Аннотация: Джессика Мередит — красивая молодая женщина, исполнительный директор крупной американской компании, приезжает на деловые переговоры в Бразилию. В один из вечеров она получает приглашение на светский прием, который, к ее изумлению, превращается в разнузданную оргию.
 Спасенная таинственным незнакомцем в маске, Джессика познает с ним восторг чувственной близости, но это лишь начало ее истории, в которой есть любовь и ненависть, страсть и предательство.


---------------------------------------------


 Дженнифер Блейк
 Тигрица



 1


 Нет, напрасно она дала себя уговорить и поехала на эту вечеринку…
 Джессика Мередит подумала об этом, едва успев перешагнуть порог роскошного дома в стиле модерн — одного из многих, выросших в последние годы на унылой южной окраине Рио, на месте заброшенных кофейных плантаций и пустырей. С момента ее появления прошло всего полчаса, но за это время ее подозрение успело окрепнуть и превратиться в уверенность.
 Правда, это тревожное ощущение было подсознательным; во всяком случае, никаких видимых причин для беспокойства у Джессики не было. Конечно, хозяин и хозяйка, радушно встречавшие гостей в огромном вестибюле, не принадлежали к бразильской аристократии, однако и к наглым выскочкам, нуворишам, сколотившим состояние на спекуляции нефтью, их причислить было нельзя. Держались они с естественной простотой, нисколько не кичась свалившимся на них богатством. Их усадьба с остроугольной, ломаной крышей и высокими потолками была обставлена с изящной роскошью, свидетельствующей не только о высоких доходах хозяев, но и о достаточно тонком вкусе. Шампанское, которое разносили официанты в белых куртках и белых перчатках, оказалось выдержанной «Вдовой Клико», а бразильский национальный напиток кайпериньо — термоядерная смесь рома и забродившего сока сахарного тростника — подавался в дорогих хрустальных бокалах.
 Лица большинства гостей скрывали маски. Изысканно-экстравагантные, богато украшенные перьями, жемчугами и драгоценностями, они удачно дополняли сшитые на заказ костюмы и вечерние платья, каждое из которых стоило, должно быть, целое состояние. Бриллиантовые колье, броши, диадемы и другие украшения, которые были на женщинах, ярко вспыхивали и играли при каждом повороте головы и при каждом движении изящной руки. Плывшие в воздухе ароматы изысканных духов соперничали с запахами тропических цветов, во множестве украшавших просторную залу. Иными словами, если сбросить со счетов необычные одеяния гостей, прием был в меру роскошным и традиционным. Ничто, казалось, не угрожало Джессике, ничто не предвещало беды, и все же…
 И все же что-то здесь не так, подумала она, тревожно глядя по сторонам. Напряжение, казалось, буквально витало в воздухе, который стал совершенно сизым от скопившегося под потолком сигарного дыма. Вино лилось рекой, и гости поглощали крепкие напитки с лихорадочной поспешностью, словно стремясь поскорее захмелеть. Многие уже преуспели в этом, и возбужденное гудение множества голосов — более громкое, чем следовало, — все чаще прерывалось взрывами ничем не сдерживаемого, почти истерического смеха. Музыканты на эстраде, скрытой фикусами в кадках, налегали на барабаны, бонго и тамбурины, и звуки ломившейся в уши самбы буквально гипнотизировали собравшихся своим незатейливым, зажигательным ритмом. Несколько пар, кружившихся под эту неистовую, дикую, первобытную музыку, уже почти не прислушивались к мелодии; танцующие просто прижимались друг к другу со все возрастающей чувственностью, которая едва оставалась в рамках приличий.
 Разумеется, следовало сделать поправку на то, что в Бразилии в эти дни гремел знаменитый Карнавал — безумный, неистовый, чувственный праздник, предшествующий длительному и суровому Великому посту, который иногда называли «прощанием с плотью». Нечто подобное происходило каждой весной и в Новом Орлеане — городе, откуда приехала Джессика. Карнавал Марди Гра всегда был ее самым любимым праздником.
 Размышляя о причинах своей необъяснимой тревоги, она неожиданно подумала о том, что особенно удивляться, впрочем, нечему. Джессика никогда не любила большие и шумные приемы, да и в обществе незнакомых людей ей всегда становилось неуютно. Кроме того, после сегодняшней деловой встречи она была меньше всего расположена к тому, чтобы веселиться, пить вино и танцевать. Переговоры провалились или почти провалились, и, возвращаясь в отель, Джессика хотела только одного — поужинать и лечь спать.
 Но осуществить свой план ей не удалось. В вестибюле гостиницы Джессику перехватил Кейл — ее троюродный брат и деловой партнер, с которым она приехала в Рио на переговоры. Кейл только что встретил в баре каких-то своих шапочных знакомых, которые как раз собирались на вечеринку. Узнав о том, что у Кейла нет никаких планов на вечер, гостеприимные бразильцы тут же пригласили его поехать с ними, и Кейл отправился разыскивать Джессику.
 По его словам, им не стоило пренебрегать редкой возможностью увидеть не только деловой фасад, но и настоящую жизнь Рио. Кроме того, Кейл считал, что Джессике полезно будет отвлечься и хотя бы ненадолго забыть и об их компании «Голубая Чайка. Морские перевозки и фрахт», и о нависшей над компанией угрозой поглощения.
 Сначала Джессика отказывалась — развлекаться ей совсем не хотелось, — но Кейл принялся убеждать ее в том, что ей просто необходимо сменить обстановку и выбраться из гостиничного номера, в котором она просидела почти неделю, работая со сметами и счетами. Он говорил так горячо, а взгляд его голубых глаз был таким искренним и серьезным, что Джессика в конце концов подумала, что в его словах есть резон. Когда же Кейл напомнил, что в последние два года Джессика работает практически без выходных, не получая за это ничего, кроме новых забот и беспокойства, способных лишь состарить ее раньше срока, она наконец сдалась.
 Кейл был во многом прав, и Джессика не могла не признавать этого. Именно сознание его правоты и заставило ее принять приглашение, хотя сейчас она искренне жалела, что не сумела настоять на своем и не отправила Кейла на вечеринку одного. Впрочем, если она и допустила ошибку, то исправить ее не было уже никакой возможности, поскольку, представив ее хозяевам и вручив ей запотевший бокал шампанского, Кейл загадочным образом исчез. Во всяком случае, его нигде не было видно, и Джессика начала всерьез подозревать, что кузен сознательно прячется от нее, понимая, что как только она увидит его, то сразу же спросит, не пора ли им вернуться в гостиницу.
 Внимание Джессики неожиданно привлекли громкие голоса, раздавшиеся всего в нескольких шагах от того места, где она стояла, предаваясь своим невеселым размышлениям. Оглянувшись, Джессика увидела мужчину и женщину, которые, сердито сверкая глазами, что-то быстро говорили друг другу на португальском. Неожиданно мужчина щелкнул пальцами перед самым носом женщины и, круто развернувшись, быстро пошел прочь, решительно прокладывая себе путь в толпе. Женщина смотрела ему вслед; в ее глазах стояли слезы, а губы под украшенной блестками красной бархатной полумаской жалко дрожали.
 Не желая показаться бестактной, Джессика поспешно отвернулась. Настроение упало еще больше. Нет, здесь ей определенно не нравилось.
 Тяжело вздохнув, Джессика оглядела зал, и взгляд ее невольно задержался на невысоком здоровяке с удивительно широкой грудью и мощными плечами, который стоял у противоположной стены. Лицо незнакомца было закрыто маской из коричневых и красных перьев, которые делали его удивительно похожим на похотливого индюка. В прорезях маски поблескивали маленькие карие глаза, которые еще больше усиливали сходство мужчины с птицей.
 Увидев, что Джессика смотрит на него, толстяк отделился от группы гостей и двинулся в ее сторону. В его тяжелой, деланно-небрежной походке, в полных, влажных губах, которые он облизывал, было что-то такое, отчего по спине Джессики пробежал странный холодок. Джессика в тревоге завертела головой, ища взглядом Кейла, но его нигде не было. Ей оставалось одно — бежать, но все пути к отступлению были отрезаны плотной толпой гостей.
 С тревогой следя за незнакомцем краешком глаза, Джессика попыталась составить в уме какую-то холодно-вежливую фразу, которая должна была показать здоровяку, что у нее нет никакого желания с ним знакомиться, но не успела. От резной полуколонны в двух шагах справа от нее неожиданно отделился высокий мужчина, который все это время стоял совершенно спокойно и потому не привлек внимания Джессики. Темноволосый, широкоплечий, в черной шелковой накидке с капюшоном и полумаске-домино из черного бархата, он сделал всего один широкий и быстрый шаг, преградив дорогу приближавшемуся к Джессике здоровяку. Наклонившись к его уху, он произнес всего несколько коротких слов, но здоровяк остановился как вкопанный. На мгновение Джессике показалось, что сейчас начнется драка, поскольку человек-индюк сжал огромные кулаки. Казалось, даже перья на его маске воинственно встопорщились, но ничего не произошло. Благородный разбойник в черной полумаске небрежно — и вместе с тем властно — взмахнул рукой, и здоровяк, круто развернувшись, сердито затопал к бару, расталкивая гостей плечом.
 Черная полумаска тем временем повернулась к Джессике. Взгляд незнакомца был пристальным, оценивающим, но его не прикрытые бархатом, красиво вылепленные губы скривились в улыбке, которая показалась Джессике неодобрительной.
 Под этим взглядом Джессика невольно вспыхнула. На вечеринку она пришла без маски, но до последнего момента это ее ничуть не волновало. Кейл с самого начала предупредил ее, что они идут на обычную вечеринку, а не на костюмированный бал, и что маски, которые наденут некоторые приглашенные, являются просто данью традиции. В самом деле, гостей, которые пренебрегли этим обычаем, оказалось довольно много, и Джессика не испытывала никакой неловкости от того, что не закрыла лицо. Сейчас же она чувствовала себя так, словно явилась голой на симфонический концерт.
 Сердито пожав плечами, Джессика резко повернулась спиной к залу и стала смотреть в окно. От резкого движения голова у нее закружилась, и она машинально подняла руку, коснувшись прохладного стекла.
 Ей было жарко, и не только от смущения. В зале собралось столько людей, что кондиционеры не справлялись с поистине тропической жарой, да и спиртного она выпила немало. Кейл — вот предатель! — бросил ее на произвол судьбы, и Джессика, у которой не было здесь никаких знакомых, даже слегка растерялась. Не испытывая никакого желания присоединиться ни к одной из групп гостей, она слишком налегала на ледяное шампанское и кайпериньо, и результат не замедлил сказаться. Чтобы не захмелеть окончательно, ей просто необходимо было что-нибудь съесть, благо сервированный для фуршета стол в дальнем конце зала буквально ломился от самой разнообразной снеди. У Джессики же с самого утра не было во рту маковой росинки. Завтрак ее состоял из чашки кофе и пары сухих бисквитов, а обедать она не пошла — прежде всего из-за того, что слишком волновалась перед предстоящей деловой встречей и все равно не смогла бы проглотить ни кусочка. Что касалось ужина, то в ресторанах Рио раньше десяти вечера ни на что существенное надеяться было нельзя, и они с Кейлом уехали из отеля на голодный желудок, рассчитывая перекусить там, куда их пригласили.
 Тут Джессика подумала, что может вообще исчезнуть под предлогом того, что она, дескать, отправилась в ресторан. Но сначала нужно было предупредить Кейла, а она никак не могла его найти.
 Пока же ей больше хотелось пить, чем есть. С жадностью выпив воду, образовавшуюся на дне бокала от растаявшего льда, Джессика поставила его на ближайший столик и снова отвернулась к окну. Темное стекло отразило светлый овал ее лица; тонкие, словно выточенные из кости черты; ясные зеленые глаза; блестящие рыжевато-коричневые волосы до плеч и золотую вышивку на плечах вечернего платья из бежевой льняной ткани. Отражение слегка расплывалось, и Джессика невольно подумала о том, что она похожа на призрак, которому заказан вход в мир радости и веселья, отблески которого она видела за своей спиной.
 Это сравнение нисколько ее не подбодрило; напротив, Джессика почувствовала себя еще более подавленной и разочарованной. Куда бы она ни пошла, она везде оставалась чужой и оттого — одинокой.
 Панорама за окном мало чем отличалась от снимков, виденных ею в многочисленных рекламных проспектах и дорожных журналах для путешественников. Огни ночного Рио расположились вокруг залива сверкающим полумесяцем, а чуть дальше вздымались знаменитая Пан-ди-Асукар и примыкающие к ней холмы, напоминающие апельсиновое желе, выложенное на черную глазурованную тарелку вод.
 Рио, прекрасный Рио-де-Жанейро… Этот город во многом был похож на Новый Орлеан, своеобразную столицу греховных наслаждений и сладостных пороков, где все — и коренные обитатели, и приезжие — жили только настоящим, не заботясь ни о прошлом, ни о будущем. В свое время Джессика тоже была полна самых честолюбивых планов, туманных надежд и решимости не упустить свой шанс и схватить за хвост птицу-удачу, однако ее мечтам, наверное, уже не суждено было сбыться. Как бы там ни было, к настоящему моменту никаких особых надежд она уже не питала.
 С губ Джессики сорвался невольный вздох. Где-то там, в одном из небоскребов на берегу бухты, располагалась штаб-квартира КМК, в которой они с Кейлом побывали сегодня во второй половине дня. «Компанья Маритима Кастеляр» занимала несколько верхних этажей современного небоскреба из стали и стекла, но их сразу провели в кабинет президента КМК Рафаэля Кастеляра-и-Торреса. Это было просторное помещение с одной прозрачной стеной, откуда открывался потрясающий вид на океан. По углам стояли антикварные столики, инкрустированные слоновой костью и редкими породами дерева, и на каждом из них возвышались абстрактные скульптуры. Все они — непропорциональные, вытянутые — изображали одну и ту же обнаженную женщину, которая то протягивала руки к солнцу, то склонялась к пробивающемуся из земли ростку, то плескалась в волнах. «Современная Афродита», — с легкой неприязнью подумала Джессика. На стене рядом с подлинником Сезанна висела старинная мореходная карта в тяжелой позолоченной раме, а массивный диван и тяжелые кресла, обтянутые кордобской кожей, оживляли вышитые шелковые подушки.
 Человек, который поднялся им навстречу из-за огромного — размером с небольшой остров — стола из резного розового дерева, поразил Джессику своей бросающейся в глаза молодостью. Идя на деловую встречу, она предполагала, что президент и исполнительный директор КМК будет несколько старше, поскольку она знала, что этот человек вот уже несколько лет ведет дела с ее дедом.
 На вид Рафаэлю Кастеляру было лет тридцать пять. Он был смуглым брюнетом с располагающей улыбкой и мягкими, вкрадчивыми манерами, которые с равным успехом можно было назвать и изысканными, и слащавыми. Джессике, правда, показалось, что он выглядел бы более естественно на поле для гольфа, чем в строгой деловой обстановке своего офиса, однако вскоре она заметила, что высокая, широкоплечая фигура атлета и обветренная, бронзовая кожа человека, проводящего много времени на свежем воздухе, сочетаются в нем с повадками опасного и дерзкого хищника, который не боится никого и ничего, но предпочитает хитрость и прыжок из засады тактике прямого удара в лоб. Родись Рафаэль Кастеляр несколькими столетиями раньше, и он мог бы стать одним из конкистадоров, которые в поисках сокровища инков шли напролом сквозь первобытную сельву, истребляя по пути индейские племена, но в двадцатом столетии ему пришлось довольствоваться скромным постом главы судоходной компании, которая, впрочем, была самой крупной в Южной Америке. Как бы там ни было, президент КМК умело маскировал свои инстинкты хищника, предпочитая сначала очаровать жертву и только потом нанести ей сокрушительный удар. Насколько было известно Джессике, в большинстве случаев Кастеляр добивался всего, чего хотел.
 В настоящий момент он очень хотел заполучить «Голубую Чайку».
 А Кастеляр вовсе не спешил приступить к делу. Пока пожилой официант подавал в крошечных чашечках кафесиньо — крепчайший бразильский кофе с сахаром, — он завел светскую беседу на совершенно постороннюю тему. При этом Кастеляр так непринужденно откинулся на спинку своего кресла, словно у него на сегодня больше не было никаких дел и он собирался от души насладиться визитом старых друзей. Лишь по прошествии получаса он словно невзначай затронул вопрос, ради решения которого Джессика и Кейл пришли к нему.
 Пока Джессика излагала свою точку зрения, Кастеляр сохранял на лице выражение вежливого радушия, однако взгляд его сразу стал цепким и пронзительным. Речь шла о предстоящем превращении «Голубой Чайки» в филиал компании Кастеляра, и Джессика пыталась убедить владельца КМК дать им больше времени на размышления. Она едва не поперхнулась, когда обнаружила, что Кастеляр едва слушает ее. Взгляд его блуждал по ее лицу, останавливаясь то на волосах, то на губах, то на руках, то на круглом мраморном колене, которое обнажилось, когда Джессика закинула ногу на ногу. В этом рассматривании не было ничего от праздного любопытства; напротив, он, казалось, внимательно фиксировал и запоминал все, что касалось ее самой, начиная от фасона одежды и кончая тем, что было скрыто под ней.
 Еще накануне поездки Джессику специально предупредили, что бразильские мужчины имеют обыкновение в упор разглядывать приглянувшихся им женщин и что их внимание может показаться неприличным тому, кто к этому не привык, однако, даже будучи в курсе дела, Джессика каждый раз чувствовала себя неуютно, когда ловила на себе вожделеющий, чувственный взгляд. В таких случаях она с особенной остротой ощущала себя легко уязвимой, слабой женщиной, что сказывалось на ее уверенности в себе самым губительным образом. Вот и теперь ей стоило огромного труда удержать себя в руках и не сбиться с мысли.
 Один раз Джессика все-таки запнулась. Это произошло в тот самый момент, когда она поняла, что внимание Кастеляра сосредоточилось на какой-то точке в нескольких дюймах ниже ее подбородка. Машинально опустив взгляд, она обнаружила, что верхняя пуговка ее блузки расстегнулась и обнажился плавный изгиб ее груди над отделанным кружевами лифчиком. Каким-то чудом ей удалось не покраснеть, но пальцы, метнувшиеся к злополучной пуговице, дрожали.
 Когда она снова подняла голову, чтобы взглянуть на бразильца, он перехватил ее взгляд и удерживал его так долго, что потрясенной Джессике показалось, будто это продолжалось не несколько мгновений, а несколько часов. Этот тяжелый, пристальный взгляд проникал в самую ее душу, стремясь узнать, кто она такая. Чтобы избавиться от этого наваждения, Джессике пришлось призвать на помощь все свое самообладание. В какой-то миг она даже задержала дыхание и под конец настолько взяла себя в руки, что ответила на его вызов, бросив на Кастеляра дерзкий взгляд.
 Глаза Кастеляра, как успела заметить Джессика, вовсе не были карими. Скорее они напоминали прозрачный темный янтарь. Если верить легендам, то именно такого цвета были глаза у таинственного ягуара майи — древнего тотема давно исчезнувшего индейского племени. И в этих глазах — на самом дне их — было нечто такое, что заставило сердце Джессики на секунду сбиться с ритма.
 Инстинкт самосохранения вовремя пришел ей на выручку, и Джессика поспешно опустила свои длинные темные ресницы. Несмотря на это, она сумела уловить момент, когда Кастеляр наконец-то отвел взгляд. Ей даже показалось, что его бронзовая с оливковым оттенком кожа слегка порозовела на скулах, что было почти невероятно.
 Но, как бы там ни было, этот небольшой дивертисмент ничуть не повлиял на результат переговоров. Кастеляр вел себя предельно вежливо, дипломатично, но и только. В ответ на приведенные Джессикой аргументы он заявил, что вполне понимает, почему они так настаивают на отсрочке. Не преминув выразить свое сожаление по поводу инсульта, который так несвоевременно вывел из строя владельца «Голубой Чайки», он с пониманием отнесся к тому, что Джессике необходимо время, чтобы освоиться в своей новой роли исполнительного директора компании. Он даже согласился с тем, что теперь, когда старый Клод Фрейзер, основатель «Голубой Чайки», не может по состоянию здоровья возглавлять дело, необходимо заново оценить возможности и авторитет компании, однако он не дал им ни одного конкретного обещания, не сделал ни одного предложения, которое Джессика и Кейл могли бы вынести на обсуждение своего совета директоров. С тем же успехом они могли вообще никуда не ездить.
 Нет, подумала Джессика, если бы она осталась дома, если бы она не приехала в Рио, она не попала бы на эту дурацкую вечеринку и не страдала бы сейчас от шума, жары и прочих экзотических особенностей бразильского Карнавала.
 Впрочем, как бы она ни притворялась, карнавальное безумие не оставило ее равнодушной. Джессика просто не могла не обращать внимания на обнаженные оливковые или шоколадные тела, на многоцветье красок, на эротические танцы, оценивающие взгляды и откровенные комментарии по поводу ее внешности и предполагаемых сексуальных привычек, которые сопровождали ее повсюду, куда бы она ни направлялась. Доносящиеся отовсюду звуки самбы, на которое ее тело откликалось помимо ее воли, беспокоили Джессику, заставляли кровь быстрее течь по жилам, и она ничего не могла с этим поделать. Желание кружиться под эти зажигательные ритмы, желание сбросить одежду и танцевать полуголой на одном из многочисленных помостов, украшенных яркими перьями, алыми и зелеными лентами и мишурой, становилось порой таким сильным, что лишь усилием воли Джессика заставляла себя сдержаться. Всякий раз в такие моменты, когда ей удавалось победить настойчивый зов тела, в ней нарастало ощущение, что она что-то теряет и что ее жизни недостает чего-то очень важного, но чего — этого ей никак не удавалось постичь. И в то же самое время всеобщая, ничем не сдерживаемая чувственность раздражала Джессику и заставляла ее постоянно хмуриться.
 Чувственность… Эта сторона ее характера так долго оставалась невостребованной, что воздержание вошло в плоть и кровь Джессики, став ее второй натурой. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то или что-то напоминало ей о сексе. Неуемный, неистовый бразильский праздник, прославляющий плотскую любовь и кричащий о ней со всех перекрестков, нервировал Джессику, заставлял раздражаться по пустякам, но все это было сущей ерундой по сравнению с тем, что она ощутила, придя на вечеринку. Мало того, что от разгоряченных тел здесь было жарко, как в прачечной. Напряжение, повисшее в воздухе, казалось Джессике нездоровым: все собравшиеся словно чего-то ждали, и каждый носил маску, как будто скрывая под ней свое собственное «я» и свои истинные желания, склонности и пороки.
 На мгновение Джессике показалось, что она вот-вот задохнется. Она отчаянно хотела оказаться снаружи, в прохладной ночной темноте, где она могла бы дышать, где она могла бы слушать тишину, любоваться крупными звездами в ночном небе и океаном, который негромко вздыхал и ворочался во сне где-то за цепочкой редких холмов. В этих простых и прекрасных вещах она нуждалась гораздо больше, чем в громкой музыке и обществе незнакомых людей, предающихся чрезмерному, неестественному, шумному веселью.
 Оглянувшись через плечо, Джессика смерила взглядом расстояние, отделявшее ее от высоких двойных дверей залы. За ними лежал просторный вестибюль, в который они с Кейлом попали, поднявшись по широкому парадному крыльцу из белого мрамора. К сожалению, от дверей Джессику отделала толпа из нескольких десятков гостей, многие из которых уже не раз поглядывали на нее с выражением, которое можно было назвать вежливым интересом лишь с большой натяжкой.
 Зато справа от себя — всего в нескольких шагах — Джессика обнаружила утопленную в стене застекленную дверь, которая вела в огороженный высокой каменной стеной внутренний дворик. Возможно, подумала она, из патио есть и другой выход.
 И, внезапно приняв решение, Джессика шагнула к дверям.
 Не успела она пройти и двух шагов, как свет замигал и начал гаснуть. Заметавшись, как птица среди гигантских хрустальных сталактитов, из которых была сделана огромная люстра, он мигнул один, два, три раза. По толпе гостей прокатился восторженный ропот, напоминающий стон ветра, а лампы мигнули в четвертый, последний раз и погасли совсем. Зал погрузился в кромешную тьму.
 Джессика застыла на полушаге. Оркестр на эстраде перестал играть, но в наступившей тишине что-то происходило. Потом в темноте раздался пронзительный женский смех, перешедший в нервное хихиканье. В дальнем углу залы торжествующе хрюкнул мужчина, протестующий женский голос произнес несколько неразборчивых фраз и неожиданно оборвался. Одновременно сразу из дюжины мест донеслись какая-то возня и негромкие звуки, в которых Джессика без труда опознала звук расстегиваемых «молний». Где-то затрещала разрываемая ткань, и мужской голос громко выругался по-португальски.
 В темноте снова ожил оркестр, но струнные и духовые молчали. Слышны были только ударные — барабаны и бонго. Выводимый ими рокочущий ритм был примитивным, первобытным и властным. Он отсчитывал каденции с точностью метронома и был таким же монотонным и неумолимым. Казалось, сама темнота начала раскачиваться и пульсировать под эту странную музыку, и по стенам заметались какие-то бледные тени.
 Прошло несколько секунд, и глаза Джессики совершенно освоились с темнотой. Оглядевшись по сторонам, она невольно ахнула и, заморгав от неожиданности и ужаса, непроизвольно отпрянула назад, прижимаясь спиной к стене.
 В слабом свете далеких городских огней, проникавшем сквозь занавешенные прозрачным тюлем широкие окна, Джессика увидела множество мужчин и женщин, которые раскачивались из стороны в сторону, сходились и расходились в примитивном, жестоком танце. Они целовались, обнимались, срывали друг с друга одежду и тут же опускались на пол, где на ковре уже извивались, двигались, возились десятки обнаженных тел. Отовсюду доносились звонкие шлепки, сочные звуки поцелуев, пыхтение и негромкие протяжные стоны.
 Джессика поняла, что гости, пришедшие на вечеринку, занимаются любовью прямо на полу, а вернее — трахаются с кем попало, не заботясь ни о чем, кроме удовлетворения собственных желаний.
 С новой силой почувствовав грозящую ей опасность, Джессика решила бежать отсюда как можно скорее.
 Где Кейл?
 Она напрягла зрение, но высокой фигуры ее кузена нигде не было видно. Джессика открыла рот, чтобы позвать его, но так и не издала ни звука. В сложившихся обстоятельствах привлекать к себе внимание было бы неблагоразумно.
 О том, чтобы пробраться к входным дверям сквозь груды копошащихся на полу тел, нечего было и думать. В темноте, особенно вдали от окна, было очень трудно разглядеть, куда ступаешь и есть ли кто-то поблизости. Джессика могла просто не заметить протянутых к ней рук или заметить слишком поздно. Тогда ее схватят за ноги, повалят на землю, сорвут одежду и…
 Нет, она не будет об этом думать. Все происходящее представлялось Джессике настолько чудовищным, что разум отказывался поверить в реальность того, что творилось вокруг.
 Нет, рассудила Джессика, искать Кейла сейчас — бесполезно. Она должна сама найти выход и убраться из этого ужасного места. С ним все будет в порядке: в конце концов, он — мужчина, а не слабая женщина.
 Интересно, знал ли он, чем все это кончится? Может быть, его все-таки предупредили?
 Нет, не может быть! Джессика хорошо знала своего кузена и была уверена, что он и близко не подошел бы к усадьбе, если бы знал, что вечеринка превратится в оргию. Во-первых, Кейл никогда не принадлежал к тому типу мужчин, которым подобные приключения были по душе, а во-вторых, он прекрасно знал, как относится Клод Фрейзер к людям, которые не умеют держать себя в руках и идут на поводу своего любострастия. Если дед когда-нибудь узнает, что Кейл и Джессика присутствовали на подобного рода вечеринке, неприятностей не оберешься. В глазах старика сексуальная распущенность была едва ли не самым страшным грехом.
 Внутренний двор! Пожалуй, это единственная возможность спастись!
 Джессика помнила, что ведущая в патио застекленная дверь была где-то совсем недалеко. Сделав шаг в ту сторону, она с трудом различила в темноте светлые прямоугольные стекла, поскольку освещавшие внутренний двор светильники тоже были погашены. Быстро оглядевшись по сторонам, она нащупала бронзовую резную ручку и, повернув ее, с осторожностью открыла дверь и выскользнула из залы. Почувствовав, как легкие ее наполняются прохладным, пахнущим солью и йодом ночным воздухом, Джессика с облегчением вздохнула.
 Высокие пальмы, росшие по углам прямоугольного патио, заслоняли зарево большого города, и во внутреннем дворе усадьбы было едва ли не темнее, чем в зале. Самая темная тень лежала под выступом балкона, нависающего над дальним концом патио, но Джессика была почти уверена, что, кроме нее, здесь никого нет. Во всяком случае, при ее появлении ничто не шевельнулось во тьме, и только длинные пальмовые листья потихоньку раскачивались в такт дыханию легкого ночного ветра.
 Не тратя даром драгоценного времени, Джессика быстро обошла патио по периметру. Высокие стены были увиты плющом и цветущим жасмином, а в одном месте она обнаружила крошечный фонтанчик, бьющий прямо из листвы в подставленную мраморную чашу, и пару каменных скамеек рядом, но никакого выхода на улицу здесь не было. Еще одна стеклянная дверь в тени под балконом вела, по всей видимости, в противоположное крыло усадьбы, но она была надежно заперта.
 Джессика оказалась в ловушке.
 Она еще не успела осознать этого как следует, когда за ее спиной с негромким щелчком открылась дверь, в которую она только что вошла. Джессика резко повернулась на звук, и ей показалось, что она различила какую-то тень, которая метнулась в сторону от темнеющего на побеленной стене дверного проема. Конечно, в кромешном мраке легко было и ошибиться, но Джессика неожиданно испытала такой острый приступ страха, что почти машинально попятилась в густую тень под балконом. Упершись спиной в квадратную каменную опору, она прижалась спиной к шершавому камню и замерла, напряженно прислушиваясь.
 Ничего.
 А это что за звук?..
 Джессика вздрогнула: ей показалось, будто она различает осторожные, крадущиеся шаги.
 Прошло несколько мучительно долгих секунд. В замкнутом со всех сторон патио каждый шорох должен был раздаваться достаточно отчетливо, но Джессику окружало настороженное безмолвие. Только из залы, откуда она так своевременно бежала, доносились приглушенные расстоянием смешки, вскрики и ритмичный барабанный бой.
 Дрожь пробежала по всему ее телу, а дыхание стало жарким и частым. Стиснув зубы, Джессика попыталась взять себя в руки, но справиться с овладевшим ею страхом, к которому примешивались смутные предчувствия и странное волнение, оказалось нелегко.
 Как могут эти люди заниматься сексом со случайными партнерами? Что заставило этих женщин отдаться первому же мужчине, который подошел под покровом темноты? Какое безумие, какой неутолимый голод сделали это возможным? Должны же быть какие-то правила, подумала Джессика, но какие?! Или, может быть, никаких правил не существует вовсе, и в мгновение, когда в зале погас свет, гостями овладел древний первобытный инстинкт, проснувшийся под влиянием момента? Но как можно просто протянуть руку и взять того, кто тебе приглянулся, — схватить, подмять под себя и?..
 Нет, Джессика не могла этого ни понять, ни принять. Пожалуй, сейчас лучше не думать об этом, тем более что в эту минуту у нее были совсем другие проблемы.
 Странный шорох, который она услышала несколько секунд назад, по-прежнему не давал ей покоя. Это могла быть пальмовая ветвь, скребущая по верхнему краю стены, или птица, потревоженная в своем гнезде ее неожиданным появлением; в конце концов, это мог оказаться просто сухой лист, который протащил по каменным плитам патио сонный ночной сквозняк.
 Это могло быть все что угодно.
 Или ничего.
 Джессика неловко переступила с ноги на ногу и подумала, что не может стоять здесь вечно. С каждой секундой вероятность того, что ее одиночество будет нарушено, увеличивалась, и ей оставалось только надеяться, что это будет просто ищущая уединения парочка, слишком увлеченная друг другом, чтобы обращать внимание на нее. А если нет? Если на нее набредет некто, по слепой прихоти случая оставшийся без пары? Нет, ей необходимо снова вернуться в залу и попытаться пробраться к выходу через лабиринт сплетенных на ковре тел, чего бы это ни стоило.
 Приняв такое решение, Джессика оттолкнулась от колонны и, пообещав самой себе не краснеть и не бояться, шагнула к распахнутой двери.
 И в этот самый момент чьи-то руки обхватили ее сзади и сжали с такой силой, что Джессике показалось, будто у нее затрещали ребра. Она хотела крикнуть, но чья-то жесткая ладонь зажала ее рот. Едва не теряя сознание от страха, Джессика все же попыталась вырваться из этих сильных объятий, но противник слегка приподнял ее над полом — ровно настолько, чтобы она потеряла опору под ногами, — и потащил в чернильную мглу под балконом.
 Страх Джессики внезапно прошел, уступив место слепой ярости. Рывком высвободив одну руку, Джессика вслепую двинула локтем назад, надеясь попасть нападавшему по ребрам, но удар получился скользящим и не причинил ему вреда. В ответ мужчина лишь сильнее сдавил ее в стальных объятиях, да так, что у Джессики потемнело в глазах.
 Она еще пыталась бороться, но ее беспорядочным ударам недоставало точности и силы. Джессика задыхалась, перед глазами плыли оранжевые круги, а кровь стучала в ушах словно колеса проносящегося на бешеной скорости товарного поезда. Казалось, нападавшему достаточно сделать еще одно, совсем небольшое усилие, и она будет полностью в его власти…
 Неожиданно Джессика почувствовала себя свободной и, не удержавшись на ногах, неловко упала на четвереньки. Со всхлипом втянув воздух, она расслышала над самой своей головой тупой удар и сдавленное проклятье. С трудом обернувшись через плечо, Джессика увидела двух борющихся мужчин. Послышался звук еще двух увесистых ударов, взлетели вверх сжатые кулаки, и две фигуры отпрянули одна от другой. Один из мужчин остался стоять, а второй повалился на каменные плиты двора. В следующую секунду он, однако, вскочил на ноги и, слегка припав к земле, словно паук, которого прижгли спичкой, принял оборонительную позу.
 Высокая тень быстро двинулась вперед, но столкновения не произошло. Второй человек, который стоял, слегка пошатываясь, попятился назад, потом повернулся и нетвердой рысью бросился прочь. Звук барабанов и протяжные сладострастные стоны, доносящиеся из зала, на мгновение стали громче и снова затихли — это стеклянная дверь сначала распахнулась шире, а потом захлопнулась. Очевидно, бежавший с поля боя мужчина вернулся в зал.
 Высокая тень двигалась теперь по направлению к Джессике, которая все еще стояла на четвереньках. Приблизившись и склонившись над ней, незнакомец негромко присвистнул и, поправив на плечах черную накидку, легко опустился рядом с ней на колени. Несмотря на темноту, Джессика рассмотрела, что верхнюю часть его лица скрывает черная бархатная полумаска.
 Незнакомец легко дотронулся до ее плеча, и Джессика, вздрогнув, отпрянула.
 Мужчина убрал руку.
 — Прошу прощения, сеньорита. Я не желаю вам зла.
 Он произнес эти слова таким тихим и глубоким голосом, что Джессика едва расслышала их. Несмотря на то, что незнакомец назвал ее сеньоритой, Джессике показалось, что его английский практически безупречен. Во всяком случае, она не уловила никаких следов португальского акцента, хотя тут она могла и ошибиться. Ее собственное сердце стучало так громко, а дыхание было таким учащенным, что, кроме этих звуков, она не слышала почти ничего. То, что ее спаситель совсем не пострадал в стремительной схватке и даже, кажется, почти не запыхался, внезапно показалось Джессике обидным и несправедливым.
 — Я… Большое спасибо, — выдохнула она наконец и попыталась встать, но голова у нее закружилась, и Джессика пошатнулась. Определенно, страх и кайпериньо нельзя было смешивать ни в каких пропорциях.
 Незнакомец поддержал Джессику, без церемоний обняв ее за плечи. Его манерам вообще были свойственны решительность и властная уверенность, хотя Джессика и не могла отрицать, что проявленная им забота была вполне искренней.
 — Вам нужно сесть, — сказал незнакомец, пристально вглядевшись в ее бледное лицо.
 — Нет, право же не нужно… — слабо возразила Джессика. — Со мной все будет в порядке. Я…
 Голова у нее снова закружилась, и она поднесла руку ко лбу. Незнакомец, впрочем, не обратил на ее протесты никакого внимания. Оглянувшись через плечо, он разглядел в темноте две каменные скамьи у фонтана и удовлетворенно хмыкнул.
 — Идемте, — коротко приказал он.
 Джессика позволила подвести себя к одной из скамеек и усадить, поскольку это было проще, чем пытаться возражать, и гораздо проще, чем пытаться дойти до скамьи самой. Стоило ей, однако, опуститься на твердое прохладное сиденье, как наступила реакция. Джессику затрясло с такой силой, что ей пришлось обхватить себя руками за плечи, и все-таки зубы ее продолжали выбивать частую дробь.
 Негромко выругавшись, ее спаситель опустился на скамейку рядом и привлек Джессику к себе. Одной рукой он прижал ее голову к своему плечу и стал потихоньку покачивать, утешая и баюкая Джессику, словно маленькую испуганную девочку.
 В первое мгновение Джессика, не разобравшись, что к чему, резко выпрямилась, но уже через секунду снова обмякла. Руки незнакомца ничуть не ограничивали ее свободы, не пытались удержать и в то же время были такими теплыми, сильными и надежными, что Джессика решила им довериться. В этих дружеских объятиях она чувствовала себя уютно, спокойно и безопасно, а это было именно то, чего ей так не хватало в данный момент.
 Безопасность и покой… Ничего подобного Джессика не испытывала вот уже многие годы, и теперь она мимолетно удивилась тому, что эти ощущения подарило ей прикосновение совершенно постороннего человека. Впрочем, она не стала останавливаться на этой мысли и расслабилась, доверчиво прильнув щекой к твердому плечу незнакомца. Время от времени по ее телу еще пробегала дрожь, но самое страшное было уже позади, и Джессика тихонько и с облегчением вздохнула.
 Объятия ее спасителя стали крепче, и Джессика почувствовала на своих волосах его горячее дыхание, но не сделала никакой попытки освободиться. Все происходящее казалось ей совершенно естественным и достаточно целомудренным. Впрочем, очень скоро она почувствовала, что незнакомец совсем не так спокоен, как ей казалось. Джессика ясно слышала, как громко и часто стучит его сердце, стучит совсем рядом, но этот мощный и ровный ритм странным образом помог ей совладать с дрожью, которая постепенно улеглась.
 Страх тоже давно исчез, на его место пришло иное чувство, которое было подозрительно похоже на то, которое возникает между старыми знакомыми, встретившимися после долгой разлуки. Оно медленно просыпалось где-то в глубине души Джессики, как будто прикосновение незнакомца включило какие-то таинственные механизмы биологической памяти — подобно тому как электронные системы способны распознавать и идентифицировать человека по рисунку его ладони, приложенной к стеклу сканирующего устройства. Ее тело как будто узнало — и признало — этого человека и теперь, помимо ее воли, открывало перед ним самые потайные уголки, в которые Джессика не пускала никого — ни родных, ни близких. От этого она чувствовала себя открытой, незащищенной, но в то же самое время Джессику переполнял какой-то непонятный восторг, о природе которого она просто боялась гадать.
 Приподняв голову, Джессика слегка отстранилась, не вырываясь, впрочем, из объятий своего спасителя, и попыталась угадать под маской черты его лица. Тот, в свою очередь, тоже посмотрел на нее. Джессику обдало жаром его тела, и она вдруг почувствовала исходящие от него запахи — дразнящий аромат мускуса, мягкого рубашечного шелка, яичного шампуня и дорогого лосьона. Смешиваясь с ее собственными духами «Пармская фиалка», эти запахи, в которые вплетались сладостное благоухание цветущего жасмина и йодистый привкус моря, образовывали такой потрясающий букет, что в голове у Джессики снова слегка зашумело. Ветер прошелестел по темным каменным плитам патио и улегся у ног Джессики. Ночь становилась все более темной и тихой. Двое на скамейке замерли на несколько не правдоподобно долгих секунд, чувствуя, как между ними нарастает крепкая связь — связь столь прочная, что разорвать ее обоим было бы не под силу. В этом участвовали не только их тела и души, но и разум, и это немало удивило Джессику. Она буквально физически чувствовала, как надежные внутренние барьеры, которые она годами возводила на путях своей чувственности, один за другим рушатся, открывая дорогу новому, почти незнакомому ей ощущению. Не успела она подумать, хорошо это или плохо, как последняя преграда пала и могучий, ничем не сдерживаемый порыв сотряс все ее тело.
 Мужчина, продолжая обнимать ее за плечи, издал какое-то невнятное восклицание, в котором Джессика угадала восхищенное удивление, подобное тому, которое испытывала она сама. Подняв руку, он коснулся рукой ее пылающей щеки, потом провел тыльной стороной ладони вдоль линии ее скул, остановившись только у заостренного подбородка. Его пальцы легко скользнули по полной нижней губе Джессики и продолжали свой путь по ее шее, на мгновение задержавшись там, где под тонкой светлой кожей бесился сумасшедший пульс.
 Прошла еще какая-то доля секунды, и незнакомец медленно склонился к ней, как будто ему все еще мешали какие-то внутренние сомнения, а может быть, он просто давал Джессике время подумать и принять решение. Когда она не попыталась уклониться — а для этого у нее не было ни причин, ни желания, — его объятия стали еще более крепкими и жаркими, а в прорезях маски затрепетали густые тени ресниц. Следующим движением он ткнулся губами в щеку Джессики, ища ее слегка приоткрывшийся ему навстречу рот.
 Это прикосновение отозвалось во всем теле Джессики словно удар электрического тока. Потрясенная силой этого ощущения, она машинально стиснула в пальцах край атласной накидки незнакомца и прижалась к нему всем телом, ища хоть какой-то опоры в мире, который внезапно пришел в движение и закружился вокруг нее в неистовом водовороте.
 Последние признаки страха покинули ее, растаяли, растворились в золотом теплом сиянии, которое понемногу затопляло Джессику изнутри. Жаркий и жадный поцелуй незнакомца согрел ее неподатливые прохладные губы, и Джессика почувствовала, что вся горит словно в огне, а его язык уже принялся исследовать ее чуть влажную, тонкую кожу, слегка касаясь уголков рта и скользя по ее изогнутой наподобие лука верхней губе. Нисколько не спеша и даже, напротив, с нарочитой медлительностью, человек в маске продолжал легко целовать ее, постепенно его поцелуи становились все более смелыми. Они соединились так плотно, что даже едва заметная дрожь, даже неуловимое движение одного немедленно передавалось другому.
 Одновременно его рука мягко и неторопливо скользнула по напряженной шее Джессики. Это прикосновение было таким легким, таким волнующим, что по коже ее побежали мурашки, и Джессика недовольно пошевелилась, когда ладонь незнакомца вдруг остановилась. Он понял, и его рука скользнула дальше, а растопыренные пальцы сомкнулись на ее полной груди решительно, властно и в то же время — осторожно и нежно.
 Задохнувшись, Джессика широко открыла рот, пытаясь набрать в легкие побольше воздуха, и незнакомец немедленно этим воспользовался, чтобы сделать их поцелуй еще более глубоким. Вторжение его языка было неторопливым, скользящим, вкрадчивым. Он пришел не как завоеватель, а как вода, просачивающаяся в щелку плотины. Словно приглашая ее на танец, язык незнакомца слегка коснулся зубов Джессики и обежал небо плавным круговым движением, убеждая, уговаривая, соблазняя, и она ответила на этот понятный призыв, то наступая, когда он отступал, то увертываясь от его выпадов, то двигаясь вслед за ним по кругу. От этого горячая кровь потекла по ее жилам еще быстрее, и Джессика почувствовала внутри жаркое томление, в то время как ее тело жадно требовало все новых и новых ласк.
 Пальцы мужчины незаметно скользнули в низкий вырез платья, осторожно поглаживая мягкий шелк ее напрягшейся груди. Когда они — случайно или преднамеренно — чуть коснулись ее соска, Джессика содрогнулась от наслаждения, которое растеклось по всему ее телу, пробудив в ней ощущения столь же сильные, сколь и невероятные.
 Внезапно в мозгу Джессики зазвучал негромкий сигнал тревоги. Что с ней? Почему она лежит в объятиях постороннего мужчины в маске и позволяет ему ласкать себя? Неужели одного поцелуя — весьма искусного, надо отдать незнакомцу должное — оказалось достаточно, чтобы она позабыла все и вся? Или она настолько пьяна, что, едва избегнув одной опасности, готова снова рисковать всем, что у нее есть? Какое непозволительное легкомыслие! Какой скандал! Какое…
 — Не бойся, — негромко прошептал незнакомец, на мгновение оставив в покое ее губы. — Я не сделаю тебе больно.
 — Отпусти меня!..
 В голосе Джессики прозвучала мольба, хотя она и собиралась произнести эти слова со всей возможной твердостью и решительностью.
 Несколько мгновений незнакомец молчал, потом слегка приподнял голову.
 — Ты действительно этого хочешь? Ведь сейчас все зависит только от нас, а другого случая любить друг друга нам может и не представиться. Все, что от нас требуется, это не совершить ошибки, о которой мы оба потом будем жалеть.
 Глаза Джессики были широко открыты, но она почти ничего не видела. Она колебалась. Самым благоразумным было оттолкнуть его и броситься прочь. Джессика и помыслить не могла, что она способна поступить по-другому. Еще полчаса… нет, несколько минут назад она ни за что бы не поверила, если бы ей сказали, что она способна опуститься до уровня тех людей, которые, словно свиньи в хлеву, пьяно барахтались в объятиях друг друга в темной зале.
 И все же руки, обнимавшие ее, были такими теплыми, такими сильными и надежными, а прикосновение губ таким обжигающе-чудесным, что отказаться от всего этого было выше ее сил. Далекие звуки самбы бились в крови Джессики, разжигая ее нетерпение и наполняя ее страстью, а желание щедро вознаградить незнакомца за его своевременное вмешательство подкреплялось нарастающим в ней чувством, которое было гораздо больше и выше обыкновенной похоти.
 Потом Джессика подумала, сколько же времени прошло с тех пор, как она вообще испытывала какие-то чувства, если не считать той привязанности, которую она питала к своим близким родственникам. Сколько времени прошло с тех пор, как она позволяла себе что-либо чувствовать? Джессика даже не подозревала, что она способна на подобные безрассудные поступки, на сумасшедший экстаз, на это дикое наслаждение близостью. До сегодняшнего вечера она просто не осознавала, как ее тело изголодалось по ласке и как оно может ныть и болеть, требуя ее — совсем как заблудившийся в пустыне путник страдает от жажды, мечтая о глотке благодатной влаги.
 Кроме того, она была в Бразилии, а не в Новом Орлеане. Никто не знал, кто она такая и откуда приехала, и ни одной живой душе не было дела до того, как она себя ведет и что делает. Здесь, на этой темной скамье, в этом пустынном дворике их было только двое — она и незнакомец, для которого она была не Джессикой Мередит, а безликой женщиной без имени и фамилии, которую он отыскал в темноте, в темноте же и покинет. Если она примет его дар — физическую близость, которую он так откровенно ей предлагает, — и превратит ее в радостное воспоминание, способное скрасить ей скучные, деловые будни, кто, посмеет обвинить ее? И кто узнает?
 — Это безумие! — чуть слышно прошептала она.
 — Да, и да хранит нас Господь! Карнавал и есть самое настоящее безумие, но разве можно выдумать лучший предлог, чтобы отправиться туда, куда зовет сердце?
 Губы Джессики чуть заметно дрогнули в лукавой улыбке.
 — По-моему, сердце здесь совершенно ни при чем.
 — Нет? Тогда что мешает тебе откликнуться на сладкий голос плоти? Потом ты всегда можешь попрощаться навсегда… Если ты так этого хочешь.
 Джессика напрягла слух, стараясь уловить в его речи акцент. Нет, подумала она, никакого акцента, произношение просто идеальное. Может быть, это интонация, необычная манера строить фразы ввела ее в заблуждение?
 Джессика никак не могла решить, в чем тут дело, да это было и не важно. Ее тело горело от желания, удовлетворить которое она могла только одним способом.
 Теплый ночной ветер зашуршал листьями пальм, и Джессика вздрогнула, с особенной силой ощутив сладкий запах цветущего жасмина, который всегда действовал на нее возбуждающе.
 Она вовсе не собиралась прижиматься к незнакомцу. Движение было чисто подсознательным, рефлекторным, и разум не принимал в нем никакого участия. Напротив, Джессика испытала настоящее потрясение, граничащее с ужасом, когда обнаружила, что ее своевольное тело качнулось в сторону и прильнуло к твердому плечу незнакомца. Ее ресницы сами собой опустились, но Джессика уже почувствовала, что над ней больше не довлеют ни воспитание, ни природная стыдливость. Во всяком случае, на новый поцелуй она ответила со всей страстью, на какую была способна, и ее губы с готовностью раскрылись под его губами.
 Незнакомец судорожно вздохнул и откинулся назад, потянув ее за собой. Прислонив Джессику к стене, он повернулся к ней и, загораживая ее от всего света своими широкими плечами, принялся целовать лоб, брови, кончик носа и скулы Джессики. Потом он снова нашел губами ее рот и впился в него долгим и страстным поцелуем, одновременно расстегивая крошечные золотые пуговицы ее льняного платья.
 В его движениях не было нетерпения или поспешности. Можно было подумать, что время не имеет для него никакого значения. Расстегнув последнюю пуговку, незнакомец опустил ладонь на ее грудь — туда, где отчаянно стучало ее сердце. Его язык задвигался во рту Джессики в такт этому сумасшедшему биению, а рука сдвинулась выше и нашла под кружевами ее дремлющие соски. Он ласкал их с такой нежной осторожностью, словно это были полные сочной сладости ягоды, которые он боялся раздавить. От его движений они проснулись, напряглись и отвердели, и когда это произошло, он перенес на них весь жар своих губ, увлажнив языком покрывающее их тонкое кружево. Прежде чем Джессика успела отреагировать, он вдруг оттянул лифчик и одним движением вобрал напрягшийся сосок в себя.
 Забота и неторопливая осторожность незнакомца заставили Джессику окончательно позабыть обо всем — даже об инстинкте самосохранения. Последний барьер пал, и она покорно выгнулась навстречу незнакомому мужчине, подставляя тело его ласкам. В ее жилах тек жидкий огонь, кожа пылала, а под опущенными веками сияли ослепительные солнца.
 Под уверенными руками незнакомца передняя застежка ее лифчика легко разошлась, и он прижался губами и лицом к ложбинке между ее освобожденными грудями. Руки его тем временем соскользнули по животу Джессики вниз и легли на небольшой холмик.
 Даже сквозь ткань юбки Джессика ощущала силу его гибких пальцев, которые уверенно продвигались все дальше. Отыскав небольшой бугорок сверхчувствительной плоти, примостившийся в складке ее лона, незнакомец сосредоточился исключительно на нем. Его средний палец медленно задвигался по суживающейся спирали, и чем ближе подбирался он к ее самой сокровенной тайне, тем сильнее становились сладкая мука и ощущение тяжести, скопившейся внизу ее живота.
 Негромко ахнув от наслаждения, Джессика уткнулась лицом в шею незнакомца и прижала губы к его чуть солоноватой коже, вдыхая исходящий от него аромат, который — она знала — навсегда сохранится в ее в памяти. Ее спаситель тоже издал какой-то невнятный звук и, взявшись обеими руками за бедра Джессики, помог ей перебраться к себе на колени. Завозившись, чтобы устроиться поудобнее, Джессика вдруг почувствовала под собой всю силу его возбуждения, а незнакомец — словно на мгновение утратив над собой контроль — несколько раз приподнялся вместе с ней, судорожно прижимаясь бедрами к ее разомкнувшимся под его напором ногам.
 Стараясь сдержать дрожь в пальцах, Джессика взялась за узел его черного галстука. Справившись с ним, она начала расстегивать пуговицы на его белой шелковой рубашке, обнажая рельефную, прекрасно развитую мускулатуру. Любопытные пальцы Джессики осторожно скользнули по выпуклым мускулам, ненадолго запутались в упругих курчавых волосках, нащупали небольшой плоский диск на золотой цепочке и, опустившись ниже, наткнулись на круглую и твердую пуговку его напрягшегося от возбуждения соска. Наклонившись к нему, Джессика слегка коснулась его языком, как будто пробуя на вкус, потом захватила губами и несильно втянула его в себя, стараясь вернуть незнакомцу хотя бы часть наслаждения, которое он подарил ей.
 Увлекшись этим возбуждающим исследованием, Джессика не заметила, как незнакомец снял с нее туфли и взялся за подол юбки, собираясь поднять его повыше. Даже прикосновение к ее бедру оказалось неспособно привлечь к себе ее внимание — она просто механически отметила этот факт и так же машинально подвинулась, когда он расправил юбку так, что она укрыла его колени. Только когда его пальцы скользнули по застежке ее чулочного пояса и проникли под узкую полоску кружев, которую она носила в качестве трусиков, у Джессики от волнения захватило дух.
 Первое осторожное вторжение его пальцев заставило ее крепко зажмуриться и замереть — отчасти от наслаждения, отчасти от страха, ибо она не знала, как поступит незнакомец, когда ему откроется ее маленький секрет.
 Очевидно, он все-таки почувствовал ее напряжение, так как его пальцы поспешно отступили и занялись горячими и влажными складками нежной и чувствительной кожи, прикрывавшими вход в сад наслаждений. Незнакомец нежно теребил их, разводил в стороны и распутывал мягкие шелковистые волоски, чтобы ничто не мешало Джессике насладиться тем, что им обоим предстояло. Покончив с этим, незнакомец снова вернулся туда, где он уже побывал, но теперь он действовал еще осторожнее и мягче, сосредоточившись на том, чтобы помочь ей сбросить напряжение и расслабить сведенные мускулы.
 Сладостная, волшебная мука стала почти непереносимой. Воодушевленная примером незнакомца и его реакцией на ее первое робкое прикосновение, Джессика провела рукой по его плоскому животу и, спустившись по узкой полоске упругих волос, уткнулась в его широкий шелковый кушак. Нащупав застежку, Джессика потянула за нее, и «липучка» с шуршанием разошлась. Когда пояс упал, она освободила зажимы подтяжек и, оставив их болтаться, расстегнула пояс на брюках. Справиться с «молнией» на ширинке Джессике мешало очевидное возбуждение незнакомца, от которого брюки спереди натянулись, но замок в конце концов поддался. Опуская его до упора вниз, Джессика коснулась пальцами ног незнакомца и тут же почувствовала, как мышцы его живота отреагировали на эту легкую ласку рябью судорожных сокращений.
 Инстинкт и смущение заставили Джессику отдернуть руку. Вздрогнув, она с лихорадочной поспешностью провела ладонью по его руке, поднимаясь от запястья к плечу, и остановилась, с такой силой впившись пальцами в его кожу, что от напряжения кончики ее пальцев онемели и потеряли всякую чувствительность.
 Тело Джессики горело словно в огне, легкие задыхались от недостатка воздуха, груди набрякли и потяжелели, а низ живота разламывался от тупой, ноющей боли. Перед глазами Джессики плыл плотный золотистый туман, в ушах шумела кровь, а в мозгу не осталось ни одной связной мысли. Напряжение, судорогой сводившее ее тело, было таким сильным, что Джессике казалось — само время остановилось и не двигается. В эти мгновения она чувствовала себя часами со взведенной до упора пружиной, стоящими в ожидании легкого толчка, которое приведет в движение анкер.
 И вот этот момент настал. Ее внутренняя пружина сорвалась и пошла стремительно раскручиваться с чуть слышным грозным гудением. Напрасно Джессика пыталась справиться с этим неожиданным взрывом эмоций. К счастью, незнакомец ожидал этого и подготовился. Его губы, прижатые к ее губам, заглушили невольный вскрик потрясения и радости, который сорвался с губ Джессики, почувствовавшей внутри себя его мужское естество. Незнакомец вошел в нее плавным, уверенным движением, погружаясь все глубже в сладостную горячую влагу, которую источало ее лоно.
 И остановился, наткнувшись на эластичную внутреннюю преграду.
 От неожиданности и удивления он замер, и Джессика почувствовала, как на Коже незнакомца выступила холодная испарина. Стараясь взять себя в руки, он невнятно, но свирепо выругался и, медленно, неохотно, начал отступать.
 Джессика, омываемая горячими волнами жгучего желания, уже почти полностью погрузилась в блаженное полузабытье. Скорее почувствовав, чем поняв, что происходит, она протестующе застонала от охватившего ее разочарования. Ну почему все должно было случиться именно так, в отчаянии подумала она. Неужели в ее жизни ничего не изменится?
 Мысль об одиночестве была невыносимо тяжелой, и Джессика, напрягая бедра, чтобы не дать ему выскользнуть, прошептала с мольбой:
 — Нет!.. Не надо, пожалуйста!..
 Незнакомец в замешательстве приостановил свое отступление, и Джессика, повинуясь жгучему желанию, которое годы воздержания только усилили, сама сделала выпад.
 Острая боль пронзила низ ее живота, но Джессика только закусила губу. Теперь незнакомец оказался внутри ее полностью, и наслаждение, которое доставило ей вторжение его горячей, напряженной плоти, прорвалось даже сквозь боль и оглушило Джессику. Она чувствовала, как он движется в теснине ее жаркой сырой пещеры, пробираясь между атласных, судорожно сжимающихся стен, и инстинктивно напрягалась, стараясь доставить еще большее наслаждение и себе, и ему.
 Ни разу в жизни Джессике не довелось испытать ничего подобного. Раньше она всегда считала физическую близость чисто механическим актом, но теперь она на собственном опыте убедилась в обратном. Сосущая пустота в груди, которая с особенной силой терзала ее в последнее время, куда-то исчезла, одиночество отступило, и Джессика впервые за несколько лет почувствовала себя полноценной женщиной. Чувствовать это было так удивительно и странно, что к горлу ее подкатил какой-то тугой комок, а на глазах выступили слезы. Стараясь справиться с ними, Джессика выгнулась и запрокинула голову назад, но две горячие капельки все же выскользнули у нее из уголков глаз и потекли по вискам.
 Быстро-быстро моргая глазами, чтобы стряхнуть с них слезы, Джессика внезапно заметила — или ей показалось, что она заметила — какую-то неясную красноватую вспышку, которая сопровождалась негромким щелчком и жужжанием. Этих негромких звуков, однако, оказалось достаточно, чтобы разжечь в ней искорку тревоги, но мужчина, на коленях у которого она продолжала сидеть, вдруг зашевелился, задвигался, наступая и отступая. Движения его бедер, поднимавшихся и опускавшихся в мерном, мощном ритме, снова заставили Джессику позабыть обо всем. Восторг подступающего сладострастия ослепил и оглушил ее, и единственное, на что Джессика оказалась способна, было двигаться в такт его осторожным выпадам, как можно шире раскрываясь навстречу его атакующей плоти.
 Незнакомец как будто только этого и ждал. Пробормотав какие-то слова, по тону похожие на извинения, он отбросил всякую сдержанность.
 Это была волшебная, потрясающая скачка. Ураган чувств захлестнул Джессику, и она, задыхаясь от восторга, мчалась во мрак на горячем коне, словно грабитель, увозящий с собой все сокровища мира. Мускулы ее сводило от нечеловеческого напряжения, но в экстазе она не чувствовала ничего, подчиняясь одному могучему и властному ритму, который медленно, но неумолимо вел обоих к сияющей развязке.
 Мышцы незнакомца тоже напряглись и свились в тугие узлы. Джессика ясно ощущала, как под кожей его плеч перекатываются как будто чугунные шары, но это лишь сильнее возбуждало ее — как и его широкие ладони, лежавшие на ее талии, помогавшие ей и направлявшие ее. Каждый раз, когда она резко опускалась на раскаленный жезл его страсти, ее напряженные соски легонько касались волос на его груди, и эта изысканная ласка буквально гипнотизировала ее, заставляя забыть обо всем на свете.
 Больше всего ей хотелось, чтобы незнакомец вошел в нее как можно глубже. Ей не терпелось почувствовать всю его силу, испытать все его умение и выносливость, и он как будто почувствовал ее желание. Не прерывая контакта, он поднялся вместе с ней со скамьи и, уложив Джессику на сиденье, воздвигся над нею, еще шире разведя ей колени, чтобы начать новое наступление.
 — О-о-о! — прошептала Джессика. — Еще! Еще!..
 С каждым ударом она чувствовала, как рушатся глухие стены, ограждавшие ее узенький тесный мирок, и как открывается большой и широкий мир, о существовании которого она даже не подозревала. Оковы многолетней привычки превращались в прах, и освобожденный дух Джессики воспарил на невиданные высоты, откуда ей открывались головокружительные, сияющие перспективы.
 «Свободна! Свободна!» — эта мысль вновь и вновь проносилась у нее в голове словно для того, чтобы дать ей возможность поскорее привыкнуть к своему новому состоянию. Сердце Джессики наполнилось легкой пьянящей радостью, а тело, казалось, стало невесомым, и даже боль, которую она продолжала ощущать внутри, была ей сладка.
 Каждой частицей своего существа Джессика наслаждалась мужчиной, который держал ее в объятиях. Она и сама готова была подарить ему радость, но природа опередила ее. Лоно Джессики начало ритмично сокращаться, стискивая его в своей истекающей горячим соком теснине, и незнакомец, сделав последний, отчаянно глубокий выпад, вдруг замер, хотя его замершее тело продолжало несильно подрагивать.
 Прошло несколько невероятно долгих секунд, и незнакомец осторожно выпрямился, снова усадив Джессику к себе на колени. При этом он не только не вышел из нее, но даже не разомкнул своих крепких объятий. Оба задыхались, и некоторое время сидели не шевелясь, стараясь прийти в себя и отдышаться. Кроме того, и Джессике, и незнакомцу необходимо было собраться с силами, чтобы взглянуть друг другу в глаза, когда зажжется свет.




 2


 В дальнем углу патио снова вспыхнул красноватый свет. Он был совсем слабым, едва различимым, и все же ошибки быть не могло. И, как и в первый раз, Джессика снова услышала негромкий щелчок и жужжание какого-то механизма.
 Нахмурившись, она попыталась собраться с мыслями, поскольку звук показался ей странно знакомым. Мужчина подле нее тоже повернул голову, чтобы посмотреть в сторону стеклянной двери в темноте под балконом. За стеклом снова блеснул красный огонек, но сопровождающие его звуки оказались заглушены громким досадливым восклицанием, которое сорвалось с его губ.
 В тот же момент Джессика догадалась, что это может быть. Инфракрасная приставка для съемок в темноте! Как она могла не узнать характерный щелчок срабатывающего затвора и жужжание автоматической перемотки пленки. Кто-то фотографировал ее сквозь стеклянную дверь.
 Ее подставили!..
 Эта мысль молнией пронеслась в голове Джессики. Страх и стыд, которые она испытала в первые мгновения, тут же испарились, оставив лишь холодную ярость и боль — такую сильную, что Джессика просто не представляла себе, как можно чувствовать такое и не умереть. Потом на смену всем этим эмоциям пришло всепоглощающее отвращение, и Джессику едва не вывернуло наизнанку.
 Незнакомец подле нее с грацией дикого кота вскочил на ноги и, на ходу застегивая брюки, прыгнул к запертой двери.
 Джессика не стала терять времени и ждать, что будет дальше. Поспешно одернув юбку, она стала застегивать жакет, но пальцы ее дрожали и не слушались. Наконец она справилась с непослушными пуговицами и, спустив со скамьи ноги, нашарила в темноте туфли, которые, к счастью, оказались совсем недалеко.
 Волосы Джессики были в полнейшем беспорядке, и она попыталась пригладить их рукой. Разбирая спутавшиеся пряди, Джессика провела рукой по мочке правого уха, и с губ ее сорвалось досадливое восклицание.
 Она потеряла сережку! Эта пара из матового золота с бриллиантами была особенной: ее сделали по специальному заказу в комплекте с маленькими золотыми пуговичками, которые украшали ее платье. И вот теперь одна серьга пропала!
 Наклонившись, Джессика торопливо зашарила руками по сиденью, но в такой темноте найти потерянную драгоценность было не легче, чем отыскать иголку в стоге сена.
 Какая разница, подумала Джессика и резко выпрямилась. Ничто больше не имело значения, кроме одного — она должна убраться отсюда как можно скорее.
 Повернувшись к ведущей в зал двери, она побежала, стуча каблуками по каменным плитам патио. В какой-то момент Джессике показалось, что за спиной ее раздалось негромкое восклицание, но она даже не обернулась. Рывком распахнув дверь, она метнулась в темноту залы.
 Тут же перед ней возникла какая-то темная фигура. Джессика круто свернула и тут же врезалась в стул, на котором сидел еще кто-то. Человек на стуле проворно схватил ее за запястье, но Джессика не раздумывая взмахнула кулаком. Судя по всему, она попала ему не то по носу, не то по губам. Послышалось короткое сердитое восклицание, но Джессика успела выдернуть руку из сжимавших ее пальцев. Запутавшись ногами в брошенной на полу рубашке или платье, она чуть не упала. Чудом удержав равновесие, она сделала еще несколько шагов и, успешно обогнув клубок смутно белеющих на ковре тел, оказалась почти у самой двери в вестибюль. Здесь дорогу ей заступила еще одна тень — низенькая, но очень широкая, почти квадратная.
 — Оставьте меня! — выкрикнула Джессика, отпрянув в сторону.
 Меньше чем через минуту она оказалась в саду — как она открыла дверь и миновала прихожую, Джессика не помнила — и побежала к воротам усадьбы по хрустящей гравием дорожке. Выскочив на улицу через незапертую железную калитку, она лихорадочно оглянулась, вглядываясь в припаркованные по обеим сторонам проезжей части автомобили.
 Через несколько мгновений Джессика, однако, пришла в себя и остановилась в растерянности. Они с Кейлом приехали же сюда на такси, и она думала, что возвращаться они будут точно таким же способом. Но здесь, в этом удаленном от центра районе, да еще в такой поздний час поймать машину было почти невозможно, во всяком случае — скоро. Конечно, она могла вызвать такси по телефону, но этому мешали два обстоятельства. Во-первых, Джессика не знала ни слова по-португальски, а во-вторых, сама мысль о том, что придется возвращаться в дом, казалась ей невыносимой.
 Как же все-таки ей вернуться в гостиницу?
 С трудом сдерживая нарастающую в душе панику, Джессика постаралась не думать о пережитом ею унижении.
 — Джесс?
 Услышав знакомый голос, Джессика повернулась и увидела спешащего к ней Кейла.
 — Где ты был?! — спросила она, не пытаясь скрыть свою досаду и злость.
 — А где ты была? Где я тебя только не искал!..
 — О, Кейл… — голос Джессики задрожал от облегчения и усталости. — Пожалуйста, увези меня отсюда! Увези меня скорее…
 Мужчина в темном патио оглянулся вслед убегающей Джессике. Сначала он сделал такое движение, будто собирался броситься вдогонку за женщиной, с которой только что занимался любовью, но, сделав шаг, остановился в нерешительности. Стук каблуков по каменным плитам тем временем затих, и в темноте громко щелкнул замок стеклянной двери.
 Что толку было гнаться за ней? Не было никаких сомнений, что она не только не имела никакого желания видеть его лицо, но и не хотела бы, чтобы он узнал, кто она такая. Ей не нужны были ни его помощь, ни слова утешения. Если бы это было не так, если бы любопытство оказалось сильнее страха, а одиночество — сильнее стыда, она бы осталась.
 Помедлив несколько секунд, он все же пошел за ней и, отворив дверь в залу, остановился на пороге и прислушался. Он слышал, как она пробирается к выходу, а поглядев в ту сторону — сумел рассмотреть и ее гибкую, стремительную фигуру, облаченную в светлое платье с золотой вышивкой на плечах. Видимо, она стремилась скрыться до того, как включат свет. А это еще что?
 Он услышал и узнал ее резкий голос, донесшийся от самой двери. Потом хлопнула дверь, и мужчина понял, что, кто бы ни оказался у нее на пути, она сумела от него избавиться.
 Вздохнув, он поднял руку и потер под маской вспотевшую переносицу. Господи Иисусе, что же он наделал! Ему не следовало заходить так далеко. Как можно было до такой степени потерять над собой контроль?
 Мужчина снова вздохнул. План, который он так тщательно продумал, рухнул. Увы, винить в этом он мог только самого себя.
 Пожалуй, подумал мужчина в маске, впервые в жизни он действовал чисто инстинктивно, во всяком случае — сначала. Он должен был защитить то, что уже считал своей собственностью, и защитил. А потом, в лучших традициях своей родной страны, он поддался соблазну завоевать понравившуюся ему женщину во что бы то ни стало, и, хотя он сдерживался изо всех сил, неизвестно, чем бы все закончилось, если бы она — совершенно неожиданно — не уступила ему сама.
 Все это было совсем на него не похоже. Всего, чего он достиг в жизни, он добился при помощи железной выдержки и тщательного планирования, которое лежало в основе всех решений и поступков, которые могли показаться экспромтами несведущим наблюдателям. Мелодраматическим спектаклям не было места в его жизни, и поддаться соблазну и выступить в роли благородного спасителя было с его стороны просто преступно — особенно сейчас, когда на карту поставлено так много.
 С самого начала он не рассчитывал на то, что она сделает шаг ему навстречу, и это было правдой. Это его, впрочем, ничуть не обескураживало. Если бы леди попросила его остановиться — он бы остановился, чтобы потом при помощи убеждения и логики добиться своего, но ему и в голову не приходило, что она может быть столь чиста и невинна
 — и в буквальном, и в переносном смысле. Что ж, с его стороны это тоже было ошибкой, за которую впоследствии придется платить по самому большому счету.
 Он чувствовал себя негодяем. Он и был им — если судить по тому, как он поступил с нею.
 Самое главное, ничего уже нельзя было поправить, и жалеть о том, что сделано, тоже было поздно. Ему оставалось только одно — постараться свести к минимуму возможные неприятные последствия.
 Когда он вернулся к стеклянной двери под балконом, она была все так же надежно заперта. Человек с фотоаппаратом исчез. Конечно, можно было поискать в других местах, можно было перерыть весь дом, но он был уверен на сто процентов, что это ничего не даст. Что ж, с фотографиями ему придется разобраться потом, когда они всплывут, а в том, что рано или поздно это произойдет, он не сомневался. Сейчас же ему надо было подумать о том, чем и как можно компенсировать причиненное зло. Это было трудно — если вообще возможно, — но необходимо. Впрочем, он надеялся, что сумеет кое-что предпринять.
 Но, Боже, как же хорошо ему было с Джессикой Мередит! Их интимный контакт представлялся ему почти идеальным — ничего подобного он еще не испытывал ни с одной женщиной. И дело было не только в физической гармонии — в душе его зияла пустота, которую Джессика заполняла полностью, помещаясь там как драгоценный камень в сделанной под него оправе, или как статуя святой в специально сооруженной для нее нише. Вот только хватит ли ему смирения, чтобы взирать на нее снизу вверх? Справится ли он со своими плотскими желаниями, чтобы любоваться ею издали?
 Что ж, может быть, с Божьей помощью все как-нибудь образуется…
 В задумчивости он вернулся к скамейке и нашел свой галстук и накидку. Когда он набросил накидку на плечи, из складок ее что-то выскользнуло вниз. Мужчина наклонился и поднял с каменных плит крошечный золотой диск, усеянный мелкими бриллиантами.
 Несколько мгновений мужчина сосредоточенно рассматривал находку, потом негромко рассмеялся.
 Ее серьга.
 Памятный сувенир, талисман и — быть может — хороший знак, предзнаменование успеха.
 Рука его сама собой сжалась в кулак, надежно заключив внутри золотую безделушку.




 3


 — Смотрите, что нам только что доставили! — воскликнула секретарша Джессики, появляясь на пороге кабинета. — Сказали, что это — для вас. Кто бы мог подумать!..
 Джессика оторвалась от контракта, который она сосредоточенно изучала вот уже полчаса, и сдержанно улыбнулась, предчувствуя розыгрыш. Софи — привлекательная, миниатюрная негритянка — никогда ничему не удивлялась, и если в ее голосе звучало благоговение, это могло означать только одно
 — она задумала какую-то шутку.
 В руках Софи держала вазу, в которой было по меньшей мере две дюжины роскошных орхидей, и улыбка на губах Джессики стала натянутой.
 — Нет, серьезно! — проговорила секретарша. — Похоже, ради вас кто-то обчистил оранжерею.
 В груди Джессики шевельнулся ледяной страх.
 — Кто прислал эти… замечательные цветы? — проговорила она дрогнувшим голосом.
 — Откуда я знаю, — Софи пожала плечами и с преувеличенной осторожностью водрузила вазу на рабочий стол начальницы. — Никакой карточки нет.
 Ваза из тончайшего китайского фарфора сама по себе была настоящим произведением искусства. Изящная по форме, она была покрыта блестящей глазуровкой, цвет которой изменялся от желтой меди до красной киновари. Что касалось цветов, то такой красоты орхидей Джессика еще никогда не видела. Их затейливые чашечки казались золотисто-розовыми, словно свежая лососина на разрезе, а зев был густо-зеленым или пурпурно-красным. На лепестках и длинных узких листьях еще посверкивали капельки росы, а в воздухе плыл сладкий дурманящий аромат.
 Джессика знала, что для транспортировки на большие расстояния орхидеи обычно охлаждают, после чего они утрачивают свой естественный запах. Следовательно, поняла она, эти цветы действительно были срезаны в какой-то оранжерее считанные часы — а может быть, и минуты — назад.
 — Какая же фирма доставила нам это чудо? — спросила она.
 Софи выразительно дернула узкими плечиками.
 — Посыльный был не в форме, а в обычном деловом костюме. Он спросил, на месте ли вы, и когда я ответила «да», он просто поставил вазу на пол и ушел.
 Джессика вспомнила, что в Бразилии орхидеи растут сами по себе чуть ли не повсеместно.
 Закрыв глаза, она потерла веки большим и указательным пальцами, но это не помогло. Перед ее мысленным взором снова возникла сцена в темном патио, которая преследовала ее и днем и ночью, спала она или бодрствовала.
 Из Рио Джессика вернулась два дня назад, но за это время воспоминания нисколько не потускнели. Десятки ярких и подробных картин, звуки самбы, аромат цветущего жасмина, нежные ласки ее спасителя — все это было слишком недавно и слишком глубоко врезалось в память, чтобы она оказалась в состоянии забыть о своем приключении.
 Может быть, орхидеи прислал ее таинственный незнакомец? Но тогда как он узнал, кто она такая и откуда? Да и что вообще означают эти цветы? Должны ли они служить напоминанием? Или, может быть, это закамуфлированная угроза?
 — Эй, с вами все в порядке? — услышала Джессика заботливый голос Софи.
 — Да, все отлично, — рассеянно откликнулась она, с легким удивлением уставившись на контракт, который все еще держала в руках. Ей потребовалась секунда, чтобы вспомнить, что это такое.
 — Будь добра, Софи, спустись вниз и спроси, может, кто-нибудь видел фургон и запомнил название цветочной фирмы.
 — Хорошо, мэм. — Софи сделала небольшую паузу, как будто хотела что-то добавить, но, видимо, передумала. Не проронив больше ни слова, она повернулась и бесшумно вышла из кабинета.
 Как только дверь за секретаршей закрылась, Джессика в отчаянии швырнула контракт на стол и откинулась на спинку кресла. Руки ее стали холодными и влажными, а пальцы дрожали так сильно, что она невольно сжала руки в кулаки — да так, что побелели костяшки. Лицо ее, наоборот, пылало, а губы слегка покалывало.
 Джессика была в ярости. Насколько она помнила, ее еще никто так не унижал, и она не собиралась это терпеть.
 Нет, она обязательно должна что-то предпринять, вот только что?
 Она затрясла головой, как будто надеясь таким способом разогнать застилавшую глаза красную пелену гнева. Ничего путного из этого не вышло, но мысли ее приняли иное направление.
 Интересно, подумала Джессика, как она сможет работать, когда внутри у нее творится черт знает что? Когда наконец она справится со своими воспоминаниями? И чем, в конце концов, закончится вся эта странная история?
 За два прошедших дня человек, фотографировавший ее в темноте, не позвонил и не дал о себе знать никаким иным способом. Записок с угрозами она тоже не получала, но это ровным счетом ничего не значило. Джессика не сомневалась, что если кто-то решил ее шантажировать, то рано или поздно она об этом узнает.
 До сегодняшнего утра ничего необычного с ней не происходило.
 И вот кто-то прислал ей орхидеи…
 Может, это первый ход в игре шантажиста? Часть плана, такого хитрого, что она не в силах его разгадать?
 Джессика снова поглядела на букет и почувствовала, как к глазам ее подступили слезы обиды и бессильной ярости.
 Поразмыслив о событиях той памятной ночи в Рио, Джессика пришла к заключению, что больше всего ее беспокоит то, как легко и быстро она отказалась от всего, что так долго в себе воспитывала и к чему стремилась. Другие люди, бывало, подводили ее — она это пережила. Но Джессика никак не ожидала, что сможет с такой легкостью предать себя сама.
 Конечно, она могла бы обвинить в случившемся хозяев дома, Кейла, уговорившего ее поехать на вечеринку, или человека в маске, который воспользовался ее слабостью. Это было бы проще всего, но Джессика не могла себе этого позволить. Она давно считала себя взрослой женщиной, способной отвечать за свои поступки, и поэтому будет справедливо, если ей придется самой иметь дело с последствиями собственных ошибок.
 И все же Джессике все еще не верилось, что она могла повести себя подобным образом. Особенно тяжело было представить это сейчас, при свете дня, в привычной обстановке просторного офиса «Голубой Чайки». Собственные поступки казались ей нелогичными, иррациональными и — самое главное — нисколько не соответствующими ее собственным представлениям о своем характере. Она была самой себе противна.
 Что, ради всего святого, на нее нашло? Может, она была слишком пьяна? Или почувствовала себя обязанной незнакомцу за свое спасение? Но не до такой же степени!
 А может, все дело в подходящей обстановке, позволявшей сохранить анонимность и удовлетворить собственные желания, которые она считала давно и надежно обузданными? Нет, так низко она еще не пала.
 Или это таинственный Рио, легендарный Карнавал, мистико-эротическая атмосфера праздника, достойная очередной серии «Дикой Орхидеи»? Пожалуй, не без этого…
 Да нет, ничего подобного! Просто ее тело, которому незнакомец в маске показался подходящей парой, сыграло с ней злую шутку, откликнувшись на его ласку мощным выбросом гормонов, с которым она не в силах была совладать!
 Не исключено, подумала Джессика, так и не найдя подходящего ответа на вопрос, что же с ней на самом деле случилось. Она знала только одно: тогда ей было хорошо, и никаких сомнений в правильности происходящего она не испытывала.
 Кто-то коротко и энергично стукнул в дверь кабинета, и внутрь заглянул Кейл. Удивленно покосившись на букет, он спросил:
 — Не хочешь выпить кофе? По-моему, уже пора.
 Джессика натянуто улыбнулась и кивнула. До одиннадцатичасового перерыва оставалось еще минут двадцать, но мучившие ее вопросы и сомнения не позволяли Джессике сосредоточиться на работе.
 — С каких это пор мы можем позволить себе подобный шик? — поинтересовался Кейл, ставя перед Джессикой фарфоровую чашку с кофе и кивая в сторону орхидей. — Или ты завела себе богатого ухажера, о котором не удосужилась мне сообщить?
 И он с удобством расположился в мягком кожаном кресле для посетителей.
 — Увы, нет, — ответила Джессика, прилагая значительные усилия, чтобы говорить в таком же шутливом тоне. — Откровенно говоря, я понятия не имею, кто мог их мне прислать.
 И она отодвинула вазу как можно дальше, словно стараясь отмести от себя все подозрения.
 — Значит, их прислал тайный обожатель, — резюмировал Кейл и качнул головой, отчего солнце вспыхнуло и заиграло в его светлых, с легкой рыжиной волосах.
 — Я думаю, что карточка просто затерялась по дороге, — предположила Джессика.
 — Скорее всего эти орхидеи — из того венка, который Кастеляр пришлет на наши похороны. — Лицо Кейла помрачнело. — Поскольку все мы скорее всего разделим судьбу «Голубой Чайки». Ты знаешь, пока я не вернулся в Штаты, мне казалось, что все прошло более или менее нормально. Только здесь я сообразил, что этот бразильский Аттила не отступил от своего ни на дюйм.
 Кейл продолжал шутить — вернее, пытался шутить, — но в его словах было много горькой правды. Слишком много, подумала Джессика, Медленно беря со стола чашку с кофе и сжимая ее в ладонях, чтобы согреть озябшие руки. Она понимала это как никто другой, и все же ей потребовалось немало сил, чтобы сосредоточиться на проблеме, о которой говорил ее кузен.
 — Ты уже говорил с дедушкой? — спросила она. Кейл кивнул.
 — Он сам позвонил мне вчера утром — так ему не терпелось узнать, что сказал и что предложил нам Кастеляр.
 — Понимаю, — кивнула Джессика. Разумеется, она доложила деду обо всем, но ее вовсе не удивило, что он счел необходимым перепроверить ее сообщение.
 Кейл сделал глоток кофе из своей чашки.
 — Дядя Клод спрашивал, какое впечатление произвел на меня сам Кастеляр. Похоже, он хотел сравнить мою точку зрения со своей — ведь он недавно разговаривал с ним по телефону и на ту же тему. Кроме того, у него есть на него какие-то материалы, которые он получил буквально на днях. Ты что-нибудь об этом знаешь?
 — Какие материалы? — спросила Джессика и, подняв голову, с тревогой посмотрела на Кейла.
 — Я проглядел их, — ответил тот. — Это довольно подробный отчет о состоянии его дел. Похоже, этот парень, Кастеляр, богат как Крез. Он владеет недвижимостью в Рио; кроме того, ему принадлежит большая часть фамильного поместья в Ресифе в северной Бразилии. Этот участок земли числится за семьей Кастеляров чуть ли не с шестнадцатого века. Что касается особенностей его характера, то мне запомнилась история девицы, с которой он был помолвлен несколько лет назад. Она покончила с собой буквально накануне свадьбы. Кстати, это был не единственный случай: топ-модель, которая была его подружкой в прошлом году, наглоталась снотворных таблеток и запила их шампанским. Если бы Кастеляр случайно не обнаружил ее и не вызвал «Скорую», она тоже могла бы скончаться. Чтобы замять скандал, Кастеляру пришлось нажать на кое-какие рычаги, чтобы пристроить ее на главную роль в популярный бразильский сериал. Похоже, правда, что он до сих пор не нашел никого на ее место, но я в этом сомневаюсь…
 Слушая его, Джессика даже не пыталась скрыть своего отвращения.
 — Неужели мы дошли до того, что стали использовать подобные, гм-м… досье? — спросила она, брезгливо морщась.
 — Если хочешь знать мое мнение, то мне это тоже не по душе, — вспыхнув, ответил Кейл. — Но тут, видно, дело в другом. Когда дядя расспрашивал меня о Кастеляре, мне показалось, что он хочет выяснить для себя, имеем ли мы дело с отъявленным подонком, или Кастеляру просто не везет с женщинами. Последнее, возможно, объясняется какими-то особенностями его характера: если Кастеляр подбирает себе подружек с такой неустойчивой психикой, значит, у него есть какое-то слабое место. Его-то и хочет найти старик Фрейзер, и досье может нам в этом помочь.
 — А что ты рассказал деду?
 Кейл вздохнул.
 — Я сказал ему, что, на мой взгляд, у Кастеляра просто нет слабых мест. А как ты считаешь, Джесс?
 Взгляд его стал пронзительным и острым, и Джессика поспешно опустила глаза. Пока она раздумывала над вопросом Кейла, перед ее мысленным взором возникло лицо Рафаэля Кастеляра. Особенно ясно она представляла себе его глаза — темно-янтарные, горящие каким-то внутренним огнем. В них Джессика сумела разглядеть только ум, хитрость и стальную волю. Все остальное Кастеляр умело скрывал при помощи вкрадчивой любезности, мягкого обаяния и юмора — слегка желчного, впрочем.
 — Кто знает? — уклончиво ответила она, пожимая плечами. — Возможно, у него есть уязвимое место, но он умеет держать себя в руках.
 — Если бы мы знали, на что можно нажать, мы, возможно, смогли бы что-то предпринять, — снова вздохнул Кейл. — На многое, конечно, рассчитывать не приходится, но в нашем положении полезной может оказаться любая информация. Можно ли заставить Кастеляра отказаться от своих планов, или нельзя — вот главный вопрос, который интересует твоего деда в первую очередь; как это сделать — дело десятое. Впрочем, ты же знаешь старика — если есть мало-мальски подходящая возможность, он ее не упустит.
 — Насколько мне известно, — парировала Джессика, — в борьбе с конкурентами он еще никогда не пользовался досье подобного рода. Это даже хуже, чем копаться в чужом грязном белье.
 Это был слабый довод, и Джессика подумала об этом почти сразу. В конце концов, даже она не была посвящена во все аспекты предпринимательской деятельности своего деда.
 Кейл тонко улыбнулся.
 — Но ведь он еще никогда не сталкивался с такими важными проблемами, — возразил он.
 — Да, — с горечью согласилась Джессика. — Сейчас речь идет о жизни и смерти, и я боюсь, что именно это его и подкосило. Но, помяни мое слово, если дед будет так переживать из-за того, что он вынужден временно отойти от дел, он неминуемо заработает себе еще один инсульт, — добавила она, стараясь скрыть свою тревогу за напускным раздражением. — В конце концов, мы с тобой вполне способны сменить его у руля.
 Кейл с негодованием фыркнул.
 — Единственное, что может помешать ему переживать за «Голубую Чайку»,
 — это смерть, — бросил он. — Но я, разумеется, согласен с тобой, что он почувствует себя спокойнее, когда Кастеляр перестанет кружить вокруг нашей компании, словно акула вокруг спасательного плотика.
 Джессика кивнула.
 — Что касается досье, — продолжал Кейл, делая еще один глоток из своей чашки, — то оно лежит в ящике стола дяди Клода. Я бы рекомендовал тебе взглянуть — это довольно любопытно само по себе. Начать с того, что в жилах Кастеляра течет кровь первых португальских завоевателей, которые приплыли в Америку едва ли не раньше «Мэйфлауэра» . Один из его прадедов был бразильским сахарным королем, владевшим участком земли размером с Вермонт; другой предок, живший в девятнадцатом веке, был чем-то вроде революционера. Главное, что Кастеляр состоит в родстве или свойстве с абсолютным большинством влиятельных бразильских семейств, да и в Штатах у него есть связи на самом верху.
 — Жаль, что мы не знали это до того как отправиться в Рио, — сухо заметила Джессика.
 — Должно быть, дядюшка Клод не хотел, чтобы у нас составилось о нем предвзятое мнение, — пояснил Кейл. — Кроме того, старик вправе рассчитывать, что у нас у самих голова на плечах, а в ней — мозги, а не мякина. И, боюсь, нам придется доказывать это в самое ближайшее время. Ты уже знаешь, что он хочет выслушать самый подробный отчет о поездке и о состоянии дел вообще? Общий сбор акционеров назначен на это воскресенье.
 — Ты тоже там будешь? — спросила Джессика, глядя на него в упор.
 — А как же! Все руководство компании обязано присутствовать, разве нет?
 Джессика согласно улыбнулась, но улыбка у нее вышла напряженная и оттого — чуть кривоватая. Ее дед любил считать себя патриархом рода и собирал у себя всю родню не реже одного раза в месяц. Так ему было гораздо удобнее присматривать за своими многочисленными родственниками и наследниками, которыми он правил железной рукой. В назначенный день в «Мимозу» — старинную усадьбу Фрейзеров, расположенную в болотистой юго-западной части Луизианы, съезжались все члены семьи. Правда, за три недели, прошедшие с тех пор как Клод Фрейзер выписался из больницы, подобные встречи не проводились ни разу, но Джессике приходилось несколько раз ездить к деду по делам фирмы, и она была рада возможности снова повидаться с ним.
 — По-моему, моя мать тоже собирается приехать, — осторожно заметил Кейл, рассматривая остатки кофе на дне своей чашки.
 — У нее есть для этого какая-то особенная причина? — так же осторожно поинтересовалась Джессика.
 — Она ведь тоже владеет акциями компании, — проговорил Кейл, отвечая на невысказанный вопрос Джессики, который ясно слышался в ее голосе.
 Да, мать Кейла действительно владела небольшим пакетом акций «Голубой Чайки», хотя Клод Фрейзер не обращал никакого внимания на попытки жены своего покойного племянника участвовать в управлении компанией. И Джессика была склонна считать, что он прав. Компания «Голубая Чайка. Морские перевозки и фрахт» была основана ее дедом и его младшим братом Альбертом Фрейзером, приходившимся Кейлу родным дедом, и до сих пор оставалась семейной корпорацией. Клод Фрейзер, однако, был гораздо дальновиднее своего брата. Больше всего внимания он уделял перевозкам оборудования, припасов и бригад нефтяников для буровых, установленных на платформах в открытом океане, — и преуспел. Альберт же сосредоточился главным образом на организации увеселительных прогулок и рыболовных экспедиций, и его успехи были гораздо скромнее. Кроме того, доля старшего брата в стартовом капитале изначально была больше, поэтому он владел семьюдесятью пятью процентами акций, в то время как на долю младшего приходилось двадцать пять.
 Шли годы, и судьба благословила Альберта двумя сыновьями, чего Клод так никогда ему и. не простил. У него самого был единственный ребенок — дочь, и это весьма его огорчало. Но старший сын Альберта был убит во время войны в Корее; вскоре после этого скончался от сердечного приступа и он сам. Только младший сын Альберта — Луис Фрейзер — успел жениться и произвести на свет Кейла до того, как погиб.
 Его не оплакивали. Луиса всегда считали в семье паршивой овцой, да и обстоятельства его смерти были достаточно скандальными. (Будучи пьян, он повез какую-то свою подружку — грудастую блондинку, снимавшуюся во второсортных порнофильмах, — кататься на машине и не справился с управлением. На крутом повороте его спортивный автомобиль слетел с полотна и свалился в море. Актриса, как говорили, уцелела только чудом.) Как бы там ни было, после этого происшествия вдова Луиса получила в наследство четверть акций «Голубой Чайки» и до тех пор, пока Кейл не достиг совершеннолетия, распоряжалась всем пакетом на правах законного опекуна. Впоследствии часть этих акций перешла к Кейлу, но у Зои Фрейзер остался достаточно большой пакет, который давал ей право на оставшиеся двенадцать с половиной процентов дохода с капитала.
 — Ты рассказал ей, что у нас происходит, — сказала Джессика утвердительно.
 — В общих чертах, — кивнул Кейл, не глядя на нее. — Хотя иногда мне кажется, что она знает об этом гораздо больше, чем я.
 Они оба хорошо знали, что у Зои было огромное количество друзей и близких знакомых в самых неожиданных местах. Среди них несомненно были и служащие «Голубой Чайки», которые держали мать Кейла в курсе событий.
 В другое время Джессика не преминула бы развить эту тему, но сейчас ей было не до того. Орхидеи продолжали благоухать, возвращая ее к собственным проблемам.
 Вздохнув, она оглядела свой кабинет, который стал для нее почти что вторым домом. Антикварный резной столик из вишни, который она приобрела удивительно дешево на распродаже старой мебели; голубой с золотом ковер ручной работы возле обитого голубой саржей дивана; огромный филодендрон с широкими резными листьями, росший в кадке у выходящего на Миссисипи окна — все это были дорогие ей вещи, в окружении которых ей становилось спокойно и уютно. Только здесь Джессика чувствовала себя хладнокровной, уравновешенной женщиной, способной принимать трезвые, разумные решения. Но, как показала поездка в Бразилию, на свете существовала и другая Джессика — слабая, легкомысленная и склонная к разврату, способная без особенных колебаний отдаться первому же встреченному ею бразильскому донжуану.
 — Кстати, я хотела еще раз спросить тебя насчет вечеринки в Рио, — проговорила она и, бросив на Кейла быстрый взгляд, отвела глаза. — Как получилось, что тебя пригласили в этот дом?
 Кейл слегка подался вперед.
 — Бог мой, Джесс, ты же знаешь, как это обычно бывает! Я сидел в баре и разговорился с соседом. Он рассказал, что ждет свою жену, чтобы отправиться на прием, куда они ходят каждый год. Когда его жена наконец появилась, они пригласили и меня пойти с ними. Мне показалось, что это отличный шанс получше узнать, что такое Рио во время Карнавала, и
 поближе познакомиться с несколькими коренными кариокас . Я клянусь тебе чем угодно, что никто из них не сказал ни слова о том, что это на самом деле за вечеринка!
 Кейл не переставал извиняться перед ней всю дорогу, пока они летели из Рио в Новый Орлеан. Не желая вновь выслушивать его объяснения, Джессика быстро спросила:
 — А тебе не приходило в голову, что этот человек специально дожидался именно тебя?
 — Но он же ждал свою жену! — воскликнул Кейл и неожиданно задумался.
 — Нет, — сказал он немного погодя. — Я так не думаю. Все произошло совершенно естественно. В конце концов, в это время года в Рио полно туристов, которые специально приезжают в Бразилию, чтобы поучаствовать в… такого рода мероприятиях. Для местных жителей это в порядке вещей. Может быть, он принял меня за скучающего повесу, а может, ему просто показалось, что я обрадуюсь подобной возможности просто потому, что я — американец. Честное слово, я не знаю, Джесс, но я очень рад, что мы успели выбраться оттуда целыми и невредимыми.
 Настал черед Джессики разглядывать оставшийся на дне чашки кофе. Она ничего не открыла Кейлу. Конечно, он не мог не заметить ее состояния, и, чтобы как-то оправдаться, Джессика придумала историю о том, что в темноте ее кто-то схватил и поцеловал. Она не обмолвилась ни словом ни о нападении, ни о втором человеке в патио, который пришел к ней на помощь, ни о фотографе, который запечатлел ее в самый неподходящий момент. Главной причиной для подобной скрытности были пережитые ею унижение и стыд, но, кроме этого, Джессика боялась, что Кейл может попытаться выяснить отношения с незнакомцем, с которым она занималась любовью, или начнет искать фотографа. В те минуты ей больше всего хотелось оказаться как можно дальше от Рио и никогда больше не вспоминать об этой кошмарной ночи.
 Но последнее оказалось выше ее сил. Сцена в темном патио снова и снова прокручивалась у нее в мозгу, и в таких подробностях, что Джессику бросало то в жар, то в холод. Ощущения, запахи, звуки — все это преследовало ее и во сне, и наяву, и Джессика даже начала бояться, что может сойти с ума. Ей, во всяком случае, было совершенно очевидно, что она не сможет забыть происшедшего. Никогда и ни за что.
 В какой-то момент Джессике, правда, пришло в голову, что принятое ею решение было самым правильным, поскольку ситуация могла на самом деле быть предельно простой. Никто ее не подставлял, а человек с фотоаппаратом мог быть обыкновенным извращенцем, получающим удовольствие от подглядывания за другими. Зная, что за вечеринка планируется в усадьбе, он мог заранее запастись соответствующей фотоаппаратурой, а Джессика попалась ему чисто случайно.
 Разумеется, сознание того, что за ней подглядывали — впрочем, как и перспектива оказаться в коллекции какого-нибудь тайного эротомана — не способно было доставить Джессике особого удовольствия, однако в первое время она даже испытала облегчение. Во-первых, если дело обстояло именно так, она могла рассчитывать, что ее безрассудство не будет иметь никаких последствий, которые могут каким-либо образом повредить репутации «Голубой Чайки». Во-вторых — и это было важнее всего, — незнакомец, который повстречался ей в темном патио, в этом случае превращался из наемного любовника в случайного мужчину, который занимался с ней сексом только потому, что в тот момент они оба этого хотели. Эта мысль тревожила Джессику куда меньше, чем сознание того, что она добровольно уступила незнакомому человеку в маске, который, возможно, получил щедрое вознаграждение за то, что соблазнил ее.
 Но так она могла думать только до тех пор, пока в ее кабинете не появились эти присланные неизвестно кем цветы.
 — Ты… С тобой правда ничего не случилось, Джесс?
 В глазах Кейла светилось искреннее участие. Должно быть, Джессика слишком долго молчала, погрузившись в свои невеселые размышления. Выдавив из себя улыбку, она поспешно сказала:
 — Конечно, нет! Просто я… немного задумалась. Мне бы очень хотелось, чтобы никто из знакомых не узнал, что мы побывали на подобной вечеринке.
 Кейл поставил пустую чашку на стол и снова откинулся на спинку кресла, вытянув перед собой свои длинные ноги.
 — Ты имеешь в виду своих друзей для компании или родственников?
 — И тех, и других.
 — Н-да, я, пожалуй, тоже предпочел бы, чтобы дядя Клод никогда об этом не узнал. Бог ты мой, я даже боюсь подумать об этом! Что касается наших знакомых, то мне кажется, что никакого значения наше грехопадение иметь не будет. Люди, знаешь ли, совершали поступки и похуже, но я не знаю случая, чтобы это помешало кому-то попасть в списки богатейших людей Америки.
 По его жесткому, волевому лицу скользнула улыбка, которая очень шла Кейлу, оживляя его несколько тяжеловесные черты. В следующее мгновение он подался вперед и громко хлопнул себя ладонями по коленям.
 — В любом случае, нам с тобой не о чем волноваться. Мы с тобой благополучно выбрались из этой передряги, никто из нас не пострадал и — самое главное — никто нас не видел!
 — Откуда ты знаешь? — насторожилась Джессика. В самом деле, почему он так уверен? Кейл тоже напрягся.
 — Что ты хочешь сказать? — медленно спросил он.
 Стараясь скрыть свое замешательство, Джессика взяла со стола карандаш и принялась бессмысленно вертеть его в руке.
 — Я подумала о КМК, — сказала она наконец. — В конце концов, мы оказались на их территории. Что, если им захотелось… иметь на руках дополнительные козыри, прежде чем они возобновят переговоры с нами?
 — Думаю, это вполне возможно. — Губы Кейла на мгновение решительно сомкнулись, но в следующую секунду он уверенно покачал головой, — Не думаю, что они способны на самом деле так поступить. Если бы Кастеляр затеял нечистую игру, он бы начал с того, что выкупил у банка нашу подкредитную закладную. Насколько я знаю, на данный момент это самое уязвимое место дядюшки Клода. С другой стороны, двенадцать миллионов долларов тоже не шутка. Не думаю, что Кастеляру это по плечу.
 — Вик Гадденс ни за что не продал бы вексель постороннему человеку, не известив об этом дедушку! — с возмущением воскликнула Джессика. — Они работали вместе Бог знает сколько времени!
 — Не забудь, что вот уже много лет мы не платим по этому кредиту ничего, кроме годовых процентов. Кроме того, Вик — лишь один из членов совета директоров «Креснт Нэшнл Бэнк», и не он там вертит делами. Остальные же руководители банка прекрасно осведомлены о том, что Клод Фрейзер больше не может управлять «Голубой Чайкой», и что он, возможно, никогда больше не вернется в большой бизнес. Банкиры, Джесс, слишком большие прагматики и реалисты. Может быть, Вик и уверен, что ты или я — кто-нибудь из нас — способен управлять компанией так же эффективно, как было при деде, но ему еще надо убедить в этом и остальных. Кроме того, и он может не устоять, если ему предложат достаточно выгодные условия.
 — Что ж, будем молиться Богу, чтобы Кастеляр никогда об этом не узнал, — нервно сказала Джессика.
 — Для этого он слишком хороший бизнесмен, — возразил Кейл. — Будь уверена, он скорее всего в курсе всех событий. К тому же я не исключаю, что у него может быть где-то запрятано такое же досье, как у дяди Клода, где все это записано.
 Все сказанное не было для Джессики новостью. Кроме того, она слишком хорошо понимала, что если о снимках, сделанных таинственным фотографом, узнают в банке, то даже Вик Гадденс может всерьез засомневаться в ее способности управлять «Голубой Чайкой».
 — Вот еще что приходило мне в голову в последнее время, — сказала она, решительно уходя от скользкой темы. — Как мне кажется, все неприятности «Голубой Чайки» начались со взрыва нашей шхуны, перевозившей вахтовиков. Тогда несколько человек погибло, так что, если бы не миллионные иски и не космические счета от адвокатов, мы могли бы, пожалуй, попытаться расплатиться с кредитом — по крайней мере, вернуть большую его часть, но эти незапланированные траты съедают слишком много денег. Не кажется ли тебе, что этот инцидент произошел слишком своевременно, чтобы быть случайным?
 — Да, — нехотя согласился Кейл. — Я тоже не раз задумывался об этом. Но, как говорится, неприятности случаются даже с самыми хорошими людьми. Кроме того, я не стал бы очень возмущаться тем, что компания Кастеляра и «Гольфстрим Эйр» поспешили воспользоваться нашим невезением.
 — Но что, если это было не просто невезение? А вернее — совсем не невезение? Что, если кому-то очень захотелось пустить нас ко дну?
 — Они и так едва не потопили нас, но мы выкарабкались… — Кейл помолчал. — Нет, Джесс, все это из области детективных сериалов. Я не думаю, чтобы кто-то действительно отважился на такое — это слишком рискованно. Если только это не маньяки и не извращенцы, которым «Голубая Чайка» чем-то сильно досадила.
 — Но они могли иметь что-то против деда! Кейл пожал плечами.
 — На мой взгляд, это одно и то же: тронь «Голубую Чайку», и ты ранишь Клода Фрейзера.
 Некоторое время оба молчали, и хотя ни Джессика, ни Кейл не произнесли ни слова, они прекрасно понимали, о чем сейчас думает другой. Безусловно, та катастрофа и была одной из самых главных причин инсульта, свалившего основателя «Голубой Чайки». С другой стороны, если бы Клод Фрейзер и его компания были в добром здравии и полны сил, над «Голубой Чайкой» не нависла бы угроза поглощения.
 Джессика первой нарушила затянувшееся молчание.
 — Я вот еще что хотела сказать… — начала она и запнулась.
 — Насчет «Голубой Чайки»? — уточнил Кейл. — Какие-то еще мысли прячутся в этой прелестной маленькой головке?
 Он явно что-то почувствовал и хотел подбодрить и поддержать ее, но Джессика выдавила из себя лишь слабую улыбку благодарности за его усилия.
 — Я хотела спросить, тебе… не обидно, что дедушка сделал меня главным исполнительным директором компании? Может, тебе хотелось бы руководить фирмой самому, без меня?
 В ответ на это заявление Кейл снова расхохотался, но Джессика заметила, что при этом он отвел взгляд.
 — Господи, Джесс, что это тебе пришло в голову?
 Джессика неуверенно повела плечом.
 — Должно быть, я слишком много думала о Кастеляре и о том, как бразильцы относятся к женщинам». Наверное, было бы лучше, если бы ты отправился в Рио один. Да и у нас в Штатах многие люди посчитали бы вполне естественным, если бы дед сделал тебя единственным исполнительным директором. Во-первых, ты работаешь на компанию с ранней юности, а во-вторых, ты же внук его брата, единственный мужчина-наследник.
 — И еще я на два года старше тебя, не забывай об этом! — Кейл назидательно поднял палец, ухмыльнулся и тут же снова стал серьезным.
 — Здесь все прекрасно знают, что тебя с самого начала готовили к тому, чтобы ты заняла в «Голубой Чайке» высший руководящий пост. Не зря же старик Фрейзер отправил тебя учиться, чтобы ты стала специалистом в области делового администрирования. Ты прекрасно потрудилась, ты не гнушалась самой черной работы и вкладывала в компанию всю душу. Нет, то, что тебя назначили старшим исполнительным директором, если и удивило кого-то, то лишь потому, что многим казалось, будто старина Клод Фрейзер будет вечно стоять у кормила. Приключившееся с ним несчастье для многих стало большой неожиданностью.
 — Включая самого деда, — согласилась Джессика, а про себя подумала, что Клод Фрейзер может еще изменить свое мнение о ней, если только увидит те фотографии. Еще бы, его любимая внучка в объятиях незнакомого мужчины, имени которого она даже не знает! Вместе с тем Джессика — как ни гнала она от себя подобные мысли — снова и снова думала о том, что именно Кейл уговорил ее пойти на вечеринку и что его не оказалось рядом как раз в тот момент, когда погас свет.
 — Как бы там ни было, — продолжал Кейл, потягиваясь и забрасывая за голову сцепленные руки, — я вовсе не уверен, что идеально подхожу для руководства компанией. Откровенно говоря, мне гораздо интереснее ходить в море, общаться с моряками или решать практические вопросы в портах, чем корпеть над бумажками, стараясь спланировать оборот и возможную выручку. Если ты так этого хочешь, я с удовольствием оставлю эту работенку тебе. Ну а если я вдруг тебе понадоблюсь, ты всегда сможешь найти меня по следу из пустых пивных банок, которые будут мирно покачиваться на волнах там, где прошла моя шхуна.
 — Представляю, какие штрафы нам придется заплатить комитету по охране окружающей среды! — фыркнула Джессика и задумалась. На самом деле Кейл почти не шутил. Он жил в пяти минутах ходьбы от причала на озере Поншатрен, где Клод Фрейзер на протяжении десятилетий держал одну из принадлежащих компании прогулочных яхт. В настоящее время это был пятидесятифутовый моторный вельбот для прибрежных океанских круизов, обладающий современным обтекаемым корпусом, выносным мостиком и укомплектованный двумя мощными крайслеровскими движками. «Голубая Чайка IV» — так называлась яхта — предназначалась и для представительских целей. На камбузе, оборудованном по последнему слову техники, было все — от холодильника до микроволновой печи, а столовая, гостиные, спальни и несколько ванных комнат позволяли разместить здесь довольно большое число гостей, которые приезжали в Новый Орлеан по делам бизнеса или просто навестить старых друзей. Время от времени руководство компании устраивало для своих служащих что-то вроде пикника с рыбалкой, и тогда «Голубая Чайка IV» снималась с якоря и шла в залив.
 И все же, несмотря ни на что, яхта была любимым детищем Кейла. Каждые выходные, а зачастую и после работы, теплыми летними вечерами, он выходил в море в одиночку или с командой, состоящей из его приятелей и знакомых девушек. Подобное времяпрепровождение явно нравилось Кейлу гораздо больше всего остального, но Джессика хорошо знала, что у него — светлая голова и что в вопросах бизнеса Кейл почти не уступает ей. Во всяком случае, фрахтовое отделение компании, за которое он отвечал, приносило немалый доход. Не боялся Кейл и тяжелой, неблагодарной работы. В качестве портового капитана-распорядителя, занимающегося каботажным флотом «Голубой Чайки», он поддерживал все пятьдесят с лишним судов и паромов в идеальном состоянии и не допускал никаких сбоев в расписании, даже если для этого ему самому время от времени приходилось выводить в плавание ту или иную, как он выражался, «старую калошу».
 Джессика, однако, ни минуты не сомневалась, что, сложись обстоятельства по-другому, и ее кузен проявлял бы гораздо больший интерес к тому, чтобы занять в компании главенствующее положение. Возможно, смещение ее с поста главного исполнительного директора — если так решит Клод Фрейзер, когда увидит компрометирующие его внучку фото, — и явится для Кейла основным стимулом пересмотреть свою точку зрения.
 Для нее не было секретом и то, что Кейл обладает значительным опытом в общении с женщинами. Он, конечно, не был таким распутным повесой, как его отец, однако Джессика не сомневалась, что он блестяще умеет доставить наслаждение и себе, и партнерше. Ей и самой Кейл не то чтобы нравился — во всяком случае, его общество несомненно было Джессике приятно. Искорки страсти, как она знала, проскальзывали порой и между более близкими родственниками, чем троюродные брат и сестра. Так возможно ли, чтобы и она показалась ему привлекательной в сексуальном плане?
 Какая мысль! Какая ужасная мысль!..
 Но хуже всего были постоянная подозрительность и навязчивые сомнения. Джессика ненавидела себя за это, но ее переживания оказались слишком сильны, чтобы она могла с ними справиться. Порой ей даже начинало казаться, что она испытала бы настоящее облегчение, если бы знала наверняка, что собирается сделать с этими проклятыми фотографиями таинственный фотограф.
 — Ты знаешь, что Мадлен торчит здесь почти все утро?
 — Правда? — удивилась Джессика. — А ей-то что здесь нужно?
 Кейл покачал головой, и его глаза отразили ту же тревогу и озабоченность, которая читалась во взгляде Джессики. Для семидесятипятилетнего Клода Фрейзера, который женился на Мадлен девятнадцать месяцев назад, эта молодая, цветущая женщина была, конечно, завидным трофеем, но Джессика видела в ней нечто роковое. В конце концов, Мадлен, которая была лишь ненамного старше ее (а Джессике только недавно исполнилось двадцать семь), вполне годилась старому Клоду во внучки.
 — Мне кажется, она собирается сунуть свой нос в дела компании, — чуть поморщившись, сообщил Кейл. — Что же еще? Во всяком случае, мне доложили, что, пока нас с тобой не было, она буквально дневала и ночевала в конторе. Все чего-то вынюхивала, выспрашивала… — закончил он встревоженно.
 — Не могу себе представить, что она рассчитывала здесь найти, — пожала плечами Джессика. В том, что Мадлен торчала в городе, вместо того, чтобы оставаться в усадьбе вместе с мужем, не было ничего удивительного — в конце концов, она была из Нового Орлеана, и здесь у нее были родственники.
 — То, что останется от дядюшки Клода после того как его душа поднимет все паруса и уйдет в безбрежный океан небес, — практично заметил Кейл.
 — Но ведь существует брачное соглашение, согласно которому она не может претендовать на наследство, — удивилась Джессика и покачала головой. — Впрочем, я почти уверена, что даже если ей в руки попадет наш годовой баланс, она вряд ли сумеет в нем разобраться.
 — Ну, я бы не был так категоричен… — возразил Кейл. — У Мадлен много скрытых талантов, которые не бросаются в глаза с первого взгляда.
 Джессика ненадолго задумалась. Она всегда считала женитьбу деда на Мадлен одним из тех редких случаев, когда здравый смысл ему изменил. Впрочем, иногда ей казалось, что она вполне способна понять ностальгию старика по ушедшей молодости и его отчаянное стремление по-прежнему чувствовать себя удачливым бизнесменом в расцвете лет. Мадлен была очень хороша собой, а ее пышные формы приковывали к себе внимание всех мужчин без исключения. Кроме того, ей была не чужда корысть, и она почти не скрывала этого, ни — несмотря ни на что — ее появление почти не повлияло на существующее положение вещей. И Мадлен, казалось, это понимала. Во всяком случае, никогда прежде она не выказывала никакого интереса к делам «Голубой Чайки». Теперь же ее внезапная активность выглядела более чем подозрительно.
 — Где она сейчас? — обреченно спросила Джессика.
 — В кабинете дяди. Софи говорила мне, что Мад просила принести ей подборку материалов по нашим отношениям с КМК, но она сказала, что все документы якобы находятся у тебя.
 — Молодец Софи!
 — Я тоже так подумал, — сухо согласился Кейл.
 — Пожалуй, мне все-таки придется самой поговорить с ней, — сказала Джессика, вставая. — Иначе она побежит жаловаться деду.
 — А тебе-то что за дело? — лениво бросил Кейл. — Лично я не считаю, что он обратит на это внимание. Для дяди Клода Мадлен — всего лишь его маленькая женушка, которая просто не способна задумываться ни о чем серьезном, кроме, разве что, своей коллекции старинных карт.
 — Все равно, не стоит расстраивать его лишний раз.
 — Ладно, будь по-твоему. И все равно, не позволяй ей расстраивать тебя… — с легкой иронией посоветовал Кейл и тоже поднялся, чтобы вслед за Джессикой выйти из кабинета. — Дай ей понять, кто здесь главный.
 Джессика бросила на него быстрый взгляд, но ничего не сказала. Должно быть, сарказм в его голосе ей просто почудился.
 Кейл смотрел вслед своей кузине, которая торопливо шла по застеленному ковром коридору, и улыбка на его лице таяла. Джессика с каждым днем беспокоила его все больше. И дело было не только в темных кругах под глазами, свидетельствующих о недостатке сна и каких-то глубоких внутренних переживаниях, — дело было в ином. В последние дни Джессика явно была чем-то подавлена, и это мешало ей действовать с обычной энергией и быстротой. Еще совсем Недавно в новоорлеанском офисе «Голубой Чайки» не было человека более уравновешенного, проницательного, в совершенстве владеющего собой и ситуацией и способного мгновенно принимать верные решения. Теперь же Джессика была рассеянна и несобранна настолько, что это бросалось в глаза каждому, кто знал ее. Она как будто постоянно думала о чем-то своем, и Кейлу не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, в чем дело. В том, что его кузина так сильно изменилась, была виновата эта чертова вечеринка!
 Шагая к своему кабинету, Кейл так сосредоточенно нахмурился, что между его сурово сдвинутыми бровями появилась глубокая вертикальная морщина. Каждый раз, когда Джессика напоминала ему о той ночи в Рио, он старался отделываться короткими, небрежными комментариями, однако не думать о происшедшем он не мог. Когда Кейл отыскал Джессику на пустынной ночной улице, она была более чем расстроена: волосы ее были в беспорядке, а губы порозовели и, несомненно, чуть-чуть припухли. Кейл не помнил случая, чтобы он видел ее такой растерянной и одновременно такой обольстительно прекрасной. И для него это стало откровением.
 Несмотря на связывавшие их родственные узы, он никогда не был равнодушен к своей кузине, но Джессика этого не замечала. Кейл был в этом почти уверен.
 Впрочем, Джесс, похоже, вовсе не отдавала себе отчета в том, какое воздействие производит на окружающих ее внешность. А ведь он знал, что любой или почти любой из мужчин, работавших в компании, не колеблясь сделал бы для нее все, если бы она только попросила. Но видела ли она это? Понимала? Нет, тысячу раз нет! И это было тем более странно, что, общаясь с наемными служащими, Джессика, как правило, оставалась внимательна и дружелюбна. Она прекрасно разбиралась в том, какие эмоции и желания движут ее подчиненными, но никого за это не презирала и могла найти улыбку для каждого. И за это ее любили все. Точно так же и она любила всех — и никого в отдельности.
 Она не обвинила его в том, что случилось в Рио, но для Кейла это не имело значения. Он сам винил себя. Ему не следовало брать ее с собой в незнакомое место, да еще во время Карнавала. Джесс утверждала, что с ней не случилось ничего страшного, но Кейл знал, что это было не так. И он дорого бы дал, чтобы понять, как она ко всему этому относится, но Джессика была не из тех, кто способен делиться интимными подробностями даже со своими родственниками. У нее были свои твердые принципы, которые волей-неволей Кейл научился уважать, а о том, чтобы незваным гостем проникнуть в сад ее души, нечего было и думать — слишком высок и прочен был ограждающий его частокол.
 Кейлу оставалось только надеяться, что случившееся не нанесло Джессике раны, которая будет болеть и мучить ее еще очень долго. Да и он не желал бы ей этого ни при каких обстоятельствах.
 Войдя в свой кабинет, Кейл налил из термоса еще одну чашку кофе и понес к столу. Когда он опускал ее на столешницу возле своего кресла, рука его неожиданно дрогнула, и тяжелое донышко чашки ударило по покрывавшему стол стеклу с такой силой, что по гладкой поверхности разбежались во все стороны тонкие лучики трещин. Негромко выругавшись, Кейл опустился в кресло и закрыл глаза.
 Огромный кабинет Клода Фрейзера занимал две смежные комнаты на самом верхнем этаже многоэтажной башни. Окна обеих комнат выходили на излучину Миссисипи — такую широкую, что из-за нее Новый Орлеан окрестили Городом-Полумесяцем.
 Во всем офисе это был и самый строгий, аскетично обставленный кабинет. Стены его были отделаны деревянными панелями функционального бежевого и коричневого цветов, а что касалось мебели, то здесь стояли все те же стулья, видавший виды стол, рассохшиеся от старости и потому немилосердно скрипящие шкафы-картотеки и плетеные мусорные корзины, которыми Клод Фрейзер пользовался на протяжении пятидесяти лет. Даже вид из окна почти не радовал глаз — во всяком случае, в это время дня. Полуденное солнце освещало унылые и однообразные прямоугольники плоских, залитых битумом или покрытых ржавой жестью крыш, на которых кое-где выделялись свежие заплаты. Чуть дальше несла свои бурые воды старая грязнуха Миссисипи, по которой медленно двигалась крошечная точка — это паром «Элджерс» полз к противоположному берегу.
 Мадлен сидела за столом Клода Фрейзера, и Джессика на мгновение задержалась на пороге кабинета, чтобы получше рассмотреть ее лицо. Ей очень хотелось понять, что у молодой женщины на уме. Мадлен Фрейзер выглядела безупречно: ее темно-русые волосы, казавшиеся почти черными, были коротко подстрижены и зачесаны вверх и назад, так что спереди они окружали ее лицо наподобие меховой оторочки парки. Глаза у Мадлен от природы были невыразительного карего цвета, но она умело изменяла цвет при помощи контактных линз, которые делали ее глаза когда голубыми, когда зеленоватыми. Некоторая излишняя полнота, которая могла бы испортить другую женщину, почти не бросалась в глаза, поскольку Мадлен довольно ловко маскировала этот свой недостаток, предпочитая одежду свободного покроя.
 Все это Джессика отметила почти машинально, поскольку ей приходилось встречаться с Мадлен достаточно часто. Сейчас же ее поразило другое. Оказывается, поняла Джессика, когда Мадлен не капризничает и не разыгрывает из себя святую невинность, она выглядит довольно уязвимой, легкоранимой. Конечно, и это тоже могло быть частью представления, — как было хорошо известно Джессике, Клод Фрейзер обожал заботиться о слабых и несчастных, — однако в его отсутствие выражение незащищенности было неуместно. «Уж не пытается ли она разжалобить меня?» — подумала Джессика, одновременно стараясь понять, насколько это выражение искренне. Быть может, во всем виноваты длинные, загнутые кверху ресницы Мадлен, которые делали ее похожей на обиженного ребенка?
 Впрочем, стоило Джессике бросить взгляд на одежду Мадлен, как все мысли о ее уязвимости и слабости вылетели у нее из головы. Супруга президента компании как будто специально облачилась в строгий деловой костюм из серой шерстяной ткани в тонкую полоску, простую белую блузку с узким мужским галстуком, который делал ее похожей на чикагского гангстера времен Великой депрессии. Не хватало разве что усов в ниточку, сигары и надвинутой на глаза шляпы. Этот костюм придавал Мадлен агрессивный, напористый, деловой вид, и Джессике это очень не понравилось. Обычно жена ее деда предпочитала яркие цвета и ультрамодерновые наряды от Сакса. То, что она сейчас выбрала строгий серый цвет, могло означать только одно: Мадлен намерена сделать какое-то важное заявление.
 В ответ на негромкое приветствие Джессики Мадлен подняла голову и кивнула ей с бесхитростной, почти наивной улыбкой.
 — Ты принесла досье на компанию Кастеляра? — спросила она.
 — Там все равно нет ничего такого, чего бы я не знала или не могла тебе рассказать, — парировала Джессика, внутренне собравшись. — Что конкретно тебя интересует?
 Мадлен негромко засмеялась.
 — Все. Меня интересует абсолютно все. И потом, мне хотелось бы самой взглянуть на документы, если ты, конечно, не имеешь ничего против. А то мне почему-то показалось, что вы с Кейлом по какой-то причине решили не давать мне это досье.
 — Конечно, никаких особых причин не существует, — поспешила заверить ее Джессика, — но ты должна понимать, что эта информация может оказаться достаточно «горячей». Иными словами, мне не хотелось бы, чтобы некоторые подробности стали известны в кругах, в которых вращаются не только наши друзья, но и враги. Именно поэтому я стараюсь ограничивать доступ посторонних к подобным материалам.
 Кровь прилила к щекам Мадлен, так что тонкий слой светлой пудры, которую она нанесла на скулы, стал похож на уличную пыль, осевшую на ее розовой коже.
 — Неужели ты думаешь, что я способна выболтать ваши или кастеляровские секреты первому встречному? — тихо спросила она. — Я прекрасно знаю, как Клод относится к подобным вещам. Кроме того, подобный поступок может навредить мне самой, когда… когда его не станет.
 Джессика молча уставилась на молодую супругу своего деда, ожидая, пока произнесенные ею слова сами уложатся в ее голове. В конце концов она сказала:
 — Если с моим дедом что-нибудь случится, ты в любом случае не можешь рассчитывать ни на акции «Голубой Чайки», ни на сколько-нибудь значительную часть его поместья. Надеюсь, ты об этом не забыла?
 Полные губы Мадлен сложились в беззаботную гримасу.
 — Нет, я не забыла. Я помню, что письменно отказалась от всех прав на наследство. И все-таки я — жена Клода, и ему не безразлично, что станет со мной. Кроме того, твой дед — старый, хитрый, опытный лис. Я уверена, что в конце концов он оставит свое имущество тому, кто, по его мнению, сумеет лучше им распорядиться.
 — Он сам тебе это сказал? — Голос Джессики прозвучал на удивление спокойно, хотя в душе она ощущала сильнейшее беспокойство и тревогу.
 — С тех пор как Клод вернулся домой, он работает над новым завещанием. Он передаст его своему адвокату как только закончит.
 — То есть если бы удар прикончил его, ты могла бы остаться ни с чем? Как это непредусмотрительно с твоей стороны.
 Мадлен слегка пожала плечами.
 — Я всегда промахивалась на целую милю, если воспользоваться выражением моего деда. — Она задумчиво провела рукой по волосам, оставив их в легком беспорядке. — Если говорить откровенно, я не могу сказать точно, что именно собирается предпринять Клод, если он оставит мне достаточно много акций, то я могла бы управлять компанией. Правда, для этого нужно, чтобы вся ваша семейка меня поддерживала, а не наоборот.
 — Включая и мою мать? — сухо уточнила Джессика.
 — О, да, она, конечно, не настолько привязана ко мне, чтобы одобрить все, что я делаю, — согласилась Мадлен и взмахнула ресницами, чтобы скрыть выражение глаз. — Но скажи мне, разве вы с ней когда-нибудь смотрели одинаково на один и тот же вопрос?
 Джессика даже не пытаться отрицать то, что всем было слишком хорошо известно.
 — Можешь тем не менее не сомневаться, что она не успокоится, пока не снимет с тебя скальп, если к тебе попадет хотя бы часть акций, которые предназначались ей.
 — Может быть, да, а может быть, и нет. Ты и Клод — вы устроили все так, что Арлетта имеет очень приблизительное представление о том, что происходит с «Голубой Чайкой». Возможно, она даже будет рада поделиться со мной, особенно если это принесет ей живые деньги, а не мифические проценты с бесполезных акций, которыми она владеет.
 «Очко в пользу Мадлен, — подумала Джессика. — Кейл прав: в ней много неожиданных способностей, которые никто из нас не потрудился исследовать».
 — А кто тебе сказал, что ты достаточно хорошо подготовлена, чтобы управлять такой компанией, как «Голубая Чайка»? — попыталась она зайти с другой стороны.
 — А что тут сложного? — искренне удивилась Мадлен. — Нужно только вовремя отправлять суда на буровые платформы и вовремя возвращать их обратно. Кроме того, можно вывозить туристов или рыбаков на прогулки вдоль побережья — вот тебе и прибыль. Чего же еще?
 Джессика не могла не рассмеяться.
 — Ну, это все-таки немного посложнее, — сказала она. — Есть несколько мелочей, о которых ты забыла.
 — Да какая разница! — воскликнула Мадлен, небрежно взмахнув рукой. — Если КМК сумеет добиться своего, то нам всем не поздоровится. Лично я считаю, что нам надо поторговаться с этим Кастеляром и выбить из него столько денег, чтобы мы могли не только расплатиться с кредитом, но и получить что-то сверх того. Ну а потом — поделим деньги и разбежимся.
 Эти слова обожгли Джессику, как пламя газовой горелки.
 — Поделим деньги и разбежимся? — переспросила она, с трудом сдерживая дрожь. — Позволь мне кое-что объяснить тебе, Мадлен…
 Она сделала несколько шагов вперед и остановилась, опершись руками о поцарапанную столешницу дедовского стола.
 — Никто ничего не получит, и никто никуда не побежит. Компанией пока что руководит Клод Фрейзер, а мы с Кейлом только выполняем его распоряжения. Откровенно говоря, я надеюсь, что пройдет совсем немного времени, и он вернется к управлению «Голубой Чайкой». И когда это в конце концов случится, деду будет очень интересно узнать, как ты собиралась распорядиться компанией, на создание которой он положил целую жизнь.
 — А ты, конечно, ему об этом расскажешь? — Мадлен приподняла изогнутую дугой бровь. — Не смеши меня, Джессика, мы обе знаем, что ты никогда этого не сделаешь. Ты ведь наверняка не хочешь, чтобы Клода хватил еще один удар?
 — Попробуй только упомянуть при нем о продаже «Голубой Чайки» КМК, и именно ты станешь причиной еще одного его инсульта, — парировала Джессика. — Впрочем, возможно, именно этого ты и добиваешься.
 — Единственное, чего я добиваюсь, — вскричала Мадлен, — это чтобы мне наконец показали досье КМК! Мне надоело как последней дуре хлопать глазами и догадываться о том, о чем известно всем, кроме меня!
 Джессика, потрясенная нарисованной Мадлен картиной, прикусила язык, сдерживая свое раздражение.
 — Хорошо, — сказала она, резко выпрямляясь. — Ты получишь эти материалы, пусть только сначала мой дед подтвердит, что ты имеешь на это право.
 Мадлен долго смотрела на нее, потом нетвердо спросила:
 — Ты надеешься, что он не разрешит?
 — Я думаю, он сперва поинтересуется, для чего тебе это понадобилось, — отрезала Джессика. — А уж твоя забота убедить его в том, что с твоей стороны это не праздное любопытство.
 — Я скажу ему, что ты не хочешь давать мне эту подборку. Что это ты не хочешь и близко подпускать меня к вашей драгоценной «Голубой Чайке»!
 Джессика подумала, что в словах Мадлен заключено довольно много правды. Ей казалось, будто она понимает, каково это — быть красивой игрушкой ее деда, который несомненно считал Мадлен совершенно безмозглой и абсолютно никчемной во всех других отношениях. Непрошеная жалость словно змея шевельнулась в ее сердце. Потом Джессика подумала, что, как бы сильно порой Мадлен ни раздражала ее, Клод Фрейзер женился на ней и сделал ее членом их семьи. Спорить с этим было трудно, почти невозможно, и, следовательно, Джессике оставалось только принять существование Мадлен как данность.
 Вздохнув, Джессика сказала:
 — Помоги нам вместо того, чтобы мешать, и увидишь — все может повернуться совершенно по-другому.
 Глаза Мадлен расширились от удивления. Тем не менее Джессике показалось, будто она пытается что-то быстро подсчитать в уме.
 — Ты… ты это серьезно?! — вырвалось у нее.
 Действительно ли она хотела сказать то, что сказала, задумалась Джессика. И согласится ли с ее решением дед? Сказать это сейчас, сказать наверняка, было невозможно, и Джессика почувствовала, как сильно эта неопределенность тревожит ее. У нее оказались связаны руки, но она справилась бы с этим и нашла какой-нибудь достаточно дипломатический ход, если бы ее собственное душевное равновесие не было смущено происшествием в Рио. Раз ошибившись, Джессика теперь боялась доверять тем своим решениям, которые она принимала под влиянием чувств.
 — Посмотрим, что скажет дед, — повторила она и, не дожидаясь ответа, круто повернулась и зашагала к выходу из кабинета.
 Она была в таком смятении, что на пороге едва не сбила с ног Софи, которая как раз в этот момент взялась за ручку двери с противоположной стороны.
 — Я не подслушивала!.. — воскликнула секретарша, вскидывая руки, словно подозреваемый при аресте. — Честное слово, не подслушивала!
 Джессика посмотрела на нее долгим взглядом, в котором, видимо, отразились все ее сомнения, не имевшие, впрочем, никакого отношения к Софи. Справившись с собой, она принужденно улыбнулась.
 — Не беспокойся ты так, пожалуйста, — сказала она. — Ты что-нибудь хотела?
 — Ничего особенного, просто мне необходимо было кое-что у вас уточнить. Дело в том, что я как раз разговариваю с исполнительным секретарем компании КМК. Он спрашивает, можете ли вы пообедать с их боссом в понедельник. — Софи поперхнулась. — Я просмотрела ваше расписание, мисс Джессика. Вторая половина понедельника у вас свободна.
 Джессика вздрогнула. На встрече в Рио они просили у Кастеляра время на раздумья, но он ничего им не обещал. Видимо, теперь он хотел напомнить им о необходимости дать ответ как можно скорее и пригрозить, что в случае, если решение не будет принято в ближайшее время, КМК предпримет дальнейшие действия. Никаких других причин для встречи Джессика просто не могла себе представить.
 — Что ему надо? — спросила она сквозь зубы.
 — Его секретарь ничего не сказал, — ответил Софи. — Мне известно только, что мистер Кастеляр хотел пообедать с вами. Только вы и он — мне дали это понять совершенно недвусмысленно и ясно. Так если вы согласны, мисс Джессика, то я сегодня же закажу столик на двоих в « Коммандере».
 Отбарабанив все это, Софи выжидательно уставилась на Джессику. На ее выразительном лице были написаны живое любопытство и интерес.
 Он пригласил ее одну. Значит, ей придется встречаться с Кастеляром один на один… Как это некстати, подумала Джессика. Только этого ей сейчас и не хватало. А ведь в выходные еще придется поехать в усадьбу к деду. Тем не менее Джессика понимала, что отказаться она не может. У Кастеляра на руках были все козыри. От нее сейчас зависело слишком многое.
 Новая мысль пришла ей в голову. Она была такой пугающей, что Джессике едва не стало дурно. Что, если Кастеляр получил фотографии? Как ей быть, как вести себя, если в самом начале разговора он молча достанет из портфеля плотный бумажный конверт и положит его на стол? Какими будут условия его ультиматума и сможет ли она что-нибудь предпринять?
 Ответов на все эти вопросы у нее не было. И, насколько Джессика понимала, существовал только один способ все выяснить.
 Решительно приподняв голову, она упрямо выпятила вперед подбородок и сказала:
 — Передай секретарю, что я буду рада встретиться с мистером… нет, с сеньором Кастеляром в понедельник в четырнадцать ноль-ноль. Можешь добавить, что я жду этого с нетерпением.




