Аннотация: Когда-то давно герцога Джастина Эйвона оскорбил граф де Сен-Вир – Эйвон пришел просить руки его дочери, но граф ответил ему грубым отказом, обвинив в аморальном образе жизни. Эйвон запомнил это оскорбление надолго, и чувство мести преследовало его много лет. И сейчас, когда, казалось бы, все забыто, Эйвон знакомится с красивой девушкой Леони, внебрачной дочерью де Сен-Вира, и решает сделать из нее настоящую придворную леди...


---------------------------------------------


 Джорджетт Хейер
 Тени былого


 Посвящается Г. Б. X.



 Глава 1
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ПОКУПАЕТ ДУШУ


 По парижской улочке, только что покинув дом некой мадам де Вершуре, неторопливо шел господин аристократического вида. Он семенил, так как красные каблуки его башмаков были очень высокими. С его плеч ниспадал длинный лиловый плащ на розовой подкладке, небрежно открывая широкополый кафтан лилового атласа, богато расшитый золотом, а также шелковый в узорах камзол и безупречные кюлоты. Жабо и грудь сверкали драгоценными камнями. Напудренный парик увенчивала треуголка, а в руке щеголь держал длинную трость, украшенную лентами. Послужить защитой от уличных грабителей она вряд ли могла. И хотя с бока щеголя свисала легкая шпага, ее эфес прятался в складках плаща и быстро нащупать его не удалось бы. В столь поздний час было верхом легкомыслия прогуливаться по такой глухой улице без слуг, выставляя напоказ драгоценности, но щеголь, казалось, не подозревал о своем безрассудстве. Он не торопился и не глядел по сторонам, будто не подозревая, какой подвергается опасности.
 Так он шел, поигрывая тростью, как вдруг из зияющего темнотой проулка справа, словно пушечное ядро, вылетела какая-то фигура, наткнулась на него, испуганно вскрикнула и уцепилась за элегантный плащ, чтобы удержаться на ногах.
 Его светлость герцог Эйвон стремительно повернулся, схватил неизвестного за запястья и потянул их вниз с силой, не вязавшейся с его изысканной внешностью. Его жертва охнула от боли и, дрожа, упала на колени.
 – Мосье! Отпустите меня! Я нечаянно… я не знал… Я бы никогда… Ах, мосье, отпустите меня.
 Его светлость нагнулся над мальчишкой, чуть отклонившись, чтобы свет уличного фонаря упал на белое как мел, перепуганное лицо. На герцога растерянно уставились огромные фиалково-синие глаза, в глубине которых прятался ужас.
 – Ты что-то слишком юн для этих игр? – небрежно бросил герцог. – Или ты надеялся захватить меня врасплох?
 Мальчик покраснел, в его глазах вспыхнуло возмущение.
 – Я не хотел вас ограбить! Правда! Правда! Я… я убегал! Я… ах, мосье, отпустите меня!
 – Всему свое время, дитя мое. И от кого же ты убегал, могу ли я узнать? От предыдущей жертвы?
 – Нет! Отпустите меня, прошу вас! Вы… вы не понимаете! Он уже, наверное, гонится за мной. Прошу вас, ваша милость!
 Проницательные глаза герцога под тяжелыми веками были прикованы к лицу мальчика. Внезапно они раскрылись шире, стали сосредоточенными.
 – А кто этот «он», дитя?
 – Мой… мой брат. Прошу вас…
 Из проулка стремглав выскочил мужчина. При виде Эйвона он резко остановился. Мальчик задрожал и теперь сам вцепился в руку герцога.
 – Ага! – рявкнул мужчина. – Если, ваша милость, этот щенок вздумал вас ограбить, он за это поплатится! Паршивец! Неблагодарная тварь! Ты пожалеешь, обещаю тебе! Ваша милость, тысяча извинений. Этот парнишка – мой младший брат. Я хотел проучить его за лень, а он вырвался…
 Герцог поднес к тонко вырезанным ноздрям надушенный платок.
 – Держись подальше, любезный, – произнес он надменно. – Без сомнения, проучить мальчишку розгами всегда полезно.
 Мальчик теснее прижался к нему. Он не пытался убежать, но его руки конвульсивно сжимались. Вновь загадочный взгляд герцога скользнул по нему и задержался на коротко подстриженных медно-рыжих кудрях, растрепанных и спутанных.
 – Как я сказал, розги полезны для мальчишек. Твой брат, говоришь ты? – Он перевел взгляд на смуглое, грубое лицо молодого мужчины.
 – Да, монсеньор, мой брат. Я его растил со смерти наших родителей, а он мне вот как отплачивает. Он сущее проклятие, монсеньор, сущее проклятие!
 Герцог задумался.
 – Сколько ему лет, любезный?
 – Девятнадцать, ваша милость.
 Герцог оглядел мальчика.
 – Девятнадцать. Что-то он не очень высок для своего возраста.
 – Да что вы, ваша милость! А… а коли и так, вина не моя! Я… я хорошо его кормил. Да вы его не слушайте! Он змееныш, волчонок, сущее проклятие!
 – Я тебя избавлю от этого проклятия, – невозмутимо сказал герцог.
 Тот ошарашенно на него уставился.
 – Это как же, ваша милость?
 – Полагаю, он продается?
 В руку герцога прокрались ледяные пальцы и стиснули ее.
 – Продается, ваша милость? Вы…
 – Я, пожалуй, куплю его, мне нужен паж. Его цена? Луидор? Или проклятия ничего не стоят? Интересный вопрос…
 Глаза мужчины заблестели хитрой алчностью.
 – Он хороший мальчик, монсеньор. Работящий. И очень мне нужен. Да я же и люблю его. Я…
 – За твое проклятие я даю золотой.
 – Ну нет, ваша милость! Он стоит больше. Куда, куда больше!
 – Так оставь его себе, – сказал Эйвон и пошел дальше.
 Мальчик нагнал его, вцепился ему в локоть.
 – Ваша милость, возьмите меня к себе! Молю вас! Я буду вам хорошо служить, клянусь! Возьмите, возьмите меня!
 Его светлость остановился.
 – Глупец я или нет? – сказал он по-английски, извлек из жабо брильянтовую булавку и поднял ее так, что камень засверкал и заиграл в свете фонаря. – Ну как, любезный? Этого достаточно?
 Мужчина уставился на булавку, словно не веря своим глазам. Он протер их и шагнул вперед, не отводя от нее взгляда.
 – За это, – сказал Эйвон, – я покупаю твоего брата. Его тело и душу. Ну?
 – Дайте ее, – прошептал мужчина и протянул руку. – Мальчишка ваш.
 Эйвон бросил ему булавку.
 – Мне кажется, я сказал тебе, чтобы ты держался подальше. Ты оскорбляешь мой нос. Дитя, следуй за мной! – И герцог пошел по улице, а мальчик поспешил за ним на почтительном расстоянии.
 Наконец они добрались до улицы Сент-Оноре и до дома Эйвона. Он вошел в ворота, не посмотрев, следует ли за ним его покупка, пересек двор и поднялся к высокой, усаженной шляпками гвоздей двери. Лакеи, низко кланяясь, впустили его, смерив недоуменными взглядами жалкую фигурку, проскользнувшую в дом следом за ним,
 Герцог сбросил плащ на руки лакею и отдал треуголку другому.
 – Мистер Давенант? – спросил он.
 – В библиотеке, ваша светлость.
 Эйвон небрежной походкой направился через вестибюль к двери библиотеки. Она открылась перед ним, и он вошел, кивком велев мальчику следовать за ним.
 Хью Давенант сидел у камина с раскрытым томиком стихов в руке. Он поднял глаза на вошедшего и улыбнулся.
 – Так как же, Джастин? – Тут он увидел у двери съежившегося мальчика. – Хм! А это что такое?
 – Вполне уместный вопрос, – заметил герцог, подходя к камину и протягивая к огню изящно обутую ногу. – Каприз. Этот грязный и оборванный член рода людского принадлежит мне.
 Все это он сказал по-английски, но мальчик, видимо, понял, потому что покраснел и низко опустил кудрявую голову.
 – Твой? – Давенант перевел взгляд с герцога на мальчика. – О чем ты говоришь, Аластейр? Не хочешь же ты сказать, что он… твой сын?
 – О нет! – Его светлость весело усмехнулся. – То есть на этот раз ты ошибся, милый Хью. Я купил крысенка за брильянтовую булавку.
 – Но… но для чего, ради всего святого?
 – Понятия не имею, – ответил герцог безмятежно. – Подойди, крысенок!
 Мальчик робко подошел к нему и покорно позволил Джастину повернуть его лицо так, чтобы на него падал свет.
 – Красивый ребенок, – заметил герцог. – Сделаю его моим пажом. Так забавно иметь пажа, который твой телом и душой!
 Давенант встал и взял руку мальчика в свои.
 – Полагаю, когда-нибудь ты объяснишь, что за этим кроется, – сказал он. – А пока почему бы не накормить бедняжку?
 – Ты всегда такой практичный, – вздохнул герцог и обернулся к столику, на котором стоял ожидавший его холодный ужин. – Чудесно! Ты словно догадывался, что я приведу с собой гостя. Можешь насыщаться, крысенок.
 Мальчик робко посмотрел на него.
 – С позволения вашей милости, я подожду. Мне… мне… Ваш ужин… Я лучше подожду, с вашего позволения.
 – Но позволения я не даю, дитя мое. Садись и ешь. – С этими словами он сел сам, поигрывая лорнетом.
 Чуть поколебавшись, мальчик подошел к столику и подождал, пока Хью не отрезал ему ножку курицы. Затем Хью вернулся к камину.
 – Джастин, ты помешался? —осведомился Хью с легкой улыбкой.
 – Нет, насколько мне известно.
 – Тогда почему ты так поступил? Для чего человеку вроде тебя может быть нужен юнец, совсем еще ребенок?
 – Я подумал, что это может оказаться забавным. Как тебе, бесспорно, известно, меня замучил сплин. С Луизой мне невыносимо скучно. И вот небеса посылают мне развлечение. – Он указал белой холеной рукой на изголодавшегося мальчика.
 Давенант нахмурился.
 – Но ты же не собираешься усыновить этого мальчугана?
 – Это он… э… усыновил меня.
 – Ты намерен воспитывать его как собственного сына? – недоверчиво спросил Хью.
 Брови герцога поднялись с некоторым высокомерием.
 – Мой милый Хью! Уличного оборвыша? Он будет моим пажом.
 – И что же интересного ты в этом найдешь?
 Джастин улыбнулся и посмотрел на мальчика.
 – Вот именно – что? – сказал он негромко.
 – У тебя есть какая-то особая причина?
 – Как ты проницательно заметил, Хью, у меня есть особая причина.
 Давенант пожал плечами и замолчал. Он продолжал смотреть на мальчика, который вскоре встал из-за стола и подошел к герцогу.
 – С разрешения вашей милости, я поел.
 Эйвон поднес лорнет к глазам.
 – Да? – произнес он.
 Внезапно мальчик упал на колени и, к удивлению Давенанта, поцеловал герцогу руку.
 – Да, ваша милость. Благодарю вас.
 Эйвон высвободил руку, но мальчик не встал с колен, глядя снизу вверх на красивое лицо над собой смиренными глазами. Герцог взял щепотку табака.
 – Мое почтенное дитя, вон сидит человек, которого тебе следует благодарить. – Он указал на Давенанта. – Мне бы и в голову не пришло накормить тебя.
 – Я… я поблагодарил вас за то, что вы спасли меня от Жана, ваша милость, – сказал мальчик.
 – Тебе уготован худший удел, – заметил repцог сардонично. – Теперь ты принадлежишь мне. Телом и душой.
 – Да, ваша милость. Раз вам так угодно, – прошептал мальчик и бросил на герцога восхищенный взгляд из-под длинных ресниц.
 Узкие губы чуть изогнулись.
 – Ты находишь такую судьбу приятной?
 – Да, ваша милость. Я… я буду рад служить вам.
 – Но ведь ты меня плохо знаешь, – сказал Джастин со смешком. – Я же бесчеловечный хозяин, э, Хью?
 – Ты не тот человек, чтобы заботиться о ребенке его возраста.
 – Совершенно верно. Отдать его тебе?
 К широкому обшлагу его кафтана прикоснулись дрожащие пальцы.
 – Ваша милость…
 Джастин посмотрел на своего друга.
 – Пожалуй, нет, Хью. Так забавно и… э… так ново выглядеть позолоченным святым в глазах… э… неоперившегося невинного птенчика. Я оставлю его себе, пока это будет меня развлекать. Как тебя зовут, дитя мое?
 – Леон, ваша милость.
 – Такое восхитительно короткое имя! – И вновь ровный тон герцога, казалось, как всегда, таил в себе сарказм. – Леон. Не больше и не меньше. Вопрос заключается в том – и Хью, несомненно, знает ответ, – что делать с Леоном дальше?
 – Уложить его спать, – сказал Давенант.
 – О, конечно… и ванна с горячей водой, как ты считаешь?
 – Непременно.
 – А, да! – вздохнул герцог и позвонил в колокольчик у него под рукой.
 Вошел лакей и глубоко поклонился.
 – Что угодно вашей светлости?
 – Пошли ко мне Уокера, – сказал Джастин. Лакей исчез, и вскоре в библиотеку вошел чопорный седой мужчина.
 – Уокер! Мне надо было вам что-то сказать… А, да, вспомнил! Уокер, вы видите это дитя?
 Уокер взглянул на коленопреклоненного мальчика.
 – Вижу, ваша светлость.
 – Он видит… Великолепно, – пробормотал герцог. – Его, Уокер, зовут Леон. Попытайтесь удержать это в памяти.
 – Всенепременно, ваша светлость.
 – Ему требуются некоторые вещи, и в первую очередь ванна.
 – Слушаю, ваша светлость.
 – Во-вторых, постель.
 – Да, ваша светлость.
 – В-третьих, ночная рубашка.
 – Да, ваша светлость.
 – В-четвертых и в-последних, одежда. Черная.
 – Черная, ваша светлость.
 – Строго, траурно черная, как подобает моему пажу. Вы снабдите его указанным. Полагаю, задача эта вам по плечу. Уведите это дитя, покажите ему ванну, постель, дайте ночную рубашку. А затем оставьте его одного.
 – Слушаюсь, ваша светлость.
 – А ты, Леон, встань. Иди с достопочтенным Уокером. Я позову тебя утром.
 Леон поднялся на ноги и поклонился.
 – Да, монсеньор. И благодарю вас.
 – Прошу, не благодари меня больше. – Герцог зевнул. – Меня это утомляет.
 Он проводил Леона взглядом, а затем обернулся к Давенанту.
 Хью посмотрел ему прямо в глаза.
 – Что все это означает, Аластейр? Герцог закинул ногу за ногу и сказал, покачивая ступней:
 – Да, что? Я думал, ты мне объяснишь, – добавил он любезно. – Ты всегда такой всезнающий, мой милый.
 – Я знаю, ты что-то задумал, – ответил Хью категорично. – Мы слишком давно знакомы, чтобы я мог в этом усомниться. Зачем тебе этот мальчик?
 – Ты порой бываешь таким настойчивым! – пожаловался герцог. – И особенно когда становишься сурово-добродетельным. Прошу, избавь меня от нотаций.
 – Я не собираюсь читать тебе наставления. Скажу только, что ты не можешь сделать этого ребенка своим пажом.
 – Только подумать! – протянул Джастин, задумчиво созерцая огонь.
 – Во-первых, он благородного происхождения. Об этом свидетельствует его манера говорить, а также маленькие изящные руки и ноги. А во-вторых, его глаза светятся невинностью.
 – Какая жалость!
 – Да, будет очень жаль, если эта невинность исчезнет… из-за тебя, – сказал Хью, и в его обычно мягком голосе прозвучала суровость.
 – Ты всегда так любезен! – прожурчал герцог.
 – Если тобой руководят добрые намерения…
 – Хью! Дорогой мой, я думал, ты меня знаешь.
 Тут Давенант улыбнулся.
 – Джастин, ради нашей дружбы, ты не отдашь мне Леона и не поищешь другого пажа?
 – Я не люблю разочаровывать тебя, Хью, и всегда, когда это в моих силах, стараюсь оправдывать твои ожидания. А потому я оставлю Леона у себя. И Невинность будет следовать за Злом – как видишь, я тебя предвосхитил, – облаченная в строгий черный цвет.
 – Но зачем он тебе понадобился? Хоть это объясни мне.
 – У него тициановские волосы, – невозмутимо ответил Джастин. – А тициановские волосы всегда были одной… из моих… правящих страстей. – Карие глаза на мгновение блеснули, и сразу же тяжелые веки полуопустились. – Я уверен, ты согласишься со мной.
 Хью встал, подошел к столу, налил себе бургундского и минуту-другую стоял, молча прихлебывая вино.
 – Где ты был сегодня вечером? – спросил он наконец.
 – Я, право, забыл. Если не ошибаюсь, сначала я отправился к де Туронну. Да, я вспомнил теперь. Я выиграл. Странно!
 – Почему странно? – осведомился Хью. Джастин сощелкнул пылинку табака с широкого обшлага.
 – Потому что, Хью, не в такие уж давние дни, когда… э… всем было известно, что благородный род Аластейров находится на грани разорения… да, Хью, даже когда я был настолько безумен, что надеялся вступить в брак с нынешней… э… леди Меривейл, я всегда проигрывал.
 – Я видел, Джастин, как за один вечер ты выигрывал тысячи.
 – И как проигрывал их на следующий же вечер. Затем, если помнишь, я уехал с тобой в… куда же это мы направились? Ах да! В Рим. Конечно же!
 – Я помню.
 Тонкие губы иронически изогнулись.
 – Да. Я был… э… отвергнутым влюбленным с разбитым сердцем. По правилам мне следовало бы пустить себе пулю в лоб. Но возраст трагедий для меня уже миновал. Вместо этого я – со временем – отправился в Вену. И выиграл. Вот награда за порок, мой милый Хью.
 Хью наклонил рюмку, следя, как заискрился огонек свечи в темном вине.
 – Я слышал, – сказал он медленно, – что человек, у которого ты выиграл это состояние, молодой человек, Джастин…
 – С безупречной репутацией…
 – Да. Так вот этот молодой человек… как я слышал… действительно пустил себе пулю в лоб.
 – Мой милый, тебя ввели в заблуждение. Его застрелили на дуэли. Награда за добродетель. Мораль, мне кажется, достаточно ясна?
 – И ты приехал в Париж с огромным состоянием.
 – Да, недурным. И купил этот дом.
 – Вот именно. Я все думаю, как ты примирил с этим свою душу?
 – У меня нет души, Хью. Мне казалось, ты это знаешь.
 – Когда Дженнифер Бошан вышла за Энтони Меривейла, у тебя было весьма убедительное подобие души.
 – Неужели? – Джастин посмотрел на него и усмехнулся.
 Хью невозмутимо встретил его взгляд.
 – И я все думаю, что для тебя теперь Дженнифер Бошан?
 Джастин поднял белую руку.
 – Дженнифер Меривейл, Хью. Она– напоминание о неудаче и припадке безумия.
 – И все же ты так и не стал прежним. Джастин поднялся. Ирония теперь была очень заметной, превратилась в сарказм.
 – Не далее как полчаса назад, дорогой мой, я сказал тебе, что всегда стараюсь оправдывать твои ожидания. Три года назад… а точнее, когда моя сестрица Фанни сообщила мне о замужестве Дженнифер, ты с обычной своей прямотой заявил, что она, хотя и отвергла мои ухаживания, но создала меня. Voila tout [1] .
 – Нет. – Хью задумчиво посмотрел на него. – Я ошибался, но…
 – Мой милый Хью! Прошу, не подрывай мою веру в тебя!
 – Я ошибался, но не так уж сильно. Мне следовало бы сказать, что Дженнифер подготовила путь для другой женщины, которая создаст тебя.
 Джастин закрыл глаза.
 – Изрекая перлы мудрости, Хью, ты всякий раз вынуждаешь меня сожалеть о том дне, когда я принял тебя в избранный круг моих друзей.
 – Их у тебя так много, не правда ли? – заметил Хью.
 – Parfaitement [2] . – Джастин направился к двери. – Где есть деньги, там есть и… друзья. Давенант поставил рюмку на стол.
 – Это подразумевает оскорбление? – спросил он негромко.
 Джастин остановился, положив ладонь на дверную ручку.
 – Как ни странно, вовсе нет. Но, разумеется, если пожелаешь, я приму твой вызов. Хью внезапно рассмеялся.
 – Иди спать, Джастин. Ты невозможен.
 – О чем ты постоянно ставишь меня в известность. Спокойной ночи, мой милый. – Он вышел, но еще не затворил двери, как ему пришла в голову какая-то мысль, и он с улыбкой оглянулся. – A propos [3] , Хью. Душа у меня есть. Она только что приняла ванну, а теперь спит.
 – Да хранит ее Бог, – сказал Хью серьезно.
 – Я не совсем уверен, какой должна быть моя реплика. Сказать ли мне «аминь!» или удалиться, сыпля проклятиями? – Его глаза насмешливо блестели, но улыбка была скорее приятной. Не дожидаясь ответа, он закрыл дверь и медленно поднялся к себе в спальню.




 Глава 2
 ПОЯВЛЯЕТСЯ ГРАФ ДЕ СЕН-ВИР


 На следующий день вскоре после полудня Эйвон послал за своим пажом. Леон тотчас вошел и, преклонив колено, поцеловал руку герцога. Уокер неукоснительно исполнил все распоряжения своего господина: вчерашний чумазый оборвыш бесследно исчез, и перед герцогом явился безукоризненно чистый мальчик, чьи рыжие кудри были аккуратно зачесаны к затылку, а тоненькая фигура облачена в строгую черную одежду. Жабо из накрахмаленного муслина довершало его наряд.
 Эйвон оглядел его с головы до ног.
 – Так-так. Встань, Леон. Я намерен задать тебе несколько вопросов и хочу, чтобы ты отвечал правдиво. Ты понял?
 Леон заложил руки за спину.
 – Да, монсеньор.
 – Для начала объясни, откуда ты знаешь мой родной язык?
 Леон поглядел на него с изумлением.
 – Монсеньор?
 – Прошу, обойдись без бесхитростного удивления. Я не терплю дураков.
 – Да, монсеньор. Я просто удивился тому, что это вам известно. Видите ли, это всего лишь харчевня.
 – Мне казалось, что я не так уж туп, – холодно произнес Эйвон. – Но я не вижу ничего.
 – Простите, монсеньор. Жан держит харчевню, и там часто останавливаются заезжие англичане. Не… не очень знатные, конечно.
 – Ax, так! Ну а теперь ты можешь поведать свою историю. Начни со своей фамилии.
 – Я Леон Боннар, монсеньор. Моей матерью была матушка Боннар, а отцом…
 – …был батюшка Боннар. Это не так уж невероятно. Где ты родился и когда скончались твои достойные родители?
 – Я… я не знаю, монсеньор, где я родился. Но мне кажется, что не в Анжу.
 – Весьма интересно, – заметил герцог. – Но избавь меня от перечисления мест, где ты не родился. Будь столь любезен.
 Леон покраснел.
 – Вы не поняли, монсеньор. Мои родители поселились в Анжу, когда я был грудным младенцем. У нас была ферма в Бассинкуре auprиs de Saumur [4] . И… и мы жили там, пока мои родители не умерли.
 – Они скончались синхронистически? – спросил Эйвон.
 Прямой носик Леона недоуменно наморщился.
 – Монсеньор?
 – Одновременно.
 – От чумы, – объяснил Леон. – Меня отослали к господину кюре. Мне тогда было двенадцать, а Жану двадцать.
 – Почему ты настолько моложе этого Жана? – спросил герцог, против обыкновения подняв тяжелые веки, так что Леон посмотрел ему прямо в глаза.
 У Леона вырвался шаловливый смешок, и под сверлящим взглядом герцога он ответил с безыскусственной простотой:
 – Монсеньор, мои родители скончались, и спросить у них я не могу.
 – Дружок, – мягко сказал Джастин, – ты знаешь, как я поступаю с дерзкими пажами? Леон испуганно покачал головой.
 – Приказываю их высечь. Советую тебе поберечься.
 Леон побледнел, и его глаза перестали смеяться.
 – Простите, монсеньор. Я… не хотел дерзить, – сказал он виновато. – У моей матери была дочь, которая умерла. А потом… потом появился я.
 – Благодарю тебя. А где ты научился говорить, как говорят благовоспитанные люди?
 – У господина кюре, монсеньор. Он научил меня читать и писать и немножко латыни… и еще многому.
 Джастин поднял брови.
 – А твой отец был крестьянином? Почему ты получил такое образование?
 – Не знаю, монсеньор. Видите ли, я был младшим и любимчиком. Матушка не позволяла мне работать на ферме. Я думаю, поэтому Жан меня и ненавидит.
 – Возможно. Дай мне руку.
 Леон протянул тонкую руку для осмотра. Джастин взял ее в свои и исследовал сквозь лорнет. Кисть была маленькой, изящной, с длинными красивыми пальцами, загрубевшими от черной работы.
 – Да, – сказал герцог. – Очень хорошенькая конечность.
 Леон обаятельно улыбнулся.
 – Quant а зa [5] , у вас, монсеньор, очень красивые руки.
 Губы герцога дрогнули.
 – Ты меня поражаешь, дитя мое. Но, как ты сказал, твои родители скончались. Что было дальше?
 – Дальше Жан продал ферму! Твердил, что создан для чего-то получше. Но я так не думаю. – Леон чуть-чуть наклонил голову набок, взвешивая этот вопрос. На щеке возникла шаловливая ямочка, но тут же исчезла. Леон посмотрел на своего господина серьезно и с легкой робостью.
 – Способности и возможности Жана мы обсуждать не будем, – невозмутимо сказал Джастин. – Продолжай свою историю.
 – Да, монсеньор. Жан продал ферму и забрал меня от господина кюре. – Лицо Леона омрачилось. – Господин кюре хотел оставить меня у себя, но Жан не согласился. Решил, что я буду ему полезным. Ну, и господин кюре ничего сделать не мог. Жан привез меня в Париж. И тогда он заставил меня… – Леон умолк.
 – Продолжай, – резко приказал Джастин. – Что он заставил тебя делать?
 – Работать на него, – неловко ответил Леон, и его большие глаза опустились под внимательным взглядом герцога.
 – Ну хорошо, – сказал наконец Джастин. – Пока оставим это. Et puis? [6] 
 – Тогда Жан купил харчевню на улице Сент-Мари, и… и потом он познакомился с Шарлоттой и… женился на ней. И тогда стало хуже, потому что Шарлотта меня возненавидела. – Синие глаза сверкнули. – Я даже один раз хотел убить ее, – сказал Леон простодушно. – Большим ножом для разрезания жаркого.
 – Ее ненависть объяснить нетрудно, – сказал герцог сухо.
 – Д-да, – произнес Леон неуверенно. – Мне тогда было всего пятнадцать. Помню, я весь день не ел, и… и побои. Вот… вот и все, монсеньор, пока не появились вы и не взяли меня к себе.
 Джастин взял отточенное гусиное перо и пропустил его между пальцами.
 – Могу ли я спросить, почему ты пытался убить эту Шарлотту… э… ножом для разрезания жаркого?
 Леон покраснел и отвел глаза.
 – Для этого… была причина, монсеньор.
 – Не сомневаюсь.
 – Я… она была очень злой, жестокой и… и рассердила меня. Вот и все.
 – Я и жесток и зол, но не советую тебе пытаться меня убить. Или кого-нибудь из моих слуг. Видишь ли, я знаю, что означает цвет твоих волос.
 Темные длинные ресницы снова поднялись, и возникла ямочка.
 – Colиre de diable [7] , – сказал Леон.
 – Вот именно. И со мной тебе лучше сдерживаться, дитя мое.
 – Да, монсеньор. Я не пытаюсь убивать тех, кого люблю.
 Губы Джастина саркастически изогнулись.
 – Ты меня успокоил. А теперь послушай меня. С этой минуты ты мой паж. Тебя будут кормить, одевать и обеспечат твое будущее, но взамен я потребую от тебя послушания. Ты понял?
 – Да, монсеньор, конечно.
 – Ты узнаешь, что для моих слуг мое слово – закон. И вот мой первый приказ: если кто-нибудь станет расспрашивать тебя, кто ты или откуда, ты отвечай только, что ты паж герцога Эйвона. Свое прошлое ты забудешь, пока я не разрешу тебе вспомнить. Ты понял?
 – Да, монсеньор.
 – И Уокера ты будешь слушаться, как меня. Упрямый подбородок чуть вздернулся. Леон оценивающе посмотрел на герцога.
 – Если же нет, – мягкий голос стал еще мягче, – ты узнаешь, что и я умею наказывать.
 – Если вы желаете, чтобы я слушался этого Уокера, – с достоинством произнес Леон, – я исполню вашу волю, ваш-ш-ша с-с-светлость.
 Джастин смерил его взглядом.
 – Разумеется. И я предпочитаю, чтобы ты называл меня монсеньером.
 Синие глаза злокозненно заблестели.
 – Этот Уокер сказал мне, чтобы я, когда буду говорить с вами, монсеньор, обязательно начинал с ваш-ш-ша… а, ба! Я этого не могу!
 Секунду Джастин надменно смотрел на своего пажа. Мгновенно блеск угас, и Леон ответил ему серьезнейшим взглядом.
 – Поберегись, – предостерег его Джастин.
 – Да, монсеньор, – кротко ответил Леон.
 – Можешь идти. Вечером ты будешь меня сопровождать. – Герцог обмакнул перо в чернила и начал писать.
 – А куда, монсеньор? – с любопытством осведомился паж.
 – Тебя это касается? Я тебя отпустил. Так убирайся.
 – Да, монсеньор. Прошу прощения!
 Леон удалился, тихонько затворив за собой дверь. Навстречу ему по лестнице медленно спускался Давенант. Хью улыбнулся.
 – А, Леон! Где ты пропадал все утро?
 – Надевал эту новую одежду, мосье. По-моему, я хорошо выгляжу, n'est-ce pas? [8] 
 – Прекрасно. А куда ты направляешься сейчас?
 – Не знаю. Может быть, я могу что-то сделать для монсеньора?
 – Если он тебе ничего не приказывал, то нет. Ты умеешь читать?
 – Ну да! Меня учили. Ой, я забыл, мосье!
 – Неужели? – Хью засмеялся. – Если ты пойдешь со мной, дитя, я найду тебе какую-нибудь книгу.
 Двадцать минут спустя Хью вошел в библиотеку, где герцог все еще сидел с пером в руке, как его оставил Леон.
 – Джастин, кто такой и что такое Леон? В любом случае он восхитительный ребенок и никак не крестьянин.
 – Очень дерзкий ребенок, – сказал герцог с еле заметной улыбкой. – Первый мой паж, который осмелился смеяться надо мной.
 – Он смеялся над тобой? Тебе это очень полезно, Аластейр. Сколько лет этому ребенку?
 – У меня есть основания полагать, что девятнадцать, – безмятежно ответил Джастин.
 – Девятнадцать! Но это невозможно! Он совсем мальчик!
 – Не совсем. Ты отправишься со мной вечером к Вассо?
 – Наверное. Денег, чтобы проигрывать, у меня нет. Но что с того?
 – Ты можешь и не играть, – заметил Джастин.
 – Если не играть, то для чего идти в игорный дом?
 – Для великосветской болтовни. Я отправлюсь к Вассо, чтобы увидеть весь Париж.
 Он вернулся к своему письму, и Хью вскоре покинул библиотеку.
 Во время обеда Леон стоял за стулом герцога и подавал ему блюда. Джастин, казалось, почти его не замечал, но Хью не мог оторвать глаз от задорного юного личика. И смотрел он так пристально, что под конец Леон тоже на него уставился с большим достоинством и выражением упрека. Заметив неподвижный взгляд своего друга, Джастин поставил свою рюмку и оглянулся на Леона.
 – Что ты делаешь? – спросил он.
 – Монсеньор, я только смотрю на мосье Давенанта.
 – В таком случае не смотри.
 – Но он смотрит на меня, монсеньор!
 – Это совсем другое дело.
 – Несправедливо! – пробормотал Леон. Вскоре после обеда друзья отправились к Вассо. Когда Хью услышал, что Леон будет сопровождать их, он нахмурился и отвел Эйвона в сторону.
 – Джастин, откажись от этой прихоти! Там тебе паж не нужен, а это не место для такого ребенка.
 – Мой самый милый Хью, мне так хотелось бы заручиться твоим разрешением самому решать за себя, – нежно ответил Джастин. – Паж пойдет со мной. Еще один мой каприз.
 – Но почему? Ему следует уже быть в постели! Джастин сощелкнул крошку табака с кафтана.
 – Хью, ты вынуждаешь меня напомнить тебе, что паж – моя собственность.
 Давенант сжал губы и сердито вышел из столовой. Его светлость последовал за ним с полной невозмутимостью .
 Хотя вечер еще только начинался, у Вассо было уже людно. Друзья сбросили плащи на руки лакею в вестибюле и направились к широкой лестнице, которая вела к игорным залам на втором этаже. Леон следовал за ними. Подходя к лестнице, Хью увидел знакомого и задержался, здороваясь с ним, но Эйвон не замедлил шага, слегка кивая направо и налево в ответ на поклоны малознакомых людей. Он не останавливался и ни с кем не заговаривал, хотя его окликали, но продолжал подниматься в одиноком величии, с легкой усмешкой на губах.
 Леон шел почти по пятам за ним. Его широко открытые синие глаза были полны любопытства. Он привлекал к себе внимание, и немало взглядов вопросительно переходило с него на герцога. Перехватывая такой взгляд, паж чуть краснел, но его светлость, казалось, не замечал всеобщего удивления.
 – Что еще вздумалось Аластейру? – спросил шевалье д'Анво у некоего де Сальми в нише на лестничной площадке.
 – Кто знает? – Де Сальми изящно пожал плечами. – Ему всегда требуется выглядеть оригинальным. Добрый вечер, Аластейр!
 Герцог кивнул ему.
 – Я в восторге, что вижу вас, де Сальми! Партию в пикет чуть попозже?
 Де Сальми поклонился.
 – С величайшим удовольствием. – Он проводил Эйвона взглядом и вновь пожал плечами. – Держится так, будто он – король Франции. Не нравятся мне эти странные глаза… А, Давенант, рад вас видеть!
 Хью любезно улыбнулся.
 – Вы здесь? Какая толпа, не правда ли?
 – Да, весь Париж, – согласился шевалье. – Зачем Аластейр взял с собой пажа?
 – Не имею ни малейшего понятия. Джастин не слишком разговорчив… А, так Детурвиль вернулся?
 – Да, приехал вчера вечером. Вы, без сомнения, слышали скандальную новость?
 – Ах, мой дорогой шевалье. Я никогда не слушаю скандальных сплетен! – Хью засмеялся и пошел вверх по ступенькам.
 – Je me demande [9] , – заметил шевалье, следя в лорнет за удаляющимся Хью, – почему хороший Давенант – друг плохого Аластейра?
 Салон на втором этаже был ярко освещен, и там стоял шум веселых разговоров о пустяках. Некоторые уже сели играть, другие собрались у буфета и прихлебывали вино. Хью увидел Аластейра за раздвижными дверями, которые вели в салон поменьше, в центр оживленной группы. Его паж застыл на почтительном расстоянии позади него.
 Приглушенный возглас где-то рядом заставил Хью оглянуться. Высокий, несколько небрежно одетый человек стоял возле него, уставившись на Леона. Он хмурился, и его мясистые губы были плотно сжаты. Волосы под пудрой отливали рыжиной, но изогнутые брови были черными и очень густыми.
 – Сен-Вир? – Хью поклонился ему. – Вас удивляет паж Аластейра? Забавно, не так ли?
 – Ваш слуга, Давенант. Да, забавно. Кто этот мальчишка?
 – Не знаю. Аластейр подобрал его вчера. Зовут его Леон. Надеюсь, мадам, ваша супруга, в добром здравии?
 – Да, благодарю вас. Аластейр его подобрал, вы сказали? Как так?
 – Он идет сюда, – ответил Хью. – Лучше спросите прямо у него.
 Эйвон подошел, шелестя шелковыми полами кафтана, и поклонился графу де Сен-Виру.
 – Дорогой граф! – Карие глаза исполнились насмешки. – Мой бесконечно дорогой граф! Сен-Вир сухо поклонился в ответ.
 – Господин герцог!
 Джастин достал усыпанную драгоценными камнями табакерку и предложил ее. Хотя Сен-Вир был высок, он выглядел плюгавым рядом с этим человеком великолепного роста и надменной осанки.
 . – Щепотку табака, дорогой граф? Нет? – Он отбросил с белой руки кружевной манжет и грациозно взял понюшку. Его тонкие губы улыбались, но не слишком приятной улыбкой.
 – Сен-Вир залюбовался твоим пажом, Джастин, – сказал Давенант. – Он привлекает немалое внимание.
 – Не сомневаюсь. – Эйвон повелительно щелкнул пальцами, и Леон тотчас подошел к ним. – Он почти единственный в своем роде, граф. Прошу вас, разглядывайте его сколько угодно.
 – Ваш паж меня нисколько не интересует, мосье, – сказал де Сен-Вир резко и отошел.
 – Позади меня! – Приказание было отдано ледяным тоном, и Леон тотчас отступил на два шага. – Наш достойнейший граф! Утешь его, Хью.
 Эйвон направился к столу, где играли в ландскнехт.
 Давенанта почти сразу позвали к другому столу, и он сел играть в фараон с Сен-Виром в качестве партнера. Томный щеголь напротив него начал сдавать.
 – Mon cher [10] , ваш друг всегда так оригинален! Зачем ему здесь паж? – И он посмотрел в сторону Эйвона.
 Хью взял свои карты.
 – Откуда мне знать, Лавулер? Без сомнения, у него есть причина. И – прошу извинить меня! – мне приелась эта тема.
 – Он такой… такой необычный, – сказал Лавулер, словно в оправдание. – Я говорю про пажа. Рыжие волосы, но просто пылающие огнем! И синие-синие глаза. Или сине-черные? Овальное личико и патрицианский нос… Джастин удивителен! Вы согласны, Анри?
 – О, разумеется. Ему следовало бы стать актером. Quant `a moi [11] , то позволю себе заметить, что герцогу и его пажу уделено достаточно внимания. Ваш ход, Маршеран.
 За столом Эйвона один из игроков зевнул, отодвигая стул.
 – Mille pardons [12] , но меня замучила жажда! Пойду освежусь,
 Партия завершилась, и Джастин поигрывал стаканчиком с костями. При этих словах он поднял глаза на Шато-Морне и сделал ему знак не вставать.
 – Мой паж принесет вина, Луи. Он здесь не только для того, чтобы его разглядывали. Леон!
 Леон выскользнул из-за спинки стула Эйвона, откуда с интересом следил за игрой.
 – Монсеньор?
 – Канарского и бургундского. Сейчас же. Леон робко пробрался между столами к буфету и вскоре вернулся с подносом, который подал Джастину, опустившись на одно колено. Джастин молча кивнул на Шато-Морне, и, покраснев из-за своего промаха, Леон отошел с подносом к тому, а затем, подав вино остальным, вопросительно посмотрел на своего господина.
 – Пойди к мосье Давенанту и узнай, нет ли у него для тебя распоряжений, – небрежно сказал Джастин. – Не хотите ли попытать удачу в костях, Корналь?
 – Как вам угодно. – Корналь достал из кармана стаканчик с костями. – Пятьдесят золотых? Вы бросите первым?
 Джастин лениво рассыпал кости по столу и, повернув голову, посмотрел на Леона. Паж остановился у локтя Давенанта. Хью взглянул на него.
 – Леон? В чем дело?
 – Монсеньор прислал меня, мосье, спросить, нет ли у вас для меня распоряжений?
 Сен-Вир метнул в него быстрый взгляд, откинулся на спинку стула, а его рука на столе полусжалась в кулак.
 – Благодарю тебя, никаких, – ответил Хью. – Хотя… Сен-Вир, вы не откажетесь выпить со мной? И вы, господа?
 – С удовольствием, Давенант, – сказал граф. – А вы, Лавулер?
 – Особой жажды я пока не испытываю. Но если вам хочется пить, я присоединюсь.
 – Леон, будь добр, принеси бургундского.
 – Слушаюсь, мосье, – ответил Леон с поклоном и вновь направился к буфету, поглядывая по сторонам. Ему начинало тут нравиться. Он не забыл урока, преподанного ему Эйвоном, и первому предложил серебряный поднос Сен-Виру.
 Граф повернулся, взял графин, медленно наполнил рюмку и протянул ее Давенанту. Затем налил вторую, не спуская глаз с лица Леона. Почувствовав этот упорный взгляд, Леон бесхитростно посмотрел прямо в глаза графа. Тот все так же наклонял графин, но на долгую минуту его рука застыла в воздухе.
 – Как тебя зовут, мальчик?
 – Леон, мосье.
 Сен-Вир улыбнулся.
 – И только?
 Кудрявая голова отрицательно покачнулась.
 – Je ne sais plus rien, m'sieur [13] .
 – Так неосведомлен? – Сен-Вир наполнил третью рюмку и, взяв четвертую, сказал: – Мне кажется, у господина герцога ты недавно?
 – Да, мосье. Как угодно мосье. – Леон поднялся с колена и посмотрел на Давенанта. – Мосье?
 – Это все, Леон. Благодарю тебя.
 – Так, значит, он тебе пригодился, Хью? Разве я не умно поступил, взяв его с собой? Ваш слуга, Лавулер.
 Мягкий голос заставил Сен-Вира вздрогнуть, и он пролил на стол несколько капель вина. Возле него, поднеся к глазам лорнет, стоял Эйвон.
 – Просто принц среди пажей, – с улыбкой отозвался Лавулер. – Как вам сегодня везет, Джастин?
 – Докучливо, – вздохнул герцог. – Уже неделю ни единого проигрыша. Судя по задумчивому выражению Хью, он не может сказать того же. – Подойдя к Хью сзади, он положил руку ему на плечо. – Надеюсь, мой милый Хью, я принесу тебе удачу.
 – Пока этого еще не случалось, – возразил Хью и поставил на стол допитую рюмку. – Еще партию?
 – С удовольствием, —.кивнул Сен-Вир. – Нам с вами приходится худо, Давенант.
 – А вскоре будет еще хуже, – заметил Хью, тасуя колоду. – Лавулер, прошу вас, в будущем напоминайте мне, чтобы я садился играть, только если моим партнером будете вы. – Он начал сдавать карты, негромко сказав герцогу по-английски: – Отошли мальчика вниз, Аластейр. Он ведь тебе здесь больше не нужен.
 – Я воск в твоих руках, – ответил его светлость. – Все, что требовалось, он уже совершил. Леон, жди меня в вестибюле. – Он протянул руку, взял карты Хью, снова положил их, пробормотав «подумать только!», и некоторое время молча следил за игрой.
 После своего хода Лавулер обратился к нему:
 – Где ваш брат, Аластейр? Такой очаровательный юноша! И совсем, совсем сумасшедший!
 – До прискорбия. Руперт, как полагаю, либо
 томится в английской долговой тюрьме, либо живет щедротами моего злополучного зятя.
 – Супруга миледи Фанни, да? Эдвард Марлинг, n'est-ce pas? У вас ведь только один брат и одна сестра?
 – Мне и их с избытком хватает, – сказал его светлость.
 Лавулер засмеялся.
 – Voyons! [14] Как она забавна, ваша семья! И вас не связывают узы любви?
 – Весьма слабые.
 – Но я слышал, что вы их вырастили, ваших сестру и брата!
 – Что-то не припоминаю, – сказал Джастин.
 – Послушай, Джастин, когда скончалась твоя матушка, ты крепко взял вожжи в руки! – вмешался Давенант.
 – Совсем не крепко, мой милый. Только чтобы они меня чуточку боялись, не более того.
 – Леди Фанни очень тебя любит.
 – О, разумеется! Время от времени, – невозмутимо ответил герцог.
 – А! Миледи Фанни! – Лавулер поцеловал кончики пальцев. – Она – ravissante [15] , вот что я скажу!
 – И добавьте, что Хью выиграл, – произнес герцог, растягивая слова. – Поздравляю, Давенант! – Он чуть переменил позу, так, чтобы смотреть прямо на Сен-Вира. – Как здоровье мадам, вашей обворожительной супруги, мой дорогой граф?
 – Мадам здорова, благодарю вас, мосье.
 – А виконт, ваш очаровательный сын?
 – Тоже.
 – Но его нет здесь с вами, если не ошибаюсь? – Эйвон поднял лорнет и оглядел залу. – Я весьма огорчен. Но, видимо, вы полагаете, что он слишком юн для подобных развлечений. Ему ведь, если не ошибаюсь, всего девятнадцать лет?
 Сен-Вир бросил свои карты на стол, рубашками вверх, и раздраженно поднял глаза на красивое, непроницаемое лицо.
 – Вас так интересует мой сын, господин герцог? Карие глаза расширились и вновь сузились.
 – Но может ли быть иначе? – любезно осведомился Джастин.
 Сен-Вир взял свои карты и коротко ответил:
 – Он в Версале с матерью. Мой ход, Лавулер?




 Глава 3
 ПОВЕСТВУЮЩАЯ О НЕУПЛАЧЕННОМ ДОЛГЕ


 Когда Давенант вернулся в дом на улице Сент-Оноре, оказалось, что Леон давно вернулся и уже спит, но его светлость еще не возвратился. Догадываясь, что от Вассо Эйвон отправился навестить очередную любовницу, Хью устроился в библиотеке ждать его. Вскоре туда небрежной походкой вошел герцог, налил себе рюмку канарского и встал с ней у камина.
 – Весьма поучительный вечер. Надеюсь, мой дражайший друг Сен-Вир оправился от огорчения, которое должен был испытать, когда я удалился столь рано?
 – Наверное. – Хью улыбнулся, откинул голову на спинку кресла и поглядел на герцога с некоторым недоумением. – Почему вы так ненавидите друг друга, Джастин?
 Прямые брови поднялись.
 – Ненавижу? Я? Мой милый Хью!
 – Ну хорошо, если ты предпочитаешь, я спрошу по-другому: почему Сен-Вир ненавидит тебя?
 – Это старая история, Хью, почти покрывшаяся забвением. Видишь ли, э… contretemps [16] между любезным графом и мной произошли в те дни, когда мне еще не была ниспослана твоя дружба.
 – А, так, значит, были contretemps? Полагаю, ты вел себя отвратительно?
 – Что меня в тебе восхищает, мой милый, так это твоя пленительная откровенность, – заметил его светлость. – Но в тот раз я не вел себя отвратительно. Достойно изумления, не правда ли?
 – Но что произошло?
 – Крайне мало. Весьма тривиальный случай. Настолько тривиальный, что почти все о нем забыли.
 – Женщина, разумеется?
 – Вот именно. Не более и не менее как нынешняя герцогиня де Белькур.
 – Герцогиня де Белькур? – Хью даже привскочил от удивления. – Эта рыжая сварливая баба?
 – Да, эта рыжая сварливая баба. Насколько мне помнится, двадцать лет назад я восхищался ее… э… сварливостью. Она была так красива!
 – Двадцать лет назад! Так давно! Джастин, ты же не…
 – Я хотел жениться на ней, – задумчиво сказал Эйвон. – По молодости и глупости. Теперь это кажется невероятным, но так было. Я попросил разрешения ухаживать за ней у… да, забавно, не правда ли?.. у ее достопочтенного батюшки. – Он помолчал, глядя в огонь. – Мне… дай сообразить… мне было двадцать или чуть больше.
 Уже не помню. Между моим отцом и ее отцом особой дружбы не было. Тоже из-за женщины. И, кажется, победа осталась за моим батюшкой. Вероятно, досада еще язвила. Ну и за мной даже в том возрасте числились кое-какие интрижки. – У него затряслись плечи. – Так уж повелось в нашем роду. Старый граф запретил мне даже думать о его дочери. Не так уж и удивительно, по-твоему? Нет, я не увез ее. Вместо этого мне нанес визит Сен-Вир. Тогда он был виконтом де Вальме. Визит этот был почти оскорбительным.
 – Для тебя?
 Эйвон улыбнулся.
 – Для меня. Благородный Анри явился ко мне на квартиру с большим и тяжелым хлыстом. – Хью ахнул, и улыбка стала шире. – Нет, мой милый, меня не отхлестали. Но по порядку. Анри был в ярости. Мы перед тем из-за чего-то повздорили. Возможно, из-за женщины, но не помню. Он был вне себя от бешенства, что должно бы послужить мне некоторым утешением. Я посмел поднять мои распутные глаза на дщерь высоконравственного дома Сен-Виров! Ты замечал эту высоконравственность? Суть ее в том, что Сен-Виры занимались амурами втихомолку, а мои, как тебе известно, доступны всем взорам. Замечаешь разницу? Bon [17] . – Эйвон сел на ручку кресла и закинул ногу за ногу. В пальцах он крутил пустую рюмку. – Мое развратное поведение (я повторяю его слова, Хью), отсутствие у меня всякой нравственности, моя черная репутация, мой гнусный характер, мой… впрочем, остальное я позабыл. Но это было нечто эпическое и превратило мое честнейшее предложение руки и сердца в несмываемое оскорбление. Мне внушалось, что я – грязь под стопами Сен-Виров. Было сказано еще много, но наконец благородный Анри добрался до кульминации своей филиппики. За мою наглость я отведаю его хлыста. Я! Аластейр Эйвонский!
 – Но, Джастин, он, видимо, обезумел! Ведь ты же не какой-нибудь буржуа! Аластейры…
 – Вот именно. Он обезумел. Эти рыжие, милый Хью! Ну, и что-то такое между нами все-таки было. Без сомнения, в том-то или в чем-то я поступил с ним отвратительно. Ну, и как ты без труда вообразишь, возник небольшой спор. И мне не потребовалось много времени, чтобы добраться до своей кульминации. Короче говоря, я имел удовольствие располосовать ему лицо его собственным хлыстом. Его шпага вылетела из ножен. – Герцог вытянул руку, и под шелковым рукавом заиграли его мышцы. – Я был юн, но знал кое-что об искусстве фехтования даже в те дни. Я так его проколол, что мои лакеи отвезли его домой в моей карете. Когда он отбыл, я предался размышлениям. Видишь ли, мой милый, я был страстно влюблен (или воображал, будто я страстно влюблен) в эту… э… рыжую сварливую бабу. Благородный Анри сообщил мне, что его сестра сочла себя оскорбленной моими ухаживаниями. И мне пришло в голову, что благородная девица могла истолковать их неверно, счесть поисками мимолетной интрижки. И я явился в особняк Сен-Виров объяснить мои намерения. Принял меня не ее батюшка, но Анри, возлежавший на кушетке. С ним были какие-то его друзья. Уже не помню. И в их присутствии, в присутствии своих лакеев он сообщил мне, что он действует… э… in loco parentis [18] и что мне отказано в руке его сестрицы. И что если я посмею хотя бы заговорить с ней, его слуги плетками прогонят меня.
 – Боже великий! – воскликнул Хью.
 – Вот и я подумал то же самое. И удалился. А что еще мне оставалось? Вызвать его я не мог: ведь я уже его чуть не убил. Когда же я в следующий раз появился в свете, оказалось, что весь Париж только и говорит о моем визите к Сен-Вирам. Мне даже пришлось на время покинуть Францию. К счастью, вскоре новый скандал стер память о моем, и Париж опять был открыт для меня. Старая, старая история, Хью. Но я ничего не забыл.
 – А он?
 – И он также. Правда, в то время он впал в полупомешательство, но не пожелал извиниться, когда пришел в себя. Впрочем, мне кажется, что я ничего другого от него и не ожидал. Теперь мы встречаемся как малознакомые люди. Учтивы? О, безупречно! Но он знает, что я все еще жду…
 – Ждешь?
 Джастин подошел к столу и поставил рюмку.
 – Жду случая уплатить этот долг сполна.
 – Отомстить? – Хью наклонился вперед. – Я думал, ты недолюбливаешь мелодрамы, друг мой.
 – О да! Но я питаю истинную страсть… к справедливым воздаяниям.
 – И ты лелеешь мысль о мести… целых двадцать лет?
 – Мой дорогой Хью, если ты воображаешь, будто жажда мести двадцать лет правила всеми моими помыслами, позволь тебя разуверить.
 – Неужели она не остыла? – не удержавшись, все-таки спросил Хью.
 – Оледенела, мой милый, но не стала из-за этого менее опасной.
 – И за все эти годы тебе не представилось ни единого случая?
 – Видишь ли, я хочу уплатить сполна, —сказал Джастин виновато.
 – И теперь ты ближе к успеху, чем… двадцать дет тому назад?
 Джастин затрясся от беззвучного смеха.
 – Увидим. Но не сомневайся, когда это свершится, все будет… вот так! – Очень медленно он сжал табакерку в кулаке, а потом разжал пальцы и показал расплющенную золотую коробочку.
 Хью вздрогнул.
 – Бог мой, Джастин! Да знаешь ли ты, каким жутким бываешь?
 – Разумеется, знаю. Разве меня не называют… Сатана? – Губы раздвинулись в сардонической усмешке, глаза холодно блеснули.
 – От души надеюсь, что Сен-Вир никогда не окажется в твоей власти! По-видимому, они были правы – те, кто прозвал тебя Сатаной.
 – Совершенно правы, мой бедный Хью.
 – А брат Сен-Вира знает?
 – Арман? Никто не знает, кроме тебя, меня и Сен-Вира. Хотя Арман, быть может, догадывается.
 – И тем не менее вы с ним друзья.
 – О, Арман ненавидит благородного Анри куда ожесточеннее.
 Хью невольно улыбнулся.
 – Так вы соперники – кто успеет раньше?
 – Ничуть. Вернее было бы сказать, что Арман исполнен угрюмого омерзения. Ему довольно самой ненависти. В отличие от меня.
 – Полагаю, он продал бы душу, лишь бы занять место Сен-Вира.
 – А Сен-Вир, – мягко заметил Эйвон, – продаст душу, лишь бы закрыть Арману путь к этому месту.
 – Да, я знаю. Тогда все поговаривали, что он женился лишь по этой причине. Обвинить его в том, что он любит свою супругу, никак нельзя!
 – Да, – сказал Джастин и усмехнулся какой-то тайной мысли.
 – Что же, – продолжал Хью, – надеждам Армана пришел конец, когда графиня подарила Сен-Виру сына.
 – Совершенно верно, – согласился Джастин.
 – Подлинный триумф для Сен-Вира!
 – О да, величайший триумф, – любезно подтвердил его светлость.




 Глава 4
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН БЛИЖЕ УЗНАЕТ СВОЕГО ПАЖА


 Для Леона дни летели стремительно, и каждый приносил что-то новое. Никогда еще ему не приходилось видеть ничего подобного панораме, которая теперь развертывалась перед ним. Его ослепляла иная открывшаяся ему жизнь. Из грязной харчевни он внезапно перенесся к пределам роскоши: ел неизвестные блюда, носил хорошую одежду и совсем близко наблюдал аристократический Париж. Словно по мановению волшебной палочки, вокруг зашуршали шелка, засверкали брильянты. Яркие огни, величественные, внушающие трепет особы. Дамы, чьи пальцы были унизаны кольцами, а парчовые наряды таили неуловимые ароматы, порой останавливались, чтобы улыбнуться ему; знатные вельможи в напудренных париках, в башмаках с высокими каблуками, проходя мимо, иногда небрежно трепали его по волосам. И даже монсеньор иногда разговаривал с ним.
 Модный Париж свыкся с ним гораздо раньше, чем он свыкся со своим новым существованием. Через некоторое время люди перестали провожать его взглядами, когда он шел позади Эйвона, но сам он еще долго с изумлением и восторгом созерцал то, что его окружало.
 К большому удивлению домочадцев Эйвона, он все еще благоговейно обоготворял герцога. Ничто не могло переубедить его, и если кто-нибудь из лакеев в людской давал выход своим чувствам и позволял себе нелестные тирады по адресу герцога, Леон приходил в неистовый гнев. А поскольку герцог запретил пальцем прикасаться к пажу без прямого его распоряжения, лакеи перестали распускать языки в присутствии Леона, так как он чуть что хватался за кинжал, а они не осмеливались нарушить приказ герцога. Гастон, камердинер, считал это жаркое преклонение прискорбным заблуждением: его понятия о благопристойности возмущал самый факт, что кто-то становится на защиту его светлости, и он не раз пытался убедить пажа, что долг всякого уважающего себя слуги – питать отвращение к герцогу.
 – Mon petit [19] , – сказал он категорично, – это смешно. Немыслимо. И mкme [20] возмутительно. Это противно всем обычаям. А герцог ведь не человек. Некоторые называют его Сатаной, и, mon Dieu [21] , у них есть на то причина!
 – Я никогда не видел сатаны, – отозвался Леон из глубины кресла, в котором сидел, поджав ноги, – но не думаю, что монсеньор похож на него. – Он поразмыслил. – Но если он правда похож на дьявола, то, значит, мне бы очень понравился дьявол. Да и мой брат называл меня сыном дьявола.
 – Какой стыд! – сказала толстая мадам Дюбуа, домоправительница, возмущенным тоном.
 – Ну да, характер у него прямо дьявольский! – усмехнулся лакей Грегуар.
 – Да послушай меня! – не отступал Гастон. – Господин герцог жесток! Кому это знать, как не мне! И я говорю тебе, moi qui te parle [22] , если бы он приходил в ярость, все было бы прекрасно. Брось он в меня зеркалом, я бы ничего не сказал. Так поступает благородный человек, аристократ! Но герцог… Ба! Он говорит мягко, так мягко, и глаза у него почти закрыты, а его голос… voilа, я содрогаюсь! – И он содрогнулся, но тут же воспрял духом под одобрительный ропот. – А ты, когда он говорит с тобой, как с мальчиком? Он говорит с тобой, точно ты его собака! А! Восхищаться таким человеком – непроходимая глупость! Невозможно поверить!
 – А я и есть его собака, – твердо сказал Леон. – Он добр со мной, и я его люблю.
 – Добр! Мадам, вы слышите? – воззвал Гастон к домоправительнице, которая вздохнула и скрестила руки на груди.
 – Он такой молоденький! —сказала она.
 – Теперь я вам кое-что расскажу! – вскричал Гастон. – Этот герцог, что он, по-вашему, сделал три года назад? Вы видите этот дом? Он великолепен, он'стоит больших денег! Eh, bien! Я служу герцогу уже шесть лет, а потому вы можете мне верить. Три года назад он был беден! Одни долги и закладные. О, мы жили на широкую ногу, bien sыr [23] . Аластейры иначе не могут. Мы всегда были окружены такой же роскошью, но за блеском прятались одни долги. Мне это хорошо известно. Затем мы едем в Вену. И герцог… он, как всегда, играет по-крупному – это у них в роду! Сначала он проигрывает. Но вы бы не сказали, что это его удручает, – он по-прежнему улыбается. Это тоже у него в привычке. И тут приезжает молодой вельможа, очень богатый, очень веселый. Он садится играть с герцогом. И проигрывает. И предлагает удвоить ставку; герцог, он соглашается. Чего еще можно было ждать? Молодой вельможа все проигрывает и проигрывает. Пока, наконец, – бам! – играть ему больше не на что. Его богатство перешло к другому. Молодой человек разорен – absolument [24] . Герцог уходит. Он улыбается… А! Эта улыбка! Вскоре молодой человек дерется на дуэли. На пистолетах. И он стреляет мимо, совсем мимо! Он был разорен и поэтому выбрал смерть! А герцог, – Гастон всплеснул руками, – герцог едет в Париж и покупает этот особняк на деньги молодого вельможи.
 – О! – вздохнула мадам и покачала головой. Леон чуть вздернул подбородок.
 – Ну и что тут такого? Монсеньор играл честно. Этот молодой человек был глуп. Voilа tout! [25] 
 – Mon Dieu! Вот как ты говоришь о пороке! А, я мог бы многое рассказать! Если бы ты знал женщин, которым герцог строил куры! Если бы ты знал…
 – Мосье! – Мадам Дюбуа возмущенно подняла ладонь. – При мне?
 – Прошу прощения, мадам. Нет, я ничего не скажу. Ничего! Но сколько мне известно!
 – Некоторые мужчины, – сказал Леон задумчиво, – так уж созданы, по-моему. Я таких навидался!
 – Fi done! [26] – вскричала мадам. – И такой молоденький!
 Леон пропустил ее возглас мимо ушей и посмотрел на Гастона с выражением житейской умудренности, которая выглядела забавно на его юном лице.
 – И когда я видел такое, то мне казалось, что всегда виновата женщина.
 – Только послушать этого ребенка! – ахнула мадам. – Ты, что ты знаешь, petit, в твоем-то возрасте?
 Леон передернул плечами и вновь склонился над своей книгой.
 – Наверное, ничего, – ответил он.
 Гастон нахмурился и готов был продолжать беседу, но его опередил Грегуар:
 – Скажи, Леон, ты будешь сегодня сопровождать герцога?
 – Я всегда хожу с ним.
 – Бедный, бедный мальчик! – сострадательно вздохнула мадам Дюбуа. – Это уже никуда не годится!
 – Почему? Мне нравится.
 – Не сомневаюсь, mon enfant [27] . Но водить ребенка в Вассо-Торкилье – voyons, это не covenable [28] !
 Глаза Леона злокозненно заблестели.
 – Вчера вечером я был с монсеньером в Мэзон-Шурваль, – сказал он невинно.
 – Как! – Мадам опустилась в кресло. – Это уже переходит все пределы!
 – А вы там бывали, мадам?
 – Я? Nom de Dieu [29] , что еще придет тебе в голову? Неужели можно вообразить меня в подобном месте?
 – Нельзя, мадам. Там ведь бывают только аристократы, правда?
 Мадам презрительно фыркнула.
 – И смазливые уличные шлюшки! – съязвила она.
 Леон наклонил голову набок.
 – Мне они смазливыми не показались. Накрашенные, вульгарные, говорят громко, манеры самые грубые. Но я видел очень мало. – Он сдвинул брови. – Не знаю… по-моему, я рассердил монсеньора, потому что он вдруг обернулся и сказал: «Подожди меня внизу!» Так сказал, как будто был недоволен.
 – Леон, расскажи нам про Мэзон-Шурваль, – попросил Гастон, не совладав с любопытством.
  – Ну, это большой особняк, весь в позолоте и грязно-белый и так окурен какими-то ароматами, что дышать трудно. Там есть карточный салон и еще комнаты. Не помню. Много вина, и некоторые были пьяны, а другие, как монсеньор, скучали. Женщины… а!.. пустое место.
 Гастон был явно разочарован. Он открыл было рот, чтобы продолжить расспросы, но мадам смерила его взглядом, и он снова его закрыл. Издалека донесся звон колокольчика. Леон тотчас закрыл книгу, спустил ноги на пол и подождал. Несколько минут спустя пришел лакей и позвал его. Паж радостно вскочил и подбежал к висевшему на стене треснутому зеркалу. Мадам Дюбуа снисходительно улыбнулась, глядя, как он приглаживает медно-рыжие кудри.
 – Voyons, petit [30] , ты тщеславен, будто девушка, – сказала она.
 Леон покраснел и отошел от зеркала.
 – Или вы хотите, чтобы я явился к монсеньору растрепанным? Наверное, он собирается отправиться куда-то. Где моя шляпа? Гастон, да вы же сели на нее! – Он выхватил шляпу у камердинера, поспешно ее расправил и вышел следом за лакеем.
 Эйвон в вестибюле разговаривал с Хью Давенантом, поигрывая перчатками, которые держал за кожаные кисточки. Под мышкой другой руки была зажата треуголка. Леон опустился на одно колено.
 Холодные глаза скользнули по нему равнодушным взглядом.
 – Ну?
 – Монсеньор посылал за мной?
 – Разве? Да, кажется, ты прав. Я ухожу. Пойдешь со мной, Хью?
 – Куда? – осведомился Давенант, наклоняясь над огнем и грея руки.
 – Я подумал, что можно было бы развлечься, навестив Ла Фурнуаз.
 Хью брезгливо поморщился.
 – Мне нравятся актрисы на сцене, Джастин, но только там. Ла Фурнуаз слишком уж пышна.
 – И то верно. Можешь идти, Леон. Возьми мои перчатки. – Он бросил их пажу, а затем треуголку. – Сыграем партию в пикет, Хью? – Он прошел в гостиную, позевывая, и Хью, слегка пожав плечами, последовал за ним.
 Вечером на балу у графини Маргери Леон был оставлен в вестибюле. Он нашел стул в укромном уголке и расположился там, готовясь с удовольствием рассматривать входящих гостей. Однако, поскольку герцог имел обыкновение опаздывать, рассчитывать на это развлечение особенно не приходилось, а потому он извлек из своего глубокого кармана книгу и погрузился в чтение.
 Некоторое время до его слуха доносились только обрывки болтовни лакеев, привалившихся к перилам лестницы. Внезапно они вытянулись в струнку, замолкли, один распахнул дверь, а другой приготовился принять плащ и шляпу позднего гостя.
 Леон поднял глаза от книги как раз вовремя, чтобы увидеть, как вошел граф Сен-Вир. Он уже знал в лицо членов высшего общества, но в любом случае узнать Сен-Вира было просто. В те дни изысканного щегольства граф бросался в глаза некоторой небрежностью одежды и отсутствием утонченности в манере держаться. Он был высок, длиннорук, с обрюзглым лицом и крючковатым носом. Губы у него были угрюмо изогнуты, а в темных зрачках пряталось бешенство, готовое вспыхнуть в любую минуту. Как всегда, его густые, заметно тронутые сединой волосы были плохо напудрены и кое-где отливали медью. Его руки и грудь сверкали драгоценностями, выбранными отнюдь не в цвет кафтана.
 Кафтан этот открылся критическому взгляду Леона, едва лакей помог графу сбросить плащ, – кафтан лилового бархата, темно-розовый, расшитый золотом и серебром камзол, лиловые кюлоты, белые чулки, закатанные над коленом, и башмаки на красных каблуках, украшенные большими пряжками с драгоценными камнями. Граф встряхнул манжетами, расправляя их, и поднес руку к смявшемуся жабо. В тот же момент он бросил быстрый взгляд по сторонам и увидел пажа. Брови насупились, толстые губы чуть выпятились. Граф нетерпеливо дернул кружево у своего горла и медленно направился к лестнице. Положив руку на перила, он остановился, полуобернулся и качнул головой, подзывая к себе Леона.
 Паж немедленно встал и подошел к нему.
 – Мосье?
 Плоские подушечки пальцев забарабанили по перилам, Сен-Вир угрюмо оглядел пажа и несколько секунд хранил молчание.
 – Твой господин здесь? – сказал он наконец, и неуместность такого вопроса сразу показала, что он послужил лишь предлогом, чтобы подозвать Леона.
 – Да, мосье.
 Граф все еще колебался, постукивая по ступеньке носком башмака.
 – Ты сопровождаешь его повсюду, если не ошибаюсь?
 – Когда монсеньор этого желает, мосье.
 – Откуда ты? – Леон ответил ему недоумевающим взглядом, и он резко переспросил: – Где ты родился?
 Леон опустил длинные ресницы.
 – В деревне, мосье, – ответил он.
 – Густые брови графа вновь сошлись на переносице.
 – Но где именно?
 – Не знаю, мосье.
 – Странная неосведомленность! – сказал Сен-Вир.
 – Да, мосье. – Леон поднял глаза и решительно выставил подбородок. – Я не понимаю, почему так интересую мосье.
 – Ты нагл. Крестьянские щенки меня не интересуют.
 И граф поднялся по лестнице в бальную залу.
 В группе возле дверей стоял его светлость герцог Эйвон, в наряде голубых тонов, с орденской звездой на груди, переливающейся огнем брильянтов. Сен-Вир помедлил мгновение, а затем прикоснулся к красивому, прямому плечу.
 – С вашего разрешения, мосье…
 Герцог, подняв брови, обернулся взглянуть, кто заговорил с ним. Едва он узнал Сен-Вира, надменность исчезла из его глаз, он улыбнулся и отвесил глубокий поклон, самая изысканность которого была скрытым оскорблением.
 – Дорогой граф! А я уже начинал опасаться, что мне будет отказано в счастье увидеть вас нынче вечером. Надеюсь, вы в добром здравии?
 – Благодарю вас, да. – Сен-Вир хотел пройти мимо, но герцог вновь преградил ему дорогу.
 – Как ни странно, дорогой граф, но Флоримон и я как раз говорили о вас… вернее, о вашем брате. Где сейчас наш добрый Арман?
 – Мой брат, мосье, в этом месяце дежурит в Версале.
 – О! Почти вся семья собралась в Версале! – улыбнулся герцог. – Надеюсь, виконт, ваш очаровательный сын находит придворную жизнь приятной?
 Мужчина рядом с герцогом засмеялся этим словам и сказал Сен-Виру:
 – Виконт – большой оригинал, не правда ли, Анри?
 – Он еще совсем мальчик, – ответил Сен-Вир. – И придворная жизнь вполне в его вкусе.
 Флоримон де Шантурель добродушно усмехнулся.
 – Меня так позабавили его меланхолия и вздохи! Он как-то признался мне, что его влечет деревня и он мечтает получить в Сен-Вире хорошую ферму в полное свое распоряжение!
 По лицу графа скользнула тень.
 – Мальчишеские фантазии! В Сен-Вире он тоскует о Париже. Прошу вашего извинения, мосье, я еще не поздоровался с мадам Маргери.
 С этими словами он протиснулся мимо Эйвона и направился к хозяйке дома.
 – Наш друг всегда так восхитительно груб, – заметил герцог.  – Остается только удивляться, как его терпят в обществе!
 – Он подвержен мрачности, – ответил Шантурель. – Иногда он весьма любезен, но его в свете недолюбливают. Другое дело – Арман! Его веселость… Вы знаете, что они враждуют? – Он таинственно понизил голос, сгорая от нетерпения поделиться пикантной сплетней.
 – Милый граф не пожалел усилий, чтобы показать нам это! – сказал Эйвон. – Мой досточтимый друг! – Он томно помахал рукой щедро напудренному и нарумяненному щеголю. – Неужели я видел вас с мадемуазель де Сонбрюн? Этот вкус мне трудно разделить.
 Нарумяненный господин остановился и произнес жеманно:
 – Ах, дорогой герцог, она же dernier cri [31] ! Мы просто обязаны слагать к ее ногам дань восхищения. Это de regueur [32] , уверяю вас!
 Эйвон поднес к глазам лорнет, чтобы лучше рассмотреть мадемуазель.
 – Хм! Неужели Париж настолько обеднел красавицами?
 – Вас она не пленяет? Нет? Но, разумеется, это величавая красота. – Он помолчал, глядя на танцующих, а затем снова обернулся к Эйвону. – A propos, герцог, это правда, что вы обзавелись необыкновенным пажом? Меня две недели не было в Париже, но я сразу услышал, что за вами всюду следует темно-рыжий мальчик.
 – Чистая правда, – ответил Джастин. – Но мне казалось, что бурный, но мимолетный интерес света успел угаснуть.
  – Ах, нет-нет! О мальчике упомянул Сен-Вир. Кажется, с ним связана какая-то тайна, не так ли? Безымянный паж!
 Джастин, слегка улыбаясь, повернул перстень на белом пальце.
 – Можете передать Сен-Виру, друг мой, что никакой тайны нет. Паж носит достаточно громкую фамилию.
 – Могу передать ему? – с недоумением повторил виконт. – Но с какой стати, герцог? Это ведь был мимолетный разговор.
 – О, разумеется! – Загадочная улыбка стала шире. – Мне следовало бы сказать, что вы можете передать ему это, если он вновь изъявит желание узнать ее.
 – Да, конечно, но не думаю… А! Вон Давенант! Mille pardons, Duc [33] ! – И он жеманно засеменил навстречу Давенанту.
 Эйвон скрыл зевок надушенным платочком и обычной неторопливой походкой направился в карточный салон, где провел около часа. Потом нашел хозяйку дома, выразил ей своим мягким голосом восхищение ее балом и удалился.
 Леон дремал, но открыл глаза, едва послышались шаги герцога, и вскочил. Он помог герцогу надеть плащ, подал ему шляпу и перчатки и спросил, не сбегать ли ему за портшезом. Но герцог предпочел пойти пешком, а пажу приказал держаться рядом с ним. Они медленно прошли по улице, завернули за угол, и только тогда Эйвон нарушил молчание.
 – Дитя мое, когда граф Сен-Вир расспрашивал тебя сегодня вечером, что ты ему отвечал?
 – Но откуда вы знаете, монсеньор? Я вас не видел.
 – Возможно. И конечно, на мой вопрос ты ответишь, когда сам сочтешь нужным.
 – Прошу прощения, монсеньор! Господин граф спросил меня, где я родился. Я не понял, для чего ему нужно это знать.
 – И, полагаю, так ему и сказал?
 – Да, монсеньор, – кивнул Леон и поднял на него лукаво заблестевшие глаза. – Я подумал, что вы не рассердитесь, если с ним я буду немножко неучтив? – Он увидел, как изогнулись губы герцога, и покраснел от радости, что вызвал у него улыбку.
 – Весьма проницательный вывод! – заметил Джастин. – Ну, и ты сказал?..
 – Что не знаю, монсеньор. И ведь это правда.
 –Утешительная мысль!
 – Очень, – согласился паж. – Мне не нравится лгать.
 – Да? – против обыкновения Эйвон словно бы поощрял пажа говорить, и Леон охотно продолжал:
 – Да, монсеньор. Конечно, иногда иначе нельзя, но мне это не нравится. Раза два я лгал Жану, потому что боялся, но ведь это была трусость, n'est-се pas? По-моему, нет ничего дурного в том, чтобы лгать врагу, но нельзя лгать… другу или… или тем, кого любишь. Вот это было бы черным грехом, правда?
 – Поскольку я не помню, любил ли я когда-нибудь кого-нибудь, искать у меня ответа на такой вопрос вряд ли стоит, дитя мое.
 Леон поглядел на него очень серьезно.
 – Никого? – переспросил он. – Вот я люблю не так уж часто, но раз полюблю, то навсегда. Я любил мою матушку, и кюре, и… и я люблю вас, монсеньор.
 – Извини? – Эйвон несколько растерялся.
 – Я… я только сказал, что люблю вас, монсеньор.
 – Я полагал, что ослышался. Разумеется, это весьма лестно, но, по-моему, ты сделал неразумный выбор. Не сомневаюсь, что в людской постараются исправить твою ошибку.
 Большие глаза сверкнули.
 – Они не посмеют!
 Герцог поднес лорнет к глазам.
 – Неужели? Ты такой грозный?
 – У меня вспыльчивый характер, монсеньор.
 – И ты не преминешь использовать его для моей защиты. Весьма забавно. Ты уже накидывался… на моего камердинера, например?
 Леон тихонечко презрительно фыркнул.
 – Он, монсеньор, просто дурак.
 – До прискорбия. Я нередко это замечаю.
 Тем временем они подошли к дому Эйвона, и ожидавшие лакеи распахнули двери. В вестибюле Эйвон остановился, и Леон выжидательно посмотрел на него.
 – Можешь принести вино в библиотеку, – сказал герцог и направился туда.
 Когда вошел Леон с тяжелым серебряным подносом, Джастин сидел у камина, поставив ноги на решетку. Из-под полуопущенных век он следил, как паж наливал бургундское в рюмку. Леон подал ее ему.
 – Благодарю. – Эйвон улыбнулся удивлению, которое вызвала у Леона такая непривычная вежливость. – Без сомнения, ты воображал, что я не слишком хорошо воспитан? Можешь сесть. У моих ног.
 Леон тотчас устроился на коврике, скрестив ноги по-турецки, и посмотрел на герцога растерянно, но с явной радостью.
 Джастин отхлебнул вина, все еще глядя на пажа, а потом опустил рюмку на столик у своего локтя.
 – Я поставил тебя немножко в тупик? Я хочу, чтобы меня развлекали.
 – Но что мне для этого сделать, монсеньор?
 – Можешь продолжать свои рассуждения. Твои юные взгляды на жизнь очень забавны. Так прошу тебя!
 Леон неожиданно засмеялся.
 – Я не знаю, что сказать, монсеньор! По-мрему, ничего интересного я рассказать не могу. Я болтаю – слишком много болтаю, говорят они, – но все это пустое. Мадам Дюбуа позволяет мне болтать, но Уокер… о, Уокер очень строгий и скучный.
 – Но кто такая мадам… э… Дюбуа?
 Глаза Леона широко раскрылись.
 – Но она же ваша домоправительница, монсеньор!
 – Право? Я ее никогда не видел. И что же– она внемлет бездыханно?
 – Монсеньор?
 – Не важно. Расскажи мне о своей жизни в Анжу. До того как Жан увез тебя в Париж.
 Леон устроился поудобнее, а поскольку ручка кресла, в котором сидел герцог, выглядела очень удобно, он прислонил к ней голову, не подозревая, что непростительно нарушает этикет. Но Эйвон ничего не сказал, взял рюмку и отпил вина.
 – В Анжу… Теперь это все так далеко! – вздохнул Леон. – Мы жили в небольшом домике, и там были лошади, коровы, свиньи – ну, много всяких животных. И моему отцу не нравилось, что я не хочу притрагиваться ни к коровам, ни к свиньям. Понимаете, они были такие грязные! Матушка сказала, что на ферме я работать не должен, и поручила мне кур. Это было не так противно. Одна рябая курочка… Жан утащил ее, чтобы подразнить меня. Он был такой, Жан, вы понимаете? Ну, и господин кюре. Он жил неподалеку от нашей фермы в домике при церкви. И он был очень, очень хороший и добрый. Давал мне сласти, когда я хорошо выучивал уроки, а иногда рассказывал сказки… такие чудесные сказки про фей и рыцарей! Я был тогда совсем маленьким, но я отлично их помню. А мой отец говорил, что не подобает священнику толковать о том, чего нет, – вроде фей. Я не очень любил отца. Он был как Жан… немножко. А потом началась чума, люди умирали. Меня взял к себе кюре… но монсеньор все это уже знает.
 – В таком случае расскажи про свою жизнь в Париже, – сказал Джастин.
 Леон прижал затылок к мягкой ручке и задумчиво уставился на пламя. Свечи в канделябре на столике возле Эйвона отбрасывали золотистый свет на медные кудри, и они словно пылали. К герцогу был повернут тонкий профиль Леона, и Джастин смотрел на него с непроницаемым выражением, замечая каждое движение красивых губ, каждый взмах темных ресниц.
 Вот так Леон поведал свою историю, вначале запинаясь, застенчиво, нерешительно замолкая, когда приходилось говорить о самом грязном, его голос то повышался, то понижался под воздействием противоречивых чувств, но затем он увлекся своим рассказом и, казалось, забыл, кто его слушает. Эйвон слушал молча, иногда улыбаясь наивным философствованиям мальчика, но чаще храня невозмутимое молчание. И не спускал с лица Леона прищуренных проницательных глаз. Невзгоды и тяжелые испытания этих лет в Париже раскрывались более через недосказанное, а не через жалобы или прямые описания мелочной тирании Жана и его жены. Порой казалось, что рассказ ведет ребенок, но порой в тихом низком голосе звучала житейская искушенность и опыт не по возрасту, придавая рассказчику сходство с шаловливым сказочным духом, соединяющим в себе мудрость юности и старости. Когда, наконец, путаное повествование завершилось, Леон слегка повернулся и робко потрогал герцога за рукав.
 – И тут появились вы, монсеньор, и привели меня сюда, и дали мне все. Я никогда этого не забуду.
 – Ты еще не видел худшего во мне, дружок, – ответил Джастин. – На самом деле я вовсе не герой без страха и упрека, каким ты меня считаешь. Когда я купил тебя у твоего достопочтенного брата, сделал я это, поверь, вовсе не из желания избавить тебя от его гнета. Я решил, что ты можешь мне пригодиться. И если окажется, что ты мне не нужен, скорее всего, я выброшу тебя вон. Прими мои слова как предупреждение.
 – Если вы меня отошлете, я утоплюсь, – заявил Леон с отчаянием. – Когда я вам надоем, монсеньор, я пойду поваренком к вам на кухню. Но я никогда вас не покину.
 – Ну, когда ты мне надоешь, я отдам тебя мистеру Давенанту! – сказал Эйвон со смехом. – Это будет забавно… Боже мой! Помяни ангела к ночи!
 Хью тихо открыл дверь, но остановился на пороге, уставившись на пару у камина.
 – Трогательная картина, э, Хью? Сатана в новой роли. – Он небрежно провел пальцем по кудрям Леона. – Спать, дитя мое.
 Леон тотчас встал, поцеловал руку герцога и, слегка поклонившись Хью, вышел из библиотеки.
 Хью подождал, пока он не закрыл за собой дверь, а тогда, хмурясь, подошел к камину. Он положил локоть на каминную полку, другую руку засунул в карман и устремил на своего друга очень строгий взгляд.
 – Когда ты намерен положить конец этой глупости? – спросил он.
 Джастин откинул голову и посмотрел на него с насмешливой сардоничностью.
 – Что теперь тебя язвит, мой добрый Хью?
 – Увидев этого ребенка у твоих ног, я почувствовал… омерзение.
 – Да, мне показалось, что тебя что-то взволновало. Но тебе, должно быть, смешно наблюдать меня на самой вершине героизма.
 – Мне это отвратительно! Этот мальчик молится на тебя у твоих ног! Надеюсь, его преклонение заденет тебя! Если ты почувствуешь, насколько недостоин такого обожествления, в нем будет хоть какой-то толк!
 – К несчастью, оно не производит на меня такого действия. Не могу ли я узнать, мой дорогой Хью, почему ты питаешь такой интерес… к пажу?
 – Его юность и наивность пробуждают во мне жалость.
 – Как ни странно, он далеко не так наивен, как ты воображаешь.
 Давенант нетерпеливо повернулся на каблуках и направился к двери, но, когда он ее открыл, Эйвон снова заговорил:
 –Кстати, мой милый, завтра я избавлю тебя от моего общества. Прошу у тебя прощения, что не пойду с тобой на карточный вечер Лурдонна.
 Хью оглянулся на него.
 – А? Куда же ты отправишься?
 – В Версаль. Я чувствую, что мне пора еще раз засвидетельствовать мое глубочайшее почтение королю Людовику. Полагаю, приглашать тебя составить мне компанию бесполезно?
 – Безусловно, благодарю тебя. Версаль мне не по вкусу. Ты берешь Леона с собой?
 – Право, я об этом еще не думал. Но вполне вероятно. Если только ты не хочешь взять его к Лурдонну.
 Хью молча закрыл за собой дверь.




