Аннотация: Автокатастрофа изуродовала мое лицо, но самое ужасное, что изменения к худшему продолжались. Нужна была операция, и я наконец заработала нужную сумму А когда очнулась после наркоза, услышала страшное: все прошло неудачно! Я была просто некрасивой, а теперь стала уродливой. Пришлось уйти с работы и запереться в четырех стенах. Но однажды мне позвонила неизвестная женщина. Она сказала, что хирург должен поплатиться за мои страдания. Я с ней согласилась…


---------------------------------------------


 Екатерина Красавина
 Храм украденных лиц



 Глава 1


 Существуют дворы, напоминающие колодцы. Когда находишься внутри их, кажется, что попал в какую-то бездонность. И только небо, обрамленное домами-стенами, вселяет чувство надежды и уверенности, что выбраться из колодца можно. Приблизительно такое чувство охватило Губарева, когда он вошел в этот квадратный двор, со всех сторон замкнутый домами. Попасть в него можно было только через ворота, минуя охранника. Дом был элитный, и так просто подойти к нему было нельзя. Его напарник, притихший, шел рядом.
 — Нравится? — кивнул Губарев на дом.
 — Мрачновато, — откликнулся Витька.
 — И страшновато, — добавил майор.
 Они пересекли двор и подошли к нужному им подъезду. Набрали код, который им сообщила по телефону женщина, к которой они сейчас и направлялись. Поднялись в лифте на шестой этаж. Перед широкой дверью, обитой кожей темно-шоколадного цвета, Губарев вздохнул.
 — С этой публикой хлопот не оберешься.
 Но он ошибся. В приятную сторону. Жена, теперь уже вдова известного хирурга, специалиста по пластическим операциям Николая Дмитриевича Лактионова, оказалась весьма милой женщиной. Без спеси и фанаберии. Худенькая, маленькая, она напоминала скорее подростка, чем тридцатичетырехлетнюю женщину. Темные большие глаза, наполненные болью, трогательные плечики. «Как воробышек, — неожиданно подумал Губарев. — Даже не знаю, как начать разговор». Дина Александровна смотрела на Губарева. Во все глаза. А он — на нее.
 — Майор Губарев Владимир Анатольевич, — представился он. — Следователь.
 — Старший лейтенант Павлов Виктор Николаевич.
 — Проходите, — тихо сказала вдова, отступая внутрь.
 Коридор был квадратным. Просторным. На стенах висели картины. Губарев скользнул по ним взглядом. Интересные работы. Московские дворики. Букеты цветов.
 Вдова зябко повела плечами, словно ей было холодно, и предложила:
 — Проходите в гостиную.
 Гостиная была размером с три стандартные комнаты. Губареву показалось, что здесь вполне можно устроить танцевальный зал. Около окна протянулось большое зеркало. В толстой позолоченной раме с завитушками. Общий стиль гостиной был изысканно-дворянским. Губарев словно попал в особняк позапрошлого века. Изящный диван, обитый гобеленовой тканью, красиво подобранный паркет. Напротив дивана — высокий круглый стол со стульями. И стол, и стулья тоже были в старинном стиле. В комнате было много света, воздуха.
 — Садитесь, — взмахнула рукой Дина Александровна, показывая на стулья.
 Выдержат ли они нас с Витькой, подумал Губарев. Но стулья оказались, несмотря на внешнюю легковесность, прочными и удобными.
 Дина Александровна села на диван. Губареву показалось, что ей хотелось забраться на него с ногами. Возможно, это была ее любимая поза. Но она села прямо, укутавшись в темно-серую шаль.
 — Вы уже знаете, что ваш муж убит… — начал Губарев. Он вспомнил, как вчера вечером его с Витькой вызвали в клинику «Ваш шанс». Уборщица обнаружила труп известного хирурга Лактионова Николая Дмитриевича. Приехав на место, они обнаружили врача, убитого рядом со своим столом. Он лежал на полу и смотрел вверх остекленевшими глазами. Правая рука покоилась на левой стороне груди, словно у него внезапно стало плохо с сердцем и он схватился за него. Тело увезли на вскрытие. Майор с напарником внимательно осмотрели кабинет. Губарев взял портфель хирурга с бумагами. Для осмотра. Предварительно с него сняли отпечатки пальцев. Убийца не прихватил его с собой. То ли торопился, то ли портфель не представлял для него никакой ценности. Вдова внимательно смотрела на него.
 — …Мы хотели бы спросить вас: не наблюдалось ли в последнее время в поведении вашего мужа что-то необычное? Был ли он чем-то встревожен, испуган?
 Дина Александровна подняла брови. На ее лице не было косметики. И от этого оно казалось по-девичьи беззащитным.
 — Да нет. Ничего такого я не заметила.
 — Может быть, ему кто-нибудь угрожал? Губареву показалось, что Лактионова собиралась улыбнуться, но вовремя спохватилась.
 — А кто мог ему угрожать? — ответила она вопросом на вопрос.
 — Ну, не знаю. Вам виднее.
 — Мой муж, — подчеркнула Дина Александровна, — являлся одним из крупнейших хирургов-косметологов Москвы. И все пациенты выражали ему признательность и благодарность. Хотите посмотреть? — И, не дождавшись ответа, Дина Александровна встала с дивана и вышла из комнаты. Вернулась она с красивым толстым альбомом в руках. Молча положила его на стол перед Губаревым. — Вот смотрите.
 Губарев взял альбом и раскрыл его. Это были копии грамот, благодарственные отзывы пациентов. Тоже копии.
 — А где оригиналы?
 — На работе. Мужу нравилось просматривать этот альбом. Поэтому он и держал дома эти копии.
 Тщеславный человек, подумал Губарев. Или просто знающий себе цену. А что в этом плохого — знать себе цену? Ничего.
 Отзывы оставляли знаменитые артисты, политики, звезды шоу-бизнеса.
 — Как вы понимаете, этот альбом не для посторонних глаз.
 — Понимаю.
 Губарев представил, сколько труда, сил и денег требуется для того, чтобы твой вид соответствовал эталонам моды и времени. Он вспомнил кукольные личики многих актрис, которые словно раз и навсегда застыли на одной возрастной отметке. Как манекены. И в этом заслуга таких хирургов, как Лактионов, которые своими руками слепили им «нужное» лицо.
 — Были ли у вашего мужа неудачные операции?
 — Ни одной. Он — гений в своей области. Настоящий гений. — Голос у Дины Александровны слегка дрогнул.
 — А конкуренты?
 — Мой муж не хотел никакой конкуренции, зависти, интриг и подножек. Поэтому он и ушел из государственной клиники. И основал свою, частную фирму. Он работал самостоятельно и ни в ком не нуждался.
 — И все-таки его убили… — сказал Губарев и посмотрел на Дину Александровну. — Почему?
 Лицо Дины Александровны потемнело.
 — Это какой-нибудь маньяк. В последнее время их развелось слишком много. Психов и просто ненормальных людей.
 — Совершенно с вами согласен. Но даже маньяк должен иметь какой-нибудь мотив для убийства.
 Вдова промолчала.
 — Вы давно женаты?
 — Семь лет.
 — Вы… первая жена?
 — Нет, — спокойно сказала Дина Александровна. — Третья.
 — А… другие жены? Николай Дмитриевич с ними общался?
 — С первой, насколько я знаю, — нет. А со второй… — Дина Александровна едва заметно напряглась, — общался. Но не столько с нею, сколько с ее детьми. Общими детьми, — поправилась она.
 — Их двое?
 — Да. Сыновья.
 — Какого возраста?
 — Старшему — двадцать. Младшему — пятнадцать.
 — От первого брака дети есть?
 — Нет.
 — Его первая жена, кто она по профессии?
 — Тоже врач. Хирург-гинеколог.
 — А вторая?
 — Массажистка. — В голосе Дины Александровны прозвучало явное презрение.
 — А кем работаете вы?
 — Я — художник.
 — А… — Губарев вспомнил картины в коридоре. — Эти картины в коридоре — ваши?
 — Мои.
 Наступило молчание. Вдова смотрела в пол, опустив голову.
 — Родители вашего мужа живы?
 — Нет. Они давно умерли. Коля остался сиротой в восемнадцать лет. И дорогу в жизни пробивал себе сам.
 — Других родственников у него нет?
 — Есть. Родная тетка. В Тульской губернии. Он посылает ей раз в полгода деньги. И все. Этим их контакты исчерпываются.
 — А племянники? Племянницы?
 — Тетка — бездетная.
 — Лактионов не из Москвы?
 — Нет. Из деревни под Тулой.
 — Вы не дадите координаты его бывших жен?
 — Пожалуйста. — Дина Александровна снова покинула комнату. Губарев обратил внимание, что походка у нее была бесшумно-скользящей. Словно женщина была невесомой.
 …Дина Александровна листала миниатюрную записную книжку, а Губарев смотрел на ее руки. Тонкие, почти прозрачные. Он почему-то не мог себе представить, как она рисует. В его представлении у художников должна быть крепкая, мускулистая рука. А здесь… изящные трогательные ручки.
 — Вы записываете? — подняла на него глаза Дина Александровна.
 — Да, конечно, — Губарев чуть смутился и достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку. — Диктуйте.
 — Так. Кузьмина Любовь Андреевна… Губарев записал телефон.
 — Лактионова Ванда Юрьевна. Это вторая жена… — пояснила Дина Александровна.
 — Она оставила фамилию бывшего мужа?
 — Да.
 Судя по первым цифрам телефона Ванды Юрьевны, она проживала где-то в Медведкове. У майора там жил один давний приятель.
 — Простите за нескромный вопрос, а он помогал бывшим женам? Они… — Губарев замялся, подыскивая нужные слова: — Были в хороших отношениях?
 Дина Александровна слегка склонила голову набок.
 — Разве бывшие могут быть хорошими? — насмешливо сказала она. — Впрочем, Любовь Андреевна — дама самостоятельная. И в жизни Николая Дмитриевича почти не присутствовала. А Ванда… Ванда хотела, чтобы он больше помогал деньгами, чаще бывал.
 — Лактионов помогал сыновьям?
 — Конечно. Они ни в чем не нуждались. — Дина Александровна закрыла глаза. Очевидно, беседа ее утомила. Лицо было бледно-восковым. Ни кровиночки.
 Губарев понял, что надо закругляться.
 — Значит, в последнее время в поведении вашего мужа ничего странного или необычного не наблюдалось? — подытожил Губарев. Майор помнил, что этот вопрос он уже задавал в начале беседы. Но вдруг она что-то вспомнит. Какую-нибудь мелочь, которая на поверку окажется существенным фактом.
 — Абсолютно.
 — Расскажите, как протекал его последний день. Дина Александровна нахмурилась.
 — Последний день… Коля… Николай Дмитриевич встал в семь утра.
 — Он всегда встает в это время? — перебил ее Губарев.
 — В рабочие дни — да. Потом… он принял душ. Позавтракал…
 — Вы видели его за завтраком?
 — Естественно, — немного удивленно ответила Дина Александровна. — Мы завтракаем обычно вместе. Николай Дмитриевич любил придерживаться установившихся традиций. Не любил беспорядка, спонтанности.
 — Завтрак готовили вы?
 — Я. Николай Дмитриевич бытовыми вопросами не занимался.
 Лактионова замолчала.
 — Дальше… — негромко сказал Губарев.
 Дина Александровна опустила голову и затеребила бахрому шали.
 — Дальше: он прошел в свой кабинет. Побыл какое-то время там. Потом ушел.
 — Он звонил вам днем?
 — Нет.
 — А обычно звонил?
 — Когда как. Когда была необходимость — звонил.
 — По каким вопросам он звонил?
 — Ну… что задержится. Или просил меня купить что-то к ужину. Николай Дмитриевич был большим гурманом, — легкая улыбка скользнула по губам Дины Александровны и сразу исчезла. Как будто бы ее и не было.
 — Понятно. Но в тот день он вам не звонил?
 — Нет.
 — Когда он не пришел вовремя, что вы подумали? Дина Александровна вздохнула.
 — Что его задержали непредвиденные обстоятельства.
 — Николай Дмитриевич ездил на работу на машине?
 — Да.
 — Водил сам?
 — Да.
 — Он попадал когда-нибудь раньше в аварии?
 — Нет. Он прекрасный водитель. С большим стажем.
 — Значит, вы подумали: произошло что-то непредвиденное и поэтому ваш муж задержался? — Губарев пытался нащупать суть, сердцевину отношений между мужем и женой. Это давало ключ к характеру погибшего, его образу жизни, привычкам. Что-то беспокоило майора. Но что — он пока не мог определить. Это ускользало от его понимания.
 — Вы понимаете, — в голосе Дины Александровны прозвучали капризные нотки, — мой муж был прекрасным специалистом. Вдруг кому-то понадобилась срочная помощь? И мужу надо было делать внеплановую операцию.
 — А потом?
 — Потом мне позвонили и сказали, что мой муж — убит.
 Майор немного помедлил, прежде чем задать следующий вопрос. Он знал, как болезненно его обычно воспринимают родные и близкие покойного.
 — Дина Александровна, где вы были вчера вечером в интервале между семью и десятью часами?
 Глаза женщины слегка расширились.
 — Где? — Секундная пауза. — С восьми до девяти я была в магазине на Тверской. Когда я поняла, что Коля не приедет вовремя, я решила заняться собственными делами. Тем более этот магазин недалеко от нас. Он называется «Галерея „Актер“. Я там делала покупки.
 — Чек сохранился?
 — Ну что вы! Я такие вещи не храню. Губарев почувствовал холодок, проскользнувший в интонации.
 — Во сколько вы приехали домой?
 — Примерно в половине десятого.
 — Больше вы ничего не можете добавить к сказанному?
 — Нет.
 — Хорошо. — Губарев поднялся со стула. Витька последовал его примеру. — Если что вспомните, звоните сразу. — Он отдал ей свою визитку.
 — Конечно. — Дина Александровна поднялась с дивана. И вновь майор удивился ее бесшумности. Умению двигаться, не производя никаких звуков. Она пошла впереди них: маленькая, изящная фигурка. Как статуэтка.
 В коридоре Губарев задержал взгляд на картинах.
 — Красивые.
 — Спасибо, — сухо сказала она.
 Ему в самом деле особенно понравилась одна: живописный букет лилий на фоне грозового неба. Темно-серый кувшин, белые лилии с золотистыми пестиками и набухшее влагой небо.
 — До свидания.
 — Всего хорошего.
 Когда они пересекали двор-колодец, Губарев внезапно остановился как вкопанный.
 — Слушай, Вить. Я понял, что меня поразило в ней.
 — Что?
 — Она не пролила ни одной слезинки!
 Но к этому сообщению Витька отнесся весьма спокойно.
 — Просто такой тип. Железная женщина. Такие слезы зря не льют. Кремень.
 — Кремень? — переспросил Губарев. Его мысли путались. — Какой кремень? Маленькая, худенькая…
 — А что, по-вашему, железные женщины должны быть обязательно под два метра роста и с плечами, как у мужика?
 — Да нет, я так не думаю. Но все равно. У меня сложилось такое впечатление, что она… спокойна. Даже чересчур спокойна. Странно.
 — Задала она вам загадку!
 — А ведь точно, Вить! — вскрикнул Губарев. — Ты прав!
 — Не кричите, а то охранник уже из будки выглядывает.
 — Да, в самом деле, что-то я разорался, как павиан. Майор замолчал. Они подошли к будке. Губарев наклонился к окну:
 — Кто дежурил третьего ноября? Вы?
 — Нет. — Охранник, молодой парень лет двадцати пяти, открыл дверь и вышел к ним навстречу. — Мой напарник. Виктор Кузьмич Моргунов. Он будет завтра.
 — Хорошо, — кивнул Губарев. — Вы знали убитого? Лактионова Николая Дмитриевича?
 — Я тут недавно. Второй месяц. Еще не всех жильцов хорошо знаю.
 Губарев переглянулся с Витькой.
 — Забыл взять фотографию убитого, — вспомнил он.
 — Может, вернуться? — предложил Витька.
 — Не надо. Зайдем завтра.
 Косметологическая фирма «Ваш шанс» располагалась на Ленинградском шоссе. Когда Губарев с Витькой приехали туда, контора напоминала растревоженный улей. Сотрудники сгрудились в приемной и о чем-то громко переговаривались. При появлении Губарева и Витьки наступила тишина. Опер из местного отделения Фенякин подошел к ним.
 — Кабинет опечатан? — спросил Губарев.
 — Да.
 Он окинул взглядом сотрудников и вздохнул:
 — Я буду вызывать вас по одному. Где список работников фирмы? Кто заместитель Лактионова?
 — Я, — крупная светловолосая женщина лет сорока с небольшим шагнула вперед.
 — Как вас зовут?
 — Лазарева Ирина Владимировна.
 — Очень хорошо. Останьтесь. А остальных попрошу выйти.
 У Фенякина заверещала рация.
 — Вызывают.
 — Будем держать связь, — кивнул ему Губарев, усаживаясь на черный кожаный диван. Витька встал у стены.
 Приемная была небольшой. Отделана в серебристо-серых тонах. На полу — серо-лиловый ковролин. Рядом с диваном — журнальный столик с рекламными буклетами. И черной круглой пепельницей. Около противоположной стены — рабочее место секретаря. Высокий полукруглый стол, напоминающий стойку в баре. За ним другой стол, пониже, с компьютером. Про себя Губарев так и обозвал это место — секретарская стойка. Приемная соединялась с двумя коридорами, куда выходили двери кабинетов.
 Допрашивать сотрудников, сидя на диване, было неудобно. Диван был мягким, на нем хотелось откинуться и отдохнуть.
 — У вас есть стулья? — спросил он Лазареву.
 — Да. А сколько вам надо?
 — Три.
 — Сейчас принесут.
 Стулья принесли. Губарев расставил их вокруг журнального столика. На расстоянии. А столик отодвинул от дивана. Теперь можно было приступать. Он посмотрел на Лазареву. Она стояла перед ним. На лице были видны следы слез. Она была в халате нежно-бирюзового цвета. Волосы спутались и падали на лицо неровными прядями. Время от времени она откидывала их назад.
 Заместитель должна быть в курсе всех дел, подумал майор. Правая рука главного.
 — Присаживайтесь, — указал Губарев на стул. Сам он сел напротив. Витя опустился на диван. — Вы давно работаете с Лактионовым?
 — Три года.
 — С момента основания клиники?
 — Нет. «Ваш шанс» был основан шесть лет назад.
 — Вы раньше знали Лактионова?
 — Нет.
 — Он сам выбрал вас на должность заместителя?
 — Да.
 — Каким образом?
 — Мы встретились с ним на конференции Всероссийской ассоциации хирургов. Познакомились. Разговорились. У нас оказались общие интересы. Он читал мои статьи в специализированных журналах. Ему захотелось со мной работать. Так… все и получилось.
 — Что вы можете сказать о нем как о специалисте?
 — Он был талантливым хирургом. Лучшим в своей области! К нему обращались многие звезды кино, театра, эстрады. Вы, наверное, понимаете, что эта тема деликатная. Мы не всегда можем афишировать имена наших клиентов. Врачебная этика…
 — Так… — Губарев испытующе посмотрел на Лазареву. — А были ли у Николая Дмитриевича неудачные операции? У каждого, даже выдающегося, профессионала случаются ошибки и провалы.
 — Н-нет, — для большей убедительности Лазарева помотала головой. — Не было такого никогда. Николай Дмитриевич — гений.
 Второй раз за день Губарев слышал эти слова. Гений без страха и упрека. Памятник самому себе. Хирург мог сделать «не то» лицо, и человек решил отомстить. Вдруг это какая-нибудь звезда, которая ожидала, что станет новой Мэрилин Монро, а увидев результат, пришла в ярость. Люди творческие, они все импульсивные, эмоциональные.
 — У вас оперировались только известные люди?
 — Нет. К нам мог обратиться любой человек, располагающий необходимой денежной суммой. Со стороны. Мы никому не отказывали.
 — У вас дорогая клиника?
 — Не дешевая. Высококачественные услуги всегда стоят дорого. Можно закурить? — спросила Лазарева.
 — Пожалуйста. — Он придвинул к ней пепельницу. Лазарева достала из кармана халата пачку «Кэмела» и закурила. — Вы работали каждый день?
 — Шесть раз в неделю. Четыре дня — с девяти до шести. Два — с одиннадцати до восьми.
 — Вы хорошо знали Лактионова?
 — Как — хорошо? — Лазарева пожала плечами. — Отношения между нами были сугубо профессиональными. Вы это хотели узнать? — И она в упор посмотрела на него.
 — В общем, да. — Губарев решил не церемониться. Не ходить вокруг да около. Да и сама Лазарева представлялась ему женщиной решительной, без предрассудков и условностей.
 — Были ли у Лактионова любовницы среди сотрудников, точнее, сотрудниц клиники?
 — Нет.
 Губарев подумал, что он упорно старается сузить поле своей деятельности, очертить ареал поисков. Но ему это никак не удается. Он чуть было не задал вслух вопрос: почему? Почему у Лактионова не было любовниц в клинике? Но вовремя спохватился.
 — Вы были в курсе всех дел начальника?
 — По работе — да. Я так думаю, — поправилась Лазарева. — Но быть в чем-то до конца уверенной…
 Это точно, подумал про себя Губарев. Она могла и не знать о тайной любовнице шефа. Стал бы он афишировать эту связь? Зачем ему это надо? «Доброжелатели» в момент донесли бы жене! А вдруг у него и правда никого не было? Дина Александровна — интересная женщина. Но, с другой стороны, они все-таки семь лет женаты…. Лактионова могло потянуть на сторону… «Черт его знает, как все было на самом деле, — рассердился на себя Губарев. — Я сижу и гадаю на кофейной гуще! Совсем спятил на старости лет». Однако по опыту своей работы майор знал, что запутанные семейные отношения и наличие левых любовниц часто становятся причиной криминальных разборок со смертельным исходом.
 Лазарева сидела и смотрела куда-то мимо него. Сигарета в ее пальцах уже почти догорела.
 — Заметили ли вы в поведении Лактионова в последнее время что-то необычное? Может быть, он нервничал? Или ходил подавленным?
 Лазарева замотала головой:
 — Нет. Он был… как всегда.
 — Что вы можете сказать о его характере? Каким он был?
 Ирина Владимировна с удивлением посмотрела на него.
 — Каким?.. — растерянно переспросила она.
 — Да. Как бы вы его охарактеризовали? Представьте, что вам надо написать сочинение на тему «Мой шеф».
 — Высокого роста. Широкоплечий. Глаза — карие. Волосы — каштановые…
 — Сколько ему было лет?
 — Сорок пять.
 — А характер: взрывной, спокойный?
 — Скорее спокойный.
 — Повышал ли он голос на своих сотрудников?
 — Никогда. Он мог делать замечания и устраивать разнос, но в мягкой форме.
 — Он нравился женщинам вашего коллектива?
 — Ну и вопросы! — выдохнула Лазарева и потушила окурок в пепельнице. — Я не знаю. В душу ни к кому не лезла. Но фамильярности Николай Дмитриевич терпеть не мог. И не позволил бы своим сотрудницам слишком явно флиртовать с ним.
 — Вы знали его жену?
 — Жену? — Лазарева сцепила руки. — Несколько раз она приходила сюда. Нормальная женщина.
 — Вы не были вхожи в его семью?
 — Нет, я уже говорила вам. Наши отношения носили чисто служебный характер.
 — Каково финансовое состояние вашей клиники? Вы были кому-нибудь должны?
 — Об этом лучше спросить у главного бухгалтера. Правда, сейчас она болеет. Но дня через два обещала выйти.
 — Бывшие жены Лактионова сюда не приходили?
 — Любовь Андреевна — нет. Ванда Юрьевна — да. Пыталась наведываться к нам. Но Лактионов приказал ее больше не пускать.
 — Откуда вы знаете про его первую жену? — вставил Витька.
 Молодец, подумал Губарев. Вопрос абсолютно по существу.
 Лазарева на секунду растерялась.
 — Николай Дмитриевич как-то рассказывал о своей жизни.
 — Значит, все-таки вы общались в неформальной обстановке?
 — Конечно, мы же живые люди. Иногда расслаблялись в коллективе. Но это бывало редко.
 — И последний вопрос. Кто, по-вашему, мог убить Лактионова?
 — Понятия не имею. Правда! Ума не приложу, кто бы это мог сделать. Может быть, псих? Сумасшедший. Маньяк…
 Сегодня Дина Александровна тоже выдвинула эту версию. Пришел маньяк и убил Лактионова. Просто так. Потому что он маньяк. М-да!
 — А конкуренты? Вы — процветающая клиника…
 — Работы хватает всем. И дорогу мы никому не перебегали.
 — Спасибо. Вы можете идти. Да… — остановил ее Губарев. — Ирина Владимировна, оставьте, пожалуйста, ваш домашний телефон и дайте мне список сотрудников фирмы. Пусть входят по одному. Сначала — секретарь. Потом — охранник.
 Лазарева подошла к секретарской стойке и, порывшись в ящике, достала несколько скрепленных листов бумаги. Она вернулась к Губареву и протянула их ему. Когда она шла к двери, Губарев почему-то обратил внимание на ее ноги. Крепкие. С полными икрами. Халат доходил до колен. И в светлых чулках хорошо были видны очертания ног. Он отметил: как уверенно ступает она. Не так, как Дина Александровна: скользяще-бесшумно.
 — Хо-ро-шо, — по слогам сказал Губарев, скользнув взглядом по списку. — Первым пригласите секретаря. Как я уже сказал.
 — Сейчас посмотрю: приехала ли она. Непонятно, почему, но она сегодня опоздала. Вот вам моя визитка. Домашний телефон написан внизу.
 Лазарева ушла. Когда они остались одни, Губарев переглянулся с Витькой.
 — Может, нам кофе попить? Ты хочешь?
 — Не отказался бы.
 В двери приемной показалось хорошенькое девичье личико.
 — Можно? Я секретарь Николая Дмитриевича.
 — Да. Проходите. Не могли бы вы соорудить нам чай или кофе? Лучше — кофе.
 — Да, сейчас. — Секретарша прошла к своей стойке. Нагнулась, и через несколько минут на журнальном столике перед Губаревым и Витькой стояли темно-синие чашки. Еще через несколько минут они уже пили ароматный дымящийся кофе. — Извините, забыла. — Секретарша поставила на стол коробку конфет и печенье на блюдце.
 — Спасибо. — Кофе был отличный. — Вас как зовут? — спросил Губарев.
 — Меркурьева Юлия Константиновна. — Она стояла перед ними. Круглое личико в обрамлении задорных каштановых кудряшек. Совсем молоденькая. Лет восемнадцать. Не больше. Рост — средний. Даже пониже среднего. Серый в рубчик костюмчик обтягивал ладную фигурку. Типичная секретарша, подумал Губарев. Глупенькая и хорошенькая. Вон какая мордашка миленькая и свеженькая. Наверное, только что со школьной скамьи. Провалилась в вуз и решила пойти подработать. Помочь семье.
 — Присаживайтесь.
 Юлия Константиновна села на стул.
 — Вы давно работаете на фирме?
 — Два года.
 — А почему ушла прежняя секретарша?
 — Она вышла замуж за иностранца и уехала в другую страну.
 — Простите, вы попали на это место по блату? Юлия Константиновна чуть недоуменно подняла вверх брови.
 — По объявлению. Николай Константинович искал секретаря. И дал объявление в газеты. Моя кандидатура полностью отвечала всем требованиям Николая Дмитриевича, поэтому меня и приняли на работу.
 — Простите, а какие это требования? — Губарев знал, что для секретарши важно знать компьютер, быть симпатичной и уметь хорошо варить кофе. Ну, и еще оказывать шефу услуги личного характера. По мере надобности. Во всяком случае, Губарев был уверен, что это правило негласно действует во многих фирмах.
 — Какие? Знание трех языков. Английского, французского и немецкого. Владение компьютером. Машинопись и стенография. Умение составлять документы, писать статьи рекламного характера. Деловой этикет. Психология делового и личного общения.
 — И вы все это знаете? — спросил пораженный Губарев.
 — Да. Плюс еще я изучаю испанский и китайский языки. А также увлекаюсь карате.
 Сидевший рядом Витька поперхнулся. Темно-коричневая жидкость выплеснулась из чашки на стол.
 — Я сейчас вытру. — Юлия Константиновна вспорхнула со стула и вернулась с салфеткой в руках. — Ничего страшного, — и она мило улыбнулась Вите.
 — Извините, — сконфуженно пробормотал он.
 — Да-а, — брякнул Губарев. — Простите, а сколько вы получаете в клинике?
 — Шестьсот пятьдесят долларов. Неплохо, подумал Губарев. Совсем неплохо.
 — Николай Дмитриевич все время индексировал зарплату своим сотрудникам. Нам не на что жаловаться.
 — Юленька, — обратился он к ней. — Вы, как секретарь, должны хорошо знать привычки и характер Николая Дмитриевича. Скажите, пожалуйста, не было ли с ним каких-то перемен в последнее время? Не срывался ли он на вас?
 — Николай Дмитриевич никогда ничего подобного себе не позволял. Но…
 — Говорите, — встрепенулся Губарев, — все, что вам кажется незначительным, на самом деле может оказать помощь следствию.
 — Мне показалось, что он был каким-то… озабоченным.
 — Озабоченным?
 — Да. Больше обычного.
 — Ас чем это, по-вашему, было связано?
 — Не знаю. Он не говорил.
 — Отношения между вами были…
 — Ничего личного.
 — Понятно.
 У Николая Дмитриевича была замечательная жена. А он — талантливейший хирург. Для меня было « честью работать с ним!
 — Понятно, — повторил майор вторично. И тут он дико разозлился. На всех. Словно сговорившись, все они пели на один лад. Великолепный хирург, хороший руководитель, пекущийся о благе сотрудников. Прямо святой какой-то! А этого святого взяли и убили! За что-то. Наверное, за его святость!
 — Ну а за что же его убили? Что вы думаете на этот счет?
 — Ничего. — Юлия Константиновна выглядела спокойной и невозмутимой.
 — Какие-нибудь мысли у вас есть по этому поводу? Вы же такая хорошая секретарша. С тремя языками. Только не говорите, что это сделал маньяк.
 — Хорошо. Не буду. Но вы сильно нервничаете. И поэтому зря меня подкалываете. Сварить вам еще кофе? У меня пирожки есть!
 Тут Губарев чуть не свалился со стула. Ему еще замечания делают! Но девчонка-то права! Господи, да от нее ничего не укроется. А владеет собой замечательно. Невозмутима, как сфинкс.
 — Пожалуй! — пробормотал он и перевел взгляд на Витьку. Тот сидел, раскрыв рот. Как только Юлия Константиновна повернулась к ним спиной, Губарев прошептал Витьке: — Закрой рот, идиот!
 — Вы сами не лучше, — огрызнулся Витька. — Сидите красный, как рак. Того гляди удар вас хватит.
 — Ты еще грубишь мне? — зашипел разъяренный Губарев.
 — Не грублю, а констатирую факт. Успокойтесь. У вас сейчас жилы на лбу лопнут.
 — Правда? — испугался майор, щупая свой лоб руками.
 — Правда. Знаете, сколько, по статистике, мужиков в вашем возрасте инфаркт получают?
 — Статистика говорит, что много. Поэтому я сделала вам кофе без кофеина. — Юлия Константиновна стояла перед ними с подносом с двумя чашками кофе.
 — Благодарю, — буркнул он. И, улучив момент, когда секретарша не могла его видеть, погрозил Витьке кулаком.
 — Еще вопросы есть? — Безмятежная Юлия Константиновна сидела перед ним свежая, как майская роза. Ни следа огорчения или расстройства.
 — Значит, в последнее время Лактионов был чем-то расстроен? — повторил майор.
 — Озабочен, — поправила его секретарша.
 — Озабочен, — повторил Губарев. Он чувствовал себя круглым дураком. — Ив чем причина?
 — Вы уже задавали мне этот вопрос. Не знаю.
 Губареву захотелось дать пинка Юлии Константиновне. Или наорать на нее. Или взять и хорошенько тряхнуть ее за плечи. Но он не сделал ни первого, ни второго, ни третьего. Он решил быть таким же невозмутимым, как она. В конце концов, надо всегда учиться у жизни и людей. Даже если в качестве учителя выступает сопливая девчонка!
 — Вы что закончили?
 — МГУ. Факультет психологии. Губарев закашлялся.
 — Принести воды? — участливо спросила Юлия Константиновна.
 Майор сделал отрицательный жест рукой.
 — Сколько же вам лет?
 — Вы думали: восемнадцать? Мне — двадцать четыре года.
 Губарев призвал на помощь все свое хладнокровие. И бросил выразительный взгляд на Витьку: мол, помогай. Приди на выручку старому другу. Не брось в беде. А то эта соплюшка меня окончательно раздавит.
 — Отношения в коллективе были хорошими? — пришел на помощь Витя.
 — Мы все, как одна семья, — отчеканила Мисс Невозмутимость.
 Что вы можете сказать о второй жене Лактионова? Лазарева говорит, что она несколько раз появлялась у вас в клинике.
 — Дама истероидного типа. С неадекватным поведением.
 — Да… — очухался Губарев. — А как проходил последний день Лактионова? Расскажите нам по порядку.
 — Одну минуту.
 Юлия Константиновна вновь проделала путь от стойки и обратно. Вернулась она с толстым ежедневником.
 — На работу Николай Дмитриевич приехал в девять ноль-ноль. В девять тридцать началась планерка. В десять — подготовка к операции. В десять тридцать началась операция. В одиннадцать сорок пять — закончилась. В двенадцать началась вторая операция. В двенадцать тридцать закончилась.
 — А почему первая операция была короче? Секретарша посмотрела на него, как на школьника, задавшего глупый вопрос.
 — Это зависит от объема работы.
 — М-м, — промычал Губарев. Ему уже не хотелось задавать никаких вопросов. Но он с трудом пересилил себя: — Дальше, пожалуйста, распорядок дня.
 — В тринадцать был обед. До двух.
 — Большой перерыв, — прокомментировал Губарев.
 — Николай Дмитриевич считал, что сотрудники должны полностью расслабиться за время перерыва. У нас есть собственный тренажерный зал и комната релаксации. Кто хотел, мог покачать мускулы или отдохнуть. У нас тонкое, ювелирное производство. И усталые люди не могут продуктивно работать. Так говорил Николай Дмитриевич.
 — Дальше…
 — С двух до четырех Николай Дмитриевич отвечал на телефонные звонки и смотрел медицинские карты пациентов, которым предстояли операции в ближайшее время.
 — Звонки были обговорены заранее?
 — Какие-то — да, какие-то — нет.
 — Кто звонил ему по договоренности?
 — Матросов Петр Павлович, директор фирмы «Алонда».
 — Что за фирма?
 — Она поставляла нам рабочие материалы. Сотрудничаем мы с ней давно. Около трех лет. Был звонок из Франции. Жерар Батистьен, французский хирург-пластик, консультировался с Николаем Дмитриевичем.
 — Лактионов знал французский язык?
 — Переводила я, — лаконично ответила Юлия Константиновна. — Были звонки из региональных больниц. Тоже консультации. Потом — три звонка от людей, которые хотели лечь в клинику. Обговаривались детали предстоящих операций.
 — Николай Дмитриевич охотно консультировал? — удивился Губарев. — Он же как бы раскрывал секреты своей профессии. Ноу-хау.
 — Ноу-хау он не раскрывал. Это совсем другое. Но, в принципе, Николай Дмитриевич считал, что, если к нему обращаются с вопросами, он просто обязан проконсультировать. Он же много лет проработал хирургом в государственном учреждении. У него сохранились связи с коллегами из других регионов и стран СНГ. Он неоднократно подчеркивал, что должен помогать им, чем может. — Секретарша сделала легкую паузу, а потом продолжила: — В четыре часа Николай Дмитриевич вызвал меня к себе и надиктовал статью для английского журнала «Пластическая хирургия». В семнадцать пятнадцать он вызвал Ирину Владимировну.
 — Зачем? — перебил ее Губарев.
 — Обсудить производственные вопросы. Беседовали они до семнадцати сорока.
 — Он каждый день вызывал своего зама к себе?
 Нет. По мере надобности. Затем он отдал по телефону задание некоторым сотрудникам. Потом занялся своими делами.
 — Какими?
 Юлия Константиновна выразительно посмотрела на Губарева.
 — Ну вы же понимаете, что Николай Дмитриевич не посвящал меня буквально во ВСЕ, — подчеркнула она это слово.
 — Когда вы видели его в последний раз?
 — В восемнадцать двадцать. Я подготовила для него текущую корреспонденцию и отнесла на просмотр. Затем спросила, нужна ли я ему еще. Николай Дмитриевич сказал, что я могу быть свободна. И… я ушла домой.
 Губарев достал свою записную книжку и сделал пометку:
 — Это было в восемнадцать двадцать, — задумчиво сказал он. — А кто последний видел его живым?
 — Охранник. Он сейчас приедет.
 — А почему, Юлия Константиновна, вы сегодня опоздали?
 — Я предупредила Николая Дмитриевича, что буду попозже. Мне надо было с утра в поликлинику. А потом еще пробки на дорогах. Мой джип застрял капитально.
 Губарев невольно усмехнулся. Конечно, такая секретарша-терминатор может ездить только на джипе. Всякие легковесные автомобильчики — не для нее.
 — Юлия Константиновна, — обратился к ней Губарев. — Вы такая умная-разумная, — на самом деле он говорил без тени иронии. — Пожалуйста, подскажите нам, что вы думаете об этом убийстве? Если ваш начальник был таким хорошим специалистом и суперпрофессионалом, то кто мог его до такой степени ненавидеть, чтобы пойти на убийство? Ведь у него, по вашим словам, нет ни одной неудачной операции. То же самое сказала и Ирина Владимировна. Как же одно стыкуется с другим?
 Юлия Константиновна помолчала, а потом сказала:
 — Не знаю. Если бы знала, то сказала бы. Не сомневайтесь.
 После беседы с секретаршей они с Витькой не успели перекинуться и двумя словами, как приехал охранник, дежуривший в тот день, когда убили Лактионова. Конченко Андрей Викторович. Молодой белобрысый парень ответил на все вопросы четко и по существу. Да, он последним видел Николая Дмитриевича в восемь часов вечера. Потом начальник отпустил его, а сам остался.
 — Раньше так было?
 — Да. Иногда он работал допоздна.
 — Но почему он оставался один? Вы что, ему мешали?
 — Не знаю. Мне сказали, и я ушел.
 — У вас не сложилось впечатление, что он кого-то ждал?
 — Не знаю. Ничего такого не видел.
 — Он не сказал вам, до скольких собирается работать?
 — Нет.
 — Он сам вышел к вам?
 — Да.
 — Во сколько обычно приходила уборщица?
 — В девять.
 — Ваш обычный рабочий день длится до которого часа? С каких и до каких?
 — Заступаем мы в восемь, заканчиваем в двенадцать. С девяти до одиннадцати приходит уборщица. Иногда она убирается до одиннадцати тридцати. Потом охранник делает обход комнат и закрывает все двери.
 — Труп обнаружила уборщица. Как она проникла в здание?
 — Уборщица знает код входной двери. И у нее есть ключи от второй двери.
 Значит, — рассуждал Губарев, — она открыла первую дверь, потом вторую… Надо позвонить ей домой. Поинтересоваться: может ли она приехать сюда, чтобы дать показания. Вчера у нее плохо с сердцем было. И она ни слова не могла вымолвить.
 Отпустив охранника, Губарев тяжело вздохнул и посмотрел на Витьку:
 — Интересное дело. Никакой мотивации убийства. Замечательный человек, отличный профессионал, строгий, но справедливый руководитель. Ни с какой стороны не подкопаешься. И все-таки его убили. Судя по всему, этот человек хорошо знал Лактионова, раз он сумел набрать код, у него были ключи от двери… Как-то он раздобыл их.
 — А вдруг это Лактионов сам открыл ему дверь? Может, у него была важная встреча. И он не хотел, чтобы о ней знали. Собирался с кем-то побеседовать тет-а-тет, — предположил Витька.
 — Этот вариант вполне приемлем. Все сходится. Отослал охранника, остался один. Уборщица должна была прийти через час. Для начала надо попросить секретаршу скопировать страницу ежедневника. Нет, возьму-ка я его целиком и просмотрю внимательно. Надо проверить все контакты Лактионова за последний месяц.
 Беседы с сотрудниками клиники ничего не прояснили. Рабочий день закончился в шесть часов. Все разошлись по домам, и о том, что произошло между восьмью и девятью часами вечера, никто не знал. О своем начальнике все говорили только хорошее. Искренне или нет — поди разберись. Бывает так, что внешне — один глянец, а слегка поскребешь — такое вылезет!
 Они уже собирались уходить, но тут приехала уборщица. Лицо — белое, губы — с синюшным оттенком.
 — Садитесь, — указал Губарев на стул. И заглянул в лист, лежащий перед ним. — Баринова Марья Николаевна?
 Та только кивнула головой.
 — Расскажите, как вы обнаружили труп Лактионова.
 При слове «труп» уборщица вздрогнула. Ее губы искривились, словно она собиралась заплакать.
 — Ну, ну, — ободряюще сказал Губарев. — Не надо плакать.
 Она шмыгнула носом.
 — Пришлая, значит, убираться…
 — Во сколько?
 — Как обычно. В девять часов. Набрала код…
 — Вы всегда набираете код? — перебил ее Губарев. — Или нажимаете на кнопку звонка, чтобы вам открыл охранник?
 — Нет. Сама набираю. Я же не посторонняя. Это посторонние звонят. А я тут работаю.
 Уборщица была еще не старая женщина. Лет пятьдесят с небольшим. Крашеные волосы тускло-рыжего оттенка, чуть скуластое лицо. Невысокого роста.
 — Продолжайте, — сказал ей Губарев.
 — Набрала код. Открыла дверь. Входную. Потом другую. Ключами. Здесь вижу — Андрюши нет.
 — Охранника?
 — Охранника.
 — И что вы подумали?
 — Что Николай Дмитриевич решил поработать один.
 — И часто он оставался один?
 — Когда как. По-разному.
 — Ну примерно: раз в неделю? Раз в две недели? Уборщица задумалась.
 — Ой, не могу сказать. По-разному. Но раньше было чаще.
 — Вы давно здесь работаете?
 Да. Пять лет. — И вдруг она затараторила: — Он такой хороший был, такой хороший! Я ведь без работы была. Приехала из Киева. Дочка там с внучкой остались. Ее муж-пьяница бросил. Денег совсем нет. Я и приехала. Учительница я бывшая. На рынке торговала. Привозила сало и продавала. Ну, еще там всяким барахлишком… На рынке мы и познакомились. Он сало очень любил. Специально сам ходил на рынок покупать сало. Говорил: жене не доверяю. Только я могу выбрать настоящее сало. И стал его брать у меня постоянно. Разговариваем мы с ним, он что-нибудь смешное скажет. Веселый был. Шутку любил, юмор. А однажды увидел меня заплаканной и спросил: что такое? Я ему и говорю, что ездить больше не смогу. Плохо с торговлей стало, да и личные проблемы замучили. А он и говорит: пойдете ко мне работать? Я говорю: кем? А он: уборщицей. У меня своя клиника. Я хирург. Пойду, отвечаю. Он смеется: вы даже не спрашиваете, сколько я вам платить буду! Вы хороший человек, не обидите, говорю. Тогда договорились, сказал. По рукам. Завтра я жду вас у себя. И адрес написал. Только, говорит, салом меня иногда вашим кормите. Хорошо? Ой, да я вас завалю им, отвечаю. Ну и прекрасно, смеется он. А потом, когда я приехала сюда, так и обомлела! Я и не знала, что он — такой известный. Я думала: простой человек. А он — знаменитый хирург! И с жильем мне помог устроиться. Первое время я в общежитии медицинского института жила. Потом продали квартиру в Киеве и купили комнату в коммуналке. Так я ему за все благодарна, так благодарна! — Из глаз Марьи Николаевны полились слезы. — Кто его убил? Своими руками бы задушила этого подонка!
 Губарев какое-то время молчал. Он понимал, что Марье Николаевне надо выплакаться. Лактионов был ее благодетелем, человеком, который помог в трудную минуту… И, конечно, его смерть она переживала тяжело.
 — Вы пришли в тот вечер…
 — Да… пришла… Андрюши не было. Я подумала, что опять Николай Дмитриевич решил поработать один. Иду тихо, стараясь не шуметь. Его кабинет, если он работал там, я всегда убирала последним. Я все убрала. Подхожу. Стучусь…
 — Вы всегда стучались?
 Да. Он обычно говорил: проходите, Марья Николаевна. Спросит: как дела? Как родные? Дочка с внучкой. Ох, как подумаю, что его нет. — Марья Николаевна достала из сумочки платок и высморкалась. — Не хочу плакать, а не могу удержаться. Такой человек золотой был! Царствие ему небесное. Так с ним приятно поговорить было.
 — О чем же вы говорили?
 — Да обо всем. О погоде. О политике. О воспитании детей. Он мне часто говорил: детей надо держать в строгости, чтобы не избаловались. А то потом на шею сядут. И не спрыгнут. А я ему: ой, точно. Вот мой Вася. Это сын, младший. Не порола я его в детстве, вот и вырос тунеядцем. А Николай Дмитриевич мне: ремешком надо было обхаживать, ремешком. Только в одном мы с ним не сошлись: я считаю, что девочек нельзя трогать. А он возражал: и девочек можно, чтобы распустехами не выросли. А то будут требовать: дай, дай, дай.
 Губарев невольно улыбнулся. Он вспомнил, как однажды его жена Наташка пыталась проучить дочь ремнем. И какой та сразу подняла рев. Яростный, мощный. Откуда только силы взялись. Пять лет, а орала таким басом, как будто была взрослым мужиком, а не маленькой девочкой.
 — Вы согласны? — спросила уборщица.
 — С чем?
 — С тем, что девочек трогать нельзя.
 — Не знаю.
 — А Николай Дмитриевич говорил, что многие мужчины не согласятся с ним. А зря. Если бы вовремя учили девочек ремнем, то те выросли бы кроткими и послушными.
 Губарев подумал, что они здорово уклонились от темы разговора. И никак не приступят непосредственно к тому моменту, когда был обнаружен труп. Он почувствовал, как на него навалилась чудовищная усталость. Стрельнуло в висках. Майор вздохнул.
 — Рассказывайте дальше, — попросил он. Марья Николаевна посмотрела на него непонимающим взглядом.
 — О чем?
 — О том, как вы закончили убираться и постучались в кабинет к Лактионову.
 — Ах да. Извините. Я все о своем… Я стучусь. — Ее лицо побелело. — Никто не отвечает. Я стучу второй раз. Снова — глухо. Я открываю дверь, и… — Марья Николаевна зажимает рот рукой. — Он… там! Я в крик… дальше ничего не помню. Выбежала на улицу. Меня кто-то остановил. Спросил: в чем дело? Я рассказала. И мне посоветовали позвонить в милицию. Что я и сделала, — уже шепотом закончила Марья Николаевна. — Спустилась в метро и оттуда, из милицейского пункта, позвонила.
 Губарев посмотрел на Марью Николаевну. Он понимал, почему она так долго не могла рассказать об этом. А все кружила вокруг да около. Все объяснялось очень просто. Проще не бывает. Для нее Лактионов оставался живым, она не могла ни умом, ни сердцем поверить в то, что его уже нет. И своими словами, отступлениями и причитаниями она как бы оттягивала факт его смерти. Для себя. По своему опыту Губарев знал, что самое страшное наступает не в момент чьей-то смерти. А после. Вначале сама мысль о том, что человека уже нет в живых, кажется нелепой, кощунственной. Она заталкивается в тайники сознания, отодвигается на безопасное расстояние. Но проходит время. И тут «задвинутая» мысль вырывается на свободу, как джинн из бутылки. Взрывным смерчем она проносится в душе человека и приносит ему чудовищную боль. От которой он плачет и корчится в муках. Он начинает осознавать смерть во всем ее трагизме и ужасе.
 — Рассказывал ли он вам о своей семье, сыновьях? Марья Николаевна отрицательно затрясла головой.
 — Нет. Сказал только, что старался быть строгим, но справедливым отцом.
 — А о жене?
 — Только один раз.
 — И что же он сказал?
 — Что жена у него очень добрая. Добрая? Губарев удивленно поднял брови. У него не сложилось впечатления, что Дина Александровна была доброй. Скрытной, загадочной — да… Но доброй? Губарев потер лоб. Может быть, он уже вконец запутался и ничего не понимает в людях? Лактионов был крестьянской закваски, поэтому, вероятно, Дина Александровна просто вскружила ему голову, внушила, что она добрая, мягкая. Завуалировала свою истинную сущность. Да, пожалуй, здесь он близок к истине. Или далек от нее?..
 — Рассказывал ли Лактионов о своей работе, сотрудниках?
 Уборщица вторично затрясла головой.
 — Нет.
 Что ж, каждому человеку хочется порой расслабиться, отдохнуть. Образно говоря, снять деловой костюм и надеть тапочки. С уборщицей Лактионов забывал о своих производственных делах, семье, профессиональных обязанностях. Он становился простым, обычным человеком.
 — Из сотрудников вы кого-нибудь знали?
 — Только Ирину Владимировну и секретаря Юлю.
 — И как она вам? — не удержался Губарев.
 — Юлечка? Николай Дмитриевич звал ее Юлька-пулька, — и грустная улыбка тронула губы Марьи Николаевны. — Бывало, я приду к нему в кабинет, а он мне говорит: мой стол не протирать. И не трогать. А то Юлька-пулька даст мне нагоняй. Один раз по первости я протерла его стол и документы передвинула. Одни смешала с другими. Так секретарь за голову и схватилась. Что было! С тех пор я к его столу и не подхожу. Но он все равно меня… подкалывал. — Марья Николаевна сцепила руки. Ее губы задрожали.
 — Ну что же. Спасибо. — И Губарев поднялся со стула. — До свидания.
 Но в ответ он услышал только сдавленные всхлипывания.
 Когда они вышли из клиники, рядом с милицейской «девяткой» стоял припаркованный темно-зеленый джип.
 — Не иначе, «лошадка» Юлии Константиновны. А кстати. Вить, вот тебе и первый вопрос: откуда у секретарши деньги на джип? С зарплаты в шестьсот пятьдесят долларов джип не купишь. Это точно! А второе. Не подозрителен ли тот факт, что на другой день после смерти начальника она явилась на работу с опозданием?
 — Как вы далеко мыслите! — поддел его Витька. — Не понравилась вам Юлия Константиновна.
 — Да она меня чуть по стенке не размазала! Девчонка, а стерва до мозга костей. Что с ней дальше-то будет?
 Вопрос о будущем Юлии Константиновны повис в воздухе. Всю дорогу до работы они молчали. Губарев смутно чувствовал, что он еще намается с этим делом. Когда убивают людей «без страха и упрека», это означает, что придется основательно поработать. Мотив убийства спрятан слишком глубоко, и так просто на поверхность его не вытащишь!