 4


 Джессика часто думала о том, что трехчасовую дорогу от Нового Орлеана до усадьбы Клода Фрейзера можно считать благословением Господним. Этот временной промежуток был ей совершенно необходим для того, чтобы успокоиться, привести в порядок чувства и мысли, выстроить проблемы по степени важности и вообще — изменить свой внутренний настрой таким образом, чтобы отрешиться от обязанностей исполнительного директора и снова стать маленькой девочкой. Впрочем, в последние месяцы это удавалось ей все реже и реже.
 На участке от Нового Орлеана до Лейк-Чарльза федеральное шоссе номер десять было достаточно широким и прямым. Оно пролегало по берегу озера Поншатрен вдоль дамбы Бон Карре, мимо Батон-Ружа и Лафайетта, пересекая болотистые низины. В этих местах полотно дороги было уложено на бетонные сваи, и Джессика то и дело оглядывалась на знакомый с детства пейзаж. Пирамидальные тополя росли прямо из черной, непрозрачной воды; на полупритопленных, пропитанных влагой бревнах грелись на солнце черепахи, а в зарослях тростника неподвижно застыли голубые цапли, терпеливо поджидающие добычу.
 Свернув перед Лейк-Чарльзом, Джессика попала в район рисовых плантаций, где из наполненных водой траншей тянули свои острые листья молодые ростки. Дальше земли поднимались чуть выше и превращались в бескрайнюю прерию, поросшую травой, которая волновалась под ветром словно зеленое море. Это была уже страна скотоводов, и по здешним пастбищам бродили тучные стада, ведущие свою родословную от тех лонгхорнов, которых две сотни лет назад пасли в Техасе лихие ковбои.
 Огромный, еще издали бросающийся в глаза арочный мост через Береговой канал служил главной приметой того, что шоссе снова приближается к сильно увлажненным землям, отстоящим от побережья Мексиканского залива на два-три десятка миль. Из здешних болот поднимались длинные гряды — шенье, — основным строительным материалом для которых послужили в незапамятные времена ил и известняк. То были следы доисторических морей, отступавших перед сушей и оставлявших на своем пути известковые скелеты кораллов, мертвые полипы и миллионы тонн морских отложений. Землю вокруг гребней-шенье часто называли трясущейся прерией — так близко подступали здесь к поверхности солоноватые грунтовые воды, — хотя сверху она поросла густой сочной травой, на которой в самые засушливые летние месяцы вольготно паслись стада. С поздней осени и до весны коров и лошадей отгоняли в более высокие места, так как болотистая прерия покрывалась слоем воды, и на раскисшей почве прорастали осока, тростник и молодой бамбук. В этих зарослях, мерно колышущихся под порывами прохладного ветра с Мексиканского залива, гнездились лишь аллигаторы, черепахи, нутрии, опоссумы и еноты. Изредка на эту заболоченную территорию проникали небольшие группы волков, но главными обитателями трясущейся прерии на весь зимний сезон становились бесчисленные стаи перелетных и водоплавающих птиц, слетавшихся сюда едва ли не со всего Североамериканского континента.
 Восточнее прибрежного городка Омбретера протянулись параллельно друг другу три шенье, возвышавшихся среди окружающих их болот подобно безопасным островам. Ближайшая к заливу гряда так и называлась Ракушечным островом, или Айл-Кокилем. Это было самое большое и наиболее густо населенное шенье, первым встречавшее могучие удары ураганных осенних ветров. Следующая гряда называлась Дубовой, поскольку на ее склонах сохранилось больше всего дубов — древних, неохватных, — из-за которых эти протяженные холмы и получили свое название . Третьим было шенье Дьябло — самое маленькое и расположенное ближе всех к болотистой дельте реки Мерменто, которая считалась практически недоступной.
 Фрейзеры поселились на Дубовой гряде в самом начале восемнадцатого века. Именно тогда в эти края приехал некий шотландец, носивший эту фамилию. С собой он привез только двадцать голов скота и женщину-индианку из племени чоктосов, которая, по всей вероятности, была его женой. Старинные семейные предания утверждали, что первый Фрейзер поселился в этих гиблых местах только потому, что за его голову была назначена награда, и в этом не было ничего невероятного — среди раскидистых ветвей генеалогических древ большинства самых почтенных семейств Омбретера скрывался либо пират, либо разбойник с большой дороги. Рассказывали даже, что в старину среди дубрав шенье скрывался сам Жан Лафит , а пиратское золото, зарытое где-то в болотах, по сию пору не давало покоя некоторым потомкам знаменитого героя.
 Сразу за Омбретером находился, наверное, последний в штате свободный выпас для скота. Шоссе здесь было огорожено мощной стальной изгородью, в которой были сделаны широкие проходы. Огромные брахманы , явно считавшие шоссе своей личной собственностью, спокойно выходили на полотно в самых неожиданных местах и иногда даже укладывались передохнуть прямо на асфальте. Немногочисленные путешественники даже не пытались оспаривать их права — рассерженный бык мог за считанные секунды превратить автомобиль в плоский жестяной блин. Благодаря этому, а также некоторым другим сопутствующим обстоятельствам (в виде коровьих «лепешек» и крупных белых журавлей, которые неожиданно взлетали из наполненных водой кюветов и за которыми тоже приходилось внимательно следить) езда по этому отрезку шоссе часто превращалась в серьезное испытание даже для опытных водителей.
 Когда-то вся эта земля — от одного конца гряды до другого — принадлежала Фрейзерам. Их владения начинались от самого Омбретера и тянулись на двадцать с лишним миль, до самых отдаленных болот, начинавшихся за старой усадьбой Фрейзеров, получившей название «Мимоза». Со временем эта территория несколько уменьшилась, но даже сейчас, по прошествии без малого двух веков, большая часть здешних земель по-прежнему принадлежала клану.
 Миновав старое фамильное кладбище, Джессика увидела на холме старый дом и сбавила скорость. Насколько она знала, главная и самая старая часть его была доставлена сюда по реке в разобранном виде и заново установлена среди мимоз на опушке живописной дубовой рощи еще в 1840 году. На той же барже приплыла в эти края французская креолка — жена старшего сына первого Фрейзера и чоктоски, а дом был ее приданым. Креолка подарила своему супругу пятерых детей и тихо скончалась, а Фрейзер-второй, погоревав сколько положено, женился на грудастой немке, которая родила ему еще девятерых детей, прежде чем отдать Богу душу. Последний брак самого плодовитого из Фрейзеров тоже не был бездетным. Прежде чем пневмония, спровоцированная общим истощением организма, свела в могилу его самого, он успел произвести на свет еще троих детей, доведя общее количество своих прямых потомков до семнадцати человек.
 Семья продолжала расти и дальше, и «Мимоза» много раз достраивалась и расширялась. Происходило это довольно хаотично — по мере нужды к старому дому пристраивались флигели, прилаживались летние кухоньки и веранды. Впрочем, для тропической Вест-Индии подобная беспорядочная архитектура была в порядке вещей. Огромный дом с его асимметричным фасадом и глубокими передними и боковыми галереями, перекрытыми свесами пологой крыши, состоял из двухэтажного центрального здания на высоком каменном фундаменте, в котором помещался просторный полуподвал. Сзади к нему примыкали под прямым углом два одноэтажных флигеля, образовывавшие небольшой внутренний дворик, ограниченный с четвертой стороны высокой кирпичной стеной, в которую были вделаны кованые железные ворота. Всего в доме было около двадцати пяти комнат, причем количество их могло произвольно увеличиваться и уменьшаться за счет съемных внутренних перегородок.
 Хотя потомки Фрейзеров всегда старались заботиться о своем родовом гнезде, наступившие для семьи трудные времена, начавшиеся сразу после войны Севера и Юга и продолжавшиеся до самой Великой депрессии, не могли не оставить на доме свой отпечаток. Когда вскоре после окончания второй мировой войны Клод Фрейзер, дед Джессики, вступил во владение усадьбой, она представляла собой просто руины. Ему пришлось потратить несколько лет и десятки тысяч долларов, чтобы восстановить «Мимозу» со всей возможной исторической и архитектурной достоверностью. В результате его усилий усадьба превратилась в настоящий памятник старины, хотя единственными, кто имел возможность любоваться им, были сами Фрейзеры и самые близкие их друзья, поскольку старый Клод никогда не был чрезмерно общительным человеком и не испытывал никакой необходимости выставлять свое богатство напоказ.
 Для Джессики «Мимоза» была домом — настоящим, родным домом, в котором прошло все ее детство и большая часть юности. Она уехала отсюда только тогда, когда поступила в Луизианский университет в Батон-Руже, но, даже живя в общежитии, она часто возвращалась сюда, чтобы еще раз ощутить магию старых стен и вдохнуть прохладный, сырой воздух, который наполнял ее силой и оптимизмом. И в последние годы, сколько бы времени ни отнимала у нее работа, Джессика обязательно приезжала в усадьбу хотя бы раз в месяц — на регулярные семейные встречи — и всегда ночевала в комнате, в которой она спала еще в детстве. За все прошедшие годы в спальне почти ничего не изменилось — за это ей следовало благодарить деда, который не любил что-то менять без крайней необходимости, — и эта до боли знакомая обстановка всегда помогала Джессике расслабиться и снова почувствовать себя маленькой, всеми любимой девочкой.
 Готовясь к воскресной встрече родственников, Джессика надела приталенное отрезное платье из плотного акварельно-голубого шелка, подпоясанное тонким пояском с пряжкой персикового цвета. Длинный и широкий подол его достигал почти середины лодыжек Джессики — старый Клод Фрейзер любил, чтобы женские платья имели неглубокий вырез, подчеркнутую линию талии и обязательно прикрывали колени. И Джессика знала, что дед был вполне способен потребовать от не угодившей ему гостьи — не говоря уже о родственницах, — чтобы она либо переоделась во что-нибудь приличное, либо немедленно покинула его дом.
 Несколько раз Джессика сама пыталась бунтовать против подобных установлений, которые казались ей нелепыми и старомодными. Она месяцами не появлялась в усадьбе, не желая склоняться перед волей деда, но со временем вызов, который она бросала ему, начинал казаться ей самой глупым и ребяческим. В конце концов, это был его дом, и он волен был поддерживать в нем тот порядок, который ему больше нравился. К тому же Джессика по-настоящему любила и уважала деда и не хотела ссориться с ним по пустякам. Ей ничего не стоило исполнить это его желание, и она не видела никаких препятствий к тому, чтобы не пойти ему навстречу.
 А вот Арлетта Гэррет, мать Джессики, так и не смирилась с глупыми, как она считала, требованиями старого маразматика и до сих пор продолжала появляться в усадьбе в нарядах, которые едва-едва соответствовали представлениям Клода Фрейзера о приличиях. Впрочем, это касалось только тех случаев, когда она вообще считала нужным заехать в «Мимозу» на ежемесячный сбор семьи. Таков был стиль ее жизни: короткие юбки и открытые платья были просто еще одним жестом в длинной череде совершенных ею вызывающих поступков, включавших, кстати, четыре неудачных брака и четыре скандальных развода.
 Сегодняшним вечером Арлетта надела черное облегающее платье с вырезом, едва прикрывавшим ложбинку между ее грудей, которое к тому же было на размер меньше, чем нужно. Подол платья едва доставал ее колен. Только просторный черный жакет, небрежно наброшенный на плечи, делал ее наряд более или менее приемлемым, однако большую часть времени Арлетта расхаживала, уперев руки в бока, чтобы перед жакета разошелся. Лишь убедившись, что ее вызов не остался незамеченным, она немного успокоилась и села за стол.
 Ужин был накрыт по-семейному — на длинном столе, установленном на задней галерее второго этажа. Приятный прохладный ветерок чуть шевелил углы розовой льняной скатерти и доносил из сада запах крупных азалий «Джордж Табор», смешивающийся с ароматами приготовленных на пару лангустов, запеченной с медом ветчины, салата из сладкого картофеля, жареных цыплят, тушеной фасоли и свежевыпеченного хлеба.
 Арлетта, сидевшая за столом рядом с Джессикой, наклонилась к дочери и проговорила своим глубоким контральто, ставшим чуть хриплым из-за слишком большого количества водки и сигарет:
 — Мне нужно поговорить с тобой, золотко. Выйдем в сад, когда все это закончится?
 — Конечно, — кивнула Джессика, принужденно улыбаясь. Она почти наверняка знала, о чем пойдет речь. Арлетта всегда говорила с ней только об одном — о деньгах. — Боюсь только, тебе придется немного подождать — дедушка хотел побеседовать с нами о делах сразу после десерта.
 — Ну конечно… — несколько разочарованно протянула Арлетта и, отвернувшись, заговорила с Ником Фрейзером, сидевшим по другую сторону от нее. Ник, похоже, слушал ее вполуха; наклонившись над столом, чтобы поддеть на вилку запеченное яйцо в майонезе, он игриво подмигнул Джессике и состроил озорную гримасу. Джессика, впрочем, осталась безучастна к этим проявлениям внимания: она знала, что все это ровным счетом ничего не значит. Ник заигрывал с ней просто по привычке.
 Зубы на дочерна загорелом лице Ника сверкали будто сахарные. Косые лучи послеполуденного солнца подсвечивали его белоснежную, накрахмаленную сорочку, которая была почти одного цвета с его выгоревшими на солнце взъерошенными волосами. Общее впечатление было потрясающим, но так и должно было быть. Ник был не просто хорош собой — он знал это и всячески подчеркивал, предпочитая драматический контрастный стиль и в одежде, и в поведении.
 Многие замечали, что Джессика и Ник чем-то похожи, но это, по-видимому, объяснялось тем, что они принадлежали к одному и тому же типу. Ник не был настоящим членом семьи, хотя и носил фамилию Фрейзер. Сегодня он оказался за общим столом только потому, что старый Клод Фрейзер потребовал его присутствия в надежде, что он сможет высказать какие-то соображения по поводу сложившегося положения вещей. Дед Джессики давно взял себе за правило выслушивать мнения как можно большего количества людей, хотя решения он всегда принимал единолично. Поэтому, когда Джессика приехала в усадьбу, ее совсем не удивило, что ее дед и Ник разговаривают, запершись в хозяйском кабинете.
 Ник Фрейзер был одним из самых опытных капитанов «Голубой Чайки»; он водил суда по самым разным маршрутам, и поэтому его мнение — мнение практика — всегда было достаточно ценным для организации бизнеса. Когда он бывал на берегу и заходил в главный офис, Джессика сама часто и подолгу беседовала с ним, стараясь составить свое собственное представление о текущем положении дел; при этом она знала, что его трезвым, взвешенным суждениям вполне можно доверять. Кроме того, Ник был сыном двоюродной или троюродной тетки Джессики; когда с ней случилась беда, Нику едва исполнилось два месяца, и Клод Фрейзер усыновил его, совершив один из многих своих благородных поступков, которые он, впрочем, проделывал без лишнего шума. Ник жил в усадьбе лет до восемнадцати-девятнадцати, когда он начал ходить в море в качестве члена экипажа одного из каботажных судов «Голубой Чайки». Со временем Ник сделался капитаном и стал одним из немногих людей, которым Клод Фрейзер полностью доверял. Возможно, тут сыграло свою роль и родство, но Джессика считала, что в основном ее дед полагался на личные качества Ника и на близкие отношения, которые он продолжал поддерживать со своим приемным сыном на протяжении многих лет.
 Сегодня ее дед выглядел почти так же, как и всегда. Джессика подумала об этом, с любовью глядя на то, как он — прямой, величественный и строгий — сидит в своем инвалидном кресле на колесах. После удара левая рука почти совсем не слушалась его, но это почти не бросалось в глаза, поскольку нерабочая кисть — как всегда во время еды — лежала у него на коленях. Правда, сегодня он выглядел бледнее обычного, да и ел без особого аппетита (перед ним стояла тарелка с протертой диетической пищей), но Джессика рассудила, что с ее стороны было бы глупо надеяться, что инсульт пройдет совершенно бесследно.
 Мадлен, сидевшая за противоположным торцом стола, не обращала почти никакого внимания на своего престарелого супруга. Ее редкие улыбки были адресованы главным образом Нику, который, в свою очередь, делил свое внимание между ней и Арлеттой.
 Кейл сидел по левую руку от Клода Фрейзера, почти напротив Джессики, и выражение его лица было мрачным. Возможно, он просто побаивался предстоящего разговора с президентом компании, но Джессика решила, что скорее всего он до крайности раздражен поведением своей матери, которая, сидя слева от него, то и дело дергала Кейла за рукав или прислонялась к его плечу, чтобы шепнуть ему на ухо несколько слов.
 Джессика была не единственной, кто обратил внимание на неуместную активность Зои. Клод Фрейзер неожиданно отложил вилку и пронзил свою невестку кинжальным взглядом из-под кустистых седых бровей.
 — Хватит секретничать за столом, — желчно сказал он. — Это дурной тон, Зоя, сколько раз повторять! Либо потерпи до вечера, либо говори громко, чтобы и мы слышали.
 Зоя Фрейзер немедленно встопорщилась, словно бойцовый голубь, на которого неожиданно напал соперник.
 — Я разговаривала со своим сыном, — ответила она категорично и поджала губы.
 — Это я понял, — парировал старик. — Мне хотелось бы знать — о чем.
 — Раз так, я скажу, — резко бросила Зоя. — Я предлагала устроить всеобщее обсуждение проблем, которые возникли у нас с бразильцами. И чтобы в нем участвовали все члены семьи, которые являются держателями акций компании. Не понимаю, почему из этого надо устраивать тайну?! Давайте решим все здесь и сейчас, решим все вместе. В конце концов, мы тоже имеем право знать, что происходит. Лично мне давно надоело, что вы с Джессикой и Кейлом решаете все вопросы управления «Голубой Чайкой», а нам остается только соглашаться с тем, что вы там напридумываете.
 Клод Фрейзер слегка качнул своей седой головой и перевел взгляд на своего внучатого племянника.
 — Ты тоже так считаешь, Кейл?
 Этот вопрос подразумевал, что Кейл не только идет на поводу у своей матери, но и беседует с ней о делах компании, в которые не были посвящены рядовые пайщики. Под взглядом старика Кейл вспыхнул и не сразу нашелся, что ответить. Некоторое время он рассматривал насаженное на вилку розовое брюшко лангуста и только потом вежливо сказал:
 — Что так, что эдак — для меня это не имеет большого значения, дядя Клод.
 — И очень зря, — с иронией заметил старик. — Поэтому я позволю себе еще раз напомнить вам обоим, что, пока я здесь хозяин, деловые вопросы за столом обсуждаться не будут. Это слишком вредно для пищеварения.
 — Чушь! Глупая, старомодная чушь! — заявила Зоя, так резко вздернув голову, что пучок крашеных волос у нее на затылке вдруг показался Джессике слишком тяжелым для ее тонкой шеи.
 — А я старомодный человек, Зоя, — спокойно и, как показалось Джессике, со сдержанной гордостью отозвался ее дед, — Даже если бы я сейчас пренебрег правилами, которые сам же и установил, в общем обсуждении нет нужды. Я понимаю, что у каждого из вас есть свое мнение, но для окончательного решения вопроса значение будет иметь только то, что скажут Джессика и Кейл.
 — Хотела бы я знать — почему? — неожиданно спросила Арлетта, выпрямляясь в кресле, причем Джессике показалось, что ее мать рада начинающейся склоке. — Если «Голубая Чайка» будет продана, то почему бы не информировать об этом ее совладельцев?
 — Откуда ты знаешь о продаже? — ледяным тоном осведомился Клод Фрейзер, неловко поворачиваясь к дочери. При этом его седые брови сомкнулись на переносице еще теснее, а взгляд стал пронзительным и острым.
 — Это все знают. — Арлетта выдерживала взгляд старика всего несколько мгновений, потом пожала плечами и отвернулась. — То, что компания Кастеляра не прочь прибрать нас к рукам, давно известно, — добавила она менее уверенно.
 — И слишком широко, как я погляжу, — с горечью проговорил Клод Фрейзер. — Стоило мне только приболеть, как крысы побежали с корабля. Ну что ж, пора мне всерьез взяться за дело!
 Зоя вся подобралась и поправила на груди серо-черное платье, которое она всегда надевала на семейные сборища в качестве напоминания о своем погибшем муже.
 — Я думаю, вы просто не считаете нужным держать нас в курсе дела. Я имею в виду прежде всего женщин-пайщиц — за исключением, разумеется, вашей распрекрасной Джессики. Вы что, считаете нас людьми второго сорта? По-моему, ваша оценка наших умственных способностей просто оскорбительна!
 — А у тебя, оказывается, есть умственные способности? — едко заметил Клод Фрейзер.
 — Не судите о женщинах по вашей жене! — нанесла удар Зоя.
 У Мадлен вырвалось негодующее восклицание, но Клод Фрейзер едва глянул в ее сторону.
 — Мадлен не имеет к этому никакого отношения, — заметил он холодно.
 — Вот и хорошо. Между прочим, вы все еще могли быть женаты на Марии Терезе, если бы относились к ней хоть чуточку внимательнее. Но вы предпочли ей женщину, которая моложе вас почти на полвека, которая не знает, как надо заботиться о муже, не говоря уже о том, что она не имеет никакого представления о бизнесе.
 — Тетя Зоя, прошу вас! — вмешалась Джессика, с тревогой наблюдавшая за тем, как бледное лицо деда темнеет от прилившей крови.
 — Но это же правда! — возмущенно возразила Зоя, метнув злорадный взгляд в сторону Клода Фрейзера.
 — Это грязная ложь — вот что это такое! — неожиданно сильным голосом выкрикнул старик, и его лицо налилось красным. — У Тесс никогда не было времени ни для меня, и ни для чего другого. Она была слишком занята тем, что, задрав юбки, бегала за мужчинами!
 — В самом деле, папа? — вставила Арлетта.
 — Да. И ты такая же, как твоя мать! — рявкнул Клод Фрейзер, поворачиваясь к дочери. — Эта патология характерна для всех женщин в нашей семье.
 Теперь и Арлетта покраснела от обиды и негодования.
 — Что бы ни совершила моя мать, довел ее до этого ты!
 — А кто же виноват в том, что ты ведешь себя так же, как она?
 Джессика, растерянно оглядывая сидевших за столом, заметила, что Мадлен разглядывает Арлетту с напряженным вниманием и хмурится все сильнее. Сама она была смущена безобразной сценой, но в глубине души Джессика знала, что дед прав. Повернувшись к нему, она с мольбой сказала:
 — Дедушка, прошу тебя, пожалуйста!..
 Клод Фрейзер несколько мгновений глядел на нее и, видимо, прочтя в ее взгляде осуждение, вполголоса выругался.
 — О'кей, о'кей, — промолвил он, слегка переведя дух. — Я не хотел никого оскорбить, но, право же, совсем ни к чему было упоминать про Тесс, совсем ни к чему!
 Тут Джессика была с ним полностью солидарна. Хотя Клод Фрейзер развелся со своей первой женой всего несколько лет назад, она перестала быть фактическим членом семьи уже очень давно.
 Зоя, однако, никак не могла успокоиться. Воспользовавшись паузой, она перехватила инициативу и попыталась возобновить нападение.
 — И все равно я считаю, что обсуждать дела фирмы мы должны все вместе. «Голубая Чайка» получила конкретное предложение от компании Кастеляра — очень важное предложение, которое касается всех нас. Подобные вопросы не могут решаться без участия всех акционеров. Или вы хотите устроить здесь комедию, где мы будем исполнять роли статистов?
 — Комедией будет твое общее собрание, — сказал старый Клод Фрейзер. — Я же прекрасно вижу, чего ты добиваешься. Ты хочешь заручиться поддержкой других пайщиков, чтобы указывать мне, как я должен распорядиться моим предприятием, моим делом!
 — А вы, видно, хотите сами принимать все решения и плевать на то, чего хотят остальные! Или, может быть, вы забыли, что часть «Голубой Чайки» принадлежит нам?
 — Тетя Зоя! Дедушка! Да перестаньте же! — с отчаянием вскричала Джессика, со страхом глядя на набухшие вены на висках старого Фрейзера.
 Но дед не обратил на нее никакого внимания. Свирепо глядя на вдову своего беспутного племянника, он четко и с расстановкой сказал:
 — У тебя нет абсолютно ничего. Это я создал «Голубую Чайку» практически на пустом месте, я день и ночь работал ради нее, я отдавал ей все, что у меня было и раньше, и потом. И если ты считаешь, что, зарегистрировав брак с этим ничтожеством — сыном моего брата, — ты получила право лезть в мои дела, то ты очень и очень ошиблась!
 — Мой Луис тоже немало сделал для вашей компании! — возразила Зоя, и ее грудь заходила ходуном от возмущения, а глаза налились кровью. — Если бы не ваше упрямство, не ваши близорукость, жадность и нежелание передать свое детище в более компетентные руки, «Голубая Чайка» могла бы быть сейчас гораздо более крупной фирмой. Луис… Луис мог бы быть жив, если бы вы в свое время доверили ему хоть какой-нибудь пост, как Кейлу. Тогда бы он чувствовал ответственность, чувствовал, что от него что-то зависит, и тогда… тогда не случилось бы того, что случилось. Вы должны были… обязаны были дать ему шанс!
 Последние слова Зои сопровождались уже несдерживаемым рыданием. Отодвинувшись от стола, она встала и, пошатываясь, ушла в дом. Арлетта тоже поднялась и, швырнув на стол салфетку, поспешила за ней. Лицо ее было озабоченным и сердитым.
 На галерее установилась неловкая тишина, которую первым нарушил Ник. Самым непринужденным тоном он осведомился у Кейла, хороша ли рыбалка на озере Поншатрен. Через несколько минут к разговору двух мужчин присоединилась и Мадлен. Клод Фрейзер некоторое время наблюдал за ними из-под насупленных бровей, потом взял вилку и вернулся к овощному пюре с цыпленком.
 Зоя и Арлетта больше не вышли к столу. Вечер был серьезно испорчен, и застольная беседа постепенно угасала. Поданный с кофе десерт был съеден под однообразный обмен мнениями о последних событиях на футбольных и бейсбольных площадках, которые, как видно, никого особенно не интересовали. Наконец Клод Фрейзер сделал знак Джессике и Кейлу и, оттолкнувшись от стола, на своем кресле откатился от него. Кейл взялся за ручки инвалидной коляски, а Джессика отворила дверь в коридор, ведущий в библиотеку. Ник и Мадлен, оставшиеся за столом, проводили их гробовым молчанием.
 Деловое совещание получилось очень подробным, долгим и изматывающим. Несмотря на это, Джессика не узнала ничего для себя нового. Единственным положительным моментом встречи была ее убежденность, что дед понемногу оправляется от удара. Во всяком случае, он не только ничего не напутал, но, напротив, поразил ее четкостью анализа и прекрасным знанием всех подробностей предложения Кастеляра.
 По обоюдному молчаливому соглашению, ни она, ни Кейл ничего не сказали старику о неприятном происшествии, случившемся с ними в карнавальном Рио, хотя Джессика несколько раз спрашивала себя, не лучше ли самой признаться во всем, а там — будь что будет. Больше того, ей даже было любопытно узнать, что скажет дед по поводу фотографий и всего прочего. За свою жизнь Клод Фрейзер не раз сталкивался с самыми разными ситуациями, особенно после того как началась разработка нефтяных запасов континентального шельфа, а буровые вышки шагнули с суши в открытый океан. Тогда в морской бизнес устремилось множество проходимцев, готовых на все ради выгодного контракта на обслуживание нефтяных v платформ; именно в тот период конкуренция на рынке транспортных услуг обострилась и стала особенно жестокой. Впрочем, те времена еще не прошли, если считать, что взрыв принадлежащей «Голубой Чайке» шхуны не был случайностью.
 И все же главной причиной, удержавшей Джессику от признания, было замечание деда по поводу патологической слабости женщин из семьи Фрейзеров к мужскому полу. На ее памяти это был первый раз, когда обвинение было произнесено вслух, хотя Джессика всегда знала, что он чувствует по этому поводу и как сильно его это волнует.
 Кроме того, если бы Джессика захотела, она легко могла бы заметить, что, обличая Зою и Арлетгу, дед мельком глянул и в ее сторону, и ей стоило огромного труда не поддаться внезапно проснувшейся в ней тревоге. Клод Фрейзер не мог знать, что она совершила, просто не мог…
 Или все-таки каким-то непостижимым образом он обо всем узнал?
 Как бы там ни было, упоминание о встрече с Рафаэлем Кастеляром, которая должна была состояться в понедельник, заметно его встревожило. Дед долго и тщательно обдумывал эту новость, а под конец дал Джессике целую кучу советов относительно того, что и как ей говорить, а о чем умолчать. В другое время подобное недоверие к ней и ее деловым способностям могло бы обидеть Джессику, но сейчас она волновалась не меньше его. Кроме того, она хорошо знала, что значит для деда «Голубая Чайка», и его раздражение по поводу того, что он вынужден отдать судьбу своего любимого детища в чужие руки, было ей более чем понятно. Ее же беспокоил несколько иной аспект. Судя по всему, старик считал неожиданный шаг Кастеляра чем-то вроде проявления слабости, и Джессике предстояло как-то воспользоваться этим. К сожалению, ничего конкретного дед ей так и не сказал.
 Когда совещание закончилось и Клод Фрейзер объявил, что хочет немного отдохнуть, Джессика почти не испытала облегчения. Ее озабоченность была настолько серьезной, что она даже должным образом не отреагировала на лишенную всякой почтительности тираду Арлетты.
 — Напыщенный старый лицемер, который хочет быть святее самого папы римского! — в сердцах воскликнула мать Джессики во время прогулки в саду, свирепо отмахиваясь от комара, который с противным гудением вился перед самым ее лицом. — Как он посмел обозвать меня сексуально озабоченной, если сам едва не отправился на тот свет, когда попытался лишний раз взобраться на свою молоденькую кобылку?!
 — О, дело не только в этом! — слабо возразила Джессика. — Все эти проблемы с «Голубой Чайкой» — вот что едва его не доконало!
 — Да, конечно, — едко ответила Арлетта. — Только одна из сиделок в приемном покое камеронской больницы сказала мне, что, когда твоего почтенного дедушку доставили к ним, он был голеньким, словно только что ощипанный голубок. Старый дурак наверняка разыгрывал из себя двадцатилетнего жеребца перед этой маленькой дрянью, и вот — результат!..
 — Как ему, наверное, неприятно было бы знать, что говорят о нем некоторые, — негромко заметила Джессика в пространство.
 Ее мать презрительно фыркнула.
 — А я считаю, что для него это был хороший урок. И зачем только он женился на этой глупенькой девочке! Если бы не она, он никогда бы не начал говорить гадости о моей бедной маме. Не может же он не понимать, что в последний раз она была с мужчиной как минимум тридцать лет назад!
 К тому же я почти уверена, что, даже пока они были женаты, он не уделял ей должного внимания. И я считаю, что мама поступила совершенно правильно, когда попыталась найти кого-то, кто был бы с ней и ласков, и нежен.
 — Не расстраивайся ты так, — сказала Джессика примирительным тоном и ненадолго замолчала, снова погрузившись в собственные мысли. Они с матерью медленно шли в глубь сада по выложенной замшелыми каменными плитами дорожке, по обеим сторонам которой глухой стеной вставали разросшиеся кусты. Одни из них, такие, как поздняя жимолость, уже вовсю цвели; на спирее только-только набухли бутоны, а гортензии все еще стояли голыми, ожидая прихода жаркого лета. Давно не стриженная живая изгородь скрывала их от посторонних глаз достаточно надежно, но Джессике все равно хотелось уйти от дома как можно дальше, чтобы никто не смог подслушать их разговор даже случайно.
 — А я и не расстраиваюсь. Не с чего мне расстраиваться, — ответила Арлетта резким тоном. — Просто из-за него твоя бабушка Мими Тесс стала похожа на зомби, на ходячий труп. Человек, с которым она тогда убежала, умер, и я совсем не уверена, что это действительно был несчастный случай.
 — Но ведь все это было так давно! — возразила Джессика. — Какое это может иметь значение сейчас?
 — Никакого, я думаю. Во всяком случае, для тебя. Ты всегда была его драгоценной внучкой, его любимой маленькой принцессой, и я нисколько этим не удивлена. Ты всегда делала все, что он хотел; всю свою жизнь ты отдала работе на эту чертову компанию; у тебя нет никакой личной жизни, да мало ли чего еще ты лишилась по его милости! Одному Богу известно, как ты можешь с этим мириться — я бы на твоем месте давно взбрыкнула… Впрочем, и моя вина тут есть: я должна была увидеть, чем все это кончится, гораздо раньше. И попытаться хоть что-нибудь сделать.
 — У тебя было полно своих собственных проблем, — равнодушно ответила Джессика. Подобные рассуждения она слышала не в первый раз. Арлетта обожала ворошить прошлое и, гулко бия себя в грудь, восклицать: «Меа culpa!» . Это ровным счетом ничего не меняло — просто не могло изменить. Произнеся очередную покаянную или обвинительную речь, Арлетта снова надолго исчезала, оставляя ее на попечении деда. Впервые она поступила так, когда Джессике было всего два года. Много позже Джессика узнала, что Клод Фрейзер согласился ежегодно выплачивать Арлетте некоторую сумму только при условии, что она оставит дочь в покое. Это знание, однако, не принесло ей облегчения: Джессика продолжала гадать, какой могла бы быть ее жизнь, если бы ее воспитанием занимался не дед, а Арлетта.
 — И все равно, он — настоящее чудовище, — убежденно сказала Арлетта.
 — Он отнял меня у твоей бабушки Мими Тесс, когда мне едва минуло двенадцать, и запретил мне видеться с ней — точно так же, как он отнял у меня тебя. Он выбросил свою собственную дочь на помойку, когда убедился, что не может больше контролировать и направлять ее поступки, точно так же, как он выбросил свою жену. Ты думаешь, что он любит тебя, доверяет тебе, и это действительно так, но — попомни мои слова! — это будет продолжаться только до тех пор, пока ты будешь послушно исполнять все, что он захочет. Стоит тебе сказать хоть слово поперек, и увидишь, что будет! Он выкинет и тебя тоже, как только ты сделаешь что-то по-своему или совершишь поступок, который не сообразуется с его понятиями о хорошем и плохом.
 — Как ты можешь так говорить? Ведь он фактически доверил мне «Голубую Чайку»! — запротестовала Джессика. Ее возмущению, впрочем, недоставало глубины и силы, поскольку почти одновременно она подумала о том, как оценит дед то, что случилось в Рио.
 — Боже мой, Джесс, неужели ты не понимаешь, что все это временно и что при первой же возможности Клод снова вернется к управлению компанией? Подумай сама: если бы он имел в виду что-нибудь более или менее постоянное, он наверняка бы сделал главным исполнительным директором не тебя, а Кейла. А так он знает, что ты уступишь ему бразды правления, стоит ему только переступить порог своего кабинета.
 — А что будет, если он так и не сможет вернуться? В этом случае я останусь руководителем компании.
 Арлетта криво улыбнулась.
 — Может, и останешься, особенно если выйдешь замуж за человека, которого он тебе подберет, и подаришь ему наследника, которого он ждал все эти пятьдесят лет. Вот в чем он видит твое истинное предназначение, Джесс… Ну и, разумеется, он хотел бы, чтобы ты сохранила «Голубую Чайку» до тех пор, пока его правнук не станет достаточно взрослым. Неужели ты еще не догадалась?
 — Но это же смешно! — возразили Джессика, чувствуя, как внутри ее нарастает раздражение. — Дедушка стар и болен, и я нужна ему. Мы все ему нужны, просто он знает, что я лучше всего подхожу для того, чтобы спасти «Голубую Чайку».
 — Да, ты нужна ему, это ты верно подметила. Ты нужна ему, чтобы делать вещи, которые он уже не может делать сам. Но, говорю тебе, в ту же минуту, когда твой дед заметит хотя бы намек на то, что у тебя появилось собственное мнение, он и тебя вышвырнет, а твоего ребенка сделает заложником, чтобы через него руководить «Голубой Чайкой». Так обязательно будет, если, конечно, старик проживет достаточно долго.
 Джессика посмотрела на мать, на горькие складки в уголках ее губ, на завитые крупными кудряшками волосы, которые выглядели безжизненными и тусклыми из-за слишком частого применения рыжеватой краски. Веки у Арлетты припухли, а белки покраснели, отчего ее когда-то красивые глаза казались тусклыми, и Джессика неожиданно подумала о том, что ее мать незаметно превратилась в неряшливую пожилую женщину.
 — Но он же твой отец, — произнесла наконец Джессика. — Неужели ты не испытываешь к нему никаких чувств? Разве тебя не тревожит, что он может скоро умереть?
 Арлетта щелкнула замком своей кожаной сумочки, выудила оттуда серебряную зажигалку с монограммой и тонкую коричневую сигарету. Остановившись на дорожке, она долго прикуривала, убирала зажигалку, затягивалась и, только выдохнув дым, наконец заговорила.
 — Конечно, меня это волнует, — сказала она. — После его смерти часть акций «Голубой Чайки» будет переписана на мое имя, и я наконец-то стану свободной и независимой.
 Судя по тону, которым это было сказано, дело обстояло как раз наоборот. Джессика была почти уверена в этом. Смерть Клода Фрейзера прикончила бы и ее мать. Глупая, циничная бравада была лишь частью позы, представления, которое Арлетта разыгрывала всю свою жизнь, изображая из себя неуправляемую и дерзкую дочь. Тем не менее Джессика не сказала матери того, о чем часто думала. Арлетту никто не удерживал в зависимости и никто ни к чему не принуждал. Просто с самого начала ей следовало отказаться от денег, которые предложил ей старый Фрейзер, и тогда она действительно стала бы свободной. Но Арлетта не смогла так поступить. Вместо этого она оставила дочь на попечении собственного отца, а сама очертя голову бросилась в пучину новых браков — безрассудных и скоропалительных, — словно желая досадить Клоду Фрейзеру или пытаясь что-то ему доказать. Из этого с неизбежностью следовало, что месть отцу была для Арлетты важнее дочери.
 — Кстати, о «Голубой Чайке», — заметила Арлетта. — Я была бы весьма признательна, если бы ты нашла способ уговорить деда принять это предложение о продаже нашей компании КМК. Насколько я знаю, большая часть семейного имущества вложена в недвижимость и основные фонды, после выкупа которых каждый из нас получит целую кучу наличных»:
 — Не слишком большую, если учесть наши долговые обязательства, — вздохнула Джессика. — Нам предстоит еще вернуть кредит банку. В общем, продажа компании будет нашим последним средством.
 — В таком случае, проследи, пожалуйста, чтобы этому средству не было никакой альтернативы. Пока ты у руля, это нетрудно будет сделать, — вкрадчиво сказала Арлетта.
 В этих словах так ясно прозвучало предложение, что Джессика невольно вспыхнула и с осуждением посмотрела на мать.
 — «Голубая Чайка» — это его жизнь, — сказала она. — Я не могу…
 — Все равно, подумай об этом на досуге, может быть, ты еще переменишь мнение. Ну а пока, поскольку ты не хочешь сделать мне одолжение, не дашь ли мне взаймы пару тысчонок?
 — Снова перерасход на кредитной карточке? — мрачно предположила Джессика.
 Арлетта кивнула и попыталась улыбнуться как можно небрежнее.
 — Да я, знаешь ли, как-то не следила за своими тратами. Кроме того, на следующий уик-энд меня пригласили на Ямайку, поэтому некоторый резерв мне не помешает.
 — Я бы дала тебе, если бы у меня были деньги, но все, что у меня есть, это моя зарплата. Кроме того, ты же знаешь, что я все еще ремонтирую городской дом.
 — Не понимаю, на что он тебе сдался, — пожала плачами Арлетта. — Его давно пора снести.
 Подобного замечания следовало ожидать. Арлетта всегда считала, что принадлежащий компании старинный двухэтажный особняк во Французском квартале следует продать, и как можно скорее. Джессика придерживалась иного мнения. Одну из двух квартир на верхнем этаже она уже отремонтировала для себя, и теперь в свободное от работы время занималась тем, что благоустраивала вторую для деда. Дом в Новом Орлеане принадлежал компании вот уже несколько десятилетий, но Клод Фрейзер почти не уделял ему внимания, хотя и начал регулярно пользоваться им, когда после расширения операций компания перебралась из Омбретера в Новый Орлеан.
 — Мне нравится считать себя жительницей Французского квартала, — с улыбкой ответила Джессика. — И я люблю ходить на работу вдоль набережной.
 — И все равно это не слишком подходящее место для семьи.
 Этот аргумент Джессика тоже слышала не в первый раз.
 — Поскольку в ближайшее время я все равно не собираюсь заводить семью, для меня это не имеет никакого значения. Но, если тебе действительно нужны деньги, ты можешь попросить деда, чтобы он выплатил тебе вперед часть твоей пенсии.
 — Что? Просить на карманные расходы, словно я ребенок? Твоему деду это очень понравится! Нет уж, лучше я никуда не поеду. Если, конечно, ты не дашь мне взаймы…
 Джессика недоверчиво покачала головой. Потом она приоткрыла рот, чтобы пообещать Арлетте помощь — она с самого начала знала, что заем неизбежен, — но, прежде чем она успела произнести хоть слово, ее мать круто развернулась и быстро зашагала к дому.
 Джессика не стала ее догонять. Она не сомневалась, что разговор о деньгах возобновится раньше, чем зайдет солнце, — опыт прошлых лет научил ее этому. Просто ей казалось, что она должна показать Арлетте, что ее не так легко растрогать.
 Медленно идя по дорожке, она дошла почти до самого ее конца, где под большим пекановым деревом стояла железная скамья, спинку и подлокотники которой украшали выкованные из металла виноградные листья. Летом здесь всегда была густая тень, но сейчас солнце свободно проникало сквозь голые ветви и ложилось на траву вокруг.
 Джессика уселась на краешек скамьи и, положив локоть на спинку, подперла рукой подбородок.
 Здесь, вдалеке от дома, стояла почти полная тишина. Любой другой человек непременно почувствовал бы, как на него нисходят мир и успокоение, но мозг Джессики продолжал лихорадочно работать. Слишком много тревожных мыслей роилось в ее голове, слишком многое надо было обдумать и решить.
 Железная скамья в усадьбе деда живо напоминала Джессике другую — каменную скамью возле фонтана в темном патио.
 И вдруг на плечи Джессики опустились две крепкие ладони, и она негромко вскрикнула от неожиданности, потом резко поднялась со скамьи и обернулась.
 — Испугалась? — Ник сунул руки в карманы и ленивым шагом обогнул скамью. — Извини, я не хотел тебя пугать.
 — Откуда ты взялся?
 Джессика ненадолго зажмурилась, стараясь вернуть себе душевное равновесие. На мгновение она вообразила, что… Нет, это просто невозможно!
 — Ты думаешь, я тебя выслеживал? — Ник ухмыльнулся и, повернувшись, уселся на скамью. — Что ж, ты права. Меня бросили одного, и я был не прочь к кому-нибудь присоединиться. Одинокий, всеми покинутый, я шел за вами, но вы с Арлеттой так трогательно беседовали, что я не стал вам мешать. Только когда я увидел, как решительно твоя матушка промаршировала к дому, я понял — мой час настал!
 Под его бросающимся в глаза светским обаянием, которое Ник мог по желанию то напускать на себя, то сбрасывать, таилось искреннее, спокойное, убаюкивающее тепло, которое — иногда — очень нравилось Джессике. Вот и сейчас она почувствовала, как внутри у нее что-то оттаивает, когда Ник похлопал ладонью по скамье, приглашая ее снова сесть. Послушавшись, она опустилась на скамью, хотя и несколько дальше от того места, на которое он показал.
 — Ну, как дела? — радушно спросила она в знак того, что нисколько не возражает против его присутствия.
 — Дела? Да, дел много. Хотя и не так много, как у тебя.
 Джессика покосилась на него с неожиданной опаской.
 — Если хочешь спросить о предложении КМК — лучше не надо.
 — Я и не собирался, — добродушно ответил Ник и лениво потянулся; вытянув перед собой скрещенные ноги, он развел руки широко в стороны и сладко зевнул, прикрывая ладонью рот. Правая его рука осталась лежать на спинке скамьи за плечами Джессики.
 — Строго говоря, меня не очень волнует то, что происходит у вас наверху. Хороших капитанов мало, а я — очень хороший капитан. Без работы я, во всяком случае, не останусь, а в деньгах могу и выиграть.
 Его тон предполагал, однако, нечто совершенно иное — как и взгляд его лениво прищуренных глаз.
 — Это верно, — протянула Джессика, поглядев на него с легкой насмешкой.
 — Не веришь? — Ник выпрямился. — Между прочим, я не просто моряк. Я могу сделать кое-что лично для тебя, например — избавить тебя от напряжения, из-за которого ты похожа на завязанную в узел веревку. И кто знает, может быть, это приведет к совершенно неожиданным последствиям?
 И он осторожно — словно человек, пробующий почву под ногами, прежде чем идти через трясину, обнял ее плечи и стал медленно массировать, разминая судорожно сведенные мышцы.
 — К неожиданным последствиям? Ты даже не представляешь себе, насколько они действительно могут оказаться неожиданными лично для тебя.
 — Джессика осторожно уклонилась от его руки.
 Ник поглядел на нее из-под ресниц, кончики которых на солнце стали золотистыми.
 — Если женщина подходящая, я не прочь и подучиться немного, — сказал он.
 — Ну, что же ты замолчал? — спросила Джессика нетерпеливо. — Ты, кажется, назвал меня подходящей? А вот мне сдается, что тебе просто не дает покоя тот факт, что я была единственной, кто выскользнул у тебя из рук.
 — Это ты так думаешь, — отозвался Ник, слегка прищурившись.
 — Я не думаю, я знаю. — Джессика произнесла эти слова коротко и решительно, но в ее интонации не было ни гнева, ни осуждения.
 — Так вот, ты ошибаешься. Когда мы оба были молодыми да зелеными, я действительно был к тебе неравнодушен. И я еще долго сердился на старика после того, как он за ухо вывел меня из твоей спальни, где, по его мнению, мне совершенно нечего было делать. Но теперь все это в таком далеком прошлом, что и вспоминать об этом смешно. И уж, конечно, никакого отношения к настоящему это не имеет.
 Джессика слегка нахмурилась. Случай, о котором Ник вспоминал теперь вроде бы со смехом, на самом деле был совершенно ужасным. Джессике тогда было тринадцать, а Нику — на пять или шесть лет больше. Как-то теплым весенним вечером она поздно читала в постели и незаметно для себя задремала. Когда она проснулась, то с ужасом обнаружила, что Ник лежит рядом с ней в одних трусах и, приподнявшись на локте, целует ее в губы. Вторую руку Ник просунул под ее коротенькую пижамку и опустил на грудь Джессики.
 До этой ночи они были хорошими друзьями, почти как брат с сестрой. Они вместе играли в салочки, вместе лазили по деревьям, рыбачили и однажды чуть не погибли во время секретной экспедиции в глубь болот. Они вместе ездили на велосипедах на побережье залива и играли там с детьми рыбаков, и вместе учились водить один из стоявших в усадьбе старых грузовиков. Возможно, именно поэтому столь откровенное проявление чувственности неприятно поразило Джессику и заставило испытать сильнейшее раздражение и досаду — и это вместо удовольствия, на что, видимо, рассчитывал Ник. Она принялась бороться, и тогда на шум прибежал ее дед.
 Последовавшая сцена была еще более некрасивой, чем поступок Ника. Клод Фрейзер наговорил ему такого, что у юноши побелели не только губы, но и вся кожа вокруг рта, а на скулах запылали два ярко-алых пятна. Джессике и самой стало неловко, а когда Ника — прямо посреди ночи — вышвырнули за дверь вместе со всеми его вещами, ей стало по-настоящему страшно.
 — Я еще не говорила тебе, как я сожалею о том, что случилось той ночью? — спросила она. — Наверное, мне не следовало поднимать такой шум. Конечно, тебя нужно было как следует вздуть, но мы всегда могли бы урегулировать этот вопрос между собой.
 — Я был просто молодым идиотом, — грубовато ответил Ник и внезапно вздохнул. Потом он поглядел на нее в упор и добавил:
 — Конечно, если ты глубоко и искренне раскаиваешься…
 Увидев новое выражение, появившееся в глубине его голубых глаз, Джессика поспешно отодвинулась от него еще на пару дюймов.
 — Не настолько глубоко, чтобы продолжить с того же самого места, где нас прервали. И потом, мне кажется, что сейчас у нас уже ничего не получится.
 — Почему? Не из-за старика же?
 Джессика подумала, что Ник, похоже, выглядит не таким спокойным, каким ему хотелось бы казаться, хотя ничто в его позе и ладной, высокой фигуре как будто не выдавало внутреннего напряжения.
 — Нет, это не из-за деда, — ответила она. — И вообще я не понимаю, почему все вы считаете, будто без него я не могу сделать ни шагу!
 — Потому, золотко мое, — насмешливо прогудел Ник, — что ты слишком редко предпринимаешь что-либо без его высочайшего одобрения.
 — Нет, это не правда. Если бы я действительно была такой бесхребетной, я бы все еще жила в усадьбе и занималась домашним хозяйством.
 — Зато теперь ты живешь одна, как старая дева, да и квартирка-то твоя
 — через стенку от дедушкиных городских апартаментов. В твоей жизни не происходит ровным счетом ничего интересного, разве что тебе иногда удается подписать пару-тройку счетов для «Голубой Чайки».
 — Значит, ты тоже так считаешь?
 Она быстро взглянула на него из-под опущенных ресниц, но Ник перехватил ее взгляд и смотрел на нее так пристально, что Джессика невольно покраснела.
 — Так-так… — сказал он, слегка приподнимая брови. — Интересно, что такое случилось с нашей маленькой скромницей Джессикой? Готов побиться об заклад, что дедушка еще ничего об этом не знает.
 — Ничего не случилось, — решительно ответила она и, осознав, что резкий ответ выдает ее с головой, поспешно отвернулась. Интересно, догадается ли Ник, что ему следует держать язык за зубами, думала она, пристально разглядывая затейливую ограду старинного семейного кладбища, начинавшегося неподалеку от того места, где они сидели.
 — По-моему, ты врешь, — негромко возразил Ник. — Не по-моему, а точно… Ну же, рассказывай! Я вне себя от любопытства.
 — Зачем тебе это знать? — спросила она в тщетной попытке защититься.
 — А-а, понимаю… Должно быть, я не единственный человек, которому не хватило мужества возразить деду, пока он был жив и здоров. Только теперь, когда он слаб и болен, у каждого из вас вдруг появилось свое мнение. Вы что, стремитесь его доконать?
 Ник долго смотрел на Джессику, и его светло-голубые глаза, еще минуту назад такие лучистые и теплые, стали холодными и жесткими. Неожиданно он негромко рассмеялся. — Знаешь, Джесс, ты сейчас была очень похожа на него, на деда…
 С этими словами он тяжело поднялся на ноги и пошел прочь. Джессика смотрела ему вслед, но не чувствовала ни радости, ни облегчения. «Зря я его обидела!» — неожиданно подумалось ей.
 Шагая к усадьбе, Ник засунул руки глубоко в карманы легких твидовых брюк, и его широкие плечи сутуло поникли. Он думал о прошедших годах и о том, что ему уже давно пора перестать смущаться при упоминании о той глупости, которую он совершил, будучи зеленым юнцом, но ничего с собой поделать не мог. Даже сейчас уши у него горели от стыда. Тогда, в спальне Джессики, он не имел в виду ничего такого. Он просто шел мимо и, заглянув к ней в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, вдруг увидел ее лежащей на кровати в этой ее коротенькой салатовой пижамке. Джессика показалась ему такой очаровательной, такой нежной, такой совершенной, что ему захотелось прижать ее к себе, защитить, сделать для нее что-нибудь прекрасное. Да что там, в эти минуты он готов был отдать за нее жизнь, не требуя ничего в замен!
 Ник не помнил, как оказался в ее кровати. Очнулся он от того, что Джессика вопила во все горло и лупила его по голове подушкой.
 Конечно, ему не следовало лапать ее; Ник понимал это очень хорошо. Несмотря на свои восемнадцать лет, он повел себя как обыкновенный прыщавый подросток, у которого слишком много гормонов, но не хватает ума в голове.
 Но старик почему-то отнесся к этому слишком серьезно. Должно быть, он сгоряча решил, что мальчишка, которого он по доброте душевной пригрел у себя на груди, насилует его драгоценную внучку как последний подонок. Тут уж Клод Фрейзер не стерпел и вышвырнул Ника на улицу, хотя и относился к нему как к приемному сыну. Ничего себе доброта…
 Впрочем, он, по крайней мере, помог Нику получить профессию. Он сделал из него капитана фрахтового судна и взял на работу в свою компанию. И Ник — в который уже раз — спросил себя: почему? Впрочем, вполне возможно, что старик руководствовался только соображениями делового плана. В конце концов, семья — это только семья, а найти первоклассного капитана всегда было нелегко. Клод Фрейзер прекрасно знал, что Ник — отличный моряк, и, в отличие от многих и многих, никогда не смешивал интересы бизнеса и семейные проблемы.
 Как ни странно, когда-то Ник тоже чувствовал себя членом семьи, пусть приемным, но все же… Это продолжалось довольно долго и закончилось в один день.
 Глупо… Он все равно не смог бы убить двух зайцев сразу, не смог бы одновременно получить Джессику и быть членом клана Фрейзеров. Это попросту не сработало бы.
 Или он взялся за дело не с того конца?




 5


 В понедельник утром в кабинет Джессики доставили еще один букет орхидей. На этот раз цветы были густого аметистово-лилового цвета с зеленой сердцевиной и стояли в высокой вазе венецианского стекла с золотым ободком. Ваза была почти доверху заполнена крупными стеклянными бусинами, которые удерживали тяжелые мясистые стебли вертикально. Как и в прошлый раз, никакой карточки в посылке не оказалось.
 Появление цветов снова нарушило шаткое душевное равновесие, которое Джессике удалось обрести за прошедшие выходные. Воспоминания, которые она так настойчиво гнала от себя, ожили в ее памяти с новой силой, и перед мысленным взором Джессики одна за одной вставали картины, которые ей очень бы хотелось забыть, но она не могла. Темное патио, темная тень под стеной, темный шквал эмоций и чувств, в которых она барахталась как щенок в пруду… Одного воспоминания об этом было достаточно, чтобы лицо Джессики порозовело, а на шее под кожей запульсировала трепетная жилка.
 Чувствуя, как горит лицо, Джессика машинально взяла со стола несколько листков бумаги и стала ими обмахиваться. От этого запах орхидей стал еще более плотным и густым, но, как ни странно, Джессике удалось немного успокоиться. Почему-то она была уверена, что между человеком, который обнимал ее на темной скамье, и этими цветами нет и не может быть никакой связи. Если незнакомец когда-то снова появится в ее жизни, то он явится к ней не с цветами, а с пачкой фотографий и потребует расплаты. Вряд ли шантажисту могло прийти в голову посылать ей красивые, экзотические и довольно дорогие цветы.
 В таком случае, от кого же они? Может быть, это Кейл пытается таким способом загладить свою вину? Но он, как показалось Джессике, был совершенно искренне удивлен, когда в пятницу расспрашивал ее о первом букете.
 Тогда, может быть, Ник? Джессика готова была заподозрить его, если бы орхидеи появились у нее на столе только сегодня. Экстравагантные поступки были в его стиле, а вчера он вел себя так, как будто был не прочь завести с ней что-то вроде небольшой интрижки. Но ведь это было только вчера, а у Джессики не было никаких оснований считать, что Ник начал осаду столь заблаговременно. Даже если бы он так поступил, вряд ли он стал бы делать из этого тайну и скрывать имя отправителя — это было не в его интересах.
 Еще одним человеком в ее окружении, способным на нечто в этом роде, был дед Джессики. Он, конечно, мог отблагодарить внучку за ее усилия и таким способом, но, насколько Джессика знала Клода Фрейзера, он не стал бы тратить деньги на такую ерунду, как цветы.
 Итак, имя неизвестного дарителя оставалось тайной, и Джессика вовсе не была уверена, что она хочет его узнать. Чтобы справиться с любопытством и тревогой, она решительным жестом отодвинула вазу на край стола и с головой зарылась в бумаги, стараясь отвлечься от всего постороннего. Увы, желаемого результата Джессика не достигла. Сосредоточенности, которая была ей необходима для работы с цифрами, сильно мешали мысли о предстоящем обеде с Кастеляром.
 Пока она сражалась с собой, Софи успела распечатать на компьютере письма и памятные записки, которые Джессика надиктовала с утра, и теперь принесла бумаги на подпись. Джессика машинально расписалась, секретарша вышла, но тут же вернулась.
 — К вам мистер Карлтон Холивелл из «Гольфстрим Эйр», — объявила она.
 — Ему не было назначено, но он грозится прорваться сюда силой, если вы не уделите ему хотя бы пяти минут. Может, послать за охраной?
 «Гольфстрим Эйр» была вертолетной компанией, которая занималась примерно тем же, что и «Голубая Чайка», — обслуживала нефтяников и осуществляла коммерческие грузовые и пассажирские перевозки. Обе фирмы конкурировали между собой, и «Гольфстрим Эйр» несколько раз пыталась перехватить у «Голубой Чайки» тот или иной выгодный контракт. Разумеется, у вертолетной компании были свои преимущества, особенно когда важна была скорость. Например, если на буровую платформу необходимо было срочно доставить какую-нибудь вышедшую из строя деталь, если какой-нибудь важной шишке требовалось срочно попасть туда, куда обычным способом добираться было долго и неудобно, а также если речь шла о скоропортящихся грузах — тут «Голубая Чайка» даже не пыталась противопоставлять себя «Гольфстрим Эйр». Вертолеты были незаменимы и тогда, когда тропический ураган внезапно изменял направление движения и требовалась срочная эвакуация буровиков, однако при прочих равных условиях воздушная транспортировка обходилась много дороже обычных морских перевозок. Кроме того, даже самый скромный пакетбот «Голубой Чайки» мог принять на борт гораздо больший груз, чем самый мощный и современный вертолет, и доставить его на место всего за один рейс. Благодаря именно этим особенностям между компаниями до сих пор сохранялся некоторый паритет, и до открытых боевых действий дело пока не доходило.
 — Я не помню, чтобы мы с мистером Холивеллом когда-нибудь встречались, — откликнулась Джессика, слегка приподнимая бровь. — Он выглядит очень опасным?
 Софи с негодованием поджала свои пухлые, ярко накрашенные губы.
 — Я бы так не сказала. Скорее всего он просто плохо воспитан. И, уж конечно, он не годится на роль благородного белого джентльмена.
 Джессика невольно улыбнулась.
 — Что он такого сделал? Он что-нибудь тебе сказал?
 — Нет, он только намекнул, — с достоинством ответила Софи. — Когда он увидел, что я не склонна немедленно выполнить его распоряжение, он сказал, что я ленивая, как все негры, и чтобы я поживее поворачивалась и оторвала, наконец «это» от стула. Под «этим» он подразумевал ту часть моего тела, которой, как он любезно пояснил, я имею обыкновение «вилять на ходу».
 Джессика недоверчиво покачала головой.
 — И естественно, тебе хотелось бы посмотреть, как его выведут отсюда под белы рученьки?
 Софи ухмыльнулась.
 — Нет. Я думаю, вы с ним и сами справитесь.
 — Пожалуй, — протянула Джессика, слегка закатывая глаза. — Давай сюда этого неблагородного неджентльмена.
 Карлтон Холивелл был одет в отглаженную летную форму защитного цвета, которая превосходно сидела на его широкоплечей, мускулистой фигуре. На кармане и на рукаве рубашки была нашита эмблема его компании. На вид ему было лет сорок с небольшим, и хотя на висках его уже проступила легкая седина, он излучал уверенность и силу. Протягивая через стол руку, он быстро оглядел Джессику пристальным, оценивающим взглядом.
 Она тоже протянула ему руку, но тут же отдернула ее, почувствовав, что он вот-вот раздавит ей пальцы. Одновременно она отметила грубые черты его лица, красноватую обветренную кожу и близко посаженные серые глаза, окруженные лучиками мелких морщин. Губы у него были довольно полными, но в складках вокруг рта таилось какое-то напряжение, граничащее с жестокостью, и Джессика сразу подумала, что с Карлтоном Холивеллом надо быть поосторожнее.
 — Вот, значит, как, мисс Мередит… — произнес Холивелл с легким техасским акцентом. — Ваш старик, стало быть, сошел со сцены, и вы теперь тут всем заправляете?
 — И, как вы понимаете, свободного времени у меня не так уж много, — парировала Джессика, позволив себе легкую улыбку. — Поэтому заранее предупреждаю вас, что в вашем распоряжении есть всего несколько минут. У меня назначена деловая встреча, и мне предстоит уехать в самое ближайшее время.
 — Вот, значит, как? — повторил Холивелл и оглянулся назад, отыскивая взглядом кресло. Не дожидаясь приглашения, он уселся в него, небрежно, почти развязно закинув ногу на ногу. — Ну, когда вы услышите, что я хочу вам сказать, вы, может быть, даже отмените все ваши дела.
 — Любопытно было бы узнать, в чем дело, — сказала Джессика гораздо более прохладным тоном и поглядела на Софи, которая подала ей с порога незаметный знак бровями. Холивелл перехватил ее взгляд и тут же обернулся, и секретарша благоразумно отступила в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.
 Карлтон Холивелл откровенно изучал сидящую напротив него женщину, и ему очень нравилось то, что он видел. В то же самое время в душе его отчего-то шевельнулось беспокойство. Он не привык иметь дело с женщинами, и теперь, когда обстоятельства вынудили его к этому, он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Больше всего Холивелл любил везде и во всем быть главным, а сейчас ему казалось, будто инициатива ускользает от него. Да, все оказалось не так просто, как он рассчитывал…
 И, в надежде снова взять в свои руки нить разговора, Холивелл, не тратя лишних слов, приступил к делу.
 — Я слышал, что одна южноамериканская компания сделала вам очень любопытное предложение. Это правда? — спросил он напрямик и с огорчением увидел, что женщину, сидевшую напротив него, совсем не легко выбить из седла. Прежде чем ответить, она обдумала его вопрос и наконец сказала:
 — Интересно, откуда у вас такие сведения?
 Это было совсем не то, чего Холивелл ожидал.
 — Ходят самые разные слухи, мисс Мередит. Кто-то что-то слышал, кто-то что-то видел… Вы и сами знаете, как это бывает… — Холивелл попытался изобразить самую соблазнительную улыбку. Насколько он видел, эта чертова баба нисколько не встревожилась и даже, кажется, заскучала. Черт, скверно! Как же заставить ее слушать, и слушать внимательно?
 — Нет, не знаю, — спокойно «ответила Джессика. Холивелл презрительно взмахнул рукой.
 — Этот городишко просто обожает слухи. Сплетни, слухи, догадки — вот самое любимое развлечение жителей Нового Орлеана. Позвольте один совет, мисс Мередит: будьте поосторожнее с этими бразильскими головорезами. Они очень хитры и расчетливы, и им ни в чем нельзя доверять. Я-то хорошо знаю этих латино, они могут наговорить вам целую кучу всего, а когда вы развесите уши, они тут как тут. В общем, если иметь с ними дело, то можно очень запросто вляпаться в… То есть я хотел сказать, что они только и ждут, как бы застать вас врасплох. Это очень крутые ребята, и, поверьте, мне очень не хотелось бы, чтобы вы потеряли то, что создал ваш дед.
 — Мне этого тоже не хотелось бы.
 Карлтон Холивелл стиснул зубы. Лицо Джессики Мередит было слишком спокойным, а голос слишком ровным, чтобы это могло ему понравиться. Определенно, ее нелегко было смутить или напугать. К тому же Джессика явно не принадлежала к тому типу женщин, к которым уже через пять минут знакомства можно обращаться «крошка» и «дорогуша» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Таких, как она, обычно называют «леди» и относятся к ним со всем почтением, а этого-то Карлтон как раз и не умел. Кроме того, у нее определенно была деловая хватка и такая же сильная, как у деда, воля; с ней нелегко было поддерживать игривый тон, а под ее взглядом Холивелл постоянно сбивался с мысли и начинал путаться в словах.
 Дьявол, этого только не хватало! Чтобы какая-то баба…
 Он скрипнул зубами, пытаясь изобрести быстрый и эффективный способ достать ее до печенок и заставить уважать себя. По-видимому, размышлял он, ей плевать, кто он такой; положение, которое Джессика занимала в «Голубой Чайке», едва ли было ниже, чем его пост генерального директора «Гольфстрим Эйр». Вряд ли на нее произведет впечатление и его прошлое военного пилота…
 Прежде чем он успел придумать что-нибудь подходящее, Джессика заговорила сама.
 — Почему бы вам не сказать прямо, что у вас на уме, мистер Холидей? — холодно спросила она.
 — Холивелл, крошка, — машинально поправил ее Карлтон и заиграл желваками на скулах, чтобы показать ей, как трудно ему сдерживать свой темперамент и оставаться в рамках приличий. — Я как раз собирался это сделать. Вы — достаточно опытный менеджер, мисс Мередит, и наверняка знаете, что в деловом мире не бывает рыцарей на белом коне, которые приходят тебе на помощь в последнюю минуту и спасают твою фирму от разорения. Но то, о чем я собираюсь вам сказать, не сказка, а реальность. Я, конечно, не рыцарь, но у меня есть деньги, и я знаю, как вам спасти «Голубую Чайку» от хищных бразильских пираний, которые собрались ею пообедать.
 — В самом деле?
 В ее голосе ясно прозвучал сарказм, но Холивелл пропустил замечание Джессики мимо ушей.
 — Да. Так вот, я готов спасти вас. Для этого нужно только объединить вашу морскую транспортную компанию с моей вертолетной службой.
 Наконец-то он завладел ее вниманием. Холивеллу даже показалось, что он слышит, как у нее в голове крутятся шестеренки и колесики. На него ей, конечно, было плевать; самым важным для Джессики была, безусловно, дедовская фирма. Ну что ж, тем хуже для нее. Придется преподать ей урок.
 — Почему вы думаете, что ваше предложение меня заинтересует?
 — Потому что ваше положение — безвыходное, — с удовлетворением отметил Холивелл. — Бразильцы сожрут вас с потрохами, это уж как пить дать. Вы, возможно, еще питаете какие-то надежды, но это только потому, что вы не представляете себе, с чем вам придется столкнуться. Это дельце может оказаться таким грязным, что вам вовек не отмыться, даже если вы выкрутитесь. В чем я, между прочим, сомневаюсь.
 Джессика спокойно сложила руки на столе.
 — Что вы имеете в виду под объединением наших фирм? — спросила она, и Холивелл догадался, что что-то из того, что он сказал, сильно ее задело. Он понял это по тому, как сверкнули ее глаза под густыми ресницами. Вот только что это было? Холивелл дорого бы дал, чтобы знать наверняка.
 Наклонившись вперед, он сцепил руки на животе, опираясь локтями на подлокотники кресла.
 — Наши фирмы, если они объединятся, будут не по зубам всяким там… Главное, вам совершенно не о чем беспокоиться. Я стану генеральным директором этого объединения и возьму на себя все ваши проблемы, в том числе и финансовые. Вам останется только грести денежки.
 Взгляд ее зеленоватых глаз, направленный на него, был прозрачен и чист.
 — Иными словами, — сказала она голосом, в котором — как в стакане с виски — позвякивал лед, — вы просто проглотите нас?
 — Можно сказать и так, — уверенно ответил Холивелл и кивнул. — Вам, во всяком случае, можно ни о чем не волноваться. Вы получите приличный оклад и сможете появляться на рабочем месте один или два раза в неделю — или вообще не появляться, если вас это больше устраивает. Видите, все очень просто.
 Джессика отодвинула стул и, встав из-за стола, подошла к двери и широко ее распахнула.
 — Боюсь, вы меня недооценили, мистер Холивелл, — сказала она тихо. — Это совсем не просто. Больше того, я боюсь, что это невозможно. Спасибо за ваше любезное предложение, но оно меня не интересует.
 — Погодите минутку, леди! Вы, по-моему, просто не поняли, что я вам говорю. — Холивелл тоже поднялся, но остался стоять возле стола. Ему не верилось, что разговор окончен. Он еще не сказал и половины того, что хотел сказать, а она уже вскочила как ошпаренная.
 — Я все отлично поняла, мистер Холивелл, — заверила его Джессика. — И я очень хорошо представляю себе, что именно вы предлагаете.
 — Нет, вы не поняли! — загремел он. — Выслушайте же меня до конца. Все будет организовано так, как вы захотите. Я буду генеральным директором этой шарашки, но я обязательно буду прислушиваться к вашим советам и рекомендациям. Наши деловые взаимоотношения будут настолько тесными, насколько вы сами захотите. Координация работы морской и воздушной служб способна дать нам…
 Холивелл неожиданно замолчал. Внучка старика Фрейзера смотрела на него такими глазами, словно он только что упал с дерева. Он надеялся, что здравый смысл в конце концов возобладает — вот и принялся расписывать все выгоды партнерства. Теперь же он чувствовал себя дураком.
 — Вы забыли, мистер Холивелл, — сказала Джессика таким тоном, что на Карлтона повеяло морозом, словно из открытой дверцы мясного рефрижератора, — что я всего лишь исполнительный директор и, следовательно, не имею достаточных полномочий ни принять, ни отвергнуть ваше предложение. Вам придется обсудить этот вопрос с моим дедом. Но даже если бы у меня были такие полномочия, я бы не стала даже рассматривать предложение о слиянии. «Голубая Чайка» значит для меня столько же, сколько она значит для человека, который ее создал, и я хочу управлять ею по-своему. Рыцарь на белом коне или на черном — для меня это не имеет значения. Я уже давно не верю в чудеса. Холивелла охватила ярость. Он буквально чувствовал, как вздуваются на висках и на шее жилы. Черная кровь бросилась ему в голову.
 — Вы хотите сказать, что я веду нечестную игру? — прохрипел он.
 — Я хочу сказать, что ваше предложение мне не подходит. Надеюсь, это понятно?
 — Послушайте, я сам пришел сюда поговорить с вами, поговорить по-хорошему…
 — По-хорошему вы говорили только до тех пор, пока я не начала вам возражать. Пока я оставалась для вас — как это вы выразились? — «крошкой». Так вот, я не подхожу под это определение. Постарайтесь это усвоить.
 — Ты — хитрожопая маленькая сучка, вот кто ты такая! — сообщил Джессике Холивелл. — Ты пожалеешь о своем отказе еще до того, как все закончится.
 — Возможно, но я в этом сомневаюсь. А теперь прошу меня простить, но меня ждут в другом месте.
 Она действительно собиралась выставить его, Карлтона Холивелла, из своего кабинета! Он не верил своим ушам! Да кем, черт возьми, она себя считает?
 Холивелл рывком сдвинулся с места и шагнул к дверям.
 При его приближении Джессика отступила в сторону, давая ему пройти, но Карлтон развернулся так, чтобы врезаться в нее плечом, чтобы показать этой заносчивой суке, кто хозяин положения. А если ему еще удастся цапнуть ее за сиську, что ж — в этом ей придется винить только саму себя.
 Из-за стола в приемной вскочила черная секретарша. Она явно слышала их разговор, видела, что он собирается сделать, и с ее губ сорвалось какое-то невнятное восклицание.
 Холивелл уже готов был протаранить Джессику, когда в приемной неожиданно появился еще один человек. Он двигался легко и быстро; Холивелл не успел даже заметить, как получилось, что незнакомец оказался возле самой двери кабинета. Он был выше Карлтона и гораздо шире в плечах; казалось, он совершенно спокоен и расслаблен, даже на лице его не было заметно никакого особенного выражения, но под его взглядом Холивелл почувствовал себя так, будто на него направили заряженное ружье. Незнакомец был силен и опасен… Ох, как он был опасен!
 Карлтон Холивелл замешкался на полушаге и на всякий случай сжал кулаки. Проучить дамочку он еще успеет. Сейчас главное — унести ноги.
 Обогнув Джессику, он выскочил из кабинета и, бросив через плечо угрожающее «вы еще пожалеете!», скрылся за дверью.
 Джессика ничего не ответила. По правде говоря, она так испугалась, что не смогла бы, наверное, произнести ни слова, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Лишь услышав, как хлопнула дверь офиса, она с облегчением выдохнула воздух и повернулась к незнакомцу со смущенной благодарной улыбкой…
 …И замерла.
 — Простите, что я без приглашения вторгся в ваши владения, сеньорита,
 — сказал Рафаэль Кастеляр, слегка наклонив голову. — Дело в том, что моя предыдущая встреча закончилась неожиданно рано, и я взял на себя смелость заехать за вами. Моя машина к вашим услугам.
 При первых звуках его голоса Джессика замерла. Она пыталась улыбнуться, сказать ему что-то, наконец — просто собраться с мыслями, но никак не могла справиться с охватившим ее волнением. Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем способность говорить снова вернулась к ней.
 — В-вы… вы очень любезны, — с трудом выдавила она. — Через минуту я буду готова.
 Взгляд Кастеляра скользнул за спину Джессике, где на столе в вазе стоял букет аметистово-лиловых орхидей, и снова остановился на ее лице. Твердые, словно отлитые из бронзы черты его лица чуть заметно оттаяли.
 — Не подумайте, что я тороплю вас, — услышала Джессика его глубокий голос. — Просто, зная американскую пунктуальность, я подумал, что вы, вероятно, уже готовы. Если угодно, я могу подождать внизу, в машине.
 Джессика отчаянно нуждалась во времени, чтобы успокоиться, привести в порядок взвинченные нервы и собрать сумочку. Кроме того, она вдруг подумала о том, что ей необходимо слегка подновить макияж, однако на это требовалось время, а заставлять Кастеляра ждать было бы верхом невоспитанности.
 — Я очень ценю вашу любезность, — ответила Джессика, выдавив из себя улыбку, — но вам нет нужды спускаться. Присядьте, пожалуйста, через минуту я буду готова.
 Запершись в крошечной туалетной комнате, примыкавшей к ее кабинету, Джессика достала розовую помаду, которая лучше всего шла к ее коралловому шелковому костюму, и приблизила лицо к зеркалу. Только тут она обнаружила, как сильно у нее дрожат руки. Подкрасив губы — для этого ей дважды пришлось воспользоваться салфеткой, — Джессика критически оглядела себя. В синеватом свете флуоресцентной лампы под потолком ее лицо выглядело мертвенно-бледным, и она решила добавить немного румян. Когда и с этим было покончено, Джессика крепко зажмурила глаза и, набрав полную грудь воздуха, медленно выдохнула через нос.
 Но это нисколько ей не помогло. Слова Холивелла, произнесенные вызывающим и в то же время покровительственным тоном, продолжали звучать у нее в голове. Но откуда он знает? С кем он говорил? Что еще ему может быть известно о «Голубой Чайке»? Или о происшествии в Рио?
 Это дельце может оказаться таким грязным, что вам вовек не отмыться.
 Мог ли он иметь в виду то, что случилось с ней в Бразилии? Что он хотел сказать, когда грозил, что они еще пожалеют?
 Все это было достаточно тревожно, но, возвращаясь к предложению Холивелла, Джессика не могла не задумываться о том, как давно ему в голову пришла идея подмять под себя «Голубую Чайку» и как далеко он мог зайти — или уже зашел — в своем стремлении к тому, чтобы этот план осуществился.
 Да, Холивелл был крупным и, несомненно, сильным мужчиной. Когда он на нее смотрел, в его глазах то и дело мелькало какое-то неприятное выражение, словно он уже считал Джессику своей собственностью. Мог ли он быть таинственным незнакомцем из Рио?
 Вряд ли, решила она, хотя и знала, как подчас неузнаваемо меняет человека одежда. Сегодня Холивелл был в отутюженной униформе военного образца, и ему определенно не хватало гибкости и изящества, но смокинг и шелковая сорочка могли сделать даже гориллу похожей на джентльмена.
 Так был ли Карлтон Холивелл тем человеком, который держал ее в объятиях той ночью? Неужели это его большие, крепкие руки ласкали и гладили ее кожу?
 Но зачем ему это понадобилось? Может, он уже давно задумал объединение с «Голубой Чайкой», а чтобы, так сказать, подстраховаться, нанял человека, который и сделал для него эти позорящие ее фотографии? Неужели это он все подстроил, чтобы обеспечить себе более сильную позицию в предстоящих переговорах?
 «Нет, не может быть! — раздраженно перебила саму себя Джессика. — Все это слишком похоже на телесериал с дешевым детективным душком. В настоящей жизни люди так не поступают.
 Или она просто ничего не знает о реальной жизни? Хватит, решила Джессика. Если она и дальше будет раздумывать об этом, то совсем потеряет голову, а сейчас она не могла себе этого позволить. В приемной ждал ее Рафаэль Кастеляр — ждал, чтобы отвезти в ресторан на деловую встречу… на которую, по его настоянию, она должна была поехать одна.
 Когда Джессика вышла в приемную, бразилец сразу поднялся ей навстречу. Его внимательный взгляд остановился на ее лице, и сразу же на его черты легла чуть заметная одобрительная улыбка.
 Кастеляр держался с нею учтиво, вежливо, но сдержанно. Он пропустил ее вперед себя в коридор и обогнал только тогда, когда они вышли к лифтам. Прежде чем Джессика успела поднять руку, он уже нажал кнопку вызова и отступил в сторону.
 Здесь Джессика снова почувствовала на себе его пристальный, оценивающий взгляд. Слегка повернув голову, она встретилась с ним глазами, но, не выдержав, снова опустила взор. Кастеляр продолжал смотреть на нее, и Джессика, искоса глянув на него из-под ресниц, слегка приподняла бровь.
 — Простите, что глазею на вас… — Его баритон был негромким и глубоким, а улыбка — чуть-чуть виноватой. — Это не намеренно. Во всяком случае, я не пытался вас смутить. Это привычка, с которой мне не всегда удается справиться. У нас в Бразилии на это никто не обращает внимания, но, когда я приезжаю в Штаты, мне приходится постоянно напоминать себе, что здесь это не принято.
 Джессика кивнула в знак того, что принимает извинения.
 Пытаясь поддержать светскую беседу, она поинтересовалась:
 — А вы часто бываете в нашей стране?
 — Как правило, несколько раз в году. — Он немного поколебался и добавил:
 — Вы не будете возражать, если я скажу, что вы не похожи на женщину, которая готова продолжать работать в том месте, где ее оскорбили и где на нее напали?
 Джессика молчала, пытаясь осмыслить эти слова. Напоминание об инциденте с Холивеллом явно смутило ее.
 — На меня никто не нападал, — возразила она наконец.
 — Но тем не менее ситуация была довольно опасной, — безапелляционно заявил Кастеляр. — Таких женщин, как вы, нужно беречь, защищать от грубости и жестокости, окружать множеством прекрасных вещей…
 — Мне лестно слышать эти слова, — сказала Джессика, — но, боюсь, в наше время это непозволительная роскошь.
 — Роскошь? — переспросил Кастеляр, жестом предлагая ей пройти в кабину подъехавшего лифта. — Как бы там ни было, иногда такие вещи случаются.
 — Где? — в свою очередь, спросила Джессика, с трудом скрывая свое недоверие. — В серале?
 Кастеляр покачал головой и нажал кнопку лифта. Кабина плавно заскользила вниз.
 — У меня дома. В Бразилии.
 — Вы не о браке ли говорите? — желчно осведомилась Джессика, презрительно скривив губы.
 — Разве я сказал какую-нибудь непристойность? — парировал Кастеляр, но его взгляд оставался серьезным. Он ждал ответа.
 — Давайте считать, что в настоящее время это слово — я имею в виду «брак» — не вызывает во мне тех ассоциаций… которые, по-вашему, оно должно вызвать, — медленно сказала Джессика.
 Когда лифт достиг первого этажа и распахнул перед ними свои полированные дверцы, Джессика первой вышла в фойе и, немного помедлив, снова позволила Кастеляру опередить себя и отворить перед нею тяжелую стеклянную дверь, ведущую на улицу. Никакого желания соревноваться с ним в знании правил этикета, которые Джессика считала не то чтобы устаревшими, а просто — в некоторых ситуациях — непрактичными, у нее не было, однако, наблюдая за ним, она невольно приняла его игру в джентльмена и леди. Свою галантность Рафаэль Кастеляр расточал, не задумываясь, автоматически, как будто был приучен к этому с детства, и в каждом его жесте сквозила совершенная убежденность в том, что по-другому просто не может быть. И, черт побери, это было приятно!
 Элегантный, жемчужно-серый лимузин Кастеляра ждал их у самого подъезда. Завидев выходящих из здания Джессику и Рафаэля, шофер в форменной тужурке проворно отворил им заднюю дверцу, но именно бразилец подал ей руку, помогая усесться на заднем сиденье. Не успела Джессика опомниться, как он уже опустился с ней рядом, и шофер захлопнул дверцу; несколько секунд спустя длинная машина уже отъехала от тротуара.
 — Все это очень приятно, — рассеянно заметила Джессика, — но мне почему-то казалось, что вы сами любите водить машину.
 По губам Кастеляра скользнула легкая улыбка.
 — Вы не ошиблись, — согласился он. — Просто сегодня случай особый. Вести самому — значит следить за движением, а сегодня все мое внимание должно принадлежать вам.
 «Очаровательно, — подумала Джессика. — Но в таком случае, когда он нанимал машину с шофером, он не мог не знать, что заедет за мной».
 — Как бы там ни было, — заметила она, — мне повезло. Судьба привела вас в наш офис как раз вовремя и, прежде чем мы закроем эту тему, я хотела бы поблагодарить вас за ваше своевременное вмешательство.
 — Я же ничего не сделал, — небрежно ответил Кастеляр и ненадолго замолчал.
 — Этот человек… — сказал он немного погодя. — Я не ошибусь, предположив, что это еще один претендент?
 — Претендент?.. — Джессика почувствовала замешательство, вызванное не столько тем, какое странное слово выбрал Кастеляр, но и тем, как он его произнес.
 — Я имею в виду в деловом смысле, разумеется.
 — Да, конечно, — откликнулась Джессика и чуть-чуть покраснела. — Я… Да, можно сказать и так.
 Губы Кастеляра снова дрогнули, и даже в полутьме затененного салона Джессика разглядела его улыбку. «Как часто он улыбается, — удивилась она. — Вот никогда бы не подумала!»
 — Мы с вами ведем себя, словно на дипломатическом рауте, — сказал Кастеляр. — Впрочем, наверное, так и должно быть. Если вы не хотите говорить о том, что предлагал вам этот человек, я не стану настаивать.
 Как ни странно, его сдержанность подействовала на Джессику сильнее, чем безапелляционная напористость Холивелла, и ей захотелось довериться Кастеляру. В конце концов, почему бы и нет, подумала Джессика, прежде чем вкратце пересказать ему содержание беседы с директором «Гольфстрим Эйр».
 — А этот Холивелл… он впервые обращается к вам с подобным предложением? — прищурившись, осведомился Кастеляр.
 — Насколько мне известно — да, — кивнула Джессика.
 — Но условия его брачного контракта пришлись вам не по душе?
 — Если выражаться точнее, то его предложение меня не заинтересовало.
 — Как не интересует вас и мое предложение, — сказал Кастеляр, как будто подводя итог. — Похоже, нам обоим следует постараться, чтобы смотрины не закончились таким печальным образом.
 Джессика бросила быстрый взгляд на президента «Компанья Маритима Кастеляр». Действительно ли его глаза довольно блеснули, или ей показалось? Интересно, как долго будет продолжаться этот ее психоз?
 Претендент. Предложение. Смотрины. Брачный контракт. Матримония какая-то!
 Ну почему, спросила себя Джессика, говоря о слиянии двух компаний, бизнесмены предпочитают использовать слова, которые в обычной жизни относятся к взаимоотношениям между мужчиной и женщиной, решившим создать семью? Почему нельзя говорить об этом нормальным, деловым языком без всех этих двусмысленностей и полунамеков?
 Но, прежде чем Джессика успела придумать, как ей лучше ответить, лимузин круто повернул на перекрестке. От этого элегантная кожаная сумочка, лежавшая у нее на коленях, соскользнула сначала на сиденье, а потом — на застеленный толстым ковром пол. Как только машина выровнялась, Джессика наклонилась, чтобы поднять ее. То же самое сделал и Кастеляр, их плечи на мгновение соприкоснулись, и оба замерли, напряженно глядя друг на друга.
 У него были густые черные брови и густые, длинные ресницы. Прямой нос с чуть заметной горбинкой, высокие бронзовые скулы. В уголках рта залегли легкие морщинки, свидетельствующие о неизменной готовности улыбаться, а в глазах — в его бесконечно глубоких глазах — светилось удовольствие, смешанное с легкой озабоченностью. Зрачки Рафаэля были такими большими и темными, что янтарно-желтая радужка была почти незаметна, и чем дольше они смотрели друг на друга, тем все более изумленными становились их взгляды. Кожа на лбу и щеках Рафаэля была чистой и гладкой, и от нее исходил легкий запах дорогого мужского лосьона — что-то растительное, чуть-чуть отдающее мускусом.
 В следующее мгновение Джессика словно вернулась на несколько дней назад, в темное патио, где шелестели пальмы, музыкально журчала вода и пульсировали приглушенные звуки самбы. Ее кожи как будто снова коснулся прохладный ночной бриз, освежавший ее пылающие щеки, пока незнакомец сжимал ее в сильных и нежных объятиях. Кровь отхлынула от ее лица так стремительно, что Джессика почувствовала легкое головокружение. Одновременно в животе возникло уже знакомое ощущение приятной тяжести и тепла. Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, Джессика машинально качнулась к Рафаэлю, к его чувственным губам, которые — она помнила! — были ласковыми, горячими, чуть солоноватыми на вкус.
 Она сумела вовремя остановиться и отпрянула так резко, что провалилась в мягкие подушки сиденья. Несколько раз моргнув, Джессика прерывисто, со всхлипом вздохнула.
 — Что-нибудь случилось? — заботливо спросил Кастеляр.
 Его слова помогли Джессике вспомнить, где она и что с ней. Облизнув пересохшие губы, она попыталась улыбнуться.
 — Ничего, только… Только мы чуть не стукнулись головами!
 — Действительно, — серьезно согласился Кастеляр, вручая ей сумочку, которую он поднял с пола. — Вот мы и приехали, — добавил он, глядя мимо нее в тонированное окно лимузина, и Джессика внезапно почувствовала себя ограбленной.
 Шагая рядом с ним к навесу перед зданием в раннем викторианском стиле, в котором помещался ресторан «Коммандерс Пэлейс», Джессика подумала, что никогда еще не испытывала такого странного ощущения. Казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Ее ноги двигались как будто сами по себе, и, хотя со стороны она почти наверняка выглядела естественно, Джессика чувствовала себя неловко.
 Она никак не могла заставить себя не смотреть на Кастеляра хотя бы уголком глаза. Неужели это с ним она была в патио, или просто обоняние сыграло с ней злую шутку?
 Ей уже не раз приходило в голову, что за всем тем, что с ней случилось, могут стоять КМК и сам Кастеляр. Джессика даже думала, что он вполне мог подослать того мужчину, который первым напал на нее, но своего спасителя она считала человеком случайным, оказавшимся во дворике по счастливому стечению обстоятельств. Но она даже представить себе не могла, что роль ее благородного спасителя может взять на себя сам Рафаэль Кастеляр!
 Но зачем? Что все это означает? Может быть, первым мужчиной был кто-то из гостей, выследивший ее в темноте с намерением утолить свою похоть? В таком случае Кастеляр, который наверняка не выпускал ее из виду на протяжении всего вечера, вовсе не спасал ее от насильника. Просто эта непредвиденная случайность грозила нарушить его планы — планы шантажиста, — и он поспешил вмешаться.
 Джессика не могла не признать, что все ее умопостроения выглядят надуманными, искусственными, притянутыми за уши, но что еще ей оставалось думать? Впрочем, она еще надеялась, что могла ошибиться. Может быть, Кастеляра там вообще не было.
 Да, как можно тверже сказала себе Джессика. Если в патио был он, тогда зачем ему понадобилось это приглашение на обед? Он мог бы просто предъявить фотографии и продиктовать условия капитуляции.
 С другой стороны, как президент КМК, Кастеляр уже выдвинул свои требования во время переговоров и отказался дать им время на раздумье. Как ни крути, ответный шаг был за Джессикой. Это она должна была сообщить Кастеляру, принято или отклонено его предложение, но сделать это можно было даже по телефону. Может быть, он решил ужесточить условия? Может быть, он хочет потребовать чего-то еще?
 Ни на одном из вариантов Джессика не могла остановиться, и ни один не могла отбросить окончательно. Все было возможно, и все — в большей или меньшей степени — ее страшило. «Мы ведем себя словно на дипломатическом рауте», — сказал он. Несомненно, это была его собственная шутка, которую он с удовольствием смаковал. Конечно же, он был удивлен тем, как быстро она уступила его домогательствам. Ему достаточно было только протянуть руки, и она сама упала в его объятия, словно переспелый плод. Ах, как она облегчила ему жизнь… и погубила «Голубую Чайку»!
 Последняя мысль заставила Джессику помертветь. Она не помнила, как они вошли в ресторан и как метрдотель, встретив их у входа, провел их наверх. Поднимаясь по мраморной лестнице, застеленной ковром, Джессика думала только о том, что ее ждет в ближайшие минуты. Больше всего ей хотелось бросить все и сбежать, но она знала, что этого она как раз и не могла себе позволить. Нет, решила Джессика, Кастеляр не должен подозревать, что она обо всем догадалась, и не должен знать, насколько сильно это ее волнует. Если он может спокойно играть в эти игры, то сможет и она. Она будет держаться до конца, чего бы это ни стоило.
 Улыбаться, притворяться, будто читаешь меню, отвечать на вопросы официанта — все это было для Джессики сущей пыткой. Кастеляру пришлось дважды спрашивать, что она будет пить, прежде чем Джессика отреагировала. Бокал хорошего вина был бы для нее спасением — он помог бы ей расслабиться, — но Джессика отказалась от спиртного со всей решительностью. Она должна была сохранить ясную голову для того, что ждало ее впереди.
 На протяжении следующих пяти минут Джессика говорила о еде, поскольку это была самая безопасная тема, к тому же в Новом Орлеане к трапезе всегда относились чрезвычайно серьезно. В конце концов она разошлась настолько, что сделала несколько предложений по поводу меню, поскольку была знакома с местной кухней лучше Кастеляра. Тот не возражал, и официант, записав заказ, удалился.
 Они остались вдвоем. Каждый держал в руке бокал с минеральной водой, и оба хранили неловкое молчание. Наконец Кастеляр отпил из своего бокала небольшой глоток, поставил бокал на стол и откинулся на спинку стула. Одна его рука осталась лежать на краю столешницы, и Джессика с интересом покосилась на его широкое, бронзовое запястье, казавшееся почти коричневым на белоснежной скатерти. Взгляд Кастеляра скользнул по ее лицу и опустился ниже — сначала на шею, потом — на плечи, потом — на мягкие округлости грудей и на тонкие кисти с отполированными, миндалевидными ногтями.
 Не сразу до Джессики дошло, что на нее направлено все его внимание. Кастеляр не вертел головой, разглядывая посетителей, и не интересовался убранством зала; его не занимало ничего, кроме ее скромной персоны. И Джессика поймала себя на том, что сознавать это ей очень приятно.
 Вместе с тем внимательный, прямой взгляд Кастеляра заставлял ее нервничать.
 — Признаться откровенно, ваше приглашение весьма удивило меня, особенно в свете нашей прошлой встречи, — сказала Джессика первое, что пришло ей в голову. — Могу я спросить, для чего вы меня сюда пригласили?
 — Хотите взять быка за рога? — вопросом на вопрос ответил Кастеляр и улыбнулся. — Это, знаете ли, не слишком… цивилизованно, да простятся мне такие слова. Кроме того, если, решая деловые вопросы, мы не придем к соглашению, то потом нам придется терпеть общество друг друга до тех пор, пока мы не завершим обед. Нет уж, давайте сначала пообедаем, а уж потом будем говорить о делах.
 Он произнес свою тираду с таким так-том и учтивостью, что Джессике не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть, признавая его правоту. Конечно, это была всего лишь отсрочка, но она почему-то почувствовала облегчение.
 Ей даже подумалось, что она скорее всего ошибалась, обвиняя Рафаэля Кастеляра во всех смертных грехах. Джессике просто не верилось, что человек, который с таким жаром и самоотречением занимался с ней любовью на скамейке в саду, мог так спокойно сидеть с ней за одним столом и улыбаться вежливой, светской улыбкой. Ни словом, ни взглядом он не выдал себя и не намекнул, при каких обстоятельствах они встречались в последний раз. Со своей стороны Джессика просто не могла себе представить, как такой респектабельный, безупречно воспитанный человек может находить удовольствие в том, чтобы принимать участие в разнузданных оргиях, подобных той, на которую она попала в Рио. Нет, невероятно, решила она. И слава Богу!
 Некоторое время они говорили о Рио-де-Жанейро и о Новом Орлеане, о сходстве и различиях между этими двумя городами. Потом речь зашла о местах, в которых каждому довелось побывать, об особенностях национальных кухонь, о музыке и традициях. Рафаэль Кастеляр обнаружил удивительно глубокие познания в области американского джаза, а на новоорлеанском джазовом фестивале он бывал чуть ли не ежегодно. Американское кино тоже было ему хорошо знакомо; кроме того, он был в курсе всех последних бродвейских постановок и пьес, с которыми приезжали на гастроли театры Лондона и Парижа. После театра они заговорили о литературе, причем не только о книгах английских и североамериканских писателей, но и об авторах из Латинской Америки. В этой области Джессика, кстати говоря, чувствовала себя не очень уверенно, хотя она и была знакома с произведениями Жоржи Амаду и читала классический роман Роса «Дань дьяволу». Обсуждать с Кастеляром современных бразильских писателей ей было и вовсе не по плечу, поэтому она была не прочь вернуться на родную почву. Кастеляр это заметил и снова заговорил об американской литературе, да так свободно, с таким знанием дела, что Джессика была просто поражена. Когда она сказала ему, что он знает американских авторов лучше многих американцев, Рафаэль только пожал плечами.
 — Я ведь жил в Штатах, — объяснил он. Джессика задумчиво рассматривала его своими лучистыми зелеными глазами.
 — Да, — сказала она наконец. — Ваш английский просто безупречен. Конечно, иногда проскальзывают обороты, которые мы считаем чисто литературными, но я не замечаю никакого акцента.
 Кастеляр слегка наклонил голову в знак того, что принимает ее комплимент.
 — Моя старшая сестра вышла замуж за американца и переехала жить в Коннектикут, когда я был подростком, — сказал он. — Я часто навещал ее и даже жил с ними несколько лет, пока учился в Йеле.
 — Ах да, конечно, «Лига Плюща» ! — воскликнула Джессика. — Мне следовало бы сразу догадаться.
 — О чем? — спросил он, слегка подаваясь вперед.
 — Да нет, это я так… — несколько смутилась Джессика. — Ваши манеры, ваш внешний вид…
 — Крахмальная рубашка, галстук, — продолжил Кастеляр и скорчил гримасу. — Видели бы вы меня в джинсах и теннисных туфлях.
 Джессика честно постаралась представить его в таком виде, но у нее ничего не вышло. Одновременно она почувствовала странное сожаление, вызванное внезапной мыслью о том, что им вряд ли доведется встретиться в неформальной обстановке, которая допускала бы подобный наряд.
 Потом ей пришло в голову, что он совсем не похож на конкистадора, которым она представила его себе на встрече в Рио. Очевидно, когда он хотел, он умел быть и приятным собеседником, и услужливым кавалером. Единственное, чего Джессика никак не могла понять, так это зачем ему все это понадобилось, ведь они, в конце концов, были соперниками, конкурентами, если не сказать — противниками.
 Было и еще одно обстоятельство, которое тревожило Джессику. Если Кастеляр, как хамелеон, умел так быстро приспосабливаться к обстоятельствам, следовательно, он мог быть ее ночным любовником. Даже сейчас Джессика несколько раз ловила себя на том, что рассматривает его красиво очерченные, словно сошедшие с рисунков мастеров Возрождения, губы, безупречной формы пальцы, широкие и мускулистые плечи атлета и прикидывает: он или не он. Это мешало ей сосредоточиться на беседе, но она ничего не могла с собой поделать.
 Какая странная штука память, подумала Джессика. Порой ей казалось, что она никогда не сможет забыть ни одной детали, ни единого мгновения той страшной и восхитительной ночи, и все же некоторые подробности ускользали от нее, стирались, исчезали под наслоениями других чувств, других эмоций. То, что стало для нее знакомым и привычным, теперь казалось по меньшей мере странным, а то, что показалось непонятным тогда, теперь — возможно, благодаря подсознательной работе воображения, исподволь достраивавшего недостающие детали, — выглядело знакомым просто до боли.
 К салату из нежных ростков алоэ, к цыплятам, супу из стручков бамии, креветкам в сметанном соусе, шпинату и хрустящим хлебцам они взяли полбутылки «Шабли премьер крю». Этого было вполне достаточно, чтобы запивать еду и не потерять ясность мысли перед обсуждением деловых вопросов. От десерта оба отказались, предпочтя кофе. Когда две чашечки с душистым крепким напитком оказались перед ними на столе, они наконец заговорили о вещах более серьезных.
 — Итак, — сказал Кастеляр с улыбкой, которая показалась Джессике почти ласковой, — теперь мы можем поговорить о бизнесе и о том, зачем я здесь. Конечно, мне хотелось бы отложить этот разговор еще немного — скажем, до ужина, — но я и так слишком долго испытывал ваше терпение.
 Джессика сама была не прочь отложить этот разговор на потом, а лучше бы — навсегда. От внезапного приступа страха сердце сжалось у нее в груди, и она поспешно опустила ресницы, вертя в руке так и оставшуюся невостребованной десертную ложечку.
 — Я вас слушаю, — сказала она негромко. Взгляд Кастеляра ненадолго остановился на ее лице, на слегка порозовевших скулах и трепещущих веках.
 — Должен сказать, — начал он, — что на меня произвело крайне благоприятное впечатление то, как вы построили наш предыдущий разговор. Вы изложили все обстоятельства точно и со знанием дела. Кроме того, из ваших слов мне стало ясно, что вам глубоко небезразлична судьба компании вашего деда и его собственное будущее. Вот почему я подумал, что для нас обоих — и для нашего дела, разумеется — было бы весьма полезно, если бы мы встретились еще раз, чтобы я мог поподробнее изложить вам свои соображения и, возможно, кое-что пояснить.
 — Я не вижу смысла…
 Он поднял вверх руку, останавливая ее. Этот жест был одновременно и вежливым, и властным.
 — Вы все поймете, если потерпите еще несколько минут. Джессика согласно кивнула, и Кастеляр продолжил:
 — С моей точки зрения, «Голубая Чайка» занимает достаточно прочное положение среди морских транспортных компаний Мексиканского залива и Атлантики. В этих краях ее давно знают и уважают, и создать что-то новое — например, новую фирму, которая могла бы с успехом занять ваше место, — будет делом нелегким. Кроме всего прочего, это потребует и времени, и значительных финансовых вливаний. Вы согласны?
 — Нам хотелось бы так думать, — согласилась Джессика с робкой улыбкой.
 Его зубы ослепительно сверкнули на загорелом лице.
 — Так и есть, — сказал он с нажимом. — Пойдем дальше… На побережье Мексики ваши позиции не настолько сильны, но ваш дед был достаточно дальновиден, чтобы воспользоваться кое-какими представившимися ему возможностями. Инвестиции, которые он сделал в расчете на то, чтобы поднять авторитет и усилить позиции компании в Мексике, полностью себя оправдали и будут оправдывать еще многие годы. Для большинства людей одного этого было бы более чем достаточно.
 Он сделал небольшую паузу, и Джессика спросила:
 — Но не для вас, правда?
 — Да, — кивнул Кастеляр. — Не для меня. И не для вас, сеньорита.
 Он был прав, но Джессика не собиралась ему этого говорить.
 — И какой бы следующий шаг предприняли вы? — спросила она.
 — Северное море — вот наша цель.
 Джессика рассмеялась.
 — Это обойдется в еще большую сумму, чем создание новой компании.
 — Финансы — это действительно наше самое узкое место, — признал Кастеляр. — Но у «Голубой Чайки» есть все или почти все, чтобы совершить этот смелый бросок на север: имя, история, безупречная репутация, связи с нефтяными компаниями и их владельцами. Если бы у вас были еще и финансовые возможности, вы без боя заняли бы все северные порты, и никто — в том числе и я — не смог бы с вами конкурировать.
 Перспектива, которую он нарисовал несколькими выразительными и точными словами, была не просто заманчивой. На протяжении нескольких лет это была тайная мечта Джессики, которой она не делилась ни с кем. Смотреть на Кастеляра, спокойно сидящего напротив нее и облекающего в слова то, о чем она думала долгими бессонными ночами, было почти невыносимо.
 — Вы сказали — «если бы у нас были деньги», — заметила она дрогнувшим голосом. И в ее сценарии это было самое слабое место.
 Кастеляр посмотрел на нее пристально и серьезно.
 — Я мог бы финансировать эту программу, — сказал он негромко.
 Джессика вспыхнула, почувствовав внезапный и неодолимый гнев. Он словно дразнил ее, потрясая у нее перед носом своими миллионами, в то время как у «Голубой Чайки» не было свободных денег даже на то, чтобы вернуть банку кредит.
 — Ловко сработано, — заметила она сквозь зубы.
 Заметив яркий румянец, проступивший на щеках Джессики, Кастеляр рассмеялся, но в его смехе не было ничего обидного. Напротив, он как будто ждал чего-то подобного, и в его взгляде засветилось нечто похожее на уважение.
 — Я сказал это не для того, чтобы поиздеваться над вами или унизить «Голубую Чайку». Я хотел только, чтобы вы подумали…
 — О чем?
 — О возможностях, — коротко ответил он. — Или продвижение к северным морским нефтепромыслам не кажется вам заманчивым?
 — Это, конечно, желательно, но… — Джессика недоговорила. Она боялась встретиться с ним взглядом.
 — Но в данных обстоятельствах неосуществимо, — закончил за нее Кастеляр. — Но вы-то сами, мисс Мередит, поддерживаете эту идею или нет?
 — Как я могу ее не поддерживать? — откровенно призналась Джессика.
 — Я рад. — Почему-то Кастеляр действительно выглядел очень довольным.
 — Вы только что убедили меня, что мое первое впечатление от вашей компании было не совсем верным. С учетом всех обстоятельств я решил пересмотреть мое первоначальное решение.
 Он таки сумел полностью завладеть вниманием Джессики.
 — Пересмотреть?
 Кастеляр чуть заметно улыбнулся — должно быть, надежда слишком отчетливо прозвучала в голосе Джессики.
 — Мне очень жаль, — сказал он, — но, как вы понимаете, я не отзываю своего предложения о присоединении «Голубой Чайки» к КМК. Скорее напротив, я дополняю и расширяю его. В настоящий момент я даже готов дать вам на двадцать процентов больше.
 Джессика молча уставилась на него, стараясь хотя бы приблизительно подсчитать, сколько же это будет. Наконец она сказала:
 — Это очень щедрое предложение.
 — Ничего подобного, — опроверг ее Кастеляр. — Это — условие.
 Джессика вздернула подбородок.
 — Условие чего? — спросила она с осторожностью.
 — Пожалуйста, не судите меня слишком строго, — сказал Кастеляр и, когда Джессика ничего не ответила, добавил:
 — Я надеюсь также, что вы найдете время, чтобы как следует все обдумать, прежде чем дать ответ, поскольку мое предложение касается теперь и вас.
 На лице Джессики не дрогнул ни один мускул.
 — Меня?
 — Да, вас. Ваш вклад в работу компании трудно переоценить; вы делаете для «Голубой Чайки» так много, как никто другой. Поэтому я буду настаивать на том, чтобы вы остались в руководстве компании после того, как она станет моим филиалом.
 Джессика вздрогнула. Ее улегшийся было гнев снова вспыхнул жарким огнем, и она почувствовала, как ее лицо покрылось горячечным румянцем.
 — Вы… вы хотите задобрить меня, чтобы я… сотрудничала с вами? — произнесла она сдавленным шепотом.
 — Нет же! — воскликнул Кастеляр и нахмурился так, что его брови почти сошлись на переносице.
 — …Или подкупить. Назовите как хотите, суть от этого не изменится. Вы думаете, что я помогу вам купить «Голубую Чайку» вопреки воле деда, помогу ради денег и ради сверкающих перспектив! Так вот, сеньор, вы вдвойне ошиблись. Во-первых, у меня нет достаточных полномочий, чтобы принять или отклонить ваше предложение, точно так же я не могла согласиться с планом директора «Гольфстрим Эйр». Это если бы я хотела принять ваше предложение, но дело в том, что я не хочу. А во-вторых, мои услуги не продаются. Я работаю в «Голубой Чайке» потому… потому, что…
 Кастеляр решительно подался вперед, и его лицо стало неподвижным и жестким.
 — В отличие от мистера Холивелла я пытался сделать вам комплимент, сказав, что вы прекрасно справляетесь со своей работой. Иначе ваш дед просто не доверил бы вам свою компанию, а ведь вы — хрупкая молодая женщина. Это значит — для меня, во всяком случае, — что по своему таланту и по своим деловым качествам вы втрое, вдесятеро превосходите большинство самых способных менеджеров-мужчин. Больше того: для меня ясно как день, что в «Голубой Чайке» вы работаете не только из-за денег, а точнее — совсем не из-за денег. Вы профессионал, Джессика, и я тоже, поэтому прошу вас принять как аксиому тот факт, что о компании, которую я собираюсь приобрести, я знаю столько же, сколько и вы. В частности, мне известно, что если мистер Клод Фрейзер и способен прислушиваться к чьему-то мнению, то только к вашему.
 — И поэтому вы хотите, чтобы я уговорила деда принять ваше предложение в обмен на высокий пост в будущей объединенной компании, — ответила Джессика без всякого намека на вопросительную интонацию. — Что же это по-вашему, если не взятка?
 — Не вижу тут ничего постыдного, — пожал плечами Кастеляр, снова откидываясь назад. — Простите меня за мою прямоту, но ваш дед вряд ли сможет вернуться к руководству «Голубой Чайкой». В настоящее время вы справляетесь с этой задачей более чем удовлетворительно, но я не уверен, что так будет продолжаться и после того, как… в общем, когда Клод Фрейзер больше не будет стоять за вашей спиной. И никакой вашей вины в этом нет, Джессика. Просто в деловом мире ваш дед — это звезда определенной величины, а вы, простите, пока никто. Нет, вы сможете поддерживать операции на нынешнем уровне, возможно, произойдет даже какой-то рост, но пройдет очень много лет, прежде чем с вами начнут считаться. В ближайшие же годы совершить прорыв на север вам не удастся
 — банки и финансовые корпорации просто не поддержат вас, пока вы не заработаете себе имя. У вас просто нет ни одного шанса. Но все может повернуться совершенно иначе, если мы с вами будем действовать заодно. Вам нужно только решить, готовы ли вы лично сотрудничать со мной, или нет.
 — И повлиять на деда, — упрямо сказала Джессика.
 — Как вам будет угодно, — неожиданно сухо согласился Кастеляр. — Я надеялся, что возможность превратить «Голубую Чайку» в более мощную компанию с более широким полем деятельности убедит вас хотя бы поговорить с мистером Фрейзером. Если он откажется, все остальное не будет иметь значения.
 — И в этом нет ничего… такого? — сдержанно уточнила Джессика, пристально глядя на него.
 Кастеляр долго смотрел на нее, потом холодно ответил:
 — Позвольте вас заверить, мисс Мередит, что, если бы я решил начать грязную игру, я использовал бы совсем другие методы. Можете быть уверены, что я совершенно недвусмысленно дал бы вам понять, чего я хочу и чего добиваюсь.
 В его словах была определенная логика. И потом, он смотрел на нее таким прямым, таким открытым взглядом… Нет, положительно она ошиблась.
 Щеки Джессики запылали от стыда.
 — Тогда зачем вы пригласили меня в ресторан, зачем настояли на том, чтобы мы встретились тет-а-тет? Почему нам нельзя было встретиться в моем офисе и поговорить об этом втроем — мне, вам и Кейлу?
 — Просто мне хотелось узнать вас поближе и проверить кое-какие мои догадки. Я должен был быть уверен, что мы с вами можем сотрудничать, и сотрудничать успешно. А теперь позвольте мне спросить вас, что заставило вас согласиться?
 — Любопытство, — быстро ответила Джессика.
 Он улыбнулся не сразу. Некоторое время Кастеляр как будто раздумывал над ее словами, потом губы его дрогнули, и он кивнул.
 — И как, — спросил он негромко, — оно удовлетворено?
 Как она могла сказать «нет», если такой ответ непременно вызвал бы новые вопросы — вопросы, на которые невозможно ответить? Как она могла усомниться, если гораздо спокойнее — и удобнее — было поверить ему?
 — Да, пожалуй, — сказала Джессика и небрежно кивнула, хотя в мозгу ее роились новые тревожные вопросы и новые пугающие сомнения.
 Нет, ей определенно пора было что-то сделать со своей паранойей.




