в ее доме, – словно она была молодая домохозяйка в своем дворике где-нибудь в Огайо, а не прославленная голливудская кинозвезда, жившая среди знаменитых холмов. Она выглядела роскошно в купальнике желтого цвета, который подчеркивал прекрасные формы ее тела. Тела, которое было готово к деторождению… Ив смотрела в лицо Кейт. Как всегда, на нем не было макияжа. Ее волосы, развеваемые легким горным ветерком, падали ей на плечи. В сотый раз Ив старалась разгадать странную прелесть этого лица – красоту, которая без макияжа сияла даже ярче, чем на экране. Ив в одно мгновение разгадала ее секрет. В двадцать семь лет Кейт была красивой женщиной. Но если бы кто-нибудь взглянул поближе на это лицо, он бы понял, что и в тридцать пять, и в сорок, и даже в пятьдесят лет Кейт будет такой же красивой. И она так же будет игнорировать макияж и позволять своим волосам свободно падать на плечи так, как им вздумается. Где она взяла это качество? Этот внутренний свет, полутона, эту естественность, которые другую женщину просто убили бы? Происходило ли это из чистоты сердца – такой, какую Ив просто не могла себе представить? Или это было от чего-то более сумрачного и сложного? В любом случае не удивительно, что она пленила сердце Джозефа Найта так легко. И так быстро. – Ты выглядишь потрясающе! – сказала Кейт, восхищаясь Ив в купальнике. – Мне кажется, что любая вещь будет сидеть на тебе превосходно. Прежде чем Ив смогла ответить, Кейт нырнула в бассейн и вскоре вышла. Вода ручьями стекала по щекам с ее волос. – Иди же, Ив, – улыбнулась она. – Вода чудесная. Ив попробовала воду кончиками пальцев ног и почувствовала, что вода действительно была теплой и манящей. Она села на краю бассейна, потом, более осторожно, чем Кейт, погрузилась в воду. Ив ощутила, как чистая прозрачная влага смывает с нее утомление и успокаивает нервы. – Как замечательно, – воскликнула она, плавая в воде. – Я не знаю, почему я не делаю этого каждый день. Я уже многие месяцы не плавала в своем бассейне. – Джо и я любим поплавать каждый вечер, – сказала Кейт. – Даже если возвращаемся домой поздно. Это снимает усталость от дневной работы. Мне кажется, что это помогает Джо лучше спать. Ив вспомнила о тяжелых ранах, которые Джо получил на войне. Ни он, ни Кейт никогда не говорили об этом или о боли, которую, он, наверно, до сих пор испытывает. На съемочной площадке он был всегда красивым и энергичным, хотя стал суше, чем был до войны. Ив могла представить, как Кейт и Джо плавают вместе в этом укромном месте. Плавают перед тем, как заниматься любовью, или после… Бассейны на задних двориках строились для молодых влюбленных пар. И конечно, для детей. После купания Ив и Кейт присели и немного поболтали. Они говорили о съемках и шутливо жаловались на то, что сделал с ними Джозеф Найт своим суровым расписанием. Но теперь, когда съемки закончились, они обе были счастливы и горды совместной работой. Они восхищались фильмом. Они знали, что он был неординарным, и едва могли дождаться той минуты, когда он будет смонтирован и показан зрителям. Затем, неожиданно задумавшись, они на мгновение замолчали, глядя на холмы. Ив ощущала странное томление во всем теле. Сколько она себя помнила, никогда еще не чувствовала себя такой спокойной и отдохнувшей. – Мне хотелось бы сидеть так вечно, – проговорила она. – Забыть про Голливуд, забыть обо всем, кроме этого маленького дворика и теплого солнца. Наступила пауза. – Ты знаешь, Ив, – сказала Кейт наконец, – я никогда не говорила тебе об этом, но ты была моим идеалом в детстве. И когда я была подростком. Те фильмы, в которых ты снималась маленькой девочкой… Ив засмеялась. – Как странно, – удивилась она. – Что же тебе в них нравилось? Кейт улыбнулась: – Ты всегда была такой счастливой. Я имею в виду, твоя героиня. Ты была окружена людьми, которые любили тебя. Как маленькая принцесса. И когда они попадали в беду, ты спасала их. В этих фильмах всегда было так много любви… По крайней мере, мне так казалось. Я так нуждалась тогда в любви… Ив покачала головой. Горечь в ее взгляде смешалась с тоской. – Голливуд, – сказала она. – Что ты имеешь в виду? – спросила Кейт. Ив внезапно стала серьезной. Но потом, когда она увидела, как тронута была Кейт воспоминаниями своей юности, выражение ее лица изменилось. – Пустяки, – улыбнулась она. – Если это тебе хоть чуточку помогло, это стоило делать. Опять наступила тишина. Обе женщины поняли, как несчастлива была другая в детстве. Это знание, казалось, сделало их еще ближе друг другу. – Расскажи мне, – попросила Ив. – Расскажи мне о своей жизни до… до Джо. Кейт задумчиво взглянула на холмы. – Не было никакой жизни, – сказала она. – Не было меня. Однажды я словно проснулась и увидела его. Вот тогда я начала жить. Все, что было до того, прошло как скорбный сон. Который легко забыть, но трудно вспоминать. – И не было никакого мужчины до того? – спросила Ив. Кейт, казалось, очнулась от задумчивости в небольшом шоке. – О да, – ответила она. – Был. Я уже один раз была замужем, недолго. Это было такое несчастье, потерянное время, что я иногда месяцами не вспоминаю, что это было. – Ты была очень молода? – спросила Ив. – Сейчас скажу… Семнадцать, – прикинула Кейт. – Да, очень молода. Ив увидела боль на лице Кейт, когда та подумала о прошлом. – Извини, что напомнила тебе, – сказала Ив. – Дела давно минувших дней. – Ничего, – улыбнулась Кейт. И потом, глядя на Ив, спросила: – А как ты, Ив? У тебя есть любимый человек? Ив покраснела. Единственный мужчина, которого она любила, был Джозеф Найт. Ей неожиданно пришло в голову, какой фальшивой была ее попытка вести дружеский разговор. И само пребывание здесь. – Нет, – сказала она. – Мои замужества были организованы департаментом рекламы. Я жила ради карьеры. Я никогда не допускала, чтобы в это был замешан мужчина. Это было моей самой большой ошибкой, Кейт. Ты знаешь, кто ты? Ты – счастливая. – Я бы этого не сказала, – ответила Кейт. Наступило молчание. Ив думала о словах Кейт и поняла, что это – правда. Кейт была загадкой – на экране и в жизни – и для себя самой. Она знала себя не больше, чем почитатели и обожатели ее таланта. Она была подобна бликам света, которые играют на поверхности темного пруда. Но она нашла Джозефа Найта. И даже если она не знала, какова она внутри, она все же знала, где ее место в этой жизни. Кейт знала, что любима. И это было все, в чем она нуждалась. От этой мысли Ив ощутила странную тоску в душе. – Но все-таки, Кейт, – продолжила Ив. – Ты избежала одной из самых худших голливудских ловушек. Ты любима, Кейт. И ты знаешь разницу