Аннотация: Роман рассказывает о совместной операции Бюро по борьбе с наркотиками и Интерпола против преступной группы, поставляющей героин из Флоренции в Соединенные Штаты. Все нити ведут к герцогу Мэласпига. Специальный агент Катарина Декстер кровно заинтересована в разоблачении преступников. Английская писательница, популярная по обе стороны океана, дает блестящее по стилю слияние жанров, от романа-интриги до детектива и триллера.
 Остросюжетные романы Эвелин Энтони собрали огромное количество восторженных рецензий и откликов прессы. Ее величают «признанным мастером триллера», увязывающим в тугой узел любовь и ненависть, таинственные угрозы и лихорадочные погони.


---------------------------------------------


 Эвелин Энтони
 Выстрелы в Замке Маласпига



 Глава 1


 Это был самый восхитительный весенний день на ее памяти. Апрель в Новой Англии и всегда-то чудесный месяц, свежий и ясный, а в это утро солнце сверкало еще ярче, листва деревьев и нарциссы сияли еще более чистыми красками, чем обычно. Во всех кинофильмах в дни похорон непременно идет дождь; прощающиеся унылым шагом подходят к могиле; поблескивают, все в каплях, раскрытые зонтики, и кажется, будто сам дождь оплакивает покойного. Но здесь, где хоронили Питера Джеймса Декстера, все было по-другому: священник просто опустил его останки, помещенные в металлическую урну размером в восемнадцать дюймов, в узкое, два на два фута, отверстие в земле.
 «Так хоронят любимых собачек», – с горечью подумала Катарина. Как-то раз, в период просветления, ее брат с отвращением отозвался о католическом обряде погребения. Он попросил тогда, чтобы его кремировали, и она выполнила его желание. На отпевании присутствовали всего двое: семейный адвокат, формальный исполнитель его последней воли, и она сама. Усопший не оставил после себя ни цента, поэтому исполнение его последней воли могло быть лишь формальным.
 В последних словах священника Катарина не нашла для себя ничего утешительного. Окончив службу, он пожал ей и адвокату руки и выразил свое соболезнование. Катарина не слушала его, но вежливо поблагодарила. Рядом с захороненной урной она положила один-единственный венок из весенних цветов. Прощальную надпись на визитной карточке, вложенной в венок, она сделала сама.
 Он оставил этот мир точно так же, как жил эти последние семь лет. Всеми забытый и никем, кроме нее, не оплаканный. Умер он двадцати семи лет от роду. В руке Катарина все еще держала носовой платок, но слез у нее уже не осталось, и, убрав его, она направилась к кладбищенским воротам.
 Все это время, стоя за оградой, за ней наблюдали двое незнакомцев; и, как только она вышла, один из них сразу же к ней приблизился.
 – Мисс Декстер?
 Он снял шляпу; у него были суровые карие глаза и легкие пролысины. Она никогда прежде его не видела, но его лицо показалось ей смутно знакомым.
 – Да, – сказала она.
 – Разрешите представиться – Харпер, Бен Харпер. А это Фрэнк Карпентер. Мы хотели бы выразить вам свое сочувствие.
 – Что вам надо? – напрямик спросила она.
 Они подошли к ней ближе, сразу с обеих сторон. Бен Харпер предъявил ей свое служебное удостоверение, и тогда она поняла, что им надо.
 – Извините, – сказала она. – Я уже дала показания в полиции. Мне нечего к ним добавить.
 Но Харпер не отошел прочь.
 – Мы хотели бы поговорить с вами, – сказал он куда более мягким и приятным, чем она ожидала, голосом. – Мы могли бы угостить вас чашечкой кофе или чем-нибудь покрепче. Уделите нам всего несколько минут вашего времени.
 Она окинула их взглядом, сперва одного, потом другого. Второй был выше и моложе, но и у него было такое же суровое лицо и настороженные глаза. У людей их профессии жалости обычно не бывает. Вдруг она почувствовала, что у нее нет сил сопротивляться. Это случалось с ней уже много раз. Что толку разговаривать, если вопросы и ответы ничего не проясняют.
 – Хорошо, – согласилась она. – Тут рядом есть придорожное кафе. Там и поговорим. – Она села в свою машину и поехала.
 Они выбрали столик у окна. Усадили ее так, чтобы свет падал ей в лицо, а сами сели в тени. Это было маленькое, приятное кафе, отделанное кедром, с бронзовыми люстрами и клетчатыми скатертями. Фрэнк Карпентер заказал для всех кофе.
 – Мы тщательно расследовали этот случай, – сказал Бен Харпер.
 – Зачем? – медленно сказала Катарина. – Типичный случай, ничем не отличающийся от множества других. И с таким же концом.
 – Вы не правы, этот случай заметно отличается от других, – возразил Фрэнк Карпентер.
 Тот, что постарше, предостерегающе положил руку на его рукав.
 – Вы пытались спасти своего брата семь лет, – сказал Харпер. – Не многие могут выдержать так долго. Вы, верно, его очень любили?
 Она даже не взглянула на них. Для таких людей ее брат – всего лишь еще одна статистическая единица.
 – Я не ожидала, что все это так кончится. Надеялась, что с моей заботой, с надлежащей медицинской помощью...
 – Для вас это большой удар, – сказал Фрэнк Карпентер, помешивая свой кофе. Бен Харпер внимательно за ней наблюдал. – Вы ощущаете горькое чувство поражения. Столько усилий – и все зря. Вот уже двенадцать лет, как я работаю в Бюро по борьбе с наркотиками. И видел уже тысячи загубленных жизней.
 – Он боролся, – сказала Катарина. – Поверьте, он боролся. Но все оказалось бесполезным. Клиника, психиатры – все-все. После смерти у него не осталось ни одного доллара, ни одного друга.
 – Исключая вас, – сказал Бен Харпер. – Я видел, какое у вас было лицо, когда я показал вам свой жетон. Дескать, еще один коп хочет знать, где он добывал свои наркотики. Но мы это знаем. Знаем его толкача. Нас интересует не он и не тысячи таких же мелких торговцев. Мелкие мошенники, наркоманы, приторговывающие, чтобы купить себе наркотики. Мы охотимся не за ними.
 – Нас интересует дичь покрупнее, мисс Декстер, – сказал Карпентер. – Мы ведем охоту на миллионеров, владельцев роскошных яхт, купленных на деньги, вырученные от продажи героина таким, как ваш брат. Если хотите знать, его убили не наркотики, а организованная преступность. Самый большой черный рынок во всем мире. Знаете ли вы, какова уличная цена одного фунта героина в Нью-Йорке? Полмиллиона долларов. Я хочу выйти на тех людей, которые прикарманивают эти деньги. Вот почему мы здесь, с вами. Мы уверены, что вы можете нам помочь.
 – Каким образом?
 – Для начала вы можете объяснить, откуда у вас это второе имя – Маласпига.
 Катарина Маласпига Декстер.
 В гостиной ее родителей стоял фарфоровый шкафчик. Там хранилась коллекция итальянской керамики, принадлежавшая ее матери. Помеченные фамильным гербом шкатулки и кувшины из Капо-ди-Монте, две миниатюры в позолоченных рамках: одна – украшенная жемчугом, с пришпиленным к ней позади локоном темных волос, золотой медальон, диадема с брильянтами. Когда она закончила университет, мать подарила ей печатку. Печатка была лазурная, с тем же глубоко вырезанным гербом, что и на керамике: она принадлежала еще ее бабушке. Лавровый венок, увенчанный диадемой. В самом центре венка – колос, оканчивающийся острой остью. В этом гербе было что-то скорее зловещее, чем романтическое. Она не любила это маленькое кольцо и никогда его не носила. И испытывала лишь раздражение, когда мать упоминала об их аристократических итальянских родственниках – Маласпига. Ее мать была маленькой энергичной женщиной, преданной мужу, и активным членом их общины. Катарина любила ее, хотя и осуждала за снобизм. О бабушке у нее сохранились довольно смутные воспоминания, относящиеся к раннему детству. Была она смуглая и щупленькая, почти всегда сидела в кресле, прикрыв пледом колени. Рассказывали, что она бежала из дому, чтобы выйти замуж за сына бедного торговца. Они поселились в Штатах, где он проявил незаурядные деловые способности, основав один из крупнейших мануфактурных магазинов на всем Западном побережье. Мать Катарины никогда не кичилась своим знатным происхождением, а когда вышла замуж за Ричарда Декстера, сына адвоката, то и вовсе перестала об этом упоминать. Только некоторые вещи, связанные с памятью бабушки, знатной итальянской аристократки, которая пожертвовала ради любви всем, что у нее было, еще хранились в доме. Катарина считала это забавной, но вполне безвредной сентиментальностью. Точно так же относилась она и к данному ей при крещении имени: Катарина Маласпига Декстер.
 Об этом родстве упоминалось в одном из донесений Интерпола. Бен Харпер рассказал ей об этом случае. Итальянские таможенники задержали водителя грузовика, который прибыл в Геную с грузом антикварных товаров, предназначенных для отправки морем в Нью-Йорк. Один из таможенников опознал в нем контрабандиста, промышлявшего перевозкой наркотиков в Неаполе. Ни в его грузе, ни в одежде не нашли ничего подозрительного, и его товары были погружены на корабль. Водитель следовал до Маласпига. Итальянские полицейские провели тайное расследование в этом городе, но не нашли никакой видимой связи с контрабандной перевозкой наркотиков. Водителя там не знали; это был сонный, тесно сплоченный тосканский городок, где неохотно отвечали на вопросы чужаков и хранили потомственную верность своему герцогу.
 – Почему они не допросили самого герцога? – спросила Катарина и тут же поняла, сколь наивен ее вопрос.
 – Потому что в этом деле замешан он сам, – ответил Бен Харпер. – Именно он был отправителем коллекции антикварных товаров в Соединенные Штаты. В этом нет ничего противозаконного – настораживает только личность водителя грузовика, уже уличавшегося в контрабандной перевозке наркотиков.
 Не имея достаточно веских доказательств, итальянская полиция не решилась допросить герцога и прекратила расследование. На том все и закончилось – пока не произошло другое совпадение. Один из флорентийских полицейских из отряда по борьбе с наркотиками прочитал в полицейском донесении, что водитель грузовика был удавлен в заброшенном складе в Генуе через неделю после его задержания таможенниками.
 Этот итальянский агент, человек крепких убеждений и непоколебимой верности, был хорошо знаком с Беном Харпером, даже останавливался у него в доме во время своего пребывания в Соединенных Штатах. Он был известен под именем Рафаэль. Он не смог убедить свое начальство в необходимости продолжать расследование, но послал телекс о своем открытии Харперу. Между Маласпига и контрабандной перевозкой наркотиков существовала очевидная связь. Никаких убедительных доказательств не было, но по своему опыту Рафаэль знал, что зверское, в типично мафиозном стиле убийство человека, который привлек к себе внимание полиции, само по себе было доказательством. Рафаэль надеялся, что Харпер сможет воспользоваться полученными им сведениями, ибо груз, хотя и вполне невинный с виду, направлялся в Нью-Йорк. И Харпер не упустил представившейся ему возможности. Он отправил агента по имени Фирелли, чтобы тот попробовал познакомиться с семьей Маласпига и осмотрел город. Прикрытие у него было довольно надежное – он выступал в роли антиквара, но через месяц после прибытия исчез. Однако перед своим исчезновением он успел позвонить Рафаэлю из Замка Маласпига. Телефонная связь в Италии работает плохо, особенно в больших городах. Из того, что он сказал, понять можно было всего несколько слов: «Человек опасный... мне удалось установить... Анджело...» Это слово было повторено дважды, прежде чем связь оборвалась. «Анджело». Он, очевидно, выписался из гостиницы во Флоренции, где остановился, по телефону; его багаж отсутствовал, и с тех пор никто ничего о нем не слышал.
 Таким образом, сказал Харпер, не остается никаких сомнений, что в этом деле замешаны Маласпига. Но как им пробраться в самое сердце тайной организации? Итальянские власти не шевельнут и пальцем, пока не получат неоспоримых доказательств; Рафаэль не оставил тут никаких сомнений. Сам он не скрывал своего сильного предубеждения против титулованных семей и не разделял того уважения, которое питали к ним власти. Он заручился поддержкой Интерпола и готов осуществлять связь с итальянским отрядом по борьбе с наркотиками.
 С растущим недоверием выслушала Катарина рассказ Харпера, который наконец перешел к объяснению, почему он организовал эту встречу.


* * *

 Готовясь к отъезду, Катарина прибрала свою квартирку в Гринвич-Виллидж. Располагай она большими средствами, она никогда не выбрала бы этот квартал. Прежде чем ее брат стал хроническим наркоманом, она жила на верхнем этаже вполне приличного дома на Шестьдесят седьмой улице. Этот дом принадлежал ее тете. Катарина работала тогда в престижном издательстве, ее брат учился в Гарвардской школе бизнеса; и вся семья собиралась провести лето на Западном побережье. Никогда еще не жилось ей так хорошо и радостно; она любила свою работу; после тихого и мирного окончания ее университетского романа она наслаждалась свободой и с трепетной надеждой взирала в будущее. Через три месяца она узнала, что ее нежно любимый брат, которым она так восхищалась, – наркоман. Позднее она научилась распознавать характерные признаки, но сначала ей казалось, что все дело в том, что он начинает новую жизнь. «Становится на ноги», – говорил отец, ибо сын никогда не давал ему повода для беспокойства. Он был прекрасный атлет, способный студент, без тех притязаний, которые тревожили родителей в Катарине; красивый, дружелюбный, пользующийся всеобщей симпатией. Только Катарина, которая была к нему ближе всех, чувствовала, что в нем совершилась какая-то коренная перемена. У него было сильно развитое чувство ответственности, общительный характер и активные интересы. Но теперь он стал безучастным и равнодушным, часами спал или сидел, уставясь в одну точку и слушая свою стереосистему. Он стал терять друзей, а затем оставил школу бизнеса, так и не пройдя полного курса. У них на глазах у него вырабатывался комплекс зависимости и неполноценности, но даже Катарина не догадывалась об истинной причине этого.
 Однажды ночью он явился в ее дом на Шестьдесят седьмой улице. Было два часа ночи, и он ее разбудил. А потом, присев на кровать, рассказал ей обо всем без утайки. Это началось в последний год его обучения в Принстоне. Кто-то принес с собой «лошадку» – сначала она не поняла этого жаргонного словечка, которое в ходу у наркоманов. Наркота, героин. Он уже курил марихуану со своими ровесниками. В этом не было ничего особенно возбуждающего; и в ту ночь ему захотелось испробовать чего-нибудь покрепче... Она держала его в своих объятиях, а он, весь в слезах, дрожа, рассказывал о том, как пытается избавиться от этой страшной привычки. Не может!.. Вот этого ее родители и не могли понять. Единственного слова.
 Он перепробовал все виды лечения: психиатрию, групповую терапию и прочее, прочее, совершил долгий круиз с Катариной, которая ушла с работы, чтобы поехать вместе с ним, но ничто ему не помогало. У матери случился сильный сердечный приступ, и с тех пор двери родительского дома были закрыты для него. Катарина так и не смогла простить отца за то, что тот бросил на произвол судьбы своего сына.
 Семь лет она жила вместе с братом, семь лет боролась за него вместе с ним, переходя от отчаяния к надежде, от надежды – к отчаянию, видя, как близкий ей человек становится совершенно чужим. Лгун, вор, способный стянуть у нее за спиной все что угодно, отверженный, чувствующий себя спокойно лишь вместе с другими наркоманами. Если бы она не поддерживала его, он наверняка присоединился бы к армии наркоманов, которые торгуют наркотиками.
 Ей пришлось совершить длительную поездку, чтобы добраться до кладбища в Новой Англии, где захоронена теперь урна с его пеплом. И вот она сидит вместе с Беном Харпером и Фрэнком Карпентером в этом придорожном кафе и обсуждает судьбу брата.
 Ее направили в центр обучения, принадлежащий Бюро по борьбе с наркотиками. Центр находился в Манхэттене. Там-то ее и нашел Фрэнк Карпентер. Это была их первая встреча после похорон. Карпентер был резок и раздражителен. Он не щадил ее в то первое утро. «Если вы полагаете, что проникнуть в такую организацию, как Маласпига, дело нехитрое, лучше сразу же уматывайте отсюда и займитесь благотворительностью. Вам придется туго, мисс Декстер. Конечно, у вас есть большое преимущество: вы можете представиться своей бабушке, как ее родственница, но дальше вам придется полагаться только на себя».
 Он, похоже, относился к ней так же неприязненно, как и к ее заданию.
 Это был первый случай, когда он разошелся во мнении со своим шефом. Карпентер прослужил в Бюро двенадцать лет; последние четыре года он был в прямом подчинении у Бена Харпера. И до тех пор, пока тот не завербовал Катарину Декстер, у него не было повода критиковать его общую линию или конкретные решения. Карпентер был вообще против использования женщин для выполнения особо опасных заданий, а уж посылать с таким заданием женщину неподготовленную означало, по его мнению, неминуемый провал. Когда он выезжал на похороны, у него не было никаких дурных предчувствий. Он не сомневался, что у девушки, кто бы она ни была, хватит здравого смысла отказаться. Он даже напомнил Харперу о Фирелли, потому что не верил в успех всей этой затеи. Однако когда Харпер сообщил ему о согласии Катарины Декстер, он горячо запротестовал; завязавшийся спор кончился тем, что он громко хлопнул дверью и поспешно вернулся в свой кабинет.
 – Это наш единственный шанс, – настаивал Харпер. – Мы знаем, что тут замешаны подонки, стоящие на самом верху общества. Мы пытались добраться до них, но у нас ничего не вышло. Они слишком продувные бестии, чтобы открыть доступ кому-нибудь в свою организацию. Эта девушка для нас – единственный шанс из миллиона.
 – То же самое мы думали о Фирелли, – напомнил Карпентер. – А ведь с виду это был железный человек. Опытнейший агент; вполне подходящая биография; хорошее знание антикварного дела. И он исчез. Великолепный стрелок, дзюдоист, человек необыкновенно способный. Но исчез. И никаких, абсолютно никаких следов. Некому предъявить обвинение. Извини, Бен, ты хочешь, чтобы я подготовил эту девушку к работе в таких опасных условиях. Это чистейшее безумие, ты хорошо знаешь, что мы посылаем ее на верную смерть.
 – У нас нет выбора, – ответил Харпер. – Мы должны расколоть этот орех. Я хочу, чтобы ты обучил эту девушку всему, что сам знаешь. Я уже видел, как ты превращаешь грубое сырье в отличный материал. Ты можешь это сделать, и я не приму никаких отговорок. Да, она женщина, а я знаю, ты против того, чтобы женщин привлекали к нашей работе. А тут еще человек совершенно посторонний, без всякого полицейского образования, без каких-либо служебных связей. Но ведь это дело поправимое; женщина она, во всяком случае, способная. Даю тебе месяц на ее подготовку. Отбрось свои предрассудки и натаскай ее как можно лучше. Это приказ.
 Дело было не из легких. К счастью, Катарина оказалась умной и дотошной женщиной; она как будто ощущала его враждебность и прилагала все старания, чтобы превзойти его ожидания; в скором времени он вынужден был признать, что способности у нее исключительные. Великолепная память, редкая наблюдательность. Она научилась управляться с электронными жучками, научилась идентифицировать. Она не проявляла никаких признаков нервозности, столь естественных для женщин, когда они занимаются чисто мужским делом. И все это время никто ее не видел. Она не выходила из той секции зданий, где помещался центр специального обучения. Через три недели она достигла таких успехов, что Карпентер должен был отрапортовать Харперу, что подготовка будет скоро закончена.
 Вечером накануне отлета Катарины в Италию Фрэнк Карпентер пригласил ее на ужин. Они пошли в небольшой ресторанчик на Восточной Сорок второй улице. Усаживаясь напротив нее, он вдруг вспомнил, что со дня своего развода ни разу не ходил с женщиной в ресторан. Последние недели обучения он смотрел на нее совершенно равнодушно, заставляя ее трудиться так же упорно, как если бы она была мужчиной. Против своей воли он с безукоризненной точностью следовал всем указаниям Харпера.
 Он обучил ее всему, что только могло пригодиться ей при выполнении задания, в том числе и разумным мерам предосторожности, чтобы как-то ублажить свою совесть. Он не скрывал от нее, что задание сопряжено со смертельной опасностью. И, глядя сейчас на нее, он еще раз ощутил сильное беспокойство. У нее был очень утомленный вид, круги под глазами. Она была недурна собой, хотя и не на всякий вкус, ибо сильно отличалась от стандартных, хорошо упакованных американских красоток. Удлиненное, с четкими чертами лицо, редкое сочетание золотых волос и карих глаз. Обычное выражение – задумчиво-серьезное.
 Увидев, что он наблюдает за ней, она улыбнулась.
 – Это ваше излюбленное место для ужина?
 – Нет. Обычно по вечерам я довольствуюсь сандвичами и пивом. Но вы, я думаю, заслужили чего-нибудь более вкусного. Чего вы хотели бы выпить?
 – Шотландского виски с содовой, пожалуйста. Я только сейчас поняла, как голодна, ведь я целый месяц питаюсь одними сандвичами.
 – Нам давно уже надо было бы сходить куда-нибудь. Она никогда еще не видела его таким расслабившимся, в его улыбке даже проскользнула застенчивость.
 – Вы были замечательной ученицей! – Он чуть было не добавил, что будет по ней скучать, но вовремя прикусил язык.
 Проглядывая меню, она вдруг подумала, что ничего о нем не знает. Подняв глаза, она увидела, что он слегка морщит лоб, делая свой выбор. Они работали вместе, бок о бок, до десяти часов в день, а она знает только его имя.
 – Я возьму себе стейк и зеленый салат, – решила она. – А что вы делаете после того, как поужинаете пивом и сандвичами?
 – Иду домой... Мне нравится ваш выбор. Я закажу себе то же самое.
 – А далеко вы живете?
 – В Грэнтхеме, около школы гольфа. У меня там небольшая квартирка, и иногда по уик-эндам я захожу туда сыграть несколько партий.
 – Вы не женаты? – Она подметила, что он никогда не говорит «мы» в некоторых случаях.
 – Был. – Его тон не допускал дальнейших расспросов.
 Она достала зеркальце, освежила губную помаду, посмотрела на толпящихся у стойки посетителей. Все это время они молчали, что, по-видимому, ничуть его не смущало.
 Катарина переехала в небольшую гостиницу на Пятидесятой улице, туда она перевезла всю мебель из Гринвич-Виллидж; слишком сильны были воспоминания о Питере, чтобы она могла жить на старой квартире. Она даже видеть ее не хотела. Она вспомнила, как он вышел из хорошо известной клиники в Нью-Гемпшире, где пролежал шесть месяцев. И у них впервые, казалось, появилась надежда. Через неделю, в ее отсутствие, он исчез. Через несколько часов она нашла его в больнице Белвью: он умирал от слишком большой дозы. «Любопытно, – подумала она, – имеет ли этот человек, что сидит напротив меня, хоть какое-то представление о том, как умирают наркоманы? Об отчаянии, об ужасе, о чувстве полного одиночества, которое испытывают эти несчастные?»
 Его женитьба была явно неудачной; по тону его ответа нетрудно было понять, что боль еще не улеглась.
 – И вы так и не женились снова?
 Подали напитки. Он отхлебнул пива.
 – У меня нет времени на семейную жизнь, – сказал он. – А женщине, судя по моему опыту, необходимо уделять уйму времени, чтобы она была счастливой. Я вкалываю по шестнадцать часов в день; по первому приказу я обязан немедленно вылететь в любой уголок земного шара. Такая работа – только для холостяков.
 – В этом и заключается причина развода?
 – В какой-то степени да. Моя жена скучала в одиночестве, у нее появились подозрения. Она просто не могла поверить, что во всех моих отлучках виновата работа. Стала подозревать меня в изменах. Два года, пока мы не развелись, прошли в постоянных ссорах и ругани. Теперь она снова замужем и очень счастлива. Так-то вот... – Он пожал плечами. – Вот и вся история моей жизни. А как насчет вас?
 – Я думаю, вы хорошо знаете историю моей жизни, уж это-то ваш отдел проверяет досконально.
 Он улыбнулся, и его лицо сразу стало привлекательным. Глаза смотрели с необычным дружелюбием.
 – Я знаю ваш возраст, знаю, где вы родились, где получили образование, знаю, что за вами не числится никаких преступлений, что у вас был молодой человек, с которым вы расстались после колледжа. Семь лет вы ухаживали за своим братом. И ни разу не были замужем. А это довольно странно. Ведь вы девушка интересная.
 – Наркоманы тоже требуют много времени, – сказала Катарина. – К тому же я старомодна. И еще никогда не встречала в жизни человека, которого могла бы полюбить. А прежде чем выйти замуж, я должна полюбить. Но сейчас у меня лишь одно желание – поскорее отправиться в Италию.
 Карпентер промолчал.
 Теперь у нее был менее утомленный вид. Каждый раз, взглядывая на нее, он вспоминал своего друга Фирелли. Он был одним из лучших специалистов тайного отделения, с прекрасной, всесторонней подготовкой. Но, уехав в Маласпига, исчез. У него было хорошее чувство юмора, его любили. Он частенько захаживал сюда с Фрэнком или с другим сотрудником их Бюро – Джимом Натаном, – чтобы чего-нибудь выпить и поужинать. Все трое они были хорошими друзьями. Любили сидеть здесь и заигрывать с официанткой... Он перегнулся через стол к Катарине.
 – Мне не следовало бы вам это говорить, но я уже высказывал Бену свое мнение по поводу его великой идеи. Мне кажется, она ни к черту не годится. Конечно, я сделал все, что мог. – Он скользнул по ней быстрым взглядом. – Я научил вас устанавливать жучки, запоминать факты и людей – словом, тем элементарным вещам, которые положено знать всякому агенту. Но это нельзя назвать основательной подготовкой. На это нужны долгие годы, Кейт, а не четыре недели. Это меня огорчает. Я уже говорил вам об агенте Фирелли. Уж он-то был классный специалист. Мы приходили сюда вместе с ним. И что же? Он прислал одно путаное сообщение, где почти ничего нельзя было понять, и исчез. Подумайте об этом. Он мертв. Вы взялись за опасное дело, очень опасное. Еще в то самое первое утро, когда вы пришли в Бюро, я предупредил вас, что родство с Маласпига вам не очень поможет. Вам придется действовать самостоятельно, без какой бы то ни было поддержки.
 – Я все это знаю, – спокойно произнесла Катарина. – У меня нет на этот счет никаких заблуждений. Но соотношение сил в мою пользу. В Америке проживают двадцать миллионов американцев итальянского происхождения. Но только моя бабушка была из семьи Маласпига. Я верю, что это перст судьбы.
 – Фирелли убил не перст судьбы, – мрачно проронил Карпентер.
 Больше на эту тему они не разговаривали. Да и что можно было добавить?
 Он отвез ее обратно в гостиницу и поцеловал на лестнице у входа. Четыре недели они были неразлучны, но прикоснуться к ней он позволил себе впервые.
 Отпустив ее, он, однако, не отодвинулся и не пошел прочь. Она смахнула со лба прядку волос. Уже так много времени она не была в мужских объятиях. Она знала, что он ни о чем не будет просить: он не из тех, кто, получив отказ, спокойно пожимает плечами и уходит. Она поняла это, когда он ее поцеловал. Он только сделал жест, который можно было принять за просьбу: взял ее за руку.
 – Фрэнк, – сказала она, – не хотите ли подняться ко мне и выпить чего-нибудь?
 Приглашение прозвучало банально и лицемерно, но оно оставляло обоим путь к отступлению. Такие встречи могут оканчиваться по-разному. Одного вида гостиничной спальни может оказаться достаточно, чтобы остудить желание, если за ним не стоит ничего, кроме сексуального импульса.
 Они поднялись в номер.
 Обнимая ее, он проявил изумившую ее нежность. И нашел в себе достаточно такта, чтобы не предложить ей выпить. Заперев дверь, он крепко ее обнял. И только сказал:
 – Я хочу тебя, Кейт, но ничего не буду делать, если ты не уверена, что это совпадает и с твоим желанием.
 Но это совпадало с ее желанием. Она истосковалась по мужской силе и ласке, по тому чувству полноты жизни, которое дает физическая любовь, а он отдавал себя с такой щедростью, что это переводило их телесное слияние в другое измерение. И он не осквернил того, что произошло между ними, последующей спешкой, не вскочил и не стал одеваться, а остался с ней до утра. Они еще долго разговаривали, лежа на узкой односпальной кровати. Шторы были раздвинуты, и они могли любоваться игрой уличных огней на потолке.
 – Я не хочу, чтобы ты уезжала, – сказал он.
 – Я знаю, – ответила она. – Ты мне это уже говорил. Но я должна ехать. Я рада, что ты зашел ко мне, Франк. Сейчас я чувствую себя смелее, чем до твоего прихода.
 – У тебя и так достаточно смелости, – сказал он. – Но ты еще можешь дать задний ход, и никто не станет тебя упрекать. Я скажу Харперу.
 – Нет. – Она прижалась щекой к его руке. – Это мой долг перед братом. А может быть, во мне больше итальянской крови, чем я думала.
 – К чертям все это! – сказал Карпентер, нагнулся и поцеловал ее. – Побудь ты со мной хоть немного, надеюсь, ты не стала бы вспоминать брата так часто. Я мог бы взять отпуск, и мы куда-нибудь смотались бы. Не уезжай, Кейт. Ну, пожалуйста.
 Она поцеловала его, но ничего не ответила. На этот раз она сама притянула его к себе. Было уже совсем светло, когда он ушел. Она проводила его до двери, и они в последний раз обнялись. У нее было такое чувство, как будто они провели вместе очень много времени.
 – Пожелай мне удачи, – попросила она.
 – Будь осторожна, – сказал Карпентер. – Ради Христа, избегай всякого риска. Обещай. А если я тебе понадоблюсь...
 Она наблюдала за ним из окна, пока он не скрылся за углом. Затем стала паковать вещи.
 В одиннадцать часов утра она вылетела из аэропорта Кеннеди, направляясь с пересадкой во Флоренцию.
 Еще никогда в жизни не чувствовала она себя такой одинокой.




 Глава 2


 Она пробыла во Флоренции целую неделю, пока наконец получила долгожданный ответ на свое письмо. Она увидела его еще до того, как дежурный администратор помахал ей рукой. Из ячейки с номером ее комнаты высовывался белый уголок конверта. Она подошла к стойке, администратор протянул руку вверх и достал адресованное ей письмо. При этом он улыбнулся, полагая, видимо, что она будет обрадована.
 – Его принес посыльный после вашего ухода, – объяснил он, выжидательно наблюдая за ней.
 Катарина поблагодарила его. С обратной стороны конверта алел фамильный герб герцогов Маласпига.
 Письмо было предельно короткое: четыре неровно расположенных строки, написанных с твердым нажимом.
 "Дорогая синьорина Декстер. Благодарю Вас за Ваше любезное письмо. Добро пожаловать во Флоренцию. Мы были бы рады видеть Вас у себя в среду, к вечернему чаю.
 Изабелла ди Маласпига".
 Крупная подпись кончалась затейливым завитком, свидетельствовавшим о многолетней практике. Так подписываются, когда уверены в важности самого имени. Изабелла ди Маласпига. Она адресовала письмо герцогу, своему кузену, а он, очевидно, передал его матери. Это и послужило причиной задержки. Как тонко соблюдают эти аристократы этикет, приглашая свою дальнюю родственницу к вечернему чаю.
 Чай. Она думала, что вечерние чаепития приняты лишь у англичан. Она вложила письмо обратно в конверт и убрала его в чемодан. Не нервничая, даже с каким-то вызовом закурила сигарету, чтобы доказать себе самой, что рука ее тверда, и тут же отшвырнула спичку, потому что она дрожала в ее пальцах. В этом фамильном гербе было что-то зловещее; угроза, казалось, таилась и в самом звучании имени Маласпига. Возможно, еще в детстве ей рассказали о них что-то ее напугавшее, но что именно, она не помнила. Она как будто намеренно выбросила все мысли о них из головы. Присев на краешек кровати, она вновь зажгла потухшую сигарету и погрузилась в спокойные размышления. В своем письме она представилась как внучка Марии Джеммы ди Маласпига, племянницы двенадцатого герцога, которая вышла замуж и уехала в Америку. На это письмо у нее ушло много времени; лишь после нескольких неудачных попыток она нашла наконец нужный тон.
 Уж если лжешь, учил ее Фрэнк Карпентер, ложь надо искусно перемешивать с правдой. Она писала, что недавно потеряла своего родного брата и после этого решила совершить паломничество в город ее предков, где очень хотела бы познакомиться со своими родственниками и, по возможности, повидать семейные сокровища. Она просит простить ей этот неожиданный, без предварительного приглашения, визит, слишком велико ее желание познакомиться с ними. К этому, с неприятной для нее самой напускной сентиментальностью, она приписала, что с самого детства мечтает побывать во Флоренции и повидать старый дом ее бабушки. Мысль о Карпентере придавала ей смелости. С женской нервозностью ничего не поделаешь, верой в себя она обязана прежде всего ему. Не столько его урокам, сколько проведенной с ним ночи. Воспоминание о ней прибавляло ей сил. В те часы, когда она особенно страдала от одиночества, у нее была более надежная опора, чем воспоминания. Надежда на будущее. «Если я тебе понадоблюсь...» – сказал он. Это предложение означало нечто большее, чем обещание приехать в Италию в случае надобности. Она отшвырнула сигарету. Полученное письмо требовало ответа. Но что-то в ней восставало против этого. На Вилле Маласпига наверняка есть телефон. Люди, там живущие, должны быть способны к нормальному общению. Бояться их просто смешно. Она сняла трубку и попросила телефонистку на коммутаторе соединить ее с нужным номером. Послышались долгие монотонные гудки какого-то странного тембра. Она уже отчаялась получить ответ, когда кто-то наконец снял трубку, и Катарина по-итальянски попросила подозвать герцогиню ди Маласпига и назвала собственное имя: Катарина ди Маласпига Декстер.
 Последовало ожидание, такое длительное, что Катарина уже подумала было, что их разъединили. Наконец в трубке зазвучал высокий, звонкий голос:
 – Говорит Изабелла ди Маласпига. А вы, должно быть, та самая синьорина Декстер, которая прислала нам письмо?
 – Да, – ответила Катарина. – Я только что получила ваше любезное приглашение. Буду рада прийти к вам на чай в среду.
 – Не стоит благодарности. – Голос звучал совсем молодо, дружелюбно и взволнованно. Ничего похожего на снисходительное покровительство. – Мы с нетерпением ждем встречи с вами, дорогое дитя. Особенно доволен мой сын. Он просто счастлив, что у него появилась новая кузина. Итак, до среды. Всего доброго.
 Она была сама любезность, сама приветливость. Ну не смешно ли это – бояться кого-нибудь, а затем очаровываться несколькими дружескими словами по телефону?
 Такси пересекло Понте-Алла-Карраройя; мосты во Флоренции полны драматической экспрессии и прекрасны; свободно и грациозно взлетают они над широким потоком Арно. На горизонте гордо возвышаются купола соборов; типично итальянские колокольни как будто ощупывают своими пальцами-шпилями синее небо. Даже само название звучит музыкально. Кампанила [1] . Но при всей красоте и древней культуре во Флоренции есть нечто жестокое и высокомерное, что проявляется в самих флорентийцах. Но так трудно искать недостатки там, где на каждой улице можно увидеть архитектурное чудо, где через самый центр протекает серебристо мерцающая река, где во всем своем великолепии высится знаменитый кафедральный собор, колокольня и баптистерий [2] которого господствуют над самым сердцем города. Это город Медичи, Ривера, Маласпига, рабочая мастерская Микеланджело, Донателло [3] , Гиберти [4] . Время не имеет значения, даже для занятых флорентийцев. Оно создано для людей, а не люди для времени. Женщины здесь не сидят на диете, а едят в свое удовольствие; у всех у них прекрасный аппетит и не менее прекрасные фигуры. У них свои понятия о честолюбии; секс здесь не выставляют напоказ, не рекламируют назойливо, как в Соединенных Штатах. Нет здесь и вульгарного стремления к накопительству. Здесь принимают как само собой разумеющееся, что мужчины – мужественны, а женщины – соблазнительны. От туристов всех национальностей, переполняющих город, флорентийцы резко отличаются своей смуглостью и гибкостью – в них есть что-то от кошек, грациозно оттачивающих свои когти, чтобы обирать приезжих.


* * *

 Катарина говорила на их языке бегло, с каким-то особым, ценимым ими изяществом – не потому, что потратила много труда на изучение языка, а потому, что он давался ей легко и естественно. И в ней пробудилась страстная любовь к искусству. Со всех сторон ее окружала яркая, почти осязаемая красота – и в архитектуре, и во фресках, и в картинах, и в роскошных тканях, и даже в еде. Официант в гостинице – он не жалел времени, чтобы оказать ей помощь в выборе меню, – гордо сообщил ей, что французская кухня обязана своей изысканностью флорентийским поварам, привезенным с собой Катериной Медичи.
 Она никогда не могла бы слиться в одно целое с этими людьми: ее происхождение и взгляды были непреодолимым препятствием для такого слияния, но время от времени в ней проявлялось что-то новое, явно порожденное ее пребыванием в Италии. С каким-то странным волнением увидела она Виллу Маласпига. Виа-ле-Галилео поднималась вверх за центром Флоренции, по ту сторону Арно. Над огромными домами за большими резными воротами как часовые стояли сосны. Улица уходила высоко вверх; и, когда такси свернуло к Вилле, Флоренция простиралась под ними сверкающая, залитая солнцем, и посреди нее горела красная крыша собора. Фамильный герб был везде: на чугунных воротах высотой в двадцать футов, на многоколонном портике, изваянный из камня, на мозаичном полу вестибюля. Диадема, венок, а в ней колос с остью. Ее ожидал лакей. Он был в белой ливрее, и на его медных пуговицах также был вытиснен герб. Она с удивлением заметила, что он в белых перчатках. Она назвала свое имя и последовала за ним через вестибюль; украшенный двумя большими великолепными мраморными статуями. Они подошли к массивным двойным дверям, покрытым затейливой резьбой. Когда лакей открыл двери, она увидела перед собой длинную прохладную комнату, откуда пахнуло затхлым воздухом. Ее сердце бешено забилось. Подошел высокий, стройный молодой человек с бледной, цвета слоновой кости кожей. Самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела в жизни.
 – Синьорина Декстер? Я – Алессандро ди Маласпига.
 Она протянула ему руку, и он поднес ее к губам, не касаясь. Глаза у него были большие, черные, с тяжелыми веками. В следующий миг он улыбнулся ей и глазами и губами.
 – Прошу, моя мать уже ожидает вас.
 Комната показалась ей невероятно длинной. Впоследствии, когда она привыкла, комната уже не казалась такой большой. Но в тот день она походила на просторный коридор; ее стены были увешаны гобеленами; в самом центре стоял огромный, изукрашенный пышной резьбой стол; изукрашен резьбой был и раскрашенный и позолоченный камин, все с тем же гербом Маласпига. Стол был застлан белой скатертью и уставлен серебряной посудой; около него находились два лакея в белых ливреях. В длинном кресле, положив ноги на скамеечку, сидела пожилая женщина; увидев Катарину, она подняла бледную, сверкающую кольцами руку.
 Зазвучал все тот же звонкий, как колокольчик, с прекрасными модуляциями голос:
 – Как чудесно, что вы пришли. Я мать Алессандро. Мы говорили с вами по телефону. Пожалуйста, сядьте рядом со мной, я хочу на вас посмотреть.
 У нее было красивое, невероятной белизны лицо с большими черными пылающими глазами, ярко-алым напомаженным ртом. Из-под широкополой шляпы плавными волнами выбивались черные с проседью волосы, с тульи ниспадала вуаль. К левому лацкану черного шелкового платья была пришпилена бледно-розовая роза. Оправившись от первого потрясения, Катарина поняла, что ей уже около восьмидесяти. С канапе поднялись две фигуры: одна из них двигалась с особой грацией, естественно присущей итальянкам; Катарина пожала руку болезненно-худой девушке с красивым лицом и угольно-черными глазами. Из всей косметики она пользовалась лишь карандашом, который подчеркивал глубину ее глаз, в ущерб красоте лица и губ.
 – Моя невестка Франческа, – представила ее старая герцогиня. – А это наш друг, мистер Драйвер. – Она четко выговорила английское имя. Приветствие молодой герцогини ди Маласпига было достаточно кратким. Драйвер подошел к Катарине и пожал ей руку. Это был молодой человек, лет за тридцать, светловолосый, сероглазый, с красивыми зубами; она вдруг подумала, что можно скрыть что угодно, но только не великолепную работу североамериканских зубных техников.
 – Хэлло, – сказал он. – Джон Драйвер. Рад познакомиться, мисс Декстер. – Акцент был канадский.
 – Садитесь, – вновь пригласила старая герцогиня. – Поближе ко мне, дорогая. – И она одарила Катарину очаровательной улыбкой.
 Лакеи начали подавать чай. Это был целый ритуал. Чай разливали из огромного серебряного чайника по крохотным, чуть не на один глоток, чашечкам. Сахар и молоко подавали на серебряном подносе. На блюдах лежало всевозможное печенье и пирожные; огромный глазированный, с грецкими орехами торт был торжественно разрезан на куски, которые разнесли всем присутствующим. Никто не ел, кроме канадца и герцога, который взял одно пирожное и съел половинку; Катарина слишком нервничала, чтобы есть; допив свою чашечку, она держала ее на весу, а сама между тем думала, имел ли Бен Харпер или Фрэнк Карпентер хоть какое-нибудь представление о том, чего просят, когда предложили ей познакомиться со своей семьей. Семья. Ну, не смешно ли употреблять это слово по отношению к этим, словно бы нереальным, стилизованным людям? Красивая, хотя и похожая на мумию, старая женщина в своей живописной шляпе и со свежей розой; наделенный невероятной красотой герцог ди Маласпига; его жена с глазами Клеопатры и печальным лицом; изо всех них был реален только человек по имени Джон Драйвер. Он попросил еще чаю, поговорил с герцогиней, а затем стал наблюдать за ней.
 Ее кузен герцог наклонился к ней.
 – У вас семейное сходство, – сказал он. – Знаете ли вы это? Вы очень похожи на одну из моих теть. Она, как и вы, была блондинкой. Я должен показать вам ее портрет. Она была очень хороша собой и умерла три года назад.
 Они все были хороши собой, тут у Катарины не было никаких сомнений. У самого герцога были необыкновенные глаза, темные и выразительные, слишком тонко очерченный для мужчины и все же ничуть не женственный рот. Он был настоящим мужчиной: напоминал ей красивого зверя, быстро и гордо движущегося среди деревьев.
 Внезапно он сказал спокойным голосом:
 – Не нервничайте, синьорина Декстер. Позвольте мне забрать у вас эту дурацкую чашечку. Сам я терпеть не могу чай, но моя мать настаивает на соблюдении этой традиции.
 – Я совсем не нервничаю, – запротестовала она. – У меня нет никакого повода для этого. Вы все так добры ко мне.
 – Значит, вы просто застенчивы, – ласково произнес он. – Вот уж не представлял себе, что американцы могут быть застенчивыми. Среди них это редкое качество.
 – Возможно, – быстро отпарировала она. – Но ведь не все мы развязные вдовушки со Среднего запада.
 – Вы из Нью-Йорка? – Катарина почувствовала, что ее легкая отповедь вызвала у него уважение.
 – Да, мы теперь все живем в Нью-Йорке.
 – Я просматривал наши семейные анналы, – сказал герцог. – Там есть несколько бумаг, имеющих отношение к вашей бабушке. И к ее замужеству. Может, вы хотели бы на них взглянуть?
 – Да, конечно, – ответила Катарина. – Я очень хотела бы их посмотреть. Надеюсь, я не совершила ничего предосудительного, представившись вам сама. Но я сейчас совсем одна, а это была такая редкая возможность познакомиться с семьей моей бабушки и повидать все места, о которых она столько рассказывала.
 – Мы просто счастливы, что вы написали нам, правда, мама? – Герцог повернулся к старой герцогине. Она не ответила, и, повысив голос, он повторил сказанное. «Почему она не носит слухового аппарата», – удивилась Катарина. Герцогиня кивнула и помахала своей изящной ручкой: жест был кокетливый, явно уже давно отработанный.
 – Очень счастливы... Расскажите мне о себе, дорогая. За кого вышла замуж ваша бабушка? После войны я встречала каких-то Декстеров. Уж не ваши ли это были родственники? – Она ждала ответа с поощрительной улыбкой на губах.
 – Семья моего отца жила в Филадельфии, – спокойно сказала Катарина. – Когда я была девочкой, мы жили в Филадельфии, но затем мой отец решил переехать в Нью-Йорк. Там он и живет до сих пор. Мы жили вместе с братом; и когда он умер, я решила совершить это путешествие. – С каждым повторением она оттачивала свой рассказ.
 – Вы не пожалеете, что приехали, – вмешался Джон Драйвер. – Я заехал сюда на короткое время, да так здесь и остался. – Он рассмеялся. Смех у него был на редкость приятный. Как ни у кого другого. – Я полюбил Флоренцию; люди восхваляют Рим и Венецию, но я нашел здесь самое сердце эпохи Возрождения. Сердце Италии. А затем я встретился с Алессандро, и это переменило всю мою жизнь. – Он посмотрел на кузена Катарины; у него было привлекательное, открытое лицо, не то чтобы красивое, ибо черты его были неправильны, но приятное и иронично-веселое. Он, казалось, не замечал, что она чувствует себя недостаточно свободно; сам он чувствовал себя как дома и старался ей внушить, что она очень скоро привыкнет к их обществу.
 – И давно вы здесь? – спросила Катарина.
 – Четыре года и два месяца. Ваши родственники не отпускают меня домой.
 – Нам очень недоставало бы вас, Джон. – Это были первые слова Франчески ди Маласпига. – Сандро и я постараемся задержать вас здесь навсегда. – Она передала пустую чашечку одному из лакеев; старая герцогиня подала сигнал, и со стола тотчас убрали.
 – У вас очень добросердечная семья, мисс Декстер, – сказал Джон Драйвер. – Они относятся ко мне просто замечательно.
 – Не хотите ли вы зайти в нашу библиотеку? – предложил герцог. – Я покажу вам портрет вашей тети. Сходство просто поразительное.
 Путь через комнату вновь показался ей очень длинным; шедший впереди лакей в белой ливрее отворил им дверь. Она прошла первая, за ней – ее кузен. «Любопытно, – подумала она, – открывает ли он когда-нибудь дверь сам или даже в спальню, которую он делит со своей несчастной на вид женой, его провожает лакей?»
 В вестибюле он задержался.
 – Сперва мы зайдем в библиотеку, – сказал он. – А потом совершим короткий осмотр Виллы. У нас тут множество семейных портретов и бронзовых статуй. Вы не торопитесь?
 Катарина посмотрела в его улыбающееся лицо. Он сознательно пользовался силой своего обаяния, как художник – талантом. Он предлагал ей остаться и осмотреть Виллу. При всех своих изысканных манерах он сделал это предложение именно в такой форме.
 – Нет, не тороплюсь, – ответила она. – Но я не хотела бы доставлять вам лишние хлопоты.
 – Это не хлопоты, а удовольствие, – любезно сказал герцог. – Не каждый день встречаешься с красивой кузиной из Америки. Сюда, пожалуйста.
 Он взял ее за руку, прикосновение было совсем легким, но почему-то напомнило ей прикосновение сильных, жестких пальцев Фрэнка Карпентера, когда он сжимал ее в своих объятиях. Алессандро не сжимал, он просто показывал направление. Между ними не было ничего общего, кроме одного: оба они были, очевидно, очень сильными.
 – Это мое любимое убежище, – сказал герцог, когда они вошли в библиотеку. – Моя мать предпочитает свой длинный салон, она обожает гобелены, но меня они раздражают своим затхлым запахом. Предпочитаю запах дерева и кожи.
 Значит, наблюдение, сделанное ею в длинной комнате, верно, это и в самом деле был запах гобеленов, вытканных сотни лет назад и с тех пор, вероятно, не проветривавшихся.
 – Здесь просто чудесно! – сказала Катарина, и это была чистая правда.
 Это была безупречная по своим пропорциям комната, с тремя стенами книг за решеткой очень искусной работы. Здесь был еще один камин, футов в двенадцать, с деревянным гербом наверху. Пол был мраморный, мебель очень старая и темная, над их головами висела громадная железная люстра.
 – А вот и ваша тетя, – воскликнул герцог. – Ведь правда похожа?
 То был пастельный портрет, величиной с большую фотографию, в роскошной позолоченной раме, стоявший на одном из боковых столиков. На нем была изображена светловолосая и темноглазая, одетая по моде двадцатилетней давности молодая женщина, поразительно похожая на нее самое.
 – Вы правы, – сказала Катарина, – сходство несомненное, даже я его вижу, а видеть сходство с собой всегда очень трудно. Как ее звали?
 – Элизабетта ди Карнавале, знаменитая в свое время красавица. Она вышла замуж за венецианца, очень богатого князя. А в наши дни богатые люди – большая редкость среди нашей аристократии. Мы стали жениться на богатых американских леди.
 – Но это же старый европейский обычай, – заметила Катарина. – Англичане и французы следуют ему уже много лет.
 Он рассмеялся.
 – Не обижайтесь, что я вас подначиваю, дорогая кузина. Такой уж у меня нрав: всегда подначиваю людей, которые мне нравятся. А вы мне нравитесь. Я просто обожаю Америку и американцев, поэтому не поймите меня превратно.
 – А вы бывали у нас в Штатах?
 – Да, несколько лет назад. Во время свадебного путешествия с Франческой. Ваша страна вызвала у нее отвращение. А для меня она – как захватывающая книга.
 – И когда же это было? Сколько лет вы женаты?
 – Семь, – сказал он. – Посмотрите, вот маленькая жемчужина. Это бюст нашего предка, шестого герцога, изваян Бернини [5] . Вы не находите, что у него злое лицо? Говорят, что он очень похож на меня.
 – Нет, ничуть.
 – Я вижу, вы человек очень прямой. – Его темные глаза вспыхнули. Он явно не привык, чтобы ему противоречили.
 – Как и большинство американцев. Вы, конечно, это заметили? Где вы останавливались в Штатах?
 Оттренированная Карпентером память работала точно компьютер, регистрируя каждую, даже самую незначительную подробность. Им нужна информация: когда он ездил в Соединенные Штаты, сколько времени там провел, какие места посетил. Завязал ли какие-нибудь личные связи.
 – Сперва мы побывали в Нью-Йорке, затем отправились в Калифорнию, к друзьям моего отца. Заехали, разумеется, в Голливуд. Я был просто очарован.
 Она хорошо его понимала, вполне естественно, что он очарован; точно так же, вероятно, очаровывал он людей, которые силой своей фантазии создают фильмы.
 – А вам не предлагали сниматься?
 – Как странно, что вы об этом спрашиваете. Да, предлагали. Я был очень польщен. Франческа же была в ужасе. Она заражена типично буржуазными предрассудками, а ведь она принадлежит к очень хорошей семье.
 Это было сказано прямо, даже грубовато, что удивило Катарину. Герцог, несомненно, человек утонченный, искусно пользующийся намеками, почему же он говорит о своей жене с таким нескрываемым презрением?
 Герцог достал золотой портсигар, украшенный диадемой из рубинов и брильянтов. Закурил сигарету.
 – Извините, вы курите? В этом доме курю только я один. Поэтому и забываю о посетителях.
 – Благодарю вас. – Сигареты были длинные, с фильтрами и отпечатанной на них монограммой, сделанные на особый заказ.
 – Здесь у меня хранятся бумаги, имеющие отношение к вашей бабушке. Но я не собираюсь показывать их сегодня. Вам придется прийти еще раз.
 – А я как раз и надеялась на ваше приглашение. – В этой игре Катарина чувствовала себя не очень искусной, зато герцог был настоящим мастером, и он ей помог. Казалось, он наслаждается этой легкой фехтовальной схваткой, открыто высказывая симпатию к своей собеседнице.
 Вероятно, женщины считают его неотразимым мужчиной.
 – Сейчас я отведу вас наверх, – сказал он. – А затем мы присоединимся к моей семье, которая находится в салоне.
 – А у кого вы останавливались в Калифорнии – вероятно, у кого-нибудь связанного с миром кино?
 – Да, у семейной четы – Джона Джулиуса и его жены. Джулиус был знаменитой кинозвездой еще до войны; он встречался с моим отцом в Италии, и они подружились. Он показал нам все, что стоило видеть... А теперь поднимитесь по этой лестнице, но не поскользнитесь на ковре в самом верху. – Он взял ее за локоть, как бы поддерживая. Когда они пошли по широкой лестничной площадке, она высвободилась.
 – Здесь висят портреты, – сказал он, – всех Маласпига восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Более ранние – все в Замке. А вот и ваш прапрадед.
 Портрет был не слишком привлекателен; изображенный на нем герцог стоял в три четверти, в одежде начала восемнадцатого столетия. У него было темное надменное лицо с чёрной бородой. Катарина равнодушно разглядывала картину.
 – Это Федериго Маласпига, второй сын десятого герцога, – пояснил ее кузен. – Его сын был отцом вашей бабушки. Его портрета у нас нет, зато есть портрет вашей прабабушки.
 – У нее очень высокомерный вид, – сказала Катарина. – Представляю себе, что пришлось выдержать моей бабушке, когда она решила выйти замуж за бедняка!
 – За простолюдина, – поправил ее Алессандро. – Бедность не считалась пороком в те времена, каково бы ни было теперешнее к ней отношение. Предосудительно было то, что ваша бабушка хотела выйти замуж за человека, стоявшего ниже ее на общественной лестнице.
 Она ничего не ответила: назвать его снобом и консерватором было бы бессмысленным трюизмом [6] . Живя на такой вилле, в мире избранных, где строго соблюдаются традиции, человек неизбежно становится снобом. А ее цель – проникнуть в эту семью, завоевать ее доверие. Она медленно шла рядом с ним, останавливаясь, чтобы посмотреть на некоторые картины по его выбору. Она уже потеряла счет своим родственникам и свойственникам, чьи портреты украшали стены галереи.
 Он посмотрел на часы. «Картье» с элегантным, крокодиловой кожи ремешком. Если и есть бедные итальянские аристократы, то, конечно же, нынешний герцог ди Маласпига не из их числа.
 – Уже седьмой час – мы должны спуститься вниз и выпить бокал вина или коктейль с моей матерью. К счастью, Джон знает, как обходиться с ней. Умеет ее занимать, а то она очень скучает.
 – Милый человек, – сказала Катарина. – И похоже, очень привязан ко всем вам.
 – Вполне естественно. К тому же у него большой талант. Надеюсь, вас не утомили ваши предки?
 – Нет, конечно, – все это ужасно интересно для меня. Благодарю вас.
 – Пожалуйста, зовите меня Алессандро, – сказал он по пути в салон; – И позвольте звать вас Катариной. Мисс Декстер – слишком формальное обращение к двоюродной сестре.
 Салон был освещен неярким светом; запах гобеленов смешивался с другим, более приятным запахом. В дополнение к электрическим лампам на большом столе в центре мерцали свечи, и Катарина поняла, что они ароматизированы. Чайный стол сверкал хрустальными бокалами и графинчиками. Лакей предлагал напитки. Молодая герцогиня ди Маласпига ушла, остались лишь старая дама и канадец. Они сидели рядом и смеялись. Оба подняли глаза при их приближении. На щеках старой герцогини были два пунцовых пятна, и ее глаза поблескивали. В этом обманчивом свете она выглядела так молодо, что Катарина была поражена. В ее взгляде, устремленном на сына, сквозила легкая усмешка.
 – Вернулись, – сказала она. – Как долго ты ходил с мисс Декстер, Сандро. Ей, верно, до смерти опостылели ее предки. Выпейте с нами коктейль, дорогое дитя. Мой сын такой эгоист, даже не подпускает нас к вам. – Ее смех звучал как звонкая трель, с чуть заметными нотками иронии.
 Катарина села подле нее, по другую сторону от Джона Драйвера. Герцогиня положила на ее руку свою, худую и тонкую, словно старая бумага. На мизинце у нее сверкала печатка с вырезанным на ней гербом – точно такую же Катарина оставила в гостинице, забыла надеть.
 – Выпейте чего-нибудь, – настаивала мать Алессандро. – Джон приготовит вам свой изумительный «Старомодный» [7] , он научил этому Бернардо, но у того получается не так хорошо. Или, может быть, вы предпочитаете шампанское?
 – Пожалуйста, виски, – попросила Катарина. Она чувствовала, что Алессандро за ней наблюдает, смущали ее и чуть насмешливые взгляды его матери.
 – А для меня один из этих восхитительных коктейлей, – потребовала старая дама. Она взяла бокал и стала жадно высасывать его содержимое. – Когда вы стареете, – сказала она Катарине, – жизнь может предложить вам мало приятного. Остается жить лишь ради такого напитка, как «Старомодный». В молодости я ограничивалась вином – крепкие напитки считались неподходящими для женщин. Но теперь вино плохо на меня действует. Старость – печальная пора, моя дорогая. Наслаждайтесь своей молодостью – вы даже не знаете, как она драгоценна.
 – Не кокетничайте, герцогиня, – мягко произнес Джон Драйвер. – Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Вы выглядите сегодня совсем как девушка, – верно, Сандро?
 – Вы владеете секретом вечной молодости, мама, – сказал герцог. – Наша кузина подумает, что мы плохо о вас заботимся, если вы будете продолжать в том же духе. Не пейте больше коктейлей – они нагоняют на вас грусть.
 Сказано это было ласково, но старая герцогиня опустила бокал. Она, видимо, поняла своего сына.
 – Я должна переодеться, скоро ужин, – сказала она, затем повернула свое красивое накрашенное лицо к Катарине и выразила улыбкой все то же наигранное дружелюбие. – Вы должны посетить нас еще один раз, дорогая.
 Поняв, что герцогиня прощается с ней, Катарина тотчас же встала. Герцог и Джон Драйвер проводили ее до вестибюля.
 – Я отвезу мисс Декстер в гостиницу, – предложил Джон Драйвер, – моя машина – у дома.
 Алессандро склонился над ее рукой и на этот раз чуть коснулся ее губами.
 – Хотите завтра прийти и посмотреть бумаги?
 – Да, – быстро отозвалась она, – если это удобно, я бы с удовольствием пришла.
 – Значит, договорились, – сказал герцог. – Джон отвезет вас домой, а завтра я заеду за вами в час дня и вы пообедаете у нас. Всего вам хорошего.
 Когда они пересекали Понте-Алла-Карраройя, Драйвер посмотрел на нее и усмехнулся.
 – Не поддавайтесь его обаянию, – сказал он. – Я тоже был покорен при первой нашей встрече. Он как будто берет вас приступом. И это получается у него совершенно естественно.
 – Возможно, – ответила Катарина. – Но дело в том, что я привыкла к тому, чтобы за мной ухаживали.
 – А вы отказали бы ему, если бы он стал за вами ухаживать?
 – Боюсь, что нет, – призналась она. Но не потому, что покорена его красотой и обаянием, мысленно добавила она, тут Драйвер ошибается. Теперь, когда она была уже не на Вилле и сидела рядом с вполне обычным человеком, она вдруг подумала, что Алессандро Маласпига – самый страшный человек, когда-либо ей встречавшийся. У нее было чувство, будто она побывала в старинной гробнице. Ее все еще преследовал запах ароматизированных свеч и выцветших гобеленов, навязчивый и нездоровый. Если бы не та цель, которая привела ее во Флоренцию, она никогда больше не вернулась бы в этот дом, к этим людям.
 – Женщины никогда не отказывают ему, – сказал Драйвер. – Вот в чем беда. Стоит ему поманить мизинчиком, и они тут же бросаются ему в объятия.
 – Не хотелось бы об этом говорить, но я не из таких. Во всяком случае, я думаю, что вы неправильно истолковываете его намерения. Я его кузина, мы только что познакомились, и он пригласил меня на обед.
 – Да, конечно. – Он снова дружески усмехнулся. – Но то, что вы такая хорошенькая, само говорит за вас. Кстати, он замечательный собеседник; этот обед вам понравится.
 – Не сомневаюсь. Я не хотела бы проявить неблагодарность; с его стороны было очень любезно пригласить меня. – Около гостиницы они пожали друг другу руки и расстались.
 – Может, вы как-нибудь пообедаете со мной, – предложил он. – Я с удовольствием посидел бы вместе с вами в каком-нибудь ресторанчике.
 – И я тоже, – согласилась Катарина. Джон Драйвер был вполне реальным и даже, кажется, сердечным человеком... «У него большой талант», – отозвался о нем Алессандро. Интересно знать, что это за талант?