 6


 Наблюдая за Джессикой, сидевшей напротив него за столиком, Рафаэль Кастеляр с особенной остротой ощущал сомнительность того, что он делает. Несмотря на то, что он только что заверил ее в том, что его интерес к сотрудничеству с ней носит чисто деловой характер, он хотел остаться наедине с Джессикой с тех пор как впервые увидел ее входящей в его кабинет в Рио. Столик на двоих в переполненном ресторане был для него, на данный момент, единственной возможностью побыть с нею вдвоем, и это раздражало Рафаэля.
 Но ничего поделать с этим было нельзя. Он должен был продвигаться вперед медленно и с максимальной осторожностью.
 Рафаэль твердо решил вести себя предельно сдержанно, но ему стоило большого труда сосредоточиться на ее словах и не любоваться ее губами, нежной линией шеи и манящей ямочкой в том месте, где начинался вырез ее блузки. Ему приходилось постоянно контролировать себя и не рассматривать ее слишком откровенно, как поступили бы на месте Кастеляра большинство его соотечественников, и все же иногда он забывался. Нет, он нисколько не стыдился этой своей привычки, которая стала для бразильцев национальным видом спорта, просто он не хотел напугать или смутить Джессику.
 Не в его обычаях было лететь за несколько тысяч миль и принимать головоломные и непрактичные решения, основанные на одной лишь личной симпатии. В деловом мире Рафаэль Кастеляр пользовался — и заслуженно — репутацией человека трезвого, несентиментального и дальновидного, никогда не меняющего своих решений. Не собирался он отказываться и от своих намерений в отношении «Голубой Чайки». Причина, по которой он изменил себе, сидела здесь, перед ним.
 Кастеляр видел, что Джессика Мередит не только привлекательна, но и умна. Она определенно почувствовала, что он чего-то недоговаривает. Вопрос был только в том, как скоро она поймет, какую крупную козырную карту она получила в игре между КМК и «Голубой Чайкой».
 Сможет ли Джессика воспользоваться своим преимуществом, когда поймет, где зарыта собака? Кастеляр считал, что это вполне возможно. Другой вопрос: допустит ли он это? Да, честно признался он. Он может позволить ей пустить в ход свой главный козырь в зависимости от того, что выиграет от этого он лично.
 Разумеется, Рафаэль Кастеляр подготовил и несколько альтернативных вариантов, которые он собирался использовать в случае, если ситуация станет критической. Трудность состояла в том, что он не знал, как Джессика будет реагировать на тот или иной его ход и к чему в конце концов это приведет. Вот почему в первую очередь ему необходимо было терпение. Рафаэль должен был сначала как следует разобраться в таинственном и весьма притягательном предмете под названием Джессика Мередит и только потом выбрать наилучший способ достичь поставленной цели.
 Единственное, чего Рафаэль не мог себе позволить, это отступления. Не хотел он и рисковать быть выставленным с позором, как тот кретин, с которым он столкнулся час назад в ее кабинете. Рассчитанные, неторопливые действия могли дать ему гораздо больше, чем штурм и натиск. Только самый жесткий самоконтроль и кажущееся безразличие способны были помочь Кастеляру получить вожделенную награду. И он считал, что если не пожалеть сил, то, может быть, его ждет успех.
 Он очень хотел получить «Голубую Чайку», но еще больше он хотел получить эту женщину.
 Одно было невозможно без другого, и Кастеляр был готов на все.
 Кофе в его чашке был довольно неплох для ресторана, но все же он уступал черному, как смола, и крепкому, как поцелуй, кафесиньо, который Кастеляр обычно пил по несколько раз в день. Полных двух чайных ложек сахару, которые он бросил в чашку и размешал, было недостаточно, чтобы сделать напиток сладким по его вкусу. Рафаэль стал пить кофе крошечными глотками, стараясь растянуть время. Увидев же, что Джессика украдкой бросила взгляд на свои наручные часы, он одним глотком допил все, что оставалось в чашке.
 — Простите, если я слишком задержал вас. Наверное, у вас еще непочатый край работы, — сказал он, глядя в ее зеленые глаза волшебницы.
 — Если вы согласны, я с удовольствием подброшу вас обратно в офис.
 — Прошу вас, не беспокойтесь, — сказала Джессика спокойным деловым тоном. — Если нам не по дороге, я доеду на такси.
 — Мне по дороге, — сказал он с легким напором в голосе и, отвернувшись, сделал знак официанту.
 Джессика сложила салфетку и небрежно бросила ее на стол. Поглядев на Рафаэля, она спросила:
 — Насчет вашего предложения, сеньор Кастеляр… Мне не хотелось бы, чтобы вы питали напрасные надежды. Мой дед вряд ли пойдет вам навстречу
 — для этого у него слишком гордый и независимый характер. Ваш интерес к компании, которую он создал своими собственными руками, безусловно, польстит ему, но дед принципиально не хочет принимать ничьей помощи. Даже сама идея, что он может в ней нуждаться, будет для него оскорбительной. Мой дед совершенно уверен, что, если судьбой ему будет отпущено достаточно много времени, он еще сумеет сделать «Голубую Чайку» настолько могущественной, насколько это возможно. Что касается меня, то я в этом почти не сомневаюсь.
 — Но что будет, если ему все-таки не хватит времени? — ровным голосом осведомился Кастеляр.
 — Ну, я думаю, что этого можно не опасаться, — возразила Джессика. — Дедушка с каждым днем чувствует себя все лучше и проявляет все больший интерес к тому, что тут у нас делается. — Джессика улыбнулась. — Я думаю, что скоро мы его увидим.
 — Он не планирует отойти от дел? — как можно спокойнее спросил Кастеляр.
 — Он не тот человек, — ответила Джессика, решительно тряхнув головой.
 — Так что сами видите: нам с вами бессмысленно продолжать обсуждение. Я думаю, через несколько дней мой дед сможет дать вам окончательный ответ.
 — Но если он действительно так уверен в себе, как вы говорите, то что мешает ему дать ответ сейчас? — Кастеляр поднялся из-за стола и взялся за спинку стула Джессики.
 По лицу Джессики скользнула тень смущения, словно она все это время задавала себе тот же вопрос. Это действительно было так, поэтому она не захотела покривить душой, чтобы не упасть в его глазах.
 — Я не знаю, — искренне ответила она, вставая со стула и направляясь к выходу. — Сейчас я могу сказать вам только одно: я не могу говорить за него и не буду даже пытаться.
 Кастеляр понял, что этим ему и придется удовлетвориться.
 Пока…
 Из ресторана Джессика вернулась в свой офис, но задерживаться не стала. В голове ее один за другим проносились многочисленные вопросы, и сосредоточиться на чем-то одном она была просто не в состоянии. Правда, Джессика все же попыталась взяться за квартальный отчет, но заработала только головную боль — такую сильную, что строчки и колонки цифр перед ее глазами начали расплываться, и она сдалась, поняв безнадежность борьбы.
 Выходя из здания, Джессика еще не знала, куда пойдет; она просто шла и шла, нигде не останавливаясь, и ноги сами привели ее в Садовый квартал, к дому Мими Тесс.
 Для Джессики визиты к бабушке подчас становились настоящим испытанием терпения. Говорить с ней о чем-либо порой бывало просто невозможно. Мими Тесс была очень слаба здоровьем, рассеянна и быстро утомлялась. Частенько прямо посреди разговора она вдруг уносилась мыслями куда-то очень далеко, и вернуть ее оттуда не было никакой возможности. Если Джессике и удавалось завладеть ее вниманием, то очень ненадолго; иногда, выслушав внучку, Мими Тесс невпопад кивала и снова задумывалась о чем-то своем. Впрочем, даже в молодости она не отличалась практическим складом ума, и ждать от нее дельного совета или ответа на конкретный вопрос, касающийся какой-то проблемы, было абсолютно бессмысленно.
 И все же, несмотря на это, дом бабушки всегда был для Джессики той тихой гаванью, куда она могла в любой момент прийти, чтобы насладиться покоем, миром и красотой. Мими Тесс всегда встречала ее нежными объятиями и всегда улыбалась. Она никогда не сердилась и никогда не позволяла себе судить о чем-то, но иногда — когда этого никто не ожидал
 — Мими Тесс вдруг произносила одну-две фразы, в которых содержался простой, единственно верный ответ на какой-нибудь запутанный вопрос.
 Садовый квартал был одним из самых старых районов Нового Орлеана, в котором сосредоточилось большинство исторических достопримечательностей и архитектурных памятников. Здесь, вдоль нешироких тенистых улочек, выстроились величественные особняки и усадьбы, многие из которых были построены еще до войны Севера и Юга. Возле каждого дома имелся ухоженный сад, где круглый год цвели пунцовые азалии, белоснежные камелии радовали глаз своими изящными бутонами, а воздух — в зависимости от времени года — благоухал ароматами цветущего жасмина, магнолий или душистых олив. Правда, и сюда — несмотря на то что квартал был объявлен заповедной исторической зоной — проникли небольшие отели и торговые павильоны, которые отнюдь не красили его своей современной, чисто функциональной архитектурой, однако несмотря на это, он продолжал оставаться оплотом ушедших лет. Садовый квартал был словно выхвачен из середины прошлого века, и здесь, как и прежде, жили пожилые седовласые леди с увядшими, но все еще благородными лицами и осанкой, которой позавидовали бы и римские патриции. Как и поколение назад, они гордились собственными величественными домами, считая своим долгом поддерживать их в образцовом порядке, но это было вовсе не единственным их занятием. Эти субтильные, хрупкие на вид женщины представляли собой грозную силу, ибо были ядром, сердцевиной и стержнем новоорлеанского высшего света, символом легендарной эпохи. Они ездили на трамваях или прогуливались по тротуарам в широкополых шляпах и белых кружевных перчатках, с шелковыми зонтиками от солнца в руках. Они посещали чаепития и заседания литературных кружков, участвовали в работе благотворительных обществ, являлись на симфонические концерты, наводняли залы картинных галерей, обменивались рассадой и семенами и давали друг другу советы — через собственные клубы флористок-любителей, — как сделать так, чтобы их сады стали еще более пышными и зелеными. Неизменно элегантные, изящные, даже изысканные, они никогда не забывали чистить фамильное серебро так, чтобы на нем не было ни единого пятнышка; они доподлинно знали, как звали в детстве того или иного политика, и каждая из них не сходя с места способна была дать любую справку по генеалогии любого крупного бизнесмена или банкира. Увы, время не щадило и их; с каждым годом все больше и больше обитательниц Садового квартала переселялось кто в дом престарелых, кто — на кладбище, и вместе с ними постепенно исчезал, уходил в небытие тот образ жизни, с которым большинство американцев были знакомы только по книгам.
 Мими Тесс могла бы быть одной из них, однако — в силу обстоятельств — оказалась изолирована от сверстниц и почти не принимала участия в общественной деятельности, которой ее соседки отдавали все свое время и силы. Тяжелая травма головы, случившаяся, когда Мими была ненамного моложе Джессики, вырвала ее из привычного круга общения и положила конец нормальной жизни, заменив ее бесконечной чередой дней, которые она проводила в обществе одной лишь сиделки, помогавшей ей и по хозяйству.
 Обо всем этом Джессика подумала с болью в сердце, с трудом открывая тяжелую чугунную калитку старинного венецианского особняка на бульваре Сен-Чарльз.
 Оказалось, что она разбудила Мими Тесс, прикорнувшую после обеда, но бабушка, похоже, не была этим огорчена. Как и всегда, она заключила внучку в свои нежные любящие объятия, и Джессика с наслаждением вдохнула с детства знакомый запах шампуня «Уайт рейн» и легкий аромат ветивера — душистого корня с запахом эвкалипта, который Мими Тесс щедрой рукой раскладывала на полках комода, где хранилось нижнее белье.
 Они уселись в гостиной с бокалами охлажденного чая, в который была добавлена лимонная мята с капелькой грушевого экстракта, и заговорили о здоровье и самочувствии всех домашних. Джессика как раз описывала воскресное собрание в «Мимозе» и то, как быстро Клод Фрейзер оправляется после удара, когда Мими Тесс внезапно протянула руку, чтобы убрать с лица внучки упавшую на него прядь волос.
 — Ты выглядишь усталой, малышка, — перебила она внучку негромким, мелодичным голосом. — Что случилось? Ты не захворала?
 — Ничего не случилось, и я чувствую себя превосходно. Просто сейчас, пока дедушка болен, работы больше чем обычно, — бодро отозвалась Джессика, не желая обременять старую женщину своими заботами.
 — Ты работаешь слишком много, слишком усердно, — констатировала Мими Тесс. — Это очень жаль, потому что женщина в твоем возрасте должна думать о молодых людях и о замужестве.
 — В наше время женщины думают и о множестве других вещей, ба, — с улыбкой сказала Джессика.
 — В самом деле? — с сомнением произнесла Мими Тесс и тут же сама себе ответила:
 — Да, конечно, им приходится заботиться обо всем сразу. Это очень странно. Когда я была молодой девушкой…
 Она не договорила, оборвав, как это с ней часто бывало, фразу на половине. Немного погодя она вдруг сказала:
 — Ты же ни разу не была королевой Марди Гра.
 Джессика по опыту знала, что с бабушкой было проще всего общаться, давая ей возможность следовать извилистыми тропами собственной логики, хотя порой — как, например, сейчас, — уследить за ходом ее мыслей бывало невозможно.
 — Нет, — согласилась она. — У меня никогда не было на это времени.
 — Тебя обязательно бы сделали королевой. Это так приятно. Красивые платья, яркие костюмы, вечеринки, тосты, балы… Воспоминания — это самое драгоценное, что у нас есть, дружок.
 — Ты все равно была самой лучшей королевой, — сказала Джессика с легкой улыбкой. Еще когда она была совсем маленькой девочкой, то, приезжая к бабушке в дождливые дни, она больше всего любила рассматривать старые снимки, на которых Мими Тесс была сфотографирована в роскошном карнавальном наряде.
 — У тебя ничего нет, — сказала Мими Тесс, озабоченно нахмурившись.
 Нет никаких воспоминаний, поняла Джессика.
 — Нет, почему же… — возразила она.
 — Тогда расскажи мне.
 Мими Тесс сложила на коленях свои изящные сухие ручки и посмотрела на внучку в ожидании. Выдержать пристальный взгляд ее безмятежных серо-зеленых глаз было нелегко.
 А может быть, бабушка и права, подумала Джессика в смятении. В школе ее считали тихоней за то, что она почти никогда не шалила и проводила большую часть свободного времени, уткнувшись в книжки. То же самое было и в колледже. Правда, несколько раз Джессика все же выбралась на танцы и на стадион, но никогда и нигде она не чувствовала себя частью толпы, сплоченной общим интересом или захваченной общим порывом. Все свои силы Джессика отдавала академическим занятиям, и хотя училась она лучше многих, она по-прежнему стеснялась привлекать к себе внимание и даже отказывалась от почетных грантов и стипендий, которые могли увести ее далеко от Нового Орлеана.
 Все посторонние занятия ее дед считал глупостью и напрасной тратой времени. Образование, считал он, полезно лишь постольку, поскольку оно помогает делать деньги. Широкое гуманитарное образование с его уклоном в литературу и искусство казалось ему вещью в высшей степени непрактичной, а известность в этих областях он вообще ни ро что не ставил. Слава писателя или художника была для него чем-то вроде известности коверного в цирке, умеющего лучше других развлекать публику.
 Да, с Клодом Фрейзером порой действительно нелегко было поладить. Он, в частности, считал полными идиотами и зсех юнцов, которые сломя голову носились по улицам в дорогих спортивных машинах, и бегунов, которые выходили на аллеи утром или вечером в трусах и просторных майках с засученными рукавами. Моду он вообще презирал, называя ее глупым поветрием, которое выгодно одним только дизайнерам и кутюрье, набивающим себе карманы за счет одураченных покупателей. Что касалось походов по магазинам, то их он считал идиотским занятием для женщин, у которых за душой нет ничего, кроме желания одеться посексуальнее и подцепить какого-нибудь мужчину.
 Отношения полов вообще и секс в частности были для старого Фрейзера корнем всех зол. Тот, кто бегает на свидания, считал он, очень скоро начнет пить виски и употреблять наркотики. Только деньги были для него отдельной и совершенно особой статьей. Он не считал их злом, наоборот — для Клода Фрейзера богатство было главной наградой за праведную, беспорочную жизнь.
 Подобное мировоззрение определяло поступки и образ жизни не только самого Фрейзера, но и всех его домочадцев. Раз или два Джессика пыталась бунтовать, но украденное удовольствие никогда не стоило в ее глазах дороже расположения деда. Со временем монотонная, размеренная жизнь даже начала ей нравиться, превратившись в привычку, в которой Джессика черпала уверенность в себе и своем завтра.
 Но только до Рио. После того что случилось в далекой Бразилии, ощущение безопасности и комфорта покинуло ее. Спокойному, тихому существованию пришел конец, и Джессике казалось, будто она летит под откос, словно сошедший с рельсов поезд.
 И Джессика вдруг почувствовала, что способна рассказать бабушке многое, если не все.
 Стараясь говорить просто, она сказала:
 — На прошлой неделе я была на вечеринке. Там был один мужчина…
 — О, как это замечательно, дорогая! — с блаженной улыбкой откликнулась Мими Тесс.
 — Не знаю… — Джессика чуть заметно качнула головой. — Похоже, я сделала одну глупость. А я даже не знаю, как зовут этого мужчину и какой он. Ну ты понимаешь…
 — Но то, что ты совершила, доставило тебе радость? Он сделал тебя счастливой? Радость? Счастливой?..
 — Да, — медленно проговорила Джессика. — По крайней мере на несколько минут.
 — Тогда все в порядке, милая. Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал.
 Джессика удивленно засмеялась, внимательно разглядывая лицо старой женщины. Она старалась понять, почему бабушка так сказала. Была ли это штампованная фраза, выхваченная Мими Тесс из какого-то телесериала или любовного романчика в мягкой обложке, которыми были заполнены ее дни, или же она говорила, опираясь на опыт своей прошлой жизни?
 — Но что, если это приведет к чему-нибудь ужасному? — спросила Джессика несколько мгновений спустя.
 По бледному, морщинистому лицу Мими Тесс скользнуло задумчиво-отстраненное выражение.
 — Думай только о хорошем, — сказала она. — Потом… потом это поможет тебе.
 — Бабушка… — начала Джессика и остановилась. Нет, она не станет спрашивать.
 Но она должна, должна знать!..
 — Скажи, ба, ты помнишь человека, с которым ты тогда уехала? Ты знаешь, что с ним случилось?
 Взгляд Мими Тесс некоторое время бесцельно блуждал по комнате, ни на чем не останавливаясь, потом снова вернулся к лицу Джессики.
 — Я помню.
 Джессика чуть заметно подалась вперед.
 — Каким он был? Что пошло не так? Почему он оставил тебя?
 Задавая эти вопросы, она не собиралась сравнивать ответы со своим собственным опытом. Просто ей нужно было что-то вроде нравственной шкалы, с помощью которой Джессика могла бы оценивать собственные чувства и поступки.
 Мими Тесс долго молчала, ее выцветшие глаза пристально смотрели на Джессику, проникая в самую душу. Потом она улыбнулась.
 — У Арлетты появился молодой человек. Я сразу догадалась.
 Джессика постаралась подавить вздох разочарования. Мысль бабушки, как это часто бывало, совершила неожиданный скачок, и Джессика поняла, что если у нее и был шанс докопаться до истины, то сейчас он безвозвратно потерян.
 Слегка покачав головой, она сказала:
 — Тебе не кажется, что мама уже немного не в том возрасте?
 Мими Тесс кивнула.
 — Он не хочет, чтобы кто-то об этом знал. И Арлетта не хочет.
 — Ты хочешь сказать, что он… действительно моложе? Моложе по годам?
 — Я не думаю, чтобы это было правильно.
 — Это случается сплошь и рядом, — сухо возразила Джессика. — Кто он?
 — Она не захотела мне сказать. Но я знаю, что он на ней не женится. Молодые люди никогда не женятся. И это нехорошо.
 Время от времени Мими Тесс буквально застревала на какой-то определенной теме или предмете, и тогда ничто не могло сдвинуть ее с этого. Похоже, сейчас был один из таких случаев.
 Джессика поглядела на безмятежное, дряблое, выбеленное временем лицо бабушки и тихонько вздохнула.
 Когда-то, много лет назад, Мими Тесс была огненноволосой красавицей с изумрудно-зелеными глазами, которую отличали бешеный темперамент, живой и острый ум и страстное стремление отстаивать свою правоту в любой ситуации. Молодого Клода Фрейзера она полюбила летом того же года, когда ее избрали королевой весеннего карнавала Марди Гра, и, несмотря на отчаянное сопротивление родни, вышла за него замуж еще до наступления осени.
 Но этот скоропалительный брак оказался неудачным. Двух таких разных людей трудно было найти на всем побережье. Тесс обладала изменчивым, взрывным характером, и все ее эмоции всегда лежали на поверхности. Экстаз любви и бешеный гнев были свойственны ей в одинаковой степени: шумные ссоры с громкими оскорблениями и битьем тарелок непременно заканчивались сентиментально-слезливым примирением. Муж значил для нее все, и Тесс не просто не мыслила себя без своего Клода; похоже, она действительно не могла прожить без него буквально ни одной лишней минуты. Она уделяла ему все свое время и все свои мысли, она вела его хозяйство и подарила ему дочь.
 Клод Фрейзер был сделан совсем из другого теста. В его жилах текла кровь его суровых шотландских предков, и, как и они, он осуждал любое проявление эмоций и терпеть не мог громких скандалов и шума, которые могли привлечь внимание посторонних. Что касалось любви, то для него это чувство было особенным; по его мнению, оно должно было отражаться в делах и поступках, а не в словах и сентиментальных клятвах. Даже произносил он это слово не то чтобы с трудом, но с явной неохотой. Для Клода Фрейзера лучшим доказательством глубины и силы его чувства к жене и детям была компания, которую он создавал ради них своими собственными руками. Кроме того, Джессика доподлинно знала, что за время своего супружества дед ни разу даже не взглянул на другую женщину, и это было одним из главных кирпичиков, которые он заложил в фундамент будущего счастья своей семьи.
 Но для Тесс этого оказалось недостаточно — или же чересчур много. Бизнес отнимал у Клода Фрейзера все его время и энергию, и на долю Мими Тесс оставались жалкие крохи. На протяжении нескольких лет она часто оставалась ночами одна, и острое чувство одиночества в конце концов заставило ее искать утешения с другим мужчиной.
 Так ли это было? Она ли нашла себе подходящего мужчину, или он нашел ее? Искала ли Мими Тесс настоящей любви или просто стремилась к внешним ее проявлениям, чего она никогда не получала от Клода Фрейзера? Сейчас это уже не имело значения.
 Когда Клод Фрейзер узнал обо всем, он пришел в бешенство. Не откладывая дела в долгий ящик, он отправился в погоню за своей неверной женой, чтобы привезти ее обратно. Он проследил путь любовников от Нового Орлеана до Атланты, от Атланты до Чикаго, от Чикаго до Нью-Йорка и там наконец настиг обоих.
 Никто точно не знал, что произошло потом. Очевидно было одно: что-то случилось. Мужчина, с которым бежала Мими Тесс, бесследно исчез, а сама она оказалась в больнице с тяжелой травмой головы, от которой так никогда и не оправилась. Когда несколько месяцев спустя Клод и Мими Тесс снова вернулись в Новый Орлеан, она уже была красивым улыбающимся манекеном, у которого не осталось ни разума, ни души.
 Такой ей суждено было оставаться на протяжении последующих трех десятков лет.
 В Новом Орлеане Клод Фрейзер сразу же нанял сиделку, которая должна была ухаживать за Тесс — или, вернее, за ее телесной оболочкой. Через несколько лет он переселил жену в старинный фамильный особняк, освободившийся со смертью матери Тесс. С тех пор она постоянно жила там, никуда не выходя, едва замечая течение лет и чередование времен года. Никто не мог даже сказать, знала ли она, что Клод развелся с ней и женился во второй раз, или нет.
 Несмотря на это, Джессика часто задумывалась о том, действительно ли ее бабушка так безмятежно спокойна, как это кажется? Может быть, размышляла она, боль или раскаяние проникают сквозь туманную завесу в ее мозгу? Похоже, что время от времени нечто подобное действительно случалось, но никто не мог знать это наверняка.
 Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал. Эти слова продолжали звучать в ушах Джессики еще долго после того, как она попрощалась с Мими Тесс и отправилась домой. Она вспоминала их и когда смотрела по телевизору вечерний выпуск новостей, когда поставила диск с записями Хулио Иглесиаса, когда сидела в горячей ванне с морской солью.
 Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал. Никакого открытия эта фраза, конечно, не содержала, но она застряла в мозгу Джессики словно заноза. Время от времени, в редкие минуты просветления, Мими Тесс действительно могла сказать что-то очень полезное и мудрое, но — увы! — безоговорочно полагаться на ее суждения было нельзя.
 Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал. А что, подумала Джессика, может быть, мне стоит это запомнить? Во всяком случае, она знала, что забыть эту фразу ей уже не удастся.
 Не могла она забыть и Рафаэля Кастеляра. Песни Иглесиаса — испанские, французские и итальянские — возвращали Джессику к мыслям о нем. В этих песнях было так много любви, страсти и отчаяния, столько нежности и томления, столько сентиментальности наконец, что они странным образом успокаивали Джессику и дарили ей надежду, а на что — этого она и сама не могла понять.
 Потом она вспомнила, что в Бразилии говорят на португальском, и ей стало любопытно, как звучат на этом языке слова любовных клятв.
 Да что это с ней, всполошилась Джессика и вздрогнула так, что вода едва не выплеснулась из ванной. Какое ей дело, как звучит любовное признание на португальском? Что это вдруг взбрело ей в голову?
 Или все-таки все это было неспроста?
 Последняя песня подошла к концу, негромко щелкнул механизм автореверса, и из динамиков полился совсем другой, более быстрый ритм румбы, сразу напомнивший ей самбу, которую Джессика столько раз слышала в Бразилии. Казалось, стоит ей только закрыть глаза, и она снова увидит перед собой темное патио, услышит негромкий шелест пальм и серебристое журчание воды — и снова почувствует на коже горячее прикосновение…
 Пронзительный телефонный звонок напугал Джессику, и она резко села в ванне, на этот раз все-таки выплеснув на пол воду. Сначала она решила не брать трубку, но потом подумала, что это может быть какой-нибудь важный звонок. А вдруг что-нибудь случилось с дедом?..
 Не позволив себе додумать до конца эту тревожную мысль, Джессика схватила с крючка полотенце и поспешила в гостиную, оставляя за собой мокрые следы. Прежде чем взяться за трубку телефона, она раздраженным движением выключила магнитофон.
 — Алло?
 — Это ты, Джесс? — раздался в трубке скрипучий голос ее деда. Не дожидаясь, пока она ответит, он продолжил со свойственной ему напористостью:
 — Мадлен сказала, что ты сегодня рано ушла с работы. Это верно?
 Интерес деда был далеко не праздным. Джессика не сомневалась, что отнюдь не забота о ее самочувствии заставила старика позвонить ей. Клод Фрейзер хотел знать, где она была и что делала.
 Облегчение, которое она испытала в первые минуты от сознания того, что с дедом все в порядке, сразу куда-то испарилось, и Джессика нервным движением поправила влажные волосы.
 — Я ездила навестить Мими.
 Старик неопределенно фыркнул в трубку. Чего-то подобного Джессика и ожидала — Клод Фрейзер уже давно дал всем понять, что расценивает любое внимание, уделяемое его бывшей жене, как нелояльность по отношению к нему лично. Сам он никогда не интересовался ее делами, и Джессика, по крайней мере, могла рассчитывать, что он не станет ее ни о чем расспрашивать.
 — Вик Гадденс звонил, — сказал Клод Фрейзер, по обыкновению резко меняя тему. — А тебя не было на месте.
 — Надеюсь, Мадлен с ним поговорила? — с раздражением спросила Джессика, хотя при упоминании имени руководителя кредитного отдела «Креснт Нэшнл» сердце у нее болезненно сжалось.
 — Слава Богу, нет. Гадденс прекрасно знает, что к чему. Он сразу перезвонил мне.
 Клод Фрейзер хотел, чтобы она стала расспрашивать его о подробностях. То, что дед так обращался с ней только из-за того, что она посмела оставить свое рабочее место, было обидно, но Джессика превозмогла себя.
 — И что же он сказал? — сдержанно спросила она.
 — Он сказал, что кто-то пытается разузнать подробности о кредитных обязательствах «Голубой Чайки». Похоже, кто-то хочет выкупить нашу закладную.
 Джессика молчала несколько долгих секунд, с тревогой ожидая продолжения. Когда его не последовало, она спросила:
 — Вик Гадденс принял какое-то решение?
 — Нет. Пока нет. Он сказал, что посчитал своим долгом поставить меня в известность, чтобы я успел хоть как-то подготовиться. Он намекнул, что если я хочу вернуть кредит, то сейчас самое время.
 В голосе старика внезапно прозвучали усталые нотки, и Джессика поспешно сказала:
 — Мне очень жаль, что он побеспокоил тебя, но ты не должен из-за этого волноваться. Скажи, что нужно сделать, и я прослежу за этим.
 Фрейзер молчал так долго, что Джессике показалось, что он забыл о ней. Наконец он ответил:
 — Боюсь, я не знаю, что делать. Гадденс сказал, что, помимо суммы кредита, банку предложили огромную добавочную премию. Нам придется очень постараться, чтобы сделать встречное предложение, и сделать его нужно как можно скорее. Нам будет нелегко найти столько денег.
 — Но почему банк не хочет оставить все как есть? Почему они обязательно хотят вернуть себе кредит? Что, разве срок уже истек? И потом, все это время мы аккуратно вносили проценты, — недоумевала Джессика, судорожно сжимая в кулаке телефонную трубку. Она догадывалась, каким может быть ответ.
 — Если бы я был здоров, — ответил дед, — все шло бы своим чередом. А так…
 — Понимаю. Они не уверены, что и под моим руководством компания останется достаточно доходным предприятием. Они боятся потерять не только проценты, но и все свои деньги. Но ведь ты вернешься! Почему ты не сказал ему этого?
 Дед снова замолчал и молчал так долго, что Джессика успела замерзнуть.
 — Может быть, и нет, — сказал он наконец.
 — Что? Да нет, дед, ты обязательно вернешься, и тогда…
 — Я в этом не уверен. Мадлен считает, что мне пора уйти на покой, и я… Я не могу сказать наверняка, Джесс.
 Джессика не верила своим ушам. Она не допускала и мысли, что ее дед может подумывать о том, чтобы удалиться от дел. Быть может, сегодня у старика просто неудачный день, он устал, раздражен… Это пройдет, ну конечно, пройдет!
 — Вик Гадденс не сказал, кто хочет перекупить наши обязательства? — спросила она.
 — Нет. — Клод Фрейзер сухо кашлянул. — Но, думаю, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чьи уши торчат из-за кустов.
 Да, догадаться действительно было нетрудно. Она отвергла предложение Кастеляра, и вот — результат.
 — Я… Мне очень жаль, дед…
 — Не надо, — сказал он тихо. — Еще не все кончено.
 В трубке раздался щелчок, и на мгновение на линии наступила глухая тишина. Потом Джессика услышала короткие гудки.
 Она долго смотрела на телефонную трубку, зажатую в руке, потом осторожно опустила ее на рычаги и вернулась в ванную.




 7


 Всю ночь Джессика ворочалась с боку на бок, стараясь найти ответы на множество беспокоивших ее вопросов. Она заснула только перед рассветом, а проснулась с твердой решимостью действовать. Кое-что она все-таки решила, и хотя ей предстояло столкнуться с некоторыми препятствиями, устранить которые самостоятельно она не могла, Джессика была готова сделать все, что в ее силах. Когда утром, точно по расписанию, появился новый букет орхидей — на этот раз это были бледно-зеленые, похожие на египетскую лодку цветы в неглубокой прозрачной вазе, наполненной искусственными камнями из черного стекла, — Джессика успела добежать до входных дверей, чтобы засечь доставочный фургон с адресом цветочного магазина. Вернувшись в кабинет, она тотчас позвонила в фирму, чтобы узнать имя человека, сделавшего заказ, но ее ждало разочарование. Дежурный клерк ответил ей, что это — первый и единственный случай, когда они доставляли цветы по адресу «Голубой Чайки». Заказ был оплачен наличными, поэтому никаких записей не существовало, а что касалось внешности человека, который его сделал, то никто ничего определенного не мог сказать.
 Вспомнив о своих подозрениях, Джессика попросила Софи узнать, уехал ли Кастеляр, и если нет, то где он остановился. Меньше чем через час Софи, выдав себя за служащую ювелирной фирмы, обнаружила его в «Уэстине» на Кэнал-стрит, где Кастеляр занимал один из самых дорогих номеров.
 — Договориться с ним о встрече? — спросила Софи, с любопытством глядя на Джессику своими влажными, темными глазами.
 — Н-нет. Пока нет. Может быть, позже, — в смятении ответила Джессика.
 — Будете ждать, пока он сам позвонит вам, да? — Голос секретарши прозвучал сухо, и Джессика постаралась взять себя в руки.
 — Пожалуй, так будет лучше, — ответила она; притворившись, будто ее это нисколько не волнует, поскольку отвечать на расспросы секретарши было выше ее сил.
 Софи явно заподозрила, что Джессика преследует личные интересы.
 — Так дела не делаются, — пробормотала она себе под нос, но Джессика предпочла не услышать, и Софи с оскорбленным видом выскочила в приемную.
 Джессика осталась одна и некоторое время работала с документами. В одиннадцать часов к ней зашел Кейл с двумя чашечками кофе. Дождавшись, пока он поставит кофе на стол, Джессика обняла его и быстро чмокнула в щеку. Она пыталась проверить, не он ли был с ней в патио, однако ее тест дал отрицательный результат. Одеколон Кейла был слишком резким, ответное объятие — по-братски нейтральным, да и тело его под пиджаком показалось Джессике слишком худым. Либо он действительно не был тем человеком, за которого она его принимала, либо Джессике следовало решиться на проверку более интимного свойства.
 — Выкладывай, в чем дело? — озадаченно спросил Кейл, не убирая, однако, руку, которую он положил на талию Джессике. — Это шутка, или ты и вправду меня так любишь?
 — Ты отличный парень, и я тебя очень люблю, — заверила его Джессика и улыбнулась.
 — Я тоже тебя люблю, — ответил Кейл, и его подвижные губы сложились в легкую, ироничную улыбку. — Но должен тебя предупредить, что если ты собираешься вот так бросаться на всех «отличных парней», то рано или поздно ты попадешь в беду.
 Услышав это, Джессика непроизвольно вздрогнула, и ее улыбка погасла.
 — Хорошо, я это учту, — сказала она, машинально отстраняясь.
 — Я не имел в виду себя! — запротестовал Кейл, ничего не заметив. — В конце концов, я твой брат, хоть и троюродный. Можешь обнимать меня сколько душе угодно — обещаю, что буду мужественно это терпеть и, по примеру индейцев, улыбаться под пытками.
 — Очень мило с твоей стороны, — ответила Джессика, возвращаясь на свое место за столом. — Итак, с чем пожаловал?
 Кейл поднес к губам чашку и увлеченно заговорил о всякой ерунде. К тому времени, когда он свернул на мелкие деловые вопросы, коснувшись, в частности, предстоящего съезда фармацевтов, участники которого заказали несколько катеров для глубоководной рыбалки, Джессика окончательно пришла в себя и даже начала улыбаться.
 Когда Кейл ушел, Джессика сняла трубку телефонного аппарата и позвонила Вику Гадденсу. Его не оказалось на месте, однако не прошло и двадцати минут, как он сам перезвонил ей. Джессика попросила о встрече, и Гадденс пообещал уделить ей несколько минут, если она придет в ближайшее время.
 В кабинете Гадденса — одного из руководителей банка — было много черной кожи, стекла и полированных стальных поверхностей. Хозяин всего этого сверкающего великолепия вышел из-за стола ей навстречу, чтобы приветствовать Джессику как полагается, но она не была расположена тратить время на светские условности. Как только Вик сделал паузу, чтобы перевести дух, она напрямик спросила его, сколько может пройти времени, прежде чем совет директоров банка примет окончательное решение по поводу переуступки закладной «Голубой Чайки» другому лицу. Вик Гадденс сразу посерьезнел.
 — Ну, Джессика, ты же знаешь, как это бывает, — проговорил он, возвращаясь в свое черное кожаное кресло с высокой спинкой, которое делало его похожим на взъерошенного воробья. — Никакого конкретного срока не существует. И пока, как ты понимаешь, ничего еще не решено окончательно.
 Говоря это, он вцепился обеими руками в лацканы своего темно-синего двубортного пиджака. Костюм Гадденса был очень дорогим, а ткань, из которой он был сшит, была мягкой, и все же Джессике он показался несколько старомодным. Впрочем, ничего удивительного в этом не было — Гадденс был лишь ненамного моложе ее деда.
 — Именно поэтому мне бы хотелось, чтобы вы обсудили этот вопрос со мной и не тревожили дедушку. — Ее слова прозвучали достаточно холодно, хотя, идя в банк, Джессика пообещала себе держаться дружелюбно.
 Гадденс поджал тонкие губы.
 — Строго говоря, — заметил он, — я вообще мог не извещать вас о готовящейся сделке, но мы с Клодом столько лет работали вместе, что я чувствую себя обязанным ему.
 — Но ведь на данный момент главным исполнительным директором «Голубой Чайки» являюсь я.
 — Я знаю, и Клод специально подчеркнул это в нашем вчерашнем разговоре, но… Мне очень хотелось бы сказать вам, Джессика, что совет директоров банка доверяет вам так же, как он доверял вашему деду, но, откровенно говоря, мы обеспокоены.
 Джессика посмотрела прямо в глаза Вика Гадденса и невольно подумала, что они были такими же маленькими и тусклыми, как и тот ограниченный деньгами и ценными бумагами мир, который он для себя создал и в котором жил.
 — Я все понимаю, — сказала она. — И могу вас заверить, что «Голубая Чайка» останется такой же, как была, во всяком случае, до тех пор, пока мой дед не вернется к управлению делами.
 — Но ведь никто не знает, когда это случится, правда? Ходят самые разные слухи, Джессика, и мы не можем, не имеем права не обращать на них внимания. Мы вложили в «Голубую Чайку» определенные средства и должны заботиться об их сохранности.
 Слухи… Гадденс был вторым человеком, который упомянул о слухах.
 — Что это за слухи? — требовательно спросила она.
 — Да ничего особенного, — ответил Вик. — Так, сплетни, не больше.
 — Какие? — не успокаивалась Джессика. От волнения она даже подалась вперед, и Гадденс это заметил.
 — Что ж, если вы настаиваете… — сказал он, вздыхая. — Речь идет главным образом о недостаточно компетентном управлении, о проблемах с экипажами судов, о некоторых общих проблемах.
 — Иными словами, речь идет о моей неспособности эффективно руководить компанией, — промолвила Джессика ровным голосом, снова откидываясь на спинку кресла. В ней боролись два чувства — гнев и облегчение, — и она не знала, какое из них сильнее.
 — Да, именно в этом все дело, — подтвердил Гадденс, внимательно разглядывая свои ухоженные ногти. — Вы молоды и не обладаете достаточным опытом. Кроме того, морское дело — это грубая, неженская работа, и конкуренция здесь жесточайшая. Еще лет десять назад экипажи судов ходили друг против друга стенка на стенку; случаи саботажа происходили едва ли не каждый день; несколько человек утонуло при невыясненных обстоятельствах. Конечно, времена изменились, но совсем не так, как бы нам всем хотелось, и поэтому управлять компанией, которая занимается морскими транспортными перевозками, должен мужчина. Хотя и не всякий мужчина на это годится…
 Он снова вздохнул.
 — Значит, вы считаете, что я не справлюсь с этим потому, что я — женщина?
 Лицо Вика Гадденса болезненно сморщилось.
 — Только не надо этих феминистских штучек, Джессика, я вовсе не это имел в виду. Дело вовсе не в тебе. Я просто хочу сказать, что двенадцать миллионов долларов плюс проценты — слишком большая сумма, чтобы банк мог не беспокоиться за ее сохранность. Пусть даже вероятность того, что ты не сможешь успешно заменить деда, ничтожно мала, все-таки эту возможность нельзя исключить полностью.
 Гадденс замолчал. Джессика ничего не ответила, и он вынужден был продолжать.
 — Двенадцать миллионов долларов, Джессика, подумай об этом! Я прошу тебя просто подумать и сказать, как бы ты поступила в этой ситуации?
 Джессика поняла, что ничего сделать не сможет. Из кабинета Гадденса она вышла с высоко поднятой головой, хотя больше всего ей хотелось заплакать. Она чувствовала себя слабой, беспомощной и очень одинокой. От ее утренней решимости не осталось и следа.
 Но после обеда, уже ближе к вечеру, Джессика снова воспрянула духом. После нескольких безуспешных попыток она наконец сумела сосредоточиться и отдалась работе с удвоенной энергией.
 Ее уединение нарушила Софи. Вежливо постучавшись, она открыла дверь кабинета и встала на пороге, поправляя на плече длинный ремешок сумочки. Через руку Софи был переброшен аккуратно сложенный белый джемпер.
 — Мне пора домой, мэм, — объявила она. — Вы идете или будете работать допоздна?
 Джессика отложила ручку и слегка потянулась, разминая затекшую поясницу. За окном, в домах по обеим сторонам излучины Миссисипи, один за другим зажигались огни. Небо на западе было окрашено нежно-розовым закатным перламутром.
 — Я еще немного задержусь, — сказала она извиняющимся тоном. — Я только недавно начала разбираться, что к чему.
 Было видно, что Софи колеблется.
 — Мне не хотелось бы беспокоить вас, мэм, но нельзя ли устроить так, чтобы я получила чек на зарплату не в конце недели, а раньше?
 — Никаких проблем, — немедленно отозвалась Джессика. — Заполни форму, а я подпишу.
 — Я знала, что вы так скажете, и все подготовила. — Софи вошла в кабинет и, приблизившись к столу, положила перед Джессикой заполненный бланк.
 Джессика склонилась над бумагой.
 — Этого хватит? — спросила она озабоченно. — Может быть, у тебя какие-то непредвиденные трудности?
 — Ничего страшного. — Софи состроила капризную гримаску. — Это все мой муж. Я дала ему деньги, чтобы он оплатил счета, а он спустил их на тотализаторе. Иногда он ведет себя так, словно ему только исполнилось пять лет. Сущий ребенок! Просто не знаю, почему я до сих пор его не вышвырнула!
 — Я думаю, ты все прекрасно знаешь, — улыбнулась Джессика.
 — О, он умеет замечательно массировать ступни, — вдохновенно сказала секретарша и тут же покачала головой с самым сокрушенным видом. — Ох уж эти мужчины!.. Иногда мне кажется, что в Эдемском саду был только один настоящий змей — Адам. Вам повезло, что никто из этих бесполезных созданий не путается у вас под ногами и не ходит за вами хвостом, куда бы вы ни направились.
 Джессика отдала Софи документ и подперла кулаком подбородок.
 — Знаем, знаем… — проговорила она лукаво. — Каждое утро, когда ты приходишь на работу, ты жмуришься как кошка, которая нализалась сливок.
 — Что это вы такое говорите, мисс Джессика! — Софи, хитро прищурившись, искоса поглядела на Джессику. — Вот мой Захария услышит, то-то будет смеяться!
 Все еще хихикая, она прощально махнула подписанным документом и вышла, грациозно покачивая бедрами.
 Джессика долго смотрела на закрывшуюся дверь кабинета, пытаясь представить себе, каково это — идти домой, зная, что там, лениво развалившись в кресле или на диване, тебя ждет мужчина, который умеет хорошо массировать ступни. Или не ступни. Или еще что-нибудь…
 Спохватившись, она резко тряхнула головой. Раньше она никогда не позволяла себе думать ни о чем подобном. Что же все-таки с ней случилось?
 Что бы это ни было, решила Джессика, она в состоянии справиться с собой. Раз она решила работать, значит, надо работать.
 И, решительно сжав губы, она вернулась к оставленному документу.
 Минут через пятнадцать, а может, прошел целый час, Джессика услышала какой-то шум. Приподняв голову, Джессика прислушалась. Она знала, что все служащие уже ушли — ее сознание автоматически отмечало скрип задвигаемых ящиков, хлопанье закрываемых дверей и бренчание ключей в замках. Здание постепенно затихало, и, даже с головой уйдя в работу, она не могла этого не заметить. Кажется, совсем недавно Джессика слышала, как в последний раз прозвенел мелодичный сигнал лифта, отправившегося на первый этаж.
 В негромком царапанье, насторожившем ее, было что-то знакомое, но Джессика никак не могла понять, что это такое. Она была почти уверена, что это не шаги и не шорох перебираемых бумаг в шкафу. Странный звук показался ей слишком тихим и безмятежным. Во всяком случае, Джессика была далека от того, чтобы в панике броситься звонить в охрану.
 Несмотря на это, Джессика чувствовала, что если она хочет вернуться к работе, то должна узнать природу подозрительных звуков. Осторожно встав из-за стола, она крадучись прошла к двери и, бесшумно отворив ее, выглянула в приемную.
 Конверт Джессика увидела сразу. Он торчал под дверью приемной, которую Софи, уходя, заперла на ключ. Простой конверт без адреса и без марки, из плотной желтовато-коричневой бумаги, был хорошо заметен на светлом серо-голубом ковре.
 Джессика застыла на месте, словно каменное изваяние. Сердце ее стучало так громко, что она почти оглохла, не слыша ничего, кроме биения, крови в ушах. Ладони у Джессики стали влажными от пота, а живот свело внезапной судорогой.
 Теперь она должна была окончательно расстаться с надеждой, что человек с фотоаппаратом был обычным извращением. В конверте, судя по всему, лежали неопровержимые доказательства того, что фотограф оказался в темном патио не случайно и что он должен был сфотографировать именно ее.
 С трудом сбросив с себя сковавшее ее оцепенение, Джессика пересекла приемную и наклонилась, чтобы подобрать конверт. Открывать дверь и выглядывать в коридор не имело никакого смысла, поскольку тот, кто доставил сюда эту страшную бандероль, скорее всего давно исчез, растворился. Кроме того, Джессика все равно не смогла бы на это отважиться — она была слишком напугана.
 Она возьмет конверт домой, решила Джессика, запрет дверь, задернет шторы и только потом вскроет его.
 Но она не могла, не в силах была ждать так долго! Ей нужно было убедиться, что в конверте лежат именно те фотографии, и убедиться немедленно.
 Дрожащими руками она отогнула металлические усики замка и открыла конверт. Внутри оказался только один глянцевый снимок.
 Джессику бросило в жар; кровь отхлынула от ее лица, а кожу закололи десятки невидимых иголочек. Тошнота и воспоминание об испытанном ею жгучем желании заставили ее судорожно сглотнуть. В эти мгновения Джессике больше всего хотелось спрятаться в каком-нибудь укромном месте и остаться там до утра.
 Когда-то давно она читала статью о старом кино, проиллюстрированную, в частности, кадрами из немого фильма «Экстаз» с Хеди Ламар в главной роли. В свое время кадры эти были изъяты цензурой, и Джессика понимала почему — в те годы, когда фильм шел на экранах, подобная откровенность не могла не шокировать общественное мнение. И вот спустя годы эти кадры были опубликованы в журнале. На снимках актриса была запечатлена в непристойной позе, причем по лицу ее было ясно видно, что в эти минуты она переживает бурный оргазм. Однако по свидетельству самой исполнительницы чувство, написанное на ее лице, не имело никакого отношения к сексу. Оказывается, продюсер, стараясь добиться максимальной достоверности, ткнул ее булавкой, и на искаженном от боли лице актрисы на экране читалась подлинная страсть.
 На фотографии у Джессики было примерно такое же лицо.
 Черно-белый снимок был сделан крупным планом и сильно увеличен, так что на фотографии поместились только ее лицо и обнаженное плечо. Мужчина на заднем плане был похож на призрак, на серую тень на фоне беленой стены патио.
 На фотографии Джессика выглядела так, словно она отдается сладострастию, не помня себя от восторга и жестокого наслаждения. Она выглядела так, как будто умирает от любви.
 Собственно говоря, так оно тогда и было. Непроизвольно вскрикнув, Джессика отшвырнула от себя снимок и конверт, как будто в руках у нее оказалась гремучая змея. Прижав ладони к лицу, она крепко зажмурилась, стараясь справиться с дрожью, сотрясавшей все ее тело. В голове все плыло, а грудь сжимало словно в тисках, так что она с трудом могла дышать.
 Самоуважение, гордость, чувство собственного достоинства и уверенность — всего этого она лишилась в один миг. У нее не осталось ничего — даже воспоминаний, которыми она могла бы дорожить.
 Какой же пошлой, вульгарной комедией оказалась, в конце концов, та ночь! И ведь она знала, знала это с самого начала, но не верила, обманывая себя день за днем, час за часом. Она просто не хотела верить, и вот теперь наступила расплата. Зачем только она так упорно цеплялась за свою надежду на чудо? Чуда не произошло, и ей осталось только горькое разочарование.
 Джессика знала, что теперь она потеряла все. А какой уступчивой она была! С какой готовностью она отдавалась ласкам незнакомца! Должно быть, он потом долго хохотал над ее доверчивостью и наивностью.
 Даже сейчас Джессика не могла постичь, что же все-таки с ней случилось тогда. Наверное, она выпила больше, чем следовало, — больше чем она могла себе позволить, — и не поняла этого, потому что как же иначе объяснить ту легкость, с которой она забыла о приличиях и благоразумии — качествах, которые воспитывала в себе годами? Скорее всего так оно и было, решила Джессика, ведь иначе она превращалась в старую деву с изуродованной психикой, которая, поддавшись гипнозу музыки и соблазненная атмосферой вседозволенности, падает в объятия первого же мужчины, который до нее дотронулся.
 Боже! Страшно подумать, что это прикосновение, эти безумно-сладкие ласки и поцелуи — все было проделано с холодным расчетом. Наемный любовник… это было хуже всего. Ни страсти, ни желания, ни наслаждения. Ее использовали. Ее просто…
 Даже мысленно Джессика не осмелилась произнести слово, которое в последнее время употреблялось так часто, что его уже почти перестали считать нецензурным. Джессика сама переносила его довольно спокойно, но никогда еще оно не казалось ей таким постыдным и грязным, как теперь. Подумать только, что это проделали с ней.
 Дура! Какая же она дура! Но кто? Кто состряпал этот грязный сценарий, в котором ей была отведена главная роль?
 Во что бы то ни стало Джессика должна была выяснить это. Она должна узнать, кто этот негодяй, этот сукин сын! Она найдет способ причинить ему такую же сильную боль, какую он причинил ей, и не пожалеет сил, чтобы уничтожить его, превратить в ничто, растоптать без жалости. А потом, глядя этому подлецу прямо в лицо, она объяснит ему, что никто не может делать с Джессикой Мередит все что угодно и надеяться уйти от возмездия. Кем бы ни был этот человек, как бы высоко ни стоял, он заплатит ей за все, заплатит полной мерой.
 Джессика знала, что сделает это. Обязательно сделает, потому что только после этого она сможет жить дальше, чувствуя себя человеком, а не половой тряпкой, о которую кто-то вытер ноги и выбросил за ненадобностью.
 Успокаиваясь, она глубоко вдохнула воздух и открыла глаза. Приняв решение, она сразу почувствовала себя лучше. Единственное, чего ей не хватало, это продуманного и четкого плана действий.
 Сделав несколько нетвердых шагов, поскольку ноги еще плохо слушались ее, Джессика подобрала фотографию и конверт. Конверт она разве что не обнюхала, даже заглянула внутрь, но там не было ни письма, ни записки с инструкцией или угрозами. Решительно ничто не указывало на то, кто мог отправить ей фотографию и что этому подонку от нее надо.
 Вместе с тем фотография сама по себе представляла угрозу, прозрачный намек на то, что может последовать. Джессика была уверена, что этот снимок не был единственным и что фотограф сделал еще несколько гораздо более пикантных кадров.
 При мысли об этом у Джессики снова закружилась голова. Окажись этот подонок рядом, она бы не постеснялась сказать ему пару крепких словечек. И плевать ей на то, что она благовоспитанная леди! Эти шантажисты лучше понимают именно такой язык! Конечно, не годилось забывать о том, что Джессика смертельно устала от страха и тревог и хотела только одного — покоя. Покоя и безопасности любой ценой!
 Она по горло сыта мужчинами, их самодовольной заносчивостью, снисходительной надменностью и непрекращающимися попытками попользоваться ею в свое удовольствие. Когда-то она решила попробовать сыграть по их правилам и посмотреть, что из этого получится. Один человек решил, что она — неисправимая дура, одержимая манией ходить по магазинам; другой не верил, что она вполне кредитоспособна и может сама отвечать по своим финансовым обязательствам; третий таскал ее по ресторанам, надеясь усыпить ее бдительность, чтобы за ее спиной повернуть все по-своему. Даже дед частенько разговаривал с нею так, словно Джессика была несмышленышем-подростком, которую еще рано отпускать во взрослую жизнь.
 Свое расследование она решила начать с Рафаэля Кастеляра. Каким вежливым, каким воспитанным и сладкоречивым он был в их последнюю встречу. И каким двуличным! Ну что ж, любопытно будет посмотреть, как изменятся его манеры, когда она использует против него его же собственную тактику.
 Кипя от злости, Джессика засунула в сумочку злополучный конверт и отыскала на своем столе листочек бумаги с названием отеля и номером комнаты Кастеляра. Сжимая его в руке, она выскочила из офиса и побежала к лифту. Джессика была так взвинчена, что, только оказавшись на улице, вспомнила, как не решилась открыть дверь и выглянуть в коридор из опасения, что человек, доставивший ей конверт, может оказаться где-то поблизости. Но никто ее не остановил, и она никого не встретила. Очевидно, ее мучитель покинул здание вместе с последними служащими.
 Как и многие новоорлеанские отели, «Уэстин Кэнал» был обставлен массивной резной мебелью, имитирующей поздний викторианский стиль; стены вестибюля были увешаны внушительных размеров репродукциями известных полотен, а от фарфоровых ваз и статуэток просто рябило в глазах. Все, вместе взятое, производило впечатление вызывающе-безвкусной, бьющей в глаза роскоши, но Джессика едва обратила на это внимание. Долгий путь от Пойдраса до гостиницы нисколько не умалил ее решимости, и, войдя в отель, она прямиком направилась к украшенным затейливыми латунными накладками дверям лифта.
 Увы, план генерального сражения, составленный по всем правилам военного искусства, начал трещать по всем швам в тот самый момент, когда дверь номера бразильца открыл совершенно посторонний человек. Смуглая кожа, массивное телосложение, широкое скуластое лицо и узкие темные глаза ясно указывали на присутствие в его жилах индейской крови. Это мог быть кто угодно — официант, телохранитель, просто приятель, — но это не был Рафаэль Кастеляр. И он ни за что не хотел пускать Джессику в номер!
 — Прошу прощения, сеньорита, — произнес он с сильным акцентом и неуклюже поклонился. — Сеньора Кастеляра сейчас нет.
 — Он сегодня вернется? — разочарованно спросила Джессика.
 Слуга почтительно кивнул своей большой головой.
 — Да, сеньорита, он вернется, но я не знаю, в котором часу. Вам придется зайти в другой раз.
 Но Джессика была не в том настроении, чтобы спокойно отправиться восвояси. Увидев, что слуга Кастеляра вознамерился закрыть дверь перед самым ее носом, она решительно шагнула вперед и подняла руку, чтобы помешать ему.
 — Если не возражаете, я подожду его здесь.
 Судя по всему, слуга Кастеляра не знал, как обходиться с женщинами, если они вели себя так самоуверенно. Если бы Джессика была мужчиной, слуга Кастеляра просто-напросто спустил бы ее с лестницы, но сейчас по его невозмутимому бронзовому лицу скользнула растерянность.
 — Право, сеньорита… — начал он, но Джессика не дала ему договорить.
 — Рафаэль будет рад моему приходу, — заявила она и, изобразив на лице лучезарную улыбку, решительно шагнула мимо ошарашенного слуги в небольшую прихожую. — Дело в том, что вчера, когда мы с ним обедали, мы совершенно упустили из виду один важный вопрос. А сейчас возникла необходимость кое-что уточнить.
 Индеец явно был недоволен ее вторжением, однако он не предпринял никаких попыток помешать ей. Когда Джессика прошла в гостиную, он последовал за ней и даже предложил ей чего-нибудь выпить. Джессика кивнула, и слуга направился в соседнюю комнату к бару.
 Оставшись одна, Джессика огляделась. Зеленый ковер на полу гостиной был похож на подстриженный английский газон; возле кресел и диванов, обитых бутылочного цвета бархатом, стояли журнальные столики; вычурная резная тумба вмещала музыкальный центр и огромный телевизор. Вид из окна, наполовину прикрытого тяжелыми бархатными портьерами, произвел на Джессику особенно сильное впечатление. Укутанный легкой дымкой вечерний город с его разноцветными огнями лежал перед ней как на ладони; вид был очень красив, и Джессика невольно подумала о том, что Кастеляр, возможно, тоже иногда любуется этой панорамой.
 В целом комната произвела на нее, как ни странно, приятное впечатление. У нее был свой характер, что отличало ее от большинства стандартных гостиничных номеров, и здесь Джессика по-настоящему отдыхала. Вернее, могла бы отдыхать, если бы не дело, которое привело ее к Кастеляру.
 Оглядываясь в поисках кресла, в котором она могла бы устроиться, Джессика неожиданно заметила кожаный кейс, прислоненный к ножке журнального столика у самого окна. На столе, сложенные тремя аккуратными стопками, лежали какие-то бумаги.
 В первое мгновение Джессика машинально потянулась туда, но остановилась. Она терпеть не могла вынюхивать — это было противно всему, чему ее учили. Кроме того, с некоторых пор она особенно высоко ценила право каждого человека на частную жизнь. Рыться в бумагах Кастеляра — что могло быть унизительнее и позорнее этого?
 Но, с другой стороны, тут же подумала Джессика, почему она должна щадить его чувства? Может быть, на столе или в кейсе лежат среди других бумаг и остальные фотографии? Она должна получить их во что бы то ни стало, и никакие соображения о приличиях не смогут ее остановить.
 Джессика снова потянулась к бумагам, но тут за спиной ее послышался звук шагов, и она обернулась с виноватым видом. К счастью, слуга не заметил ее замешательства. С самым невозмутимым видом он опустил на столик перед диваном поднос с кусочками сыра на тарелке и бокалом вина, и жестом предложил ей сесть.
 Джессика опустилась в кресло. Слуга, однако, не остался с нею, а вернулся в бар, где он, судя по долетавшим оттуда звукам, готовил какую-то закуску. Джессика слышала плеск воды, негромкие хлопки дверец, несколько раз в дверях была видна массивная фигура индейца. Для мужчины такого крупного сложения слуга Кастеляра двигался на удивление быстро и бесшумно, и Джессика с тревогой подумала, что может не услышать, когда он вернется в гостиную.
 Несколько минут она сидела, потягивая из бокала вино, но нервы ее были напряжены, как струна. Бумаги на столе притягивали ее как магнит, и Джессика почувствовала, что не в силах усидеть на месте.
 Взяв в руки бокал, она снова встала и подошла к окну. Глядя на сверкающие огни по обоим берегам речной излучины, напоминавшие ей какую-то сложную электронную игру, она сделала из бокала большой глоток.
 Боковым зрением она видела лежащие на столике документы. На поверхности не было никаких фотографий, но, возможно, они находились в середине какой-нибудь стопки или в самом кейсе. Соблазн был слишком велик.
 Джессика обернулась через плечо. Слуга по-прежнему гремел чем-то в столовой и не мог видеть ее сквозь приоткрытую дверь. Чтобы застать ее на месте преступления, он должен был сначала войти в гостиную. Что ж, подумала Джессика, придется рискнуть. Пожалуй, если она будет достаточно внимательна, то наверняка услышит, когда слуга перестанет звенеть посудой.
 По ее подсчетам, на то, чтобы проглядеть бумаги и заглянуть в кейс, достаточно было нескольких секунд. Джессика уже не сомневалась, что само Провидение дарит ей такую возможность; другого такого удобного случая у нее уже никогда не будет.
 Джессика поняла, что сделает это. Слишком многое было поставлено для нее на карту, чтобы она способна была удержать себя в рамках приличий.
 Приняв самый невозмутимый вид, Джессика сделала первый крошечный шажок к столу. На мгновение она заколебалась и бросила взгляд в сторону двери в столовую, но индеец продолжал возиться в баре. Джессика сделала еще один шаг и, склонившись над столом, быстро просмотрела бумаги.
 Никаких фотографий, вообще ничего, что могло бы иметь отношение к ней. Бумаги на столе были обычным набором документов, который преследует любого бизнесмена, отправившегося в деловую поездку. Факсы, сообщения, копии предложений, черновики договоров, ожидающие ответа письма на испанском или португальском языках — все это не представляло для Джессики никакого интереса.
 Воровато оглянувшись на дверь, Джессика наклонилась, чтобы открыть кейс. Правый замок заело, и она справилась с ним не сразу; наконец защелка поддалась, и Джессика увидела внутри все тот же малый джентльменский набор делового человека: календарь с отметками о предстоящих встречах, несколько ручек и цветных карандашей, блокнот, степлер, паспорт, корешки самолетных билетов, карманный диктофон и даже какой-то детектив в бумажной обложке. Ни фотографий, ни негативов здесь не было.
 Внезапно Джессика услышала, как открывается входная дверь номера. Индеец что-то спросил по-португальски, и в ответ — о, ужас? — донесся глубокий баритон Рафаэля Кастеляра.
 Джессика резко выпрямилась. От ее движения крышка кейса открылась, на пол выпала лежавшая сверху записная книжка и посыпались карандаши. Складывать все как было не было времени — Кастеляр мог в любой момент войти в гостиную.
 Джессика как попало сгребла в кейс карандаши, швырнула туда же записную книжку и, защелкнув замки, снова встала у окна. Сердце ее бешено колотилось, а по щекам разливалась жгучая краска стыда. Нет, определенно, в частные детективы она не годилась…
 Стараясь успокоиться, Джессика ненадолго задержала дыхание, потом выдохнула воздух и отпила от бокала крошечный глоток, изо всех сил стараясь напустить на себя скучающий вид.
 — Какой приятный сюрприз! — сказал, входя в гостиную, Рафаэль Кастеляр. Эти слова он произнес вполне будничным голосом, но Джессике почудились за ними удивление и настороженность. Он понял, что она рылась в его бумагах и залезла в кейс, в панике подумала Джессика. Ей следовало знать, что Рафаэль Кастеляр принадлежит к тому типу людей, которые решительно все замечают. Впрочем, даже если так, терять ей все равно было нечего. Джессика решительно повернулась к нему.
 — Когда вы услышите то, что я собираюсь вам сказать, — резко бросила она, — вы не будете считать мой приход приятным сюрпризом.




 8


 Рафаэль Кастеляр внимательно разглядывал стоявшую перед ним женщину. Самые разные мысли стремительно проносились у него в голове, обгоняя одна другую. Насколько он помнил, в кейсе не было ничего важного — ничего такого, что он хотел бы скрыть от нее. Даже если бы Джессика владела португальским, она вряд ли могла извлечь что-то полезное из документов и контрактов, касавшихся закупки запасных частей и топлива для каботажных судов КМК. От его предложения работать вместе она отказалась, а он еще не успел сделать ответный ход. Нет, он решительно не мог припомнить, что бы он сказал или сделал что-то такое, что могло обидеть ее. Несмотря на это, Рафаэль ясно видел в глазах и в каждой линии ее прекрасного тела неистовый гнев, способный испепелить его на месте.
 Но Кастеляра было не так легко смутить или напугать. Видя, что Джессика вот-вот взорвется, он решил не препятствовать ей и посмотреть, что будет. Если он сам при этом пострадает, что ж… да будет так.
 — Вы, вероятно, пришли ко мне по делу, — сухо заметил он, продолжая в упор разглядывать ее.
 — А зачем же еще? — отрезала Джессика и покраснела еще больше. Не дав ему вставить ни слова, она поспешно продолжила:
 — Я не знаю, откуда у вас информация о нашем финансовом положении, однако вы, похоже, готовы пойти на все, чтобы извлечь из этого максимум пользы. Неужели вы хоть на секунду могли поверить, что мы никогда об этом не узнаем?
 — Если я и поверил, то это, по-видимому, было ошибкой, — с осторожностью ответил Рафаэль и прищурился. Он понятия не имел, о чем идет речь, но надеялся узнать это очень скоро.
 — Вот именно, ошибкой! — резко бросила Джессика. — Мой дед работал с «Креснт Нэшнл Бэнк» на протяжении нескольких десятилетий, а Вик Гадденс начинал свою карьеру простым матросом на одном из наших судов. Дед помог ему поступить в колледж и выучиться. В Новом Орлеане это кое-что значит.
 — И по-видимому, этот Гадденс сообщил вам, что я навожу справки о вашем финансовом положении, — сухо констатировал Рафаэль. — Я надеялся, что он будет держать язык за зубами, хотя с моей стороны было не слишком дальновидно полагаться на человека, который с такой готовностью посвятил меня во все подробности. Мне следовало предвидеть, что он обязательно проболтается о моем интересе к вашим счетам.
 Сказав это, Рафаэль пристально поглядел на Джессику, с любопытством ожидая ответа. В то же время он не мог не заметить, как при каждом ее резком вдохе поднимается и опускается ее высокая грудь, и это зрелище едва не заставило его изменить свои намерения.
 — Он не называл никаких имен, но в этом нет нужды, — с презрением проговорила Джессика. — Мне казалось, что вы не способны на подобный грязный трюк, но факт остается фактом. Это… это просто подло, мистер Кастеляр! Если бы мой дед узнал, он… Это могло убить его!
 — Но с ним, я надеюсь, все в порядке? — быстро спросил Рафаэль, стараясь ничем не проявить своей искренней озабоченности.
 — Пока — да, но я не собираюсь вас за это благодарить.
 Рафаэль немного помолчал. Он ничего не понимал, но единственным выходом для него было продолжать свой блеф.
 — Должно быть, — сказал он наконец, и в его голосе прозвучала ирония,
 — вы уже приняли определенные контрмеры, которые свели мое преимущество к нулю. Я прав?
 — Какой же вы лицемер, Кастеляр! Вы же прекрасно знаете, что никто никогда не доверит мне таких денег.
 — Значит, — негромко сказал он, — я выиграл?
 Лицо Джессики исказила гримаса грусти и боли, а руки сжались в кулаки.
 — Ничего подобного, — сказала она тихим, дрожащим от ярости голосом.
 — Во всяком случае, я буду сражаться с вами до конца, до самой последней минуты. Я буду препятствовать вашим планам изо всех моих сил. Предупреждаю вас: я не позволю вам расстраивать деда, так что постарайтесь, чтобы отныне все ваши действия были честными и открытыми. Если я опять узнаю, что вы ведете грязную игру, я свяжусь с Холивеллом из «Гольфстрим Эйр» и сдамся на его милость. И тогда черта с два вы получите «Голубую Чайку»!
 Рядом с Кастеляром бесшумно возник слуга с подносом, на котором стоял высокий стакан с порцией рома. «Как нельзя кстати», — подумал Рафаэль и, взяв бокал, одним глотком осушил его до дна.
 — Мне не нравится, когда мне угрожают, — сказал он негромко. — Очень не нравится.
 — Мне тоже это не нравится, — парировала Джессика, — и я сделаю все, чтобы вы усвоили это раз и навсегда.
 Говоря это, она с вызовом вздернула подбородок, и Рафаэль увидел ее округлую соблазнительную шею, где под тонкой кожей пульсировала голубоватая жилка. Желание прижаться к ней губами, вдохнуть ее чистый и свежий запах, почувствовать на языке ее вкус было таким неожиданным и сильным, что у Рафаэля захватило дух. Мускулы его непроизвольно напряглись, а мозг опалило огнем, словно у него в голове разорвалась бомба. Оглушенный, ослепленный, Рафаэль сделал целых три шага вперед, прежде чем опомнился и остановился; дышал он по-прежнему с трудом, а мысли перепутались так, что еще некоторое время он почти ничего не соображал.
 Джессика в испуге попятилась от него. Остановилась она только тогда, когда налетела спиной на переплет панорамного окна. От толчка стекло негромко задребезжало.
 С усилием взяв себя в руки, Рафаэль улыбнулся вымученной улыбкой.
 — Почему ты… вы боитесь меня? — спросил он хриплым, дрожащим голосом.
 — Я вас не боюсь.
 — В таком случае, — сказал он, приходя в себя, — вы очень умело притворяетесь. В первый раз вы сделали это в машине, а вот теперь — здесь… Зачем? Или, может быть, вы вообще боитесь мужчин?
 Губы Джессики чуть заметно дрогнули, и она отошла от окна, едва не задев его по дороге.
 — При чем тут это? — досадливо спросила она. — Наши отношения носят чисто деловой характер, во всяком случае, вы так сказали. И я бы предпочла, чтобы они таковыми и остались.
 — В таком случае, — парировал Рафаэль, — впредь нам следует встречаться в официальной обстановке, а не в номере гостиницы, где я живу.
 Джессика Круто повернулась и зашагала к выходу, но Кастеляр успел заметить на ее щеках яркую краску стыда.
 — Я буду иметь это в виду, — пообещала она на ходу. — А вы не забудьте, что я вам сказала насчет моего деда. Повторять я не собираюсь.
 — Не забуду, — кротко сказал ей вслед Рафаэль Кастеляр. — Я только не понимаю, почему из-за этого нужно так сердиться.
 У двери в коридор Джессика повернулась к нему, и ее глаза полыхнули зеленым огнем.
 — Вы еще не знаете, какой я бываю, если меня рассердить по-настоящему.
 Дверь номера с грохотом закрылась за ней, и Рафаэль невольно поморщился, сжимая в руке пустой стакан.
 Он понимал, что в разговоре с Джессикой оказался не на высоте. Он удивился, застав ее у себя в номере, а обвинение, которое она бросила ему в лицо, оказалось слишком неожиданным, чтобы он сумел сориентироваться и понять, в чем, собственно, дело.
 И все же сведения, которые невольно выдала ему Джессика, были полезными. Могли оказаться полезными, если он решится их использовать.
 «Вы не знаете, какой я бываю, если меня по-настоящему рассердить», — вспомнилось ему. Должно быть, это прелюбопытное зрелище, подумал он с улыбкой. И поучительное. Рафаэль на самом деле был не прочь оказаться где-то поблизости, когда это произойдет. Вот только что может вывести ее из себя?
 У него была одна идея, и он прошел в бар, чтобы обдумать ее как следует.
 На следующий день рано утром Рафаэль Кастеляр приехал в банк «Креснт Нэшнл». Там он узнал, что Вик Гадденс только что приехал и пока никого не принимает, но стоило Кастеляру назвать себя, и его немедленно провели в кабинет начальника кредитного отдела.
 Вик Гадденс сопротивлялся недолго. Через пятнадцать минут он лишь заискивающе улыбался и с готовностью кивал, что бы ни говорил ему Кастеляр. На то, чтобы подписать договор и осуществить перевод денег при помощи электронной системы расчетов, потребовалось еще четверть часа. Последующее документальное оформление сделки было проведено в рекордно короткий срок, так что без четверти одиннадцать Кастеляр уже вышел из банка. В кармане у него лежал выправленный по всем правилам документ, согласно которому компания «Голубая Чайка. Морские перевозки и фрахт» становилась должником фирмы Кастеляра.
 Он немедленно позвонил к себе в отель и велел своему помощнику договориться о срочной встрече с представителем «Голубой Чайки» мисс Мередит, но его ждало разочарование — Джессики не было в офисе, а ее секретарша не могла или не хотела сказать, когда она вернется. Рафаэлю пришлось перезванивать туда самому, но только после нескольких минут осторожных расспросов ему удалось выяснить, что Джессика отправилась в доки, чтобы урегулировать кое-какие проблемы с экипажем одного из судов.
 Услышав это, Рафаэль невольно сдвинул брови. Он не знал ни одного порта, в котором молодая женщина могла бы чувствовать себя в безопасности. Ему очень хотелось надеяться, что у Джессики достанет здравого смысла взять с собой одного-двух человек, на которых можно положиться. Впрочем, Рафаэль почти не сомневался, что она так и поступила, — он уже убедился в том, что у Джессики сильный, упрямый, но не безрассудный характер.
 Вернувшись к себе в номер, он попытался засесть за работу, но ему никак не удавалось сосредоточиться. Должно быть, подумал Рафаэль, всему виной отсутствие привычных физических нагрузок. У себя дома он каждое утро плавал или бегал по пляжам вдоль побережья. По воскресеньям они с приятелями до изнеможения гоняли в футбол или играли в поло, а в случаях, когда ему необходима была нервная разрядка, Рафаэль скидывал рубаху, брал в руки мачете и расчищал непролазные джунгли вокруг старинного родового поместья Кастеляров в Ресифе, с которыми не могли справиться двое садовников.
 Сейчас он подумал о том, что любое из этих занятий помогло бы ему снять нервное напряжение, даже если оно было вызвано физическим влечением к женщине. Да, теперь он мог себе в этом признаться: он хотел Джессику Мередит, и эта страсть только еще больше усложняла положение, в котором он оказался.
 Он мог отправиться в парк, чтобы пробежаться или сыграть в гольф в одном из новоорлеанских клубов, двери которых всегда были открыты для президента КМК, но ни то, ни другое не потребовало бы от него ни предельного напряжения сил, ни полного внимания. Единственной альтернативой был клуб здоровья, где можно было сыграть в рокет-бол — американскую разновидность пелоты . Пожалуй, только эта быстрая и динамичная игра способна была дать ему необходимую разрядку.
 В этот ранний час в клубе никого не было, и Кастеляр получил отличную возможность разогреться и размять мускулы на. отличном твердом корте. Он уже слегка вспотел, когда наконец появился второй игрок. Крупный, светловолосый, он держал в одной руке мяч, а в другой — ракетку с привязанным к запястью шнуром. При виде Кастеляра мужчина расправил свои широкие плечи и зашагал прямо к нему, растянув свои тонкие губы в некоем подобии улыбки.
 Рафаэль узнал его сразу. Это был Карлтон Холивелл — тот самый человек, с которым он столкнулся в понедельник в кабинете Джессики. Вчера Джессика упомянула об интересе Холивелла к «Голубой Чайке», и Рафаэль мысленно сделал себе зарубку на память. Он намеревался разузнать как можно больше об этом человеке и о вертолетной компании, которую он возглавлял.
 — Ну что, может, сыграем? — предложил Холивелл.
 Его вопрос прозвучал достаточно вежливо, но Рафаэль без труда уловил в голосе Холивелла вызывающие нотки. В другой раз он обязательно ответил бы отказом — он ничего так не презирал, как бессмысленное соперничество в силе, — но сейчас Рафаэль сразу подумал о том, что неплохо бы провести, так сказать, разведку боем. Азартная атлетическая игра могла помочь ему разгадать характер Холивелла и узнать, на что он полагается больше — на силу или расчет, на ум или хитрость. Кроме того, Рафаэль был как раз в том настроении, когда ему необходим был настоящий соперник, а не просто партнер.
 Коротко кивнув в знак согласия, Кастеляр взмахнул рукой, показывая Холивеллу, чтобы тот подавал, а сам встал на линию приема.
 Мяч звучно чмокнул стену и с огромной силой отскочил прямо в лицо Рафаэлю. Несомненно, это был пробный шар, предназначенный главным образом для того, чтобы запугать и деморализовать соперника, и Кастеляр, с трудом дотянувшись до мяча, ответил с не меньшей силой. Игра началась.
 — Я слышал, — пропыхтел Холивелл, — что ты сегодня сделал крупное приобретение.
 — Возможно. — Кастеляр закрутил мяч так, что он отлетел в самый дальний угол игровой зоны противника. Холивеллу пришлось тянуться, чтобы принять подачу; при этом по лицу его было хорошо видно, насколько не по душе ему это усилие. Тем не менее он так мощно послал мяч обратно в стену, что он просвистел над самой головой Кастеляра точно артиллерийский снаряд и опять отскочил прямо ему в лицо.
 — Дело в том, — услышал Рафаэль голос Холивелла, — что я сам охотился за этими векселями. Ты об этом знаешь?
 — Быть в курсе — мое основное занятие. — Рафаэль отступил в сторону и снова закрутил мяч. Он отлетел так далеко, что Холивелл не успел его догнать, и Кастеляр заработал первое очко.
 — Ты обошел меня на повороте, приятель, — с негодованием прошипел Холивелл. — Просто пришел и схватил то, что принадлежало мне.
 — Надо было быстрее поворачиваться. — Это замечание Рафаэля с равным успехом могло относиться как к вопросам бизнеса, так и к игре соперника.
 Холивелл мрачно покосился на него и, поймав мяч, бросил его Кастеляру, чтобы тот подавал.
 — Ты собираешься приостановить их деятельность и в судебном порядке потребовать уплаты кредита, чтобы пролезть в правление и получить долю акций?
 — Это — один из нескольких возможных вариантов.
 — Смотри, как бы это не вышло тебе боком. Старый Фрейзер на дружеской ноге с судьей… — Глаза Холивелла неуверенно заметались из стороны в сторону. Ему приходилось одновременно следить и за выражением лица Кастеляра, и за мячом, и он никак не мог решить, что в данный момент для него важнее. Заметив это, Рафаэль не спешил с подачей, подбрасывая и ловя мяч левой рукой.
 — Закон есть закон, — сказал он и, в последний раз подбросив мяч высоко в воздух, послал его в стену коротким резаным ударом.
 Некоторое время Карлтон Холивелл был слишком занят, чтобы отвечать. Рафаэль предпринял целую серию атакующих ударов, и его сопернику приходилось гоняться за мячом по всей площадке. Он взмок и тяжело дышал, однако контратаки его были такими же мощными, как и самый первый удар. При этом он, нисколько не стесняясь, размахивал своей ракеткой перед самым лицом Кастеляра. Рафаэля это больше чем устраивало, поскольку он чувствовал себя вправе ответить тем же.
 В конце концов Холивелл не смог отбить мяч, который стремительно, словно пущенный из пращи камень, летел ему в низ живота, и, выругавшись, злобно посмотрел на Кастеляра.
 — Да ты крутой, как я погляжу, — прошипел он. — А с первого взгляда и не скажешь!
 — Просто у меня такая привычка, — ледяным тоном пояснил Рафаэль. — Когда на меня нападают, я обязательно отвечаю.
 Холивелл фыркнул.
 — Отличная тактика. Я буду считать, что мне очень повезло, если сегодня мне не оторвет яйца.
 — Ты сам предложил сыграть.
 — Разумеется. Кроме того, пелота — не единственное развлечение в городе. Есть и другие игры, так что посмотрим, чья возьмет.
 Лицо Холивелла стало хитрым, в глазах зажегся злой огонек, и Рафаэль невольно насторожился. К этому моменту ему, однако, было уже ясно, что, несмотря на свою бычью силу и решительность, Холивелл уступает ему в выносливости и умении наносить рассчитанные, точные удары. Сознание того, что он может в любой момент перехватить инициативу и закончить игру победой, привело Кастеляра в хорошее расположение духа. Он дал Холивеллу передышку и даже позволил отыграть одно очко. Впрочем, сделано это было не без тайного умысла. Кастеляр рассчитывал таким образом узнать, что еще на уме у его соперника.
 — Я хотел бы сделать тебе предложение, — сказал Холивелл, отдуваясь и вытирая со лба пот. — Я готов перекупить у тебя векселя «Голубой Чайки».
 — Прошу прощения, — без тени сожаления откликнулся Кастеляр, — но я не собираюсь их продавать.
 — А если я дам сто «кусков» сверху?
 Рафаэль сдержанно улыбнулся.
 — Хоть миллион.
 — Ты можешь еще и передумать. Имей в виду, у меня есть связи, так что за деньгами дело не станет. Я всегда могу достать сколько мне нужно.
 Кастеляр задумался. В словах Холивелла была скрыта угроза, да и по лицу его можно было кое-что прочитать. Разумеется, он мог лгать, пытаясь запугать конкурента, но существовала очень большая вероятность того, что Холивелл говорит серьезно. Мафия могла быть весьма заинтересована в том, чтобы, установив контроль над крупной транспортной компанией, отмывать грязные деньги. Да и организовать перевозку наркотиков, имея в своем распоряжении несколько морских судов, было, что называется, раз плюнуть.
 Да, подумал Кастеляр, если за Холивеллом стоит организованная преступность, значит, ставки повышаются. Одно дело поставить на место нечистоплотного дельца и совсем другое — перебежать дорожку гангстерам. Впрочем, он привык к риску и умел в случае необходимости противопоставить силу силе.
 — У меня тоже нет недостатка в деньгах, — сказал он спокойно. — Как правило, мне хватает, но в случае необходимости я всегда могу обратиться к кому-нибудь из моих колумбийских родственников.
 Намек был достаточно прозрачным, и глаза Холивелла сначала широко раскрылись, а потом превратились в две узкие щелочки.
 — Колумбийский картель сейчас не так силен, как когда-то, — сказал он с неприятным смешком.
 — Ты уверен? — парировал Кастеляр. — А у нас в Бразилии говорят, что он похож на ящерицу, у которой вместо отрубленного хвоста всегда вырастает новый.
 Холивелл неопределенно хмыкнул.
 — Должно быть, тебе здорово нужна «Голубая Чайка», — заметил он. — У тебя есть какой-то план, или все дело в этой бабенке Мередит?
 — Это бизнес, — негромко ответил Рафаэль. — Мой бизнес.
 — А я уверен, что ты на нее запал — я видел, как ты таращился на нее. Но на твоем месте я бы не рассчитывал на благосклонность. Она холодна, как рыба. Можешь, конечно, думать что угодно, но только она к тебе в руки не пойдет.
 — Поскольку я к этому не стремлюсь, — отрезал Кастеляр, — я и не буду разочарован.
 — И все же мне хотелось бы поглядеть, как вытянется ее смазливая мордашка, когда она узнает, что ты выкупил закладную, — выдохнул Холивелл, бросаясь в сторону, чтобы отбить мяч. — Был бы на ее месте кто-то другой, я бы сказал, что ты уже держишь ее за титьки.
 На это зрелище Рафаэль и сам не отказался бы взглянуть, хотя у него и было подозрение, что ничего хорошего это ему не сулит. Вчера вечером Джессика вела себя более чем странно, и, хотя кое-что начало проясняться, он еще многого не понимал.
 Упрямо сжав челюсти, Рафаэль приказал себе выбросить из головы все посторонние мысли и сосредоточился на игре. Он твердо решил выиграть у Холивелла, хотя и знал, что победа будет стоить ему ноющих мускулов и, возможно, нескольких ссадин и синяков.
 Каботажное судно стояло на якоре у невысокой земляной насыпи, которая служила причалом в Нэшвиллских доках. Отсюда было довольно далеко до свободной торговой зоны и кофейных складов, и поэтому место считалось не самым лучшим. Грандиозные планы по благоустройству и техническому оснащению этого участка дельты Миссисипи так и остались на бумаге, и вдоль насыпных причалов на многие мили протянулись неряшливые склады и пакгаузы, сооруженные на скорую руку из несортового леса и ржавой жести. Гнилые сараи, служившие для хранения хлопка еще в эпоху колесных пароходов, казалось, были готовы рассыпаться от первого же дуновения ветра; разбитые подъездные дороги в дождливое время года превращались в настоящую трясину, а заборы из ржавых цепей были густо заплетены разросшейся ежевикой. Именно здесь швартовались корабли из самых бедных стран — ржавые, покрытые толстым слоем мазута и грязи, — месяцами дожидаясь разгрузки.
 К причалам вплотную примыкали портовые трущобы — мрачные, полуразрушенные бараки и хижины, — в которых ютились многонациональные экипажи стоящих под разгрузкой кораблей, причем многие моряки не имели никаких документов и даже не говорили по-английски. В многочисленных притонах и пивных кипела странная ночная жизнь; редкий день обходился без двух-трех убийств, а самыми уважаемыми людьми считались торговцы наркотиками, которые кишели здесь, словно черви на трупе.
 То, что восьмидесятифутовый грузовой шлюп «Танцор» был направлен именно сюда, в Нашвилл, было дурным знаком, поскольку принадлежащие «Голубой Чайке» суда обычно швартовались гораздо выше по реке, в доках Наполеон-стрит. Одного этого было более чем достаточно для беспокойства, поэтому Джессика выехала в Нэшвилл, как только ей стало известно о возникших неприятностях. Вместе с ней в доки отправились Кейл и один из матросов с «Танцора», который и сообщил им о том, что произошло, однако даже в сопровождении двух мужчин Джессика не чувствовала себя в полной безопасности.
 На этот рейс капитаном «Танцора» был не кто иной, как Ник Фрейзер. Приехав на место, Джессика и Кейл застали его на борту, в крошечной капитанской каюте, где Ник распивал кофе с таможенным чиновником.
 В представлениях не было нужды, поскольку таможенник был их старым знакомым. Даже у «Голубой Чайки» изредка возникали проблемы с отправкой или приемом груза, и свой человек в таможне был просто необходим, чтобы решать мелкие проблемы быстро и без особенного шума.
 Ник предложил Джессике свой стул, усадил Кейла на койку, а себе принес откуда-то грубый деревянный табурет. После этого мужчины коротко пожали друг другу руки и сразу же перешли к делу. Джессика пока молчала, поскольку Кейл, представлявший интересы «Голубой Чайки» в порту, гораздо лучше разбирался во всех тонкостях, связанных с погрузочно-разгрузочными работами и таможенными проблемами.
 — Так в чем же дело? — спросил он, небрежно закинув ногу на ногу. — Кто-то попытался провезти в сахарнице героин? Или у нас на борту обнаружился «заяц»?
 — Да нет, — даже не улыбнувшись, ответил таможенник. — Ничего такого. Пока…
 Ник посмотрел на Кейла и покачал головой.
 — Похоже, кто-то сообщил таможенному управлению, что одно из наших судов останавливалось в заливе, чтобы подобрать партию наркотиков. Стукач не сообщил, где, когда и какое именно судно, поэтому досматриваться будут все наши посудины. Этим ребятам… — он небрежно ткнул пальцем в сторону таможенника, — этим ребятам, похоже, больше нечего делать.
 Джессика знала, что таможенный агент — невысокий коренастый акадиец со смуглой кожей, черными вьющимися волосами и глазами старой собаки — был ветераном войны во Вьетнаме, отслужившим к тому же несколько лет в полиции. Таких людей таможенное управление подбирало специально и очень их ценило. Сомневаться в его честности и добросовестности не приходилось, и Джессике, так же как и Нику с Кейлом, было ясно: если уж он задержал судно, значит, у него действительно были веские основания сделать это. Даже то, что таможенник никак не отреагировал на выпад Ника, говорило о многом. Очевидно, у него имелась на то своя причина.
 — Мы могли бы сами провести досмотр, — сказал он, — и выявить нарушителей. Но мы знаем, что «Голубая Чайка» всегда относилась к таким вещам серьезно и следила за своими людьми. Поэтому мы уверены, что виновные будут найдены, наказаны, а контрабанда наркотиков на ваших судах прекратится.
 Он был прав. Во всяком случае, раньше «Голубая Чайка» придерживалась именно такой политики. Однажды, когда на одном из судов компании была найдена партия наркотиков, Клод Фрейзер уволил весь экипаж вплоть до капитана.
 — Значит, вы полагаете, что этот случай — не единственный? Что наши корабли… один из наших кораблей систематически доставляет сюда наркотики? — спросила Джессика.
 — Пока я ничего не могу сказать, — осторожно ответил таможенник, пожимая плечами. — В заливе плавает столько дряни, что остается только удивляться, как цены на пенополистироловые контейнеры и поплавки до сих пор не взлетели до небес. Однажды управление устроило для таможенников пикник на взморье, так первым, на что мы наткнулись, приехав на место, была партия морфия, которую прибоем вынесло на берег.
 — Но ведь ваш информатор должен был привести какие-то доказательства того, что наш корабль наткнулся на «поплавок» не случайно, что он специально искал его. Иначе, я думаю, вы бы действовали не так решительно, — заметила Джессика.
 — Эй, мне это не нравится! — с возмущением вставил Ник, раскачиваясь на своем табурете.
 Джессика, бросив взгляд на таможенника в поисках поддержки, покачала головой.
 — Это просто теория, — сказала она примирительно.
 — Пока… — пробормотал Ник.
 — Дело не только в подозрении на наркотики, — авторитетно заявил Кейл. — Дело в том, что, если кто-нибудь попадется, «Голубой Чайке» придется за это платить, а сейчас мы не можем себе этого позволить.
 Кейл затронул очень деликатную проблему, о которой Джессика просто не решалась упомянуть. Любая мореходная компания была бы оштрафована на круглую сумму, если бы кто-то из ее наемных работников попался на контрабанде наркотиков. Это было сделано для того, чтобы заставить владельцев компаний внимательнее следить за своими людьми. И они действительно следили, устраивали неожиданные обыски, составляли на членов экипажей подробные досье и даже содержали собственную сеть платных информаторов. Для того чтобы пресечь контрабанду наркотиков, все средства были хороши, и хотя компаниям не всегда удавалось контролировать все действия своих служащих, система была отлажена и работала достаточно надежно.
 Впрочем, Клоду Фрейзеру подобные методы были не по душе. Он мог обойтись очень круто с каждым, кто попался с поличным, и, уж конечно, они с Кейлом тщательно проверяли каждого матроса, поступающего на то или иное судно, но он никогда не проводил внезапных обысков и не развешивал по судну плакаты-предупреждения, как этого требовало таможенное управление. Государственные учреждения, считал Клод Фрейзер, и без того слишком часто вторгаются в частную жизнь граждан, так что если таможня считает необходимым обыскивать нижнее белье и смывные бачки в туалетах, пусть она этим и занимается.
 И вот теперь речь шла о том, станет ли Джессика менять политику фирмы, или оставит все так, как было при деде. Труднее всего было решить, насколько новый поворот событий оправдывает подобные меры.
 Кейл, по-видимому, подумал о том же, поскольку он беспокойно зашевелился и сказал:
 — Нам необходимо знать, насколько велика может быть партия. Идет ли речь об одном-двух пакетиках, или это огромный груз, предназначенный для перекупщиков. Идет ли речь об одном оступившемся матросе, или одно из наших каботажных судов специально встречается в заливе с колумбийским транспортом?
 Таможенник пожал плечами.
 — Скорее всего суда контрабандистов плавают теперь под венесуэльским флагом. В Колумбии идет форменная война с наркомафией, и все об этом знают, поэтому для транспортировки груза картель использует зафрахтованные суда других стран, чаще всего — венесуэльские и панамские.
 А бразильские? — подумала Джессика, которой неожиданно пришла в голову любопытная мысль. Во всяком случае, ей казалось, что утвердительный ответ чиновника мог в какой-то степени объяснить, почему КМК так стремится взять под контроль «Голубую Чайку». Конечно, между этими двумя обстоятельствами могло и не быть никакой связи, однако упускать из виду подобную возможность было по меньшей мере недальновидно.
 Она уже открыла рот, чтобы задать этот вопрос, но тут же снова его закрыла.
 Должно быть, в ней было гораздо больше от деда, чем она всегда считала. Клод Фрейзер никогда не бросался подобными обвинениями. Рафаэль Кастеляр — как и любой другой, оказавшийся на его месте, — должен был получить возможность доказать свою невиновность, прежде чем его бросят на съедение львам.
 Потом Джессика вспомнила о взрыве корабля, с которого начались финансовые трудности «Голубой Чайки». Не «имело ли это отношения к контрабанде наркотиков? Не исключено, что взрыв можно было объяснить соперничеством двух экипажей или, наоборот, отказом капитана сотрудничать с наркодельцами. Разумеется, доказать что-либо сейчас уже не представлялось возможным, но Джессика решила, что будет иметь это в виду.
 Все, что она хотела услышать, она услышала. Строго говоря, ничего нового Джессика не узнала, да и неприятности больше не представлялись ей значительными. Она была уверена, что Ник и Кейл сумеют во всем разобраться.
 Предоставив мужчинам заканчивать разговор, который к этому времени успел каким-то непостижимым для нее образом свернуть на глубоководную рыбалку, она вышла из каюты и поднялась на узкую палубу «Танцора». Свежий ветер с реки легко коснулся ее щек, и Джессика обогнула рубку, чтобы встать у борта, выходящего к воде.
 В этом месте Миссисипи была очень широкой и грязной. Течение здесь было почти незаметным, и поверхность воды напоминала безжизненное, изжелта-коричневое зеркало, словно коростой изъеденное темными пятнами разлившегося мазута. Из-за высокой влажности и загрязнения воздуха противоположный берег казался расплывчатой зеленовато-бурой полоской. От воды поднимался отчетливый запах нефти и тухлой рыбы, который еще больше усилился, когда мимо «Танцора» прошел закопченный буксир, толкавший перед собой груженную углем баржу. Это был единственный признак того, что на великой реке еще существует какая-то жизнь, поскольку за те несколько минут, что Джессика простояла на палубе, над водой не пронеслась ни одна чайка, и ни одна рыба не плеснула у борта.
 Слегка приподняв голову, Джессика несильно тряхнула головой, позволив ветру играть прядями своих волос. Его прохладное прикосновение, легкое покачивание «Танцора» на поднятой буксиром волне, безжизненный пейзаж до самого горизонта — все это странным образом успокаивало Джессику. Внутреннее напряжение постепенно отпускало ее, и она чувствовала, как расслабляется и начинает воспринимать мир совершенно иначе.
 Много времени прошло с тех пор, когда Джессика в последний раз поднималась на борт какого-либо судна. Она уже успела забыть свои ощущения и теперь с удивлением обнаружила, как сильно она стосковалась по влажному воздуху и покачивающейся под ногами палубе.
 Джессика всегда любила корабли, любила с самого детства. Одним из самых дорогих ее сердцу воспоминаний была прогулка вниз по Миссисипи, до самого залива. Дед стоял у руля, а она свернулась рядом с ним на сиденье, жадно впитывая новые, доселе неизведанные впечатления. Веселая пляска волн под днищем, незнакомые звуки, новые запахи, удивительные, на глазах меняющиеся краски неба и вод — все это приводило ее в восторг, забыть который она не смогла, хотя с тех пор прошло очень много лет. Дед ничего не сказал ей тогда; он вообще был скуп на слова, однако Джессика знала, что он чувствует то же, что и она. Это было видно по его глазам, по его движениям и позе, и даже по тому, как глубоко он вдыхал соленый морской воздух, словно это было единственное действенное лекарство от любых болезней тела и души.
 Клод Фрейзер никогда не признавался в своей любви к морю, и точно так же он никогда не говорил Джессике, что любит ее, но она знала это и так. Его взгляд, его забота и внимание к ней были достаточным тому свидетельством. Дед всегда беспокоился о ней и решительно, порой даже безжалостно, устранял все, что могло угрожать его любимой внучке, и Джессика часто думала об этом с благодарностью. Вспомнила она об этом и сейчас.
 — Что, хочешь прокатиться до залива?
 Это был Ник, бесшумно подошедший сзади и остановившийся прямо у нее за спиной. Они вместе росли, и Джессика знала, что он тоже любит море, любит лодки, как и она.
 — Конечно, мне бы хотелось, — ответила она и повернулась к нему с легкой печальной улыбкой. — Но я не могу, ты же знаешь…
 — Бедная маленькая Джессика!.. — насмешливо посочувствовал Ник. — Все работа, работа… Почему бы тебе не бросить эти бумажки, если они мешают тебе поступать так, как тебе хочется?
 Джессика сморщилась, как от зубной боли.
 — Боюсь, у меня нет выбора.
 Ник удивленно посмотрел на нее, и Джессика почувствовала, что должна объясниться. Не касаясь интимных подробностей, она рассказала Нику об интересе Кастеляра к их финансовому положению и о его попытках перекупить у банка их закладную. Казалось, Ник внимательно слушает, но это не помешало ему положить свою широкую ладонь на перила рядом с ее рукой. Когда Джессика закончила, Ник задумчиво играл ее пальцами.
 — Пожалуй, нам действительно не стоит дразнить гусей, — сказал он наконец, беспечно пожимая плечами. — Может быть, тебе лучше на время уехать?
 — Я сомневаюсь, чтобы дедушка думал так же, — возразила Джессика. — Впрочем, я не вижу способа сделать так, чтобы это его не коснулось. Даже если я буду молчать, кто-нибудь другой обязательно расскажет ему, в чем дело. И тогда он еще сильнее расстроится.
 — Это точно, и я даже знаю — почему. Он ведь сразу подумает, что ты скрываешь от него еще много всякого — того, что ему следовало бы знать. Циничный старый ублюдок — вот он какой, наш обожаемый дядя Клод.
 — Может быть, но я бы не стала обвинять его. Мне, например, тоже очень не понравилось бы, что от меня скрывают такие важные вещи.
 — Какая ты у нас добренькая, — сказал Ник, и в его голосе прозвучали мягкие, почти интимные интонации.
 — Была когда-то, — вздохнула Джессика. — Увы, те времена давно прошли.
 — В самом деле? Тогда почему ты, не жалея себя, работаешь на этого древнего старика, для которого ты — просто продолжение его собственного «я»? Который не видит, да и не сможет уже увидеть, что ты — хорошенькая молодая женщина, у которой есть свои собственные желания и стремления?
 Джессика уже не раз слышала от него эти слова, да и взгляд — томный взгляд из-под полуопущенных век — был ей хорошо знаком. Ник Фрейзер завел свою старую песню, и Джессика поняла, что пора срочно переменить тему. В прошлое воскресенье, когда Ник застал ее в саду, Джессика именно так и поступила, но сейчас у нее была определенная цель. Она хотела, чтобы Ник поцеловал ее.
 Его ресницы чуть дрогнули, когда он увидел, что Джессика не собирается отступать. Набрав полную грудь воздуха, Ник склонился к ней и потянулся губами к ее рту.
 Губы Ника были мягкими и теплыми, и Джессика почувствовала вкус кофе и морской соли, осевшей на них прошлой ветреной ночью, проведенной в открытом море. Его поцелуй оказался уверенным и глубоким; Ник прижимался к ней с такой силой, что ее собственные губы слегка закололо, а он все усиливал давление, стараясь проникнуть глубже. Наконец его язык проник между сомкнутых губ Джессики и быстро, словно змея, скользнул по ее зубам и небу, словно пробуя их на вкус. Объятия Ника стали крепче, и Джессика почувствовала, что с нее хватит.
 — Джесс, ты готова? — донесся до нее голос Кейла.
 Кузен звал ее с противоположного борта судна, и Джессика поняла, что, если она не откликнется, Кейл отправится искать ее, а она предпочла бы, чтобы он не видел ее в объятиях Ника. Упершись ладонями в грудь обнимавшего ее мужчины, она вынудила его разжать руки. В первое мгновение Ник пытался сопротивляться ее усилиям, но потом его объятия стали слабее, и он уронил руки вдоль тела. Джессика воспользовалась этим и проворна отступила на шаг назад. На Ника она не смотрела — ей было стыдно встречаться с ним глазами.
 Он или не он? Этого она так и не успела определить с уверенностью, для этого у нее было слишком мало времени.
 Или все-таки времени было достаточно?
 Джессике стало не по себе. Ник и Кейл явно не заслуживали того, чтобы служить объектами ее экспериментов.
 Но она твердо решила довести свой эксперимент до конца. Она не проверила еще одного человека, правда, сначала его надо было найти.
 — Сейчас иду! — крикнула Джессика Кейлу и легко, словно прося прощения, коснулась пальцами плеча Ника. Потом она повернулась и почти бегом пошла прочь.