между тем, что важно, а что – нет. Любовь – это единственная ценность. Если бы все остальные тоже знали это, Голливуд не сумел бы пожрать нас так, как он умеет это делать. Странные, прекрасные глаза Кейт, одновременно искренние и такие загадочные, внимательно смотрели на гостью. Она ничего не говорила. Ив отвела взгляд. Она увидела заходящее солнце, отражавшееся на поверхности бассейна. – Ив, – сказала Кейт. – Почему бы тебе не остаться? Мы поужинаем вместе. Я могу позвонить Джо и узнать, когда он вернется домой… – Нет, спасибо, – отказалась Ив. – В сущности, у меня назначена встреча. Я должна вернуться домой и готовиться. Губы Кейт сложились в заговорщическую улыбку: – Кто-нибудь особенный? – Там будет видно, – ответила Ив, потянувшись, когда вставала со стула. – В этом городе никогда не знаешь это заранее. Но я дам ему шанс оправдать мои надежды. Она думала – заметила ли Кейт ее ложь. Конечно, она будет сегодня ночью одна. Но Кейт не подала виду. – Но, может быть, можно перенести эту встречу? – спросила Кейт. – Я сейчас немножко приберусь и позвоню Джо. Будет ясно, как у него идут дела. Ив пошла в ванную и сняла купальник. Он был таким тонким и легким, что весь мог уместиться в горсти. Ив подумала о Кейт. Та была такой честной, такой непорочной. И что важнее всего, Кейт заплатила за эту чистоту. В ней была какая-то неистовая гордость. Было очевидно, что она прожила свою жизнь без моральных компромиссов, которые разрушили и сломали саму Ив и многих других. Кейт была счастливицей. Судьба позволила ей отстоять свое место в этом мире и остаться собой. Это был редкий дар, который выпал на долю немногим людям, а уж тем более женщине в Голливуде. И именно потому Кейт появилась из ниоткуда, чтобы пленить сердце Джозефа Найта и после единственной роли в «Бархатной паутине» стать прославленной звездой. Как могла Ив Синклер, актриса и женщина, сравниться с существом таких редких душевных качеств? Ив надела свою одежду. Она стояла в спальне, глядя на кровать, на которой Кейт и ее муж спали каждую ночь. Неожиданно она представила их тела, сплетенные в объятии на этих мягких простынях, сильное тело Джозефа Найта в руках Кейт. Кровать была небольшой – совсем не такой, как почти королевские ложа большинства голливудских семейств. Конечно, они хотели быть ближе друг к другу – так близко, как это только бывает возможно. Наверно, после ран, полученных Найтом на войне, Кейт баюкала его, как ребенка, на своей груди, полной любви и сочувствия его боли. Но не так уж долго. Скоро жар его ласк заставлял ее забыть обо всем, кроме желания и его мужской силы… Мокрый купальник был все еще в ее руке. Она смотрела на кровать и в то же время отсутствовала. Вся жизнь промелькнула у Ив перед глазами, как зыбучие пески, готовые в любую минуту покончить со своей жертвой. И будущее Джозефа Найта и Кейт, детей, которые у них родятся, их счастье словно лежало перед Ив на этой кровати. Видение, на которое она больше не должна смотреть. В глазах у нее потемнело. Ив стояла неподвижно, как статуя, когда мягкое прикосновение к плечу вывело ее из забытья. – Что? – спросила она, ее глаза были отсутствующими – как у того, кто едва очнулся от глубокого сна. Это была Кейт. – Разве ты не слышишь меня? – спросила она мягко. – Я увидела, что ты стоишь здесь, и спросила – быть может, что-нибудь случилось? Но ты не ответила. С тобой все в порядке, Ив? Ив отвернулась от кровати в замешательстве. Она заглянула в глаза Кейт – золотистые ирисы сияли отблесками заходящего солнца. Ив хотелось обнять Кейт, оберегать ее. Но в то же самое время – сделать так, чтобы ее не было в этом мире, словно она никогда не существовала. Тогда она наконец сможет дышать. – Я… я чувствую себя хорошо, – сказала она. – Просто закружилась голова. Это все – от съемок. – Я понимаю, каково тебе, – сказала Кейт, беря у нее купальник. – Ты доедешь до дома нормально? – Конечно. Я прекрасно себя чувствую, – улыбнулась Ив. – Мне пора уезжать. Мистер Кудесник позвонит около восьми. Уходя, она порывисто поцеловала Кейт в щеку. Кейт смотрела, как Ив села в свою спортивную машину и завела мотор. Кейт помахала ей рукой – ее жест был быстрым и искренним, как у девочки, – когда Ив проехала по дворику к воротам. Потом Ив выехала на автостраду и направилась в горы. Улыбающееся лицо Кейт исчезло из вида. Впереди была только дорога. Ив Синклер глубоко вздохнула. А когда она выдохнула, у нее вырвались рыдания. Боль в ее сердце была такова, будто кто-то вонзил в него самый острый нож на свете. Еще десять минут в этом доме – и она сорвалась бы. Она уехала как раз вовремя. 15 ТРИ МЕСЯЦА СПУСТЯ Гала-премьера «Прощания с любовью» должна состояться завтра вечером в кинотеатре «Громанз Чайниз», в Голливуде. Две недели назад начался предварительный показ фильма– сначала в Пасадене. Причастность имени Кейт к громкому скандалу, разразившемуся на страницах «Голливуд инсайдера», соединенная с интересом публики к первому появлению. Ив Синклер во второстепенной роли и возвращению Джозефа Найта в кинематограф после пяти лет молчания, подогревали любопытство зрителей. Фильм ждали с нетерпением. Но даже все, причастные к созданию ленты – или вообще каким-то образом связанные с ней, – не могли предвидеть такой огромный эмоциональный отклик и невероятный успех, который выпал на долю фильма после его предварительного показа в некоторых кинотеатрах страны. Триумф превзошел все ожидания. «Прощание с любовью» затронуло мириады тончайших струнок в душе нации. Миллионы американских женщин с болью смотрели вслед своим любимым, уходившим на войну в Европе или на Тихом океане, и, вопреки всему, надеялись, что они вернутся назад и жизнь будет продолжаться по-прежнему. Но во многих случаях их прощание с возлюбленными– как прощание героини Кейт с главным героем на вокзале – было прощанием навсегда. Дверь в прошлое – которое, как они надеялись, могло возродиться в будущем – захлопывалась безвозвратно. Разлука и раны – душевные и физические – меняли людей, их жизни. Часто любовь оказывалась не так сильна, как судьба. Это была самая трагическая и глубинная мысль фильма. И сердца американок разрывались от боли при виде испытаний, выпавших на долю героини Кейт. Эта киноповесть была о любви, которую нельзя было убить, но она уплывала к звездам… Любовь, которая вела только к разлуке, даже если влюбленные были связаны неразрывной духовной связью. Редкая женщина в своей жизни не встречала мужчину, которому она отдала всю свою душу, но не могла принадлежать ему в этом мире. И война стала символом этой разлуки, неутолимой боли, которая