* * *

 «Что с Фрэнком? Он даже не выходит попить пивка», – размышлял Джим Натан, который работал еще в старом Бюро по борьбе с наркотиками – до его слияния с федеральным Бюро. Этот приземистый и коренастый человек отслужил уже пятнадцать лет. Поговаривали, что он грубо обходится с подозреваемыми. Такие специалисты, как Бен Харпер, считали его методы и приемы безнадежно отсталыми. После нескольких порций какого-нибудь крепкого напитка он начинал настаивать, что мягкое обращение с наркоманами – типичное проявление левацкого перегиба, пагубного для американского народа.
 – Их надо бить, – говорил он, ударяя своим здоровенным кулачищем о стойку бара. – Бить надо что есть сил. Это единственный понятный им язык.
 И, однако, было много людей, которые симпатизировали Джиму Натану; и уж во всяком случае уважали его профессионализм.
 Любопытство заставило его обратиться к коллеге Фрэнка Карпентера.
 – По пятницам он всегда пьет пиво в этой маленькой забегаловке за углом. Я спрашивал его, почему он не показывается, он сказал: занят. Чем он так занят?
 Молодой человек, его собеседник, пожал плечами.
 – Он обучает какого-то новичка. Ты же знаешь Фрэнка – уж если он вкалывает, то вкалывает, без дураков. Попробуй пригласи его сейчас: сегодня утром он был у нашего старика.
 – Я уже приглашал его. И получил отказ. Скорчил унылую физиономию и слинял... Не его это дело – обучать новичков. Ранг вроде бы не тот.
 – Это особый случай. Предстоит выполнить важное задание. Я мало что знаю об этом; слышал только, что это как-то связано с исчезновением Фирелли.
 – Стало быть, они хотят направить в Италию кого-то другого? – предположил Натан. Он вытащил свою изжеванную трубку, небрежно набил ее табаком и закурил.
 – Возможно.
 Натан присел боком на стол молодого человека.
 – Впервые слышу. И что это за важное задание? Направляют еще одного тайного агента?
 – Похоже, что так.
 На столе молодого человека зазвонил телефон, он снял трубку и назвал свое имя.
 Натан, потирая отсиженную ягодицу, соскользнул на пол. Стало быть, особое задание; тайный агент, которого Фрэнк обучает по ускоренной программе? Приподняв одну бровь, он задымил трубкой. Затем посмотрел на часы: семь тридцать пять. Махнув рукой молодому человеку, он вышел из кабинета, спустился на лифте в вестибюль и проверил расписание дежурств. Он был свободен до девяти часов утра.
 Из Бюро он отправился в бар, где они с Фрэнком Карпентером любили побаловаться пивком, и выпил пиво в одиночестве. Допив кружку, он вновь поглядел на часы. Итак, это задание как-то связано с исчезновением Фирелли. Его объявили пропавшим без вести, скорее всего он погиб. Еще одна жертва самого прибыльного в мире бизнеса. В прежние времена гангстеры не понимали потенциальных возможностей наркотиков. Они контролировали торговлю вином, игорные дома, бордели – и становились миллионерами. Затем они наложили свою лапу на профсоюзы и обнаружили новый источник дохода. Но фунт героина стоит полмиллиона долларов. Унция приносит шестьдесят тысяч долларов. Он сделал глубокую затяжку, и притухшая было трубка вновь разгорелась. Миллионы и миллионы долларов. Фунты, немецкие марки, франки и иены. Все мировые валюты за порошок, вызывающий дурман, или, как говорят наркоманы, «кайф». Многие из его прежних сослуживцев думали точно так же, как и он, и процесс развивался лишь в одну сторону. Старое Бюро было расформировано, потому что его ядро составляли продажные полицейские, которые крали конфискованные героин и кокаин и продавали их на рынке. Они брали взятки, утаивали вещественные доказательства, покрывали преступников. Он знал многих из них. И всех их завербовала мафия. Это были главным образом макаронники, самые отбросы... Шел уже девятый час. Он зашел в телефонную будку в самом углу бара и набрал бруклинский номер.
 – Это я, киска. Да, да, конечно... Пью пиво... Скоро буду дома. Приготовь какой-нибудь жратвы... Ну-ну, не сердись. – Повесив трубку, он нашел немного мелочи и вновь позвонил. Послышались долгие гудки, но никто не снял трубку. «Дерьмо!» – тихо выругался он и повесил трубку. Восемь тридцать. Придется попробовать из дому. Он купил себе пачку трубочного табака и покинул бар.
 Человек экономный, он ездил на метро. Сидя в вагоне, он читал газету, внутренне готовый ко всяким неприятностям. Даже ранним вечером в поездах грабили и убивали. Нападений Натан не боялся. Уж он-то сумеет за себя постоять. Пусть только сунется какой-нибудь щенок! Выйдя из метро, он прошел квартал, отделявший его от дома, и спрятал трубку в карман, потому что его жена не терпела табачного запаха. Вот уже три года, как они поженились. Он уже был однажды женат, много лет назад, но никогда не вспоминал о той женитьбе. Открыв переднюю дверь, он вошел. Учуяв запах жареных цыплят, он улыбнулся.
 – Мари? Я пришел.
 Она вышла навстречу ему, маленькая, худая, с темными, завязанными в конский хвост волосами. Она выглядела совсем подростком, но с лицом взрослой женщины. Он поцеловал ее и обнял одной рукой за талию.
 – Как ты тут, моя девонька?
 – Хорошо. Вполне хорошо. На ужин у нас цыплята. Ты голоден?
 – Просто подыхаю от голода. – И Натан поцеловал ее вновь. Три года, три года семейной жизни с единственной женщиной, которую он когда-либо любил. Если он и употреблял слово «любовь», то только когда говорил о Мари. Его отношения со своей семьей были не слишком-то теплыми. Это была бедная эмигрантская семья из России. Он не любил своих родителей, и его родной дом сильно отличался от сентиментального мифа о тесно сплоченном еврейском клане, где всем верховодит мать. Его отец был беден, беспокоен и раздражителен. Бил детей и грубо обращался с женой. Все трое сыновей не любили его, зато единственная дочь просто обожала; в конце концов она стала сожительницей закупщика товаров для одного из магазинов на Парк-авеню. Натан не признавал ее. Он предпочел бы, чтобы его сестра была потаскухой, чем девицей на содержании. Один из его братьев работал менеджером в бруклинском супермаркете; он был женат, имел троих детей, и Натан иногда встречался с ним семьями. Второй брат погиб в дорожном происшествии десять лет назад. Его родители уже умерли, а у Мари вообще не было близких. Натану нравилось, что они ни от кого не зависят. Свою личную жизнь он тщательно оберегал от посторонних глаз.
 Он вынул банку пива из холодильника и выпил ее в кухне, наблюдая, как жена готовит ужин. В тридцать один год у нее была фигура семнадцатилетней девушки, и он очень этим гордился. Он любил показываться вместе с ней по воскресеньям, когда ходил играть в кегли, так молодо она выглядела. Она была самая ранимая женщина, которая когда-либо встречалась Натану, а за время своей долгой службы в качестве полицейского, а затем специалиста по борьбе с наркотиками он встречался со многими болезненно уязвимыми людьми. Лишь немногие вызывали у него сострадание; преступников он ненавидел; ненависть эта была вполне сознательная. Не будь Натан полицейским, он наверняка был бы преступником. Он смутно чувствовал это и преследовал воров, сутенеров, шантажистов и убийц с жестоким фанатизмом, ибо видел в них перевернутое зеркальное отображение самого себя. Со своей женой он познакомился во время полицейского рейда; она работала официанткой в кафе, излюбленном месте встреч наркоманов, расположенном в том районе Виллидж, который избрали для себя хиппи.
 Было решено очистить это место, и Натан возглавил направленный туда полицейский отряд. Он запомнил худенькую, с пустым взглядом девушку, которая, дрожа и онемев от страха, стояла спиной к стене, пока производились аресты. Он почувствовал к ней неожиданную симпатию, чувство, давно уже ему незнакомое. И жалость. Достаточно сильную, чтобы он подошел к ней и сказал, что ей нечего бояться. Если, конечно, она ни в чем не виновата. Он сразу же понял, что она принимает наркотики. Только героин придает коже такой желтушный цвет, а глазам – такую прозрачность и блеск. Ее следовало задержать, отправить в участок, а оттуда в тюрьму. Но Натан не арестовал ее.
 На следующий вечер он вернулся в это кафе, чтобы найти ее. Ее исчезновение его не удивило. Преследуемые страхом, кредиторами, полицией, люди вроде Мари всегда убегали. Найти ее оказалось нетрудно. Она устроилась уборщицей в захудалый бордель, хозяин которого сердито пожаловался Натану, что поборники свободной любви подрывают его бизнес. Натан и сам не знал, чего от нее хочет. Он только знал, что воспоминание о ней мучает его, как зубная боль. Он не чувствовал ни отвращения, ни презрения, которые вызывали у него почти все наркоманы. Он угостил ее ужином, к которому она не притронулась, и попытался завязать с ней разговор. Попытка оказалась безуспешной. Ведь он был копом; она только смотрела на него расширенными, испуганными глазами. Прошло много времени, прежде чем Натан сумел найти доступ к ее душе; в течение последующих нескольких недель он договорился с хозяином борделя и его женой, чтобы ей платили приличное жалованье и ограждали от неприятностей. Он пригрозил, что, если они не выполнят его условий, он тут же закроет их заведение, но они тщательно соблюдали заключенную с ним сделку и почти не выпускали Мари на улицу. Она регулярно встречалась с Натаном почти два месяца, после чего призналась, что принимает героин.
 В одно из свободных воскресений они прогуливались по Центральному парку, когда она вдруг сказала:
 – Ты не можешь видеться со мной. Я тебе не пара, потому что сижу на игле. Спасибо тебе за все – и прощай.
 Она повернулась и побежала прочь. Натан нагнал ее в несколько секунд. Она горько плакала; тогда-то он и решил жениться на ней. Кто-то же должен помочь ей избавиться от этой пагубной привычки; кто-то должен позаботиться о ней. За ужином он смотрел на нее с глубокой нежностью. Она была исключением, той самой статистической единицей, которая и предопределяет общий успех. Под присмотром Натана она прошла курс лечения и, когда перестала принимать наркотики, вышла за него замуж. С тех пор она ни разу не поддалась искушению. Она гордилась своим домом, проявила себя экономной хозяйкой, и он любил ее мучительно-болезненной любовью. Она даже вызвалась принять иудейство, но он отклонил ее предложение, потому что еще в детстве отрекся от своей религии, но был растроган до слез. Она была обязана ему всем и не переставала его благодарить. Это, само собой, не мешало ей готовить вкусные кошерные блюда. За три года она ни разу не оступилась, ни разу не проявила слабости. На нее можно было положиться.
 Он помог ей убрать со стола и вытереть вымытые тарелки. Все это время они разговаривали: она смешила его, рассказывая о всяких мелочах. Было уже почти десять, когда он подошел к телефону.
 – Приготовь мне чашку кофе, киска. – Отослав ее в кухню, он набрал все тот же номер. На этот раз трубку, хоть и не сразу, но сняли.
 – Мистер Тейлор?
 – Да, это я.
 Натан смотрел на дверь кухни: жена ничего не могла слышать. Он не стал расточать время на обычные любезности.
 – Это Натан. У нас проходит тренировку еще один голубь... Да, да, как только выясню точнее... Но знайте, что что-то затевается.
 Он повесил трубку еще до того, как Мари вошла с двумя чашками.
 – Ты куда-то звонил?
 – Да, к нам в офис, – улыбнулся он.
 За пятнадцать лет этим гадам так и не удалось подобраться к нему, а уж как они пытались. Сулили горы денег, грозили. Но с того момента, как он женился на Мари, он оказался у них в руках. Им только стоило нажать на рычаг, и они на него нажали. Он даже не пробовал сопротивляться; в глубине души он сознавал, что так и должно было случиться, и принимал то, что последовало, как неизбежное. Теперь он сражался на их стороне. Его предупредили, что, если он будет артачиться, однажды, вернувшись домой, узнает, что у его жены были посетители и что ее посадили на иглу. И теперь он работал на Эдди Тейлора, владельца антикварного магазина на Парк-авеню. Это было все, что он знал, а большего он и сам не хотел знать.
 Обняв одной рукой жену, он не спеша потягивал кофе.
 – Не посмотреть ли нам телевизор, Джимми? Шоу Вэнса Патрика?
 – О'кей. Мы как раз посмотрим первую половину. А потом, пожалуй, пойдем спать.
 Она поцеловала его. Он улыбнулся и сжал ее в объятиях. К чертовой бабушке Эдди Тейлора. К чертовой бабушке Бюро. С его женой во всяком случае ничего не случится.


* * *

 Без пяти час Катарина была уже внизу, в вестибюле гостиницы. Приготовилась она очень тщательно: нарядилась в легкое бледно-желтое платье и надела на палец маленькую, ненавистную ей печатку. Повесила на плечо большую сумку. В ней были спрятаны подслушивающие и записывающие устройства, которыми ее снабдил Карпентер в Нью-Йорке. Они с герцогом договорились, что она будет в библиотеке одна и сможет просмотреть семейные анналы. Герцог сказал, что библиотека – его любимая комната. Значит, это самое подходящее место для установки записывающего устройства, и времени для этого у нее будет достаточно.
 Алессандро заехал за ней в час дня на роскошном, каких-то немыслимых очертаний «феррари», на дверях которого красовался неизменный фамильный герб. Одет он был с некоторой небрежностью: в канареечный свитер с шелковым шарфом. Он поцеловал ей руку, сказал, что она восхитительно выглядит. Пообедали они в ресторане «Лоджия» на Пьяцца-ле-Микеланджело, высоко на флорентийских холмах; здесь-то и стоит, взирая вниз на город, знаменитая статуя Давида, творение великого мастера.
 Если бы потребовалось описать Алессандро ди Маласпига одним-единственным словом, это было бы «магнетизм». Катарина еще не встречала человека, который так щедро был бы наделен этим качеством. То, что он один из сильных мира сего, герцог, человек обаятельный и богатый, еще не могло объяснить всей силы его притяжения. Он производил неотразимое впечатление при любых обстоятельствах. Когда они вошли в ресторан, все как по команде повернулись в их сторону, несколько посетителей улыбнулись и помахали рукой. Он никому не представил ее, крепко, с обычной своей властностью взял ее под руку и пошел прямо к их столику, предшествуемый самим метрдотелем.
 – Я уже заказал обед, – сказал он. – Это будет нечто особенное. С хорошим вином. – Он взглянул на нее и улыбнулся. – Сегодня у нас праздник.
 Только очень смелая или очень глупая женщина рискнет завести с ним роман, отчужденно подумала она. Можно восхищаться ужасающей красотой тигра, но обнять его никому не придет в голову.
 – О чем вы думаете?
 – О вас, – ответила Катарина. – Я представляла вас совершенно не таким.
 – Каким же? Этаким изнеженным, пресыщенным вырожденцем из фильма Феллини? Извините, если разочаровал вас.
 – Как вы могли меня разочаровать?.. Вы не нуждаетесь в моих комплиментах. Но признаюсь, я не ожидала от вас такого дружеского расположения. Я ведь всего-навсего ваша дальняя родственница, очень дальняя. И как таковая могла надеяться лишь на то, что вы покажете мне Виллу.
 – Скажу откровенно: большинству посетителей и в самом деле пришлось бы довольствоваться этим. Но ведь и вы тоже не нуждаетесь в комплиментах. На нашем фамильном дереве вырос прекрасный цветок. – Он громко рассмеялся. – У вас необыкновенно выразительное лицо – не хмурьтесь, пожалуйста, я пошутил. А вы знаете, итальянки никогда не делают гримас – боятся, как бы не образовались морщинки. Но я не люблю застывших лиц. И я люблю людей, знающих, что они чувствуют.
 – Ничего не могу с собой поделать. Не потому ли ваша мать так хорошо сохранилась? Я никогда не видела такого молодого лица в ее возрасте.
 – Ей восемьдесят два. Конечно, тело выдает ее годы. Но она все еще красива. Однажды маленьким мальчиком я видел, как она собирается на прием. Это было еще до войны, и она надела брильянты Маласпига. Она была похожа на небесное видение. Война отняла у нас брильянты и почти все, что мы имели. Мой отец, видите ли, сотрудничал с фашистами, и на некоторое время мы оказались изгоями. И все беднели и беднели. Не помогла даже женитьба на Франческе, ибо денег у нее оказалось недостаточно, чтобы компенсировать наши потери.
 Он закурил одну из своих сигарет с монограммой. Солнце озаряло зеленые холмы, серебрило крыши Флоренции. Окна ресторана были притенены листьями плюща; здесь, на этой высоте, веял прохладный ветерок.
 – Поэтому вы и женились на ней – ради денег? – спросила Катарина, которой его откровенность придала смелости. Прежде чем ответить, он метнул на нее быстрый взгляд.
 – Вы в самом деле прямодушный человек, – сказал он, внезапно улыбаясь. – И мне это нравится. Да, конечно, я не мог не учитывать ее приданое. У нее было все, что требуется от хорошей жены. За исключением одного важного обстоятельства, которого в то время мы, к сожалению, не знали. У нее не может быть детей. С одной только этой точки зрения женитьба была катастрофически неудачной. Конечно же, это не ее вина, но сознание, что у нее не может быть детей, терзает ее. Я говорил ей, чтобы она не чувствовала себя виноватой. На все воля Божья.
 – Но ведь она знает, как вы хотите продолжить свой род, и, должно быть, очень мучается. Извините.
 – У вас доброе сердце, – сказал он. – Вы сострадаете женщине, которую видели всего один раз. И я думаю, что она вряд ли сказала вам хоть слово, кроме «хэлло». У нее на удивление спокойный характер. Она одна из тех женщин, что к старости обращаются к религии, надеясь найти в ней утешение после всех перенесенных разочарований. Но сейчас она так ожесточена, что даже не ходит на мессу. И все же, когда мы в Замке, я настаиваю, чтобы она непременно ее посещала. Этого от нее ожидают.
 – Если вы так бедны, – сказала Катарина, – не понимаю, как вы можете содержать Виллу и Замок, – боюсь, что я вновь проявляю прямодушие, но ведь, согласитесь, ваш образ жизни требует много денег.
 – А я и не говорил, что беден сейчас. Я говорил, что мы сильно обеднели после войны. Но на деньги жены я смог открыть свое дело. И весьма преуспел.
 – Какое дело?
 – Торговлю антиквариатом. Мебелью, фарфором, скульптурами, произведениями искусства. Я веду очень прибыльную экспортную торговлю, у меня много магазинов в разных столицах: в Париже, Нью-Йорке, Западном Берлине, Стокгольме. Этот, самый последний, мы открыли всего год назад. Не так-то просто заинтересовать шведов искусством юга. У них естественная тяга ко всему мрачному. Их мебель похожа на их женщин. Прекрасные, но строго функциональные линии. А теперь я отвезу вас домой и оставлю наедине с нашими семейными анналами. На три часа у меня назначено деловое свидание.
 На Вилле она не встретила никого из хозяев. Дверь открыл все тот же заспанный лакей. Тишина стояла такая, что стук двери прозвучал как пушечный выстрел.
 – Сиеста, – сказал Алессандро. – Весь дом спит. Но, по-моему, это глупая привычка, у меня, во всяком случае, нет лишнего времени. В библиотеке все уже приготовлено для вас.
 Я вернусь к пяти. Мама пригласила вас к чаю. Чувствуйте себя как дома.
 В библиотеке было прохладно, полуопущенные жалюзи преграждали путь солнцу. Осмотревшись, она направилась к центральному столу. Там лежала небольшая пачка писем, перехваченная коричневой ленточкой, альбом с фотографиями, большой конверт с поломанной печатью, полный каких-то документов. Она подсела к столу и развязала письма. Было без десяти три. «Куда пошел привратник? – подумала она. – Скорее всего в привратницкую – продолжать сон». Напряженно прислушиваясь, она делала вид, будто читает письма. Кругом царило полное безмолвие. Она подошла к окну и выглянула наружу. Библиотека помещалась в задней части Виллы; ее окна выходили в искусно разбитый большой сад, который мог бы украсить собой любой загородный особняк. Итальянские сады имеют свои особенности: для их украшения широко используется вода. Фонтаны, бассейны, скалы с искусственными водопадами, и везде – прекрасные мраморные статуи, мерцающие в темно-зеленых уголках, кое-где прикрытые плющом или выставленные в самом центре клумб или газонов. Она приспустила жалюзи. Сад был тоже пуст. Затем она тщательно осмотрела комнату. Большой камин, возле которого расставлены самые удобные кресла. Красивая мраморная столешница на резной подставке черного дерева, огромные безобразные часы в стиле барокко. Она вынула из своей сумки жучок, снабженный магнитным присоском. Записывающий механизм был с пачку сигарет. Чтобы жучок эффективно работал, его следует устанавливать не ниже, чем на пять футов над полом. Только такая высота обеспечивает достаточно отчетливую запись без применения дополнительного усилительного устройства.
 Фрэнк Карпентер дал ей простой переносной аппарат, пригодный для ограниченного использования в комнате. Он реагирует только на человеческий голос. Это позволяет записывать все сказанное без каких-либо пропусков или перебоев. Она сунула пальцы под столешницу, они оказались все в черной пыли. Стало быть, никто не протирает мебель в сколько-нибудь труднодоступных местах. Она прикрепила маленькое записывающее устройство под столешницей, далеко сзади. Для этого у нее было два присоска. Спрятать жучок было труднее. Она посмотрела вверх: на стене висел великолепный пейзаж, можно было бы попробовать прикрепить жучок к раме, но оттуда его могли смахнуть тряпкой при уборке. По другую сторону камина стоял книжный шкаф, закрытый тонкой позолоченной решеткой. Приподнявшись на цыпочки, она осмотрела десятый ряд книг. Это было полное собрание орнитологических работ, и, когда она прикоснулась к ним пальцем, они оказались такими же запыленными, как и столешница внизу. Вряд ли кто-нибудь будет трогать их или чистить на такой высоте. Она просунула жучок сквозь решетку и прикрепила его к стене. Теперь всякий разговор в библиотеке, если, конечно, не будет никакого сильного шума, будет отчетливо записан на пленку. Установив жучок и устройство, она закурила сигарету; но у сигареты был какой-то неприятный привкус, и она отбросила ее. Курение в Италии отнюдь не такое удовольствие, как дома. Вероятно, здесь просто другая атмосфера. Она была сама удивлена, с какой легкостью сделала этот первый шаг. И все потому, что кузен доверяет ей. Он оставил ее одну в доме, она может заходить в любую комнату, осматривать даже то, что не предназначается для посторонних глаз. Между камином и телефоном стояла конторка. Катарина подошла к ней и попробовала, открывается ли крышка. Крышка сразу же открылась. Ни один из ящиков не был заперт. У нее не было причин колебаться или чувствовать угрызения совести, роясь в столе. Ведь для этого она сюда и приехала, и все же она испытывала нелогичное чувство неловкости, читая чужие бумаги и обыскивая чужие ящики.
 Все в конторке свидетельствовало о невероятной аккуратности ее хозяина; бумаги, скрепки, чернила, большой выбор ручек – от шариковых до «паркеров» с золотыми перьями, адресная книга в кожаном переплете. Она просмотрела ее, ища сама не зная что. Книга читалась как Готский альманах [8] . Князья, графы, герцоги, английская аристократия, полдюжины знакомых ей имен из американской Голубой книги [9] , а затем, отдельно, деловые адреса. Париж, Рим, Лондон, который он не упомянул, Стокгольм, Брюссель, Бейрут и Нью-Йорк. 1143, Парк-авеню, Э.Тейлор и номер телефона в Манхэттене.
 Никогда ничего не записывайте, потому что можете потерять запись или же ваша комната может подвергнуться обыску. Запечатлевайте все в памяти. Э.Тейлор, 1143, Парк-авеню. Плаза 998 2790. Через минуту она запомнила все это наизусть. Затем она обратилась к деловым адресам. С.Массади, «Флорентийский антикварный магазин», улица Сент-Джордж, Бейрут.
 Возможно, он и в самом деле разбогател, торгуя антиквариатом по всему миру. Возможно, он и в самом деле превосходный бизнесмен, который спас свою семью от разорения. Вполне возможно также, что он зарабатывает деньги не на продаже бронзовых изделий и предметов искусства эпохи Возрождения. Она закрыла конторку: в ящиках не было ничего, кроме альбомов с фотографиями, коробок с гербовой бумагой, блоков сделанных на заказ сигарет и пустой бархатной коробки из-под перуджийского шоколада, где теперь лежало битое стекло и огарки свеч. Она подошла к столу и взялась за письма. Было уже четыре. Об этих письмах, семейных документах ее непременно будут расспрашивать. Она стала читать их, пропуская большие куски и заучивая маленькие отрывки. Наставления прабабушки влюбленной Марии Джемме, отказы принять ее возлюбленного и угрозы лишить ее наследства. Семейство было не слишком дружелюбное, высокомерное и несдержанное в проявлениях чувств. Беспощадное даже к своим детям, если те осмеливались перечить его воле. Неумолимые упреки матери были лишь слабым отзвуком яростного голоса отца, оскорбленного в своих лучших чувствах тем, что его дочь осмелилась полюбить простолюдина. Читая их, Катарина глубоко сочувствовала своей бабушке. Она, во всяком случае, любила искренне и пылко; способностью любить обладали далеко не все Маласпига. «Женитьба была катастрофически неудачной». Так холодно, без малейшего сочувствия отмахнулся он от погубленной человеческой жизни, от ужаса ее бесплодия. Бедная Франческа ди Маласпига. Должно быть, она была страстно влюблена в него, ослеплена предстоящим замужеством. Он кратко охарактеризовал ее как молчаливую женщину, ожесточившуюся даже против Бога. Катарина вдруг подумала, что хуже ненависти к ее кузену может быть только любовь к нему.
 К пяти часам она торопливо прочитала все и проглядывала альбом с фотографиями, когда постучался лакей и сказал, что старая герцогиня ожидает ее в салоне.
 Как выяснилось, ее ожидали обе женщины: старая и молодая. Франческа слегка улыбнулась и уступила ей место около своей свекрови.
 – Пожалуйста, сядьте сюда, рядом с мамой.
 – Как вы сегодня хорошо выглядите, – сказала старая дама. На ней была соломенная шляпа и непременная бледная роза, пришпиленная брильянтовой заколкой. Одной рукой она поигрывала коричневым шифоновым шарфом. Ее невестка выглядела мрачной и суровой в своем черном платье, оживленном лишь огромными жемчужными подвесками и ожерельем. – Сандро нет дома, – сказала герцогиня. – В оставленной им записке он пишет, что вернется только вечером. И просит позаботиться о вас. Он так много работает, наш бедный Сандро. И столько сделал для нас всех... Подайте синьорине чаю, Бернардо... К сожалению, нет и моего Джона – он всегда заботится обо мне в отсутствие Сандро.
 – Куда же он уехал? – спросила Катарина, только чтобы не молчать.
 Герцогиня пила свой чай; невестка не произнесла ни слова; надо было как-то поддерживать разговор.
 – Не знаю, – ответила старая дама. – Он просто уезжает, никого ни о чем не предупреждая... – Она вдруг повернулась к Франческе ди Маласпига. – Куда он уехал?
 – Он поехал в Бельведер, чтобы осмотреть выставку. Он же сказал вам утром. – Молодая герцогиня помешивала чай, не глядя на свекровь.
 – Зачем он теряет время на всю эту новомодную мазню, это же глупо, – вздохнула старая герцогиня. То, что ей сказали, казалось, немного ее смягчило. – Великое искусство кончилось с эпохой Возрождения, и он это знает. Вы должны осмотреть его работы.
 – Алессандро сказал, что у него большой талант, – сказала Катарина. – Но не уточнил, какой именно. Он живописец?
 На ее вопрос ответила Франческа:
 – Он скульптор. Его открыл Сандро. Лично я думаю, что он величайший скульптор со времен Микеланджело.
 – Ну, это уж ты чересчур, – со смешком сказала старая герцогиня. – Это сильное преувеличение. Он, конечно, неплох, но если сравнить его...
 – Извините. – Франческа ди Маласпига встала. – Совсем забыла. Я должна выполнить одно поручение своего мужа. Надеюсь, мы еще увидимся. – Она вяло пожала руку Катарины. Глаза ее были пусты и холодны, как колодезная вода.
 Когда она вышла из комнаты, герцогиня ди Маласпига вздохнула.
 – О Боже! – ласково сказала она. – Боюсь, я ее огорчила, намекнув, что Джон все же не так велик, чтобы сравнивать его с Микеланджело. Теперь она будет дуться весь вечер. Не люблю напряженную атмосферу.
 Катарина не знала, что и сказать. Весь этот разговор казался ей странно неестественным, даже нереальным, и она промолчала, чувствуя, что большие темные глаза старой женщины пристально за ней наблюдают.
 – Я очень люблю Джона, – сказала герцогиня. – Он добрый человек, развлекает меня; в его компании я никогда не чувствую себя лишней, а для людей пожилых это очень важно. Но я не могу относиться к нему с тем же энтузиазмом, что мой сын и Франческа. Что до нее, то понять ее нетрудно: она не знает меры в своих симпатиях и антипатиях. Лично я считаю, что люди, склонные к преувеличениям, как правило, скучные люди, но тут уж она ничего не может с собой поделать. Она симпатизирует Джону и поэтому сравнивает его с одним из величайших художников, когда-либо живших. Труднее понять, почему так верит в него Сандро. Он и впрямь уверен, что Джон создаст что-нибудь великое. Может, он и прав, – снова вздохнула она. – Мне не следовало ей противоречить. Надо быть терпимее.
 – Не огорчайтесь. Она уже наверняка забыла об этом. Опять воцарилось молчание.
 – Я провела время за очень увлекательным занятием, – сказала Катарина. – Читала письма своей прабабушки. Алессандро был так любезен, что позволил мне познакомиться со всеми семейными анналами.
 – Это доставило ему удовольствие, я знаю, – сказала герцогиня. – Все, что связано с нашим родом, так много для него значит. Все Маласпига – люди очень гордые. То, что его отцу пришлось покинуть Замок, убило его. Нам пришлось очень трудно в послевоенное время.
 Катарина посмотрела на ее крепко, очень крепко сжатые руки.
 – Просто поразительно, что ему удалось все восстановить, – медленно произнесла Катарина. – Да еще так быстро. Он сказал мне об этом за обедом.
 – Он человек необычайный. Его не останавливают никакие препятствия. Он обещал отцу, что вернет все, что мы утратили, и выполнил свое обещание. Многие из моих друзей были разорены войной. – Герцогиня пожала плечами. – Политика – опасная игра, но мужчины так часто увлекаются ею. Я никогда не могла понять, что их так привлекает в политике. Наши друзья, как и мой муж, поддерживали фашистов. Большинство из них так и не оправились от разорения. Мы обязаны всем моему сыну. – Она улыбнулась своей собеседнице. – Надеюсь, я не наскучила вам своей болтовней о наших семейных делах. Все это, должно быть, кажется очень странным для американки.
 – Немного.
 Катарина смотрела на красивую старую женщину, накинувшую на себя шифоновый шарф; она сопровождала свои слова изящными жестами, постоянной улыбкой. «Вероятно, ей пришлись намеренно притупить свою проницательность, чтобы не выходить из рамок условностей, свойственных ее поколению», – вдруг подумала она. Изабелла ди Маласпига – отнюдь не дура; она, женщина с хорошим вкусом и здравыми суждениями, вынуждена была играть роль, навязанную ей обстоятельствами и ее редкой красотой. Ее судьба оказалась в руках мужа, а затем и в руках сына. «Необычайный человек» – так она его назвала. Человек, который не останавливается ни перед какими препятствиями, который выполнил обещание, данное отцу перед смертью. Вся эта история могла выглядеть дешевой мелодрамой, но почему-то не выглядела. В этой замечательной старой даме и в ее приятии всего, достигнутого ее сыном, было что-то холодно-расчетливое. Миром, где жила герцогиня, повелевали мужчины. Если судьба тебе благоприятствует, они правят разумно. Если же судьба тебе не благоприятствует, ты будешь страдать из-за их ошибок и заблуждений. Приходится безропотно принимать все происходящее.
 Катарина заставила себя вернуться к настоящему и к той цели, которая привела ее на Виллу; она была сама удивлена той легкостью, с какой ей удалось осуществить задуманное, избежав разоблачения; и еще она была удивлена тем, как внушаема даже старая герцогиня.
 – У меня не хватило времени, чтобы прочесть все до конца, – сказала она. – Я была так увлечена, что не заметила, как пролетело время. Как вы думаете, Алессандро позволит мне прийти еще раз и дочитать все до конца?
 – Конечно, – ответила Изабелла ди Маласпига, – приходите, когда хотите.
 Оставалось лишь встать, подойти к ее креслу и пожать легкую, как пушинка, руку.
 – Благодарю вас за чай, – сказала Катарина. – Я приду через день или два.
 – Жду вас, – сказала герцогиня. – Мы опять с вами поговорим.
 Когда Катарина оставила комнату, на губах герцогини все еще играла сияющая улыбка, но ее глаза уже искали кого-то другого. И она вдруг поняла, что это и есть секрет Изабеллы ди Маласпига, рецепт ее долголетия. Ничего не принимать близко к сердцу. Прелестная улыбка, приветливые манеры были непроходимым барьером, отгораживающим ее от мира внешнего. Совершая свою длинную прогулку по Виа-ле-Галилео к мосту, Катарина позавидовала ее умению наглухо замыкаться в себе. Что до нее самой, то она никогда не чувствовала себя более уязвимой и нерешительной. Ее дом, прежняя жизнь, даже кошмарная смерть брата, павшего жертвой наркомании, – все это как будто потускнело в ее памяти. Она как будто утратила связь с реальным миром и переселилась в мир, где обитают ее родственники. Ее беспокоил Алессандро ди Маласпига: она ненавидела его высокомерие, его цинизм; ей приходилось сознательно бороться с его обаянием. Анализировать его характер, пытаться определить причины, сделавшие его таким, какой он есть, так же как и составлять себе определенное мнение о его матери, было бы ошибочно. Между ними уже установились слишком близкие отношения, она вовлечена в происходящее. А это мешает копаться в его ящиках, записывать разговоры.
 Ей пришлось напомнить себе, что все они не те, кем кажутся. Но ведь она все-таки установила жучок и записывающее устройство, а то, что ее руки дрожали при этом от страха, вполне нормальная реакция здорового человека. А вот ее нежелание проделать все это вновь отнюдь нельзя считать нормальной реакцией здорового человека. Ведь она уже нашла подходящий предлог: сказала, что ей требуется еще время, чтобы досмотреть семейные письма. Но когда Катарина и села в такси, чтобы вернуться в гостиницу, она почувствовала, что меньше всего на свете ей хочется вернуться на Виллу и снова увидеть ее обитателей. Приняв горячую ванну, она попыталась расслабиться. Ее уверенность в себе была поколеблена; вспоминая, как читала книгу с адресами и обыскивала ящики, она просто обмирала от страха. Что, если бы дверь вдруг открылась и неожиданно возвратился герцог... Чтобы подавить в себе чувство недовольства собой, она вынуждена была напомнить себе, что страх не помешал ей выполнить задуманное – она выяснила две важные вещи: что существует связь между Маласпига и антикварным магазином в Нью-Йорке и что он побывал в Голливуде, где гостил у кинозвезды Джона Джулиуса.
 Карпентер всячески подчеркивал необходимость скорейшей передачи всей полученной информации. Она заказала себе содовой и набрала номер телефона местного отделения итальянского отряда по борьбе с наркотиками, тот самый номер, по которому звонил Фирелли перед своим исчезновением. Ответил женский голос, и Катарина назвала кодовое слово. После этого трубку снял мужчина.
 – Говорит кузина Роза, – сказала она. – Я установила контакт и хочу доложить о проделанной работе.
 – Есть ли какие-нибудь результаты?
 – Да.
 – Тогда нам лучше встретиться. Через полчаса я буду у восточного входа в баптистерий. Под мышкой у меня будет большой рисовальный блокнот, на голове – панама с зеленой лентой. Пользуйтесь вашим кодовым именем, меня же зовите Рафаэлем.
 На ступенях баптистерия на Пьяцца-дель-Домо стояли небольшие группы туристов, глазея на бронзовые двери, творение Гиберти, почитающиеся одной из достопримечательностей города, ощупывая маленькие рельефные фигурки и слушая объяснения гида. Рафаэль стоял чуть в стороне: рисовальный блокнот слева под мышкой, на голове – панама с зеленой лентой, – и Катарина подошла к нему.
 – Я кузина Роза, – сказала она.
 Он снял шляпу, обнажив лысую, обрамленную каймой вьющихся черных волос голову, пожал ей руку и улыбнулся.
 – Рафаэль, – представился он. – Рад вас видеть. На другой стороне площади есть небольшое уютное кафе, где можно заказать себе какого-нибудь питья. Пошли туда.
 [При создании бронзовых рельефов на северных и восточных дверях баптистерия во Флоренции Гиберти использовал опыт античного искусства.]
 Кафе было полно туристов: они пили кофе и ели мороженое; несколько итальянцев потягивали какой-то крепкий напиток, около них стояли стаканы с холодной водой. Извиняясь перед тесно сидящими посетителями, они пробрались в самый угол, где был свободный столик. Рафаэль был милый, на вид вполне заурядный человек лет сорока пяти. Он вполне мог бы стоять за стойкой кафе. Он наклонился к ней.
 – Добро пожаловать во Флоренцию, – сказал он. – Как вам нравится наш город?
 – Очень.
 – Вы уже видели что-нибудь из достопримечательностей?
 – Да, – сказала Катарина и подумала: «Долго еще он будет тянуть резину?» – Я побывала в Уффици и Питти.
 – Хорошо. Но я не заказал никакого питья. Чего бы вы хотели?
 – Ничего. – Катарина была в нетерпении.
 – Это будет выглядеть подозрительно. Если кто-нибудь за нами наблюдает, у него должно сложиться впечатление, что мы пришли, чтобы приятно провести время. Расслабьтесь, кузина Роза, улыбнитесь мне. Я еще успею выслушать ваш доклад.
 – Извините. Вы совершенно правы. Я выпью кофе – капуччино, пожалуйста.
 – Я служу в полиции вот уже двадцать два года, – сказал он. На двух его передних зубах сверкали золотые коронки. – И научился терпеливо выжидать. А это нелегко.
 Она попыталась улыбнуться, расслабиться, но его присутствие сильно стесняло ее. Самая трудная часть ее задания оказалась самой легкой. Она встретилась со своими родственниками, установила дружеские отношения с Маласпига. И не столкнулась при этом с ожидаемыми трудностями. Ее приняли с дружеским гостеприимством, особенно тепло к ней отнесся герцог. Может быть, слишком тепло...
 Принесли кофе: очень крепкий эспрессо в крохотных чашечках. К своему удивлению, она обнаружила, что даже такое маленькое количество этого напитка усилило ее нервозность.
 – Вы нервничаете? – заметил Рафаэль. Она покачала головой, и он улыбнулся. – Тут нет ничего зазорного. Вы взялись за очень опасное дело. Всякий неглупый человек не может не испытывать страха. Расскажите мне обо всем.
 – Я прожила здесь десять дней, – начала она. – И похоже, утратила связь с реальностью. Не знаю, что вам сообщили обо мне, но я самый обычный человек, которого выбрали для этого задания и после короткой подготовки прислали сюда. Я была уверена в себе, когда давала согласие. У меня была своя, особая причина.
 – Я знаю. Ваш брат.
 – Да. Он был наркоманом и в конце концов умер. Но перед этим он прошел сущий ад, и никакие мои усилия не могли его спасти. Они сделали мне это предложение сразу после похорон. И я согласилась. – Она закурила сигарету. – Никто меня не принуждал; более того, мой инструктор всячески меня отпугивал. Но я была полна решимости остановить этих людей. Нанести им ответный удар.
 – Но сейчас вы уже не так уверены в себе?
 – Я не уверена, что смогу это сделать, – медленно сказала она. – Я встретилась с семьей Маласпига. Они совсем не такие, какими я представляла их себе.
 – Милее? – подсказал он.
 Она заколебалась. Слово было явно неудачное: оно не подходило ни к старой герцогине, ни тем более к ее кузену герцогу. Оно было слишком маленьким для людей такого масштаба.
 – Они другие. Мне трудно объяснить. Кажется просто невероятным, чтобы они были замешаны в таком деле. – Раздраженная сама собой, она передернула плечами. – Может, мне просто не по душе шпионить за кем-нибудь; сегодня, например, я рылась в его конторке, и у меня такое чувство, как будто я в чем-то вымаралась. Если бы только был какой-нибудь другой путь. Боюсь, что у меня не хватит мужества и опыта, чтобы довести это до конца. Может, сказывается недостаточность четырехнедельной подготовки?
 – Для такой работы это, конечно, очень короткий срок. – Рафаэль не был ни встревожен, ни насторожен. Его глаза были спокойны и выражали полное понимание. – Вы милая, порядочная девушка из хорошей семьи. Вас с детства учили не копаться в чужих столах и не читать чужих писем. Судя по вашим же собственным словам, вы человек честный. Я хорошо это понимаю. Вы не из тех женщин, которые обыскивают карманы своих мужей, пока те спят. – Его золотые зубы блеснули в улыбке. – Вы полагали, что Маласпига – чудовища. Гнусные мафиози, которых можно опознать с первого взгляда. Вместо этого вы встречаетесь с культурной обаятельной семьей итальянских аристократов, а уж можете мне поверить, обаяние вписано в паспорт этих людей с самого рождения. Вы видите, что обманулись в своих ожиданиях. Их не так-то легко ненавидеть. Они относятся к вам дружески, и вам не по душе шпионить за ними. К тому же вы сейчас во Флоренции, а не в Штатах, и то, что случилось с вашим братом, кажется уже довольно далеким событием. Дурным сном. Я не преувеличиваю?
 – Нет, – спокойно ответила Катарина, – думаю, что нет.
 Он откинулся на спинку кресла, слегка завалив его назад.
 – Бен Харпер предполагал, что с вами может случиться что-нибудь подобное. Он очень хороший психолог. Скажите мне откровенно: не хотите ли вы оставить все это и вернуться домой?
 – Нет. Я никогда не простила бы себе подобное дезертирство.
 – Стало быть, вы просто испытываете некоторое сомнение в себе, расслабление воли?
 – Они мои родственники, – медленно произнесла она. Моя бабушка была Маласпига. Поэтому-то меня и выбрали.
 – Стало быть, вы в лоне своей семьи; немудрено, что вам так не по себе. Я знаю, как сильны родственные узы у всех итальянцев. Даже скромного происхождения. – Она впервые почувствовала враждебность. Его не смутило ее признание, что она нервничает, ее иррациональное чувство вины, но ему пришлось не по вкусу то, что она родственница Маласпига.
 Он перегнулся к ней через стол.
 – Вы спрашивали меня, что я о вас знаю. Но я не знал, что вы одна из них. Этого Харпер мне не сказал. Хотя он предполагал, что у вас могут быть колебания, и приготовил меня к этому. Прежде чем переживать, что вы предаете свою семью, прежде чем поддаться их обаянию, вы должны знать то, о чем Харпер умолчал. Вы должны знать, почему ваш брат умер как раз тогда, когда появилась надежда на его исцеление.
 – Что вы хотите сказать? И почему же он, по-вашему, умер?
 – Он провел шесть недель в клинике под Нью-Йорком. Затем три месяца в реабилитационном отделении. Вам сказали, что он полностью излечился, что свершилось настоящее чудо. Он перестал принимать героин, и у вас впервые появилась надежда.
 – Да, – шепнула она. Глаза налились слезами, все это было так свежо в ее памяти. Они с Питером возвращаются на машине; у него непривычно живой взгляд, он улыбается и даже разговаривает о будущем. Он слегка располнел и впервые за все эти годы проявляет полное самообладание. Никогда не забудет она этот день. Да, итальянец прав, у нее в самом деле появилась надежда. Их провожал весь больничный персонал, все пожимали им руки и махали, когда они отъехали. Она приложила руку к глазам, как бы пытаясь заслониться от этих воспоминаний.
 – Он должен был жить, – продолжал Рафаэль. – Вы были уверены в его спасении, не правда ли? Первое время вы не отходили от него ни днем, ни ночью, как бы не веря, что он спасен. Затем вы отправились в театр. А он остался дома.
 – Никогда не прощу себе этого, – перебила она.
 Рафаэль был человек суровый, долгим опытом приученный в случае надобности причинять другим боль. Он не дрогнул, глядя в ее искаженное страданием лицо.
 – Когда вы вернулись домой, его уже не было, он исчез. Представляю себе, что вы тогда почувствовали. Боль, отчаяние. Вы должны были признаться себе, что ваша надежда на его спасение оказалась иллюзорной. Вы уже не увидели его больше живым?
 – Нет, – еле слышно откликнулась она. – Когда я приехала в Белвью, он был уже мертв.
 – Он был убит. Его нашли на боковой улочке, он находился без сознания от слишком большой дозы наркотика, и его тело было все в синяках. Но ваш брат не выходил из дома. Как только он остался один, к нему явился его толкач со своими людьми: они насильственно вкатили ему огромную дозу. Судя по синякам, он отбивался, как мог. Но они одолели его. Ведь он был еще очень слаб. У него не было никаких шансов. Они вкатили ему смертельную дозу и вытащили на улицу. Только не плачьте – вы привлекаете к себе внимание.
 – Ну и пусть... О Боже! Почему же Харпер мне ничего не сказал?
 – Потому что тогда вы были настроены очень решительно. Он передал этого козырного туза мне. А вы знаете, почему они его убили?
 Катарина покачала головой. Достала носовой платок и прижала его к глазам. Рафаэль все еще склонялся над столом, держа ее руку.
 – Так действуют люди Маласпига. Всякий, кто прекращает употреблять наркотики, потенциально опасен. Может пойти в полицию, опознать толкача. Особенно такой наркоман, как ваш брат, из богатой семьи и со связями. Поэтому они и убили его, для пущей уверенности. – Он отпустил ее руку, достал сигарету и протянул ей. – Как вы теперь относитесь к своим родственникам? Вам все еще совестно, что вы их обманываете? Если у вас остаются хоть какие-нибудь сомнения в себе самой или в чем-нибудь другом, – он говорил негромко, но выразительно, – немедленно отправляйтесь в Соединенные Штаты.
 Катарина убрала носовой платок в сумку, закурила сигарету, но тут же ее потушила.
 – Итак, вы сыграли своим козырным тузом, – сказала она. – Вы знаете мой ответ. Я винила себя, я винила своего брата. Я думала, что он вновь принялся за старое. Теперь я знаю, что он в самом деле боролся за свое спасение. И чуть было не победил. Из того, что вы мне рассказали, следует, что его убийца – мой кузен Маласпига.
 – Да, можете считать, что он застрелил его своей рукой. Подобные преступные объединения создаются на самом верху... А теперь расскажите мне, что вам удалось выяснить.
 – Они пригласили меня к чаю. Там была старая герцогиня, мой кузен, его жена и канадец, скульптор, который у них живет. Герцог – его покровитель.
 – Да, мы знаем о нем. Четыре года назад он приехал из Торонто. Человек он простой, из фермерской семьи, без денег и без особого таланта. Его присутствие, видимо, развлекает этих людей. Им нравится, как их предкам, разыгрывать из себя меценатов.
 – Мой кузен пригласил меня сегодня на обед. – Она была потрясена, взвинчена, но сохранила самообладание. Хотя рассказ Рафаэля и поверг ее в шок, она почему-то ощущала необычайное спокойствие. Стало быть, Питер и в самом деле пытался спастись. Конечная трагедия – отнюдь не результат его слабости. Пока она говорила, по всему ее телу разливалось ощущение холода. – Кузен много рассказывал мне о себе. Он любит говорить о своей семье и чувствует, что я слушаю его с интересом. Мне удалось многое узнать.
 – Вы очень бледны, – перебил ее Рафаэль. – С вами все в порядке? Не заказать ли вам чего-нибудь согревающего?
 – Нет, не надо. Со мной все в порядке. Разрешите мне продолжать; я боюсь упустить что-нибудь важное.
 – Итак, что вам удалось узнать?
 – Герцог сказал, что они сильно обеднели после войны, но на деньги жены он занялся торговлей антиквариатом и добился больших успехов. Впечатление такое, что денег у них и в самом деле очень много. На Вилле полно дорогих вещей, множество слуг и лакеев, хватает и таких излишеств, которые явно свидетельствуют о богатстве: например, сигареты на заказ, часы «картье», портсигар.
 – Если наши подозрения верны, – мягко вставил Рафаэль, – он мультимиллионер. Мультимиллионерами они были и до войны. Как все высокопоставленные фашисты, они были заинтересованы лишь в спасении своих денег от коммунистов. Вы не возражаете, если я закурю? Вам не предлагаю, потому что та, что я вам дал, явно пошла не впрок.
 Катарина кивнула, он закурил дешевую сигарету и стал понемногу затягиваться.
 – Вы говорите, все свидетельствует о богатстве. Это любопытно. Антикварное дело не может приносить такую большую прибыль, но оно неплохое прикрытие. Что еще?
 – У него есть антикварный магазин в Нью-Йорке. Называется он «Флорентийский антикварный магазин», находится на Парк-авеню, 1143, а имя управляющего Э.Тейлор. Э.Тейлор. Я прочитала это сегодня в книге с адресами. Я была в библиотеке одна, просматривала семейные бумаги, а заодно заглянула и в ящики его конторки.
 – Вот как. – Рафаэль присвистнул. – Это могло быть очень интересно.
 – В книге есть адреса и других антикварных магазинов – они разбросаны по всей Европе, а один даже находится в Бейруте. Множество личных адресов, главным образом князей и графов. Я оставила жучок и записывающее устройство в библиотеке, через день-два я смогу их забрать.
 – Для новичка вы очень предприимчивы. Поздравляю. – Но, пожалуй, самое важное из всего, мною узнанного, то, что семь лет назад герцог и его жена ездили в Европу. Они останавливались в Голливуде у кинозвезды Джона Джулиуса. Вы сможете все это запомнить?
 – Нет. Но в этом нет необходимости, потому что в кармане у меня диктофон, который все записывает. Это предохраняет от ошибок.
 – Передайте все это как можно быстрее в Нью-Йорк. Они смогут обследовать этот антикварный магазин и хорошенько изучить кинозвезду. Среди голливудских актеров – немало людей опустившихся, способных на что угодно. Может, удастся проследить какую-нибудь связь с наркотиками?
 – Возможно. Но по моим предположениям – в первую очередь необходимо обследовать магазин. Это замечательное прикрытие для контрабанды. Только подумайте, сколько героина можно провезти в одном шкафу или диване.
 – Боже, – шепнула Катарина, – я даже не подумала об этом.
 – Большие партии товаров перевозятся обычно на грузовиках. Практически невозможно проверить всех сопровождающих груз. Я сам проверил одну партию товаров, принадлежащих Маласпига, которая направлялась в Париж, но мы так ничего и не нашли.
 – А они знали об этом?
 – Нет. Досмотр осуществляли таможенники. А я сделал специальную проверку: тайники, ложные ящики, двойное дно, пустотелые ручки и тому подобное. Но это было пустое дело. Очевидно, они посылают наркотики не с каждой партией товаров. Последняя была отправлена три месяца назад.
 – Вы предполагаете, что они сделают это в следующий раз?
 – Вполне вероятно. Как близко вы подружились с вашим кузеном?
 – Мне кажется, я нравлюсь ему. – Хотя в кафе было жарко, Катарина вся дрожала. Она все еще чувствовала холод во всем теле. А ненависть должна жечь огнем... Закрой она глаза, она непременно увидела бы Питера, лежащего в больничной палате. Привычная ко всему медсестра быстро и равнодушно берет его руку и говорит: «Боюсь, уже слишком поздно. Он мертв».
 – Это вполне естественно. Вы очень привлекательная женщина. А у него репутация сердцееда. Могли бы вы воспользоваться этим обстоятельством?
 – Нет, – резко ответила Катарина. – После того, что вы мне сказали, как вы можете предлагать такое?..
 Он поднял руку.
 – Я ничего не предлагаю. Только хочу, чтобы вы поощряли его дружеские чувства, как можно ближе сошлись с ним и его семьей. Вы не можете позволить себе колебаний. Если вы ему нравитесь, а вы, очевидно, ему нравитесь, он с удовольствием будет с вами разговаривать. Мужчины-итальянцы всегда разговаривают с женщинами – кроме своих жен. У меня, например, есть девушка в Лукке, и я все ей рассказываю. – Он улыбнулся Катарине. У него вновь было мягкое, дружелюбное выражение лица. Какой-то шизоидный тип. Катарина не могла забыть, с какой безжалостностью он рассказал ей о смерти брата. Словно прочитав ее мысли, он спокойно сказал: – Извините, что я говорил с вами с такой жестокой откровенностью. Но вы нуждались в шоковом потрясении. Поверьте мне, я сожалею. Мы все работаем ради одной и той же цели. Постарайтесь простить меня.
 – Вы поступили правильно. И я вам очень благодарна. Теперь меня ничто уже не потрясет. Я сумею сохранить хладнокровие, не беспокойтесь.
 – Я спокоен за вас, – заверил он. – Сейчас ваша задача состоит в том, чтобы выяснить, когда в Соединенные Штаты отправляется следующая партия антиквариата; постарайтесь бывать на Вилле как можно чаще. Замечайте всех, кто там бывает, особенно иностранцев.
 – Постараюсь. Но это требует времени.
 – У нас его не так много. Очередная партия товара будет скоро отправлена, если не в Америку, то в какую-нибудь другую страну. Я хочу знать, когда и куда она будет направлена.
 – Я сделаю все, что смогу, – пообещала Катарина. – Но я хотела бы кое о чем вас спросить.
 – О чем же?
 – Как далеко смог продвинуться Фирелли?
 Рафаэль вынул из своего потрепанного бумажника тысячелировую бумажку и завернул ее в поданный счет.
 – Этого мы никогда не узнаем. Его последний телефонный разговор ничего не прояснил: слышимость была такая скверная, что можно было разобрать лишь отдельные слова. Ясно, что он был не один и ему приходилось говорить намеками. Единственный ключ – «Анджело». Но мы не сумели им воспользоваться, этим ключом. Среди семьи Маласпига и их слуг нет никого с таким именем. Но Фирелли придавал ему какое-то особое значение. Он знал, что больше не сможет позвонить, и пытался сообщить нам что-то крайне важное. Он был очень смелый человек. Я испытывал к нему личную симпатию.
 – И больше о нем вы ничего не слышали? Это просто невероятно. Проводилось ли следствие?
 – Конечно, проводилось. Он использовал как прикрытие иностранную фирму, торгующую антикварными товарами. Герцог показал, что у них был с Фирелли деловой разговор, после чего тот ушел. Кто-то позвонил в гостиницу и от его имени попросил упаковать его вещи. Немного погодя приехало такси и увезло их. И больше никаких следов.
 – Ужасно, – медленно проговорила она. – Нет ничего хуже, чем такая безвестность. Никто даже не знает, убит ли он.
 – Конечно, убит, – сказал Рафаэль. – Он, видимо, что-то разнюхал, поэтому от него и постарались избавиться. Фирелли убит, но мы никогда не найдем его тела. А теперь я вам дам один совет. Не пытайтесь всячески подавить страх. Страх порождает осторожность, а вам, имеющей дело с вашей семьей, она очень нужна. Не надейтесь, что родственные чувства могут вас защитить. Еще раз повторяю: будьте очень осторожны. То же самое вам просил передать и Фрэнк Карпентер.
 – Хорошо.
 Они встали.
 – Уходите первая, – сказал он. – А я дождусь официанта, чтобы расплатиться по счету. Жду вашего следующего донесения, а пока передам все, что вы сообщили, в Нью-Йорк. Вы действовали очень хорошо.
 Они обменялись быстрым рукопожатием, и Катарина вышла на площадь. Смеркалось, было тепло и влажно, толпы людей пересекали площадь или стояли отдельными группами и любовались окружающим видом. Прежде чем направиться домой, флорентийцы заходили в бары и кафе. Все магазины и лавки были открыты, сверкали огни. Над суетливыми толпами величаво высился большой собор и баптистерий; это придавало происходящему на площади характер средневековой сцены. Где-то высоко над головой загудел колокол; стая голубей встревоженно взмыла в воздух и тут же опустилась. В разных частях города зазвонили колокола. Невыразимо печально и прекрасно звучала их мелодия. Двое пижонисто одетых итальянцев остановились возле нее, один из них оглянулся, улыбкой приглашая ее присоединиться к их обществу. Катарина поспешно отвернулась, прежде чем он успел ее окликнуть, и пошла к Виа-Веккиа. На главной улице ей пришлось постоять несколько минут на тротуаре, пока она не нашла свободное такси, которое отвезло ее в гостиницу.
 «Будьте очень осторожны, – наставлял ее маленький полицейский. – Не надейтесь, что родственные чувства могут вас защитить». Ее красивый кузен с его горделивой осанкой и неотразимым обаянием убьет ее так же беспощадно, как и Фирелли. Как его подручные убили ее брата.
 Не желая ничего делать, она поднялась наверх, в свой номер. Она чувствовала себя больной и усталой. В номере лежал огромный целлофановый пакет, перевязанный розовой ленточкой. К нему была пришпилена визитная карточка. Она увидела знакомый красный герб на конверте, и ее сердце подпрыгнуло.
 Начала она с письма.
 "Благодарю вас за обед. Извините, что задержался и не смог с вами повидаться. До завтра.
 Алессандро".
 Под целлофаном виднелась позолоченная плетеная корзинка, полная цветов. Цветы были бледно-розовые, с сильным запахом. Те же самые запоздалые розы, какие носила его мать.