 Глава 2


 Если смотреть на себя в зеркало не прямо, а сверху вниз или снизу вверх, то можно было несколько минут не отрывать взгляд от своего лица. Быстро подкрасить губы и наложить румяна. Только очень быстро. За две минуты. Если же смотреть на свое лицо дольше, то можно было заметить в нем существенные изъяны. Оно все было перекошенным, асимметричным. И с годами его непохожесть на другие нормальные лица должна была усиливаться. Тогда я буду напоминать Бабу-ягу из детских сказок, думала Надя, отодвигая зеркало. И что?.. Этот вопрос она отодвигала от себя так же, как зеркало. На расстояние. Потому что не на все вопросы можно ответить. А есть такие, ответ на которые режет хуже ножа.
 Или еще один вопрос. Не из легких. Почему на одного человека все наваливается разом? Как будто бы кто-то сидел и копил неприятности в одну кучу, потом сложил их в мешок и вывалил. На меня. Не подумав, а выдержу ли я это? Или согнусь и сломаюсь? Но предъявлять претензии, по большому счету, было не к кому! Если только к жизни… Но жизнь не вступала в диалог, а только молча выдавала одни «дары» за другими.
 Все началось с того, что умерла мать. Сгорела от рака. За полгода. Наде было тогда четырнадцать лет. Прошлая счастливая жизнь рухнула в один момент. Как карточный домик. Отец стал выпивать. Приводить женщин. Надя замкнулась, ушла в себя. Она никак не могла смириться с потерей матери. И жила, как во сне. Ей казалось, что она вот-вот проснется и все будет по-старому. Но она не просыпалась. Жизнь шла своим чередом. Все было мерзким, противным, ненастоящим.
 — Сережа, займись девочкой, хватит пить, — урезонивала его бабушка. Родная мать отца. Анна Семеновна, полная женщина шестидесяти с небольшим лет. С седыми, аккуратно уложенными волосами, чуть подцвеченными синевой. Чем-то она напоминала Анну Ахматову в старости. Наверное, величественными манерами и царственным профилем. — У нее переходный возраст. Женись, в конце концов, на приличной женщине. А то связываешься со всякими, — и бабушка брезгливо поджимала губы.
 — Да, да, — кивал головой отец, — конечно.
 И продолжал пить. Тихо, молча. Когда он напивался до положения риз, то начинал плакать и говорить, что жизнь обошлась с ним слишком сурово. Жена умерла, а на работе понизили в должности. Это — несправедливо. Не по-христиански.
 Надя слушала его вполуха. Иногда она ловила себя на мысли, что он стал ей чужим человеком и ей стоит больших усилий называть его папой. Их существование протекало в почти непересекающихся плоскостях. Единственное, что их связывало, — еда. Надя готовила на двоих. Первое, второе. Как мать. Сама она ела очень мало. Отец — когда как. И еда часто портилась, прокисала, плесневела. Но Надя все равно продолжала готовить. Ей казалось, что это — единственное, что не дает им окончательно разбежаться в разные стороны. Совместные завтраки и ужины. А по выходным дням еще и обеды.
 А через год случилась новая беда. Надя поехала на дачу к бабушке, где она обычно проводила лето. Там она любила гонять на велосипеде. Быстрая езда отвлекала от мыслей и давала ощущение полета. Кратковременного кайфа, который так же быстро исчезал, как и появлялся. Однажды, разогнавшись на велосипеде, она не увидела вынырнувший из-за поворота грузовик. Шофер резко затормозил. В последний момент Надя отчаянно рванула руль вправо. С размаху она врезалась в дерево и свалилась без чувств в придорожную канаву.
 Очнулась она уже в больнице. Открыла глаза и не поняла, где она. Пощупала лицо: оно было все в бинтах. Левая нога была подвешена к перекладине над койкой. Все тело ныло и болело. Надя окликнула медсестру, стоявшую к ней спиной. Та объяснила Наде, что с ней произошло: она попала в аварию. «Что у меня сломано? » — слабым голосом спросила девушка. Голос не повиновался ей. Был чужим. Хриплым. «Перелом ноги, — услышала она в ответ. — И правой руки. Сотрясение мозга. И лицо… » — Медсестра замолчала. Что — лицо? — не поняла Надя. «Лицо… теперь не такое, каким было», — сказала женщина. «Оно сломано, изуродовано?» — спросила Надя. «Да, в нескольких местах». Медсестра была высокой спокойной женщиной лет сорока. Ее светлые глаза с жалостью смотрели на Надю. «Будут восстанавливать лицо. Но уже в другой клинике. Не у нас». Лицо медсестры внезапно поплыло перед ее глазами, и Надя снова провалилась в забытье.
 Вынырнув под вечер из тяжелого сна, она вспомнила слова медсестры и закусила губу. Жизнь дала сбой, трещину. Все пошло не так. Не по правилам. И восстановить естественный ход вещей теперь не было никакой возможности. Сразу вспомнилось собственное лицо. Каким оно было до катастрофы. Русые волосы, большие серые глаза. Легкие ямочки на щеках. Чуть курносый нос. Моя красавица, обычно называла ее мать и прижимала к себе.
 Не было даже слез. Стучало в висках. Воспоминания дробились на осколки, случайные фрагменты, выхваченные из небытия капризной памятью. Вот они все вместе, втроем, идут в парк. Мама, папа и она. Катаются на каруселях, едят мороженое, смеются. Гигантское колесо обозрения медленно, со скрипом поднимается вверх. Зеленое море весенней листвы затапливает крохотных людей и маленькие, словно игрушечные, палатки и скамейки. Ветер треплет волосы, Надя смеется и крепко сжимает руку матери, сидящей рядом. Ей весело и легко. Она словно наполнена опьяняюще-свежим воздухом и легчайшим ветром. К горлу подступает комок восторга. Хочется плакать и смеяться одновременно… Ей восемь лет. Восемь…
 Другой осколок-воспоминание. Никак не получалась задачка по математике. Отец терпеливо объяснял ей. Раз, другой, третий. Наконец не выдержал, ударил дочь линейкой по пальцам. Было не больно, а обидно. Она залилась слезами. Услышав ее плач, из кухни прибежала мать. Она смотрит на них и не понимает, в чем дело. Отец виновато пожимает плечами. Мать ругает его. И тут он, распахнув руки, сгребает их в охапку и валит на диван. Смех, веселые крики. Она изо всех сил барабанит отца кулачками по спине… Мама шлепает его по груди полотенцем. Наконец он, поверженный, просит у них прощения… В каком она тогда была классе? Кажется, в четвертом или пятом.
 И еще одно непрошеное воспоминание властно врывается в память. Как она целовалась за углом школы с соседом по парте. Димкой Розовым. Два года назад. Он подарил ей на Восьмое марта букет белых роз. Тонких, изящных, на длинных горделивых стеблях. Он подкараулил ее около школы и вручил букет. Не говоря ни слова. Надя стояла удивленная, даже не зная, что делать с этим букетом. Так они и стояли друг напротив друга. В молчании. Наконец Димка вздернул голову и сказал: «Ну, я пошел! » — «Спасибо! — опомнившись, крикнула Надя. — Спасибо. Подожди!» Он остановился. Надя подошла и в знак благодарности стиснула ему руку. А он наклонился и поцеловал ее. Хотел в щечку. Но Надя от неожиданности дернула головой и поцелуй получился в губы. Она рассмеялась. Рассмеялся и Димка. А потом нагнулся и поцеловал еще раз. Другой, третий. Солнце слабо пробивалось сквозь молочно-белые облака. Нежный солнечный свет озарял все каким-то радостным лучезарным светом. А они стояли и целовались…
 Димкины родители вскоре получили квартиру в другом районе, и он ушел из школы. А то еще неизвестно, чем кончились бы эти поцелуи, подумала Надя. И тут же другая мысль пронзила ее: «А будут ли у меня еще поцелуи?» Или они были первыми и последними?
 Нога постепенно пришла в норму. Правда, при плохой погоде она ныла. Но с этим можно было смириться. Рука зажила. Но лицо… Ей сделали операцию, однако хирург, высокий громогласный мужчина, честно предупредил ее: «Твои кости еще растут, формирование организма, в том числе лицевых костей и мышц, еще не закончено. Возможно, что с годами какие-то дефекты станут усиливаться. Но это только мое предположение. Этого может и не быть. В таком возрасте трудно говорить что-то наверняка. Поживем-увидим. Ясно? Но хандрить ни в коем случае не надо. У тебя все еще впереди! Институт, замужество, детки! Живи спокойно… могло быть и хуже». Надя слушала и молча кивала головой. Она давно обратила внимание, что обычно доктора говорят преувеличенно-бодрым тоном. Как бы подбадривая пациента, чтобы он окончательно не упал духом. Конечно, они правы. По-своему. Но от этого никому не легче…
 Самое трудное было привыкнуть к своему новому лицу. Первое время нельзя было смеяться и широко улыбаться. И вообще совершать какие-либо мимические движения. Это Надя усвоила твердо. Потом она с этим свыклась. И ей стало казаться, что она вообще никогда не улыбалась и не смеялась. Отец спивался все больше и больше. Бабушка сжалилась над Надей и взяла ее к себе. Она пошла в другую школу. Где ее никто не знал. Коллектив отнесся к ней равнодушно. Близких подруг у нее не было. Но особенно по этому поводу Надя не переживала.
 Училась она хорошо. Неожиданно девушка обнаружила, что ей нравится учиться. Но произошел странный переворот. Когда-то обожаемые литература и русский язык были отодвинуты на второй план. А математика, по которой у нее прежде стояла стабильная тройка, стала самым любимым предметом. Надя влюбилась в стройность и логичность цифр. В их неукоснительный порядок. В незыблемость теорем. В то, что они не допускают произвольных толкований и отклонений. В литературе и русском языке были тысячи вариаций. Одно понимание рождало другое. Это была истина, удаленная в пространстве и времени. Пыль эпох оставляла на литературных произведениях свой неизгладимый отпечаток. Тогда как за математикой было будущее. Новые технологии, компьютерные программы…
 После окончания школы Надя решила поступать в финансовый институт. Но, потолкавшись среди студентов, поняла, что не потянет по деньгам. Штурмовать бесплатные места рискованно. Связываться с коммерческим отделением — нет денежной базы. Идти в педвуз на учителя математики не хотелось. Она мучительно думала, как найти выход из этого положения. Но жизнь сама все решила за нее. Умер отец. Незадолго до смерти он женился на бойкой провинциалке. Окрутила, презрительно поджимала губы Анна Семеновна при упоминании о новой жене отца. После его смерти квартиру в спешном порядке разменяли, и Наде досталась комната в двухкомнатной коммуналке. Договорившись с соседкой, подслеповатой старушкой восьмидесяти с лишним лет, Надя стала сдавать комнату, а деньги откладывать. На финансовый институт.
 Но еще нужно было где-то взять деньги на повседневные бытовые нужды. Да и просто на жизнь. Когда она поделилась своими проблемами с Анной Семеновной, та помолчала какое-то время, а потом изрекла:
 — Надюнь, ты хорошо разбираешься в цифрах. Хочешь идти по финансовой части, начни с чего-то маленького. Закончи курсы бухгалтеров и начинай искать работу. Устройся куда-нибудь в бухгалтерию. Помощником, что ли… Приобретешь опыт. Потом он тебе обязательно пригодится. Может, я рассуждаю как человек темный, но подумай над моими словами…
 Определенная логика в словах Анны Семеновны несомненно была. «Раз я все равно собираюсь поступать в финансовый институт, то работа в бухгалтерии мне не повредит. Наоборот, пойдет только на пользу. А тем временем я буду копить на учебу в вузе».
 Надя взяла аванс за сданную комнату, недостающую сумму подкинула Анна Семеновна, и бухгалтерские курсы были оплачены.
 После окончания курсов Надя активно названивала по объявлениям, и в конце концов ей подвернулась работа. Правда, не ахти какая. В мелкооптовой фирме, торгующей канцтоварами. Всего в ней работали шесть сотрудников. Директор, бухгалтер и его помощник, то есть Надя, два менеджера и шофер. В двадцатипятиметровой комнате ютились пять человек. Комната была разделена на три части фанерными перегородками: кабинет директора, комната для сотрудников и склад товаров. Столы сотрудников стояли впритык друг к другу. Кабинет директора был три шага в длину, два в ширину. Когда Надя впервые попала в этот «кабинет», она машинально подняла голову вверх: прямо над ней нависала большая картонная коробка. Надя инстинктивно рванулась вперед и чуть не упала грудью на стол Владлена Григорьевича. «Осторожней, Арсеньева, — предупредил он. — Резких движений не делай. Видишь, как тут тесно. А смотреть вверх не надо. Там ничего интересного нет».
 Скучная работа в фирме с гордым названием «Олимпион» была, как манная каша. Вещь полезная, но от которой воротит. Приходилось работать, стиснув зубы, и говорить себе, что так нужно. На данном этапе. В хорошее место ее все равно взять не могли. У нее не было опыта работы. Поэтому надо смириться с существующим порядком вещей. А также с зарплатой. На большее она пока рассчитывать не могла. Впрочем, потребности у Нади были минимальные. И она вполне обходилась этими деньгами.
 Тратила она их только на себя. Пенсия у Анны Семеновны была большой — раньше она работала в системе железнодорожного управления. И ведомство приплачивало ей к пенсии три тысячи. Так что шести тысяч старушке хватало. Так же, как Наде хватало ее семи.
 И еще был один существенный плюс в ее работе. На нее никто не обращал внимания. Абсолютно. Как будто бы она была картонной коробкой с канцтоварами. И ей было это только на руку. Она садилась на свое место у окна, где никто не хотел сидеть, потому что там сильно дуло, и углублялась в бухгалтерские расчеты. Она забывала обо всем, погружаясь в свою работу. Рабочий день пролетал незаметно. Так прошло полгода. И тут произошли три неприятных события.
 Во-первых, контора постепенно пришла к разорению. Под нож сокращения должны были попасть два сотрудника. Одним из которых была Надя.
 Во-вторых, проведя элементарные подсчеты, она поняла, что копить на финансовый институт ей надо как минимум пять лет. Максимум — десять. Это если в стране не будет резких экономических перемен. Но надеяться на это было нереально.
 В-третьих, ее лицо неуловимо «поплыло»… Надя всегда боялась подолгу смотреть на себя в зеркало. Если она долго вглядывалась в свое отражение, то ей становилось страшно. Казалось, что рот вытягивается в длину, нос проваливается, а челюсть выпирает вперед… Зеркало было ее злейшим врагом.
 Надя смирилась с тем, что она — никакая. Она не употребляла косметики, не носила яркой одежды. Существование «серой мышки» устраивало ее во всех отношениях. Она смирилась с этим, но жизнь властно вмешалась в ее планы и расчеты.
 Она хорошо помнила то утро: серое, мрачное. Был апрель. Но наступило временное похолодание. И оно, как всегда, было некстати. Организм уже настроился на весну. А тут… холод, моросящий снег пополам с дождем. Надя выпила чашку крепкого кофе. Но в голове не прояснилось. Она собиралась, как всегда, быстро посмотреть на себя в зеркало и провести по губам гигиенической помадой. Но тут она замерла, пораженная. Ей показалось, что к каждой части лица кто-то приделал ниточку и слегка потянул за нее. Все лицо неуловимо изменилось. Надя подумала, что это ей померещилось. Она находилась в расстроенных чувствах по поводу грядущего увольнения, и вполне вероятно, что ее психика бессознательно выдала «картинку ужасов». «Я сошла с ума, — испуганно подумала Надя. — Надо взять себя в руки и успокоиться. Немедленно. Мне еще предстоят поиски работы. И я должна быть в бодром состоянии. А не как старая развалина».
 Получив на работе расчет, Надя решила проконсультироваться в частной клинике у хирурга-косметолога. Пусть ее кошмар развеется. Она не сможет так жить дальше. Вставать и каждое утро с испугом смотреть на себя в зеркало. Нет, необходимо как еледует провериться. Обследоваться. А не терзать себя понапрасну ужасом и страхом.
 Она выбрала дорогую клинику и записалась на прием. Ей сделали компьютерное обследование. Результаты ошеломили ее. Да, ее лицо «вступило» в стадию активной деформации. То, что она увидела в зеркале, не было плодом ее воспаленного воображения. Этот кошмар существовал в действительности.
 — Какие могут быть изменения? — молодой красивый доктор пожал плечами. — Пока сказать трудно. Надо регулярно наблюдаться. Консультироваться у специалистов. Врачи клиники «Ариадна плюс» могут дать высокопрофессиональные советы и рекомендации. Наша клиника является ассоциированным членом Европейской ассоциации хирургов-косметологов. — Доктор смотрел на нее с показной услужливостью и доброжелательством. Часто улыбаясь. Как голливудский манекен. Надя скользнула глазами по карточке, приколотой к белому халату: «Максим Бабарыкин». — Отчаиваться не надо, просто держите руку на пульсе. Наша клиника готова предоставить вам все необходимые услуги. Вы можете стать нашей постоянной клиенткой. В таком случае вам гарантирована скидка на медицинские услуги в размере от пяти до десяти процентов. Можно сделать комплексную пластическую операцию всего лица. Не отдельных частей: носа, век, щек. А целиком.
 — Сколько стоит такая операция? — спросила Надя пересохшими губами.
 — У вас сложный случай, — доктор смотрел на нее внимательно-изучающе. Как на препарированную лягушку. — Назвать вам примерную сумму?
 — Да.
 — Одну минуту. — Максим Бабарыкин взял в руки прейскурант услуг, напечатанный жирным черным шрифтом на мелованной бумаге, и пробежал по нему взглядом. — Так… Сумма, конечно, может варьироваться в зависимости от того, в каком объеме вы будете оплачивать послеоперационный уход. Иными словами, сколько дней вы пробудете в нашей клинике « после операции. Сама же операция стоит около восьми тысяч долларов. У вас очень сложный случай, — вторично подчеркнул врач.
 — Спасибо. — Надя посмотрела в сторону, на экран компьютера. Там с анатомическими подробностями было показано женское лицо. Ее лицо. Глаза, рот, скулы были прочерчены красными линиями со стрелками на концах. Надя сглотнула слюну. Ее чуть не стошнило. Она встала и побрела к двери на ватных ногах. — До свидания, — пробормотала она.
 — Вы всегда можете воспользоваться услугами наших специалистов, — бросил ей уже в спину Бабарыкин.
 Надя вышла на улицу ошеломленная. Восемь тысяч долларов! Где она возьмет такую сумму? И тут ее осенило: надо продать комнату в коммуналке. Вот откуда она возьмет деньги на операцию! Зачем ей эта комната, если она не может нормально жить. Так, как все люди. Она давно превратилась в тень самой себя. Она избегала яркого освещения, шумных мест. Ей почему-то казалось, что все будут на нее смотреть. Показывать пальцами, смеяться. Да, продажа комнаты — это выход. Она почувствовала невольное облегчение, как будто бы с души свалился камень, и поспешила домой.
 Анна Семеновна пила в кухне чай с сушками. Когда Надя, немного возбужденная, рассказала ей о своем походе в клинику эстетической хирургии и о том, что она собирается продать комнату, Анна Семеновна, немного помолчав, сказала:
 — Не торопись. Эти шарлатаны только и думают о том, как выкачать у бедных женщин побольше денег.
 — При чем здесь это? — упавшим голосом спросила Надя. Она ощущала себя так, как будто бы на нее вылили ушат холодной воды.
 При том. Ты уверена в хорошем результате? Я на твоем месте еще куда-нибудь сходила бы. Перепроверила бы этот совет. А то вляпаешься капитально. И без комнаты останешься, и без лица. Ты же хотела поступать в финансовый институт…
 — Хотела, — эхом откликнулась Надя.
 — Ну, продашь комнату. Получишь деньги. А институт? Будешь хорошенькой дурочкой? — Анна Семеновна откинулась назад и в знак подтверждения своим словам качнула красивой, ухоженной головой. Надя была привязана к своей бабушке, но сегодня она почему-то показалась ей раздувшейся жабой.
 — Почему дурочкой?
 — Потому. Где ты будешь работать? Продавщицей на рынке? Или в обувном магазине.
 И здесь Надя разрыдалась.
 — Ну и пусть! Пусть я буду торговать или таскать ящики. Но у меня будет нормальное лицо. Как у всех.
 — Ты — дура! — отчеканила Анна Семеновна. — У тебя нормальное лицо. Ты — не красавица. Но разве вокруг тебя одни манекенщицы ходят? Таких, как ты, — миллионы. И все живут, не комплексуют и не портят себе и родным нервы. Сколько раз я тебе говорила: одевайся поярче, крась губы… И все без толку. Мои слова для тебя — как об стенку горох.
 — Я не… могу больше так жить! — рыдала Надя. — Скоро я стану совсем страшилищем.
 — Я тебе ничего не говорю. Сходи и проконсультируйся дополнительно. У другого врача. Что он тебе скажет? Ничего не делай с налету, очертя голову. Они там, шарлатаны, сидят и бедных женщин, как пауки, подкарауливают. Им главное — напугать побольше и страху нагнать, чтобы те сразу побежали и распрощались со своими денежками. Ты что, не понимаешь, как все это делается? Не маленькая уже, пора бы и разбираться, что к чему.
 Надя вскочила с табуретки и выбежала из кухни. Она не могла сидеть дома.
 На улице было еще светло. Но, не обращая ни на кого внимания, Надя шла и плакала. Наконец она забрела в сквер недалеко от дома и села на свободную скамейку. Здесь она дала волю слезам. Уткнувшись лицом в колени, она плакала и плакала. В глубине души она понимала справедливость слов Анны Семеновны. Ну, продаст она комнату, а если результат операции будет не тот… Или еще что-то… Она так обрадовалась, что главная проблема ее жизни может быть решена, что не подумала ни о чем другом. А все, оказывается, намного сложнее. Да и с мечтой об институте жалко прощаться. Но жить с таким лицом еще ужасней. Это был настоящий тупик…
 — Вам плохо? — услышала Надя.
 Он подняла заплаканное лицо. Около нее стояла девушка лет семнадцати. Хорошенькая, с длинными светлыми волосами. В красной курточке и в джинсах.
 — Нет, — ответила Надя и расправила на коленях складки серого плаща, мокрого от слез.
 — У вас что-то случилось? — не уходила девушка. Какая она хорошенькая, с неприязнью подумала Надя. Пухленькие губы, аккуратный носик… Свежее симпатичное личико!
 — У меня все в порядке.
 — Ну и хорошо! — И девушка улыбнулась ей. Она повернулась спиной и направилась в глубь сквера.
 И тут Надю охватила такая жгучая ненависть к этой девушке, к ее лицу, звенящему голосу и беззаботности, что Надя наклонилась, взяла в руку комок влажной весенней земли и, размахнувшись, изо всей силы кинула его в спину незнакомки. Та вздрогнула и обернулась. На ее лице появилось выражение растерянности. Надя ощутила в себе прилив злости и снова нагнулась к земле. И тут девушка побежала. Второй комок попал в джинсы. Девушка оглянулась. Теперь на ее лице был написан испуг. Надя громко расхохоталась. И принялась беспорядочно кидать комки земли в убегающую девушку. Та была уже далеко, но Надя все стояла и кидала землю, пока не обратила внимание, что на противоположной стороне сквера сгрудилась стайка людей, которые пристально смотрели на нее и что-то говорили, отчаянно жестикулируя.
 Надя провела рукой по лицу. Ей стало стыдно. Домой, мелькнуло в голове, домой.
 — Что с твоим лицом? — спросила ее Анна Семеновна, когда открыла дверь.
 — С лицом? — испуганно спросила Надя и рванула в ванную.
 Ее лицо пересекали черные полосы, оставленные рукой, испачканной в земле.
 Надя открыла кран и сунула голову под воду. Пряди волос моментально стали мокрыми, но она не чувствовала этого. Как ни чувствовала и того, что ее слезы смешались с холодной водой и текли по лицу. Ей было абсолютно все равно… Она потеряла всякую чувствительность, и если бы сейчас в ванную ворвался студеный арктический ветер или раскаленный песчаный смерч, она бы даже не заметила этого. Она находилась по ту сторону боли и физических ощущений.
 На другой день майор и Виктор зашли к Дине Александровне за фотографией убитого. Она открыла им дверь, и Губарев обратил внимание, что под ее глазами залегли глубокие тени. Наверное, не спала всю ночь, подумал он.
 — Мы хотели бы взять фотографию Николая Дмитриевича, — обратился к ней Губарев.
 — Какого размера?
 — Небольшую.
 — Минуту. Она оставила их в коридоре и нырнула в глубину квартиры.
 Губарев обвел глазами стены коридора. Художницей Дина Александровна была интересной. Во всяком случае, в ее картинах, как и в ней самой, была некая изюминка. Необычный ракурс или любопытное сочетание цветов. Непривычное для глаза. Но Губареву, как и в прошлый раз, больше всего понравился букет лилий. Контраст чистых белоснежных лилий и набухшего грозового неба.
 — Вот. Возьмите фотографию. — Дина Александровна протянула им снимок.
 — Простите, пожалуйста, еще один вопрос. Что теперь будет с клиникой?
 — Пока ничего не могу сказать. Либо я ее продам, либо все останется по-прежнему.
 — А кто тогда будет директором?
 — Наверное, Лазарева. Она была правой рукой моего мужа. Извините, но пока я еще не думала всерьез обо всем этом. Потом… — Дина Александровна нахмурилась и поправила рукой шаль.
 — Спасибо. До свидания.
 Ожидая лифт, Губарев сказал Витьке:
 — Теперь — беседа с охранником. Потом со второй женой Лактионова. Массажисткой.
 — Созваниваться будете?
 — Нет. Нагрянем неожиданно. Чтобы она не успела подготовиться.
 Охранник, Моргунов Виктор Кузьмич, сидел в будке. Увидев Губарева с Витькой, вышел к ним. И пригласил в маленькое помещение, примыкавшее к будке. Губарев сел на пластмассовый белый стул. Витька остался стоять, прислонившись к двери. Охранник был мужчина лет сорока пяти. Невысокого роста, плотный, приземистый. Губарев представился. Да, охранник знал убитого. Здоровался, иногда перекидывался парой слов. Ужасно, что его убили. Добрейший мужик. Такой мухи не обидит. Настоящей закваски. Сразу видно — крестьянских корней.
 — Не заметили ли вы что-либо необычное в последний день?
 — В последний день? Позавчера, значит, — охранник пригладил правой рукой усы. — Он вышел… — вспоминал Виктор Кузьмич. — Подошел к будке… Да. Он был с двумя портфелями.
 — С двумя? — Губарев переглянулся с Витькой.
 Да, с двумя портфелями. Один — такой обычный. А второй — маленький. Я еще удивился: почему он не взял один большой.
 — Вас это удивило?
 — Да. В его руках был всегда один портфель.
 — Спасибо. Что еще было странного?
 — Ничего. Поздоровались. Он посмотрел на небо. И сказал, что, наверное, будет дождь. Я согласился. Все.
 — Где находятся гаражи?
 — Рядом с домом подземный гаражный комплекс.
 — Что вы можете сказать о его жене? Дине Александровне?
 — Приятная женщина. Молчаливая. Но не заносчивая.
 Разговор был исчерпан.
 Выйдя на улицу, Губарев кивнул Витьке:
 — Топаем обратно. И спрашиваем вдову о втором портфеле.
 Дина Александровна собиралась уходить. Она была одета в черную кожаную куртку с черно-серебристым воротником, в черные брюки. На плече — черная кожаная сумка. В руках — ключи.
 — Я тороплюсь.
 — Мы ненадолго. Вы видели, как уходил ваш муж? Дина Александровна задумалась.
 — Я была в комнате… Он крикнул мне из коридора: «Пока!» Я сказала, чтобы он позвонил мне, если задержится.
 — Он сам закрыл за собой дверь?
 — Да. Сам.
 — Что было у него в руках, когда он уходил?
 — Портфель.
 — Но вы же не видели этого?
 — Не видела. Но он всегда брал свой портфель. А что?
 — Дело в том, что у вашего мужа в день убийства в руках было два портфеля. Один побольше. Другой поменьше.
 — Два портфеля? — Дина Александровна казалась озадаченной. — Нет. Я об этом ничего не знала.
 — Так сказал охранник.
 — Ну… и что?
 — Зачем ему два портфеля?
 — Не знаю. Может быть, там был пакет документов. Они не входили в один портфель. Вот он и взял второй. Что в этом особенного? — Ключи слегка звякнули в руках Дины Александровны.
 — Мы просто подумали, что, возможно, этот факт поможет нам в расследовании.
 Вдова молчала.
 — И что было в этом втором портфеле, вы не знаете?
 — Я не знаю, что было и в первом. Я не имела обыкновения лазить по портфелям моего мужа, — сухим тоном сказала вдова Лактионова.
 Они распрощались, и Губарев с Витькой поехали в клинику «Ваш шанс».
 Охранник подтвердил, что на работу Лактионов приехал с двумя портфелями.
 — Почему вы не сообщили мне об этом, когда я допрашивал вас в первый раз?
 — Не подумал, что это важно, — простодушно признался охранник.
 Губарев недовольно поднял брови.
 Второй портфель обнаружился среди папок и бумаг. Он был небольшим и поэтому был незаметен среди толстых папок «Корона». Лежал на нижней полке шкафа. Губарев надел перчатки и взял его в руки. Он был пустой.
 Майор разочарованно присвистнул.
 — Птичка улетела? — сказал Витька, кивая на пустой портфель.
 — Судя по всему, да. И что там было — неизвестно.
 — Вы думаете, что-то важное?
 — Может — да. Может — нет. Надо отправить на экспертизу насчет отпечатков пальцев.
 — Почему мы его не заметили сразу?
 — Невнимательно искали.
 Настроение у майора было испорчено. Он чувствовал раздражение и усталость. К тому же ему не понравилось, как разговаривала с ним Дина Александровна. Высокомерно и снисходительно.
 Сидя в кабинете, Губарев жаловался Витьке:
 — Знаешь, бросать мне все надо к чертовой лавочке. Со мной бабы в последнее время обращаются, как с плюшевым медведем. Пинают, подбрасывают, вертят, как хотят. Вчера — Юлия Константиновна изощрялась. Сегодня — Дина Александровна.
 — Просто вы столкнулись с новым поколением феминисток. Они нашего брата за мужиков не считают. Умные, самостоятельные. Ни в ком и ни в чем не нуждаются. Надо же — даже китайский язык изучают. И на карате ходят! — В голосе Витьки слышалось явное восхищение.
 — Это ты о Юлии Константиновне?
 — О ней!
 — Понравилась, что ли? — поддел Губарев. Витька мгновенно стушевался.
 — Да нет, что вы! Куда мне до нее! А вам мой совет: вы себя с ними потверже ведите. Поуверенней.
 — Ладно, воспользуюсь твоим советом. Со второй женой Лактионова я буду как скала. Воинственным и напористым.
 — Посмотрим, — уклончиво сказал Витька. — Как у вас получится. Вдруг она — стерва порядочная.
 — Я сделаю из нее дохлую муху, — пообещал Губарев и слегка стукнул кулаком по столу. — Вот увидишь!
 Ванда Юрьевна была дома. Она открыла им с Витькой дверь и неприязненно уставилась на них.
 — Мы из милиции. Расследуем убийство вашего бывшего мужа. Следователь Губарев Владимир Анатольевич. Старший лейтенант Павлов Виктор Николаевич.
 Молча Ванда Юрьевна пропустила их внутрь. Коридор был небольшим. Из кухни доносился запах жареной картошки.
 — Куда нам пройти?
 — В большую комнату.
 В комнате был беспорядок. На столе лежала стопка постельного белья. Стулья были завалены одеждой. Все выглядело так, словно хозяева квартиры готовились к отъезду. Мебель была безликая, темно-коричневая. Обои — уныло-бежевого цвета. Единственной красивой вещью в комнате было пианино.
 — Если удобно — садитесь к столу. — Ванда Юрьевна смахнула стопку белья на подоконник и поправила съехавшую набок скатерть.
 Они сели за квадратный стол. Теперь Губарев мог как следует разглядеть вторую жену Лактионова. Она принадлежала к тому типу женщин, которые никогда не нравились майору. Тонкие губы, чуть скуластое лицо, напоминающее мордочку лисицы. Глаза — хитрые, внимательные. Крупный нос. От уголков глаз к вискам разбегались лучики морщин. Темно-рыжие волосы, крашенные хной, доходили почти до плеч.
 — Я слушаю вас. — Ванда Юрьевна сжала руки в кулаки и положила их на стол. Сделала она это, скорее всего, непроизвольно. Но данный жест выдавал в ней человека, готового к защите. Или к нападению.
 — Ваш муж убит, и мы расследуем причины этого убийства. Ванда Юрьевна, вы общались со своим бывшим мужем?
 — Общалась, — в голосе прозвучал вызов.
 — Как часто вы с ним встречались?
 — Очень редко.
 — Раз в неделю? В месяц? В год?
 — Раз в неделю! Что говорить обо мне, если с сыновьями он виделся раз в месяц или того реже!
 Как, по-вашему, почему Лактионов не… уделял должного внимания своим детям? — Губарев хотел спровоцировать Ванду Юрьевну. Задеть ее чувствительную струнку. Он знал, что, если женщин как следует разозлить, они перестают себя контролировать и начинают проговариваться.
 — Известно, почему, — Ванда Юрьевна вздернула вверх подбородок. — Она не разрешала!
 — Кто «она»? — спросил Губарев, отлично понимая, о ком идет речь.
 — Динка!
 — Вы считаете, что Дина Александровна препятствовала общению Лактионова с сыновьями?
 — Да, считаю.
 — Почему?
 — Она хотела изолировать его ото всех.
 — Зачем?
 — Как зачем? Чтобы самой все контролировать! Чтобы он, не дай бог, лишний рубль на сыновей не потратил!
 — По имеющейся в моем распоряжении информации, Лактионов своих детей обеспечивал.
 Ванда Юрьевна побагровела.
 — Кто вам это сказал? Динка? Чем он там обеспечивал! Копейки какие-то давал! По его-то доходам. Он деньги лопатой греб, а нас впроголодь держал! Вы у них дома были? Видели, какая там квартира! Антиквариат сплошной! А у нас? — она обвела рукой комнату.
 — Эта ваша квартира?
 — Конечно, моя! Чья же еще!
 — Лактионов здесь не жил?
 — Почему не жил? Жил! Когда был нормальным человеком, имел семью…
 — Он ушел и оставил эту квартиру вам?
 — Только не делайте из него благородного человека, — фыркнула Ванда Юрьевна. — А где же я, по-вашему, могла ютиться с двумя детьми? В коммуналке, что ли?
 «Оборона» Ванды Юрьевны была непробиваемой.
 — Как я понимаю, инициатором развода был Лактионов?
 — Он не хотел никакого развода! Это все она! Окрутила его и увела из семьи! Кошка драная! Смотреть не на что! — В выражениях Ванда Юрьевна не стеснялась. Судя по всему. Дину Александровну она ненавидела лютой ненавистью. — Он никуда уходить не хотел. Ну… побаловался на стороне. Вы же знаете, как это бывает. Погулял мужик — и вернулся в семью. А она вцепилась в него мертвой хваткой. К тому же у него тогда определенные проблемы были.
 — Какие?
 — Выпить любил. С работой не клеилось. Склоки, интриги в коллективе. А тут подворачивается она — вся такая возвышенная и тонкая. Куда там!
 — Художница, — вставил Губарев. — Неплохая.
 — Художница! — Ванда Юрьевна сделала презрительный жест рукой. Руки у нее были крупные, массивные, унизанные золотыми кольцами. Массажистка, вспомнил ее профессию Губарев. — В то время она работала в каком-то задрипанном музее. Экскурсоводом. И малевала на досуге свои картинки. Это уже потом она развернулась. Стала выставки свои устраивать! На чужие деньги-то! Почему бы и не устроить!
 — А в каком музее она работала? — как бы невзначай поинтересовался Губарев.
 — Не помню, буду я такую чушь помнить! Что-то с Востоком связано! Не помню.
 — Дети тяжело переживали уход отца из семьи?
 — А вы как думаете? Конечно! Какой-никакой, отец все-таки! А тут все разом на меня и обрушилось. Его пьянство, гулянки, развод! Только подумать: я ему помогала, двигала вперед. Все делала ради его карьеры, а он отплатил мне черной неблагодарностью, — возвысила голос Ванда Юрьевна.
 — Он встречался с детьми здесь, в этой квартире?
 — Нет. Они ходят туда. К нему.
 Это он из-за Ванды Юрьевны не хотел здесь бывать, догадался майор. Дама она напористая. Хамоватая. И выслушивать ее упреки ему совсем не улыбалось.
 — Когда вы в последний раз видели Лактионова?
 — Месяца три назад.
 — При каких обстоятельствах?
 — Я ждала его около клиники. Мне надо было с ним поговорить.
 Губарев вспомнил, что, по словам Лазаревой, шеф запретил пускать Ванду Юрьевну в клинику.
 — О чем вы хотели с ним поговорить?
 — О детях, естественно! О том, что мальчики отбились от рук. Им нужно отцовское влияние, крепкая мужская рука. Что я могу с ними поделать? Они меня абсолютно не слушаются!
 — Вы дождались его?
 — Да.
 — Поговорили? Возникла легкая заминка.
 — Он торопился, и поэтому разговора не получилось. Все, что я говорила, до него не доходило. Он целиком и полностью был во власти своей… — Ванда Юрьевна запнулась, а потом с трудом сказала, как будто выплюнула: — Жены.
 Губарев задумчиво посмотрел на Ванду Юрьевну. Она источала из себя тонны ненависти. Она вполне могла желать ему самого плохого. Только ли — желать?
 — Ванда Юрьевна, где вы были третьего ноября с семи до десяти вечера?
 — Я? — вздрогнула Ванда Юрьевна. Вопрос доходил до нее медленно, с трудом. — Третьего ноября… вечером… Ну где я могла быть? Конечно, в магазине. Покупала продукты. Я пашу, как каторжная. Двое детей! Накорми, обиходь!
 — Все это время вы были в магазине?
 — Так не в одном же! В одном молоко дешевле. В другом — мясо. Пока все их обойдешь!
 — Сколько лет вашим детям?
 Старшему, Диме, — двадцать. Он студент Института управления. Учится на первом курсе. Все время собирается его бросить. Отец мог бы повлиять на него, так нет. Свои дела ему ближе и дороже, чем дела ребенка!
 — А младший?
 — Младший, Юра, учится в школе. В девятом классе.
 — Дети дома? Я могу поговорить с ними?
 — Дома только Дима.
 — Хорошо. Я побеседую с ним.
 — Дима! — крикнула Ванда Юрьевна. — Ди-и-ма!
 — Чего? — Из смежной комнаты вышел заспанный юноша. Высокий, темноволосый. Увидев незнакомых людей, он остановился и вопросительно посмотрел на мать.
 — Дима. Это из милиции. Расследуют убийство твоего отца.
 — А-а… — Юноша плюхнулся на свободный стул.
 — С тобой хотят побеседовать.
 — Пожалуйста! — В карих глазах молодого человека читались настороженность и тревога. Губарев вспомнил, как выглядел Лактионов на фотографии, и подумал, что юноша здорово похож на отца.
 — Губарев Владимир Анатольевич. Павлов Виктор Николаевич, — представил себя и коллегу Губарев.
 Майор обратился к Ванде Юрьевне:
 — Я хотел бы остаться с вашим сыном наедине.
 Ни слова не говоря, Ванда Юрьевна встала. Рукава ее длинного фиолетового халата своим фасоном напоминали перевернутые колокольчики.
 Ванда Юрьевна величаво проплыла мимо Губарева и подчеркнуто-плотно закрыла за собой дверь, хотя майор ни минуты не сомневался, что она будет подслушивать их разговор у двери.
 Лактионов-младший был в спортивных брюках и черной футболке.
 — Дима, все говорят, что в последнее время ваш отец выглядел каким-то озабоченным, вы не знаете, с чем это могло быть связано?
 Юноша лениво пожал плечами:
 — Наверное, какие-то проблемы на работе.
 — А может, это дела личного характера, семейного? Мать сказала, что вы собираетесь бросать институт. Может быть, ваш отец был расстроен из-за этого?
 Юноша уставился на него с таким видом, словно не понял, о чем идет речь.
 — Переживать из-за моего института отец не стал бы, — усмехнулся он.
 — У вас были хорошие отношения с отцом?
 — Нормальные.
 — Вы не обижались на него из-за того, что он ушел из семьи?
 — А чего? Это его дело. Новая жена, новая жизнь…
 — Значит, вы отнеслись к его уходу из семьи спокойно?
 Ответом Губареву был колюче-неприязненный взгляд.
 — Это — выбор моего отца, — подчеркнул Лактионов-младший.
 Губарев понял, что он несколько перегнул палку. Конечно, парень не мог не переживать из-за того, что отец бросил их. Правда, сегодняшняя молодежь все воспринимает намного легче, чем предыдущее поколение. Она настроена более пофигистски. Ей все по барабану. Но отец есть отец… Если он будет и дальше задавать такие прямолинейные вопросы, парень замкнется и перестанет разговаривать. Будет отделываться односложными репликами. Губарев кашлянул и посмотрел на Витьку. Но тот смотрел в окно. Ничего себе работничек, разозлился майор. Мух ловит.
 — А кем бы вы хотели стать? — задал вопрос Витька, повернув голову к Лактионову-младшему.
 — Ну… например, архитектором.
 — У вас есть к этому способности? — продолжал Витька.
 — Да. Есть.
 — Вы говорили об этом с отцом?
 — Говорил.
 — И что? Теперь Губарев мог перевести дыхание. «Пусть Витька тоже поработает. А то я пашу один, как боксер на ринге».
 — Он сказал, чтобы я все хорошенько обдумал.
 — Но, в принципе, отец был не против?
 — Нет.
 — Против была ваша мать?
 — Да. Ей хотелось, чтобы я получил «земную» специальность. И в дальнейшем мог твердо стоять на ногах, — судя по иронии, звучавшей в голосе, он в точности повторял ее слова.
 Скорее всего, конфликт у Лактионова-младшего был не с отцом, а с матерью, которая давила на него и хотела, чтобы он плясал под ее дудку. Никаких самостоятельных движений без ее на то соизволения. Ни влево, ни вправо.
 — А как относилась к вашим свиданиям с отцом Дина Александровна? — спросил Губарев.
 — Дина Александровна? — Парень едва заметно нахмурился. — Нормально.
 — Она не высказывала своего неудовольствия?
 — Нет, — ответ прозвучал довольно резко.
 Может быть, ему неприятно вообще всякое упоминание о ней, подумал Губарев. Как должен относиться сын к женщине, которая увела отца? И ежу понятно, что без особого восторга.
 — Отец помогал вам материально?
 — Да… — При этих словах в комнату вплыла Ванда Юрьевна.
 — Извините. Дима, тебя к телефону. Срочно. Уловка была такой примитивной, что Губарев невольно улыбнулся. Про себя.
 — Я случайно слышала ваш вопрос: поймите, что Дима не может адекватно оценивать помощь отца. Он далек от быта. Все покупаю я. Мальчик живет на всем готовом. Одет, обут. Младший подрастает. Пора уже определяться с вузом, думать о репетиторах. Да и в школах, вы сами знаете, сейчас одни поборы.
 Губарев никак не отреагировал на ее слова. Ванда Юрьевна стояла перед ним, и рукава-колокольчики колыхались в такт ее словам.
 — Дима такой ранимый, чувствительный. Сначала он так переживал, когда отец ушел от нас. Так переживал! Даже бросил музыкальную школу.
 Дима вернулся быстро. Он сел на свое место, стараясь не смотреть на мать. Губарев понял, что на этом разговор с семейкой Лактионовых надо закончить. Пока. Больше он ничего здесь не выжмет. Оставался еще один член этого семейства: Юра Лактионов. Но его все равно не было дома.
 — Скажите, Дима, когда вы в последний раз видели отца?
 — В прошлое воскресенье. Когда был у него дома.
 — И ничего необычного в его поведении не заметили?
 — Нет. Ничего.
 Когда разговор был закончен, Губареву показалось, что Ванда Юрьевна вздохнула с облегчением. Интересно, почему, мелькнуло в голове у Губарева.
 — Ну и как она тебе? — задал Губарев вопрос Витьке, когда они вышли из подъезда на улицу. Сделав несколько шагов вперед, майор остановился и, задрав вверх голову, посмотрел на дом. Стандартное двенадцатиэтажное здание, построенное примерно лет тридцать назад. Лактионовы живут на девятом этаже. Губареву показалось, что он увидел в окне силуэт Ванды Юрьевны. Может быть, она стоит сейчас около окна за занавеской и смотрит на них?
 — Обычная мегера, обиженная на жизнь. Муж бросил — значит, он подлец и скотина. Хотя, я думаю, деньги он им отваливал приличные.
 Я тоже так думаю. Не случайно она ворвалась в комнату, когда я спросил Диму о деньгах. Она боялась, что он назовет сумму и я пойму, что Лактионов — не жмот. И его бывшая семья живет на хорошие бабки.
 — Ей выгодно малевать Лактионова черными красками, — заметил Витька.
 — Тем не менее фамилию она оставила прежнюю.
 — Да. Хитрая бабенка.
 — У меня тоже сложилось такое мнение, — кивнул майор.




 Глава 3


 На работе сосредоточиться ему не удалось. Позвонила взволнованная жена.
 — Ты знаешь, Дашка ушла из дома. А меня не послушалась!
 — Как — ушла? — осевшим голосом переспросил Губарев. — Совсем? Из дома?
 — Я запретила ей идти с компанией в развлекательный центр. А она нагрубила мне и ушла. Да еще деньги, отложенные на хозяйство, стянула.
 — Что же ты раньше не позвонила! — рассердился Губарев.
 — До тебя дозвониться невозможно. Никто к телефону не подходит.
 — Я на задании был.
 — Ты всегда на задании. А на дочь тебе наплевать!
 — Не могу же я бросить работу и караулить ее целыми днями, — вспылил Губарев. — Ты-то на что! Мать называется!
 Ответом были рыдания.
 — Ты меня еще и оскорбляешь!
 — Извини, Наташ, у самого нервы ходуном ходят!
 — Разве у тебя есть нервы?
 — Теперь уже ты скатилась до оскорблений. На том конце повесили трубку. Стало еще тошнее. Губарев вдруг понял, что живет он как-то не так. Неправильно. Семью совсем забросил. Работа особой радости не приносит. И вообще — человек он несчастливый. Тянет по жизни свою лямку. А удовлетворения никакого. Так и помрешь в одночасье, мелькнула предательская мысль.
 С женой они разошлись несколько лет назад. Развод официально не оформляли. Не было надобности. Ни он, ни жена вступать в повторный брак пока не собирались. Сейчас он ютился в коммунальной комнатенке, которую ему предоставил друг. За что Губарев был ему премного благодарен. Потому что иначе жить ему было бы негде.
 Жена, шестнадцатилетняя дочь, теща жили в двухкомнатной квартире, где раньше проживал и Губарев. Тещину однокомнатную квартиру они сдавали, поскольку с деньгами была вечная напряженка. Раньше Наташка работала в библиотеке, но безденежную профессию пришлось оставить. Она пыталась закрепиться в какой-нибудь редакции или издательстве, но до сих пор у нее это получалось плохо. То контора лопалась, то зарплату урезали. Губарев помогал им, но с его заработков не разбежишься. И поэтому жена постоянно подкалывала его за скудное материальное «пособие». А Дашка требовала то одно, то другое…
 И вообще, в последнее время она становилась все более и более неуправляемой. Воспитывать ребенка на расстоянии — задачка, конечно, не из легких! Во всяком случае, у Губарева это получалось плохо. Жена нервничала и психовала. Но выхода из этого тупика Губарев не видел. Разве что приехать с ремнем и как следует отлупить Дашку. Чтобы знала свое место и не создавала лишней головной боли. Но до такого радикального способа он еще не дошел. А надо бы, чесал в затылке майор. Проучить раз и навсегда.
 Потом его мысли перескочили к двум портфелям. Зачем Лактионову в день убийства понадобились два портфеля? Для чего? Может, во втором портфеле были важные документы? Но какого характера? И почему их нельзя было положить в первый портфель?
 Губарев вздохнул и достал из ящика стола стандартный лист белой бумаги. Нарисовал несколько « кругов. В самом центре написал крупными буквами: ЛАКТИОНОВ. В первом ближнем круге он написал: „Дина Александровна“. Во втором — „сыновья“. В третьем — „Ванда Юрьевна“. В четвертом — „Кузьмина“. В пятом — „Лазарева и Юлия Константиновна“.
 Эти люди находились к Лактионову ближе других. Они знали его, общались с ним. Но насколько хорошо они его знали? Бывает ведь так, что люди живут вместе годами и даже не догадываются, на что способен близкий им человек. Тот, которого они знают как свои пять пальцев. Как они думают. Но не все так просто и очевидно. В каждом человеке есть некое потайное дно, скрытое ото всех до поры до времени. И, как правило, обнаружить его очень трудно. Иногда приходится собирать информацию буквально по крупинкам. А потом складывать из этих крупинок реальную картину случившегося…
 Губарев достал фотографию Лактионова, которую дала ему Дина Александровна, и положил на лист бумаги. Сорок пять лет. Волевое, решительное лицо. Тяжеловатый подбородок. Широко расставленные глаза. Крупный нос. Губарев вспомнил слова охранника о крестьянской закваске. Да, пожалуй, она наложила свой отпечаток на лицо. Дина Александровна говорила о том, что ее муж сам пробивал себе дорогу в жизни. Таким людям всегда приходится нелегко. Одно время Лактионов выпивал. Это уже «характеристика» Ванды Юрьевны. Губарев поймал себя на мысли, что он пытается нащупать характер убитого хирурга. Понять его изнутри. Если ему удастся сделать это, он сможет понять причину поступков Лактионова, его отношение к людям. А из этого вывести заключение, кто мог убить его. Кому он перешел дорогу или для кого стал представлять опасность. Иногда случается и так, что люди сами подписывают себе смертный приговор, не ведая об этом. Они привыкли поступать Так, а не иначе. Не думая о том, как могут быть истолкованы их слова и поступки и какой они способны причинить вред или урон окружающим.
 Нарисованная Губаревым схема требовала своего воплощения. Ему надо было пройти по всем «кругам ада», побеседовать с людьми, которые знали Лактионова. А потом свести их показания и факты в единую цепь.
 Когда Губарев пришел к своим в гости на выходной, он уже с порога ощутил напряженную атмосферу. Что называется, печенками. Опять Наталья с Дашкой воюют. Может, она уже совсем затыркала девчонку. Надо разобраться во всем этом. Основательно. Дочь в коридор не вышла. Зато жена встретила кривой улыбкой.
 — А… явился… папочка!
 Этот ее тон майор обычно называл: «змеиная радость». Хуже его был только голосок тещи — «укус дракона».
 — Явился! — Губарев пытался перевести разговор на шутливый тон. — Уже не рады?
 — Почему же, рады! Даже очень!
 Опять издевка в голосе! Ему вдруг захотелось развернуться и уйти. Но это выглядело бы слишком грубо и оскорбительно. Хотя такой тон порядком действовал на нервы.
 — Ладно, Наташ, здравствуй! Мы с тобой еще не поздоровались!
 — Здравствуй, — эти слова она выговорила почти шепотом.
 — Даша дома?
 — Пока — дома, — подчеркнула жена слово «пока». — А ближе к вечеру начнутся скандалы.
 — Сегодня скандала не будет. Обещаю.
 — Посмотрим. Не говори «гоп»…
 — Антонина Васильевна дома?
 — Нет. Мама поехала на день рождения подруги.
 Это было уже счастье!
 — Я принес вам копченой колбасы, сыра, печенья.
 Наташка молча взяла у него из рук пакет с продуктами и понесла на кухню. Губарев надел тапочки и прошел в большую комнату.
 — Даша! — крикнул он. — Ты где? Ау! Гюльчатай, покажи свое личико. Папа пришел.
 В ответ — ни звука.
 В комнату прошла Наташка и села рядом на диван.
 — Что с ней? — спросил Губарев.
 — Переходный возраст.
 — Кажется, он уже прошел. Это в тринадцать-четырнадцать лет концерты закатывают.
 — Один переходный перетек в другой. Теперь проблемы другого порядка.
 — Что именно?
 — Сам понимаешь! На уме — мальчики, гулянки!
 — Да брось волну гнать! Что, Дашка на панели, что ли, стоит? Ну, встречается с кем-то, ходит в компании. Мы сами такими были.
 — Компания компании — рознь.
 — Ты говори толком, не темни.
 — Мне не нравится ее компания и ее мальчик.
 — Чем? Наташка неопределенно пожала плечами:
 — Всем!
 — Так не бывает.
 — Не нравится, и все! Не доведут Дашку до добра эти свиданки.
 — У нее же голова на плечах есть.
 — Это тебе так кажется. А на самом деле позвонили — уроки побоку, и все: чао, мама!
 — Чтобы составить правильное мнение, нужно выслушать и другую сторону.
 — Выслушивай! Если она захочет с тобой разговаривать.
 — Попробую. Губарев встал и постучался в комнату к дочери.
 — Можно?
 — Нет.
 — Почему?
 — Потому!
 — Я все-таки применю силу и войду.
 — Только попробуй!
 Майор открыл дверь и увидел Дашку, сидевшую на полу.
 — Зачем пришел? — сердито сказала она.
 — На тебя посмотреть!
 — Ну что, посмотрел? — Дочь повернулась к нему в фас и профиль.
 — Нет. Еще не нагляделся. Деньги за просмотр платить надо?
 Дашка прыснула:
 — Обязательно!
 — Сколько?
 — Доллар за минуту.
 — Дороговато берете!
 — Такие времена!
 — Ладно, не дуйся, пошли в гостиную.
 — Не пойду.
 — А что случилось?
 — Не хочу ее видеть.
 — Чем тебе мать не угодила?
 — Как мегера. Орет только одно: не пущу, и все! Я что, должна дома сидеть целыми днями?
 — Мама просто беспокоится за тебя.
 — Пусть лучше о себе беспокоится. А обо мне не надо.
 — Ладно, ладно, пошли, — сказал Губарев, приподнимая дочь с пола. — Ой, какая тяжелая! Сколько в тебе килограмм-то?
 — Не скажу!
 — Понятно! Страшный секрет!
 В гостиной Губарев появился вместе с Дашкой.
 — Принимай дорогих гостей, — обратился он к жене.
 — Не буду с ней разговаривать. — И тут Дашка разревелась, уткнувшись лицом ему в грудь.
 — Даша… что ты! — Губарев гладил ее по темным блестящим волосам и чувствовал, как что-то сладкое разливается у него в груди. Это было его родное существо! Он вдохнул запах Дашкиных волос. Они пахли яблочным шампунем.
 — Ничего! Если я умру, она будет только рада, — всхлипнула дочь.
 — Даша, да что ты говоришь такое! Ты — самое главное в нашей с мамой жизни.
 — А почему тогда со мной так обращаются? Почему? Грубят, за человека не считают!
 — Грубишь только ты, — вставила жена. Губарев поднял руку в знак примирения.
 — Тише, тише. Давайте разберемся. Что тут происходит? — Он усадил дочь на диван и сел рядом. — Мама говорит, что ты встречаешься с мальчиком.
 — Пап! Это смешно! Мне уже шестнадцать.
 — Хорошо… шестнадцать. Замечательно, — говорил Губарев успокаивающим тоном. — Но все равно надо не терять головы.
 — Да я ее и не теряю.
 — Как зовут твоего друга?
 — Влад.
 — Он из вашей школы?
 — Из параллельного класса.
 — Так… — Майор пытался очертить круг вопросов, которые можно задавать, не опасаясь криков или слез. Но вместе с тем надо было двигаться дальше. По минному полю… — Вы встречаетесь. Что делаете?
 — Да… да… расспроси ее об этом поподробнее, — сказала Наташка, вздернув вверх подбородок.
 Дашка открыла рот и собиралась сказать какую-нибудь колкость, но вместо этого ее глаза опять налились слезами.
 — Все, все, — Губарев прижал ее к себе. — Наташ, выйди. Нам надо поговорить наедине.
 Представляю, до чего вы тут договоритесь, — выпустив «змеиную радость», жена вышла из комнаты, шурша ярко-голубым халатом, который, по мнению майора, ей не шел, так как подчеркивал бледность лица.
 Когда они остались наедине, Губарев шепнул дочери:
 — Мама не должна знать о нашем разговоре, понятно?
 — Хорошо, — также шепотом ответила дочь.
 — Ты уже девочка взрослая, самостоятельная. И сама должна разбираться в жизни, что к чему. С кем ты встречаешься и чем занимаешься — это твое дело, только помни, что повзрослеть ты всегда успеешь. Зачем торопить события? Все придет в свое время. И не надо поддаваться стадному инстинкту: быть как все. Часто друзья-приятели и подруги из-за вредности толкают на самые разные поступки. Подначивают. И не надо принимать это за чистую монету. Похитрее будь, сама думай, а не чужой головой. И еще… не бойся потерять парня. Не трясись над ним. А то девчонки часто, лишь бы угодить своему другу, готовы на что угодно. Пойти на любую крайность. На это я уже насмотрелся. Знаешь, как говорили в наше время: «Мальчик — не трамвай, уйдет — не догоняй».
 Даша улыбнулась:
 — Я знаю эту присказку.
 — Он тебе нравится?
 — Влад? Ничего. Он мне как друг. Пока. С ним интересно. Но ведь это не влюбленность. Пап, а сколько тебе было лет, когда ты влюбился в первый раз?
 Губарев хотел сказать, что первая любовь настигла его, когда он учился во втором классе. Ее звали Нина. И она жила в соседнем доме. Но это вряд ли было бы интересным Дашке.
 — В девятом классе.
 — И кто она была?
 — Тоже девочка из параллельного класса. Она переехала из другого района.
 — Как ее звали?
 — Таня.
 Губарев замолчал. Его обдала волна давно забытого сердечного волнения. Даже сейчас, за давностью лет, воспоминания были как живые. Как он был влюблен! Не спал ночами, караулил под ее окнами. Она снилась ему каждую ночь! Он писал ей какие-то дурацкие записки без подписи. Он хотел и не знал, как к ней подойти и познакомиться. Да и как это можно было сделать, когда при виде Тани у него лицо заливалось краской и подкашивались ноги. Наваждение длилось два года и закончилось вместе с последним звонком. Больше он никогда не видел Таню. Но еще долго вспоминал ее. Лет пять…
 — А мама?
 Вопрос вырвал его из власти воспоминаний.
 — Что — мама?
 — Ты сразу в нее влюбился?
 — Ну и вопрос! Конечно! — Губарев шутливо нажал на кончик Дашкиного носа. — Поговорили? Теперь давай есть, а то я проголодался.
 — Не хочешь рассказывать о своем романе с мамой, — проницательно заметила Дашка.
 — Как-нибудь в другой раз.
 За столом все сидели притихшие и молчаливые. Дашка крутилась на стуле.
 — Звонка ждешь?
 — Жду.
 Когда они уже пили чай, раздался телефонный звонок.
 — Началось! — закатила глаза жена. Дашка схватила радиотрубку.
 — Да… ага… отлично… когда… м-мм… м-мм.
 — Корова на лугу, — ехидно заметила Наташка. Закончив разговаривать, Дашка повернулась к ним.
 — Меня пригласили в «Рио»!
 — Я так и знала!
 — Что такое «Рио»? — спросил Губарев.
 «Рио» — такой продвинутый клуб для любителей музыки. Сегодня там выступает диджей Войс Ми. Влад меня пригласил.
 — Иди! — кивнул Губарев.
 — Как ты смело дочерью распоряжаешься!
 — Мы с ней обо всем побеседовали. И она все поняла.
 — Сомневаюсь! — фыркнула жена.
 — Даже не сомневайся! — И Губарев незаметно подмигнул Дашке.
 Та подмигнула ему в ответ.
 Когда Дашка ушла из дома, вернее, вылетела, облачившись в джинсы, малиновую кофточку со спущенным плечом и черную кожаную куртку, Наташка страдальчески сказала:
 — Все. Теперь я должна не спать, а ждать ее возвращения. Пропал спокойный вечер.
 — Да брось! Не дави на нее. Больше будешь давить — будет хуже.
 — Какой ты умный!
 — Да, чуть не забыл. Я же купил Дашке ее любимый шоколад с цельным орехом. И забыл отдать.
 — Дай мне. Я тоже хочу шоколад.
 — Пожалуйста. — Губарев пошел в коридор за шоколадом, а когда пришел в гостиную, то увидел, что Наташка стоит у окна и плачет. — Ты что? — растерялся Губарев.
 — Ты не представляешь, как я за нее волнуюсь. Какая сейчас кругом вседозволенность! Одна девчонка из их класса в открытую живет с парнем, приводит его на ночь. Другая сделала уже два аборта. Как уберечь от этого Дашку? Как? — вопрошала она, повернувшись к Губареву. Такое знакомое лицо с тонкими чертами лица. Взгляд обиженного ребенка. Родинка около брови справа. Легкая выщербинка на переднем зубе.
 — Никак. Это невозможно, — тихо сказал Губарев. — Для этого надо запереть ее дома или сослать в Сибирь. Но ты и сама понимаешь, что это — абсурд.
 Всхлипнув, Наташка прижалась к нему. Движение было чисто инстинктивным. Она словно искала у него зашиты. Он обнял ее за плечи, погладил по волосам. Запах едва уловимых цветочных духов странным образом взволновал его. Он приник губами к ее шее и стал целовать. Она обняла его…
 Когда все закончилось и они лежали на диване, прижавшись друг к другу, Наташка сказала чуть виноватым тоном:
 — Сейчас мама придет.
 — Понял. Надо вставать. — Губарев рывком приподнялся с дивана и стал одеваться, не глядя на жену. Наташка потянулась за голубым халатиком, лежавшим на стуле, он упал на пол. Губарев поднял его и протянул жене: — Я куплю тебе новый.
 — Этот не нравится?
 — Почему? Но ведь я могу сделать тебе подарок?
 — Можешь, можешь, — шутливо сказала жена. Они оба испытывали некоторую неловкость и избегали смотреть в глаза друг другу.
 — Чай поставить? — спросила Наташка, подходя к столу.
 — Да нет. Не хочу. Я уже пойду. Ему не хотелось встречаться с тещей. О чем-то говорить, спорить, убеждать.
 — Как хочешь. В коридоре Наташка поцеловала его в щеку и шепнула, поглаживая воротник кожаной куртки:
 — Приходи почаще. Что она собиралась этим сказать — неизвестно.
 Может быть, намекала на сегодняшнее. Что она не прочь повторить случившийся эпизод. Но Наташка была человеком сдержанным. Иногда это Губарева раздражало, иногда — притягивало. Но он знал, что свои истинные чувства и мысли жена всегда скрывала. И по ее поведению и внешнему виду трудно было угадать, что она на самом деле чувствует и думает. Да, забавно: спать с собственной женой в качестве любовника. Какие только пируэты порой не выделывает жизнь! Губарев усмехнулся и зашагал к метро.
 Отпечатки пальцев на втором портфеле принадлежали Лактионову. Как и на первом. Больше ничьих отпечатков не было. Результаты баллистической экспертизы были следующими: стреляли из пистолета марки «ТТ». С расстояния двух метров.
 — Близко, — сказал Губарев.
 — Не ожидал нападения?
 — Не ожидал, — согласился майор. — Поэтому убийца и подошел так близко.»
 — Вывод: это был человек, знакомый ему.
 — Верно говоришь! Но «знакомый человек» — понятие многогранное. Это может быть близкий человек, давний коллега, бывший или потенциальный пациент.
 — Да… широкий круг подозреваемых, — саркастически откликнулся Витька.
 — Теперь ты понял, с чем нам предстоит столкнуться! Да еще непонятно, что было во втором портфеле. Может, там ответы на все вопросы.
 — Знаете, как я бы озаглавил это дело? — спросил Витька. И, не дожидаясь ответа, сказал: — «Тайна двух портфелей!» А что? Неплохо?
 Губарев оставил без внимания эту реплику.
 — Я сейчас побеседую с Кузьминой. Первая жена Лактионова. А ты еще раз внимательно просмотри портфель Лактионова с бумагами. Вдруг я что-то упустил?
 — Хорошо. Я буду сама внимательность.
 — Надеюсь.
 Кузьмина Любовь Андреевна работала хирургом в гинекологической больнице номер пять.
 Она согласилась побеседовать с Губаревым, хотя честно предупредила, что вот уже несколько лет не общалась и не виделась со своим бывшим мужем.
 Это была высокая, ширококостная женщина с усталыми глазами. Губарев зашел в небольшой кабинет и остановился у дверей.
 — Садитесь, — кивнула Любовь Андреевна на стул, придвинутый вплотную к столу. Сама она сидела за столом и что-то писала. — Одну минутку. Сейчас, заполню карту.
 — Конечно.
 Через пару минут она отложила карту в сторону и посмотрела на Губарева.
 — Я слушаю вас.
 Голос у Любови Андреевны был хриплым. Типичный голос курильщицы со стажем.
 — Вы уже в курсе случившегося?
 — Да. Дина мне звонила.
 — Вы с ней общаетесь? Любовь Андреевна поморщилась.
 — Знаете, я не люблю околичностей. Когда люди говорят одно, а думают другое. Я вам уже говорила, что отношений с бывшим мужем не поддерживала. Тем более с его женой. За последние семь лет, то есть за время его третьего брака, я раза два или три, точно уже и не помню, говорила с Николаем по телефону. И все.
 — По какому поводу?
 — Ну… один раз я позвонила — поздравить со свадьбой.
 — Вы были на ней?
 Любовь Андреевна поморщилась вторично.
 — Нет. Однажды мне понадобилась биографическая справка. И я хотела уточнить ее у Лактионова. Мы же учились вместе в Первом медицинском. Я позвонила и наткнулась на Дину. Изложила просьбу. Она обещала связаться ним. И действительно, через какое-то время он перезвонил мне. Потом… — Любовь Андреевна запнулась. — Как-то раз я звонила ему на работу, чтобы узнать координаты одного медицинского светилы. Кажется, все. Не многовато ли — три контакта за семь лет? — И она истерично рассмеялась. — Извините, просто я так нервничаю. Как подумаю, что Коли — нет… Я закурю, — и, не дожидаясь согласия Губарева, вытащила из кармана «Яву». Закурила.
 Губарев посмотрела на ее пальцы — крупные, с коротко остриженными ногтями.
 — Понимаете, — Любовь Андреевна закашлялась. — Мы расстались давным-давно, но все равно относились друг к другу по-дружески.
 — Хотя и не контактировали?
 — Да. Именно так.
 — А почему? Если вы расстались друзьями? Любовь Андреевна пожала плечами:
 — Трудно сказать. По большому счету, нам уже не о чем было говорить. Все уже было сказано. Когда-то.
 — Вы поженились студентами? Кузьмина кратко кивнула головой.
 — После первого курса. Все было так скоропалительно. И немножко смешно. Свадьба в общежитии. На скорую руку. У меня даже платья не было. Взяла у подружки. Одолжила. Мне все говорили: плохая примета. А я… что делать, у нас не было денег. Коля тоже взял костюм у приятеля. Господи, какими мы были глупыми и наивными! — Она замолчала.
 Губарев тоже не знал, что ответить. Он знал, что, когда человек пускается в воспоминания, его лучше не обрывать. Пусть говорит и говорит… Воспоминания — такая хрупкая вещь!
 Но Кузьмина молчала. И тогда Губарев решил задать вопрос:
 — Сколько времени вы были женаты?
 — Сколько? Четыре года!
 — Почему вы расстались?
 Почему? — Губарев обратил внимание, что она повторяет его вопросы. — Я могу, конечно, сказать, что не сошлись характерами. Поняли, что мы — разные люди. Но все это чушь! Коля был в то время порядочным бабником. Нет, он стал им не сразу. Со временем. Когда обрел столичный лоск. Что он видел до этого? Жил в деревне. Потом — два года в армии. Поступил в институт. Был тогда дуб дубом. Толком ни говорить, ни одеваться не умел. Но потом пообтесался. Он хотел выбиться в люди. Головка у него всегда была светлой, разумной. Он блестяще учился. Его называли «надеждой курса». Преподаватели его очень хвалили, прочили большое будущее. Это окрыляет, кружит голову… — Любовь Андреевна мотнула головой. — Да… лирика! Возвращаясь к вашему вопросу… Коля начал увлекаться женщинами. Дальше — больше. Я смотрела на все сквозь пальцы.
 — Почему?
 — Почему? Мне нравилось с ним общаться, говорить. Он был интересен мне как человек. Не только как мужчина. А как талантливый медик! Жаль, что у нас не было детей… Да! Так вот, если говорить кратко — его увела Ванда! Стерва жуткая. Она всегда была такой! А в молодые годы особенно! Я, впрочем, особенно не сопротивлялась. Как-то было неприятно пускаться в бабские штучки… Ванда, как познакомилась с ним, сразу забеременела. Коля какое-то время метался между нами. А потом ушел к ней. Вот и вся история… нашей семейной жизни!
 — Ванда Юрьевна говорит, что она способствовала карьере Лактионова.
 — Чушь собачья. Извините! Коля всего добился сам. Ванда тут ни при чем! Она же его потом и погубила! Придиралась, пилила!
 — Откуда вы знаете? Кузьмина нахмурилась.
 — Коля звонил иногда… жаловался. Вначале все шло хорошо. Молодой, перспективный. Светлая, разумная головка. Он шаг за шагом лепил свою карьеру. Потом начались проблемы. Склоки, интриги. Его стали зажимать. Колю тянуло вспомнить о молодых годах. Студенчестве. Знаете, каждому человеку хочется порой хоть ненадолго вернуться в юность, молодость.
 — Понимаю…
 Ванда заездила его. Да тут еще неприятности на работе. Коле не давали развернуться в полную силу. Он начал пить… В общем, жуть началась! Если бы. не Дина…
 — Она помогла ему?
 Кузьмина выразительно посмотрела на Губарева.
 — Он спасла его! Вытащила из ямы, пропасти, куда он неуклонно скатывался под вопли Ванды. Дина вдохнула в него новую жизнь. Дай бог ей здоровья! Есть такие женщины — тонкие, хрупкие, но на самом деле тверже стали. Дина из таких. Сначала она покончила с его пьянством. А потом заставила уйти с работы и открыть свою клинику. Все, чего он достиг за последние годы, — заслуга Дины. Известность, деньги, престиж…
 — Ванда Юрьевна утверждает, что Дина Александровна хладнокровно увела его из семьи, вцепилась мертвой хваткой, лишила детей отца.
 Кузьмина иронично хмыкнула.
 — Если мужик не хочет, его никто никуда не уведет, правильно? — Майору показалось, что она хотела фамильярно толкнуть его локтем, но в последний момент удержалась. — Нет, Динка — хорошая баба! Здесь Лактионов не промахнулся. Сделал правильный выбор! А Ванда получила свое по заслугам.
 Губарев вспомнил ненависть, которая буквально сочилась из Ванды Юрьевны, когда она заговаривала о Дине Александровне. Она ненавидела ее. Это было очевидно.
 — Кто, по-вашему, мог убить Лактионова?
 — Откуда же я знаю?
 — Могли Лактионов кого-то преднамеренно обидеть, оскорбить?
 — Характер у Коли — прямой. Был. Изменился ли он с годами? Я же с ним не общалась. Я помню его таким, каким он был когда-то. Но ведь жизнь меняет людей, правда?
 — Наверное. И последний вопрос? Где вы были третьего ноября вечером. С семи до десяти?
 Кузьмина вскинула на него глаза, но ничего не сказала. Потом произнесла:
 — Закончила работу я в начале восьмого. Поехала домой. Потом зашла в магазин. Кое-что купить к ужину.
 — Во сколько вы приехали домой?
 — Около десяти.
 — Спасибо за беседу.
 — Пожалуйста. Когда Губарев уходил, Любовь Андреевна сидела,
 откинувшись на стуле, и отрешенно смотрела в окно. Она даже не повернула голову и не сказала ему: «До свидания».
 Приехав домой, Губарев вошел в свою комнату и перевел дух. Он чувствовал усталость и измотанность. Есть не хотелось. Он прошел на кухню, заварил крепкий чай и вернулся обратно в комнату. Позвонил Витьке. Тот сказал, что ничего существенного в бумагах не обнаружил. Проекты договоров. Перевод из английского журнала. Рекламные буклеты фирм, поставлявших оборудование и медицинские материалы. То же самое видел Губарев. Значит, он ничего не упустил. Повесив трубку, он сел на диван и задумался. О личной жизни Лактионова. И о его трех женах.
 Картинка была ясной и знакомой. Из светской хроники таких историй можно было почерпнуть навалом! Первый скоропалительный брак. Как первая проба пера. Губарев подумал, что студенческие браки обычно быстро разваливаются. То ли молодость не выдерживает проверку временем, то ли, взрослея, люди все больше отдаляются друг от друга… Трудно сказать. Причин много, а результат один. Развод. Потом появляется другая женщина. Хваткая, напористая. Которая относится к браку как к поставленной шахматной задаче. Ей нужен муж. И все. Вынь да положь! Желательно — с хорошими карьерными перспективами. Она получает свою добычу. Но проходит время, заканчивается и этот брак. Почему? Может быть, главная истина состоит в том, что все когда-то кончается.
 Просто людям не хватает мудрости понять это. Им кажется, что все в любой момент можно переиграть, повернуть по-своему. Возвратиться в ту страну, которой уже нет.
 Брак с Вандой Юрьевной исчерпал себя. Появилась Дина… Дина Александровна. Губарев вдруг подумал, что эта женщина — загадка, женщина — омут. Бездна. В ней было нечто, что постоянно ускользало, дразнило, манило. Даже ее внешность представляла собой сочетание противоположностей. Худенькая, почти мальчишеская фигурка — и обаяние зрелой женственности. Обманчивая хрупкость, в которой таилась сталь. Третий брак… Лактионов сделал правильный выбор, как выразилась Любовь Андреевна. Судя по всему, они жили… дружно. Слаженно. Откуда ты это знаешь, шепнул Губареву внутренний голос. Благополучная семья может на самом деле оказаться полем, начиненным минами….
 Майор вдруг подумал, что эти бесконечные ребусы личной жизни Лактионова, возможно, уведут его слишком далеко от цели расследования.
 Надо попробовать зайти с другой стороны. Поговорить с бухгалтером. Вникнуть в финансовые дела клиники. Может быть, зацепочка таится там…
 Губарев открыл записную книжку и сделал пометку: позвонить завтра утром в «Ваш шанс» и узнать, вышла ли на работу бухгалтер.
 На другой день, когда Губарев изложил Витьке свои соображения по поводу дела Лактионова, тот сказал, что это правильный «вектор» — финансы, разговор с бухгалтером. А то они блуждают в личной жизни убитого хирурга, как в трех сосенках. Ходят уже по второму кругу.
 — Ну что эти бабы могут сказать существенного? Если бросил — то скотина. Если живет вместе — тоже скотина. Но с проблесками порядочности.
 — Первая жена говорила о нем с уважением, тепло. Грязью и помоями не поливала.
 — Да в ней все уже притупилось за давностью лет. И характер, видно, не стервозный. Не то что у Ванды Юрьевны.
 — Да. Нормальная женщина, — кивнул майор.
 — Надо к бухгалтеру подъехать. Не верю, что в клинике все было гладко и благополучно. Вон бизнесмены только и успевают киллеров нанимать да друг дружку отстреливать. Клиника — такой же бизнес, как и другой. Почему же там не может быть конкурентной борьбы и подножек?
 — Я тоже так думаю. Хотя Ирина Владимировна и пыталась убедить меня, что они никому дорогу не перебегали. Но это все — отмазка. Всем хочется быть белыми и пушистыми. Без всякого дерьма. Но так в бизнесе не бывает.
 — Сейчас я и звякну на работу. Вышла бухгалтер или нет?
 Бухгалтер была на месте. И Губарев договорился, что они подъедут через часик.
 Людмила Александровна, невысокая блондинка с прической каре, перебегала глазами с Губарева на Витьку.
 — У «Вашего шанса» финансовые дела были в полном порядке. Кредиты мы ни у кого не брали. Обходились собственными средствами. Долгов не имели.
 — А первоначальный капитал? — задал вопрос Губарев.
 — Кредит в банке «Трастстрой». Но это было шесть лет назад.
 — Вы все выплатили?
 — Естественно.
 Разговор не клеился. Бухгалтер держала в руках стопку листов и заглядывала в них, как будто сверялась с цифрами.
 — А «крыша»?
 Людмила Александровна сделала непонимающие глаза.
 — «Крыша»? — переспросила она.
 — Да. Вы платили кому-нибудь дань? Как это делают все фирмы.
 — Я об этом ничего не знаю. Может быть, Николай Дмитриевич был в курсе? Он сам улаживал такие дела. Если они были, — подчеркнула Людмила Александровна.
 Губарев с отчаянием посмотрел на Витьку.
 — У вас были дочерние фирмы? — спросил напарник.
 — Филиалов у нас нет.
 — Можно посмотреть финансовый отчет за последнее время?
 — Пожалуйста, — и бухгалтер с готовностью протянула ему листы, испещренные цифрами.
 Губарев пробежал глазами столбцы цифр и графу расходов.
 Зарплата… закупка материалов… Пятьдесят тысяч долларов переведено на счет фирмы… «Велан».
 — Это что за фирма?
 — Какая?
 — «Велан»…
 — Можно посмотреть, — засуетилась Людмила Александровна.
 Губарев молча отдал ей лист финотчета.
 — Ах да! Это было сделано по личному распоряжению Николая Дмитриевича.
 — Для чего?
 — Наверное, он собирался открыть новую фирму… Или кто-нибудь попросил его об одолжении крупной суммы денег на открытие собственного дела.
 Майор переглянулся с Витькой.
 — А на кого зарегистрирована эта фирма, можно узнать?
 — Никаких документов по «Велану» у меня нет. Это были дела Николая Дмитриевича. Я лишь выполняла его распоряжение.
 — Странно, — пробормотал Губарев.
 Он подумал: неужели они наконец-то вышли на свежий след? Мотив — подходящий. Получить деньги и убрать своего компаньона или кредитора. Человека нет, и возвращать ничего не надо. Зачем? Все шито-крыто. Все долги списаны вместе со смертью. В кабинет заглянула Юлия Константиновна.
 — Людмила Александровна… — Увидев Губарева с Витькой, она поздоровалась с ними:
 — Здравствуйте.
 — Вы нам сейчас как раз и нужны, — сказал Губарев.
 — Пожалуйста.
 — Мы можем побеседовать здесь? — майор посмотрел бухгалтера.
 — Конечно. Я сейчас выйду и оставлю вас. Юлия Константиновна села на стул и положила руки на колени. Ни дать ни взять — пай-девочка. На ней был красивый костюм синего цвета и белая блузка.
 — Юлия Константиновна, тут возникла маленькая проблема. — Она смотрела на него спокойно, выжидающе. — Вы нам не объясните, что это за фирма — «Велан»?
 — «Велан»? — переспросила она. — Не знаю.
 — Разве вы не были в курсе рабочих дел Николая Дмитриевича?
 — До известного предела.
 — Как это понять: до известного предела? — слегка возвысил голос Губарев. Он решил не давать спуска этой девице, чтобы не сесть в лужу.
 — Это значит, что я знала многое, но не все… Я уже говорила вам об этом. Николай Дмитриевич во все свои дела меня не посвящал, — снисходительно заметила она.
 Если в прошлый раз Губарев временами чувствовал себя с Юлией Константиновной, как глупый школьник, которому втолковывают урок, то сейчас он ощущал себя трехлетним мальчиком, которого учат, как правильно садиться на горшок.
 — Но, может, вы посмотрите в своих бумагах, записях? Вдруг там наткнетесь на «Велан»?
 Юлия Константиновна отрицательно покачала головой:
 — У меня профессиональная память. И если бы «Велан» проходил через меня, я бы сразу сказала об этом.
 — Как по-вашему, что это могла быть за фирма? Юлия Константиновна пожала плечами:
 — Понятия не имею.
 — Спасибо, вы нам очень помогли, — с издевкой сказал Губарев.
 — Обращайтесь, если вам нужна моя помощь, — услышал он в ответ.
 Нет, эта девчонка спуска не даст. Определенно!
 На работе Губарев сказал Витьке:
 — Два месяца назад Лактионов переводит на счет некой фирмы «Велан» пятьдесят тысяч долларов, а вскоре его убивают. Хороший мотивчик для убийства — не возвращать деньги. Среди бизнесменов это принято. Надо раскопать этот «Велан», и тогда многое может проясниться. Да, не забыть бы — завтра похороны Лактионова.
 — Вы пойдете?
 — Да. А тебе я даю задание. Откопать «Велан». Найди эту фирму. Нам нужно знать: кто стоит за этой организацией? Какие отношения связывали ее учредителей с Лактионовым? Здесь можно выйти на верный след. Понял?
 — Понял, — откликнулся Витька.
 — Все. Действуй!
 Витька ушел, а Губарев придвинул к себе записную книжку и написал в ней: «Похороны. Николо-Архангельское кладбище. Двенадцать ноль-ноль».
 Похороны прошли в спокойной, тихой атмосфере. Церемония прощания была сведена к минимуму. Никаких громких, пафосных речей. Все говорили кратко и по существу, отделываясь общими словами. Без надрыва и причитаний. Культурные похороны, отметил про себя Губарев. Если только это определение могло подойти к подобному мероприятию.
 Он стоял в стороне и внимательно наблюдал за церемонией. Ближе всех к гробу находилась Дина Александровна. Чуть поодаль, примерно на расстоянии метра, стояла Ванда Юрьевна с сыновьями. С поджатыми губами. Затем — Лазарева и несколько сотрудников клиники. Несколько незнакомых людей. С опозданием подошла Кузьмина. Губарев передвинулся вправо, чтобы лучше видеть первую жену Лактионова. Она скользнула взглядом по собравшимся, и на ее лице отразилось удивление. Наверное, она удивилась, увидев его сыновей, подумал Губарев. Старший так похож на отца! Просто копия. Ведь она помнит Лактионова молодым. Примерно в его возрасте. Постояв минут пятнадцать, Кузьмина ушла. Вскоре церемония прощания закончилась, и могильщики стали закапывать гроб. Потом все потянулись к выходу.
 Губарев подумал, что неплохо бы задать пару вопросов Юре Лактионову. Он подошел к Ванде Юрьевне. Неохотно она согласилась. Но младший сын Лактионова, рыхлый мальчик, ничего толком не сказал. Он выдавливал из себя «да» и «нет» и смотрел на мать, которая стояла в стороне. Из его слов майор понял, что убитый больше общался со старшим сыном. Ничего странного в поведении отца Юра Лактионов не заметил. Когда тот ушел из семьи, мальчику было восемь лет. Он любил отца, но быстро привык тому, что его с ними нет. Очевидно, мальчик был больше привязан к матери, подумал Губарев. Он похож на типичного маменькиного сынка. Стоит и глаз с нее не сводит. Если бы он мог читать мысли на расстоянии, то охотно повторял бы их за ней. Как попугай. Отпустив Юру, майор подумал, что Ванда Юрьевна изо всех сил старается подавить сыновей, подчинить их своему влиянию. И, похоже, с младшим сыном ей это Удалось.