 Глава 5
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ПОСЕЩАЕТ ВЕРСАЛЬ


 Легкая городская карета герцога с четверкой серых лошадей в упряжке уже стояла у его подъезда в начале седьмого на следующий вечер. Лошади грызли мундштуки и нетерпеливо вскидывали красивые морды, их подковы звонко стучали по плитам двора. Форейторы в черных с золотом ливреях стояли у их голов– лошади герцога выбирались не за кроткий нрав.
 В вестибюле Леон ждал своего господина, полный радостного волнения. Его светлость отдал заранее некоторые распоряжения, и согласно им паж облачился в костюм из черного бархата, с настоящими кружевами у горла и на кистях. Под мышкой он сжимал треуголку, а в другой руке держал украшенную лентами трость своего господина.
 Эйвон медленно спускался по лестнице, и при виде его Леон испустил вздох удивления. Герцог всегда был великолепен, но в этот вечер он превзошел самого себя. На нем был кафтан из золотой парчи, на которой синела лента ордена Подвязки и сверкали, озаренные свечами, три других ордена. Брильянты украшали его жабо и сливались в сплошную полосу над лентой, стягивавшей сзади его напудренные волосы. Каблуки и пряжки его башмаков были усажены драгоценными камнями, а под коленом сиял орден Подвязки. Через руку у него был переброшен длинный черный плащ с золотой подкладкой, который он тут же отдал Леону, а в руке он сжимал табакерку и надушенный платок. Он молча оглядел пажа, затем нахмурился и обернулся к камердинеру.
 – Быть может, вы помните, мой добрый Гастон, золотую цепь с сапфирами, которую мне подарил… не помню кто? А также сапфировую застежку в форме кольца?
 – Д-да, монсеньор.
 – Принесите их.
 Гастон исчез, чтобы через минуту вернуться с названными украшениями. Эйвон взял тяжелую цепь и накинул ее на шею Леона. Она лежала полукружием на его груди, камни вспыхивали внутренним огнем, но были не ярче и не синее глаз мальчика.
  – Монсеньор! – ахнул Леон и погладил драгоценную цепь.
 – Дай мне свою шляпу. Застежку, Гастон. – Герцог неторопливо пришпилил кольцо из брильянтов и сапфиров к загнутому краю шляпы пажа, затем отдал ее Леону, отступил на шаг и оглядел дело своих рук. – Да. Не понимаю, как я раньше не подумал о сапфирах? Дверь, дитя мое.
 Все еще не придя в себя от неожиданного поступка своего господина, Леон открыл перед ним дверь. Эйвон вышел во двор и сел в ожидавшую карету. Леон вопросительно посмотрел на него, не зная, следует ли ему забраться на козлы или последовать за своим господином.
 – Да, можешь сесть со мной, – сказал Эйвон в ответ на незаданный вопрос. – Скажи им, чтобы отпустили лошадей.
 Леон исполнил это распоряжение и поспешно нырнул в дверцу, зная, чего ожидать от лошадей Эйвона. Форейторы мгновенно вскочили на застоявшихся лошадей, те налегли на постромки, и карета повернула к решетчатым чугунным воротам. Они понеслись вперед со всей возможной быстротой. Но узкие улицы, скользкий булыжник и бесконечные повороты и извивы по необходимости замедляли их движение, так что, только когда они выехали на версальскую дорогу, лошади смогли показать, на что они способны. Они рванули вперед, все четверо как одна, и карета помчалась с бешеной скоростью, иногда подпрыгивая на самых глубоких ухабах, но подвешена она была так хорошо, что по большей части сидевшие внутри не чувствовали никакой тряски, будто поверхность дороги была стеклянной.
 Прошло некоторое время, прежде чем Леону удалось найти слова, чтобы поблагодарить герцога за цепь. Он примостился на краешке сиденья рядом с герцогом, благоговейно поглаживая отшлифованные камни и пытаясь скосить глаза на грудь, чтобы проверить, как смотрится цепь. Наконец он перевел дух и повернул лицо к своему господину, который, откинувшись на бархатные подушки, скучающе смотрел в окошко на проносящийся мимо пейзаж.
 – Монсеньор… это… слишком ценная вещь, чтобы ее носил… я, – произнес Леон еле слышно.
 – Ты так думаешь? – Эйвон взглянул на своего пажа с легкой улыбкой.
 – Я… я бы не хотел носить ее, монсеньор. А если… если я ее потеряю?
 – Тогда я буду вынужден купить тебе другую. Можешь потерять ее, если хочешь. Она твоя.
 – Моя? – Леон судорожно переплел пальцы. – Моя, монсеньор? Вы пошутили! Я… я не сделал ничего, чтобы заслужить такой подарок.
 – Видимо, тебе не приходило в голову, что я не плачу тебе жалованья? Где-то в Библии – не помню где – сказано, что трудящийся достоин награды своей. Утверждение по большей части, разумеется, далекое от истины, но я пожелал дать тебе эту цепь как… э… награду.
 Тут Леон сорвал с себя шляпу, сдернул цепь через голову и почти швырнул ее герцогу. На побелевшем лице глаза горели черным огнем.
 – Мне не нужно платы! Я буду работать для вас, пока не надорвусь, но не за плату! Нет! Тысячу раз – нет! Вы меня так рассердили!
 – Это заметно, – сказал герцог, подобрал цепь и начал играть с ней. – А мне казалось, ты будешь доволен.
 Леон провел ладонью по глазам. Когда он заговорил, его голос дрожал:
 – Как вы могли так подумать? Я… я не ждал никакой платы. Я служил вам из любви и… и из благодарности, а… а вы даете мне цепь. Словно… словно считаете, что без платы я не стану служить вам усердно!
 – Если бы я так считал, то не дал бы тебе ее! – Его светлость зевнул. – Возможно, тебе будет интересно узнать, что я не привык, чтобы мои пажи говорили со мной в таком тоне.
 – Я… простите меня, монсеньор, – прошептал Леон и отвернулся, кусая губы.
 Эйвон некоторое время молча наблюдал за ним, но вскоре выражение на лице пажа, в котором горесть мешалась с оскорбленным достоинством, вызвало у него мягкий смешок, и он предостерегающе подергал кудрявую рыжую прядь.
 – Ты ждешь моих извинений, любезное дитя?
 Леон отдернул голову, продолжая смотреть в окошко.
 – Как ты высокомерен! – Насмешка в этом ласковом голосе вызвала краску на щеках Леона.
 – Я… вы не… не добры…
 – О, так ты только сейчас это обнаружил? Но мне неясно, почему меня называют недобрым за то, что я тебя вознаградил.
 – Вы не понимаете! – яростно воскликнул Леон.
 – Я понимаю, что ты воображаешь себя оскорбленным, дитя. И это весьма забавно.
 Ответом послужило презрительное фырканье, перешедшее в судорожный всхлип. Герцог снова засмеялся и на этот раз положил ладонь на плечо пажа. Под ее беспощадной тяжестью Леон соскользнул с сиденья на колени и остался стоять так, не поднимая глаз. Ему на шею опустилась цепь.
 – Мой Леон, ты будешь ее носить, потому что так угодно мне.
 – Да, монсеньор, – сказал Леон сдержанно.
 Герцог взял упрямый подбородок тремя пальцами и приподнял его.
 – Не понимаю, почему я тебя терплю? – сказал Эйвон. – Цепь – это подарок. Ты удовлетворен?
 Леон быстро опустил подбородок и поцеловал руку герцога.
 – Да, монсеньор, благодарю вас. И прошу прощения.
 – В таком случае можешь снова сесть. Леон подобрал шляпу, неуверенно засмеялся и сел на широкую подушку рядом с герцогом.
 – По-моему, у меня очень скверный характер, – сказал он простодушно. – Господин кюре наложил бы на меня за это епитимью. Он всегда повторял, что необузданность – большой порок, что это черный грех. Он говорил со мной об этом очень часто.
 – Его наставления как будто не пошли тебе на пользу, – заметил герцог сухо.
 – Да, монсеньор. Но это ужасно трудно, вы понимаете? Я не справляюсь со своим характером. Чуть что – вспылю и не могу ничего с собой сделать. Но потом я почти всегда раскаиваюсь. А короля я сегодня увижу?
 – Вполне возможно. Следуй за мной как можно ближе. И не глазей по сторонам.
 – Да, монсеньор. Но это тоже очень трудно. – Он доверчиво повернул голову, но герцог, по всей видимости, успел заснуть. Тогда Леон устроился поуютнее в уголке и приготовился молча наслаждаться быстрой ездой.
 Иногда они обгоняли другие экипажи, тоже направлявшиеся в Версаль, но их ни одна карета не обогнала. Четверка чистокровных английских лошадей вновь и вновь проносилась мимо своих французских сородичей, а оставленный позади седок высовывал голову в окошко посмотреть, кто так мчится, и, увидев в свете собственных фонарей герб Эйвона на проносящейся мимо дверце, а также черные с золотом ливреи, получал ответ на свой вопрос.
 – Можно было бы догадаться, – сказал маркиз де Шурванн, снова откидываясь на спинку сиденья. – Кто еще стал бы так гнать лошадей?
 – Английский герцог? – спросила его супруга.
 – Разумеется. И ведь я видел его вчера вечером, но он ни словом не обмолвился, что думает посетить дворцовый прием.
 – Теодор де Вентур как-то сказал мне, что никто заранее не знает, где может оказаться герцог через минуту.
 – Позер! – фыркнул маркиз и поднял стекло в окошке.
 Черно-золотая карета продолжала лететь вперед все с той же скоростью, пока вдали не показался Версаль. Тогда перед городскими воротами лошади замедлили шаг, и Леон приник к окошку, но в вечернем мраке разглядеть удавалось только то, на что падал свет их фонарей, пока они не въехали во двор королевского дворца. И тут Леон уже не знал, на что смотреть. Из высоких окон по трем его сторонам лились потоки света, и всюду пылали огромные факелы. К подъезду длинной вереницей подъезжали кареты, останавливались там на минуту-другую, а затем, когда сидевшие в них выходили, двигались дальше, уступая место следующим.
 Только когда остановилась их карета, герцог открыл глаза, обвел равнодушным взглядом купающийся в свете двор и зевнул.
 – Полагаю, мне следует выйти, – сказал он и подождал, чтобы лакей опустил подножку.
 Первым выпрыгнул Леон и повернулся, чтобы помочь спуститься его светлости. Герцог медленно ступил на подножку, взглянул на ожидающие кареты и неторопливо прошел между дворцовыми лакеями, Леон с его плащом и тростью следовал за ним по пятам. Эйвон кивнул, показывая, что ему надлежит отдать их служителю, и прошел в Мраморный двор, где смешался с толпой, здороваясь со знакомыми. Леон старательно следовал за ним. Теперь у него был удобный случай все хорошенько рассмотреть, но огромность двора, его роскошь совсем его ошеломили. Затем, словно бы после вечности, он обнаружил, что они покинули двор и оказались перед величественной мраморной лестницей, богато отделанной золотом. Вверх по ступеням лился людской поток. Эйвон предложил руку сильно нарумяненной даме. Вместе они поднялись по лестнице, прошли через несколько салонов, пока не оказались под знаменитым Круглым окном. Подавляя желание ухватиться за распяленную на китовом усе полу герцогского кафтана, Леон следом за своим господином вошел в галерею, перед которой померкло все, что он успел увидеть во дворце. Внизу он услышал, как кто-то сказал, что прием – в Зеркальной галерее, и теперь Леон понял, что это она и есть. Ему чудилось, что гигантская галерея была вдвое больше своей подлинной величины, что мириады свечей в хрустальных люстрах озаряли тысячи разодетых в шелка и бархат дам и кавалеров. Но тут он обнаружил, что одна стена сплошь состояла из огромных зеркал. Напротив было столько же окон, и он попытался пересчитать их, но вскоре бросил, потому что придворные то и дело заслоняли от него перспективу. В галерее было душно, но холодно, пол устилали два колоссальных обюссонских ковра. Ему показалось, что кресел для такого количества людей было маловато. Снова герцог раскланивался направо и налево, порой останавливаясь, чтобы переброситься двумя-тремя словами с приятелем, но непрерывно продвигаясь к дальнему концу галереи. Когда они приблизились к камину, толпа поредела, и теперь Леон смог увидеть что-то кроме плеч человека перед ним. В золоченом кресле у огня сидел дородный господин в парадном костюме, украшенном множеством орденов. Возле него стояли несколько вельмож, а в кресле рядом сидела белокурая дама. Парик этого господина выглядел почти нелепо – так пышны были ниспадающие с него кудри. Костюм его из розового атласа с золотым шитьем мерцал драгоценными камнями, на накрашенном пухлом лице чернели мушки, к боку была пристегнутнута шпага с алмазным эфесом.
 Эйвон обернулся к Леону и чуть улыбнулся изумлению на лице пажа.
 – Вот ты и увидел короля. Подожди меня вон там.
 Он указал на нишу, и Леон направился к ней с ощущением, что он покинут своей единственной опорой и проводником в этом месте.
 Герцог отвесил глубокий церемонный поклон королю Людовику Пятнадцатому и бледной королеве, несколько минут беседовал с дофином, а затем неторопливо подошел к Арману Сен-Виру, дежурившему при короле.
 Арман горячо пожал ему обе руки.
 – Mon Dieu, но как приятно видеть твое лицо, Джастин! Я и не знал, что ты в Париже. Когда ты вернулся, mon cher?
 – Почти два месяца назад. Право, как это утомительно! Меня уже мучает жажда, но, полагаю, о бургундском тут не следует и мечтать?
 Глаза Армана сочувственно заблестели.
 – В Военном зале! – шепнул он. – Отправимся туда вместе. Нет, погоди, mon ami, на тебя смотрит мадам Помпадур. О, она улыбнулась! Ты счастливчик, Джастин!
 – Я мог бы назвать это иначе, – заметил Эйвон, но подошел к королевской фаворитке и очень низко склонился над ее ручкой.
 Он оставался с ней, пока граф де Стэнвиль не обратил на себя ее благосклонное внимание, а тогда поспешил в Военный зал, где Арман в обществе двух-трех приятелей уже попивал легкие красные вина, заедая их сластями.
 Кто-то вручил герцогу рюмку бургундского, а лакей подошел к нему с печеньем на подносе, но он знаком отказался.
 – Приятный антракт! – заметил герцог.—A ta santй, Joinlisse! [34] Ваш слуга, Турдевиль. Словечко на ушко, Арман, – Он отвел Сен-Вира к софе.
 Они сели и некоторое время разговаривали о Париже, придворных новостях и о тяжкой судьбе дежурных камергеров. Эйвон покорно слушал болтовню своего друга, но едва Арман на секунду прервал очередную, бесспорно забавную историю, как герцог заговорил совсем на другую тему.
 – Мне следует выразить свое уважение твоей очаровательной невестке, – сказал он. – Надеюсь, она сегодня здесь?
 Круглое благодушное лицо Армана внезапно омрачила угрюмая гримаса.
 – О да! Сидит позади королевы в темном углу. Если ты йpris [35] , Джастин, то твой вкус претерпел плачевные изменения. – Он пренебрежительно фыркнул. – Бледная немочь! До сих пор не понимаю, как мог Анри остановить свой выбор на ней.
 – Я никогда не замечал в достойнейшем Анри особых признаков ума, – ответил герцог. – Но почему он в Париже, почему не здесь?
 – А он в Париже? Он же уехал в Шампань. Впал здесь в легкую немилость. Проклятый необузданный нрав, ты понимаешь. Оставил здесь мадам, свою супругу, с их мужланом сыном.
 Эйвон поднес лорнет к глазам.
 – Мужланом?
 – Как, разве ты его не видел? Неуклюжий недотепа с душой крестьянина! И такой пентюх станет графом Сен-Виром! Mon Dieu! Видно, в крови Мари есть дурная примесь! Свою неотесанность мой прелестный племянник унаследовал не от нас. Ну, да я никогда не считал, что Мари принадлежит к истинной аристократии.
 Герцог поглядел на свое вино.
 – Мне непременно следует взглянуть на юного Анри, – сказал он. – Как я слышал, он не похож] ни на своего отца, ни на свою мать.
  – Ничуть. Волосы у него черные, нос толстый, пальцы широкие и тупые. Анри покарал Бог! Сначала он женится на плаксивой, вечно хнычущей женщине, лишенной всякого шарма и тем более красоты, а затем производит на свет нечто подобное!
  – Так и кажется, что ты не обожаешь своего племянника, – прожурчал его светлость.
 – Совершенно верно! И вот что, Джастин, будь он истинным Сен-Виром, я бы легче смирился. Но это безмозглое животное! Тут и святой пришел бы в ярость! – Он с такой силой поставил рюмку на столик, что хрупкая ножка чуть не переломилась. – Можешь сказать, Аластейр, что я глупец, раз все еще не могу успокоиться, но я не в силах забыть. Назло мне Анри вступает в брак с Мари де Лепинас, которая дарит ему сына после трех лет бесплодия! Сначала она рожает мертвого ребенка, а затем, когда я уже начинал чувствовать себя в безопасности, изумляет нас всех мальчиком! Только небу известно, чем я заслужил это!
 – Она изумила тебя мальчиком. Но, кажется, он родился в Шампани?
 – Ну да. В Сен-Вире. Чума на него! Я увидел щенка только через три месяца, когда они привезли его в Париж. И тогда меня чуть не задушило отвращение: так глупо ликовал Анри!
 – Нет, я должен на него взглянуть, – повторил герцог. – Сколько ему лет?
  – Не знаю и знать не хочу! Ему девятнадцать, – буркнул Арман. Он увидел, что герцог встает, и невольно улыбнулся. – Что толку ворчать, э, Джастин? Причиной – проклятая жизнь, которую я веду. Тебе хорошо – приезжаешь сюда, когда тебе захочется. Думаешь, конечно, что дворец великолепен. Но видел бы ты комнаты, которые отводят камергерам! Душные чуланы, Джастин, даю слово! Ну, надо возвращаться в Галерею.
 Они вернулись туда и задержались у двери.
 – Да, вон она, – сказал Арман. – Вон там, с Жюли де Карналь. Но зачем она тебе понадобилась?
 Джастин улыбнулся.
 – Видишь ли, mon cher, – объяснил он сладким голосом, – мне доставит огромное удовольствие сказать милейшему Анри, что я провел приятные полчаса с его обворожительной женой.
 Арман засмеялся.
 – Ну, если ты этого хочешь… Ты так любишь дражайшего Анри, э?
 – Ну разумеется, – улыбнулся герцог, подождал, пока Арман не скрылся в толпе придворных, а тогда поманил Леона, который послушно ждал его в нише.
 Паж проскользнул к нему между двумя группами весело болтающих дам и последовал за ним через галерею к кушетке, на которой сидела мадам де Сен-Вир.
 Эйвон отвесил ей изящнейший поклон.
 – Дорогая графиня! – Кончиками пальцев он взял ее худую руку и чуть коснулся губами сухой кожи. – Я не смею надеяться на такое счастье!
 Она наклонила голову, но краешком глаза следила за Леоном. Мадемуазель де Карналь удалилась, опираясь на чью-то руку, и Эйвон опустился на ее место. Леон встал у него за спиной.
 – Поверьте, графиня, – продолжал герцог, – я был глубоко огорчен, не найдя вас в Париже. – Как поживает ваш восхитительный сын?
 Она ответила неуверенно и под предлогом, будто расправляет юбку, переменила позу, так что почти повернулась лицом к Эйвону и к его пажу у него за плечом. Она подняла глаза на лицо мальчика, и они на секунду расширились и тотчас потупились. Тут она заметила, что Эйвон с улыбкой внимательно следит за ней, багрово покраснела и развернула веер чуть дрожащими пальцами.
 – Мой… мой сын? О, Анри в добром здравии, благодарю вас! Он вон там, мосье, с мадемуазель де Лашер.
 Взгляд Джастина обратился туда, куда указывал ее веер, и он увидел невысокого, плотного сложения юношу, одетого по последней моде, который сидел в молчании возле кокетливой барышни, а она с трудом подавляла зевоту. Виконт де Вальме был смугл, с карими глазами под тяжелыми веками, полуопущенными от тягостной скуки. Рот у него был широковат, но красиво очерчен, а нос нисколько не напоминал фамильный орлиный нос Сен-Виров, и вернее всего его было бы назвать курносым.
 – А, да! – сказал Джастин. – Но я ни за что его не узнал бы, мадам. В Сен-Вирах ведь ищешь рыжие волосы и синие глаза, не правда ли?
 – Мой сын носит парик, – ответила графиня как-то поспешно, вновь бросая быстрый взгляд на Леона. Ее губы нервно задрожали. – Но… но волосы у него черные. Так ведь часто бывает, насколько я знаю.
 – О, без сомнения! – согласился Джастин. – Вы глядите на моего пажа, мадам? Необычное сочетание: медно-рыжие волосы и черные брови.
 – Смотрю? Но для чего бы? – с усилием она привела свои мысли в порядок. – Да, вы правы, редкое сочетание. Кто… кто этот мальчик?
 – Не имею ни малейшего представления, – безмятежно ответил герцог. – Я нашел его как-то вечером в Париже и купил за драгоценную булавку. Хорошенький, не правда ли? И привлекает общее внимание, уверяю вас.
 – Да… наверное. Даже трудно поверить, что… что это его собственные волосы. – В ее глазах был вызов, но герцог вновь только засмеялся.
 – Да, верно, они выглядят просто невероятно, – сказал он. – Так редко доводится видеть подобное особое сочетание. – Графиня тревожно повела плечами, открывая и закрывая веер, и он искусно сменил тему. – О, вот и виконт! Покинут своей прекрасной собеседницей!
 Графиня взглянула на сына, который нерешительно стоял в нескольких шагах от них. Увидев, что мать на него смотрит, он подошел к ней тяжелой, неуклюжей походкой, с любопытством косясь на герцога.
 – Мой… мой сын, мосье. Анри, герцог Эйвон.
 Виконт поклонился. Но хотя его поклон был настолько глубоким, насколько требовали хорошие манеры, а взмах шляпы точно отвечал моде, ему не хватало непринужденности и изящества. Виконт поклонился так, словно его долго и усердно обучали этому искусству. Грация отсутствовала, и в его движениях проскальзывала неловкость.
 – Ваш слуга, мосье, – произнес он голосом достаточно приятным, но неуверенным.
 – Дорогой виконт! – Эйвон ответил ему изящным взмахом платка. – Очень рад познакомиться с вами. Я помню вас, когда вы были еще под присмотром гувернера, но последние годы я был лишен этого удовольствия. Леон, стул для мосье!
 Паж выскользнул из-за кушетки и принес стоявший у стены невысокий стул. С почтительным поклоном он поставил его перед виконтом.
 – Не угодно ли мосье сесть?
 Виконт поглядел на него с изумлением, и секунду они стояли рядом: один – тоненький, грациозный, с глазами цвета сапфиров на его шее, с сияющими кудрями, зачесанными ото лба, под белой кожей которого просвечивали голубые жилки; другой – коренастый, смуглый, с широкими тупыми пальцами и короткой шеей. Напудренный, надушенный, с мушками на щеках, одетый в шелка и бархат и все-таки грубоватый и неуклюжий. Эйвон услышал судорожный вздох графини, и его улыбка стала заметнее. Затем Леон вернулся на свое место за кушеткой, а виконт сел.
 – Ваш паж, мосье? – спросил он. – Кажется, вы сказали, что несколько лет меня не видели? Дело в том, что я не люблю Париж и, когда батюшка разрешает, я остаюсь в Шампани, в Сен-Вире. – Он улыбнулся и виновато посмотрел на мать. – Моим родителям не нравится, когда я подолгу остаюсь там. Я причиняю им много огорчений.
 – Деревня… – Герцог снял с цепочки свою табакерку. – Она, несомненно, приятна для глаз, но для меня неотъемлемо связана с коровами, свиньями… даже с овцами! Необходимое, но прискорбное зло.
 –Зло, мосье? Да ведь…
 – Анри, герцога такие вещи не интересуют, – вмешалась графиня. – На дворцовых приемах не говорят о… о коровах и свиньях. – Она обернулась к Эйвону с вымученной улыбкой. – Мальчик вообразил, мосье, будто хотел бы стать фермером. Такая нелепая прихоть! Я уверяю его, что ему все это тотчас надоест! – Она со смехом начала обмахиваться веером.
 – Да, необходимое зло; – сказал герцог; растягивая слова. – Фермеры. Вы нюхаете табак, виконт?
 Виконт взял понюшку из предложенной табакерки.
 – Благодарю, мосье. Вы приехали из Парижа. Может, вы видели моего отца?
 – Имел это удовольствие вчера, – ответил Эйвон. – На балу. Граф все такой же, мадам. – Язвительная насмешка была лишь слегка завуалирована.
 Графиня стала пунцовой.
 – Надеюсь, мой муж в добром здравии, мосье?
 – О, совершенно, как мне показалось. Быть может, я могу послужить вам вестником, если вы хотели бы что-то ему сообщить?
 – Благодарю вас, мосье, но я собираюсь написать ему… завтра, – ответила она. – Анри, ты не принесешь мне бокал негуса? О, мадам! – обратилась она к даме, стоявшей неподалеку от них.
 Герцог встал.
 – Вон мой добрый Арман! Разрешите, мадам? Граф будет в восторге узнать, что я нашел вас в добром здравии… и вашего сына тоже. – Он поклонился и скрылся в заметно поредевшей толпе. Леона он отослал ждать его в зале Круглого окна, а сам провел в Галерее еще около часа.
 Когда он зашел за Леоном, то увидел, что паж почти засыпает, но мужественно борется с дремотой. Следом за герцогом Леон спустился по лестнице и получил распоряжение принести его плащ и трость. Когда он явился с ними, черно-золотая карета уже стояла у подъезда.
 Эйвон накинул плащ на плечи и сел в великолепный экипаж, Леон, забравшись туда, с удовлетворенным вздохом откинулся на мягкие подушки.
 – Все было чудесно, – заметил он, – но чересчур. Вы не рассердитесь, если я усну, монсеньор?
 – Ничуть, – ответил его светлость вежливо. – Надеюсь, внешность короля снискала твое одобрение?
 – А, да! Он совсем как на монетах! – сонно ответил Леон. – Как по-вашему, монсеньор, ему нравится жить в таком огромном дворце?
 – Я никогда его об этом не спрашивал, – ответил герцог. – Версаль тебе не понравился?
 – Он такой большой, – объяснил паж. – Я боялся, что потерял вас.
 – Какая страшная мысль! – сказал герцог.
 – Да, но вы все-таки вернулись. – Низкий голосок становился все более и более сонным. – Столько зеркал, и знатных дам, и… Bonne nuit, Monseigneur[Спокойной ночи, монсеньор  (фр.). 
 ], – сказал он со вздохом. – Мне очень жалко, но у меня все перепуталось в голове, и я очень устал. По-моему, я не храплю, когда сплю, но если все-таки, то непременно меня разбудите. И я могу свалиться на пол, но надеюсь, что нет. Ведь я в самом углу, так что, наверное, усижу. Но если я все-таки свалюсь…
 – Тогда, полагаю, я должен буду тебя поднять? – спросил герцог сладким голосом.
 – Ага, – согласился Леон, соскальзывая в сон. – Больше я пока разговаривать не буду, если монсеньор разрешит.
 – Прошу, не думай обо мне, – ответил Эйвон. – Я здесь для того лишь, чтобы заботиться о твоих удобствах. Если я тебя потревожу, пожалуйста, скажи об этом, и я переберусь на козлы.
 Совсем сонный смешок был ответом на эту остроту, и в руку герцога забрались тонкие пальцы.
 – Мне хотелось держаться за ваш кафтан, потому что я боялся, что потеряю вас, – пробормотал Леон.
 – Полагаю, поэтому ты сейчас и держишься за мою руку? – осведомился его светлость. – Быть может, ты опасаешься, что я спрячусь под сиденьем?
 – Глупо! – ответил Леон. – Очень глупо. Bonne nuit, Monseigneur.
 – Bonne nuit, mon enfant [36] . Тебе потерять меня – или мне тебя – будет не так-то просто.
 Ответа не последовало, а голова Леона склонилась на плечо его светлости и осталась там.
 – Несомненно, я глупец! – вздохнул герцог и подложил подушку под расслабившуюся руку Леона. – Но если я его разбужу, он снова примется болтать. Жаль, Хью этого не видит… Прошу прощения, дитя? – Но Леон просто пролепетал что-то сквозь сон. – Ну, если ты заведешь манеру разговаривать и во сне, мне придется принять самые строгие меры, – произнес его светлость, вновь откинулся на подушки и, улыбаясь, закрыл глаза.




 Глава 6
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ОТКАЗЫВАЕТСЯ ПРОДАТЬ СВОЕГО ПАЖА


 Когда на следующее утро Давенант встретился с его светлостью за завтраком, то заметил, что его светлость был в превосходном расположении духа. Он держался даже любезнее обычного, и всякий раз, когда его взгляд падал на Леона, он улыбался, словно какой-то приятной мысли.
  – Прием был многолюдным? – осведомился Хью, вонзая нож в кровавый ростбиф. В отличие от герцога, который за завтраком съедал только булочку, он отдавал должное яичнице со шкварками и холодному мясу, запивая их элем, который герцог выписывал из Англии специально для него. Герцог налил себе вторую чашечку кофе.
 – Толпы и толпы, мой милый Хью. Его устроили в честь не то чьего-то дня рождения, не то какого-то святого, не то еще чего-то подобного.
 – Ты видел Армана? – Хью протянул руку за горчицей.
 – И Армана, и графиню, и виконта, и всех, кого вовсе не желал видеть.
 – Как всегда. Полагаю, мадам Помпадур была очень тебе рада.
 – До отвращения. Король сидел на троне и улыбался благосклонной улыбкой, точно с монеты.
 Вилка Хью застыла в воздухе.
 – С чего?
 – Монеты. Леон может объяснить. Но, наверное, он забыл.
 Хью вопросительно поглядел на пажа.
 – В чем тут шутка, Леон? Ты знаешь?
 – Нет, мосье. – Леон покачал головой.
 – А! Я так и подумал, что ты не вспомнишь, – сказал его сиятельство. – Леон одобрил внешность короля. И сообщил мне, что он совсем как на монетах.
 Леон порозовел.
 – Боюсь, ваша светлость, что я… я заснул.
 – Справедливо. И ты всегда спишь как убитый.
 – Н-нет. То есть… не знаю, монсеньор. Меня положили в постель одетым.
 – Да. Это сделал я, напрасно потратив десять минут на попытки тебя разбудить. И рассудил, что проще будет отнести тебя в постель. Ты источник не одной только радости, дитя.
 – Прошу прощения, монсеньор. Но лучше бы вы меня разбудили!
 – Если ты объяснишь, как это сделать, в следующий раз я испробую этот способ. Хью, раз уж тебе необходимо есть говядину, хотя бы не размахивай ею перед моим носом в подобный час!
 Давенант, чья вилка с ломтиком ростбифа все еще висела между его тарелкой и ртом, засмеялся и занялся едой.
 Джастин начал разбирать лежащие возле его тарелки письма: одни отбрасывал, другие прятал в карман. Одно было из Англии и занимало несколько листов. Он развернул их и принялся расшифровывать каракули.
 – От Фанни, – сообразил он. – Руперт, оказывается, все еще не в узилище, а у ног госпожи Карсби. Когда я видел его в последний раз, он был безумно влюблен в Джулию Фолкнер. Из одной крайности в другую! – Он перевернул листок. – А! Вот это интереснее! Милый Эдвард подарил Фанни карету – цвет шоколадный, обивка сидений нежно-голубая. Колосья голубые. – Он отставил лист от глаз на длину руки. – Весьма странно, но, без сомнения, Фанни права. Я не был в Англии уже столько времени… А! Я должен перед ней извиниться. Тебе будет приятно услышать, Хью, что колосья в Англии остались прежними. А голубые – это колеса. Баллентор дрался на еще одной дуэли, а Фанни выиграла пятьдесят гиней на прошлом карточном вечере. Джон остался в загородном доме, потому что городской воздух ему вреден. А Джон – это кто? Ее собачка или попугай?
 – Ее сын, – сказал Давенант.
 – Неужели? Да, пожалуй, ты прав. Что дальше? Если я сумею найти ей французского повара, она клянется, что будет любить меня даже больше, чем теперь. Леон, скажи Уокеру, чтобы он нашел мне французского повара… Она очень хотела бы принять мое приглашение и погостить у меня – какая опрометчивость с моей стороны! – но это никак не возможно, ибо она не в силах оставить милого Эдварда в одиночестве и опасается, что он не сможет сопровождать ее в мою развалюшку. Развалюшка! Не слишком любезно со стороны Фанни! Надо не забыть и строго ей попенять!
 – Не резиденцию ли? – предположил Хью.
 – И вновь ты прав! Именно в резиденцию. Остальная часть этого завораживающего послания посвящена туалетам Фанни. Это я оставляю на потом. О! Ты кончил?
 – Кончил и ушел, – ответил Давенант, вставая. – Прогулка верхом с Д'Анво. Увидимся позже. – И он покинул столовую.
 Эйвон положил локти на стол и уперся подбородком в сложенные ладони.
 – Леон, где живет твой неподражаемый брат? Леон бросил на него отчаянный взгляд и попятился.
 – Мон… монсеньор?
 – Где его харчевня?
 Внезапно Леон упал на колени перед стулом Эйвона и судорожно вцепился в рукав герцога. Запрокинутое лицо побелело, огромные глаза наполнились слезами.
 – Нет, нет, нет, монсеньор! Вы ведь не… Только не это! Я… я больше никогда спать не буду! Только простите, простите меня! Монсеньор! Монсеньор!
 Эйвон глядел на него сверху вниз, подняв брови. Леон прижался лбом к локтю своего господина и сотрясался от сдерживаемых рыданий.
 – Ты совсем сбил меня с толку. Чего я не должен делать? И почему ты больше никогда не будешь спать?
 – Не… не отдавайте меня Жану! – умолял Леон, еще сильнее вцепляясь в рукав. – Обещайте! Обещайте!
 Эйвон расстегнул пряжку на рукаве.
 – Мой дорогой Леон, молю тебя, не обливай слезами этот кафтан. Я не собираюсь отдавать тебя ни Жану, ни кому-либо еще. Встань и прекрати] эти глупости.
 – Вы должны обещать! Обещайте! – Леон дернул его за руку почти свирепо.
 Герцог вздохнул.
 – Очень хорошо: я обещаю. А теперь скажи, где я могу найти твоего брата, дитя мое.
 – Нет! Нет! Вы… он… Я не скажу!
 Карие глаза посуровели.
 – Я многое сносил от тебя терпеливо, Леон, но непослушания не потерплю. Отвечай сейчас же!
 – Я боюсь! Пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня сказать это! Я… я не хочу быть непослушным! Но вдруг Жан жалеет, что… что отпустил меня, и… и попробует заставить вас вернуть;
 меня! – Он снова дергал герцога за рукав, и гepцог снова разжал его скрюченные пальцы.
 – По-твоему, Жан может меня заставить? Вернуть тебя? – спросил он.
 – Не-ет… не знаю. Я подумал, вы сердитесь, потому что я заснул, и… и…
 – Я уже сказал тебе, что это не так. Попробуй хоть чуточку рассуждать здраво и ответь на мой вопрос.
 – Хорошо, монсеньор. Я… я прошу прощения. Жан… Жан живет на улице Сент-Мари. И там только одна харчевня. «Арбалет». Но что, вы хотите сделать, монсеньор?
 – Ничего страшного, уверяю тебя. Утри слезы. Леон принялся шарить в своих многочисленных карманах.
 – Я… я потерял носовой платок, – сказал он виновато.
 – Ну да, ты же еще совсем ребенок, не правда ли? – заметил его светлость. – Видимо, мне придется дать тебе мой.
 Леон взял батистовый кружевной платок, который протянул ему герцог, вытер глаза, высморкался и вернул платок. Герцог взял его кончиками двух пальцев и посмотрел на смятый комочек в лорнет.
 – Благодарю тебя, – сказал он. – В последовательности тебе не откажешь, но, полагаю, будет лучше, если ты оставишь его у себя.
 Леон весело сунул платок в карман.
 – Да, монсеньор, – сказал он. – Теперь я снова счастлив.
 – Ты меня успокоил, – ответил герцог и встал. – Сегодня утром ты мне не понадобишься. – Он неторопливо вышел, а через полчаса уже катил в своей карете на улицу Сент-Мари.
 Она оказалась очень узкой, с замусоренными сточными канавами по обеим сторонам. Над ними выступали вторые этажи ветхих домишек. И ни единого целого окна. Всюду они зияли дырами, а по уцелевшим стеклам змеились трещины. Немногие занавески были грязными и рваными. Игравшие на середине мостовой маленькие оборвыши при появлении кареты бросились врассыпную и, остановившись у стен, вытаращенными глазами следили, за элегантным экипажем, обмениваясь удивленными замечаниями.
 Харчевня «Арбалет» находилась дальше по улице, и из ее открытой двери тянуло кухонными запахами. Карета остановилась перед ней, лакей соскочил с запяток и откинул подножку.
 Его светлость медленно вышел из кареты, прижимая к носу платок. Лицо у него было непроницаемым, и только надменно вздернутый подбородок выдавал обуревавшие его чувства. Он, брезгливо ступая между кучками мусора и грязи. добрался до двери и вошел в помещение, служившее, видимо, и распивочной и кухней. У очага в одном конце стояла грязнуха с кастрюлей в руках, а за стойкой напротив двери торчал мужчина, который месяц назад продал герцогу Леона.
 При виде Эйвона он разинул рот и, казалось, не узнал его. Услужливо изгибаясь и потирая ладони, он пошел ему навстречу и осведомился, что угодно его милости.
 – Полагаю, ты меня знаешь, – мягко сказал герцог.
 Боннар уставился на него, внезапно глаза у него выпучились, а багровая физиономия посерела.
 – Леон! Ваша милость… я…
 – Вот именно. Мне нужно поговорить с тобой наедине.
 Боннар испуганно посмотрел на него и облизнул губы.
 – Богом клянусь…
 – Благодарю тебя. Наедине, я сказал. Женщина, следившая за ними с разинутым ртом, теперь шагнула к ним и уперла кулаки в бока. Засаленное платье было измято, низкий вырез открывал тощую грудь, на щеке чернела полоска сажи.
 – Если змееныш что-то на нас наплел, – начала она визгливо, но Эйвон жестом заставил ее умолкнуть.
 – Любезная, у меня нет желания беседовать с вами. Можете вернуться к своим кастрюлям. Наедине, Боннар!
 Шарлотта опять было открыла рот, но муж толкнул ее к очагу, шепнув, чтобы она помалкивала.
 – Да, ваша милость, как угодно вашей милости! Сюда, с позволения вашей милости!
 Он толкнул перекосившуюся, изгрызенную крысами дверь в дальнем углу помещения и проводил герцога в комнату почище, хотя и скудно обставленную. Эйвон направился к столу у окошка, смахнул пыль полой плаща и сел на его край.
 – Так вот, друг мой. Чтобы ты все понял как следует и не пытался водить меня за нос, разреши сообщить тебе, что я – герцог Эйвон. Да, я так и полагал, что ты удивишься. Думаю, что ты понимаешь, насколько было бы опасно затевать со мной игры. Я собираюсь задать тебе кое-какие вопросы о моем паже. Во-первых, я хотел бы узнать, где он родился.
 – Я… мне кажется, на севере, монсеньор. В… в Шампани, но я не уверен. Наши… наши родители никогда не рассказывали о том времени, а я… не помню. Я…
 – Неужели? Странно, что ты не знаешь, почему твои достойные родители вдруг перебрались в Анжу.
 Боннар ответил ему беспомощным взглядом.
 – Мой… мой отец сказал, что он раздобыл кое-какие деньги. А больше я ничего не знаю, монсеньор! Зачем бы мне врать? Клянусь вам!
 Красивые губы сардонически изогнулись.
 – Это мы оставим. Почему Леон настолько не похож на тебя ни лицом, ни фигурой?
 Боннар потер лоб. Недоумение у него на лице казалось неподдельным.
 – Не знаю, монсеньор. Я и сам часто удивлялся. Он всегда был слабосильным ребенком, его баловали и ласкали, а меня заставляли работать на ферме. Моя мать только о нем и думала. Леон, Леон, Леон! Один Леон, а меня как будто и не было! Леон должен научиться грамоте, а я – старший! – должен чистить хлев! Он всегда был хилым наглецом, ваша светлость! Змееныш, гадю…
 Герцог постучал по крышке табакерки очень белым пальцем.
 – Нам следует сразу же понять друг друга, любезный. Никакого Леона никогда не было. Возможно, Леони. И я жду объяснения.
 Боннар попятился.
 – Ох, монсеньор, я хотел сделать как лучше! Девушке в таком возрасте здесь не место, а работать кто-то же должен был! Ну, и лучше было одеть ее мальчиком. Моя жена… Монсеньор, конечно, понимает… женщины ведь ревнивы, ваша светлость. Она бы не потерпела здесь девушки, Святая правда, если мальчишка… девчонка на нас жаловался, так он врет! Я же мог выгнать его на улицу, у него же на меня никаких прав нету! А я содержал его. Одевал, обувал, кормил, и если он говорит, что с ним плохо обращались, это все вранье! Он змеиное отродье со злобным норовом. Вы не можете винить меня за то, что я скрывал его пол, монсеньор! Делал я это только ради него, клянусь! А ему это было только по вкусу. Ни разу даже не сказал, что хочет одеваться по-женски!
 – Без сомнения, он забыл, что значит быть девушкой, – сухо заметил Эйвон. – Семь лет пробыв мальчиком… Ну а теперь… – Он двумя пальцами поднял луидор. – Быть может, это освежит твою память. Что тебе известно о Леоне?
 Боннар уставился на него в недоумении.
 – Я… я не понимаю, монсеньор. Что мне может быть известно?
 Эйвон слегка наклонился вперед, и его голос стал угрожающим:
 – Не стоит притворяться, Боннар. Я очень влиятельный человек.
 У Боннара подогнулись колени.
 – Да нет же, монсеньор! Я правда не понимаю! Как я могу сказать вам то, чего не знаю сам? У Леона… С Леоном что-то не так?
 – Тебе не приходило в голову, что он, быть может, не ребенок твоих родителей?
 У Боннара отвисла челюсть.
 – Не… Как так, монсеньор? Не ребенок моих родителей? Но…
 Эйвон выпрямился.
 – фамилия Сен-Вир тебе что-то говорит?
 – Сен-Вир… Сен-Вир… нет. Погодите! Вроде бы я ее слышал. Но… Сен-Вир… нет, не знаю. – Он беспомощно покачал головой. – Может, отец когда и упоминал ее, но не помню.
 – Жаль! А когда твои родители умерли, ты не нашел среди их вещей никакой бумаги, касавшейся Леона?
 – Если такая и была, ваша светлость, я ее не видел. Были старые записи, письма… Я читать не умею, монсеньор, но я их все сберег. – Он посмотрел на луидор и облизнул губы, – Может, монсеньору угодно на них взглянуть? Они тут, вон в том сундучке.
 Эйвон кивнул.
 – Да. На все.
 Боннар подошел к сундучку и открыл его. Порывшись в нем, он извлек ворох бумаг и подал их Эйвону. Герцог быстро их просмотрел. Как и сказал Боннар, это были записи, касавшиеся фермы, между которыми лежали два письма. Однако внизу вороха лежал сложенный лист, адресованный Жану Боннару в поместье господина графа де Сен-Вира в Шампани. Это были известия от какого-то друга или родственника, не представлявшие никакого интереса, если не считать адреса. Герцог поднял его двумя пальцами.
 – Это я возьму. – Он бросил Боннару луидор. – Если ты мне солгал или обманул меня, то пожалеешь. Но пока я склонен поверить, что ты ничего не знаешь.
 – Я говорил только чистую правду, монсеньор. Клянусь!
 – Будем надеяться. Впрочем, еще одно, – он достал второй луидор, – ты мне сказать можешь. Где в Бассинкуре я найду кюре? И как его фамилия?
 – Мосье Бопре, монсеньор. Но, может, его и в живых-то нет. Он уже совсем стариком был, когда мы уехали из Бассинкура. А проживал он в домике возле церкви. Вы сразу увидите.
 Эйвон бросил луидор в его алчную лапу.
 – Отлично! – Он направился к двери. – Послушай моего совета, любезный, и попытайся забыть, что у тебя была сестра. Потому что ее у тебя никогда не было, а если ты не забудешь Леони, то как бы тебе не поплатиться за то, как ты с ней обходился. Я тебя не забуду, поверь мне! – Он вышел быстрым шагом и вернулся через кухню к своей карете.


* * *

 В тот же день, когда Эйвон сидел у себя в библиотеке и писал сестре, вошел лакей и доложил, что его хотел бы видеть мосье де Фогенак. Герцог поднял голову.
 – Мосье де Фогенак? Проводи его сюда. Через две-три минуты в дверях появился невысокий толстяк, с которым герцог был знаком лишь шапочно. Эйвон встал и поклонился.
 – Ваш слуга!
 – Ваш слуга! – Де Фогенак поклонился в свою очередь. – Умоляю, извините – столь необычный час для визита.
 – Отнюдь, – ответил герцог. – Принеси вина, Жюль. Прошу садиться, мосье.
  – Благодарю вас, но я не пью вина. Подагра, вы понимаете. Несносный недуг!
 – Весьма, – согласился герцог. – Чем могу быть вам полезен?
 Де Фогенак протянул руки к огню.
 – Да, я приехал по делу, мосье. Ба! Какое мерзкое слово! Мосье извинит, надеюсь, что я нарушил его уединение! Чудесный огонь, герцог!
 Эйвон поклонился. Он присел на ручку кресла и смотрел на своего посетителя с легким удивлением. Затем вынул табакерку и предложил ее де Фо-генаку, который взял щедрую понюшку и оглушительно чихнул.
 – Упоительно! – вскричал он с восторгом. – Да, но дело… Мосье подумает, что я чудак, но у меня есть жена! – Он осиял Эйвона улыбкой и энергично закивал.
 – Поздравляю вас, мосье, – с глубокой серьезностью сказал Эйвон.
 – Да, да! Жена. И этим сказано все.
 – О, несомненно! – согласился герцог.
 – Эге! Вы изволили пошутить! – Де Фогенак разразился добродушным смехом. – Мы это знаем, мы, мужья, мы знаем!
 – Поскольку я не муж, прошу извинить мою неосведомленность. Полагаю, вы меня просветите. – Его светлость начинала одолевать скука: он припомнил, что де Фогенак был обедневшим дворянином и обычно вился вокруг Сен-Вира.
 – О да! Да! Моя жена. Объяснение! Она видела вашего пажа, мосье!
  – Чудесно! – сказал герцог. – Мы сдвинулись.
 – Мы?.. Вы сказали: сдвинулись? Мы? Сдвинулись?
 – Видимо, я ошибся, – вздохнул Эйвон. – Мы все еще топчемся на месте.
 Секунду де Фогенак пребывал в недоумении, но затем его физиономия расплылась в новой улыбке.
 – Вы снова пошутили! Да, да, понимаю!
 – Сомневаюсь, – прожурчал Эйвон. – Вы сказали, мосье, что ваша супруга видела моего пажа. Де Фогенак прижал ладони к груди.
 – Она восхищена! Она завидует! Она чахнет!
 – Помилуйте!
 – Она не дает мне ни минуты покоя.
 – Они так всегда.
 – Эге! Да, всегда, всегда. Но вы не поняли, о чем я говорю, мосье, вы не поняли!
 – Но не по моей вине, – утомленно произнес Эйвон. – Пока мы остановились на том, что ваша супруга не дает вам покоя.
 – В том-то и суть! Она изнывает по вашему столь прекрасному, столь чарующему, столь элегантному…
 Эйвон поднял ладонь.
 – Мосье, я всегда неукоснительно избегаю замужних дам.
 Де Фогенак выпучил на него глаза.
 – Но… но… о чем вы говорите, мосье? Еще
 шутка? Моя жена чахнет из-за вашего пажа.
 – Какое разочарование!
 – Вашего пажа, вашего грациозного пажа! Она день и ночь требовала, чтобы я посетил вас. И вот я здесь, как видите!
 – Я вижу вас уже двадцать минут, мосье, – заметил Эйвон ядовито.
 – Она умоляла меня поехать к вам, спросить, не согласитесь ли вы расстаться с вашим пажом. Она спит и видит, как он будет носить ее шлейф, подавать ей перчатки и веер. Она не сомкнет глаз, пока не узнает, что он принадлежит ей!
 – По-видимому, мадам суждено много бессонных ночей, – сказал Эйвон.
 – Ах нет, мосье! Подумайте! Говорят, своего пажа вы купили. Но то, что куплено, может быть продано, не так ли?
 – Логично.
 – Да, да! Логично! Мосье, я раб моей жены. – Он поцеловал кончики пальцев. – Я – пыль под ее ножками. – Он сплел пальцы. – Я должен исполнять любую ее прихоть или умереть!
 – Моя шпага к вашим услугам, – любезно предложил герцог. – Она в углу у вас за спиной.
 – Ах нет! Слова мосье не могут означать отказа! Это немыслимо! Мосье, назовите любую цену, и я заплачу!
 Эйвон встал, взял серебряный колокольчик и позвонил.
 – Мосье, – произнес он медовым голосом, – передайте мой нижайший поклон графу де Сен-Виру и скажите ему, что Леон, мой паж, не продается. Жюль, дверь!
 Де Фогенак уныло встал.
 – Мосье?
 Эйвон поклонился.
 – Мосье! Вы ошибаетесь! Вы не понимаете!
 – Поверьте, я прекрасно все понимаю.
 – И столь бессердечно перечите желанию дамы!
 – Увы, мосье! Я глубоко огорчен, что вы не можете остаться подольше. Мосье, ваш слуга! – И с поклоном он выпроводил Фогенака за дверь.
 Не успела она закрыться за толстячком, как снова открылась, и в библиотеку вошел Давенант.
 – Кто, во имя семи чудес света, это был? – спросил он.
 – Ничтожество, не стоящее внимания, – ответил его светлость. – Он хотел купить Леона. Такая наглость! Я уезжаю в деревню, Хью.
 – В деревню? Зачем?
 – Запамятовал. Без сомнения, я потом припомню причину. Имей терпение, мой милый, и не брани меня: я все еще более или менее в своем уме.
 Хью сел.
  – В своем уме ты никогда не был. И не слишком блюдешь законы гостеприимства, слово джентльмена.
 – О, Хью! Молю твоего прощения на коленях! Я злоупотребляю твоей добротой!
 – Черт возьми, ты весьма учтив. Леон будет тебя сопровождать?
 – Нет. Я поручаю его тебе, Хью, и прошу заботливо следить за ним. Пока меня не будет, он не должен выходить из дома.
 – Я так и думал, что тут кроется какая-то тайна. Ему грозит опасность?
  – Н-нет, пожалуй. Право, не знаю. Но держи его взаперти, мой милый, и ничего не говори. Мне не понравится, если с ним случится беда. Каким невероятным это ни покажется, но я начинаю привязываться к этому ребенку. Видимо, я дряхлею.
 – Мы все его полюбили, – сказал Хью. – Хоть он и бесенок.
 – Бесспорно. Не позволяй ему допекать тебя, он дерзкий ребенок. И к несчастью, ему невозможно это втолковать. А вот и он!
 Вошел Леон и, встретившись с глазами герцога, безмятежно улыбнулся.
 – Монсеньор, вы сказали, что я буду сопровождать вас в три, а уже половина четвертого.
 Плечи Хью затряслись от сдержанного смеха. Он отвернулся и закашлялся.
 – Видимо, я обязан тебе извинением, – сказал герцог. – Прошу прощения. Я никуда не еду. Подойди сюда.
 Леон подошел к нему.
 – Да, монсеньор?
 – Я на несколько дней отправляюсь в деревню, дитя. Завтра. Будь добр, во время моего отсутствия во всем слушайся мосье Давенанта и ни в коем случае не выходи из дома, пока я не вернусь.
  – О! – Лицо Леона вытянулось. – Так я с вами не поеду?
 – Я отказываю себе в этой чести. Прошу, не спорь со мной. Вот все, что я хотел тебе сказать,
 Леон повернулся и поплелся к двери. У него вырвался всхлип, и Эйвон улыбнулся.
 – Дитя, это еще не конец света. Я вернусь, надеюсь, через неделю.
 – Я хочу… я так хочу, чтобы вы взяли меня с собой!
 – Это очень невежливо по отношению к мосье Давенанту. Не думаю, что он будет дурно с тобой обращаться. Кстати, я сегодня останусь дома.
 Леон вдруг вернулся.
 – Вы… вы не уедете завтра не попрощавшись, правда, монсеньор?
 – Ты сам усадишь меня в карету, – обещал герцог, протягивая ему руку для поцелуя.




 Глава 7
 САТАНА И СВЯЩЕННИК ПРИХОДЯТ К СОГЛАСИЮ


 Гасположенная в Анжу в шести-семи милях к западу от Сомюра деревня Бассинкур выглядела чистенькой и аккуратно застроенной. Белые дома располагались вокруг ее центра – квадратной рыночной площади, вымощенной булыжниками величиной с кулак. Северную сторону площади обрамляли дома наиболее зажиточных ее обитателей западную – домики поскромнее, и там от нее ответвлялась дорога, которая петляла между тремя фермами к западу от Бассинкура. На южной стороне располагалась серая церквушка, с квадратной колокольни которой надтреснутый колокол созывал прихожан на молитву. Собственно, церковь, с трех сторон окруженная кладбищем, непосредственно с площадью не граничила и отстояла от нее на несколько десятков шагов, а сбоку, посреди собственного сада, виднелся небольшой дом кюре, словно ласково улыбаясь площади улыбкой доброго хозяина.
 По восточной стороне теснились лавки, кузница и белая гостиница. Над ее открытой дверью висел ярко-зеленый щит с намалеванным на нем восходящим солнцем. Вывеска раскачивалась под порывами ветра, скрипела, если они были сильными, но чаще только шуршала на своих ржавых цепях.
 В этот ноябрьский день площадь гудела голосами, отзываясь эхом на звонкий детский смех или удары лошадиных копыт по булыжнику. Старый фермер Мовуазен привез в Бассинкур на продажу трех свинок и остановил тележку у дверей гостиницы, чтобы перемолвиться двумя-тремя словами с ее хозяином и выпить кружку светлого французского эля, пока свинки у него за спиной похрюкивали и пофыркивали.
 Поблизости у прилавка, за которым матушка Гоньяр продавала овощи, толпились женщины, то прицениваясь, то сплетничая. Несколько девушек в жестких юбках, подобранных выше лодыжек, обутые в неуклюжие деревянные сабо, оживленно болтали у старинной арки кладбищенских ворот. В середине площади у фонтана сгрудились овцы, между которыми бродили возможные покупатели, ощупывая и оглядывая их. Со двора кузницы доносились звонкие удары молота по наковальне и обрывки песни.
 И в этот приют хлопотливой безмятежности въехал в строгом черном костюме, отделанном золотым галуном, его светлость герцог Эйвон верхом на нанятой лошади. Он свернул на рыночную площадь с восточной дороги, которая вела в Сомюр. Чуть только подковы его лошади застучали по неровному булыжнику, он натянул поводья и, сидя в седле с небрежным изяществом, слегка упираясь рукой в перчатке в бедро, неторопливо оглядел площадь.
 Его появление привлекло всеобщее внимание, Жители деревни рассматривали его с головы до ног, от треуголки до шпор на сапогах. Одна из девушек, заметив ледяные серые глаза и тонкие изогнутые губы, захихикала и шепнула подругам, что их навестил сам дьявол. Они насмешливо посоветовали ей не быть дурочкой, но она исподтишка перекрестилась и отступила в глубину арки.
 Взгляд герцога скользил по площади, пока не остановился на мальчишке, который, сунув палец в рот, выпученными глазами смотрел на всадника. Рука в вышитой перчатке с раструбом властно его поманила, и мальчуган робко подошел поближе к герцогу.
 Его светлость с легкой улыбкой взглянул на него с высоты своей лошади и указал на домик возле церкви.
 – Я не ошибаюсь, предполагая, что это обитель вашего кюре?
 Мальчик кивнул.
 – Да, ваша милость.
 – Как по-твоему, я застану его там?
 – Да, ваша милость. Он уже час как вернулся от мадам Турно, с разрешения вашей милости.
 Эйвон легко спрыгнул на землю и перекинул поводья через шею лошади.
 – Прекрасно, малыш. Будь так добр, подержи это животное, пока я не вернусь. Тогда получишь луидор.
 Мальчик охотно ухватил уздечку.
 – Целый луидор, ваша милость? Чтобы я постерег вашу лошадь? – переспросил он, не веря своим ушам.
 – А это лошадь? – Герцог Осмотрел животное в лорнет. – Пожалуй, ты прав. Я думал, это верблюд. Отведи ее напиться. – Он повернулся на каблуках и небрежной походкой направился к дому кюре.
 Обитатели деревни, будто завороженные, следили, как домоправительница господина кюре впустила его в дом, и тут  же начали обсуждать между собой это нежданное посещение.
 Его светлость проводили через крохотную, блещущую чистотой прихожую в кабинет кюре, солнечную комнату в глубине дома. Розовощекая домоправительница ввела его туда с невозмутимой безмятежностью.
 – Вот, mon pиre [37] , господин, который хочет поговорить с вами, – сказала она и удалилась, даже не взглянув на герцога еще раз.
 Кюре сидел за столом у окна и что-то писал. Он поднял голову, посмотрел на посетителя, увидел незнакомого человека, положил перо и встал. Он был очень худой, со спокойными голубыми глазами, аристократическим лицом, тонкими красивыми руками. На нем была длинная сутана, голова ничем не покрыта, и на миг Эйвон принял белоснежные волосы за парик, такими волнистыми и аккуратно причесанными они были, но тотчас убедился, что их создала природа. Зачесанные назад, они открывали широкий, благородный лоб.
 – Мосье де Бмчре, если не ошибаюсь? – Его светлость отвесил глубокий поклон.
 – Да, мосье, но с кем имею честь?..
 – Я некий Джастин Аластейр, – сказал герцог, кладя на стол шляпу и перчатки.
 – Да? Вы извините меня, мосье, но я не узнаю вас. Уже много лет я расстался со светом и не могу припомнить, принадлежите ли вы к овернским Аластейрам или к английской ветви семьи. – Де Бопре внимательно посмотрел на герцога и придвинул ему стул.
 Джастин сел.
 – К английской ветви, мосье. Быть может, вы знавали моего отца?
 – Мы были едва знакомы, едва, – ответил де Бопре. – Вы, если не ошибаюсь, герцог Эйвон? Чем могу вам служить?
 – Я герцог Эйвон, мосье, как вы сказали. Я прав, полагая, что говорю с родственником маркиза де Бопре?
 – С его дядей, мосье.
 – А! – Джастин поклонился. – Так вы – виконт Маррильон?
 Кюре опустился в свое кресло за столом.
 – Я отказался от этого титула много лет назад, мосье, считая его пустым звуком. Мои родственники скажут вам, что я помешался. Они не упоминают моего имени. – Он улыбнулся. – Бесспорно, я бросил на них тень. Я предпочел трудиться здесь, среди моих людей, когда мог бы носить кардинальскую шапку. Но, вероятно, вы проделали такой путь до Анжу не для того, чтобы выслушивать все это. Так чем я могу быть вам полезен?
 Джастин предложил кюре открытую табакерку.
 – Я надеюсь, мосье, что вы сможете меня просветить.
 Де Бопре взял понюшку и красивым, движением поднес ее к одной ноздре.
 – Это маловероятно, мосье. Я уже сказал, что давно удалился от света и почти забыл все с ним связанное.
 – Это, mon pиre, к свету никакого отношения не имеет, – ответил его светлость. – Мне хотелось бы, чтобы вы перенеслись мысленно на семь лет назад.
 – Итак? – Де Бопре взял перо и пропустил бородку между пальцами. – Что дальше, mon fils? [38] 
 – Вернувшись мысленно в те года, мосье, быть может, вы вспомнили жившую тут семью по фамилии Боннар?
 Кюре кивнул, не спуская пристального взгляда с лица Эйвона.
 – И особенно ребенка… Леони.
 – Можно только гадать, что знает о Леони герцог Эйвон. Я же забыть не мог. – Голубые глаза оставались непроницаемыми.
 Его светлость слегка покачивал обутой в сапог ногой.
 – Прежде чем я перейду к дальнейшему, mon pиre, мне хотелось бы твердо знать, что все это останется строго конфиденциальным.
 Кюре легонько провел пером по столу.
 – А я, прежде чем обещать, что все, вами сказанное, останется между нами, хотел бы узнать, почему вас интересует крестьянская девушка и чем эта крестьянская девушка является для вас, – ответил он.
 – В настоящее время она – мой паж, – невозмутимо сообщил Эйвон.
 Кюре поднял брови.
 – Вот как? Вы всегда берете себе в пажи девушек, господин герцог?
 – Вовсе нет, mon pиre. И эта девушка пока не знает, что мне известен ее пол.
 Перо ритмично обмахивало стол.
 – Да, сын мой? И что ее ожидает?
 Эйвон бросил на него надменный взгляд.
 – Мосье де Бопре, не сомневаюсь, вы извините меня, если я упомяну, что моя мораль – не ваша забота.
 Кюре спокойно встретил его взгляд.
 – Да, сын мой, она – сугубо ваше дело, но вы сочли нужным сделать ее достоянием всего света. И я мог бы возразить, что благополучие Леони – не ваша забота.
 – Она с вами не согласилась бы, mon риrе, Попытаемся понять друг друга: телом и душой она принадлежит мне. Я купил ее у негодяя, называющего себя ее братом.
 – На то у него есть причина, – невозмутимо ответил де Бопре.
 – Вы так думаете? Поверьте, мосье, Леони со мной куда безопаснее, чем с Жаном Боннаром. Я приехал просить вас помочь ей.
 – Мне еще не доводилось слышать, мосье, чтобы… Сатана выбирал себе в союзники священнослужителя.
 Зубы Эйвона белоснежно блеснули в мимолетной улыбке.
 – Как ни далеки вы от света, mon риrе, об этом вы слышали?
 – Да, мосье. Ваша репутация хорошо известна.
 – Я польщен. Но в данном случае моя репутация к делу не относится. Леони со мной ничего не угрожает.
 – Почему? – осведомился де Бопре.
 – Потому что, отец мой, с ней связана тайна.
 – Причина довольно легковесная.
 – Тем не менее обойдемся ею. Мое слово, когда я его даю, служит надежным залогом.
 Священник сложил руки перед собой, поглядел в глаза Эйвона и кивнул.
 – Хорошо, mon fils. Скажите мне, что сталось с la petite. Жан всегда был скверным пройдохой и не захотел оставить Леони у меня. Куда он ее увез?
 – В Париж, где купил харчевню. Переодел Леони мальчиком, и она пробыла мальчиком семь лет. А сейчас она мой паж и останется им, пока я не положу конец этой комедии.
  – А что тогда?
 Джастин постучал отполированным ногтем по крышке табакерки.
 – Отвезу ее в Англию… к моей сестре. Я даже думаю… э… не удочерить ли ее. То есть стать ее опекуном. Разумеется, при ней будет почтенная компаньонка.
 – Но почему, сын мой? Если вы желаете добра la petite, отошлите ее ко мне.
 – Любезный отче, я еще никогда никому не желал добра. У меня есть причина оставить этого ребенка у себя. И, как ни странно, я очень к ней привязался. По-отцовски, поверьте мне.
 Вошла домоправительница, держа поднос, котором стояли вино и рюмки. Она поставила та под рукой своего хозяина и удалилась.
 Де Бопре налил своему гостю канарского.
 – Продолжайте, сын мой. Я все еще не понял, чем могу помочь вам и ради чего вы проделали такой путь.
 Герцог поднес рюмку к губам.
 – Очень скучная поездка, – согласился он. – Впрочем, дороги у вас недурны, не то что наши английские. Я приехал, отец мой, попросить, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно про Леони.
 – Известно мне, мосье, очень мало. Ее привезли сюда младенцем и увезли, когда ей едва исполнилось двенадцать.
 Джастин наклонился вперед, упершись ладонью в стол.
 – Откуда ее привезли, mоn риrе?
 – Это всегда скрывалось. Мне кажется, приехали они из Шампани. Но прямо они мне никогда об этом не говорили.
 – И даже… на исповеди?
 – Нет. Но от этого вам пользы не было бы, сын мой. Просто по некоторым словам mиre [39] Боннар я заключил, что они родом из Шампани.
 – Мосье! – Глаза Джастина чуть раскрылись. – Прошу вас говорить со мной прямо. Наблюдая, как Леони росла с младенческих лет, вы никогда не сомневались в том, что она дочь Боннаров?
 – Порой я недоумевал, мосье…
 – И только? И не было ничего, что указывало бы, что она не Боннар?
 –Ничего, кроме ее лица.
 – И ее волос, и ее рук. Но она никого вам не напоминала, отец мой?
 – В нежном возрасте уловить сходство бывает затруднительно. Внешность ведь еще только складывается. Когда mere Боннар умирала, она пыталась сказать мне что-то. О Леони, я знаю, но она скончалась, не договорив.
 Его светлость сдвинул брови.
 – Какая досада.
 Губы кюре сурово сжались.
 – Но la petite, сударь? Что с нейсталось, когда она уехала отсюда?
 – Как я вам уже сказал, ее вынудили выдавать себя за мальчика. Боннар женился на какой-то сварливой бабе и купил в Париже харчевню. Фу!
 Его светлость взял понюшку табака.
 – Может быть, и к лучшему, что Леони считали мальчиком, – негромко заметил де Бопре.
 – О, несомненно. Я встретил ее как-то вечером, когда она убежала, чтобы избегнуть побоев. Я купил ее, и она ошибочно вообразила меня благородным героем.
 – Надеюсь, mon fils, что ей не придется изменить это мнение.
 И вновь герцог улыбнулся.
 – Долго играть эту роль очень тяжело, отец мой. Но поговорим о другом. Едва я ее увидел, как у меня мелькнула мысль, что она родственница… человека, которого я знаю. – Он метнул быстрый взгляд на лицо кюре, но оно осталось непроницаемым. – Да, кого-то, кого я знаю. И я начал действовать, исходя из этого убеждения. И оно укрепилось, mon риrе, но доказательств у меня нет. Вот почему я приехал к вам.
 – И приехали напрасно, мосье. Ничто не указывает, Боннар Леони или нет. У меня тоже возникли такие подозрения, и потому я постарался преподать ей все, что было в моих силах. Я пытался оставить la petite здесь, когда умерли старики Боннары, но Жан воспротивился. Вы сказали, что он обходился с ней жестоко? Приди мне такая мысль, я сделал бы больше, чтобы оставить ее у себя. Но у меня такой мысли не возникло. Да, Жан мне никогда не нравился, но в те дни он обходился с la petite достаточно хорошо. Он обещал, что напишет мне из Парижа, но не написал, и я совсем потерял его из виду. А теперь оказывается, что случай свел вас с Леони и вы заподозрили то, что подозревал я.
 Джастин поставил рюмку на стол.
 – И вы подозревали – что, mon риrе? – Это был не вопрос, а требование.
 Де Бопре встал и отошел к окну.
 – Когда я увидел, какой грациозной растет девочка, когда смотрел на эти синие глаза, эти черные брови в сочетании с огненными волосами, мной овладело недоумение. Я старик, а это было пятнадцать с лишним лет тому назад. Но уже и тогда я давно потерял всякую связь со светским обществом, не встречал никого из знакомых моей юности. К нам сюда, мосье, новости доходят редко, и моя неосведомленность вас может только удивить. Как я говорил, Леони росла у меня на глазах, и с каждым днем я все больше и больше поражался ее сходством с членами семейства, которое знавал до принятия сана. Не узнать потомка Сен-Виров довольно трудно, мосье. – Он обернулся и посмотрел на Эйвона.
 Герцог откинулся на спинку стула, глаза под тяжелыми веками холодно блестели.
 – И, думая так… подозревая это, отец мой, вы допустили, чтобы Леони увезли от вас? И вы же знали, что Боннары приехали из Шампани. Полагаю, вам известно, что поместье Сен-Виров находится там.
 Кюре взглянул на него с высокомерным изумлением.
 – Я не понимаю вас, мосье. Да, я правда полагал, что Леони – дочь Сен-Вира, но для чего ей было знать это? Если бы мадам Боннар держалась иного мнения, она сама поговорила бы с ней. Но Боннар признавал девочку своей дочерью. И было лучше, чтобы Леони ничего не знала.
 Карие глаза широко раскрылись.
 – Mon риrе, видимо, мы не поняли друг.друга. Короче говоря, кем вы считаете Леони?
 – Вывод, мне кажется, ясен, – ответил кюре, краснея.
 Эйвон закрыл табакерку с: громким щелчком.
 – Тем не менее, отец мой, будем называть вещи своими именами. Вы сочли Леони дочерью графа Сен-Вира и крестьянки, которую он удостоил своим вниманием. Вероятно, вы не осведомлены об отношениях графа и его брата Армана.
 – Я ничего не знаю ни о том, ни о другом.
 – Это очевидно, mon риrе. Имейте терпение выслушать меня. Когда в тот вечер я натолкнулся на Леони в Париже, меня осенило несколько догадок. Сходство с Сен-Виром поразительно, уверяю вас. И вначале я подумал то же, что и вы. Но тотчас у меня в памяти всплыл облик сына Сен-Вира, каким я видел его в последний раз. Неотесанный мужлан, отец мой. Неуклюжий, большеногий пентюх. И тут я вспомнил, что Сен-Вир и его брат всегда смертельно ненавидели друг друга. Вы понимаете, как все оборачивается? Жена Сен-Вира – женщина болезненная, и всем известно, супругой он обзавелся только назло Арману. Теперь, что по иронии судьбы происходит затем? Три года проходит, а графиня не дарит своему мужу и повелителю ничего, кроме мертворожденного ребенка. Но потом – чудо: в Шампани на свет появляется сын. Сын, которому сейчас девятнадцать. Прошу вас, отец мой, на минуту вообразите себя на месте Сен-Вира, не забывая, что огонь волос Сен-Виров нередко вспыхивает и у них в мозгу. Граф твердо решает, что на этот раз осечки не произойдет. Он увозит графиню в деревню, где в положенный срок она разрешается от бремени… скажем, девочкой. Представьте себе злость Сен-Вира! Но, отец мой, предположим, что он приготовился и к такой возможности. А в его поместье проживает семья Боннар. Предположим, что Боннар находится у него в услужении. Мадам Боннар производит на свет сына за несколько дней до рождения… Леони. В припадке сен-вировского безумия граф меняет девочку на мальчика. Видимо, он щедро заплатил Боннару. Ведь нам известно, что семья Боннар переехала сюда и купила ферму. С собой они привезли Леони де Сен-Вир, а своего сына оставили, чтобы он стал… виконтом де Вальме. Eh, bien?
 – Невозможно! – резко сказал де Бопре. – Волшебная сказка!
 – Нет, но послушайте дальше, – промурлыкал его светлость. – Я нахожу Леони в Париже. Bien. Беру ее в свой дом, одеваю в одежду пажа. Она сопровождает меня повсюду, и я при каждом удобном случае показываю ее Сен-Виру, и это явно пробуждает в нем опасения, mon риrе. Пустяки, скажете вы? Но погодите! Я везу Леона (я называю ее Леоном) в Версаль, где находится мадам де Сен-Вир. Женщины, мосье, не умеют хранить тайны. Мадам неописуемо взволнована. Она не может оторвать глаз от лица Леона. А день спустя один из прихлебателей Сен-Вира пытается купить у меня Леона. Вы понимаете? Сен-Вир не осмеливается действовать сам и посылает ко мне посредника. Почему? Если Леони его незаконнорожденная дочь, то – если он захотел бы вырвать ее из моих когтей – всего проще было бы самому рассказать мне все, не так ли? А он этого не делает. Леони – его законная дочь, и он боится. А вдруг, думает он, у меня есть тому доказательства? Мне следует упомянуть, mon риrе, что мы с ним – не самые близкие друзья. Он меня страшится и не осмеливается что-либо предпринять: что, если я тут же предъявлю какое-нибудь письменное доказательство, ему неизвестное? А возможно, он не уверен, что я знаю или хотя бы подозреваю правду. Но, впрочем, не думаю. Я приобрел, отец мой, репутацию человека непонятно всеведущего. Чем отчасти и объясняется mon sobriquet [40] – Он улыбнулся. – Мое развлечение – знать все, отче. И потому я имею вес в высшем свете. Очень удобная слава. Но вернемся к нашей теме. Вы убедились, что граф де Сен-Вир оказался в весьма затруднительном положении?
 Кюре медленно шагнул к своему креслу и опустился в него.
 – Но, мосье… то, что вы предполагаете, омерзительно!
 – Разумеется. Вот я и надеялся, что найду у вас какой-либо документ, mon риrе, который докажет истинность моего убеждения.
 Де Бопре покачал головой.
 – Такого документа нет. После чумы я просмотрел с Жаном все их бумаги.
 – Сен-Вир умнее, чем я полагал. Совсем ничего, вы сказали? Видимо, эту игру следует вести с большим тщанием.
 Но де Бопре его не слушал.
 – Так, значит… когда мадам Боннар на смертном одре пыталась с таким трудом сказать мне что-то, она хотела исповедаться в этом!
 – Что она сказала?
 – Так мало! «Mon pиre… йcoutez donc… Lйonie n'est-pas… je ne peux plus…» [41] И все. Она скончалась с этими словами на устах.
 – Жаль! Но Сен-Вир поверит, будто она рассказала все и оставила и письменное признание. Знает ли он, что Боннары умерли? Мосье де Бопре, если он приедет сюда с той же целью, что и я, пусть у него останется впечатление, будто я увез с собой… документ. Но вряд ли он приедет. Думаю, он нарочно потерял след Боннаров. – Джастин встал и поклонился. – Примите извинения, отец мой, что я отнял у вас напрасно столько времени.
 Кюре положил ладонь на его локоть.
 – Как вы намерены поступить, сын мой?
 – Если она та, кем я ее считаю, я намерен вернуть Леони ее семье. Как благодарны они будут! Если же нет… – Он помолчал. – Такой возможности я не взвешивал. Но не тревожьтесь, я позабочусь о ней. Пока ей надо научиться вновь быть девушкой. А там – поглядим.
 Несколько секунд кюре смотрел ему прямо в глаза.
 – Мой сын, я доверяю вам.
 – Вы слишком добры, отче! Но на этот раз мне действительно можно доверять. Как-нибудь я привезу Леони повидать вас.
 Кюре проводил его до двери, и они вместе вышли в прихожую.
 – Она знает, мосье?
 Джастин улыбнулся.
 – Отче, дорогой мой, я слишком стар, чтобы доверять свои тайны женщине. Она ничего не знает.
 – Бедная малютка! Какой она стала теперь?
 Глаза Эйвона заблестели.
 – Настоящий бесенок, отче, со всей сен-вировской вспыльчивостью, и очень дерзка, хотя сама этого не понимает. Насколько я могу судить, она многого навидалась, и порой я замечаю в ней очень забавный цинизм. А в остальном она то умудрена опытом, то простодушна. То ей сто лет, то, минуту спустя, она младенец. Как и все женщины.
 Они уже подошли к калитке, и Эйвон кивнул мальчугану, державшему его лошадь.
 Тревожные складки на лице де Бопре немного разгладились.
 – Сын мой, вы описали малютку с чувством. Вы говорите так, словно понимаете ее.
 – По разным причинам я хорошо знаю ее пол, отец мой.
 – Пусть так. Но чувствовали вы когда-либо к женщине то, что испытываете к… этому бесенку?
 – Она для меня больше мальчик, чем девушка. Признаюсь, я к ней очень привязался. Видите ли, так приятно иметь в своей власти ребенка ее возраста… и пола… который не думает о тебе плохо и не хочет сбежать. Я для нее герой.
 – Надеюсь, вы им и останетесь. Будьте с ней добры, прошу вас.
 Эйвон поклонился и поцеловал ему руку с несколько ироничной почтительностью.
 – Когда я почувствую, что не в силах более сохранять героическую позу, я отошлю Леони – кстати, я беру над ней опеку – назад к вам.
 – C'est entendu [42] , – кивнул де Бопре. – Пока я полагаюсь на вас. Вы позаботитесь о малютке и, быть может, вернете ее родным. Adieu, mon fils [43] .
 Эйвон вскочил в седло, бросил мальчику луидор и вновь поклонился, согнувшись почти к самой холке лошади.
 – Благодарю вас, отче. По-моему, мы хорошо друг друга понимаем – Сатана и священнослужитель.
 – Быть может, вы не заслужили такого прозвища, сын мой, – сказал де Бопре с легкой улыбкой.
 – Не согласен! Мои друзья меня хорошо знают. Adieu, mon риrе. – Он надел шляпу и поехал через площадь в сторону Сомюра.
 Мальчуган, сжимая луидор, помчался к своей матери.
 – Maman, maman! [44] Это был дьявол. Он сам так сказал!