 9


 Джессика завозилась в постели и, бросив взгляд на окно, негромко, разочарованно застонала. Из-за плотных занавесок едва пробивался жиденький, серенький свет, и до утра было еще далеко.
 Еще одна ночь прошла без сна. Она ненадолго задремала лишь перед самым рассветом, но почти сразу проснулась. Тревожные мысли не давали ей покоя, и Джессика тщетно пыталась найти решение своих многочисленных проблем.
 Между тем ситуация с каждым днем становилась все запутаннее и, что греха таить, опаснее.
 «Хорошо еще, что сегодня воскресенье», — тупо подумала она, переворачиваясь на другой бок. День обещал быть ненастным, дождливым, и ей захотелось спрятать голову под подушку и проспать до обеда. Увы, Джессика не могла позволить себе такой роскоши, хотя и знала, что весь день будет чувствовать себя словно боксер, побывавший в нокдауне.
 Да, как ни трудно было в это поверить, прошла уже целая неделя, и с каждым днем старый Клод Фрейзер, чувствовавший себя в стороне от центра событий, беспокоился все больше. Накануне вечером он позвонил Джессике и потребовал, чтобы она приехала в «Мимозу» с подробным отчетом о проделанной работе.
 Джессика и сама собиралась поговорить с дедом. Ей нужно было обсудить с ним непонятное происшествие на таможне и выяснить, что он предпринял насчет кредита. И, разумеется, она хотела лишний раз убедиться в том, что процесс выздоровления идет нормально, что дед поправляется и вскоре вернется к управлению «Голубой Чайкой».
 Да, несмотря на то, что Клод Фрейзер сказал ей во время их телефонного разговора, Джессика по-прежнему не допускала и мысли, что он может уйти на покой. Ей было тяжело думать, что дед может до конца своих дней остаться прикованным к инвалидной коляске, что он никогда не войдет в свой кабинет и не сядет в свое потертое кожаное кресло. Сколько она себя помнила, дед всегда был рядом, и ей казалось, что годы не властны над ним. Он почти не менялся, неизменно оставаясь прямым, подтянутым, элегантным, чуть суховатым. Его седые волосы, загорелая кожа, изборожденное морщинами и шрамами лицо, строгий взгляд и суждения закоренелого прагматика служили для Джессики неиссякаемым источником спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. И она мерила, что он будет жить вечно и вечно будет управлять компанией, которую создал своими собственными руками.
 В первые дни, после того как с дедом случился удар, Джессика пыталась представить себе, как они будут существовать без него, но так и не смогла вообразить себе эту картину. Весь ее мир вращался вокруг того, что дед сказал или сделал, о чем мечтал и чего хотел. Без него ее собственная жизнь теряла всякий смысл, и думать о том, что дед может умереть, ей было страшно.
 Вместе с тем Джессика часто задумывалась, будет ли у нее когда-нибудь возможность заняться собой и своими личными проблемами. Сможет ли она когда-нибудь делать то, чего ей хочется, или она должна всегда прислушиваться к тому, что велит дед?
 Досадливо поправив под головой подушку, Джессика повернулась на спину и уставилась в потолок, чувствуя, как ее охватывает знакомое отчаяние.
 Окружающие, как правило, считали ее собранной, деловой женщиной, которая всегда держит себя в руках и не позволяет обстоятельствам довлеть над собой. Ей и самой иногда казалось, что эта оценка вполне справедлива, однако время от времени у нее появлялось ощущение, что ее собственная жизнь медленно исчезает, сходит на нет под гнетом множества вещей, делать которые она обязана или должна. Или наоборот — не должна.
 И конца этому не предвиделось. Джессика встала с кровати и медленно направилась к платяному шкафу, на ходу снимая ночную рубашку. Отворив дверцу, она несколько мгновений стояла в нерешительности, затем вытащила из шкафа платье из зеленой саржи с кружевным воротничком и манжетами. Что она наденет сегодня, не имело большого значения, поскольку увидеть ее должен был только дед.
 Нефритово-зеленый «Линкольн» восьмой модели она заметила в тот момент, когда поворачивала к «Мимозе». Он стоял на обочине перед самой усадьбой и выглядел изящно и в то же время — несколько консервативно. На взгляд Джессики, это был единственный американский автомобиль, который хотя бы отдаленно напоминал изысканные европейские машины.
 Ник ездил на пикапе, Кейл предпочитал демократичный «Ниссан», а его мать, Зоя Фрейзер, разъезжала в строгом «Кадиллаке». Арлетта — несомненно в пику отцу — раскатывала на шикарном темно-синем «БМВ». Насколько было известно Джессике, никто из них не собирался в ближайшее время менять машину. Кроме того, час был довольно ранний, и Джессика была уверена, что, кроме Кейла, «Ниссан» которого стоял чуть дальше, там, где подъездная дорожка огибала старую оранжерею, никто из членов семьи пока не приехал.
 Подъехав ближе к усадьбе, Джессика разглядела за лобовым стеклом «Линкольна» табличку с названием прокатной фирмы, и сердце у нее екнуло. Ощущение неизбежной катастрофы было таким сильным, что лоб Джессики мгновенно покрылся испариной, а ноги стали словно ватными и плохо повиновались ее воле.
 В гостиной, примыкавшей к хозяйской спальне, Джессика увидела Рафаэля Кастеляра, который сидел на стуле рядом с инвалидным креслом Клода Фрейзера, словно почетный гость или внимательный сын. Заметив Джессику, он поднялся и отвесил ей глубокий поклон. Широкие черные брюки и просторная рубашка из серого шелка очень шли ему, и Джессика машинально отметила, что выглядит он умопомрачительно. Вместе с тем она не могла не обратить внимания на то, что Кастеляр чувствует себя во вражеском стане как-то уж слишком спокойно и уверенно.
 — Что вам здесь надо? — спросила она без всяких предисловий.
 — Джессика! — В голосе деда, все еще достаточно слабом после болезни, отчетливо прозвучало неодобрение.
 — Ваша внучка и я давно покончили с формальностями в силу нашего с ней частого и близкого общения, — поспешно объяснил Кастеляр и, улыбнувшись старику, снова перевел взгляд на Джессику.
 — Доброе утро, мисс Мередит.
 У Джессики были все основания не доверять ни его словам, ни его веселой уверенности. Хотя она не видела Кастеляра с того самого вечера, когда они встретились в его номере в отеле, у нее не было ни малейших сомнений в том, что все это время бразилец не сидел без дела. Увы, она не могла ни потребовать, чтобы он объяснил ей, чем он занимался все эти дни, ни спросить, что они только что обсуждали. Клод Фрейзер, глядевший на нее со странным выражением, в котором смешались нетерпение и удивление, не допустил бы этого ни при каких обстоятельствах.
 — Мы с сеньором Кастеляром говорили об одном важном деле, — сказал ей дед. — И еще не закончили. Может быть, ты пока поможешь Мадлен с обедом? С ней едва не случился припадок, когда некоторое время назад она не смогла найти решетку для гриля или что-то в этом роде…
 Такого унижения Джессика не переживала уже давно, и от кого — от деда! Он отослал ее на кухню, как будто там ей было самое место. Это было очень обидно, и Джессика невольно вспыхнула. Одновременно она почувствовала внутри нарастающую тревогу. Дед не мог так обойтись с нею без достаточно веских оснований, но, как Джессика ни вглядывалась в его лицо, она не смогла заметить никаких следов волнения или усталости. Единственным, что бросилось ей в глаза, было очевидное желание старика поскорее вернуться к прерванному разговору.
 — Хорошо, вернусь к вам попозже, — сказала Джессика как можно небрежнее.
 Дед нетерпеливо махнул рукой, указывая на дверь.
 — Да, поговорим после ленча.
 Мадлен на кухне не оказалось, но, судя по всему, Крессида, старая кухарка Фрейзера, прекрасно со всем справлялась и без нее. Весело напевая себе под нос, она выкладывала на противень сваренные вкрутую перепелиные яйца и обкладывала их свежей петрушкой. Ответив на приветствие кухарки, Джессика поинтересовалась, для кого предназначено сие грандиозное блюдо. Крессида, не прерывая своего занятия, пояснила, что по приглашению деда Джессики сегодня в усадьбе должны были обедать «все члены семьи.
 — Совсем как бывало раньше, — с довольным вздохом добавила она. — Мистер Кейл уже здесь; я видела, как он прошел в сад.
 Поблагодарив старую негритянку, Джессика отправилась во двор.
 Она пребывала в полном недоумении. Что задумал Клод Фрейзер? Зачем он пригласил Кастеляра? Неужто бразилец приехал по своей инициативе? Но тогда при чем тут остальные члены семьи? Может, дед хотел, чтобы они поддержали его в переговорах с Кастеляром, или он, напротив, собирал их в «Мимозе» для того, чтобы преуменьшить значение происходящего?
 Ах, если бы она только могла это знать!
 В дальнем конце тропинки, ведущей через старый фруктовый сад к фамильному кладбищу, Джессика неожиданно заметила мелькнувшее среди деревьев черно-красное платье и свернула в ту сторону. Дождь, зарядивший с самого утра, уже успел прекратиться, и тусклое солнце то проглядывало на небе, то снова пропадало, скрытое набегавшими лилово-серыми облаками. Воздух был влажным, в тени под деревьями еще можно было различить клочья утреннего тумана, и на душе у Джессики стало неспокойно. Идя по тропинке в глубь сада, она поминутно прислушивалась к ворчанию далекого грома и поглядывала на небо, грозившее новым дождем.
 Пожухлая трава была унизана каплями воды, а в выбоинах дорожки стояли неглубокие лужи. Персиковые деревья стояли все в цвету, а их сбитые дождем и ветром лепестки розовели в мокрой траве, словно свадебное конфетти. На вершине пеканового ореха закричал дубонос, и его песня показалась Джессике такой пронзительно-сладкой, что от непонятной тоски у нее вдруг заныло сердце.
 Все это время ей приходилось идти, опустив взгляд, чтобы не замочить ноги. Стараясь рассмотреть пернатого певца, Джессика подняла голову. И остановилась Мадлен стояла, прислонившись спиной к узловатому стволу старой яблони, которая еще даже не начала покрываться листвой. Рядом с ней Джессика увидела широкоплечего мужчину с короткими светло-русыми волосами, которые трепал ветер. Это был Кейл. Он упирался рукой в ствол яблони над самой головой Мадлен.
 Мадлен и Кейл. В их напряженных позах и увлеченности друг другом было что-то такое, что Джессика не осмелилась их окликнуть. Повернувшись, она пошла по дорожке обратно, стараясь не привлекать к себе внимания.
 Кейл и Мадлен…
 Она почему-то считала, что они не очень ладят. Неужели это было просто прикрытием?
 В последнее время визиты Мадлен в офис прекратились; за прошедшую неделю она появилась там только один раз, и Кейл сразу повел ее обедать в ресторан. Тогда Джессика посчитала, что он добровольно принес себя в жертву, чтобы избавить остальных от назойливых расспросов Мадлен, но она могла и ошибиться.
 Кейл и Мадлен.
 Если разобраться, то ничего удивительного в этом не было. Они были почти ровесниками — оба были молоды, хороши собой и неравнодушны к радостям жизни, а Кейл, кроме всего прочего, пользовался репутацией человека, умеющего ценить красивых женщин.
 Джессика, правда, считала, что у Кейла достанет здравого смысла, чтобы удержаться от подобного поступка. Мало того, что Мадлен была женой президента фирмы, в которой работал Кейл, — она была женой его дяди. Неужели в мире не осталось ничего святого?
 Ну а что же Мадлен? Джессика никогда не считала ее способной поддаться чарам Кейла, какими бы неодолимыми они ни были. Мадлен сама считала себя хитрой, умной и весьма осторожной женщиной. Правда, до того как с Клодом Фрейзером случился удар, она пыталась уговорить его съездить с ней в Нью-Йорк, Палм-Бич или на Лазурный берег, но сейчас эти попытки прекратились. Должно быть, Мадлен сообразила, что там, куда она так стремилась, Клод Фрейзер никогда не сможет чувствовать себя уверенно.
 Может быть, она решила, что Кейл лучше подходит для путешествий по модным курортам и клубам, где собирался весь высший свет страны? Или, прекрасно понимая, что в самое ближайшее время она может остаться вдовой, Мадлен решила подстраховаться? Что ж, не в первый раз молодая женщина, вышедшая замуж за старика, искала утешения в объятиях более молодых родственников своего супруга.
 Не исключено было также, что Мадлен продолжала надеяться прибрать к рукам часть акций «Голубой Чайки». Очевидно, до нее дошло, что ее положение фактической содержанки, подписавшей брачное соглашение, в котором она отказалась от всех прав, не оставляет ей никаких надежд, и она может остаться на бобах, когда дело дойдет до дележа наследства. В этом случае ставка на Кейла с его двенадцатью с половиной процентами акций была для нее наилучшим вариантом.
 Вздохнув, Джессика покачала головой. Что ни говори, а она была несправедлива к Кейлу и Мадлен. Что из того, что эти двое разговаривали в саду под старой яблоней? Она поспешила обвинить их в самых тяжких грехах, а они могли оказаться совершенно невиновны. Во всяком случае, Джессика очень на это надеялась. Хотя бы ради деда, она должна была считать его жену и его внучатого племянника кристально честными, пока у нее не будет неопровержимых доказательств противного.
 Между тем дело шло к обеду. В самом начале первого прибыла Арлетта, одетая в голубой кожаный костюм с серебряными заклепками и ковбойские сапожки. По ее словам, она так торопилась добраться до усадьбы вовремя, что даже не успела позавтракать. Под этим предлогом Арлетта быстро соорудила себе «Кровавую Мэри» и даже воткнула в бокал веточку сельдерея, которую время от времени лениво покусывала.
 Вернувшийся в дом Кейл сообщил, что его мать сегодня не приедет — с утра у нее болело сердце, и она решила остаться в постели. Врач, правда, не обнаружил никаких грозных симптомов, так что боли в сердце имели скорее всего нервное происхождение, и все же Зоя не решилась сесть за руль.
 — Удачный предлог, — заявила на это Арлетта, экспансивно взмахнув бокалом со вторым коктейлем. — Я и сама могла бы симулировать сердечный приступ, если бы догадалась.
 Джессика закатила глаза и бросила на мать укоризненный взгляд, хотя удивляться тут было нечему: взаимная неприязнь между двумя женщинами была довольно сильной. Так было всегда, сколько она себя помнила.
 — Да нет, я серьезно! — продолжала Арлетта, слегка понизив голос, чтобы не услышал Кейл. — Я уверена, что на Зое можно пахать. Кроме того, она-то ведь рассказывает всем и каждому о моей личной жизни!
 — Только не мне, — ответила Джессика, а сама подумала, что ее мать, возможно, не так уж не права. Кто-то ведь сообщил Мими Тесс о том, что у Арлетты появился очередной поклонник.
 Перед самой трапезой приехал Ник. Во время обеда, состоявшего из креветочного салата, яиц под майонезом, сладкого картофеля, жареного мяса и тушеных бобов, Арлетта сидела рядом с ним, при всяком удобном и неудобном случае хватая Ника за руку или наклоняясь к нему, чтобы прошептать что-то на ухо. Ник переносил все это стоически, и только когда он поворачивался к Джессике, во взгляде его проскальзывало напряжение. Джессика, в свою очередь, вспоминала, что сказала ей Мими Тесс об Арлетте и о молодом человеке, которого она подцепила. Больше всего на свете ей хотелось не думать об этом, но она не могла.
 Опять воображение разгулялось… Джессика ненавидела себя за свою слабость и недостойную подозрительность, но ее мысли снова и снова возвращались к одному и тому же вопросу: мог ли Ник быть тем самым «новым молодым поклонником» ее матери?
 Разговор за обедом носил весьма общий характер и был достаточно нейтрален. Даже Арлетта воздерживалась от своих провокационных замечаний, и главной причиной того, что все они держали себя в руках, было присутствие за столом постороннего. Каждый гадал, что за дело могло быть у Клода Фрейзера с Кастеляром, но никто не осмеливался спросить об этом вслух. Дед Джессики никогда не обсуждал свои личные дела даже в узком кругу родственников, и каждый, кто не сумел бы сдержать свое любопытство, мог рассчитывать на самую суровую отповедь.
 Ни Клод Фрейзер, ни Рафаэль Кастеляр ни словом не обмолвились о том, о чем они так долго совещались. Сначала они довольно дружелюбно беседовали о промысле и переработке креветок — о предмете, который Ник и Кейл знали достаточно хорошо; потом речь зашла о проблеме осушения луизианских болот и проблемах освоения бассейна Амазонки.
 Рафаэль держался раскованно, но вежливо и, по всем признакам, не испытывал ни смущения, ни неловкости. Казалось, он способен поддерживать разговор на любую тему, но вместе с тем он вовсе не стремился навязывать кому-то свою точку зрения и вообще главенствовать за столом. Клод Фрейзер внимательно прислушивался к словам гостя, время от времени вставляя те или иные реплики, но его глаза внимательно и оценивающе следили за Кастеляром. Это было понятно: в жилах старика текла шотландская кровь, поэтому он относился к любому незнакомцу с подозрением и осторожностью и был не прочь предоставить гостю самому доказывать чистоту своих помыслов и намерений. В Луизиане, населенной в основном акадийцами, которые с чисто французской беспечностью считали каждого незнакомца другом, пока он не доказывал обратное, подобная подозрительность встречалась нечасто, однако Кастеляр, по-видимому, не был ни смущен, ни обескуражен прохладным приемом. С другой стороны, если Клод Фрейзер и догадывался, что именно Кастеляр проявлял интерес к долговым обязательствам «Голубой Чайки», то он никак этого не показывал. Напротив, Джессике казалось, что подозрительность деда понемногу идет на убыль, словно он и бразилец пришли к какому-то соглашению, но что это могло быть за соглашение, Джессика даже не пыталась представить.
 Когда, десерт — свежая клубника по-луизиански со сливками и толченым шоколадом — был съеден, все присутствующие перешли на переднюю галерею. Вернее, все, кроме старика, который по своему обыкновению отправился вздремнуть часок после обеда. И снова Джессике бросилось в глаза, что Кейл и Мадлен держатся несколько особняком. Они сразу прошли в дальний конец веранды и остановились там, в то время как Джессика и ее мать устроились в плетеных креслах возле самых дверей. Ник и Кастеляр расположились поблизости в.креслах-качалках, уютно поскрипывавших под тяжестью их тел, но светский разговор никак не завязывался; после дежурных замечаний о погоде и возможности нового дождя беседа снова увядала, и на веранде воцарялось гнетущее молчание.
 Примерно через полчаса Ник предложил Кастеляру показать ему усадьбу, начиная с отдельно стоящей летней кухни и беседки над артезианской скважиной, построенной на месте старинной купальни, и заканчивая фамильным кладбищем и широкой, засыпанной ракушечником дорогой, протянувшейся до Айл-Кокиля, которая в шестидесятых годах использовалась и в качестве взлетно-посадочной полосы. Бразилец вежливо согласился, и они вместе удалились, причем Джессика успела расслышать, как Ник потчует гостя местными легендами о контрабандистах, которые якобы сбрасывали в болотаx в районе взлетной полосы тюки с товарами и наркотиками.
 День становился все более душным — не жарким, а именно душным. Сильная влажность мешала дышать, но дождь никак не начинался, хотя низкие серые облака снова затянули все небо. Некоторое облегчение могла принести только вечерняя прохлада, но до вечера было еще далеко.
 И все же сейчас Джессика чувствовала себя намного лучше, чем перед обедом. Только теперь, когда Кастеляра не было рядом, она поняла, как сильно она была напряжена все это время. Откинувшись на спинку кресла, она с облегчением потянулась и прикрыла глаза.
 — Ты выглядишь точь-в-точь как мышь, побывавшая в зубах у кошки, — констатировала Арлетта со своей обычной прямотой, смерив дочь холодным взглядом. — Тебе не дает спать по ночам какой-нибудь мужчина, или эти черные круги под Глазами появились у тебя оттого, что ты слишком много работаешь?
 — Ни то, ни другое, — ответила Джессика, тщательно подбирая слова. — Это просто мысли. У меня в голове столько разных мыслей…
 — Понятно… Бизнес. «Голубая Чайка». Кредит. Закладная, — перечислила Арлетта с таким отвращением, словно речь шла не об обычных вещах, а о преступлениях нацистов во время второй мировой войны. — Стоит ли из-за этого так переживать?
 — Но это же естественно, — слабо защищалась Джессика.
 — Дрянь дело, — не слушая ее, сказала Арлетта и, раздавив сигарету в хрустальной пепельнице, стоявшей на широких перилах веранды рядом с ее креслом, тотчас прикурила новую.
 — Кто-то же должен этим заниматься, — заметила Джессика ровным голосом.
 — Вот пусть этим и занимается кто-то другой, — отрезала ее мать. — Тот же Кастеляр, к примеру… Плюнь на все это, милая, перестань мучить себя делами и займись личной жизнью. Бизнес — это мужские игрушки.
 Джессика попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло.
 — Это будет не так-то легко, — сказала она с усилием.
 — Ты сама удивишься, как это просто! — резко возразила Арлетта.
 Джессика внимательно посмотрела на мать. Ей очень хотелось задать матери один вопрос, который интересовал ее на протяжении многих лет. Этот вопрос был довольно деликатного свойства, но в такой большой семье любая проблема могла оказаться достаточно сложной и болезненной, стоило только копнуть поглубже.
 В конце концов она решилась.
 — Скажи, ма, тебе никогда не хотелось, чтобы какой-нибудь из твоих браков просуществовал… подольше?
 — Иными словами, не жалею ли я? — Арлетта выпустила изо рта тонкую струйку табачного дыма и в упор посмотрела на дочь. — Конечно, хотелось. Всем нам когда-то приходится жалеть о сделанном, но ведь человек не отказывается от воды только потому, что когда-то он чуть не захлебнулся. Не прокатиться на карусели только потому, что никак не можешь выбрать деревянную лошадку по своему вкусу, это не осторожность, а чрезмерная разборчивость.
 — И это — не самое лучшее качество? Арлетта пожала плечом.
 — Пока ты выбираешь, карусель мчится и мчится. Если долго думать, можно пропустить слишком много кругов.
 — …И избавить себя от лишней боли.
 — Боль — это свидетельство того, что мы еще живы. Ты никогда не задумывалась об этом? Кроме того, настоящая боль придет тогда, когда погаснут огни, аттракцион закроется и ты вернешься домой одна.
 Джессика внимательно поглядела в зеленые глаза матери, которые были так схожи с ее собственными.
 — Если я начну кататься, мне уже не захочется слезать.
 — И к чертям поручни безопасности и пристяжные ремни? Тебе, я вижу, нужно все или ничего, причем сразу и навсегда… — Арлетта отвела взгляд и уставилась на что-то за плечом Джессики. — Так не бывает, моя дорогая.
 В ее голосе отчетливо прозвучала горечь, и Джессика задумалась, сознает ли Арлетта, что именно ее пример, ее бесконечные поиски новых мужей и отчаянные потуги выглядеть моложе своих лет заставили дочь преисполниться решимости не повторить судьбу матери? Даже сейчас, в свои без малого пятьдесят, Арлетта никак не могла успокоиться и прилагала отчаянные усилия, чтобы очаровать очередного мужчину, хотя и понимала, что уже никогда не найдет того, что она искала так долго.
 Разумеется, ее матери во многих отношениях просто не повезло в жизни. Она воспитывалась без матери, а у отца никогда не было для нее времени. В результате Арлетта осталась один на один с заманчивыми идеями сексуальной революции шестидесятых и семидесятых, которые и подвигли ее на постоянную смену партнеров, на эксперименты с наркотиками и привили стремление к так называемой независимости. Как и многие ее сверстники, Арлетта отринула устаревшие традиции, превозмогла диктат долга и очертя голову бросилась в погоню за наслаждениями. Легко и беззаботно она переходила от одной привязанности к другой; она меняла партнеров так часто, как ей хотелось, но так и не поймала счастье, которое, словно мираж, маячило перед самыми глазами, но не давалось в руки.
 Ребенок, появившийся на свет где-то в начале этой бешеной скачки, был очень скоро брошен и забыт. Теперь Арлетта обвиняла своего отца в том, что о"н отнял у нее дочь, но ведь никто не мешал ей сказать «нет», забрать своего ребенка и самой растить его. Арлетта даже не захотела попробовать, и теперь ей приходилось как-то мириться с последствиями собственных решений, принятых в другое время, в другую эпоху, когда ее мысли и чувства были совершенно иными.
 Джессика почти никогда не называла Арлетту мамой. Арлетта сама этого не хотела; по крайней мере, она никогда не просила дочь звать ее так, а не иначе. Когда-то Джессике хотелось, чтобы у нее, как и у всех ее друзей, была нормальная мать — заботливая, нежная, пахнущая сладким тестом, с мягкими, чуть полными руками. Порой ей нужен был кто-то, с кем она могла бы поговорить по душам; кто-то, кто продолжал бы любить ее независимо от ее слов и поступков; кто-то, на кого она всегда могла опереться в трудную минуту. Но эти времена прошли безвозвратно, и теперь Джессика лишь иногда жалела Арлетту, как бы сильно та ее ни раздражала.
 — Ну, — сказала она, стараясь изменить тему разговора, который грозил превратиться в мрачное, затяжное выяснение отношений, — а кто этот твой новый молодой друг?
 Арлетта принужденно рассмеялась.
 — Боюсь, ты не одобришь мой выбор.
 — Почему это я должна одобрять или осуждать тебя? Это твоя жизнь. — Джессика невольно нахмурилась при мысли о том, как странно переменились их роли. В нормальной жизни именно дочери должны были волноваться, одобрят ли родители их выбор или нет.
 — Скажи это своему деду, — с неожиданным вызовом сказала Арлетта.
 Джессика чуть заметно приподняла брови.
 — Мне кажется, он вряд ли будет возражать, — миролюбиво заметила она.
 Пришел черед Арлетты удивляться.
 — Потому, что он сам женился на женщине, которая ему во внучки годится? Если ты так думаешь, то очень ошибаешься… Кстати, кто рассказал тебе об этом?
 — Я не помню, — небрежно отозвалась Джессика. Ей очень не хотелось, чтобы Арлетта выговаривала Мими Тесс за болтливость, тем более что старая женщина скорее всего уже напрочь обо всем забыла. — Кроме того, в наше время завести себе молодого любовника не считается зазорным, не так ли? Должно быть, очень приятно наблюдать, как он, гм-м… взрослеет вместе с тобой.
 — Какие отвратительные мысли приходят тебе в голову! — с возмущением сказала Арлетта, глубоко затягиваясь сигаретой, но Джессика заметила, что мать так и не ответила на ее вопрос.
 День постепенно склонялся к вечеру, и небо становилось все темнее. В саду стояла полная тишина, какая бывает только перед грозой, но из плотных, свинцово-серых облаков до сих пор не упало ни одной капли.
 Ник и Рафаэль вернулись из своей экспедиции по окрестностям, и к ним подошел Кейл. Все трое некоторое время стояли на дорожке под самой верандой, обсуждая старую колониальную усадьбу в Ресифе, где родился Кастеляр. Вскоре Кейл попрощался и ушел, сославшись на необходимость подготовить «Голубую Чайку IV» к обещанному на завтра шторму. Арлетта тоже не стала задерживаться. Заявив, что должна вернуться в Новый Орлеан до дождя, она удалилась, развязно виляя бедрами. Что до Ника, то он даже не дал себе труда выдумать какой-то предлог. Махнув в знак прощания рукой, он забрался в свой пикап и был таков.
 Джессика рассчитывала, что Кастеляр последует их примеру. Она надеялась на это, потому что ей необходимо было поговорить с дедом, но Рафаэль остался. Вернувшись на веранду, он совершенно по-хозяйски расположился в кресле-качалке и принялся развлекать Мадлен описаниями бразильских пляжей и многотысячных толп туристов, которые появлялись на них в разгар купального сезона.
 Поддерживать этот разговор Джессике не хотелось, поэтому она сидела молча, вполуха прислушиваясь к рассказу Кастеляра и дожидаясь, пока проснется дед. Прошло, однако, еще минут двадцать, прежде чем из дома показалась Крессида и знаком показала Джессике, что старый Клод Фрейзер ждет ее.
 — Все разъехались? — заговорщическим шепотом осведомился дед, когда Джессика вошла в спальню, где он сидел у окна в своем инвалидном кресле.
 — Все, за исключением твоего гостя. Разумеется, Мадлен тоже осталась, хотя она и говорила что-то насчет того, что хочет съездить в Лейк-Чарльз.
 Плотно закрыв за собой входную дверь, Джессика прошла в комнату. Передвигаться по ней было не легче, чем идти по минному полю, поскольку старик требовал, чтобы все необходимое — очки, кувшин с водой для умывания, кипы журналов и газет и даже маленький портативный компьютер — постоянно находилось у него под рукой. Все это было расставлено по маленьким столикам на колесах, которые сгрудились в центре комнаты, словно овцы на водопое.
 — Я сам просил Кастеляра остаться, — сказал дед. — Тебе придется поговорить с ним.
 — Мне? О чем?! — удивилась Джессика, останавливаясь перед коляской деда.
 — Он хотел кое-что тебе сказать. — Старик произнес эти слова небрежно, пожалуй — слишком небрежно. — Тебе известно, что некий Холивелл из «Гольфстрим Эйр» уже некоторое время осаждает банк, пытаясь вынюхать все о нашем финансовом положении?
 — Холивелл приходил ко мне в офис в понедельник, но он даже не намекнул…
 — Почему ты ничего не сообщила мне?
 — В этом не было необходимости, поскольку я все равно не могла сказать ему ничего конкретного.
 — Ты что, считаешь меня совершенной развалиной? — немедленно взъярился старик, и его лицо приобрело пугающий синевато-пунцовый оттенок. — Или, может быть, это ты выжила из ума? Я обязательно должен был знать об этом! Холивелл и Кастеляр — это разного поля ягоды. «Гольфстрим Эйр» никогда не вела честную игру, а ее владелец пытается вставлять нам палки в колеса с тех самых пор, как он зарегистрировал свои два вертолета и назвал их транспортной компанией. Если бы я знал, что он снова появился на нашем горизонте, я бы…
 — Мне очень жаль, дед, — сказала Джессика, беря сухую, жилистую руку старика в свои ладони. — Пожалуйста, не волнуйся. Дело не стоит того, честное слово, не стоит!
 Старик несколько раз глубоко вздохнул, глядя прямо на нее. Его грудь поднималась и опускалась, а в легких что-то сипело и клокотало. Наконец он несильно пожал ей пальцы.
 — Ну хорошо, — промолвил Клод Фрейзер. — Ты не знала, а я не предупредил тебя. Впрочем, теперь это не важно. Я решил принять предложение Кастеляра. Если, конечно, ты не возражаешь.
 Джессика вздрогнула от удивления. Дед объявил о своем решении спокойно и легко, но она почему-то никакого спокойствия не чувствовала.
 — Если я не возражаю? — медленно, с расстановкой повторила она. — Но при чем тут я? Это твоя компания, твой бизнес! Ты можешь поступать с ними, как тебе заблагорассудится.
 — Нет, не могу, — желчно возразил Клод Фрейзер, выдергивая ладонь из рук Джессики. — Я больше не могу управлять этой чертовой фирмой и не могу заставить этого кретина Гадденса посмотреть правде в глаза!
 — Но ты же можешь вернуться! Ты обязательно вернешься. Вот увидишь, пройдет совсем немного времени, ты окрепнешь, и тогда…
 Дед так посмотрел на Джессику, что она невольно замолчала.
 — Я так не думаю, — медленно сказал он. — Как бы там ни было, сейчас самое время забросить все дела и уделить хоть немного времени Мадлен. Пока я еще жив… Помолчи! — властно приказал он, увидев, что Джессика собирается что-то возразить. — Единственное, о чем я еще должен позаботиться, это о тебе и о том, чтобы спасти хотя бы часть того, что я создавал, строил все эти годы. Это вплотную подводит нас к тому, с чего мы начали — к предложению Кастеляра.
 Джессика видела, что спорить с дедом сейчас нет никакого смысла — он просто выйдет из себя и не станет ее слушать. Раздумывая о предложении Кастеляра, который потребовал, чтобы она стала главным исполнительным директором фирмы, она спросила:
 — Чего же он хочет?
 — Он хочет заключить брачный союз.
 Брови Джессики недоуменно поползли вверх.
 — Что?
 — Ты слышала, что я сказал. — Взгляд его выцветших глаз в ожидании остановился на ее лице. — Что скажете, мисс?
 — Должно быть, ты не так его понял. «Брачный союз» — это просто жаргон, способ говорить о поглощении одной фирмы другой, не называя вещи своими именами. Хотя как ни называй… В начале этой недели я встречалась с Рафаэлем, и он предлагал мне высокий пост в КМК, но все зависело от того, согласишься ли ты на его предложение. — Теперь Джессика почувствовала гнев, и кровь быстрее потекла по ее жилам. Она не могла поверить, что этот наглый, самоуверенный бразильский донжуан осмелился говорить с ее дедом после того, как она предупредила его о возможных последствиях. Но еще более невероятным ей казалось то обстоятельство, что Клод Фрейзер, похоже, был весьма доволен неожиданным поворотом дела.
 — Ради всего святого, Джесс! Я еще не окончательно выжил из ума. И я вполне способен разобраться, интересуешь ли его ты, или что-то другое. Поверь, он хочет получить не просто умелого, квалифицированного работника. Ты интересуешь его как женщина!
 Возбуждение, в которое пришел ее дед, вкупе с возможностью того, что он может быть прав, заставило Джессику испытать ужас, от которого у нее внутри все похолодело. Забыв об осторожности, она с вызовом уперла руки в бока и почти прокричала в ответ:
 — Я тоже имею об этом кое-какие понятия! Этот твой Кастеляр — он даже ни о чем не спросил меня!
 — Естественно, — спокойно отозвался Клод Фрейзер. — Просто до сегодняшнего дня он не знал, как я отнесусь к этой идее, вот и молчал.
 И старик негромко хихикнул.
 — Ты хочешь сказать, что он явился к тебе, чтобы просить руки твоей внучки? Словно средневековый испанский вельможа в каком-нибудь глупом любовном романе? Это же смешно, дед!
 — Португальский вельможа, — самым резким тоном поправил ее старик. — И не будь дурочкой, Джесс. Ты не нуждаешься в моем благословении и в ничьей другом тоже. Это строго деловое…
 Джессика услышала, как за ее спиной приоткрылась дверь спальни.
 — Прошу прощения, — сказал самым сардоническим тоном Рафаэль Кастеляр, — но я не мог не слышать вашего, гм-м… оживленного обмена мнениями. Поскольку Джессика теперь в курсе дела, я подумал, что будет гораздо лучше, если вы, мистер Фрейзер, позволите мне самому привести несколько аргументов, которые могут склонить чашу весов в мою пользу.
 Взгляд Кастеляра, устремленный на Клода Фрейзера, был уверенным и спокойным, и недовольная гримаса исчезла с лица старика.
 — Может быть, ты и прав, — сказал он, усмехаясь. — Отведи-ка мою внучку куда-нибудь в тихое местечко и потолкуй с нею как следует, пока она не прикончила нас обоих.
 Все это Джессике очень не понравилось, но она не видела никакой возможности отказаться, чтобы не расстроить деда. Сдержанно кивнув, она повернулась и вышла из спальни с самым неприступным видом. Кастеляр следовал за ней по пятам.
 Местом предстоящего разговора Джессика инстинктивно выбрала библиотеку на первом этаже. В детстве она укрывалась там от всех бурь и невзгод, и сейчас ее с силой повлекло туда. Ей казалось, что только в тишине этой просторной, пропахшей пылью комнаты она сможет обрести почву под ногами и успокоиться настолько, чтобы разговаривать с Кастеляром на равных.
 Как она и ожидала, в библиотеке было тихо и пусто.
 В прохладной полутьме поблескивали стекла многочисленных антикварных шкафов из розового дерева, на полках которых выстроились корешок к корешку сотни и сотни томов. Тяжелые резные кресла были обиты зеленой и красной парчой, а ящики столов и бюро перекосились от множества старинных безделушек, большинство из которых не имели никакой практической ценности, но зато были бесценными приметами ушедшей эпохи. Перочинные ножи, которыми в прошлом веке затачивали гусиные перья, и песочницы, все еще наполненные мелким речным песком, соседствовали здесь с фарфоровыми сувенирами со всемирной выставки ЭКСПО-84, проходившей в Новом Орлеане. Восковые цветы под стеклянными колпаками теснили на столах старые сигарные коробки, которые Джессика в детстве обклеивала найденными на берегу морскими раковинами, а старинное мраморное пресс-папье так и норовило столкнуть на пол древний арифмометр с отломанной ручкой. Воздух в библиотеке пропах пылью, старой переплетной кожей и полировочной жидкостью, и казалось, будто комната полным-полна воспоминаниями, которые никак не хотят уходить в небытие.
 Войдя в библиотеку, Джессика включила на столе бронзовую лампу под зеленым абажуром и только потом повернулась к бразильцу.
 Только раз в жизни — в Рио — Джессика ощущала близость мужчины с подобной остротой. Воспоминания снова проснулись в ней, и она постаралась загнать свое смущение в самый дальний уголок сознания, чтобы как следует сосредоточиться. Кастеляр странным образом подавлял ее своим присутствием; казалось, что он занимает собой все свободное пространство комнаты, нависает над самой ее головой, и Джессике пришлось собрать все свое мужество, чтобы заговорить с ним так, как она считала нужным.
 — Прежде чем вы объясните мне, что все это значит, — начала она, — я должна кое-что вам сказать. Дело в том, что мой дедушка никогда не отличался безупречным слухом, а теперь, когда он еще не до конца оправился от болезни, он слышит совсем плохо. Очевидно, он не расслышал или неверно понял, что вы говорили о той роли, которую я должна сыграть в слиянии двух фирм, и это заставило его подумать, будто вы… будто я…
 Кастеляр перебил ее быстрым взмахом руки. Его напряженный и внимательный взгляд впился в лицо Джессики.
 — Ваш дед не ошибся. Он все прекрасно понял и, сдается мне, то, что он услышал, пришлось ему по душе.
 Несколько долгих секунд Джессика молчала. Сердце ее стучало в груди часто-часто, как у пойманной птицы, и кровь громко шумела в ушах. Пристально вглядываясь в лицо Кастеляра, она надеялась найти в нем ответы на все свои вопросы, но оно не выражало ровным счетом ничего, кроме спокойной уверенности и ожидания.
 — Вы, должно быть, шутите, — сказала она наконец. — Вы… В наше время никто так не поступает.
 — Позвольте вас заверить, что у меня самые серьезные намерения.
 — Невероятно! — выдохнула Джессика. — Но даже если так, почему дед не выставил вас вон? Почему он задумался об этом? Что, ради всего святого, вы ему такого сказали?
 Она еще не договорила до конца, когда ее вдруг осенило.
 — Нет, погодите! — воскликнула она. — Это вы рассказали деду о предложении Холивелла? Вы же могли убить его, Кастеляр!
 — Я был предельно осторожен, мисс Мередит. Так осторожен, как если бы я разговаривал с моим собственным дедом, — заверил ее Кастеляр. — За все время нашей беседы он не был и вполовину так взволнован, как в тот момент, когда я позволил себе прервать вашу милую беседу в спальне.
 — Ну конечно, — с иронией парировала Джессика. — Я не сомневаюсь, что вы вели себя безукоризненно вежливо и по-деловому. Я другого не понимаю: как мой дед мог хотя бы на мгновение допустить, что вы правы? Как он мог подумать, что ваше предложение может меня заинтересовать?
 — Он задумался о моем предложении, потому что я сказал ему, что его внучка — самая красивая и самая привлекательная женщина из всех, которых я когда-либо встречал. Потому что я сказал, что заранее согласен на все его условия и что я сделаю все, чтобы вы были моей.
 С губ Джессики сорвался беззвучный смешок.
 — И он… поверил вам?
 — Я могу говорить очень убедительно, когда мне этого хочется, — небрежно бросил Кастеляр. Джессика, однако, заметила, что он засунул обе руки глубоко в карманы, словно боялся, что они могут выдать его или, выйдя из повиновения, сделать что-то, о чем Кастеляру потом придется жалеть. Вместе с тем в его голосе было нечто такое, что по всему ее телу пробежал трепет восторга, но Джессика постаралась не обращать на это внимания.
 — Впрочем, это все равно, — сказала она, стараясь попасть в тон последним словам Кастеляра. — Я не сомневаюсь, что вы можете быть весьма изобретательны, но ничто не убедит меня в том, что человек, подобный вам, способен жениться только затем, чтобы заполучить приглянувшуюся ему компанию. Конечно, «Голубая Чайка» — достаточно сильная фирма, пользующаяся к тому же безупречной репутацией, но я не могу поверить, чтобы она была так уж нужна вашей компании.
 Кастеляр долго рассматривал ее, и его янтарно-золотые глаза были задумчивы. Наконец он сказал:
 — Есть еще одна причина.
 — Еще одна? — быстро переспросила Джессика, и в ее голосе отчетливо прозвучало недоверие. — Я вас недооценила, сеньор Кастеляр. Или вам кто-то сказал, что законы штата Луизиана признают общее имущество супругов? В таком случае, вы сделали ошибку если с дедушкой что-нибудь случится, то наследницей его имущества будет моя мать.
 — Деньги и ваша мать здесь ни при чем.
 — В чем же тогда дело? — требовательно спросила Джессика.
 Кастеляр не ответил, хотя его губы чуть заметно дрогнули, а во взгляде появилась стальная решимость. Продолжая глядеть прямо в глаза Джессике, он шагнул вперед и, вынув из кармана правую руку, положил что-то на угол полированной столешницы рядом со старым пресс-папье. Еще мгновение он медлил, словно колеблясь, потом резким движением разжал пальцы и убрал руку.
 Джессика услышала негромкий стук, когда какой-то небольшой круглый предмет покатился по твердой деревянной поверхности. Попав в пятно света от лампы, он вдруг ярко сверкнул, разбрасывая по сторонам крошечные зайчики, и остановился. Это был маленький диск из матового золота, усеянный крошечными бриллиантами.
 Сережка, которую Джессика считала безвозвратно утраченной. Во всяком случае, она не видела ее с той ночи в Рио, хотя в ее квартире — в деревянной шкатулке — лежала вторая такая же безделушка.
 Это была та, потерянная сережка.




 10


 Гнев вскипел в ней с неистовой силой проснувшегося вулкана. Глаза Джессики заволокло красной пеленой. Не отдавая себе отчета в своих действиях, она взмахнула рукой, и резкий звук пощечины разорвал тишину библиотеки.
 От удара голова Кастеляра слегка откинулась назад. В следующее мгновение он перехватил ее запястье и, сжав его словно в тисках, с силой дернул. Джессика качнулась вперед и наткнулась на него всем телом, а он обхватил ее за талию и прижал к своей груди. Несколько мгновений они стояли неподвижно, и только сердца их стучали в унисон.
 Кастеляр держал Джессику так крепко, что она не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться.
 В наступившей тишине неожиданно загрохотал гром и послышался частый стук дождевых капель. Гроза, которая собиралась с самого обеда, наконец началась.
 Лицо Кастеляра побледнело, и на щеке проступил ярко-алый отпечаток. Глаза его горели словно расплавленное золото, а рот сурово сжался.
 — Только попробуй сделать это еще раз, — сказал он с устрашающим спокойствием, — и ты очень пожалеешь о последствиях!
 Джессика и вправду уже жалела о том, что вышла из себя. Неожиданная вспышка ярости прошла, и теперь она испытывала только легкую тошноту, слабость и безграничное отвращение к себе. Вместе с тем Джессика чувствовала, как обволакивает ее тепло его тела, чувствовала мускусный запах дорогого лосьона, и от воспоминаний о пережитом ею любовном неистовстве в голове у нее снова все поплыло.
 Она помнила его. Каждой клеточкой своего тела, каждой частицей и каждым нервным окончанием она помнила его прикосновения и откликалась на них с нерассуждающей готовностью. Губы Джессики слегка покалывало от возбуждения, груди потяжелели и налились, а сердце свело пронзительной сладкой болью. Как ей только могло прийти в голову, что мужчиной, ласкавшим ее в темном патио, могли быть Ник, Кейл или даже — страшно подумать! — Карлтон Холивелл? Впрочем, Джессика уже поняла, что все это время она надеялась на это, интуитивно зная, кто на самом деле был ее спасителем, ее ласковым и нежным любовником. Она узнала его в тот самый миг, когда они невзначай соприкоснулись в лимузине, когда ехали в ресторан, и с тех пор прилагала отчаянные усилия, чтобы спрятать от самой себя это знание. И, как выяснилось теперь, все было напрасно.
 Так что же, неужели она сдастся так просто, без борьбы? Ну уж нет!..
 Джессика откинула голову — что было не самым мудрым шагом, поскольку ее напряженные острые соски немедленно уткнулись в грудь Кастеляра, — но это уже не могло ее смутить.
 — А где фотографии? — спросила она напряженным шепотом. — Вы уже показали их деду или оставили на крайний случай?
 Его лицо исказила мучительная гримаса; в следующее мгновение Кастеляр с силой оттолкнул ее в сторону.
 — Вы действительно считаете, что я на это способен? — спросил он звенящим от негодования голосом.
 — А разве нет? — парировала Джессика, и ее руки непроизвольно сжались в кулаки. — Я случайно попала на вечеринку, которая превратилась в оргию, так что мне некуда было деваться. Вы появились как раз вовремя, чтобы спасти меня от какого-то распаленного негодяя, а потом вы… мы….
 — Потом мы занимались любовью, — закончил он таким жестким тоном, какого она еще ни разу от него не слышала. — Мы двое, вы и я. И я не совершил ничего, что было бы противно вашей воле. Или вашему желанию.
 — Я растерялась, я была вне себя, и вам это прекрасно известно! — резко возразила Джессика. — Вы этого ждали и рассчитывали… Вы воспользовались моим состоянием, моей беспомощностью!
 — Я воспользовался вашим состоянием, потому что… — Кастеляр внезапно оборвал сам себя, сообразив, что он только что приговорил себя. И был близок к тому, чтобы усугубить свою ошибку еще больше. Горло его неожиданно перехватило такой сильной судорогой, что он едва сумел набрать в грудь воздуха, чтобы сказать хотя бы несколько слов в свое оправдание.
 — Я действительно оказался возле вас не случайно, это чистая правда. Я приехал в гостиницу, где вы остановились, я хотел поговорить с вами, но вас уже не было. К счастью, швейцар запомнил адрес, который назвал таксисту ваш кузен. Я знал этот дом, знал, какого рода вечеринки там устраиваются, и у меня было сильнейшее подозрение, что вам, Джессика, это неизвестно. Я последовал за вами, а потом… Потом случилось то, что случилось.
 — Значит, вы тоже жертва обстоятельств? — с самой саркастической улыбкой спросила Джессика. — Вы, беспечный холостяк, президент собственной компании… Я не понимаю, что вы теряли, если бы вас застали в таком… в такой…
 — Прекратите! — резко приказал Кастеляр, взмахнув в воздухе раскрытой ладонью. — Не надо драматизировать. Скажите лучше, почему вы так уверены, что я не женат?
 Взгляд Джессики был устремлен вниз. Она поняла, что выдала себя. В памяти ее всплыла трагическая история с невестой Кастеляра, которая покончила с собой. В следующую секунду Джессика, однако, уже настолько совладала с собой, что сумела найти подходящий ответ.
 — «Врага надо знать — это всегда окупается». Разве не так звучит основополагающая стратегия войны и бизнеса?
 — Тогда вам должно быть известно, насколько я дорожу своей репутацией и принадлежностью к деловой элите, — парировал он. — Кроме того, существуют еще моральные нормы, которые мне привили с детства, и я стараюсь их соблюдать хотя бы из уважения к собственной семье.
 — Да, конечно… — Голос Джессики чуть заметно дрогнул от недоверия и боли. — И этот прискорбный случай несомненно способен повредить вашей репутации. Я бы поверила вам, Кастеляр, если бы мне не было слишком хорошо известно, ради чего все это было подстроено. К чему всегда стремятся все так называемые «настоящие мужчины»? Они стремятся увеличить счет своих побед. Именно для этого и была устроена эта вечеринка. Вам захотелось потешить свое мужское самолюбие, и вы приказали запечатлеть вашу победу на пленке. Как же я могу верить тому, что вы говорите мне сейчас?
 — Я знаю, что кто-то сделал несколько снимков, — попытался возразить Кастеляр. — Но я не имею к этому никакого…
 Джессика рассмеялась неприятным хриплым смехом.
 — Не верю! — воскликнула она словно режиссер в театре. — Попробуйте придумать что-нибудь еще!
 Кастеляр несколько мгновений молчал. Потом он догадался.
 — Кто-то вышел на вас, — сказал он уверенно.
 — Можно сказать и так.
 Не отрывая взгляда от ее скул, на которых расцветали две алые розы, он спросил:
 — Вы видели снимки?
 — Один. Этого было достаточно.
 Дождь, сопровождавшийся сильным порывистым ветром, захлестывал веранду, и струи воды громко стучали по ее дощатому полу под окном библиотеки. Ливень был таким сильным, что за его плотной серой занавесью невозможно было различить даже деревьев в саду. Веранда была засыпана сбитыми дождем молодыми листочками и нежными розовыми лепестками; ветер гудел под оконными карнизами; дождевая вода глухо ревела в водосточных трубах, а в библиотеке было тепло и уютно.
 — Покажите мне его, — негромко сказал Рафаэль, пытаясь выиграть время, чтобы найти изъян в ее логике и обернуть ее слова в свою пользу.
 — Чтобы вы могли еще раз полюбоваться делом своих рук? Нет уж, не дождетесь!
 — Я хочу только взглянуть, насколько компрометирующей может быть эта фотография, — сказал он как можно мягче и убедительнее, не без труда смиряя свой бешеный темперамент. — Но я и без того уверен, что мы сможем легко обезвредить эту бомбу с часовым механизмом, если только вы согласитесь меня выслушать. Например, если мы с вами объявим о нашей помолвке, никто не увидит ничего зазорного в том, что мы, гм-м… были близки.
 — Выслушать вас? — с горечью откликнулась Джессика — Что вы можете мне сказать? Вы хотите убедить меня в том, что раскаиваетесь в своем поступке? Но я-то знаю, что это не так! Вы не остановитесь ни перед чем, ни перед какой грязной уловкой. Вы осаждали банк в надежде узнать наше финансовое положение и пошли даже на то, чтобы сделать мне предложение, лишь бы без особых хлопот присоединить «Голубую Чайку» к своей компании. Знаете, что я думаю по этому поводу? Я думаю, что вы в отчаянии, Кастеляр! Обстоятельства загнали вас в тупик, и вы не видите другого способа выпутаться. Я не знаю только, какие это обстоятельства, но я узнаю!
 — Я могу сказать вам, только вы все равно не поверите.
 — Скорее всего — нет. Если только вы не признаетесь, что связаны с торговлей наркотиками.
 С губ Кастеляра сорвалось короткое досадливое восклицание.
 — Первое, о чем вспоминает гражданин Штатов, когда видит перед собой преуспевающего латиноамериканца, это, конечно, о наркотиках и о мафии! — сказал он зло.
 — Согласитесь, что у нас есть для этого основания, — возразила Джессика.
 — Точно так же и у нас есть основания считать, что большинство богатых людей в Соединенных Штатах так или иначе связаны с организованной преступностью.
 — Это не одно и то же! — резко бросила Джессика.
 — Вот как? — Рафаэль впился взглядом в ее лицо и удовлетворенно кивнул, когда Джессика, не выдержав, отвернулась. Похоже, инициатива понемногу ускользала из ее рук и переходила к нему.
 — Мне совершенно безразлично, чего вы хотите и почему, — сказала она неожиданно и снова повернулась к бразильцу, с вызовом вскинув голову. — Главное, что вы никогда не добьетесь своего — уж я об этом позабочусь, чего бы мне это ни стоило. В крайнем случае, прежде чем вы сумеете наложить лапу на «Голубую Чайку», я отдам ее худшему из моих врагов. Или из ваших.
 Она опоздала. Рафаэль уже владел «Голубой Чайкой» или почти владел, но Джессика пока этого не знала, а он не мог ей сказать. Только не сейчас. Она держалась так гордо и так стойко защищалась, что он не смел нанести ей этот жестокий, сокрушительный удар. При взгляде на нее, на ее лицо, полное огня и стремления к победе, у него внутри все переворачивалось, а голова переставала что-либо соображать.
 Нет, он подождет. Он будет молчать, чтобы не унизить и не сломать ее, потому что, если Джессика придет к нему побежденной, она уже не будет ему нужна.
 А в том, что рано или поздно Джессика будет принадлежать ему, Кастеляр не сомневался. Должна принадлежать, и он так или иначе добьется своего.
 — Если я правильно вас понял, вы не хотите выходить за меня замуж? — спросил он, прилагая огромные усилия, чтобы держать себя в руках. — Любопытно узнать, как вы объясните это своему деду?
 — Я скажу ему правду, — дерзко ответила Джессика. Кастеляр слегка наклонил голову.
 — А вы не боитесь, что подобное известие может ухудшить состояние сеньора Фрейзера?
 — Я скажу… скажу, что между нами нет ничего общего, что мы — совершенно разные люди и у нас нет никаких точек соприкосновения.
 — В таком случае вы солжете, общего между нами довольно много. Во-первых, мы оба занимаемся одним и тем же бизнесом — морскими перевозками. Кроме того, мы с вами мечтаем об одном и том же — об этом мы, кажется, уже говорили. И наконец, мы с вами прекрасно подходим друг другу в сексуальном плане.
 — Секс! — сказала Джессика с отвращением, словно отрекаясь от всего, что произошло между ними в Рио.
 — Не стоит преуменьшать значение этого фактора, — наставительно заметил Кастеляр. — Физическое влечение плюс обоюдная выгода — это редкое сочетание, которое само по себе способно служить фундаментом долгого и жизнеспособного брака. Добавьте сюда возможность вместе создать новую могущественную компанию, которая может просуществовать не один десяток лет — одного этого больше чем достаточно! Поверьте, большинство знаменитых династий возникло на базе куда более скромных предпосылок.
 — Новая компания, взаимная выгода… Как это романтично! — сказала Джессика, презрительно скривив губы. — А как насчет взаимного уважения и доверия к друг другу? Ах да, я чуть было не забыла про любовь! Впрочем, это такая безделица, что ее не стоит принимать в расчет, когда речь идет о слиянии двух гигантов транспортного бизнеса. Да вы, наверное, и не знаете, что это такое!
 Взгляд Кастеляра стал откровенно циничным.
 — А вы, вероятно, считаете себя знатоком в этом вопросе! — с издевкой бросил он ей в лицо. — Должно быть, именно поэтому вы до сих пор не замужем, и та же самая причина, вероятно, мешает вам задуматься о возможностях, которые я вам только что обрисовал.
 — Давайте не будем касаться моей личной жизни! — решительно перебила его Джессика. — Я не стану обдумывать ваше предложение потому, что мне противны ваши бесчестные приемы, ваши разговоры с моим дедом, которые вы ведете за моей спиной, но больше всего мне противны вы сами!
 — Вместо любви — ненависть? Любопытно было бы узнать, что послужило причиной такого отношения ко мне… Я подозреваю, что в основе всего, что вы тут мне наговорили, лежит одно достаточно сильное чувство, в котором вы боитесь себе признаться и которое готовы скрыть любой ценой. Впрочем, давайте не будем касаться этой вашей маленькой тайны. Можете ненавидеть меня сколько вашей душе угодно, только сначала подумайте вот о чем: если вы не ошиблись и фотографии были сделаны кем-то специально, чтобы шантажировать вас, то на них должен быть запечатлен кто угодно, но не я. На них должен был быть человек, который напал на вас первым, и с которым я боролся, чтобы помешать ему… овладеть вами против вашей воли.
 Глаза Джессики расширились от удивления, а губы слегка приоткрылись, но это продолжалось всего мгновение. В следующую секунду она уже справилась с собой.
 — Это мог быть любой посторонний мужчина, — возразила она. — Один из гостей, которому я приглянулась. Когда погас свет, он пошел за мной, но… Но тут на сцене появились вы.
 — Почему вы так уверены? — быстро спросил Кастеляр. — По-моему, он был настроен весьма решительно. Этот «посторонний», как вы выразились, человек собирался овладеть вами не где-нибудь, а прямо напротив стеклянной двери, перед самым объективом фотоаппарата.
 Джессика обхватила себя за плечи обеими руками и отвернулась от него, уставившись невидящим взглядом в окно.
 — Уходите, — устало бросила она через плечо. — Уходите и не смейте никогда больше приближаться ко мне!
 Серый, пасмурный свет из окна упал на ее волосы, на ее безнадежно поникшие плечи, и Рафаэль увидел, что она вся дрожит. От этого зрелища у него внезапно защемило в груди, да так сильно, что его решимость едва не была поколеблена.
 — Хорошо, — глухо сказал он. — Я ухожу, но я вернусь — это я вам обещаю твердо. И я буду возвращаться до тех пор, пока либо вы не уступите мне, либо я не потеряю надежду. Последнее, впрочем, весьма маловероятно, поскольку в одном вы были правы: стремление к победе над женщиной действительно может служить смыслом жизни. А для меня победа над вами может оказаться к тому же единственной достойной целью.
 Его шаги были твердыми и тяжелыми, и старый буковый паркет жалобно застонал под ними. Джессика услышала, как открылась и захлопнулась дверь, и вздохнула с облегчением.
 Господи, какая ложь, какая чудовищная ложь!
 Или все-таки Кастеляр говорил правду?
 Если он сказал ей хотя бы полуправду, это могло означать только одно: фотографии были сделаны, чтобы устранить ее от руководства «Голубой Чайкой». Если бы она ушла, выиграть от этого мог только кто-то из членов ее семьи.
 Нет! Невероятно! Чудовищно!!!
 Даже в мыслях она не могла допустить ничего подобного!
 Она не будет об этом думать, не должна думать…
 Как не должна вспоминать и о нежных объятиях Кастеляра, о его волшебных ласках, о его пьянящих поцелуях и прикосновениях, каждое из которых рождало в ее душе небывалый восторг.
 Никогда!
 Какая же она была дура! Самая настоящая, стопроцентная дура! С какой легкостью она уступила ему тогда, а он не преминул воспользоваться ее неопытностью и доверчивостью, чтобы загнать в угол. И вот теперь ей приходится расплачиваться за свою слепоту и беспросветную глупость.
 Да, Кастеляр был прав. Все, что он с ней сделал, он сделал с ее молчаливого согласия. Как перезрелый, истекающий соком плод на ветке, она ждала только его протянутых рук, чтобы с готовностью упасть в них. Она ни на секунду не задумалась о последствиях. Похоже, она вообще ни о чем не задумывалась тогда и не испытывала ни тревоги, ни беспокойства, одно лишь томительное жгучее желание — такое сильное, какого она еще никогда не чувствовала и против которого у нее не было никакого противоядия.
 Может быть, Рафаэль прав, и она действительно пытается защититься от него с помощью ненависти? И если да, то кого она ненавидит сильнее — его или свою собственную глупую слабость?
 Она хотела его тогда, но еще сильнее Джессика хотела его сейчас. Всего несколько минут назад, когда он прижимал ее к себе и глядел прямо в глаза, ей достаточно было бы самой малости — легкого поцелуя, тихого ласкового слова, — чтобы она снова уступила ему, снова стала слабой и покорной, как в ту жаркую ночь в Рио. Она должна быть счастлива, что Кастеляр ничего не заметил и что ей хватило сил спрятать от него свои подлинные чувства.
 Но почему из всех мужчин, встречавшихся на ее пути, именно он стал ее первым любовником? За всю свою жизнь Джессика еще ни разу ни в кого не влюблялась, если не считать одного-двух увлечений еще в подростковом возрасте и, как и следовало ожидать, благополучно канувших в Лету. Прошло несколько лет с тех пор, когда от близости мужчины ее сердце билось быстрее, и сейчас Джессика даже не могла припомнить, когда в последний раз она готова была из-за мужчины позабыть про осторожность и здравый смысл. И вот это случилось. Что же такого было в Кастеляре, что довело ее до такого состояния?
 Он назвал это физическим влечением. Судя по всему, сам Кастеляр тоже испытывал нечто в этом роде. При желании это могло быть ей некоторым утешением.
 Джессика неопределенно хмыкнула, передернув плечами. Влечение так влечение… Она, во всяком случае, собиралась впредь держать себя в узде, противопоставляя алхимии гормонов свою собственную волю и решимость. Она не верила в неодолимую, всепоглощающую страсть, способную превращать императоров в рабов и рабов — в могущественных владык. В Рио она допустила оплошность, но теперь ей казалось, что страсть здесь ни при чем. Просто в промежутке между двумя его прикосновениями она приняла пусть неверное, но сознательное решение, и это представлялось ей самым ужасным. Здравый смысл, которым Джессика всегда гордилась, подвел ее, а может быть, оглушенная ромом и грохотом самбы, она сама не прислушалась к голосу разума, в какое-то роковое мгновение поддавшись атмосфере вседозволенности и тайны. Она дала себе послабление и допустила до себя первого попавшегося мужчину, наивно полагая, что эта маленькая шалость не будет иметь для нее никаких последствий, и вот чем это обернулось!
 Да, ей следовало тысячу раз подумать, прежде чем решаться на такое. И все же Джессике продолжало казаться, что ее ложный шаг не принадлежит к числу необратимых, фатальных и что ей совсем не обязательно расплачиваться за свою ошибку всю оставшуюся жизнь. Она непременно найдет какой-нибудь выход, нужно только успокоиться и как следует подумать.
 К тому времени, когда Джессика вернулась в Новый Орлеан, уже совсем стемнело. Усталость давала о себе знать, и она ощущала себя совершенно разбитой. Усугубляли ее состояние чувство стыда и недовольство собой. Она так и не решилась сказать деду, что отказала Кастеляру; оставшись вдвоем, они просто обсудили между собой его неожиданное предложение, и Джессика обещала подумать. Разумеется, она понимала, что это — обычная отговорка, не слишком оригинальный способ отложить на потом принятие важного решения, но ей казалось, что на сегодня с нее хватит споров и столкновений. Если бы Джессика сообщила деду о своем нежелании иметь с Кастеляром что-либо общее, он непременно потребовал бы объяснений, и тогда, вынужденная в спешке подыскивать подходящие аргументы, она могла случайно проговориться о том, что ей хотелось скрыть любой ценой.
 Поэтому, разговаривая с дедом, Джессика постаралась отвлечь его внимание, рассказав ему о проблемах с таможней и о контрабанде наркотиков, к которой, возможно, причастны члены экипажа одного из принадлежащих «Голубой Чайке» судов. Как она и ожидала, Клод Фрейзер самым решительным образом высказался против того, чтобы компания сама осуществляла жесткие полицейские меры в отношении своих наемных работников, но нарываться на штраф и осложнять отношения с таможней ему тоже не хотелось. В конце концов он согласился оставить решение вопроса на усмотрение Джессики и Кейла с условием, что они не будут предпринимать никаких серьезных мер без крайней необходимости. Что ж, хоть какой-то положительный результат прошедшего воскресенья.
 Ее обычное место на стоянке на улице Дюмейн оказалось занято. Джессика объехала почти целый квартал, ища место для парковки, но не нашла. Устало чертыхнувшись, она свернула на платную стоянку на улице Шартрез и, оставив машину там, пошла домой пешком.
 Погода так и не улучшилась: вместо проливного тропического ливня пошел холодный, моросящий дождь, грозивший затянуться до утра, и тротуары Латинского квартала были пустынны и темны. Потоки грязной воды, несущейся вдоль водосточных желобов, превращали каждый переход улицы в довольно опасное предприятие, и Джессике приходилось прыгать с одного неглубокого места на другое, одновременно высматривая редкие машины, грозившие окатить ее с головы до ног. Ее большой «двуспальный» зонт — единственный пригодный для зимы в Новом Орлеане — позволял ей сохранить одежду достаточно сухой, но он существенно ограничивал ее поле зрения, и Джессика уже дважды оступалась на мокрой мостовой.
 Отперев тяжелую дверь подъезда, Джессика шагнула в полутемный вестибюль, из которого вела к ее квартире крутая каменная лестница. Здесь она остановилась, чтобы стряхнуть с зонта воду и сложить его. Джессика как раз убрала ключ в сумочку и переложила зонт из левой руки в правую, когда за спиной ее раздались быстрые шаги. Машинально обернувшись через плечо, Джессика успела заметить только темную фигуру мужчины, который стремительно мчался прямо на нее. В следующее мгновение Джессика ощутила сильный толчок в спину и, не устояв на ногах, упала.
 Зонт вырвался у нее из рук и отлетел куда-то в угол. Колено пронзила острая боль, а ладони, которые она в последний момент выбросила перед собой, обожгло болью.
 Прежде чем Джессика успела пошевелиться, мужчина уже навалился на нее всей своей тяжестью и прижал к холодным и шершавым плитам пола. Джессика попыталась крикнуть, позвать на помощь, но лишь беззвучно разевала рот, не в силах произнести ни звука. Во время падения воздух с шумом вырвался у нее из легких, и она никак не могла перевести дух. В глазах у Джессики потемнело, но она успела почувствовать острую боль, когда нападавший резким движением заломил ей руку назад.
 Должно быть, на мгновение она лишилась чувств. Придя в себя, Джессика слабо дернулась, и мужчина, прижимая ее коленом, низко склонился над ней. Слюнявые полные губы нашли в полутьме ее рот и впились в него грубым поцелуем.
 Боль и отвращение, охватившие Джессику, были столь сильны, что ее едва не стошнило. Рванувшись изо всех сил, она резким движением подняла голову и с удовлетворением почувствовала, как ее лоб врезался в переносицу нападавшего. Тот на мгновение отпрянул, и Джессика попыталась сбросить его с себя.
 Увы, ей это не удалось. Ее сопротивление только привело нападавшего в ярость, и он так сильно ударил Джессику в живот, что она задохнулась от боли. Мужчина же навалился на нее всем своим весом и закряхтел, раздвигая ей ноги коленом и одновременно задирая вверх юбку. Его ногти больно царапнули нежную кожу у нее на бедрах, и Джессика снова рванулась, коротко и хрипло вскрикнув. В ответ нападавший еще крепче прижал ее к полу, но Джессика все же сумела высвободить руку, зажатую между их телами.
 Она надеялась, что зонт не мог откатиться далеко. Закинув руку за голову, Джессика принялась шарить по полу и почти сразу наткнулась на плотную нейлоновую ткань. Сжав в кулаке свое жалкое оружие, она с силой выбросила руку вперед.
 Острый конец зонта попал мужчине в лицо, и он громко взвыл от неожиданности и боли. Стараясь защититься, он взмахнул рукой и выбил зонт из пальцев Джессики. На этот раз зонт отлетел далеко — Джессика слышала, как он стукнулся о стену, — а мужчина поднял над ее головой сжатый кулак, намереваясь оглушить жертву.
 Но удара так и не последовало. Дверь подъезда, оставшаяся полуоткрытой, распахнулась так резко, что ее ручка с силой ударилась о стену, и в прихожую ворвался еще один человек. Он двигался так быстро и стремительно, что Джессике на мгновение показалось, будто он летит по воздуху. Послышался звук тупого удара, и давящая тяжесть с ее груди исчезла.
 Повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, Джессика поспешно откатилась в сторону и, на всякий случай подобрав по пути зонт, попыталась встать на ноги, опираясь о стену спиной. Двое мужчин, шумно дыша от напряжения, катались по каменному полу у самых ее ног. Потом послышалось несколько ударов кулаком, кто-то сдавленно вскрикнул, и каменные стены прихожей повторили и усилили этот звук, превратив его в вопль какого-то первобытного зверя.
 Яростная схватка завершилась неожиданно быстро. Один из мужчин нанес противнику короткий и резкий удар снизу вверх. Снова раздался невнятный крик, сопровождавшийся болезненным шипением, и клубок тел наконец распался. Темная фигура метнулась к распахнутой двери и исчезла в темноте. Второй человек бросился было в погоню, но вдруг осел на пол и, привалившись спиной к стене, прижал к лицу ладонь.
 Секунды тянулись томительно медленно. Единственным звуком, нарушавшим гулкую тишину подъезда, было частое, хриплое дыхание незнакомца.
 Наконец Джессика пошевелилась. Стараясь унять противную дрожь в коленках, она сделала два шага в сторону и, нашарив на стене выключатель, включила свет.
 Она ничего не хотела ни видеть, ни знать, но сбежать сейчас было бы трусостью, а Джессика не хотела потом корить себя за малодушие. Откинув назад упавшие на лицо волосы, она медленно повернулась к мужчине, который пришел к ней на помощь.
 Он сидел у стены на корточках, и его грудь тяжело поднималась и опускалась в такт дыханию. Темные волосы были в беспорядке, а из-под прижатой к лицу ладони стекала кровь, но, несмотря на это, на его губах играла улыбка.
 Запрокинув голову назад, ее спаситель отнял ладонь от своего залитого кровью лица и прищурился на желтый свет лампы под потолком.
 — Похоже, мне снова посчастливилось выручить вас, — растягивая слова, проговорил Рафаэль Кастеляр. — Но не беспокойтесь: вам не придется вознаграждать меня за проявленную смелость как в прошлый раз. Если, конечно, вы сами этого не захотите.




 11


 Джессика не удостоила его ответом. Это была просто шутка. Во всяком случае, ей удобнее было считать, что Кастеляр просто неудачно пошутил.
 У нее язык чесался обвинить его в том, что он сам разыграл нападение, чтобы снова ее спасти, но она сдержалась. Разбрасываться подобными обвинениями не следовало. В лучшем случае Кастеляр счел бы ее глупой истеричной бабой, а в худшем… Да и схватка, свидетельницей которой она стала, была слишком жестокой, слишком яростной, чтобы быть подстроенной.
 Да, как ни трудно Джессике было найти нужные слова, ей следовало поблагодарить Кастеляра — хотя бы ради соблюдения элементарных приличий. И по той же самой причине она не могла выставить его на улицу и захлопнуть за ним дверь. Простая человеческая порядочность требовала, чтобы Джессика по крайней мере выяснила, насколько серьезна полученная им рана.
 — Вам лучше подняться со мной наверх, чтобы я могла взглянуть на ваш глаз, — сказала она, слегка запинаясь.
 — Не надо, — отказался Кастеляр. — Когда я вернусь в гостиницу, Пепе сделает все что нужно.
 С этими словами он уперся руками в пол и легко поднялся на ноги, но тут же снова схватился за лицо, как будто от резкого движения боль усилилась.
 — Не стоит разыгрывать из себя героя, — сказала Джессика. — Я не имею ничего против вашего присутствия в моей квартире. И, разумеется, я сумею вызвать врача точно так же, как этот ваш Пепе. У меня это получится даже быстрее.
 — Зато я имею кое-что против, — коротко ответил Кастеляр и, подумав, добавил:
 — С другой стороны, если вы будете звонить в полицию, вам может понадобиться свидетель.
 Повернувшись к нему спиной, Джессика подобрала с пола свою сумочку и, вооружившись ключом, попыталась запереть дверь подъезда. Только с третьей попытки она сумела попасть ключом в замочную скважину — ее руки сильно дрожали, а пальцы утратили гибкость, хотя самой Джессике казалось, что она вполне владеет собой. Она и в самом деле не чувствовала никакого волнения; напротив, ею овладело блаженное, сонное отупение; движения сделались медленными и плавными, и только голова работала четко и ясно.
 — Я не представляю, что может сделать полиция, — бросила она через плечо, попав наконец ключом в замок. — Разве только вы сможете описать нападавшего…
 — Боюсь, что сначала я был слишком далеко. Да я и не обращал на него внимания до тех пор, пока он не бросился за вами, ну а потом… потом я был слишком занят, чтобы знакомиться по всем правилам.
 Джессика повернула к нему бесстрастное лицо.
 — И, как я полагаю, вы снова оказались поблизости чисто случайно?
 — На этот раз вы ошибаетесь. Я ждал вас. Мы с вами не закончили одно дело.
 — Вот как? Какое же?
 — Помните, я просил вас показать мне фотографию? Я по-прежнему хочу взглянуть на нее. Думаю, у меня есть на это право.
 Джессика вздрогнула, и ключи, которые она все еще держала в руке, коротко звякнули. Несколько секунд она смотрела на него не мигая и старалась взять себя в руки. Наконец Джессика вздохнула.
 — Вот и еще одна причина, чтобы зайти ко мне. Как вы думаете, вы сможете подняться по ступенькам?
 Кастеляр кивнул.
 — Ноги у меня в порядке, — проворчал он. — Ступайте вперед.
 Оказавшись в квартире, Джессика первым делом включила в прихожей бра над зеркалом и, проведя Кастеляра в гостиную, быстро обошла все комнаты, щелкая выключателями и зажигая повсюду свет. Наконец она бросила свою сумочку на диван и пошла в ванную. Там она достала из аптечки пакет первой помощи и намочила под краном чистое полотенце. Вернувшись в гостиную, она жестом указала Рафаэлю на стул, стоявший в нише.
 Когда он уселся, Джессика положила на стол пакет и, взяв полотенце, подошла к нему почти вплотную. Кастеляр сидел, широко разбросав вытянутые перед собой ноги, так что ей пришлось встать между ними, чтобы дотянуться до его головы. Правда, Джессика тут же отметила, что и Рафаэль может без труда прикоснуться к ней, если такая фантазия придет ему в голову, но сразу отбросила эту мысль.
 Глубокие царапины на лице Кастеляра были нанесены скорее всего ногтями неизвестного. Пока Джессика промывала царапины дезинфицирующим раствором, Рафаэль только раз прошипел что-то неразборчивое, но ни разу не вздрогнул и не дернулся. Самая большая царапина доходила до самого глаза, покрасневшего от лопнувших сосудов, однако Джессика надеялась, что ее помощи будет достаточно.
 Вблизи его коричневые, цвета крепкого чая глаза показались Джессике еще более темными, чем она себе представляла, а ресницы — еще более длинными и густыми. Левая бровь Кастеляра была чуть заметно изломана посередине, как у Мефистофеля, что придавало ему загадочный вид даже тогда, когда он был спокоен и расслаблен. На мощной бронзовой шее мерно пульсировала жилка, а курчавые черные волосы на затылке напомнили Джессике о густой поросли, которая, как она знала, покрывала его выпуклую, хорошо развитую грудь. Да, Кастеляр был чертовски привлекательным мужчиной, пожалуй, даже слишком.
 Ей на беду…
 Когда Джессика в очередной раз встретилась с ним взглядом, Кастеляр неожиданно заговорил.
 — Кто хочет тебе зла, Джессика Мередит? — глухо спросил он. — Кто смеет желать тебе зла? Ты сама понимаешь это?
 Спокойствие, окружавшее ее словно броня, в одно мгновение треснуло как яичная скорлупа под сильным ударом. Испугавшись неведомо чего, Джессика в замешательстве отпрянула и поднесла к лицу руки. Отвернувшись от Кастеляра, она попыталась закрыть крышечкой флакон с дезинфицирующим раствором, но пальцы ее дрогнули, флакон опрокинулся, и красноватая жидкость растеклась по столу.
 Зубы Джессики выбивали частую дробь, а глаза наполнились слезами. Стараясь справиться с собой, она обхватила свои плечи руками, но это не помогло. Ее продолжало трясти, да так сильно, что в какой-то момент Джессике показалось, будто она вот-вот начнет разваливаться на куски.
 Рафаэль негромко выругался и поднялся со стула. Он взял Джессику за запястье и притянул ее к себе. Одной рукой он обнимал ее за плечи, а другой прижимал к себе голову Джессики, ласково и осторожно гладя ее по растрепавшимся волосам.
 — Это просто шок, — услышала она его шепот. — Просто шок, запоздалая реакция. Не пытайся бороться с этим, пусть пройдет само. Все будет хорошо, Джесс, вот увидишь. Сейчас тебе станет легче.
 Но легче ей никак не становилось. Когда примерно минуту спустя дрожь все еще не отпустила ее, Кастеляр ослабил свои объятия и, заботливо глядя на нее сверху вниз, сказал:
 — Я знаю одно средство, которое действует быстро и эффективно, но я не уверен, что мои методы придутся тебе по душе.
 Джессика бросила на него полный негодования взгляд, и Рафаэль с легкой насмешкой качнул головой.
 — Я так и думал. Что ж, остается только горячая ванна и глоток чего-нибудь крепкого.
 С этими словами он взял ее за плечи и, отведя в ванную комнату, включил воду.
 — Подождите, пусть наберется полная ванна, — предупредил он, и, хотя Джессика сразу заметила, что Кастеляр снова заговорил с ней подчеркнуто вежливо, перейдя на «вы», в его голосе по-прежнему звучала искренняя забота. — И такая горячая, какую вы в состоянии терпеть. А я пока схожу приготовлю кофе, если, конечно, вы не хотите, чтобы я помог вам раздеться.
 Джессика, глядя в сторону, затрясла головой.
 — Нет, не хочу.
 — Жаль. — Кастеляр чуть заметно пожал плечами и вышел, тщательно закрыв за собой дверь.
 Горячая ванна помогла. Дрожь, сотрясавшая все тело Джессики, улеглась почти сразу, и лишь изредка по кончикам пальцев пробегал словно легкий электрический ток. Стараясь не думать о пережитой опасности, Джессика изо всех сил прислушивалась к тому, что делается за дверью ванной, но в комнатах царила полная тишина, и она в конце концов почти уверилась, что Кастеляр ушел. Джессика уже собиралась вылезти из ванной, чтобы окончательно убедиться в этом, когда дверь ванной комнаты неожиданно распахнулась.
 — Я не буду на вас смотреть, обещаю, — поспешно сказал Кастеляр, входя внутрь. — Просто вы должны выпить кофе, пока он не остыл.
 Его ресницы в самом деле были целомудренно опущены, а взгляд устремлен на две крошечные кофейные чашечки, которые он держал в руках. Несмотря на это, Джессике показалось, что, когда он наклонился и поставил одну из чашек на бортик ванны, в его глазах золотой искрой сверкнуло любопытство. Впрочем, она не могла быть в этом уверена, поскольку Кастеляр почти мгновенно отступил к порогу ванной, держа свою чашку в руках.
 Прячась за бортиком ванны, Джессика села в воде. После всего, что было между ними, стесняться его присутствия было по меньшей мере глупо, и все же она никак не могла совладать со своей природной стыдливостью. К счастью, поднимавшийся от горячей воды пар был довольно густым. Кроме того, Джессика чувствовала себя настолько усталой, что на спор из-за того, где должен стоять джентльмен, когда леди принимает ванну, у нее не было сил.
 Да в этом, похоже, и не было никакой необходимости. Несмотря на все свои игривые намеки, Рафаэль, похоже, прекрасно умел держать себя в руках и способен был спокойно беседовать с обнаженными женщинами. Единственное, чего Джессика пока не могла сказать со всей определенностью, нравится ли ей это его качество, или, наоборот, раздражает.
 Кофе оказался превосходным. Именно о таком новоорлеанские любители говорили: «Чистый, как ангел, сладкий, как поцелуй Христа, черный, как дьявол, и горячий, как сама преисподняя». Гаванский ром, который щедрой рукой плеснул в чашки Кастеляр, сделал его поистине сатанинским напитком, но эффект был потрясающим и почти мгновенным. После первого глотка Джессика буквально задохнулась, но в голове сразу прояснилось, и она стала пить приготовленный Кастеляром кофе крошечными, неторопливыми глотками, наслаждаясь ощущением тепла и умиротворенности, которое с каждой минутой разливалось по всему ее телу.
 А придя в себя, Джессика снова насторожилась и приготовилась к защите.
 Впрочем, она не хотела показаться неблагодарной.
 — Спасибо вам, — сказала она негромко. — Спасибо за кофе и за то, что вы сделали… внизу.
 — Служить вам — большая честь для меня, — ответил Кастеляр, церемонно склонив голову, словно стараясь скрыть за галантными манерами столь не свойственное ему замешательство. Несколько мгновений он разглядывал нетронутый кофе в своей чашке, потом неожиданно добавил:
 — И все-таки хотел бы я знать, что заставило этого человека напасть на вас, Джессика. Мне не хотелось бы лишний раз напоминать вам о… об этой неприятности, но ваш ответ может быть очень важен.
 Он назвал ее по имени! За все время их знакомства эти случаи можно было буквально по пальцам пересчитать. От неожиданности Джессика едва не поперхнулась.
 — Вы хотите узнать, кто это сделал? — спросила она наконец.
 Кастеляр посмотрел ей прямо в глаза.
 — Сдается мне, что это нападение на вас не было случайным. И этот человек — не обычный грабитель.
 — Но тогда… тогда я ничего не понимаю! — удивилась Джессика. — Что еще это могло быть, кроме попытки ограбления… или изнасилования? У меня нет никаких врагов, и я не помню, чтобы в последнее время я кому-то перебежала дорожку или нанесла смертельную обиду. Кроме вас, разумеется,
 — добавила она поспешно.
 — Вас я давно простил, — серьезно сказал Кастеляр.
 Как ни странно, услышав эти слова, Джессика почувствовала значительное облегчение. Вместе с тем близость Кастеляра снова начала ее беспокоить, поэтому она поставила пустую чашку на стоявшую возле ванны скамеечку и жестом указала ему на вешалку для полотенец.
 — Не будете ли вы так любезны…
 Кастеляр молча снял с крючка пушистое розовое полотенце и протянул ей. Взяв его в руки, Джессика выжидательно уставилась на него. Улыбнувшись, Кастеляр повернулся к ней спиной.
 Джессика выбралась из ванны и, торопясь, завернулась в полотенце, пока он не нашел какой-нибудь предлог, чтобы обернуться. Резкое движение, пережитый шок и долгое пребывание в горячей воде привели, однако, к тому, что у Джессики неожиданно и сильно закружилась голова. Перед глазами у нее помутилось, и, чтобы не упасть, Джессика в последний момент — уже чисто рефлекторным жестом — схватилась рукой за пластиковую занавеску.
 Она была совершенно уверена, что не вскрикнула, даже не плеснула водой, но Рафаэль услышал. Развернувшись с поразительной для такого крупного мужчины быстротой, он бросился к ней и успел поддержать ее за талию. Прежде чем Джессика сумела что-то сказать, Кастеляр легко подхватил ее на руки и, вынув из ванны, поставил на коврик на полу, продолжая прижимать Джессику к себе обеими руками.
 Джессика сразу почувствовала, что он далеко не так спокоен, как ей казалось. Его тело было неподатливым и твердым, напряженные мускулы перекатывались под натянувшейся на плечах и на груди рубашкой, а его жаркое возбуждение Джессика ощущала даже сквозь ткань полотенца.
 Ее первым, чисто инстинктивным побуждением было оттолкнуть его, вырваться из его объятий и тем самым отстоять свою независимость, но Джессика так и не смогла этого сделать. Прежде чем она успела собраться с силами, Кастеляр наклонился и прильнул губами к ее мягким и влажным губам.
 Тепло волнами разбежалось по всему телу Джессики. Внутри ее сражались друг с другом благодарность и сомнение, влечение и страх, и от этого у Джессики снова закружилась голова. Она продолжала чувствовать исходящую от него опасность, но это только подстегнуло желание, которое заполнило ее вены жидким огнем страсти. Словно солдат, чудом уцелевший во время страшной битвы и еще не до конца поверивший в свое спасение, она отчаянно нуждалась в острых сладострастных ощущениях, которые могли убедить ее в том, что жизнь продолжается.
 Он целовал ее. Его губы были горячими и сладкими; они скользили по ее губам с томительной медлительностью, но язык Кастеляра, ворвавшийся в ее рот между приоткрытыми губами, был проворен и быстр. Негромко ахнув от наслаждения, Джессика положила руки ему на затылок и прильнула к нему всем телом. Пальцы ее нежно перебирали завитки его жестких, чуть вьющихся волос, а перед глазами плыл цветной туман.
 Она погибла, заблудилась в лабиринтах собственной памяти, в которых ее подстерегали сладостные воспоминания об испытанном ею наслаждении и любовном экстазе, а неясное обещание продолжало манить ее за собой все дальше в пучину забытья. Внутренние противоречия и воздвигнутые ею самой барьеры рухнули — да и ни один из этих запретов не мог бы устоять перед силой обнимавших ее рук и целовавших ее губ.
 Телефон на столике в гостиной взвился пронзительной трелью, и Джессика невольно вздрогнула. Ощущение вины и раскаяние пронзили ее, и она рванулась прочь — подальше от его горячих губ и нежных ладоней. Запнувшись о порожек, Джессика покачнулась, и Рафаэль снова протянул ей руку, чтобы поддержать ее, но она сумела устоять на ногах. Затянув потуже полотенце, Джессика выскочила в гостиную и схватила телефонную трубку.
 — Это ты, Джесс? — раздался в трубке глухой, ворчливый голос ее деда.
 — Извини, что разбудил, но…
 — Нет, нет, — поспешно сказала Джессика и откашлялась, стараясь избавиться от застрявшего в горле комка. — Я еще не ложилась. Что-нибудь случилось?
 — Я хотел просто еще раз уточнить, куда девалась Мадлен. Ты, кажется, говорила, что она собиралась в кино, но ее до сих пор нет, и я… Ну, ты понимаешь.
 Джессика понимала. Ее дед всегда начинал волноваться, когда кто-то из домашних отсутствовал слишком долго. Душевное равновесие возвращалось к нему, только если он знал, что все его близкие — дома, под одной с ним крышей, и можно запирать двери на замок. Именно поэтому Джессика колебалась, не зная, что ответить деду. Перед ее мысленным взором немедленно встала так недавно увиденная ею картина — Мадлен и Кейл беседуют о чем-то в саду, под старой яблоней. Джессика догадывалась, где сейчас может быть Мадлен, но сказать об этом деду она не решалась. Конечно, эти сведения могли бы оказаться небесполезными, если бы молодая жена Клода Фрейзера попала в беду, однако Джессика чувствовала, что скажи она об этом, и деда может хватить еще один удар.
 Не выпуская из рук переносной телефонной трубки, Джессика прошла в спальню и, сбросив полотенце на пол, облачилась в домашний халат.
 — Да, — сказала она наконец. — Мадлен говорила мне, что хочет посмотреть какой-то новый фильм.
 — А она не сказала, где идет этот фильм и когда заканчивается сеанс?
 — нетерпеливо спросил Клод Фрейзер.
 — Нет, никаких подробностей я не знаю. Но ты не волнуйся, она, должно быть, вот-вот вернется…
 Джессика старалась говорить спокойно, хотя мысли ее сменяли одна другую с головокружительной скоростью. Неужели дед что-то подозревает? Неужели он догадывается, что его молодая супруга отправилась вовсе не в кино? Раздражение и неприязнь к Мадлен вспыхнули в ней с новой силой. Ей следовало быть повнимательней и не волновать больного человека. Впрочем, возможно, — и даже вполне вероятно, — Мадлен было на это наплевать.
 Клод Фрейзер неопределенно фыркнул. Этот звук мог означать все что угодно, в том числе и недовольство неуклюжими попытками внучки утешить его. Коротко пожелав Джессике спокойной ночи, старик повесил трубку.
 Только услышав в трубке щелчок, Джессика неожиданно подумала о том, что между загадочным исчезновением Мадлен и сегодняшним нападением на нее может существовать какая-то связь, и брови ее озабоченно сдвинулись. Все еще раздумывая над этой возможностью, Джессика вернулась в гостиную, чтобы положить трубку на аппарат.
 Заслышав ее шаги, Рафаэль, который стоял возле окна и глядел на улицу, повернулся к Джессике.
 — Что-нибудь случилось? — спросил он.
 Должно быть, он следил за ее возвращением, глядя на отражение в темном стекле, догадалась Джессика. Точно так же он видел ее, когда она чуть не упала, выбегая из ванны! Ведь двери были открыты, а ванная комната, оборудованная в старой квартире лишь в последние годы, находилась прямехонько напротив окон гостиной.
 Джессика почувствовала неожиданное облегчение от того, что хотя бы одна маленькая тайна разрешилась.
 — Мадлен еще не вернулась домой, и дед волнуется, — сказала она после секундной паузы. — Хотела бы я знать, не случилось ли с ней что-нибудь… неприятное.
 — Вы считаете, что это возможно? — На этот раз его формальное «вы» неприятно резануло слух Джессики.
 — Понятия не имею. Просто она никогда раньше не задерживалась, не предупредив Клода..Разумеется, я не могла сказать деду, что на нее мог кто-то напасть, не открывая того, что случилось со мной. Дедушка перепугался бы за нас обеих, хотя Мадлен, возможно, просто застряла в дорожной пробке или проколола шину. Словом, незачем его волновать по пустякам.
 — Хорошенькие пустяки! — Рафаэль сделал несколько шагов вперед и, взяв Джессику за руку, приподнял широкий рукав ее халата. На светлой коже резко выделялось несколько багровых пятен, которые к утру грозили превратиться в настоящие лиловые синяки.
 — Я бы не сказал, что это пустяки, мисс Мередит!
 — Ну, пусть не совсем пустяки, но что-то вроде того, — ответила она как можно беспечнее и высвободила руку. — Если бы дедушка узнал об этом, он потребовал бы, чтобы я обратилась в полицию, а мне этого совсем не хочется, тем более что у меня почти нет фактов — одни догадки. Что касается Мадлен, то я ума не приложу, что могло случиться. Что, если она…
 — Как я понял из вашего разговора, вы не знаете, куда Мадлен могла поехать на самом деле и когда она собиралась вернуться, так? — спросил Рафаэль.
 Джессика покачала головой.
 — Я не уверена, что Мадлен не ввела нас в заблуждение, — сказала она, тщательно подбирая слова. — Во всяком случае, она не сказала ничего конкретного — какой-то новый фильм, в каком-то кинотеатре…
 — Тогда поступайте так, как будет лучше для вас, — вкрадчивым тоном посоветовал Рафаэль.
 Он явно поддерживал ее решение не обращаться в полицию, и Джессика почувствовала к нему нечто вроде благодарности. Хотя у него-то какой интерес? Похоже, у нее снова разыгралась подозрительность?
 — Честно говоря, больше всего на свете мне хочется лечь в постель, — сказала она устало и, заметив поползшие вверх брови Кастеляра, поспешно добавила:
 — Одной, разумеется.
 По лицу Рафаэля скользнула легкая улыбка.
 — Это будет самым правильным решением, особенно если вы абсолютно уверены в последнем.
 — В том, что я хочу спать одна? — Джессика чуть заметно кивнула головой. — Конечно, уверена. В конце концов, я к этому привыкла.
 Она поглядела на него, ожидая, что он сделает шаг к двери или еще каким-либо образом проявит свою готовность уйти, но Рафаэль не сдвинулся с места, и Джессика потянулась за своей сумочкой. Достав оттуда ключи, она сказала:
 — Я и забыла, что должна выпустить вас из подъезда.
 Кастеляр молчал, не сделав ни малейшего движения, и Джессика повернулась к нему, вопросительно приподняв бровь.
 — В чем дело?
 — Вы обещали мне показать фотографию, — сказал он.
 Джессика совсем забыла об этом. Она так стремилась забыть о снимках, что ей это в конце концов удалось. Несвоевременная и, как показалось, довольно бестактная реплика Кастеляра заставила Джессику нахмуриться. Меньше всего ей хотелось, чтобы бразилец видел ее лицо в состоянии эротического экстаза: во-первых, ей было бы неловко, а во-вторых, это могло навести Кастеляра на определенные мысли.
 — Пусть это вас не заботит, — сказала она. — Вас, во всяком случае, на снимке нет.
 Настал черед Кастеляра хмуриться.
 — В таком случае где же я, позвольте вас спросить? И если меня там нет, то каким образом этот снимок может вас скомпрометировать?
 — Нет, вы там, конечно, есть… — смешалась Джессика. — Просто вас не видно. Ваша фигура, она… немного не в фокусе.
 Его красиво очерченный рот чуть заметно дернулся, а взгляд стал напряженным и таким пристальным, что Джессика никак не могла разобраться, раздражает его эта ситуация или, наоборот, забавляет.
 — Если я не в фокусе, тогда кто в фокусе? — напрямик спросил он. — И чем тогда так интересен этот снимок?
 — Ничем. Практически ничем…
 — Тогда вы тем более не должны скрывать его от меня, — решительно заявил Кастеляр, оглядываясь по сторонам. Его взгляд скользнул по застекленным книжным полкам, по резному итальянскому бюро с растительным орнаментом и остановился на сумочке Джессики.
 — Я не скрываю его от вас. Просто ракурс не слишком удачный… Эй, постойте! Что вы делаете?!
 Это восклицание вырвалось у Джессики, когда она увидела, что Кастеляр потянулся к ее сумочке. Взяв ее в руки, он быстро заглянул в нее и отложил в сторону, не обнаружив ничего похожего на фотографию.
 — В данных обстоятельствах я не могу поверить вам на слово. — Взгляд его покрасневших глаз ненадолго задержался на ее пылающем лице и на воинственно взъерошенных волосах, потом метнулся к бюро. Шагнув к нему, он наугад выдвинул верхний ящик.
 — В любом случае, эта фотография не из тех, которые я хотела бы видеть в рамочке на каминной полке! — выпалила Джессика. — И я не понимаю, зачем она понадобилась вам! Рафаэль взялся за ручку второго ящика.
 — А вы не подумали, что Мне просто хочется иметь что-то, что напоминало бы мне…
 — Может быть, вы и сможете когда-нибудь забыть о том, что произошло,
 — перебила его Джессика, — но я — вряд ли! Этот кошмар преследует меня днем и ночью во всех подробностях!
 На лице Кастеляра внезапно появилось заинтересованное выражение.
 — Во всех подробностях? — переспросил он, поворачиваясь к ней.
 — Во всех омерзительных подробностях, — отчеканила Джессика и прикусила губу.
 Рафаэль кивнул, и его взгляд неожиданно стал мечтательно-рассеянным.
 — Это очень неплохо, — пробормотал он негромко, словно обращаясь к самому себе.
 — Что — неплохо? — требовательно спросила Джессика, но Рафаэль не ответил. Выдвинув второй ящик бюро, он заглянул внутрь, и лицо его прояснилось. В следующее мгновение он потянулся рукой к желтому конверту, лежавшему сверху.
 Джессика поспешно шагнула вперед с намерением опередить его и схватить фотографию.
 — Как вы смеете?! Отдайте сейчас же!..
 Ловко загородившись от нее плечом, Рафаэль вынул фотографию из конверта. Его взгляд стал неподвижным, а сам он замер на месте. Казалось, на несколько томительно долгих секунд он даже перестал дышать. Потом губы его дрогнули, и Джессика услышала несколько негромких, быстрых фраз, сказанных, несомненно, по-португальски. Что он говорил, разобрать она не могла; звучало это, во всяком случае, не то как страстная молитва, не то как яростное богохульство.
 Негромко застонав от бессилия и стыда, Джессика отвернулась от него и, сцепив руки на затылке, крепко зажмурилась.
 — Надеюсь, теперь вы удовлетворены? — спросила она дрожащим голосом.
 — Нет, — негромко ответил Рафаэль. — Я не удовлетворен и никогда не буду удовлетворен.
 Его ответ заставил Джессику снова повернуться к нему.
 — Что вы имеете в виду?
 — Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу подобное выражение на вашем лице еще раз.
 Его слова прозвучали торжественно, как клятва, и Джессика с вызовом вздернула подбородок.
 — Этого никогда не будет!
 — Посмотрим. — Он улыбнулся и бросил фотографию на бюро, потом подошел к обеденному столу и снял со спинки стула свой пиджак спортивного покроя. Перебросив его через плечо, Рафаэль остановился возле входной двери и распахнул ее.
 Джессика боялась даже приближаться к нему, боялась смотреть на него, но, если ей хотелось, чтобы он в конце концов ушел, она должна была проводить его.
 Опустив глаза, Джессика прошла мимо него и протиснулась на лестничную площадку, стараясь не коснуться его даже рукавом халата. Спускаясь по лестнице вниз, она остро чувствовала на своей спине его пристальный, оценивающий взгляд, и ей стоило огромных усилий не обернуться. Отперев замок, она толкнула тяжелую дверь и отступила в сторону, пропуская его на улицу.
 Кастеляр шагнул через порог в сырую, туманную мглу, но тут же остановился и, обернувшись, впился взглядом в ее лицо, причем Джессике показалось, что его глаза светятся в темноте золотым огнем.
 Прежде чем заговорить, он немного поколебался, словно подбирая слова.
 — Если… Если вам пришлют новые фотографии…
 — Что тогда? — резко спросила Джессика. — Я должна пригласить вас на просмотр?
 Его чувственный рот решительно сжался, а в уголках губ обозначились неглубокие морщинки.
 — Возможно, их происхождение удастся проследить, хотя и конверт, и фотобумага кажутся мне ничем не примечательными.
 — Пусть это вас не беспокоит. Это не ваши проблемы, а мои.
 — Боюсь, что вы ошибаетесь, — поправил ее Кастеляр неожиданно мягким тоном. — Доброе имя и репутация моей жены не могут меня не заботить.
 — Но я еще не ваша жена! — с поспешной горячностью возразила Джессика.
 — Но вы будете ею, — убежденно сказал он и, круто повернувшись на каблуках, растворился в ночном мраке.
 Только закрыв за Кастеляром дверь, Джессика осознала, что она потеряла. Его присутствие дарило ей ощущение полной безопасности; казалось, пока он рядом, с ней не может приключиться никакой беды, но стоило ему уйти, как ее окружила тишина — слишком глубокая и враждебная, чтобы она могла ее обрадовать. Почти сразу Джессика подумала о том, как легко будет злоумышленнику открыть входную дверь в ее доме и вломиться в квартиру или даже добраться до окон второго этажа с его древними рамами и разболтанными шпингалетами. В конце концов, ничто не мешало напавшему на нее человеку дождаться ухода Рафаэля, чтобы без помех довести свое дело до конца, если у него были такие намерения.
 Да, Кастеляр был прав. Слишком многое указывало на то, что нападение не было случайным и мужчина поджидал у подъезда именно ее. Но зачем? Какие цели он преследовал?
 Ответа Джессика не знала. Единственное, в чем она почти не сомневалась, это в том, что все происшедшее как-то связано с «Голубой Чайкой». Кто-то очень хотел убрать ее с дороги. Но какой смысл этим таинственным врагам пытаться запугать ее, если дед — как он заявил не далее как сегодня — все равно собирается передать свою фирму компании Кастеляра? Впрочем, тут же уточнила Джессика, об этом его решении еще никто не знал.
 Она была слишком взвинчена, чтобы лечь спать, да и только что выпитый крепкий кофе все равно не дал бы ей уснуть. Поэтому, вернувшись в квартиру и тщательно заперев дверь, Джессика занялась уборкой. Напустив в раковину теплой воды и добавив пены, она вымыла чашки и поставила их обратно в буфет. Потом спрятала в аптечку пакет первой помощи, удалила со стола остатки разлитого лекарства и протерла полировку специальным составом с лимонным воском, отчего дерево снова заблестело как новое. Испачканное полотенце она бросила в корзину с грязным бельем и повесила сушиться промокший коврик.
 Все это Джессика проделывала почти машинально; ее мысли вертелись главным образом вокруг того, что произошло с ней за последние две с небольшим недели, а больше всего она раздумывала о ночи вРио, с которой начались все ее несчастья.
 Если это Рафаэль занимался с ней любовью на темной каменной скамье, значит, она должна быть благодарна ему за то, что он спас ее от того, первого мужчины, который напал на нее с явным намерением изнасиловать. Точно так же он спас ее и сегодня. Но кто, в таком случае, мог выслеживать и подстерегать ее?
 Иногда Джессика думала, что это мог быть похожий на индюка толстый бразилец в маске из перьев, которого она заметила незадолго до того, как погас свет. Он явно выделил ее среди других женщин и, хорошо зная, что должно произойти в ближайшее время, постарался не выпускать ее из виду. С другой стороны, человек-индюк мог таким образом превратиться в помеху планам Кастеляра, и тот прогнал соперника, стараясь сохранить Джессику для себя.
 Но если Рафаэль, как он утверждал, действительно оказался на вечеринке случайно, то именно его вмешательство спутало все карты ее противников. В этом случае Джессике оставалось только признать, что последовать за ней на вечеринку его заставила забота о ее безопасности, поскольку никаких иных причин у него, судя по всему, не было. А раз так, оба предложения Кастеляра — об объединении компаний и о браке — представали в совершенно ином свете.
 Джессика страстно хотела верить Кастеляру, и это тревожило ее больше всего. Мысль о том, что она может стать пешкой в чужой игре, — пешкой, которой каждый будет помыкать, как ему вздумается, — пугала ее сама по себе, однако у ситуации был и еще один аспект, который она так и не удосужилась проанализировать как следует.
 Джессика отнюдь не стремилась во что бы то ни стало стать женой Кастеляра, поскольку она вовсе не исключала, что, зная о характере вечеринки, на которую она отправилась, бразилец поспешил за нею именно для того, чтобы воспользоваться представившейся ему возможностью. Если все так и было на самом деле, то его гнев и пристальный интерес к фотографиям могли быть подлинными.
 Единственное, в чем Джессика больше не сомневалась, так это в том, что ее заманили в ловушку. Она должна была оказаться на этой вечеринке и подвергнуться сексуальному насилию, чтобы таинственный фотограф — кем бы он ни был — сделал компрометирующие ее кадры. И этот человек — с каждым днем Джессика все больше и больше склонялась к этой мысли — не мог не знать, кого и зачем он выслеживает. Разумеется, чаще всего подобные щекотливые дела поручались сотрудникам частных детективных бюро, однако Джессика почему-то считала, что эти снимки делал кто-то, кого она знает лично. Этот человек полностью отдавал себе отчет в том, зачем ему нужны фотографии и чего он сможет добиться с их помощью. Вмешательство Рафаэля чуть было не нарушило планы этого мерзавца, однако то, как стали развиваться события дальше, вполне его устроило. В конце концов, для его целей не имело ровным счетом никакого значения, с кем Джессика Мередит занимается любовью на скамейке в чужом патио. Не исключено даже, что ее тайный враг смог извлечь дополнительную выгоду из того факта, что мужчиной, которому она отдалась так бездумно и так легкомысленно, был именно Рафаэль Кастеляр, глава конкурирующей компании.
 Все эти мысли, роившиеся у нее в голове, никак не давали Джессике успокоиться, и, несмотря на поздний час, ни о каком сне не могло быть и речи. Чтобы отвлечься от своих тревожных размышлений, Джессика заставила себя думать о Мадлен и о том, куда она могла поехать после или вместо кино. Джессике очень хотелось позвонить Кейлу домой или на яхту, оборудованную сотовым телефоном, но какой вопрос она ему задаст? Не знает ли он, где может быть Мадлен? Но если между ними ничего нет, то ее вопрос будет по меньшей мере странным, и Кейл будет совершенно прав, если ответит ей какой-нибудь резкостью. Если же Мадлен с ним и он решится в этом признаться, как ей поступить тогда?
 Нет, пожалуй, будет лучше всего, если она сначала перезвонит деду. Если Мадлен до сих пор не вернулась, тогда ей придется подумать, что можно предпринять.
 Трубку взяла сама Мадлен. Она явно посмеивалась над озабоченностью Джессики — во всяком случае, в ее голосе отчетливо слышались снисходительные нотки. Фильм оказался слишком длинным, сказала она, к тому же весьма посредственным, как о нем и писали, но Том Круз, что ни говори, настоящий душка. Вешая трубку, Джессика поняла, что она, пожалуй, зря так волновалась, но, как бы там ни было, теперь на душе у нее было спокойнее.
 Наконец она все-таки легла в постель, но сон не шел. Множество вопросов, ответы на которые она не знала, сомнения, в которых она не могла признаться даже самой себе, преследовали Джессику почти до самого утра, и она ворочалась с боку на бок, тщетно пытаясь уснуть.
 Только перед рассветом ей открылась неприглядная правда.
 Она боялась.
 Она боялась того, что водоворот чувств и любовный восторг, который она испытала в Рио, увлек с собой только ее одну, и что мужчина, державший ее в объятиях, ничего подобного не испытывал. Джессика боялась, что он просто-напросто использовал ее тело и хладнокровно овладел ею, прекрасно зная, что где-то поблизости скрывается в темноте его сообщник с фотоаппаратом в руках. Это было достаточно унизительно само по себе, но, кроме унижения и стыда, Джессика испытывала странное одиночество и пустоту в душе. Да и мысль о том, что она по-прежнему беззащитна перед нежными прикосновениями и возбуждающими ласками, пугала ее.
 Осмелится ли Кастеляр снова обернуть ее слабость против нее? Может быть, именно на это он рассчитывал, когда просил у деда ее руки? Думал ли он, что она согласится, не раздумывая, что она откажется от своей свободы и независимости, от своего права быть личностью и променяет все это на высокий пост в компании Кастеляра и ночи, полные жгучей, головокружительной страсти?
 Если так, то он ее недооценил. Джессика твердо решила не поддаваться диктату гормонов и не особенно увлекаться романтическим образом мужчины-спасителя, как бы высоко она ни ценила все, что сделал для нее Рафаэль. Она пойдет на все, лишь бы не дать осуществиться его планам, а в том, что он снова пытается манипулировать ею, Джессика почти не сомневалась.
 Пусть сеньор Кастеляр поостережется, подумала Джессика мрачно. Может быть, она знает его недостаточно хорошо, но ведь и он еще не знает, на что она способна, особенно если загнать ее в угол.
 А он, похоже, именно это и собирался проделать.




 12


 На следующий день Кейл явился в офис довольно поздно, да и выглядел он так, словно накануне побывал на холостяцкой вечеринке, затянувшейся далеко за полночь. Джессика не успела ничего спросить — Кейл сам поспешил сообщить ей, что внешний вид часто бывает обманчив и что он отнюдь не предавался пороку. По его словам, вчера ему пришлось самому выйти в море, чтобы доставить на нефтедобывающую платформу срочный груз, поскольку он не нашел ни Ника, ни какого-либо другого капитана, хотя и обыскал весь город. На обратном пути шхуна попала на сильный встречный ветер, так что до дома Кейл добрался только в половине четвертого утра.
 Одиннадцатичасовой перерыв на кофе Джессика и Кейл совместили с организационным совещанием, которое по традиции проходило каждый понедельник. Прихлебывая из чашек горячий ароматный напиток, они как раз обсуждали список зафрахтованных и сданных в аренду судов, когда Джессика заметила на углу стола стопку утренней корреспонденции, которую подготовила для нее Софи. Продолжая внимательно слушать Кейла, она придвинула бумаги поближе и стала быстро их просматривать.
 Несколько товарных каталогов, два предложения от страховых компаний и прейскурант фирмы, предлагавшей различные канцтовары для офиса, сразу же полетели в корзину. Этот бумажный мусор доставляли в контору «Голубой Чайки» еженедельно, причем самое большое количество рекламных проспектов попадало в почтовый ящик именно по понедельникам. Лишь вскрыв пятнадцатый по счету конверт, Джессика увидела фирменный бланк «Креснт Нэшнл» и почувствовала холодок в груди.
 Это было официальное уведомление, согласно которому закладная на сумму двенадцать миллионов американских долларов, выданная «Голубой Чайкой» в качестве обеспечения за полученный ею кредит, переходила теперь к бразильскому банку, представляющему интересы судоходной компании «Компанья Маритима Кастеляр».
 Кровь отхлынула от лица Джессики. Все еще не веря своим глазам, она заново перечитала документ. Нет никакой ошибки. Закладная и долговые векселя «Голубой Чайки» принадлежали теперь Рафаэлю Кастеляру.
 — Что там такое? — встревоженно спросил Кейл, поднимая на нее глаза.
 Ни слова не говоря, Джессика протянула ему лист плотной дорогой бумаги.
 Кейл прочел документ и с чувством выругался.
 — Почему, черт побери, Вик Гадденс не известил нас об этом до того, как сделка состоялась? — спросил он.
 — Наверное, он решил, что уже дал нам шанс, а мы не сумели им воспользоваться.
 — Насколько мне известно, он даже ни разу не намекнул, что сделка должна совершиться в самое ближайшее время! — взорвался Кейл. — Ну ничего, он еще об этом пожалеет. Подумать только, столько лет мы вели с ним дела, и вот — на тебе!..
 — Когда я говорила с ним, Вик сказал, что наша закладная может быть переуступлена третьему лицу и что все это — из-за меня, — сказала Джессика.
 — И из-за меня тоже, — напомнил Кейл, мрачнея. — Должно быть, я не показался им достаточно надежным человеком, но откуда мне было знать, что важнее всего — это наглухо застегнутый сюртук и умение выходить с положительным сальдо из всех жизненных передряг?
 — Я не уверена, что это помогло бы нам сохранить «Голубую Чайку», — покачала головой Джессика. — Кастеляру представилась отличная возможность заполучить нас со всеми потрохами, и он ею воспользовался.
 После этого оба замолчали. Кейл сидел, потупив взгляд, Джессика время от времени бросала взгляд на свежий букет орхидей, стоявший на ее столе. Сегодня это были бледно-желтые цветы с пятнисто-красной сердцевиной — воздушно-хрупкие, изящные, благоухающие, — но она была далека от того, чтобы любоваться ими. Больше всего Джессике хотелось схватить вазу с цветами и швырнуть ее о стену, и она лишь с большим трудом подавляла и себе это желание.
 Наконец Кейл вздохнул и сокрушенно покачал головой.
 — Что ж, — промолвил он, — сдается мне, ты права.
 — Увы, похоже, что так, — скучным голосом поддакнула Джессика.
 — Как странно будет не ходить каждый день на работу, не пить с тобой кофе и вообще…
 — Кастеляр может предложить тебе место.
 Лицо Кейла пошло багровыми пятнами.
 — Ты думаешь, я стану на него работать?! — воскликнул он.
 — Тебе решать, — пожала плечами Джессика. — КМК — весьма солидная компания, а теперь она станет еще больше и еще сильнее. Я бы на твоем месте подумала, прежде чем отказываться.
 Кейл поднял на нее взгляд. Глаза его кузины горели лихорадочным огнем, а на скулах алел предательский румянец. Он был совершенно уверен, что между Джессикой и Кастеляром что-то произошло. Другой вопрос, насколько это его касалось…
 Правда, Джессика всегда играла честно, по всем правилам. Кроме того, она была чертовски привлекательной женщиной — Кейл мог вполне авторитетно подтвердить это как большой знаток и ценитель женской красоты, да и в том, что касалось характера, Джессика могла дать сто очков любой женщине. Знал он и другое: красивые женщины, занимающие важный руководящий пост, часто сталкивались с проблемами, о которых многие люди просто не подозревали. В самом деле, трудно было обсуждать вопросы бизнеса с женщиной, внешние данные которой начисто заслоняли ее ум, образование и деловую сметку. Правда, с Джессикой часто бывало наоборот: при виде ее мужчины таяли, и она умело этим пользовалась, добиваясь от клиентов и партнеров таких уступок, на какие не мог бы рассчитывать и сам Клод Фрейзер со всем его авторитетом. Это было вполне конкретное преимущество, которое часто приносило пользу и Кейлу, но он знал, что так будет не всегда.
 — Ты говоришь так, словно что-то знаешь, — осторожно сказал он.
 — В разговоре со мной Рафаэль упомянул о том, что хотел бы сохранить самых ценных работников, но тогда речь шла о слиянии, а не о том, что он сделал сейчас. Ведь он фактически завладел «Голубой Чайкой», и сделал это исподтишка, за нашими спинами!
 Кейл немедленно отметил, что Джессика назвала Кастеляра по имени. Эти сведения он занес в свое мысленное досье с грифом «Информация к размышлению».
 — Я почти уверен, что он имел в виду тебя. Вряд ли ему так уж нужен я, да и остальные…
 — Со стороны КМК было бы глупо и недальновидно пренебречь твоим опытом и способностями. — Взгляд Джессики был прямым и открытым, хотя ее улыбка показалась Кейлу вымученной.
 — Вот что мне в тебе нравится, сестренка! — сказал он искренне. — Ничто не может вышибить тебя из седла. Кроме того, ты, оказывается, неплохо разбираешься в мужчинах.
 Улыбка на лице Джессики мгновенно погасла, словно Кейл задел какую-то ее тайную струну. Это и удивило и озадачило его, но он решил оставить свои недоуменные вопросы при себе. Подняв вверх обе руки, он спросил:
 — Ну, и что нам теперь делать? Готовиться передавать дела?
 Джессика мрачно поглядела на него.
 — С нами еще не покончено. Прежде чем завладеть «Голубой Чайкой», КМК должна подвести нас к банкротству, чтобы через суд, в порядке надзора, ввести в наш совет директоров своих служащих, которые будут следить за соблюдением интересов КМК и блокировать все наши самостоятельные инициативы. Это, конечно, крайность, но даже если КМК изберет более мягкий вариант, суть от этого, не меняется.
 — Ты имеешь в виду что-то вроде «добровольного присоединения», как это часто называют?
 — Да, и я считаю, что это лучшее, на что мы можем надеяться в данной ситуации.
 — И ты… ты готова с этим смириться? — В голосе Кейла прозвучало сомнение.
 — Я просто не знаю, что здесь можно сделать… — Джессика внезапно замолчала. Взгляд ее зеленых глаз стал рассеянным и туманным, а губы слегка приоткрылись, словно в крайнем удивлении.
 Между тем она молчала, и Кейл нахмурился.
 — Хотел бы я знать, какие мысли роятся в твоей маленькой головке, — проворчал он. — Что ты задумала, Джесс?
 Джессика не ответила, и Кейл окликнул ее, слегка повысив голос:
 — Джессика! Очнись!..
 — Я… я еще не знаю, — ответила она после небольшой паузы, с трудом сосредоточившись на лице брата. В следующее мгновение Джессика снова отвела глаза. — Мне нужно еще подумать.
 В голове Кейла раздался громкий сигнал тревоги.
 — Надеюсь, — сказал он полушутя-полусерьезно, — ты не собираешься пристрелить Кастеляра из своего старого верного «кольта»?
 — Неплохая идея, — откликнулась Джессика. — Но у меня нет старого верного «кольта», так что это отпадает.
 — Почему-то я не чувствую никакого облегчения, — пожал плечами Кейл.
 — Ну-ка, рассказывай, что ты задумала?
 Джессика встала из-за стола; ее движения неожиданно стали резкими, порывистыми.
 — Обещаю тебе, что ты первым узнаешь обо всем, когда я приму окончательное решение. А сейчас… Мне очень не хочется прогонять тебя, но мне еще нужно много всего сделать.
 Закрыв за Кейлом дверь своего кабинета, Джессика некоторое время неподвижно стояла, опершись о нее плечом. Ее слегка подташнивало, но она не знала, что было тому причиной — отвращение, страх или восторг.
 Джессика поняла, что она может и должна сделать. Во все времена и во всем мире женщин отличала ветреность, так почему бы ей не передумать в самый последний момент? В конце концов, непостоянство — это ее и только ее прерогатива.
 Но времени оставалось мало, и ей приходилось спешить. В ее распоряжении были считанные часы, в лучшем случае сутки-двое, чтобы осуществить свой план, который — она знала это — был продиктован отчаянием. Или инстинктом самосохранения.
 Впрочем, вполне возможно, что отчаяние и страх были здесь совершенно ни при чем. Просто ей хотелось отомстить и, быть может, вернуть то, что она потеряла. Кроме того, Джессика надеялась, сохранить кое-что и для деда, потому что знала — в противном случае Клоду Фрейзеру придет конец.
 Правда, ее дед уже одобрил этот отчаянный шаг. Фактически он сам подталкивал ее на эту крайнюю меру, словно знал, что иного выхода у них все равно не будет. Вот почему он был так настойчив и необычайно терпелив с нею.
 И она его не подведет.
 Могла ли она на самом деле пройти через это?
 Джессика не чувствовала никакой уверенности.
 Бразилец был их конкурентом, изрядным ловкачом по части плотских наслаждений, врагом, воспользовавшимся ее минутной слабостью. Должно быть, он еще в воскресенье знал, что она вынуждена будет изменить свое решение. Правда, деловые вопросы — такие, например, как выкуп и передача закладной, — как правило, требовали времени, однако уже к субботе Кастеляр должен был оформить все документы. Значит, вчера закладная уже лежала у него в кармане, но он ничего не сказал ей, потому что это было бы слишком просто. Кастеляр хотел, чтобы она сама бросилась к нему в объятия, во всяком случае, он ясно дал понять ей это, прежде чем уйти.
 Но Джессика не собиралась просить его ни о чем. Это было выше ее сил, и ничто в ее глазах не стоило подобного унижения.
 Однако могло существовать и другое объяснение. Не исключено, что Кастеляр промолчал, потому что хотел достичь с ней взаимопонимания без всякого давления и выкручивания рук. Конечно, не такой он человек, но он вполне мог рассудить, что полюбовное соглашение будет предпочтительнее и для их союза, и для будущих деловых отношений.
 Джессике очень хотелось посмотреть, решится ли Кастеляр в ближайшее время использовать свою козырную карту, но она боялась, что он воспринял ее ответ как окончательный. В этом случае он мог запустить механизм искусственного банкротства, чтобы на законных основаниях взять управление «Голубой Чайкой» в свои руки. Этого Клод Фрейзер не пережил бы, а рисковать Джессика не собиралась.
 Нет, она должна сама перейти в наступление, должна заставить Рафаэля Кастеляра повторить свое предложение, чтобы она могла принять его. И она сделает это, даже если это будет последним делом ее жизни.
 Стоящая на якоре яхта лениво покачивалась на волнах, плясавших вокруг опор причала, и вместе с нею покачивалось на воде ее отражение цвета тусклой платины. Сама яхта была выкрашена в ослепительно белый цвет, и только вдоль фальшборта рулевой рубки были проведены две ярко-голубых полосы. Хромированные леера сверкали словно серебро, а стекла иллюминаторов бликовали на солнце точь-в-точь как ограненные бриллианты чистой воды. «Голубая Чайка IV» с ее обтекаемым, стремительным корпусом официально считалась прогулочным катером океанского типа, но Клод Фрейзер редко называл ее так. Для него она всегда была яхтой или — когда он бывал не в настроении — «старой калошей». Впрочем, в последний раз он выходил на ней в море довольно давно, задолго до случившегося с ним удара. Мадлен была равнодушна к океанским просторам и свежему ветру, и даже прогулки по относительно спокойному озеру Поншатрен ее не прельщали.
 Эта «Голубая Чайка» была четвертой по счету; до нее у Клода Фрейзера были еще три яхты, и почти каждые выходные он выходил на них на большую воду. Когда Ник, Кейл и Джессика подросли, он стал брать их с собой и сам преподал им первые уроки судовождения. Клод Фрейзер оказался на редкость хорошим учителем и наставником, хотя он терпеть не мог ребячества, а малейшая невнимательность выводила его из себя. Когда он почувствовал, что его ученики овладели необходимыми азами, он продолжал брать их с собой — по одному или всех вместе — и, с удобством расположившись на носу, спокойно потягивал баночное пиво, пока кандидат в капитаны дальнего плавания потел в рулевой рубке, ведя изящное судно вдоль Берегового канала или по фарватеру одной из впадающих в него рек.
 Теперь, оглядываясь назад, Джессика начинала понимать, что прогулки на яхте начали терять для деДа свою привлекательность именно тогда, когда она и Кейл с головой ушли в работу и в свои личные дела и перестали выходить с ним на воду. Иногда ей даже казалось, что примерно в то же самое время Клод Фрейзер и принял решение жениться во второй раз.
 Молодая жена должна была избавить его от одиночества — Клод Фрейзер ни за что бы не признался, что это чувство посещает его все чаще, — и помочь ему забыть о своих преклонных годах, но Джессика знала, что это было еще не все. Женитьба деда на Мадлен была его последней попыткой обзавестись сыном и наследником — тут Арлетта не ошиблась. Глядя на то, что он создал за всю жизнь своим неустанным трудом, стареющий патриарх испытывал вполне понятное и естественное желание сохранить все это в целости; надеяться же он мог только на мужские руки. Иными словами, женитьба на молодой женщине была поступком смелым и даже где-то отчаянным, но в том, что этот план не сработал, вины Клода Фрейзера, похоже, не было.
 Решение прогуляться с Рафаэлем Кастеляром на «Голубой Чайке IV» созрело у нее внезапно, и Джессика никак не могла решить, был ли этот шаг гениальным или безумным. Чтобы осуществить то, что она задумала, Джессика должна была встретиться с ним на какой-нибудь нейтральной территории. Ни ее городская квартира, ни номер Кастеляра в гостинице, ни тем более ее кабинет для этого не годились. И вот в ее голове родилась казавшаяся поначалу совершенно бредовой идея провести несколько часов на воде. Прогулка, как рассчитывала Джессика, должна была помочь им расслабиться и привыкнуть к обществу друг друга, а уж там она сумеет выбрать подходящий момент и притвориться, будто она передумала и готова принять его предложение. Другое дело, что на яхте ей совершенно некуда было спрятаться от Кастеляра, если бы события вдруг приняли нежелательный оборот, но об этом Джессика старалась не думать.
 Яхта была отдраена, начищена и готова к выходу в плавание. Это, правда, не очень удивило Джессику, поскольку, придя утром на службу, она первым делом попросила Софи позвонить на стоянку и распорядиться, чтобы «Голубую Чайку» привели в порядок и полностью заправили. Что касалось множества необходимых в плавании мелочей, включая запас самых разнообразных спиртных напитков в баре кают-компании, то они хранились на яхте постоянно. Единственным, что требовалось поднять на борт, были свежие продукты и кое-какая одежда, но все это Джессика привезла с собой.
 Погода, как и обещал прогноз, стояла великолепная. Бледно-золотые лучи высокого солнца играли на поверхности спокойной воды, на горизонте неподвижно замерли редкие пушистые облака, а высокое голубое небо было хрустально-прозрачным. Легкий бриз доносил из недалекого Мексиканского залива слабый запах морской соли, который был едва различим за благоуханием распускающихся цветов и деревьев.
 Ступив на палубу яхты, Джессика остановилась и подставила лицо нежным и теплым солнечным лучам, осторожно поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы избавиться от сводившего шею напряжения. Прекрасная погода казалась ей добрым знаком, и она была уверена, что все пойдет как надо. Обо всех остальных вариантах думать просто не хотелось.
 Наконец Джессика со вздохом повернулась и стала спускаться в трюм яхты. Рафаэль должен был подъехать с минуты на минуту, а ей еще нужно было разобрать продукты, накрыть на стол и переодеться. Для простых удовольствий никогда не хватало времени, и порой Джессике даже казалось, что вот уже несколько лет кряду она не видит ничего, кроме работы, и живет, отказывая себе буквально во всем, словно принявший обет монах.
 Некоторое время спустя в духовке уже стоял лангуст под красным соусом, сандвичи с устрицами, сыром и помидорами были разложен по тарелкам по соседству с пикулями, картофельным салатом и оливками; в ведерке со льдом охлаждалось вино, а из динамиков стереосистемы лилась негромкая музыка. Свой строгий деловой костюм Джессика сменила на более подходящее к случаю платье из полотна абрикосового цвета с длинным узким вырезом, а туфли на высоком каблуке — на босоножки на мягкой подошве.
 Она была абсолютно готова, но Рафаэля все еще не было.
 Когда она говорила с ним по телефону, его голос звучал довольно сдержанно, и Джессике показалось, что ему по какой-то причине вовсе не хочется увидеться с ней. Отчасти здесь была и ее вина: Джессика не объяснила Кастеляру, для чего нужна эта неофициальная встреча, и даже не намекнула, какое значение она может иметь для них обоих. И вот теперь он запаздывал, и Джессике приходилось утешаться тем, что Кастеляр — как и все бразильцы — не считает пунктуальность добродетелью.
 И все же она была неприятно удивлена, когда обнаружилось, что Кастеляр все еще в отеле. Когда, не выдержав долгого ожидания, Джессика позвонила ему в «Уэстин», он с ходу заявил ей, что у него неожиданно появились кое-какие неотложные дела в Бразилии.
 «Да хоть в Австралии!..» — подумала Джессика с вполне понятной досадой. Ей было хорошо известно, что с наступлением последней четверти двадцатого века деловые люди получили возможность быстро решать все вопросы с помощью телефонов, факсов и компьютеров. Она как раз собиралась напомнить Кастеляру о существовании современных средств связи
 — на случай, если он об этом позабыл, — но не успела. Предвидя возможный упрек, Кастеляр поспешил сообщить ей, что сделки, которыми он в настоящее время занят, требуют визирования их высшими должностными лицами компаний-контрагентов.
 У Джессики упало сердце. Ей казалось, будто она догадывается, что это могут быть за сделки. Несомненно, Кастеляр готовился к тому, чтобы как можно скорее начать процесс приведения «Голубой Чайки» к искусственному банкротству. С самого воскресенья он ни разу не попытался связаться с ней, и Джессика восприняла это, как дурной знак. Она не льстила себе надеждой, что бразилец продолжает преследовать личные интересы; очевидно, он воспринял ее отказ как окончательный и решил, не тратя зря времени, двинуть в бой свои главные силы. Это, в свою очередь, заставило Джессику задуматься, насколько серьезным было его предложение о браке.
 Ну ничего, скоро она это узнает. Если, конечно, Кастеляр сегодня вообще появится.
 Опустившись на скамью у борта, Джессика обхватила голову руками и задумалась. Она сама назначила свидание мужчине, чтобы принять его предложение выйти за него замуж. Да что там говорить — фактически это она делала ему предложение! Как она до этого дошла? Это было невероятно, не правдоподобно и тем не менее — реально. Да и никакого другого выхода Джессика не видела.
 Прошло еще полчаса. Джессика решила, что ей пора чем-нибудь подкрепиться, но кусок не лез в горло, и она решила освежиться глотком вина. Однако руки ее тряслись так сильно, что, наливая себе рислинга, она чуть не опрокинула бокал себе на платье.
 Чувствуя, что ее бросает то в жар, то в холод, Джессика вышла с вином на палубу и, остановившись возле леерного ограждения правого борта, стала смотреть на игру волн, ставших желтовато-коричневыми от глины, смытой с берегов весенним паводком.
 Может быть, он вообще не приедет, рассуждала Джессика. Может быть, она с самого начала все рассчитала не правильно. Но, если Рафаэль все же появится, может ли это служить верным признаком того, что она рассчитала все как надо?
 И все-таки он пришел. Она не слышала никаких звуков, и даже палуба под ее ногами покачивалась все так же размеренно, но каким-то шестым чувством, почти инстинктивно, Джессика уловила его присутствие и резко обернулась. Рафаэль Кастеляр стоял, привалившись плечом к стене палубной надстройки, и смотрел на нее. Руки его были засунуты глубоко в карманы, а в глазах светились любопытство и сдержанная задумчивость.
 Он был одет совсем просто, почти по-домашнему, и Джессика, не будучи к этому подготовлена, слегка вздрогнула от удивления. Она привыкла видеть Рафаэля в костюмах делового или, по крайней мере, классического стиля, но сейчас она не могла не признать, что джинсы, светлая трикотажная майка и легкие теннисные туфли идут ему, пожалуй, еще больше. Вместе с тем, несмотря на кажущуюся простоту его облачения, выглядел он по-прежнему светски-элегантно и даже изысканно. Футболка облегала его плечи атлета, туфли, сшитые точно по ноге, подчеркивали узость его ступней и элегантную высоту подъема, а джинсы, сидевшие на узких бедрах Рафаэля как вторая кожа, хоть и вытерлись почти добела на коленях, возле карманов и на ширинке, были тем не менее тщательно отпарены и отутюжены.
 Но это было далеко не самым главным. Джессика и раньше отдавала должное кипучей энергии Кастеляра, но сейчас она увидела его как будто другими глазами. Во всяком случае, именно в эти мгновения он показался ей особенно объемным, выпуклым, ярким, словно природа наделила Рафаэля двойным запасом жизненных сил. Впечатление было таким сильным, что Джессику буквально физически потянуло к нему, и ей пришлось вступить с собой в нелегкую борьбу, чтобы не поддаться его магнетизму.
 Слегка склонив голову, Джессика внимательно разглядывала Рафаэля. Судя по всему, он уже вполне оправился после схватки с незнакомцем в ее подъезде. Пострадавший глаз выглядел как обычно, а царапины вокруг него зажили, так что Джессика даже не сразу заметила их на его смуглой, оливково-золотой коже.
 Веки Рафаэля были опущены, а лицо оставалось совершенно бесстрастным, и Джессика невольно подумала, что сегодня он выглядит иначе, чем обычно
 — более спокойным, но менее открытым; более естественным, но совсем чужим.
 Эта перемена озадачила Джессику. Раньше, когда бы они ни встретились, она всегда оказывалась обороняющейся стороной, даже не помышлявшей о том, чтобы контратаковать. Сейчас же она кое-чего хотела от него и готова была первой ринуться в бой, чтобы добиться своего, и Рафаэль несомненно это почувствовал. Значит, ей нужно срочно что-то предпринять, чтобы усыпить его бдительность и одновременно прощупать его настроение и попытаться узнать хоть что-то о его ближайших планах. Нужно быть раскованной, почаще улыбаться и вести себя как можно естественней, иначе он обо всем догадается.
 И Джессика попробовала улыбнуться своей самой радушной улыбкой.
 — Ну наконец-то! — воскликнула она. — Должно быть, вы ужасно проголодались. Я предлагаю отойти от берега, выбрать вид поживописнее и встать на якорь. Потом я суну сандвичи в микроволновку, и через пять минут мы уже сможем перекусить.
 — Кто займется швартовочными концами, вы или я? — осведомился Кастеляр.
 — Вы, если вы не имеете ничего против. А я встану к рулю.
 Рафаэль взвесил в уме ее ответ и те побуждения, что, возможно, за ним стояли. Большинство женщин — он знал это твердо — решили бы, что он спрашивает просто из вежливости (так оно, собственно, и было), и с удовольствием уступили бы ему штурвал, занявшись менее ответственной работой первого помощника. Джессика Мередит поступила наоборот, и это, возможно, свидетельствовало о ее твердом намерении ни в чем не уступать ему.
 Рафаэль не сомневался, что она что-то задумала — он готов был поставить на это все, что у него было. Для достижения своей цели Джессика и собиралась кормить его сандвичами, поить вином и даже притворяться, будто его общество ей приятно. Кастеляру же не терпелось узнать, что она предпримет, когда эти проверенные временем способы ни к чему не приведут.
 А ему вовсе не хотелось помогать Джессике или идти ей навстречу. Нет, он, конечно, не имел ничего против того, чтобы помочь отдать швартовочные концы и даже постоять за штурвалом, если ей потребуется отлучиться, но не более того. Чего бы Джессика от него ни хотела, ей придется спросить об этом прямо, иначе — Рафаэль поклялся себе в этом — у нее ничего не выйдет. Он изрядно устал от того, что все его попытки найти компромисс оборачиваются против него, устал от бесконечных обвинений, что он якобы, пользуясь тем, что все преимущества на его стороне, пытается манипулировать ею. Если то, что Джессика задумала сейчас, окажется разумным, только тогда он подумает о том, стоит ли принять ее план. Пока же Рафаэль решил не ломать голову и подождать, пока мисс Мередит дойдет до нужных кондиций и сама сделает первый шаг.
 Несмотря на все эти сугубо практические соображения, ему все же было очень приятно, что Джессика сама пригласила его на прогулку и что ее предубеждение против него может быть преодолено, пусть и не совсем бескорыстно. Может быть, с улыбкой подумал Рафаэль, со временем он даже привыкнет к тому, что за ним ухаживают, что ему улыбаются, что с ним обращаются как с нормальным живым существом, а не как с плотоядным чудовищем, съедающим по Джессике вместе с утренним кофе. «Поладить с ней — все равно что приручить дикого зверька, — размышлял он. — Сначала неизбежны угрожающее шипение и даже многочисленные укусы и царапины, но со временем он привыкает к тебе и начинает более или менее спокойно переносить твое присутствие. Стоит проявить еще немного терпения, и он позволит себя погладить, а если немного поморить его голодом, то в один прекрасный день пугливое создание начнет есть из твоих рук».
 У западного побережья озера, подальше от судоходного фарватера и шлюзов, они встали на якорь, чтобы перекусить. Увы, еда уже не могла служить усладой подлинному гурману, и Рафаэль с сожалением подумал, что сандвичи могли бы быть гораздо более свежими, если бы он приехал вовремя, а не торчал в офисе, стараясь доказать ей, сколь мало он расположен прыгать на тумбу как только ему скажут «Ап!». Остальные продукты были вполне приличными, но, поскольку они, совершенно очевидно, были куплены, а не приготовлены ее собственными руками, то в цветистых комплиментах кулинарному искусству Джессики не было никакой нужды. Это более чем устраивало Рафаэля, поскольку он не привык расточать пустые похвалы.
 Разговор между ними завязался сразу и протекал гораздо легче и непринужденнее, чем можно было ожидать, — тут Рафаэль не мог не отдать Джессике должное. Она поддерживала беседу расспросами о его работе, о доме, где он жил, о его семье и ее истории, и даже расспрашивала, что он думает о футболе, о Пеле и о самых последних процессах в деловом мире Бразилии. В какой-то мере эта древнейшая из всех тактика соблазнения мужчины женщиной была, конечно, смешной и наивной, но Рафаэлю сразу стало не до смеха, когда он обнаружил, насколько преуспела Джессика. Во всяком случае, ему с каждой минутой становилось все труднее сохранять дистанцию.
 Кроме того, ему было очень приятно наблюдать за Джессикой. Ему нравилось смотреть, как она улыбается, как она привычным движением отводит за ухо упавшую на глаза прядь волос, чтобы лучше видеть его лицо, нравилось слышать ее смех, когда он пбзволял себе сказать что-то смешное. Рафаэлю казалось, что он способен годами разглядывать тонкие черты ее правильного, безупречно симметричного лица, чуточку широкоскулого, но тонкокостного, словно сделанного из просвечивающего китайского фарфора. Ее рот — щедрый, аккуратно вырезанный, с красивыми полными губами, способными и на страсть, и на лукавую насмешку, восхищал его своей подвижной выразительностью. Ему очень нравилось и платье Джессики, которое вспархивало при каждом ее движении словно легчайший мотылек и тут же опадало, повторяя плавные линии ее фигуры. Удивительно точно подобранный под тон ее нежно-абрикосовой кожи цвет ее платья был восхитительным.
 Интересно, заметила ли она что-нибудь? — спрашивал себя Рафаэль, подавляя в себе желание прижать Джессику к себе и целовать, целовать до тех пор, пока хватит воздуха в легких. Он изо всех сил старался скрывать свои чувства, но с Джессикой ни в чем нельзя было быть уверенным — Рафаэль уже убедился, что она слишком наблюдательна и умна, чтобы ее можно было ввести в заблуждение постным выражением лица. Впрочем, ничего другого ему просто не оставалось, и он продолжал практиковаться в лицедействе, хотя с каждой минутой ему становилось все труднее сдерживать себя.
 Погода по-прежнему оставалась ясной и солнечной, но слишком прохладной для того, чтобы можно было купаться или загорать, поэтому, оставив грязную посуду на столике возле камбуза, они снова поднялись на верхнюю палубу и устроились на диване в кают-компании рядом с рулевой рубкой. Обитые мягкой кремовой кожей сиденья дивана были очень удобными; к тому же сквозь стеклянную дверь открывался очень живописный вид на воду и на далекий берег.
 — У тебя есть брат или сестра? — спросила Джессика, держа в руке бокал вина, которое она едва пригубила — после обеда оба были настроены столь благодушно, что перешли на «ты».
 — Есть и брат, и сестра, — ответил Рафаэль. — Брат младше меня, и в семье его все обожают — считают чуть ли не святым. Аролду врач и имеет солидную практику в Рио, но все свободные вечера он посвящает бесплатной работе среди бедняков в баррио . Про мою старшую сестру я уже как-то говорил — она вышла замуж за американца и живет в Штатах. Ее муж занимается сельским хозяйством — он крупный фермер и выращивает овощи и виноград. Розита придерживается традиционных взглядов и живет довольно замкнутой тихой жизнью. К тому же она прекрасная мать; сейчас у них уже шестеро детей.
 — Шестеро! — невольно ахнула Джессика, но в глазах ее промелькнула грусть.
 — Да, — подтвердил Рафаэль. — У меня четверо племянников и две племянницы.
 Джессика посмотрела на него долгим взглядом.
 — Ты говоришь так, будто… завидуешь, — сказала она наконец.
 — Может быть. — Рафаэль пожал плечами. — Да нет, не «может быть», а точно — завидую.
 По правде говоря, Рафаэль никогда не думал об этом, но дело, несомненно, обстояло именно так, как сказала Джессика.
 — Значит, ты любишь детей?
 Он улыбнулся, подумав о детских хрупких тельцах и крошечных, протянутых к нему ручонках, о пахнущих сладостями девочках с бантами в тоненьких косичках и серьезных мальчишках с расцарапанными коленями, которые, закусив губу, гоняют мяч по зеленой траве.
 — Кто же их не любит? — ответил он вопросом на вопрос.
 — Многие, — неожиданно резко ответила она, и Рафаэль посмотрел на нее, слегка приподняв бровь.
 — В том числе и ты? — Вопрос прозвучал гораздо резче, чем ему бы хотелось, но исправить эту ошибку уже было нельзя. Джессика слегка покраснела.
 — Д-да… То есть — нет… Вернее, я не знаю. Мне как-то не приходилось иметь с ними дело, во всяком случае — часто. Я думаю, что люблю детей, но наверняка сказать не могу.
 В голове Рафаэля молнией сверкнула одна потрясающая догадка. Она казалась ему маловероятной, но проверить все равно стоило.
 — Сколько, по-твоему, детей должно быть в идеальной семье? — спросил он, чуть прикрыв веки, чтобы она не заметила блеска его глаз. Но Джессика сама предпочитала смотреть мимо него.
 — По меньшей мере двое, — сказала она негромко. — Мне кажется, что ребенок не должен воспитываться один.
 — Как ты.
 Джессика неохотно кивнула.
 — Да, как я.
 — У нас, в Бразилии, как правило, большие семьи, — сказал Рафаэль, продолжая внимательно следить за ней краешком глаза. — И наши бразильские дети могут показаться кое-кому слишком избалованными. Любой взрослый почитает своим долгом поиграть с малышами, а родители и родственники — те в них просто души не чают. Их ласкают, балуют, заботятся о них… У нас считается, что ребенок не может совершить ничего дурного, по крайней мере до тех пор, пока он не научится понимать, что говорят ему родители. К дисциплине детей приучают только с этого момента, однако к этому времени ребенок уже успевает сформироваться как свободная и счастливая личность, как маленький, но уверенный в себе человек, который не боится выдумывать и дерзать!
 Джессика пристально взглянула на него, и ее губы дрогнули в улыбке. Глаза осветились задумчивым и теплым сиянием, и Рафаэль почувствовал, как его сердце учащенно забилось.
 Неожиданно он догадался, чего она от него хочет, и в тот же миг он уже знал, каким будет его ответ.