 Глава 4


 В Музее народов Востока был выходной день. Понедельник. Губарев прошел в кабинет к директору, Матасову Валерию Васильевичу, как было написано на табличке, прибитой к двери кабинета. Директор встал из-за стола и пошел к нему навстречу. Он был маленького роста, темноволосый, с блестящими черными глазами и аккуратными усиками. Что-то в его облике напоминало жука. Пронырливого и нахрапистого.
 Губарев сказал, что расследует одно дело и ему хотелось бы собрать информацию об Андриановой Дине Александровне, которая когда-то работала здесь.
 — А когда она работала?
 — Лет восемь-девять назад.
 Губареву показалось, что директор хотел присвистнуть, но удержался.
 — Э-э. Меня тогда еще здесь не было. Я был в другом месте. Поэтому знать не могу. — Он говорил короткими, отрывистыми фразами. Как будто рубил с плеча. — Сейчас все по-другому.
 — А кто-нибудь из старого персонала работает здесь?
 — Многие ушли на пенсию. Обновление персонала. Приток свежих кадров.
 — Но, может быть, из отдела кадров кто-нибудь помнит Андрианову?
 — Нет проблем. Одну минуту. — Директор подошел к столу, позвонил по телефону и вызвал Наталью Григорьевну. — Кадровичка работает здесь давно. Возможно, она будет вам полезна.
 Наталья Григорьевна, бесцветная женщина неопределенного возраста, выросла перед ними через пять минут.
 — Да, Валерий Васильевич. — Она стояла, чуть ли не опустив руки по швам. Чувствовалось, что она до смерти боится директора и готова выполнить любое его желание.
 Наталья Григорьевна. Тут товарищи из милиции интересуются старыми кадрами. Майор Владимир Анатольевич. Вы знали такую Андрианову Дину…
 — Александровну, — подсказал Губарев.
 — Диночку? — Лицо женщины озарилось улыбкой. — Конечно!
 — Замечательно! Я вам больше не нужен? — обратился директор к Губареву. — Мне сейчас должны звонить из мэрии Москвы. Важный разговор.
 — Пока нет. Я хотел бы побеседовать с вами, — обратился майор к Наталье Григорьевне. — Где это лучше сделать?
 — Мы можем поговорить в кабинете реставратора. Сегодня его нет.
 Губарев встал и пошел за Натальей Григорьевной. Когда они вышли в коридор, она обернулась к нему:
 — Вы давно видели Дину?
 — Да нет…
 Серые волосы Натальи Григорьевны были собраны в старомодный пучок.
 — Как она там?
 — Об этом после. Не на ходу. Навстречу им попадались сотрудники музея, с любопытством смотревшие на Губарева.
 — Вот пожалуйста, — Наталья Григорьевна распахнула дверь. За столом, заваленным картинами, сидел худой седой мужчина лет пятидесяти.
 — Ой, Семен Михайлович! Я думала, вы сегодня не придете.
 — Как видите, я — здесь, — лаконично сказал реставратор.
 — Мне надо побеседовать с человеком. Это из милиции. Ты не оставишь нас одних?
 На лице мужчины ничего не отразилось. Он встал и молча вышел.
 Губарев огляделся. Реставрационная была заставлена картинами, деревянными рамами разных размеров. Некоторые из них были с затейливыми узорами и завитушками.
 — Садитесь сюда, — Наталья Григорьевна вытащила из угла стул и поставила его около стола. Сама она села на стул реставратора.
 Губарев посмотрел на нее. Худое лицо без тени косметики, тонкие губы.
 — С Диночкой что-то случилось?
 — Не с ней. С ее мужем. Его убили. В глазах Натальи Григорьевны что-то промелькнуло. Жалость? Растерянность?
 — Какой ужас! — Она приложила ладони к щекам. — Как это произошло?
 Губарев кратко рассказал ей.
 — Бедная Диночка! Мы все так радовались за нее, когда она вышла замуж. Так радовались!
 — Да? — Губарев и не знал, что сказать на это.
 — Она ведь была такой… невзрачной, незаметной. Никто и не думал, что ей удастся устроить свою личную жизнь. Но она всегда была очень умненькой. Поступила в аспирантуру. Собиралась писать кандидатскую. Если бы не замужество…
 Губарев не понял: в этих словах звучала не то радость, не то сожаление… Майору вдруг захотелось посмотреть, как выглядела Дина Александровна в то время.
 — А у вас сохранились фотографии той поры?
 — Конечно! Мы любили устраивать праздники, отмечали все дни рождения. Фотографировались на память. У нас целый памятный альбом есть. Хотите, покажу?
 — Да.
 — Подождите меня здесь.
 Наталья Григорьевна бесшумно, как тень, проскользнула мимо Губарева и скрылась за дверью.
 — Вот! — Кадровичка вернулась и с торжеством положила перед ним синий бархатный альбом, который уже давно вышел из моды. Подобный альбом Губарев видел еще у своей матери.
 — Мы с такой любовью его составляли. Девочки сами фотографии подбирали, надписи делали.
 Очень красиво, — пробормотал Губарев. Со снимков на него смотрели застывшие напряженные лица, чем-то похожие друг на друга, словно это были клоны одного и того же существа. И вдруг он все понял. У всех этих женщин была примерно схожая биография, образ жизни, что и наложило отпечаток на их лица. Кто шел работать в музеи? Скромные, тихие девочки, склонные к гуманитарным наукам. Девочки, которые, начитавшись книжек, во всем искали книжные идеалы. Мужчины представлялись им заповедной территорией, куда соваться было страшно и жутко… От того, что они не могли или не умели жить в реальном мире, большинство из них оставались старыми девами, влюбленными в свою работу, в коллег. Отсюда и привязанность к коллективным посиделкам, праздникам…
 — Вот Диночка, — ткнула пальцем Наталья Григорьевна.
 Губарев не мог скрыть своего удивления. На фотографии была запечатлена настоящая серая мышка. Девушка-подросток. Испуганные глаза и чуть приоткрытый рот. Подросток, совершивший некий проступок и боявшийся наказания.
 — Сколько лет здесь проработала Дина Александровна.
 — Диночка… — Наталья Григорьевна подняла глаза вверх. — Сейчас скажу. Она пришла сюда сразу после института. На год она уходила в аспирантуру. А потом перевелась опять к нам. В общей сложности — четыре года.
 — Она была хорошим специалистом?
 — Очень. Мы все ее так любили! Скромная девушка была, хорошая. Могла стать крупным специалистом. Если бы не замужество… — Эту фразу Губарев слышал уже во второй раз. Наталья Григорьевна явно жалела, что Дина Александровна изменила цеховому братству и пустилась в самостоятельное плавание. Без музейной работы и «девочек».
 — Какой она была по характеру?
 Тихой, старательной, трудолюбивой. К ней всегда можно было обратиться за помощью. Она никогда не отказывала… Маму свою очень любила. Переживала, когда та умерла от сердечного приступа.
 — Когда это случилось?
 — Ну… Диночка тогда у нас уже год проработала… Значит, ей было года двадцать три…
 Наталья Григорьевна смотрела на майора с благожелательной улыбкой. Было видно, что она гордится своей «девочкой».
 — Какая тема диссертации была у Дины Александровны?
 — «Растительные мотивы в ювелирных изделиях кубачинских мастеров».
 — У Дины Александровны были близкие подруги?
 — Да… конечно… мы все дружили.
 Елейный тон Натальи Григорьевны уже начинал потихоньку раздражать Губарева.
 — Я говорю о близкой подруге, — подчеркнул он.
 — Ах да… конечно, была. Вера Фокина. Вот видите, на фотографии они рядом. Вместе. Вера тоже очень способная. Была, — Наталья Григорьевна огорченно поджала губы. — К сожалению, Вера…. трудная жизнь, — кадровичка вздохнула. — Не справилась с ней. Увлеклась Бахусом. — Так музейный работник изящно выразилась о пристрастии Фокиной к алкоголю. — Очень жаль, — продолжала она. — Потому что Веру могут в любой момент уволить. Новый директор…
 — Давно он у вас?
 — Валерий Васильевич был назначен приказом министра культуры полгода назад.
 — Фокина здесь?
 — Вы хотите с ней поговорить?
 — Да.
 — Она сегодня в музее. Но… — кадровичка запнулась, — вы поосторожней. Они с Диночкой так дружили… были просто неразлучными. Всякое напоминание о Диночке ранит ее. Вера — резковата. Но это от трудной жизни. Так она хорошая девочка, добрая. Если иногда и срывается, то это потому, что она…
 — Не справилась с жизнью, — закончил майор. Наталья Григорьевна посмотрела на него с легкой укоризной. В голосе майора ей послышалась (и вполне справедливо) легкая издевка.
 — И еще… А Дина Александровна приходила к вам после своего замужества? Навещала коллег? — спросил Губарев.
 Наталья Григорьевна вздохнула:
 — Ни разу.
 Вера Фокина выпадала из унылого ряда «музейных девочек». Это была крашеная блондинка с неприязненно-колючим взглядом. Она сразу закурила, а в качестве пепельницы использовала треснувшее блюдце, вынутое из ящика стола.
 — Фокина Вера Николаевна?
 — Да.
 — Я провожу расследование убийства мужа Дины Александровны…
 — А при чем здесь она? Укокошила мужа, да? Губарев чуть не поперхнулся.
 — Я выясняю все о его близком окружении. Жена, как вы понимаете, относится к числу этих людей.
 — Понимаю. — Карие глаза в упор смотрели на него. — И чего вы хотите от меня?
 — Я хотел поговорить о Дине Александровне… Вы же были с ней близкими подругами?
 — Кто вам это сказал?
 — Наталья Григорьевна.
 — А… понятно. Были, — подчеркнула последнее слово Фокина.
 — Какой была Дина Александровна?
 — Хитрой. Себе на уме… Очень расчетливой. Облик серой мышки, увиденной на фотографии,
 никак не вязался с этой характеристикой.
 — Не похоже, — задумчиво сказал майор.
 — Не похоже, — в глазах Фокиной сверкнула ярость. — Очень даже похоже! Просто этого никто не видел до поры до времени. Динка умела притворяться. Даже голосом умела играть. Когда надо было, могла такую на себя томность напустить, как актриса первостатейная.
 «Диночка» была разжалована бывшей подругой до «Динки».
 — В самом деле?
 Но иронии в тоне Губарева Фокина не заметила.
 — Да, представьте себе. Когда она сюда пришла, ее главной мыслью было — сделать карьеру. Поступить в аспирантуру. Написать кандидатскую. Ради этого она готова была мыть за всеми чашки и быть девочкой на побегушках. Ее так и использовали вначале. Потом стали жалеть, помогать. Дали характеристику для аспирантуры. Поступила. Поняла, что, пока учится, может потерять место. Вернулась… Работала, выслуживалась. Старой директрисе лизала задницу. Потом встретила этого… — кивок головой, — Лактионова. Окрутила моментом! Не посмотрела, что был женат. Мы и глазом не успели моргнуть, как она оказалась замужем. Скрыла от всех. Как они познакомились, на свиданки бегали…
 Губарев смутно понял негодование близкой подруги, от которой скрыли такой важный факт личной жизни, как знакомство с мужчиной. Наверное, музейное «братство» предполагало полную открытость во всем. И каждое знакомство выносилось на всеообщее одобрение или порицание. А тут… все было втихаря. Шито-крыто. Было отчего прийти в ярость. Выскочить замуж, даже не согласовав это со своими «девочками»!
 — Везучая она, Дина, — рука, стряхивавшая пепел в блюдце, дрогнула. — Повезло…
 — Вы радовались за подругу…
 Радовалась… — Фокина тряхнула головой. — Радовалась! Да она ни разу не приехала и не позвонила мне! Выбросила, как ненужную тряпку. А ведь мы были как сестры. «Верочка, Верочка!» Она ездила ко мне на дачу, приходила в гости. А что потом? Побоку!
 Фокина помолчала.
 — Она начала процветать. Пробилась наверх, туда. А ее подруга горбатилась здесь, в пыльном музее. Могла бы позвонить, приехать.
 Губарев чуть было не спросил: зачем? Но вовремя понял, что эта реплика вызовет новый всплеск негодования у бывшей подруги Дины Александровны.
 — Так и жизнь проходит, — с тоской протянула Фокина. — Как пыльная трухлявая бумага. Рассыпается на глазах. Вот я — специалист по Китаю. Китайскому искусству эпохи империй Тан и Сун. Вы что-нибудь знаете об этом?
 Губарев отрицательно покачал головой.
 — А между прочим, это была эпоха необычайного взлета поэзии, литературы, изобразительного искусства. Китайский Ренессанс. Но кому это сейчас нужно? Никому…
 Наступило молчание.
 — С тех пор как Дина Александровна покинула вас, вы ее больше не видели?
 Фокина подняла голову. Прядь небрежно окрашенных волос упала на лицо. В глазах заискрились непонятные огоньки…
 — Нет, почему же… видела.
 — Когда?
 — Примерно полгода назад.
 — Где?
 — На выставке Динкиных картин.
 — Она хорошо рисовала?
 — Да, неплохо. И, возомнив себя великой художницей, решила устроить персональную выставку в галерее.
 — Какой? — быстро спросил Губарев. Фокина наморщила лоб.
 — Кажется, «Сандар». Да, «Сандар», — уже уверенно повторила она. И снова молчание. Губарев видел, что она борется с собой, словно решает внутреннюю проблему: говорить — не говорить.
 — Вы пришли туда… — пытался дать толчок раз говору Губарев.
 Она посмотрела на него, словно очнувшись от глубокого сна.
 — Я пришла туда, потому что хотела… ну… просто встретиться с ней, поболтать. Но на вернисаж не попала. Вход был только по пригласительным билетам. Тогда я… — Фокина сделала паузу. — Да что так скрывать, я подкараулила ее около входа. Она вышла не одна, с двумя журналистами. Они брали у нее интервью. Она увидела меня и остановилась. Как вкопанная. Потом улыбнулась и подошла ко мне. «Подожди немного, сейчас я закончу, — кивнула она в сторону сопровождающих. — Подождешь?» — «Конечно, — ответила я. Через несколько минут она подошла ко мне: сияющая, выхоленная. „Ну как дела?“ — спросила она. „Нормально, — ответила я. — Как ты?“ — „Отлично, — говорит. — Ты была на моей выставке?“ — „Не попала“, — отвечаю. „Я дам тебе билет. Приходи туда завтра. Возьми“. Я взяла билет. И тут я поняла, что нам разговаривать абсолютно не о чем. Понимаете: не о чем! — повторила Фокина. — Все ушло, испарилось. Она была совершенно другой. И в ее новой жизни мне места не было. Ни места, ни уголка.
 Фокина перевела взгляд на Губарева. В них были отрешенность и неприязнь. Ненависть. К чему, подумал Губарев. К бывшей подруге? Да, пожалуй, так.
 — Она тоже поняла это, потому что оглянулась вокруг, словно желая, чтобы кто-то спас ее от меня. Отвлек. И тут зазвонил мобильник. Она стала разговаривать с кем-то. Я поняла, что это — мужчина. Любовник, — сказала Вера.
 — С чего вы сделали такие выводы? — задал вопрос Губарев. Эта информация чрезвычайно заинтересовала его.
 — По тону, по смеху. Женщина в таких делах не обманывается. Я не могла ошибиться в этом.
 — О чем они говорили? О том, где им лучше встретиться. И когда. Она назначала свидание прямо у меня на глазах. Я была для нее нулем. Неодушевленным предметом, которого можно было не стесняться!
 Чувствовалось, что такое поведение Дины задело Фокину больше всего. Ее бывшая подруга не считала нужным даже что-то скрывать или навести на свою жизнь пристойный глянец. Ей было на это просто наплевать: на Фокину, ее мнение… Губарев подумал, что ничто так не задевает самолюбие человека, как то, что его принимают за пыль и ветошь. За муравья под ногами. Губарев представил себе, какой униженной чувствовала себя Фокина. Раздавленной и ничтожной.
 — Наверное, она была поглощена собой… — осторожно сказал Губарев. Ему хотелось разговорить Фокину до конца.
 — Поглощена! Конечно, поглощена! Я для нее перестала существовать, и давно. Знаете… — В глазах Фокиной появился лихорадочный блеск. — Знаете, как я мечтала о том моменте, когда увижу ее! Мне почему-то казалось, что она не забыла меня, просто завертелась в своей жизни. Я думала, что, увидев меня, она обрадуется. Обнимет. Скажет: как я рада тебя видеть! Мы же были лучшими подругами. Вместе хотели стать знаменитыми искусствоведами. Ездить на научные симпозиумы и конференции. Изучали английский и французский языки. А что получилось? Меня вышвырнули вон, как половую тряпку. Откупились билетом на выставку!
 Что тут можно было сказать! Все было чистой правдой. Губарев обратил внимание, что люди, добившиеся успеха или шагнувшие на другую социальную ступень, чаще всего решительно рвут со старой жизнью, окружением, друзьями… Почему они это делают? Сложно сказать! Может, не хотят, чтобы им завидовали?.. Или хотят стать новыми людьми до конца. До последнего штриха и детали. Они меняют собственную шкуру, выползая из старой. Линяют. Да, может, просто не хотят, чтобы им завидовали. Или все объясняется еще проще и грубее. Успешные люди боятся заразиться несчастьями и проблемами других. Кто знает… Вдруг когда-то ученые откроют ген несчастья, который на самом деле обладает такой же заразностью, как вирус гриппа или ветрянки? Просто пока мы об этом не догадываемся. А если бы знали, то избавились бы в своем окружении от плаксивых, неудачливых и постоянно жалующихся людей, и наши дела пошли бы резко в гору. Губарев невольно засопел. Это размышление показалось ему чрезвычайно интересным. Он взглянул на Фокину. Она сидела, опустив голову. А когда посмотрела на Губарева, в ее глазах стояли слезы. А потом она открыто заплакала. Хлюпая носом и размазывая слезы по щекам тыльной стороной ладони.
 — Ну, ну, — только и сказал майор. И достал носовой платок. Ему стало жаль эту женщину, у которой рухнули все надежды.
 — Не надо, — Фокина отвела его руку с платком. И шмыгнула носом. — Справлюсь сама, — с ожесточением сказала она.
 — Не сомневаюсь. А Дина Александровна как-то называла этого любовника? Какое у него имя? Вы не запомнили?
 — Почему же — запомнила! Дима… Димочка… Димулька! Как с ребенком ворковала!
 Эти сведения были весьма любопытны. Они проливали свет на семейную жизнь Лактионовых. Получается, что она не была такой идиллической и пасторальной, какой казалась на первый взгляд. Впрочем, наверняка в любой семье есть свои тайны и секреты, тщательно охраняемые от посторонних глаз. Кому хочется выносить сор из избы? Брак Лактионовых считался крепким. Удачным. А на самом деле? Что доказывало наличие у Дины Александровны любовника? То, что Лактионов не удовлетворял ее как мужчина? Или это были проблемы эмоционально-психологического плана? Об этом стоило поразмышлять на досуге. Но сейчас надо попрощаться с Фокиной. И поехать на работу.
 — Спасибо за информацию, — сказал Губарев, вставая со стула.
 Фокина ничего не ответила.
 Не успел Губарев подойти к двери, как она распахнулась и перед ним выросли Наталья Григорьевна вместе с художником-реставратором.
 — Можно приступить к работе? — недовольно прогудел мужчина.
 — Да. Беседу мы закончили. Наталья Григорьевна бросила пристальный взгляд на Фокину. Увидев ее в слезах, она укоризненно посмотрела на Губарева. Вот до чего вы довели женщину, казалось, говорил ее взгляд. Тот пожал плечами.
 — До свидания, — сказал Губарев всем присутствующим. Откликнулась одна Наталья Григорьевна.
 Когда майор закрывал дверь, его взгляду представилась следующая картина. Наталья Григорьевна обнимала Фокину за плечи. И что-то горячо шептала ей. Со стороны она выглядела, как наседка, оберегающая своего птенчика. Фокина была для нее бедной «девочкой», нуждающейся в опеке и защите. Губарев вздохнул. Жаль, когда у женщины нет своей личной жизни. Но что делать! Не раздавать же мужей, как бесплатные сырки при дегустации. Это Жириновский обещал каждой женщине по мужу. Но политики на то и политики, чтобы обещать несбыточное.
 На улице было холодно. Дул резкий ветер. Губарев поежился и поднял воротник кожаной куртки. На работе его ждал Витька.
 — Ну что, узнали что-нибудь новенькое? — задал вопрос Витька, едва майор переступил порог своего кабинета.
 — Есть! Но сначала дай мне хотя бы выпить чаю!
 — У нас кофе есть. Остатки. — С этими словами Витька достал из шкафа банку «Нескафе» и потряс ею.
 — На двоих хватит?
 — Должно хватить!
 — А что у нас еще есть?
 — Сухарики.
 — И все?
 — У меня еще немного сыра осталось. Если не заплесневел.
 — Тащи.
 Выпив полчашки кофе и съев бутерброд с сыром, Губарев посмотрел на Витьку:
 — Знаешь, что я узнал? Ни за что не догадаешься.
 — Конечно, не догадаюсь!
 — Оказывается, у Дины Александровны был любовник! А может быть, он есть и сейчас.
 — Да ну!
 — Об этом сказала ее бывшая подруга-музейщица. — И Губарев вкратце рассказал Витьке содержание беседы с Фокиной.
 — Да мало ли что там было, — засомневался Витька. — Женщинам везде уже амуры чудятся. Их хлебом не корми, дай посплетничать.
 — Ты что, не допускаешь такой возможности?
 — Нет, почему, допускаю. Но что это меняет в нашем расследовании? Имеет себе любовника и имеет!
 — Ты не прав. Это все переворачивает в корне. Получается, что у Дины Александровны мог быть мотив убрать мужа и стать богатой вдовой. И счастливо зажить со своим Димулей. Старого мужа — побоку. А молодого любовника — в дамки! Развод ей был не нужен. В этом случае она остается без бабок. А так все деньги достаются ей.
 — Не все. Там еще сыновья имеют свою долю.
 — Ну, большая часть.
 — Все равно, это далеко идущий вывод.
 — Далеко! — согласился Губарев. — Но это интересный поворот в нашем деле. Если бы еще встретиться с этим любовником и побеседовать…
 Витька только хмыкнул:
 — Ждите! Придет он к вам и все расскажет. Как они с Диной Александровной планировали убрать ее мужа.
 — Зря ты смеешься!
 — Я не смеюсь.
 — И еще такой момент. Я хочу сходить в галерею «Сандар». Посмотреть на картины Лактионовой.
 Витька вытаращил на него глаза:
 — Это еще зачем?
 — Ты не поймешь!
 — Куда мне, — обиделся Витька.
 — Сегодня у нас разговора не получается. То ты меня подкалываешь, то я тебя. Просто мне хочется…. — Губарев запнулся. — Узнать поближе Дину Александровну. Ее настроение, мысли. У художника обычно все уходит в картины. Может, я почувствую ее изнутри?
 — Навряд ли.
 — Это почему же? — Губарев почувствовал себя задетым.
 — Потому что она вам не по зубам. В ней есть что-то непонятное. Неуловимое. Кажется, что она — рядом. А на самом деле — далеко.
 — Ты попал в точку! Так оно и есть. Какая-то странная атмосфера. Так просто ее не подловишь. Но попробовать-то можно!
 — По возвышенным местам ходите? Галереи… музеи… Не работа, а сплошной культпросвет.
 — Я все понял: ты мне элементарно завидуешь!
 — И как вы только догадались!
 Существует множество приемов, с помощью которых можно привлечь внимание к одежде. И тем самым отвлечь от лица. Яркая расцветка, геометрический орнамент, затейливые узоры… Чтобы люди не всматривались в твое лицо, а скользили по нему равнодушным взглядом. Не останавливаясь. Правда, если смотреть на лицо не прямо, а снизу вверх или сверху вниз, то изъянов в нем можно было и не заметить. Но дело в том, что люди не раздумывали, под каким ракурсом им смотреть на тебя: они выхватывали твое лицо из толпы и мгновенно припечатывали его своим беспощадным взглядом. Высвечивали его недостатки, как лазером, и, презрительно усмехаясь, шли дальше. Так думала Надя, когда случайно на улице встречалась с кем-то взглядом, — и ускоряла шаг. Наверное, со стороны казалось, что она не идет по улице, а бежит. Неизвестно от кого. Неизвестно куда. Как найти такое место, где можно спрятаться от всех? Зарыться и не видеть никого. Но это было нереальной мечтой. Ведь надо выходить на улицу, покупать еду, ходить на работу. Она же не дикий зверь, живущий сам по себе. Хотя иногда Надя думала, что хорошо бы уехать в глухую деревню и жить там. Вдали от города. Вдали от людей. Но можно ли убежать от самой себя? Если твое лицо является твоим проклятием. Источником неслыханных страданий…
 — Ты маешься дурью, — тысячу и один раз говорила ей Анна Семеновна. — У тебя же не проваленный нос или ожог третьей степени. Кто будет рассматривать твое лицо под микроскопом? Никто. — Дальше в ход шли нескончаемые истории о женщинах-калеках, которые удачно вышли замуж. У одной был вставленный стеклянный глаз, а муж любил ее без памяти и сдувал с нее пылинки, у другой — хромая нога, трое детей и муж-бизнесмен. У третьей — не было двух пальцев на руке. Она вышла замуж за австрийца, списавшись с ним по Интернету, и уехала в Вену. Наде хотелось заткнуть уши и уйти в ванную. В кошмарных снах ей часто снились эти изувеченные женщины, идущие нескончаемой вереницей к горе, на вершине которой стояла толпа женихов в черных фраках и белых сорочках.
 — Все! — обрывала она Анну Семеновну. — Больше не надо. Остановись!
 — Так я тебе дело говорю. Не комплексуй!
 В эти минуты Наде хотелось швырнуть в стену чашку или заорать во все горло. Она уходила в свою комнату и ложилась на кровать с книжкой в руках. Но читать она разучилась. Перед глазами прыгали строчки, содержание ускользало от понимания. Было неинтересно и скучно. Кончалось тем, что она откладывала книгу и подходила к зеркалу. В ее комнате было два зеркала. Одно — на стене. Во весь рост. Другое — на столе. То, которое было во весь рост, предназначалось для одежды. В нем Надя придирчиво рассматривала себя целиком. С головы до ног. Она присматривалась: какие ей идут фасоны одежды, расцветки, орнаменты. Настольное зеркало было для лица. Она смотрела в него мимолетно, быстро отводя взгляд. Если бы она смотрела на свое отражение долго и пристально, у нее бы закружилась голова. От страха и отвращения. Лучше было этого не делать. Она и не делала.
 После визита в «Ариадну плюс» Надя погрузилась в жесточайшую депрессию. Она вдруг поняла, что находится в тупике. Перед глухой каменной стеной. Эту стену можно ощупывать руками, колотить по ней, гладить, но она не расступится и не исчезнет по твоему желанию. Денег на операцию — нет. Работы — нет. Правда, деньги на операцию можно было найти, продав комнату. Но… Это все было слишком сложно для Нади. Надо было связываться с риелторскими конторами, про которых она читала и слышала столько ужасного. Там сидят одни жулики и обманщики, которые облапошат в два счета. Останешься безо всего: без комнаты, без денег. Не успеешь и глазом моргнуть. Там свое дело туго знают, поднаторели в этих вопросах. И тогда она точно окажется в такой яме, из которой не выберется до конца своих дней…
 Время шло… И в один прекрасный день Надя поймала себя на мысли, что ей все меньше хочется выходить на улицу, делать какие-либо дела и вообще жить. Ей хотелось лежать в постели и смотреть в потолок. До отупения. До золотистых искорок в глазах.
 Несколько недель пролетели как один миг. Пока однажды в ее комнату с утра не вошла Анна Семеновна и не сказала, подбоченившись:
 — Все! Хватит! Мочи моей больше нет смотреть на тебя! Взрослая девка, а ведешь себя, как пятилетний ребенок. Ребенок и то, кстати, более разумен, чем ты. Объясни мне на милость: ты что, собираешься себя в гроб вогнать?
 — Не знаю, — вяло откликнулась Надя, лежа на кровати. — Мне все равно!
 — Ах, тебе все равно. Зато мне не все равно! Кончай кукситься! Возьми себя в руки и принимайся за дело!
 — Какое дело?
 — Как какое? Искать работу! Ты что лежишь целыми днями на кровати, как бревно? Тебе надо работать, поступать в институт. А ты махнула на все рукой! Нет, так не пойдет. Я тебе спуску не дам!
 — Где ее найдешь, эту работу? Меня же сократили! Анна Семеновна фыркнула.
 — Ты что, живешь в деревне или в степи? Это Москва! Тут работа на каждом углу валяется. Надо только подойти и подобрать ее.
 — Нуда, валяется!
 — Валяется, валяется. Только ленивые проходят мимо работы. И я не потерплю, чтобы моя родная внучка относилась к числу тунеядцев. Я сама всю жизнь работала и могу сказать одно — работа держит, бодрит и кормит. Без работы человек — ничто! Труха и пепел. Так что, похандрила — и хватит! Пора приниматься за ум. Я испекла пышек к чаю. Пойдем почаевничаем. А потом купи газету с объявлениями — и марш вперед! Все поняла?
 — Все!
 Вопреки заверению Анны Семеновны, работа, конечно, нигде не валялась. Ее надо было искать. Упорно. Настойчиво. Это напоминало «тихую охоту» за грибами. Ядовитые поганки — работы с маленькой зарплатой и плохими условиями — были на виду. Места, где платили прилично и статус был повыше, прятались, как благородные грибы: обнаружить их было нелегко.
 Две работы сорвались — Наде отказали. Как она поняла, не в последнюю очередь из-за плохого внешнего вида.
 — Естественно, я бы сама тебя не взяла, — рассуждала Анна Семеновна. — Посмотрел на себя внимательно. Ты даже не мышь серая. А мышь облезлая. Есть у тебя какие-то деньги, не скупись — потрать на одежду. Это надо сделать обязательно. Ни в одну приличную фирму тебя не примут с таким видом. Соваться туда даже бесполезно. Тебя отошьют с ходу.
 Анна Семеновна была права. Надя воспользовалась ее советом и приобрела в районном универмаге красивый брючный костюм темно-синего цвета и серый костюм «шанель»: жакет с юбкой. К костюмам она прикупила пару блузок и одну светлую водолазку.
 — Хорошие вещи, — одобрила Анна Семеновна, зайдя к Наде в комнату и окинув взглядом покупки, разложенные на кровати. — Сразу видно, что не китайское барахло. Молодец! — похвалила она ее. — Теперь к тебе точно отнесутся с вниманием. Только… — Она отошла от Нади на пару шагов и, прищурившись, окинула ее критическим взглядом с головы до ног. — Тебе надо волосы в другой цвет выкрасить. Этот слишком блеклый.
 Лицо Нади исказила болезненная гримаса. Волосы от природы у нее были красивые: русые, пышные. Но она за ними не следила. И они висели у нее спутанными прядями.
 — У меня и так хорошие волосы, — возразила она.
 — Дело не в этом. Надо покрасить их в более яркий, насыщенный цвет.
 — Так будут видны недостатки моего лица.
 Ты уже окончательно зациклилась на этом лице! Важен общий облик. Если у тебя будет вид уверенного в себе человека, тебя и воспринимать станут по-другому. Ты можешь хотя бы какое-то время не думать о своем лице?
 — Не могу, — тихо сказала Надя. Анна Семеновна промолчала. Поразмыслив над ее словами, Надя подумала, что краска все равно когда-то сойдет. Она же перекрашивается не на год или два. А на месяц-полтора. Или того меньше. А то эти волосы-сосульки портят весь ее облик.
 Действительно, темные волосы преобразили ее. Она почувствовала себя решительной и уверенной девушкой. Если бы не лицо, с тоской подумала она, я была бы почти счастливой…
 — Совсем другое дело! — воскликнула Анна Семеновна, когда Надя вошла в кухню. — Что я тебе и говорила. Скоро и работа нормальная подвернется. Вот увидишь!
 Но «нормальная работа» подвернулась не скоро. А только через три месяца настойчивых и кропотливых поисков. Место помощника главбуха в фирме, торгующей подержанными компьютерами, было очень даже неплохим. Надя прошла тест и экспериментальное задание. После этого ее приняли на работу. Зарплата была четыреста долларов, но со временем обещали повысить. Анна Семеновна звучно расцеловала Надю в обе щеки, когда та рассказала ей о том, что ее приняли на новую работу. «Вот видишь, я тебе все правильно посоветовала. Ты ко мне прислушивайся, я все-таки жизнь прожила и кое-какой опыт имею», — заметила Анна Семеновна.
 Вечером они сидели на кухне и пили чай с шоколадным тортом. Анна Семеновна сказала, что такое событие надо обязательно отметить.
 — Подождали бы моей первой зарплаты. Тогда бы я и купила торт, — заметила Надя.
 — Это само собой. А сегодня у нас — просто маленький праздник. В жизни надо чаще доставлять себе удовольствие. Со временем ты это хорошо поймешь. Надо уметь себя радовать.
 Работа встряхнула Надю. Коллектив был небольшим, но дружным. Несмотря на то, что в бухгалтерии работали одни женщины, ни склок, ни интриг не было. К Наде отнеслись доброжелательно и сразу стали считать своей. Она все схватывала на лету, хорошо соображала и поэтому быстро освоилась на новом месте. Спустя некоторое время ее направили на курсы повышения квалификации. Надя была довольна, что ее оценили и приняли в коллектив. Она почувствовала вкус к жизни. «Может быть, у меня не так уж все и плохо, — иногда думала она. — Конечно, от лица никуда не денешься, но…»
 А вот что — «но», она бы и сама не смогла сказать. Просто временами она стала забывать о своем увечье. Как будто бы его не было. Это было так странно и не похоже на ее обычное состояние, что почти пугало ее. Неужели она может жить, как все люди? Не сжимаясь в комок от случайно брошенного взгляда и не шарахаясь от собственной тени…
 Однажды после работы она не помчалась домой, а не спеша пошла по улице. Был март. Остро и приятно пахло свежестью и талой водой. Она шла и разглядывала людей. Как они ходят, говорят, смеются. Это было увлекательным занятием. Она наткнулась взглядом на вывеску кафе «Южный город» и почти вплотную подошла к витрине. Стекла были затененными, но, если всмотреться, можно было разглядеть столики и людей, сидящих за ними. Наде вдруг страстно захотелось преодолеть ту невидимую, но прочную преграду, которая всегда стояла между ней и остальным миром. И она потянула на себя тяжелую деревянную дверь. Большинство мест было занято. Но Надю это не смутило. Она села за свободный столик и осмотрелась вокруг.
 В кафе царила полутьма. На центральной стене был нарисован пейзаж старинного города: мощеная улочка, каменные дома с балконами, увитыми плющом. Две других стены украшали фотографии архитектурных памятников европейских столиц. Эйфелева башня, Биг-Бен. В углах зала стояли пузатые декоративные бочки с маленькими краниками.
 Она заказала порцию мороженого и кофе. Играла негромкая музыка. Надя поймала на себе чей-то взгляд и посмотрела в сторону. Незнакомый парень разглядывал ее в упор. Но его взгляд не был нахальным. Нет, скорее доброжелательно-любопытным. Надя почувствовала, как ее бросило в жар, и отвернулась. Она стала смотреть в окно. На прохожих.
 — Здесь свободно? — услышала она мужской голос.
 Надя подняла глаза. Перед ней стоял тот самый парень, который минуту назад рассматривал ее. Высокий, симпатичный. Темные волнистые волосы, темные глаза.
 — Н-нет.
 — Занято? — В голосе была легкая усмешка. Надя отрицательно качнула головой.
 — Понятно.
 Молодой человек сел рядом.
 — Олег, — представился он.
 — Надя. Наступило молчание.
 — Приятное кафе.
 — Да.
 Он взял меню и просмотрел его.
 — Цыпленок по-шкмерски. Это потрясающе! Есть еще плов по-узбекски. Не сравнить с испанской паэльей. Но тоже очень вкусно! Ты была в Испании?
 — Нет.
 — Чтобы отведать настоящую паэлью, надо ехать в Испанию. В Андалусию.
 Наступило молчание.
 — Почему кафе называется «Южный город»? На стенах — Париж, Лондон. У меня есть фотографии Эйфелевой башни. Я ее снимал утром и вечером. Получился совершенно разный вид. Особенно потрясающе она выглядит утром. В лучах восходящего солнца, — говорил он.
 Надя сидела ни жива ни мертва. У нее пересохло в горле и стучало в висках. «Я сижу, как немая, и не знаю даже, о чем беседовать с молодыми людьми. „ Господи, да у меня их просто никогда не было!“
 — Чем занимаешься?
 — Работаю.
 — Я не о том. Чем занимаешься в свободное время? Надя хотела сказать: сижу дома, но вовремя осеклась.
 — Ничем.
 — Совсем ничем?
 — Ну… читаю книжки. Отдыхаю. «Какая я дура! О чем я говорю!»
 — Отдыхать можно по-разному. Я, например, рисую.
 — Вы художник?
 — Давай на «ты». Я компьютерщик. Днем работаю в крупной компьютерной фирме, а ночью рисую на компьютере.
 — Хорошо? Олег усмехнулся:
 — Друзьям и знакомым нравится!
 — М-м…
 Надя чувствовала себя не в своей тарелке. Ей хотелось встать и уйти. Она боялась ляпнуть какую-нибудь глупость. Или показаться смешной.
 Принесли мороженое и кофе.
 — Мне то же самое, — сказал Олег официанту. — А работаешь где?
 — В бухгалтерии. Олег поднял брови.
 — Цифры, цифры, цифры. Не скучно?
 — Нет. Мне нравится.
 — А это самое главное. Заниматься тем, к чему лежит душа.
 Мороженое было съедено. Кофе выпито.
 — Торопишься домой?
 — Да.
 Наде уже хотелось прервать это странное знакомство. Оно ее порядком утомило.
 — Убегаешь?
 — Да. То есть нет…
 Они одновременно рассмеялись. Надя услышала свой смех как бы со стороны: звонкий, с легкой хрустальной льдинкой. «Неужели это мой смех, — с удивлением подумала она. — Я никогда не знала: как я смеюсь…»
 — Телефончик оставишь?
 — Телефончик? — растерянно переспросила Надя.
 — Ну да. Или его у тебя нет?
 — Нет. Есть.
 От волнения Надя чуть не перепутала свой номер.
 — Когда удобно звонить? — спросил Олег.
 — Вечером.
 — До каких?
 — До… десяти.
 — Так рано? Пионерское время.
 — Да? Ну, тогда до одиннадцати.
 — Идет.
 Олег смотрел на нее, улыбаясь, но его глаза не смеялись. А, напротив, были серьезными и внимательными. Он был хрупким. С тонкими, изящными чертами лица. Интеллигентный мальчик, сказала бы Анна Семеновна.
 — Ну я пошла. Пока.
 — Пока.
 Домой Надя не шла, а летела на крыльях.
 — Бабушка! — крикнула она с порога. — Бабушка! Но дома никого не было. Надя сняла в коридоре обувь и прошла в свою комнату. Встала перед зеркалом. Посмотрела на себя. И улыбнулась. Похоже, что у нее начинается своя личная жизнь…




 Глава 5


 Галерея «Сандар», адрес которой майор нашел в справочнике «Вся Москва», размещалась рядом с районной библиотекой. В десяти минутах ходьбы от метро «Новослободская». Небольшой зал и две подсобные комнаты, вход был свободным. Губарев прошел к директору галереи, светловолосой женщине лет сорока пяти, которая принимала ползущий из черного аппарата факс. Твердый взгляд, четкие движения, строгий брючный костюм. Типичная бизнесвумен.
 — Вы ко мне? — спросила она у Губарева.
 — Да. Я расследую одно дело, и мне необходима ваша помощь.
 Губарев продемонстрировал удостоверение, которое было подвергнуто тщательному осмотру.
 — Садитесь, — указала женщина на стул. — Мышкина Нелли Павловна. Что вас конкретно интересует?
 — Выставка картин Лактионовой Дины Александровны, состоявшаяся примерно полгода назад.
 На лице Нелли Павловны отразилось легкое удивление:
 — Выставка уже закрылась. Сейчас картины экспонируются в Саратове. Есть только каталог выставки.
 — Можно взглянуть на него?
 — Я могу его вам подарить. Одну минутку. — Порывшись в шкафу, Нелли Павловна протянула Губареву красивый каталог, отпечатанный на белой мелованной бумаге. — Вот, пожалуйста.
 — Спасибо. А что вы можете сказать о картинах Лактионовой?
 Директор изо всех сил старалась скрыть свое замешательство.
 — У Дины Александровны интересный художественный почерк. Любопытная манера письма. Такая живопись всегда вызывает интерес у посетителей и любителей искусства.
 — Сколько времени длилась выставка?
 — Месяц.
 — Это первая выставка Лактионовой?
 — Да. Она хотела сделать ее раньше. Примерно полтора года назад. Но там были финансовые проблемы.
 — Какие? — заинтересовался Губарев.
 — Не было денег, — лаконично сказала директор.
 — У галереи?
 — Нет. У Дины Александровны.
 — Не понял. Лактионова сама спонсировала выставку?
 — Конечно. У нас практикуется такая форма контактов с художниками. Если имена недостаточно раскрученные, то заказчиками выставок может выступить не галерея, а другие заинтересованные лица. Так проще всем. И галерея не рискует, и художники могут формировать экспозицию по своему усмотрению.
 — Простите, а сколько стоит такая выставка?
 — По-разному. У нас дорогая аренда. Кроме того, картины Дины Александровны, согласно нашей договоренности, будут в дальнейшем экспонироваться в других городах. В рамках культурных и художественных акций и фестивалей.
 — И все-таки я хотел бы знать примерную стоимость суммы, затраченной Лактионовой на организацию своей выставки.
 — Около тридцати тысяч долларов. Сумма была немаленькой. Круглой.
 — Искусство требует жертв, — пробормотал Губарев.
 — Разве это жертвы? — снисходительно заметила Нелли Павловна. — У нас были выставки и круче. Это нормальная модель функционирования искусства в современных условиях. Рынок диктует свои правила.
 Нелли Павловна скосила глаза на часы, висевшие на стене. Губарев перехватил ее взгляд.
 — Если возникнет необходимость, я еще свяжусь с вами. Оставьте, пожалуйста, свои координаты.
 Нелли Павловна достала визитку и что-то написала внизу.
 — Это мой домашний телефон, — пояснила она. — Не забудьте каталог.
 — АХ да! — майор чуть не забыл о нем.
 — Подождите, я вам сейчас дам пакет.
 Распрощавшись с Нелли Павловной, Губарев подумал о странных вещах, творившихся сегодня в искусстве. Получается, что любой мешок с деньгами может устроить свою выставку, даже если он полный бездарь. И ничего здесь не поделаешь. Рынок-с!
 Дома майор решил не спеша рассмотреть каталог работ Лактионовой. Он выпил чаю с лимоном. Улегся на диван и включил настенное бра. Мягкий желтый свет освещал красивую сине-желтую обложку с надписью: «От мифа к мифологии». На обратной стороне каталога была размещена фотография Лактионовой. Какое-то время Губарев смотрел на нее. Потом раскрыл каталог. Вначале шла вступительная статья, написанная Нелли Павловной. В ней раскрывались «особенности художественного мышления Лактионовой и оригинальность творческого метода». Написанная вычурным искусствоведческим языком, статья была явно не для его мозгов. Из всей словесной мишуры он вынес главное: Лактионова больше всего любила писать натюрморты и «тем самым развенчивала миф, что природа — неживая». А также картины на мифологическую тему, в которых «свежо и остроумно интерпретировала легендарные сюжеты».
 Губарев начал листать каталог. Вдумчиво, не спеша. Сперва шли натюрморты. В основном это были цветы. Но они оставляли странное впечатление: в них была какая-то тревога и напряжение. Если только так можно сказать о неодушевленных предметах. Но тем не менее это было так. Цветы как будто кричали, взывали, моли ли о чем-то. Цветовая палитра тоже была «напряженной»: лиловые, ядовито-розовые, малиновые, серо-синие тона нагнетали тревогу и смятение.
 Губарев задумался. Недаром он сразу почувствовал в Дине Александровне какую-то тайну. Внешне она казалась спокойной, а в душе… И тому свидетельство — эти картины.
 Дальше шла мифология. Под каждой репродукцией размещалось краткое пояснение. Изложение мифа. Никто не рассчитывает на продвинутость публики, усмехнулся майор. Поэтому и разжевывают сюжет. Вот Парис, присуждающий яблоко Прекрасной Елене, из-за чего и разгорелся весь сыр-бор — Троянская война. Вот Одиссей в плену у нимфы Каллипсо… Коварная нимфа хотела, чтобы он забыл семейный очаг, жену, сына и проводил все время только с ней. Диана-охотница, преследующая юношу, который осмелился увидеть ее обнаженной… Боги и люди на картинах Дины Александровны имели подавленный и угрюмый вид, словно были чем-то испуганы и растерянны. Мужчины на картинах были чем-то неуловимо похожи друг на друга. И кого-то напоминали. Но кого?
 Губарев почувствовал, что он засыпает. Его неудержимо клонило в сон. Каталог выпал из рук. Он даже не стал его поднимать, а перевернулся на бок и тут же уснул.
 С утра майор вызвал к себе Витьку.
 — Как поход в галерею? — спросил тот.
 — Отлично!
 — Просветились?
 — Еще как! А если серьезно, то я еще больше запутался.
 — Почему?
 — Мне кажется, я иду по ложному следу. Пытаюсь понять Дину Александровну.
 — Зачем? Вы что, ее подозреваете?
 — А черт его знает! Извини за ругательство…
 — Разве это ругательство? — снисходительно заметил Витька.
 Губарев невольно рассмеялся.
 — Да, по сегодняшним временам, это — детский лепет… Короче, я копаюсь во вдове Лактионова, копаюсь. А что выяснил? То, что раньше она была серой мышью, по словам ее бывших коллег-музейщиков. « Типичная без пяти минут старая дева и синий чулок, мечтающий об ученой карьере. Она со своей подругой мечтала ездить на международные конференции и симпозиумы… Выступать с докладами. И вдруг — поворот на сто восемьдесят градусов! Она знакомится с Лактионовым, начинает встречаться с ним. Отбивает его от семьи и выходит замуж. А? Каково? Разве серая мышка способна на такое? Ее подруга утверждает, что Дина Александровна всегда была себе на уме и классно притворялась…
 — И что, по-вашему, из этого следует?
 — А то… — вздохнул Губарев. — Мне хотелось бы знать: насколько велико ее умение притворяться.
 — Не понял.
 — А если она только играет роль опечаленной вдовы. Если…
 — У вас нет никаких доказательств, — прервал его Витька.
 — Нет, — согласился с ним Губарев. — Поэтому я и хочу докопаться до истоков характера Дины Александровны, если так можно выразиться. Что скрывалось за ширмой этого брака? Так ли он был благополучен, как это казалось на первый взгляд… У Лактионовой был любовник. Или есть до сих пор. Мы этого не знаем. Что это? Минутное увлечение? Или настоящая страсть?
 — Короче, вы считаете, что у Лактионовой был мотив убрать мужа?
 — Считаю. Может, она захотела зажить полной жизнью без мужа. Устраивать выставки, тратить деньги по своему усмотрению. Ни на кого не оглядываясь. Директор галереи Нелли Павловна сказала мне, что свою выставку Дина Александровна спонсировала сама.
 — И во сколько ей влетело приобщение народа к прекрасному?
 — В тридцать тысяч долларов. Витька присвистнул.
 — Деньги были предоставлены не сразу. Возможно, Дине Александровне пришлось уламывать мужа, который не был готов к таким тратам. Но это все, как ты понимаешь, мои догадки. Откровенничать на эту тему со мной никто не станет. Лактионова уже нет в живых, а Дине Александровне невыгодно рассказывать о семейных неурядицах. Это говорит не в ее пользу. Так что семейные баталии семьи Лактионовых на почве искусства, если таковые имелись, очевидно, так и останутся для нас тайной за семью печатями.
 — Ну а картины Лактионовой какое произвели на вас впечатление? Вы хотели «понять ее изнутри» с помощью творчества? Получилось?
 Губарев внимательно посмотрел на Витьку.
 — Издеваешься?
 — Что вы! — запротестовал напарник. — Это ваши слова.
 — Разве я такое говорил? — засомневался майор.
 — Говорили, говорили!
 — Не помню. Ну ладно, не в этом дело. Могу сказать только одно. Картины Дины Александровны такие же странные, как и она сама. В них есть какое-то напряжение, тревога.
 — И как вы собираетесь разгадывать эти искусствоведческие ребусы?
 — Витька! — с восхищением воскликнул Губарев. — А ведь ты попал в самую точку! Мне действительно нужно расшифровать эти ребусы. Только вот как? Моих мозгов здесь явно не хватит…
 — Привлекайте другие.
 — А что, если мне посоветоваться с Маргаритой Александровной или Мариной Никандровной?
 — Вашими главными экспертами? — ехидно поддел его Витька.
 Маргарита Александровна была гадалкой, Марина Никандровна — психологом.
 — А чего ты смеешься? Разве они не помогали мне распутывать трудные дела?
 — И с кем же из них вы хотите посоветоваться?
 — Пока сам не знаю, — почесал в затылке Губарев.
 — А вы киньте монетку. Орел или решка. — Загадайте. Как выпадет, так и сделайте. Предоставьте этот вопрос решать не вам.
 — Не балагурь! Что у нас там по «Велану»? — задал вопрос майор. — Глухо?
 — Концы спрятаны тщательно. Фирма открыта на подставное лицо. Некоего Позднякова Кирилла Николаевича. Я разыскал его. Он и слыхом не слыхивал ни о каком «Велане». Пенсионер. Признался, что год назад потерял на улице паспорт.
 — Картина знакомая. До боли.
 — Кто-то нашел этот паспорт и открыл фирму?
 — Зачем такие сложности? Достаточно просто обратиться в любую контору, которая занимается регистрацией фирм. Там тебе сделают полный пакет документов. Без проблем. У этих фирм обширная база паспортных данных. Открывай фирму на любого человека! А он до поры до времени и знать не знает, что является директором некоего АО или ООО. Если зарегистрированная фирма не попадает в поле зрения правоохранительных органов, то какой-нибудь Вася Пупкин может прожить всю жизнь и не ведать, что он — владелец крутой фирмы или компании. Скажи ему об этом, он глаза вытаращит и покрутит пальцем у виска.
 — А знаете, что здесь любопытно?
 — Сюрприз какой припас? Выкладывай!
 — Ну сюрприз — не сюрприз. Вас уже ничем не Удивишь…
 — Не подкалывай!
 — Фирма «Велан» — учреждение медицинского профиля.
 — Интересно!
 — Я ознакомился с уставными документами.
 — И что там?
 — «Велан» задумывался как клинико-диагностический центр.
 — Похоже на то, что кто-то из знакомых Лактионова решил выйти в самостоятельное плавание. Тогда нам придется перетряхивать уйму людей. Связи у него в медицинском мире — широчайшие. Вот и попробуй просей их в поисках «Велана». Это нудная, муторная работа. Документы с собой?
 — Да. Я скопировал их.
 — Дашь потом ознакомиться. Одна из наших версий, как ты помнишь, впрямую касается «Велана». Взять кредит и не отдавать.
 — А вдруг это не кредит?
 — Что ты имеешь в виду?
 — Жест доброй воли. Лактионов взял — и подарил кому-то эти деньги.
 Губарев скептически хмыкнул:
 — Он что, благотворительная лавочка? Не верю я в это. Богатые люди, они, знаешь, как деньги считают! У них каждая копейка на учете. Если они будут раздаривать деньги налево и направо, то скоро останутся без своих капиталов. Пятьдесят тысяч долларов на дороге не валяются. А вот то, что он дал их кому-то в кредит, на правду смахивает больше. Согласись.
 — От моего согласия толку мало, — проворчал Витька.
 — Это верно. Но от «Велана» нам пока никуда не деться.
 — Что же делать?
 — Копать дальше. Наша работа — как у горняков. Роем, роем. Копаем, копаем. А потом, может быть, натыкаемся на золотую руду. А может, и нет. Так что двигайся дальше в том же направлении. Здесь возможен такой вариант: эти деньги уже сняли со счета.
 — Почему?
 А потому… Если Лактионова убили из-за них, зачем лишний хвост? Деньги снимают и прокручивают в другом месте. Или кладут в другой банк. Надо узнать в банке, на чье имя было выписано платежное поручение. Вот тебе и следующее задание.
 — Понял!
 — Тогда вперед! И с песней!
 Губареву показалась весьма забавной мысль, что выбор, к кому идти — к гадалке или психологу, следует предоставить слепому случаю. Может быть, и правда, лучше не ломать голову, а поступить самым простым образом: подкинуть монетку. Если как следует проанализировать нашу жизнь, подумал майор, то окажется, что многие поступки в ней совершались под влиянием настроения, мнения чужих людей или обстоятельств. А не по трезвом или здравом размышлении. Тогда как было бы все хорошо и рационально, если бы люди сперва думали и тщательно взвешивали, а потом действовали. Но нет… А вдруг в этом и есть красота жизни, когда ты поступаешь спонтанно, не прикидывая, что и как. А поступаешь просто потому, что тебе так хочется. Хочется — и все… Губарев подумал, что он залез в дебри размышлений, а ему надо всего лишь кинуть в воздух монетку. Он достал из внутреннего кармана пиджака портмоне и нашел там рубль. Кинул вверх. А потом рассмеялся. Он же не загадал. Кинул еще раз. Зажмурил глаза. Орел — была Маргарита Александровна. Решка — Марина Никандровна. Выпал орел. «Я так и думал», — пробормотал Губарев. Хотя он ничего не думал. Но ему хотелось увидеть Маргариту Александровну. Ее присутствие действовало на него умиротворяющим образом. Да и сама обстановка была таинственной и приятной: полумрак, зажженные свечи… «Забегался я тут как собака. Не мешало бы немного расслабиться, — подумал майор. — Загляну-ка я к Маргарите Александровне на часочек…»
 К телефону никто не подходил, потом сняли трубку:
 — Алло!
 — Маргарита Александровна! Это — Губарев.
 — Очень приятно. Хотите зайти?
 — С вами невозможно разговаривать. Только хочешь сказать что-то, а вы уже опережаете.
 — Это моя профессия, — рассмеялись на том конце провода. — Так когда?
 — Через часик-полтора.
 — Договорились. В салоне «Кассандра» посетителей не было. И Mapгарита Александровна была одна.
 — Вы пришли в удачное время. Я сейчас свободна.
 — Иногда мне везет. В малом, — подчеркнул Губарев.
 — Я думаю, что вам везет не больше и не меньше, чем остальным людям. Просто сейчас у вас плохое настроение, а в такие минуты каждому кажется, что его преследуют одни неудачи.
 — Что верно, то верно.
 — Проходите.
 Губарев прошел в уже знакомую комнату. Все было именно так, как он себе и представлял. Полумрак, зажженные свечи. Он сел за круглый стол, где лежали карты Таро.
 — Что у вас? — спросила его гадалка. Она была одета в длинное темное платье с едва различимым золотым узором на рукавах и на груди.
 — Вы, наверное, примете меня за старого идиота. Но я пришел к вам сам не знаю почему. Мне кажется, что вы можете помочь мне в одном деле. Убили одного крупного хирурга. Специалиста в области пластической хирургии. Лактионова Николая Дмитриевича.
 — Я слышала его имя.
 — Его жена, Дина Александровна, — художница. Я не подозреваю ее. Но… — Губарев замолчал. — Мне кажется, что она что-то скрывает. В ней есть какая-то загадка. Я понимаю, это звучит глупо. Но это так. Я прихватил с собой каталог ее работ. Посмотрите, пожалуйста.
 Маргарита Александровна взяла в руки каталог. На изящном запястье сверкнул золотой браслет, испещренный странными знаками. Не спеша она стала листать каталог.
 — Интересные картины.
 — Правда? Мне они тоже понравились. Маргарита Александровна перевернула каталог и минуту-другую всматривалась в фотографию Дины Александровны, размещенную на обратной стороне обложки.
 — Действительно, загадочная женщина. Обратите внимание на ее взгляд. Она смотрит не прямо, а искоса. Ее взгляд ускользает от внимания. Она словно присутствует в кадре, и в то же время ее там нет.
 — Вот-вот, — обрадовался Губарев. — Вы попали в точку. То же впечатление складывается и при разговоре. Она рядом и одновременно — далеко. А ее картины, что вы скажете о них? Если принять во внимание, что художник выражает в своем творчестве собственную личность, то… что можно «прочитать» в ее работах?
 — Что? — Маргарита Александровна снова пролистала каталог. — Сложная натура. Хорошо владеющая собой. — Она прищурилась. — А вот это уже любопытно!
 — Что? — встрепенулся майор.
 — Мифологический цикл. — Гадалка тихо рассмеялась. — Да, кажется, теперь многое понятно.
 — Скажите, что вы там нашли? Я вчера весь вечер рассматривал ее произведения вдоль и поперек и ничего не нашел.
 — Если я вам объясню, вы поймете, как это просто.
 — Не надо. Дайте я попробую сам.
 Губарев взял в руки каталог и буквально впился взглядом в репродукции.
 — Нет. Не вижу ничего. Втолкуйте мне. Как годовалому младенцу. Без вашей помощи я — пас.
 — Вы хорошо знаете мифологию?
 — Более-менее.
 — Смотрите: здесь вариации на тему трех мифов. Парис перед тремя богинями. Диана, преследующая юношу, который подглядывал за ней. И Одиссей у нимфы Каллипсо. Обратите внимание на одно обстоятельство: везде женщина довлеет над мужчиной. Посмотрите, какими изображены женщины. Решительными, смелыми. — Губарев всмотрелся. Да, действительно: резко очерченные черты лица, жесткие складки у рта, твердый взгляд. Энергия, бьющая ключом.
 — Согласен. И что?
 — А мужчины? Везде этот молодой юноша с виноватым выражением лица. Даже Одиссей выглядит на картине не зрелым мужем, а молодым человеком.
 — Так. Верно.
 — Получается, что в жизни Дины Александровны была ситуация, когда она соблазнила молодого человека, который мучается из-за этого угрызениями совести.
 — Вот оно что, — протянул Губарев. — Похоже на правду. Бывшая подруга Лактионовой сказала, что у Дины Александровны есть любовник. Она стала свидетельницей одного телефонного разговора. Хотя…
 — Что «хотя»?
 — Мне в это верится с трудом.
 — Почему?
 — Не знаю. Мне кажется… кажется, — запнулся Губарев, — она другая.
 — Я понимаю, что вы хотите сказать. В Дине Александровне есть нечто, что не позволяет ей попадать в банальные и пошлые ситуации.
 — Вы правильно меня поняли.
 — Но вы забываете, что любая женщина — бездна. Незаурядная женщина — бездна вдвойне.
 Маргарита Александровна еще раз всмотрелась в фотографию Лактионовой. А затем сказала:
 — Мне думается, что она вообще не создана для любовных треволнений. Слишком честолюбива. Или самолюбива.
 Наступило молчание.
 — Простите, я не предложила вам кофе.
 — Не откажусь.
 — Минутку.
 Маргарита Александровна вышла. А через несколько минут появилась с маленьким подносом, на котором стояли две чашки с кофе и сахарница.
 — Не знаю, сколько вам класть ложек сахара.
 — Одну.
 — Я помогла вам?
 — Да. Но… здесь все так запутано.
 Снова наступила пауза. Губарев испытал неловкость. Говорить об обыденных вещах с Маргаритой Александровной он не мог. А тема разговора была исчерпана.
 — На улице похолодало, — наконец брякнул Губарев и чуть не покраснел от этой стандартной и банальной фразы.
 — Погода — как спасительный круг, брошенный утопающему, — улыбнулась гадалка.
 — Это точно. — Он залпом выпил кофе и встал. — Ну, я пошел. Спасибо.
 — Звоните, если вам что-нибудь будет нужно.
 — Еще раз спасибо. На улице майор поежился. Резкий ветер пытался забраться к нему за шиворот и обдать холодом. Все сходилось один к одному. Дина Александровна и ее любовник. Юноша, соблазненный зрелой женщиной. Но почему — чувство вины? Разве сегодня кого-то этим можно удивить? Просто смешно. Откуда эта вина? Молодой любовник по имени Дима. Димочка… И вдруг он остановился и присвистнул от неожиданности. Конечно! Как же он не догадался об этом раньше! Этот любовник — сын Лактионова. Отсюда и чувство вины. И даже в чертах лиц древнегреческих героев было определенное сходство с Лактионовым-младшим. Пусть отдаленное. Но было! Этот пассаж был вполне в духе Дины Александровны. Но что это? Минутная блажь? Каприз? Вспышка истинной страсти? Губарев шел по улице, не замечая, что он идет по лужам. Наконец он остановился и покачал головой. Дело приобретало совсем скверный оборот.
 Олег оказался необыкновенно интересным человеком. Он знал абсолютно все. По крайней мере, так думала Надя. Она же с ужасом обнаружила, что не знает почти ничего. Она не знала современные рок-группы вроде «Уматурман», не знала модных писателей, таких, как Мураками или Кундера. Не знала, что сейчас все увлекаются стилем винтаж и что дайкири — это коктейль, а не название философского течения.
 — Ты что, приехала в Москву недавно? — поддел ее Олег, когда она в очередной раз призналась, что не понимает, о чем он говорит.
 — Да, — соврала Надя.
 — Где же ты жила раньше?
 — В… Электроуглях.
 — Под Москвой?
 — Да.
 — Но там же тоже много продвинутой публики.
 — Я ухаживала за старой бабушкой.
 Одна ложь громоздилась на другую. Но не могла же Надя сказать правду, что она жила совершенно одна. В замкнутом мире. В четырех стенах. На работе она общалась только по делу, не стараясь с кем-то сблизиться или подружиться. Все проходило мимо нее. Как в тумане. Теперь она изо всех сил старалась наверстать упущенное. Покупала пачками книги и жадно прочитывала их, смотрела телевизионные программы, которые рекомендовал ей Олег, пролистывала глянцевые журналы в поисках модных новинок. Она жила в новом, непривычном для себя ритме, который пьянил и будоражил ее. Надя не узнавала саму себя.
 Когда Олег пригласил ее к себе домой, ей стало невыносимо страшно. Она занервничала и запаниковала. Он жил с матерью. Но в тот день мать уехала к сестре в другой город. «Как я скажу ему, что я еще девственница, — вертелось у Нади в голове. — Вдруг это его оттолкнет и напугает…»
 Олег жил в просторной двухкомнатной квартире в районе метро «Октябрьская».
 — Какие высокие потолки! — воскликнула Надя, оказавшись в коридоре и поднимая голову вверх.
 — Старый дом. Это дедушкина квартира. Он получил ее еще в сталинские времена.
 — Кем же он работал?
 — В Наркомате тяжелого машиностроения. Был крупным начальником. Да ты не стой в коридоре, как бедная родственница. Проходи! — он обнял ее за плечи и подтолкнул вперед. — Сначала на кухню. Я приготовил утку по-пекински. Да что с тобой сегодня? — спросил Олег, всматриваясь в нее. — Заболела, что ли?
 — Нет.
 Утка была очень вкусной, но у Нади кусок застревал в горле. Она сидела как на иголках и ничего не могла есть. Ей казалось, что еще немного — и она разрыдается прямо за столом.
 — Ну что, наелась или съешь еще кусочек? И тут Надя заплакала. Слезы лились ручьем, она презирала себя, но ничего не могла поделать.
 — Что-то случилось? Рассказывай! Неприятности на работе? Кушает грымза-начальница?
 — Нет, нет.
 — Тогда что?
 — Просто…
 — Говори, — подбодрил ее Олег.
 — У меня еще никого не было, — прошептала Надя и опустила голову. Ей было страшно встретиться глазами с Олегом.
 — Гран-ди-оз-но! — услышала она. — Фе-но-ме-наль-но! Неужели это правда? Сколько же тебе лет?
 — Девятнадцать.
 — Круто!
 Наступила пауза. Надя слышала, как на улице шумят дети и капает вода в кране. Каждый звук отдавался в голове протяжным эхом.
 Олег присвистнул.
 — Ничего страшного! Что ты так боишься? Сидишь вся съежившись и думаешь, что я тебя съем. А я совсем не страшный. Ну-ка посмотри на меня! — Надя подняла глаза. Олег смотрел на нее и улыбался. — Да перестань плакать! Сию минуту!
 — Хорошо. — Надя проглотила слезы и тоже улыбнулась. Но улыбка вышла натянутой и неестественной.
 — Теперь у нас кофе со сливками. И торт. Я специально купил роскошный торт. Под названием «Восточная сказка». Ты не боишься растолстеть?
 — Я? — Надя задумалась. Лицо поглощало все ее мысли. О фигуре она просто не думала. — Нет.
 — Отлично! Терпеть не могу жеманных девиц. Сидят и подсчитывают в уме калории. «Ох, кажется, я немного прибавила. Обойдусь без сладкого», — протянул Олег, подражая женскому голосу.
 Надя рассмеялась. Получилось смешно. А сколько у него было девушек до меня, мелькнула в ее голове скользкая мысль. Наверное, немало…
 — Бери кусок. И побольше. Пока дают.
 — Спасибо.
 Олег положил ей на тарелку огромный кусок шоколадного торта с двумя розочками из взбитых сливок. Затем он принялся рассказывать курьезы из своей жизни. Надя постепенно отошла и забыла о своем страхе.
 — Что мы все сидим в кухне? — спохватился Олег. — Давай перейдем ко мне в комнату. Я покажу тебе свою компьютерную графику. Вчера я такую красоту изобразил! Сам не знаю, как это у меня получилось.
 Комната Олега была вся заставлена книжными стеллажами.
 — Видишь, какой я книгочей! Книжный червь!
 Олег включил компьютер и поставил рядом со своим стулом еще один. Для Нади.
 — Смотри. Только не ахать! И не охать. Не кричать от восторга и не бросаться мне на шею.
 — Постараюсь!
 На картинах Олег рисовал обыденный мир, но он у него получался каким-то волшебным, нереальным. Например, окно и подоконник с фикусом в горшке. На окне — легкая прозрачная занавеска. Но на эту картину хотелось смотреть, не отрываясь. Хотелось войти в нее и дотронуться рукой до темно-зеленых блестящих листьев фикуса.
 — А вот моя последняя работа. Правда, здорово получилось?
 Письменный стол. Стопка книг на английском языке. Раскрытая упаковка леденцов «Бон-пари». Несколько разноцветных шариков выкатились из упаковки на полированную поверхность стола. Забавный сувенир в виде скелета динозавра. Жестяная банка пепси-колы.
 — Похоже на стол стильного молодого человека? То есть меня?
 — Похоже!
 Олег приподнялся со стула и отвесил шутливый поклон.
 — Благодарю за комплимент.
 Еще какое-то время они рассматривали картины. Потом Олег включил музыку. Надя почувствовала, как она вся напряглась. Олег взял ее за руку. И легонько потряс.
 — Расслабься, — полушутливо-полусерьезно сказал он. — Давай примем ванну! С пеной. Я обожаю мокнуть в ванне.
 — Нет! — выкрикнула Надя. — Не хочу!
 И тут она все поняла. Ей нужно срочно уйти. Сославшись на головную боль. Ничего у них не получится. Не может она преодолеть свои комплексы. Не может — и все. Если ты всю жизнь жила со старой бабушкой и никуда не высовывалась, то очень трудно в один момент сломать себя и стать свободной, раскованной девицей. «Поднимайся со стула, — скомандовала себе Надя. — Немедленно!»
 — Я пойду…
 На лице Олега выразилось неподдельное разочарование.
 — Ты уходишь? Надя кивнула головой.
 — Как хочешь, — в голосе прозвучала обида. Идиотка, выругала себя Надя. Самая настоящая идиотка! Другого слова не подберешь.
 В комнате воцарилась похоронная тишина. Ноги были ватными, а голова тяжелой. Надя шла в коридор, как на эшафот. Эшафот ее надежд стать нормальной девушкой. Как все. Олег никогда не простит мне этого трусливого бегства, думала она. Он пригласил меня, купил торт, старался развеселить. А я удираю, помахав ему на прощание ручкой. Ариведерчи! Ну ладно, он найдет себе другую. Не сомневаюсь. А я… Опять останусь одна? Буду вечерами лежать на кровати и смотреть в потолок. Ох, как это интересно! И тут Надя не выдержала и разрыдалась. Закрыв лицо руками, она плакала и плакала. Не останавливаясь. Без пауз и отдыха. Как будто бы превратилась в Ниагарский водопад, без устали извергающий пенистые струи воды.
 В коридоре было темно. Она протянула руку и коснулась стенки. Она была одна. Олег куда-то исчез. Ей стало страшно, и она пошла его искать. Олег сидел в своей комнате и рисовал на компьютере. Узоры. Бесконечные узоры. Они двоились, троились и множились на глазах в геометрической прогрессии. Необыкновенно красивые цвета: ярко-розовые, салатовые, малиновые, густо-синие. Надя села рядом на стул и стала смотреть. Наконец она почувствовала, как от пережитого волнения и напряжения у нее слипаются глаза.
 — Я хочу спать, — прошептала она.
 — Сейчас сообразим, — откликнулся Олег. Он быстро расстелил постель и ушел на кухню.
 — Если тебе что понадобится, крикни! — услышала Надя, уже засыпая.
 Ночью к ней пришел Олег. Она почувствовала рядом его тело. Теплоту и нежность. Страх исчез: он свернулся калачиком и задремал. Надя протянула руку и погладила Олега по щеке…
 Все произошло так быстро, что она не успела даже испугаться или засомневаться: а правильно ли она поступает. Надя закрыла глаза и подумала: «Я стала такой, как все». Эта мысль стучала в висках, как радостная мелодия: как все, как все, как все. И в этот момент Надя осознала, насколько она устала от собственного одиночества. Да, она привыкла к нему. Но в глубине души оно ее тяготило и раздражало. Просто она ничего не могла с этим поделать. Но теперь все переменилось.
 Утром Олег сварил кофе и пригласил ее к завтраку.
 — Ой! — воскликнула Надя, посмотрев на часы. — Я же опоздаю на работу.
 — Какая работа! Сегодня выходной.
 — Я совсем об этом забыла. Перепутала дни. Они рассмеялись. Мать Олега приезжала на следующий день. В воскресенье вечером.
 — Оставайся у меня, — предложил он.
 — Хорошо. Только позвоню бабушке. Выслушав Надю, после недолгой паузы Анна Семеновна сказала:
 — Ты смотри там, не очень… увлекайся.
 — Что? — не поняла Надя. Она лежала с радиотрубкой на кровати и рисовала на спине Олега пальцем узоры.
 — Не увлекайся, говорю. Впрочем, мои советы здесь бесполезны, — вздохнула Анна Семеновна.
 Надя открыла для себя, что Олег отлично готовит. На кухне он показал Наде полочку книг по кулинарии.
 — Это мамины и бабушкины. От одного вида их еды текли слюнки. Я потихоньку заглядывал в эти книги и, когда дома никого не было, кашеварил. Тайком. И сам же все съедал.
 — А почему тайком?
 — Вдруг заругают. Скажут: ты что, девчонка?
 — Я думаю, наоборот, им было бы приятно… Вечером они смотрели на DVD-плейере фильм Альмодовара «Все о моей матери». А потом Олег продолжил знакомить Надю со своими компьютерными «сокровищами». Он скачал уйму интересных вещей из Интернета. И Надя, не отрываясь, смотрела забавные мультики, пейзажные рисовалки и картинки с «сюрпризами», где из воды внезапно выпрыгивала рыба, а из-под камней выбегали маленькие юркие ящерицы.
 — Когда ты все успеваешь? — спросила Надя.
 — В Интернет влезаю ночью. Тариф дешевле. Днем — работаю, а ночью путешествую по Сети. Купи компьютер и поставь Интернет. Будем переписываться.
 Надя рассмеялась:
 — А что, мы не можем так встречаться?
 — Знаешь, как здорово: посылать сообщения по «мылу». Стоп! Я тебе еще свой фотоальбом не показывал. Из нашего семейного альбома я выбрал наиболее красивые фотки и сканировал их. Смотри — это мой дедушка!
 Дедушка Олега был импозантным мужчиной: высоким, красивым. Он стоял, держась за спинку стула, и смотрел куда-то вперед с гордым и независимым видом.
 — А это он с бабушкой на юге.
 Пальмы, море. Мужчина в летнем костюме и женщина в платье под зонтиком.
 — Маман. Говорят, я похож на нее.
 Надя перевела взгляд на Олега. Правда, есть что-то общее. Тонкие черты лица, изящные руки. Поворот головы.
 — Ну как?
 — Похож.
 — Фотографий отца нет. Маман, когда рассталась с ним, уничтожила все его снимки.
 Надя деликатно промолчала.
 — А это я. Маленький. Здесь мне пять лет.
 — Разве это ты? — удивилась Надя. — Это же девочка!
 С фотографии на нее смотрело очаровательное существо с кудряшками, в кружевных панталончиках и кружевной рубашечке.
 — Я, я, — рассмеялся Олег. — Просто моя маман так хотела девочку, что мое рождение было для нее разочарованием. Она долго не могла утешиться и до школы одевала меня как девочку. Не стригла волосы, лепила всякие рюшечки, бантики. На улице ей часто говорили: какая у вас симпатичная дочка! Мне так было смешно. — Олег бросил взгляд на часы, висевшие на стене. — Ого! Время подходит. Сейчас все рванут в чат.
 — Какой чат?
 — Я тасуюсь в одном чате. Мы там прикольно отрываемся. Своей компашкой.
 Следующие полчаса Надя смотрела, как Олег общался в Сети со своими приятелями и подругами. Они все носили забавные имена, больше напоминающие клички: Самбо, Румас, Ахав, Витюнь, Донна Анна, Лиска, Голубая Лагуна. Олег, казалось, совсем забыл о ее существовании. Он быстро строчил реплики, хихикал, когда читал ответы, чему-то загадочно улыбался. Надя почувствовала легкий укол ревности. Она читала на компьютерном экране то же самое, что и он, но ничего не могла понять. Это был особый язык с непонятными словечками и оборотами.
 — Интересно? — возбужденный Олег повернулся к ней.
 — Да, — вяло откликнулась Надя.
 А… ты же ничего не понимаешь. Я не сообразил. Ладно, как-нибудь научу… Потом. Сейчас не могу оторваться, а то пошлют в нокаут. Сегодня особенно Голубая Лагуна изощряется. Клевая девчонка! Она у нас как Монблан. На философском факультете МГУ учится. Круто!
 — Ты ее видел?
 — Конечно!.
 — А я думала, вы только по Интернету общаетесь.
 — Не совсем. Мы еще собираемся в определенных клубах. В определенные дни.
 Надя хотела спросить: познакомит ли он ее со своими друзьями, но подумала, что это будет похоже на назойливость. И промолчала.
 Олег насвистывал какую-то мелодию. Надя сидела рядом. Она посмотрела на него, и ей вдруг захотелось его приласкать. Протянув руку, она погладила Олега по плечу. Он повернулся к ней.
 — Что?
 — Ничего.
 — Подожди, сейчас выйду из чата.
 Ночь и последующий день промелькнули так быстро, как название станции на платформе, когда электричка проносится мимо на полном ходу.
 Окончательно Надя пришла в себя только уже ДОМР. Она стояла посреди своей комнаты, приложив ладони к горящим щекам. В таком состоянии и застала ее Анна Семеновна.
 — Добрый вечер!
 — Добрый вечер! — Надя по-прежнему не отнимала ладоней от щек.
 — Это, конечно, не мое дело… Но я прожила жизнь, поэтому… — Анна Семеновна замолчала, а потом сказала, старательно подчеркивая слова: — Главное: не теряй головы! Ну… понятно, дело молодое. Только… веди себя сдержанно.
 — Почему? — Слова бабушки не доходили до Нади. Мысленно она еще была там, с Олегом.
 — Всякое в жизни бывает, — лаконично ответила бабушка. — Сегодня — одно, завтра — другое.
 — Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Надя. Она чувствовала себя так, словно на ясное солнечное небо внезапно набежала грозовая туча.
 — Я имею в виду, что молодые люди обычно ветрены и непостоянны. Чтобы у тебя потом не было лишних разочарований. Ты у меня и так настрадалась, бедная.
 Здесь уже Наде стало по-настоящему обидно.
 — Вечно ты портишь мне настроение!
 — Нет, что ты, что ты! — замахала руками Анна Семеновна, увидев, как Надины глаза налились слезами. — Ты уж прости меня, дуру старую. Это я так брякнула. Делай, как знаешь. Ты хоть предохранялась? — как бы невзначай спросила бабушка.
 — Нет, — Надя почувствовала, как вся кровь отхлынула от щек. Об этом она даже и не подумала!
 — Так я и знала! А если забеременеешь?
 — Что же делать? — Надя села на кровать и с мольбой посмотрела на Анну Семеновну.
 — Беги в аптеку. Может, там какие таблетки порекомендуют.
 В аптеке молодая рыжеволосая женщина в ответ на Надин лепет сказала, что паниковать не стоит. Нужно купить специальные таблетки и принять их. Как принимать, написано в инструкции. Она говорила терпеливым, бесстрастным тоном, часто поправляя очки, сползавшие к кончику носа. Надя представила, как к ней постоянно прибегают растерянные девчонки с просьбой помочь в щекотливой ситуации. И она говорит им одни и те же слова. Как лектор, который уже выучил свою лекцию наизусть.
 — Спасибо, — сказала Надя, прижимая к груди упаковку с таблетками. — Спасибо.
 По дороге домой Надя думала о том, что сейчас у нее наступает такой период, когда ей придется открывать для себя много новых вещей. И тут она вспомнила слова Анны Семеновны о том, что молодые люди непостоянны и ветрены. «А вдруг это правда?» — мелькнуло в голове. Но Надя быстро прогнала эту мысль. «У нас с Олегом все будет хорошо», — повторила она про себя несколько раз. Как заклинание. Ей верилось, очень хотелось верить, что все будет именно так. А не иначе.