 Глава 8
 ХЬЮ ДАВЕНАНТ ИЗУМЛЕН


 Неделю спустя после отъезда Эйвона в Сомюр Хью Давенант сидел в библиотеке, пытаясь развлечь совсем приунывшего Леона шахматами.
 – С вашего разрешения, мосье, я бы сыграл в карты, – вежливо сказал Леон в ответ на вопрос, чем бы ему хотелось заняться.
 – В карты? – повторил Хью.
 – Или в кости, мосье. Но только у меня нет денег.
 – Мы будем играть в шахматы, – твердо сказал Хью и расставил на доске фигуры из слоновой кости.
 – Слушаюсь, мосье. – Про себя Леон считал Давенанта немножко помешанным, но, если он пожелал сыграть в шахматы с пажом своего друга, противоречить ему не следовало.
 – Как вы думаете, мосье, монсеньор скоро вернется? – незамедлительно спросил Леон. – Беру вашего слона, – добавил он, что и сделал, к большому удивлению Хью. – Маленькая ловушка! А теперь – шах! .
 – Действительно! Я что-то невнимателен… Да, по-моему, монсеньор вернется очень скоро. Попрощайся с ладьей, дитя мое.
 – Я этого и ждал. А теперь я двину пешку вперед. Вот так!
 – Много шума из ничего, petit. Где ты научился играть? Шах!
 Леон закрылся конем. Играть ему не хотелось.
 – Не помню, мосье.
 Хью пристально посмотрел на него.
 – У тебя поразительно короткая память, дружок, как по-твоему?
 Леон взглянул на него из-под ресниц.
 – Да, мосье. Это… это очень грустно. И поберегите ферзя. Вы не следите за ходами.
 – Разве? Твой конь пропал, Леон. Ты играешь очень неосмотрительно.
 – Да. Потому что я азартен. Правда, мосье, что на следующей неделе вы нас покинете?
 Хью скрыл улыбку при этом хозяйском «нас».
 – Совершенно верно. Я отправляюсь в Лион.
 Рука Леона нерешительно застыла над доской.
 – Я там никогда не бывал, – заметил он.
 – Да? Но у тебя еще достаточно времени для этого.
 – Да я вовсе не хочу туда! – Леон хищно взял беззащитную пешку. – Я слышал, что в Лионе много всяких запахов, а люди там не очень хорошие.
 – И ты туда не поедешь? Что же, пожалуй, ты прав. Что это? – Хью повернул голову и прислушался.
 Снаружи донесся какой-то шум, а затем лакей распахнул дверь, и в библиотеку медленно вошел герцог. Столик, шахматная доска и фигуры полетели во все стороны. Леон стремительно вскочил со стула и бросился к ногам Эйвона, забыв про этикет и умение себя держать.
 – Монсеньор! Монсеньор!
 Над его головой Эйвон встретился глазами с Давенантом.
 – Он сумасшедший. Прошу тебя, Леон, успокойся.
 Леон в последний раз поцеловал его руку и встал.
 – Ах, монсеньор, мне без вас было так плохо!
 – А я даже не подозревал, что мистер Давенант жесток с младенцами! Как поживаешь, Хью? – Он неторопливо подошел к своему другу и коснулся его протянутой руки кончиками пальцев. – Леон, вырази свой восторг от моего лицезрения, подобрав шахматы. – Он подошел к камину и встал спиной к огню. Хью последовал за ним.
 – Хорошо съездил? – спросил Хью.
 – Весьма поучительная неделя. Дороги во Франции просто поразительны. Леон, разреши мне привлечь твое внимание вон к той маленькой пешке под креслом. Очень неблагоразумно пренебрегать пешками.
 Хью посмотрел на него.
 – Что, собственно, это означает?
 – Всего лишь совет, мой милый. Из меня вышел бы превосходный отец. Моя философия почти не уступает философии Честерфилда [45] .
 Хью засмеялся.
 – Честерфилд – блистательный собеседник.
 – Чуть утомительный. Да, Леон? Что еще?
 – Я принесу вино, монсеньор?
 – Мистер Давенант тебя недурно вышколил. Нет, Леон, вина ты не принесешь. Надеюсь, никаких недоразумений не было, Хью?
 Леон испуганно взглянул на Давенанта. Раза два между ними происходили небольшие стычки. Хью улыбнулся ему.
 – Его поведение было безупречным.
 Его светлость заметил и взгляд, и ответную успокаивающую улыбку.
 – Счастлив услышать, это. А теперь нельзя ли мне услышать правду?
 Леон поднял на него серьезные глаза, но промолчал. Хью положил ладонь на плечо Эйвона.
 – Ну, иногда мы немножко спорили, Аластейр, И все.
 – И за кем осталась победа?
 – В конце концов мы заключили компромисс, – торжественно объявил Хью.
 – Очень неразумно. Тебе следовало бы настоять на безусловной капитуляции. – Он взял Леона за подбородок и поглядел прямо в синие смешливые глаза. – Как следовало бы и мне. – Он ущипнул упрямый подбородок. – Верно, дитя?
 – Быть может, монсеньор.
 Карие глаза прищурились.
 – Быть может? Это еще что? За одну коротенькую неделю ты совсем вышел из повиновения?
 – Нет, ах нет! – Ямочки Леона стали глубже. – Но я очень упрямый, монсеньор. Иногда. Но конечно, я всегда буду заставлять себя делать то, что вы пожелаете.
 Эйвон отпустил его.
 – Я тебе верю. – неожиданно сказал он и махнул рукой на дверь.
 – Полагаю, спрашивать, куда ты ездил, бесполезно? – заметил Хью, едва Леон вышел из библиотеки.
 – Разумеется.
 – А также куда ты собираешься теперь?
 – Нет, на это я, пожалуй, могу ответить. Я еду в Лондон.
 – В Лондон? – удивился Хью. – А мне казалось, ты намеревался пробыть здесь несколько месяцев.
 – Неужели, Хью? У меня никогда не бывает намерения. Вот почему маменьки прелестных дочек смотрят на меня столь неодобрительно. Но меня вынуждают отправиться в Англию. – Он вытащил из кармана изящный веер из куриной кожи и открыл его.
 – Кто и что тебя вынуждает? – Хью взглянул на веер и нахмурился. – И что это за новая прихоть?
 Эйвон вытянул руку с веером.
 – Именно это я себя и спрашиваю, милый Хью. Он поджидал меня здесь. Его прислал Марч, который умоляет меня… – Он извлек из того же кармана сложенный лист бумаги и, подняв лорнет, начал читать вслух кудрявые строчки. – Умоляет… а, вот оно! «Посылаю тебе эту очаровательную безделку, одну из тех, которые, даю слово, сейчас здесь вошли в такую моду, что все мужчины, уповающие блистать в свете, пользуются ими и в жару и в холод, а посему теперь мы соперничаем с дамами в этом искусстве. Умоляю тебя, не пренебрегай им, дражайший Джастин. Он прелестно расписан, как ты видишь, и был заказан у Джеронимо именно для тебя. Позолоченные палочки должны тебе понравиться, во всяком случае, я так надеюсь». – Эйвон поднял глаза от письма и осмотрел веер – черный с золотым узором, золотыми палочками и кисточками. – Так нравится он мне или нет? – вздохнул он.
 – Глупое щегольство, – резко ответил Хью.
 – О, бесспорно. Тем не менее он даст Парижу тему для разговоров. Я куплю для Марча муфту. Горностаевую. Теперь ты видишь, что мне необходимо незамедлительно вернуться в Англию?
 – Чтобы подарить Марчу муфту?
 – Всенепременно.
 – Думаю, ты нашел удобный предлог. Леон едет с тобой?
 – Как ты говоришь, Леон едет со мной.
 – А я хотел еще раз попросить, чтобы ты отдал его мне.
 Герцог обмахнулся веером, держа его по-женски.
 – Я не могу допустить подобного. Это было бы верхом неприличия!
 Хью уставился на него.
 – Что означают твои слова, Джастин?
 – Неужто ты дал себя провести? Боже, Боже!
 – Будь добр, объясни!
 – А я-то уверовал в твое всеведение! – вздохнул герцог. – Ты опекал Леона восемь дней и все так же не распознал его уловки, как в ту минуту, когда я представил его тебе.
 – Ты хочешь сказать…
 – Я хочу сказать, мой милый, что Леон – это Леони.
 Давенант развел руками.
 – Так ты знал!
 – Я? Я знал с самого начала. Но вот ты?
 – Примерно после первой его недели здесь. Я надеялся, что ты не догадываешься.
 – Ах, мой милый Хью! – Плечи Эйвона задрожали от смеха. – Ты считал меня таким простаком! Прощаю тебя только потому, что ты вернул мне веру в свое всеведение.
 – Мне и в голову не приходило, что тебе это известно! – Хью быстро прошелся по комнате. – Ты отлично притворялся!
 – Как и ты, мой милый. – Эйвон вновь принялся обмахиваться веером.
 – Но с какой целью ты допустил, чтобы маскарад продолжался?
 – А ты с какой, о достойнейший Хью?
 – Меня пугала мысль, что ты узнаешь правду! Я надеялся забрать этого ребенка у тебя.
 Его светлость улыбнулся медлительной улыбкой, почти закрыв глаза.
 – Веер прекрасно выражает мои чувства! Я должен расцеловать Марчу руки и ноги. фигурально выражаясь. – Он томно покачивал веер.
 Давенант свирепо посмотрел на него, раздосадованный его безмятежностью. Потом не выдержал и рассмеялся.
 – Джастин, прошу, убери веер! Раз ты знаешь, что Леон – девушка, как ты поступишь? Прошу, отдай ее мне…
 – Мой дорогой Хью! Вспомни, тебе всего лишь тридцать пять, и ты совсем еще зеленый юнец. Это было бы неприлично! Ну а мне… мне уже за сорок. Я дряхл, а потому безобиден.
 – Джастин… – Хью подошел к нему и коснулся рукой его плеча. – Может быть, ты сядешь, и мы обсудим все спокойно и разумно.
 Веер замер.
 – Спокойно? Неужели ты воображаешь, что я буду кричать на тебя?
 – Нет. Не шути, Джастин. И пожалуйста, сядь.
 Эйвон направился к креслу и опустился на его ручку.
 – Когда ты волнуешься, мой милый, то становишься похожим на вспугнутую овцу. И совершенно неотразимым, поверь мне.
 Хью сжал дрогнувшие губы и сел напротив герцога, который протянул руку к столику на паучьих ножках и поставил его между собой и Давенантом.
 – Ну, я более или менее обезопасился. Продолжай, Хью.
 – Джастин, я не шучу…
 – О, мой дорогой Хью!
 – …и хочу, чтобы ты тоже был серьезен. Да убери этот чертов веер!
 – Он ввергает тебя в гнев? Если ты набросишься на меня, я буду взывать о помощи. – Однако он сложил веер и зажал его в ладонях. – Я весь внимание, любовь моя.
 – Джастин, мы с тобой друзья, так? Так давай хоть раз поговорим прямо.
 – Но ты же всегда говоришь прямо, милый Хью, – прожурчал герцог.
 – Ты был очень добр… да-да, я согласен!.. с юным Леоном. Ты разрешал ему многие вольности с тобой. Иногда я просто тебя не узнавал, Думал… но не важно! И все это время ты знал, что он девушка.
 – По-моему, ты начинаешь путаться, – заметил Эйвон.
 – Ну, пусть не он, а она. ТЫ знал, что она девушка. Почему ты позволил ей и дальше притворяться? Что тебе в ней?
 – Хью… – Эйвон постучал веером по столику. – Твоя мучительная тревога вынуждает меня спросить, а что тебе в ней?
 Давенант брезгливо поморщился.
 – Бог мой, ты считаешь, что забавно шутишь? Что до меня, то я заберу ее у тебя хотя бы ценой собственной жизни.
 – Это становится интересным, – заметил Эйвон. – Каким образом ты заберешь ее у меня и с какой стати?
 – И ты спрашиваешь? Я никогда не подозревал в тебе лицемера, Джастин.
 Эйвон развернул веер.
 – Если бы, Хью, ты спросил, почему я разрешаю себе терпеть тебя, я бы не сумел ответить.
 – Мои манеры ужасающи, я знаю. Но я привязался к Леону, и если я допущу, чтобы ты завладел ею при его невинности…
 – Хью! Хью!
 – Ну, пусть ее невинности! Если я допущу это…
 – Остынь, мой милый! Если бы я не опасался, что ты его искалечишь, то одолжил бы тебе мой веер! Мне будет разрешено изложить мои намерения?
 – Я только этого и хочу!
 – Сам я об этом почему-то не догадался бы. Странно, как человек способен ошибаться. И даже как способны ошибаться два человека. Ты удивишься, услышав, что я полюбил Леони.
 – Ничуть. Она ведь очень красива.
 – Напомни мне при случае, чтобы я научил тебя презрительной усмешке, Хью. У тебя она получается слишком подчеркнутой, становится всего-навсего гримасой. А надо лишь чуть-чуть искривить губы. Вот так. Но вернемся к теме. Ты все-таки удивишься, услышав, что я не думал о Леони как об очень красивой девушке.
 – Ты меня изумляешь!
 – Уже много лучше, мой дорогой. Ты способный ученик.
 – Джастин, ты невозможен! Это не предмет для шуток!
 – Разумеется! Ты видишь во мне… строгого опекуна.
 – Не понимаю!
 – Я увезу Леони в Англию, где помещу под крылышко моей сестрицы, пока не подыщу какую-нибудь почтенную тактичную даму, которая станет дуэньей при опекаемой мной мадемуазель Леони де Боннар. И вновь веер выразит мои чувства. – Веер описал в воздухе сложную кривую, но Хью даже растерялся от изумления.
 – Твоей… твоей опекаемой! Но… почему?
 – Ах, моя репутация! – скорбно произнес герцог. – Каприз, Хью, каприз.
 – Ты будешь обходиться с ней как с дочерью?
 – Да, как с моей дочерью.
 – И долго ли? Если это только каприз…
 – Вовсе нет. У меня есть причина. Леони меня не покинет до тех пор… скажем, до тех пор, пока не обретет более подходящего дома.
 – Пока не выйдет замуж, имеешь ты в виду?
 Тонкие черные брови внезапно сошлись на переносице.
 – Имел я в виду не это, но пусть так. Из всего этого следует, что Леони будет в такой же безопасности под моей опекой, как была бы… под твоей, скажу я, поскольку лучшего уподобления не нашел.
 Хью встал.
 – Я… ты… великий Боже, Джастин, ты шутишь?
 – Насколько мне известно, нет.
 – Ты правда говоришь серьезно?
 – Мне кажется, ты немножко оглушен, мой милый.
 – И даже еще больше смахиваю на овцу, – отозвался Хью с быстрой улыбкой и протянул руку. – Если ты сейчас говоришь честно, а, по-моему, это так…
 – Ты мне льстишь, – прожурчал герцог.
 –…то ты поступаешь…
 – …как никогда прежде не поступал.
 – …поступаешь чертовски хорошо.
 – Но ведь тебе неведомы мои побуждения.
 – А ведомы ли они тебе? – негромко сказал Хью.
 – Что-то слишком мудрено, Хью. Льщу себя мыслью, что я их знаю. И очень хорошо.
 – А я не так уж в этом уверен. – Хью снова сел. – Да, ты меня изумил. Что дальше? Леон знает, что ты догадался о его… ее… черт побери, я снова запутался!.. тайне?
 – Она ничего не знает.
 Хью помолчал.
 – Может быть, она не захочет остаться с тобой, когда ты ей скажешь, – произнес он наконец.
 – Возможно. Но она – моя и должна делать то, что я ей велю.
 Внезапно Хью снова встал и отошел к окну.
 – Джастин, мне это не нравится.
 – Могу ли я спросить, почему это тебе не нравится?
 – Она… она слишком к тебе привязалась.
 –Ну и?
 – Не добрее ли будет подыскать что-нибудь… отослать ее?
 – И куда же, моя милая совесть?
 – Не знаю.
 – Это такая поддержка! Вот и я не знаю, а потому, мне кажется, мы можем спокойно забыть эту мысль.
 Хью повернулся и возвратился к столу.
 – Ну хорошо. Надеюсь, ничем, дурным это не кончится, Джастин. Когда ты думаешь положить конец ее… ее мальчишеству?
 – Когда мы приедем в Англию. Видишь ли, я оттягиваю эту минуту насколько возможно.
 – Почему?
 – Ну, во-первых, она будет чувствовать себя неловко со мной, оставаясь в мужской одежде и зная, что мне известно, кто она. А во-вторых… во-вторых… – Он умолк и хмуро уставился на веер. – Ну, будем честны. Я очень привязан к Леону, и мне не хочется обменивать его на Леони.
 – Я так и подумал. – Хью кивнул. – Будь добр с Леони, Джастин.
 – Таково мое намерение, – ответил герцог с поклоном.




 Глава 9
 ЛЕОН И ЛЕОНИ


 Вначале следующей недели Давенант покинул Париж и отправился в Лион. И в тот же день Эйвон, призвав к себе maоtre d'hфtel [46] Уокера, сообщил ему, что завтра отбудет из Франции. Уокер не удивился, давно привыкнув к внезапности решений своего господина. Он был весьма сдержанным человеком с непроницаемым лицом. Он много лет служил у герцога, и тот, убедившись в его скрупулезной честности и преданности, поручил ему свой парижский дом. У его светлости был еще дом в Лондоне на Сент-Джеймской площади, оба дома он держал открытыми, с полным штатом прислуги, так что пост этот был очень важным. Обязанностью Уокера было держать парижский особняк в полном порядке и всегда готовым к приезду герцога или его брата.
 Из библиотеки Уокер направился на половину слуг, дабы сообщить Гастону, камердинеру, Мийкину, груму, и Леону, пажу, что они должны приготовиться к отъезду на следующее утро. Леона он обнаружил в комнате домоправительницы, где тот, примостившись на краешке стола, болтал ногами и жевал кусок пирога. Мадам Дюбуа в покойном кресле у огня скорбно следила за ним. Уокера она встретила кокетливой улыбкой, так как была недурна собой, но Леон, покосившись на чопорную фигуру в дверях, ограничился легким кивком и продолжал наслаждаться пирогом.
 – Eh, bien, m'sieur? [47] – Мадам разгладила юбки и вновь одарила maоtre d'hфtel сладкой улыбкой.
 – Нижайше прошу прощения, мадам, что обеспокоил вас. – Уокер отвесил поклон. – Но я ищу Леона.
 – Вот он я, Уокер! – Леон повернулся к нему. Лицо Уокера еле заметно скривилось. Единственный среди прислуги, Леон называл его просто по фамилии.
 – Минуту назад меня позвал его светлость и предупредил, что завтра уезжает в Лондон. Я пришел предупредить тебя, Леон, что ты должен быть готов сопровождать его.
  – Ба. Он предупредил меня еще утром, – презрительно бросил Леон.
 Мадам кивнула.
 – Да, и он пришел ко мне съесть пирожка на прощанье, le petit. – Она шумно вздохнула. – Да, у меня на сердце тяжело, что я теряю тебя, Леон, Но ты… ты радуешься, неблагодарный!
 – Я ведь никогда не бывал в Англии, понимаете? —извинился Леон. – И так взволнован.
 – Ah, c'est cela! [48] Так взволнован, что забудешь толстую старую мадам Дюбуа.
 – Нет! Клянусь, что нет! Уокер, не хотите пирога мадам?
 Уокер выпрямился во весь рост.
 – Нет, благодарю.
  –  Voyons, он оскорбляет ваше искусство, та mere, – засмеялся Леон.
 – Уверяю, мадам, ничего подобного. – Уокер отвесил ей поклон и удалился.
 – Ну просто верблюд! – заметил паж. И повторил то же герцогу на следующий день, когда они катили в карете по дороге на Кале.
 – Верблюд? – засмеялся герцог. – Но почему?
 – Ну-у… – Леон наморщил лоб. – Я один раз видел верблюда. Очень давно. И помню, он шел задрав голову и с улыбкой на морде. Ну совсем Уокер. Он был полон такого достоинства, монсеньор. Понимаете?
 – Вполне. – Герцог зевнул и откинулся в угол на подушки.
 – Вы думаете, мне понравится Англия, монсеньор? – вскоре спросил Леон.
 – Будем уповать, что понравится, дитя.
 – И вы… вы думаете, что на корабле мне станет плохо?
 – Надеюсь, что нет.
  – И я надеюсь! – истово сказал Леон. Однако поездка прошла спокойно. Они переночевали, не доезжая Кале, а на следующий день вечером сели на корабль. К большому разочарованию Леона, герцог отослал его в каюту и приказал не покидать ее. Пожалуй, впервые Эйвон переплыл Ла-Манш, оставаясь на палубе. Один раз он спустился в крохотную каюту, увидел, что Леон уснул в кресле, взял его на руки, бережно уложил на койку и укрыл меховым одеялом. Потом поднялся на палубу и прохаживался по ней до утра.
 Когда утром там появился Леон, он пришел в ужас, что его господин всю ночь провел на ногах, и прямо высказал свои чувства по этому поводу. Герцог подергал его за кудрявую прядь и, уже позавтракав, спустился в каюту, где и проспал до самого Дувра. Там он проснулся и с надлежащей томной небрежностью сошел на берег в сопровождении Леона. Гастон высадился одним из первых, и к тому времени, когда герцог вошел в гостиницу на набережной, хозяин был весь к услугам его светлости. В отдельной комнате их ждал на столе второй завтрак.
 Леон оглядел кушанья с заметным неодобрением и немалым удивлением. На одном конце стола красовался большой кусок английского ростбифа в соседстве с ветчиной и тремя каплунами. Другой конец занимала жирная утка, пудинги и всякое печенье. Между всем этим стоял графин с бургундским и кувшин пенящегося зля.
 – Ну-с, мой Леон?
 Леон обернулся. В комнату вошел герцог и, остановившись у него за спиной, изящно обмахивался веером. Леон сурово посмотрел на веер, и, прочитав осуждение в его глазах, его светлость улыбнулся.
 – Веер не снискал твоего одобрения, дитя?
 – Он мне совсем не нравится, монсеньор.
 – Ты ввергаешь меня в уныние. А что ты думаешь о нашей английской еде?
 Леон покачал головой.
 – Ужасная, монсеньор! Она… она barbare! [49] Герцог засмеялся и сел за стол. Леон тотчас подошел к нему, намереваясь встать за его стулом.
 – Дитя, заметь, что стол накрыт на два прибора. Садись. – Он развернул свою салфетку и взял нож и вилку для разрезания жаркого. – Не попробуешь ли утку?
 Леон робко сел.
 – Да, пожалуйста, монсеньор.
 Герцог положил кусок на его тарелку, и он принялся за еду – стеснительно, но изящно, как увидел Эйвон.
 – Значит… значит, это Дувр, – вскоре сказал Леон вежливо-светским тоном.
 – Ты прав, дитя, – ответил герцог. – Это Дувр. Так ты изволишь его одобрить?
 – Да, монсеньор. Как-то странно видеть, что все вокруг английское, но мне нравится. Хотя, конечно, не понравилось бы, не будь здесь вас.
 Эйвон налил себе в рюмку бургундского.
 – Боюсь, ты льстец, – сказал он укоризненно, Леон улыбнулся.
 – Нет, монсеньор. А вы заметили хозяина?
 – Я хорошо его знаю. И что же?
 – Он такой маленький, такой толстый, с таким красным-красным носом! Когда он вам кланялся, я подумал, что он вот-вот лопнет! Так забавно! – Его глаза заискрились смехом.
 – Гнусная мысль, дитя мое. Видимо, чувство юмора у тебя довольно черное.
 Леон радостно хихикнул.
 – А знаете, монсеньор, – сказал он, борясь с неподатливым суставом. – Я в первый раз увидел море только вчера! Оно просто чудесное, только сначала оно у меня внутри все взбалтывало. Вот так! – Он изобразил рукой волнистое движение.
 – Мой дорогой Леон! Право, это не тема для обсуждения за едой. Ты вызываешь у меня дурноту.
 – Вот и оно вызвало у меня дурноту, монсеньор. Но меня не стошнило. Я очень крепко сжал губы…
 Эйвон взял веер и звонко щелкнул Леона по пальцам.
 – И продолжай их сжимать, дитя, прошу тебя! Леон потер руку, глядя на герцога с обиженным удивлением.
 – Да, монсеньор, но…
 – И не возражай.
 – Да, монсеньор. Я и не хотел возражать, я только…
 – Мой милый Леон, ты уже возражаешь. Ты меня утомляешь.
 – Я просто хотел объяснить, монсеньор, – с достоинством ответил Леон.
 – В таком случае, пожалуйста, воздержись. Сосредоточь свои силы на утке.
 – Да, монсеньор. – Примерно три минуты Леон ел молча, но потом опять посмотрел на герцога. – А когда мы начнем ехать в Лондон, монсеньор?
 – Какое оригинальное выражение! – заметил герцог. – Ехать мы начнем примерно через час.
 – Значит, когда я кончу мой dйjeuner [50] , мне можно будет пойти погулять?
 – Я крайне огорчен, что вынужден отказать тебе в моем разрешении. Я хочу поговорить с тобой.
 – Поговорить со мной? – повторил Леон.
 – Безумие, по-твоему? Я должен сказать тебе нечто важное… Ну, что еще?
 Леон разглядывал кровяную колбасу, и на лице у него было написано отвращение.
 – Монсеньор, это… – брезгливо ткнул он пальцем. – Этого люди не едят! Фу!
 – С ней что-нибудь не так? – осведомился герцог.
 – Все не так! – категорично заявил Леон. – Сначала корабль сделал так, что меня затошнило, а теперь меня снова тошнит от… Вот от этого! Монсеньор, не ешьте этого, не то ва…
 – Прошу, не описывай мои предполагаемые симптомы вдобавок к своим, дитя. О, бесспорно, тебя подвергли мучениям, но постарайся забыть! Съешь что-нибудь сладкое.
 Леон выбрал пирожное и откусил кусочек.
 – Вы всегда едите в Англии такое, монсеньор? – спросил он, указывая на ростбиф и пудинги.
 – Всегда, дитя мое.
 – Мне кажется, будет лучше, если мы тут не станем задерживаться, – заявил Леон. – Я уже сыт.
 – Ну, так иди сюда. – Его светлость уже перешел к камину и сел на дубовую скамью.
 Леон послушно сел рядом с ним.
 – Да, монсеньор?
 Эйвон поигрывал веером, у его рта залегли мрачные складки, он хмурился, и Леон ломал себе голову над тем, почему его господин вдруг рассердился на него. Внезапно Эйвон взял руку Леона и сжал ее прохладными сильными пальцами.
 – Дитя мое, мне приходится положить конец маленькой комедии, которую мы с тобой разыгрывали. – Он помолчал, наблюдая, как большие глаза становятся все испуганнее. – Я очень привязан к Леону, дитя мое, но ему пора превратиться в Леони.
 Маленькая рука в его пальцах задрожала.
 – Мон… сеньор!
  – Да, дитя мое. Видишь-ли, я знал это с первой минуты.
 Леони замерла, глядя ему в глаза с выражением раненого зверька. Свободной рукой Эйвон потрепал ее по побелевшей щеке.
 – Такого большого значения это все-таки не имеет, дитя мое, – сказал он ласково.
 – Вы… вы не отошлете меня?
 – Нет. Ведь я  же тебя купил!
 – Я… я смогу остаться вашим пажом?
 – Пажом – нет, дитя мое. Я очень сожалею, но это невозможно.
 Окостенение оставило тоненькую фигурку. С громким рыданием Леони уткнулась в обшлаг его рукава.
 – Пожалуйста! Ну, пожалуйста!
 – Дитя, сядь прямо! Я не желаю, чтобы мой кафтан был испорчен. Ты ведь не дослушал.
 – И не буду, не буду! – донесся приглушенный голос. – Позвольте мне остаться Леоном! Пожалуйста, пусть я буду Леоном!
 Его светлость приподнял ее голову.
 – Ты будешь не моим пажом, а моей опекаемой, моей дочерью. Неужели это так ужасно?
 – Я не хочу быть девушкой! Пожалуйста, монсеньор, пожалуйста! – Леони соскользнула со скамьи на пол и встала на колени, сжимая его руку. – Скажите «да», монсеньор, скажите «да»!
 – Нет, моя малютка. Утри слезы и выслушай меня. Только не говори, что потеряла носовой платок!
 Леони вытащила платок из кармана и вытерла глаза.
 – Я не х-хочу быть девушкой!
 – Вздор, дорогая моя. Быть моей воспитанницей куда приятнее, чем быть моим пажом.
 – Нет!
 – Ты забываешься, – сурово произнес герцог. – Я не терплю возражений.
 Леони подавила новое рыдание.
 – П-прошу… прошу прощения, монсеньор.
 – Отлично. Едва мы приедем в Лондон, я отвезу тебя к моей сестре… нет, помолчи!.. леди Фанни Марлинг. Видишь ли, дитя, ты не можешь жить со мной, пока я не подыщу даму, которая… э… будет играть роль дуэньи.
 – Не хочу! Не хочу!
 – Ты сделаешь то, что я скажу, мое доброе дитя. Моя сестра оденет тебя в соответствии с твоим новым положением, научит тебя быть… девушкой. Ты научишься всему этому…
 – Нет, никогда, никогда!
 – …потому что я так велю. А затем, когда ты будешь готова, ты вернешься ко мне, и я представлю тебя высшему обществу.
 Леони подергала герцога за руку.
 – Я не поеду к вашей сестре! Я останусь просто Леоном. Вы не можете, монсеньор, заставить меня сделать по-вашему. Я не хочу!
 Его светлость взглянул на нее с некоторым раздражением.
 – Будь ты по-прежнему моим пажом, я бы знал, что с тобой делать!
 – Да! Да! Побейте меня, если хотите, и позвольте мне остаться вашим пажом! Ну, пожалуйста, монсеньор.
 – К несчастью, это невозможно. Вспомни, дитя мое, что ты принадлежишь мне и должна делать то, что я говорю.
 Леони тут же скорчилась у лавки и разрыдалась, не выпуская его руки. Эйвон позволил ей плакать минуты три, а тогда отнял руку.
  – Ты хочешь, чтобы я отослал тебя насовсем?
  –  Ax! – Леони подняла голову. – Монсеньор, вы этого не сделаете! Вы… нет, нет!
 – В таком случае ты будешь неукоснительно меня слушаться. Так?
 Наступило долгое молчание. Леони безнадежно всматривалась в карие холодные глаза. Губы у нее задрожали, по щеке сползла большая слеза.
 – Да, монсеньор, – прошептала она и опустила кудрявую голову.
 Эйвон нагнулся, обвил рукой тоненькую фигурку и привлек ее к себе.
 – Такое разумное дитя! – сказал он шутливым тоном. – Ты научишься быть девушкой, чтобы порадовать меня, Леони.
 Она прильнула к нему, пряди ее волос защекотали ему подбородок.
 – А это… это обрадует вас, монсеньор?
 – Больше всего на свете, дитя.
 –Ну, тогда… я попытаюсь, – пробормотала Леони с надрывающим сердце вздохом. – Вы ос-оставите м-меня у в-вадгей сестры н-не-надолго?
 – Только пока не найду тебе компаньонку. А тогда ты отправишься с ней в мое поместье и научишься делать реверансы, кокетничать веером, сюсюкать, хлопаться в обморок…
 – Я… ни за что!
 – Надеюсь, – сказал его светлость с легкой улыбкой. – Мое милое дитя, нет никаких причин так страдать!
 – Я был Леоном столько… столько времени, И''мне будет очень трудно.
 – Я тоже так думаю, – сказал Эйвон и забрал у нее смятый платок. – Но ты постараешься научиться всему, чему тебя будут учить, чтобы я мог гордиться своей воспитанницей.
 – Гордиться, монсеньор?.. Мной?
 – Это вполне возможно, дитя.
 – Мне бы этого хотелось! – объявила Леони почти весело. – Я буду очень хорошей. Тонкие губы герцога дрогнули.
 – Чтобы стать достойной меня? Жаль, что Хью этого не слышит.
 – А он… он знает?
 – Выяснилось, дитя мое, что он всегда это знал, Разреши мне заметить, что тебе следует встать с колен. Вот так. А теперь сядь.
 Леони вновь села на скамью и испустила горестный вздох.
 – Я должна буду носить юбки, и не говорить скверные слова, и все время проводить с какой-то женщиной. Это очень тяжело, монсеньор. Я не люблю женщин и хочу быть с вами.
 – А я гадаю, что скажет о тебе Фанни? – заметил его светлость. – Моя сестра – женщина до кончика ногтей, Леони.
 – Она похожа на вас? – спросила Леони.
 – Как мне следует это понять? – осведомился герцог. – Она не похожа на меня, дитя. У нее золотые волосы и голубые глаза. Прошу прощения.
 – Я сказала: ба!
 – Ты как будто пристрастна к этому восклицанию. Благовоспитанной барышне оно совсем не к лицу. Ты будешь слушаться леди Фанни и не будешь ей дерзить и презирать ее из-за ее золотых волос.
 – Конечно, не буду, – ответила Леони. – Она же ваша сестра, монсеньор. А я ей понравлюсь, как по-вашему? – Она тревожно поглядела на него.
 – А почему бы и нет? – небрежно ответил герцог.
 По лицу Леони скользнула улыбка.
 – О… я не знаю, монсеньор.
 – Она будет добра к тебе ради меня.
 – Благодарю вас, – кротко произнесла Леони, опустив глаза.
 Эйвон ничего не ответил, она посмотрела на него из-под ресниц, и на щеке заиграла ямочка. Тут Эйвон потрепал ее по кудрям, словно она все еще оставалась мальчиком.
 – В тебе есть освежающая непосредственность, – сказал он. – Фанни попытается уподобить тебя образцовым благовоспитанным девицам. Этого, мне кажется, я не хотел бы.
 – Нет, монсеньор. Я останусь сама собой. – Она поцеловала ему руку, и губы у нее задрожали. Она справилась с ними и улыбнулась сквозь слезы. – Вы забрали у меня платок, монсеньор.




 Глава 10
 ДОБРОДЕТЕЛЬ ЛЕДИ ФАННИ ОСКОРБЛЕНА


 Леди Фанни Марлинг, расположившись на кушетке, изнывала от скуки. Она отложила сборник стихов, над которыми зевала, и начала играть золотым локоном, упавшим на кружева ее пеньюара. Она была в дезабилье: ненапудренные волосы небрежно убраны под кружевной чепчик, а его голубые ленты завязаны кокетливым бантом под подбородком. Пеньюар скрывал платье из голубой тафты с широким фишю на ее безупречных плечах, а так как комната, в которой она сидела, была отделана и обставлена в золотых, голубых и белых тонах, у нее имелись все основания одобрить и себя, и окружающую ее роскошь. И она была довольна, хотя предпочла бы, чтобы кто-нибудь еще разделял с ней это эстетическое удовольствие. И потому, когда она услышала звон колокольчика на входной двери, ее голубые глаза заблестели, и она взяла ручное зеркало.
 Минуту спустя арапчонок, ее паж, постучал в дверь. Она положила зеркальце и повернулась к нему.
 Помпей ухмыльнулся и закивал курчавой головой.
 – К вам джентльмен, госпожа.
 – Его имя?
 Мягкий голос произнес за спиной пажа:
 – Его имя, моя дорогая Фанни, Эйвон. Я счаестлив, что застал тебя дома.
 Фанни вскрикнула, захлопала в ладоши и подбежала к нему.
 – Джастин! Ты! Я восхищена! – Она не дала ему поцеловать ей кончики пальцев, а повисла у него на шее и расцеловала его. – Право же, я не видела тебя целую вечность. Повар, которого ты прислал, истинное чудо! Эдвард будет так тебе рад! Какие кушанья! А соус на моем последнем званом вечере был просто неописуем!
 Герцог высвободился и встряхнул кружевом манжет.
 – Эдвард и повар как-то странно переплелись, – заметил он. – Надеюсь, я нахожу тебя в добром здравии, Фанни?
 – Да, о да! Джастин, ты и вообразить не можешь, как я рада, что ты вернулся! Право, я так без тебя тосковала! Ах, а что это? – Она увидела Леони, которая, закутанная в длинный плащ, в одной руке сжимала свою треуголку, а другой держалась за фалду герцога.
 Его светлость разомкнул пальцы, вцепившиеся в его кафтан, и позволил Леони ухватить его руку.
 – Это, моя дорогая, до вчерашнего дня было моим пажом, а теперь это моя воспитанница.
 Фанни ахнула и попятилась.
 – Твоя… твоя воспитанница! Этот мальчишка? Джастин, ты помешался!
 – Нет, моя дорогая, нисколько. Прошу тебя благосклонно принять мадемуазель Леони де Бон-нар.
 Щеки Фанни стали пунцовыми. Она выпрямилась во весь свой маленький рост, глаза исполнились гневной надменностью.
 – Ах, вот как, сударь? Могу ли я узнать, почему ты привез свою… свою воспитанницу сюда?
 Леони съежилась, но ничего не сказала. Голос Эйвона стал совсем шелковым.
 – Я привез ее к тебе потому, Фанни, что она моя воспитанница, и потому, что у меня нет для нее дуэньи. Я думаю, она будет рада твоему обществу.
 Тонкие ноздри Фанни расширились.
 – Ты так думаешь? Джастин, да как ты смеешь! Как ты посмел привезти ее сюда! – Она топнула ногой. – Ты все испортил! Теперь я тебя ненавижу!
 – Быть может, ты соблаговолишь уделить мне несколько минут для беседы наедине? – сказал его светлость. – Дитя мое, ты подождешь меня вот здесь. – Он пересек комнату и открыл дверь, за которой оказался небольшой кабинет. – Иди же, малютка.
 Леони посмотрела на него с подозрением.
 – А вы не уйдете?
 – Не уйду.
 – Обещайте! Вы должны обещать! Пожалуйста!
 – Такая докучная страсть к клятвам и обещаниям! – вздохнул Эйвон. – Обещаю, дитя мое.
 Только тут Леони выпустила его руку и вышла, Эйвон закрыл за ней дверь и обернулся к пылающей гневом сестре. Он извлек из кармана веер и раскрыл его.
 – Ты большая дурочка, моя дорогая, – сказал он и направился к камину.
 – Во всяком случае, я порядочная женщина. И я думаю, что ты поступил очень скверно и оскорбительно, явившись со своей… со своей…
 – Да, Фанни? С моей?..
 – С твоей вос-пи-тан-ни-цей! Это неприлично! Эдвард очень рассердится, а я тебя ненавижу!
 – Теперь, когда ты излила свою ненависть, без сомнения, ты разрешишь мне объяснить. – Глаза его светлости совсем сощурились, а тонкие губы чуть-чуть искривились.
 – Мне не нужны никакие объяснения! Я хочу, чтобы ты увел эту тварь!
 – Когда я поведаю тебе всю историю, то уведу ее, если ты снова этого потребуешь, я ее уведу. Сядь, Фанни. Выражение оскорбленной добродетели меня нисколько не трогает.
 Она негодующе опустилась в кресло.
 – Ты ведешь себя возмутительно. Если вернется Эдвард, он придет в бешенство.
 – Тогда будем надеяться, что он пока не вернется. Твой профиль обворожителен, дорогая, но я предпочел бы видеть оба твои глаза.
 – Ах, Джастин! – Она сжала руки, забыв про свой гнев. – Ты думаешь, он все еще обворожителен? Когда утром я посмотрелась в зеркало, я, право, подумала, что у меня ужасный вид! Что поделаешь, возраст, я полагаю. Ах, я забыла, как ты меня рассердил. Но я так рада, что снова тебя вижу. И не могу сердиться. Но ты должен все объяснить, Джастин.
 – Свои объяснения, Фанни, я начну с уведомления. Я не влюблен в Леони. Если ты поверишь этому, все заметно упростится. – Он бросил веер на кушетку и вынул табакерку.
 – Но… но если ты в нее не влюблен, так почему… зачем… Джастин, я не понимаю! Ты просто невозможен!
 – Молю, прими мои смиреннейшие извинения. У меня есть причина стать опекуном этого ребенка.
 – Она француженка? Где она научилась говорить по-английски? Может быть, ты все-таки объяснишь?
 – Я пытаюсь, моя дорогая. Позволь заметить тебе, что ты не даешь мне сделать это.
 Она обиженно надула губы.
 – Ну вот, ты рассердился! Так начинай, Джа-стин! Девочка довольно хороша собой, не стану спорить.
 – Благодарю тебя. Однажды вечером я нашел ее на парижской улице, когда она в одежде мальчика убегала от своего малопривлекательного… э… брата. Затем выяснилось, что этот братец и его превосходнейшая супруга заставляли девочку с двенадцати лет выдавать себя за мальчика. Так она была им полезнее. Видишь ли, они содержат сквернейший кабак.
 Фанни возвела глаза к небу.
 – Кабацкая девка! – Она содрогнулась и поднесла к носу надушенный платочек.
 – Вот именно. В припадке… э… скажем, донкихотского безумия я купил Леони – или Леона, как она тогда называла себя, – и забрал ее домой к себе. Она стала моим пажом. И, уверяю тебя, вызывала в свете немалый фурор. Некоторое время мне было угодно, чтобы она оставалась мальчиком. Она воображала, будто я ни о чем не догадываюсь. Я стал для нее чем-то вроде героя. Не забавно ли?
 – Ужасно! Конечно, девчонка хочет тебя заинтриговать. Ах, Джастин, как ты можешь быть таким простаком?
 – Дорогая Фанни, когда ты узнаешь Леони поближе, то перестанешь подозревать ее в посягательствах на мою особу. Она поистине совсем еще невинное дитя, как я ее называю. Веселый, дерзкий и доверчивый ребенок. По-моему, я для нее что-то вроде дедушки. Но далее: едва мы высадились в Дувре, как я сообщил ей, что знаю ее тайну. Думаю, ты удивишься, Фанни: это оказалось чертовски трудной задачей.
 – Да, это меня удивляет, – откровенно ответила Фанни.
 – Я так и предполагал. Однако я поговорил с ней. Она не отшатнулась от меня и не пыталась кокетничать. Ты не представляешь себе, каким приятно-новым я нашел такое поведение.
 – О, в этом я не сомневаюсь! – съязвила Фанни.
 – Я рад, что мы понимаем друг друга! – Его светлость поклонился. – По некоторым причинам я беру Леони под свою опеку, а так как хочу уберечь ее от сплетен, то и приехал с ней сюда.
 – Ты меня ошеломил, Джастин.
 – Надеюсь, что нет! Кажется, ты сообщила мне несколько месяцев назад, что наш невыносимый свойственник Филд отправился к праотцам?
 – Но при чем тут это?
 – Из этого следует, моя дорогая, что наша почтенная родственница, его супруга, чье имя я забыл, овдовела. И я предполагаю пригласить ее в компаньонки к Леони.
 – Боже!
 – И, как удастся быстрее, я отошлю ее с Леони в Эйвон. Дитя должна научиться снова быть девушкой.
 – Все это очень мило, Джастин, но неужели ты думаешь, что я ее приму у себя! Право, это неслыханно! Подумай об Эдварде.
 – Надеюсь, ты меня извинишь. Я никогда не думаю об Эдварде, если у меня есть выбор.
 – Джастин, если ты решил говорить колкости…
 – Вовсе нет, моя дорогая. – Губы перестали улыбаться, и Фанни заметила в его глазах непривычную суровость. – Против обыкновения поговорим серьезно, Фанни. Твоя уверенность, что я привез в твой дом свою любовницу…
 – Джастин!
 – Думаю, ты извинишь, что я говорю прямо. Уверенность эта была чистейшей глупостью. Ни в одной из моих многочисленных интрижек я ни разу никого не скомпрометировал, а уж тебе следовало бы знать, что я достаточно строг, когда дело касается тебя. – В его голосе появилась странная многозначительность, и Фанни, которая когда-то славилась своей легкомысленностью, прижала платок к глазам.
 – К-к-как т-ты можешь быть таким злым! Сегодня ты невыносим!
 – Однако, надеюсь, все объяснил? Ты понимаешь, что я привез к тебе ребенка? Невинного ребенка?
 – Жалею ее, если так! – съязвила миледи.
 – И напрасно. На этот раз у меня нет никаких дурных замыслов.
 – Если это так, то зачем ты берешь ее под свою опеку? – Фанни сердито хихикнула. – Как по-твоему, что скажет свет?
 – Без сомнения, удивится, но, когда увидит, как леди Фанни Марлинг представляет мою воспитанницу ко двору, злые языки умолкнут.
 Фанни вытаращила на него глаза.
 – Я? Представлю ее? Ты бредишь! С какой стати?
 – Ну, потому что, моя дорогая, ты питаешь ко мне добрые чувства. И сделаешь то, что я попрошу. И еще, хотя ты неразумна, а порой чрезвычайно утомительна, жестокости в тебе нет. А было бы очень жестоко выгнать мое дитя. Она ведь одинокая, перепуганная маленькая девочка.
 Фанни встала, крутя в пальцах платок, и нерешительно взглянула на брата.
 – Девочка из парижских закоулков, низкого рождения…
 – Нет, моя дорогая. Больше я пока сказать не могу, но она рождена не простолюдинкой. Достаточно взглянуть на нее, чтобы убедиться в этом.
 – Но все-таки девушка, о которой я ничего не знаю, и вдруг ее мне навязывают! Нестерпимо! Нет, я никак не могу. Что скажет Эдвард?
 – Я уверен, что ты, если захочешь, сумеешь улестить достойнейшего Эдварда. Фанни улыбнулась.
 – Пусть так, но я не хочу, чтобы она жила здесь.
 – Она не будет досаждать тебе, дорогая. Я хотел бы, чтобы ты не выпускала ее из дома, одела бы, как приличествует моей воспитаннице, и была бы с ней ласковой. Неужели это так много?
 – Откуда мне знать, что она не начнет кокетничать с Эдвардом, эта невинная девочка?
 – Для этого она слишком мальчик. Но конечно, если ты не доверяешь Эдварду…
 Она вздернула голову.
 – Да ничего подобного! Просто я не хочу, чтобы у меня жила рыжая дерзкая девчонка!
 Его светлость протянул руку за веером.
 – Нижайше молю простить меня, Фанни. Я отвезу ее куда-нибудь еще.
 Фанни тут же бросилась к нему, полная раскаяния.
 – Да ничего подобного! Aх, Джастин, извини, что я капризничала.
 – Так ты ее возьмешь?
 – Я… да, я ее возьму. Но я не верю всему, что ты говоришь о ней. Ставлю мое самое драгоценное ожерелье, что она не так бесхитростна, как внушила тебе.
 – И проиграешь, моя дорогая. – Его светлость подошел к двери в кабинет и открыл ее. – Выходи, дитя.
 Леони вышла, перекинув плащ через руку. При виде костюма пажа на ней Фанни страдальчески закрыла глаза.
 Эйвон потрепал Леони по щеке.
 – Моя сестра обещала заботиться о тебе, пока я не смогу снова забрать тебя, – сказал он. – Помни, ты будешь исполнять все, что она тебе велит.
 Леони застенчиво поглядела на Фанни, которая стояла, крепко сжав губы и откинув голову. Большие глаза распознали упрямство в этой позе и обратились на Эйвона.
 – Монсеньор… пожалуйста… не оставляйте меня. – В этом шепоте было отчаяние, удивившее Фанни.
 – Я очень скоро приеду повидать тебя, малютка. У леди Фанни ты будешь в полной безопасности.
 – Я… я не хочу, чтобы вы уезжали. Монсеньор, вы… вы не понимаете.
 – Дитя, я все понимаю. Ничего не бойся. Я вернусь. – Он повернулся к Фанни и склонился над ее рукой. – Я должен поблагодарить тебя, дорогая. Прошу, передай мой привет достойнейшему Эдварду. Леони, сколько раз я запрещал тебе вцепляться в мой кафтан?
 – Я… простите, монсеньор.
 – Ты всегда это говоришь. Будь умницей и постарайся привыкнуть к юбкам. – Он протянул руку, и Леони опустилась на одно колено поцеловать ее.
 Что-то блестящее упало на белые пальцы, но Леони отвернулась и украдкой вытерла глаза.
 – Д… до свидания, мон… монсеньор.
 – До свидания, дитя. Фанни, твой покорнейший слуга! – Он глубоко поклонился и вышел, затворив за собой дверь.
 Оставшись наедине с миниатюрной, но суровой леди Фанни, Леони словно приросла к полу, устремив безнадежный взгляд на дверь и крутя в руках треуголку.
 – Мадемуазель, – холодно сказала Фанни, – если вы последуете за мной, я покажу вам вашу комнату. Будьте так добры, закутайтесь в плащ.
 – Хорошо, мадам. – У Леони задрожали губы. – Мне… мне очень жаль, мадам, – сказала она грустно. У нее вырвалось рыдание, тут же мужественно подавленное, и внезапно ледяная надменность Фанни исчезла. Она кинулась вперед, громко шурша юбками, и обняла свою гостью.
 –Ах, милочка, я мегера! Не грусти так. Право, мне стыдно! Ну-ну! – Она подвела Леони к дивану, усадила ее, успокаивала и ласкала, пока подавленные рыдания не стихли.
 – Понимаете, мадам, – объяснила Леони, утирая глаза платком. – Мне стало так… так одиноко. Я не думала, что заплачу, но когда… монсеньор… ушел… это было так ужасно!
 – Если бы я сразу поняла! – вздохнула Фанни. – Ты любишь моего брата, деточка?
 – Я бы умерла ради монсеньора, – просто ответила Леони. – И здесь я только потому, что он так пожелал.
 – Пресвятое небо! – ахнула Фанни. – Только этого не хватало! Душечка, послушай меня – ту, кто его знает! Держись подальше от Эйвона. Его не напрасно прозвали Сатаной.
 – Со мной он дьяволом не был. И мне все равно.
 Фанни возвела глаза к небу.
 – Все вверх ногами, – пожаловалась она. И тут же вскочила. – Но пойдем ко мне в гардеробную, деточка. Будет так весело одевать тебя! Посмотрим! – Она встала рядом с Леони. – Мы почти одного роста, душенька. Ну, может, ты чуть-чуть повыше. Но это пустяк. – Она порхнула туда, где на полу лежал плащ Леони, подняла его и набросила на плечи своей подопечной. – Чтобы слуги не заметили и не пошли пересуды, – объяснила она. – А теперь идем. – Она вышла из комнаты, обнимая Леони за талию, и снисходительно кивнула дворецкому, встретясь с ним на лестнице. – Паркер, ко мне неожиданно приехала погостить воспитанница моего брата. Будьте добры, распорядитесь, чтобы приготовили комнату для гостей, и пришлите ко мне мою камеристку. – Обернувшись к Леони, она шепнула ей на ухо: – Преданная душа и умеет молчать, даю слово.
 Она ввела девушку к себе в спальню и закрыла дверь.
 – А теперь посмотрим! Будет так весело, хоть поклянусь! – Она опять чмокнула Леони и расцвела улыбками. – Меня совсем измучила скука! Право же, я очень обязана милому Джастину. Я буду называть тебя Леони.
 – Да, мадам. – Леони чуть отстранилась, опасаясь нового поцелуя.
 Фанни порхнула к гардеробу.
 – Нет, ты должна называть меня Фанни. Ну-ка сними эти… эту ужасную одежду!
 Леони взглянула вниз на свои стройные ноги.
 – Но, мадам, они очень хорошие. Их мне дал монсеньор.
 – Фи, как грубо! Сними их, говорю тебе. Их надо сжечь.
 Леони решительно села на кровать.
 – Тогда я их не сниму.
 Фанни обернулась, и они несколько секунд смотрели друг на друга. Подбородок Леони вздернулся, темные глаза сверкали.
 – Какая ты упрямая! – Фанни обиженно надула губы. – Ну для чего тебе мужская одежда?
 – Я не хочу, чтобы их сожгли.
 – Ну хорошо, душечка! Сбереги их, если хочешь! – поспешно сказала Фанни и обернулась на звук открывающейся двери. – Вот и Рейчел! Рей-чел, это мадемуазель де Боннар, воспитанница моего брата. Она… ей нужна одежда.
 Камеристка уставилась на Леони с изумлением и ужасом.
 – Оно и видно, миледи, – произнесла она негодующе.
 Фанни топнула ножкой.
 – Гадкая, дерзкая женщина! Не смей задирать нос! А если ты хоть слово в людской скажешь, Рейчел…
 – До этого я не унижусь, миледи.
 – Мадемуазель… приехала из Франции. Она… ей пришлось носить эту одежду. Не важно почему. Но… но теперь она хочет ее сменить.
 – Нет, я не хочу, – правдиво возразила Леони.
 – Да, да, очень хочешь, Леони, если ты будешь спорить, я рассержусь.
 Леони посмотрела на нее с некоторым удивлением.
 – Но я не спорю. Я только сказала…
 – Знаю! Знаю! Рейчел, если ты будешь так смотреть, право же, я надаю тебе пощечин!
 Леони поджала под себя левую ногу.
 – Я думаю, мне надо рассказать Рейчел все, – сказала она.
 – Душечка! Ну, как хочешь! – Фанни метнулась к креслу и села.
 – Видите ли, – с глубокой серьезностью сказала Леони, – я семь лет была мальчиком!
 – Вот поди же, мисс! – охнула Рейчел.
 – Куда? – с интересом спросила Леони.
 – Просто такое выражение! – резко перебила Фанни. – Продолжай, деточка.
 – Я была пажом, Рейчел, но теперь монсень… то есть герцог Эйвон хочет сделать меня своей… своей воспитанницей, и мне надо научиться быть девушкой. Я не хочу, понимаете? Но я должна. Вы мне поможете? Пожалуйста!
 – Да, мисс, конечно, помогу! – сказала Рейчел, и ее госпожа спорхнула с кресла.
 – Восхитительная женщина! Рейчел, подбери белье! Леони, умоляю, сними эти панталоны.
 – Они вам не нравятся?
 – Не нравятся! – Фанни всплеснула руками. – Они ужасно неприличны. Сними их!
 – Но они самого элегантного покроя, мадам! – Леони начала снимать куртку.
 – Ты не должна… ты ни в коем случае не должна говорить о подобных вещах. Это неприлично !
 – Но, мадам, мы же их видим! Если бы мужчины их не носили…
 – О-о! – Фанни шокированно рассмеялась. – Ни слова больше!
 В течение следующего часа на Леони надевали и с нее снимали платье за платьем, Фанни и Рейчел поворачивали ее, заставляли вертеться, зашнуровывали ее и расшнуровывали. Она терпеливо им подчинялась, но без всякого интереса.
 – Рейчел, зеленое шелковое! – скомандовала миледи и протянула Леони нижнюю юбку в цветочек.
 – Зеленое, миледи?
 – Зеленое шелковое, которое мне так не к лицу, дурочка! Поторопись. Оно будет обворожительно с твоими рыжими волосами, моя прелесть! – Она схватила щетку и принялась причесывать непослушные кудри. – Как ты могла их остричь? Сделать тебе прическу пока невозможно. Но ничего, вплетешь в них зеленую ленту и… Рейчел, поторопись!
 Леони облачили в зеленый шелк. К ее видимому смущению, вырез оказался очень низким, а ниже талии юбка была распялена на широком обруче.
 – Я ведь говорила, что ты в нем будешь обворожительна! – вскричала Фанни, отступая на шаг, чтобы полюбоваться плодом своих хлопот. – Нет, я не стерплю! Благодарение небу, Джастин увезет тебя в деревню! Ты слишком, слишком прелестна! Да поглядись же в зеркало, смешная девочка!
 Леони обернулась и увидела свое отражение в высоком трюмо. Она сразу словно выросла и стала несравненно более красивой теперь, когда кудри окружали ее овальное личико, а большие глаза смотрели серьезно и чуть испуганно. По контрасту с нежно-зеленым шелком ее кожа выглядела очень белой. Она смотрела на себя с удивлением, тревожно наморщив лоб. Фанни заметила складочку между бровями.
 – Как! Ты недовольна?
 – Оно великолепно, мадам, и… и мне кажется, я выгляжу в нем хорошенькой, но… – Она бросила жаждущий взгляд на снятый костюм пажа. – Я бы лучше надела панталоны.
 Фанни воздела руки.
 – Еще словечко об этих панталонах, и я их сожгу! Ты ввергаешь меня в дрожь, деточка. Леони посмотрела на нее вопросительно.
 – Я не понимаю, почему они вам так не нравятся!..
 – Гадкая девчонка! Я требую, чтобы ты умолкла! Рейчел, немедленно унеси эти… эти одежды! Я не потерплю их у себя в комнате.
 – Но их не сожгут! – вызывающе заявила Леони.
 Фанни встретила ее яростный взгляд и позволила себе хихикнуть.
 – Как хочешь, прелесть моя! Положи их в картонку, Рейчел, и отнеси в комнату мисс Леони. Да погляди же на себя, Леони! И ответь, разве это не самый модный туалет? – Она подошла к девушке и расправила тяжелые шелковые оборки.
 Леони вновь взглянула на свое отражение.
 – По-моему, я выросла, – сказала она. – А что будет, мадам, если я сделаю шаг?
 – Но что может случиться? – удивленно спросила Фанни.
 Леони с сомнением покачала головой.
 – По-моему, что-нибудь лопнет, и боюсь, что это буду я.
 Фанни засмеялась.
 – Какой вздор! Шнуровка затянута так слабо, что корсаж может соскользнуть. Нет! Никогда ни в коем случае не подбирай юбки! Душечка, нельзя показывать щиколотки! Это неприлично!
 – Ба! – С этим восклицанием Леони подобрала юбки и осторожно прошлась по комнате. – Да нет, я лопну! – вздохнула она. – Я скажу монсеньору, что женскую одежду носить не могу. Меня будто в клетку посадили.
 – Не говори больше, что ты «лопнешь», – умоляюще сказала Фанни. – Благородные барышни не употребляют таких слов!
 Леони остановилась.
 – А я – благородная барышня?
 – Разумеется. Кто же еще?
 В первый раз на щеке появилась ямочка, синие глаза заискрились.
 – Что еще? Это так смешно? – спросила Фанни сердито.
 Леони кивнула.
 – Да, мадам. И… и совсем непонятно. – Она вернулась к зеркалу и поклонилась своему отражению. – Bonjour, Mademoiselle de Bonnard! Peste, qu'elle est ridicule! [51] 
 – Кто? – спросила Фанни сердито.
 Леони презрительно указала на себя в зеркало.
 – Эта глупая дуреха.
 – Но это же ты!
 – Нет! – твердо заявила Леони. – Ни за что!
 – С тобой так трудно! – воскликнула Фанни. – Я очень старалась, одела тебя в мое самое красивое платье… Да-да, одно из самых красивых, пусть оно мне и не идет, а ты говоришь, что это все глупости.
 – Вовсе нет, мадам. Глупа я. Можно я останусь в панталонах хотя бы на нынешний вечер?
 Фанни прижала ладони к ушам.
 – Нет, даже слышать не хочу! И не смей употреблять это слово при Эдварде, умоляю тебя!
 – Эдварде? Ба! Ну и имечко! Кто он?
 – Мой муж. Такой чудесный человек. Даю тебе мое слово, мне становится дурно при одной мысли, что он почувствует, если ты в его присутствии заговоришь о панталонах! – Фанни испустила веселый смешок. – Ах, как весело будет покупать тебе весь необходимый гардероб! Я просто обожаю Джастина за то, что он привез тебя ко мне! А что скажет Руперт?
 Леони оторвала взгляд от зеркала.
 – Это брат монсеньора, n'est-ce pas?
 – Такой несносный! – Фанни кивнула. – Совсем сумасшедший, знаешь ли. Но мы, Аластейры, все такие. Ты, наверное, сама заметила?
 Большие глаза заискрились.
 – Нет, мадам.
 – Как! И ты… ты прожила у Эйвона три месяца? – Фанни возвела глаза к небу, но стук захлопнувшейся двери где-то внизу заставил ее встрепенуться. – Эдвард уже вернулся от Уайта! Я спущусь и… и поговорю с ним, пока ты будешь отдыхать. Бедное дитя, ты, конечно, совсем измучена?
 – Не-ет, – протянула Леони. – Но вы скажете мистеру Марлингу, что я приехала, так ведь? И если ему это не понравится, а я думаю, что не понравится, то я могу…
 – Вздор! – сказала Фанни, слегка краснея. – Ничего подобного, моя прелесть, уверяю тебя. Эдвард будет в восторге. Ну конечно же, глупенькая девочка! Вот было бы мило, если бы я не умела поставить на своем. Просто я хочу, чтобы ты отдохнула, и ты приляжешь! Право, ты падаешь от усталости. И не спорь со мной, Леони!
 – Я не спорю, – возразила Леони.
 – Да… Но я подумала, что ты будешь спорить, а это меня так сердит! Пойдем со мной, я отведу тебя в твою комнату. – Она проводила Леони в голубую спальню для гостей и вздохнула. – Обворожительна! Мне хотелось, чтобы ты была не такой прелестной. Глаза у тебя, как эти бархатные портьеры. Я их купила в Париже, душечка. Правда, бесподобные? Запрещаю тебе касаться твоего платья в мое отсутствие! – Она грозно нахмурилась, погладила Леони по руке и упорхнула в вихре шелков и кружев, оставив Леони в одиночестве на середине комнаты.
 Леони подошла к креслу и опустилась в него очень осторожно, сдвинула ступни и чинно сложила руки на коленях.
 «Это, – сказала она себе, – по-моему, очень плохо. Монсеньор уехал, и в этом огромном отвратительном Лондоне я его не отыщу. А Фанни, по-моему, дура. Или сумасшедшая, как она сама сказала… – Леони поразмыслила. – Но, может, дело просто в том, что она англичанка. А Эдварду, конечно, не понравится, что я тут. Mon Dieu, наверное, он решит, что я просто une fille de joie [52] . Очень даже возможно. Если бы монсеньор не уехал! – Эта мысль занимала ее довольно долго, а затем привела к следующей. – Хотела бы я знать, что он подумает, когда увидит меня? Эта Фанни сказала, что я обворожительна. Это, конечно, глупость, но, по-моему, я выгляжу почти хорошенькой. – Она встала и поставила свое кресло перед зеркалом, нахмурилась на свое отражение и покачала головой. – Ты не Леон, тут сомнений нет. От Леона у тебя осталась лишь чуточка. – Она нагнулась и посмотрела на свои ноги, еще обутые в башмаки Леона. – Hиlas! [53] Только вчера я была Леоном, пажом, а теперь я мадемуазель де Боннар. И чувствую себя в этой одежде очень неловко. И по-моему, мне немножечко страшно. Даже и мосье Давенанта тут нет. Меня заставят есть пудинг, а эта женщина будет меня целовать».
 Она испустила тяжкий вздох и печально сказала вслух:
 – Жизнь так тяжела!




 Глава 11
 СЕРДЦЕ МИСТЕРА МАРЛИНГА ПОКОРЕНО


 Леди Фанни нашла своего супруга в библиотеке, где он стоял перед камином и грел руки. Он был среднего роста, с правильными чертами лица и внимательными серыми глазами. Он обернулся, когда она вошла, и раскрыл объятия. Леди Фанни подбежала к нему.
 – Осторожнее с моим платьем, Эдвард, прошу тебя. Оно новое – Серизетта его только что прислала. Элегантное, правда?
 – На редкость элегантное, – согласился Mapлинг. – Но если из-за него я не смогу тебя поцеловать, то сочту его безобразным.
 Она подняла на него голубые глаза.
 – Хорошо, Эдвард, но только один раз. О, сударь, какой вы жадный! Нет, Эдвард, не обнимай меня. Я должна тебе сказать безумно интересную вещь. – Она осторожно поглядела на него из-под ресниц, взвешивая, как он воспримет ее новость. – Ты помнишь, любовь моя, что я была сегодня так ennuyиe [54] , что чуть не плакала?
 – Еще бы не помнить! – улыбнулся Марлинг. – Ты была со мной очень жестока, голубка.
 – Ах нет, Эдвард! Я не была жестокой. Это ты был несносен. А потом ты уехал, и мне было так скучно! Но теперь все по-другому, у меня есть такое чудесное занятие!
 Эдвард обнял ее стройную талию.
 – Неужели? Какое же?
 – Одна девушка, – ответила она. – И такая красавица, Эдвард!
 – Девушка? – повторил он. – Что это за новая причуда? Зачем тебе понадобилась девушка, дорогая моя?
 – Ничего она мне не понадобилась! Я о ней даже не думала. Да и как бы могла думать, если я ее никогда не видела? Ее привез Джастин.
 – Джастин? – сказал Марлинг. – А! – Тон его был вежливым, но отнюдь не радостным. – Я думал, он в Париже.
 – Он и был в Париже до самых последних дней, а если ты будешь говорить неприятности, Эдвард, я заплачу. Джастин мне очень дорог.
 – Да-да, дорогая. Продолжай. Какое отношение эта девушка, кем бы она ни была, имеет к Эйвону?
 – Вот это и есть самое удивительное! – сказала Фанни, чье лицо посветлело, как по волшебству. – Она приемная дочь Джастина! Так интересно, правда, Эдвард?
 – Что-о? – Рука Марлинга соскользнула с ее талии. – Джастин… что-что?
 – Его приемная дочь, – ответила она безмятежно. – Очаровательное дитя, мой милый, и так ему предана! Право, я ее уже полюбила, хотя она слишком уж прелестна и… ах, Эдвард, не хмурься!
 Эдвард схватил ее за плечи и заставил посмотреть на себя.
 – Фанни, неужели хочешь сказать мне, что у Аластейра хватило наглости привезти эту девицу сюда? И ты была настолько безумна, что приняла ее?
 –Да, сударь, а почему бы и нет? – осведомилась она. – С какой стати я закрыла бы дверь перед воспитанницей моего брата?
 – Воспитанницей! – Марлинг еле удержался от сардонического смеха.
 – Да, сударь, его воспитанница! Нет, не стану отрицать, что и я подумала то же самое, когда увидела ее, но Джастин поклялся, что это не так. И, Эдвард, ты же знаешь, как строго Джастин соблюдает приличия во всем, что касается меня! Ну, не сердись! Она же еще совсем ребенок, а к тому же наполовину мальчик.
 – Наполовину мальчик? Фанни, что ты такое говоришь?
 – Она была мальчиком семь лет, – торжествующе сообщила Фанни, но, когда он крепко сжал губы, она сердито топнула ножкой. – Какой ты недобрый, Эдвард! Как ты смеешь думать, будто милый Джастин вздумал бы привезти ко мне свою содержанку? Ничего глупее мне слышать не приходилось! Он хочет, чтобы я опекала девочку, пока не заручится услугами госпожи Филд. Ну и что, если она была мальчиком? Какое это имеет значение, объясни, пожалуйста?
 Марлинг невольно улыбнулся.
 – Но признайся, чтобы Джастин взял опеку… удочерил…
 – Эдвард, я верю, что он ничего плохого не замышляет! Леони была его пажом и… Ну, вот ты опять!
 – Да, но…
 – Ничего не хочу слышать! – Фанни прижала ладошку к его рту. – Эдвард, ты же не будешь сердиться, не будешь злым? – сказала она вкрадчиво. – С Леони связана какая-то тайна, я это чувствую, но… ах, милый, тебе достаточно просто посмотреть ей в глаза! А теперь послушай меня, милый Эдвард.
 Он сжал ее руки в своих и усадил на диван.
 – Хорошо, дорогая, я выслушаю тебя.
 Фанни расположилась поудобнее.
 – Милый Эдвард! Я ведь знаю, какой ты добрый! Видишь ли, Джастин приехал сегодня с Леони, переодетой мальчиком. Я была в таком восторге! Я и не подозревала, что Джастин в Англии. Ах, и у него веер! Ничего смешнее ты и вообразить не можешь! Хотя, разумеется, они вошли в моду…
 – Да-да, Фанни, но ты же хотела объяснить про эту девушку… Леони.
 – Но я же объясняю, – надулась она. – Ну, так он отослал ее в соседнюю комнату… дорогой, по-моему, она его просто обожает, бедная девочка!.. и он умолял меня приютить ее на несколько дней, потому что не хочет дать никакой пищи для сплетен. И мне надо одеть ее! Ах, Эдвард, это будет так весело! У нее рыжие волосы и черные брови, и я подарила ей свое зеленое шелковое платье. Ты и вообразить не можешь, какая она в нем противно прелестная, хотя, пожалуй, белое пойдет ей даже больше.
 – Оставь это, Фанни. Что было дальше?
 – Ах да, конечно! Оказалось, Джастин нашел ее в Париже… только тогда он думал, что она – мальчик… и с ней скверно обращался какой-то содержатель кабака. А потому Джастин купил ее и сделал своим пажом. И он говорит, что привязался к ней и хочет стать ее опекуном. И – о, Эдвард, – мне только сейчас пришло в голову, как интересно было бы, если бы он на ней женился, просто как в романе! Но она совсем ребенок, и у нее такие мальчишеские ухватки. Только вообрази – она захотела сохранить свои панталоны! Ну, Эдвард, скажи, что будешь с ней милым и позволишь мне оставить ее! Скажи это, Эдвард, скажи!
 – Полагаю, оставить ее тебе придется, – сказал он недовольно. – Выгнать ее на улицу я не могу. Но мне все это очень не нравится!
 Фанни его поцеловала.
 – Пустяки, Эдвард! Ты сразу в нее влюбишься, И я начну ревновать.
 – Этого можешь не опасаться, плутовка, – сказал он и нежно пожал ей руку. .
 – Конечно! И я ужасно рада. А теперь пойди и надень свой светло-пюсовый кафтан. Он ужасно модный, а я хочу, чтобы ты выглядел сегодня особенно авантажным.
 – Но разве мы сегодня обедаем не в гостях? – спросил он. – Мне казалось…
 – В гостях? Помилуй, Эдвард, когда у нас в гостях эта девочка и она только-только приехала! Да ни в коем случае! – И она, шурша юбками, выплыла за дверь, преисполненная важности.
 Час спустя, когда Марлинг сидел в гостиной в ожидании жены, дверь распахнулась, и в нее вступила Фанни. За ней робко последовала Леони. Эдвард быстро встал, не спуская с нее глаз.
 – Моя прелесть, – сказала Фанни, – это мой муж, мистер Марлинг. Эдвард – мадемуазель де Боннар.
 Марлинг поклонился, и Леони хотела ответить ему поклоном, но спохватилась, едва начав.
 – Я ведь должна сделать реверанс, правда? Ба! Эти юбки! – Она застенчиво улыбнулась Эдварду. – Прошу простить меня, мосье. Я еще не научилась приседать.
 – Дай ему свою руку, деточка, – скомандовала Фанни.
 – Извините, а зачем? – спросила Леони, протягивая изящную ручку.
 Марлинг церемонно поцеловал кончики ее пальцев и отпустил ее руку. По лицу Леони разлилась краска, и она взглянула на него с сомнением.
 – Mais, m'sieur [55] … – начала она.
 – Мадемуазель? – Марлинг невольно улыбнулся.
 – C'est peu convenable [56] , – объяснила Леони.
 – Ничего подобного, – деловито вмешалась Фанни. – Джентльмены всегда целуют руку дамам. Запомни это, душечка. А теперь мой муж предложит тебе руку, чтобы проводить тебя в столовую. Прикоснись к ней самыми кончиками пальцев. Вот так. Что теперь тревожит тебя, деточка?
 – Ничего, мадам. Только я как будто совсем не я. По-моему, я выгляжу очень странно.
 – Эдвард, втолкуй этой глупенькой девочке, что это вовсе не так, – вздохнула миледи.
 Эдвард вдруг обнаружил, что похлопывает Леони по руке.
 – Моя дорогая, миледи совершенно права, вы выглядите безупречно и очаровательно.
 – А, ба! – сказала Леони.




 Глава 12
 ВОСПИТАННИЦА ГЕРЦОГА ЭЙВОНА


 Две недели спустя Леони упражнялась в придворном реверансе перед зеркалом у себя в комнате, когда вошла Фанни и объявила, что наконец-то приехал Эйвон. Леони выпрямилась, не столько грациозно, сколько порывисто.
 – Монсеньор! – вскрикнула она и выбежала бы из комнаты, если бы Фанни решительно не преградила ей путь.
 – Право же, Леони, так не принимают джентльмена! – сказала миледи. – Бежать вниз точно невоспитанная девочка, с растрепанными волосами, с платьем в беспорядке!..
 – Да, но…
 – Я настаиваю!
 Леони неохотно вернулась и стояла покорно и равнодушно, пока Фанни одергивала ее бледно-розовое платье и причесывала непослушные кудри.
 – Леони, противное создание! Где твоя лента?
 Леони кротко принесла ее.
 – Мне не нравится, как лента тянет волосы, – пожаловалась она. – Уж лучше я…
 – Можешь не продолжать! – перебила Фанни сурово. – Я решила, что ты должна быть в полном авантаже. Расправь нижнюю юбку и возьми веер. И если ты посмеешь побежать, забыв про благовоспитанность, мне будет так стыдно…
 – Пустите меня! Пожалуйста! Я же готова.
 – Тогда следуй за мной, деточка, – вот так! – И Фанни выплыла из комнаты. Спускаясь по лестнице, она давала последние наставления: – Помни! Скромный реверанс, душечка, и протяни ему руку для поцелуя.
 При этих словах она открыла дверь гостиной.
 – А, ба! – сказала Леони.
 Его светлость стоял у окна и смотрел наружу.
 – Так моя сестрица не отучила тебя восклицать «ба!», – сказал он и обернулся к ней. Почти минуту он молчал и только смотрел на свою воспитанницу. – Дитя, отлично, – медленно произнес он наконец.
 Леони присела в реверансе, торопливо объясняя:
 – Я должна это делать. Потому что так велела мадам, а вы сказали, чтобы я все делала, как она будет говорить. Но, монсеньор, лучше бы я просто вам поклонилась! – Она изящно выпрямилась и подошла к нему танцующим шагом. – Монсеньор! Монсеньор! Я думала, вы никогда не вернетесь! Я так рада вас видеть! – Она прижала его руку к губам. – Я была послушной и терпеливой, а теперь вы меня увезете? Ну, пожалуйста!
 – Леони!
 – Да… но, мадам, я так хочу, чтобы он меня увез.
 Эйвон поднял лорнет.
 – Угомонись, дитя. Фанни, целую твои руки и стопы. Я почти удивлен чудом, которое ты сотворила.
 – Монсеньор, по-вашему, я выгляжу хорошо? – Леони прошлась перед ним на цыпочках.
 – Не то слово, дитя мое. Ты больше не Леон.
 Она вздохнула и покачала головой.
 – А мне бы хотелось по-прежнему быть Леоном, монсеньор, а вы понимаете, что такое – ходить в юбках?
 Фанни бросила на нее испепеляющий взгляд и грозно нахмурилась.
 – Натурально, я этого не знаю, моя прекрасная воспитанница, – невозмутимо ответил герцог. – Но могу вообразить, что после свободы панталон юбки кажутся стеснительными.
 Леони торжествующе обернулась к Фанни.
 – Мадам, он это сказал! Вы слышали! Он заговорил о панталонах!
 – Леони… Джастин, я не потерплю, чтобы ты поощрял ее оплакивать… ее… ее панталоны, она и без того только это и делает. И не говори, не говори «а, ба!», Леони!
 – Ты от нее устала, моя дорогая? Если не ошибаюсь, я предупреждал тебя, что она немножко взбалмошна.
 Фанни сразу смягчилась.
 – О да, и мы ее нежно любим! Я бы желала, чтобы ты оставил ее у нас подольше.
 Леони ухватилась за рукав Эйвона.
 – Вы ведь меня не оставите, правда, монсеньор?
 Он высвободился.
 – Дитя, постарайся быть более вежливой. Можно подумать, что у леди Фанни ты чувствовала себя очень несчастной.
 – Да, монсеньор, очень. Нет, не потому, что она не была со мной добра, она была очень-очень добра, но я ведь ваша.
 Над ее головой Джастин бросил на сестру насмешливый взгляд.
 – Это огорчало тебя, дорогая? Леони, мне кажется, ты права. Я приехал за тобой. Она немедленно расцвела в улыбке.
 – Voyons, теперь я счастлива. Куда вы меня увезете, монсеньор?
 – В деревню, дитя мое. А, достойнейший Эдвард! Ваш покорный слуга, Эдвард.
 Тихо вошедший Марлинг сухо ответил на поклон Эйвона.
 – Мне бы хотелось поговорить с вами, Аластейр, если вам будет угодно.
 – Но будет ли мне угодно? – задумчиво произнес его светлость. – Без сомнения, вы хотите поговорить со мной о моей воспитаннице?
 Эдвард досадливо нахмурился.
 – Наедине, сударь.
 – Излишне, мой дорогой Эдвард, уверяю вас, – он небрежно погладил щеку Леони одним пальцем. – Мистер Марлинг, без сомнения, предостерег тебя, что я неподходящее общество для юных и… э… невинных, дитя?
 – Нет-нет! – Леони вскинула голову. – Я все про это сама знаю. Ведь я не очень невинная, как по-вашему?
 – Достаточно, Леони! – поспешно вмешалась Фанни. – Ты выпьешь со мной чашечку чая, Джастин? Леони будет готова сопровождать тебя завтра. Леони, душечка, я оставила в твоей комнате носовой платок. Будь так любезна, принеси его. И Эдварду тоже можно пойти с тобой. Да-да, Эдвард, прошу тебя! – Выдворив их из комнаты, она обернулась к брату. – Что же, Джастин, я сделала то, о чем ты меня просил.
 – И превосходно, дорогая моя. Ее глаза заискрились улыбкой.
 – И обошлось это не очень дешево.
 – Не важно, Фанни.
 Она нерешительно посмотрела на него.
 – И что теперь, Джастин?
 – Теперь я увезу ее в Эйвон.
 – С кузиной Филд?
 – Можешь ли ты в этом усомниться?
 – С легкостью. – Она скривила губы. – Джастин, что ты задумал? У тебя есть какой-то план, я знаю. Но я верю, что ничего дурного ты с Леони не сделаешь.
 – Всегда разумнее верить обо мне самому худшему, Фанни.
 – Признаюсь, я тебя не понимаю, Джастин. Это несносно!
 – Наверное, – согласился он.
 Она подошла поближе и сказала нежно:
 – Джастин, мне бы так хотелось, чтобы ты открылся мне.
 Он взял понюшку табака и звонко защелкнул табакерку.
 – Моя дражайшая Фанни, тебе следует научиться укрощать свое любопытство. Тебе должно быть достаточно, что я гожусь в дедушки этому ребенку, Вполне достаточно.
 – Отчасти, пожалуй, но я так хочу узнать, какой у тебя план!
 – В твоем желании, Фанни, я не сомневаюсь.
 – Ты такой противный! – Она обиженно надула губы и тут же улыбнулась. – Джастин, что это за новый каприз? Леони говорит о тебе как о строгом наставнике. Только и слышишь «монсеньор не хотел бы, чтобы я делала это» или «как по-вашему, монсеньор не рассердится?». Так не похоже на тебя, милый!
 – Знай я меньше о путях света, то, без сомнения, был бы более снисходительным опекуном, – сказал он. – Но при настоящем положении вещей, Фанни… – Он пожал плечами и извлек из большого кармана веер.
 Леони вошла в гостиную, придерживая юбку маленькой ручкой.
 – Я не нашла вашего платка, мадам, – начала она, увидела веер Эйвона и нахмурилась. В синих искренних глазах мелькнуло неодобрение.
 Эйвон улыбнулся.
 – Ты привыкнешь к нему, дитя мое.
 – Никогда! – отрезала Леони. – Мне это совсем не нравится!
 – Но я им пользуюсь, – прожурчал его светлость, – не для того, чтобы угодить тебе.
 – Простите, монсеньор! – произнесла она виновато и поглядела на него из-под ресниц. Неотразимая ямочка дрогнула.
 «Она его подцепит, – подумала Фанни. – Слишком уж она обворожительна!»


* * *

 Джастин на следующий день отвез свою подопечную в Эйвон в карете в обществе госпожи Филд, чья благодушная глуповатость не внушила Леони ни малейшего уважения. Джастин без труда отгадал впечатление, которое произвела на нее эта дама, и, едва они прибыли в Эйвон, отвел ее в сторону.
 – Дом очень хороший, – бодро сказала Леони. – Мне он нравится.
 – Я в восторге, что слышу это, – иронично заметил его светлость.
 Леони обвела взглядом обшитый дубовыми панелями холл с резными креслами, картинами, гобеленами и галереей, куда вела лестница.
 – Может быть, он немножко sombre [57] , – сказала она затем. – А кто этот джентльмен? – добавила она, с интересом рассматривая рыцарские доспехи.
 – Это вовсе не джентльмен, дитя, а шлем, латы и поножи, которые некогда носил один из моих предков.
 – Vraiment? [58] – Она отошла к лестнице и уставилась на старинный портрет. – А это тоже предок, эта глупая женщина?
 – Весьма знаменитая, дорогая моя.
 – У нее дурацкая улыбка, – заметила Леони. – А почему она знаменитая? Чем?
 – Главным образом своими выходками. Что, кстати, напомнило мне, дитя мое, что я хочу поговорить с тобой.
 – Да, монсеньор? – Леони теперь разглядывала висевший над камином щит.  – «J'y serai» [59] . Это по-французски.
 – Твоя сообразительность необыкновенна. Я хочу поговорить с тобой о моей кузине, госпоже Филд.
 Леони посмотрела на него через плечо и наморщила нос.
 – Можно я скажу, что я думаю, монсеньор?
 Он сел на огромный резной стол, поигрывая лорнетом.
 – Мне – да.
 – Она просто дура, монсеньор.
 – Без сомнения. А потому, дитя, ты должна не только терпеливо сносить ее глупости, но и постараться не доставлять ей лишних тревог.
 В Леони как будто происходила внутренняя борьба.
 – Обязательно, монсеньор? Джастин посмотрел на нее и узнал злокозненные искорки в ее глазах.
 – Потому что я так желаю, дитя мое. Прямой носик снова наморщился.
 – Ну-у… Eh bien!
 – Я так и предполагал, – заметил Эйвон вполголоса. – Ты обещаешь, Леони?
 – Нет, не думаю, что обещаю, – уперлась Леони. – Но я попробую. – Она подошла и встала рядом с ним. – Монсеньор, вы очень добры, что привезли меня в это чудесное место и дали мне все, словно я не сестра хозяина харчевни. Благодарю вас, благодарю!
 Джастин секунду смотрел на нее, и его губы сложились в странную улыбку.
 – Ты считаешь меня образцом всех добродетелей, не так ли, mа fille? [60] 
 – Вовсе нет, – ответила она откровенно. – Я думаю, что такой вы только со мной. С некоторыми женщинами вы совсем другой. Я не виновата, что понимаю это, монсеньор.
 – И все же, дитя мое, ты хочешь остаться со мной?
 – Ну конечно! – ответила она с некоторым недоумением.
 – Такое неколебимое доверие! – заметил он.
 – Конечно, – повторила она.
 – Это, – сказал Эйвон, разглядывая перстень на своем пальце, – нечто новое. Интересно, что сказал бы Хью.
 – Ну, он опустил бы уголки рта – вот так! И покачал бы головой. По-моему, он иногда бывает не очень умным.
 Герцог засмеялся и положил руку ей на плечо.
 – Вот  уж не думал, ma fille, что обрету воспитанницу настолько в моем вкусе. Молю тебя, постарайся не шокировать госпоясу Филд.
 – Но с вами я могу говорить как хочу?
 – Ты всегда говоришь только так.
 – И вы останетесь здесь?
 – Пока. Мне, видишь ли, надо заняться твоим воспитанием. Есть вещи, которым я могу научить тебя лучше, чем другие.
 – Чему, par exemple? [61] 
 – Ездить верхом.
 – На лошади? Vraiment?
 – Это тебе нравится?
 – Да, о да! И вы научите меня драться на шпагах, монсеньор?
 – Это занятие не для благородных девиц, та fille.
 – Но я не хочу все время быть благородной девицей, монсеньор! Если я смогу научиться драться на шпагах, то буду очень стараться научиться всяким глупостям.
 Он, улыбаясь, смерил ее взглядом.
 – Мне кажется, ты хочешь заключить со мной сделку! Что, если я не стану учить тебя фехтованию?
 На ее щеках заиграли ямочки.
 – Ну, боюсь, тогда я окажусь очень непонятливой, когда вы будете обучать меня реверансам, монсеньор. Ах, монсеньор, скажите «да»! И пожалуйста, побыстрее! Сюда идет мадам.
 – Ты меня вынуждаешь! – Он поклонился. – Я буду учить тебя, бесенок.
 Госпожа Филд вошла в холл как раз вовремя, чтобы увидеть, как Леони исполнила грациозное танцевальное па. Почтенная дама сдержанно попеняла ей.




