Аннотация: Новая служанка Жизель сразу же привлекла внимание графа своим изяществом и благородством. Заинтригованный, граф Линдерст пытается узнать что-нибудь об этой милой девушке, но ее прошлое окутывает покров тайны. Каково же было его изумление, когда она попросила его найти мужчину, готового заплатить за ее девственность.


---------------------------------------------


 Барбара Картленд
 Таинственная служанка



 Глава 1


 1816 год
 — Чтоб тебя черти взяли! Дьявольщина! Ах ты, дурень проклятый! Убери свои ручищи! Убирайся отсюда, слышишь? И чтобы я больше твоей мерзкой рожи здесь не видел! Ты уволен!
 Камердинер стремглав выскочил из комнаты, а его лежавший в кровати хозяин продолжал сыпать крепкой руганью, более подходящей для солдатской казармы, чем для графской спальни. Мастерством браниться граф явно владел в совершенстве.
 Выпустив пар, он почувствовал, что его ярость начинает понемногу спадать. Какое-то робкое движение в дальнем конце огромной спальни привлекло его внимание, и только теперь он понял, что там чистит камин какая-то служанка. Графу плохо было ее видно из-за резного изножья массивной кровати с балдахином, и, приподнявшись повыше на подушках, он повелительно сказал:
 — Кто ты? Что ты здесь делаешь? Я не заметил, что в комнате кто-то есть!
 Девушка обернулась, и больной заметил, что она необычайно худа. И ее личико под огромным чепцом казалось неестественно маленьким.
 — Я… я чистила каминную решетку… милорд.
 К его огромному удивлению, голос служанки был мелодичным и говорила она совершенно правильно, как говорят люди, получившие хорошее образование. Нежный голос, хрупкая фигурка и грациозность движений делали ее совершенно непохожей на крепких, розовощеких громогласных служанок. Граф смотрел, как она направляется к двери с тяжелым бронзовым ведром в руке.
 — Поди сюда! — резко скомандовал он.
 Она секунду помедлила. Потом, словно заставив себя повиноваться приказу, медленно подошла к кровати, и граф увидел, что девушка даже моложе, чем ему показалось издали.
 Служанка остановилась у кровати, но он не успел ничего сказать, потому что увидел, с каким выражением она смотрит на его ногу, открытую выше колена, и на окровавленные бинты, которые его камердинер начал снимать с ран.
 Граф уже готов был заговорить, когда она сказала — все тем же мягким мелодичным голосом:
 — Вы разрешите мне… снять вашу повязку? Я имею некоторый опыт ухода за больными.
 Граф удивленно посмотрел на нее, готовый резко отослать ее вон, потом не слишком любезно отозвался:
 — Тебе все равно не удастся сделать мне еще больнее, чем сделал этот проклятый дурень, которого я только что прогнал с моих глаз.
 Служанка подошла еще ближе к кровати, поставила на пол тяжелое ведро и остановилась, глядя на его ногу. Потом она очень осторожно отодвинула в сторону край повязки.
 — Боюсь, милорд, что корпия, которой покрыли вашу рану, была приложена не правильно. Из-за этого она прилипла к ранам, так что вам наверняка будет больно — если только у нас не получится размочить ее теплой водой.
 — Делай что хочешь! — проворчал граф. — Я постараюсь сдерживать свой язык.
 — Забудьте, что я — женщина, милорд. Мой отец говорил, что мужчина, который может выносить боль и не сыпать проклятиями, либо святой, либо полный идиот.
 Губы графа тронула едва заметная улыбка. Он все больше удивлялся правильности и грамотности ее речи.
 Граф наблюдал за служанкой, которая направилась к умывальнику, где сначала тщательно вымыла руки. Потом девушка налила в фарфоровый тазик немного горячей воды, которую его камердинер приготовил, чтобы побрить его.
 Подойдя с тазиком к постели, она взяла кусочек ваты со столика рядом с кроватью и, пропитав его водой, начала бережно отмачивать бинты, прилипшие к плохо заживающей ране, которая осталась на ноге графа Линдерста после того, как хирург удалил попавшую туда шрапнель.
 Во время битвы при Ватерлоо он получил страшную рану чуть выше колена, и только благодаря своей несгибаемой воле и генеральскому авторитету смог предотвратить ампутацию ноги сразу же после боя.
 — У вас качнется гангрена, милорд! — протестовал хирург. — И тогда вы потеряете не только ногу, но и жизнь!
 — Я готов рискнуть, — твердо ответил граф. — Будь я проклят, если допущу, чтобы меня превратили в калеку с деревянным протезом, так что я даже не смогу сесть на лошадь!
 — Я должен предупредить, милорд…
 — А я не стану слушать ваши предупреждения и отказываюсь от ваших услуг весьма сомнительного качества! — бросил граф.
 Тем не менее прошло несколько месяцев, пока его самочувствие улучшилось настолько, что графа смогли отвезти домой, в Англию, да и то на носилках. Все это время он сильно страдал от боли.
 Прибегнув к услугам лондонских врачей, которыми он остался недоволен, граф приехал в Челтнем, потому что узнал, что практиковавший на этом курорте хирург, Томас Ньюэл, не имеет себе равных.
 И действительно, граф оказался одним из многочисленных страждущих, которые приезжали в Челтнем исключительно из-за того, что этот город славился своими прекрасными врачами.
 Хотя Томас Ньюэл заставил его милость испытать такие муки, каких ему не доводилось узнать за всю свою предыдущую жизнь, он оправдал возлагавшиеся на него надежды: было совершенно очевидно, что рана постепенно затягивается и начинает подживать.
 Граф больше не сыпал проклятиями, хотя несколько раз морщился, пока служанка снимала с его ран последние куски пропитанной кровью корпии. Потом она обвела глазами спальню в поисках материала для новой перевязки.
 — На комоде, — подсказал ей граф. Служанка нашла коробочку с бинтами и корпией, содержимым которой осталась, по всей видимости, недовольна.
 — В чем дело? — осведомился граф.
 — Все в порядке, если не считать того, что нет средства, которое помешало бы корпии прилипнуть к ране, как прилипла та, которую я только что сняла, — пояснила девушка. — Если ваша милость разрешит, я принесу вам мазь, которую изготавливает моя мать: она не только лечит рану, но и не дает корпии прилипать.
 — Я готов воспользоваться любым зельем, даже сваренным из жабьих лап, лишь бы оно помогало, — ответил граф.
 — Я принесу ее завтра, — пообещала служанка.
 Приложив корпию к ранам, она укрепила ее на месте полосками чистой льняной ткани.
 — А почему я должен ждать до завтра? — осведомился граф.
 — Я не могу уйти домой, пока не закончу работу.
 — А что у тебя за работа?
 — Я занимаюсь уборкой дома.
 — И давно ты здесь работаешь?
 — Со вчерашнего дня.
 Граф посмотрел на бронзовое ведерко, которое девушка поставила у его кровати.
 — Надо полагать, на тебя возложили всю самую трудную и неприятную работу, — сказал он. — Судя по твоему виду, ты не можешь справляться с такой нагрузкой.
 — Могу.
 Она произнесла это с такой решимостью, что граф понял: все, что ей приходилось делать за этот день, давалось нелегко.
 Наблюдая за тем, как ее тонкие пальчики ловко справляются с бинтами, граф обратил внимание на узенькие кости ее запястий. Такие руки явно не подходили для грязной тяжелой работы. Эта девушка вызывала его интерес, и он стал пытливо всматриваться в лицо необычной служанки.
 Его нелегко было рассмотреть, потому что она низко наклоняла голову, и грубая оборка чепца закрывала почти все ее лицо. Но, когда девушка повернулась к комоду, чтобы взять еще один бинт, граф увидел, что лицо у нее очень худое — неестественно худое. Скулы резко выдавались, подбородок был туго обтянут кожей, маленький носик заострился…
 Словно почувствовав на себе его внимательный взгляд, служанка подняла глаза, и графу показалось, что они непропорционально большие для такого маленького личика.
 Он никогда не видел глаз такого необычного цвета: глубокие сине-зеленые, они напоминали бурное море. Их обрамляли темные и длинные ресницы.
 Девушка вопросительно посмотрела на графа, а потом щеки ее чуть порозовели, и, опустив взгляд, она снова занялась его ранами.
 Граф снова посмотрел на тоненькие запястья с выпирающими косточками и вспомнил, когда ему в последний раз доводилось видеть такие же.
 Он видел их у португальских ребятишек, детей крестьян, чьи посевы были уничтожены во время военных действий! Противостоящие армии обрекли их на голод: солдаты присваивали все, что давала земля, ничего не оставляя местному населению. Особенно этим отличались французы.
 Голод!
 Истощенные люди вызывали в нем чувство бессильной ярости и отвращения, хотя он и сознавал, что недоедание — это одно из неизбежных ужасов войны. Ему слишком часто приходилось видеть истощенных от голода людей, чтобы он мог сейчас ошибиться.
 Граф заметил, что, пока он думал о служанке, та закончила перевязывать ему ногу и сделала это с такой ловкостью, которая никак не давалась его камердинеру. Теперь она бережно укрыла его одеялом и снова взялась за ведерко с углем.
 — Подожди! — остановил ее граф. — Я уже задал тебе вопрос, на который ты пока не ответила. Кто ты?
 — Меня зовут Жизель, милорд… Жизель… Чарт.
 Перед тем как назвать свою фамилию, она на секунду замялась, что не укрылось от графа.
 — Ты не привыкла к такого рода работе?
 — Нет, милорд, но я рада, что мне удалось получить ее.
 — Твоя семья бедна? — продолжил расспросы граф.
 — Очень бедна, милорд.
 — И из кого она состоит?
 — Из моей матери и маленького брата.
 — Твой отец умер?
 — Да, милорд, — едва слышно сказала Жизель.
 — Тогда как же вы жили, пока не переехали сюда?
 У него было такое чувство, что Жизель нехотя отвечает на его вопросы, но тем не менее положение не позволяло ей отказаться на них отвечать.
 Она стояла, держа в руке бронзовое ведерко — настолько тяжелое, что ее тело перекосилось на один бок. Девушка казалась слишком хрупкой и воздушной для столь тяжелого груза.
 Граф рассмотрел выпирающие ключицы над вырезом ее платья с набивным рисунком и острые худые локти.
 Девушка явно страдала от сильного недоедания — он был абсолютно уверен в этом. Мраморная белизна ее кожи на самом деле была бледностью, свидетельствовавшей об анемии.
 — Поставь ведро, пока я с тобой разговариваю, — резко приказал он.
 Служанка послушалась, с опаской взглянув своими огромными глазами, словно боялась того, что он собирался сказать.
 — Ты понапрасну растрачиваешь свои таланты, Жизель, — сказал он, немного помолчав. — Грех чистить камины, таскать уголь и драить полы, когда твои пальцы обладают даром целительства.
 Жизель никак не реагировала на его слова: она пассивно стояла и ждала, что будет дальше. Граф добавил:
 — Я собираюсь поговорить с домоправительницей, чтобы ты оставила работу и обслуживала исключительно меня.
 — Не думаю, чтобы она это разрешила, милорд. Слуг в доме недостаточно, поэтому меня и взяли сюда на работу. В город съезжаются гости по случаю близкого открытия новой ассамблеи.
 — Проблемы домоправительницы меня не интересуют, — высокомерно ответил граф. — Если я пожелаю пользоваться твоими услугами, а она будет возражать, тогда я сам стану твоим нанимателем.
 Он помолчал, задумчиво глядя на нее.
 — Наверное, так в любом случае будет лучше. Мне надо, чтобы ты два раза в день перебинтовывала мне ногу. И, несомненно, найдется немало услуг, которые ты сможешь мне оказывать: ты возьмешь на себя все те обязанности, которые женщинам даются легче, чем мужчинам.
 — Я… я очень… благодарна вашей милости… но… я предпочла бы отказаться.
 — Отказаться? С какой это стати ты отказываешься от моего предложения? — изумился граф.
 — Потому, милорд, что я не могу рисковать потерей работы, которую я здесь нашла.
 — Рисковать? — Граф с недоумением уставился на Жизель. — А почему вдруг пошла речь о риске?
 — Я бы не хотела быть уволенной… как вы только что уволили вашего камердинера, — тихо ответила она.
 Граф расхохотался.
 — Если ты решила, что я уволил Бэтли, то ты глубоко ошибаешься! Даже если бы я попытался это сделать, то, думаю, он все равно не ушел бы. Он служит у меня уже пятнадцать лет и привык к моей несдержанности и грубой речи. По отношению к тебе я постараюсь быть осторожнее.
 Жизель переплела пальцы и посмотрела на графа еще более опасливо, чем прежде.
 — Ну что еще не дает тебе покоя? — спросил он. — Не могу поверить, чтобы ты не сочла уход за больным хозяином более приятным делом, чем выполнение приказов других слуг. Неужели тебе понравится быть на побегушках?
 — Дело… не в этом… милорд, — на ее личике явно читалось смущение.
 — Тогда в чем же?
 — Я думала о том… какое вознаграждение… вы мне предложите, — несмело произнесла Жизель.
 — Сколько ты получаешь сейчас?
 — Десять шиллингов в неделю, милорд. Это хорошие деньги. Все знают, что прислуга в Немецком коттедже получает высокую плату. В другом месте мне столько могут и не дать.
 — Десять шиллингов? — переспросил граф. — Ну я предложу тебе вдвое больше.
 Он увидел, как в ее огромных глазах вспыхнуло изумление, тут же сменившееся радостью.
 Жизель решительно подняла голову и неожиданно сказала:
 — Я не желаю принимать милостыню, милорд.
 — Несмотря на то, что нуждаешься в ней, — сухо отозвался граф.
 Ее худые щеки снова залила краска, и он поспешно спросил:
 — В твоем доме нет никаких денег, кроме тех, что зарабатываешь ты?
 — Н-нет, милорд.
 — Тогда как же вы жили до сих пор? — удивился он.
 — Моя мама… очень хорошо вышивает… Но, к несчастью, у нее стали плохо двигаться пальцы, так что сейчас она не может… работать.
 — Тогда ты примешь от меня плату фунт в неделю.
 Жизель некоторое время боролась с собой, но потом ответила:
 — Спасибо, милорд.
 — Возьми плату за первую неделю прямо сейчас, — распорядился граф. — В верхнем ящике комода лежит гинея. А потом ты иди и переоденься в свое обычное платье, и, перед тем как отправиться домой за мазью, которую ты мне пообещала, ты составишь мне компанию за ленчем.
 — 3 — за… ленчем, милорд?
 — Да, я так и сказал.
 — Но… это нехорошо, милорд, — возразила Жизель.
 — Почему это?
 — Я… я — служанка, милорд.
 — Боже правый! Уж не собралась ли ты обучать меня этикету? — насмешливо воскликнул граф. — Няня ест со своими воспитанниками, гувернер может разделять трапезу со своими учениками, и если я желаю, чтобы моя сиделка составляла мне компанию во время ленча, то она будет делать то, что ей сказано!
 — Да… милорд.
 — Выполняй мои распоряжения, и мы поладим. Немедленно пришли ко мне домоправительницу. Но сначала я поговорю с Бэтли. Полагаю, ты найдешь его за дверью.
 Жизель бросила на графа быстрый взгляд, а потом снова подняла бронзовое ведерко. Не оборачиваясь на него, она вышла из спальни, аккуратно закрыв за собой дверь.
 Граф откинулся на подушки. Тут явно крылась какая-то тайна, а он очень любил их разгадывать.
 Не успела за служанкой закрыться дверь, как в комнате появился Бэтли.
 — Я нанимаю эту молодую женщину в сиделки, Бэтли, — сообщил ему граф.
 — Надеюсь, ее услуги устроят вас, милорд, — ответил тот.
 Он говорил сдержанным, слегка обиженным тоном, к которому прибегал всякий раз, когда граф позволял себе его обругать, хотя оба понимали, что это только игра.
 — Она — не обычная прислуга, Бэтли, — продолжил граф.
 — Да, милорд. Я это понял еще вчера, когда увидел ее внизу.
 — Откуда она?
 — Попытаюсь выяснить, милорд. Но, наверное, никто ничего об этом не знает. В доме сильно не хватает прислуги, а полковник любит, чтобы дом всегда был обеспечен полностью.
 Граф и сам знал, что это так. Полковник Беркли, гостем которого он стал, владелец Немецкого коттеджа, всегда требовал идеального обслуживания и устраивал невообразимый шум, если оно оказывалось не на уровне. Некоронованный король Челтнема, Уильям Фицхардинг Беркли был старшим сыном пятого графа Беркли. Шестью годами раньше, в 1810 году, он заседал в палате общин, представляя графство Глостер, но отказался от места после смерти отца, ожидая, что станет членом палаты лордов в качестве шестого графа Беркли. Однако его притязания на графский титул были отвергнуты на том основании, что бракосочетание его родителей имело место только после рождения первых трех их сыновей.
 Вдовствующая леди Беркли сумела тем не менее убедить своего четвертого сына, Мортона, что это решение не правильное, и тот отказался принять и титул, и поместья.
 Полковник Беркли, как его многие продолжали называть — для родственников и друзей он был Фицем, — остался таким образом главой семьи, владельцем замка Беркли и всех фамильных поместий.
 Высокий и красивый мужчина, полковник Беркли был к тому же человеком властным и в том, что касалось Челтнема, настоящим тираном. Этот курортный город стал его хобби, и он щедро тратил свое время и собственные деньги па это место, где его необычный стиль жизни стал постоянным источником пересудов и интереса как для горожан, так и для приезжих.
 Но его не волновало, что о нем говорят. Полковник Беркли не подчинялся никаким правилам, и ни один прием не мог считаться по-настоящему удачным, если он па нем не появлялся. Рауты, обеды, ассамблеи и театральные представления — все устраивалось тогда, когда это было удобно ему.
 Будучи холостяком, он мог стать желанным зятем для любой светской маменьки, но он не собирался жертвовать своей свободой раньше, чем ему самому этого захочется. Вот почему в Немецком коттедже, где сейчас гостил граф, успело перебывать множество красивых дам, которые состояли в интимных отношениях с полковником, но которые не надеялись получить от него обручальное кольцо на безымянный пальчик.
 Граф познакомился с полковником давно, на охоте, и они стали близкими друзьями благодаря этой общей страсти.
 Полковник Беркли, который уже в возрасте шестнадцати лет имел собственную свору гончих на зайцев, сейчас, став тридцатилетним мужчиной, попеременно устраивал охоты в графствах Котсуолд и Беркли. Он заставил псарей Беркли отказаться от своих прежних бежевых курток: теперь они носили алые куртки с черным бархатным воротником, на котором серебром и золотом была вышита вытянувшаяся в прыжке лиса. Полковник отличался от многих других охотников тем, что всегда был готов щедро расплатиться за потрепанную домашнюю птицу, потравленные посевы или любой другой ущерб, причиненный его гончими.
 В настоящий момент он находился в своем замке — вот почему граф жил в Немецком коттедже один. Однако двадцатипятиминутная поездка от замка до Челтнема была для него сущим пустяком: во время охоты он проезжал гораздо большие расстояния.
 В Челтнеме было принято называть большие великолепные особняки, которых в городе было немалое количество, коттеджами. На самом деле эти строения ничем не напоминали сельские домики, чье имя они позаимствовали, и окружавшая гостя роскошь пришлась графу весьма по вкусу.
 Граф прекрасно понимал, что даже в самой лучшей гостинице, которой в Челтнеме считался «Плуг», он не нашел бы таких удобств, которыми мог пользоваться в качестве гостя полковника.
 Графа Линдерста ничуть не смутило то, что он готов лишить служанки человека, гостем которого он являлся, служанку, услугами которой ему хотелось пользоваться самому. Он послал за домоправительницей и сообщил ей о своем решении. Поскольку эта достойная женщина привыкла к своему довольно взбалмошному господину, и считала все поступки знати совершенно необъяснимыми, она только сделала реверанс и сказала графу, что хотя это и будет нелегко, по она постарается найти кого-нибудь взамен Жизели.
 — А почему это может быть нелегко? — осведомился граф.
 — Девушки не всегда хотят работать в замке или в особняке, — отвечала миссис Кингдом.
 Тут граф вспомнил, что одним из любимых занятий его друга было производство все новых и новых незаконнорожденных Беркли. Он слышал, что в радиусе десяти миль от замка уже насчитывалось около тридцати его отпрысков.
 Тем более удивительным казалось то, что Жизель работает в Немецком коттедже! Немного подумав, граф решил, что скорее всего девушка не подозревала о дурной славе своего нанимателя.
 — А что вам известно об этой девушке? — спросил граф у домоправительницы.
 — Ничего, милорд. У нее хорошие манеры и правильная речь, и она явно выделяется из числа других служанок, которые предлагали нам свои услуги. Я взяла ее, надеясь, что она нам подойдет.
 — Вы должны были заметить, что она кажется слишком хрупкой, чтобы выполнять ту работу, которую вы ей поручили.
 Миссис Кингдом молча пожала плечами.
 Она не стала ничего говорить, но дала ясно понять, что прислуга или может работать, или не может. И в последнем случае выход только один: избавиться от нее.
 Граф, который имел немалый опыт общения с людьми — и мужчинами, и женщинами, — обладающими властью, понял все, чего не высказала вслух миссис Кингдом.
 — Жизель будет обслуживать меня, и я буду сам ей платить, — сообщил он. — Поскольку она не ночует в доме, ей понадобится комната, в которой она могла бы переодеваться, если у нее будет такое желание.
 — Это будет сделано, милорд.
 Миссис Кингдом вежливо присела и покинула спальню. Граф сразу же вызвал своего камердинера.
 — Еда, Бэтли! Где еда, которую я заказал?
 — Сейчас принесут, милорд. На вас не похоже есть так рано.
 — Я буду есть тогда, когда пожелаю, — резко одернул его граф. — И скажи дворецкому, чтобы подал бутылку пристойного кларета.
 — Будет исполнено, милорд.
 Граф наблюдал за тем, как два лакея внесли в его спальню стол, который придвинули к его кровати. Потом появился поднос с холодными закусками, которые внушили бы аппетит даже самому привередливому гурману.
 В отличие от многих своих знакомых, полковник Беркли любил хорошо поесть не меньше, чем хорошо выпить. Сам граф во время пребывания за границей тоже научился ценить более тонкий вкус континентальной кухни.
 — Сегодня вечером я закажу нечто особенное, — решил он.
 Он понял, что ему интересно поставить эксперимент: посмотреть, как изголодавшийся человек отреагирует на внезапное изобилие пищи Как часто, когда он был в Португалии, ему хотелось бы иметь сотню запряженных волами фургонов, полных зерна! Тогда он мог бы раздать его голодающим женщинам и детям… Однако в то время даже войскам часто приходилось терпеть лишения, так что делиться с другими было просто нечем.
 Граф Линдерст никак не ожидал столкнуться с подобной проблемой в Англии: даже после долгой войны с Наполеоном она на первый взгляд представилась ему страной, где текут реки с молоком и медом.
 Тут его размышления прервало появление Жизели: она выглядела теперь совсем иначе, чем когда выходила в наряде прислуги и с тяжелым ведром в руке.
 Сейчас на ней было надето простое голубое платье, фасон которого графу показался несколько старомодным. В то же время это был явно не такой наряд, который могла бы носить прислуга. Вокруг шеи был небольшой муслиновый воротничок, завязанный бантом из голубой бархотки, а рукава заканчивались муслиновыми же рюшами на запястьях. Они скрыли под собой острые косточки на ее руках, но ничто не могло скрыть ввалившихся щек и глубоких теней вокруг рта.
 Жизель сняла уродливый чепец, и граф впервые увидел ее волосы: светлые пряди над чистым высоким лбом были зачесаны наверх. Прическа была достаточно модной, но он решил, что недоедание так же сильно отразилось на ее волосах, как и на фигуре и лице: пряди казались безжизненными и тусклыми.
 Жизель остановилась у самой двери, но, бросив беглый взгляд на стол, уставленный серебряными блюдами, смотрела потом только на графа.
 — Я жду, пока ты присоединишься ко мне, — сказал он. — Я решил, что в данных обстоятельствах ты предпочтешь, чтобы за нами никто не ухаживал — вернее, это ты будешь ухаживать за мной.
 — Да, милорд.
 — Я хочу выпить рюмку кларета и надеюсь, что ты выпьешь со мной.
 Жизель взяла графин с сервировочного столика и наполнила вином стоявшую перед графом рюмку. Однако на свою она только нерешительно посмотрела и наполнять ее не стала.
 — Тебе полезно будет немного выпить, — сказал граф.
 — По-моему, это было бы… неразумно, милорд.
 — Почему?
 Задав вопрос, он понял, насколько был бестактен, и поспешно спросил другое:
 — Когда ты ела в последний раз?
 — Вчера вечером, перед тем, как отсюда уйти.
 — И насколько плотным был обед? — Мне казалось, что я настолько голодна, что съем все до крошки, но мне почему-то было трудно глотать, и я не справилась со своей порцией.
 Граф знал, что именно такими бывают неизбежные последствия недоедания.
 — Полагаю, ты унесла домой то, что не смогла съесть? — деловито осведомился он.
 — Этого я сделать… не смогла, ваша милость.
 — Тебе не дали еды с собой?
 — Я спросила у повара, нельзя ли мне взять с собой полцыпленка, который остался от вашего ужина. Повар как раз собирался выбросить его в помойное ведро.
 Немного помолчав, она добавила:
 — Он мне не ответил. Он бросил остатки цыпленка собаке, которая была уже так сыта, что даже не посмотрела на него.
 Она рассказала эту историю без всяких эмоций: просто сообщила о фактах.
 — Садись, — сказал граф. — Я хочу убедиться в том, что ты хорошо поела. И еще до начала позволь пообещать, что все оставшееся ты можешь унести домой.
 Он увидел, как Жизель напряглась. Помолчав секунду, она сказала:
 — Вы заставили меня пожалеть о том, что я вам рассказала. Эта история вовсе не значит, что я прошу милостыню, милорд.
 — Я принял это решение еще до того, как ее услышал, — возразил граф. — А теперь ешь, дитя, и, ради бога, прекрати мне перечить. Если я чего терпеть не могу, так это того, чтобы на каждое мое слово мне возражали.
 Когда Жизель усаживалась напротив него, на губах ее промелькнула тень улыбки.
 — Извините, милорд… На самом деле я, конечно, очень вам благодарна.
 — Тогда докажи это и поешь как следует, — отозвался он. — Терпеть не могу худых женщин.
 Граф положил себе на тарелку кусок жареного кабана, а Жизель тем временем отрезала себе кусок языка, ко не начала есть, пока не передала графу соусы, которыми можно было приправить выбранное им мясное блюдо. Если он рассчитывал с удовольствием понаблюдать за тем, как недоедавшая в течение долгого времени девушка будет наверстывать упущенное, то его ждало разочарование. Жизель ела неторопливо, очень ловко пользовалась столовыми приборами и насытилась задолго до того, как граф кончил ленч.
 Ему удалось убедить Жизель выпить немного кларета, но она сделала всего несколько маленьких глотков.
 — Я привыкла обходиться без вина, — извиняющимся тоном объяснила она. — Но теперь, благодаря деньгам, которые вы мне дали, милорд, мы сможем жить лучше.
 — Полагаю, их хватит не слишком надолго, — сухо заметил граф. — Я слышал, что за время войны цены невероятно выросли.
 — Это так. Но все-таки мы… сумеем их растянуть.
 — Вы всегда жили в Челтнеме?
 — Нет.
 — А где вы жили?
 — В небольшой деревушке… в Вустершире.
 — Тогда почему вы переехали в город? Наступило недолгое молчание, а потом Жизель сказала:
 — Извините меня, ваша милость, но я хотела бы пойти домой и взять мазь, которая понадобится для ваших перевязок. Я не уверена, что у матери ее достаточно. Если нет, то ей придется приготовить новую, а на это понадобится время. Мне не хотелось бы, чтобы лечение прерывалось, если мы начнем его.
 Граф пристально посмотрел на нее.
 — Другими словами, ты не намерена отвечать на мои вопросы.
 — Да… милорд.
 — Почему?
 — Мне не хотелось бы, чтобы ваша милость сочли меня невежливой, но моя семейная жизнь касается только меня.
 — Почему?
 — По причинам, которые… я не могу открыть… вашей милости, — с неожиданной твердостью ответила девушка.
 Она встретилась взглядом с графом, и, казалось, между ними завязался безмолвный спор о том, чья сила воли победит. И очень скоро граф раздосадованно проговорил:
 — Какого дьявола тебе понадобилась вся эта скрытность и таинственность? Я заинтересовался тобой, и, бог свидетель, лежа здесь день за днем, мне совершенно нечем было интересоваться, кроме этой треклятой ноги!
 — Мне… очень жаль, что я вынуждена была… разочаровать вашу милость.
 — Но тем не менее ты не намерена удовлетворить мое любопытство?
 — Не намерена, милорд.
 Граф невольно развеселился.
 Ему казалось странным, что это хрупкое создание с тоненьким личиком и торчащими косточками считает возможным не подчиниться его воле, хоть она должна сознавать, что он готов оказать ей благодеяние. Однако в этот момент граф не имел желания оказывать на нее нажим и поэтому решил пока уступить.
 — Ну хорошо, пусть будет по-твоему. Забирай все, что хочешь, и отправляйся домой. И возвращайся без промедления, иначе я подумаю, что ты решила сбежать с моими деньгами.
 — Вы должны понимать, что платить вперед всегда бывает опасно!
 И хотя озорной ответ служанки немало удивил графа, он невольно улыбнулся.
 Жизель упаковала холодные мясные закуски в белую бумагу и сделала аккуратный сверток, который ей пришлось держать обеими руками.
 — Большое вам спасибо, милорд, — тихо. сказала она.
 А потом, словно вспомнив о том, что теперь у нее есть новые обязанности, она добавила:
 — Вы отдохнете днем? Для скорейшего выздоровления вам лучше всего немного поспать.
 — Ты велишь мне это сделать? — Графа, который привык всю жизнь распоряжаться другими людьми, забавляла мысль, что он готов подчиниться воле этой худенькой девчонки.
 — Конечно! Вы ведь наняли меня вам в сиделки. Поэтому я должна советовать вашей милости, как надо себя вести, даже если вы откажетесь меня слушаться.
 — Ты ждешь, что я буду возражать?
 — Мне кажется маловероятным, чтобы кому-то удавалось заставить вас что-то сделать, если вы сами этого не хотите. Так что мне придется воззвать к благоразумию вашей милости.
 — Ты очень проницательна, Жизель, — заметил граф. — Но тебе не хуже меня известно, что, как говорится, «хозяйка за порог, а кот — по творог». Так что, если тебя волнует мое благополучие, я советую тебе не отсутствовать слишком долго.
 — Я вернусь, как только возьму дома мазь, ваша милость.
 Жизель сделала грациозный реверанс и покинула комнату.
 Граф проводил ее взглядом, а потом снова взял рюмку с кларетом и задумчиво сделал глоток. Впервые за целый год у него появился новый интерес, не связанный с состоянием его собственного здоровья.
 До ранения граф Линдерст был человеком очень подвижным и почти все время проводил либо на поле битвы, либо на охоте. Именно поэтому бездействие, к которому его принудила больная нога, было для него совершенно невыносимым. Он страстно возненавидел свой недуг даже не столько из-за физических мучений, сколько оттого, что чувствовал себя беспомощным. Это была слабость, которую он презирал и против которой сражался так, словно это был неприятель, которого необходимо измотать и победить.
 У него не было причин оставаться одному. К тому же граф Линдерст был общительным человеком и нуждался в обществе. В Челтнеме нашлось бы множество людей, которые сознавали его высокое положение в обществе, не говоря уже о том, что тут были и офицеры, которые либо служили под его командованием, либо слышали о нем и восхищались его военным гением. Все эти люди сочли бы за счастье навещать его у него в доме, а потом, когда это станет возможно, принимать его у себя.
 Но после ранения у графа испортилось не только здоровье: у него испортился характер. Всю свою жизнь он был в прекрасной форме — и теперь его положение больного стало ему ненавистно. Он ни с того ни с сего решил, что общество ему прискучило — и в особенности такое, в котором он не может наслаждаться благосклонностью прекрасных женщин.
 Как и ею знаменитый начальник, герцог-Веллингтон, граф Линдерст любил общество женщин, особенно не слишком взыскательных — таких, в присутствии которых можно было бы позволить себе такую свободу речи и манер, какая не допускалась в светском обществе. Поэтому объектами его интереса становились и оперные певицы с Друри-лейн, и самые привлекательные и популярные красавицы Сент-Джеймса. Никто из них не мог отказать никаким его желаниям: он был не только знатен и невероятно богат, но и обладал неким обаянием, перед которым не могла устоять ни одна женщина.
 Дело было не только в том, что граф был высок, прекрасно сложен и хорош собой, а в военном мундире выглядел так, что сердце каждой женщины начинало биться быстрее. В нем было что-то такое — нечто, не поддающееся определению, — что неизменно привлекало прекрасный пол.
 Немало женщин увлекались графом до такой степени, что теряли не только голову, но и душевный покой: помимо воли в их сердцах зарождалась любовь.
 Возможно, причина этого заключалась в ленивом равнодушии, с которым он обращался с ними, и это отношение было совершенно не похоже на те энергичные приказы, которые он отдавал, когда имел дело со своими подчиненными.
 «Вы обращаетесь со мной так, словно я кукла или марионетка — всего лишь игрушка, которая существует только для того, чтобы вас забавлять!»— обиженно сказала ему какая-то чаровница.
 Такие слова в той или иной форме повторяв ли почти все женщины, с которыми он встречался до и после нее. И действительно — граф не относился к женщинам серьезно.
 С солдатами все обстояло совершенно иначе. Его подчиненные буквально боготворили его, чувствуя, как он печется о них. Граф ожидал от них безусловного повиновения, но у него всегда находилось время, чтобы выслушать их жалобы или обсудить возникшие затруднения.
 Когда граф Линдерст закрыл двери своего дома перед прелестными женщинами, которые с радостью сидели бы у его постели и пытались заставить его забыть о страданиях, которые причинила ему выполненная Томасом Ньюэлом операция, то он стал затворником не из-за ложной гордости — . Дело было в том, что втайне он находил всех женщин ужасно скучными. Они занимали его только тогда, когда он мог активно добиваться их внимания, наслаждаясь всеми перипетиями флирта, который неизбежно заканчивался в постели.
 Итак, граф добровольно ограничил круг своего общения собственным камердинером Бэтли и управляющим домом полковника Беркли мистером Кингли, с которым он каждый день обсуждал последние понести.
 И вот теперь, совершенно случайно, в его жизни появился новый интерес — и его подарила ему женщина. Даже если бы Жизель поставила своей целью приковать к себе внимание графа, то она не смогла бы найти лучшего средства, нежели предстать в его глазах таинственной и непонятной.
 Граф привык, что женщины рассказывали ему о себе задолго до того, как он сам их об этом попросит — и, как правило, они говорили даже слишком охотно… покуда предметом разговора служили они сами. Но загадочная Жизель затронула какую-то струну в его душе, он испытывал к ней не только жалость из-за того, что она так сильно истощена из-за недоедания: она решительно заинтриговала его как личность. Как могло случиться, что девушка столь явно благородного происхождения, получившая хорошее образование и обладающая утонченными манерами, которые не покинули ее даже в чрезвычайных обстоятельствах, могла настолько изголодаться? Было совершенно очевидно, что она выросла в хорошем доме! И в таком положении оказалась не только она сама, но и ее мать, и ее юный брат…
 Как они могли столь внезапно впасть в нищету? Даже если финансовый кризис был связан со смертью ее отца, то почему у них не нашлось родственников, не нашлось никого, кто хотя бы предложил им кров?
 Граф не послушался совета Жизели и не попытался заснуть. Вместо этого он лежал и думал о ней — пытался сообразить, как можно убедить ее рассказать ему о себе.
 «Надо полагать, что, когда я узнаю ее историю, она окажется весьма заурядной, — подумал он. — Карты, вино, женщины… Что еще может служить причиной тому, что, умирая, мужчина оставляет семью без средств?»
 Хотя граф готов был подсмеиваться над собственным интересом, но на самом деле он был глубоко заинтригован. Неутоленное любопытство заставило его считать время до прихода девушки. Ему казалось, что оно движется невыносимо медленно. Он как раз начал подозревать, что у Жизели есть какие-то основания вообще не возвращаться, но тут дверь открылась, и она вошла в комнату.
 Граф сразу же заметил, что она переоделась. Это платье было ей больше к лицу, чем то, в котором он видел ее за ленчем, но и у этого наряда фасон был столь же явно устаревшим, как и у первого. Через одну руку Жизель перебросила шаль, а в другой несла маленькую корзиночку.
 Простая шляпка, поля которой обрамляли ее худенькое личико, была отделана зеленовато-синими лентами, чей цвет отлично гармонировал с необычным цветом ее глаз. Впервые граф подумал, что она была бы очень недурна собой, не будь столь худа и бледна.
 — Извините, милорд, что я так задержалась, — сказала она. — Мне пришлось сначала пойти и купить все составные части, которые входят в мазь, а потом понадобилось еще время, чтобы мать ее приготовила. Но теперь я ее принесла и уверена, что благодаря ей вам сразу станет намного легче.
 — А я уже гадал, почему тебя так долго нет. — Можно мне прямо сейчас перевязать вам ногу? — спросила Жизель. — И тогда, может быть, если мои услуги вам больше не будут нужны, я смогу уйти домой.
 — А я рассчитывал, что ты со мной пообедаешь.
 Жизель на секунду замерла, а потом тихо проговорила:
 — Разве это действительно необходимо? Вы накормили меня ленчем — и я была очень благодарна. Еще до того, как мне сказали внизу, что обычно вы очень мало едите днем, я догадалась, что вы заказали обильный ленч из доброты.
 Хотя она и произносила слова благодарности, но у графа создалось впечатление, что она почти негодует на его щедрость — только потому, что это задевает ее гордость.
 — Голодная ты или нет, — ответил он, — но тебе придется обедать со мной. Мне надоело есть одному.
 — Смею ли я напомнить вашей милости, что у вас множество друзей, которые гораздо больше подходят для роли сотрапезников, нежели я?
 — Ты опять начала мне возражать? — осведомился граф. — Забыла, о чем я тебя предупреждал?
 — Боюсь, что да. Я не думала, что вашей милости могут понадобиться мои услуги в такое позднее время.
 — У тебя на это время назначено что-то другое? Может, тебя ожидает какой-нибудь поклонник? ему это не понравилось бы так же сильно, как и мне.
 Продолжая смотреть Жизели прямо в глаза, он продолжил:
 — Но что касается тебя, то у тебя совершенно иной статус. Ты находишься здесь, чтобы ухаживать за мной, а уж в чем это заключается — в смене повязки на моих ранах или в твоем присутствии во время довольно неуклюжих трапез, которые мне приходится съедать, лежа в постели, — не имеет значения.
 Его голос звучал жестко и властно. Не дав ей возможности ничего сказать, он добавил:
 — Это решаю я, и только я. Выбор принадлежит мне. Я сам решаю, что я хочу делать. И я не вижу причины, по которой кто-либо, находящийся у меня в услужении, стал бы мне противоречить по такому пустяковому вопросу.
 Этот тон графа был хорошо известен всем, кому приходилось служить под его началом, — и Жизель капитулировала, как это сделал бы на ее месте любой из них.
 Она сделала реверанс.
 — Хорошо, милорд. Если вы позволите мне снять шляпку и принести горячей воды, то я сейчас наложу мазь на рану и перебинтую вам ногу.
 — Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше! — высокомерно ответил граф.
 Когда Жизель ушла и граф остался один, он улыбнулся, понимая, что придумал, как обращаться с ней таким образом, чтобы ей трудно было ему возражать. Не без удовлетворения он сказал себе, что если и не выиграл настоящую битву, то, по крайней мере, одержал победу в небольшой стычке.
 Вскоре Жизель вернулась с кувшином горячей воды.
 На этот раз перевязка снова причинила графу некоторую боль: корпия прилипла к ране, но ее руки были очень нежными. Он с одобрением заметил, что девушка ничуть не смущена тем, что вынуждена ухаживать за мужчиной.
 Среди сиделок женщин обычно не было, поскольку выхаживание больных считалось уделом исключительно одних только мужчин. Однако еще находясь в действующей армии, граф решил, что тем раненым, которые попадают в больницы женских монастырей, везет больше, чем тем, кто оказался во власти грубых санитаров в переполненных походных госпиталях.
 — Откуда у тебя такой опыт ухода за ранеными? — спросил он у Жизели.
 Еще не закончив вопроса, он понял, что его необычная сиделка наверняка попытается ответить таким образом, чтобы не сказать ему ничего личного.
 — Мне часто приходилось менять повязки, — ответила она.
 — Для кого-то из твоих близких?
 Ничего не ответив, она прикрыла его ногу одеялом и принялась приводить в порядок постель, поправляя подушки. — Я жду ответа, Жизель, — напомнил ей граф.
 Она ответила ему улыбкой, в которой появилось что-то озорное.
 — По-моему, милорд, нам следует поговорить о каких-нибудь более интересных вещах. Вот, например, вы знаете, что герцог Веллингтон приезжает на открытие новой ассамблеи?
 — Герцог? — воскликнул граф. — Кто тебе это сказал?
 — Весь город только об этом и говорит. Конечно, он приезжал сюда и раньше, но после Ватерлоо еще здесь не бывал. В его честь хотят устроить иллюминацию, а на Хай-стрит будет воздвигнута триумфальная арка.
 — Арки я уже видел, и в них нет ничего интересного, — заметил граф. — А вот герцога буду рад повидать.
 — Он остановится недалеко отсюда, в доме полковника Риделла.
 — Тогда он, несомненно, придет меня навестить, — сказал граф. — Надо полагать, тебе захочется познакомиться с великим героем битвы при Ватерлоо.
 Жизель отвернулась, чтобы убрать корпию и полоски ткани, и граф, к сожалению, не смог увидеть выражение ее лица.
 — Нет, — проговорила она, — нет. Я… не имею желания… знакомиться с герцогом. Граф изумленно посмотрел на нее.
 — Не имеешь желания познакомиться с герцогом Веллингтоном? — переспросил он. — А я-то был уверен в том, что любая женщина АНГЛИИ чувствовала бы себя на седьмом небе от счастья, если бы бог даровал ей возможность встретиться с героем ее грез! Почему это ты стала исключением из общего правила? Ответом ему снова было молчание.
 — Неужели ты не можешь дать простого ответа на простой вопрос? — с досадой осведомился граф. — Я спросил тебя, Жизель, почему ты не желаешь познакомиться с герцогом?
 — Давайте скажем так: у меня есть на то… основания, — уклончиво ответила она.
 — Более идиотского ответа я еще никогда не слышал! — взорвался граф. — Вот что я тебе скажу, Жизель: моему здоровью сильно вредит то, что со мной обращаются так, словно я безмозглый мальчишка, которому нельзя сказать правды. Говори правду!
 — По-моему, милорд, вам уже с минуты на минуту должны принести обед, так что мне хотелось бы пойти к себе в комнату и вымыть руки после перевязки.
 Не дав графу времени ответить, Жизель поспешно вышла из комнаты, оставив его в невероятном раздражении. Сначала он испытывал только досаду, но потом развеселился.
 — Ну чего ради ей понадобилась такая таинственность? — произнес он вслух. — Не для того же, чтобы заинтриговать меня?
 Тут дверь спальни открылась и вошел его камердинер, у которого он сразу же спросил:
 — Ну, у тебя есть какие-нибудь новости об этой странной девице, Бэтли?
 — Боюсь, милорд, что пока я не смог ничего узнать. Я, если можно так выразиться, поболтал с домоправительницей, но, как она и сказала вашей милости, она ничего не знает. Она взяла эту юную леди без всяких рекомендаций.
 От внимания графа не укрылось то, что Бэтли, прекрасно разбиравшийся в людях, говоря о Жизели, употребил слово «леди». Он прекрасно знал, что тот прибегает совершенно к другому тону, когда говорит о тех, кого называет «особой» или «молодой женщиной». Конечно, это только подтвердило то, что граф знал и сам, но в то же время было интересным наблюдением.
 Граф заметил, что Бэтли уже перестал обижаться на то, что к Жизели перешло то, что прежде было одной из его обязанностей. При обычных обстоятельствах он очень ревниво воспринимал то, когда за его господином ухаживал какой-то другой слуга, и не выносил, чтобы кто-то хоть отчасти посягал на те особые отношения, которые у них сложились. Но Жизель он, похоже, принял без всякого сопротивления — и граф по достоинству оценил всю неординарность происшедшего.
 — Продолжай попытки, Бэтли, — сказал он камердинеру. — Редко бывало, чтобы нам с тобой не удавалось выяснить то, что мы хотим узнать. Помнишь, как ты мне помог в Португалии, когда смог выяснить, куда торговцы спрятали все свои вина?
 — Это было намного проще, милорд, — отозвался Бэтли. — Женщины во всем мире одинаковы, и португалки не меньше других любят, чтобы за ними поухаживали.
 — Поверю тебе на слово, — ответил граф. Он заметил, как глаза его камердинера заискрились смехом: видимо, он вспомнил очаровательную сеньориту, с которой граф провел несколько приятных ночей, когда они проездом оказались в Лиссабоне.
 Мало нашлось бы и жизни графа таких эпизодов, о которых бы не знал Бэтли. Он был полностью предан своему господину, питая к нему уважение и восхищение, доходившие чуть ли не до обожания.
 И в то же время его камердинер никогда не проявлял подобострастия и не терял независимости взглядов и суждений.
 Бэтли был очень сметлив, и граф знал, что он редко ошибался в своих оценках мужчин и женщин.
 — Скажи мне откровенно, что ты думаешь о нашей новообретенной прислуге, Бэтли, — спросил он.
 — Если вы это о мисс Чарт, милорд, — ответил Бэтли, — то готов спорить на последнюю рубашку, что она — настоящая леди. Но она что-то скрывает, милорд, и это ее сильно тревожит, хоть я никак не могу понять, почему.
 — Именно это нам с тобой и надо узнать, Бэтли, — отозвался граф.
 Сказав это, он подумал, что, несмотря на то, что Жизель согласилась с ним обедать с явной неохотой, сам ждет их совместной трапезы с любопытством и нетерпением.