 Глава 6


 По логике вещей, надо было пойти к Дине Александровне и «дожать» ее. Но по опыту работы Губарев знал, что так делать нельзя. Люди, подобные Дине Александровне, любое обвинение отметут с ходу. Голыми руками их не возьмешь. Они уверены в себе, даже самоуверенны, и, если нет точных доказательств, то обвинять их в чем-либо бесполезно. Отвертятся. Нет, сначала надо прижать к стенке «слабое звено», то есть сына Лактионова. Молодые люди раскалываются обычно быстро. Такие случаи в его практике бывали. Нужно только правильно повести атаку. Грамотно.
 К Ванде Юрьевне Губарев нагрянул неожиданно. К счастью, Дима был дома. При виде Губарева Ванда Юрьевна высоко подняла брови. А когда узнала, что он приехал для разговора с сыном, заволновалась:
 — Но Дима вам все сказал в прошлый раз.
 — У меня с ним конфиденциальный разговор. Услышав их беседу, в коридор вышел Дима. Майор скользнул по нему оценивающим взглядом. Красивый малый. Высокий, с хорошей спортивной фигурой.
 — Вы ко мне?
 — Да. Мы можем выйти на улицу? Тот пожал плечами:
 — Как хотите.
 Ни слова не говоря, Дима накинул на себя черную «косуху» и посмотрел на Губарева.
 — Я готов.
 — Ну и прекрасно.
 — Постойте… — запротестовала Ванда Юрьевна. — Зачем выходить на улицу? Я вас оставлю вдвоем, и беседуйте на здоровье.
 — Нам так удобнее.
 Они ушли, оставив Ванду Юрьевну в состоянии прострации. Она сгорала от любопытства, которое никак не могла удовлетворить.
 На улице Губарев увидел стеклянное кафе и предложил:
 — Поскольку на улице холодно, лучше побеседовать там, — указал он рукой на кафе.
 — Не возражаю.
 Он видел, что парень старается ничем не выдать своего волнения. Хотя Губарев почти физически ощущал волны напряжения, исходившие от него.
 — Дима, когда вы с Диной Александровной стали любовниками? Год назад? Или раньше?
 Его спутник остановился. Лицо Димы приобрело мертвенно-бледный оттенок.
 — М-мы не любовники, — с трудом выдавил он.
 — Не лги. Это бесполезно. Так когда?
 — Я не понимаю, о чем речь…
 — Прекрасно понимаешь! — жестко сказал Губарев, переходя на «ты». — Или ты хочешь, чтобы я вернулся к вам в квартиру и все рассказал матери?
 — Нет. Только не это! — выдохнул Лактионов-младший. — Умоляю вас!
 — Тогда отвечай на мои вопросы! — Губарев поднялся по ступенькам кафе и придержал стеклянную дверь. Они сели за свободный столик у окна. — Я не услышал ответа. Как давно вы являетесь любовниками?
 — Полтора года.
 — Кто был инициатором вашей связи?
 Во взгляде Лактионова-младшего мелькнула откровенная затравленность.
 — Я.
 — Покрываем даму. Очень благородно. Его собеседник ничего не ответил.
 Губарев решил немного ослабить давление. Он перешел снова на «вы». Чтобы окончательно не озлоблять парня.
 — Вы понимали, что этот поступок, мягко говоря, не совсем красивый. Чем вы руководствовались, когда вступали в эту связь?
 Она мне нравилась, — просто ответил собеседник Губарева. — А что? В этом есть что-то преступное? — В голосе прозвучал вызов.
 — Ничего. Кроме того, что вы обманывали своего отца.
 — Да. Прискорбно.
 — Надеюсь, вы говорите эти слова без тени иронии.
 — Какое там!
 Губарев понял, что парень довольно впечатлителен и склонен к черному юмору. Прожженный циник сказал бы что-то вроде: «Это наше дело». Или: «Мы никому не мешали».
 — Где вы встречались?
 — Снимали квартиру. Точнее, снимала Дина.
 Это «Дина» резануло Губарева. Он даже не представлял себе, что сидящий напротив него молодой человек называет недоступную Дину Александровну Диной. Или как-то еще. По-интимному нежно. Диночка. Или… «Стоп, — скомандовал себе Губарев. — Остановись».
 — Как часто вы встречались?
 — Примерно раз в неделю.
 — И никто ни о чем не догадывался?
 — Никто.
 — Это под влиянием Дины Александровны вы хотите уйти из института и поступить в другой?
 — Да.
 Губарев замолчал. Он хотел бы спросить, о чем они разговаривали с Диной Александровной. Но это было бы уж слишком. Он почувствовал легкий укол ревности.
 — Вы не подумайте, что Дина не любила своего мужа. Нет, дело не в этом, — сказал Дима.
 — А в чем?
 — Просто Дина — такая…
 — Какая? Разговор не вытанцовывался. Очевидно, парень,
 как и сам Губарев, не мог дать четкого определения Дине Александровне. Майор его очень хорошо понимал. Ему вдруг захотелось увидеть Дину Александровну и посмотреть, какое у нее будет лицо, когда он скажет, что знает о ее связи с пасынком. Как она себя поведет? Растеряется? Будет все отрицать? Изобразит благородное негодование? Или прибегнет к исконному оружию женщин — слезам? Он поймал себя на мысли, что любую другую женщину он мог бы вычислить. Угадать ее поведение. Любую… Но не Дину Александровну. Она не поддавалась привычным схемам и стереотипам. Слишком сильно в ней было индивидуальное начало и то, что называют «тайной».
 — Я могу надеяться, что моя мать ничего не узнает о нашем разговоре?
 — Если этого не потребуют интересы следствия. Парень нахмурился.
 — Значит, вы скажете?
 В его настойчивости было что-то мальчишеское. Непосредственное.
 — Мне трудно сейчас предугадать, как дальше будут развиваться события.
 Лактионов-младший открыл рот. Он хотел что-то сказать, но передумал. Наверное, парень собирался выпалить, что ему наплевать на «интересы следствия» и «развитие событий». Ему важно, чтобы об этом не узнала его мать. Это было для него самым главным. Существенным. А все остальное не имело никакого значения.
 — Я думаю, все будет в порядке, — сказал майор.
 «А что тут может быть в порядке? — промелькнуло в голове у Губарева. — Отец умер, мать — дама с вывертами. Да еще это запретное чувство…» И неожиданно для себя Губарев спросил:
 — Вы любите Дину Александровну?
 — Да.
 Он хотел спросить: а Дина Александровна? Любит вас? Но понял всю абсурдность данного вопроса. Как можно знать наверняка, на сто процентов, о чувствах другого человека? Ты можешь умирать, сохнуть по кому-то… А предмет твоего обожания — всего лишь отвечать на твою исступленную любовь. Принимать ее. Снисходить. Вопрос так и не был высказан вслух.
 — Спасибо за откровенность.
 — Да уж! — Лактионов-младший смотрел куда-то мимо него.
 — Если мне понадобится, я свяжусь с вами. Парень ничего не ответил.
 Он остался сидеть в кафе, а Губарев ушел.
 Майор шел по улице и чувствовал в душе непонятно-горький осадок. Не нравилась ему эта ситуация. Не нравилась. И все тут!
 Так прошло больше года. Раз в неделю Надя встречалась с Олегом. И все дни она жила в ожидании этой встречи. Она продумывала наряд, прическу, что она скажет и чем похвастается. Новой прочитанной книжкой или просмотренным фильмом. Надя купила компьютер, и теперь Олег давал ей фильмы, записанные на дисках.
 — Молодец! — сказал он, когда она сообщила ему, что купила ноутбук.
 Узнав цену, он присвистнул.
 — Ухты! Классно! Премию на работе выписали?
 — Просто зарплату прибавили!
 — Молодец! — повторил он.
 С тех пор Олег часто диктовал Наде список, что надо купить: новые диски, интернет-карты, компьютерные программы, книжные новинки. Иногда он просил у Нади «небольшие суммы» в долг. Она с готовностью одалживала ему деньги, которые он никогда не возвращал. Да она и не требовала этого. Она была рада помочь Олегу. Тем более что, по его словам, у них в последнее время возникали перебои с зарплатой.
 Надя покупала то, что он говорил, и складывала купленное в пакет под кроватью. Она боялась, что Анна Семеновна наткнется на эти покупки и будет ее ругать. Она и так выговаривала Наде, что ее молодой человек просто использует ее. Они никуда не ходят — ни в кино, ни в театры — и даже не гуляют по улицам и скверам. «Куда это годится, — ворчала бабушка. — Ты как домашняя подруга. Прибежала к нему на пару часиков и исчезла. Тоже мне, карманная… девушка». Но, наткнувшись на Надин взгляд, Анна Семеновна замолкала. Ладно, поступай как знаешь, лишь бы ты была счастлива — читалось на ее лице.
 Но для полного счастья все-таки чего-то не хватало. «Мы могли бы пойти в кино или посидеть в кафе», — размышляла Надя. Когда она спросила Олега: почему бы им не выбраться куда-нибудь, он провел рукой по волосам и сказал:
 — Я — существо домашнее. Болтаться на людях не привык. — Он сидел, как обычно, за компьютером и показывал Наде новые картинки, скачанные из Сети.
 — Но ты же выходишь в кафе со своей компанией, — возразила она.
 Он посмотрел на нее так, словно она сморозила величайшую глупость.
 — Это — другое.
 — Почему? — В этот вечер в нее вселился бес противоречия. И уступать Олегу она не собиралась.
 — Потому, — с легким раздражением ответил он. — Ты принесла диск с фильмом «Я — робот»? Я давно хотел его купить, но все не хватало времени выбраться на «Горбушку».
 — Принесла. — Надя достала из сумочки диск и протянула его Олегу. — Вот, возьми.
 — Отлично! Молодец. Надя обратила внимание, что, когда Олег хотел ее похвалить, он обычно употреблял это безличное — «молодец». Ни Надя, Наденька или как-то еще уменьшительно-ласкательно. А просто — «молодец». Как будто обращался к парню, а не к своей девушке. Странные отношения, часто думала Надя. На роман — не похоже. Он в меня не влюблен. Это — точно. Значит, мы всего лишь — друзья? И не стоит рассчитывать на большее?
 Наде ужасно хотелось с кем-нибудь обсудить Олега, поплакаться, спросить совета. Но подруг у нее не было. Рассказывать о своей личной жизни на работе — глупо. Посудачат, посплетничают, перемоют кости и забудут на другой день. Пожаловаться Анне Семеновне? Она — человек другого поколения. Других взглядов. Не поймет. Наоборот, подожмет губы и скажет: «Что я тебе говорила? Твой молодой человек тобой пользуется, и все. Ему так удобно. А о тебе он не думает. Ему на тебя ровным счетом наплевать!» Нет, бабушке ни о чем говорить нельзя…
 — В следующий раз купи «Убить Билла-2». Ладно? — обратился к ней Олег.
 — Что? — Надя сидела, погруженная в свои мысли.
 — Купи «Убить Билла-2», — повторил Олег уже громче. — Фильм Тарантино.
 — А… Тарантино! Хорошо. Я смотрела «Убить Билла» по телевизору. «Криминальное чтиво» лучше.
 — Голубая Лагуна говорит: фильм наполнен метафизической философией. Поэтому мне надо смотреть его в срочном порядке.
 Олег часто ссылался на мнение своих знакомых, с которыми регулярно общался в чате. Наде иногда казалось, что они для него более живые и реальные, чем она, которая находится рядом.
 — Она диктует, что тебе смотреть? — поддела его Надя. Она чувствовала себя усталой, раздраженной и колючей.
 — Она задает тон всей нашей компании.
 — Понятно! — с иронией отозвалась Надя. — Ты живешь по ее правилам.
 — Да, кстати, пора тебя познакомить с ними. Вывести в свет. — Олег оторвался от компьютера и посмотрел на нее критическим взглядом. — Тебе надо выглядеть посовременнее.
 — В каком смысле?
 — Ну… пирсинг, что ли, сделай. Надю обдала волна страха. А вдруг она не понравится его приятелям, и они скажут Олегу, что она — отстой? И он бросит ее. Сама мысль, что они могут « расстаться, привела Надю в состояние панического ужаса. Она уже не представляла своей жизни без него, без их встреч. „Если у меня отнимут это, я стану как калека, которому отрезали ногу или руку, — подумала она. — Нет, я должна понравиться всем. В особенности этой Голубой Лагуне. Расположить ее к себе“.
 — А… как одеваются в твоей компании?
 — Джинсы. Юбку надевать не вздумай. Ну там, кофточку поярче…
 — Когда ты познакомишь меня?
 — Через недельку.
 Придя домой, Надя кинулась к телефонному справочнику. Ей надо было найти салон, где делают пирсинг. И сколько это стоит?
 Надя выписала несколько телефонов в записную книжку и захлопнула ее. «Позвоню завтра в обеденный перерыв с мобильного», — решила она.
 Дозвонившись до трех салонов, Надя остановилась на одном из них, находившемся недалеко от ее работы. Цена, включая обезболивание, была приемлемой — двадцать долларов. «Это дурацкое украшение в носу я буду носить только в компании Олега. Я не собираюсь разгуливать с ним по улице, как дикарь из африканского племени».
 После того как была сделана процедура пирсинга, Надя зашла в универмаг и купила модную кофточку ядовито-зеленой расцветки, стоившую одну треть ее зарплаты. Так, прикид есть. Если бы еще можно было «купить» отвязные манеры! Как кофточку или юбку. И мгновенно стать остроумной и раскованной. Душой любой компании. Может, записаться на какие-нибудь курсы, где избавляют от комплексов? Надя снова кинулась к телефонному справочнику. Курсы были рассчитаны на несколько месяцев. Это ей не подходило. Ладно, будь что будет. «Главное — уверенность в себе, если я буду трястись, ничего хорошего не выйдет».
 Наконец настал долгожданный день. Надя встретилась с Олегом в центре зала метро «Добрынинская». Увидев ее еще издали, он помахал рукой и сделал жест, означающий «иди побыстрее». Но ее ноги неожиданно налились свинцом. Она шла, с трудом передвигая их… Ей хотелось повернуться к Олегу спиной, сесть в поезд и уехать обратно. Домой. «Зря я ввязалась в эту вечеринку, — грызла она себя. — Они посмеются надо мной, а для Олега их мнение — закон. Я своими руками рою себе могилу».
 — Привет! Ты чего тащишься, как черепаха? Я тебе руками машу, машу, чтобы ты двигалась побыстрее. А ты, как нарочно, едва ползешь! Тебе идет эта кофточка.
 — Правда? — обрадовалась Надя. Ей самой эта ядовито-зеленая расцветка казалась ужасно вызывающей.
 — Раз я говорю, так оно и есть. О… мы и пирсинг сделали. Супер-пупер! Сколько стоит?
 — Двадцать долларов.
 — Нормально. Адресок дашь? У нас Лиска хочет сделать пирсинг! Только все боится, трусиха. Мы ее уговариваем, уговариваем.
 Лиска была из «виртуальной» компании Олега.
 — Конечно, дам! — Надя полезла в сумку.
 — Потом, не сейчас. Деньги взяла?
 — Какие деньги?
 — На вечеринку.
 — Взяла.
 — Мне в долг отвалишь? Что-то зарплату задерживают. Я немного на мели.
 — О чем речь! Конечно!
 Олег шел торопливым шагом. Надя с трудом поспевала за ним.
 — Слушай! Я тебя ввожу в курс дела. Мы идем на пати.
 — Чего?
 — Пати по-английски — вечеринка.
 — Поняла.
 Не переспрашивай, а запоминай. Спиртное называется — «горючим». Тот, кто посещает такие вечеринки, — клаббер. Тебя могут спросить, какие клубы ты посещала раньше. Скажи: «Войну и мир». Твои акции сразу взлетят.
 — А если меня спросят об этом клубе?
 — Переводи стрелку. Меняй тему. Не кукурузь! Надя поняла, что примерный смысл этого слова — «не трусь». Или что-то в этом роде.
 — Стилевой приоритет сегодняшней пати: техно, электро и хаус.
 — Что это? — с отчаянием крикнула Надя. Они уже находились перед входом в кафе с непонятным названием «Траш».
 Но Олег только махнул рукой. Объяснять было некогда.
 Внутри клуба все переливалось, шумело, блестели огни. Сверкающая «вертушка» разгоняла разноцветные блики по стенам. Надя невольно прижалась к Олегу. Но он вертел головой, отыскивая кого-то.
 — А, вот они где… пошли.
 На диванчике в углу примостилась компания из пяти человек.
 — Что так мало? — спросил Олег, подходя к ним вместе с Надей.
 — Скоро причалят, — ответила маленькая рыженькая девушка, усыпанная веснушками. Это, наверное, Лиска, решила Надя.
 Презентую Надю, — шутливо обнял ее за плечи Олег. — Своя герла. Это — Витюнь, — показал он на угрюмого молодого человека лет двадцати пяти в черных кожаных штанах и черной кожаной куртке, сплошь усыпанной металлическими заклепками. — Это Лиска. — Рыженькая девушка улыбнулась Наде. — Это Ахав, — худой блондин немигающим взглядом уставился на Надю. «Как инопланетянин», — подумала она. — Самбо, откликнись, — жгучий брюнет в рубашке с ярко-красными разводами с кем-то болтал по сотовому. Он окинул Надю оценивающим взглядом с головы до ног и кратко кивнул ей. А это… — Олег задержал дыхание. — Наша Голубая Лагуна. — Тут только Надя обратила внимание на мужеподобную девицу в очках с массивной оправой. Короткая стрижка, широкие плечи. Плоская грудь. Джинсы и серая футболка с надписью «I love USA».
 — Ну что, зажигаем? — Вопрос Олега повис в пустоте.
 Сесть им с Надей было негде. Он отвел ее к барной стойке и сказал, чтобы она подождала его здесь.
 — Тридцатку баксов не дашь?
 — У меня не доллары. А обычные деньги.
 — Что есть, то и дай.
 Надя достала тысячу рублей, которые Олег буквально выхватил у нее из рук, и, криво улыбнувшись, куда-то рванул, оставив ее в одиночестве. Она огляделась. Она была совсем одна в этом чужом месте. Напротив нее вырос бармен: блондин в накрахмаленной белой рубашке:
 — Что закажете?
 — Я… — Он сунул ей меню и повернулся спиной. Бармен делал сразу несколько дел одновременно. Готовил коктейли, принимал заказы и обменивался репликами с двумя девицами, хохотавшими над каждым его словом. Девицы были тощими, в белых брюках и розовых маечках до пупка. С длинными светлыми волосами они были похожи друг на друга, как близнецы.
 Надя скользила взглядом по меню. Буквы прыгали перед ее глазами.
 — Выбрали? — Бармен мгновенно материализовался перед ней. Как джинн из бутылки.
 — Да… Коктейль «Радуга».
 — Он существует в двух вариантах. Вам с джином или кампари?
 — Кампари.
 Получив свой коктейль — бокал, украшенный лимонной стружкой, зеленой долькой какого-то экзотического фрукта и трубочкой-зонтиком, — Надя села на стул около стойки и принялась не спеша потягивать коктейль.
 — Потеряла Олега? — раздался сзади нее низкий голос.
 Она обернулась. Это была Голубая Лагуна с бокалом, наполненным жидкостью молочно-белого цвета.
 — Нет. Он сейчас подойдет.
 — Не скоро, — хмыкнула мужеподобная девица.
 — Почему?
 — Потому что он заправляется.
 — Что? — не поняла Надя.
 — Ты куда раньше ходила? — с подозрением спросила ее Голубая Лагуна. — В «Войну и мир»?
 — Да. — Надя вспомнила, что так называется клуб, куда она ходила по «легенде» Олега.
 — И как там?
 — Нормально. — Олег говорил ей, что надо сразу переводить разговор на другую тему. — Ты учишься в МГУ?
 Голубая Лагуна ничего не ответила.
 — А ты чего не пошла с Олегом? — спросила она.
 — Не захотела.
 — Это ты ему денег на «дозу» дала?
 — Да… то есть нет. А что?
 — Да так. Олег говорил, что у него теперь база появилась.
 — Что?
 — Спонсор, база. Он не работает. И ему постоянно нужны деньги на «дозаправку батареек». Раньше у него была некая Вера, старше его на десять лет. Бухгалтерша. Только и отваливала ему бабки. Олег то в Испанию ездил, то во Францию.
 — Как не работает? — не поняла Надя. — Он же специалист в крупной компьютерной фирме.
 — Что? — Голубая Лагуна рассмеялась хриплым смехом. — Специалист! Умора! Ты в самом деле такая лохушка? Или притворяешься?
 В голову Нади словно втыкали острые иголки. Одну, другую…
 — Олег принимает наркотики? — упавшим голосом спросила Надя.
 — Да он не слезает с них. Ты что, не заметила? — Голубая Лагуна с любопытством посмотрела на нее, словно перед ней было редкое ископаемое. — Ты в какой тундре раньше жила?
 Инстинктивно Надя сжалась в комок. Она вцепилась в бокал обеими руками, наклонила его и не заметила, как жидкость тоненькой струйкой потекла по ее брюкам.
 — Нив ка-кой, — заикаясь, ответила она.
 — Да, Олег тебя красочно описал. Девушка со странным лицом и странными манерами. Милый зверек, похожий на сестру Маугли. Он тебя правда первым таранил? Или заливал нам на чате? С твоей помощью он пытался постирать свою голубизну. Но, видно, с половинчатым успехом.
 — Чате? — мысли Нади окончательно спутались.
 — Конечно, он все расписал нам. Как вы встретились, как общались. Как он тебя воспитывал и просвещал. А тебе сказал, чтобы ты представилась девушкой, которая ходила в «Войну и мир». Кто же тебе поверит? Это клуб для продвинутых клабберов. Наш Стальной Крысеныш здесь промашку дал. Сначала одно впарил, потом — другое.
 — Крысеныш?
 — Олегова кликуха в нашем чате. Ты что, не знала?
 — Н-нет.
 — Н-да! — Голубая Лагуна смерила ее взглядом с головы до ног. — Чего он тебя сюда приволок? Полный отстой. Брюки-то не поливай! Не грядка.
 Надя посмотрела на свои джинсы. А она даже ничего не почувствовала! Бежать отсюда немедленно. Только бы не столкнуться с Олегом! Это было выше ее сил. Она поставила бокал на стойку и осмотрелась вокруг. Где выход? Она метнулась направо. Вслепую. Она шла, размахивая руками, как будто бы плыла в воде. Продиралась через толпу трясущихся людей. Кто-то подхватил и закружил ее. Это был жгучий брюнет из компании Олега по кличке Самбо. Он пригнулся и стал вертеть Надю в разные стороны. Она с трудом отлепила его руки от себя. После некоторого блуждания в лабиринтах «Траша» она наконец нашла выход. Надя рванула на себя дверь и вывалилась на улицу, глотая ртом воздух. Ее тошнило. Хотелось пить.
 Она купила в киоске минеральную воду и выпила всю бутылку. Забрела в сквер, села на траву. У нее было такое чувство, что ее вывернули наизнанку, распотрошили и вываляли в грязи. Ее Олег оказался настоящим крысенышем! К тому же с наклонностями гомика, как намекнула эта жуткая мужеподобная девица по кличке Голубая Лагуна. И с Надиной помощью он пытался избавиться от этого! Надя вспомнила, как Олег показывал ей фотографию, где он был похож на девочку. Значит, это правда! В памяти всплывали мелочи, на которые она раньше не обращала внимания. Однажды она сказала Олегу, что у него тонкие руки, напоминающие женские. Его лицо мгновенно покрылось краской. Она еще удивилась этому, но не придала значения. Олег не любил смотреть на обнаженную Надю. Он сразу накидывал на ее тело простыню или полотенце… Когда Надя говорила ему, что ей нравится Николь Кидман и Ума Турман, что они очень красивые женщины, он брезгливо поджимал губы… И вообще он был каким-то слишком изнеженным и стерильным.
 Единственное, что имело для Олега значение, — это его приятели из чата. Как он дрожал над ними, как заискивал! Готов был расстелиться под их ногами, чтобы только заслужить одобрение своих «виртуалов». Сколько раз она слышала, как он с придыханием говорил о них. Они были для него всем! А она, Надя, — всего лишь развлечением, любопытным экземпляром, сестрой Маугли! Он препарировал ее, как подопытную зверушку. А потом все расписывал своей компании. Подробно, в деталях…
 Она передернула плечами. Было невыносимо гадко и больно. Хотелось причинить ему такую же боль. Она не должна была страдать одна! Это было несправедливо! Он пользовался ею, ее деньгами. База! Она была для него базой. А ей он наврал с три короба о своей работе в крупной компьютерной фирме! Ничтожество! Настоящий ублюдок!
 Она стала жертвой обычного проходимца! Она обречена быть жертвой! И тут Надя стиснула зубы так, что свело челюсть! Нет, она разорвет этот замкнутый круг. Ей надо всерьез подумать о своей карьере, чтобы заработать деньги. Много денег! И сделать пластическую операцию. Стать нормальной девушкой. Иначе все будет повторяться. Со своими внешними данными она будет рада любому знаку внимания со стороны мужчин. Они будут пользоваться этим и вить из нее веревки. Нет, у нее только один выход. Один. Пластическая операция. Новое лицо.
 На другой день Губарев решил нанести визит Дине Александровне. Предварительно он созвонился с ней. По сухому тону он понял, что она уже в курсе вчерашнего разговора с Лактионовым-младшим. Ну что же, устало подумал майор. Этого следовало ожидать.
 Он пришел к назначенному времени. Ровно в пять. Дина Александровна кратко поздоровалась с ним. В ее ушах блестели красивые серебряные серьги. На плечах — темно-серая шаль. Она чуть укоротила волосы, короткая стильная стрижка очень шла к ее лицу.
 — Проходите.
 Губарев прошел в уже знакомую комнату в старинном стиле. Сел на стул. Дина Александровна — на диван, обтянутый гобеленовой тканью. Она смотрела на него. Спокойно. Выжидающе. Наблюдала за ним. Как кошка за мышкой.
 — Слушаю вас, — сказала она Губареву.
 — Дина Александровна, — он решил идти ва-банк. Без особых церемоний. — Я знаю, что вы были любовницей Дмитрия Лактионова.
 — Была.
 Губарев внимательно посмотрел на нее. В лице Дины Александровны не было ни тени смущения, растерянности. Она сказала об этом так просто и буднично, как о каком-то обыденном явлении.
 — Что толкнуло вас на этот шаг?
 — Так просто на этот вопрос не ответишь!
 — Ну все-таки. Она усмехнулась.
 — Считайте это капризом стареющей женщины. — Глаза Дины Александровны были обведены черным карандашом, отчего ее взгляд казался по-особому роковым и загадочным.
 Она смотрела ему прямо в глаза. Спокойно, уверенно. Майор не выдержал:
 — Вы считаете это нормальным?
 — Нет.
 Своими ответами она выбивала у него почву из-под ног. Он ожидал агрессии, нападения, но этого не было. И потому разговор не получался. Он не знал, как себя вести с ней.
 — Вам не кажется, что у вас прекрасный мотив для убийства мужа: убрать его, чтобы соединиться с молодым любовником?
 Здесь она уже не смогла оставаться равнодушно-безучастной. Ее зрачки расширились, а рука, которой она поправляла шаль, дрогнула.
 — Я не понимаю вас.
 — Я говорю о том, что у вас был хороший мотив для убийства.
 — Я не давала вам повода так обращаться со мной. — На глазах Дины Александровны выступили слезы. Настоящие. И тут уже Губарев почувствовал себя неловко. Как будто бы он обидел ребенка. Майор заерзал на стуле.
 — Я объясняю вам, как выглядит эта ситуация со стороны.
 — Зачем?
 Чтобы вы… — Майор запнулся. В самом деле, зачем он говорит ей все это? Чтобы помучить? Получалось именно так. Ведь факт ее связи с Лактионовым-младшим относился к личной жизни, а не к убийству. Правда, в данный момент трудно разделить, что относится к убийству, а что — нет. Расследование — задача со многими неизвестными, поэтому трудно сказать, в какой момент ты вырулишь на правильную дорогу…
 — Чтобы вы знали, в какой переплет попали. У вас есть мотив для убийства.
 — Если у меня был любовник, это не значит, что я желала смерти своему мужу.
 В ее голосе прозвучал вызов.
 — Не значит, — согласился майор. — Но подозрения есть. И серьезные. Ваша связь с Дмитрием Лактионовым является отягчающим обстоятельством в расследовании. И вы должны это знать.
 — Спасибо за информацию. — Губарев не понял, сказала она это серьезно или с насмешкой.
 — Вы продолжаете встречаться?
 — Что вы!
 — Дина Александровна, вам знакома такая фирма — «Велан»?
 — «Велан»? — Она нахмурилась. — Нет. А что?
 — На счет этой фирмы вашим мужем было переведено пятьдесят тысяч долларов. За два месяца до его убийства. В документах клиники, которую возглавлял Лактионов, эта фирма нигде не фигурирует. Он не упоминал при вас это название?
 — Нет. Я ничего такого не припомню. Мне муж мало говорил о своих делах.
 — Я был в галерее «Сандар», — без всякого перехода сказал Губарев.
 — Я знаю.
 Все-то ей доложили. Настучали. Придворные сделали доклад королеве.
 — Посмотрел каталог ваших работ. Это ваша первая выставка?
 — Да.
 — Нелли Павловна сказала, что вначале были финансовые трудности с ее организацией.
 — Были.
 И тут Дина Александровна бросила на него острый взгляд. Взгляд хищницы, которая ни за что не выпустит добычу из своих рук. Наверное, долго уламывала мужа. А тот упирался. Не хотел спонсировать сомнительное, с его точки зрения, предприятие.
 — Ваш муж не хотел спонсировать эту выставку?
 — И у меня появляется второй мотив для убийства, — язвительно поддела его Дина Александровна. — Я убиваю своего мужа, чтобы на его деньги устраивать выставки.
 Губарев не знал, как отреагировать на этот выпад. Он просто промолчал.
 — Скажите, а почему Николай Дмитриевич не хотел финансировать выставку? — спросил он.
 — Коле было трудно на это решиться, потому что он не верил в серьезность этой затеи. Но когда я представила ему полный финансовый отчет, макет каталога, он сдался. Николай Дмитриевич ко всему подходил основательно и денег на ветер зря не бросал.
 — Но перевел же он на счет неизвестной фирмы пятьдесят тысяч долларов?
 Дина Александровна пожала плечами:
 — Я ничего не знаю об этих делах.
 — И еще такой вопрос. Как будут распределены деньги Лактионова? Кому достанется наследство?
 — Деньги будут распределены по стандартной схеме. Никакого завещания Коля не оставлял, поскольку о смерти не думал. Половина — мне. Остальное — детям.
 — И какова сумма наследства?
 — Триста тысяч долларов. Если точно — триста двадцать.
 — Наличными?
 — На сберкнижке. И воспользоваться этими деньгами можно только через полгода.
 Наверняка у Дины Александровны кое-какие суммы есть еще в доме. Но здесь она уже не скажет, сколько.
 — Вы знали о том, сколько денег на сберкнижке? — спросил майор.
 Дина Александровна вздернула вверх подбородок.
 — Да. — Это «да» прозвучало как удар хлыста.
 — Все совместные покупки планировались вами вместе?
 — Конечно. Но решающее слово оставалось за Николаем Дмитриевичем.
 Она говорила правду, не думая о том, вредит она ей или нет. Что это было? Бравада? Непонятный расчет? Или откровенный цинизм?
 Она знала о деньгах, которыми не могла воспользоваться в полной мере. Знала точную сумму наличных, лежащих в банке. Неужели она не видит, как уязвима ее позиция? Интересная женщина, которая мечтает устраивать собственные выставки и жить так, как она хочет. Если у женщины — молодой любовник, это тревожный симптом охлаждения отношений, начало семейного кризиса.
 Разговор был закончен. На прощание в коридоре Дина Александровна устало склонила голову набок, как бы говоря своим жестом: вы меня крайне утомили. Она улыбнулась Губареву на прощание. И в ее улыбке были почти дружелюбие и симпатия. Если бы Губарев не знал изменчивости Дины Александровны, ее способностей на мгновенный переход из одного состояния в другое, то мог бы подумать, что вызвал в ней прилив расположения к своей особе. Но он знал, что это не так. Улыбка была, как игра теней. Она могла тут же смениться нахмуренностью или презрением. Вполне вероятно, что, когда он уже повернулся к ней спиной, ее лицо было совсем другим. Вопрос — каким? Но этого уже знать ему было не дано. По дороге домой Губарев неожиданно подумал, что мотив для убийства был и у Ванды Юрьевны. Часть денег Лактионова переходит к ее сыновьям. Ни в первом, ни в третьем браке детей у Николая Дмитриевича не было. Единственные наследники, кроме Дины Александровны, — их совместные дети. Сто пятьдесят тысяч долларов — весомый мотив для убийства. Ванда Юрьевна жаловалась, что Лактионов плохо помогал бывшей семье. Возможно, ей захотелось решить эту проблему разом. Пойти на крайние меры. Такой истеричный тип женщин способен на все. Она считала себя несправедливо обиженной бывшим мужем. Она ненавидела его. Это ясно как божий день… Лактионова могла убить и Дина Александровна, и Ванда Юрьевна. Алиби не было ни у той, ни у другой.
 Еще эта загадочная фирма «Велан», о которой никто ничего не знал. Губарев подумал, что надо бы хорошо опросить коллег Лактионова, работавших в той же области. Вдруг повезет, и он найдет следы «Велана». Это хорошая мысль!
 Губарев почувствовал, что у него промокли ноги. Ботинки были — настоящее барахло, купленное на распродаже. Обидно, что не отходил в них даже и двух сезонов. Правда, говорят, что скупой платит дважды. «Не надо быть таким непроходимым идиотом и соблазняться дешевкой. Каждый раз я даю себе слово, что не буду гнаться за дармовым товаром, — и каждый раз забываю об этом, приходя на рынок. Увижу дешевые ценники, и глаза разгораются. Сразу прикидываю: сколько могу на этом сэкономить? А результат? Мокрые ноги и выброшенные деньги. Лучше купить товар подороже, но он себя в конце концов окупит. Вон, у Наташки: английский зонтик служит ей уже семь лет. Никаких тебе сломанных спиц и провисающей материи. Выглядит, как новенький. Вот что значит качество!»
 Подходя к дому, Губарев с размаху наступил в лужу и чертыхнулся. Было такое ощущение, что он босиком вошел в воду.
 Надя старалась жить так, чтобы никто не мог догадаться о том, что она пережила настоящую трагедию. Днем она держалась изо всех сил, а ночью плакала в подушку. Когда она просыпалась, ей снова хотелось плакать, но она рывком вставала с кровати и шла в ванную. Прохладный душ прогонял остатки сна и приводил в чувство. Подготавливал к наступающему дню.
 Анне Семеновне она сказала, что рассталась с Олегом. Он ее сильно обидел, и она не хочет больше иметь с ним никаких дел. Старушка ни о чем не расспрашивала. Наоборот, она старалась сделать вид, что ничего не произошло. Пару раз звонил Олег, он пытался что-то объяснить, но Надя вешала трубку, не пытаясь вникнуть в его слова. Ей это было неинтересно. Если рвать, то рвать. «Ни видеть, ни слышать этого крысеныша я не хочу. Все. Точка. Мне надо больше внимания уделить работе. Карьере. Как я и решила. А на личной жизни поставить крест. Пока. На время. Все эти лишние треволнения и переживания мне ни к чему».
 Но вскоре Надя узнала неприятную новость. Компания, где она работала, сокращалась. И на повестке дня была реорганизация. «Меня уволят, — с тоской подумала Надя, — и я опять буду безработной. Сидеть дома, просматривать объявления…Только я очухалась от истории с Олегом, так на тебе, новая напасть!»
 Главбух Наталья Степановна ходила мрачнее тучи. Однажды Надя задержалась после работы и увидела, как глабвух сидит, обхватив голову руками. Они были в комнате одни. Стояла летняя жара, и Надя подумала, что от духоты, парившей в воздухе, у бухгалтерши разболелась голова.
 — Наталья Степановна, вам плохо? — спросила она, подойдя к ней.
 — А? Что?
 — Вам плохо?
 — Да, Надюнь. Хреново. Так хреново, что дальше некуда!
 — Это из-за сокращения?
 В том числе, — кивнула головой Наталья Степановна. Это была полная женщина с приятным круглым лицом и кудрявыми темными волосами.
 — Значит, все-таки нас сократят? — робко спросила Надя.
 — Сократят, — кивнула она. — Даже не сомневайся в этом. — И она невесело рассмеялась. — Скоро мы все окажемся на улице.
 — Вы — специалист со стажем. Вам будет нетрудно найти работу.
 — Возраст! Куда меня возьмут? Мне — пятьдесят два года. Сейчас молодое поколение подпирает. Соплюшки окончили бухгалтерские курсы — и все. Готовые кадры.
 — Ваш опыт и профессионализм… Но главбух перебила ее:
 — Выкинут на помойку. Но это не главное… Сын, — она замолчала. — Идиот! Связался с наркотиками. И что делать, ума не приложу. Испробовала уже все. И за границу отправляла. И дорогие игрушки покупала: то видеосистему, то музыкальный центр, то одежду из супермаркетов. И баловала, и ругала. Все — насмарку! Что делать? Иногда хочется взять веревку и повеситься. Если бы не старая мать, ей-богу, ничто бы меня не остановило. Надоело все это хуже горькой редьки. Приходишь домой, а сыночек заявляется в двенадцать или в два часа ночи с мутными глазами. Убила бы на месте!
 — Я вас понимаю. У меня парень наркотики принимал. А я и не знала. — И тут Надя рассказала Наталье Степанове все: про свое лицо, про Олега, про свои страхи и сомнения. Наталья Степановна молча слушала ее и только время от времени качала головой.
 Когда Надя кончила рассказывать, главбух выдохнула:
 — Да… история! Вон оно как бывает. Я думала, что я самый несчастный человек в мире, а оказывается… — Она не докончила фразы. Встала из-за стола и, порывшись в своем пакете, достала оттуда бутылку водки. — Видишь, до чего докатилась? Водку пью.
 Отхлебну, и легче становится. Давай выпьем за нас с тобой. Чтобы наши проблемы позади остались. А то нет сил тащить этот воз.
 Она разлила водку в чашки.
 — Пей! Надя отхлебнула.
 — Да не так. Залпом. Кто же так пьет? Надя выпила залпом и закашлялась.
 — Закуски нет. Только печенье. На, возьми. Надя съела печенье и ощутила, как в груди разлилось непривычное жженье.
 — Теперь слушай меня внимательно, — сказала Наталья Степановна, не глядя на нее. — Я попробую тебя в одно место пристроить. Меня туда уже не возьмут. Стара. А ты вполне можешь подойти. Правда, я тебе ничего не обещаю, но если получится, всю жизнь меня вспоминать будешь. Зарплата — закачаешься. Я тебе хорошую рекомендацию дам. Но определенно ничего не гарантирую. Я попробую. А уж выйдет или нет…
 — Спасибо.
 — Спасибочки рано говорить. Ты крещеная?
 — Да.
 — Сходи тогда в церковь и поставь свечку Николаю Угоднику. Помолись, чтобы раб божий Игнат, это мой сын, избавился от наркотиков. Сделаешь?
 — Сделаю.
 — Хорошо. Тогда до завтра. Но о нашем разговоре — никому.
 — Наталья Степановна, я…
 — Знаю. Девка ты хорошая. Не трепло. Я тебе верю. Иди-ка домой. А мне еще посидеть над квартальным отчетом надо.
 Надя быстро собралась.
 — До свидания.
 — До свидания, — вздохнула главбух. Наталья Степановна сдержала свое слово: она помогла Наде устроиться в совместное российско-американское предприятие «Стамп», где зарплата превзошла все Надины ожидания.
 — Бабушка, ты не поверишь, — сказала она, придя домой и не раздеваясь пройдя на кухню. — Я нашла новую работу.
 — Да? Где? Как?
 — В совместном российско-американском предприятии. У нашей бухгалтерши там хорошая знакомая работает. Она и посодействовала. Я тебе не говорила раньше времени, потому что сама ничего не знала. Пройду, не пройду…
 — Ой, — Анна Семеновна приложила руку к сердцу. — Дай бог твоей бухгалтерше здоровья! — И перекрестилась. — Я так рада за тебя, так рада! Сейчас твои любимые пышки испеку.
 — Да не надо. Я пойду и что-нибудь в магазине куплю. Конфеты или печенье.
 — Это будет не то, — поджала губы Анна Семеновна.
 — Конечно, не то, но мне жаль тебя. Стоять у плиты — это так утомительно.
 — Когда для своих стараешься — не в тягость!
 — Как хочешь!
 Надя помнила обещание, данное Наталье Степановне: сходить в церковь и помолиться за ее сына. Поэтому она чмокнула бабушку в щеку и скороговоркой сказала:
 — Я скоро приду!
 — Куда это ты на ночь глядя?
 — Да какая ночь? Я быстро!
 Недалеко от дома была церковь. Белая, нарядная.
 Надя подошла к ней и, подняв голову, посмотрела вверх. Купола устремлялись в бесконечность. К небу. Надя зашла внутрь. Вечерняя служба только что закончилась, и народ потихоньку расходился. Надя купила свечку и спросила у старушки в темном платке, стоявшей рядом, где икона Николая Угодника.
 — Пойдем покажу, милая.
 Она подвела Надю к иконе и сказала:
 — Вот он, наш заступник. Николай Чудотворец.
 Надя поставила свечку, перекрестилась и попросила избавить раба божия Игната от тяги к наркотикам. Чтобы он вылечился от этой болезни и жил, радуя свою мать и бабушку. А для себя, подумала она, что мне попросить для себя? Она купила еще одну свечку. Глядя в темный лик святого, она попросила исполнить самое заветное желание — иметь нормальное лицо. Как у всех. Она помолилась и ощутила, как с ее души слетела накопившаяся тяжесть. «У меня все будет хорошо, — прошептала она. — Обязательно».
 Вечером они пили чай с плюшками, нежно-золотистыми, с хрустящей корочкой, обсыпанной сахарной пудрой. Внимательно посмотрев на Надю, Анна Семеновна сказала:
 — Не знаю, куда ты ходила, но глаза у тебя светятся. Не на свиданку ли бегала?
 — Нет. С этим покончено.
 — Но ты не можешь знать… — Но тут бабушка замолчала. Наверное, в выражении лица Нади было нечто такое, что заставило ее оборвать фразу на полуслове. — Поступай, как знаешь!
 После чаепития раздался телефонный звонок. Звонил Олег.
 Услышав его голос, Надя чуть не рассмеялась. Как все это было давно! Словно в другой жизни!
 — Больше не звони мне. Ни-ког-да, — отчеканила она. — А то я сообщу в милицию, что ты хулиганишь. — В трубке раздался отбой.
 «Теперь он побоится звонить мне. Это же патологический трус. Крысеныш! Он недостоин даже того, чтобы я помнила его. — От Олега ее мысли плавно перетекли к сегодняшнему дню. — Неужели в скором времени сбудутся мои затаенные мечты? Я накоплю денег на операцию и поступлю в институт. В это просто страшно поверить! Я бы тогда в один момент стала такой счастливой, такой счастливой…»
 Она подошла к зеркалу и улыбнулась своему отражению. А потом послала ему воздушный поцелуй.




 Глава 7


 Следующие две недели были посвящены беседам с врачами, знавшими Лактионова. И снова — ничего. Все отмечали его высокий профессионализм, готовность прийти на помощь советом и делом, человеческую порядочность. Но все это майор уже слышал много раз. При упоминании о «Велане» коллеги Лактионова либо пожимали плечами, либо удивленно поднимали брови. Полный ноль. Было от чего опустить руки и впасть в отчаяние. Но однажды блеснул слабый лучик надежды, что расследование все-таки сдвинется с мертвой точки.
 Губарев вел беседу с Крутиковым Павлом Диогеновичем. Крупнейшим хирургом в области эстетической медицины. Директором косметологического центра «Лики красоты». Членом-корреспондентом Академии медицинских наук, как было написано на визитной карточке, которую Крутиков вручил Губареву, едва они успели обменяться стандартным рукопожатием. Павел Диогенович первым протянул руку, и Губареву ничего не оставалось, как пожать ее. Рука была пухлой и безжизненной. Такое рукопожатие майор обычно называл про себя «рыбий поцелуй».
 — Садитесь, — указал широким жестом Крутиков на большое кожаное кресло. Губарев как сел, так просто утонул в нем.
 — Я хотел поговорить с вами о Лактионове Николае Дмитриевиче, — начал Губарев. — Вы уже, конечно, знаете о его смерти.
 Крутиков смотрел на майора, склонив голову набок. Он словно не слушал его, а думал о чем-то своем. Наступило молчание.
 — Да, естественно, — спохватившись, выпалил он.
 — Что вы можете сказать о покойном? И снова — пауза.
 — Николай Дмитриевич был сложным человеком. Непростым. — Крутиков закашлялся. Губарев внимательно посмотрел на него. Он был круглым и гладким.
 Как гриб-боровик. Большие очки в золотой оправе. Большая голова. Толстые губы. — Сложным, — повторил он.
 — Все говорили о его заслугах в области медицины.
 — Кто — все? — перебил Крутиков майора.
 — Коллеги, врачи.
 Майору показалось, что Крутиков вот-вот фыркнет.
 — Давление авторитета. В узком кругу мы знаем цену друг другу. Красивыми словами нас не обмануть. И очки не втереть.
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Я хочу сказать, что слухи о профессионализме Николая Дмитриевича сильно преувеличены. Знаете, как бывает? Создается на ровном месте миф. И он растет, растет. Уже живого человека не видно за этим дутым мифом.
 — Вы полагаете, что Лактионов не был хорошим хирургом?
 — Хорошим, может быть. — Крутиков поднял вверх палец. — Или, точнее, неплохим. Но не выдающимся или великолепным. Как говорилось в некоторых откликах на его смерть. Надо быть точными в формулировках, чтобы никого не вводить в заблуждение.
 — Но тот факт, что у него не было ни одной неудачной операции, разве не говорит сам за себя?
 И тут Крутиков рассмеялся каким-то мелким, рассыпающимся смехом.
 — Почему вы так думаете?
 — Я беседовал с его сотрудниками, коллегами.
 — Сотрудники — вассалы. Они будут молчать, как рабы. Коллеги заняты своими делами. Нет, это все неправда. У Лактионова был крупнейший провал. Операция, в результате которой он просто изуродовал пациентку. Искалечил, исковеркал, сломал ей жизнь.
 Губарев подумал, что, если не остановить Крутикова, он будет без конца искать синонимы слову «изуродовал». Как по словарю Даля.
 — У вас есть доказательства?
 — Конечно! Я бы не стал голословно бросаться такими обвинениями.
 У Губарева пересохло в горле. Он подумал: неужели проделана брешь в безупречном облике Лактионова? Вот она, ниточка, за которую можно уцепиться. Неудачная операция — это уже кое-что!
 — И какие доказательства?
 — У меня есть человек, который видел все это собственными глазами. Он работал в то время в клинике «Ваш шанс» и ассистировал Лактионову во время операции.
 — И где же этот человек? — майор старался скрыть свое волнение.
 — Он теперь работает у меня. Лактионов вышвырнул его на улицу, свалив на этого беднягу собственную ошибку. Вот вам и талантливый хирург! Светило в области медицины, — сказал Крутиков, растягивая слова, словно передразнивая кого-то.
 — Я могу побеседовать с этим хирургом? Как его, кстати, зовут?
 — Беликов Валерий Михайлович. Я его приглашу сюда. Позвать? — Крутиков уже встал из-за своего стола и вопросительно смотрел на Губарева.
 — Да.
 Дело обещало дать новый неожиданный поворот!
 Бывает такой тип людей, на котором написано крупными буквами — «неудачник». Стоявший перед Губаревым мужчина принадлежал к их числу. Тусклый взгляд, поникшие плечи, во всей фигуре читались растерянность и уныние. Единственным достоинством Беликова были пышные усы, которые он поминутно трогал, как бы желая удостовериться, что они еще на месте.
 — Беликов Валерий Михайлович? — спросил Губарев.
 — Да. — Голос у Беликова был низким, хриплым. Он сел на стул напротив Губарева и сложил руки на коленях.
 — Вы работали с Лактионовым?
 — Да.
 — Сколько времени?
 — Два года.
 — Когда вас уволили?
 — В мае.
 — Что вы можете сказать о Лактионове? Беликов бросил быстрый взгляд на Крутикова.
 — Жесткий, твердый человек. Безжалостный.
 — В чем выражалась его безжалостность?
 — В том, как он поступил со мной, — выпалил Беликов.
 — А как он поступил с вами?
 — Я вам только что рассказывал об этом, — вмешался в разговор Крутиков. — Лактионов неудачно провел операцию и свалил все на Валерия Михайловича.
 — Я разговариваю не с вами, — одернул его Губарев.
 — Да, конечно. Извините.
 — Вышвырнул меня на улицу, — повторил Беликов за Крутиковым. Губарев мог поспорить, что «инструктаж» от своего начальника он уже получил.
 — Расскажите поподробнее об этой операции. Когда она была?
 — В конце мая.
 — Что там было?
 — Пришла к нам пациентка, — кашлянул Беликов, — молодая девушка. Лактионов ее проконсультировал и направил на операцию. Я ему ассистировал. Ну и…
 — Что?
 — Операция была сделана крайне неудачно. Лактионов изуродовал пациентку. Исковеркал, — старательно выговаривал Беликов.
 — … сломал ей жизнь, — закончил майор. Эти слова он уже слышал от Крутикова. — Почему, по-вашему, это случилось?
 Ну… ошибся он. Провалил операцию. Сделал ее на очень низком профессиональном уровне. — Беликов говорил медленно, размеренно, как будто читал лекцию в аудитории.
 — Как звали эту пациентку?
 — Не знаю. Не запомнил. Я не имел дела с документами. Это оформляла Юлия Константиновна.
 Ага! Значит, Юлька-пулька должна знать эту пациентку. Ее данные наверняка сохранились в компьютерной базе данных.
 — И после этой неудачной операции Лактионов уволил вас?
 — Да. На другой же день.
 — Это просто чудовищно! — встрял Крутиков. — Так обойтись со своим сотрудником только потому, что сам оплошал! Этот поступок лежит вне сферы профессиональной этики.
 — И теперь вы работаете здесь?
 — Да.
 — Кем? Хирургом? Беликов обменялся взглядом с Крутиковым.
 — Нет. Помощником главного администратора.
 — Почему?
 — Ну… тот случай сильно повлиял на меня. Я так и не смог от него оправиться.
 — Понятно. Спасибо за информацию. Оставьте ваш телефон. Если мне понадобится что-то уточнить, я свяжусь с вами.
 Крутиков вырвал из блокнота, лежавшего на столе, маленький желтый листок и протянул его Беликову. Тот нацарапал на бумаге телефон и отдал листок Губареву.
 — И еще один вопрос: кто-нибудь из вас знает такую медицинскую фирму «Велан»?
 Крутиков посмотрел на Беликова. Беликов — на Крутикова. И почти одновременно они отрицательно покачали головами и сказали в одни голос:
 — Нет. Покинув кабинет Крутикова, майор посмотрел на наручные часы. Половина пятого. Он еще успеет подъехать в «Ваш шанс».
 Первой, кого он увидел в клинике, была Ирина Владимировна. Измученный взгляд, горькие складки у рта. Нелегко ей приходится сейчас, подумал Губарев. Вся клиника на ней. Одно дело — быть правой рукой и заместителем. Другое — возглавлять и руководить. Большая разница. Наткнувшись на Губарева, Лазарева остановилась как вкопанная.
 — Здравствуйте, — сказал Губарев.
 — Добрый вечер. Вы к кому?
 — К вам. И к Юлии Константиновне.
 — Надолго? Извините, у меня дела… Работа.
 — Я думаю, что не займу у вас много времени.
 Ни слова не говоря, Лазарева пошла вперед, майор — за ней. Они пришли в кабинет к Лазаревой. Она села за стол. Губарев напротив. Он решил сразу приступить к делу:
 — Я только что узнал, что Лактионов примерно полгода назад, в конце мая, сделал одну неудачную пластическую операцию. Мне нужны координаты этой пациентки.
 С минуту-другую Ирина Владимировна смотрела на Губарева.
 — Кто вам сказал эту чушь?
 — У меня существуют свои источники информации.
 — Мне нечего сказать по этому поводу.
 — В самом деле? Ирина Владимировна, вы же неглупая женщина. Зачем отпираться от очевидных вещей? Что было, то было. И у выдающихся людей бывают свои проколы. Это нормально. Поэтому я прошу вас рассказать все как было. Без утайки.
 Ирина Владимировна достала из кармана халата сигареты и закурила.
 — Это слишком неприятная история… — Она замолчала.
 — Лактионов совершил профессиональную ошибку?
 Если бы… Во всем был виноват ассистент. Горький пьяница! Зачем его Николай Дмитриевич взял к себе, ума не приложу. Как же — однокашник. Вместе учились! Старая дружба! Вот и поплатился за это. « Я ему столько раз говорила, что надо расстаться с этим алкашом. Но он — ни в какую. Валера — способный хирург. В свое время ему прочили большое будущее. Просто до поры до времени все обходилось. Честно говоря, Валера вообще редко допускался до операционного стола. Можно сказать, Николай Дмитриевич ему просто выплачивал зарплату. У того жена больная, двое детей. А в тот день Валера допустил грубейшую ошибку. Операция была очень сложной, трудоемкой. Я, к сожалению, не могла присутствовать в клинике по семейным обстоятельствам. Потом Лактионов казнил себя за то, что доверился Валере. Но толку-то! Сделанного не воротишь! После операции они долго говорили в его кабинете. Я поинтересовалась потом, о чем. Николай Дмитриевич сказал, что она просила вторично „подправить“ лицо. Но там должно было пройти определенное количество времени. Не меньше полугода. А то и год. Такие вещи сразу не делаются. Она, естественно, впала в отчаяние. Молодая девушка, мне было жаль ее. Из-за идиота Валеры она влипла в такую, извините за выражение, хреновую ситуацию.
 — И где сейчас эта пациентка?
 — Не знаю. Пару раз она приходила к Лактионову с угрозами. Но это мы быстро пресекли. У нас были посетители, и такого рода шумиха нам, сами понимаете, ни к чему. — Лазарева стряхнула пепел с сигареты в темно-зеленую пепельницу. — Вот и вся история. Еще вопросы есть?
 — Есть. Мне нужны данные этой пациентки.
 — Ничем не могу помочь. Дело в том, что Николай Дмитриевич сам лично изъял все документы, связанные с этой операцией. Может быть, они хранились у него дома? Правда, это всего лишь мое предположение…
 — Зачем он это сделал?
 — Мы боялись, что она подаст на нас в суд. Могло быть и такое.
 — Но этого не случилось.
 — Не случилось, — подтвердила Лазарева. — И слава богу!
 — Как же мне найти эту девушку?
 — Вы думаете, это она убила Николая Дмитриевича?
 — Я ничего не думаю, я веду расследование. И в мою задачу входит собрать все факты и улики, имеющие отношение к следствию. Как ее зовут, вы не помните?
 Лазарева покачала головой.
 — Нет. Такая темноволосая. Молодая. Среднего роста. Не толстая и не худая. Вот и все, что я могу сказать о ней.
 — Н-да… А Юлия Константиновна может помочь мне?
 — Не знаю.
 — Она у себя? В приемной?
 — Да.
 — Ну, если вы мне больше ничего не можете сказать о той пациентке, тогда я хотел бы поговорить с Юлией Константиновной.
 Когда Губарев уже встал, Лазарева спросила его:
 — Откуда вы узнали об этой истории?
 — От Беликова.
 — От Беликова? Где он сейчас? Неужели по-прежнему работает хирургом?
 — Работает. Но не хирургом. А помощником администратора. У Крутикова. Вам знакома эта фамилия?
 — Ес-тест-вен-но! Это же сволочь натуральная! При каждом удобном случае ставил подножки Николаю Дмитриевичу. Ненавидел его люто. Потому что завидовал. У Лактионова клиентура была круче. Известности — больше. Вот Крутиков и задыхался от зависти. Немудрено, что он приютил Беликова. Наверное, рассказывает всем, что Лактионов сделал халтурную операцию, а все свалил на Беликова. Да еще выгнал несчастного, ни в чем не повинного человека. Правда? Ведь все было именно так?
 — Не отрицаю.
 Ирина Владимировна кратко рассмеялась:
 — Ход его мыслей известен. Побольше нагадить. Я еще удивляюсь, как он клинику свою открыл… Наверное, заместитель талантлив. И все вывозит на себе. Один бы Крутиков точно не справился. Дуб дубом! Простите, я все время срываюсь. Просто очень устала.
 — Ладно, не буду вас больше задерживать. Может быть, у Юлии Константиновны мне повезет больше, — сказал майор.
 Юлия Константиновна разговаривала по телефону. Она поздоровалась с Губаревым и кивком головы указала ему на диван для посетителей. Больше всего на свете майору хотелось размазать эту заносчивую соплюшку по стенке. Но это была нелегкая задача!
 Освободившись, Юлия Константиновна встала из-за секретарской стойки и спросила:
 — Чай, кофе?
 — Ни того ни другого, — пробурчал Губарев. — Идите сюда. Мне надо с вами поговорить.
 Она подошла и, взяв стул, стоявший у стенки, села рядом. Сегодня на ней был серый костюм. Юбка и жакет. И ослепительно белая блузка.
 — Вы знали о неудачной операции, которую сделал Лактионов в этом году в конце мая?
 — Да, знала.
 — Почему же вы мне ничего не сказали? — рассердился Губарев. — Я еще в первый раз, когда с вами беседовал, спросил: «Были ли у Лактионова провалы в работе, неудачные операции?» А вы мне ответили: он — гений. Талант!
 — Корпоративная солидарность, — лаконично ответила секретарь.
 — Ах, корпоративная солидарность! Вы знаете, что я могу вас подвести под статью о сокрытии от следствия важных улик? Что вы со мной в молчанку-то играете?
 Его гневный выпад Юлия Константиновна попросту проигнорировала.
 — Мне нужны данные этой пациентки, — заявил майор.
 — Их нет.
 — Почему? — Губарев чувствовал, как в нем закипает глухое раздражение.
 — Николай Дмитриевич их уничтожил.
 — Уничтожил или изъял?
 — В фирме их нет.
 — И что мне теперь делать? — задал вопрос Губарев. — Как выглядела эта девушка? Вы ее помните?
 — Помню. Она пыталась ворваться в кабинет Николая Дмитриевича. Я ее не пустила. Она порвала мне рукав блузки. И мне пришлось применить прием карате, чтобы ее утихомирить. А потом вызвать охранника. Девушка была темноволосой… рост, пожалуй, средний, глаза — серые.
 — Как же вы цвет глаз запомнили?
 — Человека, который осмелился порвать мне блузку, я запомню хорошо. На всю жизнь.
 — А фамилию? Может, вы и фамилию запомнили?
 — Может быть, — загадочно сказала секретарша.
 — И какая у нее фамилия? — встрепенулся майор.
 — Она может всплыть в самый неожиданный момент. Я изучаю мнемонику. Науку о памяти. Чтобы что-то лучше запомнить, надо пользоваться методом ассоциативного мышления.
 Для майора все это было несколько туманно и сложновато.
 — И вы им воспользовались?
 — Мне же не нужно было запоминать ее фамилию. Но я могла в тот момент что-то печатать на компьютере или читать бумаги. И какая-то строчка или название могли прочно «приклеиться» к имени и фамилии девушки, которую вы разыскиваете.
 — Ну?
 — Вопрос только за тем, как снова наткнуться на тот текст или строчку.
 — Ясно, — разочарованно протянул майор. — Это все написано вилами на воде.
 Он почувствовал невольное раздражение, и ему захотелось поддеть секретаршу.
 — Юлия Константиновна, откуда у вас деньги на джип? Зарплаты секретаря вряд ли хватило бы на такую машину?
 — Отец помогает.
 — И кем же он у вас работает?
 — По коммерческой части.
 — А где конкретно?
 — В закрытой нефтяной корпорации.
 «Я даже не буду пытать, где, чтобы не вспугнуть тебя, — злорадно подумал Губарев. — Я перепроверю твои слова. Если наврала — берегись! Живого места не оставлю».
 Зазвонил телефон.
 — Извините, — бросила ему секретарша и поднялась со стула. Она продефилировала к секретарской стойке и, изящно перегнувшись через нее, сняла телефонную трубку. — Алло! — раздался ее звонкий голос. — Добрый день! Вы позвонили в клинику «Ваш шанс», и мы рады выслушать вас…
 Губарев поднялся со стула и размашистыми шагами прошествовал к выходу. Он был твердо намерен нокаутировать Юлию Константиновну и не откладывать это дело в долгий ящик. Надо было еще позвонить Лактионовой и спросить: знала ли она о неудачной операции своего мужа? Не может быть, чтобы он не поделился с ней своим промахом. Если бы возникла огласка, то неизвестно, чем могло кончиться это дело. Не случайно какое-то время все в клинике тряслись, что пациентка подаст в суд. Она могла бы это сделать. Но почему-то не захотела… Почему?
 С работы Губарев позвонил Дине Александровне. Она была дома.
 — Губарев, — кратко представился майор. — Почему вы мне ничего не рассказали об операции, которую ваш муж сделал одной девушке в конце мая этого года? И в результате которой ее состояние резко ухудшилось? Она еще несколько раз потом приходила в клинику. Я вас спрашивал: были ли у Николая Дмитриевича неудачные операции, а вы мне ничего не сказали.
 В трубке молчали.
 — Алло! Вы слышите меня?
 — Да. Слышу.
 — А почему молчите?
 — А что я могу сказать? — почти сердито сказала Дина Александровна.
 Если лучшая тактика — это нападение, то сейчас вдова Лактионова с успехом применяла этот распространенный и безотказно действующий метод.
 — Правду. Все, как было.
 — Это могло бросить тень на репутацию Николая Дмитриевича.
 Майор хотел сказать, что хирург уже мертв. Его убили, а он, Губарев, занимается расследованием этого убийства, и говорить сейчас о репутации мертвого человека, по крайней мере, нелепо.
 — В данный момент это не имеет никакого значения, — сказал майор.
 — Имеет, — упрямо возразили ему. — Зачем посмертно ворошить грязное белье? Николай Дмитриевич был выдающимся профессионалом своего дела. Это — общепризнанный факт.
 — Не спорю. Но один-единственный провал не может загубить репутацию, создававшуюся годами.
 — Может. В области, где работал мой муж, у него были конкуренты, завистники. Они с радостью ухватились бы за этот случай и раздули его. Сейчас это делается очень просто. Пара заказных статеек, привлечение внимания общественности, запрос в соответствующую комиссию при Госдуме или мэрии. И все. Можно удаляться на покой!
 — Какую мрачную картину вы нарисовали! А вам не приходит в голову, что эта девушка могла убить Лактионова?
 В трубке вторично воцарилось молчание.
 — Поэтому скрывать нелицеприятные факты из биографии Лактионова нет смысла. Этим вы только покрываете убийцу. Мне нужно знать, кто эта девушка. Что говорил о ней Николай Дмитриевич?
 До майора донесся легкий вздох.
 — Ну… хорошо… я расскажу. В тот день Николай Дмитриевич пришел сам не свой. Я, естественно, спросила его: что случилось? Он ответил: крупная неприятность. Неудачная операция. Я задала вопрос: почему это произошло? Виноват только я, ответил он. И никто больше. Доверился этому халтурщику. Больше ноги его не будет в моей клинике. Я спросила: какому халтурщику? Беликову. Это твой старый друг, спросила я, о котором ты мне рассказывал? Да, ответил муж. А пациент кто? Девушка. Жалко ее. Пострадала ни за что. Больше он ничего не сказал. Кто она, откуда. Ее данные, наверное, сохранились в компьютерной базе клиники. Спросите у Юлии Константиновны.
 — В том-то и дело, что их там нет. Мне сказали, что, возможно, они хранятся у вас дома. После Николая Дмитриевича остались какие-нибудь бумаги? У него был домашний компьютер?
 — Нет. Он все хранил на работе. Если было нужно, он приносил ноутбук домой.
 Губарев распрощался, чувствуя, как его душит злость. Единственная ниточка, которая могла распутать клубок расследования, была, похоже, безвозвратно утеряна.
 Люди делятся не на мужчин и женщин. И не на умных и глупых. Люди четко делятся на три категории: тех, кто отоваривается на рынках, в дорогих универмагах и бутиках. Это истину Надя поняла, когда стала получать зарплату на новой работе. Она перестала ездить на продовольственные и вещевые рынки, где были вечная толчея, гам и все время приходилось увиливать от покупателей с тележками на колесиках. Они так и норовили проехаться по твоим ногам. Нет, прелесть шопинга можно в полной мере ощутить только в хороших магазинах с просторными светлыми залами. Где тебе не отдавят ноги и не пихнут в бок. Ты можешь не спеша катить тележку вдоль лотков и выбирать то, что тебе нужно. Присмотреться к товару, взять его в руки. Какой кайф: примерять одежду в центральных универмагах с яркими неоновыми вывесками. Зайдя в кабинку, ты можешь рассмотреть себя в зеркале со всех сторон. И пробыть там столько, сколько тебе надо. Ты не услышишь назойливых голосов рыночных продавщиц: «Как вам это идет!» и «Эта вещь создана специально для вас!»
 Прошли осень, зима, наступила весна. Надя лежала на кровати в выходной день и листала журнал «Стиль и красота». Анна Семеновна ушла в магазин: купить стиральные порошки и другие хозяйственные мелочи. Надя была одна и наслаждалась одиночеством и тишиной.
 Сейчас в моде яркие расцветки! Розовый, бирюзовый! Ей пойдут эти нежно-розовые «капри» и блузка в розовую клетку! Еще неплохо бы купить к этому прикиду шелковый платок с лилово-сиреневыми разводами… Она пролистала журнал. Ее взгляд остановился на статье, рекламирующей отдых в Испании. Испания… Когда Олег подсел к ней в кафе, он что-то говорил про Испанию. Надо поехать туда, чтобы почувствовать вкус… как же называется это блюдо? Да, вспомнила Надя — паэлья! Андалусия… Надя пробежала глазами статью. Сами названия курортных городов звучали, как варварская музыка: интригующе и завораживающе: Марбелья, Торремолинос, Коста Брава… Может быть, плюнуть на все и… рвануть! Сколько ей еще ждать долгожданного часа, когда она накопит нужную сумму на пластическую операцию? Она и так тратится только на еду и одежду. За границу не ездит и современную бытовую технику не покупает. Исключение она сделала только для стиральной машины. Одна-единственная поездка в Испанию — всего лишь небольшая заминка, пауза на пути реализации ее планов. Это же так просто — сделать себе такой подарок. Надя вскочила с кровати и зашагала по комнате. Мысль о том, что она может просто взять и купить себе путевку в Испанию, взбудоражила ее. Она закрыла глаза: в лицо ей словно ударил соленый морской ветер и донесся аромат апельсиновых деревьев, растущих прямо на улицах. Да, решено. Она поедет в Испанию! Скоро наступает пора отпуска. И она устроит себе этот праздник.
 Надя почувствовала волнение и прилив энергии. Ей захотелось выйти из дома и прогуляться по улице.
 Она давно жила, не выходя за очерченные ею рамки. Работа, дом. Дом, работа. Походы в магазины. Один раз она уже обожглась с Олегом и поэтому больше никуда не выходила. Но сейчас ей захотелось просто пройтись. Прогуляться. Она мельком посмотрела на себя в зеркало и покрасила губы бледно-розовой помадой. Она по-прежнему не задерживала долгого взгляда на отражении в зеркале, но у нее уже не было чувства горечи и отчаяния, когда она видела свое лицо. Потому что теперь у нее была надежда, что скоро все это кончится.
 Надя надела черное пальто, бежевый берет и, схватив сумочку, висевшую на вешалке, захлопнула посильнее дверь. Поеду в центр, решила она. Да, чуть не забыла. Темные очки, где они? Она пошарила в сумке. Здесь! Не придется возвращаться. Это хорошо! Три месяца назад она купила себе дорогие темные очки. Когда она надевала их, ей становилось спокойнее.
 Она гуляла по московским улицам, сворачивала в переулки, петляла в них, часто останавливалась и рассматривала старинные дома. Стояла хорошая погода. Солнце заливало по-весеннему ярким, слепящим светом окна домов, отражаясь на асфальте и прохожих тысячами солнечных зайчиков. И еще как-то по-особому пахло. Нежно и вместе с тем остро, возбуждающе. Неожиданно она вспомнила, как познакомилась с Олегом. Весной. Два года назад. И передернула плечами. Нет, к черту воспоминания. Внезапно Надя ощутила приступ легкого голода. Почему бы не зайти в какое-нибудь кафе и не поесть, мелькнула мысль. Домой ехать не хочется. Поесть, а потом продолжить прогулку. В одном из переулков она натолкнулась на кафе со странной вывеской «Жером». Ниже была надпись: кафе французского стиля.
 Надя вошла. Внутри все было белым. Стулья, столики, стены, тончайшие полупрозрачные занавеси.
 В кафе почти никого не было. Надя повесила пальто на вешалку в углу и села за столик. Девушка в белом платье до колен и белом кружевном переднике принесла меню.
 Надя стала просматривать его. И здесь… Она ощутила глухое внутреннее беспокойство. Она подняла голову. Через два столика от нее сидел молодой парень и рассматривал ее. Нагло. В упор. Ей показалось, что сейчас он встанет и подойдет к ней. Она хотела крикнуть на весь зал: «Нет!», но голос отказался повиноваться ей. «Что это, — испуганно подумала она, — я чуть не закричала». Она опустила голову, и тут приступ тошноты скрутил ей живот. Она поднялась со стула и нетвердыми шагами направилась к вешалке. Сорвала с нее пальто и быстро прошла к выходу. На улице она, не стесняясь прохожих, побежала. Она боялась оглянуться: вдруг этот незнакомый парень бежит за ней?
 Около метро она перевела дух. Нет, какая Испания! Ей надо не отвлекаться от своей цели. Скоро она накопит нужную ей сумму. Осталось совсем немного. Пока она не «сделает» себе лицо, нормальная жизнь невозможна для нее. Тени прошлого будут преследовать ее. Надо поскорее закрыть эту страницу. И — навсегда!
 — Витька, мы должны сделать основательный подкоп под Юлию Константиновну.
 — Слушаюсь и повинуюсь. А как мы это сделаем?
 — Проверим ее насчет богатого отца. Я спросил у нее: откуда деньги на джип, а она в ответ: папаша помогает. По ее словам, он работает в крупной нефтяной корпорации. Так ли это? Или она вешает всем на уши крутую лапшу? С нее станется. Попробуем поймать на слове.
 Адрес ее отца — Меркурьева Константина Федоровича — они нашли сразу. На компьютерном диске московских адресов.
 — Вот, — сказал Губарев, откинувшись на стуле назад и потянувшись так, что хрустнули кости. — Улица Юных Ленинцев, дом двадцать шесть, квартира четырнадцать.
 — Это где?
 — В Кузьминках. А матери — нет. Написано: умерла.
 — Давно?
 — Десять лет назад.
 — Сейчас ей двадцать четыре. Десять лет назад было четырнадцать.
 — Самый нежный возраст.
 — Чувствуется, что нет матери. Слишком она самостоятельная, свободная.
 — Да? — У Губарева неприятно засосало под ложечкой. Он вспомнил свою Дашку. Он бывает у своих, ездит к ним, навещает. Но это все не то! Не случайно, что Наташка все больше и больше жалуется на дочь! И еще этот мальчишка! Будь он неладен! Майор недовольно засопел: — Ладно, поехали. Чего тут рассуждать.
 Витька замолк, почуяв перемену в его настроении.
 — Выезжаем?
 Губарев кратко кивнул головой.
 Дом двадцать шесть оказался кирпичной хрущевкой.
 — Обитель нефтяного магната! — иронично хмыкнул Витька.
 — Похоже на то!
 Дверь им открыл мужчина маленького роста, в старых тренировочных штанах и выгоревшей футболке непонятного цвета. Руки его были в земле.
 — Вы к кому?
 — Вы — Меркурьев Константин Федорович?
 — Да.
 — Тогда к вам.
 — Вы откуда?
 — Из милиции. — Они представились.
 — Да? — удивился он. — А что случилось?
 — Ничего. Просто хотим с вами побеседовать.
 — Проходите, — засуетился он. — Извините, я тут цветы пересаживаю.
 Сказка о нефтяном магнате лопнула, как мыльный пузырь.
 — Вы живете с дочерью? — спросил Губарев, проходя в комнату, находившуюся в жутком беспорядке. Впечатление было такое, словно люди собирались куда-то переезжать. И свалили вещи в одну кучу. Из кухни доносился запах кислой капусты.
 — Нет. Юленька живет отдельно.
 — У вас две квартиры?
 — Что? — не понял мужчина. — Нет. Юля снимает. Дело молодое, хочется жить отдельно. Так лучше. А я уж здесь, потихоньку…
 — Где вы работаете?
 — Нигде. Сижу без работы. Наш завод пять лет назад закрыли. Перепрофилировали. Я там инженером был. Хорошая работа. Была. А сейчас… — Он махнул рукой. — И хотел бы куда-то пристроиться. Да не берут. Никому моя специальность не нужна. Не на рынок же идти торговать!
 — Кто вас содержит? Дочь?
 — А кто же? Конечно, она. Дай бог ей здоровья!
 Девочка она самостоятельная, умненькая. Своего в жизни добьется. Раньше я переживал за нее. Такой тихий домашний ребенок был. Все время сидела дома да книжки читала. Ну а как жена моя умерла, пришлось моей Юле за хозяйку становиться. Ничего не поделаешь. Куда ж деваться. — Мужчина говорил спокойным, размеренным тоном. — Юла, фу! Отойди!
 Губарев посмотрел вниз. Темно-коричневая такса с любопытством обнюхивала его брюки. Потом схватила зубами за штанину.
 — Фу, кому я сказал! Такса послушно просеменила к Витьке.
 — У меня аллергия на собак, — шепотом сказал Витька.
 — У меня тоже.
 — Юла, как тебе не стыдно, — укоризненно сказал Меркурьев. — Два цветочных горшка разбила, цветы загубила. Теперь к людям пристаешь. Что мне с тобой делать? Совесть у тебя есть?
 Собака подняла мордочку вверх. Судя по кристально чистому взгляду таксы, совесть у нее была. Только спрятанная глубоко внутри.
 — Извините, — сказал Меркурьев. — Она у меня немного невоспитанная. — Он схватил собаку за ошейник и потащил в коридор.
 — У него не только собака невоспитанная. Дочь — тоже! — сострил Витька.
 — Да воспитанная она, Вить. Просто ведет себя с каждым так, как считает нужным. Если бы она совсем чухонкой была, Лактионов ее бы на второй день выгнал. Не все так просто. Это новая генерация людей. «Поколение пепси», которое идет к светлому будущему, расталкивая всех локтями.
 — Ну вы загнули, начальник, целую философию подвели!
 — Так оно и есть. Вернувшийся Меркурьев опять долго извинялся за собаку. Потом предложил им сесть на стулья. Они оглянулись вокруг. Стульев в комнате не было.
 — Сейчас принесу.
 Стулья были деревянными, с покосившимися спинками. Они сели на них, широко расставив ноги: боялись упасть.
 — Юлечка что-то натворила? Бедовая у меня девчушка.
 — Даже слишком, — шепнул сзади Витька. Майор незаметно показал ему кулак.
 — Вы в курсе, что ее начальника убили?
 — Да? Нет, Юлечка мне ничего не сказала. Как убили? Кто?
 — Вот мы и разыскиваем убийцу.
 — Юлечка к этому как-то причастна? Не может быть! Она и мухи не обидит. Она немного задириста на язык, любит поддеть, но это все так. Одна оболочка. Она хорошая девочка, — испуганно говорил мужчина.
 — Мы ведем следствие. И беседуем с людьми, которые работали с убитым.
 — Понятно.
 Губарев обратил внимание, что руки у мужчины мелко дрожали.
 — Вы с дочерью часто встречаетесь?
 — Часто! Она каждую неделю ко мне приезжает. Дает деньги, с Юлой гуляет…
 Губарев переглянулся с Витькой. И кивнул на дверь.
 — Спасибо, — сказал он Меркурьеву. — До свидания.
 — До свидания.
 — Магнат! — сплюнул Витька, когда они вышли на улицу. — Наврала, вертихвостка.
 — Да уж! Разгулялась фантазия!
 — Надо же, когда-то этот Терминатор в юбке была тихой девочкой. С трудом верится!
 — Вот что делает с людьми жизнь!
 Губарев осекся, потому что с некоторых пор у него было такое чувство, что он упустил в жизни что-то очень важное. Это чувство поселилось в нем с тех пор, как он узнал, что Дашка встречается с парнем из параллельного класса. Только подумать: его Дашка, которая еще совсем недавно ходила под стол пешком! И вдруг — барышня, невеста! Неужели так быстро пролетело время! Раньше майору казалось, что все еще впереди. А теперь… Наверное, лучшая половина жизни уже осталась позади. Но он еще никак не может осознать этого факта. Это представлялось ему чудовищным недоразумением. Он стал ловить себя на мысли, что часто возвращается к тем дням, когда он жил в семье и Дашка была маленькой. Как она забавно говорила! Небо называла «ипой», а почему, не могла и сама объяснить. Колбасу — «абаской». Огурцы — «агу». Как они ходили гулять в лес и она все норовила убежать от него, спрятаться. А он нервничал, потому что боялся, что она потеряется. И он ее не найдет… И вот Дашка выросла! Он не успел оглянуться, а у нее уже своя жизнь. И скоро она перестанет нуждаться в нем. Майор вдруг подумал, что люди заводят двоих или троих детей сугубо из-за инстинкта самосохранения. Они стараются отдалить тот момент, когда они станут никому не нужными и одинокими…
 — Вы спите? — услышал Губарев над ухом.
 — Что? Нет! Просто задумался!
 — Я и вижу!
 — Извини!
 — Что с Юлькой-пулькой теперь делать? — спросил Витька.
 — Получается, что деньги она брала из неизвестного нам источника. Какого — мы не знаем. Учитывая, что убили ее шефа, это все выглядит более чем подозрительно. Прямо надавить на нее — дохлый номер. Эта штучка еще та! Сожмется в кулак и ничего не скажет. Значит, выход один — проследить за ней. И выявить контакты. Согласен со мной?
 — Согласен. Вы думаете, что прижать ее не получится?
 — А ты как думаешь?
 — Не получится, — кивнул Витька.
 — Ну, и я того же мнения. Зачем тогда лишние вопросы задаешь? Давай пивка по дороге купим. Деньги есть? А то я свой кошелек дома забыл.
 — У меня всегда все есть.
 — Как в Греции?
 — Почти.
 Губарев никак не мог вспомнить: плохая это примета, что он забыл дома кошелек? Или наоборот? В последнее время он что-то совсем раскис. То в воспоминания ударяется, то в приметы верит. Ну чисто дед на завалинке! Может, он и вправду уже стареет?
 Десять тысяч долларов были у нее в руках! Когда Надя взяла в руки конверт с деньгами, куда она их складывала, то ощутила, как ее слегка ударило током. Она с самого начала решила: ей нужно накопить именно эту сумму. Надя помнила, что операция стоит примерно восемь тысяч. Плюс послеоперационный уход. Плюс еще какие-нибудь непредвиденные расходы. С десятью тысячами она будет чувствовать себя спокойно. А то придет в клинику, а ей скажут: вам не хватает такой-то суммы. Лучше подстраховаться. А теперь у нее эта сумма в руках! Она так долго ждала этого дня! Мечтала о нем! Теперь она может сделать пластическую операцию и стать нормальной, как все люди.
 — Бабушка! Я накопила! — Надя сказала Анне Семеновне об этом за вечерним чаем.
 — Хорошо. Только… не пори горячку! Я тебе много раз говорила: ничего не делай очертя голову.
 — Ты думаешь, что я совсем дурочка?
 — Не обижайся на меня. Просто я не хочу, чтобы моя внучка напоролась на халтурщиков. И пострадала. Тебе и так проблем в жизни хватает!
 — Со своими проблемами я разберусь сама, — резко сказала Надя. Операция — это было ее дело, и она не собиралась никого к этому привлекать.
 Анна Семеновна промолчала, приложив руку к сердцу. Надя внимательно посмотрела на бабушку. В последнее время она сильно сдала: одряхлела и стала жаловаться на боли в сердце.
 — Что такое?
 — Сердце.
 — Сходи в поликлинику, — посоветовала ей Надя. — Проверься у врача.
 — Там всегда столько народу. Не люблю стоять в очередях. Такое впечатление, что в поликлинику ходят языками почесать, а не лечиться. Клуб по интересам.
 — Лучше один раз постоять, чем ходить и жаловаться на боль.
 — Одним разом здесь не отделаешься. Замучают ходьбой по врачам. Так сидишь дома и вроде чувствуешь себя здоровой. Как пойдешь, так сразу кучу болезней у себя и обнаружишь.
 Наде стало жалко бабушку, и поэтому она сказала извиняющимся тоном:
 — Не сердись. Я сама сделаю все, как надо. Я уже не маленькая…
 С чего начать? Наверное, с того, что надо изучить все клиники, которые предлагают свои услуги в области эстетической медицины. А потом уже выбирать… В телефонном справочнике была куча адресов и телефонов. Но что это даст? Никто не скажет, какая это фирма. И кто там работает. Профессионалы или шарлатаны с купленными дипломами. Можно было подъехать и поговорить с пациентами, которые уже сделали себе операции. Но на это уйдет уйма времени. Если исследовать этим методом все существующие клиники и центры, то собственную пластическую операцию придется надолго отложить. Нет, этот вариант ей не подходит.
 Надя подумала, что проблему можно решить с помощью Интернета. Она вошла в Яндекс. Набрала поисковые данные. Лучшие пластические клиники Москвы.
 Через несколько секунд перед ней возникла реклама: «Мы предлагаем только самое лучшее!» Клиника «Ваш шанс». Директор: Лактионов Николай Дмитриевич».
 Дальше шел перечень медицинских услуг, которые предлагала фирма. А вот то, что подходит ей: Пластические операции любой сложности. У нас работают настоящие профессионалы.
 Надя просмотрела еще несколько медицинских клиник и центров. Но решила остановиться на «Вашем шансе». «Не буду откладывать дела в долгий ящик. Завтра же и подъеду туда». Надя переписала адрес и телефон в записную книжку и легла спать. Ей снилась большая радуга, раскинувшаяся над городом. Она стояла и смотрела на эту радугу, пока та не начала мерцать и пульсировать огнями, как реклама на улицах ночного города. Она протянула руку, чтобы дотронуться до этих огней, но они внезапно померкли, и… Надя проснулась. Она лежала и прислушивалась к ночной тишине с гулко бьющимся сердцем. За стенкой несколько раз кашлянула Анна Семеновна. Наверху слышался приглушенный звук работающего телевизора. Завтра все решится, подумала Надя. Какое-то время она еще не спала. Временами в памяти возникало видение чудесной радуги, но потом сон все-таки сморил ее.
 Днем во время обеденного перерыва Надя вышла из здания, чтобы позвонить по мобильному в клинику. Ей ответила секретарша:
 — Алло! Вы звоните в клинику «Ваш шанс». Добрый день!
 — Добрый день! Я хотела бы записаться на операцию.
 — Сначала — консультация.
 — Да, конечно… Запишите меня на завтра.
 Минуточку! Посмотрю, есть ли свободное время? К сожалению, нет. Вы можете записаться в любой другой день. Когда вам удобнее? — Голос секретарши обволакивал бархатом.
 — Тогда на послезавтра.
 — Послезавтра у нас консультации только до шести.
 — Мне удобно вечернее время. Я работаю.
 — Хорошо… Одну минутку! Сейчас посмотрю. Пятнадцатое мая. Восемнадцать сорок пять. Вас устроит?
 — Да.
 — Ваша фамилия, имя, отчество.
 Наде стало страшно. Захотелось спрятаться под вымышленным именем.
 — Алло! Вы меня слышите? Ваша фамилия, имя, отчество, — повторила секретарша.
 — Арсеньева Надежда Сергеевна, — пробормотала она.
 — Возраст?
 — Двадцать один год.
 — Ваш контактный телефон? Надя продиктовала.
 — Хорошо. Вы записаны на пятнадцатое мая. Восемнадцать сорок пять. Мы ждем вас. Всего доброго.
 После телефонного разговора Надя ощутила, что ее руки дрожат. Надо выпить кофе. И успокоиться.
 На третьем этаже здания, где работала Надя, размещались столовая и кафе. Она посмотрела на часы. До конца обеденного перерыва оставалось полчаса. Она еще успеет зайти в кафе и выпить чашку кофе.
 Заплатив за кофе, пирожное «Дива» и коктейль «Маргарита», Надя села за свободный столик, но тут к ней подошла коллега, Казанкина Галя. С подносом, полным еды.
 — Ой, привет! Я — к тебе.
 — Привет!
 — Коктейль пьем?
 — Да.
 — Что-то случилось?
 — Почему ты так решила? — вздрогнула Надя.
 Ты такая бледная сегодня. Как сметана. А потом… коктейль, — выразительно повела глазами Галя. — Напиток от неприятностей.
 Галя была пухленькой брюнеткой, выпаливавшей по сто слов в минуту. Она уже дважды побывала замужем. И сейчас готовилась в третий раз сочетаться узами Гименея.
 — Да нет, ничего особенного, — ответила Надя.
 — Неприятности личного характера? Ссора? — Галя жадно шарила по Наде глазами.
 — Нет, нет.
 — А что? — Надина собеседница даже вытянула шею, чтобы лучше слышать ее слова.
 «Надо что-то придумать, — лихорадочно размышляла Надя. — Я не смогу скрыть своего волнения. Все станут подходить ко мне, интересоваться, в чем дело, расспрашивать».
 — С бабушкой плохо. Она у меня совсем старенькая. В последнее время на сердце часто жалуется.
 — А… — В голосе Гали прозвучало разочарование. — Ой, скоро перерыв кончится, а я еще не перекусила.
 Галя вонзила зубы в сандвич с ветчиной и сыром и отпила апельсиновый сок из высокого бокала.
 — Я вся в расстройстве, — щебетала она. — Вся в расстройстве!
 — А что такое?
 — Ну… Женя хочет расписаться до июля, чтобы мы поехали в Санкт-Петербург к его родственникам. У него в июле отпуск. А я хочу с Леней поехать в Ригу. Клевый тур! Десять дней. Как сказка! Со второго по двенадцатое июля. Как быть? — Женя был кандидатом в очередные мужья. А Леня — любовником.
 — Не знаю, — ответила Надя.
 — Я думаю, что Женя мог бы и подождать. Куда торопиться? А ехать к его родне мне совсем не хочется. Что я там забыла? Я могла бы сказать, что уезжаю к тете в Ярославль. Я договорилась, меня прикроют. Двоюродная сестра Маринка. Но если она укатит в Крым, тогда план срывается.
 — У Нади закружилась голова. Вкусный коктейль? Говорят, раз на раз не приходится. Ленка из «Планет-тур» один раз им чуть не отравилась. Правда, она до этого шаурму на улице съела…
 — Что?
 — Спишь, что ли? — спросила Галя.
 — Да. Я неважно себя чувствую.
 — Попробуй отпроситься. Но я думаю, что это — дохлый номер. Наш ни за что не отпустит. Три больничных в год — и ты уже кандидат на вылет. Как это ты никогда не болеешь?
 — Стараюсь.
 — А я так не могу. Как межсезонье, так гриппую. Таблетками температуру сбиваю — и вперед!
 — Я пойду, — сказала Надя, поднимаясь со стула.
 — Давай! — Галя помахала ей рукой и продолжила трапезу, посматривая на часы.
 «Что со мной будет в день консультации, — подумала Надя, — если я уже за два дня так нервничаю! Наверное, я буду дергаться, как клоун, или на людей с ножом кидаться».