 Глава 13
 ВОСПИТАНИЕ ЛЕОНИ


 Герцог пробыл в Эйвоне больше месяца, и все это время Леони старательно превращалась в благовоспитанную девицу. К счастью, представления госпожи Филд об идеальной барышне не совпадали с представлениями Эйвона. Он нисколько не желал, чтобы его воспитанница сидела, чинно склонясь над вышиванием, – что, пожалуй, было к лучшему, так как после первой же попытки Леони заявила, что ни в коем случае не станет колоть себе пальцы иголкой. Госпожу Филд такой отказ немножко выбил из колеи, а пристрастие Леони к фехтованию огорчило ее еще больше, но она была слишком добродушна и слабовольна, чтобы настаивать, и ограничилась робкими увещеваниями. Она трепетала перед своим сиятельным родственником и, хотя по рождению сама была Аластейр, считала себя гораздо ниже его. Она была достаточно счастлива с мужем, захудалым помещиком со вкусом к сельскому хозяйству, но знала, что браком с ним опозорила себя в глазах семьи. Пока он был жив, это ее не очень смущало, но, после его кончины вернувшись в свой былой круг, она постоянно ощущала, как низко пала по легкомыслию молодости. Эйвона она сильно побаивалась, но ей нравилось жить в его доме. Когда она смотрела на выцветшие гобелены, на бархат газонов, на бесчисленные портреты и скрещенные мечи над дверями, ей вспоминалось славное прошлое Аластейров, и в ее душе звучали почти забытые струны.
 А Леони Эйвон-Корт просто заворожил, и она во что бы то ни стало захотела узнать все подробности его истории. Прогуливаясь по садам с Джастином, она слушала, как Хьюго Аластейр, рыцарь Вильгельма Завоевателя, получил тут поместье и построил себе знатное жилище, которое было сровнено с землей в смутные времена короля Стефана; как сэр Родрик Аластейр восстановил отчий дом, получил титул барона и преуспел и как первый граф в царствование королевы Марии снес старое здание, а на его месте воздвиг нынешнее. И она узнала, как пушечные ядра частично разрушили западное крыло, когда граф Генри сражался за короля против узурпатора Кромвеля и при Реставрации был вознагражден за это титулом герцога. Она увидела шпагу покойного герцога, ту самую, которую он в трагическом 1715 году обнажил ради восстановления прав законного короля Якова III, и кое-что услышала про приключения самого Джастина, когда десять лет назад он содействовал делу короля Карла III. Этого периода своей жизни Джастин коснулся лишь мельком, но Леони догадалась, что его участие в этой попытке было тайным и опасным, и еще она научилась называть воинственного человечка на английском троне электором Георгом, потому что настоящим королем был Карл-Эдуард Стюарт.
 Учиться у Джастина ей было интересно и весело. В длинной портретной галерее он учил ее танцевать, орлиным взором подмечая малейшую ошибку или неуклюжесть. Госпожа Филд аккомпанировала им на спинете и со снисходительной улыбкой следила, как плавно и величаво они проделывают фигуру за фигурой, а про себя думала, что никогда прежде не видела своего неприступного кузена таким человечным, как теперь, в обществе этой смеющейся шалуньи. Они танцевали менуэт, и предки взирали на них с портретов столь же снисходительно, как и она.
 Эйвон заставлял Леони упражняться в реверансах и добился, чтобы она сочетала свою живость с надменным достоинством, свойственным леди Фанни. Он показал ей, как следует протягивать руку мужчине для поцелуя, как обращаться с веером и где наклеивать мушки. Он прогуливался с ней по аллеям, наставляя ее в правилах этикета, пока она не запомнила их до последнего слова. Он потребовал, чтобы она усвоила царственную манеру держаться. Она быстро все схватывала и повторяла перед ним каждый новый урок, получая большое удовольствие и сияя, если заслуживала похвальное слово.
 Ездить верхом она уже умела, но только по-мужски, а потому прониклась презрением к дамскому седлу и взбунтовалась. Два дня она мерилась силой с, Эйвоном, но его ледяная вежливость восторжествовала, и на третий день она пришла к нему, опустив голову, и пробормотала:
 – Простите, монсеньор, я… я буду ездить боком, как вы хотите.
 И они вместе разъезжали по парку, пока она не овладела этим искусством, а тогда начали совершать прогулки по окрестностям, и те, кто видел герцога рядом с этой юной красавицей, обменивались многозначительными взглядами и покачивали головами, потому что им уже доводилось видеть герцога с другими юными красавицами.
 Мало-помалу дом, так долго остававшийся без хозяйки, начал обретать более веселый вид. Радостный задорный дух Леони оживил его. Она отдернула тяжелые занавесы, а громоздкие ширмы отправила в кладовые. Окна были открыты зимнему солнцу, и почти незаметно давящая мрачность исчезла. Леони не считалась с царившим тут прежде строжайшим порядком. Она разбрасывала чопорные подушки, передвигала кресла и стулья и оставляла книги на столиках, пропуская мимо ушей шокирующие замечания госпожи Филд. Джастин давал ей тут полную волю, его забавляли ее выходки, ему нравилось слушать, как она отдает распоряжения его вышколенным лакеям. Она, несомненно, умела держаться: пусть ее поведение бывало необычным, но вульгарным – никогда.
 Вскоре он начал ее экзаменовать. Однажды он сказал внезапно:
 – Предположим, Леони, что я – герцогиня Ку-инсберри и тебя только что мне представили. Покажи, какой реверанс ты сделаешь.
 – Но вы же не можете быть герцогиней, монсеньор! – возразила она. – Это смешно! Вы ничуть не похожи на герцогиню! Давайте предположим, что вы герцог Куинсберри.
 – Герцогиня. Покажи мне реверанс.
 – Вот так: низко-низко, но не так низко, как перед королевой. Я очень хорошо делаю этот реверанс, n'est-ce pas?
 – Остается надеяться, что ты не будешь и тогда болтать без умолку. Юбки раздвинь шире и не держи веер так. Покажи еще раз.
 Леони кротко подчинилась.
 – Очень трудно все сразу помнить, – пожаловалась она. – А теперь поиграем в пикет, монсеньор?
 – Немного погодя. А теперь сделай реверанс-мистеру Давенанту.
 Она царственным движением расправила юбки и, высоко держа голову, протянула маленькую ручку. Эйвон улыбнулся.
 – Хью, наверное, будет изумлен, – заметил он. – Это было очень хорошо, ma fille. Теперь сделай реверанс мне.
 Она опустилась низко-низко, потупив голову, и поднесла к губам его руку.
 – Нет, дитя мое.
 Она выпрямилась.
 – Но мне так нравится, монсеньор. У меня получается само собой.
 – И неправильно. Повтори – и он не должен быть самым глубоким. А ты склонилась так, как склоняются перед королем. Я же лишь простой смертный, не забывай.
 Леони задумалась в поисках подходящего возражения.
 – Вот поди же! – произнесла она неопределенно.
 Его светлость строго сдвинул брови, но губы у него дрогнули.
 –Прошу прощения?
 – Я сказала: вот поди же! – кротко ответила Леони.
 – Я слышал. – Голос его светлости стал очень холодным.
 – Так говорит Рейчел, – вкрадчиво объяснила Леони, глядя на него из-под ресниц. – Она горничная леди Фанни, понимаете? А вам не нравится?
 – Нет, не нравится. Я буду рад, если в дальнейшем ты не станешь подражать манере изъясняться горничной леди Фанни.
 – Хорошо, монсеньор. Только скажите, что это значит?
 – Не имею ни малейшего представления. Это вульгарное выражение. Существует много грехов, ma belle [62] , но прощения нет только одному. Греху вульгарности.
 – Больше я так говорить не буду, – пообещала Леони. – Вместо этого я буду говорить… как это? А! Кровь Христова!
 – Умоляю, не вздумай, ma fille! Если уж тебе необходимо прибегать к сильным выражениям, удовлетворись «право же!» или просто «ужас!».
 – «Ужас» ? Да, это хорошо. Мне нравится. Только «поди же!» мне нравится больше. Монсеньор не рассердился?
 – Я никогда не сержусь, – сказал Эйвон.
 Кроме того, он фехтовал с ней. И это ей нравилось больше всего. Для этих уроков она облачалась в мужскую рубашку и панталоны, а способности у нее оказались превосходные: точный взгляд, гибкая кисть. Так что вскоре она овладела начатками этого мужского искусства. Герцог был одним из лучших фехтовальщиков своего времени, но Леони это нисколько не смущало. Он учил ее фехтовать в итальянской манере и преподал ей много хитрых приемов, которые перенял за границей. Внезапно она попробовала применить один из них и, так как герцог оборонялся довольно вяло, отклонила его шпагу и шишечкой на острие своей уперлась в левую сторону его груди под плечом.
 – Touchй! [63] – сказал Эйвон. – Неплохо, дитя.
 Леони затанцевала от радости.
 – Монсеньор, я вас убила! Вы покойник! Вы покойник!
 – Ты даешь волю неприличному ликованию, – заметил он. – Я и не подозревал, что ты так кровожадна!
 – Но я сделала это так ловко, ведь правда, монсеньор?
 – Вовсе нет, – ответил он беспощадно. —Я почти не защищался.
 Уголки ее рта поползли вниз.
 – Вы мне поддались!
 Его светлость смягчился.
 – Нет, ты прорвалась сама, ma fille.
 Порой он рассказывал ей о великосветском обществе, о том, кто в нем кто и в каком они родстве между собой.
 – Во-первых, Марч, – сказал он, – будущий герцог Куинсберри. Ты слышала, как я говорил про него. Во-вторых, Гамильтон, знаменитый благодаря своей жене. Она была одной из сестер Ганнинг – редких красавиц, моя дорогая, которые произвели в Лондоне фурор не так уж много лет назад. Мария Ганнинг вышла за Ковентри. А если тебя интересуют остроумцы, то вот мистер Сел-вин – он поистине неподражаем. И не забудем Хорри Уолпола: он не терпит, чтобы о нем забывали. Живет он на улице Арлингтон, дитя, и когда бы ты туда ни отправилась, можешь быть уверена, что встретишь его. В Бате как будто все еще царит Нэш. Парвеню, дитя, человек, осененный гением, ставший одним из законодателей моды. Бат – его царство. Как-нибудь я свожу тебя туда. Затем мы имеем Кавендишей – герцога Девонширского и его родственников, моя дорогая; а еще Сеймуры, и милорд Честерфилд, которого ты узнаешь по остроумию и черным бровям. Кто еще? Милорд Бат, и Бертинксы, и его светлость герцог Ньюкаслский, довольно прославленный. А если тебя влекут литература и изящные искусства, то к твоим услугам Джонсон, скучнейший педант, – крупный мужчина, моя дорогая, с еще более крупной головой. Но он не стоит твоего внимания. Ему не хватает утонченности. Далее, Колли Сиббер, один из наших поэтов, мистер Шеридан, который пишет пьесы для нас, и мистер Гаррик, который в них играет, и еще десятки других. Из художников мы имеем сэра Джошуа Рейнолдса – возможно, он напишет твой портрет, ну и еще немало других, чьи фамилии выпали у меня из памяти. Леони кивнула.
 – Монсеньор, напишите для меня их фамилии, тогда я их запомню.
 – Bien. Теперь перейдем к твоей родной стране. Из принцев крови принц Конде, которому теперь, насколько я помню, двадцать лет, a peu prйs [64] . Затем граф д'О, сын герцога Мэнского, одного из сыновей Людовика Четырнадцатого, и герцог де Пентиевр, сын другого такого же отпрыска. Дай собраться с мыслями. Из аристократов – герцог Ришелье, образец истинной учтивости, и герцог де Ноайль, снискавший славу сражением при Дет-тингене, которое проиграл. Затем братья Лоррен-Брионн и герцог Арманьяк. Память мне изменяет. А, да, мосье де Боль-Иль, внук великого Фуке. Ну, он уже старик. Tiens [65] , я чуть не забыл досточтимого Шавиньяра, графа де Шафиньи, дитя, моего друга. Ну, я мог бы  Здесь: междометие «а!»  (фр.). перечислять до бесконечности, но воздержусь.
 – И еще мадам де Помпадур, не так ли, монсеньор?
 – Я говорил об аристократии, – мягко ответил герцог. – Куртизанок мы к ней не относим. Помпадур – красавица, но безродная, хотя и с кое-каким умом. Моя воспитанница даже думать о таких не должна, ma fille.
 – Хорошо, монсеньор, – растерянно пробормотала Леони. – Но, пожалуйста, расскажите еще о ком-нибудь.
 – Ты ненасытна. Ну что же, попытаемся. Д'Анво ты видела: плюгавый человечек, обожающий сплетни. Видела ты и де Сальми. Он высокий, ленивый и снискал некоторую славу бреттера. Лавулер происходит из древнего рода и, несомненно, обладает какими-то достоинствами, хотя пока они ускользали от моего внимания. Супруга Маршерана косит. Шато-Морне ты найдешь интересным собеседником – но на полчаса, не более. Салон мадам Маргери снискал мировую известность. Флоримон де Шантурель напоминает какое-то насекомое. Пожалуй, осу, так как носит костюмы контрастных цветов и вечно вьется где-нибудь рядом.
 – А мосье де Сен-Вир?
 – Мой дражайший друг Сен-Вир. О, конечно! В один прекрасный день, дитя, я расскажу тебе все про милейшего графа. Но не сегодня. Ограничусь одним, дитя мое: ты должна остерегаться Сен-Вира. Ты поняла?
 – Да, монсеньор. Но почему?
 – Это я тоже расскажу тебе когда-нибудь.




 Глава 14
 НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЛОРД РУПЕРТ АЛАСТЕЙР


 Когда Эйвон уехал, Леони была вначале безутешна. Госпожа Филд оказалась не слишком увлекательной собеседницей, так как ее излюбленными темами были болезни, смерть и еще распущенность нынешней молодежи. К счастью, наступила теплая погода, и у Леони появилась возможность спасаться от нее в парке – она прекрасно знала, что почтенная дама терпеть не может прогулок.
 Когда Леони отправлялась кататься верхом, ее должен был сопровождать грум, но очень часто она нарушала требования хорошего тона и знакомилась с окрестностями в одиночестве, наслаждаясь свободой.
 Милях в семи от Эйвон-Корта находилось поместье лорда Меривейла, где он проживал со своей красавицей женой Дженнифер. В последние годы милорд начал ценить тихую праздность, а миледи, хотя два коротких сезона слыла первой. красавицей Лондона, не любила столичной суеты. Почти круглый год они оставались в Гемпшире, хотя зимы иногда проводили в Бате, а порой милорда тянуло повидать друзей юности, и они отправлялись в столицу. Однако чаще эти путешествия милорд совершал в одиночестве, но всегда отсутствовал недолго.
 Не прошло и нескольких недель, как Леони направила свою лошадь в сторону Меривейла. Ее влекли леса, окружавшие старинный белый дом, и она въехала под деревья, с интересом поглядывая по сторонам. На ветвях уже развертывались почки, кое-где из травы выглядывали первые весенние цветы. Леони кружила между кустами и стволами, наслаждаясь красотой леса, и вскоре выехала к ручью, который журчал и пел на обкатанных голышах. У ручья на поваленном стволе сидела темноволосая дама, на пледе у ее ног играл младенец, а маленький мальчик в курточке, щедро вымазанной глиной, усердно удил в ручье.
 Леони резко натянула поводья, виновато сообразив, что оказалась в чужих владениях. Первым ее заметил юный рыболов и крикнул даме на поваленном стволе:
 – Маменька, поглядите!
 Дама посмотрела туда, куда он указывал пальцем, и ее брови удивленно поднялись.
 – Я очень сожалею, – запинаясь, сказала Леони. – Лес такой красивый… Я сейчас же уеду.
 Дама встала и пошла по заросшей травой полянке, которая их разделяла.
 – Вы правы, сударыня, и вам ни к чему уезжать. – Тут она заметила, что личико, затененное большими полями шляпы, выглядело совсем юным, и приветливо улыбнулась. – Не хотите ли спешиться, душенька, и немного поскучать со мной?
 Растерянность исчезла из глаз Леони, а на щеках возникли ямочки. Она кивнула.
  –  S'il vous plaоt, madame [66] .
 – Вы француженка? Вы здесь у кого-нибудь гостите?
 Леони высвободила ногу из стремени и соскользнула на землю.
 – Но да, я гощу в Эйвон-Корте. Я… ба! – забыла это слово! Оп… опекаемая монсеньора герцога.
 По лицу дамы скользнула тень. Она сделала движение, словно хотела заслонить от Леони своих детей. Подбородок Леони вздернулся.
 – Я только это, мадам, je vous assure [67] , и меня опекает мадам Филд, кузина монсеньора. Мне лучше уехать, да?
 – Прошу у вас прощения, душечка. И буду рада, если вы останетесь. Я – леди Меривейл.
 – Я так и подумала, – призналась Леони. – Леди Фанни мне про вас рассказывала.
 – Фанни? – Лицо Дженнифер прояснилось. – Вы с ней знакомы?
 – Я прожила у нее две недели, когда только приехала из Парижа. Монсеньор счел не convenable, чтобы я жила у него, прежде чем он подыщет даму, которая приглядывала бы за мной, вы понимаете?
 В прошлом Дженнифер довелось на опыте познакомиться с понятиями герцога о том, что принято и что не принято, а потому она не поняла, но из деликатности промолчала. Они с Леони сели на поваленный ствол, а мальчик не отводил от них округлившихся глаз.
 – Монсеньор, как я вижу, никому не нравится, – заметила Леони. – То есть очень мало кому. Леди Фанни, мосье Давенанту, ну и, конечно, мне.
 – Так он вам нравится? – Дженнифер удивленно посмотрела на нее.
 – Он очень добр ко мне, вы понимаете? – объяснила Леони. – А это ваш сын?
 – Да, это Джон. Подойди поздоровайся, Джон. Мальчик послушно подошел, поклонился и, осмелев, сказал:
 – У вас такие короткие волосы, сударыня!
 Леони сняла шляпу.
 – Такие красивые! – воскликнула Дженнифер. – Почему вы их остригли?
 Леони замялась.
 – Сударыня, можно я не отвечу? Мне велели ничего никому не говорить. Леди Фанни сказала, что я должна молчать.
 – Надеюсь, причиной не была болезнь? – спросила Дженнифер с тревогой, оглядываясь на своих детей.
 – Ах нет! – успокоила ее Леони. И вновь замялась. – Правда, монсеньор не говорил, чтобы я молчала про это. Только леди Фанни, а она не всегда поступает очень мудро, ведь правда? И наверное, она была бы не против, чтобы я сказала вам, ведь вы учились вместе с ней в монастырском пансионе, n'est-ce pas? Видите ли, сударыня, я только-только начала быть девушкой.
 Дженнифер остолбенела.
 – Простите, душечка, но…
 – С двенадцати лет я всегда была мальчиком. Потом монсеньор нашел меня, и я была его пажом. А… а потом он обнаружил, что я вовсе не мальчик, и сделал меня своей дочерью. Сначала мне это очень не понравилось, а с юбками я мучаюсь до сих пор, но оказалось, что тут есть и много приятного. У меня много вещей, которые совсем мои, и я теперь благовоспитанная девица.
 Глаза Дженнифер потеплели. Она ласково похлопала Леони по руке.
 – Милая странная девочка! И долго вы будете в Эйвоне?
 – Не знаю, сударыня. Как пожелает монсеньор. И мне приходится столько учиться! Леди Фанни обещала представить меня ко двору, мне кажется. Она очень добра, правда?
 – Да, весьма большая любезность! – согласилась Дженнифер. – А как вас зовут, душечка?
 – Я Леони де Боннар, сударыня.
 – И ваши родители назначили Са… герцога вашим опекуном?
 – Не-ет. Они уже давно умерли, понимаете. Монсеньор все сделал сам. – Леони взглянула на младенца. – Он тоже ваш сын, сударыня?
 – Да, дитя мое, это Джеффри Молино Меривейл. Правда, он прелесть?
 – О да! – вежливо ответила Леони. – Но мне редко случалось видеть совсем маленьких детей. – Она встала и подняла с травы свою шляпу, со страусовым пером. – Мне надо вернуться, сударыня. Мадам Филд разволнуется. – Она шаловливо улыбнулась. – Так похожа на наседку, понимаете?
 Дженнифер засмеялась.
 – Но вы приедете снова? Прямо в дом. Я познакомлю вас с моим мужем.
 – Да, сударыня, если вы так любезны, я буду рада приехать. Au revoir, Jean; au revoir, bйbй! [68] 
 Младенец весело загугукал и заболтал ручонкой. Леони села в седло.
 – Сказать что-нибудь такому маленькому очень трудно, – заметила она и поспешила добавить: – Он, конечно, очень милый.
 Она поклонилась, сняв шляпу, повернула лошадь и скрылась из виду по тропе, которая привела ее сюда.
 Дженнифер взяла малыша на руки, позвала Джона, и они вернулись через лес и сады в дом. Там она отдала детей на попечение няни, а сама отправилась на поиски мужа.
 Он сидел в библиотеке, проверяя счета, – высокий, хорошо сложенный мужчина с добрыми серыми глазами и решительным ртом. Он протянул к ней руку,
 – Клянусь, Дженни, всякий раз, как погляжу на тебя, ты все хорошеешь!
 Она засмеялась и примостилась на ручке его кресла.
 – Фанни считает, что мы старомодны, Энтони.
 – Фанни!.. В глубине сердца она очень любит Марлинга.
 – Да, очень, Энтони. Но она послушна моде, и ей нравится, чтобы другие мужчины нашептывали комплименты ей на ушко. Боюсь, я так и не свыкнусь со столичными нравами.
 – Любовь моя, если я увижу, как «другие мужчины» что-то шепчут тебе на ухо…
 – Милорд!
 – Миледи?
 – Вы ужасно не галантны, сударь! Как будто они стали бы… как будто я допустила бы! Он крепче ее обнял.
 – Стоило бы тебе захотеть, Дженни, и ты всех посводила бы с ума!
 – А, так вот чего вы желаете, милорд? – поддразнила она. – Теперь я знаю, что вы разочаровались в своей жене. Благодарю вас, сударь! – Она спрыгнула на пол и сделала ему шутливый реверанс.
 Милорд вскочил и сжал ее в объятиях.
 – Плутовка! Я самый счастливый мужчина в мире!
 – Примите мои поздравления, сударь. Энтони, тебе Эдвард ничего не сообщал?
 – Эдвард – мне? Нет. И о чем бы?
 – Сегодня я встретила девушку. Она гостила у Марлингов. И я подумала, что он мог написать тебе про нее.
 – Девушку? Здесь? Кто она?
 – Вы будете поражены, милорд! Она сущий младенец и… и говорит, что герцог – ее опекун.
 – Аластейр? – Брови Меривейла сошлись на переносице. – Что это еще за новая прихоть?
 – Разумеется, я не могла спросить прямо. Но ведь очень странно, что… что этот человек ее удочерил?
 – Быть может, он исправился, любовь моя. Дженнифер вздрогнула.
 – Он? Никогда! Мне было так жаль этого ребенка… Быть в его власти… Я пригласила ее побывать у меня. Я правильно поступила?
 Он нахмурился еще больше.
 – Я не желаю знать Аластейра, Дженни. Неужели же я забуду, что его светлость соблаговолил похитить мою жену!
 – Но тогда я еще не была твоей женой, – возразила она. – И… и эта малютка… эта Леони… Она совсем не такая. Мне бы очень хотелось, чтобы ты позволил ей нанести нам визит.
 Он отвесил ей изящнейший поклон.
 – Миледи, вы госпожа в своем доме, – сказал он.
 И потому, когда Леони приехала в Меривейл, ее приветливо встретили и Дженнифер, и супруг этой последней. Вначале Леони смущалась, но улыбка Меривейла рассеяла ее робость.
 За чаем она весело болтала, а затем сообщила хозяину дома:
 – Я так хотела познакомиться с вами, милорд, – сказала она с жаром. – Я слышала о вас много… так много!
 Меривейл выпрямился на стуле.
 – От кого бы… – начал он с тревогой.
 – От леди Фанни. И от монсеньора – немножко. Скажите, мосье, это правда, что вы остановили карету лорда Хардинга на большой дороге?
 – Это было пари, дитя мое, только пари!
 Она рассмеялась.
 – Ага! Я знаю. А он рассердился, правда? И все пришлось сохранить в тайне, потому что в ди-ди-плома-матических кругах на это…
 – Ради всего святого, дитя мое!
 – И теперь вас называют Разбойником!
 – Нет-нет. Только самые близкие друзья.
 Дженни укоризненно покачала головой.
 – О, милорд! Продолжайте, Леони. Расскажите мне еще что-нибудь. Этот негодяй гнусно меня обманул, позвольте вам сказать!
 – Мадемуазель! – умоляюще произнес Меривейл, утирая вспотевший лоб. – Сжальтесь!
 – Только скажите мне, – не унималась Леони, – стать на одну ночь разбойником было, наверное, очень увлекательно?
 – Очень, – подтвердил он с глубокой серьезностью. – Но не слишком благовоспитанно.
 – Правда, – согласилась она. – Но так скучно все время быть благовоспитанными, по-моему. – Я вот истинное наказание для всех, потому что ни-чуточки не благовоспитана. А к тому же получается, что благородная девица или дама может делать много дурного и оставаться благовоспитанной, но заговорить о чем-нибудь вроде панталон – значит вести себя самым неподобающим образом! В этом так тяжело разобраться!
 Его глаза вспыхнули веселым блеском. Он постарался сдержать смех и потерпел неудачу.
 – Клянусь, вы должны навещать нас почаще, мадемуазель! Нам не часто доводится встречать таких очаровательных барышень!
 – Но теперь вы должны навестить меня, – ответила она. – Ведь так принято?
 – Боюсь… – неловко начала Дженнифер.
 – Его светлость и я не поддерживаем знакомство. Леони всплеснула руками.
 – Parbleu! [69] Одно и то же, с кем бы я ни встретилась! Меня не удивляет, что иногда монсеньер поступает дурно, раз все с ним так недобры!
  – У его светлости есть привычки, мешающие… э… быть добрым к нему, – мрачно заметил Меривейл.
 – Мосье, – произнесла Леони с неподражаемым достоинством, – говорить так со мной о монсеньоре неразумно. Он единственный в мире, кого заботит, что случится со мной. Так что я не стану слушать людей, которые предостерегают меня против него. От этого у меня внутри вспыхивает словно огонь и гнев.
 – Мадемуазель, нижайше прошу простить меня, – сказал Меривейл.
 – Благодарю вас, мосье, – ответила она со всей серьезностью.
 После этого она часто приезжала в Меривейл, а один раз отобедала там с госпожой Филд, которая ничего не знала о ссоре Эйвона с Меривейлом.
 Прошло две недели без малейших вестей от Джастина, но в конце этого срока в Меривейл прикатил дорожный экипаж, нагруженный сундуками, и на землю спрыгнул высокий молодой щеголь. Перед ним распахнули дверь, и его встретила Дженнифер, которая со смехом протянула ему обе руки.
 – Руперт! Ты приехал погостить?
 Он расцеловал ее руки, а потом чмокнул в щеку.
 – Дьявол меня возьми! Дженни, до чего же ты хороша! Клянусь душой! Черт, а вот и Энтони! Неужели он видел?
 Меривейл потряс его руку.
 – В один прекрасный день, Руперт, я тебя проучу! – пригрозил он. – Но что такое? Тут багажа на трех человек.
 – Какого багажа? Вздор, милый! Тут лишь самое необходимое, даю слово. Но мы должны одеваться, знаешь ли, без этого нельзя! Энтони, что тут за чепуха с Джастином? Фанни напустила на себя чертовскую таинственность, но весь город только и говорит, будто он удочерил какую-то девчонку! Провалиться мне, но это же… – Он проглотил следующее слово, вспомнив о присутствии Дженнифер. – Я приехал поглядеть своими глазами. Где сейчас Джастин, только Богу известно. Во всяком случае, не мне. – Он озабоченно поглядел на Меривейла. – Он же не в Эйвоне?
 – Успокойся, – утешил его Меривейл. – Его там нет.
 – Хвала Богу! А кто она?
 – Очаровательный ребенок, – осторожно ответил Меривейл.
  – Нетрудно догадаться. У Джастина отменный вкус, когда дело касается… – И снова он осекся. – Гром и молния! Прости меня, Дженни. Чертовская забывчивость… – Он виновато посмотрел на Меривейла. – Обязательно я брякну что-нибудь невпопад, Тони. Вечно в голове ветер, ну и возлияния… Что поделаешь!
 Меривейл проводил его в библиотеку, куда вскоре лакей принес вино. Руперт расположил свою длинную фигуру в кресле поудобнее и осушил рюмку.
 – Сказать по чести, Тони, – заметил он доверительно, – мне всегда свободнее в отсутствие дам! Мой язык вечно меня подводит, чтоб ему сгореть, Да нет, конечно, Дженни чертовски редкостная женщина, – добавил он поспешно. – Просто чудо, что ты пускаешь меня на порог. Как вспомнить, что мой брат бежал с Дженни…. – Он комично потряс головой,
 – Дверь тебе здесь всегда открыта, – улыбнулся Меривейл. – Я не опасаюсь, что ты попытаешься похитить Дженни.
 – Боже упаси! Не стану уверять, будто у меня совсем уж не было женщин, без этого ведь нельзя, сам понимаешь. Фамильная честь, старина, и все прочее, но меня к ним никогда особенно не тянуло, Тони. Ну, совсем нет. – Он налил себе еще вина. – Странно, как подумаешь! Вот я – Алас-тейр, и ни единой громкой интриги за мной не числится. Иной раз мне сдается, – вздохнул он, – что я ненастоящий Аластейр. Среди нас не найти ни единого, который бы не…
 – На твоем месте я бы не изнывал по такому пороку, – сухо сказал Меривейл.
 – Как сказать! Возьми Джастина: где бы он ни был, обязательно рядом какая-нибудь юбка. Я ничего плохого о нем сказать не хочу, только мы друг к другу особой любви не испытываем. Но одно я скажу: он не прижимист. Наверное, ты мне не поверишь, Тони, но с тех пор, как он разбогател, я ни разу не гостил в долговой тюрьме. – Он горделиво вскинул голову. – Ни единого раза!
 – Да, чудесно, – согласился Меривейл. —Так ты действительно приехал увидеть Леони?
 – Ее так зовут? Ну а еще что?
 В серых глазах замерцал смех.
 – А я думал, ты стосковался от желания навестить нас с Дженнифер.
 – О, разумеется, разумеется! – заверил его Руперт, торопливо садясь прямо. Он увидел искры смеха в глазах Меривейла и вновь откинулся на спинку кресла. – Дьявол тебя возьми, Тони! Ты смеешься надо мной! Ну да, мне хочется взглянуть на последнюю пассию Джастина. Она одна в Эйвон-Корте?
 – Нет. С твоей родственницей, госпожой Филд.
 – Что? Неужто со старушкой Гарриет? Право, до чего еще додумается Джастин? На этот раз решил соблюсти приличия, э?
 – Мне кажется, это правда, что она просто состоит под его опекой.
 Руперт иронически вздернул бровь.
 – По каковой причине, мой милый друг, ты либо будешь обходиться с ней с подобающим уважением, либо отправишься назад в Лондон.
 – Но, Тони… Черт побери, ты же знаешь Джастина!
 – А знает ли его хоть кто-нибудь из нас? Вот что мне теперь все чаще приходит в голову. Я знаком с этим ребенком.
 – Ну, я сам погляжу, – заявил Руперт со смешком. – Я бы дорого заплатил, чтобы увидеть лицо Джастина, когда он узнает, что я занимался браконьерством в его угодьях! Не то чтобы мне очень хотелось его рассердить. Он дьявольски неприятен, когда его задевают. – Он умолк и задумчиво нахмурился. – Знаешь, Тони, я частенько прикидываю, какие он ко мне питает чувства. Фанни он любит, руку дам на отсечение. В былые дни держал ее в ежовых рукавицах. Не верится, а? А я… Назначил мне щедрое содержание, но редко находит для меня дружеское слово.
 – А тебе нужны его дружеские слова? – осведомился Меривейл, разглаживая морщинку на атласном рукаве.
 – Ну-у… Он же мой брат, знаешь ли. Странно то, что он очень обо мне заботился, пока у меня молоко на губах не обсохло. Конечно, он всегда был велеречивой сосулькой. Тебе я признаюсь, Тони, что до сих пор его побаиваюсь.
 – Не берусь его понять, Руперт. В свое время мне казалось, что в нем прячется что-то хорошее. А эта девочка, Леони, просто обожает его. Так что остерегись, не скажи чего-нибудь лишнего при ней.
 – Милый мой, вряд ли я скажу хоть что-то…
 – Совсем не вряд ли, – возразил Меривейл, – шалопай пустоголовый!
 – Провалиться мне, это уж несправедливо. А как насчет грабежей на больших дорогах, а, любезный?
 Меривейл поднял руки.
 – Touchй! Бога ради, Руперт, не болтай об этом в городе!
 Руперт пригладил взлохматившиеся волосы и сумел придать себе вид надменнейшего превосходства.
 – О, я не такой дурак, как ты считаешь, Тони, уверяю тебя.
 – Возблагодарим Бога! – ответил Меривейл.




 Глава 15
 ЛОРД РУПЕРТ ЗНАКОМИТСЯ С ЛЕОНИ


 На следующий же день Руперт отправился верхом в Эйвон-Корт и возвестил о своем появлении пронзительным трезвоном дверного колокольчика под аккомпанемент громовых ударов по филенке. Леони сидела в холле у камина, и эта какофония ее слегка встревожила. Когда явился дворецкий, чтобы впустить посетителя, она встала и выглянула из-за ширмы, удивляясь, кто бы это мог быть. Ей в уши ударил громкий бодрый голос:
 – Э-эй! Джонсон! Еще прыгаешь, старина? Где моя кузина?
 – А, это вы, милорд! – сказал старый дворецкий. – Да и конечно, кто же другой стал бы так ломиться в дверь? Госпожа Филд в гостиной.
 Руперт прошел мимо него и при виде Леони, которая с некоторым страхом поглядывала на него от камина, сдернул шляпу и поклонился.
 – Прошу прощения, мамзель. Гром и молния, что это с холлом? Был склеп склепом уж не знаю сколько веков, а теперь!..
 – Это милорд Руперт, сударыня, – виновато объяснил Джонсон. Он посмотрел на своего молодого хозяина суровым взглядом. – Вам тут нельзя остановиться, милорд. Это воспитанница его светлости. Мисс Леони Боннар.
 – Я остановился у Меривейлов, старый ворчун, – заявил неукротимый Руперт. – Если вы велите мне убраться вон, мамзель, я уберусь.
 Леони недоуменно наморщила нос.
 – Руперт? О, так вы брат монсеньора!
 – Мо… А, да-да! Именно так! Леони порхнула к нему.
 – Очень рада вас видеть, – сказала она вежливо. – Теперь я сделаю реверанс, а вы поцелуете мне руку, n'est-ce pas?
 Руперт вытаращил глаза.
 – Да, но…
 – Eh, bien! – Леони низко присела, выпрямилась и протянула правую ручку. Руперт слегка коснулся ее губами.
 – Еще ни разу ни одна дама или девица не говорила мне, чтобы я поцеловал ей руку, – заметил он.
 – Мне не следовало этого говорить? – спросила она с беспокойством. – Voyons, все это так трудно выучить! А где монсеньор, скажите?
 – Господи, откуда мне знать, дорогая моя! Наша семья не слишком сплочена, даю слово! Леони внимательно на него посмотрела.
 – Вы – молодой Руперт. Я знаю. Я про вас слышала.
 – И ничего хорошего, руку даю на отсечение. Я блудный сын нашего семейства.
 – Вовсе нет! Я слышала, как про вас говорили люди в Париже, и, по-моему, вы им нравитесь.
 – Неужто, черт возьми? А вы приехали из Парижа, моя дорогая?
 Она кивнула.
 – Я была у монсеньора па… – Ее ладошка прижалась к губам, глаза лукаво заблестели.
 Руперт был заинтригован. Он пристально посмотрел на ее короткие кудри.
 – Па…?
 – Я не должна про это говорить. Пожалуйста, не спрашивайте меня!
 – Неужто вы были его пажом?!
 Леони уставилась на носки своих туфель.
 – Какая прелестная история! – сказал Руперт в восторге. – Его паж, во имя всех чудотворцев!
 – Только никому не говорите! – настойчиво попросила она. – Обещайте!
 – Нем как могила, моя дорогая! – ответил он сразу же. – Вот уж не думал наткнуться на волшебную сказочку! И что вы делаете тут взаперти?
 – Учусь быть благовоспитанной барышней, милорд.
 – Ко всем чертям милорда, не при вас будь сказано. Меня зовут Руперт.
 – А это convenable? Мне называть вас так?
 – Convenable, моя дорогая? Разве вы не воспитанница моего брата?
 – Ну-у… да.
 – Ну так eh bien, как вы сами выражаетесь. Дьявол меня побери, если это не моя кузина!
 По лестнице спускалась госпожа Филд, щуря близорукие глаза.
 – Разумеется. А это правда ты, Руперт?
 Руперт пошел к ней навстречу.
 – Собственной персоной, кузина. Надеюсь, что вижу вас в вашем обычном добром здравии?
 – Да, если не считать легкого приступа подагры. Леони! Вы здесь?
 – Я сам представился, кузина. Я ведь прихожусь ей чем-то вроде дяди, не так ли?
 – Дядя? О, Руперт, конечно же нет!
 – Я вас в дяди не приму, – заявила Леони, задрав нос. – Вы недостаточно респектабельны!
 – Деточка!
 Руперт расхохотался.
 – Клянусь, я тебя, дитя мое, в племянницы не возьму! Слишком уж у тебя острый язычок.
 – Ах нет, Руперт! – заверила его госпожа Филд. – Она примерная девица. – Она посмотрела на него неуверенно. – Но, Руперт, следует ли тебе быть здесь, как ты думаешь?
 – Выгоняете меня из моего родного дома, кузина?
 – Ах, что ты! Я вовсе не…
 – Я приехал познакомиться с воспитанницей моего брата, кузина, как того требуют приличия. – Сказал он это очень убедительно, и лицо госпожи Филд посветлело.
 – Ну, если так, Руперт… А где ты остановился?
 – В Меривейле, кузина. На ночь. А на день – здесь, с вашего разрешения.
 – Но… но Джастин знает? – тревожно спросила почтенная дама.
 – Вы хотите сказать, кузина, что Аластейру не понравилось бы мое присутствие здесь? – грозно спросил Руперт в праведном негодовании.
 – Ах нет же, нет! Ты меня не понял. И не сомневаюсь, Леони ужасно скучно проводить все время только в моем обществе. Быть может, ты будешь иногда ездить с ней верхом? Деточка оставляет своего грума на конюшне и ездит одна, сколько я ни твержу ей, что это неприлично.
 – Готов ездить с ней весь день напролет! – весело пообещал Руперт. – То есть если она захочет взять меня в спутники.
 – По-моему, мне это понравится, – сказала Леони. – Я еще не встречала никого tout comme vous [70] .
 – Ну, если на то пошло,  – отпарировал Руперт, – я еще никогда не встречал такой барышни, как ты.
 Госпожа Филд вздохнула и скорбно покачала головой.
 – Боюсь, она никогда не станет совсем такой, какой мне хотелось бы ее видеть.
 – Она сведет Лондон с ума, – предсказал Руперт. – Ты пройдешься со мной до конюшни, Леони?
 – Я только возьму плащ! – Леони кивнула и легко взбежала по лестнице.
 До того как она вернулась, госпожа Филд успела прочесть Руперту коротенькую нотацию и исторгнуть у него обещание, что он будет держаться с Леони по всем правилам хорошего тона. Едва они вышли из дома, как Леони, вприпрыжку шагая рядом с Рупертом, посмотрела на него со свойственной ей доверчивой улыбкой.
 – У меня есть план! – возвестила она. – Я вдруг сразу его придумала! Вы будете так любезны сразиться со мной шпагой?
 – Я? Что-что? – воскликнул Руперт, остановившись как вкопанный.
 – Драться на шпагах! Фехтовать! – Она нетерпеливо топнула ногой.
 – Гром и молния! Что дальше? Ладно, я буду фехтовать с тобой, плутовка.
 – Благодарю, благодарю вас! Видите ли, монсеньор начал меня учить, но потом уехал, а госпожа Филд совсем не умеет фехтовать, я ее спрашивала.
 – Тебе следовало бы попросить об этом Энтони Меривейла. Джастин хорош, не спорю, но Энтони однажды почти взял над ним верх.
 – Ага! Я знала, что тут есть тайна! Скажите, монсеньор устроил интригу с миледи Дженнифер?
 – Похитил ее у Энтони, моя дорогая.
 – Vraiment? Ей это, я думаю, не понравилось.
 – Боже мой, нет! Да и какой женщине это понравилось бы?
 – Я бы не огорчилась, – хладнокровно сообщила Леони. – Но леди Меривейл – а! Это совсем другое дело. Она уже была замужем?
 – Дьявол! Джастин редко завязывает интриги с замужними женщинами. Он хотел на ней жениться.
 – Ничего не получилось бы, – заметила Леони с умудренным видом. – Она ему наскучила бы. И милорд поспешил ее спасать?
 – Да, и готов был драться с Джастином а outrance [71] . Марлинг их остановил. Какая была сцена! Теперь они друг с другом не разговаривают, знаешь ли. Чертовски неловко, ведь Меривейла мы знаем с самого детства. Марлинг тоже не слишком любит Джастина.
 – А! – презрительно бросила Леони. – Он добрый человек, мосье Марлинг, но такой скучный!
 – Да, но позволь тебе сказать, брак с Фанни отрезвил бы любого!
 – Мне кажется, вся ваша семья очень странная, – заметила она. – Все до одного ненавидят всех остальных. Но нет, леди Фанни иногда любит монсеньора!
 – Ну, видишь ли, наша маменька была настоящий порох, – объяснил Руперт. – Да и старый герцог к святым не принадлежал, Бог свидетель! Так удивительно ли, что мы грыземся как собаки!
 Тем временем они дошли до конюшни, куда отвели лошадь Руперта. Он весело окликнул одного из конюхов и начал осматривать лошадей, которые стояли там. К тому времени, когда они вернулись в дом, могло показаться, что их связывает многолетняя дружба. Руперт пришел в восхищение от воспитанницы своего брата и уже решил погостить в Меривейле подольше. Девушка, которая разговаривала с мальчишеской откровенностью и вовсе не ждала, что он примется за ней ухаживать, была новинкой для Руперта. Месяц назад он строил куры мисс Джулии Фолкнер, это ему приелось, и он решил пока избегать женского общества. Но теперь подумал, что с Леони, такой дружелюбной и необычной, можно будет проводить время очень приятно. К тому же она была очень молода, а до сих пор все его пассии оказывались старше его. И он обещал себе две-три недели веселых развлечений, не испорченных опасениями, что его принудят жениться.
 Он приехал на следующий день, и впустивший его лакей доложил, что мисс Леони ожидает милорда в портретной. Он направился туда и увидел, что она прогуливается там в куртке и панталонах, поглядывая на его предков.
 – Черт побери! – воскликнул он. – Ну, плутовка!
 Леони быстро обернулась и прижала палец к губам,
 – А где мадам?
 – Кузина Гарриет? Я ее не видел. Леони, всегда носи эту одежду! Она тебе очень к лицу, клянусь душой!
 – Я тоже так думаю, – вздохнула она. – Но если вы скажете мадам, она расстроится и скажет, что благовоспитанные барышни так не делают. Я принесла сюда рапиры.
 – О, так мы будем фехтовать, амазонка?
 – Вы же обещали!
 – Как хочешь, как хочешь. Провалиться мне, я бы дорого дал, чтобы увидеть лицо Джулии, узнай она! – Он насмешливо фыркнул.
 Леони кивнула. Он уже рассказал ей про госпожу Фолкнер.
 – Не думаю, чтобы я ей понравилась, – сказала Леони и обвела рукой портреты. – В вашей семье столько людей, правда? Вон тот очень хороший – он похож на монсеньера… немножко.
 – Бог мой, деточка, это же старик Хьюго Аластейр. Дьявольский был распутник. Чертовски мрачная компания все они тут, и каждый кривит надменно губы, ну прямо как сам Джастин. Вон посмотри на этого. Мой досточтимый батюшка.
 Леони поняла глаза на физиономию Рудольфа Аластейра, помеченную неизгладимой печатью разгульной жизни.
 – Он мне совсем не нравится, – сказала она строго.
 – Он никогда никому не нравился, деточка. А вот и ее светлость. Она была француженкой, как и ты. Бог мой, ты когда-нибудь видела подобный рот? Обворожительный, знаешь ли, но дьявольский характерец.
 Леони перешла к последнему портрету. В ее глазах появилось благоговение.
 – А это… монсеньор.
 – Написан год назад. Прекрасный портрет, э?
 Карие глаза насмешливо смотрели на них из-под тяжелых век.
 – Да, хороший, – согласилась Леони. – Но он не всегда улыбается вот так. Я думаю, он был в плохом расположении духа, когда его изобразили.
 – Просто жуткий, верно? Конечно, неподражаем, но, Бог мой, проклятая маска, а не лицо! Не доверяй ему, дитя мое. Он же дьявол.
 Щеки Леони вспыхнули.
 – Вовсе нет! Это вы большой дур-р-рак!
 – Но это правда, дорогая моя. Говорю же тебе, он сам сатана. Черт побери, кому знать, как не мне. – Он обернулся и успел увидеть, как Леони схватила одну из рапир. – Э-эй! Что ты… – Он не договорил и отпрыгнул за кресло с неизящной поспешностью, так как Леони с пылающими глазами устремилась на него, держа рапиру самым воинственным образом.
 Руперт поднял кресло и оборонялся им, а его лицо выражало комичный испуг.
 Леони забежала сбоку, и он пустился наутек, хотя и со смехом. Леони преследовала его по пятам и загнала в угол, так что ему пришлось вновь выставить кресло, как щит.
 – Нет же, нет! Послушай, Леони! Э-эй, ты меня почти достала! Шишечка слетит, как пить дать слетит! Черт побери, это дикость какая-то! Да опусти же ее, кошка бешеная! Опусти!
 Гнев Леони угас, и она опустила рапиру.
 – Я хотела вас убить, – сказала она как ни в чем не бывало. – И убью, если вы будете говорить мне такое про монсеньора. Выходите из угла. Вы трус!
 – Как мило! – Руперт опасливо поставил кресло на пол. – Убери чертову рапиру, и я выйду.
 Леони поглядела на него и внезапно рассмеялась. Руперт вышел из угла, приглаживая взлохматившиеся волосы.
 – У вас был такой смешной вид! – еле – выговорила Леони.
 Руперт смерил ее мрачным взглядом, на миг лишившись дара речи.
 – Я бы и еще так сделала бы, чтобы посмотреть, как вы побежите!
 Руперт попятился, но губы у него складывались в улыбку.
 –Ради Бога, не надо! – взмолился он.
 – Не буду, – любезно ответила Леони. – Но не говорите подобных вещей…
 – Никогда больше! Даю слово. Джастин святой!
 – Теперь мы будем фехтовать и перестанем болтать, – царственно заявила Леони. – Я сожалею, что напугала вас.
 – Вздор! – надменно произнес Руперт.
 – Нет, вы напугались! – У нее заблестели глаза. – Я видела ваше лицо, оно было таким смеш…
 – Довольно! – отрезал Руперт. – На меня напали врасплох.
 – Да, это я сделала нехорошо, – сказала она, – но, понимаете, у меня вспыльчивый характер.
 – Да, это я понял! – Руперт состроил гримасу.
 – Очень печально, n'est-ce pas? Но я правда сожалею.
 С этой минуты он стал ее рабом.




 Глава 16
 ПОЯВЛЕНИЕ ГРАФА ДЕ СЕН-ВИРА


 Дни летели один за другим, а герцог все не возвращался. Руперт и Леони катались верхом, фехтовали и ссорились, точно двое детей, а издали за ними наблюдали Меривейлы и улыбались.
 – Дорогая, – сказал милорд, – она мне кого-то напоминает, но я никак не могу вспомнить кого.
 – А я, по-моему, никогда не видела никого на нее похожего, – ответила Дженнифер. – Милорд, мне пришло в голову, что было бы очень мило, если бы они с Рупертом поженились.
 – О нет, – быстро сказал он. – Она, конечно, еще младенец, но слишком взрослая для Руперта.
 – Или недостаточно взрослая. Все женщины старше своих мужей, Энтони.
 – Позволю себе не согласиться. Я солидный мужчина в годах.
 Она потрепала его по щеке.
 – Ты совсем еще мальчик. Я куда тебя старше.
 Он не понял и немного встревожился.
 – Это-то мне и нравится, – сказала она.
 Тем временем в Эйвон-Корте Леони и ее поклонник получали большое удовольствие от общества друг друга. Руперт научил Леони удить, и они проводили у речки восхитительные дни, возращаясь домой в сумерках усталые, промокшие и невероятно грязные. Руперт обходился с Леони точно с мальчиком, что ей очень нравилось, и рассказывал ей всякие истории о высшем свете, что ей тоже очень нравилось. Но особенно она любила, когда он вспоминал то одно, то другое о своем брате. Эти рассказы она готова была слушать часами: глаза у нее блестели, полуоткрытые губы впивали каждое его слово.
 – Он… он grand seigneur [72] , – как-то сказала она с гордостью.
 – А, да! В каждом дюйме. Что так, то так. И он тратит не считая. А к тому же дьявольски умен. – Руперт многозначительно кивнул. – Иногда мне сдается, что нет такого, чего бы он не знал. Только Богу известно, как он умудряется получать эти сведения, но он их получает. Позерство, конечно, но чертовски вредное, даю слово. От него ничего не утаишь. И всегда появляется, когда его меньше всего ждешь – или хочешь его видеть. О, он хитер, дьявольски хитер!
 – По-моему, ты его немножко любишь, – проницательно заметила Леони.
 – Черт побери! Он умеет быть обходительным, да только изредка! Конечно, им можно гордиться, но он какой-то особенный.
 – Скорее бы он вернулся, – вздохнула Леони.
 Два дня спустя Меривейл, направляясь в деревню Эйвон, увидел, как эта парочка неслась карьером по лугам. Заметив его, они придержали лошадей и подъехали к нему. Леони раскраснелась и тяжело дышала, а Руперт обиженно хмурился.
 – Он очень глупый, этот Руперт! – объявила Леони.
 – Она меня сегодня совсем замучила, – пожаловался Руперт.
 – А ты мне совсем не нужен, – сказала Леони, гордо задрав нос.
 Меривейл посмеялся их перебранке.
 – Миледи как-то на днях назвала меня мальчиком, но, Бог свидетель, рядом с вами я чувствую себя седобородым старцем, – сказал он. – Желаю вам обоим приятной прогулки.
 Он поехал дальше в деревню, где, покончив с делами, остановился у «Герба Эйвонов» и хотел войти в кофейную комнату, но на пороге столкнулся с выходящим оттуда высоким джентльменом.
 – Прошу прощения, сударь, – извинился он, и его глаза изумленно раскрылись. – Сен-Вир! Какими судьбами вы здесь, граф? Я не представлял себе…
 Сен-Вир было сердито попятился, но теперь он поклонился и сказал, если и без особой радости, то достаточно учтиво:
 – Ваш слуга, Меривейл. Не думал встретить вас здесь.
 – Как и я вас. Самое неожиданное место для подобной встречи! Что привело вас в наши края?
 Сен-Вир чуть-чуть замялся.
 – Я еду навестить друзей, – сказал он затем. – Они живут… в одном дне пути к северу отсюда. Моя шхуна стоит в Портсмуте. – Он слегка развел руками. – Мне пришлось прервать мое путешествие, чтобы оправиться от нездоровья, постигшего меня en route [73] . Что поделаешь! Разве можно приезжать к друзьям souffrant? [74] 
 Меривейлу эти объяснения показались странными, а манера Сен-Вира держаться – еще более странной, но благовоспитанность заставила его скрыть сомнения.
 – Мой любезный граф, такой превосходный случай. Вы не откажетесь отобедать у меня в Меривейле? Я буду рад представить вас моей жене.
 И вновь Сен-Вир как будто поколебался.
 – Мосье, я отправляюсь в путь завтра.
 – Ну, так приезжайте в Меривейл нынче вечером, граф, нижайше вас прошу.
 Граф почти пожал плечами.
 – Eh, bien, мосье, вы очень добры. Благодарю вас.
 Вечером он приехал в Меривейл и склонился над рукой Дженнифер в глубоком поклоне.
 – Мадам, я весьма счастлив. Мне давно хотелось познакомиться с супругой моего друга Меривейла. Еще не поздно принести вам поздравления, Меривейл?
 Энтони засмеялся.
 – Мы женаты четыре года, граф.
 – Я наслышан о красоте мадам баронессы, – сказал Сен-Вир.
 Дженнифер отняла свою руку.
 – Не угодно ли сесть, мосье? Я всегда рада друзьям моего мужа. Куда вы держите путь?
 Сен-Вир сделал неопределенный жест.
 – На север, мадам. Я еду навестить моего доброго друга… э… Чалмера.
 Меривейл наморщил лоб.
 – Чалмер? Мне кажется, я не имею удовольствия…
 – Он живет в уединении, – объяснил Сен-Вир и вновь обратился к Дженнифер: – Мадам, мне кажется, я никогда не видел вас в Париже.
 – Да, сударь. Я ни разу не выезжала за пределы моей страны. Но муж иногда посещает вашу столицу.
 – Вы непременно должны свозить туда мадам! – Сен-Вир улыбнулся. – Вас мы там видим часто, n'est-ce pas?
 – Ну, не так часто, как прежде, – ответил Меривейл. – Моя жена не любит столичной жизни.
 – А! Тогда понятно, Меривейл, почему теперь вы остаетесь за границей так недолго!
 Лакей доложил, что обед подан, и они перешли в столовую. Граф развернул салфетку.
 – Вы живете в очаровательнейших местах, мадам. Леса великолепны.
 – Вокруг Эйвон-Корта они еще прекраснее, – сказал Энтони. – Такие прекрасные дубы.
 – А, Эйвон! Я весьма огорчен, что герцог в отъезде. Я надеялся… но нет, судьба судила иначе.
 В глубинах памяти Меривейла шевельнулось смутное воспоминание. Ведь как будто много лет назад был какой-то скандал?
 – Да, Эйвон, по-моему, в Лондоне. У нас гостит лорд Руперт… сейчас он обедает в Эйвон-Корте с мадам Филд и мадемуазель де Боннар, воспитанницей герцога.
 – Мадемуазель де?..
 – Боннер. Вы слышали, что Эйвон стал опекуном?
 – Какие-то слухи до меня доходили, – медленно произнес граф. – Так она здесь?
 – Временно. Ее, мне кажется, скоро должны представить ко двору.
 – Vraiment? – Граф отхлебнул вина. – Без сомнения, она ennuyйe [75] тут?
 – Мне кажется, не особенно, – ответил Меривейл. – В Эйвоне у нее достаточно развлечений. Она и этот шалопай Руперт теперь изволят играть в прятки в лесу. Настоящие дети!
 – Ах, так? – Сен-Вир слегка наклонил голову/– А герцог, вы сказали, сейчас в Лондоне?
 – Не поручусь. Никто никогда не знает, где он может оказаться в следующую минуту. Леони, по-моему, ожидает его со дня на день.
 – Очень сожалею, что разминулся с ним, – механически произнес Сен-Вир.
 После обеда они с Меривейлом сели за пикет, а вскоре в гостиную вбежал Руперт и остановился как вкопанный при виде гостя.
 – Гром… Ваш покорнейший, граф, – сказал он сдержанно и отошел к Дженнифер. – Что тут делает этот субъект? – проворчал он ей на ухо.
 Она прижала палец к губам.
 – Граф только что выразил сожаление, что не застал твоего… твоего брата, Руперт, – сказала она громко.
 Руперт вытаращил глаза на Сен-Вира.
 – Э? А, да! Мой брат будет ужасно огорчен, уверяю вас, сударь. Вы приехали нанести ему визит?
 Возле мясистых губ графа задергалась мышца.
 – Нет, милорд. Я еду повидать друзей и подумал, не навестить ли мне по пути господина герцога.
 – Нижайше прошу, позвольте мне передать ему все, что вам будет благоугодно, – сказал Руперт.
 – Cela ne vaut pas la peine, m'sieur [76] , – учтиво ответил граф.
 Едва он откланялся, как Руперт накинулся на хозяина дома:
 – Дьявол тебя побери, Тони, для чего ты пригласил сюда этого мерзавца? Что он делает в Англии? Клянусь душой, это уж слишком – встретиться с ним, быть любезным…
 – Любезности я что-то не заметил, – сказал Меривейл. – Он в ссоре с Аластейром?
 – В ссоре! Да он наш смертельный враг, дорогой мой! Он оскорбил нашу семейную честь! Даю тебе слово. Как, ты не знал? Он ненавидит нас, как сам дьявол! Много лет назад пригрозил отделать Джастина хлыстом.
 Тут Меривейл все понял.
 – Но конечно, я помню! Так для чего же он притворялся, будто хочет видеть Аластейра?
 – Он мне не понравился, – сказала Дженнифер с тревогой. – От его взгляда меня пробрала дрожь. По-моему, он дурной человек.
 – Я одного не понимаю, – заметил Руперт, – откуда между ним и Леони такое сходство? Меривейл встрепенулся.
 – Так вот что! А я все старался вспомнить, где я видел кого-то похожего на нее.
 – Рыжие волосы – и темные брови! – протянул Руперт. – Черт меня побери, тут что-то кроется! Похоже, Джастин ведет сложную игру, провалиться мне на этом месте!
 Меривейл засмеялся.
 – Какую игру, ветреник?
 – Не знаю, Тони. Но если бы ты прожил рядом с Джастином столько же лет, сколько я, ты бы не смеялся. Джастин не забыл их ссоры, хоть поклясться! Он никогда ничего не забывает. Что-то затевается, черт побери!




 Глава 17
 О ПОХИЩЕНИИ, ПОГОНЕ И ПУТАНИЦЕ


 O parbleu! [77] – с досадой воскликнула Леони. – Этот Руперт всегда опаздывает, vaurien [78] .
 – Душа моя, – попеняла ей госпожа Фидд. – Такие выражения! Право, благовоспитанные девицы даже не знают подобных слов! Умоляю вас…
 – Сегодня я не буду благовоспитанной, – решительно заявила Леони. – Я хочу, чтобы монсеньор вернулся!
 – Милочка, вам не подобает…
 – А, ба! – воскликнула Леони и покинула почтенную даму.
 Она поднялась к себе в спальню и безутешно села у окна.
 «Уже две недели, как монсеньор не прислал письма, – размышляла она. – А в последнем он написал: „Я скоро приеду“. Voyons, разве так держат обещания? А Руперт опять опоздал…» Ее глаза оживленно блеснули, и она вскочила на ноги.
 – Ну, я сыграю шутку с Рупертом! – воскликнула она вслух.
 Во исполнение этого намерения она вытащила из гардероба свой мужской костюм и выбралась из юбок. Ее волосы отросли, но не настолько, чтобы стягивать их лентой у шеи, и они все еще одевали ее голову шапочкой из сотен непокорных кудрей. Она зачесала их наверх ото лба, надела рубашку, панталоны и куртку и, схватив треуголку, небрежной походкой спустилась с лестницы. К счастью, госпожи Филд нигде не было видно, а потому она без помех выскользнула в сад. В первый раз она вышла из дома в мальчишеском наряде, а так как это было запретным удовольствием, глаза у нее шаловливо блестели. Руперт, как она знала, при всей своей распущенности, считался с приличиями. И конечно, будет возмущен, увидев, что она разгуливает по парку в такой одежде. Именно этого ей и хотелось, а потому, в надежде повстречать его, она направилась к лесу, тянувшемуся вдоль проезжей дороги.
 На полпути через широкий луг, за которым начинался лес, она увидела, что Руперт выходит из конюшни со шляпой под мышкой, что-то насвистывая. Леони приложила ладони трубкой ко рту.
 – Эгей, Руперт! – крикнула она злорадно. Руперт увидел ее, на секунду замер, а затем поспешил к ней широким шагом. .
 – Нечистая сила, что ты еще натворишь? – крикнул он. – Клянусь душой, это неслыханно, провалиться мне, если не так! Немедленно домой, бесстыдница!
 – И не подумаю, милорд Руперт! – насмешливо ответила она и, пританцовывая, побежала от него. – Вам меня не заставить!
 – Ах, так! – завопил Руперт, бросил шляпу и побежал за ней.
 Леони тут же нырнула в лес и припустила во всю мочь, не сомневаясь, что Руперт, если нагонит ее, вполне способен вернуться в дом с ней на руках.
 – Погоди, вот я тебя изловлю! – угрожающе кричал Руперт, продираясь сквозь кусты. – Черт! Я порвал манжету, а кружева обошлись мне в пятнадцать гиней! Чума тебя порази, где ты?
 Леони ответила насмешливым восклицанием, которое эхом раскатилось по лесу, и побежала дальше, прислушиваясь к шумной погоне у себя за спиной. Она заставляла Руперта кружить между стволами, пролагать себе дорогу через кусты, перебраться через ручей, старательно ему не показываясь, пока не выскочила на дорогу. Она бы повернулась и сдвоила бы след, если бы не увидела стоящую поблизости легкую дорожную карету. Удивившись, она подобралась на цыпочках поближе, чтобы разглядеть экипаж из-за невысокого терновника. Из отдаления донесся голос Руперта, в котором раздражение мешалось со смехом. Она откинула голову, чтобы закричать в ответ, и тут с изумлением увидела, что по лесной тропке к дороге торопливо идет граф Сен-Вир. Он хмурился, у мясистых губ залегли тяжелые складки. Он поднял голову, и едва его взгляд упал на нее, как хмурость исчезла с его лица, и он бросился к ней.
 – Приветствую тебя, паж Леон, – сказал он, и каждое слово было как удар хлыста. – Я и надеяться не мог, что отыщу тебя так скоро. На этот раз, думается, удача улыбнулась мне.
 Леони попятилась, вспомнив предостережение Эйвона.
 – Bonjour, m'sieur [79] , – сказала она, стараясь понять, что он делает во владениях герцога и почему он вообще в Англии. – Вы хотели видеть монсеньора? – спросила она, наморщив лоб. – Он в отъезде.
 – Я безутешен, – саркастически сказал Сен-Вир и подошел к ней вплотную.
 Она отшатнулась и с внезапной паникой позвала Руперта:
 – Руперт, Руперт, а moi! [80] 
 Но тут ладонь Сен-Вира зажала ей рот, а другой рукой он схватил ее за талию. Как она ни отбивалась, он поднял ее и побежал с ней к ожидающей карете. Без колебаний она изо всех сил укусила руку, зажимавшую ей рот. Раздалось приглушенное ругательство, рука дрогнула, и Леони, отдернув голову, вновь отчаянно закричала:
 – Руперт, Руперт, on m'emporte! A moi, а moi, а moi! [81] 
 Его голос раздался гораздо ближе:
 – Кто… что… Какого черта…
 Ее втолкнули в карету, она обернулась, как маленькая разъяренная фурия, но ее грубо отбросили в угол. Она услышала, как Сен-Вир отдал распоряжение кучеру, затем он оказался на сиденье рядом с ней, и карета понеслась вперед.
 Руперт, весь красный и растрепанный, выскочил на дорогу из кустов как раз вовремя, чтобы увидеть карету, исчезающую за поворотом в направлении деревни.
 Сначала он решил, что Леони просто его дразнит, но второй ее крик был по-настоящему отчаянным, а главное, ее нигде не было видно. С обычной своей порывистостью он побежал по дороге следом за каретой, даже не подумав, что было бы куда разумнее вернуться на конюшню за своей лошадью. Он мчался во всю прыть, без шляпы, с разорванными манжетами, в сбившемся набок парике. Карета давно скрылась из виду, но он бежал, пока совсем не запыхался. Тогда он перешел на шаг. А передохнув, снова побежал, ухмыляясь при мысли, как смешно он должен выглядеть со стороны. Кто мог похитить Леони и для чего, он не знал, но не сомневался, что ее увезли в этой карете. В нем взыграл его воинственный дух, а заодно и любовь к приключениям. Нет, он нагонит эту карету, пусть ценой жизни! Вот так, то бегом, то шагом, он добрался до деревни, растянувшейся вдоль дороги в трех милях от Эйвон-Корта, и при виде ближайшего дома вновь припустил усталой рысцой.
 Кузнец работал у себя во дворе и удивленно уставился на приближающуюся, хорошо знакомую фигуру. Кто в этих местах не знал Руперта?
 – Эй, ты! – пропыхтел Руперт. – Карета… тут проезжала? В какую сторону… она свернула?
 Кузнец выпрямился и почтительно дернул себя за свисающую на лоб длинную прядь волос.
 – Да, милорд.
 – Черт… тебя побери! Карета!
 – Да, милорд, да, – повторил недоумевающий кузнец.
 – Она… здесь… проезжала?..—прохрипел Руперт.
 Тут кузнеца осенило.
 – Ну да, ваша милость, и остановилась у «Герба». Минут двадцать как уехала.
 – Черт бы ее побрал! Куда?
 Кузнец покачал головой.
 – Простите, ваша милость, я на нее не смотрел.
 – Ну и дурак! – буркнул Руперт и продолжил путь.
 Хозяин «Герба Эйвонов» был более осведомлен. Он суетливо выбежал из дверей навстречу молодому лорду и всплеснул руками от изумления.
 – Милорд! Вы же потеряли шляпу, ваша милость! А ваш кафтан…
 – К черту мой кафтан! – перебил Руперт. – Куда поехала эта карета?
 – Карета французского джентльмена, ваша ми лость?
 Войдя в залу, Руперт рухнул на диван, но при этих словах подскочил и выпрямился.
 – Французский? Французский?! Вот что! Господин граф! Но на какого дьявола ему понадобилась Леони?
 Хозяин сочувственно смотрел на него в ожидании объяснений.
 – Эля! – потребовал Руперт, откидываясь на подушки. – А еще лошадь и пистолет.
 В полном недоумении хозяин принес ему эля в большой кружке. Руперт торопливо ее осушил и перевел дух.
 – Карета тут останавливалась? – спросил он. – Ты видел в ней воспитанницу моего брата?
 – Мисс Леони, милорд? Да нет же! Французский джентльмен из кареты не вылезал. Он очень, кажется, торопился, милорд!
 – Мерзавец! – Руперт потряс кулаком, свирепо нахмурясь.
 Мистер Флетчер даже попятился.
 – Да не ты, дурак, – сказал Руперт. – А почему карета остановилась?
 – Так, милорд, по счету уплачено не было, и мусью чемодан оставил. Ну, и лакей скок с козел, вбегает сюда, расплачивается со мной и был таков, прежде чем я дух перевести успел. У них у всех мозги набекрень, милорд, у французишек, – я-то ведь и думать не думал, что джентльмен нынче съедет. А и гнали же они лошадей, а те резвые, чистое заглядение.
 – Разрази гром его черную душонку! – бесился Руперт. – Дьявольские козни, ясно как день. Коня, Флетчер! Коня!
 – Коня, милорд?
 – Не корову же, черт побери! Лошадь, любезный, и побыстрее.
 – Но, милорд…
 – К дьяволу твое «но»! Иди найди мне лошадь и пистолет!
 – Но, милорд, у меня тут нет верховых лошадей! У фермера Джилса есть жеребчик, но…
 – Нет лошадей? Черт знает что! Беги приведи лошадь, которую сейчас подковывает кузнец! Поторопись!
 – Но, милорд, это лошадь мистера Мэнверса, и…
 – Пусть мистер Мэнверс проваливается к дьяволу! Ладно, я сам пойду! Нет, погоди! Пистолет, любезный!
 Хозяин совсем перепутался.
 – Милорд, вам, наверное, солнце голову напекло…
 – Солнце? В это время года? – взревел Руперт, окончательно осатанев. – Иди найди мне пистолет, плут!
 – Да-да, милорд, да-да, – ответил Флетчер и поспешил ретироваться.
 Руперт кинулся по дороге в сторону кузницы и услышал, как кузнец насвистывает, постукивая молотком.
 – Коггинс! Эй, Коггинс!
 Кузнец обернулся.
 – Чего изволите, милорд?
 – Поторопись с подковой, любезный. Мне нужна эта лошадь.
 Коггинс уставился на него, разинув рот.
 – Но… но эта лошадь не из конюшни его светлости, сударь…
 – Гром и молния! Да разве в конюшне его светлости нашелся бы такой одер! Ты меня дураком считаешь?
 – Но это же гнедой мистера Мэнверса, милорд!
 – Да будь он хоть пегим самого дьявола! – крикнул Руперт. – Он мне нужен, и дело с концом! Долго ты еще будешь копаться с подковой?
 – Что же, сударь, может, двадцать минут, а может, и подольше.
 – Гинея, если поторопишься! – Руперт порылся в карманах и извлек на свет две кроны. – Возьмешь ее у Флетчера, – добавил он, засовывая кроны назад в карман. – И хватит таращиться на меня, любезный! Прибивай подкову, не то я заберу у тебя молоток и вобью немножко смысла в твою тупую голову! Провалиться мне, если не вобью!
 После такого предупреждения кузнец взялся за работу с большим усердием.
 – Конюх ушел на ферму Фоли, милорд, – осмелился он заметить через минуту-две. – Что, ваша милость, мне ему сказать, когда он вернется?
 – Скажи, чтобы передал поклон от лорда Ру-перта Аластейра мистеру Мэнверсу… – что это еще за мистер Мэнверс, черт его побери! – поклон и благодарность за то, что он столь любезно одолжил ему свою лошадь. – Руперт обошел вокруг лошади, оценивая ее стати. – Лошадь? Мешок костей с коровьими бабками! Да никто просто права не имеет держать такой скелет. Слышишь, Коггинс?
 – Да, милорд. Слышу, сударь.
 – Ну, так поторопись с подковой и отведи животину к «Гербу»! – И Руперт поспешил по дороге назад к гостинице, где его уже ждал флетчер с внушительным пистолетом.
 – Он заряжен, милорд, – предупредил Флетчер. – Да только ваша милость и правда здоровы?
 – Хватит болтать! Куда поехала карета?
 – Да надо бы в Портсмут. Неужто ваша милость думает ее догнать?
 – А что еще, дурень? И мне нужна шляпа. Принеси какую-нибудь.
 Флетчер смирился с неизбежным.
 – Если ваша милость снизойдет взять мою воскресную…
 – Ладно, сойдет. Составь счет, и я заплачу… э… когда вернусь. Черт бы побрал этого пентюха Коггинса! Он что, до утра прокопается? Они и так меня уже на час опережают!
 Однако Коггинс вскоре явился, ведя на поводу гнедого. Руперт сунул пистолет в седельную сумку, подтянул подпругу и вспрыгнул в седло. Кузнец решился на последнюю мольбу.
 – Милорд, мистер Мэнверс – джентльмен очень раздражительный, и надо бы…
 – К дьяволу мистера Мэнверса, слышать больше про него не хочу! – ответил Руперт и зарысил
 по дороге.
 Позаимствованный конь оказался отнюдь не быстрым как ветер, в чем Руперт не замедлил убедиться. У него были свои понятия, какой выбирать аллюр, и почти всегда он настаивал на своем, к собственному удовольствию и вящей злости Руперта. А потому было уже почти четыре, когда Руперт наконец въехал в Портсмут, изнемогая от усталости, как и его лошадь.
 Он сразу же направился на набережную и узнал, что шхуна, стоявшая у причала последние три дня, ушла в море менее часа назад. Руперт швырнул шляпу мистера Флетчера на землю.
 – Разрази меня гром! Я опоздал!
 Начальник порта посмотрел на него с вежливым удивлением и подобрал шляпу.
 – Скажи мне вот что, – потребовал Руперт, спешиваясь, – на ней отплыл подлый француз?
 – Да, сударь, иностранный джентльмен с рыжими волосами и его сын.
 – Сын? – вскричал Руперт.
 – Ну да, сударь, и совсем больной. Мусью сказал, что у него горячка, и отнес его на борт, точно покойника, – закутал в плащ с ног до головы. Я еще сказал Джиму – вот ему: «Джим, – сказал я, – стыд и позор тащить этого малыша на борт, то есть коли он так занедужил».
 – Одурманил, черт побери! – воскликнул Руперт. – Ну, я с ним посчитаюсь! Увез ее во Францию, а! И что, черт побери, ему от нее нужно? Эй, ты! Когда отплывает следующий пакетбот в Гавр?
 – Сударь, ничего годящегося для таких, как ваша милость, до среды не будет, – сказал начальник порта. Хотя манжеты Руперта висели клочьями, а кафтан был весь забрызган грязью, начальник порта умел распознать истинного джентльмена с первого взгляда.
 Руперт огорченно взглянул на себя, наклонив голову.
 – Для таких, как… Ну-ну! – Он указал хлыстом на неказистое суденышко, нагруженное свертками тканей. – А это куда плывет?
 – В Гавр, сударь, да только вы сами видите, ваша милость, это же лохань лоханью.
 – А когда она отплывает?
 – Ввечеру, сударь. И так уже два дня лишних стоит, попутного ветра дожидается, но нынче после шести отчалит с приливом.
 – Это судно мне и требуется, – деловито объявил Руперт. – Где его шкипер?
 Начальник порта растерялся.
 – Так оно же старое, грязное, сударь, и никак…
 – Грязное? Так я грязный, черт побери! – перебил Руперт. – Пойди отыщи для меня шкипера и скажи ему, что я хочу отправиться во Францию сегодня.
 Начальник порта послушно затрусил прочь и вскоре вернулся с дюжим чернобородым верзилой, одетым в рядно. Этот джентльмен смерил Руперта невозмутимым взглядом, вытащил изо рта длинную глиняную трубку и пророкотал два слова:
 – Двадцать гиней.
 – Что-что? – сказал Руперт. – Десять, и ни фартинга больше!
 Бородач неторопливо сплюнул в море, но не одарил своего собеседника ни словом. В глазах Руперта вспыхнули зловещие огоньки. Он похлопал шкипера по плечу кончиком хлыста.
 – Мужлан! Я лорд Руперт Аластейр. Получишь от меня десять гиней, а остальные взыщи с дьявола.
 Начальник порта навострил уши.
 – Я слышал, милорд, что «Серебряная королева» его светлости стоит в Саутгемптоне.
 – Чтобы Джастина черт побрал, – возопил Руперт. – Он же всегда держал ее тут!
 – Так, сударь, если бы вы поехали в Саутгемптон…
 – Лучше уж прямо в ад! Приеду, а они ее как раз красить начали! Ну как, любезный? Десять гиней!
 Начальник порта отвел шкипера в сторону и что-то настойчиво ему зашептал, а потом обернулся к Руперту со словами:
 – Пятнадцать гиней, милорд, будет честная цена.
 – Ладно, пятнадцать, – сразу ответил Руперт и вспомнил про две жалкие кроны у себя в кармане. – Вот только продам лошадь.
 – В шесть мы поставим паруса и никого дожидаться не будем! – проворчал шкипер и ушел.
 Руперт отправился в город, где удача ему улыбнулась – он выручил за гнедого мистера Мэнверса двадцать гиней. Завершив сделку, он зашел в гостиницу на набережной, умылся и освежился чашей пунша. Подкрепив силы, он поднялся на борт и расположился на бухте каната, смакуя нежданное приключение и посмеиваясь про себя.
 – Богом клянусь, такой сумасшедшей погони я и во сне не видывал! – сообщил он небесам. – Сен-Вир похищает Леони неизвестно почему, да и куда, если на то пошло. А я мчусь по следу с пятью кронами в кармане и со шляпой трактирщика на голове. А что я сделаю, когда отыщу крошку? – Он задумался. – Чертовски запутанное дельце, будь я проклят! – решил он. – А где дьявол носит Джастина? – Внезапно он откинул голову и захохотал. – Черт, я бы дорого дал, чтобы увидеть лицо старушки Гарриет, когда она узнает, что я исчез вместе с Леони. Эгей! Ну и историйка, разрази меня гром! Я не знаю, в каком я положении, и не знаю, где Леони, она не знает, где я, а в Эйвон-Корте они не знают, ни где она, ни где я!