 Глава 2


 — Куда ты собралась?
 Жизель обернулась от столика, с которого только что взяла несколько писем. В другой руке у нее была стопка книг.
 — Сначала я зайду на почту, милорд, — ответила она, — и попытаюсь уговорить ленивого почтмейстера, что ваши письма — срочные. В городе все им недовольны, потому что он постоянно задерживает отправление почты. Не знаю только, как мне с ним лучше разговаривать: сурово или заискивающе.
 Граф улыбнулся.
 — Я не представляю тебя сурово разговаривающей с кем бы то ни было. В твоем случае мягкий подход окажется эффективнее.
 — С людьми такого сорта никогда нельзя знать определенно, — сказала Жизель. — А потом ты собираешься отнести книги в библиотеку? — осведомился граф, глядя на приготовленную ею стопку прочитанных книг.
 — Я постараюсь подобрать там что-нибудь, что вас развлечет, — озабоченно проговорила она. — Однако вы, ваша милость, очень придирчивы. Хотя библиотека Уильяма — лучшая в графстве, мне трудно бывает найти такие книги, которые пришлись бы вам по вкусу.
 Граф ничего на это не ответил. Если говорить правду, то ему просто нравилось критиковать те книги, которые Жизель читала ему вслух, по той простой причине, что ему интересно было узнать ее мнение о самых разнообразных предметах, которые они обсуждали.
 К своему глубокому изумлению, он обнаружил, что столь юная девушка не только имеет очень четкие взгляды на множество вещей, включая и политику, но и может их аргументировать. При этом она приводила примеры из других прочитанных ею книг. Иногда они бурно спорили, а вечером, оставшись один, граф мысленно перебирал все, что было сказано, и с удивлением убеждался в том, что в некоторых вопросах Жизель оказывалась более осведомленной, нежели он сам. В этот день на ней была все та же шляпка с зеленовато-синими лентами. И хотя день был теплым, но дул довольно сильный ветер, так что поверх платья она надела светло-голубую накидку.
 Глядя на нее, граф решил, что за ту неделю, которую Жизель находилась у него в услужении и два раза в день ела как следует, составляя ему компанию, она уже успела немного поправиться. Теперь она уже не казалась такой худой, и ее прежде бледные щеки стали чуть румяниться. Но в то же время ему было очевидно, что она еще далека от того, чтобы набрать свой нормальный вес, как бы ей ни хотелось уверить его в том, что она всегда была очень стройной.
 За эту неделю граф уже убедился в том, что основная трудность заключается в том, чтобы убедить Жизель принимать от него что-то, помимо платы.
 Это выяснилось уже на второй день после ее появления в его спальне. Граф решил, что ему достаточно будет заказывать так много блюд, чтобы после трапезы оставалось столько еды, что она уносила бы с собой провизию, которой хватало бы на всю их семью. Однако этот его план разбился о то, что он в раздражении назвал «проклятой гордостью».
 Когда они закончили ленч, он с удовлетворением заметил, что на столе остались нетронутыми цыпленок и жирный голубь, а кроме них, еще несколько закусок, которые Жизель могла бы унести с собой.
 — Тебе следует упаковать все, что осталось, — небрежно заметил он.
 Жизель посмотрела на цыпленка и сказала:
 — Я этого сделать не могу, милорд.
 — Почему это? — резко спросил граф.
 — Потому что я подозреваю, что ваша милость специально потребовали гораздо больше еды, чем это было необходимо. Все, что осталось нетронутым, можно будет подать к обеду.
 — Ты хочешь сказать, что не отнесешь домой эту еду, в которой, как тебе прекрасно известно, нуждаются твои близкие? — изумленно переспросил он.
 — Пусть мы и бедны, ваша милость, но у нас тоже есть гордость.
 — Бедные не могут позволить себе такую роскошь, как гордость! — презрительно отозвался граф.
 — Когда они доходят до такого состояния, — возразила Жизель, — то это значит, что они потеряли свою индивидуальность и разум и мало чем отличаются от животных.
 Немного помолчав, она вызывающе добавила:
 — Я благодарна вам, милорд, за вашу заботу, но принять милостыню не могу.
 Граф раздраженно хмыкнул и, потянувшись через стол, оторвал у цыпленка ножку.
 — Ну теперь ты можешь его забрать? — спросил он.
 После недолгого колебания Жизель сказала:
 — Поскольку я знаю, что повар либо его выбросит, либо скормит собаке, я его заберу, милорд, но в другой раз этого делать не стану.
 — Тогда ты самая глупая, упрямая и своевольная женщина из всех, что я имел несчастье знать! — вспылил граф.
 Жизель ничего не ответила, завернула цыпленка в пергаментную бумагу и убрала в корзинку, оставив нетронутого голубя на блюде.
 В течение последующих дней граф понял, что с Жизелью надо обращаться с крайней осторожностью, иначе ее гордость восставала, создавая такие преграды, которые даже такой опытный военачальник, как он, не мог преодолеть.
 А самым досадным во всем этом было то, что, несмотря на все свои усилия, граф по-прежнему знал о своей странной служанке не больше, чем в тот день, когда он ее нанял.
 Однако одно было совершенно очевидно: благодаря умелым перевязкам Жизели и чудодейственной мази, которую делала ее мать, его нога заживала гораздо быстрее, чем смел надеяться его врач, мистер Ньюэл.
 Вот и сейчас, собираясь уйти, Жизель напомнила ему:
 — Пока меня не будет, вы должны лежать спокойно. И, пожалуйста, не пытайтесь встать с постели, как вы это сделали вчера. Вы же помните, что вам сказал мистер Ньюэл!
 — Я отказываюсь подчиняться тебе и этим чертовым докторам! — проворчал граф. — Вы все хотите превратить меня в беспомощного инвалида!
 Но, несмотря на свои возражения, он прекрасно понимал, что его врач был совершенно прав. Накануне, осмотрев его, мистер Ньюэл так ответил на вопрос о том, когда графу можно будет наконец подняться с постели:
 — Ваша нога, милорд, заживает гораздо лучше, чем я ожидал. Но вы, ваша милость, должны понимать, что для того, чтобы извлечь из раны всю картечь, мне пришлось сделать очень глубокие разрезы, и надо набраться терпения и соблюдать покой до полного их заживления.
 — Это не так-то просто! — мрачно отозвался граф.
 — Я буду совершенно откровенен, милорд, — продолжил хирург. — Теперь мне можно вам Признаться, что, когда я обнаружил, какое количество картечи оставалось в ране и насколько сильно она загноилась, я начал опасаться, как бы дело в конце концов не закончилось ампутацией ноги. Но чудеса все-таки бывают — и в вашем случае явно произошло чудо.
 — Я весьма благодарен судьбе, — с трудом проговорил граф, когда пальцы хирурга заскользили по швам. Те были совершенно чистыми и заживали, по словам врача, «изнутри».
 — Когда я смогу встать с постели? — снова спросил нетерпеливый граф.
 — Не раньше чем еще через неделю, милорд.
 Как вы прекрасно понимаете, любое резкое движение может снова вызвать кровотечение. Вам надо проявить еще немного терпения.
 — К сожалению, этим качеством я никогда не отличался, — со вздохом заметил его пациент.
 — Тогда, милорд, у вас есть сейчас возможность научиться этому, — ответил Томас Ньюэл. Потом он похвалил Жизель за ее перевязки.
 — Если вам когда-нибудь понадобится работа, мисс Чарт, то у меня для вас найдется сотня пациентов.
 — Похоже, у вас много работы, — проговорил граф.
 — Ко мне записываются за несколько недель вперед, — сказал Томас Ньюэл не без гордости. — И среди моих пациентов не только участники войны, как вы, милорд. Ко мне приезжают представители аристократии со всей Англии и даже из Шотландии и с континента. Иногда мне уже начинает казаться, что я просто не смогу успеть всем им помочь.
 — Все имеет свои недостатки, — улыбнулся граф, — даже слава прекрасного врача.
 — Оборотную сторону славы вы, ваша милость, должны были узнать на собственном опыте, — любезно проговорил Томас Ньюэл, а потом простился и ушел.
 И теперь, напомнив графу Линдерсту о словах врача, Жизель сказала:
 — Если вы будете двигаться, то повязка собьется — и тогда все мои усилия пропадут даром.
 Она уже собиралась уйти, но остановилась, словно вспомнив что-то.
 — Моя мать делает для вас свежую мазь. Наверное, на обратном пути мне стоит зайти домой.
 — Я еще не заплатил тебе за прошлую порцию, — сказал граф. — Во сколько она вам обошлась?
 — В три с половиной пенса, — ответила Жизель.
 — Надо понимать, что ты ожидаешь, что я расплачусь с тобой с точностью до полупенни. Или ты примешь четыре пенса?
 — Я могу дать вам сдачу, — ответила Жизель, весело блеснув глазами.
 Она прекрасно поняла, что граф поддразнивает ее: наполовину в шутку, наполовину всерьез сетуя на ее отказ принимать больше денег, нежели он назначил ей в качестве платы за услуги.
 — Ты меня просто бесишь! — сказал он, когда девушка снова направилась к двери. — Тогда вашей милости не придется скучать в мое отсутствие, — отозвалась Жизель. — Если вам что-нибудь понадобится, Бэтли придет по первому вашему зову, милорд.
 С этими словами она ушла, а граф откинулся на подушки и в тысячный раз попытался сообразить, кто она такая и почему упорно отказывается рассказывать ему о себе.
 Прежде он не мог вообразить, чтобы столь юная девушка, — а Жизель призналась, что ей девятнадцать лет, — могла разговаривать с ним настолько спокойно и уверенно. И в то же время он знал, что во многих отношениях она очень ранима и робка.
 В Жизели было нечто такое, что он не встречал ни у одной женщины… Например, ее удивительная скромность, которая так его восхищала. Когда он не разговаривал с нею, она тихо садилась в уголке комнаты и читала, сосредоточенно углубившись в книгу, что было для него удивительным, поскольку прежде ему казалось, что всем женщинам просто необходимо постоянно находиться в центре внимания.
 Граф привык иметь дело с женщинами, которые прибегали ко всевозможным уловкам и хитростям, чтобы заставить его их заметить. Они бросали на него манящие взоры, жеманно складывали губки, словно приглашая его к поцелую, говорили неестественно высокими голосами, находя это привлекательным. Жизель же вела себя так спокойно и естественно, словно он был ее братом или — ужасная мысль! — отцом. Она готова была откровенно говорить обо всем — кроме себя и своей семьи.
 «Я во что бы то ни стало узнаю, что за этим кроется!»— поклялся себе граф.
 В эту минуту дверь его комнаты открылась и в нее заглянул мужчина.
 — Вы не спите? — спросил низкий голос. Граф повернулся, чтобы взглянуть на пришедшего.
 — Фил! — воскликнул он. — Входите! Я очень рад вас видеть!
 — Я на это надеялся, — сказал полковник Беркли, входя в комнату графа.
 Лежащему в постели широкоплечий и высокий Фиц показался почти сказочным великаном.
 — Черт подери, Фиц! — воскликнул он. — Вы выглядите до отвращения здоровым — просто смотреть противно. Как ваши лошади?
 — Ждут, когда вы снова сможете на них сесть, — отозвался полковник Беркли. — У меня уже шестьдесят превосходных скакунов, Тальбот, и в этом сезоне я намерен предоставлять их в распоряжение каждого, кто захочет охотиться верхом. А вам я могу обещать право первого выбора.
 — Да, это хороший стимул побыстрее выздороветь, — сказал граф.
 — Вам лучше?
 — Намного лучше. Ньюэл — действительно прекрасный специалист.
 — Я же вам говорил!
 — Вы были совершенно правы, Фиц, и я очень рад тому, что послушался вашего совета и приехал в Челтнем.
 — Вот это я и хотел от вас услышать! — улыбнулся полковник Беркли. — Я ведь уже говорил вам: этот город просто уникален!
 По его голосу было совершенно ясно, насколько он гордится Челтнемом, так что граф невольно рассмеялся.
 — Когда вы собираетесь переименовать его в «Беркливиль»? Это было бы только справедливо!
 — У меня мелькала такая мысль, — отозвался покровитель Челтнема, — но поскольку название «Челтнем» имеет саксонское происхождение, наверное, было бы не правильно его менять.
 — Почему вы здесь? Я считал, что дела держат вас все время в замке.
 — Я приехал, чтобы обсудить с соседями прием герцога Веллингтона. Вы слышали, что он собирается к нам приехать?
 — Да, мне говорили. Это правда?
 — Конечно, правда! Куда еще могут направить «Железного герцога» его врачи, как не к нам, в Челтнем?
 — Действительно, куда? — насмешливо откликнулся граф.
 — Он будет гостить у Риделла, в коттедже «Кэмбрей», который, естественно, должен быть переименован в «Особняк Веллингтона». И, естественно, я попрошу его открыть новую ассамблею, посадить дуб и посетить местный театр.
 — Ну просто сплошная череда веселья и развлечений! — с циничной усмешкой заметил граф.
 — Господи, Тальбот, я больше ничего не могу предложить, — ответил полковник. — Он берет с собой герцогиню!
 — Так что всем придется вести себя как можно лучше.
 — Всем, не считая меня. Вы же знаете, что я никогда не подчиняюсь общим правилам.
 — Это правда, — признал граф. — И что вы теперь задумали, Фиц?
 — Я нашел совершенно восхитительную женщину, — сказал полковник Беркли, усаживаясь на край постели. Его до блеска начищенные ботфорты ловили лучи солнца, падающие из окна, и отбрасывали на потолок яркие зайчики.
 — Новую? — удивился граф. — Неужели такие дамы еще не перевелись? Я думал, что вы уже перезнакомились со всеми, Фиц. Кто же она?
 — Ее зовут Мария Фут, — ответил полковник, не обращая внимания на поддразнивание приятеля. — Она — актриса. Я познакомился с ней в прошлом году, в театре, когда участвовал в ее бенефисе.
 — А что произошло за стенами театра? — осведомился граф.
 — Некоторое время она оставалась довольно неуловимой, — сказал полковник Беркли. — Но вы же знаете, Тальбот, какой я искусный охотник? — самодовольно произнес Фиц.
 — И что же теперь?..
 — Я поселил ее в одном из моих коттеджей.
 Граф рассмеялся:
 — И сколько дам сердца у вас сейчас, Фиц?
 Хватит ли на всех коттеджей?
 — Немало, — ответил тот. — Но Мария среди них — примадонна. Она прекрасна, Тальбот, поистине прекрасна. Я должен вас познакомить, как только вы поправитесь.
 — Значит, вы не остановитесь здесь? — осведомился его гость.
 — Нет. Эту ночь я проведу с Марией, а завтра мне необходимо вернуться в замок. Но к концу недели я вернусь. Вы не очень скучаете?
 — Нет, я совсем не скучаю, — совершенно честно ответил граф. — И Ньюэл надеется, что я примерно через неделю смогу вставать.
 — Вы обязательно должны присутствовать на открытии ассамблеи!
 От полковника не укрылась гримаса недовольства, которую состроил граф, и он расхохотался.
 — Ладно, я разрешу вам манкировать этой официальной церемонией, если вы пообещаете прийти на спектакль, в котором я буду играть в театре вместе с моей труппой. Мы ставим новую пьесу — и я уверен, что вы найдете ее забавной. Ее пописал молодой талантливый человек, на которого я возлагаю немалые надежды.
 Граф Линдерст прекрасно знал, что среди многочисленных интересов полковника Беркли числилось и увлечение театром. У него была любительская труппа, и каждый месяц они играли в театре «Ройал» перед зрителями, которые собирались не столько для того, чтобы получить удовольствие от пьесы, сколько чтобы изумленно взирать на полковника, чей неуемный темперамент и широкая натура поражали их воображение.
 А вот самого полковника любительские представления не удовлетворяли, и он часто исполнял свои любимые роли с такими знаменитыми актерами, как Джон Кембль и миссис Сиддонс. Он платил за эту возможность немалые деньги и к тому же мог гарантировать, что среди зрителей будет немало его знатных друзей.
 Актеры считались людьми безответственными и безнравственными, так что дружеские отношения с ними еще сильнее портили и без того не слишком хорошую репутацию полковника Беркли.
 — Я с удовольствием приду вам поаплодировать, — пообещал граф. — И как называется этот новый шедевр?
 — Название у него такое: «Разоблаченный мошенник», — ответил полковник. — Ну как — достаточно драматично?
 — И вы играете героя?
 — Нет, конечно! Я — злодей. А какую еще роль я могу выбрать, если речь идет о бесчестье юной и прекрасной девушки?
 Граф откинулся на подушки и от души рассмеялся.
 — Фиц! Вы совершенно неисправимы! Можно подумать, о вас слишком мало сплетничают.
 — Я люблю, чтобы обо мне сплетничали. Моя легендарная личность привлекает в Челтнем все большее число людей, они тратят здесь свои деньги, и оправдывается мое утверждение, что городу надо расти и развиваться. Нам надо построить побольше новых домов, обновить общественные здания и проложить новые улицы.
 Строительство было еще одним любимым коньком полковника Беркли. Вот и на этот раз он довольно долго распространялся на эту тему. Граф в очередной раз выслушал его планы о превращении Челтнема в «столицу лечебных вод».
 — А вы слышали последние куплеты о посетителях города? — спросил полковник.
 — Какие это?
 Поднявшись на ноги, полковник начал пылко декламировать:
 Люди всех сортов и классов,
 Всевозможного достатка:
 Герцога со сворой присных
 И маркизы по четверкам,
 Лорды в парах, графы чохом,
 Стаи мотов-щелкоперов…
 — Очень уместно! — сухо прокомментировал граф.
 — Там еще очень много написано, но я не стану вам докучать этими виршами, — сказал полковник. — Надо только добавить, что в одной строчке упоминаются «рои дивных чаровниц». Это — истина!
 Граф отметил про себя, что полковник неизбежно переводил разговор обратно на женщин. Несколько цинично охарактеризовав основных «чаровниц» городка, он добавил:
 — Кстати, когда я подъехал к дому, из него как раз выходила довольно-таки миленькая девица. Я спросил дворецкого, кто она такая, а он сообщил мне, что это — ваша сиделка.
 Граф ничего на это не ответил, но полковник с нескрываемым интересом спросил:
 — Ну же, выкладывайте, Тальбот, хитрый вы лис! С каких это пор вам вдруг понадобилась сиделка-женщина? Или это только вежливое название для другого рода услуг?
 — Это чистая правда, — сказал граф. — Бэтли, конечно, старается, как может, но руки у него не слишком ловкие. По чистой случайности я узнал, что у Жизели есть опыт по уходу за больными. Даже Ньюэл похвалил ее работу.
 — А что у нее еще хорошо получается? — многозначительно осведомился полковник Беркли.
 Граф покачал головой:
 — Ничего такого, на что вы намекаете, Фиц. Она — настоящая леди, хотя, насколько я понял, ее семья попала в тяжелые обстоятельства.
 — Она показалась мне хорошенькой, хотя я успел увидеть ее только мельком, — задумчиво заметил его собеседник.
 — Даже и не думайте, Фиц! — твердо сказал граф.
 — Ну конечно, я не стану перебегать дорогу, если она принадлежит вам, — согласился тот. — Но, сказать по правде, я удивлен. Помню, вы как-то делали мне выговор за мои похождения и сказали тогда, что не развлекаетесь ни с собственной прислугой, ни с прислугой других.
 — И это по-прежнему так, — ответил граф. — И я не допущу, чтобы вы развлекались с моей прислугой!
 — Это вызов? — осведомился полковник Беркли, и глаза его странно блеснули.
 — Только попробуете что-нибудь сделать — и я вам голову снесу, — пообещал граф. — Может, сейчас я еще инвалид, но вы не хуже меня знаете, Фиц, что боксируем мы с вами примерно на одном уровне, и как только я снова буду в форме…
 Он сделал паузу, а потом рассмеялся.
 — Мы что-то заговорили чересчур серьезно. Но — оставьте Жизель в покое. Она никогда не сталкивалась с такими сердцеедами, как вы, и я не хочу, чтобы вы ее испортили.
 Граф Линдерст прекрасно знал, что полковник не мог пропустить ни одного смазливого личика, где бы он его ни обнаруживал. Но в то же время они с полковником Беркли были дружны так давно, что он был уверен в том, что Жизели ничто не будет угрожать, пока она будет под его опекой. Тем не менее репутация полковника Беркли в том, что касается женщин, была настолько плохой, что граф все-таки испытывал некоторую тревогу.
 По правде говоря, до этой минуты он не считал Жизель привлекательной, да и вообще не относил ее к той категории женщин, которые могут вызвать интерес у мужчины, да еще такого многоопытного, как полковник Беркли. Но теперь граф понял, что она обладает грацией, которая делает ее фигуру соблазнительной, даже несмотря на ее худобу. А ее огромные глаза, занимавшие чуть ли не половину бледного личика, были прекрасны, хотя и совершенно не походили на то, что прежде представлялось в его понимании идеалом красоты.
 Сейчас граф решил, что все его прежние женщины походили на раскрывшиеся розы: они были полногрудыми, соблазнительными, чувственными — полная противоположность Жизели.
 Возможно, эта ее сдержанность помешала ему увидеть в ней женщину, которую можно обольстить и покорить. А вот полковник Беркли сразу это заметил и заставил его самого взглянуть на девушку другими глазами. И теперь граф поймал себя на том, что думает о Жизели совсем не так, как прежде, до визита своего приятеля.
 Впервые он задумался о том, следует ли отпускать ее в город одну, без всякого сопровождения. Конечно, в Челтнеме правила поведения были не такими строгими и жесткими, как в Лондоне, но он не сомневался в том, что даже здесь молодая девушка из хорошей семьи должна была отправляться за покупками или в галерею с лечебной водой в сопровождении если не компаньонки из числа женщин своего круга, то хотя бы служанки или лакея.
 Тут он напомнил себе, что его мысли пошли не в том направлении. Каким бы ни было происхождение Жизели, — а он по-прежнему оставался об этом в полном неведении, — сейчас она все равно просто служанка. Ой платит ей, как платит и Бэтли, и сотням других слуг, которые работают в Линд-Парке, его фамильном поместье в Оксфордшире.
 Интересно: когда он будет совсем здоров и сможет вернуться домой, Жизель согласится сопровождать его? Но, даже не задав ей подобного вопроса, граф был почти уверен в том, что она откажется.
 Граф Линдерст снова с бессильной досадой понял, насколько мало знает о своей юной сиделке. Как могло случиться, что ее семья впала в такую бедность? И почему она никогда не рассказывает о своей матери и маленьком браге?
 «Это неестественно!»— подумал граф, еще сильнее укрепившись в своей решимости добиться у Жизели ответа на все свои вопросы.
 Жизель вернулась спустя час, и, несмотря на то, что граф давал себе обещание не упрекать ее ни в чем, долгое ожидание вывело его из терпения.
 — Тебя чертовски долго не было! — прорычал он, когда Жизель вошла наконец и спальню.
 — Все магазины переполнены, милорд, — объяснила она, — и даже в библиотеке мне пришлось задержаться.
 Она негромко засмеялась.
 — Жаль, что вы не можете посмотреть, как люди стоят в длинной очереди, чтобы воспользоваться машиной для взвешивания.
 — Машиной для взвешивания? — переспросил граф, невольно заинтересовавшись.
 — Да. Все знаменитости — да и большинство остальных, все, кто приезжает в Челтнем, — хотят попробовать эту машину. Толстые надеются похудеть благодаря водам, а худые убеждены, что смогут прибавить в весе.
 — А ты узнала свой вес? — осведомился граф.
 — Стану я тратить пенни на такую чепуху! — беспечно махнула рукой Жизель.
 — Я уверен, что ты бы убедилась, что твой вес очень изменился по сравнению с тем, каким он был неделю назад.
 Жизель улыбнулась.
 — Должна признаться вашей милости, что мне пришлось распустить талию на платьях на целый дюйм, — ответила она. — Но все равно, как вы любите повторять, я остаюсь настоящим скелетом, а вы терпеть не можете худых женщин.
 «Может, она по-прежнему худая, — подумал граф, критически осматривая свою юную служанку, — но фигура у нее просто удивительная.
 Настоящая юная богиня!»
 Тут он поспешно сказал себе, что такие мысли приличествуют идиоту-поэту, кем он никогда в жизни не был. Во всем виноват Фиц Беркли, который заставил его думать о подобных вещах. Сам граф никогда прежде не имел привычки смотреть на прислугу с точки зрения заинтересованного мужчины и не намерен был приобретать эту привычку теперь.
 — Вот ваши книги, — говорила тем временем Жизель, выкладывая их на столик у кровати. — Я уверена, что они вам понравятся. Вернее, я на это надеюсь. Откровенно говоря, я выбрала такие, которые мне самой хотелось прочесть.
 — И, надо полагать, я должен быть тебе за это благодарен.
 — Если вы будете недовольны, я всегда смогу их поменять, ваша милость. Она повернулась к двери.
 — Куда ты направилась? — недовольно спросил граф.
 — Снять шляпку и вымыть руки. Когда я вернусь, то почитаю вам газету — если вы, милорд, ленитесь прочесть ее самостоятельно!
 — Ты будешь делать то, что прикажу тебе я, — резко сказал ее наниматель.
 Однако дверь за Жизелью уже закрылась, так что граф не знал, услышала ли она его последние слова.
 На следующий день Жизель пришла с большим опозданием, что само по себе было необычно. И как только граф ее увидел, он сразу же понял, что случилось нечто нехорошее.
 Он привык с самого утра видеть ее жизнерадостную улыбку и слышать веселый голосок. От одного ее вида и теплых слов приветствия граф сразу же приходил в хорошее настроение.
 Однако этим утром девушка была очень бледна, а под глазами у нее легли тени, сказавшие графу о том, что она чем-то глубоко озабочена.
 Жизель молча сделала ему перевязку, а потом поправила подушки, привела в порядок постель и унесла из комнаты грязные бинты. Бэтли закончил бритье и утренний туалет графа еще до прихода Жизели.
 Бэтли же менял простыни на постели либо с помощью домоправительницы, либо с помощью одной из горничных, так что после того, как Жизель возвращалась, в спальню к графу никто не заходил и они оставались вдвоем.
 Граф, постоянно наблюдавший за своей таинственной сиделкой, прекрасно изучил все оттенки выражения ее лица и очень чутко чувствовал ее настроение. Ему показалось, что Жизель хочет что-то ему сказать, однако он счел за лучшее самому ни о чем ее не расспрашивать.
 Он молча смотрел, как она беспокойно ходит по комнате, переставляя то, что и без того стоит на месте, поправляет в который раз подушки на одном из кресел, хотя в него никто не садился, перекладывает книги и газеты на столике у кровати… В конце концов она подошла к нему, и граф почувствовал, что она приняла нелегкое для себя решение начать важный разговор.
 Ему показалось, что ее скулы снова заострились — видимо, из-за каких-то очень сильных переживаний. Когда Жизель остановилась около его кровати, он заметил, что у нее дрожат руки.
 — Я… хотела попросить вас… об одной вещи, милорд, — чуть слышно проговорила она.
 — О чем?
 — Я… не знаю… как это лучше сказать… — Девушка замолчала, в нерешительности теребя платье.
 — Если бывает нужно, я умею проявлять понимание.
 — Я это знаю, ваша милость, — подтвердила она. — Бэтли мне рассказывал, что в полку… все обращались к вам… со своими проблемами… а вы всегда… помогали их разрешить.
 — Тогда позволь мне разрешить и твою.
 — Вам моя просьба… покажется… очень странной.
 — Ничего не могу на это ответить, пока ты мне ее не выскажешь, — мягко отозвался граф.
 Жизель молча замерла у его кровати. Граф настолько остро ощущал ее волнение, что ему трудно было заставить себя молча ждать.
 В конце концов она едва слышно сказала:
 — Я… слышала — и думаю, что это действительно так и есть, — что существуют… джентльмены… которые готовы заплатить большие деньги за девушку, которая… невинна. — Она замолчала, словно собираясь с силами. — Я… Мне совершенно необходимо достать… пятьдесят фунтов — немедленно… И я подумала, что, может быть, вы могли бы помочь мне… найти кого-то, кто… дал бы за меня… такую сумму.
 Граф был настолько поражен ее неожиданной просьбой, что потерял дар речи.
 Жизель не смотрела на него: ее темные ресницы опустились на бледные щеки. Не сдержавшись, он воскликнул:
 — Боже правый! Ты хоть понимаешь, что говоришь? И если тебе нужны пятьдесят фунтов…
 Она быстро вскинула голову и посмотрела ему в лицо, а потом резко повернулась и стремительно пошла к двери.
 — Куда ты направляешься?
 — Я… надеялась, что вы… поймете, милорд…
 Она уже была на пороге, когда граф взревел:
 — Сию минуту иди сюда! Слышишь? Немедленно возвращайся!
 Секунду казалось, что она не послушается. Но потом, словно его приказ принудил ее повиноваться, она очень медленно закрыла дверь и прошла обратно к его кровати.
 — Я хочу разобраться во всем до конца, — сказал граф. — Тебе нужны пятьдесят фунтов, но, кик я понял, у меня ты их не примешь? Правильно?
 — Вы же знаете, что я не возьму денег… если не могу ничего дать… взамен, — горячо ответила Жизель.
 Граф собрался было возражать, но вовремя понял, что это будет бесполезно. Он уже хорошо знал болезненную гордость Жизели. Это свойство было в ней настолько сильно развито, что если бы он стал навязывать ей свои деньги, то она скорее всего просто ушла бы из его жизни.
 Призвав на помощь терпение и решив прибегнуть к дипломатии, он попытался выиграть время.
 — Прости меня, Жизель, ты меня просто ошеломила. Мне понятны твои чувства относительно денег, но серьезно ли ты обдумала тот шаг, который собираешься сделать?
 — Я… все обдумала, милорд, — ответила Жизель, — и это единственный выход… который я смогла найти. Я подумала, что вам, наверное, нетрудно будет найти такого человека… который заплатил бы за то… что я могу ему предложить.
 — Конечно, это возможно, — медленно проговорил граф.
 — Так вы это сделаете?
 — Посмотрим, — ответил он. — Думаю, что имею право спросить тебя, Жизель, для чего тебе столь срочно понадобилась такая крупная сумма денег?
 Она отвернулась от него и отошла на другую сторону комнаты, остановившись у окна. Девушка некоторое время стояла неподвижно, глядя на улицу, и граф знал, что она размышляет, можно ли доверить ему свою тайну или ей следует отказаться отвечать на его вопрос.
 В конце концов Жизель, видимо, поняла, что от ее откровенности будет зависеть, захочет ли граф оказать ей помощь в получении столь нужных ей денег, потому что тихо сказала:
 — Моему брату… чтобы он смог снова начать ходить… необходима сложная операция, которую может сделать только мистер Ньюэл.
 — С твоим братом что-то случилось? — участливо осведомился граф.
 — Два месяца назад его сшиб фаэтон, неожиданно выскочивший из-за поворота. Его истоптали лошади… и по нему… проехало колесо.
 Она произнесла эту последнюю фразу так, словно весь ужас происшедшего по-прежнему оставался настолько острым, что ей трудно было говорить.
 — Так вот почему вы переехали в Челтнем!
 — Да.
 — И вы дожидались, чтобы твоего брата осмотрел мистер Ньюэл? — догадался граф.
 — Да.
 — Почему ты мне ничего не сказала? Жизель не ответила, но граф и так знал, почему она молчала о своих тревогах. Ни она, ни ее близкие не желали, чтобы кто-то оказывал им благодеяния.
 — Похоже, операция будет серьезная, раз Ньюэл запросил такую крупную сумму, — немного помолчав, сказал граф.
 — Да, серьезная. А потом он несколько дней должен продержать Руперта в своей частной больнице, так что в пятьдесят фунтов включено и это.
 — И у тебя нет другого способа получить деньги?
 Граф понимал, что это бессмысленный вопрос. Если бы у семьи были хоть какие-то источники доходов, они не голодали бы.
 Жизель отвернулась от окна.
 — Вы… поможете мне?
 — Я тебе помогу, — пообещал граф, — хотя, возможно, и не тем способом, который предложила ты.
 — Но я должна… заработать эти деньги!
 — Я это понимаю.
 Она подошла немного ближе к кровати, и теперь ему показалось, что он читает в ее взгляде доверие.
 За свою жизнь графу не раз приходилось помогать другим решать их проблемы, но еще никогда в жизни он не сталкивался с такой невероятной просьбой. Ему до сих пор трудно было поверить в то, что их разговор с Жизелью произошел на самом деле.
 И в то же время он понимал, что, принимая во внимание характер этой девушки, у нее действительно не было другого выхода.
 Ее план основывался на реальном факте, каким бы он ни казался отвратительным, на взгляд графа, относительно которого она не ошибалась: действительно, существовали такие мужчины, которые готовы были заплатить немалые деньги — хотя, как правило, все-таки меньше пятидесяти фунтов — владельцам дорогих борделей, чтобы те предоставили им девственниц. Как и большинство его современников, граф знал, что «Храм Флоры»в Сент-Джеймсе был рассчитан на любые прихоти и извращения. Существовали и другие заведения, владельцы которых бродили по паркам, высматривая хорошеньких нянюшек из провинции, и встречали почтовые кареты, на которых в город приезжали розовощекие деревенские девицы, рассчитывающие получить место прислуги.
 Но чтобы Жизель высказала такое предложение! Граф был бы потрясен гораздо меньше, если б в его спальне вдруг разорвалось пушечное ядро.
 Он заметил, что Жизель ждет его решения, и, помолчав еще немного, сказал:
 — Ты разрешишь мне несколько часов подумать над тем, что ты сказала, Жизель? Надо полагать, ты не согласишься временно взять эти деньги у меня взаймы — пока я обдумываю положение и мы вместе ищем решение?
 — Мистер Ньюэл сказал, что мог бы назначить операцию Руперта на четверг.
 — Значит, у нас есть два дня.
 — Да… два дня.
 — Мне бы хотелось иметь больше времени.
 — Я… не могу… ждать.
 Граф понял, что она отвергла его предложение денег, не сказав об этом прямо. Может быть, попытался прикинуть он, если прикрикнуть на нее, то она уступит? Но тут же он решил, что никакие его слова не заставят ее принять у него деньги.
 Атмосфера была настолько напряженной, что граф снова решил немного потянуть время.
 — Не прочтешь литы мне новости? — спросил он. — Мне хочется узнать, что происходит в мире за пределами этих стен. И, кроме того, так у меня будет время немного свыкнуться с твоей невероятной просьбой.
 Она беспомощно взглянула на него, словно без слов говоря ему, что у нее нет другого выхода.
 Потом она послушно взяла «Челтнем кроникл»и, усевшись на стул около кровати, принялась читать своим нежным мелодичным голосом: сначала заголовки, потом — первую статью.
 Именно в таком порядке граф любил знакомиться с газетой, но этим утром он не слышал ни слова из того, что читала ему Жизель. Он снова и снова пытался придумать способ помешать этой необыкновенной девушке пожертвовать собой ради брата.
 По тем разговорам, которые у него были с Жизелью, он с полной уверенностью заключил, что она не только невинна, но и во многом наивна. Конечно, они прямо не обсуждали ничего похожего на интимные отношения героев романов или реальных личностей, но по тому, что она говорила по разным поводам, было ясно, что, как и большинство девушек ее происхождения и возраста, она имеет очень и очень смутное представление о том, что происходит между мужчиной и женщиной. А, возможно, она вообще не имела об этом никакого представления.
 Жизель была настолько чуткой, невинной и утонченной, что граф нисколько не сомневался в том, что если она решится воплотить в жизнь пришедший ей в голову план, то все, что произойдет с нею, станет для нее потрясением — ужасом, превосходящим все, что она могла бы предвидеть и чего опасалась бы.
 А еще он точно знал и то, что ей ни на секунду не могло прийти в голову, что он сам мог бы предложить ей эту сумму и воспользоваться ее предложением. Отношения, сложившиеся между ними к этому времени, не допускали и мысли о подобном.
 Граф снова сказал себе, что он был прав:
 Жизель не видела в нем мужчину, который мог бы заинтересоваться ею как женщиной. Действительно, за все то время, пока она за ним ухаживала, граф ни разу не заметил, чтобы Жизель смутилась, когда надо было обработать ему раны, поправить подушки или вообще оказаться совсем близко от него.
 Конечно, его собственное отношение тоже сыграло свою роль: он либо отдавал приказы, либо обсуждал с нею вопросы, которые интересовали их обоих, причем разговаривал с нею так, как разговаривал бы с приятелем.
 Ему было совершенно ясно, что он не сможет остаться в стороне и позволить Жизели продать свою девственность, как она собиралась сделать. Проблема для него заключалась в том, как помешать этому. Он был слишком болен для того, чтобы сыграть роль любовника — даже если бы пожелал это сделать. И предложить подобное он не мог, потому что это немедленно изменило бы отношения между ними, чего графу непременно хотелось бы избежать. Он сам был несколько удивлен тем, насколько высоко он, оказывается, ценил ту непринужденность, которая царила между ними.
 Сейчас Жизель ему доверяла. В столь трудный для нее момент она обратилась к нему со своей проблемой. Это, по крайней мере, хотя бы отчасти облегчало его задачу.
 Тем не менее если бы он попробовал просто дать ей деньги, она начала бы яростно возражать — это граф прекрасно понимал. И более того, она не поверила бы, что он может желать ее как женщину, поскольку до этой минуты он не давал ей ни малейшего повода так думать.
 «Что я, черт побери, могу предпринять?»— лихорадочно думал граф.
 Когда Жизель наконец дочитала газету, он так и не нашел никакого решения.
 Она вопросительно посмотрела на него, и граф пытался придумать, что же еще ей сказать, когда в комнату вошел Бэтли.
 — Прошу вашего прощения, милорд, но явился капитан Генри Сомеркот и желает вас видеть.
 Граф решил, что само небо послало ему этого гостя, чтобы он смог еще немного оттянуть трудный разговор с Жизелью.
 — Ты прекрасно знаешь, Бэтли, что я всегда очень рад видеть капитана Сомеркота. Попроси его подняться ко мне. Жизель встала.
 — О твоем деле мы поговорим чуть позже, — пообещал ей граф.
 — Спасибо, милорд.
 Она сделала ему реверанс и ушла. Провожая ее взглядом, граф подумал, что сейчас на ее лице отражается страдание гораздо более глубокое, чем в те дни, когда она просто голодала.
 «Мне надо придумать какой-то достойный выход из этой ситуации!»— снова сказал он себе.
 Капитан Сомеркот явился в спальню графа Линдерста подлинным воплощением светского щеголя: пышный крахмальный шейный платок, завязанный причудливым узлом, слепил глаза своей белизной, кончики воротника поднимались выше загорелого подбородка…
 — Генри! — воскликнул граф. — Очень рад тебя видеть. Каким ветром тебя занесло в Челтнем?
 — А мне казалось, ты меня должен был бы ждать, Тальбот, — отозвался Генри Сомеркот.
 Капитан был красивым молодым человеком — на несколько лет моложе графа. Они служили в одном полку и во время битвы при Ватерлоо тоже сражались рядом. Кроме того, они были родственниками, хотя и очень дальними, так что знали друг друга еще с детства.
 — Я явился сюда, чтобы усыпать лепестками роз путь нашего героя-победителя! — объявил Генри Сомеркот, усаживаясь в кресло.
 — Ну конечно! Мне следовало бы догадаться, что там, где появится герцог, должен появиться и ты.
 — Разве я могу мечтать об отпуске? — осведомился капитан Сомеркот, который при Ватерлоо было адъютантом Веллингтона. — Теперь его светлость меня почти усыновил и заставляет мое начальство высылать меня вперед повсюду, где он собирается появиться в официальной роли.
 — Мне казалось, что это не так уж неприятно.
 — Господи, ну конечно! Все лучше, чем маршировка… Но, надо признаться, Тальбот, иногда оказываешься в ужасно странных местах.
 — Ну я только рад, что ты оказался в Челтнеме, — отозвался граф.
 — Как только герцог сказал мне, куда собирается ехать на этот раз, я сразу подумал о том, что увижу тебя, — сказал капитан Сомеркот. — Как твои раны? Тебе лучше?
 — Я скоро собираюсь встать с этой опостылевшей постели.
 — Рад это слышать. Когда тебя увозили из Бельгии, я уж решил, что тебе конец — и все потому, что ты не разрешил нашему мяснику отрезать тебе ногу.
 — И я был абсолютно прав, — заметил граф. — Теперь она уже заживает. Но за это я должен благодарить местного хирурга.
 — Должен сказать, что выглядишь ты намного лучше, — подтвердил капитан, критически разглядывая своего друга и родственника. — Но если будешь слишком долго лежать в постели, то непременно растолстеешь.
 — Я и сам так думаю, — ответил граф, — но мне категорически запрещают вставать, пока раны не заживут окончательно.
 — Ну не думаю, чтобы в этом доме тебе не хватало бы развлечений, — сказал Генри Сомеркот. — Как поживает полковник? Как только я приехал, то обнаружил, что лишь о нем идут пересуды по всему городу. Впрочем, в этом ничего нового нет.
 — Да, Фиц как раз сегодня утром сюда заходил, — отозвался граф. — Он взял под свое покровительство новую очаровательницу — Марию Фут.
 — Я ее видел. Она — настоящая красавица, — заметил Генри Сомеркот. — Как это похоже на полковника — первым ее заполучить! Я бы и сам не отказался попробовать добиться ее расположения.
 — Я не советовал бы тебе пытаться это теперь, когда они вступили в прочную связь, — посоветовал ему его старший родственник. — Фиц имеет привычку сердиться, если кто-то пытается браконьерствовать в его угодьях. А пистолетом он владеет просто превосходно!
 — Ну я не такой дурак, чтобы, состязаться в амурных делах с непобедимым Фицем, — ответил капитан. — К тому же город просто полон красивых женщин. Есть из кого выбирать. Он улыбнулся и добавил:
 — Хочешь услышать дурную весть?
 — Ты все равно не выдержишь и рано или поздно все мне расскажешь, — сказал граф. — Так что я предпочту услышать твое неприятное известие сейчас.
 — Речь пойдет о Джулиусе.
 — Ну естественно! — простонал граф. — Что он выкинул на этот раз?
 — Ведет себя еще глупее, чем обычно.
 — Проклятый идиот! — воскликнул граф. — Надо полагать, снова залез в долги? Когда я в прошлый раз за него расплатился, я предупреждал его, что больше этого делать не буду. И, бог свидетель, я говорил совершенно серьезно!
 — Думаю, он тебе поверил, — сказал капитан Сомеркот.
 — Пусть бы только попробовал не поверить!
 За последние два года я потратил на этого юного распутника не меньше двадцати пяти тысяч фунтов. С тем же успехом можно было бросать деньги в сточную яму.
 — Ну, он все их потратил — и не только их!
 — Так пусть идет в долговую тюрьму! — в сердцах воскликнул граф. — Мне его не жалко.
 Я и пальцем не шевельну, чтобы его выручить.
 — Он не намерен садиться в тюрьму.
 — Тогда как же он намерен выпутаться?
 — Он пытается жениться на богатой наследнице! — усмехнулся капитан.
 — Неужели он найдет такую, у которой хватит глупости за него выйти?
 — Именно об этом я и собирался с тобой поговорить, Тальбот. Он превратился во всеобщее посмешище, пытаясь делать предложения каждой невесте с хорошим приданым, которую вывозили в этом сезоне в свет.
 Граф раздраженно сжал губы, но ничего не сказал.
 Его молодой кузен, Джулиус Линд, был его обузой с того дня, как граф унаследовал свой титул. Это был неисправимый транжира и бездельник, на которого никакие укоры не производили ни малейшего впечатления.
 У отца нынешнего графа Линдерста был младший брат, который совершенно спился и умер еще совсем молодым. Его вдова утешалась тем, что безмерно баловала их единственного ребенка, и Джулиус, казалось, вырос, чтобы вызывать один громкий скандал за другим. Юноша все время вел себя таким образом, что всякий раз, когда граф вспоминал о его существовании, он впадал в ярость.
 Поскольку пока у графа не было детей, его наследником считался Джулиус, который отнюдь не скрывал своих надежд на то, что полученные при Ватерлоо раны сведут нынешнего обладателя этого титула в могилу. Когда же стало очевидно, что этого не случилось, он был весьма расстроен и даже обижен.
 — Продолжай! — резко приказал граф Генри Сомеркоту, понимая, что тот еще не закончил рассказ.
 — Естественно, репутация Джулиуса всем прекрасно известна, и отцы большинства наследниц выставляли его за дверь, даже не давая ему времени начать разговор.
 Капитан Сомеркот опасливо посмотрел на графа, зная его горячий нрав, и продолжил:
 — Его даже поймали в спальне одной юной девушки: он надеялся ее скомпрометировать, чтобы свадьба стала неизбежной. Ее отец не придушил его на месте только потому, что Джулиус смог удрать, спустившись по водосточной трубе.
 — Меня от всего этого просто тошнит! — возмущенно воскликнул граф.
 — Я так и подумал, что тебя это не обрадует, — сказал Генри. — Но должен предупредить тебя, что он собирался ехать в Челтнем. По правде говоря, мне кажется, что он уже приехал.
 — Приехал сюда? За каким дьяволом? — вопросил больной.
 — Он ухлестывает за некой мисс Клаттербак. Кажется, это его последняя надежда. Она страшна, как смертный грех, и ей уже минуло тридцать пять, но ее папаша, Эбенизер Клаттербак, — человек очень богатый.
 Помолчав, он медленно и внушительно произнес:
 — Ростовщики обычно бывают богаты! Лицо графа исказилось от неподдельной ярости.
 — Гром и молния! Я не допущу, чтобы в нашу семью вошла дочь ростовщика! Род Линдов всегда был респектабельным — по крайней мере в течение последних ста лет.
 — Насколько я слышал, мисс Клаттербак готова принять его предложение, — продолжал тем временем Генри Сомеркот развивать эту неприятную тему. — Несмотря на богатое приданое, ей не делали предложений из-за неприятной внешности и низкого общественного положения, а Джулиус со всеми его недостатками все-таки джентльмен.
 — По рождению, но не по поведению! — с горечью сказал граф.
 Про себя он подумал, что возникла еще одна проблема, требующая немедленного решения.
 — Если я снова дам Джулиусу денег, — вслух размышлял он, — у меня не может быть никакой уверенности в том, что он расплатится со своими долгами. При этом он все равно может жениться на этой Клаттербак, если она действительно очень богатая невеста.
 — Понимаю, насколько тебе все это неприятно, — посочувствовал ему капитан Сомеркот. — Мне очень жаль, что я принес столь неприятные известия, но мне казалось, что тебе следует знать о том, что происходит.
 — Да, я предпочитаю знать самое худшее, — признал граф.
 — Что до меня, то я считаю, что кто-то должен был бы преподать юному Джулиусу суровый урок, — добавил Генри.
 — Я с тобой согласен. Но не похоже, чтобы это собирался сделать Эбенизер Клаттербак.
 — Нет, на него не стоит рассчитывать. Он ухватится за возможность заполучить в зятья настоящего аристократа.
 И тут Генри Сомеркот вдруг расхохотался:
 — Все это ужасно напоминает мне глупую драму, из тех, что так любит ставить полковник. Разгульный племянник — Джулиус, разгневанный опекун — ты, старый ростовщик, облизывающийся при мысли о том, как он войдет в светское общество, и уродливая и, несомненно, рябая невеста, которая на самом деле оказывается несчастной жертвой.
 Генри Сомеркот от души смеялся, но граф продолжал мрачно хмурить брови.
 — Единственное, чего нам не хватает, — продолжил сквозь смех капитан, — это героини — прекрасной принцессы инкогнито, которая преображает нехорошего племянника, так что все кончается благополучно — свадьбой! Тут граф резко сел на постели.
 — Генри, ты подал мне блестящую идею! — воскликнул он. — И что самое главное, благодаря ей я смогу не только поставить на место Джулиуса и избавить нашу семью от мисс Клаттербак, но и решу еще одну проблему, которая казалась мне не менее сложной!