постучалась в дверь в тот момент, когда будущее казалось тихим и безоблачным. «Прощание с любовью» имело мгновенный, ошеломляющий успех. Кинотеатры, где шел предварительный показ фильма, были заполнены до отказа. Но фильм Найта был больше, чем кинолента, больше, чем – как уже сейчас было видно – классика кинематографа. Это было зеркало, в котором исчерпывающе отразился один из самых тяжелых моментов в мировой истории и боль и потери тех, кто пережил это страшное время. Этот фильм навеки останется памятником эпохи, памятником человеческому мужеству перед лицом неотвратимого рока. После двух недель предварительного показа никто не сомневался, что кинолента получит много «Оскаров». Самому Джо как продюсеру она безусловно принесет беспрецедентную третью награду Академии за лучший фильм вместе с наградами за великолепную режиссуру и блистательный сценарий. Имя Джо войдет в историю кинематографа как самого выдающегося мастера кино, который когда-либо занимался кинотворчеством. Для Ив Синклер «Прощание с любовью» станет реабилитацией, возрождением. Отзывы о ее игре были такими восторженными, полными надежды на ее будущее, что превозносили всю ее карьеру, обходя молчанием темные места. На страницах прессы вырастал портрет великой актрисы Ив Синклер. «После двадцати лет напряженной работы на поприще самого жесткого и тяжелого бизнеса на свете, – писал влиятельный критик в «Лос-Анджелес таймс», – Ив Синклер наконец доказала, что она великая актриса, истинно прославленная кинозвезда. Ирония судьбы заключается в том, что этот взлет был достигнут в первой второстепенной роли в ее жизни. Однако в этой роли, полной игры света и тени, зла и добра, святости и искушения, она наконец обрела себя. Мы не побоимся сказать, что началась новая эпоха в ее карьере – не только как одной из наиболее талантливых, надежных и имеющих финансовый успех ведущих исполнительниц, но, что гораздо более важно, одной из великих королев экрана в Голливуде». Другие отклики были столь же красноречивы. Ив называлась в качестве кандидата, который несомненно получит «Оскара» за лучшую второстепенную роль. Она взялась за малозаметную роль лучшей подруги героини, пытающейся разлучить влюбленных и достигающей в этом успеха, и сыграла ее так, что эта роль стала классикой кинематографа, – молодая женщина, которая волей судьбы не может быть столь прекрасной, как героиня, но которая обладает достоинством даже в своей слабости – слабости, рожденной любовью. Женщины всей страны отождествляли себя с Ив. Многим ли из них удалось связать свою судьбу с человеком, о котором они мечтали всю жизнь? Большинству приходилось бороться, даже идти на грех, чтобы соединиться с мужчиной, которого любили. Любовь подчиняется своим собственным законам. Ив выразила это жестокое правило своей игрой – соединением достоинства и зла, отраженным с таким мастерством. Но даже в своем оглушительном успехе Ив не превзошла Кейт Найт. Критики называли игру Кейт «ролью на века». Уникальное сочетание земной чувственности и женственной глубины, которое Кейт выразила неожиданно уже в «Бархатной паутине», на этот раз, поднятое на более высокий уровень, теперь снова впечатляло зрителей. Публика, затаив дыхание, замирала на кончике стула, когда Кейт впервые появлялась на экране. Талант режиссуры Джозефа Найта, выразительность темы и диалогов, заложенная в его сценарии, соединенная со странным, призрачным, ускользающим от полного понимания взгляда Кейт, потрясали публику буквально с первых кадров этой трагедии человеческой любви. К тому времени, когда героиня прощалась со своим любимым на вокзале, зрители были уже в слезах. И когда в завершающей сцене на перроне камера приближалась к лицу Кейт – медленно подплывала все ближе и ближе, – ее образ становился бессмертным символом любви и потери. «Это – одно из высочайших достижений в операторской работе классика кинематографа, – писал влиятельный европейский кинокритик. – Джозеф Найт творит своей камерой так, как Рембрандт творил кистью. Это не просто кинокамера, вглядывающаяся в лицо актрисы. Это глаза самой любви, заглядывающей в самые глубины, в самую сущность женщины. Мастерство Джозефа Найта раскрывает перед нами гений актрисы Кейт Найт, трагическую глубину характера ее героини и, что не менее важно, душу самой Кейт – женщины и человека». Конечно, карьера Кейт еще более упрочилась благодаря ее игре в «Прощание с любовью». Кассовый успех картины был невероятным. Многие критики опасались, что Кейт Найт больше не появится на экране – так исчерпывающе раскрыла она все глубины человеческого характера. Выше этого достичь чего-либо было невероятно трудно. Одна лишь Кейт знала, что Джозеф Найт сделал это для нее. Именно его камера, его помощь позволили Кейт сыграть свою роль так, как она и не мечтала. Она была безмерно благодарна незримо протянутой руке Ив, на которую она опиралась в трудный момент. Но ведь именно Джозеф Найт утвердил Ив на эту второстепенную, но очень ответственную для понимания идейного замысла роль, – Найт, который предпринял все, создав свой фильм в едином порыве вдохновения. Безусловно, за всем, что нес в себе этот фильм, стоял Джо, его блестящий талант и удивительная душевная сила. «Прощание с любовью» было его лебединой песней. Накануне премьеры Джо, Кейт и Ив были в домике в Сьеррах. Наконец-то они могли отдохнуть. Ив приехала в своем маленьком «МГ», чтобы вместе с Кейт и Джо подготовиться к завтрашней церемонии в «Громанз Чайниз», которую будут освещать журналисты всего мира. Вместе все трое чувствовали себя немножко странно. Несколько месяцев, прошедших со дня окончания съемок, Джо и Кейт не встречались с Ив. Словно что-то встало между ними. Хотя Кейт неоднократно приглашала Ив на ленч в их дом в Бенедикт-Кэньон, та всегда находила причину отказаться. Словно она хотела сказать, что не хочет нарушать уединение Кейт и ее мужа. Она понимала, что даже после завершения работы над «Прощанием с любовью» у Джо и Кейт по-настоящему не было возможности побыть вдвоем. Стресс, вызванный напряженными съемками, переживания из-за истории в «Инсайдере» и забирающая почти все время работа Джо над монтажом фильма и постпродукцией не давали им в полной мере наслаждаться радостями брака. Теперь пришло время расслабиться и отдохнуть. В конце концов Кейт решила уважать желание подруги и больше не приглашала ее. Но она звонила ей через каждые несколько дней – просто поболтать о делах, связанных с фильмом, или о событиях прошедшего дня. И телефон стал своего рода связующей нитью между ними, в то же время не нарушая дистанции, которую