 Глава 18
 НЕГОДОВАНИЕ МИСТЕРА МЭНВЕРСА


 Госпожа Филд все больше тревожилась – шел седьмой час, а ни Леони, ни Руперт не возвращались. Наконец она в волнении послала лакея в Меривейл узнать, не там ли они. Полчаса спустя лакей вернулся. Рядом с ним ехал Меривейл. Едва он вошел в гостиную, госпожа Филд вскочила.
 – Ах, лорд Меривейл! О, вы привезли девочку домой? У меня чуть не начался нервический приступ, потому что я не видела ее с одиннадцати утра… или чуть позже, право, не могу сказать. И Руперт куда-то пропал, вот я и подумала, может быть, они у вас…
 Меривейл прервал нескончаемый поток слов.
 – Я не видел их. Утром Руперт уехал к вам, – сказал он.
 У госпожи Филд открылся рот. Она уронила веер и зарыдала.
 – О-о-о! А Джастин говорил мне, чтобы я ее берегла! Но как я могла даже подумать! Его собственный брат! О, милорд! Неужели… неужели они бежали вместе?
 Меривейл положил на стол шляпу и хлыст.
 – Бежали? Вздор, сударыня! Этого не может быть.
 – Она такая сумасбродка, – всхлипывала госпожа Филд. – А Руперт такой ветрогон! О, что мне делать, милорд? Что мне делать?
 – Прошу, сударыня, утрите ваши слезы, – сказал Меривейл умоляюще. – Я не сомневаюсь, что ничего серьезного не случилось, а о бегстве и речи быть не может. Ради Бога, сударыня, успокойтесь.
 Но сударыня, к его большому смущению, почувствовала себя дурно и грозила вот-вот упасть в обморок.
 – Поезжай назад в Меривейл, любезный, передай миледи, что я прошу ее незамедлительно приехать сюда, – приказал он лакею, боязливо косясь на изнемогающую госпожу Филд. – И… и пошли сюда горничную госпожи! Возможно, дети решили подшутить над нами, – пробормотал он. – Сударыня, умоляю, не принимайте этого так близко к сердцу.
 Вбежала горничная госпожи Филд с нюхательными солями, и вскоре почтенная дама настолько оправилась, что, возлежа на кушетке, уже призывала небо в свидетели, что делала все, что было в ее силах. На расспросы Меривейла она отвечала только, что и представить себе не могла подобного ужаса и что даже подумать не смеет о том, что скажет Джастин. В коляске приехала леди Меривейл, и ее проводили в гостиную.
 – Сударыня! Что случилось, сударыня? Энтони, они не вернулись? Фи! Задумали напугать нас! Поверьте, так и есть. Не тревожьтесь, сударыня, они скоро вернутся.
 Она подошла к изнемогающей компаньонке и начала растирать ей руки.
 – Прошу вас, сударыня, не расстраивайтесь. Это пустяки, я уверена. Быть может, они заблудились, когда отправились кататься верхом.
 – Душа моя, Руперт знает тут каждый уголок, – негромко сказал Меривейл и обернулся к лакею. – Будь любезен, пошли на конюшню посмотреть, взяли милорд и мисс Леони лошадей или нет.
 Десять минут спустя лакей вернулся и доложил, что лошадь лорда Руперта в стойле, где провела весь день. После чего госпоже Филд вновь стало дурно, и Меривейл нахмурился.
 – Не понимаю, – сказал он. – Если они бежали вместе…
 – Ах, Энтони, ты думаешь, они могли?! – в ужасе вскричала Дженнифер. – Да нет же, нет! Девочка думает только о герцоге, а Руперт…
 – Послушайте! – перебил ее милорд, предостерегающе подняв ладонь.
 Снаружи донесся топот лошадиных копыт и хруст песка под колесами. Госпожа Филд встрепенулась.
 – Слава Богу, они вернулись!
 Словно сговорившись, Энтони и Дженнифер тут же покинули обомлевшую даму и поспешили в холл. Входная дверь была распахнута, и в нее входил его светлость герцог Эйвон в кафтане из лилового бархата, расшитого золотом, в плаще с множеством воротников, небрежно распахнутом, и в начищенных до блеска сапогах. Он остановился на пороге, поднял лорнет и оглядел Меривейлов.
 – Боже мой! – произнес он медленно. – Такая нежданная честь. Ваш покорнейший слуга, миледи.
 – Господи! – произнес Меривейл, словно провинившийся проказник.
 Губы его светлости дрогнули, а Дженнифер багрово покраснела. Меривейл шагнул вперед.
 – Вы должны были счесть это непростительным вторжением, герцог, – начал он чопорным тоном.
 – Отнюдь! – Его светлость поклонился. – Я в восторге.
 Меривейл поклонился в ответ.
 – Меня позвали помочь госпоже Филд, – сказал он. – Иначе меня здесь не было бы, поверьте мне.
 Герцог неторопливо снял плащ и расправил манжеты.
 – Но не лучше ли нам пойти в гостиную? – пригласил он. – Вы, если не ошибаюсь, сказали, что приехали помочь моей кузине? – Он открыл дверь гостиной и поклонился, пропуская их вперед. При виде его госпожа Филд пронзительно вскрикнула и упала на подушки.
 Дженнифер поспешила к ней.
 – Ш-ш-ш, сударыня! Успокойтесь.
 – Мне кажется, вы отчего-то дурно себя чувствуете, кузина, – заметил герцог.
 – Ах, Джастин… ах, кузен! Я ничего не знала! Они вели себя так невинно! Поверить не могу…
 – Невинно! Так и есть! – Меривейл сердито фыркнул. – Перестаньте твердить о бегстве. Это такая глупость!
 – Мне не хотелось бы выглядеть навязчивым, – сказал герцог. – Но я хотел бы, чтобы мне объяснили, в чем дело. Где, не могу ли я узнать, моя воспитанница?
 – Дело, – ответил Меривейл, – как раз в этом.
 Герцог стал каменным.
 – Ах, вот как, – произнес он негромко. – Прошу вас, продолжайте. Кузина, я вынужден умолять, чтобы вы прекратили свои стенания.
 Громкие рыдания почтенной дамы оборвались. Она сжала руку Дженнифер и горестно всхлипнула.
 – Мне известно только это, – сказал Меривейл. – С одиннадцати часов утра их с Рупертом никто не видел.
 – С Рупертом? – повторил герцог.
 – Мне следовало бы объяснить, что последние три недели Руперт гостил у нас.
 – Вы меня изумляете, – сказал Эйвон. Глаза у него были как два агата. Он повернулся и поставил табакерку на стол. – Тайна, видимо, уже раскрылась.
 – Сударь! – сказала Дженнифер. Его светлость обратил на нее безразличный взгляд. – Если вы думаете, будто они… будто они бежали вместе, я уверена, уверена, что это не так! Ни ей, ни ему это и в голову бы не пришло!
 – Вот как? – Он обвел их взглядом. – Прошу, просветите меня.
 Меривейл покачал головой.
 – Этого я и не могу. Но клянусь честью, никакой влюбленности между ними не было. Они совсем еще дети, и я все еще подозреваю, что сейчас они решили подшутить над нами. К тому же… – Он умолк.
 – Да? – сказал Эйвон.
 – Сударь, – вмешалась Дженнифер, – девочка говорит только о вас! – воскликнула она нетерпеливо. – Вам принадлежит… все ее поклонение!
 – Я так и полагал, – ответил Эйвон. – Но люди порой заблуждаются. Юность призывает юность, кажется, существует такая поговорка?
 – К ним она не относится! – убежденно сказал Меривейл. – Они только и делали, что ссорились! К тому же они не взяли лошадей. Видимо, прячутся, чтобы напугать нас.
 К ним приблизился лакей.
 – Ну? – сказал Эйвон, не поворачивая головы.
 – Мистер Мэнверс, ваша светлость. Он желает видеть лорда Руперта.
 – Я не имею удовольствия быть знакомым с мистером Мэнверсом, – сказал герцог, – но пусть войдет.
 Вошел низенький жилистый джентльмен с румяными щеками и сердито сверкающими глазами. Он обвел свирепым взглядом всех присутствующих и избрал своей мишенью герцога.
 – Вы, сударь, лорд Руперт Аластейр? – выпалил он.
 – Нет, – ответил его светлость. Низенький джентльмен повернулся к Мерйвейлу.
 – Вы, сударь?
 – Моя фамилия Меривейл, – ответил Энтони.
 – Так где же лорд Руперт Аластейр? – вопросил мистер Мэнверс голосом, в котором бешенство металось с растерянностью.
 Его светлость взял понюшку табака.
 – Именно это нам всем хотелось бы узнать, – ответил он.
 – Черт побери, сударь, вы изволите шутить со мной? – гневно рявкнул мистер Мэнверс.
 – Я никогда ни с кем не шучу, – сказал герцог.
 – Я приехал сюда в поисках лорда Руперта Аластейра! Я требую, чтобы он ответилда мои вопросы! Я жду от него объяснения!
 – Милостивый государь, – сказал Эйвон, – добро пожаловать в наши ряды. Мы все их ждем.
 – Дьявол! Да кто вы такой? – возопил мистер Мэнверс в полном исступлении.
 – Сударь, – поклонился его светлость. – Если не ошибаюсь, я и есть дьявол. Во всяком случае, так меня называют.
 Меривейл трясся от беззвучного смеха. Мистер Мэнверс обернулся к нему.
 – Это что – приют умалишенных? – спросил он. – Кто он такой?
 – Герцог Эйвон, – слабым голосом ответил Энтони.
 Мистер Мэнверс опять накинулся на Эйвона.
 – А! Так вы брат лорда Руперта! – объявил он мстительно.
 – К великому моему огорчению, поверьте, сударь.
 – Я требую, чтобы мне сказали вот что: где мой гнедой?
 – Не имею ни малейшего представления, – безмятежно ответил его светлость. – Я даже не уверен, что понимаю, о чем вы говорите.
 – И я тоже, клянусь! – сказал Меривейл, давясь смехом.
 – Мой гнедой конь, сударь! Где он? Отвечайте!
 – Боюсь, вы должны меня извинить, – сказал герцог. – Я ничего не знаю о вашем коне. Собственно говоря, в эту минуту ваш конь меня совершенно не интересует, гнедой он или иной масти.
 Мистер Мэнверс воздел к небу крепко сжатые кулаки.
  – Не интересует! – воскликнул он, брызжа слюной. – Моего гнедого украли!
 – Примите мои соболезнования, – ответил герцог, зевнув. – Но я не вижу, каким образом это касается меня.
 Мистер Мэнверс ударил кулаком по столику.
 – Украл ваш брат, лорд Руперт Аластейр, украл сегодня!
 После его слов на мгновение воцарилась мертвая тишина.
 – Продолжайте! – попросил затем герцог. – Теперь вы нас чрезвычайно заинтересовали. Где, когда, как и почему лорд Руперт украл вашего коня?
 – Украл его в деревне, сударь, нынче утром. И позвольте сказать вам, сударь, я считаю это величайшей дерзостью! Наглостью, которая выводит меня из себя! Я сдержанный человек, сударь, но когда мне передают такие слова от человека благородного происхождения, носящего титул…
 – А, так он просил что-то вам передать?
 – Через кузнеца, сударь! Мой конюх поехал на гнедом в деревню, а конь потерял подкову, и он отвел его в кузницу, как и следовало! Пока Коггинс подковывал коня, мой конюх ушел к Фоли выполнять мое поручение… – Мистер Мэнверс тяжело задышал. – Когда он вернулся, коня не было! А кузнец, проклятый дурень, говорит, что лорд Руперт забрал коня, не слушая никаких возражений, – моего коня, сударь! – и приказал передать мне от него поклон и его… его благодарность за одолженного коня!
 – Вполне учтиво, – заметил герцог.
 – Разрази меня гром, сударь, это неслыханно!
 У Дженнифер вырвался веселый смешок.
 – Свет такого шалопая не видывал! – воскликнула она. – Ну зачем ему потребовалась ваша лошадь, сударь?
 Мистер Мэнверс метнул в нее гневный взгляд.
 –Вот именно, сударыня! Вот именно! Зачем ему потребовался мой гнедой? Он помешанный, и его надо посадить на цепь! Коггинс сказал мне, что он вбежал в деревню как сумасшедший, без шляпы на голове! И ни одному из этих безмозглых идиотов не взбрело в голову помешать ему забрать моего коня! Отборное дурачье, сударь!
 – Легко верю, – ответил Эйвон. – Но я пока не вижу, чем ваш рассказ может нам помочь.
 Мистер Мэнверс чуть не задохнулся.
 – Сударь, я здесь не для того, чтобы помогать вам! – закричал он. – Я пришел забрать моего коня!
 – Я незамедлительно вернул бы его, будь он у меня, – ласково ответил герцог, – К несчастью, ваш конь у лорда Руперта.
 – В таком случае я требую, чтобы он был найден и возвращен мне!
 – Не терзайтесь так, – посоветовал Эйвон. – Вне всяких сомнений, лорд Руперт его вернет. Но я хотел бы узнать, зачем лорду Руперту понадобилась ваша лошадь и куда он направился.
 – Если верить этому болвану трактирщику, – сказал Мэнверс, – он поскакал в Портсмут.
 – Намерен бежать из страны? – задумчиво произнес его светлость. —А дамы с лордом Рупертом не было?
 – Нет и нет! Лорд Руперт погнал гнедого с недопустимой быстротой в погоне за какой-то каретой, если верить этому вздору!
 Глаза герцога расширились.
 – Мне кажется, забрезжил свет, – сказал он. – Продолжайте.
 Меривейл покачал головой.
 – Ничего не понимаю, – признался он. – Загадка становится все запутаннее.
 – Напротив, – мягко ответил его светлость. – Загадка почти отгадана.
 – Я вас не понимаю… никого из вас! – взорвался мистер Мэнверс.
 – Так и следует, – сказал Эйвон. – Вы сказали, что лорд Руперт отправился в Портсмут в погоне за каретой. А кто ехал в карете?
 – Какой-то проклятый француз, говорит Флетчер.
 Меривейл вытаращил на него глаза. Как и Дженнифер.
 – Француз? – повторил Меривейл. – Но с какой стати Руперт…
 Его светлость мрачно улыбнулся.
 – Загадка, – сказал он, – решена. Лорд Руперт, мистер Мэнверс, одолжил у вас лошадь, чтобы нагнать господина графа де Сен-Вира.
 Меривейл ахнул.
 – Так вы знали, что он был здесь?
 – Нет, не знал.
 – Тогда как же, во имя всего святого… Герцог снова взял понюшку табака.
 – Ну, скажем, предчувствие, мой дорогой Энтони.
 – Но… но почему Руперт погнался за Сен-Виром? И как Сен-Вир оказался на Портсмутской дороге? Он сказал мне, что едет на север навестить друга! Ничего не понимаю.
 – А я хочу знать, где Леони! – воскликнула Дженнифер.
 –В том-то и вопрос, – кивнул ее муж…
 – Прошу прощения, сударь, – перебил мистер Мэнверс, – но вопрос в том, где мой гнедой!
 Все трое вопросительно посмотрели на герцога,
 – Леони, – сказал он, – сейчас плывет во Францию в обществе графа де Сен-Вира. Руперт, я полагаю, плывет туда же, так как не думаю, что он успел их догнать. Лошадь мистера Мэнверса, по всей вероятности, пребывает в Портсмуте. Если, разумеется, Руперт не забрал ее с собой во Францию.
 Мистер Мэнверс рухнул в ближайшее кресло.
 – Забрал… забрал моего гнедого во Францию, сударь? Неслыханно! Это неслыханно!
 – Бога ради, Эйвон, говорите яснее! – умоляюще произнес Меривейл. – Зачем Сен-Вир увез Леони? Он же никогда прежде даже не видел ее!
 – Напротив, – ответил Эйвон, – он ее видел много раз.
 Дженнифер встала.
 – Ах, сударь, он не сделает ей ничего плохого?
 – Нет, миледи, не сделает, – ответил Эйвон, и его глаза холодно блеснули. – Видите ли, у него для этого не будет времени. Руперт гонится за ним по пятам… И я.
 – Вы отправитесь во Францию?
 – Разумеется. Положитесь на Руперта – последуйте моему примеру. Как видно, я еще доживу до того, чтобы испытать к нему благодарность.
 – Аластейр, во имя Бога, что все это значит? – настойчиво спросил Меривейл. – Руперт сразу поклялся, что тут кроется какая-то тайна, едва увидел, как Леони похожа на Сен-Вира.
 – А, так Руперт заметил? Видимо, я недооценивал умственные способности Руперта. Думается, я могу удовлетворить ваше любопытство. Пойдемте в библиотеку, мой милый Меривейл.
 Прежняя вражда была забыта, и Энтони пошел с ним. Мистер Мэнверс взвился из кресла.
 – Но все это не поможет вернуть моего гнедого! – объявил он с горечью.
 Эйвон оглянулся от двери.
 – Милостивый государь, – произнес он надменно, – ваша лошадь мне надоела. Она сослужила свою службу и будет вам возвращена. – Он пропустил Меривейла вперед и закрыл за собой дверь. – Вот так. Одну минуту, Энтони. Джонсон!
 На зов явился дворецкий.
 – Ваша светлость?
 – Прикажите заложить в фаэтон Грома и Голубого Питера. Сейчас же. Упакуйте мой большой чемодан и распорядитесь, чтобы кто-нибудь из горничных упаковал одежду для мисс Леони. Я еду через полчаса, Джонсон.
 – Слушаюсь, ваша светлость.
 – А теперь, Меривейл, прошу вас сюда.
 – Черт побери, в хладнокровии вам не откажешь! – воскликнул Меривейл и вошел следом за ним в библиотеку.
 Его светлость направился к бюро и вынул из него пару пистолетов с золотой насечкой.
 – Вкратце, Энтони, дело обстоит так: Леони – дочь Сен-Вира.
 – Никогда не слышал, что у него есть дочь.
 – Об этом не знал никто. Вы, быть может, полагали, что у него есть сын?
 – Ну да. Естественно. Я много раз видел этого юношу.
 – Он не больше сын Сен-Вира, чем вы сами, – сказал его светлость, проверяя замок пистолета. – Его фамилия Боннар.
 – Боже великий, Аластейр! Неужели у Сен-Вира достало дерзости подменить младенцев? Из-за Армана?
 – Я восхищен, что вы так проницательны, – сказал герцог. – Но прошу вас, чтобы это осталось между нами. Время для огласки еще не настало.
 – Хорошо. Но какое гнусное злодейство! А он знает, что вы знаете?
 – Пожалуй, мне следует рассказать вам всю историю.
 Когда они вышли наконец из библиотеки, на лице Меривейла боролись самые разные чувства и он еще не обрел дар речи.
 Дженнифер встретила их в холле.
 – Вы едете, сударь? Вы… вы вернетесь с ней сюда?
 – Этого я не знаю, – ответил Эйвон. – Но она будет со мной в полной безопасности, миледи.
 Она опустила глаза.
 – Да, сударь, я чувствую, что это так.
 Его светлость внимательно на нее посмотрел.
 – Вы меня удивляете, – сказал он.
 Она нерешительно протянула ему руку.
 – Она мне так много рассказала! Я не могла не убедиться в вашей… доброте. – После короткой паузы Дженнифер продолжала: – Сударь, то… то, что легло между вами и мной, теперь прошлое, и его лучше забыть.
 Его светлость склонился над ее рукой, губы его улыбались.
 – Дженни, скажи я, что забыл, вы обиделись бы.
 – Нет, – ответила она со смешливыми нотками в голосе, – я была бы рада.
 – Моя дорогая, у меня нет иного желания, кроме как угождать вам.
 – Мне кажется, – сказала она, – что теперь другая заняла в вашем сердце место, которое мне никогда не принадлежало.
 – Тут вы ошибаетесь, Дженни. У меня нет сердца, – ответил он.
 Наступило молчание, которое нарушило появление лакея.
 – Ваша светлость, фаэтон подан.
 – А как вы переправитесь через пролив? – спросил Меривейл.
 – На «Серебряной королеве». Она стоит в Саутгемптонском порту. Если только ее не конфисковал Руперт. В таком случае мне придется нанять какое-нибудь судно.
 К ним подошел мистер Мэнверс.
 – Сударь, я не .желаю оставаться долее с этой рыдающей дамой! – сказал он. – Вам вольно говорить, что мой гнедой вам надоел, но я настаиваю на его немедленном возвращении!
 Герцог уже надел плащ с ниспадающими воротниками, а теперь взял шляпу и перчатки.
 – Милорд Меривейл будет счастлив помочь вам, – сказал он с проблеском улыбки, низко поклонился им всем и вышел.




 Глава 19
 ЛОРД РУПЕРТ ВЫИГРЫВАЕТ ВТОРУЮ ПАРТИЮ


 Леони проснулась, тяжело дыша. Ее одолевала тошнота, и несколько минут она пролежала с закрытыми глазами в полубессознательном состоянии. Мало-помалу она преодолела остатки наркотического дурмана и попыталась сесть, прижимая ладонь ко лбу. В растерянности она огляделась и увидела, что лежит на кушетке в незнакомой комнате, где кроме нее нет никого. Но затем память начала возвращаться к ней.
 – Tiens! [82] – сказала она, поглядев в окно. – Где же я? Место мне совсем незнакомое. А там дальше море. – Она с недоумением глядела на портовую улицу. – Этот человек напоил меня чем-то скверным, я помню. И наверное, я заснула. Где этот подлый граф? По-моему, я укусила его очень больно и знаю, что лягала его. А потом мы приехали в гостиницу… где она была? В милях и милях от Эйвона. Он принес мне кофе. – Тут она хихикнула. – А я выплеснула его ему в лицо. Какими ругательствами он сыпал! Потом он принес еще кофе и заставил меня выпить. Фу! Он сказал – кофе? Свиное пойло! А что потом? Peste, больше я ничего не знаю. – Она обернулась, посмотрела на часы на каминной полке и нахмурилась. —Mon Dieu, что это такое?
 Она подошла к часам и впилась в них взглядом.
 – Sotte! [83] – заявила она им. – Как вы можете показывать полдень? Он в полдень заставил меня проглотить это мерзкое свиное пойло. Tu ne marches pas [84] .
 Ровное тиканье убедило ее в обратном. Она наклонила голову набок.
 – Comment? Voyons [85] , я этого не понимаю. Вот если только… – Она сделала большие глаза. – Я уже в завтра? – спросила она с изумлением. – Да, я в завтра. Этот человек меня усыпил, и я проспала весь день и всю ночь! Sacre bleu [86] , но как я на него зла! Я рада, что укусила его. Он, конечно, намерен меня убить. Но почему? Может быть, явится Руперт и спасет меня? Но, думаю, я спасу себя сама, а Руперта ждать не буду, потому что не хочу, чтобы этот граф меня убил. – Она задумалась. – Но, может, он не хочет меня убивать. Но если не хочет… Grande Dieu, неужто он похитил меня из страсти? Нет, не то – он же думает, будто я мальчик. И, думаю, он меня совсем не любит. —Ее глаза лукаво заблестели. – А теперь я убегу!
 Однако дверь оказалась запертой, а окна были слишком узкими. Блеск исчез из глаз, круглый подбородок упрямо выдвинулся вперед.
 – Parbleu, mais c'est infвme! [87] Он посмел меня запереть! У, как я сердита! – Она прижала палец к губам. – Будь у меня кинжал, я бы его заколола, но кинжала у меня нет, tant pis [88] . Так что же? – Она помолчала. – По-моему, я боюсь, – призналась она. – Я должна бояться этого злодея. Пожалуй, будет лучше, если я буду спать и спать.
 Снаружи послышались шаги. С быстротой молнии Леони улеглась на кушетку, накрылась плащом и закрыла глаза. В замке скрипнул ключ, и кто-то вошел. Леони услышала голос Сен-Вира.
 – Подай завтрак сюда, Виктор, и никого не впускай. Мальчик еще спит.
 – Bien, m'sieur.
 «Что еще за Виктор? – подумала Леони. – Слуга, наверное. Dieu me sauve [89] ».
 Граф подошел и нагнулся над ней, прислушиваясь к ее дыханию. Леони попыталась утишить неприятно громкое биение своего сердца. Очевидно, граф ничего необычного не заметил, так как туг же отошел. Вскоре Леони услышала позвякивание посуды.
 «Очень трудно слушать, как ест это свиное отродье, когда я так голодна, – размышляла она. – Но я еще заставлю его пожалеть!»
 – Когда прикажете закладывать, мосье? – осведомился Виктор.
 «Эге! – подумала Леони. – Значит, мы поедем дальше!»
 – Спешить больше некуда, – сказал Сен-Вир. – Аластейр, глупый юнец, за нами во Францию не помчится. Подай экипаж к двум.
 Леони чуть было не открыла глаза, спохватившись в последний миг.
 «Le misйrable! [90] – подумала она с яростью. – Так я в Кале? Нет, это никак не Кале. Может быть, я в Гавре? Не знаю, что я сейчас могу сделать, но, конечно, буду спать и спать. Значит, мы сначала поехали в Портсмут. Думаю, Руперт нас нагонит, если видел, куда мы свернули, но дожидаться его я не стану. Так бы и укусила еще раз этого человека. Diable, кажется, я в большой опасности! У меня внутри такое холодное чувство, и было бы так хорошо, если бы вдруг вошел монсеньор. Это, конечно, глупость. Он не знает, что я попала в беду. А, ба! Это свиное отродье ест, а я умираю с голода! Нет, я заставлю его очень пожалеть!»
 – Паренек спит очень долго, мосье, – сказал Виктор. – Наверное, он скоро проснется.
 – Не думаю, – ответил Сен-Вир. – Он совсем юнец, а я дал ему большую дозу. Причин тревожиться нет, а для моих намерений удобнее, если он будет спать и дальше.
 «Sans doute! [91] – подумала Леони. – Значит, правда он меня одурманил! Настоящий злодей! Надо дышать поглубже».
 Время ползло еле-еле, но наконец снаружи послышался шум, и в комнату снова вошел Виктор.
 – Карета подана, мосье. Отнести мальчишку?
 – Я сам. Ты уплатил по счету?
 – Да, мосье.
 Сен-Вир подошел к Леони и поднял ее на руки. Ее голова бессильно откинулась.
 «Руки и ноги надо свесить вот так! А рот чуть приоткрыть. Ну, вот. Voyons! Я делаю все правильно, умница! Но я ничего не знаю, что будет со мной дальше. А он большой дурак».
 Ее вынесли наружу, положили на сиденье кареты, обложили подушками.
 – В Руан, – сказал Сен-Вир. – En avant! [92] 
 Дверца захлопнулась, Сен-Вир расположился рядом с Леони, и карета покатила.
 Леони размышляла:
 «Все становится труднее и труднее. По-моему, пока я ничего сделать не могу, только спать и дальше, раз он сидит со мной рядом. Скоро мы остановимся сменить лошадей, потому что эти очень скверные, по-моему. Тогда свиное отродье выйдет из кареты. Если поверит, будто я сплю, то, конечно, выйдет, потому что опять захочет есть. Но и тогда мне непонятно, как я спасусь. Буду молиться Воn Dieu, чтобы он показал мне, как это сделать».
 Тем временем карета катила довольно быстро, а граф достал из кармана книгу и начал читать, иногда поглядывая на неподвижную фигурку рядом с собой. Один раз он пощупал Леони пульс и, видимо, не встревожился, потому что откинулся на подушки и продолжал читать.
 Так они ехали около часа, как вдруг карету подбросило, она накренилась, раздались крики, испуганное лошадиное ржание, и карета медленно сползла в канаву, так что дверца рядом с Леони оказалась на расстоянии вытянутой руки от живой изгороди. Леони отшвырнуло к стенке, Сен-Вир навалился на нее, и она лишь огромным усилием воли удержалась от того, чтобы оттолкнуть его.
 Сен-Вир кое-как приподнялся и, распахнув левую дверцу, закричал, спрашивая, что произошло. В ответ донесся голос Виктора:
 – Правое заднее колесо, мосье! Одна лошадь упала, и лопнула постромка!
 Сен-Вир отчаянно выругался и нерешительно поглядел на свою пленницу. Вновь нагнулся над ней, прислушался к ее дыханию, а затем выбрался на дорогу, захлопнув за собой дверцу. Леони услышала, как он начал отдавать распоряжения в сумятице снаружи, и встала с сиденья. С величайшей осторожностью она открыла дверцу, которая криво повисла, почти касаясь ближайшего куста. Кучер и Виктор держали лошадей, а Сен-Вира от нее заслонял бьющий копытами коренник. Согнувшись в три погибели, она побежала по канаве назад, увидела вскоре пролом в сплетении веток высокой изгороди и проскользнула в поле. Теперь изгородь надежно укрывала ее от дороги, но она понимала, что Сен-Вир вот-вот ее хватится, и она побежала дальше, дрожа, борясь с головокружением, в отчаянии оглядываясь по сторонам в поисках убежища. Но вокруг простиралось поле, до поворота дороги было несколько сотен шагов, и нигде ни признаков жилья, ни опушки гостеприимной рощи.
 Тут она услышала стук копыт лошади, несущейся галопом со стороны Гавра. Она раздвинула ветки, прикидывая, не решиться ли окликнуть торопящегося всадника, воззвать о помощи. Тут он вылетел из-за поворота. Она увидела знакомый голубой кафтан, весь забрызганный грязью, клочья манжет и смуглое красивое молодое лицо, раскрасневшееся от возбуждения.
 Она проломила ветки, выскочила на дорогу и замахала руками.
 – Руперт, Руперт, j'y suis! [93] – крикнула она. Руперт натянул поводья так, что его лошадь осела на задние ноги, и испустил торжествующий вопль.
 – Быстрей, ах, быстрей! – еле выговорила Леони и подбежала к его стремени. Руперт подхватил ее и усадил перед собой.
 – Где он? Где этот черный негодяй? – спросил он. – Как тебе…
 – Поворачивай! Да поворачивай же! – скомандовала она. – Он там с каретой, и с ним еще трое. Ах, Руперт, поторопись! – Она повернула лошадь, но Руперт натянул поводья.
 – Нет, черт побери, он заплатит мне кровью, Леони. Я поклялся…
 – Руперт, с ним еще трое, а ты без шпаги! Ну вот, он нас увидел! Nom de Dieu, en avant! [94] 
 Он поглядел через плечо, все еще в нерешительности. Леони увидела, как Сен-Вир вытащил из кармана пистолет, и ударила лошадь каблуками что было силы. Та рванулась вперед, у щеки Леони что-то просвистело, опалив ее, Руперт отчаянно выругался, и лошадь унесла их дальше по дороге. Раздался второй выстрел, Леони почувствовала, как покачнулся Руперт, услышала его судорожный вздох.
 – Touchй, дьявол его возьми! – прохрипел он. – Твоя очередь, сорвиголова!
 – Laisse moi, laisse moi! [95] – крикнула она, выхватила у него поводья и погнала испуганную лошадь за поворот. – Держись за меня, Руперт, теперь все хорошо.
 У Руперта еще хватило сил засмеяться.
 – Да неужели? Черт!.. Вот… была… погоня. Спокойнее, спокойнее! Там дальше… проселок… сверни в него… До Гавра… нам не добраться.
 Леони крепче сжала поводья и начала их натягивать.
 – Он сядет на одну из упряжных, – сказала она, быстро соображая. – И поскачет в Гавр. Да, да, мы свернем, Руперт, mon pauvre [96] . Ты сильно ранен?
 – В правое плечо – пустяки. Там… должна быть… деревня. Вон проселок! Придержи его, придержи! Умница! Что за приключение!
 Они свернули на проселок, увидели впереди службы, фермерский дом. Внезапно Леони повернула лошадь на живую изгородь, выехала в поле и погнала ее рысью прямо через него. Руперт качался в седле.
 – Что… что ты затеяла? – спросил он хрипло.
 – Laisse moi! – сказала она снова. – Тут слишком близко от деревни. Он обязательно начнет нас искать. Я поеду дальше.
 – Черт побери, пусть ищет! Я всажу пулю в его черное сердце, даю клятву.
 Леони не ответила, внимательно выглядывая впереди какие-нибудь признаки жилья. Она знала, что Руперт истекает кровью и долго не выдержит. Заметив справа в отдалении церковный шпиль, она свернула туда, а сердце ей сжимала ледяная рука страха.
 – Смелее, Руперт! Держись за меня крепче, и все будет хорошо.
 – А мне и так неплохо, – отозвался Руперт слабым голосом. – И при чем тут смелость? Сбежал ведь не я! Черт, не могу добраться до дырки, которую он во мне просверлил! Легче, легче, и берегись кроличьих нор! .
 Через милю они добрались до деревни, мирного маленького селения под благостной сенью церкви. Работающие в полях мужчины удивленно провожали глазами скачущую пару, потом лошадиные подковы зацокали по булыжнику уходящей вверх улочки, где виднелась маленькая гостиница с покачивающейся вывеской над дверью и конюшней во дворе.
 Леони натянула поводья, и лошадь остановилась, вся дрожа. На них, разинув рот, уставился конюх со шваброй в руке.
 – Эй, ты! – властно крикнула Леони. – Помоги мосье сойти с лошади! Да побыстрее, олух! Его ранили… разбойники.
 Конюх боязливо поглядел на улицу, но, не увидев кровожадных бандитов, выполнил приказание Леони. Тут к ним вышел хозяин взглянуть, что происходит, могучий толстяк в паричке и с веселыми глазками. Леони протянула к нему руку.
 – A, la bonne chance! [97] – воскликнула она. – Помогите, мосье, прошу вас! Мы ехали в Париж, и на нас напали разбойники.
  [98] – Гром и молния! – сказал Руперт по-английски. – По-твоему, я показал бы спину каким-то чумазым грабителям? Придумай другую сказочку, Бога ради!
 Хозяин обхватил милорда за пояс и снял с седла. Леони соскользнула на землю и замерла, пряча волнение.
 – Mon Dieu, какая удача, что вы спаслись, – сказал хозяин. – Уж эти разбойники. Эктор! Бери господина за ноги и помоги мне отнести его в комнату для проезжающих.
 – Дьявол тебя побери, оставь мои ноги в покое! – выругался Руперт. – Я… я сам дойду.
 Но хозяин, человек практичный, увидел, что он вот-вот потеряет сознание, и без лишних церемоний отнес его в комнатку под крышей. Вместе с конюхом они уложили раненого на кровать. Леони упала на колени у изголовья.
 – Он ранен смертельно! – вскричала она. – Помогите мне снять с него кафтан!
 Руперт открыл глаза.
 – Вздор! – сказал он и потерял сознание.
 – А, англичанин! – воскликнул хозяин, возясь с тесным кафтаном.
 – Английский милорд, – поправила Леони. – Я его паж.
 – Tiens! Сразу видно, что он знатный господин. Ох, испортить такой дорогой кафтан! А рубашку придется разорвать.
 Что он и сделал, а потом, перевернув милорда на бок, осмотрел рану.
 – Да, тут нужен лекарь, bien sыr! [99] Эктор съездит за ним в Гавр. Уж эти мне разбойники!
 Леони тем временем зажимала рану, стараясь остановить кровь.
 – Да, и поскорее! – Она вздрогнула; – Да, но в Гавр! Он… они погонятся за нами туда! – Она обернулась к хозяину. – Пусть Эктор ни слова о нас не говорит, если его начнут расспрашивать!
 – Нет, нет, они не осмелятся! Разбойники держатся от городов подальше, мальчик.
 – Но они… они не… не разбойники, – краснея, призналась Леони. – И на самом деле я не паж лорда Руперта.
 – Э? Как так? —спросил хозяин, настораживаясь.
 – Я… я девушка, – сказала Леони. – Воспитанница английского герцога Эйвонского, а… а лорд Руперт его брат.
 Хозяин посмотрел на Руперта, потом на нее и нахмурился.
 – Ах, так! Понимаю, вы убежали, чтобы пожениться. Так вот, мадемуазель, я не согласен.
 – Да нет же! – вскричала Леони. – Это… это мужчина, который за нами гонится, украл меня из дома монсеньера герцога, одурманил, привез во Францию и, наверное, убил бы меня. Но милорд Руперт поспел вовремя, а у кареты отвалилось колесо, и я выбралась из нее и бежала, бежала, бежала! Тут подъехал милорд, а тот, кто меня украл, выстрелил в него и… и все.
 Хозяин смотрел на нее весьма недоверчиво.
 – Послушайте, какую сказку вы мне плетете?
 – Это чистая правда, – вздохнула Леони, – и когда приедет монсеньор, вы увидите, что все так и есть. Но помогите нам, прошу вас!
 Хозяин не устоял перед этими огромными умоляющими глазами.
 – Ну-ну! – сказал он. – Вы здесь в безопасности, а Эктор умеет держать язык за зубами.
 – И вы не позволите… этому человеку… добраться до нас?
 Хозяин надул щеки.
 – Это мой дом, – объявил он. – И я говорю, что вы тут в безопасности. Эктор съездит в Гавр за доктором, ну а эти россказни про герцогов!.. – Он снисходительно покачал головой и послал таращившую глаза служанку за своей супругой и полотном.
 Хозяйка гостиницы тут же явилась. В дородстве она почти не уступала мужу, но при этом сохранила миловидность. Мадам взглянула на Руперта и принялась сыпать распоряжениями, уже раздирая полотно на бинты. Она ничего не желала слушать, пока не перебинтовала его рану.
 – Нй, 1е bеаu [100] ! – сказала она. – Какое злодейство! – Она приложила пухлый палец к губам и, колыхаясь, выпрямилась, а вторую руку уперла в бок. – Его надо раздеть, – решила она. – Жан, найди-ка рубашку!
 – Марта, – вмешался ее муж, – этот мальчик—барышня.
 – Quel horreur! [101] – благодушно отозвалась мадам. – Да, надо раздеть его, le pauvre! —Она обернулась и изгнала из комнаты любопытную служанку вместе с Леони, захлопнув за ними дверь.
 Леони спустилась по лестнице и вышла во двор. Эктор уже скакал в Гавр, и вокруг него не было ни души. Леони опустилась на скамейку под кухонным окном и заплакала.
 – А, ба! – безжалостно ругала она себя. – Bкte! Imbйcile! Lвche! [102] 
 Но слезы продолжали струиться. И когда мадам выплыла во двор, ее взгляд упал на поникшую фигурку и мокрое лицо.
 Мадам уже выслушала всю странную историю' из уст мужа и теперь в праведном негодовании уперла руки в боки и принялась отчитывать Леони:
 – Это постыдно, мадемуазель! И я хочу, чтобы вы запомнили! Мы… – Она умолкла и подошла поближе. – Ну-ну, та petite! He надо плакать! Tais-toi, mon chou! [103] Все будет хорошо, поверь мадам Марте!
 Леони утонула в пышных объятиях, и вскоре хриплый голосок произнес:
 – Я вовсе не плачу!
 Мадам заколыхалась от сдобного смеха.
 – Не плачу! – Леони высвободилась и села прямо. – Но только я очень несчастна и хотела бы, чтобы монсеньор был сейчас тут, потому что этот человек, конечно, найдет нас, а Руперт почти покойник!
 – Так, значит, правда есть какой-то герцог? – осведомилась мадам.
 – Да, правда, – ответила Леони с негодованием. – Я никогда не лгу!
 – Английский герцог, alors! [104] Но они такие необузданные, эти англичане! Но ты, ты же француженка, деточка?
 – Да, – ответила Леони. – Только я очень устала и не могу больше разговаривать.
 – Это я идиотка! – вскричала мадам. – Ты сейчас же ляжешь в постель, топ аngе [105] , а я принесу тебе горячего бульона с куриным крылышком. То, что надо, э?
 – Да, пожалуйста, – ответила Леони. – Но как же милорд Руперт? Я боюсь, что он умрет.
 – Глупышка! – попеняла ей мадам. – Говорю тебе, с ним все будет хорошо. Пустяки. Потерял немного крови, ослабел – вот и все. Скорее ты вот-вот умрешь от усталости. Ну-ка, идем со мной.
 И Леони, измученная ужасом и напряжением последних двух дней, была уложена в чистую мягкую постель, накормлена, утешена и скоро погрузилась в сон.
 Разбудили ее лучи утреннего солнца, лившиеся в окошко, и шум, доносившийся с улицы внизу. В дверях стояла мадам и улыбалась ей.
 Она села на кровати, протирая глаза.
 – Как так? – сказала она. – Уже утро! Я так долго спала?
  – Уже девять часов, маленькая лентяйка! Теперь тебе получше?
 – О, мне очень хорошо, – сказала Леони и отбросила одеяло. – Но Руперт… лекарь?..
 – Doucement, doucement [106] , разве я не говорила, что это пустяк? Лекарь приехал, когда ты уже спала, деточка, и через минутку пуля была вынута, и, по милости Божьей, все обошлось. Милорд сидит, опираясь на подушки, и требует завтрак и тебя. – Мадам засмеялась. – А когда я приношу ему крепкий бульон, он срывает с головы парик и требует сырого мяса, как они едят в Англии. Dйpкches-toi, mon enfant [107] .
 Двадцать минут спустя Леони впорхнула в комнату Руперта и увидела, что раненый герой сидит, обложенный подушками, довольно бледный, но в остальном такой же, как всегда.
 – А, сорвиголова! Где мы, гром и молния? Леони покачала головой.
 – Этого я не знаю, – ответила она. – Но они тут очень добрые, n'est-ce pas?
 – Чертовски добрые, – согласился Руперт, но тут же нахмурился. – Эта толстуха не дает мне есть, а я дьявольски проголодался. Я готов быка съесть, а она пичкает меня вот этим!
 – Съешь! – приказала Леони. – Он очень полезный, а бык совсем не полезный. Ах, Руперт, я боялась, ты умрешь!
 – Черта с два! – бодро ответил Руперт. – Но я слаб как мышь, черт побери. Провалиться мне, если я хоть что-нибудь понимаю! Что с тобой произошло? И для чего, во имя того-сего, Сен-Виру понадобилось тебя похищать?
 – Не знаю. Он напоил меня скверным снадобьем, и я спала и спала. Он свиное отродье. Я его ненавижу. И рада, что укусила его, а потом облила кофе.
 – Да неужели, черт побери! Разрази меня, если я встречал другую такую девчонку! За это я пущу Сен-Виру кровь, вот увидишь! – Он торжественно кивнул и занялся бульоном. – А я гоняюсь за тобой, только Богу известно куда, без единого су в кармане, без шпаги и со шляпой трактирщика на голове! А что они думают дома, известно только Богу, и уж никак не мне!
 Леони свернулась калачиком на кровати и выслушала просьбу: не опираться на ступни милорда. Переменив позу, она поведала о своих приключениях, а потом потребовала описания того, что произошло с Рупертом.
 – Да я и сам толком не пойму! – сказал Руперт. – Я бежал за тобой до деревни и узнал там, куда поехала карета. А потом раздобыл лошадь и поскакал в Портсмут. Но мне черт знает как не повезло! Шхуна с тобой уже час как отчалила, а со следующим приливом оттуда отплывала только какая-то грязная посудина. Ну-ну! А что же я сделал тогда? Клянусь душой: не помню! А впрочем, вот что: пошел и продал лошадь. Дали за нее какие-то жалкие двадцать гиней, но хуже…
 – Ты продал одну из лошадей монсеньора? – вознегодовала Леони.
 – Да нет, это был одер, которого я забрал из кузницы. Его хозяином был… как бишь его?.. какой-то Мэнверс.
 – А-а! – сказала Леони, успокаиваясь. – А дальше что? Ты замечательно все сделал, Руперт!
 – Не так уж плохо, пожалуй, – скромно сказал Руперт. – Ну, я заплатил шкиперу этой лохани, и мы причалили в Гавре в час дня или около того.
 – А мы уехали из Гавра только в два! Он думал, что ты за нами не помчишься, и сказал, что ему теперь опасаться нечего.
 – Нечего, э? Я ему покажу! – Руперт потряс кулаком. – Так о чем я?
 – О Гавре, – подсказала Леони.
 – А, да. Ну, когда я за все расплатился, от моих гиней ничего не осталось, а потому я пошел и продал свою брильянтовую булавку!
 – О! А она была такая красивая!
 – Не важно. Но ты не поверишь, какого труда мне стоило сбыть эту проклятую штуку! Клянусь душой, по-моему, им втемяшилось, будто я ее украл!
 – Но ты ее все-таки продал?
 – Да. Меньше чем за полцены, чтоб им пусто было! Потом побежал в гостиницу перекусить и навести справки о тебе. Гром и молния, ну и голоден же я был!
 – И я тоже! – вздохнула Леони. – А это свиное отродье все ел и ел!
 – Ты меня сбила, – попрекнул ее Руперт. – Так о чем я? Ах да! Ну, хозяин сказал мне, что Сен-Вир в два часа уехал в карете в Руан. Мне оставалось только снова найти лошадь и скакать за тобой. Вот и все, хотя погоня эта была дьявольски хороша! Но где мы и что будем делать, я понятия не имею!
 – А граф сюда доберется, как ты думаешь? – с тревогой спросила Леони.
 – Почем я знаю! Ну, да не украдет же он тебя, раз я тут. Хотел бы я знать, на какого черта ты ему нужна! Понимаешь, до чего все дьявольски трудно, раз ни мне, ни тебе не известно, в какую игру мы играем. – Он задумчиво наморщил лоб. – Конечно, Сен-Вир может явиться, чтобы снова тебя схватить. Сначала он поскакал прямо в Гавр, можешь не сомневаться, а когда убедится, что нас там нет, примется обыскивать окрестности. Он же знает, что продырявил меня, и сообразит, что мы прячемся где-то тут.
 – Что же нам делать? – бледнея, спросила Леони.
 – Как, ты испугалась? Черт побери, он же не может утащить тебя прямо у меня из-под носа!
 – Может, Руперт, может! Ты так ослабел, что не сумеешь мне помочь!
 Руперт попытался встать, потерпел полную неудачу и упал на подушки вне себя от ярости.
 – Ну, черт побери, выстрелить я сумею!
 – Но у нас нет пистолета, – возразила Леони. – Он может явиться с минуты на минуту, а эти люди не сумеют ему помешать.
 – Пистолет, детка, пистолет! Господи, о чем ты говоришь? Конечно, у нас есть пистолет. Или ты считаешь меня дураком? Залезь в карман моего кафтана.
 Леони спрыгнула с кровати, сдернула кафтан милорда со спинки кресла, извлекла тяжелый пистолет мистера Флетчера из глубокого кармана и ликующе замахала им.
 – Руперт, ты очень умный! Теперь мы можем застрелить это свиное отродье!
 – Эй, положи его! —приказал Руперт, встревожившись. – Ты в пистолетах ничего не понимаешь, и дело кончится плохо, если ты вздумаешь с ним играть! Он же заряжен, и курок взведен!
 – Я в пистолетах хорошо понимаю! – обиделась Леони. – Прицеливаешься вот так! А потом дергаешь вот за это.
 – Ради Бога, положи его! – взвыл Руперт. – Ты же в меня целишься, дурочка! Положи его на стол рядом со мной и найди мой кошелек. Он в кармане моих панталон.
 Леони неохотно положила пистолет и отыскала кошелек.
 – Сколько у нас денег? – спросил Руперт. Леони высыпала гинеи на кровать. Три скатились на пол, а одна плюхнулась в бульон, разбрызгав его.
 – Клянусь душой, ну и безалаберна же ты! – сказал Руперт, выуживая монету из бульона. – Ну вот, еще одна скатилась под кровать!
 Леони нырнула за беглыми гинеями, подобрала их и села на кровать пересчитывать.
 – Одна, две, четыре, шесть, и луидор… ой, еще одна гинея, и три су, и…
 – Так не считают! Дай-ка их мне! Ну вот, еще одна закатилась под кровать, чтоб ей сгореть в аду!
 Леони заползла под кровать в поисках монеты, как вдруг снаружи донесся стук колес.
 – Это что? – резко спросил Руперт. – Быстрей! Погляди в окошко!
 Леони с трудом выбралась на свет и подбежала к окну.
 – Руперт, это он! Mon Dieu! Mon Dieu, что нам делать?
 – Ты его видишь?
 – Нет, но это карета, а от лошадей идет пар! Слушай!
 Снизу донеслись звуки спорящих голосов. Видимо, мадам загородила лестницу.
 – Сен-Вир, ставлю сто гиней! – сказал Руперт. – Где пистолет? Черт бы побрал этот бульон! – Он швырнул тарелку с остатками содержимого на пол, поправил парик и с очень суровым выражением на осунувшемся юном лице протянул руку за пистолетом.
 Леони стремительно схватила грозное оружие,
 – Ты еще слаб! – сказала она настойчиво. – Видишь, у тебя уже нет сил. Дай мне! Я застрелю его насмерть.
 – Ну уж нет! – решительно возразил Руперт. – Ты от него мокрого места не оставишь! Отдай пистолет! Дьявол, делай, что тебе говорят.
 Суета внизу затихла, и на лестнице послышались шаги.
 – Отдай пистолет мне, а сама стань по ту сторону кровати! – приказал Руперт. – Черт, сейчас повеселимся. Иди сюда!
 Леони попятилась к окну и встала там, наведя пистолет на дверь и согнув палец на собачке. Губы у нее были сжаты, глаза сверкали.
 – Бога ради, отдай его мне! – Руперт нетерпеливо пытался встать. – Мы же не хотим его убивать!
 – Нет, хотим, – объявила Леони. – Он опоил меня какой-то гадостью!
 Дверь открылась.
 – Если вы сделаете хоть шаг в комнату, – звонко сказала Леони, – я застрелю вас насмерть.
 – А я думал, ты будешь мне рада, mа fille, – произнес мягкий неторопливый голос. – Прошу тебя, не застреливай меня насмерть. – В плаще, в сапогах со шпорами, в модном парике, ни единый волосок которого не покинул предназначенного ему места, на пороге стоял его светлость герцог Эйвон, поднеся к глазам лорнет. Его губы изгибались в легкой улыбке.
 Руперт захохотал и упал на подушки.
 – Гром и град! Вот уж не думал, что настанет день, когда я буду счастлив, увидев тебя, Джастин, – выговорил он сквозь смех. – Провалиться мне на этом месте!




 Глава 20
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН БЕРЕТ ИГРУ В СВОИ РУКИ


 По бледным щекам Леони разлилась жаркая краска.
 – Монсеньор! – ахнула она и бросилась к нему через комнату, смеясь и плача. – Ах, монсеньор, вы приехали, приехали!
 – Как, ma fille, – ласково сказал его светлость, – как так? Неужели ты думала, что я не приеду?
 – Да отбери у нее пистолет, – слабым голосом, но с улыбкой посоветовал Руперт.
 Пистолет был прижат к сердцу его светлости. Герцог высвободил его из пальцев Леони и положил в карман. С непонятной улыбкой он опустил взгляд на кудрявую головку и погладил ее.
 – Мое милое дитя, не надо плакать. Это же и правда монсеньор. Теперь тебе нечего бояться.
 – Я вовсе не б-боюсь! – сказала Леони. – Просто я так рада!
 – В таком случае выражай свою радость более чинно, прошу тебя. И могу ли я узнать, почему на тебе эта одежда?
 Леони поцеловала его руку и утерла глаза.
 – Эта одежда мне нравится, монсеньор, – ответила она со смешком.
 – В этом я не сомневаюсь; – Эйвон прошел мимо нее к кровати, нагнулся над Рупертом и прохладными белыми пальцами пощупал его частый, сильный пульс. – Ты ранен, дорогой мой?
 Руперт сумел улыбнуться.
 – Пустяк. Дырка в плече, чума ее побери!
 Его светлость извлек из кармана фляжку и поднес ее к губам Руперта. Тот сделал несколько глотков, и его синеватые губы порозовели.
 – Мне кажется, я должен поблагодарить тебя, – сказал герцог и переложил одну из подушек. – Ты вел себя превосходно, дитя мое. Сказать правду, ты меня удивил. Я у тебя в долгу.
 Руперт покраснел.
 – Ха! Пустяки. Я почти ничего не сделал. Леони спасла нас обоих. Ей-богу, я дьявольски рад, что вижу тебя, Джастин.
 – Да, ты уже об этом упоминал. – Его светлость поднес лорнет к глазам и оглядел рассыпанные по постели монеты. – Не могу ли я узнать, что это за клад?
 – Наши деньги, монсеньор, – ответила Леони. – Мы их пересчитывали, когда вы вошли.
 – Наши деньги! – повторил Руперт. – Только подумать, клянусь душой! Несколько еще валяются на полу.
  – А что это? – Его светлость навел лорнет на черепки.
 – Да Руперт, – ответила Леони. – В ней был его бульон, но, когда мы услышали, что вы подъехали, он хлопнул ее об пол.
 – Мое появление как будто произвело на вас странное действие, —.заметил его светлость. – Может кто-нибудь из вас сказать мне, где находится мой дражайший друг Сен-Вир?
 Руперт с трудом приподнялся и оперся на локоть.
 – Гром и молния! Откуда ты знаешь, что это был он?
 Его светлость уложил брата назад на подушки.
 – Это моя обязанность, Руперт. Знать.
 – Ну, я с самого начала клялся, что без тебя тут не обошлось. Но, черт побери, откуда ты узнал, что он увез Леони? Где ты был? Как догадался, что я гонюсь за ними?
 – Да, и как вы узнали, где нас искать? – спросила Леони. – А зачем он меня увез?
 Герцог снял плащ и разгладил морщинку на бархатном рукаве кафтана.
 – Вы меня ошеломили, дети мои. Не больше одного вопроса за один раз, умоляю вас.
 – Откуда ты узнал, кто бежал с Леони? Герцог сел у кровати и щелкнул пальцами – Леони тут же подбежала и устроилась на полу у его ног.
 – Это было очень просто, – сказал он.
 – Ах, просто, черт побери! В таком случае, Джастин, ради Бога, объясни нам, что с нами произошло. Пусть меня вздернут, если я хоть что-то понимаю!
 Эйвон повернул перстень на пальце.
 – Ты все прекрасно понимаешь, – сказал он. – Леони похитил отпетый негодяй, а ты ее спас.
 – Она сама себя спасла, – ухмыльнулся Руперт, .
 – Да! – Леони кивнула. – Когда колесо отвалилось, я выбралась из кареты и побежала по дороге. И тут прискакал Руперт.
 – Да, но все не так просто, – перебил Руперт. – Чего Сен-Виру нужно от Леони? Тебе это известно?
 – Да, мой милый мальчик.
 – Ну, по-моему, это величайшая наглость, – вмешалась Леони. – Зачем я ему понадобилась?
 – Дети мои, вы не можете требовать, чтобы я открыл вам все мои тайны.
 – Но, по-моему, это нечестно! У нас было замечательное приключение, и мы сами со всем справились и ничего не понимаем, отчего и почему, а теперь вы не хотите ничего нам объяснить.
 – Мне кажется, ты бы мог, Джастин, – заявил Руперт. – Мы умеем молчать, знаешь ли!
 – Нет, дети мои. Мое мнение о вашей сдержанности не столь высоко, как мое мнение о вашей смелости и находчивости. Кстати, как ты распорядился с гнедым мистера Мэнверса?
 Руперт вытаращил на него глаза.
 – Бог мой! Есть ли хоть что-то, чего ты не знал бы? Кто тебе сказал?
 – Сам мистер Мэнверс, – ответил герцог. – Я приехал в Эйвон вечером в тот день, когда вы… э… отбыли. Мистер Мэнверс явился возвратить себе свою собственность.
 – Какова наглость, черт бы его побрал! – воскликнул Руперт. – Я поручил передать ему мои извинения и благодарность. Неужели мужлан считает, что мне нельзя доверить лошадь?!
 – Насколько я мог судить, именно так, – сказал герцог. – А что ты с ней сделал?
  – Ну, если сказать правду, я ее продал, – ответил Руперт, ухмыляясь.
 Герцог откинулся на спинку кресла.
 – В таком случае, боюсь, мистер Мэнверс потребует в уплату наши жизни, не меньше, – вздохнул он. – Прошу, не думай, будто я не одобряю твой поступок, но почему ты столь поспешно расстался с его гнедым?
 – Ну-у… видишь ли, у меня не было денег, – сказал Руперт. – Про булавку я тогда не вспомнил. А к тому же что мне было делать с этой скотиной? Не везти же ее во Францию!
 Герцог поглядел на него с легкой улыбкой.
 – Ты отправился на этот подвиг без гроша в кармане?
 – Нет, в кармане у меня была пара крон, – ответил Руперт.
 – Каким бесконечно старым я чувствую себя рядом с тобой, – пожаловался герцог. Он улыбнулся Леони. – А что было с тобой, моя малютка?
 – Ну, я дразнила Руперта, – весело объявила Леони. – Вот почему я так оделась. Чтобы разозлить его. И в лесу я от него убежала, а это свиное отродье был там.
 – Погоди немного, малютка. Извини мое невежество, но я не знаю, кого ты подразумеваешь под… э… свиным отродьем.
 – Да мерзкого же графа! – ответила Леони. – Он настоящее свиное отродье, монсеньор!
 – Ах, так! Но не могу сказать, что одобряю твой выбор слов.
 – А по-моему, для него это самое верное название, – возразила Леони твердо. – Он схватил меня, бросил в карету, а я его укусила до крови.
 – Ты приводишь меня в ужас, дитя. Но продолжай.
 – Я позвала Руперта как могла громче и лягнула свиное отродье…
 – Графа де Сен-Вира.
 – Ну да, свиное отродье. И лягала, лягала его по ногам. Ему это совсем не понравилось.
 – Что, – заметил герцог, – меня не слишком удивляет.
 – Ну да. Будь при мне мой кинжал, я бы убила его, потому что очень рассердилась. Очень-очень! Но кинжала у меня не было, и я могла только звать Руперта.
 – Графу де Сен-Виру есть за что благодарить Бога, – прожурчал герцог. – Он так мало знает о вспыльчивости моей воспитанницы!
 – Ну а вы, монсеньор, разве бы вы не рассердились?
 – Очень, малютка. Но продолжай.
 – Так остальное вы знаете, монсеньор! Он дал мне скверное питье – свиное пойло! И назвал его кофе!
 – В таком случае и мы будем называть его кофе, дитя мое, молю тебя. «Свиное отродье» я согласен выносить, но «свиного пойла» не потерплю.
 – Но оно таким было, монсеньор! Я выплеснула чашку на него, и он выругался.
 Герцог смотрел на нее непроницаемым взглядом.
 – У тебя, видимо, был приятный дорожный спутник, – заметил он. – Но продолжай. Что было дальше ?
 – А дальше он принес еще свино… кофе и заставил меня выпить. В него что-то подмешали, монсеньор, и я заснула.
 – Бедная малютка! – Герцог подергал кудрявую прядь. – Но притом такая неукротимая малютка!
 – Больше рассказывать нечего, монсеньор. Я проснулась на следующий день в гостинице в Гавре и притворилась, будто сплю и сплю. Потом карета сломалась, и я убежала.
 – Ну а Руперт? – Герцог улыбнулся брату.
 – Ей-богу, по-моему, я ни на секунду не останавливался, пока не очутился здесь, – сказал Руперт. – Все еще не могу отдышаться!
 – О, Руперт оказался таким умным, монсеньор! – вмешалась Леони. – Монсеньор, он даже продал свой брильянт, чтобы гнаться за мной по Франции, а туда приплыл в грязной старой лохани без шляпы и шпаги.
 – Вздор, глупышка! Флетчер одолжил мне свою воскресную шляпу. Ты слишком много болтаешь, Леони. Перестань!
 – Я вовсе не болтаю, правда, монсеньор? И все было, как я говорю. Не знаю, что случилось бы со мной, если бы не Руперт!
 – И я не знаю, ma fille. Мы перед ним в огромном долгу. Я очень редко надеюсь на кого-либо, но эти последние два дня были исключением.
 Руперт порозовел и начал заикаться.
 – Все сделала Леони. Она привезла нас сюда, где мы теперь. Но где мы, Джастин?
 – Вы в Леденье, милях в десяти от Гавра, дети мои.
 – Ну, хотя бы с одной тайной покончено! – вздохнул Руперт. – Леони скакала по полям, пока у меня голова кругом не пошла. О, она знатно провела Сен-Вира, даю слово!
 – Но если бы ты не подоспел, мне не удалось бы спастись от него, – возразила Леони.
 – Ну, если на то пошло, только Богу известно, что произошло бы, не найди ты нас, Джастин.
 – Насколько я понял, моя кровожадная воспитанница застрелила бы дражайшего графа… э… насмерть.
 – Ну да, – подтвердила Леони. – Это послужило бы ему хорошим уроком!
 – Бесспорно, – согласился герцог.
 – Вы мне позволите его застрелить, монсеньор? Ну, пожалуйста!
 – Разумеется, нет, малютка. Я буду в восторге увидеть милейшего графа.
 Руперт впился в него взглядом.
 – Я поклялся пролить его кровь, Джастин! Его светлость улыбнулся.
 – Я опередил тебя, мой милый, лет на двадцать, но я выжидаю своего часа.
 – Ага, я так и думал. Какую игру ты ведешь, Эйвон?
 – Придет день, и я расскажу тебе, Руперт. Но не сегодня.
 – Ну, я ему не завидую, раз ты выпустил на него когти, – признался Руперт откровенно.
 – Да, не думаю, что ему следует завидовать, – сказал его светлость. – Он должен подъехать сюда очень скоро. Малютка, к тебе в комнату отнесли дорожный сундук. Сделай мне любезность, оденься снова а la jeune fille [108] . Ты найдешь в нем пакет, Присланный леди Фанни, а в пакете, полагаю, муслиновое платье с цветочным узором. Надень его. Оно должно быть тебе очень к лицу.
 – Как, монсеньор, вы привезли мои платья? – воскликнула Леони.
 – Привез, дитя мое.
 – Черт побери, ты предусмотрительный дьявол, – заметил Руперт. – Ну же, Джастин, расскажи нам о твоем участии в нашем приключении.
  – Да, монсеньор, непременно! – подхватила Леони.
 – Но рассказывать почти нечего, – вздохнул его светлость. – Моя роль в погоне прискорбно пресна.
 – Все равно выкладывай, – потребовал Руперт. – Что привело тебя в Эйвон-Корт в самую нужную минуту? Черт меня возьми, в тебе есть что-то жутковатое, Сатана, что так, то так.
 Леони вспыхнула как порох.
 – Не смей называть его так! – яростно крикнула она. – Пользуешься тем , что ранен и я не могу драться с тобой!
 – Моя досточтимая воспитанница, что это за неуместный намек на поединок? Уповаю, ты не завела обыкновения набрасываться на Руперта со шпагой?
 – Нет-нет, монсеньор! Всего один раз! А он убежал и спрятался за креслом. Он струсил!
 – Еще бы! – отпарировал Руперт. – Она просто дикая кошка, Джастин. Тычет шпагой без предупреждения, клянусь всеми святыми!
 – Как видно, я отсутствовал слишком долго, – строго сказал герцог.
 – Да, монсеньор, слишком долго! – воскликнула Леони, целуя ему руку. – Но я была благовоспитанной… много-много раз!
 Губы его светлости дрогнули. И тут же выглянули ямочки.
 – Я знала, что на самом деле вы не сердитесь! – сказала Леони. – Теперь расскажите, как все было с вами.
 Герцог потрепал ей щеку одним пальцем.
 – Я вернулся домой, малютка, и оказалось, что в Эйвон-Корт вторглись Меривейлы, а твоя дуэнья рыдает чувствительнейшим образом.
 – Ба, она дура, – презрительно обронила Леони. – А почему там был лорд Меривейл?
 – Я как раз намеревался рассказать, моя дорогая, когда ты перебила меня критикой по адресу моей кузины. Милорд и миледи Меривейл были там, чтобы помочь отыскать тебя.
 – Клянусь, встреча была очень веселой! – вставил неугомонный Руперт.
 – Да, не без забавности, —согласился герцог. – От них я узнал о вашем исчезновении.
 – И подумали, что мы бежали, чтобы тайно обвенчаться? – осведомился Руперт.
 – Такое объяснение мне в голову приходило, – подтвердил его светлость.
 – Сбежали обвенчаться? – повторила Леони. – С Рупертом? А, ба! Скорее уж я обвенчаюсь со старым козлом на лужке.
 – Ну, если на то пошло, так я бы скорее сбежал с тигрицей. Куда скорее, разрази меня гром!
 – Когда этот обмен любезностями завершится, – небрежно заметил герцог, – я продолжу. Но не хочу вам мешать.
 – Да продолжай же! – потребовал Руперт. – Что было дальше?
 – Дальше, дети мои, на нас набросился мистер Мэнверс. Боюсь, мистер Мэнверс не жалует тебя, Руперт, а также и меня, но это в сторону. От него я мало-помалу узнал, что ты, Руперт, помчался в погоню за каретой с французским джентльменом внутри. Остальное было просто. В тот же вечер я направился в Саутгемптон… Тебе не пришло в голову воспользоваться «Королевой», мой мальчик?
 – Я про нее подумал, но не захотел терять времени на дорогу в Саутгемптон. Что дальше?
 – За это я тебе весьма благодарен. Без сомнения, ты ее продал бы, едва войдя во французский порт. Я приехал на ней вчера в Гавр на закате. Там, дети мои, я навел кое-какие справки, а также переночевал. От содержателя гостиницы я узнал, что Сен-Вир уехал в карете с Леони по Руанской дороге в два часа дня и, кроме того, что ты, Руперт, нанял лошадь через полчаса или еще чуть позже… Кстати, эта лошадь при тебе или разделила судьбу своей предшественницы?
 – Нет, она стоит тут в конюшне, – засмеялся Руперт.
 – Ты меня поражаешь. Все это я, как уже сказал, почерпнул у содержателя гостиницы. Час был слишком поздним, чтобы отправиться за вами, а к тому же я не исключал возможности, что вы вот-вот вернетесь в Гавр. Когда вы не появились, я испугался, что тебе, Руперт, не удалось догнать моего дражайшего друга Сен-Вира, отправился в карете по Руанской дороге и вскоре увидел в канаве покинутую карету. – Его светлость достал табакерку и открыл ее. – Карету моего дражайшего друга с его гербом на дверце. Мой дражайший друг поступил не слишком мудро, оставив карету там, где я должен был ее увидеть, хотя, разумеется, он, возможно, просто меня не ожидал.
 – Он дурак, монсеньор. Он даже не догадался, что я не сплю, а только притворяюсь.
 – Если верить тебе, малютка, мир населен дураками и дурами, и я склонен с тобой согласиться. Но продолжим. Казалось вероятным, что Леони убежала, и не менее вероятным, что бежала она в сторону Гавра. Но раз ни один из вас до этого города не добрался, я заключил, что вы прячетесь где-то между тем местом, где валялась карета, и Гавром. А потому, mes enfants [109] , я поехал назад по дороге, пока не увидел ответвляющийся от нее проселок и свернул на него.
 – Мы поскакали напрямик по полям, – перебила Леони.
 – Без сомнения, путь более короткий, но не подходящий для кареты, не правда ли? В первой деревушке ничего о вас не знали, я поехал дальше и наконец, порядочно проплутав, добрался сюда. Как вы видите, удача мне улыбнулась. Будем надеяться, что она окажется столь же благосклонной и к моему дражайшему другу. Малютка, иди и переоденься.
 – Хорошо, монсеньор. Что мы будем делать теперь?
 – Там будет видно, – ответил Эйвон. – Поторопись!
 Леони вышла. Его светлость взглянул на Руперта.
 – Мой юный безумец, лекарь осматривал твою рану?
 – Да, вчера вечером, черт бы его побрал!
 – Что он сказал?
 – Да ничего. Сегодня опять явится.
 – Судя по твоему лицу, я заключаю, что он предсказал несколько дней в постели для тебя, мой мальчик.
 – Десять, порази его чума! Но я буду здоров уже завтра.
 – Тем не менее останешься лежать тут, пока почтенный эскулап не разрешит тебе встать. А я пока пошлю за Гарриет.
 – Господи, зачем?
  – Составить компанию моей воспитаннице, – невозмутимо объяснил герцог. – Надеюсь, мое письмо не вызовет нового нервического приступа. Гастону следует отправиться в Гавр. – Он встал. – Мне нужны перо, чернила и бумага. Думаю, они найдутся внизу. А тебе, мой милый, следует часок поспать.
 – Ну а Сен-Вир? – спросил Руперт.
 – Дражайший граф, вероятнее всего, рыщет по окрестностям. Надеюсь вскоре его увидеть.
 – Да, но как ты поступишь?
 – Я? Никак.
 – Я бы дал сто гиней, чтобы увидеть его лицо, когда он встретит здесь тебя.
 – Да, не думаю, что он придет в восторг, – сказал герцог и вышел.




 Глава 21
 ПОРАЖЕНИЕ ГРАФА ДЕ СЕН-ВИРА


 Хозяин и хозяйка «Черного быка» в селении Леденье никогда еще не принимали в своей скромной гостинице столь знатных гостей. Мадам приказала слуге бежать к соседке мадам Турнуаз, и вскоре эта дама влетела в дверь вместе с дочкой, чтобы помочь мадам в ее приготовлениях. Когда она услышала, что в гостиницу со свитой прибыл такой вельможа, как английский герцог, у нее глаза от удивления стали совсем круглыми, а когда по лестнице спустился его светлость в бледно-зеленом кафтане с серебряным шитьем, с аметистами в жабо и в перстнях, она уставилась на него разинув рот.
 Его светлость прошел в маленькую гостиную и потребовал письменные принадлежности. Хозяин поспешил туда с чернильницей и осведомился, не угодно ли его светлости чего-нибудь. Герцог приказал подать бутылку канарского и три рюмки и сел за письмо к кузине. На его губах играла легкая улыбка.

 «Дражайшая кузина,
 уповаю, что к тому времени, когда вы получите сию эпистолу, прискорбное нездоровье, постигшее вас, когда я имел удовольствие лицезреть вас три дня тому назад, уже совсем прошло. Я в отчаянии, что вынужден причинить вам новые неудобства, но должен нижайше просить вас приехать ко мне сюда, елико возможно быстрее. Гастон, податель сего письма, будет вас сопровождать. Прошу, упакуйте свои сундуки для долгого пребывания тут, ибо, по всей вероятности, я отсюда отбуду в Париж. Вы будете утешены, узнав, что моя воспитанница находится со мной в этом прелестном селении, как и милорд Руперт.
 Имею честь, любезная кузина, остаться вашим самым преданным, смиренным и покорным слугой.
  Эйвон». 

 Его светлость расписался с кудрявым росчерком, все еще улыбаясь. Открылась дверь, и вошла Леони в облаке белого муслина, опоясанная голубой лентой и с голубой лентой в волосах.
 – Монсеньор, правда, леди Фанни очень добра, что прислала мне такое красивое платье? Я в нем выгляжу хорошенькой, ведь правда?
 Герцог поставил рюмку.
 – Дитя мое, ты выглядишь обворожительно. Вкус леди Фанни безупречен. – Он встал и взял со стола плоский бархатный футляр. – Прошу тебя принять этот пустячный знак моей привязанности, малютка.
 Леони порхнула к нему.
 – Еще один подарок, монсеньор? По-моему, вы ко мне очень-очень добры! А что это?
 Его светлость открыл футляр, и губы Леони сложились в беззвучный кружок изумления.
 – Монсеньор!
 Герцог поднял жемчуга с их бархатного ложа и застегнул на ее шее.
 – Ах, монсеньор, благодарю вас! —еле выговорила она и пропустила длинную нить между пальцами. – Какие красивые! Они мне так нравятся! Хотите, чтобы я сделала вам реверанс, или достаточно поцеловать вам руку?
 Его светлость улыбнулся.
 – Ни то, ни другое, малютка, необязательно.
 – А я сделаю и то и другое! – возвестила Леони и, раздвинув юбки, склонилась перед ним в глубоком реверансе так, что из-под муслиновых оборок выглянул носок туфельки. Потом она поцеловала герцогу руку и выпрямилась. В заключение она оглядела наряд его светлости.
 – По-моему, вы одеты очень красиво, – сказала она.
 Эйвон поклонился.
 – Мне нравится, – продолжала Леони. – Монсеньор, я теперь ничего не боюсь. А что вы сделаете со свиным отродьем, когда он явится сюда?
 – Буду иметь честь представить тебя ему, дорогая моя, – ответил Эйвон. – А ты сделаешь ему самый свой надменный реверанс. Мы сыграем маленький спектакль.
 – Да? Я не хочу приседать перед ним. Я хочу, чтобы он очень пожалел.
 – Поверь мне, он еще очень пожалеет, но время для этого пока не настало. И не забывай, ma fille, что моего дражайшего друга ты увидишь впервые.
 – А, ба! Не понимаю! – воскликнула она. – Я же его много раз видела, и он меня!
 – Попробуй разбудить свое воображение, – вздохнул его светлость. – Дражайший граф похитил моего пажа Леона. А ты – моя воспитанница, мадемуазель де Боннар.
 – А-а! – с сомнением произнесла Леони. – Так я должна быть любезной?
 – Очень любезной, дитя. И помни, ты и я приехали сюда поправить здоровье. Мы ничего не знаем ни о каких похищениях, о скверном кофе или о… э… свиных отродьях. Ты сумеешь поиграть в притворство?
 – Конечно, монсеньор! А он тоже будет притворяться? Как вы думаете?
 – У меня есть причины полагать, дитя, что он последует моему примеру.
 – Но почему, монсеньор?
 – Потому что, дитя, у него есть тайна, и он подозревает, что она мне известна. Но тайна эта весьма неблаговидная, и он не захочет показать мне, что знает об этом. Видишь ли, мы фехтуем, но только я все вижу ясно, а он держится в потемках.
 – Понимаю! – воскликнула она. – И удивится, увидев вас тут, n'est-ce pas?
 – Полагаю, что так, – согласился его светлость, подошел к столу и налил вина в две рюмки. – Моя дорогая, пью за твое благополучное избавление от опасности!
 – Благодарю вас, монсеньор. Но за что выпить мне? – Она наклонила голову набок. – Voyons, я просто выпью за моего дорогого монсеньора.
 – Очень мило, – сказал герцог. – Гастон? А 1а bonne heure! [110] Ты тотчас отправишься назад в Эйвон-Корт, Гастон.
 Лицо Гастона вытянулось.
 – Слушаю, монсеньор.
 – И отвезешь это письмо моей кузине. Она отправится с тобой во Францию. Гастон заметно повеселел.
 – Далее, ты заедешь к милорду Меривейлу и заберешь у него одежду милорда Руперта. Ты понял?
 – Весь гардероб милорда Руперта? – спросил Гастон с ужасом.
 – Да, весь. А если он там, привези и камердинера милорда. О, чуть не забыл – и камеристку мадемуазель Леони. Прикажи ей упаковать остальные платья мадемуазель и привези ее – а также их – ко мне сюда.
 Гастон заморгал.
 – Слушаю, монсеньор, – с усилием выговорил он.
 – Отправишься ты, разумеется, на «Серебряной королеве», а все, что тебе поручено, доставишь в Портсмут в карете. – Его светлость бросил камердинеру пухлый кошелек. – Да, и в Портсмуте, по дороге в Эйвон-Корт, ты отыщешь гнедую лошадь.
  –  Bon Dieu! – прошептал Гастон. – Гнедую лошадь, да, монсеньор.
 – Гнедую лошадь, которая принадлежит некоему мистеру Мэнверсу из Кросби-Холла и была продана милордом Рупертом в понедельник. Ты ее выкупишь. – Вслед за первым полетел второй кошелек. – Цена не важна. Распорядишься, чтобы ее отвели в Кросби-Холл с поклоном от милорда Руперта и… э… благодарностью. Это ты тоже понял?
 – Да, монсеньор, – ответил Гастон уныло.
 – Bien. Сегодня, если не ошибаюсь, среда. Вернешься сюда не позднее понедельника. А теперь пошли ко мне Мийкина. Можешь идти.
 Незамедлительно явился грум.
 – Ваша светлость изволили звать?
 – Да. Поедешь в Париж, друг мои, не позже чем через час.
 – Слушаюсь, ваша светлость.
 – И предупредишь превосходнейшего Уокера о моем приезде. Вернешься с дормезом, малой дорожной каретой и коляской для багажа милорда Руперта. В Руане, Тине и Понтуазе оставишь сменных лошадей. В Руане я переночую в «Золотом петухе».
 – Слушаюсь, ваша светлость. Какой день назвать хозяину?
 – Не имею ни малейшего представления, – ответил герцог. – Но когда приеду, мне потребуются четыре спальни, гостиная и комнаты для моих слуг. Надеюсь, я говорю ясно?
 – Да, ваша светлость.
 – Это все, – сказал Эйвон.
 Мийкин поклонился и вышел.
 – Voyons, – заметила Леони из своего кресла у камина. – Мне очень нравится слушать, как вы говорите, сделай это, сделай то! Мне нравится слышать, как они отвечают только: «Слушаю, монсеньор» – и сразу бегут исполнять ваше распоряжение.
 Эйвон улыбнулся,
 – Только раз в жизни у меня был слуга, который осмеливался возражать, когда я приказывал.
 – О? – Леони посмотрела на него самым невинным взглядом. – И кто же это был, монсеньор?
 – Паж, моя дорогая, по имени… э… Леон.
 Глаза у нее заискрились, но она чинно сложила
 руки на коленях.
 – Tiens! He понимаю, как он посмел, монсеньор.
 – Мне кажется, он посмел бы сделать все, что ему вздумалось бы, – сказал герцог.
 – Правда? А он вам нравился, монсеньор?
 – Ты кокетка, дорогая моя.
 Она засмеялась, покраснела и кивнула.
 – Это не комплимент, – заметил герцог, подошел к камину и сел. – Как ты слышала, я послал
 за твоей дуэньей.
 – Да. – Она состроила гримаску. – Но ведь до понедельника она не приедет, правда? А зачем мы едем в Париж?
 – Почему бы и нет? – ответил Эйвон. – Твое воспитание почти завершено. И ты сделаешь реверанс высшему свету.
 – Неужели, монсеньор? Vraiment? Наверное, это будет fort amusant [111] . И я буду ездить к Вассо?
 Брови герцога сошлись на переносице.
 – Нет, ma fille, не будешь. Это одно из тех мест, которые ты постараешься забыть.
 Леони поглядела на него из-под ресниц.
 – И… и Мэзон-Шурваль?
 – Я возил тебя туда? – Его светлость все еще хмурился.
 – Но да, монсеньор. Только вы приказали мне ждать вас в вестибюле.
 – Значит, настолько порядочности во мне еще осталось. Да, Мэзон-Шурваль ты должна забыть непременно. Интересно бы узнать, каким он тебе показался?
 – Да никаким, монсеньор. По-моему, это не слишком хорошее место.
 – Да, малютка, ты права. Это не очень хорошее место, и я не был… хорошим, когда повез тебя туда. Ты вступишь в совсем другой мир.
 – Расскажите! – умоляюще сказала Леони. – Я буду ездить на балы?
 – Непременно, ma belle [112] .
 – И вы будете танцевать со мной?
 – Дорогая моя, оспаривать эту честь найдется много кавалеров. Я тебе не понадоблюсь.
 – Если вы не будете танцевать со мной, я совсем не стану танцевать, – объявила Леони. – Но вы же будете, правда?
 – Может быть, – сказал он.
 – Я не люблю «может быть», – сказала она. – Обещайте!
 – Нет, ты на самом деле чрезвычайно exigeante [113] , – пожаловался он. – Для меня время танцев уже миновало.
 – Eh, bien! – Леони вздернула подбородок. – Ну а для меня оно еще не пришло, я слишком молода, чтобы танцевать. Nous voila! [114] 
  – Ты, моя малютка, – сказал герцог сурово, – очень своевольный и непослушный ребенок. Не понимаю, как я еще тебя терплю!
 – Да, монсеньор. А вы будете танцевать со мной?
 – Неисправима! – засмеялся он. – Да, малютка. По улице процокали лошадиные копыта, их перестук замер у дверей.
 – Монсеньор… вы думаете… это… это он? – с тревогой спросила Леони.
 – Вполне вероятно, моя дорогая. Спектакль начинается.
 – Монсеньор, я… я не чувствую себя… такой уж смелой.
 Он встал и произнес негромко:
 – Ты не уронишь своего достоинства, малютка. Или моего. Бояться нечего.
 – Д-да, монсеньор.
 Вошел хозяин гостиницы.
 – Монсеньор, к милорду приехал мосье доктор.
 – Какое разочарование! – вздохнул герцог. – Сейчас поднимусь. Оставайся здесь, дитя мое, и если мой дражайший друг приедет, помни, что ты моя воспитанница, и веди себя с подобающей вежливостью.
 – Хорошо, монсеньор, – произнесла она запинаясь. – Но вы скоро вернетесь, правда?
 – Без сомнения. – Его светлость вышел, шурша полами кафтана.
 Леони снова села и уставилась на носки своих туфель. Наверху в комнате Руперта раздавались шаги и приглушенные звуки голосов. Это напоминание, что герцог близко, ее немного успокоило, но когда по булыжнику снаружи зацокали копыта, легкий румянец покинул ее щеки.
 «На этот раз сейчас войдет свиное отродье, – подумала Леони. – А монсеньора все нет! Наверное, он хочет, чтобы сначала спектакль сыграла я одна. Eh, bien, Leonie, courage! [115] »
 До нее донесся гневный голос Сен-Вира у входной двери, послышались быстрые шаги, дверь распахнулась, и на пороге вырос граф. Сапоги у него были облеплены грязью, плащ забрызган. В руке он сжимал перчатки и хлыст, его жабо и волосы были в беспорядке. Леони бросила на него высокомерный взгляд, безупречно скопировав леди Фанни. На мгновение граф словно бы растерялся, но тут же шагнул вперед с лицом чернее тучи.
 – Думали провести меня, мадемуазель паж, э? Взять надо мной верх не так-то просто. Не знаю, где вы раздобыли этот изящный наряд, но он вам не поможет.
 Леони поднялась с кресла и смерила его взглядом с головы до ног.
 – Мосье ошибся, – сказала она. – Это не общая зала.
 – Отлично сыграно, —процедил он, – но я не глупец, и эти ужимки меня не тронут. Пошли! Где твой плащ? Я не хочу терять время попусту.
 Она не шелохнулась.
 – Я не понимаю вас, мосье. Это непростительное вторжение! – Последнее слово она произнесла, гордясь им и раскатив «р».
 Граф схватил ее за плечо и легонько встряхнул.
 – Плащ! И поторопись, не то тебе же будет хуже!
 Ледяная вежливость Леони куда-то исчезла, и она сказала в ярости:
  – Ба! Уберите руку! Несмейте прикасаться ко мне!
 Он обхватил ее за талию и потащил к двери.
 – Довольно! Игра кончилась, дорогая моя, Лучше веди себя послушно. Я не причиню тебе вреда, если ты будешь делать то, что я говорю.
 От двери донеслось шуршание шелка, и спокойный надменный голос произнес:
 – Вы ошиблись, монсеньор. Будьте столь любезны, отпустите мою воспитанницу.
 Граф подскочил, будто подстреленный, и обернулся с рукой на эфесе шпаги. Эйвон стоял у двери, поднеся к глазам лорнет.
 – Sacrй mille diables [116] ! – выругался Сен-Вир. – Ты!
 Медленная и на редкость неприятная улыбка изогнула губы герцога.
 – Возможно ли? – промурлыкал он. – Мой дражайший друг Сен-Вир!
 Сен-Вир подергал себя за воротник, словно задыхаясь.
 – Ты! – повторил он снова, почти шепотом. – Ты на самом деле твой тезка! Даже… здесь… я сталкиваюсь с тобой!
 Эйвон вошел в комнату. От его костюма веяло легким ароматом тонких духов. Одна рука сжимала носовой платок.
 – Сколь нежданная rencontre [117] , не правда ли, граф? – сказал он. – Мне следует представить вам мою воспитанницу мадемуазель де Боннар. Полагаю, она примет ваши извинения.
 Граф багрово покраснел, но поклонился Леони, ответившей ему величавым реверансом, и пробормотал несколько невнятных слов.
 – Без сомнения, вы приняли ее за кого-то другого? – учтиво заметил герцог. – Мне кажется, вы увидели ее сегодня впервые.
 – Да. Мосье прав… я ошибся… mille pardons, Mademoiselle… [118] 
 Его светлость взял понюшку табака.
 – Поразительно, какие случаются ошибки, – сказал он. – Сходство – столь необъяснимая вещь, не правда ли, граф?
 Сен-Вир вздрогнул.
 – Сходство?..
 – Вы его не находите? – Его светлость извлек из кармана бледно-зеленый веер на серебряных палочках и томно им обмахнулся. – Невольно удивляешься тому, что привело графа де Сен-Вира в столь непритязательное место?
 – Я приехал по делам, господин герцог. Невольно удивляешься и тому, что привело сюда герцога Эйвона.
 – Дела, дорогой граф, дела! – кротко ответил Эйвон.
 – Я приехал вернуть… свою собственность… которую потерял… в Гавре! – растерянно пробормотал граф.
 – Как странно! – заметил Эйвон. – За этим же приехал и я. Наши пути словно обречены… э… пересекаться, любезный граф.
 Сен-Вир скрипнул зубами.
 – Да, мосье? Вы говорите… за этим же? – Он вымученно засмеялся. – Да, поистине странно!
  – О, поразительно, не так ли? Но, в отличие от вашей, мою собственность у меня украли. Я… э… временно храню ее.
 – Неужели, мосье? – Рот графа неприятно пересох, и было заметно, что он не находит слов.
 – Уповаю, милейший граф, вы обрели, что искали? – Голос Эйвона стал шелковым.
 – Пока нет, – медленно ответил Сен-Вир. Его светлость налил третью рюмку вина и предложил ее графу. Тот машинально взял.
 – Будем надеяться, что мне удастся вернуть вам вашу потерю, – сказал его светлость и задумчиво отхлебнул вино.
 Сен-Вир поперхнулся.
 – Мосье?
 – Я не пожалею никаких трудов, – продолжал его светлость. – Да и деревня невелика, разумеется. Полагаю, вы уверены, что она тут?
 – Да… нет… не знаю. Она не стоит того, чтобы вы утруждались, мосье.
 – Мой дорогой граф! – возразил его светлость. – Если она стоит стольких усилий… – Его глаза скользнули по грязным сапогам. – Стольких ваших усилий, разумеется, она достойна моего внимания.
 Граф ответил, тщательно выбирая слова:
 – У меня есть причины полагать, что это один из тех драгоценных камней, в которых имеются… изъяны.
 – О, уповаю, что нет, – ответил Эйвон. – Так это драгоценный камень? То, что украли у меня, является оружием.
 – Надеюсь, вам улыбнулась удача и вы его нашли, – сказал Сен-Вир с еле скрытым бешенством, едва держа себя в руках.
 – Да, мой милый граф, да. Случай почти всегда на моей стороне. Странно! Позвольте заверить, что я приложу все усилия, чтобы вернуть вашу… драгоценность, вы сказали? Чтобы вернуть вам ваш драгоценный камень.
 – Полагаю… вы навряд ли его отыщете, – процедил Сен-Вир сквозь зубы.
 – Вы забыли про случай, любезный граф. Я глубоко верю в мою удачу.
 – Моя собственность вряд ли может вас интересовать, господин герцог.
 – Напротив, – ласково прожурчал герцог, – для меня будет истинным наслаждением помочь вам в этом деле. – Он взглянул на Леони, которая стояла у стола и с недоумением слушала этот быстрый обмен фразами. – Я обладаю счастливой… сказать ли – способностью?.. находить потерянное.
 Сен-Вир позеленел. Рука, поднесшая рюмку к губам, дрожала. Эйвон посмотрел на него с преувеличенной озабоченностью.
 – Дорогой граф, но вы же нездоровы! – И вновь его взгляд скользнул по сапогам Сен-Вира. – Вы как будто очень много времени провели в седле, милый граф, – сказал он сочувственно. – Без сомнения, вы очень утомлены.
 Граф поперхнулся и со стуком поставил рюмку на стол.
 – Вы… вы правы, я не совсем здоров. Еще не оправился от легкого недуга, из-за которого вынужден был провести последние три дня взаперти у себя дома.
 – Поистине поразительно! – удивленно произнес герцог. – Мой брат… мне кажется, вы знакомы? О да, разумеется! Так он сейчас лежит в комнате наверху, также перенеся легкий недуг. Боюсь, в здешнем воздухе таятся какие-то миазмы. Быть может, вы находите, что здесь слишком жарко?
 – Нисколько, мосье, – буркнул Сен-Вир.
 – О? Впрочем, эти докучливые недуги, если не ошибаюсь, поражают человека независимо от климата.
 – Как убедился милорд Руперт, – резко сказал Сен-Вир. – Надеюсь, его… нездоровье не внушило ему неприязнь к моей стране.
 – Напротив, – любезно заметил его светлость. – Он сгорает от нетерпения скорее отправиться в Париж. Он и я, любезный граф, свято веруем в старинное лечебное средство: шерсть укусившей тебя собаки.
 На лбу Сен-Вира вздулись жилы.
 – Ах, вот как? Будем надеяться, что милорд не станет действовать опрометчиво.
 – О, пусть он не заботит вас, милый граф. Я, так сказать, стою у него за спиной, а у меня голова отнюдь не горячая. Просто на удивление, как мне говорили. Но вы… ах, это иное дело! Вам следует поберечь себя, граф. Умоляю вас, оставьте свои… поиски, пока совсем не оправитесь.
 Пальцы Сен-Вира сжались в кулак.
 – Вы слишком любезны, мосье. Мое здоровье вас не касается.
 – Вы ошибаетесь, милый граф. Я живо интересуюсь вашим… здоровьем.
 – Полагаю, я скоро окончательно выздоровею, мосье. Мой недуг не был таким уж серьезным, рад сказать.
 – Тем не менее, любезный граф, всегда следует соблюдать осторожность, не так ли? Никогда ведь заранее не известно, не обернется ли вдруг такое пустячное недомогание чем-то весьма серьезным. Мне известны случаи, когда простая простуда перекидывалась на легкие и сводила человека под гробовые своды в самом цветущем возрасте. – Он ласково улыбнулся графу, который внезапно вскочил, опрокинув свой стул.
 – Черт вас возьми! У вас нет доказательств! – крикнул он.
 Брови его светлости поднялись, глаза насмешливо заблестели.
 – Уверяю вас, мой дорогой граф, мне известен подобный случай.
 Сен-Вир с усилием взял себя в руки.
 – Со мной, я думаю, этого не случится, – сказал он хрипло.
 – О, будем надеяться, что нет, – согласился герцог. – Я верю, что никто не бывает сражен ранее предназначенного ему часа.
 Граф, не глядя, взял хлыст и стоял, пропуская его между пальцами.
 – С вашего разрешения, мосье, я вас покину, Я и так потратил много времени напрасно. Мадемуазель, ваш слуга! – зло бросил он, схватил перчатки и направился к двери, как слепой.
 – Так скоро? – прожурчал его светлость. – Надеюсь иметь счастье увидеть вас в Париже. Я должен представить мою воспитанницу вашей очаровательной жене.
 Сен-Вир свирепо повернул ручку и распахнул дверь. Он обернулся со злобной усмешкой.
 – У вас столько планов, монсеньор. Будем надеяться, что ни один из них не завершится фиаско.
 – О, разумеется! – ответил герцог с поклоном. – На это нет причин.
  – Ну, иногда обнаруживаются… изъяны, – язвительно бросил граф.
 – Вы ввергаете меня в недоумение, – сказал его сиятельство. – Мы говорим о вашей потерянной драгоценности или о моих планах… или и о ней, и о них? Должен предупредить вас, я кое-что понимаю в драгоценных камнях, любезный граф.
 –Да, мосье? – По лицу Сен-Вира вновь разлилась багровая краска. – Возможно, что вы впали в заблуждение, господин герцог. Игра еще не доиграна.
 – О, отнюдь, – ответил герцог. – И кстати, я забыл, что упустил осведомиться о вашем очаровательном сыне. Так как же он поживает?
 Граф оскалил зубы.
 – О, он прекрасно себя чувствует. Он меня ничуть не тревожит. Ваш слуга!
 Дверь захлопнулась с громким стуком.
 – Дражайший граф! – прожурчал Эйвон.
 – Монсеньор, вы ничего ему не сделали! – вскричала Леони. – Я думала, вы его накажете!
 – Mа fille, придет день, когда я его накажу! – ответил Эйвон и бросил веер на стол. Его голос изменился, стал жестким. – И пощады от меня он не получит.
 Леони посмотрела на него с робостью, но и с восхищением.
 – Вы как будто очень рассердились, монсеньор! Его взгляд остановился на ее лице. Он подошел к ней, взял ее за подбородок и пристально посмотрел ей в глаза. Она ответила ему доверчивой улыбкой. Внезапно он опустил руку.
 – У меня есть на то причина, дитя мое. Сегодня ты видела черного негодяя.
 – Ну да, свиное отродье. Вы не позволите ему снова меня похитить, монсеньор?
 – Нет, малютка. Больше ты не попадешь в его когти. Клянусь!
 Она посмотрела на него, сдвинув брови.
 – Вы стали каким-то другим, монсеньор. Вы же сердитесь не на меня?
 Мрачные складки у его рта разгладились, и он улыбнулся.
 – Такого просто не может случиться, моя дорогая. А теперь поднимемся к Руперту и скрасим его скуку.