 Глава 3


 — Позвони в колокольчик. Генри, — распорядился граф.
 — Зачем?
 — Я сейчас расскажу тебе, какую идею ты мне подал, — объяснил тот, — но я хочу, чтобы при этом присутствовала и Жизель.
 Капитан Сомеркот послушно поднялся на ноги и дернул вышитую сонетку, которая висела у края каминной полки.
 Почти немедленно в дверях возник Бэтли.
 — Вы звонили, милорд?
 — Приведи сюда мисс Чарт!
 — Хорошо, милорд.
 — Ты меня заинтриговал, — сказал Генри Сомеркот. — У тебя такой вид, словно происходит нечто чрезвычайно важное. Я и в Португалии всегда заранее знал, когда ты чуял приближение сражения.
 Граф рассмеялся.
 — Я не верю ни единому твоему слову! — отозвался он. — Но в то же время я должен признаться, что имею в виду некую кампанию.
 — А противник — Джулиус?
 — Он — один из противников, — загадочно ответил граф.
 В комнату поспешно вошла Жизель.
 — Вы меня звали, милорд? — спросила она. В ее огромных глазах по-прежнему стояла тревога, а губы были напряженно сжаты, как в первый день, когда граф ее увидел.
 — Я хочу, чтобы ты села, Жизель, — спокойно проговорил он, — и выслушала то, что я хочу сказать. Прежде всего, позволь представить тебе моего старого друга. Капитан Генри Сомеркот — мисс Жизель Чарт.
 Жизель сделала реверанс, а Генри Сомеркот поклонился.
 Увидев выражение ее лица, граф неожиданно догадался, что она решила, будто Генри Сомеркот — это тот мужчина, которого он нашел, чтобы она могла заработать необходимые ей пятьдесят фунтов.
 Такая мысль его немало смутила, и он поспешно добавил:
 — Жизель, капитан Сомеркот привез мне новости относительно моего двоюродного брата, Джулиуса Линда. К сожалению, этот молодой человек ведет себя весьма предосудительным образом.
 Жизель явно удивилась, но промолчала, и граф продолжил свое объяснение:
 — Если я не женюсь и у меня не будет сына.
 Джулиус Линд унаследует мой титул и псе семейное имущество, а по отношению к моему наследнику у меня есть определенные обязанности.
 — Никто бы не смог проявить к нему большей щедрости, чем это сделал ты! — вставил капитан Сомеркот.
 — Джулиус уже растратил столько денег, сколько ты — как и большинство обычных людей — сочли бы целым состоянием, — продол жил граф, словно не услышав слов Генри. — Я много раз оплачивал его крупные долги и теперь, откровенно говоря, убедился в том, что потакать его неумеренному транжирству было бы в дальнейшем неразумно.
 — Вопрос в том, Тальбот, — снова вмешался в разговор капитан, — что Джулиус считает тебя неиссякаемым рогом изобилия или, скажем, банком, чьи денежные запасы находятся целиком в его распоряжении.
 — Я уверен в том, что это надо прекратить, — твердо сказал граф.
 Жизель не сводила с него глаз. Граф понимал, что она безрезультатно пытается понять, какое это может иметь отношение к ней.
 — Генри рассказал мне, что для того, чтобы поправить свои финансы, Джулиус преследовал всех богатых невест Лондона и вот теперь приехал в Челтнем следом за одной из них.
 — Ты бы только видел, на что она похожа! — прервал его неугомонный Генри. — Я в своей жизни перевидал немало не отличающихся красотой женщин, но совершенно уверен, что, если бы устроить состязание для самых отъявленных уродин, Эмили Клаттербак стала бы его победительницей.
 Только теперь Жизель чуть-чуть успокоилась и даже слабо улыбнулась.
 — Клаттербак? — переспросила она. — Какая странная фамилия!
 — Она — дочь Эбенизера Клаттербака, ростовщика, — жестким голосом сказал граф и раздраженно ударил кулаком по краю кровати. — Черт подери! — яростно вскрикнул он. — Я уже говорил и снова повторяю: я не допущу, чтобы в нашу семью вошел человек по фамилии Клаттербак. Ростовщик-кровопийца не будет сидеть за моим столом!
 — А как вы можете этому помешать? — негромко спросила Жизель.
 С этими словами она встала со стула и поправила обшитую кружевом простыню, которую граф смял в порыве гнева. Одновременно она взбила подушки у него за спиной.
 Генри Сомеркот наблюдал за нею с нескрываемым изумлением.
 — Не мельтеши! — приказал граф. — Я пытаюсь объяснить тебе, какую роль тебе предстоит сыграть в этой драме.
 — Мне? — удивилась Жизель.
 — Да, тебе, — ответил граф. — Полагаю, у тебя есть хоть капля актерского дарования? Жизель явно не могла понять, о чем он говорит, и даже Генри Сомеркот вопросительно посмотрел на своего друга.
 — Я намерен преподать Джулиусу такой урок, который он забудет очень и очень не скоро! — с мрачной решимостью заявил граф. — И одновременно, Жизель, я решаю и ту проблему, с которой ты этим утром обратилась ко мне.
 Она широко раскрыла глаза, а граф повел разговор дальше:
 — Единственный способ вызволить Джулиуса из когтей мисс Клаттербак — это отвлечь его внимание другой наследницей. Она, конечно, должна быть не менее богата, но к тому же весьма привлекательна.
 На секунду в спальне воцарилось молчание, а потом Жизель неуверенно сказала:
 — Мне… мне непонятно… что вы… предлагаете, ваша милость.
 — Я предлагаю тебе стать той наследницей, которую мы подсунем Джулиусу, чтобы отвлечь его от ухаживаний за этой невозможной Клаттербак.
 Граф повернулся к капитану Сомеркоту.
 — Ты, Генри, расскажешь Джулиусу, насколько эта новая наследница богата и уважаема в обществе. Да, кстати: лучше будет, если она приедет с Севера… Йоркшир — обширное графство, и, насколько я знаю, Джулиус никогда там не бывал.
 — Но… такое… просто невозможно! — запротестовала Жизель.
 — В моем словаре слово «невозможно» отсутствует! — высокомерно заявил граф. — Половина гостей Челтнема приезжает из далеких уголков страны. Ньюэл только вчера говорил об этом в твоем присутствии. Следовательно, богатая наследница из Йоркшира будет всего лишь одной из сотен людей, которые желают посоветоваться с врачами и попить целебные воды.
 Генри Сомеркот встал.
 — Клянусь Юпитером, Тальбот, ты — просто гениальный стратег! Я всегда так считал, да и герцог Веллингтон — тоже. Помнишь, как ты переломил ход боя под Викторией? В тот момент я уже был уверен, что французам удалось нас отрезать от основных сил!
 — Если мы справились с французами, то ух Джулиуса мы как-нибудь переиграем! — сказал граф.
 — Но… как мы сможем сделать так… чтобы он подумал… — беспомощно начала Жизель.
 — Предоставь все мне, — успокоил ее граф. — Ты будешь одета так, как требуется по роли, так что тебе останется только быть любезной с Джулиусом и заставить его думать — не выходя из рамок приличий, конечно, — что ты готова принять его ухаживания.
 — Я полагаю, милорд, что у меня это получится.
 — У тебя это получится, и получится прекрасно! — решительно заявил граф.
 — Идея определенно интересная, — сказал Генри Сомеркот. — Но где она будет жить?
 После секундной паузы граф ответил:
 — Здесь! Пусть я буду проклят, если соглашусь потерять мою сиделку! И потом, мне тоже интересно наблюдать, как будут развиваться события.
 Рассмеявшись, он добавил:
 — Полагаю, что в этом случае мы должны заручиться согласием хозяина дома.
 — Я совершенно уверен, что полковник Беркли получит огромное удовольствие от нашего небольшого спектакля, — проговорил капитан Сомеркот.
 — От чего я должен получить удовольствие? — спросил у двери чей-то голос.
 Все трое, сидевшие в спальне, повернулись к двери, и в комнату вошел полковник Беркли.
 — Легок на помине! — объявил он. — Или вы наметили для меня тяжелую роль?
 Его слова были явно обращены к Генри Сомеркоту, но взгляд был устремлен на Жизель, которая при его появлении встала.
 — Вы-то нам и нужны, Фиц, — заметил граф. — Нам нужно твое согласие на одно дело. Да и твоя помощь тоже была бы очень кстати — оно как раз по твоей специальности.
 Полковник Беркли остановился рядом с Жизелью.
 — Меня кто-нибудь представит, наконец? — осведомился он.
 — Жизель, это хозяин дома, полковник Беркли. Фиц — мисс Жизель Чарт! Жизель присела в реверансе.
 — Вы даже привлекательнее, чем я решил, когда мельком увидел вас сегодня утром, — заявил полковник.
 У Жизели порозовели щеки, она была явно смущена проявленным к ней вниманием.
 Хозяин дома несколько секунд пристально смотрел ей в лицо, и она потупилась. Тогда полковник уселся верхом на стул, положив руки на его спинку.
 — Ну рассказывайте, что тут происходит, — сказал он. — С первого взгляда совершенно ясно, что вы тут устраиваете какой-то заговор.
 — Именно это мы и делаем, — подтвердил граф, после чего еще раз коротко обрисовал ситуацию.
 Полковник Беркли громко захохотал.
 — Говорите после этого о челтнемских спектаклях! — сказал он. — Дорогой мой Тальбот, чувствую, что вы еще будете писать пьесы для моего театра!
 — Для вас в этой пьесе роли нет, — парировал граф. — Все сосредоточено на Жизели. Ей надо убедить Джулиуса в том, что она — богатая наследница, в качестве которой она и будет ему представлена. Тогда он перестанет преследовать мисс Клаттербак и сосредоточит свое внимание на йоркширских миллионах, которые будет рассчитывать отправить в свой бездонный карман.
 — Отказаться от верного дела ради миража? — проговорил полковник. — Определенно, дорогой мой Тальбот, здесь есть материал для неплохого первого акта. Однако гораздо важнее, что произойдет в двух последующих.
 — В пьесе, которую мы хотим поставить, важнее всего, чтобы Джулиус не успел совершить решительного шага, — возразил на это граф Линдерст.
 — Тут я с тобой полностью согласен, — поддержал его капитан. — Когда я уезжал из Лондона, все ждали, что помолвка вот-вот будет объявлена.
 — Есть слабый шанс, что Джулиус настолько хитер, что просто решил напугать тебя, Тальбот, предполагаемым браком, чтобы ты еще раз заплатил его долги. Он уже так поступал, — напомнил полковник.
 — Но я не имею намерения это делать! — резко сказал граф.
 — Тогда Жизель должна быть очень достоверной, — ответил полковник. — От нее одной зависит успех этой затеи.
 Он снова посмотрел на нее так пристально, что девушка почувствовала сильное смущение. От нее не укрылось и то, что, говоря о ней, он называет ее по имени. Однако она поспешила напомнить себе, что, став служанкой, не может ожидать иного обращения со стороны джентльменов.
 — Ну же, Фиц, — поторопил его граф, — тут-то нам и понадобятся твои советы специалиста!
 — Хорошо, — ответил полковник Беркли, вдруг став серьезным. — Если Жизели предстоит стать богачкой, то пусть она лучше будет ч вдовой. Тик не появится опасений относительно родственников, которые, несомненно, постарались бы не допустить, чтобы Джулиус имел с ней дело. А еще это позволит ей остановиться В ЭТОМ доме даже при отсутствии компаньонки.
 — Лучше сделать ее дальней родственницей, — подсказал Генри Сомеркот. — Иначе вы понимаете, как будет истолковано ее присутствие в Немецком коттедже в качестве гостьи.
 Три мужчины многозначительно переглянулись, но граф заметил, что Жизель явно не поняла смысла этих слов.
 — Если я буду вдовой… — сказала она, — то он может задавать вопросы о моем… муже.
 — Воспоминания о его смерти будут настолько тяжелы для вас, что вы не пожелаете об этом говорить, — ответил полковник. — И, бога ради, не забудьте, что вам понадобится обручальное кольцо!
 Его слова зазвучали резко. Граф и его молодой друг знали, что причиной такой перемены в настроении полковника была мысль о его собственном незаконном рождении.
 Дело, которое слушалось в палате лордов четыре года назад, в 1812 году, вызвало в обществе настоящую сенсацию. Мать Фица привлекла все возможные доказательства, чтобы подтвердить, что он был рожден в законном браке. Однако палата лордов приняла решение, что шестым графом Беркли на самом деле является младший брат полковника, Мортон.
 Такое решение заставило полковника нести себя еще более неуемно и вольно, чем раньше. Широкая огласка, которую получило их дело, мучительное унижение, пережитое его матерью, сенсационное разбирательство, которое длилось четыре месяца и выставило на всеобщее обозрение все детали частной жизни их семьи — все это оставило свой след. Полковник испытывал немалую враждебность по отношению к обществу и не пропускал случая бросить ему вызов.
 Он не признавался в том, что пережил унижение, но рубцы на его сердце остались навсегда.
 — Жизели понадобится не только обручальное кольцо, — сказал граф, переводя разговор с неприятного момента, — но и модные дорогие наряды.
 — Да, конечно, — согласился полковник, заговорив совершенно иным тоном. — И вот тут я смогу вам помочь. Мадам Вивьен, которая шьет костюмы для моих театральных постановок, — просто гений портновского искусства. А еще она не будет болтать, что очень важно. Иначе весь Челтнем будет знать, что Жизель получает приданое в театральной костюмерной.
 — А как насчет прислуги? Особенно если она будет жить здесь? — спросил Генри.
 Полковник бросил на него презрительный взгляд.
 — Не думаете ли вы, что кто-то из работающих на меня людей осмелится сплетничать о ком-то из моих гостей или вообще о чем-то, что происходят в этом доме?
 Сделав небольшую паузу, он внушительно добавил:
 — Посторонние могут сплетничать обо мне как угодно, но, уверяю вас, все, что происходит в любом принадлежащем мне доме, остается сугубо частным делом. Хотя, конечно, повсюду есть любопытные дураки, которые готовы думать самое плохое.
 — Никаких слухов о Жизели быть не должно! — твердо сказал граф. — Пригласите сюда эту мадам Вивьен. Девушку надо одеть так, как подобает богатой наследнице. Но в то же время не слишком вызывающе, респектабельно, как должна выглядеть вдова из Йоркшира.
 — Вы уже придумали ей фамилию? — осведомился Генри.
 Наступило молчание. Трое мужчин погрузились в раздумья. Первым заговорил полковник:
 — Бэрроуфилд вполне подойдет. Помню, так звали одного персонажа пьесы, в которой я впервые играл на сцене. Он был родом из Йоркшира. А может, это был не «он», а «она»— я запамятовал.
 — Прекрасно, — согласился граф. — Жизель станет миссис Бэрроуфилд, вдовой сквайра из Йоркшира, который заработал миллионы на продаже шерсти.
 — Пусть ее мать будет моей дальней родственницей, — предложил полковник. — Тогда не придется объяснять разницу в фамилиях.
 Внезапно Жизель осознала, что именно планируют предпринять джентльмены, и испуганно пролепетала:
 — Пожалуйста, не затевайте этого! Я… боюсь за это браться! Что, если я вас подведу? А что, если… меня разоблачат?
 — Тогда Джулиус женится на мисс Клаттербак, — ответил Генри, опередив остальных. — И так или иначе ничего особо страшного не произойдет. Миссис Бэрроуфилд сможет снова исчезнуть, уехав в свой родной Йоркшир.
 Хотя ответил Жизели капитан, она продолжала смотреть на графа, и тот прочел в ее взгляде мольбу о помощи и поддержке.
 — У тебя все прекрасно получится! — решительно сказал он. — И, по правде говоря, тебе ничего особенно и делать не надо. Я не сомневаюсь, что Джулиус явится ко мне с визитом, как только услышит от Генри, что в одном со мной доме остановилась богатая наследница. Вас друг другу представят, и он каким-то образом — тут уж придется смотреть по обстоятельствам — предложит проводить тебя к источнику. А после нескольких подобных встреч он, возможно, пригласит тебя пообедать с ним.
 Еще не договорив, граф почувствовал, что эта мысль пугает Жизель, однако сказал себе, что это не важно. Главное, что благодаря его плану можно было решить как его собственную проблему и хорошенько проучить Джулиуса, так и проблему относительно денег для операции брата Жизель.
 — У меня идея! — сказал полковник. — Кингли, мой управляющий, хранит коллекцию драгоценностей, которые я использую для моих постановок.
 Туг он посмотрел на Жизель и, словно почувствовав, как ее пугает мысль о том, что ей придется надеть дорогие украшения, добавил:
 — Камни в них исключительно полудрагоценные: гранаты, аметисты… Кажется, есть и небольшая нитка жемчуга. Было бы странно, если бы у богатой наследницы не оказалось совершенно никаких украшений.
 — Да, конечно, — согласился граф. — Право, Фиц, без вашей помощи мы с нашим спектаклем не справимся. Как вы считаете, сколько времени понадобится мадам Вивьен, чтобы подготовить Жизель к выходу на сцену?
 — Думаю, это можно будет сделать практически немедленно, — беззаботно заявил полковник. — Поскольку я понимаю всю срочность дела, я сам к ней схожу и попрошу немедленно прийти сюда. У нее наверняка найдется несколько готовых платьев — по крайней мере столько, что Жизель сможет совершить первый выход.
 Улыбнувшись, он добавил, обращаясь к девушке:
 — Какой ответственный момент! Вы должны вызвать интерес у зрителей и удерживать его до конца пьесы.
 Жизель чуть заметно содрогнулась, и он укоризненно сказал:
 — Нет-нет! Никаких страхов перед началом спектакля! Я никогда не разрешаю моим актерам бояться. Я требую только одного: чтобы они знали свои роли и точно выполняли то, что я им говорил.
 — Но… мне потому и страшно, что я… не знаю… роли, — прошептала Жизель.
 — Предоставьте все мне, — великодушно сказал полковник. — Я буду вашим постановщиком, Жизель. И могу вас уверить, что у меня в этом немалый опыт.
 — Я предпочла бы… предоставить это… его милости, — тихо сказала Жизель.
 Граф невольно почувствовал радостное торжество из-за того, что она предпочла довериться ему, а не полковнику. Но если это и было мягкой попыткой поставить полковника Беркли на место, тот не обратил на это внимания.
 — Ну конечно, — согласился он. — Это ведь пьеса Тальбота, так что я не стану портить его драматичный сюжет. Но в то же время я беру на себя роль ведущего спектакль. И, скажу вам откровенно и без ложной скромности, я чертовски хорошо умею это делать!
 — Мы все это знаем, Фиц, — подтвердил граф. — Но только не пугайте Жизель. Я уверен, что она еще никогда не делала ничего похожего, так что ей придется нелегко.
 — Кто знает, может, мы найдем в ней новое дарование на уровне миссис Сиддонс! — заметил полковник Беркли.
 — Или даже на уровне Марии Фут, — лукаво заметил Генри.
 Полковник вопросительно посмотрел на него, и он добавил:
 — Я видел ее в «Роланде для Оливера». По-моему, она была превосходна!
 — Они очень красива, — самодовольно проговорил полковник, словно в этом была его заслуга.
 — Жизель вполне справится с ролью миссис Бэрроуфилд, — сказал граф, — а большего нам сейчас от нее и не нужно. Поспешите, Фиц, и разыщите для меня мадам Вивьен. А ты, Генри, иди и попробуй выяснить, где остановился Джулиус.
 — Он остановился в «Плуге», а мисс Клаттербак — в «Лебеде».
 — Тогда будем надеяться, что нам удастся разлучить их окончательно.
 Генри Сомеркот оперся на изножье кровати, в которой лежал граф.
 — И что именно я должен ему сказать? Граф немного подумал, а потом медленно проговорил:
 — Скажи ему, что заходил повидаться со мной и что я пребываю в добром здравии. А потом начни петь дифирамбы хорошенькой богатой вдове, которая тоже живет в Немецком коттедже.
 Сделав паузу, он добавил:
 — Я думаю, надо сделать еще одну вещь. Когда у Жизели будет такая возможность, ей следует сказать, что она выехала из Йоркшира в сопровождении немолодой тетки, которая, к несчастью, заболела и должна была задержаться в Лондоне, но позже присоединится к ней здесь.
 — Прекрасная мысль! — одобрил полковник и сказал наставительно:
 — Всегда надо, чтобы у персонажей существовали убедительные причины для всех их поступков и обстоятельств. Такая достоверность должна служить основой любой пьесы.
 — А потом? — спросил Генри, напоминая графу, что его роль еще до конца не определена.
 — Небрежно так скажешь, что намерен еще раз зайти ко мне ближе к вечеру, и предложи ему отправиться вместе с тобой…
 Тут граф прервал свои распоряжения и обратился к полковнику Беркли:
 — Мадам Вивьен сможет подготовить Жизель настолько быстро? У нее ведь должно найтись хотя бы одно платье, которое придется ей впору?
 — Думаю, их будет несколько десятков, — ответил тот. — И каждое будет к лицу очаровательной Жизели. Предоставьте все мне. Тальбот. Я сейчас же отправляюсь к мадам Вивьен. А перед тем как уйти, переговорю с Кингли.
 — Я иду с вами, — сказал Генри. — Уверен, что нам с вами надо обсудить еще очень много важных деталей для этой постановки.
 — Я вас подвезу, — с улыбкой пообещал полковник. — Мой фаэтон ждет у дверей.
 — Спасибо, — отозвался Генри. — Главный недостаток вашего города, полковник, это то, что В НЕМ приходится слишком много ходить пешком!
 — Любой врач подтвердит вам, что это очень полезно для здоровья, — ответил покровитель Челтнема.
 — И я ничуть не сомневаюсь в том, что вы ищете способ заставить приезжих платить за каждый сделанный ими шаг! — рассмеялся Генри.
 Двое заговорщиков вышли из комнаты. Граф молча смотрел на Жизель, ожидая, что она скажет.
 Он знал, что девушка испытывает немалую тревогу. А еще ее выразительные глаза сказали ему, что ей все еще не верится, что все слышанные ею планы — это не пустая фантазия, которая никогда не будет воплощена в жизнь.
 Она подошла к его кровати и остановилась в ногах, так напряженно уцепившись за резной столбик балдахина, словно боялась упасть.
 — Не бойся, Жизель, — мягко проговорил граф. — Сейчас я напишу тебе чек на пятьдесят фунтов, которые тебе так необходимы.
 — Это слишком щедро! — сказала она. — Я уверена, что это слишком много!
 — Если ты так считаешь, то можешь спросить у полковника, сколько он платит актерам-любителям, которые участвуют в его постановках, — ответил граф. — Ты убедишься в том, что он платит им подобную сумму за неделю. А поскольку я предвижу, что этот маскарад может продлиться и десять дней, и даже дольше, то на самом деле ты достаешься мне очень дешево.
 Заметив, что все еще не убедил ее, он добавил:
 — Ты, похоже, не слышала историю об Эдварде Кине, которому в Челтнеме заплатили пятьдесят фунтов за утренний спектакль, за дневной в Тьюксбери — еще пятьдесят, а вечером в Глостере еще такую же сумму, так что он за день заработал сто пятьдесят фунтов.
 — Но я же… не Эдвард Кин. Граф улыбнулся:
 — Надо ли говорить очевидное?
 — Вы делаете все это… чтобы… меня спасти, милорд, — неуверенно сказала Жизель.
 — Конечно, это одна из причин, по которой я предложил такой план, — признал граф. — Но, как ты прекрасно понимаешь, есть и другая причина: я не хочу, чтобы моей близкой родственницей стала дочь ростовщика.
 — А если… мистер Линд мною… не заинтересуется? Вдруг я не в его вкусе?
 — А я и не говорил о том, что ты должна заинтересовать его как женщина, — ответил, граф. — Но вот состояние, которое ты якобы имеешь, несомненно, должно его заинтересовать. Капитан Сомеркот не преувеличивал, говоря, что во время этого лондонского сезона Джулиус преследовал всех богатых невест, прилагая все возможные усилия, чтобы жениться на одной из них.
 Граф подумал, не следует ли ему рассказать Жизели о том, как Джулиус пытался скомпрометировать одну из девушек и как ему пришлось спасаться по водосточной трубе. Однако он сказал себе, что это только испугает ее, хотя она скорее всего и не поймет всего, что крылось за такой попыткой.
 По мнению графа, главная проблема заключалась в том, поверят ли люди тому, что Жизель была замужем.
 В ней очень заметно ощущались юность и невинность — такие качества, которых граф не встречал среди женщин, с которыми флиртовал и обществом которых наслаждался до своего ранения.
 В своем простеньком синем платье она сейчас казалась именно тем, кем была: юной девушкой, которая не понимает жизни и ничего не подозревает о всех подводных течениях и интригах аристократического общества.
 Однако он сказал себе, что единственной альтернативой его плану было то, что предложила сама Жизель, а сама мысль об этом была ему нестерпима.
 Прибегнув к своему самому решительному тону, которому все окружающие всегда безусловно повиновались, граф Линдерст сказал:
 — Спустись вниз, Жизель, и передай мистеру Кингли, что я прошу у него банкнотов на сумму пятьдесят фунтов. Скажи ему, что я приготовлю чек на эту сумму, который он может забрать у меня в любое удобное для него время.
 Завтра о самого утра ты можешь отнести эти деньги мистеру Ньюэлу и договориться относительно операции на четверг.
 Жизель прерывисто вздохнула, и на мгновение в ее глазах вспыхнула радость. А потом она сказала:
 — Если я вас подведу… Если мистер Линд мною не заинтересуется… Я верну вам эти деньги.
 — Если ты будешь со мной спорить, — ответил граф, — то у меня резко, ухудшится состояние, и Ньюэл вообще никого не будет оперировать: он будет выхаживать меня! Ради бога, девочка, прекрати придумывать возражения и выполняй то, что я тебе приказываю!
 В его голосе звучало раздражение. Жизель подошла чуть ближе и сказала:
 — Извините… меня, ваша милость. Я заставила вас рассердиться, а мне вовсе не хотелось это сделать. Я вам благодарна… так благодарна, что и сказать не могу.
 — Тогда вырази свою благодарность тем, что постарайся как можно лучше сыграть роль, которая должна даться тебе совсем легко: ведь это роль леди, которой ты являешься и по рождению, и по воспитанию.
 — Но по роду занятий я — служанка, — грустно улыбнулась Жизель.
 — Я считаю тебя моей сиделкой, — ответил граф. — И какой бы ты великолепной ни стала в твоих новых нарядах, сколько бы балов и ассамблей ни посещала в роли миссис Бэрроуфилд, ты по-прежнему будешь делать мне перевязки и в свободное время выполнять все мои желания.
 — Вы же знаете… что я охотно буду это делать, милорд, — тихо сказала Жизель. — И… пожалуйста… разрешите мне еще раз поблагодарить вас!
 Ее голос звучал необычайно нежно, а в глазах появилось такое выражение, какого прежде граф никогда не видел. Однако, зная, как надо с ней обращаться, и испытывая непонятное ему самому нежелание ответить ей прямо, он резко сказал:
 — Я не, позволю тебе пренебрегать моими удобствами!
 — Этого никогда не случится, — пообещала Жизель. — Вот и сейчас, милорд, вам необходимо отдохнуть.
 — Я буду отдыхать при условии, что меня не оставят в неведении относительно того, что будет происходить. Когда появится мадам Вивьен, я хочу ее видеть. Я сам намерен пояснить ей, что нам понадобится. И платья для тебя я тоже буду выбирать сам, каждое!
 — Да, конечно, — согласилась Жизель. И тут ей в голову пришла новая мысль, заставившая ее тревожно спросить:
 — И вы сами будете за них… платить, ваша милость?
 — Конечно, я за них заплачу! — непререкаемым тоном заявил граф. — И не вздумай со мной спорить, Жизель. Нельзя поставить театральный спектакль, не затратив денег. Могу тебя уверить, что, какую бы сумму я ни потратил, она будет ничтожной по сравнению с тем, во что обошелся мне Джулиус в одном только прошлом году, не говоря уже о том, сколько мне пришлось выкладывать в предыдущие годы.
 — Как это он может тратить так много денег? Что он на них покупает? — недоуменно спросила Жизель.
 — Если бы я мог сказать «на лошадей», что соответствовало бы истине, говори мы о полковнике, который тратит на них целые состояния, я бы еще считал, что это можно хоть как-то извинить, — ответил ей граф. — Но деньги Джулиуса уходят на вино и порочных женщин. И, конечно, на азартные игры.
 — Как глупо!
 — Ты права: очень глупо — и очень дорого обходится.
 — Никогда не могла бы восхищаться человеком, который увлечен азартной игрой, — задумчиво проговорила Жизель. — Это кажется мне таким бессмысленным: ставить деньги на карту… особенно если вы не можете себе этого позволить.
 — А как насчет остальных пороков? — поинтересовался граф. — Женщин, например?
 К его глубокому изумлению, Жизель покраснела и опустила глаза, которые только что открыто смотрели ему в лицо.
 — В некоторых… случаях, — сказала она жестким тоном, которого прежде граф от нее не слышал, — такое поведение… совершенно непростительно.
 Жизель встала и направилась к двери. — Я скажу дворецкому, чтобы он провел к вам мадам Вивьен, когда она придет, а пока отдыхайте, милорд, — сказала она и ушла. Граф изумленно смотрел ей вслед. Оказывается, среди прочих тайн этой девушки была одна, связанная с тем родом женщин, о которых он только что упомянул. Жизель была явно выведена из равновесия.
 Графу пришло в голову, что, возможно, ее отец оставил свою семью без всяких средств к существованию из-за любовницы, которая оказалась для него привлекательнее семейной жизни.
 Да, возможно, дело было именно в этом. Но тогда непонятно, почему нужна была такая скрытность. Подобные ситуации встречались чуть ли не на каждом шагу, и обычно брошенная семья достаточно громко выражала свое вполне законное негодование по поводу выпавшей на их долю участи.
 Тайны. Все новые и новые тайны!
 Граф чувствовал, что ни на шаг не приблизился к их разгадке. Сейчас он знал о Жизели не больше, чем в первый день, когда она заинтересовала его тем, что была столь явно истощена от недоедания.
 Ну теперь она уже больше не голодала. Да и ее родные хоть и не живут в роскоши, но тоже не сидят впроголодь благодаря тому, что она зарабатывает фунт в неделю и к тому же приносит для них еду с его стола.
 А теперь ее брату можно будет сделать операцию, и, зная золотые руки мистера Ньюэла, можно было не сомневаться, что он поставит мальчика на ноги.
 «Наверное, я все-таки понемногу что-то о ней узнаю», — сказал себе граф.
 Ему вспомнилось, насколько легче было получать информацию о противнике во время военных действий — несравненно легче, чем разгадывать секреты его таинственной служанки! На него работали шпионы, приносившие ему известия обо всем, что он хотел узнать, он мог допрашивать пленных… Было и еще немало способов добывать сведения, благодаря которым он был самым хорошо информированным командиром на всем Перинейском полуострове.
 Несмотря на то, что ему надо было обдумать множество разных вещей, после легкого ленча граф действительно задремал и, вздрогнув, проснулся только тогда, когда дворецкий ввел к нему в спальню мадам Вивьен.
 Эта подвижная француженка во время войны тщательно скрывала свою национальность, но теперь была готова объявить ее всему свету.
 Граф выяснил, что мадам Вивьен работала на полковника с самой первой пьесы, которую тот поставил. Приглашая ее к графу, он уже рассказал модистке, что именно от нее потребуется, и теперь она сообщила, что привезла с собой все свои готовые платья, а также шляпки и шали к ним. Кроме того, она захватила рисунки для других нарядов и образцы тканей, чтобы можно было заказать новые платья специально для Жизели.
 Папки с рисунками и образцами материй были разложены по кровати, а мадам Вивьен предложила, чтобы они с Жизелью ушли в другую комнату, где девушка могла бы переодеться в одно из привезенных для нее платьев.
 — Насколько я понимаю, милорд, — проговорила модистка, не пытаясь скрыть своего акцента, — сегодня — особый день, и вечером должен прийти особый джентльмен, ради которого мадам Бэрроуфилд должна выглядеть как можно лучше.
 Граф с Жизелью не сразу сообразили, на кого мадам Вивьен намекает.
 Потом мадам Вивьен увлекла Жизель за собой в соседнюю комнату, а граф остался просматривать рисунки туалетов. Большинство из них он счел слишком театральными и вызывающими для нежной и спокойной Жизели, считая, что в подобных нарядах она будет походить на воробышка в павлиньих перьях.
 Однако вскоре потрясенному графу пришлось полностью изменить свое мнение.
 Он уже. начал гадать, что могло так долго происходить в соседней комнате, где уединились модистка и Жизель, и собирался вызвать Бэтли и отправить его за ними со словами, что он устал ждать… и тут открылась дверь и в спальню вошла мадам Вивьен.
 — Я нарядила мадам Бэрроуфилд, — сообщила она графу, — так, как мне приказал месье полковник. Надеюсь, милорд, что вы одобрите результат.
 Она взмахнула рукой, и в комнату медленно вошла Жизель, которая до тех пор стояла за дверью, словно это были кулисы настоящего театра.
 Граф мог только смотреть на нее в немом изумлении.
 Мадам Вивьен получила от полковника Беркли подробные инструкции и совершенно точно выполнила их.
 Теперь Жизель выглядела старше своих девятнадцати лет, и фигура ее казалась более пышной. Но что стало для графа самой большой неожиданностью, это то, что она оказалась настолько красивой.
 Секунду он не мог понять, что именно могло так радикально изменить ее внешность, но уже через мгновение ему все стало понятно.
 Мадам Вивьен умело наложила на лицо Жизели модную косметику, к которой прибегали все светские дамы. Конечно, на них она была не настолько яркой, как на тех, кто появлялся на театральных подмостках: благородные дамы пользовались краской очень осторожно и весьма умело. Только теперь граф понял, почему лицо Жизели — за исключением ее необычайно больших, ярких и выразительных глаз — всегда казалось ему бледным и неинтересным.
 Она не пользовалась никакой косметикой по той простой причине, что не могла себе позволить расходовать па нес деньги.
 Теперь ее нежная кожа буквально светилась, словно драгоценный жемчуг. На щеках лежал легкий румянец, скрадывавший впадинки у нее под скулами. Глаза ее, окруженные очень длинными, темными и шелковистыми ресницами, казались еще более яркими, чем обычно.
 Изящный изгиб ее губ был чуть тронут специальным карминовым составом, а волосы уложены на голове в виде короны, с локонами, спускавшимися по обе стороны ее личика.
 Наряд ее был сшит по самой последней моде, но в то же время оставался достаточно сдержанным, как то и приличествовало для леди. В то же время он был более причудливым и смелым, чем те платья, которые полагалось носить девятнадцатилетним девушкам.
 Граф молча смотрел на новую Жизель и не сразу опомнился и заметил, что обе женщины ждут его оценки. Не спуская глаз с Жизели, он сказал:
 — Могу вас поздравить, мадам. Полковник был совершенно прав. Вы — настоящая художница, и мне остается только признать, что вы создали подлинный шедевр!
 Мадам Вивьен сделала ему низкий реверанс.
 — Мерси, милорд. Раз вы довольны, большего мне и желать нельзя.
 — Я очень доволен! — уверенно подтвердил граф.
 День уже подходил к концу, когда мадам Вивьен наконец отбыла в Челтнем, и Жизель вошла в комнату графа.
 — Я… очень тревожусь, — сказала она.
 — Почему? — удивился граф.
 — После того, как мадам поговорила с вами без меня, она сказала, что вы велели ей купить для меня несколько десятков платьев. Право… мне не нужно… так много! И счет окажется… просто чудовищный!
 — Ты пытаешься вмешиваться в мои распоряжения, Жизель? — осведомился граф.
 — Нет-нет… конечно, нет! — поспешно ответила она. — Просто мне… не хотелось бы… чтобы вы тратили на меня… так много денег.
 — Я имею право тратить мои деньги так, как мне заблагорассудится, — объявил граф. — И хотел бы напомнить тебе, что в течение последнего года не имел возможности тратить свои немалые доходы ни на что, кроме докторов, которые, за счастливым исключением в лице мистера Ньюэла, ничего не дали мне в обмен на мои гинеи.
 — Вы хотите сказать… что вам приятно было покупать платья… которые вы для меня выбрали… и все остальные вещи?
 — Я нисколько не покривлю душой, когда скажу, что получил от этого большое удовольствие! — сказал граф. — И позволь прибегнуть к довольно банальной фразе и сказать, что тебя стоит одевать.
 У нее по-прежнему был обеспокоенный вид, и граф добавил:
 — А если ты только заикнешься о том, что вернешь мне деньги, то я, наверное, тебя просто отшлепаю! Однако, чтобы хоть как-то успокоить твою идиотскую, неуместную гордость, давай договоримся вот о чем: если ты решишь, что эта одежда тебе больше не понадобится, или если мы поругаемся из-за какого-нибудь пустяка, вроде моей склонности тратить мои собственные деньги по своему усмотрению, то мы отдадим все эти наряды полковнику, для его театрального гардероба.
 Немного помолчав, граф продолжил:
 — Мадам Вивьен сказала мне, что у нее есть немалый запас всевозможной одежды, относящейся к самым разным эпохам, на тот случай, чтобы полковник в любой момент мог поставить такой спектакль, какой пожелает, не дожидаясь шитья новых костюмов.
 Тут он улыбнулся.
 — А еще я слышал, будто в Челтнеме он всегда держал наготове быстрых лошадей и экипажи, чтобы доставлять все, что ему может вдруг потребоваться для шарад и спектаклей, которые полковник часто устраивает в замке Беркли.
 — Н-наверное… я вам кажусь ужасно нелепой, милорд, — тихо проговорила Жизель.
 — Вовсе нет, — возразил граф. — Такие чувства вызывают у меня самое глубокое уважение. Большинство женщин всегда готовы взять у мужчины все, что только можно. Ты — исключение из правил, Жизель, и я не сомневаюсь, что большинство мужчин сочтут такое свойство очень привлекательным.
 Он увидел, что она облегченно вздохнула. Немного помолчав, Жизель спросила, словно ребенок, которому необходимы уверения взрослого:
 — Я… вас не подведу?
 — Я глубоко убежден в том, что ты никогда этого не сделаешь, — сказал граф.
 Его голос прозвучал необычно глубоко и выразительно. И когда он встретился с Жизелью взглядом, обоим показалось, что в эту минуту произошло нечто необычайное, хотя оба не могли бы сказать, что именно.
 На секунду они замерли, а потом Жизель порывисто отвернулась и немного невнятно проговорила:
 — Мне… позвонить, чтобы вам принесли чаю? Или… вы предпочли бы нечто более крепкое, ваша милость?
 — Думаю, нам обоим полезно было бы выпить немного вина, — ответил граф. — И потому, что я получу от него больше удовольствия, чем от чая, и потому, что, как ты прекрасно знаешь. Генри в любую минуту может привести сюда Джулиуса.
 Он увидел, что Жизель задрожала. Потом девушка посмотрела на графа, и он без всяких слов понял, что она думает о том, что произошло между ними совсем недавно, то, чему граф не мог подобрать подходящего определения.
 «Ну, по крайней мере, одну из проблем я решил успешно!»— подумал он.
 И попытался понять, почему ему почти невыносимо неприятна мысль о том, что для того, чтобы отработать свои пятьдесят фунтов, Жизель должна будет проводить время с Джулиусом.
 Граф Линдерст сильно устал после этого бурного дня, наполненного событиями, но сон не шел к нему, хотя боль в раненой ноге совсем не беспокоила его.
 Он снова и снова мысленно перебирал все, что произошло в конце дня, когда Генри, как и ожидалось, привез Джулиуса, чтобы навестить больного родственника.
 Как только Бэтли доложил о том, что джентльмены уже внизу, Жизель тихо выскользнула из комнаты, и граф принял Генри Сомеркота и Джулиуса Линда один.
 — Какой сюрприз, Джулиус! — приветствовал он своего молодого родственника с прежде не свойственным для их отношений радушием.
 — Рад видеть, что вам стало лучше, кузен Тальбот.
 Тогда как Генри Сомеркот был подлинным светским щеголем, потуги Джулиуса казаться таковым приводили к довольно жалкому результату.
 Он явно одевался у дорогого портного, однако не обладал ни фигурой, ни внушительной внешностью двух своих более старших родственников, которым долгое пребывание в армии придало немалую уверенность в себе. Не отличался он и хорошим вкусом, которым так славился капитан Сомеркот.
 Цвет его панталонов заметно отличился от того желтого оттенка, который ввел в моду принц-регент, шейный платок был чересчур пышен, кончики воротника оказались слишком высокими и привлекали ненужное внимание.
 Однако граф почти с яростью подумал, что в глазах женщин Джулиус должен выглядеть весьма презентабельным молодым человеком.
 Только внимательно присмотревшись к его лицу, можно было заметить морщины под глазами и чуть заметный второй подбородок, говорившие о том, что для мужчины двадцати четырех лет он находится далеко не в хорошей физической форме.
 Тем не менее ни в выражении лица графа, ни в его голосе не чувствовалось никакого осуждения. Он приветливо пригласил пришедших сесть и позвонил, потребовав еще вина.
 — Я позволил себе рюмку вина в одиночестве, — объяснил он, — но мне будет очень приятно, если вы ко мне присоединитесь. И я уже пригласил к себе гостью, остановившуюся в этом же доме, некую миссис Бэрроуфилд. Она пока не ответила. Возможно, у нее есть какие-то другие планы.
 Незаметно посмотрев на Джулиуса, граф заметил, как у того вытянулось лицо.
 — Я уже рассказал Джулиусу о миссис Бэрроуфилд, — непринужденно заметил Генри Сомеркот. — Когда я встретился с ней у тебя вчера, она показалась мне чрезвычайно привлекательной молодой леди!
 — Боюсь, что я с тобой согласиться не могу, — холодно ответил граф. — Хотя, похоже, немало пылких молодых джентльменов придерживаются такого же мнения, что и ты.
 — Удивляться не приходится, если вспомнить, сколько ей завещал Бэрроуфилд, — бросил Генри.
 — Она была намного моложе мужа? — встревоженно поинтересовался Джулиус.
 — Кажется, намного моложе, — ответил Генри Сомеркот. — Кажется, для него это был второй брак, хотя я точно не знаю. Как бы то ни было, она очень молода для вдовы. Однако кого волнует ее возраст, когда за ней стоят миллионы Бэрроуфилда?
 — Никогда не слышал о Бэрроуфилдах, — сказал Джулиус раздосадованно, словно какой-то злоумышленник специально скрывал от него факт их существования. — А вы о них что-нибудь знаете, кузен Тальбот?
 — Ты не слышал о Бэрроуфилдах? — недоверчивым тоном переспросил граф. — Ну, милый мой мальчик!..
 Не было необходимости добавлять к этому что-то еще, решил граф, и прибегать к прямой лжи. Было очевидно, что Джулиус уже убежден в том, что миссис Бэрроуфилд действительно является той, за кого ее выдал Генри. Тут открылась дверь.
 — Миссис Бэрроуфилд, милорд! — объявил Бэтли.
 В комнату вошла Жизель. Протянув навстречу ей руку, граф сказал:
 — Как любезно с вашей стороны доставить мне приятную возможность провести время в вашем обществе! — проговорил он своим самым любезным тоном. — Я уже опасался, что у вас есть какое-то более интересное занятие, чем визит к больному.
 — Вы… были очень добры… пригласив меня, — ответила Жизель.
 С этими словами она вложила руку в руку графа, и тот почувствовал, что ее холодные пальчики отчаянно дрожат. Он чуть заметно их сжал, надеясь хоть немного ее успокоить.
 — Разрешите познакомить вас с еще одним моим гостем, — сказал он. — Капитана Генри Сомеркота вы уже видели у меня вчера, а сегодня с ним пришел мой двоюродный брат, мистер Джулиус Линд. Он только что приехал из Лондона, так что сможет рассказать нам все последние светские новости. Здесь, на водах, всегда такая монотонная жизнь, что мы рады бываем узнать, что происходит в столице.
 Жизель улыбнулась обоим джентльменам и села на стул у самой кровати.
 Граф отметил про себя, что мистер Кингли предоставил те украшения, которые пообещал им полковник. Шею Жизели обвивала нитка жемчуга, на корсаже была приколота красивая аметистовая брошь, а на левой руке рядом с золотым обручальным кольцом был надет перстень с аметистом и жемчугом.
 — Вы не первый раз в Челтнеме, миссис Бэрроуфилд? — обратился к ней Джулиус.
 Он сидел довольно близко от Жизели и, задав свой вопрос, наклонился к ней: воплощенное внимание.
 — Нет, это мое первое посещение этого курорта, — ответила она. — Мне было так приятно, что полковник Беркли пригласил нас с тетей погостить у него. Мы были наслышаны о красотах этих мест и чудодейственных свойствах целебных вод!
 — И вы собираетесь их пить? — поинтересовался Джулиус.
 — Наверное, хотя не думаю, чтобы они были очень мне нужны, — ответила Жизель со слабой улыбкой. — Вот моей тете их лечебные свойства будут очень и очень кстати. Бедняжка заболела и вынуждена была задержаться в Лондоне. Боюсь, что она сможет присоединиться ко мне только через несколько дней.
 — Тогда, если до ее приезда вам не с кем ходить в бювет, — сказал Джулиус, — я надеюсь, что вы позволите мне проводить вас туда и представить вас миссис Форти, которая считается одной из самых примечательных жительниц Челтнема.
 В ответ на вопросительный взгляд Жизели, он поспешил объяснить:
 — Миссис Форти обслуживала короля с королевой и членов королевской семьи, когда они приезжали пить лечебные воды. По приказу Его Величества был даже написан ее портрет.
 Джулиус рассказал все это настолько гладко, что граф приписал это предварительному знакомству с путеводителем по Челтнему. Он нисколько не сомневался в том, что, перед тем как отправиться к нему с визитом, его кузен постарался запомнить как можно больше интересных фактов, чтобы произвести благоприятное впечатление на богатую миссис Бэрроуфилд, продемонстрировав ей свое знакомство с городом.
 Это говорило о том, что Генри Сомеркот Прекрасно справился с возложенной на него задачей. Граф постарался не встретиться взглядом с капитаном, опасаясь, что кто-нибудь из них не выдержит и громко рассмеется.
 — Было бы любопытно познакомиться с миссис Форти, — ответила Джулиусу Жизель.
 — Тогда, может быть, вы разрешите мне представить вас ей завтра утром? — спросил Джулиус. — В какое время вы желали бы принимать воды?
 — Наверное, часов десять утра было бы не слишком поздно.
 — Это самое подходящее время, — сообщил ей Генри Сомеркот. — В это время все самые интересные гости Челтнема будут подносить кружки к губам, делая вид, что вода им помогает. А на самом деле они считают ее просто отвратительной!
 — Она действительно такая нехорошая на вкус? — встревожилась Жизель.
 — Понятия не имею, — ответил капитан Сомеркот. — Я ее никогда не пробовал и не собираюсь этого делать. Но вот Тальботу, по-моему, следовало бы начать ходить в бювет, как только ему станет немного лучше.
 — Хочу сказать со всей решимостью, что не имею ни малейшего намерения пить целительную воду! — твердо заявил граф. — С меня хватит врачей, лекарств и прочей чепухи!
 С этими словами он посмотрел на Жизель, и ему показалось, что глаза ее вдруг засверкали, сказав ему, что, если, по ее мнению, воды из источника будут ему полезны, она обязательно попытается убедить его хотя бы их попробовать.
 В предвкушении ожидающей его в будущем битвы, он заметно повеселел.
 — Я могу показать вам еще множество интересных вещей, миссис Бэрроуфилд, — продолжал тем временем Джулиус. — В городе чудесная ассамблея, а в театре специально в честь приезда герцога Веллингтона будет поставлена пьеса под названием «Любовь в деревне».
 — А в ней будут играть какие-нибудь знаменитые актеры? — спросила Жизель, почувствовав, что от нее требуется какая-то реакция на услышанное.
 Джулиус был вынужден признаться в том, что это ему неизвестно.
 — Возможно, в главной роли появится Мария Фут, — вставил Генри Сомеркот.
 И он, и граф Линдерст понимали, по какой причине этой актрисе может достаться главная роль в театре, патроном которого был полковник Беркли.
 Джулиус продолжил разговор, но остальным джентльменам было очевидно, что, хотя он и прилагает все силы к тому, чтобы подольститься к «богатой вдове», присутствие его кузена и главы семьи заставляет его немного сдерживать свой пыл. Время от времени Джулиус бросал на графа вызывающий взгляд, но тот продолжал оставаться все таким же любезным.
 К концу визита стало ясно, что если Джулиус Линд и имел опасения относительно того, как он будет встречен графом, то теперь эти опасения полностью развеялись.
 По правде говоря, этот молодой джентльмен действительно боялся, что графу стало известно не только о том, как он в последнее время добивался расположения богатых наследниц, но и о том, что в течение последнего года он взял в долг значительные суммы в надежде, что титул скоро перейдет к нему. Хотя ростовщики затребовали с него огромные проценты, Джулиус нимало не сомневался в том, что граф вскоре умрет от ран, и тогда он без труда сможет расплатиться по всем своим долговым обязательствам.
 Однако одного только взгляда на кузена Тальбота было достаточно для того, чтобы убедиться: он уверенно идет к выздоровлению!
 Хотя Джулиус держался в высшей степени любезно и дружелюбно, мысленно он проклинал тот день, когда друзья уговорили графа поехать в Челтнем, чтобы его прооперировал Томас Ньюэл, один из самых знаменитых хирургов страны.
 Джулиус говорил себе, что, будь судьба к нему хоть немного благосклонна, кузен Тальбот должен был бы погибнуть во время сражения при Ватерлоо или, по крайней мере, умереть потом, когда он отказался от ампутации.
 Все только и говорили, на какой риск отважился граф, не послушавшись полковых докторов и отказавшись от ампутации ноги. Даже когда раны с засевшей в них картечью загноились и у него начался сильный жар, он не сдался и не принял их рекомендаций! И тем не менее невероятное везение и тут не оставило графа. Теперь Джулиусу уже казалось, что он не получит графского титула еще лет сорок, а то и больше.
 Проклиная судьбу, сыгравшую над ним столь злую шутку, Джулиус пытался решить, разумно ли он поступит, если перенесет свое внимание с Эмили Клатгербак на эту гораздо более молодую и привлекательную женщину. К тому же, судя по тому, что он услышал от Генри Сомеркота, у миссис Бэрроуфилд состояние гораздо больше, чем у дочери ростовщика, не говоря уже о том, что на ее происхождении не лежит никакого пятна.
 Но, с другой стороны, Эмили, говоря словами поговорки, была синицей в руках. Мисс Клаттербак недвусмысленно дала ему понять, что благосклонно принимает его ухаживания, а то, что он последовал за нею в Челтнем, должно было наглядно продемонстрировать ей серьезность его намерений.
 Однако при мысли о том, что его тестем станет Эбенизер Клаттербак, Джулиуса Линда начинало тошнить. Да и сама Эмили не только была на двенадцать лет старше его самого, но и отличалась крайне непривлекательной внешностью, так что перспектива брачных отношений с ней заставляла его бледнеть и покрываться холодным потом.
 Но что еще оставалось ему делать: его заимодавцы становились все настойчивее, а долги, несмотря на все те суммы, которые ему удалось вытянуть из кузена в прошедшем году, достигли просто астрономических размеров.
 Джулиус не мог ни продолжать жить по-прежнему, ни отказаться от своего привычного образа жизни, поскольку другого просто не мог себе представить.
 Когда Эмили станет его женой, он получит достаточно денег, чтобы платить сотням «прелестных чаровниц», которые будут только рады помочь ему забыть о том, что он — человек женатый.
 В то же время, если можно было получить не уродливую простолюдинку, а хорошенькую аристократку и к тому же более богатую, то стоило ли колебаться?
 Джулиус понимал, что ему во всех отношениях будет лучше житься, если его родственники, и в особенности граф, не будут возражать против той, кого он выберет в супруги.
 В случае миссис Бэрроуфилд никаких трудностей не возникнет, а вот всеобщую реакцию на бедняжку Эмили он слишком легко мог себе представить!
 Когда Жизель поднялась со стула и сказала, что пройдет к себе, чтобы прилечь перед обедом, Джулиус тоже встал.
 Он принял решение.
 «Я никогда не боялся рисковать!»— сказал он себе.
 Прощаясь с Жизелью, он задержал ее руку в своей чуть дольше, чем того требовали приличия, и полным искренности голосом сказал, что будет считать минуты до следующей встречи с нею — в десять часов завтрашнего утра. — Вы очень добры, сэр, — ответила Жизель, делая ему реверанс.
 Джулиус с преувеличенной обходительностью поднес ее пальцы к своим губам.
 Она пошла от него по длинному коридору к еще одной большой комнате для гостей, которую с этого дня отвела ей в Немецком коттедже миссис Кингдом.
 Немного позже, увидев, как за Джулиусом закрылась входная дверь, Жизель поспешно вернулась в спальню графа.
 Она порывисто вбежала в комнату и, не обращая внимания на Генри Сомеркота, который как раз прощался со своим другом, протянула к графу обе руки.
 — Я… все сделала правильно? — спросила она. — Все получилось так, как вы хотели? Как вы считаете: он поверил?
 — Ты была само совершенство! — тихо ответил граф.