Ив пыталась выдерживать. Кейт не спрашивала Ив, работала ли она в этот период. И Ив не спрашивала Кейт о ее будущих планах. Обе женщины обходили стороной эту тему. Отчасти это происходило оттого, что после событий, связанных с «Бархатной паутиной», карьера Ив складывалась скверно, и еще потому, что у них пока не было сил говорить о будущем. Они все еще находились под впечатлением «Прощания с любовью». Их личная и профессиональная жизнь была связана с этим фильмом. Но в этот уик-энд все было по-другому. Ив приехала к ним, чтобы наконец отметить успешное окончание работы над фильмом. Они провели тихий и приятный вечер, попивая шампанское и слушая звуки леса и отдаленный плеск озера. Джо пошел спать первым. Работа в студии измотала его больше, чем он думал, кроме того, он хотел дать возможность женщинам побыть вдвоем – они ведь так давно не видели друг друга. По чему-то неуловимому на его лице было видно, что он страдал от физической боли – раны напоминали о себе. По нескольким словам, случайно оброненным Кейт, Ив знала, что во время работы над фильмом Джо отказывался принимать болеутоляющие таблетки, но ему требовалась доза снотворного, чтобы хорошо спать ночью. Кейт и Ив остались одни. Они сели вместе на кушетку. – Я так рада, что ты здесь, – сказала Кейт. – Я даже и не знаю, как бы я себя чувствовала, если бы тебя сегодня не было с нами. Я скучала по тебе, Ив. – Я тоже, – ответила Ив менее уверенно. – Прошло много времени. Как твои дела, Кейт? Улыбка Кейт была ее ответом. Совершенно ясно, что она была счастливейшей из женщин – женщиной, всецело живущей своим мужчиной. – Я открою тебе свой секрет, – сказала Кейт. Глаза Ив засветились. – Здорово, – улыбнулась она. – Я люблю секреты. – Слушай, – просияла Кейт. – У меня будет ребенок. Что-то странное промелькнуло в глазах Ив и исчезло. Затем ее губы сложились в улыбку, и она быстро обняла Кейт. – Я так счастлива за тебя, – сказала она. – Ты уже сказала Джо? – После премьеры, – ответила Кейт. – Мне не хочется отвлекать его от забот о фильме. Кроме того, очень забавно отметить оба события вместе. Теперь в улыбке Ив была симпатия. – Мне кажется, что вы оба долго ждали этого момента, ведь так? Кейт кивнула. Она никогда не была настолько близка к Ив, чтобы рассказывать ей о своих проблемах, связанных с желанием забеременеть. – Мы пытались с тех пор, как поженились, – сказала Кейт. – Но как-то не получалось. Мы обращались к врачу… После войны Джо очень беспокоился по поводу своих ран, а я… я тревожилась обо всем. Но волнения Джо оказались напрасными. Поверь мне, Ив, я вздохнула с облегчением. – Джо будет бесконечно рад, – улыбнулась Ив. – Я знаю, как много значит для него фильм, но ничто не может сравниться для него с этим. Ты уверена, что тебе хочется подождать с новостью? Кейт кивнула. – Я думаю, так будет лучше, – сказала она. – Мы оба так заняты этим фильмом. Будет слишком много впечатлений, если я скажу ему сейчас. Ив улыбнулась и сжала руку Кейт. – Хорошо, я сохраню твой секрет. И от всей души поздравляю тебя, Кейт. Я… я всегда желала тебе этого. Наступила пауза. Ив зевнула. – Извини, – сказала она. – Я устала больше, чем думала. Наверно, с дороги. – Нам всем нужно отдохнуть, – сказала Кейт. – Давай ложиться спать. Она показала Ив комнату для гостей и потом пошла к Джо. Его дыхание было спокойным, ровным – от снотворного, которое он принял. Она легла рядом с ним, как всегда. Она услышала отдаленный звук текущей воды – Ив принимала душ. Потом она погрузилась в счастливый сон рядом с человеком, которого любила. Как оказалось, их сон не был безмятежным. Кейт просыпалась опять и опять, слишком возбужденная предстоящей премьерой, чтобы спокойно спать. Когда она в очередной раз проснулась, то увидела, что Джо ворочается с боку на бок. Очевидно, лекарство было недостаточно сильным, чтобы дать ему уснуть в такую ночь. Ив Синклер не могла сомкнуть глаз. Она лежала неподвижно всю ночь, ее глаза смотрели в потолок. В три сорок пять они столкнулись на пути в ванную. Пошутили по поводу их общей бессонницы и потом присели в гостиной немного выпить вместе. Кейт сделала горячее молоко с виски. Они сидели теплой, полусонной компанией, думая, не стоит ли махнуть рукой на сон и окончательно встать. Потом, не желая выглядеть усталыми на премьере, все же решили попробовать отдохнуть. Вернулись в свои комнаты. В объятиях мужа Кейт заснула сладким сном, без сновидений. Утром они выпили кофе и съели завтрак, приготовленный на скорую руку. Нужно было ехать в Голливуд. Они хотели выбраться пораньше, потому что Кейт и Ив требовался целый день, чтобы вместе с модельерами, гримерами и парикмахерами подготовиться к премьере. У Джо были намечены утренние встречи с Оскаром Фройндом и другими по поводу будущего выхода фильма на экраны Америки и за рубежом. В девять часов Джо обнаружил, что мотор его машины не заводится. Исследовав его, он быстро понял, в чем дело. – Распределитель зажигания полетел, – сказал он Кейт. – Придется позвонить Бобу на станцию в деревне и попросить его нам помочь. Им не повезло. На маленькой ремонтной станции в деревне не было необходимого. Но Боб, сообразительный друг, знающий, какой сегодня знаменательный день для Джо и Кейт, обрадовал их. У него возникла идея. – В сорока милях отсюда есть станция, где запчастей больше, чем у нас, – сказал он. – Давай я им позвоню. Если у них есть то, что нам нужно, я съезжу и привезу их. – Я доставил тебе массу хлопот, – сказал Джо. – Вовсе нет, – ответил добродушный хозяин станции. – Черт, если б я мог, то сам отвез бы тебя в Голливуд. Но, говорю тебе, у них наверняка есть то, что тебе нужно. Через несколько минут он перезвонил, чтобы сказать – у них действительно есть нужные детали. Он может вернуться через полтора часа. Джо посмотрел на часы. Он попадет в Голливуд на час позже нужного ему времени. Ив посмотрела на него. – Возьми мою машину, – сказала она. – Вы с Кейт поедете раньше. А я подожду здесь Боба. Когда он привезет детали, я закрою домик и поеду вслед за вами. Я не спешу. Джо покачал головой: – Нет, так будет слишком хлопотно для тебя. Я знаю, сколько времени нужно женщинам на одного только парикмахера. Вы обе поедете в одной машине, а я подожду. – Пустяки, – сказала Ив. – Если уж кто действительно спешит, так это – ты. Ради Бога, поезжай. Возьми мою машину. Начались выяснения, кто поедет в машине Ив, а кто останется ждать. В конце концов было решено, что Джо и Ив сядут в маленький «МГ». Они поедут раньше, а Кейт догонит их на своей машине, когда та будет исправлена. Безразличие Кейт к туалетам и