 Глава 3


 В четверг Фрэнк Карпентер вылетел в Голливуд. Первым делом он позвонил Джону Джулиусу. Разговор с ним закончился приглашением на обед, которое позднее передал ему секретарь. Для актера, вот уже десять лет не занятого в кассовых фильмах, Джон Джулиус жил совсем неплохо, мог себе многое позволить. День напоминал туристический рекламный плакат: туман давно уже рассеялся; все кругом искрилось в солнечном свете. До Беверли-Хиллз, где находился дом актера, Карпентер доехал на такси. Он хорошо знал Калифорнию, но никогда ее не любил. Всегда считал себя сугубо городским человеком; искусственность, свойственная всем развлекательным местам, всегда раздражала его. Если уж он выезжал за город, то предпочитал дикую местность. Несколько раз он отправлялся на охоту в Вермонт, где жил в охотничьем домике вместе с двумя спутниками.
 Жена, однако, подозревала, что он проводит свое отпускное время с какой-то женщиной. Но ездить в горы, чтобы заниматься там любовью, а не охотой на оленей, никак не вязалось с представлением Карпентера об отдыхе. Голливуд не обладал для него никаким магическим притяжением: картонный город, кинодекорация, предназначенная для обмана глаз. Или же пластмассовый город, населенный пластмассовыми существами, притворяющимися людьми. И все же его овевала прохлада; и хотя мимо домов кинозвезд непрерывно катили автобусы, набитые зеваками, здесь было красиво и просторно, много чудесных деревьев и прекрасно спланированных авеню. Он повернул налево от Сансета и поехал вверх по длинной дороге, окаймленной царственными пальмами. В самом ее конце стоял типичный, стилизованный под ранчо особняк, с белыми оштукатуренными стенами и зеленой крышей, окруженный цветущими кустами. В дверях его встретил дворецкий, туземец с Гавайских островов, сложенный, как профессиональный боксер. Это походило на начало какого-то посредственного кинотриллера.
 Несмотря на грозный вид, голос у дворецкого был дружелюбный, а улыбка – вполне приятная.
 – Мистер Джулиус ожидает вас.
 Карпентер последовал за ним в дом. Внутри было прохладно и зелено, большие открытые комнаты, обширный зал для приема гостей. Одна его стена была сплетена из многоцветной травы, что создавало странный, тревожный и в то же время прекрасный эффект. Диваны величиной с океанские лайнеры, современные скульптуры из алюминия и камня, мягкая мебель и твердые поверхности, эротическая фреска над камином.
 – Пожалуйста, присаживайтесь, сэр. Мистер Джулиус сейчас подойдет. Может, принести вам чего-нибудь выпить?
 Карпентер посмотрел в гладкое темное лицо.
 – Благодарю вас. Если можно, пожалуйста, пива.
 Как только актер вошел в комнату, он сразу же узнал его лицо. Красивый, седовласый, голубоглазый, хорошо сохранившийся мужчина в дорогой, небрежно надетой одежде и с юношеской походкой. Он крепко пожал руку, улыбнулся профессиональной улыбкой и сел напротив посетителя.
 – Чем могу служить?
 В телефонном разговоре Карпентер попросил об интервью для хорошо известного киножурнала. Сейчас он предъявил свой жетон. Улыбающееся лицо Великой Кинозвезды сразу же перекосилось.
 – Какого черта вы ко мне пришли! Я думал, вы собираетесь взять интервью.
 – Это и будет что-то вроде интервью. – Представляясь, Карпентер привык видеть раздражение на лицах честных граждан, а на лицах бесчестных – даже негодование. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мистер Джулиус.
 – А вы не могли сказать об этом прямо, вместо того чтобы городить всякую чушь, будто вы репортер из «Журнала любителей кино»?
 – Вы могли бы отказаться встретиться со мной. Люди не слишком охотно разговаривают с полицейскими. Особенно такими, как я.
 Джон Джулиус встал. Сунул сжатые кулаки в карманы брюк и зыркнул глазами на Карпентера.
 – Не люблю, когда меня дурачат. Я имею полное право вышвырнуть вас вон.
 – Но вы этого не сделаете. Если, конечно, вам нечего скрывать.
 – Хона! – Тут же как из-под земли появился дворецкий. Карпентер догадался, что он был где-то совсем рядом. Какое-то мгновение Джулиус колебался. От нарядного шелкового воротничка к его ушам протянулись две алые полосы. Он был искренне разгневан. И так же искренне напуган. В его ярко-голубых, сражающих наповал всех женщин глазах мерцал явный страх.
 – Хона! Принеси мне «Оленью шипучку». И скажи Джуми, что этот джентльмен не остается на обед. – Он отвернулся от Карпентера и сел. – Хорошо, – снова заговорил он, – вы попали в мой дом с помощью обмана. Это, признайтесь, далеко не лучший путь. Но я знаю свой гражданский долг. Если у вас есть вопросы, задавайте.
 – Извините, – сказал Фрэнк Карпентер. – Мне следовало прямо сказать, чего я от вас хочу, но многих такая прямота отпугивает. Некоторые из моих вопросов носят сугубо личный характер, поэтому я подожду, пока вам принесут ваш коктейль. А пока разрешите задать один простой вопрос.
 Джулиус кивнул. Красные полосы на его шее поблекли.
 – Что это за чертовщина такая – «Оленья шипучка»?
 – Шампанское и свежий апельсиновый сок. – Разумеется, он и не подумал предложить Карпентеру отведать этого напитка. – Начинайте, – сказал он, посасывая свою «Шипучку». – Что вы хотите знать?
 Карпентер закурил сигарету.
 – Шесть-семь лет назад вы принимали у себя герцога и герцогиню Маласпига.
 – Да, Сандро и Франческу. Они проводили здесь свой медовый месяц. Ну и что?
 – Не могли бы вы рассказать, как вы с ними познакомились?
 – Я знал отца Сандро. Я снимался в фильме в Италии, там нас представили друг другу. Он попросил меня показать Голливуд его сыну и невестке. Они пробыли у нас десять дней. Моя жена, помнится, устроила большой прием в их честь. Этот прием расписывала вся светская хроника.
 – Еще бы! – сказал Карпентер. – И вы все еще видитесь с ними?
 – Нет, – ответил Джон Джулиус. – После смерти моей жены мы даже не переписываемся.
 – Но вы хорошо их помните; семь лет – долгий срок, и вы, вероятно, принимали у себя множество гостей. Но их вы вспомнили сразу.
 – Это был незабываемый визит.
 – Не могли бы вы рассказать мне о них; сохранились же у вас какие-нибудь воспоминания.
 – Но сперва объясните мне, что именно вы хотите знать. Я не люблю рассказывать о своих друзьях.
 – Но их едва ли можно назвать вашими друзьями, – возразил Карпентер. – Ведь вы не виделись с ними семь лет. Или только с тех пор, как умерла ваша жена. Это было два года назад?
 – Да, – подтвердил Джулиус. – Но я думаю, что моя жена переписывалась с ними. Она любила титулованных особ.
 – Однако на вас-то они не произвели большого впечатления?
 – Сандро произвел.
 Карпентер нагнулся вперед и поднес зажженную зажигалку к его сигарете; эта простая услуга немного разрядила напряжение. Джулиус откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.
 – Маласпига производил большое впечатление на всех без исключения.
 – Почему? В нем есть что-то особенное?
 Джулиус помахал сигаретой.
 – Прежде всего он очень красив. Не поймите меня превратно, мистер Карпентер. Красив в эстетическом смысле. В кино он заработал бы большие деньги. У него очень сильное обаяние, я бы даже сказал, магнетизм. Это единственный герцог из всех, мною виденных, который выглядит истинным аристократом. Многие продюсеры умоляли его подписать с ними контракт. Что до женщин, то тут и говорить нечего.
 – И как он все это принимал?
 – Как должное. Лесть только забавляла его. У него превосходное чувство юмора; и он кое-кого высмеивал. Меня это не задевало: я думаю, что в его глазах мы выглядели этакими обезьянами из зоопарка. Но моя жена возмущалась, ведь она коренная калифорнийка.
 – А сами вы англичанин?
 – По месту рождения – да. Но двадцать лет назад я принял американское гражданство и с тех пор считаю себя американцем. – Такой ответ он, по всей видимости, дал бы в интервью.
 – Хотя ваша жена и возмущалась его поведением, она все же поддерживала связь с герцогом и его женой. Вы, однако, этого не делали.
 – Да, верно. Я уже вам говорил, что моя жена была снобом. Но я больше их не приглашал.
 В его ответе было явное противоречие, но Карпентер не стал его уличать. Он чувствовал себя как дома, вопросы задавал совершенно спокойно. А Джон Джулиус уже не испытывал ни гнева, ни страха. Разговор с Карпентером действовал на него ободряюще.
 – Боюсь, мои вопросы покажутся вам бессвязными, мистер Джулиус, – сказал Карпентер. – Должен заметить, что я ценю искренность, с которой вы отвечаете. С вашей стороны очень любезно, что вы сотрудничаете со мной, несмотря на мой обман.
 – Наверно, вы вынуждены были так поступить, – пожал плечами актер. Он позвал дворецкого, который явился не так быстро, как в первый раз, и заказал еще одну «Оленью шипучку». После короткой паузы он предложил коктейль Карпентеру. – Очень освежает, – сказал он, – и апельсиновый сок смягчает кислоту шампанского. Нет ничего лучше, чтобы опохмелиться.
 – Спасибо. – Карпентер покачал головой. – Я предпочел бы банку пива... Скажите, среди женщин, которые гонялись за Маласпига, была ли хоть одна, особенно ему понравившаяся? Ведь тут собираются самые красивые девушки мира. Выбор богатейший.
 – Но он никому так и не отдал предпочтения. – Джулиус немного нагнулся вперед. Он наморщил лоб: у него был вид английского актера, играющего английского актера. – Он, видимо, очень любил свою жену. Все были просто поражены. Однажды вечером на него нацелилась одна знаменитая актриса, – разумеется, я не буду называть никаких имен, – настоящая богиня секса из компании «Парамаунт». Никто никогда не видел ничего подобного. Он отверг ее как истинный джентльмен.
 – Значит, у него не завелось никаких близких друзей, пока он жил у вас?
 – Нет, зато завелось несколько врагов, включая ту самую богиню секса, которую никогда еще не умывали так изящно. – Откинув голову, Джулиус весело рассмеялся при этом воспоминании. – Она была в жутком бешенстве.
 Карпентер позволил себе усмехнуться.
 – Могу себе представить. Они просто не переносят, когда им дают отпор.
 Джулиус посмотрел на него.
 – Вы говорите о всех женщинах или только о кинозвездах?
 – О всех женщинах, – уточнил Карпентер. – Но вы ничего не сказали о герцогине. Какова она? – Этот вопрос уводил его в сторону от цели, он сам не знал, почему его задал; может быть, только для того, чтобы перейти к следующему, более важному.
 Лицо актера сразу изменилось: теперь оно походило на сжатый кулак.
 – В ней не было ничего примечательного, я плохо ее помню.
 – И все-таки в ней, видимо, было что-то такое, что позволяло держать мужа на коротком поводке? Если не красота, то что же?
 – Не знаю, – холодно проронил Джулиус. – Довольно скучная особа, по-своему красивая, если вам по душе очень смуглые женщины. Не слишком изощренного ума.
 В его глазах вновь появился страх, он поднял бокал с коктейлем и снова его опустил. Он не очень тревожился, отвечая на вопросы о герцоге, но явно не хотел говорить о герцогине. Он посмотрел на часы.
 Карпентер понял, что сейчас он прервет их свидание, и задал главный свой вопрос:
 – Встречались ли герцог и герцогиня с кем-нибудь по нескольку раз? Завязались ли у них какие-нибудь продолжительные знакомства? Это очень важный вопрос, мистер Джулиус. Постарайтесь вспомнить.
 Актер ничего не мог вспомнить – и даже не пытался; Карпентер заранее понял, что его ответ будет отрицательным.
 – Десять дней – слишком короткий срок, чтобы завести настоящих друзей, – сказал он. – А теперь извините меня, мистер Карпентер.
 – Конечно. – Карпентер протянул руку. Джулиус взял ее с видимой неохотой. – А вы не хотите знать, почему я так ими интересуюсь? – спокойно спросил Карпентер. – Или же вы знаете?
 Джулиус как будто бы сразу же постарел. На лбу у него обозначились морщины, голубые глаза наполнились страхом и отвращением.
 – Думаю, что знаю, – ответил он. – Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз. Ну что ж, от меня вы, во всяком случае, ничего не узнаете... Хона! Проводи этого джентльмена.
 Оказавшись под сверкающим солнцем, Карпентер медленно шел мимо пальм к дороге. Прежде чем встретиться с Джоном Джулиусом, он бегло познакомился с жизнью кинозвезды. Он был уважаемым членом здешнего общества, никаких скандальных историй за ним не числилось; его брак с богатой и влиятельной Элайз Бохун продлился пятнадцать лет, вплоть до ее смерти. Детей у него не было, и он оказался одной из немногих послевоенных голливудских кинозвезд, которые не только сохранили свои деньги, но даже сумели их приумножить. Элайз, вероятно, оставила ему крупную сумму по завещанию. Этот особняк он явно содержал не на гонорары, полученные от показа старых фильмов по телевидению. Что до герцога Маласпига, то он питал к нему несомненную антипатию, странным образом смешанную с восхищением. Герцог в его описании выглядел одним из тех заносчивых ублюдков, которых Карпентер глубоко презирал. Красивый мужчина с магнетическим обаянием, хорошо разбирающийся в жизни, взирающий свысока на всех, кого считает ниже себя. Этот наглец позволял себе высмеивать здешнюю киноколонию. Можно себе представить, как они его ненавидели, – ведь их-то жизнь покоилась на таком зыбком основании. Джулиус питал антипатию к герцогу и даже не мог скрыть своей ненависти к герцогине.
 Его вдруг состарившееся лицо выражало и боль и вызов, когда он произносил эти последние слова: «Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз...» До этого времени Карпентер даже не задумывался над тем, что с именем Элайз может быть связана грязная история. Пущенная наугад стрела попала в цель.
 По прибытии в Нью-Йорк он сразу же отправился в свой офис.
 Накануне он попросил Джима Натана обследовать антикварный магазин на Парк-авеню и навести справки об Эдварде Д. Тейлоре. Натан позвонил в восемь часов вечера.
 – Я пробовал позвонить раньше, Фрэнк. Но мне сказали, что тебя нет в городе.
 – Я был в Калифорнии... Мы встретимся сегодня или ты поедешь прямо домой?
 – Я уже выезжаю, – сказал Натан. – Не мог бы я отчитаться перед тобой за кружкой пива? Может, встретимся через двадцать минут у Нони?
 Через полчаса Карпентер отправился в бар, где они с Джимом обычно встречались, и увидел Натана за отгороженным угловым столиком. Он подошел, и они обменялись рукопожатием.
 – Ну, как там в солнечном штате? – Натан поднял кружку, как бы приветствуя Карпентера. – Как всегда, все в черном смоге?
 – Нет. Было солнечно. На обратном пути в самолете обслуживала прехорошенькая стюардесса. Это был неплохой день. Итак, что тебе удалось выяснить об этом антикварном магазине на Парк-авеню?
 Натан пожал плечами, оттянув книзу уголки губ. – Не много. Магазин существует два года, помещение арендовано частной компанией, принадлежащей этому парню Эдди Тейлору. Торгует он антиквариатом, дело у него поставлено превосходно. Я осмотрел магазин. Товар у них первоклассный, никаких подделок, репродукции. Цены такие, что я чуть не получил инфаркт. Поэтому, поговорив с продавщицей, я сразу же свалил. Это заведение серьезное, не какая-нибудь там шарага. Что у них, Фрэнк?
 – Точных сведений я пока не имею, – сказал Карпентер, – но есть основания предполагать, что это одно из звеньев в цепи контрабандной перевозки наркотиков... Самого Тейлора ты не видел?
 – Нет. Девушка сказала, что его нет в городе. Но я могу забежать еще разок. Я проверил нашу картотеку, нет никаких компрометирующих сведений, он чист.
 – А чем он занимался до того, как открыл магазин на Парк-авеню? – как бы невзначай спросил Карпентер.
 Натан умял пальцами табак в своей трубке, поднес к ней зажженную спичку, раскурил и только потом ответил:
 – У него был магазин в Беверли-Хиллз. Но он продал его много лет назад. Я проверил очень тщательно.
 – Он был его владельцем? – уточнил Карпентер.
 – Да. – Натан сделал глубокую затяжку. – Я проверил все досконально. Он продержал магазин год или два, а затем его продал. Я не вижу тут ничего подозрительного, Фрэнк. Такой же антиквар, как и все остальные. Извини.
 – А вот я в этом не уверен. Заведение у него как будто солидное, но что-то мне в нем не нравится. Продолжай копать. Обрати особое внимание на его экспортные и импортные сделки: кому он сбывает свои товары, есть ли у него постоянные покупатели, кто из других антикваров с ним связан – словом, все, что ты можешь разузнать.
 – О'кей! – Натан пожал плечами. – Хорошо, я сделаю все, что ты говоришь, но по-моему, это лишь пустая трата времени. Почему ты считаешь, что Тейлор замешан в контрабандной перевозке наркотиков?
 – У меня есть свои основания. Я полагаюсь на тебя, Джим. Продолжай копать. Я уверен, что мы что-нибудь раскопаем.
 – И как ты думаешь, откуда поступает товар?
 – Из Италии. – Фрэнк Карпентер растер кончик своей сигареты о металлическую пепельницу и стал рисовать в пепле какие-то замысловатые узоры. – Мы уверены, что из Италии.
 Натан подозвал официантку.
 – Не хочешь ли еще пива?
 Фрэнк покачал головой.
 – Нет.
 – Что с тобой? – Натан закатил глаза, он любил иногда представиться этаким типичным евреем, развел руками и заговорил с акцентом: – Ты не пьешь, не дерешь красоточек, что с тобой? Уж не хвор ли ты? Живи в свое удовольствие. А сейчас хватани еще пивка.
 Карпентер рассмеялся.
 – О'кей. Но мне еще предстоит поработать.
 Натан был ему глубоко симпатичен; в трудные времена развода он показал себя хорошим другом, проявил редкое понимание.
 – Ты полагаешь, что они связаны с мафией?
 – Должно быть, да, не то их быстро прижучили бы. Независимых организаций они на дух не переносят. Я думаю, пока они только еще разворачиваются, эти ублюдки. Но уже сейчас у них обширная сеть в Нью-Йорке, похоже, что они наложили лапу и на Западное побережье. Но чтобы мы могли действовать, нам нужны твердо установленные факты.
 – Однако пока их нет? – спросил Натан.
 – Нет, – ответил Карпентер. – У нас есть лишь косвенные улики, а требуются бесспорные доказательства.
 – И как же вы их раздобудете? – Натан отхлебнул пива; его ладони были потными. Мари! Ее имя звучало в участившихся ударах его сердца... Карпентер подбирается все ближе и ближе. Фирелли тоже подобрался совсем близко... Нет, он не выдаст Эдди Тейлора. Копайте, копайте, мы все равно как-нибудь открутимся. Надо только разнюхать, что происходит, и предупредить Тейлора. Мало помешать расследованию. Надо выдать ему совершенно достоверную информацию. Не то они могут сделать что-нибудь с Мари... Левая рука болела у него так, точно он вывихнул мышцу.
 – Какой же у вас план?
 – Внедриться в их организацию. Изнутри.
 – Господи Иисусе, – пробормотал Натан. – Значит, кто-то еще, как и Фирелли, получит билет в один конец. Я был по самые яйца в расследовании дела Марли, когда услышал о его исчезновении. Хорошенькие дела!
 – Да, Фирелли не повезло. Но этих ублюдков надо накрыть как можно быстрее. Через пару лет, если их не остановить, с ними не справиться. Времени у нас в обрез. Я рад, что ты согласен со мной, Джим. От всей этой истории можно поседеть. Хочешь, я закажу тебе пива?
 – Нет. – Натан покачал головой. – Я приду домой под парами, и Мари снимет с меня стружку. Она запросто разделывается со мной.
 – Кому ты пудришь мозги? Все знают, как она с тобой нянчится. Вы единственная счастливая семейная пара, какую я знаю.
 – А сам-то ты что киснешь? – До безобразия некрасивое лицо Натана смягчилось, темные глаза подобрели. – Тебе надо снова жениться. Семейная жизнь – великое счастье, если, конечно, жена хорошая. Господи Иисусе, как мне повезло, как мне повезло! Но один неудачный ход еще не означает, что продул всю игру. Найди себе хорошую пару – и женись.
 – Хорошие девушки не выходят за копов, – возразил Фрэнк. – Они выходят за хороших парней, которые не пропадают днями и ночами на работе и притаскивают домой толстые конверты с деньгами. Лучше уж жить холостяком. Меньше мороки.
 – О'кей. Буду рад поработать с тобой, Фрэнк. Что тебе удалось выяснить в Калифорнии? Нет ли тут какой-нибудь связи с агентом, которого мы посылаем?
 – Нет, – сухо ответил Карпентер. У него было профессиональное предубеждение против прямых вопросов, даже задаваемых коллегами. Да и по своему характеру он был человеком молчаливым. – Пока у нас есть лишь небольшая зацепка. Но я не теряю надежды. Привет Мари.
 – Непременно передам, – сказал Джим Натан. – Я переговорю с ней, и мы пригласим тебя на обед.
 Натан отправился к своей машине, а Карпентер решил задержаться в баре. Он заказал себе сандвич с курятиной. По случайному совпадению они сидели за тем самым отгороженным угловым столиком, где они впервые ужинали с Катариной. Когда через Интерпол было передано ее донесение, Харпер пригласил его к себе.
 Он не выказал никаких чувств и был уверен, что даже острые глаза Харпера не заметили испытываемого им облегчения. Она действовала вполне успешно, и связной сообщил, что она уверена в себе и бодра. Билет в один конец, сказал Натан. Он не мог позволить себе думать о Катарине, он не должен иметь в этом деле никакого личного интереса. Он не позволял себе почти никаких исключений, жил холостяком. А если имел дело с девицами, то платил и уходил. Он предпочитал не вкладывать в отношения с женщинами свою душу. И так продолжалось до самой той ночи, которую он провел с Катариной Декстер накануне ее отлета. Он не хотел, чтобы она увлеклась им или он – ею. Он подавлял беспокойство за нее, подавлял воспоминания об их встрече, которую он никак не мог свести к простому сексуальному контакту с привлекательной девушкой. Ничто не могло побудить его признаться себе, что он влюблен. Ему было тошно от одной мысли, что он разъезжает по Калифорнии, попивает пивко с Джимом Натаном, в то время как она подвергается смертельной опасности, рискуя разделить участь Фирелли. Он упорно старался вытеснить все мысли о ней, и эти старания обходились ему куда дороже, чем он смел допустить. Он не хотел возвращаться домой, в одинокую квартиру, где проблемы длинной, как железнодорожный состав, вереницей потянутся через его усталый ум. На него нахлынуло чувство одиночества; впервые за долгие годы он чувствовал себя чужим среди своих коллег и ощущал потребность в обычном человеческом общении. Он подумал о Натане и его жене: сейчас они сидят рядышком, смотрят телевизор, надежно укрытые от наружной пустоты; позавидовав им, он почувствовал себя глубоко несчастным. И это тоже было впервые. Он заказал себе кофе и спросил счет, рассерженный тем. Что не может преодолеть непонятную слабость. Ну что ж, решил он, пойду не домой, а на последний сеанс в кино. Однако и в кино ему не хотелось идти; скучный и мрачный, купил он билет, уселся на свое место и тут же задремал. Проснулся он через час, понял, что пропустил почти все самое важное, и отправился домой спать.


* * *

 – Джон, caro [10] , это ты?
 Изабелла ди Маласпига сидела в саду под зонтом. На ней была широкополая соломенная шляпа. Она тщательно оберегала свою кожу от солнца: страстная любовь современных женщин к загару была для нее совершенно непостижима.
 Она помахала Джону Драйверу, который как раз переходил через газон. Он повернулся и пошел к ней. Она улыбнулась, и ее изысканно прекрасное лицо вдруг сморщилось.
 – Поговори со мной, caro, – попросила она, – мне скучно.
 Драйвер нагнулся и поцеловал ее в щеку. От нее пахло приколотой к блузке розой. Сорок лет она душилась одними и теми же духами: их делали для нее на заказ флорентийские парфюмеры. Основой для них служило розовое масло. Этот цветок она избрала своей эмблемой: бесчисленным любовникам, в знак избрания, она дарила одну из своих роз. Старая герцогиня любила театральные жесты и с удовольствием ими пользовалась. И тут у нее не было ничего общего с современными женщинами, которые отдавались мужчинам так же безраздумно, как если бы дарили бутоньерку. Герцогиня выбирала своих любовников по двум критериям: обаяние и богатство. Самой любимой ее драгоценностью была большая, сделанная из брильянтов и рубинов роза, цветок которой слегка покачивался на пружинке. Это была память о ее коротком романе с племянником короля, его дар.
 Джон Драйвер сел около нее. Перед ними лежал тот же самый красивый, правильно разбитый сад, который Катарина видела из окна библиотеки; даже для середины весны было очень жарко, вдалеке била сверкающая фонтанная струя.
 – Где ты вчера был? Я так скучала по тебе.
 – Я ездил посмотреть на несколько бронзовых статуэток, которые понравились Алессандро. Они и в самом деле неплохи.
 – У тебя поразительный вкус, – сказала старая дама. – Но тебе следовало бы работать над своими вещами, а не смотреть на работы других. Ты только зря расточаешь свой талант; я непременно скажу об этом Сандро.
 – Я люблю помогать, и у меня много свободного времени. Обещайте мне, что вы ничего ему не скажете.
 – Хорошо, но ты должен кое-что для меня сделать.
 – Все, что угодно, – сказал он, – только попросите.
 – Меня беспокоит эта кузина Катарина Декстер.
 – Почему? Вроде бы милая девушка – вам она не нравится?
 – Джон, ты такой ребенок – какое это имеет значение, нравится она мне или нет. К тому же я никогда не любила женщин. – На ее лице засияла кокетливая улыбка.
 Он нагнулся и взял ее за руку.
 – Почему она вас беспокоит? Скажите мне.
 – Сандро ею заинтересован. – Теперь она говорила совершенно серьезно; ее большие черные глаза погрустнели. – Я хорошо знаю признаки его влюбленности. Он ведет себя беспокойно, снова ссорится с Франческой. Заметил ли ты, какой у него несчастливый вид в последнее время? И вот появляется эта девушка и сразу же его очаровывает, я поняла это еще в первый день. Сегодня утром я говорила с моей цветочницей, она сказала, что он послал огромный букет моих роз этой девушке. Они тревожатся, что не смогут поставлять мне эти розы до конца недели. А когда Сандро посылает цветы – это значит, что дело нешуточное. Последуют новые ссоры с Франческой, атмосфера в доме станет еще напряженнее. Я становлюсь слишком стара, чтобы спокойно выдерживать все это.
 – Мне кажется, она равнодушна к нему, – успокоил ее Драйвер. – Похоже, она не из тех девушек, которых соблазняет традиционное галантное обращение. На вашем месте я бы не слишком тревожился, к тому же она скоро уезжает.
 – Ты не знаешь моего сына, – сказала старая герцогиня. – Не знаешь, как искусно он умеет обращаться с женщинами. Еще ни одна из них не могла устоять перед ним, с тех пор как ему исполнилось пятнадцать. И эта девушка не станет исключением.
 – Что же я должен сделать?
 – Увези ее куда-нибудь. Поговори с ней. Предостереги ее, что он только играет с ней. Американки не понимают подобной игры. Они не знают, что итальянцы никогда не покидают своих жен и что любовницы ничего для них не значат. Отпугни ее как-нибудь. Ну, пожалуйста, caro.
 – Я попробую, – обещал Джон Драйвер.
 – Ради Франчески, – добавила герцогиня. – Она принимает все это слишком близко к сердцу. Будь у них дети, она бы так не расстраивалась. Очень жаль, что они не ладят. Мне грустно смотреть на это поколение, они лишь напрасно осложняют себе жизнь. Я всегда делала, что хотела, и жила в свое удовольствие. Вы, молодые люди, потеряли эту способность.
 – Возможно, – сказал он. – Возможно, вы никогда не испытывали чувства вины, которое мы испытываем.
 – Я испытывала чувство вины только в тех случаях, когда сталкивалась с уродством и глупостью других людей. Вот это настоящие грехи. Эту мысль мне внушил отец Сандро. Я всегда глубоко уважала его суждения.
 – И вы уважаете суждения Сандро, – подхватил Драйвер. – Он прирожденный лидер.
 – В этом и заключается трагедия, – сказала она. – Он последний из Маласпига. И вся ответственность лежит на мне. Это я сосватала ему Франческу. Но он никогда не упрекнул меня ни единым словом.
 – Он любит вас, – ласково сказал Джон. – Знает, что вы действовали из самых лучших побуждений. У его жены есть все, чего только может желать мужчина. За исключением одного. Но характер у нее милый и кроткий. – Из-под густо накрашенных век старая герцогиня уже не в первый раз увидела, как его лицо посуровело. Но она не подала вида, что заметила это.
 – Беда в том, – перебила она, – что мой сын женился на ней без любви. Никто из Маласпига не способен любить. Я убедилась в этом вскоре после замужества. И если я выдержала это, то только потому, что сумела перестроить свою жизнь. У моего мужа были любовницы, но я никогда не закатывала ему никаких сцен. У меня были свои поклонники, но я этого не афишировала. Но Сандро не только не скрывает свои любовные связи, но как будто даже похваляется ими перед женой. Это просто неприлично, я уже сказала ему об этом. И я не хочу, чтобы это повторилось с американкой. Я слишком стара для семейных драм. Пожалуйста, постарайся ее убедить уехать скорее домой. Я не хочу, чтобы она сюда приходила.
 – Я сделаю все, что могу, не беспокойтесь. Съезжу с ней куда-нибудь и поговорю. – И он направился через газон к дому. Герцогиня провожала его взглядом. У него была хорошая фигура, широкие плечи, узкие бедра. Сильный, простой, добрый и преданный человек. Ее сын отыскал его, пригрел и теперь играет роль мецената. В лучших флорентийских традициях. Он стад как бы членом их семьи, но положение у него двусмысленное: хотя они и обращаются с ним как с равным, герцогиня знала, что сам он не считает себя равным. Она не слишком симпатизировала невестке, ибо не переносила ревнивых жен. Ссоры Франчески с мужем раздражали ее, она считала, что молодая женщина ведет себя неправильно. Что до канадца, то он влюблен во Франческу. Старая герцогиня презирала невестку за то, что та прикидывалась, будто не замечает этой привязанности. Она была бы не против, если бы Франческа завела роман со скульптором, естественно, с соблюдением необходимых предосторожностей. Она только не хотела никаких резких перемен своей жизни; война научила ее здравому восприятию всего происходящего. В то время она была сравнительно бедна, лишена подобающего ей положения в обществе и привилегий, которые считала своими законными. Алессандро вернул ей все, что она утратила. Теперь она была богата, пользовалась всеми благами жизни и чувствовала надежную опору под ногами. И все это зависело от Алессандро. Сойдись он с итальянкой, женой друга или киноактрисой, это ее бы не встревожило. Другое дело – американка. Сын относился к ней совсем не так, как к другим. Его мать знала, чувствовала это всем сильным инстинктом человека, много повидавшего. Ее беспокойство возросло, когда Алессандро не появился к обеду и слуга передал ей, что в этот день он показывает синьорине Декстер достопримечательности их города.


* * *

 – Как вам понравились мои розы? – Он смотрел на нее сверху вниз улыбаясь.
 – Замечательные розы, – ответила Катарина. – Это было очень любезно с вашей стороны – прислать мне цветы.
 Герцог рассмеялся. Они шли по вестибюлю ее гостиницы, и все выворачивали шеи, чтобы лучше их видеть.
 – К чему такой светский тон? Никакая это не любезность. Я просто захотел послать вам букет цветов. А к розам у меня особая слабость.
 – Как и у вашей матери. Должно быть, это семейная традиция.
 – Моя мать всегда носила на груди бледно-розовую розу. Только во время войны она этого не делала. И первое мое детское воспоминание о ней – запах розы. Моя машина стоит здесь, у гостиницы. Сперва мы осмотрим церковь Сан-Миниато-иль-Монте, я покажу вам подземный склеп, где похоронены наши предки; там есть замечательная гробница, творение Бернини, а затем мы пообедаем. – Он взял ее под руку, и они вышли на улицу. Приземистый «феррари» быстро проскользнул по Виа-ле-Галилео до Виа-ле-Микеланджело.
 – А что будет с делами в ваше отсутствие? – спросила она. – Должно быть, у вас все очень хорошо отлажено, если вы можете пропадать целыми днями.
 – Да, конечно. Мои сотрудники имеют все необходимые полномочия. В этом и заключается секрет успешного управления. Я принимаю решения, а мои сотрудники их исполняют. По вашему лицу я вижу, что вы меня не одобряете. Для вашей семьи, дорогая кузина, это, вероятно, совершенно нетипично. Мы никогда не проявляем своих чувств. А, вот вы и улыбаетесь. Так-то лучше.
 – Почему вы не следите за уличным движением? – Катарина всячески старалась не поддаваться обаянию герцога. Такой холодный с виду человек – и такой темпераментный; такой хорошо знакомый и обходительный – и в то же время недоступный. Противоречивость его характера сбивала ее с толку. Врагов надо знать, наблюдать за ними, приноравливаться к их привычкам, любимым выражениям, настроениям. Чтобы они не могли захватить тебя врасплох. Всякий раз, оставаясь наедине с Маласпига, она повторяла про себя то, чему ее учил Фрэнк Карпентер. Но его образ уже померк в ее душе. Ночь, проведенная ими вместе, сразу же забывалась в присутствии Алессандро. Он действовал на нее как лекарство, подавляющее волю. Вот он снова взял ее под руку и повел по темной, прохладной церкви Сан-Миниато-иль-Монте, останавливаясь, чтобы показать знаменитые фрески Спинелло Аретино [11] , украшающие потолок ризницы, рассказать историю великолепной мраморной кафедры, изготовленной по повелению герцогов Урбино и подаренной ими церкви. Катарина встречала немало культурных людей, но герцог не походил ни на кого из них. Он не только ее просвещал, но и развлекал; живо и последовательно излагал он события далекого прошлого; и все это время она чувствовала легчайшее прикосновение его руки.
 – А теперь мы спустимся в подземелье, – сказал он. – Я договорился, что мы побываем там сегодня утром. Обычно его открывают лишь в определенные часы по вторникам и пятницам. Здесь погребена вся наша семья. За исключением двух герцогов, погибших в крестовых походах.
 Ризничий в ветхой зеленой сутане провел их через боковую дверь, вниз по крутой лестнице, освещенной голыми лампочками, установленными на стене. Лестница была длинная, и внизу было довольно прохладно. Катарина вздрогнула, и он тотчас же это заметил.
 – Возьмите мою куртку, – предложил герцог. – И как это я забыл предупредить вас, чтобы вы оделись потеплее.
 – Не надо, – отказалась Катарина.
 Она была почти в панике, когда он попытался набросить на нее свою куртку. Она не хотела, чтобы он к ней притрагивался, не хотела надевать принадлежащую ему вещь. Куртка была шелковая, очень легкая. Она висела на ней мешком.
 – Пожалуйста, – повторила она, – возьмите свою куртку. Ведь на вас осталась одна рубашка.
 Он как будто ничего не слышал, вел ее вниз по лестнице вслед за ризничим, который семенил с удивительным проворством, а когда достиг подножия, открыл массивную резную дубовую дверь. И здесь тоже были электрические лампочки, но спрятанные в потолке; стены были выложены из больших тесаных желтых камней, пол покрыт мраморными плитами; и в каждой стене были большие сводчатые альковы – место погребения знатнейших городских семейств. Гробниц Маласпига было восемнадцать. Все ранние надгробные статуи, включая две статуи крестоносцев, были одеты в доспехи. Из-под поднятых забрал выглядывали суровые, отчужденные лица, тут же покоились их жены и дети, у ног дремали геральдические псы.
 – А теперь, – сказал герцог, – посмотрите на эту статую. Это Альфредо ди Маласпига, восьмой герцог, изваянный Бернини. Одно из величайших произведений мирового искусства.
 Статуя была в нормальную величину; она высилась над гробницей из цветного мрамора, по углам которой стояли бронзовые статуи, так реалистично и прекрасно изваянные, что казались живыми.
 – "Милосердие", «Целомудрие», «Благоразумие» и «Надежда», – перевел он для нее с латыни. – Разве эти статуи не великолепны? Но когда смотришь на фигуру Альфредо, то просто дух захватывает.
 Альфредо умер тридцати семи лет от роду, пережив трех жен и оставив после себя семерых детей – столько их выжило из одиннадцати. Он лежал на боку, подпирая голову ладонью, как бы погруженный в мирные размышления. Одет он был в роскошный костюм начала шестнадцатого столетия. Его отлитое из бронзы лицо было просто поразительно: на висках можно было разглядеть узоры вен, губы, казалось, вот-вот заговорят, под тяжестью головы рельефно выступали шейные позвонки. Если бы не борода, это был вылитый Алессандро ди Маласпига, умерший и погребенный пятьсот лет назад.
 – Невероятно! – вскричала Катарина. – Да это же вы!
 – Говорят, что он очень похож на меня, – сказал герцог. – Но не это важно. Важно великолепное мастерство скульптора.
 Просто позор, что так мало людей видят это творение Бернини; заказать себе такую статую и спрятать ее подальше от людских глаз – это, вероятно, единственный скромный поступок в его жизни. Последний иронический жест человека, который жил, ни в чем себе не отказывая.
 – У меня такое впечатление, что он был дурным человеком, – заметила Катарина. Вокруг них стояла тишина, воздух стал еще холоднее, чем был.
 – Все зависит от того, что вы вкладываете в слова «дурной человек». Разумеется, эти четыре аллегорических статуи не имеют ничего общего с реальным человеком. Он отнюдь не был благоразумен, предпочитал брать, а не давать; если он на кого-нибудь и надеялся, то только на самого себя, сам был хозяином своей судьбы, и конечно же, он был бы глубоко оскорблен, если бы его назвали целомудренным. Он был сыном своего времени. Настоящим аристократом эпохи Возрождения, любящим женщин и искусство, воином и государственным мужем – что может предложить современный человек вместо всего этого?
 – И таким человеком вы восхищаетесь?
 Он посмотрел на нее с ласковой улыбкой.
 – Дорогая кузина, – сказал он, – я представляю себе, что он – это я. Только в другую эпоху... А сейчас мы поедем обедать во Фьезоле. Это чудесный окраинный район; там есть церковь с интересными фресками тринадцатого века.
 Она поднялась следом за ним по лестнице. Наверху он дал деньги ризничему и сказал ему что-то такое, отчего тот улыбнулся и поглядел на нее. Говорил он так тихо, что она ничего не расслышала. Когда они вновь оказались под солнечным небом, она почувствовала, что вся дрожит.
 Заметив, что она не только дрожит, но и испугана, он обнял ее одной рукой за плечи, посадил в свой «феррари» и повез в роскошный ресторан около Пьяцца-ле-Микеланджело, где им поставили столик в саду. И тут он весело разговорился. Никаких историй о предках, никаких упоминаний о прошлом. Статуя шестнадцатого века с красивым знакомым лицом, казалось, не имела ничего общего с общительным человеком, который говорил о своей торговле антикварными товарами, итальянской политике и приближающихся американских выборах – и обо всем очень увлекательно. Она попробовала подыскать какое-нибудь подходящее для него сравнение, но не смогла. Никогда в жизни не встречала она человека, столь многообразно одаренного: культурного, остроумного, обаятельного, необыкновенно красивого и умного... А ведь в этом мрачном подземелье, среди мертвецов, он изложил ей свою холодную жизненную философию. Гордость, честолюбие, высокомерие, могущество. Любой ценой. Тут она вспомнила, во что обошлась эта философия ее брату, и испугалась, как бы он не заметил на ее лице ненависти. Он же сказал, что оно у нее очень выразительное.
 – Вы очень мало едите, – сказал он. – По-видимому, подземелье произвело на вас угнетающее впечатление? Почему вы не предупредили меня, что не любите гробниц?
 – Сегодня очень жарко, – попробовала она оправдаться. – Мне было очень интересно побывать в подземелье. И все же я думаю: не могли бы мы поехать во Фьезоле в другой раз? Я в самом деле хотела бы проглядеть письма моей бабушки еще раз.
 – Ну что ж, если вы так хотите, мы можем вернуться и посмотреть их вдвоем. – Он понимающе улыбнулся, как если бы знал, что для нее это только предлог вернуться на Виллу, в библиотеку, и убрать маленькое записывающее устройство, спрятанное за решеткой. Она вдруг подумала, что, если бы он знал совершенно точно, что именно она делает во Флоренции, он улыбался бы такой же улыбкой.
 – Вы довольны своим пребыванием здесь, Катарина? – Этот вопрос захватил ее врасплох, она запнулась, не зная, что ответить. А когда ответила, то ее ответ прозвучал неубедительно и лживо.
 – Конечно, довольна. Даже очень. Почему вы спрашиваете?
 – Потому что у вас несчастный вид, – спокойно произнес Алессандро. – Я человек импульсивный – возможно, я увез вас с собой против вашей воли. Может, вы предпочли бы провести этот день в одиночестве?
 – Нет. – Она уже оправилась от смятения и даже смогла улыбнуться. – Одной мне было скучно. Вы и впрямь импульсивный человек, действуете с непривычной для меня стремительностью. Но наша прогулка доставила мне большое удовольствие. В противном случае я бы не поехала с вами.
 – Так я и думал, – сказал он. – Вся моя импульсивность не помешала бы вам при желании сказать твердое «нет». Но у меня такое впечатление, будто вы несчастливы? Верно ли это?
 Она не хотела отвечать, не хотела обсуждать свою жизнь, а тем более говорить о том, какое горе он ей причинил, хотя и не сам лично. Она ненавидела его – и особенно сильно тогда, когда он обращался к ней ласково. Он взял ее за руку. Все ее тело напряглось от этого прикосновения.
 – Вы все еще переживаете смерть брата?
 – Да, – медленно протянула она. – Он очень тяжело болел, и его болезнь была неизлечима. Я никогда не смогу этого забыть. Мы были с ним так близки.
 – Это большая потеря, – сказал он. – Я тоже пережил большую потерю. У меня была младшая сестра. Мы с ней очень дружили, никогда не дрались, никогда не завидовали друг другу, делали все вместе. После войны она заболела менингитом и умерла. Я был просто убит; поэтому я могу хорошо понять ваши чувства. Вероятно, она была единственным человеком, которого я по-настоящему любил. – Он предложил ей сигарету.
 – Вы меня очень удивляете этими словами, – сказала Катарина. – Вы ведь наверняка любите свою мать; у вас был отец – неужели вы его не любили?
 – Мой отец тоже умер после войны. Я был еще очень молод, и он никогда не старался заслужить мою любовь. Зато умел внушать всем нам страх. Даже моя мать боялась его, а уж она-то как никто другой умела избегать всяческих неприятностей. Мой отец был автократом, который в моих глазах заслуживал наказания. И его смерть я принял с облегчением. Моя мать была просто красивой женщиной. Она заходила в детскую, когда я был маленьким ребенком, целовала меня и уходила; красивая посетительница – и только. Хотя она отнюдь не была молода: обоих своих детей она родила уже на пятом десятке, после многих выкидышей. Она жила ради своей красоты, ради своих романов. Любить легенду, принадлежавшую другим мужчинам, было просто невозможно. Нет, я любил только сестру.
 – А я-то думала, что итальянские семьи тесно сплочены. Наша мать обожала нас всех – мы были очень дружны.
 – Маласпига – не типичные итальянцы. Мы все слывем людьми бессердечными Вы сами это поймете, когда прочитаете некоторые письма сегодня. Я сам просмотрел их, подбирая для вас. Ваша бабушка была очень смелой женщиной. Мне кажется, вы унаследовали это качество от нее.
 – Почему вы так думаете? – Она спрятала руку под стол, ибо в душевное напряжении обычно сжимала ее в кулак. Смелая! Почему он употребил именно это слово? Смелая. И неразумная.
 – Это впечатление я вынес из первой же нашей встречи, – заметил он как бы вскользь. – Я наблюдал, как вы вошли в комнату, где сидели все мы: моя мать, Франческа, Джон и я. Мы были для вас чужими людьми и, несмотря на родственные связи, не сделали ничего, чтобы вы чувствовали себя как дома. Вы нервничали, дорогая кузина; у вас дрожала рука; к тому же у вас есть такая привычка: если вы не знаете, чего ждать от других людей, вы смотрите на них долгим внимательным взглядом. Как бы показывая свое безразличие. Очень милая привычка. Совершенно несвойственная трусам. Тогда я и понял, что вы смелая женщина. Не хотите ли еще кофе?
 – Нет, благодарю.
 – Вы в самом деле хотите читать старые письма, а не поехать во Фьезоле? У вас еще много времени, чтобы их прочесть.
 – Не так уж много. Я не могу оставаться здесь неопределенно долгое время. Я разрешила себе месячный отпуск и уже истратила две недели. Я предпочла бы поехать во Фьезоле в другой раз; если, конечно, вы меня отвезете.
 – Когда пожелаете, – сказал он. – А сейчас поехали домой. Было уже совсем темно, когда он отвез ее обратно в гостиницу. Старая герцогиня предложила ей остаться на ужин, но она отказалась. Предложение это было явно продиктовано учтивостью, а не искренним желанием видеть ее у себя подольше. Хотя герцогиня и улыбалась, темные глаза ее были холодны. Поэтому – под предлогом усталости – Катарина и отказалась. В вестибюле гостиницы Алессандро остановился и поцеловал ее руку.
 – Завтра поеду в Замок, чтобы разобрать и оценить большую партию товаров, прежде чем разослать их по магазинам, – сказал он. – В течение двух дней я буду составлять опись наиболее ценных вещей. Когда возвращусь, поужинаете ли вы со мной?
 У нее было желание отказаться. Записывающее устройство лежало у нее в сумке, и она спешила к себе в номер, чтобы прослушать магнитофонную ленту... Итак, прибыла большая партия товаров. Если это та самая партия, которую она ждет, на пленке должно быть о ней упоминание. Поэтому ей не хотелось принимать его предложение, к тому же ее раздражало то, что он держит ее за руку.
 – Так поедете вы со мной? – повторил он.
 – А ваша жена не будет возражать? – непроизвольно вырвалось у нее.
 Его лицо озарила вспышка гнева, тут же погасшая. Гладкое, цвета слоновой кости, оно уже не выражало никаких чувств.
 – Она не будет возражать. Она сама хочет пригласить вас на обед на Виллу. Хочет устроить обед в вашу честь. По-моему, я не предлагаю ничего, что выходило бы за рамки приличий.
 Катарина почувствовала, что краснеет.
 – У меня и в мыслях не было ничего плохого. Я только подумала, что она тоже пожелает принять участие в предлагаемом вами ужине. На ее месте я не захотела бы остаться одна. Вот и все.
 – Американки возражают против всего, что делают их мужья, – мягко произнес он. – Вероятно, поэтому у вас так много разводов. Я приеду в пятницу, в восемь тридцать. Джон обещал позаботиться о вас в мое отсутствие.


* * *

 Пленка крутилась целый час, пока она не услышала нечто важное. Сперва она прослушала разговоры Алессандро с герцогиней, бессвязные и довольно холодные, несколько телефонных разговоров, в которых не было ничего примечательного, и, наконец, разговор самого Алессандро.
 Записывающее устройство запечатлело каждое слово, даже каждый нюанс с поразительной точностью. Такое впечатление, будто он говорит в ее комнате.
 – Алло, это герцог Маласпига. Когда я смогу ожидать прибытия товаров?.. В среду, обычным способом доставки, превосходно... Я сам поеду в Замок и разберу всю партию... Разумеется, нет, это самая важная партия из всех, что мы до сих пор отправляли. Договоритесь с Тейлором о приемке. Хорошо. Всего доброго.
 Она нажала кнопку перемотки.
 Самая важная партия из всех. Та самая, где будет спрятан героин, та самая, которую ожидает Рафаэль. На этот раз в мебели будут сделаны особые тайники для пластиковых пакетов, наполненных чистым героином из лаборатории. Карпентер показывал ей образец. Нечто вроде слабительной горькой соли. Его производят из опиума чрезвычайно простым способом, все необходимое для этого оборудование может быть размещено в задней части маленького автофургона. Такие лаборатории действуют, например, в Неаполе, небольшой размер и подвижность делают их трудноуловимыми. Героин, кстати, мог прибыть и оттуда. Катарина сняла телефонную трубку и назвала номер Рафаэля. Ответил женский голос, холодный и деловой. Рафаэля здесь нет.
 – Но я должна с ним поговорить. Где его найти?
 – Я передам вашу просьбу, – обещала женщина. Она говорила так невыразительно монотонно, что Катарина едва удержалась, чтобы не закричать в трубку:
 – Это очень важно.
 – В случае чрезвычайной необходимости пользуйтесь соответствующим кодовым сигналом, – наставительно сказал голос.
 – Не вижу такой необходимости, – сердито отпарировала Катарина. – Но постарайтесь передать ему мою просьбу как можно быстрее. Дело очень срочное. – И она в сердцах бросила трубку. Уж не эта ли женщина отвечала на последний отчаянный зов Фирелли?
 Она снова прослушала запись, которая обрывалась разговором Алессандро. Посмотрела на часы. Прошло уже полчаса, с тех пор как она позвонила, а Рафаэль так и не объявился. И вдруг она услышала громкий отчетливый голос герцогини Франчески:
 – Сандро. Мама просила меня разыскать тебя. Катарина затаила дыхание. В напряженном ожидании она забыла, что на достаточно длинной ленте могли быть записаны еще и другие разговоры.
 – Я говорил по телефону. Сейчас приду, – послышался голос Алессандро, холодный и нетерпеливый.
 – Я хочу поговорить с тобой.
 – Не сейчас, я занят.
 – Ты всегда занят, когда хочешь избежать какого-нибудь разговора. Ты сегодня обедал с американкой?
 – Ну и что, если обедал?
 – Ты, верно, хочешь сделать ее своей любовницей? При этих словах Катарина вся похолодела.
 – Это не твоя забота. Если ты хочешь затеять со мной ссору, то только попусту теряешь время. И свое и мое. Я не намерен обсуждать с тобой Катарину.
 – Я видела, какими глазами ты смотришь на нее. – Бесплотный голос был полок укоризны и гнева. – У тебя счастливый вид, ты улыбаешься, тебя просто не узнать. Всегда одно и то же, Бог свидетель, я сразу узнаю все признаки...
 – Я уже сказал тебе, Франческа, я не намерен обсуждать ее. – Его резкий голос вибрировал от ярости.
 – Как ты любишь унижать меня! Ты изменяешь мне уже много лет: то с женами друзей, то с какими-то подобранными невесть где потаскухами, а теперь еще эта девица. Что-то новенькое, что-то необычное – я знаю тебя, Сандро, я знаю, что у тебя на уме.
 – Ты ничего обо мне не знаешь. – Сандро говорил с язвительным презрением. – Ничего. И ты не понимаешь, что значит встретить свежую, честную женщину. Красивую. Очень красивую, Франческа. Настоящую женщину. Ты говоришь, что я хочу ее добиться? Да, ты права. Я только не вижу причины для твоих возражений.
 Она всхлипнула.
 – Я знаю, у тебя есть право упрекать меня. Неужели ты никогда не позволишь мне забыть о случившемся? Если я и оступилась, то всего один раз.
 – Я не могу об этом забыть. Поди и приведи в порядок свое лицо: мама очень огорчается, когда мы ссоримся.
 – Сандро! Предупреждаю тебя... – послышался истерический крик, но в тот же миг хлопнула дверь: видимо, Сандро вышел из библиотеки. Лента воспроизвела чуть слышный плач, и на этом запись оборвалась, уже окончательно.
 Некоторое время Катарина никак не могла прийти в себя; все ее лицо пылало. У нее остался очень неприятный осадок от подслушивания этого горького личного разговора. Упоминания о ней самой, ненависть и ревность, ответное презрение – ее просто тошнило от всего этого. И еще она была испугана. До сих пор она успокаивала себя мыслью, что Маласпига питает к ней чисто платонический интерес, хотя его взгляды, его прикосновения к обнаженной руке свидетельствовали совершенно о другом. Она ненавидела его и была испугана этим желанием, желанием, которое тянулось к ней, словно язык огня. И словно язык огня, обжигало. Она вспомнила, как он набросил на нее свою куртку в подземелье, и как она тогда хотела повернуться и убежать. Крупный торговец наркотиками, убийца. И, к своему ужасу, она сознавала, что, несмотря на все, что должно было разделять их непроходимой стеной, она временами откликалась на его внутренний зов, забывала, кто он такой. Знай своих врагов. Так поучал ее Карпентер. Но прежде всего необходимо знать самое себя. Она посмотрела на часы. Почему этот человек из Интерпола все еще не звонит? Тишина, царящая в комнате, угнетала ее, но она не смела выйти на улицу, боясь пропустить телефонный звонок.
 Она убрала диктофон в футляр и заперла его в гардероб. Затем спустилась вниз, в вестибюль, заказала себе кофе, есть ей не хотелось, и стала ждать. На этот раз героин должен быть спрятан в антикварных товарах. Непременно. Она упорно раздумывала об этом, стараясь забыть о подслушанном разговоре Алессандро с Франческой.
 Вошел гостиничный администратор и сделал ей знак.
 – Вас просят к телефону, синьорина.
 Катарина вскочила.
 – Я буду говорить из своей комнаты. Благодарю вас.
 Рафаэль сразу же рассыпался в поздравлениях:
 – Это просто поразительно – вы добились потрясающего успеха, и так быстро. Немедленно передам телекс в Нью-Йорк. Они организуют тщательный осмотр товаров, когда те прибудут. Перевозке, в Штаты займет три-четыре недели.
 – Три-четыре недели?
 – Да, морем, – пояснил Рафаэль. – Какое-то время уйдет на их упаковку. Поэтому перевозка, возможно, займет больше времени. Но не беспокойтесь, ваши таможенники будут наготове.
 – Не спросите ли вы у них, когда я смогу вернуться? – Она не собиралась высказывать эту просьбу и была удивлена, когда просьба непроизвольно сорвалась с ее уст.
 – Вы хотите, чтобы я передал это как официальный запрос?
 Катарина заколебалась. Они там, чего доброго, решат, что она струсила. Карпентер не преминет проехаться по ее адресу: мол, эти женщины – никудышные агенты, никакой внутренней силы и стойкости.
 – Нет, – сказала она. – Просто спросите. Без всякой официальности.
 – Я сообщу вам, – сказал он. – Спокойной ночи.
 Но она и в самом деле была испугана, возможно, Фрэнк Карпентер и прав, напрасно она поехала в Италию. Но ни он, ни она не знали тогда, что ей придется сражаться на два фронта.
 Она неохотно разделась и улеглась. Сон все никак не шел, и когда наконец она забылась, то тяжелым, беспокойным сном.
 Разбудил ее телефонный звонок. Она проснулась, плохо отдохнувшая, с тяжелой больной головой. Это был Рафаэль.
 – Я получил ответ из Нью-Йорка. Приходите к девятичасовой мессе в церковь Санта-Тринита, что около Понте-Веккиа. Я буду в заднем ряду в часовне Сассетти, с правой стороны. Становитесь на колени рядом со мной.
 Хотя и раннее, утро было светлое и теплое. Она выпила кофе и без особого успеха попыталась стряхнуть с себя остатки ночных кошмаров и гложущее беспокойство. Санта-Тринита – чудесная церковь четырнадцатого столетия, украшенная знаменитыми фресками Гирландайо [12] ; расположена она на левой стороне Пьяцца-Санта-Тринита. Было еще слишком рано для туристов, и церковь была почти пуста. Мессу по итальянскому обычаю служили в часовне Сассетти, освещенной лишь алтарными свечами и единственным снопом света, направленным прямо на распятие, почитавшееся чудодейственным. Прославленные фрески были притенены. Катарина стала оглядываться и через несколько мгновений привыкла к полутьме. Рафаэль был там, где и обещал, – стоял на коленях у задней скамьи. Катарина опустилась на колени рядом с ним. Он с улыбкой поглядел на нее.
 – Доброе утро. Говорят, что находиться здесь в это время весьма благотворно для души.
 – Что сказал Нью-Йорк?
 – Поздравляю вас. Сказал, что вы очень хорошо справляетесь с заданием. Они полагают, что эта партия товаров будет использована для перевозки героина. Того же мнения и я. Тут-то мы их и накроем.
 С правой стороны алтаря священник начал читать Евангелие. Его голос гулко гремел в установленных на стенах громкоговорителях.
 Они встали.
 – Что вы собираетесь делать?
 – Подождем, пока товары достигнут Соединенных Штатов. Ваши ребята тайно их обследуют, найдут героин и арестуют этого Тейлора, после того как он подпишет акт о приемке. Они все очень волнуются.
 – Допустим, там ничего не окажется. Как и в прошлый раз.
 – Должно оказаться. Мы получили тайную информацию о том, что в Неаполе произведено большое количество героина и что его готовят к отправке. Это лишь один из возможных путей его пересылки. У меня просто нюх на героин. Я знаю, что его уже прислали в Маласпига.
 – Надеюсь, вы правы, – пробормотала она.
 Священник дочитал Евангелие, громкоговорители с громким треском призвали Господа явить свою милость великую, на что прихожане отозвались словами молитвы. Они сели.
 – Стало быть, у меня нет никаких причин оставаться, – сказала она. – Я сделала все, что могла.
 Он быстро взглянул на нее. Немногочисленные седоватые завитки волос над его ушами слегка колыхнулись.
 – Нью-Йорк хочет, чтобы вы остались. Я упомянул о вашем желании вернуться, но они считают очень важным, чтобы вы провели заключительную часть операции. Они хотят, чтобы вы осмотрели отправляемую мебель. И постарались ее промаркировать для последующей идентификации. Чтобы никто не мог утверждать, будто ее подменили после отправки из Маласпига.
 – Я не могу этого сделать, – шепнула она. – Это невозможно.
 – В таком случае мы не сможем повесить все это на герцога. Вспомните, кто он такой. Это вам не какой-нибудь грязный неапольский или марсельский барыга. Ваш кузен – глава знатного итальянского рода. Здесь с этим все еще считаются. Поэтому нужны веские доказательства, что именно он отправил товары со спрятанным в них героином. А один антикварный сундук или стол может быть очень похож на другой. Я тут кое-что вам принес.
 Это был маркер величиной с небольшой карандаш, только потолще. Он передал ей молитвенник с вложенным в него маркером.
 – Он ставит несмываемые метки, – сказал Рафаэль. – Их можно только соскоблить. Вам только надо поставить незаметную метку, в форме буквы "Т". Им можно метить и мрамор. Но не изделия из бронзы – эти следует просто запомнить.
 – Но если там дюжины предметов, например комплекты стульев, – как я смогу переметить их все?
 – Последняя партия состояла всего из десяти предметов. Нескольких статуй и других произведений искусства. Они были застрахованы на сумму в полмиллиона долларов. Ваш кузен отбирает самое лучшее. Эта партия будет примерно такая же.
 – Я не хочу этого делать, – сказала Катарина.
 – Никто и не принуждает вас, – сказал Рафаэль терпеливым тоном. – Но если вы хотите отомстить за смерть своего брата, это совершенно необходимо. Решайте сами.
 – Агнец Божий, – загремели громкоговорители, – унеси с собой все грехи мира!
 – Смилуйся над нами! – отозвались немногочисленные прихожане.
 – Хорошо, – спокойно сказала Катарина. – Хорошо, я это сделаю.
 После того как она прослушала записанный на пленку разговор, она знала, что Алессандро ди Маласпига не откажет ей в ее просьбе.
 – Я передам вашим ребятам. – Он улыбнулся.
 «Ободрять других – дело нетрудное», – подумала Катарина. Зазвонил колокол, призывающий к причастию; прихожане выходили из проходов между скамьями и шли через неф к алтарю. К ее удивлению, Рафаэль присоединился к этой группе. Ее воспитали католичкой, но по окончании монастырской школы она перестала быть верующей. Ей и в голову не приходило, что такой человек, как Рафаэль, может все еще придерживаться веры.
 Она нагнула голову и закрыла глаза. Это было скорее пожелание, чем молитва, нащупывание верного пути во мраке сомнений. Помоги мне. Рассей мой страх.
 Она подняла глаза и увидела, что Рафаэль возвращается на свое место. Он вновь опустился на колени и закрыл лицо руками.
 Месса подходила к концу. Все встали, чтобы получить благословение священника, и Рафаэль перекрестился.
 – Вам надо поехать туда скорее, – сказал он.
 – Попробую в этот уик-энд. А не то все будет уже упаковано.
 – Вы очень смелы. Но вам надо быть очень осторожной. Маласпига – маленький городок; случись что, вы не сможете рассчитывать на чью-либо помощь.
 – Знаю. Я могу надеяться лишь на того, кого вы только что поминали в своей молитве.
 – Я в самом деле поминал его в своей молитве.
 – Но Фирелли это не помогло. У меня такое неприятное подозрение, будто святые спят беспросыпно.
 Они двинулись к боковой двери. У чаши со святой водой Рафаэль задержался. Он окунул руку в воду и обрызгал ее руку.
 – Если случится что-нибудь непредвиденное, вы можете позвать меня, и я непременно приду к вам на помощь. Обещаю вам. Но делайте это лишь в случае крайней необходимости. Желаю удачи.
 Он задержался, и она пошла вперед. Солнце ударило ей в глаза, как лазерный луч, и она прикрылась от него ладонью. В церкви было холодно, там стоял тот же самый затхлый вековой запах, который исходил от гобеленов на Вилле. Был четверг. Алессандро же обещал вернуться в пятницу и пообедать с ней в ресторане. Тогда-то она и попросит показать ей Замок Маласпига. То самое место, где исчез Фирелли. Она медленно пересекла Пьяцца-Санта-Тринита. В этом многолюдье, в теплом солнечном свете было что-то успокаивающее. Ей понадобилось полчаса, чтобы вернуться в отель, и когда она вернулась, то сразу же увидела Джона Драйвера, который поджидал ее в вестибюле.
 – Привет, – сказал он. – Я решил приехать пораньше. Когда я позвонил, администратор сказал мне, что вы разговариваете по телефону. Я не стал дожидаться, пока вы кончите, и приехал, чтобы показать вам город, а потом, если вы не прочь, мы с вами пообедаем.
 – С удовольствием, – согласилась Катарина. – Это так любезно с вашей стороны.
 – Со стыдом признаюсь, что эта мысль принадлежит Сандро. Он боялся, что вам будет скучно.
 И тут она вспомнила последние слова герцога: «Джон обещал позаботиться о вас в мое отсутствие».
 – Да, – сказала она, внезапно похолодев, – он предупредил меня, что вы за мной заедете.
 Когда они вышли на людную улицу, под яркое солнце, она взяла его под руку.
 – У меня тут машина за углом, – сказал он. – В этом городе очень следят за парковкой – не дай Бог поставить машину в запрещенном месте... Я подумал, что мы могли бы посетить художественные галереи. Вы любите современное искусство?
 – Да, конечно.
 – А я его ненавижу. Но не все в нем плохо, можно кое-чему и поучиться, что я и делаю. Но когда мне это опостылеет, я иду в Браджелло и любуюсь работами Донателло и Микеланджело. Это возвращает мне уверенность в себе. Вот и машина.
 – Вы ведь скульптор? Старая герцогиня говорила мне о вас. И Франческа тоже. Я бы хотела посмотреть ваши скульптуры.
 – Для этого вам придется поехать в Замок Маласпига.
 – Тогда я должна поторопиться. У меня осталось уже не так много времени.
 – Не думаю, чтобы вам понравился Замок. – Джон Драйвер завернул за угол с удивительной скоростью. Герцог был очень темпераментным, бесстрашным водителем; Джон уступал ему в изяществе, но не в скорости. – Это очень мрачное средневековое сооружение... Вероятно, у меня скоро будет выставка в Соединенных Штатах. Тогда вы сможете посмотреть мои работы. – Он припарковал машину на Пьяцца-Санта-Кроче, и они вошли в знаменитую галерею Ланцаротти, где как раз проходила выставка абстрактной скульптуры Джеймса Ферриса, одного из самых ярких представителей авангарда английской скульптуры. Канадец оказался знающим и общительным компаньоном; он не делал ей никаких комплиментов, и она видела, что у него нет никаких личных мотивов, чтобы ее сопровождать. Он держался дружески, но был, очевидно, всецело поглощен осмотром выставки.
 Затем они не спеша пообедали в простой траттории, ничуть не похожей на те роскошные рестораны, которые предпочитал героцог. Еда была простая, но отменного качества, они пили терпкое кьянти, которое Катарина предпочитала более изысканным итальянским винам.
 Джон Драйвер расспрашивал ее, и она рассказала ему легенду, заготовленную для Маласпига. Она кратко упомянула о смерти своего брата, сказав, что он умер от рака. Он поглядел на нее с сочувствием.
 – Это ужасно. Моя мать тоже умерла от рака. Представляю себе, какие адские муки вы перенесли... Чем вы собираетесь заняться по возвращении домой? – Вопрос был неожиданный, и она не знала, что ответить. До сих пор она не задумывалась о будущем. Позади осталась ночь, проведенная с человеком, в чьи объятия ее толкнуло одиночество и испуг. Эта ночь много для нее значила, но, находясь с Алессандро, она начинала ее забывать. Фрэнк Карпентер был силен и нежен. Несколько часов она чувствовала себя такой защищенной. Этим воспоминанием стоило дорожить: только Фрэнк Карпентер мог заполнить вакуум, образовавшийся после смерти брата.
 – Не знаю, – сказала она. – Я подыщу себе работу, попробую обосноваться где-нибудь. Но у меня нет никаких планов. А каковы ваши планы? Вы собираетесь остаться здесь на неопределенное время?
 Он пожал плечами.
 – Алессандро хочет, чтобы я остался. И это большое искушение. Я приехал сюда без денег. Кое-как перебивался случайными заработками, а три месяца, помнится, просто голодал. Потом кто-то мне сказал, что на Вилле требуется реставрировать кое-какие скульптуры. Я приехал сюда, встретился с Алессандро, он попросил меня показать свои работы – и вот, пожалуйста, – стал моим патроном. Я проработал в школе еще один год, потом они настояли, чтобы я поселился здесь и готовил свои работы для показа на выставках. С тех пор я стал проводить большую часть своего времени в Замке.
 – Не кажется ли вам, что это немного старомодно – иметь патрона? – спросила Катарина.
 – Да, конечно, – улыбнулся он. – Но вы должны учесть, что Алессандро не современный человек. Он принц эпохи Возрождения, родившийся не в том столетии. Так он думает, и так он поступает. Он верит в мою работу и будет поддерживать меня до тех пор, пока я сам не откажусь от его поддержки. Его предки – мне следовало "сказать, ваши предки – делали то же самое.
 – Вы очень точно его описали, – медленно сказала Катарина. – Он водил меня в подземелье, чтобы показать герцога Альфредо. Сходство просто сверхъестественное.
 – Вскоре после того, как мы встретились, он показал его и мне, – сказал Джон Драйвер. – Я сделал несколько слепков с его лица. Оно необыкновенно красиво. Но ведь и Алессандро – человек очень красивый, не правда ли?
 – Пожалуй, – согласилась она.
 – И вам он очень нравится?
 Она подняла глаза и с изумлением заметила, что он пристально за ней наблюдает. Его серые глаза были затуманены беспокойством.
 – Очень. Он был так добр ко мне.
 – Вы не обидитесь, если я дам вам один совет?
 – Смотря какой совет. Но не думаю, чтобы я обиделась. Продолжайте.
 – Не влюбитесь в него, – сказал Драйвер. – Если он добивается вас, а я полагаю, что это так, не позволяйте себя одурачить. Алессандро любит женщин, но они для него ничего не значат. Вы испытаете только боль и разочарование.
 – Вы можете за меня не беспокоиться, – спокойно сказала она. – Во-первых, я не принимаю ухаживаний женатых мужчин. Во-вторых, Алессандро не мой тип. Я не принимаю его всерьез. И я хорошо знаю мужчин.
 – Не сомневаюсь, – сказал он. – Но, может, вы его недооцениваете? Он обычно добивается всего, чего хочет.
 – Меня он, во всяком случае, не добьется.
 – О'кей. – Драйвер улыбнулся; он был необыкновенно мил и до трогательности застенчив. – И мы все еще друзья?
 – Конечно. Я вам только благодарна, что вы предупредили меня.
 – Я думал также о Франческе, – признался он. – Хотя я и обязан Алессандро очень многим, иногда я просто не могу простить ему то, как он с ней обращается.
 – Она выглядит несчастной, – сказала Катарина.
 – Она и в самом деле несчастна, – просто сказал Джон. – И уже многие годы. У нее нет детей, а вы знаете, что это значит для итальянской семьи. А Сандро последний в роду. Он никогда не простит ей бездетность. Да и она сама себя не прощает. А о разводе не может быть и речи. Как бы там ни было... – Драйвер выдавил из себя улыбку, он все еще чувствовал себя неловко, как будто не был уверен, что она не обиделась. – Люди должны жить своей собственной жизнью. Но меня огорчает, когда они так запутывают свои отношения. Тем более что они столько для меня сделали. Я хотел бы им помочь, но не могу.
 – Франческа говорит, что вы гений. – Катарина увидела, как его лицо внезапно изменилось.
 – Зря она это говорит, – сказал он. – Это неправда. Да, у меня есть талант, но у меня нет бессмертного дара. Когда-то я думал, что у меня он есть; я мечтал создать что-то столь же прекрасное, как то, что я вижу здесь, во Флоренции. И я могу создавать прекрасное. Поверьте, я не хвастаюсь. Но я не достигаю своей цели: всегда чего-то недостает. Поэтому мне и нужен Алессандро. Он внушает мне уверенность в своих силах, рассеивает уныние. Он просто удивительный человек в этом отношении. Франческа симпатизирует мне, она благодарна мне за доброе к ней отношение. Поэтому и называет меня гением. – Взглянув на Катарину, он ухмыльнулся. – А у меня даже нет артистического темперамента.
 – Я хотела бы посмотреть ваши работы, – заметила она, и это не было простым знаком вежливости. В Драйвере было что-то человечное, успокаивающее. Чувствовалось, что на него можно положиться. Невинная овца, которую приютил волк. Что бы он сказал, любопытно, о своем патроне, если бы знал, чем тот занимается. Они долго пили кофе, затем он заказал себе что-то крепкое, от чего она отказалась. После предыдущей ночи она сильно пала духом; теперь она чувствовала себя сильнее, вновь обрела решимость. Она перегнулась к нему и попросила: – Расскажите мне о Замке Маласпига.


* * *

 – Есть важная новость, – сказал Бен Харпер. – Когда эта партия товаров прибудет сюда, мы их накроем. Она сделала именно то, чего я от нее ожидал.
 – Тогда почему бы не вернуть ее домой? – спросил Фрэнк Карпентер. – Работа окончена, и она все еще жива. Ее надо немедленно отозвать.
 Харпер поглядел на него, сплетя пальцы рук. Он подозревал, что Карпентер неравнодушен к Катарине Декстер, с того самого времени, как взялся за ее обучение. Его отношение к ней отнюдь не было таким безразличным, как он пытался изобразить. Декстер была для него не просто агентом. Будь на ее месте Фирелли, никому бы и в голову не пришло отозвать его в такой критический момент.
 – Фрэнк, – медленно произнес он, – она должна остаться. Промаркировать все товары для их последующей идентификации. Только тогда она сможет дать показания. В противном случае как мы сможем доказать, что их не подменили во время перевозки или не добавили новые, содержащие наркотики? Чтобы сокрушить всю их организацию, мы должны иметь неоспоримые доказательства. Подумать только, сколько героина можно уместить в каком-нибудь старинном комоде! Господи Иисусе, я надеюсь, что это будет самый большой наш улов. Я не могу сейчас вернуть девушку домой. Я хочу, чтобы она все промаркировала. Только тогда я смогу ее отозвать.
 – О'кей, – сказал Фрэнк, – о'кей. Я не могу спорить против этих аргументов, но могу сказать, что эта новая затея мне совершенно не нравится. Ты подвергаешь ее дополнительному риску. Я думаю, что она уже сделала достаточно.
 – Никто другой не сможет выполнить этого задания, не навлекая на себя их подозрения, – настаивал Харпер. – Она успешно внедрилась в их семью, принята как своя. Никто ничего не подозревает и не заподозрит. Она благополучно выкарабкается. Как продвигается твое расследование?
 – Завтра я вылетаю в Беверли-Хиллз, – сказал Фрэнк. – Я хочу проверить Эдди Тейлора и его связи и уточнить кое-какие сведения о Джоне Джулиусе.
 – Что есть в наших досье?
 – Обычный материал. Богатая женщина из высшего света выходит замуж за кинозвезду, в таком духе. Фотографии свадьбы, фотографии, снятые на яхтах и в ночных клубах, фотографии благотворительного базара, где она выступает в роли хозяйки. Буквально никакой зацепки. Кроме небольшого, ничем не подкрепленного материала.
 – И что же это?
 – Колонка Харриет Харрисон, где имеется одно любопытное место. Я принес с собой фотокопию. Подумал, что ты захочешь ее прочитать.
 Харпер взял у него листок бумаги. В верхнем правом углу, в ореоле звезд, был помещен смазанный портрет одной из самых язвительных, наводящих на всех страх фельетонисток Голливуда. Отрывок, упоминающий Элайз Бохун Джулиус, был обведен красным карандашом.


* * *

 Не все уж так благополучно в любовном гнездышке Джона Джулиуса на Холме Медового Месяца. Принимая герцога и его супругу, красивый киноидол и его великосветская жена не столь нежно целовали друг друга клювиками и ворковали, как прежде, и даже, как нашептывают некоторые маленькие птички, сердито поклевывали друг друга. Хотите знать причину? Прочитайте следующую колонку маленькой Харриет – и вы узнаете, не забралась ли в гнездо этих двух птиц некая кукушка.