 Глава 4


 — Доброй ночи, миссис Бэрроуфилд.
 — Доброй ночи, мистер Линд, и огромное спасибо вам за то, что вы сегодня меня сопровождали.
 — Это мне следует благодарить вас за то удовольствие, которое я получил, находясь в вашем обществе, — ответил Джулиус. — Мне только жаль, что мы так мало времени могли провести вместе, миссис Бэрроуфилд.
 Он особо подчеркнул последние слова, чтобы нельзя было усомниться в том, что он имеет в виду, и, взяв Жизель за руку, крепко сжал ее пальцы.
 Пока Жизель лихорадочно пыталась придумать, как можно ему ответить, он тихо добавил:
 — Мне так много надо сказать вам… Я очень надеялся, что сегодня вечером у меня будет возможность это сделать.
 Жизель опасливо оглянулась на дворецкого и лакея, которые стояли в дверях особняка позади них, и поспешно высвободила свою руку. Вышколенные слуги распахнули двери, как только экипаж остановился у парадного подъезда.
 Ей не нужно было ничего говорить: он и так понял, о чем она подумала.
 — Позвольте мне, — сказал Джулиус, — зайти за вами в десять утра, чтобы проводить в бювет.
 Он склонил свою темноволосую голову, и сквозь тонкую кружевную ткань перчатки Жизель ощутила теплое прикосновение его губ. Сделав над собой огромное усилие, она едва слышно пролепетала:
 — Еще раз благодарю вас… И… мне надо идти…
 Ей удалось высвободить руку, и она поспешно поднялась по ступеням.
 Хотя она и не оглядывалась, но инстинктивно чувствовала, что Джулиус стоит на месте, провожая ее взглядом. Только когда она была уже на середине лестницы и услышала, как позади нее закрылась дверь, она могла наконец избавиться от него и его настойчивого взгляда.
 Едва справившись с желанием вытереть то место, к которому прикоснулись его губы, она еще быстрее заспешила вверх по ступеням к лестничной площадке и замедлила шаги только у дверей, которые вели в спальню графа.
 «Может быть, он уже спит», — подумала она.
 Но перед тем, как ей уехать, он настоятельно требовал, чтобы она обязательно зашла к нему, как только вернется с ассамблеи, куда ее сопровождал Джулиус.
 Жизель осторожно повернула ручку двери и открыла ее. Тут же она увидела, что у огромной кровати с балдахином горят свечи, а граф сидит в подушках и явно не спит.
 Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь и была уже на полпути к его кровати, когда он сказал:
 — Ты очень припозднилась! В его голосе звучали сердитые нотки, и Жизель поспешно ответила:
 — Извините, ваша милость. Уйти раньше было просто невозможно.
 — Что значит «невозможно»?!
 — Так много… надо было… увидеть…. Полковник Беркли представил меня большому количеству людей.
 — Зачем он это сделал?
 — Кажется, он просто хотел проявить любезность… И еще — заставить всех поверить в то, что я действительно состою с ним в дальнем родстве.
 Дойдя до кровати, Жизель остановилась и заглянула графу в лицо.
 Она была необыкновенно привлекательна, он понял это еще до со отъезда, когда Жизель зашла с ним попрощаться.
 На ней было платье из бледно-розового газа, подол которого был присобран и виде фестонов, отделанных небольшими рюшами из кружева, украшавшего и корсаж, и края рукавов.
 Вокруг шеи у нее было скромное колье с аквамаринами, цвет которых перекликался с ее необычными зеленовато-синими глазами.
 — Рассказывай, что происходило и как тебе понравилась ассамблея, — нетерпеливо приказал граф.
 — Помещения курортной ассамблеи показались мне очень красивыми, — ответила Жизель, — но все только и говорят о новом здании, а о старом отзываются довольно презрительно.
 Слабо улыбнувшись, она добавила:
 — Наверное, из-за скорого закрытия правила сегодня соблюдались не так строго, как обычно.
 — Какие еще правила? — спросил граф.
 — Полковник Беркли сказал мне, что в ассамблее были запрещены все азартные игры — и в карты, и в кости. А сегодня вечером некоторые леди и джентльмены играли в экарте.
 Немного замявшись, Жизель проговорила:
 — А я не знала… что мне делать.
 — Что ты этим хочешь сказать? — осведомился граф.
 — Полковник Беркли предложил, чтобы я тоже поиграла, и, конечно, я начала отказываться, но он и слышать ничего не пожелал. Он сказал мне: «Я буду вашим банкиром. Всем известно, что когда прелестная дама играет в первый раз, то непременно выигрывает!» Жизель развела руками.
 — Я не сумела ему отказать, он был так настойчив. И потом я решила, что если буду слишком упорно отказываться, то мистер Линд подумает, что я не настолько… богата, как… ему сказали.
 — Я могу понять твое затруднение, — согласился граф.
 — Я выиграла, — продолжила рассказ Жизель. — Или, по крайней мере, так мне сказал полковник. Но на самом деле я так толком и не поняла смысл игры.
 — И сколько же ты выиграла?
 — Десять гиней.
 Жизель обеспокоенно посмотрела на графа.
 — Что мне теперь делать? Он не позволил мне отказаться взять деньги. Мне показалось бессмысленным устраивать из-за этого сцену: ведь мистер Линд считает меня такой богатой!
 — И что же ты сделала? — с любопытством спросил граф, которому вся эта ситуация казалась весьма забавной.
 — Я принесла эти деньги с собой, — ответила Жизель.
 Она положила свой маленький атласный ридикюль на одеяло перед графом.
 — Я не вижу тут никаких проблем, — сказал он. — Деньги эти принадлежат тебе, хотя я и подозреваю, что полковник проявил щедрость потому, что имеет некоторое представление о твоем затруднительном положении.
 — Я не хочу… ничем быть обязанной… полковнику. Мне не нужны его… благодеяния!
 В словах Жизели послышались какие-то странные нотки, которые заставили графа пристально посмотреть на нее. Однако он сдержал вопрос, который уже вертелся у него на языке, и вместо этого спокойно ответил:
 — Эти деньги, несомненно, твои, Жизель. И я не сомневаюсь, что они могут очень тебе пригодиться.
 — Я хочу отдать их… вам, милорд, — сказала она. — Вы потратили столько денег… на мои наряды. И вы были так ко мне добры.
 Секунду граф ошеломленно смотрел на нее, а потом медленно проговорил:
 — Ты действительно пытаешься вернуть мне мои деньги столь оскорбительным для меня образом?
 — Н-нет… нет, пожалуйста, не сердитесь, я не хотела обидеть вас! — умоляюще воскликнула Жизель. — Но ведь это такая большая сумма, а я никогда не смогу расплатиться с вами за все, чем я вам обязана.
 — Ты ровным счетом ничем мне не обязана, — твердо ответил граф. — Ты оказываешь мне немалую услугу — пусть даже при этом ты и сама извлекаешь из этого пользу. Сегодня Генри сказал мне, что мисс Клатгербак глубоко разочарована тем, как ведет себя Джулиус. Ему представляется, что она оскорблена и вскоре собирается уехать из Челтнема. Когда это произойдет, наш маскарад будет окончен.
 С этими словами он взял крошечную атласную сумочку, встряхнул ее, прислушался к тому, как звенят в ней тяжелые монеты, и вручил обратно Жизели.
 — Рассматривай это как бенефис в награду за твое великолепное исполнение роли. Улыбнувшись, он добавил:
 — Все актеры и актрисы рассчитывают на получение бенефиса. По правде говоря, большинство существует главным образом за их счет. Так почему же ты должна стать исключением?
 — Вы действительно считаете, милорд, что… не будет нехорошо, если я… приму эти деньги?
 — Если ты от них откажешься, я очень на тебя рассержусь, — ответил граф. — Ты и сама прекрасно понимаешь, насколько они будут кстати, когда твой брат вернется домой после операции. Сколько мистер Ньюэл собирается держать его у себя в больнице?
 — Он сказал, что, раз операция была настолько серьезная, ему придется оставаться в больнице до конца недели.
 — Но все прошло успешно?
 — Так мы все… надеемся, — прерывающимся голосом проговорила Жизель. — Если бы вы только знали, как мы с мамой вам благодарны за то, что вы сделали ее возможной!
 — Это ты сделала операцию возможной, — решительно возразил граф. — Но, как ты понимаешь, во время выздоровления Руперт будет нуждаться в самом хорошем уходе. И хотя ты не позволяешь, чтобы я вам помогал, но тебе самой удалось сегодня об этом позаботиться. Как Всегда, ты проявила незаурядные способности.
 Жизель приняла от него свой ридикюль. Так и не дождавшись ее ответа, граф негромко сказал:
 — По-моему, ты поступаешь очень не по-христиански, не давая мне возможности получить Господне благословение, помогая твоим родным. Разве ты не помнишь, что в Библии говорится насчет блаженства тех, кто творит благодеяния?
 — Вы уже дали мне… все, что нужно, милорд.
 — Но не столько, сколько мне хотелось бы дать, — не согласился граф. — Жизель, ты по-прежнему относишься ко мне так, словно я — просто твой наниматель.
 — Нет-нет, нисколько! — запротестовала она. — Просто…
 Она не договорила. Подождав несколько секунд напрасно, граф мрачно договорил за нее:
 — Просто у тебя есть тайны, которыми ты не намерена со мной делиться. Иными словами, ты мне не доверяешь, Жизель. И я нахожу это крайне обидным.
 — Я… я хотела бы вам довериться… честное слово, хотела бы… Но… не могу, — проговорила Жизель.
 Ее голос срывался, словно она готова была разрыдаться. Помолчав немного, граф мягко сказал:
 — Наверное, ты устала. Я больше не буду сегодня тебе докучать. Иди спать, Жизель. Положи золотые гинеи к себе под подушку, где они не пропадут, и не сомневайся: ты заработала их, все до единой.
 — Вам ничего не надо, милорд? Все удобно? Нога вас не беспокоит?
 — Моя нога, как ты прекрасно знаешь, почти совсем зажила, — ответил граф. — И если меня что-то и тревожит, то это связано не со мной, а с тобой!
 — У вас нет причин обо мне тревожиться.
 — Как я могу быть в этом уверен, когда ты ведешь себя так таинственно, так скрытно? Когда ты воздвигаешь между нами стену, которую я никак не могу преодолеть?
 — Я вовсе не хочу… вести себя… так, — сказала она. — Мне бы так хотелось…
 Ее голос снова оборвался, и она поспешно направилась к двери, словно опасаясь того, что не выдержит и скажет слишком много. У порога девушка остановилась, повернулась к графу и присела в реверансе — как всегда, с необычайной грацией.
 — Спокойной ночи, милорд, — тихо попрощалась она. — И еще раз от всей души благодарю вас.
 С этими словами Жизель ушла, но граф Линдерст еще долго полусидел в постели, глядя на закрытую дверь.
 Он пытался — уже в который раз — догадаться, какую именно тайну могла с таким упорством скрывать от него его таинственная сиделка.
 Все это время граф надеялся, что рано или поздно Жизель начнет доверять ему и все о себе расскажет. Вот почему он приказал Бэтли прекратить пытаться выяснить что-нибудь о ней или ее семье. Он просто пытался составить хоть какую-то картину на основе тех обрывочных сведений, которые Жизель время от времени случайно сообщала ему во время их разговоров.
 Граф знал, что она жила где-то в провинции, но образование она явно получила самое хорошее. И хоть он не знал точно, но у него сложилось впечатление, что когда-то она жила и в Лондоне тоже.
 Он пытался заставить ее рассказывать хоть немного о ее матери, но Жизель или становилась крайне немногословной, или вообще отказывалась отвечать на его вопросы.
 Еще граф знал, что она души не чает в своем младшем брате.
 Но это было все.
 Конечно, можно было бы попробовать задавать вопросы Томасу Ньюэлу, но граф не стал этого делать. Каким бы сильным ни было его любопытство, он уважал желание Жизели сохранить свои семейные дела в тайне. Чувство чести не позволяло ему прибегать к каким-то уловкам и хитростям.
 В то же время он с все большей досадой чувствовал, что проигрывает то, что он воспринимал как поединок характеров, завязавшийся между ними.
 А еще, хоть граф и не хотел признаваться в этом даже самому себе, его все сильнее раздражало то, что Жизель имела какие-то встречи с Джулиусом и, как теперь выяснилось, и с полковником Беркли тоже, а он не мог ее на них сопровождать.
 Ему очень не понравилось то, что этим вечером она побывала на ассамблее. Но Жизель не могла ответить отказом на приглашение Джулиуса — тем более что было бы очень странно, если бы миссис Бэрроуфилд не пожелала познакомиться с центром всех развлечений, которые мог предложить Челтнем.
 Однако граф считал, что одно дело ходить в бювет и пить целебные воды, и совсем другое — всю ночь танцевать в зале ассамблеи.
 — Я не имею желания туда ехать, — сказала ему Жизель.
 — Вам там понравится, — стал убеждать ее Генри Сомеркот, который в тот момент оказался у графа. — Видит бог, молодыми мы бываем один только раз! Даже его милость не может требовать, чтобы вы всю жизнь только и делали, что бинтовали бы либо его ногу, либо еще чью-нибудь, пока вы не состаритесь настолько, что вас уже никто никуда приглашать не будет!
 — Я не считаю, что Джулиус — подходящий партнер, с которым Жизели следовало бы впервые показываться в светском обществе, — презрительно бросил граф.
 — На что только не приходится идти ради благой цели! — беззаботно откликнулся Генри Сомеркот. — Жизели не следует слушать, когда Джулиус начнет ее уверять в своих чувствах: она прекрасно знает, чего эти уверения стоят!
 Он звал Жизель по имени, как и граф. По правде говоря, Жизель видела в них двух опекунов, посланных ей судьбой. Хотя, в силу сложившихся обстоятельств, они были вынуждены давать ей большую свободу, чем это обычно допускается правилами.
 Отправляясь на бал, она только жалела, что ее спутником должен быть Джулиус Линд.
 Девушка очень быстро убедилась в том, что все, что полковник и Генри Сомеркот говорили об этом человеке, оказалось правдой: под тонким слоем лакировки пряталась достаточно неприятная личность.
 Джулиус Линд был слишком любезен, слишком красноречив. Но, что самое неприятное, решила она, когда он раздвигал губы в улыбке, глаза у него при этом не улыбались.
 Тем не менее после первых двух или трех дней знакомства ей начало казаться — хотя, конечно, она могла и ошибиться, — что обращение Джулиуса начало изменяться.
 Поначалу, считая ее крайне богатой, он старался представиться ей очень внушительным и покоренным ею — и вел себя совершенно неискренне. И в то же время, если она играла в его присутствии роль богатой наследницы — и оказалась неплохой актрисой, — он был еще более хорошим актером.
 Но постепенно, когда они успели несколько раз поговорить, посещая по утрам бювет и выезжая днем в фаэтоне, который Джулиус нанял, пойдя на немалые расходы, ей и на самом деле начало казаться, что он находит ее довольно привлекательной.
 Жизель не склонна была верить комплиментам, которыми ее осыпал Джулиус, но на третий день, когда они выехали на прогулку за город, он начал рассказывать о себе совершенно не в том тоне, который она слышала от него прежде. Ей показалось, что, может быть, он впервые увидел в ней женщину, а не просто некий ходячий банковский счет.
 Он рассказал ей, как ему нравится жить в Лондоне и как приятно ему было сознавать, что он может встречаться со всеми знаменитыми щеголями и денди Сент-Джеймса, и что он стал членом всех самых популярных клубов и получал приглашения во все самые лучшие дома светского общества.
 — А вы бывали в Лондоне? — спросил он. Жизель молча покачала головой.
 — Вы убедитесь в том, что светская жизнь в столице совершенно не похожа на то, что вы знали в Йоркшире.
 — Боюсь, что я покажусь там очень провинциальной.
 — Это не так! — горячо запротестовал Джулиус. — Вы будете там блистать, как звезда. И я был бы счастлив сопровождать вас там, как счастлив это делать здесь.
 В его голосе слышались нотки искреннего чувства, так что Жизель почувствовала себя крайне неловко.
 Хотя граф и Генри Сомеркот заранее сказали ей, чего они хотят добиться, ей не хотелось думать о той минуте, когда Джулиус Линд попросит ее руки — а она ему откажет. Жизели казалось, что, каким бы нехорошим ни был этот человек, как бы плохо он себя ни вел, все равно он не заслуживал того, чтобы из него делали посмешище и унижали его.
 Впервые с той минуты, когда она согласилась выполнить поручение, которое придумал для нее граф, она устыдилась того, что обманывает Джулиуса.
 Этот стыд был, конечно, совершенно неуместен.
 В первые дни их знакомства ей пришлось выслушать невероятное количество хвастливых заявлений и бессчетное количество лжи, которые обрушил на нее Джулиус, стремясь произвести на нее впечатление.
 Жизель знала, что он добивается ее общества исключительно из-за ее гипотетического богатства — по той же причине, по которой он преследовал непривлекательную, стареющую мисс Клаттербак. Но в то же время ей неприятно было сознавать, что она лжет своими поступками и содействует обману, пусть даже он направлен против человека в высшей степени недостойного.
 Только накануне, почувствовав, что Джулиус близок к тому, чтобы признаться ей в своих «чувствах», она поспешно переменила тему разговора и начала восхищаться зданиями, которыми так гордился полковник Беркли. А потом она настояла на том, чтобы они вернулись домой раньше, чем это планировал Джулиус.
 Жизель поняла, что ему легче переводить разговор на интимные темы, когда они едут в фаэтоне: любовный разговор казался неуместным на затененной деревьями аллее, которая вела к бювету. Во время утреннего променада к водам их окружало множество других людей, направлявшихся к источнику или возвращавшихся от него, тогда как в фаэтоне, и к тому же без грума на запятках, Жизель чувствовала себя особенно уязвимой.
 По возвращении в Немецкий коттедж, где ее дожидались граф и Генри Сомеркот, она довольно скупо ответила на их расспросы, все еще испытывая немалую неловкость из-за той роли, которую играла в задуманном ими обмане. При первой же удобной возможности она сказала, что хотела бы отдохнуть, и ушла к себе в спальню.
 — Отчего она так расстроена? — спросил Генри у графа, когда они остались одни.
 — Понятия не имею, — ответил тот.
 — Ты не думаешь, Тальбот, что она начинает относиться к молодому Джулиусу с симпатией?
 — Если что полностью исключено, так именно это! — резко отозвался граф. — Если понадобится, я могу головой поручиться за то, что Жизель не попадется на удочку к этому дешевому прощелыге!
 — Надеюсь, что ты прав, — сказал Генри. — Но ведь она еще очень юная и неопытная. И как бы мы с тобой ни относились к Джулиусу, но он вполне привлекательный молодой человек.
 Граф мрачно нахмурился, но после недолгого молчания сказал:
 — Если бы я считал, что на это есть хоть самый малый шанс, я немедленно бы прекратил этот маскарад — и пусть Джулиус женился бы на этой невозможной Клаттербак, каковы бы ни были последствия его глупости!
 — Я не думаю, что тебе следует тревожиться, — успокаивающе проговорил Генри, изумленный тем, какую бурю он вызвал своими неосторожными словами. — Жизель кажется мне достаточно разумной девушкой. И одно она должна хорошо знать: даже если бы она и привязалась к Джулиусу, у них не может быть никакого будущего: ведь у нее нет денег, а он уже на пороге долговой тюрьмы!
 Однако, уходя. Генри оставил графа в состоянии некоторой тревоги, и на следующий день, когда Жизель сказала, что, как обычно, идет в бювет с Джулиусом Линдом, он пытливо спросил:
 — Надеюсь, ты не начала привязываться к этому молодому негодяю?
 — Привязываться? — изумленно переспросила Жизель.
 — Вчера Генри показалось странным, что ты отказалась рассказывать нам, о чем вы говорили во время вашей прогулки в фаэтоне. Полагаю, сегодня днем он опять везет тебя за город?
 Жизель немного помолчала, а потом призналась:
 — Мне просто стало немного… неловко из-за того, что приходится столько лгать. Меня растили в убеждении, что лгать нехорошо. Моя няня говорила, что если слишком много лгать, то наверняка будешь гореть в адском пламени!
 Граф рассмеялся.
 — Обещаю, что приду тебя выручить или по крайней мере принесу чашку холодной воды. Это тебя немного успокоило? Жизель ничего на это не ответила. Когда она закончила перевязку, граф снова спросил:
 — Ты сказала правду: тебе не дает покоя именно это?
 — Сколько еще времени… я должна буду… продолжать это делать, милорд? — тихо спросила она.
 — Столько, сколько будет необходимо, — ответил граф. — Но, полагаю, что, даже если ты спасешь Джулиуса от мисс Клаттербак, на ее месте появятся другие. Надо только надеяться, что он не сразу забудет полученный урок.
 — Не уверена, что такой урок может что-то дать, — сказала Жизель. — Он только сильнее озлобится и будет ненавидеть вас еще больше, чем сейчас.
 — Он меня ненавидит? — удивился граф. Жизель поняла, что была неосмотрительна. Однако ей казалось, что граф и сам должен был бы понять, насколько Джулиусу ненавистна мысль о том, что он зависит от щедрости кузена. Кроме того, то, что граф отказал ему в дальнейшей поддержке, когда Джулиус в последний раз обратился к нему, еще сильнее ухудшило положение.
 Не получив от Жизели ответа, граф невесело засмеялся.
 — Да, конечно, с моей стороны было глупостью предполагать, что Джулиус будет благодарен мне за то, что я для него делал.
 — Может быть, он тоже считает, что благодеяние — лучшая награда для благодетеля, как говорится в Библии, — напомнила ему Жизель.
 — Ты обращаешь против меня мои собственные аргументы? — притворно ужаснулся граф.
 — Ваши слова показались мне довольно убедительными, ваша милость.
 Тут он рассмеялся уже совсем по-другому. — Ты пытаешься меня пристыдить! — воскликнул он. — Но скажу тебе откровенно: у тебя ничего из этого не выйдет. Джулиус уже промотал целое состояние. Он превратил свою мать в нищенку. И если даже я сегодня дам ему несколько тысяч фунтов, завтра он уже начнет просить о новой сумме.
 — Тогда где же решение? — внимательно посмотрела на него Жизель.
 — Честно говоря, не знаю, — признался граф. — То, что мы делаем сейчас, — это только маневр, который должен помешать ему взять в жены весьма неподходящую женщину. Сейчас я не могу думать дальше той минуты, когда он предложит тебе свою руку и вместе с ней свои долги.
 Позаботившись о том, чтобы у графа было под рукой все необходимое, Жизель собиралась уйти к себе, чтобы переодеться и надеть шляпку, когда вдруг сказала:
 — Я чуть не забыла вам сказать: его светлость герцог Веллингтон собирается посетить вас в три часа дня, послезавтра. Известие принес его слуга.
 — Герцог? — воскликнул граф. — Значит, он уже приехал?
 — Да, неожиданно рано, — ответила Жизель. — Уверена, что это будет воспринято полковником Беркли и его организационным комитетом как настоящая катастрофа: ведь триумфальные арки еще не установлены и, наверное, приветственный адрес тоже еще не успели написать.
 Граф расхохотался:
 — Да, Фиц наверняка будет страшно раздосадован. Он говорил мне, что собирал несколько заседаний своего комитета, чтобы точно расписать все, что должно будет происходить.
 — Но герцог Веллингтон все равно откроет новое помещение ассамблеи, — сказала Жизель.
 — Да, от этого ему увильнуть не позволят, — улыбнулся граф. — И я буду с нетерпением ожидать его визита. Ну вот, теперь ты сможешь познакомиться с «бессмертным освободителем Европы»!
 Жизель вся напряглась и сказала:
 — Прошу извинить меня, милорд, но, как я вам уже говорила, у меня нет желания это делать.
 — Ты это серьезно? — изумленно спросил граф. — Не могу поверить, чтобы кому-то не хотелось бы познакомиться с герцогом. В конце концов, ведь он же действительно избавил мир от Наполеона!
 — Я не преуменьшаю его военных заслуг, — очень тихо проговорила Жизель, — но я не могу… и не хочу… знакомиться с ним… лично.
 — Но почему? Почему?! — воскликнул граф. — У тебя должно быть какое-то серьезное объяснение такому отказу!
 — Извините, но, я не могу вам его дать, — ответила Жизель. — Но говорю вам с полной определенностью: если вы пошлете за мной в тот момент, когда у вас будет герцог, я не приду. Она не стала дожидаться ответа своего нанимателя, а решительно покинула спальню, осторожно закрыв за собой дверь.
 Некоторое время изумленный граф молчал, а потом тихо выругался. Он совершенно не мог понять, почему Жизель упорно отказывается от встречи с герцогом Веллингтоном или почему, если она считала причину своего отказа достаточно уважительной, девушка не пожелала сказать ему, в чем она заключается.
 Все это было совершенно необъяснимо. И то, что граф очередной раз оказался не в состоянии понять причину странного поведения Жизели, вызвало в нем страшное раздражение, так что за ленчем он дулся, словно раздосадованный ребенок.
 Однако если Жизель и понимала причину его дурного расположения духа, она делала вид, что это. не имеет к ней никакого отношения. Вместо этого она оживленно рассказывала о тех людях, которых видела в бювете этим утром, и о переполохе, который воцарился в городе из-за того, что герцог со своей герцогиней, двумя детьми и огромным количеством сопровождавших его слуг прибыли в Челтнем до того, как город успели украсить цветами и флагами. И фейерверки тоже были не готовы!
 Рассказ Жизели вскоре подтвердил капитан Генри Сомеркот, который зашел к графу Линдерсту вскоре после того, как Жизель уехала в фаэтоне Джулиуса. Он живописно обрисовал графу картину переполоха, который вызвал преждевременный приезд герцога.
 — Полковник в ярости обрушился на меня, — сказал Генри. — Но я-то ведь не виноват! Старик сам сказал мне, что приедет двадцатого. Откуда мне было знать, что он потом передумает и приедет восемнадцатого?
 — Фиц быстро остынет, — утешил его граф. — И, кстати, благодаря этой неожиданности он будет слишком занят, чтобы вмешиваться в мои дела.
 — А как он вмешивался? — поинтересовался Генри.
 — Вчера он научил Жизель играть в экарте.
 — Боже правый! Надеюсь, она не проиграла!
 — Нет, она выиграла десять гиней. Но ей не следует играть в азартные игры: ведь Джулиус будет ожидать, что она станет делать высокие ставки!
 — Да, конечно, — согласился капитан Сомеркот. — Не могу понять, как это полковник мог сделать такую, глупость. Обычно он действует осмотрительно и не совершает ошибок.
 — Ну на этот раз он ее совершил, по моему глубокому убеждению, — проворчал граф, — и когда я его увижу, то непременно ему об этом скажу.
 — Это очень на него непохоже, — еще раз сказал Генри. — Я слышал, что он был просто великолепен, когда играл с Гримальди, Королем шутов. Мне об этом рассказывал Джордж Байрон, который гостил в тот момент в замке Беркли.
 — Неужели Фиц действительно был хорош? — недоверчиво переспросил граф.
 — Байрон утверждает, что он был настолько хорош, что ему аплодировали чуть ли не больше, чем самому Гримальди!
 — Интересно, с чего это Гримальди согласился играть с любителем?
 — Полковник дал ему с сыном сто фунтов в качестве вознаграждения. Байрон рассказывал, что в тот день весь Челтнем явился, чтобы им аплодировать.
 — Это меня не удивляет. Но в то же время я не могу не желать, чтобы Фиц предоставил нашу пьесу мне и не играл перед моей дебютанткой роль благодетеля.
 — Пока герцог гостит здесь, Беркли будет настолько занят, что больше такого не сделает, — поспешил успокоить графа Генри.
 Поскольку Жизель чувствовала себя немного виноватой за то, что так резко отказалась встретиться с герцогом Веллингтоном, вечером того дня, когда его светлость в три часа навестил графа у него в спальне, она заказала для графа особенно вкусный обед.
 Переговорив с поваром, она выбрала именно те блюда, которые нравились графу больше всего.
 Граф Линдерст уже некоторое время тому назад предоставил составление меню на ее усмотрение, хотя довольно едко критиковал ее в тех случаях, когда ее решения расходились с тем, что бы он сам посчитал нужным выбрать.
 — Каждая женщина должна научиться составлять хорошее меню, — говорил он, и Жизель поняла, что это умение было одним из тех, которые она приобрела с тех пор, как начала работать в Немецком коттедже.
 Она переговорила и с дворецким, который дал ей свою рекомендацию относительно выбора кларета, который должен был понравиться графу.
 Закончив дела, она переоделась в одно из самых красивых платьев, которые предоставила ей мадам Вивьен. Оно было сшито из тканей разных оттенков голубого и синего цветов, расшито искусственными бриллиантами и украшено букетиками нежно-розовых розочек.
 Граф поначалу решил, что такой простой стиль не совсем согласуется с ролью миссис Бэрроуфилд, но когда Жизель примерила наряд, то показалась ему настолько очаровательной, что граф настоял на том, чтобы непременно его купить. Сама Жизель тоже усомнилась в том, что такой туалет подходит для вдовы, каковой она должна была считаться.
 Когда Жизель вернулась с прогулки в экипаже, которую специально затянула дольше обычного, то от прислуги она узнала, что герцог Веллингтон ушел от графа в шесть часов, а обед был назначен на половину восьмого. Она прошла по коридору, который вел из ее комнаты к нему в спальню, примерно в двадцать минут восьмого.
 Жизель чувствовала, что граф по-прежнему очень на нее сердит, хотя о визите герцога они больше не говорили. Ей оставалось только надеяться, что удовольствие от встречи с герцогом Веллингтоном развеет дурное настроение графа. Тот наверняка должен получить немалое удовольствие от воспоминаний о славном боевом прошлом и, возможно, благодаря этому простит ей ее нежелание отвечать на его вопросы. Легонько постучав в дверь, она открыла ее — и изумленно замерла на месте, глядя на пустую постель.
 Заметив, что кровать застлана и, значит, граф поднялся с нее достаточно давно, она с удивлением прошла через спальню и открыла дверь, ведущую в соседнюю комнату, гостиную.
 Граф занимал в Немецком коттедже главную спальню, которая составляла часть апартаментов, в которые входила гостиная и еще одна спальня. Поскольку ее наниматель был прикован к постели все то время, которое Жизель у него работала, она практически никогда не заходила в гостиную.
 Теперь она оказалась в очень красивой комнате с огромными окнами, которые выходили в расположенный за домом сад. Дальше открывался просто великолепный вид на холмы Мальверна. Однако в эту минуту взгляд Жизели был прикован к человеку, стоявшему у камина. Это был граф — и Жизель впервые увидела его одетым и стоящим во весь рост.
 — Добрый вечер, Жизель, — произнес он своим звучным низким голосом, обращаясь к потерявшей дар речи девушке.
 Та от удивления застыла в полной неподвижности.
 — Ты удивлена тем, что я встал с постели? — добавил он. — Но ты же не могла думать, что я приму моего командующего не при полном параде!
 С этими словами он улыбнулся. Жизель никак не могла прийти в себя.
 Она не подозревала, что граф окажется настолько высоким и широкоплечим, что он будет выглядеть так элегантно! Сегодня она посмотрела на него новыми глазами — и увидела, что он необыкновенно привлекателен.
 Его гофрированный шейный платок, завязанный самым сложным и модным узлом, был настоящим шедевром, вышедшим из-под ловких пальцев Бэтли. Его панталоны, в отличие от тех, которые носил Джулиус, были именно того бледного оттенка шампанского, какой искали все светские щеголи. И если после долгой болезни плечи графа были обтянуты не так туго, как того требовали строгие правила мужской моды, то Жизель этого не заметила. Зато она сразу заметила смех, который заискрился в глазах графа при виде ее изумления.
 — Ты должна меня извинить, — сказал он, — но я не стал переодеваться перед обедом. Не стану скрывать: мне пришлось затратить немало усилий, чтобы облачиться в модный наряд. Я слишком долго был на положении инвалида.
 — Вы не слишком переутомились, милорд? — встревоженно спросила Жизель, с удивлением почувствовав, что голос плохо повинуется ей.
 — Ты не собираешься сделать мне комплимент по поводу моей внешности?
 — Вы… великолепны, и не сомневаюсь, что прекрасно это знаете, милорд. Но я тревожусь, не слишком ли много вы себе позволили: ведь вы встали в первый раз!
 — Я надеялся тебя удивить — и мне это удалось, — сказал граф. — По правде говоря, Ньюэл позволил мне вставать — при условии, что это будет ненадолго.
 — Но не лучше ли вам тогда пообедать в постели?
 — Мы будем обедать здесь, — твердо сказал граф. — И, насколько я понял, ты подобрала отличное меню для такого радостного события. Наверное, ты обладаешь даром ясновидения, Жизель.
 Он говорил немного насмешливо: Жизель не сомневалась в том, что он прекрасно понимает, почему она потратила столько усилий на меню этого обеда.
 — Садитесь! — поспешно проговорила она. — Не надо без необходимости стоять на ногах. Я уверена, что мистер Ньюэл велел вам не переутомляться.
 Граф послушно уселся в кресло с высокой спинкой, Жизель села в кресло напротив.
 — Я даже не догадывалась, что вы собираетесь встать и одеться! — заметила она после недолгого молчания.
 — Я принял такое решение сразу же, как узнал, что меня собирается навестить герцог, — ответил граф. — Но и до этого я, по правде говоря, уже несколько дней об этом подумывал. И вот теперь мой срок быть инвалидом закончился — или почти что закончился.
 Тут Жизель подумала о том, что в этом случае граф уже мог бы отказаться от ее услуг. Однако ей не представилось возможности заговорить об этом: в эту минуту в гостиную вошли слуги, подавшие им обед на больших серебряных блюдах с гербом Беркли.
 Жизели показалось, что, пока они ели, граф старался быть приятным сотрапезником и рассмешить ее.
 Он рассказывал ей о необычных происшествиях, свидетелем или участником которых он был во время войны, говорил о своем поместье в Оксфордшире и о тех нововведениях, которые он намерен попробовать, как только достаточно поправится и сможет туда переехать.
 — Мой отец умер, пока я находился в Португалии, — сказал он. — Я ненадолго вернулся домой, чтобы заняться делами, и поручил все прекрасному управляющему, но есть такие вещи, которые могу сделать только я сам.
 — Это будет особенно приятно потому, что теперь все это — ваше, — сказала Жизель.
 — Это действительно так, — признал граф. — Наверное, я давно мечтал о том дне, когда смогу жить в Линд-Парке и воплощать в жизнь свои идеи относительно ведения хозяйства. И кроме того, я хочу осуществить кое-какие перемены в доме.
 — Они необходимы?
 — Мне так кажется. И потом все предшествовавшие мне графы Линдерсты так считали или, может быть, такого мнения придерживались их супруги!
 Он продолжал говорить о своих планах, но Жизель невольно задумалась о том, какую женщину мог выбрать себе в жены граф.
 Она не сомневалась, что найдется немало прелестных леди, которые только и ждут, чтобы он предложил им играть в его жизни такую роль. И, конечно, после стольких лет военной службы сам граф будет счастлив обосноваться с женой в поместье и заниматься своими лошадьми и другим хозяйством.
 Они почти закончили обед, когда граф спросил:
 — У тебя на этот вечер есть какие-нибудь планы?
 — Мистер Линд приглашал меня пойти с ним в ассамблею, — сказала Жизель, — но я отказалась и хочу… пораньше лечь спать.
 — В новую ассамблею? — уточнил граф.
 — Да. Там сегодня состоится бал.
 — И ты собиралась отказаться присутствовать при таком событии? — удивился он.
 — Я… поеду, если вы скажете, милорд, что… это необходимо, но я предпочла бы… остаться здесь.
 — Как ты можешь говорить такое? — спросил граф. — Когда мы отобедаем, я должен буду лечь в постель, хочется мне этого или нет. И поскольку сегодня я устал, то, несомненно, сразу же засну. Но ты, Жизель, ты же молода и полна сил: тебе, должно быть, хочется танцевать и присутствовать при торжественном открытии новой ассамблеи.
 — Там будет такая толпа, — встревоженно проговорила Жизель. — Ожидают тысячу четыреста гостей, и…
 Она беспомощно замолчала.
 Ей хотелось добавить, что ей совершенно не хочется проводить время в обществе Джулиуса Линда, однако она решила, что граф может счесть такие слова слишком неуместными. В конце концов, она ведь была всего лишь служанкой, которую он назначил сиделкой. И она уже разгневала его тем, что отказалась встретиться с герцогом Веллингтоном…
 Как она могла объяснить ему, что у нее нет никакого желания присутствовать на вечере, где должны собраться все мало-мальски значимые люди не только самого Челтнема, но и всех его окрестностей?
 Заметив, что граф явно дожидается, чтобы она ему ответила, Жизель в конце концом пробормотала:
 — Мистер Линд сказал… что заедет за мной… сразу после девяти. Герцог с герцогиней должны появиться в десять.
 — Тогда ты обязательно должна быть готова к отъезду с Джулиусом, как только он появится, — строго сказал граф.
 — Мне… очень хотелось бы… чтобы вы могли поехать… со мной, — тихо ответила Жизель.
 Граф пристально всмотрелся в ее лицо, словно пытаясь понять, почему она это сказала: из простой вежливости или потому, что действительно желала его общества.
 — Я слишком стар для такого рода развлечений.
 — Вы прекрасно знаете, что это не правда, милорд! — отозвалась Жизель. — И могу вам сказать, что так чувствуют себя все, кто начинает выздоравливать после долгой болезни.
 — А ты, конечно, говоришь о том, что хорошо знаешь, — саркастически заметил граф.
 — Знаю! — горячо подтвердила Жизель. — Все, кто перенес тяжелую болезнь, чувствуют, какие усилия нужны для того, чтобы вернуться к нормальной жизни. И они пытаются от этого уйти. Они цепляются за то уединение и тишину, к которым привыкли во время болезни, и не решаются сделать первый шаг обратно в мир здоровых людей.
 — Ты считаешь, что я испытываю то же самое?
 — Я в этом совершенно уверена! Когда вам снова захочется говорить о том, что вы старый и что вас не занимают пустые развлечения, не забывайте, что это — верный признак вашего выздоровления.
 Граф рассмеялся.
 — Я вынужден согласиться с вашими в высшей степени логическими умозаключениями, уважаемая сиделка!
 — Это правда… Уверяю вас, это чистая правда! — горячо подтвердила Жизель. — Пройдет еще немного времени, и вы уже будете рваться поскорее уехать из Челтнема, чтобы заняться теми делами, которые ждут вас дома. Может, вы займете какую-нибудь важную должность в графстве, где расположено ваше поместье, чтобы хоть как-то компенсировать то, что под вашим командованием больше не будет солдат.
 — По крайней мере, мной не будут больше помыкать, не давая мне делать все то, что мне хочется! — усмехнулся граф.
 — Разве я вами помыкала? — спросила Жизель почти с сожалением.
 — Невыносимо! — ответил граф, но глаза его при этом смеялись.
 А когда Жизель подняла на него взгляд, проверяя, серьезно ли он говорит, он расхохотался.
 — Ты вела себя именно так, как полагается сиделке, но я пока не готов обходиться без твоих услуг.
 Он увидел, как радостно вспыхнули ее глаза, и без всяких слов понял, что она боялась именно этого.
 — Об этом мы поговорим завтра, — сказал он. — Признаюсь откровенно: я довольно сильно устал.
 — Ну конечно! — воскликнула Жизель, — И если бы вы послушались меня, милорд, то обедали бы в постели.
 — Мне было приятно ради разнообразия сидеть за столом и обедать в обществе с очень привлекательной леди, — возразил он.
 При этом граф поднял рюмку, безмолвно приветствуя ее, а потом несколько неловко встал из-за стола.
 — У вас нога разболелась! — укоризненно воскликнула Жизель.
 — Чуть-чуть, — признался он. — Но этого и следовало ожидать.
 — Не следовало бы, если бы вы так не упрямились, — возразила она.
 Подойдя к графу, она обхватила его за талию, чтобы он мог опереться о ее плечи. При этом Жизель впервые испытала довольно странное чувство, вызванное тем, что она оказалась настолько близко от него и их тела соприкасались. Медленно двигаясь в такт друг другу, они прошли в спальню, где их уже дожидался Бэтли.
 Как только они вошли, он поспешно пошел им навстречу со словами:
 — Ну-ну, идемте, милорд, вы слишком долго находитесь на ногах для первого раза! У нас с мисс Жизель из-за вас будут неприятности с доктором, это я вам точно говорю!
 — Перестань ворчать, Бэтли, и укладывай меня в постель! — ответил граф.
 В его голосе появились нотки, которые подсказали Бэтли и Жизели, что он действительно очень сильно устал.
 Жизель предоставила графа заботам Бэтли, и когда спустя четверть часа заглянула к нему в спальню, он уже, казалось, задремал. Однако, когда она подошла близко к его кровати, он протянул руку и поймал ее пальцы.
 — Ты обязательно должна ехать в ассамблею, Жизель, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты хорошо провела время. Подобного события ты можешь уже больше никогда в жизни не увидеть.
 — Я поеду… если вы этого хотите, милорд, — чуть слышно пообещала Жизель.
 — Обещай мне!
 — Я… обещаю.
 Успокоенный ее словами, граф откинулся на подушку и закрыл глаза.
 Жизель постояла некоторое время, пока не поняла, что он заснул, осторожно высвободила свои пальцы, которые граф продолжал удерживать даже во сне.
 Глядя на спящего мужчину, Жизель поняла, что, хотя он ничуть не изменился внешне, она смотрит на него другими глазами. Граф перестал быть ее подопечным, нуждающимся в чужой помощи.
 Впервые Жизель смотрела на него не как на больного, а как на мужчину.
 Впервые он не был объектом ее заботы и сострадания, а мужчиной, привлекательным и мужественным. И впервые она сидела с ним за обедом на равных.
 Несколько секунд девушка неподвижно стояла у его кровати, а потом повернулась и бесшумно выскользнула из комнаты.
 Новое помещение ассамблеи было так набито Людьми, что трудно было дышать. Жизель радовалась, что ей нет необходимости стыдиться своей внешности среди этого множества прекрасных нарядов и блеска драгоценных украшений и орденов, которыми, казалось, были увешаны все присутствующие.
 Ровно в десять часов появился герцог Веллингтон в сопровождении своей герцогини, и все гости встретили их приветственными возгласами и аплодисментами.
 — Кузен Тальбот должен был бы присутствовать здесь и представить нас герцогу, — сказал Джулиус на ухо Жизели.
 Она не стала говорить ему, что на самом деле только сегодня днем отказалась встретиться с герцогом.
 Девушка предпочла пройтись по помещениям ассамблеи, восхищаясь ими. Только теперь она поняла, что полковник Беркли нисколько не преувеличивал, когда говорил, что Челтнему нужны новые, более просторные и хорошие здания.
 Она старалась запомнить все как можно лучше, чтобы потом рассказать обо всем увиденном графу Линдерсту. Когда они подъезжали к зданию ассамблеи, то снаружи оно показалось ей не слишком уж примечательным, однако бальная зала была просто великолепна.
 Вскоре герцог открыл бал со своей супругой в качестве партнерши. После этого начали танцевать все, но после первого же танца с Джулиусом Жизель предложила, чтобы они выбрались из толпы и осмотрели остальные помещения.
 Они не успели далеко уйти, когда им встретился полковник, который в своих светлых бальных брюках и со множеством сверкающих орденов на атласном фраке выглядел, как всегда, представительно.
 Он поздоровался с девушкой, поцеловав ей руку, а потом обратился к Джулиусу:
 — Я хотел бы попросить вас, милый мой мальчик, пригласить на танец леди Деннингтон, которая сейчас гостит у меня в замке. Я сегодня вечером не могу позволить себе танцевать, а она так прекрасно танцует, что вы наверняка получите немалое удовольствие, повальсировав с нею.
 Не успел Джулиус ответить, как полковник уже начал представлять его леди Деннингтон, а еще спустя несколько секунд Жизель осталась наедине с полковником.
 — Я хочу с тобой поговорить, — сказал он. Взяв под локоть, полковник Беркли провел ее через заполненную гостями комнату в соседнюю, меньшего размера, которая оказалась практически пустой.
 — Давай на минутку присядем, — предложил полковник. — Мне пришлось находиться на ногах с раннего утра, и я рад буду возможности хоть немного передохнуть.
 — Наверное, вам пришлось позаботиться о множестве вещей, — сказала Жизель.
 — Безусловно. И я с гордостью могу сказать, что бал удался, — ответил полковник. — По правде говоря, лучшей рекламы для Челтнема и придумать нельзя.
 — Я нисколько в этом не сомневаюсь, — согласилась Жизель.
 — Но сейчас я хочу поговорить не о Челтнеме, — решительно объявил полковник, — а о тебе.
 — Обо мне? — изумленно переспросила Жизель, широко раскрывая глаза.
 — Последние несколько дней я очень пристально наблюдал за тобой, — сказал он, — и решил, что у тебя есть природное актерское дарование.
 Жизель молчала и продолжала изумленно смотреть на него. Полковник продолжил:
 — Ты уже подумала о том, чем займешься, когда графу больше не понадобятся услуги сиделки?
 Жизель замерла.
 Этот вопрос уже давно не давал ей покоя, но она не ожидала, что полковник облечет ее мысли и сомнения в слова.
 — Я уверена, что смогу… найти себе какое-то занятие, — ответила она.
 — Тебе нужна будет работа?
 — Да… конечно.
 — Я так и думал, — удовлетворенно сказал полковник. — Ты не стала бы наниматься служанкой в Немецкий коттедж, если бы не оказалась на грани нищеты.
 Жизель ничего не ответила.
 Ей показалось, что полковник неоправданно жесток, напоминая ей о том, в каком положении она находилась до того, как ей на помощь пришел граф. Такие слова казались особенно неуместными сейчас, когда, как она надеялась, она выглядела не менее привлекательно, чем остальные леди, собравшиеся сегодня здесь.
 — Когда граф уедет, — продолжал полковник, — я могу предложить тебе место в театре. Жизель недоверчиво посмотрела на него.
 — В театре? — переспросила она.
 — Да, я сказал именно это, — подтвердил он. — Мои актеры — не профессионалы, но я щедро их вознаграждаю. И я позабочусь о том, чтобы ты не осталась без денег, когда закончишь играть свою теперешнюю роль.
 В его тоне было нечто такое, что заставило Жизель вопросительно посмотреть на него.
 Словно понимая, что она ждет объяснений, полковник Беркли сказал:
 — Ты очень привлекательна. Гораздо привлекательнее, чем я могу сказать тебе сейчас, когда ты все еще находишься под покровительством моего друга. Но я смогу сказать об этом очень и очень многое, Жизель, — как только ты будешь свободна.
 Только теперь Жизель поняла, на что он намекает, и щеки ее залила краска.
 — Я… не могу вас… слушать! Я… не думаю… — пролепетала она.
 Полковник решительно прервал ее.
 — Тебе не нужно ни о чем мне говорить, — сказал он. — Я прекрасно понимаю, в каком положении ты оказалась, и, конечно, пока твоя верность принадлежит графу. Но, милочка, ты можешь быть уверена в том, что я буду к тебе очень добр, и положение, которое я смогу предложить тебе в будущем, не потребует, чтобы ты выполняла обязанности служанки в моем доме.
 С этими словами он придвинулся к ней чуть ближе, и Жизель невольно отпрянула, а потом быстро встала.
 — Думаю, сэр… мне следует вернуться… домой! — испуганно проговорила она.
 — Предоставь все мне, Жизель, — сказал полковник, и она поняла, что он говорит вовсе не о ее отъезде домой из ассамблеи. — Твое будущее обеспечено, и я буду ждать той минуты, когда мы сможем поговорить о нем подробнее.
 Ничего не ответив, Жизель отвернулась и направилась обратно в бальную залу. Она не знала, следует ли ЗА ней полковник, потому что в эту минуту никакая сила не могла бы заставить ее обернуться и посмотреть на него.
 Жизель решительно вошла в бальную залу и с глубоким облегчением увидела, что танец закончился и Джулиус направляется к ним. С ним шла леди Деннингтон, опиравшаяся на его руку.
 Джулиус провел свою партнершу к ближайшему креслу, и, когда она уселась, он поклонился и немедленно вернулся к Жизели.
 — Ну и нахальство! — возмущенно воскликнул он. — Как полковник посмел навязывать мне эту скучную особу! Она могла говорить только о недугах, которые заставили ее сюда приехать!
 — Я хотела бы уехать домой, — сказала Жизель.
 — И я с радостью вас увезу, — ответил Джулиус. — Что до меня, то, по-моему, на этих публичных балах всегда невыносимо жарко и смертельно скучно.
 Жизель была склонна с ним согласиться. У здания ассамблеи стояло множество наемных экипажей: было еще слишком рано, и большинство гостей разъезжаться не собиралось. Джулиус усадил Жизель в одну из карет и, когда она тронулась, взял ее за руку и сказал:
 — Я сожалею о том, что мы потратили вечер в этой толчее. А полковник вел себя совершенно нетерпимо.
 — Я уверена, что у него были добрые намерения, — только смогла сказать Жизель.
 На самом деле она была абсолютно согласна с тем, что полковник вел себя чрезвычайно предосудительно и в том отношении, о котором Джулиус даже не мог догадываться.
 «Как он смел? — спрашивала она себя. — Как он смел предлагать мне подобные вещи?»
 Но тут она вспомнила, о чем просила графа в тот момент, когда ей отчаянно нужно было найти пятьдесят фунтов, чтобы оплатить операцию Руперта.
 «Неужели я действительно скатилась до такого?»— подумала Жизель, испытывая невыносимый стыд и такое чувство, словно она в чем-то испачкалась.
 Дорога до Немецкого коттеджа занимала немного времени. Джулиус все время что-то говорил, но Жизель никак не могла заставить себя слушать его. Только когда лошади остановились у подъезда, она услышала его вопрос:
 — Вы обещаете? Вы действительно обещаете мне это?
 — Что я пообещала? — спросила Жизель.
 — Вы только что сказали, что как-нибудь вечером пообедаете со мной, — сказал Джулиус, — наедине.
 — Неужели?
 — Конечно, пообещали, так что теперь не можете взять свои слова обратно. Я буду ждать, что вы свое слово сдержите, миссис Бэрроуфилд! Потому что мне необходимо с вами поговорить наедине, где нам никто не помешает.
 Он говорил со страстной настойчивостью, которая заставила Жизель почувствовать глубокое смущение. Но тут, к ее великому облегчению, по ступеням к карете спустился лакей, который открыл дверцу.
 — Я подумаю, — сказала она.
 — Мне можно зайти за вами завтра утром, в десять часов?
 — Да, конечно.
 Она подумала, что, по крайней мере, они не останутся наедине, пока будут идти по засаженной вязами аллее, которая вела от коттеджа к бювету. Да и там множество других людей будут стоять в ожидании, когда миссис Форти нальет им стакан целебной воды.
 — Тогда вы должны будете назвать мне день, в который выполните свое обещание, — настойчиво сказал Джулиус.
 Жизель ничего не ответила, он поцеловал ей руку — и она была избавлена от его общества. Но, поднимаясь по лестнице в себе в комнату, она сказала себе, что ей не удастся с такой же легкостью избавиться от полковника и его предложения. И чем больше она об этом думала, тем сильнее ужасалась.
 «Я его ненавижу! — мысленно повторяла она. — Я ненавижу его и Джулиуса Линда — и вообще всех мужчин!»
 Но в этот момент она прошла мимо двери, которая вела в спальню графа, и поняла, что это не так: был один мужчина, к которому она не испытывала ненависти, который не делал ей гнусных предложений и не вызывал у нее отвращения.
 Был один мужчина, которому ей отчаянно хотелось прямо сейчас рассказать обо всем, что случилось.
 «Но вот этого, — строго сказала себе Жизель, — мне ни в коем случае нельзя делать. Никогда».
 Полковник Беркли считался другом графа Линдерста, и ей не только не хотелось быть причиной ссоры двух мужчин, испытывавших друг к другу симпатию. Она считала, что ни при каких обстоятельствах не должна прибегать к помощи графа в деле такого рода.
 «Мне надо быть сильной и решительной», — напомнила себе Жизель, направляясь в собственную спальню.
 Но, когда она думала о будущем, в котором не было графа, ей становилось страшно — отчаянно, мучительно страшно.




