Аннотация: Роман, действие которого протекает на Британских островах в средние века, стилизован под старинную английскую легенду, полную тайн и мистики, романтики и бурных страстей. В основе сюжета — любовь «янтарной» красавицы Эмбер и шотландского рыцаря Дункана, которая помогает им преодолеть все препятствия и привести сюжет к счастливой развязке.


---------------------------------------------


 Элизабет Лоуэлл
 Заколдованная


 (Средневековая трилогия-2)


 Марджори Браман, чье чувство юмора скрасило не одну утомительную редакторскую работу



 Глава 1



 Он явится тебе из теней темноты.

 Эти слова из зловещего пророчества прозвучали в мыслях Эмбер, когда она смотрела на бесчувственное нагое тело мужчины могучего сложения, которое сэр Эрик свалил к ее ногам.
 Язычки пламени свечей гнулись и трепетали, словно живые, под порывами холодного осеннего ветра, задувавшего в распахнутую дверь хижины. Свет и тьма облизывали тело незнакомца, подчеркивая мощь его спины и плеч. В его почти черных волосах запутался мокрый снег. Кожа блестела от ледяного дождя.
 Эмбер почувствовала озноб незнакомца, как если бы была на его месте. Она молча взглянула на Эрика. В ее широко расставленных золотистых глазах стояли вопросы, для которых у нее не было слов.
 И это к лучшему, потому что у Эрика не было на них ответов У него было лишь это безвольное тело незнакомца, найденное в святилище.
 — Ты знаешь его? — отрывисто спросил Эрик.
 — Нет.
 — Я думаю, ты ошибаешься. Он носит твой знак. — С этими словами Эрик перевернул незнакомца на спину. Блики света и вода заструились по мускулистому торсу, но открывшаяся во всей наготе мужественность чужака заставила Эмбер [1] задохнуться от изумления.
 В густой темноте волос, покрывавших его грудь, светился кусочек янтаря.
 Стараясь не прикасаться к незнакомцу, Эмбер опустилась на колени рядом с ним и поднесла поближе свечу, чтобы рассмотреть талисман. На камне была вырезана изящная руническая [2] надпись. Руны препоручали носящего талисман покровительству друидов.
 — Переверни камень, — тихим голосом попросила она.
 Ловким движением Эрик перевернул янтарный талисман. На другой стороне латинские слова, расположенные в виде креста, провозглашали славу Господу и испрашивали у Него покровительства для носящего. Это была обычная христианская молитва, которую носили на себе рыцари, ходившие сражаться с сарацинами за обладание Святой Землей.
 Эмбер глубоко вздохнула, успокоенная тем, что незнакомец не оказался каким-нибудь черным колдуном, посланным сюда, в Спорные Земли, для недобрых дел. Она впервые посмотрела на незнакомца как на человека, а не как на принесенный ей предмет, по которому она должна распознать правду или обман.
 Куда бы Эмбер ни взглянула, ее взору представала необоримая реальность силы незнакомца. Единственными намеками на нежность были его густые, чуть загнутые ресницы и плавный изгиб губ.
 Незнакомец был красив красотою воина; это была красота скорее бури, чем цветка. Свежие синяки, порезы и царапины виднелись повсюду поверх старых рубцов — следов более давних битв. Но эти отметины только усиливали его ауру мужской мощи.
 Хотя при незнакомце, кроме талисмана, не было ничего, даже одежды, Эмбер не сомневалась, что он не простой человек.
 — Где ты нашел его? — спросила она.
 — В Каменном Кольце. Эмбер вскинула голову.
 — Где? — переспросила она, почти не в силах поверить.
 — Где слышала.
 Эмбер ждала, что он еще скажет. Эрик просто смотрел на нее немигающими волчьими глазами.
 — Не заставляй меня вытягивать из тебя слова, как перья у курицы, которую ощипывают, — нетерпеливо сказала Эмбер. — Говори!
 Жесткие черты лица Эрика смягчила улыбка. Он перешагнул через бесчувственное тело незнакомца и закрыл дверь хижины, чтобы холодный осенний ветер больше не мог врываться внутрь.
 — Не найдется ли у тебя подогретого вина для старого друга? — мягко спросил Эрик. — И одеяла для этого незнакомца, кто бы он ни был. Сейчас слишком холодно, чтобы валяться нагишом, друг он или враг.
 — Да, господин. Малейшее твое желание — для меня приказ свыше.
 Явно притворная холодность тона, которым это было сказано, никак не могла скрыть звучавшей в словах привязанности. Сэр Эрик был сыном и наследником великого шотландского лорда, но Эмбер всегда чувствовала себя с ним удивительно легко, несмотря на свое отнюдь не высокое происхождение и тот факт, что родных у нее было не больше, чем у буйного осеннего ветра.
 Движением плеч Эрик сбросил свой роскошный плащ. Когда он накрыл незнакомца его плотной, теплой шерстяной тканью цвета сумерек, свободным остался лишь небольшой кусочек.
 — А он великан, — рассеянно произнес Эрик.
 — Даже больше тебя, — отозвалась Эмбер с другого конца хижины. — Сразивший его рыцарь, должно быть, могучий воин.
 Прищурившись, Эрик смотрел, как Эмбер спешит к нему, едва удерживая на вытянутых руках пышное меховое покрывало, обычно согревающее ее собственную постель.
 — Если верить тому, что говорят следы, то его сразил удар грома с небес, — раздельно сказал Эрик.
 Длинный подол ночной рубашки Эмбер вдруг запутался у нее в ногах. Она споткнулась и упала бы прямо на незнакомца, если бы Эрик не подхватил ее. Он поставил Эмбер на ноги и убрал руки одним быстрым движением.
 — Прости, — торопливо проговорил он.
 Хотя Эрик прикоснулся к ней лишь, на одно краткое мгновение, она не могла скрыть, что это причинило ей неприятное ощущение.
 — Прощать не за что, — сказала Эмбер. — Лучше прикоснуться к тебе, чем к незнакомцу.
 Несмотря на ее ободряющие слова, Эрик не сводил с нее пристального взгляда, желая убедиться, что причиненное его прикосновением неудобство было действительно мимолетным.
 — Я не понимаю, почему мне не больно от твоего прикосновения, — с гримасой добавила Эмбер. — Видит Бог, душа твоя не чище, чем ей положено быть.
 Улыбка, тронувшая уголки губ Эрика, была такой же мимолетной, как и неудобство, которое ощутила Эмбер.
 — Для тебя, Неприкосновенная Эмбер, — сказал он, — моя душа чиста, как не выпавший снег.
 Она тихонько засмеялась.
 — Может быть, это потому, что мы оба с детства усвоили уроки Кассандры.
 — Да. Может быть.
 Эрик улыбнулся почти с печалью. Потом нагнулся и укутал неподвижное тело незнакомца в меховое покрывало.
 Эмбер торопливо накинула на плечи плащ и расшевелила огонь в очаге, устроенном в центре хижины. Вскоре приветливо взметнувшиеся языки пламени согрели комнату и, подобно солнечным бликам, заиграли на длинных золотистых косах Эмбер. Она подвесила над огнем горшок.
 — А что сталось с его спутниками? — спросила она.
 — Рассеялись по ветру вместе с лошадьми. — В улыбке Эрика появилось что-то свирепое. — Должно быть, древнему Каменному Кольцу норманны пришлись не по вкусу.
 — Когда же это случилось?
 — Не знаю. Хотя следы были глубокие, дождь их почти совсем размыл. От дуба, в который попала молния, остался только обгорелый пень и холодные угли.
 — Пододвинь его ближе к огню, — сказала Эмбер. — Он, должно быть, совсем окоченел.
 Эрик передвинул незнакомца с такой легкостью, словно тот весил не больше обычного человека. Отблески пламени в очаге позолотили волосы и бородку Эрика.
 Волосы незнакомца сохранили глубокий оттенок темноты. Щеки и подбородок у него были чисто выбриты, а усы тоже были темного цвета.
 — Он дышит? — спросила Эмбер.
 — Да.
 — А сердце…
 — Бьется так же сильно, как у боевого жеребца, — не дал ей договорить Эрик.
 Эмбер вздохнула с облегчением, какого сама от себя не ожидала по отношению к чужому человеку. И все равно она его почувствовала.
 — Ты послал кого-нибудь из оруженосцев за Кассандрой? — спросила Эмбер.
 — Нет.
 — Почему же? — Ответ Эрика поразил ее. — Ведь Кассандра более искусная целительница, чем я.
 — Но не такая искусная гадалка.
 Эмбер незаметно перевела дыхание. Она боялась этого с того самого момента, когда Эрик положил к ее ногам тело незнакомца. Она медленно просунула руку под плащ и ночную рубашку.
 Хотя у нее было много ожерелий и браслетов, булавок и украшений для волос, сделанных из драгоценного янтаря, лишь одну из драгоценностей она носила не снимая, даже когда ложилась спать. Цепочка этого ожерелья была из тонко скрученной золотой нити. К ней на золотом колечке был подвешен кусок янтаря величиной в половину ее ладони, исписанный мельчайшими рунами.
 Этот древний, бесценный, таинственный подвесок был дан ей при рождении. Заключенный внутри драгоценного камня солнечный свет сливался и сверкал, грустил и смеялся, и горел, окруженный частицами темноты, тоже заключенными внутри золотого озерца.
 Шепча древние слова, Эмбер взяла подвесок в сложенные чашей ладони. Она стала дышать на волшебный камень, питая его теплом своего тела. Когда субстанция впитала живое тепло, поверхность талисмана затуманилась.
 Эмбер быстро наклонилась к огню, держа подвесок над самым пламенем. Как только туман начал таять, камень наполнился неуловимой, непрерывно меняющейся игрой света и теней.
 — Что ты видишь — спросил Эрик.
 — Ничего.
 Он издал звук, выражавший досаду, и посмотрел на незнакомца, который лежал все так же неподвижно и казался невредимым, если не считать его неестественного сна.
 — Не может быть, чтобы ты ничего не видела, — пробормотал Эрик. — Даже я могу заглянуть в янтарь, когда…
 — Свет, — заговорила вдруг Эмбер. — Круг. Древний. Стройная рябина. Темные тени. Там, у подножия рябины. Что-то…
 Голос ее затих. Она подняла голову и увидела, что Эрик пристально смотрит на нее, и глаза у него совсем как янтарь в ночное время — сумрачно-золотые, загадочные.
 — Это Каменное Кольцо и священная рябина, — решительно произнес Эрик.
 Эмбер пожала плечами.
 Эрик ждал в напряженной позе, словно готовился броситься в битву.
 — Священных кругов много, — наконец сказала она, — и много растет рябин, и много клубится темных теней.
 — Ты видела его там, где я его нашел.
 — Нет! Ведь рябина растет внутри Каменного Кольца.
 — Он и был там.
 От спокойных слов Эрика у Эмбер по телу побежал холодок. Безмолвно она перевела взгляд с него на незнакомца, закутанного в теплую ткань и мех. И в тысячу оттенков темноты.
 — Внутри? — прошептала она и быстро перекрестилась: — Боже милостивый, кто же он такой?
 — Один из Наделенных Знанием, без сомнения. Никакой другой человек не мог бы пройти между камнями внутрь кольца.
 Эмбер всматривалась в незнакомца, как будто у него на лице рунами было написано, кто он такой. Но видела она лишь то, что уже знала, — у него было четко изваянное, очень мужественное лицо.
 Оно притягивало ее так, как ничто и никогда, кроме самого янтаря.
 Ей хотелось вдохнуть его дыхание, узнать его неповторимый запах, впитать его тепло. Хотелось узнать его на ощупь, почувствовать его мужскую сущность.
 Ей хотелось прикоснуться к нему.
 Осознание этого потрясло Эмбер. Ей, Неприкосновенной, хотелось прикоснуться к незнакомцу, хотя это прикосновение грозило ей невыносимой болью.
 — А рябина была в цвету? — спросил Эрик. Эмбер вздрогнула и с опаской посмотрела на него.
 — Она не цвела уже тысячу лет, — сказала она. — Почему именно этому незнакомцу должна она сулить жизнь, полную блаженства.
 Не ответив на это, Эрик спросил только:
 — Что еще ты там видела?
 — Ничего.
 — Видно, теперь моя очередь ощипывать курицу, — пробормотал Эрик — Ну ладно. Скажи тогда, что ты почувствовала ?
 — Я почувствовала… Эрик ждал.
 И еще ждал.
 — Проклятье! Разрази меня гром! Говори же! — потребовал Эрик.
 — Я не знаю, как сказать. Это просто такое чувство, будто…
 — Будто что? — не отставал он.
 — …Будто я стою на краю крутого обрыва и мне надо лишь расправить крылья, чтобы полететь.
 Эрик улыбнулся, одновременно вспоминая и предвкушая.
 — Великолепное чувство, правда?
 — Только для тех, у кого крылья, — ответила Эмбер. — У меня их нет. Меня ждет лишь долгое падение и жестокий удар о землю.
 Смех Эрика заполнил тесную хижину.
 — Ах, малышка, — сказал он, когда успокоился, — если бы я не знал, что это причинит тебе боль, то обнял бы и приласкал тебя словно ребенка.
 Эмбер улыбнулась.
 — Ты — мой добрый друг. Давай-ка отнеси незнакомца пока на мою постель, а потом о нем позаботится Кассандра.
 В ответ Эрик лишь как-то странно посмотрел на нее.
 — Мне будет жаль, если простая простуда унесет человека, который умеет проходить между священными камнями, — объяснила она.
 — Может быть. Но все же я думаю, что мне было бы легче приказать убить его, если бы он не был гостем у тебя в хижине. И в постели.
 Эмбер в ужасе уставилась на Эрика. Он улыбнулся ей ледяной улыбкой под стать ветру, гулявшему вокруг хижины.
 — За что ты хочешь приговорить к смерти незнакомца, найденного в священной роще. — Спросила она.
 — Я подозреваю, что он — один из рыцарей Дункана Максуэллского, посланный сюда на разведку.
 — Так значит, слух верный. Норманн отдал своему врагу-саксу в управление замок Каменного Кольца?
 — Да, — с горечью ответил Эрик. — Только Дункан больше не враг Доминику. Под угрозой меча Шотландский Молот присягнул на верность Доминику ле Сабру.
 Эмбер отвела от Эрика глаза. Ей не надо было прикасаться к нему, чтобы измерить силу его сдерживаемой ярости. Дункан Максуэллский, прозванный Шотландским Молотом, был и незаконнорожденным, и безземельным рыцарем. Первый его недостаток нельзя было исправить ничем, но что касается второго, то Доминик ле Сабр отдал Дункану в управление замок Каменного Кольца и окружающие его земли.
 А ведь замок Каменного Кольца был частью владений Эрика.
 Эрику уже приходилось сражаться с грабителями, ублюдками и честолюбивыми кузенами за право управлять владениями лорда Роберта на Спорных Землях. Можно было почти не сомневаться, что и опять придется. Такова была природа Спорных Земель — принадлежать лишь сильному.
 — Какую ты нашел одежду при незнакомце? — спросила Эмбер.
 — Я нашел его таким, как ты видела. Без всякой одежды.
 — Значит, он не рыцарь.
 — Не все рыцари возвращаются из похода на сарацин с сундуками золота и драгоценных камней.
 — Даже у самого бедного рыцаря есть доспехи, оружие, лошадь, одежда, — возразила она. — Хоть что-нибудь, да есть.
 — Кое-что есть и у него.
 — Что же это?
 — Талисман. Он знаком тебе?
 Эмбер покачала головой, и ее волосы вспыхнули, словно само солнце.
 — Ты когда-нибудь видела ему подобный или слышала о таком? — настойчиво спросил он.
 — Нет.
 Эрик шумно выдохнул какое-то проклятие.
 — Может, знает Кассандра? — предположила Эмбер.
 — Навряд ли.
 В комнате ощущался холод, несмотря на весело пылающий огонь, и Эмбер чувствовала, как вокруг нее сжимаются челюсти капкана, хрупкого и ненасытного в одно и то же время.
 Эрик пришел к ней, как делал это не раз, когда ему надо было знать правду о человеке, который не мог или не хотел сказать эту правду сам. И раньше Эмбер узнавала в таких случаях все, что могла и как могла.
 Даже через прикосновение.
 Вытерпеть боль от прикосновения — это было самое малое, чем она могла отплатить сыну великого лорда, который был так щедр по отношению к ней. Прикосновения раньше не страшили Эмбер.
 А теперь ей было страшно.
 Пророчество, сопровождавшее ее рождение, дрожало в пространстве хижины, словно только что спущенная тетива… и Эмбер страшилась смерти, которую понесет на своем острие невидимая, неумолимая стрела.
 Но в то же самое время желание прикоснуться к незнакомцу росло внутри нее, теснило ей грудь, почти не давало дышать. Желание узнать его становилось сильнее всего на свете — сильнее желания узнать свое настоящее имя, найти своих потерянных родителей, свое спрятанное наследство.
 Это неукротимое желание больше всего пугало Эмбер. В своем молчании незнакомец звал ее, пел ей неслышным голосом, каким-то непостижимым образом заставлял повиноваться себе.
 — Кассандра знает больше нас с тобой вместе взятых, — напряженно сказала Эмбер. — Мы должны ее подождать.
 — Когда ты родилась, Кассандра назвала тебя Эмбер. Думаешь, это была просто ее причуда?
 — Нет, — шепотом ответила она.
 — Ты была рождена, чтобы повелевать всем, что из янтаря. И Кассандра это поняла. Как и то, что не сможет с тобой в этом сравняться.
 Эмбер отвела глаза от напряженного взгляда Эрика.
 — Разве ты можешь отрицать, что этот незнакомец носит твой знак? — требовательно спросил Эрик.
 Эмбер ничего не ответила.
 — Кровь Господня, — пробормотал Эрик, — ну почему ты такая упрямая?
 — Кровь Господня, ну почему ты такой непонятливый?
 Пораженный этой внезапной вспышкой Эмбер, он молча смотрел на нее.
 — Тебе известно имя этого человека? — сердито спросила она.
 — Если бы оно мне было известно, то не пришлось бы…
 — Ты уже забыл пророчество Кассандры? — перебила его Эмбер.
 — Это которое? — резко ответил он вопросом на вопрос. — Кассандра роняет крупицы пророчеств, словно дуб свои листья, когда их крепко прихватит морозцем.
 — Ты говоришь, как человек, который никогда не видел дальше того, что у него в руках.
 — Учитель фехтования хвалил меня за длину, на которую достает моя рука, — отпарировал Эрик, чуть усмехаясь.
 Эмбер с досадой вздохнула.
 — Спорить с тобой — все равно что с тенью драться.
 — Кассандра об этом упоминает даже чаще, чем о метании бисера перед свиньями. Мудрость — ее, а свиньи, конечно, мои.
 На этот раз Эмбер не поддалась остроумию Эрика и его разящему языку.
 — Выслушай меня, — настойчиво сказала она. — Послушай, что привиделось Кассандре о моем будущем, когда я только родилась.
 — Я ведь уже слышал, что…
 Но Эмбер уже начала говорить, и слова срывались с ее губ неудержимо, пересказывая пророчество, которое родилось вместе с ней и сопровождало всю ее жизнь.
 — «Может случиться, и безымянного воина ты пожелаешь всем сердцем, душою и телом. Жизнь тогда, может быть, даст богатые всходы, но смерть непременно потоком прольется.
 Он явится тебе из теней темноты. Коснись его — и ты узнаешь жизнь, которая возможна, или смерть, которая придет.
 Будь же подобна солнечным лучам, сокрытым в янтаре: чужой руки не ведая касаний и ни к кому сама не прикасаясь.
 Запретной оставайся».
 Эрик бросил задумчивый взгляд на незнакомца и потом на девушку, которая и правда была как солнечный лучик, заключенный внутри янтаря, где яркость золотистых тонов омрачалась одной-единственной темной истиной: простое прикосновение могло причинить ей сильную боль.
 И все же он собирался попросить ее прикоснуться к незнакомцу. Ибо у него не было выбора.
 — Прости, — сказал Эрик, — но если соглядатаи Доминика ле Сабра или Шотландского Молота разгуливают по земле Каменного Кольца, то мне надо это знать.
 Эмбер медленно кивнула.
 — Но больше всего мне необходимо знать, где сейчас сам Шотландский Молот, — продолжал Эрик. — Чем скорее Дункана Максуэллского настигнет смерть, тем безопаснее будет жизнь во владениях лорда Роберта на Спорных Землях.
 И опять Эмбер кивнула, но не сделала попытки прикоснуться к незнакомцу, чье бесчувственное тело лежало у ее ног.
 — Ни один человек, доживший до такого возраста, не остается без имени, — резонно заметил Эрик. — Имена есть даже у рабов, крепостных и вилланов. Глупо бояться пророчества Кассандры.
 Подвесок на ладони у Эмбер пылал, словно сгусток плененного огня. Она пристально вглядывалась в него, но видела лишь то, что и прежде. Священное кольцо. Священную рябину.
 Тени темноты.
 — Пусть будет так, — прошептала Эмбер. Стиснув зубы в ожидании боли, она опустилась на колени у огня и приложила ладонь к щеке незнакомца.
 Ощущение удовольствия было таким острым, что Эмбер вскрикнула и отдернула руку. Опомнившись, она вновь медленно потянулась к незнакомцу.
 Эрик невольно сделал движение, как бы желая оградить Эмбер от новой боли. Потом овладел собой и стал наблюдать, сжав губы в тонкую линию, полускрытую короткой рыжеватой бородкой. Ему очень не хотелось причинять Эмбер болезненные ощущения, но еще больше не хотелось без необходимости убивать человека.
 Когда рука Эмбер прикоснулась к незнакомцу во второй раз, она ее не отдернула. Издав какой-то тихий звук, она придвинулась еще ближе к нему. Закрыв глаза, отрешившись от всего остального мира, она упивалась чистейшим наслаждением, подобного которому еще никогда не испытывала.
 Ей казалось, будто она витает невесомо в облаке нежного огня, овеваемая теплом, увлекаемая к средоточию света.
 А там, где кончалось золотое тепло облака, темной тенью лежало знание.
 И ждало.
 У Эмбер вырвался негромкий крик. Она знала не многих мужчин, которые были бы так уверены в своем боевом искусстве. Доминик ле Сабр и Дункан Максуэллский — это двое. Третьим был Эрик.
 Под моей рукой лежит доблестный воин, свет и тьма, радость и боль, друг и смертельный враг — единый во всех ипостасях.
 — Эмбер.
 Она медленно открыла глаза. По выражению лица Эрика она поняла, что он окликает ее уже не первый раз. Рыжеватые глаза напряженно следили за ней. Его беспокойство за нее было ощутимым, и это согревало. Она заставила себя улыбнуться вопреки смятению, бушевавшему у нее внутри.
 Она стольким обязана Эрику. Его отец дал ей одежду, эту хижину, людей для возделывания земли и землю, на которой они могли работать. Эрик доверял ей так, словно она принадлежала к его клану, а не была сиротой без единого родного существа на свете.
 И она поняла, что собирается обмануть доверие Эрика ради какого-то незнакомца, который вполне может оказаться его врагом.
 Прикоснувшись к незнакомцу, Эмбер уже не могла допустить его смерти от руки Эрика. По крайней мере, пока не будет уверена, что этот человек — тот, кого она боится.
 Возможно, она не выдаст его даже и тогда.
 Он может быть просто незнакомцем — человеком, которого никто не знает.
 Эта мысль завораживала, словно огонь в очаге в зимний день.
 Да! Просто незнакомец. Ведь на Спорных Землях появлялись и другие рыцари. Я слушала их рассказы о том, какие им выпали испытания в сарацинском горниле. Они были уверены в своей силе.
 Этот человек может быть таким воином.
 Должен быть.
 — Эмбер?
 — Оставь его здесь, — сказала она хриплым шепотом. — Он принадлежит мне.
 Искушение продолжать прикасаться к незнакомцу было очень сильным. Неохотно она отвела руку. Ощущение пустоты на месте прерванного соприкосновения привело ее в смятение. До этого момента ей не случалось чувствовать себя одинокой.
 Эрик длинно, с облегчением выдохнул, как только понял, что хотя прикосновение к незнакомцу расстроило Эмбер, но настоящей боли ей не причинило.
 — Должно быть, Бог услышал мои молитвы, — сказал Эрик.
 Эмбер вопросительно посмотрела на него.
 — Мне нужны искусные воины. Шотландский Молот — это лишь первая моя беда.
 — Есть и другие — с тревогой спросила Эмбер.
 — Чуть севернее Уинтерланса видели норвежцев. Да и кузены опять зашевелились.
 — Пошли их сражаться с норвежцами.
 — Они, скорее всего, объединятся и нападут на владения моего отца, — невесело улыбнулся Эрик.
 Эмбер заставила себя не смотреть на незнакомца. Если такие воины, как Доминик ле Сабр или Шотландский Молот, будут сражаться на стороне Эрика, а не против него, это для Спорных Земель вполне могло бы означать мир вместо затяжной войны.
 Только вот желать, чтобы могущественный норманнский лорд или его шотландский вассал вступили в союз с лордом Робертом Северным, было все равно что думать, будто солнечный свет можно перелить из одной ладони в другую, словно воду.
 — Как зовут моего нового воина? — спросил Эрик.
 — Я спрошу его, когда он проснется, — ответила Эмбер.
 — Зачем он явился на Спорные Земли?
 — Это второе, о чем я его спрошу.
 — Куда он держал путь?
 — А это третье. Эрик крякнул.
 — Не много же ты узнала, когда прикоснулась к нему.
 — Не много.
 — Он спит неестественным сном. Эмбер кивнула.
 — Он заколдован? — продолжал расспрашивать Эрик.
 — Нет.
 Эрик поднял брови, удивленный быстротой ее ответа.
 — Похоже, ты совершенно в этом уверена, — сказал он.
 — Уверена.
 — Почему?
 Нахмурившись, Эмбер стала вспоминать. Ощущение уверенности, перетекавшее к ней от незнакомца, сильно отличалось от того, что ей когда-либо доводилось узнавать через прикосновение. Основные свойства его характера — неистовость, гордость, щедрость, страстность, решительность, отвага — открылись ей с пугающей легкостью.
 Но она не увидела никакого хаотического мелькания образов, которые должны были населять его часы, или дни, или недели, или годы до того, как он оказался в Каменном Кольце, у подножия священной рябины. Не уловила яркого чувства цели, подобного вспышкам молнии во мраке. Не увидела никаких лиц, любимых или ненавистных.
 Получалось, что у незнакомца не было никаких воспоминаний.
 Не отдавая себе в этом отчета, Эмбер снова протянула к нему руку. Она заставила себя не обращать внимания на удовольствие — так, как когда-то научилась не обращать внимания на боль. Обрывая один за другим лепестки обманчивых ощущений, она стала искать воспоминания незнакомца.
 Но никаких воспоминаний не было. Были лишь слабые, ускользающие проблески света, которые отступали все дальше, как только она пыталась приблизиться.
 Этот человек как будто только что родился.
 — Я не чувствую ничего нечистого, что грызло бы его изнутри, — сказала она наконец. — Словно прикасаюсь к младенцу.
 — Младенец — фыркнул Эрик. — Да ослепит меня Бог, это самый большущий младенец, которого я когда-либо видел!
 Эмбер убрала руку.
 — Что еще ты можешь сказать мне? — спросил Эрик. Она так крепко сплела пальцы, что им стало больно.
 Она не хотела делиться с Эриком своими страхами, но его вопросы ложились все ближе и ближе к сердцевине ее тревоги — страху, в котором она признавалась себе каждый раз, когда его отрицала.
 Доблестный воин, смертельный враг и сердечный друг, трое в одном.
 Нет! Я не знаю, кто он такой!
 Знаю лишь, что это человек без имени, который целиком и полностью полагается на свое воинское искусство.
 — Обычно ты задаешь вопрос, а человек, к которому я прикасаюсь, отвечает, и я узнаю через прикосновение, правду или неправду он говорит, — медленно произнесла Эмбер. — В этот раз все было… иначе.
 Эрик перевел взгляд с бесчувственного тела незнакомца на Эмбер, которая и сама в этот момент показалась ему чужой.
 — Ты здорова? — мягко спросил он. Эмбер сильно вздрогнула.
 — Да.
 — Похоже, ты где-то не здесь.
 Улыбка далась ей с большим трудом.
 — Это все от прикосновения, — сказала она.
 — Прости меня.
 — Ты ни в чем не виноват. Бог посылает нам не больше того, что мы в силах вынести.
 — Порой мы умираем, пытаясь это сделать, — сухо обронил Эрик.
 Улыбка Эмбер угасла, когда у нее в памяти вновь зазвучали слова пророчества.
 Смерть непременно потоком прольется.




 Глава 2


 Аромат вечнозеленых растений наполнял хижину Эмбер. Трепетало пламя свечей в подсвечниках, укрепленных над кроватью. Оно освещало дрожащим золотистым светом человека без имени. Человека, находящегося в плену сна без сновидений.
 Эмбер точно знала, что ему ничего не снится, потому что последние два дня она провела, втирая благовонное масло и тепло в его тело. За это время она не уловила в нем ничего нового. Не исчезло и удовольствие, которое она испытывала, когда прикасалась к нему. Оно было сейчас столь же острым, как и в самый первый раз.
 Работая, Эмбер разговаривала с незнакомцем, пытаясь воздействовать на него словами, теплом своего прикосновения и острой, целительной силой вечной зелени и янтаря.
 — Мой темный воин, — еле слышно сказала Эмбер, как говорила уже много раз. — Как ты оказался в Каменном Кольце?
 Ее пальцы растерли сначала одну могучую руку, потом другую, прослеживая форму мышц, твердых даже в расслабленном состоянии. Темные волосы на его предплечьях блестели от масла в отблесках света. Вид крепких веревок, которыми он был привязан к остову кровати, заставил ее нахмуриться. Она коснулась одной из веревок вздохнула, но не развязала ее.
 Эрик сказал, что либо незнакомец будет связан, либо один из оруженосцев Эрика останется рядом с Эмбер. Она выбрала веревки, потому что не хотела, чтобы здесь был кто-то еще, если спящий вдруг проснется и окажется, что он и есть тот враг, которого она боится.
 Эмбер не знала, что будет делать, если это случится. Ей не хотелось даже думать об этом, потому что тогда возникнет дилемма, у которой нет решения.
 И враг, и сердечный друг.
 — Ты был пеший? — спросила Эмбер. — Ты был один?
 В ответ лишь размеренно вздымалась и опускалась широкая грудь незнакомца.
 — А твои глаза? Может быть, они серые, как лед и зимний день? Серые, как у Доминика ле Сабра? Или темнее? Говорят, у Шотландского Молота темные глаза.
 А может быть, ты ни тот ни другой, а третий — никому не известный воин, вернувшийся из похода на сарацин, познавший полную меру своих сил и способностей?
 Дыхание незнакомца оставалось по-прежнему глубоким и ровным.
 — Я молюсь, чтобы ты оказался безвестным, — прошептала Эмбер.
 Вздохнув, она вернулась к завиткам волос на груди незнакомца. Они одновременно и возбуждали ее любопытство, и доставляли удовольствие. Ей нравилось разглаживать этот курчавый покров, ощущая его упругость и ласковую щекотку у себя на ладонях.
 — Может быть, ты снял свою одежду, чтобы пройти в священный круг и поспать в безопасности у подножия рябины?
 Незнакомец издал какой-то еле различимый звук.
 — Да, — оживилась Эмбер. — О да, мой воин. Выходи на золотой свет. Оставь позади все тени мрака.
 Хотя незнакомец ничего не ответил, Эмбер ликовала. Мало-помалу он всплывал из глубин этого странного сна. Она ощущала, что ему приятны ее поглаживания и растирания, ощущала это так ясно, как если бы он сам ей это сказал.
 Но и сейчас ей не передавалось от него никаких образов, никаких имен, никаких лиц.
 — Где ты прячешься, мой темный воин? — спросила она. — И почему?
 Эмбер отвела густые, чуть вьющиеся волосы со лба незнакомца.
 — Даже если ты чего-то боишься, тебе все равно пора проснуться. Иначе ты навсегда останешься во мраке, который не кончится до самой смерти.
 Незнакомец не произнес ни звука. Как будто ей все просто показалось.
 Устало выпрямившись, Эмбер взглянула на чашу для курения благовоний, которая, подобно подсвечнику, была вделана в стену хижины. Каплевидный кусочек драгоценной смолы сгорел почти полностью. Она добавила еще один кусочек из своего запаса лечебного янтаря. Тоненькая струйка ароматного дыма, извиваясь, поползла вверх.
 Тело незнакомца вздрогнуло, но он не проснулся. Эмбер начала опасаться, что он не проснется вовсе. Именно это нередко случалось с людьми, получившими удар камнем, палашом или лошадиным копытом. Они погружались в сон без сновидений. И уже не просыпались. Никогда.
 Такого не может случиться с этим воином. Он мой!
 Сила собственного чувства поразила Эмбер. Охваченная тревогой, она начала ходить по хижине из утла в угол. Через какое-то время она заметила, что сквозь щели в ставнях проникают тоненькие лучики света утренней зари. За стенами хижины запели петухи, торжествуя победу над уходящей ночью.
 Эмбер заглянула в щель между неплотно прилегавшими друг к другу ставнями. Сразившая незнакомца осенняя гроза пронеслась, оставив после себя заново сотворенный мир, сверкающий каплями росы и новыми надеждами.
 Обычно в это время Эмбер была уже на ногах, ухаживая за растениями и травами, которые выращивала в небольшом саду для себя и Кассандры. Или отправлялась на болото посмотреть, не прилетели ли стаи жирных гусей — безошибочный признак надвигающейся зимы.
 Но сегодняшний день никак нельзя было назвать обычным. Как нельзя было назвать обычным и все это время, начиная с момента, когда Эмбер прикоснулась к человеку без имени и узнала, что с рождения ей было суждено стать подругой этого человека.
 Она подошла к кровати и легонько коснулась пальцами его щеки. Он все еще был в оковах своего странного сна.
 — Но мне кажется, что сон уже не так глубок. Что-то меняется.
 Петушиного пения было больше не слышно, и Эмбер поняла, что солнце встало и принимается за свои обычные дела.
 — Если ты все-таки проснешься, то, чего доброго, испугаешься моего вида и опять заснешь, — сказала она. — Я, должно быть, выгляжу так же неприятно, как огород в зимнюю пору.
 Эмбер достала таз и освежилась теплой водой с душистым мылом, пахнущим вечнозелеными растениями. Надела чистую льняную рубашку, поправила ярко-красные чулки и натянула через голову платье из плотной, но мягкой шерсти.
 Это платье тоже подарил ей лорд Роберт через своего сына Эрика в благодарность за изумительные высушенные травы, которыми Эмбер снабжала домашних лорда. Золотая вышивка по кромке ворота спереди ярко выделялась на фоне шерстяной ткани цвета индиго. Платье было на подкладке из желтого льна, которая виднелась внутри рукавов — длинных, низко свисающих, — и по подолу платья.
 Когда платье было надето, его мягкая ткань красиво облегала выпуклые холмики ее грудей, изгибы талии и бедра. Эмбер подхватила широкие края рукавов и подвязала их лентами вокруг запястий, чтобы не мешались.
 Легким движением ловких пальцев она обернула вокруг бедер тройной шнур из тисненной золотом кожи и завязала этот пояс спереди. На каждом из шести концов кожаных полос переливалось всеми оттенками золота по янтарному колечку. На поясе висели ножны из золоченой кожи. В ножнах покоился серебряный кинжал, в рукоять которого был вделан одиночный «глаз» из кроваво-красного янтаря.
 Схватив гребень, сделанный из дерева рябины и украшенный янтарем оранжевых оттенков, она поспешила вернуться к постели незнакомца. Из мимолетного прикосновения она узнала, что он все еще плывет, подобно форели в ручье, под поверхностью своего неестественного сна. И что, подобно форели, рвется подняться наверх, к сверкающей там блесне солнца.
 Эмбер легонько потрясла его. Ответом было лишь бессмысленное бормотание. Оставшись возле постели и с волнением наблюдая за ним, она стала расчесывать свои длинные золотистые волосы.
 — С каждым ударом сердца ты все ближе к солнечному свету, — с надеждой проговорила она. — Прошу тебя, проснись и назови мне свое имя.
 Его голова беспокойно повернулась, дернулась рука. Эмбер прикоснулась к нему, но не уловила ничего нового.
 Ее охватило такое же беспокойство, какое владело и погруженным в сон незнакомцем. Она то принималась ходить из угла в угол, то расчесывала волосы, то снова ходила. Наконец она чуть-чуть приоткрыла ставни и выглянула из окна. Никого не было видно на тропинке, ведущей от замка Каменного Кольца к ее уединенной хижине.
 Она открыла ставни пошире и стала заплетать волосы, не обращая внимания на порыв бодрящего ветра, устремившегося внутрь. От спешки и тревожного чувства пальцы ее стали неуклюжими. Гребень выскользнул у нее из рук и упал на покрытый тростником пол возле самой кровати. Она захлопнула ставни.
 — Ну и морока с этими волосами, — вполголоса сказала Эмбер.
 Когда она нагнулась за гребнем, ее волосы упали на привязанную к кровати правую руку незнакомца. Длинные, сильные пальцы вцепились в них, и Эмбер оказалась пойманной.
 Она замерла, а в следующее мгновение встретилась с пристальным взглядом карих глаз, смотревших на нее с расстояния в несколько дюймов.
 Не серые. Слава Богу, они не серые, как у Доминика ле Сабра! Я отдала свое сердце не тому, кто уже связан брачными узами.
 — Кто ты? — спросил низкий мужской голос.
 — Ты пришел в себя! Ты проспал два дня, и я боялась, что…
 — Два дня? — переспросил он.
 — А сам ты не помнишь? — тихо сказала Эмбер, гладя его по руке, вцепившейся ей в волосы. — Была гроза.
 Она остановилась и с надеждой ждала, что он ответит.
 — Ничего не помню, — проговорил он.
 Эмбер не сомневалась, что так оно и есть на самом деле. Касаясь незнакомца, она ощущала лишь глубину его смятения.
 — Я-ничего-не-помню! — с силой повторил незнакомец. — Ради святой крови Господней, что со мной случилось?
 В его голосе слышалось не только смятение, но и страх. Он попытался встать, но лишь понял, что связан по рукам и ногам. Он мог двигать пальцами и головой, не более того. Он был так поражен, что отпустил волосы Эмбер и попробовал освободить от пут свою руку.
 Руку, которой обычно держал меч.
 — Успокойся, — сказала Эмбер, беря его за руку.
 — Я связан! Я что, пленник?
 — Нет, это просто…
 — Во имя Иисуса и Марии, что здесь происходит?
 Она коснулась сжатого кулака незнакомца и ощутила его ярость от того, что он связан, смятение от отсутствия памяти, страх от собственного бессилия, но не уловила ни малейшего намека на желание причинить ей боль.
 — Я не желаю тебе зла, — ласково сказала Эмбер. — Ты был болен и в беспамятстве.
 С таким же успехом она могла бы разговаривать с ветром. Мышцы незнакомца вздулись от усилий разорвать путы. Деревянный остов кровати заскрипел, а веревки впились ему в тело, но выдержали.
 Звериное рычание заклокотало у него в горле. Тело его с силой выгнулось, и покрывало слетело, когда он рванулся в попытке освободиться. Веревки врезались так, что брызнула кровь. Он продолжал рваться.
 — Не надо, — вскрикнула Эмбер. — Остановись! Она упала на незнакомца и повисла на нем, словно на заартачившейся лошади, стараясь помешать ему ранить себя еще больше.
 Внезапно оказавшись погребенным под мягким, душистым женским телом и целым водопадом золотистых волос, незнакомец от неожиданности на мгновение перестал вырываться.
 Эмбер только это и было нужно. Она легко коснулась губами его обнаженной груди, и он замер пораженный. Потом она прикоснулась пальцами к его губам, как бы запрещая кричать.
 — Лежи спокойно, мой темный воин. Я освобожу тебя.
 Дрожь прокатилась по его телу. Каждый удар сердца невыносимой болью отдавался у него в голове Постепенно, видимым усилием воли он заставил себя не пытаться разорвать веревки.
 От ощущения рук Эмбер на обнаженной коже и шелковистой тяжести ее волос, скользнувших по низу его живота, тело незнакомца опять содрогнулось. Сердце заколотилось сильнее, чем в те короткие мгновения, когда он пытался освободиться от пут.
 Потом он увидел, как она вынула из ножен древний серебряный кинжал.
 — Нет, — хрипло прошептал он.
 И вдруг понял, что кинжал предназначен для стягивавших его узлов, а не для него самого. Со стоном он прекратил сопротивление. Когда напор крови ослабел, боль в голове стала утихать.
 Эмбер подняла на него глаза, оторвавшись от работы, и ободряюще улыбнулась.
 — Прости, что пришлось тебя связать, — сказала она. — Ты был… не в себе.
 Кто бы ты ни был.
 — Никто не знал, что ты станешь делать, когда проснешься, — добавила она.
 Незнакомец глубоко вздохнул, когда его правая рука оказалась свободной. Остальные веревки быстро поддались сверкающему кинжалу. Не успел пот от короткой битвы высохнуть у него на теле, как он был уже свободен.
 — Прости, — повторила Эмбер. — Эрик приказал, чтобы тебя связали для моей безопасности. Но я знаю, что ты не причинил бы мне ничего плохого.
 В ответ незнакомец лишь покачал головой. Несколько мгновений он лежал и смотрел на Эмбер, стараясь понять, что с ним случилось.
 Он ясно понимал лишь одно: чем меньше он двигался, тем меньше боль в голове.
 — Болен? — переспросил он наконец. — Я был болен?
 Эмбер кивнула.
 — Что это за болезнь, которая не оставляет человеку ничего — ни памяти, ни даже собственного имени?
 Эмбер похолодела. Дрожащими руками она убрала кинжал в ножны.
 Неужели сбывается пророчество Кассандры? Я не сделала ничего безрассудного. Ничего неразумного. Он не может быть человеком без имени. Но он им был.
 — Ты не помнишь своего имени? — спросила она голосом, в котором слышалась боль.
 — Нет, ничего не помню, только…
 — Что?
 — Темнота. Тысяча оттенков черного.
 — И все?
 Густые ресницы слегка дрогнули, когда незнакомец, потирая свои кровоточащие запястья, стал смотреть в потолок, словно искал там нечто такое, что мог видеть лишь он один.
 — Золотой свет, — медленно сказал он, — нежный голос зовет меня, манит из этой странной ночи, веет на меня ароматом лиственницы и сосны.
 Карие глаза, усеянные серыми, зелеными и синими крапинками, пристально глянули на Эмбер. Движение его руки было таким быстрым, что она оказалась схваченной в мгновение ока. Его пальцы скользнули в ее волосы до самой кожи. На этот раз он держал ее мягко, но так крепко, что ей было никак не вырваться.
 Да Эмбер и не хотела вырываться. Странное ощущение удовольствия разливалось по всему ее телу. Она много раз прикасалась к незнакомцу, тогда как он до этого к ней еще не притрагивался. От разницы в ощущениях у нее перехватило дыхание, хотя она ясно понимала, что его чувства кипят неистово, грозно и могут в любую минуту вырваться наружу.
 Незнакомец медленно притянул Эмбер на кровать рядом с собой. Он зарылся лицом в ее волосы и глубоко вдохнул их аромат. Эмбер легко коснулась губами его щеки и груди, как привыкла делать за долгие часы ухода за больным.
 — Это была ты, — сказал он охрипшим голосом.
 — Да.
 — Я тебя знаю?
 — Ты знаешь лишь то, что помнишь, — ответила она. — Скажи сам, знаешь ли ты меня.
 — Кажется, я никогда еще не встречал девушки прекраснее тебя. Даже…
 Глубокий голос незнакомца умолк, а сам он болезненно нахмурился.
 — Что с тобой? — спросила Эмбер.
 — Не могу вспомнить ее имени.
 — Чьего?
 — Самой прекрасной девушки, которую я когда-либо видел. Пока не увидел тебя.
 Когда незнакомец говорил, Эмбер нарочно плотно прижала ладони обеих рук к обнаженной коже его плеча. И уловила смутный образ девушки с огненными волосами и ясными глазами изумрудного цвета.
 Образ растаял, не оставив у него в памяти никакого имени, которое он мог бы связать с этим нежным лицом. Он покачал головой и с досады грубовато выругался.
 — Не спеши, дай себе время оправиться от болезни, — сказала Эмбер. — Память вернется к тебе.
 Крупные руки схватили ее за плечи, и сильные пальцы глубоко погрузились в плоть.
 — Но времени нет! Я должен… должен… Проклятье, не могу вспомнить!
 Слезы выступили на глазах у Эмбер, когда через нее хлынул поток мучительного отчаяния незнакомца. Он был человеком, для которого честь являлась самым ценным достоянием. Он дал клятвы, которые надо выполнить.
 Но не мог вспомнить, кому давал эти клятвы.
 И не мог вспомнить, в чем клялся.
 Из горла Эмбер вырвался крик, потому что боль незнакомца, его страх и ярость были и ее болью, страхом и яростью, пока она к нему прикасалась.
 В тот же миг хватка вокруг ее плеч ослабла. Загрубевшие в сражениях руки стали ласкать, вместо того чтобы впиваться в плоть.
 — Прости меня, — хрипло проговорил он. — Я не хотел сделать тебе больно.
 Удивительно ласковые пальцы провели по ресницам Эмбер, вытирая слезы. Вздрогнув от неожиданности, она открыла глаза.
 Лицо незнакомца оказалось совсем рядом с ее лицом. Несмотря на собственное волнение, он тревожился за нее. Она видела это так же ясно, как густые темные ресницы, обрамлявшие его карие глаза.
 — Ты н-не сделал мне больно, — сказала Эмбер. — В том смысле, как ты думаешь.
 — Но ты плачешь.
 — Это от твоих страданий. Я так явственно их чувствую.
 Темные брови приподнялись. Тыльной стороной пальцев незнакомец легонько провел по щеке Эмбер. Ощутил горячую влагу слез.
 — Не плачь, нежная фея.
 Эмбер невольно улыбнулась сквозь слезы.
 — Я не фея.
 — Я не верю тебе. Только волшебное существо могло вытащить меня из той ужасной темноты.
 — Я ученица Кассандры Мудрой.
 — Ну, тогда понятно, — сказал он. — Ты колдунья.
 — Вовсе нет! Просто я одна из Наделенных Знанием.
 — Я не хотел тебя обидеть. Я очень люблю ведьм, умеющих исцелять.
 — Правда? — испуганно спросила Эмбер. — И многих из них ты знал?
 — Одну. — Незнакомец нахмурился. — Или их было две?
 Он опять готов был впасть в ярость при этом новом доказательстве того, что лишен воспоминаний, которые у всех людей считаются обычным делом.
 — Не надо так яростно драться с самим собой, — попыталась внушить ему Эмбер. — От этого только хуже. Разве ты сам не чувствуешь?
 — Мне трудно не драться, — ответил он сквозь сжатые зубы. — Драться — это то, что я умею делать лучше всего!
 — Откуда ты это знаешь? Незнакомец замер.
 — Не знаю откуда, — сказал он наконец. — Просто знаю, что это так, и все.
 — Но ведь верно говорят, что человек, сражающийся с самим собой, никогда не победит.
 В молчании незнакомец выслушал эту неутешительную истину.
 — Если тебе суждено вспомнить, — добавила Эмбер, — то ты вспомнишь.
 — А если не суждено? — резко спросил он. — Так и останусь до конца жизни человеком без имени?
 Его слова легли в опасной близости к тому темному предсказанию, которое омрачало жизнь Эмбер.
 — Нет! — воскликнула она. — Я дам тебе имя. Я назову тебя — Дункан.
 Многократным эхом это имя вернулось к Эмбер, приведя ее в ужас. Она не хотела и не собиралась произносить его. Совсем не хотела.
 Он не может быть Дунканом Максуэллским. Не могу в это поверить. Лучше пускай он остается навсегда человеком без имени!
 Но было уже поздно. Она дала ему имя.
 Дункан.
 Затаив дыхание, крепко сжав обеими руками его руку, Эмбер ждала ответа от Дункана.
 Откуда-то издалека к ней пришло слабое ощущение усилия, сдвига, сосредоточения…
 Потом оно исчезло, угасло, словно эхо, прозвучавшее в третий раз.
 — Дункан? — переспросил он. — Так меня зовут?
 — Я не знаю, — печально сказала Эмбер. — Но это имя подходит тебе. Оно означает «темный воин».
 Его глаза сузились.
 — Твое тело носит следы сражений, — продолжала Эмбер, проведя пальцами по рубцам у него на груди, — а у твоих волос очень приятный оттенок темноты.
 Ласковое прикосновение ее пальцев влекло и очаровывало Дункана, примиряло его с этим странным пробуждением в мире, который был ему знаком и одновременно казался совершенно иным.
 Но чужд или знаком был ему этот мир, Дункан обессилел и не мог больше сопротивляться. Долгий подъем из тьмы истощил даже его могучую силу.
 — Обещай, что не свяжешь меня, если я опять засну, — попросил он прерывающимся шепотом.
 — Обещаю.
 Дункан посмотрел на девушку, которая склонялась над ним с таким волнением и заботой. Множество вопросов теснилось у него в голове. Слишком много, чтобы не запутаться.
 И слишком много таких, на которые нет ответов.
 Даже если он не помнит подробностей своей жизни до пробуждения, кое-что он все же не забыл. Когда-то в прошлом он узнал, что лобовая атака не всегда годится для взятия укрепленной позиции.
 Тем более что в этот момент ему не хватило бы сил атаковать даже мотылька. Каждый раз, когда он собирался с силами, чтобы броситься в схватку, боль в голове становилась такой неистовой, что почти ослепляла его.
 — Полежи минутку спокойно, — ободряющим голосом сказала Эмбер. — А я пока заварю чай от головной боли.
 — Как ты узнала?
 Не отвечая, Эмбер потянулась за сбившимся покрывалом. Ее распущенные волосы упали на Дункана и оказались под покрывалом, когда она подтянула его кверху. Нетерпеливо выдохнув, она откинула эту длинную, густую гриву за спину, но при этом одна крупная прядь снова соскользнула у нее с плеча.
 — Твои волосы похожи на янтарь, — сказал Дункан, поглаживая мягкий локон. — Такие же гладкие и прекрасные.
 — Меня так и зовут.
 — Прекрасная? — спросил он, улыбаясь медленной улыбкой.
 У Эмбер перехватило дыхание. Ей показалось, что улыбка Дункана может растопить лед и заставить луговых жаворонков запеть в полночном небе.
 — Нет, — ответила она, тихо засмеявшись и покачав головой. — Меня зовут Эмбер.
 — Эмбер…
 Дункан перевел взгляд с ее длинных волос на ясные золотистые глаза.
 — Да, — сказал он. — Прекрасная Эмбер. Дункан отпустил шелковистую прядь, погладил ее запястье и опустил свою руку на густой мех покрывала. Когда Дункан освободил ее руку, у Эмбер возникло ощущение погасшего огня. Она едва не вскрикнула от огорчения.
 — Значит, я Дункан, а ты Эмбер, — произнес он после недолгого молчания. — Пока…
 — Да, — прошептала она.
 Эмбер была в отчаянии от того, что не назвала Дункана любым другим именем.
 Но в то же время она чувствовала, что не должна утаивать это имя, которое, как она опасалась, могло оказаться его настоящим именем. Сама она, кого звали просто Янтарь, слишком хорошо знала, какую дыру в центре жизни человека проделывало отсутствие у него имени, настоящего наследия.
 Возможно, это всего лишь мои страхи так шутят со мной, рисуя тени чудовищ на голой стене.
 Может быть, я потому и боюсь, как бы он не оказался Дунканом Максуэллским, что очень хочу, чтобы он оказался кем-нибудь другим?
 Кем угодно, лишь бы другим.
 — Где я сейчас? — спросил Дункан.
 — У меня в хижине.
 Он огляделся и увидел, что он и Эмбер находятся в просторной комнате. В очаге посреди комнаты весело горел огонь, а дым выходил через отверстие, оставленное в острие камышовой крыши. Что-то вкусное варилось в небольшом котелке, подвешенном над огнем. Стены были чисто выбелены известью, а пол застелен свежим тростником. В трех стенах хижины было по закрывающемуся ставнями окну. В четвертой была дверь.
 С задумчивым видом Дункан пощупал постель. Льняные простыни, мягкая шерстяная ткань, роскошный мех, занавески из дорогой ткани, раздвинутые на день. Тут же стояли стол со стулом, на столе — масляная лампа и лежало, как ему показалось, несколько древних рукописей.
 Дункан вновь взглянул на девушку, которая ухаживала за ним во время болезни. Она казалась ему знакомой и незнакомой одновременно.
 Одежда Эмбер тоже была из чудесной мягкой и теплой ткани. На ее запястьях и шее роскошными оттенками теплого желтого и золотого цветов светились и переливались украшения из янтаря.
 — Ты живешь намного лучше, чем обычно живут крестьяне, — сказал Дункан.
 — Мне выпал счастливый жребий. Эрик, наследник лорда Роберта Северного, покровительствует мне.
 Привязанность Эмбер к Эрику ясно слышалась в ее голосе и светилась в улыбке. Лицо Дункана помрачнело, и он стал в точности похож на грозного воина, каким был.
 В этот момент Эмбер подумала, не слишком ли она поторопилась развязать его.
 — Ты его возлюбленная? — спросил Дункан. Сначала Эмбер не поняла заданного резким тоном вопроса. Когда же его смысл дошел до нее, она вспыхнула.
 — Нет! Лорд Роберт — это…
 — Не Роберт, — перебил ее Дункан. — Эрик, одно упоминание имени которого вызывает у тебя улыбку.
 Эмбер радостно улыбнулась.
 — Возлюбленная Эрика? — повторила она. — Эрик бы просто задохнулся от смеха, если бы это услышал. Мы с ним знаем друг друга с тех пор, когда были не больше желторотых гусят.
 — И он одаривает дорогими подарками всех друзей своего детства? — холодно спросил Дункан.
 — Мы оба учились у Кассандры Мудрой.
 — Ну и что?
 — Семья Эрика подружилась со мной.
 — И ей это кое-чего стоило, — язвительно произнес Дункан.
 — Их подарки, как бы щедры они ни были, не ложатся бременем на богатство лорда Роберта, — сухо ответила Эмбер.
 Дункан уже открыл было рот, чтобы продолжить ее допрос, но вдруг понял, что в его возражениях звучит чересчур много ревности по отношению к девушке, которую он только что узнал.
 Только что?
 Совершенно обнаженный, он лежала ее постели. Ее руки не боялись прикасаться к нему. Она не покраснела и не отвернулась, когда покрывало сбилось и соскользнуло, открыв его наготу. И она не очень-то торопилась снова укрыть его.
 Как же поделикатнее узнать у девушки, кем она ему приходится — невестой, женой или возлюбленной?
 Или, упаси Боже, сестрой!
 Дункан поморщился. Мысль, что он и Эмбер могут быть родными по крови, привела его в ужас.
 — Дункан! Тебе больно? — Нет.
 — Правда не больно?
 У него вырвался какой-то резкий звук.
 — Скажи мне…
 Тут голос его сник, и храбрость ему изменила. Но чувственный жар в крови не угас.
 — Ты что-то хотел спросить?
 . — Между нами есть кровное родство?
 — Нет, — без промедления ответила она.
 — Слава Богу.
 Эмбер смотрела на него в недоумении.
 — А что, Кассандра — одна из тех, кого ты называешь Наделенными Знанием? — спросил Дункан, переводя разговор на другое и отвлекая внимание Эмбер.
 — Да.
 — Это племя или клан, или жреческий сан?
 Сначала Эмбер подумала, что Дункан шутит. Человек, которого нашли спящим под священной рябиной внутри Каменного Кольца, сам должен быть одним из Наделенных!
 Эта мысль подействовала на нее как бальзам. До нее доходило немало разговоров о Дункане Максуэллском, Шотландском Молоте, но никогда ей не приходилось слышать хотя бы намека на то, что он — один из Наделенных Знанием.
 Кем бы когда-то ни был этот незнакомец, которого она нарекла Дунканом, сейчас это был другой человек, отсеченный от прошлого Знания ударом молнии.
 Нахмурившись, Эмбер старалась найти слова, чтобы описать свои отношения с Кассандрой и Эриком, и с теми-немногими другими Наделенными, которых ей приходилось встречать. Она не хотела, чтобы Дункан смотрел на нее с суеверным предубеждением или страхом, как это порой случалось у простолюдинов.
 — Многие Наделенные связаны кровными узами, но не все, — медленно заговорила Эмбер. — Это такое учение, как школа, но не все те, кто пробует учиться, одинаково способны его воспринимать.
 — Как гончие, лошади или рыцари? Эмбер непонимающе смотрела на него.
 — У некоторых всегда все получается лучше, чем у других, — просто сказал он. — А немногие, очень немногие, умеют что-то делать намного лучше, чем все другие.
 — Да, — сказала Эмбер, обрадованная тем, что Дункан понял. — Те, кто не может научиться, называют тех, кто может, проклятыми или благословенными. Обычно проклятыми.
 Дункан криво усмехнулся.
 — Но мы ни то ни другое, — продолжала она. — Просто мы такие, какими нас создал Бог. Другие.
 — Верно. Мне приходилось встречать таких людей. Не таких, как все.
 Сам того не сознавая, Дункан согнул свою правую руку как бы для того, чтобы схватиться за меч. Это движение было таким же непроизвольным, как и дыхание. Он его даже не заметил.
 Зато Эмбер заметила.
 Она припомнила то, что слышала о Шотландском Молоте — воине, который лишь однажды потерпел поражение в битве, причем от руки ненавистного захватчика-норманна, Доминика ле Сабра. В обмен на свою жизнь Дункан присягнул на верность врагу.
 Поговаривали, что Доминик победил Дункана с помощью своей жены-колдуньи, которая была из глендруидов.
 Эмбер вспомнила лицо, на мгновение увиденное сквозь застилавшую сознание Дункана пелену забвения — огненно-рыжие волосы и глаза необычайно яркого зеленого цвета.
 Зеленый цвет глендруидов.
 Боже милостивый, а вдруг это сам Доминик ле Сабр, заклятый враг Эрика?
 Всматриваясь в глаза Дункана, Эмбер пробовала представить себе, что они серые, но у нее ничего не выходило. Зеленые — может быть. Или синие. Или карие. Но не серые, нет.
 Эмбер глубоко вздохнула. Дай-то Бог, чтобы это не оказалось заблуждением.
 — И где же ты встречал этих необычных людей? — спросила она. — Это были мужчины или женщины?
 Дункан открыл рот, но сказать ничего не смог. Он болезненно сморщился при этом новом доказательстве того, что ничего не помнит.
 — Я не знаю, — ответил Дункан без всякого выражения. — Знаю только, что встречал их.
 Эмбер подошла к Дункану и коснулась пальцами его беспокойной правой руки.
 — Ты помнишь, как их звали? — тихо спросила Эмбер.
 Ответом ей было молчание, за которым последовало проклятие.
 Она уловила горькое разочарование Дункана и поднимающийся в нем гнев, но никаких лиц, имен — ничего, что могло бы вызвать воспоминания.
 — Они были враги или друзья? — так же тихо спросила Эмбер.
 — И те и другие, — ответил он охрипшим голосом. — Но не… не совсем.
 Рука Дункана сжалась в тяжелый кулак. Эмбер попыталась мягко разжать его пальцы, заставить их расслабиться. Он резко выдернул руку и ударил себя по ноге.
 — Кровь Господня! — прорычал он. — Каким же надо быть бесчестным подонком, чтобы не помнить ни друга, ни врага, ни священных клятв?
 Боль пронзила Эмбер — боль, которая принадлежала Дункану и, каким-то странным образом, одновременно и ей самой.
 — А ты давал такие клятвы? — еле слышно спросила она.
 — Я… не… знаю.
 Он почти выкрикнул эти слова.
 — Тише, мой воин, тише, — с нежностью сказала Эмбер.
 С этими словами она провела рукой по волосам и лицу Дункана, как делала в те долгие часы, что он был погружен в свой странный сон.
 Первое прикосновение заставило Дункана вздрогнуть. Потом, заглянув во встревоженные золотые глаза Эмбер, он со стоном разжал кулаки, поддаваясь успокоению от ее нежной ласки.
 — Спи, Дункан. Я чувствую твою усталость.
 — Нет, — решительно сказал он.
 — Это нужно, чтобы ты поправился.
 — Я не хочу больше погружаться в эту ужасную темноту.
 — И не надо.
 — А что, если это все же случится?
 — Я опять тебя выведу оттуда.
 — Почему? — спросил он. — Кто я тебе?
 Эмбер не сразу ответила на такой прямой вопрос. Потом улыбнулась странной улыбкой, в которой смешались радость и печаль, когда, подобно отдаленным раскатам грома, у нее в ушах прозвучало пророчество Кассандры.
 Он явится тебе из теней темноты. И он явился.
 Она прикоснулась в безымянному воину, и он пленил ее сердце.
 Эмбер не знала, мог ли ее безрассудный поступок изменить ход событий и вызвать потоки жизни и смерти. Она знала лишь одно, и знала это с такой непререкаемой твердостью, с какой солнечный диск чертил по небосклону свой огненный путь.
 — Будь что будет, — тихо произнесла Эмбер. — Я буду оберегать тебя своей жизнью. Мы… соединены.
 Глаза Дункана сузились, когда он понял, что Эмбер только что дала ему клятву, которая связывала ее так же крепко, как любая клятва, даваемая и принимаемая среди лордов. Яростная решимость, с которой она готова защищать его от мрака беспамятства, не только ободрила, но и развеселила Дункана.
 Она казалась такой хрупкой — горсть солнечного света, душистый ветерок, нежное тепло.
 — Ты что, еще одна неустрашимая Боадицея, сражающаяся во главе воинов-мужчин? — мягко поддразнил ее Дункан.
 Чуть улыбнувшись, Эмбер покачала головой.
 — Я никогда не держала в руках палаша. Они мне кажутся такими большими и громоздкими.
 — Феям и не полагается размахивать мечами. У них есть другое оружие.
 — Но я же не фея.
 — Так я тебе и поверил!
 Дункан с улыбкой провел рукой по всей длине распущенных волос Эмбер.
 — Как странно думать, что ты принадлежишь мне, а я тебе, — пробормотал он.
 Эмбер не стала говорить Дункану, что он неправильно ее понял, потому что теперь в его прикосновении ощущалось что-то новое, чего не было раньше. Что-то, от чего по всему ее телу побежали тоненькие язычки — сладкого, тайного огня.
 — Только если ты этого хочешь, — прошептала она.
 — Я не могу поверить, что забыл бы такое волшебное, прекрасное создание, как ты.
 — Все потому, что я не красива, — возразила она.
 — Для меня ты так же прекрасна, как рассветная заря после долгой зимней ночи.
 Неподдельная искренность, звучавшая в голосе и светившаяся в глазах Дункана, ощущалась ею и через его прикосновение. Его слова не были комплиментами, которые говорят из учтивости. Он говорил то, что было для него просто истиной.
 Эмбер вздрогнула, когда Дункан большим пальцем очертил изгиб ее приоткрытых губ. Он это почувствовал и улыбнулся, несмотря на головную боль, вернувшуюся к нему, когда возобновились толчки пульсирующей в жилах крови. Эта улыбка была откровенно торжествующей улыбкой мужчины, как если бы он получил ответ на вопрос, который ему не хотелось облекать в слова.
 Другая рука Дункана скользнула глубоко в волосы Эмбер, одновременно и лаская, и сковывая ее. От этого прикосновения тело ее пронизывали до сих пор не изведанные ею ощущения Не успела она дать им названия, как оказалась распростертой у него на груди; его губы прильнули к ее губам, а язык проник к ней в рот.
 Удивление пересилило все другие обуревавшие Эмбер чувства. Инстинктивно она стала вырываться из крепких объятий Дункана.
 Сначала его руки сжали ее сильнее. Потом, медленно и неохотно, он немного ослабил хватку — так, чтобы можно было говорить.
 — Ты сказала, что принадлежишь мне.
 — Я сказала, что мы соединены.
 — Ну да, милая. Как раз это и было у меня на уме.
 — Я хотела сказать… то есть…
 — Что ты хотела сказать?
 Прежде чем она успела ответить, на поляну, где стояла хижина, с лаем и завываниями ворвалась свора охотничьих собак. Эмбер поняла, даже не глядя в окно: это Эрик явился взглянуть на незнакомца, оставленного ее заботам.
 Эрик придет в ярость, когда узнает, что она ослушалась его и развязала этого человека без имени.




 Глава 3


 Дункан резко сел в постели и тут же застонал от резкой боли в голове, где-то позади глаз.
 — Ложись, ложись, — быстро сказала Эмбер. — Это всего лишь Эрик.
 Глаза Дункана сузились, но он повиновался, уступая давлению ее рук на свои плечи.
 Возмущенное кудахтанье и писк, доносившиеся со двора, дали знать о том, что собаки Эрика обнаружили кур. Когда Эмбер открыла входную дверь, выжлятник как раз затрубил в рог, скликая гончих.
 Самая молодая в своре собака не послушалась приказа. Этот собачий недоросль только что обнаружил старого гуся. Посчитав его легкой добычей, пес кинулся к нему, заливаясь восторженным лаем. Гусак изогнул длинную шею, опустил голову, растопырил крылья и угрожающе зашипел.
 Пес не остановился.
 — Эрик, — крикнула Эмбер, — позови его!
 — Ничего, это будет ему на пользу. — Но…
 Поджарый, жесткошерстный гончак бросился в атаку. Правое крыло гусака опустилось одним неуловимым движением, и гончак покатился по земле. Завизжав от Удивления и боли, пес с трудом поднялся на ноги и, поджав хвост, помчался обратно к своре.
 Эрик так расхохотался, что его смех встревожил сокола, сидевшего на луке седла. Серебряные колокольца на свисающих концах пут звякнули, выдавая беспокойство птицы. Сокол раскрыл свои узкие, изящные крылья и резко, пронзительно крикнул.
 Ответный свист Эрика был таким же высоким и резким, как и соколиный крик. Птица повела головой и еще раз крикнула. И этот крик в ответ на свист Эрика был уже не таким, как первый.
 Сокол сложил крылья и успокоился.
 Охотившиеся вместе с Эриком оруженосцы и рыцари обменялись быстрыми взглядами. Его необыкновенное умение обращаться с дикими созданиями вызывало много досужих разговоров. Хотя в лицо никто не называл Эрика колдуном, но его люди перешептывались об этом.
 — Сиди спокойно, моя красавица, — тихонько сказал Эрик.
 Он погладил птицу голой рукой. На другой руке у него была толстая кожаная перчатка, защищавшая руку, когда сокол сидел у него на запястье.
 — Робби, — позвал Эрик выжлятника. — Уведи собак и моих людей подальше в лес. Вы нарушаете покой Эмбер.
 Эмбер уже открыла рот, собираясь сказать, что это не так. Но взгляд, брошенный на нее Эриком, заставил ее промолчать. Она молча ждала, пока вся беспорядочная и шумная толпа собак, лошадей и людей не скрылась за деревьями.
 — Как поживает незнакомец? — резко спросил Эрик.
 — Лучше, чем твой гончий.
 — Может быть, в следующий раз Трабл прибежит сразу, как только Робби затрубит в рог.
 — Сомневаюсь. У подростков мужского пола много страсти и мало мозгов.
 — Я бы обиделся, не будь я давно взрослым, — сказал Эрик.
 Эмбер округлила глаза.
 — Правда? И с каких же пор ты взрослый, мой господин?
 Улыбка мелькнула и угасла на красивом лице Эрика.Он молча ждал, когда Эмбер заговорит о том взрослом мужчине, который лежит у нее в хижине.
 — Он проснулся, — сказала она.
 Правая рука Эрика легла на рукоять меча, с которым он никогда не расставался.
 — Как его зовут? — спросил он.
 — Он не помнит.
 — Что такое?
 — Он не помнит никаких имен из прошлой жизни, даже своего собственного.
 — Он просто хитрый, как лис, — возразил Эрик. — Знает, что попал в руки к врагу, вот и…
 — Нет, — перебила Эмбер. — Он не знает даже, норманн он или сакс, крепостной или лорд.
 — Что же, он околдован?
 Эмбер покачала головой. Внезапное ощущение веса и блеска рассыпавшихся по плечам волос напомнило ей, что она еще не прибрала их как следует. Нетерпеливо тряхнув головой, она убрала волосы под капюшон своего плаща.
 — От него не исходит чувство принуждения, — сказала Эмбер.
 — Что еще ты почувствовала?
 — Храбрость. Силу. Честь. Великодушие. Брови Эрика поползли кверху.
 — Значит, святой, — сухо промолвил он. — Вот неожиданность.
 На щеках Эмбер проступил румянец, когда она вспомнила, каким страстным желанием воспылал к ней Дункан; какая уж тут святость!
 — Еще смятение, и боль, и страх, — твердо сказала она.
 — А, так он все-таки человек. Какое разочарование.
 — Эрик, сын Роберта Северного, ты дьявол! Он усмехнулся.
 — Благодарю, Эмбер. Приятно, когда тебя по-настоящему ценят.
 Эмбер засмеялась вопреки своей воле.
 — Что еще? — спросил он. Ее веселость угасла.
 — Ничего.
 — Как это ничего?
 — Ничего, и все.
 Сокол распустил крылья, мгновенно уловив раздражение хозяина.
 — Что он делает на Спорных Землях? — отрывисто спросил Эрик.
 — Он не помнит.
 — Куда он направлялся?
 — Он не знает, — ответила Эмбер.
 — Он под присягой у какого-то лорда или же ландскнехт?
 — Он не знает.
 — Раны Господни! — прошипел Эрик. — Он что, слабоумный?
 — Нет! Просто он ничего не помнит.
 — Когда ты его спрашивала, ты прикасалась к нему? Эмбер набрала полную грудь воздуха и коротко кивнула.
 — И что ты чувствовала? — настойчиво продолжал расспрашивать Эрик.
 — Когда он пытается вспомнить, получается какой-то хаос. Если не отступает, то видит ослепляющий свет и чувствует резкую боль…
 — Будто удар молнии?
 — Может быть, — сказала она.
 Сузившиеся глаза Эрика стали похожи на янтарные щелки.
 — Что с тобой? — спросил он через минуту. — Раньше ты никогда не говорила так неуверенно.
 — Раньше и ты никогда не привозил мне человека, найденного в беспамятстве внутри Каменного Кольца, — ответила она.
 — Ты жалуешься? Эмбер вздохнула.
 — Прости. Я очень мало спала с тех пор, как ты привез его. Очень трудно было вызволять его из мрака.
 — Да. Я вижу это по темным кругам у тебя под глазами.
 Она слабо улыбнулась в ответ.
 — Эмбер, скажи. Друг он или враг?
 Это был как раз тот прямой вопрос, которого она все время боялась.
 — Друг, — прошептала она. Потом честность и привязанность заставили ее добавить: — Пока к нему не вернется память. Тогда он станет тем, чем был до того, как ты привез его ко мне. Либо другом, либо врагом, либо вольным наемником, еще не присягнувшим никакому лорду.
 — И это все, что ты смогла узнать о нем?
 — Он не преступник и не дикий зверь, терзающий себе подобных. Несмотря на свой страх, он не причинил мне зла.
 — Но…
 — Но если память вернется к нему, он, возможно, не будет считать себя нашим другом. Или же окажется давно пропавшим кузеном, который будет счастлив вернуться домой. Только он сам может это сказать.
 — Если память к нему вернется…
 Эрик молча поглаживал своего сокола по блестящей спине, обдумывая услышанное. Неотвязное ощущение беспокойства пронизывало его мысли. Что-то тут было не так. Он знал это.
 Он не знал лишь, что именно.
 — А память вернется к нему? — спросил Эрик.
 — Я не знаю.
 — Так угадай, — коротко сказал он.
 У Эмбер все похолодело внутри. Ей не хотелось и думать о том, что будет, если к Дункану вернется память. Если окажется, что он и враг, и любимый в одном лице…
 Это разобьет ей сердце.
 Не больше ей хотелось думать и о том, что будет с Дунканом, если память к нему не вернется. Он станет беспокойным, грубым, обезумевшим от оставшихся забытыми имен и неисполненных священных обетов, станет считать себя клятвопреступником.
 И это разобьет ему сердце.
 Эмбер стало трудно дышать. Такого бесчестия и таких мук она и врагу не пожелает, а не то что человеку, который покорил ее одним прикосновением, одной улыбкой, одним поцелуем.
 — Я… — начала она, но тут голос ей изменил.
 — Что с тобой, малышка? — спросил Эрик, встревоженный выражением обреченности, которое появилось в золотистых глазах Эмбер.
 — Я не знаю, — сказала она прерывающимся голосом. — Может сотвориться столько зла. И так мало добра.
 Жизнь тогда, может быть, даст богатые всходы, но смерть непременно потоком прольется.
 — Может, будет лучше, если я возьму незнакомца к себе, в замок Каменного Кольца, — задумчиво произнес Эрик.
 — Нет.
 — Почему нет?
 — Он носит священный янтарь. Он мой. Уверенность, прозвучавшая в голосе Эмбер, удивила и встревожила Эрика.
 — А что если память вернется к нему? — спросил он.
 — Значит, так тому и быть.
 — Ты можешь оказаться в опасности.
 — На все Божья воля.
 Волна гнева накатила на Эрика. Сокол закричал, а лошадь беспокойно переступила и стала грызть удила. Эрик придержал лошадь и успокоил сокола, не отводя глаз под пристальным взглядом Эмбер.
 — Тебя не понять, — сказал он наконец. — Я пришлю за ним оруженосца, как только мы вернемся с охоты.
 Эмбер непокорно вскинула голову.
 — Как тебе будет угодно, господин.
 — Проклятье! Дьявол в тебя вселился, что ли? Я же только хочу оберечь тебя от человека, у которого нет имени.
 — У него есть имя.
 — А мне ты сказала, что он не помнит, как его зовут.
 — Он и не помнит, — ответила Эмбер. — Имя дала ему я.
 — Как его теперь зовут?
 — Дункан.
 Эрик открыл рот, потом захлопнул его, и было ясно слышно, как клацнули его зубы.
 — Объясни, — потребовал он.
 — Надо же было как-то его называть. «Темный воин» ему подходит.
 — Дункан, — повторил Эрик ничего не выражающим тоном.
 — Да.
 Издали донеслись звуки рога, говорившие о том, что спустили собак, которые должны были поднять пернатую дичь на крыло. А потом за ней устремятся в небо птицы, сидящие на руках у рыцарей. Сокол на луке Эрикова седла беспокойно закричал, услышав знакомый зов к охоте, на которую его почему-то не взяли.
 У них над головой раздался крик завидевшего добычу кречета. Эрик поднял голову, обшаривая безоблачное небо глазами, не менее зоркими, чем у любой ловчей птицы.
 Маленький свирепый сокол стал камнем падать вниз, подобный темной молнии, ударившей с ясного неба; серебряные украшения на его путах сверкнули в солнечных лучах. Хотя стремительное падение сокола закончилось за каменистой возвышенностью, Эрик не сомневался в его исходе.
 — Кассандра получит куропатку раньше, чем я добуду крякву, — сказал он. — Как всегда, полет Девы Мэриэн изящен и смертелен.
 Эмбер прикрыла глаза и неслышно вздохнула с облегчением: Эрик больше не заговорил о незнакомце, которого она нарекла Дунканом.
 — Кассандра придет к тебе на ужин, — продолжал Эрик. — И я тоже. Будь здесь. И позаботься, чтобы человек, которого ты зовешь Дунканом, тоже был здесь.
 Эмбер вдруг обнаружила, что смотрит в холодные, топазовые глаза волка, живущего внутри у друга ее детских лет. Она вздернула подбородок и уставилась на Эрика прищуренными янтарными глазами, взгляд которых был так же холоден, как и его.
 — Да, господин.
 Зубы Эрика сверкнули в улыбке под темно-золотистой бородкой.
 — У тебя еще осталась копченая оленина?
 Она кивнула.
 — Вот и хорошо, — сказал он. — Я буду голоден.
 — Ты всегда голоден.
 Смеясь, Эрик заставил сокола пересесть к нему на запястье, чуть тронул шпорами свою лошадь и поскакал в лес. Под лучами солнца золотым огнем вспыхивали его волосы, а лошадь казалась серебристо-серой, словно грозовое облако.
 Эмбер смотрела ему вслед, пока он не исчез и смотреть стало не на что, кроме каменистого склона. Когда она уже повернулась, собираясь вернуться в хижину, кречет с криком взлетел на воздушном потоке, отправляясь на поиски новой добычи. Эмбер наклонила голову и прислушалась, но не уловила топота копыт приближающейся лошади. В отличие от Эрика, Кассандра дождется окончания охоты, чтобы поговорить с ней.
 Успокоившись, Эмбер вошла в хижину и тихонько притворила за собой дверь. Так же бесшумно она заложила проем толстым деревянным брусом. Теперь, пока она не вынет брус, никто не сможет к ней войти, разве что прорубит дверь топором.
 — Дункан? — тихо окликнула Эмбер. Ответа не было.
 Страх ледяными когтями сжал ее внутренности. Она подбежала к кровати и отдернула занавес.
 Дункан лежал на боку — тело расслаблено, глаза закрыты. Эмбер протянула руку и коснулась его лба. От облегчения ее задержанное дыхание с шумом вырвалось из груди. Он спал глубоким, но естественным сном.
 Контраст между мощной линией плеч Дункана и светлым кружевом отделки на простынях из льняного полотна вызвал у Эмбер улыбку. Она осторожно отвела прядь волос у него со лба, испытывая удовольствие от теплоты и гладкости его кожи.
 Дункан пошевелился, но не отстранился. Напротив, он потянулся к ней, к ее прикосновению. Его рука нащупала ее руку и крепко ухватилась за нее. Когда она хотела отнять руку, его пальцы сжались еще крепче. Она почувствовала, что он просыпается.
 — Нет, — прошептала она, гладя свободной рукой Дункана по щеке. — Спи, Дункан. Выздоравливай.
 Он опять погрузился в сон, но руки Эмбер из своей не выпустил. Она сбросила туфли и села на край кровати, борясь с усталостью, которую гнала от себя все эти долгие дни и ночи с той минуты, как обнаженное тело Дункана оказалось у нее на пороге.
 Но спать ей было еще нельзя. Надо было все как следует обдумать, найти ту единственную нить в запутанном переплетении судьбы Дункана с ее собственной судьбой, которая приведет к богатым всходам на ниве жизни, а не к безвременной гибели.
 Так много зависит от его памяти. Или от ее отсутствия.
 Так много зависит от пророчества.
 Да. Пророчество. Надо сделать так, чтобы другие его слова не сбылись. Боюсь, что свое сердце я уже отдала, но тело и душу еще нет.
 Так все должно оставаться и дальше. Я не должна прикасаться к нему.
 Но как только она об этом подумала, все в ней взбунтовалось. Прикосновение к Дункану подарило ей самое большое наслаждение, какое она, Неприкосновенная, когда-либо испытывала.
 Он для меня запретен.
 Нет. Между нами запретны лишь особые прикосновения, которыми обмениваются возлюбленные. Если их избегать, то мое тело по-прежнему останется моим.
 Неприкосновенным.
 Пророчество не сбудется.
 Наконец усталость одолела Эмбер. Глаза ее закрылись, она качнулась вперед и уснула прежде, чем голова ее коснулась подушки. Почувствовав рядом с собой вес ее тела, Дункан наполовину проснулся, придвинул ее ближе к себе и вновь погрузился в целительный сон.
 Заключенная в объятия тех самых рук, которые были Для нее запретны, Эмбер спала самым спокойным и безмятежным сном в своей жизни.
 Она проснулась лишь тогда, когда в сумерках послышалась мелодия волчьей песни. Первым ее ощущением было ощущение удивительного покоя. Вторым — ощущение тепла, словно спину ей грело солнце. Третьим — ощущение того, что она лежит в изгибах обнаженного тела Дункана, как в колыбели, а одна ее грудь в чаше его правой ладони.
 Ее вдруг обдало каким-то странным жаром. Потом от прилива крови у нее запылали щеки. Она попробовала выскользнуть из объятий Дункана. Он издал сонный, протестующий звук и крепче сжал пальцы руки. У нее перехватило дыхание от тех ощущений, которые побежали от груди по всему телу.
 Ах! Ведь это и есть те самые прикосновения, которые для нас запретны!
 Боже милостивый, почему же от них делается так сладко ?
 Волк завыл опять, сзывая родственные души на вечернюю охоту.
 Со всей быстротой, на какую осмелилась, Эмбер выскользнула из постели. Увидев, что Дункан вот-вот опять проснется, она убаюкала его легкими прикосновениями и нежными словами, пока он снова не затих.
 Облегченно вздохнув, Эмбер отошла от кровати. Ей надо быть одной, когда она будет разговаривать с Эриком и Кассандрой. Так Дункан будет в большей безопасности.
 Эмбер накинула на плечи плащ из зеленой шерсти и застегнула его большой серебряной брошью в виде лунного серпа. Поверхность серпа была покрыта древними рунами, что придавало чеканному серебру благородную текстуру и изящество. Когда она сняла запиравший дверь деревянный брус и вышла в сгущавшиеся сумерки, ее брошь заблестела так, будто впитывала в себя свет, чтобы светиться с наступлением ночи.
 Едва Эмбер успела закрыть за собой дверь хижины, как на ведущей из леса тропинке показалась Кассандра. Она шла пешком и была в своих обычных одеждах алого цвета, расшитых по краям синими и зелеными нитями, но в сумерках все цвета казались почти черными.
 Ее очень светлые, почти бесцветные волосы были заплетены в косы и уложены под нарядный головной убор из тонкой красной ткани. Ткань удерживалась на месте обручем из сплетенных серебряных нитей. Длинные рукава платья к концам сильно расширялись.
 Как и у Эмбер, у Кассандры тоже не было никаких родственников, но, несмотря на это, весь ее вид говорил о том, что она — высокородная леди. Кассандра, которая была старше Эмбер и мудрее, растила девочку так, как если бы та была ей родная. Однако сейчас Кассандра не выказала желания обнять свое приемное дитя. Она пришла к Эмбер скорее как прорицательница замка Каменного Кольца, чем как ее подруга и наставница.
 Мурашки беспокойства пробежали по коже Эмбер.
 — А где Эрик? — спросила она, бросая взгляд за спину Кассандры.
 — Я сказала, что хочу немного побыть с тобой наедине.
 Эмбер постаралась придать своей улыбке веселость, которой совершенно не ощущала.
 — Была ли охота Девы Мэриэн удачной? — спросила она.
 — Да, очень. А твоя?
 — Я не охочусь с ловчими птицами.
 — А я лишь спрашиваю, много ли тебе удалось узнать о том человеке, которого Эрик нашел спящим в Каменном Кольце, — мягко произнесла Кассандра.
 Умолкнув, она пристально смотрела на Эмбер проницательными серыми глазами. Эмбер с трудом сохранила внешнее спокойствие и не начала бормотать первое, что пришло ей на ум. Временами молчание Кассандры действовало на людей столь же устрашающе, как и ее пророчества.
 — Он не просыпался с самого утра, — сказала Эмбер, — а утром проснулся лишь на несколько мгновений.
 — Какие были его первые слова при пробуждении? Хмурясь, Эмбер стала вспоминать.
 — Он спросил меня, кто я такая, — ответила она через минуту.
 — На каком языке?
 — На нашем.
 — С акцентом? — спросила. Кассандра. — Нет.
 — Продолжай.
 Эмбер чувствовала себя так, словно у нее спрашивают урок. А она не знает, что было задано, не знает ответов на вопросы и к тому же боится отвечать правильно. — Он спросил, не пленник ли он, — сказала Эмбер.
 — Вот как? Довольно странный вопрос, если он друг.
 — Нисколько, — возразила Эмбер. — Эрик привязал его за руки и за ноги к моей кровати.
 — Мм-м, — только и послышалось в ответ от Кассандры.
 Эмбер не стала больше говорить ничего.
 — Ты немногословна, — промолвила Кассандра.
 — Я следую тому, чему меня учила ты, Наделенная Знанием, — бесстрастно ответила Эмбер.
 — Почему ты держишься со мной, будто чужая?
 — А почему ты допрашиваешь меня, будто чужака, схваченного в стенах замка?
 Кассандра вздохнула и протянула руку.
 — Ну, будет, — сказала она. — Пройдись со мной в этот час, лежащий между днем и ночью.
 У Эмбер округлились глаза. Кассандра редко выражала желание прикоснуться к кому-нибудь, особенно к Эмбер, которой чужие прикосновения часто причиняли боль и всегда — неприятные ощущения.
 За исключением незнакомца. Его прикосновение подарило ей чистейший восторг.
 — Кассандра! — прошептала Эмбер. — Зачем ты это делаешь?
 — Ты похожа на затравленную дичь, дочка. Коснись меня и узнай, что я не из тех, кто тебя преследует.
 Эмбер нерешительно провела кончиками пальцев по протянутой руке. Как всегда, от Кассандры к ней хлынуло ощущение острого ума и глубокой привязанности.
 — Я желаю тебе лишь радости, Эмбер. Ощущение правдивости этих слов Кассандры струилось от нее к Эмбер, словно яркая алая лента.
 Грустная улыбка тронула губы Эмбер, когда она опустила руку. Она сомневалась, чтобы Кассандре было известно, какую радость она чувствует, прикасаясь к Дункану.
 А если бы ей это было известно, то она вряд ли захотела бы пожелать своей воспитаннице еще большей радости.
 Когда Кассандра повернулась и медленными шагами пошла туда, где на лугу невдалеке за хижиной собралось озерцо лунного света, Эмбер пошла с ней рядом.
 — Расскажи мне о том, для кого ты выбрала имя Дункан, — сказала Кассандра.
 Слова были мягкими, словно сумерки, но содержавшееся в них приказание отнюдь не казалось мягким.
 — Кем бы он ни был до того, как оказался в Каменном Кольце, — произнесла Эмбер, — он ничего об этом не знает.
 — А ты?
 — Я видела отметины сражений у него на теле.
 — Темный воин…
 — Да, — прошептала Эмбер. — Дункан.
 — Значит, он жесток и груб? — Нет.
 — Как ты можешь быть настолько уверена в нем? Связанному человеку мало что остается, кроме как попытаться освободиться от пут либо силой, либо хитростью.
 — Я перерезала веревки.
 Кассандра судорожно выдохнула и перекрестилась.
 — Зачем ты это сделала? — спросила она напряженным голосом.
 — Я знала, что он не желает мне зла.
 — Как ты это узнала? — Едва задав вопрос, Кассандра уже испугалась ответа.
 — Как обычно. Я прикоснулась к нему. Кассандра стояла, сцепив руки и покачиваясь, словно ива на несильном ветру.
 — Когда он появился у тебя, — неровным голосом продолжала Кассандра, — ночь уже наступила?
 — Да, — ответила Эмбер.
 Он явится тебе из теней темноты.
 — Ты в своем уме? — В голосе Кассандры слышался неподдельный ужас. — Разве ты забыла? Будь же подобна солнечным лучам, сокрытым в янтаре: чужой руки не ведая касаний и ни к кому сама не прикасаясь. Запретной оставайся.
 — Эрик велел мне прикоснуться к незнакомцу.
 — Тебе следовало отказаться.
 — Я и отказалась сначала. Но Эрик сказал, что у всякого взрослого человека есть имя. Значит, пророчество не…
 — Не учи сокола летать! — гневно перебила Кассандра. — Когда этот человек проснулся, он знал, как его зовут?
 — Нет, но в любую минуту все могло перемениться.
 — Клянусь светлой улыбкой Девы Марии, я вырастила безрассудную дурочку!
 Эмбер хотела оправдаться, но ничего не приходило ей на ум. Оказавшись на расстоянии от Дункана, она сама ужаснулась безрассудству своего поступка.
 Но когда она была рядом с ним, поступить иначе казалось ей просто невозможным.
 Обе женщины разом повернулись, чтобы идти обратно к хижине. И обе разом остановились.
 В нескольких шагах от них стоял Эрик.
 — Ну, ты довольна своей работой? — едко спросила его Кассандра.
 — Доброго вечера и тебе тоже, — сказал в ответ Эрик. — И что же я сделал такого, чтобы заслужить столь гневный упрек одной из Наделенных Знанием?
 — Эмбер прикоснулась к человеку без имени, который явился ей из теней темноты. Вернее сказать, был принесен к ней на порог молодым лордом, у которого в голове мозгов не больше, чем в каменной стене!
 — А что я, по-твоему, должен был сделать? — спросил Эрик. — Выпотрошить его, как лосося для засолки?
 — Ты мог бы подождать, пока я…
 — Не ты правишь замком Каменного Кольца, госпожа моя, — холодно перебил ее Эрик. — Здесь хозяин — я.
 — Это так, — сказала Кассандра со слабой улыбкой. Эрик шумно выдохнул.
 — Я чту твою мудрость, Кассандра, но я больше не принадлежу тебе, и ты не можешь мной распоряжаться, как каким-то оруженосцем.
 — Верно. Все так и должно быть.
 — Хорошо, что хотя бы в этом у нас согласие. — Эрик произнес это с улыбкой. — Раз уж сделано то, что сделано, что ты предлагаешь теперь?
 — Попробовать повлиять на события так, чтобы они вели к жизни, а не к смерти, — отрывисто сказала Кассандра.
 Эрик пожал плечами.
 — Смерть всегда следует за жизнью. Такова уж природа жизни. И смерти.
 — А природа моих пророчеств такова, что они сбываются.
 — Так или иначе, требования пророчества не выполнены, — сказал Эрик.
 — Он явился ей из…
 — Да, да, — нетерпеливо перебил Эрик. — Но ведь она не отдала ему свое сердце, душу и тело!
 — Не могу сказать про душу и тело, — возразила Кассандра, — но сердце ее уже принадлежит ему.
 Эрик бросил на Эмбер удивленный взгляд.
 — Это правда?
 — Я лучше кого бы то ни было понимаю все три условия — пророчества, — сказала Эмбер. — Все три остаются невыполненными.
 — Может, и надо его выпотрошить, как лосося, — пробурчал Эрик.
 — Смотри, как бы ты при этом и себя не выпотрошил. — Вид у Эмбер при этих словах был невозмутимый, хотя в душе никакого спокойствия она не ощущала.
 — Как это так?
 — Тебе надо быть на севере, оборонять Уинтерланс от норвежцев. Но если тебя здесь не будет, то замок Каменного Кольца захватят твои кузены.
 Эрик посмотрел на Кассандру.
 — Тебе без всяких прорицательниц хорошо известны притязания твоих кузенов, — сухо произнесла Кассандра. — Они были так уверены, что леди Эмма умрет, не зачав Роберту наследника, что уже начали драться между собой за то, кому достанется Каменное Кольцо, Морской Дом, Уинтерланс и все остальные владения Роберта.
 Эрик молча посмотрел на Эмбер.
 — Дункан думает о себе как о могучем воине, — сказала ему Эмбер. — Он мог бы сослужить тебе немалую службу.
 Она взглянула на Эрика из-под полуопущенных ресниц, стараясь понять, действительно ли он слушает, или просто делает вид. Узнать это она могла бы, только прикоснувшись к нему. В лунном свете его глаза затаенно, по-волчьи светились.
 — Продолжай, — сказал ей Эрик.
 — Дай ему время поправиться. Если память к нему не вернется, он присягнет тебе.
 — Значит, ты думаешь, что он — вольный рыцарь, сакс или скотт, и хочет поступить на службу к какому-нибудь могущественному лорду?
 — Он был бы не первым рыцарем, ищущим твоего покровительства.
 — Что верно, то верно, — пробормотал Эрик. Кассандра хотела было опять возразить, но Эрик остановил ее.
 — Я дам тебе две недели, а сам за это время постараюсь что-нибудь узнать о его прошлом, — сказал Эрик, обращаясь к Эмбер. — Но только если ты мне ответишь на один вопрос.
 Эмбер затаила дыхание.
 — Почему тебя так заботит, что случится с этим человеком, которого ты зовешь Дунканом?
 Спокойствие, с которым были произнесены эти слова, никак не вязались с напряженным взглядом Эриковых глаз.
 — Когда я дотронулась до Дункана… — начала Эмбер, но продолжать не смогла.
 Эрик молча ждал.
 Эмбер стиснула руки, засунутые в длинные, просторные рукава платья, и стала лихорадочно думать, как сказать Эрику, что у него в руках, быть может, один из самых искусных воинов, когда-либо рожденных смертной женщиной.
 — У Дункана нет совсем никаких воспоминаний, — медленно заговорила Эмбер, — однако я готова поклясться своей душой, что он — один из самых великих воинов, когда-либо державших в руках меч. Считая и тебя, Эрик, кого люди называют Непобедимым столь же часто, как и Колдуном.
 Кассандра и Эрик обменялись долгим взглядом.
 — Если Дункан будет на твоей стороне, ты сможешь оберечь земли лорда Роберта от норвежцев, норманнов и кузенов вместе взятых, — сказала Эмбер без всякого выражения в голосе.
 — Возможно, — ответил Эрик. — Но боюсь, что твой великий темный воин принадлежит Доминику ле Сабру или Шотландскому Молоту.
 — Может быть и такое. Но не будет, если память к нему не вернется. — Эмбер глубоко вздохнула. — Тогда он твой.
 Воцарилось молчание, пока Кассандра и Эрик обдумывали то, что сказала Эмбер.
 — Какая жестокая маленькая женщина, — произнес Эрик с усмешкой. — Из тебя получился бы отличный ловчий сокол.
 И он захохотал.
 Кассандра даже не улыбнулась.
 — А ты уверена, что память к Дункану не вернется?
 — Нет, не уверена, — ответила Эмбер.
 — Что же будет, если это случится? — спросила Кассандра.
 — Он окажется либо другом, либо врагом. Если он друг, то у Эрика будет рыцарь с неоценимыми достоинствами. Разве ради этого не стоит пойти на риск?
 — А если он враг? — спросил Эрик.
 — Тогда на твоей совести, по крайней мере, не будет трусливого убийства человека, сраженного ударом молнии.
 Эрик повернулся к Кассандре.
 — Что скажешь ты, госпожа моя?
 — Мне это не нравится.
 — Почему?
 — Из-за прорицания, — резко ответила она.
 — Что же я, по-твоему, должен сделать?
 — Отвезти его подальше на Спорные Земли и оставить там нагого — пускай сам спасается, как может.
 — Нет! — воскликнула Эмбер не раздумывая.
 — Почему нет? — спросила Кассандра.
 — Он принадлежит мне.
 Ярость, прозвучавшая в нежном голосе Эмбер, ошеломила остальных. Эрик искоса взглянул на Кассандру. Та смотрела на Эмбер так, будто видела ее впервые.
 — Скажи мне, — осторожно заговорила Кассандра. — Когда ты прикоснулась к нему, на что это было похоже?
 — На восход солнца, — прошептала Эмбер.
 — На что?
 — Это было как восход солнца после ночи — долгой, как само время.
 Кассандра закрыла глаза и перекрестилась.
 — Я должна просить совета у своих рунных камней, — сказала она.
 Эмбер с облегчением вздохнула и перевела на Эрика засветившиеся надеждой глаза.
 — Я буду ждать две недели, но не больше, — заявил Эрик. — Если за это время окажется, что твой Дункан враг мне, то…
 — То что? — шепотом спросила она. Эрик пожал плечами.
 — Я поступлю с ним так, как поступил бы с любым другим разбойником или бродягой, шныряющим по моим владениям. Повешу его там, где нашел.