 Глава 22
 В ИГРУ ВСТУПАЕТ ЕЩЕ ОДИН ИГРОК


 Наступил понедельник и сменился вторником, но Гастон и те, кого он должен был сопровождать, не появились. Его светлость нахмурился, но Леони затанцевала от радости и высказала предположение, что госпожа Филд скончалась от волнения.
 – Тебя, по-видимому, это мало трогает, – сухо заметил Эйвон.
 – Да, монсеньор. По-моему, мы без нее очень счастливы. Чем мы займемся сегодня?
 Но герцог ее радости не разделял. Руперт посмотрел на него с усмешкой, откинувшись на подушки.
 – Провалиться мне, Джастин! Прежде я не замечал, чтобы ты так пекся о соблюдении приличий.
 Он встретил холодный взгляд и сразу обрел серьезность.
 – Я шучу, Эйвон, шучу! Можешь быть чопорным сколько тебе вздумается, я не возражаю. Но ее чопорной никак не назовешь!
 – У Леони, – отрезал герцог, – в голове такой же ветер, как у тебя. Или почти такой же.
 – Черт! – сказал неукротимый Руперт. – Я так и знал, что нам недолго купаться в лучах твоего одобрения.
 Леони заявила обиженно:
 – У меня в голове куда меньше ветра, чем у Руперта. Несправедливо так говорить, монсеньор. Руперт посмотрел на нее с восхищением.
 – Молодец, Леони. Не уступай ему и бей сплеча. У меня ни разу в жизни не хватило духа!
 – Я не боюсь монсеньора, – надменно бросила Леони, задирая носик. – Ты просто трус, Руперт.
 – Дитя мое! – Герцог повернул голову. – Ты забываешься. Ты обязана Руперту немалой благодарностью.
 – Э-эй! Я вверх, ты вниз, на качелях вверх-вниз, черт побери! – продекламировал Руперт.
 – Монсеньор, я была благодарна Руперту почти все утро, а теперь больше благодарной не буду. Это меня сердит.
 – Да, я замечаю. Твои манеры оставляют желать много лучшего.
 – По-моему, вы тоже очень сердиты, – смело продолжала Леони. – Voyons, что такого, если Гастон не приехал? Он глупый и толстый, а госпожа Филд похожа на курицу. Зачем они нам?
 – Истинно философский дух! – воскликнул Руперт. – Прежде ты и сам рассуждал так же. Что с тобой стряслось?
 Леони торжествующе обернулась к нему.
 – Я же говорила тебе, Руперт, что он изменился! А ты только смеялся. Прежде он никогда не бывал таким неприятным!
 – Господи, сразу видно, что ты недолго живешь рядом с ним! – дерзко заявил Руперт. Его светлость отошел от окна.
 – Вы оба ведете себя самым неподобающим образом, – сказал он. – Леони, прежде ты относилась ко мне с большим почтением.
 Она уловила улыбку в его глазах, и ее собственные весело заблестели в ответ.
 – Монсеньор, тогда я была пажом, и вам бы пришлось меня наказать. А теперь я благовоспитанная барышня.
 – И ты думаешь, что я уже не могу тебя наказать, дитя мое?
 – Как будто ей не все равно! – хихикнул Руперт.
 – Нет, не все равно! – огрызнулась Леони. – Я готова просить прощения, стоит монсеньору нахмурить брови!
 – Спаси и помилуй нас, Боже! – Руперт закрыл глаза.
 – Еще немного, – сказал его светлость, – и нынче ты не встанешь с постели, сын мой.
 – Ну да! Все козыри у тебя! – вздохнул Руперт. – Я онемел! – Он хотел лечь поудобнее и поморщился от боли.
 Герцог наклонился над ним и поправил подушки.
 – Пожалуй, тебе не стоит пока вставать, мой мальчик, – сказал он. – Так лучше?
 – Да… То есть я теперь почти не чувствую раны, – солгал милорд. – Черт побери! Я не желаю больше валяться в кровати, Джастин! Эдак мы вообще не поедем в Париж.
 – Мы подождем, пока ты совсем не поправишься, – сказал Эйвон.
 – Как ты добр! – улыбнулся Руперт.
 – Не смей дерзить монсеньору, Руперт! – строго сказала Леони.
 – Благодарю тебя, малютка. Кто-то ведь должен поддержать мой рушащийся престиж. Если все-таки хочешь нынче встать, Руперт, сейчас ты должен' лежать смирно. Леони, если хочешь покататься верхом, я к твоим услугам.
 Она мгновенно вскочила на ноги.
 – Я сейчас же надену амазонку! Merci, Monseigneur!
 – Хотел бы я поехать с вами! – тоскливо произнес Руперт, когда она ушла.
 – Терпение, дитя мое! – Его светлость задернул занавеску на окне. – И лекарь и я держим тебя в постели не для собственного удовольствия.
 – Ну, сиделка ты чертовски хорошая, не стану отрицать. – Руперт состроил гримасу, а потом застенчиво улыбнулся брату. – Лучшей я не пожелал бы.
 – Сказать правду, я сам себе порой изумляюсь, – заметил герцог и вышел.
 – И меня изумляешь, черт бы тебя побрал! – пробормотал Руперт. – Я бы дорого дал, чтобы узнать, что на тебя нашло. Ни разу не видел, чтобы человек так менялся!
 И действительно, его светлость был необычно добрым все эти тягостные дни, и едкий сарказм, прежде испепелявший Руперта, куда-то исчез. Некоторое время Руперт ломал голову над этой необъяснимой переменой и все не находил разгадки тайны. Но вечером, когда он полулежал на диване в гостиной, облаченный в халат герцога, Руперт перехватил взгляд герцога, устремленный на Леони, и был ошарашен выражением в глазах брата. Губы у него вытянулись трубочкой в беззвучном свисте.
 «Гром и молния! – подумал он. – Он же влюбился в плутовку!»
 Миновал вторник, Гастон не появился, и герцог хмурился все суровей.
 – Но, конечно, госпожа Филд скончалась, – ехидно заметила Леони. – Tiens, c'est bien drфle [119] .
 – У тебя извращенное чувство юмора, дитя мое, – сказал его светлость. – Я уже не раз это замечал. В пятницу мы едем в Париж, с Гастоном или без Гастона.
 Но вскоре после полудня в среду на деревенской улице послышался необычный шум, и Руперт, сидевший у окна гостиной, вытянул шею, проверяя, не Гастон ли это наконец.
 У дверей остановилась большая наемная карета, за которой следовала вторая, нагруженная дорожными сундуками. С них соскочил Гастон и подбежал к дверце первой кареты. Один из лакеев откинул подножку, дверца распахнулась, и из нее появилась служанка, а следом – миниатюрная дама, укутанная в широкую дорожную накидку. Руперт вытаращил глаза и захохотал.
 – Провалиться мне, это же Фанни! Господи, кто бы мог подумать?
 Леони бросилась к окну.
 – Ну да! Да! Mon Dieu, que c'est amusant! [120] Монсеньор, это леди Фанни!
 Его светлость неторопливо направился к двери.
  – Я понял, – сказал он безмятежно. —Боюсь, малютка, твоя дуэнья и в самом деле скончалась. – Он открыл дверь. – Итак, Фанни?
 Леди Фанни быстро вошла, поцеловала его и сбросила накидку на пол.
 – Ах, как я только доехала! Душечка моя, с тобой и правда ничего не случилось? – Она заключила Леони в объятия. – Я сгораю от любопытства-, даю слово! Ах, на тебе муслин, который я прислала! Я знала, что в нем ты будешь бесподобна, но только никогда не завязывай пояс таким узлом, деточка. О, и Руперт тут! Но право же, ты ужасно бледен!
 Руперт слегка оттолкнул ее.
 – Хватит, Фан, хватит! Какой черт принес тебя сюда?
 Леди Фанни сняла перчатки.
 – Что .же мне оставалось, когда нервический приступ чуть не убил кузину? – отпарировала она. – И к тому же все это так безумно интересно, что я просто не могла усидеть дома!
 Герцог поднял лорнет.
 – Дозволено ли мне спросить, известно или нет достойному Эдварду, что ты отправилась к нам? – протянул он.
 На щеках миледи заиграли ямочки.
 – Мне Эдвард так надоел! – сказала она. – Последнее время он был ужасно несносным. Видно, я его избаловала. Только вообрази, Джастин, он сказал, что я не должна ехать к тебе!
 – Ты меня поражаешь! – сказал его светлость. – Однако я замечаю, что ты как будто тут.
 – Вот было бы мило, если бы я позволила Эдварду думать, будто он может помыкать мной, как ему заблагорассудится! – вскричала миледи. – О, у нас произошла редкостная сцена. Я оставила ему записку, – добавила она простодушно.
 – Что, несомненно, должно его утешить, —учтиво заметил герцог.
 – Не думаю, – ответила она, – я думаю, он ужасно рассердится, но я истосковалась по развлечениям, Джастин, а Гастон сказал, что ты направляешься в Париж!
 – Не знаю, возьму ли я тебя с собой, Фанни.
 Она надула губки.
 – О, возьмешь, возьмешь! Я не потерплю, чтобы меня отправили домой! И как же Леони? С кем она будет, если я уеду? Ведь Гарриет слегла, мой милый, и клянется, что больше она не может. – Миледи обернулась к Леони. – Моя прелесть, ты сделала такие успехи! И муслин тебе чрезвычайно к лицу. О, откуда у тебя эти жемчуга?
 – Мне их подарил монсеньор, – ответила Леони. – Красивые, n'est-ce pas?
 – Я бы дала себе за них выколоть глаза, – призналась миледи и с любопытством взглянула на своего невозмутимого брата. Заколыхав юбками, она опустилась в кресло. – Умоляю, расскажите, что приключилось с вами двумя! Ведь Гарриет так глупа, а к тому же ни о чем, кроме своих нервических припадков, говорить толком не может, а то, чего я от нее все-таки добилась, только разожгло мое любопытство. Право же, оно меня просто убивает.
 – Как и нас, – сказал его светлость. – Откуда ты явилась, Фанни, и каким образом тебе довелось поговорить с ней?
 – Поговорить с ней?! – вскричала миледи. – Не шути, Джастин! «Моя голова! Моя бедная голова», – стонет она. А потом: «Такая, такая необузданная!» И больше мне ничего не удалось выжать из нее, ни словечка. Еле удержалась, чтобы не встряхнуть ее за плечи как следует, даю слово!
 – Чтобы тебя, Фан, повесили за болтовню! – перебил Руперт. – Как ты оказалась в Эйвоне?
 – Эйвоне, Руперт? Право же, я там почти год не была, хотя на днях совсем было собралась навестить мою дорогую Дженнифер, но не смогла. Из-за раута леди Фаунтейн. Нельзя же было уехать…
 – Дьявол забери леди Фаунтейн! Где кузина?
 – Дома, Руперт, где же еще?
 – Как! Неужели с Эдвардом?
 Фанни энергично закивала.
 – Он как раз в настроении для ее общества, – прожурчал герцог.
 – Да нет, – задумчиво произнесла Фанни. – Он, конечно, в бешенстве! Так о чем я?
 – Пока ни о чем, моя дорогая. Мы, затаив дыхание, ждем.
 – Джастин, какой ты несносный! Ах да, Гарриет! Она прибывает в Лондон под опекой Гастона и чуть не испускает дух в моих объятиях. Бормочет какой-то вздор и обливает слезами мое платье из серебряной тафты, а под конец протягивает твое письмо, Джастин. И клянется, что во Францию не поедет, что бы ты ни сделал. Тут я выслушала, как ей становится дурно даже при одном взгляде на море. Ах, уверяю тебя, я с ней совсем измучилась. Стонет только про какое-то похищение, бегство и что шляпу Руперта нашли на Длинном лугу у самой опушки, а какой-то человек явился требовать лошадь, и ты, Джастин, уехал в Саутгемптон. Просто нитки без канвы! И от Гастона я ничего толком не добилась… Право, Джастин, почему ты взял в камердинеры такого болвана? Ну, и все кончилось тем, что я решила поехать, посмотреть сама и понять, что происходит. И не угодно ли – Эдвард говорит, что я не должна ехать! И я подумала: право, до чего мы дошли! И когда он ушел к Уайту… нет, в «Какаовое дерево» – я вспомнила, потому что он должен был там встретиться с сэром Джоном Коттоном, – я приказала Рейчел уложить мне сундуки и отправилась с Гастоном к вам. Me voici [121] , как сказала бы Леони.
 – Voyons! – У Леони заискрились глаза. – По-моему, мадам, вы отлично придумали! И вы поедете в Париж? Монсеньор говорит, что я должна буду сделать реверанс высшему свету и ездить на балы. Пожалуйста, поедемте, мадам.
 – Конечно, я поеду, любовь моя. Именно об этом я и тосковала. Прелесть моя, на улице Рояль есть модистка… такие обворожительно-модные шляпы! О, я проучу Эдварда!
 – Эдвард, – заметил герцог, – несомненно, последует за тобой, жаждя моей крови. Нам следует дождаться его.
 – Милый Эдвард! – вздохнула миледи. – Я так надеюсь, что он приедет, ну конечно же он приедет. А теперь, во имя всего святого, рассказывайте! Иначе я умру от любопытства.
 И Леони с Рупертом принялись наперебой рассказывать о своих приключениях благодарнейшей слушательнице. Фанни перебивала их уместней-шими восклицаниями, а когда услышала, как Ру-перт чудом избежал смерти, бросилась к нему и обняла прежде, чем он успел уклониться. Под конец же она уставилась в изумлении на его светлость и рассмеялась.
 Герцог ответил ей улыбкой.
 – Невольно чувствуешь себя пожилой, моя дорогая? Увы!
 – Ничего подобного! – Миледи обмахнулась веером. – От скуки я чувствовала себя столетней старухой, но это похищение и погоня – ничего более сумасшедшего я в жизни не слыхивала! – возвращает меня к дням моей юности, ну, право же, Джастин, ты должен был бы разрезать его шпагой на куски, этого негодяя!
 – Так думаю и я! – вмешалась Леони. – Я хотела, чтобы он очень пожалел, мадам. Такая дерзость!
 – Совершенно с тобой согласна, душенька, но, если ты и правда облила его кофе, бьюсь об заклад, он уже пожалел. Какая ты проказница, деточка! Но даю клятву, я завидую твоей смелости. Сен-Вир? Да, я его хорошо помню. Шевелюра, способная запалить шесть стогов, и препротивнейшие глаза. Но для чего он это сделал, душка?
 – Не знаю, – ответила Леони. – А монсеньер не хочет сказать.
 –А, так ты знаешь, Джастин? Я могла бы и сама догадаться! Значит, ты ведешь какую-то дьявольскую игру. – Миледи закрыла веер с громким щелчком. – Да, мне пора вмешаться! Я не допущу, чтобы твои сумасшедшие замыслы, Джастин, подвергали опасности милое дитя. Мой ангелочек, я дрожу при одной мысли о том, что могло бы с тобой случиться!
 – Твои опасения за безопасность моей воспитанницы, Фанни, очаровательны, но, думается, я сумею ее защитить.
 – Еще бы! – сказала Леони. – Разве я не принадлежу ему? – Она положила руку на локоть его светлости, посмотрела ему в глаза и улыбнулась.
 Миледи взглянула на них и прищурилась. На лице Руперта она поймала многозначительную ухмылку и внезапно вскочила, говоря, что ей надо присмотреть, как разместят ее багаж.
 – Ей-богу, в гостиницу его не втиснуть! – засмеялся Руперт. – А где ты будешь спать, Фан?
 – Пусть хоть на чердаке! – объявила миледи. – Или в конюшне! Что может быть более подобающим в такой истории?
 – Мне кажется, нет нужды подвергать тебя такому испытанию, – сказал герцог. – Гастон перенесет мои вещи в комнату Руперта, а ты расположишься в моей.
 – Милый, это будет превосходно! Ты не покажешь мне дорогу, Леони? Право же, дитя, ты с каждым днем становишься прелестней! – Она обняла Леони за талию, и они вышли.
 – Черт! Хорошенький клубок! – заметил Руперт, едва дверь закрылась за дамами. – Фан в дьявольски хорошем настроении, но – Господи! – неужели она поедет с нами?
 – Полагаю, у достойнейшего Эдварда найдется что сказать по этому поводу, – ответил Эйвон.
 – Не понимаю, как Фанни могла выбрать такого сухаря и почему ты ей потворствовал! – сказал Руперт.
 – Мой милый мальчик, я ей потворствовал потому, что он достаточно сух, чтобы немножко ее отрезвить. И у него есть деньги.
 – Да, конечно, но, ей-богу, от него молоко скиснет, если он над ним улыбнется! А одну Фанни ты пригласишь?
 – Пожалуй, – сказал Эйвон. – Лучшей хозяйки для светских приемов мне не найти.
 Руперт уставился на него.
 – Ты намерен давать рауты и балы?
 – На самую широкую ногу, Руперт. Весьма утомительно, но долг опекуна Леони меня обязывает.
 Руперт выпрямился в кресле и сказал энергично:
 – Можешь рассчитывать на мое присутствие до конца сезона, Джастин.
 – Естественно, я весьма польщен! – Его светлость поклонился.
 – Но… но ты позволишь мне быть твоим гостем? – спросил Руперт.
 – Ты украсишь мое бедное жилище, – протянул Эйвон. – Да, дитя мое, можешь присоединиться к нашему маленькому обществу – с условием, что будешь вести себя с надлежащей осмотрительностью и воздержишься от того, чтобы отплатить моему дражайшему другу его собственной монетой.
 – Как? Я не смогу его вызвать? – воскликнул Руперт.
 – Так грубо! – вздохнул его светлость. – Можешь предоставить его моему… э… милосердию с чистой совестью.
 – Бедняга! – сказал Руперт с чувством, поглядел в глаза брату и перестал улыбаться. – Боже мой, Джастин, неужели ты так его ненавидишь?
 – Ба! – произнес его светлость. – Это словечко я заимствовал из лексикона своей малютки. Разве гадюку ненавидят? Она ядовита, омерзительна, и потому ее давят под каблуком – так я раздавлю этого графа.
 – Из-за того, что произошло двадцать лет назад… с тобой? – осмелился спросить Руперт, дивясь собственной дерзости.
 – Нет, мой мальчик, не поэтому, хотя и это – гиря на чаше весов.
 – Значит, из-за того, как он поступил с Леони?
 – Из-за того, как он поступил с моей малюткой, – негромко повторил герцог. – Да, дитя мое,
 – Тут кроется что-то еще, – убежденно объявил Руперт.
 – Да, и гораздо больше, – согласился герцог. Необычная суровость исчезла с его лица, и оно стало непроницаемым, как всегда. – Напомни мне, мой мальчик, что я задолжал тебе брильянтовую булавку. Если не ошибаюсь, это был солитер редкой красоты?
 – Да, и ее мне подарил ты несколько лет тому назад.
 – Хотел бы я знать, какое затмение на меня нашло? – заметил герцог. – Видимо, ты… э… купался в лучах моего благоволения.




 Глава 23
 МИСТЕР МАРЛИНГ ПОЗВОЛЯЕТ УБЕДИТЬ СЕБЯ


 На следующее утро леди Фанни изволила завтракать в постели и прихлебывала горячий шоколад, когда в дверь поскреблась Леони. Миледи поднесла руку к изящному ночному чепцу и пригладила золотые кудри, а потом крикнула:
 – Войдите! Ах, это ты, деточка, – продолжала она. – Помилуй Боже, неужели ты так рано катаешься верхом?
 На Леони была амазонка, и этот наряд дополняли начищенные сапожки, кожаные перчатки с раструбом и кисточками, а также черная касторовая шляпа с длинным пером, ниспадавшим на плечо.
 – Да, мадам, но только если я вам не нужна. Монсеньор сказал, что мне следует спросить вас.
 Леди Фанни откусила кусочек сладкого сухарика и с жарким интересом уставилась на столбик кровати, поддерживавший полог.
 – Разумеется, деточка, разумеется. Зачем бы ты мне была нужна? Право, какие розы цветут на твоих щеках! Я бы отдала самое драгоценное мое ожерелье за твой цвет лица. Правда, когда-то и у меня был такой. Поезжай, моя любовь. Не заставляй Джастина ждать. А Руперт встал?
 – Камердинер одевает его, мадам.
 – Я составлю ему компанию в гостиной, – сказала миледи, отставляя чашку с блюдцем. – Беги, деточка! Погоди! Пошли ко мне Рейчел, любовь моя, будь так добра.
 Леони тут же убежала. Полчаса спустя миледи, весьма поторопившись, впорхнула в гостиную в муслиновом наряде и изящном чепце, прятавшем ее ненапудренные волосы. При ее появлении Руперт поднял голову и отложил книгу, над которой зевал.
 – Господи, как ты рано встала, Фан.
 – Я пришла составить тебе компанию, – проворковала она и села возле него у окна.
 – Чудесам нет числа! – сказал Руперт и добавил, чувствуя, что такая сестринская любовь не должна оставаться невознагражденной: – Сегодня тебе не дашь больше двадцати, Фан, душой клянусь!
 – Милый Руперт! Ты правда так думаешь?
 – Да… ну, хватит, хватит! Леони уехала с Джастином на верховую прогулку.
 – Руперт! – сказала миледи.
 –А?
 – Я вижу, что Джастин женится на этой девочке.
 Руперт и бровью не повел.
 – Ты так думаешь?
 – Мой милый мальчик, он в нее по уши влюблен.
 – Это я знаю, я же не слепой, Фан. Но он ведь и прежде бывал влюблен.
 – Руперт, ты несносен! Ну при чем тут это?
 – Ни на одной из них он не женился, – ответил милорд.
 Фанни приняла шокированный вид.
 – Руперт!
 – К чему чопорность, Фанни! Это работа Эдварда, я знаю.
 – Руперт, если ты будешь бранить милого Эдварда…
 – Чтоб черт побрал Эдварда! – весело перебил Руперт.
 Фанни несколько секунд молча сверлила его взглядом, а потом вдруг улыбнулась.
 – Я пришла не для того, чтобы ссориться с тобой, противный мальчишка. Джастин не сделает из Леони свою любовницу.
 – Да, разрази меня, ты, по-моему, права. Он стал таким строгим, что его просто узнать нельзя. Но брак… Его так легко не изловить!
 – Изловить? – вскричала миледи. – Ничего подобного! Девочка даже не думает, что может стать его женой. Потому-то он и захочет на ней жениться, помяни мое слово!
 – С него станется, – с сомнением произнес Руперт. – Но… Господи, ему же стукнуло сорок, Фанни, а она совсем младенец.
 – Ей двадцать, мой дорогой, или скоро будет. Бесподобно! Она всегда будет видеть в нем героя и не станет обращать внимание на отсутствие у него морали, потому что сама ее лишена. А он… о, он будет самым взыскательным мужем в Лондоне и самым восхитительным! Она навсегда останется его малюткой, хоть поклянусь, а он «монсеньором». Нет, я твердо решила, что он на ней женится. А что скажешь ты?
 – Я? Я был бы рад, но… черт! Фанни, мы же не знаем, кто она такая! Боннар! Никогда не слышал о такой фамилии, и от нее попахивает буржуа, черт побери, сильно попахивает! А Джастин… ты же знаешь, он Аластейр Эйвонский – и не может жениться на мещанке!
 – Ха! – сказала миледи. – Поставлю на кон мою репутацию, что она не плебейского происхождения. Тут есть какая-то тайна, Руперт.
 – Это любому дураку ясно, – ответил Руперт без обиняков. – И если ты спросишь меня, Фан, так, по-моему, она в родстве с Сен-Виром.
 Он откинулся на спинку и посмотрел на сестру, ожидая встретить изумленный взгляд. И не встретил.
 – Где был бы мой ум, если бы я не заметила этого? – осведомилась Фанни. – Чуть я услышала, что ее увез Сен-Вир, то сразу поняла – она его побочная дочь.
 Руперт даже поперхнулся.
 – Черт, и ты хочешь, чтобы Джастин женился на такой?
 – Мне это безразлично, – сказала миледи.
 – Он этого не сделает! – убежденно заявил Руперт. – Он всегда был повесой, но он блюдёт родовую честь. В этом ему не откажешь.
 – Вздор! – Миледи прищелкнула пальцами. – Если он ее любит, то и думать не станет о родовой чести. Да разве меня она заботила, когда я выходила за Эдварда?
 – Тише, тише! У Марлинга есть свои недостатки, я не отрицаю, но в его роду нет ни капли дурной крови, а род этот можно проследить до…
 – Дурачок! Разве я не вышла бы за Фонтенуа? Мне стоило только палец поднять! Или за милорда Блэкуотера, или за его светлость герцога Камминга? И все-таки я выбрала Эдварда, хотя рядом с ними он – никто.
 – Черт побери, он не плебей!
 – Мне было бы все равно, даю слово!
 Руперт покачал головой.
 – Это неподобающий шаг, Фанни, Богом клянусь, неподобающий. И мне это не нравится.
 Миледи состроила ему гримасу.
 – Ну, так скажи Джастину, что тебе это не нравится, мой милый! Скажи ему…
 – Благодарю тебя, я в дела Джастина не вмешиваюсь. Он сделает то, что захочет, но ставлю сто фунтов, на незаконнорожденной он не женится.
 – Идет! – воскликнула миледи. – Ах, Руперт, на той неделе я проиграла в карты мой изумруд! Я все глаза выплакала, а Эдвард сказал только, что это должно послужить мне уроком!
 – В этом весь Эдвард, – кивнул Руперт. – Мне ли не знать!
 – Ничего ты не знаешь; несносный мальчишка! Он подарит мне другой изумруд! – Она вдруг часто заморгала. – Он всегда так добр ко мне. Приедет ли он? Право, я ужасно расстроюсь, если нет!
 Глаза Руперта были устремлены в окно.
 – Что же, он приехал, и очень а propos [122] .
 – Что! Это правда он, Руперт? Ты не шутишь?
 – Нет, это он, и, судя по лицу, в черном бешенстве.
 Леди Фанни блаженно вздохнула.
 – Милый Эдвард! Он будет так на меня сердиться, я знаю!
 В гостиную стремительно вошел Марлинг. Он был в дорожной грязи, глаза у него опухли от бессонницы, губы были неумолимо сжаты. Он молча смерил свою очаровательную жену яростным взглядом.
 – Вот и последний из нас! – возликовал Руперт. – Теперь вся семья в сборе, слава небесам! Желаю тебе доброго утра, Эдвард!
 Леди Фанни встала и протянула руку мужу.
 – Эдвард, право же, это так глупо! Он словно не заметил ее руки.
 – Ты вернешься со мной сегодня же, Фанни. Я не потерплю неповиновения.
 Руперт присвистнул и пробормотал вполголоса:
 – Ату его! Ату ее!
 Леди Фанни хихикнула.
 – Ах, сударь, сколь вы не галантны! И вы не удосужились взглянуть на себя в зеркало. Являетесь ко мне грязным, непричесанным! Ко мне, кто так любит, чтобы мужчина был point de vice [123] .
 – Оставим мой внешний вид, с твоего разрешения. Я достаточно долго терпел твои капризы, Фанни. Ты вернешься со мной в Англию.
 – Неужели, сударь? – В глазах миледи вспыхнул боевой огонь.
 – Вы моя жена, сударыня.
 – Но не ваша вещь, сударь. Прошу, разгладьте свой нахмуренный лоб. Мне он таким не нравится.
 – Непременно! – вмешался Руперт. – Как там моя кузина, Марлинг?
 – Да, сударь! И как вы могли покинуть бедняжку Гарриет? Ты поступил очень дурно, Эдвард.
 – Фанни, ты кончила? Предупреждаю тебя, я не в настроении терпеть все эти ужимки.
 – Осторожнее, Фан, осторожнее! – сказал Руперт, получавший от всего этого огромное удовольствие. – Не то он отринет тебя, это уж как пить дать.
 Марлинг резко обернулся к нему.
 – Ваши шутки неуместны, Аластейр. Полагаю, нам будет легче разговаривать, если вы нас оставите одних.
 – Как ты смеешь, Эдвард! Бедный мальчик только-только начал вставать с кровати, и у него рана в плече – пуля прошла на какой-то дюйм от легкого!
 – Меня не заботят раны Руперта, – уничтожающе сказал Марлинг. – Он останется жив и без моего сочувствия.
 – Хорошо, но рана, несомненно, откроется, если мне придется и дальше любоваться вашей угрюмой физиономией! – отпарировал Руперт. – Да улыбнитесь же, Бога ради!
 – Да-да, Эдвард, улыбнись! – умоляюще сказала миледи. – Когда ты так хмуришься, у меня разбаливается голова.
 – Фанни, поговорим наедине пять минут.
 – Нет, сударь, ни за что. Вы невыносимы, когда обращаетесь ко мне в таком тоне, и, право же, больше я терпеть не намерена.
 – Вот так, Марлинг. Пойдите закажите завтрак. Вам сразу полегчает, голову даю на отсечение. У вас желчь разлилась из-за пустоты в желудке. Уж я-то это ощущение знаю. Ветчина, пирожки, кофе, чтобы запить их, и вы станете другим человеком, провалиться мне!
 Леди Фанни хихикнула. Чело Марлинга стало еще темнее, глаза жестче.
 – Вы пожалеете об этом, сударыня. Вы зашли слишком далеко.
 – Ах, сударь, у меня нет терпения выслушивать ваши тирады. Приберегите их для Гарриет! Ее они, разумеется, чаруют.
 – Испытайте их на Джастине, – посоветовал Руперт. – Вот он с Леони. Господи, какое счастливое семейное собрание!
 – В последний раз, Фанни… больше я спрашивать не стану – ты поговоришь со мной в одиночестве?
 – В одиночестве? – повторил Руперт. – Ну, разумеется, она согласится. Одиночество, вот что требуется! Одиночество и жирная ветчинка…
 – Мой дорогой Марлинг, надеюсь, я вижу вас в добром здравии? – В комнату бесшумно вошел его светлость.
 Марлинг взял свою шляпу.
 – Я совершенно здоров, Эйвон, благодарю вас.
 – Зато в каком он расположении духа! – вставил Руперт. – О Господи!
 – Признаюсь, – произнес Марлинг ровным голосом, – оно оставляет желать лучшего.
 – Да не может быть! – Руперт изобразил изумление. – Просто море было бурным, Эдвард, и у вас растрясло печень.
 Эйвон обернулся к брату.
 – Твои замечания, Руперт, всегда поучительны. И все же, мне кажется, мы обойдемся без них.
 Руперт тут же увял. Миледи вздернула голову. Эйвон подошел к столику, налил рюмку бургундского и предложил Марлингу, но тот жестом отклонил ее.
 – Я приехал, сударь, забрать мою жену домой. Но раз она отказывается сопровождать меня туда, разрешите мне откланяться.
 Эйвон поднял лорнет и посмотрел сквозь него на миледи.
 – Да, Джастин, отказываюсь. Я поеду с тобой в Париж.
 – Разумеется, я чрезвычайно польщен, – сказал его светлость. – Тем не менее, дорогая моя, ты поедешь со своим мужем.
 – Благодарю вас! – Марлинг саркастически усмехнулся. – Я не возьму ее, если она послушается вас! Она должна послушаться меня!
 – Я н-никого не п-послушаюсь! – Лицо леди Фанни сморщилось, как у готового расплакаться ребенка. – Вы оба такие недобрые!
 Марлинг промолчал, и она прижала к глазам платочек.
 – Ты приезжаешь… кричишь на меня… и… и хмуришься… Я не поеду с тобой! Я тебя ненавижу, Эдвард!
 – Мне не хватало только этого, – сказал Марлинг и повернулся к двери.
 Зашелестели шелка – миледи пробежала через комнату.
 – Ах, Эдвард, я не то хотела сказать, ты же знаешь! Совсем не то!
 Он отстранил ее.
 – Ты вернешься со мной?
 Она поколебалась, потом подняла на него глаза. Две крупные слезы сползли по ее щекам. Марлинг взял обе ее руки и нежно их пожал.
 – Нет, – сказал он мягко, – я не могу смотреть, как ты плачешь. Поезжай с Джастином.
 Тут она повисла у него на шее и зарыдала.
 – Ах, Эдвард, я поеду с тобой! Правда-правда! Прости меня!
 – Милая! – Он крепко ее обнял.
 – Я решительно de trop [124] , – заметил его светлость и налил себе еще бургундского.
 – Я поеду, Эдвард! Но… мне так… мне так хочется в Париж!
 – Тогда поезжай, радость моя. Я не хочу лишать тебя удовольствия.
 – Н-но я… я не в силах расстаться с тобой, – рыдала Фанни.
 – Прошу прощения, но не мог бы я кое-что предложить? – Герцог медленно подошел к ним. – Право, для подобных страданий нет ни малейших причин. Все очень просто! – Он отвесил Марлингу блистательный поклон. – Прошу вас поехать с нами в Париж, мой дорогой Эдвард.
 – А! Благодарю вас, но…
 – Да, я знаю, – прожурчал Эйвон. – Вы предпочитаете не переступать неблагопристойный порог моего жилища.
 Марлинг покраснел.
 – Право же, я…
 – Поверьте, это лишнее. Я бы не предложил столь неприятный план, если бы не то обстоятельство, что Фанни мне необходима.
 – Не понимаю, почему вы нуждаетесь в ней.
 Его светлость недоуменно поднял брови.
 – Дражайший Эдвард, а мне казалось, что вы с вашими неколебимыми понятиями о приличиях должны понять причину сразу же.
 – Леони! Я совсем забыл… – Марлинг нерешительно помолчал. – Неужели вы не можете найти даму, которая составила бы ей общество?
 – Без сомнения, их найдется сотня, но мне необходима хозяйка дома.
 – В таком случае Фанни лучше поехать с вами, а я вернусь в Англию.
 Фанни вздохнула.
 – Эдвард, если ты не поедешь в Париж, я должна буду вернуться с тобой. Но мне так хочется, чтобы ты поехал.
 В эту секунду вошла Леони и захлопала в ладоши при виде Марлинга.
 – Parbleu! [125] Это мосье Марлинг! Bonjour, m'sieur. Он улыбнулся и поцеловал ей руку.
 – Надеюсь, я нахожу вас в добром здравии, дитя? Но ваш румянец уже служит мне ответом.
 – Взыскательные глаза взирают на мою малютку благосклонно, – прожурчал герцог. – Малютка, я пытаюсь уговорить мистера Марлинга почтить мой убогий дом своим присутствием. Прошу, присоедини свои уговоры к моим.
 – Да? – Леони перевела взгляд с одного на другого. – Пожалуйста, поедемте, хорошо? Я попрошу монсеньера пригласить и мосье Давенанта.
 Эйвон невольно улыбнулся.
 – Прекрасная мысль, ma fille.
 – Дитя, – сказал Марлинг, – это лишнее. Вы возьмете с собой миледи, а мне позволите уехать.
  – А, ба! – воскликнула Леони. – Это потому, что вы не любите монсеньора, правда?
 – Моя малютка откровенна, этого у нее не отнимешь, – заметил его светлость. – Вся суть дела
 в двух словах.
 – Вы не думаете, что он достаточно респектабельный. Но только теперь он стал очень-очень
 респектабельным, je vous assure [126] .
 У Руперта вырвался приглушенный звук, плечи миледи задрожали, а Марлинг не выдержал и безудержно расхохотался. Леони с негодованием оглядела развеселившуюся троицу и обернулась к герцогу.
 – Что с ними, монсеньор? Почему они смеются?
 – Понятия не имею, малютка, – ответил Эйвон не моргнув и глазом.
  – По-моему, это глупо. Очень глупо.
 Однако смех очистил воздух. Марлинг посмотрел на герцога и сказал прерывающимся голосом:
 – Признаюсь… именно ваша… недостаточная респектабельность несколько стоит… мне поперек
 горла!
 – Я так и полагаю, – ответил герцог. – Но вы
 найдете опору в Давенанте. Он будет в восторге оплакивать вместе с вами мою покойную мораль.
 – Весьма заманчиво, – ответил Марлинг и бросил неуверенный взгляд на жену. – Но мне кажется, в этой сумасшедшей затее я окажусь неуместным.
 – Мой дорогой Эдвард, а я в ней уместен? —
 осведомился его светлость оскорбленным тоном. – Я полагаюсь на вас, на то, что вы поможете мне внести в нее должную солидность.
 Марлинг с легкой улыбкой посмотрел на темно-малиновый кафтан герцога.
 – Я придать солидность еще могу, но вы, Эй-вон? Вы вносите в нее великолепность.
 – Вы мне льстите. – Эйвон поклонился. —Должен ли я истолковать это как согласие?
 – Да, Эдвард, да! О, пожалуйста!
 – Voyons, это будет fort amusant, m'sieur. Вы должны поехать.
 Руперт осмелился подать голос:
 – Присоединяйтесь к нам, Марлинг! Чем больше, тем веселее.
 – Что я могу ответить на такие любезные уговоры? – Марлинг взял руку жены в свою. – Благодарю вас, Эйвон. Я принимаю ваше приглашение.
 – В таком случае Гастону лучше вернуться в Лондон за вашими вещами, – сказал его светлость.
 Леони засмеялась.
 – Он умрет, монсеньор. Уж я знаю.
 – Заметьте, – сказал герцог, обращаясь к Марлингу, – смерть и всяческие беды всегда веселят мою малютку.
 Марлинг положил ладонь на голову Леони.
 – Она плутовка, Эйвон, не так ли? Но хорошенькая плутовка.
 Леони широко раскрыла глаза.
 – Vraiment? Я правда хорошенькая, монсеньор? Вы тоже так думаете?
 – Более или менее, малютка. Более или менее.
 У нее вытянулось лицо.
 – Я и боялась, что вы так не думаете, монсеньор.
 Эйвон ущипнул ее за подбородок.
 – Дитя, разве я не называю тебя ma belle?
 Леони прижала его руку к губам.
 – Merci, Monseigneur! Вы сделали меня такой счастливой, enfin [127] !
 Марлинг внезапно посмотрел на жену. Она улыбнулась и опустила глаза, а он обернулся к Руперту.
 – Пожалуй, я последую твоему превосходному… хотя не очень своевременному совету, мой мальчик.
 Руперт ухмыльнулся.
 – Что? А, ветчинка! Да, хороший совет, разрази меня! Но не стану отрицать, дал я его, чтобы разъярить вас, Эдвард!
 – И добился своего, шалопай. Эйвон, нет нужды посылать Гастона в Англию. Я могу сам туда вернуться и присоединиться к вам в Париже на следующей неделе.
 – Дорогой Эдвард, Гастону только полезно потрудиться. Он растолстел и обленился. Он будет в Париже раньше нас.
 – Вы очень добры! – Марлинг поклонился.
 – Это противоречит моей репутации, – сказал его светлость и позвонил.


* * *

 На следующее утро все общество отправилось в Париж. Леди Фанни волновалась, Марлинг посмеивался, Руперт отпускал шуточки, Леони была преисполнена радостного возбуждения, а герцог оставался неторопливым и безмятежным, как обычно. Все жители Леденье высыпали поглазеть на их отбытие и дивились коляске, нагруженной багажом, дормезу с гербами его светлости на дверцах и на следовавшие за ним две кареты поменьше.
 В одной из них ехали Марлинги, а Эйвон, Леони и Руперт – в дормезе. Руперт полулежал на подушках, смягчавших толчки, и коротал время за картами с Леони. Его светлость расположился в углу и наблюдал за ними, слегка посмеиваясь.




 Глава 24
 ХЬЮ ДАВЕНАНТ ПРИЯТНО УДИВЛЕН


 Субботу и воскресенье они отдыхали в Руане и приехали в Париж во вторник. Уокер ожидал их в вестибюле особняка и даже взглядом не выдал, что узнал Леони. Все было готово к прибытию его светлости, и леди Фанни тотчас забрала в свои ручки бразды правления домом. Присмотрев за распаковкой своего багажа и отдав многочисленные распоряжения, она присоединилась к герцогу в библиотеке, а Леони тем временем пошла поздороваться с мадам Дюбуа, домоправительницей.
 – И что теперь, Джастин? – осведомилась миледи, садясь напротив него у бюро. – Мы должны наделать шума?
 – Непременно, Фанни. И как можно больше. Я жду твоих советов.
 – Бал, – объявила она деловито. – Для начала достаточно. – Она задумчиво прикусила палец. – Сначала я должна одеть девочку и одеться сама. Право, у меня не найдется ни одного сносного платья! Белая парча для Леони, я думаю, или два-три оттенка зеленого. С такими огненными кудрями.
 – Моя дорогая, я хочу, чтобы они были poudres [128] .
 – Как тебе угодно, Джастин. Да, это будет очень мило. Ну, посмотрим. Полагаю, у тебя есть свои причины желать этого. Я разошлю приглашения… да, на день через две недели. Срок, разумеется, маловат, но я не отчаиваюсь, думаю, что приглашения будут приняты. Твое имя и мое, дорогой мой! – У нее заблестели глаза. – Клянусь, я соберу здесь весь Париж. А что потом?
 – Потом, милая Фанни, Версаль.
 Леди Фанни кивнула.
 – Превосходно. О, она произведет эффект,
 Джастин.
 – Я этого и хочу, – ответил он. – Рассылай
 приглашения, моя дорогая.
 – Расходы? – Она наклонила голову набок.
 – О них можешь не беспокоиться. Полагаю, мы пригласим юного Конде и де Пентиевра. А также
 герцога де Ришелье.
 – Ими займись сам. Ну, разумеется, мадам Дюдеффан и герцогиня де ла Рок. – Леди Фанни полузакрыла глаза. – Милый Джастин, не найдется никого из тех, кто что-то значит, кто не приедет на твой бал, даю слово! Но какая работа мне предстоит! Приедут все, из любопытства, ты можешь быть уверен! – Зашелестев юбками, она направилась к двери. – Наряды для девочки?
 – Я никогда не оспаривал твой вкус, Фанни.
 – Как забавно это будет! Будто у меня есть дочка, от чего, благодарение небу, я избавлена! Одеть ее пышно?
 – Как подобает моей воспитаннице, Фанни, но а la jeune fille [129] .
 – Не сомневайся! У тебя не будет поводов жаловаться. Право, в последний раз я волновалась так только в юности, когда, Джастин, ты взял меня в Версаль. Необходимо приготовить для приемов весь дом. Клянусь, некоторые комнаты просто погребены в пыли. Потребуется целая армия, чтобы навести порядок. Бал – лишь самое начало, уверяю тебя. Мы будем давать soirees [130] , и карточные вечера, и, может быть, устроим раут, и… о, мы произведем эффект! – И она удалилась, полная практических планов.
 Его светлость сел писать письмо Хью Давенанту.
 С этой минуты в особняке Эйвона воцарилась хлопотливая суета. Сменяли друг друга модистки и портнихи, учителя танцев и куаферы; все запертые двери были распахнуты, и слуги подметали, мыли, чистили комнаты, куда давно никто не входил. Его светлость почти не бывал дома. Он ежедневно показывался в свете, оповещая о своем возвращении, Руперту было поручено давать побольше пищи любопытству, и милорд, едва совсем оправился, начал усердно посещать игорные дома и другие излюбленные приюты своих приятелей, где в свойственной ему манере рассказывал о последней прихоти своего брата. Красота Леони ничего не потеряла в его описаниях, он намекал на мрачную тайну, заверял всех и каждого, что Эйвон заручился присутствием на своем балу принца Конде, а также герцога Ришелье. По Парижу ходило все больше слухов, и Фанни восседала у себя в будуаре среди разбросанных повсюду благодарностей за приглашение с обещанием непременно быть на балу.
 – О, у нас все будет великолепно! – воскликнула она. – Разве я не говорила, что приедет весь Париж?
 Но Леони ускользнула, спасшись заодно от учителей танцев и портних, и пробралась в библиотеку, где обычно можно было найти герцога. Она остановилась в дверях, грустно глядя на него. Он поднял голову, положил перо и протянул к ней руку.
 – Ну, ma fille?
 Она подбежала и упала на колени рядом с его
 креслом.
 – Монсеньор, я боюсь!
 Он бережно погладил пылающие кудри.
 – Чего ты боишься, дитя мое?
 Она широко развела руки.
 – Этого… всего этого. Приедет столько людей, и все сейчас так заняты. И у меня совсем нет времени, чтобы поговорить с вами, монсеньор.
 – Тебе это не нравится, дитя?
 Она наморщила нос.
 – Ah, quant а за [131] … Это меня волнует, монсеньор, и… да, это мне очень нравится. Но все так, как тогда в Версале, помните? Я вас потеряла. Все такое большое, сверкающее…
 – Дитя… – Он посмотрел вниз, прямо ей в глаза. – Я ведь всегда здесь. – Он чуть улыбнулся. – Я думаю, малютка, это мне грозит опасность потерять тебя, когда ты вступишь в свет. Тогда ты больше не захочешь сидеть тут со мной.
 Она отчаянно замотала головой.
 – Нет, всегда, всегда! Voyons, Monseigneur, я кружусь во всем этом веселье, которое вдруг открылось мне, и некоторое время оно мне нравится. Но я всегда прибегаю к вам. Тогда я чувствую себя в безопасности и перестаю бояться. Вы понимаете?
 – Вполне, – ответил его светлость. – И ты можешь на меня положиться, малютка.
 – Да, монсеньор. – Она вложила руку в его пальцы и чуточку вздохнула. – Почему вы столько для меня делаете?
 – На то есть много причин, малютка. Пусть они тебя не занимают.
 – Да, монсеньор, – послушно повторила она. – Оно теперь так далеко – время с Жаном и Шарлоттой.
 – Я хочу, чтобы ты забыла о нйх ma mie [132] . Это был дурной сон, и только.
 – Bien, Monseigneur. – Она прижалась головой к его локтю и еще долго сидела так.
 В тот же вечер приехал Давенант, и открывший ему лакей доложил, что его светлость обедает. Хью отдал ему плащ и шляпу, сделал знак остаться в прихожей и один направился к столовой, откуда доносились голоса.
 На столе в золоченых канделябрах пылали свечи. В их мягком свете мерцало серебро, вспыхивали грани хрусталя. В нижнем конце стола сидела леди Фанни, Марлинг справа от нее горячо спорил с Рупертом напротив. Справа от Марлинга Леони в платье из тусклого желтого шелка и старинных кружев что-то говорила герцогу во главе стола, но обернулась на звук открывающейся двери и захлопала в ладоши.
  –  Tiens, это мосье Давенант. Он приехал! Посмотрите, монсеньор!
 Герцог встал и положил салфетку.
 – Мой милый Хью! Вы как раз вовремя. Жак, прибор для мосье!
 Давенант пожал ему руку, кивая Руперту и Марлингу.
 – Я не мог отказаться от твоего приглашения. Или это был приказ? – Он низко поклонился леди Фанни. – Миледи!
 Она радостно протянула ему руку.
 – О, я ужасно вам рада, Хью! Клянусь, прошло стo лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.
 – Красива, как всегда, – сказал он, целуя ее руку, но смотрел он на Леони.
 – Ах! – Леди Фанни надула губки. – Меня затмила, Хью, положительно затмила эта девочка! Так досадно! – Она улыбнулась Леони и кивнула.
 Леони подошла к ним самой грациозной своей походкой и сделала реверанс. В уголках ее губ играла шаловливая улыбка, но глаза, смотревшие на Давенанта, были сама невинность.
 – Как это возможно? – сказал он и нагнулся над ее рукой.
 – Ты как будто ослеплен? – Герцог подошел и встал рядом со своей воспитанницей.
 – О, совершенно! Я бы не поверил, что подобное возможно. Тебя можно поздравить, Аластейр.
 – Я тоже так думаю, – ответил герцог.
 Леони забавно поклонилась.
 – Иногда, мосье, я снова бываю Леоном.
 – Да, вот это Леон. – Хью улыбнулся. – Вам нравится быть Леони?
 – Сначала мне все это не нравилось, – призналась она. – Но теперь я думаю, что это очень приятно. Если ты девушка, у тебя много красивых вещей и ты ездишь на балы. На следующей неделе здесь будет бал, мосье.
 – Да, я слышал. И кто приглашен? Они уже снова сели за стол, Хью – напротив Леони. Ответила Фанни:
 – Все, Хью. И все приняли приглашение, даю слово! Право, я совсем измучилась, готовя этот бал!
 – Да, и превратила дом в сущее осиное гнездо! – проворчал Руперт. – Как поживаешь, Хью?
 – Да как всегда. А ты?
 – Недурно, – ответил Руперт. – Как видишь, мы все переменились. Свет не видывал такой дружной семейки, и мы все так милы друг с другом! Одному Богу известно, надолго ли.
 Давенант со смехом сказал через стол Марлингу:
 – Оказывается, я должен составить вам компанию, Марлинг, в этом непутевом обществе.
 – Да, нас пригласили во имя солидности, – кивнул Марлинг. – Эта мысль принадлежит Леони. Как чувствовал себя ваш брат, когда вы с ним расстались?
 – С меня довольно, Хью, что вы с ним расстались, – сказал Руперт, поморщившись.
 – А, да! – заметил его светлость. – Докучный Фредерик. Так как он?
 – Ах, еще не было человека более нудного, чем Колхетч! – вскричала миледи. – Только вообразите, Хью, он был влюблен в меня! Великий лорд Колхетч. О! Мне была оказана редкая честь!
 – Боюсь, он докучен, как всегда, – ответил Хью. – И не изъявил удовольствия, узнав, что я намерен вновь погостить в этом доме.
 – Господи, он хотел на тебе жениться, Фан? – воскликнул Руперт. – Ну, я всегда знал, что этот человек – дурак.
 – Благодарю вас, милорд! – Давенант насмешливо поклонился ему. – Вы и все остальные тут весьма высокого мнения о моем досточтимом брате, как погляжу.
 – О, и обо мне тоже! – сказала миледи. – Противный мальчишка! Ты же помнишь, Джастин, что Колхетч ко мне сватался?
 – Память отказывает мне, когда я пытаюсь разобраться с искателями твоей руки, моя дорогая. Это он требовал моего согласия на ваш брак, так сказать, приставив пистолет к моему виску? Впрочем, это, кажется, был Фонтрой. А Колхетч, если не ошибаюсь, написал мне корректнейшее предложение руки и сердца, до сих пор бережно мной хранимое. Он указал, что готов извинить такие пустячные твои недостатки, моя дорогая, как твое легкомыслие и склонность к мотовству.
 – Фанни, приношу вам мои извинения за него, – засмеялся Хью.
 Марлинг взял персик.
 – Какой пылкий влюбленный! – заметил он. – Надеюсь, я не обещал простить тебе твои недостатки?
 – Милый Эдвард, ты сказал, что обожаешь меня от каблуков до верхнего локона моей прически! – вздохнула миледи. – Ах, какие это были дни! Камминг – такая прелесть – вызвал Джона Дру, потому что тот пренебрежительно отозвался о моих бровях. Вейн – ты помнишь Вейна, Джастин? – умолял меня бежать с ним!
 – И вы согласились? – спросила Леони с живейшим любопытством.
 – Ax, дитя, о чем ты спросишь в следующий раз? У бедняжки за душой не было ни пенни, а вдобавок он был помешан.
 – А мне бы хотелось, чтобы из-за меня дрались на дуэли! – сказала Леони. – На шпагах!
 Давенант улыбнулся.
 – Неужели, Леон… Леони?
 – Но да, мосье! Это же так волнующе! А вы видели, как они дрались, мадам?
 – Что ты, дитя! Разумеется, нет. Так не делают!
 – О! – разочарованно вздохнула Леони. – Я думала, вы смотрели.
 Давенант взглянул на герцога.
 – Мне кажется, у барышни кровожадные вкусы.
 – Подлинная страсть к кровопролитиям, мой милый. Ничто не привлекает ее сильнее.
 – Ты не должен потакать ей, Джастин! – сказала миледи. – Право, это из рук вон! Глаза Леони злокозненно заблестели.
 – Я заставила монсеньора научить меня одной очень кровожадной вещи, – сообщила она. – Вы даже не знаете!
 – Чему же, кисонька?
 – А я не скажу! – Она умудренно покачала головой. – Не хочу, чтобы вы говорили, что это неблаговоспитанно.
 – Ах, Джастин, что ты придумал? Какое-нибудь мальчишество!
 – Так скажите же! – попросил Марлинг. – Вы раздразнили наше любопытство, и скоро мы начнем теряться в догадках.
 – Черт, ты имеешь в виду… – начал Руперт.
 Леони замахала на него руками.
 – Нет, нет, imbйcile! Tais-toi! [133] – Она чопорно поджала губы. – Мосье Марлинг будет шокирован, а мадам скажет, что это совсем нереспектабельно. Монсеньор, пусть он молчит!
 – Легко вообразить, что это какая-то черная тайна, – заметил герцог. – Если не ошибаюсь, я несколько раз просил тебя, малютка, не называть Руперта «imbйcile».
 – Но, монсеньор, он же imbйcile, – возразила она. – Вы же знаете!
 – Несомненно, mа fille, но я не оповещаю об этом весь мир.
 – Ну, тогда я не знаю, как мне его называть, – пожаловалась Леони. – Он меня называет бешеной и дикой кошкой, монсеньор!
 – И за дело, черт побери! – вскричал милорд.
 – Вовсе нет, Руперт! Я не такая. Я благовоспитанная барышня, так говорит монсеньор.
 – Заведомо ложное утверждение, – сказал его светлость. – И я что-то не припоминаю, малютка, чтобы хотя бы раз говорил что-либо подобное.
 – Но монсеньор, вы только минуту назад сказали, что у вас плохая память! – И она лукаво взглянула на него из-под ресниц, что у нее получалось обворожительно.
 Раздался общий смех, глаза Эйвона весело прищурились. Он взял веер и хлопнул Леони по пальцам. Она хихикнула и торжествующе посмотрела на остальных.
 – Voyons! Я вас всех заставила засмеяться! – объявила она. – И я хотела, чтобы вы засмеялись. Я – остроумица, enfin.
 Давенант смотрел на Эйвона, начиная догадываться, потому что в глазах герцога, устремленных на его воспитанницу, была неизъяснимая нежность, и Давенанту просто не верилось, что он глядит на его светлость.
 – Право же, что за дитя! – сказала миледи, утирая глаза платочком. – Клянусь, в твоем возрасте я не осмелилась бы так заговорить с Джастином ни за что на свете!
 – И я, – подхватил Руперт. – Но, разрази меня, она осмелится на что угодно! – Он обернулся к Давенанту. – Такой девушки еще не рождалось, Хью! Вы знаете, ее даже похитили!
 – Похитили? – Давенант обвел всех недоверчивым взглядом. – То есть как похитили?
 – Да это свиное отродье, – презрительно объяснила Леони.
 – Любовь моя! – Леди Фанни приподнялась. – Я не ослышалась? Какие слова ты произнесла?
 – Да, но, мадам, монсеньор позволяет мне говорить «свиное отродье». Ведь правда, монсеньор?
 – Малютка, это не слишком изящное выражение, и оно ни с какой стороны не внушает мне восторга, но, если не ошибаюсь, я действительно сказал, что буду его терпеть, если ты воздержишься от упоминаний о свином… э… пойле.
 – Ну да, – сказала она победоносно.
 – Но что все это означает? – перебил Давенант. – Кто похитил Леони? Это правда?
 Марлинг кивнул.
 – Редкая гнусность!
 – Но кто это? Кто это… свиное отродье?
 – Мерзкий граф Сен-Вир! – сказала Леони. – Он заставил меня проглотить скверное питье и привез во Францию, а Руперт меня спас!
 Давенант впился глазами в герцога.
 – Сен-Вир! – сказал он и повторил еле слышно: – Сен-Вир!
 Его светлость быстро оглянулся. Но лакеи давно вышли.
 – Да, Хью, да! Милейший граф.
 Давенант открыл было рот, но снова его закрыл, ничего не сказав.
 – Совершенно верно, – кивнул его светлость.
 – Но Эйвон, – это сказал Марлинг, – Фанни говорит, что Сен-Виру и его жене посланы приглашения на бал. Зачем вам это?
 – По-моему, какая-то причина у меня есть, – задумчиво произнес его светлость. – Без сомнения, рано или поздно я припомню какая.
 – Если этот мерзавец явится, я не сумею сдержаться! – отрезал Руперт.
 – Не думаю, что он приедет, дитя мое. Хью, если ты кончил, предлагаю перейти в библиотеку. Это единственная комната, где Фанни ничего не тронула.
 Фанни встала из-за стола и погрозила брату пальцем.
 – Перед началом бала я распахну ее двери, можешь быть спокоен! И я думаю, не расставить ли там карточные столики?
 – Нет, – твердо сказала Леони. – Это совсем-совсем наша комната, монсеньор. Не позволяйте ей! – Она оперлась кончиками пальцев на его полусогнутую руку и приготовилась выйти с ним из столовой. Хью расслышал настойчивый шепот: – Монсеньор, только не эту комнату! Мы всегда сидим там. Вы привели меня туда в самый первый вечер.
 Эйвон повернул голову.
 –Ты слышишь, Фанни?
 – Несносно! – страдальчески произнесла миледи. – Какая разница, дитя? Что за причина?
 – Мадам, я не нахожу нужного слова. Вот как отвечает монсеньор, когда вы спрашиваете, почему он делает то или это.
 Руперт открыл дверь.
 – Черт, я знаю, о чем она! Прихоть!
 – C'est cela! [134] – Леони сделала пируэт. – Сегодня вечером ты очень умен, Руперт, так мне кажется.
 Дамы рано удалились спать, а Руперт увез упирающегося Марлинга к Вассо, и Эйвон с Хью остались одни в тихой библиотеке. Хью обвел ее взглядом, чуть улыбаясь.
 – Прямо как в былые времена, Джастин!
 – Точнее говоря, как три месяца назад, – отозвался Джастин. – Я превращаюсь в патриарха.
 – Неужели? – сказал Хью, и его улыбка стала шире. – Могу ли я поздравить тебя с успехами твоей воспитанницы?
 – О, пожалуйста! Она тебе понравилась?
 – Необычайно. Париж будет очарован. Такая оригинальная непосредственность!
 – Да, она плутовка, – согласился его светлость.
 – Джастин, при чем тут Сен-Вир?
 Тонкие брови поднялись.
 – Мне как будто припоминается, мой милый, что я всегда находил любопытство твоим прискорбнейшим недостатком.
 – Я не забыл историю, которую ты мне рассказал… В этой самой комнате, Джастин. Так Леони – орудие, с помощью которого ты намерен уничтожить Сен-Вира?
 Его светлость зевнул.
 – Ты меня утомляешь, Хью. Тебе ли не знать, что я всегда был склонен вести свою игру сам и один.
 Давенант понял, что ничего от него не добьется, и оставил дальнейшие попытки. Вскоре вошел Марлинг и сказал, что Руперт вряд ли вернется до утра.
 – А кто был там?
 – За столами почти не было места, но у меня так мало здесь знакомых! – ответил Марлинг. – Когда я уходил, Руперт сел за кости с неким Лавулером. – Он взглянул на Эйвона. – Мальчик неисправим, Эйвон. В один прекрасный день он проиграет в кости свою душу.
 – О, надеюсь, что нет, – сказал Эйвон. – Так он проигрывал?
 – Да, – ответил Марлинг. – Это не мое дело, Джастин, но я думаю, вам следовало бы умерить его страсть к игре.
 – Согласен, – сказал Давенант. – Мальчик слишком легкомыслен.
 Эйвон неторопливо направился к двери.
 – Возлюбленные, оставляю вас вашим назиданиям, – произнес он негромко и вышел.
 Хью засмеялся, но Марлинг нахмурился.
 – Невыносимый Сатана, – сказал Хью.
 – Его словно бы не заботит судьба Руперта, – угрюмо сказал Марлинг. – Ему следовало бы иметь какую-нибудь власть над мальчиком.
 – Мой дорогой Марлинг, Руперт станет чинным, стоит Эйвону пошевелить пальцем.
 – Превосходно, Хью, но я не видел, чтобы он хоть раз им шевельнул!
 – А я видел, – ответил Хью и подошел поближе к огню. – И еще я вижу большую перемену в нашем Сатане.
 – Да, – согласился Марлинг. – Влияние этой девочки. Миледи грезит о свадьбе.
 – Я был бы рад. – Хью закинул ногу на ногу. – В глазах Эйвона, когда он смотрит на Леони, есть что-то…
 – Я ему не доверяю.
 – А я, против обыкновения, – да. – Хью усмехнулся. – Когда я в последний раз видел Леони… она тогда была еще Леоном, она говорила только «да, монсеньор» и «нет, монсеньор». А теперь «монсеньор, вы должны сделать то-то» и «монсеньор, я хочу того-то!». Она вертит им, как ей вздумается, а ему, черт побери, это нравится!
 – Но в его манере держаться с ней нет и намека на влюбленность, Хью! Вы же слышали, как он разговаривает с ней: бранит, наставляет.
 – Да, но в его голосе я слышу ноту… ноту нежности, даю слово! Ухаживание, мне кажется, не из обычных, но в воздухе попахивает свадьбой.
 – Она же на двадцать лет моложе его!
 – По-вашему, это имеет значение? Я бы не пожелал Джастину в невесты его ровесницу. Но ребенка, которого надо лелеять и оберегать. И готов поклясться, он сумеет ее беречь!
 – Возможно. Не берусь судить. Но она возвела его на пьедестал, Давенант. Она преклоняется перед ним!
 – Ив этом я вижу его спасение, – сказал Хью.




 Глава 25
 ЛЕОНИ ДЕЛАЕТ РЕВЕРАНС ВЫСШЕМУ СВЕТУ


 Леди Фанни отступила на шаг, чтобы лучше обозреть дело своих рук.
 – Не могу решить, – сказала она, – вплести ли ленту в твои волосы или… Нет! Я знаю: одна белая роза! – Она взяла цветок со столика у нее под рукой. – Остальных вполне достаточно, чтобы приколоть к корсажу, милочка. А где заколка, которую подарил тебе Джастин?
 Леони, сидевшая перед зеркалом, протянула ей жемчужную с брильянтами заколку, и миледи бережно приколола розу над левым ухом Леони среди напудренных кудрей, которые искусный куафер, сотворив чудеса, уложил в прическу на царственной головке и даже умудрился опустить самый длинный локон на плечо.
 – Лучше невозможно! – произнесла свой приговор миледи. – Подай мне заячью лапку, милая!
 Горничная Леони подала ей требуемый предмет и застыла наготове над всевозможными баночками.
 – Чуть-чуть румян, пожалуй, – сказала Фанни. – Легкий намек… вот так! Губную помаду!.. Не вертись, любовь моя, я не хочу переложить. Так! Пудру! – Заячья лапка порхала над лицом Леони. Миледи внимательно оценивала результаты своих стараний. – Очень хорошо! А теперь мушки. Я думаю, две! Не корчись, дитя мое! – Умелые пальцы прилепили мушки – одну под ямочкой, другую повыше. – Бесподобно! – вскричала миледи. – Во имя всех святых, погляди на часы! Надо торопиться. Встань, Леони, а ты, милая, подай платье.
 Леони стояла в кружевном корсаже и широкой юбке, складки которой водопадом ниспадали со вшитого обруча, и смотрела, как Фанни расправляет складки распашного платья из мягкой белой парчи. Миледи ловко надела его ей через голову, не задев ни единого волоска, распялила на обруче, одернула и приказала горничной зашнуровать его. Из-под края юбки выглядывали ножки Леони в туфельках из белого атласа. Каблучки были усажены крохотными брильянтиками. Две пряжки, тоже подарки Эйвона, соперничали с ними в блеске. Леони вытянула носок, серьезно созерцая эффект.
 Фанни набросила на ее плечи кружевное фишю – такие белые плечи, словно полого поднимающиеся из белой пены. Фанни расправила оборки на рукавах, завязала ленты и жемчужной булавкой приколола к узлу две оставшиеся розы,
 – Что это, мадам? – быстро спросила Леони. – Она не моя, я знаю.
 Фанни осторожно ее поцеловала.
 – О, это пустячок, моя прелесть, который мне захотелось подарить тебе! Прошу, не придавай ему значения.
 Леони покраснела.
 – Вы очень добры ко мне, мадам! Благодарю вас. В дверь поскреблись. Горничная пошла ее открыть и вернулась с серебряным подносиком, на котором лежали два свертка и белые розы в серебряном портбукете.
 – Для мадемуазель, – сказала горничная с улыбкой.
 Леони подбежала к ней.
 – Для меня? От кого? – Она наклонилась и прочла карточки на подарках. – Руперт… мосье Марлинг… мосье Давенант. Как они добры! Но почему вы все дарите мне подарки, мадам?
 – Душенька, это твой первый бал! Думаю, Хью спросил у Джастина, какие цветы выбрать. – Она взяла букет в руку. – Взгляни, дитя, какой искусной работы серебро! А что написано на карточке?
 Леони взяла карточку двумя пальцами.
 – «Леону от Хью Давенанта». Voyons, сегодня вечером я не Леон, а мадемуазель де Боннар! А что тут? От мистера Марлинга… Ах, колечко! Мадам, посмотрите! – Она развернула последний подарок, который оказался веером из куриной кожи с тонким рисунком и палочками слоновой кости. – Руперт такой умница! Мадам, откуда он узнал, что мне нужен веер?
 Фанни таинственно покачала головой.
 – Дитя, меня не спрашивай. И перестань прыгать по комнате, дурочка! Где жемчуга Джастина?
 – Ах, жемчуга! – Леони кинулась к туалетному столику и извлекла из шкатулки длинную нить молочно-белых жемчужин.
 Фанни дважды обвила ожерельем ей шею, бросила отчаянный взгляд на часы, обрызгала духами платочек и Леони, последний раз одернула белую парчу и поспешила к двери.
 – Вы будете готовы еще не скоро! – воскликнула Леони. – И все потому, что одевали меня. Мне вас подождать, мадам? Здесь?
  – Да, дитя, конечно. Я хочу присутствовать, когда Джа… когда они увидят тебя. Но пойдем, ты посидишь со мной, пока я закончу мой туалет.
 Однако Леони была не в настроении сидеть смирно. Она прогуливалась перед зеркалом, делала реверансы своему отражению, играла веером, нюхала свои розы.
 Рейчел в этот вечер все делала быстро, и вскоре миледи уже была облачена в шелковый розовый роброн с юбкой из серебряных кружев на таком широком обруче, каких Леони еще видеть не приходилось. Миледи вновь провела заячьей лапкой по лицу, надела на руки браслеты и вставила колышущиеся перья в свою неподражаемую прическу.
 – Ах, мадам, как это все красиво! – сказала Леони, останавливаясь.
 Миледи состроила себе гримаску в зеркале.
 – Сегодня не имеет значения, как я выгляжу, – вздохнула она. – Тебе нравится серебряное кружево, дитя? И туфли? – Она приподняла юбки и показала хорошенькую лодыжку.
 – Да, мадам, нравятся… ах, очень! А теперь пойдемте вниз и покажемся монсеньору!
 – Сию минуту, душенька. Рейчел, мои перчатки и веер! Леони, возьми букет в другую руку, а ленту веера надень на запястье. Чудесно! Ну, я готова.
 – Я до того волнуюсь, что, по-моему, вот-вот лопну! – сказала Леони.
 – Дитя! Помни, что ты должна следить за своим языком! Никаких «лопну» или «свиных отродий» сегодня вечером, если ты меня любишь.
 – Да, мадам, я буду помнить. И еще никаких «панталон».
 – Ни в коем случае! – Фанни хихикнула и выплыла из двери на площадку лестницы. Там она остановилась и отступила в сторону. – Иди впереди меня, дитя. Медленнее, медленнее! О Боже, сколько сердец ты разобьешь, я знаю! – Но последнее она сказала беззвучно.
 Леони чинно спустилась по широкой лестнице, в этот вечер ярко озаренной канделябрами с высокими свечами в стенных нишах. Внизу в зале, у камина, собрались мужчины: герцог, сверкая орденами на кафтане лилового атласа, лорд Руперт в бледно-голубом, щедро расшитом золотом и франтовском камзоле с цветочным узором, Марлинг в красно-коричневом и Давенант в бордовом. Леони остановилась на полпути и развернула веер.
 – Но посмотрите же на меня! – потребовала она с упреком.
 Они быстро обернулись на звук ее голоса и увидели тоненькую фигурку между двух канделябров, всю в белом, от прически до сверкающих брильянтами каблучков: белая парча, открывающая плечи, белая пена кружевных юбок, белые розы на груди и в руке. Только глаза мерцали глубокой синевой, полураскрытые губки были как две вишни, а щеки чуть розовели.
 – Ах, ты красавица! – охнул Руперт. – Ей-богу, красавица!
 Герцог подошел к подножию лестницы и протянул руки:
 – Спускайся, ma belle!
 Она сбежала к нему. Он склонился над ее рукой, а она покраснела и сделала легкий реверанс.
 – Я хорошенькая, монсеньор, правда? Все это сделала леди Фанни, и поглядите, монсеньор, она подарила мне вот эту булавку, а Руперт – цве… нет, веер! А цветы мне подарил мосье Давенант, а мистер Марлинг – это милое колечко! – Она, пританцовывая, подбежала к ним. – Благодарю вас, от всего сердца благодарю! Руперт, ты сегодня такой щеголь! Я никогда не видела тебя таким… таким аккуратным и tout а fait beau! [135] 
 По лестнице спустилась леди Фанни.
 – Ну, Джастин? Мне удалось?
 – Дорогая моя, ты превзошла себя! – Он оглядел ее. —И твой собственный туалет безупречен.
 – А! – Она пожала плечами. – Сегодня я ничто.
 – Ты trиs grande dame [136] , моя дорогая, – сказал он.
 – Да, пожалуй, —она кивнула. – Этого я и хотела добиться.
 Руперт поднял свой лорнет.
 – Ты всегда выглядишь первой красавицей, Фан, Этого у тебя не отнимешь.
 Внезапно лакеи у парадной двери вытянулись в струнку.
 – О, кто-то уже подъехал? – воскликнула миледи. —Идем, дитя! – И она отправилась в бальный зал, который тянулся во всю длину дома.
 Леони одобрительно его оглядела.
 – Voyons, это мне нравится! – сказала она, подошла к одной из огромных корзин с цветами и потрогала нежные лепестки. – Мы все очень аристократичны, как весь дом. Монсеньор, Руперт такой прелестный, правда?
 Эйвон оглядел своего высокого брата, истинный образчик щеголя-повесы.
 – Ты называешь его прелестным? – протянул он,
 – Дьявол тебя побери, Джастин, – огрызнулся милорд.
 Лакей, стоя у широких дверей, одно за другим звучно называл имена. Руперт стушевался, а леди Фанни пошла навстречу гостям.
 Час спустя Леони казалось, что весь дом полон нарядно одетых дам и мужчин. Она сделала сотню реверансов, а в ее ушах все еще звучал голос миледи: «Имею честь, мадам, представить вам мадемуазель де Боннар, воспитанницу моего брата».
 В самом начале вечера Эйвон подошел к ней с каким-то молодым человеком, одетым по самой последней моде, с орденами на груди, в парике, который' был истинным произведением искусства. Эйвон сказал:
 – Моя воспитанница, принц. Леони, его высочество принц де Конде желает познакомиться с тобой.
 Она сделала глубочайший реверанс. Конде склонился над ее рукой.
 – Мадемуазель поистине ravissante [137] , – сказал он. Леони завершила реверанс и застенчиво улыбнулась. Его высочество прижал руку к сердцу.
 – Мадемуазель сделает мне честь принять мое приглашение на первый танец? – спросил он.
 Леони сочла его любезным мальчиком, и только. Она положила руку на его локоть и солнечно ему улыбнулась.
 – Я буду рада, мосье. Это мой собственный бал! Чудесно, правда?
 Конде, привыкший к светским барышням, скучающим по требованию приличий, был пленен такой безыскусственной веселостью. Заиграли скрипки, и за ним с Леони выстроились пары.
 – А мы обязательно должны быть первыми? – шепнула она доверчиво.
 – Ну разумеется, мадемуазель, – улыбнулся он. – Вы должны открыть ваш собственный бал.
 Леди Фанни у дверей потрогала Руперта за рукав.
 – С кем танцует девочка? Судя по орденам, это по меньшей мере принц крови! Кто он?
 – Молодой Конде, – ответил Руперт. – Ему ведь всего двадцать, Фан, вот почему ты его не знаешь.
 – Как Джастин добился, чтобы он приехал так рано? – ахнула миледи. – И он открывает с ней бал! Ей теперь успех обеспечен. Взгляни, он смеется. Она его очаровала, и не спорь со мной! – Она обернулась и увидела рядом Эйвона. – Джастин, как ты умудрился заполучить Конде так рано? Право, ты колдун!
 – Да, недурная мысль, не так ли? – сказал его светлость. – Затем познакомь ее с де Брионном. Он только что приехал. А кто эта девочка с серебряными розами на платье?
 – Не знаю, мой дорогой! Столько новых лиц! Клянусь, я не запомню, кому какое принадлежит! Джастин, Конде пленен! Все мужчины в зале начнут искать внимания Леони, увидев, как он очарован. О, мадам! – И она поспешила навстречу новой гостье.
 – Пожалуй, я пойду в карточную залу и пригляжу, чтобы все было в порядке, – невинным голосом сказал Руперт и повернулся, чтобы уйти.
 – Нет нужды, дитя мое, – сказал его светлость, преграждая ему дорогу. – Там распоряжается Хью. А ты, мальчик, пригласишь на танец мадемуазель де Воваллон.
 – Господи! – простонал Руперт, но покорно направился туда, где сидела мадемуазель.
 Когда Фанни снова сумела выбрать момент, чтобы поискать взглядом Леони, она увидела, что та сидит на кушетке в алькове и пьет негус в обществе своего партнера. Оба как будто были очень веселы. Фанни с минуту следила за ними очень довольная, а затем, ловко ускользнув от компании юношей, которые все хотели быть представлены Леони, она отвела к алькову графа де Брионна и представила его. Конде встал и поклонился.
 – Но, мадемуазель, вы должны сберечь для меня минутку позднее! – сказал он. – Когда же?
 – Встретимся где-нибудь, – предложила Леони. – Знаю! Вон под той большой пальмой в… в десять минут двенадцатого! – В ее глазах вспыхнули веселые искорки. – Просто как в сказке.
 – Мадемуазель, я буду там, – со смехом обещал Конде.
 Фанни сделала шаг вперед.
 – Воспитанница моего брата, мосье. Мосье де Брионн, Леони.
 Леони поставила бокал, встала и сделала реверанс. Лоб у нее наморщился. Фанни неумолимо увела Конде.
 – У мадемуазель озабоченный вид? – Де Брионн подал ей бокал.
 Она посмотрела на него с доверчивой улыбкой.
 – Мосье, я такая глупая. Не могу вспомнить, кто вы такой.
 Де Брионн на мгновение растерялся. Ничего подобного от светских барышень сыну Луи Лотарингского слышать не приходилось, но он не устоял перед обаятельным взглядом огромных глаз Леони и ответил ей улыбкой.
 – Вы недавно в Париже, мадемуазель?
 Она кивнула.
 – Да, мосье. Дайте мне подумать. Нет, я знаю! Вы сын графа д'Арманьяка Великого!
 Графа это развеселило. Вероятно, ему еще не доводилось встречать девицу, которая столь наивно разбиралась в его генеалогии. Он сел рядом с ней, чтобы поразвлечься, и обнаружил, что от него требуется для просвещения Леони называть почти всех, кто проходил мимо.
 – Voyons, m'sieur, вы знаете всех! – вскоре заявила она. – И очень мне полезны. А теперь скажите, кто танцует с монсеньером?
 – Монсеньером?
 – Да. С герцогом, моим… моим опекуном.
 – А! Это мадам Дюдеффан.
 – Правда? – Леони внимательно всмотрелась в указанную даму. – По-моему, она заставляет его смеяться.
 – О, она это умеет, – сказал де Брионн с глубокой серьезностью. – А Конде называл вам присутствующих?
 – Нет-нет! – На щеках Леони заиграли ямочки. – У нас нашлось столько других предметов для разговора, мосье. Он рассказывал мне про дуэли и о том, что значит быть принцем крови.
 Де Брионн засмеялся.
 – Вы его об этом спросили, мадемуазель?
 – Да, мосье, – простодушно ответила Леони. Вернувшаяся к дверям Фанни сделала глубокий реверанс герцогу де Пентиевру, который только что приехал.
 – Дражайшая леди Фанни! Какое волнение вызвала весть о возвращении пленительной леди Фанни!
 – Ах, мосье! – Она улыбнулась и развернула веер.
 К ним под руку с мадам Дюдеффан подошел Эйвон.
 – Мой дорогой де Пентиевр, я в восторге, что
 вижу вас!
 – Mon cher duc! Madame, votre serviteur! [138] – Он поклонился. – Скажите, Аластейр, где ваша воспитанница, о которой приходится столько слышать?
 – Моя воспитанница? Минуту назад она беседовала с де Брионном… О, она уже танцует с моим братом! Вон в белом и с белой розой в волосах.
 Де Пентиевр поглядел туда, где Леони грациозно кружилась перед Рупертом. Их руки были подняты, она вытягивала ножку, весело смеясь.
 – А! – сказал де Пентиевр. – Наши юные девицы будут рвать свои напудренные волосы, герцог!
 Залы наполнились гостями. Некоторое время спустя леди Фанни, направляясь в столовую, встретилась в вестибюле с мужем и, сияя, сказала:
 – Любовь моя, какой успех! Ты видел девочку? С ней танцевали де Пентиевр и Конде! А где Джастин?
 – В малой гостиной. Ты довольна, душа моя?
 – Довольна! Про этот бал и Леони Париж будет говорить целый месяц! И поверь, я не допущу, чтобы о них замолчали! – И Фанни поспешила в столовую, увидела Леони в центре оживленной группы восхищенных поклонников, тотчас взяла под свое крыло томящуюся в одиночестве барышню и увела ее на поиски кавалера.
 В карточной комнате шло обсуждение последней прихоти герцога.
 – Mon Dieu, Давенант, что за красавица! Какие краски! Какие изумительные глаза! – воскликнул Лавулер. – Кто она?
 Шевалье д'Анво помешал Хью ответить:
 – И как он ею гордится, Сатана! Это так заметно!
 – У него есть на это право, – заметил Марриньяр, поигрывая стаканчиком с костями. – И она не только красива, в ней есть espiиglerie [139] . Я был среди счастливцев, танцевавших с ней. Конде весьма йpris! [140] 
 Шевалье посмотрел на Хью.
 – Она на кого-то похожа, только не пойму на кого. Все стараюсь припомнить, но ничего не приходит в голову.
 – Верно! – кивнул Лавулер. – Едва ее увидел, как мне показалось, что я уже был с ней знаком. Могло ли это быть, Давенант?
 – Никоим образом! – убедительно сказал Хью. – Она только сейчас приехала из Англии.
 Мадам де Маргери, игравшая в ландскнехт за соседним столиком, обернулась к ним.
 – Но она же француженка, не правда ли? Кто ее родители?
 – Не знаю, мадам, – ответил Хью, не покривив душой. – Как вам известно, Джастин очень сдержан.
 – О! – вскричала она. – Он любит создавать тайны. И хочет нас всех заинтриговать! Крошка очаровательна и, без сомнения, из аристократического рода. Эта детская наивность не могла не обеспечить ей успех. Как жаль, что мои дочери не такие.
 Тем временем Фанни отправила Руперта извлечь Леони из столовой. Она появилась, опираясь на руку милорда и весело посмеиваясь.
  – Мадам, принц говорит, что мои глаза точно звезды, а кто-то еще сказал, что стрелы моих глаз сразили его, а…
 – Фи, душечка! – перебила миледи. – Никогда не рассказывай мне таких вещей на балах. Я хочу представить тебя мадам де ла Рок. Идем!
 Но в полночь Леони ускользнула из бального зала и вышла в вестибюль. Из большой гостиной навстречу ей вышел Конде.
 – Прелестная бабочка! Я искал вас, мадемуазель, и не мог найти!
 Леони улыбнулась ему.
 – Скажите, вы не видели монсеньера, мосье?
 – Десяток монсеньеров, моя бабочка. Какой из них вам нужен?
 – Мой собственный монсеньор, – ответила Леони. – Герцог Эйвон, кто же еще.
 – О, он в дальней гостиной, мадемуазель. Но не могу ли я заменить его?
 Она покачала головой.
 – Нет, мосье. Мне нужен он.
 Конде взял ее за руку и улыбнулся ей с высоты своего роста.
 – Вы жестоки, сказочная принцесса! А я думал, что чуточку нравлюсь вам.
 – Ну да. Вы мне очень нравитесь, – заверила его Леони. – Но сейчас я хочу видеть монсеньора.
 – В таком случае я немедля приведу его, – галантно предложил Конде.
 – Нет-нет! Я сама пойду к нему. Проводите меня!
 Конде тут  же предложил ей руку.
 – Вы подобрели, мадемуазель! А монсеньор не намерен привезти вас в Версаль?
 – Кажется, да. А вы там будете? Пожалуйста, мосье!
 – Разумеется, я там буду. И наверное, я встречу вас на рауте мадам Лоншан?
 – Не знаю, – ответила она. – Кажется, я побываю на очень многих раутах, но монсеньор пока не говорил мне на чьих. О, вот он! – Она сняла руку с локтя Конде и побежала туда, где стоял его светлость. – Монсеньор, а я вас ищу! Принц проводил меня. Благодарю вас, мосье. – Она дружески протянула ему руку. – А теперь идите потанцуйте с… с… ну, с кем-нибудь! Я ведь никаких имен не знаю!
 Конде поцеловал изящную ручку.
 – Вы представите ее ко двору, герцог?
 – На приеме через неделю, – ответил его светлость.
 – Превосходно! – сказал Конде, поклонился и оставил их вдвоем.
 Герцог посмотрел на свою воспитанницу с легкой усмешкой.
 – Ты позволяешь себе командовать особами королевской крови, малютка!
 – О, монсеньор, он же совсем юный и так похож на Руперта! Он не рассердился, как вы думаете?
 – Как будто бы нет, – ответил герцог. – Так для чего я тебе понадобился, дитя мое?
 – Ни для чего, монсеньор. Просто подумала, что надо вас найти.
 – Ты устала, малютка. – Он подвел ее к кушетке. – Ну, так немножко посиди со мной.
 – Да, пожалуйста, монсеньор. Такой хороший бал! Я танцевала уж не знаю со сколькими вельможами, и все они были очень-очень любезны.
 – Рад это слышать, дитя, – сказал он серьезно. – И как тебе нравится твой принц?
 – О, fort amusant! [141] Он мне столько рассказал про двор, монсеньор, и называл гостей… нет-нет, называл их мосье де Брионн. Боюсь, я сказала принцу «ба!», но ему понравилось, и он засмеялся. И я танцевала с Рупертом… и – о, монсеньор! – с мосье д'Анво. Он сказал, что конечно же уже видел меня. – Ее глаза заискрились. – И мне так захотелось сказать: «Но да, мосье. Как-то вечером я подала вам вино у Вассо!»
 – Искренне надеюсь, что ты удержалась, малютка?
 – О да! Я была очень благоразумна, монсеньор. Я сказала: «Нет, не думаю, что мы уже встречались, мосье». Только ведь это была неправда, верно?
 – Ничего, дитя, ответ был правильным. А теперь я представлю тебя моему старинному другу, который желает побеседовать с тобой. Идем, малютка.
 – Qui est-ce? [142] – спросила она. Он медленно пошел с ней через гостиные в вестибюль.
 – Герцог Ришелье, дитя мое. Ты будешь с ним очень любезной.
 – Хорошо, монсеньор, – ответила она кротко и кивнула юному щеголю, который улыбался ей и старался перехватить ее взгляд. – Весь вечер я была очень любезна со всеми. Кроме Руперта, конечно.
 – Это разумеется само собой, – заметил герцог и повел ее в залу.
 Пожилой щеголь стоял у камина в дальнем его конце и оживленно беседовал с полноватой, но красивой дамой. Эйвон подождал, пока дама не отвернулась к другим собеседникам, а тогда направился туда.
 Ришелье увидел его и пошел ему навстречу.
 – А, Джастин! Исполнение обещания. Ваша прелестная воспитанница.
 Леони сняла руку с локтя Эйвона и сделала реверанс. Ришелье поклонился, взял ее руку и ласково похлопал.
 – Дитя, я завидую Джастину. Джастин, уйдите! Я без вас заботливо пригляжу за мадемуазель.
 – Не сомневаюсь, – ответил его светлость и отправился на поиски леди Фанни.
 Когда он проходил через вестибюль, его перехватил Арман Сен-Вир.
 – Друг мой, кто она? – спросил он. – Я просил миледи Фанни представить меня, и она была столь любезна… И все время, пока я разговаривал с этой сильфидой, – mon Dieu, qu'elle est jolie! [143] – я спрашивал себя: кто она? Кто она?
 – И ты себе ответил? – поинтересовался его светлость.
 – Нет, Джастин! А потому я спрашиваю тебя: кто она?
 – Моя воспитанница, мой милый Арман. – Его светлость улыбнулся и пошел дальше, уступив дорогу мадемуазель де ла Вог.
 Фанни он нашел в столовой с Давенантом. Она помахала ему.
 – Я заслужила минутку отдыха, – объявила она весело. – Право же, Джастин, я представила друг другу десятки детей, так и не запомнив их имен! А где Леони?
  – С Ришелье, – сказал он. —Нет, Фанни, не тревожься, он поклялся держать себя в руках. Хью, ты был неоценим в этот вечер.
 Миледи начала обмахиваться веером.
 – Мы все тут немного потрудились, – сказала она. – Мой бедный Эдвард играет в ломбер с вдовствующими графинями, а Руперт даже носа не показал в карточном салоне.
 – Но вы трудились больше всех, – сказал Давенант.
 – Ах, это было бесподобно! – ответила она. – Джастин, право, не знаю, сколько молодых кавалеров строили куры Леони! Конде совершенно очарован, по его словам! Нет, я просто маменька девицы на выданье! Когда я представляю Леони, то чувствую себя пятидесятилетней! Да-да, Хью, положительно так. Но когда я вновь увидела Рауля де Фонтенуа – о, я снова стала юной! – И она возвела глаза к небу.
 Однако вскоре гости начали прощаться, и наконец они остались в вестибюле одни – утомленные, но торжествующие.
 Руперт широко зевнул.
 – Черт, ну и вечерок! Бургундского, Хью? –Он разлил вино по рюмкам. – Фан, ты порвала свои кружева.
 Фанни опустилась в кресло.
 – Дорогой мой, пусть от них остались одни клочья, мне все равно. Леони, душечка, у тебя такой измученный вид! Ах, мой бедный Эдвард, ты был великолепен со вдовствующими дамами!
 – А, да! – сказал его светлость. – Я должен поблагодарить вас, Эдвард, вы были поистине неутомимы. Малютка, ты еще не совсем засыпаешь?
 – Нет, монсеньор. Ах, мадам, принц сказал, что мое платье обворожительно.
 – Ага! – Руперт укоризненно покачал головой. – Я бы дорого заплатил, лишь бы узнать, что ты проделывала сегодня вечером, плутовка. Старик Ришелье строил тебе куры?
 – Ах нет! – удивилась Леони. – Он же ужасно старый.
 – Увы, бедный Арман! – вздохнул герцог. – Не говори ему этого, малютка, умоляю тебя.
 – И никому другому, любовь моя, – вмешалась миледи. – Об этом немедля узнает весь Париж, и он будет так удручен!
 – Ну а кто же все-таки строил тебе куры? – не отступал Руперт. – Кроме Конде.
 – Он ничего не строил, Руперт, и другие тоже! – Леони наивно посмотрела на остальных. – Он сказал только, что я сказочная принцесса, ну и еще про мои глаза.
 – Ну, если это не… – Руперт встретил взгляд брата и поперхнулся. – А, да, я болван, это уж так.
 – Монсеньор, – сказала Леони. – Мне все кажется, это был сон! Знай они, что я была пажом, они, наверное, не были бы так со мной любезны. Они бы подумали, что я не совсем респектабельна.