 13


 Прошел еще один долгий час, и Джессика, глядя на Рафаэля, подумала: «Он наверняка сведет меня с ума!» В самом деле, он мило улыбался ей, он поддерживал разговор, он даже — черт его возьми! — шутил, но при всем этом он оставался глух ко всем ее намекам и никак не хотел говорить на тему, которая интересовала Джессику больше всего остального. Похоже, Рафаэль совершенно забыл о своей недавней клятве, что она будет его женой. Во всяком случае, каждый, раз, когда Джессика пыталась заговорить об этом, он очень умело уводил разговор в сторону, и ей приходилось начинать все сначала.
 Джессика прекрасно знала, что Рафаэль никак не тупица. Следовательно, он либо не хотел снова заговаривать о своем намерении жениться на ней, либо, уловив, куда она клонит, сознательно мучил ее неизвестностью. Желание плюнуть на все было таким сильным, что в какой-то момент Джессика буквально физически ощутила во рту его приторно-горький вкус. Увы, она не могла позволить себе послать Рафаэля ко всем чертям. От нее, от ее настойчивости и хитрости зависело слишком многое. Да и не в ее характере было бросать начатое на полдороге.
 Если Рафаэль в самом деле решил как следует поводить ее за нос, подумала она, то сейчас самое время задать ему прямой вопрос в лоб.
 Джессика поставила бокал с вином на приставной столик у дивана и снова повернулась к нему.
 — Ты, должно быть, все время спрашиваешь себя, почему я пригласила тебя на яхту, — начала она. В глазах Рафаэля что-то сверкнуло.
 — Ты хочешь сказать, что это не имеет ничего общего с обычным гостеприимством и радушием, которое хозяин должен проявлять по отношению к гостю? — переспросил он с мрачной улыбкой. — Признаться, я заинтригован.
 — Как бы не так, — едко заметила Джессика. — Ты…
 — По-моему, пахнет бензином. Ты не чувствуешь? — неожиданно перебил ее Рафаэль и, нахмурившись, потянул носом воздух.
 Джессика тоже принюхалась.
 — Нет, — сказала она неуверенно. — Не больше, чем обычно. Должно быть, это от электрогенератора — я включила его на минутку, чтобы у нас было электричество для микроволновки.
 — Да, наверное, в этом все дело, — согласился Рафаэль, успокаиваясь.
 — Итак, на чем мы остановились? Ах да, вспомнил! Ты, очевидно, собиралась мне сказать, что тебе все известно о том, как я завладел закладной «Голубой Чайки».
 — Я… Да, что-то в этом роде, — промямлила Джессика. Инициатива так быстро перешла в руки Рафаэля, что она растерялась и позволила ему снова увести разговор в сторону от ее матримониальных планов.
 Рафаэль с удобством расположился на диване и даже вытянул перед собой длинные ноги.
 — Мне представилась хорошая возможность, только и всего. Не воспользоваться ею было бы просто грешно, вот я и воспользовался. Впрочем, ты не могла не знать, что я так поступлю.
 — Да, я об этом узнала. Мне любопытно было другое: когда ты сочтешь нужным сообщить мне эту новость. До или, может быть, после нашей предполагаемой свадьбы?
 — Ты полагаешь, Что я, как опереточный злодей, должен был рассказать тебе об этом в прошлое воскресенье и, таким образом, вынудить тебя на брак со мной? — Он пожал плечами. — Но с чего ты взяла, что я буду упорно настаивать на браке с женщиной, которая знать меня не хочет?
 — О, прошу прощения! — воскликнула Джессика наигранно-весело. — Просто я подумала, что для тебя брачный союз, связанный с таким важным деловым проектом, как слияние двух фирм, не может быть союзом любящих сердец.
 — Может, — сухо сказал Рафаэль. — Я не понимаю, почему страсть и целесообразность не могут быть двумя сторонами одной медали?
 — Любовь и страсть — это две разные вещи.
 Он наградил ее таким взглядом, что Джессика невольно подумала: еще немного, и он прожжет в ней дыру. К счастью, Рафаэль почти сразу опустил ресницы и притушил пылавший в его глазах огонь.
 — Это мне известно.
 — Тогда ты должен понять, почему твое предложение показалось мне странным. Я была слишком растерянна, чтобы обдумать его как следует.
 — Мне казалось, что я довольно ясно объяснил, что принуждать тебя к браку не собираюсь. Ты была вольна отказаться, что ты и сделала, и на этом — конец.
 Рафаэль произнес эти слова таким тоном, чтобы они прозвучали как окончательное решение, однако он видел по крайней мере одну возможность продолжить разговор на эту тему. Интересно, подумал он, воспользуется ли ею Джессика?
 Она воспользовалась.
 — Если бы все было так просто, — спросила она, — тогда почему ты разговаривал с дедом за моей спиной? Почему ты ни слова не сказал о своем намерении в тот день, когда я пришла к тебе в гостиницу?
 — Потому что тогда я еще не знал, как повернутся события, — спокойно ответил Рафаэль.
 — И тогда мой… — Нелепая на первый взгляд мысль неожиданно пришла ей в голову, и Джессика осеклась на полуслове. Облизнув вдруг пересохшие губы, она спросила сдавленным голосом:
 — Не хочешь же ты сказать, что… что это мой дед предложил тебе жениться на мне?
 — Я не возражал, как ты, наверное, помнишь, — сказал Рафаэль голосом, в котором, как и в его обращенном на нее взгляде, читалось мрачное удовлетворение. — Если быть откровенным до конца, то эта мысль появилась у нас с сеньором Фрейзером почти одновременно.
 Джессика машинально отодвинулась от него в самый дальний угол дивана.
 — Я знаю: дед считает, что еще немного, и я превращусь в высохшую старую деву, но мне непонятно, с чего он вдруг взял, что твоя кандидатура — самая подходящая? — Ее глаза неожиданно расширились от удивления и ужаса. — Если только… — прошептала она, — если только ты не рассказал ему, что произошло между нами в Рио. Н-нет, ты не сделал этого, ты просто не мог!..
 — Разумеется, нет, — ответил Рафаэль, но его губы чуть заметно дрогнули. — То есть почти нет.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Только то, что, не вдаваясь в подробности, я дал твоему деду понять, что наши отношения давно вышли за рамки обычного делового общения.
 — Господи Иисусе! — потрясенно выдохнула Джессика. — Хотела бы я знать, как тебе удалось сказать ему такое и уйти целым и невредимым. Да любого другого дед бы просто убил на месте, и дело с концом!
 — Уверяю тебя, мне потребовались все мои осторожность, обаяние и такт, — заявил Рафаэль, сопроводив свои слова энергичным кивком головы.
 — И все же мне казалось, что игра стоит свеч, особенно если наш знакомый с фотоаппаратом когда-нибудь даст о себе знать. Как ты помнишь, тогда я еще не знал, что он уже прислал тебе один из своих шедевров.
 Рука Джессики, до сих пор спокойно лежавшая у нее на колене, сжалась в кулак, да так крепко, что костяшки пальцев побелели.
 — Я всегда знала, что ты руководствуешься только самыми чистыми помыслами и побуждениями, — заявила она с иронией. — И единственное, чего ты хотел, это оградить меня от опасности, верно?
 — Совершенно верно, — согласился он без тени смущения. — Больше того, в противном случае я мог оказаться в весьма уязвимой позиции, и мне это совершенно не нравилось. Или ты считаешь, что с моей стороны было бы гораздо мудрее дождаться начала судебных слушаний о банкротстве «Голубой Чайки» и посмотреть, не всплывут ли эти фотографии на самом процессе?
 Джессика вспыхнула, и ее брови сурово сошлись на переносице.
 — Не хочешь ли ты сказать, что мы с дедом собирались тебя подставить?
 — Была у меня такая мысль, — признался Рафаэль. — Не вы, так этот твой распрекрасный кузен, поскольку в обоих эпизодах он тоже крутился где-то неподалеку. В деловом мире порой случается и не такое.
 — Это же безумие! — воскликнула Джессика. — Никто из нас не мог предполагать, что ты будешь на этой проклятой вечеринке, да мы и не знали, что это будет за прием и чем все закончится!
 — Может быть, ты и не знала. Что касается Кейла и твоего деда, то я бы не говорил столь уверенно. Им вовсе не обязательно было заранее знать, куда я поеду и что буду делать, чтобы приплести меня к этому делу. Как ты, наверное, догадываешься, люди с фотоаппаратами не впервые следуют за мной по пятам.
 Джессика догадывалась — догадывалась с тех самых пор, как прочла досье на КМК и ее президента, хранившееся в ящике стола деда. В досье было несколько снимков, на которых Кастеляр был запечатлен в самых разных местах и в обществе разных людей. Судя по тому, как была подобрана информация, этим занималось скорее всего какое-нибудь частное детективное агентство, и детектив, следивший за Рафаэлем, не мог, разумеется, не воспользоваться случаем и не сделать несколько снимков, которые компрометировали объект наблюдения.
 Джессика в задумчивости покачала головой и отвернулась.
 — Я не нанимала частных детективов и до недавнего времени не подозревала, что за тобой следят, — негромко проговорила она.
 — Как ты недавно сказала, теперь мы оба — жертвы. Мы оба оказались под прицелом шантажистов.
 В его голосе ясно прозвучала горькая ирония, услышав которую Джессика снова посмотрела на него.
 — Ты мне не веришь? — спросила она. — Но тогда почему ты согласился на предложение моего деда? Ведь, что бы ты ни говорил, в том, что между нами произошло, для тебя-то нет ничего постыдного.
 — Зато есть для тебя, — хладнокровно ответил он. Джессика покачала головой.
 — Просто не знаю, что на меня тогда нашло.
 — Вот и я не знаю, но собираюсь это выяснить. Это, кстати, одна из причин, почему я не стал возражать и с радостью принял предложение мистера Фрейзера взять тебя в жены. Кроме того, у этой идеи есть и другие привлекательные стороны. Я ездил в вашу усадьбу для того, чтобы выяснить, согласится ли твой дед на некоторые мои условия. В частности, я хотел, чтобы ты и я работали вместе. Ну и, конечно, мне было просто любопытно…
 — Любопытно?
 — Мне хотелось узнать, как далеко ты способна зайти.
 — И ты… ты пошел на это, хотя и подозревал, что я пытаюсь заманить тебя в ловушку?
 Ответ на этот вопрос многое для нее значил, и Джессика дожидалась его с понятным нетерпением и странной тревогой в душе.
 — Видишь ли, — негромко ответил Рафаэль, — в случае удачи я выигрывал так много, что рискнуть стоило.
 — Ну конечно… В случае удачи ты получал полный контроль над «Голубой Чайкой» и без всякой судебной волокиты, — с горечью кивнула Джессика. В ее глазах было такое разочарование, что Рафаэль чуть заметно вздрогнул.
 — Да нет же! — воскликнул он, и в era голосе впервые прозвучало что-то отдаленно напоминающее отчаяние. — Я совсем не это имел в виду, и тебе это прекрасно известно!
 Джессика догадывалась, что он мог иметь в виду, но одно дело догадываться, а знать наверняка — совсем Другое. Несколько мгновений она смотрела на него, стараясь унять бешеный стук сердца, и молчала. Яхта тихонько покачивалась на волне, косые лучи солнца заливали палубу ослепительным светом и нестерпимо ярко горели на хромировке лееров. По потолку, отражаясь от воды, скользили солнечные зайчики, где-то пронзительно и резко закричала чайка, а издалека доносился приглушенный шум лодочного мотора.
 Наконец Джессика взяла себя в руки.
 — Предположим, я передумала, — сказала она, пробежав кончиком языка по пересохшим от волнения губам. — Что тогда?
 — Значит, ты все-таки решила пожертвовать собой? Увы, я вынужден тебя огорчить: предложенный тобой товар меня не прельщает. Больше не прельщает.
 От унижения и стыда лицо Джессики стало пунцовым.
 — Вот и хорошо! — воскликнула она. — Потому что я не продаюсь. Скажи, ты действительно считаешь, что я способна пойти на это ради денег или даже ради хорошей должности?
 — А ты разве не способна?
 — Разумеется, нет! — с негодованием отрезала она. — Главная причина — это, конечно, мой дед. Кроме того, «Голубая Чайка» очень много для меня значит, и мне очень хотелось бы, чтобы наша компания сохранилась как самостоятельная сила или хотя бы как самостоятельное подразделение твоей фирмы. Я не хочу, чтобы она растворилась в КМК, и мне не нравится, что ты намерен уволить всех наших служащих, в особенности Кейла и Ника, и наших самых старых и опытных капитанов, которые проработали в «Голубой Чайке» всю свою жизнь!
 — Что ж, все это весьма похвально, но мой ответ останется таким же. Твое предложение меня не интересует.
 — Даже если я скажу, что… что у меня есть личные причины? И что — я поняла это совсем недавно — от нашего брака я тоже… выиграю нечто такое, ради чего стоит рискнуть?
 Золотисто-карие глаза Кастеляра вспыхнули огнем. Сцепив пальцы, он закинул руки за голову и выпрямился.
 — Я должен знать, что именно ты рассчитываешь выиграть. Без этого я тебе не поверю… а кроме того, мне не хочется снова получить пощечину без всякой видимой причины.
 Он явно хотел, чтобы она соблазнила его. По крайней мере, так показалось Джессике. Сумеет ли она? И осмелится ли?..
 Она внимательно посмотрела на него. В эти мгновения Рафаэль выглядел по-настоящему крепким орешком, неуступчивым, суровым и опасным, точно ягуар, с которым она когда-то сравнила его. И, точь-в-точь как эта большая кошка, он сидел неподвижно и терпеливо ждал, пока добыча приблизится настолько, чтобы он мог прыгнуть и вонзить в нее свои острые когти.
 При мысли о том, что этот человек занимался с ней любовью в темном патио и что именно эти смуглые, мускулистые руки, покрытые густыми блестящими волосами, обнимали и ласкали ее, у Джессики перехватило дыхание. И сразу же она почувствовала себя так, словно его чуткие пальцы снова прикасаются к ней, чувственный рот снова прижимается к губам, а золотой медальон, который он носил на шее, снова щекочет ее обнаженные груди.
 Эти воспоминания, столь дорогие ее сердцу, налетели, опалили ее изнутри и отступили, оставив в душе мучительно тлеющую боль. Джессику влекло к этому мужчине так сильно, как никогда и ни к кому прежде, но она не знала, как надо сказать ему о своих чувствах, чтобы их разговор не закончился еще одним взрывом плотской страсти.
 Да полно, не обманывает ли она себя? Почему же тогда она так нервничает, почему по телу легкими волнами пробегает дрожь? Волнение ли тому причиной, или это физическое желание, проснувшееся в ней помимо ее воли? Где кончается одно и начинается второе? Не сыграло ли с нею злую шутку подсознание, подсказавшее ей этот план — прогулку на лодке, где они были бы только вдвоем — изолированные, отрезанные от всего остального мира, от всех правил и проблем?
 Рафаэль внимательно наблюдал за ней. Следил. Ждал. И она должна была решиться сделать следующий шаг.
 Может быть, надо только протянуть руку и коснуться его неподвижного лица, а потом наклониться вперед, чтобы ее губы легко коснулись его щеки или рта?..
 Джессика неожиданно вскочила и ринулась прочь, но остановилась как вкопанная перед сдвижной стеклянной дверью каюты.
 — Я не могу! — в отчаянии простонала она. — Прости, но я не могу! Из меня никогда не выйдет роковая женщина. Я выйду за тебя замуж, если ты правда уверен, что у нас все получится. Но я не могу прибегнуть к сексу, чтобы убедить тебя, что я действительно этого хочу!..
 Рафаэль бесшумно приблизился к ней. Сначала он стоял у нее за спиной, потом сделал еще один шаг и оказался рядом. Он не прикасался к ней, но Джессика чувствовала исходящую от него жаркую мужскую силу.
 — Я был бы разочарован, если бы ты смогла, — сказал он негромким, нарочито спокойным голосом. — Но прежде чем мы с тобой пойдем дальше, я хотел бы узнать, каким тебе представляется наш брак?
 — Каким? — переспросила Джессика, бросая на него взгляд исподлобья. — Ну, я не знаю… Наверное, это должны быть близкие, дружеские отношения, построенные на взаимном уважении, поскольку нам, как-никак, придется работать вместе. Это должен быть брак, в котором каждая сторона прислушивается к мнению другой, и, наверное, он должен предполагать определенную свободу для каждого из нас, пока один будет в Рио, а другой — в Новом Орлеане. В конце концов, современный брак — это соглашение двух цивилизованных людей, и если ты захочешь…
 — Не захочу. — Его слова, хоть и произнесенные негромко, прозвучали достаточно резко. — Наш брак должен быть союзом мужчины и женщины, сотворенных из плоти и крови — союзом, который мы будем каждую ночь укреплять в широкой двуспальной кровати. Наш брак обязательно должен принести детей, и в нем должно быть место спорам и ссорам, взаимной признательности и телесному влечению. Разлуки будут редкими и недолгими; что бы мы ни делали, чем бы ни занимались, мы всегда будем работать вдвоем, одной командой. Наш брак не может и не должен быть, как ты выразилась, «соглашением», которое можно разорвать, разрушить одним росчерком пера. Это будет крепкая, нерасторжимая, пожизненная связь, которая может закончиться лишь со смертью одного из нас. На меньшее я не соглашусь, Джессика, и если тебя это не устраивает…
 — Похоже, ты многого от меня ждешь, — заметила она дрогнувшим голосом — настолько притягательной показалась ей нарисованная им картина.
 — Не больше, чем я сам готов дать тебе, — твердо ответил Рафаэль.
 — Но что, если один из нас влюбится… в кого-то еще? — спросила Джессика, хотя для себя она напрочь исключала такую возможность. Рафаэль же, по ее мнению, должен был привлекать женщин, как пламя свечи манит мотыльков, и это тревожило ее.
 — Тогда и наступит время для жертв, — ответил он. — Есть вещи гораздо более важные, чем чьи-либо личные эмоции, чье-то личное удовольствие.
 Как много он дает взамен любви! Вместо любви…
 Джессика мимолетно задумалась, были ли отношения Рафаэля с его погибшей невестой и с его покушавшейся на самоубийство подружкой именно такими, как он описывал. Может быть, и там физическая близость сочеталась с эмоциональной разъединенностью? Может быть, именно неприятие им своих партнерш как личностей вкупе с его притязаниями на владение ими как собственностью и породили у них стремление любой ценой вырваться из-под его власти, что и привело к такой развязке? Не исключено… И все же Рафаэль утверждал — а Джессика верила, — что он собирается придерживаться всех правил, о которых только что говорил с таким жаром.
 — Какие красивые и высокие принципы! — не удержалась Джессика. — Прямо декларация прав человека! А ты уверен, что хочешь этого не потому, что я… Ну, не из-за той ночи в Рио? — добавила она несколько смущенно.
 Но он понял.
 — Потому что я был твоим первым мужчиной? — спросил он прямо и, подняв руку, осторожно отвел с ее лба упавшую на него непослушную прядь.
 — Что ж, не буду лгать — и из-за этого тоже. Подобные вещи много значат для мужчин, хотя не все в этом признаются.
 Джессика слегка нахмурилась и, набрав в грудь побольше воздуха, сказала:
 — Я не могу обещать, что буду именно такой, как ты хочешь, но я, по крайней мере, могу попробовать.
 Последовала короткая пауза, потом Рафаэль неожиданно кивнул.
 — В таком случае я не вижу причин откладывать свадьбу, — заявил он. — Тебе хватит месяца?
 — Ты… ты это серьезно? — Джессика испуганно повернулась к нему.
 — Я сторонник быстрых действий, — сказал Рафаэль и впервые за весь день улыбнулся. — Или ты уже передумала?
 — Нет, совсем нет! Я сама считаю, что чем скорее это случится, тем лучше. И еще… мне бы хотелось, чтобы свадьба была совсем простой, скромной. Это из-за деда.
 — И, разумеется, в Новом Орлеане?
 Джессика кивнула.
 — Если ты не возражаешь. Боюсь, что для деда будет затруднительно добраться до Бразилии.
 — Я не возражаю. Но, как ты понимаешь, моя семья захочет познакомиться с тобой до венчания. У нас такая традиция.
 Его семья. Его традиции. До сих пор Джессика даже не задумывалась об этом.
 — Разве они не приедут на свадьбу?
 — Обязательно приедут, но еще до этого мы должны отдать им визит вежливости.
 По большому счету это был, конечно, пустяк, не стоящий того, чтобы из-за него ломать копья.
 — Ну что ж, я подчиняюсь.
 — Я обо всем позабочусь. И, если я смогу в чем-то помочь тебе с подготовкой, только дай мне знать. Мои служащие и самолет компании в твоем распоряжении.
 — Свита… — сказала она, потирая висок и стараясь сообразить, что же может ей понадобиться. — Есть у тебя кто-нибудь, кого ты мог попросить быть твоим свидетелем? И двух человек, наверное, нужно взять в дружки.
 — Когда определишься с количеством гостей — скажи мне, и я все сделаю.
 Как-то все получается слишком по-деловому, подумала Джессика. Они планируют собственную свадьбу как какой-нибудь прием. Но чего же она ожидала? В конце концов, их брак был деловым предприятием в гораздо большей степени, чем любовным союзом.
 От этой мысли ей неожиданно захотелось плакать. Впрочем, разве невестам не положено проливать слезы накануне свадьбы?
 Итак, ближайшее будущее было ими определено, и Джессика не видела смысла и дальше оставаться на яхте. Пока она убирала со стола, Рафаэль поднял носовой якорь и отправился на корму, чтобы проследить за подъемом второго якоря. Джессика услышала негромкий щелчок, как будто открылся люк машинного отделения, и удивилась, зачем Рафаэлю понадобилось проверять двигатели. Наверное, ему просто интересно взглянуть, подумала она, автоматически поправляя на столе белую льняную скатерть, и обернулась к застеленному ковровой дорожкой трапу, ведущему в ходовую рубку. В конце концов, Рафаэль ведь тоже был неравнодушен к катерам и яхтам — она поняла это по тому, как он ступал по палубе «Голубой Чайки», как осматривал переборки и прикасался к хромированным поручням.
 Спустя пару минут она услышала, как захлопнулась дверца машинного отделения и раздались торопливые шаги Рафаэля, приближавшиеся к открытой стеклянной двери кают-компании. Очевидно, он закончил осмотр двигателей. Отрегулировав дроссельные заслонки, Джессика потянулась к зажиганию.
 — Не трогай!!!
 Резкий окрик заставил ее обернуться. Одновременно Джессика повернула ключ зажигания, и два дизельных двигателя с ревом ожили, выбросив из выхлопных труб. плотное облако черного дыма.
 Рафаэль прыгнул вперед. Обхватив Джессику поперек талии, он без усилий поднял ее на руки и, развернувшись, бросился назад по ступенькам трапа на палубу. Перешагнув через леерное ограждение, он с силой оттолкнулся от борта, и Джессика почувствовала, что летит.
 От страха она закричала. Удар о воду на мгновение оглушил ее, и лишь погрузившись с головой Джессика поняла, где она. Паника и ярость охватили ее; она принялась отчаянно бороться и вынырнула, но рука Кастеляра, по-прежнему сжимавшая ее, почти не давала ей дышать. Она успела схватить лишь глоток воздуха, прежде чем Рафаэль снова увлек ее за собой в холодную, темную глубину. Джессика сопротивлялась изо всех сил, но сделать ничего не могла. Казалось, он хочет утянуть ее на самое дно, как ныряющий с добычей крокодил.
 Потом где-то наверху раздался оглушительный взрыв, и у нее заложило уши. Пронесшаяся сквозь толщу воды ударная волна закружила их в безумном водовороте, со дна поднялось мутное облако ила. Казалось, само время остановилось. Джессика прекратила бороться и, зажмурив глаза, отдалась на волю течений, которые влекли ее неведомо куда.
 Пришла в себя она от того, что кто-то с силой толкал ее к поверхности. Цепочка легких воздушных пузырьков обгоняла ее, легко щекоча спину и шею, и она сделала несколько машинальных взмахов руками, стремясь не отстать от них. Она открыла глаза в тот самый момент, когда ее голова показалась над поверхностью воды и, откашливаясь и отплевываясь, с жадностью нюхнула воздух. Рафаэль продолжал надежно поддерживать ее, и Джессика подняла руку, чтобы убрать с лица длинные пряди намокших волос.
 Мокрые волосы Рафаэля, похожие на тюлений мех, прилипли ко лбу. Майка пузырем вздувалась за его спиной, а вода плескалась под самым его подбородком. Лицо Кастеляра было бледно, но по нему, отражаясь в бесчисленных капельках воды, плясали какие-то странные золотисто-розовые блики.
 В приливе благодарности Джессика сжала плечо Рафаэля. Потом, проследив за его взглядом, она обернулась и обомлела.
 К небу поднимался густой столб черного дыма. «Голубая Чайка», вернее, то что от нее осталось, была охвачена огнем. Вокруг плавали разнокалиберные обломки, и многие из них тоже дымились. Злые языки пламени с ревом плясали по искалеченной палубе и перебегали по радужной нефтяной пленке, которая все шире расползалась по воде вокруг места крушения. Корпус яхты превратился в огромный костер.
 — Мы могли погибнуть! — прошептала Джессика непослушными губами.
 — Мы едва не погибли; — поправил ее Рафаэль. — А теперь, если ты в состоянии думать сейчас, Джесс, подумай и скажи: кто может так сильно желать твоей смерти?




 14


 Первым побуждением Джессики было любой ценой скрыть от деда, что случилось с яхтой и что она сама лишь чудом избежала гибели. Увы, она слишком хорошо понимала, что будет гораздо хуже, если он узнает о катастрофе от кого-то еще и поймет, что внучка намеренно держала его в неведении, Джессика знала, что ее дед — это прежде всего сильный человек, а не беспомощный инвалид, стоящий одной ногой в могиле.
 Но все ее волнения оказались напрасными. Главное, что Джессика и Кастеляр остались живы — так считал Клод Фрейзер. Он ничуть не усомнился в том, что взрыв произошел по чистой случайности, благо Джессика даже не намекнула — ни ему, ни кому-либо другому, — что на самом деле скорее всего все обстояло иначе.
 Сама она, кстати, тоже не была ни в чем уверена. Взрыв, несомненно, произошел благодаря скоплению паров бензина, которые детонировали от случайной искры в проводке, но доказать, что кто-то намеренно ослабил уплотнительный хомутик бензопровода, соединявший топливный бак с электрогенератором, было уже невозможно. После пожара не осталось никаких следов, которые говорили бы о том, что взрыв был подготовлен злоумышленником.
 Когда Джессика сообщила деду, что они с Рафаэлем урегулировали между собой все вопросы, старик сразу пришел в хорошее настроение. Против ее визита в Бразилию, к родственникам Рафаэля, он также не возражал, но ворчливо посоветовал ей не слишком задерживаться — ведь в ее отсутствие Кейлу придется руководить «Голубой Чайкой» одному. Но в душу Джессики закралось подозрение, что дед даже рад ее отъезду. Она не исключала, что и у него есть какие-то смутные предположения по поводу последних событий и он предпочитает убрать ее подальше от эпицентра загадочных недавних происшествий.
 Что касалось Кейла, то он был просто потрясен и буквально не находил себе места. Он снова и снова повторял, что в последний раз проверял двигатели каких-нибудь пару недель назад и что все было в идеальном порядке. Конечно, яхта была уже далеко не новой, но она регулярно проходила технические осмотры, во время которых устранялись все мелкие неполадки. Кейл припомнил также, что за последнее время на борту побывало лишь несколько человек. Примерно месяц назад Ник с компанией друзей брал яхту, чтобы прогуляться до залива и обратно, а один раз на борту осталась на ночь Мадлен, и, наконец, последним, кто выходил на «Голубой Чайке» на большую воду неделю назад, был сам Кейл.
 Когда рыбаки, подобравшие Джессику и Рафаэля, доставили их к причалу, Кейл уже ждал их на берегу. О происшествии он узнал одним из первых, так как среди любителей рыбалки оказался служащий нефтедобывающей компании, который даже на отдыхе не расставался с сотовым телефоном. Он-то и сообщил о взрыве в спасательную службу порта, а спасатели, прекрасно знавшие, кому принадлежит «Голубая Чайка IV», немедленно известили Кейла.
 Джессика, впрочем, предпочла бы, чтобы современные средства связи были бы не столь доступны. Мокрая, усталая, промерзшая до костей, она отчаянно стучала зубами и отнюдь не была расположена обсуждать причины случившегося.
 К счастью, Рафаэль держал свои сомнения при себе. По правде говоря, Джессика очень сомневалась в том, что он на самом деле считает, будто кто-то покушался на ее жизнь. Вероятнее всего, эта дикая мысль пришла ему в голову из-за вполне понятного желания найти виновных в том, что они оба едва не расстались с жизнью.
 Кастеляр явно очень серьезно относился к событиям последних дней. Об этом говорило и его решение вылететь в Бразилию как можно скорее. Отмахнувшись от ее робких возражений, он энергично взялся за подготовку к отъезду и решительно объявил, что они летят немедленно — сегодня же вечером. Оставив заявление о взрыве в полиции и пройдя необходимый медицинский осмотр, вечером они уже были готовы ехать в аэропорт.
 Было уже совсем темно, когда Пепе отогнал машину на платную стоянку и провел Джессику и Рафаэля в здание терминала. Джессика полагала, что сейчас начнется обычная канитель с билетами, однако она ошиблась. Оказывается, частный самолет Кастеляра вот уже два дня находился в аэропорту Нового Орлеана, и к тому времени, когда они, сопровождаемые молчаливым Пепе, который нес их небольшой багаж, прошли таможню и вышли на летное поле, пилот уже прогрел двигатели.
 — Добрый вечер, сеньорита, рад приветствовать вас на борту! — Стройный, темноволосый молодой человек, встречавший их у трапа, одарил Джессику белозубой улыбкой и повернулся к Кастеляру.
 — Самолет готов, Рафаэль, — доложил он. — Все проверено, все системы работают нормально.
 — Познакомься, Джессика, это мой двоюродный брат Карлос, сын старшей сестры моей матери, — сказал Рафаэль после того как двое мужчин обнялись. — А это моя невеста.
 — А, леди с орхидеями! — улыбнулся Карлос, и Джессика протянула ему руку, но он шагнул к ней и расцеловал в обе щеки. — Вы просто не представляете, как я рад, что вы сказали Рафаэлю «да». Может быть, теперь он перестанет рисковать здоровьем и жизнью, покушаясь на цветы из оранжереи моей тетки.
 Джессика уже давно поняла, что экзотические букеты посылал ей именно Рафаэль, но ей было приятно узнать, что ее догадка подтвердилась. Бросив в его сторону благодарный взгляд, она спросила:
 — Вы… вы имеете в виду, что эти орхидеи не были куплены в магазине?
 Карлос, продолжавший держать ее руку в своих ладонях, тоже покосился на Рафаэля и громко фыркнул.
 — Ни в коем случае! Этот сноб заявил, что для его целей годятся только самые лучшие, самые редкие цветы, срезанные ранним утром в саду Каса Репосада. Вы просто не представляете, сеньорита Джессика, с какими трудностями мы столкнулись, пытаясь ввезти эти орхидеи в Штаты! Теперь у моей тетки — у матери Рафаэля — есть официальная лицензия на ввоз тропических цветов в США, которая, строго говоря, ей абсолютно не нужна. Впрочем, она, кажется, об этом еще не знает. Что касается меня, то в последнее время я прилетал в ваш город почти каждое утро, и даже успел полюбить кофе по-новоорлеански с орехами гикори, как его подают в кафе «Дю Монд». Кстати, сеньорита Джессика, раз уж мы с вами теперь все равно что земляки и почти что родственники, почему бы нам не перейти на «ты»?
 — Послушай, Карлос, — сухо сказал Рафаэль, — может быть, ты все-таки отпустишь Джессику, чтобы мы успели вылететь до наступления утра?
 — Ревнуешь, братишка? — Карлос широко улыбнулся, подмигнул Джессике и, выпустив наконец ее руку, пригласил их в салон. — Как это романтично, Раф! Вот погоди, я расскажу домашним — то-то все удивятся!
 — Расскажи, расскажи, — с угрозой пробурчал в ответ Рафаэль. — Увидишь, что будет. Я сошлю тебя на галеры…
 Карлоса, однако, нелегко было запугать. Болтать, во всяком случае, он не перестал.
 — В «Голубую Чайку», которую, как ты и говорил, возглавит Джессика? — с интересом спросил он, оживившись еще больше. — С удовольствием. Когда, ты полагаешь, я могу начать?
 — Когда тебя выпишут из больницы, — буркнул Кастеляр. Пройдя в пилотскую кабину, он уселся там в одно из двух кресел и надел на голову наушники переговорного устройства.
 — Ты сам поведешь самолет? — спросила Джессика, не в силах скрыть своего удивления.
 — Боишься? — вопросом на вопрос ответил Кастеляр и, улыбнувшись ей через плечо, передал планшетку Карлосу, который уже успел закрыть входную дверцу и занял место рядом с ним.
 — Совсем нет.
 Она действительно ни капли не боялась. Джессика поняла это как только уселась в мягкое кожаное кресло с откидной спинкой у самой двери пилотской кабины. В том, как держался Рафаэль, чувствовалась уверенность бывалого пилота. Единственное, чем она была разочарована — на всем протяжении полета ей придется сидеть молча. Пепе, устроившийся в глубине салона, напомнившего Джессике своей обстановкой — и, главное, атмосферой
 — холостяцкую квартиру после небольшой пирушки, явно не годился в собеседники. За всю дорогу до аэропорта он произнес едва ли пару слов, а сейчас его рот был так крепко сжат, словно он дал обет молчать до самой Бразилии.
 — Вот и отлично. — Рафаэль кивнул ей ободряюще и перенес все свое внимание на консоль управления с ее многочисленными тумблерами, циферблатами, мигающими экранами и таинственными кнопками. — Постарайся расслабиться и вздремнуть, — посоветовал он. — Не успеешь оглянуться, как мы уже будем на месте.
 «Нет ничего удивительного в том, что Рафаэль умеет водить самолет», — сказала себе Джессика, застегивая пряжку пристяжного ремня. Управлять событиями в любой ситуации — это вполне в его духе. И все же тот факт, что он ничего ей не сказал об этом, заставил Джессику задуматься, какие еще сюрпризы ее ожидают.
 Через несколько минут самолет легко оторвался от взлетной полосы и стал набирать высоту. По мере того как за стеклом иллюминатора сгущалась лилово-серая мгла ночного неба, мысли Джессики уносились все дальше, возвращаясь от настоящего к прошлому, к ее отцу.
 Джонатан Мередит тоже был летчиком, военным летчиком. Он воевал во Вьетнаме и, отслужив два срока, приобрел навыки и мастерство, которые пригодились ему потом, когда он поступил на службу в сельскохозяйственную авиацию. Брак между ним и Арлеттой пережил войну, но мирные дни оказались для него слишком тяжелым испытанием. Бракоразводный процесс близился к концу, когда самолет Джонатана разбился неподалеку от усадьбы Фрейзера.
 Джессике тогда едва минуло два года, и она жила в «Мимозе» вместе с Арлеттой и дедом. И это казалось вполне естественным. Они с матерью жили в большом доме деда, пока ее отец был на войне, и вернулись туда после того, как Арлетта и Джонатан расстались.
 Когда Джонатан погиб, Арлетта пустилась во все тяжкие. Она пила и куролесила, зачастую возвращаясь домой только под утро, а то и вовсе исчезая надолго из дома. Это приводило к страшным скандалам между ней и дедом, во время которых Джессика пряталась куда-нибудь подальше. Клод Фрейзер терпел выходки дочери полных три года; после чего его терпение истощилось, и он приказал Арлетте или вести себя как подобает, или убираться вон. Арлетта выбрала последнее и уехала, оставив Джессику на попечении деда.
 До этого времени «Голубая Чайка» была крошечной транспортной компанией, владевшей несколькими небольшими судами. Все операции она вела из портового городка Камерона, расположенного неподалеку от Омбретера. После того как Арлетта сожгла за собой мосты, Клод Фрейзер, и без того преданный своему делу, посвятил транспортному бизнесу всего себя. По мере того как его компания стала расширяться, он проводил все больше и больше времени в Новом Орлеане, живя в старом доме во Французском квартале, который его отец приобрел еще в девяностых годах прошлого столетия. Лет через десять он перевел свою фирму в Новый Орлеан и переехал туда с Джессикой на постоянное жительство. Его стараниями «Голубая Чайка» стала еще более крупной и авторитетной фирмой, но в его отношениях с дочерью — да и с другими родственниками — все осталось по-прежнему, и ничего уже нельзя было ни вернуть, ни поправить.
 Джессика выпрямилась в кресле и, нащупав на подлокотнике рычаг, откинула спинку назад. Ноги она положила на специальную подставку, что делало ее полулежачее положение особенно удобным. Пепе воспользовался этим удобством еще раньше, но Джессика заметила, что он чувствует себя не совсем уютно. Его большие, смуглые руки с такой силой сжимали подлокотники, что пальцы стали совсем белыми, а на лбу выступила испарина. Похоже, Пепе боялся летать, и Джессика попыталась как-то его подбодрить. Это оказалось совсем нелегким делом — поначалу гигант отвечал ей только «да» или «нет», но под конец расслабился, перестал сжимать подлокотники и несколько вымученно улыбнулся ей.
 Мерно гудя турбинами, самолет летел сквозь ночную мглу. Не было ни болтанки, ни воздушных ям, и Джессика почувствовала, как ее одолевает дремота, и блаженно закрыла глаза.
 Рафаэль вел самолет до самого Майами. Там им дали свободный воздушный коридор через Атлантику, по которому им предстояло лететь на юг, до самого Ресифе. Лишь когда самолет лег на курс, Рафаэль передал управление Карлосу, а сам пошел взглянуть на Джессику.
 Она полулежала в кресле и была так неподвижна и бледна, что он вздрогнул в тревоге, хотя и понимал, что она просто спит. Стоя над ней, Рафаэль протянул руку, чтобы убрать с ее лба упавшие на него волосы, но так и не решился этого сделать. Рука его повисла в воздухе в нескольких дюймах от лица Джессики, потом бессильно упала вдоль тела. Он не должен ее касаться. Она может проснуться, и как он тогда будет выглядеть?
 Да, с горечью подумал Рафаэль, похоже, тянуться к ней и сразу же отступать, становилось у него привычкой. Но чем больше он сдерживался, тем сильнее ему хотелось до нее дотронуться. Прикосновения и ласки значили для него очень много — он буквально жил ими, но умел не только получать, но и дарить наслаждение, что для него было не менее важно. Холоднокровные, как рыбы, североамериканцы, старательно избегавшие каждого лишнего прикосновения, презрительно называли таких, как он, «горячими латино», и сейчас Рафаэль подумал, что в этом есть большая доля истины. Он действительно легко воспламенялся, и бывали минуты, когда он знал, что огонь, блуждающий по его жилам, может разгореться пожаром, и тогда он просто не сможет остановиться.
 Особенно, если прикоснется к ней…
 Ничего, пообещал себе Рафаэль. Скоро ему не нужно будет постоянно сдерживать себя и контролировать свои эмоции. Правда, он не собирался навязываться ей, но раз уж Джессика сказала «да», то она должна уважать его желания.
 «Какой же усталой она выглядит!» — невольно подумал Рафаэль и выпрямился. Удивляться здесь, впрочем, было нечему. И все же его тревожили темные круги под ее глазами и озабоченная складка между бровями, которая не исчезла даже во сне. После вынужденного купания Джессика вымыла голову, но делать прическу не стала — на это у нее просто не осталось времени. Она просто зачесала волосы назад, и теперь мягкие, чистые пряди свободно падали на ее плечи. Бедняжка Джессика, сколько всего на нее свалилось!
 А как храбро она держалась, оказавшись в воде. Рафаэль уже успел узнать, что истерики ей не свойственны, и все-таки поражался, что мужество ни на минуту не изменило Джессике в этой ситуации. Она не пролила ни слезинки, и недостаток воображения был тут ни при чем. Он готов был поклясться, что видел в ее глазах и ужас огненной смерти, и боязнь быть погребенной на холодном дне озера. И все же Джессика сумела превозмочь себя. Вот только в своих неприятностях она винила сама себя, пожалуй, гораздо чаще, чем следовало.
 А ведь кое в чем виноват был и он, и Рафаэль был готов исправить свою ошибку, чего бы это ни стоило. А цена, как он теперь понимал, могла оказаться очень и очень высока.
 Улыбка тронула губы Рафаэля, когда его взгляд скользнул по ее полным грудям, натягивающим яркий шелк блузки, по тонкой талии и крутым, как лира, бедрам. Это и был его вожделенный приз, ради которого Рафаэль затеял всю эту сложную игру. Скоро, очень скоро этот приз достанется ему, и он собирался сделать так, чтобы наслаждение от обладания друг другом было обоюдным. Джессика тоже научится ценить минуты близости и получать от них радость — во сто крат большую, чем она могла надеяться и мечтать.
 Джессика проснулась от резкого толчка и мелькания огней за окном, когда самолет коснулся колесами земли и покатился по взлетной полосе аэропорта Ресифе. Чувствовала она себя не столько отдохнувшей, сколько отупевшей, словно какая-то часть ее сознания все еще была в плену сна. Ощущение было довольно странным, но оно Джессику обрадовало. Почему-то ей казалось, что так, в полусне-полуяви, когда все вокруг выглядит размытым и нереальным, когда она словно видит себя со стороны, ей будет легче пройти через все, что ждало ее впереди.
 Джессике казалось, что она спит и видит сон. Она все еще не могла осознать до конца, что пройдет совсем немного времени и она станет женой Рафаэля Кастеляра, и эта страна станет ее вторым домом. И что бы она ни говорила себе, никакие доводы не могли заставить ее поверить в эту странную сказку с непредсказуемым финалом.
 Если и существовали какие-то формальности, связанные с ее прибытием в страну, то о них позаботились без ее участия. Джессику, во всяком случае, это никак не коснулось. Буквально через минуту после того как самолет вырулил на стоянку, она спускалась по трапу в сопровождении Рафаэля и Пепе. Карлос задержался в самолете. Какой-то коренастый человек в белой рубашке с короткими рукавами уже ждал их внизу. У него было лицо испанского гранда, темная, как у африканского вождя, кожа и широкая щель между передними зубами, которая бросалась в глаза каждый раз, когда он улыбался. Он приветствовал Рафаэля по-португальски, потом повторил приветствие на неуверенном английском.
 Звали его Жуан, и был он, судя по всему, шофером, поскольку из его жестикуляции Джессика поняла, что он говорит что-то об автомобиле. Пока они шли к зданию аэропорта, Жуан, помогавший Пепе нести вещи, беспрестанно тараторил. Сначала он говорил по-португальски, потом, когда Рафаэль что-то строго ему сказал, он извинился и перешел на английский, и речь его потекла гораздо медленнее. По словам Жуана, сеньора Кастеляр, мать Рафаэля, пришла в настоящий восторг, когда узнала, что ее сын намерен жениться в ближайшее время. Скорый приезд будущей невестки, с которой ей не терпелось познакомиться, весьма обрадовал ее, и она принялась деятельно к нему готовиться. Всем родственникам были разосланы приглашения, а на завтрашний вечер был назначен торжественный ужин, на котором Рафаэлю предстояло представить свою невесту гостям.
 Приготовления к ужину были совершенно грандиозными. Усадьба в срочном порядке приводилась в порядок. Слуги чистили ковры, мыли полы и натирали их воском, а обсуждение меню — в том числе блюд, привычных для американского желудка, — продолжалось с самого утра. Самым трудным оказался вопрос, где разместить гостью, однако в конце концов решено было следовать традициям.
 — Это точно? — спросил подошедший к ним Карлос, бросив быстрый взгляд на Рафаэля.
 — Абсолютно, — торжественно ответил Жуан.
 Джессика не совсем поняла, что значит этот короткий обмен мнениями, но ее будущий супруг, судя по всему, отлично во всем разобрался, и на его лицо легла легкая тень неудовольствия.
 Автомобиль, о котором шла речь в самом начале, оказался классическим «Кадиллаком» старой модели с задними крыльями-плавниками. Его глянцево-черный кузов — несомненно оригинальной, заводской покраски — был отполирован чуть не до зеркального блеска, салон был отделан красным деревом и черным бархатом, а в хрустальных вазочках на дверцах кивали головками крупные орхидеи.
 Изогнув бровь, Рафаэль поглядел на Жуана, и шофер взмахнул руками, словно защищаясь, но Джессика видела, что в глазах его блестят искорки смеха.
 — Сеньора настояла, — сказал он. — Она сказала, что так сеньорите Джессике будет удобнее. — Шофер пожал плечами. — Вы же знаете ее, сеньор Рафаэль. Никто не может спорить с вашей матушкой.
 — Жуан мог бы попытаться, — едко сказал Рафаэль. Губы водителя чуть дрогнули, но веселые огоньки в глазах не погасли.
 — Мог бы, но не стал. Она же всегда оказывается права, поэтому спорить с ней — напрасная трата времени.
 Рафаэль сострил покорную мину. Негромко вздохнув, он сказал:
 — Что ж, пусть будет так.
 Карлос направился к своей машине. Поскольку, как поняла Джессика, он регулярно летал в Штаты и обратно, она стояла на стоянке в аэропорту. Карлос собирался забрать их багаж и отправиться вперед вместе с Пепе, чтобы, как он пояснил с легким поклоном, к их приезду все вещи были уже на месте.
 Рафаэль помог Джессике устроиться в машине и сел сам. Жуан занял место за рулем. Стеклянная перегородка, отделявшая водительское место от пассажирского салона, беззвучно поднялась, и лимузин величественно тронулся с места, направляясь к выезду из аэропорта. Он был длинным, широким и тяжелым и, несомненно, пожирал бензин в огромных количествах, однако двигался удивительно плавно, и езда в такой машине способна была доставить настоящее удовольствие, уже почти забытое американцами в век рационализма и повальной экономии.
 Их путь лежал через оживленную курортную зону Боа-Биажем, и Джессика любовалась выстроившимися вдоль береговой линии высотными отелями, уличными кафе и ночными клубами, сияющими огнями неоновых реклам. Несмотря на поздний час, улицы были запружены туристами, и до ее слуха то и дело доносились громкая разноязыкая речь и взрывы беззаботного смеха. Еще через десять минут они оказались в старой части Ресифе, где на улицах было значительно тише, хотя гуляющих и тут хватало.
 Джессика видела богато украшенные каменной резьбой старинные усадьбы в стиле барокко; видела виллы, огороженные высокими, выкрашенными известкой каменными стенами; видела горбатые мосты с балюстрадами и древние соборы, тянувшие к небу свои остроконечные шпили. Но больше всего ее поразило обилие цветов, которые, казалось, росли буквально везде. Ползучая бугенвиллея оплетала балконы зданий; цветущий гибискус стоял вдоль улиц сплошной стеной, а каменные изгороди были почти полностью скрыты аламандой, желтые цветы которой горели на фоне темной листвы словно крошечные звезды. Высокие пальмы, высаженные вдоль улиц, тихонько покачивали растрепанными головами и глухо шуршали тяжелыми ветками.
 Когда Джессика завозилась на сиденье и подалась вперед, чтобы лучше видеть, Рафаэль негромко сказал:
 — Немногие американцы приезжают в Ресифе, и это очень жаль, потому что этот город гораздо красивее и безопаснее, чем Рио. Его название означает «риф», потому что открывшие это место моряки долго не могли преодолеть опасный барьер из подводных скал и кораллов, который защищает берег от океанских волн. Ну а их потомки предпочли бы, наверное, чтобы рифов было поменьше, и они не мешали бы им кататься на досках для серфинга.
 Если захочешь, мы можем приехать сюда потом, — предложил Рафаэль. — Но сейчас не будем останавливаться. Дело в том, что я называю Ресифе своим родным городом просто для удобства, на самом же деле я живу несколько севернее его, за Олиндой…
 Джессике, внимательно слушавшей его, вдруг почудилось, что в речи Рафаэля Кастеляра появился акцент, которого раньше не было, и даже его жесты и слова стали более церемонными, подчеркнуто вежливыми. Конечно, это могло ей и показаться, но Джессика подумала, что это возвращение в родные края заставило его измениться. Черты лица Рафаэля, едва различимые в полумраке салона, тоже казались теперь иными. Они стали какими-то чужими, незнакомыми, и это открытие неприятно поразило Джессику. Одно дело, подумала она в отчаянии, чувствуя, как у нее отчего-то засосало под ложечкой, общаться с ним в Штатах, где он ведет себя так, как принято в Америке. И совсем другое — иметь с ним дело у него на родине, где Рафаэль снова стал самим собой, и теперь ее очередь принимать его правила и приспосабливаться.
 — Городок, где ты живешь, называется Олинда? — переспросила она, чтобы скрыть свое замешательство.
 — Это один городок из трех, которые вместе образуют Большое Ресифе. Рассказывают, что португальский капитан, который еще в шестнадцатом веке первым подошел к этим берегам после многомесячного плавания, вскричал в восторге «О, linda!». В переводе это означает что-то вроде «Как прекрасно!», и мы с ним вполне согласны.
 — А твои предки давно поселились здесь?
 — Давно. Примерно четыре столетия назад.
 Это было сказано без хвастовства, чуточку небрежно, но никак не равнодушно. Так мог говорить только человек, который хорошо знает и чувствует свои корни. Ничто в его интонации не выдало и того обстоятельства, что он догадывается, откуда Джессика могла почерпнуть свои сведения, хотя скорее всего он не мог понять, что она читала его досье.
 — Странно… — сказала Джессика. — Странно думать, что люди жили здесь задолго до того, как был основан Новый Орлеан.
 Рафаэль улыбнулся.
 — В истории этих двух городов много общего. Оба переживали не самые легкие времена, когда они оказались отрезаны от Европы, и оба преодолели огромные трудности, стараясь сохранить себя как центры цивилизации. И там, и там жители строили на голом месте церкви и дома, хотя пираты ломились в парадную дверь, а с черного хода угрожали индейцы. Таким образом мы все — потомки уцелевших, выживших, и просто так мы не сдаемся. Это у нас в крови, и одолеть нас очень и очень нелегко.
 Было ли в его словах предупреждение, адресованное лично ей? Джессика не могла этого сказать. Возможно, это ее обостренная чувствительность сыграла с ней злую шутку, заставив услышать ударение или заподозрить скрытый подтекст там, где на самом деле ничего особенного не было.
 — Некоторые все равно сдаются быстрее, но есть такие, кто может выстоять вопреки всему, — с чувством произнесла Джессика.
 Рафаэль повернулся к ней, но Джессика поспешно отвела глаза.
 Когда и Ресифе, и Олинда остались позади, шоссе обступили густые пальмовые рощи и заросли сахарного тростника. Потом за окном промелькнули несколько деревень, каждая из которых состояла из десятка крытых соломой хижин, сгрудившихся вокруг покосившейся церквушки. Еще через несколько миль лимузин свернул с шоссе на грунтовую дорогу, плавно покачиваясь в колеях, которые в свете фар напоминали две дорожки из серебристого песка. Наконец впереди показалась высокая стена, увенчанная по краю вездесущей бугенвиллеей. Она увидела массивный старый дом с балконами и галереями — такой высокий, что верхушки пальм покачивались вровень с его плоской крышей, огражденной резным каменным парапетом. Лимузин юркнул в открытые ворота и покатился по каменным плитам двора.
 Большой дом был темен и тих. Знакомство с матерью Рафаэля и другими родственниками откладывалось на несколько часов — до утра.
 На широких ступеньках парадного крыльца, смутно белевших в темноте, появилась молодая мулатка — экономка или горничная. Спустившись во двор, она подошла к машине, чтобы приветствовать прибывших, и Рафаэль раскрыл ей свои широкие объятия. Потом он представил Джессику, и горничная, вежливо поклонившись, наградила ее белозубой, чуть смущенной улыбкой. Когда Рафаэль попросил девушку показать Джессике ее Комнату, мулатка с готовностью кивнула и, отступив в сторону, замерла в терпеливом ожидании.
 — Добро пожаловать в мой дом, который отныне станет и твоим, — торжественно сказал Рафаэль, поворачиваясь к Джессике и целуя ей руку. — Мария отведет тебя в твою спальню. Отдыхай, утром увидимся.
 Похоже, ей придется спать одной, поняла Джессика. Рафаэль дал ей понять, как именно они должны держаться друг с другом: подчеркнуто вежливо, чуть официально, тепло и дружелюбно, но — соблюдая дистанцию. На мгновение она встретилась с ним глазами, и ей показалось, что его взгляд выражает сожаление и понимание, словно он прочел ее мысли.
 Джессика тихонько, почти беззвучно вздохнула и кивнула, давая понять, что она принимает эти правила.
 — Да. Спокойной ночи. И… спасибо.
 Она отняла у него руку и пошла следом за горничной. Пожалуй, ее последние слова прозвучали слишком неопределенно; они выдавали ее смятение и слабость, но Джессика не жалела о том, что она их сказала. Она действительно была благодарна Рафаэлю.




 15


 Джессику разбудил пронзительный крик петуха. Для нее это было не в диковинку — в «Мимозе» тоже было полно кур, но тут к утреннему кличу петуха присоединился целый хор попугаев, которые, перепархивая с ветки на ветку, громко переговаривались сварливыми, трескучими голосами. Эта какофония звуков была столь громкой, что сон как рукой сняло, и Джессика резко села на кровати.
 Протерев глаза, она огляделась. Небольшая комната с белыми, гладко оштукатуренными стенами, была увешана портретами в золоченых рамах, с которых взирали на нее строгие португальские леди с холеными, вытянутыми лицами и не менее строгие джентльмены в придворных платьях с пышными кружевными воротниками. В углу, над молитвенной скамьей, висело резное деревянное распятие, покрытое облупившейся позолотой, а каменный пол, выложенный черно-белой мраморной плиткой, был застлан персидским ковром пастельного цвета. Тонкие льняные шторы чуть колыхались под ветром, от окна тянуло утренней свежестью.
 Бразилия! Она была в Бразилии…
 Вспомнив об этом, Джессика невольно вздрогнула. Она не должна быть здесь! Она должна быть в Новом Орлеане, в своем офисе — среди бумаг, графиков и счетов. Она должна заниматься делами, а не прохлаждаться в постели, и тем более сейчас, когда столь многое поставлено на карту.
 На мгновение ей вспомнился пережитый ужас катастрофы, грохот взрыва эхом отдался у нее в ушах, Джессика опустила голову и крепко зажмурилась. «Это был несчастный случай, это был несчастный случай!» — твердила она мысленно, но страх не проходил.
 Крики попугаев за окном внезапно стихли, и Джессика услышала во дворе знакомый голос. Рафаэль… Боясь, что он уйдет, Джессика торопливо соскочила с высокой кровати красного дерева — с пологом и балдахином на четырех резных столбиках — и, накинув на розовую ночную рубашку атласный халат, бросилась к высоким французским окнам. Она торопливо раздвинула легкие занавески и, жмурясь от яркого света, шагнула на залитый солнцем балкон.
 Солнце, пробивающееся сквозь кроны высоких пальм, золотыми пятнами ложилось на плиты внутреннего двора, в самом центре которого голубел бассейн, выложенный лазуритом с прожилками белого мрамора. Каменные плиты патио выкрошились от старости и поросли мхом; багряная мандевилла карабкалась вверх по колоннам, поддерживавшим свес крыши противоположного крыла усадьбы, а по перилам широкой открытой веранды нижнего этажа словно канатоходец расхаживал взад и вперед важный зеленый попугай — несомненно, один из тех, что разбудили Джессику своими криками. Время от времени он взмахивал крыльями, словно собираясь взлететь, и на солнце ослепительным золотом вспыхивали его длинные маховые перья.
 На веранде был накрыт столик на двоих. За ним сидел Рафаэль и, отложив в сторону, газету, беседовал с попугаем. Его волнистые, черные как вороново крыло волосы отливали синевой, а лицо, на котором чередовались свет и тени, было словно высечено из камня и казалось таким благородным, таким мужественным, что сердце Джессики сжалось от нежности и восторга.
 Она отступила назад, но сквозняк запутал занавески, и она никак не могла найти выход. Очевидно, ее возня привлекла внимание Рафаэля, он поднял голову и, встав со стула, шагнул к краю веранды.
 — Доброе утро! — приветствовал он Джессику, и попугай, испуганно хлопая крыльями, взлетел. — Как спалось?
 В его голосе Джессике послышались такая искренняя забота и ласка, что она ощутила внезапный приступ размягчающей слабости. Лишь мгновение спустя она поняла, что Рафаэль мог обратиться к ней так нарочито задушевно из-за слуги, который как раз в этот момент появился из дома, чтобы поставить на стол еще одну чашку и наполнить ее кофе из сверкающего серебряного кофейника.
 Когда она ответила, ее голос прозвучал немного неуверенно.
 — Неплохо, — сказала она. — Учитывая все обстоятельства, совсем неплохо.
 Рафаэль широко улыбнулся.
 — Не хочешь ли составить мне компанию? Завтрак по-бразильски, это не только экзотика — это по-настоящему изысканно и вкусно. Я уверен, что ничего подобного ты в жизни не пробовала!
 — О, нет, — поспешно откликнулась она, плотнее закутываясь в халат и запахивая его на груди. — Спасибо за приглашение, но я еще не одета. Пока я буду приводить себя в порядок, твой кофе совсем простынет…
 — Тогда я поднимусь к тебе.
 Его слова прозвучали недвусмысленно и твердо, и Джессика поняла, что не в силах отказать ему. Рафаэль, повернувшись к слуге и отдав ему несколько распоряжений, уже шагнул к двери под балконом и скрылся из виду. Услышав, как щелкнул внизу замок, Джессика ринулась обратно в спальню. Успеет ли она причесаться или лучше сначала умыться? Паника охватила ее, мешая сосредоточиться.
 Но она так и не успела ничего сделать. Коротко постучав, Рафаэль появился в спальне и шагнул к Джессике. Сдерживая волнение, Джессика с трудом удержалась от желания броситься в самый дальний угол.
 Рафаэль остановился в двух шагах от нее, посмотрел на застывшее, как гипсовая маска, лицо и негромко сказал:
 — Не паникуй. Я не рискну приблизиться к тебе сейчас. Мне нужно поговорить с тобой о сегодняшнем приеме. Мне следовало заранее подумать о некоторых деталях, но, поскольку до вечера еще далеко, время у нас есть.
 — О каких деталях? — переспросила Джессика упавшим голосом.
 — Во-первых, нужно придумать какое-то объяснение нашей скоропалительной помолвке, — начал он. — И договориться, как мы будем вести себя друг с другом на людях. Ты ведь не просто выходишь за меня замуж — ты становишься членом моей семьи, членом клана, так это называется у нас в Бразилии. А родственников у меня много — так много, что даже человеку, привыкшему к подобным вещам, бывает непросто. Я думаю, Джессика, что у нас не возникнет никаких проблем, если мы объединимся и будем держаться заодно.
 Джессика чуть заметно наморщила лоб.
 — Честно говоря, я не думала, что этот визит будет таким… официальным.
 — А он и не будет, во всяком случае, в том смысле, какой ты вкладываешь в эти слова. Но ты должна понять вот что: главой клана считаюсь я, и от меня, от моих решений во многом зависит счастье и благосостояние многих людей — моих ближних и дальних родственников. Но не только они зависят от меня. Я тоже завишу от них, и навязывать им неизвестно кого в качестве своей жены, которую они должны будут уважать, как самого меня, я просто не имею права. Не то, чтобы они могли заставить меня изменить мое решение, но я, по крайней мере, должен дать им понять, что я выбрал себе в жены достойную женщину.
 — Тайны мадридского двора! — фыркнула Джессика и, увидев, что его брови недовольно сошлись на переносице, поспешно добавила:
 — Нет, я с радостью познакомлюсь с твоими двоюродными братьями и сестрами, с твоими тетями и дядями, но я не понимаю, что от этого может измениться?
 — Как это что?
 В его тоне впервые послышался металл, и Джессика почувствовала, как ее охватывает холодок страха. И все же она считала совершенно необходимым расставить все по своим местам. И немедленно!
 — Раз я буду проводить большую часть времени в Новом Орлеане, — пояснила Джессика, — я вряд ли смогу как-то влиять на положение вещей здесь.
 — Ты так в этом уверена? — переспросил Рафаэль.
 — А как же иначе?! — воскликнула Джессика. — Как же тогда я смогу управлять «Голубой Чайкой»?
 Он долго смотрел на нее и молчал; его глаза за частоколом густых длинных ресниц были задумчивы и чуточку печальны. Наконец Рафаэль сказал:
 — Этот вопрос мы решим позже. А пока давай обсудим вот какой момент…
 — Нет-нет, постой! — перебила его Джессика. — Мы договорились, что я буду и дальше распоряжаться той частью объединенного капитала, которая принадлежала деду. Я должна управлять «Голубой Чайкой»! Не хочешь же ты сказать, что я смогу делать это отсюда? Это невозможно!
 — Разумеется, не отсюда, а из Рио. Я планирую оборудовать для тебя офис рядом со штаб-квартирой КМК.
 — Нет, на это я не могу согласиться, — резко сказала она. — Я слишком хорошо знаю, что ни один день не обходится без множества мелких, но важных проблем, справиться с которыми можно, только находясь на месте. Ты и сам должен понимать, что часть вопросов оперативного управления компанией можно решать, сообразуясь с реальной обстановкой, и если я буду неизвестно где…
 — Об этих мелочах вполне может позаботиться Кейл Фрейзер, — нетерпеливо перебил ее Рафаэль. — От троюродных братьев тоже должна быть польза, хотя бы изредка.
 Джессика почувствовала себя обманутой, в груди у нее закипал гнев. Она-то думала, что Рафаэль все понимает и что его предложение подразумевает действительно равное участие в делах, а он, оказывается, с самого начала собирался запереть ее в четырех стенах словно в гареме, бросив как кость чисто декоративную должность главного исполнительного директора дедовской фирмы. Что ж, она сама виновата! Ей нельзя было забывать, с кем она имеет дело.
 — Ничего не выйдет! — решительно сказала она. — В фирме не может быть два высших должностных лица. И тот, кто обладает правом решающего голоса, обязательно должен заниматься каждодневной рутиной, чтобы ориентироваться в ситуации. В противном случае его решения могут принести только вред.
 Рафаэль слегка наклонил голову.
 — Мне казалось, — сказал он тихо, — что я дал тебе понять совершенно ясно: мне не нужна жена, которая постоянно находится черт знает где. На другом континенте. В другом полушарии.
 — Но мы же будем встречаться! Многие супружеские пары так живут, — защищаясь, возразила Джессика, но в ее голосе уже звучало отчаяние.
 Рафаэль покачал головой.
 — Я хочу каждую ночь ложиться спать в одну постель с женщиной, на которой я женился. Я хочу касаться ее каждый раз, когда мне этого захочется, и я должен быть рядом, когда буду нужен и ей. Я хочу просыпаться утром и видеть ее голову на соседней подушке; я хочу завтракать вместе с ней и знать, всегда знать, что она со мной, в безопасности, что ей хорошо и спокойно…
 — Это, конечно, замечательно и очень удобно, — вставила Джессика, схватившись за сарказм как за единственное средство, способное защитить ее от гипнотического воздействия его негромкого, сочного баритона и от соблазна, который таил в себе этот мужчина. — Но со мной это не пройдет. В таком случае тебе надо жениться на ком-нибудь другом.
 Его губы нервно дернулись.
 — Я так не думаю, — заявил он. — Мы заключили договор, и я намерен заставить тебя выполнить свою часть.
 — Но ты не можешь заставить меня выйти за тебя замуж! — дерзко возразила Джессика, упрямо выпятив подбородок.
 Рафаэль смерил ее долгим, внимательным взглядом. Его глаза были бездонны и темны.
 — Не могу?
 Он сказал это с такой уверенностью, что по спине Джессики побежали мурашки.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Подумай, — коротко бросил он. Совершенно очевидно, он угрожал ей. Ей и «Голубой Чайке». Джессика знала, что Кастеляр в любой момент может отозвать свое предложение о слиянии и потребовать оплаты закладной. Суд несомненно признал бы «Голубую Чайку» банкротом, после чего фирма Клода Фрейзера перестала бы существовать, так что, если Джессика хотела сохранить компанию деда как самостоятельное предприятие, она должна была сделать так, как он хочет. Она, во всяком случае, считала, что именно такой сценарий имел в виду Рафаэль, хотя за его словами могли скрываться иные, куда более опасные для нее угрозы.
 Да, Рафаэль Кастеляр был настоящим пиратом — грозой морей и в особенности мореходов. Ведя конкурентную борьбу, он, как видно, не гнушался ничем и шел к цели самым прямым и коротким путем. Конечно, у него не было ни повязки на левом глазу, ни абордажной сабли, ни говорящего попугая — или все-таки был? — подумала Джессика, вспоминая крупную зеленую птицу с золотыми подкрылками, — да и методы он предпочитал более утонченные, но результаты были те же. Шли ко дну компании, экипажи оказывались без работы на берегу, а сокровища Кастеляра уже не вмещались в приготовленные для них сундуки. Даже ее — свой самый ценный трофей — он был намерен держать в золотой клетке, и никакой иной альтернативы у Джессики не было — разве что пройтись по парапету, как эти экзотические птицы.
 Из-за взрыва на яхте и всего, что за этим последовало, она напрочь забыла о своих обстоятельствах, забыла даже, с кем имеет дело. Но теперь Джессика все вспомнила и мысленно поклялась себе, что никогда больше не совершит подобной ошибки. Кроме того, были еще одна-две вещи, которых Рафаэль либо не учел, либо просто не придал им значения. В конце концов, он был не единственным, кто здесь чего-то хотел. Она притворится, будто подчинилась его воле, а когда получит свое — вот тогда и станет ясно, кто будет смеяться последним.
 Завтракать на балкон они вышли вместе. Легкий складной столик был застелен кружевной скатертью ручной работы и уставлен антикварной фарфоровой и серебряной посудой. Серебряные столовые приборы были тяжелыми, массивными и, наверное, тоже служили роду Кастеляров уже немало десятилетий.
 К столу то и дело подходили горничные с уставленными снедью подносами; ими беззвучно дирижировал пришедший первым мажордом, и Рафаэль вынужден был прекратить неприятный разговор. Кроме того, в присутствии слуг Рафаэль вряд ли мог позволить себе какие-либо вольности, которые он наверняка имел в виду, когда ворвался к ней в спальню.
 Как бы там ни было, теперь ничто не мешало ей отдать должное завтраку, и Джессика признала, что так вкусно она давно не ела. Сначала подали крепкий горячий кофе с молоком, свежий ананасовый сок и нарезанную ломтиками дыню. Этого было вполне достаточно, чтобы насытиться, но блюда продолжали прибывать одно за другим. Принесли папайю, потом появилось блюдо с нарезанным ломтиками домашним сыром, потом подошла очередь горячего рулета с ветчиной и жаренных в масле бананов, за ними последовали печеный сладкий картофель, крошечные пирожки-бурито, начиненные плавленым сыром и мякотью кокоса, а на десерт были безе, плавающие в горячем сладком сиропе из манго и ананаса, и кокосовый пирог. Каждое блюдо было к тому же украшено цветами и подавалось со всей возможной торжественностью. В начале трапезы — язык не поворачивался назвать это пиршество завтраком — Джессика почти не чувствовала голода, однако продолжала есть и пить — лишь бы не встречаться взглядом с Рафаэлем. Еда, однако, была такой вкусной, что у нее неожиданно проснулся аппетит. Она проглотила одно безе с ломтиком манго и уже подняла вилку, чтобы выловить еще одно, когда почувствовала на себе внимательный взгляд Рафаэля. Подняв голову, Джессика увидела, что на его губах играет довольная улыбка.
 — В чем дело? — спросила она с вызовом.
 — Ни в чем. Просто я рад, что вчерашние события не повлияли на твой аппетит. И потом, мне интересно смотреть, как ты ешь. У нас в Бразилии во время еды не держат левую руку на коленях, словно ее вдруг парализовало. Когда мы кладем что-нибудь в рот, мы не откладываем нож: у нас — как и в Европе — принято держать нож в правой руке и пользоваться им по мере надобности. Нет, я вовсе не критикую тебя: твоя манера очаровательна, но здесь она выглядит несколько странной.
 — Возможно, — ответила Джессика с ледяной улыбкой. — Я не буду ничего говорить насчет соринки в чужом глазу, но заявляю твердо: ты никогда не заставишь меня чистить вареную креветку при помощи вилки и ножа, как это делаешь ты. Кстати, мне казалось, что ты уже должен был привыкнуть к американской манере вести себя за столом.
 — Представь себе, я знаком с этикетом, — парировал Рафаэль. — Но в любом бразильском ресторане ты, пожалуй, обратила бы на себя всеобщее внимание.
 В его голосе не было ни гнева, ни раздражения — только снисходительное превосходство, и Джессике захотелось его ударить.
 — Звучит как комплимент, — сказала она едко. — Но твои родичи, похоже, ждут от меня чего-то большего, чем просто знаний правил поведения за столом; не зря же ты учишь меня не только тому, как надо держать вилку, но и тому, что говорить, а о чем — молчать. Так чего же ты добиваешься, Кастеляр?
 Рафаэль обреченно вздохнул и, вытерев губы салфеткой, резко бросил ее на стол возле своей тарелки. Кажется, теперь он окончательно понял, что Джессика намеревалась противоречить ему абсолютно во всем. Джессика была гордой и сильной женщиной, которую нельзя было заставить склониться перед чужой волей. Она была достаточно умна, чтобы покориться неизбежному, но Рафаэль был уверен, что Джессика заставит его дорого заплатить за то, что он лишил ее свободы выбора. За удовольствие всегда приходится платить — он усвоил это очень хорошо. Рафаэль готов был платить, и все же он не мог без грусти думать о том, что ему нужно было нечто совершенно другое: ее собственная готовность идти к нему навстречу.
 Кастеляр знал, что существуют женщины, которых несет по жизни всепоглощающая стихия их собственных чувств. Такие женщины способны, не рассуждая, следовать велениям своей страсти, нисколько не задумываясь о последствиях, но Джессика была совсем другой. Что будет, если он сейчас протянет руки и заключит ее в объятия? Растает ли она в его руках, отдастся ли его ласкам, или плюнет ему в лицо? Судя по тому, что он о ней знал, последний вариант был наиболее вероятным.
 И все же она была совершенно прелестна! Ее волосы все еще были взлохмачены после сна, халат слегка распахнулся, обнажая плавный изгиб изящной шеи, а губы влажно блестели от сока. Он хотел ее, хотел так сильно, что все тело его мучительно заныло. Хорошо еще, что кружево свешивающейся со стола скатерти скрывает от нее несомненные признаки его возбуждения. И все же, несмотря на все свои опасения, Рафаэль попытал бы счастья, если бы не боялся, что она уступит ему по причинам, не имеющим ничего общего с ее чувствами.
 К счастью, ему удалось справиться с собой. Существовали в жизни вещи слишком важные, чтобы ими можно было рисковать, хотя слепой случай мог сделать их и поистине бесценными, и совершено бесполезными.
 С внезапным раздражением отодвинув от себя тарелку, Рафаэль сказал:
 — Существует еще кое-что, что тебе следует знать о нашем образе жизни. Например, я сказал, что являюсь главой семьи. Это отнюдь не значит, что я только руковожу нашей компанией или распоряжаюсь всеми семейными финансами. Я — patrao, или патрон — человек, который является высшим авторитетом для всех остальных членов клана и который в конечном счете отвечает абсолютно за все.
 — Патрон? — переспросила Джессика. — Скажи лучше — «крестный отец»!
 Его губы слегка скривились; это было признаком крайнего раздражения, и Джессика прикусила язык.
 — Ты и права, и не права. Во всяком случае, ничего зловещего или преступного здесь нет, хотя, как и «крестный отец» мафии, я пользуюсь неограниченной властью, по крайней мере — теоретически. Я даю имена младенцам, я решаю, в какую школу будет ходить мой племянник или племянница, я одобряю — или не одобряю — браки моих родственников и использую свои связи и свой авторитет, чтобы найти им хорошую работу. Я даже распределяю участки на семейном кладбище и занимаюсь еще множеством подобных дел, и даже самые дальние мои родственники вправе рассчитывать на мое внимание и помощь. И это никакая не благотворительность, это — мой долг. Я лично отвечаю за то, чтобы члены моей семьи получили образование, чтобы никто из них не остался без куска хлеба, без работы или без крыши над головой, чтобы никто не умер холостым и не остался без помощи и заботы в старости. Я готов даже платить за все это из своего кармана, если никто из более близких родственников не в состоянии сделать это. А ты, Джессика, станешь моей patroa, моей леди, в обязанности которой входит помогать своему мужу принимать правильные решения. Понимаешь теперь, почему все мои родственники будут озабочены тем, поймешь ли ты, захочешь ли принять этот порядок? Ведь ты сможешь влиять на мои решения, а от них зависит их благосостояние, их спокойствие, их счастье, наконец!
 — Да, пожалуй, основания для беспокойства у них есть, — сухо согласилась Джессика.
 — Так вот, это самое беспокойство может подвигнуть их на некоторые действия, которые могут тебе не понравиться. Они могут отпускать в твой адрес не слишком лестные замечания и задавать вопросы, которые могут показаться тебе чересчур дерзкими. И самый лучший способ устоять перед их любопытством, это улыбаться и предоставить все мне.
 — Ты хочешь, чтобы они приняли меня за идиотку, которая не имеет собственного мнения и которой абсолютно нечего сказать?
 Рафаэль сжал губы и почти целую минуту рассматривал ее вдруг сузившимися глазами. Наконец он сказал:
 — Поверь, это тот самый случай, когда молчание — золото. Дороже золота. Если ты будешь держать рот на замке, то они примут тебя за хорошо воспитанную и умную женщину, которая знает цену себе и своему слову. Кроме того, в этом случае ты просто не сможешь сказать ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие или тревогу моей родни.
 — Меньше всего мне хотелось бы причинить тебе какие-нибудь неприятности. Что-нибудь еще?
 — Да. Остается вопрос о знаках внимания, которыми мы должны обмениваться.
 Брови Джессики поползли вверх.
 — О чем?
 Она хорошо расслышала, что он сказал, и даже догадывалась, что Рафаэль имеет в виду, но ей очень хотелось заставить его повторить свои слова. Рафаэль не возражал.
 — Лучшим и, наверное, единственным приемлемым объяснением нашей скоропалительной помолвки может служить только самое сильное чувство, поэтому нам обоим придется изображать пылких любовников. Я буду смотреть на тебя с обожанием во взоре, и ты должна отвечать мне тем же. Я буду целовать тебя в темных уголках, ласкать тебя, когда никто не видит, и даже тогда, когда я буду уверен, что на нас смотрят. Ты будешь прижиматься ко мне как можно нежнее, поощрять меня взглядами, шевелить губами, будто ты беззвучно клянешься мне в вечной любви и… — он внезапно замолчал, словно у него вдруг перехватило горло.
 — Можешь не продолжать, общая картина мне ясна, — поспешно сказала Джессика. — А ты уверен, что все это… ну, что ты перечислил, совершенно необходимо?
 Джессика залилась краской, и Рафаэль счел это обнадеживающим признаком. Впрочем, этот прелестный румянец мог быть вызван и стыдливостью, и гневом. С чего он взял, что она испытывает такое же сильное желание, как и он?
 С трудом совладав со своим голосом, Рафаэль ответил:
 — Никаких других вариантов я не вижу, разве что мы представим наш брак как чисто деловое предприятие, где нет любви, а есть один лишь голый расчет. Боюсь, правда, что в этом случае моя матушка будет активно возражать, если не из принципа, то, во всяком случае, из обыкновенной и вполне понятной заботы обо мне. Что касается остальных, то и им это не очень понравится. Брак по расчету чреват громким, и достаточно дорогостоящим разводом, который может отрицательно сказаться и на размерах моей помощи родственникам. Одного этого вполне достаточно, чтобы моя родня встретила тебя в штыки. Поверь, тебе же самой будет лучше, если ты примешь первый сценарий и согласишься терпеть поцелуи и ласки своего жениха!
 Нетерпеливое ожидание отчетливо прозвучало в его голосе; Рафаэль не сумел его скрыть, и ему оставалось только надеяться, что Джессика ничего не заметит. Судя по ее отсутствующему взгляду, мысли Джессики блуждали где-то далеко, хотя ее зеленые глаза были устремлены прямо на него.
 — Ты все предусмотрел, верно? — сказала она наконец.
 — Я старался.
 — Я вижу. — Она чуть приподняла голову. — Судя по всему, ты очень добросовестный человек.
 — Если ты имеешь в виду мою ответственность перед семьей… — начал он.
 — Нет. Вернее — не совсем. Я хотела сказать, что ты принял эту ответственность не рассуждая, потому что ты был рожден для этой роли. И это выглядит совершенно естественно, потому что по-настоящему сильный человек не может не чувствовать потребности делиться своей силой с другими. Или же ты просто получаешь удовольствие, когда решаешь за других, как им жить.
 Брови Рафаэля сдвинулись, и между ними пролегла глубокая морщина.
 — Все гораздо проще, поверь мне! У меня есть определенные обязанности, и я честно их исполняю.
 — Я — одна из таких обязанностей? — Ее голос был совсем тихим, взгляд не выражал ровным счетом ничего, и Рафаэль впервые почувствовал себя неуверенно. Махнув рукой в сторону дома, он спросил:
 — Ты думаешь, что я женюсь на тебе из чувства долга? Из-за того, что случилось тогда в Рио? По-моему, мы уже выяснили, что брак пойдет нам обоим только на благо.
 Джессика грациозно встала со стула и прошла в дальний угол балкона. Облокотившись на резные каменные перила, она посмотрела вниз.
 — Ты уже говорил это раньше, и я прекрасно понимаю, что ты от этого выигрываешь. Ты прибираешь «Голубую Чайку» к рукам, не тратя ни времени, ни средств. И все же…
 — Что?
 — Я тебе не нужна.
 Рафаэль нарочито медленно оглядел с ног до головы ее стройную фигуру, обрисованную мягкой тканью халата. По его телу словно пробежал разряд электрического тока. Спокойствие, с которым он произнес следующую фразу, далось ему колоссальным напряжением воли.
 — Ты ошибаешься.
 Прижимаясь спиной к холодному камню, Джессика повернулась к нему.
 — Я видела твою штаб-квартиру в Рио и хорошо представляю себе объем операций КМК. Для тебя проглотить десяток «Голубых Чаек» — все равно что выпить чашку кофе. И если ты думаешь, что Кейл справится с делами в Новом Орлеане без моей помощи, то ты ошибаешься…
 — Я уже говорил тебе это, но, если хочешь, могу и повторить. Ты нужна мне. — «Правда, — подумал Рафаэль, — иногда оказывается самым лучшим выходом из сложной ситуации».
 — Тогда зачем тебе вся эта возня с офисом для меня, с должностью директора… с женитьбой, наконец? Почему бы тебе не снять для меня квартиру и не подарить несколько побрякушек? Ну, из тех, что дарят в подобных случаях?
 — А ты бы приняла их?
 — Конечно, нет!
 — В том-то и дело. — Его улыбка была невеселой, даже мрачной. — И еще: мне нужна такая женщина, у которой было бы за душой кое-что еще, кроме причесок и модных тряпок. Мне нужен кто-то, с кем я бы мог обсуждать вопросы бизнеса, — женщина, которая могла бы компетентно судить о деле, которым я занимаюсь, и даже выдвигать новые идеи. Наконец, мне нужна женщина, которая бы понимала, что именно я хочу создать, и которая поддерживала бы меня в моих начинаниях. — Он немного помолчал и добавил:
 — Иными словами, мне нужен человек, который подходил бы мне не только в физическом плане, но и по своему интеллектуальному уровню и образу мышления. Мне нужна ты.
 Джессика смотрела в сторону.
 — Как это удобно, — сказала она и, когда Рафаэль вопросительно взглянул на нее, пояснила:
 — То, что твои сексуальные желания и интересы твоей компании воплотились в одном и том же предмете.
 — Да, — подтвердил Рафаэль, старательно пряча свое отчаяние. — Разве ты со мной не согласна?
 Мать Рафаэля была женщиной властной и волевой — Джессика поняла это сразу. Робкого человека она способна была подавить одним своим присутствием, но ее физические габариты были совсем ни при чем. Напротив, сеньора Кас-теляр была женщиной довольно небольшого роста, правда, худой ее назвать тоже было нельзя. Джессике она отдаленно напомнила классических мадонн Возрождения с их мягкими, округлыми лицами и мудрыми взглядами. Во всем облике матери Рафаэля чувствовалась не имеющая возраста элегантность, и все — начиная от черного шелкового платья и золотых серег тонкой работы, и заканчивая тяжелыми золотыми браслетами на руках, широким обручальным кольцом и ажурным золотым ожерельем с крупным изумрудом — казалось на ней естественным и уместным. Величественная, словно королева, она сидела в кресле с высокой спинкой и ждала, пока почтительный сын представит ей свою невесту. Большие, темные глаза сеньоры Кастеляр смотрели внимательно и строго; они оценивали, взвешивали, пронзали Джессику насквозь, в.то же самое время не выдавая ни ее мыслей, ни чувств. Казалось, ее не трогают ни улыбки, ни почтение, которое проявляли к ней все, включая ее собственного сына.
 — Пошел прочь, — скомандовала она Рафаэлю, впиваясь взглядом в лицо Джессики. — Я хочу потолковать с сеньоритой Мередит один на один.
 — Но, мама, я не могу оставить мою невесту ни на секунду! — почтительно возразил Рафаэль и привлек Джессику к себе. — Я боюсь, что вы расскажете ей обо всех моих недостатках. Что тогда со мной будет?
 — Ничего с тобой не случится, — отрезала сеньора Кастеляр без тени сочувствия. — Если сеньорите суждено стать одной из нас, то чем скорее она узнает о тебе все, тем, безусловно, лучше. У нас не должно быть секретов друг от друга.
 Встретившись взглядом с сеньорой Кастеляр, Джессика почувствовала себя очень неуютно. Настолько неуютно, что ощутила нечто вроде благодарности к Рафаэлю, который продолжал обнимать ее за талию. Стараясь обрести уверенность, она сама прижалась к нему и крепко сжала его руку.
 — Но Джессика еще не совсем хорошо представляет себе, что такое бразильская семья, — настаивал Рафаэль. — Она не знает наших традиций. И мне не хотелось бы, чтобы вы напугали ее раньше времени.
 Сеньора Кастеляр чуть заметно приподняла безупречной линии бровь.
 — Я сомневаюсь, что сеньориту Мередит можно легко испугать, мой дорогой, — сказала она. — В противном случае ее бы тут не было. А теперь ступай, принеси нам по бокалу мятного пунша. И не спеши возвращаться!
 Рафаэль долго молчал, глядя матери в глаза, потом покорная улыбка тронула его губы. Повернувшись к Джессике, он запечатлел на ее губах легкий поцелуй и сказал:
 — Не бойся, любимая. Помни только, что мама любит меня так же сильно, как ты.
 Это была довольно недвусмысленная просьба быть осторожной. Джессика подумала об этом, глядя вслед Рафаэлю, который послушно зашагал к дому, то и дело оглядываясь через плечо, чтобы подбодрить ее взглядом. А может быть, он просто напоминал ей о той роли, которую она должна была исполнить. Без него ей сразу стало одиноко и неуютно, и она подумала, что волнуется, пожалуй, гораздо больше, чем предполагала.
 — Ты любишь его?
 Вопрос, заданный довольно прохладным тоном, был коротким и прямым, как первый пробный выпад фехтовальщика, стремящегося сбить противника с позиции. И своей цели он достиг. Джессика прекрасно его расслышала и поняла — она не знала, как ответить и, чтобы выиграть время, переспросила:
 — Простите, что?
 — Я спросила, любишь ли ты моего сына, — повторила сеньора Кастеляр, царственным взмахом руки указывая Джессике на кресло рядом с собой.
 Кресло, обтянутое пестрым шелком кремово-золотистого цвета, было глубоким и очень мягким. Сидеть в нем было бы и удобно, и приятно, но Джессике казалось, что оно вот-вот проглотит ее. Ей было хорошо известно, как она должна была отвечать и какого ответа ждет от нее мать Рафаэля, поэтому она произнесла чуть слышно:
 — Да, разумеется.
 — Никаких «разумеется» тут быть не может. Мой сын достаточно хорош собой, он — настоящий мужчина, и в него легко влюбиться. Он также очень богат и влиятелен. Многие девушки, которых я знала, видели только одну сторону…
 — Богатство и власть не имеют для меня особенного значения, — ответила Джессика. — Строго говоря, я считаю это скорее недостатком, чем достоинством.
 — Ты считаешь это недостатком моего Рафаэля?
 — Можно сказать и так. Сеньора Кастеляр кивнула.
 — Я тебя понимаю. Богатство и влияние действительно очень важны для него. И все же женщина, которую он любит, всегда будет для него важнее.
 — Я… Я думаю, вы правы. — У Джессики в груди появилась какая-то непонятная тяжесть, так что, произнося эту простую фразу, она дважды споткнулась.
 — Было время, когда я ни за что бы не выбрала ему в невесты такую, как ты. — Пожилая женщина замолчала, внимательно оглядывая Джессику с ног до головы.
 — Я думаю, вы предпочли бы кого-то, кто был бы больше похож на вас, — нашлась Джессика.
 — Ты действительно так думаешь? В таком случае ты похожа на меня гораздо больше, чем тебе кажется, Джессика. Рафаэль не рассказывал тебе о предках моей матери? Они были конферадос из города Американа, что на севере Бразилии.
 — Кон… конферадос? — произнося незнакомое слово, Джессика слегка запнулась. — Он… он как-то не упоминал об этом.
 — Они иммигрировали в Южную Америку сразу после окончания Гражданской войны и привезли с собой все, чем владели. Родители моей матери были родом из Техаса. Она не говорила по-английски и никогда не посещала той
 части вашей страны, которую вы зовете Диксилендом , однако и она, и обе мои тетки считали себя коренными южанками. Мне и самой иногда кажется, что я больше американка, чем жительница Бразилии, особенно когда я читаю о том, что происходит у вас. Любопытно, не правда ли?
 Да, пожалуй, подумала Джессика. Теперь ей, во всяком случае, стало понятно, почему Рафаэль так свободно чувствовал себя среди ее родственников.
 — Может быть, — сказала она осторожно, — мне удастся когда-нибудь посетить Американу.
 Сеньора Кастеляр чуть-чуть наклонила голову.
 — Конечно, ты просто должна это сделать. Лучше всего побывать там, когда в Американе проходит ежегодный съезд Землячества американских иммигрантов. Кто знает, может быть, среди них ты отыщешь каких-то своих дальних родственников? Но, возвращаясь к нашей теме, я хочу сказать вот что: ты и я близки по нашему североамериканскому происхождению. У нас похожие характеры, и это очень хорошо. Когда-то я думала, что моему Рафаэлю нужна маленькая домашняя кошечка — тихая, ласковая, послушная женщина, для которой он был бы средоточием Вселенной. А он мог бы отдыхать с ней душой, ведь он так много и напряженно работает, да и должность директора компании не самая спокойная. Та молодая особа, на которой он должен был жениться, была именно такой. Он тебе рассказывал?
 — Немного, — призналась Джессика и потупилась. Сеньора Кастеляр кивнула.
 — Моему сыну не очень везло с женщинами. Когда Рафаэль был моложе, он был очень нежным, открытым парнем, но уже тогда он был сильной личностью. Я не говорю о его внешних данных и общественном положении… В общем, он нравился женщинам. К счастью, ему хватало ума, чтобы видеть, кому из них нужно было только его богатство, а кого интересовала только постель. Увы, он не мог устоять перед теми, которые тянулись к его внутренней силе. Его бывшая невеста была очень слабой, я бы даже сказала — психически неустойчивой особой, а ведь до нее были и другие. И с каждой из них он старался вести себя именно так, как они хотели, но они всегда начинали требовать большего, чем он в состоянии был им дать. И никто из них не видел — или просто не обращал внимания, — что ему самому тоже кое-что нужно…
 Мать Рафаэля прикрыла глаза и некоторое время сидела молча, тихонько покачиваясь из стороны в сторону.
 — Вы сказали, она была психически неустойчивой… — промолвила Джессика, когда ей показалось, что пауза слишком затянулась. Интересно, подумала она про себя, что сказала бы сеньора Кастеляр о ней, если бы знала ее чуточку лучше?
 Пожилая женщина бросила на нее острый взгляд.
 — Я вижу, что Рафаэль так и не удосужился разъяснить тебе эти важные вопросы. Что ж, это на него похоже. Разумеется, я понимаю, что Рафаэлю хотелось бы скрыть от тебя все факты, которые могут выставить его не в лучшем свете, но тайна всегда производит неблагоприятное впечатление. Дело, собственно говоря, в том, что молодая женщина, с которой он был помолвлен, принимала наркотики. Рафаэль пытался помочь ей преодолеть эту слабость, но не смог. В конце концов она умерла от передозировки героина, хотя официально — чтобы не бросать тень на репутацию ее семьи,
 — было объявлено, что она якобы покончила с собой.
 — Понимаю… — Джессика кивнула, изо всех сил стараясь как-то переварить эту неожиданную и важную информацию. Похоже, лучшего шанса у нее все равно не будет, подумала она и продолжила:
 — Насколько я понимаю, это было достаточно давно. Но мне известно, что с Рафаэлем примерно год назад снова произошло нечто подобное…
 — Совершенно верно, — подтвердила сеньора Кастеляр, и ее голос стал жестче. — Эта девушка была не только слабой, но и глупой. Она знала о том, что случилось с первой невестой Рафаэля, и вообразила, что сможет легко женить его на себе, если инсценирует попытку самоубийства. Но эта маленькая дурочка жестоко просчиталась; во всяком случае, эффект был прямо противоположный. Рафаэль решительно с ней порвал, правда, не сразу, а когда позволили приличия — скандал вышел довольно-таки громким.
 — Да, это в его духе, — согласилась Джессика. Она не представляла себе, что Рафаэль может кому-то позволить загнать себя в ловушку.
 — Так вот, — продолжила пожилая дама, — после всего этого я изменила свое мнение и пришла к выводу, что Рафаэлю больше подойдет женщина, похожая на тебя. У тебя есть и способности, и характер, и достаточно широкий кругозор. Рафаэлю нужна сильная женщина, которая не только возбуждала бы его физически, но которая была бы равна ему по уму.
 Это заключение было столь неожиданным, что Джессика слегка растерялась. Несомненно, Рафаэль подробно рассказывал о ней своей матери, иначе откуда бы она могла все это узнать?
 — Мне очень приятно, что вы так высоко меня оцениваете, — сказала она наконец и, подумав, добавила:
 — Действительно приятно…
 Губы сеньоры Кастеляр тронула легкая улыбка — знак того, что она оценила попытку Джессики пошутить.
 — Я не собираюсь говорить тебе комплименты, — заявила она. — Больше всего меня заботит счастье моего сына, и я просто констатирую тот факт, что вы с ним можете составить неплохую пару. В тебе есть те качества, которые ему нужны, но что нужно тебе? Сможешь ли ты быть счастлива с ним? Сможешь ли ты делить с ним его победы и его радости, или стремление к собственному удовольствию для тебя главнее?
 — Не знаю, — растерянно ответила Джессика. — Я думаю, время покажет.
 — Да, конечно, — согласилась старая сеньора. — И все же мне хотелось бы, чтобы ты была более уверена в своих чувствах. В Бразилии разводы не приняты, эта процедура может оказаться гораздо более сложной и болезненной, чем в Штатах. Кроме того, я не думаю, что Рафаэль до этого допустит — он очень не любит терять то, что принадлежит ему.
 Джессика выдавила из себя улыбку.
 — Если вы хотели меня напугать, то у вас это неплохо получилось.
 — Это ты так говоришь, — медленно проговорила мать Рафаэля. — Но мне почему-то кажется, что напугать тебя ой как непросто! Если вообще возможно…
 Взгляд темных глаз сеньоры Кастеляр, так похожих на янтарно-желтые глаза ее сына, неожиданно смягчился, и Джессика почувствовала себя гораздо увереннее. Она даже решилась задать вопрос:
 — Скажите, а что будет, если вы решите, что я, гм-м… не подхожу для вашего сына?
 — Что будет делать Рафаэль? Или, точнее, насколько сильно я могу на него повлиять? — Пожилая сеньора устало улыбнулась. — Честно говоря, не знаю. Между нами говоря, у нас в Бразилии семьей часто управляет мать, особенно если она вдова, как я. Ее уважают, ее слушаются, ее слово — закон для всех, кто живет с нею под одной крышей. И Рафаэль, будучи почтительным и любящим сыном, всегда улыбается мне, целует и говорит «да, мама!» и «хорошо, мама!», если речь идет о чем-то незначительном или непринципиальном. Но когда дело касается чего-то важного — в особенности если он уверен, что прав, — тут уж я ничего не могу поделать. Ни я и ни кто другой…
 — Когда он уверен, что прав… — задумчиво повторила Джессика. — Как вы думаете, сможет ли он пойти против вашей воли, если то, что он задумал, противоречит его действительным интересам, но сам он считает, что все замечательно и что все должно быть именно так?
 Старая сеньора озабоченно нахмурилась.
 — Ты что же хочешь этим сказать?
 — Я… ничего особенного, сеньора. Я просто так спросила…
 Джессика почувствовала, что еще немного, и она начнет оправдываться, и смутилась окончательно. Должно быть, потребность защищаться была вызвана повелительным и властным тоном, каким был задан вопрос. К тому же здесь, в этой старой усадьбе, среди древних каменных стен, преимущество несомненно было на стороне хозяйки. Джессике приходилось сражаться на чужой территории, и таким образом ничья была для нее равносильна победе.
 — Мне кажется, я тебя понимаю, — сказала мать Рафаэля, глядя в сторону дома, откуда как раз показался ее сын. Он шел к ним в сопровождении слуги, несшего на подносе два высоких бокала с мятным напитком. — Так вот, Джессика, ответом на твой вопрос будет «да». Он пойдет против моей воли. Такова истина.
 Именно такого ответа Джессика и ожидала, но он отнюдь не улучшил ее настроения.
 Торжественный ужин стал для нее настоящей пыткой. Стол был накрыт в длинной мрачноватой зале, и двойные французские окна были распахнуты настежь, но за столом, где собралось множество гостей, было душно. Гости шумно переговаривались по-португальски и по-английски; они часто обращались и к ней, и Джессике стоило огромного труда отвечать на вопросы и улыбаться шуткам, которых она не понимала. Рафаэль то и дело представлял ей то одного, то другого родственника, и Джессика прилагала отчаянные усилия, чтобы запомнить их лица и странные, непривычные имена.
 Памятуя о полученных ею наставлениях, она изо всех сил старалась копировать бразильскую манеру поведения за столом, и хотя это требовало изрядной концентрации внимания, она с удивлением обнаружила, что действовать одновременно вилкой и ножом довольно удобно.
 Впрочем, если бы она ела как привыкла — то есть положив левую руку к себе на колено, — на это все равно никто не обратил бы внимания. За столом ее усадили справа от Рафаэля, а он практически не выпускал ее левой руки из своих ладоней. Несколько раз он подносил ее пальцы к своим губам, легко касаясь языком чувствительной кожи между пальцами или прикусывая палец зубами. Рафаэль поднимал за нее бесчисленные тосты и пил из ее бокала, стараясь приложить его к губам тем краем, к которому она только что прикасалась. Он кормил ее самыми лакомыми кусочками, а однажды, наклонившись к ней якобы для того, чтобы перевести реплики интересного разговора, быстрым движением языка коснулся мочки ее уха, и Джессика, не ожидавшая ничего подобного, едва сдержалась, чтобы не отпрянуть. Но больше всего беспокоил Джессику загадочный блеск его глаз, словно он знал, как она возбуждается и пьянеет от его ласк.
 Стараясь отвлечься и потушить на щеках предательский румянец, Джессика принялась разглядывать гостей за длинным столом, рассчитанным на тридцать шесть мест. По крайней мере именно эта цифра фигурировала в разговорах. Из всех представленных ей родственников она хорошо помнила только младшего брата Рафаэля Аролду — живого и подвижного молодого человека, который, отчаянно жестикулируя, что-то говорил своей хорошенькой кузине, отчего та становилась розовой, как ее турмалиновые сережки, а также его сестру Розиту, выглядевшую очень элегантно и строго в костюме из лилового шелка, хотя она и была на седьмом месяце беременности. Был здесь и муж Розиты, широкоплечий, казавшийся почти квадратным, американец, который методично и старательно поедал все, что ставили перед ним, успевая при этом общаться с соседями на невообразимой смеси двух языков. Что касалось остальных, то Джессика могла только сказать, что все это были кузены и кузины, родные и двоюродные тетки и дяди, и даже одна престарелая сеньора, которая, судя по всему, приходилась Рафаэлю бабушкой по отцовской линии. Среди гостей Джессика заметила даже одного священника и двух монахинь (это были родственники, принятые в лоно церкви), но не успела она подумать, как совмещается их духовный сан со светским застольем, как ее внимание переключилось на веселого толстяка, который, насколько она поняла, был холост, никогда в жизни не работал и не утруждал себя мыслями об этом. Рафаэлю он приходился крестным отцом; как объяснил ей Кас-теляр, это была его профессия и единственный способ зарабатывать себе на хлеб. Среди присутствующих было, кстати, довольно много холостяков, и Джессику удивило, что все эти люди — неженатые дядья, незамужние тетки и шалопаи-кузены (включая Карлоса) — тоже живут в усадьбе.
 Сбоку от большого стола был накрыт стол поменьше. За ним сидели дети
 — темноглазые, шустрые сорванцы, и совсем маленькие, и постарше, — которые ели и шалили с одинаковым удовольствием. Лишь вмешательство двух молодых горничных, которым приходилось трудиться не покладая рук, не позволяло детям перейти границы дозволенного и затеять за столом шумную потасовку.
 Во многих отношениях этот ужин живо напоминал Джессике семейные сборища в «Мимозе», однако были и различия. Прием в усадьбе Кастеляра хоть и назывался торжественным, был гораздо менее официальным, чем воскресные обеды у Клода Фрейзера. Гости чувствовали себя совершенно свободно, раскованно и непринужденно, а процесс еды сопровождался несмолкающими разговорами и громкими взрывами смеха. Разумеется, и здесь существовали какие-то подводные течения, однако дух соперничества нисколько не мешал всем Кастелярам получать от общества друг друга искреннее удовольствие. Джессика, во всяком случае, не чувствовала никакой напряженности, скрываемой за формальной вежливостью, а над столом не витал дух зависти, ревности и застарелых обид, как это бывало в «Мимозе».
 В то же самое время она по-прежнему ощущала себя здесь чужой, не принадлежащей к обществу этих веселых и беззаботных людей. Все — от самого маленького малыша за детским столом и вплоть до священника — глазели на нее во все глаза, и Джессике не становилось нисколько легче от того, что, как она твердо знала, никто здесь не хотел унизить ее или оскорбить. Под их взглядами она чувствовала себя не то экспонатом кунсткамеры, который внимательно рассматривают любопытные зеваки, не то насекомым на предметном стекле микроскопа исследователя-натуралиста, но и то, и другое отнюдь не добавляло ей уверенности. В немалой степени удручало Джессику и сознание того, что она не имеет никакого права находиться здесь, и что скорее всего она никогда не станет полноправным членом этой шумной, веселой и такой дружной семьи. Это чувство было таким острым, что она вдруг ощутила себя совершенно одинокой и покинутой.
 Никакой вины Рафаэля в этом не было. Просто все, что объединило их, было поддельным, ненастоящим от начала и до конца. С другой стороны, она бы никогда не попала сюда, если бы он не упорствовал в своем желании подчинить ее своей воле. Правда, Рафаэль довольно убедительно разыгрывал из себя влюбленного, но его игра хоть и заставляла Джессику краснеть, оставляла ее пустой и холодной внутри. Она устала быть его игрушкой, предметом, который он использовал, чтобы получать удовольствие, как устала соглашаться со всем, что он считал лучшим или наиболее подходящим к случаю.
 Интересно, как бы Рафаэль чувствовал себя на ее месте? Как бы он повел себя, оказавшись объектом пылкой страсти, которая, по большому счету, ему вовсе не нужна? Что ж, возможно, скоро она это узнает.
 Тем временем подали фрукты и сыр. Рафаэль ловко очистил персик и, насадив его на вилку, протянул Джессике, и она, вонзив в угощение зубы, незаметно перехватила его запястье. Встретившись с ним взглядом, она медленно надкусила сочный сладкий плод, потом провела кончиком языка по своим влажным губам, слизывая капельки душистого нектара.
 Рафаэль следил за ней как завороженный. Кадык на его шее судорожно дернулся, голова склонилась вперед. Джессика почувствовала, как под ее пальцами бешено забился его пульс, и подумала, что еще немного, и он поцелует ее в губы на глазах у всей семьи.
 Его ресницы дрогнули, а уголки губ опустились.
 — Позже, — шепнул он, и во внезапно наступившей тишине это слово прозвучало для Джессики как удар грома.
 Это «позже» было похоже на обещание, и, возможно, произнося его, Рафаэль не имел в виду ничего особенного, но для Джессики это была очевидная, недвусмысленная угроза.