 Глава 4


 Дункан резко повернулся на неожиданно послышавшийся тихий звук. От этого движения складки его новой нижней рубашки туго натянулись, обрисовав мускулистые линии его тела мазками белого полотна и темных теней. Пока он поворачивался, его правая рука метнулась к левому боку, и пальцы схватились за рукоятку меча, которого там не было.
 Когда дверь хижины открылась и оказалось, что это пришла Эмбер, его рука расслабилась.
 — От тебя шума не больше, чем от бабочки, — сказал Дункан.
 — Нынче погода не для бабочек. Льет как из ведра. Эмбер стряхнула воду с плаща с капюшоном, сняла его и повесила на вешалку, чтобы он просох. Другой плащ, который был свернут и накинут на руку, остался сухим под ее собственным. Когда она снова повернулась к Дункану, он расправлял на себе верхнюю рубашку. Она была из дорогой шерстяной ткани зеленого цвета, а по подолу украшена лентами с вышивкой из золотых, красных и синих нитей.
 — Ты похож на шотландского лорда, — сказала Эмбер, любуясь им.
 — У лорда был бы меч.
 Эмбер улыбнулась, несмотря на страх, который неотступно преследовал ее после разговора с Эриком четыре дня назад. Каждый день воинская сущность Дункана проявлялась в нем по множеству поводов, но больше всего тогда, когда его заставали врасплох.
 И каждый день еще одна капля падала в лужицу страха, которая образовалась у Эмбер внутри и постепенно росла. Ей невыносимо было думать, что сделает Эрик, если Дункан окажется Шотландским Молотом, а не храбрым рыцарем, желающим поступить на службу к достойному лорду.
 Если он враг мне, то… повешу его там, где нашел.
 — В этой одежде тебе удобнее, чем в прежней? — через силу спросила Эмбер.
 Дункан вытянул руки и напряг плечи, пробуя ширину ткани. Тесновато, но все же лучше той первой рубашки, которую принесла ему Эмбер. В ту он едва смог просунуть голову а в груди и в плечах она была ему безнадежно мала.
 — Эта намного лучше, — улыбнулся Дункан, — хотя я боюсь, что в бою она не выдержит.
 — Ты среди друзей, — поспешно сказала Эмбер, — и тебе нет нужды ни с кем драться.
 Какое-то время Дункан молчал. Потом нахмурился, как будто тщетно пытаясь найти что-то в памяти.
 — Будем надеяться, что ты окажешься права, малышка. Только я все время чувствую, что…
 Эмбер ждала, что он скажет дальше, и сердце было готово выскочить у нее из груди.
 Со сдавленным проклятием Дункан оставил попытки ухватить какое-то из неясных воспоминаний, которые дразня манили его, но стоило ему приблизиться, как они тут же ускользали.
 — Что-то здесь не так, — решительно произнес он. — Я здесь не на месте. Знаю это так же твердо, как и то, что дышу.
 — Прошло всего несколько дней, как ты проснулся. Для полного выздоровления нужно время.
 — Время! Время! Клянусь Господом, у меня нет времени слоняться без дела, словно оруженосец, который ждет, когда его господин проспится после бурной ночи. Я должен…
 Здесь слова Дункана кончились, словно их отсекли мечом. Он не знал, что же он должен делать.
 И это было хуже, чем если бы волк рвал его внутренности.
 Он ударил кулаком по ладони другой руки и отвернулся от Эмбер. Хотя он больше ничего не сказал, его напряжение ощущалось на расстоянии, как ощущается тепло от огня в очаге.
 Когда Эмбер подошла и остановилась рядом с ним, ноздри его расширились, уловив аромат ее неувядающей свежести.
 — Успокойся, Дункан.
 Теплая, нежная рука ласково погладила его сжатый кулак. От неожиданности он вздрогнул. Ведь она упорно избегала прикасаться к нему после того, как он сорвал у нее тот единственный, жадный поцелуй. Сам он тоже старательно следил за тем, чтобы не дотронуться до нее опять.
 Дункан говорил себе, что ему следует остерегаться, потому что он не знает, кем была ему Эмбер в прошлом или кем будет в будущем. Очень может быть, что они — пара влюбленных, которых разделяют ранее данные обеты.
 Однако, едва почувствовав сладость мимолетной ласки Эмбер, Дункан понял, почему с того раза больше не прикасался к ней. Она всколыхнула в нем такой прилив страсти и томительного влечения, какого он никогда еще не испытывал ни с одной женщиной.
 Страсть была понятна Дункану, потому что он был мужчиной в расцвете сил и находился в присутствии девушки, один только запах которой заставлял его плоть твердеть от безудержного притока крови. Но томительное желание ласково обнимать и ощущать теплоту ответного объятия было для него столь же новым и неожиданным, как и потеря памяти.
 Удивление, которое Дункан испытывал всякий раз, когда понимал, какой глубокий отклик вызывает Эмбер во всем его существе, убедило его окончательно в том, что он никогда еще не питал такой страсти к женщине. Точно так же, как его привычка то и дело хвататься за меч доказывала, что в позабытом прошлом меч висел у него на боку.
 — Дункан, — шепотом окликнула его Эмбер.
 — Дункан, — насмешливым тоном повторил он. — Темный воин, да? Но нет меча у меня на боку, я не чувствую веса его холодного металла, который пригодился бы мне в минуту опасности.
 — Эрик…
 — О да, — перебил ее Дункан. — Этот всевластный Эрик, твой покровитель. Великий лорд, который повелел, чтобы я две недели ходил безоружным, но его оруженосец все же слоняется где-то поблизости и услышит, если ты позовешь на помощь.
 — Ленивый Эгберт? — спросила Эмбер. — Он все еще здесь?
 — Дрыхнет в курятнике. Курам совсем не по душе его соседство.
 — Повернись ко мне лицом, — сказала она, переводя разговор. — Дай посмотреть, как На тебе сидит.
 Дункан неохотно повиновался.
 Эмбер кое-где подтянула что-то, заправила выбившуюся складку материи и отдала ему красивый плащ цвета индиго, который принесла под дождем из замка.
 — Это тебе, — сказала она.
 Дункан посмотрел сверху вниз в эти золотистые, глаза, которые следили за ним с таким нескрываемым желанием успокоить.
 — Ты очень добра к человеку, у которого нет ни имени, ни прошлого, ни будущего, — задумчиво сказал он.
 — Мы уже много раз об этом говорили и ни к чему не пришли. Разве что… ты вспомнил что-то еще?
 — Не так, как ты думаешь. Я не вспомнил ни имен, ни лиц, ни поступков, ни обетов. Однако я чувствую… чувствую, что мне уготовано что-то великое, но и опасное. Оно где-то здесь, близко; кажется, еще чуть-чуть, и оно у меня в руках.
 Тонкая рука Эмбер вновь опустилась на сжатый кулак Дункана. Она не уловила никаких воспоминаний о его прошлом, никакого сгущения туманных намеков на воспоминания, которые кружились, и таяли, и нарождались вновь, дразня и намекая. Все было по-прежнему.
 Особенно чувственное влечение к ней, пронизывающее все существо Дункана столь же глубоко, как тени его потерянной памяти.
 От того, что она ощутила влечение Дункана, по телу Эмбер начал разливаться какой-то странный жар. Словно невидимый огонь поселился у нее в животе, на самом дне, и ждет лишь дуновения страсти Дункана, чтобы вспыхнуть ярким пламенем.
 Эмбер говорила себе, что надо убрать руку и больше не приближаться к Дункану, однако рука оставалась там, где была, прикасаясь к нему. И это прикосновение было для нее как сладкий, неуловимый дурман. Ей бы испугаться той радости, которую она испытывала, упиваясь им, но она лишь позволяла ему завлекать себя все глубже и глубже.
 — Сама жизнь таит в себе и величие, и опасность, — тихо сказала Эмбер.
 — Правда? Я не помню.
 Едва сдерживаемые чувства Дункана яростно захлестнули Эмбер кипящей смесью разочарования, злости и нетерпения.
 Усилием воли, от которого осталась боль во всем теле, она не позволила себе запустить пальцы в волосы Дункана и держать их там, пока удовольствие от ее ласки не переборет все другие чувства. Но все же не смогла заставить себя совсем не прикасаться к Дункану.
 Вот так, чуть-чуть.
 Просто кончиками пальцев ощущать собранную в кулаке силу.
 — Значит, тебе было здесь так плохо? — печально прошептала Эмбер.
 Дункан взглянул на склоненную голову девушки, которая ничем не заслужила его гнева и очень многим — его благодарности Его кулак медленно разжался. Таким же медленным движением он взял правую руку Эмбер в свою. Легкая дрожь прошла по ее телу.
 — Не бойся, золотая фея. Я не причиню тебе зла.
 — Я знаю.
 Уверенность, прозвучавшая в голосе Эмбер, отражалась и у нее в глазах. Дункану было так приятно это доверие, что он забыл спросить, почему она так уверена в нем. Он поднес ее руку к губам, чтобы поцеловать.
 Звук резкого выдоха Эмбер заставил сердце Дункана забиться сильнее. Он хотел только поцеловать ее руку, но теперь почувствовал непреодолимое искушение. Бережно держа ее руку в своей, он повернул ее ладонью вверх, нашел то место на запястье, где видно было, как пульсирует ее кровь, и несколько раз легонько коснулся его губами.
 Когда он разжал губы и кончиком языка провел по тоненькой голубой жилке, то ясно увидел, как ускорился бег ее крови в ответ на его ласку. Желание сотрясло Дункана, словно порыв невидимой грозы.
 Но нежность его ласки осталась прежней. Он очень хорошо помнил, как отпрянула Эмбер, когда он попробовал повести более смелую любовную игру.
 — Дункан, — прошептала Эмбер, — я…
 Голос ее замер, потому что всю ее пронзила чувственная дрожь. Прикосновение Дункана при любых обстоятельствах доставляло ей острейшее наслаждение. Знать же всю силу страсти, которую он к ней питает, и одновременно ощущать бережную нежность его поцелуев — это было все равно что оказаться охваченной ласковым, но всепоглощающим пламенем.
 Дункан поднял голову и заглянул в затуманенные золотистые глаза этой девушки, которая была для него такой же тайной, как и собственное его прошлое.
 — Ты летишь на мою приманку, словно ловчий сокол на зов хозяина, — сказал он своим глубоким голосом. — Ты жаждешь меня, а я тебя. Может, мы были возлюбленными в той жизни, которую я не помню?
 Слабо вскрикнув, Эмбер вырвала у него руку и отвернулась.
 — Я никогда не была твоей возлюбленной, — ответила она дрожащим от напряжения голосом!
 — Мне трудно в это поверить.
 — И все же это так.
 — Проклятье! — прошипел Дункан сквозь зубы. — Я не верю! Нас слишком сильно тянет друг к другу. Ты что-то знаешь о моем прошлом, но не хочешь сказать мне!
 Эмбер покачала головой.
 — Я тебе не верю, — повторил он.
 Она снова повернулась лицом к Дункану — с такой быстротой, что подол платья вздулся колоколом.
 — Как хочешь, — гневно произнесла Эмбер. — До того как ты оказался на Спорных Землях, ты был принцем.
 Дункан был так поражен, что не мог вымолвить ни слова.
 — Ты был фригольдером, — продолжала Эмбер.
 — Что ты такое говоришь?
 — Ты был предателем, — безжалостно сказала она. Ошеломленный Дункан мог только смотреть на нее.
 — Ты был героем, — не останавливалась Эмбер. — Ты был рыцарем. Ты был оруженосцем. Ты был священником. Ты был лордом. Ты был…
 — Хватит, — свирепо прорычал Дункан.
 — Ну как? — резко спросила она.
 — Что как?
 — Что-то одно из всего этого должно быть правдой.
 — Неужели?
 Эмбер пожала плечами.
 — Кем еще ты мог быть?
 — Крепостным или матросом, — насмешливо ответил он.
 — Нет. Для этого тебе не хватает мозолей. Да и туп ты недостаточно, хотя я уже начинаю в этом сомневаться.
 Неожиданно Дункан рассмеялся. Эмбер улыбнулась против своей воли.
 — Вот видишь? Сказать можно все что угодно, но это не значит знать. Это должен сделать только ты сам. За тебя никто этого не сделает.
 Дункан перестал смеяться. Несколько мгновений он не говорил ни слова.
 Искушение прикоснуться к нему и узнать, что он чувствует, оказалось сильнее, чем решимость Эмбер. Она сопротивлялась как могла этому жадному желанию.
 И была побеждена.
 Кончиками пальцев она легонько провела по чисто выбритой щеке Дункана.
 Гнев.
 Недоумение.
 Ощущение потери — такой огромной, что описать ее невозможно, ее можно лишь чувствовать, словно дрожащий в воздухе отголосок грома дальней грозы.
 — Дункан, — с болью в голосе прошептала Эмбер. — Мой темный воин.
 Он следил за ней суженными до щелочек, блестящими глазами — глазами попавшего в капкан животного.
 — Драка с самим собой только ранит тебя еще больше, — сказала она. — Дай себе привыкнуть к той жизни, которая у тебя теперь.
 — Разве это возможно? — хрипло спросил Дункан. — Что станется с той жизнью, которую я оставил там? Что, если меня ожидает лорд, которому я присягал в верности? Что, если меня ждет жена? Наследники? Земля?
 Когда Дункан говорил о лорде и земле, Эмбер ощутила темное кипение его памяти. При упоминании жены и наследников такого отклика она не уловила.
 Облегчение было таким острым, что у Эмбер чуть не подкосились ноги. Мысль о том, что Дункан может быть связан нерушимым обетом, данным другой женщине, была ей как нож в сердце. Она и не подозревала, насколько силен был этот страх, пока его не прогнала невыразимая словами уверенность, лежавшая под ускользающей памятью Дункана.
 Дай Бог, чтобы память к нему не вернулась. Чем больше он вспоминает, тем больше я боюсь.
 Враг, а не друг.
 Возлюбленный.
 Дункан пришел ко мне из теней темноты. В тенях темноты он должен и оставаться.
 Или погибнуть.
 И эта мысль была ей еще более невыносима, чем живой Дункан, связанный обетом с другой женщиной.
 Делая частые, мелкие взмахи крыльями, кречет быстро настиг приманку, которую Дункан раскручивал плавными, мощными движениями руки.
 — Очень хорошо, — воскликнула Эмбер, возбужденно хлопая в ладоши. — Должно быть, прежде тебе не раз доводилось пускать приманку.
 Приманка дернулась, потом опять стала размеренно кружить.
 Эмбер сразу же пожалела о своих словах. Последние пять дней она отказывалась от всяких разговоров о прошлом Дункана. И память к нему не вернулась, хотя прошло уже девять дней, как он проснулся.
 После первого быстрого взгляда, который он бросил на Эмбер, Дункан сосредоточился лишь на том, чтобы плавно раскручивать приманку, побуждая крылатого хищника спуститься с усеянного облаками неба. Внезапно маленький сокол упал камнем, ударил приманку с убийственной скоростью и сел на землю, готовясь к трапезе и охраняя свою «добычу» распростертыми над ней крыльями.
 Эмбер быстро подманила кречета кусочком мяса и пронзительным свистом. Издав несколько резких, протестующих криков, сокол покорился и уселся на запястье Эмбер.
 — Не сердись, моя красавица, — негромко сказала Эмбер, расправляя путы так, чтобы они ровно лежали у нее на перчатке. — Ты охотилась очень хорошо.
 — Достаточно хорошо, чтобы заслужить настоящую охоту? — спросил Дункан.
 Эмбер улыбнулась.
 — Видно, тебе так же не терпится, как и соколу.
 — Еще бы. Я не привык сидеть взаперти в хижине, в компании с одной лишь недоверчивой девушкой и своими мыслями — или в отсутствие и того и другого, — добавил он насмешливым тоном.
 Эмбер стало не по себе.
 Дункан не выказывал большого интереса к предписанному ею лечению — сон, еда и опять сон. Когда на дворе шел холодный дождь, ей было нетрудно удерживать Дункана в хижине, хотя он и ходил по ней из угла в угол, словно посаженный в клетку волк.
 Но сегодня, когда солнце припекло так, что от земли большими серебристыми полотнищами поднялся и уплыл туман, удержать Дункана на месте было просто невозможно.
 — Я боялась, — сказала она.
 — Боялась чего? Я ведь не сосулька — не растаю от солнца или дождя.
 — Я боялась врагов.
 — Кого? — быстро спросил он.
 — Спорные Земли, они есть… спорные. Безземельные рыцари, честолюбивые бастарды [3] , вторые и третьи сыновья, разбойники. Все они бродят тут в поисках добычи.
 — Однако ты ходила одна в замок Каменного Кольца за одеждой для меня, разве не так?
 Эмбер пожала плечами.
 — За себя я не боюсь. Ни один человек не посмеет меня тронуть.
 Дункан недоверчиво смотрел на нее.
 — Это правда, — сказала она. — Но всем Спорным Землям известно, что Эрик повесит того, кто прикоснется ко мне.
 — Я прикасался к тебе.
 — А потом, ты так жаловался, что тебе приходится заворачиваться в покрывала, как сарацину… — продолжала Эмбер, будто не слыша его слов.
 Дункан произнес несколько непотребных ругательств на языке, которому научился в Святой Земле.
 — Что это значит? — спросила она с любопытством.
 — Тебе незачем этого знать.
 — Ну что ж. — Она вздохнула. — Я просто хотела подождать, пока ты окончательно оправишься от всех бед, причиненных грозой.
 — От всех? — переспросил Дункан.
 — Почти от всех, — колко ответила Эмбер. — Если ждать, пока исправится твой нрав, то скорее окажешься завернутой в саван и по дороге на кладбище.
 Дункан сверкнул на нее своими карими глазами, но у него хватило ума признать, что она права. С самого утра он пребывал в отвратительном настроении — его сновидения были полны неясных теней и чувственного жара.
 — Прости меня, — сказал он. — Нелегко смириться с тем, что я потерял память о прошлом. Но чтобы прошлое мешало моему настоящему и будущему — снести такое я уж никак не могу.
 — Здесь у тебя есть будущее — если захочешь, — заметила Эмбер.
 — Фригольдером или оруженосцем? Она кивнула.
 — Ты великодушна.
 — Не я. Эрик. Он хозяин в замке Каменного Кольца. Дункан нахмурился. Он еще не видел молодого лорда, но сомневался, что поладит с ним. Привязанность Эмбер к Эрику сильно мешала его душевному спокойствию.
 Как всегда, глубина его собственнического чувства по отношению к Эмбер поразила Дункана, но он не в силах был ничего изменить. Как и понять, почему он испытывает такое чувство.
 Должно быть, мы были любовниками. Или хотели быть.
 Дункан подождал, прислушиваясь к себе, будто пробуя языком больной зуб.
 Осторожно. Настойчиво.
 Ничего не случилось. Совсем ничего.
 Не возникло ни ощущения правильности, ни ощущения неправильности, как в тот момент, когда он заметил, что у него нет меча; была лишь уверенность, что никогда еще он не испытывал такого сильного чувства к женщине.
 — Дункан? — тихо окликнула его Эмбер. Он мигнул и очнулся от своих мыслей.
 — Не думаю, что мне понравилась бы жизнь фригольдера или оруженосца, — медленно произнес Дункан.
 — Чего же ты хочешь тогда?
 — Того, что потерял.
 — Темный воин… — прошептала она. — Перестань думать о прошлом.
 — Это было бы равносильно смерти. Опечаленная Эмбер отвернулась и надела на голову кречета колпачок. Птица отнеслась к этому спокойно, удовлетворенная на какое-то время недавним полетом и вкусом крови.
 — Даже самый свирепый сокол почти безропотно позволяет надеть на себя колпачок, — сказала она.
 — Потому что знает, что колпачок снимут, — ответил Дункан.
 Эмбер повернулась и пошла к конюшне, примыкавшей к одной стороне хижины. Оруженосец Эгберт, скорее мальчик, чем мужчина, медленно поднялся на ноги, потянулся и открыл перед ней дверь. Посадив кречета на место, Эмбер сама закрыла дверь за собой и махнула рыжему Эгберту в знак того, что он может вернуться к своему занятию — ленивому пересчитыванию облаков в небе.
 Как только они с Дунканом удалились настолько, что оруженосец больше не мог их видеть, Эмбер повернулась к своему спутнику и легонько прикоснулась к его руке.
 — А кроме прошлого, чего ты больше всего хочешь? — тихо спросила она.
 Ответ не заставил себя ждать.
 — Тебя.
 Эмбер замерла. Радость и страх боролись в ней, сотрясая ее.
 — Но этого не будет, — ровным голосом продолжал Дункан. — Я не возьму девушку, не зная, какой обет мог дать другой.
 — Я не верю, что ты связан с другой женщиной.
 — И я не верю. Но сам я родился от внебрачного союза, — четко произнес он. — И не оставлю после себя ни незаконнорожденного сына, которому пришлось бы жить подачками, ни незаконнорожденной дочери, которой пришлось бы стать наложницей какого-нибудь знатного лорда.
 — Дункан, — прошептала Эмбер. — Откуда ты знаешь?
 — Знаю что?
 — Что ты незаконнорожденный. Что один из твоих родителей нарушил супружескую верность.
 Дункан открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Он резко тряхнул головой, словно после только что полученного удара.
 — Я не знаю, — простонал он. — Не знаю!
 Но он это знал. Всего одно мгновение. Эмбер ощутила это так же безошибочно, как ощущала жар его тела.
 На какой-то миг тени потеряли часть своей силы. Несколько ярких звезд сверкнуло сквозь мрак ночи, окружающей прошлое Дункана.
 — Почему я не могу вспомнить? — резко спросил он.
 — Оставь это, успокойся. Тени нельзя побить, можно лишь проскользнуть между ними.
 Еще раньше, чем Дункан сам это ощутил, она уловила, что напряжение покидает его. Высвободив свою руку из его руки, она грустно улыбнулась и открыла дверь хижины. Но переступить порог не успела — Дункан притянул ее обратно.
 Эмбер в испуге повернулась к нему Его жесткая рука с удивительной нежностью взяла ее за подбородок. Она на миг закрыла глаза, упиваясь сладкой негой, потоком хлынувшей в нее от прикосновения Дункана. Его забота о ней была словно весенние лучи солнца, которые греют не обжигая.
 А страсть текла где-то совсем рядом, словно бурный поток огня.
 — Я не хотел опечалить тебя, — сказал Дункан.
 — Знаю, — прошептала она, открыв глаза. Дункан стоял так близко, что Эмбер различала осколки зеленого и синего, золотого и серебряного цветов, из которых получались его карие глаза.
 — Тогда почему же у тебя на ресницах слезинки? — спросил он.
 — Мне страшно за тебя, за себя, за нас.
 — Оттого что я не могу вспомнить прошлое?
 — Нет. Оттого что ты можешь его вспомнить. Он резко втянул в себя воздух.
 — Почему? Что в этом может быть плохого?
 — Что, если ты женат?
 — Не думаю. Я бы это чувствовал — ведь чувствую же я отсутствие меча.
 — Что, если ты связан присягой верности какому-нибудь лорду из норманнов? — в отчаянии спросила Эмбер, пытаясь остудить страсть, сверкавшую в глазах Дункана.
 — Ну и что? Ведь саксы в мире с норманнами.
 — Все может перемениться.
 — Небо тоже может упасть на землю.
 — А вдруг ты враг лорда Роберта? Или сэра Эрика?
 — Разве Эрих принес бы к тебе врага? — возразил Дункан.
 Эмбер хотела было что-то сказать, но он перебил ее:
 — А вдруг я простой рыцарь, вернувшийся из похода в Святую Землю, который ищет, к кому бы поступить на службу?
 Слова Дункана пронзили Эмбер, будто нежная молния, от которой на мгновение вспыхнула светом сама темнота.
 Эмбер улыбнулась неуверенной, дрожащей улыбкой.
 — Ты сражался с сарацинами?
 — Я… да! — Улыбка Дункана сверкнула под шелковистой сенью усов одновременно с коротким проблеском какого-то воспоминания. Я бился с ними в этом месте… как оно называется… Кровь Господня, все опять пропало!
 — Оно вернется.
 — Но я сражался. Я это знаю, — сказал он. — Знаю так же точно, как то, что хочу вот этого.
 Дункан нагнулся так, что его губы почти касались губ Эмбер. Когда она попробовала отстраниться, его рука крепче сжала ее подбородок, а другая скользнула ей за спину.
 — Всего один поцелуй. Большего я не прошу. Подари один поцелуй человеку; которого ты вывела из тьмы.
 Тело Эмбер напряглось, но ей не под силу было сопротивляться искушению его страсти и ее собственной.
 — Мы не должны, — прошептала она.
 — Да, — тоже шепотом ответил он и улыбнулся.
 — Это опасно.
 — Это восхитительно до невероятности.
 Эмбер пыталась спорить, но безуспешно. Быть в объятиях ее темного воина было поистине восхитительно до невероятности.
 — Открой мне свои губы, — прошептал Дункан, почти касаясь их своими. — Дай мне попробовать твоего нектара — я сделаю это так же нежно, как пчела пробует фиалку.
 — Дункан…
 — Да. Вот так.
 На этот раз Эмбер не испугалась, когда почувствовала живое тепло его языка, скользнувшего к ней в рот, но поразилась его сдержанности. Она ощущала бушующую в нем страсть — словно бурное море, волны которого разбиваются о берег его воли.
 Все его тело было невероятно напряжено, словно натянутая тетива. Он содрогался от желания. Но его поцелуй был лишь немногим больше, чем дуновение тепла, чем легкое касание вспыхнувшего и тут же угасшего язычка пламени.
 Сама того не сознавая, Эмбер с едва слышным, коротким стоном шире открыла губы, прося большего, чем предлагал Дункан. Огрубевшие в сражениях руки осторожно переместились, притягивая ее все ближе и ближе к средоточию пылавшего в нем огня.
 — Дункан, — прошептала она.
 — Да?
 — Ты на вкус, как солнечный свет и как гроза в одно и то же время.
 У него перехватило дыхание от участившихся ударов сердца.
 — А ты на вкус — как мед с пряностями, — сказал Дункан. — Я хочу вылизать все до последней сладостной капельки.
 — Я хочу, чтобы ты сделал это.
 Его выдох превратился в стон. Его губы настойчивее прильнули к ее губам, ища более полного слияния. Его руки лепили ее податливую теплоту по форме его тела до тех пор, пока она не ощутила каждую частицу его силы. Его сильные пальцы раскачивали ее бедра в ритме таком же древнем, как желание, к таком же неведомом ей, как заря нового дня.
 Наконец Дункан поднял голову и с трудом перевел дыхание.
 — Мое тело знает тебя, — уверенно сказал он. — Оно откликается на тебя, как ни на кого другого.
 Эмбер охватила дрожь; она боролась с двумя потоками страсти — его и своей; их желание сливалось и росло, пока не стало рекой в половодье, и берег уже обваливался у нее под ногами, и течение было готово вот-вот подхватить ее и унести.
 — Сколько раз мы лежали вместе в темноте, соединенные, и наши тела были скользкими от желания? — спросил он.
 Эмбер хотела ответить, но, ощутив руку Дункана на своей груди, растеряла все мысли.
 — Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
 В ответ раздался лишь прерывистый стон желания.
 — Сколько раз я раздвигал тебе бедра и входил в твои горячие, ждущие меня ножны?
 — Дункан, — простонала она. — Мы не должны.
 — Почему нет, любимая? Почему нельзя делать того, что мы раньше уже делали много раз?
 — Мы не… — У нее перехватило дыхание. — Никогда.
 — Всегда, — возразил ей Дункан. — Но…
 Он осторожно прихватил зубами нижнюю губу Эмбер, заставив ее замолчать. Когда его пальцы скользнули ей под плащ, добрались до сосков и стали ими играть, и соски затвердели от его прикосновений, ноги у нее подкосились.
 — Дорогой желания мы с тобой много раз проходили вместе, — сказал Дункан, улыбаясь и склоняясь над ее грудью. — Вот почему наши тела так быстро отвечают друг другу.
 — Нет, это…
 Голос Эмбер оборвался, потому что в это мгновение жаркие губы Дункана сжали ей сосок. Когда же он легонько провел по нему зубами, она едва не лишилась чувств.
 — Дункан, — прерывающимся голосом прошептала Эмбер, — ты как огонь, который сжигает меня.
 — Нет, это ты меня сжигаешь.
 — Мы не должны больше… касаться друг друга. Дункан как-то загадочно усмехнулся.
 — В свое время, — согласился он. — Но сначала я потушу тот огонь, что в тебе. А ты потушишь тот, что во мне.
 Охваченная дрожью Эмбер представила себя нагой в объятиях Дункана, когда одежда не притупляет пронзительности ощущений, когда между ними нет ничего, кроме страстного жара их слившегося дыхания, и она отдает свое тело своему темному воину.
 Вдруг безымянного воина ты пожелаешь всем сердцем, душою и телом.
 — Нет! — внезапно крикнула она. — Это грозит нам бедой!
 Сильные руки сжали ее еще крепче и не дали ей вырваться, когда она попробовала это сделать.
 — Отпусти меня! — воскликнула она.
 — Не могу.
 — Ты должен!
 Дункан заглянул в широко открытые золотистые глаза Эмбер. То, что он в них увидел, ошеломило его и заставило отпустить ее. В тот же миг она отступила на такое расстояние, чтобы он не мог до нее дотянуться.
 — Ты боишься, — сказал он, сам почти не веря этому.
 — Да.
 — Я не сделаю тебе больно, милая Эмбер. Ты ведь должна это знать. Разве ты не знаешь?
 Эмбер отступила еще дальше от протянутой руки Дункана.
 С яростным проклятием Дункан резко повернулся и бросился прочь из хижины.




 Глава 5


 — Малыш Эгберт сказал мне, что ты хочешь поехать со мной в Морской Дом и посмотреть, как мои люди обучаются военному искусству, — сказал Эрик.
 — Да, — в один голос ответили Эмбер и Дункан. Все трое стояли в хижине перед открытой дверью. В нескольких шагах от них, за порогом, с видом терпеливого ожидания стоял под моросящим дождем Эгберт, держа под уздцы лошадей для Эмбер и Дункана. Одна из них ударила копытом о землю и фыркнула, раздраженная струйкой дождевой воды, сбегавшей у нее по ноге.
 Эрик искоса бросил взгляд на Дункана, потом повернулся к Эмбер.
 — Раньше тебе никогда не хотелось смотреть на учения, — мягко заметил он.
 — Как и Дункану, мне тоже надоело сидеть в четырех стенах в хижине, — натянуто ответила Эмбер. — Осенние дожди нагоняют тоску.
 Эрик повернулся теперь к Дункану. Тот попробовал улыбнуться, но его улыбке недоставало как веселья, так и непринужденности.
 — Колдунья и я — о, прошу прощения, — насмешливым тоном заговорил Дункан, — это Наделенное Знанием существо женского пола и я устали от игры в прятки, от вопросов без ответов и от общества юного Эгберта.
 Юный оруженосец, о котором шла речь, прочувствованно вздохнул. Ему и впрямь стало невмоготу ходить на цыпочках вокруг колдуньи неустойчивого нрава и воина, чей нрав был вполне устойчив — просто невыносим.
 — В таком случае решено, — сказал Эрик, шагая за порог хижины, — едем в Морской Дом.
 Эмбер натянула на голову капюшон своего плаща и ступила на траву, блестевшую крупными каплями воды. Дым от горевших в очагах поленьев и торфа змеился в утреннем воздухе, пробираясь между каплями влаги, которые были слишком мелки, чтобы стать дождем, и слишком крупны для тумана.
 Когда Эмбер приблизилась, Эгберт сдернул защитное покрывало с седла грациозной гнедой кобылки. Он не пытался помочь Эмбер сесть в седло. Для этого ему нужно было бы прикоснуться к ней, но Эгберт знал, что никто не смел касаться Эмбер без ее особого соизволения.
 Дункан ничего такого не знал. Бросив изумленный взгляд на юного оруженосца, он быстро шагнул вперед и подсадил Эмбер в седло, прежде чем остальные сообразили, что он собирается делать.
 Эрик успел наполовину выхватить свой меч из ножен, но увидел, что Эмбер осталась спокойной. Прищурившись, он наблюдал за ними обоими.
 Уже отпуская ее, Дункан позволил своим рукам со скрытой лаской провести от талии к бедрам, ощущая упругость ее тела.
 — Благодарю тебя, — сказала Эмбер.
 Она произнесла эти слова задыхающимся голосом, а ее щеки вспыхнули румянцем. Желание Дункана разгоралось все жарче с каждым прикосновением, с каждым взглядом — день ото дня вынужденной близости, на которую их обрекала жизнь в хижине, где была лишь одна комната.
 Перестав сердиться на Эмбер за то, что она боится его как возлюбленного, Дункан принялся соблазнять ее с такой сосредоточенной настойчивостью, которая уже сама по себе была соблазнительной. Присутствие же Эгберта, вместо того чтобы умерять пыл взаимного влечения, лишь усилило воздействие на них той близости, которую они искали и находили в обыденности. Украдкой подаренная и принятая ласка, мимолетная улыбка, которую надо тут же спрятать, сильные пальцы, накрывшие более нежную руку, чтобы снять с огня горшок, — все это давало пищу страсти, пока от нее не начинал, казалось, дрожать сам воздух.
 Эмбер в жизни не испытывала ничего подобного. Она казалась себе арфой, струны которой перебирают пальцы мастера. Каждое прикосновение Дункана вибрировало в ней, вызывая дивные аккорды в самых неожиданных местах. Бешеный стук ее сердца сочетался с каким-то странным ощущением, как будто что-то таяло глубоко у нее внутри. Дыхание становилось учащенным, а кожа приобретала тончайшую чувствительность.
 Иногда ей было достаточно лишь посмотреть на Дункана, чтобы ею овладела сладкая истома, от которой кости таяли, словно мед. Это произошло и сейчас. Дункан вскочил в седло запасной лошади с грацией прыгнувшей на забор кошки. Его рука ободряюще потрепала крутую лошадиную шею.
 Глубоко, до боли вздохнув, Эмбер попыталась подавить ропот своего тела, требующего именно этого единственного человека, которого ей было запрещено желать. Но она ничего не могла поделать со своей памятью, где жили и выражение глаз Дункана, когда он смотрел на нее, и движение его губ, когда они произносили слова, заставившие ее пылать.
 Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
 — Эмбер, тебе дурно? — спросил Эрик.
 — Нет, — слабым голосом ответила она.
 — Что-то не верится.
 Повернувшись к Дункану, Эрик внимательно посмотрел на него.
 — Никто не смеет касаться Эмбер без ее разрешения, — сказал Эрик. — Понял?
 — А почему? — спросил Дункан.
 — Она запретная.
 Удивленное выражение появилось на лице у Дункана, но он тут же прогнал его.
 — Не понимаю, — осторожно произнес он.
 — А тебе и не нужно ничего понимать, — ответил Эрик. — Просто не прикасайся к ней. Она этого не желает.
 Дункан чуть заметно усмехнулся.
 — Неужели?
 — Да.
 — В таком случае я буду делать так, как желает леди.
 С загадочной, чувственной усмешкой Дункан заставил свою лошадь посторониться и подождать, пока Эрик займет свое место во главе и они тронутся в путь в неясном свете раннего утра.
 Эрик повернулся к Эмбер.
 — Разве ты не предупреждала его, чтобы он не прикасался к тебе? — спросил он.
 — В этом не было необходимости.
 — Почему?
 — Даже после того, как Дункан проснулся, его прикосновение не причиняло мне боли.
 — Странно.
 — Да.
 — А Кассандра знает? — спросил Эрик.
 — Да.
 — Что она сказала?
 — Она все еще спрашивает совета у своих рун. Эрик хмыкнул.
 — На моей памяти Кассандра никогда еще не раздумывала так долго над пророчеством.
 — Никогда.
 — Кровь Господня! Неудивительно, что Дункану так не терпится убраться из хижины, — пробормотал Эрик.
 Эмбер искоса глянула на него золотистыми глазами, но ничего не сказала.
 — Что-то ты не очень разговорчива сегодня, — бросил Эрик.
 Она кивнула головой.
 И не сказала ни слова.
 С нетерпеливым проклятием Эрик развернул лошадь, пришпорил ее и поскакал вперед. Двое рыцарей с оруженосцами рысью подъехали через луг и присоединились к этой небольшой кавалькаде. На них под плащами были надеты кольчуги, а головы были защищены металлическими шлемами. При них были также длинные, каплеобразной формы щиты, какие саксы переняли у своих завоевателей-норманнов. Под седлом у обоих рыцарей были боевые кони.
 Дункан перевел взгляд с рыцарей в полном вооружении на Эрика.
 — Несмотря на одежду, которую мне прислали из замка Каменного Кольца, я вдруг почувствовал себя таким же голым, как тогда, когда меня нашли, — сухо сказал Дункан.
 — Ты думаешь, что когда-то носил доспехи? — спросил Эрик.
 — Я это знаю.
 Уверенность, прозвучавшая в голосе Дункана, не допускала сомнений.
 — И это заставляет меня думать, не взял ли мои доспехи тот, кто меня нашел, — в уплату за свои труды, — добавил Дункан.
 — Не взял.
 — Ты как будто уверен в этом.
 — Уверен. Тот, кто тебя нашел, это я. Дункан вопросительно приподнял правую бровь.
 — Эмбер сказала мне только, что ты принес меня к ней.
 По сигналу Эрика рыцари повернули лошадей и выехали со двора хижины. Через какое-то время Эрик поехал рядом с Дунканом.
 — Как твоя память — возвращается к тебе? — спросил Эрик.
 — Кусочки и осколки, не более того.
 — Например?
 Хотя вопрос был задан вполне вежливым тоном, обоим было ясно, что это требование, приказ.
 — Я воевал с сарацинами — сказал Дункан, — но не знаю когда и где.
 Эрик кивнул, не высказав никакого удивления.
 — Я чувствую себя голым без оружия и доспехов, — продолжал Дункан. — Знаю, что такое соколиная охота.
 — Ты хорошо держишься в седле, — добавил Эрик. Лицо Дункана приняло сначала удивленное, потом задумчивое выражение.
 — Странно. Я думал, что и все так.
 — Рыцари, оруженосцы и воины — да, — сказал Эрик. — Крепостные, вилланы, торговцы и им подобные — нет. Некоторые священники хорошо ездят верхом. Большинство — нет, только те, кто знатного происхождения.
 — Не думаю, что я священнослужитель.
 — А почему бы и нет? Немало славных священников-воинов выступало против сарацин за Церковь и Христа.
 — Но Церковь желает — а с недавнего времени даже требует — обета безбрачия.
 При этих словах Дункан невольно оглянулся через плечо на ехавшую в одиночестве Эмбер.
 Она заметила его взгляд и улыбнулась.
 Дункан тоже улыбнулся в ответ, следя за ней со страстным томлением, которого не мог скрыть. Даже в это серое, дождливое утро она, казалось, притягивала к себе свет, становясь лучезарной сущностью, которая согревала вокруг всех и вся.
 Он жалел, что не волен ехать рядом с Эмбер, чтобы ногой изредка касаться ее ноги. Он любил наблюдать, как ее щеки заливает румянец от его прикосновения, слышать, как учащается ее дыхание, и ощущать скрытое пробуждение ее чувственности.
 — Нет, — сказал Дункан, вновь повернувшись к Эрику, — безбрачие не по мне. Ни сейчас, ни потом.
 — Даже не помышляй об этом, — ледяным тоном произнес Эрик.
 — Не помышлять о чем, милорд? — спросил Дункан.
 — О том, чтобы соблазнить Эмбер.
 — Ни одну девицу невозможно соблазнить без ее разрешения.
 — Эмбер зовется Неприкосновенной. Она абсолютно невинна. Она не будет иметь ни малейшего понятия о том, что нужно от нее мужчине, пока не будет уже слишком поздно.
 Дункан засмеялся, чем привел Эрика в сильное возмущение.
 — Ни одна нетронутая дева не может так пылко и чувственно отзываться на присутствие мужчины, — с усмешкой возразил Дункан.
 Возмущение Эрика уступило место холодной ярости.
 — Заруби себе на носу, Дункан Безымянный, — четко произнес Эрик. — Если ты соблазнишь Эмбер, то тебе придется встретиться со мной в поединке. И ты умрешь.
 Несколько мгновений Дункан ничего не говорил. Потом он посмотрел на Эрика холодным, оценивающим взглядом человека, для которого сражения вовсе не были чем-то новым иди страшным.
 — Не вынуждай меня схватиться с тобой, — сказал Дункан, — потому что я выйду победителем. Твоя смерть опечалила бы Эмбер, а у меня нет желания причинять ей горе.
 — Тогда держи свои руки подальше от нее.
 — Как будет угодно леди. Если она, как ты говоришь, неприкосновенна, то это будет не трудно. Она не попадется на приманку чувства.
 — А ты ее не подбрасывай, — отрезал Эрик.
 — А почему бы нет? Она уже давно переступила брачный возраст, однако все еще не обручена и не принадлежит никакому лорду. — Помолчав, Дункан добавил: — Или я ошибаюсь?
 — Обручена? Нет.
 — Она возлюбленная какого-то лорда?
 — Я же сказал тебе, Эмбер неприкосновенна!
 — Она твоя? — не отставал Дункан.
 — Моя? Ты что, не слышал, что я сказал? Она…
 — Неприкосновенная, — перебил Дункан. — Да. Это ты так говоришь.
 Дункан нахмурился, пытаясь понять, почему Эрик так упорно твердит, что Эмбер — девственница, тогда как сам он ничуть не сомневался в противоположном.
 — Ты бережешь Эмбер для себя? — после минутного молчания спросил Дункан.
 — Нет.
 — В это трудно поверить.
 — Почему?
 — Эмбер такая… необычная. Ни один увидевший ее мужчина не может не пожелать ее.
 — Я могу, — резко сказал Эрик. — Я к Эмбер испытываю не больше плотского желания, чем испытывал бы к родной сестре.
 От удивления Дункан не мог вымолвить ни слова и молча смотрел на Эрика.
 — Мы вместе выросли, — пояснил, тот.
 — Тогда почему ты против того, чтобы я прикасался к ней? Ты ее уже просватал? Или она чувствует тягу к монашеской жизни?
 Эрик покачал головой.
 — Постой, дай сообразить, правильно ли я понял, — осторожно проговорил Дункан. — Сам ты не собираешься добиваться Эмбер.
 — Нет.
 — И у тебя нет никаких планов относительно ее замужества.
 — Никаких.
 — И все же ты запрещаешь мне прикасаться к ней.
 — Да.
 — Это из-за того, что я не помню, кем — или чем — я был до того, как проснулся в хижине Эмбер? — спросил Дункан.
 — Это из-за того, что Эмбер такая, какая есть. Запретная.
 С этими словами Эрик пришпорил лошадь и поскакал вперед, догонять своих рыцарей. Он больше не заговаривал с Дунканом, пока они наконец не достигли цели и не поехали через окружавшие Морской Дом деревушки и покрытые стерней поля.
 Когда всадники оказались внутри первого кольца частоколов, которыми был обнесен Морской Дом, Эрик повернул лошадь и махнул Эмбер и Дункану, чтобы те поднялись к нему на бугор, возвышавшийся над расположенными ниже земляными укреплениями. С этого места было ясно видно, что оборонительные сооружения Морского Дома перестраивались так, чтобы превратить его в настоящий укрепленный замок. Множество народу трудилось здесь в этот непогожий день — волокли на полозьях камни, тащили бревна, утрамбовывали землю между каменными стенами.
 Еще один частокол из бревен и земли возводился почти у самого основания каменистого холма, господствовавшего над болотом и пространством морского залива. Стоявший на вершине холма замок почти полностью скрывали только что построенные каменные крепостные стены. Над воротная надстройка и башни, парапеты и внутренний двор, ров и подъемный мост — все это можно было видеть либо в общих чертах, либо уже в готовом виде.
 Дальше линии укреплений почти ничего нельзя было различить, кроме густого тумана, темного блеска соленой воды в протоках да прибитой дождем травы. Близость громады океана, скрытого низкой завесой облаков, ощущалась в воздухе. Бухта, которую охранял Морской Дом, была широкая и мелководная; при отливе обнажался низкий, плоский берег, а в час прилива вода подступала к окаймлявшим бухту солончакам. На всем пространстве солончаков к поверхности поднималась пресная вода, и небольшие ручейки стекались к бухте с покрытой зеленью холмистой равнины.
 — Что скажешь? — спросил Эрик у Эмбер, когда та подъехала к нему в сопровождении Дункана.
 — Работа идет так быстро, — сказала Эмбер. — Просто не верится. В прошлый раз, когда я приезжала в Морской Дом, здесь был всего лишь один частокол для защиты замка.
 Смысл этого лихорадочного строительства не ускользнул от Дункана. Морской Дом укреплялся со всей быстротой, на которую были способны люди, таскавшие камень, бревна и корзины с землей.
 — Когда укрепления будут готовы, я собираюсь заново перестроить дом, сделать его целиком из тесаного камня, — сказал Эрик. — Потом заменю наружные частоколы каменными стенами и поставлю еще один частокол из бревен и земли за внутренним и наружным дворами.
 — Это будет просто великолепно, — радостно улыбнулась Эмбер.
 — Меньшего Морской Дом не заслуживает. Когда я женюсь, здесь будет моя основная резиденция.
 — Лорд Роберт уже выбрал тебе достойную супругу? — спросила Эмбер.
 Прищурившись, Дункан старался уловить хотя бы намек на ревность в голосе Эмбер. Эрика, может быть, и не тянет к Эмбер, как тянет мужчину к желанной женщине, но Дункану казалось невероятным, чтобы Эмбер не влекло к красавцу-лорду.
 Но, как бы внимательно ни прислушивался и ни вглядывался Дункан, он не находил ни в ее голосе, ни в выражении лица ничего, кроме простой привязанности.
 — Нет, — ответил Эрик. — Трудно найти девушку, которая была бы угодна сразу и шотландскому, и английскому королю.
 Дункан заметил в голосе Эрика скрытое раздражение. Это раздражение появлялось у него всякий раз, когда самолюбивому молодому лорду приходилось сталкиваться с реальным доказательством власти Генриха, короля Англии.
 — А что станет с замком Каменного Кольца после того, как ты женишься? — спросила Эмбер. — Я не могу его себе представить без тебя.
 — Ты будешь здесь в полной безопасности — в замке будут жить Кассандра и мой сенешаль [4] .
 — А, так ты решил наконец, кто будет твоим сенешалем?
 — Нет. Я пока не нашел никого, кому можно доверить такой лакомый кусочек, как замок Каменного Кольца. А до тех пор… — Эрик пожал плечами.
 — Мне будет тебя не хватать.
 Эмбер так тихо произнесла эти слова, что Эрик их почти не услышал.
 Зато услышал Дункан. Это новое свидетельство привязанности между Эриком и Эмбер раздосадовало его.
 — Все равно я буду проводить часть года в Каменном Кольце и в Уинтерлансе, — сказал Эрик, — независимо от того, женат я буду или нет.
 Эмбер только улыбнулась, покачала головой и сказала:
 — Ты славно потрудился над укреплением Морского Дома.
 — Благодарю тебя. Разговоры с рыцарями, вернувшимися из Святой Земли, натолкнули меня на многие мысли.
 — Не говоря уже о норманнах, — вставил Дункан. — Они мастера по строительству замковых стен и дворов.
 — Да. Я не собираюсь отдавать свою землю норманнским захватчикам.
 — Ты в скором времени ждешь нападения?
 — А почему ты спрашиваешь? — резко спросил Эрик.
 — У твоих работников такой вид, будто у них за плечами долгое и трудное лето.
 Несколько мгновений Эрик не спускал с Дункана пристального взгляда. Но не увидел ни в его позе, ни в глазах ничего такого, что указывало бы на человека, задающего вопросы с какой-то скрытой целью.
 Напротив, Дункан был одним из самых открытых людей, с какими приходилось иметь дело Эрику. Эрик был готов рискнуть многим, поставив на честность Дункана.
 В сущности, он уже это сделал.
 Оставив Дункана на попечение Эмбер, он понимал, что идет на немалый риск, от которого не спасало даже постоянное присутствие Эгберта. Но за все время их вынужденной близости Эмбер не узнала ничего, что давало бы повод считать Дункана норманнским волком, надевшим шкуру безымянной сакской овцы.
 — Из всех отцовых владений Морской Дом — самое уязвимое для норманнских набегов, — прямо сказал Эрик. — Да и кузены жаждут заполучить его.
 — По той причине, что он преграждает путь с моря к Спорным Землям? — спросил Дункан.
 — В самом деле? — мягко заметил Эрик. — Твои глаза видят очень далеко в этом вареве дождя и облаков.
 Эмбер настороженно взглянула на Эрика. Всякий раз, когда он заговаривал этим особенным, очень мягким тоном, те, кто поумнее, начинали искать куда бы спрятаться.
 — Не вижу никакого другого резона, чтобы держать крепость в этом месте, у кромки непригодных для возделывания соленых болот, — ответил Дункан. — Здесь нет ни узкого морского пролива, ни скалистых утесов, ни реки, никаких естественных укреплений — ничего, что можно было бы использовать против врага; есть лишь то, что построишь сам.
 — Очевидно, ты обучался и стратегии в то время, память о котором у тебя исчезла, — сказал Эрик.
 — Все военачальники должны уметь выбирать время и место для своих сражений.
 — И ты был таким человеком? — тихо спросил Эрик. — Ты скорее приказывал, чем подчинялся?
 Боясь молчать и боясь говорить, Эмбер затаила дыхание и ждала, что скажет на это Дункан.
 — Пожалуй… да, — ответил Дункан.
 — Но ты не уверен? — продолжал допытываться Эрик.
 — Трудно быть уверенным, когда ничего не помнишь, — хмуро сказал Дункан.
 — Если вспомнишь — скажи мне. У меня есть нужда в людях, которые могут вести за собой других.
 — Чтобы оборонять замок Каменного Кольца?
 — Да. Норвежцы жаждут захватить его не меньше, чем Уинтерланс.
 — А Морской Дом жаждут прибрать к рукам и норманны.
 — И замок Каменного Кольца тоже.
 Эмбер охватил озноб. Она безошибочно уловила скрытый вызов в голосе Эрика. Ей припомнился разговор с Эриком той ночью, когда был найден Дункан.
 Так значит, слух верный? Норманн отдал своему врагу-саксу в управление замок Каменного Кольца?
 Да. Только Дункан больше не враг Доминику. Под угрозой меча Шотландский Молот присягнул на верность Доминику ле Сабру.
 — Твоему отцу повезло: у него сильный сын, — сказал Дункан обыденным тоном. — Мужчинам присуще драться за честь, за Бога и за землю.
 — Особенно за такую, на которой стоит Морской Дом, — согласился Эрик. — Это самое богатое из владений отца. На пастбищах тучнеют большие стада коров и овец. Море круглый год дает свежую рыбу. Пахотные поля плодородны. На болотах полно водоплавающей дичи, а леса изобилуют оленями.
 Дункан ясно услышал прозвучавшую в голосе Эрика любовь к земле и ощутил быстрый укол зависти.
 — Было бы славно иметь землю, — тихо произнес Дункан.
 — Ну нет, — застонал Эрик в шутливом отчаянии. — Неужто еще один бездельник в латах спит и видит, как бы отобрать у меня Морской Дом?
 — Морской Дом? Нет, что ты, — с улыбкой сказал Дункан. — Мне больше по душе та земля, что вокруг Каменного Кольца. Она выше, каменистее, пустыннее.
 Эмбер закрыла глаза и стала молиться, чтобы Эрик увидел в Дункане то, что видела она, — человека, говорящего правду в кругу людей, которых считает своими друзьями.
 — А мне больше нравится соленый ветер и крик морских орлов, — услышала Эмбер слова Эрика.
 — У тебя есть и это, и замок Каменного Кольца в придачу, — сказал Дункан.
 — Да, пока я могу удерживать их в руках — они мои. На Спорных Землях у человека столько будущего, на сколько хватает его вооруженной мечом руки.
 Дункан засмеялся.
 — Блеск в твоих глазах говорит мне, что ты даже рад испытывать свою силу.
 — В твоих глазах точно такой же блеск, — отпарировал Эрик.
 Эмбер открыла глаза и с облегчением перевела дыхание. Эрик поддразнивал Дункана, как если бы разговаривал с другом.
 — Да, — сказал Дункан. — Я люблю хорошую драку.
 — Нет, — вмешалась Эмбер. — Я этого не позволю.
 — Не позволишь чего? — спросил Эрик с невинным видом.
 — Ты задумал, чтобы Дункан играл с тобой в твои воинственные игры!
 — А ты согласен? — спросил Эрик Дункана.
 — Дай мне меч — тогда и увидишь.
 Сердце Эмбер сжалось от страха. Не успев подумать, она наклонилась вперед и вцепилась пальцами в запястье Дункана. В нее потоком хлынуло ощущение теплоты и абсолютности его мужского начала. Она оставила без внимания свои ответные ощущения, ибо страх, побудивший ее действовать, был едва ли не сильнее.
 — Нет, — решительно сказала Эмбер. — Ты почти погиб тогда, во время грозы. Тебе еще рано драться, если в этом нет пока подлинной нужды.
 Дункан заглянул в ее полные тревоги золотистые глаза и почувствовал, будто внутри у него развязался какой-то тугой узел. Хотя она избегала прикасаться к нему много дней подряд, он был ей глубоко не безразличен. Он так ясно читал это волнение у нее в глазах, что с трудом удержался, чтобы не разгладить поцелуями морщинки страха, окружавшие ее пухлые губы.
 — Не тревожься, бесценная Эмбер, — прошептал Дункан возле самой ее щеки. — Меня не побить плохо обученным рыцарям.
 Юмор Дункана, его страсть и полная уверенность в себе перетекали к Эмбер через прикосновение. Он ничуть не боялся померяться силами с лучшими бойцами, которых мог выставить Эрик.
 Более того, Дункан даже предвкушал это с удовольствием, с каким голодный волк заглядывает в овчарню.
 Эмбер с неохотой отпустила запястье Дункана. Хотя она больше не держала его, кончики ее пальцев все еще жадно льнули к его руке, и в затененных глубинах глаз отражалась мучившая ее жажда.
 Дункан увидел томление у нее во взоре и почувствовал, как его охватывает пламя, вспыхнувшее в низу живота. Его пальцы накрыли ее пальцы и сжали их; он желал прикосновения с такой силой, которую не мог превозмочь.
 Эрика, наблюдавшего эту сцену, обуревало смешанное чувство изумления и тревоги.
 — Ты говорила мне, — сказал он Эмбер, — но я до конца так и не поверил. Прикосновение к нему не причиняет тебе боли. Оно… оно тебе приятно.
 — Да. Очень.
 Эрик перевел взгляд с лица Эмбер, на котором одновременно читались и радость, и грусть, на лицо Дункана. На нем выражение дерзкого вызова сочеталось с чувственным наслаждением и делало Дункана похожим сразу и на воина, и на влюбленного юношу.
 — Я очень надеюсь, — раздельно сказал Эрик, обращаясь к Эмбер, — что Кассандра закончит гадание на рунных камнях раньше, чем мне придется выбирать между тем, что приятно тебе, и безопасностью Спорных Земель.
 Эмбер задрожала от страха. Она закрыла глаза и ничего не сказала на это.
 Но и не высвободила свои пальцы из сжимавшей их руки Дункана.
 Сквозь туман до них донесся крик одного из рыцарей Эрика. Эрик и Дункан разом повернулись. Со стороны конюшен скакали четыре рыцаря, направляясь к тому месту, где стоял Эрик. Трое из них были Эрику знакомы. Четвертого он не знал.
 Дункан выпрямился в седле и подался вперед, словно хотел рассмотреть их получше в густом клубящемся тумане. Трое из этих рыцарей были ему незнакомы.
 Вид четвертого заставил тени памяти шевельнуться и сгуститься в нечто среднее между памятью и забвением.




 Глава 6


 Облака раздвинулись, позволяя бледному золоту солнечных лучей пролиться на пропитанную дождевой влагой землю. Зелень травы и деревьев ослепительно засверкала. Тусклый камень переливался, словно жемчуг. Древесная кора стала эбеново-черной. Капельки воды блестели на каждой поверхности, и от этого мерцания казалось, будто земля чему-то про себя посмеивается.
 Эмбер совсем не разделяла этого скрытого веселья земли. Она почувствовала, как судорожно дернулись и задрожали тени воспоминаний Дункана — словно заворочался просыпавшийся в темной глубине дракон.
 — Кто этот четвертый человек с ними? — спросила она у Эрика.
 — Я не знаю, — ответил он.
 — Так узнай.
 Резкий, требовательный тон Эмбер удивил Эрика. А Дункана удивило ощущение того, как ее ногти впились в его запястье.
 — Что-нибудь не так? — спросил Эрик.
 Эмбер с опозданием поняла свою ошибку. Если окажется, что этот четвертый — действительно кто-то из прошлого Дункана, а сам Дункан — действительно тот враг, которого она боится, то своими неосторожными требованиями она поставила его в опасное положение.
 — Нет, — сказала Эмбер, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно. — Просто мне становится не по себе, когда на Спорных Землях появляются незнакомые воины.
 — То же говорит и Альфред, — сухо бросил Эрик. Улыбка Эмбер была лишь бледной тенью ее обычной улыбки, но заметил это только один Дункан.
 Только ему было известно о впивающихся в его плоть ногтях Эмбер.
 — Кто такой Альфред? — спросил Дункан.
 — Один из моих лучших рыцарей. Он — на белом жеребце, рядом с незнакомцем.
 — Альфред, — повторил Дункан, — запоминая этого человека.
 — Альфред Лукавый, — поправила его Эмбер.
 — Ты так и не простила его за то, что он назвал тебя колдуньей, — усмехнулся Эрик.
 — Он сделал так, чтобы Церковь поверила ему. Эрик пожал плечами.
 — Тот священник был просто жирный старый дурак.
 — Этот «жирный старый дурак» наложил на меня лапы.
 Эрик повернулся к Эмбер так быстро, что испугал свою лошадь.
 — Что ты сказала?
 — Священник искал союза с дьяволом через плотское познание меня, — ответила Эмбер. — Когда я отказала ему, он попробовал взять желаемое силой.
 — Будь я проклят! — пробормотал сквозь зубы Дункан.
 От потрясения у Эрика словно отнялся язык. Потом выражение его лица изменилось, рот растянулся в тонкую прямую линию.
 — Я повешу этого проклятого попа на месте, когда найду, — вполголоса пообещал Эрик.
 Эмбер улыбнулась ледяной улыбкой.
 — Ты не найдешь его по сю сторону Судного дня.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Несколько лет назад этот священник отправился к Каменному Кольцу с темными мыслями в голове.
 Ударила молния. Уходя, она перенесла его в ту самую преисподнюю, куда он так хотел попасть. По крайней мере, так говорит Кассандра…
 — А, Кассандра. Весьма мудрая женщина, весьма, — сказал Эрик, улыбаясь волчьей улыбкой.
 — А этот священник, — охрипшим голосом спросил у Эмбер Дункан, — он не причинил тебе вреда?
 — Я воспользовалась кинжалом, который дал мне Эрик.
 Дункан вспомнил тот серебряный кинжал, которым она разрезала на нем веревки.
 — Значит, я не зря тебя опасался, а? — сухо спросил он.
 Эмбер улыбнулась Дункану, и эта улыбка была полной противоположностью той, ледяной.
 — Я никогда не причиню тебе зла, Дункан. Ведь это было бы все равно что причинить зло самой себе.
 — А для меня, — вмешался Эрик, — никаких таких преград не существует. И я без всяких колебаний «причиню зло» любому, кто вздумает навязывать Эмбер свои нежности.
 Дункан посмотрел мимо Эмбер, в холодные волчьи глаза молодого лорда.
 — Посмотри и убедись, сэр Эрик, кто кого тут держит, — спокойно произнес Дункан.
 Эмбер взглянула на свою руку, пальцы которой крепко сжимали запястье Дункана, а ногти впились в упругую плоть.
 — Прости меня, — сказала она, быстро убрав руку.
 — Бесценная Эмбер, — тихо откликнулся Дункан. Он с улыбкой протянул ей руку. Не колеблясь, она вложила в нее свою.
 — Можешь колоть меня серебряными кинжалами, если хочешь, — сказал Дункан, — а я буду молить лишь о том, чтобы ты прикасалась ко мне еще и еще.
 Эмбер засмеялась и залилась румянцем под встревоженным взглядом Эрика. Лица троих из подъезжавших к ним рыцарей выражали крайнюю степень изумления.
 — Ну, теперь ты понимаешь? — спросил Эрика Дункан.
 В голосе Дункана был явный вызов, которого Эрик не мог не услышать.
 — У тебя нет ни семейных, ни клановых, ни иных прав на Эмбер и никаких других намерений, кроме заботы о ее благополучии, — продолжал Дункан. — Когда ко мне вернется память, я заявлю о своем праве добиваться руки Эмбер.
 — А что, если память не вернется? — спросил Эрик.
 — Должна вернуться.
 — Неужели? А почему?
 — Пока я не узнаю, какие обязательства из моего прошлого лежат на мне, я не могу давать новых обетов. А чувствую, что должен это сделать.
 — Почему?
 — Из-за Эмбер, — просто ответил Дункан. — Она должна принадлежать мне. Но я не вправе предложить ей стать моей женой, пока не буду знать, кто я такой.
 — Что скажешь ты, Эмбер? — спросил Эрик, повернувшись к ней.
 — Я всегда принадлежала Дункану. И всегда буду принадлежать.
 Эрик на мгновение прикрыл глаза. Когда он снова открыл их, они смотрели ясно и холодно.
 — А предупреждение Кассандры? — мягко спросил он.
 — В нем три условия. Выполнено только одно. Только одно и останется выполненным.
 — Ты говоришь так уверенно.
 — Потому что я знаю.
 Эмбер улыбнулась грустной и светлой улыбкой, полной щемящей прелести. Она знала, что Дункан не женится на ней, пока не вспомнит своего прошлого.
 А если все же вспомнит, то Эмбер боялась, что он вообще ее не захочет.
 Враг и сердечный друг.
 — Не знаю, можно ли так аккуратно делить пророчества на части и таким образом лишать их силы, — проворчал Эрик. — И вообще имеет ли это какое-нибудь значение?
 — Ты говоришь какими-то кругами, — сказала Эмбер.
 — Вы оба так говорите, — вмешался Дункан. Но никто из них не обратил на него внимания.
 — Смерть непременно потоком прольется, — продолжал Эрик. — Жизнь лишь возможно даст богатые всходы. Помни это, Эмбер, когда придется сделать трудный выбор.
 Дав этот загадочный совет, Эрик повернулся лицом к только что подъехавшим рыцарям.
 Дункан молча наблюдал, пока рыцари сэра Эрика обменивались приветствиями. Трех из них он окинул беглым взглядом, не выказав большого любопытства.
 Четвертый был не таким, как остальные. Дункан напряженно всматривался в него, будучи почти уверен, что встречал этого рыцаря раньше. Он был почти в этом уверен — почти, но не совсем.
 Надо было бы расспросить рыцаря, но острое чувство опасности заставило Дункана молчать. Уже во второй раз после возвращения из Святой Земли Дункан ощущал такое шедшее изнутри предупреждение.
 Он не мог вспомнить, когда это было в первый раз. Просто знал, что было.
 Если четвертый рыцарь и узнал Дункана, то вида не подал. Остро взглянул на него похожими на черный хрусталь глазами, он, казалось, больше им не интересовался.
 О себе Дункан этого сказать не мог. Он продолжал рассматривать лицо рыцаря, наполовину скрытое шлемом. Светлые волосы и резко очерченные скулы касались струн памяти, будили туманные воспоминания.
 Свечи и поющие голоса.
 Вынутый из ножен мен.
 Нет, не меч. Что-то другое.
 Что-то живое.
 Человек?
 Дункан яростно затряс головой, приказывая воспоминанию остаться, не ускользать обратно в темный клубок теней.
 Языки зеленого пламени.
 Нет, не то.
 Глаза!
 Глаза — зеленые, словно сама весна. Глаза, пылающие тысячелетней надеждой глендруидов.
 И другие глаза. Глаза мужчины.
 Черные, словно полночь в преисподней.
 Холод лезвия ножа у меня между ног.
 Волна озноба прошла по телу Дункана. Он был бы счастлив закончить свои земные дни, ни разу больше не вспомнив, не пережив заново этого страшного мгновения, когда почувствовал, как холодное лезвие скользнуло у него между ног, угрожая кастрировать, если он хотя бы шевельнется.
 Неотступно следившие за четвертым рыцарем глаза Дункана сузились. У этого рыцаря глаза были черные, словно полночь в преисподней.
 Он был когда-то моим врагом?
 Он все еще мой враг?
 Настороженно застыв, Дункан изо всех сил старался уловить хоть какой-нибудь сигнал, который могли ему подать неуступчивые тени, поглотившие его память. Но не уловил ничего, кроме двух противоречащих друг другу утверждений.
 Он не враг мне.
 Он мне опасен.
 Дункан медленно выпрямился в седле, заставив себя оторвать взгляд от неизвестного рыцаря. Изменив позу, Дункан вдруг понял, что с силой сжимает руку Эмбер, словно рукоять меча в последний миг перед началом битвы.
 — Прости, — сказал он тихо, чтобы услышала только она одна. — Я раздавил тебе пальцы.
 — Мне не больно, — дрожащим голосом прошептала она.
 — Ты побледнела.
 Эмбер не знала, как сказать Дункану, что боль ей причиняет пробуждение его воспоминаний, а вовсе не то, как он сдавил ей руку. Мысли отчаянно бились у нее в голове, словно птицы, попавшие в сеть охотника.
 Только не сейчас!
 Не в окружении стольких рыцарей. Если окажется, что Дункан — враг, которого я боюсь, то его убьют прямо у меня на глазах.
 И тогда разум покинет меня.
 Перед тем как отпустить руку Эмбер, Дункан поднес ее к губам. Когда его дыхание и губы слегка коснулись ее чувствительных пальцев, она ощутила острое наслаждение, заставившее ее вздрогнуть.
 Эмбер не знала, что румянец мгновенно вновь вернулся на ее лицо, а глаза вдруг вспыхнули подобно огонькам свечей в прозрачном золоте кусочков драгоценного янтаря. И не ведала, что потянулась к Дункану в неосознанном порыве, как только он отпустил ее руку.
 Четвертый рыцарь заметил все происходившее и испытал такое чувство, будто кто-то просунул лезвие ножа ему между ног. Он никогда бы не поверил, что такое возможно, если бы не видел этого своими глазами.
 Длинные, сильные пальцы сжали рукоять меча, а черные глаза уже снимали с Дункана мерку для савана.
 — Я нашел для тебя двух воинов, господин, — сказал Альфред. — Вот он с оруженосцем странствует в поисках приключений, но согласен задержаться и немного повоевать с разбойниками.
 Эрик посмотрел на четвертого рыцаря.
 — Двух? — переспросил он. — Я пока вижу лишь одного, хотя, Бог свидетель, из него вполне вышли бы двое. Как тебя зовут.
 — Саймон.
 — Саймон… Так зовут двух моих тяжеловооруженных всадников.
 Саймон кивнул. Имя не из редких.
 — Кто был твой последний лорд? — спросил Эрик.
 — Роберт.
 — Робертов много.
 — Да.
 Эрик повернулся к Альфреду. Черты лица у рыцаря были грубоваты, но бойцом он был отменным.
 — А он не слишком-то разговорчив, — сухо бросил Эрик Альфреду. — Может, дал обет молчания?
 — Зато он неплохо объясняется с помощью вон того черного меча, которым опоясан, — ответил Альфред. — Он свалил с ног Дональда и Малькольма, прежде чем они успели сообразить, что к чему.
 Эрик снова повернулся к Саймону.
 — Недурно, — сказал он. — А кровь ты нюхал?
 — Да.
 — Где?
 — На Священной войне.
 Эрик кивнул, не выразив удивления.
 — В твоем клинке есть что-то сарацинское.
 — Разбойничью кровь он пьет так же охотно, как турецкую, — спокойно сказал Саймон.
 Эрик усмехнулся.
 — А кровь норвежцев?
 — Клинку все едино.
 — Ну, разбойники у нас тут во множестве.
 — Теперь на трех меньше.
 Светлые брови поползли вверх, выражая приятное изумление.
 — Когда?
 — Два дня назад.
 — Где?
 — Недалеко от дерева, в которое ударила молния, где из трещины в склоне горы вытекает ручей, — ответил Саймон.
 — Это граница земель лорда Роберта, — сказал Эрик. Саймон пожал плечами.
 — Мне показалось, что земля там ничейная.
 — Это так не останется.
 В молчании Эрик долго рассматривал рыцаря, замечая его поношенную, но хорошо сшитую одежду, часто бывавшее в употреблении оружие и отличную стать лошади у него под седлом.
 — Доспехи у тебя есть? — спросил он наконец.
 — Есть. Оставил их у тебя в оружейной мастерской замка. — Саймон как-то странно усмехнулся. — Из-за нее я и решил здесь задержаться.
 — Из-за оружейной мастерской? Как это понять?
 — Захотелось больше узнать о лорде, который строит сперва надежно защищенный колодец, казармы и оружейную мастерскую, а уж потом удобное жилище для себя.
 — Твой акцент говорит мне, что ты жил в норманнских землях, — помолчав, сказал Эрик.
 — Этого избежать трудно. Под ними так много земель.
 Эрик поморщился.
 — Слишком много. Почему ты ушел из тех мест?
 — Материк слишком густо заселен. Безземельному рыцарю там нечего делать, кроме как точить меч и мечтать о лучших днях.
 Засмеявшись, Эрик повернулся к Альфреду и кивнул в знак того, что принимает Саймона.
 — А где же второй? — спросил Эрик.
 — Норвежец выслеживает разбойников, — ответил Альфред.
 — Норвежец?
 — У него такой вид, хотя говорит по-нашему. Бледный, как привидение. Зовут Свен. И дерется тоже, как привидение. Я в жизни не видел человека, которого было бы так трудно схватить, — пожалуй, кроме тебя.
 — По мне, пусть будет хоть привидением, — усмехнулся Эрик, — лишь бы являлся разбойникам и бродягам, а не моим вассалам.
 Альфред засмеялся, потом кивнул в сторону Дункана.
 — Вижу, что не я один ходил поохотиться на воинов и вернулся с добычей.
 Вместо ответа Эрик лишь взглянул на Дункана. Потом посмотрел на Эмбер. Хотя он не произнес ни слова, она хорошо его знала и поняла, что не должна вмешиваться, что бы сейчас ни произошло.
 — Это не обычный человек, — спокойно сказал Эрик. — Почти две недели назад я нашел его поблизости от Каменного Кольца.
 Среди рыцарей послышался тихий ропот, сопровождаемый мельканием рук, когда они все начали осенять себя крестом.
 — Он был при смерти, — продолжал Эрик. — Я принес его к Эмбер. Она вылечила его, но кое-какой ущерб остался. Он не помнит ничего о своей прежней жизни до того, как оказался в Спорных Землях.
 Эрик помолчал, потом четко произнес:
 — Не помнит даже своего имени.
 Глаза Саймона превратились в черные щелки, их пристальный взгляд переместился с Эрика на Дункана, а с него на Эмбер. На фоне сотни оттенков серого цвета, которыми переливались облака и полотнища тумана, она сияла снопом солнечных лучей.
 — Однако его нужно было как-то называть, — продолжал Эрик. — Эмбер видела на нем рубцы, полученные в битвах, и, зная, что разум его заслоняют темные тени, назвала его «темным воином» — Дунканом.
 Саймон чуть заметно вздрогнул, тело его напряглось, словно готовясь к схватке или бегству.
 Этого никто не заметил, кроме Дункана, который уголком глаза наблюдал за светловолосым, темноглазым незнакомцем. Но Саймон смотрел не на него, а на Эмбер.
 — Ты владеешь особым искусством лечения травами и снадобьями? — спросил ее Саймон.
 Вопрос был задан учтивым и мягким тоном, но в полночном мраке его глаз не было ни учтивости, ни мягкости.
 — Нет, — ответила Эмбер.
 — Тогда почему его принесли к тебе? Разве в Спорных Землях нет ни одной мудрой целительницы?
 — На Дункане был янтарный талисман, — сказала Эмбер, — а все, что из янтаря, принадлежит мне.
 Саймон казался озадаченным. Как и Дункан.
 — Я думал, это ты надела на меня талисман, пока я лежал в беспамятстве, — сказал Дункан, нахмурившись и повернувшись к Эмбер.
 — Нет, это не я. Почему ты так подумал? Дункан в недоумении покачал головой.
 — Сам не знаю.
 Не колеблясь, Эмбер протянула руку и коснулась его щеки.
 — Попробуй вспомнить, когда ты впервые увидел этот талисман, — прошептала она.
 Дункан замер. Осколки воспоминаний перекатывались у него в памяти, но были столь же неуловимы, как разноцветные листья, сорванные с ветвей буйным осенним ветром.
 Тревожные глаза — глаза, как у глендруидов.
 Золотистая вспышка янтаря.
 Легкое прикосновение губ к его щеке.
 Да хранит тебя Бог.
 — Я был уверен, что талисман дала мне девушка…
 Голос Дункана заглох, и неоконченная фраза перешла в глухое проклятие. Он с такой силой ударил кулаком по луке седла, что испугал лошадь.
 — Когда так дразнят и мучают какие-то тени, то это хуже, чем совсем потерять память! — яростно воскликнул он.
 Эмбер отдернула руку от щеки Дункана. Его ярость была подобна горящей головне, которой размахивают у самого ее тела, давая понять, какая жгучая боль ожидает ее, если она будет продолжать прикасаться к нему, когда он так разъярен.
 Эрик остро глянул на Эмбер.
 — Что с тобой? — требовательно спросил он. Эмбер только покачала головой.
 — Эмбер? — Дункан ждал, что она скажет.
 — Талисман дала тебе женщина, — с несчастным видом произнесла Эмбер. — Женщина, у которой зеленые глаза глендруидов.
 Это слово прошелестело среди рыцарей, словно порывистый ветерок по болоту Глендруиды.
 — Его заколдовали! — воскликнул с ужасом в голосе Альфред и перекрестился.
 Эмбер открыла было рот, чтобы возразить, но Эрик опередил ее.
 — Да, похоже на то, — непринужденным тоном согласился он. — Многое становится понятным. Но Эмбер уверена, что если в прошлом Дункан и был во власти каких-то чар, теперь он от них свободен. Не так ли, Эмбер?
 — Да, — быстро сказала она. — Он не орудие дьявола, потому что тогда он не мог бы носить на себе талисман.
 — Покажи им, — приказал Эрик.
 Ни слова не говоря, Дункан распустил шнурок рубашки и вытащил янтарный подвесок.
 — На одной стороне у него крест, сложенный из слов молитвы рыцаря, в которой он просит, чтобы Бог хранил его, — сказал Эрик. — Посмотри, Альфред. И убедись сам, что Дункан принадлежит Богу, а не сатане.
 Альфред тронул лошадь и подъехал ближе, так что ему стал виден талисман, цепочку которого Дункан сжимал в кулаке. Врезанные в янтарь буквы, составлявшие слова молитвы, ясно образовывали крест с двойной поперечиной. Медленно, с трудом Альфред прочитал первые слова.
 — Ты прав, лорд. Это обычная молитва.
 — Рунами на другой стороне тоже написана охранительная молитва, — сказала Эмбер.
 Альфред пожал плечами.
 — Церковь не научила меня читать руны, милая дева. Но тебя я знаю. Если ты говоришь, что в рунах нет никакого зла, я этому верю.
 — Правильно, — одобрил Эрик. — Вот и приветствуй Дункана как равного себе. Не страшись его из-за того, что ему пришлось перенести. Важно его будущее, а оно связано со мной.
 В молчании Эрик обвел глазами всех рыцарей по очереди. Все они, кроме Саймона, кивали в знак того, что принимают в свою среду Дункана, как это уже сделал Эрик. Саймон же только пожал плечами, как будто ему было все равно, что так, что эдак.
 Эмбер тихонько перевела дух. Она знала, что молва о чужаке, которого она выхаживала, за последние двенадцать дней успела разнестись по всей округе. И все же Эрик сильно рисковал, когда так неожиданно и открыто сообщил своим рыцарям о потерянном прошлом Дункана. Они легко могли проникнуться к нему враждой и прогнать, посчитав его орудием темного колдовства.
 Словно услышав неспокойные мысли Эмбер, Эрик подмигнул ей, напоминая без слов, что вполне владеет искусством предвидеть поступки людей.
 — Ну-ка посмотрим, что у нас за бойцы, — сказал Эрик. — Альфред, ты сам испытывал искусство Саймона?
 — Нет, лорд.
 Эрик повернулся к Дункану.
 — Ты хотел бы снова подержать в руке меч?
 — Да!
 — Нет! — Ответ Эмбер прозвучал почти одновременно с ответом Дункана. — Ты еще не вполне оправился от болезни, и…
 — Перестань, — резко оборвал ее Эрик. — Я же предлагаю не настоящий бой, а только упражнение для разминки.
 — Но…
 — Я и мои рыцари должны быть уверены в храбрости воинов, которые будут сражаться бок о бок с нами, — сказал он, не обращая внимания на ее попытку возразить.
 Заглянув в топазовые глаза Эрика, Эмбер поняла, что спорить бесполезно. Все же она снова заговорила.
 — У Дункана нет меча.
 С небрежной грацией, рожденной из сочетания силы и ловкости, Эрик вытащил свой собственный меч и протянул его Дункану.
 — Возьми мой, — сказал Эрик. Это прозвучало не как просьба.
 — Ты оказываешь мне честь, — ответил Дункан. Как только он взялся за меч, в нем, казалось, произошла какая-то неуловимая перемена. Словно поднялась завеса, и все увидели воина, которого до сих пор никто не замечал за внешностью богато одетого человека. Меч сверкнул и рассек воздух с устрашающим звуком, когда Дункан, примериваясь к нему, резко замахнулся.
 Эрик смотрел на Дункана, и ему хотелось громко смеяться от радости. Эмбер была права. Дункан — воистину воин из воинов, лучший из лучших.
 — Великолепный клинок, — произнес наконец Дункан. — Лучшего, пожалуй, мне держать еще не приходилось. Постараюсь быть достойным его.
 — А как ты, Саймон? — вкрадчиво спросил Эрик.
 — У меня есть свой меч, сэр.
 — Тогда обнажай его, приятель. Давно пора услышать музыку, которую сталь высекает из стали!
 Похожая на разрез ножом улыбка, в которую растянулись губы Саймона, заставила Эмбер в страшной тревоге прикусить губу. Ведь Дональд и Малькольм, хотя и уступали в боевом искусстве некоторым другим рыцарям Эрика, были все же храбрыми, сильными и упорными бойцами.
 А Саймон легко победил обоих.
 — Крови не проливать, костей не ломать, — отрубил Эрик. — Я просто хочу узнать, что за бойцы вы оба. Поняли, что я сказал?
 Дункан и Саймон кивнули.
 — Драться будем прямо здесь? — спросил Саймон.
 — Вон там, подальше. И спешившись. Лошади Дункана с твоей не тягаться.
 Местом для поединка Эрик выбрал луг, осеннюю стерню которого смягчило дождем. Под сгущавшимися облаками подобно языкам серебристого пламени посверкивал туман.
 Дункан и Саймон разом спешились, перебросили плащи через седла и зашагали к лугу. Воздух был напоен запахом высохшей на солнце и смоченной дождем стерни. Дойдя до относительно ровного, свободного от грязи участка, они остановились и повернулись лицом друг к другу.
 — Я прошу прощения за все раны, какие могу нечаянно нанести, и прощаю за все какие могу получить, — сказал Саймон.
 — Да, — ответил Дункан. — И я прошу прощения и прощаю за то же.
 Саймон усмехнулся и выхватил меч из ножен с кошачьей грацией и такой скоростью, которая была столь же поразительна, как и черный цвет его клинка.
 — Ты очень быстрый, — заметил Дункан.
 — А ты очень сильный. — Саймон усмехнулся странной усмешкой. — Такой бой мне привычен.
 — Неужели? Не много найдется воинов, равных мне по силе.
 — Мой брат — один из них. И это — одна из выгод моего положения по сравнению с твоим.
 — Какая же вторая? — спросил Дункан, поднимая свой меч навстречу мечу Саймона.
 — Знание.
 Клинки сошлись в ритуальном поцелуе с глухим металлическим воплем и сразу же скользнули в сторону Оба бойца начали кружить и делать ложные выпады, пытаясь нащупать слабое место у противника.
 Неожиданно Саймон по-кошачьи прыгнул вперед, а его повернутый плашмя меч со свистом устремился к Дункану. Это и была та молниеносная атака, которая повергла наземь Дональда и Малькольма.
 В самое последнее мгновение Дункан увернулся и подставил одолженный ему меч. Сталь ударилась о сталь с ужасающим грохотом. И сразу же Дункан отвел свой клинок назад так легко, будто тот весил не больше перышка, предоставив Саймону опираться лишь на воздух. Любой другой на его месте упал бы на колени от неожиданной потери равновесия. Саймону же удалось удержаться на ногах, одновременно увернуться от опускавшегося меча Дункана, да еще и нанести тому удар по ногам плоской стороной клинка.
 Очень немногие смогли бы устоять на ногах после подобной атаки. Дункан был одним из таких бойцов. Он крякнул и повернулся на одной ноге по ходу натиска соперника. Этот поворот значительно ослабил силу удара.
 Не дав Саймону времени использовать полученное преимущество, Дункан своим тяжелым мечом нанес удар резким махом через низ назад. Это движение было неожиданным, потому что для такого удара требовалась огромная мощь руки и плеча, какая встречалась очень редко.
 Саймон уклонился от удара с ловкостью кошки. Меч ударил по мечу с такой силой, что звук отдался по всему лугу. Несколько долгих мгновений мечи оставались скрещенными; каждый из бойцов старался потеснить противника.
 Наконец Саймон с неизбежностью стал отступать под натиском превосходящей силы Дункана. Полшага назад, потом еще два, потом еще несколько.
 Дункан устремился за ним.
 Но слишком увлекся.
 Саймон вывернулся в сторону, и Дункан потерял равновесие Он упал на одно колено, потом быстро отшатнулся влево, на волосок избежав направленного в него удара Саймона Дункан еле-еле успел вскочить на ноги и поднять меч, чтобы отразить следующий удар. Снова раздался леденящий душу скрежет стали о сталь. Тяжелые клинки скрестились и остались в этом положении, словно прикованные друг к другу цепью.
 Несколько мгновений противники стояли в этом напряженном упоре, тяжело дыша. Пар от их дыхания клубился серебристым облачком над скрещенными мечами. С каждым вдохом они вбирали в себя терпкий аромат прошедшей жатвы, влажной земли и увядших трав.
 — Правда, здесь пахнет совсем как на лучшем сенокосном лугу в Блэкторне? — небрежно спросил Саймон.
 Блэкторн.
 Это слово вонзилось в Дункана подобно кинжалу, рассекло мрак теней и приоткрыло лежащую под ними истину. Но он не успел рассмотреть ее: тени вновь сомкнулись над прорывом и залечили рану на теле темноты, будто ее и не бывало.
 Пораженный смятением Дункан затряс головой.
 Большего Саймону и не было нужно. Он отскочил в сторону с быстротой молнии, оторвал свой меч от меча Дункана и нанес тому удар по туловищу, от которого у Дункана перехватило дыхание. В следующее мгновение Саймон подставил Дункану подножку, и тот рухнул на холодную землю.
 Саймон быстро опустился на колени возле своего поверженного противника. Он склонился над Дунканом и заговорил торопливо и настойчиво, потому что знал, что через минуту сюда, на скошенный луг, примчатся все остальные — узнать, что случилось с Дунканом.
 — Ты слышишь меня? — спросил Саймон. Дункан кивнул вместо ответа — говорить он все еще не мог.
 — Правда ли то, что сказала колдунья? Ты совсем не помнишь своего прошлого до того, как оказался здесь?
 Превозмогая боль, Дункан снова кивнул. Саймон отвернулся, скрывая свою ярость. Дай Бог, чтобы Свен поскорее вернулся. Я нашел то, что мы искали.
 Но он все еще для нас потерян.
 Проклятая колдунья! Украсть у человека память!
 И смеяться при этом!