* * *

 Харпер вернул фотокопию Фрэнку.
 – Там был какой-то скандал?
 – В том-то и дело, что нет. Она так и не рассказала о случившемся. Если посмотреть на дату и прочесть строку о чете Маласпига, то можно сделать вывод, что эта колонка была написана как раз во время их пребывания в Голливуде.
 Позднее была заметка, упоминающая о большом приеме, данном в их честь; эта заметка полна обычных грязных инсинуаций, но только о гостях: какой директор делит ложе с какой звездой. Ни слова против Джона Джулиуса и его жены. Если она и собиралась что-то о них написать, то передумала.
 – Эта женщина никогда не воздерживалась, если могла написать какую-нибудь пакость. Если она ничего не напечатала, то это значит, что дело было недостаточно грязное. Так что, в сущности, здесь нет никакой зацепки.
 – А я в этом не уверен, – медленно произнес Карпентер. – Когда такой стервятник, как Харрисон, выпускает что-нибудь из своего клюва, это неспроста. Пока я буду заниматься Эдди Тейлором, постараюсь ее повидать. Может, она объяснит, что случилось.
 – Она давно уже не пишет, – сказал Харпер. – Не знаю, где она сейчас и что с ней.
 – Она находится в санатории. Завтра в четыре часа у меня с ней свидание. Если раскопаю что-нибудь важное, сразу же сообщу.
 – Натан ничего не смог выяснить. Говорит, что зашел в тупик. Послушать его, так Эдди Тейлор вроде бы ни в чем не виноват. Во всяком случае, на него нет никакого компромата.
 – Знаю. Но это плохо вяжется с донесением Кейт. Маласпига упомянул Тейлора, сказал, что именно ему направляется вся партия товаров. Если Джим ничего не может раскопать в Нью-Йорке, может, мне повезет больше в Голливуде.
 На следующее утро он снова вылетел в Калифорнию и провел первую часть дня, проверяя антикварный магазин Эдди Тейлора. Там торговали испанскими коврами и железным литьем. Его владелицей была маленькая, артистического вида женщина со старым лицом, окаймленным длинными волосами, увешанная целыми ярдами цветных бус, в индийской одежде.
 Магазин также продавал менее модный английский и французский антиквариат девятнадцатого столетия; дела до нее шли неблестяще, и прежний владелец, которого она помнила по имени, продал магазин ей. Она говорила откровенно и подробно, отвязаться от нее было не так-то легко. Кроме ее экзотического внешнего вида, не было никаких оснований предполагать, что она торгует наркотиками. Фрэнк подозревал, что она намеренно наряжается под хиппи, но женщина она была деловая, проницательная и опытная. Он еще должен был проверить ее по своим каналам, но можно было предположить, что проверка не даст никаких результатов.
 Взяв такси, он поехал в санаторий «Бель-Эр», расположенный на холмах над Голливудом, в двенадцати минутах езды от его окраины.
 Это был довольно красивый, колониального типа особняк с оштукатуренным фасадом и колоннами, среди прекрасно ухоженного сада, где сидели больные, некоторые из них с медсестрами. Он подошел к справочному бюро и спросил мисс Харрисон. Хорошенькая живая сестра направила его на первый этаж.
 – Восемнадцатая комната, сэр. Она вас ожидает. Когда Карпентер вошел в ее комнату, то через большое, до самого пола окно он увидел великолепную панораму парка и лишь затем заметил сидящую в кресле женщину, с цветным пледом на коленях.
 – Мисс Харрисон? Я Фрэнк Карпентер. – Он пожал ей руку и предъявил свое служебное удостоверение.
 Она скользнула по нему взглядом и тотчас же вернула.
 – Присаживайтесь, мистер Карпентер. Пододвиньте стул поближе.
 Она отнюдь не была так стара, как он себе представлял; в свое время она была, должно быть, даже прехорошенькой. Ее все еще белокурые волосы были красиво причесаны; глаза, видимо составляющие предмет особой ее гордости, все еще ярко голубели. Маленькое личико носило на себе отпечаток боли и душевной горечи. Когда она улыбалась, ее губы слегка изгибались с одной стороны.
 – Я позвоню, чтобы принесли чаю, – сказала она. – Я уже заказывала его, но они здесь такие нерасторопные и забывчивые, что приходится им обо всем напоминать. – Кругом царил образцовый порядок, и Карпентер чувствовал, что это обвинение ни на чем не основано, но он хорошо видел, что послужило его причиной. Левая рука у мисс Харрисон была парализована, она лежала у нее на коленях вся белая, с растопыренными пальцами, кверху ладонью.
 В дверях появилась сиделка.
 – Вы звонили, мисс Харрисон?
 – Принесите, пожалуйста, чаю на двоих. И немного кокосового печенья. – Она повернулась к Карпентеру. – Чем я могу вам помочь, мистер Карпентер? Уже очень давно никто меня не посещал. Люди инстинктивно чураются инвалидов.
 – Спасибо, что согласились меня принять, – поблагодарил он. – И обещаю не утомлять вас.
 – Ну нет, так быстро вы от меня не отделаетесь, – рассмеялась она. – Я просто подыхаю здесь от тоски. Если в я могла ходить, через десять секунд я бы удрала отсюда, но, увы, у меня был удар, и с тех пор я лишилась всякой подвижности. Вот уже четыре года, как я заперта в этой клетке. Потихоньку, дюйм за дюймом, сдаю свои позиции. Когда придет ваше время, мистер Карпентер, постарайтесь уйти, громко хлопнув дверью. Уходить вот так, мало-помалу, не очень-то приятно.
 – Да, конечно, – согласился он. – Но я удивлен, что никто вас не посещает. Вы, должно быть, скучаете в одиночестве.
 Она вновь улыбнулась своими болезненно искривленными губами.
 – Уж не думаете ли вы, что хоть один человек из всей киноколонии поднимется сюда, чтобы пожать мне руку? Они все так тряслись передо мной, что, когда случился удар, кинулись заказывать надгробные венки. Я нагоняла на них адский страх, мистер Карпентер. Они могли разыгрывать великих звезд перед кем угодно, только не передо мной. Передо мной пасовали даже Луэлла, Хедда или Шейла Грэхэм. Никто не смел безнаказанно меня оскорбить, и никто ничего от меня не скрывал. Поэтому-то вы и здесь, не так ли? Вам нужна информация.
 – Да. Вы не будете возражать, если я закурю?
 – Пожалуйста. И зажгите одну для меня. Вы хорошо знаете Голливуд?
 – Совершенно не знаю. Я приезжал сюда на прошлой неделе, чтобы поговорить с Джоном Джулиусом.
 – Боже ты мой! – рассмеялась она, в ее голосе слышалось дребезжащее стаккато. – Как он там? Все еще разыгрывает английского джентльмена? Его отец служил продавцом в скобяной лавке. Я опубликовала эту биографическую деталь, и он так и не возразил ни словом. Но тогда еще он не был крупной звездой.
 Карпентер вынул фотокопию.
 – Вы так и не раскрыли то, на что намекаете. И ни о ком из них вы не написали ничего недружелюбного. Вы не щадили никого, кроме Джулиуса и его жены. Почему, мисс Харрисон?
 Она затянулась сигаретой, глядя на него своими красивыми, полными язвительной горечи глазами. Глаза были аккуратно подведены и подкрашены.
 – Кем вы интересуетесь – мной или ими?
 – Ими. И их друзьями. Герцогом и герцогиней Маласпига. Эти итальянцы гостили у Джулиуса семь лет назад. В их честь был устроен большой прием. Вы написали об этом в своей колонке. Помните их?
 Она протянула здоровую руку и отдала ему окурок.
 – Погасите, пожалуйста. Они никогда не ставят эту проклятую пепельницу так, чтобы я могла до нее дотянуться. Конечно, я помню их. У них был как раз медовый месяц. Господи Иисусе, и потешная же вышла с ними история.
 – Расскажите мне ее.
 – Зачем? Они занимаются торговлей наркотиками?
 – Так мы полагаем, – спокойно ответил он. – Мы полагаем, что существует большая контрабандистская организация и семья Маласпига с ней связана. Пожалуйста, помогите нам, мисс Харрисон. Расскажите о них все, что вы помните.
 Она ответила не сразу. Подняла за кисть парализованную руку и положила ее повыше, на колени, а затем посмотрела на Карпентера, видимо решая, удовлетворить ли его просьбу.
 – Семь лет я не раскрывала рта, – сказала она. – Это единственный случай в моей жизни, когда я сознательно замолчала имевшиеся у меня сведения. И до сих пор это переживаю. Год за годом я писала о Джоне Джулиусе и его жене Элайз милые, приятные вещи: о том, сколько они пожертвовали в благотворительный фонд, о том, как она открыла какую-то вшивую цветочную выставку. И все это время я сидела на динамите.
 – Расскажите мне об этом.
 В комнате воцарилась напряженная тишина; долгое общение с миром кино научило мисс Харрисон создавать театральные эффекты. Она собиралась сыграть сильную сцену.
 – Еще сигарету, – попросила она.
 Он протянул.
 Она выпустила дымок.
 – Итак, вы хотите знать об Элайз Джулиус и Маласпига? О'кей, мистер Карпентер. Я вам расскажу.


* * *

 Апартаменты Эдди Тейлора помещались над его магазином на Парк-авеню; они были прекрасно отделаны и обставлены французской и испанской мебелью семнадцатого столетия. На одной стене, высвеченные ярким бра, висели великолепные фламандские гобелены. Тейлор был вторым сыном в состоятельной семье, которая жила в Кливленде, Огайо, и получил искусствоведческое образование, что вызвало общее изумление и особенно поразило его отца, считавшего это занятием для женщин. По окончании университета Тейлор переехал в Нью-Йорк, где поступил на работу в декораторскую фирму; здесь он научился хорошо разбираться в антиквариате и предметах искусства. Отделка апартаментов богатых дам не очень-то интересовала его, но он любил антиквариат и через два года перешел работать в антикварный магазин, оттуда во второй, а затем и в третий, каждый раз со значительным повышением. Он не был женат, как не был и гомосексуалистом. Наконец настал его звездный час, он набрал достаточно денег, чтобы открыть свое собственное дело. Это сильно расширило его возможности, и не только в области торговли антиквариатом.
 Он сидел перед Джимом Натаном, держа в руке стакан с виски. Его рука заметно дрожала.
 – Действуя так, ты ничего не добьешься, – сказал он Натану. – Ты утверждаешь, будто отвел от меня расследование, но я в этом отнюдь не уверен. И что с этим агентом, которого они хотят внедрить в нашу организацию? Чем ты, черт побери, занят?
 Натан был бледен, это означало, что он в гневе.
 – Я делаю все, что могу, – огрызнулся он. – Я освободил твой магазин от всех подозрений, его больше не будут обследовать. И я уже говорил тебе, что узнаю имя агента, – это требует времени.
 – Времени-то у нас как раз и нет. Вот-вот мне должны направить очередную партию товаров, но пока я нахожусь под наблюдением полиции, я не могу их принять. Ты должен сообщить мне все сведения об этом агенте; если они сумеют внедриться в нашу организацию, у нас будет полный провал. Я сказал своим, что мы можем положиться на тебя, обещал Свенсону, что до его отлета мы выясним все подробности. И какие же ты сообщил сведения? Да никаких.
 – Я выясню все, что надо. Клянусь Богом, выясню все, что надо. Только не дави на меня.
 – А мы и не будем давить на тебя. – Тейлор отхлебнул виски и посмотрел на Натана. Его круглое лицо выражало тупую жестокость. – В случае чего я пошлю кое-кого к твоей жене.
 Натан повернулся, крепко сжав кулаки.
 – Ты опять угрожаешь мне, чертов ублюдок. Берегись, я тебя задушу!
 – Ты хорошо знаешь, что не сможешь ее защитить, – усмехнулся Тейлор. Эта сцена между ними разыгрывалась уже не впервые, и Натан каждый раз угрожал задушить его. Теперь он уже не боялся Тейлора. – Если ты будешь играть в нашей команде, мы ее пощадим. Такой у нас уговор. Я хочу знать имя агента, которого посылают в Италию. И я хочу знать его к концу недели, чтобы Свенсон мог их предупредить.
 – Я навел вас на Фирелли, – сказал Натан. – Я непременно узнаю и кто этот агент; но не угрожай разделаться с Мари, слышишь? Даже не смей заикаться об этом.
 – Хорошо, – спокойно произнес Тейлор. – Выпей шотландского.
 – Катись к черту! – с горечью выругался Натан. В последние два года он часто испытывал искушение убить Тейлора. Но это не спасло бы Мари, эти подонки все равно посадили бы ее на иглу, насильно, и тогда весь кошмар начался бы снова. Даже если бы он спрятал ее где-нибудь далеко и выдал всю их организацию Бюро, рано или поздно они добрались бы до нее. У тех, кто торгует наркотиками, отличная память. Такие люди, как Тейлор, могут мстить и из федеральной тюрьмы, руки у них длинные. У него нет другого выхода, кроме как работать на них; это он понял уже давно. И, угрожая, он понимал бессмысленность своей угрозы. И с каждым разом все отчетливее сознавал, что сломлен.
 – Я выясню имя, – пообещал он. – Но пока вам придется затаиться. Я сказал им, что проверил ваше заведение, все чисто, но этим делом занимается парень по имени Карпентер, а ему так легко лапшу на уши не повесишь. Если бы они не прикончили Фирелли, вы не оказались бы сейчас в таком завале. Я предупреждал вас, чтобы вы его не трогали. Я мог бы отвлечь его внимание.
 – Он подобрался слишком близко, – сказал Тейлор. – Но теперь он уже не причинит нам никакого вреда.
 – Не причинит, – согласился Натан, – но его босс никогда не простит вам то, что вы убрали одного из его лучших работников. Бен Харпер никогда не успокаивается, пока не доводит дела до конца. Вам надо было бы предупредить того парня в Италии.
 – Выясни мне имя этого подпольного агента, – сказал Тейлор. – К следующей пятнице. Свенсон вылетает в субботу утром. Позвони мне и назови его имя. – И, допив виски, добавил: – Или же...
 Натан обозвал его грязным словом и вышел. Тейлор взглянул на часы. У него было назначено свидание со шведом, и он уже опаздывал. Он договорился, чтобы ему прислали пару девиц на вечер, они должны были все вместе поужинать, а затем приехать к нему на квартиру, для заключительной части. И откуда у этого шведа столько жизненных сил? Мало того, что он забавляется сам, так он еще требует, чтобы его хозяин наблюдал за его подвигами. А ведь Свенсон хорошо знает, что он, Тейлор, не занимается такими вещами, и все же настаивает на его присутствии, так ему, видите ли, веселее. Вздохнув, он подумал, есть ли у него время выпить еще порцию шотландского, и решил, что есть. Итак, Натан получил конкретный жесткий срок: четыре дня. Прикрытые стеклами очков глаза Тейлора сузились в две щелочки, полные гнева и тревоги. Фирелли едва не погубил их. Теперь на его место внедряется другой агент. Натан говорит, что Бен Харпер ни за что не отступится. Он вытер потный лоб, в животе у него засвербило. Ко всему у него не было ни малейшего желания принимать участие в задуманном сексуальном действе, даже в роли зрителя... Его мысли вернулись к Натану. Пусть только этот сексот посмеет подвести его, пусть только нарушит обещание!.. Неподкупность Бена Харпера и его людей вызывала у него особенное ожесточение против единственной оказавшейся в его руках жертвы... Они вгонят его жене такую дозу героина, что она просто обалдеет...
 Он спустился вниз, вывел машину из гаража и поехал на встречу со Свенсоном. Две шлюхи были уже в его гостинице.




 Глава 4


 Ужинали на Вилле в девять часов. В отсутствие сына герцогиня сидела во главе длинного мраморного стола, по одну ее руку – Джон, по другую – невестка. Трапезная представляла собой длинную низкую комнату, отделанную плитами розового мрамора и освещенную великолепной венецианской люстрой; мебель здесь была отделана в стиле восемнадцатого века, в бледно-желтое, золотистое лаковое покрытие кое-где были вкраплены пятнышки зеленого и синего цвета. Здесь всегда было прохладно, ибо трапезная предназначалась для жарких летних месяцев; зимой же пользовались небольшой столовой по ту сторону зала. Старая герцогиня ела очень мало и пила разбавленное вино. Всю свою жизнь она следила за весом, привыкла к воздержанности, и Джон Тейлор с улыбкой в душе следил, как она разбавляет превосходное бордо. Он подозревал, что она не очень любит вино, ибо, как и многие старухи, она была сластеной и с жадностью выпила перед ужином три порции приготовленного им «Старомодного». Щеки у нее раскраснелись, красивые глаза ярко блестели, она смотрела на него и Франческу и улыбалась.
 – Когда нет Алессандро, всегда кажется, будто чего-то недостает.
 Франческа ничего не ответила. Драйвер пристально наблюдал за старой дамой. Когда она пила, то обычно становилась язвительной. До ужина она была очень любезна со своей невесткой, и он надеялся, что настроение ее не изменится.
 – Он скоро вернется, – сказал он.
 – Не знаю, зачем он вообще посещает это ужасное место, – выпалила вдруг герцогиня. – Бедный Альфредо даже не замечает его присутствия или отсутствия. Там мрачно и холодно. Я всегда ненавидела его, но его отец проводил там летние месяцы, и Сандро унаследовал у него эту привычку. Он говорит, что Альфредо скучает в одиночестве. Хорошо бы он позволил нам остаться во Флоренции.
 – Становится слишком жарко, – сказала Франческа.
 Герцогиня смерила ее взглядом.
 – Я не чувствую никакой жары. Старые люди страдают лишь от холода. Замок – большая гробница. В этом году я туда не поеду, – с вызовом заметила она. Каждый год, через регулярные промежутки времени, она повторяла свой отказ, но никто не обращал на него никакого внимания. Когда Алессандро говорил, что пора покинуть город, вся семья уезжала вместе с ним.
 Герцогиня подняла свою хорошенькую ручку, украшенную огромным кольцом с бирюзой и брильянтами, и слегка похлопала себя по губам, чтобы скрыть зевок.
 – Я что-то устала сегодня. – Она ласково улыбнулась Джону Драйверу. – Слишком много твоих чудесных коктейлей, caro. Я думаю, мы обойдемся без фруктового десерта. – Она позвонила колокольчиком, встала и протянула руку Джону. Были времена, когда при виде этого жеста мужчины бросались к ней чуть ли не бегом. – Пожалуйста, проводи меня наверх, caro.
 Он взял ее одной рукой за руку, другой – за талию. Обернувшись, он сделал глазами знак Франческе, чтобы та его подождала. И повел герцогиню вверх по лестнице.
 Через некоторое время он вошел в библиотеку. Туда уже принесли кофе, и его дожидалась Франческа ди Маласпига. Она подняла голову и улыбнулась. Он подошел к ней, и их руки протянулись навстречу друг другу. Оба молчали. Он встал на колени возле кресла и крепко ее обнял; ее голова упала к нему на плечо, и они поцеловались.
 – Хочешь выпить чашечку кофе, – шепнула она, – прежде чем мы поднимемся наверх?
 – Не откажусь.
 – Почему ты так долго пробыл у нее? Что вы там делали?
 – Разговаривали. Она не позволила Гиа раздеть ее, прежде чем не выговорилась. Она была под хмельком, дорогая. Извини, что заставил тебя ждать.
 – Вся моя жизнь – сплошное ожидание, – спокойно произнесла она. – Я всегда жду, пока она ляжет спать и пока Сандро уйдет из дома.
 – Я так тебя люблю, – сказал Джон Драйвер. – И мне тоже приходится ждать.
 – Я знаю, – сказала она, – я знаю. Где пропадает сегодня наша кузина? – Она улыбалась, но ее угольно-черные глаза пристально наблюдали за его лицом. – Уж не влюбился ли ты в нее?
 – Нет, – нежно проговорил Джон. – Ты должна бы знать, что для меня существует лишь одна женщина. Я посетил с ней галерею, мы убили утро на осмотр этой Феррисовой дребедени, а затем я угостил ее обедом.
 – О чем же вы разговаривали?
 – О Сандро. Я посоветовал ей быть осторожнее. И не принимать его слишком всерьез.
 – Она не послушается твоего совета. Никто не слушается. Еще ни одна женщина не сказала ему «нет». Он наклонился вперед и поцеловал ее.
 – Я знаю одну.
 – Я ненавижу его, – шепнула Франческа. – Ненавижу его гак же сильно, как люблю тебя. Я ненавижу их всех.
 – Тссс, любимая. Это не имеет значения. Никто не имеет значения, кроме тебя и меня.
 – Чего мы ждем? Почему не можем уехать? Его нет, мы могли бы отправиться хоть сегодня вечером.
 – Немного терпения. Ты знаешь, как я тебя люблю. Как только настанет нужный момент, мы уедем. Впереди у нас вся жизнь.
 – Я просто бешусь, когда думаю, что вот-вот наступит лето. При одной мысли, что я вынуждена буду поехать в Замок, где я столько лет была несчастна, меня всю трясет. Да еще этот безумный старый дядя, который блуждает по всему Замку. Его давно следовало бы запереть в доме для умалишенных.
 – Он человек совершенно безобидный. Когда ты думаешь о Замке, не забывай, что там-то мы и встретились впервые. Может, это смягчит твою ненависть.
 – Тебе легче, – с горечью обронила она. – У тебя есть твоя работа. Сандро любит тебя, моя свекровь обожает, это старое чучело бродит за гобой по пятам, словно пес, – и все они ненавидят меня. А тут еще появилась эта девица.
 – Не обращай на нее внимания, – ласково сказал Драйвер. – И не ревнуй его. Ведь у тебя есть я. Тебе должно быть все равно, что у него там с другими. – Он поцеловал ее в шею; на миг глаза ее закрылись от удовольствия, но в тот же миг в них отразилась боль от каких-то мысленных видений.
 – Я все равно ревную, – прошептала она. – Я не могу забыть, как он обращался со мной, как унижал и оскорблял меня, и одна мысль о том, что он занимается любовью с другими женщинами, весело с ними развлекается, приводит меня в бешенство. Я готова убить его. – Она извернулась в его руках и положила ладони ему на щеки. – Попробуй меня понять. Это не влияет на мою любовь к тебе, Джон. Какая эта была пытка – наблюдать, как он выставляет напоказ своих любовниц. Но эта кузина опаснее всех. Она совсем другая.
 – То же самое говорит и мама, – кивнул Драйвер. – Она тоже тревожится.
 – Но не из-за меня, – перебила Франческа. – Меня она презирает, ей наплевать на мои чувства. Она знает только, что у меня нет ребенка, я не исполнила свой священный долг перед семьей Маласпига. Если она и тревожится, то только за себя. И она ревнует. Всю свою жизнь она была центром притяжения для всех окружающих, не исключая и Сандро. И она хочет, чтобы ее всегда окружали мужчины: ее сын, ты, кто угодно, лишь бы был в брюках. Меня тошнит от ее тщеславия. Она недолюбливает кузину потому, что боится, что Сандро будет уделять той больше внимания, чем ей самой.
 – Она думает, что он в нее влюблен, – сказал Драйвер. – И возможно, она права.
 Франческа отодвинулась от него.
 – Влюблен в нее? – Откинув голову, Франческа сердито захохотала. – Но ведь он и понятия не имеет о том, что такое любовь. Для этого он слишком холоден, жесток и эгоистичен. – Она отвернулась, пытаясь скрыть слезы.
 Драйвер обвил ее руками и стал ласково утешать.
 – Не плачь, дорогая... Я-то надеялся, что моя любовь наградит тебя за все пережитые муки. Когда ты так страдаешь, у меня появляется чувство, что я не оправдал твоих ожиданий. Но ведь мы-то – ты и я – знаем, что такое любовь, а это и есть самое важное. – Он повернул ее к себе, и она тотчас прильнула к нему.
 – Прости меня. Прости меня. Конечно же, ты оправдал мои ожидания, я обязана тебе всем. – Она страстно поцеловала его. – Ты моя жизнь.
 – Тогда пошли наверх, – сказал он. – Не будем тратить время на разговоры о нем.
 В своей спальне на втором этаже, такая крошечная на огромной флорентийской кровати, едва заметная под одеялом, старая герцогиня ди Маласпига подняла голову и прислушалась. К этому времени она уже совсем протрезвела и даже успела подремать. Ее слух уловил легкий стук – это закрылась дверь в комнату невестки.
 Вот уже много лет, как они с Сандро спали в разных комнатах. Это не нравилось герцогине. Муж и жена должны делить одну комнату, одну кровать; это помогает соблюсти приличия, столь важный аспект итальянской жизни. Мир должен видеть лишь пристойный внешний фасад: надо прежде всего хранить собственное достоинство и доброе имя всей семьи. Знатные леди должны всегда улыбаться публике, как бы горько ни рыдали они в одиночестве. Но прежние критерии понизились: люди обсуждают свои проблемы и выставляют напоказ свой позор самым омерзительным образом, понять такое просто невозможно. Герцогиня сложила руки на груди и закрыла глаза. Ее окно было слегка приоткрыто; в оставленную щель проникала тонкая струя прохладного воздуха. Она отчетливо слышала тихий шепот Джона Драйвера и знала, что он находится в комнате ее невестки. Но ее глаза уже слипались. Стало быть, они все-таки вместе, подумала она. Но Сандро ни о чем не подозревает, а это самое важное. Что бы ни вытворяли сами Маласпига, ходить в рогоносцах они не любят. Ее муж изменял ей на каждом шагу. Но, хотя у него были веские основания подозревать ее, она никогда не нарушала правил хорошего тона и не допускала публичных скандалов. Прямых доказательств у него не было, а кодекс чести не требовал слишком дотошного расследования. Она надеялась, что ее невестка и канадец проявят такой же здравый смысл. Через несколько секунд она уже крепко спала.
 В эту ночь любовь доставила полное удовлетворение тайным влюбленным, и, засыпая, они с нежностью думали друг о друге. Когда Драйвер встал и начал одеваться, Франческа лежала с закрытыми глазами, притворяясь, будто спит. После его ухода она потянулась, провела руками вдоль тела.
 Невзирая ни на что, в этот предутренний час она думала о муже. Его мать считает, что он влюблен. Эта мысль обожгла ее, как удар кнута. Неужели он и в самом деле влюблен? Влюблен в эту американскую кузину с темными итальянскими глазами. Он, который никогда никого не любил в своей жизни, он, который обозначал словом «любовь» грубое обладание; что это такое, она испытала на себе в первые годы их совместной жизни. В его устах это был лишь эвфемизм, означающий животную похоть; только это чувство он и испытывал ко всем тем женщинам, что последовали за ней: их общим светским знакомым, молодой киноактрисе с изумительной фигурой и хорошим рекламным агентом, непрерывно сменявшим друг друга любовницам. Она знала о них всех, потому что шпионила за ним; как только завязывался очередной роман, Франческа тут же принималась выяснять все подробности. Это был своего рода мазохизм, которому она не могла противиться. Иногда, в редкие минуты прозрения, она догадывалась, что это кара, ниспосланная ей за ее грех, но тут же отбрасывала эту мысль. Какой толк раскаиваться в том, что произошло так естественно? Во всем виноват се муж. Его гордыня, его непримиримость.
 С глубоким ужасом вспоминала она первый год их совместной жизни.
 Она попробовала сосредоточить свои мысли на Джоне, но они упорно возвращались к Алессандро. Одно только предположение, что он влюблен, причиняло ей нестерпимую боль. Нежность, сознание духовной близости, которая гораздо выше простой сексуальности, – нет, она ни за что не допустит, чтобы он разделил это с другой женщиной. А как она молила его вот о такой, возвышенной любви в ту ночь. Но он отверг ее... Она, вся дрожа, села на постели. Ненависть, которую она испытывала, была так сильна, что вытравила воспоминания о том, что Джон Драйвер совсем еще недавно держал ее в своих объятиях.
 Сбросив с себя одеяло, она подошла к окну, как была, совсем обнаженная. Сладостная истома, которую она испытывала после любовных ласк, окончательно прошла; она стояла, наблюдая, как над садами Виллы восходит солнце; и все в ней заледенело от ревности... Стало быть, он влюблен в Катарину Декстер... Она опустила штору, в спальне стало опять темно. Нашла ночную рубашку и надела ее. Оставалось только ждать часа, когда, не вызывая ничьего удивления, она сможет встать и спуститься вниз.


* * *

 В какой-то миг Фрэнк Карпентер даже пожалел Харриет Харрисон. Пепельница была забита окурками; в комнате стоял густой запах табака и чего-то разлагающегося.
 – Почему вы так долго молчали об этом? – спросил он. – Почему не разгласили эту позорную тайну?
 – Потому что у этих людей была привычка обливать кислотой всех, кто причиняет им неприятности, – ответила она. – Теперь-то мне наплевать. Никто меня все равно не видит. Но в те дни мне, поверьте, было что терять. – Она горько улыбнулась и протянула ему здоровую руку. – Надеюсь, я хоть чем-то вам помогла?
 – Вы даже не представляете себе, как вы мне помогли, – ответил Карпентер. – Я думаю, вы только что спасли кому-то жизнь. Не мог бы я навестить вас еще раз?
 – Пожалуйста. – Она пожала плечами. – Всякий раз, когда вам понадобится информация, заходите.
 Открывая дверь, он оглянулся на нее; она смотрела через окно в парк. «И долго еще она будет сидеть здесь, – мелькнула у него неожиданная мысль, – искупая все зло, причиненное ею людям?»
 Такси, на котором он приехал из Беверли-Хиллз, все еще его ждало. Он вернулся в город и поселился в гостинице. На утро у него было назначено деловое свидание с одним из тех энергичных адвокатов, которые ведут дела богачей. В течение целого часа он просматривал досье. Затем позвонил Джону Джулиусу и попросил его о немедленной встрече.
 Его впустил тот же дворецкий, туземец с Гавайских островов; гостиная казалась меньше и не столь современно отделанной, как в первое его посещение. Сказывались достижения последних лет декораторского авангарда: еще несколько лет – и дом будет выглядеть старомодным. Его только порадовало, что в гостиной работал кондиционер: на улице стояла сильная жара.
 Джон Джулиус появился не сразу: по выражению его лица Карпентер сразу понял, что задержка объяснялась испытываемым им страхом. Он явно собирался с силами для этой встречи: от него попахивало виски. Шампанское и апельсиновый сок явно не подходили для этого случая. Джулиус неохотно протянул ему руку, и они обменялись рукопожатием.
 – Зачем вы вернулись? Что вам нужно?
 – Мне нужна правда, – сказал Фрэнк Карпентер, – вчера я беседовал с Харриет Харрисон.
 – О Боже! – простонал Джон Джулиус. Он сразу как-то весь обмяк и сел. – Я думал, она умерла.
 – Она рассказала мне об Элайз, – спокойно произнес Карпентер. – Я хотел бы выразить вам свое сожаление. Должно быть, вам пришлось очень нелегко.
 – Нелегко? – как будто не сказал, а пролаял Джулиус; белки его глаз налились кровью. – Вы и понятия не имеете, что я перенес. И самое трудное было держать все это в тайне, вечно опасаться, что правда просочится наружу. И в конце концов Харриет удалось выведать, что творится. Эта женщина – сущее исчадие ада, вы не представляете себе, скольких людей она погубила.
 – Представляю, – спокойно сказал Карпентер. – Но вам как-то удалось заткнуть ей рот. Она не посмела разгласить вашу тайну.
 – Я переговорил с дядей Элайз, – сказал Джон Джулиус. – Он обещал уладить это дело. И уладил. Как он это сделал – я никогда его не спрашивал.
 – Она рассказала мне, что ей пригрозили плеснуть кислотой в лицо, если она что-нибудь опубликует.
 – С ней бы и не так стоило расправиться, – буркнул он. – Два моих лучших друга здесь в Голливуде покончили с собой из-за ее пасквилей. Она расстроила их браки и погубила их карьеры. Это единственная по-настоящему злая женщина, которую я знаю.
 – Когда вы узнали, что ваша жена наркоманка? – Карпентер закурил сигарету. Джулиус медленно повернулся к нему своим красивым испитым лицом.
 – Через шесть месяцев после женитьбы. Я ее очень любил. Она была очень хороша собой, ее богатство было для меня не самое главное. Но однажды я нашел в ее спальне «лошадку». Это меня ужасно расстроило. Я хотел, чтобы она лечилась. Но она не желала лечиться. Сказала, что может справляться с этой проблемой, лишь бы у нее были наркотики.
 – И у нее не было никаких трудностей с их доставанием?
 – Нет, – согласился Джулиус. – Ей приносили их домой.
 – Харрисон рассказала мне и о Маласпига. И это тоже было верно?
 – Да. – На миг он закрыл лицо руками. – Наркотики меняют людей. Когда я женился на ней, она была совсем другая. – Он встал, слегка пошатываясь. Он выглядел совсем стариком; так еще недавно крепкий дом превращается в руины; весь его шарм исчез. – Я должен выпить, – сказал он. – Сначала я пил очень много, потом сумел взять себя в руки. Я надеялся, что, может, и она попробует справиться со своей болезнью... Пока никто еще не узнал... Не хотите ли шотландского?
 – Нет, спасибо, – поблагодарил Фрэнк. – Я ничего не хочу. Расскажите мне об Эдди Тейлоре – каким образом он был связан с вашей женой?
 – Он торговал антикварными товарами на Сансете. – Джулиус плеснул большую порцию виски в стакан, выпил сразу половину и повернулся к Карпентеру. – Откуда вы это знаете?
 – Сегодня утром я виделся с адвокатом Элайз. Он рассказал мне о ее делах. У нее был свой магазин, управлял которым Тейлор. После ее смерти душеприказчики продали этот магазин. – Карпентер сильно нахмурился, но это никак не было связано с Джоном Джулиусом. – Выяснить все это было нетрудно. Но я хотел бы, чтобы вы рассказали мне, как это произошло.
 – Она встретилась с Тейлором, когда покупала какие-то антикварные вещи. У него была квартира на Восточной Пятьдесят второй улице, и она помогла ему обставить ее. Они хорошо поладили, и с ее помощью он смог завести свое дело. Я думаю, этот человек – настоящая гадина.
 – Вы правы, – подтвердил Карпентер. – Почему она держала в тайне эту деловую операцию?
 – Не знаю. Я уже вам говорил, что она была снобом. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что она вкладывает деньги в дело здесь, в нашем городе. Она никогда не приглашала сюда Тейлора и не встречалась с ним в обществе. Скажите мне, мистер Карпентер, зачем вы во всем этом роетесь? Моя жена умерла, к чему теперь копаться в прошлом?
 – Меня интересует не ваша жена, – объяснил Фрэнк, – а люди, с которыми она была связана. Меня интересуют контрабандисты, которые привозят наркотики, и те, кто ими торгует. Что до вас, то вы можете не беспокоиться: ничто из того, что я выяснил, не будет разглашено. Вам нечего опасаться.
 – Спасибо. – Актер допил виски. – Возможно, наша семейная жизнь была частично построена на лжи, но в ней было немало хорошего. Я не хочу, чтобы все это выплыло на свет Божий. Я ведь ее очень любил.
 – И, зная, какова она была, – сказал Карпентер, – я думаю, вы не могли оставить ее.
 Джулиус кисло улыбнулся: эта улыбка была одной из его отличительных черт как кинозвезды, так сказать торговая марка.
 – Разговор с вами не оставляет никаких иллюзий. Может, вы и правы. Может, я и в самом деле знал, что не смогу ее оставить, поэтому убедил себя, что не хочу с ней расстаться. Ложь, с которой живешь достаточно долго, приобретает видимость правды.
 – Расскажите о ее семье, – попросил Карпентер. – Не о Бохунах, о других.
 – Ах да. – Джулиус снова кисло улыбнулся, явно сказывалось выпитое виски. – Вы хотите знать о ее деде, дядях и двоюродных братьях? Могу немного рассказать. Но вам придется держать язык за зубами, сынок. Они очень гордились Элайз. Упаси Бог, кто-нибудь из них узнает, что вы копаетесь в ее прошлом.
 Через два часа Франк Карпентер уже сидел в самолете, на пути в Нью-Йорк. Прямо из аэропорта он позвонил в контору Бена Харпера. Секретарь сказала, что он в Чикаго.
 – Здесь сейчас Джим Натан, – сказала девушка. – Тоже хочет его видеть. Но он не вернется до понедельника. А вы возвращаетесь?
 – Да, – сказал Фрэнк. – Передайте, пожалуйста, трубку Джиму.
 – Привет, Фрэнк. Ты где? – послышался бодрый голос Натана.
 – В Кеннеди. Какие новости, Джим?
 – Никаких. – Голос вдруг зазвучал надтреснуто. – Куда ни ткнись – тупик... А как у тебя? Ты что-нибудь накопал там в Голливуде?
 В телефонной будке, над аппаратом, было укреплено небольшое зеркало, Карпентер видел в нем свое отражение.
 – Нет, ничего. Честно сказать, я надеялся, что тебе больше повезет с Тейлором.
 – Тут все глухо, – последовал выразительный ответ. – Я все проверил-перепроверил. Он абсолютно чист.
 Фрэнк приложил руку к затылку: коротко стриженные волосы стояли у него дыбом; так он и подумал – «дыбом», хотя и стыдился, что мыслит такими клише.
 – Плохи наши дела, – сказал он. – Скоро увидимся, Джим. – И повесил трубку. Абсолютно чист! Проверил-перепроверил!
 Он знал Джима Натана вот уже пятнадцать лет – со дня поступления в Бюро. До сих пор Натан был прямодушным человеком: он ненавидел преступления и ненавидел наркотики. Говорили, что он крут, и даже чересчур. Но сейчас Фрэнк был уверен, что он лжет. Он солгал, когда говорил о магазине в Беверли-Хиллз. Элементарная проверка установила бы, что его настоящим владельцем являлась Элайз Джулиус. Натан же утверждает, будто магазин принадлежал Тейлору, всячески пытается отвлечь внимание Карпентера. «Я проверил все досконально. Он продержал магазин год или два, а затем его продал. Я не вижу тут ничего подозрительного». Все ложь, заведомая ложь, рассчитанная на то, чтобы помешать расследованию. С самого начала он пытается выгородить Тейлора. Он, видите ли, абсолютно чист. Никаких преступлений за ним не числится. В его бизнесе нет ничего нелегального. Он мысленно слышал голос Натана: тот смотрит ему в глаза, качает головой и лжет, и лжет.
 Имя Тейлора упоминала в своем донесении Кейт Декстер. Кроме того, переговорив с адвокатом Элайз, Карпентер обнаружил еще одно важное зловещее обстоятельство. Натан этого не ожидал: он был уверен, что направил следствие по ложному следу. Выйдя из телефонной будки, Карпентер остановился. После разговора с адвокатом он понял, что Натан ведет нечестную игру, но ему требовалось время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Теперь не оставалось никаких сомнений, что это отнюдь не случайная небрежность в работе. Натан покрывал Тейлора. А это могло означать только одно – что он подкуплен.
 Карпентер вывел машину со стоянки и поехал в город. Итак, Бен Харпер в Чикаго. А тем временем Натан в его конторе. Харпер ведет специальное досье по делу Маласпига, там подшито и последнее донесение Катарины Декстер. Фрэнк видел, как Харпер клал его в скоросшиватель. Там все документы, и среди них план привлечения Катарины для работы тайным агентом, ее донесения, служебные письма, Рафаэль – все!
 Он все сильнее и сильнее жал на педаль газа. Если Натан берет деньги у Тейлора, значит, он работает и на организацию Маласпига.
 Достаточно ему зайти в кабинет Харпера, и он сможет просмотреть все это досье. А ведь Натан дружил и с Фирелли. Машина Карпентера была снабжена сиреной, которая использовалась лишь в чрезвычайных случаях. Он ткнул пальцем в кнопку, и вся улица огласилась мощным ревом.


* * *

 Секретарша Бена Харпера, разговорчивая девица, вместе с двумя своими подругами снимала маленькую, но очень дорогую квартирку в Ист-Сайде, потому что располагалась она в сравнительно безопасном районе; ей было двадцать семь лет, она была не замужем, и агенты, которые заходили к Бену Харперу, сразу же попадались на ее крючок: она не отпускала их, пока не выговорится. И ей нравился Джим Натан, ей вообще нравились крутые ребята. Поэтому, когда он пришел, она угостила его кофе из кофеварки и принялась развлекать.
 Натан был вынужден поддерживать навязанную ему игру; его ладони были все в поту, он пил кофе с таким же удовольствием, как если бы это была микстура от кашля, но продолжал улыбаться и терпеливо выслушивал разглагольствования девицы. Она, улыбаясь, чистила свои перышки и простодушно упивалась собственной болтовней, не замечая ни напряженности Натана, ни краткости его ответов. Так прошло двадцать минут. Глядя, как она пудрит лицо и подкрашивает губы, кокетливо на него поглядывая, он несколько раз скверно выругался про себя. Наконец решился. У него был лишь один способ выполнить свое намерение. Если пустить дело на самотек, она будет сидеть здесь до самого закрытия конторы, и он так и не сможет проникнуть в кабинет Бена Харпера.
 – Бетти, – он перегнулся через стол, – не пойти ли нам пропустить по рюмочке?
 Она уставилась на него в полном восторге.
 – Это было бы замечательно. Прямо сейчас? Правда, шести еще нет, но я могла бы запереть контору и пойти. Мистер Харпер вернется лишь утром в понедельник.
 – Я только зайду и запишу несколько слов на его диктофон. А ты пока приведи себя в порядок. Я не задержусь.
 – О Джим! Ты можешь записать то, что хочешь, на мой диктофон. Ты же знаешь, что к нему нельзя заходить.
 – У меня секретный материал, – сказал Натан, поворачивая ручку двери от кабинета. – Я не могу записывать это даже в твоем присутствии. Я вернусь через минуту. – Он зашел внутрь и запер за собой дверь.


* * *

 – Вы знаете, – Сандро ди Маласпига перегнулся через стол, – все время, пока я был у себя дома, я скучал по Флоренции. Это довольно странно, потому что я предпочитаю жить в Замке.
 Они ужинали в ресторане высоко в горах около Фьезоле; из сада, где они сидели, открывался вид на один из самых красивых городов, которые когда-либо видела Катарина.
 В его отсутствие она много о нем думала, и, когда он заехал за ней в гостиницу, она поразилась, как он красив, хотя в этой красоте ей чудилось что-то зловещее. Он был очень рад видеть ее, и ей пришлось, скрывая свой страх, притвориться, будто она тоже очень рада.
 – Разве вы не любите Флоренцию? Она просто замечательна.
 – Люблю, – сказал он, – но еще сильнее я люблю Маласпига. Там я вырос, там мой родной дом. Наверно, я очень скучал по вас, поэтому и спешил вернуться.
 Его темные, почти черные глаза пристально за ней наблюдали: в их выражении она чувствовала что-то страстное и в то же время устрашающее. Сейчас он не был прикрыт своим обычным светским шармом, и она видела перед собой человека сильных страстей и непреклонной, воли.
 – Может быть, – уклончиво сказала Катарина и отвернулась.
 Рука со сверкающей на мизинце золотой печаткой придвинулась к ней ближе.
 – Вам не нравится, когда я говорю такие вещи?
 – Нет. Они меня смущают.
 – В прошлый раз вы говорили о моей жене – не это ли причина?
 – Да, конечно. – Она заставила себя отвернуться от сверкающей панорамы ночной Флоренции и взглянуть на него.
 Он положил свою ладонь на ее руку.
 – Вы заблуждаетесь, Катарина. Мы живем порознь вот уже многие годы, нас ничто больше не соединяет.
 – Но разве она в этом виновата? – Ей вспомнились слова Джона Драйвера: «Она несчастна... Он обращается с ней совершенно непростительно». Она хорошо понимала, что он может быть очень жесток, язвителен или безразличен. Она ведь слышала пленку с их разговором. Она его жена, а он, презирая ее чувства, говорит, что желает кого-то другого...
 – Если кто в этом виноват, то только она, – убежденно сказал он. – Не думаю, что вы мне поверите: вы истинная эмансипированная американка, всегда на стороне своего пола, против мужчин. Но на этот раз вы несправедливы. Я ничем не обязан Франческе.
 – Мы родственники, – сказала Катарина. – Почему бы нам не оставить все как есть. Я не хочу никаких осложнений. К тому же я очень скоро уезжаю домой.
 – Я знаю. Поэтому и не могу позволить себе терпеливого ожидания. Обычно я действую более изощренно.
 – Обычно? – холодным тоном переспросила Катарина: ее раздражали его надменные притязания. Пересиливая себя, она хотела уйти из ресторана, прочь от него, прочь от обволакивающей атмосферы его желания. До сих пор она ненавидела его отвлеченной ненавистью – как человека, из-за которого погиб ее брат и множество других невинных жертв; теперь она ненавидела его за то, что он старается покорить ее.
 – Я не живу с Франческой, – сказал он. – Хотя и не могу сказать, что веду монашеский образ жизни. Вы получили ответ на свой вопрос?
 – Я не помню, чтобы задавала вам вопрос, – проговорила она быстро, сердясь на самое себя за свою нервозность.
 Вдруг он рассмеялся.
 – Похоже, мы ссоримся. Пожалуй, это добрый знак – извините. Я больше не буду смущать вас и портить вам вечер. Я привез вас сюда, чтобы вы насладились одним из лучших видов Тосканы. Пейте свой кофе, Катерина, и не сердитесь на меня.
 Он впервые произнес ее имя на итальянский лад. Она почувствовала, что краснеет. «Вот прохвост, – мысленно выругалась она, – он знает все уловки».
 – А я и наслаждаюсь. – Вспомнив о Рафаэле и о том, что ей предстоит сделать, она с невероятным трудом заставила себя улыбнуться. – Вы должны сделать скидку на мое американское благоразумие. Мы не так стремительны в своих поступках, как вы здесь.
 – Когда вы уезжаете? – Он убрал руку.
 – В конце следующей недели... И у меня есть к вам одна просьба.
 – Я слушаю, – сказал он подчеркнуто ласковым тоном. – Я был бы просто счастлив сделать что-нибудь для вас.
 – Не могла бы я побывать до отъезда в вашем Замке? Мне бы этого очень хотелось.
 – Но ведь я давно хочу показать вам Замок, с самого вашего приезда. Когда бы вы хотели его посмотреть?
 – В начале следующей недели. Это не будет для вас обременительно?
 – Какая восхитительная застенчивость! Вы полны противоречий. Гордитесь своей независимостью, на редкость обидчивы, но смущаетесь, как маленькая девочка, когда нужно о чем-нибудь попросить. Мы завтра же поедем в Маласпига. Все вместе, так что вы будете под нашим общим покровительством, – и я покажу вам все. Включая и родственника, с которым вы еще не познакомились, – дядю Альфредо.
 – Вы никогда о нем не упоминали – он там живет?
 – Да. Теперь он там живет. Но после войны, когда мы оказались в трудном положении, нам пришлось поместить его в приют для престарелых, возле Массы. Это один из тех домов, которые содержат монахини. В Италии таких не много. Мы еще не усвоили англосаксонские традиции отсылать своих стариков умирать среди чужих. – Он закурил сигарету. – Как только смог, я привез его обратно в Маласпига. Никогда не забуду того дня, когда я забрал его из приюта. Он рыдал, как ребенок. И в то же время смеялся. Я думаю, он вам понравится. Старик очень эксцентричный, но совершенно безобидный. Я уверен, что он вас полюбит.
 Она старалась не смотреть на него, потому что он вновь завладел ее рукой, и она не могла ее отдернуть.
 – Он брат вашего отца?
 – Да. Он всегда был немного странноват, совсем ребенок. Война оказалась для него страшным потрясением. Он ненавидел немцев. Мама все время опасалась, как бы он не выкинул чего-нибудь против них. Франческа, еще до нашей женитьбы, предлагала отослать его обратно в монастырь. Но я не захотел об этом и слышать. Он все же узнал об этом и так и не простил ей этого. У вас обеспокоенный вид. Уверяю вас, что у вас нет никаких причин для беспокойства. Он очень милый старик, который любит всех, кто хорошо к нему относится. А я знаю, что вы будете к нему добры.
 – Должно быть, он вас очень любит, – медленно проговорила Катарина. – За все, что вы для него сделали.
 – Да, любит, – подтвердил Алессандро. – Он сказал, что с радостью бы умер за меня, и я верю, что это так. Даже в старости члены нашей семьи сохраняют страстный темперамент. – Он улыбнулся и сжал ее руку. Вопреки своей воле она представила себе, как старик рыдал от благодарности и радости, когда племянник привез его домой. – Во всем Маласпига его знают под прозвищем «Князь шляп». Почему – вы поймете, когда увидите его. Замок вам понравится. Я могу показать вам много интересного, сообщить много исторических сведений. Ведь его история не только моя, но и ваша. Здесь есть несколько ценнейших сокровищ, несколько самых знаменитых итальянских картин. Мой отец распродал все, но мне удалось очень многое вернуть. Даже не представляю себе, какова сейчас их ценность. Бронзино [13] , одна картина Джорджоне... все это было завернуто в мешковину и спрятано в погребах. Моя мать хотела продать их, но я не позволил. Я знал, что придумаю какой-нибудь способ заработать деньги, а если мы распродадим свои сокровища, то будем вечно сожалеть об этом. Я знал, что придумаю какой-нибудь способ заработать деньги.
 – А как насчет тех антикварных вещей, для оценки которых вы ездили домой? – как бы вскользь заметила Катарина. – Я очень хотела бы видеть то, что вы продаете так успешно.
 – Вы можете их видеть. Они оценены и приготовлены для упаковки. Мы посылаем их в Соединенные Штаты. У меня есть великолепный туалетный столик времен Луи Пятнадцатого: его нашли в частном доме в Сиене. Им пользовались для хранения пластинок – никто даже не знал, что это такое. Это наша драгоценная находка. Вы увидите также кое-какие работы Джона... Он хорошо о вас заботился?
 – Да, он был очень добр. Мы с ним провели целый день, посещая картинные галереи. Это было так интересно. Он очень предан искусству.
 – Фанатично предан. Но беда в том, что он не верит в самого себя. Всегда недоволен тем, что выходит из его рук. Я думаю, что это свойственно всем крупным художникам: только люди посредственные уверены в успешности своей работы.
 Катарина была рада, что они заговорили о Джоне Драйвере: этот разговор как бы воздвигал барьер между ней и Маласпига, мешал ему высказать все, что он не преминул бы сказать, если бы она дала ему такую возможность. Итак, очередная партия антиквариата еще не упакована. Герцог покажет ей все, что она хочет видеть. А затем она может вернуться во Флоренцию и немедленно выехать домой.
 – Вам понравится Маласпига, – сказал он. – Это прелестный маленький городок, почти не затронутый современностью. Вы как будто совершите путешествие в прошлое.
 – А вам нравится жить в прошлом? – спросила она. – Джон утверждает, что вы родились слишком поздно. На много столетий.
 – Наш современный мир мне не очень-то по душе, – признался он. – Его образ жизни страдает искусственностью. К тому же это век лицемерия. Все говорят о нравственности, подразумевая под этим политику. Сами люди не очень-то изменились: они все так же алчны, трусливы, жестоки. Единственное, что имеет значение, – красота. Она связующее звено между Богом и человеком, отпечаток Божественного начала в его душе. Во всем остальном мы не отличаемся от животных... Вы очень красивы, Катарина, но не современной красотой. У вас лицо женщины, принадлежащей к далекому прошлому. Бронзино мог бы написать вас с волосами, оплетенными золотой сеткой, и в одежде, расшитой жемчугами. Чем больше я смотрю на вас, тем сильнее убеждаюсь, что вы истинная представительница рода Маласпига. И это не комплимент. Когда вы приедете в Замок, то сами увидите.
 Замок? «Это холодное и мрачное место, вам оно не понравится». Именно в Замке Маласпига исчез Фирелли. «Они убили его. Мы никогда не найдем его тела».
 – Вы, кажется, замерзли, дрожите? – Отодвигая стул, он попросил счет.
 – Да, немного замерзла; но ведь уже поздно, нам пора отправляться.
 Он отвез ее обратно в гостиницу. Она почувствовала, что он хочет обнять ее за плечи, распахнула дверцу и выскользнула из машины.
 – Я и не собирался к вам прикасаться, – сказал он. – Я же обещал, что не испорчу вам этот вечер.
 – Я об этом не думала. – Она хотела быстрее очутиться в гостинице, освободиться от его общества. Он был много выше ее, и, разговаривая с ним, ей приходилось поднимать глаза. – Мне очень понравилось Фьезоле. Это был замечательный вечер.
 – Тогда почему же у вас по-прежнему несчастный вид? – спросил он. – Но я все же думаю, что перемена места будет полезна для вас. Я рад, что вы едете в Маласпига. Машина заедет за вами завтра в пять. Спокойной ночи.
 Он взял ее руку и поцеловал, затем, прежде чем она успела опомниться, перевернул ее руку и прижал ладонь к своим губам. Она побежала вверх по лестнице, не дожидаясь лифта. Гостиничная контора была уже закрыта, огни притушены; безобразная маленькая спальня показалась ей самым безопасным и теплым местом, какое она могла себе представить.
 Когда она забралась под одеяло и попыталась уснуть, у нее вдруг хлынули слезы.


* * *

 Выскочив из лифта, Карпентер пустился бежать по коридору. Вынужденная задержка у входа, где ему пришлось предъявлять свое удостоверение, привела его в бешенство; к тому же оба лифта оказались на разных этажах, и ему пришлось ждать. Перед тем как вбежать в офис Бена Харпера, он расстегнул свой пиджак. Это был инстинктивный жест перед встречей с врагом. Теперь он мог быстро достать свой пистолет. Он, не останавливаясь, пробежал мимо секретарши, которая полупривстала, видимо протестуя, и изо всех сил рванул дверь. Дверь оказалась заперта, но в кабинете Бена Харпера горел свет, и он знал, что Натан находится там.
 – Джим! – завопил он. – Джим! Немедленно отопри.
 По ту сторону двери Джим поспешно поставил ящичек картотеки на место.
 Катарина Декстер. И вот уже три недели, как она выехала.
 Он подскочил к столу, схватил диктофон и включил его.
 – Джим! Отопри дверь!
 Натан отодвинул задвижку и оказался лицом к лицу с Карпентером. Он принял удивленный вид и улыбнулся своей обычной дружеской улыбкой.
 – Привет, Фрэнк. К чему весь этот переполох?
 Карпентер ворвался в кабинет.
 – Какого дьявола ты делаешь в кабинете Бена? Ты же знаешь, что входить сюда запрещено.
 Натан пожал плечами.
 – Я хотел надиктовать кое-что для патрона. Строго конфиденциально.
 Не отвечая ему, Карпентер подошел к диктофону, увидел, что красная клавиша, предназначенная для записи, нажата, остановил запись и нажал клавишу обратной перемотки. На ленте ничего не было записано.
 – Я не успел, – оправдывался Натан. – Ты чуть было не взломал дверь, пришлось ее открыть. К чему же весь этот переполох, Фрэнк? – У него был оскорбленный и даже разгневанный вид: так выглядит человек, которого несправедливо обвиняют в каком-то неблаговидном поступке. – Послушай! – Натан умело использовал свое преимущество. – Что все это значит? Перед кем ты выпендриваешься? Я знал здешние правила еще в те времена, когда ты ходил в коротких штанишках.
 Карпентер слегка опешил. Он мысленно обвинил и осудил своего друга на основании лишь косвенных улик. Может, это не преступление, а просто халатное отношение к своим обязанностям?
 – Извини, – сказал он. – Может, я перегнул палку. У меня был тяжелый день. Бен никому не разрешает входить сюда.
 Он может уволить Бетти за то, что она тебя впустила в его кабинет.
 – Забудь об этом. – Расслабившись, Натан пожал плечами, разыгрывая роль «своего парня». Когда он полез в карман за трубкой, он слегка повернулся, и Карпентер увидел ящики с досье. Он тут же сунул руку под мышку.
 – Джим! – сказал он.
 Натан оторвал глаза от трубки и увидел нацеленный на него пистолет.
 – Ты что, рехнулся?
 – Зачем ты рылся в досье Маласпига? Ты знаешь, что это дело проходит под грифом «Совершенно конфиденциально». Что ты там искал?
 – Я ни к чему не притрагивался в этой комнате! – взорвался Натан. – Да ты, видно, и впрямь рехнулся, угрожаешь мне пистолетом.
 – Ты плохо закрыл ящик, – объяснил Карпентер. – Не задвинул его до конца. Ты там что-то искал – что-то такое, что хотел бы знать Эдди Тейлор.
 – Послушай ты, чертов ублюдок...
 – Держи руки так, чтобы я мог их видеть, – строго предупредил Карпентер. – Я арестовываю тебя по подозрению. Выходи к Бетти. И не пробуй выкинуть какой-нибудь фокус.
 Натан шел со странно напряженными плечами, и Карпентер подозревал, что он хочет достать свой пистолет, но у него не было никаких шансов на успех, и Фрэнк не стал ничего предпринимать.
 При виде их секретарша ахнула от изумления.
 – Соедините меня с конвоем, – сказал Карпентер, не глядя на нее. Он хорошо знал Натана, который не преминул бы воспользоваться малейшим невниманием или оплошностью. Нет никаких сомнений, что он успел просмотреть досье: по его глазам Карпентер видел, что он выяснил то, ради чего пришел. Катарина Декстер. А если он прочитал последние донесения, то знает, что она сейчас в Италии. Если он передаст это своим сообщникам, она обречена.
 – Говорит Карпентер. Здесь, в офисе Бена Харпера, у меня находится подозреваемый. Немедленно пришлите двух конвойных.
 – Ты совершаешь большую ошибку, – сказал Натан. Он был бледен и мрачен. – Он просто не в себе, – обратился он к девушке. – Перебрал, верно. Надо же отмочить такое. Вытащил свой пистолет и арестовал меня.
 – Если ты ни в чем не виноват, – сказал Фрэнк Карпентер, – у тебя будет возможность это доказать. Если я поступил неправильно, Бен Харпер с меня голову снимет. Вытяни руки в стороны, Джим. Если что, я буду стрелять без предупреждения.
 – Отцепись ты от меня, засранец! – вскинулся на него Натан. Он походил на небольшого разъяренного зверя.
 Съежившись от страха, Бетти спряталась за своим столом. Вошли двое конвойных, и Карпентер обратился к старшему из них:
 – Я арестовал Джима Натана по подозрению. До возвращения Бена Харпера он должен содержаться под строгим арестом.
 – Я требую, чтобы позвали адвоката, – прорычал Натан. – И чтобы известили мою жену.
 – Бетти сообщит ей по телефону, что тебя послали со срочным заданием. Адвоката позовут с разрешения Бена.
 Больше Натан ничего не сказал. Он перевел взгляд с Карпентера на двух дюжих конвойных и понял, что сопротивление бесполезно. Страх – не за себя, а за Мари – придал ему осторожности. Если он будет ранен, если не сможет каким-нибудь образом передать полученные им сведения Тейлору... Он вздрогнул, как от сильного удара. Если Мари останется одна, с ней могут сделать что угодно. Он еще раз посмотрел на Карпентера.
 – Я тебе выдерну ноги из задницы, сукин ты сын! – сказал он, прежде чем конвойные повели его в камеру предварительного заключения, которая помещалась под зданием.
 Карпентер повернулся к секретарше.
 – Как долго он там пробыл?
 – Всего несколько минут, мистер Карпентер. Я не хотела его впускать, я знаю, что это запрещено, но он сказал...
 – Я знаю, что он сказал, – перебил ее Фрэнк. – Не звонил ли он куда-нибудь отсюда?
 – Отсюда – нет.
 – А из кабинета мистера Харпера?
 – Сейчас узнаю у телефонистки. Позвонить в город можно только через коммутатор.
 Ответ был отрицательным. Никто не звонил из кабинета Бена Харпера с самого утра, когда он уехал. Что бы там ни выяснил Натан, ясно, что он не успел передать это своим сообщникам. Карпентер вернулся в кабинет. Передняя стенка ящика защемила правый угол досье Маласпига, которое Натан впопыхах не успел поставить в ячейку. Карпентер не стал трогать ящик. Бен Харпер должен видеть, что заставило его арестовать одного из самых, казалось бы, надежных старших сотрудников Бюро. Если он совершил ошибку и Натан сможет доказать свою невиновность, это будет означать конец его собственной карьеры.
 Бен Харпер никогда не простит грубой ошибки и скандала в своей организации. Карпентер повернулся к девушке.
 – Заприте офис и уходите. И никому ни слова о том, что здесь произошло. Вам еще придется объяснить Бену, почему вы вопреки правилам впустили Натана в его личный кабинет. Поэтому держите язык за зубами, а то вам достанется еще больше. – Он вышел из офиса и направился в свой собственный кабинет.
 Он знал, что не действовал бы с такой стремительностью, если бы опасность не угрожала лично Катарине Декстер.