макияжу решило вопрос. – Если я успею подготовиться – хорошо. Если нет – обойдусь. Я не очень волнуюсь по этому поводу. Я позвоню тебе, когда разберемся с машиной. После небольшого прощания, сопровождаемого шутками по поводу сломавшейся машины и предстоящей премьеры, Джо и Ив отправились в путь. Ив села за руль, хотя Джо предложил вести машину. Она сказала, что прекрасно знает все капризы своего «МГ», и шутила, что не доверяет ему управление по тяжелым горным дорогам. Втайне Джо был рад этому. Он плохо спал ночью и хотел по пути в Голливуд немного вздремнуть. Кейт смотрела, как они отъезжали, петляя по грязной дороге среди сосен. Когда автомобиль скрылся из вида, она вернулась в домик и расставила все по местам. Она не стала заниматься тщательной уборкой, зная, что они с Джо вернутся сюда через пару дней или самое позднее на следующий уик-энд. Когда она покончила с делами, то ощутила приятную усталость. Возбуждение последних двух недель утомило ее больше, чем она предполагала. Она решила отдохнуть, пока не приехал Боб. Не успела ее голова коснуться подушки, как она мгновенно уснула. Казалось, почти сразу же ей стали сниться сны. Лица проплывали перед ее глазами в ошеломляющей процессии. Она видела свое прошлое – свою равнодушную мать и Рея – жалкого, уродливого Рея, сидящего в старом кресле в их комнате. Она видела Квентина. Она видела Криса Хеттингера и Нормана Вэбба, и Барни Ливингстона, и Мелани, и многих других, чьи жизненные дороги пересекались с ее собственной – с тех пор как она покинула дом, и которые так же мало соприкасались с ее жизнью, как образы на экране. Она видела трагедию этих людей – некоторые были эгоистичны, другие – нет, кто-то – с порочными наклонностями, третьи – просто несчастные, запутавшиеся и сломленные. Эти люди жили рядом с ней на земле, но не затрагивали по-настоящему ее сердце. Все это было как-то темно и безнадежно. Но потом все эти лица были заслонены образом Джо. Кейт видела его лицо, красивое, улыбающееся, в котором удивительно сочеталась мужественная, иногда жесткая, сила и нежность любящего мужчины. Это было самое красивое и чудесное лицо, какое Кейт когда-либо видела или могла вообразить, – в нем заключалась ее судьба, настоящее прибежище ее сердца. Но вот какая-то тень упала на него. Теперь это уже не было обычное лицо Джо, полное силы и энергии – каким она привыкла его видеть. Это было лицо из ночного кошмара, который не раз посещал ее во время войны, когда самолет Джо падал к земле, а сам он был абсолютно безразличен к происходящему. Кейт негромко застонала во сне. Она видела, как самолет кувыркался в воздухе, языки пламени яростно рвались в небо, голубое и безмятежное. А Джо сидел в кабине, как сомнамбула, безразличный к надвигающейся беде. Взгляд его был апатичен и сосредоточен на чем-то внутри себя. Кейт беззвучно кричала во сне, отчаянно кричала, желая предупредить об опасности, нависшей над ним. Но он не слышал ее, и ужас все больше и больше охватывал Кейт по мере того, как самолет стремительно нес его к безжалостной земле, а он не делал ничего, чтобы спасти себя. Кейт чувствовала такое нечеловеческое напряжение, отчаяние, что казалось невозможным, что она еще спит. Ее крики смешались с отвратительным и смертоносным ревом падающего самолета. Отчаяние погрузило ее в шок, в судороги, которые будут резать ее тело острым ножом до тех пор, пока она не избавится от всего этого. И когда Кейт открыла глаза, чтобы убедиться, что это всего лишь сон, то с изумлением обнаружила, что она уже на ногах, выскочила из домика на утренний солнечный свет. Но каким-то образом он не был похож на обычный свет солнца. Свет дня бил ей в глаза, как слепящая тьма. И горы, вздымавшиеся перед ней, выглядели зловещими великанами, которые сгрудились, чтобы уничтожить ее. Бросившись вперед, Кейт почувствовала, что это нечто более ужасно, чем ночной кошмар. Она почти наверняка знала: должно произойти что-то страшное. Все эти годы оно подкрадывалось к ней из ее прошлого, готовое разбить ее сердце, и использовало войну, крушение самолета Джо и ее выкидыш только для того, чтобы одурачить ее – чтобы она думала, что все самое трагичное уже позади. Война была только прелюдией. Ее преступление будет отмщено именно сейчас, в этот день. По крайней мере, так казалось Кейт в ее состоянии. Домик и молчаливое озеро исчезли из вида, когда Кейт побежала вперед. Впереди она видела жесткие, неумолимые горы, вздымавшие свои уродливые вершины к небесам, тогда как пропасти ущелий между ними готовы были поглотить все, что осмелится потревожить их глубину. Земля сама казалась гигантским палачом – словно занесенный кулак, готовый размозжить все людские надежды. И в остановившихся глазах Кейт не было ничего, кроме безразличия к року, который крался за ней по пятам все эти годы, року, который терпеливо выжидал, пока не пришел этот день, чтобы отнять Джо у нее навсегда. – Не-ет! – кричала почти нечеловеческим криком Кейт. – Не-ет!! Как сумасшедшая, она побежала вперед по дороге, в обезумевшей надежде найти Джо и спасти его. Но даже сейчас, когда ее любовь, казалось, могла одолеть любое пространство, любую бездну, она со смертельной тоской ощущала, что было уже слишком поздно – для нее и для человека, которого она любила. Ярость и отчаяние душили ее. Кейт придет в себя лишь значительно позже. Внутри домика звонил телефон, но Кейт его не слышала. 16 Пока Голливуд у подножия Сьерр ждал их триумфального возвращения к месту церемонии, словно сошествия богов с Олимпа на землю, Ив и Джо ехали по горной дороге. Ив вела машину легко и уверенно. Она часто кружила среди Голливудских холмов и окрестных гор в одиночестве – просто чтобы привести свои мысли в порядок. Ее маленький «МГ» обладал великолепным мотором, позволявшим машине взбираться без труда по горным подъемам. Она любила быструю езду. И любила ездить в одиночку. Но сегодня она была не одна. Рядом с ней сидел Джозеф Найт. Она наслаждалась этой странной ситуацией, поглядывая на него, когда вела машину. Он смотрел сквозь ветровое стекло, выражение его лица нельзя было разгадать. Он казался задумчивым, но иногда непринужденно шутил. Быть может, он вспоминал бессонную ночь рядом с Кейт? Может, он думал о предстоящей премьере? Он казался очень усталым. Не удивительно, подумала Ив. Почти два года «Прощание с любовью», начиная с распределения ролей и кончая тиражированием, было целиком на его плечах. Ив, Кейт и все остальные выкладывались, как могли, но ответственность за фильм лежала на Джо. Каждый день они надеялись найти в нем поддержку, одобрение, совет и