 Глава 7


 — Человек, так владеющий боевым искусством, как ты, не должен ходить безоружным, — сказал Саймон. Уж, наверно, у сэра Эрика во всем этом арсенале найдется что-то и для тебя?
 Дункан с сокрушенным видом потирал у себя под ложечкой. Это место все еще болело от удара, который нанес ему вчера Саймон.
 — А вот сейчас я чувствую себя примерно таким же искушенным, как какой-нибудь зеленый оруженосец, — поморщился он.
 Саймон засмеялся.
 Вслед за ним засмеялся и Дункан. Он чувствовал какое-то родство с белокурым рыцарем, и это неожиданное чувство было на удивление сильным.
 — Я был в более выгодном положении во время нашего поединка, — сказал Саймон. — Вся моя жизнь прошла в сражениях с человеком, равным тебе по силе. Тебе же, видно, мало приходилось упражняться с противником, который был бы так же быстр, как я. Вот разве только сэр Эрик? За поджарым изяществом его фигуры кроется что-то такое, что меня настораживает.
 — Я ни разу не видел Эрика в бою. Или если даже и видел, то не помню этого, — задумчиво произнес Дункан.
 — Если ты не видел его в бою с тех пор, как проснулся в Спорных Землях, значит, ты вообще не видел его в бою, — пробурчал Саймон себе под нос.
 — Что ты там бормочешь?
 — Да так, чепуху, — ответил Саймон.
 Он обвел взглядом оружейную мастерскую, замечая множество разнообразного оружия и против воли отдавая дань восхищения предусмотрительности Эрика. Если дело дойдет до того, то молодой лорд будет очень опасным врагом.
 А Саймон чувствовал, что все идет к этому.
 Через незаконченную каменную кладку замка к ним, подобно дыму, просочился звук шагов. Кто-то приближался к мастерской. Сначала послышался низкий мужской голос, потом мелодичный женский смех. Эрик и Эмбер.
 Дункан повернулся к двери с выражением напряженного ожидания, которое привело Саймона в ярость и в то же время заставило ощутить внутри смертельный холод.
 Проклятая ведьма.
 Дункан бежит на ее приманку, как голодный пес на запах кучи отбросов.
 — Вот ты где, — обратился Эрик к Саймону. — Альфред сказал, что ты наверняка здесь — присматриваешь за починкой доспехов.
 — Я только любуюсь искусством твоего оружейника, — ответил Саймон, глядя, как Эмбер быстро идет к Дункану. — С самой сарацинской войны не видывал такой работы.
 — Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить.
 — О починке моей кольчуги?
 — Нет. О сарацинском вооружении. Вчера ты говорил что-то любопытное об их лучниках.
 Усилием воли Саймон заставил себя сосредоточить внимание на Эрике, а не на этой девушке, которая казалась столь невинной, но так глубоко погрязла во тле, что могла, не колеблясь и не сожалея, лишить человека памяти.
 — Что ты хочешь узнать, лорд?
 — Правда ли, что их воины стреляют с лошади, скачущей галопом?
 — Правда.
 — И попадают в цель? С приличного расстояния?
 — Да, — ответил Саймон. — И притом со скоростью градопада.
 Эрик заглянул в темноту глаз Саймона и понял, что каковы бы ни были хранимые там воспоминания о войне, именно они и заставили этого человека довести свои способности до такого мрачного, внушающего страх совершенства.
 — Как же они с этим управлялись? — спросил Эрик. — Ведь арбалет должен заряжать человек, стоящий на земле.
 — Сарацины были вооружены простыми луками. Их лук вполовину короче нашего английского длинного лука, а стрелы мечет с такой же силой, как арбалет.
 — Но как это возможно?
 — Об этом я часто спорил с Д… — Саймон сделал вид, будто закашлялся, и поспешил поправиться. — Об этом я часто спорил с братом.
 — И что решили?
 — Сарацины каким-то особым способом изгибали свои луки, и от этого сила метания стрел удваивалась или увеличивалась многократно, но сам лук не надо было делать тяжелее, как в случае с нашим арбалетом.
 — Что же это за способ?
 — Никто не знает. Всякий раз, когда мы пробовали сами сделать такой лук, он у нас просто ломался.
 — Бог свидетель, я все бы отдал за связку сарацинских луков! — воскликнул Эрик.
 — Тогда тебе понадобятся и сарацинские лучники, — сухо произнес Саймон. — Чтобы стрелять из их луков, надо еще знать какой-то , хитрый прием, который ни у кого, кроме сарацинских воинов, не получается. Так что в конце концов победу добыли честные христианские мечи и пики.
 — И все же, ты только подумай, какое преимущество дали бы эти луки.
 — Вероломство лучше.
 Эрик изумленно воззрился на Саймона. И Дункан тоже.
 — Мой брат, — сказал Саймон, — часто говорил мне, что нет лучше способа взять хорошо обороняемую позицию, чем путем вероломства.
 — Расчетливый, видно, человек твой братец, — пробормотал Эрик. — Он вернулся со Священной войны?
 — Вернулся.
 — Не его ли ты ищешь в Спорных Землях? Лицо Саймона изменилось.
 — Прости меня, лорд, — тихо сказал Саймон. — Чего я ищу в этих землях — это касается только меня и Господа Бога.
 Несколько мгновений Эрик молчал. Потом чуть заметно усмехнулся и снова повернулся к кольчуге, которую недавно вывесили в мастерской.
 — Отличная кольчуга, — похвалил Эрик.
 — Твой оружейный мастер так искусно починил ее, что она теперь даже лучше, чем новая, — откликнулся Саймон.
 — Искусство моего оружейника славится в Спорных Землях. — Эрик сказал об этом, как о чем-то будничном, давно известном.
 — Оно того заслуживает. Не сделает ли он Дункану меч с кинжалом и кольчугу с подшлемником, чтоб было в чем сражаться?
 — Так ему и придется сделать. — Голос Эрика звучал сухо. — На всех островах не найдется готовой кольчуги, достаточно широкой в плечах, чтобы прийтись Дункану впору.
 — Одна найдется, — рассеянно проговорил Дункан.
 — Вот как?
 — Та, что носит Доминик ле Сабр, — сказал Дункан. Эмбер напряженно смотрела на него, но ничего не говорила: она страшилась того, что произойдет, если к нему вернется память.
 Таким же напряженным взглядом смотрел на него и Саймон, но по той же причине не задавал никаких вопросов.
 Только Эрик не боялся возвращения памяти к Дункану.
 — Значит, ты видел этого подлого норманна? — спросил он.
 — Да.
 — Когда?
 Дункан уже открыл рот, чтобы ответить, и тут понял, что не знает.
 — Не знаю когда, — отрывисто сказал Дункан. — Знаю только, что видел.
 Эрик бросил быстрый взгляд на Эмбер. Она молча смотрела на него.
 — Твоя память возвращается? — спросил Эрик. Саймон и Эмбер затаили дыхание.
 — Обрывки. Не более того, — ответил Дункан.
 — Что это значит?
 Дункан пожал плечами, поморщился от неприятных ощущений в ушибленном теле и ощупал грудь нетерпеливыми пальцами.
 Жаль, что ее здесь нет, а то она бы уняла боль своими чудодейственными бальзамами и притираниями.
 Тут Дункан услышал собственные мысли и замер, силясь сообразить, кто такая эта «она».
 Зеленые глаза.
 Запах глендруидских трав.
 Подогретая для купания вода.
 Аромат ее мыла.
 — Что, Дункан? — не отставал Эрик. — Возвращаются к тебе воспоминания?
 — Ты когда-нибудь видел отражение луны в тихом пруду? — ответил вопросом на вопрос Дункан, и в голосе его слышалась сдерживаемая ярость.
 — Ну, видел.
 — Теперь швырни ведро камней в пруд и снова посмотри на отражение луны. Вот на что похоже то, что осталось от моей памяти.
 Горечь, наполнявшая слова Дункана, вызвала у Эмбер острое желание прикоснуться к нему, успокоить, дать ему чувственное утешение, которое уравновесило бы боль от потери.
 — Так вот, я помню, что видел Глендруидского Волка, — сказал Дункан, — но не помню когда, где, как и почему, не помню даже, каков он собой.
 — Глендруидский Волк, — пробормотал Эрик. — Значит, его и впрямь так называют. До меня доходили слухи…
 — Какие слухи? — спросила Эмбер в надежде, что удастся перевести разговор на другое.
 — Такие, что будто бы Меч Короля Англии стал Глендруидским Волком, — ответил Эрик.
 Эмбер казалась озадаченной.
 — Одно из пророчеств Кассандры сбылось. И это уже не в первый раз, — сказал Эрик.
 — О каком из них ты говоришь?
 — Кружат двое волков, старый и молодой, — ответил Эрик. — Двое волков меряются силой, а земля затаила дыхание и ждет…
 — Ждет чего? — спросил Саймон.
 — Смерти. Или жизни.
 — Ты мне не говорил. — Эмбер тревожно смотрела на Эрика.
 — Тебе и без того хватало своих забот с пророчествами, — сухо бросил Эрик.
 — Который из волков победил? — спросил Саймон.
 — Пророчества Кассандры не дают прямого ответа, — сказал Эрик. — Ей видятся будущие перепутья, а не дорога, которую выберет человек.
 Содрогнувшись, Эмбер отвернулась. Она не хотела больше слушать о пророчествах Кассандры.
 — Дункан! — позвала она.
 Он откликнулся каким-то вопросительным звуком, но не обернулся. Что-то из оружия, развешанного по стенам мастерской, привлекло его внимание.
 — Ты поедешь со мной на Шепчущее Болото? — спросила Эмбер. — Кассандра просила меня посмотреть, не прилетели ли гуси.
 Тут Эмбер поняла, какое оружие так заинтересовало Дункана. Сердце у нее в груди трепыхнулось от безумного страха. Быстро шагнув, она встала перед ним и рукой коснулась его щеки.
 Яркий всплеск удовольствия.
 Кружение темных теней прошлого.
 — Дункан, — понизив голос, снова окликнула его Эмбер.
 Он мигнул и обратил взгляд на Эмбер, оторвав его от оружия, которое состояло из толстой цепи и тяжелого, утыканного шипами шара. Это оно всколыхнуло и закружило тени воспоминаний в темном провале его памяти.
 — Ты что-то спросила? Прости, я задумался. Губы Эмбер слегка вздрагивали от ощущения счастья и боли одновременно. Ее счастье. Его боль, которая была и ее болью тоже.
 — Поедем со мной на Шепчущее Болото, — тихо сказала Эмбер. — Довольно с тебя сражений.
 Дункан смотрел мимо ее сияющих золотистых волос на серую стальную цепь, украшавшую стену.
 — Да, — ответил он. — Но вот довольно ли с них меня?
 Дункан протянул руку над плечом Эмбер и снял оружие с его стенного крепления с такой легкостью, будто оно ничего не весило.
 — Я возьму его с собой, — заявил он.
 Зубы Эмбер впились в ее нижнюю губу, как только она увидела, что у Дункана в руках.
 Саймон тоже это увидел. И стал тихо готовиться к схватке, которая будет неминуема, если, подобно воде в пруду, память Дункана хоть ненадолго успокоится и из осколков света составится истинный образ прошлого.
 Эрик просто стоял и смотрел. Он даже не заметил, что обнажил свой меч, пока не ощутил в руке его привычную холодную тяжесть.
 — Это молот. — Голос Эрика звучал безучастно. — Почему ты выбрал именно его из всего оружия, какое у нас есть?
 Дункан удивленно посмотрел на оружие, которое пришлось ему так по руке.
 — У меня нет меча, — ответил он просто.
 — Ну и что?
 — Нет боевого оружия лучше молота для воина, у которого нет меча.
 И Саймон, и Эрик медленно кивнули, соглашаясь.
 — Можно мне взять его на время? — спросил Дункан. — Или этот молот — любимое оружие кого-то из твоих рыцарей?
 — Нет, — мягко сказал Эрик. — Можешь взять его насовсем.
 — Благодарю тебя, лорд. Кинжал хорош для рукопашного боя или для разрезания жаркого, но для серьезной схватки человеку нужно оружие, поражающее на расстоянии.
 — Рассчитываешь драться в скором времени? — осторожно спросил Эрик.
 Усмехнувшись, Дункан дал цепи скользнуть меж пальцев, пробуя вес и длину молота.
 — Если мне попадутся навстречу разбойники, которым пришла охота пораньше отправиться на тот свет, — ответил Дункан, — то было бы жаль не исполнить их желания только потому, что я безоружен.
 Саймон засмеялся в открытую.
 Эрик усмехнулся своей «волчьей» усмешкой, которую ему приписывала молва.
 Все трое смотрели друг на друга, узнавая — и по достоинству оценивая — горячую бойцовскую кровь, текущую в жилах у каждого.
 Вдруг Эрик хлопнул и Дункана, и Саймона по плечу, словно они были братьями по крови, а не только по склонности.
 — Рядом с такими воинами, как вы оба, я не побоюсь схватиться и с самим Глендруидским Волком, — сказал он.
 Саймон перестал улыбаться.
 — Шотландский Молот пробовал. И был побежден. На мгновение Дункан замер в такой неподвижности, что казалось, будто даже сердце у него остановилось. У Эмбер оно действительно остановилось, потом прыгнуло и отчаянно заколотилось.
 — Дункан! — Она умоляла, уже не скрываясь. — Пожалуйста, поедем прямо сейчас на болото.
 Дункан не отвечал одно мгновение, два мгновения, три…
 Потом издал тихий звук, похожий на стон. Его пальцы сдавили молот с такой силой, что сталь, казалось, готова была уступить плоти.
 — Да, — наконец отозвался он тихим голосом. — Я поеду с тобой.
 — Перед закатом может быть гроза, — предупредил Эрик.
 Нежно улыбнувшись, Дункан коснулся прядки волос Эмбер.
 — Когда рядом Эмбер, солнце всегда со мной, — сказал он.
 Она улыбнулась в ответ, хотя губы у нее дрожали от страха за него, и этот страх был так силен, что она еле удерживалась от крика.
 — Может, оставишь это здесь? — спросила Эмбер, указав на молот.
 — Нет. Теперь я могу защищать тебя.
 — В этом нет нужды. Так близко от Морского Дома нет никаких разбойников.
 Не обращая внимания на остальных, Дункан наклонился так, что его губы почти касались волос Эмбер. Он глубоко вдохнул их запах и заглянул в ее встревоженные золотистые глаза.
 — Я не стану рисковать тобой, бесценная Эмбер, — прошептал он. — Если кто-то поранит тебя, то боюсь, кровь пойдет у меня.
 Как ни тихо были сказаны эти слова, Саймон их услышал. Он посмотрел на Эмбер со злостью, которую трудно было скрыть.
 Проклятая колдунья. Украла у человека разум и еще смеется!
 — Дункан, — тоже шепотом отозвалась Эмбер. Это имя прошелестело скорее как вздох. Она взяла его твердую руку в свои, не обращая внимания на холодную тяжесть цепи.
 — Поспешим, мой темный воин. Я уже собрала нам с собой ужин и послала сказать, чтобы приготовили двух лошадей.
 — Трех, — поправил ее Эрик.
 — Ты тоже едешь? — спросила Эмбер с удивлением.
 — Нет. Едет Эгберт.
 — А, Эгберт. Ну конечно. Что ж, мы просто не будем обращать на него внимания.
 Дункан осторожно пошевелился, а потом оглянулся через плечо, чтобы не встревожить пугливую лошадь. Они потихоньку улизнули с места привала, оставив спящего Эгберта в обществе его лошади и лошади Дункана, которые паслись неподалеку. Эмбер настояла на том, чтобы, отправляясь на болото, взять только ее лошадь.
 Там, где кончались ровные поля, окружавшие Морской Дом, тропа почти сразу стала неровной и трудной, особенно для лошади, несущей двух всадников. Некоторые места, через которые они проезжали, заставляли Дункана изумленно хлопать глазами. На первый взгляд казалось, что пути здесь нет. Но стоило сделать несколько шагов в сторону от тропы и посмотреть снова, как глазам открывался на удивление легкий путь.
 Этого было достаточно, чтобы смутить дух человека. Было также видно, что и лошади это совсем не по душе. Или, может быть, животное просто не привыкло носить двух седоков.
 — Его нигде не видно, — сказал Дункан, снова оглянувшись.
 — Бедный Эгберт, — откликнулась Эмбер, но тон, каким были сказаны эти слова, показывал, что ее все это скорее забавляет, нежели тревожит. — Эрик страшно рассердится.
 — «Бедный Эгберт» спит себе по ту сторону горной гряды, — проворчал Дункан. — Лежит, раскинувшись в поле, под теплыми лучами солнца, не знающего, что лето ушло. Разве это такая уж тяжкая судьба?
 — Будет тяжкая, если узнает Эрик.
 — Если юный оруженосец хотя бы наполовину так умен, как ленив, он не скажет Эрику, что уснул.
 — Если бы Эгберт был настолько умен, то не был бы так ленив.
 Дункан рассмеялся и крепче обхватил правой рукой гибкую талию Эмбер Левой рукой он держал поводья. Руки Эмбер лежали поверх его рук, словно ей была приятна просто теплота его тела.
 — Но ведь мы оставили твоего коня И написали, чтобы он ждал нас.
 — Ты уверена, что он умеет читать?
 — Лучше, чем писать, как говорит Кассандра.
 — Так он и писать умеет? — удивленно спросил Дункан.
 — Плохо. Эрик иногда теряет надежду, что сможет когда-нибудь научить его подсчитывать урожай, скот и налоги.
 — Тогда почему он не отошлет мальчишку обратно к отцу?
 — У Эгберта нет отца. Эрик подобрал его у дороги. Его отца убило упавшим деревом.
 — У Эрика привычка такая — подбирать потерявшихся людей и заботиться о них?
 — Если они не могут позаботиться о себе, кто-то же должен это сделать.
 — Значит, поэтому ты и выхаживала меня? — спросил Дункан. — Из чувства долга и сострадания?
 — Нет.
 Эмбер вспомнила, что она почувствовала, когда впервые прикоснулась к Дункану. Удовольствие было таким острым, что она от неожиданности отдернула руку. Потом снова коснулась его.
 И отдала ему свое сердце.
 — С тобой все было иначе, — тихо произнесла Эмбер. — Прикасаться к тебе было мне приятно.
 — Тебе это приятно и до сих пор?
 Заливший ее щеки румянец лучше всяких слов ответил на вопрос Дункана.
 — Я рад, — сказал он. — Ужасно рад.
 Еле ощутимыми движениями своих сильных рук Дункан придвинул Эмбер еще ближе к себе. Жадная тяга к ней, которая никогда не покидала его надолго, заставила тело налиться ожиданием и предчувствием, несмотря на укоры совести.
 Он не должен соблазнять ее, пока у него не появится больше ответов на неясные вопросы из прошлого.
 Неведомые обеты мучили его.
 И все же… и все же.
 Было необыкновенно приятно ехать верхом по осенней земле, когда косые желтые лучи солнца греют лицо, а в объятиях доверчиво покоится янтарная фея.
 — Солнце, — прошептала Эмбер. — Вот нежданное чудо!
 Она подняла руки и опустила шерстяной капюшон. Материя цвета индиго упала складками по ее спине и плечам, позволяя нежному золотому теплу солнечных лучей ласкать ее голову.
 — Да, — отозвался Дункан. — Настоящее чудо. Но эти слова похвалы предназначались скорее Эмбер, чем солнечным лучам.
 — Твои волосы, — пробормотал он. — В них тысячи оттенков золотого света. В жизни не видел ничего более прекрасного.
 У Эмбер перехватило дыхание и легкая дрожь пробежала по всему телу. Она чувствовала, как желание Дункана зовет и притягивает ее. Больше всего ей хотелось завернуться в его силу, будто в живой плащ, непроницаемый для окружающего мира, и отдать ему себя в таинственной тишине, которую никто другой не сможет нарушить.
 Но ей нельзя отдавать ему себя.
 Всем сердцем, душою и телом.
 — Эмбер, — шепотом окликнул ее Дункан.
 — Что? — спросила она, подавляя в себе ответную дрожь.
 — Ничего. Мне просто нравится шептать твое имя в эти дивные волосы.
 Упоительная теплота охватила Эмбер. Не думая, она подняла руку и погладила Дункана по щеке. Ей была приятна чуть шероховатая кожа, где под самой поверхностью рождалась щетина бороды. Ей была приятна сила руки, обвивавшей ее талию. Ей были приятны теплота и упругость его груди.
 Весь Дункан был ей приятен до глубины души.
 — Ни один мужчина не сравнится с тобой. Эмбер не знала, что произнесла эту мысль вслух, пока не почувствовала, как вздрогнуло сильное тело Дункана.
 — И ни одна женщина не сравнится с тобой, — прошептал он, целуя ладонь ее руки.
 Когда Дункан склонился, чтобы прижаться щекой к волосам Эмбер, его обволок нежный аромат солнечного света и вечнозеленых растений. Она пахла летом и теплом, сосновой хвоей и чистым ветром.
 Это был единственный в своем роде запах — запах янтаря и Эмбер. Он не мог им надышаться.
 Эмбер услышала перебой в дыхании Дункана, уловила то острое наслаждение, которое доставляло ему уже одно ее присутствие, и ей страстно захотелось быть свободной от всяких пророчеств.
 Но это было невозможно.
 — Жалко, что это тепло долго не простоит, — сказала Эмбер прерывающимся голосом.
 Дункан пробормотал что-то неразборчивое, уткнувшись носом в прядь волос на затылке Эмбер.
 — Эрик был прав, — продолжала она задыхающимся, почти испуганным голосом. Будет гроза. Но ее приближение лишь заставляет еще больше ценить солнечный свет.
 Дункан неохотно поднял голову и посмотрел на север. Там висела густая гряда облаков, оттесняемая южным ветром. Небо было похоже на сапфировую чашу, опрокинутую над утесами, — их каменистые вершины уже надели жемчужно-белые облачные клобуки.
 — Грозы до заката не будет, — сказал Дункан. Эмбер не ответила.
 — Может, к восходу луны, — добавил он, — да и то вряд ли.
 Дункан еще раз оглянулся через плечо. Позади узкая складка рассекала сильно изрезанную горную местность, возвышавшуюся между Морским Домом и Каменным Кольцом. Эта складка была началом Долины Духов, названной так из-за деревьев с бледной корой, которые цеплялись за ее крутые склоны, и из-за пугающего воя осенних ветров.
 Никто не спускался вслед за Дунканом и Эмбер по склону только что преодоленной ими гряды. Никого не было видно и впереди, где встречались земля и море, образуя Шепчущее Болото. Путь, который должен привести их к болоту, ничем не был отмечен. Его знала лишь янтарная девушка, с которой Дункану так хорошо.
 По эту сторону гряды не было видно совсем никаких признаков обитания. Ни дороги для повозок, ни дымка над расчищенным местом, ни вспаханных полей, ни сложенных из камней заборов, ни оленьих парков, ни зарубок на деревьях. Долина Духов была небольшая, с крутыми склонами; по ней бежал ручей, наполнявший ее своим волшебным лепетом. Здесь не было ни деревушки, ни фермы, ни пеших тропинок. Здесь было царство древнего леса и первозданной тишины.
 Местность казалась дикой и в то же время странно невинной, удаленной от раздоров, одолевавших Спорные Земли. Если бы Дункан не видел кое-где на уединенных полянах кладки камней, он был бы готов поклясться, что до него здесь не ступала нога человека.
 И все же люди здесь когда-то жили. Одни называли их друидами. Другие — колдунами. Третьи вообще считали, что это были не люди, а демоны или боги.
 Некоторые же — те немногие, кто был в это посвящен, — называли этот исчезнувший народ Наделенными Знанием.
 — Эгберт не будет преследовать нас, — сказала Эмбер, когда почувствовала, что Дункан опять обернулся, чтобы посмотреть назад.
 — Как ты можешь это знать? Он ленивый, но не слепой. Мы оставили след.
 Она промолчала, не зная, как объяснить Дункану то сочетание знания и инстинкта, которое вселяло в нее абсолютную уверенность, что здесь никто не нарушит их уединения.
 — Эгберт не сможет следовать за нами. Даже если бы он не боялся, то все равно не понял бы, куда мы поехали.
 — Почему?
 — Он не из Наделенных, — просто ответила она.
 — Ну и что из того?
 — Эгберт увидит перед собой препятствие и свернет в сторону, решив, что никто не смог бы здесь проехать.
 Будто холодное, дуновение прошлось по спине Дункана, когда он припомнил, какими непроходимыми показались ему некоторые места на тропе… сначала.
 — Вот почему я заставила тебя оставить лошадь, — добавила Эмбер.
 — Ну да, она ведь не из Наделенных, — сухо бросил Дункан.
 Эмбер засмеялась и покачала головой, отчего солнечный свет заиграл и заструился по ее волосам, словно жидкий янтарь.
 — Белоногая привыкла ко мне, — сказала Эмбер. — Она идет туда, куда я ее направляю.
 — А ты видишь тропу.
 Это был не совсем вопрос, но Эмбер все же ответила, пожав плечами.
 — Я ведь Наделенная Знанием. — Потом со вздохом добавила: — Но, как говорит Кассандра, я Наделенная не вполне и никогда такой не стану, если не займусь собой как следует вместо того, чтобы бродить по диким местам.
 — Таким, как это?
 — Да.
 Дункан смотрел на чистую линию щеки Эмбер и размышлял о том, как же ему самому удавалось в таком случае видеть сразу и препятствие, и тропу — ведь его никто никогда этому не учил. Спросить у Эмбер он не успел, потому что она снова заговорила.
 — Несмотря на то что я не была прилежной ученицей, мне все же удалось усвоить достаточно Знания, чтобы ходить по нескольким древним тропам. Долина Духов — это мое любимое место. Я им еще ни с кем не делилась. До нынешнего дня.
 Ее тихо сказанные слова пронизали все существо Дункана подобно отдаленному раскату грома, скорее ощущаемые, чем слышимые, — как содрогание самой земли.
 — Эмбер?
 Низкий голос Дункана звучал болезненно, почти резко. Она уловила в нем прилив чувственного желания. Она уловила в нем также и какое-то безымянное томление, которое пропитывало его так же, как свет солнца пропитывает день.
 — Что? — спросила она шепотом, поворачиваясь к Дункану.
 — Зачем ты привезла меня сюда?
 — Посчитать гусей Кассандры.
 Карие глаза внимательно всматривались в лицо Эмбер.
 — Гусей? — переспросил Дункан.
 — Да. Осенью они прилетают сюда с севера, а вслед за ними тянется зима, словно какое-то мрачное полотнище.
 — Но ведь для гусей еще рано, правда?
 — Правда.
 — Тогда почему ты их ищешь?
 — Меня попросила Кассандра. Рунные камни предсказали раннюю, суровую зиму. Если гуси уже здесь, мы будем знать, что предсказание сбылось.
 — А что говорят крестьяне? — спросил Дункан.
 — Они говорят, что приметы перемешались.
 — Как это?
 — У овец отрастает очень длинная шерсть, но птицы еще поют в ветвях деревьев. Солнце еще пригревает, но суставы и старые раны ноют. Добрые священники молятся и видят сны, но каждый по-своему толкует ответ Бога.
 — Приметы. Пророчества. Священники. Сны. — Дункан состроил гримасу. — Воину от всего этого только головная боль. Мне бы меч да щит — и я сам проложу себе путь, а там будь что будет… Или что было.
 Открытая рана на месте потерянной памяти прочертила резкие морщины по обеим сторонам рта у Дункана. Эмбер провела по ним кончиком пальца, но не смогла проникнуть глубже его боли и гнева.
 Она огорченно отвернулась и опять стала смотреть прямо перед собой, где ее глазам открывалась дикая красота зеленой долины. По обеим сторонам тропы рябины, подобно падшим ангелам, жались к серым каменным утесам. На концах их ветвей рубиново пылали немногие не замеченные птицами ягоды. Призрачные березы теснились в расселинах и густо росли вдоль гребня. Они протягивали свои голые ветви к осеннему небу, молчаливо вопрошая его об ушедшем лете и грядущей зиме.
 Впереди и немного правее невысокое кольцо из лежащих камней говорило о том, что это древнее место. Еще одно кольцо — большего размера и менее правильной формы, из отвесно стоящих камней — виднелось на странно ровном гребне.
 Внезапно тишину прорезал высокий, резкий крик орла. Крик повторился один раз, другой, третий.
 Дункан запрокинул голову и послал в небо ответный крик, с необычайной точностью повторивший зов птицы.
 Крылатый хищник плавно повернул в сторону, словно удостоверившись в праве Дункана и Эмбер быть здесь, в этой сказочной долине. Пока они смотрели, орел поплыл в невидимом воздушном потоке к дальнему концу гряды и скрылся из глаз.
 — Кто научил тебя отвечать на вопрос орла? — тихо спросила Эмбер.
 — Мать моей матери.
 — Значит, она была из Наделенных Знанием.
 — Не знаю, — ответил Дункан. — У нас никого не называли Наделенными.
 — Порою, в иных местах, бывает лучше не называться никак.
 Дальше Дункан и Эмбер ехали в полном молчании, пока серебристый ручей с быстрым течением не вывел их в небольшую долинку и дальше, к неугомонному морю. Волшебный ветерок расчесывал казавшиеся живыми волокна болотных трав.
 Для мужчины и женщины, остановившихся на небольшой возвышенности над болотом, шум ветра и шуршание трав складывались в звук голосов множества людей, шепчущих, бормочущих, вздыхающих, поверяющих им свои тайны… в шелест тысячи сдерживаемых дыханий, колеблющих воздух.
 — Теперь я знаю, почему это место называется Шепчущим Болотом, — тихо произнес Дункан.
 — Оно остается таким лишь до прилета зимних гусей. А тогда в воздухе стоит гомон от их криков и свиста крыльев, и шепот болота бывает слышен только в самые ранние предрассветные часы.
 — Я рад, что увидел его сейчас, когда солнце превращает верхушки болотных трав в огоньки свечей. Это как в церкви, в самые последние мгновения перед началом мессы.
 — Да, — прошептала Эмбер. — Именно так. Все наполнено ожиданием.
 Несколько минут Дункан и Эмбер сидели в молчании, наслаждаясь особым чувством покоя, царившим на болоте. Потом Белоногая опустила шею и натянула уздечку, прося, чтобы ей дали попастись.
 — Она не уйдет, если мы спешимся? — спросил Дункан.
 — Нет. Белоногая почти так же ленива, как Эгберт.
 — Тогда пускай отдохнет немного до того, как мы пустимся в обратный путь.
 Дункан спешился и снял Эмбер со спины лошади. Когда он поставил ее на ноги, пальцы ее ласково скользнули по его щеке, по гладкому темному шелку его усов. Он повернул голову и поцеловал ее руку. От нежного тепла его губ ее дыхание участилось.
 Заглянув снизу вверх в глаза Дункана, Эмбер поняла, что должна отстраниться. Ей не надо было прикасаться к нему, чтобы ощутить его желание, которое было такой же частью мироздания, как и зов вольного орла.
 — Очень скоро нам надо трогаться в обратный путь, — сказала она.
 — Да. Но прежде…
 — Что прежде?
 — Прежде я научу тебя не бояться моего желания.




 Глава 8


 — Это… будет неразумно, — сказала Эмбер прерывающимся голосом.
 — Напротив, бесценная Эмбер, это будет самое разумное из всего, что я когда-либо делал.
 — Но мы не должны… мы не можем…
 Дункан медленно провел пальцами по губам Эмбер, и ее слова, как и мысли, рассыпались в разные стороны. Она так ясно ощутила его желание, что ее бросило в дрожь.
 Но еще яснее она ощутила его сдержанность.
 — Дункан? — в смятении чувств спросила Эмбер.
 — Я не стану овладевать тобой, — просто сказал Дункан. — Не знаю, что я сделал тебе в прошлом и почему ты боишься моего желания сейчас, но знаю, что ты боишься его.
 — Это не то… что ты… Боже мой… ты не должен!..
 — Успокойся, бесценная Эмбер. — Дункан сомкнул ей губы нежным прикосновением большого пальца. — Я не стану брать тебя силой. Ты веришь мне?
 Эмбер чувствовала, что Дункан говорит правду и что эта правда еще сильнее пылающей в нем страсти.
 — Да, — прошептала она. — Я верю тебе. Долгий протяжный вздох, почти стон, исторгся у него из груди.
 — Благодарю тебя, — сказал он. — В прошлом никто бы не усомнился в моем слове. Но здесь… здесь я должен снова доказывать свои достоинство и честь.
 — Но не мне. Я очень ясно почувствовала твою честность и гордость сразу же, как только прикоснулась к тебе в первый раз.
 Дункан нежно и легко коснулся своими губами губ Эмбер, и прикосновение это было таким мимолетным, что его едва ли можно было назвать поцелуем.
 — Пойдем, — сказал он мягко, протягивая ей руку. — Давай пройдемся немного.
 Эмбер сплела свои пальцы с пальцами Дункана и вся затрепетала, ощутив на себе жар от неистово пылавшей в нем страсти, которой он не давал вырваться наружу.
 — Куда мы идем? — спросила она.
 — Поискать укромного местечка.
 — Но ветер не холодный.
 — Это пока на нас плащи, — возразил он. Смысл того, что Дункан оставил недосказанным, вызвал у Эмбер смешанное чувство тревоги и предвкушения.
 Шепот моря, травы и ветра сопровождал их на всем пути до подножия небольшого возвышения. Там люди когда-то разровняли круглую площадку, чтобы установить высокие каменные столбы. Хотя строители давным-давно исчезли, этот заросший травой круг и сами камни остались.
 — Вот место, защищенное от ветра, — показала Эмбер. — Если ты не боишься камней.
 Дункан на мгновение закрыл глаза. Особые чувства, дремавшие в нем и просыпавшиеся лишь в минуты опасности, пришли в состояние бодрствования по его сигналу, но не обнаружили ничего тревожного и вновь погрузились в бесконечный сон.
 Эмбер, чья рука оставалась в руке Дункана, с изумлением наблюдала за ним. Будучи ученицей Кассандры, Эмбер знала, что, если когда-то древнее зло и витало вокруг кольца из камней, оно давно уже убралось с этого места.
 И Дункан тоже это знал, хотя его никто не учил.
 Должно быть, он просто неизвестный рыцарь. Глупо с моей стороны до сих пор бояться, что он — Шотландский Молот, враг Эрика.
 Через минуту Дункан открыл глаза и сказал:
 — Эти камни не таят никакой опасности.
 — Ты — один из Наделенных Знанием! — воскликнула Эмбер.
 Дункан рассмеялся.
 — Нет, моя золотая колдунья. Я просто воин и пользуюсь всем своим вооружением, включая и голову.
 Эмбер собралась было обидеться на него за то, что он назвал ее колдуньей, но тут же поняла, что он сказал так любя, а не в упрек ей. Когда она увидела, что Дункан наблюдает за ней и его живые карие глаза смотрят на нее с интересом и одобрением, то решила, что ей нравится быть его «золотой колдуньей»
 — Это и есть свойство Наделенных Знанием, — рассеянно произнесла Эмбер. — Умение пользоваться головой.
 — В таком случае, — сказал Дункан, осматривая каменное кольцо, — во время священного крестового похода я узнал то, что любой собаке известно с самого рождения, — опасность пахнет по-особому.
 — Мне кажется, что этим не все сказано.
 — А мне кажется, что сказано даже больше, чем нужно.
 Дункан искоса взглянул на Эмбер. Ее блестящие золотистые глаза с таким волнением смотрели на него, что ему захотелось немедленно овладеть ею — с нежностью, но основательно.
 — Иди же, мое янтарное сокровище.
 — А, теперь, значит, я — сокровище, а вовсе не колдунья. Должно быть, ты владеешь Знанием.
 Дункан улыбнулся Эмбер, и его улыбка была полна чувственной ласки.
 — Восхитительная колдунья, — тихим голосом сказал он. — Сядь со мной вот под этим камнем, и мы побеседуем о том, что такое Знание, а что просто здравый смысл.
 Дункан легонько потянул Эмбер за руку, и она, с улыбкой уступив, опустилась на траву рядом с ним Камень, выбранный им для защиты от порывистого ветра, был выше человеческого роста. Его поверхность была изъедена временем и солью, которой был пропитан воздух: В тонких, словно лезвие, трещинах на этой поверхности росли целые сады, но такие малюсенькие, что едва можно было рассмотреть в них цветущий мох.
 Но мох действительно цвел. Растущим зеленым существам было привольно на поверхности камня, и они заткали толстым живым изумрудным покровом почти весь древний монолит.
 Эмбер потрогала мох кончиками пальцев, потом закрыла глаза и, вздохнув, прислонилась к камню спиной.
 — Как ты думаешь, долго эти камни ждали нас здесь? — почти шепотом спросила она.
 — И вполовину не так долго, как я ждал случая сделать вот это.
 Эмбер открыла глаза. Дункан был так близко, что она ощущала тепло от его дыхания и могла различить отдельные цветные пятнышки в его карих глазах. Она слегка отстранилась, потому что ей вдруг захотелось провести кончиком пальца по линии его губ под усами.
 — Не бойся, милая, — сказал Дункан. — Тебе нечего бояться.
 — Я знаю. Я только хотела прикоснуться к тебе.
 — Правда? А как?
 — Вот так.
 Кончиком пальца Эмбер обвела контур верхней губы Дункана. Дрожь острого наслаждения, пронизавшая его тело от ее прикосновения, была для Эмбер наградой — такой же, как и волнующее ощущение от его дыхания на кончиках пальцев.
 — Это тебе нравится! — воскликнула она в восторге от сделанного ею открытия.
 У Дункана перехватило дыхание, когда еще одно легкое прикосновение к его губам обожгло его будто огнем.
 — Да, — ответил он охрипшим голосом. — Мне это нравится. А тебе?
 — Прикасаться к тебе? Да. Боюсь, что даже слишком.
 — Между нами нет места для боязни.
 Вместо теплого дыхания Дункана Эмбер ощутила на своих губах его горячие губы. Он почувствовал ее колебание.
 Вслед за тем он ощутил, что ее губы стали более податливыми и что она позволяет поцеловать себя. Его сердце забилось сильнее, а огонь проник во все уголки тела.
 Однако Дункан всего лишь чуть крепче прижал свои губы к ее губам Этого едва хватило, чтобы немного приоткрыть губы Эмбер и мимолетно провести по ним кончиком языка изнутри, но было вполне достаточно, чтобы исторгнуть у нее судорожный вздох и заставить ее еще больше открыться навстречу нежному поцелую. И опять он, осторожно касаясь, провел кончиком языка по ее губам.
 — Дункан, — прошептала Эмбер. — Ты. Ты. Его язык скользнул еще глубже.
 Это движение прервало и речь, и само дыхание Эмбер. Эта ласка, легко коснувшаяся чувствительной внутренней поверхности ее губ, была нежна, как скольжение крылышка мотылька. Если бы Эмбер в тот момент не прикасалась к Дункану, то подумала бы, что он и сам нежен, словно мотылек.
 Но она прикасалась к нему. Она ощущала жар от сдерживаемого им пламени желания. Контраст между тем, что он делал, и тем, что с такой силой чувствовал, должен был испугать ее.
 Вместо этого он обманул ее так, как не Смогла бы обмануть никакая ласка.
 — И правда — я в безопасности, когда с тобой, — прошептала Эмбер.
 — Всегда, моя золотая колдунья. Скорее я отсеку себе правую руку, чем причиню тебе зло.
 Когда обнимавшие ее стан руки Дункана отпустили ее, Эмбер даже не попыталась отстраниться. Он приподнял ее и усадил к себе на колени, и это неторопливее движение тоже было само по себе лаской, говорившей ей, что он откровенно наслаждается ощущением ее теплой тяжести, лежащей у него на коленях.
 — Расстегни на мне плащ и сунь руки внутрь, — тихо попросил Дункан.
 Эмбер заколебалась.
 — Разве ты не хочешь согреться моим теплом? — спросил он.
 — Я боюсь.
 Дункан опустил ресницы. Пронизавшая его печаль заставила Эмбер тихо вскрикнуть.
 — Ты не доверяешь мне, — сказал он — Чем я обидел тебя в прошлом, что ты так боишься меня сейчас? Взял тебя силой?
 — Нет, — прошептала она.
 И повторила это шепотом снова и снова, раздираемая его неуверенностью и горечью, мучимая нанесенной его достоинству раной — ведь она не поверила его слову, что с ним ей нечего опасаться.
 Ей было невыносимо причинять ему такую боль.
 Без всякой просьбы руки Эмбер сами собой скользнули к Дункану под плащ. Торопливо, уже не таясь, они прокладывали себе путь между складками одежды, пока снова не ощутили живое тепло его обнаженной кожи. Эта небольшая победа исторгла у нее негромкий вскрик, родившийся в глубине горла.
 В изумлении смотрел Дункан на закрытые глаза и напряженные черты лица Эмбер, пока она пробовала на ощупь его тело. Поняв, что одно лишь прикосновение к его обнаженной коже дает ей такое острое наслаждение, он был одновременно и потрясен, и чрезвычайно возбужден.
 — Эмбер?
 — Да, — прошептала она. — Я боюсь себя, а не тебя. Она склонила голову Дункану на грудь, так что ее дыхание овевало то место, которое гладили ее пальцы.
 — Себя, не тебя…
 Ее шепот слился с горячим прикосновением ее губ к горлу Дункана. Его словно пронзило струей жидкого огня. Ощущение от языка Эмбер, ласкающего его кожу, было таким неожиданным и восхитительным, что он застонал.
 — Каждое прикосновение к тебе, даже самое легкое… — послышался шепот Эмбер.
 Ее язык касался Дункана так легко и нежно, словно это был язычок котенка. В ответ на ласку его тело напряглось, как туго натянутая тетива.
 — Видишь? — шепнула она. — Я прикасаюсь к тебе, и ты весь горишь. Я чувствую твой жар и загораюсь от него Потом опять прикасаюсь к тебе, и пламя взмывает еще выше.
 — Клянусь святой кровью Господней, — хрипло сказал Дункан, поняв наконец источник страха Эмбер. — Ты хочешь меня так же сильно, как я хочу тебя.
 В ее улыбке был привкус горечи. Она порывисто вздохнула.
 — Нет, Дункан. Я хочу тебя больше. Во мне сливаются оба желания — твое и мое.
 — Поэтому ты и боишься?
 — Да. Меня страшит… это.
 Эмбер снова коснулась кончиком языка шеи Дункана, наслаждаясь вкусом и теплом его тела, гладкостью кожи, но больше всего быстрыми, сильными толчками его крови, ощущавшимися совсем близко, сразу под кожей.
 — Не бойся этого. — Низкий голос Дункана звучал почти резко. — Страсть подобная этой — Божий дар.
 Эмбер грустно засмеялась.
 — Так ли это? Такой ли это дар — видеть рай издалека и знать, что вход туда тебе заказан?
 Одна рука Дункана скользнула к Эмбер под капюшон. Его пальцы проникли в слабо заплетенные волосы, и несколько прядок попало к ним в плен. Постепенно ему удалось повернуть ее голову так, что он смог заглянуть в ее золотистые глаза.
 — Мы можем вкусить блаженство рая, не нарушив его коралловых врат, — сказал Дункан.
 — Разве это возможно?
 — Да.
 — А как?
 — Следуй за мной. Я покажу тебе.
 Дункан преодолел то ничтожное расстояние, которое разделяло их губы. Губы Эмбер открылись, пропуская его язык. Она снова испытала уже знакомое восхитительное ощущение, когда его кончик быстро скользнул по внутренней поверхности ее губ.
 Потом касание его языка стало жестче, настойчивее; он ощупывал уголки рта и края губ, стремясь проникнуть в теплую темноту, лежавшую чуть дальше предела досягаемости.
 — Что ты хочешь… — начала Эмбер.
 Но закончить вопрос она так и не успела, потому что его язык проскользнул у нее между зубами, похитил ее слова и оставил взамен огонь.
 От этого ритмичного скольжения, отступления и возвращения его языка огонь внезапно полыхнул у нее по всему телу. Но рожденный им жар, не успев разгореться в полную силу, почти сразу же угас, ибо упругое, возбуждающее тепло его языка куда-то исчезло.
 Еле слышный вскрик, вырвавшийся из горла Эмбер, подействовал на Дункана, будто удар бича. Ищущее встречное движение ее языка отозвалось вспышкой чистого пламени у него в паху. Он засмеялся низким смехом, идущим из глубины его груди, и еще крепче сжал Эмбер в объятиях, притянув ее еще ближе к той части своего тела, что пылала жарче всего.
 — Не это ли ты ищешь? — спросил Дункан.
 Его язык прорвался .между зубами Эмбер, когда он крепко прижал ее бедра к своим. В ответ она так жадно потянулась к нему, что у него закружилась голова. С тихим стоном она еще теснее припала к горячим источникам наслаждения на его теле. Когда он попробовал подвинуться, чтобы притушить разгоравшееся между ними жаркое пламя, то ее руки обвились вокруг его шеи, а ее язык устремился навстречу его языку в чувственном поединке, в котором не могло быть побежденных.
 Не отрываясь от ее губ, Дункан приподнял Эмбер и осторожно опустил ее в траву. У нее под плащом его рука потянула и распустила шнурки. Вдруг он чуть-чуть повернул голову и несколько раз легонько прихватил зубами ее губы.
 Медовый огонь брызнул и разлился у Эмбер внутри, и она застонала. Дункан стал нежно покусывать ей шею, и от этого по ее порозовевшей коже побежала новая жаркая волна. Когда он попытался разнять ее руки, обнимавшие его за шею, она воспротивилась этому.
 — Знаю, что мы должны остановиться, — сказала Эмбер, — но не сейчас.
 — Нет, не сейчас, — согласился Дункан. — Нам предстоит пройти еще немалый путь, прежде чем мы окажемся перед последней дверью и повернем обратно.
 Он снова прильнул губами к ее губам. Мягко и постепенно, в то время как его язык манил ее и мучил обещаниями райского блаженства, он разомкнул кольцо ее рук вокруг своей шеи и прижал их к ее бокам.
 Эмбер не понимала, чего хочет Дункан, пока не почувствовала, как прохладный воздух овевает ее груди. Полы ее плаща были распахнуты и откинуты по обе стороны ее тела, она была обнажена по пояс, а ее руки оказались привязанными к бедрам складками наполовину спущенной одежды.
 Дункан уже не касался ее. Он просто смотрел на нее пылающими глазами. Груди у нее были прекрасной формы, не слишком полные и не слишком маленькие, теплые и тугие, а розовые соски напоминали бутоны шиповника. Он жаждал взять каждый бутон в рот и ласкать его языком, жаждал ощутить на вкус бархатистую мягкость ее грудей.
 В ложбинке между ее грудями лежал сгусток золотого света, навек плененный в вечном янтаре. Подвесок мерцал и переливался блеском, словно вобрал в себя саму жизнь Эмбер.
 Он прикоснулся к подвеску в безмолвном приветствии. Потом убрал руку и просто смотрел на красоту, которую раньше скрывали тяжелые складки одежды.
 — Дункан? — шепотом окликнула Эмбер.
 Она заглянула ему в глаза и вздрогнула от того, что в них увидела.
 — Тебе холодно? — спросил Дункан, заметивший ее дрожь.
 Она опять вздрогнула, на этот раз от звука его голоса — шершавого, словно кошачий язык. Она хотела ответить ему, но во рту у нее пересохло, а сердце неистово стучало. Теперь, когда Дункан не касался ее и к ней не перетекало его желание, ее собственное возбуждение стало угасать под влиянием беспокойства.
 — Не тревожься, золотая моя колдунья, — сказал Дункан прерывающимся голосом, склоняясь над Эм-бер. — Я согрею тебя.
 Жгучее прикосновение рук и губ Дункана к ее грудям было для Эмбер неожиданным и неимоверно возбуждающим. Когда он поцеловал сначала один розовый бутон, потом другой, они отвердели, словно по волшебству. Его усы щекотали чувствительную плоть, а язык лизал медленно, жарко.
 Казалось, огненное копье пронзило тело Эмбер, воспламеняя такие потаенные его уголки, о которых не знала даже она сама.
 До тех пор, пока Дункан не коснулся ее и она не загорелась.
 Когда он наконец поднял голову, разгоряченную кожу Эмбер овеял прохладный морской ветерок. Дункан усмехнулся, увидев, как ее соски напряглись еще больше. Кончиками пальцев он взялся за пламенеющие розовые бутоны ее грудей, начал легонько катать эти комочки бархатистой плоти между пальцами, время от времени сладострастно сдавливая их. Когда жар стал ощутим уже под самой ее кожей, он почувствовал, будто его растягивают на огненной дыбе.
 — Неужели я мог забыть, как ты откликаешься на мой зов? — изумленно спросил Дункан. — Должно быть, Бог чувствует то же самое, когда по его воле восходит солнце.
 — Мы прежде никогда не…
 — Нет-нет, — мягко перебил он. — Твой полет не был бы так высок и быстр, если бы ты не знала всей прелести охоты так же хорошо, как я.
 Эмбер в ответ смогла только покачать головой, ибо страсть лишила ее голоса.
 — Не страшись правды, бесценная Эмбер. Твой отклик — это больший дар, чем вся девичья скромность.
 Она хотела ответить, но с ее губ сорвался лишь прерывистый крик. Вспыхнувшая в ней страсть должна была испугать ее. Но когда Дункан прикоснулся к ней, то вся девическая осторожность и осмотрительность Наделенной Знанием сгорели дотла в жарком пламени его желания.
 И ее собственного. Слившегося воедино желания их обоих, ее и Дункана.
 Когда он снова наклонился и взял в рот один из ее набухших бутонов, из горла Эмбер вырвался еще один тихий вскрик. Когда он стал обводить ее выпуклости медленными движениями языка, все ее тело от грудей до бедер как будто пронзила сладостная молния. В ответ ее спина непроизвольно выгнулась, и натянулись складки одежды, которые удерживали ее локти прижатыми к бокам.
 Дункан неохотно оторвался от нее, подумав, что несдержанная смелость ласки могла испугать Эмбер.
 — Не вырывайся, — нежно сказал он. — Я не сделаю тебе больно.
 — Знаю. Но так я не могу…
 Она досадливо выдохнула и попробовала выдернуть руки, но вместо этого умудрилась лишь еще туже запутать их в одежде.
 — Что ты не можешь? — спросил Дункан.
 От порывистого движения Эмбер груди ее колыхнулись, и чувственный жар затопил все тело Дункана. При мысли о том, что она вот так изогнется, прижимаясь к его груди, когда он будет лежать обнаженным между ее ногами, у него потемнело в глазах и перехватило дыхание.
 — Я не могу прикасаться к тебе, когда у меня так спутаны руки, — пожаловалась Эмбер.
 Дункан решил изо всех сил сопротивляться искушению, которому она его подвергала.
 — Думаю, что это даже к лучшему, — сказал он прерывающимся голосом.
 — Разве ты не хочешь, чтобы я к тебе прикасалась? — Он усмехнулся, увидев недоумение в глазах у Эмбер, но в следующее мгновение, представив себе, как почувствует руки Эмбер на своем теле, он ощутил прилив такого острого желания, что его трудно было отличить от физической боли.
 — Да, — простонал Дункан, проводя усами по одному тугому соску. — И еще раз да, — он повторил свое действие, — и еще тысячу раз да!
 Вырвавшийся у Эмбер звук мог означать и удовольствие, и страх. Даже она сама не могла бы сказать, что именно. Ей никогда раньше не приходилось испытывать ощущения более могучего, чем это, порожденное сочетанием ее собственной, только что пробудившейся чувственности, бурного желания Дункана и удивительной силы, с какою он обуздывал свою страсть.
 — Но если ты коснешься меня… — начал он охрипшим от страстного томления голосом.
 Остальные слова потонули в потоке звуков, исторгнутых у Эмбер, когда Дункан с утонченной нежностью провел зубами по ее соску. Загадочно усмехнувшись, он обратился к другой ее груди и повторил эту первозданную ласку.
 — Если ты коснешься меня, — прошептал Дункан, упиваясь мгновенным откликом, который он будил в Эмбер, — то я не смогу с уверенностью поручиться за свою сдержанность.
 В этих словах Дункана слышалось растущее сомнение в том, что ему достанет сил устоять перед-таким прекрасным и абсолютным откликом Эмбер на его ласки. Он раньше и не подозревал, что женщина может желать его так сильно и так глубоко, без всякого лукавства или расчета.
 — Темный воин, — сказала Эмбер, — ты никогда не нарушишь данную мне клятву.
 Уверенность, — прозвучавшая в голосе Эмбер, отразилась и в чистой прозрачности смотревших на него глаз.
 В их сияющей глубине он увидел свой темный образ и еще то, что она всецело ему доверяет.
 — Рядом с тобой я кажусь себе карликом, — вымолвил Дункан.
 — Тогда не возноси меня так высоко, — прошептала она с улыбкой.
 — Распутать тебе руки?
 Хотя Эмбер знала, что могла бы освободиться и сама, если бы набралась терпения, ей хотелось, чтобы это сделал Дункан. Ей хотелось, чтобы он также понимал полноту ее доверия к нему, как она понимала крепость его обещания.
 Он был человеком чести. Честь была стержнем его гордости и силы. Честь сделала его таким, каков он есть.
 — Да, — шепотом сказала Эмбер. — Распутай меня. Но Дункан все еще колебался.
 — Обещаю тебе не быть слишком навязчивой. — Эмбер безуспешно попыталась скрыть улыбку.
 Ответная улыбка Дункана была из тех, что способны заставить лугового жаворонка запеть в полночном небе.
 — Это бы меня очень разочаровало, милая колдунья. Дункан неторопливо склонился к грудям Эмбер, щекоча ее теплом своего дыхания, дразня и возбуждая ее шелковистыми прикосновениями усов и языка. Наградой ему были прерывистые вздохи, тихие вскрики и новые попытки освободиться от одежды, стягивающей ей локти.
 — Ты меня искушаешь, — сказал Дункан.
 — А ты меня мучаешь.
 — Но эта мука ведь сладка?
 Он накрыл чашей ладони одну грудь Эмбер, стал легонько ее потягивать и мять, катать тугой бутон соска.
 — Да, — выдохнула она. — Очень сладка.
 — Но не так сладка, как эти розовые бутончики. Эмбер судорожно вдохнула. Она чувствовала, как страсть пронзает Дункана горячими толчками, когда он смотрит на свои пальцы, лежащие на ее грудях.
 — И не так сладка, как твой стон, исторгаемый дерзостью моего рта, — добавил Дункан, опять склоняясь над Эмбер.
 — О, мои руки, — прошептала она.
 И больше ничего сказать не успела, потому что Дункан просунул могучую руку ей под лопатки, этим заставив ее изогнуть спину, и прильнул губами к ее обнаженным грудям. С прерывистым вздохом наслаждения она отдалась его ласкам, не скрывая, в какой экстаз они ее приводят.
 Только когда Дункан оторвался от нее и поднял голову, Эмбер поняла, что он совершенно расшнуровал ее одежду. Привстав, он поочередно стянул оба рукава к запястьям и снял их совсем. Потом стал постепенно спускать одежду дальше, обнажая все новые участки бархатистой кожи цвета сливок и прекрасные линии ее тела.
 Хотя Дункан жаждал продолжать раздевать Эмбер, он усилием воли заставил руки остановиться на ее талии. Его пальцы стали легко и жадно ласкать упругую плоть.
 Этого обоим оказалась недостаточно. Быстрым, грациозным движением Эмбер села. Порыв прохладного ветра заставил ее вздрогнуть. Инстинктивно она натянула складки плаща, чтобы укутать плечи, и потянулась к шнуркам на груди рубашки Дункана.
 — Ты тоже сними рубашку, — сказала Эмбер, распуская шнурки. — Останься только в плаще.
 — А если я замерзну? — с легкой усмешкой спросил он.
 — Ну, тогда я согрею тебя, не сомневайся. Усмешка Дункана стала шире. Он отбросил плащ. За ним тут же последовала рубашка. Неторопливыми, заботливыми движениями, рождавшими одновременно мучения и восторг, Эмбер снова натянула плащ на плечи Дункана и скрепила его сбоку.
 Янтарный талисман у него на груди сиял и переливался каким-то таинственным светом, словно вобрал в себя часть огромной жизненной силы Дункана. Эмбер наклонила голову и легонько коснулась древнего амулета губами в знак почитания.
 Лишь после этого она поддалась искушению, которое неотступно преследовало ее — зарылась пальцами в облако темных волос, покрывавших его грудь. С закрытыми глазами и играющей на губах улыбкой она стала «месить» его, как это делает довольная кошка, пробуя мускулистую плоть Дункана ногтями, похожими на нежные выпущенные коготки.
 — Мне нравится трогать тебя, — тихо сказала Эмбер. — Когда ты спал своим странным сном, я провела много часов, растирая тебя янтарным маслом, чтобы прогнать жар.
 — И это помогло?
 — Конечно. Янтарь известен своей способностью изгонять из тела огонь.
 — Сейчас он бы на меня не подействовал, — улыбнулся Дункан.
 — Почему же?
 — Я весь горю от твоих рук.
 Эмбер в этом не сомневалась. Она ощущала страстный жар, идущий от тела Дункана.
 Мало того, она чувствовала, как истинность его слов льется в нее через прикосновение.
 — Будто купаешься в волшебном огне, — прошептала она.
 — О чем ты говоришь?
 — Когда я прикасаюсь к тебе, я чувствую твою страсть. Улыбка, которой Дункан ответил Эмбер на ее слова, была почти свирепой, но Эмбер не испугалась. Она ощутила его правдивость, и эта правдивость была для него сдерживающим началом. Он дал ей клятву, а такой человек, как он, скорее умрет, чем станет клятвопреступником.
 — Но я должна тебе кое в чем сознаться, — прошептала она.
 — Почему? Разве я похож на священника? Эмбер рассмеялась.
 — Нет, ты похож на того, кто ты есть, — на воина, в ком мужество сочетается с чувственностью.
 — Тогда почему ты хочешь исповедоваться передо мной?
 — Потому что я только что поняла, что растирала тебя маслом еще долго после того, как опасность горячки миновала.
 У Дункана перехватило дыхание.
 — Правда?
 — Да, — призналась она.
 — Зачем?
 — Ради запретного наслаждения, которое давало прикосновение к тебе.
 Кончик одного из пальцев Эмбер случайно задел сосок Дункана. Внезапный прилив наслаждения, прокатившийся по всему его телу, она ощутила так ясно, словно услышав крик страсти. Ее пальцы вернулись обратно, задержались и стали играть соском с непостижимым искусством, которое не могло проистекать из опыта — его у Эмбер не было. Единственным ее надежным проводником в этом чувственном путешествии была способность воспринимать ответные ощущения Дункана.
 — А разве теперь прикасаться ко мне не запрещено? — почти грубо спросил Дункан.
 — Нет. Это глупо, но не запрещено, — шепотом ответила Эмбер.
 — Почему же?
 Эмбер наклонилась и поцеловала сначала один, потом другой сосок. Когда она вслед за этим медленно провела по ним языком, все его тело напряглось от почти невыносимого наслаждения.
 — Потому что ты обещал, что здесь с тобой я буду в полной безопасности, — прошептала Эмбер.
 — Сегодня, — сказал он, сомневаясь, что хотя бы еще раз устоит перед этим искушением.
 — Да, сегодня, сейчас, — подтвердили она, — в этом месте, где древние камни неусыпно стерегут море.
 Дункан сжал ладонями лицо Эмбер и впился в ее губы в таком пароксизме желания, с каким не могло идти в сравнение ничто из ранее испытанного Поцелуй был сильный и страстный, полный глубоких ритмов слияния, которое стало для него запретным, ибо он дал клятву.
 Эмбер приняла поцелуй и одновременно ответила на него, упиваясь пылом и силой обнимавшего ее мужчины. Ее ногти слегка царапнули ему кожу, и он застонал от наслаждения. Слыша его страсть, чувствуя ее, ощущая ее вкус, Эмбер еще раз медленно провела ногтями по его мускулистой спине.
 — Ты сведешь меня с ума, — пробормотал Дункан, не отрываясь от ее губ.
 — А мне кажется, что я уже безумна, и все из-за тебя. Со свирепой осторожностью он укусил ее за нижнюю губу.
 — Но насколько ты безумна? — спросил он. — Достаточно ли для того, чтобы обнажиться для моих рук и глаз? Достаточно, чтобы позволить мне приобщить тебя к новым ласкам?
 Эмбер уловила бурную вспышку желания, пронзившую Дункана при этих словах, и поняла, что больше всего на свете он хочет, чтобы она сказала «да».
 Зная это, прикасаясь к нему, веря ему, Эмбер никак не могла сказать «нет».
 — Да, — прошептала она.
 Руки Дункана сжали ее еще крепче, так что она почти не могла дышать. Под его медленным нажимом она стала клониться назад, пока опять не оказалась распростертой на земле. Плащ соскользнул с нее, обнажив светлые холмики и розовые бутоны, которые рот Дункана заставил упруго стоять.
 — Приподними бедра.
 Голос Дункана стал почти неузнаваем. Нетерпеливое ожидание, охватившее его при виде полуобнаженной Эмбер, передавалось ей с такой силой, что она едва не лишилась чувств. Она не могла пошевелиться и дышала с трудом.
 Эмбер не знала, что Дункан собирался делать дальше. Знала только, что ожидание этого давало свежую пишу бушевавшему в нем пламени страсти.
 — Дункан. — прошептала Эмбер.
 — Приподнимись, — сказал он. — Дай мне увидеть цветок, в сердцевину которого я по глупости поклялся не проникать. Сегодня.
 Дрожа от сотрясавших ее противоборствующих чувств, Эмбер повиновалась. Когда ее бедра приподнялись, его сильные руки стали помогать одежде соскользнуть с нее окончательно. И вот уже она оказалась совершенно нагой, если не считать прикрывавшего спину плаща и ярких чулок на ногах. Ощущение этой наготы одновременно и ужаснуло, и взволновало ее.
 — Ты так прекрасна, что слова здесь бессильны, — хрипло проговорил Дункан.
 Он уже не касался Эмбер, неожиданно оставив ее во власти данной ей от природы стыдливости и внутренней тревоги. Сдавленно вскрикнув, она выдернула из-под себя конец плаща и набросила его на бедра. Когда Дункан попробовал отбросить плащ в сторону, она воспротивилась этому.
 — Не будь такой стыдливой, — сказал Дункан. — Ты прекраснее всех цветов в садах султана.
 При этих словах рука его скользнула под плащ.
 Как только Дункан коснулся Эмбер, в тот же миг ее пронзило ощущение его желания. Словно в нее попала молния, опалившая ее нежным и в то же время жгучим огнем.
 Опустив слегка дрожащую от сдерживаемой страсти руку ей на низ живота и широко расставив пальцы, он накрыл весь тазовый пояс. Потом рука повернулась, и мизинец, скользнув в шелковистое тепло ее волос, добрался до еще более теплой, еще более шелковистой плоти под ним.
 От этого неожиданного прикосновения по телу Эмбер пошли жаркие волны. Ее дрожащее, прерывающееся дыхание вызвало у Дункана улыбку. При виде того, как от прилива ответной страсти темнеют и расширяются зрачки ее глаз, его кровь хлынула еще жарче к средоточию его естества, пока восставшая плоть не начала пульсировать и содрогаться при каждом ударе сердца.
 Дотрагиваясь пальцем до упругих, влажных лепестков, он испытывал мучительное искушение. С каждым своим вдохом он сожалел, что дал эту клятву.
 Рука Дункана снова передвинулась. Нежно, настойчиво ласкал он Эмбер, неотрывно глядя ей в глаза.
 — Дункан, — сказала она. — Что…
 Но продолжать Эмбер не смогла. Он нашел тот гладкий, чувствительный узелок, что прятался у нее в закрытых лепестках. Изумленный звук вырвался у Эмбер, когда она содрогнулась от пульсирующего наслаждения.
 Словно ощутив наслаждение Эмбер так же ясно, как ощущала его она сама, Дункан застонал. Его палец снова погладил этот бутон, вызвав еще один пульсирующий толчок, потом еще один. И с каждой такой лаской жаркая влага ее ответа облизывала ему пальцы.
 Но когда он попробовал раздвинуть пальцами гладкие лепестки, ее ноги оказались слишком плотно сжатыми.
 — Я не стану брать тебя силой, — тихим голосом произнес Дункан, — но я умру, если не смогу хотя бы прикасаться к тебе. Открой мне свою теплую крепость. Я буду там очень нежным гостем.
 — Нет. Мы не должны этого делать. Было бы жестоко требовать от тебя такой жертвы, — проговорила Эмбер. — Подойти так близко к двери и не войти…
 — Да. Потребуй этого. Прошу тебя.
 — Но мне страшно.
 Дункан тихо засмеялся и еще раз провел пальцем по бутону, вызвав еще одну судорогу наслаждения.
 — Нет, золотая моя колдунья. Это не страх лижет мне пальцы, когда я ласкаю тебя. Это страсть — горячая, сладкая, чистая.
 Пальцы щипнули струну, и она откликнулась приливом наслаждения. Бедра Эмбер приподнялись сами собой. Новое движение руки — и словно удар чувственной молнии. Еще одно касание — и еще один страстный отклик.
 — Боже милостивый, — прошептала Эмбер. Дункану захотелось торжествующе закричать, когда он ясно увидел, как в ответ на игру его пальцев новая волна наслаждения прошла по всему телу Эмбер. С судорожным вздохом она закрыла глаза и отдала ему в руки свой цветок, горячие лепестки которого были готовы вот-вот открыться навстречу его ласкам.
 К этому времени Дункан совсем откинул прикрывавший Эмбер плащ, но она этого даже не заметила. Она жаждала лишь одного — чтобы эта сладкая пытка не прекращалась. Она больше не противилась нажиму его руки и сделала то, чего он добивался, — раздвинула ноги, позволяя ему прикасаться к ней так, как он того желал.
 Дункан стал медленно водить кончиками пальцев по лепесткам, которые постепенно открывались ему. Он ласкал Эмбер в напряженном молчании, где слышалось лишь ее частое, прерывистое дыхание. Она больше не ощущала его сдерживаемой страсти, ибо была во власти своей собственной.
 Внезапно, без предупреждения, наслаждение взорвалось экстазом, подавив все чувства Эмбер. Ее дрожащий крик и горячая влага, оросившая пальцы Дункана, ясно сказали ему, насколько желанны были ей его ласки.
 Несмотря на жестокие страдания, причиняемые ему неудовлетворенным желанием, Дункан улыбнулся. Даже когда последние судороги наслаждения перестали сотрясать Эмбер, ему все еще не хотелось выпускать из рук цветок, который он ласками только что заставил раскрыться.
 Но он знал, что должен остановиться.
 Если он будет продолжать, то может и не совладать с собой, и тогда отринет клятву и погрузит свою алчущую плоть в это вместилище, которое готово и жаждет принять ее. Ценой большого усилия — что само по себе было ему предупреждением — он заставил себя освободить нежный цветок.
 Но и тогда не смог отстраниться совсем — это было выше его сил. Рука его осталась у Эмбер между ног, достаточно близко, чтобы ощущать ее тепло, но не прикасаясь к ней.
 Эмбер открыла глаза и увидела, что лежит нагая перед Дунканом, а его рука покоится у нее между ног. Она вспыхнула и схватилась за плащ, чтобы закрыться.
 — Не надо. — Слова давались Дункану с трудом.
 — Не прячься. В полном цвету ты еще краше, чем когда была нераспустившимся бутоном.
 При этих словах он кончиком пальца чуть коснулся ее все еще возбужденной плоти. Она вскрикнула, ощутив силу его желания и сдержанности, которая потрясла ее.
 — Этого недостаточно! Тебе больно, ты страдаешь!
 — Да. А это, — сказал Дункан, медленно лаская ее кончиком пальца, — соль на свежую рану моего желания.
 Он произнес какое-то резкое слово и закрыл глаза.
 В наступившей тишине стали слышны шелест и глухой рокот, шепот ветра и трав и отдаленный голос зимы. Эти звуки все усиливались, пока не заглушили собой звук дыхания, с трудом вырывавшегося из измученной груди Дункана.
 Каким-то дальним уголком сознания Эмбер уловила этот таинственный, приближающийся звук, но не задержала на нем внимания. На всем белом свете ее заботил один лишь Дункан.
 И именно ему она причинила боль, сама того не зная.
 — Дункан, — позвала она сдавленным голосом. Когда пальцы Эмбер коснулись его обнаженной кожи, он вздрогнул, словно она хлестнула его кнутом.
 — Не надо, — голос Дункана прозвучал резко. — Не трогай меня.
 — Я хочу облегчить твои страдания.
 — Мне не станет легче, если я нарушу клятву. Эмбер глубоко, порывисто вздохнула. В том, что она собиралась сделать, таилась опасность: уже два условия, упоминавшиеся в том зловещем пророчестве, оказывались выполненными. Но боль Дункана стали ей невыносима, особенно потому, что болеутоляющее средство было заключено в ней самой.
 — Я освобождаю тебя от клятвы, — прошептала Эмбер.
 Дункан вскочил на ноги.
 — Не искушай меня, золотая колдунья. Я уже вдохнул аромат твоей страсти. Это все равно что вдохнуть огня. Еще немного, и я этого не выдержу.
 Молчание, наступившее после слов Дункана, наполнилось отдаленным шелестом и бормотанием и странными криками, которые становились все громче, пока не обрушились целой волной звуков на болото. Воздух загремел от взмахов тысяч и тысяч крыльев, когда стаи диких гусей устремились к земле. Их крики звучали по-осеннему тревожно, неся весть о раннем приходе зимы.
 Смерть непременно потоком прольется.
 Смерть непременно.
 Прольется.
 Смерть.
 Непременно.
 Эмбер зажала уши руками, чтобы не слышать звуков ужасного пророчества, которое сбывалось.