 Глава 8


 Три дня слежки за Юлией Константиновной ничего не дали. Губарев чертыхался и стучал кулаком по столу.
 — Ну не может быть такого, чтобы она была невинной, как агнец! Нутром чую — что-то здесь не так. Голову даю на отсечение.
 — Не бросайтесь головой, — хладнокровно предостерегал Витька. — Она у вас одна. И может еще понадобиться.
 — Наверное, я стал совсем тупым идиотом, если такую соплюшку не могу подловить.
 Она не соплюшка, а Терминатор, — поднимал вверх палец Витька. — Супердевушка! На все руки мастер. И языками владеет, и карате, и отбреет почище любой бритвы. Так что терпение, терпение и еще раз терпение, товарищ начальник. Будьте твердым и спокойным. Нервничать совершенно ни к чему.
 — Попробую, — вздыхал Губарев.
 — Вам ничего больше и не остается.
 На четвертый день удача наконец улыбнулась им. Как рыбаку, который уже устал ждать улова. И смирился со своей пустой корзиной. И тут… поплавок задергался, по воде разошлись круги… Клюет!
 В восемь часов вечера Юлия Константиновна припарковала свой джип у косметологического центра «Лики красоты» и, поставив машину на сигнализацию, решительно направилась к входной двери центра. Черно-белое клетчатое пальто. Черный берет. В руках у нее был кожаный портфельчик.
 — Вот оно, — возбужденно прошептал Губарев. — Кажется, попали в точку! Пригнись. А то она обернется назад и увидит нас. Фотографируй быстрей! А то скроется за дверями!
 Витька сделал пару кадров.
 В «Ликах красоты» Юлия Константиновна пробыла около часа. Когда она появилась в дверях, Губарев прошептал Витьке:
 — Появилась!
 — Сейчас будем давить?
 — Да чего уж там откладывать! Время дорого.
 Не успела Юлия Константиновна положить свою лапку на дверцу машины, как Губарев, выросший за ее спиной как из-под земли, с легкой ехидцей сказал:
 — Добрый вечер, Юлия Константиновна! Как визит к Павлу Диогеновичу?
 На лице секретарши не дрогнул ни один мускул.
 — Нормально! А… при чем здесь вы?
 Мы? — делано удивился майор. — Мы тут абсолютно ни при чем. А вот вы, Юлия Константиновна, что делали в столь поздний час в конкурирующей клинике? У заклятого врага покойного Лактионова? Поясните, пожалуйста. Мы будем очень рады услышать ваше объяснение, — торжествовал майор. Он просто упивался собой в эту минуту. Ему представился отличный повод сбить спесь с этой соплюшки, так долго издевавшейся над ним.
 — В двух словах не объяснишь.
 — Зачем же в двух, Юлия Константиновна, толкните речь. Нам торопиться некуда. Мы с удовольствием вас выслушаем.
 Витька незаметно ущипнул его сзади за руку. Губарев понял, что он переигрывает.
 — Где вам удобно говорить, Юлия Константиновна? На улице или где-то в другом месте? — спросил майор.
 — В джипе.
 Пни все залезли в машину. Юлия Константиновна села на переднее сиденье. Губарев с Витькой — на заднее.
 — Задавайте вопросы!
 Именно так — повелительным тоном: «Задавайте!» И все тут!
 — Что вы делали в «Ликах красоты»? Секретарша усмехнулась. Она сидела вполоборота к ним. Каштановые кудряшки и цепкий умный взгляд.
 — Навещала старых друзей!
 — Что вы говорите, Юлия Константиновна? С каких это пор директор конкурирующей фирмы стал вашим другом?
 В ответ — молчание.
 — Может быть, расскажете все начистоту?
 — А если — нет?
 Губарев чуть не задохнулся. Наглость этой девчонки была поразительной!
 — Это ваше право! Но в противном случае мне придется рассказать о вашем визите Ирине Владимировне. Вряд ли это ей понравится! Так что выбирайте сами!
 — Предлагаю сделку!
 Нет, это просто верх неслыханного хамства. Она ему еще сделку предлагает!
 — О каких сделках может идти речь, Юлия Константиновна! — как можно суровее сказал Губарев.
 — Вам нужно найти убийцу Николая Дмитриевича? — Секретарша сделала ударение на слово «нужно».
 За Губарева ответил Витька. Иначе майор бы не ручался за свое словесное «изящество».
 — Нужно!
 — Так вот. Мои дела никакого отношения к вашему расследованию не имеют. Это я говорю вам определенно.
 — Это мы решим: имеют или нет, — сухо сказал Витька.
 — Мои контакты касаются чисто профессиональных медицинских проблем.
 — Короче, — устало сказал Губарев. Он уже перевел дыхание. Сосчитал до двадцати и немного успокоился. — Как я понимаю, вы торговали секретами и ноу-хау вашей фирмы?
 — Совершенно верно. Но я торговала только тем, что не могло повредить Николаю Дмитриевичу. Торговала, так сказать, просроченными данными.
 — Теперь понятно, откуда у вас деньги на джип. А вашему отцу впору просить милостыню на паперти, — не удержался майор. — Промашка тут у вас вышла! Красивее сочинять надо. А то придумали, что он работает в закрытой нефтяной корпорации.
 Секретарша метнула на него сердитый взгляд. Но промолчала. Таких женщин раньше КГБ вербовало, подумал Губарев. Ей бы дипломатов соблазнять да в политических интригах вариться. А здесь — «королевство маловато, разгуляться негде».
 — И что вы хотите предложить? — спросил майор.
 — Я сообщу вам сведения, которые могут представлять для вас интерес, в обмен на молчание!
 — Мы не на рынке, Юлия Константиновна! Не на рынке, не забывайте об этом. Еще неизвестно, что вы тут скажете!
 Возникла пауза.
 — Что вы решили? — спросила Юлия Константиновна. — Может быть, вам нужно посоветоваться друг с другом? Я могу выйти на пару минут.
 — Вы сообщайте вашу информацию, а мы посмотрим.
 Юлька-пулька закусила губу, как бы взвешивая: «за» и «против». Говорить или повременить? Но думала она недолго.
 — У Лактионова была любовница! Вот тебе и примерный семьянин! Информация действительно была прелюбопытной!
 — Откуда вы знаете?
 — Подслушала пару телефонных разговоров!
 — Как можно, Юлия Константиновна! Как можно! — укоризненно покачал головой Губарев. И тут же одернул себя: не паясничать! «Ты ведешь себя, как мальчишка, который дергает девчонку за косичку. Стыдно, товарищ майор, стыдно, — мысленно выговаривал он себе. — Не опускайся до примитивных разборок!»
 — О чем Лактионов говорил со своей любовницей? Кто она? Как ее зовут?
 — Они говорили о свидании. Он отменил его и звонил, извинялся. По имени не называл. Только — малыш и лапуля… А кто она — не знаю.
 — Не густо. Что еще вам удалось узнать из телефонного разговора?
 — Она что-то говорила о квартире. А он в ответ: дорого, что-нибудь придумаем. Мне показалось, что она пару раз всхлипнула. Еще он сказал, что купил ей подарок. Сюрприз.
 — Когда вы обнаружили этот факт? Юлия Константиновна закатила глаза вверх:
 — Примерно год назад.
 — Это был первый телефонный разговор? А второй?
 — Второй был кратким. Он назначил ей свидание в клинике.
 — Что?! — воскликнул Губарев. — В клинике? А если бы кто-то узнал об этом или увидел?
 Секретарша качнула головой:
 — Он все предусмотрел. Он принимал ее, когда оставался один. Николай Дмитриевич отсылал даже охранника. Говорил, что ему надо поработать одному. В тишине, чтобы никто не мешал. Я об этом догадалась.
 — И ничего никому не сказали?
 — Зачем?
 — Ну… женщины обычно любят заниматься сплетнями. Особенно по части амуров.
 Юлия Константиновна бросила на майора выразительный взгляд, в котором ясно читалось: низко вы меня цените, товарищ майор. Какие-то сплетни, амуры! Я более крупными делами ворочаю.
 — Ах да, я и забыл, что вы у нас на мелочи не размениваетесь!
 Витька вторично ущипнул Губарева за руку. Тот невольно охнул.
 — Значит, об этом, кроме вас, никто не знает? — уточнил майор.
 — Нет.
 — Что вы еще можете сказать о его любовнице? Каких она лет? О чем говорила? Вспомните все, что можете. Для нас это очень важно.
 — Судя по голосу, молодая. Лет двадцать с небольшим. Или меньше. Голос приятный, тонкий. Не грубый. Я думаю, у нее синдром «маленькой девочки».
 — Что вы имеете в виду?
 — Как вы знаете, я учусь в МГУ на факультете психологии… Как будущий психолог, я люблю наблюдать за людьми, классифицировать их.
 Губарев открыл было рот, но Витька ущипнул его в третий раз. И майор промолчал.
 — Так вот, я обратила внимание, что у некоторых девушек развит синдром «маленькой девочки». Они никак не повзрослеют. Говорят тонкими голосами, жеманятся. Им кажется, что так они выглядят хрупкими, беззащитными. Они обычно тянутся к мужчинам « старше себе. Ищут папочек.
 — Любопытное наблюдение, — пробормотал Губарев. — Сразу видно, что в будущем из вас выйдет неплохой психолог. — И предусмотрительно рывком вытянул руки вперед. Дудки! Хватит с него. Скоро синяк от Витькиных щипков образуется. Рука-то не железная.
 — Что-нибудь еще не припомните? Мелочи, детали? Юлия Константиновна задумалась.
 — Вроде бы нет. Разговор вертелся вокруг каких-то пустяков. — Секретарша презрительно наморщила лоб, словно говоря этим, что сама она уж точно не опустится до такого. Ни под каким видом и соусом. — Он ей цветы собирался дарить. Спросил, что она хочет. Та ответила: как всегда — орхидеи. Я запомнила, потому что удивилась. Орхидеи — это несколько необычно. Нестандартно. Обычно — розы, тюльпаны. А тут — орхидеи!
 В самом деле, девушка с синдромом «маленькой девочки», и вдруг — орхидеи. Эти цветы в сознании Губарева прочно связывались с утонченной роскошью, изысканностью и элегантностью. Орхидеи подходят роковым красавицам «а-ля Голливуд». И еще… орхидеями увлекался толстый сыщик. Как его звали… Ниро Вулф! Вот! Губарев когда-то зачитывался этими детективами. Ему нравился сам образ великого сыщика. Сидит в кресле и не сходя с места расшифровывает детективные ребусы, которые ему подкидывает жизнь. Как это заманчиво! Не надо бегать, суетиться, добывать улики. Это сделает за тебя другой — твой помощник. А ты, как олимпийский бог, только пошевелишь мозговыми извилинами — и решение готово! «Неплохо бы перенять такую модель работы. Витька бы бегал, а я — щелкал задачки, как орешки». Если получится, шепнул Губареву внутренний голос. Это у Ниро Вулфа все гладко и складно, потому что он был гений в свой области, а ты…
 Юлька-пулька смотрела на него широко раскрытыми глазами. Сейчас у нее был взгляд невинной девочки, и если бы Губарев не знал ее, то легко купился бы на этот взгляд.
 — Да… много вы сообщили, — с иронией сказал Губарев.
 Секретарша вспыхнула.
 — Эти данные несомненно помогут вам в расследовании.
 — Конечно. Если бы только знать, что искать? Иголку в стоге сена? Или черную кошку в черной комнате? Некая девушка-блондинка с орхидеями. Особые приметы — тонкий голос. Замечательно!
 — Ну, это уже ваша забота — найти ее, — парировала Юлька-пулька.
 — Задача, конечно, пустяковая. Под определение лактионовской любовницы попадает половина девушек Москвы.
 Секретарша замолчала, недовольно оттопырив нижнюю губу.
 — А потом… где гарантия, что вы не выдумали все это, чтобы мы не выдали вас? Сочинили на ходу про любовницу, чтобы мы хранили молчание о вашем визите в конкурирующую клинику?
 Юлия Константиновна расправила плечи.
 — Я такими вещами не занимаюсь. У меня есть свой кодекс чести! И заниматься откровенным враньем — ниже моего достоинства.
 — Да уж… кодекс чести, — многозначительно сказал Губарев.
 Секретарша поняла более чем прозрачный намек.
 — А что делать? — произнесла она с вызовом. -Жить-то надо? Где мне взять деньги на безбедное существование?
 — Вам неплохо платят в «Вашем шансе». Правда, на джип не хватило бы. Но можно обойтись и без него.
 Юлия Константиновна вздернула вверх подбородок, всем своим видом демонстрируя, что без джипа ей никак нельзя.
 — Какими сказками вы кормили всех на работе? Тоже рассказывали про отца — нефтяного магната.
 — Какая разница!
 — Действительно, никакой! Губарев подумал, что беда молодых людей не в том, что они хотят красивой жизни. Это — нормально. А в том, что они хотят все получить сразу. Без промедления. Ждать для них — подобно смерти. И вот это отсутствие терпения толкает их на любые поступки, чтобы только получить желаемое. Кто в этом виноват, сказать трудно. Но не в последнюю очередь — реклама, которая усиленно промывает мозги сладкой жизнью, показывая ее обманчивую доступность. Если посмотреть телевизор, то сложится впечатление, что одна половина населения России живет в квартирах с евроремонтом, а другая — в особняках за городом. И только ничтожный процент ютится в «хрущобах» и «панелях». Но это же — вопиющий обман. А молодежь верит этому! Ей кажется, что стоит только протянуть руку — и все свалится с неба само собой. Вот и Дашка его в последнее время сердится, что вынуждена себя ограничивать. А на все доводы Губарева, что он не миллионер, обиженно молчит или отворачивается. Или приводит в пример своих одноклассников, у которых родители — коммерсанты и могут своим отпрыскам позволить очень многое. То, чего не может Губарев.
 Все эти мысли промелькнули в голове майора, пока он смотрел на секретаршу.
 — Ладно, я не буду читать вам мораль. Вы не маленькая девочка, а взрослый человек. И очень жаль, что понятие о нравственности и этике — вам чуждо. Но это уже пробелы вашего воспитания. Пока я ничего не скажу руководству клиники о ваших контактах на стороне. Но в любой момент, руководствуясь интересами следствия, я могу это сделать. Ясно? Если вам удастся что-нибудь еще вспомнить о любовнице Лактионова, звоните. Вы — будущий психолог, любите все анализировать и классифицировать, — выпустил напоследок шпильку Губарев. — Поройтесь в памяти, вдруг найдете что-нибудь еще.
 — Почему вы меня все время подкалываете? — капризным тоном протянула Юлия Константиновна. — Между прочим, согласно законам психологии, это означает, что вы ко мне неравнодушны. Просто боитесь в этом признаться. Даже самому себе.
 Витька очень правильно сделал, что придавил своими руками ладони Губарева, потому что никогда еще в жизни майор не был так близок к тому, чтобы полностью потерять над собой контроль. Больше всего на свете ему хотелось вцепиться в кудряшки этой наглой особы и драть ее за волосы, драть и драть! Или взять ремень и от души отхлестать по одному месту. Лактионов, кажется, говорил о том, что девочек следует воспитывать ремешком. В этот момент Губарев был с ним абсолютно согласен. Абсолютно! Более того, он готов был претворить в жизнь этот постулат. И немедленно.
 Но дать волю своим рукам он не мог, и данное обстоятельство приводило его в состояние бешенства. Чтобы на ком-то выместить досаду, он незаметно пнул Витьку ногой.
 — Все. Разговор окончен, — рывком приподнявшись с сиденья, майор вылез из машины. Следом за ним вылез Витька.
 — Ну вы даете, всю ногу отдавили, — жаловался Витька, едва поспевая за ним.
 — Извини, Вить! Я хотел не тебе врезать, а этой… — Губарев не нашел подходящего слова и смачно сплюнул на землю.
 — Понимаю ваши чувства, но все-таки аккуратней надо быть. Думать о тех, кто рядом.
 — То-то ты обо мне хорошо думал: кучу синяков наставил, — буркнул майор.
 — Если бы видели себя со стороны, то сказали бы мне спасибо. Выглядели вы, как петух перед боем. Такой же задиристый и оголтелый.
 Остановившись, майор отвесил шутливый поклон.
 — Спасибо!
 — Пожалуйста.
 — Чувствую я себя ужасно! — признался майор.
 — Сочувствую!
 — Толку-то от твоих сочувствий! — рассердился Губарев. — Тебе в одну сторону, мне — в другую. До завтра.
 Любовница Лактионова — это был факт, менявший многое в устоявшейся картине следствия. Идиллическая картинка брака Лактионова и Дины Александровны оказывалась простой фикцией. Радужный союз трещал по швам. Трещать он начал уже тогда, когда майор узнал о том, что жена покойного вот уже полтора года обманывает его с пасынком. Узнав это, майор по-мужски посочувствовал Лактионову, который был весь в своей работе, а о том, что творилось у него под носом, не догадывался. Скучающая жена обманывает вечно занятого мужа. Ситуация понятная и банальная. Но то, что сам Лактионов имел любовницу, — это уже меняло дело. Получалось, что брак был ширмой, скрывающей скуку двух людей, которые порядком приелись друг другу и поэтому искали развлечений на стороне. В общем-то, и в этом не было ничего особенного. Если поинтересоваться желтой прессой, то можно узнать та-а-ко-е о наших звездах! И треугольники там любовные, и четырехугольники… А все потому, что скучают и не знают, чем себя занять. Попахали бы от зари до зари, сразу бы мысли об амурах вылетели на другой день из головы. Интересно посмотреть на любовницу Лактионова. Соперницу Дины Александровны. Догадывалась ли та, что муж изменяет ей? Или жила в счастливом неведении? Это был любопытный вопрос. Как бы повела себя Дина Александровна, узнав нелицеприятную правду? Губарев поймал себя на мысли, что ему интересна ее реакция…
 На следующий день, договорившись по телефону о встрече с Диной Александровной, Губарев сказал Витьке, сидевшему рядом:
 — Еще раз извини за вчерашнее. Нервы сдали.
 — Да чего уж там. Извиняю, — махнул рукой Витька. — Неизвестно, каким я стану, когда доживу до ваших лет.
 — Злым и колючим. Однозначно. Даже не сомневайся.
 — Как я могу сомневаться, если передо мной такой образец имеется. Каждый день вижу. Наглядно.
 — Не остри! — одернул его Губарев. — У меня сейчас трудная задача — сообщить вдове Лактионова о том, что ее муж ходил «налево».
 — Да, такой даме узнать это будет неприятно.
 — Ничего не поделаешь! Сама она тоже не без грешка оказалась! — Губарев посмотрел на часы и скороговоркой проговорил: — Пора! Пожелай мне успеха.
 — Успеха? — удивился Витька. — Ну хорошо — успеха вам!
 Нажимая на кнопку звонка квартиры Лактионовой, Губарев гадал: будут ли его слова для Дины Александровны шокирующим открытием или она давным-давно обо всем знала и благоразумно закрывала глаза на шашни супруга. В случае развода она теряла слишком многое: общественное положение, финансовую стабильность. Возможность устраивать свои выставки, наконец. Самый лучший выход для нее в такой ситуации — делать вид, что ничего не происходит.
 Дина Александровна сегодня была задумчивая и притихшая. Ушедшая в себя. Она кратко поздоровалась с майором и тут же опустила глаза. Длинное нежно-сиреневое платье. Шаль на плечах…
 В «дворцовой» комнате Лактионова села на диван. Губарев — на старинный стул. Как всегда.
 Ему хотелось поскорее покончить с неприятным делом, и поэтому Губарев, глядя в глаза Дины Александровны, спросил:
 — Вы знали, что у вашего мужа есть любовница? Никакой реакции. Ни удивления, ничего. Дина Александровна даже не поморщилась:
 — Нет.
 — И не догадывались?
 — Нет.
 — Но вы, как жена, не могли не чувствовать, что у вашего мужа есть другая женщина.
 — А как я должна была это чувствовать? — вопрос был задан почти грубым тоном, и Губарев понял, что она таким образом пытается защитить себя от услышанного, отгородиться от него.
 — Ну… не знаю.
 На самом деле — он знал. Но не мог этого сказать. Слабый запах чужих духов, пропитавший тело мужа, его ласковая отстраненность или нарочитая внимательность — все это лучшим образом сигнализировало о присутствии в его жизни другой женщины. Он хотел, чтобы Дина Александровна не вызывала его на поединок. А стала союзником. Но она решительно отказывалась это делать. И ему пришлось смириться с этим.
 Он ушел разочарованный, смутно понимая, что запутанная семейная жизнь Лактионова преподнесет ему еще немало тайн и сюрпризов.
 Следующие дни прошли как в тумане. Ни на минуту Надя не забывала, что она находится в двух шагах от своей мечты. Что бы она ни делала и чем бы ни занималась, все ее мысли были связаны с предстоящим визитом в «Ваш шанс». В офисе ей приходилось делать над собой усилие, чтобы погрузиться в работу. Дома она расслаблялась и ходила из угла в угол, смотря на все отсутствующим взглядом.
 Наконец настал долгожданный день. После окончания рабочего дня Надя зашла в туалет и накрасила губы ярко-малиновой помадой, купленной накануне в магазине французской косметики «Ив Роше». Ей казалось, что помада яркого цвета придаст ей недостающую уверенность. Но так стало еще хуже. Из зеркала на нее испуганно смотрела молодая девушка с бледным лицом и кровавыми губами. Надя стерла помаду носовым платком, но стирала она впопыхах, и поэтому вокруг рта остались розовые полосы. Она включила воду и умылась холодной водой. Наверное, перед входом в клинику я грохнусь в обморок, пыталась улыбнуться Надя, осматривая себя в зеркале. Но улыбка вышла кривой и натянутой.
 Вход в клинику «Ваш шанс» находился во дворе. Надя нажала на кнопку звонка. Дверь открылась. В приемной за своей стойкой сидела секретарша. Надя подошла к ней. Каштановые кудрявые волосы. Приветливая улыбка.
 — Здравствуйте!
 — Здравствуйте! Я записывалась на консультацию.
 Надя назвала свою фамилию и время, секретарша сверилась со списком и сказала:
 — Сейчас освободится Ирина Владимировна Лазарева. Она вас и примет. Посидите пока на диване.
 — Спасибо. Я постою.
 Через пять минут к Наде подошла крупная светловолосая женщина и спросила:
 — Вы Арсеньева Надежда?
 — Да.
 — Пройдемте ко мне в кабинет.
 Надя села около стола, сложив руки на коленях, и вздернула вверх подбородок.
 — Слушаю вас. Какие проблемы? — спросила Лазарева.
 — Я хотела бы сделать пластическую операцию всего лица.
 Понятно. Я заполню вашу медицинскую карту, потом мы обследуем вас на аппаратуре. И тогда решим, что делать. Я проведу вас в другой кабинет. А после обследования с результатами — ко мне.
 Когда Надя снова появилась в кабинете Лазаревой, та взяла из рук девушки распечатку обследования.
 Изучив ее, Лазарева сказала:
 — Я направлю вас на консультацию к директору.
 — Почему? — У Нади засосало под ложечкой.
 — У вас сложный случай. Я это уже вижу.
 — Мне записаться у секретаря?
 — Зачем? Я сейчас узнаю, свободен ли Николай Дмитриевич. Если он сможет, то примет вас прямо сейчас. Посидите пока здесь.
 Ирина Владимировна вернулась минут через десять. Не одна. Вместе с высоким, гладко выбритым мужчиной, который, увидев Надю, спросил:
 — Это она?
 — Да.
 — Сейчас все решим, — сказал он.
 — Я вам нужна? — спросила Лазарева.
 — Нет. Результаты обследования уже в компьютере?
 — Да.
 Лазарева вышла. Мужчина посмотрел на Надю и сделал шумный выдох.
 — Я — Николай Дмитриевич Лактионов. Директор клиники. Бояться меня не надо. Расслабьтесь. А то вы сидите, скукожившись, и смотрите, как затравленный заяц. Вы пришли к нам за помощью. Мы ее вам окажем. Мы — партнеры, а партнерам — доверяют. Ясно?
 — Да.
 — Успокоились?
 — Немного.
 Мужчина слегка сжал Надину голову руками и повернул ее вправо.
 — Так… теперь немного влево… Лактионов включил компьютер.
 — Вижу, что прежняя операция была сделана плохо. Когда вы ее делали?
 — Шесть лет назад. Мне тогда было пятнадцать.
 — Автокатастрофа?
 — Нет. Я ехала на велосипеде. Это было на даче, — сбивчиво начала Надя. Она столько лет не вспоминала этот кошмар. — Из-за поворота вынырнул грузовик. Я не видела его. Шофер притормозил. Я крутанула руль и… врезалась в дерево. Все… — Она опустила голову.
 Лактионов вторично кивнул.
 — Случай неординарный. Я не собираюсь забивать вам голову медицинской терминологией, да вам это и не надо, скажу только, что работа здесь требуется ювелирная.
 — Значит, вы отказываетесь? — упавшим голосом спросила Надя.
 — Кто это сказал? Нет, мы беремся за вас. Свяжитесь с Юлией Константиновной, нашим секретарем, и она вам назовет точный день и время вашей операции. Вы сейчас оплатите стоимость или в день операции?
 — Сколько стоят ваши услуги?
 — Сейчас скажу, — пальцы Николая Дмитриевича заскользили по клавишам компьютера. — Восемь тысяч семьсот долларов. Вот чек. А послеоперационные услуги оплатите потом, отдельно. Я пока не могу сказать, сколько это будет стоить.
 Надя взяла в руки чек.
 — В день операции. У меня просто с собой нет денег. Сколько я должна за консультацию?
 — Консультация бесплатная. Вопросы есть?
 — Да… А после операции я стану… нормальной? Врач поморщился.
 — Вы и сейчас нормальная девушка. Всем своим пациенткам я говорю одно: вы — здоровые, нормальные люди. Все комплексы не здесь, — Лактионов провел рукой по лицу, — а тут, — он постучал по голове. — А наши мужики российские только масла в огонь подливают. Вместо того чтобы комплименты женщинам говорить, сравнивают их с голливудскими моделями. Знаете, приходит ко мне тетка поперек себя шире и говорит: «Доктор, я хочу лицо, как у молодой Катрин Денев». Ну что я могу ей сказать? Смешно, да и только! Поэтому гоните от себя все ненужные плаксивые мысли. Перед операцией вы должны быть как огурчик. Понятно?
 — Да.
 — Что вы хотите еще узнать?
 — А больше мне потом не придется… обращаться к врачам?
 — Мы даем пожизненную гарантию.
 Что-то и в тоне, и в самом облике Николая Дмитриевича успокаивало ее, вселяло надежду, что все будет хорошо. Надя почувствовала, как напряжение последних дней отпускает ее.
 — Вы порозовели. Это хороший признак! Скажите Юлии Константиновне, чтобы она приготовила вам кофе. Он вас взбодрит. До свидания. Жду вас. Звоните нам.
 Николай Дмитриевич встал и, потрепав Надю по руке, стремительно вышел из кабинета. Надя поднялась с медицинского кресла и, выйдя в коридор, направилась к секретарской стойке.
 — Николай Дмитриевич сказал мне, чтобы я позвонила вам, и вы мне скажете точные сроки операции.
 — Хорошо.
 — Юлия Константиновна… — Взгляд секретарши был бесстрастен. А улыбка — заученно-вежливая. — Мне хотелось бы кофе. Это можно? — спросила Надя.
 — Конечно. Вам покрепче или послабее?
 — Покрепче.
 — Сколько ложек сахара?
 — Одну.
 — Печенье, конфеты, пастила?
 — Печенье.
 — Посидите, пожалуйста, на диване. Я вам все принесу.
 Надя села на диван и откинулась на спинку. На журнальном столике лежали рекламные буклеты фирмы. Надя взяла в руки один из них и стала листать. На нее смотрели ослепительные красотки с безукоризненной внешностью. Их лица сливались в одно, и спустя несколько минут ей стало казаться, что она узнает себя в этих «моделях».
 — Ваш кофе. — Юлия Константиновна поставила на столик ажурный серебряный поднос с темно-коричневой чашкой кофе и вазочкой, где лежало печенье.
 — Спасибо.
 Надя отпила глоток кофе. Он был с горчинкой, крепкий, какой она и любила. Раздался телефонный звонок. Секретарша сняла трубку, и, к своему удивлению, Надя услышала, как она разговаривает с кем-то на английском языке.
 Выпив кофе, Надя снова подошла к Юлии Константиновне, которая к тому времени уже закончила разговор и перебирала какие-то бумаги.
 — Что-нибудь еще? — спросила секретарша.
 — Да… нет. — Надя замялась. Ей вдруг стало казаться, что она что-то забыла или упустила.
 — Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, вы можете звонить нам в любое время. У нас включается автоответчик, и мы вам перезвоним, как только сможем, — сказала Юлия.
 — Вы принимаете деньги только в долларах?
 — Как вам удобно. Мы можем принять от вас и рубли, рассчитав их по текущему курсу доллара.
 Надя с трудом отошла от стойки и, сделав несколько шагов, оглянулась. Юлия Константиновна смотрела, не отрываясь, на экран компьютера.
 — Да… я вспомнила. — Надя чуть ли не бегом вернулась к ней. — Я не оставила вам номер своего мобильного телефона.
 — Да? — Юлия Константиновна коснулась компьютерных клавиш. — Слушаю вас.
 Продиктовав номер мобильника, Надя поняла, что надо уходить. А то она может произвести на секретаршу странное впечатление девушки, у которой «не все дома».
 — До свидания.
 — Всего хорошего.
 Анны Семеновны дома не оказалось. Надя прошла к себе в комнату и села на кровать. Перед ней разматывалась лента ее жизни. Мелькали картинки из детства. Такие забытые, родные. Она давно не вспоминала свое детство, потому что эти воспоминания причиняли боль. После них хотелось уткнуться лицом в подушку и плакать. Громко, во весь голос. Это была заповедная территория, куда она запретила себе ступать. Но сегодня она решила расслабиться. Ей захотелось прикоснуться к той жизни, которой уже не было, и воскресить в памяти родных, чьи лица всегда были с ней рядом. Мама… ее глаза, улыбка. Как она ласково окликала ее: «Надя, Наденька, доченька!» Надя почувствовала, как в глазах появились слезы. «Столько лет уже нет мамы, а ее помню. Она для меня как живая! И отец… хотя он и причинил мне много неприятностей в последние годы, но я не держу на него ни зла, ни обид. Все это уже в прошлом…
 Мне надо жить будущим. Скоро у меня настанет совсем другая жизнь, другая! Я так долго ждала этого дня. Так долго!» Надя сделала глубокий вздох. Ей даже было страшно представить, как она будет жить после.
 Анна Семеновна заглянула к Наде в комнату и включила свет.
 — Ты почему лежишь в темноте? Опять плачешь? Да что с тобой?
 — Ничего. Я была в клинике. На днях скажут дату и время операции.
 — Господи! — Анна Семеновна перекрестила ее. — Дай-то бог, чтобы все было хорошо. Я буду за тебя молиться в этот день.
 — Ой, бабушка! — Надя стиснула ее руки. — Мне даже не верится, что все скоро закончится.
 — Не думай об этом! Не нервничай. Живи как обычно. Чем меньше шума, тем лучше все получается. Э… — Она потрогала Надин лоб. — Да ты вся горишь. Температура, что ли?
 — Как температура? — испугалась Надя. — Мне болеть нельзя, а то операцию отменят.
 — Тогда возьми себя в руки и успокойся.
 За ужином Надя пришла в себя. Ничего страшного нет. И волноваться нечего. Если нервничать, то неизвестно, чем все кончится.
 Она позвонила в «Ваш шанс». И ей назначили время, когда она должна была прийти в клинику. Она записала все на листке бумаги, который постоянно носила с собой. Иногда она разворачивала листок и, шевеля губами, прочитывала про себя дату и час операции. Это было волшебное: «Сезам, откройся!», ее личный пропуск в сказочную страну, куда она так стремилась попасть. Ей казалось, что внутри ее без устали работают механические часы, неумолимо отсчитывающие время.
 Надя старалась ничем не выдать своего состояния, но на работе заметили, что она стала избегать коллег, а если к ней обращались с каким-то вопросом, старалась побыстрее ответить и отойти в сторону.
 — Надь! Что с тобой? — пытала ее Казанкина Галя.
 — Ничего.
 — Мы что, не видим? С тобой в эти дни что-то непонятное творится. Может, ты… — Она выразительно повела глазами на живот. — Залетела?
 Надя уставилась на нее во все глаза:
 — Ты что!
 — Ты не бойся, если какая проблема, скажи, я тебе посоветую, что делать. Мы все тут свои люди.
 Да нет. Это не проблема. Это… — Надя хотела сказать: «Дело всей моей жизни», но осеклась. Делиться своим сокровенным ей ни с кем не хотелось.
 — Скрытная ты какая, — разочарованно протянула Галя. — Вся в себе… Секреты какие-то.
 Она отошла от Нади и о чем-то с жаром заговорила с Лешей Черденко. До Нади долетало: «Десятидневный тур в Ригу». «Супер!», «Куда мне торопиться, брак не волк: в лес не убежит», «Женя такой нудный». Надя поняла, что Галя делилась с каждым встречным-поперечным своей насущной проблемой: как оттянуть дату бракосочетания и поехать со своим любовником напоследок в Ригу. Она у всех спрашивала совета и жаловалась на упертость жениха. Мне бы ее проблемы, с горечью усмехнулась Надя. Сплошное порханье по жизни. А тут…
 В день операции Надя была удивительно спокойна. «Наверное, все во мне уже перегорело, — подумала она. — Не осталось уже ни сил, ни нервов, ни эмоций». За завтраком Анна Семеновна молчала. Надя — тоже. Когда она встала, бабушка заплакала.
 — Не надо, — тихо сказала Надя. — А то я тоже сейчас разревусь.
 Перед тем как закрыть дверь, она обернулась и помахала Анне Семеновне рукой.
 В клинике она тоже была спокойной. Улыбнулась секретарше. Та встала из-за стойки и провела ее в операционную. Надя переоделась в специальное белое белье. Потом Наде сделали укол, и она полностью отключилась.
 Очнувшись, она услышала тихие ругательства. В первое мгновение она не поняла, куда попала. Затем вспомнила. В операционной было двое. Ругался один человек. Доктор Лактионов. Она услышала его голос. Другой молчал, но временами что-то тихо говорил, так, что было не разобрать. Слова доходили до Нади с трудом. Она не понимала, о чем идет речь. Потом стала понимать. Но лучше бы она ничего не понимала. Речь шла о какой-то чудовищной ошибке. Что-то было сделано не так. И доктор ругался на другого, обзывая его «врачом-халтурщиком» и «чертовым алкоголиком». Были там выражения и похлеще. Потом они заговорили о чем-то непонятном. Точнее, говорил опять Лактионов. А второй мычал и что-то лепетал. «Ей жить с этим. Ты соображаешь, что ты сделал? Я же тебя предупреждал! Жаль девчонку. Я не знаю, можно ли это вообще исправить. Придется ждать. А это — время. Ее молодые годы! Что ты наделал, скотина! И меня под монастырь подвел».
 Все это было странно, непонятно. И никак не относилось к ней. Они говорили о какой-то девушке, ставшей жертвой врачебной ошибки, девушке, которой теперь придется ждать непонятно сколько времени, чтобы эту ошибку можно было исправить. «Бедняжка, — подумала Надя. — Действительно, жаль ее». Только почему она лежит здесь, а они говорят об этом? Какая связь между этими двумя фактами? Какое она имеет к ним отношение?
 Вопросы роились в голове, пока вдруг ей не стало внезапно очень холодно. Так холодно, что трудно было дышать. Словно ее перенесли в морозильную камеру. Спазм сдавил горло. Она пыталась встать — и не могла. В мозг впиявились тысячи иголок. Казалось, она сейчас взорвется изнутри от этой пытки. ЭТО ВСЕ ГОВОРИТСЯ О НЕЙ! ЕЙ СДЕЛАЛИ НЕУДАЧНУЮ ОПЕРАЦИЮ! Она закрыла глаза.
 Этого не может быть! Она ошиблась! Это все ей снится. Сейчас она проснется — и забудет этот кошмарный сон, приснившийся так не вовремя. Неужели это не сон! Неужели — правда! Она открыла глаза. К ней подошел доктор. Он смотрел на нее с какой-то жалостью и сочувствием. Потом тяжело вздохнул. Она ждала от него каких-то слов. Слов, что все осталось позади, что все закончилось хорошо, что ей теперь не о чем беспокоиться и что она стала нормальным человеком. С новым лицом. Но никаких слов не было. Доктор молчал. И смотрел на нее. Потом, резко повернувшись, вышел из операционной. Она слышала, как хлопнула дверь, и этот звук болезненно отозвался у нее в голове.
 Она никак не могла до конца поверить в услышанное и поэтому лежала с гулко бьющимся сердцем.
 Дни, проведенные в клинике, выпали из ее памяти. Она даже не могла впоследствии вспомнить, сколько времени она провела там: несколько дней или недель. Она впала в состояние странного, отупляющего ступора…
 Нет, это все было правдой! Чудовищной правдой! Ей хотелось хохотать до упаду. Если бы она могла, она бы так и сделала. Хохотала бы до колик. Но в ней все омертвело. Лактионов извинился и отдал ей обратно заплаченные деньги. Она хотела сказать, что деньги здесь ни при чем. Она и копила их для того, чтобы сделать операцию. Но вместо этого она растерянно теребила деньги в руках, пока Лактионов не сказал ей, чтобы она убрала их в сумку. Она ничего не соображала. Доктор говорил, что произошла ошибка. Сейчас трудно говорить что-то определенное. Надо подождать какое-то время. «Сколько?» — машинально спросила она. «Не знаю, — услышала она в ответ. — Будем вас наблюдать. Приходите через полгода. Там будет видно. А еще лучше — через год. А пока нужно быть готовой к переменам. Любым. В том числе и к худшим. Но отчаиваться не стоит. Надо не падать духом. Смириться и ждать…»
 Она хотела сказать, что ей отныне незачем жить. Она уничтожена и раздавлена. Но она молчала, закусив губу. «Еще раз извините, — сказал Лактионов. — Вы звоните, приходите. А сейчас я вынужден идти — дела». Он коснулся ее руки и вышел. Через минуту к ней подошла секретарша. «Я вызову вам такси», — вежливо сказала она.
 «Не надо», — встрепенулась Надя. «Нет, шеф сказал, вас нужно довезти до дома. Не возражайте».
 Они вышли из клиники. Была жара. Но Надя ничего не чувствовала. Юлия Константиновна поймала такси и довезла ее до дома. «Спасибо», — поблагодарила Надя. «Не за что».
 Она стояла перед дверью и боялась нажать на кнопку звонка. Наконец нажала. Анна Семеновна открыла ей дверь.
 Увидев ее, она заплакала.
 — Что, очень страшная?
 Но Анна Семеновна только мотала головой, зажав себе рот, и плакала.
 — Можно пройти? — усмехнувшись, спросила Надя. Та посторонилась, пропуская ее. Надя прошла к себе в комнату и села на кровать.
 — Вот и все! — сказала она громко. Вслух. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. В клинике ей не удалось как следует разглядеть свое новое лицо. Когда сняли бинты, ей принесли зеркало, поднесли к лицу и тут же убрали. Наверное, чтобы не травмировать, подумала тогда Надя. Теперь она могла без помех рассмотреть себя. Лицо было определенно чужим. Оно стало хуже. Раньше она была просто некрасивой. Теперь — уродливой. Или ей это кажется? Очень трудно быть объективной, если смотришь на свое лицо как под микроскопом, если ты давно потеряла чувство реальности и ощущения себя. Господи! Что же теперь делать? Надя закрыла лицо руками. А потом отняла их и снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Нет: она подурнела и стала настоящим страшилищем. А впрочем, плевать и на это! Непонятно только, зачем она родилась на свет? Смысла в ее жизни все равно никакого нет. Может, лучше покончить с собой? И всех делов-то! Зачем мучиться! Если кругом одни обломы и неудачи, то самый приемлемый выход — разорвать этот заколдованный круг. Пусть даже и ценой собственной жизни.
 Все плыло перед глазами. Она легла на кровать и уснула. Проснулась она поздно. В двенадцать.
 — На работу пойдешь? — спросила ее Анна Семеновна, когда Надя выползла в кухню. Заспанная, протирая глаза руками.
 — Не-а.
 — А ты позвонила им? Надя отрицательно качнула головой.
 — Позвони.
 — Отстань! — огрызнулась Надя. — Я сама решу: когда звонить, а когда — нет. Не лезь не в свое дело!
 Она не стала есть, а пошла обратно в свою комнату и включила телевизор. Просидела за «ящиком» до полуночи. Наутро проснулась в час дня.
 — Скажи мне, пожалуйста, ты что, бросила работу? — спросила ее Анна Семеновна.
 Надя вскинула на нее глаза.
 — Представь себе: да.
 — А на что жить будешь?
 — Найду. Деньги мне за операцию вернули. Вот и буду жить на них.
 — А твой институт? Надя пожала плечами:
 — Зачем?
 — Как — зачем? Ты же сама хотела поступать в финансовый!
 — А теперь передумала.
 — Но почему?..
 — Потому, — кратко сказала Надя. Через два дня Анна Семеновна не вытерпела:
 — Ну хорошо. Ты в кризисе. Я понимаю. Но съезди на работу, возьми зарплату, трудовую книжку. Она тебе еще пригодится.
 — Отста-ань!
 Но, поразмыслив, Надя подумала, что надо съездить на работу и взять расчет. Но в таком виде…. Она вздохнула. Но что делать — выхода нет.
 На работе первым делом она наткнулась на Казанкину Галю.
 — Ты куда пропала? Тебе уже несколько раз звонили?
 — Болела, — вяло откликнулась Надя.
 — Надо было предупредить.
 — Забыла. Я все равно ухожу. У Гали округлились глаза.
 — Уходишь? Куда?
 — Секрет!
 — А… более высокооплачиваемую работу нашла? Удивительно. И где? Понятно: секреты, секреты. Ты у нас — дама загадочная, скрытная. А чего ты в темных очках? Дозу, что ли, приняла? — хихикнула Галя.
 Ее болтовня начинала уже действовать на нервы.
 — Мне надо в отдел кадров пройти.
 — Иди, иди. Я что, мешаю? — Гадя пошла рядом и как бы ненароком взмахнула рукой, задев Надины очки. Они слетели с лица и упали на пол. Инстинктивно Надя прикрыла лицо рукой. Нагнулась за очками. Вместе с ней нагнулась и Галя.
 — Ой, у тебя глаза отекли. И лицо другим стало. Операцию, что ли, пластическую делала? Ну ты даешь! Омолодиться захотела или красавицей стать?
 Надя подняла с пола очки и распрямилась в полный рост.
 — Галь, отойди от меня, пожалуйста, а то я за себя не ручаюсь.
 — Ради бога! Дважды повторять не надо! Больно ты мне нужна! Я к тебе по-дружески, а ты…
 Через минуту она уже слышала звонкий Галин голос в другом конце коридора. А еще через пять минут все сотрудники фирмы норовили заглянуть в отдел кадров, где она сидела и писала заявление. Об увольнении по собственному желанию. Наде хотелось буквально провалиться сквозь землю или исчезнуть вместе со столом. Она чувствовала, как в груди разливалось жжение, которое усиливалось с каждой минутой. Быстро дописав заявление, она подала его начальнице отдела кадров. Наде казалось, что она читала его целую вечность. Наконец Валентина Михайловна кивнула головой и поставила свою подпись.
 — Здесь еще подпись твоего начальника нужна. Его сейчас нет. Будешь ждать?
 — Нет. Мне некогда. — Валентина Михайловна « внимательно посмотрела на нее. Но Надя выдержала этот взгляд.
 — А я что могу поделать? — сказала кадровичка.
 — Можно я вам позвоню и приду в другой день?
 — Можно. Все равно сейчас ты расчет не получишь. Нужно время, чтобы деньги перевести.
 — Я вам позвоню, — повторила Надя, вставая со стула.
 — Хорошо, звони, — равнодушно обронила Валентина Михайловна. Она отложила ее заявление и погрузилась в свои бумаги.
 По коридору Надя шла, как на Голгофу. Слева и справа на нее глазели любопытные, перешептываясь друг с другом. «Только бы не разреветься здесь, — стиснув зубы, думала Надя, — только бы не разреветься!» Она вышла на улицу и перевела дух. И тут же схватилась за сердце. Острая боль пронзила ее. «Неужели сейчас у меня прямо на улице случится сердечный приступ», — испуганно подумала она. Но боль уже отпустила ее. Пронесло! А кто знает, может, лучше было бы умереть минуту назад! Красивая, легкая смерть: не выдержало сердце!
 Она перешла на другую сторону улицы. Шла и думала: а что, если она выбежит на проезжую часть и бросится под машину? Визг тормозов, чьи-то крики! А для нее — все в прошлом. Все кончилось. Ее мучения, страдания, слезы… Все! Но здесь есть одно существенное «но». Хорошо, если насмерть. А если — нет? «Если я стану инвалидом? Кто за мной будет ухаживать? Бабушка? Да что это будет за жизнь! Хуже сегодняшней в тысячу раз! Нет, это не подходит».
 Нужно что-то другое. Может, утопиться? Плавать она не умеет. Нырнуть в воду и больше никогда не выныривать. Надя представила себе, как она погружается на дно реки или озера, как текучая черная вода затягивает ее, заливается в уши, нос, рот. Она хочет выплюнуть эту воду, освободиться от нее. Изо всех сил она барахтается, бьет по воде руками и ногами. Но все ее усилия бесполезны, и она умирает, медленно оседая на дно.
 Видение черной воды, затягивающей ее в свой водоворот, было настолько отчетливым и живым, что Надя не заметила, как вышла на дорогу и двинулась вперед, несмотря на сигналы светофора. Белая иномарка, вынырнув из-за поворота, резко притормозила в полуметре от нее.
 — Слепая, что ли! — заорал пышноусый мужчина средних лет, высунувшись из окна. — Не видишь, куда идешь! — И он постучал пальцем по лбу.
 Надя машинально сделала несколько шагов назад, машина рванула с места и через минуту скрылась с Надиных глаз. «Чуть под машину не попала. Какой кошмар!» Она увидела позади себя арку дома. Зашла туда и дала волю слезам. «Не хочу больше жить, — плакала она, — не хочу!» Но и умирать было страшно… Выплакавшись, она побрела домой.
 Анна Семеновна, увидев ее, только покачала головой.
 — На работе была?
 — Была.
 — Все сделала?
 — Все. Нет, не все. Надо еще будет звонить. Деньги дадут позже.
 — Вот и хорошо. Зачем их дарить кому-то?
 — Мне все равно, — вяло откликнулась Надя. — Оставь меня в покое.