лучшее понимание общей идеи замысла, которую, казалось, знал до конца только он. Взглянув на него еще раз, Ив поняла, что он, очевидно, страдал от физической боли. Он плохо спал, несмотря на снотворное. Кто знал, какие боли он мог терпеть сегодня утром после бессонной ночи? Оттого что он никогда не говорил о своих физических страданиях, это оставалась загадкой – как и многое другое в нем. Наверно, только Кейт часто видела его в таком состоянии, как сегодня, потому что каждый день просыпалась рядом с ним. Ив стала думать о Кейт и ее близости с самым замечательным из мужчин. Каким радостным бременем было заботиться о нем, чувствовать его усталость так же, как и его силу, успокаивать его в трудные моменты. Может быть, этой ночью, когда они легли спать после вечеринки, Кейт взяла его в свои объятия, прижала к своей груди и помогла ему заснуть. Кейт, которая ждала его ребенка… Ив думала о том, как прекрасна любовь Джо и Кейт. Они были созданы друг для друга. Ни один мужчина на свете не был так прекрасно сложен, так силен, как Джо. И никто не был так уверен в своем обхождении с людьми. Странно, спокойствие и самообладание Джо в его обращении с другими, так резко контрастирующие с криками и выспренностью других продюсеров и режиссеров, происходили от того, что он досконально знал слабости людей и прощал их. Он проявлял к окружающим уважение и интерес, обращался с ними по-доброму, и они старались сделать так, как он просил. Все это было возможно благодаря его полной уверенности в своих силах, которые служат поддержкой тем, с кем он работает. Думая об этом, Ив неожиданно вспомнила свою неуклюжую попытку соблазнить его, когда они впервые работали вместе, и свое непростительно ребячливое поведение на съемочной площадке. Джо был так же собран и спокоен, отстранив ее от себя, как и позже, когда, не найдя другого выхода, он прогнал ее со съемки. Он никогда не ронял своего достоинства, даже когда она использовала каждую мелочь, чтобы вывести его из равновесия, разозлить его, задеть его чувства. Знай она его в те дни так хорошо, как теперь, она бы смогла понять, что капризное поведение обычной женщины и даже их самые изощренные приемы имеют на него не больше влияние, чем их физическая притягательность. Джо искал более глубокого в женщине – достоинство, благородство, чего в обычной женщине нет. Как, должно быть, он обрадовался, когда впервые увидел Кейт, единственную из женщин, которая обладала драгоценным даром доверия к себе и уважения, даром, который хранил ее сердце от грязи и разложения окружающего мира. Голливуд не смог прибрать ее к рукам. Джо, наверно, считает себя самым удачливым мужчиной на земле. Он стал им в тот день, когда впервые увидел Кейт, внутренний свет ее духовной силы, которую он уже не надеялся найти никогда. И когда он понял, что его камера может запечатлеть этот свет, он, наверно, почувствовал себя любимцем богов. Не удивительно, что он женился на Кейт так стремительно и сделал звездой почти сразу же после того, как впервые увидел ее. Не могло быть ни секунды сомнения в том, что она была женщиной, которую он ждал всю жизнь. Оба они, как и их брак, стали легендой. Они не могут ступить и шагу без того, чтобы весь кинематографический мир мгновенно не отреагировал на это, не наблюдал за ними с любопытством и обожанием. Почему бы и нет? Оба они стали почти бессмертны. Они были лучше, ярче, чем жизнь вокруг них. Не только из-за достижений, но благодаря свойствам личности, которые поднимали их над другими человеческими существами, над мелкими земными расчетами и страстишками – туда, где они видели только друг друга. И, наверное, оттого, что у каждого из них были эти редчайшие качества, они нашли друг друга. Наверно, боги улыбаются, глядя на таких людей, и возносят их ввысь, прочь от зараженной злобой и разложением земли, в места, где они смогут любить друг друга в мире и счастье. И теперь Кейт ждет его ребенка. Ив посмотрела на Джо. Она собиралась ему что-то сказать, но увидела, что он заснул. Убаюканный ходом машины, он клевал носом, побежденный усталостью бессонной ночи и борьбой со своей болью. На сиденье ее машины он выглядел умиротворенным. Они приближались к Кольтер-Бэнд, самому живописному, но и наиболее опасному участку горной дороги. Дорога вилась по краю огромного каньона – пропасти глубиною больше тысячи футов. Эту бездну окружали скалистые горы, чьи пики гневно вздымались в небо, словно поднятые с места какой-то судорожной силой – в тоске и агонии. Защитные бортики здесь были маленькими и слабыми – просто проволока, натянутая между стальными столбиками высотой в два-три фута. Здесь стояли также щиты с предупреждающей надписью: «ВОДИТЕЛЬ! СНИЗЬ СКОРОСТЬ! ОПАСНЫЙ УЧАСТОК ДОРОГИ. 10 МИЛЬ» И водители крепко хватались за баранку, а женщины сидели затаив дыхание и закрыв глаза. Ив опять посмотрела на Джо. Он был вне мира. Его боль отражалась на лице. Он боролся с нею даже во сне. И все же было что-то невыразимо мирное в выражении его лица. Совершенно очевидно, что ему снилась Кейт. Ив оглянулась назад на дорогу и пропасть сбоку. Ее улыбка увяла. На мгновение безжалостный луч солнца послал слепящий пучок света в какой-то глубоко спрятанный островок ее мозга. Она удивилась – почему она не подумала об этом раньше? Казалось, решение стучалось в ее сознание так долго – сколько она себя помнила. Но она не могла уловить этот призыв раньше. Ей потребовалось оказаться высоко над землей, наедине с Джо, чтобы понять это. У тебя будет его ребенок, подумала она, видя лицо Кейт перед своим мысленным взором. Дар вечности, бессмертия был уже отдан Кейт вместе со светом его любви. Неразрывная нить, связующая прошлое и будущее, уже проходила через Кейт. Его будущее было в Кейт. Но это был не весь Джозеф Найт. Другая его половина, тьма, была для Ив. Разве это была не та тьма, сквозь которую она брела всю свою жизнь, тщетно стараясь выбраться из нее? Разве это была не та пустота, вакуум, которым она была полна все эти годы и который закрывал для нее дверь в будущее, – это было так же очевидно, как то, что сердце Джозефа Найта было закрыто для ее любви? В мире есть справедливость. Это было правдой. Ив поняла это только сейчас и ухватилась за эту мысль изо всех сил. Все эти годы она была лишь наполовину женщиной, с одной лишь половиной сердца, пробираясь сквозь пространство и время, как калека. Но теперь, в этот драгоценный миг, ее шанс обрести целостность пришел к ней сам. Джозеф Найт дал целостность Кейт. Теперь он сделает это для нее. Она смотрела в бездну вокруг нее. Они неотступно, восхитительно манили. Ив