* * *

 Эрик Свенсон был в превосходном настроении. Поездка в Штаты доставила ему большое удовольствие: и девушки и вино для него были подобраны со вкусом, денег не жалели. Его любимой забавой было дразнить бесполого Тейлора, заставляя принимать участие в своих развлечениях. Все это не помешало ему, однако, провернуть много дел. В Стокгольме он был респектабельным представителем богатых индустриальных кругов; человек семейный, отец двоих детей, он владел большим особняком в пригороде и виллой, где вся семья проводила свои уик-энды. Он также был импортером антикварных товаров и произведений искусства, владельцем целой сети розничных мебельных магазинов, где продавалась недорогая стилизованная мебель, а также главой подпольной организации, которая занималась контрабандой и продажей героина. Много лет он действовал в небольших масштабах, а началось все с того, что во время войны он служил в шведском Красном Кресте, где хорошо понял, как велика покупательная способность украденного морфия. Заработанные незаконным путем деньги позволили ему открыть вполне законное дело; его сотрудничество с организацией Маласпига началось два года назад, при посредничестве Эдди Тейлора. С тех пор он установил личный контакт с этой организацией и как раз собирался отправиться с очередным визитом в Италию.
 Растянувшись на диване Эдди Тейлора, он зевнул. Взял в руки стакан дорогого виски и отхлебнул порядочную порцию; он мог перепить любого собутыльника, был неутомим в сексе и гордился обеими этими способностями.
 Свенсон был крупным мужчиной, здоровым и бодрым, с копной седоватых светлых волос и ярко-голубыми глазами. Многие женщины считали его очень красивым.
 – Ну что, они еще не ушли? – крикнул он Тейлору, который, стоя в прихожей, рылся в своем бумажнике.
 – Нет еще, – откликнулся Тейлор. Около него, возвышаясь над ним, стояли две высокие грудастые девицы в мини-юбках и белых лайковых сапожках. Расплатившись с ними за услуги, он выпроводил их наружу. Настроение у него было еще более кислое, чем обычно, он был раздражен.
 – Ушли, – сказал он, возвращаясь в гостиную.
 – Жаль, – ухмыльнулся швед. – Я мог бы пройтись по второму кругу.
 – Боже! – простонал Тейлор. – Смотри, как бы у тебя не отвалилась твоя пушка... Выпьем еще?
 – Сейчас. – Свенсон помахал стаканом. – Перестань суетиться. Ты действуешь мне на нервы. Садись. – Он наблюдал, как Тейлор опускается в кресло: он делал это неторопливо и тщательно, как старая дева, стараясь сэкономить каждое движение. Устроившись поудобнее, он скрестил свои короткие ножки. Свенсон презирал его и с особым удовольствием пользовался дармовой едой, вином и развлечениями. В его глазах Тейлор был даже не мужчиной, а чем-то еще хуже гомосексуалиста. Гомосексуализм он по крайней мере мог понять и принять. Во всяком случае, это было проявлением хоть какой-то активности. Его голубые глаза сузились, и вдруг с его широкого волевого лица исчезло выражение доброжелательности.
 – Ты знаешь, что сегодня пятница? – сказал он Тейлору. – Что там себе думает этот полицейский?
 – Он должен позвонить сегодня. До полуночи, – сказал Тейлор. – Я предупредил его, что в субботу утром ты уезжаешь.
 – Можешь быть уверен в одном, – сказал Свенсон. – Я не приму ни одного товара в свой адрес, если у них на хвосте сидит агент. Так я им и скажу по приезде. Думаю, они будут не очень-то довольны тобой. Ты отвечаешь за нью-йоркское звено организации.
 – Я знаю, – огрызнулся Тейлор. От недосыпания, от слишком большого количества выпитого вина, которое плохо на него действовало, от кошмарного вечера, проведенного в обществе Свенсона и двух шлюх, его нервы были на пределе. И он был готов к любой ссоре. Свенсона он, во всяком случае, не боялся – такой же посредник, как он сам, хотя и достаточно важный. Но в глубине Тосканы, в Маласпига, находился человек, который внушал ему непреодолимый страх. – Я позвоню ему домой, – сказал он. – Прямо сейчас. – Он подошел к телефону, набрал номер, и почти в тот же миг на другом конце провода ему ответил женский голос.
 – Могу я поговорить с Джимом Натаном? Его нет? Кто это?
 Свенсон наблюдал за ним со спины: заметно было, как под прекрасно скроенным пиджаком напряглись плечевые мускулы.
 – Понимаю. Вы не знаете, где он? О'кей... Ничего, неважно. Я позвоню на следующей неделе. – Он с силой швырнул трубку на рычаг. Его лицо перекосилось. – Говорила его жена. Его нет в городе. Послали по какому-то срочному заданию, и она не знает, где он и когда вернется.
 – Скрылся, – заметил Свенсон. И, допив виски, добавил: – Не может раздобыть информацию и слинял.
 – Мразь. – Тейлор чуть не плюнул. – Я покажу ему, как водить меня за нос.
 – Может, он еще позвонит. Сейчас только одиннадцать.
 – Его нет, – выкрикнул Тейлор. – Ты сам только что сказал, что он слинял.
 – Похоже, что так. Может, надо было выплатить ему аванс.
 – Я ему заплачу. Заплачу все, что обещал. – Он поднялся на одну ногу, словно сделал балетное па, и пошел к телефону.
 – Что ты собираешься делать?
 – Не суй нос не в свое дело.
 Швед пожал плечами. Он встал и направился к прекрасно инкрустированному слоновой костью поставцу, где Тейлор хранил напитки. Сильное мавританское влияние, отметил Свенсон, любовно ощупывая железные петли на редкость изысканной работы. Он плеснул себе большую порцию виски в стакан. И услышал гневный голос Тейлора.
 – Зайдите к ней завтра же. И впрысните ей хорошенькую Дозу. Не бейте ее, не насилуйте, только впрысните хорошенькую дозу. – Телефон дал отбой. Тейлор повернулся к Свенсону. – Никто еще безнаказанно меня не надувал... Ты вылетаешь завтра утром. Не сочти меня негостеприимным, но я устал как собака, мне надо отдохнуть.
 – Сейчас допью стакан и пойду. А что мне сказать в Маласпига?
 – Скажи им, что вместо Фирелли послан другой агент. Я не могу сейчас сообщить им все нужные подробности, могу только предупредить, чтобы они остерегались незнакомых людей. Всех незнакомых людей, какими бы легендами они ни прикрывались. Несколько ближайших недель. Думаю, что на этот раз они пошлют своего агента не под видом антиквара, а под видом коммивояжера. Я постараюсь выяснить, что смогу, но, как видишь, мой шпион подвел меня. – Пухлое маленькое лицо злобно сморщилось. – Мразь, – повторил он, – это послужит ему хорошим уроком.
 – О'кей. – Свенсон опустошил стакан в два затяжных глотка. – Я передам твое предупреждение. И спасибо тебе за гостеприимство. У тебя я неплохо развлекся. В Маласпига мне придется вести себя пай-мальчиком. У них там ничего похожего на то, что у вас здесь. – Он сгреб руку Тейлора в свой большой кулак, пожал ее, а затем похлопал его по спине. – Счастливо. Если будут какие новости, позвони мне в гостиницу. Я буду там до самого выезда в аэропорт.
 Тейлор проводил его до двери, выключил свет в прихожей и гостиной и отправился в спальню. Разделся, аккуратно сложив всю одежду, кроме рубашки и нижнего белья, которые предназначались для стирки, их он отложил в сторону. Он чувствовал себя скверно и неспокойно. Хорошо этому грубияну шведу: ему не грозит никакая опасность, никто не сидит у него на хвосте. А ему, Тейлору, есть что терять: крупный банковский счет в Швейцарии, процветающее дело, великолепная квартира, полная дорогих его сердцу сокровищ. Любой агент, направленный Бюро в Маласпига, в случае удачи непременно выйдет на его след. Его уже проверяли однажды, но тогда проверку осуществлял Натан, его защитник, который вдруг исчез в самый трудный момент. Тейлор несколько раз несвязно выматерился. Такая ругань почему-то его успокаивала. Он включил прикроватную лампу, достал две снотворных пилюли, но, передумав, проглотил только одну, запив ее минеральной водой. Вообще-то он избегал принимать лекарства, но знал, что если не примет снотворного, то всю ночь будет мучиться без сна, в тревоге и беспокойстве. И через несколько минут, подложив, как маленький мальчик, обе руки под щеку, он уже спал; рот у него был широко раскрыт.


* * *

 – Я требую, чтобы вызвали адвоката, – настаивал Натан. – И чтобы мне разрешили поговорить с женой.
 – И не думай, что тебе разрешат с кем-нибудь разговаривать, – сказал Карпентер.
 Их разделял маленький деревянный столик с привинченными к полу ножками. Натан был бледен и вызывающе смотрел на сидевшего перед ним Фрэнка Карпентера покрасневшими глазами.
 – Я знаю свои права, – кричал Натан. – Я не какой-нибудь простофиля с улицы, который не знает законов. Ты не имеешь права держать меня здесь под арестом.
 – Я буду держать тебя здесь до возвращения Бена, – сказал Карпентер. – Если я допустил ошибку, он может оторвать мне яйца. Но я действую правильно, Джим. Я знаю, что ты продался. Перестань вопить и скажи мне всю правду. Почему ты выгораживаешь Эдди Тейлора?
 – Да ты просто спятил, – сверкнул на него глазами Натан. – Никого я не выгораживаю.
 – Я проверил Тейлора, – спокойно произнес Карпентер. – Нет никаких сомнений, что он тесно связан с главарями этой банды, которая занимается перевозкой наркотиков. Враньем ты себе не поможешь. У нас есть доказательства, что он толкач.
 Натан вздернул подбородок.
 – Действуй, если у тебя есть доказательства... Ты знаешь, Фрэнк, я всегда считал тебя хорошим парнем, ты мне всегда нравился. Но оказывается, ты самое вонючее дерьмо, какое я только видел в своей жизни. Представляешь ли ты себе, как сейчас волнуется моя жена? Неужели у тебя, мать твою, нет самой элементарной порядочности?
 – Мы известили твою жену еще вчера, – сказал Карпентер. – У нее нет никаких причин волноваться. Волнуешься ты, Джим. Почему, хотел бы я знать? Чего ты так боишься?
 Натан не ответил. Он прикрыл лицо одной рукой. Лицо у него было сухое и горячее, глаза пылали как угли. Ему надо было только передать свое послание. Он уже продумал каждое слово, знал совершенно точно, что и как сказать. Была пятница, поздний вечер. Страх охватил его с такой силой, что у него даже разнылся живот. Пятница!
 Если он не передаст это послание Тейлору, тот может осуществить свою угрозу. Если выложит всю правду Карпентеру, жена все равно будет в опасности. Полицейская охрана – не слишком-то надежное дело. Она может длиться всего несколько недель, с каждой неделей становясь все менее эффективной. Переезд в новый район, смена адреса – тоже не слишком надежное дело. И все это время Мари будет преследовать неотвратимая месть Тейлора, тогда как он, ее муж, будет в тюрьме, не имея возможности ее защитить.
 Он поднял глаза. Карпентер ждал.
 – О'кей. Я предлагаю тебе сделку.
 – Никаких сделок, – сухо сказал Карпентер, – на руках у тебя не осталось никаких козырных карт.
 – Ты хочешь разоблачить всю эту компашку? Для тебя это очень важно? О'кей. Заключи со мной сделку, и я предоставлю тебе все необходимые доказательства. И еще кое-что.
 – В чем же заключается сделка?
 – Позволь мне поговорить с женой.
 Фрэнк закурил сигарету. Посмотрел на Натана.
 – Только ради этого ты готов расколоться? Только ради разговора с Мари? Почему?
 – Это мое личное дело. – Натан был теперь абсолютно спокоен, перестал кричать. Только совершенно отчаявшийся человек может попытаться затеять такую безнадежную, почти без всяких шансов на успех игру. И все же он должен попытаться. Только бы уговорить Карпентера. Он тряхнул головой. Пятнадцать лет дружбы все же кое-что да значат. Конечно, Фрэнк – парень крутой, но не бесчеловечный. На его месте он, Натан, конечно, не попался бы в ловушку, но, может быть, Фрэнк все же попадется. Это была первая часть игры, вторая началась позднее.
 – Я не позволю тебе говорить с Мари, пока ты не объяснишь мне зачем, – сказал Карпентер. – А что касается предлагаемой тобой сделки, то я ничего не могу обещать. Решать должен Бен.
 – Мари беременна, – медленно сказал Натан. – Доктор сказал, что роды могут начаться в любую минуту. Я хочу, чтобы она переехала к моему брату. Для этого мне и надо с ней поговорить.
 – Почему ты не сказал этого раньше? – спросил Карпентер. – Почему ты не сказал этого раньше, чертов клоун?
 – Потому что я совсем обалдел. Быть пойманным – не очень приятное дело. Позволь мне поговорить с ней, Фрэнк. Ради нашей старой дружбы. Ты можешь стоять рядом и слышать каждое слово. Она у меня не очень сильная женщина... если что-то случится, а она будет одна в квартире... Я хочу, чтобы она переехала к моему брату. Прямо сегодня же. Сейчас же.
 – Уже двенадцатый час. Она, вероятно, в постели.
 – В пятницу она ложится поздно – смотрит телешоу. Но она может вызвать такси и переехать.
 – И тогда ты расскажешь все об Эдди Тейлоре?
 – Да, и о нем, и о других. Как только позвоню.
 Карпентер встал.
 – О'кей. Можешь позвонить из моего кабинета. Коммутатор уже не работает, а у меня прямой городской.
 Вместе с ними пошли и двое конвойных. Натан уселся за стол Фрэнка и поднял телефонную трубку. Карпентер переключателем включил город. Натан знал номер наизусть, телефон был кнопочный, одной из последних моделей. Он посмотрел на стоящего рядом Карпентера и стал быстро набирать номер.
 – Спасибо, Фрэнк. Ценю твою доброту, – сказал он, стараясь отвлечь внимание Карпентера.
 В трубке слышались гудки.
 Тейлор спал глубоким сном. Пронзительный звон телефона не сразу вторгся в его сон, а некоторое время звучал где-то в подсознании. Тейлор повернулся на бок, стараясь избавиться от этого назойливого трезвона.
 Натан ждал, сидя в кабинете Карпентера. Теперь он был весь в поту; струйки пота бежали по его шее и под мышками. Секунды тянулись как часы, а гудки все продолжались и продолжались. Это была финальная ирония, удар в пах, нанесенный коварной судьбой. Ему удалось набрать номер так, чтобы Карпентер ни о чем не догадался, и вот на тебе, Тейлора нет дома.
 – Наверно, она спит? – предположил Карпентер, и Натан прикрыл рукой микрофон.
 – Иногда она включает телевизор слишком громко, – объяснил он.
 Однако в конце концов гудки все же восторжествовали над несильным снотворным, принятым Тейлором. Покряхтывая, он перекатился на ту сторону кровати, где стоял телефон, нащупал и снял трубку.
 – Хэлло.
 Натан был готов кричать от радости.
 – Кисуля, это я, твой муж, Джим Натан... – В ответ послышалось какое-то неразборчивое бормотание, и он вынужден был продолжать без задержки: – Как ты там? Хорошо? Я вернусь через несколько дней, а пока я хочу, чтобы ты переехала к моему брату.
 Держа трубку, Тейлор присел на постели. Натан. На проводе был Натан, и он нес какую-то околесицу. Тейлор окончательно переборол сон и внимательно прислушался. Сперва он подумал было, что это случайное соединение, Натан разговаривает с женой. Но ответного голоса не было слышно. Он прочистил горло.
 – Что ты там делаешь, делаешь, Натан?
 – Я хотел позвонить раньше, но был занят. Послушай, кисуля. Я знаю, что у тебя будет девочка. Непременно девочка. И мы назовем ее Катариной... – Он остановился, Фрэнк Карпентер заметил, что он улыбается. Внезапная догадка озарила его, словно вспышка ракеты. Он протянул руку к трубке, но Натан успел уже положить ее на рычаг. – Спасибо, – сказал он. – Теперь я успокоился. С ней будет все в порядке.


* * *

 Тейлор включил лампу. При ее свете он увидел, что трубка положена криво, и поправил ее. В голове у него прояснилось. Размышляя над значением телефонного разговора, он вдруг подпрыгнул на кровати. «Я знаю, что у тебя будет девочка. Непременно девочка. И мы назовем ее Катариной...» Это и было то самое послание, которого он ждал. Натан говорил отчетливо и выразительно. Очевидно, он был в каком-то затруднительном положении и притворялся, что разговаривает со своей женой. Девочка! Стало быть, агент – женщина по имени Катарина. Тейлор слез с кровати; у него слегка кружилась голова, во рту горчило. Он налил себе немного минеральной воды. Проклятая пилюля! Хотя она и была самая слабая из всех ему прописанных, она все еще продолжала действовать. Он повторил послание, чтобы не забыть его. Теперь ему предстояло совершить два дела. Во-первых, позвонить Свенсону. Во-вторых... Он зевнул и присел на край постели. Свенсон должен быть еще в гостинице. Он посмотрел на свои часы, но никак не мог сфокусировать взгляд. Часы были марки «пияже», со светящимся циферблатом. Он подарил их себе на предыдущее Рождество. Он считал, что все на нем должно быть самое добротное. Была почти полночь. Свенсон, вероятно, спит, но это не имеет значения. Он улетает рано утром. Тейлор очень хотел спать, но он должен был сперва позвонить. Он знал, что Свенсон живет в «Плазе», но номера не помнил, поэтому отыскал телефонный справочник и, найдя нужный номер, позвонил.


* * *

 – Кому ты звонил? – Карпентер притиснул Натана к стене. Он не ударил его только потому, что знал, что это бесполезно:
 Натан не из тех, из кого можно выколотить правду.
 – Своей жене.
 – Я только что ей звонил. Если ты с кем и разговаривал, то не с ней. Кто был на другом конце провода? Тейлор?
 Натан выругался тем же грязным ругательством, что и при аресте, и Карпентер изо всех сил вмазал ему в лицо. Натан покачнулся, но не упал. Из носа у него показалась кровь. Он вытер ее рукой.
 – Слабовато, надо бы покрепче, – только и сказал он.
 Карпентер поймал его на слове. Перед тем как потерять сознание, Натан все же успел подумать: что бы ни произошло с ним самим, его жена вне опасности.


* * *

 После разговора со Свенсоном, который отвечал сонным и раздраженным голосом, Тейлор собирался позвонить своим людям, чтобы отменить распоряжение относительно жены Натана, ведь тот все же выполнил свое обещание. Но тут зазвонил дверной звонок; звонок звучал долго и настойчиво; кто-то начал громко стучать в дверь. Тейлор колебался. Он догадывался, кто находится за дверью. Но бежать было невозможно. К тому же они не смогут ничего у него найти. Ни в квартире, ни в магазине, внизу. Он не держал никаких вещей или записей, которые могли бы его скомпрометировать. Его нервы были все еще усыплены снотворным, и он был спокоен. Он надел красный шелковый халат и шлепанцы и пошел к двери.
 – Кто там?
 – Федеральные агенты. Откройте.
 Дверь, как и все двери в нью-йоркских квартирах, была снабжена засовом и цепью. Он отодвинул засов и приоткрыл дверь, не снимая, однако, ее с цепи.
 – Предъявите ваше удостоверение, – сказал он. – Откуда мне знать, что вы из ФБР?
 Кто-то просунул в щель удостоверение и тут же его убрал.
 – Откройте дверь, – потребовал чей-то голос, – или мы ее взломаем.
 Тейлор открыл дверь. Через двадцать минут он уже сидел в кабинете Карпентера, требуя адвоката и отказываясь отвечать на какие-либо вопросы. Он так и не успел отменить свое распоряжение о Мари Натан.




 Глава 5


 Маласпига – маленький городок с пыльными розовыми и желтыми домами, крытыми, как это принято в Тоскане, красной черепицей, с церковью и высоким перстом кампанилы, бронзовый колокол которой возвышается над всей окрестностью. Этот городок пятнадцатого столетия, расположенный в ста пятидесяти километрах от Флоренции, приютился у подножия массивного холма, поросшего зелеными оливами и высокими кипарисами. Машина ехала по узким улочкам, мощенным булыжником, без тротуаров, дома льнули друг к другу, не оставляя никаких просветов. Была тут и маленькая площадь со статуей рыцаря, восседающего на скачущей лошади.
 Катарине не надо было читать надпись, чтобы узнать, что это герцог Маласпига. Она сидела на заднем сиденье с герцогиней Франческой, за рулем был Джон Драйвер. Перед ними по извилистым улочкам ехала вторая машина с шофером в униформе. В ней сидели герцог и его мать. Катарина почувствовала в этом некий ритуал: феодальный господин торжественно возвращается в свои владения. Она увидела, что прохожие приветствуют переднюю машину, а несколько детишек кричали и махали герцогу и его матери. Как бы ни относился внешний мир к Маласпига, они были популярны в своем мире. Оставив позади город, машины стали подниматься вверх по крутому склону холма. Дорога была широкая, безукоризненно ровная; чем выше они забирались, тем откос с правой стороны становился все круче и круче. Катарина повернулась к Франческе, которая почти всю дорогу молчала.
 – Замок находится на самой вершине?
 – Да. Его можно было видеть еще с нижней дороги. Но я забыла показать.
 Джон сказал с переднего сиденья:
 – Всякий раз, когда я сюда приезжаю, я чувствую себя сказочным Джеком, взбирающимся по фасолевому стеблю [14] . Скоро вы его увидите.
 – Надеюсь, вы взяли с собой теплую одежду. – Из-под подкрашенных ресниц смотрели полные откровенной враждебности глаза. – Вечерами бывает очень холодно.
 – Благодарю вас, у меня есть все нужное. – Катарина отвернулась и стала смотреть в боковое стекло. Она никогда еще не находилась в такой близости к жене своего кузена. В течение двух часов, пока они ехали, она ощущала на себе всю ее холодную неприязнь; это было не очень приятно, хотя и объяснимо. Женщина ненавидела ее, и Катарина понимала почему. Но то была ледяная ненависть, порожденная совершенно холодным, а не огненно-жарким темпераментом. Алессандро был ей полной противоположностью: он поражал своей пламенной пылкостью, неукротимой гордостью, темпераментом, чувственностью. Она вдруг подумала, что он просто физически не может любить такую женщину, и тут же сердито упрекнула себя за то, что оправдывает его. Взглянула на город, который отсюда выглядел кукольной деревней, и поняла, как высоко они находятся.
 – Вы не боитесь высоты? – Она заметила, что Джон наблюдает за ней в зеркало заднего вида.
 – Нет, не боюсь. Я только не люблю заглядывать в пропасть, а высоты не боюсь.
 – Мне показалось, что вас слегка укачивает, – сказал он. – Но мы уже почти приехали.
 Через несколько минут, сделав широкий вираж, они подъехали к массивной каменной арке. Над темным проходом в стене красовался герб Маласпига. Венок и колос с угрожающе острой остью. Здесь этот герб выглядел неприкрыто жестоким. Инстинктивно, словно пытаясь отвратить зло, она прикрыла левой рукой свой перстень.
 Они въехали в огромный двор. Вокруг них всей своей громадой, как иллюстрация из учебника истории, высился Замок со своими квадратными башнями и массивными стенами. Катарина изумленно вскрикнула. Канадец, ухмыляясь, посмотрел на нее.
 – Я же говорил вам. Это впечатляющее зрелище.
 – Здесь сами камни вопиют к небу, – повернувшись к нему, сказала Франческа ди Маласпига. – Я ненавижу Замок.
 К машине подошел лакей в пыльной черной ливрее. Он отворил дверцу для герцогини. За ней последовала и Катарина. Солнце уже клонилось к закату, обагряя небо над зубцами крепостной стены. Машина Алессандро стояла перед ними. Никто не подошел к Катарине, не сказал ей ни слова. Несколько мгновений она оглядывала великую крепость своих предков, облитую кровью закатных лучей, и на нее нахлынуло ощущение холодной фатальности.
 – Катарина, – послышался рядом хорошо знакомый голос, – добро пожаловать в Маласпига. – Обернувшись, она увидела рядом улыбающегося ей герцога. Он взял ее под руку. И она почему-то вдруг вспомнила предупреждение Рафаэля: если понадобится, он безжалостно ее убьет.
 Что-то древнее пробудилось в ее сердце: непоколебимая решимость сохранить свое достоинство перед лицом опасности, презрительное приятие смерти. И это как бы не имело никакого отношения к Катарине Декстер и Новому Свету за океаном. Она улыбнулась, глядя на возвышающегося над ней герцога.
 – Великолепное зрелище! – воскликнула она. – Но не будь я сама из рода Маласпига, оно, пожалуй, внушало бы мне страх.
 Все еще под руку с герцогом она вошла в Замок. Старая герцогиня поднялась к себе в комнату, чтобы передохнуть перед ужином. Она сердито ворчала на то, что ей приходится покидать удобную Виллу, но ее сын все же настоял на своем. Разговаривая с ней, он никогда не повышал голоса, не проявлял никаких признаков гнева, но в конце концов она всегда уступала. Это было неизбежно, и она не чувствовала ничего, кроме легкого раздражения. Всю жизнь она склонялась перед волей мужчин, стараясь в то же время по возможности поступать по-своему. Когда он объяснил, почему они должны ехать, она попробовала было воспротивиться.
 – Зачем ей оставаться в Замке? Почему бы ей не поехать на день вместе с Джоном, с тем чтобы вернуться обратно? Столько лишнего беспокойства только для того, чтобы показать ей Замок...
 Но он даже не стал ее слушать. Вежливо напомнил о долге гостеприимства перед их родственницей и о том, что вся семья должна проявлять о ней подобающую заботу. Поездка в Маласпига все-таки состоялась, и старая герцогиня чувствовала себя крайне утомленной. Около получаса она пролежала в постели, а ее роза стояла в стакане на туалетном столике. На вечер была уже приготовлена другая роза, завернутая во влажную тряпицу и фольгу. Она повернула голову на подушках – все, чем она пользовалась, было вышито или отделано кружевами. И так было всю жизнь. Утонченность вкуса она считала неотъемлемым качеством истинной аристократки. Ничто грубое, за исключением мужской руки, не должно было касаться ее тела. Задремывая, она думала о своей невестке Франческе и скульпторе; чувственные воспоминания прошлого, навеянные перешептыванием в комнате Франчески, сладострастно изгибали ее губы. Она не могла представить себе свою невестку в роли любовницы. Не могла представить себе, чтобы это холодное лицо было запрокинуто в жадном ожидании поцелуя. Но ведь никто не знает и не понимает этой женщины; никто даже не потрудился изучить, что она собой представляет в действительности. У нее нет и не может быть детей, поэтому Алессандро ее покинул, – вот и все, что о ней думают люди. Но может, теперь, став любовницей молодого человека, она обретет наконец желанное спокойствие.
 Покой герцогини нарушил неожиданный стук в дверь. Это был ее сын. Она приподнялась на подушках и улыбнулась ему. Она всегда улыбалась мужчинам, даже если их появление не очень ее радовало.
 – Надеюсь, ты не слишком измучилась, мама? Ты поспала?
 Он сел возле нее на постели и взял ее руку. Обычно он был очень скуп в проявлениях своих чувств, и этот жест удивил ее. Она не испытывала особого удовольствия от его прикосновения, но все же не убрала своей руки. И ей было любопытно знать, чего он хочет. Он очень хорошо знал, что она устала, потому что она пожаловалась на утомление сразу же по приезде; и он также знал, что стоит ей прилечь, как она засыпает.
 – Немного устала. – Она ласково ему улыбнулась. – Как мило с твоей стороны, что ты пришел меня проведать... Я вижу ты уже успел переодеться.
 Он был в темно-голубой бархатной куртке, с шелковым шарфом на шее. Возможно, ревность Франчески не так уж и беспочвенна. Он очень хорош собой, просто удивительно хорош.
 – Где кузина? – спросила она. – У американцев не принято переодеваться перед ужином. Они считают это старомодным обычаем.
 – Я ей объяснил, что у нас так принято. Это ее не удивило. Я хочу, чтобы ты обещала мне кое-что, мама.
 – Да? – Стало быть, вот зачем он пришел.
 – Будь, пожалуйста, поласковей с Катариной. Сделай так, чтобы она чувствовала себя как дома, спокойной и счастливой. Я очень хочу этого.
 – Тогда тебе не стоило привозить ее сюда. Это неподходящее место, чтобы соблазнять женщин, мой сын. Тебе следовало бы это знать.
 Он отпустил ее руку.
 – То, что ты говоришь, мама, в твоих устах просто неприлично.
 Мать пожала плечами; брильянты в вырезе ее халата ярко блеснули в электрическом свете.
 – Я слишком стара, чтобы быть ханжой, – сказала она. – И, конечно, слишком стара для семейных сцен. Ты что-то замыслил по отношению к этой девушке, Сандро. Если ты не хочешь ее соблазнить, то что же у тебя на уме? Ты никогда не вел себя так с другими девушками – зачем ты привез ее сюда, в Замок? Зачем просишь меня, чтобы я была особенно с ней приветлива, как будто я не знаю, как вести себя в собственном доме? Что происходит между вами – вы уже любовники?
 – Нет. Мы не любовники. Я только хочу, чтобы ей понравилось ее пребывание здесь, в Замке. И надеюсь на твою помощь.
 – Сядь, – быстро сказала она. – Я не хочу, чтобы ты уходил от меня обиженный. Я сделаю все, что ты хочешь, caro. Я только хочу, чтобы ты был счастлив. И готова тебе всячески помогать. Но я должна тебя предостеречь. Эта девушка не похожа на других. Те понимали твое положение. Она – нет. Она может доставить тебе много неприятностей. Подумай хорошенько, прежде чем с ней сближаться.
 – Ты не понимаешь, мама, – ласково ответил он. – Но это неважно. Просто выполни мою просьбу. Будь с ней поприветливей. Потому что я прошу тебя об этом. Увидимся внизу.
 Когда Катарина вошла в небольшой салон, ей показалось, что там никого нет. Она нервничала, ожидала, что случится что-то важное. Ее комната была вся наполнена цветами. Безошибочно угадывалась рука Алессандро – все это были запоздалые бледные розы. Уже войдя в салон, она услышала какой-то шум за спиной и резко обернулась. Между ней и дверью стоял высокий старик: до ее появления он сидел слева от двери, оставаясь незримым для всех входящих. Он был почти так же высок, как Алессандро, с красивой головой, покрытой густыми седыми волосами и увенчанной древней феской с шелковой черной кисточкой. Он не шевелился, стоял и смотрел на нее, и на его патрицианском лице было запечатлено детски застенчивое ожидание. Катарина подошла к нему и протянула руку.
 – Дядя Альфредо? – Он кивнул. – Я ваша кузина, Катарина. Очень рада вас видеть.
 Он просиял, как будто его вдруг озарило солнце. Откинул назад голову, в нелепой феске с болтающейся кисточкой, и громко засмеялся от восторга. Взяв ее руку, он наклонился и поцеловал ее, а затем и пожал.
 – Для меня большое удовольствие видеть вас, дорогая. Очень большое. Алессандро рассказал мне о вас. Но он забыл упомянуть, какая вы красавица. Вы очень напоминаете мне... никак не могу вспомнить кого. Неважно. Неважно. Присядьте, пожалуйста. Замечательно. Извините меня. Я сейчас вернусь. И мы немного поболтаем. Прежде чем спустится вся семья. Прежде чем она попытается отослать меня в мою комнату.
 Улыбка сбежала с его лица, он нахмурился, но это лишь придало ему трогательности.
 – Я ненавижу ее, – сказал он просто. – Но Алессандро не дает меня в обиду. Я сейчас вернусь...
 Катарина подошла к креслу у камина и села. Через мгновение дверь отворилась, вплыла старая герцогиня, облаченная в темно-зеленое бархатное платье, за ней следовал Джон Драйвер.
 На заднем плане; у двери, она увидела Альфред о ди Маласпига. Увидела – и поняла, откуда происходит его прозвище. Он уже заменил феску британским тропическим шлемом.
 Ужин, это был долгий торжественный ужин, подавали в маленькой каменной комнате, которая не изменилась с пятнадцатого столетия. Единственной уступкой современности был электрический свет, струившийся на великолепные готические гобелены. Они ели при свечах; лакей, который встретил их по приезде, – сейчас он был одет в белую ливрею и перчатки, – ставил на стол блюда и обслуживал ужинающих с неторопливостью, которая действовала Катарине на нервы.
 Она огляделась; лица, которые она увидела, казалось, принадлежали другой эпохе. Алессандро, как средневековый принц, сидел во главе стола, наблюдая за всеми присутствующими и уделяя ей особое внимание; дядя Альфредо, улыбаясь вежливой старческой улыбкой, беседовал с Джоном Драйвером; она испытывала угнетающее чувство нереальности происходящего, как будто играла какую-то роль в шараде. Беседа была общая, самая тривиальная, большей частью о местных жителях и непонятных ей событиях и делах. Она заметила, что эксцентричный старик исподтишка наблюдает за ней: разговаривая с Драйвером, он бросал на нее быстрые взгляды, тут же отворачиваясь, если она поднимала глаза. У нее сложилось впечатление, что его психика в куда менее неуравновешенном состоянии, чем могло показаться стороннему наблюдателю. В нем чувствовался скрытый ум, его живой взгляд отнюдь не соответствовал старчески отрешенному выражению его лица. Когда все встали из-за стола, он подошел к ней с ничего не выражающей улыбкой, она тоже улыбнулась, и он спросил:
 – Как вам нравится мой головной убор?
 – Он весьма необычен, – ответила Катарина.
 Он кивнул.
 – Его подарил мне один англичанин, много-много лет назад. Он знал, что я коллекционирую шляпы. У меня их больше шестидесяти – что вы об этом думаете?
 – Это замечательно.
 Они выходили последними, и она видела, что Алессандро ожидает ее за дверью.
 – Вы очень милая женщина, – сказал старик, вдруг понизив голос. – Вы мне нравитесь. Но будьте здесь очень осторожны. Я ведь не такой глупец, как думают некоторые. – Он поклонился и отступил в сторону, пропуская ее. И, подходя к герцогу, она вновь услышала за спиной тихое предупреждение: – Будьте очень осторожны.


* * *

 Бена Харпера срочно отозвали из Чикаго. Он тотчас же принялся допрашивать Тейлора, но столь же безуспешно, как и Карпентер. Коротко допросил он и Натана; ничто не вызывало у него такого омерзения, как продавшийся агент, поэтому он ограничился коротким и горьким резюме:
 – Ты получишь по максимуму.
 Натан ухмыльнулся, его избитое, все в синяках лицо смотрело с дерзким вызовом.
 – У вас нет никаких неопровержимых улик против меня, – сказал он. – Вы ни черта не можете доказать, и вы это знаете. А угрожать можете сколько угодно – пока сами не загнетесь.
 – Мы обязательно докажем твою вину, – пообещал Харпер. – Рано или поздно Тейлор расколется. И чтобы спасти свою шкуру, выдаст тебя с потрохами.
 Но Тейлор проявил неожиданную стойкость. Он хорошо знал свои права и настаивал на них; ни Карпентеру, ни его шефу не удалось получить от него признание, что он связан с организацией Маласпига или Натаном. Как и многие толкачи, он не поддавался на уговоры стать государственным свидетелем и выдать своих сообщников. Он сидел в кабинете Харпера, очень бледный и взволнованный, требуя, чтобы ему вызвали адвоката, и отказываясь что-либо говорить.
 После того как Тейлора увели, Харпер позвал к себе в кабинет Карпентера.
 – Никаких успехов?
 – Никаких. Молчит, точно ему отрезали язык. Мы не можем держать его долго, не вызывая адвоката, точно так же, как и Натана. Зачем ты его так разделал, Фрэнк?
 – Скажи спасибо, что я его не убил. Если бы ты стоял здесь и слышал, как он передал сообщение о Кейт, да еще с этакой ухмылочкой!.. Почему ты не отдашь мне Тейлора? Пусть только никто не мешает, и через полчаса я выколочу из него полное признание. Мы должны знать, ушло ли его сообщение в Италию.
 – Мы арестовали его сразу же после разговора с Натаном, он никак не мог передать сообщение. А когда мы связались с Интерполом, они сказали нам, что как раз в это время был трехчасовой перерыв в телефонной связи с Италией. Успокойся, Фрэнк.
 – Я был уверен, что Натан не сможет передать сообщение, но он все-таки это сделал, – сказал Карпентер. – Они убьют ее так же, как и Фирелли.
 – Погоди немного, – сказал Харпер. – Мы стравим их друг с другом, кто-нибудь да расколется. Бьюсь об заклад, что это будет Тейлор. Я подожду минут десять и, когда он решит, что худшее уже позади, снова начну его допрашивать. Ты можешь присутствовать, если хочешь. Но только без мордобоя.
 – Я думаю, нам надо срочно связаться с Интерполом и вызволить оттуда Кейт.
 – И сорвать все задание? Рафаэль поднимется в этот их Замок с отрядом карабинеров и, конечно же, не найдет ни одной крупинки героина в приготовленной к отправке партии товаров – они там не дураки. Мы не можем ничего предпринять, пока не узнаем, передал ли Тейлор это сообщение. Если, конечно, Натан и в самом деле звонил Тейлору. Будем надеяться, что это так.
 – Я знаю, что он говорил с Тейлором. – Карпентер закурил сигарету; суставы пальцев его правой руки покраснели и вздулись. – Если что-нибудь с ней случится...
 – Личные симпатии только вредят делу, – медленно произнес Харпер. – Не завидую тебе, если нам придется выпустить Тейлора. А пока мы не можем предъявить никаких конкретных обвинений ни ему, ни Натану. Мы знаем, что они замешаны в этом деле, но у нас нет никаких доказательств. И мы нарушаем закон, продолжая их задерживать. Перестань думать о Кейт. Принеси пару чашечек кофе, и мы опять возьмемся за Тейлора.
 Карпентер вышел в коридор, где стояла большая кофеварка, а Харпер взглянул на часы. Было десять двадцать восемь. Они могли еще потянуть с адвокатом до вечера. Но этого времени было явно недостаточно.


* * *

 На Западной Сороковой улице Мари гладила мужнины рубашки. К десяти пятнадцати она убрала квартиру и сделала кое-какие покупки для себя. Затем сварила кофе и убрала гладильную доску.
 Она не поняла, почему Фрэнк Карпентер позвонил ей так поздно накануне ночью и спросил, где Джим. Она не понимала, почему он не дает о себе знать, ибо обычно он всегда предупреждал ее о своих отлучках. Карпентер всячески успокаивал ее. Нет никаких причин беспокоиться. Должно быть, он очень занят Она старалась подавить тревогу, но на следующее утро проснулась очень рано. Сделала тщательную уборку и выстирала все его вещи. Она любила домашнюю работу и с удовольствием занималась привычными делами. Почти вся ее жизнь прошла в бесконечных переездах, сменах работы, у нее не было ни постоянного места жительства, ни будущего, ни прошлого. И никакого спасения от бед – кроме героина. Темный туннель ее жизни вел прямо в ад. Натан показал ей, что ее ждет. Только его любовь и спасла ее. Она могла бы умереть за него. В десять сорок пять зазвонил дверной звонок.
 – Кто там? – спросила она.
 – Мы из ФБР, миссис Натан, – ответили ей. – Пришли передать вам кое-что от мужа.
 Их было двое, среднего роста, в легких костюмах и мягких шляпах, которые они не потрудились даже снять.
 – Джим... что-нибудь случилось с Джимом? – спросила она, глядя на них.
 Один из вошедших закрыл переднюю дверь, а другой спокойно произнес:
 – Не волнуйтесь, миссис Натан.
 Он сграбастал ее за плечи и залепил широкой липучкой ей рот. Человек этот был очень силен, и она могла оказать ему лишь самое жалкое сопротивление, она лягалась и вертелась, но он внес ее в спальню и бросил на постель. Затем сел ей на ноги и руками прижал к одеялу. Второй мужчина тем временем открыл свою кожаную сумку на туалетном столике; Мари следила за ним глазами и, увидев шприц, попробовала что-то крикнуть запечатанным ртом. Второй мужчина туго закрутил ее руку резиновым жгутом, чтобы легче было найти вену. Они держали ее несколько мгновений, пока все не было готово. Затем второй мужчина всадил иглу. Она сильно дернулась, и тот, кто ее держал, рассмеялся. «Тебе это понравится, крошка», – сказал он, вставая. Оба поглядели на нее. Она лежала, не шевелясь, как мертвая. Веки были закрыты, и под ними набухали слезы. Человек, который впрыснул ей героин, нагнулся и сорвал липучку со рта.
 – Я думаю, она уже вырубилась, – сказал он, пряча свой шприц. – Надо поскорее убираться отсюда, к чертовой матери!
 Она не столько услышала, сколько почувствовала, как хлопнула передняя дверь, и они ушли.
 Ощущение было знакомое, ужасное в своей интенсивности. «Джим!» – прошептали ободранные губы. При ее щуплом сложении она сильно пострадала от такого грубого обращения. «Джим!» Она должна как-нибудь добраться до него – только он может ей помочь. С большим трудом удалось ей дойти до передней двери. Когда она открыла ее и стала спускаться по короткой лестнице, ведущей на улицу, она уже забыла, куда и зачем направляется.


* * *

 Ларс Свенсон прибыл в Рим в час ночи по итальянскому времени. Полет прошел очень приятно, хотя обычно долгие путешествия утомляли его; у него оказался очень милый сосед, директор текстильной фабрики, который также направлялся в Рим; и так как было еще очень рано, они вместе поехали в ночной клуб. Свенсон должен был сперва добраться до Пизы, а оттуда уже до Флоренции, на машине. Он уже телеграфировал время своего прибытия и собирался подтвердить это по телефону на следующее утро. Необходимо было передать сообщение Тейлора: агент, направленный в Италию, – женщина по имени Катарина.
 В ночном клубе он провел весьма увлекательный, хотя и дорогостоящий вечер. Через десять часов после возвращения оттуда он проснулся со все еще гудящей от шампанского головой и весьма смутным представлением, как он добрался до гостиницы и своего номера. До Виллы Маласпига, даже по итальянским критериям, он дозвонился с большим трудом. Трубку снял какой-то слуга, который не мог разобрать его ломаной, с сильным акцентом речи и только повторял, что герцога нет дома. Прошло много времени, прежде чем Свенсону удалось выяснить, где он находится.
 Оказалось, что все они в Замке. Там с ними и можно было связаться по телефону. Свенсон даже не нуждался в номере. Он уже был в Замке дважды и отнюдь не горел желанием побывать там в третий раз. Он любил комфорт, а осмотр антикварной мебели и скульптур неизменно сопровождался приглашением провести там ночь.
 Он заказал себе сразу обильный завтрак и обильный обед; естественно, что его заказ был выполнен с большой задержкой; но лишь плотно подкрепившись, он принялся дозваниваться через Массу до города и Замка Маласпига. Сквозь сильный треск и замирания на линии ему наконец ответили, что герцога и всех остальных нет в Замке. Ему предложили позвонить перед ужином. В течение ближайших трех часов звонить было бесполезно, и Свенсон вышел погулять по предвечернему Риму.


* * *

 Катарина проснулась рано; ее комната находилась на первом этаже, окна выходили на Апеннины, которые тянулись за Замком. В утреннем свете горы отливали снежной белизной; они уходили в голубое небо на шесть тысяч футов, а их зазубренные вершины терялись в облаках. Величие гор всегда восхищало ее, но ослепительно белый, сверкающий знаменитым каррарским мрамором Маласпигский хребет произвел на нее зловещее впечатление. Сам Микеланджело рыскал по этим горам, подыскивая мрамор для своих величайших творений. У их подножия лежала волнистая зеленая равнина; Замок, этот памятник могуществу и высокомерию построившего его рода, возносился высоко над городком. Тот, кто держал в своих руках Маласпига, властвовал над всей равниной и Версилией, узкой полоской земли, протянувшейся вдоль берега моря. Воздух был необыкновенно ясен и чист; когда Катарина открыла окно, ее обдало дуновением холодного воздуха, и она вздрогнула. Они находились гораздо выше, чем ей представлялось. Спала она беспокойно, терзаемая кошмарами, даже и во сне ее все время преследовало это предупреждение дяди Альфредо: «Будьте очень осторожны». Старый аристократ, коллекционер шляп, был, безусловно, человеком эксцентричным, но, судя по его же собственным словам, отнюдь не таким глупцом, каким его считали некоторые. «Вы мне нравитесь». Она поверила в его искренность, оценила его маленькие знаки внимания. И он пытался предостеречь ее, хотя кузен был совсем рядом. После ужина они пили кофе в салоне, и она старалась держаться подальше от Алессандро. Она видела, что молодая герцогиня наблюдает за ней с нескрываемой ненавистью и что Драйвер то и дело подходит к ней, пытаясь отвлечь ее внимание. Подойдя к Катарине, чтобы зажечь ее сигарету, он тихо шепнул:
 – Если хотите завтра вернуться во Флоренцию, я отвезу вас.
 – Спасибо, – пробормотала в ответ Катарина. – Со мной все будет в порядке.
 – Я забочусь не о вас, – сказал Драйвер. – Он не имел права привозить вас сюда. – Он отвернулся, и она поймала на себе взгляд герцога. «Слышал ли он что-нибудь», – подумала она. Поднявшись в свою комнату, она заперлась на ключ. Взгляд Алессандро внушил ей опасение, что он может попытаться проникнуть к ней.
 Она очень внимательно слушала весь разговор, даже запоминала имена слуг, надеясь, благодаря случайной обмолвке, найти ключ к таинственному исчезновению Фирелли. Анджело. Анджело. Такое распространенное итальянское имя, но оно погубило своего владельца. Ничего подозрительного она не услышала. К своему удивлению, она обнаружила, что к ее комнате пристроена вполне современная ванная. Спальня была обставлена кроватью орехового дерева, скорее всего семнадцатого века, массивными сундуками и высоким, до самого потолка, буфетом, с украшенными фамильным гербом дверцами. В зеркале, вставленном в позолоченную флорентийскую раму, она увидела отражение женщины в белом халате, которая на таком темном фоне походила на привидение. Завтракать ей не хотелось, никаких планов на утро, насколько она знала, ни у кого не было. Она надела шелковую блузку и брюки и спустилась по лестнице. Франческа стояла недалеко от парадной двери, в скромном темно-синем платье и в шляпе; ее лицо казалось еще бледнее и безжизненнее, чем накануне.
 – Мы едем к мессе, – сказала она, взглянув на Катарину. – Вам было бы лучше надеть юбку. Народ здесь очень консервативный.
 – В этом нет необходимости, я не поеду, – ответила Катарина. – Я уже давно не хожу в церковь.
 – Понятно. – Герцогиня отвернулась и взяла в руки перчатки и молитвенник. – Сандро это не понравится. Он считает, что на мессе должна присутствовать вся семья.
 – Сожалею, – сказала Катарина. – Но ему придется простить меня.
 – И что мне будет за то, что я вас прощу? – Герцог подошел сзади совсем неслышно. Он положил руку на плечо девушки. Наклонился и коснулся ее щеки губами. – Надеюсь, вы хорошо выспались? Вчера вечером у вас был такой усталый вид.
 – Ваша кузина не хочет ехать на мессу, – сказала его жена.
 – Да, я предпочла бы остаться, – подтвердила Катарина. Она приготовилась к поединку двух воль. Этот деспот буквально поработил всех женщин семьи, никто даже не смеет сказать ему «нет». – Я не была в церкви много лет. И если бы пошла, то чувствовала бы себя ужасной лицемеркой.
 – Тут нет никаких проблем, – спокойно произнес он. – Вы вольны поступать, как вам угодно. Хотя Джон и не католик, он бывает в церкви вместе с нами. Он может поехать и сегодня утром, а я останусь и составлю вам компанию.
 – Если вы останетесь, то почему бы и мне не остаться? – вдруг вставила Франческа. На ее щеках вспыхнул яркий, словно намалеванный, румянец. – Вы заставляете меня посещать мессу, хотя и знаете, как я отношусь к этому.
 – Да, я знаю, – сказал герцог, – но вы моя жена и не можете демонстрировать свой атеизм перед всем городом. За все шестьдесят лет моя мать ни разу не припустила мессу.
 – Доброе утро!
 Они повернулись и увидели, что к ним подходит Джон Драйвер. Он взглянул на Алессандро, затем на Франческу, и улыбка сразу сбежала с его лица.
 – Я еду к мессе вместе с вами, – сказал он, подходя к Франческе. – Все уже готовы?
 – Мы с Катариной останемся, – сказал Маласпига. – Не позовете ли вы маму и дядю Альфредо? – Его тон не допускал ни малейших возражений. Прежде чем Драйвер повернулся и потел за отсутствующими, Катарина успела заметить, что лицо его исказилось ненавистью.
 – Мы вас проводим, – сказал герцог, когда все собрались у парадной двери. Старая герцогиня выглядела хрупкой и изысканно красивой в своем дымчатом голубом платье. Дядя казался мрачным и рассеянным. На голове у него была панама, в правой руке – полотняное кепи. Перед тем как уехать, старая герцогиня улыбнулась Катарине и послала ей воздушный поцелуй. Несколько мгновений они стояли бок о бок с герцогом во дворе. Даже в этот ранний час солнце уже поднялась высоко и сильно припекало; она прикрыла глаза ладонью.
 – Вы не должны были оставаться со мной, – сказала Катарина. – Вы как будто нарочно афишируете свое доброе ко мне отношение. И это ужасно расстраивает вашу жену. До сих пор она сдерживалась, но тут вдруг ее волнение прорвалось наружу.
 Почему вы к ней так жестоки? – набросилась она на него. – Я не должна была сюда приезжать.
 – Но вы же сами просили, чтобы я привез вас сюда, – напомнил ей герцог. На какой-то миг, ослепленная внезапным порывом чувств, Катарина забыла о цели своего приезда. – И я отнюдь не жесток с Франческой. По существующему у нас в Италии обычаю все семейные женщины ходят к мессе. По большим праздникам, а часто и просто по воскресеньям я хожу с ними. Отсутствие Франчески вызовет много толков. Она знает это так же хорошо, как и я.
 Он взял ее за руку, и она вся напряглась.
 – Не сердитесь, – продолжал герцог. – Почему бы нам не насладиться утренней прогулкой? Здесь есть очень красивые места.
 У нее не было никакого желания гулять. Бродить вместе с ним по серебристо-серым оливковым рощам и карабкаться по горным террасам? Она знала, что в каком-нибудь укромном местечке они остановятся и он попытается ее обнять. И все же она невольно поддавалась влиянию сладостного воздуха и голубых небес: это было старинное наследие, такое же притягательное, как и исходившая от Алессандро магнетическая сила желания. Она повернулась к нему, силясь улыбнуться.
 – У меня нет настроения гулять, – сказала она. – Почему бы вам не показать мне свои антикварные вещи? Я ужасно хотела бы видеть знаменитый туалетный столик.
 – Так посмотрите на него, если вам так хочется, – сказал он. – Я и сам бы не прочь взглянуть на него еще раз. Это просто фантастическая находка.
 После наружной жары ей показалось, что в Замке очень прохладно: она задрожала. Но чтобы пойти в кладовую, ей нужен был маркер. Он сам предоставил ей подходящий предлог.
 – Вы совершенно замерзли, – сказал он. Забота, которую проявлял о ней этот совершенно безжалостный, как она считала, человек, ее просто страшила. – Пойдите и наденьте что-нибудь теплое. Не то вы схватите простуду.
 Она повернулась, благодарная за предоставленную ей возможность, и быстро поднялась наверх в свою комнату. Надела длинный кардиган [15] и спрятала маркер в карман.
 Алессандро стоял на том же месте, где она его оставила: засунув руки в карманы, он смотрел на лестницу, ожидая ее возвращения. Они пересекли большую прихожую, повернули налево и прошли через, низкую каменную аркаду, закрывавшуюся когда-то дверью, в длинный сводчатый коридор, вдоль стен которого геометрически правильными узорами были развешаны доспехи и оружие. Некоторые были такой превосходной работы, что она остановилась. Отделанные серебром и золотом, похожие на пустую скорлупу доспехи, которые некогда, в старинных войнах, защищали тела Маласпига и сверкали на полях сражений, стояли по всему их пути как часовые. Герцог называл имена рыцарей, их носивших, перечислял битвы, составлявшие часть итальянской истории. Флоренция против своего старого врага Пизы, которую она в конце концов покорила, против неукротимой Лукки [16] , которую ей так и не удалось победить, могучие схватки с Римом и Венецией, чье могущество угрожало могуществу Медичи. Их голоса – ее вопросы, его ответы – звучали гулким эхом. В рыцарских латах было что-то зловещее, они как бы предполагали наличие в них живых тел, что-то зловещее было и в опущенных забралах, в гротескных формах шлемов.
 – После войны, – рассказывал Алессандро, – когда сюда ворвались антифашисты, во имя торжества свободы ломая и грабя все, что попадалось им под руку, они сломали много доспехов. Части вот этих, например, изготовленных в мастерской Челлини [17] , почти уникальных по красоте и прочности, валялись вокруг наружных стен; некоторые нашли потом в самом городе.
 – И ничего из этого не досталось кредиторам?
 – Считалось, что они не имеют никакой ценности. Но теперь, когда искусство стало столь выгодным вложением денег, и доспехам, сделанным самим Челлини, и многим другим, просто нет цены. Пожалуйста, вот сюда. Это трапезная. Все лучшие вещи – в комнатах наверху. Сами мы живем в комнатах, где прежде жили слуги. Я модернизировал их все после женитьбы на Франческе. Посмотрите на гобелены – во всем Уффици вы не найдете ничего лучшего.
 Трапезная была очень большая: каменный пол устлан зеленым ковром, расшитым алыми и черными узорами, с вытканным в самом его центре десятифутовым гербом Маласпига. Через весь этот зал тянулся большой трапезный стол, вокруг которого стояли двадцать четыре великолепных позолоченных флорентийских стула в чехлах из поблекшего алого бархата, с вытканными золотом гербами на их спинках. Но как бы замечательна и роскошна ни была эта поражающая одной своей величиной мебель, главное сокровище составляли все же гобелены. Вспомнив полдень, проведенный в Уффици. Катарина сравнила висящие там гобелены с бесценной серией, изображающей сцены жизни при дворе Катерины Медичи, и не могла не согласиться с оценкой герцога. Прекрасна была и серия, посвященная временам года: каждый гобелен в двадцать футов вышиной и в шестнадцать длиной, с так ярко и свежо сверкающими красками, как будто они только что сошли с ткацкого стана. В изображения зверей, птиц, листвы и цветов были вплетены золотые и серебряные нити: в самом центре стояла аллегорическая группа, символизирующая четыре сезона, а вверху был выткан неизменный фамильный герб. Но это была не обычная геральдическая эмблема.
 – Наши собственные гобелены были сорваны, – объяснил Алессандро. – Продали их очень дешево – всего за несколько тысяч долларов. Мне пришлось купить эти, чтобы заменить украденные.
 Она еще раз посмотрела на них.
 – Они, должно быть, стоили целое состояние, – сказала Катарина, а про себя подумала: «Столько же, сколько может стоить одна партия героина».
 – Как сказать, – ответил он. – Я купил их три года назад. Но сейчас я не мог бы позволить себе такой роскоши.
 Она отвернулась, чтобы он не заметил на ее лице горького недоверия и презрения к его лицемерию. Рафаэль сказал, что он мультимиллионер. Торгующий человеческими страданиями и смертью.
 – А где хранится ваш туалетный столик? – быстро спросила она, подавляя желание повернуться и убежать, убежать из этого Замка со всеми его сокровищами и славной историей, от этого человека, стоявшего так близко, что их плечи соприкасались.
 Он протянул руку и открыл маленькую, обшитую панелями дверь.
 – Спускайтесь. Я зажгу свет, но будьте осторожны: ступени очень крутые.
 Они спустились в довольно просторную, в четверть трапезной кладовую, ярко освещенную лампами дневного света. Катарина сунула руку в карман, нащупала маркер. Указательным и большим пальцем сняла с него колпачок.
 В конце кладовой стояли предметы старинной мебели, их было около дюжины. Чудесный итальянский кассоне [18] с раскрашенной резной крышкой и передом, два флорентийских кресла гротескной формы с подлокотниками в виде мальчиков-нубийцев; в центре спинок были гербы; два стола, включая одну маленькую скальолу, с цветной мраморной мозаикой, с удивительной изысканностью изображающей птиц, цветы и фрукты. На столе стоял маленький мраморный бюст ребенка и бронзовая чернильница эпохи Возрождения – в форме гнезда змей. Венецианский консольный столик, еще один кассоне, попроще и поменьше, чем первый, комод черного дерева, инкрустированный слоновой костью и серебром, и сам туалетный столик. Эта жемчужина французского искусства восемнадцатого века была украшена бронзовой отделкой, которая сверкала, словно была сделана из золота. Катарина остановилась перед ним.
 Он был выточен из тюльпанового дерева, верхняя часть, ящики и боковые стороны были инкрустированы волнистым орнаментом и венками цветов, а в центре можно было видеть двух голубков, держащих в клювах оливковую ветвь.
 – Какая дивная вещь! – воскликнула Катарина. Она подошла ближе и вытащила ящик. Алессандро стоял у нее за спиной, и она провела кончиком маркера по полированному дереву внутри. Когда она задвигала ящик, рука у нее дрожала.
 – Прекрасные вещи, – сказала она.
 Затем принялась за кресла, посидела в двух из них и просела кончиком маркера вдоль сидений. И все это время она высказывала свои оценки, двигалась, выдвигала ящики, поднимала крышки кассоне.
 Запоминайте все, даже орнаменты, сказал Рафаэль. Запоминать надо было и изделия из бронзы. Зловещее змеиное гнездо, подумала Катарина, нетрудно будет идентифицировать. Она провела рукой по мраморному бюсту ребенка, когда Алессандро вдруг спросил:
 – Что вы об этом думаете?
 – Довольно милая работа. Хорошо передано невинное выражение лица. Но похоже, что это современная скульптура.
 – Да, вы правы, – подтвердил он.
 Держа руку в кармане, она плотно сжимала маркер.
 – Это работа Джона. Он сделал два таких бюста. Я продам их, и он заработает немного денег. Стоят они не ахти как дорого: три тысячи долларов за пару, но он любит чувствовать себя независимым.
 – Чем больше я смотрю на этого ребенка, тем меньше он мне нравится, – сказала она. – От этой скульптуры веет сентиментальностью, которая после первого благоприятного впечатления начинает раздражать. Это не улучшит его репутации.
 – Сентиментальность объясняется коммерческим предназначением, – сказал Алессандро. – Я доволен, что вы не попались на эту удочку, сразу же раскусили что к чему. Все наше семейство отличается хорошим вкусом. В прошлом году он сделал прекрасную обнаженную мужскую фигуру. Я продал ее в Швецию, за очень неплохие деньги. Когда-нибудь он станет знаменитостью. А пока он должен упорно работать и копить деньги.
 – А вы будете его поддерживать?
 – Конечно. – Он улыбнулся. – Он создает красоту, а это величайший Божий дар. Мы всегда способствовали процветанию искусств и помогали художникам. Это флорентийская традиция. Сокровища эпохи Возрождения были созданы лишь благодаря покровительству Медичи и таких людей, как наши предки.
 – Где же он работает? – спросила Катарина. – Он сказал мне, что проводит в своей мастерской много времени.
 – Его мастерская – с северной стороны; я отвел ему нижний этаж большой кладовой, где он может хранить свой мрамор и спокойно работать. Он человек очень чувствительный, вы знаете. Ему не хватает уверенности в себе, и он никому не позволяет видеть свои работы до их готовности. Мне приходится поддерживать его веру в себя; иногда, когда он недоволен собой, он выходит весь в слезах. А вот и второй малыш. – Он поднял бюст мальчика и поставил его рядом с бюстом девочки. Обе скульптуры составляли очаровательную пару, этюдное изображение невинности, сделанное, однако, с раздражающей поверхностностью. Тут же на мольберте стояла картина, прикрытая куском зеленой материи.
 – Наверно, это что-то интересное, – сказала Катарина. – Но что?
 Она сразу заметила, что герцог колеблется, но он подавил колебания и крепко схватил ее за руку, не позволяя подойти к мольберту.
 – Это пейзаж, – сказал он. – Один из скучных венецианских видов Большого канала – я не люблю Каналетто [19] и сомневаюсь в подлинности этой картины. Но ваши американцы любят такие. Пойдите наверх, на солнце. Здесь больше нечего осматривать. Я хочу показать вам сады.
 Ей оставалось лишь повиноваться. Твердой рукой он подвел ее к лестнице и отступил в сторону, пропуская вперед. Она вынула руку из кармана кардигана. Она так и не смогла промаркировать мраморных детей, а самое главное – он увел ее прочь от картины. Она лишь заметила угол флорентийской рамы. Эти рамы, изукрашенные тяжелой резьбой, нередко были непомерно велики для помещаемых в них небольших картин. Внутри такой рамы, если ее выдолбить, вполне можно поместить большое количество героина. Они пересекли трапезную и быстро пошли по коридору, увешанному и уставленному доспехами. Она чувствовала, что он в хорошем настроении, потому что сумел вывернуться из трудного положения, так и не позволив ей приблизиться к холсту. А если она не отмаркирует этот холст, все ее усилия могут оказаться тщетными.
 Войдя в большую прихожую, они услышали шум въезжающего во двор автомобиля. Входная дверь была откинута на тяжелых железных петлях. Ослепительно бил в глаза солнечный свет. Алессандро схватил ее за руку.
 – Пойдемте со мной в парк, – сказал он. – Мы сможем пройти другим путем.
 Пока она колебалась, вошла старая герцогиня в сопровождении Джона Драйвера, за ними следовали дядя Альфредо и Франческа. Поднявшись по короткой лестнице, старая герцогиня освободилась от руки Драйвера и направилась к сыну. В ее глазах таилась кроткая решимость. Особенно теплой улыбкой она наградила Катарину.
 – Сандро, – обратилась она к сыну, – я хочу похитить тебя на несколько минут. Бедный отец Дино говорил со мной после мессы; он так хочет установить новую отопительную систему... Извините нас, дорогая. – Ее ручка в бледно-серой длинной, до самого локтя перчатке, застегнутой на все пуговицы, взяла сына под руку. И они ушли, оставив Катарину наедине с Джоном Драйвером, ибо дядя и Франческа уже успели улетучиться. Канадец посмотрел на нее, затем нехотя отвернулся.
 – Я хотела бы потолковать с вами, – спокойно сказала Катарина. – Не пойти ли нам наружу?
 Он отвел ее в небольшой, правильно разбитый садик около крепостной стены. Это было уединенное место, выдолбленное среди скал, защищенное от горных ветров и искусно притененное сливами. В тени мимозовой рощи, цветущей ярко-желтыми цветами, стояла красивая мраморная скамья с подлокотниками в виде грифонов. Над ними уходила в небо нагая и серая Восточная башня со стрельницами на уровне второго этажа. Было тихо и душно, от раскаленных камней исходил сильный жар. Катарина уселась под кустом, притянула к себе длинную кисточку и стала один за другим отщипывать маленькие желтые цветочки.
 – Что-нибудь случилось? – спросил Драйвер. – Он атаковал вас?
 – Нет, – ответила она.
 Он подошел и сел рядом. Вид у него был обеспокоенный и раздраженный, как будто это она была виновата в столь настойчивом ухаживании герцога.
 – Почему вы не вернетесь во Флоренцию? Я же предложил отвезти вас. Все это может кончиться крупным скандалом, но ему ведь на все наплевать. Он сущий подонок. Заставляет Франческу каждое воскресенье, когда они здесь, ходить в церковь, а сегодня у него еще хватило наглости остаться и ухаживать за вами, чуть не на глазах у нее.
 – Я ему говорила. Но он считает, что ее отсутствие вызовет всеобщее осуждение.
 Джон ничего не ответил; он сидел, зажав руки между коленями, и слегка покачивался взад и вперед, хмуро глядя себе под ноги.
 – Но ведь вы ее любите? – вдруг вырвалось у нее. Он медленно поднял на нее глаза.
 – Она удивительная женщина. А он подонок.
 Он снова опустил взгляд. Последовало долгое молчание. На ветке уже не оставалось цветочков.
 – Я видела бюсты мальчика и девочки, – сказала Катарина. – Они очень хороши. Он повернулся в ее сторону.
 – В них нет ничего хорошего. Это просто халтура, и вы это знаете. А ведь замысел у меня был прекрасный. Детство и невинность, чистейшая невинность, душа без первородного греха, изваянная в чистейшем камне, какой только имеется на свете, – в белом мраморе. Я вынашивал эту идею многие месяцы. И знаете что? Очень трудно изобразить лучшее в человеке, куда легче изобразить похоть и алчность, страх и ненависть. Совсем другое дело – любовь, отвага или чистота... Эти же два бюста – просто халтура. В конце концов они будут установлены в какой-нибудь квартире одним из этих пройдох-декораторов, и на коктейль-приемах люди будут вешать на них свои шляпы.
 – Вам не следует топтать себя, – сказала она. – Сандро говорит, что у вас большой талант. – Ей было больно смотреть, как он улыбнулся.
 – Он прав, черт побери. У меня и в самом деле очень большой талант. – Он выпрямился и разъединил наконец ладони. Видимо, всячески старался расслабиться. – Я постепенно разочаровываюсь в себе. Но может, у меня все же есть артистический темперамент. Почему вы хотели поговорить со мной?
 В первый раз, когда они встретились на Вилле, у нее было чувство, что они могли бы подружиться. Он несчастен, разочарован, делает вещи, которые ему самому не нравятся, терпит типичные муки художника, который еще не нашел себя в искусстве, не осознал своих истинных способностей. Катарина испытывала к нему сочувствие, тем более видя, что он никак не может оградить от унижений любимую женщину.
 Да, они могли бы подружиться, но теперь он упрекал ее за все: за то, что она приехала, за то, что принимает ухаживания кузена, за то, что не соглашается покинуть Замок, – и истинная причина всех этих упреков – Алессандро.
 – Я очень хотела бы уехать, – сказала она. – Вы обещали меня отвезти.
 – Обещал и отвезу. – Он даже не давал себе труда скрыть свое нетерпение. – Мы можем поехать сразу же после обеда. В это время все отдыхают. Никто не хватится вас до самого вечера.
 Ее вдруг охватило желание открыть ему всю правду: почему она здесь, и почему не может уехать, и кто такой на самом деле Алессандро. Конечно же, он ей не поверит. Просто невозможно себе представить, чтобы герцог Маласпига занимался торговлей наркотиками, да еще и был убийцей! Она даже могла вообразить себе, какое недоверие выразит его лицо. Конечно, он расскажет обо всем герцогу. Она встала, застегивая свой кардиган. На нем было заметно крошечное пятнышко от маркера. Наверно, соскочил колпачок. И он тоже смотрел на пятнышко.
 – Я не могу уехать сегодня, – сказала она. – Обещала пробыть здесь весь день Но завтра утром я могу поехать. Рано утром. Вы меня отвезете?
 – Конечно. Но лучше бы вы уехали сегодня. Ради всего святого, держитесь от него подальше в присутствии Франчески. Это самое малое, что вы можете сделать.
 – Постараюсь, – обещала она.
 Они повернулись и пошли обратно к Замку. Был лишь один способ раздобыть доказательства, необходимые Рафаэлю. Вернуться в кладовую, осмотреть и отмаркировать картину.
 Когда они вышли из-за деревьев, солнце как раз появилось из облака. Катарина на мгновение остановилась. Они как раз достигли нижней части наружной стены. Под ними простиралась пропасть в несколько сотен футов; ниже начинались уже крыши Маласпига.
 – Замок стоит даже выше, чем я думала, – сказала Катарина.
 – Это совершенно открытое место, – ответил Драйвер. – Но Замок был построен так, чтобы господствовать над всей округой. Его не могла бы атаковать и взять даже целая армия. Закройте наружные ворота, и только птица попадет внутрь.