 Глава 26
 ЛЕОНИ ПРИ ДВОРЕ


 После бала особняк Эйвона был засыпан приглашениями. Дамы наперебой просили миледи Фанни извинить, что не могли предупредить ее заблаговременно, но не окажет ли она им честь своим присутствием в такой-то день на балу, на рауте, на карточном вечере. Фанни внимательно изучала стопку карточек и ликовала.
 – Милый Джастин! – вскричала она. – Мы вряд ли и три вечера останемся дома, даю слово! Вот приглашение мадам Дюдеффан на суаре в следующем месяце. А это от графини де Мейли – на бал. И от милейшей мадам де Фолимартен на субботу! Еще…
 – Пощади нас, Фанни! – сказал его светлость. – Принимай или отказывайся, как сочтешь нужным, но избавь нас от перечислений. Малютка, что это?
 В комнату, пританцовывая, влетела Леони с букетом, к которому была прикреплена карточка.
 – Монсеньор, они такие красивые, правда? От принца де Конде. По-моему, он так любезен!
 Фанни поглядела на брата.
 – Итак, мы начали, – сказала она. – Хотелось бы мне знать, как мы кончим?
 – Я кончу в долговой тюрьме, не сомневайся! – отозвался Руперт из глубины кресла. – Двести гиней вчера вечером, и…
 – Руперт, это безрассудство! – воскликнул Марлинг. – Зачем играть на такие высокие ставки?
 Руперт не снизошел до ответа на столь нелепый вопрос, и паузу прервал Хью.
 – Мне кажется, это родовое, – сказал он, – хотя, конечно, Руперт – вертопрах.
 – Нет! – возразила Леони. – Он очень глупый, но он не вертопрах! Монсеньор, скажите, что мне надеть завтра для Версаля? Мадам говорит – голубое, а я хочу опять надеть мое белое.
 – Нет, малютка. Явиться дважды подряд в одном туалете – это значит вызвать скандал. Наденешь золотой и тускло-жёлтый туалет. С сапфирами, которые я тебе когда-то подарил. И не будешь пудрить волос.
 – О? – сказала миледи. – Почему, Джастин?
 Хью отошел к камину.
 – Не потому ли, Джастин, что ты всегда питал страсть к тициановским волосам?
 – Вот именно. – Герцог поклонился. – Какая у тебя превосходная память, мой милый!
 – Ничего не понимаю! – пожаловалась Фанни. – О чем вы?
 – Мне самому неясно, – сказал Эйвон. – Спроси Хью. Он всезнающ.
 – Нет, ты несносен! – Фанни надула губы. – Тускло-желтое? Да, это будет хорошо. Леони, любовь моя, нам необходимо заказать юбку с золотой сеткой у Сериз. Это последний крик, как я слышала. – И она принялась обсуждать наимоднейшие фасоны.


* * *

 Она сопровождала Леони в Версаль вместе с Эйвоном и Рупертом. Марлинг разделял с Даве-нантом отвращение к придворной жизни: они отказались присоединиться к остальным, предпочитая провести тихий вечер за пикетом и последним номером «Адвенчурера», который в этот день был доставлен с лондонской почтой.
 А потому Леони и ее эскорт оставили их развлекаться на свой лад, а сами покатили в легкой карете по версальской дороге. На Леони тотчас нахлынули воспоминания. Она сидела рядом с леди Фанни и через ее пышные юбки заговорила с герцогом.
 – Монсеньор, а вы помните, как мы ехали в Версаль перед тем, как вы подарили мне эту цепь? – И она потрогала сапфиры, сверкавшие на ее белой шейке.
 – Помню, малютка. И помню, как на обратном пути ты уснула и не желала просыпаться.
 – Правда. – Она кивнула. – И как странно ехать ко двору еще раз вот так! – Она кивнула на свои юбки и развернула веер. – Принц был вчера на вечере у мадам де Кашерон, монсеньор.
 – Да, я слышал, – ответил Эйвон, который там не присутствовал.
 – И танцевал с девочкой два раза! – заметила миледи. – Просто забыв о приличиях!
 – Верно! – согласился Руперт. – Если хотите знать мое мнение, то он туда приехал только ради Леони.
 – Да, – простодушно сказала Леони. – Он сам так говорил. Мне он нравится. Руперт строго на нее посмотрел.
 – Тебе не следовало сидеть с ним, болтая Бог весть о чем, – заявил он назидательно. – Когда я хотел потанцевать с тобой, то не сумел тебя найти.
 Леони состроила гримаску.
 – Ты говоришь так потому, что надел свой самый лучший костюм, – сообщила она ему. – И заважничал, уж я-то знаю!
 Руперт расхохотался.
 – Черт побери, недурно сказано! Но не стану отрицать, что это дьявольски модный кафтан. – И он с нежностью посмотрел на свой винно-красный рукав.
 – Только он не такой… такой distinguй [144] , как розовый с серым монсеньора, – сказала Леони. – А кого я увижу сегодня, монсеньор?
 – Как так, дитя? А я думала, у тебя назначен десяток встреч! – заметила миледи.
 – Да, мадам, но я говорю про незнакомых.
 – Она ненасытна! – съехидничал Руперт. – К концу месяца она соберет целую коллекцию сердец, помяните мое слово!
 – Ты увидишь короля, малютка, и королеву, и, может быть, дофина, – сказал его светлость.
 – И мадам Помпадур. Я хочу ее увидеть, потому что, говорят, она очень красива.
 – Очень, – согласился герцог. – Кроме того, ты увидишь ее фаворита де Стэнвиля, и графа д'О, и герцога Орлеанского.
 – Tiens! – сказала Леони.
 Наконец они приехали в Версаль, и следом за леди Фанни она поднялась по мраморной лестнице в Зеркальную галерею, огляделась и глубоко вздохнула.
 – Как я хорошо все помню!
 – Ради всего святого, деточка, не говори так! – просительно сказала Фанни. – Ты никогда здесь прежде не бывала. Чтобы я больше не слышала от тебя никаких воспоминаний!
 – Да, мадам, – смущенно ответила Леони. – О, вон мосье де Лавале!
 Де Лавале подошел к ним, с любопытством искоса поглядывая на ненапудренные волосы Леони, Руперт скрылся в толпе, ища кого-нибудь из приятелей, и исчез надолго.
 Очень многие теперь оглядывались на Леони.
 – Dis donc [145] , – сказал де Стэнвиль, – кто эта огненная головка? Я ее не узнаю.
 Его приятель де Салли взял понюшку табака.
 – Неужели ты не слышал? – спросил он. —
 Новейшая красавица! Воспитанница Эйвона.
 – О-о! Про нее я слышал, – кивнул де Стэнвиль. – Новая игрушка Конде, э?
 – Нет, нет, друг мой! – Де Салли энергично потряс головой. – Новая богиня Конде!
 Леони делала реверанс герцогине де ла Рок, и тут де Стэнвиль увидел леди Фанни.
 – А, так Аластейр привез свою очаровательную сестрицу! Madame, votre serviteur! [146] 
 Фанни обернулась.
 – А, это вы, мосье! – Она протянула руку. – Сколько лет мы не виделись!
 – Мадам, когда я гляжу на вас, протекшие годы исчезают, – сказал де Стэнвиль, целуя ей руку. – Но тогда это ведь был «Этьен», а не холодное «мосье»?
 Миледи закрылась веером.
 – Право, не помню! – сказала она. – Без сомнения, я была очень глупенькой… в то давнее время!
 Де Стэнвиль отвел ее в сторону, и они стали перебирать прошлое. Заметив, как занята его сестра, Эйвон извлек Леони из непрерывно растущего кольца поклонников и повел представить графу д'О, который приближался к ним по галерее. Вскоре подошла Фанни, расставшись с де Стэнвилем. Граф учтиво ей поклонился.
 – Мадам, могу ли я выразить вам, как я восхищен вашей питомицей? – Он указал сверкающей перстнями рукой туда, где Леони вступила в разговор с застенчивой девушкой, только еще начавшей выезжать, с которой познакомилась на своем балу.
 Фанни кивнула.
 – Она вам понравилась, мосье?
 – Но как могло быть иначе, мадам? Она йclatante! [147] Эти волосы и эти глаза! Я предсказываю succиs йnorme [148] . – Он поклонился и отошел с приятелем.
 Леони вернулась к Эйвону.
 – Монсеньор, по-моему, молодые люди очень глупы, – сказала она категорично.
 – Несомненно, малютка. Но кто тот несчастный, кто навлек на себя твое неудовольствие?
 – Мосье де Танквилль, монсеньор. Он говорит, что я жестока! Но это же не так, правда?
  – Разумеется, так, дитя, – возразила миледи. – Барышням положено быть жестокими. Это de rigueur! [149] 
 – А, ба! – сказала Леони. – А где король, монсеньор?
 – У камина, малютка. Фанни, отведи ее к королю.
 Миледи сложила веер.
 – Но ты испросил позволения, Джастин?
 – Конечно, моя дорогая. Вас ожидают.
 И Фанни повела Леони в глубь галереи и низко присела перед его величеством, который соизволил обойтись с ней очень милостиво. За королем с герцогом Орлеанским и двумя-тремя придворными стоял Конде. Леони перехватила его взгляд, и на ее щеках заиграли ямочки. Его величество сказал леди Фанни несколько благосклонных слов о мадемуазель де Боннар, королева похвалила ее красоту, и миледи проследовала с ней дальше, уступив место другим искателям августейшего внимания.
 – Bon! – сказала Леони. – Вот я и побеседовала с королем. – Она обернулась к Эйвону. – Монсеньор, а что я говорила? Он совсем такой, как на монетах.
 К ней подошел Конде, и леди Фанни тактично удалилась.
 – А, сказочная принцесса, сегодня вы пылаете в наших сердцах!
 Леони прикоснулась к своим кудрям.
 – Но это неучтиво – говорить со мной о моих рыжих волосах! – заявила она.
 – Рыжих? – вскричал Конде. – Это цвет меди, принцесса, а глаза у вас точно фиалки, приколотые к вашему корсажу. Вы очаровали меня, как белая роза, а теперь совсем околдовали, как золотая роза.
 – Мосье, – строго сказала Леони. – Так разговаривает мосье де Танквилль. Мне это совсем не
 нравится.
 – Мадемуазель, я у ваших ног! Скажите, что мне сделать, чтобы вернуть ваше расположение? Леони посмотрела на него, что-то обдумывая.
 Он засмеялся.
 – О-ла-ла! Какой-нибудь рыцарский подвиг, enfin? У нее заблестели глаза.
 – Мне очень хочется пить, мосье, – сказала она жалобно.
 Кавалер, стоявший в нескольких шагах от них, посмотрел на нее с изумлением и обернулся к приятелю.
 – Mon Dieu, ты слышал, Луи? Кто эта красотка, у которой хватает дерзости послать Конде принести ей напиться?!
 – Как, ты не знаешь? – воскликнул тот. – Это мадемуазель де Боннар, воспитанница английского герцога! Она большая оригиналка, и Конде пленяют ее необычные манеры.
 Тем временем Конде предложил Леони руку, и они вместе отправились в соседний салон, где он предложил ей бокал миндального напитка. Четверть часа спустя их там нашла Фанни. Они были очень веселы, и Конде с помощью лорнета объяснял Леони фехтовальный прием.
 – Боже, душечка, как можно! – сказала миледи и сделала Конде низкий реверанс. – Мосье, не позволяйте ей утомлять вас, умоляю.
 – Но я вовсе его не утомляю, мадам, даю слово! – сказала Леони. – Его тоже мучила жажда! А, вот и Руперт!
 В салон вошел Руперт с шевалье д'Анво. Увидев Леони, шевалье наморщил лоб.
 – Кто? Кто? Кто? M'sieur, on vous demande [150] .
 Конде жестом отстранил его.
 – Мадемуазель, а обещанная мне награда?
 Леони с милой улыбкой отколола фиалки с корсажа и отдала ему. Конде поцеловал ей руку, потом букетик и пошел к дверям галереи, вложив цветы в петлицу кафтана.
 – Ну-у! – сказал Руперт. – Черт меня побери!
 – Идем, Руперт, – скомандовала Леони. – Проводи меня к мадам Помпадур.
 – Нет, провалиться мне, и не подумаю, – учтиво сказал милорд. – Я только-только сбежал оттуда с д'Анво. Тут такая скучища, чтобы ее черт взял!
  – Деточка, пойдем со мной, – сказала Фанни, отвела ее в галерею, где оставила на попечение своей дражайшей подруги мадам де Воваллон, а сама отправилась на поиски Эйвона.
 В конце концов ей удалось его отыскать под круглым окном, в обществе Ришелье и герцога Нойля. Он сразу же подошел к ней.
 – Ну, Фанни, где малютка?
 – С Клотильдой де Воваллон, – ответила Она. – Джастин, она дала Конде свой букетик, а он приколол его к груди! Куда это приведет?
 – Никуда, дорогая моя, – безмятежно ответил
 герцог.
 – Но, Джастин, особ королевской крови нельзя так завлекать! Излишняя милость грозит бедой не меньше ее отсутствия!
 – Прошу, не расстраивайся, дорогая. Конде не влюблен в малютку, и она в него не влюблена.
 – Влюблена! Только этого не хватало бы! Но все это кокетство…
 – Фанни, иногда ты бываешь совсем слепой. Конде забавляется, и только.
 – Пусть так! – Миледи пожала плечами. – Что теперь?
 Его светлость поднес к глазам лорнет и оглядел галерею.
 – Теперь, моя дорогая, я хочу, чтобы ты вернулась за Леони и представила ее мадам де Сен-Вир.
 – Зачем? – спросила сестра, вглядываясь в его лицо.
 – Ну, я думаю, это может быть ей интересно, – ответил его светлость и улыбнулся.
 Когда леди Фанни подвела Леони к мадам де Сен-Вир, та судорожно сжала веер, и даже румяна не скрыли, как она побледнела.
 – Мадам! – Фанни заметила стиснутую руку и расслышала быстрый вздох. – Мы так давно не виделись! Надеюсь, я нахожу вас в добром здравии?
 – Да, мадам. А вы с… с вашим братом… в Париже? – Каждое слово давалось графине с трудом,
 – Да. Вывожу эту девочку в свет, – сказала Фанни. – Не забавно ли? Как летят годы! Могу ли я представить вам воспитанницу моего брата? Мадемуазель де Боннар, мадам де Сен-Вир! – Она отступила на шаг.
 Графиня невольно протянула руку.
 – Дитя… – произнесла она дрожащим голосом, – прошу вас, посидите со мной немного. – Она обернулась к Фанни. – Мадам, оставьте ее со мной. Мне хотелось бы с ней поговорить.
 – Но, разумеется! – ответила Фанни и тотчас ушла.
 А Леони осталась, глядя в лицо своей матери. Графиня взяла ее руку и принялась ласково поглаживать.
 – Пойдемте, моя крошка! – сказала она слабым голосом. – Вон у стены свободная кушетка, Вы побудете со мной… две-три минуты?
 – Да, мадам, – сказала Леони вежливо, удивляясь про себя, почему эта увядшая дама так взволнована. Ей вовсе не нравилось, что ее оставили с женой Сен-Вира, но она послушно пошла с ней к кушетке и села подле нее.
 Графиня словно растерялась. Она по-прежнему сжимала руку Леони, не спуская, с девушки жаждущих глаз.
 – Скажите мне, cherie, – выговорила она наконец, – вы… вы счастливы?
 Леони удивилась.
 – О да, мадам, конечно, я счастлива!
 – Этот человек… – Графиня прижала платок к губам. – Этот человек… добр с вами?
 – Вы спрашиваете о монсеньере, моем опекуне, мадам? – сдержанно произнесла Леони.
 – Да, petite, да, о нем. – Рука графини дрожала.
 – Naturellement [151] , он добр со мной, – ответила Леони.
 – Вы обиделись, но, право же, право… Дитя, вы так молоды! Я… могла бы быть вашей матерью! – Она засмеялась вымученным смехом. – А потому вы простите то, что я скажу вам, не правда ли? Он… ваш опекун… не очень хороший человек, а вы… вы…
 – Мадам! – Леони отдернула руку. – Я не хочу быть с вами грубой, вы понимаете, но я не позволю вам говорить подобное о монсеньоре.
 – Вы так к нему привязаны?
 – Да, мадам, я люблю его de tout mon coeur [152] .
 – О, mon Dieu! – прошептала графиня. – А он… любит вас?
 – Нет-нет, – сказала Леони. – То есть я не знаю, мадам. Он просто очень добр со мной;
 Глаза графини впились в ее лицо.
 – Это хорошо, – сказала она со вздохом. – Дитя, вы давно живете у него?
 – О!.. э… depuis longtemps [153] , – неопределенно ответила Леони.
 – Дитя, не смейтесь надо мной! Я… я сохраню ваши слова в тайне. Где герцог нашел вас?
 – Простите, мадам, но я забыла.
 – Он велел вам забыть! – быстро сказала графиня. – Не правда ли?
 Кто-то подошел к кушетке, графиня вздрогнула и умолкла.
 – Какая удачная встреча, мадемуазель! – сказал Сен-Вир. – Надеюсь, я вижу вас в добром здравии.
 Леони вздернула подбородок.
 – Мосье? – произнесла она с недоумением. – Ah, je me souviens! [154] Мосье де Сен-Вир! – Она обернулась к графине. – Я познакомилась с мосье… peste… забыла! Ах да! В Леденье, под Гавром, мадам.
 Сен-Вир нахмурился.
 – У вас прекрасная память, мадемуазель.
 Леони посмотрела ему между глаз.
 – Да, мосье. Я не забываю людей. Никогда!
 Шагах в десяти от них стоял Арман Сен-Вир, словно приросший к полу.
 – Nom d'un nom d'un nom d'un nom! [155] – ахнул он.
 – Это выражение, – произнес у него за спиной мягкий голос, – мне никогда не нравилось. Оно лишено… э… образности и силы.
 Арман резко обернулся к герцогу.
 – Мой друг, теперь ты мне скажешь, кто такая мадемуазель де Боннар!
 – Сомневаюсь. – Герцог взял понюшку табака.
 – Но посмотри на нее! – потребовал Арман. – Она же вылитый Анри! Да, Анри! Теперь, когда я увидел их рядом…
 – Ты так считаешь? – переспросил его светлость. – Мне она кажется гораздо красивее дражайшего графа и несравненно утонченней.
 Арман потряс его за плечо.
 – Кто она?
 – Дорогой Арман, у меня нет ни малейшего намерения сообщать тебе это, а потому, молю тебя, не стискивай мое плечо так сильно! – Он отвел руку Армана и разгладил атлас. – Вот так. Ты поступишь разумно, мой друг, если будешь слеп и глух ко всему, что касается моей воспитанницы.
 – Ах, так?! – Арман прожег его взглядом. – Хотел бы я знать, какую игру ты ведешь. Она его дочь, Джастин! Хоть поклянусь!
 – Будет лучше, мой милый, если ты воздержишься от этого. Позволь мне доиграть эту игру до конца. И ты не будешь разочарован.
 – Но я не понимаю! Даже вообразить не могу, что ты намерен сделать с…
 – В таком случае, прошу, и не пытайся, Арман. Я же сказал, что разочарован ты не будешь.
 – Так мне онеметь? Хотя весь Париж вскоре заговорит об этом!
 – Вот и я так думаю, – согласился его светлость.
 – Анри это не понравится, – задумчиво произнес Арман. – Но не вижу, как это может ему повредить. Так почему же ты…
 – Мой милый, игра много сложнее, чем тебе кажется. И тебе лучше в нее не вступать, уверяю тебя.
 – Что же! – Арман прикусил палец. – Полагаю, я могу предоставить тебе разделаться с Анри. Ты любишь его столь же горячо, как я, э?
 – Даже еще горячее, – ответил его светлость и неторопливо направился к кушетке, где сидела Леони. Он поклонился мадам де Сен-Вир. – Ваш слуга, мадам. Вновь мы встречаемся среди этих нестерпимых сквозняков. Дражайший граф! – Он поклонился Сен-Виру. – Вы возобновили знакомство с моей воспитанницей?
 – Как видите, герцог.
 Леони поднялась с кушетки и встала рядом с его светлостью. Он взял ее за руку и насмешливо посмотрел на графиню.
 – Я имел счастье повстречать моего дражайшего друга всего месяц тому назад в самом неожиданном месте, – сказал он ей. – Мы оба, насколько помню, разыскивали… э… пропавшую собственность. Любопытное совпадение, не правда ли? По-видимому, в вашей восхитительной стране встречаются редкостные негодяи. – Он достал табакерку и увидел, что граф побагровел.
 Тут к ним подошел виконт де Вальме, пряча зевок за широкой ладонью.
 – Ваш очаровательный сын! – промурлыкал Эйвон.
 Графиня торопливо встала, и палочка веера переломилась в ее судорожно сжатых пальцах. Губы ее беззвучно шевелились, но муж посмотрел на нее, и она промолчала.
 Виконт поклонился герцогу и с восхищением поглядел на Леони.
 – Ваш слуга, герцог! – Он повернулся к Сен-Виру. – Вы не представите меня, сударь?
 – Мой сын, мадемуазель де Боннар! – отрывисто сказал граф.
 Леони сделала реверанс, внимательно всматриваясь в виконта.
 – Вы, как обычно, ennuyй [156] , виконт? – Эйвон убрал табакерку. – Томитесь по сельской жизни и… э… ферме, если не ошибаюсь?
 Виконт улыбнулся.
 – О, мосье, не надо говорить о моем глупом желании! Оно удручает моих родителей.
 – Но ведь это весьма и весьма… э… похвальное стремление? – протянул герцог. – Будем надеяться, что настанет день, когда вы его осуществите! – Он слегка поклонился, предложил руку Леони и удалился с ней по длинной галерее.
 Пальцы Леони вцепились в его рукав.
 – Монсеньор, я вспомнила! Сейчас сообразила!
 – Что именно, моя малютка?
 – Да этот молодой человек, монсеньор. Мы ведь уже встречались с ним, когда я была пажом, и я все не могла понять, кого он мне напоминает. А сейчас меня осенило: он же вылитый Жан! Так глупо, правда?
 – Очень глупо, ma fille. Я не хочу, чтобы ты это кому-нибудь повторила.
 – Конечно нет, монсеньор. Я теперь, вы знаете, очень сдержанна.
 Эйвон увидел в отдалении Конде с букетиком фиалок в петлице и чуть-чуть улыбнулся.
 – Нет, я этого не знал, малютка, и никаких намеков на сдержанность в тебе не замечаю, но это в сторону. Где Фанни, хотел бы я знать.
 – Разговаривает с мосье де Пентиевром, монсеньор. По-моему, она ему нравится. Очень-очень! А, она идет сюда, и вид у нее ужасно довольный. Наверное, мосье де Пентиевр сказал ей, что она так же красива, как была в девятнадцать лет.
 Эйвон поднес лорнет к глазам.
 – Дитя, ты становишься проницательной! Ты так хорошо знаешь мою сестру?
 – Я ее очень люблю, монсеньор, – поспешила добавить Леони.
 – Не сомневаюсь, mа fille. – Он посмотрел в сторону Фанни, которая остановилась поговорить с Раулем де Фонтенем. – Тем не менее это весьма удивительно.
 – Она так добра ко мне, монсеньор. Конечно, иногда она бывает очень гл… – Леони осеклась и неуверенно взглянула на герцога.
 – Совершенно с тобой согласен, малютка. Очень глупой, – невозмутимо договорил за нее его светлость. – Ну, Фанни, мы можем уехать?
 – Именно это я хотела спросить у тебя! – сказала миледи. – Такая толпа! Ах, Джастин, де Пентиевр был так щедр на комплименты! Право, я краснела! Чему вы улыбаетесь? Душечка, что тебе сказала мадам де Сен-Вир?
 – Она сумасшедшая, – убежденно сказала Леони. – У нее был такой вид, будто она вот-вот заплачет, и мне это совсем не нравилось. А, вот Руперт! Руперт, куда ты пропал?
 – Черт! – Руперт ухмыльнулся. – Вздремнул вон в той малой гостиной. Что? Мы наконец уезжаем? Слава Богу!
 – Ты спал? Ах, Руперт! – вскричала Леони. – Было ведь fort amusant! Монсеньор, кто эта красивая дама вон там?
 – Т-с-с, деточка! Это мадам Помпадур! – прошептала Фанни. – Джастин, ты представишь ей девочку?
 – Нет, Фанни, не представлю, – мягко ответил герцог.
 – Вот это гордость! – заметил Руперт. – Ради всего святого, уйдем, – пока эти щенки опять не окружили Леони.
 – Джастин, но… – сказала миледи. – Вдруг она оскорбится?
 – Я не французский придворный, – ответил герцог, – и потому не стану представлять мою воспитанницу королевской фаворитке. Полагаю, ни улыбка этой дамы, ни ее нахмуренные брови Леони касаться не должны.
 – Монсеньор, мне бы очень…
 – Малютка, полагаю, ты не собираешься мне возражать?
 – Как бы не так! – произнес Руперт sotto vосе [157] .
 – Да, монсеньор, но мне так хотелось…
 – Довольно, дитя мое. – Эйвон повел ее к двери. – Удовлетворись тем, что ты была представлена их величествам. Возможно, они не столь могущественны, как Помпадур, но зато бесконечно выше происхождением.
 – Бога ради, Джастин! – ахнула миледи. – Тебя могут услышать!
 – Подумай о нас! – умоляюще сказал Руперт. – Мы все угодим за решетку, если ты не поостережешься, или нас вышвырнут вон из Франции!
 Эйвон посмотрел на него.
 – Если бы мне пригрезилось, что есть хоть малейший шанс отправить тебя за решетку, дитя, я бы постарался, чтобы мои слова услышали все в этом заполненном людьми помещении, – сказал он.
 – По-моему, вы в недобром настроении, монсеньор, – с упреком сказала Леони. – Почему меня нельзя представить Помпадур?
 – Потому что, малютка, – ответил его светлость, – она не… э… вполне респектабельна.




 Глава 27
 РУКА МАДАМ ДЕ ВЕРШУРЕ


 И Париж заговорил. Сначала шепотом, потом все громче, все более открыто. Париж припомнил старый-престарый скандал и объявил, что английский герцог удочерил побочную дочь Сен-Вира от какой-то простолюдинки в отмщение за былые оскорбления. Париж считал, что Сен-Вир должен беситься, видя своего ребенка в руках злейшего врага. А затем Париж принялся гадать, что герцог думает сделать с мадемуазель де Боннар, но не нашел решения загадки. Париж покачивал головой и приходил к выводу, что пути Эйвона неисповедимы, но, конечно, должны быть дьявольскими.
 Тем временем леди Фанни покоряла город вместе с Леони и прилагала все старания, чтобы этот ее приезд во Францию был забыт не скоро. Леони упоенно развлекалась и развлекала Париж даже еще больше. По утрам она ездила кататься с Эйвоном, и ее поклонники разделились на две партии. Одна партия утверждала, что божественная Леони особенно неподражаема в седле, другая партия настаивала, что на балах она несравненна еще больше. Один юнец в запальчивости вызвал на дуэль другого, чтобы кровью решить этот спор, но сцепились они в присутствии Хью Давенанта, и он так отчитал обоих за подобное упоминание имени Леони под влиянием винных паров, что дело кончилось ничем.
 Другие начинали ухаживать за Леони слишком бурно, а она сердилась и ледяным холодом остужала их пылкость. Она умела держаться неприступно, когда хотела, и быстро обескураживала своих поклонников. Услышав, как они были поставлены на место, леди Фанни, которая помогала Леони одеться на вечер, настолько забылась, что воскликнула:
 – Бесподобно, любовь моя! Ах, какая из тебя выйдет герцогиня!
 – Герцогиня? – переспросила Леони. – Каким образом, мадам, я могу ею стать?
 Леди Фанни посмотрела на нее, а затем на новый браслет, сверкавший на туалетном столике.
 – Не уверяй меня, будто не знаешь, кисонька!
 Леони сказала дрожащим голосом:
 – Мадам…
 – Дорогая моя, он же по уши в тебя влюблен, – наверное, это уже знает весь свет! Я наблюдала, как растет эта любовь, и… прелесть моя, поверь, я никого не хотела бы иметь сестрой так, как тебя.
 – Мадам, вы… вы, наверное, ошибаетесь!
 – Ошибаюсь? Уж поверь, я умею замечать признаки, душечка! Я знаю Джастина много лет, и никогда еще не видела его таким. Глупышка, почему бы он дарил тебе все эти драгоценности?
 – Я… я его воспитанница, мадам.
 – Вздор! – Миледи прищелкнула пальцами. – Пустые слова! Зачем, скажи, он сделал тебя своей воспитанницей?
 – Я… я не знаю, мадам. Я… не думала.
 Миледи поцеловала ее еще раз.
 – Ты станешь герцогиней еще до конца года, и не сомневайся!
 Леони оттолкнула ее.
 – Это неправда! Не говорите таких вещей!
 – Вот ты и вспылила! Был ли хоть один мужчина, который нравился бы тебе, как «монсеньор»?
 – Мадам… – Леони стиснула руки. – Я очень невежественна, но я знаю… я слышала, что говорят люди, когда такие, как монсеньор, женятся… женятся на девушках низкого происхождения. Я всего лишь сестра содержателя харчевни. Монсеньор не может жениться на мне. Я… я ни о чем подобном не думала.
 – Нет, глупа я, мне не надо было наводить тебя на такие мысли, – сказала Фанни с раскаянием.
 – Мадам, прошу вас, не говорите об этом никому.
 – Не буду, дитя, но все знают, что Эйвон запутался в твоих сетях.
 – У меня нет никаких сетей, это не так! Я ненавижу вас, когда вы говорите такое.
 – Ах, милочка, мы же просто две женщины! Какое это имеет значение? Джастин не станет думать о цене, поверь мне. Как бы низко ни было твое происхождение, вспомнит ли он о нем, поглядев в твои глаза?
 Леони упрямо помотала головой.
 – Я знаю. Я не дурочка, мадам. Для него жениться на мне – значит опозорить себя. Знатной можно только родиться.
 – Вздор, дитя! Если Париж принял тебя без всяких вопросов, почему Эйвону не сделать того же?
 – Мадам, монсеньор не терпит простонародья, Я много, много раз слышала, как он говорил это.
 – Забудь об этом, дитя. – Леди Фанни сердилась на себя за несдержанность. – Погоди, дай я завяжу твои ленты! – Некоторое время она приводила туалет Леони в порядок, а потом шепнула ей на ухо: – Прелесть моя, разве ты его не любишь?
 – О, мадам, мадам! Я всегда его любила, но я не думала… пока вы не заставили меня понять…
 – Ну-ну, деточка, не плачь, умоляю! У тебя покраснеют. глаза!
 – И пусть! – сказала Леони, однако утерла слезы и позволила леди Фанни снова напудрить ей лицо.
 Когда они вместе спустились вниз, в вестибюле они увидели Эйвона. И лицо Леони залила краска. Он внимательно посмотрел на нее.
 – Тебя заставляют краснеть мысли о твоем поклоннике, потомке королей, mа fille?
 Это привело Леони в себя.
 – А, ба! – сказала она презрительно.
 Вечером на рауте мадам де Воваллон Конде не было, зато туда ради Леони съехались другие молодые люди, и многие явились очень рано в надежде ангажировать ее танец. Эйвон, как всегда, прибыл поздно, и мадам де Воваллон, у которой не было дочерей на выданье, приветствовала его смехом и жестом, полным отчаяния.
 – Друг мой, десятки юных кавалеров допекали меня, пока я не пообещала представить их 1а petite. Фанни, Маршеран вернулся! Дайте мне подыскать… о-ла-ла!.. вернее сказать, выбрать кавалера для Леони, и я расскажу вам последние сплетни! Идемте, крошка! – Она взяла Леони за руку и ввела в гостиную. – Как вы взбудоражили весь Париж! Будь мои дочери постарше, как я завидовала бы и ревновала! А теперь, дитя, кого вы выберете для начала?
 Леони обвела взглядом комнату.
 – Мне все равно, мадам. Пожалуй… о-о-о! – Она выпустила руку мадам де Воваллон и бросилась вперед. – Милорд Меривейл! Милорд Меривейл! – кричала она радостно.
 Меривейл обернулся.
 – Леони! Ну, дитя, как ты? – Он поцеловал ей руку и посмотрел на ее сияющее лицо. – Я надеялся увидеть вас здесь сегодня.
 К ним приблизилась мадам де Воваллон.
 – Фи, что за поведение! – сказала она ласково. – Это ваш кавалер? Отлично, petite. Как вижу, вас не надо представлять друг другу. – Она добродушно улыбнулась им и поспешила назад к Фанни.
 Леони сунула руку в руку Меривейла.
 – Мосье, я очень рада вас видеть. И мадам тоже здесь?
 – Нет, дитя, я приехал навестить друзей. Один. Не отрицаю, подтолкнули меня кое-какие слухи, которые дошли до нас в Лондоне.
 Она наклонила голову набок.
 – Какие слухи, монсеньор?
 Его улыбка стала шире.
 – О, слухи о succиs fou [158] , который снискала…
 – Я! – вскричала она и захлопала в ладоши. – Милорд, я le dernier cri! [159]  Vraiment, это так! И леди Фанни говорит то же. C'est ridicule n'est-ce pas? [160] – Она увидала, что к ним направляется Эйвон, и позвала с милой требовательностью: – Монсеньор, посмотрите, кого я нашла!
  – Меривейл? – Его светлость поклонился. – Но почему?
 – Мы в Лондоне так много слышали, – ответил Меривейл, – что, честное слово, я не мог не
 приехать.
 – И мы очень-очень рады! – с восторгом заявила Леони.
 Его светлость протянул Меривейлу табакерку.
 – По-моему, моя малютка говорит за всех нас.
 – Эгей, это ты, Тони, или я совсем пьян? – раздался веселый голос, и лорд Руперт потряс руку Меривейла. – Где ты остановился? Когда приехал?
 – Вчера вечером. Я у де Шатле. И… – Он обвел их всех взглядом. – Мне бы хотелось услышать, что с вами всеми произошло?
 – Да, ты ведь был посвящен в наши эскапады? – сказал Руперт. – Черт! Черт, ну и погоня! А как мой приятель… провалиться мне, опять позабыл его фамилию… Ах да! Мэнверс. Ну, тот. Как он?
 Меривейл взмахнул рукой.
 – Умоляю, не упоминай при мне этой фамилии! – сказал он. – Вы трое сбежали из Англии и, клянусь, поступили умно!
 – Не пройти ли нам в малую гостиную? – предложил Эйвон и направился с ними туда. – Надеюсь, вам удалось умиротворить мистера Мэнверса?
 Меривейл покачал головой.
 – Умиротворить его могла бы только ваша кровь, – сказал он. – Расскажите же, что происходило с вами.
 – Только по-английски и вполголоса, – растягивая слова, сказал его светлость.
 Вот так вновь была поведана повесть о похищении Леони и ее спасении. Затем в гостиную вошла мадам де Воваллон в поисках этой последней и увлекла ее танцевать с пылкими поклонниками. Руперт удалился в карточный салон.
 Меривейл посмотрел на герцога.
 – А что говорит Сен-Вир об успехе Леони? – осведомился он.
 – Ничего, – ответил его светлость. – Но, боюсь, он не в слишком большом восторге.
 – Она не знает?
 – Нет.
 – Но сходство поразительно, Аластейр! Что говорит Париж?
 – Париж, – сказал его светлость, – не говорит, а шепчется. И мой дражайший друг Сен-Вир живет под страхом разоблачения.
 – Когда вы намереваетесь нанести удар?
 Эйвон заложил ногу за ногу и уставился на алмазную пряжку туфли.
 – Это, мой дорогой Меривейл, все еще в руках богов. Сен-Вир должен сам представить доказательства того, что я могу открыть.
 – Тяжелое положение, – заметил Меривейл. – Чертовски тяжелое! У вас нет никаких доказательств?
 – Ни малейших.
 Меривейл засмеялся.
 – Вас это, кажется, особенно не тревожит?
 – Нет, – вздохнул его светлость, – нисколько. Я думаю, что смогу поймать графа в ловушку благодаря его очаровательной жене. Видите ли, моя игра – выжидать.
 – Я рад, что я не Сен-Вир. Для него ваша игра должна быть пыткой.
 – Я тоже так думаю, – согласился Эйвон безмятежно. – И у меня нет особого желания поскорее положить конец его мукам.
 – Вы очень мстительны.
 После небольшой паузы Эйвон сказал:
 – Не знаю, насколько полно вы поняли всю глубину злодейства моего друга. Прошу вас, подумайте немного. Насколько милосердны вы были бы к человеку, который был способен обречь собственную дочь на жизнь, какую вела моя малютка?
 Меривейл выпрямился в кресле.
 – Я ничего не знаю о ее жизни. Она была тяжелой?
 – Да, мой милый, очень тяжелой. До двенадцати лет ее – Сен-Вир! – воспитывали как крестьянку. А потом она жила среди парижской canaille [161] . Вообразите убогую харчевню на грязной улочке, с тупым скотом хозяином и сварливой ведьмой хозяйкой. И порок во всех своих низменнейших формах повсюду вокруг моей малютки.
 – Но это же был… ад, – сказал Меривейл.
 – Вот именно! – Его светлость поклонился. – Самый худший ад, который только может быть.
 – Какое чудо, что она прошла через это, не пострадав ни телом, ни душой!
 Карие глаза поглядели в глаза Меривейла.
 – Не совсем, мой дорогой Энтони. Эти годы оставили свой след.
 – Полагаю, это было неизбежно, но я ничего не заметил.
 – Вероятно. Вы видите шаловливость и бесстрашный дух.
 – А вы? – Меривейл вопросительно посмотрел на герцога.
 – О, я заглядываю в глубину, мой милый! Но ведь, как вам известно, я знаю женщин.
 – И вы видите… что?
 – Некоторую циничность, рожденную жизнью, которую ей пришлось вести, тоску, укрытую веселостью, порой страх и почти все время память об одиночестве, ранящую душу.
 Меривейл опустил глаза на свою табакерку и начал водить пальцем по выпуклому узору.
 – Знаете, Аластейр, – сказал он медленно, – мне кажется, вы стали взрослым…
 Его светлость встал.
 – Полное преображение, – сказал он.
 – В глазах Леони вы не способны ни на что дурное.
 – Да. Забавно, не правда ли? – Эйвон улыбнулся, но Меривейл заметил горечь в этой улыбке.
 Они вернулись в залу и узнали, что некоторое время назад Леони исчезла под руку с Рупертом.
 Она действительно ушла с Рупертом в малую гостиную, и он принес ей туда бокал с освежающим напитком. И тут к ним подошла некая мадам де Вершуре, видная дама со злобным характером, которая была для Эйвона всем, когда в его жизни появилась Леони. Она поглядела на Леони с ненавистью и остановилась у ее кушетки.
 Руперт встал и поклонился. Мадам ответила реверансом.
 – Мадемуазель де Боннар, не так ли? – сказала она.
 – Да, мадам. – Леони встала и тоже сделала реверанс. – Простите меня, я очень глупенькая, но я не могу припомнить ваше имя, мадам.
 Руперт, решив, что это кто-то из приятельниц Фанни, удалился в залу, и Леони осталась наедине с отвергнутой любовницей Эйвона.
 – Поздравляю вас, мадемуазель, – сказала дама ядовито. – Как видно, фортуна улыбнулась вам больше, чем мне.
 – Мадам? – Веселые искорки в глазах Леони угасли. – Я имею честь быть знакомой с мадам?
 – Я Анриетта де Вершуре. Вы меня не знаете.
 – Прошу прощения, мадам, я много о вас знаю, – быстро сказала Леони.
 Мадам умело избегала открытого скандала, но пользовалась довольно сомнительной репутацией, а Леони не забыла тех дней, когда Эйвон так часто навещал ее.
 Мадам сердито покраснела.
 – Ах, так, мадемуазель? И о мадемуазель де Боннар тоже известно много. Мадемуазель очень умна sans doute [162] , но те, кто хорошо знают Эйвона, не дадут себя обмануть видимостью соблюдения приличий.
 Леони подняла брови.
 – Неужели мадам воображает, будто я преуспела там, где она потерпела неудачу?
 – Какая наглость! – Пальцы мадам судорожно сжали веер.
 – Прошу прощения?
 Мадам смотрела на сидящую перед ней Юность, и ее охватила ревнивая злоба.
 – Прикрывайся наглостью! – сказала она визгливо. – Надеешься, дурочка, что он поведет тебя к алтарю под звон свадебных колоколов? Послушай моего совета и оставь его сама, потому что Эйвон никогда не женится на девушке низкого рождения.
 Глаза Леони сверкнули, но она ничего не сказала. Внезапно мадам изменила тактику и ласково протянула к ней руку.
 – Душечка, право же, мне очень тебя жаль! Ты так юна и так не осведомлена об обычаях света. Эйвон не безумен, чтобы взять жену с твоей кровью. Решись он на подобное, и ему конец. – Она засмеялась, искоса следя за лицом Леони. – Даже перед английским герцогом захлопнутся все двери, женись он на подобной тебе, – добавила она.
 – Tiens, я рождена так низко? – осведомилась Леони. с вежливым интересом. – Мне кажется, мадам вряд ли знала моих родителей.
 Мадам впилась в нее взглядом.
 – Да неужели ты не знаешь? – спросила она и снова засмеялась, откинув голову. – И ты не слышала, о чем шепчутся все? Не видела, как Париж следит за тобой и спрашивает себя… спрашивает…
 – Но конечно, мадам, я знаю, что имею большой успех.
 – Бедная девочка, и это все, что ты знаешь? Как же так? Где твое зеркало? Где твои глаза? Неужели ты никогда не замечала своих огненных волос? Не думала о том, откуда у тебя черные брови и ресницы? Весь Париж это знает, а ты – нет!
 – Eh, bien, – сказала Леони. Сердце у нее бешено колотилось, но она сохраняла внешнее спокойствие. – Просветите меня, мадам. Что знает Париж?
 – Что ты побочная дочь де Сен-Вира, дитя мое. И мы – nous autres [163] – смеемся, наблюдая, как Эйвон, не ведая о том, взял под крыло дочь своего дражайшего врага!
 Леони стала белее своих кружев.
 – Вы лжете! Мадам язвительно усмехнулась.
 – Спроси своего заботливого отца, лгу ли я! – Она подобрала юбки и сделала презрительный жест. – Эйвон вот-вот узнает, и что тогда будет с тобой? Дурочка, лучше оставь его сейчас, пока у тебя есть выбор!
 С этими словами она удалилась, и Леони осталась в гостиной одна. Лицо ее было горько нахмурено, руки судорожно сжаты.
 Мало-помалу она расслабилась и вновь опустилась на кушетку, дрожа всем телом. Первым ее порывом было побежать за помощью к Эйвону, но она заставила себя остаться на месте. Вначале она просто не поверила мадам де Вершуре, но затем начала находить правдоподобность в том, что услышала. Это объясняло попытку Сен-Вира похитить ее, а также интерес, который он всегда проявлял к ней. Ее душило омерзение.
 – Mon Dieu, что у меня за отец, – пробормотала она гневно. – Свиное отродье! Ба!
 Омерзение сменилось ужасом, леденящим душу испугом. Если мадам де Вершуре не солгала, то впереди ее ждало былое одиночество – ведь совершенно немыслимо, чтобы вельможа вроде Эйвона женился на девушке ее происхождения или хотя бы стал ее опекуном. Он из древнего знатного рода, а в ее жилах течет смешанная кровь незаконнорожденной. Пусть он не отличался строгостью поведения, но Леони знала, что, женившись на ней, он опозорил бы фамильное имя. Знающие говорили, что его не остановит цена, которую придется заплатить, но она за него взвесит эту цену, и потому, что любит его, потому, что он ее монсеньор, она всем пожертвует, лишь бы уберечь его от падения в глазах света.
 Леони закусила губу. Было куда легче считать себя крестьянкой, чем оказаться побочной дочерью Сен-Вира. Ее мир грозил вот-вот рухнуть, но она встала и вернулась в залу.
 Вскоре к ней подошел Эйвон и предложил ей руку.
 – Мне кажется, ты устала, моя малютка. Пойдем поищем леди Фанни.
 Леони положила ладонь на его локоть и чуть вздохнула.
 – Монсеньор, давайте уйдем, а леди Фанни и Руперт пусть останутся. Мне не хочется быть с ними.
 – Хорошо, малютка. – Эйвон поманил к себе Руперта и, когда тот подошел к ним, сказал, растягивая слова: – Я увожу малютку домой, Руперт. Окажи мне услугу: останься, чтобы сопровождать Фанни.
 – Лучше я отвезу Леони, – поспешно сказал Руперт. – Фанни отсюда уйдет не скоро!
 – Поэтому я и оставляю тебя здесь позаботиться о ней, – сказал его светлость. – Идем, ma fille.
 Он отвез Леони домой в своей легкой городской коляске, и всю недолгую дорогу она заставляла себя весело болтать о рауте, о своих кавалерах и о тысячах пустяков, а дома сразу же пошла в библиотеку. Эйвон последовал за ней.
 – Ну, mа mie, и что теперь?
 – Теперь будет совсем как прежде, – грустно ответила Леони и села на скамеечку у кресла герцога.
 Его светлость налил себе рюмку вина и посмотрел на Леони, вопросительно подняв бровь.
 Леони обхватила руками колени и уставилась на огонь.
 – Монсеньор, там сегодня был герцог де Пентиевр.
 – Да, я его видел, малютка.
 – И вы ничего против него не имеете, монсеньор?
 – Ничего, малютка. И с какой бы стати?
 – Но, монсеньор, он же… он низкого происхождения.
 – Напротив, дитя. Его отцом был побочный сын короля, а мать его происходила из рода Ноайлей.
 – Я об этом и спрашиваю, – сказала Леони. – Значит, не важно, что он сын незаконнорожденного принца?
 – Mа fille, отцом графа Тулузского был король, а потому это никакого значения не имеет.
 – Но имело бы, не будь его отец королем, правда? По-моему, это очень странно!
 – Так уж устроен мир, малютка. Мы прощаем королевские грешки, но смотрим косо на грешки простых смертных.
 – Даже вы, монсеньор. И… и вы не любите людей низкого происхождения.
 – Да, малютка. И оплакиваю нынешнюю манеру выставлять напоказ высшему обществу свои амуры. Леони кивнула.
 – Да, монсеньор. – Она немного помолчала. – Там сегодня был и мосье де Сен-Вир.
 – Уповаю, он не пытался вновь тебя украсть? – шутливо произнес герцог.
 – Нет, монсеньор. Но почему он тогда попытался?
 – Без сомнения, ради твоих beaux yeux [164] , малютка.
 – Ба! Это глупо! Какой была причина на самом деле, монсеньор?
 – Дитя мое, ты совершаешь большую ошибку, считая меня всеведущим. Путаешь меня с Хью Давенантом.
 Леони заморгала.
 – То есть вы не знаете, монсеньор?
 – Да, что-то в этом духе, mа fille.
 Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
 – Вы думаете, монсеньор, что он это сделал, потому что не любит вас?
 – Вполне возможно, малютка. Но его побуждения не должны нас занимать. А теперь… будет ли мне разрешено задать вопрос тебе?
 –Да, монсеньор?
 – Нынче на рауте была дама, чья фамилия Вершуре. Ты с ней разговаривала? Леони все так же смотрела на огонь.
 – Вершуре? – повторила она задумчиво. – Как будто нет…
 – И очень хорошо, – сказал его светлость. Тут вошел Хью Давенант, и герцог посмотрел на него, а потому не заметил предательской краски, залившей щеки Леони.




 Глава 28
 ГРАФУ ДЕ СЕН-ВИРУ ВЫПАЛ ТУЗ


 Разговоры, которые велись в высшем свете о Леони, ввергли графиню де Сен-Вир в нервический ужас. Ум ее был в смятении, каждую ночь она орошала подушку бесполезными горькими слезами, терзаясь равно страхом и муками совести. Она старалась прятать свои чувства от мужа, которого боялась, но лишь с трудом заставляла себя говорить со своим лжесыном. День и ночь перед ее глазами витал образ Леони, ее порабощенная душа томилась по этой вдруг нашедшейся дочери, руки ныли от желания обнять ее. Увидев ее покрасневшие, опухшие от слез глаза и осунувшееся лицо, Сен-Вир сказал резко:
 – Прекратите эти стенания, Мари! Вы видели эту девочку в первый и последний раз, когда ей исполнился день, так какую привязанность вы можете к ней питать?
 – Но она – моя! – дрожащим голосом произнесла графиня. – Моя родная дочь! Вы не понимаете, Анри. Вы не способны понять.
 – Еще бы я понимал ваши глупые причуды! Своими вздохами и рыданиями вы меня погубите. Вы подумали о том, что будет, если все откроется?
 Она заломила руки, и ее измученные глаза вновь наполнились слезами.
 – Ах, Анри, я знаю, знаю! Это гибель. Я… я не предам вас, но я не могу простить себе мой грех. Если вы хотя бы позволили мне исповедаться отцу Дюпре!
 Сен-Вир нетерпеливо прищелкнул языком.
 – Нет, вы сошли с ума! – сказал он. – Я запрещаю вам! Вы поняли?
 Графиня прижала платок к глазам.
 – Вы так жестокосердны! – рыдала она. – Вы знаете, что все говорят? Что она… что она ваша побочная дочь. Моя милая, милая дочурка!
 – Конечно, знаю! И это – спасительный выход, но я еще не знаю, как им воспользоваться. Повторяю вам, Мари: сейчас не время для раскаяния. Нужно действовать! Вы хотите обречь нас на гибель? Вы понимаете, какой бесповоротной она будет?
 Она попятилась от него.
 – Да, Анри, да! Я знаю… и я… я боюсь! Не решаюсь никуда выезжать. Каждую ночь мне снится, что все открылось. Мне кажется, я помешаюсь,
 – Возьмите себя в руки, мадам. Быть может, Эйвон тянет в надежде, что я не выдержу и признаюсь. Будь у него доказательства, он бы уже нанес удар. – Сен-Вир, хмурясь, начал грызть ноготь.
 – Этот человек! Этот ужасный, .жестокий человек! – Графиня содрогнулась. – У него есть средство сломать вас, и я знаю, он это сделает!
 – Если у него нет прямых доказательств, у него ничего не получится. Возможно, Боннар признался. Или его жена. Видимо, они уже умерли, потому что, готов поклясться, Боннар никогда бы не отпустил девчонку от себя. Bon Dieu, почему я не узнал, куда они уехали из Шампани?
 – Вы полагали… вы полагали, что будет лучше, чтобы мы этого не знали, – пробормотала графиня. – Но где этот человек нашел мою дочку? Откуда он узнал…
 – Он сам дьявол. Мне кажется, нет такой тайны, которой он не знал бы. Если бы только мне удалось вырвать девчонку из его лап, он бы ничего не смог сделать. Я убежден, что у него нет доказательств.
 Графиня, ломая руки, начала ходить по комнате.
 – Я не в силах думать о том, что она в его власти! – вскричала она. – Кто знает, как он с ней поступит? Она так юна, так красива…
 – Ну, к Эйвону она очень привязана, – сказал Сен-Вир и засмеялся. – И сумеет позаботиться о себе, плутовка!
 Графиня замерла на месте, и ее лицо озарилось надеждой.
 – Анри, если у Эйвона нет доказательств, так откуда ему знать, что Леони – моя дочь? Возможно, он считает, что она… то, что о ней говорят? Не так ли?
 – Быть может, – признал Сен-Вир. – Однако, судя по тому, что и как он мне говорил, я почти не сомневаюсь, что он догадался.
 – И Арман! – воскликнула она. – И он тоже догадается! Oh mon Dieu, mon Dieu, что нам делать? Стоило ли так поступать, Анри? Стоило ли… только для того, чтобы взять верх над Арманом?
 – Я ни о чем не жалею! – крикнул Сен-Вир. – Что я сделал, то сделал, а так как теперь ничего изменить не могу, то не стану тратить время на размышления, стоило оно того или нет. Будьте так добры показываться в свете, мадам. Я не желаю давать Эйвону новых поводов для подозрений.
 – Но что он сделает? – спросила графиня. – Почему он выжидает? Что он замышляет?
 – Sangdieu [165] , мадам! Знай я это, разве бы я сидел сложа руки?
 – А… а она знает, как вы думаете?
 – Нет, готов поклясться честью, что она ничего не знает.
 Графиня рассмеялась безумным смехом.
 – Ваша честь! Ваша честь! Grand Dieu, как вы можете о ней говорить!
 Он гневно шагнул к ней, но она уже взялась за ручку двери.
 – Она погибла, когда вы заставили меня отдать мое дитя! – вскричала она. – Вы увидите, как ваше имя забросают грязью! И мое! И мое! Неужели вы ничего не можете сделать?
 – Замолчите, мадам! – прошипел он. – Или вы хотите, чтобы вас услышали слуги?
 Она вздрогнула и пугливо огляделась.
 – Разоблачение… убьет меня, мне кажется, – сказала она очень тихо и вышла.
 Сен-Вир бросился в кресло и, хмурясь, задумался. Вскоре его потревожил лакей.
 – Ну? – резко спросил Сен-Вир.
 – Ваше сиятельство, вас спрашивает дама.
 – Дама? – с удивлением повторил Сен-Вир. – Кто?
 – Не знаю, ваше сиятельство. Она ждет вас в малой гостиной и говорит, что не уйдет, пока не увидит вас.
 – Как она выглядит?
 – Ваше сиятельство, она под вуалью.
 – Интрига, enfin! – Сен-Вир встал. – В малой гостиной?
 – Да, ваше сиятельство.
 Сен-Вир вышел, пересек вестибюль и открыл дверь небольшой гостиной. У окна стояла женщина, закутанная в плащ, ее лицо закрывала вуаль. Она обернулась, когда вошел Сен-Вир. Изящная рука решительно откинула вуаль, и Сен-Вир посмотрел прямо в темные глаза своей дочери.
 – О-о! – почти прошептал он и оглянулся, ища взглядом ключ от двери.
 – Он у меня, – спокойно сказала Леони. – И хочу предупредить вас, что на улице меня ждет горничная. Если я не выйду через полчаса, она тотчас предупредит монсеньора, что я здесь.
 – Очень разумно, – вкрадчиво произнес Сен-Вир. – Что вам нужно от меня? И вы не побоялись оказаться в моей власти?
 – Ба! – презрительно бросила Леони и показала ему маленький пистолет в золотой оправе. Сен-Вир сделал несколько шагов к ней.
 – Забавная игрушка. – Он насмешливо улыбнулся. – Но я знаю, как с ним управляются женщины.
 – Quant а за [166] , – откровенно сказала Леони, – я бы очень хотела вас убить за ту гадость, которой вы меня опоили, но не стану, если вы не попробуете меня схватить.
 – О, благодарю вас, мадемуазель! Так чему я обязан этим визитом?
 Леони впилась глазами в его лицо.
 – Монсеньор, вы скажете мне сейчас, правда ли, что вы мой отец.
 Сен-Вир ничего не ответил, но замер в ожидании.
 – Да говори же! – яростно потребовала Леони. – Ты мой отец?
 – Дитя мое… – мягко сказал Сен-Вир, – почему вы меня об этом спрашиваете?
 – Потому что идут разговоры, будто я ваша побочная дочь. Говорите же, это правда? – Она топнула ногой.
 – Мое бедное дитя! – Сен-Вир шагнул к ней и увидел нацеленный на него пистолет. – Не нужно бояться, petite. Я никогда не собирался причинить тебе вред.
 – Свиное отродье! – сказала Леони. – Я ничего не боюсь, но, если ты подойдешь ближе, меня стошнит. Так они говорят правду?
 – Да, дитя мое, – ответил он и умудрился вздохнуть с большой грустью.
 – Ах, как я тебя ненавижу, – горячо заявила она.
 – Может быть, сядешь? – предложил он. – Мне горько слышать, что ты меня ненавидишь, но я понимаю твои чувства и очень тебя жалею, petite,
 – Не сяду! – отрезала Леони. – И мне становится хуже, когда вы называете меня petite и говорите, что жалеете меня. Мне еще больше хочется вас убить.
 Сен-Вир искренне возмутился.
 – Я твой отец, дитя!
 – Мне все равно, – ответила она. – Вы скверный человек, и если я правда ваша дочь, то вы даже сквернее, чем я думала.
 – Ты не понимаешь обычаев мира, в котором мы живем, – вздохнул он. – Юношеский порыв… Не думай обо мне слишком дурно, дитя. Я сделаю все, что в моей власти, чтобы обеспечить твое будущее, и, клянусь, меня очень заботит твое благополучие. Я все это время верил, что о тебе заботятся достойные люди, прежде у меня служившие. Так вообрази же мои чувства, когда я увидел тебя в когтях герцога Эйвона.
 На лице Леони появилось такое выражение, что он невольно отступил.
 – Скажите еще хоть слово против монсеньера, и я пристрелю вас насмерть, – сказала Леони негромко.
 – Я ничего такого не имел в виду, дитя. С какой стати? Он не хуже любого из нас, но меня удручает, что ты в его власти. Твоя судьба не может не интересовать меня, и я страшусь того, что будет с тобой, когда все узнают, что ты – моя дочь.
 Она промолчала, и он продолжал:
 – В нашем мире, дитя, мы избегаем открытых скандалов. Вот почему я попытался увезти тебя от Эйвона. Жалею, что не сказал тебе тогда же, почему я так поступил, но мне хотелось избавить тебя от тягостной правды.
 – Как вы добры! – удивленным тоном воскликнула Леони. – Ведь это же такая честь – быть дочерью графа де Сен-Вира!
 Он покраснел.
 – Ты сочла меня зверем, я знаю, но я хотел сделать как лучше. Ты меня перехитрила, и я понял, что поступил бы умнее, сразу открыв тебе правду о твоем рождении. Тайну сохранить не удалось бы – ты слишком похожа на меня. И вот-вот разразится скандал, который повредит нам всем.
 – Кажется, почти все знают, кто я такая, – возразила Леони, – но меня принимают с большой любезностью, je vous assure [167] .
 – Пока – да, ну а когда я открыто тебя признаю?
 – Tiens! – Леони уставилась на него. – С какой стати?
 – У меня нет причин любить твоего… опекуна, – сказал Сен-Вир, с опаской косясь на пистолет. – И не думаю, что он будет доволен, если свет узнает, что он взял опеку над моей побочной дочерью. Это уязвит его гордость, думается мне.
 – А что, если он уже знает? – спросила Леони. – Если другие догадались, то, конечно, и он.
 – Ты так думаешь? – спросил Сен-Вир. Она промолчала.
 – Он мог что-то заподозрить, – продолжал граф. – Вероятно, так и есть, но я не знаю. Хотя, полагаю, в таком случае он вряд ли привез бы тебя в Париж. Он не захотел бы, чтобы свет смеялсч над ним, а свет будет смеяться, когда узнает, кто ты такая. И тут я могу очень ему повредить.
 – Как вы можете ему повредить? Вы… вы – свиное отродье?
 Сен-Вир улыбнулся.
 – Разве ты не была его пажом, mа fille? He слишком прилично, когда девушка выдает себя за юношу, живя в доме такого человека, как Аластейр. Подумай, какой разразится скандал, когда я расскажу об этом! Не сомневайся, я приложу все усилия, чтобы оповестить Париж о штуке, которую он с ним сыграл. Его нравственность хорошо известна, и не думаю, что Париж поверит в его невинность… или твою.
 Леони презрительно изогнула губы.
 – Voyons, вы считаете меня дурой? Парижу будет все равно, что монсеньор взял в любовницы чью-то побочную дочь.
 – Да, дитя. Но будет ли Парижу все равно, что у Эйвона хватило дерзости ввести свою низкорожденную любовницу в высшее общество? Ты властвовала там истинно по-королевски и даже, как я слышал, запутала в своих сетях самого Конде. Это не сделает Париж снисходительнее. Ты имела слишком большой успех, моя дорогая. Ты самозванка, и Эйвон с твоей помощью одурачил общество. И ты думаешь, оно простит? Полагаю, больше мы не увидим господина герцога во Франции, а возможно, скандал докатится и до Лондона. Его репутация будет ему плохим подспорьем в попытках утишить скандал, уверяю тебя.
 – Может, мне лучше убить тебя сейчас же? – медленно произнесла Леони. – Ты не повредишь монсеньеру, свиное отродье, клянусь!
 – У меня нет особого желания вредить ему, – равнодушно сказал Сен-Вир. – Но мне невыносимо видеть мою дочь под его опекой. Признай за мной хоть какое-то отеческое чувство. Прими мою помощь, и Эйвону будет незачем меня опасаться. Мое единственное желание – надежно устроить твое благополучие. Если ты исчезнешь, скандал не разразится, но, если ты останешься под кровом Эйвона, скандала избежать невозможно. А поскольку он коснется и меня, я предпочту начать действовать сам.
 – А если я уеду, вы ничего не скажете?
 – Ни слова. Зачем это мне? Разреши мне позаботиться о тебе, найти для тебя приют, посылать тебе деньги. А если ты захочешь…
 – Мне не нужны заботы свиного отродья, – уничтожительно бросила Леони. – Я исчезну, bien entendu [168] , но поеду к человеку, который меня любит, а не с вами, потому что вы, конечно, злодей и негодяй. – Она судорожно сглотнула и крепче сжала пистолет. – Даю вам слово, что я исчезну.
 Он протянул ей руку.
 – Бедное дитя, это тяжелый для тебя день. И я могу сказать только, что очень сожалею. Так будет лучше всего, ты убедишься. Но куда ты поедешь?
 Она вздернула подбородок.
 – Этого я не скажу ни вам, ни кому-либо еще, – отрезала она. – И молю Господа только об одном: чтобы больше мне не пришлось вас видеть. – Голос ее задрожал, и она было пошла к двери, но тут же обернулась. – Совсем забыла! Вы поклянетесь мне, что не скажете ничего такого, что могло бы причинить вред монсеньору. Поклянитесь на Библии.
 – Клянусь, – ответил он, – но в этом нет нужды. Едва ты уедешь, у меня не останется причины что-то говорить. Меньше всего я хочу скандала.
 – Воп, – сказала она. – Я не доверяю вашей клятве, но думаю, что вы большой трус и испугаетесь скандала. Надеюсь, кара вас не минует!
 Она швырнула ключ от двери на пол и быстро вышла.
 Сен-Вир провел платком по вспотевшему лбу.
 – Mon Dieu! – прошептал он. – Она показала мне, как разыграть моего туза! Ну, Сатана, теперь посмотрим, кто выиграет!




 Глава 29
 ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЛЕОНИ


 Лорд Руперт широко зевнул и поднялся с кресла.
 – Что у нас сегодня вечером? – спросил он. – Клянусь душой, я в жизни не бывал на стольких балах! Неудивительно, что у меня никаких сил не осталось!
 – Ах, милый Руперт, я просто умираю от усталости, – отозвалась Фанни. – Но хотя бы этот вечер мы проведем спокойно! А завтра суаре мадам Дюдеффан. – Она кивнула Леони. – Тебе понравится, душенька, поверь мне. Будут читать стихи, обсуждать… Соберется весь цвет парижских умов. Вечер будет очень интересный, клянусь! Там будут решительно все!
 – А, так сегодня у нас передышка! – воскликнул Руперт. – Чем бы мне заняться?
 – Мне казалось, ты жаловался, что у тебя не осталось никаких сил, – заметил Марлинг.
 – Так и есть, но я не высижу дома весь вечер. А что будете делать вы?
 – Мы с Хью поедем к де Шатле навестить Меривейла. Поедешь с нами?
 Руперт задумался.
 – Нет, я, пожалуй, навещу новый игорный дом, о котором столько говорят.
 Эйвон поднес лорнет к глазам.
 – А? Что это за новинка и где находится?
 – На улице Шамбери. Кажется, к Вассо совсем перестанут ездить, если то, что мне рассказали, правда. Странно, что ты о нем ничего не слышал.
 – Да, это не согласуется с моей ролью, – согласился Эйвон. – Пожалуй, я поеду с тобой, дитя. Парижу не следует думать, будто я так мало осведомлен.
 – Как, вы все уедете? – спросила Фанни. – А я пообещала отобедать у моей милой Жюли! Леони, я уверена, она будет рада, если я привезу тебя.
 – Ах, мадам, я так устала! – пожаловалась Леони. – Лучше я сегодня лягу спать пораньше.
 Руперт вытянул перед собой свои длинные ноги.
 – Устала-таки! – объявил он. – Ей-богу, я думал, ты неутомима.
 – Любовь моя, я распоряжусь, чтобы ужин тебе подали в спальню, – сказала Фанни. – Ты должна хорошенько отдохнуть к завтрашнему вечеру, потому что тебе обязательно надо поехать к мадам Дюдеффан. Там непременно будет Конде!
 Леони улыбнулась довольно бледной улыбкой и встретила проницательный взгляд Эйвона.
 – Моя малютка, что тебя тревожит? – спросил он.
 Леони широко раскрыла глаза.
 – Ничего, монсеньор! Просто у меня немножко болит голова.
 – И неудивительно! – Миледи умудренно покачала головой. – На этой неделе мы раньше полуночи домой не возвращались. Я очень виновата, что допустила подобное.
 – Но, мадам, было же fort amusant, – сказала Леони. – Я так веселилась.
 – Как и я, черт побери! – заметил Руперт. – Такие сумасшедшие два месяца, что я не знаю, на каком я свете. Вы уже отправляетесь, Хью?
 – Мы обедаем у Шатле в четыре, – объяснил Хью. – Я уже теперь пожелаю тебе спокойной ночи, Леони. Ты ведь будешь спать, когда мы вернемся.
 Она подала ему руку, опустив глаза. И он и Марлинг поцеловали тонкие пальчики. Хью перебросился с Рупертом парой шуток, и они ушли.
 – Ты будешь обедать дома, Джастин? – спросила миледи. – Мне надо переодеться и приказать заложить коляску.
 – Я составлю моей малютке компанию за обедом, – ответил Эйвон, – а потом она отправится спать. А ты, Руперт?
 – Нет, я ухожу сейчас. У меня дельце к д'Анво. Пошли, Фан!
 Они вместе покинули гостиную. Эйвон подошел к кушетке, на которой сидела Леони, и легонько подергал ее локон.
 – Дитя, ты странно молчалива.
 – Я все думаю, – ответила она.
 – О чем, mа mie?
 – Не скажу, монсеньор! – Леони улыбнулась. – Давайте… давайте поиграем в пикет до обеда!
 И они сели играть в пикет. Вскоре вошла попрощаться леди Фанни и тут же удалилась, потребовав, чтобы Леони легла сразу же после обеда. Она поцеловала Леони и несколько удивилась, когда та вдруг нежно ее обняла. Руперт уехал с Фанни, и Леони осталась наедине с герцогом.
 – Все уехали, – сказала она непонятным тоном.
 – Да, дитя. И что? – Его светлость сдавал карты легким движением руки.
 – Ничего, монсеньор. Я сегодня какая-то глупенькая.
 Они играли, пока не подали обед, а тогда прошли в парадную столовую и сели рядом за стол. Эйвон вскоре отослал лакеев, и Леони облегченно вздохнула.
 – Так хорошо! Мы опять вдвоем, как прежде. А Руперт сегодня снова много проиграет?
 – Будем уповать, что нет, малютка. Но утром его лицо тебе сразу все скажет.
 Она не ответила, а нагнулась над пирожным и не поглядела на его светлость.
 – Ты ешь слишком много пирожных, mа fille, – сказал он. – Неудивительно, что ты стала такой бледной.
 – Видите ли, монсеньор, пока вы не купили меня у Жана, я пирожных даже не пробовала.
 – Я знаю, дитя.
 – Ну, и теперь я их ем слишком много, – призналась она. – Монсеньор, я очень рада, что сегодня вечером мы одни.
 – Ты мне льстишь! – Он поклонился.
 – Нет. С тех пор как мы приехали в Париж, мы почти никогда не оставались вдвоем: а мне так хотелось – много-много раз! – поблагодарить вас за вашу доброту ко мне.
 Он сдвинул брови, глядя на грецкий орех, который собирался расколоть.
 – Я делал это для собственного удовольствия, малютка. Мне кажется, я говорил тебе, что я вовсе не сказочный герой.
 – И вам доставило удовольствие сделать меня своей воспитанницей?
 – Как же иначе, mа fille? Если бы нет, я бы этого не сделал.
 – Я все время была очень счастлива, монсеньор.
 – Если так, то очень хорошо, – сказал герцог. Она встала и положила салфетку.
 – Я совсем устала. Надеюсь, Руперт сегодня выиграет. И вы тоже.
 – Я всегда выигрываю, дитя. – Он открыл перед ней дверь и проводил ее до лестницы. – Желаю тебе хороших снов, mа fille.
 Внезапно она упала на одно колено, прижала его руку к губам и отпустила не сразу.
 – Merci, Monseigneur. Bonne nuit! [169] – сказала она прерывающимся голосом, встала и убежала вверх по лестнице к себе в спальню.
 Там ее ждала горничная, вне себя от волнения, Леони тщательно закрыла дверь, прошла мимо девушки, бросилась на кровать и разрыдалась так, словно у нее разрывалось сердце. Горничная хлопотала возле нее, успокаивая, утешая.
 – Ах, мадемуазель, почему вы хотите уехать тайком? И мы правда убежим сегодня ночью?
 Внизу хлопнула большая входная дверь. Леони прижала ладони к глазам.
 – Ушел! Ушел! Ах, монсеньор, монсеньор… – Она лежала, стараясь справиться с рыданиями, и наконец встала, уже спокойная, решительная, и обернулась к горничной.
 – Дорожная карета, Мари?
 – Да, мадемуазель. Я наняла ее утром, и через час она будет ждать нас на углу. Но это обошлось почти во все шестьсот франков, мадемуазель, и кучер не хотел выезжать так поздно. Он сказал, что эдак мы доедем только до Шартра.
 – Не важно. Денег у меня осталось еще достаточно, чтобы уплатить за все. Принеси мне бумагу и чернила. И ты уверена… совсем уверена, что хочешь поехать со мной?
 – Ну да, мадемуазель, – поспешила сказать горничная. – Его светлость прогневается на меня, если я оставлю вас одну.
 Леони тоскливо посмотрела на нее.
 – Но я же говорю тебе, что мы больше никогда, никогда его не увидим!
 Мари скептически покачала головой, но сказала только, что твердо решила поехать с мадемуазель. Потом она принесла бумагу и чернила, и Леони села писать прощальные письма.