 16


 После ужина в усадьбу Кастеляров прибыло еще немало родственников и друзей. Они группами собирались в большой гостиной, выходившей во внутренний дворик, и слуги сбились с ног, разнося угощение и напитки. Рафаэль, властно обнимая Джессику за талию, переходил с ней от одной группы к другой. Их помолвка еще не была оглашена официально, поэтому, к великому облегчению Джессики, не было ни поздравлений, ни тостов в их честь. Вместе с тем она постоянно задавала себе вопрос, значит ли это, что с формальной точки зрения она еще не считается невестой. Если нет, то не является ли это лазейкой, путем к отступлению, который предусмотрительно оставил себе Рафаэль?
 С точки зрения Джессики, час был довольно поздний, однако никто, кроме нее, не обращал на это внимания. Наоборот, праздник, похоже, только начинался. Группа родственников помоложе установила на серванте красного дерева стереосистему, и сейчас же многочисленные кресла и диванчики оказались сдвинуты к стене, ковер — свернут, а на освободившемся пространстве начались танцы под бразильскую румбу. Джессика ждала, что предпримет Рафаэль, но его внезапно окликнула с противоположного конца комнаты одна из кузин — элегантно одетая блондинка, чье платье украшали бриллианты размером с лесной орех. Пробормотав какое-то извинение, Рафаэль бросил Джессику на произвол судьбы и, даже не обернувшись, зашагал прочь.
 Не успела Джессика подумать, что все это может значить, как рядом с ней оказался Карлос. Одну руку он засунул в карман, а в другой держал стакан с виски.
 — Не беспокойся, Джесс, — сказал он с ласковой фамильярностью. — Она его не съест. Такие мужчины, как Раф, Магде не по зубам. У нее проблемы с сыном — он без ума от футбола и не хочет учиться в университете. В качестве главы семьи Рафаэль обязан вправить шалопаю мозги.
 — Я и не беспокоилась, — ответила Джессика, бросив на Карлоса быстрый взгляд исподлобья.
 — Нет? А-а, понимаю! Ты хмурилась, потому что тебе не понравился покрой ее платья. А может быть, ты гадаешь, настоящие это камни или нет?
 Неужели она действительно хмурилась? С чего бы это?
 — Ничего подобного, — сказала Джессика как можно решительнее. — Видимо, в вашей семье от Рафаэля очень многое зависит, верно?
 — Многое и многие, — подтвердил Карлос, улыбнувшись ей самой очаровательной улыбкой. — Поэтому я буду рад позаботиться о тебе, пока он отсутствует. Ты не возражаешь?
 — Отнюдь. Честно говоря, я рада, что мне не придется стоять тут одной.
 — Ну, это просто невозможно! — тут же заявил Карлос. — Во-первых, Раф бы не допустил этого ни при каких обстоятельствах. Но если бы это все-таки случилось, не меньше десятка мужчин тотчас ринулись бы к тебе, чтобы ты не скучала.
 Джессика ничуть не удивилась бы, узнав, что Рафаэль сделал Карлосу незаметный знак, по которому его кузен поспешил составить ей компанию. Как она уже. убедилась, подобная предусмотрительность и внимание к мелочам были в его характере. Что касалось неприкрытого восхищения в голосе Карлоса, то она ничтоже сумняшеся приписала его типичному для бразильских мужчин отношению к женщинам. Флирт был в Бразилии чем-то вроде национального вида спорта, которому с одинаковым пылом предавались и мужчины, и женщины, так что принимать слова Карлоса всерьез было бы неразумно.
 — Неужели? — с иронией переспросила она.
 — Ты мне не веришь? — Карлос, казалось, даже немного обиделся. — Ты просто изумительна, Джесс! Ты не только на редкость красива, но и держишься спокойно и с достоинством. И потом, ты — другая, не такая, как наши бразильские сеньориты. Я не хочу сказать про них ничего плохого, просто твои глаза молчат, в то время как наши бразильские дамы используют взгляд для того, чтобы сказать мужчине все, что они о нем думают. Ты — загадка, тайна, огонь, который медленно тлеет, но не горит… до тех пор, пока не придет единственный мужчина и не раздует эту искру, так что пламя пожара поглотит вас обоих.
 — Мне кажется, — заметила Джессика, — что ты серьезно заблуждаешься на мой счет.
 Карлос рассмеялся и покачал головой.
 — Я могу ошибаться, но Рафаэль — никогда. Не зря же он забросил все свои дела и торчал столько времени в Штатах. И я его понимаю. Слишком это увлекательно — найти огонь подо льдом, сирену под маской невинности. Даже я чувствую это.
 В его голосе прозвучали какие-то новые нотки, которые заставили Джессику насторожиться.
 — Он рассказывал тебе про меня? — спросила она небрежно.
 — Так, совсем немного. — Карлос с деланным равнодушием пожал плечами.
 — Мы не только двоюродные братья, но и друзья, причем друзья гораздо более близкие, чем это принято в нашей стране. Рафаэль доверяет мне точно так же, как я доверяю ему, но ты не должна думать, будто он рассказывал мне о вас абсолютно все. Не в его правилах говорить об интимных сторонах отношений между мужчиной и женщиной. Он поделился со мной лишь некоторыми, самыми невинными сведениями, да и то только потому, что ты для него такая же загадка, как и для меня.
 — Не понимаю — почему? — вставила Джессика.
 — Как почему?! — искренне удивился Карлос. — Ты — потрясающе красивая женщина, но ты с головой зарываешься в работу, словно все остальное не значит для тебя ровным счетом ничего. Ты берешься отвечать за множество вещей и людей, так что на свои собственные дела у тебя не остается ни сил, ни времени. Ты скрываешь в себе свои чувства, ты не даешь воли гневу, страху, страсти и не позволяешь никому заглянуть тебе в душу. Рафаэль как-то сказал мне, что внутри тебя сидит тигрица, которой очень хочется выбраться на волю, и он буквально живет ожиданием того момента, когда ему представится возможность освободить этого красивого и сильного зверя.
 Вот, значит, как, подумала Джессика. Что ж, если она олицетворяет собой ходячий вызов всему тому, что знает и умеет Рафаэль, тогда многое становится понятным. Но так ли обстоит дело в действительности?
 — Ему придется быть очень осторожным, чтобы тигрица его не поцарапала, — серьезно сказала она.
 — О, он прекрасно это понимает! И сознательно выступает в роли добычи, чтобы выманить тигрицу из ее логова. — Карлос снова улыбнулся ей, и Джессика удивилась, каким теплым стал его взгляд. — Но хватит о нем. Обрати свое внимание на меня, Джесс. Мне бы очень хотелось потанцевать с тобой.
 — Под это? — удивилась Джессика, испытывая прилив благодарности к Карлосу за то, что он столь своевременно решил сменить тему. Судя по первым аккордам, зажигательную румбу вот-вот должно было сменить довольно быстрое танго. — Я что-то не…
 — Сейчас поставим что-нибудь американское. Подожди секундочку.
 Он уже хотел броситься к стереоустановке, когда Джессика задержала его. Меньше всего ей хотелось вмешиваться в естественный ход танцевального вечера и привлекать к себе внимание.
 — Дело не в этом…
 — А-а, ты боишься не попасть в ритм? Неужели ты не знаешь, как танцуют этот танец? — Он повернулся и поставил свой бокал на ближайший столик. — Идем, я тебя научу.
 — Но я…
 Не обращая внимания на ее слабые протесты, Карлос схватил Джессику за руку и потащил на середину свободного пространства. Джессике ничего не оставалось, как последовать за ним — не устраивать же ей демонстрацию своего упрямства на глазах у всех? Кроме того, посреди комнаты уже танцевало несколько пар, и она искренне надеялась, что на ее ошибки никто не обратит внимания.
 — Вот, — сказал Карлос, разворачивая Джессику лицом к себе и опуская руку ей на талию. — На самом деле тебе необходимо помнить только одну вещь: танго — это танец страсти, в котором партнер поддерживает и направляет свою даму. Ты должна просто позволить мне вести тебя. Начинаем?
 — Ничего подобного.
 Стальной голос Рафаэля раздался прямо за спиной Джессики. Схватив ее за руку, которую она уже положила на плечо Карлосу, or заставил ее повернуться лицом к себе, проделав это так быстро и неожиданно, что Джессика потеряла равновесие и наткнулась на чего. В следующее мгновение руки Рафаэля с такой силой сомкнулись вокруг ее тела, что из легких Джессики с негромким шумом вырвался воздух.
 — Ну вот, вечно ты все испортишь! — рассмеялся Карлос. — Я уже почти что стер всякую память о тебе из сердца прекрасной Джессики, и тут появляешься ты!..
 — Брысь отсюда! — Горящий взгляд Рафаэля впился в испуганное лицо Джессики. — Ты больше не нужен.
 — Хорошо, я уйду. Но я был оскорблен в своих лучших чувствах, и я тебе это припомню.
 Рафаэль метнул на него острый, как наваха, взгляд.
 — Припомни, припомни, — проворчал он.
 В следующий миг он подхватил Джессику и увлек за собой.
 Они танцевали, и Джессика чувствовала его напряженное тело и крепкие мускулы рук, живо напомнившие ей о ночи в Рио — особенно в сочетании с ритмичной латиноамериканской музыкой. Яркие картины и образы, которые она считала забытыми, один за другим проносились в ее мозгу. Она видела скульптурный силуэт его обнаженного тела, Склонившегося над ней, видела блеск золотого медальона на его мощной шее, чувствовала мягкое тепло тропической ночи и тонкий запах дорогого одеколона, смешивавшийся с благоуханием цветущего жасмина. От этого по ее телу растекся жаркий огонь, а кровь прилила к щекам.
 В своем возбуждении Джессика не сразу заметила, что она танцует это танго, бездумно и без усилий следуя за Рафаэлем. Карлос назвал танго танцем страсти… Что ж, похоже, он был прав; пламя сумасшедшего восторга жгло ее тело, и она видела, как в глазах Рафаэля разгорается ответный огонь.
 Когда Рафаэль наконец заговорил, голос его звучал отрывисто, почти грубо.
 — Что он тебе говорил? — требовательно спросил он. — Похоже, тебе было приятно. Во всяком случае, я видел, как ты улыбалась.
 Неужели она ошиблась? Неужели его лицо выражало не страсть, а лишь оскорбленное чувство собственника? Неужели это была обычная ревность, а не то, другое чувство?
 — Ничего особенного, — ответила она. — Так, пустяки…
 — Значит, ты знаешь, на что обращать внимание, а на что — нет? Ведь Карлос считает, что он рожден для того, чтобы заниматься любовью с женщинами. Он готов соблазнять каждую, кто попадается ему на пути…
 — А ты? Ты тоже?..
 — Я должен заниматься любовью только с одной женщиной.
 Говоря это, он прижал Джессику к себе так крепко, что ее тело ощутило возбуждение его плоти. Почувствовав, как нечто горячее и твердое прижимается к ее мягкому лону, Джессика резко выпрямилась. Ее тело как будто плавилось, и она ощутила себя послушным воском в его руках, с которым он был волен делать все, что ему заблагорассудится. Это было невероятно мощное, примитивное, первобытно-дикое чувство, и Джессика поняла, что проще ему поддаться, чем пытаться сдерживать себя.
 Быстрым движением сильных рук Рафаэль заставил Джессику прогнуться в танце и развернул ее. Джессика невольно схватилась за его руку, хотя ее первым желанием было оттолкнуть его прочь. Она хотела отстраниться, прекратить этот безумный контакт двух тел, чтобы хоть немного опомниться и прийти в себя, но это оказалось невозможно — во всяком случае, до тех пор, пока музыка продолжала звучать и кружить их в вихре танца. Не успела Джессика отступить, как Рафаэль рывком снова прижал ее к себе. Ей оставалось только крепче держаться за него, чтобы не упасть. Сердце Джессики стучало в груди, а ноги сами двигались в такт чувственной быстрой музыке.
 Наконец в оглушительном крещендо скрипок и бубнов наступил финал. Рафаэль резко остановился, продолжая так крепко прижимать Джессику к себе, что она буквально расплющилась на его груди, а ее губы почти коснулись его шеи. Глаза Рафаэля под полуопущенными ресницами возбужденно сверкали, на лбу проступила испарина, он тяжело дышал. По его телу пробежала легкая дрожь, и он отступил, отводя взгляд в сторону.
 — Нам нужно поговорить, — услышала Джессика его срывающийся шепот. — Не сейчас, позже. Я приду к тебе, когда все разъедутся.
 — В мою комнату? — переспросила Джессика, не зная, позволять ли ему это.
 — Это будет не очень разумно. Просто, прежде чем подняться наверх, дождись меня, пожалуйста, здесь или в саду.
 Все это было сказано с безупречной вежливостью. Возможно, сам Рафаэль считал свои слова просьбой, но для Джессики они прозвучали как приказ. Приказы же неизменно вызвали в ней инстинктивный протест.
 — Мне казалось, что мы уже все обсудили, — решительно заявила она.
 — Не все, — отрезал Кастеляр. — Будь добра, сделай, как я сказал.
 Желание ответить «Нет!» было по-прежнему сильно в ней, но Джессике и самой необходимо было кое-что выяснить. Наконец она молча кивнула в знак согласия и послушно пошла за ним к дивану в углу-гостиной.
 Было начало третьего утра, когда последние из гостей покинули дом. По обычаю, Рафаэль провожал их у ворот. Родственники, обитавшие в усадьбе, разошлись по своим комнатам, и в гостиной не осталось никого, кроме Джессики и нескольких горничных, которые опустошали пепельницы и собирали на подносы бокалы.
 Ей очень хотелось спать, и она решила было пренебречь просьбой Рафаэля и подняться в спальню, перенеся на утро разговор с Рафаэлем, но сразу же отказалась от этой мысли. Она обещала дождаться его, а нарушать данное слово было не в ее правилах. Кроме того, она не хотела рисковать, зная, что Рафаэль поднимется в ее спальню, если обнаружит, что ее нигде нет. И Джессика решительно вышла из дома.
 Через несколько минут Рафаэль подошел к ней.
 — Прошу меня извинить, — сказал он, и Джессика подумала о том, как не вяжется его официальный тон с удивительно теплой улыбкой, которая появилась на его губах. — Ты, наверное, устала, поэтому я не задержу тебя надолго. Просто мне пришло в голову, что… В общем, есть один вопрос, который мы должны решить, прежде чем двинуться дальше.
 — Интересно, что ты имеешь в виду? — задумчиво проговорила Джессика, всматриваясь в его лицо.
 Он предложил ей согнутую в локте руку и, когда ее пальцы коснулись его кожи, медленно повел Джессику к бассейну, в котором плескалась черная вода, отражавшая огни дома. Не глядя на Джессику, он сказал:
 — Мы с тобой почти не говорили о том, что произошло между нами на Карнавале, но я не хочу больше откладывать этот разговор. В ту ночь мы оба повели себя достаточно беспечно. Я, в частности, не предпринял никаких мер предосторожности, чтобы защитить тебя, о чем теперь вспоминаю с раскаянием и стыдом. Думаю, что и ты не была достаточно подготовлена к тому, что случилось.
 — Нет, не была, — сдержанно согласилась Джессика, воспользовавшись тем, что Рафаэль умолк.
 — Так я и думал. — Он негромко вздохнул. — Подобная небрежность может быть чревата последствиями, которые обычно не принимаются в расчет, Но о которых необходимо помнить всегда…
 «Что это он говорит со мной таким тоном? — удивилась Джессика. — Бог мой, уж не смущен ли он?!» И она украдкой бросила на Рафаэля быстрый взгляд.
 — Я говорю не о болезни, — поспешно пояснил он. — Тебя гарантировала от нее моя разборчивость в связях, а меня — твоя неопытность. Но существует иная опасность. Так вот, если существует необходимость ускорить свадьбу, чтобы спасти твою репутацию и твое доброе имя, ты должна сказать мне об этом.
 — Мое доброе имя… — повторила Джессика, которой эти слова доставили неожиданное удовольствие. Они странным образом согрели ей душу, хотя холодный разум подсказывал, что ничего приятного тут нет.
 — Я понимаю, — добавил Рафаэль, — что в твоей стране этим вопросам не придают особенного значения, но здесь, в Бразилии… Словом, ты понимаешь, о чем я прошу и почему. Мне бы не хотелось, чтобы пошли слухи…
 — …И чтобы фамилия Кастеляр упоминалась в связи с еще одним скандалом, — закончила Джессика самым спокойным тоном, на какой она была способна.
 Взгляд Рафаэля ожег Джессику как холодная сталь.
 — Мне бы не хотелось, чтобы из-за моих поступков ты стыдилась глядеть в глаза своим друзьям, — отчеканил он.
 Джессика поняла, что он действительно имеет это в виду. Похоже, она его недооценивала. И, как ни странно, теперь ей было легче сказать то, что она должна была сказать ему.
 — Я… я очень ценю твою заботу и внимание, но, уверяю тебя, что никаких оснований для беспокойства нет. Я не беременна… — Она вздрогнула, так как ей показалось, что от этого слова, произнесенного ею с подчеркнутой резкостью, на щеках Рафаэля вспыхнул румянец. — Со вчерашней ночи я в этом абсолютно убеждена.
 Взгляд Рафаэля был исполнен самой искренней заботы, какая только была возможна в данных обстоятельствах.
 — Ты уверена, что это не из-за взрыва? Я знаю, что ты не пострадала, но если врач не знал о твоем состоянии, он мог ошибиться.
 — Нет, нет, все началось точно по расписанию. Ну, может быть, на день раньше, чем должно было быть, но все в пределах нормы.
 Теперь уже сама Джессика чуть-чуть порозовела, хотя — учитывая, какую деликатную тему они обсуждали, — она почти не испытывала ни смущения, ни стыда. Это было достаточно удивительно, тем более что Рафаэль хоть и щадил ее чувства, несомненно считал подобный разговор вполне естественным и ждал от нее такого же непринужденного отношения. И ей это вполне удавалось, во всяком случае, до тех пор, пока он не заговорил снова.
 — В таком случае нам следует обсудить еще один момент, который связан с предыдущей темой, — сказал Рафаэль таким тоном, словно собирался пошутить, но раздумал. — Ты можешь не беспокоиться: пока ты здесь, я не собираюсь тайком пробираться в твою спальню. Женщина, на которой я женюсь, должна быть безупречной во всех отношениях даже в наш распущенный век. Мои родственники вправе ожидать, что я сумею сдерживать свои чувства, какими бы сильными они ни были, и обмануть их ожидания — по крайней мере пока я нахожусь в стенах этого дома — я не имею права. Скрыть же здесь что-либо просто невозможно. Ты же сама видишь, что, хотя дом довольно большой и в нем хватает места всем, каждый знает, что творится за стенкой, и от этого уже никуда не деться. Правда, никто особенно не удивится, если мы нарушим этот закон, потому что ты…
 — Потому что я — распутная американка, — подсказала Джессика едко.
 Рафаэль досадливо дернул плечом.
 — Женщины твоей страны действительно пользуются в Бразилии подобной репутацией, хотя, возможно, далеко не все они ее заслуживают. Но здесь в моих словах никто не усомнится, и если я буду относиться к тебе с уважением, то и остальные поймут, что ты этого достойна. Для тебя это послужит достаточной защитой.
 Защита… Он довольно часто употреблял это слово, говоря, что его долг мужчины — защищать и оберегать ее. Джессике хотелось бы, чтобы его отношение к ней стало более теплым, однако надеяться на это она не могла. Разве их брак — не чисто деловое предприятие?
 Она сказала:
 — Это весьма разумно, и я благодарю тебя за предусмотрительность.
 — Твои дипломатические способности достойны самой высокой оценки, — заметил Рафаэль. — Но как, скажи на милость, я узнаю, довольна ли ты, или, наоборот, разочарована? Впрочем, не важно. Мы уговорились, что свадьба состоится через месяц, но точной даты пока не назначили. У тебя есть какие-то предложения?
 — Н-нет. Я еще не думала об этом, но никаких конкретных предложений у меня, наверное, и не будет. — Джессика вообще старалась не думать о предстоящем бракосочетании, но ей не хотелось упоминать об этом сейчас, дабы не разрушать иллюзий Рафаэля относительно ее дипломатических способностей. — Для начала, — продолжила она, — нужно будет поговорить со священником и назначить дату. Но я не понимаю, к чему обсуждать это сейчас? Ведь времени еще достаточно: месяц, это почти пять недель, а может, и больше… Зачем так торопиться?
 Рафаэль настойчиво потянул Джессику к каменной стене, где в небольшом алькове стояла мраморная статуя Девы Марии. Джессика по-прежнему держала его под руку, поэтому она сразу почувствовала, как напряглись и отвердели мускулы под ее пальцами. Рафаэль буквально втолкнул ее в альков, так что она уперлась спиной в декоративную мозаичную плитку, украшавшую стены этой небольшой ниши. Прежде чем Джессика успела шевельнуться, Рафаэль погрузил свои руки в ее волосы и нежно повернул к себе ее голову. В следующее мгновение его рот припал к ее губам.
 Овладевший ими порыв страсти был невероятно сильным и жарким, словно тропический ураган, несущийся вдоль побережья и превращающий в груды обломков выстроенные людьми дамбы и волноломы. Их тела пылали, словно охваченные огнем, а кровь шумела в ушах громче взрыва яхты, который им довелось пережить. Оглушенная, ослепленная, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, Джессика подняла руки и обхватила его за шею, и Рафаэль прижал ее к себе, так что тела их сомкнулись.
 Их поцелуй, согретый огнем желания, по вкусу напоминал горячий мед. Он был таким крепким, что у Джессики закололо губы. Рафаэль ласкал их, гладил своим языком, и от этого они набухли, стали непослушными, но острота наслаждения не стала от этого меньше. От восторга Джессика слегка приоткрыла рот, и язык Рафаэля тут же проник внутрь. Она самозабвенно ответила на эти скользящие, ищущие прикосновения.
 Это было настоящее волшебство, зажегшее ее изнутри, и Джессика почувствовала, как она тает, растворяется в пламени этого пожара и все крепче прижимается к нему, словно стараясь сквозь ткань одежды принять в себя его возбужденное естество.
 В груди Рафаэля родился глухой вибрирующий звук. Его руки скользнули вниз по ее спине, огладили плавный изгиб бедер и принялись терзать, мять упругие полушария ее ягодиц. Одновременно он приподнимал ее все выше и выше, так что она полностью ощутила силу и твердую тяжесть его возбуждения, прижатого к ее мягкому влажному, словно подтаявшая льдинка, лону. Его напор был таким неистовым и страстным, что Джессика, зажатая между его сильным телом и холодной каменной стеной, невольно ахнула.
 Он тут же остановился.
 В течение нескольких долгих, мучительно долгих секунд Рафаэль оставался совершенно неподвижен. Потом по его мышцам пробежала легкая дрожь, и он медленно, неохотно разжал объятия и выпустил ее.
 Его глаза, обращенные к ее светлому словно лунный лик лицу, были темны и полны задумчивости.
 — Теперь ты понимаешь, что заставляет меня спешить? — негромко спросил он.




 17


 Остаться в Бразилии навсегда, скрывшись от родственников и прежних знакомых, было, конечно, весьма заманчиво. Джессика поняла это задолго до того, как подошла к концу первая неделя ее пребывания в усадьбе Кастеляров. Жизнь здесь текла неспешно и размеренно; никто никуда не спешил, никто не нервничал из-за пустяков. Даже буйная тропическая растительность с ее яркими красками и экзотическими запахами не то чтобы успокаивала, как, например, успокаивает сельский пасторальный пейзаж где-нибудь в луизианской глуши, но помогала отвлечься от всех привычных тревог и забот, которые не давали покоя Джессике, пока она оставалась в Новом Орлеане. Древние каменные плиты поросших мхом мостовых; старинные дома, стены которых были украшены выкрошившейся каменной резьбой; пустынный океанский берег с мелким горячим песком и крошечные, укрывшиеся в тени пальм и фрамбойанов лавчонки Олинды и Ресифе, которые они с Рафаэлем исследовали почти каждый день, очень полюбились Джессике, но остаться здесь она не могла. И хотя по сравнению с Бразилией Новый Орлеан представал преддверием ада, она вынуждена была вернуться домой, чтобы заняться делами, требовавшими ее внимания, не говоря уже о том, что Джессику снедало беспокойство о деде.
 На протяжении двух дней, пока Рафаэль летал в Рио, чтобы проверить, как идут дела в фирме, Джессика оставалась в Ресифе одна. Видимо, его длительное отсутствие сказалось на состоянии дел не лучшим образом, так как по возвращении он объявил Джессике, что не сможет вернуться вместе с ней в Штаты, как они планировали. Рафаэль пытался уговорить ее пожить в Рио, пока он не освободится, и даже несколько раз намекал, что с ее возвращением в Новый Орлеан грозящая ей опасность снова может заявить о себе, но Джессика осталась непреклонна. Во-первых, с каждым днем, проведенным ею вдали от «Голубой Чайки», количество проблем, которые никто, кроме нее, не мог решить, росло. Во-вторых, она должна была подготовиться к свадьбе, а времени на это оставалось все меньше. Но самым главным аргументом, о котором Джессика, впрочем, благоразумно умолчала, было опасение, что подчинение его воле станет для нее абсолютно естественным.
 Рафаэль до последнего настаивал на том, что она должна задержаться, и дело кончилось тем, что Джессика сказала ему, что вылетит в Новый Орлеан коммерческим рейсом, если он не попросит Карлоса отвезти ее на самолете компании.
 Разумеется, он не разрешил. Не обращая внимания на полушутливое-полусерьезное возмущение своего кузена, Рафаэль сам сел за штурвал самолета, чтобы доставить ее домой.
 Воздушное путешествие в Новый Орлеан не доставило Джессике никакого удовольствия, поскольку почти всю дорогу Рафаэль мрачно молчал. Со своей стороны Джессика чувствовала, что он крайне недоволен тем, что она настояла на своем вопреки его желанию, и старалась как можно меньше привлекать к себе внимание. В аэропорту Рафаэль тоже задерживаться не стал. Пока самолет дозаправлялся, он проводил ее до стоянки такси и, крепко поцеловав в губы, отправил Джессику домой. Потом она узнала, что меньше чем через час он вылетел в Рио.
 По требованию Рафаэля обратный перелет они снова совершали ночью, чтобы он мог вернуться к началу рабочего дня. К себе в квартиру Джессика вернулась примерно в четыре часа утра. Приняв душ, она сразу же легла, стараясь вернуться к привычному рабочему режиму, и все равно едва не проспала на работу. Зато когда утром Джессика вошла в свой кабинет, ее уже ждал там огромный букет белых свадебных орхидей с оранжево-золотистыми зевами. Видимо, Рафаэль хотел таким образом извиниться за свое угрюмое молчание; во всяком случае, она восприняла этот дар именно так. И каждый раз, когда ее взгляд останавливался на белоснежном великолепии цветов, губы Джессики трогала легкая победная улыбка.
 К середине недели все вернулось на круги своя. Джессика приходила на работу рано, уходила поздно, обсуждала с Кейлом текущие вопросы, перешучивалась с Софи и едва ли не каждый день звонила в «Мимозу», чтобы справиться о здоровье Клода Фрейзера. Дни шли за днями, и Джессика сама не заметила, как прошли, пролетели две недели.
 И все это время она продолжала чувствовать, что ей очень не хватает чего-то очень важного. Ее способность сосредоточиваться на делах в любых ситуациях упала до нуля. Джессика читала отчеты, но уже через несколько минут не могла припомнить ни одной подробности; она засовывала куда-то важные документы и не могла найти; обещала перезвонить и не перезванивала, сломя голову неслась на важные деловые встречи, о которых совершенно не помнила и о которых в последнюю минуту напоминала ей Софи. И каждый раз, стоило ей только заслышать в коридоре мужские шаги, Джессика непроизвольно вздрагивала, а если у нее дома вдруг раздавался телефонный звонок, она бросалась к аппарату, опрокидывая на бегу стулья. Это было странно, тревожно и необъяснимо. Определенно, с ней творилось что-то непонятное.
 Рафаэль. Вот кто был всему причиной. Все это время Джессика думала о нем и пыталась представить, что бы он сказал по тому или другому поводу. Очень часто она ловила себя на том, что гадает, чем он может быть занят в эти минуты, какая погода в Рио, в офисе Рафаэль или в своей городской квартире. Ее волновало, хорошо ли присматривает за ним Пепе, или он питается в ресторанах и кафе, а может — как и она — заказывает обед прямо к себе в кабинет. И каждый раз, когда она задумывалась о чем-то подобном, Джессика обнаруживала, что многого еще о нем не знает, и ей хотелось немедленно выяснить, когда у него день рождения и что он любит больше — свежий салат или консервированные овощи.
 Она прилагала огромные, усилия, чтобы не думать об этих и других глупостях, которые то и дело приходили ей на ум, но все было бесполезно. Даже если Джессике удавалось забыть о Рафаэле на час или полтора, что-нибудь обязательно ей о нем напоминало. Об объединении двух компаний еще не было объявлено официально, но переговоры о мелких частностях уже начались, и в офис «Голубой Чайки» то и дело поступали из Бразилии факсы и раздавались телефонные звонки. Сам Рафаэль звонил по крайней мере дважды в день, чтобы задать какой-то процедурный вопрос, на который Джессика не могла ответить сразу, и ей приходилось ему перезванивать. Таким образом они общались довольно часто, и хотя их разговоры носили чисто деловой характер, Джессика никак не могла дождаться момента, когда она снова услышит его голос. Иногда по вечерам Рафаэль звонил и к ней домой, но зачем — этого она никак не могла взять в толк. Предлоги, которые он использовал, казались ей достаточно надуманными, так что в конце концов она решила, что таким своеобразным способом он проявляет заботу о ее безопасности. Похоже было, что Рафаэль просто включил ее в список своих повседневных забот, но спросить его об этом напрямик она не решилась.
 На исходе третьей недели в «Голубую Чайку» нагрянули аудиторы. Как поняла Джессика, ее дед разрешил представителям КМК произвести подробную ревизию состояния дел его компании. Разумеется, это была чистая формальность, и все же она заставила Джессику с особенной остротой почувствовать, что ее жизнь изменилась и что возврата к прошлым беззаботным дням уже не будет.
 Бесцеремонное вторжение ревизоров и бухгалтеров в святая святых — в финансовые отчеты «Голубой Чайки» — возмутило ее до глубины души, и. она утешалась только тем, что в то же самое время их аудиторы проверяли дела КМ К. В скором времени она действительно получила подробный отчет о деятельности компании Кастеляра. Это был прелюбопытнейший документ, включивший в себя, кроме обычных бухгалтерских выкладок, историю фирмы, ее достижения при прошлом и нынешнем президенте, а также перспективный план развития на ближайшее будущее. Последний принадлежал к тем документам, которые обычно не показывают посторонним, и Джессика была искренне тронута этим жестом доверия и доброй воли. Кастеляр как бы говорил ей, что по-прежнему связывает с ней будущие успехи КМК и возлагает на союз с «Голубой Чайкой» большие надежды. Это было очень приятно, и она долго сидела за столом, вертя в руках толстую кожаную папку с отчетом и улыбаясь. Впрочем, для подробного изучения этого объемистого документа у нее не было времени, и Джессика убрала его в сейф, решив разобраться с ним как можно скорее.
 Но прошло совсем немного времени, и Джессика снова поймала себя на том, что думает вовсе не о делах. Отшвырнув в сторону лист бумаги с предварительным списком гостей, на полях которого она старательно выводила свои инициалы, переплетенные с монограммой Рафаэля, Джессика твердо приказала себе взять себя в руки. Ей даже пришлось напомнить себе, что ей уже двадцать семь, а не тринадцать, и что она — взрослая женщина, способная управлять своими эмоциями. Раз не получается не думать, решила Джессика, значит, она должна найти себе кучу мелких дел и забот, которые помогли бы ей отвлечься. Для начала нужно устроить генеральную уборку, разобраться в шкафах и на кухне, приготовить несколько блюд и заморозить их для быстрого употребления, и сходить в магазин, чтобы купить несколько пакетов сока. Да мало ли что еще она способна придумать! На худой конец можно хоть расставить в алфавитном порядке специи на полке; что угодно, лишь бы занять руки и голову, а если и это не поможет — навестить бабушку.
 В доме Мими Тесс дверь Джессике открыла Арлетта. При виде дочери она натянуто улыбнулась и приглашающе махнула рукой. Несмотря на послеобеденное время, она все еще была одета в ночной халат и домашние шлепанцы.
 — Значит, ты вернулась, — бросила она через плечо. — Ник сказал мне, что ты уже в Штатах, но я не была уверена, поскольку ты очень ловко от меня пряталась. Кстати, о своем отъезде ты тоже забыла мне сказать.
 — Я думала, что ты уже давно не обращаешь внимания на то, когда я ухожу и прихожу, — парировал Джессика и с опаской поглядела на напряженные плечи и прямую спину Арлетты.
 — Может быть, я и не была идеальной матерью, но мне не безразлично, что с тобой происходит.
 — Когда со мной что-нибудь произойдет, я обязательно тебя об этом извещу.
 Неожиданная резкость ответа удивила саму Джессику. Лишь мгновение спустя ей стало ясно, что это было вызвано горечью воспоминаний — воспоминаний о матери, которой никогда не оказывалось рядом, когда она в ней так нуждалась.
 Войдя в гостиную, Арлетта остановилась на пороге и повернулась к Джессике.
 — Ты чуть не сгорела заживо, а потом чуть не утонула — и это ты называешь «ничего»? — спросила она. — А то, что какой-то бразильский мужик умыкнул тебя на самый край земли? Это, по-твоему, в порядке вещей?
 Джессика невольно поморщилась.
 — Я бы не стала так драматизировать, — сказала она сухо. — Кроме того, дедушка и Кейл знали, где я и что со мной. Я звонила им чуть ли не каждый день.
 — Ах да, в контору, но ведь я там не бываю. Что касается твоего деда, то из него каждое слово приходится вытаскивать ну просто клещами. Да и в любом случае он скорее расскажет важную новость постороннему человеку, чем мне.
 Джессика уже готова была ответить новой резкостью, но сдержалась, заметив на подбородке матери какое-то странное темное пятно. Нахмурившись, она протянула руку и повернула лицо Арлетты к свету, падавшему из окна. Она не ошиблась — это был свежий фиолетово-багровый синяк, который отчетливо виднелся даже сквозь толстый слой грима.
 — Оставь! — Арлетта отдернула голову.
 — Что с тобой случилось?
 — Ничего, — коротко ответила Арлетта и, опустив взгляд, отошла в глубь комнаты.
 — Ты упала? Или на что-то налетела? — продолжала допытываться Джессика, делая шаг вслед за матерью.
 — Ты же знаешь, что я никогда не падаю, даже когда напьюсь.
 — Этого я не говорила! — запротестовала Джессика.
 — Но подумала, — отрезала Арлетта. — И хватит об этом, я же сказала, что это ерунда.
 Она явно оправдывалась, и Джессика невольно вздрогнула. Если ее мать не пила, то откуда же взялся у нее на подбородке синяк? Единственный ответ пришел ей на ум почти мгновенно, и она воскликнула:
 — Кто-то напал на тебя!..
 — Вот еще глупости. Ничего подобного, — ответила Арлетта, но ее голосу не хватало твердости, и слова прозвучали неубедительно.
 — Кто? Кто это был? Кто-то вломился к тебе домой, да?! Тебя ограбили, напали на тебя?! — Джессика уже почти кричала, но ничего не могла с собой поделать.
 Арлетта повернулась к ней, и в ее глазах отразилось неподдельное удивление.
 — С чего ты взяла? — спросила она.
 Джессика колебалась, не зная, как много она может открыть матери, чтобы сохранить в тайне свою историю. В конце концов она все-таки решилась и рассказала Арлетте о том, как в подъезде на нее напал неизвестный мужчина и как Рафаэль Кастеляр пришел ей на помощь.
 — Боже мой! — Лицо Арлетты залила смертельная бледность. Сделав шаг к дивану, она упала на него, словно ноги отказывались ей служить. — Боже мой, Джесс!.. И ты никому ни слова не сказала? Ни деду, никому?
 — Сначала я решила, что это обычный уличный грабитель, — пояснила Джессика, решив не посвящать мать в свои подозрения относительно возможной причастности к нападению самого Рафаэля. — Но после того, что случилось с яхтой, и вот теперь — с тобой, я… Нет, я не знаю, что и думать. Я, во всяком случае, даже не могу себе представить, кому это могло понадобиться! В этом нет никакой логики, никакого смысла!
 — Не знаю, не знаю… — проговорила Арлетта, медленно качая головой.
 — Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась Джессика, пристально глядя на мать.
 — Твой дед с каждым днем все ближе и ближе к… к тому, чтобы отойти от дел. Решается судьба миллионов долларов. А деньги порой вытворяют с людьми самые невероятные вещи.
 — Он готов отойти от дел? — в тревоге переспросила Джессика. — Скажи, ему стало хуже? Ты что-нибудь знаешь?
 — В последнюю неделю он пережил несколько микроинфарктов — неужели ты об этом не слышала? Его даже хотели снова положить в больницу, но он отказался. Он может уйти от нас в любой день.
 — Никто ничего не сказал мне… — Отчаяние с такой силой стиснуло грудь Джессики, что следующие слова она произнесла почти что шепотом:
 — А мне казалось, что он пошел на поправку.
 — Ему нравилось считать себя бессмертным. Увы, это не так.
 Губы Джессики задрожали, и она поспешно опустила глаза. Ее пальцы, лежавшие на подлокотнике дивана, судорожно сжались, и ей потребовалось сознательное усилие, чтобы сдержать вдруг набежавшие слезы.
 Джессика долго молчала. Боль сжимала горло, да и нечего было сказать. Наконец она справилась с собой.
 — Значит, дедушка больше не вернется к руководству фирмой, — произнесла она сдавленным голосом. — Объединение компаний пройдет под диктовку КМК, и наша «Голубая Чайка» уже никогда не будет такой, какой она была при нем.
 — И это касается не только объема операций, который, конечно, возрастет, — поддакнула Арлетта — Если хочешь знать мое мнение, то наша фирма вообще перестанет быть той «Голубой Чайкой», которую все знали и любили.
 Джессика вовсе не стремилась узнать мнение матери, но запретить ей высказывать его она не могла. Сама она смотрела на события несколько иначе. Джессике казалось, что Рафаэль выиграл, победил окончательно, и она не сомневалась, что он знал это уже тогда, когда приезжал к Клоду Фрейзеру.
 Обе женщины долго молчали. Джессика уже подумала, что пауза слишком затянулась, когда из дальнего угла гостиной раздался задумчиво-безмятежный голос:
 — Джонатан никогда не бил тебя, Арлетта. Он был добрым человеком и хорошим мужем.
 Джессика вздрогнула. Она не заметила Мими Тесс, которая, погрузившись, по своему обыкновению, в глубокое раздумье, сидела в кресле у окна. Высокая спинка скрывала ее полностью, и Джессика поняла, что они не одни, только тогда, когда бабушка, уловив, очевидно, часть их беседы, подала голос.
 — Мими Тесс! — воскликнула Джессика и, порывисто шагнув к окну, наклонилась, чтобы поцеловать бабушку в щеку — сухую, как пергамент, и благоухающую, как корзина розовых лепестков. — Прости, я не увидела тебя в этом кресле, да еще против света.
 Мими Тесс ласково улыбнулась внучке, но взгляд ее оставался рассеянным.
 — Как ты выросла, детка, — сказала она все тем же мягким, задумчивым голосом. — И стала очень похожа на отца. Джонатан всегда мне нравился. Он часто приносил мне вишни в шоколаде — он знал, как я их люблю. И еще он был ласков с моей Арлеттой. У него была добрая душа.
 — О, мама!.. — с досадой и раздражением воскликнула Арлетта, и Джессика снова бросила взгляд на синяк у нее на подбородке. Помраченный разум Мими Тесс не позволял ей ясно осознавать все, что происходило вокруг, но иногда она замечала то, на что другие не обращали внимания.
 Встретившись взглядом с матерью, Джессика напрямик спросила:
 — Тебя избил твой новый ухажер? Кто он? Как его зовут?
 — Не глупи! — бросила в ответ Арлетта. — Или ты думаешь, что я стала бы терпеть подобное обращение?
 Джессика покачала головой.
 — Думаю, что нет, но что-то все-таки произошло, раз ты торчишь у бабушки, а не у себя дома. Ты что, боишься возвращаться в свою квартиру?
 — Я не желаю об этом разговаривать, — отрезала Арлетта. — Это мое дело, и к тебе оно не имеет никакого отношения.
 Из глубин памяти Джессики всплыли слова Мими Тесс о том, что Арлетта встречается с молодым человеком. Возраст, конечно, не имел решающего значения — в жизни ее матери всегда хватало мужчин, которые появлялись и исчезали.
 — Значит, у тебя все в порядке? — с беспокойством уточнила дочь. — Ты избавилась от того типа, который сделал это с тобой?
 — Он больше не посмеет. Готова спорить на что угодно.
 — Ты уверена? — Голос Джессики выдавал ее тревогу, и она ничего не могла с этим поделать.
 — Абсолютно.
 Джессика поняла, что ее мать уперлась и будет стоять на своем до последнего. Продолжать расспросы значило нарваться на обвинение в том, что она сует нос не в свое дело. Обострять отношения Джессика не хотела, да это все равно ничего бы ей не дало.
 — Ну, раз ты говоришь, что все нормально, значит, так оно и есть, — промолвила она, кивая.
 Улыбка Арлетты была вымученной и жалкой.
 — Ты всегда была умной девочкой, — сказала она, незаметно переводя дыхание. — Я бы выпила чашечку кофе. Никто не хочет составить мне компанию?
 Несколько позднее, когда они сидели за столом, попивая крепкий горячий кофе — благословенный напиток, который в Луизиане считался лучшим лекарством от всех печалей, — и заедая его свежими вафельными трубочками с кремом, Джессика сделала попытку снова заговорить об отце.
 — Послушай, — обратилась она к Арлетте, — как раз недавно я вдруг подумала, что я на самом деле почти ничего не знаю о папе. Когда вы развелись, я была совсем маленькой, а потом он погиб. Дедушка не любил, когда я начинала расспрашивать о нем, и не держал в доме его фотографий, во всяком случае — на виду. Я несколько раз хотела спросить у тебя, но… как-то не было подходящего случая.
 Арлетта отодвинула в сторону чашку с недопитым кофе и потянулась за сигаретой. Прикурив от серебряной зажигалки с монограммой, она выдохнула дым в потолок и только потом заговорила:
 — Он был неплохим парнем и добрым, как и говорила Мими Тесс. Красивым, конечно, и порядочным сорвиголовой. Он стал летчиком на военной службе и отслужил два срока во Вьетнаме… Впрочем, тебе это известно не хуже, чем мне.
 Джессика только кивнула, боясь сказать что-нибудь не то и помешать матери рассказывать дальше.
 Арлетта снова глубоко затянулась и, выпустив дым, некоторое время смотрела, как серое облачко рассеивается в воздухе.
 — Пока он был в армии, между нами все было просто отлично. Иногда мне кажется, что я вышла за него замуж из-за красивой летной формы и возможности попутешествовать. Ведь летчиков часто посылают служить за границу, а мне так хотелось выбраться из нашей луизианской глуши. Но после Вьетнама Нат решил уволиться и… в общем, все было уже по-другому.
 — То есть?
 Арлетта пожала плечами.
 — Война изменила его. А может быть, изменились мы оба, этого я не знаю. Мы сняли домик в окрестностях Кроули — там, где выращивают рис, — и Джонатан начал опылять посевы. Ему нравилось летать очень низко, так что колеса его самолета едва не касались рисовых колосьев; он любил пугать цапель в камышах и птиц в кронах деревьев, а то мчался наперегонки с собственной тенью и добирался до самого Мерменто или Атчафалейи, следуя руслам рек. Иногда он прилетал в «Мимозу» и всегда пугал меня до полусмерти…
 По губам Арлетты скользнула бледная тень улыбки.
 — Да, он прилетал туда несколько раз. Ты знаешь эту старую дорогу, которая ведет от Дубовой гряды к соседнему шенье? Отец твоего деда построил ее для скота, чтобы в зимнее время перегонять коров и овец на верхние пастбища. Нат садился на эту дорогу как на аэродром, садился осторожно, словно опускал ребенка в колыбельку. Боже, как он любил летать!..
 Она замолчала, ее глаза затуманились, и Джессика увидела в них застарелую боль. Арлетта словно прислушивалась к далеким, давно умолкнувшим голосам, к отзвукам давней жизни и давней любви, в существование которой Джессика уже не могла поверить. От этой мысли у нее у самой защипало глаза, и, прежде чем она сумела произнести хоть слово, ей пришлось слегка откашляться, чтобы прочистить горло.
 — Что же случилось? Почему вы разошлись?
 — Нат буквально пьянел от полетов, но ему этого было мало. Он начал пить, а пьющий пилот перестает быть пилотом. Да еще эти химикаты, которые он распылял… Дважды Нат чуть не разбился при посадке, повредил самолет, но это его не остановило. Когда Нат не мог подниматься в воздух, он всегда чувствовал себя подавленным и в результате стал пить еще больше. Работать он мне не разрешал; считал, видно, что содержать жену — мужская обязанность. Он часто говорил, что хотел бы заработать столько денег, чтобы у нас была горничная и чтобы я могла каждую неделю ходить к парикмахеру. В мои обязанности, по его мнению, входило сидеть дома, ухаживать за тобой и глядеть в окошко, ожидая мужа. Ему было плевать, что я сходила с ума от скуки и что мне приходилось глотать успокоительное, чтобы не закатить ему истерику. Я готова была визжать сначала от тоски, потом от безысходности, потом — уже от злости!.. Я знаю, это звучит глупо, но если бы ты была на моем месте…
 — И у тебя появился другой мужчина?
 Арлетта кивнула с самым несчастным видом.
 — Это была самая банальная история. Он был приятелем Ната, и вот как-то раз он пришел, когда Нат отправился в полет. Это было восхитительно, Джесс! Я давно уже не чувствовала себя так хорошо. Наша близость, которая повторялась много раз, во время отлучек Ната, просто вдохнула в меня новую жизнь. Он сделал меня другим человеком… но Нату, похоже, было уже все равно. Вскоре мы с ним расстались, а через год я решила подать на развод. На время этого дурацкого процесса я перебралась с тобой в «Мимозу», но, как это часто бывает в нашем просвещенном штате, решения суда мне пришлось ждать целых двенадцать месяцев. За день до того как я должна была получить официальное свидетельство о разводе, Нат позвонил в усадьбу и сказал, что прилетит поговорить со мной. Я помню, с утра была паршивая погода, над заливом бушевал ураган, и к нам то и дело заносило ветром грозовые облака, а вечером… В общем, из-за дождя и ветра его самолет сел не на дорогу, а, перелетев ее, упал в болото.
 Мими Тесс внимательно слушала рассказ дочери. Забытая чашка с кофе остывала у нее на коленях. Когда Арлетта замолчала, чтобы закурить новую сигарету, старая женщина внезапно пошевелилась и, качнув своей ухоженной седой головой, сказала:
 — На дороге не было огней.
 Арлетта поглядела на мать с недовольством.
 — Да, на дороге не было ни одного огонька. Твой дед — специально для Джонатана — оборудовал дорогу сигнальными огнями, которые питались от портативного генератора. В тот вечер он отказался включать их, потому что не хотел, чтобы Нат прилетал и говорил со мной. Клод никогда не считал его подходящей партией, поскольку у Ната не было родных, да и происхождение у него было незавидное. — Быстрым движением Арлетта вытерла глаза, потом раздавила в пепельнице недокуренную сигарету. — Когда Нат позвонил, Клод вырвал у меня трубку и велел ему держаться подальше от его дочери, но, сколько я ни твердила, что приказывать Нату бесполезно, твой дед не слушал. Должно быть, он считал, что из-за непогоды Нат все равно не прилетит. Он никогда потом об этом не говорил, но я видела, знала, что он раскаивается. Впрочем, это уже не имело значения.
 Да, слишком поздно, подумала Джессика. Ее отца уже не воскресить, как не спасти ее мать. Этот трагический случай и был той последней каплей, которая окончательно сделала Арлетту и ее отца врагами и толкнула ее на путь разрушительной бравады и дерзкого вызова. В пику отцу, она меняла мужчин, пила, кочевала из бара в бар, с вечеринки на вечеринку, не замечая за внешней мишурой и шумом, в каком пустом однообразии проходит
 — уже почти прошла — ее жизнь.
 — Как ужасно, — прошептала Джессика. Арлетта крепко зажмурилась, потом веки ее чуть дрогнули.
 — Да, ужасно, — согласилась она и, открыв глаза, посмотрела на дочь.
 — Но Джонатан любил тебя. Ты была его любимицей, его драгоценной маленькой принцессой. Он способен был часами смотреть, как ты возишься с игрушками и какие потешные гримасы строишь. По-моему, он от этого просто балдел, как от своих полетов. Когда он возвращался домой, ты со всех ног бежала ему навстречу, а он хватал тебя и подбрасывал к самому потолку. Когда ты только-только научилась сидеть, он стал брать тебя с собой в самолет и разговаривал с тобой, словно ты была его вторым пилотом. Однажды он сказал мне, что ты — его единственная надежда, его единственная связь с будущим. И это действительно оказалось так…
 — У меня тоже был ребенок, — неожиданно сказала Мими Тесс, и ее слабый голос был печально задумчив. — Замечательный, чудесный малютка. Но он умер. Они сказали мне, что он умер, и я никогда больше его не видела.
 Джессика недоуменно поглядела на нее и повернулась к матери. Насколько она знала, Арлетта была единственным ребенком Клода Фрейзера и Мими Тесс. Встретив ее взгляд, Арлетта только покачала головой, и в ее глазах, все еще затуманенных воспоминаниями, вспыхнули жалость и сочувствие.
 Упоминание о ребенке вернуло Джессику к ее последнему разговору с Рафаэлем. Глядя прямо в глаза Мими Тесс, она сказала, обращаясь, впрочем, не только к ней, но и к матери:
 — Ты знаешь, что я выхожу замуж?
 В маленьких, выцветших глазках Мими Тесс вспыхнула искорка интереса. Губы ее чуть дрогнули, но ни одного слова не слетело с них. Арлетта опередила ее.
 — Твой дед был так любезен, что сообщил мне эту новость, — сказала она, — но, на мой взгляд, это весьма подозрительная история. Если бы я тогда поняла, что он жертвует тобой ради своей драгоценной «Голубой Чайки», я просто не знаю, что бы я сделала!
 Джессика невольно вздрогнула. Такое объяснение не приходило ей в голову. Как бы там ни было, обсуждать поступки деда с Арлеттой она не собиралась.
 — Мы с Рафаэлем договорились о дате нашего бракосочетания. Свадьба будет через две недели в субботу.
 — Через две недели! Ты предупреждаешь меня за две недели? Ты что, с ума сошла?!
 — Возможно, — растерянно согласилась Джессика.
 — Но за это время просто невозможно подготовиться как следует! С приличным рестораном нужно договариваться как минимум за три недели! Мы не успеем ни найти церковь, ни нанять оркестр, который был бы свободен,
 — они расписывают свои выступления на месяц, а то и больше вперед. А цветы? Их придется специально заказывать в оранжерее, если ты не хочешь, чтобы они были похожи на ту дрянь, что растет на городской свалке. Кроме того, у тебя, как я понимаю, нет платья, а на то, чтобы найти или заказать что-нибудь стильное, может вообще понадобиться месяца четыре или даже полгода.
 — Я не хочу устраивать ничего грандиозного, — твердо возразила Джессика. — В конце концов, это будет просто бестактно по отношению к деду. Ведь он же болен!
 — Ну, очень уж скромной твоя свадьба все равно не будет, особенно если к нам нагрянут родственнички этого твоего Кастеляра со всей Южной Америки. Ты ведь не хочешь, чтобы они подумали, будто мы не знаем, как делаются дела? Да и все мои друзья не прочь увидеть что-то… этакое! Ведь ты моя единственная дочь, Джессика, и это мой первый и последний шанс побывать на большой и веселой свадьбе.
 Джессика уже раскаивалась в своей откровенности. Конечно, ей следовало держать язык за зубами, но было уже поздно. Кроме того, когда она делилась с матерью новостями, Арлетта обычно удовлетворялась этим и не стремилась вторгаться в личную жизнь дочери.
 — Мне очень жаль, — сказала Джессика, хотя никакого сожаления она не чувствовала, — но мы с Рафаэлем уже обо всем договорились. Его люди уже все подготовили, и я уверена, что свадьба пройдет хоть и без лишней помпы, но вполне достойно. Сначала мы, разумеется, отправимся в собор, где состоится венчание. Затем будет прием в отеле «Сент-Луис», обед будет заказан в одном из лучших ресторанов города. Тебе не нужно ни о чем беспокоиться!
 — Значит, через две недели, чуть ли не в день окончания Великого поста! Я вижу, ты не теряешь времени даром!
 — Просто я не вижу причин откладывать это… событие.
 Арлетта потянулась за сигаретами. Достав одну, она закинула ногу на ногу и, постукивая сигаретой по зажигалке, смерила дочь оценивающим взглядом.
 — Ты хорошо подумала, Джесс? — спросила она наконец. — Действительно хорошо?
 Ее голос звучал странно, во всяком случае, так показалось Джессике. В нем была какая-то необъяснимая холодность, вряд ли имевшая отношение к тому сложному чувству, с которым матери обычно относятся к мужчинам, покусившимся на их единственное сокровище.
 — Что ты имеешь в виду? — вопросом на вопрос ответила Джессика.
 — Я сама не знаю, — покачала головой Арлетта. — Я не хочу сказать ничего плохого об этом твоем Кастеляре, но ведь кто-то пытался напасть на тебя! И этот взрыв на яхте… Эти факты не наводят тебя на размышления?
 — Например на какие? — осторожно спросила Джессика. На самом деле на нее покушались трижды, но про первый раз Арлетта не знала. Незнакомец, напавший на нее в темном патио в Рио, неизвестный фотограф, сделавший компрометирующие снимки, — это тоже было проделано с целью причинить ей вред.
 Арлетта отвела глаза.
 — Ну, во-первых, он бразилец. Мало ли какие у него могут быть друзья, связи… Кроме того, никогда не знаешь, на что может быть способен такой парень, как этот Кастеляр.
 — Ради Бога, ма!
 — Нет, не подумай, что у меня предубеждение против него и людей его национальности. Но что-то мне подсказывает, что, пока он не появился на твоем горизонте, у нас не было ни таинственных нападений, ни взрывов.
 — Ты хочешь сказать, что все это как-то связано с Рафаэлем? Что кто-то хочет запугать меня, потому что он хочет на мне жениться?
 — Возможно, и так, но у меня есть другая версия. Сама посуди, каждый раз он оказывался рядом, чтобы спасти тебя. Странное совпадение, тебе не кажется? Может быть, он специально подвергал тебя опасности, чтобы прийти на выручку в самый подходящий момент. Зачем ему это понадобилось, я пока не знаю, но…
 Джессика уже не слышала ее. По спине у нее пробежал холодок, а сердце стиснуло внезапной болью. Когда на нее напали в подъезде собственного дома, Рафаэль не стал преследовать незнакомца. Тогда она подумала, что он беспокоился за нее и за себя — все-таки противник едва не повредил ему глаз. Но что, если он вовсе не хотел, чтобы этого человека поймали? Что, если Рафаэль просто поспешил остановить того, кого сам же и послал, ибо ему уже было известно, что он может получить все, женившись на внучке Клода Фрейзера?
 — Рафаэль сам мог погибнуть во время взрыва яхты, — проговорила она непослушными губами. — Если бы он не заметил, что бензопровод протекает, мы оба взлетели бы на воздух.
 — Вот именно, «если». Но он заметил и вытащил тебя. И потом, откуда ты вообще знаешь, что бензопровод протекал? «Голубую Чайку» разнесло на тысячу кусков, и никаких доказательств у тебя нет. Иными словами, ты не можешь быть уверена, что это не он сам подстроил взрыв.
 Джессика нетерпеливо взмахнула рукой.
 — Нет, не может быть! У него не было никаких причин, чтобы…
 — Ты ведь собираешься за него замуж?
 — Одно с другим никак не связано.
 — Не связано? Ты уверена? Я понимаю, трудно устоять перед таким красавцем, который, рискуя жизнью, спас тебя от гибели. Вот только за свою «бескорыстную и самоотверженную» помощь он получит награду, и не какие-нибудь занюханные «полцарства в придачу», а полноценную, жизнеспособную судоходную компанию, которая перейдет к нему быстро, абсолютно легально и, что еще более важно, совершенно бесплатно.
 «Опять она о деньгах!» — с досадой подумала Джессика, но сразу же переключилась на другое. Арлетта не могла знать всех подробностей и их хронологического порядка, однако в ее рассуждениях была неоспоримая логика. От этой мысли ей захотелось плакать, и она уже не могла думать и четко сопоставлять факты. Поэтому следующий выстрел Джессика произвела почти наугад.
 — Наши с Рафаэлем отношения не имеют решающего значения, — сказала она.
 — Почему ты так уверена? — снова спросила Арлетта, пристально глядя ей прямо в глаза. Она так и не закурила, и забытая сигарета была по-прежнему зажата в ее пальцах.
 А Джессика вовсе не была ни в чем уверена. Злосчастная вечеринка в Рио — вот с чего все началось, а тогда она еще даже не помышляла о браке.
 — Погоди, — сказала Джессика, с облегчением вздыхая. — Это не Рафаэль предложил мне выйти за него замуж. Идея исходила от дедушки. Рафаэль только… согласился с его предложением.
 Арлетта невесело хохотнула.
 — В самом деле? А ты не задумалась, насколько все это странно? Почему Кастеляр, миллионер и владелец самой крупной в Южном полушарии судоходной компании, покорно соглашается, когда ему навязывают брак с внучкой какого-то Фрейзера, судовладельца, прямо скажем, средней руки? Нет, я уверена, что инициатива исходила не от Клода Фрейзера, а от самого Кастеляра, что бы ты там ни думала. Каким-то образом ему удалось обломать твоего деда. Тебя обманули, Джессика! Я не знаю, как это произошло, но готова поставить все свои деньги на то, что тебя надули.
 Арлетта не знала, как это произошло, зато Джессика знала слишком хорошо. Фотографии, проклятые фотографии — вот каким был главный козырь Рафаэля. Если он показал их Клоду Фрейзеру и пригрозил, что опубликует или предаст гласности каким-либо иным способом, это могло сработать. В этом случае ее дед мог принять условия Кастеляра. Клод Фрейзер был воспитан в пуританских традициях, и неопровержимые доказательства распущенности внучки не могли его не шокировать. Он не стал бы устраивать ей скандал, а постарался бы как можно скорее выдать ее замуж.
 Несомненно, для него это был наиболее приемлемый выход из положения. А для нее?
 Джессика застонала. Она не хотела верить в это, не могла поверить, но из всех возможных вариантов этот выглядел вполне логичным.
 Впрочем, матери она ничего не сказала. Взяв себя в руки, она ответила, что вся эта история действительно не совсем обычна, но она вовсе не стремится узнать, как там было на самом деле, поскольку нынешнее положение вещей ее вполне устраивает. Еще некоторое время они болтали на разные отвлеченные темы, после чего Джессика, неловко обняв мать и с нежностью поцеловав Мими Тесс, попрощалась с обеими. Как она вышла из дома, Джессика не помнила. Пришла в себя она только на улице.
 Чтобы успокоиться окончательно, она решила дойти до офиса пешком, надеясь, что солнце и теплый весенний ветер приведут в порядок ее нервы. Внутри болело и саднило так, словно она наглоталась битого стекла, горло стискивало как будто стальным обручем, а непролившиеся слезы застилали ей глаза, так что она почти ничего не видела. Джессика не могла ни о чем думать, и ни один мало-мальски подходящий довод, который оживил бы в ней надежду на то, что все, чего она так боялась — все это просто ложь, не приходил ей в голову.
 Тебя обманули!..
 Похоже, так оно и есть. Ее обманули, и не единожды.
 Но почему тогда Рафаэль был так внимателен, так предупредителен и осторожен? Ведь, зная, что все уже решено, он мог бы действовать более решительно и попытаться наверстать то, что он недополучил на вечеринке в Рио.
 Но что, если он больше не хочет ее?
 Нет, не может быть! Джессика была уверена, что она по-прежнему желанна Рафаэлю — тому были неопровержимые доказательства. Кроме того, он и сам говорил ей об этом.
 Ах, если бы она только могла верить всему тому, что он ей говорил! И если бы то, что он говорил, имело какое-нибудь значение!
 Что еще здесь можно было придумать, какое объяснение найти? Если Рафаэль не использовал фотографии, чтобы нажать на ее деда, тогда где они? Кто еще мог желать ей зла? И чего этот кто-то надеялся достичь таким способом?
 Потом Джессика вспомнила, что одна из женщин Рафаэля покончила с собой, вторая тоже чуть было не рассталась с жизнью. Действительно ли все обстояло именно так, как рассказывала ей мать Рафаэля, или они ему просто надоели, и он решил избавиться от них?
 Что было бы, если бы она погибла во время взрыва яхты или была зарезана или задушена в подъезде собственного дома? Да ничего особенного. Джессика не владела акциями «Голубой Чайки» — формально они принадлежали Арлетте, а мать Джессики была жива и здорова и умирать пока не собиралась. Разумеется, кому-то пришлось бы занять ее пост главного исполнительного директора, и им скорее всего стал бы Кейл, но ввиду грядущего объединения «Голубой Чайки» и КМ К эта должность не гарантировала никакой реальной власти.
 Так что же происходит?
 Джессика по-прежнему не могла найти ответ на этот вопрос.
 Как бы там ни было, ее отчаянные попытки найти альтернативный вариант сценарию Арлетты сослужили добрую службу. Всего несколько часов назад она была опасно близка к тому, чтобы в приливе великодушия выделить Рафаэлю крошечный уголок в своем сердце и начать мечтать о том, что вся эта свадебная карусель закончится тем, что у нее на пальце наконец-то заблестит золотое обручальное кольцо. Бессознательно приукрашивая действительность, как из века в век поступали все женщины, оказавшиеся в подобном положении, Джессика не видела, что приближается к краю пропасти, и только сейчас она осознала это со всей очевидностью.
 Вопреки ее надеждам пешая прогулка нисколько не помогла, и к офису «Голубой Чайки» Джессика подошла в таком же подавленном настроении, в каком покинула особняк Мими Тесс. Единственным результатом долгой ходьбы была свежая царапина на каблуке и приклеившаяся к ранту туфли жевательная резинка, что, естественно, никак не могло ее порадовать.
 — Перестаньте хмуриться, мэм, и приготовьтесь улыбаться, — встретила ее Софи. — Ситуация вот-вот изменится к лучшему, не успеете вы и глазом моргнуть.
 — Вот как? — сухо осведомилась Джессика. — С чего бы это?
 — Честное слово, мэм. Я только что говорила с Рио, с ответственным секретарем КМК. Мы уже успели подружиться с этой сеньоритой, поскольку она звонит сюда каждые десять минут. Так вот, она сказала мне…
 — Что, что она сказала?! — воскликнула Джессика в сильнейшем волнении.
 — Она сказала, что ее босс закончил все неотложные дела.
 — Ты хочешь сказать… — Джессика замолчала. Страх и надежда боролись в ней.
 Софи улыбнулась и подмигнула ей с заговорщическим видом.
 — Угадайте, мэм, кто будет здесь к ужину?




 18


 Рафаэль сразу понял: что-то не так. И ссора, происшедшая между ними перед отъездом Джессики из Бразилии, была здесь совершенно ни при чем, как ни при чем были разлука и вполне объяснимое предсвадебное волнение. Джессика улыбалась, но улыбки ее гасли так же быстро, как и появлялись, а голос был чересчур резким и холодным. Приветствуя его, она позволила себя поцеловать, однако в дальнейшем вежливо, но решительно пресекала все его попытки прикоснуться к ней. Происшедшая с Джессикой перемена застала Рафаэля врасплох.
 Его быстрый ум тут же нашел возможную причину ее внезапной холодности и отчужденности, но он не хотел верить тому, что подсказывал рассудок, поскольку это означало бы, что Джессика с самого начала обманывала его, да так ловко, что он ничего не заподозрил. Вместе с тем, будучи реалистом, Рафаэль признавал, что бизнес есть бизнес и что каждый человек может оказаться на поверку совсем не таким, каким он кажется на первый взгляд.
 Внимательно следя за голосом и жестами Джессики, Рафаэль испытал невероятно сильное и не свойственное его натуре желание прямо спросить у нее, что случилось, чтобы, добравшись до сути, как можно скорее разобраться, но он знал, что с ней этот номер не пройдет. Именно сейчас он должен был действовать с максимальной осторожностью — словно сапер, который пробирается среди натянутых проводков, прикосновение к каждому из которых грозит ему гибелью. Он не должен был давать Джессике ни малейшего повода для отказа от брака. Ради этого Рафаэль готов был закрыть глаза на многое, и все же мысль о том, что она лжет, была ему невыносима.
 Сразу после прилета Рафаэля в Новый Орлеан они отправились в лучший ресторан города и плотно поужинали. Еда была превосходна, но Рафаэль не чувствовал никакого вкуса; лишь тяжесть в желудке подсказала ему, что он уже сыт. Потом он проводил Джессику до ее городской квартиры и с готовностью принял ее не слишком любезное приглашение подняться к ней на чашечку кофе.
 — Ты ничего не узнала о человеке, который напал на тебя? — спросил Рафаэль, первым нарушив установившееся между ними напряженное молчание.
 — Больше не было никаких инцидентов?
 — Нет, — коротко ответила Джессика. — С тех пор, как я вернулась, со мной не произошло ровным счетом ничего необычного или неприятного.
 Он должен был задать этот вопрос, хотя и знал, что круглосуточное наблюдение, которое, чередуясь, осуществляли несколько его доверенных людей, практически исключало возможность любой неприятной неожиданности. Впрочем, несмотря на это, он все равно волновался, и сознание того, что теперь он сможет сам следить за ее безопасностью, заставило Рафаэля вздохнуть чуть ли не с облегчением.
 — Никаких сообщений о наркотиках на ваших судах за это время не поступало? — спросил он. — Вы решили ваши проблемы с таможней?
 Джессика подняла глаза от чашки с кофе и бросила на него быстрый взгляд.
 — Ты и об этом знаешь?
 — Твой дед упомянул об этом в разговоре со мной. Его интересовало, как поступают в подобных случаях в КМ К.
 — Ну и как? — осведомилась Джессика с профессиональным интересом.
 — Наша политика почти не отличается от вашей. Ответственность компании, постоянная бдительность и немедленное увольнение каждого, кто попадается с поличным. Некоторые капитаны, правда, придерживаются еще более жесткого курса, поскольку каждое нарушение отражается в первую очередь на них, но, как правило, мы в это не вмешиваемся.
 — Не можете или не хотите?
 — Не хотим. — Рафаэль постарался говорить спокойно, хотя ирония, прозвучавшая в ее вопросе, вызвала у него приступ раздражения. — Значит, инцидент исчерпан? — еще раз уточнил он.
 Джессика кивнула, но взгляд ее оставался серьезным.
 — Либо это была ложная наводка, либо тот, кто за всем этим стоял, решил переждать.
 — Будем надеяться на первое, — заметил Рафаэль, но Джессика не ответила, и он продолжал:
 — Из этого я заключаю, что единственной вашей проблемой было присутствие наших аудиторов. Я понимаю, что это не может не действовать на нервы, но надеюсь, что они вам, по крайней мере, не мешали.
 — Не знаю, меня это почти не коснулось. В основном с ними занимался Кейл.
 Рафаэль сразу отметил, что эта ее реплика прозвучала холодно и отстраненно. Это тоже было странно.
 — Значит, ты не следила за их работой? И не знаешь, каковы результаты проверки?
 — Нет. — Джессика задумчиво поглядела на него. — К чему ты клонишь?
 Этого Рафаэль не ожидал. Она разгадала его. Ай да Джессика!
 — Они нашли пару мелких несоответствий, но это сущий пустяк по сравнению с главным…
 — Да? — В ее голосе Рафаэлю послышалась легкая дребезжащая нотка, но взгляд Джессики был прямым и открытым.
 — За последний месяц, — медленно сказал он, — с банковского счета «Голубой Чайки» ушли двести пятьдесят тысяч долларов. В бухгалтерских проводках нет никаких следов этих денег.
 Глаза Джессики удивленно расширились.
 — Не может быть! Это же добрая половина наличного резерва! Единственное объяснение…
 — Единственным объяснением их отсутствия может служить прямой перевод фондов, осуществить который мог только человек, наделенный соответствующими полномочиями. Например, ты или Кейл. И, разумеется, сеньор Фрейзер.
 — Должно быть, была какая-то веская причина… — Джессика с силой потерла виски. — Я обязательно разберусь. А ты… ты не мог бы пока подождать и не сообщать об этом моему деду?
 Ее лицо было таким бледным, что почти не отличалось от белой шелковой блузки, которую она носила со строгим деловым костюмом. По сравнению с яркими, цветастыми нарядами, которые предпочитали женщины его родной страны, этот костюм походил на монашеское облачение, но, несмотря на это, Джессика выглядела в нем чертовски соблазнительно и сексуально. Правда, Рафаэль предпочел бы, чтобы она надела к его приезду что-нибудь более женственное, но, поскольку он не удосужился предупредить ее… Да что там говорить! Он хотел бы видеть ее не одетой, а раздетой, и не напротив, а рядом с собой, под собой или над собой. Эту деталь он готов был оставить на ее усмотрение.
 Похоже, он окончательно сошел с ума.
 Не без труда вспомнив, о чем они только что говорили, Рафаэль сказал:
 — Я вовсе не собирался ничего сообщать твоему деду. За кого ты меня принимаешь?
 Губы Джессики сжались, словно она изо всех сил сдерживалась, чтобы не сказать — за кого, а в глазах вспыхнули и погасли зеленые молнии.
 — Дед мог сам распорядиться перевести эти деньги, но я об этом ничего не знаю, так что осторожность не помешает.
 — А если это не он?
 — Тогда я узнаю, куда они были отправлены. Я только не понимаю, почему этот вопрос так волнует КМК? Ведь мы, кажется, пока еще самостоятельная фирма, и это — наше внутреннее дело.
 — Ваше, а не мое — ты это хотела сказать? Что ж, ты абсолютно права, вот только я не знаю, как это скажется на наших будущих взаимоотношениях.
 Джессика долго смотрела на него, потом отвела взгляд в сторону.
 — Понятно, — произнесла она негромко.
 Рафаэль снова почувствовал непреодолимо сильное желание крепко обнять ее, прижать к себе и пообещать все что угодно, лишь бы она перестала сражаться с ним как с врагом. В последнее время его неотступно преследовали обжигающие душу воспоминания о темном патио, о душной благоухающей ночи и о блаженном забытьи и сладострастном восторге. Каждый раз, когда он думал об этом, лицо Джессики вставало перед его мысленным взором таким, каким он видел его на том проклятом снимке — исполненным неземного блаженства и необузданной страсти, и Рафаэль против собственной воли погружался в мечты о том времени, когда он снова увидит ее такой.
 Опустив глаза и теребя пальцами юбку, Джессика снова заговорила.
 — Может быть, деньги были сняты со счета в качестве, гм-м… временного займа, — сказала она. — Если дело обстоит именно так, то я надеюсь, что ты не будешь спешить с обвинениями. Люди иногда совершают поступки, на которые они в обычных условиях неспособны и о которых потом горько сожалеют. Наказывать их за минутную слабость было бы большой ошибкой, особенно если до этого их репутация была безупречной.
 Рафаэль сразу понял, что Джессика имеет в виду прежде всего себя и то, что произошло между ними. Возможно, впрочем, что он ошибся, и ее замечание имело отношение только к ситуации с непонятно куда девшимися деньгами. Должно быть, она уверена, что ее дед не переводил эти несчастные двести пятьдесят тысяч, иначе она бы не была так озабочена его реакцией на их отсутствие. Нет никаких сомнений, что Джессика подозревает, кто приложил к этому руку, но черта с два она скажет ему об этом прямо. В этом, конечно, не было ничего страшного, но будь он проклят, если и впредь будет позволять каким-то тайнам и недомолвкам омрачать их отношения!
 — Значит, это ты взяла деньги? — спросил он.
 — Как ты можешь!.. Нет, это не я. Ох… — Джессика прищурилась. — Ты меня поймал. Теперь ты будешь считать, что это Кейл.
 — Это только логично, — ровным голосом отозвался Рафаэль.
 — Можешь не сомневаться, я обязательно проверю, кто перевел деньги, куда и зачем. — Джессика замолчала, но гневные огоньки в ее глазах разгорались все ярче и ярче.
 — Ты приехал сюда только затем, чтобы ткнуть меня носом в это нарушение, которое нашли у нас твои наемные бухгалтеры? — спросила она, понемногу закипая.
 — Ни в коем случае, — тут же отозвался Рафаэль, старательно скрывая удовольствие, которое он получал, наблюдая за нею. Ему хотелось считать, что Джессика сердится только из-за того, что ей показалось, будто в Новый Орлеан его привели причины чисто делового свойства. Спросить об этом он, однако, не решился, боясь, что ответ может жестоко его разочаровать.
 К этому моменту они уже выпили кофе и пересели на диван. Джессика была так близко, что Рафаэль, не удержавшись, коснулся ее волос, пропуская их пряди между пальцами и наслаждаясь их шелковистостью. Джессика не спешила отодвинуться от него.
 — Итак? — осведомилась Джессика чуть дрожащим голосом.
 — Итак — что?
 — Что еще у тебя на уме?
 Ему очень хотелось сказать ей, что у него на уме, но он не мог — или не смел. Еще Рафаэль жалел, что Джессика не знает ни слова по-португальски — тогда бы ему было гораздо легче облечь в слова свои чувства и мысли, которые он испытывал и которыми хотел поделиться с нею. Значит, она должна выучить португальский. Он сам проследит за этим.
 — Если ты еще не забыла, — произнес он, — то у нас скоро свадьба. Времени осталось совсем мало. Нам с тобой надо посоветоваться по поводу нескольких мелких частностей, к тому же я уверен, что у тебя есть кое-какие предложения или пожелания. Существует еще такая вещь, как брачный контракт, который мы должны подписать.
 — Брачный контракт…
 Она произнесла эти два слова без всякой интонации, но Рафаэль утвердительно кивнул, словно это был вопрос.
 — Да, это необходимая формальность, которая включает, в частности, несколько статей, гарантирующих наши имущественные и наследственные права. Кроме того, в нем подробно отражены условия объединения двух компаний, которые мы обсуждали с твоим дедом.
 — Неужели это так необходимо? — с откровенным неодобрением спросила Джессика.
 — Не так уж необходимо, зато весьма полезно. Подобный контракт исключает все возможные разногласия. Да и ты будешь гарантирована от неприятностей, если со мной что-нибудь случится.
 — Точно так же, как и ты будешь защищен со всех сторон, если что-то случится со мной.
 Лицо Рафаэля на мгновение окаменело от этой не слишком хорошо замаскированной колкости.
 — Можешь считать и так. Мы подпишем наш контракт сразу после свадьбы, одновременно с лицензией, которая, по сути, является лишь еще одной разновидностью брачного договора.
 — Да, наверное. — Джессика отвела глаза так быстро, что Рафаэль не успел заметить их выражение. Как бы там ни было, она не возражала, и он готов был удовольствоваться и этим.
 — Мы, кажется, говорили о причинах, которые побудили меня приехать в Новый Орлеан, — небрежно напомнил он, откидываясь на спинку дивана. — Я хотел спросить тебя, как ты думаешь распорядиться принадлежащим тебе имуществом. В принципе, можешь оставить все как есть и сохранить за собой городскую квартиру; в ней ты будешь жить, когда будешь гостить в Штатах. А можешь отправить свои вещи в Рио — в этом случае тебе придется ненадолго переехать в отель, пока их будут паковать и готовить к перевозке.
 — Я… Это очень предусмотрительно с твоей стороны.
 — Я польщен, — негромко сказал он, выпуская волосы Джессики и осторожно проводя кончиками пальцев по ее нежной шее. — Я вообще очень предусмотрительный человек.
 — Я в этом нисколько не сомневалась, только…
 — Да? — Он знал, что она скажет, и ему заранее стало не по себе.
 — Нет, ничего. Я подумаю насчет городской квартиры и дам тебе знать через день или через два. Ну и поскольку ты все равно здесь, я хотела бы спросить, где мы проведем наш… То есть я хотела бы знать, куда мы поедем после свадьбы.
 Рафаэль был уверен, что она собиралась упрекнуть его в невнимании к ее желаниям, но почему-то передумала. Он отметил про себя и то, что она не захотела назвать медовым месяцем те первые несколько дней и ночей, которые они проведут вместе.
 — Мне все равно, — сказал он ровным голосом. — Единственное, чего мне хотелось бы, чтобы это было тихое, уединенное местечко.
 — Может быть, ты хотел бы, чтобы это были твои апартаменты в отеле? Или моя квартира, если я решу оставить ее за собой?
 Рафаэль подумал о широкой кровати, которую он заметил сквозь приоткрытую дверь ее спальни. Это была антикварная кровать красного дерева с балдахином, с вышитыми рюшами и прозрачным пологом из тонкого газа, перехваченным витым шелковым шнуром.
 — Мы будем там, где захочешь ты, — сказал он. — Решай сама.
 Джессика с подозрением покосилась на него и уже открыла рот, чтобы что-то сказать, когда откуда-то из глубины дома донесся приглушенный звук как от удара или от падения какого-то предмета.
 Рафаэль был уже на ногах. Властным взмахом руки призвав Джессику к молчанию, он бесшумно двинулся к дверям столовой, сделав знак Джессике оставаться на месте. Она повиновалась.
 Рафаэль двигался с грацией кошки. Убедившись, что в столовой ничего подозрительного не происходит, он бесшумно приоткрыл дверь темной кухни и исчез из виду.
 В кухне тоже никого не было. Рафаэль ничего не заметил и в крошечном садике, куда выходило кухонное окно, и снова вернулся в дом. Он обыскал спальню и примыкающую к ней гардеробную, потом перешел в другие комнаты и даже осмотрел соседнюю квартиру, в которой во время своих редких приездов в город оставался Клод Фрейзер, но везде было тихо и пусто.
 — Может быть, это соседская кошка? — предположила Джессика, когда Рафаэль вернулся в гостиную.
 — Может быть, — согласился он, хотя ничуть в это не верил — просто ему не хотелось пугать Джессику.
 Примерно через полчаса, когда они закончили разговор, Джессика проводила его до дверей квартиры. В установившемся между ними напряженном молчании не было ничего, что располагало бы к сердечному, теплому прощанию, и Рафаэль подумал, что это, пожалуй, к лучшему. Меньше всего ему хотелось в очередной раз подвергать испытанию свою способность сдерживаться. Легкие прикосновения к ее шее и волосам, которые он себе позволил, лишь сильнее разожгли в нем желание, и Рафаэль боялся, что может потерять над собой контроль.
 — До свадьбы мы, наверное, не увидимся, — сказал он своим низким и таким напряженным голосом. Джессика удивленно приподняла голову.
 — Ты возвращаешься в Бразилию? Так скоро?
 — Да. Я должен еще многое сделать, чтобы потом меня не отвлекали всякие рутинные дела.
 — Понимаю. Я тоже постараюсь закончить все важные дела до свадьбы. — Ее голос был таким тихим, что Рафаэль с трудом разобрал слова. Повинуясь безотчетному порыву, он протянул руки и взял ее за запястья, запоминая, впитывая в себя ее запах, атласную нежность ее кожи, биение пульса на тонком запястье. Он вдыхал исходящий от нее еле уловимый естественный аромат, и в груди его сам собой родился негромкий стон. Губы Джессики чуть приоткрылись, и Рафаэль наклонился к ним, чтобы еще раз ощутить их влажный вкус и мягкую шелковистость и запечатлеть в памяти, которая уже хранила несколько столь же драгоценных для него воспоминаний.
 Руки Джессики тотчас напряглись, и она попыталась отстраниться. По ее телу пробежала легкая дрожь, и Рафаэль понял, что она — как и он — сражается со своим инстинктивным желанием ответить ему.
 Усилием воли погасив в себе желание, Рафаэль выпустил ее руки и отступил.
 — Если я буду нужен тебе — позвони, — сказал он, стараясь выдержать нейтральный тон. Потом повернулся и, не дожидаясь ответа, начал спускаться по лестнице.
 Наблюдателя, дежурившего снаружи, Рафаэль заметил сразу и с неудовольствием подумал, что он, пожалуй, слишком заметен. Человек Пепе заверил его, что не видел и не слышал ничего подозрительного. А что, спросил он, что-нибудь случилось?
 Услышав этот дурацкий вопрос, Рафаэль дал волю своему гневу. Когда пару минут спустя он зашагал прочь, наблюдатель все еще не мог стряхнуть с себя оцепенение. Его запоздалые извинения Рафаэль уже не слышал. Он твердо решил, что Пепе должен заменить этого человека на кого-то более компетентного и внимательного. Только тогда он сможет провести оставшиеся до свадьбы дни в относительном спокойствии, а уж потом он займется безопасностью Джессики сам.
 Платье Джессика сумела найти лишь за три дня до свадьбы. Все, что ей предлагали, не нравилось обилием плиссировок, рюшечек, кружев, шифона, искусственного жемчуга и переливающегося бисера. Во всех этих нарядах она ну просто лучилась девственной чистотой и невинностью, что никак не вязалось с ее внутренним настроем. В конце концов Джессика остановила свой выбор на простом и элегантном платье из бледно-палевого тяжелого шелка с широкими рукавами, с неглубоким вырезом «лодочкой» и юбкой, облегающей спереди, а сзади ниспадающей складками. Платье очень шло ей, но Джессике казалось, что ему недостает какой-то очень существенной детали.
 Оставив платье в магазине, чтобы его подогнали по ее росту, Джессика поехала домой, но сразу подниматься в квартиру не стала. Вместо этого она зашла в ближайшее кафе «Наполеон Хаус», чтобы выпить кофе. От одного запаха жареных кофейных зерен ее настроение улучшилось. Потягивая горячий напиток, она подумала, что любовь к кофе — это пока то немногое, что есть общего у нее с Рафаэлем.
 Она только-только пригубила вторую чашку, когда за ее спиной раздался возглас:
 — Джессика?!
 — Дебби! — Повернувшись на голос, Джессика сразу узнала миниатюрную, светловолосую Дебби Кьяччо — подругу, с которой они были неразлучны в детские годы, когда проводили на побережье летние месяцы.
 Молодые женщины крепко обнялись.
 — Боже мой, Джесс, сколько же мы не виделись? Как ты? Я ведь сначала отправилась к тебе в «Голубую Чайку», но тебя на месте не было, и я решила поехать к тебе домой на свой страх и риск. Ужасно расстроилась, когда не застала тебя дома. Прошлась по вашим магазинчикам. Хорошо, что мы с тобой не разминулись. Я, правда, не думала встретить тебя в «Наполеоне». Решила подождать тебя здесь. Ну, рассказывай скорее о твоем избраннике… — С этими словами Дебби пододвинула стул поближе к столу, с видимым облегчением поставила на пол огромную сумку, забитую свертками и пакетами, и опустилась на стул.
 — Господи, Дебби, как я рада тебя видеть! — с искренней радостью обняла подругу Джессика.
 — А я-то, я-то как рада! — прощебетала Дебби, лучезарно улыбаясь. — Когда я получила от тебя открытку с приглашением, я просто обалдела. Где ты подцепила парня с таким красивым именем? Какой он из себя? Рассказывай же, и подробно!
 Джессикане могла не рассмеяться. Дебби совсем не изменилась, хотя с тех пор, как они делились секретами, часами гуляли по побережью, собирали раковины на песчаной косе возле Омбретера, прошло, наверное, лет пятнадцать. Она была все такой же живой, подвижной, невероятно разговорчивой — по-прежнему близкой и сердечной.
 Дебби была родом из северной Луизианы, но на лето родители отправляли ее к тетке, которая жила в Камероне и имела домик на самом побережье Мексиканского залива. Но это было давно, и теперь Джессика виделась с ней только тогда, когда Дебби приезжала в Новый Орлеан из Нью-Йорка, где она жила вместе с мужем. Несмотря на это, они продолжали поддерживать связь. Наверное, Дебби была единственной близкой подругой, которой Джессика могла бы доверить все.
 Воспоминания о днях, проведенных под жарким солнцем на морском берегу, всегда были дороги Джессике. Она чувствовала, что только тогда, в те далекие времена, когда светские условности еще не подчинили ее себе, она была абсолютно свободна, и Дебби была составной частью этой свободы. Она помогала Джессике принимать самостоятельные решения, никогда не осуждала за совершенные ошибки, поощряла ее проявлять инициативу и утверждать себяр как личность. «В любых обстоятельствах нужно быть самим собой», — твердила она как заклинание, и Джессика старалась прислушиваться к советам подруги, но увы — стопроцентного успеха она так и не достигла. Она просто не могла не думать о том, что скажет и как оценит тот или иной ее поступок дедушка. И все же, если бы не Дебби, она, наверное, стала бы совсем другим человеком.
 Но, несмотря на то что она относилась к Дебби как к своей самой близкой подруге, Джессика не могла даже ей рассказать все о своих отношениях с Рафаэлем. Она почти наверняка знала, что деловой характер их соглашения с Кастеляром придется Дебби не по душе; больше того, она несомненно придет в ужас и попытается убедить Джессику отказаться от такого брака. Вот почему в рассказе Джессики не хватало кое-каких существенных деталей.
 — Как это романтично! — воскликнула Дебби, когда Джессика закончила.
 — Я всегда знала, что рано или поздно ты выкинешь что-нибудь… дикое.
 Джессика с сомнением поглядела на нее.
 — Как так? — спросила она. — Ты что, шутишь?
 — Нисколько! — с горячностью возразила Дебби. — Ты всегда была тихоней, это верно, но вместе с тем в тебе было что-то таинственное, недосказанное. Знаешь эту поговорку — в тихом омуте черти водятся? Это про тебя, Джесс, один к одному. Я помню, как мне всегда было интересно наблюдать за тобой. Ты постоянно жила в своем маленьком, замкнутом мире, совершенно не замечая, какими глазами смотрели на тебя мальчишки и как они изобретали самые идиотские предлоги, чтобы оказаться поближе к тебе. Я вовсе не хочу сказать, что ты намеренно приманивала их, нет! Просто в тебе было что-то такое, что влекло их к тебе помимо твоей воли, и я часто думала, что когда ты наконец заметишь одного из них — вот тогда будет дело, да такое, что только держись!
 — Ну, давай, давай, выкладывай, что ты там еще думала! — смеясь, подбодрила ее Джессика.
 — Я говорю абсолютно серьезно, Джесс! — торжественно уверила ее Дебби, сверкнув глазами. — Тебе от природы была дана какая-то странная власть над хоботными.
 Джессика не сдержалась и снова прыснула. «Хоботными» они в детстве называли мальчишек, которых Дебби умела ловко водить за нос. Как и слоны, мальчишки, особенно в пору полового созревания, часто бывали близоруки и не видели ничего дальше собственного хобота… простите, носа.
 — Ты и пугала их до смерти, — продолжала Дебби, — и притягивала. Они слетались к тебе как мухи на мед… и разлетались, несолоно хлебавши, но снова возвращались. Я пыталась угадать, что это может быть, но так и не разобралась. На первый взгляд ты была, конечно, девочка-одуванчик — не-тронь-меня-завяну-я, — но, возможно, мальчишки чувствовали в тебе что-то еще, что было мне недоступно. Быть может, какой-то животный магнетизм или еще что-то…
 — Спасибо, — вставила Джессика с самой саркастической улыбкой.
 — Прости, просто я не знаю, как лучше сказать…
 — Скажи лучше, что они чувствовали во мне тигрицу, которая хочет выбраться на волю, — подсказала Джессика. Лицо Дебби озарилось широкой, радостной улыбкой.
 — Точно! Кто это сказал? Этот твой Рафаэль?
 — Да, — кивнула Джессика. — Правда, не мне.
 — Какой умный представитель отряда хоботных, — восхитилась Дебби. — Судя по всему, головастый мужчина. Ты будь с ним поласковей, ладно? Ты ведь не хочешь, чтобы он истратил свой пыл раньше времени?
 — Не думаю, что мне это грозит, — ответила Джессика. Это была попытка пошутить, и суховатый тон ее голоса вполне соответствовал сказанному, однако предательский румянец разлился по ее щеками.
 — Ого! — Дебби с пониманием поглядела на ее пылающие щеки и уши, и уже готова была что-то сказать, но вдруг затрясла головой, оборвав себя на полуслове.
 — …Нет, не буду спрашивать. Во всяком случае, сегодня. Расскажи мне лучше про свадьбу. Я уже предупредила свою половину, что мы должны будем пойти, но мне, как ты понимаешь, хочется знать все подробности заранее.
 С облегчением вздохнув, Джессика вкратце поделилась с подругой планами и рассказала о семействе Кастеляров. К ее огромному облегчению, подруга тактично воздержалась от подробных расспросов, но все равно Джессика почувствовала облегчение, когда разговор перешел на Дебби и ее семью.
 Оказалось, что Дебби с мужем приехали в Новый Орлеан на ежегодный конгресс «Макдональдса», с которым они, владея несколькими ресторанами быстрого обслуживания, тесно сотрудничали. Когда между заседаниями обозначился перерыв, Дебби тут же сбежала, надеясь разыскать Джессику.
 Джессике пора было возвращаться на работу, но ей так не хотелось расставаться с Дебби, что она готова была пренебречь дисциплиной. И Джессика отважилась изменить своим правилам. Женщины решили вместе совершить набег на антикварные магазинчики. Любовь к старинным вещам была их общим пристрастием. К тому же совсем недавно Джессика обнаружила на Мэгэзин-стрит две новые антикварные лавочки, и, недолго думая, подруги отправились туда.
 В одном из магазинчиков Джессика случайно наткнулась на отрез шелка. Когда-то он был снежно-белым, но время придало ему дымчатый оттенок, напоминавший цвет ее свадебного платья. Плотная, но мягкая ткань мерцала и переливалась даже в сумраке лавки; кроме того, на шелке был растительный орнамент в восточном стиле, а взглянув на него повнимательнее, Джессика рассмотрела крошечных тигров, скрывавшихся среди вышитых тончайшей золотой нитью причудливых листьев и дивных экзотических цветов.
 Едва взяв в руки тяжелую ткань, Джессика сразу поняла, что она идеально подходит для того, чтобы сделать из нее накидку-шлейф к платью. Эта деталь несомненно придала бы ее свадебному наряду неповторимость, а это, пожалуй, было именно то, чего недоставало платью Джессики. В таком платье она могла бы чувствовать себя настоящей королевой бала: чувственной и сексуальной. Да-да, сексуальной, и пусть Рафаэль откусит себе хобот!
 — Отличная мысль! — одобрила Дебби ее план, когда Джессика поделилась с ней своей замечательной идеей.
 — Не знаю, — вдруг засомневалась Джессика. — Не буду ли я выглядеть глупо? Шлейф — это, конечно, красиво, но не слишком ли?
 — Красиво? — с возмущением в голосе воскликнула Дебби. — Красиво, Джесс, это когда на тебе классные джинсы и маленький топ на тонюсеньких бретельках. Свадебное платье должно быть другим — великолепным, богатым, фантастическим, незабываемым, как сам праздник. Не понимаю, какие тут могут быть сомнения? Эта накидка сделает твое платье. Такого платья ни у кого не было и не будет!
 Джессика раздумывала еще несколько секунд. Встретив вопросительный взгляд подруги, она громко рассмеялась.
 — О'кей, считай, что ты меня уговорила, — сказала она.
 Когда день свадьбы наконец наступил, Джессика поняла, что поступила правильно. Крошечные, едва заметные тигры, прячущиеся в золотых джунглях, придавали ей мужество и уверенность в себе, и хотя она сомневалась, что их кто-нибудь заметит, знать, что они есть, было приятно.
 Портной, которому Джессика заказала сделать накидку к платью, отлично справился со своей задачей. Мягкая ткань спускалась с ее плеч красивыми, переливающимися складками, придавая Джессике торжественный и величественный вид. Глядя на себя в зеркало, Джессика невольно подумала, что теперь платье выглядит так, словно оно вышло из салона какого-нибудь известного модельера, а не было куплено в магазине. Правда, накидка была несколько более насыщенного цвета, но это было заметно только при ярком свете; кроме того, ощущение целостности ансамбля создавала лента из того же, что и накидка, материала, которая поддерживала фату из старинных алансонских кружев, передававшуюся в семье Фрейзеров из поколения в поколение.
 В руках Джессика держала гирлянду из снежно-белых с золотой сердцевиной орхидей, дополненных желтыми, только начавшими распускаться розами и плющом. Цветы преподнес ей жених; он же прислал в подарок невесте ожерелье из жемчуга и бриллиантов и такие же сережки. Этот гарнитур был не просто очень красив — он стоил, наверное, целое состояние, но Джессика подумала, что он был бы ей еще дороже, если бы Рафаэль немного подождал и подарил ей его сам.
 Но, увы, Рафаэля задерживали в Рио какие-то неотложные дела, так что он не появился даже на последней репетиции, состоявшейся вечером накануне свадьбы. Вместо себя он прислал Карлоса, который и объяснил расстроенной Джессике, что ее будущий супруг приедет в церковь прямо из аэропорта вместе с матерью и бабушкой.
 Едва выбравшись из машины перед собором Сент-Луис, Джессика почувствовала приступ самой настоящей паники. Ей не верилось, что она будет венчаться в церкви и что пышный религиозный обряд на всю жизнь свяжет ее с Рафаэлем, которого она узнала так недавно. Но еще больше пугала ее дикая, неведомо откуда возникшая мысль, что Рафаэль мог передумать и теперь вовсе не появится. Что ей тогда делать?
 Но прошло всего несколько мгновений, и люди, собравшиеся на площади перед собором, заметили ее. Зажужжали, защелкали фотоаппараты, и Джессика уже готова была ринуться обратно в машину, но тут Кейл, приехавший вместе с ней, пришел ей на помощь. Сначала он шагнул вперед, загородив ее от направленных на нее объективов, а потом проложил ей дорогу в толпе и помог подняться по ступеням, ведущим к высоким и тяжелым дверям собора.
 Джессика, преодолевая паническое волнение, пыталась вслушаться в то, что говорил ей консультант-церемониймейстер. Кейл протянул ей букет и, когда Джессика заняла свое место, встал рядом.
 Руки ее дрожали так сильно, что она чуть не уронила букет. В голове ее билась одна мысль — а вдруг Рафаэль не приедет.
 И тут она увидела его. Он стоял почти прямо напротив нее, в конце длинного прохода между рядами скамеек, и улыбался. Темный вечерний костюм сделал его в десять, нет — в сто раз привлекательней, и Джессика почувствовала, как сердце ее, и без того отчаянно колотившееся в груди, забилось быстрее. Но вот Рафаэль, а за ним и Карлос, державшийся на шаг позади, шагнули к алтарю, и на Джессику внезапно снизошли удивительное спокойствие и уверенность. Все сомнения покинули ее, и она почувствовала, что ничего больше не боится.
 Что было дальше, Джессика помнила смутно. Должно быть, она все делала правильно, ибо церемония шла своим чередом без пауз и досадных остановок. Музыка, потрескивание множества свечей, торжественные слова клятвы, вопросы и ответы — все сливалось, все доносилось до ее слуха словно через зыбкую пелену. Единственным, что имело для нее значение в эти минуты, была надежная и теплая ладонь Рафаэля, который сжимал ее руку в белых кружевных перчатках.
 Наконец все закончилось и они оказались лицом к лицу со множеством улыбающихся гостей. Джессика бросила взгляд на Рафаэля и — она готова была поклясться в этом — увидела на его лице и удовлетворение, и гордость, и что-то еще, отчего по всему ее телу разлилась волна тепла.
 Прием проходил во внутреннем дворе отеля «Сент-Луис», вымощенном большими каменными плитами. Обычно здесь и проходили различные официальные церемонии, и под пальмами накрывались длинные столы для фуршетов, однако сегодня все было несколько иначе. Стены гостиницы и внутренний двор были украшены праздничными гирляндами тропических цветов. Середину двора занимал огромных размеров стол, на котором красовался свадебный торт; вокруг стояли столы поменьше, буквально ломившиеся от всякой снеди. Между столами сновали вышколенные официанты в фирменных куртках отеля, разносившие шампанское и более крепкие напитки. На одном из балконов расположился оркестр, и музыка гремела, заполняя собой все пространство двора.
 Джессика и Рафаэль с блеском протанцевали свой первый вальс под восхищенными взглядами родственников и гостей. Когда раздались аплодисменты, они, смущенно улыбаясь друг другу, вышли из круга и направились к столам. Гости последовали их примеру. Звуки музыки тонули в шумном многоголосье разговоров, восхищенных возгласов, взрывах смеха. Особенно шумной была компания многочисленных юных племянников и племянниц семейства Кастеляров, которые объединились, дабы совершить опустошительный налет на один из столов со сладостями. Второй танец Рафаэль танцевал со своей матерью, а Джессику вывел в круг сам Клод Фрейзер, который покинул ради этого свое инвалидное кресло и сделал несколько шагов, после чего Джессику подхватил Кейл, а деда — Мадлен. Словом, праздник шел по заведенному порядку, все было чинно, трогательно, но Джессика тем не менее почувствовала облегчение, когда официальная часть закончилась и она получила возможность раствориться среди гостей.
 Легкий ветерок шевелил края белоснежных скатертей, играл листьями пальм в кадках и разносил в воздухе удивительные запахи вкусной еды — заливного из омаров, копченой ветчины, крабового рулета, свежеиспеченного хлеба, сладких пирожных и вина. Старые каменные стены вторили беззаботному смеху и разговорам, фонтан в углу двора журчал и пел словно теплый весенний дождь, а по лицам гостей и по каменным плитам скользили тени и пятна света от множества свечей в сверкающих подсвечниках. Стоявший рядом с Джессикой Рафаэль внимательно слушал рассказ своей сестры, которая не без юмора описывала перелет своего многочисленного семейства в Новый Орлеан. Джессика тоже слегка улыбалась, но едва ли до нее доходил смысл разговора. Она слишком нервничала, чтобы сосредоточиться на разговорах или на еде, и только смотрела, смотрела вокруг, стараясь запечатлеть в памяти все происходящее.
 Оркестр на балконе грянул самбу в честь бразильских гостей, и среди собравшихся произошел небольшой переполох, вызванный тем, что слишком много гостей одновременно ринулись танцевать. Джессика наблюдала за всеобщей суматохой и даже слегка вздрогнула, когда кто-то, подойдя сзади к ее креслу, положил ей руку на плечо, чтобы привлечь ее внимание.
 — Дебби! — воскликнула она, оборачиваясь. — Как ты меня напугала!
 В церкви, принимая поздравления, она обнялась с подругой и ее мужем, однако никакой возможности поговорить у них не было.
 — Хорошо, что вы с Майком смогли приехать. Я ужасно рада!
 — О, Джесс, мы не пропустили бы этого события за все сокровища мира! Кстати, я горю желанием сказать, что одобряю твой выбор. — Она лукаво улыбнулась Рафаэлю, который как раз в этот момент был занят тем, что, опустившись на колено, завязывал шнурок одной из своих маленьких племянниц.
 — Да, мне тоже кажется, что муж мне достался не из худших, — весело согласилась Джессика, чувствуя, как в душе у нее закипает нечто похожее на радость и гордость.
 — А что он сказал по поводу твоих тигров?
 — Он их пока не заметил, — ответила Джессика, понизив голос.
 Дебби слегка приподняла брови.
 — Я думала, они — для него.
 — И для него, конечно, тоже, но главным образом — для меня.
 — Боже мой, Джесс, тебе нужно только захотеть этого, и ты справишься с любым мужчиной!
 — Так уж и с любым!.. — с недоверием произнесла Джессика.
 — С любым! — убежденно сказала Дебби и бросила в сторону Рафаэля красноречивый взгляд. — По крайней мере, с абсолютным большинством, — добавила она и, наклонившись к Джессике, снова обняла ее за плечи — на этот раз в знак прощания, так как им с мужем пора было уезжать. — Я была счастлива увидеться с тобой, Джесс. И я очень, очень рада за тебя. Позвони мне обязательно, ладно? А то приезжайте к нам вместе с Рафаэлем, договорились? Я люблю тебя, дорогая, и хочу, чтобы ты была очень счастлива.
 Джессика благодарно кивнула. Теплые слова подруги согрели ее сердце.
 Рафаэль внимательно наблюдал за ней. Слышал ли он, о чем она говорила с Дебби? Помнит ли он, как сравнивал ее с тигрицей? Или, может быть, он вспоминал другой двор и другую самбу?
 Пристальный взгляд Рафаэля, выдававший его невероятное напряжение, смутил и напугал ее. На лице его было ясно написано, чего ему стоит сдерживать свои эмоции, и по спине Джессики пробежал холодок, вызванный… вызванный ответным желанием — таким сильным, что у нее закружилась голова, а ноги стали непослушными и тяжелыми.
 Именно в эти мгновения Джессика окончательно поняла, что не давало ей покоя в последние месяцы. Ей нужно было только одно: она должна была узнать, можно ли вернуть ту магию, которую она однажды познала, то волшебство, которое она всего лишь раз разделила с Рафаэлем. Так долго — почти всю жизнь — она отказывала себе в счастье любить и быть любимой, подавляла в себе женщину, жертвовала личной жизнью ради карьеры, ради обязанностей перед семьей… Ну что ж, совсем скоро она узнает все, что хотела.
 При мысли о том, что ее ждет, Джессика снова затрепетала. Что, если она не сможет снова испытать тот удивительный восторг, который пришел к ней в Рио? Что, если она будет разочарована? Или Рафаэль не будет удовлетворен их первой брачной ночью? А может быть, Арлетта права, и она с самого начала была разменной фишкой в чужой игре? Ведь у нее так и не появилось никаких доказательств того, что ее не обманули, просто за всеми предсвадебными хлопотами, за своим сегодняшним волнением Джессика напрочь позабыла о своих обстоятельствах. Но ведь ничего не изменилось, все осталось как было!
 Нет, наверное, она до конца так и не сможет доверять этому человеку, но ведь брачный союз уже заключен, и он стал ее мужем! Что, если слова клятвы, произнесенной перед алтарем, навеки приковали ее к тому, кто использовал ее самым бесчестным образом? Тогда, в Рио, Рафаэль овладел ею, воспользовавшись ее растерянностью и благоприятными обстоятельствами, но теперь он получил возможность проделывать с нею то же самое уже на законных основаниях!
 Переход от желания к ужасу был таким стремительным и неожиданным, что кровь отхлынула от лица Джессики. Словно в тумане она видела, как Рафаэль встает и движется к ней, но была не в силах даже пошевелиться.
 — Идем, — сказал он, беря ее за руку и помогая встать. В глазах его горел все тот же мрачный огонь, который заставил Джессику содрогнуться.
 — Нам пора.
 Первую ночь они должны были провести в городской квартире Джессики. Это решение было принято с обоюдного согласия, поскольку Джессика не выразила никакого желания переехать в отель.
 Пепе довез их до самого дома. Когда Джессика выходила из машины, она заметила, как Пепе и Рафаэль обменялись быстрыми многозначительными взглядами, после чего слуга почтительно склонил голову. Когда они поднялись наверх, Джессика услышала, как отъехала машина.
 — Значит, дежурства отменяются? — спросила она, зажигая свет в прихожей, и прошла в гостиную, чтобы включить там настольную лампу.
 Рафаэль захлопнул входную дверь.
 — Можно сказать и так, — прогудел он.
 — Ты думаешь, что теперь мы можем сами о себе позаботиться?
 — Да-То есть, — повернулась к нему Джессика, — ты хочешь сказать, что опасность миновала? Что мне… нам больше ничего не грозит?
 С этими словами она подошла к зеркалу, чтобы снять фату. Рафаэль молчал. Джессика удивленно обернулась и увидела его напряженное лицо и затуманенные глаза.
 И ее сердце забилось как у пойманной в силки птицы.
 — Я хочу сказать, — ответил Рафаэль, ослабляя узел галстука, — что начиная с сегодняшнего дня я буду сам заботиться о твоей безопасности.
 — О моей безопасности? — Джессика недоуменно покачала головой. — Мне кажется, что я не нуждаюсь в телохранителе.
 Рафаэль расстегнул запонки на манжетах и положил их на туалетный столик. Потом он поднял руки и потянулся к ее волосам, и его взгляд показался ей исполненным любви и самых нежных обещаний.
 — Нет нуждаешься, — сказал он твердо. — И, если хочешь, я объясню тебе, почему.
 Джессика облизнула губы. Взгляд Рафаэля тут же остановился на ее влажных манящих губах.
 — Мы… нам нужно обсудить, что мы будем делать в ближайшие несколько дней, — сказала она поспешно. — И, наверное, надо решить, когда мы отправимся в Бразилию.
 — Не думаю, что мы должны обсуждать это немедленно, — пророкотал Рафаэль своим низким голосом, осторожно вынимая из уха Джессики жемчужную серьгу.
 Его пальцы были такими теплыми, такими ласковыми, что Джессика невольно забыла обо всем. Наконец она опомнилась и, перехватив его запястье, произнесла тихим голосом:
 — Спасибо, не надо. Я сама…
 — Я хочу их снять, — с легкой улыбкой ответил Рафаэль и, положив серьгу на столик, тут же занялся второй. — Мне не хочется, чтобы ты снова потеряла сережку.
 Джессика почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.
 — Нет, не надо, правда… — прошептала она чуть слышно, выпуская его руку.
 — А я хочу, — сказал он негромко, но настойчиво. — Хочу ухаживать за тобой, заботиться, прикасаться к тебе, обнимать, ласкать, целовать каждый дюйм твоего тела. Вот уже несколько недель, как я не в состоянии думать ни о чем другом.
 Джессика почувствовала, что наполнявший ее жаркий огонь желания вот-вот выплеснется наружу. Ее пылающая кожа стала такой чувствительной, что она ощущала не только тепло его тела, но и малейшее шевеление воздуха в комнате. Когда Рафаэль справился со второй серьгой и наклонился к ее шее, чтобы расстегнуть замок ожерелья, Джессика не выдержала. Порывисто повернувшись к нему, она качнулась вперед.
 Рафаэль шагнул ей навстречу и замер, прижавшись к ней всем телом. От него исходил тонкий дурманящий аромат, и этот знакомый запах подействовал на Джессику как сильнейшее возбуждающее средство. Голова у нее закружилась, странная слабость растеклась по телу, и, чтобы не упасть, Джессика машинально взмахнула руками. Повинуясь не разуму, а одному лишь инстинкту, она опустила руки на его широкую грудь. Это было такое удивительное ощущение — чувствовать его теплое сильное тело, слышать его учащенное дыхание, что Джессика отбросила остатки стыдливости и впитывала его тепло, его запах, наслаждаясь игрой натянутых мускулов под тонкой полотняной рубашкой и прислушиваясь к гулким ударам его сердца.
 В эти секунды он был так близок ей. Джессике вдруг показалось, что он словно маленький ребенок нуждается в ней. И вместе с тем она ощущала его невероятную силу. Его мощная мужская энергия и сила подчиняли ее себе, лишали воли к сопротивлению, но и питали собственное все нарастающее желание. И Джессика сдалась, сдалась без сожалений и дальнейших колебаний. Ее узкая ладонь проникла между пуговицами рубашки, запуталась в упругих и густых волосах на груди и вдруг наткнулась на крошечный твердый сосок.
 Рафаэль судорожно вздохнул, и Джессика в испуге отступила, но ее замешательство продлилось всего какие-то доли мгновения. Прижавшись щекой к его груди, она продолжила свое волнующее путешествие, ища среди густой поросли второй крошечный холмик.
 Неожиданно Рафаэль с силой сжал Джессику в объятиях, так, что она едва перевела дыхание. Погрузив пальцы в ее густые, вьющиеся волосы, он запрокинул ее голову и прильнул к ее губам долгим и страстным поцелуем. Обдавая ее « влажным теплом своего дыхания, он упивался сладким соком, упругой податливостью и нежностью ее губ, и Джессика вдруг почувствовала себя так, как будто она вдруг очутилась в лодке, которую уносит от берегов тропический ураган. Его язык резко наступал и, задержавшись в глубине ее рта, медленно отступал, словно обещая волшебное действо, которое ждало их впереди. Этот чувственный, дразнящий и соблазнительный танец был уже знаком Джессике, но снова и снова она открывала для себя еще не изведанные эротические ощущения. Через его поцелуи в нее вливалось и его жгучее желание, и зов к еще более пьянящим ласкам, к более полному слиянию.
 Нащупав сзади «молнию» на ее платье, Рафаэль расстегнул ее одним стремительным рывком. Освобожденная ткань платья упала с ее плеч, и платье соскользнуло к ногам Джессики и упало на пол тяжелыми складками, и она осталась в атласном маленьком платье, которое надела под свадебный наряд. Руки Рафаэля тотчас легли на его прохладную поверхность и медленно двинулись сверху вниз, словно он получал изысканное наслаждение от прикосновений к тонкому атласу, обволакивавшему ее желанное тело. Его ладони медленно скользили по груди Джессики, задержались на узкой талии и двинулись ниже. Длинные пальцы Рафаэля накрыли собой ее ягодицы и сжались в безудержном порыве желания, как это уже было однажды — в темном патио в Рио.
 Джессика негромко застонала, ибо и она уже начинала изнемогать от желания. Его руки напряглись, поднимая ее от земли, и Джессика невольно вскрикнула, почувствовав, как вминается в ее разгоряченное тело пряжка его ремня.
 Негромко пробормотав что-то по-португальски, он ослабил объятия и опустил Джессику на пол, но тут же наклонился и, легко подняв ее на руки, шагнул в темную спальню, распахнув дверь пинком ноги. Старинная широкая кровать с ее пышно взбитыми перинами была довольно высокой, и, когда Рафаэль опустил свою драгоценную ношу, Джессика почувствовала себя жертвой, лежащей на алтаре и предназначенной на заклание. Но ее ожидание длилось не дольше минуты. Рафаэль бросил на пол пиджак и, торопливо расстегнув пуговицы на рубашке, швырнул ее в угол. Джессика как зачарованная следила за тем, как он расстегивает пряжку ремня и «молнию» на брюках. Сбросив с ног лакированные туфли, Рафаэль стремительно сорвал с себя оставшуюся одежду и опустился на кровать рядом с Джессикой.
 В свете настольной лампы, проникавшем в спальню из гостиной, его тело казалось совершенным, как у большой хищной кошки, бесшумно скользящей в джунглях, — и таким же мощным. Плечи Рафаэля отливали светлой бронзой, и когда он склонился над ней, Джессике показалось, что его глаза светятся в темноте.
 Густая тень легла на ее лицо, и Джессика затрепетала в предчувствии, с новой силой жаждя очутиться в его объятиях, но Рафаэль не торопился. Опираясь на руки, он осторожно лег на нее, давая Джессике привыкнуть к тяжести своего тела, потом сдвинулся чуть ниже, стремясь заполнить каждую впадинку ее тела своим. Выпуклость к впадине, твердое к мягкому, мускул к мускулу, губы к губам, плотно, без малейшего просвета, словно вся поверхность его тела была одним огромным органом осязания, Рафаэль прильнул к ней, словно хотел пробить телесную оболочку и устремиться к ее душе, чтобы слитьсй с ней навеки. Дав Джессике привыкнуть к этой близости, он взял ее руки в свои и, сплетя свои пальцы с пальцами Джессики, поднял ее руки над ее головой. И начал снова целовать ее.
 После бесконечно долгого, головокружительно сладкого поцелуя он оторвался наконец от ее губ. Его жадный язык заскользил вниз, к шее, к нежной ложбинке между ее грудями. Рафаэль тыкался щекой то в одну, то в другую грудь Джессики; выбрав левую, он начал мучительно медленный подъем по ее крутому склону к остроконечной вершине, покрывая ее кожу мириадами поцелуев, лаская языком и игриво покусывая. Покорив одну высоту, он перешел к другой и стал взбираться по ней с тем же неспешным тщанием.
 Джессика не в силах была пошевелиться или уклониться от его ласк, даже если бы она этого хотела. Ее руки были по-прежнему прижаты к подушке за ее головой, а тело Рафаэля припечатало ее к кровати. Джессика чувствовала, как он осторожно сдвигает в сторону мешающий ему шелковый атлас нижнего платья, как мучительно осторожно и медленно мнет и давит ее истекающую влагой горячую плоть, и ее сердце стучало все громче, все сильней.
 Восторженное ожидание, наполнявшее Джессику, как горячий воздух наполняет воздушный шар, до звона натягивая его тонкую оболочку, странным образом смешивалось в ней со сладкой беспомощностью и паникой. Предстоящее страшило ее, и она решила вести себя с предельной осторожностью, оставаясь, насколько это возможно, хозяйкой положения, однако глубоко внутри ее зрело инстинктивное знание, что Рафаэль никогда не причинит ей физической боли. Знание превратилось в уверенность, и Джессика даже была тронута тем, каким внимательным он может и хочет быть с нею, но все эти мысли очень скоро исчезли, надежно погребенные под ворохом новых, небывалых ощущений, сквозь которые Рафаэль вел ее к сияющей вершине, к удивительному чуду, которое по-прежнему маячило впереди.
 Он слегка пошевелился и, опираясь на одну руку, второй рукой обнажил живот Джессики и принялся покрывать его быстрыми, легкими поцелуями, так что она чувствовала на коже горячую влагу его дыхания. Неожиданно язык Рафаэля нырнул в ямочку на животе и, ненадолго задержавшись на ее дне, снова выбрался оттуда и медленно, словно улитка, оставляющая за собой мокрый след, стал описывать круги по ее животу, опускаясь все ниже и ниже к влажным истокам ее лона.
 Это было умопомрачительное ощущение, но Джессика, вдруг испугавшись чего-то, попыталась высвободиться. Рафаэль не позволил ей этого сделать. Сильно надавив ей на колени, он заставил Джессику еще больше раздвинуть ноги, чтобы глубже погрузиться в нее.
 — Как сладко! — прошептал он, и Джессика почувствовала, как ее чувствительную плоть закололо сотнями тупых иголочек. — Ты — как глоток прохладной воды в жаркий полдень, как мед с мятой и цветочным нектаром… Я готов пить тебя словно хмельной напиток, от которого кружится голова и по всему телу растекается приятная истома…
 И Рафаэль продолжил свое захватывающее исследование, даря ей такие неземные, волшебные ласки, что очень скоро Джессика позабыла обо всем на свете. Околдованная, оглушенная, она отбросила стыд и открыла ему себя, пропуская его вглубь, и Рафаэль немедля этим воспользовался. Он действовал осторожно и вместе с тем дерзко и решительно. Его губы и его вездесущий язык жгли ее тело, лишали дыхания, рождали в ней огонь чистейшего наслаждения и оглушительной радости.
 Господи, как же ей хотелось почувствовать его внутри себя! Желание слиться с ним было таким всепоглощающим, что Джессика больше не могла сдержать свою страсть. Повинуясь этой потребности, она схватила Рафаэля за плечи и, впиваясь в них ногтями, попыталась направить его.
 Он выпустил ее и, опершись на локоть, стащил с нее нижнее платье, так что из одежды на Джессике остался лишь тоненький пояс и белые чулки, украшенные у лодыжек вышивкой. Положив руку ей на грудь, ощутив под своей рукой биение ее сердца, Рафаэль склонился к ней и, пробежав языком по изгибам ее маленького уха, внезапным словно выстрел движением погрузился в нее так глубоко, что Джессика на мгновение оглохла.
 — Скажи, что ты хочешь меня! — прошептал он.
 Джессика подняла руку и накрыла ею его ладонь, лежавшую у нее на груди. Непонятный страх словно молния пронзил ее, хотя за мгновение до этого она не чувствовала внутри ничего, кроме жгучего желания быть с ним.
 — Зачем? — задыхаясь, спросила она.
 — Я хочу услышать это от тебя. Я должен знать, что между нами существует хотя бы физическое влечение. Скажи, пожалуйста… Для меня это важно.
 — Что, если я… не смогу?
 Она почувствовала, как его мускулы судорожно сжались, напряглись, потом медленно, неохотно расслабились. Он отстранялся от нее!
 — Нет, не уходи! Не надо…
 Какой смысл ей было отпираться, отрицать то, что было очевидно? Это существовало между ними всегда, с самого начала. Не было ничего позорного или низкого в обычной плотской страсти, особенно после того как Рафаэль сам признался, что хочет ее.
 — Я… я тоже хочу тебя, — произнесла Джессика, немея от сладкой боли, разлившейся в теле. — Сейчас. Мне…
 Он не дал ей договорить и, закрыв ей рот горячим и глубоким поцелуем, подсунул руки под ее ягодицы и слегка приподнял ее, готовя Джессику к новому вторжению.
 Это ощущение показалось ей таким изысканно-прекрасным, что у нее захватило дух. Рафаэль был внутри ее, и она почувствовала себя наполненной до краев. Джессика не могла ни думать, ни дышать; она чувствовала лишь, как ее пульсирующая плоть обволакивает его, принимает его как долгожданную награду, а он продолжал наступать, проникая все глубже и глубже.
 Это продолжалось несколько бесконечных секунд. Когда Рафаэль подошел к завершению, Джессика не то всхлипнула, не то вскрикнула, и он, как будто испугавшись, сразу же отступил, но тотчас задвигался неторопливо и мощно, растягивая удовольствие и испытывая ее терпение.
 Подстраиваясь под него, Джессика инстинктивно обвила ногами его бедра, плотнее прижимая Рафаэля к себе. Это движение раскрыло перед ним еще большие глубины, которые он покорил одним судорожным рывком, так что их тела сошлись в еще более близком соединении. На мгновение он задержался в самой глубине, слегка покачиваясь, так что, казалось, в ней уже не осталось пространства, где бы ни торжествовала его плоть. Ее члены отозвались на это движение судорожной дрожью, и Рафаэль снова начал свое уверенное наступление, раз за разом покоряя ее до самых потаенных глубин.
 Его кожа стала влажной и скользкой от пота, и Джессика видела, как заблестели могучие мускулы на его плечах. Грудь Рафаэля вздымалась словно чудовищные мехи, а на лице появилось выражение мрачной сосредоточенности и свирепой жажды. Раскачиваясь в такт его движениям и чувствуя в себе его горячую, напряженную плоть, Джессика внезапно осознала, как внутри ее нарастает новое, незнакомое ощущение, которое по своей силе и интенсивности было бы сродни острой боли, если бы оно не было таким сладостно-захватывающим. Могучее и неостановимое, оно поднималось в ней как приливная волна, грозя затопить ее чем-то, что было очень похоже на любовь. При мысли об этом горло у нее перехватило внезапной судорогой, а глаза защипало от подступивших слез. Еще несколько мгновений, и они пролились, увлажнив ей кожу на висках и тут же затерявшись в шелке ее густых, спутанных волос.
 И вместе со слезами к ней вдруг пришло ощущение легкости, как будто Джессика окончательно сдалась, отворив перед ним ворота своего последнего бастиона, который она защищала изо всех сил, не пропуская его в святая святых своей души, где обитало ее подлинное «я». Он ли одолел ее, или она сама уступила нарастающей в себе нежности — сейчас это было совершенно не важно. Она только почувствовала, как сердце шевельнулось у нее в груди, а кожа запылала от прилива крови, в то время как внутри ее с бешеной скоростью раскручивалась какая-то огромная пружина, которая столько лет оставалась сжатой до опасного предела.
 С невнятным криком Джессика всем телом рванулась вверх, навстречу ему. Ее губы в смятении коснулись его влажного лба, потом прижались к плечу и снова отпрянули, но стоило ей только приоткрыть рот, чтобы схватить глоток воздуха, как губы Рафаэля приникли к ее губам и бешено танцующий язык ворвался между ее влажно блестящими зубами. Не в силах даже застонать от удовольствия, Джессика схватила его за плечи и, впиваясь пальцами в его влажную кожу, задвигалась вместе с ним — вверх и вниз — в мерном, как удары молота, ритме.
 Рафаэль негромко шептал что-то по-португальски, и его слова звучали то как молитва, то как богохульство, то как любовная клятва. Еще никогда его голос не казался Джессике таким чужим — и таким любящим. Она и сама была на грани того, чтобы прошептать ему слова признания, как вдруг Рафаэль изменил темп и задвигался так быстро, что Джессика, ошеломленная внезапностью перехода от мерного биения прибоя к неистовой ярости урагана, почувствовала, как рвутся последние ниточки, привязывавшие ее тело к ее душе и ко всему, что она считала главными составляющими своего собственного «я». Еще несколько мгновений Джессика боролась, но тело ее стало воздушно-невесомым, и она поняла, что взлетает вместе с Рафаэлем над смятыми простынями, над темной спальней, стремительно поднимаясь туда, где в черной пустоте космоса нет ничего, кроме света далеких звезд.
 И вдруг дрожь пробежала по плечам и груди Рафаэля, и, совершив резкое, атакующее движение, он вжался в ее напряженное тело и словно закаменел, хотя его мускулы продолжали судорожно сокращаться. Из горла его исторгся низкий, протяжный стон, и Джессика крепко, обхватив его руками и ногами, с силой прижала Рафаэля к своему лону, которое все еще вздрагивало и пульсировало, продолжая звать его, словно признавая его своей неотъемлемой частью.
 Этот диалог двух душ и двух тел, диалог, во время которого ни один из них не произнес ни слова, и был той самой древней на земле тайной, к которой привела их горячка любовного неистовства. В ней было и обещание скорой весны, и надежда на обильную жатву, и намек на начало чего-то неназванного, что не имеет конца, и ощущение новой жизни, открывшейся перед ними. Это была загадка, которую нельзя, невозможно было разрешить, потому что ни один из них не осмелился бы отправиться на поиски ответа. И все же каждый из них знал, что если они будут любить друг друга долго, то рано или поздно наступит такой день, когда понимание придет к ним изнутри, как озарение, и тогда они смогут посмотреть в глаза один другому и увидеть в них долгожданную истину.
 Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Рафаэль расслабился и, выпустив Джессику, вытянулся на одеяле рядом с ней. Уловив ее протестующее движение, он, однако, снова привлек ее к себе, и Джессика, удобно устроившись у него на плече, перекинула одну ногу через его колени. Тогда Рафаэль повернул к ней лицо и принялся поглаживать ее по голове, убирая с лица пряди длинных густых волос.
 Джессика буквально купалась в его нежности, впитывая в себя ритмичные удары его сердца и движение его груди, которая поднималась и опускалась в такт глубокому и ровному дыханию. Незаметно для себя она уснула, чувствуя, как его руки продолжают обнимать ее, заслоняя от всех напастей и невзгод.
 Когда она проснулась, в спальне было совсем темно. Рафаэль продолжал обнимать ее, и его руки дарили ей уверенность и безмятежный покой, одновременно поощряя ее снова отдаться тлевшему в ней желанию. Заметив, что Джессика пошевелилась, он потянул ее на себя так, что она оказалась сидящей на нем верхом, после чего снова затих. Он ждал, что она предпримет.
 В первое мгновение Джессика не могла ни на что решиться. Но, ощутив под собой его горячую и твердую плоть, она почувствовала, как желание словно электрический разряд пронзило ее.
 Джессика стала сползать вниз, и когда Рафаэль снова оказался внутри ее, она была вознаграждена его облегченным судорожным вздохом. Приподнявшись и откинувшись немного назад, она стала медленно подниматься и опускаться. Почти мгновенно в ней начало нарастать чувственное наслаждение — это было так удивительно и неожиданно, что Джессика, захваченная врасплох, даже не пыталась ему сопротивляться. Вместо этого она стала наращивать темп, склонившись к Рафаэлю и с силой обхватив его плечи, а Рафаэль, помогая ей и поддерживая ее, сначала сжал руками ее грудь, потом переместил руки на ее бедра, вполголоса бормоча какие-то ласковые слова.
 Так она мчалась на нем верхом — дикая и могущественная, как валькирия. Эта неистовая, сумасшедшая скачка продолжалась до тех пор, пока тело ее не заныло от изнеможения. Тогда Рафаэль перехватил у нее инициативу, и Джессику захлестнуло, понесло могучим потоком его страсти, которая наполняла ее непередаваемо дивными ощущениями с каждым ударом, с каждым выпадом, который подбрасывал ее высоко в воздух. При этом он целовал ее, звал по имени, бессвязно выкрикивал какие-то слова, и так — до самого конца, когда темнота рассыпалась перед глазами Джессики мириадами ослепительных огненных брызг.
 Потом она снова уснула в его объятиях, вернее — провалилась в забытье, словно в бездонный колодец, но даже в его кромешном мраке голос Рафаэля и его нежные руки по-прежнему были с ней, и Джессика мимолетно подумала, что это, наверное, и есть счастье.
 Потом Джессика вдруг испугалась, что все это могло ей просто присниться, пригрезиться, и в она страхе открыла глаза. Неужели все это происходило с ней на самом деле? Неужели все это — не сон?
 Ответ она увидела в янтарных глазах Рафаэля, поблескивавших в первых лучах рассвета едва ли не ярче, чем золотой медальон у него на шее. В его взгляде она прочла удовлетворение, нежность и томную ласку и невольно вспыхнула.
 — Похоже, мы составим отличную пару не только в бизнесе, — заметил он, лениво растягивая слова, и, подняв руку к ее волосам, провел пальцами снизу вверх, перебирая ее мягкие шелковистые пряди.
 — А в чем же еще? — спросила Джессика, притворившись, будто не понимает намека. При этом она громко фыркнула, отдувая в сторону упавшие на лицо волосы.
 Он наклонился к ней и поцеловал, прихватив губами ту непокорную прядь волос, которая щекотала ей лицо. Когда он снова заговорил, его голос звучал напряженно.
 — Попробуй угадать, моя маленькая тигрица.
 От этих слов Джессику снова бросило в жар, и она поспешно опустила глаза, не в силах выдержать его взгляд. Вместе с тем желание, которое она испытывала, еще никогда не было таким сильным. Набравшись храбрости, Джессика так стремительно повернулась к Рафаэлю, что ее упругие груди уткнулись в его крепкую грудь. Одновременно рука Джессики совершила дерзкий бросок, и ее пальцы сомкнулись вокруг горячего и твердого символа его мужественности.
 — Зачем гадать, если ответ очевиден? Или ты хотел бы еще раз убедить меня в нашей совместимости?
 Разумеется, он хотел. Доказательства, которые привел Рафаэль, были наглядны и убедительны, хотя сам процесс демонстрации, будучи повторен несколько раз, потребовал времени, сил и значительных затрат энергии.
 За окном снова сгущались сумерки, когда они наконец выбрались из спальни, чтобы как следует поужинать. Их ужин состоял из салата, холодного цыпленка и нескольких сдобных булочек, которые Джессика ухитрилась испечь в духовке в промежутке между поцелуями и другими, более смелыми ласками, которыми они то и дело обменивались. Они как раз заканчивали свой десерт — это было сливочное мороженое с изюмом и ромом у Рафаэля и ванильное под горячим шоколадным соусом у Джессики, — когда за дверью послышался звук шагов. Кто-то решительно и быстро поднимался по лестнице, и не успели они переглянуться, как в дверь позвонили.
 Рафаэль зло выругался, и Джессика, поглядев на него с улыбкой, слегка покраснела. Любуясь расцветающим на ее скулах нежным румянцем, Рафаэль успел подумать, как здорово было бы снова увлечь ее на кровать, чтобы повторить то, что они проделали уже несколько раз, но тут раздался еще один звонок.
 Вскочив, Джессика бросилась открывать, но Рафаэль удержал ее. На ней был только коротенький ночной халатик, в то время как он успел надеть джинсы и натянуть через голову белую футболку.
 — Нет уж, я сам открою, — сказал он решительно. Джессика не возражала, что, учитывая как ее стремление к независимости, так и то, что они находились в ее квартире, было достаточно необычно, и Рафаэль не преминул мысленно это отметить. Ему хотелось считать, что Джессика постепенно привыкает полагаться на него, хотя он и сознавал, что до полного доверия еще далеко. Как бы там ни было, эта маленькая деталь представлялась ему достаточно многообещающей.
 Когда он распахнул дверь, то увидел перед собой Кейла Фрейзера. Троюродный брат Джессики выглядел достаточно смущенным и растерянным, хотя, возможно, всему виной был яркий свет, хлынувший из прихожей. Проморгавшись, Кейл, однако, настолько овладел собой, что сумел пожелать Рафаэлю доброго вечера самым светским тоном, на какой только был способен. Обменявшись с бразильцем крепким рукопожатием, он бросил взгляд за спину Рафаэля.
 — А вот и ты, Джесс! — облегченно воскликнул Кейл. — Моя мать пыталась дозвониться до тебя, но твой телефон не отвечал. Я, конечно, понимаю, но…
 — Что случилось? — побледнев, воскликнула Джессика и приблизилась к двери, на ходу запахивая халат. Этот инстинктивный жест был таким стыдливым, таким целомудренным, что у Рафаэля сжалось от нежности сердце.
 Кейл затряс головой.
 — Не хотелось бы расстраивать тебя в такой день, Джесс, но твой дед… После свадьбы они с Мадлен провели ночь в городе, а утром отправились в «Мимозу». Дядя Клод захотел сам вести машину. Поездка утомила его, и, вернувшись в усадьбу, он сразу же лег вздремнуть. Через два часа Мадлен поднялась к нему. Словом, у него второй инсульт, Джесс. Врачи сказали, что нужно известить всех родственников.
 Лицо Джессики стало белым как мел, но она сумела совладать с собой, не впасть в истерику и не разрыдаться. Впрочем, Рафаэль всегда знал, что стойкости и мужества ей не занимать. Джессика на мгновение прикрыла глаза и спросила:
 — Он все еще в усадьбе?
 — Нет, он в больнице, в Камероне.
 — И ты, конечно, едешь туда?
 Кейл кивнул.
 — Мне нужно только забрать маму, она сейчас в Лафайетте.
 — Ты возьмешь меня с собой?
 Рафаэль с горечью подумал, что Джессика совсем забыла про него — должно быть, в ее мире он все еще занимал довольно скромное место. Шагнув вперед, он спросил у Кейла:
 — В камеронской больнице есть вертолетная площадка?
 — Думаю, да, — ответил тот. — Точно, есть. Они используют ее в особых случаях, когда больного нужно срочно транспортировать в Новый Орлеан или в Хьюстон.
 — Отлично. — Рафаэль повернулся к Джессике. — Я отвезу тебя. Меньше чем через час мы будем на месте.
 — Ты? — Джессика удивленно поглядела на него. — Ты сделаешь это?
 — Мне нужно только позвонить и распорядиться, чтобы приготовили вертолет. А мы немедленно выезжаем в аэропорт.
 — А ты, Кейл? — Джессика повернулась к своему кузену.
 — Мне ведь надо забрать маму, так что летите без меня. Дядя Клод… Для него важнее увидеть тебя, чем меня.
 Боль словно рябь, пробежавшая по воде, на мгновение исказила лицо Джессики. Она чуть заметно пошатнулась и, словно в поисках поддержки, положила руку на локоть Рафаэля. Ее пальцы были холодны как лед, и он накрыл их своей теплой и сильной ладонью. Когда Джессика заговорила, в ее голосе были и доверие, и благодарность, и еще что-то, что затопило его сердце горячей волной.
 — Тогда, — сказала Джессика, неуверенно улыбаясь, — тогда я полечу с моим мужем.
 Рафаэль не сомневался, что она полетит с ним, но, несмотря на это, он почувствовал себя так, словно только в этот момент Джессика стала его женой.