 Глава 5


 Солнце врывалось в открытые окна утреннего салона, бросая ослепительные блики на серебряный кофейник. Усаживаясь за стол, Жизель успела заметить, что на завтрак подан свежий сотовый мед и кусочек золотистого джерсейского масла, которое поставляли личные фермы полковника Беркли, находившиеся вокруг замка.
 Жизели было необычайно приятно видеть сидящего напротив нее графа, тем более что он так хорошо выглядел: даже при ярком утреннем свете его бледность уже не бросалась в глаза. Наоборот, по сравнению с белоснежным шейным платком его кожа выглядела довольно смуглой.
 — Сегодня утром мне даже хочется есть, — заметил граф, накладывая себе на тарелку телячьи отбивные, поданные с тушеными шампиньонами.
 — Это добрый знак, — улыбнулась Жизель.
 — Но, когда я вернусь домой, аппетит по утрам у меня будет гораздо лучше, — добавил он. — Там я перед завтраком всегда выезжаю верхом и возвращаюсь настолько голодный, что могу воздать должное множеству блюд, которые меня ожидают.
 — У вас в Линд-Парке хорошая конюшня? — поинтересовалась Жизель.
 — Очень хорошая, — подтвердил граф. — Но я намерен ее сильно увеличить. Моего отца скачки не интересовали, а меня — очень привлекают. Так что, как только я окончательно поправлюсь, я намерен участвовать в местных стипль-чезах.
 В голосе графа звучал почта мальчишеский энтузиазм, а у Жизели защемило сердце при мысли о том, что он планирует все это на будущее, когда ее рядом с ним уже не будет.
 Она даже не знала, вспомнит ли он хоть когда-нибудь о ней, проезжая по своему парку или огромному поместью…
 И тут Жизель с чувством обреченности поняла, что она сама никогда не сможет забыть своего бывшего пациента — ни на секунду.
 Казалось, Тальбот Линдерст всегда присутствует в ее мыслях и в ее сердце: он словно стал частью ее сознания, и она была уверена, что от этой частицы уже никогда не сможет освободиться. Представив себе жизнь без него, Жизель вдруг с необычайной ясностью поняла, что любит его.
 Прежде Жизель не сознавала, что то чувство, которое она испытывала по отношению к графу, было любовью: по правде говоря, до тех пор пока она не увидела его, одетого в обычный костюм, самостоятельно передвигающегося по комнате, она не думала о нем как о мужчине. Но теперь она не могла думать о нем как-то иначе и ощущала, что он заполнил собой все ее существо.
 «До чего это странно: видеть человека день за днем и вдруг ни с того ни с сего понять, что влюблена в него!»— подумала она.
 Но при этом Жизель понимала, что любовь поселилась в ее сердце уже давно. Просто до этой минуты ей страшно было признаться самой себе в ее существовании.
 «Что бы ни случилось, — сказала она себе, — граф не должен об этом узнать! Нельзя, чтобы он догадался о моих чувствах».
 Наверное, у нее действительно были задатки актрисы, которые в ней разглядел полковник Беркли, потому что она сумела сказать обычным тоном, как будто ничего не произошло:
 — Какие у вас планы на сегодняшний день?
 — Я еще ничего не решил, — ответил граф. — Полагаю…
 Он не успел договорить, когда в комнату вошел лакей с письмом на серебряном подносике. Слуга направился к столу, и граф выжидательно смотрел на него, явно полагая, что письмо предназначается ему. Однако лакей поднес его Жизели.
 — Письмо от обожателя? — осведомился граф, удивленно приподнимая брови. Жизель взяла конверт с подноса.
 — Могу я его прочесть? — вежливо спросила она.
 — Будь добра, прочти, — ответил граф. — Могу тебя уверить: я просто сгораю от любопытства!
 Жизель вскрыла конверт.
 Записка была от Джулиуса.
 У него был размашистый почерк, а заглавные буквы выглядели несколько вычурно. Жизель решила, что все эти черты как нельзя лучше характеризуют его личность.
 В записке было следующее:
 Вы обещали когда-нибудь вечером со мной пообедать, и в соответствии с этим я планирую обед, который, как я уверен. Вам понравится, на сегодняшний день.
 Вы можете дать мне ответ, когда я буду сопровождать Вас в бювет этим утром, но мне всегда так трудно бывает разговаривать с Вами, когда вокруг находится так много посторонних! Я хочу сказать Вам, что буду с нетерпением дожидаться возможности остаться с Вами вдвоем, потому что хочу задать Вам один особый вопрос, который можно будет высказать только тогда, когда нам никто не помешает.
 Пожалуйста, не огорчайте Вашего самого почтительного и искреннего поклонника, каковым, как Вы знаете, являюсь я,
 Джулиус Линд.
 Дочитав записку, Жизель безмолвно протянула ее графу.
 Просмотрев ее, он коротко сказал:
 — Ты ответишь «да»! — Я… должна… с ним… обедать?
 Еще не договорив, Жизель поняла, насколько глупо звучит ее вопрос.
 Ее наняли за немалые деньги специально для того, чтобы она заставила Джулиуса предложить ей стать его женой — и девушка была уверена, что именно это он и намерен сделать вечером, во время обеда.
 — Принимай приглашение! — приказал граф.
 Жизель послушно сказала лакею:
 — Попросите, чтобы посыльный передал мистеру Линду, что я буду очень рада принять его приглашение.
 Лакей поклонился и вышел из комнаты, а между ними повисла напряженная тишина.
 Граф положил себе на тарелку закуски с блюда, а потом сказал, обращаясь к прислуживавшим за столом:
 — Если нам что-нибудь понадобится, я позвоню.
 — Хорошо, милорд.
 Слуги вышли из салона, и Жизель стала ждать, что скажет ей граф, понимая, что он не случайно отослал прислугу из комнаты.
 — Как ты должна прекрасно понимать, Жизель, — проговорил граф после недолгого молчания, — мы начали этот маскарад по двум причинам: одна состояла в том, чтобы помешать Джулиусу жениться на мисс Клаттербак, а вторая — в том, чтобы поставить его в глупое положение и проучить за попытки охотиться за богатым приданым.
 — И вы действительно считаете, милорд, что если мы… поставим его в унизительное положение, когда он сделает мне предложение, то это помешает ему делать новые попытки… найти себе богатую невесту? — спросила Жизель.
 — Может, и не помешает, — согласился граф. — Но в то же время никому не нравится выглядеть идиотом. Когда Джулиус обнаружит, что у тебя нет ни копейки, он поймет, каким дураком себя выставил.
 — И вы хотите… чтобы я ему об этом сказала?
 — Нет, конечно же, — успокоил ее граф. — Если он сегодня вечером сделает тебе предложение — а он, несомненно, собирается это сделать, — я советую, чтобы ты попросила его обсудить все со мной или, если ты предпочитаешь, с полковником Беркли. В конце концов, он ведь якобы твой родственник.
 — Нет! Только не с полковником! — резко возразила Жизель.
 — Почему ты так отреагировала на эти мои слова? — пытливо спросил граф.
 — Я — не хотела бы… посвящать полковника… в мои личные дела, — смущенно ответила девушка и потупилась.
 Граф пристально всмотрелся в ее лицо, словно сомневаясь в том, что она дала ему честный ответ, а потом сказал:
 — Хорошо, я поговорю с Джулиусом сам. Ты можешь ответить ему, что не считаешь возможным выйти за него замуж, если я не дам согласия на ваш брак. Он обратится ко мне, и я выскажу ему все, что о нем думаю.
 В голосе графа .прозвучали нотки удовлетворения, заставившие Жизель неуверенно проговорить:
 — Я… знаю, что Джулиус вел себя… недостойно… Я понимаю, что он получил от вас… слишком много денег. Но… в то же время… я уверена… что мстительность повредит вам… также сильно, как и ему.
 — Мстительность? — изумленно переспросил граф. — Ты считаешь, что я ему мщу?
 — Не совсем… — ответила Жизель. — Но просто… вы такой сильный… и так много имеете…
 — Джулиус тоже имел немало, — возразил граф. — Могу уверить тебя, что я не пытаюсь принизить человека и без того уже униженного и бедного. У Джулиуса было немалое состояние, которое он унаследовал в возрасте двадцати одного года от своего отца. Немного помолчав, он добавил:
 — Он промотал его за два коротких года, а потом растратил и все, чем владела его мать. Ты считаешь, что это хорошо его характеризует?
 — Нет… Вы правы, конечно, милорд… Просто я не могу не испытывать жалости ко всем, кто… беден.
 Лицо графа сразу же смягчилось.
 — Это я могу понять, Жизель. Именно таких чувств от тебя и следовало бы ожидать. Только не трать свою жалость на Джулиуса. Если бы ты даже была так богата, как он считает, то он растратил бы твое состояние всего за несколько лет, а потом, не задумываясь, бросил бы тебя и стал искать общества других женщин.
 — Неужели человек может быть плохим абсолютно во всем? — недоверчиво спросила Жизель.
 — Нет, так же как и абсолютно хорошим, — философски ответил граф. — За исключением, может быть, тебя, идеальная Жизель.
 Жизель улыбнулась.
 — Вы слишком добры ко мне, милорд. Хотелось бы мне, чтобы это действительно было так! Но я вовсе не такая уж хорошая. Я питаю к некоторым людям неприязнь и даже ненависть.
 — Например, к герцогу Веллингтону. Увидев, как расширились глаза девушки, граф понял, что его сделанный наугад выстрел попал точно в цель.
 — Ты его действительно ненавидишь? — медленно проговорил он. — И мне бесполезно спрашивать тебя, за что?
 — Совершенно… бесполезно.
 — Позволь сказать тебе одно, — решительно заявил граф. — Я намерен узнать все твои тайны, как бы хорошо ты их ни скрывала. И» рано или поздно, что бы ты ни предпринимала, чтобы мне помешать, я это сделаю, потому что я человек упорный и привык добиваться своей цели.
 Жизель ничего не ответила на это, только молча посмотрела на него — и граф увидел в ее глазах странное выражение, которое не смог разгадать.
 В ее взгляде был не один только страх — там было еще какое-то, оставшееся для него непонятным чувство. Граф все еще пытался разобраться, что же это могло быть, когда их уединение нарушил полковник Беркли.
 — Доброе утро, Жизель. Доброе утро, Тальбот, — поздоровался он. — Как приятно видеть, что вы встали и даже спустились вниз, чтобы позавтракать!
 — Я испытал немалое удовольствие, снова почувствовав себя человеком, — отозвался граф. — Вы — ранний гость, Фиц.
 — У меня сегодня множество дел, — объяснил тот. — Но я пришел, чтобы предложить вам сегодня вечером быть моим гостем!
 — Где? — поинтересовался граф.
 — На спектакле, который я устраиваю для герцога Орлеанского. Надо полагать, вы слышали, что он сейчас в Челтнеме. И он выразил желание посмотреть ту новую пьесу, о которой я вам рассказывал.
 — «Разоблаченный негодяй»? — с улыбкой спросил граф.
 — А, так вы не забыли! — воскликнул явно польщенный полковник.
 Он придвинул к столу стул, и, словно предвосхищая его желания, слуга поставил перед ним большую чашку, в которую налил кофе.
 — Вечер будет весьма занимательный, а публика — самая высокопоставленная, — сообщил полковник, поднося чашку к губам. — Уверен, что мы вас развлечем, Тальбот. И потом — в главной роли занята Мария Фут, и мне хочется, чтобы вы ее увидели.
 Граф ничего на это не ответил, и полковник обратился к Жизели:
 — Ваш подопечный уже достаточно здоров, чтобы выйти вечером из дома, правда, сиделка?
 Он говорил шутливо, но в его глазах было выражение, заставившее Жизель почувствовать немалое смущение. Глядя только на графа, она ответила:
 — Мистер Ньюэл очень доволен его милостью.
 — Тогда вы сегодня днем должны хорошенько отдохнуть, Тальбот, чтобы и восемь вечера явиться в театр. А потом, если не слишком устанете, вы должны отобедать со мной и Марией. Мы вас допоздна не задержим. Кстати, я уже попросил Генри Сомеркота, чтобы он вас сопровождал.
 — Тогда вы не оставляете мне выбора: я должен принять ваше приглашение, — медленно проговорил граф.
 — Я хочу, чтобы вы посмотрели, как я исполняю эту новую роль! — отозвался полковник. — Скажу без излишней скромности: она мне очень удалась!
 Он выпил немного кофе, а потом, словно ему только сейчас пришла в голову эта мысль, сказал:
 — В другой раз вы сможете сводить в театр и Жизель, чтобы она посмотрела, как я играю, но не сегодня. Поскольку вам лучше лишний раз не подниматься по ступенькам, я посажу вас в ложу прямо у сцены. Там могут сидеть три человека, но в ходе пьесы одно из мест должен занимать я сам.
 — Почему это? — поинтересовался граф.
 — Потому что по пьесе я — аристократ, обольщающий невинную девушку, убеждаю ее играть в театре, несмотря на запрет отца. Ее отец — священник.
 Он рассмеялся.
 — Получается довольно забавно. В течение первого акта священник все время высказывается против кровопролития и проповедует христианское всепрощение, каким бы сильным ни было оскорбление. А в конце второго действия он мстит аристократу-обольстителю за поруганную честь дочери, убивая его выстрелом из пистолета, когда тот сидит в театральной ложе!
 — Звучит весьма оригинально, — не без сарказма заметил граф. — Это вы придумали столь впечатляющий сюжет?
 — Пьесу написал один мой молодой протеже, — ответил полковник, не замечая иронии, — но должен признаться, что я прибавил в сюжет несколько поворотов, до которых тот никогда бы не додумался!
 Граф засмеялся.
 — Ваша беда, Фиц, в том, что вы все хотите делать сам. Вы хотите быть и автором пьесы, и ее постановщиком, и режиссером, и исполнителем главной роли… Я еще удивляюсь, что вы не пожелали дирижировать оркестром!
 — Дорогой мой Тальбот, — отозвался полковник, — жизнь научила меня одной вещи: если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, его надо делать самому! И сегодня вам предстоит увидеть, на что я способен. Театр будет набит до отказа! Все билеты проданы, так что, пожалуйста, не оставьте ложу пустой: это будет бросаться в глаза, словно только что выпавший зуб.
 — Поскольку я — ваш гость и глубоко благодарен вам за то, что вы убедили меня приехать в Челтнем, — сказал граф, — я никак не могу ответить ничего, кроме «спасибо».
 — Достойный ответ! — улыбнулся полковник. — А теперь я предоставлю вам и вашей прелестной сиделке спокойно заканчивать завтрак.
 Он встал из-за стола и, глядя на Жизель, добавил:
 — С нетерпением буду ждать того дня, когда Жизель будет исполнять роль в одной из моих постановок. Когда это произойдет, вы тоже обязательно должны приехать и сесть в ложу у сцены!
 Граф изумленно посмотрел на него, но прежде чем он успел что-то сказать в ответ на это заявление, оказавшееся для него полной неожиданностью, полковник вышел из комнаты. Они услышали, как он громко отдает в коридоре какие-то распоряжения прислуге.
 — Что полковник Беркли имел в виду? — осведомился граф.
 Жизель была явно смущена.
 — Вчера вечером… на открытии новой ассамблеи… он сказал… что, поскольку я так удачно сыграла эту роль… он хотел бы, чтобы в будущем я играла у него в труппе, милорд.
 Ей с огромным трудом дались эти слова, особенно когда она поймала на себе пристальный взгляд графа.
 — Он предложил тебе такое? — воскликнул он. — Почему ты мне не сказала?
 — Я… я считала… что полковник пошутил. Граф сердито сжал губы.
 — Обычно он относится к своим спектаклям очень серьезно, — сказал он. — Получается так, что он предложил тебе работу после того, как ты перестанешь служить у меня.
 — Д-да, ваша милость. — Тебе не пришло в голову, что у него могли быть иные причины предложить тебе это?
 Наступило молчание, и несколько мгновений графу казалось, что Жизель не поняла его вопроса, но потом он заметил, что ее щеки залил яркий румянец.
 Она отвела глаза и стала смотреть в окно, насад.
 — По крайней мере, ты это подозреваешь, — сухо проговорил граф.
 — Я… не могла поверить, что он… действительно имел в виду подобное, — прошептала она.
 — Имел, можешь не сомневаться! — резко отозвался ее наниматель. — Позволь сказать тебе с полной откровенностью, Жизель: если ты не собираешься стать одной из многочисленных любовниц полковника, тебе не следует принимать его предложение.
 — Нет, конечно… Как вы могли подумать такое, милорд?
 — Тогда почему ты мне обо всем не рассказала?
 Ответом ему было молчание, но, подождав немного, граф требовательно сказал:
 — Я хочу услышать от тебя ответ на мой вопрос.
 — Я подумала… что вы будете… недовольны, — пролепетала Жизель. — Он… ваш друг… и вы остановились… у него в доме!
 — Ты думала обо мне?
 — Да… Мне не хотелось, чтобы вы… волновались или сердились… Ведь вы только-только начали выздоравливать!
 — Позволь напомнить тебе одну вещь, — сказал граф. — В настоящий момент ты находишься у меня на службе, и о прекращении наших отношений не может быть и речи до тех пор, пока не будет полностью и окончательно улажена эта история с Джулиусом.
 Жизель ничего на это не ответила, и спустя несколько мгновений граф добавил:
 — Если ты собираешься идти с ним в бювет, то тебе пора собираться. Твое будущее мы обсудим несколько позднее.
 — Да, милорд… И… спасибо вам, — тихо откликнулась Жизель.
 Она поспешно встала из-за стола и покинула комнату, словно ей хотелось поскорее закончить разговор, заставивший ее испытывать немалую неловкость.
 Оставшись один, граф Линдерст гневно скомкал и бросил на стол салфетку: казалось, резкое движение позволило ему хоть немного дать волю бушевавшим в его душе чувствам. А потом он вышел в сад и начал медленно ходить по газону перед домом.
 Бювет был, как всегда, переполнен народом. По тенистым аллеям, ведущим к нему, двигалось такое количество людей, что Жизель с немалым облегчением поняла: в такой обстановке Джулиус не сможет вести разговор на щекотливые личные темы.
 С самого утра ее не оставляло такое чувство, словно на грудь ей лег тяжелый груз, так что даже дышать было трудно.
 Ей невыносимо было думать о том, что граф хотя бы на секунду мог допустить мысль, будто она могла серьезно рассматривать предложение, которое ей сделал полковник. Но в то же время Жизель считала невозможным откровенно сказать ему, насколько сильно ее возмутили и обидели слова полковника.
 Теперь она могла думать только о том, что граф ею сильно недоволен — и из-за этого все вокруг ее казалось блеклым и унылым, несмотря на яркий солнечный день.
 Каждое слово, которое она произносила, обращаясь к Джулиусу, давалось ей с огромным трудом, потому что ей приходилось отвлекаться от собственных мыслей и заставлять себя сосредоточиваться на настоящем моменте.
 Бювет Монпелье нельзя было назвать внушительным сооружением. Это было длинное скромное здание с деревянными колоннами, верандой и небольшим помостом в центре, на котором помещался оркестр. Сейчас на этом возвышении находилось несколько музыкантов, исполнявших негромкую музыку. Посетители подходили к источнику и, получив стакан воды, останавливались поблизости и сплетничали, отпивая целебный напиток небольшими глотками.
 Джулиус принес Жизели стакан воды и, подавая его ей, негромко произнес:
 — Вы так чудесно выглядите, миссис Бэрроуфилд, что никто не поверит, будто вам нужно пить воду в лечебных целях.
 Эти слова, а еще больше тон, которым они были произнесены, смутили Жизель, и она поспешно сказала:
 — Странно думать, что все эти люди собрались здесь всего лишь из-за голубей..
 — Из-за голубей? — удивленно переспросил Джулиус.
 Жизель объяснила ему, что имела в виду:
 — Разве вы не слышали легенды об этих местах? Целебные свойства воды были открыты примерно сто лет тому назад, когда люди заметили, что к нему слетаются голуби, которые клюют отложения солей вокруг него.
 Похоже было, что Джулиуса не слишком заинтересовал этот рассказ, но Жизель хотела продолжить ни к чему не обязывающий разговор.
 — Исследования показали, что в воде много природных солей, и население Челтнема, узнав, как процветают курорты вроде Бата и Тонбриджа, позаботилось о том, чтобы известия о целебной силе местных вод как можно скорее распространились по стране.
 — Да, и город определенно от этого выиграл: деньги сюда льются буквально рекой, — заметил Джулиус.
 В его голосе прозвучали нотки зависти, и Жизель с тихим вздохом подумала, насколько ему трудно думать о чем-то, кроме своих финансовых затруднений. По-прежнему опасаясь, как бы он не завел интимного разговора, она огляделась и, заметив внушительного вида фигуру мужчины с узкой бородкой и огромными закрученными усами, заинтересованно спросила:
 — Это герцог Орлеанский? Джулиус проследил за направлением ее взгляда и кивнул.
 — Да, это он.
 — Я слышала, что он сейчас в Челтнеме. Сегодня он идет в театр, чтобы посмотреть поставленный полковником спектакль.
 — Как вы об этом узнали? — спросил Джулиус.
 — Полковник зашел в Немецкий коттедж, когда мы завтракали, — объяснила Жизель. — Он пригласил его милость в ложу у сцены. И капитана Сомеркота.
 Улыбнувшись, она добавила:
 — Им это будет особенно интересно, потому что они станут почти что участниками спектакля. В конце второго акта рядом с ними сядет полковник, которого должен застрелить один из актеров, который в это время будет находиться на сцене.
 — Вы с ними не пойдете! Вы обедаете со мной! — не скрывая своего раздражения, воскликнул Джулиус.
 — Да, конечно. Я об этом не забыла. И, по правде говоря, полковник не распространил свое приглашение на меня, иначе в ложе не хватит места для всех.
 — Даже если бы он вас пригласил, я не освободил бы вас от данного мне слова! — резко сказал ее спутник.
 — Которое я и не захотела бы нарушить, — отозвалась Жизель.
 Она увидела, что при этих словах лицо Джулиуса осветилось радостью, которая подтвердила ее опасения: пусть он собирался жениться на ней из-за ее денег, но он питает к ней привязанность — пусть даже и не слишком глубокую.
 Жизель как раз собиралась отдать ему свой стакан, с трудом допив воду, которая, по правде говоря, с каждым разом казалась ей все более отвратительной на вкус, когда рядом с Джулиусом неожиданно остановилась какая-то незнакомая ей женщина.
 — Я хочу поговорить с вами, мистер Линд. Женщина говорила довольно взволнованным голосом, и в ее тоне слышалось нечто, заставлявшее отнестись к ее словам внимательно. Повернувшийся к ней Джулиус заметно вздрогнул.
 — Я хочу сказать вам, — добавила незнакомка, — что сегодня днем я уезжаю из Челтнема.
 Не было никаких сомнений в том, что обратившаяся к Джулиусу дама была весьма непривлекательна внешне и возраст ее нельзя было назвать иначе, чем средним. Все это, как и ее явно тесное знакомство с Джулиусом Линдом, помогло Жизель понять, что это и есть Эмили Клаттербак.
 По правде говоря, бедняжка была просто уродлива, но сама эта ее неприятная внешность внушила Жизели немалое сочувствие.
 Одета мисс Клаттербак была богато, хотя наряд ее не отличался хорошим вкусом, и на шляпке у нее было слишком много страусовых перьев. Украшения вокруг ее шеи и на запястьях были чересчур дорогими и броскими.
 Жизель не могла не заметить и того, что белила, с помощью которых она пыталась скрыть неровности кожи, были наложены очень неумело, как, впрочем, и другая ее косметика. Карминовый бальзам, которым мисс Клаттербак густо покрыла губы, смазался — видимо, из-за волнения. Даже совсем постороннему человеку было видно, что бедняжка очень нервничает.
 — Если вы сегодня днем уезжаете, то я должен попрощаться с вами и пожелать счастливого пути, — сказал Джулиус.
 Он уже немного оправился от смущения, которое вызвало неожиданное появление мисс Клаттербак, и снова обрел дар речи.
 — Мне хотелось бы сказать вам одну вещь. Джулиус смущенно посмотрел на Жизель, однако не смог придумать, как помешать мисс Клаттербак продолжить.
 — Когда я только приехала сюда, . — сказала она, — вы внушили мне надежды, хотя теперь я понимаю… что они были плодом моей… фантазии. Но вы хотя бы на короткое время позволили мне почувствовать себя… женщиной… такой же женщиной, как все другие… И за это я хотела бы вас поблагодарить.
 — П-поб-благодарить? — заикаясь, переспросил Джулиус, который ожидал от брошенной невесты чего угодно, но только не благодарности.
 Было очевидно, что он страшно смущен происходящим.
 — Да, поблагодарить, — подтвердила Эмили Клаттербак. — Я в жизни почти не знала счастья, но в течение этого последнего месяца я была счастлива. Хотя я понимаю, что с моей стороны глупо было ожидать… чего-то большего, но у меня хотя бы… останутся воспоминания… Воспоминания о вас, мистер Линд, и о всех тех чудесных словах, которые вы мне говорили.
 При этих словах в ее голосе ясно послышались рыдания. Наклонив голову в безвкусной шляпке с массой перьев, она повернулась и заторопилась прочь.
 Несколько секунд Джулиус озадаченно смотрел ей вслед, а потом повернулся к Жизели и громким голосом возмущенно произнес:
 — Ну, знаете! Не могу понять, как можно быть настолько нечуткой, настолько…
 Жизель стремительно протянула руку и впилась пальцами в его предплечье.
 — Идите за ней! — настойчиво проговорила она. — Идите за ней и скажите ей что-нибудь хорошее. Подарите ей хорошее воспоминание. Будьте добрым… по-настоящему добрым. Вам это ничего не будет стоить… но… для этой бедняжки… это будет так много!
 Секунду ей казалось, что Джулиус откажется выполнить ее просьбу, но, встретившись с Жизелью взглядом, он, похоже, понял, насколько искренне она говорит, и, резко повернувшись, пошел следом за Эмили Клаттербак, которая успела уйти уже довольно далеко.
 Глядя им вслед, Жизель увидела, что они остановились в тени одного из деревьев, которыми была обсажена ведущая к бювету аллея. Почувствовав, что ей не следует наблюдать за столь интимной сценой, она пошла отнести свой стакан к источнику.
 Ставя стакан, девушка заметила, что у нее дрожит рука, и почувствовала, что это вызвано не только тем, что ее глубоко тронула бедная Эмили Клаттербак: она ощутила, что ненавидит Джулиуса и притом настолько сильно, что сама изумилась этому.
 А к сильнейшей ненависти примешивалось презрение.
 Как мог мужчина — любой мужчина — так вести себя с этой бедной уродиной, которая была не виновата в собственной непривлекательности и испытывала такие же чувства, что и любая другая женщина?!
 Жизель легко могла себе представить, что Джулиус, красивый и элегантный, член такого аристократического семейства, показался мисс Клаттербак при первом своем появлении метеором, осветившим тусклый небосклон ее жизни. Конечно, она приехала в Челтнем в надежде, что те уверения в его искреннем интересе и симпатии, которые она от него слышала, приведут к реальному предложению вступить с ним в брак. Жизель рисовала себе картину, как бедняжка думала о нем целые дни, а ночами видела его во сне.
 Конечно, тем людям, которые не имели возможности сравнить Джулиуса Линда с графом Линдерстом или, если уж на то пошло, с Генри Сомеркотом или полковником Беркли, этот молодой человек должен был казаться весьма привлекательным.