улыбнулась, ощущая тот же головокружительный, пронзительный симбиоз ярости и покоя, который она чувствовала в тот день, когда стояла над газетой и ее кровь лилась на облик Кейт в тиши ее трейлера во время съемок «Прощания с любовью». Казалось, она поняла смысл всего происходившего – почему все сложилось именно так, а не иначе. Она падала всегда. И все ее несчастья происходили оттого, что она боролась с этим падением, которое было ее сущностью и судьбой. Но теперь она отказалась от борьбы. Все пойдет своим естественным путем. У тебя его ребенок. Любовь бессмертна. Ив знала это. Ни время, ни разлука, ни даже смерть не могут убить ее, ослабить. И поэтому, думала Ив, забирая то, что наконец стало принадлежать ей, она в действительности ничего не крадет у Кейт. Она берет только преходящее, оставляя Кейт вечное. Неотрывно глядя на Джо, Ив резко вывернула руль вправо. Машина, идущая на скорости шестьдесят миль в час, врезалась в хрупкое ограждение и пролетела сквозь него. Машина содрогнулась, когда потеряла опору на земле, и полетела в воздухе. В это мгновение Джо проснулся. Он увидел, как Ив смотрит на него. Он выглядел человеком, очнувшимся от глубокого сна, прерванного чьим-то неприятным вторжением. Но когда он увидел выражение лица Ив, это лицо изменилось. Он понял, что допустил неосторожность, что должен был предвидеть этот момент, что позволил этому случиться, потеряв бдительность. В его взгляде, брошенном на нее, мелькнуло сожаление. Он обернулся и посмотрел на горы. Ив знала, что это означает. Он оглядывался назад, на Кейт, на то единственное, чем по-настоящему дорожил в жизни. В это мгновение перед смертью он не чувствовал страха перед своей собственной гибелью – только тоску по женщине, которую любил. И конечно, его губы приоткрылись, и он сказал: «Кейт…» Теперь машина переворачивалась в воздухе, удар о заграждение превратил ее полет в беспорядочное, хаотичное падение. Ив наслаждалась этим выпадением из мира, этой бешеной падающей каруселью. На какое-то мгновение она вспомнила о Томми Валентайне. Ее прошлые грехи столпились вокруг нее, как отвесные стены каньона, готовые с яростью уничтожить ее, наказать… Но это больше не волновало ее. Что значит грех сейчас? Она была над землей, поднятая сюда Джозефом Найтом, пусть даже на секунду, которая длится вечность. Которая ведет к вечности. Машина ударилась о выступавший валун и закувыркалась, вся объятая пламенем. Она катилась по склону горы, оставляя на ней шрамы ненависти и боли. Оба они были мертвы, прежде чем машина достигла дна пропасти. ЭПИЛОГ ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ «Лос-Анджелес таймс», 22 апреля 1947 года «Академия киноискусств и наук вчера учредила приз имени Джозефа Найта, который будет ежегодно присуждаться наиболее выдающимся лентам, снятым режиссерами, впервые приступающими к творчеству на кинематографическом поприще. Цель этой награды – вдохнуть мужество в молодых кинематографистов, побудить их к созданию оригинальных фильмов. Она будет вручаться на торжественной церемонии, которая будет ежегодно проводиться в стенах Академии. Заявление об учреждении приза было сделано на вчерашней церемонии вручения «Оскаров» в отеле «Амбассадор». На этом торжественном вечере последний фильм Джозефа Найта, «Прощание с любовью», был отмечен «Оскаром» как лучший фильм года. Кэтрин Гамильтон, вдова Найта, получила «Оскара» за лучшую женскую роль. Сам Найт посмертно был награжден «Оскарами» за лучшую режиссуру и оригинальный сценарий. Ив Синклер, погибшая вместе с ним в автокатастрофе в ноябре прошлого года, посмертно была награждена «Оскаром» за лучшую второстепенную роль. В общей сложности фильм «Прощание с любовью» получил все девять призов Академии. За свою короткую карьеру в Голливуде Джозеф Найт снял три фильма, которые были представлены к тридцати восьми «Оскарам» и получили тридцать шесть. За всю историю Голливуда ни один кинематографист не получал такого числа наград из рук своих высокопрофессиональных коллег. Три фильма «Конец радуги», «Бархатная паутина» и «Прощание с любовью» стали классикой американского кинематографа. По словам Жана Хершольта, президента Академии, приз Джозефа Найта призван не только поощрять талант и инициативу молодых, но и служить увековечиванию памяти об одном из самых выдающихся кинематографистов в истории кино, не только блестящем профессионале, но и человеке, который символизировал собой мужество, честность и уважение к себе и окружающим – в своем труде и личной жизни. Кэтрин Гамильтон получила посмертные награды своего мужа. Мисс Гамильтон, которая ожидает появление ребенка Джозефа Найта в июле, коротко и изящно поблагодарила Академию от лица умершего мужа. Хотя мисс Гамильтон отказалась принять участие в пресс-конференции, которая состоялась после окончания церемонии, она сказала своим друзьям и бывшим коллегам, что никогда больше не появится на экране». Кинотеатр был полон. Неторопливый полдень во вторник, середина рабочей недели. В зале сидели молодые жены и матери, получившие короткий отдых от своих детей, а также окрестный люд, который имел свободное время. Были здесь и девушки-работницы, у которых был выходной. Эпоха Депрессии миновала, и кинотеатры не были больше заполнены безработными, которым не нужно никуда спешить. На экране лицо молодой женщины. Она была в объятиях мужчины. Позади них неясно вырисовывалась железнодорожная станция. Ее глаза, казалось, становились больше, когда она прижималась к своему любимому. – Знаешь, – говорила она, – сердцем я чувствую, что теряю тебя. Как будто я, сама того не понимая, сотворила грех, и потому-то ты и покидаешь меня. – Никакого греха, дорогая, – ответил мужчина. – Если только любовь сама не есть преступление. В ее глазах блестели слезы. Камера, уже близко подошедшая к ней, медленно подъезжала все ближе и ближе, и ее чувства, казалось, уже были не только ее чувствами – они словно пронизывали полутемный зал. – Когда приходит любовь, ты бросаешься ей навстречу без оглядки. Ты видишь, что твоя жизнь была лишь пустой раковиной, пока в ней не поселилось это чувство. И когда мир вдруг снова заявляет о себе, у тебя уже нет сердца, чтобы вновь вынести одиночество. Ведь ты отдал его, отшвырнул, как дитя отбрасывает картонную игрушку. Она заглянула в его глаза. – Ты видишь, это преступление. И за это придется платить. Теперь мужчина уходил. Она смотрела вслед его удаляющейся фигуре. Она осталась одна. – Вся жизнь ушла, – произнес голос за кадром. – И ничего не осталось. Только «прощай!». В зале слышались рыдания. Многие зрители отводили