 Глава 9


 Эрик ждал возвращения Дункана и Эмбер, сидя в кресле из тесаного дуба, на сиденье которого была положена подушка. Несмотря на роскошные драпировки на стенах и жарко пылавший в центральном очаге огонь, в большом зале Морского Дома было холодно. С каждым сильным порывом ветра струйки ледяного воздуха влетали внутрь сквозь щели в толстых деревянных стенах, и драпировки шевелились. Хотя несколько резных деревянных ширм были расставлены так, чтобы мешать распространению сквозняков от главной двери замка, пламя факелов вспыхивало и колебалось, когда дверь открывали, как произошло и сейчас.
 Языки огня в центральном очаге метнулись в сторону и затрепетали на сквозняке. Их танец многократно отразился в зрачках у грубошерстных волкодавов, лежавших у ног Эрика, в немигающем взгляде сокола, сидевшего на жердочке позади дубового кресла, в глазах самого Эрика… и на старинном серебряном кинжале, который он медленно вертел в руках.
 Стукнул вставший на место дверной засов, когда входную дверь снова закрыли. Через несколько мгновений вспыхнувшее пламя уменьшилось до своих обычных размеров. Послышались торопливые шаги, сопровождаемые негромким укоризненным бормотанием Эрикова рыцаря Альфреда, приближавшегося к большому залу.
 Без единого слова Эрик пристально смотрел на трех человек, которые едва успели вернуться в замок до восхода луны. У Эгберта был виноватый вид. Эмбер казалась раскрасневшейся не только от поднявшегося холодного ветра. Дункан выглядел так, как назвала его Эмбер, — темным воином.
 В надолго затянувшемся молчании Эрик разглядывал эту троицу, не обращая ни малейшего внимания на Альфреда. Вопреки своим обычным хорошим манерам Эрик никому не предложил сесть на стулья, которые для тепла и удобства были придвинуты к огню.
 Эмбер стало ясно, что Эрик с величайшим трудом сохраняет хладнокровие.
 — Похоже, что вы принесли с собой зиму, — сказал он.
 Несмотря на то что гнев Эрика был почти осязаем, голос его звучал мягко. Контраст между его голосом и кинжалом, недобро сверкавшим у него в руках, внушал тревогу.
 — Это гуси, — поспешила ответить Эмбер. — Они только что прилетели на Шепчущее Болото.
 Эта новость ничуть не смягчила выражение лица Эрика. Но тон его голоса остался таким же, как и был, — спокойным, едва ли не скучающим.
 — Ах, гуси, — пробормотал Эрик. — Кассандра будет довольна.
 — Довольна, что так рано пришла зима? — спросил Дункан.
 — Должно быть, это очень приятно знать, что каждое твое слово оборачивается истиной, — продолжал Эрик, не отводя взгляда от лица Эмбер, — в то время как простые смертные должны хвататься за такие тонкие тростинки, как доверие и честь.
 Кровь отлила от лица Эмбер. Она знала Эрика всю свою жизнь, но ей никогда еще не приходилось видеть его в таком состоянии. Да, она видела его взбешенным, ибо характер у него был вспыльчивый. Она видела его и в припадке холодной ярости.
 Но его гнев никогда еще не был направлен на нее.
 И никогда еще от него не веяло таким ледяным холодом.
 — Ты можешь идти, Альфред, — сказал Эрик.
 — Благодарю тебя, лорд.
 Альфред исчез с быстротой человека, за которым гонятся демоны.
 — Эгберт.
 Голос Эрика был похож на щелчок кнута. Юноша вздрогнул.
 — Да, лорд? — торопливо отозвался он.
 — Раз ты проспал все послеполуденное время, будешь нынче ночью нести караульную службу. Заступай немедленно.
 — Слушаюсь, лорд.
 Эгберт удалился с завидной скоростью.
 — Сдается мне, — задумчиво произнес Эрик, — что я никогда раньше не замечал за мальчишкой такой прыти.
 У Эмбер вырвался звук, который мог означать все что угодно или вообще ничего. Она все еще не опомнилась от удара: Эрику было известно, что Эгберт проспал большую часть времени.
 Она спрашивала себя, известно ли было Эрику и то, что они с Дунканом уезжали вдвоем и оставались без присмотра Эгберта.
 — Он тебя боится, — выдавила из себя Эмбер.
 — Тогда он умнее, чем я думал. И уж, конечно, умнее тебя.
 Эмбер вздрогнула.
 Дункан шагнул вперед, но тут же остановился — Эмбер схватила его за руку с невысказанной мольбой.
 — Как вам понравилась прогулка верхом? — вкрадчиво спросил Эрик. — Было холодно?
 — Сначала нет, — ответил Дункан.
 — День был чудесный, — быстро сказала Эмбер.
 — А как тебе показалось твое особое место, Наделенная Знанием дева? Оно тоже чудесное?
 — Как ты узнал? — спросила она напряженным голосом.
 Улыбка Эрика была как оскал волка за мгновение перед прыжком.
 В следующее мгновение Дункан подумал, что было бы хорошо, если бы он был вооружен мечом или молотом. Но у него не было ни тога ни другого. У него была лишь уверенность в том, что Эрик, который временами был само обаяние и веселость, может быть и смертельно опасным врагом.
 Тщательно рассчитанными движениями Дункан снял плащ и развесил его на столике, чтобы высушить.
 — Ты позволишь? — спросил он, протягивая руку за плащом Эмбер.
 — Не надо. Я… то есть, мне…
 — Боишься, что не все ленточки завязаны как следует? — мягко закончил за нее Эрик.
 Она с испугом взглянула на него. Выражение, появившееся на лице Эрика, нисколько не ободрило Эмбер. Было ясно, что он в бешенстве.
 — Как, совсем никаких возражений оскорбленной невинности? — тем же мягким тоном спросил Эрик. — Никаких уверений, что вы не оставляли Эгберта спящим в чистом поле, пока две лошадки щипали поблизости травку?
 — Мы… — начала Эмбер, но голос Эрика заглушил ее слова.
 — Никаких восклицаний, что честь не поругана и доверие осталось в целости и сохранности, как и твоя девственность? Никакой краски смущения…
 — Нет, это не…
 — …и никаких милых, заикающихся оправданий…
 — Довольно.
 Неприкрытая угроза, прозвучавшая в голосе Дункана, потрясла Эмбер.
 Собаки, лежавшие вокруг кресла Эрика, разом вскочили на ноги и зарычали, шерсть у них на загривках встала дыбом. Сокол раскрыл свой крючковатый клюв и издал пронзительный, грозный крик. Ногти Эмбер невольно впились в запястье Дункана.
 — Хватит издеваться над ней, — сказал Дункан, не обращая внимания на угрожающее поведение животных.
 Он уже открыл рот, собираясь добавить, что говорить об Эмбер так, будто она девственница, просто смешно, и никто этого не знает лучше, чем он, Дункан. Но одного взгляда в Эриковы по-волчьи злые глаза было достаточно, чтобы убедить Дункана хорошо подумать, как лучше сказать правду.
 — Девственность Эмбер сейчас в такой же целости, как была сегодня утром, — ровным голосом сказал Дункан. — Я тебе в этом клянусь.
 В молчании, освещаемый колеблющимся светом огня в очаге, Эрик все вертел и вертел в руках кинжал, внимательно разглядывая стоявшего перед ним темного воина, готового к схватке.
 Готового и даже рвущегося в бой.
 Вдруг Эрик все понял. Он откинул назад голову и разразился таким хохотом, что стал похож на рыжего дьявола.
 Собаки опустили шерсть на загривках, потянулись и опять спокойно улеглись; в их желтых глазах играли отсветы огня. Нежным свистом хозяин успокоил .раздраженного сокола.
 Когда спокойствие было восстановлено, Эрик посмотрел на Дункана взглядом, в котором сквозило мужское сочувствие.
 — Я верю тебе, — произнес Эрик. Дункан коротко кивнул.
 — У тебя нет того умиротворенного вида, какой бывает у мужчины, если он провел все послеполуденное время — и потратил всю силу — между гладких ножек женщины, — добавил он.
 Дункан пробормотал про себя какое-то ругательство.
 — Иди ближе к огню, воин, — позвал Эрик, тихонько усмехаясь в бороду. — Должно быть, ты от холода застыл, словно меч. Или это единственная часть твоего тела, которой все еще тепло?
 — Эрик! — воскликнула смущенная Эмбер. — Он взглянул на ее рдеющие щеки и улыбнулся ей ласково-веселой улыбкой.
 — Узнай, о Наделенная Знанием невинность, сказал Эрик, — что в замке не найдется ни одного мужчины и ни одной женщины, которые не знали бы, на кого смотрит Дункан — и кто отвечает на его взгляды. Эмбер закрыла ладонями свои горячие щеки.
 — Из-за этого многие спорят и бьются об заклад, — продолжал Эрик.
 — Из-за чего? — еле слышно спросила Эмбер.
 — Спорят, кто из вас двоих, ты или он, сдастся первым.
 — Только не Дункан.
 Эмбер не поняла, как много сказала остальным досада, прозвучавшая у нее в голосе.
 Эрик же моментально все понял. Как и Дункан. Эрик не выдержал и рассмеялся, а Дункан подошел к Эмбер и спрятал ее пылающее лицо у себя на груди.
 Противоречивые чувства, испытываемые Дунканом и открывшиеся Эмбер через его прикосновение — затаившееся желание, раскаяние, смех, — странным образом подействовали на нее успокаивающе. Но лучше всего было узнать, что Дункану опять стали желанны ее прикосновения.
 На обратном пути к Морскому Дому он разве только наизнанку не выворачивался, стараясь избежать соприкосновения с ней.
 Со вздохом Эмбер приникла к Дункану. В молчании пила она крепкое вино его близости, позволяя ему прогнать холод, который охватил ее, когда она услышала шум от снижающихся гусиных стай.
 — Трогательно, — сухо произнес Эрик. — В прямом смысле.
 — Оставь ее в покое, — сказал Дункан.
 — Видно, придется так и сделать, но я так не забавлялся с тех пор, как ты обвинил меня в том, что я сам претендую на Эмбер.
 Она вскинула голову и изумленно посмотрела Дункану в лицо.
 — Ты не мог так сказать!
 — Сказал, можешь мне поверить, — усмехнулся Эрик.
 У Эмбер вырвался какой-то странный звук.
 — Ты смеешься? — спросил Эрик.
 — М-м-м…
 Он нахмурился.
 — Так ты считаешь, что я никогда не смогу прийтись по душе никакой девушке? — В голосе Эрика слышалась обида.
 — Нет, что ты! — быстро сказала Эмбер. Эрик поднял брови.
 Через мгновение Эмбер снизу вверх взглянула в глаза темному воину, который так нежно обнимал ее.
 — Но, — продолжала она, — глупо думать, что я позволила бы прикоснуться к себе какому бы то ни было мужчине, кроме одного.
 — Дункана, — сказал Эрик.
 — Да. Дункана.
 — Обычно так и бывает между мужчиной и его суженой, — заметил Эрик совершенно обыденным тоном.
 Оба, Дункан и Эмбер, разом повернулись и впились в Эрика глазами.
 — Моя суженая? — осторожно спросил Дункан.
 — Конечно, — ответил Эрик. — Мы завтра же объявим о помолвке. Или ты рассчитывал соблазнить Эмбер, не думая о ее чести — и о моей тоже?
 — Я уже говорил тебе, — сказал Дункан. — Пока память ко мне не вернется, я не могу просить руки Эмбер.
 — Но можешь взять все остальное, не так ли? Лицо Дункана потемнело.
 — Люди в замке шепчутся, — продолжал Эрик. — Скоро начнут и открыто болтать о глупой девчонке, ложащейся с мужчиной, у которого нет намерения…
 — Она не… — начал было Дункан.
 — Перестань, — рявкнул Эрик. — Долго ждать не придется, это так же верно, как то, что искры летят вверх! Страсть между вами двоими течет так густо, что хоть ложкой ее черпай. Я ничего подобного в жизни не видел.
 Ответом Дункана было только молчание.
 — Ты это отрицаешь? — с вызовом спросил Эрик. Дункан закрыл глаза.
 — Нет.
 Эрик перевел взгляд на Эмбер.
 — Нет нужды спрашивать тебя о твоих чувствах. Ты похожа на драгоценный камень, освещенный изнутри. Ты горишь.
 — Неужели это так ужасно? — с трудом выговорила Эмбер — Неужели я должна стыдиться, найдя наконец то, что любая другая женщина принимает как должное?
 — Похоть, — отрезал Эрик.
 — Нет! Чистое наслаждение от того, что прикасаешься к кому-то и не чувствуешь при этом боли.
 Пораженный услышанным, Дункан повернулся к Эмбер. Он хотел было спросить, что означают эти ее слова, но она снова заговорила, и речь ее лилась торопливо, подгоняемая переполнявшим ее волнением.
 — Да, в этом чувстве есть и страсть. Но она лишь часть целого. Есть еще и покой. Есть смех. Есть… есть радость.
 — Но есть еще и пророчество, — резко возразил Эрик. — Помнишь ли ты его?
 — Лучше, чем ты. Помню, что в пророчестве сказано «может слупиться», а не «случится».
 — Да о чем вы тут говорите? — требовательно спросил Дункан.
 — О сердце, теле и душе женщины, — ответил Эрик — И о беде, которая случится…
 — Может случиться, — сердито перебила его Эмбер.
 — …случится, если она будет настолько глупа, что отдаст все это человеку без имени, — холодно закончил Эрик.
 — Бессмыслица какая-то, — пожал плечами Дункан. Улыбка Эрика была такой же свирепой, как и его глаза, горящие желтым огнем.
 — Ты больше ничего не припомнил из своего прошлого? — спросил он Дункана напрямик.
 — Ничего полезного.
 — А как ты можешь об этом судить? Ты, у которого нет ни памяти, ни имени?
 Дункан плотнее сжал губы и ничего не ответил, ни слова.
 — Будь я проклят! — прошипел сквозь зубы Эрик. На некоторое время воцарилось напряженное молчание Потом Эрик спросил Дункана:
 — Так что ты вспомнил? И неважно, полезное или нет.
 — Ты уже слышал об этом, перед моим поединком с Саймоном.
 — Расскажи мне еще раз.
 — Зеленые глаза, — отрывисто сказал Дункан. — Улыбку. Запах пряностей и трав. Рыжие волосы цвета огня. Поцелуй и пожелание, чтобы Бог меня не оставил.
 Эрик быстро взглянул на Эмбер, которая все еще стояла рядом с Дунканом. Прикасаясь к нему.
 — А, это та глендруидская ведьма, которая прокляла тебя.
 — Нет, — быстро возразил Дункан. — Она меня не проклинала.
 — Ты, похоже, в этом уверен?
 — Уверен.
 — Эмбер? — тихо спросил Эрик.
 — Он говорит правду.
 Слегка улыбаясь, Дункан убрал прядку золотистых волос, упавшую Эмбер на лицо.
 — Приятно иметь такую защитницу, как ты, — сказал он, с улыбкой глядя на Эмбер сверху вниз. — Твоя вера в мою порядочность приводит меня в смущение.
 — У нее есть кое-что посильнее веры, — произнес Эрик без всякого выражения в голосе. — Дар узнавать правду через прикосновение.
 — И проклятие, — прошептала она.
 — Что ты хотел этим сказать? — спросил Дункан.
 — То, что и сказал, — ответил Эрик. — Если я допрашиваю кого-то, а Эмбер в это время дотрагивается до этого человека, то узнает правду вопреки любой лжи, которую тот может говорить вслух.
 Глаза Дункана округлились, потом задумчиво прищурились.
 — Какой выгодный дар.
 — Это как обоюдоострый меч, — сказала Эмбер. — Прикасаться к людям… не очень приятно.
 — Почему?
 — А почему луна светит не так ярко, как солнце — с горечью спросила она. — Почему дуб могучее березы? Почему гуси возвещают приход зимы?
 — А почему ты огорчилась? — вопросом на вопрос ответил Дункан, и голос его был нежен.
 Эмбер отвернулась и стала смотреть на собак с огненными глазами, лежавших у ног Эрика.
 — Эмбер? — тихо окликнул Дункан.
 — Я… я боюсь, что тебя оттолкнет мой… мое… то, какая я есть.
 Дункан ласково провел по щеке Эмбер тыльной стороной пальцев и повернул ее лицо снова к себе.
 — Я уже говорил тебе, что мне нравятся колдуньи, — сказал Дункан. — Особенно прекрасные. Сейчас ты прикасаешься ко мне. Правда ли то, что я тебе сказал?
 У Эмбер перехватило дыхание, когда она заглянула в карие глаза Дункана, в глубине которых жарко тлел огонь.
 — Ты веришь в то, что говоришь мне, — прошептала она.
 Улыбка Дункана заставила сердце Эмбер радостно встрепенуться. Он увидел, как изменилось выражение ее лица, и наклонился к ней, не отдавая себе отчета в том, что делает.
 — Эрик прав, — сказал Дункан. — Ты горишь. Эрик так порывисто вскочил на ноги, что собаки бросились от него во все стороны.
 — Жаль, что ты не помнишь своего прошлого, — раздельно произнес Эрик. — Это превратит жизнь Эмбер в подобие ада.
 — Подобие ада? Для Эмбер? О чем ты говоришь?
 — Уж не думаешь ли ты, что ей больше понравится быть твоей наложницей, чем женой?
 — Она мне не наложница.
 — Кровь Господня! — взорвался Эрик. — Не думай, что я такой же дурак, как ты!
 — Эрик, не надо, — поспешила вмешаться Эмбер.
 — Не надо что? Говорить правду? Твой темный воин не собирается жениться на тебе, пока не вспомнит свое прошлое, однако он и одной минуты не может держать свои руки от тебя подальше. Ты станешь его шлюхой еще до того, как упадет первый снег!
 Руки Дункана резко опустились.
 Эрик увидел это и засмеялся неприятным смехом.
 — Сейчас все прекрасно, — сказал он едко. — Но можешь ли ты обещать, что в следующий раз не возьмешь то, что она так охотно готова отдать?
 Дункан уже открыл рот, чтобы дать обещание, но, прежде чем было произнесено первое слово, он понял, что не сдержит его. Эмбер была словно огонь у него в плоти, в крови, в самих костях.
 — Если я лишу Эмбер девственности, — произнес Дункан сдавленным от напряжения голосом, — то женюсь на ней.
 — Даже если память к тебе не вернется? — требовательно спросил Эрик.
 — Да.
 Эрик откинулся в кресле и усмехнулся усмешкой волка, который только что загнал добычу в ловушку.
 — Я спрошу с тебя за эту клятву, — негромко сказал Эрик.
 Эмбер с облегчением вздохнула и расслабилась — впервые с того момента, как увидела злой огонь в глазах у Эрика.
 Тут Эрик перевел взгляд на Эмбер, и она спросила себя, не слишком ли рано она успокоилась.
 — Эта глендруидская колдунья… — в раздумье протянул Эрик.
 Эмбер затаила дыхание. Она давно гадала, скоро ли Эрику придет в голову связать глендруидов с Домиником ле Сабром.
 И что он станет делать, когда это случится.
 — Нет ли у нас в Спорных Землях кого-нибудь похожего на нее среди Наделенных Знанием? — спросил Эрик.
 Эмбер с трудом удержалась, чтобы не показать своего облегчения.
 — Похожего на нее? — переспросила она. — В чем именно?
 — Рыжие волосы. Зеленые глаза. Это должна быть женщина, дар которой мог бы подсказать ей мысль отправить Дункана с янтарным талисманом на шее.
 — Я не знаю никого похожего.
 — И Кассандра не знает, — сказал Эрик.
 — Значит, такая женщина не живет в Спорных Землях среди Наделенных.
 В задумчивости Эрик пробовал большим пальцем лезвие серебряного кинжала. Руническая надпись на лезвии при каждом движении вилась и изгибалась, словно текла живая, — беспокойная струя.
 — Пророчество Кассандры в час твоего рождения хорошо известно в Спорных Землях, — произнес Эрик, все еще погруженный в размышления.
 — Да, — отозвалась Эмбер.
 Дункан смотрел на нее с немым вопросом в глазах.
 Она не отводила взгляда от Эрика. Сейчас все ее существо было целиком сосредоточено на золотом рыцаре, обернувшем вокруг себя свое Знание, словно огненный плащ, и оно наделяло его могуществом, превосходившим даже то, которое давало ему его положение наследника лорда Роберта.
 — Хорошо известно и твое родство с янтарем, — продолжал Эрик.
 Эмбер кивнула.
 — Дар глендруидов заключается в том, что их женщины умеют читать в душе мужчины, — сказал Эрик.
 С этими словами он взглянул на Дункана, словно ища им подтверждения.
 — Верно, — согласно кивнул Дункан. — Именно этим они известны.
 — В самом деле? — пробормотал Эрик. — Откуда ты это узнал?
 — Это все знают.
 — Там, откуда ты пришел, — может быть. Но не здесь.
 Взгляд темно-золотых глаз Эрика вернулся к Эмбер.
 — Так скажи мне, — тихим голосом спросил он, — кто из Наделенных, живущих в Спорных Землях, обладает даром глендруидов и умеет читать в душе мужчины?
 — Немного умею это делать я.
 — Да, но ведь это не ты повесила Дункану на шею тот янтарный талисман?
 — Нет, не я, — тихо ответила Эмбер.
 — Это была глендруидская колдунья. — Эрик опять посмотрел на Дункана.
 Дункан кивнул.
 Эрик небрежно подбросил кинжал, заставив серебряное лезвие несколько раз перевернуться в воздухе, потом ловко поймал его за рукоять и тут же снова подбросил.
 Эмбер еле справилась с охватившей ее дрожью. Словно солнце после зимней бури, Эрик горел.
 Холодным огнем.
 — Где ты встречал эту глендруидскую колдунью, о которой говоришь? — спросил Эрик у Дункана.
 — Не помню.
 — Говорят, среди скоттов и саксов есть несколько таких женщин, — поспешила вмешаться Эмбер.
 Кинжал еще вращался с ленивой грацией, когда Эрик выхватил его из воздуха с такой непостижимой быстротой, что это заставило Дункана мигнуть.
 — Саймон, — сказал Дункан, не успев подумать.
 — Что? — спросил Эрик.
 — Похоже, в быстроте ты не уступишь Саймону. Золотые глаза Эрика наполовину спрятались под опустившимися веками. Он с небрежным изяществом убрал кинжал в ножны.
 — Убедиться в этом мы не сможем, — негромко произнес Эрик. — Саймон нас покинул.
 — Почему? — удивился Дункан.
 — Саймон сказал Альфреду, что должен продолжить свои странствия. И сразу же уехал.
 Дункан рассеянно потер то место, куда пришелся памятный удар Саймона.
 — Мне он нравился, несмотря на боль в ребрах.
 — Да, — согласился Эрик. — Казалось, будто вы знаете друг друга.
 Эмбер обдало холодом, но совсем не по причине гулявших по залу сквозняков.
 — Он показался мне знакомым, — признался Дункан.
 — И это действительно так?
 — Если это так, то я этого не помню.
 — Эмбер.
 Хотя Эрик ничего больше не добавил, Эмбер знала, что ему нужно. Она коснулась пальцами запястья Дункана.
 — Ты знал Саймона? — спросил Эрик.
 Дункан гневно перевел взгляд с руки Эмбер на Эрика.
 — Ты сомневаешься в моем слове? — резко спросил он.
 — Я сомневаюсь в твоей памяти, — ответил Эрик. — Вполне понятная предосторожность, не так ли?
 Дункан длинно и шумно вздохнул.
 — Да. Это понятно.
 — Так как же? — мягко напомнил Эрик.
 Эмбер вздрогнула. Она знала, что Эрик бывал в самом опасном настроении как раз тогда, когда казался особенно кротким.
 — Когда я впервые увидел Саймона, — начал Дункан, — то почувствовал опасность — словно мелькнула тень ястреба.
 Эмбер судорожно глотнула воздух.
 — В голове у меня раздались поющие голоса и загорелись свечи, — продолжал Дункан.
 — Церковь? — спросил Эрик.
 Ответа он ждал от Эмбер. не от Дункана.
 — Да, — сказала она. — Такое чувство, будто это церковь.
 — Что ты еще чувствуешь? — В голосе Эрика сквозило любопытство.
 — Шевелятся воспоминания Дункана, но слишком слабо, чтобы вырваться из теней темноты.
 — Это интересно. Что еще?
 Эмбер краешком глаза взглянула на Дункана. Он наблюдал за ней с таким выражением, будто все меньше и меньше верил своим глазам и ушам.
 — Думай о церкви, темный воин, — сказала она.
 В ответ Дункан лишь крепче сжал губы. Эмбер прерывисто вздохнула.
 — Я чувствую, что происходившее тогда в церкви было по какому-то особому случаю, а не просто обычная месса, — слабым голосом проговорила она.
 — Похороны? Свадьба? Крестины? — попытался подсказать Эрик.
 Эмбер лишь покачала головой.
 — Он не знает.
 Дункан посмотрел на Эмбер долгим взглядом. Странное напряжение охватило ее, заставив плотно сжать губы.
 — Что с тобой? — спросил Эрик.
 — Дункану это не нравится, — сказала Эмбер.
 — Я его понимаю, — сухо произнес Эрик. — И не осуждаю его за это.
 — Зато он меня осуждает. Это все равно что рвать крапиву голыми руками, — прошептала Эмбер. — Можно мне отпустить его руку?
 — Сейчас. А пока, — Эрик перевел взгляд на Дункана, — ты бы поразмыслил о том, что никто лучше Эмбер не сможет проникнуть в темноту твоего прошлого.
 — И каким же образом? — холодно спросил Дункан.
 — Ну, по-моему, это очевидно, — ответил Эрик.
 Похоже, она способна улавливать в твоих мыслях то, что от тебя самого ускользает.
 — Это правда? — Дункан повернулся к Эмбер.
 — С тобой — да. С другими — никогда не получалось. Дункан с высоты своего роста смотрел на Эмбер.
 Грустное выражение ее лица говорило ему, что этот допрос через прикосновение ей неприятен так же, как и ему.
 — Почему со мной не так, как с другими? — спросил он. — Не потому ли, что я лишен памяти?
 — Этого я не знаю. Знаю лишь, что мы связаны какими-то непонятными мне узами.
 Долгое время Дункан просто стоял и смотрел на Эмбер. Потом он тихо вздохнул, взял ее руку, поднес к губам и поцеловал пальцы. Держа ее руку в обеих своих ладонях, он негромко заговорил.
 — Когда я впервые увидел Саймона, я почувствовал опасность, мне почудились поющие голоса и свечи. Потом я вспомнил ощущение холодного лезвия ножа у меня между ног.
 Эмбер испуганно вскрикнула.
 — Такое воспоминание не назовешь приятным, — скупо усмехнулся Эрик.
 — Да уж. — Насмешливый тон Дункана перекликался с усмешкой Эрика.
 — Продолжай, — сказал Эрик.
 — Осталось добавить совсем немного. — Дункан пожал плечами. — Я вспомнил человека, который следил за мной глазами такими же темными, как полночь в преисподней.
 — Саймон, — полу-утвердительно произнес Эрик.
 — Сначала и я так думал. Но сейчас… — Дункан вздохнул.
 — Эмбер?
 — Почему ты решил, что это был не Саймон? — спросила она Дункана.
 — Потому что он не узнал меня. Если бы я держал кинжал между ног человека, то обязательно узнал бы его, и мне была бы известна причина нашей вражды.
 Эмбер вздрогнула.
 — Ты что? — тихо спросил Эрик.
 — Церковь, — ответила Эмбер. — Это была свадьба.
 — Ты уверена? — в один голос спросили Дункан и Эрик.
 — Да. Ощущение вышитой туфли… — начала она.
 — У меня в руке! Да! — ликующим голосом перебил ее Дункан. — Ее туфля была серебряная, изящная, будто в морозных узорах! Я это помню!
 У Эмбер в глазах стояли слезы; потом они беззвучно потекли по щекам.
 — Есть что-нибудь еще, Эмбер? — спросил Эрик. На этот раз голос его был мягок по-настоящему.
 потому что он видел ее слезы и догадался об их причине Тут Дункан заметил, что очень крепко сжимает пальцы Эмбер.
 — Я причинил тебе боль? — спросил он.
 Эмбер покачала головой, но не захотела посмотреть Дункану в глаза. Длинные пальцы, крепко взявшиеся за подбородок, заставили ее поднять голову.
 — Бесценная Эмбер, — сказал Дункан. — Почему ты плачешь?
 Губы ее дрогнули, но заговорить она не смогла, слезы душили ее и слова застревали в горле.
 — Может, ты видишь в моих воспоминаниях что-то такое, чего не вижу я? — продолжал Дункан.
 Эмбер покачала головой и попыталась отстраниться от Дункана. Но он не выпустил ее из рук.
 — Может, это… — начал он.
 — Оставь ее в покое, — резко вмешался Эрик. — Отпусти ее, не держи. Дай ей возможность успокоиться.
 Через голову Эмбер Дункан посмотрел на человека, чьи глаза были подобны глазам волкодавов и тоже светились отраженным огнем.
 — Здесь что-то не так? — спросил Дункан. — Что-то, что касается Наделенных Знанием? Поэтому она и не хочет мне говорить?
 — Хотел бы я, чтобы это было так, — пробормотал Эрик. — Дела, относящиеся к Знанию, поддаются разуму. Дела же сердечные — нет.
 — Говори понятнее.
 — Это очень просто, — сказал Эрик. — Ты стоял в церкви с женской туфлей в руке.
 — И как это связано с тем, что Эмбер плачет? — с досадой спросил Дункан.
 — Она отдала сердце человеку, который уже женат. Достаточная причина для слез, не так ли?
 Сначала Дункан не понял. А когда понял, то схватил Эмбер в объятия и засмеялся. Через мгновение засмеялась и Эмбер, почувствовав истинность того открытия, которое только что сделал Дункан.
 — Я же отдавал туфлю другому мужчине, а не принимал ее от него, — сказал Дункан. — И это он женился на владелице туфли, а вовсе не я!
 Волкодавы вскочили на ноги, подняли кверху морды и ликующе завыли.
 Дункан смотрел на собак и размышлял, какой демон в них вселился.
 Эмбер же смотрела на Эрика и спрашивала себя, отчего он почувствовал ликование столь сильное, что оно передалось и собакам, и те излили его в ночную тьму.




 Глава 10


 — Ты послал их одних к священному Каменному Кольцу? — спросила Кассандра с выражением ужаса на лице.
 — Да, — ответил Эрик. — Дункан хочет вернуть себе память до того, как окажется лежащим между ног Эмбер. Хотя было бы лучше наоборот.
 — Ты слишком много на себя берешь!
 — Как ты меня учила, — мягко сказал Эрик, — без риска нет выигрыша.
 — Это не риск. Это просто безумие!
 Эрик отвернулся от Кассандры и посмотрел вдаль, за Спрятанное Озеро и окружавшие его болота, где кормились мириады водоплавающих птиц. Низко нависшие облака срезали все верхушки гребня. Ниже облаков долина была рыжевато-коричневая и черная, вечнозеленая и бронзовая — расписная чаша, которая ждет, чтобы ее до краев наполнили напитком зимы.
 Хотя Эрику не была видна вершина Стормхоулда, он знал, что на эту высокую гору скоро ляжет сверкающий снежный покров. Гуси и Кассандра были правы. К ним приближалась зима, закутанная в плащ из ледяного ветра.
 Сокол у Эрика на запястье беспокойно зашевелился, встревоженный потоками чувств, бурливших за внешним спокойствием хозяина. Кассандра настороженно следила за птицей, потому что знала, что только волкодавы еще чутче улавливали настроение хозяина.
 — Это, как ты говоришь, «безумие», — спокойно сказал он, — дает мне самый большой шанс удерживать южные земли до тех пор, пока не найду других хороших рыцарей, готовых поступить ко мне на службу.
 — У твоего отца еще много других владений, — возразила Кассандра. — Позаботься лучше о них.
 — Что ты мне предлагаешь, мудрейшая? Чтобы я уступил без боя замок Каменного Кольца Доминику ле Сабру?
 — Да.
 Сокол распустил крылья и издал пронзительный крик.
 — А Морской Дом? — мягко спросил Эрик. — Не отдать ли его проклятому норманну? А Уинтерланс?
 — В этом нет необходимости Каменное Кольцо — это единственный замок, упомянутый английским королем. С этим согласился, кстати, и шотландский король.
 — На сию минуту — да.
 — Сия минута — это все, что у нас есть.
 Сокол беспокойно переступил по кожаной перчатке, надетой на руку Эрика Налетевший ветер затеребил богатый, бронзового цвета плащ рыцаря, закрутил его полы, так что показалась шерстяная туника цвета индиго, в которую он был одет под плащом Рукоять меча сверкнула подобно серебряной молнии.
 — Если я передам Морской Дом, словно женскую туфлю во время брачной церемонии, — сказал наконец Эрик, — то все разбойники и бродяги Спорных Земель слетятся в надежде на поживу.
 Кассандра покачала головой.
 — Такого видения мне не было.
 — И не будет, — резко бросил Эрик. — Я буду драться до последней капли крови, прежде чем отдам замок Каменного Кольца Доминику ле Сабру.
 Кассандра с опечаленным видом посмотрела вниз, на свои руки, почти полностью скрытые длинными и широкими рукавами ее алого платья Богатый вышитый узор в синих и зеленых тонах блестел, словно пробивающаяся сквозь огонь вода.
 — Я видела сон, — просто сказала она. Во взгляде Эрика мелькнуло нетерпение.
 — Что тебе снилось? — спросил он отрывисто. — Сражения и кровь и рушащиеся замки?
 — Нет.
 Эрик ждал.
 Кассандра смотрела на свои длинные, тщательно ухоженные пальцы. Крупный перстень с тремя драгоценными камнями сверкал так же ярко, как и вышивка. Сапфир — это вода. Изумруд — живые существа. Рубин — это кровь.
 — Говори, — приказал Эрик.
 — Красный бутон. Зеленый остров. Синее озеро. Вместе как единое целое. Вдалеке собирается могучая буря.
 Сокол раскрыл клюв, словно день был не холодный, а жаркий. Эрик рассеянно успокоил птицу, не отрывая взгляда от неподвластного времени лица Кассандры.
 — Буря налетела вихрем и коснулась красного бутона, — сказала она. — Он расцвел прекрасным цветком… но он расцвел внутри бури.
 Глаза Эрика сузились.
 — Потом настала очередь зеленого острова, — продолжала Кассандра. — Буря окружила, обласкала его и овладела им.
 Рыжеватые брови поднялись кверху, но Эрик ничего не сказал. Он лишь продолжал поглаживать беспокойного сокола медленными, ласковыми движениями руки.
 — Только глубокая, синяя вода озера осталась нетронутой, — говорила Кассандра. — Но она тянулась к буре — туда, где цвел чудесный алый цветок и где переливался всеми оттенками зелени остров.
 Ветер повернул, подергал плащ Эрика и длинные складки красного платья Кассандры. Сокол свистнул и снова сложил крылья, глядя в небо голодными глазами.
 — И это все? — спросил Эрик.
 — А разве этого мало? — вопросом на вопрос ответила Кассандра. — Куда сердце и тело, туда скоро последует и душа. Тогда жизнь может дать богатые всходы, но смерть непременно потоком прольется!
 — Янтарное пророчество, — пробормотал Эрик вполголоса. — Опять все то же проклятое пророчество.
 — Надо было оставить Дункана, пусть бы он умер в Каменном Кольце.
 — Тогда бутон никогда бы не расцвел, а остров никогда бы не заиграл всеми оттенками зеленого цвета. Цвета жизни.
 — Но это не…
 — Твой сон говорит о богатых всходах жизни, а не о смерти, — неумолимо продолжал Эрик. — Разве ради этого не стоит немного рискнуть?
 — Ты рискуешь вызвать катастрофу.
 — Нет! — резко возразил Эрик. — Катастрофа меня уже настигла! Отец так погряз в клановых междоусобицах, что отказывается дать воинов для защиты отдаленных владений.
 — Так было всегда.
 — Мне нужны воины, — сказал Эрик. — Могучие воины. Дункан как раз такой. С ним я могу держать замок Каменного Кольца. Без него замок будет потерян.
 — Ну и пусть пропадает, вместе с Дунканом!
 — У кого в руках эти владения, у того ключ ко всем Спорным Землям.
 — Но…
 — А тот, кто владеет Спорными Землями, — не останавливаясь продолжал Эрик, — приставил лезвие меча к горлу северных лордов, отсюда до каменных холмов Дана Айдинна.
 — Я не видела во сне такой войны.
 — Отлично, — тихо сказал Эрик. — Это значит, что большой риск будет вознагражден большой выгодой.
 — Или большой смертью, — возразила Кассандра.
 — Не надо обладать даром провидца, чтобы увидеть смерть. Это обычный конец всего живого.
 — Ты упрям не в меру, — гневно произнесла она. — Неужели не понимаешь опасности того, что ты делаешь?
 — Как и ты не понимаешь, насколько опасно ничего не делать!
 Сильным взмахом мускулистой руки Эрик послал сокола ввысь. Сверкнули разноцветные путы; изящные крылья птицы быстро рассекали воздух. Она оседлала ветер с легкостью, от которой захватило дух, и этот незримый дикий зверь понес ее все выше и выше в небо.
 — Если я не буду ничего делать, — сказал Эрик, — то наверняка потеряю замок Каменного Кольца. Если я потеряю замок Каменного Кольца, то Морской Дом станет таким же голым и беззащитным, как только что вылупившийся птенец.
 Кассандра в молчании следила за полетом сокола.
 — Лишь немногим лучше будет и положение Уинтерланса, — продолжал наступать Эрик. — Что не захватят разбойники, то приберут к рукам двоюродные братья и норвежцы. Можешь ли ты это отрицать?
 Кассандра тяжело вздохнула.
 — Нет, не могу.
 — Мне в руки вложено оружие.
 — Обоюдоострое.
 — Да. С этим оружием надо обращаться осторожно. Но лучше пусть оно будет в моих руках, чем у Доминика ле Сабра.
 — Лучше бы ты дал Дункану умереть.
 — Судишь задним числом или прорицаешь? — насмешливо спросил Эрик.
 Кассандра ничего не ответила.
 — На нем был надет янтарный талисман, он спал у подножия священной рябины, — после небольшого молчания сказал Эрик. — Ты оставила бы его там умирать?
 Кассандра снова вздохнула.
 — Нет.
 Эрик прищурился, глядя в провал между облаками, откуда лился яркий серебряный свет — солнце вот-вот должно было прожечь там дыру в облаках. Сокол парил очень высоко в небе, оглядывая болотистые берега озера своими зоркими глазами, высматривая водоплавающую дичь.
 — А вдруг он вспомнит прошлое до того, как женится? — спокойным голосом спросила Кассандра.
 — Вряд ли. Буря так же жаждет обладания, как бутон, остров и озеро вместе взятые. Он сделает ее своей еще до конца недели.
 Алые рукава хлопнули от порыва ветра, открыв крепко стиснутые руки Кассандры.
 — И это не будет против ее воли, — продолжал Эрик. — В присутствии Дункана Эмбер горит, словно ее изнутри освещает огонь.
 Какое-то время тишину нарушало лишь приглушенное шуршание болотных трав, расчесываемых ветром.
 — Но вдруг он прежде вспомнит? — повторила Кассандра.
 — Тогда он испробует свою силу против моей быстроты. И проиграет, как проиграл Саймону. С одной лишь разницей.
 — Дункан умрет. Эрик медленно кивнул.
 — Только такое поражение он и примет.
 — А что тогда будет с Эмбер? Пронзительный, печальный крик сокола донесся сквозь шум ветра, и Кассандра узнала ответ раньше, чем успел ответить Эрик. Она обернулась, увидела его лицо и поняла, почему кричал сокол.
 Глаза Кассандры закрылись. Она долго прислушивалась к внутреннему молчанию, которое очень ясно говорило о перепутье и о грядущих бурях.
 — Есть и другая возможность, — сказала она.
 — Знаю. Моя смерть. Но после того, как я видел поединок Дункана с Саймоном, я не жду такого исхода.
 — Жаль, что мне не пришлось увидеть этого Саймона, — вздохнула Кассандра. — Любой, кто так легко справился бы с Дунканом, заслуживает внимания.
 — Эту победу легкой не назовешь. Хотя Саймон был быстр, как кошка, Дункан дважды почти достал его.
 Глаза Кассандры потемнели, но она промолчала.
 Эрик плотнее завернулся в свой бронзовый плащ. По давней привычке проверил, не помешают ли ему складки плаща вытащить меч, который он носил на левом боку.
 — По правде говоря, — сказал Эрик, слегка улыбнувшись, — я надеюсь, что мне не придется стоять лицом к лицу с Дунканом при обнаженных мечах. Для человека его размеров он бывает дьявольски быстр.
 — Ты не намного меньше. Да и Саймон тоже. Эрик на это ничего не ответил.
 — Если ты умрешь от меча Дункана, то уйдешь во тьму не один, — тихо сказала Кассандра. — Я своими руками отправлю Дункана вслед за тобой.
 Вздрогнув от неожиданности, Эрик посмотрел в спокойное лицо женщины, которую он, казалось, хорошо знал.
 — Нет, — возразил он. — Это приведет к войне, которую лорд Роберт не сможет выиграть.
 — Что ж, значит, так тому и быть. Ведь виной многому из того, что может случиться, — высокомерие лорда Роберта. Ему давно уж пора спать на тернистом ложе раскаяния.
 — Он хотел лишь того, чего хотят все. Наследника мужского пола, который не даст растащить его земли.
 — Да. И выбрал для этой цели мою сестру. На какой-то миг Эрик онемел от удивления.
 — Твою сестру! — спросил он наконец.
 — Да. Бесплодную Эмму.
 — Почему никто не говорил мне?
 — Что я — твоя тетка? Эрик коротко кивнул.
 — Это была часть нашего с Эммой уговора, — сказала Кассандра. — Лорд Роберт страшится Наделенных Знанием.
 Для Эрика это не было новостью. Он так и не помирился с отцом после размолвки из-за своего стремления к Знанию.
 — Как только Эмма стала женой Роберта, — продолжала Кассандра, — он запретил мне видеться с ней. И снял этот запрет лишь однажды, когда она пришла ко мне, будучи уже Эммой Бесплодной.
 — А вернувшись домой, вскоре понесла, — сухо закончил за нее Эрик.
 — Да. — Улыбка Кассандры была холодной, как этот день. — Мне доставило большое удовольствие воспитать для Роберта Невежды сына и наследника, сделав из него Наделенного Знанием, колдуна.
 Улыбка Кассандры стала другой, когда она посмотрела на Эрика, позволив глазами на этот раз выразить любовь, которую всегда к нему питала, но редко показывала.
 — Эмма умерла, — тихо продолжала она. — Роберту я Ничего не должна, он заслуживает лишь презрения. Если ты умрешь от руки Дункана, я объявлю кровную месть.
 На этот раз Эрик не нашелся что сказать. Среди множества возможных событий и последствий, о которых он думал, такого не предусматривалось.
 Без слов он распахнул объятия женщине, ставшей ему матерью по духу, даже если она не была ею по крови. Кассандра не колеблясь обняла его, радуясь силе и жизненной энергии этого человека, чье появление на свет было бы невозможно без ее Наделенного Знанием вмешательства.
 — Я бы предпочел какой-нибудь другой посмертный памятник, а не начало войны, победа в которой обязательно достанется моему врагу, — сказал Эрик спустя какое-то время.
 — Тогда посмотри, нельзя ли этого врага повернуть к будущей пользе. Из Доминика ле Сабра может получиться лучший союзник, чем из твоих кузенов.
 — Из самого сатаны получится лучший союзник, чем из моих кузенов.
 — Да уж, — иронически усмехнулась Кассандра. — Над этим стоит подумать, не так ли?
 Эрик коротко засмеялся и отпустил Кассандру.
 — Ты никогда не сдаешься, — произнес Эрик с улыбкой, — а еще говоришь, что я упрям.
 — Так оно и есть.
 — Я лишь использую свой дар.
 — Дар упрямства? — сухо спросила она.
 — Умения проникать в суть, — возразил он. — Я вижу путь к успеху там, где другие видят лишь неминуемое поражение.
 Кассандра прикоснулась ко лбу Эрика кончиками пальцев, глядя в его ясные рыжевато-желтые глаза.
 — Я молюсь о том, чтобы ясность взора, а не высокомерие было твоей путеводной звездой, — прошептала она.
 Отдаленные раскаты грома докатывались до Дункана и Эмбер, когда они направляли бег своих лошадей к Каменному Кольцу и к священной, никогда не цветущей рябине Дункан с тревогой повернул голову туда, откуда доносился рокот, и попытался определить, настигнет их гроза или пройдет стороной.
 Облачный покров, укутавший вершину горы, стекал все ниже и ниже, волоча за собой шлейф из густого тумана. Но не из-за сырой погоды Дункан чувствовал, будто чьи-то холодные пальцы то и дело касаются его спины. Он ощущал возможную опасность, хотя все вокруг казалось спокойным.
 Не отдавая себе в этом отчета, он проверил, удобно ли лежит в руке молот, взятый им из оружейной мастерской.
 — Стормхоулд, — сказала Эмбер.
 — Что? — быстро повернулся к ней Дункан.
 — Это просто Стормхоулд урчит, словно огромный, довольный кот, чуя приближение зимы.
 — Значит, ты думаешь, что вершинам по душе зимние бури? — спросил он.
 — Я думаю, что они рождены друг для друга. Бури нигде так не прекрасны, как среди вершин. А вершины всего величественнее в свирепых объятиях бури.
 — И всего опаснее, — пробормотал про себя Дункан. До него вновь донесся шепот опасности. Он еще раз огляделся, но нигде не увидел никакого движения, кроме бесшумного колебания и скольжения полотнищ тумана.
 — Опасность обостряет чувство красоты, — промолвила Эмбер.
 — А покой, значит, притупляет его?
 — Покой обновляет красоту.
 — Это тоже часть того, чему учат вас, Наделенных Знанием? — сухо спросил Дункан.
 — Это часть здравого смысла, и ты прекрасно это знаешь, — возразила попавшаяся на удочку Эмбер.
 Дункан засмеялся, радуясь остроте ума Эмбер, хотя при этом в нем вспыхнуло нестерпимое желание снова прикоснуться к ней. Но он не сделал такой попытки. Он не совсем понимал, почему она так старательно избегала прикасаться к нему с того дня на Шепчущем Болоте, но был совершенно уверен, что именно это она и делала.
 С улыбкой Эмбер подняла лицо к бурно кипящему небу. В обрамлении фиолетовых складок капюшона и плаща ее кожа светилась подобно драгоценной жемчужине. Темно-розовая подкладка плаща была под стать ее губам. Когда капюшон упал у нее с головы, стал виден серебряный, украшенный янтарем обруч, скрепляющий ее не туго заплетенные волосы.
 Она вся была в янтарных украшениях. Браслеты из прозрачно-золотистых кусочков янтаря окружали ее запястья, переливаясь при каждом движении. Рукоять серебряного кинжала, подвешенного к поясу, украшал крупный «глаз» из красного янтаря. В серебряную брошь размером с ладонь, на которую застегивался ее плащ, были вделаны полупрозрачные камни, составлявшие изображение птицы феникс — символа смерти и возрождения через огонь. На шее у нее было ожерелье из кусочков янтаря и ее талисман, в золотистой глубине которого ей иногда виделись тени прошлого.
 Но Дункан, когда смотрел на нее, видел не эти богатые украшения и драгоценные камни, стоившие целое состояние. Он видел густую бахрому ее ресниц и румянец, рдеющий у нее на щеках подобно цветкам шиповника. Он жаждал ощутить прохладный вкус ветра на ее коже и упиться теплом, живущим за ее розовыми губами.
 Он пожалел о том, что она не сидит впереди него на седле, а едет на своей лошади. Если бы она сидела впереди него, он мог бы притянуть ее к себе, просунуть руку к ней под плащ и ласкать ее мягкие, теплые груди. Потом он почувствовал бы, как мягкое меняется, становится твердым, как стягиваются и твердеют ее соски в ожидании, когда же опалит их жар его рта.
 Вблизи от Эмбер он уже почти привык к внезапным, бурным приливам жара и отвердению плоти. Но никак не мог свыкнуться с тем, что какой-то тихий голос у него внутри все время внушает ему: ты не должен этого делать.
 Это было бы неправильно.
 Однако, как только эта мысль появилась, Дункан тут же стал оспаривать ее.
 Она никому не обещана. Она не замужем. Она не девственница, что бы там ни говорил Эрик. Мы с ней уже познали друг друга. Я уверен в этом.
 И она тоже этого хочет.
 Что здесь неправильного?
 На эти заданные самому себе вопросы Дункан не получил никакого ответа, кроме упрямого молчания темноты, сквозь которую он никак не мог дотянуться до своих воспоминаний.
 Неужели я женат? Не это ли пытается сказать мне проклятая темнота?
 Никакого воспоминания в ответ, и все же Дункан был уверен, что не женат. Он не мог бы сказать, откуда у него такая уверенность, но это ощущение оставалось неизменным.
 — Дункан?
 Он повернулся к девушке, глаза которой были еще прекраснее, чем все ее янтарные украшения.
 — Мы приближаемся к Каменному Кольцу, — сказала Эмбер. — Эта местность не кажется тебе знакомой?
 Эмбер остановила лошадь на верху невысокого подъема. Дункан направил свою лошадь вслед за ней, догнал, остановил рядом и приподнялся на стременах, чтобы получше оглядеться.
 Перед ними расстилался великолепный, притихший ландшафт: оплетенные прядями тумана деревья, беспорядочные нагромождения камней и крутые холмы, вершины которых терялись в серебристых облаках. Среди поросших мхом камней и опавших листьев темно поблескивала вода ручья, журчание которого было лишь немногим громче, чем звук, производимый каплями воды, которые медленно стекали на землю с оголенных ветвей росших здесь дубов.
 Эмбер с тревогой следила за лицом Дункана, стараясь угадать по его выражению, узнает ли он место, — это одновременно и страшило ее, и заставляло молиться.
 Страшилась она за свое счастье.
 Молилась о счастье Дункана.
 — Очень похоже на тропу, ведущую в Долину Духов, — сказал наконец Дункан. — Вот бы опять оказаться на Шепчущем Болоте!
 Говоря это, он прятал в темных усах еле заметную улыбку. Щеки Эмбер запылали румянцем, который никак не был связан с холодной погодой. При виде ее вспыхнувшего лица Дункан перестал прятать улыбку, ставшую откровенно чувственной.
 — Помнишь, что ты ощущала, когда мой рот пробовал на вкус твои груди? — спросил он.
 Румянец на щеках Эмбер стал еще ярче.
 — А может, ты вспоминаешь, как пышно расцвел твой цветок? — продолжал Дункан.
 У нее перехватило дыхание.
 Не сводя с Эмбер глаз, Дункан тихонько добавил.
 — Я вижу этот цветок во сне, осязаю его гладкие, горячие лепестки и просыпаюсь в лихорадочном жару.
 Эмбер не могла скрыть страстной дрожи, пробежавшей у нее по телу при этих словах Дункана; это было так же невозможно, как стереть со щек румянец.
 — Скажи мне, что ты помнишь, — тихим голосом стал уговаривать ее Дункан. — Скажи мне, что я не одинок в своих страданиях.
 — Я умру с этим воспоминанием, — сказала Эмбер, полу закрыв глаза. — Ты подарил мне… рай.
 От этой запинки в ее голосе, говорившей о вспышке чувства, Дункана бросило в жар.
 — Ты приводишь в восторг и искушение меня так сильно, что муки становятся невыносимы, — проговорил он охрипшим голосом.
 Печальная улыбка тронула губы Эмбер.
 — Я не хочу мучить тебя. Я старалась избегать этого, раз теперь знаю.
 — Знаешь? Что?
 — Силу того, что влечет нас друг к другу.
 — И поэтому ты старалась не прикасаться ко мне, словно я стал вдруг каким-то нечистым?
 Эмбер искоса бросила на него быстрый взгляд.
 — Я думала, тебе так будет легче.
 — Разве соколу легче, если у него сломаны крылья?
 — Дункан, — потрясение прошептала она. — Я вовсе не хотела причинить тебе боль. Я думала… я думала, что если не буду всегда у тебя на глазах, не буду всегда поблизости, то ты меньше будешь желать меня.
 — А ты? Разве сейчас ты желаешь меня меньше, чем вчера или два дня назад?
 Со стоном отчаяния она закрыла глаза.
 — Эмбер? — продолжал настаивать Дункан.
 — Я желаю тебя не меньше, а даже больше, чем раньше, — тихо сказала она.
 Улыбка радости озарила лицо Дункана. Потом он увидел, как из-под опущенных ресниц Эмбер катятся слезы, и его улыбка пропала, будто ее и не было. Он заставил свою лошадь приблизиться вплотную к лошади Эмбер.
 — Почему ты плачешь? — спросил он.
 Эмбер медленно покачала головой. Теплые, сильные пальцы подняли ее подбородок кверху.
 — Посмотри на меня, бесценная Эмбер.
 Как только Дункан прикоснулся к ней, поток его чувств начал переливаться внес. Жадно впитывая их, она понимала, что должна остановиться. Чем дольше она знала Дункана, тем яснее ей становилось, какой ценой ему придется расплачиваться, если он сделает ее своей.
 Ценой чести.
 — Ты мне не скажешь, почему плачешь? — снова спросил Дункан.
 Когда Эмбер почувствовала его заботу, слезы закапали у нее из глаз еще быстрее.
 — Тебе кажется, что я обесчестил тебя своим прикосновением? — спросил он.
 — Нет.
 Голос Эмбер звучал сдавленно, ибо она с большим трудом удерживалась, чтобы не броситься прочь от Дункана.
 Или не броситься к нему в объятия.
 — Ты боишься, что я все-таки овладею тобой?
 — Да, — прошептала она.
 — Разве подарить мне рай, заключенный внутри твоего тела, будет так ужасно?
 — Нет.
 Эмбер глубоко, с усилием вздохнула и открыла глаза. Дункан смотрел на нее с такой нежностью и заботой, что ей захотелось как можно скорее успокоить его.
 — Для меня это совсем не будет ужасно, — сказала она дрожащим голосом. — Но для тебя… ах, темный воин, боюсь, что для тебя это станет началом адских мучений, а не райского блаженства.
 Дункан улыбнулся.
 — Не бойся. Ты — мой рай, мое блаженство. Я это чувствую так же ясно, как слышу бешеные толчки собственной крови в жилах, когда думаю об этом.
 Вырвавшийся у Эмбер звук был наполовину смехом, наполовину вскриком отчаяния.
 — А что будет потом? — спросила она. — Что, если я на самом деле девственница, хотя ты мне не веришь?
 — Я сдержу свою клятву.
 — Мы поженимся?
 — Да.
 Эмбер еще раз глубоко вздохнула.
 — А потом ты возненавидишь меня.
 Дункан сначала подумал, что она дразнит его. Потом понял, что это не так.
 — За что же я буду ненавидеть женщину, которая мне сладостна так, как и во сне никогда бы не приснилось? — спросил он.
 — Темный воин, — прошептала Эмбер.
 Шепот был так тих, что он едва расслышал ее слова, а прикосновение ее губ к его руке так легко, что он едва почувствовал ласку.
 — Скажи мне, — настаивал Дункан, — что так печалит тебя?
 — Я чувствую в тебе смятение духа, — просто сказала Эмбер.
 Он усмехнулся.
 — Лекарство от него — в тебе, в твоем тепле.
 — От рыщущего голода — да. Но есть и другая часть тебя — та, что прикована цепями в темнице мрака, мятущаяся, тревожная, жаждущая вновь обрести жизнь, которой больше нет… От этого у меня нет лекарства.
 — Когда-нибудь я все вспомню. Я уверен в этом.
 — А если мы будем уже женаты, прежде чем наступит этот день? Что тогда?
 — Тогда тебе придется на людях называть мужа другим именем, — с улыбкой ответил Дункан. — Но в спальне я останусь твоим темным воином, а ты по-прежнему будешь моей янтарной колдуньей.
 Губы Эмбер дрогнули в попытке улыбнуться.
 — Я думаю… я боюсь, что ты станешь моим врагом, если вспомнишь прошлое.
 — А я думаю, ты просто боишься, что я силой распахну райские врата.
 — Это не то, что… — начала Эмбер.
 Ее слова закончились испуганным вскриком, потому что Дункан снял ее с седла и посадил к себе на колени. Даже через толстую ткань своего плаща она почувствовала твердый, упругий конец его желания, рвущегося к ней.
 — Не бойся, — сказал Дункан. — Я не войду в тебя, пока ты не попросишь об этом. Нет, пока не станешь умолять об этом! Подвести тебя к этой грани будет для меня сладким и мучительным блаженством.
 Улыбка Дункана была нежной и в то же время страстной, полной чувственного предвкушения. Она заставила сердце Эмбер замереть и забиться с новой силой под влиянием чувств, которые она боялась даже назвать, не то что говорить о них вслух.
 — У меня нет ни семьи, ни высокого положения, — сказала она звенящим от отчаяния голосом. — Что, если у тебя есть и то и другое?
 — Тогда я охотно поделюсь и тем и другим с молодой женой.
 Хотя в этих словах, произнесенных вслух, заключалось то, о чем мечтала Эмбер, они не остановили потока горячих слез, струившихся у нее по щекам.
 Возможно ли это? Сможет ли Дункан полюбить меня достаточно сильно, чтобы простить, если память к нему вернется?
 Может ли стать прекрасной жизнь, если у нее такое зловещее начало?
 Дункан наклонился вперед и стал нежными поцелуями собирать слезы у Эмбер с ресниц. Потом коснулся губами ее губ, и этот поцелуй получился удивительно чистым и невинным.
 — На вкус ты, как морской бриз, — сказал он. — Прохладная и чуточку соленая.
 — И ты тоже.
 — Это твои слезы у меня на губах. Будет ли мне позволено попробовать на вкус и твою улыбку?
 Эмбер никак не смогла удержаться от улыбки, а Дункан никак не смог удержаться, чтобы не прильнуть губами к ее губам в поцелуе, который был настолько же обольстительным, насколько сдержанным был его первый поцелуй. Когда он оторвался от нее и поднял голову, Эмбер вся пылала, дрожала, а ее губы слепо потянулись вслед за его губами.
 — Да, любовь моя. Все так, как и должно быть. Твои губы полны, горячи и открыты — они жадно ищут меня.
 И только Дункан стал снова склоняться к Эмбер, как вдруг на них со всех сторон налетели разбойники.




 Глава 11


 Нападавшие были вооружены ножами, палками и самодельной пикой Дункану мешало то, что он держал перед собой Эмбер, и он не мог как следует драться. Прыгая и рыча, словно волки, разбойники стащили Дункана с лошади вместе с Эмбер.
 Когда один из разбойников схватил Эмбер за руку выше локтя и потянулся за ее драгоценными ожерельями, она страшно закричала. Частично этот хриплый крик был вызван болью — оттого, что к ней прикоснулись. Но в еще большей степени это был крик чистой ярости — оттого, что какой-то бродяга осмелился покуситься на священный янтарный талисман у нее на шее.
 Блеснул, словно молния, серебряный кинжал, и раздался ответный вопль разбойника. Он отдернул руки, но лишь на мгновение Она увидела, что он замахнулся кулаком, чтобы ударить ее, и успела немного уклониться в сторону. Несмотря на ее быстроту, удар оглушил ее так сильно, что она упала на землю как подкошенная.
 Во второй раз разбойник бросился на Эмбер не с кулаком, а с кинжалом. Едва опомнившись, она сжалась, словно пружина, чтобы откатиться в сторону и увернуться от кинжала, и в этот момент услышала леденящий душу железный вой боевого молота, который кружился, рассекая воздух. Раздался ужасный звук от соприкосновения стали с плотью. Разбойник грохнулся на землю.
 Когда его вялая рука коснулась Эмбер, она совсем ничего не почувствовала. Разбойник был мертв.
 Она отдернула свою руку и стала подниматься с земли. От неожиданного толчка она снова упала плашмя, но боли от прикосновения не ощутила. Толкнувшая ее рука была рукой Дункана.
 — Лежи! — приказал он, возвышаясь над Эмбер. — Не вздумай вставать!
 Ей не надо было объяснять, почему сейчас она была в большей безопасности на земле. Молот вновь завел свою смертельную песню.
 Сквозь завесу волос Эмбер видела, как разбойники опять бросились в нестройную атаку, держа свои палки так, словно это были длинные копья. Крепкое дерево разлеталось в щепки с легкостью обгорелых головешек Единственная пика была уничтожена. Упал еще один разбойник. Он больше не пошевелился и не издал ни одного звука.
 Тяжелый боевой молот превратился в смертоносный стальной диск, бешено вращающийся над головой Дункана. Остальные разбойники заколебались, потом перестроились для новой сокрушительной атаки, вроде той, что дала им возможность стащить с лошади Дункана и Эмбер.
 Неожиданно, без всякого предупреждения, Дункан прыгнул вперед. Молот превратился в молнию, разящую в одно мгновение ока. Разбойники яростно завопили, когда еще один из них упал и больше не поднялся.
 Дункан отскочил назад и снова встал над Эмбер, защищая ее единственно возможным способом.
 — Заходи сзади! — крикнул один из разбойников. — Посмотрим, так ли резво он будет прыгать, если ему перерезать сухожилия!
 Трое разбойников отделились от стаи и начали заходить Дункану в тыл, старательно следя за тем, чтобы оставаться в недосягаемости для молота. Дункан никак не мог одновременно наблюдать за разбойниками, идущими в обход, и за теми, кто стоял прямо перед ним.
 — Дункан, они же… — начала Эмбер.
 — Знаю, — резко перебил он. — Ради всего святого, не поднимайся.
 Эмбер крепче сжала в руке кинжал и приготовилась защищать Дункана со спины, как сможет. Красный «глаз» кинжала злобно сверкал, когда она поворачивала клинок по мере продвижения ближайшего к ней разбойника.
 Когда молот опять затянул свою песню смерти, то в каком-то жутком созвучии с его голосом раздался голос Эмбер, проклинавшей разбойников на языке, забытом всеми, кроме горстки Наделенных Знанием.
 Один из разбойников в ужасе уставился на Эмбер, слишком поздно поняв, на кого он осмелился поднять руку из-за своей алчности. Уронив то, что осталось у него от палки, он бросился бежать.
 Остальные разбойники приостановились, но уже через мгновение возобновили атаку. Стоявшие прямо перед Дунканом размахивали палками, смотря, нет ли какого-нибудь способа прорваться за смертельный круг, описываемый молотом в его быстром, жестоком полете. Другие были уже далеко от Дункана и постепенно подкрадывались к нему сзади.
 Неожиданно двое из них, зайдя с тыла, бросились на него.
 — Дункан!
 Крик не успел еще сорваться с губ Эмбер, как Дункан подпрыгнул и в воздухе повернулся вокруг своей оси. Он был такой сильный и так искусно владел молотом, что во время поворота боевая песня оружия ни на миг не прервалась.
 Молот описал крутую дугу и насмерть поразил тех двоих разбойников, которые решили, что смогут безнаказанно напасть на Дункана сзади. Прежде чем другие разбойники успели использовать преимущество, которое давал им его поворот, он еще раз подпрыгнул и снова оказался лицом к лицу с ними.
 А молот все пел и пел свою песню смерти, вращаемый с бешеной скоростью неутомимой рукой Дункана.
 Поразительное искусство Дункана в обращении с молотом сломило дух разбойников. Один из них кинулся было к Белоногой, но та дико отпрянула, и он отказался от дальнейших попыток захватить ее. Остальные разбойники повернулись и бросились бежать под защитой тумана в лес, оставив убитых на месте схватки.
 Дункан подождал еще несколько мгновений, прежде чем позволить молоту умолкнуть. Быстрым поворотом запястья он ослабил натяжение цепи. И вместо того чтобы описывать смертоносные дуги, молот послушно повис. Он перекинул его через плечо, уравновесив тяжесть шара сзади весом цепи спереди. Как только оружие снова понадобится, оно будет наготове мгновенно.
 И будет смертоносным.
 Из-под полуопущенных ресниц золотистые глаза Эмбер неотрывно следили за человеком без имени, который явился из теней темноты… и чье подлинное имя она только что отгадала. Сбылось то, чего она больше всего боялась.
 Дункан Максуэллский, Шотландский Молот.
 — Тебе больно? — спросил Дункан — Эти стервятники прикасались к тебе?
 От ласкового прикосновения его пальцев к ее бледной щеке Эмбер захотелось дать волю слезам, оплакать все, чему уже никогда не суждено сбыться.
 Сердечный друг и заклятый враг в едином теле.
 Ее любимый враг стоит возле нее на коленях, с потемневшими от тревоги глазами, и от его простого прикосновения потоки тепла и удовольствия пронизывают ее тело.
 — Эмбер?
 Последняя тоненькая тростинка надежды сломалась прямо у нее на глазах. Хотя у Дункана заметны были некоторые признаки обучавшегося Знанию, тогда как Шотландский Молот никогда не был одним из Наделенных, она вряд ли могла отрицать то невероятное искусство, с каким Дункан владел молотом.
 Больше не могло быть никаких сомнений, никакого отрицания, никакой надежды на ошибку, никакого предлога не говорить Эрику, что он спас жизнь самому большому своему врагу и сам принес его, этого врага, в дом к Эмбер.
 Которая вслед за тем предала Эрика, утаив от него свои глубочайшие опасения относительного того, кто он такой.
 Я не могу дальше предавать Эрика.
 Но как предать Дункана, мою любовь, моего врага, саму кровь, текущую у меня в жилах…
 Могучие руки подняли Эмбер с земли. Нежные губы легко коснулись ее щек, ее глаз, ее рта. И каждая ласка была ей как еще один поворот ножа в израненной душе.
 — Я… невредима, — сказала она прерывающимся голосом.
 — Ты очень бледна. Разве ты раньше никогда не видела сражения?
 Эмбер не ответила; ей не хватало воздуха.
 — Успокойся, бесценная Эмбер, — прошептал Дункан у ее щеки.
 Она не могла говорить и только покачала головой.
 — Ты ведь не испугалась, нет? — спросил он. — Я могу защитить тебя от кого угодно, не только от этой жалкой кучки разбойников и грабителей. Ты это знаешь, не правда ли?
 Эмбер засмеялась почти истерически. Потом спрятала лицо на груди Дункана и разрыдалась.
 Дункан Максуэллский, Шотландский Молот. Да, я очень хорошо знаю, что ты можешь защитить меня.
 От чего угодно — кроме пророчества.
 От кого угодно — кроме меня самой.
 Меньше всего от меня самой. Разве защитишь сердце от тьмы, что его окружает?
 Сердечный друг.
 Недруг.
 Молния расколола день от неба до земли. Вслед за этим раздался оглушительный раскат грома.
 — Наши лошади, — сказала Эмбер.
 — Оставайся здесь. — Дункан бережно опустил ее на землю. — Я приведу их.
 Когда он повернулся к ней спиной, она увидела красное пятно у него на рубашке.
 — Ты ранен! — воскликнула Эмбер. Он продолжал идти, не оборачиваясь.
 — Дункан!
 С бешено колотящимся сердцем она бросилась за ним.
 — Тише, любовь моя, — сказал он, хватая ее в объятия. — Лошадей испугаешь.
 — Отпусти меня! Ты разбередишь рану!
 Увидев тревогу в глазах Эмбер, Дункан улыбнулся, и его белые зубы ярко сверкнули под усами. Он поставил ее на землю, сделал несколько быстрых шагов и схватил Белоногую под уздцы.
 Кобыла испуганно переступила несколько раз, но артачиться не стала. Дункан повернулся, поднял Эмбер и посадил ее верхом на лошадь одним плавным движением. Потом посмотрел на нее снизу вверх и улыбнулся.
 — Удар Саймона был больнее, чем… — начал Дункан.
 — Но у тебя идет кровь, — перебила Эмбер.
 — Мне случалось обычной пиявке отдавать больше крови, чем взял у меня сейчас нож этого разбойника.
 Прежде чем Эмбер успела сказать еще что-нибудь, Дункан повернулся, поймал свою лошадь и легко, пружинисто вскочил в седло. Он двигался так, будто никакого красного пятна у него на рубашке не было.
 — В какой стороне лежит Каменное Кольцо? — спросил он. — В той?
 Эмбер даже не взглянула, куда показывал Дункан. Она думала лишь о том, чтобы позаботиться о его ране.
 — Замок в той стороне, — ответила она, показывая. Сверкнула молния, и от громового удара задрожала земля.
 — Гроза тоже в той стороне, — сказал Дункан. — Здесь поблизости есть где укрыться.
 — У Каменного Кольца в центре холм, а внутри холма — комната.
 — Показывай дорогу.
 Еще одно мгновение Эмбер колебалась, с беспокойством глядя на небо. Ощущение грозящей опасности, которое она часто испытывала в Долине Духов и других священных местах, становилось сейчас все сильнее.
 Но ведь она стояла еще за пределами древнего святилища, камни которого были уложены руками тех, кого давно уже нет среди живых.
 — Эмбер? Ты что? Не знаешь дороги? Сверкнула ослепительная молния и осветила день ярче, чем сотня солнц. Гром распорол небо и прокатился по долине, словно снежная лавина.
 У Эмбер на затылке зашевелились волосы. Молния ударила недалеко от тропы, ведущей обратно к замку, словно предостерегая от возвращения назад.
 Но мы должны вернуться! Дункан ранен.
 Сверкнула еще одна молния, на этот раз ближе.
 Эмбер чувствовала, будто ее, словно какое-то животное, направляют, загоняют, подталкивают в устье воронки, сужающиеся стены которой она ощущала, хотя и не видела. Предчувствие приближающейся опасности все нарастало и нарастало в ней, пока ей не стало казаться, что она больше не выдержит.
 — Мы должны поспешить в замок! — крикнула Эмбер, пришпоривая Белоногую пятками.
 Молния ударила в землю прямо перед ними. Белоногая закусила удила и ринулась в противоположную сторону, подгоняемая раскатами грома.
 Сначала Эмбер пыталась бороться с лошадью, но потом уступила животному, приняв то, чего не могла изменить. Оглянувшись через плечо, она увидела, что лошадь Дункана несется вслед с такой же бешеной скоростью.
 Каменное Кольцо возникло перед ними прежде, чем они успели свернуть или выбрать другой путь. Белоногая вихрем пронеслась между камнями внешнего кольца и не замедлила бега, пока не достигла внутреннего. Тут лошадь сразу же успокоилось, словно и не помышляла никогда об этой бешеной скачке.
 Эмбер быстро спешилась, подхватила подол платья и побежала обратно, к внешнему кольцу. Как она и опасалась, лошадь Дункана заартачилась перед неровным внешнем кольцом камней. Он пришпорил ее раз, потом другой — сильнее, но животное лишь еще упорнее пятилось.
 — Постой! — крикнула Эмбер. — Лошадь не видит дорога!
 — Ты шутишь! — крикнул в ответ Дункан. — Между этими камнями хватит места для пяти лошадей в ряд!
 — Да, но она этого не видит!
 Со сбившимся набок капюшоном и растрепавшимися волосами Эмбер подбежала к внешнему кольцу. Там она схватила лошадь под уздцы и ласково заговорила с ней. Когда животное немного притихло, Эмбер положила одну руку на морду лошади, другой взяла за повод.
 Легонько потянула, ободрила тихо сказанным словом, и лошадь двинулась вперед. Осторожные, мелкие шажки ее поступи говорили о том, что чуткому животному это место было очень не па душе. Оно настороженно прядало ушами во все стороны, пока не оказалось у внутреннего кольца. Тут лошадь фыркнула, вся настороженность ее исчезла, она явно успокоилась.
 Дункан огляделся вокруг, думая о том, что почуяла лошадь и как узнала, что здесь она будет в безопасности.
 — Почему ты сказала, что моя лошадь не видит дороги? — спросил он.
 — Потому что раньше она ни разу не была в Каменном Кольце, — объяснила Эмбер.
 — Ну и что? Почему это так важно?
 — Чтобы входить в священные места, Белоногой пришлось научиться кое-где по пути больше доверять мне, чем своим глазам.
 — Например, по пути в Долину Духов? — спросил Дункан.
 Эмбер кивнула.
 — А твоя лошадь еще не научилась доверять тебе так, как мне моя. К тому же раньше ей не приходилось бывать внутри Каменного Кольца. Поэтому она и не могла сама найти дорогу.
 В задумчивости Дункан осматривал это древнее сооружение. Как перед тем его лошадь, он тоже чувствовал, что в этом месте есть не только то, что видят глаза.
 И, как в случае с лошадью, внутреннее ощущение опасности перестало его беспокоить. Словно уснуло, оказавшись в надежном месте.
 — Удивительно, — сказал Дункан. — Какое-то заколдованное место.
 — Нет. Просто оно — другое. Здесь мир и покой тех, кто умеет видеть сквозь камни.
 — Наделенных Знанием.
 — Раньше и я так думала. Но теперь… — Эмбер пожала плечами.
 — Что же заставило тебя думать теперь иначе? — Ты.
 — Может, и я был одним из Наделенных — в то время, которого я не помню.
 В улыбке Эм§ер сквозила печаль. Она знала, что Шотландский Молот не принадлежал к Наделенным Знанием.
 — Может быть, — сказала она спокойным голосом, — ты просто человек, наделенный необычным даром к восприятию Знания.
 Дункан чуть усмехнулся и стал внимательно осматривать это убежище, заключенное внутри Каменного Кольца. Между тем над тропой, по которой они только что проехали, разразилась ужасная буря.
 Расположенный в центре Кольца холм имел полных тридцать шагов в длину и половину этого в высоту. Когда-то вся его поверхность была выложена камнями. Однако время, непогода и солнце совершенно изменили его облик. Теперь на холме, в промежутках между камнями и в трещинах, вырос целый сад из обычных и редких растений.
 Если не считать самого холма, то это место, на взгляд Дункана, было чересчур открытым. Здесь негде было спрятаться, не говоря уже о том, чтобы обороняться. Хотя всего в нескольких ярдах от камней внешнего кольца начинался лес, внутреннее пространство напоминало собой луг. Внутри росло лишь одно дерево, но и под ним едва ли можно было бы укрыться от грозы. Несмотря на это, глаза Дункана то и дело возвращались к дереву. Стоя на самой высокой части холма, стройная красавица-рябина была похожа на танцовщицу.
 — Что случилось? — спросила Эмбер, видя Дункана притихшим.
 — Это дерево. Мне кажется, что я… знаю его.
 — Может, и знаешь. Эрик нашел тебя под этой рябиной.
 Дункан повернулся к Эмбер и посмотрел на нее глазами, в которых клубились тени и смутные воспоминания.
 — Она охраняла меня, пока я спал, — медленно произнес Дункан. — Я в этом уверен так же, как в том, что вижу тебя перед собой. Рябина охраняла меня.
 Дункан спешился и стал подниматься вверх по склону холма к рябине. Сердце Эмбер сжалось от страха. Преодолевая страх, зная, что так надо, она пошла следом за ним. Когда она догнала его, он уже стоял под деревом, уперев руки в бока, и внимательно рассматривал рябину, как будто надеялся узнать, враг это или друг.
 — Ты вспоминаешь? — тихо спросила Эмбер. Сначала Дункан не ответил. Потом медленно разжал один кулак и протянул ей руку.
 — Я вспоминаю? — спросил он в свою очередь. Как только рука Эмбер легла ему на ладонь, все сложное переплетение чувств, грез, опасений и надежд, которое было Дунканом Максуэллским, хлынуло через прикосновение. Никогда еще его восприятие не было столь ярким.
 Опьянение победой после битвы.
 Страх за Эмбер при приближении грозы.
 Желание во что бы то ни стало вспомнить прошлое.
 Гнев на то, что лишило его памяти.
 И потом, когда тепло ее тела было им воспринято, накатила такая могучая волна желания, что Эмбер едва. удержалась на ногах. Она не ощущала уже ничего, кроме страсти Дункана к ней, ничего больше не видела, ничего не чувствовала. Он наполнил ее душу и тело чувственным голодом, подобного которому она никогда раньше не испытывала.
 Дункан.
 Хотя Эмбер не окликнула его по имени вслух, он открыл глаза и впился в нее пылающим взглядом.
 Словно стальные браслеты, пальцы Дункана охватили запястье Эмбер. Он притянул ее к себе с силой, которой невозможно было сопротивляться. Да она и не хотела сопротивляться. Она хотела лишь ответить на его необоримое желание, которое взывало к ней из каждой частицы существа ее темного воина.
 Когда Дункан обнял Эмбер, она не стала противиться, хотя он так крепко прижал ее к себе, что у нее от нехватки воздуха закружилась голова.
 Она ничего не сказала, но Дункан понял.
 — Я буду дышать за тебя, — прошептал он.
 Он впился в ее губы поцелуем, который получился бы грубым, если бы она сама не старалась еще теснее прижаться к нему, еще глубже ощутить его вкус, проникнуть к нему под кожу.
 То же самое чувствовал и Дункан; ему хотелось оказаться еще ближе к Эмбер, ощутить еще более полное соприкосновение плоти с плотью, утолить терзавший его тело голод единственно возможным путем.
 Дункан смутно понимал, что повалил Эмбер на землю и что ее руки отталкивают его.
 — Прошу тебя, — сказал он. — Ты нужна мне.
 Из горла Эмбер вырвался какой-то нечленораздельный звук. С усилием, от которого его охватила дрожь, Дункан отпустил Эмбер.
 В то же мгновение Эмбер вскрикнула, словно от удара. Дункан протянул к ней руки, чтобы успокоить, но тут же понял, что не доверяет самому себе.
 — Дункан? — окликнула его Эмбер.
 Голос ее дрожал, как и рука, которую она ему протягивала.
 — Ты — как огонь в моей крови, в моей плоти, в моей душе, — резко сказал Дункан. — Если я еще раз прикоснусь к тебе, то возьму тебя.
 — Так прикоснись ко мне.
 — Эмбер…
 — Возьми меня.
 Одно долгое мгновение Дункан смотрел в золотистые глаза и на протянутую руку девушки, которую желал так, как не желал даже самой жизни.
 Потом он коснулся ее, ощутил снедающий ее жар, увидел у нее в глазах неукротимый огонь желания, пожиравшего и его тело.
 Свирепый мужской голод Дункана излился на Эмбер, словно огненная река. Она стала искрой, подхваченной вихрем, безрассудно горящей, беспомощно уносящейся ввысь, навстречу неведомой судьбе. Повинуясь инстинкту женщины, она стремилась найти в теле Дункана и убежище, и пищу для огня, чтобы он разгорелся еще жарче.
 Дункан притянул Эмбер к себе с силой, которая едва повиновалась его воле. Прикосновение к ее губам, их вкус заставил его застонать от нахлынувшего с удвоенной мощью желания. Своим телом он пригвоздил ее к земле, а его язык скользнул между ее зубами, подчиняя ее рот настойчивым, изначальным ритмам.
 С такой же неуемной, как и у Дункана, страстью Эмбер старалась оказаться еще ближе к нему, облегчить себе и ему эту пытку обоюдным возбуждением, эту муку, которая была одновременно и острым наслаждением. Ее руки ощупывали его тело, ища возможность пробраться под одежду.
 Ощущение рук Эмбер на лице, на груди, на бедрах было для Дункана одновременно и райским блаженством, и адской мукой. Когда она нашла средоточие его желания, то наслаждение стало таким острым, что он чуть не умер. Она вдруг почувствовала сильный толчок его бедер, раз, другой, третий, и услышала стон, исторгнутый из глубин его страсти.
 Эмбер ощущала и упоение Дункана, него неистовое, неудовлетворенное желание. Но, как ни велико было удовольствие от ласкавшей его руки Эмбер, одной этой ласки было недостаточно. Она ощущала его неутолимый жар, солоноватый вкус страсти у него на шее и понимала, что льет скорее масло, а не воду в огонь его желания.
 — Покажи мне, как смягчить твои страдания, — торопливо сказала Эмбер. — Я не вынесу голода, который так терзает тебя!
 При этих ее словах у Дункана вырвался стон, какой мог бы издать лишь человек, подвергаемый настоящей пытке. Его руки провели по телу Эмбер сверху вниз, до бедер. Сильные пальцы на мгновение впились в них, и всю ее пронзило ощущение удовольствия. Она едва успела перевести дыхание, как его руки уже скользнули вниз по ее ногам до самых ступней и обратно.
 Эмбер почти не замечала укусов холодного осеннего ветра, потому что испытываемое Дунканом предвкушение удовольствия хлынуло в нее, вытесняя все другие чувства. Когда его рука протиснулась у нее между ног и ощутила жаркую влагу ее тела, и нашла его готовым, его бурная радость мгновенно передалась ей.
 Вместе с этим пришло и ее собственное пронзительное наслаждение, потому что, убирая руку, он задел набухший бугорок ее желания. Она инстинктивно потянулась за повторением этой ласки, извиваясь под телом Дункана, безмолвно требуя.
 — Да, — хрипло сказал он. — Я тоже не могу больше ждать.
 Его руки стиснули бедра Эмбер, остановив и раздвинув их в одно и то же мгновение. В следующее мгновение он вошел в нее.
 Жгучая боль вонзилась в тело Эмбер, но ее тут же унес поток бурного наслаждения, захлестнувший Дункана, когда он почувствовал, что погрузился в нее целиком. Потом настал миг полной неподвижности и изумления.
 Дункан попытался обуздать неистовство, бившееся у него в крови, но все было напрасно. Эмбер была подобна бархатному огню, который плотно обволакивал его, лаская каждую частичку его исстрадавшейся плоти. Прерывисто застонав, он начал двигаться, ища своего завершения в ее теле.
 Его исход обрушился на Эмбер подобно буре. С долгим, прерывистым вздохом она обвила его руками, чувствуя одновременно и экстаз, и неистовство, толчками переливающиеся от него к ней.
 Но когда утихло последнее содрогание, вместо покоя пришло ощущение подавленности. Дункан откатился в сторону и увидел то, чего боялся, — кровь возлюбленной ярко алела у него на теле.
 — Я сделал тебе больно, — пробормотал Дункан сквозь стиснутые зубы. — Во имя ран Господних, я не хотел этого! Что со мной случилось? Я никогда еще не вел себя так с женщиной!
 — Успокойся, — сказала Эмбер, касаясь его щеки. — Со мной ничего не случилось.
 — Но у тебя кровь!
 — Конечно. Так бывает всегда, когда девственница впервые принимает в тело мужчину.
 Выражение лица Дункана казалось бы забавным, если бы не было ясно, в какой он повергнут ужас.
 — Ты была девственна? — резко спросил он.
 — А ты еще сомневаешься? — вопросом на вопрос ответила Эмбер, чуть улыбаясь. — Истина сияет на тебе, словно алый стяг.
 — Но ты откликнулась так быстро, так неистово — как сокол, летавший много раз.
 — Неужели?
 — Клянусь Господом, да!
 — Не мне судить, — просто сказала она. Дункан закрыл глаза и попытался осознать меру содеянного. Эмбер была девственна, она отдалась ему… а он не дал ей ничего, кроме боли.
 Теперь он был в этом уверен. Он ведь ощутил миг разрыва так же ясно, как должна была ощутить она, но продолжал отвергать эту мысль вопреки собственным ощущениям.
 Если я лишу Эмбер девственности, то женюсь на ней.
 Даже если память к тебе не вернется?
 Да.
 Я спрошу с тебя за эту клятву.
 Дрожащими пальцами Дункан поправил на Эмбер одежду так, чтобы полностью прикрыть ее тело.
 Эмбер следила за ним тревожным взглядом, ничего не понимая. Его прикосновение сказало ей, что он испытывает одновременно и гнев, и огорчение, и отвращение к самому себе, но не могла по одному лишь прикосновению догадаться о причине.
 — Дункан, — прошептала Эмбер. — Что случилось? Он посмотрел на нее померкшими, утратившими часть своего света глазами, в которых она никогда еще не видела столько теней. Рот его кривился от того же мрачного чувства.
 — Ты была нетронутой, — хрипло сказал Дункан, — а я взгромоздился на тебя, словно животное. Клянусь Господом, меня следовало бы высечь кнутом!
 — Нет! Ты же не силой взял меня.
 — Но и не доставил тебе удовольствия.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 Выражение замешательства на лице Эмбер никак не помогло Дункану восстановить утерянное чувство собственного достоинства.
 — Что сегодня ты не получила того наслаждения, которое познала в Долине Духов.
 — Зато сегодня я очень глубоко познала твое наслаждение. Разве это плохо?
 С возгласом, выражавшим отвращение, Дункан отвернулся, ибо ему стало просто невыносимо видеть свое отражение в ее встревоженных золотистых глазах.
 — Темный воин? — шепотом окликнула его Эмбер. Ее прерывающийся голос болью отозвался у него в сердце. Простое прикосновение ее пальцев к его запястью сковало его могучую силу.
 — Скажи мне, что плохого я сделала?
 — Ты не сделала ничего плохого.
 — Тогда почему ты отворачиваешься от меня?
 — Это я от себя отворачиваюсь, — резко сказал Дункан, — но в какую бы сторону я ни повернулся, вижу, что я уже там. Оставь меня.
 Как только Эмбер убрала руку, Дункан вскочил на ноги. Несколькими порывистыми движениями он оправил на себе одежду и стоял, прижав к бокам крепко стиснутые кулаки.
 — Ты сможешь сидеть на лошади? — спросил он сквозь сжатые зубы.
 — Конечно.
 — Ты уверена?
 — Дункан, — с досадой сказала Эмбер, — я приехала сюда верхом на лошади, вместе с тобой. Ты разве забыл?
 — А потом я разодрал тебя до крови. Спрашиваю тебя еще раз: можешь ли ты ехать верхом?
 — А я еще раз говорю тебе: да!
 — Хорошо. Нам надо быстрее ехать в замок.
 — Почему? Он не ответил.
 Эмбер взглянула на небо. Лишь недавно зловещее и грозное, все в зигзагах молний, сейчас оно было жемчужно-серым, словно грудка голубки.
 — Смотри-ка, — удивленно сказала Эмбер. — Гроза миновала!
 Дункан бросил на небо короткий, мрачный взгляд. Потом в задумчивости повернулся и посмотрел на рябину, охраняющую вечный сон холма.
 Ты довольна, рябина?
 Лучше бы ты дала мне умереть, чем жить и стать воином, не владеющим собой, бесчестящим девственниц.
 Горьких мыслей Дункана не облегчило и сознание того, что ему придется испытать на себе неудовольствие Эрика: ведь он лишил девственности ту, которой покровительствовал молодой лорд.
 Дункан со всей очевидностью сорвал запретный плод. И теперь должен расплачиваться за последствия.
 И уповать на то, что, исполняя одну клятву, он не нарушает какую-нибудь другую, которую не помнит.
 — Идем, — решительно сказал Дункан и направился к лошадям. — Надо договориться о свадебной церемонии.