* * *

 Возвратившись, леди Фанни заглянула в комнату Леони посмотреть, спит ли она. Миледи подняла свечу повыше, так, чтобы ее свет падал на кровать, и увидела, что кровать даже не расстелена. На покрывале что-то белело. Она подбежала и дрожащей рукой поднесла к огоньку две запечатанные записки. Одна была адресована ей, другая – Эйвону.
 Леди Фанни вдруг почувствовала себя дурно и опустилась в кресло, растерянно глядя на сложенные листы. Потом поставила свечу на столик и развернула свою записку.
 «Моя дорогая леди Фанни,
 пишу, чтобы попрощаться и потому, что хочу поблагодарить вас за вашу доброту ко мне. Я написала монсеньору, почему должна уехать. Вы были так со мной ласковы, и я вас люблю, и правда, правда, мне очень жалко, что я могу только написать вам. Я никогда вас не забуду.
 Леони».
 Леди Фанни вскочила с кресла.
 – Боже великий! – вскричала она. – Леони, Джастин! Руперт! Неужто никого нет дома? – Она стремглав кинулась вниз по лестнице и, увидев лакея у дверей, поспешила к нему.
 – Где мадемуазель? Когда она вышла из дома? Отвечай же, болван!
 – Мадам? Мадемуазель легли спать.
 – Дурак! Идиот! Где ее горничная?
 – Но, мадам, она вышла около шести с… с… по-моему, с Рейчел.
 – Рейчел у меня в спальне, – оборвала его миледи. – Что, во имя Божье, мне делать? Его светлость вернулся?
 – Нет, мадам.
 – Как только он приедет, скажи, чтобы он пошел ко мне в библиотеку, – приказала леди Фанни и направилась туда.
 Двадцать минут спустя вошел герцог.
 – Фанни? Что случилось?
 – Ах, Джастин, Джастин! – всхлипнула она. – Зачем мы оставили ее одну? Она ушла! Ушла, понимаешь?
 Его светлость стремительно подошел к ней.
 – Леони? – спросил он резко.
 – Но кто же еще? – воскликнула миледи. – Бедная, бедная девочка! Вот эту она оставила мне, а эта для тебя. Бери же!
 Его светлость сломал печать и развернул лист. Леди Фанни следила за ним, пока он читал, и заметила, как жестко сжались его губы.
 – Ну? – сказала она. – Что она написала тебе? Ради всего святого, скажи же!
 Герцог протянул ей письмо, отошел к камину и уставился на огонь.
 «Монсеньор,
 я убежала, потому что вдруг узнала, что я не та, кем вы меня считаете. Я солгала вам, когда сказала, что мадам де Вершуре не разговаривала со мной в тот вечер. Она сказала, что все знают, что я побочная дочь Сен-Вира. И это правда, монсеньор, потому что во вторник я тайком ушла с моей горничной, и пошла к нему, и спросила, так ли это. Монсеньор, мне нельзя оставаться у вас. Я даже подумать не могу, что из-за меня вас очернят, а я знаю, что так будет, если я у вас останусь, так как мосье де Сен-Вир тогда устроит скандал, скажет, что я его побочная дочь и ваша любовница. Я не хочу уезжать, монсеньор, но так будет лучше. Сегодня я хотела поблагодарить вас, а вы не позволили. Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня. Сперва я хотела убить себя, но потом поняла, что это было бы трусливо. Никакой опасности для меня нет, и я поеду к тбму, кто будет мне рад, я знаю. Я оставила все свои вещи, кроме денег, которые вы мне дали и которые мне нужны, чтобы заплатить за дорогу, и сапфировой цепи, которую вы мне подарили, когда я была вашим пажом. Я подумала, что вы не рассердитесь, если я ее возьму, потому что это один ваш подарок, какой я возьму. Мари едет со мной, и, пожалуйста, не сердитесь на лакеев за то, что они меня выпустили, они думали, что я Рейчел. Передайте Руперту, и мосье Давенанту, и мосье Марлингу, и милорду Меривейлу мою такую большую любовь к ним. А вам, монсеньор, я даже написать не могу. Я рада, что сегодня мы были вдвоем. Adieu [170] .
  Малютка». 
 Лицо леди Фанни сморщилось, потом она вытащила носовой платок, прижала его к глазам и заплакала, забыв про румяна и пудру. Его светлость взял у нее письмо и перечел его.
 – Бедная малютка! – сказал он негромко.
 – Ах, Джастин, мы должны ее отыскать! – всхлипнула миледи.
 – Мы ее найдем, – ответил он. – Думаю, я знаю, куда она поехала.
 – Куда? Ты поедешь за ней? Сейчас же? Она такой ребенок, а с ней только глупая горничная.
 – Думаю, она поехала… в Анжу. – Его светлость сложил письмо и спрятал в карман. – Она покинула меня из страха повредить моей… репутации. В этом есть своя ирония, не правда ли?
 Леди Фанни энергично высморкалась и снова всхлипнула.
  – Она любит тебя, Джастин.
 Он промолчал.
 – Ах, Джастин, тебе все равно? А я была так уверена, что ты ее любишь!
 – Я люблю ее… слишком сильно, чтобы жениться на ней.
 – Но почему? – Леди Фанни спрятала платок.
 – По многим причинам, – вздохнул его светлость. – Я слишком стар для нее.
 – Вздор! – заявила миледи. – Я думала, тебя отвращало ее происхождение.
 – Ее происхождение, Фанни, не уступает твоему. Она законная дочь Сен-Вира.
 Леди Фанни уставилась на него широко раскрытыми глазами.
 – Он подменил ее на чурбана, которого ты знаешь как де Вальме. Его фамилия Боннар. Я слишком долго выжидал, но нанесу удар теперь же. – Он взял колокольчик и позвонил. Вошедшему лакею он сказал: – Поезжай в особняк де Шатле и передай мою просьбу мосье Мардингу и мосье Давенанту вернуться теперь же. Попроси милорда Меривейла поехать с ними. Можешь идти. – Он обернулся к сестре. – Что девочка написала тебе?
 – Только попрощалась! – Леди Фанни закусила губу. – А я еще удивлялась, почему она поцеловала меня так нежно… Боже мой, Боже мой!
 – Мне она поцеловала руку, – сказал Эйвон. – Сегодня мы все были тупы. Не терзайся, Фанни. Я привезу ее домой, даже если мне придется обыскать весь мир. И вернется она как мадемуазель де Сен-Вир.
 – Но я не понимаю, каким образом… А, Руперт! Да, Руперт, я плакала, и мне все равно, что с моим лицом. Расскажи ему, Джастин.
 Эйвон показал младшему брату письмо Леони. Руперт прочел его, иногда испуская восклицания, а когда кончил, сорвал с головы парик, швырнул его на пол и растоптал, бормоча всякие слова, так что леди Фанни зажала уши.
 – Если ты его не вызовешь, то, Джастин… это сделаю я! – сказал он наконец, подобрал парик, отряхнул и нахлобучил себе на голову. – Пусть он горит в аду, черный негодяй! Так она незаконнорожденная его дочь?
 – Нет, – ответил Эйвон. – Она его законная дочь. Я послал за Хью и Марлингом. Пора вам всем узнать историю моей малютки.
  – Просила передать мне ее любовь… – У Руперта прервался голос. – Где она? Мы едем сейчас же? Только скажи, Джастин. Я готов.
 – Не сомневаюсь, дитя, но сегодня мы никуда не поедем. Мне кажется, я знаю, куда она отправилась. Там ей ничто не угрожает. Прежде чем я привезу ее обратно, свет должен узнать о ней всю правду.
 Руперт посмотрел на письмо, которое все еще сжимал в руке.
 – «Я даже подумать не могу, что из-за меня вас очернят, – прочел он. – Сен-Вир устроит скандал». Черт меня побери, вся твоя жизнь – сплошной скандал! А она… к дьяволу! Я того и гляди расплачусь, точно баба! – Он отдал письмо герцогу. – Она сотворила из тебя проклятущего кумира, Джастин, а ты недостоин даже ножки ей целовать! – сказал он.
 Эйвон посмотрел на него.
 – Я это знаю, – ответил он. – Моя роль кончится, когда я привезу ее в Париж. Так будет лучше.
 – Значит, ты ее все-таки любишь! – Руперт кивнул сестре.
 – Я люблю ее давно, сын мой. А ты?
 – Нет-нет! На ее руку я не покушаюсь, очень тебе благодарен! Она прелесть. Но жениться на ней? Никогда! Ей нужен ты, и тебя она заполучит, помяни мое слово!
 – Я – «монсеньор», – ответил Эйвон с кривой улыбкой. – Я одет ореолом, но я слишком стар для нее.
 В этот момент в библиотеку вошли остальные, сгорая от любопытства.
 – Что произошло, Джастин? – спросил Хью. – Смерть посетила этот дом?
 – Нет, мой милый. Не смерть.
 Леди Фанни вскочила с кресла.
 – Джастин, что… что, если она убила себя, а… а в письме написала так, чтобы ты не догадался о ее намерении? А я даже не подумала… Ах, Эдвард, я так, так несчастна!
 – Она? – Марлинг обнял жену. – Ты говоришь… о Леони?
 – Она себя не убила, Фанни, не тревожься. Ты забыла, что она взяла с собой горничную, – успокоил ее Эйвон.
 Давенант потряс его за плечо.
 – Так говорите же, Бога ради! Что случилось с девочкой?
 – Она уехала от меня, – ответил Эйвон, протягивая ему письмо Леони.
 Меривейл и Марлинг встали рядом с Хью, читая через его плечо.
 – Господи помилуй! – вспылил Меривейл, хватаясь за эфес шпаги. – Какой злодей! Ну, теперь-то, Джастин, вы с ним посчитаетесь, и я в полном вашем распоряжении.
 – Но… – Марлинг наморщил лоб. – Бедная девочка! Это правда?
 Хью дочитал письмо и произнес хрипло:
 – Маленький Леон! Клянусь Богом! Бедняжка!
 Тут Руперт облегчил сердце, швырнув об стену свою табакерку.
 – Мы сумеем отправить его в ад, не сомневайтесь! Пес! Трусливый пес! Фан, налей мне бургундского. Меня в жар бросает. Шпаги слишком хороши для этого мерзавца, черт меня возьми!
 – Слишком хороши, – согласился его светлость.
 – Шпаги! – воскликнул Меривейл. – Слишком быстрый способ. И вы, и я, Джастин, убьем его через две-три минуты.
 – Слишком быстро и слишком неизящно. Моя месть будет более правосудной.
 Хью посмотрел на него.
 – Но объясни же! – сказал он умоляюще. – Где девочка? О чем вы говорите? Полагаю, ты нашел средство уплатить свой долг сполна, но как ты его нашел?
 – Как ни странно, – сказал его светлость, – я совсем забыл про старую ссору. Очень удачно, что ты о ней упомянул. Чаша весов с грехами Сен-Вира опустилась очень низко. Потрудись послушать меня минуту, и ты узнаешь историю Леони.
 Кратко и без обычной своей изысканной велеречивости он поведал им правду. Они слушали в ошеломленном молчании, которое продлилось и после того, как он умолк. Первым его нарушил Марлинг.
 – Если это правда, то он самый отпетый преступник из всех, избежавших виселицы. Вы уверены, Эйвон?
 – Безусловно, друг мой.
 Руперт потряс кулаками и пробормотал что-то невнятное.
 – Боже мой, мы ведь живем не в средневековье! – воскликнул Хью. – Невозможно поверить!
 – Но доказательства! – вскричала Фанни. —
 Что ты можешь сделать, Джастин?
 – Могу поставить все на последнюю карту, Фанни. И намерен сделать как раз это. И думаю… да, думаю, что выиграю. – Он улыбнулся не самой приятной улыбкой. – А пока моя малютка в безопасном месте, и я не сомневаюсь, что найду ее там, когда настанет время.
 – Что именно ты намерен сделать? – крикнул Руперт.
 – Да, Джастин, пожалуйста, открой нам, – умоляюще сказала миледи. – Так ужасно ничего не знать и сидеть сложа руки.
 – Я знаю, Фанни, но я еще-раз должен попросить вас всех о терпении. Свои игры я лучше всего веду один. Но могу твердо вам обещать, что вы будете присутствовать при развязке.
 – Но когда это будет? – Руперт налил себе еще бургундского. – Ты для меня слишком уж дьявольски хитер, Джастин. А я тоже хочу участвовать в деле.
 – Нет. – Хью покачал головой. – Дай Эйвону одному довести игру до конца. Нас слишком много, а, согласно поговорке, лишние повара портят суп. Я не очень кровожаден, но я не хочу, чтобы суп Сен-Вира был испорчен.
 – Я хочу увидеть, как он будет раздавлен, – сказал Меривейл. – И поскорее!
 – Увидите, мой милый Энтони. Но пока мы все будем вести себя так, словно ничего не произошло. Если кто-нибудь будет спрашивать о Леони, ей нездоровится. Фанни, ты, кажется, сказала, что завтра мадам Дюдеффан дает суаре?
 – Да, – ответила она, – но мне не хочется ехать. Там соберутся сливки общества, и я так хотела повезти туда Леони!
 – Тем не менее, дорогая, ты поедешь – вместе со всеми нами. Успокойся, Руперт. Свою роль ты сыграл, и сыграл хорошо, в Гавре. А теперь моя очередь. Фанни, ты совсем измучена, ложись спать. Пока ты ничего сделать не можешь.
 – Мне надо вернуться к де Шатле, – сказал Меривейл. Он стиснул руку Эйвона. – Оправдай свое имя, Сатана. На этот раз мы все с тобой!
 – Даже я, – с улыбкой выдавил Марлинг. – Никакое дьявольство не будет тут лишним – такого черного подлеца, как Сен-Вир, мне еще встречать не приходилось.
 Услышав это, Руперт поперхнулся третьей рюмкой бургундского.
 – Разрази меня, я бешусь от ярости, когда думаю о нем! – выругался он. – Леони называла его свиным отродьем, но он, черт побери, куда хуже! Он…
 Фанни торопливо покинула библиотеку.




 Глава 30
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОНСКИЙ БЬЕТ ТУЗА ГРАФА


 Марлинги приехали к мадам Дюдеффан одними из первых, и почти следом за ними явились Меривейл с Хью Давенантом. Мадам Дюдеффан осведомилась о Леони и услышала, что из-за нездоровья она осталась дома. Затем вошел Руперт в компании с д'Анво и Лавулером. Ему пришлось выслушать от нескольких гостей и самой мадам Дюдеффан веселые шуточки.
 – Он решился побывать на вечере, посвященном музам? Без сомнения, мы услышим от вас мадригал или рондо, – поддразнила его хозяйка. – Faites voir, milord, faites voir! [171] 
 – Я? Да нет, черт возьми! Я в жизни не кропал стишков! Я приехал слушать, мадам. Она сочувственно засмеялась.
 – Вам будет так скучно, мой бедный друг! Простите нас! – И она отошла поздороваться с входящими гостями.
 Под стенания скрипок в дальнем конце залы Меривейл сказал Давенанту:
 – Где Эйвон?
 Хью пожал плечами.
 – Я весь день его почти не видел. Он отправился в Анжу прямо после суаре.
 – Значит, он намерен нанести удар здесь. – Меривейл оглядел залу. – Минуту назад я видел Армана де Сен-Вира. А граф здесь?
 – Пока, кажется, нет, но мне сказали, что он должен приехать. И с супругой. У Джастина будет много слушателей.
 Зала и гостиные быстро заполнились. Вскоре Меривейл услышал, как лакей доложил о Конде. Следом за принцем вошли супруги Сен-Вир, Маршеран и герцог с герцогиней де ла Рок. Юный щеголь подошел к Фанни и осведомился о мадемуазель де Боннар. Когда он услышал, что ее не будет, лицо у него вытянулось и он скорбно признался, что написал мадригал в честь глаз Леони и собирался его прочесть тут. Миледи выразила ему соболезнование, повернулась и увидела перед собой Конде.
 – Мадам! – Он поклонился. – Но где la petite?
 Леди Фанни опять объяснила, что Леони нездорова, и выслушала просьбу передать больной изысканнейшие пожелания здоровья. Затем Конде присоединился к играющим в буриме, а стенания скрипок почти замерли.
 И в ту минуту, когда мадам Дюдеффан обратилась с просьбой к мосье де ла Дуайе прочесть обществу свои последние стихотворения, у дверей произошло какое-то движение и вошел его светлость герцог Эйвон. На нем был костюм, в котором он однажды появился в Версале: из золотой парчи, искрящейся в свете свечей. Огромный изумруд в кружевах у его горла вспыхивал мрачным огнем, как и второй, в перстне на его пальце. К поясу была пристегнута легкая парадная шпага, в одной руке он держал носовой платок и табакерку, инкрустированную маленькими изумрудами, а с запястья свисал веер из тонкой куриной кожи с изящным рисунком и золотыми палочками.
 Стоявшие у дверей посторонились, давая ему дорогу, и на мгновение он оказался один в пустом пространстве – высокий, надменный. Французы по сторонам выглядели почти карликами. Он поднес к глазам лорнет и обвел залу высокомерным взглядом, небрежным и даже чуть презрительным.
 – Черт побери, а он дьявольски хорош, – заметил Руперт Меривейлу. – Провалиться мне, если я когда-нибудь видел его таким царственным!
 – Какой костюм! – шепнула Фанни мужу. – Ты не можешь отрицать, Эдвард, что Джастин – красавец.
 – Да, осанка у него величественная, – признал Марлинг.
 Эйвон прошел через залу и наклонился над рукой хозяйки.
 – Как всегда, опоздали, – попеняла она ему. – О, и вы все еще не расстались с веером! Позер! Но вы как раз вовремя, чтобы послушать стихи мосье де ла Дуайе.
 – Фортуна мне всегда улыбается, мадам, – сказал он и чуть поклонился юному поэту. – Нельзя ли попросить мосье прочесть нам его строки, посвященные «цветку в ее волосах»?
 Ла Дуайе порозовел от удовольствия и поклонился.
 – Я весьма польщен, что этот пустячок не забыт, – сказал он и прошел к камину, где встал, облокотившись о полку, и развернул свиток.
 Его светлость неторопливо подошел к кушетке, где сидела герцогиня де ла Рок, и опустился на сиденье рядом с ней. Его глаза скользнули по лицу Меривейла и указали в сторону двери. Меривейл небрежно взял Давенанта под руку и повел его к стоявшему там дивану.
 – Эйвон меня пугает, – прошептал Давенант. – Такое броское появление, эта золотая парча, и что-то в его манере, отчего мурашки по коже бегают. Вы не почувствовали?
 – Да. Он намерен сегодня занять центр сцены. – Меривейл сказал это даже еще тише, чем Хью, так как томный голос ла Дуайе как раз произносил первую строку. – Он показал мне, чтобы я сел здесь. Если сумеете привлечь внимание Руперта, сделайте ему знак перейти к другой двери.
 Он заложил ногу за ногу и сосредоточился на стихах.
 Когда стихотворение было дочитано, раздались аплодисменты, а Давенант вытянул шею, высматривая Сен-Вира, и наконец увидел его у окна. Мадам де Сен-Вир сидела на некотором расстоянии от мужа и иногда бросала на него тревожные взгляды.
 – Если Сен-Вир заметил, что Леони здесь нет, то, думается, и у него мурашки по коже бегают, – сказал Меривейл. – Хотел бы я знать намерения Эйвона. Посмотрите на Фанни! Черт побери, Эйвон единственный из нас, кто спокоен.
 Ла Дуайе кончил чтение. Последовали восхваления и остроумное обсуждение. Эйвон не скупился на комплименты поэту, а затем удалился в гостиную, где еще играли в буриме. В дверях он столкнулся с Рупертом и, как заметил Меривейл, что-то сказал ему. Руперт кивнул и небрежной походкой направился к ним. Опершись на спинку дивана, он весело усмехнулся.
 – Этого дьявола не разгадать, верно? – сказал он. – Мне велено охранять другую дверь. Просто задыхаюсь от волнения, разрази меня, если не так! Тони, бьюсь об заклад на сто фунтов, что Джастин выиграет эту последнюю партию!
 Меривейл покачал головой.
 – Я не заключаю пари, Руперт, когда уверен в своем проигрыше. Пока его не было, меня одолевали сомнения, но, клянусь, они развеялись, едва я его увидел! Для победы хватит одной его силы воли. Даже я испытываю страх. Так что говорить о Сен-Вире? Одно сознание своей вины должно внушать ему страх в тысячу раз больший. Руперт, тебе хоть что-то известно о том, что он намеревается сделать?
 – Черта лысого! – весело ответил Руперт. Он понизил голос. – Но кое-что я тебе скажу. Больше ноги моей не будет ни на одном суаре! Ты слышал, как этот плюгавчик завывал свои стишки? – Он укоризненно покачал головой. – Знаешь, такое следовало бы запретить. Эдакая пигалица – и туда же!
 – Но, согласись, поэт он все же недурной, – сказал Хью с улыбкой.
 – К черту поэтов! – заявил Руперт. – Он расхаживает с розой в руке. С розой, Тони! – Он негодующе фыркнул и вдруг, к вящему своему ужасу, увидел, что дородный господин намеревается прочесть «Размышления о Любви». – Господи, спаси нас и помилуй! Что это еще за груша на ножках? – непочтительно осведомился он.
 – Т-с-с, сын мой! – шепнул стоявший поблизости Лавулер. – Это самый великий мосье де Фукмаль.
 Мосье де Фукмаль начал раскатывать внушительные периоды, а Руперт – пробираться к малой гостиной с выражением комичного отчаяния на лице. Шевалье д'Анво шутливо преградил ему дорогу.
 – Как так, Руперт? – Плечи шевалье затряслись. – Улепетываешь, mon vieux? [172] 
 – Пропусти! – прошипел он. – Разрази меня, если я стану терпеть это! Предыдущий нюхал и нюхал розу, а у этой старой песочницы выражение глаз самое подлое, и оно мне не нравится! – Он насмешливо подмигнул Фанни, которая сидела с двумя-тремя дамами в центре залы и восхищенно взирала на мосье де Фукмаля.
 В гостиной Руперт увидел у камина оживленную компанию. Конде читал собственные стансы под общий смех и шуточные аплодисменты. Одна из дам кивнула Руперту.
 – Милорд, присоединяйтесь к нам! Ах, мой черед читать! – Она взяла лист и прочла свои строки. – Ну вот! Боюсь, они могли бы понравиться больше, если бы мы только что не выслушали творение его высочества. Как, вы покидаете нас, герцог?
 Эйвон поцеловал ей руку.
 – Мое вдохновение меня не осенило, мадам. Мне, кажется, следует пойти побеседовать с мадам Дюдеффан.
 Руперт нашел свободное место возле кокетливой брюнетки.
 – Послушай моего совета, Джастин, и держись подальше оттуда. Какой-то старый толстяк читает там свои разглагольствования о Любви или другой такой же вздор.
 – Де Фукмаль, ставлю двадцать луидоров! – воскликнул Конде, подошел к двери и заглянул в щелку. – И вы осмелитесь, герцог?
 Наконец мосье де Фукмаль завершил чтение, мадам Дюдеффан первая рассыпалась в похвалах, а де Маршеран первым выразил свое мнение об утверждениях де фукмаля. Затем наступило затишье, и лакеи начали обносить гостей напитками и закусками. Ученые рассуждения сменились светской болтовней. Дамы, прихлебывая негус или миндальный напиток, беседовали о туалетах и новомодной прическе. Руперт возле двери, которую охранял, достал стаканчик с костями и втихомолку предложил двум приятелям разделить с ним это развлечение. Его светлость неторопливо направился туда, где стоял Меривейл.
 – Еще распоряжения? – осведомился милорд. – Я вижу, Фанни занимает мадам де Сен-Вир дружеским разговором.
 Его светлость томно обмахнулся веером.
 – Да, еще одно, – вздохнул он. – Не дайте нашему столь любезному другу подойти к его жене, мой милый. – Он отошел к мадам де Воваллон, а затем исчез в толпе.
 Леди Фанни восхваляла туалет мадам де Сен-Вир.
 – Право же, этот голубой оттенок бесподобен! – воскликнула она. – И я на днях весь город объездила в поисках такой тафты. О, снова эта дама в малиновом! Вы не знаете, кто она?
 – Она… мне кажется, это мадемуазель де Клуэ, – ответила графиня. К ним подошел виконт де Вальме. – Анри, ты не видел своего отца?
 – Видел, мадам. Он вон там с де Шатле и еще кем-то. – Он поклонился Фанни. – Если не ошибаюсь, это милорд Меривейл. Мадам, не могу ли я принести вам бокал миндального напитка?
 – Благодарю вас, нет, – ответила миледи. – Мадам, мой муж!
 Графиня протянула руку Марлингу. Тут к ним подошла мадам Дюдеффан.
 – Но где ваш брат, леди Фанни? Я попросила его усладить нас его очаровательными эпиграммами, а он ответил, что приготовил для нас иное развлечение! – И она удалилась, шурша юбками, на поиски Эйвона.
 – Эйвон будет читать свои стихи? – спросил кто-то поблизости. – Он так остроумен! Помните эпиграмму, которую он прочел на рауте мадам де Маршеран в прошлом году?
 Ему ответили:
 – Нет, на этот раз не стихи, д'Орле. Я слышал, как д'Эгильон говорил, что это будет как будто новелла.
 – Tiens! Что он сочинит затем, хотел бы я знать?
 К ним подошел молодой де Шантурель под руку с мадемуазель де Бокур.
 – Что это я слышал про Эйвона? Он намерен рассказать нам сказку?
 – Быть может, аллегорию? – предположил д'Анво. – Впрочем, они вышли из моды.
 Мадам де ла Рок отдала ему свой пустой бокал.
 – Так странно! Новелла? – заметила она. – Не будь это Эйвон, я предпочла бы уйти. Но теперь остаюсь, полная любопытства. А вот и он!
 Его светлость прошел через залу с мадам Дюдеффан. Гости начали рассаживаться, а те мужчины, для кого не хватило стульев, встали у стен или расположились небольшими группами у дверей. Уголком глаза Фанни заметила, что Сен-Вир сидит в нише у окна, а Меривейл пристроился на краешке столика возле него. Мадам де Сен-Вир сделала движение, словно собираясь присоединиться к мужу, но Фанни нежно удержала ее за руку.
 – Моя дорогая, сядьте подле меня. Но где? К ней подошел Эйвон.
 – Ты осталась без места, Фанни? Мадам, ваш покорнейший слуга. – Он поднял лорнет и сделал знак лакею. – Два кресла для дам.
 – Но к чему? – торопливо сказала графиня. – Мой муж уступит мне…
 – Ах нет, мадам, не покидайте меня! – весело перебила Фанни. – А вот и кресла! Право, у нас самое лучшее место, чтобы слушать.
 И она усадила графиню в кресло на изогнутых ножках, которое лакей поставил у камина таким образом, что ей была видна вся зала и она была видна почти всем. У той же стены сидел и ее муж, но из ниши он видел только ее профиль. Она обернулась и вопросительно посмотрела на него. Он ответил ей предостерегающим взглядом и стиснул зубы. Меривейл, чуть покачивая ногой, улыбнулся Давенанту, прислонившемуся к дверному косяку.
 Мадам Дюдеффан села возле столика и, откинув голову, улыбнулась Эйвону.
 – Итак, мой друг, мы ждем вашей сказки. Надеюсь, она заставит нас слушать с увлечением.
 – Об этом, мадам, я предоставлю судить вам, – ответил Эйвон, встал перед камином, открыл табакерку и изящно взял понюшку. Озаряемый огнем и свечами, его костюм сверкал, лицо у него оставалось непроницаемым, и только в странных глазах пряталась ироническая усмешка.
 – Тут что-то не так, хоть поклянусь! – шепнул д'Анво своему соседу. – Не нравится мне выражение лица нашего общего друга!
 Его светлость защелкнул табакерку и стряхнул крошку табака с широкой манжеты.
 – Моя повесть, мадам, начинается, как все хорошие повести, – сказал он, и хотя его голос оставался мягким, он был слышен и в дальнем конце залы. – Жили-были два брата. Имена я забыл, но они терпеть друг друга не могли, и я буду называть их Каин и… э… Авель. Не имею ни малейшего представления, как первый Авель относился к первому Каину, и умоляю меня не посвящать в это. Мне приятно полагать, что он его не выносил. Если вы спросите меня, откуда взялась эта ненависть между братьями, я могу лишь предположить, что вспыхнула она у них в голове. Их волосы были такими огненными, что, боюсь, огонь проник в мозг. – Его светлость развернул веер и безмятежно взглянул на лицо Армана де Сен-Вира, который вдруг словно что-то понял. – Вот-вот. Ненависть росла, ожесточалась, и под конец, мне кажется, каждый брат был готов решиться на что угодно, лишь бы досадить другому. У Каина она перешла в неотвязную страсть, в безумие, которое обратилось против него же самым губительным образом, как я вам расскажу. Моя повесть, вам будет приятно услышать, не лишена морали.
 – Что, во имя всего святого, это означает? – прошептал Лавулер приятелю. – Сказка? Или за ней что-то кроется?
 – Не знаю. И как он умудряется держать всех в таком обаянии?
 Его светлость продолжал, говоря очень медленно и бесстрастно:
 – Каин, старший, в положенный срок унаследовал титул своего отца, который был графом и завершил свой путь по жизни. Если вы вообразите, что вражда между ним и Авелем теперь пошла на убыль, позвольте мне разуверить вас в столь естественном заключении. Возвышение Каина лишь подлило масла в огонь ненависти: нашего друга Авеля теперь жгло желание стать преемником своего брата, Каина же жгло желание во что бы то ни стало воспрепятствовать ему. Положение, как вы замечаете, чреватое многими возможностями. – Он умолк и обвел взглядом своих слушателей, взиравших на него с недоумением и живейшим любопытством. – Одолеваемый мыслями о достижении этой, главной, цели своей жизни, Каин вступил в брак и, без сомнения, почитал себя победителем. Но Фортуна, капризная бабенка, как видно, невзлюбила его: годы шли, а сын, который наполнил бы сердце Каина радостью, все не появлялся и не появлялся на свет. Вы представляете горесть Каина? Авель, однако, торжествовал все больше и больше и, боюсь, без колебаний… э… высмеивал неудачу своего брата. – Его светлость посмотрел на мадам де Сен-Вир, которая застыла в неподвижности рядом с Фанни, и принялся мерно обмахиваться веером. – Кажется, супруга Каина один раз подарила ему мертворожденного ребенка. И Каину словно бы приходилось оставить всякую надежду, но вдруг, вопреки ожиданиям Авеля, госпожа графиня вновь обрадовала супруга. На этот раз Каин решил, что его желание должно непременно сбыться. Возможно, он научился не доверять своей удачливости. И когда время графини приблизилось, он увез ее в свое поместье, где она разрешилась от бремени… дочерью. – Вновь герцог умолк и поглядел через залу на Сен-Вира. Он заметил, как граф покосился на дверь и гневно покраснел, увидев прислонившегося к ней Руперта. Его светлость улыбнулся и покачал лорнет на ленте. – Да, дочерью. Теперь оцените хитрость Каина. В его поместье жил, а может быть, прислуживал ему крестьянин, чья жена только что подарила ему второго сына. Фортуна или Случай, таким образом, расставили ловушку Каину, и он в нее попался, Подкупил этого мужика, чтобы он обменял своего крепыша сына на его дочь.
 – Какое злодейство! – воскликнула мадам де Воваллон довольным тоном. – Герцог, вы ввергаете меня в ужас!
 – Постарайтесь простить меня, мадам. Ведь в моей истории есть мораль. Итак, обмен был произведен и остался тайной для всех, кроме родителей обоих младенцев и, разумеется, повитухи, помогавшей графине. Но что сталось с ней, мне неизвестно.
 – Mon Dieu, каково! – заметила мадам Дюдеффан. – Как мне отвратительны эти негодяи!
 – Продолжай, Джастин, – нетерпеливо сказал Арман. – Ты меня чрезвычайно заинтересовал.
 – Да, я так и предполагал! – Его светлость задумчиво кивнул.
 – Но что произошло с дочерью… Каина?
 – Терпение, Арман. Сначала разделаемся с Каином и его якобы сыном. Каин вскоре вернулся с семьей в Париж… Я упоминал, что все это происходило во Франции? А приемному отцу своей дочери приказал переехать в какое-нибудь отдаленное место, не сообщив никому, куда именно, включая и его самого. Мне кажется, на месте Каина я бы не желал так страстно потерять всякий след своей дочери, но, без сомнения, он поступал так, как считал наиболее разумным.
 – Герцог, – перебила герцогиня де ла Рок, – немыслимо, чтобы на свете нашлась мать, согласившаяся на подобный обмен!
 Мадам де Сен-Вир дрожащей рукой прижала платок к губам.
 – Почти немыслимо, – протянул герцог мягким голосом. – Вероятно, графиня страшилась своего супруга. Он был весьма и весьма неприятным человеком, поверьте мне!
 – Поверить этому нетрудно, – сказала герцогиня с улыбкой. – Бессердечный злодей! Но продолжайте.
 Из-под тяжелых век Эйвон смотрел, как Сен-Вир дернул душившее его жабо, потом он перевел взгляд на сосредоточенное лицо Меривейла и слегка улыбнулся.
 – Каин, его жена и лжесын вернулись в Париж, как я уже сказал, к великому разочарованию бедняги Авеля. Авель наблюдал, как его племянник растет, ни лицом, ни натурой ни в чем не проявляя ни единой фамильной черты, и бешенство его возрастало, но правды он не подозревал, в какое бы недоумение ни приводил его мальчик. Как подобное могло прийти ему в голову? – Эйвон расправил манжеты. – На время оставим Каина и вернемся к его дочери. Двенадцать лет она жила в глухом сельском уголке со своими приемными родителями, которые растили ее как собственную дочь. Но на исходе этого срока Фортуна вновь занялась делами Каина и наслала чуму на область, где жила его дочь. Чума скосила и ее приемного отца, и ее приемную мать, но мою героиню она пощадила, как и ее названого брата, о котором ниже. Ее отослали к тамошнему кюре, который дал ей приют и заботился о ней. Прошу вас не забыть этого кюре. Он играет в моей истории не большую, но важную роль.
 – Подействует ли это? – шепнул Давенант.
 – Взгляните на Сен-Вира! – ответил Марлинг. – Кюре! Какой блестящий ход. Он поймал его врасплох.
 – Мы не забудем кюре, – мрачно сказал Арман. – Когда он сыграет свою роль?
 – Теперь же, Арман, ибо в его руки приемная мать моей героини перед смертью отдала свое… письменное признание.
 – Так, значит, она умела писать, эта крестьянка? – заметил Конде, который слушал, сдвинув брови.
 – Мне кажется, принц, в молодости она была камеристкой какой-то знатной дамы, потому что писать она, бесспорно, умела. – Эйвон увидел, как судорожно сжались руки мадам де Сен-Вир, лежавшие у нее на коленях, и был удовлетворен. – Признание это много лет пролежало запертое в ящике письменного стола кюре.
 – Но ему следовало предать его гласности! – быстро сказала мадам де Воваллон.
 – Я тоже так думаю, мадам, но он был на редкость добросовестным священником и считал, что получил его на исповеди, тайна которой нерушима.
 – Но девочка? – спросил Арман.
 – Ее, мой милый Арман, забрал в Париж названый брат, который был на много лет ее старше. Звали его Жан, и он купил харчевню на одной из ваших самых скверных и убогих улиц. Так как ему было неудобно держать там девочку нежных лет моей героини, он переодел ее мальчиком. – Мягкий голос стал жестче. – Мальчиком. Я не стану испытывать вашу чувствительность рассказом о том, какой была ее жизнь в этом обличии.
 У мадам де Сен-Вир вырвалось рыдание.
 – Ah, mon Dieu!
 Губы Эйвона сложились в язвящую усмешку.
 – Ужасная история, не так ли, мадам? – промурлыкал он.
 Сен-Вир привстал с кресла, но снова упал в него. Люди вокруг начали вопросительно переглядываться.
 – Затем, – продолжал герцог, – он женился на скверной бабе, которая помыкала моей героиней как только могла. В когтях этой женщины она страдала семь лет. – Его глаза обежали залу. – Пока ей не исполнилось девятнадцать, – сказал он. – На протяжении этих лет она научилась распознавать порок, бояться и познала, что скрывается за безобразным словом «голод». Не понимаю, как ей удалось выжить.
 – Герцог, вы рассказываете нам ужасную историю, – сказал Конде. – Что произошло дальше?
 – Дальше, принц, вновь вмешалась Фортуна и поставила мою героиню на пути человека, у которого не было никакого повода любить нашего друга Каина. Моя героиня вошла в жизнь этого человека. Его поразило ее сходство с Каином, и, подчинившись порыву, он выкупил ее у названого брата. Он уже много лет ждал случая сполна отдать свой долг Каину и в этом ребенке увидел возможное к тому средство, потому что и он заметил плебейскую внешность и вкусы предполагаемого сына Каина. Случай помог ему, и когда он показал мою героиню Каину, то заметил растерянность и испуг в глазах того и мало-помалу восстановил всю историю. Каин подослал к нему посредника, чтобы купить свою дочь у человека, которого знал как своего врага. И подозрение, пробудившееся в новом игроке, вступившем в игру, превратилось в уверенность.
 – Боже великий, д'Анво, – пробормотал де Салли, – может ли это быть…
 – Тс! – ответил д'Анво. – Слушай! Становится все интересней.
 – От Жана, – продолжал герцог, – враг Каина узнал о том, где моя героиня провела свое детство, и о кюре. Надеюсь, вы не забыли о кюре?
 Все глаза были прикованы к герцогу, кое-кто уже обо всем догадался. Конде нетерпеливо кивнул.
 – Конечно нет. Продолжайте!
 Изумруд на пальце герцога блеснул зловещим огнем.
 – Я рад. Этот человек отправился в дальнюю деревушку и… э… поборол кюре. Когда он вернулся в Париж, то привез с собой вот это. – Герцог достал из кармана пожелтелый мятый лист бумаги. Он насмешливо посмотрел на Сен-Вира, который сидел точно каменный истукан. – Это, – повторил Эйвон и положил лист на каминную полку.
 Напряжение достигло предела. Давенант с трудом перевел дух.
 – На мгновение… я чуть не поверил, что это – признание! – прошептал он. – Марлинг, они начинают понимать.
 Его светлость разглядывал рисунок на своем веере.
 – Быть может, вы удивитесь, почему он не изобличил Каина сразу же. Признаюсь, это было его первой мыслью. Но он вспомнил годы, которые дочь Каина провела в аду, и решил, что и Каин должен изведать, что такое ад, – чуточку, самую чуточку. – Голос его стал суровым, улыбка исчезла с губ. Мадам Дюдеффан следила за ним с ужасом на лице. – И поэтому он удержал свою руку и начал вести игру в выжидание. Чтобы, мнилось ему, воздать по справедливости. – Вновь он обвел взглядом залу. Его слушатели затаили дыхание, ожидая, что будет дальше, подчиняясь его воле. В это безмолвие его слова падали медленно и негромко. – Думается, он испытал это. День изо дня он ожидал утра и не знал, когда будет нанесен этот удар. Он жил под гнетом страха, метался между надеждой и ужасом. И обманывал себя уверенностью, что у его врага нет доказательств, и мнил себя в безопасности. – Эйвон беззвучно засмеялся и увидел, как поежился Сен-Вир. – Но сомнения возвращались, как он ни убеждал себя, что доказательств нет. Вот так он жил в агонии неуверенности. – Эйвон закрыл веер. – Опекун увез мою героиню в Англию, где она научилась снова быть девушкой. Она осталась жить в поместье своего опекуна, порученная заботам его родственницы. Мало-помалу она начала находить радость в новом своем положении и отчасти забывать прошлые ужасы. И тогда Каин приехал в Англию. – Герцог взял понюшку табака. – Как вор, – продолжал он мягко. – И украл мою героиню, одурманил ее, увез на свой корабль, который ждал его в Портсмуте.
 – Боже мой! – ахнула мадам де Воваллон.
 – У него ничего не выйдет, – внезапно шепнул Давенант. – Сен-Вир превосходно владеет собой.
 – Взгляните на его жену! – возразил Марлинг. Его светлость смахнул еще одну крошку табака с золотого рукава.
 – Я не стану утомлять вас рассказом о том, как моя героиня спаслась, – сказал он. – В игре участвовал еще один человек, который помчался следом. Ей удалось бежать с ним, но не прежде чем Каин прострелил ему плечо. Предназначалась ли пуля ему или ей, мне неизвестно.
 Сен-Вир сделал быстрое движение и снова замер.
 – Подумать, что существуют подобные злодеи! – воскликнул де Шатле.
 – Рана оказалась серьезной, и беглецы были вынуждены остановиться в маленькой гостинице неподалеку от Гавра. К счастью, опекун моей героини отыскал их там за два часа до прибытия неутомимого Каина.
 – Так он прибыл? – спросилде Салли.
 – Но как могли вы усомниться? – улыбнулся его светлость. – Он прибыл, bien sыr [173] , и узнал, что Фортуна вновь посмеялась над ним. Тогда он сказал, что игра еще не доиграна, а затем он… э… удалился.
 – Scelerat! [174] – вскричал Конде и, взглянув на мадам де Сен-Вир, вновь перевел взгляд на герцога.
 – Вы правы, принц, – учтиво согласился его светлость. – А теперь мы вернемся в Париж, где ее опекун представил мою героиню высшему свету… Помолчи, Арман, конец моей повести уже близок. Она имела успех, могу вас заверить, так как не походила на прочих юных девиц. Иногда она бывала сущим ребенком, но это сочеталось в ней с большой умудренностью и еще большей неукротимостью духа. Я мог бы рассказывать вам о ней часами, но ограничусь лишь тем, что скажу: была она немножко бесенком, очень прямодушной, полной веселого задора и очень, очень красивой.
 – И искренней! – быстро вставил Конде.
 Его светлость кивнул.
 – И искренней, принц. Но далее. Париж вскоре начал замечать ее сходство с Каином. Как, должно быть, он перепугался! Затем до слуха девочки дошло, что свет считает ее побочной дочерью Каина. – Он помолчал и поднес к губам платок. – Она любила человека, который был ее опекуном, – сказал он ровным голосом. – Его репутация давно погибла, но в ее глазах он был безупречен. Она называла его… сеньором.
 Сен-Вир закусил нижнюю губу, но сидел спокойно и слушал словно бы с равнодушным интересом. На него было обращено много возмущенных взглядов, но он как будто не замечал их. В дверях Руперт любовно поглаживал эфес шпаги.
 – Когда девочка узнала, что говорит о ней свет, – продолжал Эйвон, – она отправилась в дом Каина и спросила, правда ли, что она его незаконнорожденная дочь.
 – Да? Allons? [175] – воскликнул Конде.
 – Он решил, что Случай наконец-то ему улыбнулся, и сказал девочке, что это правда. – Эйвон поднял ладонь, удерживая вскочившего на ноги Армана. – Он пригрозил разоблачить ее в глазах света как низкорожденную самозванку и… любовницу своего врага. Он сказал ей – он, ее отец! – что сделает это, что свет захлопнет двери перед ее опекуном за то, что он осмелился представить обществу свою любовницу, да еще такого происхождения.
 Мадам де Сен-Вир теперь сидела в кресле совершенно прямо, вцепившись в ручки сведенными судорогой пальцами. Ее губы беззвучно шевелились. Она уже почти не владела собой, и было нетрудно догадаться, что эта часть истории была для нее совершенно новой.
 – А, но каков подлец! – вскричал Лавулер.
 – Погодите, мой милый Лавулер. Он был настолько добр, что предложил девочке выбор. Обещал хранить молчание, если она исчезнет из мира, в который только что вступила. – Взгляд Эйвона стал жестким, голос ледяным. – Я вам уже сказал, что она любила своего опекуна. Расстаться с ним, вернуться к прежней мерзкой жизни было для нее хуже смерти. Она ведь едва-едва пригубила чашу счастья.
 В зале уже навряд ли остался хоть кто-то, кто не понимал бы, о ком идет речь. На многих лицах был написан ужас. Стояла мертвая тишина. Хонде наклонился вперед, его лицо было мрачным и тревожным.
 – Но продолжайте! – сказал он резко. – Она… вернулась?
 – Нет, принц, – ответил Эйвон.
 – Но как же? – Конде вскочил с кресла.
 – Принц, для тех, кто отчаялся, кто думает, что никому не нужен, чье сердце разбито, всегда есть выход.
 Мадам Дюдеффан вздрогнула и прижала ладонь к глазам.
 – Вы хотите сказать…
 Эйвон указал на окно.
 – Там, принц, неподалеку отсюда, струится река. Она поглотила много тайн, много трагедий. И эта девочка – просто еще одна трагедия, оборвавшаяся в ее волнах.
 Раздался пронзительный, придушенный вопль. Мадам Сен-Вир встала, словно подчиняясь невидимой силе, и в безумии, спотыкаясь, побрела вперед.
 – Ах нет, нет, нет! – простонала она. – Только не это! Только не это! Господи, где твое милосердие? Она не могла, не могла умереть! – Ее голос прервался, она вскинула руки и упала у ног Эйвона, задыхаясь в рыданиях.
 Леди Фанни вскочила.
 – Бедняжка! Нет-нет, мадам, она жива, клянусь! Да помогите же кто-нибудь! Мадам, мадам, успокойтесь!
 Поднялся общий шум. Давенант утер вспотевший лоб.
 – Бог мой, – произнес он хрипло. – Как все подстроено! Умный, хитрый дьявол!
 Внезапно раздался недоуменный женский голос:
 – Но я не понимаю… Как… что… Это конец истории?
 Эйвон не повернул головы.
 – Нет, мадемуазель. Я только ожидаю конца.
 Стук упавшего кресла в нише заставил всех забыть о графине де Сен-Вир и оглянуться на графа. Едва его жена утратила контроль над собой, он вскочил, понимая, что ее рыдания окончательно его изобличили, и теперь он как безумный боролся с Меривейлом, засовывая руку в карман кафтана. Несколько мужчин бросились туда, но он вырвался, задыхаясь, с лицом, искаженным бешенством, и они увидели, что в руке он сжимает маленький пистолет.
 Конде внезапно встал перед герцогом, загораживая его от пистолета.
 Через несколько секунд все было кончено. Они услышали сумасшедший вопль Сен-Вира:
 – Дьявол! Дьявол!
 Оглушительно грохнул выстрел, закричала женщина, и Руперт быстро подошел и накрыл платком разбитую голову Сен-Вира. Они с Меривейлом нагнулись над трупом. Его светлость медленно подошел к ним, глядя на то, что минуту назад было Сен-Виром. В дальнем конце зала какая-то женщина забилась в истерике. Глаза его светлости встретились с глазами Давенанта.
 – Я ведь говорил, что воздаяние будет полно поэтической справедливости, не так ли, Хью? – заметил он и вернулся к камину. – Мадемуазель, – он поклонился испуганной девице, которая спрашивала его о конце истории, – граф де Сен-Вир снабдил концом мою повесть.
 Он взял пожелтелый листок с каминной полки, бросил его в огонь и засмеялся.




 Глава 31
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ВЫИГРЫВАЕТ ВСЕ


 В деревню Бассинкур вновь въехал его светлость герцог Эйвон на наемной лошади. Он был облачен в панталоны коричневого сукна и кафтан из темно-лилового бархата с золотым шитьем. Сапоги со шпорами густо покрывала дорожная пыль, перчатки он держал в той же руке, что и длинный хлыст. С сомюрской дороги он въехал на рыночную площадь и натянул поводья, едва копыта его лошади застучали по неровному булыжнику. Жители деревни и крестьянки, приехавшие в Бассинкур на рынок, уставились на него с разинутыми ртами, как уже было однажды, и начали перешептываться.
 Он направил лошадь шагом к домику кюре и остановил ее.
 Его светлость посмотрел по сторонам, увидел поблизости мальчика и поманил его, а сам легко спрыгнул с седла.
 Мальчик подбежал к нему.
 – Будь любезен, отведи мою лошадь на постоялый двор и присмотри, чтобы ее поставили в стойло и напоили, – сказал его светлость и бросил мальчугану луидор.
 – Да, милорд! Слушаюсь, милорд! – пробормотал мальчуган, зажимая монету в кулаке.
 Его светлость открыл калитку, которая вела в сад кюре, и прошел по аккуратной дорожке к крыльцу. Как и в тот раз, его впустила розовощекая домоправительница и, узнав, низко присела.
 – Bonjour, m'sieur! Господин кюре у себя в кабинете.
 – Благодарю вас, – сказал его светлость, прошел следом за ней по коридорчику и на мгновение остановился на пороге кабинета, держа в руке треуголку.
 Кюре учтиво приподнялся.
 – Мосье? – Эйвон улыбнулся, и кюре быстро подошел к нему. – Eh, mon fils!
 Эйвон пожал ему руку.
 – Моя воспитанница, отче?
 Кюре просиял.
 – Бедняжечка! Да, сын мой, она у меня.
 Эйвон еле слышно вздохнул.
 – Вы сняли с моей души бремя… почти невыносимое, – сказал он.
 Кюре улыбнулся.
 – Сын мой, еще немного, и, думается, я нарушил бы свое обещание ей и написал бы вам. Она страдает, так страдает! А этот злодей? Сен-Вир?
 – Мертв, mon риrе. Застрелился.
 Де Бопре осенил себя крестным знамением.
 – Сам, сын мой?
 – Но не без моего содействия, – поклонился его светлость. – И я приехал… за мадемуазель де Сен-Вир.
 – Это правда так? – с тревогой в голосе спросил де Бопре. – Вы уверены, герцог?
 – Уверен. Весь Париж знает. О чем я позаботился.
 Де Бопре схватил его руки и крепко пожал.
 – Мосье, значит, вы привезли счастье бедной девочке. Господь многое простит вам за вашу доброту к ней. Она мне столько рассказывала! – Он ласково улыбнулся. – Вижу, у меня нет причин сожалеть о моем союзе… с Сатаной. Вы подарили ей жизнь, и даже больше.
 – Отец мой, не советую вам верить всему, что рассказывает обо мне моя малютка, – сухо сказал Эйвон. – Она сочла нужным вознести меня на пьедестал, на котором мне сидится очень неловко.
 Де Бопре открыл дверь.
 – Нет, сын мой, она знает, какую жизнь вел «монсеньор», – сказал он, – А теперь идемте к ней. – Он проводил герцога в маленькую солнечную гостиную в глубине дома, на пороге произнес радостным тоном: – Petite, я привез к тебе гостя, – посторонился, пропуская Эйвона, а сам тихонько вышел и еще тише притворил за собой дверь. – Поистине Бог милосерд! – произнес он с глубокой верой и вернулся к себе в кабинет.
 Леони сидела в гостиной у окна с книгой на коленях и, так как она тихо плакала, не сразу повернула голову. Послышались легкие, уверенные шаги, и любимый голос проговорил:
 – Mа fille, что все это значит? Она вскочила с кресла и вскрикнула от радости и изумления.
 – Монсеньор! – Она упала перед ним на колени, смеясь и плача, прижимая его руку к губам. – Вы приехали! Вы приехали ко мне!
 Он нагнулся над ней, поглаживая ее кудри.
 – Но разве я не говорил, mа fille, потерять меня тебе будет не так-то просто? Тебе следовало больше мне доверять, дитя. Тебе вовсе незачем было убегать.
 Она встала и судорожно сглотнула.
 – Монсеньор, я… я знаю! Я не могла… вы не понимаете! Нельзя было, моисеньор… Ах, монсеньор, зачем вы приехали?
 – Чтобы отвезти тебя домой, малютка. Зачем бы еще?
 Она замотала головой.
 – Ни за что! Ни за что! Я н-не м-могу. Я ведь знаю, что…
 – Сядь, дитя. Я столько должен рассказать тебе. Плачешь, mа mie? – Он поднес к губам ее ручку, и его голос стал очень нежным. – Тебе не из-за чего горевать, mignonne [176] , клянусь! – Он усадил ее на кушетку и сел рядом, не выпуская ее руки. – Дитя, ты не побочная дочь и даже не дочь крестьян. Ты, как я знал с самого начала, Леони де Сен-Вир, законная дочь графа и его супруги Мари де Лепинас.
 Леони растерянно заморгала.
 – М-монсеньор? – еле выговорила она.
 – Да, дитя мое, их дочь, – ответил граф и коротко рассказал ей историю ее рождения. Она смотрела на него округлившимися глазами, полураскрыв губы, а когда он умолк, долгую минуту не могла выговорить ни слова.
 – Так… так, значит… я благородного рода! – прошептала она наконец. – Я… но это правда, монсеньор? Это правда?
 – Иначе я не сказал бы тебе этого.
 Она вскочила, раскрасневшись от волнения.
 – Я благородного происхождения! Я… я мадемуазель де Сен-Вир! И я… я могу вернуться в Париж! Монсеньор, я сейчас расплачусь!
 – Умоляю тебя, удержись, mа fille! Побереги слезы для того, о чем я расскажу тебе теперь.
 Она оборвала свой ликующий танец и с тревогой посмотрела на герцога.
 – Я должен сообщить тебе, малютка, что твой отец скончался.
 Щеки у нее вновь порозовели.
 – Vraiment? – спросила она с интересом. – Вы его убили, монсеньор?
 – Глубоко сожалею, дитя, но я его не убивал. Только подтолкнул его убить себя. Она вернулась к кушетке и села.
 – Но расскажите же! – потребовала она. – Пожалуйста, побыстрее расскажите, монсеньор! Когда он себя убил?
 – Во вторник, дитя. На суаре мадам Дюдеффан.
 – Tiens! – Она сохранила полное равнодушие. – Но почему, enfin?
 – Я счел, что земля носила его слишком долго, – ответил Эйвон.
 – Это вы! Вы! – торжествуя, воскликнула она. – Вы хотели, чтобы он умер в тот вечер!
 – Да, дитя.
 – А Руперт был там? И леди Фанни? Как, наверное, Руперт был рад!
 – Умеренно, дитя мое. Он не выразил и сотой доли кощунственного восторга, который, по-видимому, испытываешь ты.
 Она вложила руку в его пальцы и доверчиво ему улыбнулась.
 – Монсеньор, он был свиным отродьем. А теперь расскажите, как все произошло. Кто еще там был?
 – Мы все, крошка, даже мосье Марлинг и милорд Меривейл. Ну а что до остальных, то Конде, супруги де ла Рок, Эгильоны, Сен-Виры, включая Армана, Лавулер, д'Анво, ну, словом, дитя, весь свет.
 – А леди Фанни и остальные знали, что вы убьете свиное отродье?
 – Малютка, прошу, не тверди направо и налево, что я его убил.
 – Хорошо, монсеньор. Но они знали?
 – Знали, что я намерен был нанести удар в этот вечер. И все были полны жаждой крови.
 – Vraiment? Даже монсеньор Марлинг?
 – Даже он, – кивнул Эйвон. – Видишь ли, mа fille, они все тебя любят. Она порозовела.
 – О!.. А какой на вас был костюм, монсеньор?
 – Вот он, женский ум, – прожурчал герцог. – Золотой. С изумрудами.
 – Ага! Ужасно красивый наряд. Ну а дальше, монсеньор?
 – Руперт и Хью встали у дверей, – сказал его светлость, – а Меривейл занял Сен-Вира светским разговором. Леди Фанни сидела с твоей матушкой. И я поведал всем твою историю, дитя. И только.
 – Voyons! – воскликнула она. – Это же начало. А что было дальше?
 – Твоя матушка разрыдалась. Видишь ли, дитя, я дал им понять, что ты утопилась. Тут она закричала, а Сен-Вир, видя, что он изобличен, застрелился.
 – Какое, наверное, поднялось волнение, – заметила она. – И почему меня там не было! Мне жалко мадам де Сен-Вир… немножко, но я рада, что свиного отродья больше нет в живых. А что будет с виконтом? Ему, наверное, очень грустно.
 – Мне кажется, он особенно сожалеть не будет. А твой дядя, конечно, о нем позаботится. У нее заблестели глаза.
 – Voyons, у меня, оказывается, есть много родных! Сколько у меня дядей, монсеньор?
 – Точно не знаю, малютка. Со стороны отца у тебя есть дядя и замужняя тетка. А со стороны матери несколько дядей, мне кажется, и много теток, а также кузенов и кузин.
 Она покачала головой.
 – Мне очень трудно понять все это, монсеньор. А вы знали? Откуда вы узнали? И почему не сказали мне?
 Его светлость посмотрел на свою табакерку.
 – Дитя мое, когда я купил тебя у досточтимого Жана, меня толкнуло на это твое сходство с Сен-Виром. – Он помолчал. – Я решил использовать тебя как оружие, чтобы… э… расквитаться с ним за то, как… он когда-то поступил со мной.
 – И… и поэтому вы сделали меня своей воспитанницей? И столько всего мне подарили? – спросила она тоненьким голоском.
 Он встал, отошел к окну и посмотрел наружу.
 – Не совсем, – сказал он, забыв растянуть это слово.
 Она тоскливо посмотрела на него.
 – И еще потому, что я вам немножко понравилась, монсеньор.
 – Да, но после. Когда я узнал тебя, дитя.
 Она крутила в пальцах платок.
 – А я… вы… вы позволите мне остаться вашей воспитанницей?
 Он помолчал.
 – Дорогая, теперь у тебя есть мать и дядя, которые окружат тебя заботами.
 – Да? – сказала она.
 Его светлость продолжал смотреть в окно. Лицо у него стало очень суровым.
 – Они будут любить тебя, mа fille, – сказал он ровным голосом. – А раз у тебя есть они, остаться моей воспитанницей ты не можешь.
 – Но… но мне обязательно иметь их? – спросила она жалобно.
 Его светлость не улыбнулся.
 – Боюсь, что так, малютка. Видишь ли, они хотят, чтобы ты была с ними.
 – Разве? – Она поднялась с кушетки, блеск в ее глазах погас. – Они же совсем меня не знают, монсеньор.
 – Это твоя семья, дитя.
 – Они мне не нужны.
 Тут он отошел от окна и взял ее за руки.
 – Милая моя, – сказал он, – для тебя самое лучшее – жить с ними, поверь мне. В один прекрасный день, я думаю, ты встретишь молодого человека, гораздо моложе меня, и он сделает тебя счастливой.
 Глаза Леони, страдальчески устремленные на герцога, наполнились слезами.
 – Монсеньор… пожалуйста… не говорите со мной о замужестве, – прошептала она.
 – Дитя… – Он крепче сжал ее руки. – Я хочу, чтобы ты забыла меня. Я тебе не подхожу. Лучше тебе не думать обо мне.
 – Монсеньор, я никогда не думала, что вы женитесь на мне, – сказала она. – Но если… если бы я вам нравилась… я думала, что, может быть, вы бы… оставались со мной… пока я вам не прискучила бы.
 На мгновение наступила тишина. Затем его светлость заговорил. Так резко, что Леони испугалась.
 – Никогда не говори так, Леони! Ты понимаешь?
 – Я… простите. – Она запнулась. – Я… я не хотела рассердить вас, монсеньор.
 – Я не сержусь, – ответил он. – Даже будь это возможно, я бы не сделал тебя своей любовницей, Леони. Ты для меня совсем иное, Леони.
 – Вы меня не любите? – спросила она по-детски.
 – Слишком… сильно, чтобы жениться на тебе, – сказал он и отпустил ее руки. – Это невозможно.
 Она замерла, глядя на красные пятна, которые его пальцы оставили на ее запястьях, а потом чуть улыбнулась умудренной улыбкой.
 – Вы отвезете меня к этой матери, к этому дяде, которых я не знаю?
 – Да, – коротко ответил он.
 – Монсеньор, тогда я лучше останусь здесь, – сказала она. – Раз я вам не нужна, то я не вернусь туда. C'est fini, tout cela [177] . – У нее вырвалось рыдание. – Вы меня купили, монсеньор, и я ваша, пока не умру. Я вам сказала… давно… что это так. Вы не помните?
 – Я помню каждое твое слово, дитя.
 – Монсеньор, я… я не хочу быть для вас обузой. Вам прискучило иметь меня вашей воспитанницей, и… и я лучше расстанусь с вами, чем надоедать вам. Но я не могу вернуться в Париж. Не могу! Я буду… счастлива здесь с мосье де Бопре, но я и подумать не могу о том, чтобы вернуться назад одной… в мир, где я жила рядом с вами.
 Он поглядел на нее, и она увидела, как его пальцы стиснули табакерку.
 – Дитя, ты меня не знаешь. Ты создала сказочного рыцаря в моем облике и превратила его в божество. Но он – не я. Много раз, малютка, я повторял тебе, что я не сказочный герой, но, кажется, ты мне не поверила. Говорю тебе снова, что я не гожусь для тебя. Между нами двадцать лет, и годы эти я прожил не так, как следовало бы. Моя репутация давно и бесповоротно погублена, дитя. Я происхожу из порочного рода и не принес чести фамилии, которую ношу. Ты знаешь, как меня называют? Я заслужил это прозвище, дитя, и даже гордился им! Я не был верен ни одной женщине, позади меня – череда отвратительных скандалов. Я был богат, но в молодости промотал свое состояние, а мое нынешнее богатство выиграл в карты. Возможно, ты видела лучшее во мне, но худшего не видела. Малютка, ты достойна несравненно лучшего мужа. Я бы подарил тебе юношу, который пришел бы к тебе с чистым сердцем, а не такого, который рос среди порока с колыбели.
 На кончиках ее ресниц повисли слезинки.
 – Ах, монсеньор, не нужно говорить мне этого. Я знаю… я всегда знала, и все равно я вас люблю. Мне не нужно никаких юношей, мне нужен только… монсеньор.
 – Леони, подумай же! Ты будешь не первой женщиной в моей жизни.
 Она улыбнулась сквозь слезы.
 – Монсеньор, по-моему, лучше быть последней женщиной в ней, чем первой, – сказала она.
 – Малютка, это безумие!
 Она подошла к нему и положила руку ему на локоть.
 – Монсеньор, не думаю, что я смогу жить без вас. Мне необходимо, чтобы вы меня опекали, и любили меня, и бранили, когда я maladroite [178] .
 Он невольно схватил ее руки.
 – Руперт был бы куда более подходящим женихом, – сказал он с горечью.
 Ее глаза метнули молнию.
 – А, ба! – сказала она презрительно. – Руперт – глупый мальчишка, как и принц Конде! Если вы на мне не женитесь, монсеньор, я замуж не выйду.
 – Было бы жаль! – сказал он. – Mignonne… ты… уверена?
 Она кивнула, дрожащие губы сложились в улыбку.
 – Ах, монсеньор, я никак не думала, что вы – вы! – можете быть настолько слепым! – сказала она.
 Его светлость пристально посмотрел ей в глаза, а потом опустился на одно колено и поднес ее руку к губам.
 – Малютка, – сказал он очень тихо, – раз ты готова снизойти до брака со мной, даю тебе слово, что в будущем у тебя не будет причин сожалеть об этом.
 Его настойчиво подергали за плечо, он встал и широко раскрыл объятия. Леони кинулась в них, они сомкнулись, и ее губы встретились с его губами.
 Бесшумно вошел мосье де Бопре и, увидев их, хотел поспешно удалиться. Но они услышали скрип двери и отпрянули друг от друга.
 Он просиял улыбкой.
 – Eh, bien, mes enfants? [179] 
 Его светлость взял руку Леони в свои.
 – Моn риrе, – сказал он, – я хочу, чтобы вы нас обвенчали.
 – Конечно, mon fils, – невозмутимо ответил священник и потрепал Леони по щеке. – Я уже все приготовил.




 Глава 32
 ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН УДИВЛЯЕТ ВСЕХ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ


 – Дорогой граф, – сказала Фанни мученическим голосом. – Я не видела Джастина с той ужасной ночи.
 Арман вскинул руки.
 – Но прошло более недели! – вскричал он. – Где он? Где девочка?
 Леди Фанни возвела глаза к небу, и ответил ему Давенант:
 – Знай мы это, Арман, нам было бы спокойнее, уверяю вас. Все мы в последний раз видели Эйвона у мадам Дюдеффан.
 – Куда он отправился? – спросил Арман. – Разве он не заехал сюда?
 Марлинг покачал головой.
 – Он точно сквозь землю провалился, – сказал он. – Мы знали, что после суаре он собирался уехать в Анжу на поиски Леони, но ничего точнее он не сказал. С ним его камердинер, и он уехал в легкой дорожной карете. Вот все, что нам известно.
 Арман рухнул в кресло.
 – Но… но неужели он уехал прямо в том, в чем был одет на суаре? – пробормотал он. – Несомненно, он должен был заехать сюда и переодеться во что-нибудь более подходящее.
 – Нет, он не заезжал, – решительно ответила Фанни. – Золотого кафтана в его гардеробной нет. Мы посмотрели.
 – Fi, donc! – ахнул Арман. – Неужели он разъезжает в нем по Франции?
 – Вряд ли. – Давенант улыбнулся. – Он же где-нибудь остановился переночевать. А насколько я знаю Джастина, он никогда не отправляется в дорогу без багажа.
 Арман беспомощно посмотрел вокруг.
 – И никому из вас он не доверился! Это становится серьезным! И вот в третий раз я приезжаю узнать…
 – В четвертый, – истомленно поправила миледи.
 – Разве, мадам? Ну, так я приезжаю в четвертый раз узнать, нет ли вестей о нем и о моей племяннице! Что могло случиться, как вы думаете?
 Давенант устало посмотрел на него.
 – Мы стараемся не думать, Арман. Поверь мне, наша тревога не уступает твоей. Мы даже не знаем, жива ли Леони.
 Леди Фанни высморкалась и откашлялась.
 – И ведь мы ничего не можем сделать, – вскричала она. – Должны сидеть сложа руки и ждать.
 Марлинг погладил ее по плечу.
 – Ну, ты не сидела сложа руки, любовь моя!
 – О да! – Арман повернулся к ней. – Мадам, ваша доброта к моей злополучной сестре глубоко меня трогает! Я не нахожу слов! Вы привезли ее сюда, дали ей кров… мадам, я могу только благодарить…
 – Ах, вздор! – перебила Фанни, оживляясь. – Что мне оставалось? Ее нельзя оставлять одну в таком состоянии, уверяю вас! Я даже боялась, что истерические припадки ее убьют, бедняжку! Но она побеседовала со священником, написала признание и теперь чуть-чуть успокоилась. Если бы Джастин прислал нам весточку! Я ночами не сплю, мне все время мерещится, что могло случиться с бедной, бедной девочкой.
 Давенант помешал в камине, и огонь вспыхнул ярче.
 – Да, – сказал он, – все мы будем бояться, пока не узнаем, что она в безопасности. – Его губы скривились. – Без нее дом стал похож на склеп.
 Ему никто не ответил. Тягостную тишину прервал вошедший Руперт.
 – Эгей, опять носы повесили? – сказал он бодро. – Как! Арман опять здесь? Тебе лучше просто поселиться у нас, и дело с концом.
 – Не знаю, как у тебя хватает сердца смеяться, Руперт! – сказала миледи.
 – А что? – ответил нераскаянный Руперт, подходя к камину. – Джастин сказал нам, что знает, куда уехала Леони, и, Фан, не вижу, как он может потерпеть неудачу. Черт меня побери, не вижу! Ставлю двадцать фунтов, он привезет ее до конца недели, целую и невредимую.
 – Если найдет ее, – негромко перебил Марлинг. – Прошло уже больше недели.
 – Верно, Эдвард, – ответил милорд. – Только это еще ничего не значит. Разрази меня, если я встречал другого такого любителя каркать! Мы же не знаем, как далеко уехал Джастин.
 – Но он же не прислал ни единой весточки, Руперт! – расстроенно сказала Фанни. – Это молчание меня пугает!
 Руперт уставился на нее в некотором изумлении.
 – Черт, а ты помнишь хоть единый случай, когда бы Джастин оповещал, что он намерен сделать? – вопросил он. – Он ведет свою игру, помяни мое слово! У него нет привычки посвящать других в свои дела, а в помощи он не нуждается. – Милорд хихикнул. – Мы убедились в этом в прошлый вторник, да еще как! Он любит держать нас в неведении, только и всего.
 Лакей доложил о лорде Меривейле, и вошел Энтони.
 – Никаких известий? – спросил он, наклоняясь над рукой Фанни.
 – Увы, никаких.
 Руперт подвинулся на кушетке, освобождая место для его милости.
 – Фанни из-за этого совсем нос повесила, – объявил он. – Никак ей не втолкую, что надо больше полагаться на Джастина! – Он погрозил сестре пальцем. – Он же взял все взятки в игре, Фан, и если упустит последнюю, так он не Джастин.
 – Клянусь, по-моему, Руперт прав, – согласился Меривейл. – Я все больше склонен считать Эйвона всемогущим.
 – Он очень опасный человек, – сказал Марлинг мрачно. – Я еще долго не забуду этого суаре!
 Руперт состроил гримасу.
 – Ей-богу, Эдвард, от вас волком выть хочется, – сказал он.
 Фанни вздрогнула.
 – Эдвард, молю, не говори об этом! Это было ужасно, отвратительно!
 – Я не хочу говорить дурно о мертвых, – сказал Давенант. – Но это было… возмездие.
 – Ага! И как отлично он все устроил, черт побери! – сказал Руперт. – Прямо вижу, как он стоит… ну, прямо палач! И как все дьявольски подстроил!
 Открылась дверь.
 – Madame, est servie [180] , – доложил лакей с поклоном.
 Фанни встала.
 – Вы отобедаете у нас, граф? И вы, Энтони?
 – Я злоупотребляю вашим гостеприимством! – возразил Арман.
 – Черт побери, мой милый! – заявил Руперт. – Злоупотребляете вы гостеприимством Эйвона и нашим терпением.
 Фанни засмеялась.
 – Гадкий мальчик! Граф, вы не предложите мне руку? Право, мне не по, себе – одна среди стольких мужчин!
 – А графиня? – спросил Марлинг, когда она проходила мимо него.
 – Ей подали обед в спальню, – ответила Фанни. – Мне пока не удается уговорить ее спуститься к нам. И мне кажется, что одной ей легче.
 Они проследовали в столовую и расположились за длинным столом – Фанни во главе, Марлинг у нижнего конца.
 – А знаете, я даже из дома теперь боюсь выходить, – заметил Руперт, разворачивая салфетку. – Стоит мне нос высунуть, как кто-нибудь тут же набрасывается на меня, требуя новостей.
 – Да, никто, видимо, не верит, что нам известно не больше, чем им, – сказал Давенант.
 – А визитеры, которые заезжают узнать, что Леони цела и невредима! – вздохнула миледи. – Сегодня я принимала Конде, Ришелье и де ла Роков! Девочка будет принята с распростертыми объятиями, когда… если… если она вернется.
 – Чума на тебя, Фан! – буркнул Руперт. – Кларета, Тони?
 – Бургундского. Спасибо, шалопай.
 – Я перестала отвечать на письма, – пожаловалась Фанни. – Все так любезны, но, право, ответить всем у меня нет сил.
 – Любезны? – фыркнул Руперт. – Да просто от любопытства изнывают, черт бы их побрал!
 – Арман, а что будет с де Вальме… Боннаром, хотела я сказать?
 Арман положил вилку.
 – Вы не поверите, но мальчишка почти рад! – ответил он. – Тогда на суаре мадам Дюдеффан он ничего не понял, но, когда я растолковал ему положение дел, он… Знаете, что он сказал?
 – Не знаем, – объявил Руперт. – С нас хватит тайн без того, чтобы ты устраивал новые, разрази меня!
 – Руперт! – Миледи сдвинула брови. – Грубый мальчик!
 – Он сказал, – продолжал Арман, – «Наконец-то, наконец у меня будет ферма!» Вы слышали что-либо подобное?
 – Никогда, – невозмутимо ответил Давенант. – Ну и?..
 – Разумеется, я куплю ему ферму и обеспечу деньгами. Я спросил, не хочет ли он остаться в Париже, и обещал ему мою протекцию, но нет! Он ненавидит городскую жизнь. Только подумайте!
 – Помешанный! – категорично вынес приговор Руперт.
 Меривейл вздрогнул.
 Из вестибюля донесся какой-то шум, словно кто-то приехал. Все вскочили на ноги, но тут же смущенно переглянулись.
 – Визитер, – сказала Фанни. – Я уверена, это только…
 Дверь распахнулась. На пороге стоял его светлость герцог Эйвон в сапогах со шпорами и в дорожном плаще. Рядом, рука об руку с ним, стояла Леони, раскрасневшаяся и сияющая. Она уже сбросила плащ и шляпу, и огненные кудри рассыпались по плечам.
 Раздались нестройные восклицания. Фанни бросилась к ним, что-то бессвязно лепеча. Руперт размахивал салфеткой над головой.
 – Что я вам говорил! – кричал он. – Мадемуазель де Сен-Вир!
 Его светлость поднял белую руку, призывая их к молчанию. На его губах играла странная, гордая улыбка.
 – Нет, Руперт, – сказал он с легким поклоном. – Имею честь представить вам всем… мою герцогиню!
 – Гром и молния! – охнул Руперт и ринулся вперед.
 Но первой к Леони подбежала Фанни.
 – Ах, любовь моя! Я так рада… Просто поверить не могу! Где ты ее нашел, Джастин? Глупая, глупая девочка! Мы все так перепугались… Поцелуй меня еще раз, душечка!
 Руперт отстранил ее.
 – Ну-ка, сорвиголова! – сказал он и влепил ей звонкий поцелуй. – Какой сестрицей ты меня одолжил, Джастин! Я-то с самого начала знал, что ты ее отыщешь. Но уже и поженились, черт побери! Это уже чересчур!
 Его отстранил Меривейл.
 – Милая крошка Леони! – сказал он. – Джастин, поздравляю вас!
 Тут в свою очередь подошли Арман с Давенантом. Арман потряс руку Эйвона.
 – А как же мое разрешение на брак с моей племянницей? – спросил он с притворным негодованием.
 Эйвон щелкнул пальцами.
 – Вот что я даю за твое разрешение, мой милый Арман, – сказал он и посмотрел на Леони, окруженную друзьями, которые наперебой засыпали ее вопросами.
 – Где она была? – Арман подергал его за рукав.
 Его светлость не отвел взгляда от Леони.
 – Где она была? Где я и думал ее найти. В Анжу, у кюре, о котором я упоминал, – сказал он. – Ну, Фанни, ты одобряешь мой выбор?
 Она расцеловала его.
 – Милый, я уже много месяцев мечтала об этом для тебя! Но обвенчаться тайно, когда я обдумывала такую великолепную свадьбу! Право, это нестерпимо! Милая, милая девочка! Я сейчас расплачусь от радости!
 Внезапно наступила тишина. В дверях стояла мадам де Сен-Вир, робко глядя на Леони. Секунду длилось неловкое молчание. Затем Леони подошла к ней и протянула руку с милой застенчивостью.
 – Ма… mere? [181] – сказала она.
 Графиня судорожно зарыдала и обняла ее. Леони обвила рукой плечи матери и увела ее.
 Фанни достала носовой платок.
 – Милая, добрая девочка, – всхлипнула она. Давенант схватил руку Эйвона и потряс ее.
 – Джастин, у меня нет слов выразить, как я рад!
 – Мой милый Хью, какая неожиданность! – протянул его светлость. – Я не сомневался, что все ограничится укоризненным покачиванием головы.
 Хью рассмеялся.
 – Нет, нет, друг мой, не на этот раз! Наконец-то ты научился любить кого-то больше, чем себя, и я верю, что ты будешь хорошим мужем своей герцогине.
 – Таково мое намерение, – ответил его светлость, сбрасывая плащ. Его щеки утратили былую бледность, но он поднял лорнет со своей всегдашней манерой и оглядел столовую. – Мой дом просто полон людьми! – заметил он. – Неужели нас ждали?
 – Ждали?! – повторил Руперт. – Мягко сказано, черт побери! Да последние десять дней мы только и делали, что ждали тебя! Вот так! Ты-то упорхнул в Анжу, а каково пришлось нам! Арман то и дело появляется, будто чертик из коробки, мадам наверху рыдает, пол-Парижа обивают порог в надежде что-нибудь разнюхать – не дом, а муравейник какой-то! Разве что Меривейл все еще ночует у де Шатле? Что-то я его за завтраком не вижу, слава тебе Господи!
 – Я хочу узнать одно, – вмешался Меривейл, пропустив слова Руперта мимо ушей. – Вы до самого Анжу ехали в этом невозможном золотом костюме?
 – Черт! Он же переполошил все деревни по дороге! – засмеялся Руперт.
 – Нет, друг мой, увы, нет, – вздохнул его светлость. – Я облачился в более скромную одежду, едва мы остановились переменить лошадей. Арман, все хорошо?
 – О да, Джастин! Моя сестра написала признание, едва была в силах взять перо в руку, мой былой племянник получит ферму и покинет высший свет. Я у тебя в долгу, который никогда не смогу заплатить.
 Его светлость налил себе бургундского.
 – Я уже, мой милый, получил в уплату твою племянницу.
 Вернулась Леони и тотчас подошла к Эйвону.
 – Матушка хочет побыть одна, – сказала она печально, но тут же ее глаза снова заблестели. – О, я так рада, что опять вижу вас всех!
 Руперт толкнул Давенанта локтем.
 – Погляди на лицо Джастина! – шепнул он. – Ты когда-нибудь видел подобную гордость? Леони, я дьявольски счастлив и, с твоего разрешения, вернусь к моему каплуну.
 – Я тоже ужасно голодна! – Она кивнула. – Мадам, вы и представить себе не можете, как приятно быть замужней дамой!
 – Ах, не могу? – вскричала миледи. – Как прикажете это понимать? – Она подвела Леони к стулу во главе стола. – Садись, любовь моя.
 – Мадам, но это же ваше место? – сказала Леони.
 – Душечка, теперь я гостья в твоем доме, – ответила Фанни и сделала ей реверанс.
 Леони вопросительно взглянула на Эйвона.
 – Да, малютка. Садись.
 – Voyons, я чувствую себя ужасно важной, – сказала Леони, устраиваясь на стуле с высокой спинкой. – Руперт сядет рядом со мной с этой стороны, а… а… – она замялась, – мосье де Сен… я хочу сказать, мой дядя, с другой.
 – Прелестно, радость моя, – кивнула миледи и опустилась на стул по правую руку Эйвона.
 – И раз я теперь герцогиня, – сказала Леони весело, – Руперт должен обходиться со мной почтительно, n'est-ce pas, монсеньор?
 Эйвон улыбнулся ей через стол.
 – Тебе достаточно сказать только слово, mignonne, и он будет изгнан из стен этого дома.
 – К черту почтение! – объявил Руперт. – Прошу, запомни, теперь ты моя сестра! Черт, о чем я только думаю! – Он вскочил и поднял рюмку. – Предлагаю тост, – воскликнул он. – За герцогиню Эйвон!
 Остальные дружно встали.
 – За герцогиню! – поклонился Давенант.
 – За мою любимую сестру! – воскликнула Фанни.
 – За мою жену! – негромко сказал герцог.
 Леони, залившись румянцем, встала, оперлась на руку Руперта и вспрыгнула на стул.
 – Благодарю вас, – сказала она. – Очень-очень благодарю. Можно и я предложу тост? Ну, пожалуйста!
 – Да, конечно! – ответил Руперт.
 – Монсеньор! – провозгласила Леони и забавно ему поклонилась. – Ад, а где моя рюмка? Руперт, дай ее мне поскорее!
 Все выпили за здоровье герцога.
 – А теперь, – сказала Леони, – я выпью за Руперта, потому что он был таким добрым ко мне и таким полезным!
 – За тебя, мой смелый мальчик, – сказал его светлость серьезно. – И что теперь, плутовка?
 Все еще стоя на стуле, Леони ликующе объявила:
 – Voyons, я поднимаюсь в мире все выше и выше!
 – Ты свалишься со стула, дурочка, если будешь так прыгать! – предостерег ее Руперт.
 – Не перебивай! – с упреком сказала Леони. – Я сочиняю спич!
 – Господи спаси нас и помилуй, что ты еще затеешь? – сказал неукротимый Руперт.
 – Tais-toi, imbйcile! [182] Сначала я была крестьянкой, а потом стала пажом. Потом меня сделали воспитанницей монсеньера, а теперь я герцогиня! Я стала очень респектабельной.
 Его светлость подошел к ней и снял ее со стула.
 – Моя малютка, – сказал он, – герцогини не пляшут на стульях, и они не называют своих братьев «imbйcile».
 На щеках Леони заиграли ямочки, и она заявила твердо:
 – А я – да!
 Руперт укоризненно покачал головой.
 – Джастин прав, – объявил он. – Ты должна следить за своими манерами, сорвиголова. И никаких больше букетов от принцев крови, э, Джастин? Достоинство! Вот в чем соль! И еще ты должна отрастить волосы и разговаривать со мной вежливо. Провалиться мне, если я соглашусь на сестру, которая говорит моим друзьям, что я идиот! Вежливость, миледи, и чуточку высокомерия вашего супруга! Вот что тебе нужно, верно, Фан?
 – А ба! – сказала герцогиня Эйвон.