 А потом совершенно неожиданно ее свет должен был затмиться, словно окно задернули шторой: Джулиус перестал обращать на нее внимание по абсолютно необъяснимой для несчастной Эмили Клаттербак причине. Откуда она могла знать, что ее жениха легко переманили на более состоятельную и определенно гораздо более красивую наследницу.
 «Как может человек быть настолько непорядочным?»— спрашивала себя Жизель. А потом ей пришло в голову, что роль, которую она сама сыграла в этой драме, оказалась почти столь же предосудительной. Джулиус изображал симпатию к некрасивой Эмили Клаттербак, но и сама Жизель притворялась не той, кем была на самом деле, и делала это только для того, чтобы обмануть его… И еще потому, что граф пожелал помешать ему жениться на этой несчастной бедняжке.
 Напрасно Жизель пыталась сказать себе, что, выйдя замуж за Джулиуса, Эмили Клаттербак скоро бы узнала гораздо более сильные страдания, нежели те, которые ей приходилось испытывать в эту минуту.
 Да, конечно, любовь далеко не всегда была тем счастливым, радостным чувством, которое так любили описывать романисты. Она бывала и болью, и страданием, и разочарованием, и тоской по недостижимому… тем, что испытывала сейчас сама Жизель. Мысленно она отождествила себя с Эмили, понимая, что сейчас они переживают одинаковые чувства.
 Обе любили человека, который был для них недосягаем. Обеих ожидало унылое и сумрачное будущее, без единого лучика надежды.
 Жизель была так занята своими печальными мыслями, что невольно вздрогнула, когда вернувшийся обратно Джулиус заговорил с нею.
 — Я сделал то, о чем вы меня попросили. В его голосе звучало плохо скрытое недовольство, и Жизель поняла, что ему пришлось пережить несколько неприятных минут.
 — Спасибо.
 Они машинально двинулись вдоль аллеи, которая вела от бювета.
 — Вы поедете покататься в моем экипаже сегодня днем?
 — Боюсь, что это невозможно, — ответила Жизель. — Мне нужно обменять в библиотеке книги для его милости, и, кроме того, у меня есть еще несколько небольших дел.
 — Раз он сегодня вечером намерен идти в театр, то, наверное, днем будет отдыхать.
 — Он может попросить, чтобы я ему почитала. Жизель сказала это, не подумав, и испугалась, когда Джулиус не без возмущения сказал:
 — Я вообще не понимаю, почему вы все время что-то делаете для моего кузена. В конце концов, в его распоряжении есть множество слуг.
 Жизель на секунду забыла о том, что она — богатая миссис Бэрроуфилд, которой не нужно оказывать кому бы то ни было услуги. Теперь ей предстояло каким-то образом исправить допущенную ошибку, и она быстро ответила:
 — Уверяю вас, я бываю очень рада, когда могу быть чем-то ему полезна. Ведь граф получил свои раны в бою! Все мы в неоплатном долгу перед теми, кто сражался за нас, защищая от тирании Наполеона Бонапарта.
 Выражение лица у Джулиуса стало еще более недовольным — Жизель решила, что это объясняется тем, что сам он не воевал.
 — И потом, — поспешила она добавить, — мне самой нужно зайти в библиотеку Уильямса, чтобы встать на машину для взвешивания. Я надеялась, что за время моего пребывания в Челтнеме смогу немного прибавить в весе — и, кажется, мне удалось это сделать! А когда я сегодня днем там побываю, то буду знать уже наверняка.
 — Но сегодня вечером вы со мной отобедаете? — настойчиво напомнил Джулиус.
 — Конечно. Я… с нетерпением жду вечера.
 Жизели очень трудно дались эти последние слова, но она все-таки смогла заставить себя их произнести.
 Разве она могла бы подвести графа, дав Джулиусу ясно понять, что она на самом деле о нем думает? А ей очень хотелось бы это сделать!
 Похоже, ее спутник решил, что обязан дать какое-то объяснение той сцене, которая только что произошла. После недолгого молчания он сказал:
 — У меня были кое-какие дела с отцом мисс Клаттербак — и поэтому мы познакомились. Конечно, женщины этого класса часто неверно толкуют элементарную вежливость, видя в ней нечто гораздо более значимое.
 Жизель невольно окаменела.
 Если она раньше временами испытывала к Джулиусу ненависть, то теперь только укрепилась в этом чувстве.
 Как он смел называть Эмили Клаттербак «женщиной этого класса», когда, не вмешайся в его дела граф, он наверняка уже сейчас объявил бы всему свету о своей помолвке с нею?
 — Эта леди показалась мне очень чем-то… расстроенной, — проговорила Жизель, когда больше молчать было уже просто невозможно.
 — Не сомневаюсь в том, что это быстро пройдет, — небрежно отозвался Джулиус. — И хочу вас уверить, что если она и расстроена, то моей вины в этом нет.
 Жизель с трудом удержала слова, которые так и рвались с ее губ. Никогда она не была так рада окончанию прогулки, как в эту минуту: аллея закончилась, и в ее конце их ждал фаэтон Джулиуса.
 — Может быть, вас куда-нибудь подвезти, прежде чем вы вернетесь в Немецкий коттедж? — предложил он.
 — Нет, спасибо.
 Жизели казалось, что она не сможет вынести его присутствия даже в течение одной лишней минуты. Они ехали молча до самого Немецкого коттеджа, где Джулиус чуть ли не с театральным щегольством остановил фаэтон у парадного подъезда.
 — Мне заехать за вами сегодня вечером? — спросил он.
 — Думаю, что один из экипажей полковника доставит меня прямо к «Плугу», — поспешила отказаться Жизель. — Это ведь совсем близко!
 — Тогда я буду с нетерпением ждать вашего приезда — с огромнейшим нетерпением?
 Он поднес ее руку к губам, и она едва справилась с желанием резко ее отдернуть.
 Войдя в дом, Жизель, не снимая шляпки и шали, прошла прямо в гостиную. Как она и ожидала, граф сидел в кресле на террасе и читал газету.
 Она направилась к нему, чувствуя, что ей просто необходимо побыть в его обществе, чтобы немного успокоиться.
 При ее приближении он поднял голову, но вставать не стал. Жизель подошла к его креслу и молча остановилась рядом, радуясь возможности быть с ним и в то же время не находя для этого никакого подходящего предлога.
 — Что тебя так сильно расстроило? — спросил проницательный граф спустя несколько секунд.
 — Неужели это… настолько заметно, милорд? — встревоженно спросила Жизель.
 — Мне — да, — ответил он. — Садись и говори, что случилось.
 — Это… мистер Линд.
 — Надо полагать, он сделал тебе предложение?
 — Нет… Дело не в этом.
 — Тогда в чем же?
 — Мы были у источника, — объяснила Жизель, — и там к нему подошла мисс Клаттербак… чтобы попрощаться.
 — И это тебя огорчило?
 — Она была так несчастна… но старалась держаться мужественно и с достоинством. Жизель глубоко вздохнула.
 — Она поблагодарила мистера Линда за то, что на очень короткое время он дал ей возможность… почувствовать себя такой же… как все другие женщины.
 По голосу Жизели было ясно, что она очень глубоко переживает случившееся.
 Она села на стул рядом с графом и устремила взгляд в глубину сада, пытаясь справиться с навернувшимися на ее глаза слезами.
 — Я предупреждал тебя, что Джулиус — бездушный эгоист! — сказал граф.
 — Это было бы не так страшно, не будь она настолько… уродлива, — прошептала Жизель.
 Граф ничего не ответил. Немного помолчав, Жизель добавила:
 — Как это нехорошо и жестоко, что мы судим людей по внешности… Ведь в душе у них те же чувства, что и у всех! А страдают они, наверное, даже сильнее.
 — Люди никак не могут быть равны, — тихо отозвался граф, — кроме как перед богом.
 — Извините, милорд, но мне кажется, что в этом мире это может служить только очень слабым утешением, — возразила Жизель.
 Граф взял со стола маленький серебряный колокольчик и решительно позвонил.
 — Ты должна сейчас что-нибудь выпить, Жизель, — сказал он. — И нечто более приятное, нежели эта отвратительная лечебная вода, которую тебе пришлось пить каждый день. Ты расстроена, я хорошо понимаю твои чувства и уважаю их. Но в то же время мне не хотелось бы, чтобы поведение Джулиуса создавало тебе новые проблемы: у тебя их и так достаточно.
 — Но… я ведь ничего не могу поделать, правда? — сказала Жизель.
 Появился вызванный звонком слуга, которому граф отдал приказ принести вина. Когда они снова остались вдвоем, он сказал:
 — Забудь о мисс Клаттербак и, если уж на то пошло, забудь и о Джулиусе тоже. Не трать на него свои мысли.
 — Этим утром я советовала вам не относиться к нему с такой неприязнью, — тихо проговорила Жизель. — Мне казалось… что это нехорошо… для вас. Но теперь… я его ненавижу! Ненавижу от всей души… хоть и понимаю, что это плохо!
 — Забудь о нем! — решительно повторил граф. — Сними шляпку, Жизель, и насладись солнцем.
 Она послушно сняла шляпку и положила ее на соседний стул, а потом подняла руки, чтобы поправить прическу.
 — Очень красивое зрелище, — заметил граф, — и совершенно не похоже на то, как твои волосы выглядели в тот момент, когда я впервые увидел тебя без этого уродливого чепца! В ответ на недоумевающий взгляд Жизели он пояснил:
 — Твои волосы голодали так же, как и твое тело. А теперь они красиво блестят и в них появилась пышность, которой прежде не было заметно.
 — Я это знаю, милорд. Но… мне странно, что… вы обратили на это внимание.
 — Я обращаю внимание на все, что касается тебя, Жизель.
 Услышав эти слова, Жизель невольно почувствовала, что все тело ее трепещет… но в эту минуту появился слуга с ведерком, где во льду стояла бутылка шампанского.
 Пока лакей открывал бутылку, Жизель убедила себя, что граф не имел в виду ничего особенного, что он просто следит за ее внешностью, поскольку он руководит ее игрой, как полковник режиссирует своими спектаклями. Жизель решила, что, скучая из-за того, что не может встать с постели, граф, наверное, просто развлекался тем, что придумал некую миссис Бэрроуфилд из Йоркшира, нарядил ее в модные платья, научил ее, какие реплики произносить, и стал наблюдать за реакцией остальных актеров. «Это единственное, чем я его интересую», — мысленно сказала она себе.
 И хотя такая мысль не могла ее не угнетать, Жизель все равно была счастлива, что находится рядом с ним, что он готов выслушивать то, что она хочет ему сказать.
 Когда граф подал ей бокал шампанского, их пальцы на секунду соприкоснулись, и Жизели показалось, что ее кровь заискрилась так же, как этот напиток.
 «Я люблю его! — радостно повторила она про себя. — Я люблю его всем моим существом: сердцем, умом и самой моей душой. Он — воплощение идеала. Именно таким и должен быть мужчина. Даже если я больше никогда в жизни его не увижу, он навсегда останется со мной, в моем сердце».
 — Шампанское просто превосходное, — сказал тем временем граф. — Выпей еще немного, Жизель, оно пойдет тебе на пользу.
 Жизель, уже поставившая бокал на столик, послушно взяла его и снова поднесла к губам.
 «Это шампанское очень похоже на мои чувства, — подумала она при этом. — Оно кипит и искрится, но это скоро пройдет. А сейчас оно заставляет все вокруг казаться золотым и великолепным, словно будущее не таит для меня мрачных теней».
 Жизель рано переоделась к обеду, потому что ей хотелось увидеть графа перед тем, как тот уедет в театр.
 Однако она не рассчитала время и спустилась вниз еще до семи, так что застала графа в салоне, где он за рюмкой вина дожидался приезда Генри Сомеркота.
 Они собирались пообедать здесь, в коттедже, а карету, которая должна была отвезти приятелей в театр, заказали на без четверти восемь.
 Жизель вошла в комнату, с гордостью сознавая, что на ней снова надет новый наряд, который, как ей очень хотелось надеяться, должен был понравиться графу. Это было платье из розового тюля, со вкусом отделанное капельками росы из серебра и блесток, которые сверкали на розовых магнолиях, прятавшихся среди кружева вдоль подола и на корсаже. Однако направляясь через гостиную к графу, Жизель думала не о себе и впечатлении, которое может произвести ее внешность, а о нем и о том, как он выглядел этим вечером.
 До этого вечера Жизель ни разу не видела графа в вечернем костюме и теперь решила, что ни один мужчина не мог бы сравниться с ним.
 Граф был необычайно красив.
 Черные атласные брюки до колен и идеально облегающий фигуру фрак с длинными фалдами шли ему больше, чем вся другая одежда, в которой она его видела. Узел на его белоснежном шейном платке был настоящим шедевром. И хотя прежде Жизель ни разу не замечала, ; чтобы он пользовался украшениями, сегодня из-под его атласного жилета спускалась золотая цепочка для часов, украшенная изумрудами.
 — Очень мило! — одобрительно сказал граф, когда Жизель подошла ближе. — Мадам Вивьен — просто гений в своем деде, это совершенно очевидно. Это платье тебе идет еще больше, чем все другие наряды. У Жизели засияли глаза.
 — Я рада, что вы его одобрили, милорд.
 — Если уж сегодня Джулиус не сделает тебе предложения, то он не сделает его никогда!
 Граф произнес эти слова резко и, как показалось Жизели, почти раздраженно.
 — Мне очень жаль, что я должна с ним обедать, — опрометчиво призналась она.
 — Возможно, это будет последняя ваша встреча, и тебе больше не придется терпеть его общество.
 — Я на это надеюсь.
 — Я решил, что мы с Генри можем завезти тебя в «Плуг» по дороге в театр, — объявил граф. — Мне не хотелось бы, чтобы ты ехала одна — пусть даже и настолько недалеко.
 — Спасибо… Вы очень добры, — сказала Жизель.
 Даже несколько лишних минут в обществе графа значили для нее необычайно много.
 Еще сегодня днем она подумала, что ей следует дорожить каждым часом, проведенным рядом с ним. Ее не оставляло ощущение того, что отведенное им время заканчивается и что очень скоро — возможно, гораздо скорее, чем она предвидит, — он уедет из Челтнема в Линд-Парк, и она больше не сможет с ним видеться.
 — Выпьешь рюмку мадеры? — предложил он, и Жизель с трудом заставила себя вернуться мыслями к мелочам реальной жизни.
 — Нет, спасибо, — отказалась она. — По-моему, я выпила достаточно. А мистер Линд наверняка заказал к обеду вино.
 — Сомневаюсь, чтобы он умел заказать хороший обед. Он в еде не разбирается, но денег потратит наверняка очень много, — раздраженно заметил граф. — Дураки всегда думают, что если блюдо дорого стоит, то оно должно оказаться вкусным. Но мы с тобой, Жизель, знаем, что это не так.
 — Я научилась здесь, у вас, очень многому, — ответила она. — Я всегда ценила хорошую еду, но не разбиралась в таких тонкостях, как соусы и приправы. Теперь я понимаю, как зависит качество блюд от того, правильно ли они приготовлены и удачно ли сочетаются в них различные продукты.
 — Есть еще очень много вещей, которым я хотел бы тебя научить, — отозвался граф.
 Жизель взглянула ему в лицо и хотела было сказать, что ей очень многому хотелось бы научиться, но слова замерли у нее на губах.
 В глазах графа она прочла какое-то новое выражение, которое не смела бы назвать даже мысленно… Но сердце у нее вдруг отчаянно забилось, и ей показалось, что к горлу ее подступила какая-то жаркая и сладкая волна, которая помешала ей говорить.
 Они молча смотрели друг на друга. А потом словно откуда-то очень издалека до них донесся звук открываемой двери — и в гостиную вошел Генри Сомеркот.
 Граф Линдерст и капитан Сомеркот высадили Жизель у «Плуга» около восьми часов вечера.
 Она провела время в их компании, пока они обедали, и принимала участие в разговорах. Генри Сомеркоту удалось рассмешить ее рассказами о том, как герцог Веллингтон целый день гоняет его со всевозможными поручениями и как этот великий человек любит находить для всех окружающих самые немыслимые дела.
 Внушительный фасад «Плуга» тянулся вдоль Хай-стрит. Граф сообщил Жизели, что эта гостиница по своим размерам превосходила все остальные постоялые дворы города.
 — Конюшня при «Плуге» рассчитана на сто лошадей, — сказал он, — и кроме того, тут есть несколько каретных сараев, над которыми расположены голубятни. И даже свои амбары для зерна.
 Жизель узнала, что в гостинице было несколько больших залов, которые сдавались в аренду под вечера и балы. И именно там полковник проводил заседания своего комитета.
 Невысокие потолки, узкие коридоры и ведущие куда-то небольшие лестнички создавали неожиданное ощущение уюта. Жизель была совершенно очарована «Плугом».
 Ее несколько удивило то, что, когда она приехала, Джулиус не встретил ее внизу, у дверей. Однако о ее приезде были предупреждены и сразу же провели на второй этаж гостиницы.
 Сопровождавший ее слуга распахнул дверь и объявил:
 — Леди, которую вы ожидали, сэр!
 Входя в комнату, Жизель сразу же увидела в центре ее накрытый стол. Она была крайне удивлена, когда вдруг заметила, что Джулиус Линд был в комнате не один.
 Пока он склонялся, чтобы поцеловать ей руку, она увидела, что на нем надет вечерний костюм, однако хоть Джулиус считал, по всей видимости, что выглядит щегольски, но до безупречной элегантности графа ему было очень и очень далеко.
 «Это потому, что он слишком озабочен своим внешним видом и костюмом, — сказала себе Жизель. — А у графа все получается естественно и непринужденно. Точно зная, какие вещи ему идут, он надевает их и уже о своей внешности больше не думает».
 Девушка напомнила себе, насколько важным должен был стать этот вечер, и, заставив себя не думать о графе, сосредоточилась на происходящем.
 — У меня для вас сюрприз, — сказал Джулиус. — Мы сегодня вечером не будем одни по той простой причине, что мистер Септимус Блэкетт настоял на том, чтобы играть роль дуэньи.
 Выражение лица у Джулиуса было пренеприятным и говорил он почему-то развязным тоном и довольно невнятно. Жизель подумала, что он выпил — и немало.
 Входя в комнату, она не заметила с первого взгляда, насколько у него раскраснелось лицо. А когда он целовал ей руку, то прикосновение его горячих, влажных губ вызвало в ней отвращение.
 Взглянув на мистера Блэкетта, она увидела, что он был не в вечернем костюме, подобающем джентльмену: так, как выглядел он, мог одеваться клерк или даже коммивояжер.
 — Если вы прежде не встречали подобного рода субъектов, — добавил Джулиус с неприятной усмешкой, — то могу вам сказать, что мистер Блэкетт принадлежит к грозному племени кредиторов. Он приехал из самого Лондона — только подумайте, сколько неудобств ему это доставило! — чтобы сообщить мне, что либо я оплачиваю счета, которые составляют просто-таки астрономическую сумму, либо мне предстоит отправиться с ним обратно в Лондон по решению суда Его Величества!
 Жизель замерла в изумлении и не сразу нашлась с ответом. Мистер Блэкетт, толстенький человечек лет сорока, немного неловко ей поклонился.
 — М-может быть, вы… предпочтете, чтобы я… ушла? — сумела наконец пролепетать она.
 — Нет, конечно же, нет! — с жаром воскликнул Джулиус. — В этом нет никакой необходимости. Я уже объяснил мистеру Блэкетту, что без труда расплачусь со всеми долгами еще до конца сегодняшнего дня, но он мне не поверил. Поэтому, боюсь, миссис Бэрроуфилд, что нам на время обеда придется примириться с Присутствием в комнате этой совершенно отвратительной личности.
 Жизель невольно отступила на шаг, мечтая исчезнуть как можно скорее.
 — Мне кажется, мистер Линд… что мне лучше было бы… вернуться в Немецкий коттедж. Не будете ли вы любезны… приказать, чтобы мне нашли экипаж? Сюда меня подвезли его милость и капитан Сомеркот, по дороге в театр.
 — Вы не можете меня оставить! — воскликнул Джулиус. — Я так тщательно продумал наш совместный обед… И никому, даже сотне или тысяче Блэкеттов, не удастся помешать нам насладиться им!
 Он взял рюмку, которую, похоже, выпустил из рук только для того, чтобы приветствовать свою гостью, осушил ее одним глотком и добавил:
 — И кроме того, вы тоже должны получить удовольствие от того сюрприза, который я приготовил для мистера Блэкетта. Потом, когда в конце вечера мы останемся вдвоем, я смогу поговорить с вами так, как предполагал.
 Жизель озадаченно переводила взгляд с одного из присутствующих на другого и думала, что если бы граф был сейчас здесь, он наверняка знал бы, что именно ей следует делать. Однако ее покровитель находился в театре и должен был вернуться в Немецкий коттедж не раньше, чем через два часа.
 Она почувствовала себя совершенно беспомощной при мысли о том, что, если станет настаивать на отъезде, Джулиус устроит безобразную сцену. Он тем временем наливал себе новую рюмку, забыв даже предложить Жизели выпить чего-нибудь перед обедом. Такая погрешность против привычных правил вежливости лучше всего сказала ей, насколько сильно он пьян.
 Сделав над собой усилие, Жизель обратилась к мистеру Блэкетту:
 — Дорога из Лондона сейчас в очень плохом состоянии?
 — Нет, мадам, в это время года она бывает самой хорошей. И рад сказать, что по сравнению с прошлыми годами она стала значительно ровнее и шире.
 — Я слышала, что в этих местах по дорогам иногда бывает трудно проехать из-за большого количества экипажей, — сказала Жизель, стремясь поддержать разговор.
 — Это правда. Мне приходилось попадать в очень неприятные ситуации, — подтвердил мистер Блэкетт.
 Оба пытались вести себя так, как положено людям цивилизованным, Однако Джулиус, опрокинув себе в глотку очередную рюмку вина, вмешался в их разговор, сказав:
 — Твои поездки, Блэкетт, всегда означают неприятности для других. Ведь это же твоя специальность, правда?
 Не получив на этот выпад никакого ответа, он яростно дернул за сонетку.
 — Давайте обедать. Блэкетт считает, что для меня это будет последняя мало-мальски приличная трапеза. Однако он сильно ошибается, и я ему скоро это докажу! Завтра он отправится в Лондон, как побитый пес!
 — Уверяю вас, мистер Линд, вашему обществу я предпочту ваши деньги, — ответил злополучный мистер Блэкетт, не выдержав оскорблений.
 — Именно это ты и получишь! — заявил Джулиус. — Мои деньги!
 Жизель пыталась сообразить, что он имел в виду, говоря это. Неужели Джулиус мог серьезно считать, что если сейчас сделает ей предложение, — что он явно планировал на этот вечер, — то она немедленно оплатит все его долги? Трудно было поверить, что кто-то мог ожидать от женщины подобного — пусть даже та была бы так сильно влюблена, как бедняжка Эмили Клаттербак.
 Но если дело было не в этом, то чем же объяснялись хвастливые утверждения Джулиуса?
 Во время обеда Жизель испытывала все более и более глубокое недоумение, не находя никакого ответа на эти вопросы.
 Обед был прекрасно сервирован и оказался достаточно вкусным. Это была традиционная английская кухня в ее лучшем варианте, однако с аппетитом ел один только мистер Блэкетт. Джулиус поковырялся в тарелке, отложил вилку и заказывал все новые и новые бутылки вина, а Жизель была настолько встревожена, что едва могла притронуться к пище.
 За столом Джулиус постоянно грубил мистеру Блэкетту, издевками пытаясь вывести его из себя, но тот делал вид, что его это нисколько не трогает. Тем не менее обстановка была весьма неприятной, и Жизели страшно хотелось поскорее уйти, забыть об этой безумной фантасмагории.
 Но на столе сменялись перемены блюд: было очевидно, что, заказывая обед, Джулиус стремился произвести на нее впечатление.
 Наконец, когда стало похоже, что даже мистер Блэкетт больше не сможет съесть ни кусочка, на стол был подан десерт и перед обедающими поставили кофе. И тут Жизель почти с отчаянием поняла, что прошло всего лишь около часа!
 «Как только я допью кофе, — мысленно решила она, — сразу же уеду».
 Внимательно посмотрев на Джулиуса, она решила, что теперь ему не удастся ее остановить.
 Он почти лежал на столе. Слуга поставил перед ним графин с бренди, и он постоянно протягивал к нему руку, наливая себе рюмку за рюмкой.
 Жизель уже стала удивляться, как можно было выпить такое количество спиртных напитков и не потерять сознания. Ей приходилось слышать о том, что в конце обеда некоторые джентльмены оказываются под столом, но она сама еще никогда не видела такого.
 Однако теперь было ясно, что Джулиус непременно упадет без сознания — вопрос состоял только в том, когда именно это случится.
 Жизель оставила всякие попытки вести разговор, но теперь Джулиус, который в начале обеда угрюмо молчал или бросал грубости мистеру Блэкетту, вдруг разошелся.
 Он принялся громко и бессвязно выступать против непристойного обычая взимания долгов — и в частности против негодяев, которые отправляют людей благородного происхождения в долговые тюрьмы, если они не могут расплатиться по своим обязательствам.
 — Именно туда ты и хочешь меня засадить, Блэкетт, — объявил он. — Но тут тебя, старина, ждет глубокое разочарование!
 Он выпил очередную рюмку.
 — Пройдет еще пара часов, и ты будешь кланяться мне в ножки, жадно потирать руки и от имени своих хозяев предлагать мне услуги ваших ростовщических контор!
 Тут он вдруг изо всей силы ударил кулаком по столу, так что рюмки и приборы громко звякнули.
 — И вот в этом-то ты и ошибешься! Будь я проклят, если еще хоть раз войду в эту вонючую контору! Вы все поймете, какими дурнями оказались!
 — А как, интересно знать, вы сможете заплатить свои долги, мистер Линд? — не выдержав, спросила Жизель.
 У нее было неприятное чувство, что этот вопрос чреват для нее самыми неприятными последствиями. Однако обед уже закончился, и она была полна решимости встать, уйти из комнаты и попросить кого-нибудь из прислуги внизу найти ей извозчика.
 — Хороший вопрос, миссис Бэрроуфилд, просто-таки прекрасный вопрос! — ответил Джулиус. — Вы — женщина умная. Я всегда был в этом уверен. Но я вам не отвечу — пока. Нет-нет, еще не время. По-моему, надо подождать еще несколько минут.
 — Еще несколько минут? — недоуменно переспросила Жизель.
 — Еще несколько минут, — подтвердил Джулиус с пьяной ухмылкой. — А потом перед вами предстанет не бедный Джулиус Линд, не несчастный должник с пустыми карманами, а… Как вы думаете, кто перед вами окажется? — Ума не приложу, — призналась Жизель. — Кто же?
 — Пятый граф Линдерст — вот кем я стану! Пятым графом, слышал, Блэкетт? Вот ты и узнал, почему тебе предстоит возвращаться в Лондон одному! Жизель замерла.
 — О чем вы говорите? Как это может произойти? — прошептала она.
 Джулиус ткнул дрожащей рукой в сторону часов, стоявших на каминной полке.
 — Пиф-паф! — сказал он. — Один только выстрел — и четвертый граф падает мертвым. Совсем-совсем мертвым!
 Жизель стремительно вскочила на ноги.
 Ее движение было таким порывистым, что стул отлетел назад и с громким стуком упал на пол. Бросившись к двери гостиной, она рывком распахнула ее, вылетела в коридор и побежала вниз по темной лестнице.
 Она пробежала мимо нескольких изумленных слуг и через парадную дверь выскочила на улицу.
 И там, подхватив полы платья, Жизель бросилась бежать так быстро, как не бегала еще никогда в жизни.