 Глава 12


 — Лорд, там какой-то пилигрим с бегающими глазками требует, чтобы его пропустили к тебе, — сказал Альфред.
 Эрик поднял голову от рукописи, которую изучал и которая была написана по большей части загадочными, изящными рунами. Вслед за ним подняли головы и огромные лохматые волкодавы, лежавшие у его ног. Оранжевое пламя очага метнулось, отразившись у них в глазах.
 — Пилигрим, — повторил Эрик, без всякого выражения в голосе.
 — Да. Так он говорит.
 Слова рыцаря не в полной мере выражали его пренебрежение, зато голос и поза наверстывали упущенное с лихвой. Он просто источал презрение.
 Эрик бросил последний, долгий взгляд на рукопись и отложил ее в сторону.
 — С какой целью желает он меня видеть? — спросил Эрик.
 — Говорит, что ему кое-что известно о Шотландском Молоте.
 Сидевший над креслом Эрика сокол резко крикнул на всю комнату.
 — Вот как, — пробормотал Эрик. — Очень интересно.
 Альфред явно был скорее раздосадован, чем заинтересован.
 — Где он его видел? — спросил Эрик. — Когда? При каких обстоятельствах? И уверен ли он, что тот человек — действительно Шотландский Молот?
 — Этот невежа сказал только, что ему надо поговорить с тобой с глазу на глаз и в такой тайне, какой не бывает и на исповеди.
 Эрик откинулся на спинку своего дубового кресла, взял в руки серебряный кинжал и стал концами пальцев поглаживать плавные рунические строки, начертанные на лезвии.
 — Очень странно, — сказал Эрик. Альфред прочистил горло.
 Своим крючковатым клювом сокол следовал за каждым движением пальцев Эрика, словно ожидая, что вот-вот начнется кровавая охота.
 — Пусть войдет.
 — Слушаюсь, лорд.
 Поворачиваясь, чтобы выйти, Альфред с опаской посмотрел на птицу. Бывало, что она налетала на людей, а не на пернатую добычу и не терпела привязи, на какую обычно сажали соколов, пока держали их в доме на жердочке.
 Тихим свистом Эрик успокоил хищную птицу. Она распустила крылья, потом аккуратно сложила их по бокам и снова стала немигающим взглядом следить за тем, как пальцы Эрика ласкают блестящее лезвие кинжала.
 Прибытию пилигрима в большой зал Каменного Кольца предшествовал вполне различимый запах. Это был смешанный запах алчности, страха, рвения и тела, которое не знало ласки воды с самых крестин.
 — Где ты это нашел? Может, в курятнике? — лениво спросил Альфреда Эрик. — Или же оно было погребено под кучей дохлой рыбы?
 Альфред ухмыльнулся.
 — Нет, лорд. Оно само ко мне подошло, по своей воле.
 — Что ж, — пробормотал Эрик, — не всем дано, как это умеют Наделенные, ценить удовольствие, доставляемое теплой водой.
 Пилигрим неловко переступал с ноги на ногу. Его одежда, хотя и сшитая из дорогой ткани, сидела на нем плохо, как если бы была скроена для другого человека. Или нескольких человек. Его волосы были бы цвета соломы, будь они чистыми. Он окинул большой зал быстрым, бегающим взглядом бесцветных глаз, как будто опасался, что кто-нибудь заметит, что он смотрит на золотую и серебряную посуду, по обыкновению расставленную на полках поблизости от того места на возвышении, где сидел хозяин замка.
 Эрик поймал направление взгляда пилигрима. Губы лорда искривились в усмешке. И усмешка не была приятной.
 Когда пилигрим увидел выражение лица лорда, то резкий запах страха вытеснил все остальные запахи. Собаки зашевелились и тихонько зарычали. Самая крупная поднялась на ноги, потянулась и широко зевнула, показав испуганному гостю пасть, в которой остро блестели зубы.
 — Стэгкиллер [5] , — приказал Эрик, — перестань его пугать.
 Челюсти пса захлопнулись. Он поскреб душистый тростник длинными, сильными когтями, покрутился три раза на одном месте и улегся.
 — Великий лорд, — начал пилигрим, делая шаг к Эрику.
 Все собаки разом вскочили одним плавным движением.
 — Ближе не подходи, — спокойно сказал Эрик. — Собаки чуют на тебе блох. А они их терпеть не могут.
 Альфред закашлялся, но остановился под жестким взглядом Эрика.
 — Говори, — велел Эрик пилигриму.
 — Я слышал, будто назначена награда тому, кто знает о Шотландском Молоте, — сказал тот.
 Эрик кивнул.
 Пилигрим бросил быстрый взгляд на Альфреда.
 — Ты можешь удалиться, — отпустил Эрик своего рыцаря.
 Альфред уже готов был возразить, но уловил легкое движение кинжала в руках хозяина.
 — Слушаюсь, лорд.
 Когда топот сапог Альфреда замер за дверями большого зала, Эрик обратил на пилигрима свой взгляд, до ужаса похожий на взгляд сокола.
 — Говори быстро и по делу, пилигрим.
 — Я был в лесу и услыхал крик, — торопливо заговорил тот, — и бросился посмотреть, что там такое, и…
 — В лесу? — перебил его Эрик. — Где именно?
 — Вон там, в нескольких часах ходу.
 Эрик проследил за направлением грязного пальца.
 — Возле Каменного Кольца? — спросил Эрик. Пилигрим испуганно перекрестился и чуть не сплюнул на пол, но передумал.
 — Да, — пробормотал он.
 — Что ты делал на моих землях? В лесу. Может, тебе оленины захотелось?
 Запах страха усилился и заставил собак встрепенуться.
 — Я пилигрим, лорд, а не браконьер!
 — А, так ты, значит, странствуешь во имя Господа, — мягко сказал Эрик.
 — Да! — с явным облегчением подтвердил гость. — Я самый почтительный сын.
 — Прекрасно. Мне всегда приятнее видеть в своих владениях почтительных пилигримов, чем браконьеров или разбойников.
 Пока Эрик говорил, сокол поднял голову и следил за пилигримом немигающими хищными глазами.
 — Продолжай, — приказал Эрик. — Ты был в лесу, услыхал крик и бросился посмотреть, что происходит?
 — Ну да.
 — И что же там происходило?
 — Какие-то головорезы напали на мужчину и девушку. Они уже проверяли, крепко ли держатся на ней чулки, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
 Рыжеватые брови поднялись.
 — Понимаю.
 — Бандиты увидели, как блестят на девушке янтарные камни, и… Кровавые раны Господни!
 Резкий крик сокола положил конец словам пилигрима и поднял на ноги собак.
 — Эта девушка, — сказал Эрик тихим и ласковым голосом, не отводя взгляда от грязного гостя. — Ее ранили?
 — Нет, лорд, — поспешил уверить гость хозяина. — Как раз это я и пытаюсь сказать тебе.
 — Кто-нибудь из разбойников хватал ее руками? — Дотрагивался до нее?
 — Ну… я не… — Пилигрим сглотнул. — Ее стащили с лошади и немного поколотили за то, что она пырнула кинжалом того разбойника, который хотел забрать ее камушки, вот и все.
 Эрик на миг закрыл глаза, боясь, как бы этот фальшивый пилигрим не увидел их выражение и не сбежал прежде, чем кончит свой рассказ.
 — Ее стащили с лошади, — сказал Эрик с большой нежностью в голосе. — А потом?
 — Мужчину стащили вместе с ней, но он упал на ноги и стал крутить молот.
 Губы Эрика сложились в холодную улыбку.
 — Да ослепит меня Господь, но он творил волшебство с тем молотом, — продолжал фальшивый пилигрим. — Очень скора я увидал, что мне… то есть, разбойникам… с ним не тягаться, даром что их было десятеро, а он один.
 Улыбка Эрика стала шире, но не потеплела.
 — Потом девушка стала проклинать их по-язычески, и я понял, что разбойникам попалась та янтарная колдунья, о которой я слыхал и которая живет где-то здесь, недалеко от замка.
 Эрик лишь кивнул в ответ.
 Разбойник с облегчением перевел дух: похоже, лорд не собирался задавать ему больше никаких неприятных вопросов.
 — Парочка головорезов зашла ему со спины, чтобы не попасть под молот, — затараторил фальшивый пилигрим. — Они уже почти подобрались к нему, но тут колдунья завопила, и тот воин как подпрыгнет, как повернется в воздухе — и очутился на земле лицом туда, куда прежде был спиной, а молот продолжал все так же жужжать без единой заминки, и все это случилось быстрее, чем я успел мигнуть дважды. Эрик молча ждал.
 — Только один человек умеет так делать, — объяснил разбойник.
 — Верно, — сказал Эрик.
 Он по опыту знал, что именно этот боевой прием чаще обсуждался среди рыцарей, чем успешно применялся, Собственно говоря, Эрик знал лишь одного воина, который, вне всякого сомнения, обладал таким сочетанием силы и ловкости. Именно так он и получил свое прозвище.
 Шотландский Молот.
 — Я был бы рад это увидеть, — сказал Эрик. И это была истинная правда.
 Фальшивый пилигрим прокашлялся. Выражение его лица говорило о том, что он спокойно мог бы прожить и умереть, не увидев Шотландского Молота в деле.
 — Что было потом? — спросил Эрик.
 — Головорезы, кто еще мог, бросились бежать, словно олени Колдунья и Шотландский Молот поскакали галопом прочь.
 — По направлению к этому замку?
 — Нет. От него. Я бежал сюда со всех ног — рассказать тебе, что видел Шотландского Молота, и получить награду.
 Эрик смотрел на лезвие своего кинжала и ничего не говорил.
 — Ты мне не веришь? — с тревогой спросил разбойник — Точно, это он, Молот. Намного крупнее, чем большинство мужчин, темные волосы, карие глаза, и силен как бык.
 Блеснул кинжал, лениво поворачиваемый длинными пальцами Эрика.
 — Я не первый раз видел Молота, — быстро сказал разбойник. — Я был в Блэкторне во время моего этого… ну, паломничества, как раз, когда Молот дрался с Домиником ле Сабром. Знаю вернее верного, что это он.
 — Да, — промолвил Эрик. — Я верю, что ты видел Шотландского Молота.
 — А награда, лорд?
 — Да, — очень мягко произнес Эрик. — Ты получишь подобающую награду за свои труды.
 Сокол неожиданно взмахнул крыльями, и испуганный разбойник попятился. Это движение заставило всех семерых волкодавов повернуть головы и уставиться на него.
 Разбойник замер на месте.
 — Альфред, — позвал Эрик, повысив голос, чтобы его можно было услышать через большой зал.
 — Да, лорд.
 — Принеси сюда тридцать сребреников.
 — Сию минуту, лорд.
 Эрик смотрел на разбойника немигающим взглядом. Тот с подавленным видом переступил с ноги на ногу.
 — Вот еще какая безделица, мой добрый пилигрим, — негромко сказал Эрик.
 — Какая, лорд?
 — Выверни-ка свои кошели.
 — Что?
 — Ты слышал. Ну, быстро!
 Голос Эрика оставался по-прежнему мягким, но разбойнику стало наконец ясно, что скрывалось за приятными манерами. Перед ним был не какой-нибудь изнеженный лордишка, а воин, в чьих желтых глазах полыхало адское пламя. Судорожными движениями разбойник стал вытряхивать содержимое мешочков, подвязанных у него под одеждой.
 Острие Эрикова кинжала указало на стол, стоявший недалеко от разбойника.
 С угрюмым видом разбойник выложил на стол содержимое первого мешочка два кинжала с серебряными рукоятками и стальными клинками. Пятна на клинках молчаливо свидетельствовали о пролитой крови.
 В следующем мешочке оказались три серебряных гребня, их изящные формы позволяли предположить, что эти вещицы когда-то украшали прически благородных дам. В одном из гребней запуталась длинная прядь очень светлых волос, словно гребень вырвали с силой.
 Эрик наблюдал с видимым безразличием, но его глаза не пропускали ничего.
 На столе появились хлеб, мясо, сыр и горсть медных монет. Разбойник поднял голову, увидел злые глаза Эрика и выругался себе под нос. На столе было вытряхнуто содержимое еще одного мешочка. На этот раз среди блеска серебра сверкнула и одна золотая монета.
 — Все, — буркнул разбойник.
 — Не совсем.
 — Лорд, я пуст, как утроба вдовы!
 Эрик вскочил с кресла с такой скоростью, что разбойник не успел спастись бегством. Только что Эрик спокойно сидел. В следующее мгновение он уже одной рукой держал разбойника за сальные волосы, а другой приставил острие серебряного кинжала к его покрытой грязью шее.
 — Хочешь подохнуть без исповеди, со свежей ложью на губах? — нежно спросил Эрик.
 Один взгляд в глаза Эрика убедил разбойника, что он предпочел бы обменяться взглядами с самим сатаной, чем с этим колдуном, который смотрел на него сейчас.
 — Я… я… — заикаясь, пролепетал разбойник.
 — Янтарь. Выкладывай его.
 — Какой янтарь? Я не такой богач, чтобы… аи! Вранье прекратилось, потому что острие кинжала чувствительно кольнуло шею. Руки разбойника судорожно зашарили под плащом. Появился на свет еще один мешочек. Руки дернули за шнурок. На стол выпал сломанный браслет и засиял оттенками золота.
 Янтарь, чистый и прозрачный, драгоценный — обладать им мог лишь какой-нибудь богатый лорд.
 В наступившей тишине стал слышен звук шагов Альфреда, спешившего к ним через большой зал. Он приостановился, увидев, что острие кинжала приставлено к горлу разбойника. В следующее мгновение в руке Альфреда сверкнул большой боевой кинжал.
 — Ты принес серебро? — спросил Эрик. Ласковый тон Эрика заставил Альфреда пожелать очутиться где-нибудь в другом месте. И как можно скорее.
 — Да. Тридцать монет.
 — Прекрасно. Отдай их этому «пилигриму». Альфред высыпал монеты в трясущуюся руку разбойника.
 — У тебя есть имя? — продолжал Эрик. — Б-Боб.
 — Случайно не Боб Бьющий-в-Спину? Разбойник побледнел. Лицо его покрылось бисеринками пота.
 — Повсюду в Спорных Землях известно, — тихим голосом сказал Эрик, — что девушка, с чьей руки этот браслет, находится под моим покровительством.
 — Она жива-здорова, лорд, клянусь тебе в этом душой матери!
 — Известна и та кара, которая постигнет любого, кто осмелится поднять руку на Эмбер Неприкосновенную.
 Разбойник хотел что-то сказать, но Эрик неумолимо продолжал все тем же тихим голосом:
 — Альфред, отведи Боба к священнику. Пусть тот его исповедует. Потом вздерни его.
 Разбойник повернулся и хотел броситься бежать. С быстротой наносящей удар змеи Эрик подставил ему подножку, и разбойник растянулся у ног Альфреда.
 — Не заставляй меня жалеть об оказанной тебе милости, — сказал Эрик.
 — Милости? — переспросил ошеломленный разбойник.
 — Да, тварь. Милости. По закону я мог бы отрубить тебе руки, открутить яйца и содрать со спины кожу, а потом вытащить твои кишки через пупок и четвертовать тебя, оставив твою непрошенную душу дьяволу, чтобы тот терзал ее до Второго пришествия. Разбойник тихо завыл.
 — Но я милостив, — продолжал Эрик. — Я велю тебя исповедать и повесить на крепкой веревке, то есть с тобой поступят более благопристойно, чем ты поступил с той, чьи волосы остались на зубьях этого серебряного гребня и чья кровь оставила след на твоем кинжале.
 Разбойник затрясся от ужаса.
 — Ты колдун! Только колдун может прознать про такое!
 — Отдай священнику серебро и все остальные пожитки этой твари для раздачи бедным, — сказал Эрик Альфреду.
 — Слушаюсь, лорд.
 Альфред нагнулся, схватил разбойника и поволок его прочь. Когда они были уже почти у самой двери большого зала, Эрик окликнул своего рыцаря:
 — Альфред!
 Тот остановился и оглянулся через плечо.
 — Да, лорд?
 — Когда все будет сделано, сожги веревку.
 Эмбер спешилась прежде, чем Дункан успел обойти свою лошадь, чтобы помочь ей. В первый момент ее колени подогнулись, но потом сразу же выправились и стали послушны.
 Губы Дункана крепко сжались под усами, когда он увидел, что Эмбер уже не выказывает желания прикасаться к нему. Но он не винил ее. Ведь то, что должно было стать восхитительным посвящением в тайны близости между мужчиной и женщиной, было сделано с грацией быка, покрывающего корову.
 — Спасибо, Эгберт, — сказала Эмбер, когда оруженосец подошел взять поводья. — Эрик уже вернулся из Морского Дома?
 — Да. Он ожидает тебя в своем покое. Поспеши. Он в ужасном гневе.
 Дункан повернулся и вопросительно посмотрел на оруженосца.
 — Откуда ты знаешь? — спросил он.
 — Меньше часа назад он велел повесить человека. Эмбер повернулась к нему так быстро, что капюшон упал у нее с головы, открыв растрепанные волосы.
 — За что? — резко спросила она.
 — У парня в мешочке оказался янтарный браслет. Говорят, твой.
 Быстрый взгляд, брошенный на левое запястье, подтвердил опасения Эмбер. Вместо трех ниток янтаря на руке осталось всего две. В пылу схватки — и того, что за этим последовало, — она не заметила потери.
 — Понимаю, — произнесла Эмбер тихим голосом.
 Она подобрала юбки и быстро пошла через небольшой внутренний дворик замка к крыльцу. Дверь была открыта, как будто кто-то внутри замка с нетерпением ждал ее.
 Дункан догнал Эмбер перед входом в большой зал. В личный покой лорда они вошли вместе.
 Представшая их глазам картина не дышала миром и спокойствием. Хотя лишь одному волкодаву и соколу разрешалось делить с хозяином тепло этой комнаты, их беспокойное поведение говорило о том, что Эрик в дурном расположении духа.
 — Что это говорят о каком-то повешенном разбойнике? — спросила Эмбер, прежде чем успел заговорить Дункан.
 Не торопясь, Эрик отложил в сторону рукопись, которую читал. Посмотрел сначала на Эмбер, потом на Дункана.
 — Повешение, — отчеканил он, — эта кара, постигающая любого, кто осмеливается прикоснуться к запретному.
 Эмбер втянула ртом воздух с тихим свистящим звуком. Дункан ведь сделал гораздо больше, чем просто прикоснулся к ней.
 И Эрику каким-то образом это стало известно.
 Эрик сунул руку под рукопись, вытащил янтарный браслет и протянул это блестящее украшение ей.
 — Кажется, твой? — спросил он. Эмбер кивнула.
 Загадочные рыжевато-желтые глаза обратились на Дункана.
 — Я слышал, ты хорошо сражался, — сказал Эрик. — Благодарю тебя.
 — Это были всего лишь бродяги, — ответил Дункан.
 — Но они были вдесятером против тебя одного, — продолжал Эрик. — Вооруженные деревянными палками, кинжалами и волчьей хитростью. Они убили, по крайней мере, одну женщину благородного происхождения, после того как надругались над ней, и одолели трех путешествовавших в одиночку рыцарей. Еще раз я благодарю тебя.
 — Можно поговорить с тобой наедине, лорд? — спросил Дункан.
 — Тот, кто последний раз просил меня об этом, плохо кончил, — слегка улыбаясь, ответил Эрик. — Но о тебе я гораздо более высокого мнения. Воины, равные тебе в боевом искусстве, встречаются очень редко.
 Дункан повернулся и посмотрел на Эмбер, явно ожидая, чтобы она ушла. Она ответила на его взгляд и не сделала ни одного шага к двери.
 — Эмбер? — спокойно спросил Эрик. — Не оставишь ли ты нас одних?
 — Нет, не оставлю. То, что будет здесь сказано, касается меня не меньше, чем кого бы то ни было.
 Эрик поднял брови и взглянул на Дункана, который этого не заметил. Он смотрел на Эмбер печальными карими глазами.
 — Я хотел бы избавить тебя от пересказывания того, что случилось, — тихо сказал Дункан.
 — Почему же? Ведь это сделали двое, а не один.
 — Нет, — с горечью возразил он. — Это сделал один другому.
 Прежде чем Эмбер успела открыть рот, чтобы продолжить спор, Дункан повернулся лицом к Эрику.
 — Я прошу руки твоей подопечной, — решительно произнес он.
 Сокол издал какой-то странный, вибрирующий крик.
 Услышать эту радостную трель из загнутого клюва хищной птицы было полной неожиданностью.
 — Согласен, — без промедления ответил Эрик.
 — А меня спрашивать не надо? — вмешалась Эмбер. Твердую линию губ Эрика смягчила довольная улыбка.
 — Ты уже дала согласие.
 — Когда же? — В вопросе Эмбер звучал вызов.
 — Когда легла с Дунканом, — ответил Эрик. Она побледнела, потом вспыхнула румянцем. Дункан шагнул вперед и встал между Эмбер и Эриком.
 — Ее вины в этом нет, — сказал он.
 Улыбка исчезла с лица Эрика, будто ее вовсе не было.
 — Эмбер, — раздельно произнес он. — Взял ли тебя Дункан силой?
 — Нет!
 — Она была невинна, — сказал Дункан, — а я нет. Вся вина за случившееся лежит на мне.
 Эрик усмехнулся в бороду и с преувеличенной заботой стал вкладывать на место выпавший из рукописи лист.
 — Я не желаю слышать никаких разговоров о вине, — заявил он после короткой паузы, снова подняв голову. — И не буду никого упрекать.
 — Ты великодушен, — промолвил Дункан.
 — Ты хочешь получить Эмбер. Эмбер хочет получить тебя. — Эрик пожал плечами. — Нет причин возражать против этого союза, напротив, есть много соображений в его пользу. Вас обвенчают тотчас же.
 В голове Дункана двигались и извивались тени, звучали голоса, которые, казалось, он вот-вот вспомнит; они говорили ему, что он не должен, ему нельзя, он нарушит клятву, если женится на Эмбер.
 И если не женится, то тоже нарушит клятву. Он дал слово Эрику.
 Если я лишу Эмбер девственности, то женюсь на ней.
 Дункан закрыл глаза, пытаясь одолеть ту часть самого себя, которая твердила, что есть важная причина не жениться.
 У него в сознании возникло имя; оно блестело, словно лунная дорожка на воде, сверкало во тьме его памяти, сияло среди темных теней, которые текли и двигались, то скрывая, то открывая его…
 Ариана.
 Только это. Больше ничего. Имя из его проклятого, не вспоминающегося прошлого.
 Имя, неотложная необходимость, причина, чтобы не жениться.
 Но эта причина, эта необходимость и это имя существовали во времени до того, как он лишил Эмбер невинности и дал ей в обмен лишь боль.
 Вокруг его запястья сомкнулись холодные пальцы — они были холоднее, чем того требовал прохладный осенний день. Рука Эмбер. Дункан заглянул в ее затененные глаза, и у него самого холодок пополз по спине.
 Она боялась.
 Боялась его!
 — Эмбер, — сказал Дункан тихим, прерывающимся голосом, — будешь ты моей женой или нет, я не трону тебя, пока ты сама меня не попросишь. Клянусь тебе в этом!
 Ее глаза наполнились слезами и от этого стали еще печальнее и прекраснее. Когда она медленно покачала головой, слезы беззвучно проложили блестящие дорожки по ее холодным щекам.
 Эмбер хотела сказать Дункану, что ей приятны его прикосновения, но не могла. Она боялась, что если откроет рот, то вместо слов у нее из горла вырвется лишь пронзительный, горестный плач.
 В тенях, наполняющих сознание Дункана, она слышала произнесенное шепотом женское имя, словно эхо, вернувшееся из не вспомненного прошлого, чтобы терзать ей сердце.
 Ариана.
 — Эмбер? — окликнул ее Эрик.
 Он смотрел на нее, и напряжение у него во взгляде было столь же явным, как и горящий в очаге огонь.
 Эмбер закрыла глаза и отпустила руку Дункана. При этом кончики ее пальцев скользнули по жилам, где совсем близко под кожей бурлила его жизненная сила.
 Эрик ощущал печаль Эмбер так же ясно, как и ее любовь к темному воину, не сводившему с нее тоскующих глаз.
 — Дункан, — сказал Эрик, — оставь нас одних.
 — Нет, — грубо отрезал Дункан. — Я не дам тебе стыдить Эмбер за то, в чем нет ее вины.
 Эрик посмотрел прямо в глаза Дункану и понял, что тот идет по тонкому лезвию владения собой.. Эрик не знал, какие воспоминания возвращались к Дункану, с какой быстротой и сколько у него, Эрика, есть еще времени, прежде чем Дункан окончательно проснется и поймет, что он — Шотландский Молот.
 Враг Эрика.
 Возлюбленный Эмбер.
 Обрученный с норманнской наследницей, которую никогда не видел.
 Вассал Доминика ле Сабра.
 От дикого нетерпения губы Эрика плотно сжались, образовав прямую линию. Как мало осталось времени, как много возможностей для неудачного исхода и как много поставлено на карту!
 Они должны обвенчаться.
 Тотчас же!
 — Я совсем не хочу унижать Эмбер — это было бы все равно, что унижать собственную сестру, — осторожно произнес Эрик. — Она мне очень дорога. И я очень хорошо ее знаю.
 Он повернулся к Эмбер.
 — Ты желаешь, чтобы Дункан остался, пока мы будем говорить… о брачной церемонии?
 Улыбка Эмбер была еще печальнее, чем ее слезы. Она медленно покачала головой.
 Не говоря ни слова, Дункан резко повернулся на каблуках и удалился из покоев лорда.
 Эрик подождал, пока не замерло последнее эхо Дункановых шагов и не стало снова слышно потрескивание огня. Но и тогда Эмбер не нарушила молчания.
 Она просто стояла не шелохнувшись, и медленно струящиеся слезы серебрили ее бледное лицо.
 Какое-то тревожное чувство пронзило Эрика. Он видел Эмбер при разных обстоятельствах, в разных настроениях, но никогда еще не ощущал в ней такой неослабной печали.
 Словно в ней умерло что-то, чем она дорожила.
 — Если бы это не причиняло тебе боли, — сказал Эрик, — я бы взял тебя на колени и укачивал, как дитя.
 Смех Эмбер почти ничем не отличался от рыданий.
 — Есть только один человек, который может это делать, не причиняя мне боли, — прошептала она.
 — Дункан.
 Выражение глубокой утраты омрачило лицо Эмбер.
 — Да, — еле слышно прошептала она. — Мой темный воин.
 — Ты обвенчаешься с ним еще до того, как священник отслужит утреннюю мессу, — сказал Эрик. — О чем же ты печалишься?
 — Я не могу выйти замуж за Дункана.
 — Кровь Господня! Неужели он оказался такой скотиной?
 Эмбер не сразу поняла, о чем говорит Эрик. А когда поняла, на ее бледных щеках выступил слабый румянец.
 — Нет, — ответила она.
 Ее голос был так тих, что Эрик едва расслышал ее слова.
 — Ты уверена? Некоторые мужчины превращаются в скотов, когда ими овладевает похоть, — с грубой прямотой сказал Эрик. — Да, мне очень нужно, чтобы Дункан был на моей стороне, но я не могу обрекать тебя на жизнь, которую ты проведешь, лежа под похотливым жеребцом вдвое тяжелее тебя.
 Эмбер закрыла ладонями свои вдруг запылавшие щеки.
 — Перестань!
 Эрик выругался себе под нос, резко вскочил с места и приблизился к Эмбер настолько, насколько мог это сделать, не касаясь ее.
 — Посмотри на меня, Эмбер.
 Смешанное чувство сожаления, нежности и заботы смягчило голос Эрика и отразилось на его лице.
 — Разве Кассандра никогда не говорила тебе о том, что происходит между мужчинами и женщинами? — спросил Эрик.
 Эмбер покачала головой.
 — Должно быть, она думала, что ты никогда не сможешь дотронуться до руки мужчины, не говоря уже о том, чтобы на супружеском ложе принимать в себя часть его тела.
 Тихо вскрикнув, Эмбер отвернулась от этого высокого мужчины, благородного лорда, которого знала всю свою жизнь.
 Но так они еще никогда не разговаривали.
 — Не надо, — сказал Эрик. — Нет ничего постыдного в том, как соединяются мужчины и женщины. Это — дар Божий. Ты нашла это… неприятным?
 Эмбер покачала головой.
 — Тебе было больно? — спросил он. Она опять покачала головой.
 — Значит, он не был слишком тороплив? — настойчиво продолжал Эрик — Его нельзя назвать неискусным в этом деле?
 — Эрик, — слабо возразила Эмбер. — Нам не следует говорить о таких вещах.
 — Почему же? У тебя нет ни матери, ни сестры, а Кассандра сама никогда не имела дела с мужчиной. Или ты предпочтешь говорить об этих вещах со священником, никогда не имевшим дела с женщиной?
 — Я предпочту совсем не говорить об этом, — пробормотала Эмбер.
 Уловив в ее голосе признаки возвращающейся жизни, Эрик почувствовал бурное облегчение. Он не знал, что могло бы случиться с Эмбер, если бы она решила, что Дункан для нее потерян навсегда.
 И не хочет знать.
 — Ты должна говорить об этом, — сказал он. — Хотя бы один раз, сейчас.
 Искоса взглянув на Эрика, Эмбер поняла, что не отделается от него. И нехотя кивнула.
 — Если Дункан не владеет искусством любви, — сухо произнес Эрик, — то это дело поправимое. Если же он — скотина, то этому помочь ничем нельзя.
 — Он ни то, ни другое, — сказала Эмбер.
 У Эрика вырвался долгий вздох облегчения. Потом он улыбнулся.
 — Я начинаю понимать.
 — Рада это слышать хотя бы об одном из нас двоих. Эрик спрятал улыбку.
 — Говорят, что для девушки первый раз редко становится самым… ну, памятным, — проговорил он.
 — Нет, — ответила Эмбер чуть охрипшим голосом. — Я свой первый раз буду помнить до самой смерти. Чувствовать, как волны экстаза пронизывают моего темного воина и переливаются в меня, — это было… удивительно.
 Что-то похожее на румянец, не имеющий ничего общего с огнем в очаге, окрасило скулы Эрика. Потом он откинул голову назад и засмеялся.
 — Да, ты в долгу не останешься! — воскликнул он. Сначала Эмбер не поняла, что он имел в виду. А когда поняла, тоже засмеялась, несмотря на то что щеки ее пылали.
 — Я не хотела смущать тебя.
 — Ничего, я как-нибудь выживу, — сухо сказал он. — А теперь приведи в порядок волосы и одежду до того, как я позову сюда священника. Вас обвенчают во время полуночной мессы.
 Улыбка Эмбер угасла.
 — Это невозможно.
 — Почему?
 — Дункан вспомнил имя женщины.
 — Ариана? — небрежно спросил Эрик.
 Это так ошеломило Эмбер, что на несколько мгновений она лишилась речи.
 — Значит, ты знал? — шепотом спросила она. Эрик кивнул.
 — Каким образом?
 — Потому что твой темный воин — это Дункан Максуэллский, Шотландский Молот.
 Эмбер покачнулась, словно от удара.
 — Ты знал? — повторила она шепотом.
 — Я догадывался. Потом надеялся. Потом знал.
 — Тогда ты знаешь, почему я не могу выйти замуж за Дункана.
 — Ничего подобного я не знаю.
 — Дункан женат на этой Ариане, вопреки тому, что уверен в обратном.
 — Это не так. Он помолвлен с какой-то богатой норманнской наследницей, лица которой ни разу не видел и чье имя слышал лишь однажды, когда Доминик ле Сабр сообщил ему об этой помолвке.
 — Дункан — вассал Доминика ле Сабра. — Голос Эмбер дрожал. Она закрыла глаза. — Если он женится на мне, то нарушит присягу на верность, которую дал.
 — Раны Господни! — рявкнул Эрик, и голос его хлестнул Эмбер подобно бичу. — Неужто ты совсем ослепла? Вытри глаза и смотри на меня!
 Больше всего Эмбер потрясла холодная власть, звучавшая у Эрика в голосе.
 — Бог послал тебе единственного мужчину, к которому ты можешь прикасаться, не испытывая боли, — сказал Эрик. — А мне Бог послал единственного человека, который нужен мне, чтобы удерживать осажденные владения Роберта.
 — Но…
 — И Бог послал нам средство превратить врага в союзника, — неумолимо продолжал Эрик. — Обвенчавшись с тобой, Дункан будет моим вассалом, а не Доминика ле Сабра!
 Наступившее молчание затянулось, пока не завибрировало, словно слишком туго натянутая тетива.
 — Так нельзя, — заговорила Эмбер. — Дункан пришел на Спорные Земли как рыцарь, имеющий свое состояние. Ему обещали поместье и благородную жену, которая родит ему наследников.
 — Это не так, — резко возразил Эрик. — Дункан оказался в замке Каменного Кольца скорее мертвым, чем живым, с памятью, как у грудного младенца, и ты спасла ему жизнь. Он только что заново родился, и он принадлежит мне.
 — Память возвращается к нему, — печально сказала Эмбер. — Кусочек за кусочком воспоминания встают на — свои места, а тени бледнеют, отступают.
 — Вот именно. — Усмешка Эрика была суровой. — Поэтому вас обвенчают до полуночи.
 — Нет. Пророчество…
 — К черту пророчество, — грубо бросил Эрик. — Ты постелила себе постель и теперь ляжешь в нее как жена Дункана.
 — Кассандра…
 — Смирится с тем, чего изменить ей не дано, — безжалостно продолжал Эрик, снова обрывая возражения Эмбер.
 — Два условия пророчества уже выполнены. Неужели это для тебя ничего не значит?
 — Это значит, что тебе придется получше оберегать свою душу.
 После недолгого напряженного молчания Эмбер покачала головой.
 — Я не могу, — сказала она. — Не могу так предать моего темного воина.
 Лицо Эрика разительно переменилось, потеряв всю мягкость. Блеск его топазовых глаз стал холоднее зимнего заката.
 — В полночь ты обвенчаешься с Шотландским Молотом…
 — Нет!
 — …или еще до того, как пробьет двенадцать, увидишь, как Дункана повесят.




 Глава 13


 — Для девушки, только что ставшей женой своего возлюбленного, ты выглядишь слишком грустной, — сказала Кассандра, повышая голос, чтобы быть услышанной в шуме пиршества.
 Эмбер не ответила. Ее золотистые глаза были прикованы к Дункану, который стоял по правую руку от Эрика, принимая поздравления от собравшихся здесь рыцарей. Дункан выделялся даже среди воинов — был выше и крепче большинства из них, и при этом смеялся так заразительно, что никто не мог удержаться, чтобы не засмеяться в ответ.
 Было поднято множество тостов, рассказано множество историй, съедено множество блюд. И теперь между гостями ходили фокусники и стихотворцы, развлекая их ловкостью рук и непристойными стихами на темы супружества и постельных дел.
 Эриковы собаки лохматыми, зубастыми клубками копошились под столами, которые ломились от яств, серебряной и золотой посуды и кубков, украшенных драгоценными камнями. Высоко ценившиеся ловчие птицы сидели над головами пирующих на стенных жердочках, следя за каждым движением с неослабным, внушающим страх интересом.
 Кассандра наблюдала за Эмбер с таким же интересом. Едва вернувшись после принятия родов, прорицательница застала обитателей замка в состоянии крайнего возбуждения. Какого-то человека повесили. Какая-то девушка выходит замуж. Ходят слухи, что поблизости от Уинтерланса видели норвежские корабли.
 И вроде память одного великого воина зашевелилась, просыпаясь, и осматривается в каком-то мире глазами хищной птицы.
 У Кассандры не было времени возразить, согласиться или вообще что-то сделать, кроме как присутствовать на брачной церемонии, которой не следовало бы состояться совсем.
 И уж подавно не было никакой возможности поговорить с Эмбер с глазу на глаз, спросить у нее, почему она идет на такой большой риск почти без надежды на выигрыш, спросить у нее, почему она позволила своему телу последовать за безрассудным сердцем, отданным человеку, который явился из теней темноты.
 Лучше бы ему там и остаться.
 Но исписанные рунами гадальные камни Кассандры поведали ей, что он там не останется. Дункан проснется, и тогда не жизнь, а смерть потоком прольется.
 — Ты уже сказала Дункану? — спросила она. Эмбер не было нужды спрашивать, что Кассандра имела в виду Эмбер знала. Часы перед венчанием она провела в уединении, вопрошая свой янтарный талисман.
 Полученные ею ответы были всегда одни и те же.
 Выбор из нескольких зол.
 — Нет еще, — ответила Эмбер.
 — Рано или поздно кто-нибудь его узнает, — сказала Кассандра.
 — Да.
 — Что ты тогда будешь делать?
 — То, что должна буду делать.
 — Лучше было бы дать Эрику повесить его, пока не исполнилось третье условие пророчества.
 Во взгляде, который Эмбер бросила на Кассандру, полыхнули те же рыжие отсветы адского огня, что временами загорались в глазах у Эрика.
 — Понимаю. — Улыбка Кассандры была искренней и печальной — Сердце и тело уже принадлежат ему. Теперь и душа не заставит себя ждать.
 — Кроме того, чтобы дать повесить моего темного воина, — холодно произнесла Эмбер, — что бы ты Посоветовала мне сделать?
 Один из рыцарей громогласно провозгласил тост.
 — Долгой жизни, богатства и кучу сыновей! Высоко поднялись кубки. Эмбер улыбнулась, как от нее и ожидалось, и поблагодарила, подняв свой кубок и потом пригубив его.
 — Оберегать душу, — сказала Кассандра. — Как?
 Разговаривая с Кассандрой, Эмбер смотрела на руку Дункана. В этой сильной, покрытой шрамами руке массивный кубок казался почти изящным. Когда он поставил кубок на стол, его пальцы прошлись по рельефной золотой поверхности, исследуя подробности рисунка и текстуру.
 Эмбер многое отдала бы за то, чтобы его рука ласкала ее, а не холодный металл. Она жаждала его так сильно, что это и пугало ее, и бросало в жар.
 Потом Дункан обернулся и увидел, что Эмбер смотрит на него. При свечах его глаза казались скорее золотыми, чем карими.
 И они горели, как и сами свечи.
 — Прежде всего, не ложись с ним в постель, — сухо произнесла Кассандра.
 — Что? — Эмбер в недоумении смотрела на нее.
 — Каждый раз, прикасаясь к Дункану, ты отдаешь ему еще какую-то часть себя. Если ты хочешь остановиться, то тебе следует держаться подальше от супружеского ложа.
 — Это будет против законов божеских.
 — И твоего желания.
 Эмбер не стала ничего отрицать.
 — Эрик знал, чем это грозит, — сказала она.
 — Сомневаюсь, — пробормотала Кассандра.
 — Успокойся, — сухо произнесла Эмбер. — Эрик обладает даром сродни твоему, только ему не надо гадать на камнях. Он видит…
 — Возможность получить выгоду там, где другие видят лишь поражение, — холодно перебила Кассандра. — Но он не более чем человек.
 — Как и все мы. Даже ты. Во всяком случае, Эрик думал, что выгода для него самого, для вассалов и для земли стоит того, чтобы рискнуть.
 — Для него самого?
 — Да. Почему, ты думаешь, Эрик сделал Дункана управителем замка Каменного Кольца?
 — Чтобы дать тебе состоятельного мужа, — не задумываясь ответила Кассандра.
 — Это следствие, а не причина.
 Кассандра посмотрела на молодую женщину ясными глазами цвета дождя.
 — Эрик знает, что Дункан в силах удерживать замок, — продолжала Эмбер, — поэтому сам он может спокойно отлучиться в Уинтерланс, чтобы отражать набеги норвежцев.
 — Ах, да. Норвежцы.
 Смерть непременно потоком прольется. Кассандра закрыла глаза.
 — Норвежцы тоже знают, что идет суровая зима.
 — Да, — согласилась Эмбер. — Гонец из Уинтерланса сказал, что рейдеров видели всего в двух днях пути.
 — А он не говорил, сколько у них кораблей?
 — Один вассал видел четыре, — ответила Эмбер. — Другой видел два. Третий видел семь.
 Кто-то из гостей выкрикнул еще один тост. Эмбер опять поблагодарила улыбкой, подняла кубок, пригубила его и снова стала смотреть на мужа.
 — Когда Эрик выступает? — спросила Кассандра.
 — С зарей.
 — Много ли берет с собой рыцарей?
 — Всех, кроме одного.
 — Альфреда?
 — Нет. Дункана.
 — Даже Шотландский Молот не может оборонять замок в одиночку, — проворчала Кассандра.
 — Останутся еще четверо опытных воинов.
 — Все равно опасно.
 — Разве? — Уголки рта Эмбер опустились, губы сложились в грустную усмешку. — Дункан Максуэллский, лорд ничейного замка и вассал Доминика ле Сабра, был самой большой угрозой для замка Каменного Кольца.
 — А теперь Дункан — его сенешаль и вассал Эрика Непобедимого, — сказала Кассандра. — Не так ли рассуждает Эрик?
 — Так.
 Старшая женщина покачала головой со смешанным чувством сожаления и восхищения смелостью Эрика.
 — И все же это ужасный риск, — продолжала настаивать Кассандра. — Когда Доминик ле Сабр услышит об этом — а он непременно услышит, — то сам нападет на замок Каменного Кольца.
 — Им уже не хватит времени, чтобы подготовиться: к нападению до того, как сама зима защитит землю.
 — Можно всегда подождать до весны или лета, — возразила Кассандра.
 — К тому времени норвежцы уже не будут угрожать Уинтерлансу. Эрик сможет собрать своих рыцарей здесь.
 Кассандра тяжело вздохнула. Она никогда не видела Эмбер такой — одновременно печальной и злой, подавленной и дерзкой, полной жизни и ушедшей в себя.
 — Или, может быть, к следующей весне или лету, — продолжала Эмбер, неотрывно смотря на Дункана, — лорд Роберт поймет наконец, что Эрику нужно больше рыцарей. Или Эрик вдруг возьмет да и договорится с Домиником ле Сабром. Говорят, он предпочитает мир войне. Настоящий Глендруидский Волк.
 — А еще говорят, что он никогда не просит пощады и сам никого не щадит.
 — То же самое говорят и об Эрике.
 — Иногда это так и есть, — сказала Кассандра.
 — А иногда и нет.
 Среди рыцарей раздался громкий смех в ответ на какую-то шутку, которой ни та, ни другая женщина не слышали. Их тоже никто не мог подслушать. В пиршественном шуме безопаснее всего вести тайные беседы.
 Касссандра собиралась в полной мере использовать эту возможность. Четырнадцать дней подряд она бросала камни, и все четырнадцать дней получала один и тот же ответ.
 Выбор из нескольких зол.
 — Как думает Эрик, — осторожно начала Кассандра, — что произойдет, когда Дункан узнает свое настоящее имя?
 — Если Дункану просто скажут, то он будет это знать, но не чувствовать. Он будет разгневан, но его чувство ко мне пересилит его гнев.
 Слова Эмбер были лишены всякого выражения и произносились монотонным голосом человека, повторяющего заученный ответ, а не говорящего то, что понимает или во что верит.
 — Ты так действительно думаешь? — спросила Кассандра.
 Эмбер не ответила.
 — Ты что-нибудь думаешь? — В голосе Кассандры звучало раздражение.
 — Я думаю, что люблю того человека, который пришел ко мне из теней тьмы, — прошептала Эмбер. — Я думаю, что он желает меня всем своим существом, всей душою. И я надеюсь…
 Ее голос затих.
 — Скажи же, скажи мне. — Несмотря на настойчивость тона, голос Кассандры был полон сочувствия. "
 Длинные ресницы темного золота опустились и скрыли глаза, в которых было больше теней, чем света. Когда Эмбер заговорила, ее голос дрожал от сдерживаемых чувств.
 — Я надеюсь и молюсь, чтобы Дункан научился любить меня до того, как узнает свое настоящее имя. — сказала она. — Тогда, быть может…
 Голос Эмбер прервался. Под столом она сжала руки в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони.
 — Быть может, что? — спросила Кассандра. Было видно, как по телу Эмбер прошла дрожь.
 — Быть может, он простит меня за то, что я ему не сказала, — ответила она.
 — Вот почему ты взойдешь на брачное ложе, — произнесла Кассандра, которая все поняла. — Ты надеешься, что там завоюешь его.
 — Да.
 — И ты знаешь, что будешь отдавать частицу себя с каждым его прикосновением.
 — Да.
 — И ты знаешь, что в один прекрасный день можешь проснуться и увидеть, что тебя ненавидит тот самый человек, которому ты отдала свое сердце, тело… и душу.
 — Да.
 — И ты знаешь, что тогда произойдет?
 — Да.
 — Ты так легко соглашаешься, — промолвила Кассандра. — Посмотри на меня. Ты на самом деле знаешь?
 Эмбер медленно открыла глаза и повернулась лицом к той, что пристально смотрела на нее глазами Наделенной Знанием. Шум свадебного пира куда-то отодвинулся, пока серые глаза всматривались в золотистые. Одно мгновение, два, три. Четыре.
 Потом Кассандра резко отвела взгляд, ибо присущее ей, как и всем Наделенным, самообладание начало давать трещины под влиянием безысходности, таившейся в глазах Эмбер.
 — Да, — прерывающимся голосом сказала Кассандра. — Ты знаешь. Я преклоняюсь перед твоей храбростью.
 — И сожалеешь об отсутствии у меня здравого смысла? — спросила Эмбер.
 Кассандра вновь обратила взгляд на девушку, которая была ей дочерью во всем, кроме самого факта рождения. В глазах прорицательницы блестели, подобно льдинкам, слезы.
 От изумления Эмбер лишилась дара речи. Она никогда еще не видела, чтобы эта Наделенная Знанием женщина плакала.
 — Я сожалею лишь о том, что Богу было угодно потребовать этого от тебя, а не от меня, — тихо произнесла Кассандра. — Легче было бы страдать самой.
 Прежде чем Эмбер успела ответить, кто-то из рыцарей провозгласил еще один тост. Она подняла свой кубок, с усилием улыбнулась и отпила глоток.
 Когда она поставила тяжелый серебряный кубок на стол, то увидела перед собой Дункана. Он протягивал ей руку. Она поднялась с грацией язычка пламени и, подойдя к нему, вложила свою руку в его ладонь.
 В тот миг, когда их руки соприкоснулись, волны удовольствия побежали по телу Эмбер. Напряжение, делавшее ее улыбку натянутой, растаяло, подобно туману, под жгучими лучами солнца. Линия рта смягчилась, тени ушли из глаз, и она улыбнулась Дункану улыбкой, от которой сердце Кассандры сжалось.
 — Теперь ты понимаешь? — прошептал Эрик на ухо Кассандре. — Ей ее темный воин нужен еще больше, чем мне.
 — Я понимаю все. За исключением того, что ты будешь делать, когда в один прекрасный день он проснется Дунканом Максуэллским и убьет ее.
 — Нет, — тихим голосом возразил Эрик.
 — …постепенно, с каждым новым прикосновением, так что сердце ее истечет кровью…
 — Замолчи! — прошипел он.
 — …от десяти тысяч порезов, которых не почувствовал бы никто другой, — неумолимо закончила Кассандра. — Что ты тогда будешь делать, могущественный лорд?
 — Дункан будет любить ее вопреки всему! Разве может мужчина не любить девушку, которая смотрит на него с таким нескрываемым счастьем?
 — «Он будет любить ее вопреки всему», — передразнила Кассандра с ледяным сарказмом в голосе. — И это говорит колдун, который верит, что лишь похоть соединяет мужчину и женщину? Я бы посмеялась над тобой, но боюсь, что моя душа не вынесет этого звука.
 — Дункан будет любить ее. Он должен.
 — А ты бы смог любить женщину, предавшую тебя?
 — Я не Дункан.
 — Ты мужчина. Как и Дункан. Когда он поймет, какой дорогой ценой обошлась ему Эмбер, он возненавидит ее.
 — Что бы ты сделала на моем месте? — понизив голос, спросил Эрик.
 — Я бы отдала замок Каменного Кольца Доминику ле Сабру.
 — Никогда, — резко бросил Эрик.
 — Это в тебе говорит гордость.
 — Что стоит мужчина, не имеющий гордости?
 — Спроси Дункана, — едко промолвила Кассандра. — Ведь ты, кажется, считаешь, что у него ее нет.
 Целый хор веселых выкриков заставил Эрика обернуться и посмотреть на пирующих. В это время Эмбер одной рукой обнимала Дункана за шею и что-то шептала ему на ухо. То, что она ему говорила, наполнило улыбку Дункана жаркой страстью, пылавшей не менее ярко, чем огонь.
 Потом Дункан снял руку Эмбер со своей шеи, нежно поцеловал ее пальцы и снова улыбнулся ей. Но эта улыбка была другая, ибо в ней было обещание не только страсти, но и защиты, не только горения, но и заботы, не только экстаза, но и покоя.
 — Посмотри на них, — понизив голос, требовательно сказал Эрик. — Посмотри на них и скажи, как бы я мог удержать их врозь, не угрожая смертью?
 Они замолчали, потом послышался вздох. Пальцы Кассандры коснулись сжатой в кулак руки Эрика.
 — Я знаю, — тихо отозвалась она. — Поэтому мы и злимся друг на друга. Это дает нам иллюзию того, что когда-то мы распоряжались судьбой Эмбер — и сделали неправильный выбор, хотя на самом деле у нас никогда не было такой власти над ней.
 Держась за руки, Дункан и Эмбер приблизились к Эрику.
 — Мы просим твоего позволения удалиться, лорд, — сказал Дункан. — Нам пора отдохнуть.
 Рыцари встретили эти слова взрывом хохота.
 — Отдохнуть? — переспросил Эрик, поглаживая бородку, чтобы скрыть улыбку. — Конечно, Дункан. Если не отправитесь скорее в постель, то петух не уляжется еще долгое время после заката.
 Это опять вызвало вспышку веселья среди рыцарей.
 Улыбка Эрика изменилась, когда он повернулся к Эмбер. Он потянулся к ней, хотел было коснуться ее щеки, но остановился.
 — Будь счастлива в замужестве, — промолвил Эрик.
 Эмбер ответила сияющей улыбкой, которая не померкла даже тогда, когда она нарочно повернула голову таким образом, чтобы задеть щекой пальцы Эрика.
 Ропот изумления прокатился среди собравшихся рыцарей; то же чувство отразилось и на лице Эрика.
 — Благодарю тебя, лорд, — тихо сказал Эмбер. — Твоя доброта ко мне может сравниться лишь с самим янтарем — это кусочки солнечного света, которые сияют, каким бы темным ни был день.
 Улыбка Эрика была и грустной, и такой прекрасной, что Кассандру пронзила острая боль. Эрик любил Эмбер — это было так же ясно, как и рыжевато-желтый цвет его глаз. Но в этой любви не было плотского желания, несмотря на красоту Эмбер и ярко выраженную мужественность Эрика.
 Внезапно вместо боли Кассандра почувствовала страх.
 Он знает. Клянусь всем, что есть святого, он знает!
 Может, поэтому он так рискует? Старается отплатить ей за то, что у нее отняли при рождении ?
 Из источника ясности внутри себя, в котором было заключено ее Знание, Кассандра не получила никакого ответа.
 — Ты пожелаешь мне добра? — повернувшись к Кассандре, спросила Эмбер.
 — Ты мне как дочь во всем, что имеет значение, — ответила Кассандра. — Если бы это было в моих силах, я подарила бы тебе рай.
 Эмбер с улыбкой взглянула на мужа из-под длинных ресниц. Хотя она ничего не сказала, отраженное в глазах Дункана пламя вспыхнуло ярче.
 — Благодарю тебя, — сказала Эмбер, снова обратив взгляд на Кассандру. — Твои добрые пожелания очень много значат для меня. Я люблю тебя так, как может любить дочь.
 Свободной рукой Эмбер коснулась щеки Кассандры. Удивленный шепот пронесся среди собравшихся рыцарей и дам. Несмотря на очевидную привязанность, существовавшую между Эмбер, Эриком и Кассандрой, никто в замке никогда не видел, чтобы Эмбер прикасалась к лорду или к этой Наделенной Знанием женщине. В глазах Кассандры опять сверкнули слезы. Она повернулась и долгим, пристальным взглядом посмотрела на темного воина, чьи пальцы были переплетены с пальцами Эмбер.
 — Ты получил бесценный дар, — раздельно произнесла Кассандра. — Немногим мужчинам выпадает такое счастье.
 От осколков тьмы, затаившихся в самой глубине прозрачно-ясных глаз Кассандры, по спине Дункана прокатилась волна холода. Его инстинкты проснулись, предупреждая об опасности, которая таилась в этой женщине, — и это было столь непреложно, как и то, что яркие краски заката таили в себе ночную тьму.
 Потом он понял. Не угроза таилась внутри у Кассандры, а знание.
 И оно было опасным.
 — Могу ли я обнять супруга моей дочери? — спросила Кассандра.
 Если Дункан был удивлен, то на остальных, включая Эрика, эти слова подействовали, как удар грома.
 — Конечно, — ответил Дункан.
 Кассандра шагнула вперед. Широкие алые рукава взметнулись, развеваясь, и улеглись поверх Дункановой рубашки цвета лесной зелени, когда она положила руки ему на плечи. Хотя Кассандра была высокой женщиной, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы приблизить лицо к Дункану.
 — Вот это — истина прошлого, — сказала Кассандра, целуя его в левую щеку.
 — А это — истина настоящего, — сказала она, целуя его в правую щеку спустя мгновение.
 Потом ладони Кассандры легли на щеки Дункана и крепко сжали ему голову.
 — Твоя жизнь протянута между прошлым и настоящим, — тихо, но отчетливо проговорила она.
 Дункан напряженно смотрел на Наделенную Знанием, чувствуя, как ее прохладные руки обжигают ему лицо, а ее серебряные глаза повелевали всему, что есть в нем, слушать ее. Даже теням.
 В особенности теням.
 — Отрицание истины прошлого или настоящего уничтожит тебя столь же верно, как если бы тебе мечом разрубили голову пополам, — сказала Кассандра.
 Среди рыцарей волной прошло движение, когда каждый осенил себя крестом.
 — Вспомни мои слова, когда прошлое вернется и тебе покажется, что оно опровергает настоящее, — приказала Кассандра. — Вспомни.
 Когда она хотела уже отстраниться, рука Дункана схватила ее за запястье.
 В то же мгновение Эрик шагнул вперед, но тут же был остановлен взглядом ясных серебряных глаз.
 — Что ты знаешь о моем прошлом? — негромко спросил Дункан.
 — Ничего, что принесло бы тебе облегчение. Дункан посмотрел на Эмбер. Хотя он не сказал ни слова, она взялась за руку Кассандры, которую не отпускал Дункан.
 — Что ты знаешь о моем прошлом? — тихим голосом повторил Дункан свой вопрос.
 — Ничего, что принесло бы тебе облегчение, — повторила свой ответ Кассандра.
 Дункан молча ждал.
 — Она говорит правду, — сказала Эмбер. Дункан разжал руку, отпуская Кассандру.
 Ее обращенная к нему улыбка была одновременно и сочувственной, и холодно-насмешливой в ответ на его заносчивость — ведь он усомнился в честности мудрой женщины.
 — Ты поступаешь благоразумно, слушаясь жену, — колко сказала Кассандра. — Смотри, оставайся таким же и тогда, когда будешь знать и прошлое, и настоящее.
 Переведя взгляд на Эрика, она продолжала, обращаясь к нему:
 — С твоего позволения, лорд, у меня новорожденный младенец, которому я нужна больше, чем новобрачным.
 — Конечно, мудрейшая, — ответил Эрик. — И тебе не нужно спрашивать у меня позволения.
 — О, мне доставляет удовольствие делать это.
 — Правда?
 — Разумеется, — сухо произнесла Кассандра. — Ведь только в этом случае ты и слушаешь меня.
 Раздался громкий хохот, ибо в кругу рыцарей было хорошо известно, что их молодой лорд был столь же упрям, как и необъезженный жеребец. Громче всех хохотал сам Эрик, потому что знал себя лучше, чем они.
 Под звуки смеха Дункан наклонился к Эмбер и заговорил так, чтобы слышно было лишь ей одной.
 — Ты знаешь, что известно Кассандре?
 — О твоем прошлом?
 — Да.
 — Я знаю, что она редко ошибается.
 — А это значит?..
 — Это значит, что в твоем прошлом нет ничего, что сделает тебя счастливым в настоящем.
 — Ты в этом уверена?
 — Спрашивай самого себя, не меня.
 — Но я ничего не знаю.
 — И не желай знать. Не сейчас. Не сейчас, когда ты женат.
 Глаза Дункана сузились. Но прежде чем он успел заговорить, снова заговорила Эмбер.
 — Разве ты собираешься провести свою брачную ночь, задавая вопросы, ответы на которые принесут тебе лишь огорчение? — спросила она.
 — А это правда?
 — Правда.
 От безрадостной уверенности в глазах Эмбер еще одна волна холода прошла по спине Дункана.
 — Эмбер?
 Она приложила кончики пальцев к его губам, запечатав внутри все вопросы, которые он не задал и на которые она не хотела отвечать.
 — Вместо того чтобы задавать вопросы, которые ни одному из нас не хочется слышать, — прошептала Эмбер, — не лучше ли отвести молодую жену в уединение спальни и начать наше будущее?




 Глава 14


 Когда Дункан ввел ее в комнату, которую спешно, но с тщанием убрали для их брачной ночи, она вскрикнула от восторга и удивления.
 — Как здесь чудесно, — сказала она.
 Комната предназначалась для хозяйки замка, и в ней до сих пор никто не жил, ибо у Эрика еще не было супруги. Комнату наполнял экзотический аромат мирра, поднимавшийся от масляных светильников, их яркие, ровно горящие язычки превращали темноту в золотистый свет. В очаге у дальней стены горело такое твердое и сухое дерево, что почти не было дыма, для которого позади поленьев был искусно устроен дымоход.
 — И какая роскошь! — добавила Эмбер. Смеясь, она быстро повернулась кругом, и от этого ее золотое платье приподнялось и всколыхнулось, будто живое.
 Дункан с большим трудом удержался, чтобы не прогнуть руки к этой грациозной янтарной девушке, которая горела у него в крови ярче любого огня. Он понимал, что не должен смотреть на нее, не говоря уж о том, чтобы крепко прижать ее к себе и снова погрузить свою твердую плоть в ее податливую мягкость.
 Нельзя так спешить. Он слишком груб, в нем слишком много от воина, а тело Эмбер такое нежное и хрупкое. Если он опять войдет в нее и снова увидит на себе ее алую кровь, то не знает, что с ним будет.
 Молчание Дункана и серьезное выражение его лица потушили радость Эмбер, вызванную видом роскошной комнаты.
 — Тебе здесь не нравится? — с беспокойством спросила она обводя рукой вокруг.
 — Нравится.
 — У тебя такой суровый вид. Может, ты… ты что-то вспоминаешь?
 — Да.
 Сердце Эмбер мучительно сжалось от страха. Еще не время. Если он вспомнит сейчас, то все пропало! И я тоже.
 — Что же ты вспоминаешь? — тихим голосом спросила она.
 — Вид твоей крови у меня на теле. — Облегчение было таким сильным, что у Эмбер закружилась голова.
 — Ах, вот что, — проговорила она. — Но это же безделица.
 — То была кровь твоей девственности!
 — Пиявке случалось высасывать из меня больше крови, — сказала Эмбер с улыбкой, вспомнив, как Дункан отмахнулся тогда от своей раны. — И из тебя тоже, мой темный воин. Ты сам мне так сказал.
 Дункан против воли улыбнулся в ответ. Ничего не сказав, он обвел взглядом комнату, но его глаза снова и снова возвращались к брачному ложу.
 Оно было достаточно велико для мужчины ростом с Дункана — или с Эрика. Полог над ним и драпировки были из дорогой материи в золотых, зеленых и индиговых тонах. Роскошное меховое одеяло лежало поверх простыней из такого тонкого полотна, что они казались мягче пуха, которым была набита перина. Кружево, окаймлявшее простыни, было изумительной красоты — словно бесчисленные снежинки сплелись в узор, который не смог бы растопить даже самый жаркий огонь в очаге.
 — Ты видел когда-нибудь такую красоту? — спросила Эмбер, заметив, что Дункан смотрит на постель.
 Как только эти слова вылетели у нее изо рта, ей захотелось взять их обратно. Меньше всего она желала сейчас говорить о памяти Дункана. Или об ее отсутствии.
 — Убранство очень богатое, — согласился Дункан. — Эрик — щедрый лорд. Эта комната больше приличествует покоям самого лорда, чем его сенешаля.
 — Эрик доволен нашим браком.
 — Что ж, тем лучше.
 — Почему? — спросила она с тревогой, уловив стальную нотку в голосе Дункана.
 — Потому что я женился бы на тебе и без его согласия, и без своей клятвы, касающейся твоей девственности. И он знал это. Ему оставалось либо сразиться со мной, либо отдать тебя мне.
 Отвернувшись от ложа, Дункан заметил, с каким убитым видом смотрела на него Эмбер. Ее лицо покрывала такая бледность, которую не мог скрыть даже золотистый свет светильников.
 — Ты и думать не смей сражаться с Эриком, — выговорила она дрожащими губами.
 — Значит, ты считаешь меня таким плохим воином? — Нет!
 Прищурившись, Дункан молча ждал.
 — Я люблю вас обоих, — сказала Эмбер. — И чтобы вы сражались друг с другом? Нет, этого никогда не должно случиться!
 С поразительной быстротой Дункан оказался рядом со своей молодой женой. Он стоял так близко к ней, что ощущал единственный в своем роде аромат смолы и роз — запах, присущий ей одной.
 — Что ты сказала? — спросил он.
 — Чтобы вам сражаться…
 — Не то, — перебил Дункан. — Перед этим.
 — Я люблю вас обоих.
 — Уже ближе, но не совсем то.
 На мгновение Эмбер смешалась. Потом она поняла.
 — Я люблю Эрика, — сказала она, пряча улыбку. Дункан хмыкнул.
 — А еще, — прошептала она, — я люблю тебя, темный воин. Так сильно тебя люблю, что любовь переполняет меня до краев.
 От улыбки, которой улыбнулся ей Дункан, у Эмбер подогнулись колени. Он подхватил ее на руки, крепко прижал к себе. В нахлынувшем на нее чувстве облегчения слились ощущения их обоих.
 Но вызванное ее словами удивление принадлежало одному Дункану.
 Эмбер отстранилась так, чтобы видеть его глаза.
 — Чему ты удивляешься?
 — Я не думал, что невинная девушка может любить мужлана, который был так неловок с ее телом, — ответил Дункан.
 — Ты не был неловок.
 — Я не знаю, что…
 Он не договорил того, что собирался сказать, потому что внезапно губы Эмбер крепко прижались к его губам.
 Этот яростный, безыскусный поцелуй открыл дорогу потоку огня, захлестнувшего тело Дункана. Уступив своей жажде, на какое-то мгновение он позволил своим чувствам впитывать сладостный вкус Эмбер. Потом с ласковой неумолимостью оторвал свои губы от ее губ.
 — Дункан? — спросила Эмбер. — Разве ты не хочешь меня?
 Он с трудом перевел дыхание.
 — Ты же прикасаешься ко мне. Вот и скажи сама, хочу я тебя или нет.
 Эмбер закрыла глаза, ощутив, как его желание пронизывает ее, растекается по всему телу.
 — Да, — прошептала она. — Словно огненная река течет через меня.
 Глаза Дункана закрылись, когда ответная дрожь сотрясла все его могучее тело.
 — Да, — хрипло проговорил он. — Огненная река. Его глаза открылись, но Эмбер, даже не успев еще заглянуть в наполнившую их темноту, почувствовала, как ледяные оковы воли сдерживают жаркое пламя желания.
 — А ты, — продолжал Дункан, — ты… нежная янтарная фея, у которой еще не зажила рана с того первого раза, когда я повалил тебя и порвал плеву твоей девственности.
 — Все было совсем не так! — возразила Эмбер. — Ты меня не заставлял силой…
 — Я сам знаю, что сделал и чего не сделал, — резко перебил ее Дункан. — Кровь Господня, да у меня ладони до сих пор ощущают теплоту и мягкость твоих бедер, когда я раздвинул их и вломился в тебя так, словно ты была врагом, которого следовало убить.
 — Остановись! Я так же сильно хотела тебя, как и ты меня. Почему ты не можешь в это поверить?
 Смех Дункана прозвучал грубо, а глаза оставались во мраке.
 — Почему? Потому что я никогда раньше так не желал женщину. Я даже не знал, что способен на такую страсть! Не может быть, чтобы невинная девушка чувствовала что-нибудь подобное!
 — Дункан, — сказала Эмбер, целуя его в подбородок. — Когда я прикасаюсь к тебе, я чувствую то, что чувствуешь ты.
 Ее зубы нежно укусили его за шею.
 — Боже милостивый, да, — прошептала она. — Я чувствую, как прерывается твое дыхание, и сразу же слышу это. Я чувствую, как твое сердце начинает биться быстрее. Я чувствую, как бурно приливает твоя кровь и возбуждает твою плоть и делает тебя готовым войти в меня.
 Застонав, Дункан сдвинул назад тонкий капюшон, обрамлявший лицо Эмбер. Взял в ладони это лицо, упиваясь гладкостью и мягкой теплотой ее щек.
 Прилив его желания подействовал на Эмбер подобно вину. Сладко вздрагивая от прикосновений его рук, она тихими и нежными словами распаляла его, лила на него огонь и сама изнемогала от льющегося на нее страстного желания Дункана.
 — Я чувствую, как твое желание собирается, словно гроза, — шептала она. — Я не могу чувствовать, как меч покидает свои ножны, зато ощущаю, как ты чувствуешь, что твое мужское начало пронизывает и заполняет тебя.
 — Эмбер, — охрипшим голосом произнес Дункан.
 — Я чувствую, как мое собственное тело молит о том, чтобы вкусить сладость движения меча, входящего в ножны.
 — Ни слова больше, колдунья, — с усилием сказал Дункан. — По твоей милости я уже переполнен и вот-вот прорвусь.
 — Я знаю.
 Увидев золотой огонь, пляшущий в глазах Эмбер, Дункан понял, что она на самом деле знает, какое действие производят на него ее слова.
 И что ей это нравится.
 — А я могу довести тебя до конца одними лишь словами? — спросила Эмбер.
 Сочетание любопытства и чувственности в ее глазах чуть не свело Дункана с ума.
 — Довольно, — приказал он хриплым голосом.
 — Почему?
 — Мужчине не приличествует терять голову.
 — Даже на брачном ложе?
 — Мы не на ложе, — возразил он.
 — Вот именно. И ты не собираешься туда со мной ложиться, не так ли?
 — Еще слишком рано.
 — Вы только послушайте, что он говорит! — возмутилась Эмбер. — Так вот, сэр, если ты не хочешь брать меня, то мне придется взять тебя самой.
 Дункан ошеломленно посмотрел на Эмбер, потом рассмеялся при мысли о том, что такая хрупкая девушка грозится справиться с таким крупным и сильным мужчиной, как он.
 — Уж не собираешься ли ты повалить меня и взять силой, моя маленькая фея?
 — Вряд ли ты будешь лежать достаточно смирно для этого.
 — Ты права. Этой ночью — нет. Но мысль мне нравится.
 — Мне нужны дела, а не мысли. Раз я слабее тебя, то должна воспользоваться единственным оружием, которое у меня есть для взятия твоей крепости.
 — И что это за оружие?
 — Язык.
 Прилив огня, от которого отвердело все тело Дункана, передался Эмбер с такой ясностью, что она, вздрогнув, замерла, словно от удара кнутом по спине. У нее в сознании возник образ прекрасной девушки с массой золотых волос, которые душистым, жгучим облаком клубились вокруг бедер Дункана, а ее язык выводил огненные узоры на его стоящем мече.
 — О-о, — протянула Эмбер. — Неужели мои волосы на самом деле жгут тебя так сладко? Тогда получай их, муженек.
 Прежде чем Дункан, успел ответить, она быстро подняла руки, и блестящие гребни разлетелись по полу. Зная, что не должен этого делать, но не имея сил остановиться, Дункан погрузил руки глубоко в волосы Эмбер, пока не ощутил, как прохладные, мягкие пряди ласкают чувствительную кожу меж пальцами.
 Дрожь чистого наслаждения волнами пошла по телу Эмбер. Смотря Дункану в глаза, она медленно повела головой, чтобы еще сильнее стало желанное давление его рук.
 — Тебе это приятно, — спросил он, — или ты просто отвечаешь на мое удовольствие?
 — И то, и другое, — с хрипотцой в голосе ответила она. — Мне приятно, когда твои руки ласкают меня. Мне приятно знать, что, когда ты ласкаешь меня, это приносит тебе наслаждение.
 — Эмбер… — только и мог проговорить Дункан.
 — Тебе правда доставит наслаждение, если я проведу языком по твоему мечу?
 Руки Дункана сжались в кулаки в волосах у Эмбер. Ей стало бы больно, не ощути она, как страстный ответ Дунканова тела на ее слова опалил ее подобно лесному пожару.
 — Ты лишаешь меня сил, — хрипло ответил Дункан. — Где могла такая невинная девушка, как ты, научиться гаремным искусствам?
 — От тебя.
 — Нет. Я раньше никогда не ведал подобной ласки.
 — Но когда я сказала, что возьму крепость языком, ты представил себе мои волосы рассыпанными по твоим обнаженным бедрам, а мой язык — лижущим тебя язычком розового пламени.
 Желание с такой силой забилось в Дункане, что оба они едва не упали на колени.
 — Эмбер, замолчи!
 Грубость в голосе Дункана вызвала в ней новый прилив желания.
 — Нет, — прошептала она. — Оказывается, мне очень любопытно узнать, на что это похоже — взять твою крепость языком. А может быть, и зубами?
 Дункан застонал, и пальцы его снова сжались.
 У Эмбер вырвался прерывистый звук, выражавший удовольствие от того, что ее слова возвращаются к ней излиянием его страсти.
 — Не говори таких слов, — пробормотал он. — Ты заставишь меня совсем потерять голову.
 — Но мне нравится чувствовать, как по тебе пробегает огонь.
 Неожиданно Дункан отпустил Эмбер и отступил назад, чтобы больше не касаться ее.
 — В этом все дело, — сказал он, и его голос звучал натянуто. — Огонь пронизывает меня, а не тебя.
 Когда Дункан отстранился, Эмбер показалось, будто ее бросили в ледяной ручей. Она пошатнулась, потеряв опору.
 — Дункан? — окликнула она его, протягивая к нему руки.
 — Нет, — бросил он, отступая еще дальше назад.
 — Я ничего не понимаю.
 — Вот именно. До сих пор ты не знала ничего, кроме неуемного желания воина, которое размолотило тебя до крови. Тебе не довелось изведать сладости своего собственного желания.
 — Это не так. Твое желание и мое — это разные стороны одной и той же монеты.
 Дункан провел по волосам рукой, словно гребнем, потом расстегнул свой роскошный плащ и отбросил его в сторону.
 — Нет, — сказал он, снова повернувшись к ней. — Твое желание тонет в моем. Для тебя все будет точно так же с любым мужчиной.
 Сначала Эмбер не поняла.
 А когда поняла, то пришла в ярость. Глаза ее сузились, превратившись в щелочки.
 — Значит, ты считаешь, что ко мне страсть приходит всегда только из вторых рук? — сдержанно спросила она.
 Он кивнул.
 — Ты думаешь, что любой мужчина, который прикоснется ко мне, испытывая страсть, разбудит во мне ответный огонь?
 Дункан заколебался, но потом все-таки снова кивнул.
 — Ты позоришь нас обоих, — произнесла Эмбер ледяным тоном, не делая попытки скрыть свою ярость.
 Он хотел было что-то сказать, но она опередила его, обрезая каждое слово так, как если бы обрезала нити в законченном шитье.
 — Три раза в жизни мне доводилось почувствовать страсть мужчины. В первый раз я бежала, словно лань, пока не оказалась в безопасности. Потом упала на колени, и меня стало рвать, и рвало до тех пор, пока я не ослабела так, что не могла подняться.
 — Сколько тебе было лет?
 — Девять.
 Дункан пробормотал про себя какое-то ругательство.
 — В этом возрасте ты была еще слишком мала, чтобы отвечать на страсть, — сказал он. — Теперь, когда ты достаточно выросла…
 — Во второй раз, — перебила его Эмбер, — мне было девятнадцать. Возраст более чем достаточный, чтобы отвечать на страсть, ты согласен?
 Дункан пожал плечами.
 — Ты согласен? — настойчиво повторила она.
 — Да, согласен. — Голос его резал слух. — И ты ответила, так?
 — Ответила ли я страстью на страсть? Он коротко кивнул.
 — О да, — промолвила Эмбер. — Я была охвачена страстью…
 Рот Дункана превратился в плоскую щель.
 — …если полагать, что ярость и отвращение — это страсть, — насмешливо продолжала она. — Я выхватила кинжал, вонзила его в руку, шарившую у меня под юбкой, и бросилась бежать. Потом меня так вывернуло наизнанку, что я не в силах была сделать глоток воды.
 — Кто были эти скоты? — требовательно спросил Дункан.
 — В третий раз, — продолжала Эмбер, словно не слыша его вопроса, — рука какого-то незнакомца запуталась у меня в волосах, и сладкий озноб удовольствия растекся по всему телу.
 — Что за незнакомец? — Ты.
 — Не понимаю, — сказал Дункан.
 — И я не понимаю, но это правда. Когда я впервые коснулась тебя, то испытала наслаждение столь острое, что даже вскрикнула.
 — Тогда ты почувствовала не свое, а мое желание.
 — В то время ты был без сознания, — возразила Эмбер.
 Глаза Дункана округлились. Отразившаяся в них вспышка пламени свечи сделала их почти такими же золотистыми, как у Эмбер.
 — Что ты сказала? — прошептал он.
 — Я дотронулась до тебя, я узнала тебя, и я хотела тебя. Ты лежал без чувств, ничего не ведая, ничего не помня, и огонь заструился у меня по телу, когда я провела руками по твоей груди.
 Вырвавшийся у Дункана звук мог быть именем Эмбер, или тихим стоном страсти, или и тем и другим одновременно.
 — Я была создана для тебя, — сказала Эмбер, расстегивая свой плащ. — Для тебя одного и ни для кого больше. Возьми же то, что принадлежит тебе, и дай мне то, что принадлежит мне.
 — И что же это такое? — спросил Дункан.
 Но его улыбка и хрипотца в голосе сказали Эмбер, что ему это прекрасно известно.
 — Мы соединены душами, — тихо проговорила она. — Как же не соединиться и нашим телам?
 — Повернись спиной, бесценная Эмбер.
 Она неуверенно повернулась спиной к Дункану. Ощутив, как его руки тронули шнуровку, она испытала вспышку желания и в то же время почувствовала облегчение.
 Некоторое время не было слышно ничего, кроме шепота пламени свечей и шелеста одежд, бережно спускаемых вниз по теплому телу и падающих яркими пятнами на пол. Наконец Эмбер осталась одетой лишь в собственное тело и отблески огня, играющие на ее коже.
 Палец Дункана прошелся по всей длине ее спины — от шеи до затененной впадины у основания позвоночника. Она затаила дыхание.
 — Тебе это приятно? — спросил он. — Да.
 Кончик его пальца снова повел черту, медленно скользя вниз, вниз, пока ему не пришлось остановиться, чтобы не оказаться зажатым между обольстительными выпуклостями. Охватившая Эмбер дрожь и ее прерывистое дыхание говорили Дункану, что ей на самом деле приятна эта ласка.
 — Потому что это приятно мне? — спросил Дункан. — Чье это удовольствие — твое или мое — заставляет твое дыхание дрожать?
 — И твое, и мое вместе, — ответила Эмбер чуть охрипшим голосом.
 И Дункан опять стал обводить женственную линию спины и бедер, скользнув еще глубже в эту тень, которая мучительно искушала его. Он знал, что если пойдет дальше по этой темной излучине, то найдет место, которое мягче, чем его сны, и горячее, чем его желание.
 — Хотел бы и я это почувствовать, — пробормотал Дункан.
 — Что почувствовать? Он слегка усмехнулся.
 — Мое желание и твое вместе.
 — Тогда прими в дар мое тело и подари мне свое в обмен.
 — Ты остаешься в проигрыше.
 — Только потому, что я раздета, а ты одет. Сочетание колкости и страсти в голосе Эмбер заставило Дункана тихонько рассмеяться.
 — Я хочу еще немного остаться одетым, — сказал он.
 — Почему?
 — Потому что тогда мне, может быть, удастся не поступить с тобой так, словно я — зеленый оруженосец, который не в состоянии удержать свое семя подольше, чтобы доставить подружке удовольствие.
 Эмбер испуганно вскрикнула, когда Дункан наклонился и поднял ее на руки, словно ребенка. На один обжигающий миг она ощутила всю глубину его желания. Следующим ее ощущением была шелковистая прохлада мехового покрывала, принявшего ее обнаженное тело, и то, что Дункан уже не держит ее.
 Когда Дункан вытянулся на ложе рядом с ней, он постарался сделать так, чтобы их тела не соприкасались. Но огонь у него в глазах заставил сердце Эмбер перевернуться у нее в груди. Она с пронзительной отчетливостью поняла, что ее нагота видится ему прекрасной.
 — Я перед тобой в невыгодном положении, — тихо сказал Дункан.
 — Почему же? Ты одет, а я раздета.
 — Да, но когда ты прикасаешься ко мне, то узнаешь, что я чувствую. Когда я прикасаюсь к тебе, то узнаю только то, что чувствую я сам.
 Он протянул руку. Кончиком пальца очертил круг на одной груди Эмбер как раз в том месте, где гладкая белая кожа переходит в бархатисто-розовую. Кожа на груди натянулась, огненные струи побежали от нее к низу живота и дальше.
 Дункан с улыбкой смотрел, как меняется тело Эмбер от его прикосновения, как ее сосок стягивается в бутончик столь же соблазнительный, как ягода лесной земляники.
 — Я знаю, как это действует на меня, но не знаю, что чувствуешь при этом ты.
 Единственным ответом Эмбер была дрожь наслаждения.
 — Скажи мне, золотая колдунья. Скажи мне, что делает с тобой мое прикосновение.
 — Оно накидывает на меня огненную сеть.
 — Значит, тебе больно?
 — Только когда ты смотришь на меня и я знаю, чего мы оба хотим, а ты в этом отказываешь и себе, и мне, — ответила Эмбер.
 — И чего же мы оба хотим? — спросил Дункан. — Этого?
 Он наклонился вперед, так что его усы почти коснулись тугого узелка на ее груди. Почти, но не совсем.
 Ответом была молния желания, пронзившая все тело Эмбер.
 — Почему ты так мучаешь меня? — прошептала она.
 — Когда я прикасаюсь к тебе, ты чувствуешь мое желание. Если я не дотрагиваюсь до тебя, то ты должна будешь испытывать лишь свое собственное желание.
 Теплое дыхание Дункана овеяло нежную кожу Эмбер. Она выгнулась навстречу ему, но он отстранился.
 — Лежи спокойно, бесценная Эмбер. А не то я поступлю с тобой так же, как когда-то поступила со мной ты.
 — Как это?
 — Привяжу тебя веревками, чтобы ты не могла двигаться.
 — Ты этого не сделаешь.
 Улыбка Дункана была загадочной и чуть волчьей.
 — Я твой муж. По закону Божьему и человеческому я могу делать с тобой все, что пожелаю.
 — И ты желаешь меня помучить, — еле слышно сказала Эмбер.
 — Да, очень нежно, — согласился он. — Но как следует, до конца.
 Эмбер с улыбкой снова откинулась на меховое покрывало. Сдерживаемая страсть в глазах мужа возбуждала ее любопытство, как и обостренное ощущение собственного тела.
 Дункан молча взял в горсть прядь длинных волос Эмбер. Дав им свободно свисать подобно шарфу, он стал водить ими по ее грудям, пока оба соска не стянулись в тугие бутоны.
 — Они прекрасны, — тихо сказал он. — Я очень хочу, попробовать их на вкус, почувствовать, как они меняются с каждым движением моего языка. Ты помнишь, как это было раньше?
 Острые огненные спицы пронзили Эмбер. Она беспокойно пошевелилась, желая большего, чем слова Дункана и эти мучительно-дразнящие ласки, которые были не совсем то, что живое прикосновение тела Дункана к ее телу.
 — Ты помнишь? — еще раз спросил Дункан.
 — Помню, — прошептала Эмбер. — Это как огонь и теплый дождь в одно и то же время.
 Волосы скользили, гладили и дразнили груди Эмбер, пока она не начала тихо стонать при каждом вдохе. Улыбаясь, Дункан перенес эту ласку на срединную линию ее тела и двигался вниз, пока длинные золотые пряди не встретились с более темными волосами, охранявшими, подобно теплой чаще, скрытый в ее глубине хрупкий цветок.
 Когда ласка спустилась еще ниже и волосы защекотали светлую кожу на изгибах ее бедер, пальцы Эмбер вцепились в мех" покрывала. По телу прошла волна дрожи, за ней еще одна и еще, пока она непроизвольно не согнула одно колено.
 — Что ты чувствуешь? — спросил Дункан.
 — Какой-то озноб, но не холодный, а горячий, — прошептала она. — От этого мне хочется…
 У Эмбер перехватило горло, когда прядь вернулась к месту, где соединялись ее бедра, и стала так нежно щекотать волосы, что она чуть нет закричала от неудовлетворенного ожидания.
 — Ну-ну, что тебе хочется сделать? — ободряюще спросил Дункан.
 — Укусить тебя за руку за то, что дразнишь меня. Он засмеялся, наклонился и стал дуть ей на живот, потом на пушистый треугольник, доказав ей, что вплоть до этого самого мгновения она даже не представляла себе, как можно дразнить и мучить по-настоящему. Теплое дуновение его дыхания у нее между бедрами пустило по ней язычки пламени, которые стали ощупывать все уголки ее тела.
 — Дункан, пожалуйста.
 — Что «пожалуйста»? Ты должна будешь сказать мне, бесценная Эмбер. Я ведь не колдун и не умею читать в твоей душе через простое прикосновение.
 — У меня болит, — сказала она. — Где?
 — Там, где ты дразнишь меня.
 — И где же это? — спросил он.
 — У меня между… между ногами.
 — Ага.
 Усмехнувшись, Дункан сполз вниз, по всей длине стройных ног Эмбер, пока его дыхание не коснулось ее лодыжек.
 — Теперь тебе лучше? — спросил он.
 Эмбер издала какой-то нечленораздельный звук, которым ей все же удалось передать решительное отрицание.
 — Нет? — Он усмехнулся про себя. — Тогда, может, у тебя здесь болит.
 Теплое, дразнящее дуновение его дыхания овеяло колени Эмбер.
 — Тут? — спросил он.
 — Нет, — ответила она чуть глуховатым голосом. Но Эмбер тоже усмехнулась: меняя положение, Дункан случайно задел ее. И хотя это соприкосновение было едва ли более уловимо, чем струйка от дыхания, оно стало для нее рассветом в ночи, пронизало все ее тело, каждую его частицу, рассказывая ей о муже и о ней самой то, чего раньше она не знала.
 Дункана же самого удивляло, как много наслаждения находит он в жене. Хотя желание, словно голод, свирепо грызло его внутренности, оно удерживалось в узде еще большей потребностью изучить эту обольстительную колдунью, которая лежа следила за ним горящими, словно угли, глазами.
 Зная все это, Эмбер теперь могла меньше волноваться из-за любовной игры, правила которой не были ей знакомы. И могла уж совсем не опасаться, что Дункан не захочет соединиться с ней.
 Его желание становилось лишь сильнее от того, что так сурово сдерживалось.
 — Ты уверена, что это не то самое место? — спросил Дункан. — Я слышал, что колени женщины — весьма чувствительная часть ее тела.
 Эти слова сопровождались еще одной бестелесной лаской, от которой у Эмбер захватило дух, потому что она явственно ощутила у себя между коленями не только дыхание Дункана, но и прикосновение его усов.
 — Тебе это было приятно? — спросил он. Эмбер кивнула, и свет от свечей вплелся подобно руке возлюбленного в ее длинные волосы.
 — Я не слышу тебя, — сказал Дункан.
 — А я тебя не чувствую, — откликнулась она, наблюдая за ним из-под полуопущенных век.
 — Ты что, торгуешься со мной, жена? — Да.
 — Тогда скажи мне точно, где у тебя болит, и я сниму боль.
 Эмбер хотела было заговорить, но голос изменил ей.
 — Я… я не могу, — прошептала она.
 Дункан увидел, как розовый румянец пополз от ее грудей вверх, к щекам, и понял ее затруднение.
 — Я все время забываю, — сказал он тихим голосом. — Ты взлетаешь ввысь так легко и быстро, однако всего несколько часов назад еще была нетронутой девой. Прости меня.
 — Только если ты прикоснешься ко мне.
 Дункан вскинул голову. Заглянул в глаза своей жены и увидел в них отражение своей собственной неутоленной страсти.
 Но он еще не прикоснулся к ней.
 — Ты хочешь меня, — проговорил он. Удивление в голосе Дункана рассмешило Эмбер и одновременно вызвало у нее желание поколотить его.
 — А я разве говорила тебе что-то другое? — спросила она.
 — Но я думал, что это говорит в тебе мое желание, которое ты ощущаешь.
 — Иногда, мой темный воин, голова у тебя делается очень глупой.
 Дункан улыбнулся и тыльной стороной руки, слегка касаясь, провел над треугольником, покрытым темно-золотыми завитками.
 — Здесь у тебя болит? — спросил он хриплым шепотом.
 Из горла Эмбер вырвался сдавленный звук. Ее согнутое колено было приглашением к большей близости.
 Но Дункан хотел еще большего. Это было ему нужно. Он должен до конца быть уверен, что Эмбер поддалась своему собственному желанию, а не просто уступила его напору.
 — Если ты хочешь, чтобы я вошел в твой теплый замок, ты должна сама отворить ворота.
 На мгновение Эмбер замерла. Потом прерывисто вздохнула и слегка изменила положение ног.
 Дункан расстегнул плащ и отбросил его в сторону.
 — Шире, — прошептал он.
 Эмбер снова шевельнула ногами. Щеки ее опять стал заливать румянец.
 Быстрыми, нетерпеливыми движениями Дункан распустил шнуровку рубашки и уронил ее на пол. Жаждущий, одобрительный взгляд, которым окинула его жена, никак не мог остудить горячего бега крови по его телу.
 Не мог этого сделать и вид жены, лежавшей перед ним с наполовину раздвинутыми ногами. Кожа ее светилась подобно жемчугу на фоне меха. Но и этого было недостаточно.
 — Еще шире, — настаивал он.
 — Дункан…
 В его имени звучало и возражение, И требование, чтобы он перестал ее мучить.
 Она медленно раздвинула ноги еще немного. С каждым новым движением она чувствовала себя все более уязвимой, и ее белые, стройные ноги начали дрожать.
 Склонившись над Эмбер, Дункан увидел чуть заметные пятна на безупречной коже с внутренней стороны ее бедер. Когда он понял, откуда у нее эти пятна, губы сложились в горькую складку.
 — Твой замок все еще слишком хорошо обороняется, — сказал Дункан. — Ворота должны быть широко распахнуты. Очень широко.
 Теперь щеки Эмбер пылали огнем.
 — Почему? — прошептала она.
 — В тот раз я силой раздвинул тебе ноги, — тихо проговорил Дункан.
 — Неправда, — громче произнесла Эмбер.
 — Нет, правда, — резко возразил он. — Вот и следы, оставленные моими руками.
 — Но ведь…
 — Если ты хочешь, чтобы я лежал между твоими ногами, ты должна сама дать мне там место, по своей воле и желанию.
 При мысли о том, что Дункан снова будет лежать у нее между ногами и что она вновь почувствует тот экстаз, который охватит его, когда его семя хлынет в ее лоно, тело Эмбер свело судорогой страсти.
 От этой мысли у нее внутри набух и прорвался ручеек наслаждения. Жар растекся по всему ее телу и сразу смягчился от скрытно пролившегося дождя. С тихим стоном она открылась полностью, повинуясь одному лишь своему страстному желанию.
 Горящий взгляд Дункана подействовал на нее, словно утонченная ласка. Она страстно всхлипнула, ощутив, как огненная сеть туже стянула все ее тело, изменяя его, готовя его принять Дункана. Ноги ее снова шевельнулись, как будто Дункан уже был у нее внутри, деля с нею свое тело.
 — Ты еще прекраснее, чем все слова, которые я мог бы тебе сказать, — прошептал Дункан.
 — А ты прикоснись ко мне, и я все узнаю.
 — Да. И я тоже.
 С этими словами Дункан опустил руку, и его длинный палец скользнул плавно и глубоко внутрь Эмбер, проверяя истинность ее страсти. Она замерла и тихо застонала, словно он стегнул ее кнутом.
 Но это был стон не боли, а наслаждения, и Дункан знал это так же точно, как и сама Эмбер. Восхитительная горячая влага оросила его ласкающий палец и пролилась ему в ладонь.
 Ее страсть, ее отклик, ее потребность.
 Не просто отражение его чувств.
 Хриплый звук, выражавший и неутоленную страсть, и облегчение, вырвался из горла Дункана. Медленным движением он извлек палец из тела Эмбер, которое с такой готовностью принимало его ласку.
 — Нет, — проговорила она. — Дункан, я…
 Голос ее прервался, когда он стал обводить нежные лепестки, которые больше не скрывались под золотыми завитками. Она открывалась перед ним подобно цветку и, подобно цветку, вызывала восхищение. Ее желание, которое он мог обонять и осязать, пьянило его. Он снова погрузил палец и снова получил ответ огненной влагой.
 Потом прикосновение Дункана исчезло, и Эмбер осталась одна, истязаемая на дыбе неудовлетворенного желания. У нее вырвался протестующий крик.
 — Потерпи, — тихо произнес он. — Я хочу быть таким же нагим, как и ты.
 Но руки Дункана совсем не казались терпеливыми, срывая с него оставшуюся одежду под неотступным взглядом желтых, как само пламя, глаз.
 Когда он вновь повернулся к Эмбер, у нее округлились глаза. Его плоть восстала полностью, он являл собою воплощение мужской силы, и все его могучее тело влажно светилось, ожидая утоления голода.
 — Эмбер?
 — Ты был таким и в Каменном Кольце? — спросила она.
 — Да.
 Она перевела дыхание, которое задерживала, сама того не замечая.
 — Ну, тогда… тогда и в этот раз мы прекрасно подойдем друг другу, — проговорила она. И добавила еле слышно: — Хотя я не могу представить, как это получится.
 Со звуком, который мог быть смехом либо стоном, Дункан, опустился на ложе.
 — Я постараюсь, чтобы получилось, — сказал он. — Плох тот воин, который не умеет как следует вложить меч в ножны.
 Ложась между ногами Эмбер, Дункан задел ее, и мощные течения его страсти омыли ее, заставив задрожать.
 — Тебе страшно? — спросил он.
 — Прикоснись ко мне, и узнаешь.
 Дункан просунул руку вниз между своим телом и ее, но уже не рукой раздвинул нежные лепестки цветка желания Эмбер. Ощущение атласного тепла, которое ждало его там, заставило его сердце забиться вдвое быстрее.
 — Ты должна мне сказать, если тебе будет больно, — охрипшим голосом проговорил он.
 Единственным ответом Эмбер был новый прилив тепла, от которого в ней набухла и лопнула почка страсти. Огненная влага, омывшая Дунканову плоть, без единого слова сказала ему, как он желанен.
 Дункан со стоном выдохнул и погрузился в нее еще немного глубже.
 У Эмбер перехватило дыхание. Ощущение того, как ее тело расступается, чтобы принять его, было остро-возбуждающим. Ощущение жестоко сдерживаемой страсти Дункана было. Для нее сладостной пыткой. Он входил в нее так медленно, словно хотел убедить ее и себя, что на этот раз в их соединении не будет боли.
 — Тебе больно? — спросил Дункан, продвигаясь еще чуть глубже.
 — Нет, — ответила Эмбер неровным голосом. — Ты так сладко меня убиваешь.
 — Что ты говоришь?
 — Боже милостивый, — прошептала она. Дункан почувствовал страстную дрожь глубоко внутри.
 у Эмбер, ощутил, как его плоть орошает ее горячий дождь, и лишь ценой яростной борьбы с собой не потерял голову. Пот выступил у него на всем теле с головы до пят, но он ни на йоту не ускорил своего медленного погружения внутрь Эмбер.
 Еще одна волна чувственной дрожи сотрясла Эмбер, отдавая ее тело во власть темного воина, будившего в ней страсть доселе ей неведомой силы.
 Но и этого ей было мало. Ей нужен был Дункан. Весь целиком. И он был нужен ей сию минуту.
 Безотчетным движением ее ногти впились ему в бедра, требуя более глубокого проникновения.
 — Ты хочешь, чтобы я вошел глубже? — спросил он.
 — Да, да, да и да! Дункан, пожалуйста.
 Он мрачновато усмехнулся и, надавив сильнее, продвинулся глубже.
 Медленно.
 Из горла Эмбер вырвался тихий стон. Ее бедра шевельнулись движением столь же древним, как сама праматерь Ева. Тонкий аромат и шелковистый огонь ее страсти ласкали и пьянили Дункана. Он не мог сдержать горячего ответного толчка. Ее плоть так жарко, так ласково, так тесно облегала его со всех сторон.
 А он еще не погрузился до конца.
 — Тебе правда не больно? — хрипло спросил Дункан. Эмбер смогла ответить лишь прерывистым стоном наслаждения.
 — Посмотри на меня, — сказал он.
 Глаза Эмбер медленно открылись. Они были золотые, горящие, словно угли, почти безумные. Их вид вызвал в теле Дункана еще один жаркий толчок. Она ощутила это так же ясно, как и он сам.
 — Ты вытерпишь, если я войду еще немного глубже? — спросил Дункан.
 — Но я совсем не чувствую боли, когда ты во мне, а только удовольствие.
 Чуть хрипловатый шепот Эмбер был Дункану так же сладок, как таинственные движения ее тела и опьяняющий аромат ее страсти, еще более экзотический, чем запахи сандалового дерева и мирра.
 — Подними ноги и обхвати ими меня, — тихим голосом проговорил Дункан.
 Когда Эмбер сделала так, как он велел, наслаждение стало еще острее.
 — Держись за меня, — сказал Дункан. — Прижмись как можно теснее и крепче.
 Эмбер хотела спросить, для чего это нужно, но ощущение того, как он медленно дошел в ней до конца, заполнив ее теперь целиком, отняло у нее слова, мысли, отняло все, оставив лишь пронзительный экстаз. С дрожащим, прерывистым криком она отдалась наслаждению полного слияния со своим темным воином.
 — Теперь ты чувствуешь, как сильно я хочу тебя? — спросил Дункан сквозь стиснутые зубы.
 — Я чувствую тебя внутри себя. Всего целиком.
 — Больно?
 — Нет. Это наслаждение — такое сильное, что даже страшно. Твое желание и мое вместе.
 Улыбаясь немного мрачной улыбкой, Дункан медленно двинулся вспять из той нежной мягкой глубины, которой достиг с такой мучительной осторожностью.
 — Нет! — почти вскрикнула Эмбер. — Ты нужен мне!
 — Не больше, чем мне нужна ты.
 У нее перехватило дыхание, когда Дункан вернулся, погрузившись в нее глубоко, снова наполнив ее собою. Он повторил движение со сдержанной силой, и это возбудило ее еще больше, потому что она явственно воспринимала всю необузданность его желания.
 От их соединенных тел распространилось какое-то странное, неземное мерцание. Глаза Эмбер расширились, когда она почувствовала, как ее охватывает пламя — нежное и свирепое в одно и то же время. Она беспомощно задрожала.
 — Дункан, я больше не выдержу. Это… нет сил…
 Голос Эмбер оборвался. По ее телу стали прокатываться повторяющиеся сладко-мучительные судороги, и каждое сотрясение лишь притягивало его еще ближе к ней, еще больше распаляя снедавший ее огонь.
 Дункан губами поймал трепещущий крик, сорвавшийся с губ Эмбер в то мгновение, когда ее исход хлынул на него, лаская каждым глубоко скрытым в ней толчком экстаза. С каждым своим входом он пил вино ее страсти.
 На несколько сладостных и томительных мгновений Дункан замер в неподвижности над Эмбер, упиваясь ясным свидетельством того, что с ним она узнала наслаждение.
 Когда сдерживаться дольше стало невозможно, он начал двигаться со все возрастающей мощью. Каждое его движение у нее внутри вызывало все новые нежные содрогания и сжатия. Ее лицо стало напряженным, неуловимо изменилось в полете, который уносил ее все выше и выше под воздействием его могучей мужской силы, раз за разом входившей в нее.
 Вдруг Эмбер выгнулась и содрогнулась, пронзенная неописуемым экстазом. В ее дрожащем крике было имя Дункана. Она прижалась к нему изо всех сил, ибо он был и бурей, и спасительным убежищем.
 Атласная теплота плоти Эмбер втягивала Дункана, ласкала его, сулила ему блаженство, равного которому он еще не испытывал. Он чувствовал, что теряет власть над собой, и пытался сопротивляться, потому что хотел бы остаться навеки в этом состоянии — между уверенностью в ее экстазе и предвкушением своего.
 — Ты совершенна, — хрипло проговорил Дункан. — Да поможет мне Бог, ибо ты нужна мне больше-всего на свете, больше, чем даже возвращение памяти!
 Дольше сдерживаться он не смог. Со стоном отрешения он дал волю своей страсти и излил ее в лоно янтарной колдуньи, упоительная глубина которого так гармонично принимала и вмещала его естество.