 Глава 9


 Расследование, которое топталось на месте, все-таки сдвинулось с мертвой точки. Через несколько дней. Благодаря Витьке. Нет, он был определенно молодец! Такую грандиозную работу проделал! У Губарева не было слов, чтобы выразить ему свое одобрение! Он ворвался в кабинет к Губареву с криком:
 — Ура! Нашел!
 — Что ты нашел? Золотую жилу, что ли?
 — Нечто получше!
 — И что же?
 — Я нашел «Велан»! Губарев прямо-таки замер.
 — Неужели? — не поверил он своим ушам.
 — Неужели? — передразнил его Витька.
 — Ну… выкладывай!
 — Ни за что не догадаетесь, кто стоит за ним!
 — Ради бога, не тяни, — взмолился майор. — Говори!
 — Кузьмина Любовь Андреевна. Первая жена Лактионова.
 — Не может быть! — Губарев откинулся на стуле и присвистнул. — Кто бы мог подумать!
 — В банке мне дали копию платежного поручения, которое было выписано от имени «Велана». Там значился некий Млечин Роман Николаевич. Я — к нему. Забитый, занюханный мужичонка. Твердит: знать ничего не знаю. Попросила одна знакомая. И все. Я его спрашиваю: что это за знакомая? Он говорит: она уже уехала. Куда уехала? В другой город. Я его и так пытаю, и сяк. Уперся! И все тут. Молчит, как партизан на допросе. Я уже совсем отчаялся. Потом подумал: может, зайти с другого конца? Прощупать его родственные связи. Пятьдесят тысяч баксов — не та сумма, которую доверят знакомым. Пошел в паспортный стол. И — повезло! Оказывается, раньше в этой квартире была прописана его сестра. Кузьмина Любовь Андреевна.
 — А почему у них фамилии разные?
 — Мать Кузьминой вторым браком была за Млечиным. Роман Млечин — сын от второго брака.
 — Ясненько! Ну, ты просто молодец!
 — Стараемся, — скромно ответил Витька.
 — Теперь — к Кузьминой.
 — А не к Млечину?
 — Ни-ни. Лучшая тактика — это застать врасплох. Интересно, что она нам скажет?
 Кузьмина растерянно переводила взгляд с Губарева на Витьку и молчала. Они застали ее в кабинете, где у нее был пациент.
 — Подождите! — сказала она им.
 Через пять минут женщина покинула кабинет Кузьминой, и туда зашли Губарев с Витькой.
 Кратко изложив суть дела, майор посмотрел на первую жену Лактионова:
 — Что вы на это скажете?
 — А что я могу сказать? — вспыхнула Любовь Андреевна.
 — Как — что? Как выманили деньги у своего бывшего мужа. А потом не захотели отдавать.
 — Ну что вы! Все было совсем не так!
 — А как?
 — Коля… Николай Дмитриевич мне сам предложил их. — Губарев поднял брови, но ничего не сказал. — Точнее, я спросила его: может ли он помочь мне с кредитом? Он поинтересовался: зачем? Я и рассказала ему, что хочу открыть свое дело. Ты же выбился в люди, сказала я ему. Мне тоже надоело прозябать. Хочу создать собственную фирму. Надоело горбатиться на чужого дядю. На наше государство. Платят копейки. Да и в профессиональном плане… не впечатляет. Николай Дмитриевич расспросил меня, как я планирую решить организационные вопросы. Я подробно ответила ему. Он всегда любил основательность, тщательную продуманность в деталях. И ничего не решал впопыхах, с налета. Мой проект понравился ему, и он тогда предложил мне свою финансовую помощь. Я, не раздумывая, согласилась.
 Губарев переглянулся с Витькой.
 — Это был кредит?
 — Кредит, — подтвердила Кузьмина. — С возвратом.
 — На какой срок?
 В принципе, мы не обговаривали это. Николай Дмитриевич сказал, как дела пойдут. Он собирался как бы патронировать меня. Он вообще любил помогать людям, особенно в профессиональном плане.
 — А после его убийства вы снимаете эти деньги и ликвидируете «Велан»!
 — Я боялась, что начнут копать под меня. Потому что… потому что… — Любовь Андреевна сидела, опустив голову, и все сжимала и разжимала руки. Губарев думал, что она закурит. Но — нет. — Тогда получается, что… у меня был идеальный мотив для убийства, — уже шепотом закончила она.
 — Вы недалеки от истины, — сухо сказал Губарев. — Все это выглядит в достаточной степени подозрительно. Вы могли решить не возвращать эти деньги или попросили об отсрочке. А Лактионов вам отказал. Вы поссорились, и…
 Кузьмина взглянула на Губарева. В ее глазах было отчаяние.
 — Но я не делала этого! Клянусь вам! Я так была рада, что нашла деньги на свою фирму. Планировала поставить все на широкую ногу. Какая у меня была выгода убивать Колю? Какая? — В голосе зазвенели истеричные нотки.
 — Прямая. Не возвращать эти деньги.
 — Но я же хотела работать! Вы не представляете, как я стосковалась по настоящей работе. Я ведь неплохой профессионал. Коля всегда говорил, что мне надо расти. Раньше говорил…
 Наступила пауза.
 — Я понимаю, вы мне не верите. Что же, это ваш право!
 — Что вы думаете делать с деньгами?
 — Попробую договориться с Диной Александровной. Чтобы она поддержала меня. Но если она потребует вернуть эти деньги, я верну. Перечислю в обратном порядке на счет клиники.
 — Спасибо, — майор кивнул Витьке, и они вышли из кабинета.
 В машине Губарев молчал.
 — Что вы молчите? — не вытерпел Витька.
 — Думаю.
 — О Кузьминой?
 — Да. Не нравится мне все это! Ой, как не нравится! Она приходит к своему бывшему мужу и просит деньги на фирму. Тот дает. Проходит некоторое время. Возможно, она передумала. Поняла, что это не так просто, как кажется на первый взгляд. У многих складывается впечатление, что стать бизнесменом легко. Были бы бабки! Открыл свою контору, и все пошло-поехало. Как по накатанной. А о том, что бизнес — это тоже своего рода искусство, никто и не задумывается. Поэтому так часто фирмы и разоряются. Не всем дано быть деловыми людьми. Каждому — свое. Кузьмина потыркалась туда-сюда. Поняла, что не потянет. А с деньгами расставаться жалко. Попросила об отсрочке. Лактионов отказал. Спросил, как дела. Та: никак. Он — возвращай деньги обратно. Кузьмина на словах соглашается. А сама продумывает в голове различные варианты. Как можно выпутаться из этой ситуации? Только одним-единственным способом — убрать своего кредитора. Логично?
 — Куда уж логичней!
 — Вот тебе и выход из создавшегося положения: Кузьмина покупает пистолет и убивает Лактионова.
 — Улик нет.
 — В том-то и дело! Если бы они были — вопросов бы не было! — вздохнул Губарев.
 А через два дня собирать улики против Кузьминой стало бессмысленно. Ее убили. Отравили газом. Когда Губарев узнал об этом, то понял: что-то важное он проморгал. Но казнить себя задним числом — непродуктивно.
 Судмедэксперт Валентин Зворыкин уже находился в квартире, когда туда приехали Губарев с Витькой.
 Они обменялись кратким рукопожатием.
 — Ну что? — кивнул Губарев на тело, лежавшее на полу. Кузьмина была одета в пестрый домашний халат, перехваченный на талии поясом. Волосы закрывали лицо.
 — Отравили газом. Сунули голову в духовку, включили газ и ушли. Убита в промежутке между девятью и десятью часами вечера. Перед этим она пила чай с убийцей. В кухне обнаружены две чашки с остатками заварки. Отправили на экспертизу.
 — Отпечатки пальцев есть?
 — Только на одной чашке. На второй — стерты.
 — Это будут отпечатки самой Кузьминой. — Губарев покачал головой. — Хладнокровный убийца. Все предусмотрел!
 — Кто обнаружил тело? — обратился Губарев к дежурному милиционеру.
 — Соседка Кузьминой, Капитонова Вера Геннадьевна, выходя утром из своей квартиры, почувствовала сильный запах газа. Она подошла к двери Кузьминой и поняла, что запах идет оттуда. Она открыла ключами дверь, но не смогла войти. Все пропиталось газом. Она позвонила в милицию. Мы приехали и обнаружили труп.
 — Где она сейчас?
 — Соседка? У себя дома.
 — Какой номер квартиры?
 — Сорок четвертый.
 Осмотр квартиры Кузьминой показал: а) она давно жила одна. Никаких следов присутствия мужчины нигде не обнаружилось; б) она не любила готовить. В холодильнике лежали упаковки котлет и картошки фри. И еще пакет молока; в) она действительно хотела открыть свою клинику. Ее письменный стол был завален бумагами и проектами.
 — Работа по «Велану», — кивнул Губарев. — Интересно, успела ли она переговорить с Лактионовой?
 Он набрал номер Лактионовой. Трубку она взяла сразу.
 Майор кратко рассказал о случившемся. На его вопрос Дина Александровна ответила отрицательно.
 Нет, Лактионова не звонила ей. Впрочем, в эти дни она рано ложилась спать и отключала телефон. Повесив трубку, Губарев обратился к Витьке:
 — Бьюсь об заклад, этих денег нигде нет.
 К сожалению, он оказался прав. Пятьдесят тысяч долларов бесследно исчезли вместе с убийцей.
 — Кто-то знал об этих деньгах, — задумчиво сказал майор.
 — Брат!
 — Да. Верно. По твоим словам, мужичонка он забитый, но это не повод, чтобы исключить его из числа подозреваемых. Это могла быть семейная ссора. Мотив убийства пока вырисовывается довольно четко. Деньги.
 — Как вы думаете, убийства Лактионова и Кузьминой как-то связаны друг с другом?
 — Ты задаешь слишком много вопросов, — поморщился майор. — Не забегай вперед. Пошли, побеседуем с соседкой.
 Соседка, пожилая женщина в пуховом платке, растерянно качала головой:
 — Боже мой, Люба! Такая добрая, несчастная.
 — Почему вы так считаете?
 — Ну а как вы думаете: женщине сорок пять лет. Ни семьи, ни детей. Одна работа. Да и то копеечная. Замотанная все время была. Приходила поздно.
 — Откуда вы это знаете: что работа малооплачиваемая?
 — Жаловалась она мне, что копейки платят.
 — Почему она вам ключи дала?
 — У нее сердечный приступ был три года назад. С тех пор она боялась, что прихватит, а никто не сможет войти в квартиру.
 — Понятно.
 — Она поэтому телефон около кровати держала. Чтобы номер «Скорой» набрать было можно.
 — К ней кто-нибудь ходил?
 Мужчины? Ни… Я ей даже говорила: Люб, ты еще нестарая женщина, завела бы кого. А она только « рукой махала. Не говорите глупостей. И все.
 — А подруги, знакомые?
 — Не видела. Ни разу. Так одиноко жила. Так одиноко!
 — А брат?
 — Он бывал у нее редко. Никудышный мужик, — поджала губы соседка. — Правда, в последнее время зачастил. Люба сказала, что он клянчит у нее деньги.
 Губарев с Витькой переглянулись.
 — У брата был ключ от ее квартиры?
 — Не знаю. Не могу сказать. — Соседка задумалась. — Был, был! Когда Люба мне ключи давала, она сказала: «На Романа надежды никакой. Пока он приедет, пока ключом дверь откроет…» Значит, давала, — заключила соседка.
 — Позавчера вы ничего подозрительного не заметили?
 — Подозрительного? — соседка задумалась. — Нет. Я ненадолго выходила на улицу. Погода, сами знаете, какая. Дожди. У меня голова, давление. Я в магазин ходила за продуктами. И все. Вечером телевизор смотрела. Нет, ничего не слышала.
 — Вам Кузьмина говорила о том, что ее первый муж был недавно убит?
 — Говорила. Она меня пригласила водочки за упокой выпить. Пусть будет земля ему пухом! Хороший он был человек, сказала она.
 — А что-нибудь о нем она вам еще говорила?
 — Да нет. Мы с ней не так уж и часто общались. Ей все некогда. Работа, дела. Так, перекинемся парой слов. По-соседски.
 — Намекала она вам или рассказывала, что скоро перейдет на другую работу?
 — Нет.
 — Заметили ли вы в ней за последнее время какие-нибудь перемены?
 Она стала какой-то замученной, молчаливой. Все-таки смерть мужа… Пусть и бывшего. Я сама, когда узнала о смерти Жени, мужа, с которым прожила всего два года по молодости, не могла в себя прийти целый месяц. Все вечерами плакала…
 — Спасибо, Вера Геннадьевна. Если вы нам понадобитесь, мы обратимся к вам.
 В коридоре Губарев сказал негромко Витьке:
 — Подведем итоги. Кузьмина жила одиноко и замкнуто. Никого к себе не водила. В последнее время была задумчива. Однако убийце она дверь открыла. Вывод: знакома с ним.
 — Братец идеально подходит под это определение. Попили чайку на кухне. Слово за слово. Разгорелась ссора. И…
 — При этом братец заранее запасся пистолетом, взял его с собой.
 — Он решил завладеть этими деньгами во что бы то ни стало.
 — Возможно. Но руку к убийству мог приложить и кто-нибудь из коллег.
 — А им-то зачем убивать Кузьмину?
 — Ты что, о деньгах забыл? Да за такие деньги люди могут на многое пойти. В том числе и на убийство.
 — Для этого коллеги должны знать о деньгах!
 — Верно! А ты представь такую картину: человек собирается открыть свое дело. Естественно, новая фирма требует новых кадров. Она начинает потихоньку говорить с коллегами. Проще ведь взять тех, кого знаешь. Тем более она собиралась открыть медицинский центр широкого профиля. Поэтому могла начать вести переговоры с коллегами. Потихоньку. Согласен с ходом моей мысли?
 — Согласен.
 — Об этом мы и поговорим с коллегами Кузьминой. И незамедлительно. Но прежде позвони ее брату домой, — велел Губарев.
 Витька набрал номер. Подождал. Потом развел руками.
 — Никто не подходит.
 Губарев тяжело вздохнул, но ничего не сказал.
 В больнице были уже в курсе случившегося. На первом этаже при входе в траурной рамке висела большая фотография Кузьминой. Даты жизни и краткий текст, в котором говорилось, каким она была замечательным хирургом и хорошим человеком.
 — Да… Любовь Андреевна. Надо же… Нам будет ее очень не хватать. Она была прекрасным специалистом. Настоящим профессионалом своего дела, — сказал главврач Роман Александрович, высокий полный мужчина с пышными усами, и сокрушенно покачал головой: — Прямо не верится, что ее больше нет.
 Они с Витькой сидели в кабинете главврача.
 Губарев подумал, что не надо говорить о нищете медицины, достаточно побывать в государственной больнице, такой, как эта, и тогда все вопросы отпадут сами собой. Здание требовало капитального ремонта, палаты были битком забиты. Медикаментов не хватало. Тогда как зайдешь в любой офис фирмы средней руки: шик, блеск, евроремонт, кожаные кресла и диваны. А тут…
 — Н-да! Вы говорите, что ее убили. Кому это понадобилось? Может быть, идет охота на врачей? Помните, одно время профессоров убивали? Вдруг новый маньяк объявился? — спросил главврач.
 Зазвонил телефон.
 — Да… Конечно… понимаю… Мы ничего не знаем, вы были ответственны за поставку оборудования. Хорошо. Жду.
 Повесив трубку, Роман Александрович повернулся к ним:
 — Мы собираемся организовать похороны Кузьминой. Она была человеком одиноким, поэтому мы все берем на себя.
 — Сейчас тело находится в морге на экспертизе. Когда его можно будет забрать, мы сообщим вам. У меня к вам вопрос: вы не заметили в последнее время в поведении Кузьминой что-нибудь необычное?
 — Вы знаете, об этом вам лучше побеседовать с заведующим отделением, где работала Кузьмина. Сафиулиным Ринатом Эльдаровичем. Я не так уж часто общался с Кузьминой. Он вам больше расскажет о ней.
 Снова зазвонил телефон.
 — Кто? Да. Это я. Пока никаких результатов. Позвоните на следующей неделе. Что? Нет, ничего не могу сказать. Давайте я сам побеседую с ним. — Прикрыв трубку рукой, Роман Александрович обратился к милиционерам: — Я вам больше не нужен?
 — Пока — нет. Скажите, где найти заведующего отделением?
 — На третьем этаже. Как подниметесь, сразу направо. Там будет кабинет Сафиулина. Спросите. Вам подскажут, где он.
 — Хорошо. Они с Витькой вышли из кабинета и пошли к лифту.
 — А зачем нам лифт? Пошли пешком.
 Сафиулин был на месте. Поджарый мужчина среднего роста с волнистыми седыми волосами. Он жестом предложил им сесть и спросил:
 — Вы надолго? Просто у меня скоро операция.
 — Нет, — ответил Витька.
 — Вы не обратили внимание, были ли в последнее время какие-нибудь странности в поведении Кузьминой? — спросил Губарев.
 — Да нет. Все, как всегда. Она вообще-то была довольно замкнутым человеком. И ни с кем близко не общалась. Кроме медсестры, Барановой Людмилы.
 — Не говорила ли вам Кузьмина, что она собирается уходить с работы?
 — Уходить? — Удивление Сафиулина было неподдельным. — Нет. Во всяком случае, ни о чем таком я не слышал.
 — Она что-нибудь говорила вам о своем бывшем супруге — Лактионове Николае Дмитриевиче?
 Мы знали, что он — хирург в области пластической медицины. И у него своя клиника. Вот и все. Больше она ничего не рассказывала нам.
 — Спасибо за информацию. Баранова сегодня в больнице?
 — Да. Сегодня ее дежурство. Она — в коридоре. За своим столом. Если ее там нет, то она в одной из палат.
 Баранова находилась в палате. Губарев вызвал ее в коридор.
 — Сейчас, одну минуту. Только лекарство двум больным дам.
 Через пять минут Баранова освободилась. Маленького роста, пышные рыжие волосы, нос, усыпанный веснушками.
 — Пойдемте в комнату старшей медсестры. Там сейчас никого нет, — предложила она.
 Комнату нещадно заливало солнце. Позднее осеннее солнце. Баранова взяла длинную палку и поправила шторы. Но все равно оставалась небольшая щель, в которую врывался поток света и слепил майору глаза. Он переставил стул вправо. Ближе к стене.
 Она села на стул и глубоко вздохнула:
 — Это по поводу Любы, да?
 — Вы угадали.
 И тут она принялась плакать. Тихо, почти бесшумно. Без всхлипов и причитаний.
 — Как вспомню Любу, так не могу от слез удержаться. Извините, — прошептала она.
 — Ничего. Мы понимаем.
 — Так жалко ее. Ужасно! Она была таким хорошим хирургом. И человеком добрым. Только… это между нами… ее мало ценили. И такое отношение задевало ее. Хотя внешне она не показывала этого. Со стороны она казалась покладистой, мягкой. Но… Люба была гордым человеком, с чувством собственного достоинства. Ей хотелось, чтобы ее ценили, признавали. — Баранова достала из кармана носовой платок и промокнула глаза.
 — Она говорила вам, что хочет уйти с работы? — спросил Губарев.
 — Да. Все время. Но это не так просто. Если бы было место, она бы ушла.
 — А про то, что она хочет открыть собственную фирму, вы знали?
 Баранова вскинула на Губарева глаза.
 — Нет. Про это она мне ничего не говорила. Для этого ведь нужны деньги. Где Люба могла их взять?
 — Что она рассказывала вам о своем бывшем муже? Лактионове?
 — Люба говорила о нем с обидой.
 — С обидой? — перебил ее Губарев. — Почему?
 — Ну… понимаете, Люба считала, что судьба обошлась с ней несправедливо. Она тоже талантливый медик, но реализовать себя полностью не смогла. И она мне неоднократно говорила об этом. А ее муж сделал хорошую карьеру. Имя. Открыл собственную клинику. Люба немножко завидовала ему и говорила, что Коля — любимчик фортуны. Он не упускает своего.
 — Людмила Викторовна, говорила ли вам Кузьмина о том, что собирается попросить денег у своего мужа для открытия собственной клиники?
 Баранова несколько раз отрицательно качнула головой.
 — Название «Велан» вам ни о чем не говорит?
 — «Велан»? — она наморщила лоб. — Нет. Впрочем… «Велан» Да, вспомнила: это по-моему, название сибирской деревушки, куда Люба с Лактионовым в студенческие годы ездили отдыхать вместе с молодежной компанией. Велан, Веланы. Деревушка называлась — Веланы. Если я ничего не перепутала. Она так интересно описывала все это! Костры, гитара. Купание в студеной воде. Люба говорила, что они с мужем любили купаться в горных реках, холодных источниках. Она жалела потом об этом, так как считала, что именно по этой причине у нее впоследствии не было детей. Застудилась в молодости.
 — А еще что-нибудь она говорила о Лактионове? « Его женах?
 — Очень мало. О второй жене, не помню, как ее зовут, что она — стерва порядочная. А о последней… — Баранова запнулась.
 — Говорите, — подбодрил ее майор.
 — Неудобно как-то получается… Люба была хорошим человеком.
 — Это ни в коей мере не бросает на нее тень, просто в интересах следствия нам нужно знать все. Тогда нам проще будет найти убийцу.
 — Что она не заслужила того счастья, которое у нее есть, — сказала медсестра.
 Губарев понял, что за этими словами что-то стоит. Но что — ему надо обдумать на досуге. В другом месте и в другое время. Не сейчас.
 — Дело в том, — медсестра теребила носовой платок, — что Люба по-прежнему любила своего бывшего мужа.
 Губарев поднял брови.
 — Вы уверены?
 — Не знаю. Мне так кажется. Она всегда говорила о своей молодости с горечью. Часто повторяла, что хотела бы прожить свою жизнь сначала. Тогда бы она не наломала дров.
 Прожить сначала! Майор чуть было не присвистнул, но вовремя спохватился. Под этими словами расписались бы многие. Но — увы! Перекроить свои ошибки и воплотить несделанное не дано никому. И это — жестокий закон жизни.
 — Были ли у нее знакомые, друзья? — спросил он.
 — У меня сложилось впечатление, что нет. Она была очень одинока.
 — Она что-нибудь говорила о своем брате?
 — Почти ничего. Она стыдилась его. Он сильно выпивал одно время, даже зашивался.
 — Какие-нибудь родные, кроме брата, у нее есть? Родители, племянники?
 Родители давно умерли. О двоюродных или троюродных братьях и сестрах она никогда не упоминала. Если они и были, то между собой не общались.
 — В каких словах она сказала вам о смерти Лактионова? Припомните, пожалуйста, это очень важно.
 — Постараюсь. Я тогда дежурила. Она зашла ко мне в палату и сказала: Колю убили. Я спросила: кто, как? А она ничего не ответила. Потом, когда я позже спросила ее об этом, она пожала плечами и сказала: «Я ничего не знаю и говорить на эту тему не хочу». После были похороны. Когда она вернулась с них, то зашла ко мне и сказала: «Как странно встретиться со своей молодостью. Да еще при таких обстоятельствах».
 — Вы хорошо знали Кузьмину, не заметили ли вы что-то необычное в ее поведении за последнее время?
 Этот вопрос Губарев должен был задать вначале, но решил выстрелить им напоследок. И сделал он это интуитивно. Сам не зная почему.
 — Мне кажется, что она стала более жесткой. Особенно после смерти бывшего мужа. — Баранова уже успокоилась и смотрела на Губарева прямо, не отводя глаз. — Знаете, как это бывает. Я наблюдала людей перед операцией. Они приходят сюда в подавленном настроении. Многие плачут, устраивают истерики. А потом приходит какое-то понимание, мудрость. Они смиряются. Становятся не плаксивыми, а твердыми, смирившимися с обстоятельствами. То же случилось с Любой.
 — Как вы думаете — почему?
 — Наверное, со смертью мужа оборвалось что-то очень важное для нее. То, с чем она жила долгие годы. Ей нелегко было принять это, но…
 В комнату заглянула больная в длинном розовом халате.
 — Людмила Викторовна, Правдину рвет после наркоза.
 — Сейчас подойду.
 — Спасибо, вы нам очень помогли, — сказал Губарев и попрощался.
 — Все? — спросил Витька в коридоре. — Или будем беседовать еще?
 — Пока нет. Что-то меня настораживает во всем этом. Вить.
 — Что именно?
 — Поговорим на улице. Не здесь.
 На улице Губарев почувствовал приступ голода.
 — Есть хочется.
 — Ой, не говорите. Живот скрутило.
 — Где бы бутерброд схватить на лету?
 — Зачем же на лету? Можно в кафе зайти.
 — И оставить там кучу денег?
 — Не все же с грабительскими ценами.
 — Ну, если ты найдешь такую закусочную… Когда они ехали на трамвае, мимо окон проплыло кафе «Кросс». Вид у него было непрезентабельный.
 — Наверное, цены в этой забегаловке умеренные, — заметил Витька.
 — Проверим. Сходим на остановке.
 Им пришлось немного пройти назад, прежде чем перед ними возникло кафе «Кросс».
 — Если не хватит денег, стреляю у тебя, — предупредил Губарев. — Ты втравил меня в эту затею, тебе и расхлебывать.
 — Согласен.
 Кафе «Кросс» навевало мысли о столовой среднего пошиба советских времен.
 Даже пахло здесь не очень аппетитно: чем-то кислым и пережаренным.
 — Амбре! — потянул носом майор.
 — Значит, бабок хватит.
 Внутреннее убранство кафе было простым, без затей. Квадратные темно-серые столы. Такого же цвета стулья. Белые занавески. Губарев сел за столик. Витька пошел за меню.
 — Выбирайте, — принес он меню Губареву.
 — Посмотрим. Где тут, кстати, раздеться? Не можем же мы сидеть в кожаных куртках.
 Осмотрев зал, Витька скептически хмыкнул:
 — Вешалок нет.
 — Н-да! Куда ты меня привел?
 — Но вы же не девушка, чтобы я перед вами в лепешку расшибался, — обиделся Витька. — У нас с вами задача — поесть, а не на интерьеры глазеть.
 — Правда твоя! И что тут нам предлагают? Губарев бегло просмотрел меню.
 — Я беру пельмени с грибами. Хочу горячего. И бутылочку пива.
 Витька внимательно изучал меню.
 — Чего копаешься?
 — Изучаю спрос.
 — Изучай, изучай! — Майор снял куртку и повесил ее на спинку стула, стоявшего рядом.
 — Выбрал! Жареная картошка и котлета по-киевски, — сказал Витька.
 Губарев сделал знак официанту. Тот подошел к ним.
 Они сделали заказ.
 Пельмени были аппетитными, горячими.
 — Пусть немного остынут. А то рот обжигает. Губарев откинулся на спинку стула и налил в стакан пива.
 — Что вам не понравилось в поведении Кузьминой? — спросил Витька.
 — Все! — выдохнул Губарев.
 — Что именно?
 — Во-первых, вся эта история с «Веланом». Чего ради Лактионов дал такие деньги своей бывшей жене, с которой достаточно редко общался?
 — Ну, он же не насовсем дал. А на время. Кредит.
 — Все равно.
 — Захотел поддержать ее?
 — Ой, Вить, оставь, кто в наше время такой благотворительностью занимается? Это просто смешно!
 — И что вы думаете по этому поводу?
 — Пока — ничего. Может быть, это — шантаж?
 — Шантаж. — Кусок котлеты чуть не выпал из Витькиного рта. — Какой шантаж?
 — Вдруг Кузьмина знала какой-то факт из его жизни, который он хотел бы скрыть?
 — Почему же она раньше молчала?
 — В то время она не думала о том, чтобы открыть собственную клинику.
 — А в один прекрасный момент надумала?
 — Так оно и бывает. Судьбоносные решения всегда зреют долго. А затем в один миг — раз, и все! Созрело!
 — Ну? — Витька расширил глаза.
 — Лактионов платит ей пятьдесят тысяч. За молчание. А потом решает взять эти деньги обратно. Или изменились обстоятельства. Случилось нечто, о чем мы не знаем. Кузьмина заартачилась. Вспомни, что Баранова сказала о ней, как о гордом, честолюбивом человеке, который переживал, что не сумел реализовать себя в полной мере. Она завидовала бывшему мужу, который организовал свое дело, раскрутился, стал известным. Между ними произошел конфликт. И она убивает его. Потом раскаивается в этом, но назад ничего не вернешь. Она ожесточается… — Губарев замолчал.
 — А что дальше? Кто ее убил?
 — Кто-то третий. Кто знал о «Велане». О том, что на счет этой фирмы переведены большие деньги…
 — Ее брат?
 — Возможно!
 — Такая моль! — поморщился Витька.
 — Запах денег может из моли сделать тигра.
 — Я не спорю.
 — Дозванивайся до брата. Не дозвонишься — поезжай к нему домой. Срочно.
 Но брат Кузьминой исчез. Как сквозь землю провалился. Соседи его не видели. Поджав губы, они сказали, что «за ним не следили». Что он делает и чем занимается, их абсолютно не интересует.
 — Елки-палки! — воскликнул Губарев, присвистнув, когда узнал об этом. — Похоже, что братец убил сестренку и дал деру. Унес ноги. И где его теперь искать, ума не приложу!
 С тех пор началась ее странная жизнь. Она спала до часу или двух часов дня. Вставала, бесцельно ходила по комнате, смотрела телевизор. В основном сериалы. А вечерами и до самой ночи сидела в Интернете. Она бесцельно лазила по Сети, читая все подряд. Но информация не задерживалась в ее памяти, а проходила сквозь нее, мимо. Да она и не старалась ничего запомнить или удержать в голове. Интернет нужен был ей для того, чтобы возникало ощущение жизни. Пусть иллюзорной, ненастоящей, но все-таки жизни. Или ее подобия. Анна Семеновна пробовала возражать против такого бесцельного времяпрепровождения, но Надя вставила замок в свою комнату и на все вопросы или возгласы старушки просто не обращала внимания. Одно время она пыталась научиться рисовать на компьютере. Но поняла, что это не так просто, как кажется на первый взгляд. Ей хотелось создавать собственные миры, рисовать фантастические пейзажи. Картинки складывались у нее в голове. Но для начала надо было освоить элементарную технику, купить книги, проштудировать их. Все это требовало усилий, времени. И Надя оставила эту попытку — стать компьютерным художником. Она похудела. Одежда болталась на ней, как на вешалке. Но на это, как и на многое другое, она уже не обращала никакого внимания.
 Пару раз ее захлестывала жгучая волна ненависти. Когда это случилось в первый раз, она рванула в «Ваш шанс», обманула охранника, сказав, что пришла записываться на консультацию, улучила момент, когда секретарша куда-то отошла, ворвалась в кабинет к Лактионову и стала кричать, что он загубил ей жизнь и что она убьет его. Но Надю быстро выпроводили из клиники, опасаясь, что ее вопли могут услышать другие пациенты. Во второй раз ее остановила в приемной секретарша. Она каким-то боевым приемом уложила Надю на пол, а затем вызвала охранника.
 Больше Надя не появлялась в клинике и не делала никаких попыток досадить Лактионову или выплеснуть на него свою обиду. Это было бесполезно. Но обида никуда не ушла, она свернулась клубочком на дне души, притаилась, ожидая своего часа.
 Так прошло несколько недель. Однажды Надя, сидя в своей комнате, услышала сдавленный крик. Она вышла на кухню и увидела там упавшую на пол Анну Семеновну. Она лежала, схватившись за сердце, и хрипела. Одна тапочка свалилась с ноги и валялась около двери. Губы ее были синими, дыхание прерывистым. Надя споткнулась о тапку у двери и остановилась как вкопанная. Только сейчас до нее дошла картина случившегося.
 — Бабушка! — кинулась она к ней — Бабушка! Что с тобой?
 — «Скорую», вызови «Скорую». Сердце…
 Надя кинулась к телефону. «Скорая» приехала через пятнадцать минут.
 Приехавший врач, молодой парень, внимательно осмотрев Анну Семеновну, кратко бросил:
 — В больницу!
 — Как в больницу?
 — Так. Необходима срочная госпитализация. Вы ее родственница?
 — Да.
 — Работаете?
 — Нет.
 Он пристально вгляделся в нее.
 — Вы здоровы?
 Надя вздрогнула, как от удара.
 — Да.
 — Тогда будете приезжать к ней. Навещать.
 — Когда?
 — Когда это будет возможным.
 — Куда вы ее госпитализируете?
 — Звоните по этому телефону. Вам все скажут. — И врач, что-то написав на листке бумаги, протянул его девушке.
 Когда Анну Семеновну увезли, Надя села в кухне на табуретку, растерянная и ошарашенная. Она поправила рукой спутанные волосы и посмотрела в окно. Бабушка в больнице — это событие выходило за рамки ее привычного, устоявшегося за последнее время уклада жизни. Надо было что-то делать: ездить в больницу, готовить еду для передач. Она уже давно не выходила на улицу и ничего не покупала в магазинах. Она просто давала Анне Семеновне деньги, когда они у нее кончались. Этим и ограничивалась ее связь с внешним миром. Теперь ей придется выходить на улицу, с ужасом подумала Надя. Для начала надо бы помыть голову…
 В больнице Анну Семеновну подлечили и выписали домой. Но через две недели у нее случился инсульт. Со смертельным исходом. Нади в это время не было дома. Она ушла в магазин за продуктами.
 Надя была не готова к смерти бабушки. Это было так неожиданно… Первое время она все ходила по квартире и искала ее. Чисто машинально. А просыпалась часто оттого, что слышала ее голос. Так явственно, словно наяву. Бабушка звала ее зачем-то. Но вот зачем, Надя не успевала понять: голос исчезал, оставляя Надю в слезах и страшной тоске.
 Она ходила по квартире в одной ночной рубашке и прислушивалась: не раздастся ли бабушкин голос? Это ожидание знакомого голоса было просто невыносимым. Ей казалось, что она медленно сходит с ума. Однажды Надя выглянула в окно и увидела, как две женщины стоят около помойки и копошатся в ней, что-то отыскивая. Одна из них показалась Наде знакомой. Ей вдруг захотелось выйти на улицу и с кем-нибудь поговорить. Она уже давно ни с кем не общалась. Она быстро оделась и вышла на улицу. Женщины никуда не делись. Они все так же методично, неторопливо рылись в помойке. Она подошла к ним. Никто не обратил на нее никакого внимания. Наконец одна из них повернула к ней голову. Нет, она ошиблась, эта женщина была ей незнакома. Высокая, худая, с прилизанными волосами непонятного цвета. Она скользнула по Наде равнодушным взглядом.
 — Ты чего? — спросила она хриплым голосом.
 — Ничего.
 — Тогда вали отсюда. Не мешай!
 — Разве я мешаю? Та сплюнула сквозь зубы.
 — Зинка, слышишь? Пристает чего-то к нам, цепляется! Что с ней делать?
 — Пошли ее, и всех делов! — пробормотала Зинка, маленькая чернявая женщина, одетая в какие-то пестрые лохмотья.
 — Слышала? Иди-ка ты! Но Надя стояла, как в столбняке.
 — Не слышишь, что ли?
 — У меня… бабушка умерла, — выдавила Надя. Ее собеседница уставилась на нее.
 — И чего теперь?
 — Не знаю, — растерянно сказала Надя.
 — Жить все равно надо, — обронила Зинка.
 — Работаешь?
 — Нет.
 — На что живешь?
 — Так. Кое-что осталось.
 — Это быстро кончится, — уверенно сказала чернявая. — Я вот дом продала под Владимиром. За четыре тысячи баксов. Быстро разлетелись. Так что думай, как жить.
 Высокая женщина, которую Надя назвала про себя «Швабра», сказала, не глядя на нее:
 — Можешь с нами ходить.
 — Куда?
 — Куда, куда! Искать, — она ткнула пальцем в контейнер.
 — Что? — тупо спросила Надя. — Что искать? «Швабра» рассмеялась дребезжащим смехом.
 Продукты. Их часто выкидывают. Люди зажрались. Чуть испортилось — вышвыривают на помойку. Если повезет, можно найти приличную еду. Слегка испорченные макароны. Или муку. Только смотри, если много червяков — не бери. Мало — муку можно обжарить.
 Надя сглотнула слюну, ее чуть не стошнило.
 Чернявая подняла голову и посмотрела на Надю.
 — Ходи с нами, правда! Жить-то надо, — повторила она.
 — Хорошо. — У Нади закружилась голова.
 — Только смотри внимательно. Здесь сноровка нужна. А то я вчера чуть пакет с булками не пропустила. Хорошие булки. Только с одного края заплесневелые. Но это ерунда.
 Надя вздохнула.
 — Не вздыхай. Печаль не перекладывай. Она повернулась к ним спиной и побрела домой.
 — Завтра в это время выходи-и-и! — донеслось ей в спину. — Слышишь?
 Надя никогда не могла себе даже представить, что у нее когда-то наступит такая жизнь: рыться в помойках. А ее закадычными подружками станут Швабра и Хвостик (так она окрестила вторую, чернявую, бомжиху). Они встречались каждый день в четыре часа дня у помойки во дворе. Копались в ней. А потом шли по дворам. Между ними как бы существовало негласное соревнование: кто больше найдет полезных вещей и продуктов. Однажды Наде «повезло», и она нашла пакет с остатками роскошной еды: салатом оливье, пиццей и жареной картошкой. Наверное, молодежная компания праздновала день рождения или другое событие. А потом выкинула недоеденное в помойку, подумала Надя. Надя стояла с этим пакетом в руках, пока Хвостик не подошла к ней и, раскрыв пакет, не выдохнула с одобрительным присвистом:
 — Ухты! Здорово! Поделись!
 — Бери!
 Подошла Швабра и тоже заглянула в пакет.
 — Смотри, там на дне шмотка какая-то.
 Она сунула руку в пакет и достала оттуда нежно-бирюзовую кофточку.
 — Класс! Повезло! Красота! — Она с завистью посмотрела на Надю. — Вот, будешь ходить как королева!
 Надя хотела сказать, что у нее есть красивая одежда. И эта кофта ей совсем не нужна. Но каким-то чутьем она поняла, что говорить этого не следует. Ее не поймут. Оттолкнут. Она перестанет быть своей. И Надя промолчала. Взяла эту кофту и положила обратно в пакет. Продукты они разделили на троих. Кофту она забрала себе.
 Придя домой, Надя прошла в кухню, опустилась на табурет и, вынув из пакета кофту, уставилась на нее невидящим взглядом, пока не поняла, что ей плохо. Плохо до желудочных колик. Ее жизнь несется куда-то под откос, а у нее нет сил сопротивляться этому… «Я — конченый человек, — подумала Надя. — Я не умерла, но и жизнью назвать мое существование трудно. Разве я живу? А ведь когда-то мечтала поступить в финансовый институт. Закончить его…» Она провела рукой по лицу, как бы отгоняя от себя призраки прошлого, и тут зазвонил телефон. Надя вздрогнула. Ей давно никто не звонил. Она уже забыла о том, что в доме есть телефон. Надя раздумывала: подходить к нему или нет… И тут телефон умолк. А через минуту снова взорвался трелью. Она сняла трубку.




 Глава 10


 — Алло! Надя, — раздался женский голос, — добрый вечер! Я так хотела с тобой поговорить!
 — Кто это? — удивленно спросила Надя. Голос был ей незнаком.
 Какая разница! Твоя доброжелательница. — Голос доносился словно издалека, и невозможно было сказать, сколько лет его обладательнице. — Я хочу тебе помочь.
 — Как?
 — Об этом потом. Сначала расскажи, как ты живешь, чем занимаешься?
 — Я… я… ничем не занимаюсь.
 — Работаешь?
 — Нет.
 — Конечно, какая у тебя может быть работа. Ты ведь боишься лишний раз выйти на улицу, правда?
 — Да. — Надя вцепилась рукой в трубку. — Правда.
 Голос незнакомки был мягким, спокойным. Он убаюкивал. Расслаблял.
 — И что же ты делаешь целыми днями, Наденька?
 — Ничего.
 — Совсем ничего?
 — Да. Смотрю телевизор.
 — Телевизор? Ты смотришь картинки красивой жизни, которую у тебя украли?
 При этих словах у Нади закружилась голова, она пошатнулась. Чтобы не упасть, она схватилась рукой за тумбочку и задела любимую фарфоровую безделушку Анны Семеновны: котика с голубым бантиком на шее. Игрушка упала и разбилась вдребезги.
 — Ты что-то уронила? — поинтересовались на том конце провода.
 — Это я так… нечаянно.
 — Ну ладно, отдыхай. Я тебе позвоню еще. Спокойной ночи!
 Надя слушала частые гудки и не понимала: это был сон или явь? Такой мягкий, чарующий голос… С ней давно так никто не говорил. С тех пор как умерла бабушка, никто не называл ее Наденькой, и она уже отвыкла от этого. А тут… «Наденька». Она стояла, прижав трубку к груди, и повторяла тихим шепотом: «Наденька, Наденька»… Эти слова были для нее, как волшебная музыка.
 Эта женщина обещала позвонить еще. Но когда?
 Она не сказала этого. Почему? Вдруг она позвонит только через неделю? Это невыносимо долго! Надя собрала осколки разбившейся фарфоровой игрушки и выкинула их в ведро.
 На другой день Надя осталась дома. Она не пошла на рандеву со Шваброй и Хвостиком, потому что боялась пропустить звонок. Но ждала она напрасно. Незнакомка не позвонила. Надя легла спать со странным чувством опустошености: как будто бы у нее отняли нечто дорогое, принадлежащее только ей.
 Следующие два дня тоже были проведены в бесплодном ожидании. На третий день Надя вышла во двор. Швабра и Хвостик встретили ее обиженными восклицаниями. Они не знали, что и подумать об ее отсутствии.
 — Мы уже хотели к тебе домой зайти, но подумали, что ты уехала. Сегодня бы точно приперлись, правда? — обратилась Швабра к Хвостику.
 — Ага, — подтвердила та, отщипывая маленькие кусочки от слегка заплесневевшего хлеба, найденного в мусорном контейнере.
 — Ты чего, заболела? — спросила Швабра.
 — Заболела, — соврала Надя. — Плохо себя чувствовала.
 — Ясненько, — пропела Хвостик, поворачиваясь к ней спиной и роясь в мусорном баке. Через минуту Надя присоединилась к ней.
 Вернувшись вечером домой, Надя, как всегда, сняла одежду в коридоре и, облачившись в халат, прошла на кухню. Ту одежду, в которой она выходила на «охоту», она складывала в коридоре в углу. Прямо на пол. Этим она как бы проводила незримую черту между своей уличной и домашней жизнью. Ей почему-то казалось, что если она смешает одно с другим, то уже никогда не станет прежней Надей. У нее исчезнет имя, и она станет такой же, как Швабра и Хвостик. Только звать ее будут Кикимора или Девушка-без-лица. Или как-то еще в этом роде. Она сидела в кухне и ужинала: пила молоко с белым хлебом, как вдруг раздался телефонный звонок. С минуту-другую она сидела в столбняке, думая, что это — слуховая галлюцинация, а потом рванула в коридор.
 — Алло!
 — Ты узнала меня?
 — Да.
 — Ты думала, что я уже не позвоню? — Голос был тихи вкрадчив.
 — Да… то есть нет.
 В трубке раздался легкий смех.
 — Не лги. Это бесполезно. Ты испугалась, что уже никогда не услышишь мой голос, так ведь?
 — Так, — сказала Надя, и ей стало легче.
 — Но разве я могу оставить тебя, моя маленькая бедная девочка? Ты столько страдала, бедняжка!
 Надя ничего не могла сказать: в горле встал комок.
 — Разве ты должна так мучиться по вине одного-единственного человека? Ты не забыла того врача, который сделал тебе неудачную операцию? Ты не считаешь, что он должен поплатиться за это? Ты не хочешь ему отомстить? Ну скажи, не бойся… Я тебя понимаю…
 — Я… не знаю.
 — Не знаешь? — Наде показалось, что в голове незнакомки прозвучало разочарование. — Почему? Ты готова смириться со своей жизнью и поставить на ней крест? Ты не хочешь сбросить с души это бремя? Подумай над этим!
 — Что… что вы хотите?
 — Я уже говорила: помочь тебе.
 — Помочь? Зачем?
 В трубке воцарилось молчание.
 — Мне жалко тебя. Так жалко! — медленно сказала незнакомка.
 Я… — Надя не могла говорить. Ее душили слезы. — Я… — Трубка выскользнула у нее из рук, и телефонный аппарат упал на пол. Раздались частые гудки. Надя поставила телефон на место и села на пол, закрыв лицо руками. Ее сотрясали рыдания. Она уже со всем смирилась. И махнула рукой на свою жизнь: пусть все идет так, как идет. И вдруг… Звонит эта незнакомка и будит в ней неведомые ранее чувства и мысли. Говорит о том, что ей нужно сбросить бремя со своей души и отомстить. И это правильно! Разве Лактионов не исковеркал ей жизнь? Она доверила ему самое дорогое, что у нее было, — лицо. А он? Он уничтожил его и тем самым вверг ее жизнь в пучину хаоса и отчаяния. Она докатилась до того, что побирается по помойкам! Настолько ей уже на все наплевать. Ее подруги — Швабра и Хвостик. Это единственные люди, с кем она может переброситься парой слов. Если бы не они, она давно бы разучилась говорить и превратилась бы в настоящую дикарку. И кто виноват во всем этом? Он. Доктор. Лактионов. Почему она должна влачить жалкое существование, которое и жизнью-то назвать трудно, а он тем временем процветает и принимает новых пациентов! Почему? Разве это справедливо? Нет, та женщина права. Он должен поплатиться за это!
 Поплатиться, поплатиться… Эти слова стучали в ее голове тяжелым молотом. Поплатиться, поплатиться… мысли реяли, как зловещие черные вороны…
 Нет, зло не должно остаться безнаказанным. Надя поднялась с пола. Пошла в ванную и умылась холодной водой. Она вдруг ощутила в себе смелость и решительность. Готовность на поступок.
 Незнакомка позвонила через два дня.
 — Привет! — веселым тоном сказала она.
 — Привет! — откликнулась Надя.
 — Как ты себя чувствуешь?
 — Нормально.
 — Ты подумала над моими словами?
 — Да.
 — И что ты скажешь? — В трубке наступила пауза.
 — Я… хочу, чтобы Лактионов поплатился за мои страдания.
 — Умница! — раздалось в трубке. — Ты просто прелесть, Наденька. — Слова капали медом и молоком. — Повтори это еще раз! — попросила женщина.
 — Я хочу, чтобы Лактионов поплатился за мои страдания.
 — Прелесть! Умница! Ты хорошенько запомнила эти слова?
 — Да. Но…
 — Ни о чем не надо беспокоиться. Я все тебе скажу. Но в другой раз. А сейчас отдыхай. Спокойной ночи, Наденька!
 — Спокойной ночи, — прошептала она.
 Надя почувствовала в себе пружинистую легкость. Жизнь обретала давно утраченный смысл. Она отомстит Лактионову. И у нее все пойдет по-другому. Как — она еще не знала. Это откроется ей потом. Сначала надо сбросить с души этот камень. Она не должна страдать в одиночку. Это несправедливо. А после… все разрешится само собой. Она не будет пока ломать над этим голову. Это делать совершенно незачем. Та женщина все скажет. Она желает Наде только добра. Она называет ее Наденькой. Жалеет ее. Понимает.
 Следующий звонок раздался ровно через неделю. В голосе незнакомки больше не было чарующих нот. Напротив, в нем звенели стальные нотки. Она говорила четко, без пауз. Надя слушала ее, затаив дыхание. Она боялась что-нибудь упустить, не понять, перепутать.
 — Завтра ты доедешь до Савеловского вокзала. Спустишься в камеру хранения. Найдешь ячейку номер пятнадцать. Наберешь код. Запиши его…
 Надя схватила записную книжку, лежавшую рядом, и огрызок карандаша.
 — Записываешь? — осведомилась незнакомка.
 — Да.
 Женщина продиктовала код.
 — Будь внимательна, ничего не перепутай. Записала?
 — Да.
 — Хорошо. Откроешь ячейку. Там в маленькой сумочке будет лежать пистолет. Возьмешь его. И поедешь в клинику. К восьми. Поняла?
 — Да.
 — Он будет там один. Ты наберешь код домофона и войдешь внутрь. Запиши его. Записала? Хорошо. Потом откроешь вторую дверь ключами. Они тоже будут лежать в сумочке. Будь осторожна. Он сидит в своем кабинете. Это вторая дверь по коридору налево. Запомнила? Не слышу!
 — Да.
 — Ну, тогда действуй. Стреляй с близкого расстояния. Тогда не промахнешься. Для начала подойди поближе. Скажи, что приехала поговорить. Главное — подойти к нему. Так, чтобы он не поднял панику раньше времени. А когда подойдешь, то стреляй. Все поняла?
 — Да.
 — Наденька… — ласково сказала женщина. — Ты не думай, что я тебя оставлю. Тебе нужно будет найти хорошего хирурга, чтобы он переделал твое лицо. Я помогу тебе. Ведь для этого нужны деньги, большие деньги. Так вот… в камере хранения, в сумочке, кроме пистолета, будут лежать пять тысяч долларов. В конверте. Когда все кончится, в ячейку я положу еще пять тысяч. Тебе хватит на новую операцию. Еще и останется. Ты сможешь куда-нибудь поехать отдохнуть. Ты ведь этого хочешь, да?
 — Да, — прошептала Надя. — Да. — Когда-то она мечтала поехать в Испанию. И попробовать там настоящую паэлью. Правда, это было очень давно. В другой жизни. Но ничто не помешает ей осуществить свою мечту в ближайшем будущем. Ничто и никто. Она заслужила это. Как и многое другое. Заслужила!
 — Ну хорошо, моя девочка. Тогда договорились. Ты не забыла то, что я тебе сказала?
 — Нет.
 — Ты сделаешь все, о чем мы только что говорили?
 — Да.
 — Не испугаешься?
 — Не испугаюсь.
 — Ну вот и умница! Какая ты смелая и храбрая девочка! Ты отомстишь подонку. И тебе станет намного-намного легче. У тебя наступит новая жизнь. И в ней ты будешь счастлива. Обязательно.
 — Обязательно, — прошептала Надя одними губами. — Обязательно.
 — Ничего не бойся. Все будет хорошо, все будет хорошо… все будет хорошо… — Голос постепенно отдалялся, словно человек отходил от телефона и посылал свои слова в пустое пространство. — Хорошо… хорошо… — Раздался щелчок. Трубку повесили.
 Надя отошла от телефона, слыша, как громко бьется ее сердце. Она вдруг подумала, что та новая жизнь, о которой она столько мечтала, совсем рядом. Осталось только протянуть руку. Она убьет своего обидчика, сделает операцию и поедет в Испанию. Да, все будет именно в такой последовательности: смерть, операция, Испания. В последнее время она скатилась на самое дно жизни, не понимая, что выход — есть. Она не знала этого. Для нее жизнь была кончена. Но вот появилась незнакомая женщина и сказала ей, что надо делать. И как.
 И еще она подумала, что, по странной иронии судьбы, эта женщина предлагает ей десять тысяч долларов. Ровно столько, сколько она накопила на операцию! Надя увидела в этом тайный знак судьбы. Она должна сделать намеченное. Непременно.
 Надя легла спать, заведя будильник на восемь утра. Завтра у нее очень ответственный и трудный день. Ей надо хорошенько выспаться и быть в форме. Бодрой, отдохнувшей. Со свежей головой. Иначе тщательно продуманный план может сорваться и все пойдет наперекосяк. А этого допустить ни в коем случае нельзя.
 На следующий день раздался странный звонок. От Дины Александровны.
 — Приезжайте, пожалуйста, немедленно, — голос Дины Александровны дрожал. То ли от слез, то ли от испуга.
 — Хорошо. Выезжаю. — И Губарев повесил трубку. — Что-то случилось, — пояснил он Витьке, — и Лактионова просит меня приехать к ней.
 На этот раз Дина Александровна не сидела на диване, а ходила по комнате взад-вперед, обхватив себя руками. Серая шаль лежала на стуле.
 — Вчера, когда я выходила из клиники, на меня напали!
 — Напали?
 — Да.
 — Когда это было?
 — Поздно вечером. Примерно в начале одиннадцатого.
 — Зачем вы приезжали туда?
 — Разобраться с делами. Мне надо решить, что делать с клиникой. Продавать или оставлять. Дело в том, что я ни черта не понимаю в медицине, эстетической хирургии и так далее. — Она замолчала.
 Странное дело! В устах Дины Александровны даже ругательства звучали изящно и красиво! Удивительная, непостижимая женщина.
 — Вы приехали… — вернулся к случившемуся Губарев.
 — Да. Я приехала…
 — Во сколько?
 Дина Александровна метнула на него сердитый взгляд. Майор подумал, что она сейчас скажет, чтобы он ее не перебивал, но — нет. Он ошибся.
 — Во сколько? Кажется, в семь.
 — В клинике никого не было?
 — Были… Была бухгалтер.
 — Терентьева?
 — Да. И охранник. Я приехала, — Дина Александровна села на диван, скрестив ноги, — два часа провела с Людмилой Александровной. Разбиралась в отчетах, бумагах. Там все так сложно! Потом я ее отпустила. Решила остаться одна. Просмотреть еще раз все бумаги.
 — Вы могли забрать документы с собой и просмотреть их дома.
 Дина Александровна слегка забарабанила пальцами по подлокотнику дивана.
 — Такая мысль приходила мне в голову. Но мне нужно было проверить все по горячим следам. Пока я не забыла объяснения Людмилы Александровны. А потом… мне захотелось побыть в Колином кабинете. Посидеть, представить, что… Впрочем, это неважно, — оборвала она себя. — Я осталась одна. Охранника я тоже отпустила.
 — Зачем?
 — Я же вам говорю — захотелось побыть одной.
 — А уборщицы не было?
 — Сегодня у нее выходной. Я перешла в кабинет Николая Дмитриевича, захватив папку с бумагами.
 — До этого вы сидели в кабинете бухгалтера? Дина Александровна кивнула головой.
 — В Колином кабинете меня охватило странное чувство. Мне показалось, что сейчас откроется дверь — и войдет Коля. Я ощущала его присутствие. Он был где-то рядом, за дверью. Я сидела за Колиным столом и смотрела в стену. — Она повела плечами. — Да, я вспомнила одну вещь, — сказала Дина Александровна громким шепотом. — Когда я подошла к окну, мне показалось, что чья-то тень метнулась в сторону. Но я тогда не придала этому значения. Подумала, что это ветер качнул ветки деревьев. Получается, что меня выслеживали?
 Губарев неопределенно пожал плечами. Возникла пауза.
 — Что было дальше? — спросил майор.
 Примерно в десять часов я решила ехать домой. Вышла из кабинета, закрыла его. Потом закрыла входную дверь. Вышла на крыльцо. И здесь боковым зрением я увидела человека с поднятой рукой. Я быстро пригнулась. Удар пришелся по плечу. Я упала на колени и закричала. Нападавший убежал…
 — Вы разглядели того человека, кто напал на вас?
 — Нет. Все произошло очень быстро. К тому же было темно.
 — Это был мужчина или женщина?
 — По-моему, женщина. Но это мог быть и мужчина.
 — Какого роста примерно был нападавший? Лактионова задумалась.
 — Кажется, среднего.
 — В чем одет?
 — Что-то темное.
 — Пальто, плащ?
 — Пальто… Вроде бы пальто.
 — Кто это мог быть, по-вашему?
 — Понятия не имею. Возникло молчание.
 — Я так нервничаю, — пожаловалась Дина Александровна голосом обиженной девочки. Майору захотелось погладить ее по руке.
 Дина Александровна смотрела на Губарева, словно решала про себя какую-то задачу. Наконец она решительно тряхнула головой, и тяжелые серебряные серьги-колечки звякнули в ушах.
 — Я нашла фотографию Колиной любовницы.
 — Что?! — воскликнул Губарев.
 — Я нашла фотографию Колиной любовницы, — повторила Дина Александровна.
 — Почему вы уверены, что это фотография его любовницы?
 — Она была вложена в книгу, которая стояла в книжном шкафу. Я случайно взяла ее и нашла там фотографию. Зачем Коле прятать там фотографию чужой женщины?
 — Когда это было?
 — Несколько дней назад.
 — Почему вы сразу не перезвонили мне? Дина Александровна пожала плечами.
 — Не знаю.
 Вот так просто — «не знаю», и все! Без всяких объяснений.
 — Где она? — спросил Губарев.
 Дина Александровна раскрыла конверт, лежавший на столе, и протянула снимок Губареву. Он так и впился в него взглядом.
 Снимок был небольшим: семь на восемь. Цветной. Молодая девушка. Лет двадцати. Красивая блондинка с безупречными чертами лица. Пожалуй, даже слишком правильными и безупречными. Светло-голубые глаза. Открытый лоб. Пухлые губы. Девушка, любящая орхидеи…
 — Вы когда-нибудь раньше видели ее?
 — Нет. Никогда.
 — Вы думаете — это любовница вашего мужа? — спросил майор, по-прежнему не отводя глаз от снимка.
 — Да.
 — Я возьму эту фотографию себе.
 — Пожалуйста, мне она не нужна, — с нервным смешком сказала Дина Александровна.
 — Спасибо за ценную информацию, — сказал майор, вставая и пряча фотографию во внутренний карман пиджака. — Если будут угрозы или вообще возникнет подозрительная обстановка, сразу звоните мне. Договорились?
 — Хорошо, — сказала Дина Александровна, опуская глаза.
 Пришли результаты из лаборатории: оказалось, что Кузьминой в чашку было подсыпано снотворное. Она уснула, а потом ее подтащили к плите, открыли духовку и засунули туда ее голову. Остальное — известно. Отпечатки пальцев были только на чашке Кузьминой. Братец — или кто там — предусмотрительно стер свои следы.
 Губарев постучал карандашом по столу. С некоторых пор у него появилась эта дурацкая привычка: долбить, как дятел.
 — Вот тебе и полная картина убийства Кузьминой.
 — Братец это, — с уверенностью сказал Витька.
 — Похоже на то.
 — Убил, взял бабки и дал деру.
 — Будем искать.
 У майора неприятно стрельнуло в виске. А если это убийство — не последнее? Майор потер лоб рукой. Кто тогда следующий?
 — Размышляете?
 — Да. Мыслю, — буркнул майор.
 — Мыслю — значит, существую, сказал один философ.
 — Давно ли ты к философии обратился?
 — Недавно. Не обижайтесь, это всего лишь шутка!
 — У тебя все шуточки. А у меня сплошная головная боль.
 — Купите анальгин.
 — Пошел ты! — беззлобно сказал Губарев.
 — С удовольствием. Тем более, что рабочий день уже закончился. И пора по домам.
 — Иди, тебя здесь никто не держит.
 — В самом деле?
 — Гуляй, Вася, гуляй!
 — Вы по правде или шутите?
 — В отличие от тебя, я хохмить не собираюсь. Я тебя и вправду отпускаю.
 — А вы? — спросил Витька.
 — А я посижу, поработаю. Поразмышляю. Может быть, какая мысль осенит? В одиночестве хорошо думается. Никто на мозги не капает, не отвлекает.
 — Это вы намекаете на меня? На мою продуктивную и своевременную помощь?
 — На кого же еще? Ладно, иди! У меня и вправду что-то разболелась голова.
 — Тогда заканчивайте работу.
 — Ни-ни. Я еще посижу тут немного. Витя встал и потоптался около стула:
 — Я пошел!
 — Да говорю же, иди.
 — Не обидитесь?
 — Если сию минуту исчезнешь — нет.
 Когда Витька ушел, Губарев вздохнул. Ему действительно хотелось побыть одному. Он взял карандаш и стал рисовать разные геометрические фигуры. Так ему легче думалось.
 Лактионова… Улик — никаких. Одни подозрения. Мотив — весомый. Убить мужа и начать новую жизнь. С молодым любовником. Или — без. Взять другого «мачо». За этим дело не станет. Молодых жеребцов, готовых услаждать богатых дам, — навалом. Даже долго искать не придется. Можно почитать объявления в газетах вроде «Спид-инфо». Выбрать то, что подходит. Набрать телефон — и готово!
 Нет мужа — можно пуститься во все тяжкие. А в придачу устраивать художественные выставки. Губарев представил, как Дина Александровна со скучающей миной представляет свою выставку журналистам и почетным гостям. Молодая светская женщина…
 Кузьмина. Могла убить, чтобы не возвращать кредит. Озлобленность на жизнь, собственная нереализованность могли подтолкнуть ее на это. А братец решил прикарманить деньги себе. И поэтому отравил сестру. Логично? Логично! Неудачник Алкоголик. Человек с такой «характеристикой» может пойти до конца.
 Другая подозреваемая — девушка с орхидеями. Так майор окрестил любовницу Лактионова. Никаких следов… Он еще раз побеседовал с охранником и уборщицей. Нет, они ее не видели. Словно она — призрак. Никто о ней не слышал и никто ее не видел. Но это была девушка из плоти и крови. Она приходила в кабинет к Лактионову. Они занимались там любовью. Хотя раньше он снимал ей квартиру. Почему же потом Лактионов отказался от этого варианта? Так было бы удобнее. И безопаснее. Все-таки кабинет — « не лучшее место для интимных свиданий. В любой момент их могли там обнаружить… Кто? Уборщица? Она приходила в строго означенное время. Охранника он отпускал. Жена? Судя по всему, Дина Александровна очень редко появлялась на работе мужа. Лактионов все хорошо продумал. И тем самым исключил риск того, что их застанут врасплох.
 Их отношения длятся уже, по крайней мере, год. Это — неоспоримый факт. Год назад Юлька-пулька подслушала телефонный разговор Лактионова и его любовницы. Но отношения могли возникнуть и значительно раньше. Просто любовники никак не обнаруживали себя…
 Голова шла кругом. Как найти эту любительницу изысканных цветов? Где Лактионов мог познакомиться с ней? В командировке? На улице? В компании?
 Первый вариант, скорее всего, отпадает. Губарев не мог себе представить, чтобы солидный мужчина вроде Лактионова приставал к девушкам на улице. Нет, это не его амплуа. В компании? Но, судя по информации, которой владел Губарев, в компании Лактионов не ходил. Его жизнь была четко регламентирована. Дом — работа. Работа — дом. Да и вряд ли Дина Александровна отпустила бы мужа одного на какое-нибудь мероприятие. Если только она не полная дура. Но таковой Дина Александровна, безусловно, не являлась. Остается — командировки. Был еще один вариант. Эта девушка могла быть как-то связана с Лактионовым по работе. Однако здесь возникало множество «но»…Она была молода. Следовательно, не могла возглавлять фирму или компанию, сотрудничавшую с клиникой. Значит, «прочесывание» контактов — исключается. Остаются командировки. И… медицинские выставки. Если такие были. Конференции… Но здесь опять-таки играет роль фактор возраста. Правда, эта девушка вполне могла входить в обслуживающий персонал. Секретари, сотрудники, отвечающие за организационные вопросы. Нужно поговорить с Ириной Владимировной. Она должна быть в курсе подобных мероприятий.
 Это он запланировал на завтра. А сегодня… надо ехать домой. Но прежде — звонок своим. Жене и дочери. Губарев набрал телефон.
 — Алло! — Это была Наташка.
 И тут он почему-то не мог вымолвить ни слова. Наступила пауза.
 — Алло! — повторила жена. — Алло! Перезвоните. Вас плохо слышно.
 Губарев повесил трубку. Неизвестно почему, на него напал приступ немоты. И это было уже не первый раз. После того, как они с Наташкой слились в экстазе на диванчике в гостиной, он испытывал какую-то неловкость и смущение. И поэтому, услышав голос жены, вешал трубку. Ну совсем как пятнадцатилетний пацан — звонит девчонке, которая ему нравится. Несколько раз звонила на работу Дашка и спрашивала, когда он приедет к ним. Губарев что-то мямлил и отнекивался под предлогом срочной работы. Вся эта ситуация была донельзя смешной. Со стороны. Ему-то она смешной не казалась. Напротив… Он не знал, как ему теперь вести себя с женой. Как ни в чем не бывало? Или… Но если он будет вести себя так, словно ничего не произошло, то Наташка может обидеться. Она подумает, что этот эпизод не имел для него никакого значения. Женщины, они вообще существа обидчивые. А Наташка — особенно. В молодости дулась по каждому пустяку. Чуть что — и слезы…
 Но если рассуждать здраво, то все равно когда-то придется говорить с Наташкой и ехать в гости. Своим глупым поведением он просто тянет время.
 Майор откинулся на стуле и прикрыл глаза. Как он устал! Как хочется в отпуск… Правда, слово «отпуск» для него — чистой воды эвфемизм. Вот уже который год он проводит его в Москве. Никуда не выезжая. Вот если бы рвануть на море…
 О чем он думает? Губарев открыл глаза. Мечтает об отпуске! Пора домой. А завтра с утра — в «Ваш шанс». Поговорить с Лазаревой.
 Утро выдалось на редкость мерзким. Такую погоду Губарев обычно называл «хмурянь». Производное от двух слов: хмурь и дрянь. Небо — гнетуще-серое. Без малейшего просвета. Того и гляди пойдет дождь или мокрый снег. Он быстро побрился в ванной и поставил чайник. Кофе осталось в банке совсем немного. На две-три чашки. Сыр кончился вчера. Надо было сбегать в магазин, но он поддался лени и никуда не пошел. Есть сливочное масло. Можно сделать бутерброд с маслом. И два яйца. Сварить всмятку. Похоже на английский завтрак. Не хватает только овсянки. Но это уже увольте — есть каши! Когда он читал в книжках описание английских завтраков, то удивлялся, как много едят жители туманного Альбиона. Тарелка каши. Одно или два яйца. Бутербродик с каким-нибудь паштетом из телячьей печени. Бекон. Неизменная булочка с джемом. И кофе. Тянет на обед, а не на завтрак. У него сегодня — треть английского завтрака, развеселился майор. Интересно, каким будет ленч?
 Из своей комнаты выползла соседка Марья Степановна — или Васильевна. С годами она стала путать свое отчество. Не поздоровалась. Бросила на него тяжелый взгляд и проковыляла к плите. Как будто бы она не может попозже позавтракать! Нет, ей надо обязательно поставить свой чайник в то время, когда майор на кухне. Любопытно, вредность — это качество врожденное или приобретенное? Чайник вскипел. Наскоро сделав бутерброд с маслом и прихватив чайник с банкой кофе, майор ушел к себе в комнату. Отказавшись от яиц. Находиться в кухне со старой мегерой было выше его сил.
 Позавтракав, он поехал в «Ваш шанс», прокручивая в уме, как лучше разговорить Лазареву.
 В клинике первым делом он увидел Юлию Константиновну, сидевшую на своем месте и разговаривавшую с кем-то по телефону. Увидев майора, она кивнула ему головой, делая знак, что сейчас освободится. Закончив разговаривать, секретарша поздоровалась и спросила:
 — У вас ко мне какой-то вопрос?
 — Не к вам к Лазаревой.
 — Она будет попозже. Часов в двенадцать.
 — Уехала по делам?
 — Нет. У нее сегодня день рождения.
 Только сейчас Губарев обратил внимание, что на стойке стоит красиво запакованная коробка.
 — Подарок? — кивнул Губарев.
 — Да.
 — Вы будете отмечать день рождения Лазаревой на работе?
 — Раньше отмечали. А сегодня… В связи со смертью Николая Дмитриевича решили не праздновать. Просто преподнесем подарок от коллектива, и все. Еще надо не забыть цветы купить. Сейчас придет курьер, я его и отправлю за цветами. Когда был Николай Дмитриевич, он занимался этими вопросами. Теперь все легло на меня. Я спросила у Ирины Владимировны, какие цветы она любит, она сказала — орхидеи.
 — Да… странно, — усмехнулся Губарев. И тут же чуть не поперхнулся. Как же он забыл! Есть еще одна любительница экзотики — любовница Лактионова. Совпадение вкусов — это невероятно! В своей жизни майор плохо верил в случайные совпадения. Случайность — есть тайная закономерность, любил повторять он. И это была сущая правда, неоднократно подтвержденная и доказанная. Губарев почувствовал, как его охватило волнение. Нет, сегодня ему не надо встречаться с Лазаревой. Надо как следует обдумать этот факт. Поразмыслить, что к чему? Но как уйти, не вызвав подозрения у Юлии Константиновны? Позвонить на работу и сказать, что его срочно вызывают? Да, это выход из создавшегося положения. Губарев отошел в сторону, достал мобильный и набрал Витькин номер.
 — Алло!
 — Товарищ майор, это вы?
 — Да.
 — Вы откуда звоните?
 — Что?
 — Откуда, говорю, звоните?
 — Сейчас буду.
 — Где?
 — И до конца дня я буду занят?
 — Вы что — плохо слышите?
 — Выезжаю. — Губарев дал отбой, несмотря на Витькины вопли: «Алло! Алло!» Потом повернулся к секретарше: — Вызывают на работу. Срочное дело.
 — Вы не будете дожидаться Ирину Владимировну?
 — Нет. К сожалению, не могу.
 — Ей что-нибудь передать?
 — Нет, не надо. Я сам в ближайшее время свяжусь с ней.
 — Хорошо.
 — До свидания.
 — Всего доброго.
 На работе его ждал Витька. В полном недоумении.
 — С вами все в порядке? — обрушился он на Губарева, едва тот переступил порог своего кабинета. — Я вам одно говорю, вы мне — другое.
 — В порядке, в порядке, — заверил его майор. — Просто я передумал беседовать с Лазаревой. И мне нужен был предлог, чтобы слинять из «Вашего шанса».
 — Может быть, вы перестанете говорить загадками?
 — Смотря по обстоятельствам.
 — И что это за обстоятельства?
 — Во-первых, в клинике выявилась еще одна любительница орхидей. И ни за что не угадаешь, кто.
 — Юлия Константиновна?
 — Нет. Не она. Лазарева!
 — И что?
 А то! Тебе не кажется это странным: две любительницы орхидей? Это тебе не розы и тюльпаны. Любовь к орхидеям — не столь уж повально распространенное увлечение.
 — Ну, если собрать всех поклонников орхидей по Москве…
 — Мне не нужна вся Москва. У меня на руках два любопытных факта. Первый — любовница Лактионова любила орхидеи. Второй — Лазарева тоже предпочитает эти цветы всем остальным.
 — Вывод? — прищурился Витька.
 — Вывод: найти связь между этими двумя явлениями. Моя догадка: Лазарева и эта девушка как-то связаны между собой. Вить, а что, если это ее дочь? — воскликнул Губарев.
 — Она разве похожа на нее?
 Губарев достал из портмоне фотографию любовницы Лактионова и положил на стол.
 — Смотри!
 Витька подошел к столу и взял фотографию в руки.
 — Нет. Не похожа.
 — Не обязательно девочки похожи на матерей. Моя Дашка, например, больше похожа на меня. Может, любовница Лактионова внешностью пошла в отца?
 — И как вы собираетесь это узнать? Проверить ваши предположения?
 — Как? Конечно, если спросить напрямую, Лазарева будет все отрицать. Факт, что любовница Лактионова — ее дочь, ставит Лазареву в затруднительное положение. Кроме того, это зрелая и умная женщина, и так просто ее к стенке не припрешь. Как, например, Диму. Нет, здесь нужен совсем другой подход! Какой — я пока не знаю. Надо все хорошенько обдумать. Вить, у тебя есть кофе? Погода такая — голову тянет. Как свинцом обложена.
 — Кончился.
 — Сходи в магазин. Будь другом. Денег я тебе сейчас дам. Купи самый лучший кофе — дорогой. Например, «Картье Нуар». Или что-то в этом роде. Колбаски копченой немного. Грамм триста. И хлеба, естественно.
 — Разбогатели?
 — Побаловать себя иногда хочется.
 — Да уж, баловство!
 — Не говори, Вить! Вот жизнь! Кто-то себя поездкой на Канары балует или в Париж. А тут все удовольствие — кофейку попить! Просто смешно!
 — Действительно, смешно.
 — Я, представляешь, без завтрака остался!
 — Да ну!
 — Как моя соседка-мегера встала за спиной на кухне, так я и выскочил оттуда. Толком не поев.
 — Бывают такие старушки — почище атомной бомбы!
 — Я с такой и живу.
 — Фильм «Дюплекс» смотрели?
 — Нет. А что?
 — Комедия — класс! Правда, с черным юмором… Сюжет в двух словах такой: молодая пара покупает себе дом. Вместе со старушкой. Они думают — милое безобидное создание. Как бы не так! Ну и задала же она им перцу! То музыку включала ночью на полную катушку, то потоп устраивала, то звонила в дверь в самое неподходящее время… Они потом даже убить эту старушку надумали с помощью наемного киллера. Да не тут-то было! Она сама чуть не убила киллера! Такая вот чумовая бабулька!
 — Как моя! В точности! Ладно, ты в магазин идешь или нет?
 — Иду. Деньги давайте.
 После двух выпитых чашек кофе настроение у Губарева заметно пошло вверх.
 — Значит, так. План дальнейших действий таков: мы прежде всего выясняем, есть ли у Лазаревой дочь! А потом уже пляшем от этого.
 — А если у нее нет дочери?
 — Ты меня, пожалуйста, не пугай! Тогда вся моя стройная концепция летит к черту!
 — Я не пугаю. Я предупреждаю.
 — Спасибо, — фыркнул Губарев.
 — Пожалуйста.
 — А если без шуток, то давай «просвечивать» Лазареву на предмет дочери.
 — Есть!
 — Посмотрим нашу базу данных. Если этого будет недостаточно, то запросим паспортный стол. Короче, за работу.
 Облом есть облом! Как ни крути! Разочарование было сильным, и майор не смог его скрыть. Впрочем, он и не старался. Оказалось, что у Лазаревой никакой дочери нет и в помине.
 — Н-да! — крякнул Губарев, когда узнал это. — Н-да!
 — Я же вас предупреждал…
 — Ты был прав! А я — старый дурак, который построил версию на пустом месте. Высосал из пальца.
 Витька дипломатично молчал.
 — Уф, — вздохнул Губарев. — Что теперь делать, ума не приложу. Мне так хотелось найти эту девушку с орхидеями… А теперь мы вернулись на исходные позиции. То есть на нулевую отметку. Поздравлямши!
 — Может, за пивком сходить?
 — Не поможет! И не мечтай! Знаешь, Вить, а я иногда думаю: почему мы все решили, что убийца Лактионова связан с ним в настоящем?
 — Не понял…
 — Это я не по-русски выразился! Я хочу сказать: не обязательно убийца появился в жизни Лактионова в последние годы. Может, он — из прошлого? И мы копаем совсем не в том направлении?
 — И что вы предлагаете конкретно?
 — Конкретно? Вернуться в прошлое Лактионова. Поговорить с теми людьми, кто знал его давно. Побеседовать с однокурсниками. С коллегами по работе, где он начинал свою карьеру. Вдруг мы что-нибудь там и обнаружим?
 Надя обошла клинику кругом. Только в одном окне горел свет. Это кабинет Лактионова, поняла она. Он сидит там один… В этом месте она ощутила, как по коже побежали мурашки. Ей вдруг стало страшно. Если раньше она не задумывалась над тем, как она будет осуществлять план мести, то теперь посторонние непрошеные мысли властно вторглись в ее сознание. «А если он сразу закричит и я не успею вынуть пистолет? Что тогда? Все! Меня арестуют как грабительницу? Я попаду в тюрьму, а он по-прежнему будет жить и процветать…
 Ну хорошо, предположим, мне удастся подойти к нему достаточно близко, я выстрелю, но вдруг я все-таки промахнусь? Дрогнет рука, или он дернется в сторону. В ответ он нападет на меня. Он — сильный, крепкий мужчина. Завяжется драка. Он разделает меня, как орех, в два счета. А потом вызовет милицию…
 А если… все удастся? И я не промахнусь! Он не успеет ничего понять, как уже будет мертвым. Неужели я способна убить человека? Это ужасно! Вот он только что был живым, сидел, работал в своем кабинете, вхожу я, стреляю, и его больше — нет?»
 Надя вспомнила веселые, смеющиеся глаза доктора, и ей стало не по себе. Но тут же обида мутной волной поднялась со дна ее души и накрыла с головой. «Он — сволочь, исковеркавшая мне жизнь, из-за него я теперь побираюсь по помойкам вместо того, чтобы учиться в институте и жить, как все нормальные девушки: флиртовать, влюбляться, ходить в кино. Он сделал мою жизнь тихим ужасом, кошмаром. Если я отступлю или дрогну, я буду презирать себя. Я должна это сделать, должна! А потом… все будет иначе. Я получу оставшиеся деньги и начну новую жизнь». Эта мысль вернула Наде пошатнувшуюся было решимость. Она нащупала в сумочке пистолет и погладила его. Она не имеет права поворачивать назад. Не имеет! У нее только один выход: убить Лактионова!
 Она подошла к двери клиники, набрала код и осторожно потянула дверь на себя. Тяжелая, тугая дверь с легким скрипом открылась. Надя замерла на месте. Потом, не дыша, достала из сумки ключи и открыла вторую дверь, медленно поворачивая ключ в замке. Постояв минуту-другую, она пошла вперед, стараясь двигаться как можно бесшумнее. Вот коридор. Вот — секретарская стойка. Глаза быстро привыкли к темноте, и вскоре она стала различать контуры предметов. Ей нужна была вторая дверь по коридору слева. Внезапно раздался какой-то шум, и Надя, , пригнувшись, быстро зашла за стойку и задержала дыхание. Потом тихо выдохнула. Лактионов прошел мимо нее и направился в другой конец клиники. Она слышала его шаги совсем рядом. Он что-то напевал про себя! Это разозлило Надю больше всего. «Он еще и поет, — с раздражением подумала она. — Ему хорошо, весело, он доволен собой и своей жизнью. Тогда как я…» — Она сглотнула слюну. Нет, она сделает то, что задумано! Непременно. Обратного хода нет! Можно прокрасться в его кабинет, пока там никого нет. И найти удобное место, с которого и выстрелить. Она вынырнула из-за стойки и бегом направилась к кабинету Лактионова. Дверь была полуоткрыта. Она проскользнула в кабинет и осмотрелась.