глаза от экрана. Хотя кинотеатр не был полон людьми, казалось, его переполняет горе. Поезд удалялся в неясной дымке, и молодая героиня осталась с подругой. Они держались за руки. Подруга шептала ей слова утешения. – Любовь не умирает. Она бессмертна. Ничто не может убить ее. Даже время. Но героиня казалась ужасно одинокой. Ушедшей в себя. Ее последние слова были полны скорбной безнадежности. Камера все время приближалась к ее лицу, искаженному горем. Было ли это слово – первым? Началом того дня? Когда прошлое исчезает и будущее разверзается перед тобой – неотвратимое, как небеса? Было ли это тем самым – то, что я слышала? Прощай… Но теперь в этой близости камеры к ее лицу было что-то трагическое. Зрители застыли на кончике кресел. Казалось, они хотели спрятаться – таким скорбным было то, что они видели… На экране пошли титры. Но никто не двигался с места. В последнем ряду, никем не замеченная, сидела Кейт и смотрела на свое лицо. Она впервые смотрела «Прощание с любовью». Когда фильм совершал свое триумфальное шествие по экранам, делал огромные кассовые сборы под единодушные похвалы восторженных критиков, Кейт словно пряталась от него. Она боялась смотреть. И только теперь, в этот неторопливый вторник, она наконец нашла в себе мужество прийти в кинотеатр и увидеть его. Сидя в кресле на заднем ряду, она выглядела совсем как обычная беременная молодая жена, каких бесчисленное множество было в послевоенной Америке. Никто не узнавал ее. Но впервые – на экране – она узнала себя. Ей показалось, что только теперь она увидела себя такой, какой она была на самом деле, увидела свою жизнь такою, какою она была – глазами Джозефа Найта, единственного человека на свете, который по-настоящему знал и понимал ее. Она грустно задумалась о финале фильма, об этом скорбном облике на экране. Нельзя было не видеть иронии такого конца. Героиня потеряла своего любимого навсегда, но у нее остался его ребенок – плод их большой, бесконечной любви. Совсем как у Кейт… Ребенок Джо родится, чтобы никогда не узнать своего отца. Родится через несколько месяцев… И сотни тысяч других детей родятся у вдов по всей Америке, тоже родятся, чтобы не знать своих отцов, которые не вернулись с войны. Казалось, Джо предвидел все в своем фильме и понял все – даже свое исчезновение… В финальной сцене фильма, на экране, Кейт держала за руки Ив. Ив, которая дала ей так много, значила для нее так много и разделила с Джо последнее земное пристанище – судьба, которую Кейт всегда желала для себя… Как странно, думала Кейт, что Ив, которая была неотъемлемой частью ее жизни, даже тогда, когда Кейт была ребенком, – наполняя ее душу мечтами о любви и счастье, глядя на нее из волшебного мира экрана, – до сих пор была окутана в невидимые покровы иллюзии, так отличаясь от существа из плоти и крови, к которому Кейт так стремилась приблизиться. Такова была власть иллюзии – соединять людей и разлучать, вставая между ними невидимым барьером. Несмотря на его хрупкость, ни одно живое существо не может проникнуть сквозь него… «Жизнь подражает искусству». Кейт услышала эти хорошо знакомые слова внутри себя. Зловещая и роковая истина. «Прощание с любовью» словно заключало в себе судьбы Джозефа Найта, Ив и самой Кейт – словно Джо смотрел в магический кристалл, создавая свой сценарий. И теперь все было кончено для них. Джо и Ив мертвы. Для Ив «Прощание с любовью» остается высшим взлетом ее долгой неординарной карьеры и ее выдающегося таланта. Для Джо этот фильм всегда будет памятником его блестящему будущему художника, которое вдруг обратилось в прошлое так быстро, так несправедливо быстро… И его любви… Для Кейт это было последней возможностью взглянуть на себя и увидеть в себе то, что видел Джо. Одним только этим Кейт дорожила. И видя, как ее собственный образ тает на экране, она словно видела, как ее сердце погружается во тьму, чтобы больше никогда не проснуться для любви. Кейт поняла, что увидела на экране прекрасную и жестокую истину. Она и Джо любили друг друга так сильно, всепоглощающе, что, открывая эту любовь всему свету, он как бы выдал секрет, который надо было беречь от ревнивого ока судьбы. Может быть, был грех в такой любви – такой безоглядной, бездонной, не думающей о последствиях… Она слышала слова героини внутри себя, и их справедливость проникала во все потаенные уголки ее души. Я, сама того не понимая, сотворила грех, и потому ты покидаешь меня. Экран погас. Кейт обняла руками живот, думая о еще не родившейся жизни внутри ее. У нее есть еще один дар Джозефа Найта. И это будет ее даром ему. Через три месяца родится его дитя, которое никогда не будет знать его, никогда не увидит любви, которая дала ему жизнь, привела его в этот мир, но которая все еще живет для него – как Кейт будет жить для Джозефа Найта до своего последнего вздоха… Она не плакала – потому что у нее уже не осталось слез. Она понимала, что судьба неведомой прихотью дала ей больше, чем она заслуживала, наполнив ее одиночество, сделав так, что Джозеф Найт встал у нее на пути и сделал ее сердце своим. Ценою того, что она потеряла его… Если слова сценария были истиной, если любовь – это грех, который должен быть наказан вечной разлукой и тоской, которую нельзя унять, то только ценою греха человеческие руки могут прикоснуться к вечности. Может, не нужно искать совершенства. Может, только грех любви, которая знает только себя, может сделать сердце причастным вечности. Бессмертию. Может, именно в этом заключался истинный смысл таинственного, неисчерпаемого слова – навсегда. Глаза Кейт были закрыты, ее губы беззвучно шевелились, когда эти роковые слова опять пришли в ее душу. Было ли это слово первым, началом того дня? Когда прошлое исчезает и будущее разверзается перед тобой – неотвратимое, как небеса. Было ли это тем самым – то, что я слышала? Прощай… Кейт обвила руками жизни внутри себя, а сердце ее было повенчано с жизнью, которую она потеряла… Прощай, моя любовь… Она не слышала собственных слов. Никто не видел ее лица, не слышал ее шепота – зрители покидали кинотеатр, и их глаза уже встречались с ярким солнцем снаружи. Кейт осталась одна. Лицо Джозефа Найта было тем единственным, что она видела. Прошлое, которое она пожертвовала ему с такой готовностью, и дверь, которая распахивалась внутри ее – в будущее, принадлежащее только ему… Она сидела долго, радуясь пустоте вокруг нее. Потом, словно подчиняясь зову, который пришел откуда-то из-за ее боли, она встала, чтобы оставить экран и тьму позади. Медленно, но твердо ступая ногами, что вели ее по этой земле всю жизнь, Кейт вышла на свет.