 Глава 6


 Экипаж, высадивший Жизель у «Плуга», доставил графа и капитана Сомеркота к расположенному на той же Хай-стрит театру.
 История театральной жизни Челтнема была поистине примечательной.
 Поначалу в примитивный театр превратили очень маленькую пивоварню. Именно в ней на подмостках впервые появилась юная Сара Сиддонс, сыгравшая в «Спасенной Венеции». Она настолько тронула публику, что о ее игре рассказали самому Дэвиду Гаррику. Вскоре после этого началась ее карьера на лондонской сцене, которая принесла ей такую славу.
 В той же перестроенной пивоварне, где под актерские уборные приспособили сеновал, играли и другие великие актеры, такие, как Чарльз Кембль, Дороти Джордан и Хэрриет Мелон.
 Новое здание театра было хотя и небольшим, но элегантным и удобным. С его архитектурой и блеском могла сравниться разве что роскошь, царившая на Друри-лейн.
 Тут было два ряда лож, причем один из них составлял бельэтаж, позади которого был хитроумно устроен еще один этаж — галерка для простолюдинов. Места там обходились всего в шиллинг и шесть пенсов, тогда как места в ложах стоили пять шиллингов.
 Граф Линдерст вошел в театр не через главный вход, а через служебный, которым пользовался полковник Беркли и из которого можно было почти сразу же попасть в ложу у сцены.
 Зал был уже заполнен. Усаживаясь в центре ложи, граф дал знак Генри Сомеркоту сесть по правую руку от него, оставив слева место, которое позже предстояло занять полковнику Беркли. Осмотревшись, он увидел среди зрителей немало знакомых лиц.
 В ложе, носившей название королевской, сидел герцог Орлеанский с двумя очаровательными дамами, одна из которых радостно помахала рукой графу. И в других ложах его взгляд встречал приветственное трепетание носовых платочков или вееров и ласковые улыбки алых губок. Много знакомых графу прелестниц были рады увидеть его — первое появление после долгого отсутствия не прошло незамеченным в обществе, особенно в дамской его половине.
 Он ответил на их приветствия поклоном, а потом открыл программку и стал выяснять, кто из актеров занят в спектакле, помимо самого полковника.
 Как и говорил полковник Беркли, роль героини исполняла Мария Фут.
 — По правде говоря, актриса она довольно средняя, — сообщил Генри Сомеркот, догадываясь о том, что думает граф, — но пользуется популярностью благодаря своим талантам танцовщицы. Не сомневаюсь, что в этом спектакле нам предстоит видеть танцы в немалом количестве.
 Как только занавес поднялся и на сцене появилась Мария Фут, графу стало понятно, почему полковник Беркли мог ею сильно увлечься. У нее оказалось овальное личико, светло-каштановые волосы и женственная, гибкая фигурка. От нее исходило некое обаяние, делавшее Марию одной из самых привлекательных актрис, из тех, кого графу приходилось видеть на сцене.
 К тому же у нее был очень приятный голос, и если ее игре было далеко до блестящей Сары Сиддонс, то она, по крайней мере, достаточно убедительно рисовала образ невинной девушки, которую соблазнял ослепительный негодяй, роль которого выбрал для себя полковник.
 Граф нашел первый акт весьма забавным, особенно сценического папеньку Марии — священника, который громким голосом осуждал греховность тех мужчин, которые позволяют себе дуэли и прибегают к насилию, мстя себе подобном.
 Когда занавес опустился, зрители, переполнявшие зал, оглушительно зааплодировали.
 Откинувшись на спинку кресла, граф обратился к Генри Сомеркоту, заметив:
 — Похоже, новая постановка полковника будет иметь успех.
 — На мой взгляд, — ответил Генри, — зрителей в равной степени развлекает и та драма, которая, как они предполагают, происходит за кулисами. Насколько я понимаю, одна из прежних возлюбленных полковника выражает громкие протесты по поводу его нового увлечения — Марии.
 — Только Фиц мог одновременно занять в пьесе такое количество своих любовниц и сделать это с ловкостью жонглера! — проговорил граф.
 Оба рассмеялись.
 Вскоре ложу заполнили знакомые графа, большинство которых составляли прелестные леди, красноречиво дающие ему понять, насколько они счастливы снова его видеть. При этом они умело пользовались не только словами, но и очень выразительными взглядами. И то, и другое говорило ему: «Теперь, когда вы поправились, мы должны встретиться».
 Когда наконец раздался стук, возвещавший зрителям о том, что им пора вернуться на свои места и граф с Генри остались в ложе одни, он негромко заметил:
 — Кажется, мне очень скоро пора будет уезжать из Челтнема. Покоя мне здесь не видать…
 Генри в ответ только ухмыльнулся. Он слишком хорошо знал, насколько умело граф уклонялся от преследования «прелестных амазонок», которые за ним охотились, даже от самых пылких.
 Второй акт пьесы был более эмоциональным.
 Невинная девица, которую играла Мария, поверив своему аморальному возлюбленному, дала себя соблазнить, а потом, когда он отказался давать ей деньги на жизнь, вынуждена была зарабатывать себе на жизнь, танцуя в театре.
 Какое-то время ей удавалось скрывать от отца свою тайну, но к концу акта он обнаружил ее обман и узнал то, что соблазнитель лишил ее девственности. Именно тогда актер, исполнявший роль священника, в ярости выбежал на середину сцены и принялся гневно обличать порочность мужчины, который направил стопы его драгоценного чада на дорогу, ведущую прямиком в ад.
 В эту минуту дверь ложи открылась, появился полковник и занял свободное место рядом с графом.
 Белый парик очень шел его несколько разгоряченному лицу. В кружевах у его шеи поблескивали бриллианты. Он выглядел так привлекательно в этот момент, что можно было легко понять, почему ни одна девушка не могла устоять против его обольщений.
 На сцене коленопреклоненная Мария Фут рыдала у ног отца, который проклинал ее за то, что она лишилась чистоты и надежды на райское блаженство.
 — А твой возлюбленный, — прогремел он, — не уйдет от моего мщения. Такие, как он, не имеют права пятнать эту землю своим присутствием!
 С этими словами священник повернулся и вытащил из кармана своего длинного черного сюртука огромный пистолет.
 Внимание всех зрителей было приковано к сидевшему в ложе у самой сцены полковнику. Наставив на него свой пистолет, разгневанный отец вскричал:
 — Я убью тебя! Не допущу, чтобы ты продолжал отравлять мир своей греховностью и пятнал чистоту невинных созданий! Умри же, и пусть господь смилуется над твоей черной душой!
 Он прицелился в ложу, но, как это ни странно, дуло его пистолета было обращено не на полковника, а на графа, сидящего в самом центре.
 — Умри, негодяй! — гневно гремел актер. — Умри и возвращайся обратно в ад, откуда явился!
 После этих слов ему по роли надлежало выстрелить, но в тот момент, когда его палец уже лег на спусковой крючок, дверь ложи распахнулась и на передний план выбежала какая-то женщина, которая встала перед графом, раскинув в стороны руки.
 Ее появление так изумило актера, что тот невольно вздрогнул, рука в момент выстрела дрогнула, и дуло пистолета отклонилось от намеченной цели.
 Почти одновременно со звуком выстрела раздался громкий удар: пуля попала в фигуру позолоченного ангелочка, который был установлен над центром ложи. На головы сидевших под ним посыпался дождь алебастровых осколков.
 В зале царило изумленное молчание. Происходившее в действительности на глазах оторопевших зрителей было гораздо интереснее любого спектакля.
 Спустя несколько мгновений полковник вскочил на ноги.
 — Боже правый! Пистолет был заряжен настоящей пулей! — воскликнул он.
 После того как его возглас разнесся по притихшему залу, снова наступило напряженное молчание. Потом побледневший как смерть актер, исполнявший роль разгневанного отца, пролепетал:
 — Я понятия не имел о… Клянусь, я ничего не знал! Мне сказали, что это просто пари… что это шутка между двумя джентльменами. — Ты бы его убил! — взревел полковник. Теперь уже все зрители начали вскакивать со своих мест, кричать и заглядывать в ложу. Жизель бессильно уронила руки и почувствовала, как вставший позади нее граф обнял ее за плечи. Склонив голову ему на плечо, она пыталась отдышаться. Она жадно ловила ртом воздух, словно тонущий человек, который уже долгое время провел под водой. Ей казалось, что сердце у нее готово разорваться.
 Тесно прижимая ее к себе, граф негромко, но очень решительно сказал Генри Сомеркоту:
 — Найди Джулиуса и немедленно выдвори его из Англии! Я буду давать ему тысячу фунтов в год при условии, что ноги его в стране больше не будет. Если он вернется, то попадет под суд по обвинению в попытке убийства!
 Со стремительностью военного, привыкшего получать и исполнять приказы. Генри Сомеркот повернулся и вышел из ложи, не сказав ни слова.
 Тем временем полковник кричал на актера, а тот отвечал ему тоже криком, но их голоса тонули в шуме, поднявшемся в зрительном зале. Кто-то выкрикивал какие-то советы, а кто-то громко ужасался только что миновавшей опасности.
 Даже не взглянув в сторону зала, граф увлек Жизель из ложи и по короткому коридору вывел к служебному выходу из театра.
 Она с трудом поспевала за ним, все еще задыхаясь после стремительного бега. Если бы граф не поддерживал ее, Жизель непременно упала бы — такую она испытывала слабость.
 На улице графа ждала карета, хотя слуги, не ожидавшие того, что их хозяин так рано уйдет из театра, удобно расположились на козлах и болтали. Однако, как только они увидели графа, все моментально вскочили, и лакей успел открыть дверцу и помочь Жизели сесть.
 Граф устроился на сиденье рядом, двигаясь немного неловко из-за своей раны, которая давала о себе знать.
 Как только лакей закрыл за ними дверцу, он сразу же снова обнял Жизель и притянул к себе.
 — Ты спасла мне жизнь, Жизель! — сказал он. — Как тебе удалось узнать, что Джулиус задумал такую подлость?
 Жизель не сразу смогла ему ответить. Когда ее дыхание начало немного выравниваться, она с трудом проговорила:
 — Он… хвастался… что… в половине десятого… он станет… пятым графом… Линдерстом.
 — Благодаря тебе я остался жив!
 Жизель спрятала лицо у графа на плече, она все еще никак не могла успокоиться от всех событий, произошедших за последний час.
 Расстояние от театра до Немецкого коттеджа было совсем небольшим, и они доехали молча. Жизель постепенно стала успокаиваться, дрожь уже не сотрясала ее худенькое тело, но граф не выпускал ее из своих объятий.
 Только когда карета остановилась у парадного крыльца коттеджа, он разжал руки, и Жизель вышла из экипажа, опираясь на предложенную лакеем руку.
 В холле стояло плетеное легкое кресло, в котором графа поднимали на второй этаж, где располагались его комнаты, по лестнице три лакея. Это полковник Беркли подал графу идею, что ему не нужно самому подниматься вверх по ступенькам, пусть даже путь вниз ему давался уже достаточно легко.
 К тому времени, когда Жизель, которая едва держалась на ногах, добралась до гостиной, граф уже ждал ее наверху и наливал в два бокала шампанское.
 — Подать вам ужин, милорд? — осведомился дворецкий.
 — Пока не надо, — ответил граф. — Если позже мне что-нибудь понадобится, я позвоню.
 — Хорошо, милорд.
 Слуги вышли из комнаты. Граф отпил немного шампанского, поставил бокал на столик и повернулся к Жизели.
 — По-моему, нам обоим полезно немного выпить… — начал он… и замолчал.
 Она стояла неподвижно и пристально смотрела на него. Глаза на ее бледном личике казались просто огромными, а в них было нечто такое, что заставило графа молча открыть ей свои объятия.
 Она бросилась к нему, словно ребенок, нуждающийся в утешении. Притянув ее к себе, граф почувствовал, что Жизель все еще дрожит, но на этот раз не из-за страха и волнения.
 — Все в порядке, дорогая, — нежно сказал он. — Все уже позади. Ты теперь в безопасности. Ни ты, ни я больше никогда не встретимся с Джулиусом.
 — Мне было… так страшно, — прошептала Жизель. — Невыносимо страшно! Я так боялась… не успеть!
 В ее голосе билось чувство, которое нельзя было истолковать не правильно, и граф нежно обхватил пальцами ее подбородок и приподнял лицо девушки, стремясь заглянуть ей в глаза.
 — Почему тебе было так важно спасти мне жизнь? — спросил он.
 Жизели не нужно было ничего говорить.
 Он прочел ответ в ее глазах и мягкой линии губ, почувствовал во всем ее теле, которое трепетало в его объятиях, словно пойманная птичка.
 Долгие секунды граф молча смотрел ей в лицо, а потом тихо проговорил:
 — Я люблю тебя, мое сокровище.
 Жизель замерла. А потом он нашел ее губы, такие нежные и доверчивые. Ее тело послушно прижалось к нему, губы раскрылись навстречу его поцелую…
 Граф почувствовал, что никогда в жизни не встречал подобную нежность, невинность и чистоту. Когда Жизель робко ответила на его поцелуй, его объятие стало более страстным, а губы — настойчивыми и властными.
 Прервав наконец поцелуй, он поднял голову и дрогнувшим от наполнявших его чувств голосом сказал:
 — Я люблю тебя, моя красавица! Люблю тебя так сильно, что не высказать словами. И хочу надеяться, что ты тоже хоть немножко меня любишь.
 — Я… люблю вас всем моим существом, — ответила Жизель. — Люблю… сердцем, умом и… душой… В целом мире никто с вами не сравнится!
 Ее слова дышали подлинным сильным чувством. Граф снова привлек ее к себе и уже не мог сдерживаться — его поцелуи становились все более страстными.
 Жизели казалось, будто весь ее мир наполнился музыкой и светом, от которых трепетала и сладко замирала ее душа. Прежде она не догадывалась, что одним своим прикосновением граф сможет пробудить в ней чувства и ощущения, которых она никогда прежде не знала. А в кольце его сильных рук она чувствовала себя защищенной от всего — даже страха.
 Любовь к нему заливала все ее существо, словно мощная волна морского прилива.
 — Я люблю вас… люблю! — шептала она, касаясь губами его губ.
 А потом граф начал нежно целовать ее веки, лоб, кончик носа, нежную кожу шеи…
 Жизель чувствовала, что желанна ему. Она счастлива была бы умереть в эту минуту, когда они были настолько близки, что ей начинало казаться, что из двух людей они превратились в одно существо.
 — Я никогда не думал, что женщина может быть такой прелестной, такой желанной и в то же время такой нежной, невинной и настолько лишенной недостатков! — проговорил граф своим низким и звучным голосом, который так любила Жизель.
 Его губы снова задержались на шелке ее кожи, а потом он тихо сказал:
 — Как скоро ты станешь моей женой, дорогая?
 К своему великому изумлению, он почувствовал, что Жизель напряженно застыла, а в следующую секунду ей удалось каким-то образом высвободиться из его объятий — и она сразу же отошла от него.
 Слова графа разрушили чары, во власти которых она находилась, чары, которые заставили ее забыть обо всем, кроме ее любви и того, что он тоже любит ее!
 А теперь она опомнилась, словно ей в лицо плеснули холодной воды. Вернувшись к реальности, Жизель постаралась овладеть собой и с трудом заставила себя сказать:
 — Мне… надо кое-что вам… рассказать. Граф улыбнулся.
 — Ты хочешь открыть мне свою тайну? Она не имеет ровно никакого значения, мое сокровище. Важно только одно — что ты меня любишь. Ты любишь меня настолько сильно, что готова была рискнуть своей жизнью, чтобы спасти мою. И меня не интересует то, что ты можешь мне рассказать. Ты — это ты, и я хочу, чтобы ты принадлежала мне, была со мной рядом до конца нашей жизни.
 Он увидел, что на глаза у нее навернулись слезы. Не отводя от него глаз, Жизель прошептала:
 — Разве можно найти человека… более чудесного… более великодушного? Граф снова открыл ей объятия.
 — Иди сюда! — позвал он. — Мне невыносимо, когда ты так далеко от меня.
 Жизель покачала головой.
 — Вы слишком переутомились сегодня. Вам необходимо сесть. А мне… надо поговорить с вами… Пусть даже… это очень трудно.
 — Разве слова что-то изменят? — спросил граф.
 Но по ее лицу он понял, что она настроена решительно. Желая доставить Жизели приятное и, по правде говоря, потому, что нога у него действительно немного болела, он опустился в кресло.
 Потом снова протянул к Жизели руки, приглашая ее к себе в объятия.
 Она подошла к нему, но, оказавшись у кресла, опустилась рядом с ним на колени и, опираясь руками о его колени, заглянула ему в лицо.
 — Я люблю вас! — настойчиво повторила она. — Люблю так сильно, что не могу думать ни о чем, кроме вас. Каждый миг, проведенный рядом с вами… был для меня несказанной радостью. По ночам… я засыпала, думая о вас, и иногда… мне снилось, что вы… со мной.
 — Я всегда буду рядом с тобой, — откликнулся граф.
 Она чуть заметно покачала головой, и Тальбот вдруг почувствовал, как в его сердце поднимается страх, хоть он и постарался убедить себя в том, что этот страх необоснован.
 — Что ты собиралась мне сказать, Жизель? — спросил он.
 Его голос звучал напряженно, и он пристально смотрел ей в лицо.
 — Я… ожидала этой минуты, — сказала она. — Я знала, что… наступит момент, когда я… должна буду рассказать вам… о себе… Но… я надеялась… мне хотелось так думать, что… у меня осталось еще немного времени… Времени, чтобы… быть рядом с вами… разговаривать с вами… любить вас… хоть вы об этом и не подозреваете.
 — Да, мне действительно нужно было время, — согласился граф. — Я не сразу понял, что чувство, которое я испытываю к тебе, — это любовь. Но теперь я понимаю, Жизель, что до этой минуты я никогда не знал, что такое любовь.
 Улыбнувшись, он добавил:
 — Я в своей жизни относился к женщинам по-разному: они меня забавляли, привлекали, очаровывали и даже увлекали. Но никто и никогда не значил для меня того, что значишь ты. Они никогда не становились частью меня самого, и я не чувствовал, что должен заботиться о них, дорожить их обществом и вообще не мог себе представить, что без них я просто не смогу жить. Только ты смогла стать для меня настолько необходимой!
 Ему опять показалось, что Жизель слегка покачала головой, и с тревогой спросил:
 — Что ты пытаешься мне сказать? Она тяжело вздохнула и сказала:
 — Вы… выполните одну мою просьбу?
 — Я готов выполнить все, что ты пожелаешь! — ответил граф.
 Она придвинулась к нему поближе и прошептала:
 — Вы… не поцелуете меня? Пожалуйста, обнимите меня покрепче. И… когда вы меня поцелуете, я расскажу вам то… что вы должны обо мне знать.
 Граф обхватил ее руками и притянул к себе, нежно и заботливо, словно ребенка. А потом его губы приникли к ее рту в поцелуе, который сделал Жизель его пленницей.
 Он целовал ее страстно, но не так, как несколько минут тому назад. В его поцелуе было столько жара, что дыхание ее стало неровным, а по всему телу разлился огонь такой же обжигающий, как тот, который она ощущала в нем.
 Когда граф наконец поднял голову, у обоих отчаянно колотилось сердце. Он проговорил решительно, словно бросая вызов неведомой судьбе, внушавшей ему опасения:
 — Ты — моя! Никто и ничто тебя не отнимет! Ты — моя, сейчас и навсегда!
 Еще секунду Жизель молча прижималась к нему, глядя в его пылающие страстью глаза, а потом отстранилась, поднялась с колен и немного постояла рядом, внимательно вглядываясь ему в лицо. Словно приняв какое-то решение, она зашла за его кресло и закрыла ему глаза ладонями.
 — Я… не хочу, чтобы вы на меня… смотрели, — тихо сказала она. — Я хочу… чтобы вы меня выслушали.
 — Я тебя слушаю, — ответил граф.
 — Знайте… я буду любить вас всегда, до самого последнего вздоха… В моей жизни не может быть… и не будет… другого мужчины!.. Я буду думать о вас… каждую минуту и горячо молиться о том, чтобы вы… были счастливы.
 На этих словах у нее дрогнул голос. Граф хотел что-нибудь сказать ей, но почувствовал, как напряглись ладони, закрывавшие его глаза. Едва слышным голосом Жизель проговорила:
 — Мое… настоящее имя… Жизель Чарлтон! Моим отцом был майор… Морис Чарлтон… Теперь… вы все понимаете.
 Окаменевший от этих слов граф даже не заметил, как Жизель отняла ладони от его глаз.
 Спустя секунду он немного опомнился и повернул голову, чтобы ответить ей, но в это мгновение услышал, как дверь гостиной тихо закрылась, и понял, что она ушла.
 Ему трудно было поверить в то, что он услышал…
 С трудом встав с кресла, он прошел к камину и взялся за сонетку, но еще не успел позвонить, когда дверь открылась и в гостиную вошел Генри Сомеркот.
 — Все в порядке. Я все сделал так, как ты мне велел, Тальбот. Я заплатил представителю кредитора, и Джулиус уже на пути к порту, хотя видит бог: этот молодой негодяй…
 Он вдруг замолчал и обеспокоенно посмотрел на графа:
 — В чем дело, Тальбот? Что случилось?
 — Останови Жизель! — вскрикнул граф. — Останови ее, пока она не ушла из дома!
 — По-моему, ты опоздал, — ответил Генри Сомеркот. — Когда моя карета остановилась у подъезда, мне показалось, что я видел, как по улице пробежала Жизель. Но я решил, что наверняка мне это просто почудилось.
 — О боже! Она ушла, а я даже не знаю, где она живет! — воскликнул граф.
 — Что произошло? Почему она так поспешно убежала? Вы поссорились?
 — Поссорились? — странным тоном переспросил граф. — Я только что узнал, что она — дочь Мориса Чарлтона!
 — Боже правый! — воскликнул Генри. — Как тебе удалось это выяснить?
 — Она сама мне сказала — и поэтому так поспешно скрылась. Я должен ее найти, Генри, должен!
 — Ну конечно! А мы-то искали его целый год — и безрезультатно!
 Это действительно было правдой. С момента возвращения в Англию из Брюсселя офицеры полка прилагали все усилия к тому, чтобы разыскать Мориса Чарлтона, но тот словно сквозь землю провалился. Им оставалось только надеяться, что какая-нибудь счастливая случайность наведет их на его след.
 И вот теперь граф совершенно неожиданно, так, что сам не мог до конца этому поверить, нашел дочь Чарлтона.
 Тогда произошла настоящая катастрофа. Оглядываясь назад, все понимали, что ее не должны были допустить. Но в тот момент все были слишком напряжены и взвинчены — все ощущали близость битвы при Ватерлоо.
 Все офицеры полка графа Линдерста были расквартированы в центре Брюсселя и свободные от дежурства вечера проводили в развлечениях, которые так умело предоставляли им бельгийцы. Одной из самых привлекательных poules de luxe — райских пташек — города была Мари-Луиз Ривьер. Эта молодая особа, которая была гораздо привлекательнее и утонченнее своих сестер по профессии, всегда была рада видеть у себя английских офицеров. Практически все офицеры полка, которым командовал граф, были знакомы с Мари-Луиз, и майор Морис Чарлтон, офицер разведки при штабе маршала Веллингтона, не был исключением.
 Чарлтон был очень опытным офицером, и его весьма ценили в ставке главнокомандующего. В свои сорок лет он оставался весьма привлекательным мужчиной для особ противоположного пола. Впрочем, своим доброжелательным отношением к людям, сердечностью и добротой он завоевал популярность в полку, причем не только среди собратьев-офицеров, но и среди рядовых.
 Граф пару раз видел его в салоне Мари-Луиз, где она чуть ли не каждый вечер принимала гостей. А в конце каждого вечера она с капризностью принцессы выбирала того, кто будет удостоен чести задержаться у нее после того, как все остальные уйдут.
 Граф подозревал, что Чарлтон ходил у нее в любимцах, хоть и не был в этом уверен.
 А потом случилось непредвиденное. В день, накануне битвы при Ватерлоо патрульный отряд арестовал на краю города молодого бельгийца, поведение которого показалось им подозрительным. Тот признался в том, что он — слуга Мари-Луиз, а у него на груди была найдена грубо сделанная карта, в которой узнали набросок, собственноручно сделанный Веллингтоном во время обсуждения плана грядущего сражения.
 Этот план он обсуждал только с командующими основных полков, среди которых был и граф.
 Герцог Веллингтон совершенно точно помнил, что по окончании совещания со своими командующими он передал этот план в руки Мориса Чарлтона. Началось спешное расследование, в ходе которого все, включая и графа Линдерста, испытывали немалую неловкость и глубокое сочувствие к подозреваемому.
 При обсуждении его результатов присутствовал и Генри Сомеркот, адъютант герцога Веллингтона, и еще двое офицеров, которые, как и сам граф, принадлежали к одному с Морисом Чарлтоном полку.
 Когда Чарлтону показали план, он пришел в ужас и несколько раз повторил, что спрятал его в специальный ящик для секретных бумаг, который всегда стоял у кровати самого герцога и постоянно был заперт. Единственное, в чем он признался, это в том, что не может вспомнить, действительно ли запер ящичек, когда уходил из комнаты.
 Никто не мог иметь доступа к этому ящику.
 Когда его принесли, он оказался заперт, но ключи от него хранились у Чарлтона.
 Граф Линдерст прекрасно понимал, что в тот момент у герцога не было выхода: он вынужден был отправить майора в Англию с вооруженной охраной. Его увезли, и охрана получила приказ содержать его в казармах в ожидании трибунала, который должен был состояться после того, как войска вернутся на родину.
 О том, что произошло потом, и граф, и даже сам герцог узнали только после окончания битвы при Ватерлоо. Тогда стало известно, что по прибытии в Лондон Морису Чарлтону, которого отвели в казармы, удалось скрыться от охраны, после чего он бесследно исчез.
 Но еще до того, как весть об этом дошла до войск, расквартированных в Бельгии, некий ординарец, смертельно раненный в бою, умирая, признался, что это он был виновником кражи. Это он тайком извлек ключи из кармана Чарлтона, когда тот принимал ванну, отпер ими секретный ящик, достал карту, а потом вернул ключи в карман своего офицера.
 Мари-Луиз щедро заплатила ему за карту и пообещала еще более щедрую награду в том случае, если Наполеон сочтет план полезным для себя.
 Сам граф, Генри Сомеркот и все остальные офицеры полка, возвращаясь в Англию, были твердо намерены исправить ошибку и постараться загладить свою вину перед Чарлтоном, но найти его не сумели.
 — Где Жизель живет? — спросил теперь графа Генри Сомеркот. — Внизу меня ждет карета, я попытаюсь ее догнать.
 — Не знаю, — признался граф.
 — Не знаешь? — изумленно переспросил капитан.
 Граф покачал головой.
 — Она отказывалась говорить о себе, и я решил, что рано или поздно она должна будет доверить мне свой секрет. Я был уверен, что она не сможет таиться вечно.
 Он прикрыл глаза ладонью.
 — Разве я мог предположить — хотя бы на секунду, — что она могла оказаться дочерью Чарлтона?
 — Это кажется совершенно невероятным, — согласился Генри Сомеркот.
 — Теперь я понимаю, почему она произвела на меня при первой встрече просто удручающее впечатление, — сказал граф. — Мы узнали, что Чарлтон забрал свою семью из своего лондонского дома и увез с собой. Видимо, у него кончились деньги, и, когда он умер, они начали голодать. О господи, Генри, нам необходимо ее найти!
 С этими словами он нетерпеливо дернул сонетку.
 Генри сказал:
 — Я же сказал, что карета ждет внизу.
 — Я звоню не для того, чтобы потребовать экипаж, а чтобы вызвать Бэтли, — ответил граф.
 В эту минуту открылась дверь и в комнату вошел камердинер графа.
 — Бэтли, — сказал граф таким голосом, которого Бэтли еще никогда у него не слышал, — я потерял мисс Жизель, и мне необходимо ее найти как можно скорее. Я знаю, что приказывал тебе прекратить расспросы, но, может быть, ты имеешь хоть какое-то представление о том, где она живет?
 Бэтли секунду колебался.
 — Я выполнил приказ вашей милости, — подтвердил он, — но так уж получилось, что по чистой случайности мне удалось узнать адрес мисс Жизели.