 Глава 15


 Саймон в полном боевом снаряжении подъехал к замку Блэкторн на своем огромном боевом жеребце, скакавшем быстрым галопом. Рядом с ним ехал еще один рыцарь в кольчуге и боевом шлеме. С другой стороны Саймон вел в поводу темно-гнедого жеребца, который был никак не меньше его собственного.
 Гнедой жеребец был без всадника, а к пустовавшему седлу были приторочены меч в ножнах и длинный, каплевидной формы щит. Щит был украшен изображением головы черного волка — знаком Доминика ле Сабра, Глендруидского Волка.
 Вокруг всадников клубился холодный и тихий осенний туман. Копыта лошадей прогрохотали по опущенному мосту, который вел во внутренний двор Блэкторна. Несколько мгновений спустя под стальными подковами трех жеребцов зазвенели булыжники двора.
 На ступенях крыльца появилась женщина и стала с тревогой вглядываться в приехавших. Увидев жеребца без всадника, она подхватила подол богатого зеленого платья и быстро сбежала вниз по ступеням. Капюшон соскользнул у нее с головы, и ее огненно-рыжие волосы развевались по ветру, словно языки настоящего огня, пока она перебегала двор.
 Не обращая внимания на опасность быть растоптанной, она подбежала прямо к лошадям. При каждом быстром движении ее тела дрожали и звенели малюсенькие золотые колокольчики, украшавшие ее одежду.
 — Саймон! — крикнула она. — Где Дункан? Что случилось? Почему у тебя его боевой конь?
 Жеребец Саймона почти встал на дыбы, когда его всадник резко натянул поводья.
 — Не подходи, Мег! — приказал Саймон. — Если какая-нибудь из лошадей наступит на тебя, Доминик снесет мне голову.
 — И не только это, — произнес голос, донесшийся со стороны караульного помещения. — Я прикажу нанизать твое сердце на вертел и поджарить.
 Саймон обернулся и увидел брата, шагающего к нему по булыжникам двора.
 На Доминике был длинный плащ, такой же черный, как и его волосы, и лишенный каких бы то ни было украшений, за исключением большой серебряной застежки, скреплявшей плащ из тяжелой ткани. Да и не было нужды в каких-то еще украшениях, которые указывали бы на статус Доминика. Массивная застежка из чистого серебра была сделана в виде волчьей головы с необыкновенными хрустальными глазами, смотревшими на мир взглядом, в котором светилось древнее знание.
 Волк глендруидов, исчезнувший на тысячу лет, был найден и отдан воину, не принадлежавшему к клану глендруидов.
 Доминик миновал все еще беспокойно переступавших жеребцов и остановился лишь тогда, когда оказался между ними и женой. Убедившись, что Мег в безопасности, Доминик повернулся к Саймону и заговорил с ним.
 — Дункан жив? — напрямик спросил он. — Да.
 Мег прикрыла глаза и произнесла благодарственную молитву. Одной рукой Доминик обнял ее за плечи, привлек к себе, что-то тихо сказал ей в волосы. Она придвинулась еще ближе к нему, принимая поддержку мужа.
 — Дункан ранен? — спросил Доминик.
 — Да. И нет.
 Серебряные глаза Доминика сузились: он видел, что Саймон подавляет в себе какое-то клокочущее в нем сильное чувство.
 Зеленые глендруидские глаза тоже изучали Саймона, ибо Мег уловила ненависть, кипящую под маской кажущегося спокойствия. Она не видела Саймона в таком состоянии с тех пор, как вскоре после их свадьбы с Домиником он обвинил ее в попытке отравить мужа.
 Доминик повернулся и посмотрел на второго рыцаря. Шлем скрывал его белокурые волосы, но не мог скрыть его холодных, очень светлых глаз. Легким кивком головы Свен подтвердил то, о чем уже догадался Доминик.
 Больше ни слова не должно быть сказано о Дункане Максуэллском — слишком много вокруг ушей, которые могут подслушать.
 — Пойдем ко мне, — сказал Доминик.
 Он подал знак, и сразу несколько конюхов поспешили через двор, чтобы принять лошадей. Потом что-то сказал одному из ожидавших поодаль оруженосцев, и юноша бросился бегом в другую часть двора — сказать, чтобы из кухни принесли еду.
 Никто больше не произнес ни слова, пока все не оказались в уединении личных покоев хозяина. После того как влажные от тумана плащи были сняты и повешены сушиться, Доминик повернулся к брату.
 — Расскажи мне, что с Дунканом.
 — Его околдовали, — резко бросил Саймон.
 Саймон больше не скрывал обуревавшей его ненависти. Она потрескивала у него в голове подобно разряду молний.
 — Околдовали? — переспросила Мег. — Как это?
 — Он ничего не помнит о Блэкторне, не помнит, что присягал Доминику на верность, не помнит о своей помолвке с Арианой.
 Доминик приподнял одну черную бровь, отчего лицо его приобрело насмешливое выражение.
 — Клянусь Господом, — сказал Доминик. — Это может вызвать затруднения. Король Генрих был особенно доволен тем, что нашел жениха-сакса для норманнской наследницы.
 — Ты хочешь сказать, удобного жениха. Он твой вассал и косвенно оказывается обязанным Генриху, — заметил Свен. — Как я понимаю, хозяин замка Дегэрр-Хоулд не в восторге от предлагаемого союза.
 Усмешка Доминика была, не менее свирепой, чем усмешка волчьей морды, украшавшей его плащ.
 — Лорд Чарльз, — тихо произнес Доминик, — спал и видел, как расширит свои владения, удачно выдав замуж дочь. А вместо этого брак Арианы укрепит господство Генриха.
 — И твое влияние, — добавил довольным тоном Свен.
 — Да. Тебе попадались люди Чарльза в Спорных Землях?
 — Нет, — ответил Свен.
 — А тебе, Саймон?
 — Кроме следов колдовства, мне ничего не попадалось, — мрачно буркнул тот.
 Доминик искоса взглянул на жену.
 — Колдовство — это по твоей части, — с улыбкой сказал он.
 — И это говорит Глендруидский Волк, — пробормотал Свен.
 Доминик усмехнулся еще шире, но не стал больше расспрашивать Саймона.
 — Какого рода чары или колдовство ты подозреваешь? — спросила Мег у деверя.
 — Спроси у проклятой ведьмы, что живет в Спорных Землях.
 — Прошу тебя, начни с самого начала, — сказала Мег.
 Эти слова были не только просьбой, но и приказом.
 Саймон не обиделся. Он питал привязанность и уважение к этой глендруидской женщине, которая спасла жизнь Доминику, сильно рискуя лишиться своей.
 — Мы со Свеном расстались у Морского Дома, — начал Саймон. — Он хотел посмотреть, правду ли болтали о каком-то полностью снаряженном боевом жеребце, который якобы бродит в лесу подобно дикому зверю и убегает от всех, кто пытается поймать его. Крупный жеребец темно-гнедой масти…
 Мег взглянула на Свена.
 — Жеребец Дункана? — спросила она.
 — Я тоже так подумал. Мне приходилось слышать, как Дункан подзывал его, свистя по-соколиному. Ну, я и стал свистеть по всему лесу, пока Щит не подбежал ко мне, словно большая собака, радуясь, что может вернуться домой.
 Мег снова повернулась к Саймону.
 — Пока Свен прочесывал лес, — продолжил свой рассказ Саймон, — я решил проверить разные слухи о том, что делается в Морском Доме.
 Мег с силой выдохнула.
 — Это был опасный риск, — сказала она. — Говорят, что сэр Эрик — колдун. И в Морском Доме властвует он.
 Блестящие черные глаза Саймона заискрились потаенным смехом. Ему было внове, чтобы о нем пеклась и беспокоилась женщина. Он обнаружил, что это довольно приятно.
 Все еще улыбаясь, Саймон снял шлем и опустил его на стол рядом с видавшим виды шлемом Свена.
 — Колдовство сэра Эрика — если оно существует, — похоже, не столь могущественно, чтобы он мог читать мои мысли, — сказал Саймон. — Он поверил моим россказням о том, будто я странствую из религиозных побуждений.
 У Мег вырвался какой-то звук, который мог означать все, что угодно, в том числе и досаду на любимого деверя.
 — Я пробыл там всего несколько дней, когда в Морской Дом прибыли мужчина и девушка, — продолжал Саймон. — На девушке была одежда в золотых тонах и украшения из драгоценного янтаря, которые она носила так, как если бы они были медные.
 — Янтарь? — взволнованно переспросила Мег.
 — Да. Ее и зовут так же — Эмбер.
 Доминик уловил внезапное волнение жены. Он с беспокойством посмотрел на нее, но все ее внимание было обращено на Саймона.
 — Эмбер, — повторила Мег. — Просто Эмбер, и все.
 — Ее называли Неприкосновенной, — сказал Свен, понизив голос, — ибо никому, будь то мужчина или женщина, не дозволялось прикасаться к ней. Мег замерла на мгновение.
 — Продолжай, — велела она Саймону.
 — Похоже, молва все сильно преувеличила, — насмешливо произнес Саймон. — Эмбер обвивалась вокруг своего спутника, словно плюш вокруг могучего дуба.
 — Правда? — удивленно спросила Мег. — Тогда это не могла быть Эмбер Неприкосновенная.
 Саймон и Свен обменялись взглядами. Не согласиться с мнением жены своего лорда рискнул Саймон.
 — Возможно, и нет, — осторожно заговорил он, — но рыцари и оруженосцы Морского Дома думали, что это Эмбер, а они-то знают ее много лет.
 — Как странно.
 — Эрик Непобедимый тоже называл ее Эмбер, — добавил Саймон. — С ее помощью он узнавал, правду ли говорит ее спутник.
 — А, так вот почему она прикасалась к мужчине, — чтобы узнать что-то, — сказала Мег. — Она одна из Наделенных Знанием.
 — О чем вы это толкуете? — спросил Доминик.
 — Ты разве не помнишь? — спросила Мег. — Когда ты строил разные планы, как можно было бы взять замок Каменного Кольца, я рассказывала тебе о Наделенных Знанием.
 Доминик нахмурился.
 — Да, но, честно говоря, я не поверил этим глупостям о колдунах, превращениях, пророчествах и тому подобной болтовне.
 В зеленых глазах Мег заплясали веселые искорки Ее муж носил древнее изображение Глендруидского Волка, но его выводило из терпения то, чего он не мог потрогать, измерить, поколотить, взять в осаду.
 Или в объятия.
 — В некоторых случаях, милорд, — тихо проговорила Мег, — то, чего нельзя потрогать, обладает большим могуществом по сравнению с тем, что потрогать можно.
 — Это трудная истина для такого воина, как я, — сказал Доминик.
 Мег кивнула.
 — Но у меня чудесный учитель, — с улыбкой добавил он. — Я теперь знаю, что любовь целительницы из рода глендруидов может взять замерзшее сердце воина, вывернуть его наизнанку и сделать его снова горячим.
 Улыбка, которой обменялись Мег и Доминик, удивительно напомнила Саймону об Эмбер и Дункане. Это сходство одновременно рассердило и встревожило его.
 — Итак, — сказала Мег, вновь повернувшись к Саймону, — Эмбер читала в душе у своего спутника. Рассказывай дальше
 Саймон и Свен переглянулись.
 — Может статься, она и впрямь прикасалась к этому человеку с целью что-то узнать. — В голосе Саймона слышалось сомнение. — Только она все же больше смахивала на девицу в обществе возлюбленного.
 — Не все ли равно? — спросил Доминик с растущим нетерпением. — Меня заботит Дункан, мне нет дела до какой-то кельтской ведьмы.
 — То-то и оно, — возразил Саймон. — Спутником ведьмы был Дункан Максуэллский.
 Мгновенно поза Доминика изменилась. Он стал похож на сокола, издалека увидевшего добычу и готового упасть на нее камнем.
 И поразить.
 — Дункана привезли как пленника? — требовательно спросил Доминик.
 — На нем не было видимых глазу оков, кроме пальцев Эмбер, которыми она держала его за запястье.
 — Вряд ли этого достаточно, чтобы удержать такого могучего воина, как Дункан, — сухо заметил Доминик. — Разве что эта Эмбер какая-нибудь новая Боадицея, явившаяся поражать мужчин своим огромным мечом.
 — Меч, которым она поразила Дункана…
 — Что? — резким тоном перебила его Мег. — Ты же говорил, что Дункан цел и невредим!
 Саймон посмотрел в ясные зеленые глаза Мег и ему захотелось очутиться где-нибудь в другом месте.
 — Я знаю, что ты нежно привязана к нему, — сказал Саймон.
 Доминик стоял с угрюмым видом. Несмотря на уверенность в любви Мег, он чувствовал, что ему не слишком по душе ее привязанность к Дункану Максэллскому, с которым они вместе росли.
 — Но я боюсь, — мрачно продолжал Саймон, — что эта проклятая ведьма Эмбер украла у Дункана душу.
 — Он мертв? — отрывисто спросил Доминик.
 — Нет. Но и не жив, если сравнить с тем, каким мы его знали.
 — Объясни.
 Что-то в голосе Доминика заставило Свена переступить с ноги на ногу и бросить беспокойный взгляд на плащ лорда. Глаза волчьей головы на застежке блестели отраженным светом огня, казались умными, живыми и ничуть не менее свирепыми, чем у хозяина.
 — Все так, как я уже говорил тебе, — раздельно произнес Саймон. — Дункан ничего не помнит о своей жизни до того, как оказался в Спорных Землях.
 — Ты уверен в этом? — спросил Доминик. — А вдруг он, как Свен, притворяется кем-то другим, чтобы разведать, как и что?
 — Я молился, чтобы это было правдой, — ответил Саймон.
 Мег только покачала головой. Она вспомнила прямой и открытый нрав Дункана, и у нее в глазах блеснули слезы.
 — Он не такой, как Свен, — проговорила Мег. — Не лицедей, способный играть разные роли.
 — Человек может научиться лицедейству, если от этого будет зависеть его жизнь, — заметил Доминик.
 Мег на мгновение закрыла глаза. Когда они опять открылись, это были решительные глаза целительницы из рода глендруидов. И когда она заговорила, голос ее был бесстрастен.
 — Продолжай, Саймон. Я бы хотела больше услышать о превращении Дункана. Я бы хотела услышать все. Саймон бросил беспокойный взгляд на Доминика. Но лицо брата не предвещало ничего хорошего.
 — Я не подал вида, что узнал Дункана, — сказал Саймон, снова повернувшись к Мег. — Он уставился на меня так, будто пытался понять, видел ли меня раньше.
 — Как его представили тебе? — спросила она.
 — Как человека, лишившегося памяти.
 — А как они называли его?
 — Дунканом.
 — Почему?
 — Потому что у него темные волосы и он воин. Во всяком случае, именно так сказал Эрик.
 — Они объяснили, каким образом Дункан потерял память?
 — Нет, — резко ответил Саймон. — Эрик сказал, что нашел Дункана во время грозы, бесчувственного и совершенно нагого, если не считать того янтарного талисмана, что дала ему ты.
 — Свен, а ты что слышал? — спросила Мег.
 — Только то, что и Саймон.
 — Талисман спас ему жизнь, — добавил Саймон.
 — Это как же? — спросил Доминик.
 — Эрик ждал появления Дункана Максуэллского или его рыцарей. Обычного чужака убили бы на месте как шпиона или разбойника. А чужак с янтарным талисманом на шее — это другое дело.
 — И они отнесли Дункана к Эмбер Неприкосновенной, — закончила за него Мег.
 Саймон с любопытством посмотрел на нее: интересно, как она догадалась?
 — Да, — спокойно сказал Свен. — Говорят, что любая янтарная вещь принадлежит ей.
 — Да, — подтвердила Мег.
 Какое-то время — достаточное, чтобы человек успел сделать нескольких медленных вдохов и выдохов, — она смотрела в такую даль, которая доступна лишь глазам глендруидов.
 — Ты знала, соколица моя милая? — мягко спросил ее Доминик. — Не потому ли ты дала Дункану этот талисман?
 — Мне приснился янтарь, — ответила она. — И еще мне приснилось, что Дункану грозит большая опасность.
 Легкая усмешка тронула губы Доминика.
 — А мне и наяву было известно об опасности. Вот почему я отправил Дункана захватить замок Каменного Кольца. Только могучему воину под силу справиться с таким делом в Спорных Землях.
 — И только богатому рыцарю по карману нанять достаточное число бойцов, чтобы удерживать такое поместье, — добавил Саймон.
 — Верно, — отозвался Доминик. — Вот зачем король Генрих устроил этот брак с дочерью Чарльза, барона Дегэрра.
 — На этот брак не рассчитывай, — резко бросил Саймон.
 — Почему нет?
 — Люди в Морском Доме бились об заклад, скоро ли Эмбер выйдет замуж за Дункана Безымянного, единственного мужчину, к которому она может прикасаться, ощущая при этом удовольствие.
 — Клянусь Господом! — прорычал Доминик. — Дункан, должно быть, рехнулся. Леди Ариана прибыла три дня назад!
 На лице у Саймона отразилось удивление.
 — Я не видел во дворе незнакомых людей или слуг.
 — Она приехала в сопровождении одной служанки и трех рыцарей, которые охраняли ее приданое, — сказала Мег.
 — Рыцари отправились обратно, как только приданое оказалось в безопасности в стенах замка, — добавил Доминик.
 — Никогда бы не подумал, что знатный вельможа способен так обращаться со своими собаками, а не то что с единственной дочерью, — пробормотал Саймон.
 — Барон был вне себя от того, что приходится выдавать дочь за сакса, — нейтральным тоном произнес Доминик.
 — Тогда барону, наверное, будет приятно получить дочь обратно.
 — Если Дункан отвергнет Ариану, у него не будет средств на содержание рыцарей, необходимых для защиты замка Каменного Кольца, — сказал Доминик без всякого выражения. — А я, вместе со своим непокорным вассалом, впаду в немилость и у короля Англии, и у короля Нормандии.
 — И все это, — тихим голосом вмешалась Мег, — говорится в то время, когда последние из тех воинов, что ты отправил с Дунканом, только сейчас пешими добираются до Блэкторна, бормоча что-то о молнии с ясного неба, от которой сбесшшсь их лошади.
 — Ты точно знаешь, — спросил Саймона Доминик, — что Дункан не преступил клятву и не переметнулся на сторону Эрика?
 — Никогда! — крикнула Мег, прежде чем кто-либо успел ответить.
 — Сначала я сам этого боялся, — с невозмутимым видом сказал Саймон. — Это многое бы объяснило.
 — И что же? — спросил Доминик.
 — Очень скоро я решил, что тут концы с концами не сходятся. Если бы Дункан был просто предателем, он выдал бы меня сэру Эрику.
 Свен кивнул, молчаливо соглашаясь.
 — Это означало бы для Саймона верную смерть.
 — Поэтому ты решил, что он околдован и на самом деле не узнал тебя, — сказала Мег.
 — Да. Другого объяснения я не вижу.
 — Иногда случается, — задумчиво заговорила Мег, — что кто-то получает удар по голове лошадиным копытом или боевым молотом, и тогда… если такие люди остаются живы, они порой лишаются памяти на какое-то время.
 — На какое? — встрепенулся Доминик.
 — Иногда на несколько дней. Иногда — месяцев. Иногда и… навсегда.
 Свен перекрестился и пробормотал:
 — Ты говоришь — случай. А я говорю — это дьявол, которому известно больше личин, чем мне.
 — Правда? — с простодушным видом спросил Саймон. — Какая поразительная мысль!
 Не обращая на них внимания, Доминик смотрел на Мег.
 — А ты что скажешь, целительница из рода глендруидов?
 — Пока не увижу Дункана, не смогу сказать, случай это или колдовство.
 — Когда мы с Дунканом сражались… — начал Саймон.
 — Сражались? — в ужасе переспросила Мег. — Но почему?
 — Сэр Эрик захотел узнать, какова закалка его новых воинов, — сухо пояснил Саймон. — Поэтому нам с Дунканом пришлось сразиться, чтобы показать свое умение владеть мечом.
 Доминик растянул губы в усмешке.
 — Хотел бы я на это посмотреть. Твоя быстрота против его силы.
 Черные глаза Саймона засверкали от смеха и радости, испытываемой каждым воином, когда ему выпадает случай померяться боевым искусством с другим воином.
 — Это было похоже на то, как если бы я сражался с тобой, — признался Саймон, — но за все полученные царапины я был вознагражден уверенностью, что Дункан не нарушил данную тебе клятву верности.
 — Откуда эта уверенность?
 — Когда я произнес слова «замок Блэкторн», Дункан покачнулся, как от удара. На мгновение мрак в его глазах рассеялся, и он почти узнал меня.
 — Что было потом? — взволнованно спросила Мег.
 — В поле я уложил его на лопатки. И спросил, правда ли все то, что Эрик говорил о его памяти.
 — И что же?
 — Дункан сказал, что правда.
 — Ты ему поверил, — утвердительно сказала Мег.
 — Поверил. Он не помнил ничего. Эта проклятая ведьма украла его душу.
 Мег вздрогнула от неприкрытой ненависти, которая слышалась в голосе Саймона. Она знала, что он ненавидит черную магию так, как лишь немногие вообще могли ненавидеть что-либо. Но не знала причины.
 — Таким образом, я узнал все, что требовалось, — сказал Саймон. — Извинился перед Эриком, нашел Свена и отправился назад в Блэкторн со всей быстротой, на какую были способны наши лошади.
 Доминик рассеянно провел кончиками пальцев по холодному серебру Глендруидского Волка. Потом повернулся и взглянул на Саймона и Свена глазами, ледяная ясность которых была под стать выражению глаз волчьей головы.
 — Отдыхайте пока, — распорядился Доминик. — Когда будете готовы, мы втроем отправимся в Спорные Земли.
 — Чего ты надеешься добиться всего с тремя людьми? — спросила Мег. — Замок Каменного Кольца может выдержать многомесячную осаду такого малочисленного войска.
 — Если я возьму больше воинов, то Блэкторн окажется под угрозой.
 Выражение лица Доминика смягчилось, когда он улыбнулся своей рыжеволосой жене. Он коснулся нижней губы Мег большим пальцем в мимолетной чувственной ласке.
 — Кроме того, — добавил Доминик, — разве ты не помнишь, что я говорил тебе о самом лучшем способе захватить хорошо укрепленный замок?
 — Путем вероломства, — охрипшим голосом проговорила Мег. — Изнутри.
 — Верно.
 — Что ты будешь делать? — спросила она.
 — Каким-то образом они украли у нас Дункана. Мы его выкрадем обратно.
 — Как? — спросил Саймон.
 — Сетью, — коротко бросил Доминик.
 — А дальше?
 — Мы внушим Дункану, кто он такой, — сказал Доминик. — Потом пошлем его обратно в замок Каменного Кольца. Оказавшись внутри, он откроет нам ворота.
 Свен тихо засмеялся.
 Саймон просто усмехнулся.
 — Как это похоже на тебя, брат. Смело, но без крови.
 — Нет большого смысла в том, чтобы убивать хороших воинов, когда есть способ получше, — ответил Доминик, пожимая плечами.
 — Нам лучше поспешить с нашим хитрым планом, — вмешалась Мег. — Чем скорее мы…
 — Мы? — перебил Доминик.
 — Да, муженек. Мы.
 Все выражение веселости и снисходительности исчезло с лица у Доминика.
 — Нет, — отрезал он. — Ты носишь под сердцем будущее замка Блэкторн. Останешься здесь.
 Мег крепче сжала губы.
 — Мне еще много месяцев носить твоего наследника, — сказала она. — Я могу ездить верхом не хуже любого из твоих рыцарей. Я не какая-нибудь изнеженная леди, неспособная поднять оброненную туфлю.
 У нее в голосе и в выражении лица было ничуть не меньше решительности, чем у мужа.
 — Нет, — повторил Доминик.
 Саймон посмотрел на брата, беззвучно выругался и сделал то, на что решились бы немногие, видя Доминика в такой ярости. Он намеренно откашлялся, привлекая к себе внимание брата.
 И его гнев.
 — Ну, что там такое? — прорычал Доминик.
 — Если Дункан ранен, Мег может вылечить его. Если заколдован… — Саймон пожал плечами. — Что одна колдунья заплела, другая может расплести.
 — Мы ведь все равно собирались поехать со всем хозяйством в Карлайл, пожить там несколько недель, — невозмутимо сказала Мег. — А оттуда до Спорных Земель всего несколько дней неторопливой езды верхом.
 Доминик оставался безмолвным и грозным, словно обнаженный меч. Потом он поднял руку и взял Мег за подбородок.
 — Будь на то воля Господа, я смог бы пережить потерю ребенка, — тихо проговорил он. — Но не тебя. Ты — мое сердце.
 Мег повернула голову и поцеловала покрытую шрамами руку, которая так нежно держала ее за подбородок.
 — Мне не снились глендруидские сны о смерти, — сказала она, — а расставание с тобой — это как смерть. Возьми меня с собой. Позволь мне делать то, для чего я была рождена.
 — Лечить? — Да.
 Все долго молчали. Потом Доминик мягко отпустил подбородок жены и повернулся к Свену.
 — Скажи конюхам, чтобы подготовили лошадей к рассвету.
 — Сколько лошадей, лорд?
 Доминик помолчал, посмотрел в бесстрашные, как у всех глендруидов, глаза Мег и увидел, как должен поступить, нравится ему это или нет.
 — Четыре.




 Глава 16


 За роскошным пологом постели мигнул язычок догорающей свечи, и Дункан, вздрогнув, пробудился от своего беспокойного сна.
 Опасность.
 Он потянулся к мечу, как часто делал это на протяжении двенадцати дней, прошедших после свадьбы. Запоздало понял, что еще не совсем проснулся и что был совершенно обнажен.
 Убеждая себя, что его встревожил просто сон, он все же тихо поднялся с постели и зажег по всей комнате свечи — чтобы нигде не осталось больше теней, в которых могли бы прятаться враги. Лишь после этого он вернулся в постель так же бесшумно, как встал.
 — Дункан?
 Он опять вздрогнул, потом повернулся на бок, в ту сторону, откуда послышался голос, одновременно и знакомый, и странно чужой. Мысли, подобно черным молниям, метались среди темных теней, из которых состоял его разум.
 Она не из моего прошлого.
 Опасность!
 Меня окружают враги.
 Опасность!
 Но в то время как часть сознания Дункана кричала ему об опасности, его недавние воспоминания высмеивали ее, ибо в замке Каменного Кольца он нашел лишь доброту и пылкую страсть.
 Что, если я схожу с ума?
 Что, если я разорвусь пополам и умру в корчах, пока тени мрака и янтарный свет будут сражаться за мою душу?
 Единственным ответом ему было внутреннее молчание, полное противоречий.
 Выпавшее из его памяти прошлое возникло у него в сознании в виде беспорядочных обрывков и осколков, имен без лиц, мест без названий и лиц без имен. Он походил на разодранный гобелен: где-то уже распушено, где-то еще заткано, нити запутались и истерлись.
 Временами — и это были самые плохие времена — он видел, как тени отступают, открывая его память. Именно тогда на него накатывалось настоящее отчаяние — словно черный лед, оно замораживало все вокруг.
 Он боялся своей возвращающейся памяти.
 Что со мной происходит? Раны Господни, почему я боюсь того самого, чего жажду?
 С горестным стоном Дункан охватил руками голову. Через мгновение чьи-то пальцы стали нежно и настойчиво гладить его пальцы, крепко прижатые к вискам.
 — Темный воин, — раздался шепот Эмбер. — Успокойся.
 Если Дункан и слышал, то не откликнулся ни звуком.
 Горячие слезы покатились по щекам Эмбер, когда она восприняла и разделила страдания Дункана.
 Как и Дункан, Эмбер чувствовала, как его память постепенно оживает. Она видела лица там, где раньше двигались только тени, слышала имена там, где раньше царило молчание, ощущала работу челнока времени. Не хватало лишь узора, который свяжет все воедино, но и он тоже вскоре вернется. Она была уверена в этом.
 И тогда она испытает на себе гнев гордого воина, которому нанесли поражение исподтишка вместо того, чтобы дать ему сразиться в открытом бою, как ему было на роду написано.
 Слишком быстро все происходит Дункан еще так мало побыл со мной. Всего две недели, как мы стали возлюбленными друг друга. Едва ли две недели, как мы обвенчались. Слишком мало времени, чтобы он научился любить меня.
 Боже всемогущий, слишком мало времени.
 Только любовь может простить такой великий обман. Если память вернется к нему слишком скоро, он никогда не простит меня.
 Никогда не полюбит.
 И великая смерть непременно потоком прольется.
 Эмбер так и не поняла, позвала ли она Дункана губами или сердцем Она поняла только, что они вдруг оказались в объятиях друг у друга, таких крепких, что ей почти невозможно было дышать.
 — Бесценная Эмбер, — сказал Дункан негромко. — Как бы я жил без тебя?
 Слезы жгли ей глаза и царапали горло.
 — Лучше, чем я без тебя, — прошептала она. — Ты — сердце в моем теле.
 Дункан ощутил горячие слезы Эмбер и мало-помалу ослабил объятие.
 — Не плачь, — сказал он. — Это был просто сон, ты напрасно встревожилась.
 Будучи Наделенной Знанием, Эмбер имела точнейшее представление о том, как мало напоминало сон все происходившее в голове у Дункана, и знала, что он тоже это знает не хуже, чем она.
 Но она ничего не сказала об этой маленькой лжи. Ей не больше, чем самому Дункану, хотелось копаться в запутанных, болезненных нитях его памяти в поисках истины, которой она страшилась так, как не страшилась даже смерти.
 — Дункан, — прошептала она.
 Этот звук был скорее лаской, чем словом, потому что она произнесла его губами, прижатыми к тому месту у него на шее, где ощущалось биение крови.
 Тело Дункана замерло на мгновение, потом судорожно вздрогнуло и напряглось, но это было уже другое напряжение, отличное от порождаемого мятущимся разумом. Он уловил, как по телу Эмбер побежали ответные всплески чувства, и понял, сколь ясно она ощущает его желание.
 Но теперь он знал, что это также и ее желание. На протяжении краткого времени их супружества она не только откликалась на его чувственный зов, а и желала его независимо от того, прикасался он к ней или нет.
 Она подходила к нему, когда он стоял в раздумье и смотрел на дождь сквозь узкие окна замка.
 Если она просыпалась раньше него, то сворачивалась в клубок рядом с ним и своими тонкими руками проводила по всей длине его тела, тихо смеясь, когда его плоть восставала навстречу ее прикосновению.
 Каждый день перед обедом она сопровождала его в поездках верхом, делясь с ним своим знанием лесов, полей и людей, живущих на принадлежащей замку земле.
 По вечерам она отпускала его слугу и сама с большим удовольствием купала Дункана, обучая его искусству очищения плоти по способу Наделенных Знанием, а потом содрогалась от восторга, когда он показывал ей, как купаются сарацинские султаны.
 Ее глаза всегда радостно вспыхивали, когда он заходил к ней после утреннего разбора жалоб крепостных и вилланов. Она улыбалась счастливой улыбкой, когда оборачивалась и видела, что он стоит на пороге, наблюдая за тем, как она расшифровывает древние манускрипты.
 Тысячей разных путей приходила она к нему, чтобы сказать, как она счастлива быть его женой.
 — Ты — как солнце, когда все остальное — дождь, — сказал Дункан.
 Еще несколько слезинок выкатились из глаз Эмбер и обожгли Кожу Дункана. Он перевернулся на спину, крепко притянув ее к себе под бок.
 — Без тебя, — прошептал он, — не знаю, как бы я остался в живых на поле битвы, в какое превратился мой разум.
 — Темный воин.
 Боль пронзила Эмбер, сдавила ей горло еще сильнее, чем слезы. Слова любви, которые она хотела сказать Дункану, стали огнем, пылающим в ее молчании.
 С закрытыми глазами Эмбер подвинулась, чтобы прижаться еще теснее к телу мужа. Его пыл и мощь притягивали ее все сильнее с каждым часом, что она с ним проводила. Мысль о том, что она может потерять Дункана, была подобна кинжалу, поворачивающемуся у нее в сердце.
 — Дункан, — прошептала она. Прерывающийся голос Эмбер и горячая струйка слез, текущая по его плечу, вызвали в, Дункане прилив нежности. Он ласково погладил ее волосы. Она шевельнулась, и что-то влажное и горячее прочертило его щеку.
 Сначала он подумал было, что это ее слезы. Но потом понял, что это был кончик языка, которым она любовно заигрывала с ним.
 — Ты искушаешь меня, — чуть охрипшим голосом сказал Дункан.
 Волны приятного тепла побежали по телу Эмбер — сладостное эхо чувственного предвкушения, нахлынувшего на Дункана. Он больше не старался сдерживать бурного прилива желания, который вызывали в нем ее прикосновения, потому что его уже не заботило, кто из них первым откликался на зов страсти, а кто вторым.
 Дункан усвоил, что страсть Эмбер — это огонь, который ярко пылает и тогда, когда горит сам по себе, и тогда, когда сливается с его пламенем.
 Мелкие зубки нежно попробовали укусить бугор мускулов на плече Дункана. Укус был еще и предлогом, чтобы лизнуть его кожу. Получилось что-то вроде поцелуя, сопровождаемого судорожным вздохом.
 — Ты меня хочешь, бесценная Эмбер? Еще один дрожащий вздох.
 — Да, — прошептала она.
 Но когда Дункан пошевелился, чтобы обнять ее, она отстранилась.
 — Нет, — шепотом произнесла она.
 — Похоже, ты еще сама не решила, — с улыбкой сказал Дункан. — Может, я чем-нибудь могу помочь, чтобы…
 Его поддразнивающие слова оборвались и закончились стоном удовольствия, когда нога Эмбер оказалась между его ногами.
 — Цветок уже цветет, — сдавленным голосом проговорил он. — Я чувствую его тепло.
 — Цветок знает, что солнце скоро встанет. Он хочет, чтобы каждый лепесток был к тому времени готов принять самый первый золотой солнечный луч.
 — Солнце уже встало. — Его голос превратился в сдавленный шепот.
 — Правда?
 Под покрывалом маленькая рука провела по обнаженному торсу Дункана.
 Ниже на нем тоже ничего не было.
 Нежные кончики пальцев прошлись по Дункану, измеряя и лаская его восставшую плоть. Потом ее охватила мягкая ладошка. У него вырвался звук, в котором слились воедино смех и страсть.
 — Ты прекрасно знаешь, что оно встало, — промолвил он. — Доказательство у тебя в руке.
 — Только часть доказательства. Боюсь, что на все доказательство целиком мне не хватит и обеих рук.
 — Жаль, пропадет зря.
 — Да, — пробормотала Эмбер.
 — Есть один способ.
 — Я как раз над ним размышляю.
 — Ложись на спину, бесценная Эмбер. В этом положении ты сможешь размышлять гораздо глубже.
 — Мне так не кажется.
 Смешинка и чувственная хрипотца в голосе Эмбер заставили Дункана улыбнуться. Страсть и предвкушение свернулись в нем в еще более тугую пружину.
 — О чем же ты тогда думаешь? — спросил он.
 — Боюсь, что когда ты узнаешь, то упадешь в обморок.
 — Я уже лежу.
 — Лежишь, да не весь.
 — Большая часть меня.
 Эмбер улыбнулась и провела кончиками пальцев от основания кверху по той части Дункана, которая не лежала.
 — У тебя такая милая ведьмина улыбка, — сдавленно сказал он. — О чем ты думаешь, что так улыбаешься?
 — У меня две руки… и рот. Этого хватит? Какое-то мгновение Дункан не понимал, о чем речь.
 В следующее мгновение руки Эмбер сомкнулись на нем, и он ощутил бархатное тепло ее языка. Все тело его напряглось в бурном приливе.
 — Эмбер.
 Она подняла на него глаза.
 — Я сделала тебе больно?
 Говоря, она поглаживала его упругую плоть. Было видно, как от этой ласки толчками приливает кровь, делая ее еще тверже.
 — Нет, — ответил Дункан.
 — Привела в смущение? — Да. Нет.
 Он с трудом заставил дышать это тело, которое бурно требовало еще одного такого поцелуя, жаждало вновь ощутить скользящее прикосновение ее языка.
 — Так все же «да» или «нет»? — спросила Эмбер, прекрасно зная, насколько сильно было испытанное Дунканом наслаждение. — Может быть, вот это поможет тебе решить.
 Она повторила эту экзотическую ласку, подольше задержавшись на той части его тела, которая весьма интригующе отличалась от других.
 В том числе и своей особой чувствительностью.
 — Говорила ли я тебе, — вопросительно пробормотала Эмбер между ласками, — как мне нравится твое тело?
 — Если ты не остановишься и будешь продолжать вкушать его, то мне придет конец.
 — Значит, мне придется начать с самого начала.
 — При этой мысли у меня сердце замирает.
 — Сердце — может быть, но не плоть. Она тянет и дергает, словно накоротко привязанный жеребец.
 Дункан засмеялся, несмотря на охвативший его жар, гонимый неистовыми толчками крови и возбуждаемый ощущениями от ласк Эмбер — ее слов, ее рук, ее языка.
 Зная, как она возбуждает его, Эмбер с улыбкой несколько раз тряхнула головой, так чтобы волосы, подобно покрывалу, упали на бедра Дункана. Но в этом месте его не так-то легко можно было укрыть. Знак его страсти гордо вздымался, требуя, чтобы о нем позаботились.
 Или чтобы с ним поиграли.
 — Мне особенно нравится вот это, — сказала Эмбер. — Оно твердое, но такое гладкое, когда его трогаешь кончиками пальцев. Будто полированное серебро, нагретое солнцем.
 Глубокая судорожная дрожь пронизывала тело Дункана, когда он смотрел и чувствовал, как его облизывает розовое пламя ее языка, разжигая в нем целый пожар. Сильные руки погрузились в ее волосы.
 — Иди ко мне, — хрипло проговорил Дункан.
 — Сейчас, — прошептала Эмбер. — Но сначала… Он ощутил, как она берет его в рот, пробует на вкус, с нежной лаской исследует его твердость. Неистовость, нараставшая в нем, копилась и в ней. Она ждала, что вот-вот Дункан опрокинет ее на спину, подтянет вверх ее колени и погрузится в нее.
 Вдруг Дункан сел и перетянул ногу Эмбер через свои бедра, так что она оказалась сидящей на нем верхом, открытой для него. Он обнаружил, что и ее покрывает та же испарина страсти, от которой его тело блестело, будто натертое маслом.
 Он провел рукой у нее между бедрами, пробуя ее и наслаждаясь ею в одно и то же время. Когда он вынул руку, пальцы его блестели влагой ее желания. Наблюдая за ней, он поднес руку к лицу и глубоко вдохнул, упиваясь ее ароматом.
 — В следующий раз, — сказал он, — я узнаю и твой вкус. Но не сейчас. Сейчас ты своим сладким ротиком уже разделалась со мной.
 — На вид ты целехонек, — прошептала она. Кончик ее пальца на миг задержался на нем, как раз на столько, чтобы подобрать единственную горячую каплю, ускользнувшую из-под его запретов. Когда она затем поднесла палец к губам, лизнула его и улыбнулась, Дункан застонал подобно человеку, которого подвергают пытке. На нем выступила еще одна капля, вызванная ее наслаждением.
 — Давай же, колдунья, садись верхом на дракона, вызванного тобою из плоти смертного.
 — Как же девушке сесть верхом на дракона?
 — А вот как.
 Дункан взялся за бедра Эмбер и, приподняв ее; подтянул ближе к себе. В следующее мгновение закругленный конец его плоти раздвинул ее лепестки. С криком удовлетворения она скользнула по нему вниз, вбирая его так глубоко, как он стремился погрузиться в нее.
 Эмбер попыталась произнести имя Дункана, но не смогла. Сила испытываемого им наслаждения лишила ее голоса. Вдруг он сильно сжал ее бедра, и это ощущение разметало ее мысли, но сосредоточило ее желание. Она начала двигаться вверх и вниз, как при езде верхом, все увереннее с каждым медленным движением бедер, чувствуя его страсть и свою с необычайной ясностью.
 Когда он хотел ускорить бег коня, Эмбер взяла одну его руку в свои, поцеловала ее и положила себе на грудь.
 — Тебе нравится мучить меня, — проговорил Дункан сквозь стиснутые зубы.
 — Очень.
 Его пальцы сомкнулись на сжавшемся острие груди Эмбер. По ее телу прошла легкая судорога, предвестница будущего экстаза. И вот уже под ласками его рук оба ее соска затвердели, спина выгнулась, дыхание стало, прерывистым. Нежный жар ее страсти заструился между их соединенными телами.
 — Да, — прошептал Дункан. — Дай мне почувствовать твое наслаждение.
 Мгновение экстаза сотрясло Эмбер без предупреждения, заставив ее задрожать и исторгнув у нее крик. В следующий миг Дункан с силой толкнулся в нее, сплавляя их тела воедино горячим пульсирующим извержением своего собственного освобождения.
 Ощущая передавшийся ей экстаз Дункана и подстегиваемая им, Эмбер воспаряла еще и еще выше. Он продолжал свои толчки бедрами до тех пор, пока она не выкрикнула его имя и не пережила еще одну сладостно-мучительную смерть.
 Тогда он прижал ее к груди и держал так, пока у них обоих не успокоилось дыхание. Лишь после этого он пошевелился, чтобы поменяться с ней местами. Улегшись у нее между ногами, он поцеловал ее неторопливым, основательным поцелуем.
 — С каждым разом ты даришь мне все большее наслаждение, — сказал Дункан.
 — И ты мне тоже. Даже страшно становится.
 — Почему?
 — Если блаженство станет хоть на йоту больше, — прошептала Эмбер, — то я просто умру.
 — А я снова верну тебя к жизни.
 — Это невозможно.
 — Это не только возможно. Это неизбежно.
 — Но мы не сможем, — шепотом проговорила она, поняв его намерение. — Разве такое может быть?
 — Такое может и должно быть. И будет. Смотри на меня, как я смотрел на тебя. Узнай, насколько ты дорога мне и желанна.
 Дункан стал медленно спускаться вниз по телу Эмбер, поворачивая лицо то в одну сторону, то в другую, лаская ее губами и словами.
 — Отведи меня туда, где нет теней, а есть только огонь. Отдай мне цветок, что с каждым разом цветет все прекраснее.
 У Эмбер не было защиты от неистовой страсти Дункана. Да и у него самого ее не было. Это было чувство более всеобъемлющее, чем все, что ему доводилось испытывать раньше. Он не знал, как оно называется, ибо никогда прежде даже и не догадывался, что такое чувство существует.
 Оно было как жажда посреди озера с пресной водой, как нужда посреди изобилия, как голод в разгаре пиршества.
 Как бы близко он к ней ни находился, ему хотелось быть еще ближе.
 Слезы переполнили глаза Эмбер и покатились по щекам. Она и не думала, что бывают такие нежные ласки, легкие поцелуи и укусы, ощущение тепла от его дыхания на грудях, вокруг пупка, на бедрах.
 Потом рот Дункана обнаружил ее, попробовал на вкус, окружил тот бутон, что был пылающим центром ее страсти. Неожиданная ласка молнией пронзила ее тело, исторгнув у нее низкий, гортанный крик.
 — Бесценная Эмбер, — проговорил Дункан, сотрясаемый дрожью от прилива желания. — Клянусь, что я чувствую, как твоя страсть пронзает тебя, подобно молнии.
 Он осторожно взял зубами ее нежный бутон. При каждом медленном движении его языка она повторяла его имя. Потом она уже не могла говорить, ибо ей не хватало воздуха, она разлетелась на осколки, плакала и умирала, будучи во власти экстаза без начала и конца.
 Когда пламя охватило ее целиком, он вошел в нее, и они горели оба, и в этом месте не было теней тьмы, а был только огонь.
 Эмбер заглянула в большой зал. Там все еще было довольно много крестьян, фригольдеров и вилланов, кучками стоявших тут и там. По виду лишь немногих из них можно было предположить, что они все еще дожидаются очереди на аудиенцию к своему сенешалю.
 — Ты закончил, милорд? — спросила Эмбер.
 Она оставила Дункана на довольно долгое время, пока переводила один особенно трудный фрагмент рукописи, который понадобится Кассандре, как только она вернется с севера. Но теперь работа была сделана, и она отправилась на поиски Дункана.
 Всякий раз, когда его не было рядом, она чувствовала себя беспокойно, словно опасаясь, что его могут каким-то образом в любой момент отнять у нее.
 — Иди сюда и садись рядом со мной, — сказал Дункан, протягивая руку. — Я скоро закончу.
 Как только Дункан прикоснулся к Эмбер, она почувствовала, что часть напряжения уходит, покидает обоих. Сейчас его воспоминания не пробуждались. Он был сосредоточен на настоящем и своих обязанностях в качестве Эрикова сенешаля.
 Эмбер сидела рядом с Дунканом на возвышении в большом зале, а он выслушивал жалобы, выносил решения и снова слушал. Слушая, он поглаживал ее руку, напоминая и себе, и ей о наслаждении и покое, обретенных ими в те предрассветные часы, когда их сплетенные тела прогнали воспоминания, что преследовали Дункана подобно волчьей стае.
 — Скучное было утро? — тихо спросила Эмбер.
 — Я начинаю думать, что всем свиньям в округе следует перерезать подколенные сухожилия, — пробормотал Дункан, когда вперед выступили следующие вассалы.
 Увидев, кто были эти просители; Эмбер усмехнулась про себя.
 — Должно быть, свинья Этельрода опять рылась в огороде у вдовы Мэри, — сказала Эмбер.
 — И часто ли это случается? — спросил Дункан.
 — Всякий раз, как Этельрод и вдова ложатся друг с другом.
 Дункан искоса взглянул на Эмбер.
 — Видишь ли, эта свинья очень любит Этельрода, — продолжала Эмбер голосом, слышным лишь ее мужу.
 — Не понимаю, — пробормотал Дункан.
 — Свинья всюду следует за Этельродом, словно верный пес.
 Дункан сверкнул белозубой улыбкой из-под усов.
 — Теперь начинаю понимать, — сказал он. — У Этельрода есть крепкий загон для свиньи?
 — Нет. Это ему не по карману. Он ведь крепостной.
 — А они хотели бы пожениться?
 — Вдова-то фригольдерша. Если они поженятся, то их дети станут крепостными.
 Нахмурив брови, Дункан смотрел на мужчину и женщину, которые в смущении стояли перед своим сенешалем.
 — Испытывает ли Эрик нужду в крепостных? — очень тихо спросил Дункан.
 — Нет. Он строгий хозяин, но не жестокий, — ответила Эмбер. — От него не бегут те, кто ему служит.
 — Хороший ли вассал Этельрод?
 — Да. Он никогда не увиливает от обязанностей.
 — А какого о нем мнения здешние жители? — спросил Дункан.
 — За советом они скорее пойдут к нему, чем к священнику или хозяину замка.
 Не выпуская руки Эмбер из своей, Дункан снова обратил взгляд на стоящую перед ним пару.
 — Вдова Мэри, — сказал Дункан. — Если бы Этельрод не был крепостным, ты бы не отказалась выйти за него замуж?
 Вопрос настолько застал женщину врасплох, что она не сразу нашлась с ответом.
 — Нет, лорд. Он усердный работник и по-доброму относится к тем, кто слабее. Но…
 — Но что? Говори, женщина, не бойся. — Слова Дункана звучали ободряюще.
 — Эта его свинья ни за что не войдет ко мне в дом, разве что только на вертеле для жаркого!
 Все вассалы, кто остался посмотреть, как будет" судить да рядить новый сенешаль, засмеялись. Постоянная война вдовы со свиньей была источником веселья для обитателей всего замка.
 Дункан улыбнулся и обратил взгляд своих карих глаз на крестьянина, стоявшего со смущенным видом посреди большого зала; в узловатых руках он держал шапку, а его плохо обутые ноги казались плоскими, словно дно телеги.
 — Этельрод, ты бы не отказался взять вдову Мэри в жены? — спросил Дункан.
 Краской румянца покрылись не только заросшие бородой щеки крестьянина, но и его обветренный лоб.
 — Нет, с-с-эр, — заикаясь, пробормотал он. — Она х-хорошая женщина.
 — Тогда мне ясно, как можно решить эту задачу со свиньей, — сказал Дункан. — Вдень, когда ты женишься на вдове Мэри, ты уже не будешь крепостным.
 Этельрод был так ошеломлен, что смог лишь открыть и закрыть рот.
 — В день свадьбы, — продолжал Дункан, — ты получишь в подарок от сэра Эрика достаточно древесины, чтобы построить прочный загон для свиньи.
 В большом зале стало шумно: послышался смех, одобрительные и приветственные возгласы. Не прошло и двух недель после назначения, а вассалы уже полностью приняли нового сенешаля замка.
 Прежде чем утих шум, Дункан встал и потянул за собой Эмбер.
 — Поедем со мной верхом, — сказал он. — Оказывается, твое знание замка и его вассалов мне не только необходимо, но и доставляет удовольствие.
 — Куда мы едем на этот раз?
 — Туда, куда ездим каждый день с тех пор, как поженились, — ответил Дункан, кивая вассалам, расступавшимся, чтобы пропустить его.
 — По южной тропе через деревушку Дикая Роза и через поля в лес. — Эмбер улыбнулась. — Это мой любимый путь. Ручей Дикой Розы журчит так, будто смеется.
 Во дворе ждали седоков только две лошади. В замке Каменного Кольца оставалось так мало бойцов, что Дункан отказывался обременять их лишней работой в качестве провожатых, когда он и Эмбер выезжали прогуляться по землям замка. Разбойников не было ни видно, ни слышно на расстоянии полудня пути от замка после того, как Эрик приказал повесить одного из их братии.
 Дункан подсадил Эмбер в седло ее лошади, потом сел на свою. Устроившись в седле, он, как всегда, проверил расположение меча и молота. Эти движения для Дункана были такими же естественными, как дыхание.
 Копыта идущих рядом лошадей процокали по двору и прогрохотали по крепкому деревянному настилу подъемного моста. По дороге Эмбер отвечала на вопросы, касавшиеся истории различных полей, о том, кто возделывает то или иное поле и насколько хорошо, кто фригольдер, а кто крепостной, кто здоров, а кто болен.
 — Похоже, ты едешь по этой дороге не для того, чтобы послушать журчание ручья, — сказала под конец Эмбер, когда они въехали в лес.
 — Я еду, чтобы слушать, как ты рассказываешь о замке и его землях.
 — А Ястребиный Холм, что лежит неподалеку от нашего пути, удобное место, откуда открывается хороший вид на принадлежащие замку земли.
 Дункан кивнул.
 — Из тебя получится прекрасный сенешаль для Эрика.
 — Из меня получится еще лучший воин.
 — Он не сомневается в твоей храбрости, — сказала Эмбер.
 — Тогда почему он не пошлет меня в Уинтерланс? Говорят, там норвежцев, как травы в летних лучах. — Голос Дункана звучал сердито.
 — Ты ему больше нужен здесь. Не далее как в прошлую субботу один из его кузенов что-то вынюхивал среди вассалов, испытывал их настроение.
 Дункан прочистил горло.
 — Теперь, — продолжала Эмбер, — Эриковы кузены уже знают, что в замке Каменного Кольца новый сенешаль и что вассалы его весьма уважают.
 Не дождавшись ответа, Эмбер с грустью посмотрела на Дункана. Он оглядывался вокруг прищуренными глазами, словно что-то искал.
 И рука его лежала на рукояти меча.
 — Дункан? Что-то не так?
 Он вздрогнул и обернулся к Эмбер. Ее сердце замерло, потом бешено заколотилось. Какое-то мгновение он не узнавал ее. Дункан посмотрел на свой частично вынутый из ножен меч и тут же оглянулся через плечо. Позади, расстилаясь во все стороны от того места, где дорога для повозок входила в лес, под мирным небом лежали принадлежавшие замку поля. За полями, на гребнях холмов, словно томные красавицы в гареме, ожидающие милости своего властелина, раскинулись облака. И на все это солнце изливало яркий золотой свет, подобный целительному благословению.
 Повернувшись в седле, Дункан посмотрел вперед. Лес был все еще одет в сверкающие осенние цвета — желтый, красный, оранжевый. Прихваченные морозом травы хрупкими растрепанными клочьями цеплялись за камни и упавшие на землю сучья. Листья, высохшие за три ветреных, сухих дня, взвихривались вокруг мохнатых щеток над копытами лошадей, когда те бок о бок шагом шли по дороге.
 Убедившись, что Дункан не собирается отвечать на ее вопрос, Эмбер привстала на стременах и склонилась в его сторону. Ее слегка дрожащие пальцы сомкнулись на запястье его правой руки.
 На этот раз прикосновение не принесло Эмбер ничего, кроме ощущения яростной схватки в голове Дункана.
 — Ты знаешь меня? — спросила Эмбер полным тревожного беспокойства голосом.
 Глаза Дункана остановились на ней, и он удивленно засмеялся. Взял ее руку и поцеловал ладонь.
 — Я знаю тебя столь же хорошо, как и свое собственное сердце, — сказал он.
 — Но ты только что смотрел на меня так, будто не знаешь, кто я!
 Искры веселья угасли в глазах Дункана, остались лишь тени, которые неотступно преследовали его.
 — Только что, — ответил на это он, — я блуждал среди теней тьмы.
 Эмбер печально вздохнула.
 — Часть меня постоянно предупреждает об опасности, — серьезно добавил Дункан. — Другая часть постоянно это высмеивает. Я чувствую себя как оленья ляжка, которую грызут двое волков.
 Он переплел пальцы Эмбер со своими. Какое-то время они ехали медленным шагом, бок о бок, и говорили мало, позволяя ярким краскам осени высвечивать все тени.
 Дункан и Эмбер все еще держались за руки, когда из леса вылетела тяжелая сеть и обвилась вокруг Шотландского Молота.




 Глава 17


 Дункан тут же попытался освободить свою правую руку, но лишь еще туже запутался в ячеях сети. Выкрикнув имя Дункана, Эмбер выхватила свой кинжал и наклонилась к нему.
 Прежде чем она успела полоснуть по сети, рядом с ней возник какой-то человек и схватил ее за запястье. Ощущение ненависти, которое перелилось в нее через прикосновение, вызвало такую боль, какую еще ничто и никогда ей не причиняло. Эмбер с леденящим душу криком без чувств упала на землю. И больше не пошевелилась, даже когда Дункан окликнул ее по имени.
 Дункан пришел в бешенство.
 Он вцепился в сеть и стал рвать ее крепкие волокна, словно они были из соломы.
 — Эй! — крикнул тот, кто схватил Эмбер.
 Из леса выбежали еще двое. Один схватил Дункана за левую ногу и рванул вверх, отчего тот рухнул на землю.
 Все трое навалились на пленника, чтобы смирить его. Хотя один из нападавших был ростом с Дункана, да и другие двое лишь немногим уступали ему, Дункан боролся с силой и яростью сумасшедшего.
 — Саймон, хватай его за другую руку! — резко приказал Доминик.
 — Пытаюсь! — отозвался тот сквозь зубы.
 — Кровь Господня, — сказал Свен, — он силен как бык.
 — Дункан! — позвала Мег. — Дункан Ты в безопасности! Разве ты нас не помнишь?
 На мгновение Дункан замер, застигнутый врасплох между прошлым и настоящим, удерживаемый смутно знакомым голосом.
 Большего Доминику и не требовалось. Он с силой надавил большими пальцами по обеим сторонам шеи Дункана. Ноги Шотландского Молота дернулись раз, потом он затих.
 Когда Доминик убрал руки, Дункан лежал на земле в таком же бесчувственном состоянии, как и Эмбер. Саймон не теряя времени кинулся снимать с него сеть, а Свен стал вязать его по рукам и ногам по мере их выпутывания из сети.
 — Готово, — сказал Свен. — Из этих пут не вырваться и белому медведю.
 — Бери его за ноги, — приказал Доминик Саймону. — И помни: мы задаем ему вопросы, но не даем своих ответов, кроме тех, что касаются нашего дружеского к нему расположения и его околдованного состояния.
 Саймон нагнулся и взялся за Дункановы ноги.
 — Я все-таки думаю, — пробормотал Саймон, — что надо ему просто сказать все, как есть, и покончить с этим лицедейством.
 — Да, но Мег велела иначе, а целительница здесь — она.
 — Черт побери, — прошипел Саймон.
 — Вот именно, — согласился Доминик.
 Общими усилиями Доминик и Саймон взвалили Дункана вниз лицом поперек седла его лошади. Идя по бокам от нее, они быстро скрылись в лесу. Свен нагнулся, подхватил Эмбер и трусцой последовал за ними.
 Мег поймала за поводья оставшуюся лошадь и повела ее к наспех устроенному лагерю Доминика, где он выжидал удобного случая, чтобы схватить Дункана. На каждое движение Мег малюсенькие золотые колокольчики у нее на запястьях и на поясе отзывались мелодичным звоном.
 Пока Свен привязывал лошадей, Мег пошла туда, где Дункан неподвижно лежал на земле. Когда она опустилась возле него на колени, подошел Доминик и встал рядом.
 Только Саймон заметил, что рука Доминика лежала на рукояти меча.
 Мег положила ладонь Дункану на грудь Сердце его мерно билось. Кожа была теплой, а дыхание ровным. Она облегченно вздохнула и убрала руку.
 — То был грязный сарацинский фокус, муженек.
 — Это лучше, чем удар рукояткой топорика, — резко ответил Доминик. — Дункан оглушен, только и всего.
 — У него на шее будут синяки.
 — Ему еще повезло, что его драгоценная шея вообще останется при нем, — возразил Доминик.
 Мег не стала спорить. Это была чистая правда.
 — Доминик единственный из всех известных мне лордов, кто не вздернул бы Дункана тотчас же, как предателя, — сказал Саймон.
 Приглушенно звякнули колокольчики. Мег встала с колен и коснулась мужниной щеки.
 — Я знаю, — с гордостью произнесла она. — Поэтому-то ты и есть Глендруидский Волк. Ты достаточно силен, чтобы не убивать.
 Доминик улыбнулся и накрыл руку жены своей рукой.
 — Ты бы лучше взглянула на колдунью, — пробурчал Свен, набрасывая на Эмбер одеяло. — Она белая и холодная, будто иней.
 Под нежную песню колокольчиков Мег поспешила к Эмбер, опустилась на колени и потрогала ее. Кожа Эмбер была действительно холодной на ощупь. Дышала она неровно, неглубоко. Сердце билось слишком часто.
 Нахмурив брови, Мег повернулась к Саймону.
 — Что ты ей сделал? — спросила она.
 — Схватил за запястье.
 — Так грубо, что сломал ей руку?
 — Нет, хотя плакать бы не стал, если бы и сломал, — сказал Саймон. — Проклятая колдунья заслуживает кое-чего похуже, чем несколько сломанных костей, за то, что сделала с Дунканом.
 — Я это видел, леди, — сказал Свен, обращаясь к Мег. — Он едва прикоснулся к девчонке, а она завопила так, как могла бы завопить душа, которая в первый раз попробовала адского пламени.
 Мег наклонила голову, как это делает человек, прислушивающийся к какому-то отдаленному звуку.
 — Все сходится, — сказала она под конец.
 Мег откинула угол одеяла. Запястья Эмбер были аккуратно связаны у нее спереди.
 — Говорят, что если кто-то к ней прикасается, то это причиняет ей боль, — прибавил Свен.
 — Верно, — подтвердила Мег.
 Ее пальцы остановились, не коснувшись запястий Эмбер. На них не было заметно ни синяков, ни ссадин, ни припухлостей. И вообще у нее на теле не было видно никаких повреждений.
 Однако Эмбер лежала без чувств, кожа ее была холодной на ощупь, сердце стучало слишком быстро, а дыхание было едва заметным.
 Укрыв Эмбер плотнее плащом и одеялом, Мег поднялась и пошла взглянуть еще раз на Дункана. Когда она собиралась опуститься рядом с ним на колени, Доминик быстро протянул руку, оттащил ее в сторону и поставил у себя за спиной.
 Теперь Мег была вне досягаемости для Дункана, даже если бы он не был связан и мог попытаться схватить ее.
 — Оставь его, — сказал Доминик. — Он теперь как незнакомец. Он не узнает нас.
 — Меня он узнал, — возразила Мег
 — Узнал? — пробормотал Саймон. — Или просто удивился, услышав женский голос?
 — Спроси у него, — отрывисто бросил Доминик. — Сейчас он лишь притворяется спящим.
 Говоря это, Доминик смотрел на рыцаря, присягавшего ему в верности рыцаря, который сейчас следил за Домиником глазами человека, обезумевшего от ненависти.
 — Что вы сделали с Эмбер? — прорычал Дункан.
 — Ничего, просто стащили ее с лошади, — ответил Доминик.
 — Ты прикоснулся к ней? Доминик пожал плечами.
 — Я? Нет. Это сделал Саймон. И весьма нежно, если принять во внимание все обстоятельства.
 — Я хочу ее видеть!
 — Нет, — резко бросил Доминик. — Мне думается, ты и так слишком много видишься со своей возлюбленной.
 — Она моя жена!
 Доминик замер в неподвижности.
 — Вот как? И давно?
 — Двенадцать дней.
 Стало видно, как вздулись и напряглись мышцы Дункана, пытавшегося разорвать путы.
 С невозмутимым видом Доминик ждал, пока Дункан не начал задыхаться, покрывшись потом, и не убедился, что его связали крепко, на совесть.
 — Мне надо к Эмбер, — настойчиво проговорил Дункан. — Она не такая, как другие. Чужое прикосновение может оказаться для нее столь же губительно, как и удар мечом. Желая того или нет, ты причинил ей страшную боль. Пусти меня к ней.
 Доминик почувствовал движение Мег у себя за спиной и сделал полшага в сторону, продолжая заслонять ее от Дункана.
 Эти полшага вывели его на освещенное солнцем место. Он снял свой боевой шлем и посмотрел сверху вниз на Дункана. В чистом и ярком свете еще разительнее стал контраст между его черными волосами и прозрачными серыми глазами.
 На плече черного плаща Доминика светились глаза Глендруидского Волка — они казались живыми, полными древней мудрости.
 — Ты знаешь меня?
 Дункан ответил лишь яростным рычанием.
 — Тебя околдовали, — продолжал Доминик. — Мы твои друзья, однако ты не помнишь нас.
 По телу Дункана прошла дрожь.
 — Нет, просто я был болен, — хрипло сказал он.
 — Ты помнишь, что было до того, как ты оказался в Спорных Землях? — спросил Доминик.
 — Нет.
 — Знаешь ли ты вон того человека? — Доминик указал на Свена.
 Дункан посмотрел. Лицо его приобрело напряженное выражение, когда он попытался отогнать тени и увидеть лежавшую за ними истину.
 — Я… — Голос Дункана превратился в хриплый шепот. — Я лишился памяти.
 — Знаешь ли ты эту женщину?
 Доминик отступил в сторону, оставив Мег одну на солнечном островке. Ее свободно подвязанные волосы огненно пламенели. Ее ни с чем не сравнимые глаза были того густого изумрудного цвета, какой бывает лишь у глендруидских женщин.
 У Дункана вырвался какой-то странный звук.
 — Разве ты не узнаешь меня, Дункан? — ласково спросила Мег. — Когда-то мы с тобой вместе ловили бабочек.
 Выражение страдания мелькнуло на лице у Дункана. Воспоминания блеснули подобно лунному свету на неспокойной воде.
 — Ты научил меня ездить верхом, — продолжала Мег мягко, но настойчиво, — охотиться, забрасывать соколиную приманку. Мы были обручены, когда мне было всего девять лет.
 Внезапно кусочки памяти соединились — лицо, имя, детство, пронизанное девчоночьим смехом.
 — Мегги? — прошептал Дункан. Улыбка преобразила лицо Мег.
 — Да, Дункан. Мегги. Из всех обитателей Блэкторнского замка ты один так меня называешь.
 При упоминании Блэкторнского замка тени в голове у Дункана закружились вихрями. Он повернул голову и посмотрел на Саймона.
 — Ты упомянул о Блэкторне, когда мы сражались в поединке.
 — Верно. Это и помогло мне победить тебя, — сказал Саймон.
 — Блэкторн…
 Могучее тело Дункана сотрясла дрожь. Еще несколько кусочков памяти соприкоснулись друг с другом и прочно сплелись.
 — Лорд Джон, — проговорил Дункан, глядя на Мег. — Мой… отец?
 — Да, твой отец, — подтвердила она. — Хотя он и не женился на твоей матери, потому что не был свободен.
 Дункан издал какой-то непонятный звук.
 — Каким-то образом я это помнил.
 — Помнил Джона?
 — Нет. То, что я бастард. — Дункан закрыл глаза. — Мегги, ради всего святого, пусти меня к Эмбер.
 От неприкрытой мольбы в голосе Дункана у Мег в горле встал комок.
 — Приставь кинжал к его горлу, если нельзя иначе, — сказала она Доминику, — но дай мне посмотреть ему в глаза.
 Не говоря ни слова, Доминик вынул из ножен свой боевой кинжал, опустился на колени и приставил лезвие к горлу Дункана.
 — Не вздумай шевелиться, — невозмутимо произнес Доминик. — Ты мне дорог, но моя жена мне дороже всего на свете.
 Не обращая на кинжал никакого внимания, Дункан смотрел лишь на эту глендруидскую женщину, которая опускалась на колени возле него, сопровождаемая приглушенным позвякиванием колокольчиков. Глаза цвета яркой зелени в разгар весны заглянули в его глаза, видя его так, как это умели делать только непостижимые женщины глендруидов.
 Воцарилось долгое молчание, когда было слышно только, как ветер срывает с ветвей яркие осенние листья.
 — Пусть Дункан идет к ней, — сказала наконец Мег.
 — Нет! — воскликнул Саймон со злобой в голосе и в глазах. — Дункан был моим другом, а эта проклятая ведьма украла у него разум!
 Грациозным движением Мег поднялась с колен и подошла к Саймону. Его светлые волосы отливали на солнце золотом, но глаза были подобны кусочкам безлунной ночи.
 — Дункан не околдован, — промолвила Мег. Саймон посмотрел в бездонные зеленые глендруидские глаза. Потом перевел взгляд на девушку, неподвижно лежавшую под одеялом.
 — Как можешь ты так говорить? Проклятая ведьма украла у него память, — зло возразил ей Саймон. — Это же ясно как день!
 — Использование черной магии оставило бы такую отметину в душе у Дункана, которую мог бы стереть разве что сам Господь Бог, — сказала Мег. — У Дункана нет такой отметины.
 Саймон снова повернулся к Мег.
 — Неужели ты думаешь, — тихо спросила она, — что я могла бы сознательно впустить к нам врага?
 — Нет.
 — Неужели ты думаешь, что я могла бы каким бы то ни было образом подвергнуть жизнь Доминика опасности?
 — Нет, никогда.
 Прозвучавшая у него в голосе уверенность отразилась и в его глазах. Он был до глубины души убежден, что Мег любит его брата такой любовью, какую ему не снилось и увидеть между женщиной и мужчиной на этом свете.
 Мег прочитала по лицу Саймона, что он не сомневается в ней, и мимолетно коснулась его щеки в знак благодарности.
 — Тогда поверь мне, — прошептала она, — когда я говорю, что Дункан не околдован.
 — Если бы это говорил кто-то другой, а не ты… — Саймон замолчал и провел пятерней по своим светлым волосам.
 Мег молча ждала.
 С жестом покорности судьбе Саймон отвернулся.
 — Я сам принесу ему колдунью.
 — Нет! — яростно воскликнул Дункан. — Ты что, не понимаешь? Твоя ненависть причиняет ей боль.
 Саймон посмотрел на Мег.
 — Дункан, — сказала Мег, — если мы развяжем тебя, ты поклянешься не нападать на нас?
 — Да, если только вы больше не сделаете Эмбер ничего плохого.
 Мег уже собиралась вынуть свой кинжал, чтобы разрезать на Дункане веревки, но Доминик придержал ее руку.
 — Не торопись, моя соколица, — сказал он. — Дункан уже однажды давал нам слово, но оказалось, что оно ничего не стоит.
 Когда до Дункана дошел смысл сказанного Домиником, он покраснел от гнева.
 В следующее мгновение вся кровь отхлынула от его лица.
 — Я не сдержал слово? — резко спросил он. — Вам известно, что я нарушил какую-то клятву?
 Доминик увидел, как сильно взволнован Дункан, и понял: что бы ни произошло с тех пор, как Дункан появился в Спорных Землях, Шотландский Молот сознательно не нарушал своего слова.
 — Ты знаешь меня? — спросил Доминик, и его вопрос прозвучал почти мягко.
 Дункан впился глазами в Глендруидского Волка так, как если бы одно зрение могло сложить воедино ускользающие обрывки прошлого.
 Но ничего из этого не вышло.
 — Я… вроде бы должен. — От напряжения он охрип. — Я это чувствую, но…
 — Ты меня не знаешь, — закончил за него Доминик.
 — Нет, — прошептал Дункан.
 — Значит, ты не нарушал никакой клятвы, — сказал Доминик просто. Режь его путы, Мег. Дункан дал слово не нападать, если мы не сделаем ничего дурного этой колдунье.
 С кинжалом в руке Мег склонилась над веревками. Как только она их перерезала, Дункан вскочил и подошел к лежавшей на земле Эмбер.
 Потрясенный тем, как она холодна, он разразился проклятием.
 Дункан торопливо лег рядом с Эмбер, притянул к себе ее безвольное тело и подоткнул одеяло вокруг них обоих, пытаясь согреть ее своим теплом.
 — Бесценная Эмбер, — прошептал он, — ответь мне, что с тобой?
 Но она не отвечала.
 Шотландский Молот наклонил голову и зарылся лицом в золотой поток ее волос.
 — Я только стащил ее с лошади, — сказал Саймон обескураженным тоном. — Клянусь.
 — Ты ни в чем не виноват, — отозвалась Мег. — И для Наделенных Знанием, и для глендруидов их дар — это одновременно и проклятие.
 — Похоже, что для Эмбер это скорее проклятие, чем дар, — тихо добавил Доминик.
 — Уж не хочешь ли ты сказать, что это с ней случилось от одного моего прикосновения? — спросил Саймон в смятении.
 — Через твое прикосновение она почувствовала твою ненависть, — ответила Мег — Ты ведь не доверяешь женщинам, особенно тем из них, кто обладает каким-либо даром.
 Саймон не пытался отрицать сказанного.
 — Для тебя я делаю исключение, Мег.
 — Знаю. Я это видела в тебе.
 — Что такое? Ты с нежностью улыбаешься моему брату? — спросил нарочито суровым голосом Доминик, обращаясь к Мег.
 Саймон с опаской искоса взглянул на Доминика. Мег тихонько засмеялась.
 — Из всех мужчин, ходящих по земле, — сказала она, — у тебя меньше всего причин для ревности.
 — Верно. Но Саймон чертовски красив.
 — Дункан тоже, — возразил Саймон. Доминик хмыкнул.
 — Увидев Дункана с этой его колдуньей, я больше не беспокоюсь, что он будет смотреть на Мег не просто глазами друга.
 Вслед за Домиником Саймон посмотрел туда, где лежал Дункан, крепко прижимая к себе тело Эмбер.
 — Да, — прошептал Саймон. — Что нам теперь делать?
 — То, что мы должны, — спокойно сказал Доминик.
 — А именно?
 — Надо допросить его, пока не проснулась колдунья.
 — Позволь это сделать мне, — попросила Мег. После недолгого колебания Доминик кивнул.
 — Будь по-твоему, моя соколица. Он помнит, что… был привязан к тебе, — Доминик слегка усмехнулся. — Обо мне у него, может быть, совсем другие воспоминания.
 — Особенно если вспомнит, что случил ось в церкви, — насмешливо добавил Саймон.
 Мег украдкой взглянула на Доминика. Она очень хорошо знала, насколько неприятно мужу вспоминать о плане Дункана и Джона выдать ее замуж за Шотландского Молота — над свежим трупом Доминика.
 — Дункан, — окликнула Мег.
 Ее нежный голос отнюдь не был робким. Она — хозяйка большого замка и глендруидская целительница, и Дункан должен внимать ей, когда она к нему обращается.
 Он взглянул на нее снизу вверх; в его глазах в безумном танце кружились тени тьмы.
 — Ей лучше? — спросила Мег.
 — Ее кожа уже не такая холодная, — ответил Дункан.
 Сопровождаемая приглушенным пением колокольчиков, Мег приблизилась к неподвижно лежавшей в объятиях Дункана девушке. Мег наклонилась над Эмбер, но не прикоснулась к ней.
 — Как слышится ее сердце у тебя под рукой? — спросила Мег.
 — Бьется сильно. Ровно.
 — Прекрасно. Похоже, она уже не в беспамятстве, а скорее в целительном сне. Как только она будет готова к пробуждению, то проснется невредимой. Мег постояла, глядя, как большая рука Дункана отвела назад волосы от лица Эмбер. Даже во сне Эмбер, казалось, тянется вслед ласке, словно цветок, следящий путь солнца по небу.
 — Видно, твое прикосновение не ранит ее, — еле слышно проговорила Мег.
 — Это так.
 — Странно.
 — Да, странно. Это вызвало большое удивление людей в замке Каменного Кольца.
 Мег почувствовала острый интерес Доминика, как только Дункан упомянул название этого оспариваемого владения.
 — Значит, Эмбер из Каменного Кольца? — спросила Мег.
 — Да.
 — Подданная Эрика, прозванного Непобедимым?
 — Верно. — Дункан странно усмехнулся. — Они вместе выросли, почти так же, как мы с тобой. Эрик и Наделенная Знанием колдунья по имени Кассандра ее самые близкие друзья.
 Внезапно налетевший порыв ветра колыхнул складки одежды Мег, заставив зазвенеть скрытые в них золотые колокольчики. Этот звон привлек внимание Дункана.
 — Ты раньше никогда не носила таких украшений, правда? — спросил он.
 — Правда. Это — подарок мужа. Золотые путы для его маленькой соколицы.
 Дункан стал смотреть снова на лицо Эмбер. Нежно погладил ее по щеке. Щека показалась ему теплой.
 Ледяная рука страха, сжимавшая сердце Дункана, чуть-чуть ослабила хватку. С безмолвной благодарственной молитвой он езде сильнее притянул Эмбер к себе, к своему теплу.
 — Что ты помнишь о прошлом, до того как ты появился в Спорных Землях? — спросила Мег.
 — Очень немного. Не помню даже своего настоящего имени.
 — Дункан и есть твое настоящее имя.
 — Верно. Это Эмбер назвала меня Дунканом, когда я проснулся, зная о себе не больше, чем младенец. — Он коснулся губами век Эмбер. — Она дотронулась до меня, узнала меня и назвала темным воином. Дунканом.
 Одна черная бровь приподнялась, подчеркивая недоверие и сомнение Доминика. Но быстрый предостерегающий взгляд, брошенный на него Мег, заставил его промолчать.
 — Как ты добрался до Эмбер? — спросила Мег.
 — Не сам. Это Эрик нашел меня внутри Каменного Кольца, у подножия священной рябины.
 Мег замерла в ожидании.
 — Я был наг, — продолжал Дункан, — без чувств, и при мне не было ничего, кроме янтарного талисмана.
 Он внезапно вскинул голову.
 — Ты дала его мне, — сказал он, обращаясь к Мег. — Да.
 — Я вспомнил это, словно бы в каком-то туманном сне, цвет твоих волос и глаз, но не вспомнил ни твоего имени, ни где ты, или почему ты вдруг дала мне такую дорогую вещь.
 — Ты уверен, что тебя нашли внутри Каменного Кольца? — спросила Мег, не ответив на невысказанный вопрос Дункана.
 — Да. Поэтому, да еще из-за талисмана, Эрик и принес меня к Эмбер. Все, что из янтаря, принадлежит ей.
 — Это ее зовут Неприкосновенной?
 — Да, так было, пока у нее не появился я.
 — И что же было потом?
 — Мое прикосновение обожгло ее, но боли не было. Ее прикосновение обожгло меня, и я обрел рай.
 Дункан смотрел на Мег снизу вверх, словно просил ее понять то, что сам еще только открывал для себя.
 — У меня никогда, ни с какой другой женщиной не было так, как с Эмбер, — медленно произнес он. — И никогда не будет. Это как если бы Бог сотворил ее для одного меня, а меня — для нее одной.
 Саймон и Доминик переглянулись, но ни один из них не произнес ни слова. Им нечего было противопоставить той уверенности, что звучала в голосе Дункана.
 — Значит, Эрик принес тебя к Эмбер, — осторожно проговорила Мег, — потому что все, что из янтаря, принадлежит ей.
 — Да. Я пролежал у нее в хижине два дня, не приходя в чувство.
 — Боже милостивый, — прошептала Мег.
 — Каким-то образом Эмбер удалось вернуть меня из этой ужасной тьмы, которая меня поглотила. Не будь ее, я никогда бы не проснулся.
 — И ты женился на ней из благодарности, — тихо сказал Доминик.
 Дункан покачал головой.
 — Я поклялся, что если овладею ею, то женюсь.
 — И она соблазнила тебя, — пробормотал Доминик.
 — Нет. Она была девственна, когда мы вместе лежали под священной рябиной в Каменном Кольце.
 По спине у Мег побежали мурашки. Ведь и она тоже была девственницей, когда однажды легла в святилище с воином. И она тоже, поднявшись, уже не была ею. И она тоже следовала судьбе, где ей приходилось делать выбор, который не всегда был простым и легким.
 И не всегда зависел от нее самой.
 — А как сейчас твоя память? — спросила Мег.
 — Как листья, гонимые темным ветром, — с горечью ответил Дункан.
 — Неужели нет совсем никакого улучшения с тех пор, как ты проснулся?
 У Дункана вырвался тяжелый вздох.
 — Не больше, чем какие-то мгновения, когда мне кажется, что я что-то понимаю. Как раз столько, чтобы дразнить и мучить меня.
 — Посещают ли тебя эти воспоминания в какое-то определенное время или в каком-то определенном месте?
 — Когда я первый раз увидел Саймона в Морском Доме, я вспомнил горящие свечи, песнопения и холодное прикосновение ножа у себя между бедрами.
 Дункан повернулся и посмотрел на Саймона.
 — Так действительно было? — спросил Дункан. — Я действительно стоял в церкви, держа в руке серебряную женскую туфлю и чувствуя лезвие ножа между ног?
 Саймон бросил быстрый взгляд на Мег. Она кивнула.
 — Да, — сказал Саймон. — Это был мой нож. Воспоминания задрожали, и светлые кусочки вплыли на свои места, вернув Дункану еще частицу прошлого.
 — Это была твоя туфля, — глядя на Мег, проговорил Дункан.
 — Да.
 — Джон был тяжело болен и не мог присутствовать на церемонии, так что его место занял я, — сказал Дункан, медленно выговаривая слово за словом.
 — Да.
 — И я… и я…
 Тут опустившиеся тени мрака заволокли все, не дав Дункану до конца вспомнить утраченное прошлое.
 — Мне кажется, что еще немного, и я вспомню все. Я знаю это! Но что-то мешает, что-то держит меня! Боже, помоги мне вспомнить!
 Словно услышав отчаяние Дункана, Эмбер пошевелилась. Золотые глаза открылись. Ей не надо было спрашивать, что случилось. Она очень ясно ощутила, как разбегаются, редеют тени прошлого, как память соколиной приманкой поблескивает сквозь оттенки темноты.
 Так же ясно она ощутила и страх Дункана перед знанием прошлого. Этот страх разделяла и она.
 Но ей не оставалось ничего другого, как только посмотреть этому страху в лицо. Она не может долее терпеть, чтобы Дункан разрывался между прошлым и будущим, невидимо для глаз истекая кровью, неумолимр скользя все ближе и ближе к краю безумия.
 Как я и боялась, это губит его.
 Как я и боялась, это погубит и меня.
 Слишком рано, мой темный воин, мой любимый, сердце мое… слишком рано.
 И слишком поздно.
 Эмбер медленно перевела взгляд мимо Дункана, туда, где стояли и молча смотрели на нее трое воинов, удерживаемые на месте лишь поднятой рукой глендруидской колдуньи.
 Увидев серебряную застежку, сверкающую на плаще одного из мужчин, Эмбер поняла, что проиграла свою игру. Прошлое догнало Дункана.
 У прошлого было имя — Доминик ле Сабр.
 — Отпусти меня, — прошептала Эмбер.
 Дункан не сразу понял, что Эмбер заговорила с ним.
 Когда же он хотел ответить, она приложила руку ему к губам, призывая к молчанию.
 — Если ты хочешь вспомнить прошлое, — дрожащим голосом проговорила Эмбер, — ты должен сначала отпустить меня.
 Почему!
 Вопрос не был задан вслух, но для Эмбер он прозвучал так же ясно, как сказанное слово.
 — Потому что ты не можешь иметь и то и другое. Почему!
 Эмбер закрыла глаза от боли, которая с каждым вдохом все сильнее стягивала ей внутренности. Она подозревала правду еще до того, как отдала себя Дункану под священной рябиной. Подозревала, но не знала.
 Теперь она ее узнала.
 Слишком поздно.
 — Потому что ты не можешь по-настоящему любить меня, пока не исчезнут тени, — прошептала Эмбер, — а когда они исчезнут, то ты и подавно не станешь любить меня.
 Она уронила руку, лежавшую у него на губах. Зная, что не должна этого делать, но не в силах удержаться, она чуть коснулась его губ своими.
 — Ты говоришь непонятно, — сказал Дункан, заглядывая в потемневшие глаза Эмбер. — Ты еще не в себе после падения.
 — Нет. Оно заставило меня ясно увидеть, какое зло я тебе причинила, желая лишь защитить тебя.
 — Ты причинила мне зло? Что за бессмыслица! Ты вытащила меня из ужасающего мрака.
 Медленно покачав головой и не замечая катящихся по щекам слез, Эмбер заставила себя отдать Дункану то, в чем больше нельзя было ему отказывать.
 — Отпусти меня, темный воин. Твое прошлое — вот оно, вокруг тебя.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Отпусти же меня, — прошептала она. Озадаченный Дункан разнял руки, выпуская Эмбер из объятий. Она села и хотела было встать, но поняла, что ноги откажутся ее держать.
 Как и Дункан, она тоже боролась с собой, зная, как должна поступить, и отвергая неизбежное в одно и то же время.
 — Теперь, когда мы не касаемся друг друга, ты видишь? — спросила Эмбер.
 — Я вижу лишь твои слезы.
 — Тогда слушай, что я скажу. Эта глендруидская колдунья — подруга твоих детских лет.
 — Я знаю. Мегги.
 — Вот этот белокурый и черноглазый рыцарь, который так меня ненавидит, — ты его знаешь?
 Дункан взглянул на Саймона.
 — Ну да. Это Саймон, прозванный… Верным! — закончил Дункан, и в его голосе явственно звучало торжество. — Конечно же, я его знаю!
 — А кому он верен? — тихо спросила Эмбер.
 — Своему брату.
 — Как зовут брата Саймона Верного?
 Дункан неожиданно вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с высоким, могучего телосложения рыцарем, который наблюдал за ним глазами цвета зимнего дождя, а рука его сжимала рукоять наполовину вынутого из ножен меча.
 — Доминик ле Сабр, — ответил Дункан. Рыцарь кивнул.
 — А как зовут тебя, темный воин? — прерывающимся шепотом спросила Эмбер. — Как твое настоящее имя!
 Дункан закрыл глаза и попытался заговорить, ответить. Извивались темные тени, стараясь помешать светлым осколкам памяти, которые плыли навстречу друг другу и сплетались фрагмент за фрагментом в мерцающую ткань знания, так что теперь даже и тысяче оттенков темноты стало не под силу заслонять от глаз огненный узор истины.
 Когда Дункан снова открыл глаза, Эмбер была рада, что уже не прикасается к нему.
 — Я — Дункан Максуэллский, Шотландский Молот, — с силой сказал он.
 Доминик снова кивнул.
 — Я — Дункан Максуэллский, управляющий Эрика Колдуна в том самом замке, которым ты, мой законный лорд и господин, поручил мне управлять от твоего имени.
 Доминик хотел было заговорить, но не смог, потому что слова Дункана все падали и падали подобно горькому дождю. Звучавшие в них гордость, унижение и гнев были так сильны, что становились почти осязаемы.
 — Я — Дункан Максуэллский, человек, погубленный ведьмой с золотыми глазами и лживым языком.
 Я — Дункан Максуэллский. Клятвопреступник.