* * *

 Натан дремал в камере предварительного заключения. Он сразу же снял галстук и ботинки, вытянулся на стуле, откинув голову на спинку, и через несколько секунд уже спал. Он был сильно измордован Карпентером, но на душе у него было спокойно, и он уснул. Мари в безопасности. Даже если Тейлора и загребли, он знает, что он, Натан, сдержал свое слово. Харпер был убежден, что антиквар быстро расколется, если на него нажать как следует. Натан, однако, думал, что Харпер ошибается; впрочем, он очень устал, все его тело болело, и ему было все равно. Он действовал только из любви к жене и желания оградить ее от угрожающей ей участи. Чтобы спасти свою Мари, он был готов на все, включая даже убийство. Он знал, что прямых улик против него нет, а косвенных недостаточно для возбуждения уголовного дела. Если Тейлор не потеряет голову и по-прежнему будет требовать своего проныру адвоката, самое худшее, что грозит Натану, – увольнение из Бюро. Это можно пережить. Его с удовольствием возьмет к себе какое-нибудь не слишком щепетильное частное сыскное агентство. А ставки у них повыше, чем у правительства. Как только дверь открылась, он сразу же проснулся. И, увидев Карпентера, нагнулся и надел ботинки. На этот раз он не позволит себя избить. Он сжал руки в кулаки и стоял, слегка ими покачивая.
 – Тебя хочет видеть Бен Харпер. Он наверху. За Карпентером стоял вооруженный конвоир. Натан повязал галстук, подобрал куртку и вышел из камеры. Они зажали его между собой. Сели в лифт и поднялись на восьмой этаж. Когда они вошли, секретарша пряталась за машинкой и даже не поднимала глаз. К своему удивлению, Натан увидел в кабинете Бена патрульного полицейского. Харпер сидел с отсутствующим выражением лица, крутя в руках карандаш.
 – Садись, – сказал он Натану.
 Тот не шелохнулся.
 – Я требую, чтобы мне вызвали адвоката, – опять сказал он. – Вы продержали меня целых восемнадцать часов без предъявления обвинения. Это незаконно.
 – Это патрульный Риган из шестьдесят восьмого полицейского участка, – проговорил Харпер. – Боюсь, что у него для тебя плохие новости.
 Натан посмотрел на Харпера, на полицейского, молодого парня, явно чувствовавшего себя неловко, на Карпентера, стоявшего с каменным лицом, а затем опять на Харпера. У него как будто застрял ком в горле, он не мог вымолвить ни слова.
 – Плохие новости? – Уж не подстраивают ли они ему ловушку, мелькнула у него мысль, он сам много раз проделывал такие штуки с подозреваемыми. – Что вы там еще придумали? Я сам сидел по ту сторону стола. Знаю все эти трюки.
 – Твоя жена мертва, – перебил его Харпер. – Риган расскажет тебе, как она умерла. Он как раз патрулировал, когда это случилось.
 Натан все еще стоял неподвижно. Ком в его горле разрастался, душил его.
 – Мари! – вырвался у него хриплый крик. – Мари? Ты говоришь, что моя жена?..
 – Была сбита автомашиной, – сказал патрульный. – Прямо напротив твоей квартиры. Я был не больше чем в двадцати футах от нее и хорошо все видел: она шла спотыкаясь, как будто вдребадан пьяна или нажралась какой-то дряни. Просто вышла на дорогу и сразу же попала под машину. У нее не было никаких шансов на спасение.
 Натан смотрел на него в упор. Это какая-то хитрость, вопил его ум, какая-то ложь, этого просто не может быть... не может быть...
 – Я первый подошел к ней, – продолжал Риган, – она была все еще в сознании. Она сказала что-то непонятное, но ты, может, поймешь. Я уже говорил мистеру Харперу.
 – Что она сказала? – спросил Натан. В его горле больше не было кома, он мог говорить, но сердце в его груди било молотом. – Что она сказала?
 – "Скажи Джиму, что я не сама приняла его... они вкололи насильно..."Это было все. Через пару минут, еще до приезда «скорой помощи», она умерла.
 Когда он заплакал, Бен Харпер отвернулся. У него не было личных причин ненавидеть Натана, какие были у Карпентера, и человеческое отчаяние отзывалось в его сердце болезненным состраданием. Тем более что он знал этого человека много лет. «Я не сама приняла его... они вкололи насильно».
 – Она была как пьяная, – продолжал Риган, – не могла идти прямо.
 Конечно, не могла. Мысли Натана путались, но объяснение пришло само собой. Конечно, она не могла координировать движения, если ее накачали героином. И сделали это люди Тейлора. Он опоздал со звонком, и Тейлор выполнил свою угрозу. Послал своих бандюг, чтобы они ее накачали. Наконец он осознал, что плачет. Вытащил носовой платок из брюк и смахнул слезы.
 – Где она? – спросил он.
 – В городском морге. Там должны сделать вскрытие. Извини, Натан. – Это уже произнес Бен Харпер.
 Карпентер молчал. Это было самое разумное, что он мог сделать.
 – Где Тейлор? Все еще у вас?
 – Нет, – ответил Харпер. – Полчаса назад пришел его адвокат, и нам пришлось его освободить. Но мы засадим его опять.
 Тебе, вероятно, будет приятно знать, что он постарался выгородить и тебя. Поскольку уверяет, что никогда тебя не видел, довольно странно, что он стремился оказать тебе дружескую услугу. Но это тебе не поможет. Мы все равно тебя упрячем.
 – Может, и да, – сказал Натан, – а может, и нет. Значит, я свободен?
 – Да, – сказал Харпер. – Если, конечно, ты не хочешь сделать полное признание. В этом деле замешан и ты, и я рассчитываю на твой здравый смысл.
 – Ни в чем я не замешан, – возразил Натан. Он высморкался и сунул платок обратно в карман. – Ты сделал большую ошибку. – Он повернулся и вышел из кабинета.
 Харпер посмотрел на Карпентера и покачал головой.
 – Боюсь, мы дали маху, Фрэнк. А я было подумал, что он расколется.
 – Ты думаешь, он свяжется с Тейлором?
 – За ними обоими установлена двадцатичетырехчасовая слежка. С этой самой минуты. Их телефоны прослушиваются, и сегодня утром я установил жучки у них на квартирах. Даже если они просто свистнут друг другу, мы будем знать.
 – А как насчет Кейт? – спросил Фрэнк Карпентер.
 Патрульный ушел вслед за Натаном, они были одни в кабинете.
 – О'кей, – кивнул Харпер. – Теперь, когда Тейлор на свободе, мы должны вытащить ее оттуда. Пошли телекс Рафаэлю. Она должна вернуться домой.


* * *

 На улице Натан остановился и медленно застегнул куртку. Хотя ему и не возвратили пистолет и жетон, он свободен. Конечно, за ним будут наблюдать агенты Бюро. И люди Тейлора. Но пока он свободен. Он стоял на многолюдном тротуаре, толкаемый прохожими, и легкая улыбка кривила его губы. Тейлор вытащил его. Убил его жену, а самого его вытащил. Чтобы навсегда заткнуть ему рот, прежде чем он заговорит. Он сразу смекнул это, когда услышал об адвокате. Тейлор наймет для него профессионального убийцу. Пока он раздумывал, мимо него прокатили два свободных такси. Шагнув вперед, он остановил третье.
 Откинувшись на спинку сиденья, он снова заплакал. Закрыв лицо руками, он хорошенько выплакался. Воображение рисовало ему картины недавно происшедшего. Мари открывает Дверь, ее хватают и впихивают в квартиру. Она знает, что у них на уме, и отчаянно борется, чтобы ей не впрыснули героин. Он так живо ощущал ее ужас, как будто она была с ним в такси. Как будто он там в квартире и вынужден наблюдать за всем происходящим. Он выпрямился, выглянул в окно и велел водителю ехать в морг. Они проезжали многочисленные светофоры. Он знал, что за ним должны ехать люди Харпера. А за теми – люди Тейлора. Или всего один – наемный убийца. Классный стрелок, настоящий профессионал, не то что эта шпана, которая расправилась с его женой. Зажегся зеленый свет – и в этот миг Натан распахнул дверцу и выскочил. Через несколько секунд он затерялся в уличной толпе. Спустившись в подземку, он поехал на Парк-авеню.
 Натан был коренным ньюйоркцем и никогда не хотел жить где-нибудь еще. Он любил суету, толчею, давку, то, на что все жалуются. Всякий раз, когда Натан проводил несколько часов за городом, тишина угнетала его сильнее, чем уличный шум на Мэдисон-авеню. Был конец дня, машины ползли бампер в бампер, все были сильно раздражены, прохожие толкались и ворчали, на витринах роскошных магазинов поднимались ставни, и все, кто пользуется абонементными билетами, торопились домой. Он шел среди них, слегка наклонив голову, как будто против сильного ветра, терзаемый сильной болью, ненавистью и чувством одиночества. Его Мари также была типичной жительницей этого города, типичной хрупкой заблудшей женщиной, которую ветер судьбы гонял, как опалый лист. И она останется с ним до конца его жизни; личико девочки и большие испуганные глаза, которые теплели, наполнялись любовью и доверием, когда она смотрела на него. Мягкие прямые каштановые волосы, улыбка, озарявшая ее лицо только после того, как они поженились. А молот продолжал бить в его груди, каждым своим ударом причиняя мучительную боль. Его влажные руки дрожали, его бросало то в жар, то в холод. Тейлор жил в средней части Парк-авеню. Натан свернул на боковую улицу, которая вывела его к кварталу за магазином. Здесь был боковой вход в квартиру Тейлора. После ухода привратника надо было пользоваться переговорным устройством. Натан ускорил шаг, чтобы успеть до ухода привратника.
 Дом наверняка находится под наблюдением агентов Бюро, предполагающих, что он попытается установить контакт с Тейлором. Но его это не тревожило. Ему было все равно, что увидят агенты. Они, во всяком случае, не станут его останавливать; зная, как работает Харпер, можно с полным основанием предположить, что за то время, пока Тейлор сидел в камере, его квартиру начинили всякими электронными устройствами. Стоит ему чихнуть, как его чих будет тут же записан на диктофон. Он остановился перед витриной магазина, заставленной дорогими бесполезными украшениями. Кролики, медведи, гротескный кот с брильянтовыми глазами и хвостом. В глубине было помещено зеркало, где Натан видел самого себя. Он вынул расческу из нагрудного кармана, пригладил свои короткие, седеющие ежистые волосы. Теперь у него был достаточно респектабельный вид, чтобы внушить доверие привратнику. Эти слуги, подвергавшиеся многочисленным ночным нападениям и налетам, стали очень осторожными.
 Он пересек улицу и подошел к незаметному входу в дом Тейлора. Там помещались еще две квартиры и надстройка; сам Тейлор жил в квартире над магазином. Натан подошел к двери и нажал на кнопку звонка. Через некоторое время привратник приоткрыл дверь. Натан улыбнулся ему.
 – Хэлло, – сказал он, – мистер Тейлор меня ожидает.
 – Как прикажете о вас доложить?
 – Мистер Ларс Свенсон.
 Когда привратник доложил о неожиданном посетителе, Тейлор запаниковал. Свенсон? Он должен быть уже в Риме, должен уже связаться с Маласпига. Почему этот олух не поехал туда? Почему он все еще околачивается здесь? Если Бюро его сграбастает, им будет нетрудно установить еще одно звено в цепи совпадений. Нервы у него были взвинчены до предела, но затем к нему вернулось обычное хладнокровие. Для людей такого типа он был необычайно твердым орешком. Едва добравшись до дома, он сразу же постарался вызволить Натана. Ведь его необходимо ликвидировать, прежде чем его повторно арестуют и подвергнут допросу с пристрастием. Такова была его первая реакция. Второй реакцией был сильный страх: что сделает Натан, когда узнает, как расправились с его женой.
 После того как Тейлор связался с двумя барыгами, которые выполнили его поручение, он не высовывал носа из своей квартиры. Отчаянно опасаясь за свою жизнь, он приказал наблюдать за квартирой Натана и при первой же возможности прикончить его. Каким образом – его не интересовало, лишь бы побыстрее. После своего освобождения он должен вернуться домой, тут-то и самое время. Чтобы успокоиться, Тейлор вылакал целую бутылку виски. Но от этого у него лишь разболелась голова и схватило живот. Когда зазвонила внутренняя переговорная система, он подпрыгнул от страха и даже пролил виски на свой любимый персидский ковер. Оказалось, это Свенсон! Дьявольщина какая-то! Откуда его принесло?.. Он приказал привратнику пропустить его.
 Эдди Тейлор ожидал чего угодно, но не появления Натана. Две могучие руки обвились вокруг его горла. Он задыхался и корчился, пытаясь вцепиться в лицо Натана, но пальцы все теснее смыкались вокруг его горла, и у него все темнее становилось в глазах. Голова как будто разбухла, глаза вывалились из орбит, изо рта показались струйки пены. Он сделал последнее усилие, стараясь оторвать цепкие руки Натана, раздирая ему кожу своими длинными ногтями. Наган еще более отчаянно, напрягая все силы, сдавил горло врага. Что-то хрипло забулькало у Тейлора в горле, тело подалось куда-то вверх. И стало обмякать. Наган не ослаблял хватки. Он жал, наваливаясь всем телом, пока белки глаз Тейлора не закатились, а его лицо не затопило густой чернильной синевой. Медленно и неохотно разжал он наконец руки. Слез с упавшего тела и стоял, глядя на него. Выглядело оно до нелепости странно: ноги широко раздвинуты, руки также разбросаны в стороны, голова свернута набок. Натан размял пальцы, поправил куртку и, заметив кровь на руках там, где их расцарапал Тейлор, вытер их о его рукав. Подошел к испанской горке и налил себе приличную порцию виски. Стоя над телом Тейлора, он залпом осушил стакан и плюнул на мертвеца. Затем он вышел из апартаментов Тейлора, и привратник проводил его на улицу. Атмосфера была жаркая и душная, отравленная испарениями бензина и выхлопными газами. Он увидел свободное такси и, лавируя в потоке машин, сел в него и назвал адрес Главного управления. Затем достал трубку и закурил. Все его тело онемело, но чувствовал он себя спокойно. Кисти рук сильно болели, и он растер их. На теле у него было много болезненных синяков. Но он почти не ощущал физической боли, хотя Тейлор и сопротивлялся отчаянно. Его жена мертва, и он задушил убийцу. Пришел конец его двадцатидвухлетней службе. Люди, доверявшие ему и работавшие вместе с ним, теперь его враги. Он выдал Катарину Декстер, и Фрэнк Карпентер слышал, как он это сделал. Ему нет прощения, его вина не из тех, что можно искупить. Тейлор убит, но остались еще Другие. Ненависть заливала его онемевшее тело, и все сильнее бил молот в груди. Он ненавидел убийц, сутенеров, рэкетиров, несмотря на сердобольных заступников, которые считали их жертвами общественных условий, и поступал с ними беспощадно. Когда они завербовали его, он стал одним из них с такой быстротой, которая открыла ему глаза на самого себя. Он ничуть не лучше их, он из того же теста. Он хорошо сознавал это, сидя в такси, меж тем как счетчик набивал все более крупную сумму, а поток машин, точно грязевой сель, катился по улице. Только и хорошего было в его жизни, что Мари. Она дарила ему ласку и любовь. По его лицу текли слезы, и он смахивал их расцарапанной рукой. Убийство Тейлора помогло ему сохранить рассудок и удовлетворить жажду мщения, но не могло ее воскресить. Даже если все члены героиновой банды будут пойманы и упрятаны за решетку, для него нет будущего. Через двадцать минут он был уже в кабинете Карпентера.
 При его появлении Фрэнк встал из-за стола.
 – Позови стенографистку, я хочу сделать полное признание.


* * *

 – А, вот вы где, – сказал Алессандро. – Я не знал, что вас похитил Джон.
 Он перехватил их в прихожей, когда они возвращались из сада. Хотя он и улыбнулся Катарине, в его голосе зазвучали раздраженные нотки, когда он заговорил с Драйвером.
 – Ты не должен был показывать моей кузине здешние достопримечательности – это моя привилегия. Пошли, Катарина. Мы все же кое-что посмотрим перед обедом. – Он взял ее за руку и повел вверх по лестнице. На площадке им встретился дядя Альфредо. На нем был шелковый цилиндр; он шел им навстречу с очень решительным выражением лица. Увидев их, остановился, приподнял цилиндр, здороваясь с Катариной, и кивнул головой племяннику.
 – Жаль, что ты не присутствовал на мессе, – сказал дядя Альфредо. – Отец Дино прочитал такую замечательную проповедь, что я уснул. Подумай о своей бессмертной душе, Алессандро.
 – Я думаю, дядя, – ласково ответил герцог. – Но я не хочу, чтобы отец Дино нагонял на меня смертельную скуку. Надеюсь, ты хоть не храпел.
 – Нет, нет, – запротестовал старик. – Я не совершил ничего неподобающего, да и дремал я всего несколько минут. Куда вы идете? – Его взгляд остановился на Катарине, и, словно фокусник, вдавив верх цилиндра, он сделал его плоским, точно китайская шляпа.
 – Мы идем в главную галерею, – ответил Алессандро. – Я хочу показать Катарине наши картины.
 – Ну что ж, хорошо. Надеюсь, вы простите меня, если я не составлю вам компании. Эта шляпа не годится для прогулки, у меня мерзнут уши.
 – Перемени ее, да побыстрей, – предложил герцог. – Увидимся за обедом.
 – Да, – сказал старый аристократ. На какой-то миг он заколебался. – Ты будешь хорошо о ней заботиться?
 – Очень хорошо, обещаю тебе, – сказал герцог. Он сжал руку Катарины. – Вы ему очень понравились. Вы вообще производите сильный эффект на всех моих родственников. Мы пойдем здесь, будьте осторожны, притолока очень низкая.
 Они прошли под низкой аркой в широкую галерею, освещенную высокими, под самый потолок, окнами. Свет падал сверху вниз, как в церкви.
 – Именно здесь собиралась наша семья со всеми своими домочадцами. Они разгуливали по галерее, оживленно разговаривали, веселились. Герцог принимал здесь петиции. А я использую галерею для размещения своих картин. А вот, – продолжал Алессандро, – и Джорджоне. Великолепная вещь, не правда ли?
 – Да, – просто ответила Катарина, ибо всякие пышные эпитеты были излишни. Это была Мадонна и ее Божественное Дитя со Святой Анной и Святым Иоанном в младенческом возрасте. Краски были такие свежие и яркие, как если бы художник только что закончил картину. Все лица дышали безмятежным спокойствием, а в самой композиции была необыкновенная гармония, которой можно было лишь восхищаться. Вздрогнув, она подумала: «Почему он занимается этим ужасным делом, ведь эта картина стоит больше двух миллионов долларов».
 – Вы были так бедны после войны, – вдруг сказала она. – Почему вы не продали эту картину?
 – Потому что считалось, что это копия, – ответил кузен. – Отец продал все, что мог, но полагал, что эта картина не представляет никакой ценности. Впоследствии я установил ее подлинность. Она стоит целое состояние. Более двух миллионов долларов, если продать ее с аукциона. Но ничто не может побудить меня продать подобный шедевр. Я хотел бы сохранить ее для своего сына.
 Он закурил сигарету, и она тоже взяла одну из золотого портсигара.
 – Должно быть, антикварное дело приносит вам кучу денег, если вы можете позволить себе держать такие картины? Он рассмеялся.
 – Я... я веду свои дела очень успешно. Все флорентийцы – хорошие торговцы. Почему вы всегда упоминаете об этом с таким осуждающим видом? Наши предки были ростовщиками; банкир – это просто более благородное слово, выражающее то же понятие. В этом нет ничего зазорного.
 – Разумеется, нет... Вы посылаете в Америку партию товаров. – Она всячески старалась показать свою незаинтересованность. – Нельзя ли снова осмотреть их?
 – Боюсь, что нет, – ответил он. – Их уже упаковывают, а завтра за ними придут машины. Сегодня же у меня другой план. Мы едем на виллу Романи.
 Она отвернулась, чтобы он не видел ее лица. Завтра... Вся партия будет упакована к завтрашнему дню. И он не хочет показать ей отсылаемые товары. У нее не остается никакого выбора. Она должна посмотреть эту картину. А он хочет повезти ее на какую-то экскурсию. Она поискала глазами пепельницу, у сигареты оказался какой-то неприятный привкус.
 – Дайте ее мне, – предложил он. – Я выброшу ее. Поглядите на этот вид из окна. Затем я покажу вам портрет Паоло ди Маласпига, самого закоренелого из нас грешника.
 Она подошла к стрельнице; короткий лестничный пролет вывел их на уровень окна, и, когда они там остановились, их тела соприкоснулись. Он обвил рукой ее плечи – точно шарф набросил.
 – Вы можете видеть отсюда всю равнину, вплоть до самого побережья, – тихо сказал он.
 Она стояла возле него, вся напрягшись, глядя вперед, испытывая неприятное чувство от его близости.
 – Пятьсот лет мы владели всей этой округой, – сказал он.
 Катарина почувствовала, что он поворачивается к ней, и с усилием отодвинулась. Его рука соскользнула с ее плеч, освободив ее. Но его лицо оставалось все таким же дружелюбным, обаятельным, чуть поддразнивающим, но не сердитым.
 – Покажите мне этого закоренелого грешника, – попросила она.
 – Но вы как раз на него и смотрите, – съязвил герцог.
 – Ну если там... – Катарина надеялась, что ее голос не дрожит.
 – Он здесь, в этом углу. Портрет без подписи; его приписывали некоторым художникам, но без основания. Никто не знает, кто истинный автор. Посмотрите внимательно. С этим портретом связана прелюбопытная история.
 В самом портрете не было ничего замечательного: он изображал плотно сколоченного мужчину с бледно-желтым, болезненного цвета лицом, горбатым носом и маленькими черными глазками, в свободном красном плаще и шапке пятнадцатого столетия. Насколько она могла понять, он стоял в каменной комнате, перед распятием. Высоко в одной из стен было небольшое сводчатое окошко, узкое, словно бойница.
 – Он построил восточную стену и башню, – сказал кузен. – Он был вторым сыном, и молва утверждает, будто он отравил своего брата. И своих кузенов. А всех своих кузин он выдал замуж по политическим соображениям. У него была жена, известная как «пленная герцогиня». Она была дочерью знатного аристократа, что владел землями близ Бокка-ди-Магра; Паоло похитил ее и женился на ней, чтобы использовать ее как заложницу против собственного отца. Его подданных, которые не платили налогов, сжигали заживо. Но его помнят главным образом по одной из комнат в Восточной башне. Он был так ею доволен, что именно на ее фоне велел нарисовать свой портрет.
 «Что приводит его в такой восторг? – ломала голову Катарина. – Что особенного в этой комнате?» Ей было не по себе, ее душу пронизывали вспышки смутного страха. Она знала, что с Замком Маласпига связано что-то поистине ужасное. Это внушало ей страх еще в детстве, и она постаралась забыть, что именно это было.
 – Я не хочу скрывать эту тайну, – сказал он. – Я открою ее во время большого завтрашнего осмотра.
 – Завтра понедельник, – сказала она. – Я уезжаю.
 – Вам незачем спешить. Я вижу, что вам начинает здесь нравиться. Надеюсь, вы останетесь и на понедельник. А теперь нам пора на обед. – Он поймал Катарину за руку и потащил ее с такой легкостью, будто она была дитя малое. – Не тревожьтесь. Я буду вести себя благоразумно. И сегодня днем, после того как мы побываем на вилле Романи и осмотрим наш парк, мы с вами немного поболтаем. Я вижу, моя дорогая кузина, что вы не сможете понять и принять меня, пока я не объяснюсь откровенно.
 На прогулку собралась странно веселая компания. Старая герцогиня смеялась своим очаровательным смехом и заверила Катарину, что той очень понравится вилла Романи. Джон сразу же выразил желание присоединиться к компании и сказал, что, возможно, эта прогулка доставит удовольствие и Франческе. Дядя Альфредо хихикал и кивал головой. Это просто сказочное место. А какой там парк! Другого такого во всем свете нет. Его реплика вызвала много смеха. Катарина была в замешательстве, не знала, что и думать. В чем бы ни заключалась намечавшаяся шутка, ее жертвой явно должна была стать она, Катарина. Это она поняла, увидев свет, вспыхнувший в холодных черных глазах Франчески. Она заметила, что Алессандро ди Маласпига наблюдает за ней, и в ней стало расти чувство страха, необъяснимо смешанного с болью.
 Она чувствовала себя беспомощной, вынужденной обороняться, что ей отнюдь не нравилось. Поэтому круг выжидательно улыбающихся лиц произвел на нее прямо-таки зловещее впечатление.
 – В чем бы ни заключалась ваша шутка, – легкомысленно обронила она, – я надеюсь, что она доставит мне удовольствие.
 – Несомненно, – подал голос Джон Драйвер. Катарина мысленно поблагодарила его за поддержку. – Вам она очень понравится, – добавил он.


* * *

 Карпентер отправился в камеру, где находился Натан. Он вошел и остановился, выжидая. Натан сидел на койке, согнувшись; он расшнуровывал свои ботинки.
 – Тебе ничего не надо? Может, кофе?
 – Нет. – Натан покачал головой. Он выпрямился, резким движением ног сбросил ботинки и скорчил гримасу. В суровом беспощадном свете он выглядел болезненно-бледным, на лбу – пот.
 – Почему ты мне ничего не сказал? – произнес Карпентер, повторив тот же самый вопрос, который задавал Харпер всего час назад. – Зачем ты все это сделал? Зачем вляпался во всю эту грязную историю? Ты последний человек на свете, которого я мог бы подозревать в предательстве.
 Натан поднял взгляд.
 – Ты получил то, что хотел. Получил мое признание. Я убил этого подонка, потому что знал, что он все равно подошлет ко мне наемного убийцу, чтобы я не болтал. А я все рассказал. Вы знаете о его связи со Швецией и Италией. Следующая партия товаров, которая прибудет оттуда, будет полна наркоты. Большего я не могу тебе сказать, у меня есть свои собственные мотивы для молчания. А теперь я хотел бы поспать.
 – У тебя должна быть какая-то веская причина для этого, – сказал Карпентер. – Расскажи ты обо всем, в твоем положении могло бы многое измениться.
 Натан лег навзничь на койку. Молот продолжал сокрушать его грудную клетку. Мари умерла, и никто уже никогда не узнает, что она была наркоманкой. Ему было все равно, какой приговор ему вынесут за убийство Тейлора, сохранят ли ему жизнь. Он только хотел, чтобы имя его жены осталось незапятнанным.
 – У тебя есть все необходимые показания, – сказал он. – А теперь, Богом прошу, проваливай!
 Он услышал, как Карпентер вышел и сработал автоматический замок двери. Он лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как разрастается загрудинная боль. Молот бил все чаще, в его левой руке полыхал живой огонь. На его лице густо выступил пот, он застонал, прежде чем тромб прорвался сквозь сердце и взорвался в его мозгу. Когда через несколько минут часовой заглянул в глазок, он решил, что заключенный уснул.
 Фрэнк принес дело к себе в кабинет, решив, что в эту ночь он не уйдет домой, пока не получит подтверждения от Рафаэля, что Катарина отозвана. Он все надеялся, что через несколько часов она будет в безопасности. Свидетельство Натана даст итальянским властям достаточно оснований для ареста герцога Маласпига, его сообщника Ларса Свенсона и всех их сообщников. По своему опыту он знал, что среди торговцев наркотиками не бывает солидарности.
 Под угрозой тридцатилетнего заключения двое-трое обвиняемых с готовностью переквалифицируются в государственных свидетелей. Катарина вернется. Харпер направил срочный рапорт в Интерпол с изложением всех сообщенных Натаном фактов. В этом рапорте он подчеркнул необходимость как можно быстрее отозвать Катарину Декстер. Он знал агента по кличке «Рафаэль», встречался с ним вместе с Беном Харпером перед отъездом Фирелли и уважал его ум и способности. Он будет действовать без промедления. На столе стоял термос с кофе, Фрэнк налил себе немного и углубился в чтение досье.
 Откровения Харриет Харрисон; грязный скандал, который непременно разразился бы, если бы ей не пригрозили плеснуть кислотой в лицо; широко популярная фигура Элайз Бохун Джулиус, то и дело мелькающая в колонках светской хроники, с ее знаменитыми голливудскими приемами, истинная реальность за позой. Наркоманка, дочь очень известного пенсильванского адвоката, обязанного своим состоянием скромной итальянской девушке, встреченной им в колледже. Состояние, нажитое на бутлегерстве, проституции и охране от рэкетиров. Элайз Бохун была внучкой Альфредо Цаппоне, одного из самых опасных и могущественных руководителей синдиката, который руководил почти всей сетью организованной преступности в штате Нью-Йорк. Скрытая фигура, чьи фотографии никогда не появлялись в прессе, Цаппоне всегда прятался в тени, и не было человека достаточно храброго, чтобы разоблачить его. Его дочь взяла имя своей матери; когда она вышла замуж за Ричарда Бохуна, между ней и гангстером, на чьей совести было более сорока убийств, повелителем криминальной империи, в чьем распоряжении были сотни миллионов долларов, не осталось ничего общего. С помощью его могущества и денег Ричард Бохун стал судьей; он и его жена вновь вселились в свой семейный дом, проданный за долги, а его внучка вошла красивой, хорошо подготовленной дебютанткой в американский высший свет.
 В этом высшем свете, в этом мире, где господствовали деньги и вырождение, она и стала жертвой наркомании. Цаппоне немедленно взял ее под свою защиту. Поскольку исцеление было уже невозможно, семья снабжала ее героином и для удобства создала фирму Эдди Тейлора.
 Множество голливудских звезд и продюсеров были пойманы в крепкие сети, и империя Цаппоне расширила свои владения за счет киноиндустрии. Карпентер хорошо представлял себе, что тут для империи открылись широкие возможности для шантажа, получения процентов с крупных сделок, покупки акций, которые невозможно было приобрести на рынке. Харриет Харрисон наткнулась на одну сферу ее деятельности. Карпентер слышал о том, что некоторые крупные фельетонисты отнюдь не брезговали подкупом слуг, среди них была и Харриет. Через одну из служанок она раздобыла использованный шприц, который Элайз даже не потрудилась вымыть и убрать. Анализ показал, что в шприце содержался героин. Харриет приготовилась было устроить один из самых больших скандалов в своей карьере фельетониста. В качестве прелюдии она опубликовала туманный намек по поводу одного пикантного происшествия. Кроме наркомании, служанка поведала ей и о кое-каких других пороках хозяйки. Он вспомнил хорошенькое, с отпечатком постоянной боли лицо Харриет, ее искривленный в язвительной насмешке рот.
 «У них как раз был медовый месяц. И представляете себе, муж застал свою жену за этим занятием. Служанка сказала, что это была первоклассная голливудская сцена, из самых эффектных. Но я ничего не напечатала об этом».
 Об этом позаботились эмиссары Цаппоне. На другой день герцог и герцогиня уехали; их отъезд должен был положить конец дружбе между двумя семействами. Но дружба на этом не закончилась. По словам Джулиуса, Элайз дважды совершала тайные поездки в Италию. Зачитавшись, Карпентер забыл о своем кофе, и он остыл.
 Возможно, Маласпига шантажировали; такие люди, как Цаппоне, знают много способов оказать давление на людей, дорожащих своей репутацией. Возможно, он вынужден был подчиниться против собственной воли; но фантастические прибыли от торговли героином сами по себе являются мощной побудительной причиной. Альфредо Цаппоне умер три года назад; Карпентер хорошо помнил, какой широкий отклик в печати нашли его похороны. Тайный король преступного мира. Не обошлось и без обычных в таких случаях предположений, кто займет его трон. Хотя Цаппоне и был неаполитанцем, его организация являлась составной частью мафии. А торговля наркотиками – прерогатива мафии и ревниво ею охраняется.
 Молодая герцогиня ди Маласпига предоставила ему возможность убедить главу одной из знатнейших фамилий Италии дать прикрытие этой преступной торговле. Не ирония ли судьбы в том, что тосканский принц так быстро усвоил уроки, преподанные неаполитанским крестьянином? Всеохватная деятельность Цаппоне, если этим благородным словом можно назвать вымогательство, охрану от других преступных группировок и проституцию, была продолжена его бывшими соперниками; империя распалась. Никто даже не догадывался, что наиболее прибыльная часть дела переместилась в Италию.
 В дверь постучался и вошел один из ночных дежурных. – Телекс из Флоренции, – сказал он. Карпентер буквально выхватил телекс из его рук.
 "Ваше письмо получено. К сожалению, кузина Роза выехала в Замок Маласпига, чтобы завершить порученное ей задание. Для того чтобы начать судебное расследование против семейства Маласпига, требуется разрешение самых высоких властей. Это разрешение можно получить только после уик-энда. Будет предпринята попытка отозвать кузину Розу.
 Рафаэль".
 Карпентер швырнул телекс на стол. Она поехала в Замок, чтобы выполнить указания Харпера. Осмотреть и идентифицировать партию товаров, предназначенных для отправки в США. Единственное, что отныне связывает ее с внешним миром, откуда она может ждать хоть какой-то помощи, – столь ненадежное средство, как телефон. Она точно в таком же положении, как Фирелли. Но Фирелли был опытным, хорошо обученным агентом, который мог постоять за себя в самых трудных обстоятельствах. Карпентер закрыл лицо руками и опустился на стул. Если Рафаэль передаст ей приказ, она все же успеет выбраться. Но если Тейлор передал предупреждение через Свенсона, а Натан был уверен, что он передал, они опоздали на много часов.
 Когда Натан сделал свое признание, Карпентер, знакомый лишь с американской судебной процедурой, позволяющей произвести арест через несколько часов, какой бы важной особой ни был подозреваемый, был уверен в скором успехе. Но он забыл о медлительности и необъективности европейских судебных систем. Полиция не могла ворваться в Замок Маласпига и арестовать его владельца, не получив официальной санкции на этот арест.
 К тому времени, когда они получат наконец официальную санкцию и отправятся в Замок, Катарина будет уже мертва. Он поднял телекс и перечитал его. Рафаэль попытается как-то связаться с ней, предупредить ее, чтобы она срочно уехала. Фирелли удалось дозвониться до Флоренции, но это ему не помогло. Он бесследно исчез. Карпентер встал, вышел в коридор и поднялся на лифте в кабинет Харпера. Кабинет был заперт. Понятно. Не станет же Харпер торчать здесь всю ночь. Натан сделал свое признание, судебное дело открыто, и шеф может позволить себе поехать домой и хорошенько выспаться. Он-то не влюблен в Катарину Декстер. Карпентер вернулся в свой кабинет. Было около десяти вечера. Он набрал номер квартиры Бена Харпера.
 – Это я, Фрэнк, – сказал он. – Извини, что звоню тебе домой, но я прошу разрешения вылететь в Италию. Сегодня ночью.
 После недолгой паузы Харпер ответил:
 – Прости, я знаю, что ты чувствуешь, но тут ничего не поделаешь. Это внутреннее итальянское дело, совместно с Интерполом. У нас нет никакого права вмешиваться... Я не могу послать тебя, Фрэнк. И ты это знаешь.
 – Я получил телекс от Рафаэля, – сказал Карпентер. – Кейт находится в Замке. Он не уверен, что ему удастся с ней связаться и что он сможет вызволить ее оттуда. Они не могут арестовать герцога, пока не получат эти проклятые высочайшие санкции. Они убьют ее, Бен. Я знаю это. Я должен немедленно вылететь туда.
 – Я знаю, что ты чувствуешь, – сочувственно произнес Бен. – Но я не могу нарушать правила. Даже если бы ты и вылетел, судя по тому, что сказал мне Натан, вероятно, уже слишком поздно. Если не поздно, Рафаэль непременно с ней свяжется. Ты ничего не можешь сделать.
 Карпентер держал трубку, ничего не отвечая. Слишком поздно. Пока сегодня утром они держали под арестом Тейлора, Свенсон уже успел уехать в Италию, в Маласпига. Катарина, возможно, уже мертва, пока они посылают свои телеграммы и рассуждают, как ее спасти.
 – Я вылетаю, – сказал Карпентер. – Беру отпуск и вылетаю. В свое свободное время, неофициально. – Он не стал ждать ответа и положил трубку. Набрал номер агентства ТВЛ [20] и заказал билет на последний рейс в Рим: вылет в одиннадцать часов вечера. На его счастье, кто-то сдал два билета первого класса. Он заехал к себе на квартиру, взял заранее собранную сумку и поехал в аэропорт Кеннеди, отдавая себе полный отчет, что все это может оказаться пустой тратой времени, перчаткой, брошенной в лицо судьбы. Как сказал Харпер, он скорее всего опоздал.


* * *

 До виллы Романи был час езды; старая герцогиня осталась дома под предлогом сильной жары; по предложению герцога Джон и Франческа поехали в отдельной машине. И Катарина никак не могла этому воспрепятствовать; она была так же бессильна противостоять его желанию ехать вдвоем с ней, как и его жена – помешать этому. Ее предложение ехать всем вместе, в одной машине, было демонстративно отвергнуто.
 – Что особенного в этой вилле Романи? – тщетно допытывалась Катарина по дороге.
 Герцог остановил машину у пропускного пункта, уплатил тысячу лир дорожного налога, и машина рванулась вперед.
 – В свое время увидите. – Он слегка повернулся, и она увидела обычную холодную надменную улыбку, которая теплела, только когда предназначалась ей. У нее болела голова, и ее чуть не тошнило от этой бешеной скорости, на которой они ехали.
 – У вас, видно, особая любовь к тайнам. Сперва вы не хотели мне рассказать об этой каменной комнате, где любил бывать этот ужасный герцог, ваш предок, а теперь не хотите рассказать о вилле. Вы заставляете меня чувствовать себя глупым и наивным ребенком.
 На мгновение его рука оторвалась от рулевого колеса и притронулась к ее руке, лежавшей на коленях.
 – Я и сам чувствую себя ребенком. Вольным, счастливым и радостным при мысли, что покажу вам то, что знаю и люблю сам. Чуточку терпения, Катарина. Вот уже много лет я не был в подобном настроении.
 На эти его слова она не могла найти никакого ответа. Они остановились в конце подъездной дороги, обсаженной высокими, темнеющими на фоне голубого неба кипарисами, оставив автостраду в семи милях позади себя. Герцог вышел из машины, заплатил входную плату сторожу, который появился из сторожки, и провел ее через калитку в массивных, окованных железом главных воротах.
 Окруженная сверкающей массой камелий, с зеленым газоном впереди, вилла Романи напоминала фантастический свадебный пирог. Белая и розовая штукатурка, фасад с классическими статуями, внушительный, выложенный мозаикой герб, столбы, и арки, и дуги; не хватало лишь невесты и жениха и гигантского меча, чтобы рассечь этот пирог на куски. О вилле нельзя было сказать «красивая», она была какая-то уморительно хорошенькая. Герцог взял Катарину за руку и повернул на боковую тропу.
 – Эта вилла была построена в восемнадцатом столетии графом Романи, – сказал он. – Впоследствии эта семья разорилась и теперь занимает лишь малую часть виллы. Остальное они показывают туристам. Сама вилла довольно безобразна, и мы не будем ее осматривать. Мы пойдем в парк. – Он окинул ее хитрым, насмешливым взглядом и повлек за собой вперед.
 Великолепные, даже в сравнении с роскошным парком Виллы Маласпига, здешние сады были сильно запущены. Они спустились по отгороженной перилами лестнице из мягкого серого камня, вдоль которой стояли высокие, в человеческий рост, статуи, спереди и сзади замыкавшиеся двумя нимфами, держащими на обоих плечах большие раковины. Кругом была невысокая, аккуратно постриженная живая изгородь и прекрасные карликовые растения, столь любимые итальянскими садовниками, тут тоже везде были статуи: кентавры, богини, сатиры с ухмыляющимися физиономиями, нимфы с открытыми ртами. К ним подошел другой сторож, в выцветшей голубой крестьянской одежде, видимо узнавший Алессандро. Герцог отвел его в сторону, что-то тихо ему сказал, и тот рассмеялся. Он заковылял прочь и через несколько минут исчез за лестницей. Затем герцог вернулся к Катарине и посмотрел на самый верх лестницы, где стояли, опираясь на перила, Джон Драйвер и Франческа Маласпига. Но герцог не махнул им рукой, не позвал их. Он крепко взял ее за руку.
 – Пошли, – сказал он. – Вот сюда.
 Ей показалось, будто разразился внезапный ливень. Со всех сторон с сильным шумом на них хлынула вода. Вода била струями из нижних ступеней лестницы, не позволяя вернуться наверх, она извергалась из земли, цветочных клумб, статуй. Каждая статуя превратилась в фонтан: вода била изо рта, глаз, морских раковин. Алессандро, смеясь, тащил ее за собой. Со всех сторон их окружали струи воды, только впереди было сухо, и они кинулись бежать в ту сторону. Под мостом в дальнем конце аллеи была аркада; туда они и забежали, уже сильно промокшие.
 – Сюда, внутрь, – выкрикнул герцог. – Быстрее. За аркадой был грот, который Катарина сначала не могла разглядеть в сумрачном, почти зеленом свете. Забежав в него, они остановились. В его глубине стояла массивная каменная статуя Нептуна с поднимающимися из волн морскими конями. С потолка свисали сталактиты, статуя была сильно обезображена белыми чешуйками.
 – Ну, как вам нравится парк Романи? Видели ли вы когда-нибудь что-то подобное? – Капли воды сверкали на его лице и одежде; она чувствовала, что и в ее волосах застряли большие капли. – Дорогая, – сказал он, – вы промокли.
 Она предвидела, что должно случиться, но не могла сдвинуться с места. Он крепко прижал ее к себе, и она не могла уклониться от его поцелуев. И только видела, что с обеих сторон входа в грот бьет вода, сплошной пеленой закрывая его от посторонних глаз. Она попробовала его оттолкнуть, но он был очень силен. Он не причинял ей никакой боли, но не отпускал. На какой-то миг рот ее оказался свободным.
 – Перестаньте сопротивляться, – сказал он. Ее глаза сомкнулись, а губы разомкнулись в ожидании его поцелуев. Она почувствовала, как его хватка крепнет, а затем слабеет. Она запрокинула голову, ее глаза застлали слезы.
 – Не делайте этого! Отпустите меня!
 – Я люблю тебя, – сказал он.
 Фонтаны, закрывавшие вход в грот, перестали бить так же внезапно, как и начали. У входа сверкала широкая лужа. Алессандро все еще держал Катарину, глядя на нее с выражением, какого она никогда еще не видела на его лице.
 – Я никуда вас не отпущу, – сказал он спокойно. – Вы моя, только моя. Я знал это с первой нашей встречи.
 Она отступила назад, оттолкнув его руки.
 – Я не желаю вас слушать. Вы умело воспользовались водяной феерией, но все уже закончилось, пора отправляться домой. – Она вышла из грота, прямо через лужу, откинув мокрые волосы назад. Все ее тело била дрожь: в гроте было холодно и сыро. Он нагнал ее и пошел рядом.
 – Ты поцеловала меня, Катарина, – сказал он. – Что бы ты ни говорила, ты меня поцеловала. Но я сделал ошибку. Я должен был сперва поговорить с тобой.
 – Нам не о чем говорить, – сказала Катарина. Она видела, что Джон Драйвер и герцогиня наблюдают за ними с верхней площадки. – Я поеду домой вместе с ними.
 – Ты поедешь вместе со мной.
 – Я попрошу Джона взять меня с собой. Он остановился и поймал ее за руку.
 – Только попробуй, – сказал он. – И я выброшу его на улицу. То, что он путается с моей женой, их собственное дело. Но я не потерплю, чтобы он вмешивался в наши с тобой отношения.
 Они вместе поднялись по лестнице; герцогиня была очень бледна. Джон стоял со смущенным видом.
 – Ну как? – спросил он с нарочитой веселостью. – Милая забава, не правда ли? И с большим сюрпризом.
 – Тебе надо было бы пойти вместе с Франческой, – холодно сказал Алессандро. – Могу рекомендовать грот. – Он зашагал к воротам так быстро, что Катарине приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ним. Он открыл для нее дверцу машины и шумно ее захлопнул. Сел сам и завел двигатель. – Надо бы пристегнуться, – сказал он, резко вывернул руль, и машина с ревом помчалась по обсаженной кипарисами дороге и вскоре выехала на автостраду. Катарине казалось, что они едут очень долго. Она сидела в напряжении, все в ней протестовало против такой безумной гонки, но она ни за что не хотела просить его сбавить скорость. Она скосила на него глаза. Лицо натянуто, губы поджаты. Стрелка спидометра дрожала на отметке 170 километров.
 Когда они свернули после последнего пропускного пункта, она не узнала дорогу.
 – Куда мы едем? – спросила она. – Это не та дорога, по которой мы приехали из Маласпига.
 – Мы едем не в Маласпига, – ответил он, – а туда, где сможем спокойно поговорить.
 Она попробовала протестовать, но он ничего не услышал, ибо как раз в этот момент они пересекали мост, и все вокруг них грохотало и вибрировало, как будто они ехали в поезде. Разговаривать в таком оглушительном шуме было просто невозможно. А когда проехали мост, оказались на узкой дороге, бегущей вдоль реки.
 – Это Магра, – сказал он. – Постоянный мост обрушился в прошлом году, новый не стали строить потому, что рядом есть другой мост, тот самый, который мы только что проехали. Это мост Бейли, оставшийся еще с тех времен, когда здесь проходили союзники. Боюсь, выход не очень удачный, но такова Италия.
 – Ваш сарказм неуместен, – сердито отпарировала она. – И вам не надо было гнать машину так, будто вы одержимы мыслью напугать меня.
 – Извини, – сухо сказал он. – Но я всегда гоню машину, когда зол. Почему ты не сказала мне, чтобы я ехал помедленней?
 Она ничего не ответила.
 Они поднимались в гору, оставляя внизу реку Магру. Дорога вилась среди сосновых и кипарисовых рощ. На этот раз он вел машину медленно, и она знала, что он делает это ради нее, в качестве уступки.
 – Посмотри наверх, – сказал он. – Туда-то мы и едем. На самом верху холма стояла деревушка с маленькой бело-розовой церковкой, увенчанной традиционной тосканской колоколенкой; улицы были узкие, вымощенные булыжником. На деревенской площади играли детишки; держась за руки, неторопливо прошли две старухи, все в черном. Солнце еще припекало, но у горизонта уже струилось розовое сияние. Герцог сделал еще поворот, обогнув деревню, и остановился на краю дороги.
 – Это самое красивое место в Италии, – сказал он. – Монте-Марчелло.
 Перегнувшись, он открыл с ее стороны дверцу. Она неохотно вышла, он – за ней и встал рядом. Достал портсигар, предложил ей сигарету и закурил сам.
 – Прости, – сказал он, – я не должен был гнать с такой скоростью. Вероятно, мне хотелось, чтобы ты обратилась ко мне хоть с какой-нибудь просьбой. Это было детское чувство. Прости.
 Они стояли на вершине холма; внизу, в нескольких сотнях футах от них, лежала долина, где катились серебристые воды Магры, испещренные точками лодок; деревни Амелья и Бокка-ди-Магра с их розово-желтыми домами были как будто вписаны в пейзаж кистью живописца. Позади вздымались огромные Каррарские горы, которые казались такими холодными и зловещими, когда она смотрела на них из Замка. Теперь они величаво и мирно высились над прекрасной речной долиной, простиравшейся у их подножия. Алессандро, видимо, почувствовал, какое впечатление этот ландшафт произвел на Катарину, он положил руку ей на плечо и повернул лицом к себе.
 – Это самое прекрасное место, которое я знаю, – повторил он. – Я давно уже хотел привезти тебя сюда, чтобы мы вместе могли насладиться красотой здешних мест. Но я не хотел, чтобы мы приехали сюда поссорившись.
 – Но я не сержусь на вас, – сказала Катарина. – Вы не понимаете.
 – Нет, – согласился он, – не понимаю. Ты говоришь, что совершенно равнодушна ко мне, но, поцеловав меня, ты показала, что это ложь. Ты считаешь, что я бессердечный итальянец, который унижает свою жену и делает все дела с особой аффектацией?
 – Я считаю, что вы обходитесь с ней отвратительно. И я не люблю вас, что бы вы там ни утверждали.
 – Почему же ты не смотришь мне в глаза, когда говоришь это? – Он держал ее на расстоянии вытянутой руки. – Почему ты боишься меня, Катарина? Дело тут, похоже, не только во Франческе? Почему ты так упорно борешься со мной и с собой?
 Она ничего не ответила.
 – Хорошо, – сказал он. – Ты не хочешь отвечать? Очень хорошо. – Он отпустил ее и отвернулся, глядя на великолепный пейзаж. – Тогда поговорим сначала о Франческе. О моей женитьбе и о том, почему между нами сложились такие отношения.
 – Я ничего не хочу слышать, – помедлив, отказалась Катарина. – И ничего не хочу знать.
 – Потому что ты намеренно закрываешь глаза на правду, – сказал он. – Но я открою тебе глаза. Ты выслушаешь все, что я скажу тебе о Франческе. Обязана выслушать. – Она взглянула на него; на его лице было какое-то странное, незнакомое ей выражение. – Пожалуйста, выслушай меня, а потом суди. – Она не смогла ничего выговорить, только кивнула. Она никогда даже не думала, что человек, столь неукротимо гордый от рождения, может снизойти до смиренной просьбы. – Я уже говорил тебе, что мы сильно обеднели после войны. Я говорил, что женился на Франческе, потому что она была богата. Это оскорбляет твой слух, потому что ты американка, браки у вас, как известно, заключаются на небесах, что не мешает им распасться через несколько лет. Мы не сентиментальный народ, моя дорогая. Я знал свой долг перед семьей, и я выбрал девушку хорошего происхождения и с достаточно большим состоянием, чтобы с его помощью поправить наши дела. И я любил ее. Сейчас мне очень трудно сделать это признание, но я в самом деле ее любил. Она была очень хороша собой, хотя я знавал женщин более элегантных, более сексуальных. Но меня привлекало в ней это холодное спокойствие, сдержанность. Замкнутая и недоступная, она напоминала мне картину Джотто [21] . Я очень хотел ее. И я мечтал быть счастливым и перестроить свою жизнь рядом с ней. Мне было тридцать пять, когда я на ней женился, и у меня было до этого множество женщин. Я был уверен, что смогу заставить ее полюбить меня.
 Повеял легкий ветерок, и на уступчатых склонах нежно затрепетали пушистые листья олив. Катарина смотрела вниз, держась за парапет.
 – Она была девственницей, – продолжал Алессандро, – и я не спешил. Был очень терпелив. Когда я сжимал ее в своих объятиях, она вся трепетала; первые дни нашего медового месяца она непрерывно плакала. Когда мы поехали в Америку, на пароходе она притворилась, будто больна, чтобы держать меня на расстоянии. Что-то было не так, но что именно – я не знал. Я считал себя очень умудренным человеком, с большим опытом, но, оглядываясь назад, я вижу, что был просто глупцом. Я полагал, что ее отпугивает секс как таковой. Я не сознавал, что она ненавидит мужчин, всех мужчин.
 Он остановился, бросил сигарету на землю и медленно растоптал ее ногой.
 – Мы поселились в доме у кинозвезды Джона Джулиуса, я уже говорил тебе об этом. Это было таким приятным облегчением – оказаться на людях. Я думал, что это развлечет Франческу, поможет ей расслабиться. Но это не помогло. Она избегала меня еще упорнее. В нашу честь устраивали приемы, нам показывали много интересного. Я все надеялся, что она переменится. В то же время я раздумывал, не слишком ли мягко обхожусь с ней, не глупо ли поступаю, но когда я видел в ее глазах ненависть, видел, как она вся напрягается, стоит мне подойти ближе или попытаться к ней притронуться... Тебе никогда не понять, как может действовать подобное поведение на мужчину. – Он смотрел на Катарину, и она читала в его лице глубокое омерзение. – Я застал ее с женой Джулиуса. Зашел в спальню и увидел их вдвоем. Нагишом. Они целовались, как влюбленные.
 – О Боже! – воскликнула Катарина. Ветер стал крепчать, деревья внизу тревожно раскачивались; ее душило какое-то холодное тошнотворное чувство.
 – Я отвез ее домой, – сказал он. – Оставил во Флоренции, у моей матери, которой я, разумеется, не мог рассказать о случившемся, и поехал в Маласпига. Моя жизнь была погублена. Я был женат на лесбиянке; развод в то время был запрещен в Италии, и даже если бы я попытался расторгнуть наш брак, скандал, который неизбежно возник бы при этом, убил бы мою мать. Я был совершенно беспомощен. Пробовал я и найти какие-то оправдания для Франчески: американка была, несомненно, очень опытная и развращенная женщина. Такая вполне может совратить неопытную девушку. Это не ее вина. Я приводил себе все возможные оправдания, но мое сердце отказывалось их принять. Несколько дней я прожил в Замке. Там было совершенно пусто. Дядя Альфредо был изгнан в монастырь; не осталось ни мебели, ни слуг; вся деревня думала, что мы покинули Замок и живем во Флоренции. Казалось, все было кончено. Судьба или Бог – словом, та сила, которая управляет нашими жизнями, нанесла семье Маласпига, казалось бы, смертельный удар. Но после долгих раздумий я решил, что не смирюсь с этим.
 Взглянув на него, Катарина увидела лицо его предка, беспощадного вельможи эпохи Возрождения, бросающего вызов и Богу и людям, гордеца, изваянного гением Беллини.
 – Я вернулся во Флоренцию, – сказал Маласпига, – приняв два решения. Во-первых, я решил, что все равно буду иметь ребенка от этой женщины, само собой, сына; и во-вторых, я восстановлю прежнее положение семьи. Неважно как, но я должен был сделать этой любой ценой.
 Неожиданно он обвил Катарину рукой и так тесно прижал к себе, что у нее не было сил сопротивляться. И все же, закрыв глаза, она попробовала высвободиться. Неважно как, но я должен был сделать это любой ценой!
 – Я взял ее силой, – сказал он. – Я был безжалостен. Из всех естественных причин, которые побудили меня жениться, осталась лишь одна. Я хотел сына. Целый год мы жили как животные. Я спал с ней, ненавидя самого себя. И однажды ночью с ней вдруг случилась перемена. – Он посмотрел на Катарину и отвернулся. Около его рта дергалась какая-то жилка. – Однажды он? проявила желание, даже страсть. Не знаю, поймешь ли ты меня, но я испытал отвращение и ужас. Моя любовь не тронула ее, нежность и уважение ничего для нее не значили. Ее возбуждали насилие и унижение; если уж она не могла спать с женщиной, она предпочитала спать с грубым животным. Я не могу к ней прикоснуться. Она просила и умоляла, клялась, что любит меня и готова исполнить любое мое желание.
 Я отверг ее. Это был подходящий случай простить ее, прийти к какому-нибудь компромиссу, чтобы внести хоть какой-то смысл в наш брак. Я не смог этого сделать. Ко всему еще выяснилось, что у нее не может быть детей. Оказалось, что все унижение, которое мне пришлось вынести, ни к чему.
 – Вот почему она ненавидит меня так сильно, – сказала Катарина. – Потому что любит вас.
 – Нет. – Он покачал головой. – Поверьте мне, нет. То, что она предложила мне той ночью, не имело ничего общего с любовью. И в конце концов она одержала надо мной верх. Я последний из рода Маласпига.
 Они стояли рядом. Он держал ее так крепко, что казалось, никогда не отпустит. Солнце уже заходило, и на краю розоватого неба появилась серая полоска.
 – Я основал свое дело, – продолжал он. – Упорно учился, стал искусствоведом, авторитетным специалистом по итальянской мебели и бронзовой скульптуре. Я работал как вол, создавая себе репутацию, завязывая важные знакомства. Теперь я богатый человек, очень богатый человек. – Он слегка понизил голос. – Возможно, кое-чего из того, что я делал, моя дорогая, ты не одобрила бы. Я и сам иногда раскаиваюсь. Но у меня не было иного выхода. Семьсот лет семья Маласпига была неотъемлемо связана с историей Тосканы. И она не должна вымереть, жалобно сетуя на свою горькую участь. Пусть судит меня история.
 Он повернул ее к себе, и на этот раз она не сопротивлялась. Ее руки обвились вокруг его шеи, а тело тесно прильнуло к его телу.
 – Я люблю тебя, – сказал он. – Мы принадлежим друг другу. И ты тоже призналась, что любишь меня, хотя и без слов.
 – Увези меня отсюда, – попросила она. – Пожалуйста, Сандро.
 Он ласково погладил ее по щеке.
 – Ты плачешь, – мягко сказал он. – Придет время – ты будешь плакать от радости.


* * *

 Самолет приземлился в Риме с опозданием на час; им пришлось изрядно покружить в небе, прежде чем они получили разрешение на посадку. За все время восьмичасового перелета Карпентер даже не вздремнул. Все это время он раздумывал, каким образом он один, без поддержки Интерпола или итальянской полиции, сможет проникнуть в Замок Маласпига. Он был не из тех, кем управляют эмоции, и редко терял хладнокровие и чувство меры. Но он решил, что, если Катарина Декстер исчезла так же, как Фирелли, он убьет герцога. Целый месяц, когда он обучал ее всему, что умел сам, они провели в непосредственной близости; все это время он игнорировал ее женское обаяние; его возражения против ее миссии основывались не столько на личных мотивах, сколько на профессиональных соображениях. Но он больше не мог скрывать от себя правду. Он дубасил Натана, как любой крутой полицейский, он бросил прямой вызов Харперу и без разрешения отправился ее спасать, потому что полюбил ее. Под мышкой, в плечевой кобуре, у него был пистолет; проходя через пограничный пост в аэропорту Кеннеди, он предъявил свое служебное удостоверение, и они пропустили его впереди всех пассажиров. А вот и Рим; он увидел, как город выплыл под самолетом, а затем скрылся, когда самолет сделал вираж, заходя на посадку.
 Натан. Натан и Тейлор. Союз этих двух продажных негодяев убил Фирелли. Он вылетел в Италию, не имея не малейших шансов на успех, потому что в их собственной организации оказался предатель, который выдал его еще до отлета. Все их тщательнейшие приготовления оказались напрасными. Теперь все это повторяется с Катариной. Натан передал свое сообщение Тейлору, а тот – шведу. У них много часов форы. Он схватился за подлокотники, когда самолет снизился над посадочной полосой, приземлился и, подпрыгнув, покатился по ней. Из Рима ему предстояло перелететь внутренним рейсом в Пизу. Он поспешно вышел из самолета, опережая всех пассажиров. Предъявил свое удостоверение и попросил пропустить его мимо таможенного надзора. Его проводил лейтенант-карабинер. Он подошел к билетной кассе внутренних авиалиний и спросил, когда следующий рейс на Пизу. Два кассира некоторое время спорили, останавливается ли миланский самолет в Пизе. Наконец ему объяснили, что он сможет попасть в Пизу только через Милан. Он подхватил сумку, выматерился, ибо это означало еще несколько часов задержки, и поспешил на борт самолета. Милан. Пиза. Затем на машине в Маласпига. Будь у него время, он позвонил бы Рафаэлю из миланского аэропорта. Мог бы получить подкрепление. А может, он даже узнал бы, что Катарина своевременно оповещена и находится вне опасности. Но он даже не смел надеяться на это. Сказывались долгие годы постоянных разочарований. Избежать смертельной опасности мало кому удается, чудеса – потому и чудеса, что не сбываются. В миланском самолете он поспал, проснувшись почти перед самым приземлением, с чувством отчаяния и гнева. В миланском аэропорту транзитным пассажирам объявили, что до отправления самолета остается пятьдесят минут. Он попробовал позвонить Рафаэлю во Флоренцию. Секретарша обещала передать его послание. Она сказала, что Рафаэль улетел в Рим. Никакой информации о мисс Декстер она не могла дать, сказала только, что Рафаэль вернется на следующее утро.
 – Скажите ему, – сказал медленно и отчетливо, чтобы она поняла все правильно, Карпентер, – скажите ему, что я выехал в Маласпига. Он может последовать за мной, если хочет.
 Повесив трубку, он стал ждать самолета, который должен был доставить его в Пизу. Нетрудно было догадаться, с какой целью Рафаэль вылетел в Рим. День был воскресный. Пока не кончится уик-энд, он не сможет получить разрешение на обыск в Замке. А во Флоренции такого рода разрешения не выдают. Вот он и отправился в Рим. Возможно, их пути даже пересеклись в воздухе. Все это, бесспорно, означало, что Катарина не предупреждена об угрожающей ей опасности.




 Глава 6


 С Монте-Марчелло они ехали молча; несколько раз он спокойно пожимал ее руку, а однажды, когда они стояли в ожидании перед пропускным пунктом, даже ее поцеловал. Молчание сближало их, оно было красноречивее любых слов. Теперь она поднялась к себе в комнату и заперла дверь. Взглянув на себя в зеркало, она была потрясена. Лицо бесцветное, губная помада стерлась, под глазами темные тени. Ветер на Монте-Марчелло вздыбил ее волосы; она причесала их дрожащей рукой.
 У нее было три любовных романа, или приключения: два года она жила в колледже с парнем, слишком молодым, чтобы жениться на ней; затем короткая, в несколько недель, несчастливая связь, когда она выхаживала Питера, и, наконец, ночь, проведенная с Фрэнком Карпентером. Ни с одним из них она ни разу не чувствовала себя так, как в объятиях Алессандро ди Маласпига. Она положила расческу и отвернулась; она плакала и в гроте, и на вершине холма, под сильным ветром. И у нее не осталось слез. Он смахнул их пальцами, так и не поняв, что они означают. Слезы радости – вот что обещал он ей, потому что думал о будущем. Он был счастлив, торжествовал. Катарина налила себе немного воды и медленно ее выпила. Она чувствовала себя усталой и опустошенной.
 Она любит его. Со странным спокойствием осознала она это. С первого момента их встречи, с того дня, когда она увидела его в длинной гостиной Виллы, между ними проскочила искра, которая положила начало какой-то бурной реакции.
 Она упорно боролась против этого чувства. Хотя в первые дни, когда Рафаэль сказал ей правду о смерти брата, ее сила воли ослабла, она ни на шаг не отклонилась от цели. Она ненавидела и боялась Алессандро ди Маласпига, этого ничто не могло изменить. Но теперь она знала, что еще и любит его. Любит этого бессердечного убийцу, обогащающегося самой гнусной торговлей, какая только есть в мире, ответственного за окончательное падение и смерть ее брата. Он говорит, что судить его может только история. Говорит это с высокомерием человека, который не разделяет убеждений всего человечества. Но судить его будет не история. Судить его будет женщина, которая его любит. Кем бы он ни был и что бы он ни сделал, ничто не может изменить этой любви или ее последствий. Независимая, с сугубо современным образом мыслей девушка, которая вызвалась исполнить задание Харпера, неожиданно оказалась в плену у своего двойника, незнакомки с чуждыми чувствами, придерживающейся очень старых традиций. Италия и ее традиции предъявили на нее свои права. Новый Свет оказался уязвимым перед могуществом Старого Света. Респектабельные, придерживающиеся общепринятых условностей Декстеры с их консервативными взглядами как бы превратились в одно расплывчатое пятно. Вся ее жизнь до приезда во Флоренцию потеряла всякую отчетливость, казалось, это была не она, а кто-то другой. Она была истинная представительница семьи Маласпига, влюбленная в другого представителя этой семьи, и инстинктивно чувствовала, какой путь ей следует избрать.
 Она не может уничтожить эту любовь, но должна уничтожить его. Не для того, чтобы отомстить за смерть брата, не по каким-то моральным соображениям, а потому, что они обречены уничтожить друг друга. Это фатализм, то самое инстинктивное чувство, которое сразу же завладело ею, как только она приехала в Замок. Ни одно живое существо не может избегнуть предназначенной ему участи. А они обречены были встретиться, чтобы уничтожить друг друга. Сегодня ночью она прокрадется в кладовую, чтобы осмотреть и отметить картину. С ее помощью свершится правосудие над ее кузеном; и если она уцелеет, это будет ее очищением.
 Она переоделась в простое черное платье, подкрасила бледные губы и спустилась вниз.


* * *

 Франческа ди Маласпига одевалась, когда дверь в ее спальню открылась. Она кинулась навстречу вошедшему и обвила руками его шею.
 – Carissimo, держи меня! – Джон поцеловал ее, погладив гладкие черные волосы, спадающие на спину. – Люби меня, – шепнула она. – Сделай так, чтобы я позабыла этот день.
 – Не случилось ничего такого, что надо было бы забывать, – успокаивающе сказал он. – Главное – мы любим друг друга. И не все ли равно, что он бегает за ней? Я люблю тебя. – Он отвел ее к постели и раздел. Она стояла перед ним нагая, в покрывале из длинных волос.
 Он протянул к ней руки.
 – Когда-нибудь я изваяю тебя вот такой. Это будет мой шедевр.
 Когда, через некоторое время, он помогал ей одеться, она взяла его руку и поцеловала.
 – Ты так добр ко мне, – сказала она. – Никогда не думала, что со мной будет происходить нечто подобное. Никогда не думала, что я смогу...
 – Он не знал, как пробудить в тебе любовь, – сказал Джон Драйвер. – Для этого требовалась только капля терпения... ты удивительная женщина; неужели ты этого не знаешь?
 – Боже! Если бы только мы могли быть вместе все время. Я ждала так долго.
 – Теперь уже остается ждать недолго, – сказал он. – У меня предчувствие, что скоро мы будем вместе. Я обещал это тебе уже давно. Помни, что я тебя люблю. – Он поцеловал ее в губы, затем в лоб. Она покорно нагнула голову. – Причеши свои волосы, дорогая, – сказал он. – И поспеши. А я должен идти.