 19


 Как-то незаметно получилось так, что Рафаэль взял все хлопоты на себя. Поначалу Джессика пыталась было возражать — больше по привычке отстаивать свою независимость, чем по существу, — но все его распоряжения были настолько практичны и разумны, что она сдалась. Рафаэль изо всех сил старался сделать все, чтобы облегчить ей жизнь, и Джессика подумала с осуждением, что слишком уж быстро она начала перекладывать свои трудности и проблемы на его плечи. Он чувствовал моменты, когда ей было тяжелее всего, и тогда незаметно протягивал свою надежную верную руку, так что ей не оставалось ничего другого, кроме как опереться на нее. Что же касалось мелочей житейского свойства, то и здесь Рафаэль оказался незаменим. Джессика даже не заметила, как получилось, что он завладел ее сумочкой и легким дорожным чемоданом. Лишь когда он пристегнул к сумочке длинный кожаный ремень и уверенным жестом перебросил ее через плечо, Джессика невольно подумала, что ему, похоже, абсолютно все равно, как он выглядит с дамской сумкой и что могут подумать окружающие.
 Вместе с тем Джессика мгновенно и сильно реагировала на каждое его мимолетное прикосновение — так сильно, что это даже тревожило ее. Да что там прикосновения — одного сознания того, что он идет с ней рядом, было достаточно, чтобы Джессика испытывала одновременно и удовольствие, и странную гордость.
 В то же время ей хватило наблюдательности и здравого смысла, чтобы по достоинству оценить усилия, которые он прилагал, стараясь держать себя в руках. Джессика уже убедилась, что по характеру Рафаэль был человеком страстным, глубоко чувственным, и все же в эти тяжелые для нее минуты он ни разу не заявил свои права на ее время или внимание. Подобная самоотверженность глубоко тронула Джессику, и ей даже захотелось как-то выразить ему свою благодарность за его заботу и сострадание, но она не посмела. И главным, что мешало ей, были назойливые мысли о том, что здоровье Клода Фрейзера, возможно, волнует Рафаэля не меньше, чем ее — хотя и в силу причин совершенно иного свойства.
 Джессика уже знала, что Рафаэль ничего не делает без веской причины. И об этом она должна была постоянно помнить, чтобы не подпасть под абсолютное влияние его сильной и властной натуры, равно как и богатого сексуального опыта.
 Конечно, проще всего было прекратить сопротивление и упасть в его любящие объятия, дарившие ей такое глубокое ощущение безопасности и комфорта. Но это могло оказаться роковой ошибкой. Джессике пришлось самым решительным образом напомнить себе, что никакой любви между ними нет и никогда не было и что все дело — в латиноамериканской традиции, в подчеркнуто рыцарском, чуть-чуть наивном отношении к женщинам, которое, если содрать с него красивую шелуху, по сути, является лишь отношением собственника к своей вещи. Слава Богу, она в этом разобралась, но если она не будет осторожна, то ловушка захлопнется, и тогда она просто-напросто задохнется в паутине его предупредительности и внимания.
 Как ни странно, но при всем при этом Рафаэль напоминал Джессике ее собственного деда. Они были два сапога пара: сильные, спокойные мужчины, уверенные в себе и своем месте в жизни. Оба умели приспосабливать обстоятельства к своим нуждам, оба были нетерпимы к тем, кто проявлял нерешительность или боялся рисковать. Вместе с тем и старый Клод Фрейзер, и Рафаэль Кастеляр были не чужды состраданию, помогая тем, кому обстоятельства не слишком благоприятствовали. Они знали и что такое ответственность и, беря то, что им хотелось, без жалоб и нытья платили за это полной мерой. Что касалось женщин, то и тот и другой отдавали им должное, но ни Рафаэль Кастеляр, ни Клод Фрейзер никогда не позволяли им вмешиваться в свои дела.
 Так она мысленно сравнивала двух мужчин, пока вертолет летел над огнями, светящимися внизу, и эти мысли помогали Джессике отвлечься и сдержать страх перед тем, какое известие может ждать ее в больнице. Оба они — и дед и Рафаэль — были так дороги ей в эти минуты, так много значили для нее, что она даже на мгновение не могла себе представить, что может их потерять — сейчас или когда-либо в далеком будущем.
 Перед ее мысленным взором замелькали картины, воспоминания далекого детства. Джессика увидела деда и себя сидящими на передней веранде старой усадьбы. В саду бушевал тропический ураган, принесшийся с просторов Мексиканского залива, и Клод Фрейзер учил ее не бояться ни молнии, ни грома. Потом Джессика вспомнила, как дед кутал ее в свой старый теплый халат, когда темными зимними утрами они вдвоем готовили на кухне кофе. А какой замечательный кукольный домик с крохотной, почти что настоящей кухонькой дед построил для нее на заднем дворе, когда ей было десять! Какие чудесные бриллиантовые сережки в форме ландыша он подарил ей на Рождество, когда Джессике едва исполнилось пятнадцать, и как он волновался, понравятся ли они ей. А она надела их и сразу почувствовала себя совсем взрослой… И ведь это он научил ее водить машину, дав ей первые уроки на старой дороге. Дед, конечно, ворчал и придирался, но не пропустил ни одной мелочи, и это ему она должна быть благодарна за то, что за все годы с ней ни разу не приключилось ничего серьезного.
 Порой Джессике казалось, что, занимаясь с ней, дед пытался исправить все те ошибки, которые он допустил, воспитывая Арлетту. Во всяком случае, Клод Фрейзер уделял Джессике гораздо больше времени и внимания, чем он мог — или хотел — потратить на свою родную дочь. Да, он подавлял в Джессике чувственность всеми доступными ему способами, но не потому ли, что видел в сексе главную причину вызывающего поведения Арлетты?
 Другой причиной настороженного отношения деда к любовным утехам была, несомненно, его жизнь с Мими Тесс. Ее огненный темперамент и настойчивая требовательность приучили Клода Фрейзера к осторожности, навсегда отвратив его от крепких привязанностей и слишком горячих чувств. Пожалуй, и на Мадлен он женился только потому, что при всей своей внешней привлекательности она была слишком уравновешенна и слишком сосредоточена на своей персоне, чтобы смущать его покой излишним вниманием и страстью.
 И все же, подумала Джессика, дед мог ошибаться в оценке своей нынешней жены. Мадлен могла быть натурой более темпераментной, чем казалось на первый взгляд. Она, во всяком случае, не особенно удивилась бы, если бы молодая жена старого Клода Фрейзера нашла возможность утолять свои желания на стороне.
 Кто удивил Джессику по-настоящему, так это Кейл. Она всегда считала его человеком, наделенным достаточным количеством здравого смысла и благоразумия, чтобы удержаться от интрижки с супругой собственного дяди. А заниматься этим в усадьбе, где их в любую минуту могли обнаружить, было просто глупо. Интересно, задумалась она, каково-то Кейлу сейчас, после этого последнего инсульта?
 Вертолет тем временем спикировал к земле, и Джессика машинально удивилась, как быстро они добрались. По посадочной площадке гулял прохладный ветер, который дышал болотной сыростью. Плотная серая пелена тумана, беззвучно и грозно наползая из темноты, медленно плыла вдоль высокого фундамента больничного здания, застилала огни на автостоянке и льнула к занавешенным окнам первого этажа, отчего окружающее показалось Джессике призрачным и нереальным, словно — как и ее дед — все здесь было уже почти не связано с землей.
 Когда Джессика и Рафаэль вошли в комнату для посетителей в отделении интенсивной терапии, с жесткого пластмассового кресла им навстречу поднялась Мадлен. Джессика сразу засыпала ее вопросами, но она только покачала головой. Старый Клод Фрейзер был едва жив; если верить врачам, ему оставались считанные часы, а может быть, и того меньше. К нему никого не пускали, и им оставалось только надеяться, что он дотянет до утра, когда к нему могут пустить посетителей.
 К счастью, с одной из ночных сиделок Джессика когда-то ходила в воскресную школу, а другая была женой одного из капитанов «Голубой Чайки». Джессике даже не пришлось просить, чтобы ей разрешили увидеть деда. Тем не менее эта привилегия распространялась только на Джессику.
 Так что Рафаэлю и Мадлен пришлось остаться в комнате ожидания. Джессика же в сопровождении сиделки прошла сквозь широкие двойные двери.
 Отделение интенсивной терапии было наполнено гудением медицинских аппаратов и гулом голосов, однако эти звуки казались приглушенными, словно из неосознанного почтения к смерти, которая неслышно витала где-то рядом. Из десятка полубоксов, отгороженных прозрачными пластиковыми занавесками, были заняты только пять, а тот, в котором лежал дед Джессики, находился прямо напротив сестринского поста.
 Даже после первого удара, приковавшего его к инвалидному креслу, Клод Фрейзер оставался внушительной фигурой, и его властное присутствие неизменно ощущалось всеми домашними. Теперь же он как будто усох, съежился, словно его несгибаемый дух уже покинул тело, оставив на земле ненужную бренную оболочку. Лицо его было землисто-серым, и только вокруг губ и носа проступала восковая желтизна, которая напугала Джессику сильнее, чем его трудное, редкое дыхание. И все же, когда дед взял ее за руку, в его бессильных, как у новорожденного младенца, пальцах еще ощущалось знакомое, родное тепло, которое Джессика так хорошо помнила.
 — Дедушка?
 Его ресницы чуть заметно дрогнули, но это был единственный признак того, что он ее слышит, и Джессика почувствовала, как острая жалость пронзила ее сердце. Как получилось, что он состарился, а она и не заметила? Когда он успел стать таким слабым и беспомощным? Сколько Джессика себя помнила, дед всегда казался ей сильным, несгибаемым, упорным, и никогда — даже после первого инсульта — она не допускала мысли, что он может умереть. И вот теперь она должна взглянуть правде в глаза.
 — Дедушка? Это я, твоя Джесс…
 Снова никакого ответа. Минуты тянулись бесконечно, мучительно медленно. Подошла дежурная сиделка и, проверив рефлексы, снова ушла, оставив их вдвоем. Мерно отсчитывая секунды, капал физиологический раствор в капельнице. Где-то за стенами больницы завыла сирена «скорой»
 — завыла и затихла вдали. Зашуршали на сквозняке пластиковые занавески, и на Джессику пахнуло больничными запахами — дезинфекцией, остывшим кофе и человеческим горем.
 — Дед, ты меня слышишь?
 Веки Клода Фрейзера дрогнули. Дед открыл глаза, но Джессике показалось, что он не видит ее — взгляд его был отсутствующим. Чуть слышный, похожий на шелест бумаги, голос произнес:
 — Джесс? Это ты?
 — Да, дедушка, это я. Я здесь, с тобой. Я приехала как только узнала…
 — Я знал, что ты приедешь. Ждал тебя… должен был дождаться… — старик внезапно замолчал и наморщил лоб, словно потерял нить разговора и тщился вспомнить, что же он хотел сказать.
 Сжимая в руках его сухую, как пергамент, ладонь, Джессика наклонилась ближе.
 — Не важно. Не думай об этом. Тебе надо отдохнуть. Клод Фрейзер чуть заметно дернул головой, и в его поблекших глазах отразилось что-то похожее на отчаяние.
 — Не говори никому. Ты… Только ты должна знать…
 — Ты хотел сказать что-то о «Голубой Чайке»? — Джессика видела, что дед слишком волнуется, поэтому единственное, что она могла для него сделать, это помочь ему сказать то, что он хотел.
 — Нет. Я… — Его черты дрогнули и разгладились, словно он хотел улыбнуться. — Фотографии… Ты знаешь, о чем я говорю.
 Джессика замерла как громом пораженная.
 — Фотографии? — повторила она чуть слышным шепотом.
 Клод Фрейзер задышал тяжело, словно все оставшиеся силы ушли у него на то, чтобы вспомнить, о чем он хотел сказать. Его голова дрогнула на подушке, чуть повернулась, и старик встретился с Джессикой глазами. Постепенно взгляд его прояснился, и он заговорил вновь:
 — Должен был сказать давно… но не смог. В сейфе… под замком. Я видел только одну — не мог смотреть.
 Джессика не в силах была выдерживать его пристальный, исполненный отчаяния взгляд. Мысли у нее в голове перепутались, а горло словно сжимала невидимая рука.
 — Откуда? — произнесла она наконец.
 — Не важно. Ты должна поехать… и взять их. Уничтожить.
 — Да, конечно, не волнуйся… — Горло у нее снова перехватило, на этот раз — от боли и стыда. Глядя в пол, она сказала:
 — Я… Мне очень жаль, дед. Я этого не хотела. Просто не знаю, что со мной произошло. Меня… — Она замолчала, крепко сжав губы, потом вдруг добавила:
 — Прости меня, если можешь…
 — Не надо, — еле слышно сказал старик. — Не думай… Я сам должен был их сжечь… а сейчас уже поздно. Никто не должен их увидеть, Джесс. Ты должна… должна быть там первой.
 — Да, я все сделаю. Обещаю, — повторила Джессика, а сама гладила и гладила рукой набухшие вены у него на запястье, словно она могла таким способом загладить свою вину и залечить нанесенную деду рану.
 — Рафаэль… Береги… его.
 — Да-да, не волнуйся. Я все поняла. И не говори больше ничего, — прошептала Джессика, дрожа от стыда и жалости к деду. — Ни о чем не беспокойся. Поспи, нужно сейчас заснуть.
 Глаза старика закрылись. Некоторое время он шумно и хрипло дышал, потом губы его дрогнули, и Джессика услышала:
 — Я горжусь тобой, Джесс. Горжусь…
 Это было так неожиданно, что ее глаза наполнились слезами. Слезы задрожали у нее на ресницах, покатились вниз двумя горячими дорожками, Джессика не знала, отчего она плачет — от любви, раскаяния или от горя.
 Она нашла в сумочке батистовый платок, чтобы вытереть слезы. Платок давно уже промок, а слезы все текли и текли по ее лицу.
 Боль, терзавшая ее, никак не желала успокаиваться. В ней был и собственный страх неизбежной потери, и осознание невысказанной любви, которую питал к ней дед. Но была и еще одна причина — она знает, как попали к деду проклятые фотографии.
 «Берегись Рафаэля!» — сказал ей дед. Значит, Рафаэль солгал ей. Он не был невинной жертвой, случайно попавшей в кадр вместе с ней.
 Это объясняло многое и прежде всего то, почему Клод Фрейзер так неожиданно захотел выдать ее замуж. Он хотел заставить человека, воспользовавшегося ее неопытностью, поступить с ней честно. Он знал, что случилось в Рио, потому что видел фотографии своими собственными глазами. Он видел доказательство ее позора, потому что Рафаэль сам принес ему снимки и потребовал взамен, чтобы старик перестал сопротивляться его предложению об объединении двух фирм. Возможно, он не рассчитывал получить в придачу к «Голубой Чайке» жену, однако, когда Клод Фрейзер стал настаивать, Рафаэль не посмел возразить. Ведь считал же он страсть и целесообразность сторонами одной медали…
 Думать об этом было и больно, и обидно. Но еще тяжелее ей было сознавать, что дед — такой суровый во всем, что касалось вопросов чести, не знающий никакого снисхождения к женским слабостям, — проявил о ней такую неожиданную заботу. И дело было не только в заботе — он продолжал верить в нее.
 Рука деда, которую Джессика продолжала гладить, вдруг дернулась, и она в испуге подняла взгляд. Все тело деда сотрясала дрожь, рот приоткрылся, обнажая десны в страшной гримасе. Джессика забыла обо всем и склонилась над кроватью деда, настойчиво зовя его. Лицо Клода Фрейзера бледнело у нее на глазах, становясь из землисто-серого бескровным и белым, как полотно.
 — Дедушка! Очнись! — сорвалась с губ Джессики исполненная отчаяния мольба.
 И он как будто услышал ее. Лицо Клода Фрейзера расслабилось, страшная гримаса сошла с него, и оно стало спокойным и безмятежным. Дрожь улеглась, а дыхание снова стало редким и почти беззвучным.
 Секунду спустя пластиковая занавеска отодвинулась в сторону, и к кровати подошла сестра. Внимательно поглядев на экраны приборов, установленных в изголовье кровати, она нажала какую-то кнопку и склонилась над стариком, чтобы проверить рефлексы. Оттянув ему веко, она посветила в глаз маленьким фонариком и, обернувшись через плечо, тихо сказала Джессике:
 — Тебе пора идти, милая.
 — Он не… — Джессика так и не смогла закончить фразы.
 — Нет, нет. Похоже, сейчас состояние стабилизировалось. Выглядит он, во всяком случае, не так уж плохо. Если что-нибудь изменится, мы вас позовем.
 Джессика согласно кивнула, но не двинулась с места, продолжая смотреть на неподвижное лицо деда. Она была абсолютно уверена, что, когда его привезли сюда, он уже умирал, но сумел задержаться на этой земле. И сделал это ради нее. Клод Фрейзер ненадолго вернулся с того света, потому что любил внучку и хотел помочь ей. И точно так же сейчас он не хотел, чтобы Джессика видела, как он уйдет навсегда.
 Наклонившись к самому его уху, она отвела со лба деда прядь редких седых волос и прошептала:
 — Я люблю тебя…
 Ей показалось, что в ответ он слабо сжал ее руку своими бессильными пальцами. А может быть, это ей лишь показалось.
 Примерно полчаса спустя, когда они втроем сидели в комнате для посетителей, по внутрибольничной сети объявили «штатную ситуацию номер три». Никто из них не знал, что это значит, но видели, как сестра, до этого спокойно шедшая по коридору, сразу повернулась и поспешила к дверям интенсивной терапии. Туда же торопливо прошло несколько дежурных врачей, и Джессика машинально повернулась к Рафаэлю. Он ничего не сказал, только взял ее руку в свою и крепко сжал, а Мадлен, подавшись вперед, впилась взглядом в розовощекую дежурную за окошком справочной службы.
 Прошло еще немного времени, и из широких дверей отделения интенсивной терапии вышел высокий представительный врач в белом халате. Его лицо было неподвижно-торжественным и подчеркнуто невозмутимым. Бесстрастным голосом он объявил им о кончине мистера Фрейзера. Горестно склонив головы, они внимательно выслушали его. Каждый из них уже знал и без этого, что Клод Фрейзер, президент «Голубой Чайки», покинул этот мир.
 — Я думаю, теперь вся ответственность ложится на нас, — со вздохом сказал Кейл, стоя на верхней террасе «Мимозы». — Вот не думал, что этот день когда-нибудь наступит. Лично мне дядя Клод всегда казался вечным. Я и представить себе не мог, что он может умереть.
 Джессика бросила на Кейла быстрый взгляд. На террасе они были вдвоем, но из комнат долетал приглушенный гул женских голосов, напоминающий шум прибоя в ветреный день. В воздухе витал запах еды — обязательной дани, которую соседи по традиции приносили на алтарь семейной трагедии. С нижней террасы поднимались клубы табачного дыма — там собрались мужчины. Они курили, негромко переговариваясь и сплевывая через перила в сад.
 — Все изменилось, Кейл, — сказала Джессика, вздыхая.
 — Да, — согласился ее брат. — Пока дядя Клод был жив, он всем здесь заправлял, но теперь настал наш черед браться за штурвал. И, признаться честно, я чувствую себя не слишком уютно, поскольку, что бы ни случилось, именно нам придется расхлебывать всю эту кашу.
 — Ну, не совсем. Не забывай, что совсем скоро «Голубая Чайка» объединится с КМК, — сухо напомнила ему Джессика, непроизвольно задумываясь, действительно ли Кейл хотел сказатьто, что сказал. Совсем недавно его замечание прозвучало бы вполне естественно, но только не после того, как аудиторы Кастеляра вскрыли недостачу наличных средств. Кейл либо пытался сделать хорошую мину при плохой игре, либо у него был какой-то свой план, о котором Джессика не имела ни малейшего представления. А учитывая все известные ей обстоятельства, Джессика боялась, что последний вариант ближе к истине.
 Кейл повернулся к ней, и угрюмая улыбка чуть тронула уголки его рта.
 — Я нисколько не рассчитываю на КМК. Меньше всего мне хочется, чтобы эта компания стала для нас палочкой-выручалочкой, с помощью которой мы решали бы все наши проблемы. Насколько я понял, даже при Кастеляре ты будешь руководить «Голубой Чайкой» так, как сочтешь нужным.
 — Черта с два! — отрезала Джессика. Она еще никому не говорила о пропаже двухсот пятидесяти тысяч долларов, таинственно исчезнувших со счета «Голубой Чайки». Отчасти она молчала потому, что в последние дни перед свадьбой у нее не было ни одной свободной минутки, чтобы как следует об этом поразмыслить, но главной причиной того, что она не спешила поднимать эту тему, была надежда, что проблема разрешится сама собой. Увы, этого не произошло, и Джессика подумала, что сейчас уже ничто не мешает ей разобраться в этом вопросе.
 — Тебе известно, что аудиторы КМК выявили у нас кое-какие нарушения?
 — спросила она.
 — Впервые слышу, — нахмурился Кейл.
 — Похоже, кто-то распорядился нашими денежными активами. Ты ничего об этом не знаешь? Кейл еще больше помрачнел.
 — Ты хочешь сказать, что я положил их к себе в карман? — спросил он резко.
 — Я ничего не хочу сказать, но я просто не знаю, что и думать, — откровенно призналась Джессика, чувствуя огромное облегчение от того, что Кейл явно пребывал в полнейшем неведении относительно судьбы пропавших двухсот пятидесяти тысяч долларов.
 — Как я понимаю, речь идет о наличных, а не о ценных бумагах и других нематериальных активах? Джессика кивнула.
 — Как ты думаешь, дед мог осуществить перевод фондов? — спросила она.
 — В последнее время — я имею в виду еще до первого удара — он вел себя странно. Фактически это началось со взрыва нашего судна в заливе. Что он мог сделать с этими деньгами? Куда дед мог их спрятать, если боялся, что…
 — …Что «Голубая Чайка» может пойти ко дну? — закончил за нее Кейл.
 — Не знаю. Конечно, все возможно, но лично я уверен, что даже в этом случае он предпочел бы сражаться до последнего.
 — Нам нужно как можно скорее выяснить, куда девались деньги, — твердо сказала Джессика. — Потому что Рафаэль потребует от нас отчета.
 — Понятно. — Кейл в упор посмотрел на нее. — А я — один из главных подозреваемых? Ты знаешь, Джесс, у меня такое чувство, что кто-то уже давно охотится за моей головой.
 — За твоей?
 — Звучит глупо, да? — Кейл нервно пригладил пятерней свои короткие волнистые волосы, потом с силой потер шею. — Но послушай, ведь это я должен был быть на яхте в день взрыва! Ты сама это знаешь, поскольку я пользовался ею гораздо чаще, чем все остальные. Вы с Кастеляром оказались на борту чисто случайно. А то происшествие в Рио? Я много думал о том, что ты говорила, — ну, насчет того, что эти бразильцы неспроста подошли ко мне в баре отеля, — и пришел к выводу, что ты, возможно, права. Кроме того, эти неприятности с таможней… Ведь кто-то сообщил им, что нужно обыскивать именно наш корабль. Любопытное совпадение, правда? Вернее — цепь совпадений.
 — Но почему — ты? — удивилась Джессика. Кейл угрюмо пожал плечами.
 — Откуда мне знать? Впрочем, возможно, кто-то очень хотел заполучить «Голубую Чайку», поэтому каждый, кто мешал этому, естественным образом превращался в мишень.
 В его словах была несокрушимая логика. Нападение на нее в Рио и в подъезде собственного дома — равно как и все остальное — могло быть частью одного преступного плана. Но кто стоял за всем этим? И чего он надеялся достичь? Кто выигрывал больше всех, если бы «Голубая Чайка» обанкротилась?
 Только один человек.
 Рафаэль был в Рио.
 Рафаэль оказался рядом, когда неизвестный напал на нее в подъезде городского дома.
 Рафаэль был с ней на яхте.
 Рафаэль убедил ее деда, что слияние КМК и «Голубой Чайки» пойдет на пользу обоим предприятиям, и согласился взять ее в жены, чтобы таким образом скрепить сделку. И, заключив этот договор и выкупив закладную, он приобрел «Голубую Чайку» без особого труда и затрат. Никто и не подумал ему сопротивляться.
 Так неужели все, о чем она думала, было спланировано и осуществлено только для того, чтобы дискредитировать в глазах Клода Фрейзера исполнительных директоров фирмы и заставить его сдаться?
 Джессика кое-что знала о головоломных, многоходовых комбинациях, которые конкуренты использовали друг против друга, когда противник был достаточно силен, но Кастеляр безусловно заткнул всех за пояс. Когда-то она сомневалась, что все это может быть правдой. Когда-то, но не теперь. Даже последние слова Клода Фрейзера, сказанные им на смертном одре, обретали зловещий смысл.
 И все же Джессика хотела быть абсолютно, стопроцентно уверенной. Если, конечно, это было вообще возможно.
 Из дома вышли на галерею несколько женщин — две соседки, Мадлен и Зоя. Мать Кейла тут же отделилась от группы и решительным шагом подошла к Джессике и сыну. Незаметно кивнув головой в сторону Мадлен, она заговорила, причем в голосе ее прозвучала неприкрытая насмешка:
 — Поглядите-ка на убитую горем вдову! Вырядилась в черное с головы до пят что твоя ворона и разыгрывает из себя леди-хозяйку. Меня просто тошнит от этого спектакля.
 — Кто-то должен делать это, — спокойно ответила Джессика, едва взглянув в указанном направлении.
 — В таком случае это должна быть ты или твоя мать. А еще лучше — Мими Тесс, ведь она тоже здесь.
 Мими Тесс действительно приехала, правда, благодаря стараниям Арлетты, которая считала, что это будет позором для семьи, если ее мать не пригласят на похороны. Джессика втайне опасалась, что церемония прощания будет для старой женщины слишком тяжелым испытанием, но Мими Тесс пока держалась вполне удовлетворительно. Когда ей растолковали, что, собственно, произошло, она сразу разобралась в ситуации и с тех пор говорила о покойном муже с сожалением и легкой печалью в голосе. Если она и чувствовала горе, то внешне это никак не проявлялось, и Джессика невольно задалась вопросом, в самом ли деле ее бабка настолько оторвана от реальности, как это ей до сих пор представлялось?
 Несмотря на это, она все же решила, что будет гораздо лучше, если Мими Тесс сядет в главной гостиной, принимая соболезнования и беседуя со старыми друзьями. В самом деле, нельзя же было заставлять ее исполнять роль хозяйки в доме, в котором она не жила Бог знает сколько времени!
 Так она и объяснила Зое, которая, нехотя согласившись с ее доводами, продолжала тем не менее в том же духе.
 — Все равно, — решительно заявила она, — Мадлен позорит всю нашу семью. Кто-то должен объяснить ей, что в обществе не принято надевать на себя модерновое ожерелье из гиацинтов — такое большое, что им можно удавить мула, — раньше пяти часов вечера. Да еще на похороны собственного мужа! Кстати, вам не кажется, что за последнее время Мадлен изрядно раздалась в талии? Может быть, она беременна?
 — Ну перестань же, мам! — возмутился Кейл. Зоя смерила сына мрачным взглядом.
 — Ты считаешь, что это невозможно, поскольку Клод лежал больным? Не стоит обманывать себя — он до старости оставался похотливым старым козлом. Кроме того, никто не говорит, что это обязательно должен быть его ребенок.
 — По-моему, ма, ты заблуждаешься, — перебил Кейл мать. — Мадлен всегда была, гм-м… фигуристой женщиной.
 — Ты хочешь сказать, задница у нее была широкая?
 — Нет, просто она была пухленькой, — настаивал Кейл.
 — Ну что ж, будем надеяться, что ты прав. — Зоя с сомнением вздохнула. — Потому что если Мадлен произведет на свет своего ублюдка, это будет последней соломинкой.
 С этими словами она поглядела на Джессику, и в ее глазах вспыхнуло злобное удовлетворение.
 — Могу себе представить, что скажет по этому поводу Арлетта! — добавила Зоя и громко фыркнула.
 Джессика внутренне содрогнулась. Разумеется, она понимала, что именно Арлетта потеряет больше всех, если у Клода Фрейзера появится еще один наследник. С другой стороны, было что-то нелепое и смешное в том, что у ее пятидесятилетней матери появится крошечный сводный братишка, который будет приходиться ей, Джессике, дядей. Впрочем, мысль эта развлекала ее не больше секунды.
 Между тем Зоя, заприметив внизу прошедшего в дом семейного адвоката, поспешно бросилась в погоню. Джессика проводила взглядом ее коренастую, неуклюжую фигуру и нахмурилась. Кейл и Мадлен вместе в саду — эта картина не шла у нее из головы.
 Покосившись на застывшее лицо кузена, Джессика сказала:
 — Как мило, что ты вступился за Мадлен.
 — Ей и так несладко приходится, — отозвался Кейл мрачно и, отойдя от перил, оперся плечом о стену дома. — Кроме того, в ней нет ничего… такого. Ты же знаешь, что она росла в бедной семье; ее отец получал пособие по инвалидности, а мать всю жизнь проработала косметичкой в салоне красоты. Я, во всяком случае, не могу обвинять Мад в том, что она вышла замуж за богатого человека, когда представилась такая возможность. И, каковы бы ни были условия сделки между Мадлен и дядей Клодом, я считаю, что свою часть договора она выполнила до конца.
 — Несколько недель назад Мадлен обронила, что дед пишет новое завещание. Ты не в курсе, что могло измениться? Кейл покачал головой.
 — Наверное, где-нибудь в доме хранится черновик его последней воли, надо только знать, где искать. Но на твоем месте я бы не стал волноваться. Мне кажется, все изменения связаны с тем, что он захотел оставить кое-что и Мадлен. Все остальное должно остаться как было.
 Скорее всего Кейл прав, подумала Джессика. Впрочем, в свое время она это узнает.
 — Удивительно, — снова подал голос Кейл, — что твой Кастеляр по-прежнему здесь. Я-то думал, что он оставит тебя с нами, а сам вернется к делам. Похоже, он всерьез воспринял свои обязанности мужа и зятя.
 Джессика издала невнятный звук, который при желании можно было истолковать как согласие, и огляделась по сторонам. Рафаэля она увидела внизу, во внутреннем дворе — он как раз беседовал о чем-то с местным священником.
 — Может быть, он хочет поскорее закончить с «Голубой Чайкой», чтобы спокойно отчалить к себе в Бразилию и больше к этому не возвращаться? — поинтересовался Кейл.
 — Понятия не имею. Он ничего мне не говорил.
 В голосе Джессики прозвучали горькие нотки, но сдержать себя она не могла. Строго говоря, в последние несколько часов она почти не разговаривала с Рафаэлем. Ей нужно было так много сделать — позвонить друзьям и родственникам, заказать гроб, выбрать для деда костюм и галстук, указать могильщикам место на семейном кладбище и позаботиться еще о множестве других важных мелочей. Джессика знала, что рано или поздно объяснения с человеком, который стал ее мужем, ей не избежать, но боль и обида от его предательства были еще слишком сильны, чтобы она могла спокойно думать о том, что она ему скажет.
 Кейл сделал вид, будто пропустил ответ Джессики мимо ушей, но в его глазах промелькнуло удивление.
 — Я просто хотел раз и навсегда выяснить у него свое нынешнее положение, — сказал он. — Если Кастеляр не нуждается в моих услугах, пусть так сразу и скажет. Это меня не убьет. Честно говоря, я уже давно подумываю о том, чтобы открыть свое дело — маленькую фирмочку, которая бы занималась туристскими круизами вдоль побережья.
 — О, Кейл! Что ты такое говоришь? Кейл натянуто улыбнулся Джессике.
 — Да, конечно, я тоже буду скучать по тебе, сестренка, но «Голубая Чайка» значит для меня гораздо меньше, чем для тебя. Я не собираюсь посвятить ей всю свою жизнь, коль скоро у меня есть и другие возможности.
 Слова Кейла то и дело вспоминались Джессике на протяжении всего дня, и каждый раз она с грустью думала о том, что стоило деду умереть, как все начало стремительно и неудержимо меняться. А это, в свою очередь, только усиливало ее собственные боль и неуверенность.
 К счастью, ей некогда было сосредоточиться на своих переживаниях. Похороны и все с ними связанное отвлекали Джессику, не оставляя ей ни одной свободной минуты. Искреннее участие друзей и соседей, их соболезнования, проникновенные слова скорби, дружеские объятия и воспоминания о Клоде Фрейзере, его благородстве и щедрости, растрогали Джессику до слез, так что под конец она уже не рисковала отходить слишком далеко от комода, в ящике которого лежали свежие носовые платки. Несколько раз она с неудовольствием ловила себя на том, что слишком часто оглядывается, ища глазами Рафаэля. Как бы там ни было, сознание того, что он где-то рядом, и его молчаливое одобрение дарили Джессике новую уверенность в себе, поддерживая ее в самые трудные минуты. Несколько раз, перехватив ее взгляд, Рафаэль сам подходил к ней с советом или помогал выпутаться из объятий какой-нибудь дальней родственницы или знакомой, которая уже приготовилась проплакать на груди у Джессики весь остаток дня. Она была благодарна ему за то, что он ничего от нее не требовал и не давил на нее, но вместе с тем Джессика знала, что вечно это продолжаться не может. Многое, еще очень многое должно было измениться после похорон.
 Во время заупокойной мессы, которую служили в маленькой часовне при кладбище, Мими Тесс все-таки разрыдалась. Это было душераздирающее зрелище, и Джессика едва сдержалась, чтобы не заплакать самой. Слезы — быстрые и блестящие, как капельки ртути, — катились по пергаментному лицу Мими Тесс, а узкие костлявые плечи вздрагивали от безутешных рыданий. Ее горе казалось Джессике тем более трагическим, что она хорошо знала, сколько лет — бесконечно долгих лет, вместивших в себя уязвленную гордость, измену, обиды, гнев, сомнения, страхи, безумие и отчужденность, — словно каменная стена или неодолимая пропасть разделили ее бабушку и Клода Фрейзера, этих двух людей, когда-то любивших друг друга.
 Хрупкая фигура Мими Тесс вдруг расплылась перед глазами Джессики, и она поняла, что тоже плачет.
 И вот все осталось позади. Была прочитана последняя молитва, произнесены последние прощальные слова, а на крышку гроба легли последние цветы. Потом гроб вынесли из часовни и опустили в могилу, и родственники, бросив в отверстую яму по горсти земли, вернулись в усадьбу, предоставив служащим похоронного бюро заканчивать свою работу.
 Еще через несколько часов была налита и выпита последняя чашка кофе, съеден последний кусок пирога, и последний из дальних родственников, распрощавшись, отбыл восвояси. В «Мимозе» остались только члены семьи, большинство из которых собиралось провести здесь ночь, ибо возвращаться в Новый Орлеан и Лафайетт было слишком поздно.
 Острое желание сбежать от всех сочувствующих и сокрушавшихся выгнало Джессику из дома. На сад уже опустились безмолвные фиолетовые сумерки, но темнота не была ей помехой, ибо Джессика знала здесь каждый камень и каждое дерево. Пройдя старый сад насквозь, она свернула на тропинку, которая вела к кладбищу. На кладбище было уже безлюдно, и свежий могильный холм был заботливо обложен свежим дерном и завален цветами.
 Прохладный морской ветер с залива бережно раскачивал кроны дубов и кедров, росших по периметру заржавленной чугунной ограды кладбища, и негромко шелестел лентами и хвоей венков, стоявших на проволочных подставках. Наклонившись к могиле, Джессика взяла на память одну из желтых роз, лежавших в ее в изголовье, и выпрямилась, вертя цветок в руках.
 Она чувствовала себя так, словно из ее жизни безвозвратно ушло что-то важное, что-то, что поддерживало и направляло ее. Как странно было думать о том, что из мира ушел единственный человек, который осуждал ее опрометчивые поступки и ругал за ошибки. У нее не осталось никого, кто хвалил бы ее за удачи или просто стоял за спиной. Никого, кому бы она могла доверять…
 — Можно мне разделить с тобой вечность, Джесс? Ты не возражаешь?
 Джессика резко повернулась. Она думала, что она здесь одна, и раздавшийся за спиной низкий, глухой голос, который она в задумчивости не узнала, напугал ее. Но это оказался всего-навсего Ник. Засунув руки глубоко в карманы, он медленно приближался к ней, и по лицу его блуждала странная, невеселая улыбка.
 Брови Джессики удивленно приподнялись, и Ник это заметил.
 — Мне хотелось бы, чтобы когда-нибудь меня тоже похоронили здесь, — пояснил он. — И, поскольку ты в конце концов станешь здесь хозяйкой, я хотел попросить, чтобы ты зарезервировала за мной местечко.
 Он не шутил, и Джессика спросила:
 — Но… почему?..
 Ник отвернулся и поглядел туда, где за оградой, за могучими столетними дубами, колыхалось невидимое в темноте море зеленой травы, протянувшееся от шенье до самого залива.
 — Здесь так тихо и спокойно. — Он пожал плечами и снова повернулся к ней. — Я знаю, ты позаботишься обо мне. Кроме того, я всегда чувствовал себя так, словно здесь мой родной дом, и другого у меня нет. И мне хотелось бы, чтобы здесь у меня был свой кусочек земли, хотя бы он и был размером три на шесть футов.
 Джессика пристально всмотрелась в его лицо и увидела в чистых голубых глазах Ника такую неподдельную искренность и боль, что у нее с новой силой защемило сердце. Что ж, решила она, пусть кое-кому из домашних это не понравится, но им придется с этим смириться.
 — Почему бы нет? — сказала она и неожиданно для себя улыбнулась Нику.
 — Я знал, что ты поймешь. Ты всегда понимала меня лучше, чем кто бы то ни было.
 Налетевший порыв ветра взъерошил его мягкие, выгоревшие на солнце светлые волосы, а поднятый воротник куртки затрепетал у плеча словно крыло чайки. Ник чуть поежился, и Джессика, наклонив голову, спросила:
 — Надеюсь, это место тебе понадобится не скоро?
 — Бог мой, конечно, нет! Просто я подумал, что нет ничего плохого в том, чтобы утрясти этот вопрос… заблаговременно.
 Это верно, подумала Джессика, поворачивая к дому. Все вопросы лучше решать заранее.
 Ник, однако, не двинулся с места и по-прежнему стоял, глядя на могильный холмик у своих ног. Когда Джессика вопросительно оглянулась на него, он сказал:
 — Он был упрямым и вздорным старикашкой со скверным характером, но он был справедливым человеком. Этого у него не отнимешь.
 — Почему ты так сказал? — Джессика даже остановилась.
 — Ему с самого начала не следовало брать меня к себе. И когда он вышвырнул меня вон, он поступил правильно. И все же иногда мне очень хочется… — Ник не договорил, и Джессика увидела, как крепко сжались его губы.
 — Что?
 — Так, ничего особенного. — Ник поднял голову и повернулся к ней. — Идем в дом, — сказал он. — Собственно говоря, я специально шел за тобой
 — адвокат собирается огласить завещание.
 — Ты шутишь! — воскликнула Джессика, не веря собственным ушам.
 — Нет.
 — Но почему?.. Ведь деда едва-едва успели похоронить. Неужели у него не хватает такта, чтобы не спешить с формальностями?
 — По правде говоря, я думаю, что это твоя тетка Зоя мутит воду. По-моему, она еще вчера обо всем договорилась с адвокатом. Впрочем, Геберт говорит, что он все равно хотел собрать вас вместе, пока вы не разъехались по своим медвежьим углам.
 — Ну прямо как в кино! — едко заметила Джессика. Сама она думала, что все будет так, как предполагала накануне Арлетта. Согласно ее плану она и Джессика должны были отправиться к адвокату в контору только в конце будущей недели, чтобы спокойно, без помех обсудить с ним последнюю волю покойного. Меньше всего Джессике хотелось, чтобы завещание деда было оглашено сегодня, в присутствии всех заинтересованных лиц, ибо она предвидела, что за этим неизбежно начнутся трения и взаимные упреки, которые вполне могут кончиться крупным семейным скандалом.
 — Держись, Джесс, — подбодрил ее Ник, сверкнув зубами. — Закон штата Луизиана предельно точен и сух, когда речь идет о завещании. Как ты думаешь, будет очень жарко?
 Джессика не ответила. Ник и сам понимал, что без обид дело не обойдется.
 Энсон Геберт ничем не напоминал сухого и чопорного служителя закона. Он был лыс, круглолиц и полон и постоянно вытирал потное лицо смятым носовым платком. Джессика знала, что по характеру он человек скорее мягкий и сердечный, что он любит вкусно поесть и питает слабость к утиной охоте. Кроме того, адвокат был примерным семьянином: пятеро его сыновей уже учились в университете штата, а он по-прежнему, не пропуская ни одной субботы, водил свою сорокапятилетнюю жену в дансинг или в кафе.
 Его отношение к своим профессиональным обязанностям было весьма своеобразным. Для Энсона Геберта закон являлся святыней, но это не мешало ему трактовать его отдельные положения, сообразуясь с понятиями справедливости и — в редких случаях — со своими представлениями о дружбе. И хотя толстяк любил поговорить, более надежного человека в том, что касалось чужих секретов, трудно было себе представить. Все это позволяло ему, по его собственному признанию, крепко спать по ночам, не мучаясь угрызениями совести.
 И все же сегодня Энсон Геберт нервничал, пожалуй, больше обычного. Дождавшись, пока все рассядутся вокруг длинного стола в гостиной, он достал конверт с завещанием и стал читать, и Джессика заметила, что листы бумаги дрожат в его руках. Да и речь адвоката была, против обыкновения, торопливой и невнятной, словно он торопился выложить все и покончить с этим неприятным делом до того, как кто-нибудь сообразит, что, собственно, он сказал.
 Суть завещания, впрочем, была очевидна. Первая жена Клода Фрейзера Мария Тереза Фрейзер, урожденная Дьюколетт, должна была и дальше получать свое нынешнее содержание и прочие выплаты из специального попечительского фонда, учрежденного Клодом Фрейзером после развода. Вдова Клода Фрейзера, Мадлен Кимбол Фрейзер, получала пожизненное содержание из другого фонда, учрежденного ее покойным супругом незадолго до смерти. Выплаты могли быть прекращены только в случае, если она вторично выйдет замуж; при этом в завещании специально оговаривалось, что-упомянутая Мадлен Фрейзер не может претендовать ни на часть усадьбы, ни на долю в прочем движимом и недвижимом имуществе покойного.
 Арлетте Фрейзер Мередит Вебер Каво Гэррет, единственной дочери покойного, достались фамильные драгоценности семьи Фрейзеров, коллекция редких монет и другие ценности, «находившиеся в ее личном владении на момент смерти завещателя». Кроме того, к ней переходила третья часть от семидесяти пяти процентов акций компании «Голубая Чайка. Морские перевозки и фрахт, Инк.», принадлежавших покойному. Эти акции, однако, должны были быть собраны в особый фонд и переданы в доверительное управление внучке завещателя, Джессике Мередит Кастеляр. Упомянутая внучка дополнительно получала другую треть от семидесяти пяти процентов акций, а также дом в Новом Орлеане и участок земли на Дубовой гряде с находящимися на нем строениями, известный под названием усадьба «Мимоза».
 Последняя треть акций, принадлежавших завещателю, передавалась, согласно его воле, сыну Луиса Фрейзера и Марии Терезы Дьюколетт Фрейзер, законно усыновленному покойным Клодом Фрейзером и получившему имя Николаса Фрейзера.
 На этом адвокат закончил чтение и принялся торопливо запихивать бумаги обратно в конверт, а в гостиной установилась мертвая тишина. Ник, Ник тоже получил в наследство долю в «Голубой Чайке»! И он оказался сыном Мими Тесс и Луиса Фрейзера. Поскольку последний был мужем Зои и отцом Кейла, это означало, что Ник и Кейл — сводные братья по отцу. Кроме того, Ник и Арлетта тоже были сводными по матери, и, следовательно, Ник приходился Джессике дядей. Как только Джессика поняла это, она потрясенно вдохнула воздух, да так и замерла с открытым ртом, позабыв выдохнуть.
 Внезапно Зоя пронзительно вскрикнула откинулась на спинку кресла, прижимая ладонь к своей полной груди. Ее глаза сверкали злобой, а лицо стало таким белым, словно она увидела привидение.
 — Что за черт!.. — воскликнул Кейл и привстал, а Мадлен, сидевшая рядом с ним, покраснела и опустила глаза.
 Джессика посмотрела на бабушку. Мими Тесс, бледная как полотно, забилась в самый дальний угол дивана и, часто моргая, мяла в руках платок. Неподалеку от нее Ник откинулся на спинку кресла, а его мрачное лицо и устремленный в сторону взгляд яснее ясного говорили, что он почти не удивлен — во всяком случае, не так сильно, как остальные.
 Из всех присутствующих только Рафаэль казался спокойным, но Джессика чувствовала, что он предельно собран и внимательно следит за драматическим развитием событий.
 — Я подозревала! — возопила Зоя, заламывая руки. — Я подозревала, но не могла знать наверняка, потому что никто мне ни слова не сказал, даже не намекнул. А почему? — Она обвела собрание взглядом, исполненным ненависти и злобы. — Да потому что вы все щадили непомерное самолюбие Клода! Он бы не выдержал, если бы кто-то узнал, что его драгоценная женушка напропалую гуляет с его собственным племянником, который на десять лет моложе его!
 Мими Тесс негромко ахнула и прижала руки к лицу. Кейл бросил на нее быстрый взгляд и заговорил растерянным, срывающимся голосом:
 — Я не верю этому! Никогда не поверю!
 — А я — верю! — крикнула его мать. — Сердце мне давно подсказывало, что здесь дело нечисто. Я всегда знала, что мой муж погиб, потому что у него хватило смелости бежать с женой собственного дяди.
 — Разве это Мими Тесс была с отцом, когда он погиб? — Кейл удивленно затряс головой. — Я всегда думал, что это была какая-то актрисочка.
 — Ну подумай сам, где мой Луис мог встретиться с какой-то там актрисой? Это была просто ложь, сказка, придуманная для того, чтобы скрыть настоящих виновников. И в особенности Клода, потому что я уверена
 — это он столкнул машину Луиса с дороги и убил его.
 — Хватит! — рявкнула Арлетта. — Все это чушь собачья, и я не желаю больше выслушивать ваш бред.
 — Бред, вот как? — Зоя коротко, зло рассмеялась. — Если ты все еще думаешь так, то посмотри на свою дорогую мамочку!
 Взоры всех присутствующих машинально обратились к Мими Тесс. Она тихо плакала, низко поникнув седой головой, словно побитая градом лилия, и слезы текли между ее судорожно прижатыми к лицу пальцами. Ее негромкие рыдания буквально рвали душу, и Арлетта неловко пошевелилась, словно хотела утешить мать, но не знала как. Джессика опередила ее. Проворно вскочив с кресла, она опустилась рядом с бабушкой на диван и нежно обхватила руками ее узкие, вздрагивающие плечи. Ник, приблизившийся к дивану с противоположной стороны, опустился на колени и взял руки матери в свои.
 — Не плачьте, maman, — проговорил он низким, вибрирующим голосом, и в его устах жеманное французское обращение прозвучало как знак ласки и любви. — Пожалуйста, не надо. Все хорошо. Теперь больше не о чем плакать.
 Зоя смерила его презрительным взглядом и разразилась хриплым каркающим смехом.
 — Действительно, вы сумели урвать такой жирный кусок, что плакать и вправду не о чем.
 — А ну заткнись! — не выдержала Арлетта. — Тебе-то что с того? Разве ты от этого что-то теряешь? Лицо Зои из белого стало свекольно-красным.
 — Я потеряла мужа, разве нет?
 — Это вовсе не удивительно при такой жадности и такой непроходимой глупости, — парировал Арлетта. — Ради Бога, Зоя, перестань скулить и возьми себя в руки. Надо жить дальше.
 — Ага, и завести себе еще десяток мужей. Или не мужей, а просто любовников, как кое-кто из нас! — выкрикнула Зоя и добавила самым ядовитым тоном:
 — Прости, Арлетта, но твой пример мне что-то совсем не по душе!
 Арлетта сухо рассмеялась.
 — Можно подумать, что кто-то на тебя польстится. Ты и в молодости-то не могла подцепить никого более или менее приличного.
 От этого оскорбления у Зои стало пунцовым не только лицо, но и шея.
 — Я этого просто не хотела, да! В отличие от тебя я знаю, что такое честь и порядочность, и они не позволяли мне бегать за каждым молодым мужчиной, как делаешь ты и как делала твоя потаскуха-мать! Это же просто позор! Как жаль, что ты не можешь увидеть себя со стороны.
 — Леди, леди, прошу вас, прекратите!
 Это сказал адвокат — сказал весьма поспешно, ибо увидел, что Арлетта с перекошенным от ярости лицом уже встает с кресла. Несколько секунд прошли в напряженном молчании, потом обе женщины обменялись испепеляющими взглядами и, поджав губы, отвернулись друг от друга.
 Пока длилась эта безобразная сцена, Джессика с особенной остротой ощущала присутствие Рафаэля, который наблюдал за происходящим со стороны, и на лице его — так ей, во всяком случае, показалось — все явственнее проступало выражение брезгливого равнодушия. Джессике это было обидно, хотя она и понимала, что ее родственники предстали перед Рафаэлем не в самом лучшем свете. Что он подумает о ее матери и о бабушке? Она никак не могла этого представить, тем более что даже сама для себя Джессика еще не решила, как ей следует ко всему этому относиться.
 Потом мысли ее вернулись к Нику. Если он сын ее бабки и брат ее матери, значит, он приходится ей дядей. Но, будучи сыном племянника Клода Фрейзера, Ник одновременно является ее троюродным братом. Неудивительно поэтому, что дед пришел в такую ярость, когда недавно увидел их лежащими в одной постели. Он-то знал все с самого начала, и вовсе не предпринятое Ником исследование мира чувственности, бывшее, по крайней мере, по-юношески невинным, заставило Клода Фрейзера принять такие крутые меры. Грозная тень инцеста настолько напугала его и смутила его пуританскую душу, что он пошел даже на то, что выгнал усыновленного им Ника из дома.
 Что ж, какой бы невероятной и пугающей ни была правда, узнав ее, Джессика испытала огромное облегчение. Она буквально физически ощущала, как тает, превращаясь в воду, холодная глыба льда, которая камнем лежала у нее на сердце. Теперь она знала, что никакой ее вины в том, что дед выгнал Ника из дома, не было и нет, и непонятный и жестокий поступок Клода Фрейзера перестал отягощать ее совесть.
 Одновременно Джессика не могла не признать, что у ее деда были достаточно веские основания считать всех женщин клана слабовольными и распущенными. Сначала Клода Фрейзера обманула собственная жена, прижив ребенка от его же племянника. Потом его дочь, разочарованная своим первым неудачным браком, пошла по рукам, меняя любовников и мужей, да так и не смогла остановиться, ибо любовь и понимание, которые она искала, всегда оставались где-то за пределами досягаемости. Очевидно, этих двух примеров Клоду Фрейзеру было вполне достаточно, чтобы заподозрить наследственную слабость, передающуюся по женской линии из поколения в поколение.
 Вместе с тем, будучи человеком самодостаточным, не склонным к самокопанию, Клод Фрейзер не мог и не хотел замечать свои собственные ошибки и слабости. Джессика всерьез подозревала, что с точки зрения деда избранной им женщине должно было быть достаточно двух вещей: его любви и сознания того, что он ее любит. Увы, при его загруженности делами он мог уделить своим женщинам лишь малую толику своего времени и внимания. И именно поэтому ни Мими Тесс, ни Мадлен не могли быть уверены в том, что они что-то для него значили. Правда, богатство, которое дед создавал своим трудом, гарантировало им обеспеченное существование, однако они, по-видимому, так и не смогли воспринять эти деньги в качестве символа его любви. Поняв это, Клод Фрейзер почувствовал себя отвергнутым и, оскорбленный в лучших чувствах, ответил тем же.
 Джессика способна была охватить всю картину благодаря тому, что упомянутые события разворачивались на ее глазах на протяжении многих лет. Она понимала, что происходит, благодаря тому, что сама отчаянно нуждалась в любви, и ни деньги, ни престижная работа, ни корпоративные интересы не могли заполнить зияющую в ее душе пустоту. Даже ее собственный брак, основанный на физическом влечении и — в гораздо большей степени — на все тех же меркантильных интересах, не мог дать ей того, чего Джессике так не хватало. Кроме того, к этому браку ее принудили обманом — теперь она знала это твердо.
 Мими Тесс пошевелилась рядом с ней и, вытянув вперед тонкие дрожащие пальцы, коснулась ими лица Ника. Словно слепая, она медленно проводила рукой вдоль его губ, скул, твердого и решительного подбородка, и черты лица Ника чуть дрогнули, выражая одновременно и радость, и боль.
 — Сынок… — прошептали бескровные губы Мими Тесс. — Где ты был, сынок?
 — Неважно, — ответил Ник и, перехватив ее руку, поцеловал сухую прохладную ладонь матери. — Важно, что теперь я с тобой, и мы всегда будем вместе.
 — Они отняли тебя у меня. Они сказали, что ты умер. Я так скучала по тебе, милый. Но я знаю, что не сделала ничего плохого, знаю…
 Она с мольбой поглядела ему прямо в глаза, и ничем не сдерживаемые слезы снова покатились по ее лицу, по шее и закапали на лиф платья.
 На скулах у Ника заиграли желваки, но он не отвел взгляда. Хрипло, но твердо он сказал:
 — Конечно, нет, мама. Я знаю.
 А Джессика, которая молча наблюдала за этой сценой, вдруг почувствовала в горле комок. Какие же страшные вещи люди могут делать друг с другом во имя любви. Когда после побега жены Клод Фрейзер привез ее обратно в Луизиану, Мими Тесс была в коме. Она пролежала в больнице несколько месяцев и перенесла несколько сложных операций, призванных ослабить давление на мозг, явившееся следствием тяжелой травмы головы… Так, во всяком случае, гласила семейная легенда. Должно быть, именно в этот период она и родила сына, Ника, которого Клод Фрейзер сразу забрал у нее. Но было ли это сделано потому, что Мими Тесс уже не могла заботиться ни о себе, ни о ребенке, или это было наказанием?
 Джессика подумала, что ответа на этот вопрос она уже никогда не узнает, да и зачем теперь нужны все эти ответы!..
 — Какой ты красивый, сынок, — шептала Мими Тесс, ласково ероша светлые волосы Ника. — Ты так похож на моего Клода. Правда, я так и не сказала ему о тебе, и это, наверное, тоже было не правильно. Но я была так сердита на него за то, что он наговорил мне всяких вещей. Он не имел никакого права говорить мне такое.
 — Кому ты не сказала о Нике, бабушка? Луису или… дедушке? — в смущении спросила Джессика и наклонилась вперед, чтобы видеть глаза Мими Тесс. — О ком ты говоришь?
 Мими Тесс слегка повернула голову, и ее ищущий взгляд скользнул по лицу внучки.
 — Луис был мне другом. Он смешил меня… и мы вместе смеялись. Разве это так плохо?
 Неужели Мими Тесс хотела сказать, что она и Луис никогда не были любовниками? И что Ник был родным сыном старого Клода Фрейзера? Что ж, в этом не было ничего невероятного. Согласно той же легенде, которую Джессика не раз слышала на протяжении своей жизни, Клод Фрейзер, отправившись в погоню за своей беглянкой-женой и ее предполагаемым любовником, настиг их через неделю с небольшим. Должно быть, он знал почти наверняка — впрочем, и простого подозрения ему было достаточно, — что ребенок Мими Тесс — его собственный. Вот почему он усыновил Ника и дал ему свою фамилию, хотя для остальных обстоятельства его рождения оставались тайной за семью печатями. Но как же Клод Фрейзер мог так обойтись с родным сыном? В этом случае доля в «Голубой Чайке» могла достаться Нику как в качестве компенсации за старое зло, так и по праву рождения.
 Но что способно компенсировать Мими Тесс годы унижений и позора, которые она прожила с клеймом отвергнутой за неверность жены? Что способно вознаградить ее за годы неполноценного, полурастительного существования?
 — Нет, — мягко ответила Джессика. — В этом нет ничего плохого.
 — Все равно, Клод должен был знать. Я должна была сказать ему. Но зачем он так говорил со мной? — Мими Тесс вздохнула, и в этом вздохе прозвучали горечь давних обид и невысказанных сожалений. — Как все это печально. А все его бешеный нрав… да и мой тоже.
 Ее выцветшие глаза снова затуманились, вернувшись к лицу Ника.
 — Старческие бредни, — вполголоса прошипела Зоя.
 — Оставь свое мнение при себе, — осадила ее Арлетта, сопроводив свои слова решительным жестом. — Мама просто устала — ведь ей пришлось столько времени хранить в себе эту тайну. — Она посмотрела на мать и снова отвернулась в смущении, вызванном скорее таким неожиданно прилюдным проявлением любви и привязанности, чем слабостью Мими Тесс. Ее взгляд остановился на Мадлен и внезапно стал пронзительным и острым. Издав яростное восклицание, она, быстро наклонившись вперед и схватив молодую женщину за руку, поднесла ее к свету.
 — Я так и думала! Это кольцо принадлежало моей матери. Отец не дарил его тебе — не мог подарить! Ты сама взяла его. Значит, ты уже залезла в его сейф?
 — Я имею на это право! — возразила Мадлен, залившись краской, и выдернула руку из цепких пальцев Арлетты. — Я — его жена!
 — Была, — поправила Арлетта. — Но ты не являешься наследницей и не имеешь права совать нос в дела, которые тебя не касаются. Меня другое интересует: что еще ты нашла в его сейфе и куда ты все это дела?
 Джессика в отчаянии переводила взгляд с Мадлен на Арлетту и обратно. Как она могла забыть! В сейфе деда лежали эти проклятые фотографии, от которых Джессика должна была избавиться. А она-то думала, что они в безопасности…
 Что ж, значит, она опять ошиблась.




 20


 Уже ближе к полуночи Джессика наконец прокралась под покровом темноты в спальню-кабинет деда, где находился встроенный в стену сейф. Свет она не зажигала, и не только потому, что не хотела привлекать к себе внимание, — он ей был попросту не нужен. Джессика точно знала, где стоят письменный стол, платяной шкаф и широкая старинная кровать на четырех резных столбиках, на которой спали еще ее прадед и прапрадед. Даже недавно появившиеся здесь столики на колесах, на которых Клод Фрейзер держал все, что должно было постоянно находиться у него под рукой, не были для нее серьезным препятствием. Тем более хорошо Джессика знала, за какой картиной скрывается дверь сейфа.
 Она не старалась заранее вспомнить комбинацию замка, но, как только ее пальцы легли на холодный металлический диск с делениями, нужные цифры сами собой всплыли в ее памяти. Послышалась серия негромких щелчков, и облезлая металлическая дверца отворилась с негромким лязгом.
 Кипы бумаг, перетянутых резинками; старая бухгалтерская книга с самодельным коленкоровым корешком; две или три облезлые бархатные шкатулки с драгоценностями; коллекция монет в побитой жестянке из-под табака — все это Джессика могла найти на ощупь даже с закрытыми глазами, но ничего, напоминающего конверт с фотографиями, здесь не было. Тогда она стала вынимать из сейфа бумаги и складывать их на стоящий рядом столик, надеясь найти искомое среди них или под ними. Бумаг оказалось неожиданно много, и Джессика потянулась к выключателю маленькой настольной лампы.
 — Ты не это ищешь? — раздался из темного угла комнаты знакомый голос.
 Рафаэль…
 Сердце в груди Джессики подпрыгнуло так, что она чуть не потеряла сознание и, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, включила свет.
 Рафаэль стоял у окна за портьерой, которая надежно скрывала его. В руке он держал толстый конверт из плотной серовато-желтой бумаги, и взгляд его был угрюмым и мрачным.
 Примерно час назад, отправляясь в ванную комнату, чтобы принять перед сном душ, Джессика оставила его мирно читающим в гостиной на первом этаже, и то, что он вдруг оказался здесь, в спальне деда, она восприняла как самое низкое коварство. Впрочем, по зрелом размышлении она поняла, что удивляться тут было особенно нечему.
 — Если это фотографии, — сказала Джессика сухо, — то да. Именно их я и ищу.
 Рафаэль взвесил конверт на ладони.
 — Скорее всего это действительно они. Правда, я еще не заглядывал внутрь.
 — И, разумеется, ты догадался, где именно они могут лежать, — едко заметила Джессика. Она прекрасно знала, при каких обстоятельствах Кастеляру стало известно, что снимки хранятся в сейфе, но ей хотелось, чтобы Рафаэль сам в этом признался.
 — Нет, ты ошибаешься. Я видел, куда сеньор Фрейзер убрал снимки после того, как показал их мне, — ровным голосом пояснил Рафаэль и, предвосхищая ее следующий вопрос, добавил:
 — У моей матери в спальне стоит точно такой же сейф — его устанавливал еще мой дед. Эта модель была особенно популярна в тридцатые годы. Когда мне исполнилось десять, я научился легко справляться с кодовым замком, хотя комбинация цифр время от времени менялась.
 — Что ж, поздравляю. Ты, видно, был смышленым мальчиком, — желчно сказала Джессика, делая шаг вперед и протягивая руку за конвертом. — А теперь дай-ка их сюда.
 — Минуточку, — возразил Рафаэль и, убрав руку с конвертом за спину, задумчиво посмотрел на нее. — Тебе не кажется, что я тоже имею на них право? Как-никак, моя персона тоже запечатлена на этих снимках.
 — Вряд ли для тебя это имеет какое-то особенное значение, — нетерпеливо ответила Джессика, не убирая протянутой руки.
 — Имеет, и очень большое. — В голосе Рафаэля явственно зазвучали стальные нотки. — Кроме того, я обязан беречь и защищать тебя, а теперь
 — больше, чем когда-либо. Мне будет гораздо проще выполнить эту задачу, если снимки останутся у меня.
 — Я уже давно взрослая и могу сама за себя постоять.
 — Ты собираешься их уничтожить?
 Джессика заколебалась.
 — Мы могли бы сжечь их вместе.
 — Могли бы, — сказал он, и его губы изогнулись в сардонической усмешке. — И, несомненно, нам следовало бы это сделать, но лично мне это кажется трусостью.
 — Скажи лучше, что ты хотел бы сохранить их на случай, если тебе снова понадобится действенное и безотказное средство принудить меня поступать так, как хочется тебе. Что ж, другого я и не ожидала.
 Его взгляд остановился на лице Джессики, и она видела, что зрачки Рафаэля стали крошечными, словно булавочные головки.
 — Что, если они нужны мне в качестве доказательства? — спросил он таким вкрадчивым тоном, что Джессика сразу заподозрила подвох.
 — Доказательства чего? — презрительно бросила она, и ее лицо покрылось краской негодования и стыда. — Твоей победы? Или моей непроходимой глупости и беспечности? Ничего другого эти снимки не доказывают, кроме, пожалуй, того, что бразильские мужчины придерживаются несколько, гм-м… экстравагантного способа знакомиться с женщинами.
 — Они могут служить доказательством того, что ты — страстная, нежная, ласковая и щедрая, — сказал Рафаэль и тут же поправился:
 — Точнее, такой ты можешь быть, когда захочешь.
 — Или когда я слишком много выпью.
 — Ты знала, что делаешь, — с ударением сказал Рафаэль. — Ты знала это и тогда, в Рио, и три дня назад, когда ты отдавалась мне уже как моя жена.
 — Я и сейчас знаю, что я делаю, — проговорила Джессика с ледяным спокойствием. — Ты хотел, чтобы я думала, будто мой дед использовал эти фотографии против тебя. Что он шантажировал тебя ими, чтобы заставить жениться на мне. Что это он и никто иной нанял частного детектива и заплатил ему за эти снимки. Так вот, я уверена, что это не так. Это ты!.. Снимки были сделаны по твоему приказу, ты привез их деду и использовал… как использовал меня.
 — Нет! — резко сказал Рафаэль, и его брови грозно сомкнулись на переносице.
 — Да! — выкрикнула Джессика, едва владея собой. — Все факты говорят против тебя! Ты знал, что я и Кейл все еще в Рио, знал, где мы остановились. Ты подослал тех мужчину и женщину, чтобы завлечь нас на вечеринку, а сам, скрывшись под маской разбойника, старался держаться поближе ко мне, чтобы воспользоваться моментом, когда погаснет свет. Если ты и спас меня от того похотливого идиота, то только потому, что у тебя были в отношении меня собственные планы, которые включали в себя снимки и… и все остальное.
 — И ты веришь во все это?
 Даже в полутьме Джессика увидела, как кровь прилила к его смуглой коже. В такой ярости она Рафаэля еще не видела. Что ж, удивляться не приходилось: он понял, что разоблачен, и ему это очень не понравилось.
 — Почему бы нет? — с вызовом сказала она, упрямо выпятив подбородок.
 — Мой дед почти открытым текстом сказал мне перед смертью то же самое. Правда, я до сих пор ломаю голову, зачем тебе понадобилось жениться на мне, ведь ты своей цели достиг, и дед уже согласился на слияние КМК и «Голубой Чайки»! Впрочем, это частность; что касается остального, то для меня этого более чем достаточно. Все кончено, Кастеляр. Мой дед умер, и сделка расторгнута.
 — И тебе, очевидно, все равно, что могут думать по этому поводу другие, например — я. — Голос Рафаэля прозвучал очень ровно, но под этим внешним спокойствием чувствовалось крепко взнузданное бешенство.
 — Я не хочу быть женой человека, который может позволить себе нечто подобное! — выпалила Джессика. Он улыбнулся напряженно, с мрачной иронией.
 — Что же это за жена, которая обвиняет своего мужа, даже его не выслушав?
 — А что ты можешь сказать в свое оправдание? — спросила она с такой же угрюмой настойчивостью. — Улики слишком сильны, и все они против тебя.
 — О, я мог бы многое сказать, если бы только ты готова была меня выслушать, — протянул Рафаэль.
 — Нет, я не хочу и не буду тебя слушать, — поспешно отказалась Джессика, боясь той силы убеждения, которая заключалась для нее не столько в словах, сколько в звуках его низкого проникновенного голоса. Она уже чувствовала, как ее решимость начинает таять, размываемая его тягучей и плавной речью, словно песчаный берег — приливом.
 Он долго смотрел на нее, и за темным золотом его глаз виднелась напряженная работа мысли. Внезапно черты лица Рафаэля словно окаменели.
 — Не забудь, что фотографии все еще у меня, — напомнил он с угрозой, от которой Джессика невольно вздрогнула. Впрочем, ей удалось довольно быстро убедить себя, что вовсе не страх, а возмущение и гнев заставили ее напрячься.
 — Ну так что с того? — небрежно спросила она. — Это вовсе не значит, что я стану жить с шантажистом из боязни, что он вымажет мне ворота дегтем. Кстати, разве тебе самому не повредит, если все откроется? Я в этом очень сомневаюсь. Когда все узнают, что твоя победа — сплошной обман, от твоей мужской репутации останутся лишь жалкие клочья! У тебя есть только один выход: отдай мне фотографии, и я даю слово, что навсегда уйду из твоей жизни. А «Голубая Чайка»… Что ж, ты победил и можешь распоряжаться ею как тебе угодно.
 — Нет. Я не позволю тебе…
 — Попробуй меня остановить! Да я и не верю, что ты хочешь навязать своей матери такую невестку, как я. Ты только представь себе, каково ей будет узнать, какая я на самом деле!
 — Джессика, прошу тебя! Я вовсе не собирался… — Рафаэль шагнул вперед, протягивая к ней свободную руку.
 — Не прикасайся ко мне! — воскликнула Джессика с истерической ноткой в голосе и поспешно отступила назад. — Я узнала все, что мне хотелось. У меня нет никаких сомнений, что ты собирался быть, мне хорошим мужем, — по крайней мере, по твоим собственным стандартам, — ведь сделка удалась, ты выиграл, и объединение компаний состоится. Однако мне этого мало, мало! Мне нужно кое-что еще, кроме уважения и заботы, которую ты пытаешься мне навязать. Даже страсть и физическая совместимость — это еще не все, Кастеляр! А теперь отдай мне конверт, и мы простимся. И если в тебе осталась хоть капля порядочности, ты немедленно покинешь этот дом.
 Рафаэль снова потянулся к ней, но сдержался и остался стоять на месте. Желтый свет настольной лампы косо падал ему на лицо, и от этого его черты казались особенно резкими. Глаза Рафаэля горели в полутьме словно у ягуара, но в самой их глубине, под расплавленным золотом ярости, Джессика разглядела темный, бурлящий водоворот невероятной муки. Впрочем, все это могло быть лишь игрой света и теней — во всяком случае, полагаться на свои наблюдения и делать из них выводы Джессика не собиралась.
 Несколько мгновений пронеслись в томительном молчании. Потом где-то вдалеке залаяла собака, и Рафаэль переступил с ноги на ногу.
 — Хорошо, я уйду! — сказал он с отчаянием. — Но фотографии я возьму с собой.
 — Нет! — вырвалось у Джессики прежде, чем она сумела совладать с собой.
 — Попробуй мне помешать, — отозвался Рафаэль, почти в точности повторив ее собственные слова. — Но не беспокойся: никто не увидит их, кроме меня. Впрочем, вряд ли ты мне поверишь, верно? — добавил он и, круто развернувшись, пошел к двери. На пороге Рафаэль, однако, оглянулся, и Джессика увидела, что лицо его стало замкнутым, а взгляд — непроницаемым.
 — По крайней мере, — сказал он, — у меня будет сувенир на память.
 Он повел себя как полный идиот — Рафаэль знал это совершенно точно. Прежде всего он злился на себя за то, что отказался вернуть Джессике фотографии, да и потом, уже после своего отъезда из «Мимозы», он потратил слишком много времени, разглядывая их. Эта несомненная глупость так подействовала на его мозги, что по пути в Новый Орлеан он заработал два предупреждения за превышение скорости, а вернувшись в отель, так резко разговаривал с Пепе, что сбитый с толку гигант-индеец промолчал несколько часов кряду. Кроме того, уже в аэропорту Рафаэль никак не мог сосредоточиться, проверяя предполетное состояние самолета, и ему пришлось трижды начинать все сначала, прежде чем он убедился, что все системы работают нормально.
 Джессика… Она была исключительно страстной натурой и умела отвечать на его ласки с таким теплом и самоотречением, что при одной мысли об этом у него снова и снова захватывало дух. Воспоминания роились у него в голове, бурля, как раскаленная смола в котле, и вскоре Рафаэль почувствовал, что избавиться от них — выше его сил. Это было как навязчивый бред, как горячка, как наваждение.
 Джессика… Ему нужна была именно такая женщина — похожая одновременно на ангела и на сирену, на котенка и на тигрицу; сдержанная как леди и горячая как самый жаркий огонь, решительная как воин и мягкая как самый тонкий шелк. И вот теперь, может статься, он навсегда потерял то, что нашел совсем недавно.
 Прежде чем они расстались, Джессика сказала ему, что он выиграл, но Рафаэль в этом очень сомневался. Даже если так, то это была пиррова победа, и досталась она ему по слишком высокой цене. Он точно знал, чего лишился, и боль от потери была настолько острой и сильной, что она угрожала его здравому смыслу и даже самому рассудку. Теперь ему оставалось только сожалеть, что у него оказалось слишком много принципов и слишком мало желчи, слишком много порядочности и слишком мало мужской самоуверенности. Ему нужно было переспать с ней, пока она была у него дома, в Бразилии, и плевать на традиции, на горничных, на братьев, сестер и других родственников! Даже присутствие матери не должно было ему помешать. И сегодня ему надо было не препираться с Джессикой, а схватить ее поперек туловища и, как бы она ни брыкалась и ни кусалась, увезти ее с собой в Рио. Или затащить в ближайшую постель, чтобы любить ее до тех пор, пока она не потеряла бы способность думать. А уж потом он заставил бы свою строптивую жену выслушать свои доводы.
 Да, много было вещей, которые он должен был сделать, но не сделал…
 К счастью, это был еще не конец. Рафаэль очень рассчитывал на то, что Джессике все равно придется работать с ним бок о бок, чтобы координировать деятельность «Голубой Чайки» и КМК. Да, сейчас она не желает выслушивать его объяснений, но он надеялся, что со временем Джессика сумеет превозмочь свой гнев и прислушается к голосу рассудка и здравого смысла. И все же эта бессмысленная разлука с нею продолжала бесить Рафаэля.
 Теперь ему придется начинать все сначала, это уж как пить дать, мрачно рассуждал он. Как — этого Рафаэль пока не знал, но он собирался все тщательно обдумать. В «Мимозе» он не справился с обстоятельствами и с самим собой, и это было достаточно удивительно, поскольку прежде ему всегда легко удавалось успокоить чужие гнев, раздражение и даже справиться с направленной против него неприязнью. Возможно, дело было в том, что нелепые и чудовищные обвинения Джессики — особенно после тех сумасшедших суток, которые они провели в одной постели, ни разу не оторвавшись друг от друга больше чем на четверть часа, — застали его врасплох и ошеломили настолько, что он утратил твердую почву под ногами. А чего стоила ее откровенная враждебность? Ее любовь и нежность значили для него так много, что, в одночасье лишившись их, Рафаэль не смог даже призвать на помощь логику, чтобы защититься от ее несправедливых упреков. Не в силах подыскать ни одного мало-мальски подходящего аргумента или довода, который не задевал бы чувств Джессики и не походил бы на попытку свалить всю вину на покойного Клода Фрейзера, он вынужден был опираться на одно лишь достоинство и гордость. И, как и следовало ожидать, это не привело ни к чему хорошему.
 Стараясь отвлечься от своих мыслей, Рафаэль принялся раздумывать о временах давно прошедших, когда брак был нерушим, ибо не жених и невеста сговаривались о том, чтобы соединить свои судьбы, а две семьи договаривались об объединении капиталов и политического влияния. В таких условиях молодая пара, которой интимные отношения во многих случаях навязывались чуть ли не силой, вынуждена была терпеть свое сожительство, и, рано или поздно, в супругах все же вспыхивало взаимное чувство. Или не вспыхивало, хотя все условия для этого — и в первую очередь каждодневное тесное общение — безусловно, были. А как быть ему, если он — в Бразилии, Джессика — в Штатах, так что даже объясниться с ней иначе как по телефону ему будет вряд ли позволено?
 Рафаэль подавленно вздохнул. Конечно, можно было рассуждать и иначе. Не исключено, что он получил по заслугам, согласившись на условия сделки, хладнокровно предложенной ему старым Фрейзером. Спорить с этим было нелегко, да Рафаэль и не собирался этого делать. Отказаться от предложения старика было просто-напросто выше его сил. Рафаэль хотел оберегать Джессику от всех бед и невзгод, да и она нуждалась в нем и в его защите, так что если бы все повторилось вновь, он знал, что повел бы себя точно так же.
 Но что будет с ними дальше?
 Рафаэль был уверен, что Джессика позвонит, не сможет не позвонить. Ответственность перед «Голубой Чайкой», перед остальными акционерами и перед памятью деда заставит ее вернуться к делам, но без его санкции она не сможет предпринять ровным счетом ничего. Значит, ему нужно только ждать и постараться не думать о том, что происходит или может произойти с ней в Новом Орлеане. А может, Джессике на самом деле ничего не угрожает и главным источником опасности для нее является не кто иной, как он сам?
 Что ж, он стиснет зубы и будет ждать, ибо иного выхода у него нет. А пока он должен решить, как вести себя, когда она все-таки позвонит. Разумеется, Рафаэль не собирался тут же бросать все дела и мчаться к ней
 — он не настолько доверял себе, чтобы снова встречаться с Джессикой через столь короткий промежуток времени, хотя и надеялся, что она остынет быстро. Разрываясь между желанием свернуть ей шею и зацеловать до бесчувствия, он мог сказать или сделать что-то не то, а еще один скандал, еще одна ссора вряд ли способны были поправить положение.
 Нет, никуда он не поедет.
 Рафаэль был уверен, что сделал все, что было в его силах, чтобы убедить Джессику в своей полной невиновности, в том, что он хотел этого брака всем сердцем. Теперь она должна была раз и навсегда решить, чего же хочется ей.
 И если Джессика сделает правильный выбор, она позвонит или, может быть, даже сама прилетит к нему.
 А когда это случится, он заставит ее прислушаться к голосу здравого смысла. Джессика всегда была умной, рассудительной и справедливой — она поймет и примет его аргументы. Она просто должна это сделать. Ну а пока… пока ему остается только ждать.




 21


 Наконец-то проклятый старик отправился в ад!
 Дочитав до конца некролог, Карлтон Холивелл бросил газету на стол рядом с тарелкой с завтраком и довольно улыбнулся.
 Все произошло вовремя. Клод Фрейзер явно зажился на этом свете, но и ему пришел конец. Что же это означало для «Гольфстрим Эйр»?
 Холивелл знал, что благодаря выкупленной закладной Рафаэль Кастеляр крепко держит «Голубую Чайку» в руках, а после смерти старого маразматика его влияние и власть усилились, пожалуй, еще больше. Кроме того, этот бразильский выскочка удачно женился на внучке старика, и теперь «Голубая Чайка» стала его семейным предприятием.
 Жаль, конечно, что Клод Фрейзер не загнулся хотя бы на пару недель раньше. Тогда, быть может, Холивелл и сам успел бы урвать кусочек наследственного пирога.
 Но ничего, рассудил он. У него еще оставалась Арлетта, и он в любое время мог снова окрутить ее. Эта дамочка явно питала нездоровую страсть к крутым парням, а он был именно таким. К тому же Холивелл был младше ее лет на пять, что чертовски ей льстило, так что все складывалось, пожалуй, наилучшим образом.
 Если Арлетта сумеет наложить лапу на свои двадцать пять «процентов акций сейчас, то для него это будет превосходный шанс. Он может, на выбор, либо выкупить их у нее, либо просто уговориться с Арлеттой так, чтобы она позволила ему распорядиться ими от своего имени. Вот тогда эта сука Джессика и ее бразильский супруг узнают, кто такой Карлтон Холивелл! Им придется изрядно поплясать, чтобы избавиться от него; во всяком случае, он сделает все, чтобы Кастеляру это обошлось как можно дороже.
 От этих мыслей Холивелл пришел в такое возбуждение, что не выдержал и нервно потер руки. Эта перспектива ему нравилась. Очень нравилась.
 Муж Джессики — эта бразильская обезьяна — изрядно действовал Холивеллу на нервы. Он уже давно попортил бы ему фотокарточку, если бы точно знал, что это сойдет ему с рук. Увы, Кастеляр был слишком опасен, так что удовольствие приходилось отложить на неопределенный срок. К счастью, у Холивелла было достаточно друзей, которые были бы не прочь пустить КМК ко дну и обломать рога ее новому владельцу, так что в крайнем случае он мог рассчитывать на их содействие.
 Он решил, что сделает это обязательно, но только потом, когда все как следует обдумает. Сейчас ему нужно было обработать Арлетту.
 При мысли о ней внутри у Холивелла снова все вскипело. Ревнивая, языкастая сволочь, как она смеет указывать ему, что и как делать?! В их последнюю встречу ему даже пришлось как следует приложить ее, и он готов был сделать это вновь, если она не угомонится и не перестанет приставать к нему со своими дурацкими подозрениями. Правда, Арлетте подобное обращение пришлось не по нраву, так что она даже сбежала к своей сумасшедшей матери, но Холивелл был уверен, что сумеет заставить ее плясать под свою дудку.
 И он уже знал — как. Пару раз Арлетта намекала ему, что не прочь выйти за него замуж, и Холивелл был готов на это пойти. Для таких, как Арлетта, обручальное кольцо на пальце значило чертовски много. Правда, на первый взгляд она производила впечатление женщины современной, раскованной, не страдающей комплексами, однако это была одна лишь видимость. В глубине души Арлетта оставалась до смешного привержена традициям, и на этот крючок ее можно было поймать. Эта старая шлюха буквально зациклилась на браке, и убедить ее в том, что с ним ей гарантировано райское блаженство, Холивеллу представлялось совсем не трудным делом. Он даже готов был действительно жениться на ней, лишь бы получить свое, а там… там будет видно. Возможно, они даже проживут вместе сколько-то времени, а потом он что-нибудь придумает.
 Кое-что Холивелл приготовил и для Арлеттиной дочки: Джессике тоже необходимо было дать укорот. Некоторое время он с наслаждением смаковал мысль о том, что, женившись на Арлетте, он станет отчимом Джессики Мередит. Вот будет смеху-то!.. Нет, положительно в семейной жизни есть свои маленькие удовольствия.
 Отсмеявшись, Холивелл неожиданно помрачнел. Пожалуй, с Джессикой у него ничего не выйдет. Он не сомневался, что, пока идет объединение компаний, Кастеляр захочет держать ее под контролем, а это скорее всего значило, что он попытается увезти ее к себе в Бразилию. Вот только согласится ли она? Девчонка была не из тех, что сдавались, стоило только мужчине слегка повысить голос, да и управляя фирмой вместо старика, она явно вошла во вкус. Во всяком случае, до тех пор, пока на карту поставлен такой большой куш, как «Голубая Чайка», черта с два она куда-нибудь уедет!
 Итак, на чем же ему остановиться? Какую избрать тактику?
 Холивелл пошевелился в кресле. Вчерашние похороны он пропустил, а ведь было бы очень неплохо появиться на поминках. Но ничего, он пошлет в «Мимозу» цветы с коротенькой соболезнующей запиской, а сам заглянет к Арлетте и наплетет ей что-нибудь насчет того, как ему жаль и ее, и ее старика. Потом надо попытаться утешить Арлетту… Да, это будет самое выигрышное начало, а там он найдет способ пролезть в дамки. Главное сейчас — это восстановить отношения с Арлеттой, а когда все козыри будут у него на руках, он сумеет поставить эту слабую на передок бабу на то место, на котором он захочет ее видеть.
 Было около двух часов пополудни, когда Холивелл припарковал машину на бульваре Сен-Чарльз неподалеку от дома, где жила Арлетта. В первый раз он заходил к ней часа три назад, но старой кошелки еще не было, из чего Холивелл заключил, что она, должно быть, все еще в усадьбе старика или у матери. Но на этот раз он сразу заметил на стоянке знакомый «БМВ».
 Выбравшись на тротуар, Холивелл подтянул ремень и пригладил волосы, глядясь как в зеркало в тонированное лобовое стекло машины. Он уже преодолел почти половину расстояния, отделявшего его от дома Арлетты, когда дверь подъезда распахнулась и навстречу ему вышла молодая женщина. Светловолосая, гибкая, она явно очень спешила и не сразу заметила Карлтона Холивелла, который стоял прямо у нее на дороге.
 Это была крошка Джессика собственной персоной.
 Лишь едва не наткнувшись на него, она подняла взгляд, и ее лицо сразу стало замкнутым, почти враждебным.
 — Рад, рад, — прогудел Холивелл самым сердечным тоном. — Вот не ожидал встретить вас здесь!
 — Я тоже, — отрезала Джессика голосом холодным, как зимний ветер с озера.
 — Готов спорить, вы были у деда на похоронах и, наверное, вернулись вместе с Арлеттой. Прошу принять мои соболезнования. Такая печальная новость и такая неожиданная…
 Похоже, его торжественный тон и очевидное участие не произвели на нее должного впечатления. Бросив через плечо нетерпеливый взгляд, Джессика спросила:
 — Вы знаете мою мать?
 — Можно и так сказать. — Холивелл дернул бугристым плечом. Пусть сама гадает, что это может значить.
 — И давно?
 — Уже несколько лет. Мы посещаем одни и те же бары и клубы. А что?
 — Да, собственно, ничего, — коротко ответила Джессика. — Странно только, что вы не упомянули об этом, когда мы встретились в первый раз.
 — Как-то к слову не пришлось. В конце концов, я приходил по делу, а не для того, чтобы поболтать.
 На самом деле тогда ему просто нечего было сказать. Арлетту — эту свою золотую рыбку — Холивелл поймал в сети уже после их достопамятной встречи, когда все остальные средства уже были испробованы и он начал терять свободу маневра.
 — Это-то меня и беспокоит! — насмешливо протянула Джессика. — Странная, знаете ли, вещь — близкие знакомства между конкурентами…
 Холивелл чуть приподнял верхнюю губу, обозначив не то улыбку, не то волчий оскал.
 — Как я вас понимаю! — сказал он, лицемерно вздохнув. — Теперь, когда у вас, можно сказать, развязаны руки, вы опасаетесь за «Голубую Чайку» гораздо больше, чем раньше.
 — Я просто чувствую большую ответственность, если вы это имели в виду.
 Ее спокойствие и выдержка начали доставать его до печенок.
 — Да не берите в голову, — бросил Холивелл. — Все равно Кастеляр не даст вам самостоятельно ни шагу ступить.
 — Вам это, конечно, известно гораздо лучше, чем мне.
 — Черт возьми, да! Мы с ним как-то разговорились. У него большие, очень большие планы относительно «Голубой Чайки», и вам придется подчиниться ему, иначе он вас в бараний рог согнет. Что касается меня, то я предпочитаю держаться от таких людей подальше. Мне это кажется самым разумным.
 Джессика наградила его скептическим взглядом.
 — Похоже, он просто запугал вас.
 — Можно и так сказать, — неожиданно согласился Холивелл. — Но на самом деле он просто опередил меня, выкупив вашу закладную. Я уже давно окручивал Гадденса, и все было на мази, но Кастеляр дал больше, и сделка уплыла у меня из-под носа.
 — Так он знал, что вы охотитесь за нашим кредитом? — спросила Джессика с сомнением, под которым пряталось какое-то странное напряжение.
 — Конечно, знал! — выпалил Холивелл, наслаждаясь ее удивлением и пристальным вниманием. — Должно быть, ему очень хотелось прибрать вас к рукам. Во всяком случае, обошлось это ему недешево.
 — Что вы имеете в виду?
 Холивелл саркастически рассмеялся.
 — Компании Кастеляра ваша голубая птичка, по большому счету, не нужна. Да если бы он захотел, он мог бы очень легко пустить под откос и вас, и «Гольфстрим Эйр», и еще десяток таких же небольших компаний. Кастеляр предложил вашему деду объединение просто из вежливости, просто для того, чтобы успокоить гордость старика и выиграть время, пока КМК перегруппируется и обрушится на вас всей своей мощью. Почему потом он поступил по-другому, мне тоже понятно. Кастеляр узнал о моем предложении вам и поспешил изменить тактику. Но, похоже, дело того стоило, и Кастеляр выиграл вдвойне… Как я слышал, кроме «Голубой Чайки», он окольцевал еще одну птичку.
 — Если вы имеете в виду наш брак, то это ничего не значит, — отрезала Джессика.
 — Вот как? — Холивелл слегка приподнял бровь. — А что случилось? Горячий бразильский парень обморозился, когда попытался совместить бизнес с удовольствием?
 Губы Джессики презрительно сжались.
 — Прошу прощения, мистер Холивелл, но мне пора.
 Холивелл кивнул, но, прежде чем он успел отступить в сторону, чтобы дать ей дорогу, дверь подъезда снова распахнулась, и из дома вышла Арлетта. Неловко улыбнувшись Карлтону, Арлетта произнесла севшим не то от табака, не то от недавних слез голосом:
 — Похоже, девочка пойдет по моим стопам. Тебе не кажется, Карл?
 Интересно, как долго она стояла под дверью и сколько она успела услышать, задумался Холивелл. Честно говоря, он совсем забыл про Арлетту и про то, зачем сюда приехал.
 — Давай просто скажем, что меня кое-что не устраивает, — огрызнулась Джессика.
 — Давай лучше скажем, что одна из нас слишком разборчива и капризна,
 — парировала Арлетта и затянулась сигаретой, которую сжимала в руке.
 — Лучше быть слишком разборчивой, чем не иметь никаких принципов вообще.
 Последние слова Джессики прозвучали совсем как очередной орудийный залп в битве, длящейся вот уже некоторое время. Холивелл сразу подумал об этом, хотя выпад девчонки был направлен отчасти и против него.
 Арлетта выдохнула дым и, прищурившись, смерила дочь взглядом.
 — Значит, ты наконец поняла, что совершенных людей не бывает? Поздравляю, Джесс. Я-то знаю это давным-давно, и если бы ты не была такой гордячкой, я бы уже давно открыла тебе глаза и научила кое-каким вещам…
 — Большое спасибо, — сдержанно отозвалась Джессика, — но в этом нет необходимости. А сейчас мне пора. Я тебе позвоню.
 Она повернулась на каблучках и зашагала к стоянке такси, где уже давно торчала машина с желтыми шашечками. Забравшись внутрь, она захлопнула дверцу, и такси отъехало.
 Холивелл задумчиво посмотрел ей вслед.
 — Ты поднимешься или будем здесь стоять? — насмешливо спросила Арлетта.
 Он повернулся к ней и весело улыбнулся.
 — А как ты думаешь, моя рыбка?
 Джессика стояла у окна в своей городской квартире, прислонившись виском к холодному стеклу. За окном шел нудный моросящий дождь, похоже, он зарядил не на один день.
 Мелкие капли воды негромко барабанили по жестяному подоконнику, выбивая мерную, монотонную дробь. В такую погоду хорошо спится, но на Джессику даже такая погода не действовала усыпляюще.
 Вот уже некоторое время Джессику мучила сильная головная боль, которую не смогли успокоить три таблетки аспирина и две чашки травяного чая. Она была настолько взвинчена, что любой неожиданный звук способен был заставить ее подпрыгнуть чуть не до потолка. Мысли проносились в голове Джессики столь стремительно и были настолько бессвязными, что ей никак не удавалось привести их в порядок, но хуже всего было ощущение глубокого, беспросветного одиночества, от которого болезненно сжималось сердце и сосало под ложечкой.
 Самое главное, что это одиночество можно было лишь отчасти объяснить недавней утратой деда. Боль и горечь невозвратимой потери были вполне естественными и закономерными, но — увы — не только они не давали Джессике покоя. А подумать о том, чего или, вернее, кого ей так не хватает, у нее не хватало духа.
 Неужели Рафаэль действительно использовал фотографии, чтобы заставить ее выйти замуж, или он сам оказался в ловушке? И если это дед настоял на том, что он должен на ней жениться, то почему Рафаэль не отказался, раз «Голубая Чайка» совсем ему не нужна?
 Если интерес Кастеляра к фирме Фрейзера был лишь уловкой или, как сказал Холивелл, простой любезностью, то чем можно объяснить три покушения на нее, взрыв их судна в заливе и провокационные сведения, которые кто-то подкинул таможенникам? И если Рафаэль непричастен ко всем этим происшествиям и не догадывается о том, кто или что может за этим стоять, тогда почему он не защищался, когда она обвинила его во всех смертных грехах? Непонятно.
 Джессика очень старалась рассуждать логически, не упуская ни одной мелочи; она несколько раз начинала с самого начала, чтобы идти дальше по цепочке фактов и совпадений, но звенья этой цепи легко рвались у нее под руками словно бумажные. И дело было вовсе не в том, что у Джессики не хватало фактов — напротив, их у нее было гораздо больше, чем ей хотелось бы. Просто она никак не могла выстроить их по порядку, в соответствии с естественным ходом событий, потому что ничего естественного Джессика здесь не видела. К тому же ее постоянно сбивали с мысли воспоминания о тех нескольких днях и ночах, которые они провели с Рафаэлем. Особенно о ночах.
 В своем отчаянии она допускала, что Холивелл, возможно, был прав, когда еще во время их первой встречи утверждал, что ей будет не по силам управиться с таким предприятием, как транспортная морская компания. Для этого ей не хватало ни выдержки, ни умения предвидеть будущее, но хуже всего было то, что она, как выяснилось, совсем не разбирается в мужчинах и не умеет с ними обращаться. Во всяком случае, каждый раз, когда необходимо было принять жесткое решение, Джессике мешали сделать это ее эмоции.
 Да, определенно она не способна видеть дальше собственного носа. Взять, например, Ника. Джессика всегда чувствовала, что в отношении деда к нему есть что-то странное. Кроме того, только слепой мог не обратить внимания на то, насколько Ник и Клод похожи между собой, и хотя Джессика часто замечала их поразительное сходство, никаких выводов она не сделала. Ей даже ни разу не пришло в голову, что Ник может оказаться с нею в гораздо более близком родстве, чем она считала.
 Конечно, она не могла себе представить, что дед до самой смерти не признает bona fide члена семьи Фрейзеров, и это в определенной степени сбило ее с толку. Ей следовало знать, что у старика, как и у любого другого человека, могут быть свои слабости.
 Интересно, а как Ник вписывается в то, что произошло с ней? К примеру, как давно он знает, что приходится ей родным дядей? Не может ли оказаться так, что Клод Фрейзер сказал ему об этом уже давно, еще когда Ник и Джессика были сопливыми подростками? И если да, то как Ник сумел столько времени хранить тайну? Как он жил, зная все это, и как это знание на него повлияло?
 Совершенных людей не бывает.
 Арлетта произнесла эту фразу каких-нибудь несколько часов назад, и Джессика вспомнила ее совершенно неожиданно. Что говорили эти несколько слов о внутреннем мире ее матери? Что заставило Арлетту ткнуть ее носом в эту прописную истину? Может быть, все эти годы Джессика недооценивала и свою мать, и всех остальных тоже?
 О Боже!.. Неужели она недооценила и Рафаэля? Неужели причина, по которой он согласился на брак с нею, была связана с их первой встречей в темном патио, а вовсе не с перспективой слияния двух компаний?..
 Негромкое позвякивание телефона вторглось в ее мысли, и Джессика оторвала голову от холодного стекла. Это оказалась Мадлен, которая звонила ей из машины по сотовому телефону. Она ехала в Новый Орлеан и хотела узнать, можно ли ей переночевать в городском доме.
 Меньше всего Джессике хотелось разговаривать с женой деда сейчас. Вчера вечером она все же уехала из «Мимозы», надеясь таким образом избежать объяснений и упреков, но, как видно, ее надеждам снова не суждено было сбыться.
 Дав свое вынужденное согласие, Джессика повесила трубку. Приличия требовали, чтобы она хоть как-то подготовилась к неожиданному визиту Мадлен. Час был уже довольно поздний, поэтому Джессика начала с того, что разыскала в буфете банку декофеинового кофе. Потом она выставила на стол две чашки с блюдцами из гаоляньского сервиза, серебряную сахарницу, кувшинчик для сливок и хрустальное блюдо с печеньем. Доставая из ящика буфета салфетки, Джессика невольно улыбнулась. Похоже, она превращалась в типичную женщину-южанку, которая тем вернее следует старинным традициям и установлениям, чем большую неуверенность ощущает.
 Увы, все ее старания были напрасны. Во всяком случае, никакого видимого впечатления ее демонстрация гостеприимства на Мадлен не произвела. Взяв с блюда печенье, она категорически отказалась от кофе и попросила вместо него воды. Уязвленная Джессика принесла ей минеральной воды в хрустальном бокале, но Мадлен приняла его из рук хозяйки с таким равнодушием, словно это был картонный одноразовый стакан в придорожной забегаловке.
 — Ты, наверное, думаешь, что я не должна была приезжать сюда, — сказала Мадлен, усаживаясь на подлокотник обтянутого шелком дивана из розового дерева.
 — Нет, почему же… — смешалась Джессика. Она действительно не была в восторге от этого визита, но совершенно по иной причине.
 — О, все говорят, что в наше время вдовы не должны носить траур в течение трех лет, как бывало в старые времена, но попробуй только снять его раньше срока, и за твоей спиной сразу начнутся сплетни и пересуды. Но мне плевать. Пока Клод был болен, я честно оставалась с ним в усадьбе, но теперь с меня хватит! Мне нужно вырваться оттуда, может быть, даже куда-то уехать. В конце концов, я еще молода, и мне тоже хочется пожить нормальной человеческой жизнью…
 — Тебя кто-нибудь обидел? — предположила Джессика, когда Мадлен неуверенно замолчала.
 — Зоя. Она, похоже, считает, что я должна последовать ее примеру и навсегда запереть себя в четырех стенах в память о своем безупречном муже. Но, судя по тому, что я о ней слышала, сама-то она… Впрочем, неважно. Я хотела просто сказать, что мне не помешала бы какая-нибудь работа. Любая работа, лишь бы уехать из «Мимозы», с этого проклятого холма, пока я окончательно не спятила!
 Джессике очень не понравилось, что Мадлен считает свой брак с дедом чем-то вроде тюремного заключения, однако она не могла не оценить ее желания жить своей собственной, самостоятельной жизнью и ни от кого не зависеть.
 — Я была бы рада помочь тебе. Честное слово — рада, — сказала она медленно. — Но ты ведь знаешь, что у нас сейчас происходит с «Голубой Чайкой». Я не знаю, имею ли я право нанять новую уборщицу, не говоря уже о какой-то исполнительной должности…
 — Да я не прошу ничего особенно шикарного. Я могла бы быть чьим-нибудь референтом, помощником, секретарем.
 Похоже, она хотела быть помощником самой Джессики. Или какого-нибудь другого ответственного сотрудника.
 — Это… случайно, не имеет никакого отношения к Кейлу? — осторожно осведомилась она. Мадлен вскинула на нее глаза.
 — Почему ты так решила?
 — Я однажды видела вас вместе в саду. Вот и подумала…
 Мадлен долго молчала, потом нервно облизнула губы.
 — Я не знаю, что ты там видела, но не думаю, чтобы это было что-то уж очень страшное. Кейл никогда не пытался… Ну, ты понимаешь. Нет, я, конечно, чувствовала, что ему не безразлична, да и сама была бы не против… — Она смущенно улыбнулась. — Даже очень не против. Хочешь верь
 — хочешь не верь, но между нами ничего не было. Кроме того, я не думаю, что Кейл… что я ему нравлюсь по-настоящему.
 — А вот я в этом сомневаюсь, — возразила Джессика, неожиданно прозревая. Вот чем, оказывается, объяснялись постоянное беспокойство Кейла, его неспособность заняться делами! Должно быть, в последнее время он отчаянно сражался с собой, чтобы не закрутить любовь с женой собственного дяди.
 Мадлен по-прежнему смотрела в сторону.
 — Ты права, — сказала она тихо. — Я была бы рада возможности видеть Кейла каждый день, но главная причина не в этом. Во-первых, мне нужно чем-то занять свое время, а во-вторых, я не хочу брать деньги, которые оставил мне Клод.
 — Почему? — вырвалось у Джессики.
 Мадлен так решительно покачала головой, что ее короткие темные волосы встопорщились, как перья у галки.
 — Из-за них я буду продолжать чувствовать себя дешевой содержанкой, нулем без палочки, — сказала она. — И потом, я всегда считала, что он не должен был брать эти деньги, пока… пока идет слияние.
 — Что ты имеешь в виду? — резко спросила Джессика.
 — Я почти ничего не знаю, — пожала плечами Мадлен. — Клод сказал только, что он снял деньги со счета «Голубой Чайки» и перевел их в Камеронский банк. Наверное, он уже чувствовал, что ему недолго осталось. Эти микроинсульты… В общем, Клод сказал, что тебя и всех остальных он обеспечил, но ему хочется, чтобы и со мной было все о'кей. Он не считал, что я имею право на долю в «Голубой Чайке», поэтому он взял эти деньги и отдал в доверительное управление банку, чтобы я могла получать проценты каждый месяц. Но я-то знала, что он не может себе этого позволить в такой трудный для компании момент. И потом мне это казалось… не правильным, что ли…
 Вот она, исчезнувшая наличность «Голубой Чайки», двести пятьдесят тысяч долларов! Кажется, Джессика начинала кое-что понимать.
 — Раз ты не хочешь брать эти деньги, тогда тебе действительно нужна работа… — медленно проговорила она. Мадлен с гордостью выпрямилась.
 — В этом-то все и дело. Я не хочу висеть на шее у компании или у Кейла. Я хочу просто отрабатывать то, что получаю.
 Джессика медленно кивнула. После небольшой паузы она сказала:
 — Дед хотел, чтобы у тебя был стабильный доход, так что эти деньги — твои, и как ты решишь, так и будет. А если ты серьезно насчет работы… Я проверю, что можно сделать, хотя обещать ничего не стану. Сейчас все мы находимся в подвешенном состоянии, и от меня почти ничего не зависит.
 Мадлен кивнула, потом бросила на Джессику быстрый взгляд из-под своих густых ресниц.
 — Я думаю, этот период неопределенности скоро закончится. Клода больше нет, и теперь, когда Рафаэль взял в свои руки управление компанией, а ты получила назад свои фотографии, все очень быстро вернется в нормальное русло.
 — Ты их видела?
 Джессика допускала, что такой вариант возможен, однако, когда Мадлен подтвердила это, у нее перехватило дыхание.
 — Не переживай, пожалуйста, меня это ни капли не волнует. Если хочешь знать, после этого ты даже стала нравиться мне больше. Во всяком случае, у меня появилось такое ощущение, что мы двое можем разговаривать как нормальные люди.
 С губ Джессики сорвался невольный смешок.
 — Что ж, это тоже точка зрения, — сказала она.
 — Да нет!.. — Мадлен досадливо махнула рукой. — Ты не поняла. Я всегда тебя уважала, честное слово, уважала, просто раньше, когда мне приходилось общаться с тобой, мне сразу становилось не по себе. Все эти дела с компанией Кастеляра — они ведь никак меня не касались. Со мной обращались как с безмозглой куклой, и мне это очень не нравилось, хотя, если говорить откровенно, то я и вправду многого не понимаю. Все тонкости этого вашего объединения, все формальности и споры о том, кто должен быть главнее — для меня это темный лес… — Она пожала плечами. — Не то, чтобы я совсем в этом не разбиралась, но ведь все это просто бизнес, а не вопрос жизни и смерти. Я даже могу признаться, что в какой-то степени эта возня мне даже противна. Да и Клод, наверное, был бы еще жив, если бы не сходил с ума из-за того звонка.
 — Из-за какого звонка? — насторожилась Джессика.
 — А ты разве не знаешь? Ему позвонили и сказали что-то насчет взрыва парохода, который произошел в прошлом году. Ну, помнишь? Когда погибло несколько человек. Так вот, похоже, что это был никакой не несчастный случай.
 Кто-то хотел устранить Клода как конкурента, и, надо сказать, едва не преуспел.
 — Но кто это мог быть? Мадлен дернула плечом.
 — Я понятия не имею. Думаю, Клод и сам не знал. Человек, который ему позвонил, не назвал себя, он только сказал, что у него есть для него важная информация. Конечно, Клод обязательно бы все выяснил, но он так расстроился… В общем, он не успел ничего предпринять.
 Джессика поняла, что ее дед умер до того, как успел узнать, кто так стремится уничтожить его и его дело.
 — Но, может быть, он догадывался? Может, строил какие-то предположения? Он ничего такого не говорил?
 — Он упоминал только инцидент с таможней по поводу обвинения в контрабанде наркотиков. Клод считал, что эти два случая могут быть связаны между собой. Кажется, у него на уме были Ник и Вик Гадденс — я слышала, как он звонил в банк и пытался поговорить с ним. — Мадлен с горечью улыбнулась. — Но это только мои догадки. Клод почти ничего мне не рассказывал и не посвящал в свои дела.
 — Мне начинает казаться, — медленно проговорила Джессика, — что дед явно недооценил твои способности.
 На светлой коже Мадлен проступил ярко-розовый румянец. Она открыла рот и хотела что-то сказать, потом заколебалась и внезапно выпалила:
 — Мне кажется, Клод знал гораздо больше, чем говорил. Когда я везла его в больницу, он все время пытался сказать мне что-то важное. Что-то насчет Бразилии… Может быть, это глупо, но мне почудилось, что он очень боится за твоего Рафаэля.
 — Он боится Рафаэля, или он боится за Рафаэля? — еле сдерживаясь, уточнила Джессика. Мадлен неуверенно наморщила лоб.
 — Не знаю, я не уверена. Язык плохо его слушался. Один раз Клод сказал что-то вроде того, что Кастеляр-де стоит у них на дороге и что им придется позаботиться о нем, но, повторяю, я не уверена. Это было похоже на бред.
 — Да, я понимаю, — со вздохом согласилась Джессика. Вытянув ноги перед собой, она откинулась назад и, положив локоть на мягкую спинку дивана, запустила руку в волосы. — Спасибо, Мадлен, — добавила она искренне. — Я очень рада, что ты пришла и мы смогли поговорить.
 Мадлен улыбнулась ей почти смущенной улыбкой.
 — Я тоже рада, — промолвила она. — Я пришла бы к тебе раньше, но я не была уверена, что Клод это одобрит. Ему не нравилось, когда у близких ему людей появлялись друзья. Он не то чтобы ревновал, просто… Ну, ты понимаешь?
 — Он хотел быть для своих близких единственным и самым главным человеком, — со слабой улыбкой ответила Джессика.
 — А если он переставал быть им, близкие становились ему не нужны, — подхватила Мадлен. — Примерно так обстояло дело с тобой и с Рафаэлем. Клод считал, что ты сама сделала свой выбор, и хотел посмотреть, что у тебя получится дальше, сумеешь ли ты принять следствия своего решения. Ты хотела мужа, ты его получила — вот как он считал.
 Джессика удивленно поглядела на Мадлен.
 — Он сам так тебе сказал?
 Мадлен улыбнулась.
 — Клод выразился гораздо крепче и гораздо короче — ты же знаешь, каким он был. Когда к нему попали фотографии, он не спал целую ночь, все прикидывал и рассчитывал, чем это может грозить тебе, ему, «Голубой Чайке». И он был уверен, что принял лучшее решение из всех возможных.
 — То есть это не Рафаэль привез фотографии, когда приезжал в «Мимозу»?
 — Конечно, нет! — Мадлен удивленно посмотрела на Джессику. — Клод получил их за несколько дней до того.
 — А ты случайно не знаешь, кто их ему прислал?
 — Нет. — Она покачала головой. — Они просто… появились. Может быть, их прислали по почте, может, еще как-нибудь. Я не знаю.
 — Значит, это дед предложил Рафаэлю жениться на мне? — Джессика ждала ответа, чувствуя, как в ней нарастает страх, готовый захлестнуть ее с головой.
 — Зачем же еще он мог пригласить его в усадьбу?
 — Но ты не уверена, что именно это было главной причиной? — продолжала допытываться Джессика.
 — Не вижу, какая тут могла быть другая причина? Конечно, из-за фотографий, ведь к тому времени Рафаэль уже выкупил закладную, так что, строго говоря, ты была ему уже не нужна. Он и так держал «Голубую Чайку» за горло.
 Да, она была ему не нужна, но он все равно согласился на брак с нею. Почему? Ведь не из сострадания, не из чувства ответственности, не из-за того, что он ее скомпрометировал, ибо на исходе двадцатого века эти понятия давно вышли из моды, и почти никто не воспринимал их всерьез. Тогда, может быть, потому, что две другие женщины, которые были в его жизни, нанесли ему слишком серьезную душевную рану, и Рафаэль не хотел, чтобы это повторилось? Он жалел ее, утешал, всячески помогал ей; наконец, он включил ее в число людей, за которых нес моральную ответственность… Возможно, впрочем, Рафаэль просто-напросто решил, что обязан уступить Клоду Фрейзеру хотя бы в этом вопросе, ибо понял, что и так отнимает у него слишком много.
 — Да, — согласилась Джессика упавшим голосом. — Наверное, так оно и было.
 — Да нет! — всполошилась Мадлен. — Не думай, что раз Клод все это устроил, значит, он тебя не любил. Он очень любил тебя, Джесс.
 Джессика лишь неопределенно хмыкнула, что можно было с некоторой натяжкой принять как знак того, что она не очень возражает против услышанного.
 — Я же знаю, что ты не хотела бросить его, но ты выросла, и у тебя появились свои дела, — с горячностью продолжала Мадлен. — Вот почему Клод решил сам отослать тебя. Ему было легче убрать тебя с глаз долой, чем постоянно видеть тебя и каждый раз убеждаться, что ты больше не его маленькая Джессика. И еще… Мне кажется, что женщины, у которых есть своя голова на плечах, немного пугали его. Во всяком случае, Клод считал, что только такая женщина способна покинуть его, если она вдруг решит, что без нее ему будет лучше.
 — Я знаю, — печально отозвалась Джессика. Ей и в самом деле вдруг сделалось очень грустно. Как будто мало того, что люди несовершенны, с горечью размышляла она. Как будто мало им собственных слабостей, так нет — кому-то понадобилось, чтобы жизненные обстоятельства и события продолжали ранить их души и калечить характеры. Вот почему люди то и дело говорят вещи, о которых потом жалеют; совершают поступки, а потом плачут над делом рук своих, ибо ничего изменить уже нельзя.
 И она сама отнюдь не была исключением из общего правила.