 Глава 11


 Кабинет был небольшим, но плотно заставленным мебелью. Шкафы с книгами. Стол. На столе — компьютер. Раскрытый альбом. Поминутно прислушиваясь, Надя подошла на цыпочках к столу. Это был альбом отзывов и фотографий пациенток: до операции и после. Надя впилась глазами в эти снимки. Стандартные некрасивые лица полностью преображались под волшебным скальпелем хирурга. Это было настоящее чудо! Надя не удержалась и перевернула несколько страниц назад. Она увидела знакомое лицо одной актрисы, сериал с участием которой она недавно видела по телевизору. Она восхищалась этой женщиной. Ее утонченной красотой. Тонкими чертами лица, безукоризненной линией лба и щек. И вот она видит ее фотографию до операции: такое впечатление, что это не она, а другая женщина — грубее, проще, с невыразительным лицом. Симпатичная — да! Но не более того! Надя перелистнула еще несколько страниц. Прямо на нее со снимка смотрела известная певица, прославившаяся своим скандальным нравом. Волевое лицо, яркая, броская красота. Но что было до Лактионова — серая мышь, каких пруд пруди. Ни скульптурных черт, ни броскости. Пройдешь мимо — и не остановишься. Надя как завороженная листала альбом.
 Лица, лица… Знакомые и незнакомые. Красота как абсолют, красота, доведенная до немыслимого совершенства. До последней отточенности черт и линий. Надя посмотрела на свои руки. Они дрожали. Она ощутила благоговейный трепет. Она попала в настоящий храм. Храм преображенных лиц! Украденных лиц, поправила она себя. Он украл их у природы, вступил с ней в соперничество и — победил. Он сделал неслыханное — победил саму природу. Это был настоящий Бог, человек, перед которым можно было преклонить колени за те чудеса, которые он совершил.
 Да, он сделал одну-единственную ошибку. Этой ошибкой была она, Надя. Но имела ли она право поднимать руку на человека, который сделал столько прекрасного и полезного? Кто она такая, чтобы лишать мир того, кто делает его красивее и чудеснее? Она сделала шаг назад. Потом вернулась к столу и открыла альбом на той самой странице, которую смотрел Лактионов. По ее щекам текли слезы. Еще немного, и она бы заплакала во весь голос. Но она не могла себе этого позволить. Ей надо было уходить. Так же незаметно, как она и пришла. Пока не вернулся Лактионов. Она быстро метнулась к двери и тут услышала вдалеке шаги. Она молниеносно промчалась по коридору и нырнула за стойку. Надя сделала это вовремя.
 Потому что быстрыми шагами Лактионов прошел мимо нее, скрючившейся около стула секретарши. Какое-то время Надя подождала. Потом, услышав звук закрывающейся двери и поняв, что Лактионов уже находится в своем кабинете, она на цыпочках проделала обратный путь к входной двери и, открыв ее, оказалась на улице. Было холодно, очень холодно. Черное беззвездное небо отчужденно смотрело на Надю, когда она, повинуясь безотчетному порыву, подняла вверх голову. Слез уже не было. Была щемящая тоска и чувство ужасающего одиночества. Такого одиночества — хоть вой! Она всегда ощущала свою обособленность от этого мира, но еще никогда пропасть между ней и остальными людьми не казалась ей такой бездонной и непреодолимой. «Ну что ж, — подумала она, — ничего особенного не произошло. Буду жить так, как жила».
 Еще подходя к двери своей квартиры, она услышала телефонную трель. И сразу поняла: кто это звонит. Она второпях открыла дверь, путаясь в ключах, и подбежала к телефону. Она сорвала трубку и услышала раздраженное:
 — Алло!
 — Алло! — Надя не узнавала собственного голоса. Он был бесконечно усталым и спокойным.
 — Что случилось?
 — Ничего.
 — Но ты же не сделала то, что хотела. Почему? — в голосе была настойчивая требовательность.
 — Потому.
 — Это не ответ. Я хочу знать!
 — Я… не смогла.
 — Струсила?
 — Нет.
 — Тогда почему ты повела себя, как жалкая соплячка?
 — Так случилось.
 — Говори же!
 Он… Я не буду этого делать. — Наде не хотелось ничего объяснять. Она поняла, что со стороны ее объяснения будут выглядеть странными, непонятными и смешными. — Я струсила. — Это было лучше, чем говорить о красоте и волшебстве преображения.
 — Почему ты струсила? — допытывалась незнакомка. — Мне показалось, что ты решилась. Мы же обо всем договорились!
 Надя молчала.
 — Завтра с утра верни пистолет на место. Деньги — тоже. Слышишь? И не вздумай никому говорить о наших разговорах. Понятно? Иначе…
 Женщина невнятно прошипела что-то и швырнула трубку.
 Надя не почувствовала ничего. Только жуткую усталость и пустоту. «Ну вот и все, — подумала она, горько усмехаясь. — Хеппи-энд откладывается. Не будет ни операции, ни Испании, ни новой жизни. Впрочем, если мне не суждено стать такой, как все, значит, не надо и рыпаться. Надо жить той жизнью, которая мне дана. А не строить воздушные замки. Завтра я встречусь со Шваброй и Хвостиком. Вот моя жизнь. А о чем-то другом не стоит даже и мечтать. Все это глупости!» Она разделась и легла в кровать. Но сон не шел. Она уснула уже под утро. Последней ее мыслью было, что утром надо поехать на Савеловский вокзал. Вернуть деньги и пистолет. Положить обратно в камеру хранения.
 В ректорате Первого медицинского института Губареву сказали, что ему надо поговорить с Петрушиным Владимиром Борисовичем. Это — старый преподаватель, который, возможно, сообщит майору нужные сведения. «Где он находится?» — задал вопрос Губарев. «В аудитории номер семь, — сказала секретарь ректора, высокая брюнетка с усталым выражением лица. — По коридору направо». Губарев поблагодарил ее и направился на поиски Петрушина.
 Занятия уже кончились, но вокруг стола преподавателя сгрудились студенты. Губарев подошел ближе. Одна студентка с длинными светлыми волосами что-то объясняла Петрушину. Он слушал ее, кивая головой. Губарев остановился чуть поодаль.
 Но тут мужчина заметил в аудитории постороннего. Он вытянул шею и спросил Губарева:
 — Вы ко мне?
 — Да.
 — Одну минуту. Сейчас освобожусь.
 Это был невысокого роста мужчина в очках. С лысиной сзади и седыми волосами, торчком обрамлявшими ее края.
 «Минута» растянулась на пятнадцать. Наконец аудитория опустела.
 — Прошу, — указал преподаватель на стул напротив.
 Губарев сел.
 — По какому вопросу?
 — Я следователь. Майор Губарев Владимир Анатольевич.
 На лице мужчины отразилось легкое удивление.
 — Да?
 — Я расследую убийство Лактионова Николая Дмитриевича. Двадцать пять лет назад он был вашим учеником.
 — Четверть века прошло! — мужчина откинулся на стуле назад и снял очки. — Как летит время! — Он протер очки носовым платком и снова надел их. — Помню. Способный был ученик. Я всегда знал, что он далеко пойдет.
 — Почему?
 — Интуиция преподавателя.
 Губарев не удержался и задал вопрос, который его всегда интересовал:
 — Значит, самые способные студенты делают впоследствии хорошую карьеру?
 Петрушин едва уловимо вздохнул:
 — Если бы все было так просто! Нет. Дело не только в способностях. А еще и в характере. Коля был очень целеустремленным. Он умел отсекать все лишнее, что мешало его учебе. Умел сосредоточиться на главном. На это способны далеко не все. Знаете, сколько через меня проходит талантливых учеников? Тьма! А достигают вершин — единицы! А все почему? Характера нет. Внутреннего стержня! А у Лактионова это все было. Поэтому он и стал руководителем клиники. Я гордился им! А другие? Кто-то спился, кого-то личные неурядицы заели. Или интриги на работе подкосили. Надо, несмотря ни на что, идти вперед. К финишной прямой. Но — увы! Нет, Коля — молодец в этом плане. Не разменивал себя.
 — А его жену вы помните: Кузьмину Любовь Андреевну?
 Петрушин наморщил лоб.
 — Помню. Но плохо. Тоже способная девочка была. Но с женщинами все сложнее. У них на уме — личная жизнь, дети, семья. Им карьеру делать намного труднее. А почему вы меня расспрашиваете? Его учеба как-то связана с… убийством?
 — Не знаю, — честно сказал Губарев. — Я пытаюсь нащупать характер Лактионова. Узнать, с кем он общался в молодые годы.
 — Ну, те веселые студенческие компании, я думаю, давным-давно разбежались. Время сейчас жесткое — все напряженно работают. А потом, я не помню, с кем он общался. Столько времени прошло с тех пор!
 — У вас сохранились групповые фотографии курса?
 — Может, где-то в институте и сохранились. Не знаю. У меня — нет. Постойте, — хлопнул себя по лбу преподаватель. — Знаете, с кем вам надо поговорить? С Журавлевой Тамарой. Она дружила с Лактионовым. Потом они вместе работали. Во Всесоюзном научно-исследовательском центре хирургии. Я запомнил, потому что у них были сходные темы курсовых. У меня есть ее телефон. Сейчас найду. Она несколько лет назад приходила ко мне с одним вопросом.
 — С каким, если не секрет?
 — Он… очень личный. Она просила меня устроить ее на работу в другое место. Спрашивала: есть ли у меня возможность сделать это. У нее тяжелая семейная ситуация. Больная дочь… Нет мужа. Старая мать. Я помог ей. Правда, это не совсем то, что она хотела. Но в жизни часто выбирать не приходится. К сожалению.
 Владимир Борисович достал из черного портфеля телефонную книжку и стал листать ее.
 — Вот. Записывайте. Журавлева Тамара Александровна.
 Губарев записал телефон и сказал:
 — Я могу сослаться на вас? Что вы мне его дали?
 — Да ради бога! Передавайте ей привет от меня.
 Групповых фотографий курса в институте не оказалось. Губарев решил, не теряя времени, связаться с Журавлевой. Она была дома. Майор представился. О смерти Лактионова она знала.
 — Я хотел бы переговорить с вами, — сказал майор. — И желательно в самое ближайшее время.
 — Я сейчас на больничном. И нахожусь дома.
 — Я подъеду к вам. Когда это удобно сделать?
 — Не раньше трех.
 — Хорошо. Продиктуйте адрес. Код есть?
 — Диктую.
 Адрес Губарев записал под строчкой, где был записан телефон. Он стоял на первом этаже мединститута и разговаривал с Журавлевой по мобильному. После он посмотрел на наручные часы. Два часа. Можно ехать. Пока он доедет, то да се…
 Журавлева жила недалеко от метро «Аэропорт». В пятиэтажном доме. На третьем этаже в двухкомнатной квартире.
 Тамара Александровна выглядела усталой и замотанной. Невысокого роста, худенькая. Редкие рыжие волосы, выкрашенные хной. Суетливые движения.
 — Проходите на кухню. Там нам никто не помешает. Извините, у меня не очень прибрано. Дочь болеет. Старая мать. Не успеваю.
 — Ничего.
 Кухня была маленькой. Пять метров. К столу впритык стоял квадратный столик с одной табуреткой.
 — Сейчас я стул принесу, — сказала Журавлева. Она принесла стул, и майор сел на него.
 — Я расследую дело об убийстве Лактионова Николая Дмитриевича. Я вам уже говорил об этом.
 — Коля… Кто бы мог подумать! — Тамара Александровна вздохнула. — Самый талантливый, самый способный. Никто не сомневался, что его ждет большое будущее. А теперь для него все уже позади…
 — Вы его первую жену знали?
 — Любу? Конечно!
 — Ее тоже убили.
 — Какой кошмар!
 — От кого вы узнали о смерти Лактионова?
 — Позвонила старая знакомая. Она читала в какой-то газете. Она и сказала мне.
 — Что вы можете сказать о характере Лактионова? Он был конфликтным, вспыльчивым? — Губарев подумал: вдруг тот в молодые годы кого-то смертельно обидел или оскорбил. И человек питал к нему ненависть много лет?
 — Коля? — Тамара Александровна задумалась. — Он — удивительный человек. Весь в учебе, работе, — она усмехнулась. — Он редко выходил из себя. Но уж если выйдет!
 — У него не было ни с кем серьезных конфликтов в то время?
 — Коля не конфликтовал. Но он умел очень сильно обидеть человека, причем даже не заметить этого.
 — Что вы имеете в виду? Журавлева вздохнула вторично. На этот раз она не спешила нарушить молчание.
 — У меня был с ним роман. Очень скоротечный. Коля всегда нравился женщинам. В нем была какая-то надежность, основательность. Что моментально кружило голову. Правда, потом все оказывалось не так. Но чтобы это понять, требовалось время…
 — Вы хотите сказать, что Лактионов как мужчина был ветреным и легкомысленным? — Эти слова никак не вязались с обликом Лактионова. Таким, каким его представлял себе майор.
 — Нет. Он не был ни ветреным, ни легкомысленным. Но он был чудовищным эгоистом. И во всех ситуациях думал только о себе. Как только женщина переставала ему нравиться, он без сожаления бросал ее. И даже не думал о том, каково ей.
 Губарев хотел сказать, что подобное поведение характерно для большинства мужчин, но посчитал, что это отвлечет Журавлеву от темы разговора.
 Но она словно прочитала его мысли.
 — Я понимаю, что так ведут себя многие. Но мужчины хотя бы избегают контактов с бывшими любовницами. Понимают, что им больно и неприятно. Коля был не такой. Ему в голову не приходила мысль о женских чувствах, эмоциях. Он вел себя как старый товарищ. Спокойно, ровно. И не задумывался о том, что в душе у женщины в этот момент бушует вулкан эмоций.
 Она говорит о себе, понял Губарев.
 — Первое время меня шокировало такое поведение. Потом я привыкла. — Горькая улыбка тронула губы Журавлевой. — Привыкла, — повторила она.
 — Почему?
 Журавлева какое-то время молчала.
 — В конце концов, это дело прошлое, — она говорила тихо, монотонно, как будто разговаривая сама с собой. — И Коли уже нет… Честно сказать, — возвысила она голос, — я питала некоторые надежды в отношении Коли. Мне всегда казалось, что брак Любы с Колей долго не продержится. Но Коля в то время увлекался натуральными блондинками. А я была шатенкой. Не в его вкусе.
 — Отчего у вас сложилось мнение, что брак — ненадолго?
 — Как сказать… Люба была честолюбивая, целеустремленная. Была полна планов сделать карьеру. Я думала, что Коле для семьи была нужна другая женщина. Та, которая бы помогала ему, поддерживала, больше занималась домом. Люба была не очень хозяйственна. И это было видно невооруженным глазом. Их союз действительно распался. Но когда Коля женился на какой-то массажистке, которая перессорила его со всеми старыми друзьями, мы все были просто в шоке.
 — Вы поддерживали отношения между собой после института?
 — Мы работали вместе. Во Всесоюзном научно-исследовательском центре хирургии. Правда, недолго. Примерно полгода. Мне пришлось уйти оттуда по семейным обстоятельствам. А потом нас развела жизнь. В разные стороны. Как это часто и бывает. Сначала перезванивались, встречались. Даже всем курсом. Пришли не все. Но получилось все равно очень душевно. Но потом все постепенно сошло на нет.
 — Когда вы в последний раз виделись с Лактионовым?
 — Так сразу и не вспомню. Наверное, лет пятнадцать назад. Случайно столкнулись у одного общего приятеля на кафедре. Он тогда защищал свою кандидатскую. И мы пришли его поздравить. И столкнулись чисто случайно.
 — О чем вы тогда говорили?
 — Ой, спросите что-нибудь полегче! Так, легкий треп «за жизнь». Как дела, как работа. О своей семье, я помню, он ничего не говорил. Только сказал, что у него недавно сын второй родился. Вот, по-моему, и все. Смешная получилась встреча. Я уходила, а он пришел.
 — У вас сохранились фотографии студенческих лет?
 — Кое-что сохранилось. Хотите посмотреть?
 — Да.
 — Тогда подождите.
 Уже в дверях кухни Журавлева обернулась и сказала:
 — Я вам даже чаю не предложила. Извините. Будете чай с печеньем?
 — Нет. Только чай.
 Тамара Александровна поставила на плиту темно-синий чайник с белым горохом.
 — Я сейчас.
 Губарев посмотрел в окно. Моросил мелкий дождь. Когда же начнется зима? Так надоела эта затянувшаяся осень.
 Вернулась Журавлева с толстым фотоальбомом в руках. Альбом был из «застойных» лет. Сейчас такие уже не делают. Обложка — из вишневого бархата. Страницы — темно-серые, проложенные белой невесомой бумагой.
 — Вот. Смотрите, — раскрыла альбом Журавлева. — Это наш курс. Вот Коля, — показала она пальцем.
 Губарев внимательно всмотрелся в лицо на снимке. Молодой. Еще по-мальчишески угловатый. Но уже чувствуется то, что называется кратким словом «порода». Внешность настоящего мужчины. Губарев подумал, насколько изменилась мужская внешность за последние несколько лет. Какого-нибудь смазливого юнца бывает трудно от девчонки отличить. Как это называется? Кажется, стиль унисекс. Все равны и едины. Мужчины и женщины. Выглядят одинаково. Одеваются одинаково. Как близнецы. Никакой ощутимой разницы.
 Майор, не отрываясь, смотрел на снимок. Густые волнистые волосы. Одна прядь волос упала на лоб. Глаза смотрят внимательно, серьезно. Взгляд Лактионова не изменился. Такой же взгляд был и на фотографии, которую Губарев носил с собой.
 — А где тут Кузьмина?
 — Вот здесь. Вторая справа.
 Гордо поднятая голова, брови вразлет. Глаза — красивые, большие. Приятный овал лица. Полные чувственные губы. Она кого-то напомнила ему. Но кого? Господи, как безжалостно и неумолимо время! И фотографии — лучшие свидетели этого. Может, поэтому майор не любил смотреть собственные снимки. Он с трудом узнавал себя. Ему казалось, что это не он, а другой человек. Тогда его охватывало чувство щемящего сожаления и печали, словно он потерял нечто очень важное и дорогое, то, что уже никогда не вернет.
 — А это — я, — Журавлева показала пальцем на девушку, стоявшую позади Лактионова. — Я думала, вы меня узнаете, — с истерическим смешком сказала она.
 Нет, решительно ничего общего не было у нее с девчушкой, которая выглядывала из-за плеча Лактионова и задорно улыбалась в объектив.
 — Я понимаю, что я очень сильно изменилась, — упавшим голосом сказала собеседница Губарева. — Время… ситуации. — И тут Губарев увидел, как вздрогнули ее плечи. — Извините, — сказала она, не пытаясь скрыть слез. — Извините. Просто… вспомнилась молодость… Коля… И такое чувство, что вся жизнь впереди. Коля был таким компанейским, веселым. Он не был балагуром, но умел пошутить, развеселить. Мы ездили на летнюю практику. И там уже отрывались. Показать вам эти фотографии? Это мы ездили в колхоз под Анапой, — собирать персики и абрикосы. Это я, Коля и Сергей Петренко. — Троица стояла под фруктовыми деревьями с наполненными корзинами. Журавлева поставила корзину на голову. — Это я изображала восточную женщину. Они кувшины на голове носят, а я корзину. Это тоже мы. Лежим на травке. Загораем. Это — в городе. На море, с Ритой Пашановой. А это мы со студентами из Второго мединститута. Они тоже приехали туда на практику. Чуть позже. — На снимке было человек десять. Четверо сидели в нижнем ряду. Шестеро — стояли. В глаза майору бросилась девушка на переднем плане. Симпатичная блондинка. Ее лицо показалось Губареву смутно знакомым.
 — А это кто? — показал он на девушку.
 — Это… Ирка Лазарева.
 Губарев поднес фотографию ближе к глазам. Несомненно, это было она! Ирина Владимировна!
 — Она тоже была в вашей компании?
 — Да. Привязалась. Мы не знали, как от нее отделаться! Влюбилась в Кольку по уши. Бегала за ним, как собачонка.
 — А Лактионов как реагировал на эти знаки внимания?
 — Оттого, что плыло ему в руки, он не отказывался.
 — Что вы имеете в виду?
 — Что? Попользовался и бросил. Он потом еще пошутил как-то: мог бы отцом стать после этой практики. Я еще спросила: что ты имеешь в виду? А он — ничего. Да и так все ясно! Аборт она сделала. Что там еще может быть! Это к вопросу, как Коля относился к девушкам. Поматросит — и бросит. А эта Ирка… ой, смешно, так серьезно ко всему отнеслась! К нам в институт несколько раз приезжала. Кто-то рассказывал, что она даже пыталась отравиться. Так это было или нет — не знаю. Кстати, после той летней практики Лактионов женился на Любе. Она не смогла поехать вместе с нами в Анапу. Рука была сломана.
 — Больше с Лазаревой вы не встречались?
 — Нет.
 — И ничего о ней не знаете? Журавлева покачала головой.
 — Хотя нет, постойте. Когда я встречалась с Лактионовым на кафедре у нашего приятеля… Я вам уже рассказывала об этом… Коля спросил меня: «Помнишь Ирку Лазареву? Она с нами на практике в Анапе была? Какое тогда было веселое время!» Я ответила: «Помню, а что?» — «Я с ней недавно случайно встретился, — заулыбался он. — Замуж она не вышла. Работой недовольна. Воспитывает племянницу. Сестра умерла, она и взяла к себе ребенка. Я ей еще сказал: бедная ты моя!»
 Племянница! Губарев почувствовал, как у него внезапно пересохло во рту. За спиной оглушительно засвистел чайник.
 — Минутку! — Журавлева встала со стула и сняла чайник с плиты. — Вам чай покрепче или послабее?
 — Что? — Губарев был погружен в свои мысли.
 — Вы какой чай любите? Крепкий?
 — Да.
 — Печенье, конфеты?
 — Нет. Нет.
 — Тогда могу предложить вам сливовое варенье. Я его сама готовила. Очень вкусное.
 — Спасибо, с удовольствием попробую.
 — Так вот все и сложилось. А теперь Коля мертв. — Журавлева наливала чай в черный бокал с белыми ромбами. — Кто у него третья жена по профессии?
 — Художница. В прошлом — музейный работник.
 — Изменил медикам?
 — Похоже на то.
 — Ну… эта массажистка была не для него. Он был просто обязан расстаться с ней, — подчеркнула Журавлева слово «обязан». — Иначе загубил бы себя. Говорят, он сильно пил в то время.
 Судя по всему, Журавлева была неплохо осведомлена о жизни Лактионова.
 — Вы перезванивались с ним? Журавлева едва заметно покраснела.
 — Нет. Не с ним. С нашими ребятами. Они и рассказывали мне о Коле. Всегда ведь интересно знать, как у кого складывается в жизни и на работе. — Журавлева замолчала. А потом спросила после недолгой паузы: — А его третья жена — приятная женщина? Не похожа на массажистку?
 — Ничуть. Она, — Губарев хотел сказать «загадка», во вовремя осекся, — выдержанная. С благородными манерами. Недавно была выставка ее картин.
 — Правда? — Журавлева стиснула руки. — И где? Я бы сходила посмотреть.
 — В галерее «Сандар».
 — Это где?
 — Выставка все равно уже закончилась. На лице Журавлевой отразилось огорчение.
 — Пролистайте каталог ее работ. По-моему, он еще продается. Дать вам телефон галереи?
 — Да. Конечно.
 Записав телефон на клочке газеты, женщина сказала, не глядя на Губарева:
 — Я так любила Колю. Так любила! Даже замуж вышла потому, что «так надо и неудобно оставаться одной». Это мнение моей матери и родственников. Вот и поплатилась за это. Больная дочь, парализованная мать. — Журавлева махнула рукой. — Но это мои проблемы.
 — Вам привет от Петрушина.
 — Владимира Борисовича? Это он вам дал мой телефон?
 — Да.
 Наступило молчание. Сливовое варенье было действительно вкусным. За стеной раздался надрывный кашель. Лицо Журавлевой невольно исказилось.
 — Мать! Я подойду к ней.
 Губарев допил чай и встал. Вышел в коридор. Через пару минут там появилась Журавлева.
 — Спасибо за беседу, — сказал майор.
 — Не за что!
 — Возникнут вопросы, я повторно обращусь к вам, — попрощался Губарев.
 — Да, пожалуйста.
 На работе Губарев сказал Витьке:
 — Кажется напали на след! У Лазаревой есть племянница, которую она воспитывает. Дочь умершей сестры. Она вполне может быть любовницей Лазарева.
 — Необязательно.
 Необязательно. Но может. Надо разыскать эту племянницу и поговорить с ней. Не ставя тетю в известность. Выяснить, как выглядит эта племянница. Побеседовать с соседями. А потом уже и приступать к делу.
 Через два дня выяснилось, что раньше Лазарева жила вместе с племянницей на Первомайской улице. Фамилия племянницы была Исакова. Исакова Лидия Валентиновна. Потом они разъехались. И стали жить по разным адресам.
 — Куда направимся? — спросил его Витька, кивая на адреса.
 — Куда? — майор потер подбородок. — Сначала на Первомайскую. А там — смотря по обстоятельствам.
 Соседка, энергичная дама лет пятидесяти, прекрасно помнила Лазареву. И ее племянницу.
 — Да. Помню. Как сейчас. Уехали они отсюда два года назад. — Губарев с Витькой стояли в длинном коридоре и разговаривали с Походун Галиной Олеговной, так звали соседку Лазаревой. — Ирина Владимировна врачом работала. Приходила домой поздно. Лидочка была сама себе предоставлена. Целыми днями сидела дома, бедняжка.
 — Вы давно здесь живете?
 — С восемьдесят пятого года. Двадцать лет. Ирина Владимировна здесь с девяносто второго года. — В квартире раздались звуки включенного телевизора. — Толя! — крикнула кому-то Походун. — Сделай потише! Ты с Альмой погулял? — Ответом было молчание. Губарев кашлянул в кулак.
 — Что вы можете сказать о Лазаревой? О ее характере? Образе жизни?
 Какой там образ жизни! — махнула рукой Походун. Большие, чуть выпуклые глаза перебегали с Губарева на Витьку. — Работала сутра до ночи. И все. Никакой жизни. Надо было растить Лидочку. Своих детей-то не было. Грехи молодости, — многозначительно понизила голос Галина Олеговна. — В молодости думается, что все впереди. Ан нет. Природа ставит крест. Ей, матушке, виднее. Ее не обманешь!
 Губарев хотел расспросить об этом поподробнее, но Походун сама все рассказала. Чувствовалось, что ее хлебом ни корми — дай почесать языком или посплетничать. Майор хорошо знал такой тип дам. Они с удовольствием вывалят на тебя такой ворох сплетен и слухов, что не сразу и поймешь: правда это или ложь.
 — Любовь у нее была с одним коллегой. Давно. Еще студентами они были. Залетела от него. Думала, что женится. А он — нив какую. Мол, сама виновата. Я тут ни при чем. И вообще, я жениться пока не собираюсь. Ну, обычная мужская сказка. Это они все так любят говорить и сваливать все на женщин. — Майору показалось, что еще немного, и Галина Олеговна погрозит ему кулаком. — Представляете, какой это был шок для молоденькой девушки? Ужас один! Она ходила к нему, уговаривала. А он взял, скотина, и женился на другой. Сволочь просто! Как все они.
 — Это она вам сама рассказывала? Походун кивнула головой.
 — Да. Однажды она расплакалась прямо у меня в квартире. Пришла попросить соли и разрыдалась. Я спросила ее: что такое? Она сказала: вот сегодня встретилась со своей первой любовью. Вся жизнь из-за него наперекосяк пошла. Она ведь была замужем однажды.
 — Была замужем?
 Неофициально. Прожила с одним мужчиной полтора года. Он очень детей хотел. Говорил: родишь, сразу женюсь. Но ничего не получилось. Ирина Владимировна сказала тогда мне: «Всю жизнь за тот поступок я теперь расплачиваюсь. Если бы можно было повернуть жизнь вспять, родила бы ребенка, плюнув на всех. Какая же я была глупая! Бегала за ним, уговаривала, плакала. А сегодня встретила его, и такая злость меня взяла! Он — такой благополучный, сытый. Дети подрастают. Третью жену взял. А у меня — ничего!» И давай плакать. Насилу я ее успокоила. Плюнь, говорю, на этих мужиков, все они кобели такие. Только и успевают баб менять. Ни забот, ни воздыханий. В одном месте детей наделают. В другом. А мы за все страдаем и расплачиваемся. Что тут поделаешь? Жизнь такая! — Телевизор опять заработал на полную громкость. — Толя! Потише! Ты что, русского языка не понимаешь? — Звук уменьшился. — Ну, посидела она у меня, успокоилась и ушла. И с той поры, — Походун взмахнула рукой, — она меня как бы избегать стала. Поздоровается, когда столкнемся, и все. Это понятно! Когда все о себе выплеснешь, потом на этого человека-доверителя смотреть не хочется. Вроде он смеется над тобой. Но я — ни-ни! Я ей только сочувствовала. А два года назад она уехала. Разменяла квартиру и уехала. Как-то по-быстрому все сделала. Второпях. Не зашла по-соседски и не попрощалась. Но я не в обиде. У каждого своя жизнь. Дай бог им счастья! — Из комнаты раздался собачий лай. — Толя! Альме надо гулять! Ты понимаешь или нет? — В ответ — глухое молчание.
 — И это было два года назад?
 Галина Олеговна энергично закивала головой.
 — Да. Мы тогда только что ремонт сделали своими силами. Обои поклеили, плитку выложили. Это я запомнила.
 Губарев переглянулся с Витькой. Похоже, одна и та же мысль пришла им в голову.
 — А племянница симпатичная была? С ребятами встречалась?
 Походун вытаращила на него глаза:
 — Симпатичная? Да я ее всегда жалела. Страшненькая такая девочка была. Нос — длинный, глаза — щелки. Серенькая мышка.
 — Серенькая мышка? — переспросил майор. Это описание никак не вязалось с обликом роковой блондинки на фотографии, хранимой Лактионовым у себя дома. Впрочем, все сомнения было легко разрешить.
 Губарев достал из портмоне фотографию и протянул ее Походун.
 — Это она? Племянница Лазаревой? Походун взяла снимок в руки.
 — Нет. Это не она. Эта — настоящая красавица. Как куколка. Хвостом небось крутит налево и направо. А Лида была — без слез не взглянешь. Дома сидела безвылазно. Я ни разу ее с парнем не видела. Оно и понятно. Кто же на нее мог польститься!
 Стройная версия летела ко всем чертям. Губарев чувствовал себя так, словно он на всех парах шел к финишу. И даже прибежал первым. А ему вдруг объявили, что по техническим причинам забег отменяется и надо все начинать сначала. Неужели он ошибся? И его подвела интуиция? И что теперь делать?
 — Вы уверены, что это не она? — переспросил майор осевшим голосом.
 — Уверена! Что я, не помню, как Лида выглядит? Слава богу, у меня с головой и глазами пока в порядке. Даже очков не ношу. Не жалуюсь на зрение. Нет, это не Лида! И не сомневайтесь!
 Губарев выглядел таким жалким и растерянным, что Витька пришел ему на помощь:
 — А еще одной племянницы у Лазаревой не было?
 — Не знаю. Не в курсе. Во всяком случае, здесь я никого, кроме Лиды, не видела. Ирина никогда не упоминала о родне. У меня сложилось такое впечатление, что ее и не было.
 Нокаут был полный! Хотелось остаться одному и все как следует обдумать.
 — Спасибо, — сказал Губарев.
 — Пожалуйста!
 Перед тем как дверь закрылась, Губарев и его напарник услышали истошный вопль женщины:
 — Толя! Ты что, оглох? Не понимаешь, что Альме надо погулять! Толя! Сейчас будет скандал!
 Всю дорогу они молчали. Приехали на работу.
 — Похоже, как в детской считалочке: «На колу мочало, начинай сначала».
 Губарев открыл дело, стал пролистывать.
 — Не расстраивайтесь, — сочувственно сказал Витька.
 — Не расстраиваться? Да я просто убит. Считай меня убитым на поле боя.
 — Надо искать эту блондинку в другом месте.
 — Открыл Америку! Теперь-то это и ежу ясно! Вопрос — где? Где ее искать? Может, подскажешь? Медаль дам! — Он замолчал, а потом постучал карандашом по столу. — Получается, что Лазарева умолчала о факте своего знакомства с Лактионовым в молодости.
 — А что там расписывать! История-то некрасивая. Не украшает.
 — Нас эти личные страсти-мордасти не волнуют. Нам нужны голые факты. Лазарева сказала нам, что она познакомилась с Лактионовым на научной конференции и после этого он пригласил ее на работу в свою клинику. Все остальное она опустила.
 — Мне кажется, так поступили бы многие. Женщины так болезненно относятся к своей репутации. Если она брошена, то чувствует себя калекой. Все — инвалид полный. А если вникнуть — подумаешь! Один бросил, нашла другого.
 — Это твоя точка зрения. Мужская. А у них, как я понимаю, все по-другому. Сужу по своему опыту. Все, что касается личной жизни, они воспринимают трагически и с надрывом. Есть, конечно, и другие экземпляры. Но они скорее исключение из правила. В этой истории важную роль играет и возрастной фактор. В молодости все воспринимается крайне обостренно, напряженно. Любимый бросил — значит, жизнь кончена.
 Витька скептически хмыкнул:
 — Хорошо, что я не женщина. А то сидел бы и рыдал круглые сутки.
 — Мужчины тоже переживают. Просто у них все глубоко внутри. На поверхность свои переживания они не вытаскивают.
 По тому, как изменилось Витькино лицо, майор понял, что задел больное место. Рана после разрыва с музыкантшей была еще слишком свежа. Какое-то время назад Витьку угораздило влюбиться в некую Софью, музыкантшу. Губарев как узнал об этом, чуть не упал со стула. То, что они слишком разные люди, было более чем очевидно. Но Витька втрескался не на шутку. Ходил на концерты, дарил охапками цветы. Софья благосклонно принимала эти знаки внимания, держа Витьку на безопасном расстоянии. Потом королева соизволила приблизить к себе пажа. Потом опять отдалила. Классическая игра в кошки-мышки. Витька молча страдал. На все уговоры Губарева послать ее куда подальше он никак не реагировал. Страдал — и все. Умом Витька понимал, что им просто бессовестно пользуются, когда под рукой никого больше нет. Но сердцем… Расставание далось тяжело. Что там произошло и кто кого бросил, майор не знал. И не допытывался. Это было не в его характере. Человек сам скажет то, что считает нужным. А расспрашивать про всякие подробности и детали — скорее женское дело, чем мужское. История с Софьей была похоронена. И в разговорах они никогда не говорили об этом. А здесь кто его тянул за язык! Сказал, не подумав, а Витьке травму нанес. Губарев даже не знал, что лучше делать в таких случаях. Перевести разговор на другую тему? Или извиниться? После минутного размышления майор решил остановиться на первом варианте.
 — Короче, мы — в тупике. Начальство все время интересуется: как идет расследование. А что я скажу?
 — Может, опять поговорить с Лазаревой?
 — На предмет чего? Что в молодости ее бросил Лактионов и она сделала от него аборт?
 — Вы покажите ей фотографию. Вдруг она видела эту блондинку в клинике?
 — А что? Идея! — загорелся Губарев. — Она вполне могла видеть ее. Ведь свидания устраивались в клинике. Поедем прямо сейчас!
 — Вы позвоните предварительно. На месте ли Лазарева? Чтобы зря не ездить.
 Губарев посмотрел на часы.
 — Рабочий день еще не кончился, поэтому можно ехать. Ладно, послушаю тебя, подстрахуюсь.
 Майор набрал телефон клиники. Ответила Юлия Константиновна:
 — Добрый день, вы позвонили в клинику «Ваш шанс». Мы рады…
 — Это майор Губарев. Я хотел спросить: на месте ли Лазарева?
 — Ирина Владимировна уехала по производственным делам. И сегодня уже не будет. Позвоните завтра с утра.
 — Спасибо, — буркнул Губарев и повесил трубку.
 — Облом? — спросил Витька, увидев, как помрачнел Губарев.
 — Облом. Ее нет. Надо позвонить завтра с утра. Уехала по делам.
 — Рекламная пауза.
 — Не дело, а одни сплошные обломы, — проворчал майор. — Хоть вешайся!
 — Это вы всегда успеете сделать! Но на черный юмор помощника майор никак не отреагировал.




 Глава 12


 Новый день принес ему неожиданно приятный сюрприз. От Юлии Константиновны. Она позвонила ему и сказала, что вспомнила фамилию девушки, которой сделали неудачную операцию. Майор слушал ее, затаив дыхание.
 — Помогла мнемоника! Я вам уже говорила: наука о памяти. Способах запоминания информации. Когда возникают ассоциации, которые и откладываются на нашей подкорке мозга.
 «К черту мнемонику, — хотелось воскликнуть Губареву. — Ближе к делу!»
 — Я перекладывала книги в своей библиотеке. У себя дома. Заехала к папе. И наткнулась на книгу, которая лежала в тот день у меня в сумке. Я читала ее и везде таскала с собой. В то время у меня сломался джип, и я ездила на метро. Чтобы не было скучно, читала книгу.
 Казалось, что она никогда не приступит к главному. «Издевается надо мной, что ли?» — мелькнуло в голове майора. Зная Юльку-пульку, это вполне могло быть правдой.
 — И что? — спросил майор осевшим голосом.
 — Книга называлась «Жизнь Арсеньева». Бунина. Я еще подумала: надо же, одна фамилия. Арсеньева — вот фамилия той девушки.
 — А зовут?
 — Этого не помню. Впрочем, кажется, Вера или Надя. Но я могу и ошибаться.
 — Юлия Константиновна, несмотря на то…
 — И вопреки тому, — подхватила секретарша.
 — Вот именно. За мной — букет цветов.
 — Лучше коробка конфет. «Рафаэло».
 — Договорились! Майор повесил трубку с чувством невыразимого облегчения. Сейчас все и завертится, подумал он. А то мы блуждаем в темном лабиринте. То в одну сторону пойдем, то в другую. А выход маячит где-то вдалеке. И до него никак не дойти. Теперь мы знаем, в каком направлении следует идти. Определенно!
 В Москве было три Надежды Арсеньевой. Подходящих по возрасту. Майору повезло сразу. Он позвонил по телефону Надежде Арсеньевой номер один и по наводящим вопросам понял, что это «та самая», которая нужна ему. Он не хотел спугнуть ее и поэтому разговаривал очень осторожно, представившись работником социальной службы, оказывающей помощь людям, пострадавшим от неумелых действий врачей.
 Когда он выяснил, что это «его» Арсеньева, то решил ехать и поговорить с ней на месте.
 Губарев долго нажимал на кнопку звонка. Наконец дверь приоткрылась, и в щелку показалась половина лица.
 — Вы к кому?
 — Вы Арсеньева Надежда Сергеевна?
 — Да. — Голос был тихим. Девушка говорила почти шепотом.
 — Я из милиции. Мне надо с вами поговорить.
 С минуту-другую девушка колебалась, потом распахнула перед ним дверь.
 — Проходите. На… кухню.
 Майор огляделся. На всем был отпечаток запустения и заброшенности. Пыль на тумбочке давно не протирали. В углу лежала сваленная одежда.
 На кухне девушка плотно зашторила окна.
 — Извините, я не люблю дневного света. Мне плохо от него.
 — Я знаю, что Лактионов сделал вам неудачную пластическую операцию. Вы приходили в клинику и кричали, что убьете его. Это правда?
 — Да.
 — Вы знаете, что Лактионов убит?
 — Нет. — Она открыла рот и посмотрела на майора с явным испугом. — Нет!
 «Разыгрывает или правда не знает?»
 — Об этом говорилось по телевизору в криминальных новостях, писалось в прессе.
 — Я не читаю газет. А смотрю только сериалы.
 — Значит, вы утверждаете, что ничего не знаете об убийстве Лактионова?
 — Да. Я ничего об этом не знаю.
 — У вас был мотив убить его.
 — Я хотела это сделать. И чуть не сделала. Она… — Арсеньева замолчала. А потом прошептала, уставившись куда-то мимо майора: — Это сделала она…
 — Кто — «она»? — подался вперед Губарев.
 — Эта женщина…
 — Надежда Сергеевна, расскажите все по порядку. Что это за женщина, откуда? Почему вы считаете, что она убила Лактионова?
 — Потому что она хотела, чтобы это сделала я. Она разыскала меня, позвонила. И стала говорить, что я должна убить Лактионова, чтобы отомстить за свою жизнь. Он должен поплатиться за мои страдания.
 — А вы?
 — Я… согласилась с ней.
 Арсеньева замолчала. Волосы закрывали половину лица. Она говорила, опустив голову.
 — И?
 — Она все продумала. Сказала, что в камере хранения на Савеловском вокзале в одной из ячеек будут лежать пистолет и деньги. Пять тысяч долларов, которые я могу потратить на операцию. Еще пять тысяч она обещала заплатить после убийства. Я поехала на Савеловский вокзал. Сделала все, как она сказала.
 Губарев слушал внимательно, не перебивая.
 — Что было потом?
 — Потом? — переспросила Арсеньева. Она вскинула голову. — Потом я поехала в клинику «Ваш шанс».
 — Во сколько это было?
 — Вечером. Около восьми. Я открыла дверь…
 — Каким образом?
 В глазах Арсеньевой промелькнуло нечто, похожее на удивление.
 — Я же сказала: «она» все продумала. Все, до мельчайших деталей. Она назвала мне код двери. Лактионов был один. Я должна была проникнуть к нему в кабинет и застрелить его. Такой был план. А я… — Она замолчала.
 — А что сделали вы?
 Я… — Арсеньева сглотнула. — Я не успела зайти к нему в кабинет, как он вышел из него и пошел в другую сторону. Я была в это время за секретарской стойкой. Сидела на корточках. Пряталась. Я подождала, пока он отойдет. И… прошла в кабинет. Там я… — Она снова замолчала. Потом посмотрела на майора в упор. И он поразился тоске и горечи, сквозившим в ее глазах. — Короче, я передумала его убивать.
 — Почему?
 — Это мое личное дело, — резко сказала она. — Я поняла, что не смогу убить человека. Что это не так просто: взять и убить. Хотя мне очень хотелось это сделать.
 — Что было после?
 — Ничего. Я ушла так же, как и пришла. Вот и все.
 — Больше та женщина не звонила вам?
 — Звонила. В тот же вечер. Спросила, почему все сорвалось. Я ей объяснила. Она была в ярости. Предупредила, чтобы я никому не говорила о нашем разговоре. А потом швырнула трубку.
 — После звонки были?
 — Нет.
 — И вы не имеете понятия, кто эта женщина?
 — Нет.
 — Она как-то объяснила вам, почему она хотела, чтобы вы убили Лактионова?
 — Она говорила, что хочет помочь мне.
 — И вы этому поверили?
 — Не знаю. Наверное, да. В тот момент. Она говорила так… — Арсеньева запнулась.
 — Как? — напряженно спросил Губарев. Волосы по-прежнему закрывали ей половину лица.
 — По-разному. То ласково, то настойчиво. У нее был такой голос… нежный, мягкий.
 — Вы не могли бы сказать, сколько ей, по-вашему, лет?
 Девушка вздохнула.
 — Нет. Не могла бы. Но это не старушка.
 — Понятно.
 Девушка хотела что-то сказать, но промолчала.
 — Куда вы дели деньги и пистолет?
 — Та женщина сказала, чтобы я отнесла их обратно в камеру хранения. На следующий день.
 — Вы сделали это?
 — Нет. Я хотела. Но потом испугалась. И никуда не пошла. Я плохо себя чувствовала в те дни.
 — Где сейчас пистолет?
 — Я выкинула его. В помойку. Через несколько дней. А деньги оставила себе. Но я могу их вернуть. В любой момент. Если бы знать — кому… Мне не нужны чужие деньги.
 Возникла пауза.
 — Спасибо за информацию. Если мне понадобится, я еще свяжусь с вами.
 — Это сделала «она», — убежденно сказала Арсеньева.
 — Возможно. — Губарев подумал, что он ненамного приблизился к разгадке убийства. — Та женщина говорила что-нибудь о себе, о своем отношении к Лактионову?
 — Нет. Она говорила немного. Только о том, что я должна отомстить ему. Что я настрадалась, и что ей меня жалко. Она называла меня бедняжкой. — И горькая улыбка тронула губы Арсеньевой.
 — Получается, что она умело играла на ваших сокровенных струнах.
 — Знаете, когда всем на тебя наплевать, это… трогает.
 — Я не осуждаю вас.
 — Я думала потом: почему я была как загипнотизированная? Она так ласково говорила со мной! Понимаете, после смерти бабушки у меня никого не осталось. Я живу совсем одна. А тут… кто-то со мной поговорил по душам. Пожалел меня. — Лицо Арсеньевой исказилось. Губареву показалось, что она вот-вот сейчас заплачет.
 — Не надо, — испугался он.
 — Да… конечно. Губарев встал с табурета.
 — До свидания. Вы чем-нибудь занимаетесь, работаете?
 — Нет. — Что-то в ее голосе не располагало к дальнейшим расспросам.
 — До свидания, — повторил он. Но в ответ ничего не услышал.
 Дома его взяла страшная тоска. Такое бывало. Редко, но случалось. Все разом представлялось бессмысленным, глупым и ненужным. Абсолютно все: собственное существование, работа. А если вдуматься, так, наверное, и было. Просто эти мысли обычно гонишь в шею и не даешь им овладеть тобой. Но иногда расслабляешься. И тогда — пиши пропало. Все плохо, и все валится из рук.
 По дороге домой он купил колбасы и сейчас, сделав бутерброды, запивал их горячим чаем. Есть особенно не хотелось. Майор чувствовал себя вялым и разбитым. Включил телик. Пощелкал пультом. Везде было одно и то же. Боевики, драки, погони. Ничего интересного. Второсортная заокеанская продукция. Он выключил телевизор.
 Его мысли вертелись вокруг женщины, которая разыскала Арсеньеву и позвонила ей. Предложила убрать Лактионова и была готова заплатить за это приличные деньги. Кто это? Женщина с обворожительным голосом. Неожиданно вспомнились слова Фокиной, бывшей подруги Лактионовой. Она говорила, что Дина Александровна умела играть голосом. Умела хорошо притворяться…
 Лактионова вполне могла убить и Лазарева. Женщины обычно не прощают таких вещей. А с другой стороны, если бы все убивали своих бывших любовников только за то, что те попользовались ими и помахали ручкой, количество трупов бы резко возросло. Да, больно, да, обидно. Но… что поделаешь, это жизнь! Не ты первая и не ты последняя. В какой-то степени, как ни кощунственно это звучит, история банальная до жути. Почему Лазарева не сказала об этом, тоже ясно. Витька прав: это ее не украшает. Они думали, что девушка на фотографии — племянница Лазаревой. Но это предположение оказалось неверным. И все-таки, все-таки… что-то не давало майору покоя. Он встал с дивана и вынул из пиджака снимок любовницы Лактионова. Не был ли подозрительным тот факт, что Дина Александровна вовремя направила следствие по ее следу? Наверняка эту фотографию она нашла давно. Просто приберегала для «удобного случая». Неплохой отвлекающий маневр! Учитывая тот факт, что шансы найти эту девушку у них почти нулевые. Для того чтобы отвести от себя подозрения, она и вытащила на свет божий эту блондинку. Губарев не отрываясь смотрел на снимок. Хорошенькая блондинка. Как куколка. Да, пожалуй, это лучшее определение: куколка! Барби. Точеное правильное личико. Без изъянов. Она не может быть похожей на племянницу Лазаревой. Та была страшна собой и сидела дома. Одна-одинешенька. А эта подцепила Лактионова. И всерьез. Майор неотрывно смотрел на фотографию. И тут что-то кольнуло его в грудь. А вдруг… и тут перехватило дыхание. Не может быть! Просто не может быть! Ему пришла в голову мысль, что, возможно, племянница Лазаревой сделала пластическую операцию!
 Мысли сразу заметались, как птицы, пойманные в силок. Что делать? Если пойти напрямик к Лазаревой, она будет отчаянно заметать следы. Предупредит племянницу… Это его счастье, что вчера Лазаревой не было на месте! Он мог все испортить, выложив карты на стол раньше времени. Нет, положительно это был сигнал свыше и маленькое везение, что случалось в его жизни довольно редко. Но все же случалось. А как тогда быть? Лучше всего — поехать к племяннице и постараться осторожно навести о ней справки. Адрес у них есть. Если «портрет» сходится, если блондинка на снимке и Исакова Лидия Валентиновна — одно и то же лицо, тогда… Тогда, одернул себя майор, и надо действовать по обстоятельствам. Не опережая события. А пока надо сделать разведку боем и выяснить насчет Исаковой. Незамедлительно! Не откладывая. Завтра же.
 …Он лег спать, предварительно заведя будильник на семь утра. Последней мыслью перед сном было: опять не позвонил своим. Наташка подумает, что я ее избегаю. Надо срочно исправить этот промах. А то некрасиво получается: попользовался девушкой и даже не звоню!
 Утром Губарев объяснил Витьке тактику дальнейших действий. Тот скептически хмыкнул, когда майор изложил ему вчерашнюю догадку.
 — Вы так думаете?
 — Да. — Майору скептицизм напарника не понравился. — Не действуй на нервы.
 — Это вы какой-то нервный стали.
 — Станешь тут нервным. Сидим в яме! И ты хочешь, чтобы я сиял от радости?
 — Хотя бы не рычите. Губарев ничего не сказал.
 — Ладно, поехали. Дом, где жила Исакова, находился в глубине двора.
 — Тихое, патриархальное место, — сказал Витька, окидывая взглядом двор.
 — Да, тихое и патриархальное, — повторил Губарев. Он думал о своем. О том: пан или пропал.
 — Да не волнуйтесь вы так! — успокоил его напарник. — Сейчас все узнаем.
 — Тебе легко, — проворчал Губарев. — А мне…
 — Понимаю. Они замолчали.
 — Как, по-вашему, в каких годах был построен этот дом? — кивнул Витька на пятиэтажный дом из светлого кирпича, чтобы как-то разрядить обстановку.
 — Это не хрущевка. Определенно. Скорее дом сталинский. Начало или конец тридцатых годов. Посмотри, какое большое расстояние между этажами. Наверное, потолки высокие. В хрущевках таких не было.
 Несколько минут они потоптались перед входной дверью. Пока пацан лет тринадцати не набрал код и не открыл дверь, окинув их подозрительным взглядом.
 — За грабителей или воров нас принял, — сказал Витька, когда они поднимались по лестнице. Лифта в доме не было.
 — Значит, похожи.
 — Да уж! Особенно…
 Но Губарев уже ни на что не обращал внимания. Ему было не до того.
 Они подошли к квартире номер тридцать четыре.
 — Будем звонить к соседям слева или справа? — спросил майор.
 — Давайте — слева.
 — Рискнем.
 Дверь им долго не открывали. Мелодичный звонок руладами переливался в квартире. Майор уже подумал, что дома никого нет. Но, приложив ухо к двери, он услышал тихие, медленные шаги.
 — Пожилой человек, — шепнул он Витьке. — Идет медленно.
 Блеснул дверной глазок.
 — Вы кто? — раздался старческий голос.
 — Из милиции. — Губарев достал свое удостоверение и раскрыл его так, чтобы оно было видно в глазке. — Откройте, пожалуйста, нам надо с вами по говорить.
 Замки тоже открывались медленно. Их было несколько. Потом раздался звук снимаемой дверной цепочки. Наконец дверь открылась, и перед ними возникла маленькая, сухонькая старушка в старомодном платье цвета светлого кофе с серебряной брошью на воротнике.
 — Вы ко мне? — На лице было написано легкое удивление.
 — К вам.
 — Тогда проходите. В комнату. Направо. Комната, где они очутились, была небольшой, но очень оригинальной. На стенах — фотографии в темно-коричневых рамках. Низкая мебель. Никаких ковров и «стенок». На полу — красивый паркет. Около окна — старинное трюмо. Много изящных фарфоровых безделушек.
 — Садитесь за стол.
 Стол был накрыт зеленовато-коричневой скатертью с бахромой. В глаза майору бросилась лампа с красивым вышитым абажуром.
 — Садитесь, — повторила старая дама. Они сели на стулья. Представились.
 — Гальцева Амалия Федоровна, — сказала старушка, кладя на стол морщинистые руки, украшенные перстнями старинной работы. — Что-то случилось?
 — Нет. Ничего особенного. Просто у нас есть вопросы, касающиеся вашей соседки. — Губарев достал фотографию и положил ее на стол перед Гальцевой. — Это ваша соседка? Исакова Лидия Валентиновна?
 — Да, это Лидочка. — Сердце майора делало сто ударов в минуту. Он переглянулся с Витькой. — С ней что-то случилось?
 — Нет. Но мы расследуем дело, в которое замешан один человек, близкий Лиде. Поэтому и хотелось бы вам, как ее соседке, задать несколько вопросов.
 — Пожалуйста.
 — Вы хорошо знаете Лидию Валентиновну? Общаетесь с ней?
 — Неплохо. Одно время я преподавала ей манеры.
 — Манеры? — не понял Губарев.
 — Сейчас объясню. Здесь необходима краткая предыстория. Я много лет преподавала искусство светского этикета и общения в разных организациях. В основном — в театрах. Давала много и частных уроков. Когда Лидочка только что переехала сюда, мы познакомились. По-соседски. Ее тетя, узнав, кем я работала, предложила мне давать уроки своей племяннице. Я согласилась. Так мы и общались с Лидочкой.
 — Сколько времени вы давали эти уроки?
 — Год.
 — В чем они состояли?
 — Я учила ее правильно вести себя, общаться. Рассказывала, как правильно построить беседу. О чем можно говорить, о чем нельзя. Раскрывала тонкости речевого этикета. Это все не так просто, как вы думаете.
 Однако ни о чем подобном майор даже и не думал. Об этикете и манерах он имел туманное и очень смутное представление.
 — Она была способной ученицей? — задал вопрос Витька.
 Амалия Федоровна взглянула на него своими светло-голубыми глазами.
 — Не всегда. Что-то приходилось ей очень подолгу объяснять.
 — Например? — заинтересовался майор.
 — Например, я никак не смогла отучить ее от привычки разговаривать неестественно высоким голосом. Как разговаривают маленькие девочки. — Губарева бросило в жар. Он вспомнил слова секретарши Лактионова — о комплексе «маленькой девочки».
 — А с ее тетей вы общались?
 — Немного.
 — Что вы можете сказать о ней?
 Старушка подняла вверх тонкие, выщипанные брови.
 — Я бы сказала, что это очень властная, умная и жесткая женщина. Лида целиком и полностью находилась под ее влиянием. Она и вбила Лиде в голову всякие глупости насчет красивой жизни. У девочки головка была забита не тем, чем надо.
 — Например?
 — Например, она непременно хотела выйти замуж за богатого человека. Иметь свою квартиру, загородный особняк, машину. Видела я на своем веку таких легкомысленных дурочек. Ветер в голове, никакой устойчивой основы.
 — Почему дурочек? Наоборот, это хваткие девушки, которые знают, чего они хотят от жизни.
 Ответом Губареву был легкий вздох.
 — Этого добивается одна из сотни. У остальных — сломанные судьбы, разбитые жизни. У меня сложилось такое впечатление, что тетя поставила перед девочкой мини-программу: подцепить богатого кавалера. Она заставила ее ходить на танцы. Еще на какие-то занятия, я уже и не помню. Лида мне даже однажды пожаловалась на это.
 — На что?
 — Что тетя заставляет ее слишком много заниматься. Она пробовала брать уроки пения. Но не пошло. Музыкального слуха у Лиды — никакого. Ходила на уроки рисования — то же самое.
 Подражание Дине Александровне, хмыкнул про себя майор. Решила сражаться с врагом его же оружием. Майор решил сменить тему:
 — Лида работает, учится?
 — Учится в каком-то колледже.
 — А этого человека вы никогда у Лиды не видели? — Губарев достал фотографию Лактионова и протянул Амалии Федоровне.
 Она взяла фотографию в руки.
 — Видела. Но очень давно. Может, год или полтора назад.
 — Вы не могли его с кем-то спутать? — уточнил майор.
 — Молодой человек… — Губарев невольно почувствовал себя польщенным. К нему так давно никто не обращался. Он расправил плечи. — У меня профессиональная память. Я прекрасно помню все лица. Увидев человека однажды, я уже не могу его забыть.
 — Где вы его видели?
 — Он выходил от Лиды. Я спросила ее, кто это? Она ответила — знакомый. Я хотела сказать: староват для тебя, но передумала. Это ее дело, с кем встречаться. Зачем я буду вмешиваться в чужую жизнь?
 — У Лиды был парень?
 — Я никого не видела. Может, она и встречалась с кем-то на стороне.
 — А друзья, подруги ходили к ней в гости? Амалия Федоровна отрицательно качнула головой.
 — Нет. Она жила слишком замкнуто для молодой девушки. Я как-то сказала ей об этом. Но она не захотела говорить со мной на эту тему. «Моя жизнь меня устраивает», — сказала Лида.
 Возникла пауза.
 — Простите, я забыла про чай. У меня стоял на плите чай. Так недолго и до пожара довести, — разволновалась старушка. — Юноша, — обратилась она к Вите, — если вам несложно, сходите на кухню, снимите с плиты чайник и принесите его сюда. Мы будем пить чай.
 Витька отправился по адресу.
 — Нет, нет. Спасибо, — запротестовал майор. Ему не хотелось напрягать старушку.
 — Не возражайте. Мне это нетрудно. — Она поднялась с кресла и подошла к серванту. Достала оттуда чашки. Сразу было видно, что фарфор тоже старинный. Как и все в этой комнате.
 — Чай английский. Настоящий, — подчеркнула она. — Моя двоюродная племянница Жанна работает в Лондоне и присылает мне через своих знакомых маленькие подарки.
 — Спасибо.
 Появился Витька с чайником в руках.
 — Подставку для чайника прихватить, надеюсь, догадались? Молодо-зелено, — снисходительно заметила Амалия Федоровна. — Впрочем, как сказал кто-то из великих писателей: «Молодость — это такой недостаток, который быстро проходит».
 В промозглый день горячий чай был кстати. Тем более что Губарев толком и не позавтракал. На кухне спозаранку хозяйничала соседка, и толкаться с ней рядом у Губарева не было никакого желания. Он заметил, что если он с утра «встретил» Марью Степановну или Васильевну (она уже и не помнила, как ее отчество), то дела в этот день у него пойдут плохо. Видимо, соседка обладала некоторыми паранормальными способностями. В простонародье таких называют «ведьма старая». А так как Губарев очень хотел, чтобы сегодняшний день был удачным, то он, услышав голос соседки, нырнул обратно в свою комнату. И вышел оттуда только тогда, когда старая грымза заперлась в своей комнате. Но времени было уже много, и поэтому майор только успел схватить из холодильника бутерброд с колбасой. И слопал его на ходу в два счета. Вот и весь завтрак.
 — Я думаю, вы не откажетесь от печенья с шоколадом. Настоящее английское качество.
 Печенье таяло во рту. Чай тоже был восхитителен.
 — Позвольте узнать, что все-таки произошло? — поинтересовалась Амалия Федоровна.
 — Я не могу пока сказать вам этого. Попозже.
 — Понимаю.
 — Лида сейчас дома?
 — Не знаю. Можно позвонить?
 — Позвоните, пожалуйста. Телефон стоял на изящной тумбочке в углу. Амалия Федоровна позвонила.
 — Никто не отвечает. Наверное, Лида на занятиях.
 — Когда она обычно приходит после них?
 — Где-то в два-три. Иногда раньше.
 — Тетя часто навещает ее?
 — Нет. Редко.
 Амалия Федоровна оказалась гостеприимной хозяйкой. Она рассказывала о своей жизни и подливала им чай.
 Через полчаса Губарев выразительно посмотрел на Витьку и незаметно кивнул головой: мол, пора уходить. Но тот сделал вид, что не замечает эти знаки. Кроме печенья с шоколадом, Амалия Федоровна поставила на стол еще апельсиновый джем, вишневый рулет. Так что оторваться от всех этих вкусностей было практически невозможно. Губарев его хорошо понимал. Он и сам пил уже третью чашку чая.
 — Нет. Все. Огромное спасибо, но уже больше никак. Вы нас просто перекормили, — сказал наконец майор.
 — На здоровье. Губарев встал.
 — Мы уходим. — Он дернул Витьку за рукав.
 — Сейчас, — откликнулся он с набитым ртом. Поэтому получилось «фесяс». Витька энергично задвигал челюстями. Потом встал и сделал последние глотательные движения. — Все. Спасибо! Все было очень вкусно.
 — Пожалуйста.
 В коридоре Губарев предупредил Амалию Федоровну:
 — Не говорите, пожалуйста, Лиде о нашем разговоре.
 — Хорошо.
 На улице Витька недовольно проворчал:
 — Какая вас муха укусила? Могли бы еще посидеть немного.
 — Нет.
 — Почему?
 — Потому. Теперь мы должны дождаться Исакову и поговорить с ней.
 — Сидели бы спокойно у Амалии Федоровны и ждали бы ее.
 — Нет. Так не годится. Мы должны застать ее врасплох. Она может прийти домой и запереться. Никому не открывать.
 — И где мы будем ждать ее?
 Губарев окинул взглядом двор. Между двух машин сиротливо белела скамейка. Это был удобный наблюдательный пункт.
 — Вот там, — показал он рукой.
 — Какой холод! Б-рр.
 — Уже согрелись. Теперь пора и поработать. Витька недовольно передернул плечами.
 — Знал бы — оделся потеплее. Они зашли за скамейку и принялись ждать.
 — Я был прав. Лазарева сделала племяннице пластическую операцию. А потом между девушкой и Лактионовым закрутился роман. Судя по всему, Лазарева сознательно готовила племянницу к этому. Уроки манер, танцы, — сказал майор.
 — Для чего?
 — Для того, чтобы Лактионов попал в ее сети.
 — А ей-то, по большому счету, какой в этом смысл? Это же племянница стала его любовницей. Не она.
 — Хотела прибрать Лактионова к рукам посредством своей Лиды. Для чего? Я еще в этом до конца не разобрался. Но обязательно разберусь, — пообещал Губарев. — Какая тут Лазаревой выгода… Сейчас у нас задача номер один — дождаться племянницы и переговорить с ней. Потом обратимся к Лазаревой.
 — А если Исакова не придет?
 — Куда же она денется?
 — Задержится с подругами. Пойдет в кафе. В кино. По магазинам.
 — Ты же слышал: живет она замкнуто.
 — Просто к ней сюда никто не ходит. А на стороне Исакова, может, отрывается на полную катушку.
 Губарев покачал головой:
 — Не думаю. Она находилась под сильным влиянием тетки. И задачей племянницы было — заполучить Лактионова.
 — Вы полагаете, Лазаревой хотелось, чтобы он женился на ней?
 — Еще бы! Современные девушки зря времени не теряют. Тратят его только на объекты, достойные их внимания. Ты же сам слышал: ей хотелось красивой жизни. Квартира, загородный особняк, машина. Я думаю, что она видела Лактионова в качестве своего мужа. Не меньше.
 Я считаю… — О чем он считает, Витька сказать не успел. Губарев схватил его за руку: — Вот она! Смотри!
 Маленькая решительная фигурка в ярко-розовом пальто. В белых сапогах и белом берете. На боку — розовая сумочка. Длинные светлые волосы, отливающие золотистым блеском. Карамельная девочка. Куколка. Барби.
 — Пошли.
 Она шла быстрыми шагами, и они с трудом догнали ее у самого подъезда.
 — Извините, вы Исакова Лидия Валентиновна?
 Она подняла на них глаза, обрамленные длиннющими накрашенными ресницами, и в них майор увидел страх. Ошибиться здесь он не мог. В ее глазах плескались десятибалльные волны страха.
 — Да. — Голос и вправду был тонким и высоким. Неестественным.
 — Мы из милиции. И хотели бы побеседовать с вами.
 Она вцепилась в ручку входной двери и стояла так, смотря на них большими испуганными глазами, словно ожидая поддержки.
 — Может, это удобнее сделать у вас дома?
 Она по-прежнему стояла, не двигаясь с места, как будто бы не понимала, о чем они говорят. Майор взял ее за руку и спросил:
 — Какой у вас код?
 — Код? — Похоже, она понемногу приходила в себя. — Сорок. Ноль-ноль. Пятьдесят два.
 — Нажимать одновременно?
 — Да.
 Майор набрал код и распахнул перед ней дверь. Она пошла вперед, все время оборачиваясь на них.
 — Какой у вас этаж? — Губарев не мог обнаружить перед племянницей Лазаревой тот факт, что они уже побывали на этаже, где располагалась ее квартира.
 — Третий, — неуверенно сказала она.
 Они поднялись по лестнице и остановились перед ее квартирой.
 Она замерла как вкопанная.
 — Открывайте, — сказал Губарев.
 Она достала из сумки ключи и вставила их в замок, повернула, потом нажала на дверь. Та распахнулась. Спотыкающимися шагами Исакова вошла в переднюю. Нащупала выключатель. Зажегся свет. Как сомнамбула, девушка вошла в комнату и, не снимая пальто, села на краешек ярко-оранжевого дивана. Губарев огляделся. Если в одежде Исаковой преобладал розовый цвет, то в комнате доминировали оранжевый и терракотовый. Терракотовые стены, палас на полу. Шторы. Шкаф-купе. Оранжевая люстра, диван, кресла. Чистый детский сад, подумал Губарев. Яркие и броские цвета обычно любят дети.
 Стульев в комнате не было. Не садиться же им с Витькой на диван!
 — Посмотри на кухне табуретки, — тихо сказал ему майор. Через минуту Витька вырос в дверях с двумя табуретками.
 Исакова смотрела прямо перед собой невидящим взглядом.
 — Вы хорошо себя чувствуете? — спросил ее Губарев.
 Она очнулась и посмотрела на него. Но ничего не сказала.
 — Вы догадываетесь, в связи с чем мы пришли к вам?
 Она молча кивнула головой.
 — Ваш любовник Николай Дмитриевич Лактионов убит. Мы ведем расследование. Что вы можете сказать по этому поводу?
 Она по-прежнему молчала.
 — Вы поняли вопрос?
 — Да.
 — Что вы можете сказать по этому поводу? — повторил свой вопрос Губарев.
 И тут она заплакала. По-детски, неумело. Всхлипывая и вытирая слезы тыльной стороной ладони.
 — Я… я… ничего не знаю. Это случилось так… неожиданно.
 — Кто вам сказал о смерти Лактионова?
 — Ирина Владимировна. Моя тетя.
 — Она была в курсе вашего романа?
 — Да.
 — Когда вы видели Лактионова в последний раз? — Губарев сыпал один вопрос за другим, не давая ей времени одуматься и прийти в себя.
 Исакова сделала глубокий вздох.
 — За неделю до убийства, — прошептала она.
 — Где?
 — У него на работе.
 — Вы встречались там?
 — Да.
 — Как часто?
 — По-разному. Иногда — раз в неделю. Иногда — реже.
 — Сколько времени длиться ваш роман?
 — Около двух лет.
 — Вы все время встречались у него на работе?
 — Нет. — Исакова запнулась. — Вначале он снимал квартиру. А потом отказался от этого.
 — Почему?
 — Николаю Дмитриевичу так было удобнее. Экономить время. Он был слишком занят на работе.
 — Вы заговаривали с ним о женитьбе?
 — Он сам хотел этого.
 «Врет или нет?» — гадал майор.
 — Он собирался уйти от жены? — спросил Губарев.
 — Да. — Девушка отвечала на вопросы, не поднимая глаз. Светлые волосы свешивались прядями на ее руки. Но она не откидывала их назад.
 — Почему?
 Тут она вскинула на майора глаза. Ярко-голубые.
 — Он говорил, что больше не любит ее.
 — Вы думаете, он говорил это искренне? Не морочил вам голову?
 — Николай Дмитриевич не морочил мне голову. — У нее был взгляд обиженной девочки. Ребенка, у которого внезапно отняли любимую игрушку. — Мы собирались пожениться. Если бы… если бы не эта… смерть.
 Конечно, такой удар по планам. Без пяти минут — жена номер четыре. И вдруг…
 — Он так и говорил вам, что хочет жениться на вас?
 — Да. Он все время говорил мне: потерпи, малыш. Еще немного, и мы будем вместе. Это все она! — Исакова почти выкрикнула эти слова. — Она!
 — Кто — «она»?
 — Его жена! Она и убила его. Как только узнала, что он собирается уйти от нее. И жениться на мне.
 — Каким образом она узнала это?
 — Я сказала ей. И Коля говорил все время. А она — ни в какую. Не хотела его отпускать, и все.
 — Вы? — Дело принимало совсем неожиданный оборот.
 — Да.
 — Как? Когда?
 — Я позвонила ей по телефону и сказала, что Николай Дмитриевич больше не любит ее и хочет уйти ко мне. Просто он не знает, как сказать ей об этом.
 — Когда был этот звонок?
 — Три месяца назад.
 — И как Дина Александровна отреагировала на ваши слова?
 — Сказала, что не хочет со мной разговаривать. И повесила трубку.
 — И все?
 — Все! И после этого она убила его. Как же — лишиться таких денег! Что она умеет в жизни делать, кроме как рисовать картины!
 — Это вам Лактионов сказал, что его жена — художница?
 — Да.
 — А ваша тетя как относилась ко всему этому?
 На секунду в глазах Исаковой мелькнуло замешательство.
 — Она говорила: поступай, как знаешь. Это — твоя жизнь.
 — Ирина Владимировна и подтолкнула вас к Лактионову?
 — Нет. Я… как увидела его, так и влюбилась.
 — Где вы познакомились с Лактионовым?
 — Он… делал мне пластическую операцию.
 — Когда?
 — Два года назад.
 — И вскоре после этого между вами возникли любовные отношения?
 — Да. Он влюбился в меня. Опекал. Заботился. Как о дочери. Дарил подарки.
 — Сколько тогда вам было лет?
 — Восемнадцать.
 …Какой банальный и тривиальный сюжет. Врач влюбился в собственную пациентку. Прямо анекдот какой-то!
 — Где вы были третьего ноября примерно с семи до десяти вечера?
 Зрачки Исаковой расширились.
 — Вы… подозреваете меня! Но это же смешно! Я… — Она приложила руку к горлу. — Извините. Я… любила его! Мы собирались пожениться!
 — Вы не ответили на мой вопрос!
 — Где я была? — Она задумалась. — Покупала продукты в магазине.
 Складывалось впечатление, что все женщины, которые могли быть причастны к этому убийству, как сговорившись, отоваривались в магазинах. Дина Александровна, Кузьмина, Ванда Юрьевна, теперь Исакова…
 — Лактионов содержал вас?
 — Как вы могли подумать! — Она чуть не задохнулась от возмущения.
 — Лидия Валентиновна, вы знали девушку по имени Арсеньева Надежда Алексеевна?
 В ее глазах отразилось удивление:
 — Кто это?
 — Пациентка Лактионова. Как и вы. Но, в отличие от вас, ей сделали крайне неудачную операцию.
 — Не знаю. А что?
 — Неизвестная женщина позвонила Арсеньевой и предложила убить Лактионова за десять тысяч долларов. При этом половину аванса она дала ей сразу. Положила в ячейку в камеру хранения на Савеловском вокзале. Туда же она положила и пистолет, из которого Арсеньева должна была убить Николая Дмитриевича.
 — Это — Лактионова! Она! Зачем ей убивать собственными руками, когда можно нанять? И никто ничего не узнает! Он жаловался на жену. Она была транжирка, тратила деньги. Устраивала какие-то выставки. Бедный Коля! Она пила из него кровь и портила нервы.
 Губарев вспомнил взгляд Дины Александровны, когда она говорила о выставке. Хищный, застывший. Высокомерный. Эта женщина ни за что не упустит своего. И она вполне может пойти на крайние меры, если что-то угрожает ее жизненным интересам.
 Губарев посмотрел на Витьку. А тот — на него.
 — Что ж! Вас вызовут дать показания в письменном виде и возьмут подписку о невыезде. Я вас официально предупреждаю, что вы не имеете права покидать Москву.
 — Хорошо. Я — подозреваемая? — горько усмехнулась она.
 — Да.
 Брови девушки взлетели вверх, но она ничего не сказала.
 Губарев встал. За ним — Витька.
 — И еще… Вы часто общались с Лазаревой?
 — Нет. Не часто.
 Они вышли из квартиры, при этом майор чувствовал на своей спине ее взгляд.
 — Что скажешь? — спросил майор, когда они спустились по лестнице и вышли во двор.
 — Что тут сказать? Девочка в трансе. Все планы полетели к чертям. Планировала красивую жизнь, а получился облом.
 — Ты думаешь, она не врет? Лактионов и вправду собирался уйти от Дины Александровны и зажить с этой девчонкой?
 — А кто теперь правду скажет? — проницательно заметил Витька. — Лактионов — мертв. И подтвердить или опровергнуть его слова некому.
 — Ой, как же ты прав! Мы должны переговорить с Лактионовой. И немедленно. Поехали! Нет, поеду я один. Ситуация здесь щекотливая.
 Дина Александровна была дома. В неизменной серой шали на плечах.
 Губарев сразу ошарашил ее вопросом:
 — Почему вы нам столько времени морочили голову и вводили в заблуждение? Что вы не знали о любовнице вашего мужа?
 — Господи! — Лактионова прикрыла глаза.
 — Вы скрывали от следствия важные улики! Она открыла глаза.
 — Проходите в комнату! Здесь говорить неудобно.
 — Да. Неудобно.
 В комнате Дина Александровна встала и подошла к окну.
 — Вы думаете, мне легко было признаться в этом? В том, что мой муж имел любовницу?
 Губарев понимал ее. Для гордой Дины Александровны это было равносильно пощечине, залепленной публично.
 — Это было внутреннее дело нашей семьи, — сказала она.
 — Нет. Не внутреннее. Возникла пауза.
 — Как давно вы знали об этом? Она молчала.
 — Вы слышите меня?
 — Она повернулась к нему. — Слышу. Прекрасно слышу. — Она поправила рукой сползшую с плеч шаль. — Почти сразу. Как только она появилась в жизни Николая Дмитриевича.
 — Сразу? — все смешалось в голове Губарева. — Как вы узнали об этом? Она позвонила вам?
 — Нет. Я это почувствовала. Каждая женщина, если у нее с мужем доверительные, теплые отношения, обычно сразу чувствует, когда у него появляется любовница.
 — И что? Что вы сделали?
 — Ничего. — Потом, помолчав, добавила: — Сначала я страдала. Когда надоело, завела любовника.
 — Дмитрия Лактионова?
 Дина Александровна кивнула головой.
 — Специально? Из чувства мести? Она вздохнула.
 — Не так все просто. И да. И нет. Не заставляйте меня отвечать на этот вопрос.
 — Ну а… вы смирились с этим? Не пытались вызвать своего мужа на доверительный разговор?
 — Зачем? Какой в этом смысл? Заводить разговор на эту тему — значит, подтолкнуть к действиям. Каким? Меня устраивала моя жизнь с мужем. И я ничего не хотела в ней менять.
 — И поэтому вы делали вид, что ничего не происходит?
 — Именно так. Ничего не происходит, — с расстановкой произнесла она.
 — А как вел себя ваш муж? Тоже как ни в чем не бывало?
 — Да.
 — Скажите, пожалуйста, а Николай Дмитриевич говорил вам, что хочет уйти от вас и создать новую семью?
 — Ни разу.
 — И он не делал никаких попыток как-то объясниться с вами?
 Нет. Поймите, мы — взрослые люди, которые подходили друг к другу. Прожили какое-то количество лет вместе. И рвать брак из-за интрижки на стороне по меньшей мере глупо. Так думала я. И Коля.
 — Но его любовница утверждает обратное: Лактионов хотел уйти из семьи и жениться на ней.
 — Но вы сами прекрасно понимаете все уловки, к которым прибегает мужчина в таких случаях. Конечно, он кормит обещаниями. А как же иначе! Эта тактика стара, как мир. В ней нет ничего нового и оригинального. Так поступал и Николай Дмитриевич. А девочка вообразила себе бог знает что. Приняла его слова всерьез. Смешно!
 — Да, она все восприняла крайне серьезно. И тому доказательство — ее телефонный звонок вам. Он был?
 — Был, — подтвердила Лактионова. — Был. И я была готова к этому. Мне все время казалось, что девочка не выдержит и предпримет какой-нибудь отчаянный шаг. Подкараулит меня около дома или нападет с угрозами. Она позвонила и стала угрожать мне.
 — Угрожать?
 — Да. Она говорила, что Коля спит и видит, как бы соединиться с ней. Единственная помеха их счастью — я. Поэтому я должна все понять и устраниться. Иначе я об этом пожалею. Такие, знаете ли, детские угрозы: будет плохо, пожалеешь!
 — Вы сказали вашему мужу об этом звонке?
 — Нет. Зачем?
 Получалась забавная головоломка! Жена утверждала одно, а любовница — совершенно противоположное. Но той и другой выгодно придерживаться именно своей точки зрения.
 — Н-да… Ему очень хотелось верить Дине Александровне,
 но… что-то мешало этому. Может быть, некая двойственность и загадочность ее натуры. Понимание, что всей правды она никогда не скажет. Это — не в ее стиле и характере. Кто из этих двоих был прав, кто виноват — решить было трудно. Во всяком случае, сейчас. Сию минуту. Над всем увиденным и услышанным надо было подумать, поразмышлять.