* * *

 Алессандро гулял в саду. Сразу же по приезде он переоделся и вышел: настроение у него было ликующе-приподнятое, и все же ему хотелось побыть одному.
 С верхней террасы открывался широкий вид на тосканскую равнину, позолоченную заходящим солнцем. Когда он гулял по парку, по серой каменной стене торопливо пробежала ящерица и скрылась в расщелине. Он спустился по грубым каменным ступеням, окаймленным стройными голубыми плумбаго, которые росли везде как сорняки, и закурил сигарету. Вечер был чудесный, теплый и мирный; воздух был напитан густым цветочным ароматом. Услышав позади шаги, он повернулся. Перед ним стоял Джон Драйвер.
 – Я искал тебя, – сказал он. – Мне сказали, что вы пошли погулять.
 – Вечер такой дивный, что мне захотелось побыть одному хоть несколько минут, – ответил герцог.
 Джон пропустил этот намек мимо ушей. Он сел на край стены.
 – Сандро! Я должен поговорить с тобой. Это просто безумие.
 – Я что, не могу прогуляться по парку, прежде чем присоединиться к моей семье? – Выражение лица и тон герцога заставили бы замолчать человека более робкого. Драйвер хмуро опустил глаза, разминая в пальцах пушистые цветы плумбаго.
 – Безумие не в этом, а в том, что ты привез сюда эту девушку, – до сих пор ты никогда этого не делал. И я не понимаю, зачем тебе понадобилась эта рискованная затея?
 – Что тут рискованного? – нетерпеливо спросил Алессандро. – Ты несешь какую-то чушь. Катарина – моя кузина, естественно, я должен показать ей Замок. Я привез ее потому, что она хотела здесь побывать, и потому, что я решил ее пригласить.
 – Хорошо. – Драйвер широко развел руки. – Хорошо. Ты привез свою кузину сюда и показал ей ваш семейный Замок. О'кей, хорошо. Но ты показал ей не только галерею, но и кладовую. Скажи, ради Христа, зачем ты это сделал? Она не дура – могла что-нибудь заметить...
 – Не знал, что ты такой нервный, – сказал герцог, и его улыбка мгновенно стала жестокой. Но тут же она вновь стала дружеской, и вдруг он положил руку на плечо Драйверу.
 – Не беспокойся, – сказал он. – Я тоже не дурак. Мы знаем, что делаем, и поэтому нам кажется, что это ясно и всем остальным. Ерунда. С какой стати Катарина должна что-то заподозрить? Разве ты не слышал поговорку, гласящую, что «любовь слепа»?
 Драйвер отодвинулся, и рука герцога соскользнула с его плеча.
 – Лучше всего было бы заниматься этим во Флоренции, – сказал он, – возможно, я говорю, как мещанин канадец, но я не стал бы нарушать мир семьи.
 – Поостерегись! – спокойно сказал Алессандро. – Мы работаем вместе, и мы друзья. Но есть определенные пределы. Я не хотел, но вынужден напомнить о них. Если ты пришел сюда, чтобы упрекнуть меня за то, что я делаю нечто такое, что может повредить нашим деловым операциям, то уверяю тебя, ты только зря тратишь время. Что до моей кузины, то это мое личное дело, не имеющее к тебе никакого отношения. Надеюсь, ты понимаешь?
 – Ты выражаешь свои мысли достаточно ясно, – медленно произнес Драйвер. Посреди его лба, наподобие румянца, появилось большое красное пятно. – Но мы вместе участвуем в этом деле. Я твой партнер, а не какой-нибудь там проклятый лакей. Поэтому я и говорю: отошли ее обратно во Флоренцию. Отвези ее сам, а я пока займусь подготовкой последней партии товаров к отправке.
 Алессандро затоптал сигарету. Спокойно, даже равнодушно посмотрел на Драйвера.
 – Ты не партнер, мой дорогой Джон. Да, ты участвуешь в прибылях, но ты не партнер. Я поступлю с моей кузиной, как пожелаю, а ты будешь помалкивать. В противном случае во Флоренцию уедешь ты, а не она.
 Он повернулся и направился к Замку. Драйвер смотрел ему вслед, пятно на его лбу стало еще ярче. Оно походило на аллергическое высыпание. Алессандро уже скрылся за углом.
 – Подонок! – выругался Драйвер.
 Герцог и дядя Альфредо пили шампанское в салоне. По укоренившейся за долгую жизнь привычке пришла и старая герцогиня, и оба мужчины почтительно встали.
 Алессандро взял ее руку и поцеловал в щеку.
 – Вы чудесно сегодня выглядите, мама, – сказал он.
 Герцогиня улыбнулась.
 – Просто замечательно, – поддержал Альфредо. – Белла Изабелла. – И он отвесил низкий поклон, одновременно снимая вышитую бархатную шапочку.
 Герцогиня взяла бокал с шампанским. Она предпочла бы коктейль, но ее сын, похоже, праздновал какое-то событие, и она решила, что было бы нетактично не поддержать его. Она посмотрела на него, размышляя, уместно ли спросить о том, что случилось сегодня в водяных садах виллы Романи. Он поддразнивал старого вельможу, будучи, очевидно, в веселом, беззаботном настроении. Поездка удалась. Поездка на виллу Романи была традиционной семейной палкой, которой подвергались все гости еще с тех времен, когда она приехала невестой в Маласпига. Один из братьев графа Романи был ее обожателем. Она еще помнила этот уединенный грот, закрытый сплошной пеленой воды. Кавалер он был галантный, хотя чуть полный и низкорослый, да еще с вечно беременной женой. Герцогиня на мгновение задумалась, у нее стало уже привычкой погружаться в прошлое, где можно выбирать себе приятные воспоминания. Этим вечером ее сын был не похож на себя. Она всегда считала его холодным и сдержанным, в отца, неспособным испытывать никаких глубоких чувств, кроме гордости и честолюбия. В детстве он занимал относительно небольшое место в ее жизни; его растила няня, воспитывал и обучал наставник; она знала, что он восхищается ею, и обожала представать перед ним в ослепительном вечернем наряде. Но когда он стал взрослым, да еще главой семьи, он превратился в незнакомца, и она проявляла к нему точно такое же уважение, как и к его отцу. Но она никогда не знала его по-настоящему. Впервые увидев его таким счастливым, с болезненным уколом ревности поняла, что он влюблен. Едва Катарина вошла в комнату, он поспешил навстречу и поцеловал ей руку.
 – Сегодня я велел подать шампанское, – сказал он. – Я хочу отпраздновать радостное событие. Я очень счастлив. А вот вы слегка бледны. Выпейте – это отличное шампанское. Я выбрал его специально для вас. – Он молча поднял бокал. Впечатление было такое, будто в комнате нет никого, кроме них. В эту секунду появился Джон Драйвер; быстро взглянув на нее, он тут же отвернулся. Он взял бокал у дворецкого и подошел к старой герцогине. Через несколько мгновений пришла и Франческа. Она, очевидно, следила за происходящим из-за двери, потому что, ни на кого не глядя, быстро прошла к стулу около камина. Отказалась от шампанского, покачав головой, и отвернулась.
 – Катарина, – сказала герцогиня, – как вы сегодня обворожительны! – Никогда в своей жизни она не называла ни одну женщину красивой. Это слово она приберегала для себя. Слегка склонив голову набок, она внимательно посмотрела на Катарину. – А знаете, вы сильно изменились с тех пор, как появились в первый раз. Правда, Сандро? Катарина сильно изменилась. Вы выглядите скорее итальянкой, чем американкой. Может быть, это впечатление зависит от прически.
 Они все смотрели на нее: Драйвер с неодобрением, Франческа с явной ненавистью; но все ее внимание было обращено на герцога. Великолепные черные глаза, горящие любовью и гордостью, правильно очерченные, словно изваянные губы, чуть изогнутые в нежной улыбке. Ее рука скользнула к груди. Она никогда не думала, что любовь может причинять физическую боль.
 – Моя мать права, – сказал он. – Ваша итальянская кровь сказывается все заметнее. Всегда зачесывайте волосы назад. Это делает вас еще красивее.
 В этот момент зазвонил телефон. К нему подошел Джон Драйвер.
 – Когда я могу к вам прийти? – спокойно спросил Алессандро. – Вы не позволите мне прийти к вам сегодня?
 – Сандро! – закричал Джон. – Звонят тебе.
 – Когда? – шепнул герцог. – Долго ли мне еще ждать?
 – Завтра, – сказала Катарина. – Не сегодня. Завтра. – Его губы произнесли какое-то слово, которого она не поняла, и он подошел к телефону. Она слышала голос Драйвера в глубине комнаты.
 – Он как раз здесь. – Он повернулся к Алессандро. – Это Ларс Свенсон.


* * *

 После десяти тридцати старая герцогиня пошла спать. Все слушали Вивальди по стереосистеме, установленной в комнате, которая использовалась как гостиная, и она стала уже задремывать в своем кресле. Катарина наблюдала, как она постепенно отключается, сидя в своем огромном, с широкой, с крыльями спинкой кресле; ее голова была слегка наклонена набок, маленькие ножки скрещены на скамеечке. Она даже позавидовала этому мирному удалению от жизни, этому утешению старости. Никакая боль, никакие желания, никакие содрогания духа не могли потревожить покой Изабеллы ди Маласпига. Если она и испытывала какие-то чувства, то по самым тривиальным поводам: уют, восхищение окружающих, любимые коктейли, выбор одежды. Единственным ее уязвимым местом было тщеславие. Она хотела быть красивой и хотела выслушивать комплименты по этому поводу. В ее погруженном в полутьму, дышащем покоем лице было что-то восхитительное, что-то очаровывавшее Катарину. Глядя на этот чудесный силуэт и на изящный изгиб пряди волос на щеке старой женщины, она думала о том, как хорошо гармонирует ее образ с мелодичной музыкой Вивальди, принадлежащей к другому веку. На короткий миг были отстранены прочь и страх, и смерть, и муки любви. Дремота герцогини перешла в более глубокий сон, ее челюсть отвалилась. Она походила на труп.
 – Мама!
 Алессандро также заметил это и был уже около матери, ласково стараясь ее разбудить.
 Она открыла глаза с удивленным видом, затем, придя в себя, улыбнулась.
 – Мне кажется, вам пора лечь, – сказал он. – Франческа отведет вас. – Он нагнулся и поцеловал ее в щеку, помогая ей встать. – Спокойной ночи.
 Джон Драйвер встал. Он слегка зевнул и извинился.
 – Я тоже устал. Я отведу маму в ее комнату. Катарина тоже поднялась.
 – Я пойду с вами, – сказала она. И, посмотрев на кузена, добавила: – Вероятно, здесь какой-то особый воздух. Я тоже засыпаю.
 В его глазах мелькнуло разочарование; с ленивой улыбкой он попросил:
 – Останьтесь на пять минут. Пока доиграет пластинка.
 – Почему бы вам не остаться? Финал – лучшая часть, – вставила старая герцогиня. – Джон и Франческа присмотрят за мной.
 – Боюсь, что усну, – сказала Катарина, не глядя на герцога. Она знала, как ей надо поступить, и решила так именно и поступить. Она не может ручаться за себя, если он снова захочет ее. Предательство! Эта мысль, мелькнувшая в ее уме, была для нее настоящим потрясением. Она любит его и собирается его предать. Зная, каков он, другого выхода она не видит. Она повернулась и подошла к нему. Он схватил ее за руку. – Я не останусь, – сказала она. – Но это был чудесный вечер, благодарю вас.
 Она приподнялась и поцеловала его в щеку. Это был Иудин поцелуй, та же смесь любви и ненависти, обрекающая на смерть...
 Оказавшись в своей комнате, она сменила простое черное платье на юбку и свитер, со шлепанцами. Положила маркер в карман юбки, раздернула занавески и села на кровать в ожидании. Это была сверкающая, ясная ночь, с полной луной. В ее свете мраморные горы казались покрытыми снегом; судя по скорости, с какой двигались облака, был сильный ветер. Внизу, в городе Маласпига, погасли огни; дома и церковь стояли безглазые в лунном свете. Она закурила сигарету, наблюдая, как ее кончик мерцает в полутьме, порожденной кроватными занавесками. Ее комната и все, что в ней находилось, были ярко залиты лунным светом.
 Ей явно повезло, что ночь такая светлая: найти дорогу в трапезную впотьмах было бы очень трудно. За этот вечер она много раз старалась восстановить в своей памяти расположение комнат в Замке, представить себе, каков должен быть ее путь. На ее часах было одиннадцать тридцать. Комната старой герцогини выходила в этот же коридор, где спал Алессандро или слуги, она не знала, но подозревала, что выше. Одиннадцать сорок восемь. Ждать полуночи означало бы отдать дань суевериям. В самой полуночи не было никакой магии, никакой гарантии, что он спит и она не встретится с ним на пути вниз. Она встала, задернула кроватные занавески, подошла к двери, приоткрыла ее. Дверь слегка скрипнула. Выйдя, она сразу же остановилась, чувствуя, как неровно бьется ее сердце, и внимательно осмотрелась. В самом конце коридора, там, где была дверь герцогини, горел свет, остальная часть коридора была погружена в тень и тишину. Лестница, ведущая в главный зал, находилась на противоположном конце, где было очень темно.
 Она вышла наружу, тихо закрыла дверь и направилась легким и быстрым шагом к лестнице. Лестница, спускавшаяся широкой спиралью на нижний этаж, тонула в такой тьме, что даже не было видно ступенек. Катарина нащупала веревочные перила и, крепко за них держась, стала спускаться; однажды она споткнулась и спаслась только тем, что вцепилась в веревку обеими руками. На повороте лестницы она внезапно увидела свет.
 Совсем близко внизу была прихожая: свет исходил от двух настенных электрических ламп, висящих по обе стороны окованных железом дверей. Она остановилась на нижней ступеньке и прислушалась: нет ли кого-нибудь поблизости. Тишина стояла полнейшая. Она медленно вошла в зал, здесь было холодно, и она задрожала. Обстановка тут была самая скудная: массивный, окованный железными обручами сундук, два стула по обеим сторонам такого широкого и высокого камина, что, по словам Алессандро, в него уходил целый вагон дров, и огромная мраморная урна, наполненная цветами в горшках. Зал, в этом тусклом свете, казался больше и мрачнее, чем днем. Она пересекла его, поднялась на цыпочки, идя инстинктивно поступью человека, вторгающегося в запретное для него место, открыла дверь, ведущую в оружейную, озаренную ярким лунным светом, льющимся через сводчатые окна, и поспешила в трапезную. Трапезная была освещена серебристо-серым сиянием, льющимся через большое центральное окно; здесь лежали глубокие тени, в которых, невидимо для глаз, колыхались гобелены, волнуемые каким-то тайным сквозняком, а длинный стол вполне мог бы служить для пиршества привидений. Тишина, тяжелый и напоенный влагой древних камней воздух, казалось, заключали в себе зловещую угрозу. Она пересекла трапезную бегом и подошла к двери кладовой. Тут же висела небольшая железная петля, и, когда она за нее потянула, дверь отворилась. Внутри стояла полная темнота. Катарина нащупала справа от себя, на стене, выключатель, повернула его и увидела перед собой лестницу, по которой еще утром спускалась вместе с Алессандро. Она закрыла за собой дверь и торопливо пошла вниз. Кладовая была ярко озарена лампами дневного света; от такого резкого перехода от темноты к свету она невольно заморгала. Тут стояла готовая к отправке мебель. Вопреки разумной осторожности, она побежала, не обращая внимания на цоканье своих туфелек по каменному полу, уверенная, что через несколько секунд раскроет картину, отметит оборотную часть холста и отправится обратно наверх. Картина стояла на мольберте, занавешенная куском зеленой ткани. Кто-то побывал здесь до нее и прикрыл обнажившийся угол рамы, который она заметила. Мраморные дети стояли друг подле дружки на столе. Их тоже переставили на другое место. Она вынула маркер из кармана, уронив с него колпачок. Он закатился под стол. Она нагнулась, чтобы поднять его, и решила, что ей надо отметить маленькие мраморные бюсты, потому что они тоже входили в партию товаров, предназначенных к отправке. Она подняла девочку, повернула ее на бок и поставила крест на основание, и в этот миг на ее плечо легла чья-то рука и голос позади нее произнес:
 – Я так и думал, что найду вас здесь...
 Она повернулась с криком ужаса, уронив мраморный бюст...


* * *

 Пизанский аэропорт был невелик. Здесь не было ничего похожего на те потоки пассажиров, которые заполняют большие аэровокзалы, знакомые Карпентеру. Он спустился по лестнице и быстрыми шагами пошел по бетону к главному зданию: внутри было многолюдно. Несмотря на позднее время, самолет был полон. В конторе Герца за стойкой сидела сонная девица. Карпентер сказал, что хочет нанять машину, и нетерпеливо наблюдал, как она тщательно заполняет все необходимые формы. Он взял «Фиат-127», маленький и быстрый, проверил бак – он был залит под крышку. Стало быть, в пути у него не будет никаких задержек. На улице было тепло и безветренно, ярко сияла луна; над головой мерцающей дугой раскинулся Млечный Путь.
 Он завел «фиат» и выехал на пизанскую дорогу. Аэропорт покидал целый поток машин, и, только достигнув окраины города, он смог наконец выехать на автостраду. Он рассчитывал, что до Маласпига двадцать минут езды, если он будет жать вовсю; и когда он увидел, что путь свободен, то нажал педаль газа до упора. Он по достоинству оценил прямое двухрядное итальянское шоссе, вспомнив, что некоторые называют итальянцев лучшими инженерами и строителями мира. Навстречу ему, по противоположной стороне, со сверкающими фарами мчались машины; послышался отдаленный, похожий на жалобный стон привидения, рев сирены и через несколько мгновений замолк. На спидометре было 180 километров, и маленькая машина дрожала от напряжения. Бросив взгляд на светящийся циферблат своих часов, он убедился, что близится полночь. Справа появился большой бело-голубой указатель «Масса – два километра» со стрелкой, указывающий поворот. Карпентер притормозил. Он вспотел: рубашка прилипла к спинке сиденья, а руки скользили по рулю. Он даже не хотел думать о том, что будет, если он не застанет Катарину в Замке. Это была первая в его жизни операция, не распланированная заранее. Пистолет в его плечевой кобуре был полностью заряжен. Он свернул на своей маленькой машине, остановился у пропускного пункта и швырнул бумажку в пять тысяч лир дежурному сборщику дорожного налога, который крикнул ему вслед, чтобы он забрал сдачу. Теперь стало уже трудно ехать с большой скоростью; сельская дорога была довольно узкая, и ему приходилось дважды останавливаться на перекрестках, чтобы пропускать другие автомобили. Был указатель «Масса», но не было указателя «Маласпига». Он остановился у обочины и посмотрел на дорожную карту, которую купил, пока оформлял заказ на автомобиль. Масса лежала рядом с автострадой, на морском побережье. Город Маласпига он нашел на некотором расстоянии от моря; к нему вела извилистая горная дорога. Оказалось, что он неверно рассчитал время. Пять километров вверх по извилистой дороге, которая вела к Замку, стоили двадцати на автостраде. Он выжал педаль сцепления, и машина рванулась вперед. Оставалось только надеяться, что перед ним не едет какой-нибудь тяжелый грузовик или другая медленно движущаяся машина. Долгий опыт научил его, что убийства совершаются обычно ночью.


* * *

 Альфредо ди Маласпига все никак не хотел идти спать, тянул время. Он разделся, надел пижаму и халат; посмотрел в зеркало, не забыл ли что-нибудь, а затем начал перебирать свою коллекцию ночных чепцов. Их была целая дюжина: полотняные и шерстяные, простые, с вышивкой, с кисточками и без. Он перепробовал несколько чепцов, прежде чем остановил выбор на одном из них. Он помнил, – это было одним из самых ранних его воспоминаний, – как его дед герцог Пьетро сидел на кровати с сатиновым чепцом на голове и как приятно он был тогда удивлен, что взрослые носят шапочки в постели.
 Альфредо всегда считал голову самой важной частью человеческого тела. Конечно же, душа находится в черепе, вместе с мозгом. Волосы – одно из чудеснейших творений Господних, они созданы для защиты головы от холода и жары. В основе его мании лежали вполне разумные соображения: он заботился о жизненно важной части своего тела и в то же время украшал ее. Ему казалось это совершенно естественным, и когда монахини самыми добрыми намерениями попытались вмешаться в его выбор шляп и чепцов, он отреагировал сперва резким отпором, затем жалкой апатией. Монастырь он вспоминал, только когда видел Франческу. Она хотела отослать его обратно, он знал это и так и не простил ей этого намерения.
 Поужинал он с удовольствием; ему было веселее в компании; куда веселее, чем перебирать свою коллекцию шляп и чепцов и десятки раз примерять их. Он был вполне счастлив, когда семья жила во Флоренции, которую он не любил: шум и суета сбивали его с толку, но еще счастливее он был, когда вся семья собиралась в Замке. Он сидел на краю кровати, размышляя, не выбрать ли ему желтый шерстяной чепец. Ему нравилась его красивая белокурая племянница. В молодости шляпы были не единственным его интересом. Он хитро усмехнулся. Он всегда любил белокурые волосы, а в Маласпига была девушка с волосами излюбленного Тицианом цвета – золотисто-рыжими. Но это было так давно. Его ум беспокойно метался от одной мысли к другой. Он нахмурился. Да, племянница ему нравится, но не только потому что она красива, но и потому что относится к нему с должным уважением. Более того, она выразила свое восхищение его шляпами. И он не ложился спать, потому что тревожился за нее. Ей надо уехать из Замка. Нельзя допустить, чтобы с ней случилась какая-нибудь беда.
 Он завязал пояс халата и подошел к двери. Выходить по ночам ему не разрешалось; он знал, что Алессандро рассердится, если узнает, что он нарушил запрет. Ведь он может споткнуться и упасть в темноте. И все же он открыл дверь; в коридоре горел свет. Однажды, некоторое время назад, он тоже вышел из комнаты и по пустым коридорам спустился вниз. Он помнил, что шел на кухню. Ему хотелось есть, а служанка забыла принести ему печенье. Увидев, что происходит внизу, он остановился и закрыл рот собранной в горсть ладонью. И все же застонал от страха и смятения... Неважно, что скажет Алессандро.
 Он так и не узнал, что тогда случилось. Но он должен предупредить милую девушку с красивыми волосами, что ей небезопасно оставаться в Маласпига. Он ведь не такой дурак, как все думают. Он знает вещи, которые хотели бы от него скрыть. И он кое-что видел. И Альфредо крадучись пошел по коридору по направлению к лестнице.
 – О Боже! – воскликнула Катарина. Его рука все еще лежала на ее плече, он смотрел на нее с легкой улыбкой. – Слава Богу, – шепнула она, – это вы. А я думала...
 – Вы думали, что это Алессандро? – сказал Джон Драйвер. – Что вы тут делаете?
 У него были бледно-серые глаза; это было единственное, что придавало какую-то привлекательность его заурядному, даже безобразному лицу. Заметив их выражение и чувствуя всю тяжесть руки, лежащей на плече, Катарина содрогнулась от ужаса. Он улыбался, но глаза, которые смотрели на нее, были глазами убийцы.
 Ответила она бессвязно, дико пробормотала, не успев даже обдумать свой ответ:
 – Сегодня утром... я потеряла одну вещь... И я искала...
 – Вы искали наркотики, – сказал он с ласковой укоризной. – Я знаю о вас все, мисс Декстер; поэтому даже не пытайтесь лгать. Вы действовали очень ловко, поздравляю вас. Вы заслуживаете, чтобы вам раскрыли тайну. То, что вы ищете, – прямо у ваших ног.
 Она посмотрела вниз, у скульптуры девочки был отбит нос, и на полу лежала груда белой пыли.
 – Статуя делается из двух половинок, – сказал Драйвер. – Вы никогда не смогли бы заметить шов. Он спрятан в волосах. Не правда ли, хитроумно? В одной этой головке может поместиться двадцать фунтов героина. То же самое и в другой головке.
 У Катарины было чувство, будто она сейчас упадет в обморок. Плечо болело от его все сильнее сжимающихся пальцев.
 Анджело. Разгадка, подсказанная Фирелли. Но только частично, потому что телефонная линия плохо работала. Микеланджело, скульптор.
 – Не думайте разыгрывать меня. – Свободной рукой он ударил ее по лицу. – Не вздумайте падать в обморок. – Удар ошеломил ее, она подняла руку, чтобы защититься, и он тут же схватил ее и стал выкручивать. – Вы не только смотрели, вы что-то тут делали? Что именно? И что вам удалось обнаружить?
 – Ничего, – выдохнула она, превозмогая боль. – Я думала, это Алессандро... О Боже! Вы сломаете мне руку!
 Он оттолкнул ее так резко, что она зашаталась; она протянула руку к столу, чтобы опереться, и маркер выпал из ее пальцев. Он увидел это, и его улыбка стала шире.
 – А, – сказал он, – вы помечали отдельные предметы – очень неглупо. Но на этот раз мои дети останутся дома, поэтому вы проделали бесполезную работу. В других вещах ничего нет. Только в моих скульптурах. – Он слегка толкнул ее. – Возможно, это и не великие творения искусства, мисс Декстер, но благодаря им я стал миллионером. Это не так уж плохо для бедного канадца из провинции, который учился искусству, обстругивая палки на ферме.
 Катарина отвела от него взгляд. Простое некрасивое лицо с искренним обычно выражением стало жестоким и настороженным; пальцы его правой руки сжимались и разжимались, как будто он хотел ударить ее еще раз. А ведь она почти доверилась ему в саду, даже попросила о помощи... Какой кошмар!
 – Зачем вы это делаете? – шепнула она. – Зачем вы работаете на него? Вы могли бы стать знаменитым скульптором...
 – Работаю на него? – вдруг вызверился он. – Этот надменный ублюдок считает меня своей собственностью! Воображает себя современным Медичи, покровителем художников... Вы говорили про мой талант? – Он потянулся вперед и схватил ее руку, она попятилась назад и уперлась в стол. Он подошел к ней так близко, что она чувствовала его дыхание на своем лице. Он причинял ей боль, но почти невольно. – Я хотел быть гением, – сказал он, – а не талантом. Мир полон талантливых людей, пресмыкающихся посредственностей, которые занимаются живописью и ваянием. Я видел выставленные работы, которые так и просились, чтобы их разбили молотом. Чистейшая халтура, дерьмо! Это не для меня. Я хочу творить красоту. Создавать великое искусство. Еще совсем ребенком я как-то взял в передвижной библиотеке книгу о Микеланджело. Я видел, как он ваял скульптуры, как он писал картины. Я должен был достичь того же, что и он. – Она попробовала вырваться, но он сильно выкрутил ее руку. – У меня достаточная сила воображения, – сказал Драйвер. – Мысленно я хорошо вижу то, что хочу создать. Но у моих рук нет достаточной сноровки. Я не могу создать то, что вижу. Понимаете ли вы, что это такое: всю жизнь стремиться к одной заветной Цели – и потерпеть неудачу. Быть переполненным красотой, но не иметь достаточно умения, чтобы ее выразить.
 Его глаза горели лихорадочным огнем; с ужасом и смятением она осознала, что он не вполне в здравом уме.
 – Нет, – сказала она, – я не представляю себе, что это значит. И я не представляю себе, как можно наживаться на продаже наркотиков, которые убивают людей. У вас есть талант, хотя, может быть, и не такой большой, как вам хотелось бы. Но то, что вы делаете, мерзко и гнусно.
 – Вы смелая женщина, – сказал он. – Не скулите, хотя и пойманы. Я должен отдать вам должное... Так вы думали, что это Алессандро следует за вами? Я как раз хотел зайти к вам, когда вы вышли из своей комнаты. Что же мне делать с вами, мисс Декстер? – Он слегка наклонил голову набок. – Когда Ларс сказал мне сегодня по телефону о вас, я был потрясен. Тем более что вы мне нравились. В самом деле. Я надеялся, что вы вернетесь домой и оставите Алессандро в покое, но я ни на миг не подозревал, кто вы такая. Агент по борьбе с торговлей наркотиками. Шпион. Сейчас я запру вас где-нибудь и подумаю, как с вами поступить.
 На какой-то миг он, казалось, ослабил свою бдительность, отвернулся от нее, отпустил ее руку, онемевшую от длительного сжатия, и между ними образовалось некоторое свободное пространство. Под влиянием страха она действовала с невероятной быстротой. Метнулась в сторону, увернувшись от его рук, и со всех ног бросилась к лестнице. Выбежав из подземной кладовой, в трапезную или вестибюль, она сможет позвать на помощь. Ей удалось ошеломить его, и за ней было преимущество в скорости: она слышала, как он обо что-то ударился и громко выругался. Достигнув лестницы, она, по внезапному наитию, выключила свет в комнате внизу. Дрожа от страха, задыхаясь, сбежала вниз по лестнице. Однажды она споткнулась и упала на колени, но тут же поднялась. Она слышала его шаги за собой, но успела достичь двери трапезной и открыла ее толчком. На ее пути, четко вырисовываясь в ярком лунном свете, стояла Франческа ди Маласпига. В руке у нее был пистолет, и она целилась в Катарину.
 – Стоять! – скомандовала она. – Я убила бы вас с большим удовольствием.
 – Надо отвести ее в безопасное место, – сказал подбежавший Драйвер. Он закрыл ей рукой рот, откинув ее голову назад. – Иди впереди, моя дорогая, проверь, нет ли там кого-нибудь. А я позабочусь, чтобы она больше не доставляла нам никаких неприятностей.
 Франческа поглядела на него; она держала пистолет у бедра.
 – Наверх?
 – Думаю, да, – сказал Драйвер.




 Глава 7


 Алессандро остался в маленькой гостиной, пока не дослушал до конца концерт Вивальди. Музыка наполняла его сердце миром и покоем. Закрыв глаза, он думал о Катарине. Его мать была права, когда заметила, как она изменилась. Она даже как будто стала старше, но не постарела годами, а обрела необъяснимую мудрость и опыт, являющиеся признаками зрелой женщины.
 Все началось с легкого влечения. Слушая мелодичные каденции гобоев, он пытался осмыслить, каким образом стремление завязать с ней легкий роман переросло в желание быть все время с ней рядом и владеть ею не только физически, но и духовно. Когда он сказал, что у него было много женщин до женитьбы, это не было пустой похвальбой. Между двадцатью и тридцатью годами он был несколько раз сильно влюблен, но не до такой степени, чтобы думать о женитьбе. Только Франческа сумела внушить ему мысль о женитьбе. Но испытанное им разочарование, перешедшее в отвращение, а затем тот насильственный секс, к которому он принуждал себя, чтобы иметь ребенка, переродили в его душе многое: отныне он не испытывал к женщинам ничего, кроме вожделения. После того как они с Франческой перестали жить вместе, он просто потерял счет своим любовницам. Но по иронии судьбы его жена, нелогичная, как все женщины, стала испытывать сильнейшую ревность, с тех пор как он перестал с ней спать и объявил, что никогда больше не будет этого делать.
 После того как он перестал нуждаться в ней, мысль о том, что он может находить удовольствие в отношениях с другой женщиной, была для нее просто нестерпима. Та часть ее души, не окончательно извращенная, которая в конце концов откликнулась на его зов в ту ночь, восставала против того, чтобы он отвергал ее как женщину. Возможно, она созрела, возможно, в ней проснулась здоровая чувственность нормальной женщины. Алессандро сознавал, что Джон Драйвер испытывает к ней сильную привязанность; и она, насколько позволяет ей холодный темперамент, откликается. Для него было слишком важны деловые отношения с Драйвером, чтобы устраивать сцены по поводу его неловкого ухаживания за Франческой. Джон был нужен ему. До того как Джон появился в их жизни, его дело было достаточно прибыльным, но оно не позволяло даже думать о восстановлении Замка Маласпига со всей его обстановкой. А он был одержим идеей восстановления Замка. После возвращения из Голливуда, где, как он рассказывал Катарине, он потерял все надежды на будущее, уверенный, что его жизнь навсегда погублена, у него появилась потребность восстановить Замок для потомства, залечив все шрамы, нанесенные войной и обеднением.
 Замок в то время представлял собой подобие пустой скорлупы, от некогда великолепного парка остались лишь сорные травы, которыми заросло все вокруг, вплоть до внешних стен. Он поднялся на Западную башню, взобрался на ее зубчатую вершину; под ним простиралась тосканская равнина, вся в зелени и серебре оливковых деревьев, мерцало голубое море, виднелось устье Магры, где некогда помещался большой портовый город Сарзана, но теперь он оказался на суше, окруженный своими крепостными стенами. Маленький город Маласпига лежал, как дитя на коленях у матери. Здесь Алессандро был рожден, здесь вырос, любуясь все тем же прекрасным видом, который радовал глаз многих поколений Маласпига с пятнадцатого столетия. Он знал жителей города по именам, так же как знал тропинки и тайные убежища в оливковых рощах, где прятался ребенком и играл с детьми бедняков, которые жили в лачугах на склонах холма. Это место было для него чем-то гораздо большим, чем просто историческое наследие. Он видел, как семья потеряла свое могущество, и пережил ту ночь, когда партизаны обыскивали Замок в поисках его отца. Старый герцог уже бежал во Флоренцию; остаток своей жизни он прожил в озлоблении и одиночестве, продавая семейные сокровища для уплаты долгов.
 В своих предсмертных, обращенных к сыну словах он выразил сожаление, что оставляет ему лишь развалины. И умер, так и не услышав торжественного обещания Алессандро, что он посвятит свою жизнь восстановлению разрушенного. Для выполнения этого обещания он и женился на Франческе: Маласпига нуждались в деньгах и неуклонном поддержании традиций.
 К тому времени, когда он встретил Катарину, он построил школу и детскую клинику для города Маласпига, провел на свои деньги канализационную систему и электричество для его жителей и наслаждался эгоистичной, гедонистической жизнью богатого человека, которому некого любить, кроме самого себя. Он был полным хозяином семьи и всего Замка; его мать повиновалась ему, как отцу, и так же считалась с его мнением; что до Франчески, то он решил попросту игнорировать ее. Воспоминание о том, как руки развращенной до мозга костей Элайз Бохун ласкали обнаженную спину его жены, навсегда врезалось в его память. Как и это жадное, истеричное возвращение к нормальной сексуальности. Однажды ему предложили небольшую картину Пуссена, изображающую двух нимф, ласкающихся на лоне природы. Даже намек на лесбиянство вызвал у него такое отвращение, что он отказался ее купить.
 Вызвав дежурного слугу, он велел ему погасить везде свет и закрыть на ночь главные двери. Затем поднялся к себе в спальню. Отсюда открывался самый прекрасный вид на тосканскую равнину и морское побережье. Комната была темная, строгих и угнетающих очертаний; в течение долгих столетий, с тех пор как в ней томилась в заточении несчастная жена его предка Паоло, в ней ничто не изменилось. Она умерла здесь, на огромной дубовой кровати под балдахином, оставив после себя двоих близнецов-сыновей. И сам он родился на этой кровати. Кровать была обтянута бархатом и дамастом, а на ее широкой спинке был изображен фамильный герб. Комната выглядела как темная пещера, большая, неприветливая и неудобная для одного человека.
 Он не хотел спать. Он хотел Катарину Декстер. Он хотел ее пламенно и страстно, до физической боли. Он слишком хорошо понимал: этот огонь в паху означает, что его сердце затронуто по-настоящему. Он уже почти отчаялся добиться взаимности, когда они оказались в гроте, и она вдруг, вопреки самой себе, отозвалась на его ласки. И все равно она пыталась убежать от него, ускользнув в самый последний момент. Когда он рассказал ей правду о своей жене и вновь сжал в объятиях, он понял, что наконец-то сумел ее покорить. Никогда еще не был он так счастлив в своей жизни. Никогда не испытывал такого желания. Он хотел слышать ее признания в любви, хотел вырвать у нее обещание, что она никогда не покинет его... В эту ночь она его отвергла. «Завтра». Он чувствовал в ней не только страсть, но и страх и какое-то внутреннее сопротивление. Может быть, сама любовь внушает ей страх. Если так, то как исцелить этот недуг? Но нельзя действовать под влиянием сиюминутного импульса, это ошибка; и желание пойти в ее комнату этой ночью надо подавить. Завтра он напомнит ей о ее обещании. И он знал, что она сдержит это обещание.


* * *

 Альфредо двигался очень медленно; он, громко шаркая, ковылял в своих шлепанцах. Он остановился, чтобы прислушаться и оглядеться: нет ли кого-нибудь поблизости. Коридор был пуст. Он дошел до лестницы и, вспомнив, что уже ходил сегодня этим путем, осторожно шагнул вниз, на первую ступеньку, затем на вторую... Он уже забыл о своем намерении предостеречь Катарину; память его путалась; теперь он помнил только, что ему не принесли печенье и он голоден. Он любил спускаться на кухню, открывать буфеты и находить неожиданные деликатесы; как ребенку, ему нравилось невинное воровство. Он никогда не открывал большого современного холодильника и даже не подходил к морозильнику. Однажды, когда он по ошибке открыл морозильник, его голову обдало таким холодом, что он до сих пор не мог этого забыть. Медленно, ступенька за ступенькой, Альфредо добрался до поворота лестницы, а затем спустился вниз. И здесь он увидел ту же сцену, что и в прошлый раз. Только сейчас опасность угрожала его племяннице. Затаив дыхание, он тихо прижался к стене, наблюдая, как они тащат ее через ту же дверь в то же самое место. Когда они исчезли, у него вырвался легкий крик тревоги. Его ноги дрожали, колени подгибались, когда он повернулся и медленно заковылял вверх по лестнице, держась за веревку, которая заменяла перила. У него была одна-единственная мысль: безопасно добраться до своей комнаты и спрятать голову под одеяло.


* * *

 Предшествуемый Франческой Джон Драйвер протащил Катарину через трапезную, одной рукой заломив ее руку за спину, а другой зажимая ей рот. Когда они прошли через оружейную и вышли в прихожую, она попробовала сопротивляться, но он рванул ее руку вверх. Боль была такая нестерпимая, что она едва не лишилась чувств. Он крепко прижал ее к себе, приподнял и понес вслед за Франческой к двери справа от прихожей Она была частично скрыта кожаной ширмой. От нее начинался длинный каменный коридор, освещенный лунным светом. В конце коридора они прошли через еще одну большую комнату, где всю обстановку покрывал толстый слой пыли. Тут Франческа включила свет. Подталкиваемая Драйвером Катарина, спотыкаясь, побрела вперед за стройной фигуркой Франчески, все еще держащей пистолет в правой руке. «Если они включили свет, – подумала Катарина, – значит, совершенно уверены, что здесь никого не может быть».
 Пройдя через заброшенную, пахнущую плесенью комнату, они углубились в еще один коридор, более короткий, чем первый, и поднялись по маленькой винтовой лестнице на небольшую площадку в самом верху.
 – Почему бы тебе не подождать здесь? – крикнул Драйвер, и Франческа ди Маласпига остановилась и обернулась. Он убрал руку от лица Катарины. – Здесь ты можешь вопить сколько тебе угодно, – сказал он. – Никто тебя здесь не услышит.
 – Ори! – холодно сказала герцогиня. – Хоть во всю глотку. Посмотрим, придет ли кто-нибудь тебе на помощь.
 Чувствуя, что ее силы быстро убывают, Катарина помотала головой. И впрямь – закричи она, они получили бы садистское удовольствие от ее крика. Нет, она не доставит им этого удовольствия.
 – Вы премилая пара, – сказала она. Герцогиня шагнула вперед, но Драйвер предостерегающе щелкнул пальцами.
 – Оставь ее в покое. Ты останешься здесь, дорогая. Лестница очень высокая. Я сам отведу ее наверх. Катарина обернулась.
 – Куда вы меня ведете? Почему не позволяете пристрелить меня здесь?
 – Я отведу тебя туда, где ты не сможешь причинить нам никаких неприятностей, – сказал Драйвер. – А мы тем временем подумаем, как нам с тобой поступить... Пошли. – Впереди была еще одна дверь; Франческа открыла ее для них, с трудом отодвинув тяжелый металлический засов. Протянув руку внутрь, она зажгла свет. Катарина увидела уходящую вверх спиральную лестницу, такую крутую и узкую, что подняться по ней она могла бы только со свободными руками. По форме помещения, где они находились, и по крутизне лестницы она поняла, что они попали в основание одной из башен Замка.
 – Дядя Альфредо! – Алессандро поймал старика за руки. Громко грохоча дверной ручкой, Альфредо только что открыл дверь и стоял, опираясь о косяк и стараясь отдышаться. Где-то по пути в свою комнату он переменил направление. Он был страшно напуган, но и в старческом слабоумии сохранил простую честность. Его поколение называло это честью. Он не может убежать и спрятаться во второй раз. Даже если Алессандро рассердится на то, что он вышел из комнаты, он должен рассказать ему обо всем увиденном. Герцог ввел его внутрь и закрыл дверь. Он попытался подвести его к кровати и усадить; но дядя сопротивлялся, стараясь вырваться.
 – Дядя, ты не болен, что с тобой?
 – Они хотят ее убить, – сказал Альфредо. Он схватил герцога за плечо и своими слабыми руками пытался встряхнуть его. – Они хотят ее убить. Останови их! Останови, ради Господа Бога!
 – Тебе приснился дурной сон, – ласково сказал Алессандро. – Успокойся, дядя, это только кошмар. Я отведу тебя в спальню и пришлю к тебе Стефано с горячим кофе. Ты добавишь в него немного бренди и уснешь.
 – Нет! – в неожиданной ярости вскричал старый вельможа. – Я не спал, я даже не лежал в постели. Я спустился вниз, чтобы взять печенье. И увидел их. Они тащили нашу бедную девочку в Восточную башню. Как и того человека. Не знаю, что с ним случилось, это не мое дело. Но она моя племянница, я ее люблю. Останови их, Алессандро, останови. – Он отвернулся, потрясая одним кулаком. – Но не вини Джона. Это все ее вина! Это она заставила его, она плохой человек...
 – Катарина? О чем ты говоришь? Кто тащил Катарину в Восточную башню? Что это за бред, дядя?.. Старик, успокоившись, отвечал:
 – Твоя жена и Джон. Я видел, как они тащили ее по залу. Он зажимал ей рукой рот. Они пошли в сторону Восточной башни. И это уже во второй раз: прошлый раз они вели туда мужчину, и Джон целился в него из пистолета. Ты в это время был во Флоренции. Я никогда больше его не видел. Они отведут ее наверх, в башню, и убьют... Но меня они не видели. Я прятался на лестнице. – Он хотел еще что-то добавить, но его племянник уже бежал вдоль по коридору. Альфредо присел на кровать. Алессандро поверил ему. Он не стал упрекать его за то, что он бродит по ночам, и не позволит им причинить зло его племяннице. И наконец будет наказан его враг, который хочет отослать его в монастырь. Его голова свесилась на грудь, и он задремал.


* * *

 – Иди наверх, – сказал Драйвер.
 Он отпустил руку Катарины боль отдавала прямо в плечо. Глядя на узкую, невероятно крутую лестницу, она почувствовала ужас. Ужас нахлынул на нее с такой силой, что ей пришлось, дрожа, опереться на серую каменную стену. До сих пор она никогда не испытывала невротических страхов, не знала, что такое боязнь замкнутого пространства. Но она не могла заставить себя подняться по этой едва ли не отвесной лестнице. Наверху ее ждало что-то ужасное, даже трудно себе представить, насколько ужасное.
 – Я не могу, – шепнула она. – Я не могу подняться туда.
 – Не надо бояться, – сказал он. – Я не буду тебя бить. Только запру тебя там вверху. – Он втиснулся в узкое пространство между нею и стеной, грубо задев ее. Крепко схватил ее правую руку, как будто хотел оказать добрую услугу. – Я пойду впереди, – сказал он, – и помогу тебе подняться. – Он дернул ее так сильно, что она едва не упала. Он тащил ее изо всех сил, не позволяя останавливаться, а она все время спотыкалась и плакала, обуреваемая страхом, которого уже не могла сдержать. Драйвер тащил ее все выше и выше по узкому горлу башни. Со всех сторон на нее давили стены, рука едва не выворачивалась из плечевого сустава. Всякий раз, когда она упиралась, он дергал ее изо всех своих сил. Она потеряла всякое понятие о времени, не знала, долго ли они поднимаются.
 – Осторожно, – сказал он. – Тут оборонительная, ступень.
 Она не поняла, что он говорит о ступени, которую сделали значительно больше других, чтобы в случае нападения помешать атакующим взобраться на самый верх. Она поскользнулась и упала.
 От неожиданности он выпустил ее руку. При падении она ударилась головой о стену и лежала без чувств. Он спустился вниз, удостоверился, что она в самом деле в беспамятстве, и долго разгневанно ругался. Конечно, она набила себе шишку, но потеряла она сознание не от этого, а от страха. Теперь ему придется тащить ее на себе. Он поднял ее и перекинул через плечо. Она лежала на нем, безжизненно обмякшая, ее руки болтались. Медленно, с большими усилиями он потащил ее вверх по узкой лестнице.
 Алессандро сбежал с лестницы в пустой и безмолвный зал, тускло освещенный настенными лампами. Именно здесь его дядя увидел Катарину. «Твоя жена и Джон тащили ее через зал... Они хотят поднять ее на вершину башни».
 Он сразу же понял, что это отнюдь не старческий вымысел. Конечно же, он и в самом деле видел Катарину. И была только одна причина, по которой ее могли тащить в Восточную башню. Он испытывал почти физическую боль от страха за нее. Бог знает, сколько времени прошло, пока дядя Альфредо сообразил, что надо делать, и приковылял к нему. Он бегом пересек зал и открыл дверь за кожаной ширмой. Коридор был достаточно ярко освещен светом луны, который лился сквозь окна, поэтому он не остановился, чтобы зажечь свет, а пробежал его из конца в конец, а затем ворвался в примыкающую к нему комнату. Здесь горел свет, ему не надо было никаких доказательств, что дядя сказал правду, открытая дверь с другой стороны комнаты была лучшим подтверждением. У подножия лестницы он задержался. Лестница была короткая и заканчивалась площадкой. Он услышал чье-то покашливание и стал бесшумно подниматься вверх по лестнице. Вверху он остановился и, заглянув за угол, увидел Франческу. Она стояла спиной к нему, прислонясь боком к стене. Она покашливала. В правой руке у нее был пистолет, она держала его свободно, у самого бока. У нее был такой вид, будто она кого-то ожидает. Катарину? Его губы беззвучно выдохнули это имя. Катарина. На лестничной площадке была лишь одна дверь, и он знал, куда она ведет.


* * *

 Франческа ди Маласпига дрожала. На ней был свитер, но он не защищал ее от холода. Она ненавидела камень, ненавидела его безжизненность и унылость. Даже в первые свои посещения Замка, когда она еще не была женой Алессандро, она испытывала к нему отвращение. Впоследствии она стала объяснять это отвращение муками своей семейной жизни, хотя первые шесть месяцев они и провели во Флоренции. С тех пор как она стала любовницей Джона Драйвера, она вспоминала об этом только в тех случаях, когда хотела подстегнуть ненависть к мужу. Начало своего медового месяца она провела в страхе и омерзении, изо всех сил противясь желанию мужчины, который стремился доказать, что он ее любит. Элайз Бохун. О ней она вспоминала лишь с благодарностью. Для испуганной несчастной молодой девушки она была доброй утешительницей, защищала ее от Алессандро, видимо, хорошо понимая сложившуюся ситуацию. Франческа, которая выросла без матери и нуждалась в женском сочувствии и понимании, откликнулась всей душой на заботу и привязанность зрелой женщины. Что плохого в том, что Элайз обнимала ее, гладила ее волосы и говорила, как она прелестна? Когда настал момент соблазнения, она была уже внутренне готова.
 Она позволяла себя ласкать, утешать и, ощущая, как складываются их отношения, поняла, что это удовлетворяет какую-то ее потребность, тогда как что-то по-прежнему отталкивало ее от Алессандро.
 И не только от него. Она всегда боялась мужчин; с самого раннего детства ее окружали женщины: мать, сестры и заботившиеся о них всех служанки. Это был женский мир: тихие голоса, мягкое обхождение, бледные цвета. Гнев проявлял себя в пронзительных криках, а не в том нудном гудении, с которым ее отец отчитывал мать. Она так и не забыла первую увиденную ею ссору между ними. Его крики ужасали ее; вся съежившись от страха, она хныкала в углу зала в их доме в Лукке, тогда как ее мать рыдала и оправдывалась. В чем она оправдывается, маленькая девочка не понимала. Потом отец ударил мать, она рухнула на колени, и пронзительный визг испуганной Франчески положил конец этой сцене. Впоследствии у нее были частые кошмары, и каждый раз, проснувшись, она с криком бежала к кровати матери. И ее мать спала одна. Девочка, хотя и не понимала, в чем дело, знала, что ее семье угрожает какая-то опасность.
 Много лет спустя Франческа узнала об измене матери, которая едва не разрушила брак ее родителей. Но она никому не рассказывала о той ночи, когда, прибежав за утешением к матери, она увидела, что отец возвратился. Она старалась даже не вспоминать о той животной сцене, сопровождавшейся отвратительными звуками, пока не вышла замуж за Алессандро. Вначале она объясняла привязанность Элайз Бохун проснувшимся в той материнским чувством. Она не противилась высвобождению своих скопившихся неудовлетворенных потребностей. Затем Алессандро увез ее. Его почтительность сменилась резкой грубостью: он осыпал ее упреками и оскорблениями. Подсознательно она чувствовала, что повторяется история ее детства, что она играет роль своей матери. И настало время, когда все в ней стало попираться. Заботливый жених превратился в грубого мстительного мужа. Дитя, которое наблюдало, как занимаются любовью родители, оказалось в небрежении. Но где-то глубоко в подсознании, так глубоко, что она даже самой себе не признавалась в этом, таилась ревность. И вот тогда она почувствовала себя готовой принять любовь Алессандро, принять то, что ее прежде возмущало, тогда она и освободилась от любовных чар той женщины. Она потянулась к нему и предложила ему себя самое, моля о примирении. Со стыдом вспоминала она всю ту страсть, гот наплыв чувственности, которые вызывал в ней тогда Алессандро. А он отошел от нее прочь, не проявляя к ней ничего, кроме холодного пренебрежения.
 Она ненавидела его прежде и мечтала о ласках Элайз, поэтому, когда эта женщина появилась вновь, она буквально кинулась в ее объятия, отчаянно надеясь обрести утраченное самоуважение. И опять она встретила сочувствие и понимание, которые нашли продолжение в опытных ласках, скорее удовлетворявших чувство мести к мужу, чем истинное желание. Но дни, проведенные ею с Элайз в Риме, сильно отличались от тех сентиментальных прелюдий, которыми она тайком наслаждалась в Калифорнии. В их отношениях было теперь нечто отвратительное, глубоко порочное. Кульминация наступила, когда Элайз стала убеждать ее принять героин. В Беверли-Хиллз, в романтическом ореоле другого мира, Франческа, может, и соблазнилась бы. Но не в Риме. В Риме Франческа уже хорошо представляла себе, кто такая ее возлюбленная; временами Элайз дремала около нее в наркотическом забытьи, и тогда Франческа дрожала, преисполняясь презрения к самой себе. И ко всему этому присоединялась ее жгучая неприязнь к Алессандро, который сперва заставил ее расторгнуть эту связь, а затем, отвергнув ее, снова толкнул в объятия Элайз.
 Когда Элайз обратилась к ней со своим предложением, она готова была его принять. Слишком велика была ее потребность в мести. Не было необходимости в шантаже, чтобы убедить ее помочь Джону Драйверу. Не было необходимости и в том, чтобы Элайз пыталась привязать ее к себе с помощью наркотиков, – эту хитрость она поняла позднее. Главное было отомстить ему, ибо именно его она винила в своем, как она теперь сознавала, падении. Когда Джон Драйвер, как было условлено, приехал на Виллу, она приветствовала его. В его привязанности она нашла противоядие мучительной одновременной любви и ненависти к своему мужу. Это противоядие облегчило ее страдания, но не исцелило их.
 Она слегка покачивала пистолет в правой руке. Пистолет принадлежал Джону. Хорошо, что он позвал ее с собой. Катарина вполне могла бы убежать. Она посмотрела на часы. Сейчас они должны быть на самом верху лестницы. Через несколько минут все будет кончено. Тогда они соберут всю ее одежду, уедут на машине Джона и обеспечат себе алиби где-нибудь на автостраде. Уплачивая дорожный сбор, он постарается привлечь к ней внимание сборщика и назовет ее Катариной. Это можно повторять по всему маршруту, стараясь, чтобы сборщики заметили их. Доехав до Флоренции, они купят один железнодорожный билет до Пизы, на первый утренний поезд, и вернутся старой приморской дорогой, через Виа-Версилиа, в Маласпига, куда доберутся еще до рассвета. Этот план, получив предупреждение Свенсона, разработал Джон Драйвер. Катарина якобы попросила его, Джона Драйвера, увезти ее из Замка. Она была обеспокоена ухаживанием кузена и не хотела оставаться до утра. Он оставил ее на вокзале: она собиралась ехать в Пизу. Свидетели покажут, что он был с женщиной. Те, кто видел его спутницу поздно ночью, в низко надвинутой шляпке с полями, вряд ли смогут ясно описать ее на допросе. План был умный и с различными вариациями осуществлялся и ранее. И прежде чем из Америки поступят все естественные в таких случаях запросы, они с Драйвером будут уже далеко. Они заработали достаточно денег, чтобы найти себе надежное убежище в любой стране. Огромные вклады в Швейцарии, доля в доходе некоторых компаний. В ту ночь он сказал ей, что время настало. Он увезет ее. Герцог Маласпига узнает, что его жена сбежала с канадским художником, его другом, и тут никто ничего не поделает.
 Она вздохнула и опустила пистолет. Она знала, как целиться и как нажимать спусковой крючок, но никогда в жизни не стреляла. Но она была готова застрелить Катарину. Прямо в упор. Справиться с Фирелли было куда труднее, чем отвести Катарину в башню. Ее муж любит Катарину. Представляя себе, что сейчас произойдет на верху башни, она испытывала откровенно садистское удовлетворение. Как хорошо было бы слышать ее последний крик! Драйвер не пощадит ее. Никто в мире, кроме нее, не может разбудить его чувства. Их сплотила взаимная потребность друг в друге. Его снедало неутолимое честолюбие, ему нечего было дать другим; ее терзало чувство вины, физической неполноценности.
 Джон переменил всю ее жизнь. К любви они пришли как бы ощупью; по отношению к ней он проявлял терпение и нежность, никогда не упрекая ее по поводу прошлого. Она была бесконечно благодарна ему и убеждала себя, что любит его; скоро они навсегда будут вместе. Вдали от тени Маласпига.
 Когда Алессандро бросился на нее, она пронзительно закричала от страха; в тот же миг пистолет был вырван из ее руки, а она прижата к стене. Увидев его лицо, она вся съежилась.
 – Где она? – спросил Алессандро. – Что вы с ней сделали?
 Франческа молчала. Он сунул пистолет в карман и схватил ее обеими руками за горло.
 – Я сейчас задушу тебя, если ты мне не ответишь. Джон повел ее на самый верх Восточной башни?
 Он стиснул руки, она стала задыхаться, по ее щекам покатились слезы. В ее душе полыхала ненависть, она смотрела на него и видела в его глазах ненависть и подозрение. Она понимала, что означает этот гнев. Его сила измерялась силой любви к другой женщине.
 – Да, – шепнула она. – Она хотела уехать. – И попыталась оторвать его руки, вцепившиеся ей в горло.
 – Под дулом пистолета? – Алессандро освободил ее. – Если с ней что-нибудь случится, я прикончу вас обоих. – И он бросился к двери, ведущей к спиральной лестнице. Она поспешила вслед за ним.
 – Джон! Джон! Он бежит к тебе!
 Маласпига отшвырнул ее в сторону; она растянулась на полу, в полубеспамятстве. Он побежал вверх по лестнице.


* * *

 Катарина пришла в себя еще до того, как они достигли верхней площадки. Она шевельнулась и слегка застонала. Драйвер перехватил ее туловище, сжал крепче. Он преодолел последний витой пролет, и они оказались на площадке. Он спустил ее на пол и прислонил к стене. Она откинула волосы назад и посмотрела на него. Он включил лампочку на потолке, и она озаряла его своим резким светом. На его лбу блестел пот, он был очень бледен и тяжело дышал.
 – Ты тяжелее, чем выглядишь, – сказал он.
 Она не могла говорить, ее голова болела от удара о каменную стену, тело дрожало, ноги подгибались. Но ужас возвращался, волна за волной. Он угрожал завладеть всей ее нервной системой. Только физическая слабость и смятение мешали этому страху полностью затопить все ее существо.
 – Пошли, – сказал Джон Драйвер. – Я запру тебя здесь на некоторое время.
 Он подошел ближе и схватил ее за руку. В стене была почерневшая от времени дверь, подвешенная на массивных кованых петлях; она была задвинута большим деревянным засовом. Справа от нее в стену было вделано железное кольцо.
 – Иди туда, – сказал Джон Драйвер и подтащил ее к двери. Паника ее достигла такой степени, что она нашла в себе силы для сопротивления. Внезапное повышение уровня адреналина в крови резко взбодрило ее; она пинала его, била кулаками, царапала его лицо ногтями. Ругаясь, он схватил ее, барахтающуюся; она прижалась к нему, обезумев от страха, пронзительно крича, а он подтащил ее к двери и сумел выдернуть деревянный засов. Дверь отворилась; с той стороны была черная пустота, чувствовалось дуновение зловонного воздуха. Катарина сделала последнее отчаянное усилие, чтобы вырваться, но к этому времени он уже крепко держал ее, ее тело было обращено к ужасной зияющей двери, и она не могла ни за что ухватиться, потому что он заломил ей руки за спину.
 – О'кей, – пробурчал он. – О'кей, отправляйся за дверь. Передай мой привет Фирелли.
 Он толкнул ее вперед, в отверстие. Дверь закрылась, и она услышала эхо собственного отчаянного крика. В полной темноте, в полубесчувствии она уже не испытывала слепого ужаса. Ею владели воспоминания, не паника. Она видела себя маленькой девочкой, которой рассказали такую ужасную сказку, что она с плачем забилась под одеяло.
 Замок Маласпига. Зловещее название. Печатка с венком и колосом с острой остью. Жестокость и смерть. Смерть, изобретенная чудовищем в облике человека. Она лежала неподвижно на полу и рыдала в отчаянии и ужасе. Теперь она знала, почему она так сопротивлялась, когда ее тащили по витой лестнице, почему при виде этой двери отбивалась с яростью дикого животного. Она была в тайной комнате герцога Паоло.
 – Не смей прикасаться к кольцу! – закричал Алессандро.
 Протянувший было пальцы к железному кольцу Джон Драйвер резко обернулся и увидел на лестничной площадке герцога Маласпига. На него был нацелен пистолет. Герцог двинулся к нему.
 – Убери руку! – потребовал он. – Отойди прочь, или я выстрелю.
 – Ты не посмеешь этого сделать, – сказал Драйвер. Он просунул руку в железное кольцо. – Если ты убьешь меня, она тут же умрет.
 Алессандро замер. Еще на последних ступеньках лестницы он слышал отчаянные крики Катарины.
 Драйвер стоял, сжимая правой рукой кольцо, и на его лице играла насмешливая улыбка.
 – Если я упаду, – повторил он, – кольцо выскочит. И что тогда будет с твоей подружкой?
 – Вынь руку из кольца и отойди прочь, – спокойно сказал Алессандро. – Если ты этого не сделаешь, я убью тебя не сразу, всажу по пуле в каждую часть твоего тела.
 – Ты не понимаешь, в чем дело, – сказал Драйвер, качая головой. – Она может уничтожить нас всех, меня, Франческу и тебя. Ты не можешь отпустить ее, так же как и мы. Я пытался предупредить тебя сегодня, но ты не стал слушать. Она должна умереть, Сандро. Опусти пистолет, и я довершу начатое.
 – Не двигаться! – Герцог сделал шаг вперед.
 – Это не то, что ты думаешь, Сандро, – сказал Драйвер. – Она – агент по борьбе с торговлей наркотиками. Наркотиками! Вот в чем все дело – героин на миллионы долларов, спрятанный в моих пухленьких детишках.
 – Я не верю тебе, – сказал Алессандро. – Не верю... Отпусти кольцо.
 – Не веришь мне! – Драйвер буквально выплюнул эти слова ему в лицо. – Спесивый подонок! Неужели ты воображаешь, что все это время я работал на тебя? Тратил время на твою мелкую торговлишку? Я миллионер! Тебе нужны доказательства? Пойди в кладовую и посмотри: одна из маленьких фигур разбилась. Это-то она и заметила. Вот уже четыре года, как мы ведем мафиозные операции. Попробуй объяснить кому-нибудь, что ты ничего об этом не знал.
 – "Мы", – медленно сказал Алессандро. – Ты и Франческа? Вы вместе занимались этим делом?
 – Да. – Драйвер обрел наконец спокойствие; он даже улыбнулся и слегка передернул плечами. – Будь благоразумен. Эта операция, во всяком случае, сорвалась, но мы уже нажили много миллионов. Я поговорю с Нью-Йорком, и они выключат тебя из игры. Мы свернем наше дело здесь, и никто не сможет ничего доказать. Она должна умереть, Сандро. Она ничего не почувствует. Смерть наступит очень быстро.
 Герцог не шевелился. В этом резком свете его лицо было совсем серым.
 – Если ты опять притронешься к кольцу, – сказал он, – я убью тебя.
 – Стоит ли спасать ее? – сказал Драйвер. – Пожизненное заключение не шутка. Подумай, что случится с твоей матерью. Бедный дядя Альфредо. Ты как-нибудь переживешь это, Сандро. Повернись и ступай обратно.
 – Ты можешь забрать с собой Франческу и уехать. Я не буду вас останавливать. Если у тебя так много денег, ты можешь отправиться куда угодно. Но забудь о Катарине. Обещаю тебе – она ничего не скажет.
 – Никогда не думал, что ты такой наивный человек. С мафией так просто не порывают. И как ты можешь быть уверен, что она ничего не скажет, если открыть дверь и впустить ее обратно? Она работает в Бюро по борьбе с наркотиками в Нью-Йорке. Она опытный агент. Как Фирелли, тот человек, который приезжал сюда под видом антиквара. Он зашел в мою мастерскую. И мне пришлось избавиться от него таким же способом. Я выдернул кольцо, Сандро. Как говорил мой старый дед, споры лучше всего разрешаются делами.


* * *

 Теперь темнота казалась уже не такой густой. Катарина медленно подняла голову и встала на полу. Сквозь бойницу пробивался слабый свет. Она вся дрожала, но первый пароксизм ужаса уже миновал.
 Измученная до последнего предела, она выпрямилась, и затекшие ноги едва выдержали ее вес. Это может произойти в любой момент. Возможно, он просто тянет, чтобы довести ее до крайнего ужаса и отчаяния. Она не видела двери и не могла судить, далеко ли находится от нее. Могла подойти только к тому месту стеньг, где была бойница. Воздух был зловонный и душный. Ее поташнивало. Паника сковывала ее руки и ноги, как это случается в кошмаре, когда ты хочешь, но не можешь убежать.
 Наступил кризис, и она услышала голос, взывающий к Богу о помощи; голос был ее собственный, и она стала тихо подбираться к светлой расщелине в стене.