 22


 Орхидеи на рабочем столе Джессики были такого удивительного бледно-лилового цвета, что порой казались почти серыми. Тяжелая серебряная ваза была выполнена в такой необычной манере, что ее можно было принять за подлинную археологическую древность, относящуюся к культуре майя доколумбовой эпохи. Впрочем, Джессика не исключала, что так, возможно, и было.
 Но, несмотря на очевидную красоту цветов и редкостный дизайн вазы, подарку чего-то недоставало. Он казался Джессике каким-то неживым, холодным, строгим, а его бесцветное совершенство просто физически угнетало и подавляло ее.
 Никакой карточки или записки к букету приложено не было, но в них не было никакой необходимости, поскольку цветы в офис «Голубой Чайки» доставил Карлос собственной персоной. Теперь он сидел на краешке ее рабочего стола и напропалую любезничал с Софи, которая с хихиканьем отвечала на его комплименты.
 При виде вошедшей Джессики улыбка Карлоса погасла. Соскочив со стола, он шагнул ей навстречу и расцеловал в обе щеки.
 — Доброе утро, сеньора Джессика, — приветствовал он ее самым почтительным тоном.
 Его манеры странным образом тронули Джессику. В них было и уважение, и признание ее авторитета, и родственное тепло, и искренняя привязанность, тем более ценная, что она ничего для этого не сделала. Вместе с тем его неожиданное появление испугало и встревожило ее, особенно когда Карлос многозначительно кивнул Софи в знак того, что она должна удалиться.
 Озадаченно подмигнув Джессике, секретарша вышла в приемную и закрыла за собой дверь. Что она хотела сказать этим подмигиванием, так и осталось неизвестным.
 — Ну, как вы там живете в своем Каса Репосада? — спросила Джессика, огибая стол, чтобы занять свое обычное место.
 — Неплохо, неплохо, — отозвался Карлос, пристально ее разглядывая. — Рад видеть тебя в добром здравии.
 В его интонации Джессике послышалась какая-то недосказанность, какой-то скрытый смысл, и взгляд ее сделался печальным.
 — У меня действительно все нормально, — коротко подтвердила она.
 — Я очень рад. Значит, вовсе не болезнь помешала тебе вернуться с Рафаэлем в Бразилию?
 — Господи! Конечно, нет! Разве он ничего не объяснил?
 — По-моему, Раф сказал, что тебя задержали какие-то дела, связанные со вступлением в права наследования.
 — Разве этого объяснения недостаточно?
 — Я очень хорошо знаю Рафа, — просто ответил Карлос. — С тех пор как он вернулся без тебя, его словно подменили. Он — да простятся мне такие слова — ведет себя как последний ублюдок и бросается на всех словно бешеный пес. Признаться, я бы не удивился, если бы узнал, что ты умерла.
 — Ну конечно, — скептически заметила Джессика. — А кто эти бедняги, на которых он… бросается?
 — Да все! — Карлос широко развел руками и криво улыбнулся. — Мать, бабка, дядья, тетки, кузены — все. Даже мне перепало несколько тычков.
 — Можешь не волноваться, Карлос, это у него пройдет. Ведь ничего особенного не случилось… — сказала Джессика, тщательно избегая его взгляда, и поправила на столе безупречно ровную стопку бумаг, которые Софи принесла ей на подпись.
 — Это ты так говоришь. Тогда объясни мне, почему орхидеи преподношу тебе я, а не он? Почему мне приходится это делать? Поверь, Джесс, я спрашиваю не из праздного любопытства. Мне важно знать!
 Джессика подняла на него взгляд.
 — Так, значит, эти орхидеи не от него?..
 — Увы, нет, не от него. Так кто же?
 Он слегка изогнул бровь — совсем как Рафаэль, и Джессика поняла, что выдала себя. Поэтому она сказала с легким раздражением:
 — Ты хочешь знать, почему Рафаэль перестал посылать мне цветы? Все очень просто. Теперь я его жена, и ему больше не нужно меня завоевывать. Кто беспокоится из-за жен? Никто.
 — Нет, я не верю, что дело только в этом.
 — Тогда я не знаю. Тебе придется спросить у самого Рафаэля.
 Карлос жалобно улыбнулся.
 — Если бы мне жизнь была недорога, я бы уже давно расспросил Рафа. Но я предпочитаю пока с этим обождать. Вместо этого я лучше скажу тебе, что я думаю по этому поводу. Вы двое поспорили, может быть, даже поссорились, и Рафаэль, как человек гордый, просто счел ниже своего достоинства оправдываться. Он считал, что ты знаешь, как он к тебе относится и как высоко тебя ценит; именно поэтому твое подозрение, будто он способен сознательно причинить тебе боль, оскорбило и унизило его. А ты приняла его молчание за безразличие или — еще хуже — за признание вины.
 — Почему же он ничего мне не возразил?
 — Возражать, оправдываться значило открыть тебе, до какой степени ты ему небезразлична, а Раф не хотел, чтобы ты узнала его слабое место, пусть это даже касается только тебя. Он рассердился, Джессика, но не только. Ему было больно, очень больно — вот почему он послушался тебя и ушел. Вы просто не поняли друг друга, и вот теперь ни один из вас не может забыть обиду и протянуть другому руку.
 — Типичная ссора двух любовников, — подвела итог Джессика, и в ее голосе прозвучала ирония. — Увы, Карлос, мне очень не хотелось бы разочаровывать тебя, но причина нашей размолвки гораздо серьезнее, чем простое непонимание и уязвленная гордость.
 Карлос издал какой-то неопределенный звук — он не то саркастически хмыкнул, не то фыркнул презрительно.
 — Тогда, конечно, все гораздо сложнее.
 — Можно сказать и так. — Джессика немного помолчала. — Поверь, Карлос, я очень высоко ценю твою заботу… и твою дружбу. Мне жаль, что ты и твои родственники вынуждены страдать из-за меня, но я ничего не могу поделать. Что-то не сработало, понимаешь? Так что давай не будем больше это обсуждать.
 Карлос долго и пристально ее разглядывал, потом сказал:
 — Мне не нравится слово «размолвка».
 — Почему нет?
 — Ты ведь хочешь и дальше работать в «Голубой Чайке», продолжать свое дело? Но ведь тебе придется постоянно контактировать с Рафом, хотя бы просто говорить по телефону. Как ты будешь держать себя с ним? Как будто вы чужие? А что ты скажешь ему, когда вы останетесь вдвоем? Сможешь ли ты позабыть все, что между вами было? Сможешь ли ты вести себя с ним просто как один из партнеров по бизнесу, который заботится и думает только об интересах компании? В конце концов, вы же повенчаны в церкви.
 Эти же вопросы Джессика все время задавала себе, но, к сожалению, так и не нашла ответов. Глядя в сторону, она сказала:
 — Я ничего не знаю. Я попробую.
 — Отлично. А чего ты ждешь от Рафа?
 — Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
 Наклонив голову, Карлос глянул на нее исподлобья.
 — Ты прекрасно знаешь, что он — не холодный американец с рыбьей кровью в жилах и не делец, у которого компьютер вместо сердца. Стоит ему только один раз увидеть твои губы или, не дай Бог, случайно тебя коснуться, и он не сможет сдержаться. Он… он захочет тебя, и ничто не сможет его остановить. Что ты будешь тогда делать?
 Теплое чувство шевельнулось в груди Джессики возле самого сердца, и она сразу узнала его. Это была надежда, сумасшедшая надежда, но она не хотела давать ей воли. Джессика вообще больше ничего не хотела. Подавив стон отчаяния, готовый сорваться с ее губ, она тихо спросила:
 — Зачем? Зачем ты это делаешь?
 — Затем, что Рафаэль — мой друг, мой compadre . Он мне ближе, чем мог бы быть родной брат, и мне больно видеть, как он страдает. Больше того, я знаю его и немного знаю тебя; я видел вас вместе и утверждаю, что ты подходишь ему лучше, чем кто бы то ни было! Вы можете составить прекрасную пару, Джессика. В нем столько любви, столько страсти и огня…
 Джессика скептически покосилась на него.
 — Ты уверен, что мы говорим об одном и том же человеке?
 — Перестань! — воскликнул Карлос с упреком и болью. — Кому, как не тебе, знать, что он любит тебя всем сердцем!
 — С чего ты взял? — с горечью возразила Джессика, стараясь изгнать из памяти те дорогие ее сердцу воспоминания, которые снова ожили в ней при этих словах Карлоса. — Он женился на мне из-за денег, из чувства ответственности, и еще он, наверное, немного боялся того, что я могла бы устроить, если бы он обманул мои ожидания. Ну и конечно, Рафаэль чувствовал ко мне физическое влечение, хотя оно, похоже, погасло в нем после первой же брачной ночи.
 — Оно не погасло, — возразил Карлос с кривой улыбкой. — С чего бы иначе Раф был в таком собачьем настроении? Что касается остальных причин, которые ты перечислила, то это все чушь. Раф знает, что такое сострадание, но он никогда бы не связал себя с женщиной из жалости. Больше не связал бы. Ты — его настоящая, истинная любовь, и не видеть, не понять этого просто глупо.
 Сражаясь со внезапно нахлынувшими на нее противоречивыми чувствами, грозившими перевернуть все ее умозаключения, Джессика попыталась укрыться от них за стеной подозрительности, но это ей не помогло.
 — Надеюсь, — запинаясь, проговорила она, — это не Рафаэль подослал тебя ко мне, чтобы говорить подобные вещи?
 — Раф не знает, что я здесь.
 — Это правда, или ты кое-чего недоговариваешь?
 — Я уверен, что он ничего не знает, — продолжал настаивать Карлос. — И ты напрасно сомневаешься в моих словах. Я мог бы даже похитить тебя и отвезти к нему против твоей воли, если бы был уверен, что это поможет вам помириться. Собственно говоря, единственное, что меня удерживает, это вовсе не боязнь того, что подобная мера окажется бесполезной, а страх, что Раф разорвет меня на клочки за то, что я прикоснулся к тебе.
 Джессика невесело усмехнулась.
 — Какие варварские методы убеждения вы практикуете у себя в Бразилии. Но, уверяю тебя, это нисколько не поможет.
 Карлос тоже улыбнулся, но ничего не ответил. Только в глазах его отразилась напряженная работа мысли, словно он уже прикидывал, сейчас ему хватать Джессику или немного погодя. Впрочем, через несколько секунд он попрощался и вышел.
 Впереди лежал почти целый рабочий день. Джессика попыталась заняться делами, но это оказалось выше ее сил. Она бесцельно перекладывала с места на место папки; рылась в картотеке, ничего особенно не ища; снимала колпачок со своей любимой ручки и снова надевала. Наконец Джессика встала, чтобы сделать Софи распоряжения, но по пути в приемную забыла, что она намеревалась сказать, и вынуждена была вернуться.
 Лицо Рафаэля то и дело вставало перед ней как наяву. Темное золото его глаз, решительные очертания подбородка и четкие линии рта преследовали ее, не давая сосредоточиться на работе. Порой Джессике даже казалось, будто она слышит его глуховатый низкий голос и ощущает его медлительные, ласковые прикосновения на своей коже, но все это оказывалось обманом, лишь усиливавшим ее горькое разочарование.
 В конце концов ценой невероятного напряжения воли, ей удалось сосредоточиться на целых две минуты и просмотреть пару важных бумаг. Дело неожиданно пошло, и чем дальше — тем легче, и Джессика, боясь, что если она хоть на минутку прервется, то мысли о Рафаэле снова начнут осаждать ее, не решилась даже прерваться на обед. Есть ей, впрочем, совсем не хотелось. Дел на нее свалилось много, и она была полна решимости наверстать упущенное.
 Часам к четырем она уже разделалась с большей частью документов, заполонивших ее стол, но устала так, словно копала землю. От напряжения у нее заныла шея, а голова отзывалась тупой болью на каждый удар пульса. Джессика уже склонялась к тому, чтобы закончить и отправиться домой — принять аспирин и полежать в горячей ванне, — когда раздался телефонный звонок. Софи взяла трубку и, поговорив минуту, постучалась в кабинет Джессики.
 — Вы не знаете, где сейчас может быть Ник? — спросила она с порога.
 — Не имею ни малейшего представления, — устало откликнулась Джессика.
 — А кому он понадобился? Кто звонил?
 — Это старший помощник с нашего «Танцора». В два часа пополудни Ник должен был выйти на нем в море, чтобы доставить на платформу смену буровиков, но он не пришел в док, и в порту его никто не видел.
 Подперев подбородок кулаком, Джессика закрыла глаза. На Ника это было не похоже — он всегда был ответственным человеком; к тому же он очень дорожил своей работой и репутацией. Неужели это первый признак того, как теперь пойдут дела в «Голубой Чайке»?
 — А старпом уверен, что Ник не отменил рейс и не назначил на «Танцор» другого капитана?
 — Даже если так, никто об этом не знает. И никакого «другого» капитана там тоже нет, а между тем «Танцор» стоит под парами, готовый к выходу.
 — В любом случае рейсы и экипажи — это по части Кейла. Пусть он займется этой проблемой, — после паузы сказала Джессика.
 — Кейла тоже нет в порту, во всяком случае, так утверждает старпом. И здесь его тоже нет, хотя я уверена, что слышала, как он вернулся с обеда. Я сейчас еще раз проверю.
 Через пару секунд Софи вернулась.
 — Его секретарь говорит, что Кейлу позвонила его мать, и он сразу уехал. Помчался, говорит, как угорелый, но куда — не сказал.
 Джессика нахмурилась еще больше. На мгновение она закрыла глаза, потом решительно тряхнула головой и сказала:
 — Перезвони старшему помощнику «Танцора» и скажи, чтобы он выводил судно в море самостоятельно. Только пусть постарается никого не протаранить и вернуться целым и невредимым. Распорядись, чтобы секретарь Кейла перенес на завтра все его встречи и все звонки, а если будет что-то срочное — пусть связывается со мной. Потом позвони Нику на квартиру. Если его нет, оставь сообщение, чтобы он срочно со мной связался.
 — Есть, сэр! — Софи ухмыльнулась и выбросила руку в насмешливом салюте. — Разрешите исполнять?
 — Пойди помочи голову, ты перегрелась, — с мрачным юмором посоветовала Джессика.
 — И испортить прическу? Вы, должно быть, шутите?
 — Ну когда же у нас перестанут обсуждаться приказы капитана? — простонала Джессика в притворном отчаянии.
 Когда Софи вышла, улыбка сразу сползла с лица Джессики. Почему Кейл покинул рабочее место посреди рабочего дня? Что могло случиться? Должно быть, что-то очень важное, иначе он обязательно зашел бы к ней и предупредил. А может быть, и нет… Вот уже несколько дней, как они не пили вместе свой одиннадцатичасовой кофе, да и последний серьезный разговор состоялся у них задолго до похорон.
 Тут Джессика подумала, что она даже не представляет себе, что может испытывать сейчас Кейл. Интересно было бы узнать, что он думает по поводу Ника и последней воли Клода Фрейзера? Когда адвокат зачитывал завещание, Кейл, как показалось Джессике, выглядел крайне недовольным, но его реакция никому не бросилась в глаза и была вскоре забыта из-за скандала, учиненного Зоей, и всеобщего переполоха, когда выяснилось, что Мими Тесс — мать Ника. Когда же Джессика вернулась в Новый Орлеан, она была слишком занята своими собственными проблемами, и у нее просто не было времени, чтобы разыскать Кейла и поговорить с ним по душам. Правда, еще сегодня утром Джессика подумала, что вечером ей надо будет выкроить часок и побеседовать со своим троюродным братцем, но при виде Карлоса она сразу обо всем забыла.
 Под ложечкой у Джессики засосало, и она сразу вспомнила, что с утра у нее во рту не было ни крошки. Поднявшись с кресла, она машинально потянулась за сумочкой; Арлетта жила в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от офиса компании, и Джессика рассчитывала, что мать угостит ее булочкой и чашкой чая. И, конечно, она надеялась, что ее мать сможет пролить хоть какой-то свет на то, что могло случиться с Кейлом и Зоей.
 Джессика застала Арлетту на кухне, где та варила рисовый суп. Суп в огромной кастрюле, стоявшей на дальней конфорке, кипел, распространяя по квартире такой сильный аромат лука, зелени, молодой фасоли, чеснока, сладкого перца и других приправ, что у Джессики потекли слюнки. Собственно говоря, суп был почти готов, и теперь только «доходил», набирая аромат. Отварной рис уже лежал в голубой фаянсовой миске, и Джессика не стала ждать, пока суп достигнет совершенства и ее пригласят к столу. Направившись прямо к буфету, она вытащила оттуда глубокую тарелку, положила на нее рис и полила его пряным варевом, представлявшим собой нечто среднее между собственно супом и куриной солянкой.
 Увидев, с каким аппетитом Джессика уписывает рис за обе щеки, Арлетта невольно улыбнулась. Налив себе чашку кофе из кофейника, стоявшего на термоподставке, она спросила:
 — Чему я обязана счастьем видеть тебя? Должно быть, чему-то очень важному, если ты ушла с работы так рано.
 — Мне придется вернуться, чтобы запереть кабинет и убрать кое-какие бумаги, — с набитым ртом отозвалась Джессика. — Собственно говоря, я хотела узнать, как себя чувствует тетя Зоя. Ты не в курсе?
 — Ты приходишь ко мне и спрашиваешь меня о ее самочувствии? И это после тех гадостей, которые она наговорила на похоронах? — спросила Арлетта, садясь за стол напротив Джессики. — Да я бы не стала ей звонить, даже если бы умирала, и, думаю, Зоя поступила бы точно так же. Впрочем, если тебя интересует мое мнение, то Зоя слишком упряма и злонравна, чтобы болеть, как болеют все люди.
 — Но мне показалось, что, когда она услышала новости про Ника, сердце у нее прихватило по-настоящему.
 — Это все нервы, а у женщин они растягиваются как дешевые колготки.
 Джессика быстро посмотрела на мать, гадая, в чем может крыться причина подобного равнодушия — в застарелой вражде или искренней уверенности, что любая настоящая женщина всегда падает как кошка на четыре лапы, и ничто не может ей повредить.
 — И с Кейлом ты, наверное, тоже не общалась?
 Арлетта отрицательно покачала головой и прищурилась.
 — А в чем, собственно, дело?
 — Очень возможно, что ни в чем, — Джессика нерешительно пожала плечами и, заметив вопросительный взгляд матери, вкратце обрисовала ситуацию.
 Арлетта выслушала ее в молчании. Наконец она сказала:
 — Откуда ты знаешь, что Кейл не помчался в док, чтобы выяснить, что там случилось с Ником и «Танцором»?
 — Ну, в этом случае он мог хотя бы предупредить меня, — откликнулась Джессика, вылавливая из густой коричневой подливки кусочек белого куриного мяса.
 — В обычной ситуации — да, — согласилась Арлетта. — Но времена изменились… — Она немного помолчала. — Что ж, хоть это мне и противно, но я постараюсь найти какой-нибудь предлог, чтобы позвонить Зое.
 Джессика была искренне тронута предложением матери, хотя откровенное недовольство, написанное на лице Арлетты, огорчило ее.
 — Да не надо, я лучше сама…
 — Дай мне знать, если что-нибудь выяснится. И если не выяснится — тоже, — сказала Арлетта, с облегчением вздыхая.
 Они молчали, пока Джессика не доела все, что было в тарелке. Тогда Арлетта сказала:
 — Послушай, Джесс, я хотела сказать насчет Холивелла…
 Джессика вопросительно подняла взгляд.
 — Что?
 Арлетта подавила еще один вздох и отвернулась.
 — Мне очень стыдно, но я слышала, как он с тобой разговаривал. Когда ты ушла, я сказала ему, чтобы он никогда больше сюда не приходил. Один раз я уже дала ему от ворот поворот, но до него, как видно, не дошло.
 Смущение и грусть отразились в глазах Джессики. Отодвинув от себя тарелку, она сложила руки на столе.
 — Если ты сделала это из-за меня, мама, — проговорила она, тщательно подбирая слова, — то мне, право, очень жаль. Может быть, он мне и неприятен, но если тебе с ним хорошо, то кто я такая, чтобы тебе мешать?
 Арлетта долго смотрела на нее, потом затрясла головой.
 — Ты назвала меня мамой. Я даже не помню, когда в последний раз ты звала меня так…
 — Если тебе неприятно…
 — Я этого не говорила. Мне нравится, только… только я удивилась. Ведь я была тебе не такой уж хорошей матерью.
 Это признание настолько потрясло Джессику, что она едва не задохнулась от удивления. Покраснев, она наконец сказала:
 — Наверно, и я была не идеальной дочерью. Но в последнее время я много думала о тебе, об отце, о дедушке, обо всем, что случилось, и мне кажется, что я начинаю понимать, почему тебе так необходимо было вырваться…
 — Ты правда понимаешь? А вот мне теперь кажется, что я была не так уж права. Тогда я, конечно, думала, что я совершаю настоящий подвиг и что только так я смогу остаться собой и не превратиться в пустоголовое, скучное, до омерзения добропорядочное бесполое существо, которое твой дед хотел из меня сделать. — Губы Арлетты слегка скривились. — Но сейчас мне начинает казаться, что с начала и до конца это было чистое сумасбродство.
 — И все равно ты имела право решать сама за себя.
 — Возможно. Просто вместо того, чтобы уехать в другое место и попытаться создать что-то свое, я предпочла болтаться по здешним кабакам и показывать Клоду Фрейзеру фигу в кармане. А иногда и не в кармане. Так я упустила свой шанс стать самостоятельной, стать кем-то или чем-то и навсегда осталась «его беспутной дочерью». Ты меня понимаешь?
 — Но ведь тебя ни к чему не готовили и ничего от тебя не требовали.
 — О, это просто отговорка. Если бы я захотела, я могла бы учиться, поступить в колледж или университет. Если бы твой отец не погиб, я бы, наверное, так и сделала, но вместо этого я плыла по течению, от мужчины к мужчине, позволяя им заботиться обо мне и подсказывать, что и как делать. В конце концов все они начинали напоминать мне твоего деда, и я уходила от них, чтобы через месяц, через полгода начать все сначала.
 — Тогда были другие времена… — Джессика не понимала, почему ей так хочется найти для матери хоть какое-то оправдание, поскольку никогда прежде такого желания в ней не возникало. Да и Арлетта вряд ли в этом нуждалась. Должно быть, Джессика просто сожалела о ее впустую потраченной жизни и о тех годах, которые они провели отдельно друг от друга.
 Арлетта приподняла плечи и тут же опустила их покорным и бессильным жестом.
 — Теперь это, наверное, не имеет значения. Меня беспокоит другое. Ты.
 — Я? Почему?
 — Иногда мне кажется, что тебе пришлось платить за все мои ошибки. Твой дед был так строг и так зорко следил за тобой, потому что боялся, как бы ты не превратилась в такую, как я. И вот ты выросла…
 — До омерзения добропорядочным, бесполым существом, да?
 Арлетта хрипло рассмеялась, когда к ней вернулись ее же собственные слова.
 — Не совсем. Скажи мне, Джесс, уверена ли ты, что, работая на «Голубую Чайку», ты занимаешься именно тем, чего бы тебе на самом деле хотелось? Или ты продолжаешь по инерции выполнять его волю?
 — Хотела бы я знать это сама!
 — Подумай над этим. Подумай как следует, потому что если ты хочешь чего-то другого, ты не должна оставаться здесь.
 — Чего-то другого… — повторила Джессика негромко и растерянно.
 — Да, другого. Мир велик, Джессика. Неужели ты никогда не задумывалась о том, чем бы ты занималась или хотела бы заняться, если бы «Голубой Чайки» не было?
 Джессика натянуто улыбнулась.
 — Задумывалась, конечно, задумывалась. Но вся беда в том, что я так и не нашла ответа.
 — Тогда думай как следует, думай до тех пор, пока не найдешь ответ. Когда КМК окончательно поглотит нашу жалкую компанию, это будет самый подходящий момент, чтобы с чистой совестью оставить ее и попробовать что-нибудь другое.
 Джессика смотрела в стол, чертя ногтем большого пальца по вытканным на скатерти узорам.
 — Честно говоря, мне очень нравится бизнес, деловое администрирование. Мне нравится решать важные дела, нравится наблюдать, как благодаря моим усилиям компания становится больше и сильнее. И мне бы очень хотелось, чтобы «Голубая Чайка» стала по-настоящему большой корпорацией. Перспективы, которые мы обсуждали с Рафаэлем, могут быть… в общем, все это очень и очень интересно.
 — Ну-ну, — с сомнением произнесла Арлетта. — Если так, тогда все в порядке.
 Джессика знала, что права. Она готова была подписаться под каждым словом, которое она только что сказала, и, пожалуй, впервые за все время она призналась себе, что в объединении двух фирм есть свои значительные плюсы.
 — Короче говоря, — сказала Джессика, — моя работа меня более чем устраивает.
 Арлетта кивнула.
 — Я не собираюсь лезть в ваши с Рафаэлем дела. Подобные вещи никогда меня не интересовали. Просто мне очень хочется, чтобы ты была счастлива.
 — Я знаю. Надеюсь, так или иначе все решится само собой.
 Арлетта внимательно посмотрела на дочь.
 — Только не заводись, как я, и не воображай себя вольной пташкой. Я ведь тоже считала себя свободной как ветер, но оказалось, что я слишком зависима от мужчин. К комфорту, к ощущению безопасности слишком легко привыкнуть, так что теперь я готова броситься на шею любому, кто носит штаны. Ну, почти любому…
 В голосе Арлетты было столько самоуничижительной горечи, что Джессика поспешно сказала:
 — Если ты имеешь в виду Холивелла…
 — В каком-то смысле — да, хотя тут, я думаю, все будет в порядке. Он мне не нужен, как, собственно, и никто другой. Здесь Зоя абсолютно права. Может быть, это знак, что мне пора перестать гоняться за мужиками и подумать о том, как я выгляжу в глазах нормальных людей.
 — Не надо, не говори так! — воскликнула Джессика, услышав в голосе матери боль и растерянность. — Не позволяй никому — никому, слышишь? — указывать тебе, как жить. Ты бежала от деда, а теперь сама сажаешь себе на шею другого надсмотрщика! Забудь про Зою, забудь про меня, забудь про все, что мешает тебе быть собой и чувствовать себя счастливой.
 Арлетта и Джессика долго смотрели друг на друга, и взгляд одних зеленых глаз встретился со взглядом других, передавая от матери к дочери и обратно какое-то удивительно сильное и теплое чувство. Это была не признательность, даже не любовь, а что-то еще более древнее, примитивное, неразрывное — то, что с древнейших времен накрепко связывает всех, в чьих жилах течет одна кровь.
 Неожиданно лицо Арлетты дрогнуло и перекосилось, как от боли. Глаза ее наполнились слезами, а накрашенные губы жалко запрыгали.
 — О Боже! — выдохнула она. — Джессика, милая…
 — Что?! Что случилось? Скажи же скорей!
 Джессика инстинктивно потянулась к матери, и Арлетта крепко схватила ее за руку.
 — Я… я не понимала. Я не хотела причинить тебе вред, я только… — Голос ее прервался, она всхлипнула и попыталась начать сначала:
 — Я только хотела как лучше, для твоего же блага. О Боже!..
 — Мама, ты меня пугаешь. Что с тобой?
 Слезы потекли по лицу Арлетты.
 — Я думала, что тебя используют, что твой дед хочет сделать из тебя холодную и жестокую дрянь. Ты так много работала и никогда не развлекалась… Глядя на тебя, можно было подумать, что ты так и родилась с карандашом и телефонной трубкой в руках. У тебя никогда не было мужчины, и я уже начала бояться, что ты никогда не встретишь человека, которого смогла бы полюбить. А потом… потом я увидела фотографии.
 — Фотографии? — Сердце Джессики забилось отчаянно и быстро.
 — Да. Те, где ты с Рафаэлем… Я была потрясена, шокирована, но на них ты выглядела совсем другой — живой, страстной, любящей.
 Арлетта замолчала, и Джессика слегка тряхнула ее руку.
 — Откуда они взялись? Кто прислал их тебе?
 — Они пришли по почте, — откликнулась Арлетта, и в ее голосе прозвучали отзвуки давнего удивления. — Ни записки, ни обратного адреса, в обычном желтом конверте. Когда я его вскрыла, я не могла поверить собственным глазам.
 — А что ты с ними сделала? — нетерпеливо спросила Джессика.
 Арлетта прерывисто, глубоко вздохнула и, отпустив пальцы Джессики, обхватила себя за плечи. Раскачиваясь на стуле, она сказала:
 — Прости меня, Джесс, если сможешь. Я так потом жалела о том, что я сделала, но исправить свою ошибку уже не могла. Я хорошо понимаю, как это может выглядеть со стороны, но я никогда не ревновала и не завидовала тому, что твой дед — и мой отец — сделал для тебя. Я просто надеялась, что если он увидит эти снимки, те цепи, которыми он тебя к себе приковал, ослабнут, и тебе будет легче вырваться на свободу. Тогда мне казалось, что это твой единственный шанс, но из моей затеи ничего не вышло. Старик убрал их в сейф и сделал вид, будто ничего не знает.
 — Дедушка?! — в ужасе прошептала Джессика и побледнела. — Ты отослала их дедушке? Ты?..
 Арлетта шумно сглотнула. Ее лицо все еще было искажено горем, и слова давались ей с большим трудом.
 — Да, это была я, и теперь он мертв. Как ты думаешь, это я убила его?
 — О, мама, мамочка! — воскликнула Джессика и потянулась к Арлетте, забыв о собственной боли. — Это не ты, ты здесь ни при чем! Ты не убивала деда. Я не знаю, кто это сделал, но это была не ты!




 23


 Когда Джессика вернулась в офис, Софи как раз прибирала на столе и закрывала прозрачным чехлом клавиатуру компьютера, собираясь идти домой. Заслышав шаги, она подняла голову, и на ее темно-шоколадном лице отразилось беспокойство. Лишь узнав Джессику, Софи широко улыбнулась.
 — Как хорошо, что вы наконец пришли! — воскликнула она. — Ей-богу, этот телефон когда-нибудь меня доконает. Здесь для вас полдюжины сообщений… — она осеклась, заметив выражение лица Джессики, и спросила уже совсем другим голосом:
 — Что-нибудь случилось, мэм?
 — Ничего, — ответила Джессика, стараясь не встретиться глазами с любопытным взглядом секретарши. — Кейл не появлялся?
 Софи было не так-то просто провести, но она послушно сменила тему.
 — Нет, о нем по-прежнему ничего не известно, зато звонила кухарка из усадьбы, Крессида. Если я ее правильно поняла, то на старой гравийной дороге, которая проходит возле «Мимозы», происходит что-то непонятное и подозрительное. Крессида спрашивала, может быть, ей вызвать полицию? Потом звонил некий Пепе, который имеет какое-то отношение к Рафаэлю…
 — Телохранитель, шофер и доверенное лицо… — обескураженно пробормотала Джессика.
 — Да, он. Так вот, он хотел уточнить, отправляли ли вы факс его хозяину. Я сказала, что, насколько мне известно, вы ничего не отправляли, и он сказал — хорошо, нет проблемы или что-то в этом роде. Это было все, что мне удалось от него добиться. А еще звонил…
 — Что за факс я должна была отправить в Рио?
 — Он не сказал и даже не дал мне спросить. Вообще, доложу я вам, этот Пепе был не очень-то дружелюбно настроен. Да, еще звонили из порта и просили вам передать, что «Танцор» вышел в рейс без капитана, с одним старшим помощником, а буквально несколько минут назад позвонила эта пожилая леди — мать Кейла. Что ей надо, она не сказала, но оставила номер, по которому ее можно найти. По-моему, это все.
 — Спасибо, — кивнула Джессика, машинально беря в руки листок бумаги, который протянула ей Софи. Бросив на него взгляд, она ненадолго замерла на месте, словно не зная, что ей делать дальше.
 — Вызвать для вас миссис Зою?
 Джессика с усилием улыбнулась.
 — Нет, не надо, я сама.
 Софи достала из нижнего ящика стола свою сумочку и повесила ее через плечо. Озабоченно нахмурившись, она спросила:
 — Так вы уверены, что с вами все в порядке? Я могу и задержаться, если это вам чем-то поможет.
 Никто и ничто уже не могло помочь Джессике, но это, безусловно, были ее проблемы, которые Софи никак не касались. Повернувшись, чтобы идти в свой кабинет, Джессика отрицательно покачала головой.
 — Нет, все в порядке. Честно.
 — Вы точно знаете? Может, заварить вам чашечку кофе? Или принести аспирин?
 — Нет, нет, иди домой к своему мужу.
 Софи неуверенно поглядела на нее, но повиновалась.
 — Хорошо. Тогда, до завтра, мэм?
 — До завтра, Софи.
 Даже после этого Софи еще колебалась, но, увидев, что Джессика уже не смотрит на нее, она беззвучно вышла из приемной.
 Вернувшись в кабинет, Джессика положила перед собой на стол карточку с номером телефона и придвинула к себе аппарат, но вдруг застыла, положив руку на трубку.
 Рафаэль… Она обвинила его в том, что это он прислал фотографии Клоду Фрейзеру, а он не стал ни возражать, ни оправдываться. Он смотрел, как она кипятится, и молчал.
 Почему?
 Этот вопрос был единственным, на чем Джессика оказалась способна остановиться, ибо все мысли у нее в голове перепутались, и не было среди них ни одной связной. Если бы ей удалось понять, почему Рафаэль ничего ей не сказал, тогда все остальное встало бы на свои места. Или не встало… Предательство Арлетты по-прежнему не шло у нее из головы. Джессика не видела в нем никакого смысла, и, если бы она узнала о поступке матери от кого-нибудь другого, она ни за что бы этому не поверила. Арлетта отослала ее деду фотографии. Фантастика!
 Тем не менее Рафаэль знал, что снимки находятся у Клода Фрейзера, — он даже знал, где они лежат. Должно быть, это стало ему известно тогда, когда дед Джессики попытался использовать фотографии, чтобы заставить его жениться на ней.
 Или все было по-другому?
 Какова вероятность того, что это Рафаэль переслал фотографии Арлетте? С его умением разбираться в людях он мог предположить, что она с ними сделает. Если именно таков был его план, то все сработало как нельзя лучше, и ему оставалось только приехать в «Мимозу», чтобы получить то, чего он хотел.
 Но и это тоже выглядело не слишком правдоподобно. Рафаэль хотел завладеть «Голубой Чайкой», и он мог получить ее совершенно законным путем, не вступая в ненужный ему брак. Выкупленная закладная гарантировала ему это в любом случае.
 Но если не чувство вины заставило его молчать, тогда что же?
 Может быть, гордость? Именно в этом пытался убедить ее Карлос. Но так ли это на самом деле? Что, если Рафаэль знал, кто сделал эти снимки — вернее, по чьему заказу они были сделаны? Что, если он знал или догадывался, кто прислал их Арлетте? В этом случае Рафаэль мог молчать, чтобы случайно не проговориться и не подвести этих людей или этого человека. Неужели он не стал защищаться только потому, что не хотел давать ей ключа ко всей этой запутанной ситуации?
 Могло ли это быть причиной его упрямого молчания?
 Или — ведь всякое бывает — он собирался сделать с этими фотографиями что-то такое, что было для него важнее доказательств собственной невиновности? Что-то такое, что он еще не осуществил, но обязательно осуществит в ближайшем будущем?
 Да или нет?
 Джессика не исключала также, что в кадр могло случайно попасть нечто такое, чего Рафаэль ни в коем случае не хотел ей показывать. Но кто или что это было? Все это время Джессика не сомневалась, что, кроме них двоих и фотографа, в патио никого больше не было, но сейчас ее одолели сомнения. Что, если за каждым окном, за каждой дверью и за каждым кустом жасмина скрывались наблюдатели и слушатели, любопытные гости или извращенцы-вуайеристы, наблюдавшие за ее приобщением к греховному миру запретных наслаждений?
 Непонятно и странно. Безумно странно. Безумно…
 Все сценарии Джессики, один невероятнее другого, словно о камни разбивались о глубокую внутреннюю убежденность, что человек, который даже пальцем не тронул ее в своем собственном доме, где он был «патроном» — полновластным хозяином, никогда бы не стал утверждать свое мужское достоинство таким нечестным и грязным способом. Человек, который спас ее не один, не два, а целых три раза, не мог намеренно подвергнуть ее публичному унижению и опасности.
 Берегись Рафаэля!
 Дед сказал ей эти слова перед смертью. Значит, он что-то знал, что-то подозревал, если решился предупредить ее.
 Или она ошиблась? Тогда она знала слишком мало и поэтому восприняла как должное, что дед пытается предостеречь ее против Рафаэля. Но что, если она просто ослышалась? Ведь Рафаэль был ее мужем — человеком, на брак с которым Клод Фрейзер фактически благословил свою внучку. Они с ним встречались, разговаривали, и у Джессики сложилось впечатление, что ее дед признавал и уважал Рафаэля. Тогда почему он заподозрил его в каких-то злых намерениях?
 Что, если он пытался сказать ей что-то совсем другое, как и предполагала Мадлен? Что, если он сказал «Береги Рафаэля!»?
 Но с чего он взял, что это необходимо? Почему дед решил, что эта задача ей по плечу?
 Если только…
 Если только опасность не исходит от кого-то из членов семьи… Ее семьи.
 Эта мысль была довольно неожиданной, и она не принесла Джессике успокоения. Куда легче было подозревать в злом умысле не своего, а чужака, человека со стороны, который обманом проник в их клан и перевернул ее жизнь самым невероятным образом.
 Мысленно Джессика уже почти сделала Рафаэля козлом отпущения, и теперь она задумалась, возможно ли, чтобы кто-то еще — кто-то из тех, кого она знала, — использовал его в том же качестве? Для кого он оказался самой удобной мишенью, человеком, на которого при малейшем шуме можно указать, как на самого вероятного виновника всех неприятностей? Кому захотелось бы взвалить на него всю вину и всю ответственность только потому, что душной и жаркой карнавальной ночью он позволил страсти возобладать над рассудком и своими самыми лучшими намерениями?
 Рафаэль не стал защищаться, и Джессика поспешно вынесла вердикт: виновен! Она прогнала его, и теперь у нее были все основания радоваться. У себя в Бразилии он не стоял ни у кого на дороге и был вне опасности. И очень может быть, что, покуда Рафаэль будет оставаться там, опасность не будет угрожать ни ему, ни самой Джессике.
 Она все еще держала в руке листок бумаги с телефоном, который записала для нее Софи. Взгляд Джессики упал на него по чистой случайности, и тут же разум ее очистился, переключившись на новую задачу. Записанный на бумажке номер был ей незнаком, и Джессика подумала, что это, должно быть, сотовый телефон. На Зою это было совсем не похоже, и Джессика, удивленно приподняв брови, набрала номер, заранее готовая к тому, что вот сейчас с ней соединится автоответчик и сообщит, что абонента нет дома. В трубке действительно раздалось три гудка, потом что-то клацнуло, пискнуло, и Джессика услышала голос своей тетки.
 — Боже мой, тетя Зоя! — воскликнула Джессика. — С каких пор у вас телефон в машине? Неужели вы наконец решились приобщиться к миру современной техники?
 — Еще в прошлое Рождество, — отдуваясь, ответила Зоя и, не дав Джессике сказать ни слова, поспешно продолжила:
 — Сейчас не об этом речь! Ты можешь сейчас приехать в «Мимозу»? Это срочно.
 — Что-нибудь случилось, тетя? — встревоженно спросила Джессика.
 — Да, случилось, но это не телефонный разговор.
 — Это… это касается Кейла? Он с вами? — Когда Зоя упомянула про усадьбу, Джессика сразу подумала, что тетя что-то скрывает, но от этого ее беспокойство только возросло.
 — О, Джессика, это так ужасно! Ты должна приехать сюда немедленно. Ты слышишь, немедленно! Да, можешь не заезжать в «Мимозу»; поворачивай сразу на ту дорогу, которая ведет на Айл-Кокиль. Ты знаешь, о чем я говорю?
 — Разумеется, тетя. Старая гравийная дорога, она же — взлетная полоса. Но скажите, с Кейлом ничего не случилось?
 — Я действительно не могу обсуждать с тобой подробности, Джессика. Я слышала, что разговоры по сотовому телефону может подслушать любой, у кого есть достаточно мощный приемник. Приезжай скорее, и я тебе все объясню. Жду!
 В последних словах Зои прозвучала откровенно истерическая нотка, и Джессика поймала себя на том, что уже стоит за столом, слегка наклонившись вперед, словно бегун на старте.
 — Может, вызвать полицию? — спросила она в сильнейшей тревоге. — Или… Тетя Зоя?
 Но в трубке раздавались только гудки. Зоя бросила трубку.
 Запереть стол. Выключить компьютер, закрыть дверь кабинета и запереть ее. Эти операции Джессика проделывала, наверное, тысячу раз, и сейчас ее руки двигались почти автоматически. Спускаясь в подземный гараж, Джессика прикинула, хватит ли ей бензина. Она залила полный бак сразу после возвращения с похорон, так что теперь ей не было необходимости останавливаться в пути, чтобы дозаправиться. Значит, до усадьбы она доберется без задержек.
 Кейл всегда был ей как родной брат, а в последние годы они с ним сошлись особенно близко. Их сроднили и выговоры, на которые не скупился Клод Фрейзер, и его неумелые, грубоватые шутки, и долгие разговоры о бизнесе, которые порой затягивались далеко за полночь. Они вдвоем уничтожили, наверное, целый вагон кофе, они вместе шутили и смеялись, помогали друг другу справиться с бумажной рутиной, и каждый считал делом чести выручить другого, если кому-то из них случалось допустить ошибку или промах. Правда, после того как над «Голубой Чайкой» нависла угроза поглощения, после инсульта деда и злосчастной вечеринки в Рио, Джессика начала ощущать в отношениях с Кейлом некоторую напряженность, однако все это было ерундой по сравнению с тем, что соединяло их прежде.
 Отрезок шоссе номер десять, шедший вдоль дамбы Бон-Карре до Батон-Ружа, еще никогда не казался Джессике таким бесконечно длинным. Ощущение, что автомобиль ползет как черепаха, не оставляло ее с тех самых пор, как она выехала из Нового Орлеана, и Джессике приходилось постоянно следить за тем, чтобы не превысить разрешенную скорость. Но стоило ей забыться, как стрелка спидометра упрямо возвращалась на правую половину циферблата. Тогда Джессика спохватывалась и, сбросив газ, вспоминала о своем последнем путешествии по этому маршруту, которое она проделала с Рафаэлем на вертолете. Поняв ее состояние, он проявил настоящую заботу, предложив этот полет, но только теперь Джессика оказалась способна в полной мере оценить его предусмотрительность и внимание.
 Но вот за окнами ее машины пронеслись и Батон-Руж, и Брю-Бридж, и Лафайетт; остались позади болота, густо заросшие кугой и тростником; отстучали под колесами стыки между уложенными на бетонные сваи секциями шоссе, и Джессика, обогнув озеро Чарльз, оказалась на границе страны заливных лугов и рисовых чеков. Словно дикая утка, возвращающаяся на ночлег в свой дом на болоте, Джессика пересекла Береговой канал и помчалась навстречу прохладному морскому ветру, несущему с собой запах соли, йода и гниющих на берегу водорослей.
 К тому времени, когда она достигла Омбретера, было уже темно, и в окнах городских домов зажглись приветливые огни. Свернув на дорогу, ведущую к Дубовой гряде, Джессика вынуждена была сбавить скорость и включить фары, чтобы не налететь на пасущуюся корову, не раздавить нутрию или опоссума и не сбить выпорхнувшую из кювета цаплю, напуганную шумом ее мотора. Время тянулось невыносимо медленно, но наконец Джессика разглядела впереди усадьбу, вздымавшуюся над кронами дубов и кедров, с единственным освещенным окном в одной из задних комнат. Через минуту она уже сворачивала на засыпанную гравием и ракушечником дорогу, которая — прямая, как стрела, — пролегла между Дубовой грядой и Айл-Кокилем. Светлый гравий отражал бледно-желтое сияние ущербной луны и фар, громко хрустел под колесами, а в темноте по сторонам дороги таинственно поблескивала черная вода.
 В первое мгновение Джессике показалось, что ее обманули и что здесь никого нет, однако довольно скоро она разглядела припаркованные в стороне от дороги «Кадиллак де вилль» и джип «Форд-Бронко». Обе машины стояли под раскидистым виргинским дубом на невысоком пригорке, соединенном с дорогой широкой перемычкой.
 Джессика сбавила скорость. Уединенность и пустынность этого места, таинственная ночная тишина, темные машины под развесистыми ветвями дуба — все это навевало тревогу, и она почувствовала, как волосы зашевелились у нее на голове.
 В следующую секунду водительская дверца «Кадиллака» широко распахнулась, и Джессика увидела приземистую, полноватую фигуру Зои, которая, не без труда выбравшись из машины, вышла на открытое место. С облегчением вздохнув, Джессика осторожно свернула и, остановившись позади «Кадиллака», заглушила двигатель.
 — Как ты долго! — сварливо заметила Зоя вместо приветствия.
 — Я приехала так быстро, как только смогла. Где Кейл? — Скользнув взглядом по бледному лицу тетки, Джессика внимательно посмотрела на «Форд-Бронко». За мгновение до того, как погасли фары ее машины, Джессике показалось, будто она заметила за рулем джипа мужской силуэт, однако сейчас под дубом было настолько темно, что она почти ничего не видела. Неизвестный мужчина — если, конечно, зрение не обмануло Джессику и он там действительно был, — не спешил выйти и поздороваться.
 — Его еще нет. О, Джессика, я так беспокоюсь! — Зоя тоже украдкой бросила взгляд в сторону джипа и поспешно отвернулась.
 — С ним все в порядке? Вы ничего от меня не скрываете, тетя?
 — Не знаю, Джесс, я ничего не знаю!
 Ее голос звучал как-то странно, и Джессике показалось, что Зоя лишилась значительной части своей всегдашней самоуверенности и безапелляционности. Ее руки находились в беспрестанном движении: она то одергивала платье, то поправляла на груди бусы, то прижимала руки к выступающему животу и с такой силой стискивала кулаки, что Джессика отчетливо слышала хруст суставов. Судя по всему, Зоя не могла или не хотела ничего объяснить, и Джессика, чьи усталость и тревога достигли уже наивысшей точки, осведомилась довольно резким тоном:
 — Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит? Зачем вы вызвали меня сюда? Глаза Зои снова метнулись в сторону.
 — Я… я просто не знаю, как тебе сказать. Все так запуталось…
 — Ради Бога, скажите хоть что-нибудь! — требовательно воскликнула Джессика. — Ник пропал, Кейл тоже куда-то делся — что я должна подумать? Да я, пока ехала сюда, перебрала все несчастья, которые только могли с ними случиться! Я… — Новая мысль внезапно пришла ей в голову. — Скажите, это все, случайно, не связано с наркотиками? Может быть, кто-то хочет использовать эту дорогу, чтобы посадить здесь самолет с грузом кокаина? Только не говорите мне, что Кейл в это замешан. Я все равно никогда в это не поверю!
 — Нет, нет, только не мой Кейл! Но я думаю… Я почти уверена, что это тот иностранец, за которого ты вышла замуж.
 Боль стиснула сердце Джессики своей холодной рукой, но она превозмогла ее, чуть ли не до крови закусив губу.
 — О чем вы говорите, тетя! Он же мультимиллионер!
 — Вот именно! Как, по-твоему, он заработал все это богатство? Неужели ты вправду думаешь, что на морских транспортных перевозках можно заработать такое состояние, как у него? — с торжеством в голосе парировала Зоя.
 — Бог дал ему хорошую голову и умение трудиться! — запальчиво возразила Джессика, но тут же поспешила взять себя в руки, хотя в эти мгновения она верила в то, что говорила. Сама мысль о том, что Рафаэль может быть связан с торговлей наркотиками, казалась ей невероятной, хотя когда-то она сама подозревала его в этом.
 — Послушайте, тетя, — сказала она почти спокойно, — я не знаю, зачем вы заставили меня приехать сюда, но если вы действительно уверены, что контрабандисты задумали провести в окрестностях «Мимозы» одну из своих операций, то нам тем более нечего здесь делать. Давайте поедем в усадьбу и поговорим там.
 — Нет! Я должна доказать тебе, что я права, а ты ошибаешься.
 — Если здесь и вправду произойдет что-то серьезное, — резонно возразила Джессика, — то нас обеих убьют, и ничего вы мне не докажете. Ради Бога, тетя, неужели вы не понимаете, что эти люди не станут с нами церемониться? Это не игра!
 — Я тоже приехала сюда не в игрушки играть! — неожиданно завопила Зоя тоненьким фальцетом. — Я докажу, какую страшную ошибку допустил Клод Фрейзер, когда не позволил моему Кейлу встать во главе «Голубой Чайки»!
 — Если в этом все дело, — растерянно отозвалась Джессика, — то вам следовало, наверное, спросить самого Кейла, хочет он этого или нет.
 — Кейл — мужчина, и его отец — не говоря уже о деде — помогали Клоду создавать эту фирму. Он по праву должен был стать президентом «Голубой Чайки», но — нет! Клод не мог спокойно думать о том, что у его брата и у племянника есть сыновья, а у него нет и никогда не было. Вот зачем ты ему понадобилась! Он как следует поднатаскал тебя и посадил в кресло главного исполнительного директора, чтобы ты руководила корпорацией вместо моего Кейла!
 — Какое все это имеет значение? — возразила Джессика, призвав на помощь всю свою выдержку и самообладание. — Я, Кейл, какая теперь разница? «Голубая Чайка» вот-вот станет филиалом компании Кастеляра, и все разговоры о том, кто из нас должен быть главнее, яйца выеденного не стоят. Как бы там ни было, вы выбрали не самое подходящее время и место, чтобы обсуждать эти вопросы. Если хотите, чтобы вас пристрелили — ради Бога. Оставайтесь здесь хоть до утра. Что касается меня, то я возвращаюсь домой.
 — Нет! — Зоя с поразительным для ее тяжелой фигуры проворством бросилась вперед и схватила Джессику за запястье. — Ты должна остаться!
 — Пустите! — Джессика без труда вырвала руку из холодных, цепких пальцев Зои. — Я никому и ничего не должна.
 Дверца джипа неожиданно распахнулась, и Джессика увидела, как из машины выбирается какой-то человек. Сначала она видела только его тень, потом разглядела коротко остриженную голову над широкими плечами и поняла, что это мужчина. В следующее мгновение незнакомец вышел из тени дерева, и свет луны холодно блеснул на стволе пистолета.
 — Это как сказать… — сказал он с оттенком самодовольства.
 Это был Карлтон Холивелл.
 Джессика смотрела на него во все глаза, и его голос эхом отдавался у нее в голове. Бычья шея, массивные плечи, широкая грудная клетка делали Холивелла огромным и грузным, и Джессика, чей инстинкт под влиянием близкой опасности еще более обострился, внезапно узнала его. Это его она видела в Рио в маске из индюшачьих перьев, и это он напал на нее в темном патио…
 — Вы… — проговорила она чуть слышно, чувствуя, как в груди нарастает панический, почти неконтролируемый страх. — Это вы были в Рио…
 Джессика не осознавала, что произнесла эти слова вслух, и опомнилась только тогда, когда Холивелл довольно рассмеялся.
 — Да, это был я. Тогда тебе повезло, но сегодня никто не придет к тебе на помощь и никто тебя не спасет.
 Весенний ночной ветер был сырым и прохладным, насыщенным болотными испарениями. Тысячи невидимых насекомых вились над травой, и воздух чуть слышно звенел от их любовной песни, славящей новую жизнь и бросающей вызов смерти. Где-то вдали протяжно замычала корова, и этот с детства знакомый звук вдруг показался Джессике неуместным, даже зловещим. В черном, словно мокрый бархат, небе холодно сияли равнодушные звезды.
 Из камышей за дорогой внезапно вылетел аист. Посеребренный луной, он величественно поднялся над кипарисами и, едва не зацепившись широкими крыльями за их острые вершины, исчез из виду — только из темноты донесся его резкий, неприятный крик, и все снова затихло.
 Джессика не могла улететь. Бежать она тоже не смела — пистолет в руках Холивелла делал любую попытку такого рода самоубийственной. Вместе с тем страх, который Джессика испытала в первые секунды, уже отступил, и она была настороженна, собранна и готова к борьбе.
 — Мистер Холивелл, — подала голос Зоя. — Я не думаю, что было бы разумно…
 — Она нужна нам, — перебил ее Холивелл. — Возьмите себя в руки.
 В его тоне Джессике почудились презрительные нотки, и она сразу же спросила себя, расслышала ли их Зоя. И если да, то чем это может помочь лично ей?
 Увы, она по-прежнему не представляла себе, что, собственно, происходит, а знать это ей было совершенно необходимо. Стараясь разглядеть в темноте лицо Холивелла, Джессика спросила:
 — Если в патио были вы, то кто же сделал фотографии?
 — Догадайся. — Холивелл бросил быстрый взгляд на Зою Фрейзер.
 — Кто-то же должен был зафиксировать на пленке эту отвратительную, разнузданную сцену, — с мрачной откровенностью заявила та.
 — Вот как? — спросила Джессики, тщетно стараясь подавить в себе гнев и презрение. — Как вы можете называть то, что я совершила, отвратительным и разнузданным, если сами сделали все, чтобы меня изнасиловали, да еще хотели заснять это на пленку? Боже мой, тетя, неужели вы сами до этого дошли? О чем вы только думали?
 — Я думала о Кейле, о моем Кейле, — тяжело дыша, ответила Зоя. — Я сделала это, чтобы вернуть моему сыну то, что ты у него украла.
 — Кроме того, — с мерзким смешком добавил Холивелл, — твоя собственная мать считала, что кто-то должен наконец тебя трахнуть.
 — Это ложь!
 — Ты так думаешь? Однажды, лежа в постели после занятий сексом, мы с твоей мамой очень мило болтали, и она сказала, что ты со своей работой так и загнешься девственницей, если кто-нибудь не изнасилует тебя в темной подворотне. Это натолкнуло меня на мысль навестить тебя в Рио во время Карнавала.
 — Как это низко, — отрезала Джессика и прикусила язык. Развивать свою мысль дальше она не стала, ибо сама боялась того, что она тогда может сказать.
 — Умно, ты хотела сказать. — Холивелл снова усмехнулся. — Все было бы просто преотлично, если бы этот твой Кастеляр не сунул нос куда не следует. До сих пор не понимаю, чего это он бросился тебя защищать? На свежатинку его потянуло, что ли?..
 — Не понимаешь и никогда не поймешь! — воскликнула Джессика, отбрасывая светские условности. — У нормальных людей это называется порядочностью.
 — Настоящий сэр Галахад этот твой Кастеляр! Всегда готов прийти на помощь слабой женщине… Что ж, надеюсь, ты права. Во всяком случае, именно на этом я построил свой план.
 Джессика промолчала, хотя ее так и подмывало спросить, что это за план. Мысли одна зловещее другой проносились у нее в голове, однако лицо ее оставалось спокойным, так как Зоя, бросив на нее исполненный неприкрытой ненависти взгляд, с вызовом сказала:
 — Это была моя идея послать фотографии Арлетте. Я знала, что она обязательно покажет их старику. С одной стороны, это было все, что твоя мать могла сделать для «Голубой Чайки» и для всей семьи, но больше всего я рассчитывала на то, что ей захочется продемонстрировать Клоду, что его святая Джессика совсем не святая.
 Бросив на тетку презрительный взгляд, Джессика сказала:
 — Но ведь и вам это вышло боком, не так ли? Вместо того, чтобы вышвырнуть меня вон, дед договорился с Рафаэлем, и вам пришлось иметь дело с могущественным бразильцем, который опередил вас и завладел компанией. Так что я, пожалуй, должна была бы поблагодарить вас, если бы мне не было так противно…
 — Зря стараешься, — проговорил Холивелл самым издевательским тоном. — Еще не все кончено.
 — Не все? — Джессика задумчиво посмотрела на него. — А мне так не кажется. Разве не один из вас отправил Рафаэлю факс от моего имени? Вы, наверное, рассчитываете, что он примчится сюда по первому моему зову? Ну допустим, но что потом? Вы расстреляете самолет? Дадите ему приземлиться и убьете его, а потом подкинете ему кокаин, как вы подкидывали его на суда «Голубой Чайки»? — Джессика рассмеялась. — В таком случае, позвольте вас разочаровать. Вы, возможно, этого не знали, но мы с Рафаэлем расстались, так что он ни за что не прилетит ко мне без достаточно веской причины. Кроме того, один из его служащих звонил сегодня в контору «Голубой Чайки», чтобы уточнить, посылала ли я факс на имя Кастеляра, и ему сказали, что никакого факса не было.
 Холивелл поглядел на нее в упор, и во взгляде его мелькнуло замешательство. Потом он начал браниться.
 — Что делать?! — в панике воскликнула Зоя, поворачиваясь к Холивеллу.
 — Если Кастеляр не прилетит, все погибло!
 — Заткнись! — в ярости прорычал тот. — Заткнись и дай мне подумать.
 — А как быть с Ником? — Зоя в отчаянии махнула рукой в сторону джипа.
 — Он же не может просто так исчезнуть! Как вы собираетесь с ним поступить, мистер Холивелл? Что мы будем делать без самолета и без Джессикиного мужа?
 Холивелл резко повернулся к Зое и замахнулся пистолетом.
 — Я сказал — заткнись! Только посмей еще раз раскрыть свою поганую пасть, и я оставлю тебя здесь вместе с остальными!
 Зоя отпрянула, громко, с присвистом, дыша. Даже в темноте Джессика видела, что она дрожит от страха.
 — Вы… не должны так со мной говорить! — пролепетала она.
 — Как сказала наша крошка Джессика, я никому ничего не должен, — Холивелл наградил ее злобным взглядом. — А теперь — тихо!
 Джессика пристально поглядела туда, где стояла машина Холивелла. Если она правильно истолковала слова тетки и реакцию Холивелла, то это могло означать только одно: Ник лежит в джипе связанный, может быть, он даже без сознания или одурманен наркотиком. Но зачем? Что все это значит? Неужели все они должны умереть? Все, кто владеет долей акций «Голубой Чайки», за исключением, естественно, Кейла?..
 Ночная темнота вокруг казалась Джессике холодной и безжалостной. Плотные, блестящие листья виргинского дуба над ее головой то начинали чуть слышно шелестеть, то снова затихали в неподвижности. Мокрая от ночной росы трава на склоне чуть поблескивала в свете луны, словно вдруг превратилась в тоненькие льдинки.
 И внезапно, в одно краткое мгновение, ей вдруг все стало ясно. Фрагменты головоломки, которые она тысячу раз поворачивала в голове то так, то этак, встали на свои места, и Джессика увидела всю картину в целом.
 — Вот оно что!.. — прошептала Джессика и невольно ахнула. — Теперь я понимаю!..
 — Догадалась, да? — Холивелл глянул на нее исподлобья, и его глаза злобно сверкнули. — Что ж, будь ты поглупее, может, все и обошлось бы.
 Джессика негромко засмеялась.
 — И вас это, конечно, устроило бы куда больше, верно? Если бы я была, как вы выразились, поглупее, вы бы занялись не моей матерью, а мной, и сберегли бы немало времени и сил. Но я вас раскусила, и вы решили убрать меня с дороги, избавиться от меня навсегда. С самого начала вы добивались именно этого, чтобы Кейл мог занять мое место. Вы рассчитывали, что его будет легче уговорить объединиться с «Гольфстрим Эйр». Ну а если бы мой дед вздумал сопротивляться, то фотографии должны были внушить ему такое отвращение к Бразилии и бразильцам, что он навсегда зарекся бы иметь с ними дело.
 — Этот план прекрасно сработал бы, если бы твой бразильский пират не спутал нам все карты! — буркнул Холивелл.
 — Но он вмешался в самый ответственный момент, и вам пришлось отступить, — не без злорадства заметила Джессика. — Тогда вы предприняли обходной маневр — попытались выкупить закладную, но Рафаэль и тут вас обошел!
 — Да, черт возьми, он выхватил закладную прямо у меня из-под носа! — прорычал Холивелл. — Но дело не только в этом. Это я должен был трахнуть тебя в Рио — вывалять в грязи так, что твой дед проклял бы тебя и сделал Кейла главным исполнительным директором. Прошло несколько дней, прежде чем Зоя сказала мне, что я опоздал, и что Кастеляр справился с этим делом вместо меня. Судя по тем фото, которые я видел, ты оказалась совсем не такой ломакой, как считала Арлетта.
 Зоя протестующе пискнула.
 — Вы сбежали, — заявила она, — и бросили меня одну на этой дурацкой вечеринке. Если бы вы не струсили, вы бы знали, как оно все устроилось.
 Джессика не обратила на тетку никакого внимания, ее взгляд по-прежнему был устремлен на Холивелла.
 — Так вот почему вы снова напали на меня в моем подъезде! — проговорила она. — Вы не знали, что Зое удалось сделать фотографии, которые были вам нужны. К тому же мысль о том, что кто-то лишил вас удовольствия, больно ранила вас, ведь так? Вот вы и решили довести дело до конца… — Сама того не заметив, Джессика снова перешла на «вы». — Но и в этот раз вам не повезло: Рафаэль опять оказался рядом. Жаль только, что он вас не убил!
 — Я чуть не отправил этого сукиного сына кормить рыб, когда подстроил это дело с яхтой, — с ненавистью прошипел Холивелл.
 Джессика слегка кивнула и повернулась к Зое.
 — Да, — сказала она, вкладывая в свои слова столько сарказма, сколько смогла. — Мистер Холивелл прекрасно справился со свой задачей, вот только вместо нас с Рафаэлем кормить рыбу мог отправиться Кейл — ведь это он чаще других пользовался яхтой. Мне хотелось бы знать, как вы, тетя, отнеслись бы к такому повороту событий?
 — Боже мой!.. — воскликнула Зоя и, схватившись за сердце, повернулась к Холивеллу. — Мистер Холивелл?..
 — Не будь дурой! — прикрикнул он. — Ничего бы с твоим Кейлом не случилось.
 — Да? — вкрадчиво осведомилась Джессика, стараясь говорить так, чтобы Зоя обязательно прислушалась к ее словам. — Какая вам, в конце концов, разница? Одной жизнью больше, одной меньше… И потом, рано или поздно уважаемый мистер Холивелл несомненно решил бы, что свидетели ему ни к чему, а раз так — надо спрятать концы в воду. Это относится не только к Кейлу, но и к вам, тетя.
 — Яхту взрывал не я, — проворчал Холивелл, бросив быстрый взгляд на вытянувшееся лицо Зои Фрейзер. — Эту любезность оказали мне мои друзья…
 — Те самые, которые не прочь обзавестись своей собственной судоходной компанией, чтобы с ее помощью ввозить наркотики? — уточнила Джессика. — Неудивительно, что мистер Холивелл из кожи вон лезет, чтобы исполнить свое обещание и преподнести им «Голубую Чайку» на серебряном блюде. Только, боюсь, из этого все равно ничего не выйдет. Ваш грандиозный план не сработает.
 — Он сработает.
 — Вы серьезно так думаете? — спросила Джессика с насмешливой серьезностью. — Что ж, сейчас я разложу все по полочкам. Что будет, если вы убьете Ника, как планировали? Его долю почти наверняка унаследует Мими Тесс, как ближайший родственник. После смерти моей бабки ее доля и доля Ника достанутся Арлетте, и если вы сумеете обвести мою мать вокруг пальца, тогда вы на коне. Но что будет, если вы убьете меня? Я вам объясню, Холивелл, поскольку вы вряд ли знакомы с условиями моего брачного контракта. Моим наследником будет мой супруг, и моя доля акций «Голубой Чайки» достанется Кастеляру. Не забудьте также, что именно Рафаэль выкупил банковскую закладную, а это значит, что он автоматически становится главным исполнительным директором фирмы, и ни один суд не решит иначе. Когда он сделает «Голубую Чайку» филиалом своей компании, у вас не останется вообще никаких шансов. Вы проиграли, Холивелл!
 — Думаешь, самая умная, да? — Холивелл разъяренно хрюкнул. — Ты, значит, все просчитала?
 — Я абсолютно уверена, что вам не удастся ничего добиться. Самое разумное для вас, это немедленно отпустить Ника и меня, а самому как можно скорее скрыться, пока полиция или ваши так называемые дружки не взялись за вас всерьез.
 — А вот добьюсь! — рявкнул Холивелл. — Я разговаривал с этой твоей бразильской обезьяной и видел, как он теряет голову, стоит только упомянуть твое имя. Он прилетит, не сомневайся. Кастеляр прилетит, даже если будет наверняка знать, что здесь его ждет ловушка!
 — Нет. Рафаэль…
 — Да, голубушка, да. Он сделал бы это для каждого из своих родственников, даже для этого краснокожего буйвола, который прикрывает ему спину, а уж ради своей любимой женушки он сделает это непременно. Он уже летит, Джессика, но не успеет он ступить на землю, как я пристрелю его. И, как ты понимаешь, мне будет совсем нетрудно сделать так, чтобы его смерть выглядела совершенно естественно. Ведь не всегда же наркокурьерам везет, правда? Бывает, их самолеты разбиваются при посадке или сгорают из-за неисправности бензопровода, а бывает, что на земле их ждут крутые ребята из мафии, которые готовы нарезать ремней из каждого, кто сунется на их территорию. Когда я покончу с этим, я займусь тобой. Тебя я тоже убью, но не сразу, а после того как мы с тобой наверстаем упущенное. Ведь если я прикончу тебя первой, то, как ты правильно заметила, твоя доля достанется бразильцу и куче его родственников, которые явятся сюда в полном составе, как только до них дойдет трагическая весть. Этого, разумеется, я допустить не могу. Зато если Кастеляр умрет первым… Угадай, Джессика, крошка, что будет тогда? Ве-ерно! Его доля достанется тебе, плюс — все его бразильские богатства. То-то Арлетта обрадуется! Деньги посыпаются на нее как из рога изобилия, а я буду тут как тут, чтобы помочь ей правильно ими распорядиться.
 Джессика посмотрела на Холивелла с плохо скрываемым презрением.
 — Арлетта порвала с тобой. Она не подпустит тебя к себе и на пушечный выстрел.
 — Нет? Плохо же ты ее знаешь! Она будет уничтожена, раздавлена страшной вестью о гибели своей единственной дочки. Кто утешит ее в трудную минуту? Кто подставит сильное, надежное плечо, чтобы она могла припасть к нему и выплакаться всласть? Я уже не говорю о том, что ей потребуется друг и помощник, который подскажет ей, как правильно организовать дело, ее собственное дело! Нет, я готов поспорить на что угодно, что она сама прибежит к своему старому другу Карлтону и попросит дать ей хороший совет.
 Существовал, наверное, один шанс из тысячи, что Холивелл прав, но Джессика не хотела даже думать об этом. Решительно вздернув подбородок, она с вызовом сказала:
 — Все это не имеет значения, потому что Рафаэль ни за что не покинет Бразилию.
 — Подумай еще разок, — отозвался Холивелл и, повернув голову, стал всматриваться в темное ночное небо на юго-востоке. Джессика со страхом и надеждой следила за его взглядом, молясь про себя, чтобы он ошибся, но вскоре и она заметила вдали яркую точку, которая повисла низко над горизонтом. Эта точка на глазах росла, становилась все ярче, и вот уже Джессика рассмотрела мигающие габаритные огни. Это был самолет, который летел прямо на них.
 Еще через несколько секунд она услышала шум моторов. Он нарастал, и вскоре превратился в мерный и мощный гул, сменившийся оглушительным ревом, когда самолет сбросил высоту и пошел на вираж, выискивая место для посадки.
 Рафаэль.
 Не кто иной, как Рафаэль, сидел за штурвалом этого самолета, ища на темной земле усадьбу и посадочную полосу, возле которой его ждала засада.
 Рафаэль…
 Несмотря ни на что, он снова прилетел к ней на выручку.




 24


 Джессика почувствовала, как в ней закипает огромная, неуместная и нелепая в этой обстановке радость. И ночь, и все окружающее превратилось в декорацию какой-то сюрреалистической пьесы; темные деревья, машины, трава и песок под ногами утратили свою вещественность, материальность, зато все чувства Джессики пробудились, приобретя сверхъестественную остроту. Она пила сладковатый, влажный воздух, ощущала на коже ласку ночного ветерка, слышала слаженный хор насекомых во тьме и чувствовала запах придавленной колесами травы. Мощная телепатическая волна донесла до нее внутреннюю дрожь и страх Зои, злобу и ненависть Холивелла, и даже холодную угрозу, которую излучал пистолет в его руке. Ее собственные ужас и гнев существовали как бы отдельно от нее, и Джессика стояла совершенно спокойно, хотя ее мозг работал на удивление четко и ясно.
 Необходимо было немедленно что-то предпринять. Джессика вовсе не собиралась ждать, пока Холивелл убьет ее, как не собиралась позволить ему застрелить Рафаэля у нее на глазах. Она должна действовать сама. Надеяться больше не на кого.
 Приняв решение, Джессика сразу подумала, что, будучи женщиной, она может рассчитывать на преимущество внезапности. Все это время Холивелл держался достаточно уверенно, видимо, полагая ее слабой, беззащитной и неопасной. Она должна это использовать.
 Кроме того, Холивеллу приходилось следить одновременно и за ней, и за самолетом, чтобы точно рассчитать момент, когда он должен открыть огонь. Чем ближе самолет к земле, тем больше он сосредоточится на нем и тем меньше внимания будет уделять ей. Вот только одно… В случае ошибки Джессика теряла слишком многое. Значит, она не имеет права допустить промах!
 Ах, если бы только знать, о чем сейчас думает Рафаэль! Видит ли он машины и людей внизу, или в темноте все сливается у него перед глазами? Слава Богу, что ночь выдалась лунной и светлый ракушечник хорошо виден даже с большой высоты. Контрабандисты садились здесь в еще худших условиях, так почему этого не сможет сделать Рафаэль? Но решится ли он на посадку, если не обнаружит на полосе огней и не заметит людей в тени дуба? Может быть, он подумает, что произошла какая-то ошибка, и улетит?
 В чем Джессика была уверена, так это в том, что Рафаэль ни за что не станет сажать самолет, если заподозрит неладное. Или все-таки станет? Она знала, что ее муж был человеком осторожным, но, с другой стороны, однажды что-то решив, он непременно исполнял задуманное, не слишком заботясь о деталях. А в критических обстоятельствах он умел быть смелым до безрассудства.
 Нет, успокаивала себя Джессика, Рафаэль обязательно все учтет и все как следует взвесит. Он же не мальчишка и не глупец — он сделает все как надо.
 Как хорошо, что он прилетел.
 Прилетел к ней на помощь.
 Несмотря ни на что…
 Он не подвел ее, он откликнулся на ее зов немедля, не колеблясь, не считаясь с обидами. Джессика очень хорошо представляла себе, как, получив факс, Рафаэль начал действовать — быстро, продуманно, без суеты. Она не знала, какие еще меры он предпринял, чтобы обеспечить ее и свою безопасность, но была уверена, что Рафаэль вылетел в Штаты не один. Возможно, и в Новом Орлеане у него были свои люди, на которых он в случае крайней нужды мог рассчитывать. Похоже, Холивелл совершил роковую ошибку, когда осмелился бросить вызов Кастеляру — Рафаэль умел быть смертельно опасным противником, не знающим жалости и не стесняющимся в средствах. Но, самое главное, он был верным, надежным, как скала, и теперь Джессика знала, что всегда сможет положиться на его любовь.
 Любовь… Вот как называлось то сильное и глубокое чувство, которое она питала к Рафаэлю. Только сейчас Джессика осознала, что острая, режущая боль, которую она испытывала при каждом воспоминании о его руках и глазах, о его жестах, взглядах, о его то ласковом, то насмешливом голосе, есть не что иное, как любовь — могучая страсть, которая вспыхнула в ней едва ли не с первых дней их знакомства. Она любит его — в этом не было никаких сомнений, но как же слепа и глупа она была, что не понимала этого раньше!
 Самолет уже развернулся и несся прямо на них — величественный, как огромный аист, который совсем недавно взлетел из болотистой низины в лучах луны. Под фюзеляжем и на крыльях вспыхнули посадочные прожектора, в свете которых дорога из ракушечника засверкала словно река из расплавленного серебра.
 — Выйди из-под дерева, чтобы он мог видеть тебя! — приказал Холивелл, направляя свой пистолет прямо в грудь Джессике. — Помаши ему рукой, пусть он думает, будто ты рада видеть его.
 Джессика с ненавистью посмотрела на него, но повиновалась. Самолет опустился еще ниже; он приближался невероятно быстро, и Джессика, у которой от бьющего в лицо света на глазах выступили слезы, замахала поднятыми над головой руками, замахала с таким отчаянием, что плечи ее мгновенно заныли от напряжения.
 Самолет — серебристая ревущая птица — спускался, казалось, прямо на нее. Слепящий свет прожекторов заливал теперь все пространство вокруг нее, и Джессика, уверившись, что Рафаэль не может ее не видеть, резко скрестила поднятые над головой руки, повторив жест, сто раз виденный ею в кино и понятный всем авиаторам мира. Этот жест означал «Опасность! Посадка запрещена!».
 Воздушный вихрь взметнул вверх облако пыли и прошлогодних листьев, и Джессика, крепко зажмурившись, машинально пригнулась, когда самолет пронесся над самой ее головой. Ослепленная, оглушенная, задыхающаяся, она не успела рассмотреть, кто сидит за штурвалом самолета, и на мгновение ей стало страшно, что Рафаэль мог прилететь один, потому что Карлоса могло не оказаться на месте, а разыскивать его он бы не стал, чтобы не тратить драгоценного времени. Правда, с сегодняшнего утра, когда кузен Рафаэля доставил ей орхидеи, прошло достаточно времени, чтобы он успел вернуться в Рио. Джессика, во всяком случае, очень на это надеялась.
 Когда самолет, пронесшись над полосой, накренился на одно крыло, чтобы развернуться, Джессика, спотыкаясь, спустилась на обочину и вернулась по перемычке к дубу. Она намеренно остановилась поближе к Холивеллу, но тот только метнул на нее мрачный, напряженный взгляд, поскольку все его внимание было приковано к самолету. Вот он увидел, что самолет закончил разворот и, снизившись до высоты нескольких футов, заходит на посадку, и с губ его сорвался негромкий, торжествующий возглас, а рука с пистолетом чуть приподнялась.
 Джессику захлестнуло сознание собственного поражения. Она надеялась, что после ее сигналов Рафаэль развернется и полетит обратно, но она ошиблась. Теперь у нее оставалась только одна возможность исправить положение. Вот только хватит ли у нее смелости, чтобы ею воспользоваться?
 Не сводя глаз с пистолета в руке Холивелла, Джессика сделала крошечный шаг в его сторону. Она могла прыгнуть на него сейчас или чуть позже, когда Рафаэль наконец посадит самолет. Последний вариант был намного безопаснее, поскольку Джессика рассчитывала, что в этот момент внимание Холивелла будет отвлечено больше всего. Но что, если он начнет стрелять, когда Рафаэль откроет дверцу? Джессика очень хорошо понимала, какая это будет легкая цель. Рафаэль будет виден как на ладони, и у него не будет ни одного шанса уцелеть. Джессика не могла этого допустить.
 Но сумеет ли она помешать Холивеллу? Что, если он нокаутирует ее, а потом спокойно расстреляет Рафаэля? Это было более чем вероятно, но никакой другой альтернативы Джессика не видела. Если Рафаэль умрет, то какая ей разница, останется ли она в живых или погибнет?
 Никакой разницы, сказала себе Джессика. Значит, надо действовать сейчас.
 Сознательное мужество и отчаяние загнанного в угол зверя — чем они отличаются? Джессика подумала об этом, прислушиваясь к надсадному вою турбин и свисту ветра. Ответа она не знала и поспешила выбросить из головы все посторонние мысли. Чуть заметно вздрогнув, она напружинила мускулы и сосредоточилась.
 Гудение тысяч насекомых давно утонуло в шуме двигателей, звезды и луна померкли перед сиянием посадочных огней, сама ночь отступила, отползла куда-то в болота, оставив их стоять под дубом в неверном, мечущемся свете.
 Самолет все приближался, опускаясь все ниже к земле. Черные колеса шасси, словно когти фантастической птицы, хищно потянулись к земле.
 Слегка пригнувшись, Джессика чуть-чуть подалась вперед, внимательно следя взглядом за Холивеллом. Впрочем, она знала, что в любом случае ей с ним не сладить. Ее целью был не он сам, а пистолет в его руке.
 Слегка кренясь то в одну, то в другую сторону, самолет несся к ним. Позади него стелилась прибитая к земле трава, клочья потревоженного тумана клубились по сторонам дороги и тянулись за машиной словно хвост кометы.
 Еще немного, еще совсем немного… Взлетели облака пыли, самолет словно провалился в какую-то яму, и Джессика услышала скрежет гравия под колесами. В следующее мгновение обороты двигателей резко упали, и самолет покатился по взлетной полосе.
 И тогда Джессика прыгнула. В этом броске она собрала все силы, всю свою решимость и всю ярость. Ее согнутые словно когти пальцы сомкнулись на пистолете. Рывок, и оружие очутилось в ее руках.
 Джессика не смогла остановиться — таким стремительным и быстрым был ее прыжок. Споткнувшись о ногу Холивелла, она потеряла равновесие и вдруг почувствовала, что падает. Холивелл тут же схватил ее за волосы и, дернув с такой силой, что от боли на глазах у Джессики выступили слезы, потянулся за пистолетом.
 К счастью, Джессика инстинктивно предугадала его движение. Чувствуя, что ей не совладать с ним, она отшвырнула оружие как можно дальше от себя. Пистолет упал где-то за пределами освещенного пространства, и Джессика услышала, как он негромко лязгнул о камни. В следующее мгновение кулак Холивелла обрушился ей на голову.
 От удара в голове у Джессики словно что-то взорвалось. Она увидела яркую вспышку, а потом темнота — еще более плотная, чем ночь, — сомкнулась вокруг нее. Ноги ее подкосились, и она почти без чувств распростерлась на мокрой траве.
 В первые секунды она не видела и не слышала ничего. Потом до слуха ее донеслись приглушенные проклятья, крики и оглушительный рев моторов. Еще не до конца придя в себя, Джессика откатилась чуть в сторону и встала на четвереньки как раз в тот момент, когда самолет пронесся по дороге мимо нее.
 Дверца салона была распахнута, а на нижней ступеньке металлического трапа, крепко держась рукой за поручень, стоял Рафаэль. Джессика увидела, как он прыгнул, кубарем покатился по земле и скрылся за насыпью почти в том месте, где кончалась густая тень виргинского дуба. Самолет с зажженными огнями покатился дальше, и темнота скрыла Рафаэля от глаз Джессики.
 Подпрыгивая на неровностях почвы и покачивая крыльями, самолет прокатился еще несколько сотен ярдов и встал. Его прожектора пронзали темноту, словно серебряные шпаги. Неожиданно двигатели заглохли, свет погас, и ночь снова стала темна и тиха.
 Холивелл яростно выругался. Джессика слышала, как он шарит в траве, разыскивая оружие. При этом он постоянно оглядывался по сторонам, напряженно всматриваясь в темноту и прислушиваясь, но в ночи не шелохнулась ни одна былинка, ни один кустик. Пистолет Холивелл, судя по его ругани, так и не нашел. Снова разразившись проклятьями, он прыгнул к своей машине и схватился за ручку задней дверцы.
 Дверь распахнулась ему навстречу, словно кто-то толкнул ее изнутри. Она ударила Холивелла по рукам с такой силой, что он невольно попятился, а из салона наполовину вывалился, наполовину выполз Ник. Его глаза блестели в темноте, а лицо пересекала широкая полоска светлого пластыря, которым был заклеен его рот. Вытянув перед собой связанные руки, Ник бросился на Холивелла, и оба, сцепившись словно два кота, тяжело повалились на землю.
 Джессика жалобно всхлипнула и тряхнула головой. Вдали ей послышался шум автомобильного мотора. Бросив взгляд в ту сторону, она увидела свет фар: мчащийся на большой скорости автомобиль свернул с главной дороги на взлетную полосу и помчался к ним. У дуба он резко затормозил, выбрасывая из-под колес гравий, и Джессика узнала «Ниссан» Кейла.
 Еще до того как мотор «Ниссана» заглох, водительская дверца распахнулась, и Кейл — темный силуэт на фоне меркнущих фар машины — быстро побежал к ним.
 — Нет! Стой!
 Этот громкий, истерический вопль вырвался из груди Зои, о которой Джессика совсем забыла. Отчаянно жмурясь и моргая глазами в свете фар «Ниссана», она медленно подняла руки, и Джессика с ужасом увидела, что Зоя крепко сжимает пистолет Холивелла, казавшийся непомерно большим в ее руках. Все ее тело колыхалось, но ноги она расставила довольно широко в жалкой пародии на стрелковую стойку. Взгляд ее растерянно перебегал с Ника на Холивелла и с Кейла на Джессику, которая наконец-то смогла подняться на ноги.
 — Остановитесь! — задыхаясь, повторила Зоя. — Или я буду стрелять.
 Холивелл медленно поднялся с земли. В полутьме он напоминал вставшего на дыбы медведя, и Зоя, неуклюже отступив на полшага назад, направила оружие на него. Ник, не обращая на Зою никакого внимания, тяжело привалился к дверце джипа, отрезав Холивелла от салона, где могло оказаться еще какое-то оружие, и ствол пистолета нацелился на него, но потом снова вернулся к Холивеллу.
 Краем глаза Джессика заметила легкое движение за спиной Зои. Рафаэль выступил из темноты совершенно бесшумно, но Зоя либо услышала, либо почувствовала его присутствие. С непостижимым проворством она развернулась, прицелившись в грудь бразильца, и Рафаэль сразу же остановился.
 Немая сцена длилась, пожалуй, несколько секунд. Все ее участники хорошо понимали, какая опасность им грозит. Даже Кейл стоял неподвижно, и только нервно сжимал и разжимал пальцы, зная, что, если его мать вздумает стрелять, то выпущенная ею пуля может задеть и его. Им оставалось только ждать, что предпримет Зоя.
 И в этот момент автоматические фары «Ниссана» погасли и под дубом наступила полная темнота.
 В первое мгновение все оцепенели, потом Джессика услышала хриплый, незнакомый голос Кейла:
 — Что ты делаешь, мама? Опомнись, брось пистолет!
 — Нет! — Зоя со всхлипом втянула воздух. — Ты ничего не знаешь!
 — Я знаю только одно: что бы здесь ни происходило, этому нужно положить конец! — крикнул в ответ Кейл, медленно двигаясь на голос матери.
 — Отойди! — взмолилась Зоя и вдруг добавила с необъяснимым раздражением, почти со злобой:
 — Ты — такая же безвольная тряпка, как и твой отец! У тебя нет ни честолюбия, ни амбиций, ты способен думать только о бабах и водке. И вечно ты прячешься за моими юбками, Кейл! Старик Фрейзер вил из тебя веревки, как и из Луиса, а ты только радовался. Он сделал Джессику главной над тобой — ты и тут промолчал… Но я это исправлю. Предоставь все мне, Кейл, и я сделаю так, чтобы тебе было хорошо.
 — Не сходи с ума, мама. Ничего ты не сделаешь — я этого не допущу. — Кейл сделал еще шаг, и Джессика увидела, что его взгляд прикован к бледному лицу Зои.
 — Я вовсе не сумасшедшая, Кейл. Пока нет! Я могу это сделать, но только не у тебя на глазах. Прошу тебя: уйди! Просто повернись и уйди, и я все сделаю, все поправлю. Пожалуйста, милый. Тебя вообще не должно было здесь быть!
 — Но я здесь, хоть ты и отправила меня искать ветра в поле. А теперь убери-ка этот свой пистолет и поехали домой.
 — Но, Кейл!
 — Дьявол! — выругался Холивелл, пронзая Зою властным, свирепым взглядом. Указывая пальцем на Рафаэля, он прорычал:
 — Стреляй, черт тебя побери! Пристрели Кастеляра! Живо!!!
 Зоя беспомощно завращала глазами.
 — Я не могу! Ты же видишь!.. Пока не могу.
 — Тогда дай мне пушку! — Протягивая руку, Холи-велл уверенно шагнул к Зое.
 — Нет! — крикнул Кейл.
 — Слишком поздно, — произнес Рафаэль со спокойной уверенностью. Его голос был совсем негромким, но на мгновение все замерли, прислушиваясь к его повелительным интонациям. Воспользовавшись всеобщим замешательством, бразилец сдвинулся с места и, обогнув ствол дуба, приблизился к ним на несколько шагов. — Вы подвергаете своего сына большой опасности, миссис Фрейзер.
 Джессика, чьи глаза успели привыкнуть к темноте, рассмотрела сухие травинки в волосах Рафаэля и пятна глины на его коричневой полотняной рубашке и безупречных брюках. На щеке его запеклось пятно то ли грязи, то ли крови, лицо было суровым, а взгляд — настороженным и внимательным. Еще несколько шагов, и он встал так, что его широкие плечи заслонили Джессику от Зои, но ствол пистолета оказался на расстоянии вытянутой руки от его груди.
 Холивелл, злобно сверкнув глазами, тоже шагнул вперед. Сосредоточив все внимание на Зое, словно стараясь загипнотизировать ее, он проговорил вкрадчиво:
 — Мы с тобой еще можем отделаться от них, Зоя. Только отдай мне пистолет…
 — Он убьет Кейла вместе с остальными, — перебил Рафаэль жестко. — Потом застрелит вас. Только так он сможет обезопасить себя.
 Холивелл хрипло рассмеялся.
 — Неужели ты будешь слушать, что говорит этот лживый латино? Он же хочет только одного — спасти себя и свою драгоценную Джессику! — Холивелл приблизился еще на шаг, и его голос стал угрожающим. — Ну а теперь хватит валять дурака. Отдай мне пистолет!
 Зоя повернулась к нему и прицелилась Холивеллу в живот. Руки ее тряслись еще сильнее, чем прежде, но всем — в том числе и самому Холивеллу — было абсолютно ясно, что промахнуться на таком расстоянии немыслимо.
 — Я просто не знаю, как быть… — пролепетала она.
 Из темноты донесся негромкий прерывистый звук, похожий одновременно и на голос охотящейся совы, и на негодующий крик нутрии, и на писк летучей мыши. Вместе с тем это не могло быть ни то, ни другое, ни третье — Джессика знала это совершенно точно. В странном звуке было что-то нездешнее и в то же время — знакомое. Так, припомнила она, кричали ночные птицы в Ресифе, когда она навещала семью Рафаэля.
 Холивелл, видимо, тоже что-то заподозрил. Он затравленно огляделся по сторонам, и его лицо исказила гримаса ненависти и бессильной злобы.
 — Бразильская сволочь! — выругался он. Рафаэль смотрел на него спокойно, но в его позе читались уверенность и сознание собственного превосходства.
 — Неужели вы в самом деле думали, — мягко спросил он, — что я прилечу один, рискуя своей жизнью и жизнью своей жены? Мои люди, вооруженные автоматическим оружием, заняли позиции и слева, и справа от нас. Сдавайтесь, мистер Холивелл!
 — Значит, решил позвать на помощь своих колумбийских приятелей? — спросил Холивелл. — Мне следовало предвидеть такую возможность.
 — Мои колумбийские друзья — это мои родственники, и не более того, — холодно парировал Рафаэль. — Я не ищу покровительства картеля, чего не скажешь о вас. Я действительно обратился к ним за помощью, и, поверьте, этого вполне достаточно, чтобы раздавить вас как букашку. Игра проиграна, Холивелл.
 — Черта с два!
 Холивелл внезапно бросился вперед и, схватив Зою за руки, попытался вырвать пистолет из ее пухлых пальцев. Зоя что-то крикнула, но ее отчаянный вопль захлебнулся и перешел в невнятное бульканье, когда Холивелл сжал ее шею в борцовском захвате и поднес пистолет к ее виску.
 Он немного не рассчитал. Кейл, о котором Холивелл совсем забыл, ринулся на него и с силой врезался плечом в бок противника. Все трое упали и покатились по земле, взмахивая руками и ногами. Кто есть кто, разобрать в темноте было совершенно невозможно. Джессика слышала только хриплое дыхание мужчин и сдавленные проклятья, потом послышался треск ломающихся костей и чей-то жалобный крик.
 Рафаэль опомнился первым. Подскочив к копошащимся на траве людям, он перехватил руку Холивелла, который отчаянно размахивал пистолетом, пытаясь ударить Кейла по голове, и вырвал у него оружие. Опустившись на колено, он ткнул стволом прямо в лицо Холивеллу чуть ниже скулы.
 — Уймись, или я пристрелю тебя! — приказал он.
 Очевидно, Холивелл понял, что это не пустая угроза. С ненавистью глядя на бразильца, он поднял руки к лицу.
 Кейл медленно встал на колени и легко коснулся плеча матери. Та не пошевелилась — широко разбросав ноги, она лежала на Холивелле, и только рука ее безвольно упала на траву.
 На мгновение под дубом воцарилось молчание, в котором слышался только негромкий треск — это Ник, подняв связанные руки, пытался отодрать ото рта полоску лейкопластыря. Справившись с этим делом, он неловко отворил дверцу джипа и потянулся связанными руками к приборной доске, чтобы включить фары.
 В ослепительно ярком свете, залившем траву, они увидели, что голова Зои откинулась назад и на плечо Холивелла. Шея ее была неестественно изогнута, а рот открыт словно в беззвучном крике. Одутловатое лицо, прорезанное застарелыми горестными морщинами, было неестественно неподвижным, а остекленевшие глаза, в которых застыли ужас и боль, с укором смотрели в пустое, черное небо. Зоя Фрейзер была мертва.




 25


 Дрожащими пальцами Кейл закрыл матери глаза и скорбно склонил голову. Кейл так и не поднялся с колен, и его неподвижная фигура была отчетливо видна в ярком свете фар джипа. Над головой Кейла вились ночные бабочки и мошкара, негромкий вздох, сорвавшийся с его губ, смешался с шорохом листвы над головой, когда налетевший с залива порыв ночного ветра запутался в густой кроне виргинского дуба.
 Рафаэль положил руку на плечо Кейлу.
 — Должно быть, она сломала шею, когда падала, — сказал он негромко. — Мне очень жаль, Кейл…
 — Это я убил ее, — чуть слышным шепотом отозвался Кейл, склоняясь еще ниже, словно под тяжестью вины.
 — Снимите ее с меня, — подал голос Холивелл и завозился, пытаясь выбраться из-под отяжелевшего тела Зои Фрейзер.
 Рафаэль задумчиво посмотрел на него, потом снова перевел взгляд на Кейла.
 — Это не ты, — сказал он. — Это не ты убил свою мать.
 Кейл поднял голову и встретился взглядом с Рафаэлем. Белки и веки у него были такими красными, что это было заметно даже в слепящем свете фар, а ресницы были мокры от слез. Прикусив губу, Кейл молчал.
 — Эй, это был несчастный случай! — крикнул Холивелл, и в голосе его послышались панические нотки. — Я ничего ей не сделал!
 — Я думаю, — сказал Рафаэль, не обращая на него никакого внимания, — что твоя мать была наивной пожилой женщиной, которую было очень просто ввести в заблуждение. Как и у всех нас, у нее были свои слабости и недостатки, которыми легко мог воспользоваться какой-нибудь ловкий проходимец. Сегодня она пришла сюда для того, чтобы спасти от беды своего сына и свою племянницу, и погибла из-за своей чрезмерной доверчивости.
 Холивелл хрустнул суставами, сжимая и разжимая кулаки.
 — Говорю вам, я и не думал ее убивать!
 — Скажи это судье! — жестко сказал Ник, отталкиваясь от джипа и делая шаг вперед. — А я расскажу, что я видел.
 Джессика поразилась, как быстро мужчины пришли к взаимопониманию, плетя нить заговора, которая должна была оградить Зою от позора, а Джессику — от множества неприятностей. По отношению к Кейлу это тоже было очень и очень гуманно, но она подозревала, что дело не только в этом. Рафаэль, в представлениях которого честь семьи стояла выше многого другого, стирал грязное пятно с доброго имени Фрейзеров. Должно быть, не последнюю роль сыграл и тот факт, что данная версия наносила минимальный урон репутации «Голубой Чайки».
 И, строго говоря, Рафаэль не так уж сильно исказил факты. Не будь Холивелла, Зоя осталась бы жива. Конечно, она бы еще долго переживала и еще не раз обрушила бы на голову Джессики и Арлетты свои горькие упреки, однако никто бы не пострадал, и все были бы живы.
 — Бедная тетя, — вслух произнесла Джессика, с сожалением качая головой. — Она даже не знала, сколько злобы может быть в иных людях. Я уверена, что она сделала бы все, что в ее силах, лишь бы я не пострадала.
 В кустах рядом с ней раздался громкий шорох, и в круг света вступил Карлос, прижимавший к бедру автоматическую винтовку. Следом за ним из темноты возникла монументальная фигура Пепе. Он тоже был вооружен, а его широкую грудь пересекали крест-накрест две ленты патронов. Судя по всему, эти двое и составляли тот отряд, о котором упоминал Рафаэль несколько минут назад.
 — Если мне не изменяет память, — заметил Карлос с самым невинным видом, — в Луизиане недавно восстановили смертную казнь в качестве наказания за убийство.
 — А судья нашего округа — старинный друг моего деда, — поддакнула Джессика. — И если дело не дойдет до электрического стула, то процесс будет таким долгим и дорогостоящим, что «Гольфстрим Эйр» в конце концов разорится, даже если его таинственные покровители возьмутся оплачивать издержки. В чем я лично сомневаюсь…
 И она пожала плечами.
 Холивелл дернулся, словно собираясь вскочить, но пистолет в руке Рафаэля лишь еще сильнее вдавился ему в щеку. От бессильной злобы Холивелл разразился изощренной бранью.
 Рафаэль терпел этот поток красноречия всего несколько секунд. Потом, обернувшись через плечо, он спросил у Ника:
 — Эй, остался еще пластырь?
 Ник рассмеялся.
 — Сколько угодно. Я сейчас достану, если кто-нибудь наконец развяжет мне руки.
 Похороны Зои были скромными. На церемонии присутствовали только самые близкие родственники да несколько старых друзей семьи. Несмотря на это, прощание вышло вполне пристойным, хотя и достаточно коротким. Последнее было как нельзя кстати, ибо Джессика никак не могла отделаться от угнетавших ее мрачных мыслей.
 Что выиграла Зоя от своего коварства? — размышляла Джессика. К чему привела ее необузданная материнская любовь, изуродованная завистью, злобой, ревностью? Сырая земля, увядшие цветы и вечный сон — вот и все, что получила Зоя в награду. Не лучше ли было забыть о своих амбициях, о своем честолюбии и попытаться найти в любви радость? Джессика понимала, что это, наверное, очень нелегко — все равно что начать жизнь заново, — но все же ей казалось, что это было бы проще, чем до смерти терзать себя унизительными воспоминаниями.
 Нет, прошлое нужно человеку для того, чтобы, оглядываясь на совершенные ошибки, строить для себя лучшее, счастливое будущее. По крайней мере тогда все хорошее, доброе, что случается с человеком в жизни, не будет источено червем сожалений. Печальная судьба Зои могла послужить предостережением для самой Джессики. Во всяком случае, она твердо решила, что должна извлечь урок из всего, что случилось с ее теткой и с ней самой.
 Как и во время похорон Клода Фрейзера, Рафаэль задержался, чтобы присутствовать на службе. Он ничего не объяснил, да и Джессика ни о чем его не спрашивала. Она не сомневалась, что очень скоро он вернется к себе в далекую Бразилию, и ей оставалось только радоваться, что он пока находится рядом с ней. Раз или два Джессика задумалась о том, чтобы попросить его остаться — хотя бы для того, чтобы проследить за ходом объединения компаний и на несколько дней освободить Кейла от рутины, — но она сдержала себя. Рафаэль мог согласиться просто из вежливости, а ей это было бы слишком тяжело выносить.
 На следующий день после похорон Кейл вернулся в Новый Орлеан. С ним отправился и Ник, во-первых, потому, что его пикап остался в городе, а во-вторых, потому, что ему не хотелось отпускать Кейла одного. Джессика подумала, что так будет лучше: по дороге Ник и Кейл могли о многом переговорить, ведь они как-никак были кузенами, объединенными к тому же общим интересом к морскому бизнесу. В детстве и в юности они неплохо ладили между собой, и уж тем более они должны были поладить сейчас, став неожиданно близкими родственниками и партнерами.
 Отъезд Кейла и Ника послужил сигналом для всех остальных. Первыми покинули «Мимозу» друзья Зои, и Джессика подумала, что она, наверное, никогда больше их не увидит. Потом Арлетта, которая все утро была занята тем, что рылась в шкафах, отбирая ненужные вещи для благотворительной раздачи в церкви, стала укладывать в машину вещи, которые она решила взять себе. Разговорчивый Карлос и молчаливый Пепе помогали ей, а когда работа была закончена, ушли к самолету, чтобы проверить его перед обратной дорогой. Рафаэль уединился в кабинете Клода Фрейзера, чтобы сделать несколько телефонных звонков. В частности, он позвонил в Лейк-Чарльз, чтобы вызвать оттуда заправщик с топливом для самолета, из чего Джессика заключила, что Рафаэль решил отправиться в Рио прямо сейчас, не залетая в Новый Орлеан.
 Джессика знала, что и ей пора собираться. К счастью, ей вовремя пришло на ум, что она все равно не может никуда уехать, пока Рафаэль остается в усадьбе — в конце концов, она была здесь хозяйкой. К тому же небольшая отсрочка должна была помочь ей успокоиться и привести в порядок мысли.
 Видя ее состояние, Арлетта предложила дочери осмотреть дом и выбрать какие-то вещицы, безделушки, которые ей хотелось бы оставить себе на память. Джессика честно пыталась последовать доброму совету, но у нее ничего не вышло — мысли ее блуждали, и ей никак не удавалось сосредоточиться. В конце концов Джессика решила, что, заняться этим можно будет потом, тем более что о продаже «Мимозы» не могло быть и речи. Она уже знала, что старая усадьба станет отныне убежищем для любого из Фрейзеров, которому понадобится надежный тихий порт, чтобы переждать бурю. Словно перелетные птицы осенью, кто-нибудь из них обязательно будет возвращаться в свое родовое гнездо на болотах.
 Выйдя из усадьбы, Джессика медленно спустилась по ступеням крыльца и вышла на лужайку за домом. Сразу за ней начиналась тропа, ведущая к болоту, в самом конце которой стояла беседка, выстроенная на месте старой купальни. Никакого практического значения она больше не имела, просто здесь было приятно посидеть в жару. Из беседки открывался очень живописный вид на болотистую низину, и Джессика машинально повернула в ту сторону.
 Косые лучи солнца вызолотили сочные стебли травы с торчащими из нее пучками осоки, сверкавшей словно острые клинки. Кланяясь ветру, налетавшему с залива, сухо шуршал шпажник; над ним носились стайки краснокрылых дроздов, то и дело присаживавшихся на сгибающиеся под их тяжестью тростинки. Йодистый аромат моря смешивался здесь с влажным воздухом болот, полным метановых испарений, запахов плодородного краснозема и пышной растительности. Лягушки в лужах и насекомые в зарослях возле тропы завели свои весенние песни, прерывая их лишь тогда, когда Джессика подходила слишком близко. На сыром лугу, у самого края топи, паслось небольшое стадо коров, между которыми, важно поднимая ноги, расхаживали белые цапли, изредка тяжело взлетавшие, чтобы взгромоздиться на костлявый хребет той или иной коровы. Животные не реагировали — им было все равно. Чуть дальше, на открытой воде, плавали и ныряли серые пеликаны, охотясь за рыбой и прочими обитателями болота. Закатное солнце играло на рябящей воде, и оперение голенастых колпиц, опустившихся на отмель неподалеку от шумного пеликаньего общества, отливало розовым и красным.
 Ни уток, ни гусей уже не было. Большинство из них, перезимовав в луизианских болотах, уже подались на север — строить гнезда и выводить птенцов. Джессика сразу заметила, что воды в болоте стало еще меньше, чем в прошлый ее приезд. Пройдет еще совсем немного времени, и жаркое южное солнце окончательно высушит заливные луга, и скотоводы перегонят сюда с зимних пастбищ свои многочисленные стада.
 Отсюда хорошо было видно пересекавшую болотистую прерию прямую дорогу, засыпанную гравием, и серебристый самолет в ее дальнем конце. Влажный воздух, нагревшийся за день, заметно дрожал, и самолет был похож на мираж, готовый вот-вот растаять, раствориться в безлюдной пустоте окружающих пространств.
 Каменные, стершиеся от времени ступени и фундамент беседки, оставшиеся еще с тех времен, когда здесь была купальня, поросли бархатным зеленым мхом. Еще больше его было на старых, гнилых бревнах, ограждавших место, где выбивался из-под земли ключ, Из которого брали воду для огромной чугунной ванны и котлов, некогда установленных в купальне. Как и рассчитывала Джессика, в беседке было немного прохладнее, чем на открытом воздухе, но широкие каменные скамьи возле окон были влажными на ощупь, и она не стала садиться. Вместо этого Джессика прислонилась к подпирающему крышу столбу, сделанному из цельного ствола дерева, и, повернувшись спиной к усадьбе, стала смотреть на болота.
 Позади нее негромко, успокаивающе журчала прохладная, чистая вода ключа. Собираясь в небольшом углублении, она переливалась через бревенчатое ограждение и устремлялась под пол беседки, а оттуда стекала в болото. Свежий, легкий ветерок нежно касался лба Джессики. Лучи солнца приятно согревали кожу, и Джессика устало закрыла глаза. Если ей и дано обрести покой, неожиданно подумалось ей, то только здесь. Во всяком случае, другого, более спокойного и мирного местечка она не знала.
 Внезапно ее внимание привлекли негодующий крик и отчаянное хлопанье крыльев вспугнутой птицы. Открыв глаза и щурясь от солнца, Джессика повернулась на звук.
 У края болота стоял волк. Худой, мосластый, с серым мехом, неряшливо торчащим в разные стороны, он был совершенно неподвижен. Лобастая голова была приподнята, настороженные уши стояли торчком, а влажный кожаный нос ловил несомые ветром запахи. Чтобы лучше рассмотреть зверя, Джессика поднесла руку к глазам, и волк тотчас повернулся в ее сторону.
 Разглядывая его, Джессика довольно улыбнулась. Страха она не испытывала: этот худой, облезлый, еще не перелинявший и не успевший нагулять жир зверь ничем не напоминал свирепого и опасного хищника. Он к тому же нисколько не интересовался Джессикой, и это, как ни странно, слегка ее задело. И все-таки ей было очень приятно сознавать, что совсем рядом с усадьбой, среди осоки и камышей, существует настоящая дикая природа — зачарованный край потайных тропок и надежно спрятанных логовищ и гнезд, куда нет доступа человеку с его несчастьями и разрушительными страстями.
 Джессика стояла совершенно неподвижно, но волк неожиданно развернулся и исчез так же внезапно, как и появился. Джессика не слышала ни шагов, ни шороха ветвей, но, так же как и волк, каким-то шестым чувством она поняла, что кто-то нарушил ее уединение. Повернувшись, она увидела Рафаэля, который появился возле запруды.
 — Извини, должно быть, я напугал твоего серого приятеля, — сказал он.
 Его неожиданное появление заставило Джессику вздрогнуть, но, как и тогда, когда она увидела волка, она почувствовала, как внутри ее растет непонятная радость.
 — По-моему, он все равно меня боялся, — ответила она.
 — Умный зверь, — сухо заметил Рафаэль. Что она могла на это сказать? Слегка нахмурившись, Джессика отвела взгляд.
 — Ты вызвал заправщик?
 — Да, конечно.
 — Значит, ты уже готов лететь…
 Рафаэль ничего не ответил, и Джессика посмотрела на него. В его янтарных глазах отражались мучительные раздумья и какая-то яростная борьба.
 Увидев, что она смотрит, Рафаэль поспешно опустил веки.
 — Да, — сказал он. — Как только подвезут топливо…
 Он был одет в ту же орехового цвета рубашку из тонкого льна, в которой прилетел из Рио. Рубашка выглядела безупречно, но Джессика знала, какого труда стоило Крессиде отстирать ее. Теперь тонкое полотно облегало его сильные плечи и грудь, и Джессика подумала о том, что это тело, которое было скрыто под рубашкой, она совсем недавно ласкала. Казалось, это воспоминание навеки запечатлено в ее памяти. Во всяком случае, Джессика была уверена, что никогда этого не сможет забыть.
 — Я… Я прошу извинить меня за все неудобства, которые я тебе доставила, — сказала она отрывисто. — Я не должна была втягивать тебя в наши семейные дрязги.
 Он знал, что она имела в виду. На протяжении прошедших двух дней Джессика и Рафаэль много раз обсуждали происшедшее, не ограничиваясь лишь перечислением фактов, но касаясь самых глубоко скрытых, неосознанных и постыдных мотивов, которые руководили участниками событий.
 — Семейные отношения редко бывают безмятежными, — спокойно заметил Рафаэль. — Впрочем, ты здесь ни при чем. Я сам влез в эти дела, когда отправился на охоту за «Голубой Чайкой». Или, если угодно, когда я последовал за тобой на ту вечеринку в Рио.
 — Я рада, что ты оказался рядом, — искренне сказала Джессика. — Я рада, что это был ты, а не… не кто-то другой. В любом случае, я очень тебе признательна за все, хотя я ни разу не поблагодарила тебя.
 — Нет, ты поблагодарила меня, — задумчиво откликнулся Рафаэль. — И, если я не ошибся, твоя благодарность была гораздо щедрее, чем я того заслуживал.
 Джессика почувствовала, как кровь приливает к щекам, а кожа на скулах начинает гореть жарким огнем.
 — Это совсем другое дело… — промолвила она несколько смущенно.
 — В самом деле?
 Не слушая его, Джессика продолжала, все больше воодушевляясь:
 — Я хотела поблагодарить тебя и за то, что ты спас меня на яхте. Я не знаю, как тебе удалось так быстро… Мне повезло, что ты снова оказался рядом. Если бы не ты, я погибла бы. Ты рисковал из-за меня жизнью…
 — Я не мог поступить иначе. Ты — моя жена.
 Последние три слова он произнес таким тоном, словно они объясняли все, и никаких других объяснений не требовалось. Возможно, так оно и было. Она была его женой, которую перед Богом и людьми он поклялся любить, защищать и беречь. И он готов был выполнить свою клятву, чего бы это ни стоило.
 — Я… Мне не хотелось бы висеть у тебя на шее тяжким грузом, — сказала Джессика ровным голосом. — В любом случае я уверена, что развод будет благом для нас обоих. Обещаю, что сделаю все, чтобы для тебя это прошло как можно безболезненнее.
 — Никакого развода не будет.
 — Тогда можно аннулировать брачный контракт и признать брак недействительным, если так будет проще.
 — Не будет. Я уже однажды сказал тебе, что наш брак будет существовать до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
 Рафаэль сказал это совершенно серьезно, и Джессика посмотрела на него с новым интересом. Его лицо, однако, было жестким, непроницаемым, а глаза казались совсем темными — столько в них было безжалостного упорства и твердости. Смутившись, Джессика опустила взгляд.
 — Но ты же, наверное, захочешь иметь сыновей…
 — И дочерей, — подтвердил он.
 Джессика попыталась поднять руку, но тут же уронила ее в бессильном жесте.
 — Но у тебя наверняка есть знакомый священник, который сможет выхлопотать в Ватикане специальное разрешение. Какой-нибудь епископ, у которого прохудилась крыша в соборе или обветшал алтарь… Я знаю, многие так поступают.
 — Только не Кастеляры.
 Джессика почувствовала себя виноватой, словно она предложила ему что-то украсть. Выпрямившись и выпятив подбородок, она сказала:
 — Но ведь ты можешь и передумать!
 — Я в этом сомневаюсь… — Взгляд Рафаэля медленно путешествовал по ее лицу, словно он пытался навсегда запомнить ее черты. Скользнув по мягким очертанием ее груди под шелковой блузкой, его взгляд опять унесся к горизонту, а лицо стало неподвижным и замкнутым.
 — Разве только, — с трудом сказал он, — ты сама передумаешь? Может быть, у тебя есть кто-то, за кого ты хотела бы выйти замуж?
 — Нет. — Ее улыбка была совсем слабой и погасла так же быстро, как появилась.
 — Вот и хорошо. Значит, мы с тобой равны. Никаких разводов, никаких отсрочек…
 Джессика повернулась к нему.
 — Неужели президент могущественной транснациональной корпорации может быть таким… несовременным?
 — Я не только президент корпорации, но и мужчина, — произнес Рафаэль таким глухим голосом, словно он рождался у него в груди. — Я не чувствую никакой необходимости пересматривать свои взгляды в угоду времени или моде, если это означает плыть по течению вместо того, чтобы бороться за то, что считаешь правильным. И «современная», как ты выражаешься, женщина мне тоже не нужна. Мне нужна умная, ласковая жена, которая умеет любить, которая способна испытывать страсть и, твердо зная, чего она хочет, добивается этого во что бы то ни стала. Только такая женщина получит мое сердце и душу — и мое тело со всей его силой в придачу. Я буду любить и беречь такую женщину, пуще глаза, я сделаю ее светом в моем темном мире, орхидеей, которая поражает взгляд своей красотой и сводит с ума незабываемым ароматом. Кто знает, возможно, когда-нибудь я и встречу такую женщину, но до тех пор мы с тобой будем связаны нашим обетом, нашей нерушимой клятвой. Только она сможет спасти нас обоих.
 Его взгляд, тембр его голоса, серьезность и торжественность произносимых им слов, заставили Джессику понять, что он имел в виду, но, прежде чем она успела произнести это вслух, Рафаэль наклонился к ней и закрыл ей рот поцелуем. И снова Джессика ощутила сладостное, незабываемое волшебство вкуса и прикосновения. Атакуя эти два ее чувства, он словно дразнил ее, согревая ей кровь и зажигая в ней огонь страсти. Губы Рафаэля ласкали ее рот, и по всему телу Джессики разливалась волна пульсирующего тепла, а движения его языка успокаивали, убаюкивали мысли и будили желание ответить тем же.
 Покачнувшись, Джессика подняла руки и обняла его за шею, чувствуя под пальцами густой шелк его волос. В ответ Рафаэль так крепко прижал ее к себе, что ее напряженные соски уперлись ему в грудь, а тело ощутило его растущее возбуждение. Словно сквозь сон Джессика услышала его вдох и поняла, что Рафаэль отчаянно сражается с собой, пытаясь удержать себя в руках.
 И неожиданно она почувствовала себя свободной. Выпустив ее, Рафаэль еще несколько мгновений продолжал жечь ее взглядом, потом отступил назад и, повернувшись, пошел прочь своим широким, размеренным шагом. В лучах заходящего солнца черные волосы на его затылке отливали синевой, а рубашка из ореховой стала золотистой. Потом его фигура стала расплываться, таять, и Джессика поняла, что смотрит ему вслед сквозь застилающие глаза слезы.
 — И ты так и не сказала ему, что любишь его? — спросила Арлетта удивленно. Ее настолько огорчили мокрые покрасневшие глаза и срывающийся голос дочери, что она даже не стала дожидаться, пока Рафаэль улетит. В ответ Джессика только покачала головой.
 — Почему?
 — Я не знаю, любит ли он меня.
 — Какая чушь! — Арлетта с негодованием вздохнула, поднимая глаза к темному потолку крытой галереи, где они стояли: Арлетта — уперев руки в бока, Джессика — с поникшей головой и плечами.
 — Вот не знала, что моя дочь — круглая идиотка! Твой Рафаэль вымел подчистую все свои закрома, чтобы купить компанию, которая ему абсолютно не нужна; он позволил деду вынудить себя к браку с тобой и преодолел несколько тысяч миль только потому, что ему показалось, что ты, возможно, попала в беду. Чтобы спасти тебя, он чуть не свернул шею этому психованному мафиози Холивеллу, а тебе все мало. Что он еще должен сделать? Покорить Северный полюс или слетать на Луну?
 На самом деле Рафаэль совершил еще несколько подвигов, о которых ее мать не упомянула, но Джессика не стала ее поправлять. Слабо улыбнувшись, она сказала:
 — Конечно, если учесть все это…
 — То что?
 — Что — что?
 — Не прикидывайся тупицей. Я тебе точно говорю.
 Джессика попыталась взглядом остановить мать, но у нее ничего не вышло. Арлетта никогда не была особенно восприимчива к взглядам и намекам.
 — Хорошо, — сдалась она. — Наверное, я влюбилась в него в тот самый момент, когда впервые вошла в его офис в Рио. Или, в крайнем случае, после того, как мы в первый раз поцеловались.
 — Тогда почему, ради всего святого, ты позволяешь ему уехать? Один раз ты уже совершила эту ошибку, и вот теперь все повторяется снова, да? Неужели ты так никогда ничему и не научишься?
 — Но я же не могу сама бегать за ним! Взгляд Арлетты, исполненный усталого, бесконечного терпения, оставался непреклонным.
 — Почему бы и нет?
 — Потому!.. — ответила обидевшаяся Джессика.
 — Ага, значит, ты тоже считаешь, что женщина должна ждать, пока с ней не заговорят о любви открытым текстом? Какой бред!
 — Не бред, а обычная женская гордость. И еще я боюсь, вдруг он скажет или сделает что-нибудь не то? Не то, чего я от него жду? Я не хочу выглядеть круглой дурой.
 — Милая моя, в жизни бывают вещи похуже, чем это. Вместо того чтобы выглядеть дурой, ты можешь быть ею.
 В голосе Арлетты прозвучала такая горькая ирония, что Джессика поняла, что ее мать говорит в большей степени о себе самой. Но, если она и сожалела о том, как все повернулось в ее жизни, она старалась не подавать вида.
 Жестом отчаяния Джессика запустила в волосы пальцы обеих рук.
 — Я знаю, что это значит. Я уже наделала немало глупостей! — воскликнула она и, увидев вопросительно приподнятые брови матери, пояснила:
 — Это я прогнала его в прошлый раз.
 На мгновение между ними установилась напряженная тишина. Арлетта пристально вгляделась в дочь, потом негромко спросила:
 — Почему ты это сделала?
 — Я думала, что не могу ему доверять. Я думала, что это он прислал деду фотографии. Я боялась, что он узнает о моих чувствах. И еще… О, причин было множество, но главное, мне казалось, что он сам может этого хотеть.
 — Хотеть расстаться с тобой? — уточнила Арлетта, и Джессика кивнула с самым несчастным видом.
 — И теперь вы оба страдаете, — подвела ее мать неутешительный итог.
 Джессика всхлипнула.
 — Теперь, после того как ты ткнула меня носом во все факты, мне кажется… Я думаю, что ошиблась.
 — Наконец-то я сделала что-то полезное! — воскликнула Арлетта, широко улыбаясь. — Ну и что ты думаешь предпринять?
 — Я… я не знаю.
 Джессика действительно не знала. Она предложила Рафаэлю развод, надеясь по его реакции угадать, что он на самом деле чувствует. Она сознательно искушала его свободой, но он швырнул эту свободу ей в лицо, причем сделал это в такой форме, что она по-прежнему не могла быть ни в чем уверена.
 — Решай скорее, — поторопила ее мать. — Рафаэль уже спустился вниз, чтобы идти к самолету, а бензовоз проехал туда примерно полчаса назад.
 Джессика потерла лицо ладонью, потом крепко прижала сжатые кулаки к ноющим вискам.
 — Я не знаю, что делать, потому что не знаю, как будет лучше для всех. И, главное, я не знаю, чего ждет от меня Рафаэль.
 — Так всегда и бывает, — утешила ее Арлетта. — Разве тебе это неизвестно? Но послушай, Джессика, что бы ты ни решила, я ни слова тебе не скажу. Ты ничего мне не должна, и я не хочу распоряжаться твоей жизнью. Я хочу только одного — чтобы ты была счастлива.
 Улыбка Джессики была жалкой.
 — Хорошо, я постараюсь… мама.
 После этого Арлетта ушла, оставив ее одну, что с ее стороны — учитывая все обстоятельства — было весьма предусмотрительно и мудро. Джессика еще некоторое время стояла у перил, глядя, как сгущаются сумерки и небо становится фиалково-лиловым. И постепенно ее мысли обратились к другому вечеру — к вечеру того самого дня, когда после свадьбы они с Рафаэлем впервые остались вдвоем. Она не только пережила этот вечер, но нашла его великолепным и ни на минуту не забывала об испытанном ею блаженстве.
 «Тигрица» — Рафаэль называл ее своей тигрицей. Что ж, это было только справедливо — вряд ли ее можно было считать ручной или хотя бы укрощенной. Но только с ним она действительно чувствовала себя грациозной, красивой, сильной. Только во время их первой брачной ночи — неповторимо волшебной и прискорбно короткой — Джессика ощущала глубокое родство и неразрывную связь их тел и душ, разговаривавших друг с другом на каком-то таинственном, древнем языке. Ничего подобного она не испытывала даже в самых смелых снах, и потом ей так не хватало этого ощущения безграничной любви и тепла.
 И она поняла, чего она хочет больше всего на свете.
 …Женщина, которая знает, чего хочет, добивается этого.
 Теперь она знала это, но хватит ли ей характера и силы воли, чтобы первой протянуть ему руки? Осмелится ли она отбросить робость и снова стать тигрицей?
 Жалеть стоит лишь о том, чего ты не сделал. Это сказала Мими Тесс — Мими Тесс, которая, как и ее дочь Арлетта, тоже когда-то сделала не правильный выбор, покинула человека, которого любила, и заплатила за это по самому большому счету.
 Но, если она справится с собой и первой отважится сделать шаг к примирению, примет ли Рафаэль ее? Сможет ли она стать такой женщиной, какая ему нужна? Чего он хочет от нее на самом деле?
 Она увидела на дороге отъезжающий топливозаправщик и стала поспешно спускаться по ступеням. Очутившись внизу, Джессика бегом устремилась ко взлетной полосе. Времени оставалось совсем мало — она и так раздумывала непозволительно долго.
 Джессика очень хорошо представляла себе, как Рафаэль и Карлос в последний раз проверяют все системы самолета, как Пепе, закрыв глаза, неподвижно сидит в кресле, пристегнувшись ремнями, и ждет, пока самолет начнет разбегаться и взлетать. В ее распоряжении оставались, должно быть, считанные минуты. О том, чтобы взять машину, Джессика даже не задумалась — она не была уверена, что быстро найдет ключи, которые накануне куда-то засунула. В любом случае, напрямик, через болота, она могла бы добраться до самолета гораздо быстрее, особенно если побежит изо всех сил.
 Но самолет стоял намного дальше от дома, чем ей казалось. А может быть, она просто выбрала не ту тропинку. Когда-то большеглазая и худая девчонка, носившаяся здесь вместе с Ником и Кейлом, знала в камышах каждую сухую дорожку, каждую кочку, но с тех пор прошло уже немало лет. И дело было не в топографии болот — это она сама утратила кураж, проворство, непоколебимую уверенность в себе и ощущение собственной правоты, которая когда-то стояла за всеми ее поступками и желаниями. Но она снова может стать такой, как была. Если постарается. Если очень-очень постарается.
 На дороге, чихнув, ожила сначала одна, потом другая турбина. Двигатели стали набирать обороты, и над болотами разнесся их высокий, мерный гул. Самолет был готов к отлету. Джессика помчалась во весь дух. Снова, как и полтора десятилетия назад, ее ноги выбивали частую дробь по сухой утоптанной тропинке, на которой не росли ни камыши, ни жесткая, с острыми режущими краями, осока. Зато по сторонам тропы ее было больше чем достаточно. Узкие, длинные листья болотной травы цеплялись за ее платье и оставляли на руках и на лице кровоточащие царапины. Каждый раз, когда осока ранила ее, Джессика морщилась от боли, но не останавливалась.
 Скорее, скорее! Заросли тростников расступились, и Джессика увидела самолет. Дверца салона была закрыта, а серебристый фюзеляж чуть подрагивал перед разбегом и броском в темнеющее небо.
 За штурвалом сидел Карлос. Он включал какие-то тумблеры на верхней приборной панели, и Джессика хорошо видела его запрокинутую голову в наушниках. В руке Карлос держал планшетку, на которой он то и дело что-то помечал. Рафаэля в кабине не было, и Джессика решила, что он доверил взлет кузену, а сам пошел в салон, чтобы немного вздремнуть. Да мало ли могло найтись у него других дел?
 Самолетные двигатели взревели, подняв горячий ветер, и машина медленно тронулась с места, освещая себе путь мощными прожекторами.
 Напрасно Джессика звала и размахивала руками, пытаясь привлечь к себе внимание. Оглушительный рев моторов заглушал все звуки, и Карлос, увидев ее в самый последний момент, скорее всего решил, что она пришла попрощаться. Не останавливая машины, он на мгновение оторвал руки от штурвала и поднял вверх большие пальцы, показывая, что идет на взлет.
 Самолет разгонялся, и Джессика, уронив обе руки вдоль туловища, отступила в сторону. Под рев могучих двигателей он промчался мимо, обдав ее горячим воздухом, и продолжал набирать скорость, подпрыгивая на ухабах. Широкие крылья чуть покачивались, ища восходящие воздушные потоки. Шасси в последний раз захрустело гравием и оторвалось от земли. Все…
 Самолет был в воздухе. Он уносился все дальше, мигая габаритными огнями на крыльях и поднимаясь все выше и выше в темнеющее небо. Вот он превратился в серебристую точку и пропал, затерялся среди высыпавших на небо звезд.
 Почти ничего не видя от слез, Джессика повернулась и пошла вдоль полосы. И увидела Рафаэля. Он молча стоял под дубом, его лицо было спокойным и неподвижным, а глаза, устремленные на нее, были темнее, чем ночная чернота.
 Гнев и невероятная, сумасшедшая радость охватили Джессику. Испустив протяжный вздох облегчения, она подняла руку, чтобы смахнуть с ресниц слезы. Потом ее губы решительно сжались, а взгляд прищуренных глаз стал напряженным и суровым. Продолжая смотреть прямо на него, Джессика двинулась ему навстречу.
 Она не шла, а скользила, изящно, плавно и грозно, как рассерженная хищница. Прохладный ветер развевал ее густые светлые волосы и трепал платье, так что Рафаэлю были хорошо видны и ее высокая грудь, и стройные бедра, покачивающиеся в такт ее движениям, и длинные красивые ноги.
 Рафаэль шагнул ей навстречу. Улыбка осветила сначала его глаза, и они заиграли, засветились в темноте; потом его губы чуть дрогнули, и уголки их довольно приподнялись.
 — Ты не улетел, — произнесла Джессика ясным и чистым голосом. В ее устах это была скорее угроза, чем простая констатация факта.
 — Я не смог, — просто ответил он.
 Джессика остановилась перед ним и подняла руки. Схватив его за плечи, она с силой потянула его на себя, заставляя Рафаэля наклониться, и остановилась только тогда, когда его губы оказались в считанных дюймах от ее лица.
 — Никогда больше не оставляй меня, хорошо? — прошептала она. — Никогда больше не поступай так со мной!
 — А что будет тогда? — спросил он, и в его глазах запрыгали уже знакомые Джессике озорные бесенята. Его руки обвились вокруг нее и сжали — сначала ласково, осторожно, потом все сильней и сильней.
 — Я найду тебя по следу, — прошептала Джессика, прижимаясь губами к его твердой, горячей шее и наслаждаясь исходившим от него ощущением силы и решительности. — Я выслежу тебя, настигну и… О-о, я буду проделывать с тобой самые невероятные, кошмарные вещи — все, что хочу, — но сначала я скажу тебе, как сильно я люблю тебя.
 — Боже милостивый! — простонал Рафаэль, с лихорадочной поспешностью ища губами ее губы. — Поцелуи же меня скорее, чтобы я мог дать Карлосу сигнал возвращаться. А потом можешь продолжить…