 — Ты его знаешь? Великолепно, Бэтли, я знал, что могу на тебя рассчитывать! Где это?
 — Это очень бедный район города, милорд. Я как-то заметил, что мисс Жизель идет в ту сторону, и подумал, что там может быть очень опасно, если она не представляет себе, что это за места. Поэтому я шел следом за нею на тот случай, если вдруг случится что-нибудь нехорошее.
 Помолчав, Бэтли смущенно добавил:
 — Я увидел, как она зашла в дом, милорд, на такой улице, где леди не следовало бы появляться.
 — Проводи нас туда, Бэтли! Ради бога, проводи нас туда скорее!
 — А ты достаточно хорошо себя чувствуешь? — встревоженно спросил Генри. — Давай мы с Бэтли поедем вдвоем и привезем ее обратно.
 — Неужели ты думаешь, что я смогу вас тут дожидаться? — возмущенно ответил граф.
 Генри ничего на это не ответил. Бэтли, который, войдя в комнату, взял со стула у двери плащ, небрежно сброшенный графом, молча подал его своему господину.
 Граф, к великой своей досаде, смог спускаться по лестнице только очень медленно — гораздо медленнее, чем ему хотелось бы. К тому моменту, когда он добрался до холла, карета, на которой приехал Генри, уже стояла у самых дверей. Двое джентльменов уселись внутри, а Бэтли забрался на козлы и сел рядом с кучером, чтобы указывать ему дорогу.
 — Как мы сможем загладить свою вину за то, что пришлось пережить семье Чарлтона из-за того, что мы не поверили в его невиновность? — с горечью спросил граф.
 — Но все свидетельства против него были настолько убедительны! — сказал Генри. — Я помню, как сам думал, что он никак не может оказаться невиновным, ведь карту нельзя было украсть так, чтобы майор этого не знал.
 — Мы ошибались. Генри. И наша ошибка принесла столько горя майору и его семье.
 — Кто же мог это предвидеть, — со вздохом сказал Генри.
 Экипаж ехал довольно долго. Граф заметил, что они оставили позади недавно отстроенную часть города с прекрасными новыми домами и оказались на узких улицах, где в дверях обшарпанных домишек стояли какие-то довольно подозрительные личности.
 Графу больно было думать о том, что Жизель вынуждена была жить рядом с подобными людьми и постоянно подвергаться множеству опасностей. И ему еще сильнее захотелось найти ее как можно скорее и увезти отсюда.
 В конце концов, проехав по лабиринту улочек — настолько узких, что казалось, что карета вот-вот застрянет и не сможет двигаться дальше, — они остановились у ветхого дома, в окнах которого была выбита половина стекол, а дверь едва-едва держалась на петлях. Бэтли слез с козел и постучал в дверь. Спустя довольно долгое время ее открыла неряшливо одетая женщина, которая посмотрела на него со злобной подозрительностью.
 — Чего надо? — угрюмо спросила она.
 — Мы хотим поговорить с мисс Чарт, — сказал Бэтли.
 — Самое подходящее время являться в гости! — презрительно бросила женщина, но, увидев за спиной дворецкого графа, еще одетого в вечерний костюм, сменила гнев на милость и отрывисто сказала:
 — Задняя комната!
 Она ткнула большим пальцем себе за плечо, а потом нырнула в соседнюю дверь, с шумом захлопнув ее за собой.
 Узкий коридор привел их к крутой лестнице, где некоторые ступеньки совсем провалились. Тут пахло затхлостью, сыростью и старым деревом. Позади лестницы оказалась дверь.
 Граф постучал в нее и услышал, как невнятный голос за дверью встревоженно спросил, кто пришел. Потом дверь открылась — и он увидел, что на него удивленно и испуганно смотрят две пары женских глаз.
 Тут была Жизель, которая, видимо, только недавно успела вернуться домой. Она так торопилась, что у нее немного разрумянились щеки и волосы растрепались от бега.
 Его таинственная служанка стояла рядом с матерью, на которую оказалась удивительно похожа — только у миссис Чарлтон волосы поседели, а на лице от горя и лишений пролегли глубокие, не по возрасту морщины.
 Обе женщины молчали. Ничего не говоря Жизели, граф направился к миссис Чарлтон и почтительно взял ее за руку.
 — Мы уже целый год ищем вас, миссис Чарлтон, — мягко сказал он. — Мы пытались разыскать вас, чтобы сообщить о том, что вашего мужа обвинили несправедливо, и впоследствии он был полностью оправдан.
 Граф почувствовал, что немного огрубевшая от домашней работы рука, которую он сжимал в своей, задрожала. Преждевременно увядшая от страданий женщина подняла глаза и пытливо всмотрелась в его лицо, словно ища подтверждения его словам.
 Потом она едва слышным голосом спросила:
 — Это… правда?
 — Чистая правда, — подтвердил граф. — И от моего собственного имени, как и от имени его светлости герцога Веллингтона и от всех офицеров полка я могу только выразить наши глубочайшие и искренние сожаления и попросить прощения за то, что мы невольно навлекли на вас столько горя.
 Немного помолчав, он добавил:
 — Если бы только ваш муж не сделал столь опрометчивого поступка! Герцог направил одного из своих офицеров в Англию сразу же после окончания сражения с поручением сообщить майору Чарлтону, что с него сняты все подозрения: предатель перед смертью признался в своем преступлении.
 Миссис Чарлтон глубоко вздохнула, словно с ее плеч упал наконец тяжелый груз, давивший на нее очень давно, а потом сказала:
 — Ради детей я счастлива, что вы узнали правду. Но… вы не можете вернуть мне… мужа.
 — Я это сознаю, — отозвался граф. — Но думаю, он радовался бы, что вы больше не должны страдать из-за него и прятаться, стыдясь своего имени.
 Он все еще держал руку миссис Чарлтон обеими руками. Тепло пожав ее, граф сказал:
 — Может быть, вас ободрит новость, что в Лондоне вас ждет не только жалованье мужа и положенная как его вдове пенсия, но и довольно значительная сумма в добавление к этим деньгам. Ее собрали офицеры полка при участии самого герцога. Мы намеревались вручить ее вашему мужу в качестве компенсации за то, что ему пришлось перенести из-за необоснованных обвинений.
 Увидев отразившуюся на лице миссис Чарлтон боль, он добавил:
 — Эти деньги будут вам очень кстати, чтобы Руперт мог как следует поправиться и окрепнуть прежде, чем его можно будет взять из больницы домой.
 Только теперь миссис Чарлтон смогла наконец заплакать не только от горя, но и от чувства облегчения, а граф тем временем осмотрел комнату, в которой они находились.
 Ему еще никогда не приходилось видеть столь убогого жилища. Жалкая обстановка была совершенно немыслимым фоном для нежной и одухотворенной красоты Жизели: грязные стены с ободранными обоями, прогнивший дощатый пол и три железные кровати, составлявшие чуть ли не всю мебель.
 Граф быстро принял решение и сказал властным тоном, который узнал бы каждый, кому приходилось служить под его началом, поняв, что всякие возражения будут бесполезны:
 — У дверей стоит карета. Я сию же минуту забираю отсюда вас обеих!
 Впервые за это время он посмотрел прямо в глаза Жизели.
 — Вы не можете здесь оставаться, — сказал граф. — Ты сама должна прекрасно понимать, что вам здесь не место.
 Жизель в ее прелестном розовом платье действительно выглядела здесь крайне неуместно: контраст между ее красотой и убогим окружением был слишком ярким. Будь она одета по-другому, он, наверное, ощущался бы не настолько остро.
 Тем временем Генри Сомеркот говорил миссис Чарлтон:
 — Я хотел бы сказать вам, сударыня, что мы все очень любили вашего мужа и были страшно встревожены, когда узнали о его исчезновении.
 Слезы помешали ей ответить ему, а он добавил:
 — Граф Линдерст был прикован к постели после полученных ран, но я лично в последний год побывал во многих уголках Англии, надеясь обнаружить хоть какой-то след Мориса.
 — Он всегда… очень гордился своим полком, — с трудом проговорила миссис Чарлтон.
 — Случилось ужасное недоразумение, — сочувствующим тоном произнес Генри. Граф тем временем подошел к Жизели.
 — Как ты могла убежать от меня? — тихо спросил он. — Как ты могла подумать, что я отпущу тебя, кто бы ты ни была и кем бы ни был твой отец?
 — Я… пыталась ненавидеть вас, как ненавидела всех, кто… не поверил в моего отца, — ответила она.
 — Но у тебя ничего не получилось, — нежно сказал граф.
 Жизель молча подняла на него глаза, и он прочел в них такую глубокую любовь, что понял: в будущем их больше ничто и никогда не разлучит.
 — Теперь я тебя никуда не отпущу, — сказал он так тихо, что остальные его не услышали.




 Глава 7


 Граф позволил Бэтли помочь ему лечь в постель и откинулся на подушки.
 — Похоже, что вечером похолодало, милорд, — заметил камердинер. — Я позволил себе смелость зажечь в камине небольшой огонь. Но с холмов Мальверна дует ветер, который ночью принесет холод.
 — Я уверен, что это очень разумно, Бэтли, — одобрительно отозвался граф.
 Камердинер собрал сброшенную одежду хозяина и повернулся к двери.
 — Мне хотелось сказать, милорд, что сегодня был очень счастливый день. Желаю вам и ее милости всего самого лучшего на всю вашу жизнь.
 — Спасибо тебе, Бэтли.
 Дверь за камердинером закрылась, и граф устало прикрыл глаза.
 День выдался очень напряженным, как и два предыдущих дня, после того знаменательного вечера, когда они с Генри увезли миссис Чарлтон и Жизель из той трущобы, где они жили. Им удалось справиться со множеством разнообразных дел.
 Ту первую ночь они провели под кровом Немецкого коттеджа в качестве гостей полковника Беркли, но следующим утром граф занялся поисками удобной квартиры, где они могли бы пока жить и где миссис Чарлтон могла бы ухаживать за Рупертом, когда тот вернется из больницы.
 Им удалось найти то, что граф счел вполне подходящим жилищем, на недавно отстроенной Ройал-кресент. Миссис и мисс Чарлтон стали обитательницами прекрасно обставленных апартаментов, расположенных на втором этаже с двумя удобными спальнями и большой гостиной.
 Граф не сомневался в том, что миссис Чарлтон вскоре начнут навещать знакомые, немалое число которых находилось в этот момент в Челтнеме и которые наверняка были рады возобновить с ней дружеские отношения.
 Двое суток Жизель провела с матерью на Ройал-кресент, навещая в больнице выздоравливающего брата и проводя дни за покупкой для миссис Чарлтон подобающей ее положению одежды и множества приятных мелочей, которые та уже никогда не надеялась иметь.
 Когда Жизель узнала, какую крупную сумму собрали офицеры для ее отца, она едва смогла выразить свою благодарность.
 — Если бы только мы знали! — прошептала она наконец.
 — Если бы только нам удалось вас разыскать раньше! — откликнулся граф.
 К этому моменту граф уже узнал, какие лишения и испытания выпали на долю семьи после того, как майор Чарлтон увез их из Лондона в ту ночь, когда сбежал из-под стражи.
 Он знал, что прежде всего их стали бы искать дома, так что они поспешно собрали все, что можно было, и, наняв карету, уехали из города.
 Морис Чарлтон был человеком изобретательным и решительным и был твердо намерен найти какую-нибудь работу, но проблема состояла в том, что у него не было рекомендаций, и, кроме того, будучи военным, он не имел хорошей специальности.
 В конце концов он начал работать на ферме — ухаживать за лошадьми, в которых прекрасно разбирался. Но, к несчастью, на него напал бык, который сильно пропорол ему бок.
 Теперь графу стало понятно, почему Жизель так хорошо умела делать перевязки.
 Сельский врач был малоопытен, а денег заплатить за консультацию другого врача у семьи не было, поэтому раны Мориса Чарлтона заживали крайне медленно. Началось осложнение в виде тяжелой пневмонии.
 Его жена и дочь едва успели понять, что происходит — настолько скоропостижно он скончался.
 — Мне кажется, ему не хотелось жить! — горестно воскликнула Жизель, рассказывая графу о том, что произошло. — Ему было так стыдно и больно, что люди, которых он считал своими друзьями, не поверили в его невиновность!
 Когда она продолжила рассказ, в ее голосе зазвучала невыразимая печаль.
 — Он всегда был человеком чести, человеком слова. Даже когда мы были совсем маленькими, нас сурово наказывали, если мы позволяли себе солгать хоть в самом малом.
 — Я понимаю, что тебе очень больно об этом говорить, дорогая, — попытался успокоить ее граф, — но ты должна понять: факты говорили против него. Кроме него, ключа не было ни у кого — ему единственному герцог Веллингтон доверял свои секретные бумаги.
 — Если бы он… не имел дела… с той женщиной, то такого, возможно, и не случилось бы, — осуждающе проговорила Жизель.
 Граф понял, что Морис Чарлтон признался жене и дочери в своих отношениях с Мари-Луиз. И, видимо, это известие ранило Жизель сильнее всего. Дети, особенно юные, всегда нетерпимы к недостаткам и слабостям родителей.
 Поскольку ему не хотелось говорить на эту тему, он сказал:
 — Расскажи мне, что произошло после того, как умер твой отец.
 — Мама решила, что Руперту необходимо ходить в школу… пусть даже в самую дешевую, где платить надо пенни в день. Плохое образование все равно лучше, чем никакое.
 Вздохнув, она добавила:
 — Она все время сидела над своими вышивками. Они получались у нее такими красивыми, что мне без труда удавалось продать все, что она делала. В модных лавках нам платили очень мало, а с покупателей брали огромные деньги.
 — И поэтому вы приехали в Челтнем?
 — Мы нашли жилье за городом, в деревне, — ответила Жизель. — И там нам было очень хорошо. А потом Руперта сбил фаэтон.
 Граф увидел, как на ее лицо упала тень пережитого ужаса, который был слышен и в голосе. Он поспешно обнял девушку.
 — Тебе надо поскорее все это забыть, мое сокровище, — сказал он. — Ньюэл сказал мне, что через полгода Руперт даже не будет прихрамывать. А до этого времени я намерен нанять для него гувернера. А потом, если ему понадобится дополнительное лечение, я устрою ему и твоей матери поездку на какой-нибудь из целебных источников Европы.
 — Ты… так добр… Так необыкновенно добр! — прошептала Жизель.
 Граф уже сказал ей, что предоставит миссис Чарлтон дом на территории своего поместья, в Линд-Парке.
 — Там есть несколько очаровательных маленьких особняков, в тот числе и тот, который предназначен для вдовствующих графинь. Надеюсь, твоей матери он понравится. Таким образом твои близкие будут неподалеку от нас. Не сомневаюсь, что твоя мать и Руперт найдут в округе немало хороших друзей.
 Помолчав, граф мягко добавил:
 — Но я буду ревновать, если ты станешь проводить с родными слишком много времени и забывать обо мне.
 — Ты же знаешь, что этого не будет, — запротестовала Жизель. — Никогда, никогда! Я хочу быть с тобой. Я хочу быть рядом с тобой… все время. И всегда этого хотела. Она немного грустно улыбнулась.
 — Ты даже не можешь себе представить, как мне обидно было тратить на Джулиуса то время, которое я могла проводить с тобой! Я понимала, что ты придумал эту роль богатой вдовы не только для того, чтобы спасти его от неудачного брака, но и для того, чтобы помочь мне, но мне гораздо больше нравилось… быть твоей сиделкой.
 — Моей сиделкой, моей помощницей, моей вдохновительницей — и моей любимой! — поправил ее граф.
 Она на секунду прижалась щекой к его щеке, и в этом прикосновении было больше нежности, чем в любом поцелуе. Граф уже в который раз подумал, что никогда прежде не встречал женщины, способной на такие милые жесты и поступки.
 Взгляда огромных глаз Жизели и нежной мелодии ее голоса было достаточно для того, чтобы сказать о ее любви к нему гораздо красноречивее любых слов. И с каждым часом, с каждой минутой она становилась для него все желаннее.
 — Ты еще недостаточно поправился, чтобы жениться! — запротестовала Жизель, когда граф сказал, что хочет назначить их свадьбу на третий день после драмы, разыгравшейся во время театрального представления полковника Беркли.
 — Больше я ждать не смогу! — властно заявил он. — Я уже один раз чуть тебя не потерял и больше рисковать не собираюсь. Ты выйдешь за меня замуж здесь, в Челтнеме, а на следующий день мы уедем в Линд-Парк.
 Жизель попыталась было возражать дальше, но он прижал палец к ее губам и добавил:
 — Позже, когда я буду совершенно здоров, я собираюсь увезти тебя за границу, но сейчас, я думаю, мы оба будем рады спокойно пожить в моем поместье.
 — Мне все равно, где жить — хоть в угольной шахте или на луне; — лишь бы я была там с тобой! — ответила она.
 — Пока я тебе не надоем, — поддразнил ее граф.
 — Ты же не думаешь, что это может случиться? — почти обиженно воскликнула она. — Гораздо вероятнее, что это я тебе надоем. Ты не любишь строптивых женщин и сердишься, когда я с тобой спорю.
 — Мне нравится все, что ты делаешь, — уверенно сказал он.
 Граф притянул ее к себе и заставил посмотреть ему в лицо.
 — Я говорю тебе чистую правду, Жизель, — негромко проговорил он. — Никогда в жизни я не знал ничего столь чудесного и волнующего, как твои губы. Прежде я никогда не испытывал такой трепетной страсти.
 — Это… правда?
 Вместо ответа он начал целовать ее, так что щеки ее запылали, а глаза начали сиять, словно звезды.
 А потом, разжав объятия, он проникновенно сказал:
 — Если ты думала, что я смогу ждать, то ты глубоко заблуждалась. Я завтра же должен сделать тебя моей женой! И уже здоров, мое сокровище, вполне здоров, и могу показать тебе, как сильно я тебя люблю.
 Страстное желание, прозвучавшее в его голосе, заставило ее смущенно спрятать лицо у него на плече. Он поцеловал ее волосы, а потом, нежно гладя их кончиками пальцев, добавил:
 — Завтра ночью я увижу, как они падают тебе на плечи, и узнаю, какие они длинные. Я часто об этом думал, когда смотрел на тебя.
 Их венчание прошло очень скромно — в приходской церкви Святой Марии, построенной еще в двенадцатом веке. Шафером был полковник Беркли, а в качестве свидетелей присутствовали только миссис Чарлтон и капитан Сомеркот.
 — Если мы пригласим кого-то одного, то должны будем пригласить всех! — сказал граф. — А мне всегда противна была мысль о том, что человек должен превращаться в ярмарочное зрелище только потому, что он женится на той, кого любит.
 Небольшой храм, построенный в форме креста, был наполнен лилиями, ароматом которых благоухал воздух.
 Жизель чувствовала, что обеты, которые они приносили друг другу, священны. У нее не было сомнения в том, что они выдержат все испытания временем и что с течением лет их любовь и радость, которую они дарят друг другу, станут только сильнее.
 Несмотря на возражения Жизели против ненужных трат, граф настоял на том, чтобы у нее было белое подвенечное платье — и мадам Вивьен превратила ее в воплощение юной красоты и невинности, в настоящий идеал, к которому стремятся все невесты.
 Фата из тончайшего кружева, словно сотканного нежными пальчиками фей, падала на белое газовое платье, отделанное кружевом. А венок на фате был не из флердоранжа, а из только-только начавших раскрываться бутонов белых роз. В руках у Жизели был букет из таких же роз.
 Место ее отца в церемонии занял капитан Генри Сомеркот, хотя граф сказал ей:
 — Я знаю, что герцог Веллингтон с большим удовольствием был бы твоим посаженым отцом, если бы мы его об этом попросили.
 — Я предпочла бы, чтобы это был кто-то из офицеров твоего полка, — ответила Жизель. — И мне кажется, что капитан Сомеркот был искренне привязан к папе.
 — Это правда, — подтвердил граф. — Генри больше других старался разыскать твоего отца.
 — Тогда мне хотелось бы, чтобы это он выдавал меня замуж, — сказала Жизель и чуть слышно добавила:
 — За тебя.
 Когда она шла к алтарю, опираясь на руку Генри, граф восхищался ее красотой и невинностью и думал о том, что никто бы не смог с ней сравниться. Он понимал, что нашел в Жизели то, чего ему недоставало во всех женщинах, которых он знал прежде.
 Да, конечно, они были искушенными светскими красавицами, но в глубине души он знал, что идеалы, которые он еще ребенком усвоил от матери, могут найти свое воплощение только в женщине, чья личность не будет затронута грехом и низкими страстями, — в существе поистине чистом.
 Все поступки Жизели всегда диктовались чувством самоотверженности, и даже когда она готова была пожертвовать своей невинностью, то это диктовалось ее готовностью жертвовать собой ради других. Сам он, будучи человеком храбрым, всегда восхищался ее отвагой и стойкостью.
 Ему так и не удалось сказать ей, что он почувствовал, когда понял, что она спасла ему жизнь, рискуя при этом своей собственной. Ею руководила любовь — любовь, которая рождалась в сердце, переполненном этим чувством. И она щедро дарила свою любовь не только ему самому, но и всем, кто страдал.
 Теперь он понимал, почему она с таким сочувствием отнеслась к несчастной Эмили Клаттербак и почему ей инстинктивно претило обманывать Джулиуса: даже в нем она пыталась видеть только хорошее.
 Поистине Жизель во всем была именно такой, какой должна быть женщина, и, когда они произносили брачные обеты, граф думал, что ему посчастливилось так, как везет в жизни только очень и очень немногим мужчинам.
 А для Жизели этот брак был поистине даром небес.
 Она давно поняла, что любит графа, но считала, что никогда не сможет занять в его жизни важного места. И вдруг это горькое счастье, эта мучительная сердечная боль, которую она до сих пор не забыла, сменилась блаженством взаимного чувства!
 В ночь перед свадьбой она долго молилась, стоя на коленях у кровати, и благодарила бога за то, что доброе имя ее отца восстановлено и что он дал им с графом найти друг друга.
 Еще совсем недавно, голодная и измученная, она поднималась на второй этаж, чтобы вычистить камин в спальне графа, и разве могла она предполагать, что этот человек окажется командиром полка ее отца и мужчиной, которого она полюбит чуть ли не с первой минуты их встречи?
 В тот день, когда граф нанял ее в качестве своей сиделки, она сказала себе, что ей надо было бы выйти из Немецкого коттеджа и исчезнуть. Но к тому времени Жизель уже успела убедиться в том, насколько трудно бывает найти работу, и ей было страшно, что если она откажется от хорошего места, то нового уже никогда не найдет. А в этом случае, говорила она себе, пытаясь успокоить свою совесть, мама умрет от голода, а Руперт больше никогда не сможет ходить.
 Чуткая Жизель инстинктивно поняла, что между нею и графом существует какое-то мощное, волнующее, непреодолимое влечение, которое она не могла бы объяснить словами, но присутствие которого очень ясно ощущала.
 Она видела его в том, как невольно ускорялись ее шаги, когда она направлялась к нему в комнату или возвращалась в Немецкий коттедж, выполнив какое-то поручение, с которым он ее посылал в город. Она видела его в том, как болезненно сжималось ее сердце, когда приходило время расстаться с ним на ночь и как мучительно долго тянулось время до их следующей встречи.
 Ее любовь была тайной, которую она хранила и самой глубине своего сердца, и в то же время это чувство наполняло все ее существо, изменяя ее настолько, что она сама переставала себя узнавать!
 Ей казалось, что она может коснуться звезд, что она парит над землей — и в то же время понимала, что когда расстанется с ним, то попадет в глубины самого черного отчаяния.
 «Нам предстоит вместе сделать столько всего хорошего! — говорила она себе теперь. — Я буду заботиться о нем и сделаю его счастливым — я подарю ему такое счастье, какого он прежде не знал, потому что всегда был один».
 Граф, лежавший в просторной кровати, освещенной двумя свечами и мерцающим огнем камина, думал примерно то же самое.
 В комнате стоял тонкий аромат гвоздик и роз, но он не замечал этого.
 Тальбот уже начал немного бояться, что Жизель не придет к нему, и в то же время понимал, что она не ожидает, чтобы он пришел к ней в спальню. Апартаменты в Немецком коттедже включали в себя только одну парадную спальню, которую он с самого начала и занял и которая при обычных обстоятельствах была бы отведена даме. Спальня меньшего размера по другую сторону от гостиной, в которую миссис Кингдом распорядилась перенести вещи Жизели, на самом деле была туалетной комнатой.
 «Она придет ко мне», — говорил себе граф.
 И он ждал с отчаянно бьющимся сердцем.
 Наконец дверь его спальни открылась, и в комнате появилась Жизель.
 Пока она медленно шла к нему, он увидел, что она выглядит именно так, как ему хотелось: ее светлые волосы волной падали ей на плечи и спускались ниже талии. На ней был белый пеньюар, и лицо ее казалось бледным, но в огромных глазах светились нежность и любовь.
 Она медленно приближалась к кровати, а потом спросила прерывистым голосом, сказавшим графу, как сильно она волнуется:
 — Тебе… удобно? Нога… совсем не болит? Тебе сегодня… пришлось очень много стоять!
 — Бэтли позаботился обо мне, как ты ему велела, — ответил граф. — Он уложил меня в постель, словно ребенка. Хотя я уже вполне могу сам о себе заботиться.
 — Теперь… о тебе… буду заботиться я.
 — А я — о тебе.
 Жизель продолжала стоять у его постели, и после минутной паузы он сказал:
 — Тебе неловко, дорогая, из-за того, что пришлось идти ко мне, тогда как это мне следовало приходить к тебе. Но альтернативы не было.
 — Я хотела прийти, — отозвалась Жизель, — но теперь… я не знаю точно… что надо… делать.
 — А что ты хочешь сделать? — спросил граф. В полумраке освещенной свечами комнаты она встретилась с ним взглядом и едва слышно ответила:
 — Я… хочу быть… рядом с тобой.
 — А я хочу этого еще сильнее, сокровище мое.
 Она тихо вздохнула, словно он произнес именно те слова, которые ей хотелось услышать. С просиявшим от счастья лицом она наклонилась к свечам и задула их.
 Ее пеньюар скользнул на пол, и на секунду граф увидел силуэт ее тела, который просвечивал сквозь ткань тончайшей рубашки на фоне пламени камина. А в следующую секунду, протянув свои сильные руки, он увлек ее на постель.
 Граф обнимал ее очень крепко. Он чувствовал, как дрожит ее тело и как отчаянно бьется сердце — почти в том же бешеном ритме, как и его собственное.
 — Я люблю тебя! Моя милая, моя драгоценная женушка, я тебя люблю! Теперь мы вместе, как я и хотел.
 — Вместе, — прошептала Жизель. — Но… я боюсь тебя разочаровать. Ведь ты… терпеть не можешь худых женщин.
 Рассмеявшись, граф обхватил ее лицо ладонями.
 — Будь ты толстой, как бегемот, или худой, как щепка, я все равно не перестану тебя любить. Но на самом деле ты мягкая, нежная, чудная — и невероятно прекрасная.
 Он прижался к ее губам, а потом Жизель почувствовала, что ночная рубашка спадает с ее плеч. Он начал целовать ее в шею, спускаясь все ниже, и вскоре она инстинктивно прижалась к нему еще теснее.
 — Я люблю тебя! Боже, как я тебя люблю! — повторял он. — Разве я мог предположить, что таинственная горничная, которую я впервые увидел в этой комнате, в один прекрасный день окажется моей возлюбленной женой? Я чувствую себя самым счастливым человеком на земле!
 — Ты говорил, что я… останусь у тебя в услужении, пока… у тебя будет во мне надобность, — прошептала Жизель.
 — А это будет до тех пор, пока звезды не спадут с небес и мир не прекратит своего существования, — ответил граф. — Ты всегда будешь мне нужна, Жизель, — и в этом мире, и в будущем. Ты — моя! Ты стала неотъемлемой частью меня самого, и мы никогда не освободимся друг от друга.
 — Я бы… и не хотела… иного, — тихо сказала она. — Мне нужен… только ты один… А все остальное не имеет никакого… значения.
 В ее тихом голосе билась страсть, которая тронула графа до глубины души.
 А потом его губы снова встретились с ее губами, и он целовал ее так, что надобность во всяких словах отпала — и весь мир куда-то исчез, оставив их вдвоем.
 Они стали одним существом.
 Больше не существовало тайн и секретов — была только любовь, бескрайняя и бесконечная.