 Глава 18


 Отстранение и молча Эмбер смотрела, как навьючивают на лошадей остатки временного лагеря.
 — Ты сможешь сама сесть в седло? — спросила Мег.
 — Да.
 — Вот и хорошо. Нам не хотелось бы снова причинить тебе боль.
 — А Дункан больше не желает ко мне прикасаться, — сказала Эмбер с внешним спокойствием.
 Мег неохотно кивнула. От ее острого взгляда не ускользнули ни мертвенная бледность лица Эмбер, ни темные линии страдания, залегшие по обеим сторонам ее рта.
 — Я ведь жила без прикосновений раньше, — продолжала Эмбер. — Проживу и теперь.
 — Раньше ты не знала… — Мег умолкла, не закончив того, что собиралась сказать.
 — Да. Знание — это мне кара.
 В голосе Эмбер слышалась такая печаль, что Мег пронзило острое чувство сострадания.
 — Мне очень жаль, — прошептала Мег.
 — Не надо сожалеть. Лучше мне жить неприкасаемой, чем испытать сейчас прикосновение Дункана.
 — Он никогда не поднимет на тебя руку, — быстро сказала Мег.
 — А ему и не придется этого делать: Я чувствую его ярость — будто черные крылья бьются о мою душу.
 Мег инстинктивно протянула руку жестом утешения, но тут же вспомнила, что ее прикосновение принесет вместо успокоения боль. Рука ее бессильно опустилась.
 — Дункан смягчится, — сказала Мег. — Я никогда еще не видела, чтобы он был с кем-нибудь так нежен, как с тобой, — до того, как узнал, что…
 — Что я меньше того, чем казалась, а сам он — гораздо больше? — Уголки рта Эмбер горестно опустились.
 — Его гнев подобен летней грозе, — улыбнулась Мег, пугает раскатами грома и мечет молнии, но быстро проходит.
 — Скорее вон те скалистые, вершины растают и потекут, подобно меду, чем Шотландский Молот простит меня за то, что я запятнала его честь, — возразила Эмбер. — Чтобы простить такое, нужно очень сильно любить. Дункан не любит меня.
 Сочетание отчаяния и покорности судьбе в голосе Эмбер сказало Мег больше, чем могли бы выразить слова.
 — Ты знала, что это случится, верно? — прошептала Мег.
 — Я знала, что это может случиться. И надеялась, что не случится. — Эмбер закрыла глаза. — Я поставила на карту… все. И проиграла.
 — Зачем ты это сделала?
 — Дункан явился мне из теней тьмы… и когда я коснулась его, то узнала, что эта тьма принадлежит мне, а не ему.
 — Я не понимаю.
 Эмбер усмехнулась странной усмешкой.
 — Боюсь, что этого не сможет понять никто, на ком не лежит проклятие моего «дара».
 Мег слушала, затаив дыхание. Ее глендруидские глаза видели правду Эмбер. и ее горе.
 — Я всю жизнь жила, будто в ночи, — просто сказала Эмбер. — Дункан стал моим рассветом. Разве я могла допустить, чтобы Эрик его повесил?
 — Он хотел повесить Дункана? — в ужасе спросила Мег.
 — Да.
 Словно ей стало холодно, Эмбер обхватила себя руками и прошептала: «Смерть непременно потоком прольется».
 По спине Мег поползли холодные мурашки.
 — Что это такое?
 — Пророчество Кассандры, то самое, от которого я надеялась уйти.
 — Какое пророчество?
 Смех Эмбер был похож на крик превозмогаемой боли.
 — Поделом мне, — с горечью проговорила Эмбер. — Жизнь с ее богатыми всходами была лишь приманкой, а истина — это смерть. Лучше бы мне совсем не родиться.
 — Что это за пророчество? — настойчиво повторила свой вопрос Мег.
 Услышав изменившийся тон ее голоса, к ней тут же подошел Доминик и встал рядом.
 — Что-нибудь не так, соколушка?
 — Я не знаю. Только что-то неладно, черные крылья бьются…
 Эхо ее собственных слов заставило Эмбер снова обратить внимание на Мег. Сострадание, которое она увидела в глазах целительницы из рода глендруидов, было столь же явным, как и неожиданным.
 — Мое рождение сопровождалось пророчеством, — сказала Эмбер. — «Может случиться, и безымянного воина ты пожелаешь всем сердцем, душою и телом. Жизнь тогда, может быть, даст богатые всходы, но смерть непременно потоком прольется».
 Доминик слушал, и его глаза сузились, превратившись в полоски чеканного серебра. Он бы отмахнулся от этих слов, не придав им значения, но его собственное супружество показало ему, что некоторые пророчества так же реальны и так же смертоносны, как обнаженный меч.
 « Он явится тебе из теней темноты. Коснись его — и ты узнаешь жизнь, которая возможна, или смерть, которая придет.
 Будь же подобна солнечным лучам, сокрытым в янтаре: чужой руки не ведая касаний и ни к кому сама не прикасаясь.
 Запретной оставайся».
 Когда Эмбер закончила говорить, наступила тишина, не нарушаемая даже ветром. Она обернулась назад и увидела того, кого и боялась увидеть. У нее за спиной стоял Дункан смотрел на нее глазами, полными ледяного презрения.
 — Ты явился мне из теней темноты, — сказала Эмбер. — И я прикоснулась к тебе. Ты завладел моим сердцем и телом. Дай Бог, чтобы душа моя оставалась еще свободной, иначе смерть непременно потоком прольется.
 — Тогда мы пропали, колдунья. Твоя душа продана дьяволу давным-давно.
 — Дункан — в ужасе воскликнула Мег.
 — Не позволяй своему мягкосердечию сбить тебя с пути, Мегги, — повернулся к ней Дункан. — Внутри у этой ведьмы с ангельским личиком нет ничего, кроме самых черных замыслов.
 — Ты ошибаешься. Я видела ее.
 — Я тоже, — насмешливо отпарировал он. — Я видел, как она склонялась ко мне и шептала слова любви в тот самый миг, когда самым гнусным образом предавала меня.
 Эмбер вскинула голову и посмотрела на него гордым взглядом соколиных глаз.
 — Я никогда тебя не предавала, — раздельно проговорила она.
 — Ты скрыла от меня мое настоящее имя. Я называю это предательством.
 — Я не знала, кто ты такой, пока не увидела твое смертоносное искусство в битве с разбойниками.
 Дункан ничего не сказал на это.
 — Но даже и тогда я не была полностью уверена, — продолжала Эмбер. — Меня мучили сомнения. Концы не сходились с концами. В тебе я видела проблески Знания, а ведь Дункан Максуэллский не из числа Наделенных Знанием.
 Мег бросила на Дункана любопытный взгляд, словно ей открылась такая его сторона, о существовании которой она раньше не подозревала.
 — Могли ведь быть и другие воины, — говорила Эмбер, и в ее голосе слышалась почти мольба, — мужчины, имени которых я не знала, воины, искусно владеющие молотом, не принадлежащие к тем, кто Наделен Знанием.
 — Но перед свадьбой ты уже знала, кто я такой? — с горечью спросил Дункан.
 Эмбер выпрямилась и вскинула подбородок. — Да.
 — Ты уже знала, что я обручен с другой, и должен вступить в брак, устроенный моим истинным господином, Домиником ле Сабром?
 — Эрик… сказал мне.
 — До свадьбы? — Да.
 — И ты говоришь, что не предавала меня. Таким тонким уловкам, должно быть, учат всех Наделенных Знанием, учат так играть словами, пока не останется ничего, кроме бесчестья.
 От презрения в голосе Дункана Эмбер чувствовала себя так, будто ее хлещут кнутом.
 — Мне пришлось согласиться на эту свадьбу, — сказала она с отчаянием. — Если бы я отказалась, тебя бы повесили у меня на глазах!
 — Лучше быть повешенным, чем остаться жить и узнать, что я — злополучный ублюдок, бастард, чьи клятвы дешевле овечьего помета.
 Доминик шагнул к Дункану и положил обе руки на его широкие плечи.
 — Я не считаю тебя человеком без чести, — сказал Доминик. — Твой лорд ценит и тебя самого, и твою клятву.
 Дункан замер. Потом по его телу прошла заметная дрожь. Он опустился на одно колено в знак подтверждения клятвы верности, данной Доминику ле Сабру.
 — Ты великодушен, лорд, — произнес он звенящим от напряжения голосом.
 — Надеюсь, лорд Эрик будет такого же мнения, — иронически усмехнулся Доминик, — когда возвратится из Уинтсрланса и узнает, что замок Каменного Кольца захвачен мною.
 Никем не сопровождаемый, Дункан через опущенный подъемный мост беспрепятственно проехал во внутренний двор замка. На его крик сбежалась немногочисленная вооруженная стража.
 — Отправляйтесь к хижине Эмбер, — приказал Дункан. — Ей нужно перенести в замок много вещей.
 Стражники повиновались и трусцой покинули двор. Двоих оставшихся защитников замка следовало считать скорее мальчиками, чем мужчинами; это были оруженосцы, которые надеялись когда-нибудь стать рыцарями.
 — Я буду в караульной, — сказал Дункан Эгберту. — Если кто-то из вас что-нибудь увидит, не надо кричать, а быстро и без шума явиться ко мне. Вы поняли?
 — Поняли, — в один голос ответили оба юноши. Когда оруженосцы бегом отправились на указанные им посты, Дункан быстро прошел в оружейную. Оставшееся там после отъезда Эрика оружие было все разрозненное, но его количества вполне хватало для обороны замка.
 Дункан запер двери оружейной, а ключ оставил у себя. Потом пошел в караульную — ждать Глендруидского Волка.
 Все это время он старался гнать от себя мыслило янтарной колдунье, которая разжигала в нем такой огонь, какого он не ведал ни с одной другой женщиной.
 Мое тело знает тебя. Оно откликается на тебя, как ни на кого другого.
 Сколько раз мы лежали вместе в темноте, соединенные, и наши тела были скользкими от желания?
 Сколько раз я снимал с тебя одежду, целовал твои груди, твой живот, атласную гладкость твоих бедер?
 Сколько раз я раздвигал тебе бедра и входил в твои горячие, ждущие меня ножны?
 Она подходила ему так безупречно.
 И оказалась такой вероломной.
 Будь что будет. Я буду оберегать тебя своей жизнью. Мы… соединены.
 Эхо клятвы Эмбер отдалось в памяти Дункана, а с ним пришло и ощущение боли/ от предательства, глубину которого ему и за всю жизнь не измерить.
 Я поверил ей. Клянусь всеми святыми, я дурак.
 Но даже говоря себе, что он дурак, Дункан не мог не вспомнить, как сгорал от желания, как оказался охвачен страстью, сильнее которой никогда не мог бы и вообразить.
 Ты — как огонь в моей крови, в моей плоти, в моей душе. Если я еще раз прикоснусь к тебе, то возьму тебя.
 Так прикоснись.
 Эмбер…
 Возьми меня.
 И он сделал это, вопреки всему.
 Мне страшно за тебя, за себя, за нас.
 Оттого, что я не могу вспомнить прошлое?
 Нет. Оттого, что ты можешь его вспомнить.
 И это он тоже сделал.
 Клянусь Богом, я хочу забыть ее еще крепче, чем забыл свое прошлое.
 Но этого Дункан сделать не мог. Память об Эмбер пылала тысячей факелов у него в мозгу, в теле, в душе.
 Прикоснись ко мне.
 Возьми меня.
 С каким-то сдавленным звуком Дункан вступил в бой с этими ярко горящими воспоминаниями так же яростно, как когда-то сражался с тысячей теней темноты.
 Но безуспешно.
 Его разрывали на части противоречивые желания. Та часть его существа, что оказалась во власти гнева, надеялась, что Эмбер возьмет с собой посланных к ней стражников и укроется в Морском Доме или Уинтерлансе.
 Другая его часть боялась, что она именно так и поступит.
 И тогда он никогда больше не услышит ее смех, никогда больше не увидит, внезапно обернувшись, как она смотрит на него огненными глазами, никогда больше не ощутит жаркой влажности ее расступающейся плоти, когда он входит в нее.
 — Сэр?
 Это шепотом сказанное слово послышалось у него за спиной Он повернулся с такой яростью, что Эгберт испуганно попятился.
 — Что там такое? — спросил Дункан.
 — К замку приближаются трое рыцарей и одна леди. У них с собой небольшая поклажа.
 — Леди только одна?
 Голос Дункана и его глаза предупреждали о том, что он настроен гневно. Эгберт сглотнул и отступил еще дальше.
 — Одна, — боязливо проговорил оруженосец.
 — Это Эмбер?
 — Я не узнал ни эту леди, ни рыцарей.
 В Дункане боролись гнев и боль, пытаясь овладеть его голосом. Ни одно из чувств не взяло верх. Он лишился дара речи.
 Дункан повернулся спиной к Этберту и стал смотреть через открытые ворота на дорогу. По дороге к замку действительно приближались лошади. В одной из них он узнал Щита, своего обученного боевого жеребца. К седлу Щита не было приторочено никакой поклажи, но свой меч Дункан теперь чаще носил на боку, чем держал в седельных ножнах.
 — Сэр? — напомнил о себе Эгберт.
 — Ступай обратно на свой пост.
 Эгберт чуть замешкался, потом повернулся и поспешил прочь, недоумевая, отчего вдруг лицо Дункана стало похожим на вырезанную из камня мрачную маску обитателя преисподней.
 Стоя на месте, Дункан смотрел, как к замку Каменного Кольца подъезжают, пустив лошадей легким галопом, Доминик ле Сабр и его жена из рода глендруидов.
 — Были какие-нибудь затруднения? — спросил Доминик.
 Дункан покачал головой.
 — Для человека, который только что взял свой собственный замок, не пролив ни капли крови, ты выглядишь чересчур мрачно, — сказал Доминик, спешиваясь.
 — Замок не мой, лорд. Он твой.
 — Уже нет. С этого мгновения я отдаю тебе замок Каменного Кольца во владение, без ограничений и оговорок. Дункан, ты теперь здесь хозяин, а не просто глава моих арендаторов.
 Доминик с улыбкой наблюдал, как до Дункана постепенно доходит смысл сказанного. Ему, внебрачному сыну без имени и без состояния, единственной надеждой могла служить лишь могучая правая рука, да еще страстное желание иметь свою землю… И вот теперь эта земля у него есть.
 Доминик понимал, какие сложные чувства обуревали сейчас Дункана, потому что и сам он, Доминик, был рожден вне брака и мог рассчитывать только на свое искусное владение мечом.
 И он тоже завоевал богатство и землю благодаря этому своему искусству.
 — Собственный замок. — Голос Дункана звучал странно.
 Он оглянулся вокруг, как будто видел замок впервые. И в каком-то смысле это было действительно так. Ведь он никогда раньше не смотрел на него как на свое владение.
 — Прямо не верится, что это не сон, а явь, — тихо проговорил Дункан. — Мне, безродному и безвестному, подняться до такого, и все за один день…
 Сбылась мечта всей его жизни. Она так же реальна, как эти камни у него под ногами, как ощущаемая им тяжесть меча на боку, как доносящийся из кухни запах приготовляемой пищи.
 Замок Каменного Кольца принадлежит теперь ему одному и никому другому. Он им владеет, а не управляет от чьего-то имени. И замок, и все его земли, и люди принадлежат теперь ему, Дункану, и будут принадлежать, пока он в силах удерживать их с помощью меча и мудрости. Он больше не Дункан Максуэллский.
 Он — Дункан, лорд Каменного Кольца.
 — Ты сделал мне большой подарок, — сказал Дункан, снова повернувшись к Доминику.
 — Это ты сделал мне большой подарок, — негромко возразил Доминик.
 — Я? Что я тебе дал такого, кроме долгой скачки и сомнений в моем достоинстве?
 — Ты дал мне то, чего я жажду больше всего на свете. Мир и покой для Блэкторна.
 — Мир и покой?
 — Ты вернулся один в замок Каменного Кольца. Ты ведь мог, если бы пожелал, поднять мост и послать меня в преисподнюю со всеми моими рыцарями.
 — Я бы никогда… — начал Дункан.
 — Знаю, — перебил его Доминик. — Вопреки всем сомнениям и искушениям, ты — человек слова. И это слово было дано мне.
 Дункан продолжительно выдохнул, чувствуя, будто какая-то огромная тяжесть свалилась у него с плеч.
 — Теперь, когда на севере у меня ты, мне никогда уже не придется опасаться за мои Карлайлские владения.
 — Даю тебе в этом клятву.
 — А я даю клятву тебе, Дункан, лорд Каменного Кольца. Если когда-нибудь тебе понадобится помощь для защиты того, что тебе принадлежит, пришли известие в Блэкторн. Глендруидский Волк придет, чтобы сражаться на твоей стороне.
 Сжав друг другу правые руки, они скрепили свои клятвы, как равные.
 — Боюсь, что уже очень скоро обращусь к тебе за помощью, — сказал Дункан. — Как только Эмбер достигнет Уинтерланса, Эрик тут же выступит во главе стольких рыцарей, сколько у меня не наберется и стражников.
 — Эмбер?
 — Ну да, — мрачно подтвердил Дункан. — Эта колдунья не станет медлить и разнесет повсюду весть о твоем приезде и о моем настоящем имени.
 — Обернись, Дункан. Скажи мне, что ты видишь.
 С озадаченным видом Дункан обернулся — и увидел Эмбер, подъезжавшую к замку Каменного Кольца в окружении стражников.
 В душе Дункана смешались облегчение и ярость. Он стоял и смотрел, как эта небольшая группа прошествовала по мосту и вошла в ворота. Тогда рукой в перчатке он схватил Белоногую за поводья, заставив лошадь остановиться.
 — Ступайте и продолжайте нести службу, — отрывисто приказал стражникам Дункан.
 Те разошлись, не оглянувшись. Быстрота, с которой они повиновались, красноречиво свидетельствовала о том, что они рады оказаться подальше от глаз и ушей Дункана, когда он в такой ярости.
 Даже Эмбер, заранее готовую встретить гнев Дункана, охватил холод, когда он посмотрел на нее снизу вверх жестким как камень взглядом.
 — Зачем ты сюда явилась? — требовательно спросил он.
 — Где же еще и быть жене, как не рядом с мужем? Дункан замер на месте.
 — Или ты забыл, что мы повенчаны? — спросила Эмбер с нежной и печальной улыбкой.
 — Я ничего не забыл, ведьма.
 Ощущение холода усилилось — будто ледяные когти прошлись по ее спине.
 — Тогда отпусти поводья Белоногой, муж мой, чтобы конюх отвел ее в стойло.
 Дункан повернул голову так, чтобы видеть Доминика, не отрывая глаз от Эмбер.
 — Доминик, — раздельно произнес он, — надеюсь, что за несколько месяцев пребывания лордом Блэкторнского замка ты не разучился закрывать ворота и поднимать мост?
 Глендруидский Волк засмеялся.
 — Очень хорошо, — продолжал Дункан. — Если ты будешь так любезен и окажешь мне эту небольшую услугу…
 Дункан еще не кончил говорить, а Доминик уже привел в действие механизм, поднимавший мост, и тот тяжелой преградой лег поперек въезда в замок. Засовы один за другим вошли в скобы, закрепив мост в толстых каменных стенах. Вслед за этим, с глухим стуком дерева о дерево открылись внутренние ворота.
 Без солнечного света, косо падавшего через ворота, во дворе стало довольно темно.
 — Тебе следовало бы бежать, пока было можно, — вкрадчивым тоном сказал Дункан.
 — Зачем мне бежать?
 — Чтобы привести сюда Эрика, конечно.
 — Тогда непременно придет и смерть, — ответила Эмбер. — Пока я в замке, Эрик не нападет.
 — Пускай приходит! — прорычал Дункан.
 Эмбер взглянула мимо Дункана, на человека, носившего знак Глендруидского Волка.
 — Ты этого хочешь, лорд? — спросила она. — Войны?
 — Мое желание не имеет большого значения, — ответил Доминик. — Замок и все, что к нему относится, принадлежат Дункану, а не мне. И решает все здесь тоже только он.
 У Эмбер перехватило дыхание.
 — Ты отдал все Дункану? — ошеломленно спросила она.
 — Да, — ответил Доминик, выходя вперед и становясь рядом с Дунканом.
 — И его наследникам, без оговорок и помех?
 — Да.
 — Ты не только очень щедр, но и очень предусмотрителен, Доминик ле Сабр, — сказала Эмбер. — Надо ли удивляться, что данная тебе Дунканом клятва, которой он не помнил, так сильно тревожила его?
 — Если ты знала, что отступление от клятвы причиняет ему столько несчастья, — холодно спросил Доминик, — почему же не помогла ему вспомнить?
 Печальные золотые глаза посмотрели на одного, потом на другого. В этот миг они показались ей очень похожими друг на друга. Оба высокие. Оба могучего сложения. Оба свирепые.
 И гордые.
 Сделав прерывистый, дрожащий вдох, Эмбер заставила себя посмотреть прямо в жесткие, осуждающие глаза Глендруидского Волка. Вдруг она вспомнила, как менялись эти глаза, когда Доминик смотрел на Мег.
 Это вселило в Эмбер надежду. Совсем небольшую, но и слабая искорка кажется ярче, когда вокруг все темно.
 — Если бы ты знал, что наступит время, когда твоя жена будет смотреть на тебя с отвращением, что бы ты сделал, чтобы отсрочить наступление этого дня? — спросила Эмбер.
 Глаза Доминика чуть расширились, потом сузились, превратившись в полоски матового серебра.
 — То же самое по дороге сюда говорила и Мег, — пробормотал Доминик, — но мне трудно в это поверить.
 — Во что? — спросила Эмбер.
 — В то, что женщина может любить мужчину, но не заботиться о его чести.
 Эмбер побледнела еще больше, так что даже ее губы сделались бескровными.
 — Значит, ты думаешь так же, как Дункан, — сказала она, — что лучше было бы позволить, чтобы его повесили.
 — Было бы лучше, прежде всего, не торопиться со свадьбой, — отрезал Доминик.
 — Да, — согласилась она лишенным всякого выражения голосом. — Но Эрик предвосхитил и эту возможность.
 — Что? — спросили Дункан и Доминик в один голос.
 — У меня было много времени для размышлений после того, как ты оставил меня в хижине, — сказала Эмбер.
 Дункан промолчал.
 — Люди называют Эрика чародеем, — продолжала она, — но я часто думаю, что он просто очень проницательный человек — подобно тому, как проницателен Глендруидский Волк.
 — Что ты хочешь этим сказать? — тихо спросив ее Доминик.
 — Он понимает, что трогает людей, а что оставляет их равнодушными.
 Доминик замер, словно прислушиваясь.
 — То же самое говорил и мой брат.
 — Саймон?
 Кивнув, Доминик спросил:
 — Что же такого знал Эрик о Дункане?
 — Он знал, что Дункан не любит меня. Дункан не отрицал сказанного.
 Эмбер этого от него и не ожидала, но его молчание обожгло ее, словно соль, просыпанная на кровоточащую рану. Она еще раз прерывисто вздохнула и была рада, что рядом нет Мег, которая могла бы измерить глубину постигшей ее беды своими глендруидскими глазами, видевшими слишком глубоко, слишком ясно.
 Когда Эмбер заговорила снова, она обращалась скорее к Дункану, чем к Глендруидскому Волку.
 — Эрик знал, что ты не женился бы на мне, если бы вспомнил прошлое, — сказала Эмбер со спокойным видом, который давался ей с большим трудом. — И он знал, как сильно ты желал меня. Он знал, что ты был мне желанен… рассвет после долгой ночи, какою была моя жизнь…
 Становясь все тише, ее голос превратился в осколки молчания.
 — И поэтому он оставил нас совсем одних, если не считать самого глупого его оруженосца, а ты все время позволяла мне думать, что ты не девственница, — зло закончил Дункан.
 — Нет, — резко возразила Эмбер. — Это ты сам хотел так думать, Дункан. И Эрик, и я — мы оба говорили, что это не так, но ты нас не слушал. Ты не хотел знать правду: ведь если бы ты считал меня нетронутой, ты бы не позволил себе овладеть мною.
 — Да, — холодно проронил он.
 — «Да», — передразнила она. — Или, может быть, нет! Подумай-ка, Дункан широкоплечий, Дункан твердолобый! Может, ты не смог бы остановиться, даже если бы знал. Тогда тебе пришлось бы ненавидеть самого себя за нарушение клятвы!
 Подобно летним молниям, воспоминания дугами заметались между Эмбер и Дунканом — вот то ослепительное мгновение, когда там, под священной рябиной, он овладел ею одним мощным, неожиданным движением тела.
 — Намного легче ненавидеть меня, чем самого себя, не правда ли? — спросила Эмбер.
 Она резко выдернула поводья из руки Дункана, не дав ему опомниться. Белоногая попятилась, неистово загрохотав железными подковами по булыжникам двора, и ее всадница оказалась вне досягаемости для Дункана.
 — Мост поднят, — грубо сказал Дункан. — Бежать поздно.
 — Я знаю. Знаю это с тех пор, как первый раз прикоснулась к тебе. Теперь и ты это знаешь.




 Глава 19


 Весть о появлении Кассандры распространилась по замку почти так же быстро, как и весть о настоящем имени Дункана два дня назад. Эмбер слышала, как об этом шептались слуги, приносившие горячую воду для купания в комнату, где прежде спали вместе Эмбер и Дункан.
 Но то было прежде.
 Эмбер не видела Дункана с тех пор, как он просил Саймона, чтобы тот проводил ее в роскошную комнату. Она стала настоящей узницей, хотя ее так не называли, и не видела никого, кроме слуг, приходивших и уходивших без предупреждения.
 И без единого слова. Было похоже на то, что они боятся, как бы их не застали во время разговора с хозяйкой замка.
 Со двора через приоткрытые ставни донесся чей-то громкий голос Эмбер стояла, готовая переступить через край большой деревянной лохани, где от воды поднимался легкий пар.
 — Она здесь, говорю тебе! Видел ее своими глазами. Одежды красные, как кровь, и серебряные волосы!
 Эмбер прислушалась, но о присутствии Кассандры ничего больше не услышала из верхней комнаты. Вздохнув, она скользнула в воду.
 Придет ли ко мне теперь Дункан? Признается ли наконец, что я нужна ему так же, как он нужен мне?
 Лишь тишина была ответом на эти мысли Эмбер, окрашенные страхом и тоской.
 Когда-то такая тишина была ей привычна, но тогда она этого не замечала. Тогда она еще не знала, что значит просыпаться в объятиях Дункана. Тогда она еще не знала, что значит чувствовать его тепло, его смех, его желание, его покой, его силу — все то, что составляло существо Дункана, окружавшее ее таким богатством чувств, какое ей и не снилось.
 Узнав тогда, что значит вместе чувствовать, Эмбер знала теперь, что такое настоящее одиночество. Она измеряла его протяженность в гулкой пустоте, которая была у нее внутри.
 Нет, Дункан не придет ко мне.
 Тем лучше. Мне снится, будто меня бьют черные крылья, будто я слышу шепот невообразимой ярости, невыразимой скорби.
 Я страшусь того, что случится, если я прикоснусь к нему сейчас.
 За нас обоих.
 Я боюсь.
 И все же тоскую…
 Вода в лохани остыла, и Эмбер поняла, что потратила слишком много времени на бесполезные сожаления. Несмотря на близость ярко пылавшего в очаге огня, она почувствовала, что ей холодно.
 Эмбер протянула руку за горшочком с мылом и стала торопливо мыться, почти не замечая смешанного аромата вечной зелени и пряностей, поднимавшегося от мыла. Скоро этот душистый запах наполнил комнату вместе со звуками негромких всплесков воды, сопровождавшими ее купание.
 — Миледи, — раздался голос Эгберта из передней.
 — Опять он, — пробормотала про себя Эмбер. Потом вслух спросила: — Чего тебе?
 — Можно мне войти?
 Хотя лохань была окружена деревянными ширмами, которые и охраняли от чужих глаз, и не давали рассеиваться теплу от очага, у Эмбер не было желания разговаривать с Эгбертом.
 — Как я сказала тебе всего несколько минут назад, я купаюсь. — Нотка недовольства прозвучала в ее голосе.
 Наступила странная тишина, потом послышалось шарканье ног по деревянному полу.
 — Лорд Дункан желает твоего присутствия в его личных покоях, — сказал Эгберт.
 — Хорошо, я скоро спущусь.
 Ничто в голосе Эмбер не выдало ее волнения из-за того, что ее вынужденное заточение кончилось.
 Ничто не дало повода заподозрить, что она жаждет увидеть супруга.
 — Лорд был очень… э… настойчив в своем желании.
 — Тогда иди и спроси, не угодно ли ему, чтобы я пришла в большой зал в одежде из воды, что останется на мне после купания?
 Ответом Эгберта был звук его быстро удаляющихся шагов.
 Почти сразу после этого пламя свечей метнулось и задрожало от пронесшегося по комнате сквозняка. Эмбер этого не заметила, потому что как раз ополаскивала лицо. В следующее мгновение она подняла глаза и замерла. Дрожь предчувствия пронзила ее.
 В комнате кроме нее был еще кто-то, и этот кто-то стоял близко, сразу за деревянными ширмами. Наблюдал за ней.
 Дункан.
 Она не сомневалась, что это он.
 — Да, лорд?
 Она изо всех сил старалась, чтобы ее голос не дрожал, но ей это не вполне удалось. Слишком уж быстро колотилось сердце от сознания того, что Дункан так близко.
 Несколько мгновений все было тихо. В душе у Дункана ярость боролась с желанием. С каждым своим вдохом он впивал аромат вечной зелени и пряностей. Тишина вздрагивала от едва различимых звуков воды, омывающей кожу. Каждое мгновение по-своему напоминало, что Эмбер рядом, душистая, теплая.
 Обнаженная.
 Желание ударило Дункана, словно молотом, отдалось во всем теле, заставив покачнуться.
 — Кассандра спрашивала о тебе, — наконец выдавил он из себя.
 Но сам голос Дункана говорил гораздо больше: хриплый и замедленный, он говорил о том, как горячо приливает кровь, как твердеет плоть, как тело стремится к завершенности. Он не мог бы яснее сказать Эмбер о своем желании, даже если бы прикоснулся к ней.
 Его разум, может, и был закрыт от нее, словно сжатый кулак, но тело закрыто не было.
 Эмбер тихонько охнула, когда по ее телу пошла волна размягчающего жара. Она молилась, чтобы Дункан не заметил этой предательской заминки в ее дыхании.
 И молилась, чтобы заметил.
 Тот же инстинкт, что говорил Эмбер о Дункане, когда она впервые коснулась его, теперь неотступно шептал ей с тех пор, как он посмотрел на нее и увидел в ней предательницу, а не возлюбленную.
 Инстинкт и ее дар, объединившись, сказали Эмбер, что ей надо каким-то образом преодолеть барьер ярости Дункана, пока она не уничтожила их обоих и всех обитателей замка Каменного Кольца в придачу. Если к нему можно пробиться лишь через желание…
 Тогда пускай оно пылает.
 — Скажи Кассандре, что я купаюсь. — Голос Эмбер был чуть хриплым от волнения.
 Она намеренно подвинулась так, чтобы оказаться к ширмам не спиной, а боком. Неторопливыми, грациозными движениями стала поливать душистой водой плечи и грудь. Хрустальные капли сбегали по затененной ложбинке между грудями и собирались сверкающими венчиками на сосках, которые напряглись при первых же звуках Дунканова голоса.
 Эмбер услышала, что Дункан резко втянул в себя воздух. Как она и надеялась, он наблюдал за ней в просвет между неплотно составленными ширмами Ей тоже хотелось бы увидеть его, как сейчас он видел ее.
 И тоже без одежды.
 — Обычно ты не купаешься в такое время дня, — сказал Дункан.
 Голос Дункана, как и голос Эмбер, сказал больше, чем произнесенные им слова.
 Она пожала плечами, и по ее грудям скользнули заманчивые узоры из света, тени и влаги — Обычно я не сижу в заточении, — ответила Эмбер. Она подняла руки и завела их за голову, чтобы подобрать несколько выбившихся прядей. Ее груди чуть-чуть качнулись из стороны в сторону. Соски стянулись в еще более плотные бутоны. Ее силуэт вырисовывался на фоне огня, и казалось, будто ее с вожделением облизывают языки пламени.
 Издав какой-то сдавленный звук, Дункан заставил себя отвернуться. Первое, что он увидел, был обед, который принесли в комнату Эмбер много часов назад. Он казался нетронутым. Почти ничего не было съедено.
 — Тебе чем-то не нравится еда? — резко спросил он.
 — Я не жалуюсь.
 — Ты должна есть больше.
 — Зачем? Чтобы быть узником, много сил не требуется. Ее спокойный тон разозлил Дункана. Он не нашелся с ответом, ибо мог бы сказать лишь одно: мысль о том, что она постится, когда религия этого не требует, ему неприятна.
 Вдруг Дункан повернулся и направился к двери. На этот раз он не старался, чтобы его не было слышно. Позвякивание и шуршание кольчуги, поножей, латных рукавиц и меча говорило о том, что хозяин замка был готов к сражению.
 Но он не был готов к тому, что противник встретит его во всей наготе.
 — Заканчивай свое купание, — грубо сказал Дункан. — Да поживее. Если ты не явишься в большой зал прежде, чем у меня иссякнет терпение, то я пошлю к тебе судомойку — одеть тебя и силой привести ко мне.
 Дверь в комнату захлопнулась с громким стуком, возвестив, что Дункан ушел.
 Гнев и разочарование охватили Эмбер, но она была не настолько глупа, чтобы испытывать терпение мужа своей медлительностью. Было это известно Дункану или нет, но она предпочтет быть высеченной кнутом, чем терпеть прикосновение кого бы то ни было, кроме трех человек во всем мире.
 Одним из этих людей была Кассандра. Другим Эрик. Третий только что вышел, кипя яростью.
 Через очень короткое время Эмбер явилась в личные покои лорда, одетая в платье цвета хвои горной сосны. На его темно-зеленом фоне древний янтарный подвесок сиял так, словно в нем горел огонь. Ее свободно ниспадающие волосы удерживались надо лбом серебряным обручем, в который были вделаны янтарные камни точно такого же цвета, как ее глаза.
 Дункан взглянул на Эмбер так, словно она была чужая. Скользнул по ней взглядом, не более того, и сразу же опять повернулся к Наделенной Знанием женщине, чьи глаза цветом никогда еще так не напоминали зимнее небо.
 — Как видишь, — отрывисто сказал Дункан, поведя рукой в сторону двери, — с Эмбер ничего не случилось.
 Кассандра повернулась и посмотрела на ту, кого вырастила как собственную дочь.
 — Что скажешь? — спросила Кассандра.
 — Все так, как ты предвидела.
 При этих словах Эмбер, сказанных тихим голосом, боль тенью скользнула по лицу Кассандры На мгновение она склонила голову, а когда снова подняла ее, то лицо ее было совершенно бесстрастным Она повернулась к Дункану.
 — Благодарю тебя, лорд, — спокойно проговорила Кассандра. — Не стану больше докучать тебе.
 — Остановись, — сказал Дункан, когда Кассандра была уже готова отвернуться.
 — Что тебе угодно? — невозмутимо спросила она.
 — Хочу узнать, что ты предвидела для Эмбер.
 — Ничего такого, что повлияло бы на твою способность править замком Каменного Кольца, его людьми или его землями.
 — Эмбер, — произнес Дункан, не отрывая глаз от Кассандры. — Возьми за руку эту Наделенную Знанием женщину и держи, пока я буду спрашивать ее.
 На лице Эмбер отразилось изумление. Но в следующий миг оно вспыхнуло гневом.
 — Нет причин сомневаться в ее словах, — сказала она напряженным голосом.
 Улыбка Дункана была так же холодна, как глаза Кассандры.
 — Тебе, может, и нет, — сказал он. — А ко мне она не питает привязанности.
 — Дочь моя, — промолвила Кассандра, протягивая руку. — Твой супруг тревожится. Успокой его.
 Эмбер взяла тонкие пальцы Кассандры. И сразу в нее хлынул поток сложных, сильных чувств, в которых таинственным образом переплелось все то, что она поставила на карту.
 И проиграла.
 Закрыв глаза, Эмбер изо всех сил сдерживала слезы, которых не желала пролить Кассандра.
 — Я не предвидела ничего, что помешало бы твоей власти над замком Каменного Кольца, его людьми или его землями, — повторила Кассандра.
 — Это правда, — сказала Эмбер.
 Она приложила ладонь Кассандры к своей щеке и отпустила ее.
 Дункана охватило смутное беспокойство. Хотя больше ничего сказано не было, он ощущал, как печаль перетекает от одной женщины к другой.
 Как будто они прощались друг с другом.
 — Что ты предвидела для Эмбер? — требовательно повторил он свой вопрос.
 Обе женщины молчали.
 — Что ты предвидела!
 Кассандра взглянула на Эмбер. Та отрицательно покачала гол свой.
 — Это касается только Эмбер и меня, — сказала Кассандра, снова переводя взгляд на Дункана.
 — Я — лорд этого замка. Отвечай мне!
 — Да, — ответила мудрая женщина, — ты лорд этого замка. И мой ответ таков: то, что было между Эмбер и мною, не имеет никакого касательства к безопасности замка.
 Дункан заглянул в спокойные серые глаза Кассандры и понял, что другого ответа он от нее не получит.
 — Эмбер, — повелительно произнес он, — ты скажешь мне то, что я хочу знать.
 — Было бы грешно использовать мой дар просто для того, чтобы удовлетворить праздное любопытство. Тебе подвластны тела людей, но не их разум.
 Дункан так резко вскочил с дубового кресла, в котором сидел, словно им выстрелили из лука. Его рука вцепилась в руку Эмбер повыше локтя. У нее почти не было времени, чтобы подготовить себя к боли, которой могло сопровождаться наслаждение от его прикосновения.
 Но она оказалась совершенно не готовой к тому, что хлынуло в нее с этим прикосновением. Ярость и желание, презрение и томление, сдержанность и скорбь — безграничная пытка. У нее не было ни начала, ни конца, от нее негде было спрятаться.
 Его боль, сложенная с ее болью.
 Тонкий, пронзительный звук, выражавший испытываемую ею муку, вырвался у Эмбер сквозь стиснутые зубы.
 — Эмбер? — грубо тряхнул ее Дункан.
 Она не ответила. Не могла отвечать. Она могла лишь изо всех сил стараться устоять под ударами объединившегося потока чувств их обоих.
 — Было бы менее жестоко избить ее кнутом, — с горечью сказала Кассандра — Но ведь теперь у тебя к ней ни капли жалости, верно?
 — Во имя всего святого, о чем ты болтаешь? — бросил в ответ ей Дункан. — Я держу ее недостаточно крепко, чтобы причинить боль.
 — Даже если бы ты сломал ей кости, ей бы не было больнее, чем сейчас.
 — Да говори же толком, женщина! — прорычал Дункан.
 — Я так и говорю. Слабо ли, крепко ли ты ее схватил, твое прикосновение причиняет ей мучительные страдания.
 Дункан посмотрел на Эмбер, видя наконец ее, а не собственную ярость. Смертельная бледность покрывала ее лицо. Зрачки ее глаз расширились так, что по краям остались лишь тонкие золотые колечки. Холодная кожа блестела от испарины. Было видно, как силы оставляют ее с каждым быстрым и неглубоким вдохом.
 Потрясенный Дункан разжал пальцы и выпустил руку Эмбер, словно это была горящая головешка.
 Она рухнула на колени и обхватила себя руками, пытаясь согреть окоченевшее тело и немного унять боль. Теперь, когда Дункан не касался ее, она могла это сделать.
 Но и то не сразу.
 — Я не понимаю. — Дункан был одновременно озадачен и рассержен. — Обычно ты испытывала удовольствие от моего прикосновения. Может, это происходит потому, что теперь мой разум исцелился?
 Эмбер покачала головой.
 — Тогда что же с тобой происходит, во имя Девы Марии и Иисуса?! — крикнул Дункан.
 Эмбер попыталась заговорить, но не смогла и просто опять покачала головой.
 — Виноват твой дикий гнев, — негромко промолвила Кассандра.
 Дункан резко повернулся к ней. Выражение его глаз заставило бы дрогнуть рыцаря в полном вооружении, но мудрая женщина не отступила ни на дюйм перед хозяином замка Каменного Кольца.
 — Говори яснее, — приказал тот.
 — Это очень просто понять. Ты охвачен яростью. Когда ты прикасаешься к Эмбер, она чувствует твою ненависть к ней так, как раньше чувствовала твою любовь. От ударов кнутом ей было бы не так больно.
 Ошеломленный Дункан принялся рассматривать свои руки, словно они принадлежали кому-то другому. Он ни разу в жизни не ударил ни лошади, ни женщины, ни ребенка. Мысль о том, что он причиняет такую боль простым прикосновением, была ему невыносима.
 — Тогда как же Эрик мог пользоваться ее даром, чтобы узнавать правду? — тихо спросил Дункан. — Он настоящее чудовище!
 — Нет, — прерывающимся голосом выговорила Эмбер. — По большей части люди причиняют мне лишь несколько мгновений боли.
 — А Саймон? — резко спросил Дункан. — Ты тогда лишилась чувств.
 — Саймон думал лишь об одном, когда схватил меня за запястье. О том, как он ненавидит меня. Он человек сильных страстей. Его чувство подавило меня.
 — А Эрик? — напрямую спросил Дункан. — Сомневаюсь, что его страсти робки.
 — Нет. Но они не ранят меня. Он чувствует ко мне нежность, как и я к нему.
 Лицо Дункана исказила гримаса.
 Кассандра перевела взгляд с Дункана на Эмбер.
 — Дункан тоже человек сильных страстей, — тихо сказала Кассандра Эмбер. — Почему же его ненависть не заставила тебя лишиться чувств?
 — Потому что он испытывает ко мне и другие чувства. И это разрывает его на части.
 С этими словами Эмбер поднялась на ноги. Она шагнула, оступилась и упала бы, если б Дункан не поддержал ее, не успев подумать о том, что его прикосновение причинит боль. Так же быстро, как поймал, он и отпустил ее.
 — Я не хотел…
 Дункан замолчал и неловко развел руками. Какую бы ярость он ни питал к предавшей его колдунье, мысль о том, что простое его прикосновение вызывает в ней такую боль, была ему чрезвычайно неприятна.
 — Ничего, — тихим голосом проговорила Эмбер. — Во второй раз мне было не так уж больно.
 — Почему?
 — Гнев никуда не делся, он просто был подавлен твоим ужасом при мысли о том, что ты причиняешь мне такую боль.
 Лицо Дункана замкнулось, когда он понял, как ясно Эмбер видит его.
 Яснее, чем он сам видел себя.
 Яснее, чем ему хотелось видеть.
 — Тогда, — сказала Кассандра, — еще есть надежда.
 — Дункан порядочный человек, — устало промолвила Эмбер. — Тки свои надежды на этой основе, а не на моем будущем.
 — Надежды? — спросил Дункан. — Надежды на что? Ни одна из женщин не произнесла ни слова. Дункан резко повернулся кругом и снова сел в кресло хозяина замка.
 — Вижу, ты уже совсем пришла в себя, — с вызовом бросил он.
 У Эмбер похолодело внутри. Видно, Дункан смягчился лишь на несколько мгновений.
 — Да. — Голос ее звучал без всякого выражения.
 — Тогда мы продолжим. Не плетут ли Наделенные Знанием заговор против меня? — спросил Дункан.
 Кассандра подняла руку и провела ею по щеке Эмбер.
 — Нет, — ответила Кассандра.
 — Нет, — повторила вслед за ней Эмбер.
 — Не надеется ли Кассандра на это в будущем?
 — Нет, — ответила Кассандра.
 — Нет, — повторила за ней Эмбер.
 Воцарилось молчание. Было слышно лишь, как завывает ветер за стенами замка да насвистывает кто-то из слуг, доставая воду из колодца внизу.
 Потом Эмбер почувствовала, как за ее спиной в комнату вошли люди. Она не обернулась посмотреть, кто это. Она не сводила взора с гордого воина, смотревшего на нее глазами, в которых было слишком много тьмы.
 — Как ты просил, — сказал Саймон от двери. — Хотя я не могу взять в толк, на что тебе эта ленивая скотина.
 Дункан взглянул мимо Эмбер и слегка усмехнулся.
 — Будь любезен, Саймон, останься у двери. Саймон кивнул.
 — Эгберт, — приказал Дункан, — подойди ближе. Эмбер услышала, как оруженосец двинулся вперед, потом остановился в нерешительности и вдруг свернул, обходя ее далеко стороной.
 — Нет, — сказал Дункан. — Стань рядом с колдуньей.
 — С которой из них, лорд?
 Дункан холодно взглянул на оруженосца.
 — С Эмбер. Эгберт бочком приблизился настолько, что Эмбер уголком глаза могла видеть его взлохмаченную рыжую голову.
 — Прикоснись к нему, — раздельно произнес Дункан, смотря на Эмбер.
 Холодок прошел по телу Эмбер.
 — Несколько неприятных мгновений, так ты, кажется, сказала? — вкрадчиво спросил Дункан.
 Эмбер повернулась к Эгберту, который смотрел на нее полными страха глазами.
 — Не бойся, тебе это не повредит, — спокойно проговорила она. — Протяни руку.
 — Но Эрик меня повесит, если я прикоснусь к тебе!
 — Эрик больше не хозяин этого замка, — с угрозой в голосе сказал Дункан. — Хозяин здесь я. Протяни руку, оруженосец!
 Эгберт судорожным движением протянул руку. Эмбер прикоснулась к ней кончиком одного пальца, чуть заметно вздрогнула и повернулась к Дункану.
 Бледность Эмбер снова вывела Дункана из себя.
 — Почему ты так побледнела, колдунья? — спросил он. — Ведь Эгберт еще совсем мальчишка. По сравнению со страстями взрослого мужчины его чувства должны быть слабее огонька свечи против пылающего в очаге огня.
 — Это вопрос? — спросила Эмбер.
 Губы Дункана сжались в прямую линию. Он обратил взгляд на оруженосца.
 — Если ты останешься в замке, будешь ли ты верен мне? — спросил Дункан.
 — Я… я…
 — Эмбер?
 — Нет, — ответила она бесстрастным голосом. — Ибо он нарушил бы клятву. Он давал клятву Эрику. Эгберт, может быть, и ленив, но своей честью он дорожит.
 Дункан прочистил горло.
 — На рассвете отправишься в Уинтерланс, — сказал Дункан, обращаясь к Эгберту. — Если до этого тебя увидят в замке за пределами твоей комнаты, ты будешь считаться врагом, замышляющим измену, и с тобой поступят как с таковым. Иди.
 Эгберт почти бегом бросился вон.
 — Приведи следующего, Саймон.
 Кассандра невольно подняла руку, словно собираясь вмешаться.
 — Молчи или уходи, — холодно сказал Дункан. — Раньше эта колдунья служила Эрику. Теперь она моя.
 В очаг три раза подкладывали дров, пока Дункан сортировал оруженосцев, стражников и слуг замка. Все оруженосцы остались верны своей присяге и Эрику. Стражники были уроженцами этих мест и были верны скорее замку, чем какому-то одному лорду. То же самое получилось и со слугами из живущих при замке семей.
 Когда ушел последний человек, Эмбер в изнеможении упала на стул у огня и была не в силах даже протянуть к пламени свои окоченевшие руки. Ее бледное, осунувшееся лицо было немым укором тому, кто так жестоко с ней поступил.
 — Могу ли я предложить своей дочери подкрепиться? — спросила Кассандра.
 Хотя это было сказано ничего не выражающим голосом, Дункан почувствовал себя так, будто ему дали пощечину.
 — Все у нее под рукой, — отрывисто сказал он. — Если она хочет есть или пить, то ей надо лишь протянуть руку.
 — У нее не осталось сил.
 — С чего бы? — В голосе Дункана слышалось раздражение. — Она сама сказала, что это всего лишь несколько неприятных мгновений.
 — Рядом с тобой стоит свеча, — сказала Кассандра. — Подержи свою руку над концом пламени.
 Он посмотрел на нее так, словно она лишилась разума.
 — Не думаешь ли ты, что я сошел с ума? — спросил он.
 — Я думаю, ты не стал бы просить своих рыцарей делать что-то такое, чего не мог бы сделать сам. Я права?
 — Да.
 — Отлично, — свистящим шепотом произнесла Кассандра. — Тогда подержи руку над пламенем свечи, лорд. На два дыхания, самое большее на три.
 — Не надо, — вяло сказала Эмбер. — Он не знал.
 — Значит, узнает. Не так ли, гордый лорд?
 Дункан сузил глаза в ответ на явный вызов, прозвучавший в голосе Кассандры. Не говоря ни слова, он стащил перчатку и протянул руку над пламенем свечи. Одно дыхание.
 Два дыхания. Три.
 — Ну и что теперь? — убирая руку, спросил он Кассандру вызывающим тоном.
 — Снова повтори это. Той же рукой. Тем же местом на руке.
 — Не надо! — воскликнула Эмбер и потянулась к кубку с вином. — Мне уже лучше, мудрейшая. Видишь? Я пью и ем.
 Дункан снова протянул руку над пламенем свечи. Ту же руку. Тем же местом на ладони. Одно дыхание, два, три. Убрав руку, он посмотрел на Кассандру. Она усмехнулась свирепой усмешкой.
 — Снова повтори.
 — Ты что… — начал Дункан.
 — Потом еще раз, — продолжала Кассандра. — И еще. Всего тридцать два раза…
 Дункан вдруг все понял, и его обдало волной холода. Это точно соответствовало числу опрошенных, чью правдивость проверяла Эмбер через прикосновение.
 — … пока твоя плоть не начнет дымиться и гореть, пока тебе не захочется кричать, но кричать ты не будешь, потому что от этого ничего не изменится, особенно боль.
 — Довольно.
 — Чем ты так потрясен, лорд? — насмешливо промолвила Кассандра. — Как ты сам сказал, свеча — это лишь тень огня, горящего в очаге. Но пламя… пламя с течением времени жжет так же глубоко.
 — Я не знал, — сквозь зубы пробормотал Дункан.
 — Тогда тебе следует лучше узнать природу того оружия, которым обладаешь, а то как бы тебе в своем невежестве и высокомерии не сломать его ненароком!
 — Мне надо было знать, что думают все эти люди в замке.
 — Да, — согласилась Кассандра. — Но это можно было бы сделать и помягче.
 — Ты могла бы сказать, — повернулся к Эмбер Дункан.
 — С оружием не разговаривают, — ответила Эмбер. — Им просто пользуются. Ты пока кончил мною пользоваться?
 Руки Дункана медленно сжались в кулаки. И так же медленно разжались.
 — Ступай к себе в комнату, — приказал он.
 Эмбер отставила кубок и удалилась, не оглянувшись и без единого слова.
 Дункан ее не окликнул.
 Но когда Кассандра хотела последовать за Эмбер, он указал ей на другой стул.
 — Садись, — сказал Дункан. — Со мной тебя не связывают никакие клятвы. Но ты ведь сделаешь все, что в твоих силах, чтобы помочь этой янтарной колдунье, верно?
 Губы Кассандры вытянулись в тонкую линию.
 — Эмбер не колдунья, а Наделенная Знанием.
 — Отвечай на мой вопрос.
 — Да. Если я чем-то могу помочь Эмбер, я это сделаю.
 — Тогда оставайся поблизости и говори за оружие, которое слишком упрямо, чтобы говорить за себя.
 — А, так значит, ты ценишь ее.
 — Больше, чем свой кинжал, но меньше, чем свой меч.
 — Жаль, что Эрик не видит тебя сейчас.
 — Почему?
 — Он думал, что твое чувство к Эмбер пересилит твою гордость. Мне бы хотелось показать ему, как сильно он заблуждался, — едко проговорила Кассандра. — Жаль, что не ему самому приходится расплачиваться болью за его ошибку.
 Прежде чем Дункан успел ответить, вошли Саймон и Доминик. Они окинули взглядом Кассандру, посмотрели на Дункана и заметили нетронутый ужин, стоявший на столе возле очага.
 — У меня новость, которая должна возбудить твой аппетит, — сказал Доминик.
 — Что за новость? — спросил Дункан, отворачиваясь от Кассандры.
 — Свен говорит, что население принадлежащих замку земель охотно признает тебя своим лордом.
 Дункан улыбнулся и повернулся к Кассандре.
 — Ты разочарована? — насмешливо спросил он.
 — Только тем, как ты поступаешь со своей женой.
 — Тогда тебе не придется долго беспокоиться, — сказал Саймон. — Брак будет расторгнут.
 Дункан и Кассандра одновременно повернулись лицом к Саймону.
 — Этот брак был совершен по-настоящему, — возразила Кассандра. — Пусть Дункан скажет, познал ли он плотски свою жену!
 — Девственна она или нет, — сказал Доминик, — это все равно. Брак был совершен обманным путем. Ни один епископ его не утвердит.
 — Особенно если предложить в знак почтения какую-нибудь церковь или монастырь, — язвительно добавил Саймон.
 — Вы дали друг другу священные клятвы, — продолжала Кассандра, обращаясь к Дункану. — Неужели ты отступишь от своего слова?
 — Клятвы. — Губы Дункана сжались, словно от боли или презрения или от того и другого вместе. — Нет, я не отступлю от своего истинного слова.
 Кассандра с нескрываемым облегчением закрыла глаза.
 — Я сдержу истинную клятву, которую дал, когда мой разум был в целости, — продолжал Дункан. — Я женюсь на леди Ариане из рода Дегэрров.
 — А что будет с Эмбер? — спросила Кассандра. Не ответив ей, Дункан повернулся к Доминику.
 — Пошли за моей невестой, — решительно сказал он. — Свадьба состоится сразу же, как только будет получено согласие Церкви.
 — Что будет с Эмбер? — настойчиво повторила Кассандра.
 Дункан встал и вышел из комнаты, ни на кого не глядя.
 — Что будет с Эмбер! — крикнула Кассандра.
 Крик Кассандры отдался эхом по всему большому залу, преследуя Дункана по пятам. Даже когда замер последний его отзвук, эти слова продолжали кричать в мрачном молчании его разума.
 Что будет с Эмбер?
 Что будет с твоей священной клятвой?
 Эмбер.
 Священная.
 Эмбер. Эмбер. Эмбер…
 Дункан не находил покоя ни в одной части замка. Этот крик был частью его самого, он сидел в нем так же глубоко, как и боль от старой памяти и новой измены.
 Прошлое кружилось, возвращалось, мучило его сначала голосом Эмбер, а потом его собственным.
 И правда — я в безопасности, когда с тобой.
 Всегда, моя золотая колдунья. Скорее я отсеку себе правую руку, чем причиню тебе зло.
 Это воспоминание было слишком печальным, слишком мучительным. Дункан оттолкнул его от себя, похоронил среди тысячи теней темноты, где сам он больше не мог прятаться.
 Голос Кассандры! преследовал его, слова, которые произносила Наделенная Знанием, все падали и падали, словно капли огненного дождя.
 Отрицание истины прошлого или настоящего уничтожит тебя столь же верно, как если бы тебе разрубили голову пополам.
 Вспомни мои слова, когда прошлое вернется и тебе покажется, что оно опровергает настоящее.
 Вспомни.
 Еще долго после того, как все другие уснули, Дункан мерил шагами залы и винтовые лестницы своего замка. Голоса говорили с ним в его молчании, и слова эхом отдавались у него в мозгу, где вихрем проносились мысли; голос Эмбер рассказывал, как страсть, гордость и честь используются вместо оружия.
 Эрик знал, что ты не любишь меня. Он знал, что ты не женился бы на мне, если бы вспомнил прошлое.
 И он знал, как сильно ты желал меня.
 Дункан все еще желал ее. Лживая или правдивая, ведьма или женщина, возлюбленная или жена, она заставляла его тело сгорать по ней словно в адском пламени. Необузданная сила его страсти сметала все на своем пути.
 Даже предательство.
 Вдруг Дункан понял, что стоит перед дверью в комнату Эмбер, а его руки опущены и сжаты в кулаки. Он не знал, сколько он тут стоит. Он знал только, что ему надо туда, к ней.
 Дверь в спальню открылась беззвучно, когда Дункан толкнул ее Свечи догорали. В очаге остались почти одни угли Занавеси вокруг кровати тускло блеснули, когда он отвел их в сторону.
 Эмбер спала неспокойным сном; покрывало и простыни сбились, а ее волосы спутанным золотым облаком рассыпались по подушкам. На мгновение Дункан увидел ее такой, какою она была во время купания, когда груди ее казались позолоченными от воды и отражения огня. Тогда ему хотелось уподобиться огню, чьи языки облизывали ее тело.
 Ему и сейчас этого хотелось.
 Дункан отпустил занавеси и стал снимать с себя тяжелую боевую одежду, в которой ходил весь день. Оставшись совершенно обнаженным, словно пламя свечи, он снова раздвинул занавеси и опустился на постель рядом с Эмбер.
 Он медленно протянул руку, чтобы коснуться ее. Кончики его пальцев уже почти касались ее губ, когда он вспомнил, что случилось в его покоях — как Эмбер побелела от боли и чуть не упала и как Кассандра бесстрастными словами объяснила, что произошло.
 Она чувствует твою ненависть. От ударов кнутом ей было бы не так больно.
 Однако Эмбер не вздрогнула, когда Дункан прикоснулся к ней во второй раз, когда его сочувствие к ее боли пересилило гнев на нее за предательство.
 Дункан долго лежал без движения, разрываясь между желанием и гневом. Инстинктивно он разделил свой разум, словно был одним из Наделенных Знанием, однако у него не было свойственного Наделенным понимания опасности того, что делал. Расщепленный разум скоро свернется подобно листу, опаленному огнем. И, подобно листу, разум увянет и умрет.
 Дункан заставил себя сосредоточиться не на обуревавшей его ярости из-за того, что его предали, а на своем желании. Потом он стал думать о страсти, которую питала к нему Эмбер, страсти, которую ей никогда не удавалось скрыть.
 Эрик знал, что ты был мне желанен… рассвет после долгой ночи, какою была моя жизнь.
 Мысль о том, чтобы опять стать таким желанным, пронзила Дункана. Его удерживала лишь боязнь причинить боль вместо того, чтобы возбудить в Эмбер желание своим прикосновением. Он хотел, чтобы она была не подавленной, а сгорающей от желания, столь же необузданно жаждущей слияния их тел, как и он сам.
 Жаркая волна прошла по телу Дункана, когда он вспомнил, как погружался в Эмбер, как ее тело сжимало, держало, охватывало его плотно, влажно и жарко, в неописуемом совершенстве соединения.
 Выдохнув какое-то слово, которое было одновременно молитвой и проклятием, Дункан запустил руку глубоко в волосы Эмбер, пока не почувствовал ладонью теплую кожу ее головы. Пылающим средоточием его разума стало желание. По контрасту с губительными тенями, которые он загнал в отдаленные уголки разума, этот огонь горел еще жарче.
 Поток страсти, в котором она оказалась, разбудил Эмбер. Ей не нужен был свет свечей, чтобы узнать, кто лежит рядом с нею, чье тело так горячо и твердо, чье желание так сильно, что его нельзя описать словами.
 — Дункан. Боже мой, ты страдаешь…
 Она попыталась дышать, говорить, но смогла лишь содрогнуться от сладкой судороги, когда ее собственное тело, готовясь принять его, изменилось с быстротою сокола, стрелой взмывающего в небо.
 — Ты дрожишь, — грубо сказал Дункан. — Боль или желание?
 Она не могла говорить, захлестываемая волнами его желания. Тогда его рука скользнула по ее телу вниз, ища ответа другим, более верным путем.
 Обилие горячей влаги, оросившей ему руку, подействовало на него, словно удар кнутом.
 Одним по-кошачьи быстрым движением он перекатился на нее, раздвинул ноги и вошел в нее в то самое мгновение, когда она, выгнувшись, подалась ему навстречу. Но жаркого совершенства, с каким соединились их тела, он вынести был уже не в силах. И с хриплым криком завершения он излил себя в ее лоно.
 Но этого было мало.
 Он хотел, чтобы их тела сплавились воедино, хотел, чтобы этот огонь горел вечно, хотел…
 Эмбер.
 Дункан накрыл ее рот своим и снова начал двигаться, погружаясь в нее раз за разом, соединяясь с ней тем единственным способом, какой считал для себя приемлемым, сгорая вместе с ней в сердце своего огня.
 А когда никто из них больше гореть уже не мог, они заснули в пепле своей обоюдной страсти.
 Измучившие их кошмары тоже были общими: тысяча холодных оттенков темноты и измены, клятвы, которые нельзя было исполнить, не нарушив других клятв, гнев на то, чего нельзя было изменить, первозданная жажда к тому, чему быть не суждено…
 Эмбер медленно отодвинулась от спящего мужа так, чтобы не касаться его. Глядя в темноту широко открытыми глазами, она до последней горькой капли испила понимание того, что она сделала с ним и с собой.
 Глендруидский Волк и правда читал в душе Дункана. Вопреки всем сомнениям и искушениям, Дункан был человеком слова.
 И слово это было дано Доминику ле Сабру.
 Теперь Эмбер понимала это.
 Слишком поздно.
 Если Дункан позволит себе любить меня, он не сможет допустить, чтобы наш брак был расторгнут. Он должен будет отказаться от чести и от Доминика ле Сабра.
 Дункан Максуэллский. Клятвопреступник.
 Если он откажется от чести, то возненавидит себя.
 И меня.




 Глава 20


 Двенадцать дней спустя Кассандра вошла в роскошно убранную комнату, служившую тюрьмой для Эмбер.
 Эмбер подняла глаза от рукописи, которую пыталась разобрать. Пыталась, но у нее ничего не выходило. Ее мысли были заняты лишь одним.
 Дунканом.
 — Приехала Ариана, — без предисловий сказала Кассандра. — Дункан хочет, чтобы ты пришла к нему.
 На мгновение Эмбер застыла, словно мертвая. Потом она длинно, беззвучно выдохнула и окинула роскошную спальню глазами, видевшими лишь тысячу оттенков темноты.
 — Саймон привез и норманнского священника вместе с норманнской наследницей, — продолжала Кассандра. — Без сомнения, ваш брак будет расторгнут.
 Эмбер промолчала.
 — Что ты будешь делать? — спросила Кассандра.
 — То, что должна.
 — Ты все еще надеешься, что Дункан позволит себе любить тебя?
 — Нет.
 Но вспышка чувства в глазах Эмбер сказала да.
 — Он все еще приходит к тебе в самый темный ночной час, когда больше не может противостоять своему желанию? — спросила Кассандра.
 — Да.
 — А когда страсть утолена?
 — Тогда приходит гнев на самого себя и на меня, на ложь и клятвы, завлекшие нас обоих в ловушку. И тогда он больше не прикасается ко мне. Это причиняет слишком сильную боль.
 — Хорошо, что хоть столько нежности к тебе в нем осталось.
 Улыбка Эмбер была невыносимее, чем крик боли.
 — Да, — прошептала она. — Хотя он этого и не знает, но от моей боли больно и ему.
 — Ты еще надеешься, что когда-нибудь он тебя полюбит?
 Длинные ресницы опустились, скрыв глаза Эмбер.
 — Каждый раз, когда мы прикасаемся друг к другу, за страстью ощущается больше страданий, больше темноты. Там, где есть столько чувства, есть, наверное, и шанс…
 — Ты останешься с ним, пока у тебя есть надежда, — сказала Кассандра.
 Эмбер кивнула.
 — А потом? — спросила Кассандра. — Что ты будешь делать, когда надежда исчезнет и останется лишь тысяча оттенков темноты?
 Ответом было молчание.
 — Можно взглянуть на твой подвесок? — спросила мудрейшая.
 Эмбер удивленно посмотрела на нее. Мгновение поколебавшись, она сунула руку в вырез платья и вытащила древний подвесок.
 Этот драгоценный камень из прозрачного золота все так же висел на блестящей цепочке. Но при всей своей красоте янтарь изменился, изменился настолько неуловимо, что только Наделенный Знанием человек увидел бы, как… темнота затягивает свет своей вуалью.
 Кассандра коснулась подвеска кончиком пальца, который чуть заметно дрожал вопреки ее усилиям скрыть под маской безмятежности, как подобает ей, Наделенной Знанием, обуревавшую ее скорбь.
 — Ты знаешь, что Дункан губит тебя, — сказала старшая женщина.
 Эмбер ничего не ответила на это.
 — Капля по капле, ты тайно кровоточишь, — прошептала Кассандра, — пока не останется ничего от света и жизни, только темнота.
 И опять Эмбер ничего не сказала.
 — Это губит заодно и Дункана, — без всякого выражения проговорила Кассандра.
 Только тогда Эмбер вскрикнула, и в ее крике было и отрицание, и боль, и гнев под стать тому, что испытывал Дункан. Ибо с ним она была в ловушке, и с каждым днем окружавшая их темнота становилась еще на один оттенок темнее. День за днем, пока не останется ничего от света и жизни.
 Только одна темнота.
 — Он не должен отказываться от тебя, — с силой сказала Кассандра. — Я никогда никому не желала смерти, но вот теперь желаю ее этой норманнской суке, которая…
 — Нет! — резко возразила Эмбер. — Не тащи свою душу во мрак из-за того, что сделала я. Ты сама учила меня делать выбор и жить с этим выбором.
 — Или умереть.
 — Или умереть, — согласилась Эмбер. — Все равно, не будь этой наследницы, нашлась бы какая-нибудь другая. Не можем же мы убивать несчастных дев налево и направо, верно?
 Смех Кассандры был так же печален, как ее глаза.
 — Не можем, — согласилась она. — На свете не найдется столько богатых невест, сколько нам пришлось бы убить, прежде чем твой твердолобый лорд проснется и увидит, какое богатство у него под боком — только протяни руку.
 Не касаясь друг друга, однако, чувствуя близость во всех иных отношениях, Наделенная Знанием и ее названная дочь сошли вниз, в личные покои лорда. Картина, которую они там застали, освещалась огнем очага, факелами и туманным светом, лившимся сквозь высокое окно.
 Дункан сидел в дубовом кресле. Саймон своим кинжалом отрезал тонкие ломтики мяса от целого окорока и умело раскладывал их на серебряном блюде.
 Сначала Эмбер подумала, что никого больше в комнате нет. Только когда Дункан заговорил, она поняла, что Саймон режет мясо не для себя, а для кого-то другого.
 — Леди Ариана, — сказал Дункан, поднимаясь с кресла, — позволь представить тебе мое оружие, колдунью по имени Эмбер.
 Женщина, одетая в платье из черной шерсти, повернулась к ним лицом. В руках она держала небольшую арфу.
 В первое мгновение Эмбер подумала, что голову Арианы покрывает капюшон из поблескивающей черной материи, расшитый узором из серебряных и фиолетовых нитей. Потом она поняла, что это не капюшон, а волосы Арианы, туго заплетенные и уложенные. Серебряные украшения светились в этих черных, как полночь, волосах, а аметисты таинственно вспыхивали при малейшем движении Арианы.
 — Подойди к ней, Эмбер, — приказал Дункан.
 На мгновение Эмбер замешкалась, не в силах заставить себя двигаться. Потом ноги повиновались приказам — скорее разума, чем сердца. Она приблизилась к норманнской наследнице.
 — Леди Ариана, — произнесла она, наклоняя голову. На краткий миг любопытство оживило глаза, которые были того же густо-фиалкового цвета, что и драгоценные камни, вплетенные в волосы Арианы. Потом густые черные ресницы опустились.
 Когда они снова поднялись, то в глазах словно бы закрылась какая-то дверь. В них не осталось ничего от любопытства или какого-нибудь другого чувства. Глаза наследницы были так же холодны и безразличны, как и аметисты у нее в волосах.
 — Очень приятно, — сказала Ариана.
 Голос ее звучал равнодушно, в словах слышался акцент, говоривший о ее норманнском происхождении. Она ничем не выразила желания прикоснуться к Эмбер, не протянула даже кончиков пальцев для самого беглого приветствия.
 Эмбер подумала, что такая сдержанность Арианы объясняется скорее ее характером, чем каким-то особым предупреждением, которое мог сделать ей Дункан относительно прикосновений к ней, Эмбер.
 — Ты проделала долгий путь, — проговорила Эмбер.
 — Рабыня идет туда, куда ей приказано. — Ариана грациозно пожала плечами и отложила арфу в сторону.
 Ледяные пальцы прошлись по спине Эмбер. Было очевидно, что Ариане предстоящий брак с Дунканом желанен не более, чем самой Эмбер.
 — Видишь теперь, зачем ты мне нужна, — насмешливо сказал Дункан. — Восторг моей нареченной по поводу нашего брака напоминает мне о том, что ее отец считает саксов своими врагами. Бог — или, вернее, дьявол — знает, что думает барон Дегэрр о шотландцах.
 Ариана не шевельнулась и не произнесла ни слова в ответ на сказанное Дунканом. На ее бледном, прекрасном лице живыми казались одни лишь глаза; они казались живыми так, как кажется живым драгоценный камень, отражая чужой свет, но не обладая своим собственным.
 — Это напоминает мне брак Доминика, — добавил Дункан.
 Саймон отрезал еще один ломтик мяса быстрым движением кинжала.
 — Верно, — сказал он. — Джон отдал свою дочь скорее в отместку, чем в залог истинного объединения кланов.
 — Вот именно, — подтвердил Дункан. — У меня нет желания проснуться и оказаться женатым на женщине, не способной родить мне наследников.
 Эмбер почувствовала, как Внутренне сжалась эта женщина, неподвижно сидевшая во всем великолепии богатой черной одежды и удивительных украшений.
 Кассандра тоже уловила эту внутреннюю дрожь богатой норманнской наследницы. И впервые за все время с настоящим интересом посмотрела на Ариану.
 Саймон поставил блюдо с ломтиками мяса, сыра и засахаренными фруктами перед Арианой. Когда он рукой задел ее рукав, она вздрогнула и взглянула на него своими аметистовыми глазами, в которых было отчаяние и ярость попавшего в капкан зверя.
 — Эля? — невозмутимо спросил он.
 — Нет. Благодарю.
 Словно не заметив отказа Арианы, Саймон поставил перед ней кружку со слегка пенящимся элем.
 — Ты слишком худа, — резко сказал он. — Ешь.
 Саймон отступил назад и теперь больше не нависал над Арианой. Она судорожно выдохнула. Когда она потянулась за ломтиком мяса, ее рука дрожала.
 Саймон бесстрастно наблюдал, как она прожевала, проглотила и протянула руку за кусочком сыра. Увидев, что она начала есть и сыр, он посмотрел на Дункана.
 — Леди Ариане нужно отдохнуть, — сказал Саймон. — Днем мы ехали без остановки. Да и ночью было не лучше. После Карлайла негде было укрыться от непогоды.
 — Я не задержу ее надолго, — ответил Дункан. Он посмотрел на Эмбер. — Возьми ее за руку, колдунья.
 Эмбер поняла, что этого не избежать, как только услышала, что Дункан беспокоится о наследниках. Зная все заранее, она успела приготовиться. Рука, которую она протянула Ариане, не дрожала.
 Выражение лица норманнской девушки весьма ясно говорило о том, что ей неприятно, когда к ней прикасаются. Она бросила взгляд на Дункана, но, не найдя у него сочувствия, подала руку Эмбер.
 Как ни готовилась Эмбер, то хаотическое смешение ужаса, унижения и обманутых надежд, которое переполняло Ариану, чуть не заставило Эмбер упасть на колени.
 Ариана оказалась женщиной сильных страстей, зловещих и темных.
 — Леди Ариана, не бесплодна ли ты? — спросил Дункан. — Нет.
 — Согласна ли ты исполнять супружеский долг по отношению ко мне?
 — Да.
 Эмбер пошатнулась, пытаясь устоять перед напором необузданных чувств, бушевавших в душе норманнской девушки под жесткой маской внешнего спокойствия.
 — Эмбер? — окликнул ее Дункан.
 Она не услышала. Она не слышала ничего, кроме одного нескончаемого вопля о совершающемся предательстве, исторгаемого душой Арианы.
 — Эмбер. — Голос Дункана звучал резко.
 — Она… она говорит правду, — вымолвила Эмбер прерывающимся голосом.
 И выпустила руку Арианы, потому что не могла больше вынести горя и ярости, обуревавших душу норманнской наследницы.
 Это было слишком похоже на то, что испытывал Дункан.
 — Дочь моя, тебе нехорошо? — спросила Кассандра.
 — Ничего. То, что она чувствует, вынести можно. Ариана взглянула на Эмбер, и глаза ее сверкнули зарождающимся гневом.
 — Ты знаешь, — сдавленным голосом проговорила она. — Ты знаешь. Проклятая колдунья, кто наделил тебя правом терзать мою душу?
 — Замолчи, — резко сказала Кассандра.
 Она быстро приблизилась к обеим женщинам, и ее алые одежды ярко полыхнули рядом с черными Арианы и золотыми Эмбер.
 — Если здесь кого и терзали, так это Эмбер, — продолжала Кассандра. — Посмотри на нее и узнай, что тот черный огонь, который тайно жжет тебя, опалил и ее.
 Ариана побелела.
 — Узнай также, что твоя тайна, какова бы она ни была, по-прежнему остается тайной. Эмбер прикасается лишь к чувствам, она не ясновидица.
 В молчании Ариана разглядывала Эмбер, замечая бледность, покрывшую ее лицо, и напряженную линию рта.
 — Только чувства? — прошептала Ариана. Эмбер кивнула.
 — Скажи мне, что я чувствую?
 — Ты, верно, шутишь.
 — Нет. Я думала, у меня нет больше чувств. Что я чувствую?
 Тон простого любопытства, каким был задан вопрос, настолько поразил Эмбер, что она невольно ответила.
 — Ярость, — прошептала Эмбер. — Всегда безгласный вопль. Предательство столь глубокое, что едва не убило твою душу.
 Молчание длилось и длилось.
 Потом Ариана повернулась к Дункану и посмотрела на него сузившимися глазами, в которых сверкало презрение.
 — Ты вынудил меня поделиться тем, что я прятала даже от самой себя, — сказала она. — Ты вынудил ее испытать боль, которой она не заслуживала.
 — Я имею право знать правду о нашей помолвке. — Возразил ей Дункан.
 Ариана сделала отсекающий жест одной рукой.
 — Ты умалил мою честь и честь той, кого ты называешь своим «оружием», — напряженным голосом проговорила она.
 Дункан с силой ударил ладонью по подлокотнику кресла.
 — Меня предали те, кому я верил, — отрывисто сказал он. — И теперь я хочу знать наверняка, что больше этого не случится.
 — Предали, — повторила Ариана без всякого выражения.
 — Да.
 — Это у нас общее. — Она пожала плечами. — Но достаточно ли этого для вступления в брак?
 — У нас нет другого выхода.
 Дункан подался вперед, взгляд его стал каменно-жестким.
 — Будешь ли ты верной женой, — холодно спросил он, — преданной мужу, а не отцу-норманну?
 Ариана одно долгое мгновение вглядывалась в суровое лицо Дункана, потом повернулась к Эмбер. И протянула руку.
 — Да, — сказала Ариана.
 — Не изменится ли твое отношение, если я возьму Эмбер в наложницы и она будет жить в моем замке и делить со мной постель, когда я этого пожелаю?
 Самообладание Эмбер, приобретенное за годы обучения, пошатнулось. Как раз когда Ариана испытала прилив облегчения и бурную вспышку надежды, собственные чувства Эмбер едва не заслонили от нее истину, открывшуюся ей через прикосновение.
 — Нисколько, — ясно произнесла Ариана. — Напротив, я буду рада этому.
 Дункан, казалось, был удивлен.
 — Я исполню свой долг, — сказала Ариана своим чистым, холодным голосом, — но мысль о брачном ложе мне отвратительна.
 — Твое сердце отдано другому? — спросил Дункан.
 — У меня нет сердца. Темно-каштановые брови поднялись.
 — Эмбер? — только и сказал Дункан.
 Ответом было молчание. Эмбер была слишком занята борьбой с собственными бурлящими чувствами, чтобы говорить.
 Наложница.
 Блудница.
 День за днем темнота сгущается, уничтожая…
 Все.
 — Ну, колдунья? — спросил Дункан.
 Эмбер с трудом удалось вдохнуть — все у нее словно окаменело.
 — Она говорит правду, — охрипшим голосом ответила Эмбер. — Всю правду.
 Коротко кивнув, Дункан откинулся на спинку кресла, лицо его было мрачно, как сама зима.
 — Тогда с этим покончено, — бросил он. — Завтра нас обвенчают.
 Словно в ответ на эти слова, под самой стеной замка послышался зловещий вой волка.
 Эмбер и Кассандра резко повернулись на этот звук.
 Сразу же раздался еще один звук — пронзительный крик разъяренного сокола. Прежде чем умолк этот крик, в большой зал вошел Эрик. Он был один, если не считать меча в ножнах на боку. Под длинным алым плащом на нем была надета кольчуга. Из-под боевого шлема была видна лишь его темно-золотистая бородка.
 Резким, стремительным движением Дункан вскочил на ноги. Одной рукой он подхватил со спинки кресла боевой шлем. В другой руке у него оказался молот, с которым он никогда не расставался надолго. И вот шлем уже надет.
 Так же как и Эрик, Дункан сейчас был одет с головы до ног в стальную кольчугу.
 — Приветствую тебя, Дункан Максуэллский, — мягко произнес Эрик. — Как поживает твоя жена?
 — У меня нет настоящей жены.
 — И Церковь с этим согласна?
 — Согласна, — сказал Доминик от двери за спиной у Эрика.
 Эрик не обернулся. Он наблюдал за Дунканом немигающими соколиными глазами.
 — Значит, дело сделано? — спросил Эрик. Слыша, как мягко звучит его голос, Эмбер хотела закричать что было мочи, предупредить об опасности всех, кто находился в комнате.
 — Мне осталось лишь скрепить документ своей печатью, — сказал Доминик.
 Эрик и теперь не отвел взгляда от Дункана.
 — А ты, Дункан, — спросил Эрик. — Ты с этим согласен?
 — Да.
 Снова послышатся волчий зов, и снова в ответ раздался пронзительный крик сокола. Эрик зловеще усмехнулся.
 — Я требую кровного права, — сказал он. — Поединка.
 — Здесь у тебя нет никакой родни, — возразил Дункан.
 — Ошибаешься, бастард. Эмбер — моя сестра. Слова Эрика лишили всех дара речи. Но никто не был так поражен, как сама Эмбер.
 Эрик взглянул на нее впервые после того, как вошел в большой зал. Улыбаясь почти печально, он протянул ей руку.
 — Дотронься до меня, сестра. Узнай наконец правду. Словно в тумане, Эмбер приблизилась к Эрику и положила пальцы ему на руку.
 — Ты — дочь лорда Роберта Северного и Эммы Бесплодной, — раздельно произнес Эрик. — Ты родилась через несколько минут после меня. Мы с тобой близнецы, Эмбер.
 Истина произносимых Эриком слов прокатилась по Эмбер, словно гром по узкой долине, сотрясая все.
 — Но почему же… — прошептала Эмбер. И остановилась, не в силах продолжать.
 — Почему тебя лишили твоего права по рождению? — закончил за нее Эрик.
 Она кивнула.
 — Не знаю, — сказал Эрик. — Но подозреваю, что это была плата за мое зачатие.
 — Плата тем, что от меня откажутся? — спросила Эмбер.
 — Тем, что тебя отдадут Наделенной Знанием женщине, которая не может вынести ни одного мужчину достаточно долго, чтобы зачать своего собственного ребенка.
 У Кассандры вырвался какой-то сдавленный звук.
 Эрик лишь скользнул по ней взглядом. И снова обратился к девушке, чье истинное происхождение он разгадал, когда впервые посмотрел на загадку глазами Наделенного Знанием.
 — Это правда? — спросила Эмбер, поворачиваясь к Кассандре.
 — Когда ты родилась… — Голос Кассандры умолк.
 — Пророчество, — сказала Эмбер. Смерть непременно потоком прольется.
 — Да. Янтарное пророчество, — вздохнула Кассандра. — Эмма боялась его и боялась тебя. Она отказалась кормить тебя грудью.
 Эмбер закрыла глаза. Слезы сверкнули между ресницами, лежащими на бледных щеках.
 — Но я полюбила тебя с первого твоего вдоха, — с силой проговорила Кассандра. — Ты была такая маленькая, такая безупречная. Я думала, что если смогу передать тебе достаточно Знания, то жизнь, быть может, даст богатые всходы.
 Эмбер засмеялась, и этот смех был еще печальнее, чем ее слезы.
 Лучше бы ты оставила меня на съедение волкам.
 Однако вслух эти слова не были сказаны, ибо Эмбер не желала ранить женщину, которая взяла никому не нужную девочку и воспитала как свою дочь.
 — Под конец твои надежды рухнули — у меня не хватило таланта для овладения Знанием, — сказала Эмбер.
 — Вина за это лежит на мне — не сумела научить, — возразила Кассандра.
 Эмбер лишь покачала головой.
 Через мгновение она открыла глаза, посмотрела на Эрика… и увидела своего брата впервые. Опять хлынули слезы, но уже другие. Она коснулась его щеки, волос, губ, давая себе впитать эту вновь обретенную правду о нем.
 — Река всегда стремится к морю, — промолвила Эмбер, — как бы ты ни пытался сдержать ее течение. Пусть она течет, брат мой. Пусть течет.
 Прежде чем Эрик успел ответить, через полуоткрытые ставни в комнату влетел сокол, преодолев наконец то, что преграждало ему путь к хозяину. Пронзительный крик птицы был настолько же резок, насколько мягок был голос Эрика.
 — Ни за что, — сказал Эрик.
 — Я не хочу, чтобы ты делал это.
 — Знаю. Но так нужно.
 — Нет! — крикнула Эмбер, хватая Эрика за руку.
 — Нежная, взращенная с любовью и заботой девушка вызволила душу Дункана из тьмы, — промолвил Эрик.
 Внезапно звенья металлической цепи завели песню смерти, скользя друг по другу, когда молот беспокойно зашевелился в руке Дункана.
 — А потом, — с мягкой неумолимостью продолжал Эрик, — эта девушка отдала Дункану собственную душу, чтобы заполнить пустоту, зиявшую в его душе. И за этот бесценный дар он собирается сделать ее своей подстилкой.
 Стальные звенья позвякивали и извивались, словно живые, от бушевавшей в Дункане ярости.
 Эрик взял цеплявшиеся за его руку холодные пальцы, поцеловал их и на шаг отступил от Эмбер. Лишь теперь он круто повернулся и встал лицом к Доминику ле Сабру. Скреплявшая плащ Доминика застежка зловеще сверкала у него на плече.
 — Как видишь, Глендруидский Волк, — кровное родство не вызывает сомнений.
 — Да, вижу.
 — Тогда ты позволишь своему вассалу встретиться со мной в поединке.
 — Дункан не вассал мне, мы с ним равны.
 — А, значит, и это правда. Интересно. — Эрик сардонически усмехнулся. — Поистине ты великий тактик, Доминик ле Сабр.
 — Как и ты. Кто еще смог бы удерживать три огромных владения в Спорных Землях, имея горстку рыцарей и репутацию чародея? — ответил Доминик.
 Эрик уже поворачивался к Дункану, но его остановили следующие слова Доминика, произнесенные сухим тоном:
 — Твоя склонность проникать в замки через неведомые другим потайные ходы, без сомнения, помогает тебе поддерживать эту репутацию.
 — Без сомнения, — мягко согласился Эрик.
 — Но этому будет скоро положен конец.
 — Да ну? И как же?
 — У тебя не достало хитрости сделать так, чтобы Дункан вызвал тебя на поединок. Ты мертвец, Эрик, сын Роберта.
 Доминик посмотрел мимо Эрика, туда, где стоял Шотландский Молот.
 — Раз уж ты был когда-то моим вассалом, — сказал Доминик, — я умоляю тебя выбрать молот для предстоящего тебе поединка.
 Кассандра вздрогнула, словно ее стегнули кнутом.
 Дункан рассеянно посмотрел вниз, на оружие, которое кружилось и трепетало на конце стальной цепи, словно рвалось в бой. До этого мгновения он не осознавал по-настоящему, что молот у него в руке.
 — С мечом Эрик непобедим, — продолжал Доминик, — тогда как особым искусством в обращении с молотом он, как известно, не обладает. А мне ты нужен живой.
 Дункан бросил на Доминика удивленный взгляд.
 — Если ты не будешь владеть замком Каменного Кольца, то у Блэкторна почти нет шансов устоять в ближайшие годы, — просто сказал Доминик. — Окажи эту услугу тому, кто был когда-то твоим лордом.
 Дункан взглянул на молот, ждущий своего часа — только руку протяни, и сам он такая же часть его тела, как рука.
 Потом перевел взгляд на Эмбер.
 Ее широко открытые глаза казались безумными, а руками она зажимала рот, как будто боялась, что закричит. Кто бы ни победил в предстоящей схватке, она в любом случае оказывается в проигрыше.
 Дункан знал это так же хорошо, как и она сама.
 — Пока ты раздумываешь над этим, — добавил Доминик, — помни, что Эрик — тот самый высокородный лорд, который посчитал, что у того, кто рожден бастардом, не достанет чести заметить, как он нарушит клятву.
 Дункан поигрывал молотом, и звенья цепи лязгали и рычали. Все в большом зале так притихли, что можно было услышать даже малейшее движение цепи.
 — Пусть будет так, — сказал Дункан. — Я буду драться молотом.
 Эмбер закрыла глаза.
 Эрик кивнул, не выразив никакого удивления.
 — Прикажи принести для меня молот из оружейной.
 — Если хочешь, — небрежным тоном бросил Дункан. — Но если ты предпочитаешь меч и кинжал, то сделай милость.
 За стенами замка снова послышался вой, словно из волчьего горла изливалась радость Эрика.
 — Меч и кинжал, — коротко ответил Эрик.
 На губах Дункана появилась усмешка жестокого предвкушения.
 — Саймон, — попросил он, — принеси шиты из оружейной.
 Саймон молча вышел и быстро вернулся, неся два длинных каплевидных щита. На одном из них был изображен черный силуэт Глендруидского Волка на серебряном поле. Другой щит украшала серебряная волчья голова на черном поле.
 Двое волков кружат, примериваются.
 Когда капеллан замка начал исповедовать соперников, Кассандра подошла к Эмбер.
 — Я поменялась бы с тобой, если бы можно было, — тихо сказала она. — Жила бы в твоей коже, чувствовала бы твою боль…
 — Что бы ни случилось, вины твоей в том нет, — ответила Эмбер. — Не кори себя за смерть, которая вздувается подобно черной реке. И, подобно реке, потечет.
 Звук голоса Эмбер заставил вздрогнуть даже эту Наделенную Знанием женщину. Кассандра сплела пальцы рук в длинных рукавах и стала искать утешения в убежище, которое давало ей Знание.
 Когда капеллан закончил исповедовать соперников, Доминик подошел к Дункану и Эрику.
 — Вызов твой, Эрик, сын Роберта, — произнес Доминик. — Желаешь ли ты предложить пощаду?
 — Нет.
 — Так тому и быть. Пощада не предложена. Пощада не получена. Доминик отступил назад так быстро, что складки его черного плаща закрутились вихрем.
 — Начинайте! — крикнул Глендруидский Волк. Эрик прыгнул вперед с такой быстротой, что все, кто был в зале, ахнули. Его меч прочертил такую молниеносную дугу, что глаз едва мог за ним уследить.
 Дункан еле успел закрыться щитом. Металл ударил в металл с такой силой, что грохот прокатился по всему залу.
 Будь противник послабее, он был бы раздавлен этим внезапным натиском. Дункана же сила удара заставила пошатнуться. Не устояв, он упал на одно колено.
 Со свистом рассекая воздух, меч Эрика опускался с дьявольской быстротой. Было ясно, что он хочет закончить поединок следующим ударом.
 И опять Дункан едва успел подставить щит. Но на этот раз он был готов встретить удар и стоял твердо.
 Еще не смолк грохот, а его правая рука уже начала мощное круговое движение.
 Молот завел свою песню.
 Этот леденящий кровь стон железа заставил воздух в зале задрожать. У Эмбер на затылке зашевелились волосы. Хотя глаза ее были закрыты, зловещая песня молота сказала ей, что Дункан остался жив после этих первых, невероятно быстрых мгновений атаки Эрика.
 Глаза Эмбер оставались закрытыми, когда еще раз послышался грохот металла о металл. Точно так же, как она не хотела видеть атаку Эрика с ее нечеловеческой стремительностью, убивавшей с быстротой сокола, теперь она не хотела смотреть на Дункана, на молот, который описывал круги с ужасающей скоростью, раскручиваемый его невероятно могучей рукой.
 Эмбер не нужно будет видеть смерть кого-то из них, чтобы узнать о ней.
 Песня молота закончилась гулким ударом металла о металл, исторгшим крики и стоны у свидетелей поединка. Так велика была сила удара, что он оставил вмятину на щите Эрика, а самого его свалил с ног. Эрик откатился в сторону и вскочил на ноги с такой быстротой, что у пораженного Саймона вырвалось проклятие.
 Молот снова пошел вниз. Эрик круто повернулся вместе со щитом, скользнув назад в самый момент падения молота, лишил удар силы. Поворачиваясь, он рубанул мечом.
 Дункан рывком подставил щит, но не так быстро, как раньше. Казалось, его рука онемела от того, что ей уже пришлось выдержать.
 Эрик усмехнулся усмешкой самого сатаны. Меч свистел, обрушивая удар за ударом на щит Дункана, тесня его назад, к стене. Как только Дункан окажется близко к стене, его оружие станет таким же безвредным, как горсть камешков. Он не сможет раскрутить молот, если упрется спиной в стену.
 Еще один удар меча заставил Дункана упасть на колени. Песня молота оборвалась. Эрик стремительно бросился вперед с занесенным мечом, собираясь разрубить Дункана пополам.
 Внезапно молот снова вступил в бой, налетев с противоположной стороны, на высоте меньше ладони от пола. Цепь обмоталась вокруг стальных поножей. Дункан рванул, и ноги Эрика вылетели из-под него. Он рухнул на пол с такой силой, что шлем скатился у него с головы, а в груди не осталось воздуха.
 С хриплым криком Дункан выхватил свой боевой кинжал и, прыгнув на Эрика верхом, сжал его коленями, прежде чем тот успел опомниться. Не в силах вдохнуть, не говоря уже о том, чтобы бороться, Эрик смотрел в глаза темного воина, который скоро убьет его.
 Вот занесена рука в кольчужной перчатке, блеснул кинжал, и стальное лезвие ринулось вниз одновременно с тем, как тишину разорвал крик женщины.
 В последний миг Дункан направил лезвие в сторону.
 Кинжал вонзился в деревянный пол с такой силой, что лезвие пробило толстую доску насквозь и обломилось у рукоятки.
 — Я не могу убить того, кто смотрит на меня глазами Эмбер! — в бешенстве закричал Дункан. — Отдаю его тебе, Доминик. Делай с ним, что хочешь!
 С этими словами Дункан вскочил на ноги и швырнул тяжелую рукоятку кинжала через весь зал. С силой ударившись о дальнюю стену, она отбила от нее кусочек камня.
 Резким рывком и поворотом запястья Дункан сдернул цепь с лодыжек Эрика, освободив его.
 Эмбер бросилась было к ним, но рука Кассандры остановила ее.
 — Дело еще не кончено, — напряженным голосом проговорила Кассандра. — Сейчас увидим, действительно ли Доминик ле Сабр достоин скреплять свой плащ знаком Глендруидского Волка.
 Арфа в руках у Арианы издала странный звук, когда у той вдруг расслабились пальцы. Это было единственным внешним знаком того, что происходящее в зале не совсем ей безразлично.
 Доминик вытащил из ножен свой меч и просунул его конец между кольчужным наголовником и подбородком Эрика.
 Долгое время они мерили друг друга взглядами.
 — Я бы предпочел союз похоронам, — произнес наконец Доминик.
 — Нет, — хрипло сказал Эрик.
 — Если ты умрешь, твоему отцу придется забыть о мелких клановых склоках. Будет война между Глендруидским Волком и кланами Севера.
 — И Наделенные Знанием будут биться в первых рядах, — поклялась Кассандра. — Я сама поведу их!
 Никто из слышавших эти слова не усомнился в сказанном.
 — Вы потерпите поражение, — сказал Доминик. — Король Генрих не отдаст свои северные границы саксам и скоттам.
 — Возможно, у него не будет выбора, — возразил Эрик.
 — Возможно. Но Генрих пока еще не потерял ни клочка земли, за которую сражался.
 Эрик промолчал.
 — Если Ариана будет отвергнута, — продолжал Доминик, — то опять будет война. Барон Дегэрр знатен и горд. Король Генрих очень доволен этим браком.
 Ариана чуть заметно вздрогнула, но не произнесла ни слова.
 — Конечно, — с силой сказал Эрик. — Но если у тебя на севере будут союзники, ты можешь и победить в этой войне против Генриха и Дегэрра.
 Доминик слегка кивнул, продолжая держать острие меча приставленным к горлу Эрика, не ослабляя давления.
 — Если у тебя не будет союзников, ты проиграешь, — продолжал Эрик, — потому что окажешься зажатым между двумя врагами — мной на северной границе и союзниками барона Дегэрра на юге.
 — Тебе приятна мысль о войне? — с ноткой любопытства в голосе спросил Доминик.
 — Но и видеть, как моя сестра станет наложницей Дункана, мне тоже не доставляет удовольствия.
 Глаза Доминика сузились.
 — Эта колдунья причастна к предательству Дункана.
 — Потерять Дункана — страшнее наказания для Эмбер ты не мог бы и вообразить.
 — А ты? Какое наказание будет тебе за то, что ты все устроил таким образом, чтобы Дункан нарушил клятву?
 — Смотреть, что будет происходить с Эмбер, — вот мое наказание. Лишь Наделенные Знанием будут в силах понять всю его тяжесть.
 Доминик бросил беглый взгляд на Кассандру. Она кивнула, но то, что он хотел узнать, сказали ему горестные складки, залегшие у ее рта Он снова повернулся к Эрику.
 — А какое наказание будет Дункану? — тихо спросил Доминик. — Ибо я подозреваю, что ты хочешь наказать и его.
 Из-за стен донесся резкий крик сокола, в котором одновременно звучали торжество и ярость.
 Усмешка Эрика была жестокой, совсем под стать крику сокола.
 — Эрик! — вскрикнула Эмбер. — Не надо! Дункан ведь не понимает! Нельзя же его за это карать!
 — Дункан будет первым, кто вкусит от своей кары, — мягко произнес Эрик, ни на миг не отводя взгляда от Глендруидского Волка. — Он поймет это слишком поздно и сможет лишь проклинать себя за то, что был таким дураком.
 В зале воцарилась тишина, пока Доминик изучал Эрика блестящими, подобно ртути, глазами.
 — Останется ли Дункан в живых после этой „кары"? — спросил Доминик.
 — Не знаю.
 — Он может остаться в живых?
 — Не знаю.
 Мягким движением Доминик чуть сильнее надавил на меч, приставленный к Эрикову горлу.
 — А что ты знаешь, гордый лорд? — тихо спросил Доминик.
 — Что Дункан и Эмбер соединены неисповедимыми путями. Отвергая ее, он отвергает себя. Унижая ее, он унижает себя. Причиняя ей боль…
 — Он причиняет боль себе, — резко перебил его Доминик. — Каждый может вытерпеть боль. Но никто не может выжить в Спорных Землях, если у него нет денег, чтобы покупать рыцарей.
 — Эмбер у Дункана в крови, — продолжал Эрик. — Скажи мне, Глендруидский Волк, сколько может прожить человек без крови? Сколько он захочет жить!
 Доминик посмотрел на Дункана. Шотландский Молот стоял к ним спиной. Было очевидно, что его больше не интересовало происходящее между Домиником и Эриком.
 Глендруидский Волк взглянул на Эмбер. Ее побелевшее лицо и откровенный страх у нее в глазах сказали ему больше, чем он хотел знать. Плавным, сильным движением Доминик вложил меч в ножны.
 — Ты обязан мне жизнью, — сказал он. — Употреби ее на то, чтобы помочь Дункану. Мне нужно, чтобы он жил и правил в замке Каменного Кольца. Только это и может предотвратить войну. Эрик молчал.
 — Я лишь один раз оказываю снисхождение одному и тому же человеку, — холодно произнес Доминик. — Если будет война, ты умрешь. Даю тебе в этом слово.
 Неподвижно распростертый на полу и все еще сжимая в руке меч, Эрик внимательно изучал Глендруидского Волка. Эрик знал, что может напасть на Доминика, даже убить его — и сам он тогда непременно умрет, — или принять предложенные условия.
 — Если Знание может помочь Дункану, то ему помогут, — сказал Эрик.
 Тихий смех Кассандры заставил всех вздрогнуть.
 — Воистину, лорд, ты достоин носить знак Глендруидского Волка, — дерзко проговорила она.
 Доминик поднял одну черную бровь и сказал:
 — Даю тебе семь дней, чтобы найти решение для Дункана. Потом я скреплю своей печатью расторжение брака, и пусть дьявол берет, что ему надо.
 — Только семь дней? — Да.
 — Идет. — Эрик одним гибким, стремительным движением вскочил на ноги, не выпустив из руки меча.
 Саймон прыгнул вперед со столь же поразительной быстротой. Слегка усмехнувшись, Эрик вложил меч в ножны и повернулся к Доминику.
 — Я даю тебе клятву, — сказал Эрик. — Эмбер подтвердит ее.
 — В этом нет нужды, — ответил Доминик.
 — Я скажу Наделенным, что дал клятву без принуждения, по доброй воле, и поэтому ее должны соблюдать все Наделенные Знанием.
 Доминик опять поднял одну бровь. Про себя он решил, что когда в следующий раз Мег придет охота просветить его насчет Наделенных Знанием, он будет слушать ее с большим вниманием.
 — Сестра, — позвал Эрик, протягивая руку.
 Иди, — тихонько подтолкнула Эмбер Кассандра. — Прими дар, который пожелал преподнести Глендруидский Волк.
 Эмбер вышла вперед нетвердыми шагами. Вместо того чтобы взять Эрика за руку, она обхватила его за шею, крепко уцепилась за него, словно за якорь в бурю. Эрик тоже обнял ее, чувствуя у себя на шее ее горячие слезы.
 — Я люблю тебя, брат, — прошептала Эмбер.
 — Я тоже тебя люблю, сестра, и потому не нарушу своей клятвы.
 — Да, — сказала Эмбер, потрясенная теми чувствами, что хлынули к ней от Эрика. — Я чувствую, как это бурлит в тебе. Ты очень сильно этого желаешь.
 Она медленно выпустила его из объятий. Даже не прикасаясь к нему больше, она осталась стоять рядом с вновь обретенным братом.
 Саймон убрал в ножны меч, как только Доминик убрал свой. Дункан перекинул молот через плечо, и тот мирно повис на нем. Доминик подошел к Мег и ободряюще улыбнулся ей.
 Кассандра смотрела на все это с холодной улыбкой.
 — Не странно ли, Глендруидский Волк? — спросила она.
 — Что пощадили жизнь Эрика?
 — Нет. Что все вы принимаете на веру слово девушки, с которой так несправедливо поступаете.
 Доминик пожал плечами.
 — Мне довольно одного взгляда на Эмбер, чтобы понять, что она не предаст Дункана.
 — Да, — проговорила Кассандра, понизив голос. — Ты знаешь то, что этот гордый воин отказывается признать. Эмбер любит Дункана.
 — Она помогла предательству.
 — Если бы не это „предательство", Дункан был бы повешен, и началась бы война. Мрачная смерть, а не богатая жизнь.
 — Да.
 — Тогда скажи мне, в чем же Эмбер предала своего темного воина?
 — Спроси Дункана. Это ведь он стоит к ней спиной. Это ведь он желает иметь и жену, и наложницу.
 — Дункан, — окликнула его Кассандра.
 В ее голосе было что-то такое, что вынуждало повиноваться.
 Резко повернувшись, Дункан оказался лицом к лицу с Наделенной Знанием женщиной.
 — Отпусти Эмбер, — просто сказала Кассандра.
 — Ни за что. Она моя.
 Кассандра мучительно вздохнула. Когда она вновь заговорила, голос ее был тих. Но он разнесся по всему залу, словно звук вынимаемого из стальных ножен меча.
 — Эмбер сказала мне то же самое и теми же словами, когда я посоветовала отнести тебя обратно в Каменное Кольцо до того, как ты придешь в себя.
 Дункан вздрогнул. Дрожь была еле заметна, и увидеть ее мог бы лишь тот, кто ожидал увидеть.
 Кассандра ожидала, следя за ее появлением хищными глазами сокола.
 — Скажи мне, — раздельно произнесла Кассандра, — бесчестье Эмбер исцелит твою честь… или лишь еще сильнее ее ранит?
 Дункан ничего не ответил.
 — Отпусти ее, — сказала Кассандра.
 — Не отпущу.
 Кассандра усмехнулась такой зловещей усмешкой, что у Доминика стала зудеть рука от желания опять схватиться за меч.
 — Не отпустишь? — насмешливо передразнила Кассандра. — Нет. Просто ты не можешь отпустить Эмбер.
 Дункан не шелохнулся и не произнес ни слова.
 — Раньше я думала, что уничтожу тебя, когда ты окончательно вымучаешь из Эмбер душу, — продолжала Кассандра. — Но теперь я передумала.
 — Пощада от Наделенной Знанием колдуньи? — спросил Дункан таким же насмешливым тоном.
 — Пощада?
 Кассандра засмеялась, и ее смех был еще страшнее, чем усмешка.
 — Нет, темный воин. Я хочу, чтобы ты жил и узнал — слишком поздно! — что ты натворил.
 Дункан замер.
 — И тогда, — закончила Кассандра, — я буду смотреть, как гибнет твоя душа — в тех же муках, на которые ты обрек душу Эмбер… капля по капле.