* * *

 – Предупреждаю тебя, – закричал Алессандро ди Маласпига, – если ты притронешься к кольцу, я выстрелю!..
 – Нет, ты не посмеешь, – сказал Джон Драйвер. – Ты не погубишь все дело ради одной женщины. И я не допущу, чтобы Франческа попала в тюрьму. В конце концов, изначально все это дело затеял ты, Маласпига. – Его руки схватили кольцо и внезапным рывком потянули рукоятку вниз. Через толстые стены и дверь Алессандро услышал единственный вскрик. Он выстрелил прямо в грудь Джону Драйверу; по коридору разнесся вопль. Подойдя ближе, он снова выстрелил в осевшее тело, все еще цепляющееся за железное кольцо дверной ручки. Драйвер пытался что-то сказать, но пули вонзались в него одна за другой, прибивая его тело к стене. Наконец он опрокинулся на пол, выпустив кольцо. Он был мертв, и пуль больше не осталось. Через секунду Алессандро снова услышал крик, а еще через секунду осознал его значение. Он что-то выкрикнул в ответ, отшвырнул разряженное оружие и, напрягая все свои силы, вернул кольцо в прежнее положение.


* * *

 Между тем Катарина добралась до стены, она чувствовала под руками грубый камень и прижалась всей грудью к стене, цепляясь за какие-то выступы в ней. Бойница была теперь над ее головой, кругом стояла сплошная тьма. Она ни о чем не думала, не пыталась ничего предотвратить; только инстинктивно выпрямилась и закрыла глаза, хотя и так ничего не могла видеть. Неожиданно с громким грохотом пол ушел у нее из-под ног, разверзлась бездонная бездна. Она наяву видела тот же кошмар, который преследовал ее в детстве. Сейчас она упадет в пропасть, расположенную под комнатой, куда Паоло ди Маласпига заключал своих жертв. Пропасть, как она слышала, в двести футов, а под ней глубокий черный колодец, воды которого уходят под гору. Ее сознание мутилось; она не знала, как близко находится к краю пропасти, но если потеряет сознание, то упадет. Опять послышался грохот, все кругом содрогнулось; она испустила единственный вопль ужаса и отчаяния и сразу же лишилась чувств.
 Он нашел ее лежащей ничком на полу; ее освещал свет из коридора. Он направился к ней, задыхаясь в зловонной атмосфере. Когда он убил Драйвера, он думал, что услышал ее последний крик. Но когда он вернул пол на прежнее место и услышал второй и третий крики, возвещавшие, что каким-1 о чудом она не упала в пропасть, он не поверил своим ушам: еще никто никогда не спасался от гибели в этой комнате. Он наблюдал при дневном свете, как опускается пол: по всему периметру ужасного провала оставалось не больше трех футов твердой опоры. Он поднял ее на руки, вынес в коридор, переступив через труп Драйвера, который лежал на боку, с загнутой рукой; его глаза и рот были открыты. Пол весь забрызган кровью.
 Он положил Катарину чуть поодаль, встал около нее на колени и прижал к себе. Она была смертельно бледна, словно мертвая, еле дышала. Алессандро наклонился над ней.
 – Дорогая! – Его голос призывал ее к жизни, настойчивый, все приближающийся. – Дорогая! Ты вне опасности. Я с тобой. Все уже позади.
 Медленно, не желая возвращаться в тот ужасный мир, откуда она бежала, Катарина открыла глаза. Его гордое лицо было темно от волнения, в глазах стояли слезы. Он тесно сжал ее в объятиях и поцеловал в лоб.
 – Дорогая, – повторял он. – Моя дорогая! Слава Богу, я его убил. Убил в тот самый момент, когда он должен был убить тебя. Я всадил в него все пули из пистолета.
 – Молчи, – шепнула Катарина. – Я не хочу слышать...
 Он поднял ее на ноги, погладил ее волосы; затем, нагнувшись, ласково поцеловал в холодные губы.
 – Я люблю тебя, – сказал он. – А сейчас я хочу, чтобы ты поступила точно так, как я скажу. Я покину тебя на минутку, и пока меня не будет, ты отвернись и не смотри мне вслед.
 – Нет. – Катарина вцепилась в него обеими руками. – Не оставляй меня здесь, не уходи...
 – Я отойду всего на несколько ярдов. Я не хочу, чтобы ты видела то, что я сейчас сделаю. – Она посмотрела мимо него, на фигуру, лежащую возле открытой двери. И вздрогнула.
 Он погладил ее по щеке и тихо повернул ее голову в сторону. Услышав его шаги, она инстинктивно закрыла глаза; все её тело напряглось. Послышался приглушенный стук. Ей показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем он вновь наклонился над ней. Он помог ей встать, обхватив ее рукой за талию. Коридор был пуст; дверь в маленькую комнату закрыта на засов, железное кольцо водворено на место, и пол чем-то замазан.
 – О Боже! – шепнула она.
 – Я послал его тем путем, каким он хотел послать тебя, – сказал Алессандро. – Я подумал, что так будет справедливо. А теперь пошли вниз. Я должен найти жену.


* * *

 Некоторое время Франческа лежала там, где упала; прошло несколько мгновений, прежде чем она опомнилась. Вся дрожа, она медленно поднялась на ноги, выдохнув имя Драйвера, как будто могла его предупредить этим полушепотом. Затем затрещали выстрелы, на самом верху узкой лестницы. Она вскрикнула и тут же обеими руками зажала рот. Ей казалось, что она кричит громко и пронзительно, но это был негромкий крик, похожий на визг животного, попавшего в западню. Она знала так же уверенно, как будто видела своими глазами, что муж убил ее любовника. Стрельба продолжалась; она стонала, покачиваясь. Издав последний отчаянный вопль, она стала спускаться по лестнице. Прошла через оружейную, через коридор и оказалась в главном зале, тускло освещенном настенными лампами, пустом и безмолвном. В панике она бросилась к парадной двери, пытаясь отодвинуть массивные засовы и выбежать в ночную тьму. Слабость и отчаяние помешали ей выполнить это намерение. Драйвер мертв. Она осталась одна, в полной власти мужа. Она прислонилась к двери, которая держала ее в плену, и зарыдала от ужаса. Долгие годы она боялась мужа, боялась его страсти, когда они поженились, боялась его гнева, его презрения.
 Она помогла убить женщину, которую любил Маласпига. Наказание будет достойно ее преступления. Она повернулась и побежала вверх по лестнице, не думая, где ей спрятаться. Инстинкт привел ее к спальне Драйвера. Она захлопнула дверь и заперлась изнутри. Глядя на его комнату, где они бывали вместе, на кровать, на его пиджак, переброшенный через спинку стула, на вещи, тесно связанные для нее с ним, она едва не впала в истерику, но тут же овладела собой. Джон мертв. Муж уже наверняка ищет ее. Она дрожала, но была спокойна. Вытерла мокрое лицо, глаза. Надо было убегать. Парадная дверь заперта, идти к ней опять слишком рискованно. Но есть и другие двери. Например, кухонная: около нее и стоит машина, на которой они собирались ехать во Флоренцию, чтобы обеспечить себе алиби. Она подошла к комоду, стоявшему в комнате, и порылась в его ящиках. Здесь она нашла пачку денег. Только бы добраться до Рима, до сестры. Только бы убежать из Замка, не строя никаких планов на дальнейшее. Надо спуститься вниз, в ту часть Замка, где живут слуги, а там можно через задний ход выйти наружу. Она спрятала деньги в блузке. Она знает номер их счета в лозаннском банке. Там лежат миллионы долларов. С такими деньгами она может спрятаться так, что Алессандро никогда ее не найдет.
 Франческа открыла дверь и выскользнула в коридор. Крадучись вдоль стены, прошла к лестнице, остановилась и прислушалась. Она все еще дрожала. Спустившись по лестнице, она вновь подождала, затаив дыхание, затем прошла через трапезную и длинный холодный коридор, ведущий к кухне. Однажды ей показалось, будто она слышит его шаги, и она вскрикнула от страха. Но шаги изменили направление. Старая кухня Замка была модернизирована. Франческа была там всего полдюжины раз за все время своего замужества. Старая герцогиня ревниво охраняла свои привилегии. Всем этим обширным хозяйством управляла она, и Франческа не имела ни малейшего желания притязать на ее права. Она всегда ненавидела Замок. Ненавидела все, что имело какое-нибудь отношение к семейству Маласпига.
 Она осмотрела клинически чистую бело-зеленую кухню со всей ее утварью, рядами мерцающих кастрюль из нержавеющей стали, центральную плиту посередине. Кухня походила на операционную. Сквозь единственное окно струился лунный свет. Она подкралась к задней двери и очень осторожно открыла верхнюю и нижнюю задвижку. Снаружи было холодно и ослепительно светло. Она заколебалась, не зная, куда идти. Стены Замка поднимались над ней, как отвесные склоны утеса; ей казалось, что сквозь эти стены за ней пристально наблюдают враждебные глаза, лишая ее всякой надежды на бегство. Она прошла вдоль стен, ища глазами очертания Западной башни. Отсюда, через маленькую калитку, можно попасть на главный Двор, где стоит их автомобиль. Обдирая кожу, она провела ладонью по грубому камню; в таком ярком свете в этом не было необходимости, но она невольно подчинилась инстинкту, который подсказал ей искать дорогу не только глазами, но и на ощупь. Калитка была заперта изнутри; она повернула ключ и очень осторожно ее открыла. Машина стояла в тени, в ожидании.


* * *

 Сначала Алессандро отправился в комнату матери. У него с детства выработалась привычка прежде всего проверять, не случилось ли чего-нибудь с матерью. Он оставил Катарину в ее спальне, чтобы она успокоилась после всего пережитого, и запер снаружи ее дверь. Лежа в кровати, она выглядела маленькой и беззащитной, а ее лицо выражало непонятную для него тоску и отчаяние. Затем он постучался в дверь старой герцогини и вошел. В ее комнате всегда горел ночник, при свете которого она могла вызвать Гиа, свою личную служанку, и он увидел, что она не спит. Она приподнялась над подушками; ее густые темные волосы свободно ниспадали на плечи.
 – Сандро? В чем дело?
 – Ничего особенного. – Он подошел к кровати. – Я тебя разбудил?
 – Нет, – ответила мать. – Я услышала стук двери: вероятно, это меня и разбудило. У тебя странный вид – что-нибудь случилось?
 Ему даже в голову не пришло рассказать ей о происшедшем. Ведь он должен не только распоряжаться, но и оберегать. Его мать не должна ничего знать. Он с улыбкой нагнулся и поцеловал ее.
 – Я хочу поговорить с Франческой. Я думал, может, она у тебя. Ее нет в комнате.
 Изабелла ди Маласпига колебалась. Дверь, которая захлопнулась так громко, была с той стороны коридора. Она знала, что там живет Джон Драйвер. Ее сын не должен стать свидетелем какой-нибудь любовной сцены. Она мило улыбнулась и покачала головой.
 – Нет, я ее не видела. Почему бы тебе не подождать до утра? Ведь уже очень поздно.
 – Спи, мама, – ласково сказал он.
 – Ты и в самом деле уверен, что ничего не случилось? – невольно спросила она, хотя и опасалась услышать в ответ о какой-то неприятности или беде. Лишь однажды видела она выражение такой непреклонной решимости на лице своего сына – это было, когда он вернулся из свадебного путешествия.
 – Спи, – повторил герцог. Он незаметно вынул ключ из двери и запер ее снаружи. Его мать и Катарина в безопасности.
 Теперь он может посвятить себя поискам жены. Проходя по коридору, он случайно взглянул в окно и увидел машину. Последний пролет лестницы, ведущей в зал, он пробежал. В его кармане был пистолет Драйвера. Франческа появилась из калитки. Во дворе ни души, парадная дверь заперта. Она сделала глубокий вдох, не решаясь покинуть тень, хотя машина и спасение были всего лишь в нескольких ярдах от нее. В этот миг на луну набежала тучка. Она бросилась вперед и распахнула дверцу.
 – Франческа!
 Увидев его, она закричала от ужаса; луна снова ярко сияла, и она отчетливо видела мужа, который целился в нее из пистолета.
 – Не шевелись! – приказал он. – Или я пристрелю тебя.
 В этот миг ужас оставил ее. Только что она была как парализованная, стояла, держась рукой за открытую дверцу, и не могла пошевелиться от страха. И вдруг она перестала что-либо чувствовать. Дрожь прекратилась.
 – Прочь от машины! – велел Алессандро.
 – Нет, – сказала она. – Я знаю, она мертва и ты хочешь меня пристрелить.
 – Прочь от машины.
 Он шагнул вперед.
 – Катарина жива, – сказал он. – На этот раз ваша затея не удалась. Дядя Альфредо видел, как вы вели человека в Восточную башню; это был американский делец, которого звали Фирелли. Вы убили его, точно так же, как пытались убить и ее. Но это вам не удалось. Мертв Джон, а не она.
 Она не шелохнулась. По ее лицу бежали слезы.
 – Я знаю, – шепнула она. – Я слышала выстрелы. Я знаю.
 – Зачем вы все это делали? Убивали, занимались контрабандной перевозкой наркотиков – зачем, Франческа?
 Она медленно подняла голову и посмотрела на него, затем одной рукой утерла слезы.
 – Потому что я ненавидела тебя. Ты всячески поносил и позорил меня из-за Элайз. А когда я попросила тебя о прощении, ты не захотел меня простить; ты сделал меня такой, какая я есть. Поэтому мы обманывали тебя. Он и я. Мы шантажировали тебя. Я знала, как ты болезненно относишься к огласке. Я знала, что ты сделаешь все, чтобы на твое имя не пало пятно. А ты гордился своим умом и думал, что используешь положение в своих интересах. Пользуешься Джоном, чтобы разбогатеть. Но это мы использовали тебя. Я помню, как сюда доставили первый кусок мрамора для Джона. Стараниями неаполитанской мафии. Выдолбленный и наполненный героином. Ты показал себя таким дураком, Алессандро. Надменным и самоуверенным. Ты игнорировал и презирал меня, дразнил своими дешевыми любовницами. А потом появилась и она.
 В лунном сиянии она выглядела безумной. Широко раскрытые, со смазанной тушью глаза. Она стояла скорчившись, похожая на животное.
 – Ты не хотел простить меня, но полюбил ее. Я знала, знала, как только увидела вас вместе. Ты думаешь, что спасешься, убив меня? И все будет шито-крыто? Но ведь она агент по борьбе с наркотиками – шпион. Ты получишь пожизненное заключение за контрабандную перевозку героина, и засадит тебя не кто иной, как она. А ты все ее любишь?
 – Франческа!
 – Я ненавижу тебя, – прокричала она. Ее крик отразился от высоких стен громким эхом. – Ненавижу тебя! Ты отобрал у меня всех, кого я любила. Элайз, а теперь и Джона. С ними я забывала о тебе и о том, что ты со мной сделал. Теперь ты убил его. Но тебе не уйти от наказания, Маласпига. Мне незачем жить без него. Мне все равно, что случится со мной. А ты проведешь остаток своих дней в тюрьме. – Она вскочила на водительское сиденье и закрыла дверцу. Затем, высунув голову из окошка, обозвала его грязным словом.
 Алессандро прицелился в ближайшую шину и нажал спусковой крючок. Послышался легкий металлический щелчок. Последнюю пулю он вогнал в тело Джона Драйвера. Машина с ревом рванулась с места, направляясь к темному зеву главного входа. На повороте, разбрызгивая щебенку, взвизгнули шины, на мгновение замерцали красные сигнальные огни. Он стоял, глядя вслед исчезнувшей машине, с бесполезным пистолетом в руке. Она уехала Бог знает куда. Обезумевшая от горя и ненависти, она способна на любой, самый непредсказуемый поступок. Он повернулся и вошел в Замок. Один из слуг вышел в зал, набросив свою ливрею поверх пижамы. Шум автомашины разбудил кое-кого из слуг: не требуется ли чего-нибудь его высочеству?..
 Алессандро сунул руку в карман. Ему ничего не требовалось. Он велел слуге идти спать. Затем стал медленно подниматься по главной лестнице, к комнате Катарины. Когда он отпер дверь и вошел, он увидел, что Катарина уже встала. Она сидела на стуле, освещенная сзади так, что ее лицо оставалось в тени. Подойдя ближе, он заметил, что она плачет.
 – Тебе надо было лежать под одеялом, – сказал он. – Ты все еще не пришла в себя от шока. Она посмотрела на него.
 – Ты совершил ошибку, – медленно сказала она. – Тебе не надо было вмешиваться. Лучше бы они убили меня.
 Он нащупал в кармане пустой пистолет, швырнул его на кровать и подошел к столику рядом с ней. Там стояла серебряная сигаретница. Он взял пару сигарет и зажег их.
 – Ты говоришь так из-за героина? – Он подошел к ней и приложил к ее губам сигарету. Она взяла ее в пальцы.
 – Да. Поэтому я и здесь. Я завербовалась в Бюро по борьбе с наркотиками, для того чтобы приехать сюда и собрать доказательства твоей вины.
 – Я знаю, – сказал Алессандро. – Драйвер мне это сказал, прежде чем я его пристрелил. И моя жена издевалась надо мной: она назвала тебя шпионом. – Он стоял, глядя на сигарету. – Поэтому-то ты и плачешь – считаешь, что я виноват и что ты должна выдать меня полиции?
 – У меня нет никакого выбора, – медленно сказала Катарина. – Но ты можешь задержать меня. Я ничем не могу помешать этому.
 – Ты предлагаешь, – тихо произнес он, – чтобы я расправился с тобой, чтобы спасти свою шкуру?
 – Ты убил Фирелли, – сказала Катарина. – Он погиб в этой ужасной дыре.
 – Ясно, – сказал он. Посмотрел на кончик своей сигареты и сделал затяжку, чтобы она разгорелась. – Значит, я торговец наркотиками и убийца. Но спас тебя, потому что люблю тебя. Не глупо ли это с моей стороны?
 – Случилось то, что случилось.
 – Не думаю, чтобы ваши американские полицейские согласились с таким мнением. Но наши, итальянские, могли бы, потому что мы все очень сентиментальны. А меня будут судить в итальянском суде. Может, для меня остается кое-какая надежда. – Он снова сделал затяжку. – Но я не думаю, чтобы мне пришлось сильно утруждать себя. Главной свидетельницей будет Франческа.
 Катарина быстро подняла глаза.
 – Она уехала?
 – Да. Я не убил ее. Даже не смог прострелить шины ее машины, потому что у меня не осталось ни одного патрона. Я совсем позабыл об этом. Я не тяну на профессионального убийцу.
 – Куда она уехала?
 – Думаю, к карабинерам. Возможно, в Массу. У нас в Маласпига они, пожалуй, не стали бы слушать таких сенсационных новостей. Насколько я знаю, у них обо мне совсем не плохое мнение.
 – Но она не может донести на тебя. Она сама замешана в этом деле.
 – Я думаю, ей все равно, что с ней будет. У нее только одно желание – отомстить. За Джона Драйвера. Моего доброго друга, скульптора. У меня были основания полагать, что они любовники. Прежде чем она вернется обратно с полицией, я хотел бы обратиться к тебе с одной просьбой. Попросить об услуге.
 – Какой же? – спросила Катарина, не глядя на него.
 – Я хочу тебе кое-что показать. Пойдем со мной. – Она заколебалась. Долгое время она ненавидела, боялась и наконец полюбила его. Он стоял перед ней, улыбаясь, но она знала, что он обречен, и это причиняло ей нестерпимую боль.
 – Хорошо.
 – Спасибо, – поблагодарил он с серьезным видом. – Я не хочу, чтобы ты думала обо мне хуже, чем я того заслуживаю. – Он открыл дверь и пропустил ее в коридор. Они прошли через зал, через оружейную, он не притрагивался к ней и не произносил ни слова. Он шел впереди, а Катарина следовала за ним, мимо зловещих доспехов, мерцающих в лунном свете, повторяя уже проделанный в ту ночь путь. В трапезной он остановился и оглянулся на нее. – Мы спускаемся в кладовую, – сказал он. – Будь осторожна, ступеньки очень крутые.
 – Знаю, – ответила Катарина. – Я как раз была здесь, когда Драйвер поймал меня.
 Он вернулся и взял ее за руку.
 – Не вспоминай об этом, – спокойно сказал он. При свете зажженных ламп они спустились в большую комнату под трапезной. Совсем недавно она убежала отсюда, пытаясь спасти свою жизнь. Она никогда не забудет этого мгновения, когда, как в кошмарном сне, дверь над лестницей отворилась и она увидела ожидающую ее Франческу.
 – Итак, – сказал Алессандро. – Ты хотела побывать здесь сегодня утром. Я не разрешил тебе. Сейчас ты увидишь почему. – Они стояли перед картиной, занавешенной зеленой тканью.
 – Поэтому я и вернулась сюда ночью, – призналась она, – чтобы отметить ее для последующей идентификации.
 – Ну что ж, сейчас ты ее увидишь. – Он подошел к картине и снял с нее чехол.
 Катарина смотрела на нее в изумлении.
 Перед ней, в великолепной флорентийской деревянной раме, был тот самый Джорджоне, которого она видела наверху в галерее. Тот же изысканный колорит, та же гармония и нежность; тот же неподражаемый рисунок и композиция, которые отличают работы этого великого мастера от работ его подражателей. Она повернулась к Алессандро. – Ты продаешь эту картину? Но ты сказал...
 – Я сказал, что никогда не продам своего Джорджоне, – ответил он. – Но это не та картина, что наверху. Это копия, или, если хочешь, подделка. – И он снова набросил ткань на полотно. – В этом и заключался великий талант Джона Драйвера. Скульптор он был никудышный, как ты быстро заметила. Но он один из лучших копиистов старых мастеров после Ван-Меегерена. Эта картина была продана за миллион с четвертью долларов одному нью-йоркскому коллекционеру. Через агентство антиквара Тейлора. Она снабжена сертификатом полной авторизации.
 – Но как вы смогли это провернуть?
 – Два искусствоведа из Флоренции приезжали на прошлой неделе, и я показал им подлинного Джорджоне. Естественно, они выдали сертификат. Джон потратил целый год на копирование этой картины. Коллекционер уверен, что покупает подлинник. Так как никто никогда не увидит больше моего Джорджоне, а копия Джона практически неотличима от подлинника – он обманывал экспертов всего мира еще задолго до этой картины, – я смогу избежать разоблачения.
 Медленно, не глядя на него, она сказала:
 – Так этим ты и занимался – продавал подделки? Не героин?
 – Я никогда не продавал героин, – ответил герцог. Он взял ее за плечи. – Послушай меня, Катарина. Я никогда не прикасался к наркотикам. Я ничего не знаю и не стал бы продавать их ни за какие деньги. Я продавал подделки людям, которые верили, что они выкрадены из итальянских церквей, и были готовы тайно наслаждаться своими приобретениями. Я продавал картины богатым людям, которые полагали, что они наживаются за счет бедного итальянского герцога, который вынужден распродавать свои семейные сокровища. Я обманывал и честно признаюсь, что выручил довольно много денег. Но даю тебе слово чести, что ничто, даже шантаж, с которого все это началось, не смогло бы меня принудить заниматься торговлей наркотиками.
 Она глубоко вздохнула и закрыла обеими руками лицо.
 – Я верю тебе.
 – Если бы я был замешан в торговле наркотиками, – ласково сказал он, – у меня не было бы необходимости торговать чем-либо еще. Итак, я не убийца и не торговец героином – простишь ли ты меня за продажу поддельных картин?
 Он крепко прижал ее к себе, Катарина не шевельнулась; она стояла с закрытыми глазами, не пытаясь вырваться. Она вдруг почувствовала себя слишком утомленной, чтобы о чем-либо думать или рассуждать.
 – Как бы ни поступила Франческа, что бы ни случилось, – сказал Алессандро ди Маласпига, – я могу это пережить, лишь бы ты верила в меня. А теперь мы пойдем наверх.
 – Ждать полицию?
 Он кивнул.
 – Я приготовлю что-нибудь выпить, – сказал он. – И пока мы будем ждать, расскажу тебе, как все это началось. – Он обнял рукой ее плечи, и они пошли к лестнице. – Я вижу, что ты мне поверила, – спокойно сказал он. – У тебя уже не такой несчастный вид, как был.


* * *

 Судя по карте, Карпентеру предстояло проехать меньше двух километров. С поворота дороги он увидел массивную громаду Замка на фоне ясного ночного неба; кое-где в окнах горел свет. Дорога, извиваясь, круто поднималась вверх, нависая над склоном холма, поросшим темными сосновыми и оливковыми рощами. Внизу лежал город Маласпига, где все жители уже спали. Он проехал через город со всей быстротой, какую только позволяли извилистые улочки, и не увидел ни одного человека, ни одного светящегося окна. И теперь он ехал быстро, но осторожно, держась той стороны шоссе, которая была отдалена от пропасти. Никакого ясного плана у него не было, он только хотел спасти Катарину. Если, конечно, поспеет вовремя.
 Перед ним был крутой, даже по итальянским понятиям, поворот, и он притормозил, слегка отклонившись к середине, чтобы легче его пройти. Из-за поворота на большой скорости вылетели два ослепительных луча. Карпентер вскрикнул, резко крутанул руль направо и ударил по тормозам. У него горел ближний свет, но и он тоже мог ослепить встречного водителя, несшегося на бешеной скорости. Его автомобиль со скрежетом задел скалистый склон, и он резко остановил машину. Послышался ужасный визг шин, а затем повторяющиеся снова и снова глухие удары в темноте. Он выпрыгнул из машины и подбежал к противоположной стороне шоссе. Под ним, в четырехстах футах внизу, среди сосен, вспыхнуло желтое пламя, которое затем оранжево-алым конусом с ревом взметнулось высоко вверх. Карпентер смотрел вниз, пригвожденный к месту ужасом. Водитель машины, очевидно, потерял управление и свалился в пропасть. Машина яростно пылала, от нее занялись и несколько ближних сосен. Франк сел в машину и поехал дальше, держась ближе к скалистому склону. Через несколько минут, пройдя очередной вираж, он увидел дорогу, которая вела прямо к воротам Замка Маласпига.


* * *

 – Это началось через год после того, как я вернулся из Штатов, – рассказывал Алессандро. – К этому времени я уже приобрел репутацию неплохого торговца, знатока искусства эпохи Возрождения, и мое дело процветало. У меня была отборная клиентура. Я зарабатывал деньги, но недостаточно. Выпей свой кофе.
 Они были одни в маленькой гостиной; он разбудил Гиа, служанку матери, и велел ей пойти проверить, спит ли старая герцогиня. Гиа приготовила им кофе, и Алессандро взял себе стакан бренди. У него был хладнокровно-спокойный и безучастный вид; продолжая говорить, он взял ее руку, а когда в комнату вошла служанка, он не позволил Катарине убрать свою руку.
 – Я был во Флоренции, когда со мной встретился американец Тейлор. Он прислал мне визитную карточку и попросил о встрече. Я был очень рад. Я надеялся проникнуть с его помощью на антикварный рынок Соединенных Штатов. Он пришел утром. Никогда не забуду этой встречи. Некоторое время мы беседовали с ним об антиквариате, и он проявил очень обширные познания: педантичный маленький человечек, видимо, не гомосексуалист. Он сказал, что у него есть ко мне предложение. Я был, естественно, заинтересован. У него был магазин в Беверли-Хиллз, и я надеялся, что смогу совершать с ним выгодные сделки. Но это было иное предложение. В ту неделю Франческа гостила у своей сестры в Риме. Он вытащил из портфеля фотографию и показал ее мне.
 На фотографии была снята моя жена вместе с Элайз Бохун. Я не хотел бы вызывать у тебя отвращение подробным о ней рассказом. Он сообщил мне, что снимок сделан в римской гостинице всего несколько дней назад и что Франческа предприняла поездку к сестре, чтобы возобновить отношения, начавшиеся еще в Голливуде. Я был ошеломлен. Он показал и еще несколько фотографий, столь же грязных. Я понял, что он намеревается меня шантажировать. Он был очень прямолинеен и деловит. Если я не соглашусь на его предложение, он пошлет эти фотографии в полицию для возбуждения уголовного дела. Есть в Италии и несколько газет, которые заинтересуются скандалом в старинной аристократической семье. Прийти с ним к какому-нибудь компромиссу или откупиться от него было невозможно. Деньги его не интересовали. Он хотел, чтобы я, как он выразился, занялся настоящим делом. Организовывал подделки, а затем авторизовал их, как если бы они принадлежали к моей коллекции. Начать, по его мнению, следовало с нескольких тысяч долларов за посредственного художника пятнадцатого века. Чтобы не привлекать к себе особого внимания. Он заверил, что это дело будет для меня весьма прибыльным и что я могу не опасаться скандальных разоблачений. Это было разумно, потому что такие разоблачения скомпрометировали бы и меня лично.
 – А ты не мог бы обратиться в полицию? – спросила Катарина. – Не мог бы бороться с ними?
 – Нет. И по многим причинам, – сказал Алессандро. – Прежде всего для меня важно было сохранить в чистоте имя нашей семьи. Это всегда означало для меня больше, чем что-либо другое. Я не хотел, чтобы хоть кто-нибудь знал, что представляет собой герцогиня ди Маласпига. Не хотел, чтобы какие-нибудь римские или флорентийские карабинеры глазели на эти фотографии.
 – А каким образом появился здесь Джон Драйвер? – спросила она.
 – Он был прислан сюда для работы. Тейлор сказал, что проверил потребности рынка и уверен, что доходы будут значительными. Он руководил этим делом в Америке: открыл роскошный магазин на Парк-авеню и имел множество богатых клиентов. Для них было проще, если бы копиист работал прямо в Италии. Прибыл Джон. Он поступил в здешнюю Академию искусств, и мы разыграли комедию, будто бы он приехал, чтобы реставрировать некоторые статуи Виллы и будто бы я его патрон. Он делал свои подделки в Маласпига; через год после его приезда мы продали поддельного Доменико Гирландайо, который был так хорош, что канадский коллекционер выложил за него полмиллиона долларов. Он поверил, будто эта картина украдена из сиенской церкви во время немецкой оккупации и найдена американским дезертиром, который хранил ее двадцать лет. Поскольку картина выдавалась за собственность церкви, он не мог публично ее выставлять, но это не остудило его энтузиазма. Насколько я знаю, это жемчужина его тайной коллекции. Мы продали ему фрагмент поддельного Фра Анджелико [22] , я думал, это был шедевр Драйвера, пока не увидел Джорджоне. Я разбогател, работая вместе с Драйвером и Тейлором, который сбывал наши картины. Но я не имел никакого представления о том, что ведется еще тайная торговля наркотиками. И я думал, что Франческа знала о Джоне только то, что я ей рассказывал. Талантливый скульптор, выставляющий свои работы на выставках и кое-что продающий. Франческа сказала, что они дурачили меня много лет. Они договорились обо всем с этой женщиной, Элайз Бохун. Устроили шантаж, чтобы вовлечь меня в нелегальное дело. Я любил Джона, смешно, не правда ли? Я знал, что ему недостает таланта и подделка чужих картин является для него своеобразной местью. Я искренне сочувствовал ему. Мне казалось, я понимаю, почему он работает над своими скульптурами тайно и не позволяет никому их видеть вплоть до самого завершения. Я уважал его желания. Оглядываясь назад, я вижу, что всячески облегчал им надувательство. – Он откинулся назад, все еще не отпуская ее руки. – Как ты думаешь, кто-нибудь поверит в мою невиновность? Я сам с трудом верю.
 – Я скажу им, что случилось, – сказала Катарина. – Мне они поверят.
 Он поглядел на нее с улыбкой.
 – Слово агента по борьбе с наркотиками будет иметь больший вес, чем все, что может сказать Франческа. И мне понадобится твоя помощь. Единственно, как я могу объяснить пребывание Джона Драйвера в моем доме, это признав, что мы подделывали картины. А я никогда не смогу этого сделать. Первый путь ведет к позору и гибели моей семьи; второй путь предоставляет мне неплохие возможности для спасения. Пообещай, Катарина?
 – Что? – спросила она, хотя уже знала, какова будет его просьба.
 – Что бы ни случилось, молчи о подделке картин. Даже если мне будет угрожать самое худшее, ты не откроешь этой тайны в надежде мне помочь.
 – Я не могу ничего обещать, – сказала она. – Я не смогу равнодушно взирать, как тебя засадят в тюрьму по обвинению в торговле наркотиками.
 – За продажу поддельных картин будет почти такой же строгий приговор. Мы, итальянцы, очень щепетильно относимся к своей репутации на рынке искусства. Пусть лучше меня обвиняют в продаже наркотиков. Тут, по крайней мере, я могу утверждать, что невиновен, и это будет чистейшей правдой. Я разочаровал тебя, не правда ли?
 – Да, – призналась она.
 – Женщины очень нелогичны, – ласково сказал он. – Когда ты считала меня убийцей и торговцем наркотиками, ты все же любила меня. Ты могла бы любить самого отпетого негодяя, но ты расстроена, узнав, что я всего-навсего мелкий мошенник. Я вижу это по твоим глазам: они показывают все твои чувства. Я уже говорил тебе об этом вскоре после нашей встречи. Я мог бы выкручиваться, притворяясь, будто меня насильно заставляли продавать картины. Но я люблю тебя, дорогая, и хочу быть с тобой честным. Я хочу, чтобы ты любила меня таким, какой я есть. Я увидел неплохую возможность сделать все, что я только хотел, для моей семьи и для Маласпига. Продажа копии Джорджоне удвоит наше состояние по сравнению с тем, каким оно было до войны. Это огорчает тебя?
 – Да, – сказала Катарина.
 – По крайней мере, моя мать и дядя Альфредо будут иметь все, что они хотят. Детей у меня нет, и поэтому я завещал Замок государству. Это позволит сохранить наше наследие.
 Прежде чем она успела ответить, дверь отворилась, вошла служанка старой герцогини – Гиа. Она сказала, что приехала какая-то машина. Кто-то звонит в дверь. Алессандро встал, увлекая за собой Катарину.
 – Они приехали очень быстро, – сказал он. – Гораздо быстрее, чем я ожидал.
 Он вышел в вестибюль, все еще держа за руку Катарину. Там их ожидал Фрэнк Карпентер.
 – Ваши полномочия здесь не действуют, – сказал Алессандро, проверив его удостоверение. – Вы не имеете права входить в мой дом.
 Катарина стояла в стороне, глядя на них обоих. Они словно олицетворяли два различных мира. Карпентер неприятно поразил ее своей грубой суровостью. Он стоял, держа одну руку в кармане: Катарина знала, что там у него пистолет. У него был вид человека опасного и жестокого. Она отказалась подойти, когда он позвал ее. Она чувствовала себя ошеломленной и усталой, неготовой к тому столкновению, которое должно произойти. Ее кузен с уничтожающим высокомерием смотрел на незнакомца, который подошел к Катарине и взял ее за руку, объявив, что он сотрудник ФБР Соединенных Штатов.
 – Слава Богу; ты жива и невредима, – кратко сказал Карпентер Катарине и повернулся к герцогу. – Я не могу задержать вас. Но скоро прибудет человек, облеченный всеми необходимыми полномочиями. Но я забираю мисс Декстер с собой.
 – Сперва вам придется спросить у нее, каково ее желание, – сказал Алессандро. – Я готов отпустить ее с вами. Но только если она сама того пожелает. – Он повернулся к Катарине. – Ты ничего не говорила мне об этом человеке.
 – Мне нечего о нем сказать. Мы работали вместе в Нью-Йорке... Фрэнк, пожалуйста, не устраивай сцен. Ты ведь не знаешь, что случилось.
 Она отвернулась, и в тот же миг Алессандро был около нее. Она увидела, что Фрэнк вытаскивает руку из кармана, и повернулась к нему.
 – Сегодня он спас мою жизнь, – сказала она. – Ради Бога, убери свою пушку.
 – Поскольку вы упорно продолжаете вести себя, как полицейский из плохого детективного фильма, – холодно сказал герцог, – я предлагаю, чтобы вы проявляли свой героизм в моей гостиной. Мои слуги не привыкли видеть оружие. Я не хочу, чтобы вы их пугали.
 Он пошел прочь, уводя Катарину с собой, и Карпентеру не оставалось ничего, кроме как последовать за ними.
 – А теперь, – сказал Алессандро, – надеюсь, вы объясните мне, что вы тут делаете. Американские полицейские не имеют полномочий действовать в Италии. Что до моей кузины, то вы сами видите, что она вне опасности. Поэтому я предлагаю вам уйти.
 – Я знаю только, – мрачно сказал Карпентер, – что я прибыл сюда вовремя. Кейт, ты вернешься со мной. Я отвезу тебя во Флоренцию. Что до итальянских властей, – он сверкнул глазами на герцога, – то они скоро прибудут сюда со всеми необходимыми полномочиями для вашего ареста.
 – Я никуда не поеду, – сказала Катарина. Она была на грани срыва, боялась, как бы с ней не случилась истерика. Теперь, когда Карпентер был здесь, она знала, что проявляет неблагодарность и, по его мнению, действует неразумно. Он приехал, чтобы спасти ее. Во взглядах, которыми он обменивался с Алессандро, было нечто большее, чем обычная враждебность между полицейским и подозреваемым. Каждый из них чувствовал в другом соперника; это придавало особую остроту их поединку и усиливало беспокойство Катарины.
 – Пожалуйста, – сказала она. Она подошла к Фрэнку и положила свою ладонь на его руку. – Пожалуйста, поверь мне. Герцог ни в чем не виновен. Если бы не он, ты не застал бы меня в живых. Сядь, и я расскажу тебе обо всем, что случилось. Тогда ты поймешь, почему я не могу уехать.
 – Катарина, – сказал герцог за ее спиной, – если ты чувствуешь своим долгом что-то объяснить этому человеку, я разрешу ему остаться в моем доме. Но потом, я надеюсь, ты убедишь его уйти, чтобы мне не пришлось вышвыривать его самому. Я подожду, пока он уйдет, в прихожей.
 Когда дверь закрылась, Карпентер попытался ее обнять, но она отодвинулась.
 – Нет, пожалуйста. Я хочу поговорить с тобой – рассказать тебе, что случилось.
 – Хорошо, – сказал Фрэнк. Он не показал ни разочарования, ни удивления при виде ее реакции. Он повидал немало людей, с большим трудом приходивших в себя после испытанного ими шока. Он взял ее руку и сел рядом. – Рафаэль скоро будет здесь. Успокойся и расскажи мне обо всем, что произошло. И не тревожься. Я не уеду отсюда без тебя.


* * *

 – Очень изобретательно. – Рафаэль посмотрел на своего помощника. Они находились в студии Джона Драйвера; все улики, найденные в кладовой, были уже запечатаны и документально описаны. Алессандро не мог найти запасного ключа к кладовой, и полицейские взломали дверь. Внутри они нашли неоконченные работы Джона. Несколько небольших статуэток, еще два детских бюста, похожих по манере исполнения на два предыдущих, классический торс в два фута высотой. Все это было незакончено, но куски мрамора были полыми. Рафаэль молча осмотрел их. Затем он обратился к своему помощнику. – Весьма изобретательно, – повторил он. – Я думаю, в эти полости можно набить до десяти кило героина. Статуи получились бы очень ценными. – Он оглянулся через плечо на герцога.
 – Это была ваша или его идея?
 – Я уже говорил вам, – сказал Алессандро, – я ничего об этом не знал.
 – Я помню, что вы мне говорили, – сказал Рафаэль. Он закурил сигарету. – Но я вам не верю. Вы сказали, что ведете законную торговлю антиквариатом и то, что ваш нью-йоркский партнер оказался торговцем героином, чистое совпадение. Мне трудно принять такую версию. Вы просто не могли не знать, что сюда привозили героин, а затем вывозили его в скульптурах, изготовленных человеком, который у вас работал.
 – Тем не менее это правда, – сказал Маласпига. – Я ничего от вас не скрыл. И у вас есть показания Катарины Декстер.
 – Да, – согласился Рафаэль. Он кивнул несколько раз. – Вы убили этого человека – Драйвера – и спасли ее жизнь. Вы говорите, что он и ваша жена сознались в убийстве Фирелли. Вам просто повезло, что оба эти свидетеля мертвы.
 – Я никак не могу считать смерть моей жены, как вы выражаетесь, «везением», – холодно отпарировал герцог. Он провел раннее утро на склоне холма, наблюдая, как полиция извлекает обугленные останки из перекрученного кузова. Задний номерной знак нашли на некотором расстоянии, он был цел. Алессандро удостоверил, что это знак машины, на которой его жена уехала из Замка. Фрэнк Карпентер стоял рядом. Он не чувствовал ничего, кроме тошноты: пахло обгорелым мясом. Герцог даже не притворялся, будто чувствует горе; со всех сторон его окружали враги, и он сохранял холодное спокойствие. Ему не разрешили поговорить с Катариной наедине. Рафаэль с отрядом полиции особого назначения прибыл еще рано утром, и с того времени Алессандро оказался под арестом в собственном доме.
 Стоя в кладовой, наблюдая, как Рафаэль и его люди обследуют предметы искусства, приготовленные к отправке, глядя, как они расщепляют раму поддельного Джорджоне, Алессандро молчал. Но когда они взялись за туалетный столик, он спокойно сказал:
 – Прежде чем вы сломаете его, я должен предупредить вас, что это редкое и ценное произведение искусства.
 Рафаэль посмотрел на него с презрением, а затем повернулся к своим людям.
 – Разберите его на куски, – сказал он. – Я хочу, чтобы все в этой комнате было тщательно обследовано.
 Они нашли героин только в бюсте маленького мальчика. Никто даже не упомянул о картине Джорджоне. Они не искали поддельных картин. Теперь, когда герцог смотрел на работы, спрятанные в студии Драйвера, невозможно было отрицать, что ему могут быть предъявлены очень веские обвинения. Маленький агрессивный флорентийский полицейский торжествовал. Алессандро знал этот тип. Полицейский, политически предубежденный против таких людей, как он. Рафаэль наслаждался осмотром скульптур, как он наслаждался, глядя, как его люди ломают изящный туалетный столик. То, что в нем не оказалось никакого героина, ничуть его не смущало. Он был уверен, что уже найденного вполне достаточно. На уверения Катарины, что герцог невиновен, он не обращал никакого внимания. Алессандро не протестовал, не требовал, чтобы вызвали адвоката, понимая, что это может лишь доставить ему удовольствие. Даже если бы Рафаэль вздумал сейчас разобрать стены Замка по камню, он не мог бы ему помешать; и он чувствовал, что полицейский просто жаждет помериться силами, предвкушая, что выйдет победителем из этого поединка. Герцог ничего не говорил, но его презрительное молчание раздражало Рафаэля.
 Когда обыск был закончен, студия Драйвера заперта и опечатана, он потребовал, чтобы ему дали возможность поговорить со старой герцогиней и князем Альфредо. Алессандро воспринял это как провокацию.
 – Моей матери уже за восемьдесят, и она ничего не может рассказать вам, потому что ничего не знает; мой дядя – князь Альфредо – страдает старческим слабоумием, поэтому, из соображений здравого смысла, если не из соображений человечности, я должен попросить вас оставить их в покое.
 Рафаэль нащупал в кармане еще одну сигарету.
 – Когда ведется расследование такого тяжкого преступления, как убийство и контрабандная торговля наркотиками, ваше высочество, – сказал он, – мы не можем учитывать ничьей чувствительности. Я попрошу вашу мать и вашего дядю спуститься. А Катарину Декстер я отсылаю во Флоренцию. Здесь ей больше нечего делать.
 Притворяясь, что чиркает зажигалкой, он очень внимательно наблюдал за герцогом. И с удовлетворением отметил, что его до сих пор совершенно безразличное лицо изменилось.
 – Я хотел бы повидать ее перед отъездом, – сказал Алессандро.
 Рафаэль покачал головой. Он поднес горящую зажигалку к кончику сигареты и вдыхал ее дым.
 – Это невозможно, – сказал он. – Она главная свидетельница обвинения. Я повидаю вашу мать и вашего дядю в маленькой комнате напротив прихожей. Вы подождете здесь. Моим людям приказано не выпускать вас из этой комнаты, поэтому не осложняйте собственного положения. – Он вышел, закрыл за собой дверь и послал одного из встревоженных слуг за герцогиней и дядей Альфредо.


* * *

 – Кейт, – Фрэнк Карпентер положил ладонь на ее руку, – Кейт, тут тебе совершенно нечего делать. Он не причинит им ничего дурного. Задаст всего несколько вопросов и отпустит.
 Катарина не слушала его. Она вырвала свою руку и пошла наверх к герцогине. Старая дама шла по залу, направляясь к комнате, где ее поджидал Рафаэль. Сзади следовал дядя Альфредо, сопровождаемый полицейским в штатском.
 Изабелла ди Маласпига остановилась. Катарина притронулась к ее руке: рука была холодная и вялая.
 – Где мой сын? Кто эти люди?
 – Ничего не бойтесь, – утешила ее Катарина, – они просто хотят получить кое-какие сведения.
 Герцогиня посмотрела на нее.
 – Я ничего не боюсь, – сказала она. – Что-то случилось: если прибыли полицейские, то это означает, что случилось какое-то происшествие. Где Алессандро? – На мгновение ее рот задрожал.
 – Он здесь. С ним все в порядке, – быстро ответила Катарина.
 Сзади к ней подошел Карпентер. Она чувствовала его нетерпение: в любую секунду он может схватить ее за руку и попытаться увести отсюда.
 Герцогиня повернулась к дяде Альфредо. Он медленно ковылял за ней, опираясь на руку полицейского.
 – Не беспокойся, – сказала она. – Алессандро останется с нами; он присмотрит за тобой, Альфредо. Мы найдем его вместе. – Она протянула ему руку, и старик неожиданно быстро присоединился к ней. Голова у него покачивалась взад и вперед; из уголка рта показалась тонкая струйка слюны. Он не узнавал Катарину.
 – Это убийство, – сказал он. – Я предупреждал его, что они хотят ее убить... Поэтому-то здесь и полиция.
 – Князь Альфредо, – сказала Катарина.
 Он посмотрел на нее и вдруг остановился. Герцогиня взяла его за руку.
 – Так они не убили вас?
 – Нет, – ответила она. – Меня спас Алессандро.
 – Это все ее вина, – пробормотал старик. – Она очень дурная женщина. Хотела отослать меня прочь.
 – Пошли, – поторопила его Изабелла ди Маласпига, и он побрел рядом с ней, что-то бормоча себе под нос. Она увидела, как открылась дверь, Рафаэль встал и направился им навстречу. Они выглядели такими хрупкими и беспомощными, старая дама со своим зятем, которого она держала за руку, что на глаза Катарины навернулись слезы.
 Карпентер обнял ее.
 – С тебя уже достаточно, – сказала он. – Сейчас я увезу тебя.
 – Я хочу видеть своего кузена, – сказала она. – В конце концов, они мои родственники – я хочу знать, что с ними случится.
 – Рафаэль имеет ордер на арест герцога, – объяснил Карпентер. – С этой старой парочкой все будет в порядке. Не беспокойся о них. Пошли. Для тебя все уже позади.
 Позднее Рафаэль сидел в комнате Алессандро, курил и слушал ее отчет о происшедшем. Карпентер говорил утешительным, покровительственным тоном, как будто ее потрясение было гораздо сильнее, чем на самом деле. Итальянец был очень немногословен, только сказал, что она сделала свое дело и должна покинуть Замок.
 Она хотела протестовать, хотела настоять на том, чтобы ей разрешили остаться, но они перехватили инициативу, разлучив с Алессандро. Карпентер не оставлял ее одну и не разрешил ей проститься.
 Он отвез ее в гостиницу и поднялся к ней в номер. Время было обеденное, вестибюль был пуст, администратор читал газету за стойкой, сквозь открытую дверь виднелся ресторан. Он был полон, и оттуда слышался веселый гул разговоров. Она вспомнила день своего приезда, как она была обеспокоена тем, что ей отвели отдельный столик, а менеджер проявил к ней особое внимание, когда увидел фамилию Маласпига в ее паспорте. Она чувствовала себя чужой, ее неприятно коробило подобное уважение, которое она считала неподобающим американке. Она приехала в Италию, чтобы погубить дом Маласпига, и только по иронии судьбы, потому что принадлежала к их семье, преуспела. Алессандро под арестом: неприступные стены Замка сокрушены современной юридической процедурой, которая вместо тарана пользуется официальной бумагой, обладающей всемогуществом. Она открыла дверь комнаты и повернулась, преграждая вход Фрэнку Карпентеру.
 – Я должна отдохнуть, – сказала она. – Я так измучена, даже не могу думать.
 – Я хочу поговорить с тобой, – сказал он. – Но этот разговор, видимо, придется отложить.
 У него тоже был усталый и измученный вид. Он заслуживал доброго к себе отношения, но все ее чувства были отданы другому. Фрэнку же она ничего не могла дать. Она не могла пропустить его в комнату и возобновить то, что было прервано ее отлетом из Нью-Йорка. То, что казалось возможным для девушки, которой она была, стало невозможным для женщины, которой она сделалась.
 – Извини, Фрэнк, – сказала она. – Я должна поспать. Что бы ты мне сейчас ни сказал, я все равно ничего не смогу понять.
 – Я зайду сегодня вечером, – сказал он. – Рафаэль привезет Маласпига. Он захочет тебя увидеть, но я постараюсь сделать так, чтобы он отложил свое посещение до утра.
 – Нет, – быстро откликнулась она. – Не делай этого. Я вполне могу его принять.
 – Да ты же просто на ногах не стоишь, – сказал Карпентер. – Я же вижу, в каком ты состоянии. Он хочет обсудить с тобой все твои показания, чтобы составить обвинительный акт. Ты должна внести во все полную ясность.
 – Я приму его сегодня, – сказала Катарина. – Сегодня вечером. Если ты не договоришься о нашем свидании, Фрэнк, я сделаю это сама.
 – О'кей. – Он вздернул плечами. – Как ты хочешь, так и будет. Я только заботился о тебе.
 – Я знаю. – Она на мгновение притронулась к его руке. – Я знаю, что ты только заботился обо мне, и я это ценю. Но я думаю о невиновном человеке, несправедливо заключенном в тюрьму. Я встречусь с Рафаэлем, как только он прибудет.
 – Я приду и подвезу тебя, – сказал Карпентер резким тоном, повернулся и, не глядя на нее, ушел.
 Она не собиралась спать, только лежала в постели, прикрыв рукой глаза, и все же задремала. Разбудил ее пронзительный телефонный звонок. Это был Карпентер: он ожидал ее внизу в вестибюле, чтобы отвезти в офис Рафаэля.


* * *

 – Понимаете ли вы, – сказал Рафаэль, – что вы моя единственная свидетельница? Нью-йоркский подозреваемый умер; агент из Бюро, который на него работал, тоже умер от сердечного приступа; герцогиня и канадец умерли – нет никого, кто мог бы свидетельствовать против Маласпига. – Он остановился и посмотрел на Карпентера. Они сидели в его кабинете на верхнем этаже дома на Виа-Веккиа. Город уже готовился к вечеру, магазины были ярко освещены, кафе заполнены народом.
 – Тебе пришлось нелегко, – сказал Карпентер. Все время, пока они ехали, он молчал; теперь, сделав над собой усилие, попробовал восстановить утраченное взаимопонимание. – Естественно, ты поверила его россказням о том, что он будто бы невиновен; он спас твою жизнь, и ты склонна ему верить. Но попробуй взглянуть на факты.
 – Он виновен, – сказал Рафаэль. – Он глава банды контрабандистов, перевозящих наркотики, все указывает на это. Его связь с Тейлором простое совпадение? Может быть. – Он покачал головой. – Я не могу принять этой версии, так я ему и сказал. У него работал человек, который набивал скульптуры героином, а он ничего об этом не знал? Банда контрабандистов, провозящих наркотики на много миллионов долларов, возглавлялась его женой и этим канадцем, – и четыре года он ничего не подозревал? Почему он взял под свое покровительство именно этого художника – во Флоренции множество голодающих молодых художников, но он выбрал преступника, которого оплачивала мафия. Ни одно жюри присяжных не поверит, что он не был руководителем банды.
 Катарина ничего не ответила. Он был холоден и резок, когда она вошла; он расхаживал взад и вперед, подкрепляя свои аргументы сердитой жестикуляцией. Внезапно он остановился и подошел к ней.
 – Вы же знаете, что он виноват, – сказал он. – Что бы там ни было между вами, – я взываю к вашей совести, – вы не должны его защищать. Вы приехали сюда, чтобы уничтожить эту банду и отомстить за убийство брата, – или вы уже забыли, что они с ним сделали? Как его накачали героином и убили, чтобы те, кто поставлял ему товар, могли уйти от наказания. Этот человек, этот ваш кузен, якобы, по вашему утверждению, невиновный, несет полную ответственность за это.
 – Нет, – сказала Катарина, подняв на него глаза. – Он не несет никакой ответственности. Он не имел ничего общего со всем этим. Я знаю.
 – Откуда ты можешь знать? – допрос продолжал Карпентер.
 – Потому что он сказал мне, и я ему поверила. У него не было никаких причин рисковать всем ради моего спасения. И сам Драйвер сказал, что он невиновен.
 – Что? – Рафаэль резко развернулся. – Что вы говорите?
 Она не заготавливала загодя этой лжи, которая пришла сама собой: она чувствовала себя достаточно спокойно и скрестила руки на коленях, чтобы унять легкую дрожь. Ни одно жюри не оправдает Алессандро, если дело изложит Рафаэль. Слишком много косвенных доказательств. Он был чересчур оптимистичен. Этого недостаточно для защиты, для доказательства его невиновности. Она была вынуждена либо солгать, либо сказать правду и нарушить свое обещание. Разоблачить его не как торговца наркотиками, а как продавца поддельных картин, использовавшего в своих целях талантливого мастера-копииста. Сам он никогда в этом не сознается; попробует воспользоваться несуществующими, как она теперь видела, шансами на оправдание.
 – Что сказал вам Драйвер?
 Она не колебалась.
 – Когда он застал меня в кладовой, он сказал: «Вы думали, что это дело проворачивает Алессандро? Но он ничего об этом не знает. Этот высокомерный подонок думает, что он мой хозяин, но я его одурачил. Мы нажили много миллионов за его спиной, и он даже ничего не заподозрил». Таковы его точные слова. У него не было никаких оснований лгать. Ему только хотелось похвастаться своей изворотливостью. – Это был неожиданный для нее самой обман памяти, которая хранила каждое сказанное Драйвером слово. И этот обман придавал полную убедительность вставленной ею лжи.
 – Ты не упоминала об этом, – сказал Карпентер. – Когда ты рассказывала нам о том, что случилось в Замке, ты не сказала об этом ни слова.
 – Конечно, нет, – зло уронил Рафаэль. – Она только сейчас придумала эту ложь. Неужели ты не видишь, что она лжет? А теперь послушайте меня. То ли вы влюбились в него, то ли пытаетесь защитить свою семью, не знаю, да и не хочу знать, почему вы придумали эту ложь, но никто из нас двоих не клюнет на эту наживку. Не думайте, что вам удастся замести следы.
 – Это правда, – сказала Катарина. Рафаэль стоял над ней; его лицо было искажено яростью и презрением.
 – Это ложь! Заведомая ложь! Почему вы не сказали этого раньше?
 – Я думала, что сказала. Я испытала сильное потрясение и могла забыть. Но это точные слова Драйвера, и я повторю их в своих показаниях. – Итальянец отскочил от нее, грязно выругавшись.
 – Кейт, – умоляюще произнес Карпентер, – не делай этого, Кейт. Маласпига весь с головой в грязи... О'кей, у тебя, должно быть, есть свои основания для этого. Может, Рафаэль прав: ты хочешь защитить свою семью... – Помолчав, он добавил: – Или ты в самом деле влюбилась в него? Но ведь он убийца, о'кей, старик сказал, что те двое убили Фирелли. Он говорит, что Драйвер признался в этом убийстве. Но подумай о судьбе своего брата – о судьбе наркоманов у нас дома, умирающих от героина. Он убил тысячи невиновных людей и разбогател на этом. Пойми же, ради Бога, ты не можешь защищать такого человека.
 – Если бы он был виновен, я не стала бы его защищать, – спокойно возразила она. – Но я уверена в его невиновности. Он не имел к наркотикам никакого отношения. Так сказал Драйвер. – Она крепко уцепилась за эту ложь и повторяла ее снова и снова.
 Драйвер не сказал ничего, что могло бы полностью оправдать Алессандро. Пока Алессандро не показал ей поддельного Джорджоне, она была убеждена, что он является главой всей банды. Ей было неприятно лгать Карпентеру и видеть, как он отворачивается от нее с удивлением и презрением. Но эта ложь была неотъемлемой частью Правды. Катарина стояла на своем и не теряла мужества.
 Рафаэль вновь подошел к ней. Он сунул обе руки в карманы и слегка покачивался на каблуках.
 – Хотел бы я знать, долго ли вам удастся повторять эту сказку в суде. Я думаю, что обвинение очень быстро разоблачит ваши измышления.
 – Если я буду давать показания в суде, – упорствовала Катарина, – я скажу там то же самое, что и здесь. Я знаю, что вам хочется упечь в тюрьму моего кузена, что вы уверены в его виновности, но я заверяю вас, что вы не правы.
 – Ты Маласпига! – злобно процедил Рафаэль. – Ты не различаешь добро и зло. Ты такая же, как и вся ваша семейка... – Он обратился к Карпентеру: – Бесполезно продолжать этот разговор. Она продалась этим людям. Бесполезно выдвигать против него обвинение, если агент Бюро по борьбе с наркотиками будет нести всю эту чушь. У меня нет никакой надежды на его осуждение. Он выйдет из такого процесса героем.
 Несколько мгновений стояло молчание. Катарина не двигалась. Рафаэль сел за свой письменный стол и закурил сигарету.
 – Уведите ее, – сказал он. – Уведите ее из моего кабинета.
 Катарина встала, и Карпентер кивком показал ей на дверь. Они спустились на лифте и сели в его машину. Он ехал среди медленного потока машин, глядя вперед, как будто ее не было рядом.
 – Ну что ж, – сказал он, когда они подъехали к гостинице, – должен признаться, что не понимаю тебя. Ты спасла его от тюрьмы, Рафаэль ничего не сможет с ним поделать. Этого ты, как я вижу, и хотела.
 – У меня есть свои причины, – сказала Катарина. – Я не могу сказать, что это за причины. Но уверяю тебя: он невиновен.
 – Ты лжешь, – сказал Карпентер. Он словно бы не слышал ее слов. – Я все равно тебе не верю. Сегодня его выпустили под залог с помощью одного из этих крючков-адвокатов. Рафаэль сказал, что, будь он рядовым итальянским гражданином, он мог бы просидеть в тюрьме много месяцев, и всем было бы наплевать на это. Но этот подонок пользуется такой сильной политической поддержкой, что Рафаэль не мог задержать его. Итак, его выпустили, и ты можешь повидать его, если хочешь. Расскажи ему, что ты сделала ради него.
 – Я его никогда не увижу, – сказала Катарина. – Это ни к чему. Я отправляюсь домой; надеюсь, есть какой-нибудь подходящий рейс на завтра.
 – Я хотел предложить тебе стать моей женой, – сказал Карпентер.
 – И это тоже ни к чему, – ответила Катарина. – Но спасибо тебе за добрые намерения.
 – Не благодари меня. – Он повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были холодны. – У меня было совсем другое представление о тебе. Я пошлю полное донесение Бену. С точки зрения Бюро, я полагаю, это очень успешная операция. Мы уничтожили нью-йоркский центр и здешний центр. Но ты уж прости: у меня нет никакого настроения навешивать на твою грудь медали.
 Он протянул руку и открыл с ее стороны дверцу. Она вышла.
 – Прощай, Фрэнк. – Он уехал, ничего не ответив и даже не оглянувшись.


* * *

 Она взяла билет от Пизы до Парижа, с пересадкой в Милане. В Париже она сядет на семьсот двадцать седьмой рейс, до Нью-Йорка. Перелет довольно утомительный, но авиакассир объяснил, что сезон самый оживленный, и билеты на все прямые рейсы от Рима до Штатов раскуплены. Если она готова подождать несколько дней, он подберет для нее что-нибудь подходящее. Но она не хотела ждать. Ночь она провела очень беспокойную, несколько раз просыпалась, чтобы убедиться, что плакала во сне, и оставила гостиницу рано утром. Зато Алессандро в безопасности; это была такая типично итальянская мысль, что она сама удивилась и подумала, что заплатила долг любви.
 Когда она сказала Карпентеру, что отправляется домой, она знала, что у нее нет никакого другого выхода. С Алессандро у нее не может быть будущего, он живет по моральному кодексу, отдающему предпочтение семейной гордыне перед обычными моральными ценностями. Поступившись своей честностью ради его спасения, она сознавала, что уже одно это предопределяет их расставание.
 Выйдя из авиационного агентства с билетами в сумочке, она решила прогуляться, чтобы убить время. Великолепное утро предвещало жаркий день; небо было сверкающее и безоблачное. Она оказалась в конце Виа-Веккиа и посмотрела вверх на здание, где находился офис Рафаэля. Казалось, все это произошло уже давным-давно; она опустила взгляд на свою руку, на маленькую золотую печатку с венком и колосом с остью, с герцогской короной, и вспомнила, что все свое детство боялась и ненавидела ее. Но ведь это как бы ее неотъемлемая часть, которую она не может отвергнуть. Однако теперь для нее нет места и в том мире, куда она возвращается, в том реальном мире, где она родилась и провела свою жизнь. Последние недели были всего лишь сном, возвращением в далекое прошлое. Она вышла на Пьяцца-дель-Домо; над окружающими домами и над людскими толпами возвышался огромный собор двенадцатого столетия; его стены из разноцветного мрамора и розовая черепица ярко горели на солнце. Шестьсот лет люди сидели на его ступенях. В сцене, которую она видела, было что-то вневременное, что-то такое, что отчуждало ее от современности.
 И это тоже был сон, как серебристые оливковые рощи и мраморные горы в Карраре, как Замок ее предков, стоящий на страже над городом Маласпига. Он беззастенчиво обманывал и грабил, чтобы восстановить и сохранить то, что пытался похитить у него прогресс. Она достаточно хорошо себя знала и понимала, что никогда не сможет жить, помня об этом и сохраняя свою любовь к нему и уважение к себе. Она будет любить Маласпига всю свою оставшуюся жизнь, но никогда не увидит его вновь.
 Мимо нее, торопясь к собору, прошествовала группа туристов: высоких скандинавов, увешанных камерами, следующих за женщиной-гидом. Катарина отвернулась и пошла назад; она не хотела больше оставаться в этом городе. Она полюбила его, и мысль о разлуке причиняла ей лишнюю боль.
 Когда она вошла в вестибюль гостиницы, у нее было чувство, как будто все это уже с ней случалось: администратор поднял глаза и улыбнулся ей, и все было точно так же, как в то утро, когда она получила письмо от герцогини Изабеллы.
 Он явно ждал ее, и она подумала, что он хочет вручить ей счет. Он перегнулся к ней, и улыбка у него была точно такая же, как в то далекое утро.
 – Я должен передать вам это, – сказал он, вручая ей какой-то сверток, замотанный в оберточную бумагу и аккуратно запечатанный.
 – У вас есть для меня записка?
 – Ничего, синьорина.
 – Мой счет готов?
 – Я послал его в ваш номер.
 В лифте она развязала ленту и стала разворачивать сверток. Она успела развернуть его только наполовину, когда дошла до своего номера и открыла дверь. Перед ней в кресле сидел Алессандро. Он встал, но не поспешил навстречу к ней.
 – Мне сказали, что ты улетаешь сегодня.
 – Да, – ответила Катарина. – Сегодня днем. Пожалуй, не надо никаких прощаний, Алессандро.
 – Я ожидал, что ты сделаешь какую-нибудь глупость в этом роде, – сказал он. – Не сердись на администратора; я подкупил его, чтобы он впустил меня в твою комнату. Сегодня утром обвинение против меня было формально отозвано. Насколько я понимаю, я обязан этим тебе. Почему же ты убегаешь от меня?
 – Не могу объяснить, – сказала она. – Да ты все равно не поймешь.
 – Я могу понять все, что связано с тобой, – спокойно сказал он. – Мы с тобой единое целое. Я рассказал тебе правду 6 том, что происходило в Замке. А женщинам всегда следует лгать. Пожалуйста, распакуй сверток.
 Катарина сняла обертку и увидела знакомое ей полотно, которое одним концом свисало до пола. Мадонна Джорджоне, безмятежная и величественная, охраняемая коленопреклоненным святым, держала на груди младенца Христа.
 На полотне зияли два больших пореза.
 – Я надеюсь, – сказал он, – что ты примешь эту картину как мой свадебный подарок. Я решил продать сам подлинник.