 Глава 13


 Приехав на работу, Губарев вызвал к себе Витьку.
 — Дело это — как матрешка, — пожаловался он. — Раскрываешь одну загадку, появляется другая. Я думал, что, разыскав Исакову, мы расставим точки над «и». Но она все валит на Лактионову. Алиби, заметь, нет ни у той, ни у другой. Спрашивается, как мне разобраться во всем этом?
 — Сами-то вы что думаете по поводу этого?
 — Пока — ничего. Но Дина Александровна меня очень смущает. У нее мотив убрать мужа более весом. В случае развода она теряла все. А Исаковой какой смысл убивать? Осталась на бобах. Так — был богатый любовник. А теперь что? Никого!
 — Верно!
 — А потом — случай типичный и банальный. Когда муж уходит от жены к молоденькой девушке и начинает жизнь с чистого листа. Лактионов был женат на Дине Александровне уже семь лет. Возраст для брака — по нынешним меркам — солидный. Нашел новую пассию. Свеженькую, молоденькую. Думал, что позабавится, и все. Не получилось. Что-то зацепило, удержало. Понял, что всерьез и надолго. Взвесив все «за» и «против», решил сделать выбор. И сделал. Сказал жене, что уходит. Та прикинула и решила убрать его. Зачем ей становиться нищенкой и идти опять работать в музей?
 — Да. Резона никакого нет. Это точно!
 — Уф! — вздохнул Губарев. — Что делать? Улик-то никаких!
 — Искать!
 — Искать, — повторил Губарев, налегая на стол грудью. — Знаешь, что я подумал: мне нужно еще раз переговорить с сыном Лактионова. Отец мог поделиться с ним насчет любовницы. Парень он уже взрослый. И если Лактионов хотел уйти из семьи, наверняка он поставил парня об этом в известность. Или намекнул.
 — Хорошая мысль!
 — Сколько времени, Вить? Мои часы встали.
 — Семнадцать тридцать.
 — Наташка еще с работы не пришла. А дочь, наверное, дома. Позвоню.
 Но трубку никто не брал.
 — Ходят где-то, шляются, — проворчал майор.
 — А вы хотите, чтобы ваши женщины сидели дома и дожидались вас в любое время суток?
 — Только так. И никак иначе!
 Губарев придвинул к себе телефон и стал набирать номер Ванды Юрьевны. Трубку взял Дима.
 — Добрый вечер! Майор Губарев. Мне нужно переговорить с вами.
 Наступило молчание.
 — Хорошо! Когда?
 — Сегодня. Примерно через часик. Я подъеду к вам. — Издалека был слышен голос Ванды Юрьевны. Она что-то выговаривала.
 — Может, удобнее встретиться вне дома? — спросил Дима.
 — Мне нужно задать несколько вопросов вашей маме. А потом — вам. Мы можем выйти на улицу. Вас это устроит?
 — Да.
 — До свидания.
 Повесив трубку, Губарев сказал Витьке:
 — Веселая семейка! Как Лактионова угораздило жениться на Ванде, ума не приложу.
 — Это она сейчас такая. А в молодости, наверное, была красивая.
 — Теперь об этом судить трудно. Ладно, некогда мне тут с тобой балясы точить. Я поехал. До завтра.
 — Своим перезванивать не будете?
 — Нет. Завтра.
 — Я обратил внимание, вы им реже звонить стали. Поссорились?
 Майор вздрогнул.
 — Да нет. Просто некогда.
 — Понятно. А я решил: с женой поцапались. «Если бы поцапались, было б проще, — подумал про себя майор. — А так не знаешь, как себя вести. Чувствуешь себя дурак дураком».
 — Пока.
 — До свидания, — ответил ему Витька.
 За дверью майор вспомнил, что оставил в столе портмоне с фотографией Исаковой, и вернулся. Подходя к двери, он услышал, как Витька говорил кому-то:
 — Договорились. Через час я туда подъеду. Нет. Обязательно. Жди меня. До встречи. — Судя по тону, он разговаривал с девушкой.
 Ну и ну, подумал Губарев, с кем-то шуры-муры разводит, а от меня скрывает. Вот хитрый парень! Раньше я за ним этого не замечал. Он открыл дверь и сказал:
 — А вот и я!
 — Здра… что-то забыли?
 — Забыл. — Майор достал из ящика стола портмоне. — Ас кем это ты там любезничаешь? Новую кралю подцепил?
 И тут майор увидел, как Витька залился краской. Весь. До кончиков волос.
 — Это не девушка, — пробормотал он.
 — Не девушка? — саркастически спросил Губарев. — А кто? Мальчик? Ты что, ориентацию сменил?
 — Это Юлия Константиновна. Губарев вытаращил на него глаза.
 — Кто?! Когда это ты успел с ней роман закрутить?
 — Не роман. Мы просто вместе ходим заниматься карате.
 — Это так теперь называется?
 — Нет. Правда.
 — Как это вообще случилось?
 — Ну… я… недавно… позвонил ей. — Витька говорил, как под пытками. — И спросил, какой адрес у спортивного клуба, куда она ходит.
 — Тебе непременно был нужен именно этот клуб?
 — Да, — с жаром сказал Витька, — именно этот! Она всегда выбирает самое хорошее. У нее первоклассное чутье. В плохой клуб Юля… Юлия Константиновна ходить не будет. Поэтому я и решил проконсультироваться у нее.
 — А Юлия Константиновна не удивилась, когда ты ей позвонил и спросил адрес клуба?
 — Она умеет сдерживать свои эмоции, — с достоинством ответил Витька.
 — А что потом?
 — Потом… случайно встретились около клуба. Разговорились…
 — Случайно?
 — Случайно!
 — И теперь вы, как два голубка, ходите в одну группу.
 — Нет, пока в разные. Я ведь новичок. Но я стараюсь, и, может, меня скоро переведут в ее группу.
 — Не сомневаюсь!
 — В чем вы не сомневаетесь? — вспыхнул Витька.
 — Что ты стараешься!
 — Вы всегда во всем какую-то пошлость выискиваете!
 — Ничуть! Я рад за тебя! У тебя появилась новая подружка. Умная, симпатичная девушка.
 — Вы так далеко не заглядывайте. У нас с Юлей пока чисто товарищеские отношения. Я, честно говоря, думал, что она уж совсем неприступная. Два дня назад букет ей подарил. Так боялся! Поджилки все тряслись. Думал, она высмеет меня или вернет цветы обратно. Приняла!
 — Ну, ты у нас спец по букетам. Своей гречанке сколько их надарил. Музыкантше из оркестра! — Здесь майор понял, что он сболтнул лишнего. Надо было промолчать. А он ляпнул. К счастью, Витька был в хорошем настроении.
 — Подкалывайте, подкалывайте. Сегодня я вас прощаю, — фыркнул он.
 — Потому что идешь в спортивный клуб?
 — Да. Иду. С Юлей. А потом, может, приглашу ее в кафе.
 — Счастливо, счастливо. Успеха!
 — Вам тоже успеха! С Вандой Юрьевой и ее отпрысками.
 — Вот уж спасибо за такое пожелание. Ты развлекаться идешь. А я…
 — Пардон-с.
 — Ладно. Я пошел.
 Ванда Юрьевна сразу распахнула дверь, едва он нажал на кнопку звонка. Наверное, стояла под дверью и ждала его. В длинном алом балахоне, с рыжими всклокоченными волосами и длинной серебряной цепью на груди она напоминала жрицу или ведьму.
 — Здравствуйте! — поздоровался Губарев.
 — Здравствуйте! — Ванда Юрьевна взмахнула рукой и пригласила его в комнату. Они сели за стол, и здесь Ванда Юрьевна выпалила: — Вы представляете, что она придумала?
 Майор догадался, кто это «она».
 — Отняла у меня мужа, а теперь собирается и сына отобрать. Я ей этого не позволю!
 — Мама! — из смежной комнаты вышел Дима. — Перестань, пожалуйста!
 — Не перестану. Ни за что!
 — Зачем ты забрал документы и отдал в архитектурный институт? Теперь она тебя в Испанию посылает!
 — Мама! — но это был глас вопиющего в пустыне. Ванду Юрьевну было не остановить.
 — Какую Испанию? — не понял Губарев.
 Я все слышала! Все, что она говорила по телефону. Она хочет, чтобы ты поехал в Испанию, в какую-то Барселону, и присмотрел там для нее квартирку. Видите ли, она доверяет твоему вкусу. Так как ты хорошо разбираешься в архитектуре и у тебя есть вкус. Вы только подумайте! Мой сын в этих… руках! Да никогда в жизни ты никуда не поедешь. Никогда и никуда!
 Дима стоял красный, взъерошенный. Ему было невыносимо стыдно за мать, которая говорила с таким пафосом, как будто бы играла роль на сцене.
 Губарев подумал, что это любопытная информация, но лучше обо всем спросить у Димы, когда они останутся вдвоем. Без его сумасшедшей мамаши.
 — У меня к вам несколько вопросов, Ванда Юрьевна, — начал Губарев. Но перевести разговор на другую тему было не так-то легко.
 — Только подумать! Привыкла прибирать все к рукам. Командовать, контролировать!
 — Ванда Юрьевна! — возвысил голос майор.
 — А… — Она перевела на него взгляд. — Да? Вы поговорите с ней. Иначе я за себя не ручаюсь!
 — Поговорю, — пообещал майор. — Скажите, пожалуйста, Николай Дмитриевич сразу приходил к какому-нибудь решению? Или ему надо было сначала все хорошенько обдумать, взвесить?
 — Сразу, — хмуро сказала она. — Принимал решение — и все. И никто не мог его остановить.
 — Он умел скрывать свои чувства? Или нет? Плохое настроение, неприятности по работе?
 — Умел. Если только не было чего-то… — Она запнулась, подыскивая верное выражение.
 — …необычного, из ряда вон выходящего, — подсказал ей майор.
 — Вот-вот.
 — Спасибо.
 — Теперь я хотел бы поговорить с Димой. Наедине.
 — Ах, боже мой, все от меня чего-то скрывают! Не ставят в известность. Пожалуйста, пожалуйста, говорите с ним. Только в Испанию он все равно не поедет!
 Ее зациклило на Испании. И больше она ни о чем не способна была думать. Сама мысль, что сын уже не считается с ней, выводила Ванду Юрьевну из себя. Она была готова рвать и метать.
 На улице майор предложил Лактионову-младшему зайти в то самое кафе, в котором они сидели в прошлый раз.
 — Что там с Испанией? — поинтересовался майор, когда они сели за столик.
 — Дина Александровна хочет купить квартиру в Барселоне. Ей нравится Испания. Она собиралась сделать серию картин на испанскую тему. И попросила, чтобы я присмотрел ей квартиру. Точнее, район. А потом она уже будет вести конкретные переговоры о покупке.
 — Почему именно вас она попросила об этом?
 — У нас похожие эстетические вкусы. Нам нравятся одни и те же вещи.
 Губарев внимательно посмотрел на Диму. В его лице появилось что-то решительное, смелое. Он возмужал на глазах. Красивая посадка головы, широкие плечи. Спортивная, подтянутая фигура. Высокий рост. Да, он красивый парень, подумал майор. Немудрено, что Дина Александровна увлеклась им.
 И здесь майору стало гадко до тошноты. Все вырисовывалось так ясно и четко! Без пробелов. Она убрала мужа, чтобы наслаждаться жизнью на полную катушку с молодым любовником. Она поняла, что ее благополучие находится под угрозой, и решила напасть первой, чтобы не остаться в проигрыше. Дина Александровна была слишком хитрой и расчетливой женщиной и не могла допустить, чтобы события развивались своим чередом. Вышли бы из-под ее контроля. Ей надо было вмешаться в них…
 Эта квартира в Испании… Ясно, что в семье Лактионовых были и другие деньги. Не только те, что лежали на сберкнижке. Губарев судорожно сглотнул. Он чувствовал неприязнь к этому… альфонсу. А кто же он еще? Конечно, альфонс, ублажающий за деньги богатую даму. Отец — мертв, и все запреты сняты.
 — Дима, отец не говорил вам, что он хочет уйти из семьи?
 На лице — ноль эмоций.
 — Нет.
 — Он не намекал на то, что у него есть другая женщина?
 — Нет.
 — Жаловался ли он на жену?
 — Я такого не припомню, — и легкая ирония в голосе.
 Губарев подумал, что они, наверное, здорово потешаются над ним. Дима и Дина Александровна. Улик — никаких. Следствие топчется на месте. А они тем временем уже думают об Испании. О том, как будут ездить на курорты и загорать на солнышке! А потом Дина Александровна сядет где-нибудь с этюдником и станет зарисовывать старинные дома, фруктовые деревья. Идиллия! Да и только. Являлся ли этот юноша соучастником Дины Александровны или он был не в курсе замыслов своей любовницы? Она все сделала без него, не посвящая в свои планы?
 — Вы утверждаете, что ваш отец ничего не говорил вам о своей любовнице?
 — Я об этом ничего не знаю.
 — Также вы не знаете о том, что ваш отец хотел развестись с Диной Александровной и жениться на другой?
 — Первый раз слышу.
 Если он находится в одной упряжке с Лактионовой, то, конечно, будет говорить то, что выгодно ей. Они все заранее обсудили и продумали тактику своих действий. Никакой отсебятины. Все четко и логично. Лактионов не собирался покидать семью, и, стало быть, явного мотива для убийства у Дины Александровны не имеется. Красота! Губарев почувствовал прилив злости.
 — Это Дина Александровна научила вас так говорить?
 — У меня своя голова на плечах имеется. — В ответе прозвучала дерзость.
 — Но вы, надеюсь, понимаете, что у вашей мачехи — идеальный мотив для убийства мужа. Он собирался оставить ее. В этом случае она теряла бы свое положение и материальный достаток. Она не могла смириться с этим. И поэтому пошла на крайние меры.
 Лактионов-младший молчал.
 — Вы понимаете это?
 — Не знаю. Она ни в чем не виновата.
 — Это покажет следствие.
 Говорить больше было не о чем. Губарев понял, что парень будет молчать как рыба.
 Майор покинул кафе с чувством досады на себя. Неужели зло так и останется безнаказанным? И он ничего не сможет доказать? С самого начала Дина Александровна вела тонкую, изощренную игру. Как только стрелка стала медленно, но неуклонно показывать на нее, она вовремя, как фокусник, достала из шляпы кролика, то есть любовницу, и пустила следствие в этом направлении. Ату ее! И он, Губарев, кинулся по этому следу, даже не задумавшись, что он — ложный. А до этого вдова Лактионова придумала, что на нее было совершено покушение, когда она вечером находилась в клинике. Губареву еще тогда все это показалось несколько подозрительным. Свидетелей — никаких. Охранника она зачем-то отпустила. Осталась одна. Кто там видел — напали на нее или нет? Порвать рукав пальто — пара пустяков. Состряпано грубовато. Очевидно, она принимает его за круглого дурака!
 Придя домой, Губарев позвонил своим. Но, услышав голос жены, повесил трубку.
 Потом набрал другой номер. Там долго никто не отвечал.
 «Уже давно все закончили работать и разошлись по домам. Кому я названиваю?» Но, когда он уже собирался дать отбой, трубку взяли.
 — Алло!
 — Марина Никандровна! — обрадовался майор. — Я вам звоню, звоню… Только потом спохватился, что время уж позднее. Я привык работать, не считаясь ни с чем. И совсем забыл, что нормальные люди допоздна не пашут.
 — В этом случае меня трудно назвать до конца нормальной. Я тоже часто задерживаюсь на работе. Как сегодня. У вас ко мне какой-то вопрос?
 — Не по телефону. Я могу подъехать к вам завтра, после работы, часиков в семь?
 — Чуть попозже, в половине восьмого.
 — Спасибо.
 — До свидания.
 Утром на работе, увидев Витьку, майор поинтересовался: как он провел время с Юлией Константиновной.
 — Прекрасно! — ответил сияющий Витька. — Сходили в кафе. Посидели. Она нормальной девчонкой оказалась.
 — Да уж! — засомневался майор.
 — Нет, правда, правда. И жизнь у нее была нелегкая. Мать рано умерла. Хорошо так посидели. Душевно. Она сказала, что ей нравится моя искренность.
 — Но ты эту искренность до определенных пределов показывай. Совсем уже быть открытым, как на ладони, не стоит.
 — Вы все меня учите, — с легкой ехидцей сказал Витька. — Скажите, пожалуйста, как у вас самого с личной жизнью дела обстоят?
 — А никак!
 — Ну тогда чего мораль читаете?
 — Чтобы ты мои ошибки не повторил.
 — Не повторю.
 — Не зарекайся.
 — Давайте лучше к делу перейдем. Что сказал сын Лактионова? — спросил Витька.
 А что он может сказать? Пляшет под дудку Дины Александровны. Да, представляешь, оказывается, Дина Александровна собирается приобрести недвижимость в Испании! Ни больше и ни меньше, как квартирку в Барселоне, и просит Дмитрия присмотреть, в каком районе ее покупать, — последние слова майор произнес издевательским тоном.
 — Вы думаете, это она убила своего мужа?
 — Не сомневаюсь. Теперь — нет! Ей нужно устраивать выставки, покупать квартиры за границей. Аппетиты большие. Муж был помехой ее планам. На выставку денег дал с трудом. После долгого раздумья. Но доказательств-то у нас нет! А версии мы может строить какие угодно. Но в то же время мне кажется, что нужные нам улики могут появиться в любой момент.
 — Тогда, когда вы ожидаете этого меньше всего, — подхватил Витька. — Так оно и бывает.
 — У тебя уже зубы мудрости, я смотрю, прорезываются. Больно рассудительным стал в последнее время. Уж не общение ли с Юлией Константиновной на тебя так благотворно влияет?
 — Может быть, может быть, — загадочно сказал Витька.
 Вызвали Исакову для дачи показаний. С нее взяли подписку о невыезде. Держалась она скромно, тихо. Чувствовалось, что она подавлена горем, свалившимся на нее. Она едва говорила, временами поднимая на майора жалобный взгляд. Он смущенно кряхтел и злился на нее. Он не любил чувствовать себя Джеком Потрошителем, терзающим невинных младенцев. Когда он отпустил ее, то почувствовал невольное облегчение. Майор вытянул вперед руки, быстро сжимая их в кулаки и так же быстро разжимая. Он чувствовал, как занемели пальцы.
 — Производственная гимнастика? — поинтересовался Витька.
 — Профилактика застоя крови.
 Губарев откинулся на стуле и сказал, прикрыв глаза:
 — Сегодня я иду после работы к психологу. Надо посоветоваться с ней.
 — Насчет чего?
 — Пока не скажу.
 — Секреты?
 — Секреты.
 Но и здесь у него получился облом. Марина Никандровна позвонила ему и сказала, что никак не может его принять. Срочные дела. Но завтра — пожалуйста. «Хорошо, — засопел в трубку Губарев. — Мы еще созвонимся».
 Вот так! Непруха со всех сторон, подумал майор. Именно в такие минуты кажется, что ты родился под несчастливой звездой, которая упорно светит и светит на твоем небосклоне и никуда не хочет закатываться. Сияет, зараза, в полную силу. И сияет!
 Губарев подумал, что, раз уж визит к психологу отменен, он может провести этот вечер по-другому. Сделать что-то позитивно-полезное. Например, купить Наташке халатик. Как он и обещал ей. И приехать к ней не с пустыми руками, а с подарком. Он же собирался это сделать? Собирался. Ну вот, теперь он и выполнит намеченное.Сколько можно откладывать!
 Губарев подумал, что он уже давно не делал покупок в универмагах. Все вещи он приобретал на рынках, где подешевле. Но покупать Наташке халатик на толкучках не стоит. Там одно барахло. Он же хочет подарить нечто изысканное. Красивое. Тогда прямая дорога в универмаг.
 Но, зайдя в огромный магазин, майор растерялся. Он вдруг почувствовал себя крайне неуютно. Но отступать было некуда. Он посмотрел на стену, где висели указатели. Женская одежда — на втором этаже.
 Поднявшись по лестнице, Губарев увидел направо крупными буквами вывеску: «Женская одежда», и направился туда. На круглом контейнере на вешалках висели халаты на любой вкус. У майора разбежались глаза. «Стоп, — сказал он себе. — Я же не знаю Наташкиного размера. Когда-то знал, но забыл». Он посмотрел на продавщицу за прилавком. «По-моему, она почти как Наташка. Правда, немного худее». Он подошел к ней.
 — Девушка, простите, какой у вас размер? А то я хочу купить халат своей жене. И забыл ее размер. Она почти такой комплекции, как вы.
 Светловолосая девушка с губами, лоснившимися от розового блеска, ничуть не удивилась такому вопросу. Наверное, ей задавали его уже в сто первый раз.
 — Сорок шестой.
 — Спасибо.
 — Что вы желаете приобрести? Вам помочь в выборе покупки?
 — Нет. Спасибо.
 После пятнадцатиминутных поисков майор нашел то, что искал. Очаровательный халатик с прозрачными вставками. Длина — до колен. Цветочный рисунок. Бледно-розовые и кофейные розы на бежеватом фоне. Мечта, да и только! Майор взглянул на этикетку. М-да! Цена кусается. Даже очень. Две тысячи триста за такую фитюльку! Правда, халатик что надо! И Наташка наверняка обрадуется! Он стоял в нерешительности. Но тут поймал на себе насмешливый взгляд продавщицы, с которой советовался насчет размера. И представил, как он нелепо выглядит со стороны. Солидный мужчина, пялившийся на этикетку с таким видом, как будто это атомная бомба или взрывоопасное вещество. «Эти соплюшки понятия не имеют, как достаются деньги, — подумал майор. — Для них такая сумма — пустяк. А для меня… — Он вздохнул. Наконец решился: — Ну, поголодаю немного. Не куплю себе новые брюки. Как хотел. Но зато доставлю радость жене». Он снял халатик с вешалки и направился к прилавку. Ему выписали квитанцию. Затем он пошел к кассе. Отсчитал деньги. Заплатил. Подал чек продавщице. Она положила покупку в фирменный пакет и с тем же насмешливым взглядом протянула ему покупку.
 — Благодарим за покупку, — с заученной вежливостью произнесла она.
 — Спасибо, — буркнул майор.
 Дома он развернул пакет и еще раз полюбовался купленной вещью. Нет, она стоила тех денег, которые он заплатил за нее. Определенно стоила. Он лег спать в хорошем настроении, представляя, как обрадуется Наташка этому подарку. И всю ночь ему снилась жена в бежево-розовом халате в разных, в том числе весьма экзотических, местах: в горах, на пляже, дома и даже под кокосовыми пальмами в плетеном гамаке.
 На следующий день в обед он созвонился с Мариной Никандровной и договорился с ней на шесть часов.
 — Ни за что не догадаешься, чем я вчера занимался, — сказал Губарев Витьке, когда тот зашел к нему.
 — Конечно, не догадаюсь. Фантазия у вас богатая.
 — Не остри! Покупал халат Наташке.
 — Она что, у вас дома голая ходит? — съязвил Витька.
 — Нет. Но в таком безобразии! Вот я и решил исправить это положение.
 — Только это?
 — На что ты намекаешь?
 — По-моему, я не намекаю, а говорю открытым текстом. Вы хотите помириться с женой?
 — Да нет. Не собираюсь… не знаю, — неуверенно протянул майор.
 — Точно не знаете?
 — Ладно. Хватит! У меня тут дел по горло! — рассердился Губарев. — А ты меня отвлекаешь.
 — Извините! Вы с психологом договорились?
 — Без твоих подсказок разберусь. Договорился, договорился.
 — А что вы хотите конкретно у нее узнать? Или по-прежнему будете секретничать?
 Рассказать ситуацию с двумя женщинами Лактионова и попросить помощи. Может быть, она подскажет: кто врет, а кто говорит правду. Кроме этого, мне еще интересно знать: обилие оранжевого цвета в квартире у Исаковой о чем-то говорит? Как-то характеризует ее как личность? Я помню, что одно время Марина Никандровна мне что-то говорила о влиянии цвета на человека. Точнее, наоборот. По тому, какой цвет человек выбирает, можно выявить пружины его личности.
 — Нуда! — не поверил Витька.
 — Точно! Это я тебе гарантирую. Витька достал мобильник.
 — Подождите минутку. Я сейчас. Кое-кому позвоню.
 — Своей Юлечке? Ничего не ответив, Витька выскочил в коридор.
 Через пару минут зашел снова с обескураженным видом.
 — Ну что? Позвонил?
 — Ага! Я у нее спросил, какой цвет она любит. А Юля так ехидно отвечает: решил меня протестировать? От нее ничего не скроется. Видит все насквозь!
 — Конечно, насквозь. Помни: ты связался не с обычной девушкой, а с Терминатором. Не забывай об этом. А то будешь все время попадать впросак.
 — У меня к вам просьба: узнайте у психолога насчет меня, — попросил Витька.
 — А ты что предпочитаешь? Какой цвет? Серо-буро-малиновый?
 — Желтый. И еще фиолетовый.
 — Ладно, спрошу. И даже денег с тебя не потребую.
 — У меня их все равно нет.
 — Уже истратил?
 — Нет. Коплю.
 — На что?
 — На поездку с Юлей.
 — Куда?
 — Хотим с Юлей поехать отдыхать за границу.
 — Ив какие края?
 — В Испанию. Юля обещала мне подработку одну найти. Денежную.
 Майор тихо простонал:
 — У меня эта Испания уже в печенках сидит! То Лактионова там квартирку покупает, то ты туда намылился. Сдалась вам эта Испания! И что ты там нашел?
 Риторический вопрос повис в воздухе.
 — Вы не забудьте про мои цвета спросить. Майор уставился на напарника тяжелым взглядом.
 — Если ты сию секунду не уберешься отсюда, я за себя не ручаюсь. Все понял?
 — Понял. Удаляюсь прочь с ваших очей.
 К Институту имени Сербского Губарев подъехал вовремя. К шести. Марина Никандровна встретила его, как всегда, приветливо. Она сидела в своем кабинете за столом и что-то быстро писала на листах бумаги.
 — Проходите, пожалуйста. Извините, сегодня без пирогов.
 — Да что вы! Какие пироги. Разве я хожу сюда за этим?
 — Они что, вам не нравятся?
 — Почему не нравятся? Не пироги, а объедение. Нравятся.
 — Тогда почему вы ходите сюда не за этим? — задав вопрос, она лукаво улыбнулась.
 — Кажется, вы поймали меня в ловушку. Я хотел сказать совсем не это, а получилось… — Тут майор понял, что он окончательно запутался.
 — Ладно, оставим пироги в покое. У меня есть хороший чай с мятой и печенье. Устроит?
 — Зачем об этом спрашивать!
 Майор сел за столик в углу и вытянул ноги. В конце дня они немного гудели.
 Еланская Марина Никандровна, старший научный сотрудник Института имени Сербского, была давней знакомой Губарева. Он часто обращался к ней, когда в этом возникала необходимость. Маленькая рыжеволосая женщина излучала невероятную, просто фантастическую энергию. Она много работала, была доктором наук, писала статьи в специализированных журналах, а также в прессе на темы различных психических патологий и отклонений. Кроме этого, она была матерью троих детей и отлично пекла пироги. Особенно ей удавались пироги с капустой.
 Разливая чай в высокие синие бокалы, Марина Никандровна спросила:
 — Как ваша дочка?
 — Ой, не спрашивайте. Совсем от рук отбилась. Мальчика завела. Жена, естественно, волнуется, нервничает. Сами понимаете, какие сейчас нравы.
 — К сожалению, стопроцентно детей уберечь ни от чего невозможно. Как мы ни хотим этого. Рады бы подставить свое плечо, но — увы… Ошибки они делают сами, сами и расплачиваются. Уж больно пошли взрослые и самостоятельные. Но у вас ко мне какое-то дело, — спохватилась Марина Никандровна. — Слушаю вас.
 — У меня на руках одно дело. Улик — никаких…. — Губарев рассказал о результатах расследования и с надеждой посмотрел на Марину Никандровну.
 — Вы понимаете, что ставите меня в щекотливое положение? По сути дела, я должна назвать вам предполагаемого убийцу на основании догадок психолога. Это слишком большая ответственность.
 — Нет. Я хочу от вас не этого. Я просто хотел бы лучше разобраться в характерах этих двух женщин. У меня есть фотография любовницы. И жены убитого. — Губарев достал из кармана пиджака фотографию Исаковой и протянул ее психологу.
 Та повертела снимок в руках.
 — Могу сказать только одно: эта девочка старательно лепит образ. Посмотрите, как она смотрит в объектив. Легкая улыбка. Ровно столько, сколько надо. Обычно на фотографиях лица получаются какими-то деревянными, а улыбки, за редким исключением, вымученными. Неестественными. Фотограф просит улыбнуться, а люди просто растягивают губы. Они не умеют улыбаться. Все звезды эстрады, шоу-бизнеса, кино и вообще публичные люди свою улыбку тренируют перед зеркалом. Долго и старательно. Это — составная часть их имиджа. Улыбка этой девочки, если так можно выразиться, вполне профессиональна. Она ее отрабатывала. И довольно прилежно.
 — А вот фотография вдовы. — И майор положил на стол каталог работ Лактионовой.
 Взглянув на снимок на обратной стороне обложки, Марина Никандровна усмехнулась.
 — Дамочка, знающая себе цену. С хорошими манерами. Неким внутренним и внешним аристократизмом. Она не очень заботится о том, какое впечатление производит на окружающих, для нее гораздо важнее жить в согласиии со своим внутренним «я». В гармонии с собой. Она никогда и никому не откроется до конца…
 — Точно! Как бездонный омут. Психолог согласно кивнула головой.
 — Совершенно верно. Есть такая категория женщин. Она любит морочить голову, говорить намеками, недомолвками.
 — Как по-вашему, она могла пойти на убийство?
 — Вы меня просто загоняете в угол… Я бы сказала так: она может пойти на крайние меры, если, во-первых, не остается никакого другого выхода. И второе: если что-то будет угрожать ее жизненным интересам.
 — Вы хотите сказать — финансовому благополучию?
 — Не совсем. Жизненные интересы — понятие широкое. Имеется в виду — не знаю, как вам это объяснить, — что она не сможет жить так, как ей это нужно. Не как хочется, я подчеркиваю это! А как нужно ей. Без чего она не может существовать. Реализовываться как личность.
 — Кажется, я понимаю. Она, насколько я могу судить, богемная натура. Художница. Хочет устраивать свои выставки. Согласие на первую выставку муж дал с трудом. После долгих трений. Сейчас она собирается купить квартиру в Испании. Наверное, она давно хотела это сделать. Но, скорее всего, этого не хотел муж.
 — Да, — кивнула психолог. — Такие решения не приходят спонтанно. Жилье — обычно некий эквивалент мечты. По тому, где и какое ты хочешь приобрести жилье, можно судить о многом. О складе личности, характере. Испания обычно привлекает людей смелых, решительных. Но одновременно и романтичных. Но эта романтика особого склада. С налетом авантюризма.
 — А что вы можете сказать о пристрастии к оранжевому цвету?
 — Кого вы имеете в виду?
 — Любовницу.
 — Оранжевый цвет любят лидеры. Люди с ярко выраженными амбициями и честолюбивыми планами. Они жаждут общественного признания и хотят быть в центре внимания.
 Вот так-то! Карамельная девочка и честолюбивые амбиции. Не больше и не меньше!
 — Значит, эта любовница — отнюдь не тихая и скромная? Когда мы ее встретили, она была вся в розовом. Такая миленькая и воздушная.
 — Я же говорю вам: она лепит свой образ. Если женщина выбирает в одежде розовый цвет, то этим она решает как минимум две задачи. Одна из которых — привлечь внимание противоположного пола. А вторая — продемонстрировать свою беззащитность. Розовый цвет у нас обычно ассоциируется с мягкостью, покорностью. Некой инфантильностью. Женщин, предпочитающих розовый, хочется опекать, заботиться о них. Они и сами сигналят об этом.
 — Но в квартире у нее преобладают ярко-оранжевые тона.
 — Квартира, жилье отражают склад нашей личности. Здесь мы хотим расслабиться и быть самими собой. Не притворяться. Тогда все получается логично. На публику она выходит в розовом. А для себя выбирает оранжевый. То, что выражает ее суть.
 — Спасибо, вы все понятно и доступно объяснили. И еще один вопрос. А если человек любит два цвета? Желтый и фиолетовый — о чем это говорит? — спросил Губарев, вспомнив о Витькиной просьбе.
 — Странное сочетание. Люди, выбирающие желтый цвет, любят мечтать, фантазировать. Они живут больше будущим, чем настоящим. В быту обычно крайне непрактичны. Что называется, не от мира сего. Фиолетовый — тоже непростой цвет. С одной стороны — это цвет духовности, высоких стремлений. А с другой — люди, которые отдают предпочтение этому цвету, склонны к крайностям. То скромны, то пускаются во все тяжкие. Мнительны — и склонны к тайным порокам. Причем каждый из этих цветов усиливает негативные моменты другого. Вот если бы фиолетовый сочетался с красным, была бы совсем иная картина.
 — Понятно, — майор с трудом подавил смешок. — Значит, личность, витающая в облаках и склонная к тайным порокам. М-да! А вы не могли бы сделать мне компьютерную распечатку этого определения?
 — Какого?
 — Личности, выбирающей желтый и фиолетовый цвета.
 Психолог взглянула на него с подозрением.
 — Кого-то хотите подколоть?
 — Ну… типа того.
 — Пожалуйста.
 Через пять минут Губарев держал в руках лист с характеристикой. Он сложил его вчетверо и убрал в карман, несколько раз улыбнувшись про себя.
 — У вас все? — спросила психолог.
 — Да. Огромное спасибо.
 — Еще раз извините за отсутствие пирогов. В следующий раз такого прокола не будет.
 — Глупости!
 — До свидания.
 — Всего доброго.
 На другой день, столкнувшись с Витькой в коридоре, Губарев сунул ему сложенный лист бумаги.
 — Читай!
 — Что это?
 — То, что ты просил. Тест по цветам.
 Витька развернул лист. Проходившая мимо машинистка Оля остановилась рядом и заглянула в бумагу.
 «Личность, выбирающая желтый и фиолетовый цвета, склонна к болезненным мечтам и фантазиям. Она постоянно витает в облаках и на окружающих часто производит впечатление человека не от мира сего. Кроме этого, эти люди обычно впадают в крайности: то незаметны, то вызывающе агрессивны. Любят шокировать свое окружение. Среди них немало людей, предающихся тайным порокам».
 — Кто это? — поинтересовалась машинистка, с любопытством смотря на Витьку.
 Тот густо покраснел и сложил бумагу.
 — Так… один подозреваемый по делу.
 — А…
 — Крайне сомнительная личность, — подтвердил майор. — Склонная к тайным порокам и агрессии.
 Машинистка отошла от них, цокая каблучками. А Витька уставился на Губарева:
 — Вы что, меня разыграли?
 — Ничуть! Можешь позвонить Марине Никандровне, психологу, и она подтвердит мои слова!
 — Что же получается — я такой кретин?
 — Исправиться никогда не поздно. Смени цветовую гамму. Посоветуйся насчет этого с Юлией Константиновной, она тебе все подскажет.
 — Спасибо за совет. А что у вас хорошего, кроме моего тестирования?
 Исакова, оказывается, не такая уж скромная и тихая, какой она представляется. То, что у нее в интерьере преобладает оранжевый цвет, говорит об амбициях и честолюбии.
 — А по внешнему виду этого не скажешь!
 — Для того чтобы разобраться в тайных пружинах личности, и существуют разнообразные тесты. В том числе и по цвету.
 — Как вы заговорили! Вам бы лекции читать по психологии.
 — Пока рановато!
 — А потом будет поздно! По поводу Лактионовой спрашивали?
 — Спрашивал! Ее желание иметь квартиру в Испании говорит о смелом и решительном характере. С налетом авантюризма.
 — В Испанию, в Испанию! Вперед, вперед, труба зовет! — пропел Витька. — Исакова, наверное, тоже хотела куда-то поехать, но передумала.
 — С чего ты это взял?
 — Чемодан стоял в углу, за стулом. Новенький, с этикеткой.
 — Что ж ты раньше-то молчал! — рассердился Губарев.
 — А я только что вспомнил. Заговорили о путешествиях. У меня и возник в памяти этот чемодан, — признался Витька.
 — Нуты даешь!
 В кабинете майор стал названивать Исаковой, но никто не брал трубку.
 Он позвонил ее соседке Амалии Федоровне. Она подошла к телефону, но сказала, что сегодня Лиду не видела. Впрочем, она сталкивается с ней не каждый день. Губарев поблагодарил ее и повесил трубку.
 Потом он решил позвонить в «Ваш шанс» и спросить Лазареву, где находится ее племянница. Там тоже никого не было. Что за чертовщина, подумал майор. Куда они все подевались! Он перезвонил во второй раз. На том конце сняли трубку, а потом повесили.
 Он посмотрел на часы. Восемь часов вечера. Что-то тревожило и беспокоило его. Отсутствие Исаковой. Витька не сказал вовремя про чемодан. Растяпа! «Поеду в клинику. Раз сняли трубку, значит, там кто-то есть. Работал же Лактионов допоздна. Может, и Лазарева переняла его эстафету. Поеду», — решил майор. В кабинет заглянул Витька. Вид у него был виноватый.
 — Вы куда? — спросил он.
 — На Кудыкину гору.
 — А если серьезно?
 — В клинику «Ваш шанс». Я звонил Исаковой — никого. В клинике — тоже. Правда, кто-то снял трубку, а потом повесил. Может, Лазарева работает допоздна. И не хочет, чтобы ее беспокоили. А мне нужно срочно узнать, где ее племянница.
 — Давайте рванем туда. И на месте во всем разберемся.
 — Иногда тебе в голову приходят дельные мысли, — попытался пошутить майор. Но ему было как-то тревожно, не по себе.
 Окна в клинике не горели.
 — Никого нет, — сказал Витька, кивая на окна.
 — Похоже на то.
 Они обошли кругом. Темно. Они потоптались на крыльце.
 — Что делать? — спросил Витька.
 — Не знаю.
 Неожиданно откуда-то изнутри раздался странный звук. Будто двигали что-то тяжелое.
 — Слышишь? — спросил Губарев.
 — Что это может быть?
 — Не знаю.
 Губарев нажал на кнопку звонка. Раз, другой. В ответ — тишина.
 — Но нам же не послышалось, правда? — спросил майор.
 — Я слуховыми галлюцинациями пока не страдаю, — ответил Витька.
 — Ты вообще целом букетом маний страдаешь, — поддел напарника майор. — К тому же склонен к порокам и агрессии.
 — Давайте оставим эти неуместные шуточки.
 — Оставим. Нам нужно проникнуть внутрь.
 — Как? Здесь наверняка сигнализация включена.
 — Если кто-то внутри, значит, она пока не включена.
 — Ломиться в дверь? Мы ее все равно не вышибем. Она вон какая: железная и крепкая.
 — Выход один — разбивать окно.
 — Так кто из нас склонен к агрессии? Они подошли к окну. Прильнули к нему. Нет, здесь они уже ошибиться не могли. Внутри раздавались странные, непонятные звуки. Что-то двигали, толкали. Звук, похожий на тихий стон…
 — Все! Разбиваем окно. Только сейчас позвоню по рации: попрошу выехать сюда группу подкрепления, — сказал Губарев.
 Взяв урну, стоявшую у крыльца, Губарев изо всех сил шарахнул ею по окну. Раздался звук разбитого стекла. В образовавшуюся дыру влез Губарев, потом Витька. При этом торчащий из рамы острый край разбитого окна больно царапнул майора по ноге. Они очутились в приемной. В полной темноте.




 Глава 14


 Губарев обернулся к Витьке и приложил палец к губам.
 — Мы должны застать его врасплох, — прошептал он.
 — Кого его? — также шепотом спросил Витька.
 — Человека, который находится внутри. Не шуми, чтобы он не смог определить, где мы находимся. Свет зажигать не будем.
 Майор вынул пистолет.
 — Слышишь? Кажется, звуки доносятся оттуда, — показал он впереди себя.
 — По-моему, вы правы. Они медленно продвигались вперед, постоянно прислушиваясь. Пока не оказались около кабинета Лактионова.
 Губарев кивнул помощнику. Тот сделал жест рукой, означающий: штурмуем.
 Они налегли на дверь, но она была открыта, поэтому, ворвавшись в кабинет, они с трудом устояли на ногах. Тут вспыхнул свет, и перед их глазами предстала следующая картина: на стуле сидела связанная Лазарева. Рот ее был замотан платком, а руки отведены назад и привязаны к стулу.
 Губарев не успел оглянуться, как сзади раздался голос:
 — Не двигаться! Стоять на месте.
 Он обернулся. Перед ним стояла Исакова в розовом пальто и белом берете, с небольшим чемоданчиком в одной руке и пистолетом в другой. Глаза ее смотрели холодно и презрительно.
 — Бросьте пистолет на пол. Живо! Образ карамельной девочки растаял на глазах с космической скоростью.
 Перед ним стояла решительная, уверенная в себе женщина. Даже голос ее изменился. Никаких высоких нот и ломанья. «Действительно, права Марина Никандровна: она притворялась. На самом деле она совсем не такая, какой хотела казаться. Жаль только, что я не разобрался в этом раньше», — подумал майор.
 Он положил пистолет на пол. Исакова стояла от него на расстоянии двух шагов. Она нагнулась, чтобы поднять его пистолет. И тут Витька прыгнул на Исакову сбоку, схватив в последний момент ее руку с пистолетом. Они упали на пол. Витька не давал ей опустить руку вниз, пытаясь отнять пистолет. Губарев навалился на нее с другой стороны. Исакова непроизвольно нажала на курок. Раздался выстрел. Пуля попала в стенку. Девчонка отчаянно визжала и царапалась.
 Они прижали ее к полу и приковали наручниками к ножке стола. Она плюнула в майора, плевок попал на рукав куртки. Он вытер его.
 — Плеваться, барышня, нехорошо. Тем более что вы, кажется, обучались благородным манерам. Пистолетик, очевидно, тот самый, из которого вы убили Лактионова. Верно? Не хотите отвечать? Не надо. Экспертиза все покажет.
 Зубы Исаковой стучали, спутанные волосы упали на лоб. Лицо мгновенно сморщилось и стало некрасивым. Исакова грязно выругалась.
 — Ну… — насмешливо протянул Губарев, — а это совсем никуда не годится.
 Майор подошел к Лазаревой. Он освободил ее от тряпок, которыми она была привязана к стулу, вытащил изо рта кляп. Ее голова безвольно опустилась на грудь. Она была в обмороке.
 — Готово! — перевел дух майор. — Вовремя мы подоспели. Иначе птичка бы улетела. Интересно, что у нее в чемоданчике?
 И он направился к чемодану, отлетевшему к стене. Он нажал на замок. Чемоданчик раскрылся. Он был набит деньгами. Долларами и рублями.
 — Да! — присвистнул майор. — Богатая наживка. Я так понимаю, что это касса фирмы. Решила девочка грабануть напоследок. — Он показал Витьке на раскрытый сейф позади стола.
 Приехавший наряд милиции забрал Исакову. Она находилась в странном столбняке. Смотрела невидящим взглядом, словно никого не узнавая. Мелкая дрожь сотрясала ее тело.
 — Что с ней? — кивнул на нее Витька.
 — А то… Кто она у нас? Актриса первостатейная! Теперь будет изображать сумасшедшую, чтобы послабление приговора вышло. Неплохо соображает девочка. Сечет быстро. Но вряд ли у нее что-то получится.
 Раздался тихий стон. Лазарева очнулась. Она обвела глазами кабинет и, все вспомнив, тихо заплакала.
 — Принеси воды, — сказал Губарев Витьке.
 — А где я возьму стакан?
 — Где сидит Юлия Константиновна, знаешь? Вот там и посмотри. Ирина Владимировна! — обратился к Лазаревой Губарев. — Вы знали, что ваша племянница убила Лактионова и Кузьмину?
 Она молча кивнула головой.
 — Но ведь вы тоже приложили к этому руку. В случившемся есть и ваша вина.
 — Нет. Я не хотела! Я не знала, что Лида так изменится! Не знала, не думала, — слова вырывались толчками. — Она была такой тихой, скромной. Всегда меня слушалась. Но как только ей сделали пластическую операцию, ее словно подменили. Она стала совсем, совсем другой! Я не узнавала ее. Боялась. Она вышла из-под моего контроля. Стала слишком самостоятельной.
 — Это была ваша идея: свести Лактионова с племянницей?
 Лазарева глубоко вздохнула:
 — Моя.
 Три года назад вы случайно встретились с Лактионовым, и он пригласил вас работать к себе в клинику. И в этот момент, или какое-то время спустя, у вас в голове возник некий дьявольский план. Вы решили сделать вашу племянницу любовницей Лактионова. Целый год вы готовились к этому событию. Для начала вам надо было полностью переделать внешность девушки. И к этому вы, Ирина Владимировна, подошли с научной основательностью. Вы все проанализировали и пришли к выводу, что Лактионову всегда нравились блондинки определенного типа. Вы это помнили по его молодым годам. Да и вы тоже воплощали в то время этот тип. Вы перекрасили племяннице волосы. И решили «слепить» ей лицо по определенным параметрам. Сделать из девушки чувственную блондинку с полными губами. Так что ваша племянница отдаленно стала напоминать первую жену Лактионова в молодости. Не случайно, когда я увидел фотографию Кузьминой в студенческие годы, то она мне кого-то напомнила.
 Вы старательно готовили вашу племянницу к другой жизни. Стали обучать ее манерам, пластике. Вы хотели, чтобы она произвела впечатление на Лактионова. Вы все точно рассчитали. Получилось так, как вы хотели. Операцию, я думаю, делали под вашим руководством. Вы не могли допустить здесь ни малейшей ошибки. Только зачем вам все это надо было? Зачем? Прошлого не вернуть. Что двигало вами? Жажда мести? Расчет? Что?
 — Я ненавидела его. — Голос Лазаревой был хриплым. Она уже не плакала, а смотрела на майора красными воспаленными глазами. — Я ненавидела его больше всех! Он сломал, исковеркал мне жизнь. Из-за него у меня не было детей. А он… процветал! Богател. Менял жен как перчатки! Надоела одна, взял другую. Мне хотелось сделать ему больно. Заставить страдать.
 — Каким образом? Ну женился бы он, предположим, на вашей племяннице? И что?
 — А потом она стала бы его обманывать, изменять, и он бы медленно сходил с ума, бесился, нервничал, страдал, — монотонно говорила Лазарева. Судя по всему, она продумала будущую жизнь Лактионова и своей племянницы в мельчайших деталях и подробностях.
 — Люди — не пешки, Ирина Владимировна. И все наверняка было бы не так, как вы это задумали. Вы предполагали, что ваша племянница будет до конца своих дней послушна и покорна вам. Но здесь вы просчитались. Вы только что сами признались в этом.
 — Да. Я не думала, что она станет такой… самостоятельной.
 — Почему ваш план дал сбой? Лактионов не захотел жениться на вашей племяннице?
 Лазарева вздрогнула. Майор понял, что попал в точку.
 — Да. Он стал морочить Лиде голову. Хуже относился к ней. Вначале он снимал квартиру, потом стал « приглашать ее для свиданий на работу. Лида злилась: она чувствовала, что он ускользает от нее. А ей хотелось красивой жизни. Она уже видела себя в ней.
 — Благодаря вам, — вставил майор. Но Лазарева не слышала его.
 — Наконец она поставила вопрос ребром: или он женится на ней, или… Он назначил ей свидание. Здесь. Она пришла. Он объявил, что между ними все кончено. Все! И больше он не хочет ее видеть. Он предложил ей отступные — десять тысяч долларов. — «…которые она потом предложила Арсеньевой», понял Губарев. — Она взяла деньги. Но потом сказала, что не может уйти от него. Отказаться от их отношений. Лида звонила ему несколько раз, но он стоял на своем. Все отношения между ними отныне прекращаются. Она умоляла его передумать. Но он уже не слушал ее, она была ему не нужна. Он попользовался ею — и бросил. Как он бросал всех женщин. Всю жизнь! Лида попросила еще об одном свидании. Пришла на него. Между ними возник конфликт. Он накинулся на нее, стал избивать. Она показала мне потом: на ее теле были широкие красные полосы. Она взвилась… И… застрелила его. Она не смогла вынести его издевательств. Он обещал на ней жениться — и не сдержал своего слова. В Лиде взыграла гордость…
 Возникла пауза. Майор кашлянул.
 — Но вы не упомянули еще об одном моменте.
 — Каком? — прохрипела Лазарева.
 — О том, что ваша Лида подстрекала к убийству Надежду Арсеньеву. Или это были вы сами? Меняли голос и звонили Арсеньевой.
 — Я ничего об этом не знаю… — прошептала Лазарева.
 Знаете, прекрасно знаете. Перед тем как Лактионов стер все координаты Арсеньевой из компьютерной базы данных, вы записали их. Так, на всякий случай. Вы подумали: вдруг вам эта информация когда-нибудь пригодится? Вы ненавидели Лактионова и поэтому не могли оставить без внимания эту неудачную операцию. И когда события стали развиваться не в том направлении, вы вместе с вашей племянницей решили убрать Лактионова с помощью Арсеньевой. Вы стали терроризировать ее телефонными звонками. Наверняка «Вариант Арсеньевой» возник в то время, когда ваша Лида взяла эти десять тысяч долларов. Она поняла, что ее игра проиграна и ей не светит стать женой Лактионова. Она унаследовала вашу мстительность и злобность характера. И решила убить человека, который сломал ее планы на красивую жизнь. Кстати, кто все-таки из вас звонил ей? Вы или Лида? Или вы работали посменно? Не отвечаете? Ну что ж — не хотите и не надо. Вы с племянницей надеялись, что нервы Арсеньевой сдадут и она решится на убийство. Вы умело разжигали ее ненависть и вливали яд в ее уши. Вы почти добились своего. Арсеньева пришла к выводу, что ей нужно убить Лактионова — виновника ее несчастья. Тогда вы сказали ей, как это лучше сделать. Даже купили пистолет, чтобы облегчить техническую часть подготовки к убийству. Положили его в камеру хранения Савеловского вокзала. Туда же положили и задаток. Пять тысяч долларов. И сообщили обо всем этом Арсеньевой. И даже сказали, в какое время лучше подъехать к клинике. Когда он остается там один.
 Но вы просчитались! Арсеньева действительно хотела убить Лактионова, но не сделала этого. Не смогла. И тогда ваша племянница решила своими руками убрать Лактионова. Так она и поступила.
 Сейчас вы обеляете себя и сваливаете все на племянницу. Но вы являлись активной участницей совершенного преступления. И ваша вина — очевидна. Без вашей помощи Исакова не смогла бы осуществить свой план убийства. А кстати, зачем это она связала вас? Решила напоследок ограбить клинику и прихватить чужие денежки? Вы стали сопротивляться, понимая, что в этом случае вам придется искать новое место работы. Да и ваша репутация была бы я основательно подмочена. Между вами разгорелась ссора. И бойкая девушка связала вас, угрожая пистолетом? Я правильно нарисовал картинку случившегося?
 Лазарева молчала, опустив голову. А когда подняла ее, то майор удивился лихорадочному блеску ее глаз.
 — Ну и пусть! — негромко сказала она. — Ну и пусть. Я спокойна — он получил свое. Я отомстила.
 Губарев только покачал головой, а про себя подумал: насколько же страшны женщины, когда вступают на путь мести. Как изощренно-изобретательны. Нет, каждому мужчине следует задуматься, прежде чем связываться с очередной подружкой. Он должен отдавать себе отчет, к чему это может привести…
 Лазареву увели. Она прошла мимо Губарева с гордо поднятой головой. Но он отвернулся, поморщившись.
 — Вот и все, — сказал майор, обратившись к напарнику. — Дело закрыто.
 — Только подумать, что из-за мести одной женщины клиника лишилась своего директора! Дина Александровна — мужа, сыновья — отца. Ведь, несмотря ни на что, он был хорошим отцом. Заботился о своих мальчиках. Воспитывал их.
 — Да. Порол ремнем в детстве. — Здесь Губарев осекся. И уставился на Витьку. Во все глаза. — Вить! Ты мне сейчас дал ответ на загадку, что было во втором портфеле, с которым Лактионов вышел из дома в день убийства.
 — Да ну!
 Нет, правда. Я понял! Там был ремень! Он отстегал Исакову как непослушную, вздорную девчонку. Только что Лазарева сказала нам о широких красных полосах, которые остались на теле Исаковой. Это был ремень! Но в этом девчонка не призналась даже тетке. Было стыдно, что ее отстегали, как провинившегося ребенка. Помнишь, уборщица рассказывала нам, что Лактионов считал: девочек тоже нужно воспитывать ремнем. Он имел в виду Исакову, которая стала ему надоедать и действовать на нервы. Наверняка она стала капризничать, требовать, настаивать. Я думаю, если хорошенько поискать в квартире Исаковой, мы найдем этот ремень.
 — Вы думаете, она его не выбросила?
 — Трудно сказать, может, и выбросила. Я знаю, у кого надо спросить насчет ремня. У Дины Александровны.
 Губарев позвонил ей и рассказал об Исаковой и Лазаревой. Дина Александровна молчала, не перебивая и не задавая никаких вопросов. Временами майору казалось, что он говорит в пустоту, тогда он кричал: «Алло! Вы меня слышите?» И Лактионова отвечала ему тихим голосом: «Да, да. Я вас хорошо слышу».
 Закончив, майор замолчал. Молчала и Лактионова. Потом майор спросил:
 — Простите, может, мой вопрос покажется вам странным, но я должен его задать. Не пропал ли у Николая Дмитриевича незадолго до смерти или в день его смерти ремень?
 — Вы знаете, действительно из нашей квартиры пропал один ремень. Мой подарок Николаю Дмитриевичу. Хороший кожаный ремень. От Гермеса. Я сама выбирала его. Дорогой подарок. Двести пятьдесят долларов. Он исчез, но я не придала этому никакого значения. Подумала, что муж где-то потерял его.
 — Вы обнаружили это уже после смерти Лактионова?
 — Да, когда разбирала его вещи. Коле нравился этот ремень, поэтому я удивилась, что его нет. Николай Дмитриевич обычно аккуратно обращался со своими вещами.
 — Спасибо.
 — А что, этот ремень нашелся где-то?
 — Нет.
 — Если найдете, я хотела бы получить его обратно.
 — Разумеется. И еще. Я хотел бы приехать и поговорить с вами об одном деле.
 Дина Александровна не выразила никакого удивления.
 — Пожалуйста. Когда вам будет удобно.
 — Я еще позвоню вам. Губарев повесил трубку и посмотрел на Витьку.
 — О чем вы хотели с ней поговорить? — спросил тот.
 — Об Арсеньевой.
 — А о чем конкретно?
 — Как-то надо исправлять эту несправедливость.
 — Каким образом? — не отставал Витька.
 — Не знаю. Вот и хочу поговорить об этом с Диной Александровной. В самое ближайшее время.
 — Я вам там не нужен?
 — Нет. Я поеду один. Разговор щекотливый.
 — Вы у нас спец по щекотливым ситуациям. Со своими домашними разобрались? А то вы почему-то молчите о ваших семейных делах. Что-то случилось?
 — Это не твое дело, — буркнул майор. Настроение у него сразу испортилось.
 — Конечно, не мое. Это я так спросил.
 — Ты со своей Юлией Константиновной разбирайся.
 — А что там разбираться! У нас с Юлей все нормально.
 — У нас с Юлей, — передразнил его майор. — У нас с Юлей! Вот и крути с ней шуры-муры. А в мои дела не лезь.
 — Не буду, — обиделся Витька.
 Он ушел, а Губарев сидел в растрепанных чувствах. Наконец придвинул к себе телефон. Позвонил. Подошла жена.
 — Алло!
 — Алло! Это я.
 — Я поняла. Ты куда-то пропал.
 — Работаю.
 — Понятно. Знакомая песенка. Без работы ты — никуда.
 — Нет, правда. Дело запутанное. Но оно уже позади.
 — Поздравляю! — В голосе жены позвякивали льдинки. А как их растопить — майор не знал.
 Наступила пауза.
 — У тебя как дела? — спросил Губарев.
 — Нормально.
 — Как Даша?
 — Тебя это действительно интересует? Разговор выруливал куда-то не туда. Надо было срочно исправлять ситуацию.
 — Я хотел заскочить к вам. Повидаться.
 — Заскакивай. Возникла пауза.
 — Я тебе подарок купил.
 — Подарок? — неуверенно протянула жена. — По какому случаю?
 — Просто так. Обязательно дарить по случаю?
 — Конечно, нет. А когда ты приедешь?
 — В ближайшее время. Завтра или послезавтра.
 — Хорошо. Ждем. — Голос потеплел.
 Дарите женщинам цветы, вспомнил майор какой-то старый лозунг. В самом деле, надо чаще делать подарки. И тогда отношение будет другим. Надо же, какая «истина» открылась ему на старости лет! А о чем он думал раньше? Губарев почесал в затылке. Действительно, жизнь — такая сложная штука, что когда в ней только-только начинаешь что-то понимать, то с ужасом обнаруживаешь, что большая и лучшая ее часть уже прошла. Да еще Витьку ни за что ни про что обидел. И все же в глубине души Губарев чувствовал приятную усталость. Расследование было закончено. Теперь он мог позволить себе передохнуть и расслабиться.
 Но майор рано поставил точку в этом деле. Обыск в квартире Исаковой произвел эффект разорвавшейся бомбы. У нее в квартире были найдены пятьдесят тысяч долларов. Те самые, «велановские».
 — Дурак я, Вить, настоящий дурак! Я не подумал, что эти двое могут быть как-то причастны к смерти Кузьминой. А ведь на самом деле все сходится. Помнишь, я тебе говорил, что на похоронах Лактионова на лице Кузьминой выразилось удивление, когда она скользнула взглядом по стоявшим у гроба. Я подумал, что она удивилась, увидев сыновей Лактионова, тому, как старший похож на отца. Но я ошибся. Она удивилась при виде Лазаревой! Она-то знала, что у Лазаревой в молодости был роман с Лактионовым. Вот она и удивилась. Не ожидала ее тут увидеть. Помнишь, медсестра Баранова сказала нам, что, вернувшись с похорон, Кузьмина обронила следующую фразу: «Как странно встретиться со своей молодостью. При таких обстоятельствах». За точность я не ручаюсь, но смысл был таков. Я думал, что это относится к Лактионову. А теперь понимаю — Кузьмина говорила о Лазаревой.
 — Ну подумаешь, роман. Дело прошлое. А убивать-то зачем понадобилось? Зачем Лазарева убрала Кузьмину?
 — Я думаю, это делала не она. А ее маленький демон, маленькое чудовище. Племянница. Которая однажды уже переступила опасную черту. И теперь могла нарушить ее и во второй раз.
 — А смысл всего этого? Логика?
 — Лазарева сказала, что она раньше не знала Лактионова, что они познакомились на научной конференции, а потом он пригласил ее работать в клинику. Она боялась, что одна обнаруженная ложь потянет за собой другую. В принципе, она мыслила логично. Но это чудовищная логика. Да и деньги «Велана» смущали ее. Точнее, ее племянницу.
 Они с Витькой находились в квартире Исаковой.
 — Смотри, — Губарев раскрыл шкатулку, стоявшую на трюмо. — Часики с бриллиантами. Золотой браслет с жемчугом. Кольца… Девочка привыкла жить на широкую ногу. А тут — такой лакомый кусок! Пятьдесят тысяч долларов! Урвать напоследок! А потом уехать куда-нибудь подальше. Скрыться с глаз, чтобы никто не нашел. С такими деньгами можно везде устроиться. Убив Лактионова, она встала на опасную тропу: ее опьянила собственная ловкость, решительность. Стало казаться, что море — по колено. Так оно часто и бывает. Насмотрелся я за свою жизнь. Страшно только в первый раз переступить черту, а затем у многих идет уже по наклонной. Так получилось и с Исаковой. Да еще напоследок решила клинику ограбить. Жажда денег ослепила ее.
 — Получается, что мы напрасно думали на брата Кузьминой? Что он причастен к убийству сестры? — спросил Витька.
 — Получается, что так. Его поведение и поставило нас в тупик. Нас насторожило, что он исчез в неизвестном направлении. Мы подумали: раз сбежал, значит, виноват. Тем более у него были ключи от квартиры сестры. А как там было на самом деле — мы не знаем. Например, сестра ему срочно понадобилась для чего-то. Хотел очередную порцию денег выклянчить. Он звонил, звонил. Кузьмина к телефону не подходила. Он решил приехать к ней домой. Приехал, увидел труп — и дал деру. Или как-то узнал, что она убита, и решил сбежать, испугавшись, что на него повесят это убийство. Тараканы в башке зашевелились. Ты сам говорил, что он странный какой-то.
 — Ага, малахольный!
 — Вывод: ничего не бери на веру. Все проверяй!
 — А как Лазарева узнала о «Велане»? — спросил Витька.
 — Пока не знаю. Одна из предполагаемых версий: Кузьмина пыталась связаться с Лазаревой, когда все выплыло наружу и стало ясно, что скрываться дальше нет смысла. Нужно либо возвращать деньги клинике, либо сотрудничать с ней. Съезди в клинику и посмотри органайзер Лазаревой. Или спроси у своей Юлии Константиновны. Были ли звонки от Кузьминой? Незадолго до ее смерти. Проверь.
 — Хорошо.
 — Позвони мне из клиники. Сразу, как только « что-нибудь обнаружишь.
 — Есть!
 Губарев оказался прав. В органайзере Юлии Константиновны было зафиксировано два звонка Кузьминой. За день до ее смерти.
 — Юля говорит, что Лазарева была в курсе этих звонков, но сказала, что сейчас нет времени и она перезвонит Кузьминой позже, — говорил Витька по телефону.
 — Ясно, — сказал Губарев. — Я так и думал.
 — Юля вам привет передает.
 — Ей от меня тоже. Большой и пламенный. Встретимся с тобой на работе.
 На работу Витька приехал бодрый и сияющий. Влюбленный, понял майор.
 Они сидели в кабинете, и Губарев говорил Витьке, машинально рисуя в блокноте геометрические узоры:
 — Теперь все складывается в одну цепочку. Кузьмина хотела поговорить с Лазаревой о «Велане». Возможно, она собиралась представить свой проект медицинского центра, договориться о сотрудничестве. Но Лазарева восприняла этот звонок как сигнал тревоги. Она подумала, что Кузьмина может начать шантажировать ее давним студенческим романом с Лактионовым. Следствие обнаружит, что она лгала. Начнут раскапывать ее прошлое. Выйдут на племянницу. Она боялась этого. Боялась потревожить тени прошлого, которые могли принести ей катастрофу в настоящем. Она сказала об этом племяннице. Наверняка упомянула и о деньгах «Велана», которые могли разжечь ее аппетит. Исакова и решилась разрубить все проблемы одним махом.
 — Но как Кузьмина впустила Исакову в свою квартиру?
 — Эти двое придумали какой-нибудь предлог. Может, племянница должна была сыграть роль курьера: забрать проект медицинского центра и передать Лазаревой. Для ознакомления с ним. Или что-то еще.
 Во всяком случае, она расположила к себе Кузьмину настолько, что та чаевничала с ней на кухне. Надо хорошенько потрясти этих дамочек. Тогда они расколются.
 Витька взглянул на наручные часы.
 — Торопишься куда? — спросил майор.
 — Да. На занятия в спортклуб.
 — А… понятно! Ну тогда иди!
 — Я вам не нужен?
 — Абсолютно!
 Дина Александровна на этот раз выглядела несколько необычно. Нарядно. Губы накрашены яркой помадой. В ушах — серебряные серьги, на шее — колье.
 — Проходите! — пригласила она его в гостиную. Как всегда. Он сел на «свой» стул и тут услышал от Дины Александровны нечто неожиданное: — Хотите выпить?
 — Да, — брякнул майор и смутился. Но Дина Александровна не посмотрела на него. Она стремительно вышла из комнаты. Легкая, изящная, в черном брючном костюме. Губарев невольно залюбовался ею. Да, она ему нравилась, и было бы глупо врать самому себе. Да и зачем?
 Лактионова вернулась с подносом, на котором стоял красивый штоф из зеленого стекла и две рюмки такого же цвета.
 — Виски, — пояснила она. — Настоящее шотландское виски. Я его очень люблю.
 С Диной Александровной Губарев взял себе за правило ничему не удивляться. Хотя в другой ситуации, наверное, он был бы удивлен. Женщина — и виски!
 Она разлила виски в зеленые рюмки и сказала:
 — Во-первых, я хочу вас поблагодарить за то, что вы нашли Колиных убийц. Для меня это очень, очень важно! Я понимаю, что Колю не вернуть, но мне было бы намного хуже, если бы я знала, что они спокойно гуляют на свободе. Коля был гармоничным человеком и во всем старался придерживаться принципа справедливости. Насколько это возможно. Я понимаю, та история с любовницей… не очень украшает моего мужа. Но мужчина есть мужчина, и я его не виню. Хотя в свое время немало понервничала из-за этого. Извините, я закурю. — Дина Александровна выдвинула из стола боковой ящик, которого не было видно со стороны Губарева, и достала оттуда длинную тонкую сигарету с мундштуком и маленькую пепельницу в форме раковины. Прикурила от зажигалки. Все ее движения были эффектны и красивы. Так могла курить какая-нибудь голливудская кинозвезда 30-х — 40-х годов. — Во-вторых, я надеюсь, что теперь перестала быть главной подозреваемой, — легкая улыбка скользнула по губам Дины Александровны и тут же исчезла. — И о чем вы хотели со мной поговорить? Но сперва давайте выпьем за Николая Дмитриевича. Пусть его душа покоится с миром. — Она изящным движением положила сигарету на край пепельницы, взяла рюмку виски, залпом выпила ее и налила себе вторую. Майор с удовольствием выпил виски. Оно было крепким, с хорошим, насыщенным вкусом.
 — Я хотел с вами поговорить о Надежде Арсеньевой. Это та самая девушка, которой Николай Дмитриевич сделал неудачную операцию. Правда, не по своей вине. Виноват был ассистент. Но все равно. — Губарев замолчал. — Вам не кажется, что нужно как-то восстановить справедливость? У девушки вся жизнь пошла наперекосяк. И так-то она была не сладкой. — Майор рассказал Дине Александровне историю Арсеньевой и посмотрел на нее.
 Да… это ужасно. Строить такие планы в отношении операции! А затем похоронить их. Трудно представить себе, что она пережила, бедняжка. — Дина Александровна задумалась. Снова взяла в руки сигарету. — Я подумаю, что здесь можно сделать. Надо найти хорошего хирурга. И сделать другую операцию. Я, естественно, оплачу все расходы. Коля говорил, что потрясающие хирурги-пластики есть в Швейцарии. — Дина Александровна стряхнула пепел. — Я все поняла, я займусь этим вопросом. Оставьте мне телефон этой девушки. Я с ней свяжусь и поговорю.
 У Губарева потеплело на душе.
 Он вырвал из записной книжки листок, достал ручку и записал телефон Арсеньевой.
 — Вы только, пожалуйста, не откладывайте. Девушка доведена до крайней степени отчаяния.
 — Еще бы! Я понимаю ее. Не волнуйтесь. Я все сделаю как надо. Я исправлю эту единственную Колину ошибку. — Она немного помолчала, потом сказала: — В память о нем.
 — Спасибо.
 В коридоре Губарев задержался около картины, которая ему всегда нравилась: букет с лилиями на фоне грозового неба. Дина Александровна проследила за ним взглядом и улыбнулась.
 — Хотите, я вам подарю эту картину?
 — Да. Хочу, — вырвалось у Губарева. Лактионова сняла картину со стены и протянула ее майору:
 — Возьмите. Подождите, сейчас я упакую ее в лучшем виде.
 Она ушла с картиной в руках, а вернулась с большим пакетом.
 — Берите, картина вам понравилась. Я это заметила сразу. Еще в ваш первый визит.
 Губарев едва заметно вздохнул. Ему было жаль, что он больше никогда не придет в эту квартиру и не увидит Дину Александровну. Ну что ж! Вся наша жизнь состоит из встреч и расставаний. И к этому надо быть всегда готовым.
 Она протянула ему руку: теплую, мягкую. Губарев чуть задержал ее в своей.
 — До свидания.
 — До свидания.
 Ее слова все еще звучали музыкой в ушах майора, когда он спустился на лифте с пакетом под мышкой. В таком виде он и приехал на работу.
 — Что это у вас? — подозрительно спросил Витька.
 — Картина.
 — Картина? Откуда?
 — Дина Александровна подарила.
 — А… Выпросили?
 — Разве я похож на человека, который будет что-то выпрашивать? Сама подарила.
 — Понятно. Признайтесь, что она вам нравится? Как женщина.
 — Не отпираюсь. Но это все — уже в прошлом. Так. Мимолетная симпатия. Когда доживешь до моих лет, то поймешь, что таких встреч бывает не так уж мало. Но это все проходит. И довольно быстро. Надо к своим сегодня заехать.
 — Да уж пора!
 — А ты не подкалывай!
 — Я просто поддерживаю вас во всем. И даже в этом вопросе.
 — Ты сегодня идешь на спортивные занятия или на романтическое свидание? Впрочем, для тебя это, по-моему, одно и то же.
 — Вот и не угадали. Мы с Юлей идем сегодня в кино.
 — На что?
 — А мы еще не знаем. Посмотрим афишу и решим.
 — Ну, приятного тогда времяпрепровождения.
 — Взаимно.
 После этого звонка она почувствовала странный покой и умиротворение. Как будто внутренне она ждала его. Женщина представилась вдовой Лактионова и сказала, что хочет ей помочь. Надя слушала ее внимательно, но слова все-таки не доходили до ее сознания. На том конце провода замолчали. «Алло, вы слышите меня?» — спросила женщина. «Да, простите, нет. Я не очень поняла, о чем вы говорили», — призналась Надя. Та издала легкий вздох и все повторила сначала. Надя поняла, что та дает ей денег на операцию. За границей. Поможет найти хороших врачей. Все расходы берет на себя. А пока предлагает ей поехать на отдых в Испанию. Она может порекомендовать ей, где остановиться и что посмотреть. Какой выбрать тур.
 — Испания? — переспросила Надя, и слабая улыбка тронула ее губы.
 Нет, в самом деле, это было почти смешно. Испания, которая так давно преследует ее в мечтах. А теперь это — почти реальность. Если получается Испания, значит, получится и все остальное. В этот момент она была уверена в неизбежности происходящего, как никогда. Пошатнувшийся мир вновь обретал свое равновесие. Медленно, постепенно все становилось на свои места. Этот конец был закономерен. Но кто сказал, что счастливые концы должны обязательно сбываться? Конечно, нет. Просто ей повезло. В ее жизни почти не было места везению и удаче. Но в этот раз небесные светила были на ее стороне. И кто-то там, наверху, решил, что ее мера страдания и боли уже исчерпана…
 — Вы слышите меня? — снова повторила женщина.
 — Да.
 — Запишите мой телефон. Домашний и мобильный. Звоните в любое время, когда вам что-то понадобится. Через неделю мы созвонимся и все решим уже более конкретно. Хорошо?
 — Да.
 Надя вдруг поняла, что прослушала, как ее зовут. А спрашивать об этом неудобно.
 — Меня зовут Дина Александровна. — Женщина как будто прочитала ее мысли.
 — Дина Александровна.. — прошептала Надя.
 — До свидания… Наденька.
 — До свидания.
 Надя стояла, приложив трубку к груди, и прислушивалась к частым гудкам. Что это было? Ах да, звонила вдова Лактионова, Дина Александровна, и сказала, что даст ей денег на Испанию и на операцию. За границей. Надя повторила эти слова про себя несколько раз, словно боясь, что они сотрутся из ее памяти, и тогда будущее, о котором она столько мечтала, исчезнет, не успев осуществиться.
 Надя глубоко вздохнула и положила трубку на рычаг.
 Прошла на кухню. Ей вдруг захотелось пойти в магазин и купить торт. Как давно она себя не баловала! За окном пошел снег. Надя открыла форточку и просунула туда руку. Потом поднесла ее к лицу. Снежинки стремительно таяли, оставляя на ладони блестящие капельки. Она лизнула их. Вкус был приятно-прохладным. Тонким и острым. Она ощутила удары собственного сердца и поняла, что горе, как и радость, никогда не бывает чрезмерным. Нет дна у той пропасти, которая называется отчаянием, и не охватить глазом вершину, именуемую радостью. Надо только понять, что все преходяще. Но для того, кто ждал слишком долго, жизнь начинается только с той отметки, когда его заветные мечты и чаяния начинают сбываться. Пусть с опозданием. Но в данном случае поговорка «Лучше поздно, чем никогда» полностью оправдывала свое значение. И Надя знала это, как никто другой.
 Оставшись в кабинете один, Губарев вытянул ноги. Придвинул к себе телефон. И набрал номер.
 — Алло! — Это была Наташка.
 — Я сегодня заеду к вам. Возникла легкая пауза.
 — Хорошо. Ждем. Во сколько?
 Ах черт! Забыл он дома подарок. Придется ехать за ним.
 — Часиков в восемь.
 — Точно?
 — Точно. Никаких внеплановых дел и мероприятий не предвидится.
 Заехав домой, майор положил нераспакованную картину на диван. Перевел взгляд на стены. На одной стене висел постер Орланда Блума в роли Леголаса из «Властелина колец». На другой — Киану Ривз: Нео из «Матрицы». Оба постера притащила Дашка, она же развесила их. Одна стена еще оставалась свободной. «Здесь у меня будет картина. Я буду смотреть на нее и вспоминать Дину Александровну. Потом она постепенно выветрится из моей памяти. А картина останется».
 К своим он приехал в начале девятого.
 Наташка выглядела усталой. Под глазами залегли тени.
 — Ты что? — Губарев погладил ее по щеке. — Устала?
 — Да. От жизни, — и она рассмеялась невеселым смешком.
 — Что делать? Надо… — Но тут в коридор влетела Дашка.
 — Ой, пап, привет!
 Дочь выглядела веселой и оживленной.
 — Как дела? — спросил ее Губарев.
 — Отлич-но! — пропела она. — Па, мне некогда с тобой говорить. Скоро придет Влад. А я еще в комнате не до конца прибралась.
 — Какой Влад?
 — Мой парень. — Дашка лихо крутанулась вокруг себя, прищелкнула пальцами и умчалась к себе.
 Губарев встретил скептический взгляд жены и укоризненно покачал головой:
 — Дочь растет. Надо радоваться.
 — Чему? Тому, что она много из себя воображает и грубит на каждом шагу?
 Вступать в эту полемику Губареву совершенно не хотелось.
 — Ты не хочешь посмотреть мой подарок? Услышав слово «подарок», Дашка снова влетела в коридор.
 — Какой подарок? Покажи!
 — Это маме.
 — А мне что — посмотреть нельзя?
 — Смотри, смотри! — махнул рукой майор. Дашка выхватила из рук Губарева сверток и развернула его.
 — Ухты! Какая красивая ночная рубашка!
 — Это не рубашка. Это — халат.
 — Скорее пеньюар, — вставила жена. Она взяла из Дашкиных рук халат-пеньюар и повертела его, прикладывая к себе. — Красивый… Такой пеньюар навевает мысли о роскошной спальне, страстных ночах… Уж очень он пикантен и соблазнителен.
 — Ты надень, — предложила Дашка. — А мы оценим.
 — Правда, надень, — поддержал дочь Губарев.
 — Ну, если большинство настаивает… — Наташка ушла в ванную комнату. А через несколько минут вышла оттуда с распущенными волосами и чуть подкрасив губы. Выглядела она потрясающе.
 — Супер! — воскликнула Дашка. — Просто супер-пупер!
 Губарев молчал.
 — А как тебе? — обратилась к нему Наташка. Вместо ответа он притянул ее к себе. И поцеловал в губы.
 — Ну, я пойду, — повернулась к ним спиной Дашка. — У меня еще столько дел!
 В гостиной они сели на диван.
 — Где матушка?
 — В гостях.
 — Интересно, сможем ли мы заняться любовью прямо сейчас? — спросил Губарев. — Или матушка помешает?
 Наташка вспыхнула и опустила глаза.
 — Она придет поздно. Но рядом Дашка. Неудобно. Она уже не маленькая. Мы закроемся. Она же все равно поймет.
 — Как хочешь!
 И туту майора зазвонил мобильник. Он посмотрел на номер. Дина Александровна.
 — Да?
 — Владимир Анатольевич! Я связалась с Надей. И все ей объяснила. Сказала, что сделаю все, что в моих силах.
 Губарев внезапно подумал, что теперь он может быть спокоен за Надю. Дина Александровна была не из тех, кто бросает слова на ветер. Он вспомнил, как уборщица рассказывала, что Лактионов называл свою жену доброй. Да, он увлекся Исаковой, что было, то было. Из песни слов не выкинешь. Но вряд ли такой здравомыслящий и трезвый человек, каким был Лактионов, променял бы алмаз высшей пробы на стеклянную пустышку. В Дине Александровне было нечто, не поддающееся рациональному объяснению и толкованию. Загадка, благородство, врожденный аристократизм. Уж за свою жизнь майор научился разбираться в людях. В Исаковой же не было ничего, кроме привлекательной внешней оболочки. Ткни пальцем — и попадешь в пустоту.
 — Так что все в порядке. Девушка столько пережила! Я решила дать ей деньги на отдых. Она согласилась со мной. Скоро она отправится отдохнуть. За границу.
 — В Испанию, — машинально сказал майор.
 — Да, в Испанию. — В голосе Дины Александровны послышалось удивление. — Она говорила вам?
 — Нет, — спохватился Губарев. — Это я сказал так. Наобум. Скоро я буду единственным человеком, кто не побывает в этой Испании. Негром среди белых, — пробормотал майор.
 — Вы что-то сказали? — спросила Лактионова.
 — Ничего. Это я так.
 — Ну… тогда все.
 — Все, — согласился майор. — До свидания.
 — С кем это ты говорил? — поинтересовалась жена.
 — С одной дамой. Это длинная история. Расскажу как-нибудь в другой раз. Это связано с делом, которое недавно закончилось. Так что там насчет занятий любовью?
 — Я думаю… — Наташка не успела закончить фразы, как раздался звонок в дверь. Они переглянулись и рассмеялись.
 — Не судьба, — развел руками майор.
 В гостиную просунулась Дашкина голова:
 — Это Влад. Вы как тут? В полном порядке? Вас можно знакомить с приличным человеком? Не подкачаете?
 — Не подведем, — откликнулся майор. — Не волнуйся.
 — Смотрите, — предупредила Дашка. — Без фокусов!
 Молодой человек сразу понравился Губареву. Несмотря на юный возраст, в нем было что-то решительно-мужское. Он ничем не напоминал тщедушных юнцов непонятного пола и возраста, каких в последнее время развелось в немереном количестве.
 — Влад, — протянул он руку майору.
 — Владимир Анатольевич!
 — Наталья. По отчеству не надо, — представилась жена. — Проходите сюда.
 — Да нет, мам, — потянула Дашка Влада за рукав. — Мы пойдем ко мне.
 — Как хотите, — сказали они с Наташкой в один голос.
 За дверью раздался взрыв смеха. Жена посмотрела на Губарева и спросила с легким вздохом:
 — Ужинать будешь?
 — Давай. Неси.
 Наташка принесла тарелку с хлебом. Соль.
 — Разогревается, — сообщила она. — Скоро все будет готово.
 Майор взял в руки пульт телевизора. В гостиную снова заглянула Дашка.
 — Мы уходим.
 — Куда? — нахмурилась жена.
 — В клуб «Рио». Я уже была там несколько раз.
 — До какого часа?
 — Посмотрим.
 — Я провожу ее до квартиры, — сказал Влад, который вырос за Дашкиной спиной. — Не беспокойтесь.
 Жена хотела сказать что-то еще, но Губарев не дал ей этого сделать.
 — Пусть идут, — сказал он.
 — Ну, пусть!
 Хлопнула входная дверь. Они посмотрели друг на друга.
 — Кажется, теперь нам никто не помешает, — сказал Губарев.
 — А как же ужин?
 — Потом, — махнул он рукой. — Иди сюда. Ко мне. Подожди. Сейчас я поставлю мобильник на блокировку.
 — А я отключу телефон. А то маменька позвонит в самый неподходящий момент. Она это умеет.
 — По-моему, мы приняли все превентивные меры и можем вполне насладиться покоем.
 — Покоем?
 — Это я не то брякнул. Я хотел сказать… Но жена шутливо закрыла ему рот рукой.
 — Не надо ничего говорить…
 — Я с тобой полностью и целиком согласен. Так что ты там говорила о страстных ночах?..