 Глава 21


 Эмбер лежала без сна в роскошной постели, которая была ее ложем с тех пор, как она стала женой Дункана. Каждый раз, когда налетал порыв ветра, или мокрый снег шуршал по каменной кладке, или снизу доносился звук чьего-то голоса, ее сердце начинало биться быстрее.
 Тогда она лежала, затаив дыхание, прислушиваясь всеми фибрами своего существа, не раздадутся ли приближающиеся к ее двери шаги.
 Этой ночью Дункан придет ко мне.
 Должен прийти.
 Приди ко мне, темный воин. Дай мне коснуться тебя тем единственным способом, которым ты позволяешь к себе прикасаться.
 Позволь мне еще раз слиться с тобой воедино.
 Только один раз.
 Я могу коснуться твоей души, если ты позволишь.
 Только один раз…
 Но среди звуков, которые слышала Эмбер, не было шагов Дункана, поднимающегося по каменной винтовой лестнице к ней в спальню.
 По мере того как ночные часы удлинялись, а осенний дождь со снегом все налетал и налетал с порывами ветра на каменные стены, Эмбер начала думать, что останется в одиночестве в эту непогоду. Дункан не придет к ней этой, ночью из всех ночей, после того как едва не погиб от руки Эрика и может вновь радоваться тому, что жив, что просто живет.
 Этой ночью Дункан будет, словно мягкий воск в руках своей янтарной колдуньи, как бы ни противился.
 Она знала это.
 И он тоже.
 Эмбер резко села в постели и отбросила богатые покрывала. Тонкое, нежное полотно ее ночной рубашки светилось призрачным светом — отражением угасающего в очаге огня. Ее янтарный подвесок приглушенно горел, словно тлеющие угли.
 Также светились и ее глаза из-под завесы тьмы, которая не имела ничего общего с темнотою ночи.
 Эмбер накинула на плечи плащ, натянула на голову капюшон и отправилась в спальню хозяина замка. Ей не нужна была ни свеча, ни лампа, чтобы освещать себе путь. Присутствие Дункана было, словно огонь в ночи, ведущий к нему так же безошибочно, как заря к новому дню.
 Даже если бы путь к Дункану пролегал через неведомый лес или извилистую долину, для Эмбер он был бы все тем же — ясным и безошибочным.
 В зале никого не было. Голоса часовых, доносившиеся сверху, от зубчатого парапета, были единственными звуками, производимыми не бурей. Ноги Эмбер неслышно ступали по деревянному полу. Плащ взметался и опадал вокруг ее щиколоток при каждом быстром шаге.
 Перед дверью Дункана не было оруженосца, который должен был бы здесь спать, потому что у хозяина замка еще, не было времени выбрать кого-нибудь из юношей знатного происхождения, страстно желавших обучаться военному искусству у легендарного Шотландского Молота. Дверь в спальню лорда была даже полуоткрыта как знак того, что спящий внутри воин совершенно уверен в своей безопасности.
 Окинув комнату взглядом, Эмбер поняла, что Дункан поздно лег спать. Языки огня все еще плясали в очаге. Свечи в подсвечниках все еще горели. На сундуке возле постели теплился огонек масляного светильника, наполнявшего комнату запахом розмарина. Рядом со светильником, чтобы быть всегда под рукой, лежал боевой молот, холодно поблескивая в отсветах огня.
 Золотистое пламя свечей дрогнуло и метнулось, когда Эмбер вошла в комнату и тихо притворила за собой дверь. Дункан не шелохнулся. Да и не должен был. Ведь Дункан, хотя и не обучался Знанию, обладал присущей любому Наделенному Знанием воину способностью чувствовать приближение опасности.
 Как и ее отсутствие.
 Плащ Эмбер с тихим шуршанием соскользнул на пол. За ним последовала ночная рубашка, которая опустилась поверх плаща подобно облаку. Ее золотые волосы мерцали и переливались в отблесках огня. Золотистый янтарь светился в ложбинке между грудями. Тихо, словно пламя свечи, она опустилась на постель рядом с Дунканом.
 Пряный запах, исходивший от кожи Дункана, говорил Эмбер, что перед тем, как лечь одному в постель, он искал хоть какого-то успокоения в теплой ванне. Тот же самый запах хранила и ее кожа, ибо и сама она прибегла к этому успокоительному средству, погрузившись в теплые, мягкие объятия воды.
 Но сейчас она искала других объятий, более жарких, хотела ощущать Дункана у себя внутри.
 Эмбер проворно откинула покрывало. Обнаженная спина Дункана отсвечивала в полумраке. Он лежал на боку, лицом в противоположную от нее сторону. Открытая взгляду мощь его плеч одновременно и притягивала и предостерегала.
 Темный воин, умевший, как никто другой, заставить молот петь.
 С нежностью бабочки, пьющей нектар, пальцы Эмбер прошлись по всей длине спины Дункана, от затылка до конца позвоночника. Она ощутила боль от прикосновения, хотя и жаждала прикоснуться к нему. Даже когда он спал, яростная схватка у него в душе продолжалась — одна правда боролась с другой.
 И ты говоришь, что не предавала меня. Таким тонким уловкам, должно быть, учат всех Наделенных Знанием, учат так играть словами, пока не останется ничего, кроме бесчестья.
 Мое тело знает тебя. Оно откликается на тебя, как ни на кого другого.
 Тогда мы пропали, колдунья. Твоя душа продана дьяволу давным-давно.
 Ты — как огонь в моей крови, в моей плоти, в моей душе.
 Но когда все истины были взвешены и измерены, оставалась еще одна, для которой не было никакой меры — слова Глендруидского Волка, грохочущие подобно грому в каждой частичке тишины.
 Вопреки всем сомнениям и искушениям, ты — человек слова. И это слово было дано мне.
 Нарушить данное слово было для Дункана все равно что погубить себя. Сдержать слово означало погубить Эмбер. И то и другое было невыносимо.
 Одно из двух было неизбежно.
 Если бы я любил ее, то не смог бы сделать того, что должно быть сделано.
 Боль, которая была и болью Дункана, и ее собственной в одно и то же время, пронзила Эмбер, раня ее, полосуя ей душу.
 — Как я и боялась, — прошептала она, — это погубит тебя.
 Если бы не равное ее собственному желание Дункана прикоснуться к ней, лечь с ней, погрузиться в нее и раствориться в ней, пока совсем не останется сил бороться с самим собой, хотя бы на какое-то время… если бы не это, то прикоснуться к Дункану было бы для Эмбер столь же мучительно, как положить руку в огонь.
 Теперь же прикосновение к Дункану было для нее горькой и сладкой мукой, ранящей до крови.
 И не прикасаться к нему тоже было пыткой, ранящей до крови.
 Капля по капле, кровь сочилась в темноту.
 И, как я боялась, это губит меня.
 Однако Эмбер не убрала руку. Кожа у Дункана была гладкая, упругая, теплая. Слои мышц по обеим сторонам позвоночника притягивали ее. Она гладила упругую плоть нежными движениями руки, упиваясь чистой его силой, , не обращая внимания на боль.
 — Ты ведь такой сильный, темный воин, — прошептала Эмбер. — Почему же тебе не достает силы принять то, чего нельзя изменить?
 Ты — как огонь в моей крови, в моей плоти, в моей душе.
 Мышцы зашевелились и зазмеились, когда Дункан перекатился на спину. Голова его повернулась к Эмбер. Она затаила дыхание, но он не проснулся.
 — Если бы ты сумел это принять, — шепотом продолжала она, — ты смог бы любить меня вопреки всем истинам, познанным слишком рано и сказанным слишком поздно.
 Дыхание Дункана оставалось глубоким и ровным. Его янтарный талисман шевелился и вспыхивал с каждым дыханием.
 Со вздохом Эмбер поддалась искушению провести ладонью по волосам, которые так заманчиво курчавились на груди у Дункана. Этот густой покров щекотал, возбуждал, ласкал, вызывал приятное покалывание в руке, делал ладонь необычайно чувствительной.
 Эмбер наклонилась, поцеловала Дункана в плечо и легла щекой на мускулистую подушечку плоти у него над сердцем. Звук его жизни, бьющейся так близко у нее под щекой, пронизал все ее тело.
 — Если бы я могла прикоснуться к тебе. Только один раз. Где-то в глубине сознания Дункан знал, что Эмбер здесь, рядом. Она могла судить об этом по тому, как все в нем стало меняться. Утихали яростные споры под нахлынувшей волной чувственного прилива, поднимающегося в нем от ее прикосновения.
 Хотя Дункан не позволял ничего, кроме самого элементарного телесного соединения между собой и Эмбер с тех пор, как узнал свое настоящее имя, но раньше ему доставляли наслаждение ее прикосновения и ласки. Тогда он сдерживал свое возбуждение именно для того, чтобы насладиться любовной игрой со своей возлюбленной.
 Во сне Дункан вновь испытывал это удовольствие, впитывая наслаждение Эмбер от прикосновения к нему с такой же жадностью, как иссушенная зноем земля впитывает каждую каплю тихого дождя.
 — Тебе тоже этого не хватало, — прошептала Эмбер. — Ты тоже жаждал испытать не только жгучий огонь, но и нежность.
 Дрожь облегчения прошла по телу Эмбер. Она уже боялась, что тьма, разраставшаяся у Дункана внутри, поглотила все, что было в нем нежного. Она наклонилась, чтобы еще раз коснуться его губами.
 В следующее мгновение его рука схватила ее за волосы с такой силой, что ей стало больно. Дункан проснулся.
 И пришел в бешенство.
 — Я не хочу тебя, — сказал он сквозь стиснутые зубы. — Не хочу даже прикасаться к тебе.
 Хотя токи желания, кружившие между их телами, опровергали сказанное им, его отказ все же больно уязвил ее.
 — Это обещание? — вкрадчиво спросила Эмбер.
 — Какое еще обещание?
 — Что ты нынче ночью не прикоснешься ко мне.
 — Верно, колдунья. Я до тебя не дотронусь! Эмбер улыбнулась торжествующей улыбкой, столь же первозданной, как и тот огонь, что горел в глазах Дункана. Если бы он не был так разгневан, то поостерегся бы. Проявившаяся в Эмбер женская безжалостность была почти осязаемой.
 — Тогда убери свою руку, — раздельно произнесла она, — или окажешься клятвопреступником прежде, чем сделаешь еще один вдох.
 Дункан отдернул руку так, как будто держал свечу за горящий конец.
 — Убирайся, — решительно сказал он.
 Эмбер какое-то время просто смотрела на Дункана. Потом ее рука сделала движение с быстротой, которой мог бы позавидовать Саймон. Покрывало было сдернуто полностью, и стало видно, что Дункан, как и сама она, совершенно наг, не считая янтарного талисмана.
 В такой же наготе открылось взору и его желание. Его отвердевшая, восставшая плоть вздрагивала с каждым учащающимся ударом сердца.
 Эмбер мурлыкнула от удовольствия почти совсем как кошка.
 — Убирайся, — повторил Дункан ледяным голосом. Слегка улыбаясь, — Эмбер провела кончиками пальцев по его груди до пупка, постепенно приближаясь к средоточию его желания.
 Дункан хотел было схватить Эмбер за руку, потом понял, что не может этого сделать.
 Не может, потому что иначе нарушит клятву.
 — Ведьма.
 Взбешенный и чрезвычайно возбужденный в одно и то же время, Дункан смотрел, как изящные пальцы Эмбер игриво подбираются все ближе и ближе к его напряженной плоти. В последнее мгновение они свернули в сторону, очертив полукруг в густой чаще волос.
 — Ты мог было звать Саймона, — предложила Эмбер. Ее улыбка ясно давала понять, какое удовольствие доставляет ей безвыходное положение Дункана. Кончиком пальца она провела по складкам, где мускулистый торс соединялся с ногами.
 Дункан со свистом выдохнул сквозь стиснутые зубы.
 — Саймон питает ко мне мало доверия, — заметила Эмбер, — и еще меньше симпатии.
 Ее ногти слегка впились в упругую кожу Дункановых бедер. Она ощутила жаркую вспышку его желания.
 Его пальцы вцепились в мягкий матрац. Он приказал себе не чувствовать ничего.
 Эмбер тихо засмеялась, потому что ей были открыты все его чувства. Что бы ни говорил его разум, тело его знало, что ему требовалось.
 Уже скоро.
 — Саймон будет счастлив вытащить меня из твоей постели, — проворковала Эмбер.
 Она положила ладонь на бедро Дункана, откровенно упиваясь его силой. Контраст между ее тонкими пальцами и заключенной в его теле мощью так возбудил Дункана, что он едва не застонал.
 — Но мне не понравится, если меня вытащат из твоей постели, — прошептала Эмбер, наклоняясь над Дунканом.
 Ее волосы пролились ему на бедра прохладным каскадом. Он застонал вопреки своему решению не откликаться ни на что.
 Эмбер улыбнулась и нежно прихватила зубами длинную мышцу его бедра. Центр укуса был обозначен горячим прикосновением ее языка.
 Судорожная дрожь, пронзившая тел о Дункана, передалась и Эмбер.
 — Этой ночью ты для меня — как зимнее вино, — тихо проговорила она. — Темное, крепкое.
 У Дункана вырвался неясный звук.
 — Мне хочется попробовать всего тебя, с головы до пят, — так же тихо продолжала Эмбер.
 Кончиком языка она провела огненную линию от коленей Дункана к пупку.
 — Мне хочется попробовать… всего.
 Со сдавленным стоном Дункан напряг мышцы ног и прикрылся руками, пытаясь помешать дальнейшим вольностям.
 — Может, лучше мне подержать тебя? — лукаво спросила Эмбер.
 — Нет, — выдавил он из себя, скрипнув зубами.
 — Правда? Вот почему ты становишься все огромнее с каждым вздохом, — да? Надеешься отпугнуть меня?
 У Дункана не нашлось другого ответа, кроме того самого, который он пытался спрятать или оставить без внимания.
 Эмбер знала это не хуже, чем он сам. Даже лучше. Его желание и ее желание слились в ней воедино.
 — Ничего не выйдет, темный воин. До каких бы исполинских размеров ты ни вырос, мои ножны достаточно глубоки. Ты знаешь это не хуже меня.
 Эмбер тихонько засмеялась.
 — Нет, ты мои ножны знаешь лучше, чем я, ибо хорошо их измерил.
 Дункан тихо застонал от отчаяния. Она загоняла его в угол одними лишь словами. Его тело знало, что ему нужно. Оно настойчиво требовало этого.
 И его тело знало, где найти то, что ему нужно.
 — Убери руки, — охрипшим голосом сказала Эмбер. — Предоставь мне свободу, которой мы оба жаждем.
 — Нет! Я не хочу тебя!
 Эмбер не могла удержаться от смеха, хотя и почувствовала укол боли, когда он повторил отвергавшие ее слова.
 — Как бы не так, застенчивый рыцарь, — сказала она. — Ведь тебе уже обеих рук мало, чтобы спрятать свое желание.
 Дункан никак не мог спрятать от Эмбер и того огня, что пылал у него внутри. Всякий раз, когда их тела соприкасались, правда о его желании становилась известна ей в тот же миг, переливалась от него к ней.
 И Эмбер старалась, чтобы их тела всегда соприкасались.
 Смеясь, она попробовала заставить Дункана убрать руки. Покусывала их, дразнила легкими касаниями губ, омывала жарким дыханием. Кончиком языка обводила каждую линию между крепко сжатыми пальцами.
 Постепенно рука Эмбер добралась до черты тени между плотно сжатыми бедрами Дункана и стала водить по ней в одном ритме с языком, старавшимся проникнуть в щель между большим и указательным пальцем. Потом Эмбер захватила зубами мизинец Дункана и втянула его в рот. Движения ее языка без слов намекали на другую, еще более интимную ласку.
 Это исторгло стон из глубины Дункановой груди. От всплеска желания он содрогнулся, и его руки дернулись. И тут же рука Эмбер скользнула под одну из его рук. Тонкие пальцы по-хозяйски сомкнулись вокруг него. Тело его снова вздрогнуло, словно его хлестнули кнутом.
 — Эмбер, — пробормотал он сквозь зубы, — не надо!
 — Нет, надо, — прерывающимся голосом прошептала Эмбер. — Боже милостивый, надо!
 Ее рука шевельнулась под его рукой, потом он почувствовал ее дыхание, потом ее язык.
 — Эмбер.
 — Да, темный воин. Это Эмбер. А он…
 Ее язык скользнул вокруг него, пробуя на вкус и лаская одним и тем же движением.
 — …прекрасен. Он теплый, словно кот. Твердый, словно кулак. Наливается силой, словно буря.
 Когда язык Эмбер стал делать свои дразнящие круги, Дункан в последний раз попытался спастись, повернувшись на бок, спиной к ней.
 Но не успел. Она повернулась вместе с ним, пролившись на него подобно горячему дождю.
 Тогда Дункан увидел, что дальше отступать ему некуда. Он оказался в западне между ртом Эмбер и ее рукой, пробиравшейся вверх между его бедрами. Она взяла его на ладонь, взвесила и засмеялась от удовольствия.
 — Каждая твоя частица тверда, — сказала Эмбер. — Ты жарко горишь, темный воин, но я хочу, чтобы ты горел еще жарче.
 Она вновь склонилась над Дунканом и, заботливо придерживая его, принялась любовно облизывать, пока его кожа не покрылась бусинками пота, похожими на капли дождя.
 — Остановись, — хрипло проговорил он.
 — Остановиться? — Эмбер тихо засмеялась от радости. — Нет, мой упрямый воин. Ты еще только начинаешь гореть.
 — Я… долго… так… не выдержу.
 — Я знаю. — Сладкая дрожь прошла по телу Эмбер. — И мне нравится это знать.
 — Колдунья, — пробормотал он.
 Но у него в голосе слышалось больше удовольствия, чем гнева.
 Зубы Эмбер осторожно сжались. Дункан произнес что-то непонятное, стараясь побороть желание, которое все больше охватывало его с каждым дыханием! каждым ударом сердца, каждой жаркой лаской.
 Однако как раз тогда, когда экстаз был доведен до грани, за которой мог смести всю сдержанность Дункана, Эмбер остановилась. Разрываемый между облегчением и разочарованием, он тяжело дышал, стараясь усмирить неистовство своей страсти.
 Нежно и ласково Эмбер отвела назад волосы от разгоряченного лица Дункана и поцеловала его в щеку, словно ребенка, которого надо успокоить. Наконец когти страсти немного разжались, позволив ему опять ровно дышать. Он со стоном перекатился на спину.
 Эмбер улыбнулась ему, поцеловала в плечо и снова, подобно языку пламени, скользнула вниз по его телу.
 И, подобно пламени, обожгла его.
 Скоро Дункан стал еще горячее, чем раньше, еще тверже, и весь содрогался от усилия сдержаться, не уступить Эмбер. Когда до экстаза ему оставалось не больше одного дыхания, она остановилась и снова успокоила его.
 А потом опять заставила его жарко гореть каждой частицей тела.
 — Положи этому конец, — выдавил Дункан сквозь стиснутые зубы. — Ты сведешь меня с ума!
 — Уже скоро, — тихо сказала Эмбер.
 — Уже скоро я сойду с ума!
 Смеясь, она провела ногтями по его сжатым бедрам и между ногами, возбуждая его все сильнее, но всегда зная, когда отвести его назад от последнего чувственного края.
 В паховых ложбинках у Дункана собрался и заструился пот. Эмбер попробовала его, нашла вкусным и снова попробовала — в другом месте. Этот вкус ей тоже понравился.
 Огонь потек по телу Дункана, прожигая его до мозга костей. Он никогда еще не видел Эмбер такой — ведущей настоящую войну обольщения на каждом кусочке его тела. Она хотела его и твердо намеревалась его получить.
 Всего целиком, всеми существующими средствами.
 — Освободи меня от обещания, — с трудом выговорил Дункан.
 От смеха Эмбер на него повеяло теплом.
 — Еще не время.
 — Это уму непостижимо. Я должен прикоснуться к тебе!
 — А как?
 Вопрос прозвучал скорее как мурлыканье, а не как слово. Звук гол оса Эмбер — низкий, хрипловатый, прерывающийся от желания, — заставил Дункана задрожать в предвкушении.
 Вдруг она встала коленями по обеим сторонам его бедер, и он ощутил, как она открывается ему. Она исходила жаром и влагой желания. От ее запаха у него мутился разум.
 Но Эмбер оставалась там, где была, прямо над ним, слегка касаясь той самой плоти, которую она перед этим так изощренно мучила.
 — Положи этому конец, — хрипло сказал он. — Ты хочешь меня так же сильно, как хочу тебя я. Я чувствую.
 — Это всегда будет так, покуда я дышу.
 — Тогда позволь мне взять тебя и покончить с этой пыткой!
 — Это не твоя ли рука лежит у меня на бедре и толкает меня вниз? — спросила Эмбер.
 С невнятным проклятием Дункан отдернул руку.
 — Я не хотел.
 — Знаю. Я почувствовала твое удивление.
 — Неужели у меня не может быть ни одной тайны от тебя? — сердито спросил Дункан.
 — У тебя их много. Но мне важна лишь одна.
 — И что же это?
 — Твоя душа, темный воин. Она от меня за семью печатями.
 — Как и твоя для меня.
 — Нет, — прошептала Эмбер. — Этой ночью я отдаю ее тебе, вздох за вздохом.
 Что бы ни собирался Дункан сказать в ответ, все потонуло в хриплом крике, вырвавшемся у него, когда Эмбер заскользила вниз по его восставшей плоти, вбирая всю ее в себя в этом медленном, ласкающем скольжении.
 На полпути вниз Эмбер достигла своей вершины. Судороги ее плоти и прерывистые вскрики вывели Дункана на его вершину. В тот самый миг, когда она до конца вместила его, он отдал себя ей в нескольких бурных содроганиях, после которых осталась дрожь во всем теле.
 Потом все началось сначала.
 Искус и обольщение, страстные ласки и сладкая пытка. Слова, произносимые шепотом, и прикосновения, заставлявшие Дункана вздрагивать от наслаждения. Неожиданные поцелуи, любовные укусы, причинявшие сладостную боль.
 Когда свечи догорели и огоньки их погасли, Эмбер продолжала горсть немеркнущим пламенем, изливаясь в Дункана так же, как он изливался в нее, горя вместе с ней, поглощая ее так, как и сам был поглощаем.
 Высказанная шепотом мольба, отданная назад клятва — и руки Дункана наконец вольны прикасаться, рот волен целовать, а тело вольно погружаться до самого дна в неистовый водоворот пламени, имя которому Эмбер. Она пила его страсть и возвращала ему приумноженной, вознося их обоих все выше и выше, говоря с ним в гремящей тишине, рассказывая о любви, которую не описать словами, выражая невыразимое.
 Дай мне дотянуться до тебя, как ты дотягиваешься до меня.
 Тогда жизнь может дать богатые всходы.
 Когда больше не осталось ничего неисполненного, когда оба были в таком изнеможении, что в одно мгновение с высот неописуемого экстаза соскользнули в глубокий сон, Эмбер и тогда все еще прижималась к Дункану, желая разделить с ним и свои сны, как уже разделила с ним всю себя, без остатка.
 Дай мне коснуться твоей души.
 Только один раз.
 Но им пришлось разделить друг с другом лишь сны Дункана, мрачный круговорот которых только усугублялся, а не смягчался тем неистовством, с каким Эмбер отдавала ему от себя и брала себе от него.
 Вскоре Эмбер проснулась, разбуженная противоречиями, раздиравшими душу Дункана. Когда она поняла, что было ставкой в игре и что проиграно, ее охватил холод.
 Последнее условие пророчества было выполнено.
 Однако Дункан оказался еще дальше от нее, чем раньше, в тисках схватки с самим собой. Он дал слово.
 Но не ей.
 И все же он был частью ее самой.
 Тьма сгущалась, капля по капле, вздох за вздохом, одна душа отдана, одна душа заперта. В неприкосновенности.
 Кассандра ошибается. Его душа не погибнет, ибо он не любит меня.
 Эмбер осторожно отстранилась от Дункана и выскользнула из постели, будучи не в силах дольше выносить боль от прикосновения к нему. Дрожащими руками она сняла с шеи свой янтарный подвесок и положила его поверх свернутой цепи боевого молота, давшего Дункану имя. В последний раз протянула к нему руку, но не коснулась его.
 — Храни тебя Бог, темный воин, — прошептала Эмбер, — ибо я не могу.
 Мег взглянула через стол на мужа. Их холодный завтрак, состоящий из хлеба, мяса и эля, оставался почти нетронутым на дощатом столе в большом зале. Доминик откинулся на спинку кресла; глаза его были сужены. Пальцами правой руки он постукивал по ноге в такт печальной мелодии, которую наигрывала Ариана на маленькой арфе. Саймон отрезал еще один кусок оленины, налил эля в изящный кубок и поставил и то и другое перед Арианой.
 — Оставь арфу в покое и ешь, — коротко бросил он.
 — Опять? Я чувствую себя гусем, которого откармливают к праздничному пиру, — пробормотала она.
 Однако арфу отложила и стала есть. Это было проще, чем препираться с Саймоном, когда у него в глазах появлялось это решительное выражение.
 — Ты видела сон, Мег? — вдруг спросил Доминик.
 — Да.
 — Глендруидские сновидения?
 — Да.
 По тому, что Мег больше ничего не сказала, Доминик Понял, что сны были плохими… и что они не подсказывали никаких решений. Тыльной стороной пальцев он погладил ее по щеке.
 — Соколушка, — сказал он, понизив голос, — я должен найти способ, как добиться мира для Блэкторна. Я хочу, чтобы наш ребенок родился в мирное время и на земле, не раздираемой войной.
 Мег поцеловала ладонь Доминика и посмотрела на него глазами, которые светились любовью.
 — Что бы ни случилось, Глендруидский Волк, — прошептала она, — я никогда не пожалею о том, что носила твое дитя.
 Не обращая внимания на других, кто был в комнате, Доминик посадил Мег к себе на колени. Вплетенные в ее волосы золотые колокольцы задрожали и зазвенели. Он прижал ее к груди, шепча ей слова любви.
 Немного погодя рыдания арфы возобновились; красивая мелодия выражала все оттенки печали.
 — Ну и развеселая компания, — насмешливо произнес Эрик, войдя в большой зал с сидящим у него на руке соколом — Ты часто играешь на похоронах, леди Ариана?
 — Это одна из самых веселых ее мелодий, — промолвил Саймон.
 — Боже упаси нас, — пробормотал Эрик — Довольно, леди. А то, чего доброго, мой сокол заплачет горючими слезами.
 Упомянутый им сокол распустил крылья, снова сложил их и принялся рассматривать находившихся в комнате людей с нечеловеческим любопытством.
 — А я думал, ты с Дунканом, — сказал Доминик, — и занят тем, что вколачиваешь Знание в его дурную голову.
 — Моя сестра попробовала более надежный способ, — ответил Эрик, слегка улыбнувшись. Прошлой ночью она ходила к Дункану.
 Улыбка Доминика была точным отражением улыбки Эрика.
 — Теперь понятно, почему их не было на утренней службе в часовне.
 — Вот именно.
 — Помогло ли это моим поискам мира?
 Поколебавшись, Эрик пожал плечами. Сокол беспокойно переступил у него на запястье, и украшавшие его путы серебряные колокольчики зазвенели.
 — Что-то изменилось, — промолвил Эрик. — Я чувствую это. Но не знаю, что именно.
 — Позволь мне просветить тебя, — произнес голос Кассандры из-за спины Эрика.
 В голосе этой мудрой женщины было нечто такое, отчего в комнате установилась тишина.
 Эрик шагнул в сторону, чтобы дать пройти Кассандре. Он увидел, что ее волосы, обычно заплетенные и убранные под наголовник, были распущены и, низвергаясь подобно пенящемуся серебряному водопаду, свободно растекались по ее алому плащу. В руках у нее блестели древние серебряные рунные камни.
 Сокол опять распустил крылья и пронзительно крикнул.
 — Ты только что гадала на серебряных рунах, — сказал Эрик без всякого выражения в голосе.
 Ответа он не получил. В нем не было нужды. Чеканные серебряные камешки в руках у Наделенной Знанием женщины говорили сами за себя.
 — Что ты узнала? — спросил Эрик.
 — Больше, чем хотела. Меньше, чем надеялась Кассандра прошла вперед и остановилась перед Домиником и Мег.
 — Колдунья Глендруидов, — Кассандра употребила подобающее обращение, — видишь ли ты сны?
 Один взгляд в серебряные глаза Кассандры заставил Мег подняться с места.
 — Да, — ответила Мег. — Я вижу сны.
 — Не расскажешь ли, что видела во сне?
 — Вопль янтарного цвета. Темнота, раздираемая, словно крепкая ткань, волокно за волокном.
 Кассандра на мгновение наклонила голову.
 — Благодарю тебя.
 — За что? Мой сон не дает ни утешения, ни ответа.
 — Я искала подтверждения, а не утешения.
 Мег бросила на старшую женщину любопытный взгляд.
 — Когда затронуты мои чувства, — спокойно произнесла Кассандра, — мне приходится быть осторожной при гадании на серебряных рунах. Иногда я вижу желаемое, а не то, что есть на самом деле.
 — А что видела ты? Не поделишься ли?
 — Янтарное пророчество завершено. Она отдала свое сердце, свое тело и свою душу Дункану.
 — Тебе не было нужды брать в руки серебряные камни, чтобы видеть, как этим все и кончится, — сказал Эрик.
 Кассандра согласно кивнула.
 — Тогда зачем ты на них гадала? — спросил Эрик. — К ним нельзя прибегать всуе.
 — Конечно.
 Кассандра молча перевела взгляд с Эрика на Доминика. Потом стала смотреть куда-то между ними.
 — Эрик, сын Роберта, — произнесла она. — Доминик, Глендруидский Волк. Если вы теперь будете воевать, то это потому, что таково ваше желание. Эмбер больше не предлог для войны. Она…
 — Что ты говоришь? — грубо перебил ее Эрик.
 — …исключила себя из ваших мужских расчетов, замешанных на гордости, власти и смерти.
 — Что она сделала — требовательно спросил Эрик.
 — Она отдала свой янтарный подвесок Дункану. Сокол пронзительно закричал, словно его кровь вдруг превратилась в огонь.
 Но даже этот крик сокола не мог заглушить леденящий душу рев мужской ярости, донесшийся до большого зала с верхнего этажа.
 Кассандра наклонила голову набок, как если бы наслаждалась этим звуком. Ее улыбка была сурова, словно зима.
 — Мучения Дункана только начались, — тихо сказала она — Мучения Эмбер скоро кончатся.
 Доминик посмотрел на Кассандру, потом на Эрика.
 — О чем это она говорит? — резко спросил он. Эрик только покачал головой, ибо был не в силах ни заговорить, ни успокоить своего сокола. У него был такой вид, будто он получил удар кулаком в кольчужной рукавице.
 Послышался еще один яростный вопль. Почти одновременно сверху донеслись ужасные звуки — там что-то, рушилось, билось и рвалось, словно в спальне лорда кипела жаркая битва.
 — Саймон, — сказал Доминик, быстро вскочив на ноги.
 — Идем!
 Бок о бок братья кинулись вверх по каменной лестнице к спальне Дункана. Увидев, что там творится, они как вкопанные остановились на пороге.
 Дункан был похож на одержимого. На нем ничего не было, кроме двух янтарных талисманов, в одной руке он держал боевой молот. Зубы его были оскалены, как от сильной боли или ярости, или чудовищного сочетания того и другого.
 Бросившись к постели, он сорвал с нее покрывала и швырнул их в огонь. От них повалил густой дым, потом они вспыхнули, и языки пламени взметнулись еще выше, чем раньше.
 Молот, превратившийся в расплывчатый диск, свистел и гудел, раскручиваемый бешеной силой Дункановой руки. Вот он опустился, разнес на куски деревянный стол, и Дункан ногой зашвырнул щепки в огонь. Потом молот снова запел, описывая круги вокруг головы Дункана, и эта песня-стон сливалась в жутком дуэте с яростным криком темного воина. Деревянный остов кровати был разбит в щепки и скормлен ненасытному огню.
 Доминику приходилось видеть воинов в таком состоянии в пылу сражения, когда все, что было в них человеческого, сажалось на цепь, и оставалась одна ярость.
 — Он не услышит никаких доводов, — тихо сказал Доминик Саймону.
 — Верно.
 — Надо его схватить, пока он не набросился на людей в замке.
 — Я принесу веревку из оружейной. Доминик вынул меч из ножен.
 — Не задерживайся, брат.
 Но его никто не услышал Саймон уже бежал к лестнице.
 Очень скоро он вернулся с мотком веревки в руке. Доминик ждал его в дверях; в одной руке он держал свой тяжелый черный плащ, а в другой у него был меч. Завидев Саймона, он сразу убрал меч в ножны.
 — Как только я наброшу на молот плащ, наматывай на Дункана столько веревки, сколько требуется, чтобы связать медведя.
 Доминик уже собирался шагнуть вперед, когда почувствовал, что сзади подходит Мег. Он выставил руку, не давая ей войти в комнату.
 — Не входи, — сказал он ей, понизив голос. — Дункан в неистовой ярости. Он сейчас никого не узнает, и меньше всего самого себя.
 Со стоном и свистом молот рассекал воздух Дерево раскалывалось подобно глиняным горшкам. Большой сундук был разбит одним ударом и куски брошены в огонь. Оставались лишь небольшой сундучок и шкаф для одежды.
 Как только молот снова начал кружить, Доминик нанес свой удар. Молот запутался в плаще. Прежде чем Дункан успел высвободить рывком свое оружие, Доминик прыгнул, поднырнув у него под рукой, с силой врезался в него и сбил с ног. Дункан так сильно грохнулся об пол, что из него едва не вышибло дух.
 Но и этого оказалось мало, чтобы справиться с Дунканом. Если бы не проворство Саймона, то Дункан отразил бы атаку с силой, которую придавало ему охватившее его безумие.
 В конце концов братьям удалось-таки связать Дункана, словно дичь перед насадкой на вертел.
 Дункан издал последний ужасающий крик и напряг все силы, пытаясь разорвать на себе путы; лицо его набрякло и потемнело. Даже его огромной силы не хватило, чтобы сбросить с себя Доминика, Саймона и связывавшие его веревки. Постепенно чудовищное напряжение стало оставлять тело Дункана.
 Тяжело дыша, Саймон и Доминик вытерли заливавший их лица пот и осторожно поднялись на ноги. Дункан лежал неподвижно, с открытыми глазами, уставившись в пустоту. Доминик поднял свой плащ и прикрыл им Дунканову наготу.
 — Теперь ты, Мег, — сказал Доминик. — Он тебя знает лучше, чем других.
 — Дункан, — тихо окликнула его Мег. — Дункан: Очень медленно Дункан повернул голову и посмотрел на нее.
 — Мегги? — спросил он.
 — Да, Дункан, это я. Что с тобой случилось? Последние искры безумного блеска в глазах Дункана погасли, и в них не осталось совсем никакого света.
 — Ушла, — только и вымолвил Дункан.
 — Что?
 Ответом было молчание.
 Мег подошла и опустилась на колени возле плеча Дункана. Нежно отвела волосы с его потного лба.
 — Эмбер? — спросила Мег. — Она ушла?
 — Свет… — По могучему телу Дункана прошла судорожная дрожь. — Мегги, она унесла с собой свет.




 Глава 22


 — Мост поднят, — сказал Саймон Доминику. — Ворота заперты. Эмбер не могла уйти.
 — В каждом замке есть хотя бы один потайной ход.
 — Тогда она не могла уйти далеко, — настаивал Саймон. — Ночью и в грозу.
 Из коридора за спальней послышался негромкий смех. Обернувшись в ту сторону, Саймон и Доминик увидели Эрика. Он смотрел на Дункана с гневом и жалостью в глазах.
 — Эмбер — Наделенная Знанием, — промолвил Эрик. — Если ты мигнешь раз, она исчезнет у тебя из глаз. Если мигнешь два раза, то ее уж не достать.
 — Пошли по ее следу своих псов, — сказал Доминик. Эрик пожал плечами.
 — Как пожелаешь.
 — Похоже, ты не очень рвешься найти сестру, — заметил Саймон.
 — Она пойдет к священному месту. Собаки отстанут, как только она достигнет Каменного Кольца.
 Саймон пробурчал что-то себе под нос о ведьмах, но спорить не стал. Выслеживая однажды Мег, он узнал, что древние каменные кольца хранят свои секреты и не раскрывают их непосвященным.
 — Мы должны попробовать, — сказал Доминик.
 — Зачем? — резко спросил Эрик.
 — Я не хочу воевать с тобой.
 — Тебе и не придется.
 — Через шесть дней я скреплю своей печатью декрет о расторжении брака между Дунканом и Эмбер.
 — Через шесть дней это будет не важно.
 — Почему?
 — Тебе-то что за дело до этого, Волк? Войны не будет — и все.
 Эрик круто повернулся и зашагал по коридору прочь. У лестницы его ждала Кассандра.
 Доминик видел, как Эрик взял руки мудрой женщины в свои. Хотя никто из них не плакал, их скорбь была почти осязаемой. В смятении Доминик снова повернулся к Дункану.
 Мучения Дункана только начались. Мучения Эмбер скоро кончатся.
 Свет… Мегги, она унесла с собой свет.
 Внезапно Доминик ощутил страх: ему показалось, что, он понял, о чем говорила Кассандра и какие мучения предстоят Дункану.
 Нельзя позволить такому случиться.
 — Саймон, — резко позвал Доминик.
 — Я здесь. Боевых лошадей?
 — Да. Одному из нас надо остаться здесь.
 — Мег поедет?
 Доминик оглянулся через плечо. Мег все еще стояла на коленях возле Дункана, гладя его лоб. По щекам у нее медленно катились слезы. Глаза Дункана были открыты, но он видел лишь то, что потерял.
 — Мег, — ласково окликнул ее Доминик. Она подняла голову.
 — Мы собираемся пустить собак по следам Эмбер. Если след оборвется у одного из древних мест, ты сможешь снова найти его?
 — Если бы Старая Гвин была здесь, то она, может, и смогла бы. — Мег посмотрела на Дункана. — Не знаю, смогу ли я. Я только знаю, что Дункану нужно… что-то. А я — глендруидская целительница.
 — Оставайся здесь и охраняй жену, — быстро сказал брату Саймон. — Она дороже, чем все Спорные Земли, вместе взятые.
 — А как же ты будешь один? Свен все еще ездит по округе, разведывает, кто чем Дышит.
 — Возьму с собой Эрика.
 — Он может напасть на тебя.
 Саймон усмехнулся быстрой, хищной усмешкой.
 — Это было бы достойно сожаления, верно? Доминик коротко рассмеялся и больше ничего не сказал.
 Громко прозвучали приказы. Вскоре копыта трех лошадей прогрохотали по опущенному мосту. На двух боевых жеребцах скакали рыцари в кольчугах. Вопреки всем обычаям, у одного из этих рыцарей на запястье сидел сокол. На третьей лошади — это был белый жеребец — ехала Наделенная Знанием женщина, чьи длинные серебряные волосы вольно струились по ветру.
 У дальнего конца моста их ждал крупный волкодав. Он был один. Псаря нигде не было видно.
 — Всего одна собака? — спросил Саймон.
 — Если здесь есть какой-нибудь след, — сказал Эрик, — то Стэгкиллер возьмет его. Если по нему можно будет идти, то он пойдет.
 По какому-то невидимому сигналу от хозяина Стэгкиллер стал рыскать во все стороны в поисках следа Эмбер. Он нашел его в густой заросли ивняка в пятидесяти ярдах от стены замка.
 — Выход из потайного хода? — напрямик спросил Саймон.
 Если Эрик ответил, то его слова заглушил басовитый лай Стэгкиллера, взявшего след. Пес несся длинными, неутомимыми скачками волка. Лошадей пустили за ним.
 Крепостные и вилланы отрывались от работы, когда мимо галопом проносились трое всадников. При виде распущенных волос Кассандры люди крестились и спрашивали себя, кто же имел глупость накликать гнев Наделенной Знанием.
 Лошади скакали по проезжей дороге до того места, где от нее ответвлялась дорожка, петлявшая между полей и хижин. Комья грязи, разлетавшиеся из-под копыт лошадей, прилипали к выложенным из камней заборам, поднимавшимся из земли по обеим сторонам.
 Вскоре все принадлежавшие замку возделанные поля остались позади. Сразу начался лес, который смутно проступил сквозь укутывавший землю туман пятнами белеющей коры и густо-коричневого цвета, всплесками оранжевого, желтого и красного, неожиданными вспышками вечной зелени остролиста и плюща.
 Стэгкиллер неотступно вел след, ни на миг не замедляя бега из-за характера почвы или растительности у него на пути. Через некоторое время вокруг встали обвитые полотнищами тумана холмы и тускло блеснул ручей, змеившийся меж холмов.
 Впереди полого поднималась длинная, низкая гряда. Выехав на гребень, всадники увидели перед собой кольцо из камней. Не отрывая носа от земли, Стэгкиллер вприпрыжку подбежал к древнему святилищу.
 И тут пес остановился, словно налетел на стену.
 Взвыв от обиды и разочарования, Стэгкиллер посмотрел на хозяина. Быстрым движением руки Эрик послал сокола в воздух.
 — Ищи, — коротко приказал он собаке. Стэгкиллер стал искать след, рыская вокруг Каменного Кольца. Скоро стало ясно, что следа здесь нет.
 — Гром небесный, — прорычал Саймон. — Здесь то же самое, что и в Блэкторне.
 Кассандра бросила на него любопытный взгляд.
 — Я однажды проследил за Мег до одного древнего места, — продолжал Саймон, не спуская глаз со Стэгкиллера. — Собаки потеряли ее след.
 — И снова нашли его? — спросил Эрик. — Нет.
 — Ты обыскал это место? — Нет.
 — Почему же? — спросила Кассандра.
 — Я двинулся в обратный путь. Ведь я уже узнал, где Мег.
 Кассандра и Эрик переглянулись.
 — Обьпщг Каменное Кольцо, — предложил Эрик. Саймон направил лошадь к камням. Но пройти между ними жеребец отказался. Объезжая кольцо, Саймон еще несколько раз попытался заставить его сделать это, под конец даже с помощью шпор. Но куда бы он ни направлял жеребца, как бы ни понукал его, тот отказывался повиноваться.
 Спешившись, Саймон с опаской приблизился к кольцу. Заглянув внутрь, он не увидел там ничего примечательного. Валуны. Местами пучки травы. Покосившиеся, замшелые камни. Невысокий холм. Туман, клубящийся и волнующийся, словно тысяча прозрачных серебристых вуалей.
 Нетерпеливо выругавшись, Саймон ступил в промежуток между камнями. Все его инстинкты были начеку, каждая жилка дрожала в готовности отразить опасность. Однако он ничего не видел и не слышал.
 На росистой траве не было видно ничьих следов, кроме оставленных им самим. Быстро обойдя вокруг подножия холма, поднявшись на него и спустившись по противоположному склону, он убедился, что в холме не было никакого входа, а на его поверхности — никакого камня, достаточно крупного, чтобы за ним спрятаться.
 С чувством облегчения Саймон повернулся спиной к холму и пошел к стоячим камням, где беспокойно ждал его боевой конь. Уже протянув руку к поводьям, Саймон остановился, вспомнив то, что слышал, когда впервые проник в замок Каменного Кольца под видом странствующего рыцаря.
 — Не здесь ли ты нашел Дункана? — крикнул он Эрику.
 — Здесь. На вершине холма, у подножия рябины, внутри второго каменного кольца.
 Саймон резко повернулся лицом к холму. Он прищурился, потому что бледный солнечный свет непонятным образом слепил его. На мгновение ему показалось, что он видит тонкий силуэт рябины, но то была лишь поднимавшаяся вверх прядь тумана.
 В смятении Саймон еще раз огляделся вокруг. Как он и думал, здесь было только одно каменное кольцо. И все же краешком глаза он словно бы все время видел призрак второго.
 Но когда он прямо смотрел в том направлении, то не видел ничего, кроме тумана.
 Пробормотав какое-то проклятие, Саймон вскочил в седло и вернулся туда, где его ждали Кассандра и Эрик. Тут же сидел и чрезвычайно расстроенный Стэгкиллер.
 — Не может быть, чтобы ты нашел Дункана в этом месте, — сказал Саймон. — Тут нет никакой рябины и тут только одно каменное кольцо.
 — Раз ты так говоришь, значит, так и есть, — промолвила Кассандра.
 — А ты что скажешь? — повернувшись к Эрику, спросил Саймон.
 — Порой глаза Наделенных Знанием видят иначе.
 — Тогда, во имя всего святого, поезжайте и посмотрите.
 Без единого слова Эрик и Кассандра подъехали к каменному кольцу Их лошади обмахнулись хвостами и, настороженно семеня, прошли между большими стоячими камнями, ничем больше не выразив страха или нежелания. Пройдя несколько ярдов внутри кольца, животные явно успокоились. Когда их седоки спешились, обе лошади принялись пастись, словно на знакомом лугу.
 Саймон наблюдал, как две фигуры поднимались на холм Их очертания на фоне туманного, но странно яркого неба было почти невозможно видеть. Саймон рукой заслонил глаза от этого света, вроде бы мягкого и в то же время такого яркого, что на глаза навертывались слезы, если пытаться смотреть прямо. Наконец ему удалось протереть глаза.
 Но Эрик и Кассандра исчезли.
 Саймона охватил озноб, прежде чем он успел сообразить, что они, должно быть, спустились по дальнему склону холма и таким образом исчезли у него из глаз. Зло выругавшись, он быстро моргнул несколько раз и прищурился против света.
 На холме никого не было.
 Его лошадь всхрапнула и дернула повод. Саймон взглянул на жеребца, понял, что тот просто хочет пощипать травы, и стал снова смотреть на холм.
 Фигуры Кассандры и Эрика опять появились на фоне неба. Их очертания на мгновение заколыхались, словно это были отражения на чуть тронутой рябью поверхности пруда.
 Саймон моргнул.
 Когда он снова посмотрел на холм, то оказалось, что Эрик и Кассандра возвращаются, тихо разговаривая о чем-то. С искрящегося серого неба стрелой слетел сокол и уселся к Эрику на запястье.
 — Что вы узнали? — нетерпеливо спросил Саймон.
 — Эмбер была здесь, — ответила Кассандра.
 — И что же?
 — Она отсюда ушла, — сказал Эрик.
 — Но твой волкодав не взял след, — возразил Саймон.
 — А твоим собакам в Блэкторне это удалось? Саймон прочистил горло.
 — Где же Эмбер?
 Эрик взглянул на Кассандру. Наделенная Знанием женщина заплетала волосы трясущимися л алыдами.
 — Где Эмбер? — грубо спросил Саймон у Кассандры.
 — Я не знаю.
 — А что говорит тебе твое Знание?
 — Нечто, чему я едва смею верить.
 — Громы небесные, — прошипел Саймон сквозь зубы. — Да говори же, наконец!
 — Она пошла по пути друидов, — произнесла Кассандра.
 — Тогда за ней!
 — Мы не можем.
 — Но почему?
 Кассандра повернулась к Саймону и посмотрела на него блестящими серебристыми глазами.
 — Ты не обладаешь Знанием и поэтому не понимаешь, — проговорила она. Да и не желаешь понимать. Ты ведь презираешь все, что менее осязаемо, чем меч.
 С каким-то рычанием Саймон прыгнул в седло. Скоро трое всадников скакали обратно к замку Каменного Кольца еще быстрее, чем когда выехали из него.
 — Ну, как Дункан? — в один голос спросили Доминик и Саймон у Мег.
 Из большого зала, где она сидела, Мег заглянула в дверь личных покоев лорда. Дункан сидел там за столом, слушая печальные мелодии Арианы и уставившись на драгоценный старинный подвесок, который раньше носила Эмбер.
 Во всяком случае, Мег думала, что внимание Дункана было поглощено именно этим занятием. Его согнутые ладони окружали подвесок, охраняя его и пряча, словно маленький огонек от ветра.
 — Дункан все в том же состоянии, что и вчера, — ответила Мег. — Если я заговорю с ним достаточно громко, он отвечает. В остальное время он ни на кого не обращает внимания, исключая Доминика, перед которым чувствует себя в долгу.
 Саймон сморщился.
 — Проклятье! Это похоже на то, как если бы у него вовсе не было…
 — Души? — подсказала Мег.
 — Если и не души, то определенно никаких чувств, — заметил Доминик.
 — Это расплата за то, что человек, чтобы выжить, держит в заточении большую часть своего „я", — сказала Мег. — Ты должен бы это понимать, муженек. Ты и сам однажды сделал то же самое.
 — Верно. Но это было еще до того, как я встретил тебя. Дункан же уже встретил свою колдунью. Если он так много режет от себя, чтобы жить… — Доминик пожал плечами. — Боюсь, что это будет как незаживающая рана, которую излечит только смерть.
 Саймон пробормотал себе под нос что-то о том, как глупо отдавать столько от себя женщине, и прошел в покои лорда. Мег и Доминик вошли следом за ним. Даже когда все они остановились перед Дунканом, он не оторвался от созерцания янтарного подвеска.
 — Он околдован, — резко бросил Саймон.
 — Он околдован не больше, чем Доминик, — возразила Мег, — Сердце, и тело, и душа Дункана выбрали себе пару вопреки данной им клятве. И эта пара не Ариана.
 — Да, — согласился Доминик. — Боюсь, что ты права. Мучения Дункана только начались.
 Саймон посмотрел на норманнскую наследницу с фиалковыми глазами, исторгавшую столь печальные мелодии из тугих струн арфы.
 — Неужели ты не знаешь никаких напевов повеселее? — спросил он. — Этот таков, что и камень разжалобит.
 Ариана взглянула на него и отложила арфу, не говоря ни слова.
 — Дункан, — позвал Доминик.
 Тихий голос Доминика сразу завладел вниманием Дункана. Он отвел глаза от спрятанного в ладонях подвеска.
 — Я не могу спокойно смотреть, как ты гибнешь. Я освобождаю тебя от всех обязательств по отношению ко мне, — четко произнес Доминик. — Твой брак с Эмбер действителен. Таким он и останется.
 Пальцы Дункана крепче сжали цепочку от подвеска, и кусочек янтаря шевельнулся на столешнице. Дункан снова посмотрел на камень. Он потускнел, словно истерся от долгого пребывания в руках.
 Однако Дункан дотронулся до него лишь один раз. От горя, которое тогда ощутил, у него подкосились ноги и он рухнул на колени.
 С того мгновения он старательно избегал прикасаться к янтарю.
 — Я не освобождаю себя ни от каких обязательств, — сказал Дункан.
 Его голос, как и глаза, казались безжизненными. Но убежденности ему хватало и в голосе, и в глазах. Он действительно говорил то, что думал.
 — Не будь… — начал Доминик.
 — Если ты не получишь в союзники замок Каменного Кольца, — продолжал Дункан, не слушая Доминика, — то Блэкторну скоро придется воевать со Спорными Землями.
 Доминику хотелось отрицать это, но он не мог. Ему очень нужны были союзники, потому что он не мог позволить себе роскошь нанять еще рыцарей — сначала надо было поднять Блэкторн из запустения, в какое он был ввергнут предшественником Доминика.
 — Без приданого Арианы я не смогу удержать замок Каменного Кольца, — продолжал Дункан. — И ты не можешь дать мне денег, не ободрав Блэкторн до костей.
 Ответом было лишь тихое проклятие, вырвавшееся у Доминика.
 — Через пять дней я обвенчаюсь с Арианой, — закончил Дункан.
 — Нет! Я не допущу, чтобы ты влачил это полуживое существование, — решительно возразил Доминик. — Или полумертвое, что вернее.
 — Это не в твоей власти. Ты мне больше не лорд.
 — Я откажусь скрепить декрет своей печатью.
 — Это не более чем формальность, — безразличным тоном проговорил Дункан. Церкви все равно. Замковый капеллан обвенчает нас. В этом замке хозяин я, а не ты.
 Доминик открыл было рот, чтобы продолжить спор, но Мег не дала ему этого сделать, положив руку на его запястье.
 Дункан ничего не заметил. Он уже снова смотрел на янтарь, и взгляд его тонул в туманной глубине камня. Порой он был почти уверен, что видит там Эмбер.
 Порой…
 Негромко крикнул сокол. Звук был таким нежным, что казалось, будто его издает совсем не соколиное горлышко. Он висел в воздухе, словно превращенный в музыку луч света.
 Дункан поднял голову.
 Перед ним стоял Эрик, а его необыкновенный сокол сидел у него на запястье.
 — Я дам тебе столько, сколько стоит приданое Арианы, — сказал Эрик.
 На мгновение огонь жизни сверкнул в глазах Дункана. Потом он угас, и глаза стали еще темнее, чем раньше.
 — Благодарю тебя за щедрость, — произнес Дункан без всякого выражения в голосе. — Но барон Дегэрр все равно будет воевать, если его дочь окажется отвергнутой каким-то шотландским бастардом. И в конце выйдет то же самое — Блэкторн будет потерян из-за нарушенной клятвы.
 Эрик бросил взгляд на Доминика. Глендруидский Волк нехотя кивнул.
 — Дегэрр был в ярости от того, что приходится отдавать дочь за безвестного и безродного рыцаря, — медленно проговорил Доминик — Если Дункан отвергнет Ариану, то Дегэрр пойдет войной на нас обоих. А король Генрих благословит его на это.
 — Мы с Арианой обвенчаемся через пять дней, — сказал Дункан. — Мне все равно. Эмбер ушла.
 Какое-то время слышалось лишь потрескивание поленьев в очаге да отдаленный вой ветра. Потом Ариана опять взяла на колени свою арфу. Мелодия, которую она заиграла, неким сверхъестественным образом выражала царившее в комнате настроение: крушение надежд и скорбь, ощущение ледяного калкана, который неотвратимо захлопывается, перемалывая жизнь и надежду в своих безжалостных зубах.
 Саймон перевел глаза с брата на холодную норманнскую наследницу. Губы его сжались в суровую линию Потом он опять повернулся к Доминику.
 — Я женюсь на норманнской девице, — коротко бросил Саймон.
 Дункан не поднял головы. Музыка внезапно оборвалась резкой, нестройной какофонией звуков.
 — Что ты сказал? — спросил Доминик.
 — Мы представим это всем так, будто речь идет о браке по любви, — продолжал Саймон, произнеся два последних слова с насмешливым ударением. — О тяге друг к другу двух сердец, закончившейся тайным побегом влюбленных, которые ослушались и английского короля, и норманна отца. Из-за любви, разумеется.
 Звучавшая в голосе Саймона ирония заставила Мег болезненно поморщиться, но спорить она не стала.
 — Что думаешь ты? — спросил Эрик Доминика.
 — Король Генрих не будет возражать, ибо получит желаемое, — медленно произнес Доминик.
 — То есть?
 — Дочь Дегэрра будет замужем за человеком благородного происхождения, который верен королю Генриху, — напрямик сказал Саймон.
 — А Дегэрр? Не станет ли он возражать? — спросил Эрик.
 — Нет, — ответил Доминик. — Саймон мой брат и моя могучая правая рука. Значит, он более выгодная партия для дочери, чем был бы Дункан Максуэллский.
 — Леди Ариана, — обратился к ней Эрик. — Что ты скажешь?
 — Теперь я понимаю, почему Саймона прозвали Верным, — ответила Ариана. — Должно быть, такая верность — целое сокровище, она драгоценнее рубинов…
 Ариана щипнула две струны. Их чистая гармония одно мгновение трепетала в комнате, потом превратилась в печальный шепот и замерла.
 — Супружескому ложу я предпочла бы монастырь, — промолвила Ариана, — но ни мой отец, ни Всевышний не сочли подобающим предложить мне это.
 — И мы не можем так сделать, — откровенно признался Доминик.
 — „Тяга друг к другу двух сердец…" — повторила Ариана слова Саймона.
 Мелькнула ее рука, пальцы рванули струны, и тишину наполнили нестройные аккорды.
 — Дункан. Саймон. — Ариана пожала плечами. — Мужчины все одинаковы. Горды и жестоки в равной мере. Я исполню свой долг.
 — Ты заслуживаешь жены получше этой ледяной норманнской наследницы, — сказал Доминик брату.
 — Блэкторн заслуживает участи получше, чем война, брат. Да и ты тоже. — Саймон слегка усмехнулся. — Женитьба наверняка не может быть хуже того, что пришлось пережить тебе в этом аду у султана, чтобы выкупить меня.
 Доминик молча сжал плечо брата. Потом сказал.
 — Я сделаю все, что смогу, чтобы скрасить твою жизнь. Я надеялся на лучшую партию для тебя.
 — Едва ли ты найдешь кого-нибудь богаче и выгоднее Арианы, дочери барона Дегэрра, — возразил Саймон.
 — Я хотел сказать, что надеялся найти женщину, которая, помимо богатства, дала бы тебе и любовь.
 — Любовь? А что это такое? — Саймон искоса взглянул на брата. — Вот когда я смогу взять любовь в руку, увидеть ее, потрогать и взвесить, тогда и буду беспокоиться о ее отсутствии. А пока… возьму-ка хорошее приданое и буду считать, что мне повезло.
 Доминик не мог не улыбнуться в ответ на эти слова. Покачав головой, он повернулся к человеку, чье согласие еще предстояло получить.
 — Дункан? — спросил Доминик.
 Дункан не поднял головы и продолжал смотреть на камень, лежавший на столе под защитой его согнутых ладоней, скрытый от всех других глаз, кроме его собственных.
 — Дункан, — громче повторил Доминик, — ты согласен на брак Саймона и Арианы?
 — Делай как хочешь, — равнодушно ответил Дункан. — Все равно Эмбер ушла. Даже Наделенные Знанием не могут найти ее.
 — Это так, — сказал Эрик. — Но тебе самому это, быть может, и удалось бы, Дункан.
 Дункан медленно поднял голову. В его глазах надежда боролась с отчаянием.
 — Ты — ее темный воин, а она — твой золотой свет, — продолжал Эрик. — Рябина отдала тебя Эмбер, а Эмбер — тебе.
 Эти слова подействовали на Дункана, словно удар молнии. Он порывисто вскочил на ноги, потянув с собой подвесок. Когда холодный янтарь задел его руку, он застонал так, как будто по нему прошлись стальные когти.
 Только теперь Эрик увидел померкший янтарь подвеска. Вся кровь отлила у него от лица. Сокол издал жалобный крик, словно оплакивая кого-то.
 Через несколько мгновений в двери большого зала стремительно вошла Кассандра в развевающихся алых одеждах. Одного взгляда на подвесок ей было достаточно, чтобы понять, почему кричал сокол.
 Мег, повинуясь какому-то инстинкту, поднялась с места и встала рядом с Глендруидским Волком.
 — Что такое? — спросила Мег. — Что случилось?
 — Эмбер, — ответила Кассандра. — Она пошла путем друидов, и это почти стоило ей жизни.
 Дункан рывком повернул Эрика к себе лицом.
 — Скажи мне, как попасть к Эмбер, — коротко потребовал он.
 — Кровь Господня! — воскликнул Эрик. — Взгляни на подвесок! Мы опоздали. Она умирает!
 — Скажи мне то, что я должен знать, — приказал Дункан. — И побыстрее!
 — Ты не Наделенный Знанием, — сказала Кассандра. — Остается только путь друидов, и даже я сама…
 — Поднеси подвесок к огню, — перебил ее Эрик. Кассандра хотела было возразить, но наткнулась на неистовый взгляд желтых глаз Эрика, и слова застряли у нее в горле. Она сцепила руки, и длинные алые рукава закрыли ее пальцы.
 Дункан быстро подошел к огню вслед за Эриком.
 — Возьми подвесок в ладони, — приказал Эрик. Дункан со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, когда сделал, что велел ему Эрик. Холодный янтарь жег нестерпимо.
 — Это все равно что держать горящий уголь, — проговорил Дункан сдавленным голосом.
 — Теперь ты понимаешь, почему она ушла, — сказал Эрик.
 — Не понимаю.
 — То, что ты сейчас чувствуешь, это боль Эмбер.
 В голосе Эрика слышалось и сострадание, ибо он знал, что эта боль уже стала и болью Дункана. И это давало Эрику надежду.
 — Осторожно подыши на камень, — велел Эрик. — Не дуй. Просто открой рот и выдыхай воздух, пока камень не затуманится от дуновения твоей жизни.
 Дункан закрыл глаза, поборол боль, как если бы это был враг из плоти и крови, и тихонько выдохнул в сложенные ладони.
 — Еще, — приказал Эрик.
 В напряженном молчании все следили за происходящим. С особенно пристальным вниманием смотрела Кассандра, ибо то, что делал Эрик, никогда еще не пробовали на человеке, не Наделенном Знанием.
 — Затуманился ли янтарь? — спросил Эрик.
 — Да, — ответил Дункан.
 — Теперь держи его над самым пламенем. Думай об Эмбер, когда туман начнет исчезать. Потом скажи мне, что увидишь.
 Нахмурив брови, стараясь не думать о жгучей боли, которую все еще чувствовал ладонями, Дункан стал держать подвесок над пламенем. Когда туманный налет исчез, он…
 — Ничего я не видел, — сказал Дункан.
 — Еще раз, — сказал Эрик.
 Морщась в ожидании боли, когда подвесок вновь коснется его кожи, Дункан снова взял янтарь в сложенные чашей ладони.
 — Не думай о боли, — отрывисто приказал Эрик. — Она не думала. Думай о женщине, отдавшей тебе сердце, и тело, и душу.
 Янтарь в руках у Дункана исходил таким свирепым жаром, что казалось, он вот-вот полыхнет огнем.
 — Неужели ты не дал ей ничего взамен, кроме тела? — неумолимо продолжал Эрик. — Неужели с ней вместе не ушла никакая частица тебя? Отпусти свой дух, который так крепко держишь. Позволь ему найти ее и сделать вас обоих цельными.
 Слова Эрика раздавались в голове Дункана, заглушая крики его тела. Он прерывисто выдохнул, отдавая дыхание своей жизни янтарю, который держал в ладонях.
 — Еще раз, — велел Эрик. — Думай об Эмбер. Ты должен хотеть ее больше всего на свете. Понимаешь? Ты должен хотеть ее больше, чем саму жизнь.
 И снова Дункан нежно дохнул на янтарь, омывая его холодную, обжигающую поверхность своим теплом.
 — К огню, — сказал Эрик. — Быстрее! Как только туман исчезнет, ты увидишь Эмбер.
 Дункан дал камню соскользнуть по цепочке, и тот повис над самым огнем. Он стал пристально смотреть в глубину янтаря, в то место, где двигались и кружились тени. Он искал Эмбер в каждом оттенке темноты, вглядываясь в камень до тех пор, пока мир вокруг него не исчез и не остались лишь темнота и ускользающие искорки золота…
 Пронзительный, вопрошающий крик орла в небе.
 Туман, который тает и вновь сгущается, головокружительный вид на холмы и гряды, цепляющиеся за скалы деревья и долина, спускающаяся к невидимому морю.
 Над всем, заполняя все, словно шепот тысячи голосов, шелест ветра, бродящего по осеннему болоту.
 Она там, в сердив тишины, окруженная шепотом, которого не слышит.
 — …слышишь меня? — Эрик грубо тряс его за плечо. — Дункан!
 Дункан медленно поднял голову, разрывая чары янтаря. Лицо его заливал пот. Руки дрожали.
 — Кровь Господня — хрипло проговорил Эрик. — Я думал, ты пропал.
 Дункан глубоко вздохнул.
 — Эмбер.
 — Ты видел ее? — Нет.
 От огорчения губы Эрика плотно сжались.
 — Отдохни. Потом попытаемся еще раз.
 — Я знаю, где она, — продолжал Дункан, словно не слыша, что сказал Эрик.
 — Где? — в один голос спросили Эрик и Кассандра.
 — В Долине Духов.
 Эрик взглянул на Кассандру. Наделенная Знанием пожала плечами.
 — Мы можем лишь попытаться, — сказала она.
 — Что ты хочешь этим сказать? — резко спросил Дункан.
 — Священные места либо принимают, либо отвергают нас. На моей памяти Долина Духов не приняла никого, кроме Эмбер.
 — Но я был там! — воскликнул Дункан.
 — Ну да, — сказал Эрик. — Вместе с Эмбер. Дункан сжал подвесок в кулаке. Боль вонзилась в ладонь, пошла по руке, растеклась по телу. Он был рад ей. Она говорила ему, что Эмбер еще жива.
 — Я снова буду там, — произнес Дункан, и эти слова прозвучали как клятва, — Вместе с Эмбер.
 — Мы с Кассандрой едем с тобой, — сказал Эрик.
 — И Саймон тоже, — добавил Доминик. — Он пошел седлать лошадей. Берет и Белоногую. Эмбер ведь тоже понадобится лошадь.
 Никто не сказал того, чего все боялись, — что Эмбер уже не спасти.
 — Дорога будет тяжелой, — заметил Эрик. — Долина Духов, быть может, отвергнет его. Или нас.
 — Как бы ни были околдованы вы трое, Саймон увидит лишь то, что есть на самом деле. Это дар, которым он наделен.
 — Это скорее похоже на проклятье, — пробормотал Эрик.
 Где-то под самыми стенами по-волчьи завыла собака. Пронзительно крикнул сокол, возвещая начало охоты.
 — Сделай для Дункана, что сможешь, — сказал Эрику Доминик. Он мне также дорог, как тебе дорога твоя сестра.
 — Клянусь тебе в этом, Волк.
 — Я буду держать замок для того, кто вернется — кто бы это ни был. И в том тебе клянусь.
 — Что янтарь? — спросил Эрик. — Как он на тебя действует?
 — Он говорит мне, что Эмбер еще жива.
 Эрик больше ни о чем не спрашивал. Бледная линия сжатых губ Дункана под темными усами говорила сама за себя. Его неотступно преследовали слова, однажды сказанные Эмбер, в золотое время, которое длилось, пока к нему не вернулась память.
 Бесценная Эмбер. Как бы я жил без тебя?
 Лучше, нем я без тебя. Ты — сердце в моем теле.
 Это воспоминание жгло его еще сильнее, чем горячий янтарь.
 — Не держи его в руке, убери, — сказал Эрик.
 — Не могу. Боль — это теперь единственная нить, протянутая между нами. Отвергнув боль, я отвергну и ее. А этого я больше не сделаю. Никогда.
 Саймон перевел глаза с Дункана на Эрика, потом на Кассандру. Много миль они проехали в полном молчании.
 Вдруг Кассандра резко натянула поводья.
 — Впереди я вижу что-то странное, — проговорила она. Эрик внимательно осмотрел местность, лежавшую перед ними, и медленно кивнул.
 — Да.
 Не останавливаясь, Дункан послал свою лошадь вперед. Его глаза были прикованы к гряде, которая с этого места представлялась каменистой и непроходимой, но оказалась гораздо легче, когда путь выбирала сама Эмбер.
 Чуть ниже гребня гряды боевой жеребец Дункана заартачился. Как ни понукал его Дункан, как ни старался заставить его продолжать путь, тот так и не пошел вперед.
 Не говоря ни слова, Дункан спешился, прыгнул в пустующее седло Белоногой и снова пустился вперед. Белоногая засеменила и прижала уши, но пошла. Через несколько мгновений она перевалила через гребень гряды и скрылась из глаз.
 Величественный орлиный зов пробил туман, словно луч света. Дункан ответил на него, как и раньше, охотничьим зовом, которому научился много лет назад.
 Орлиный крик не повторился.
 — Я знал, что Дункан пройдет! — ликующе воскликнул Эрик. — Наделен он Знанием или не наделен, я знал, что так и будет! Рябина не послала бы Эмбер недостойного ее возлюбленного.
 — Он твердолобый, упрямый, гордый, — проворчала Кассандра.
 — Он храбрый, сильный, честный, — сухо поправил ее Эрик, припомнив то, что однажды сказала ему Эмбер. — Достойный человек.
 Кассандра перекрестилась, выдохнула безмолвную молитву и послала свою лошадь вперед.
 Белый жеребец отказался идти дальше.
 Как и лошадь Эрика.
 Как и лошадь Саймона.
 Из всех троих удивлен был один только Саймон. Он еще больше удивился, когда, даже спешившись, он не увидел тропы, по которой проехал Дункан. Туман клубился, всплывал, дразнил, запутывал, прятал… и Саймон вновь оказался там, откуда начал.
 Не лучше получилось и у Эрика с Кассандрой. Долина Духов осталась для них такой, какой была всегда.
 Закрытой.
 Дункан не заметил, что никто не последовал за ним вниз по склону гряды в Долину Духов. Заметил только, что путь становился все яснее с каждым шагом вперед.
 Без единой мысли о возможной опасности Дункан заставлял Белоногую все убыстрять и убыстрять бег. Вскоре лошадь неслась по долине галопом, перепрыгивая через ручейки и упавшие ветви, поглощая пространство так, словно был а рождена для этой скачки в первозданной тишине долины.
 Постепенно, почти неощутимо, мерный стук копыт потонул в несметном множестве гусиных криков. Крики поднимались и падали, взмывали и кружили, подгоняемые не знающим покоя ветром. Ответные крики стежками ложились поверх других окликов, других ответов. Бесчисленные дикие голоса, ткущие гобелен звуков над болотом и морем.
 Впереди из тумана выступили очертания стоячего камня. Дункан знал, как будет выглядеть этот камень с расстояния в ладонь, помнил ощущение от толстого ковра растительности у его подножия, знал, что там, в этом единственном на земле месте, будет ждать его Эмбер, помня, как помнил он, каково это — вместе гореть не сгорая в золотом пламени, не знающим боли, а только страсть.
 Дункан высвободил ноги из стремян, спешился с привычной легкостью рыцаря и, оказавшись на земле, побежал. Но в руке он держал не меч и не боевой молот, а янтарный подвесок, столь же священный и достойный почитания, как сама земля.
 И он горел, как может гореть лишь надежда.
 — Эмбер! — крикнул Дункан.
 На его зов откликнулись лишь тысячи гусей, взлетавших сквозь туман с неистовым хлопаньем черных крыльев.
 — Эмбер, не прячься! Это я, Дункан!
 С бурно колотящимся сердцем Дункан остановился у подножия древнего камня, прислушиваясь.
 Но ответа не было, хотя он звал, пока не охрип.
 Потрясенный Дункан стоял неподвижно, держа в руке подвесок, открывший ему так много. Много, но не достаточно. Он был так уверен, что Эмбер здесь, что она ждет его.
 Он был так уверен.
 И так ошибся.
 Вдруг уголком глаза он увидел ее стоящей перед древним камнем. Ее образ колебался, словно видимый сквозь воду.
 — Эмбер, — закричал Дункан, протягивая руки, чтобы обнять ее.
 Но его пальцы коснулись лишь влажной от тумана поверхности камня.
 Прерывистый крик, вырвавшийся из горла Дункана, поднял с болота новые тучи гусей. Бились черные крылья, отзывались тысячи голосов, говорившие Дункану, что слишком поздно он понял правду Эмбер.
 Она стала недосягаемой для него.
 Дункан взял янтарь в сложенные ладони, пытаясь снова увидеть ее. Но ничего не увидел — слезы застилали ему глаза.
 Он закрыл лицо руками, в отчаянии от того, что слишком поздно понял правду о себе самом. Он хотел того, что сам же отверг и прогнал от себя, и он хотел этого больше самой жизни.
 — Эмбер! Вернись ко мне!
 На этот раз хриплый крик Дункана не поднял на крыло гусей. Не послышалось хлопанья крыльев. Ветер не зашуршал высохшей болотной травой. Не было слышно ни единого звука вообще.
 Сверхъестественная тишина Шепчущего Болота подействовала на Дункана так, как не подействовал бы никакой крик. Он вскочил с колен, дико озираясь.
 Расстилавшееся перед ним болото неузнаваемо изменилось.
 Там, где прежде кишели мириады птиц, теперь было пусто. Там, где прежде гулял ветер, теперь воздух был недвижен. Там, где прежде был туманный серебристый свет, теперь лился чистый золотой.
 И царила тишина, полная, ничем не нарушаемая.
 Как будто это болото оказалось вырванным из времени и жизни, застряло, подобно пузырьку воздуха в священном янтаре, ни к чему не прикасаясь в этом мире и недоступное его прикосновениям.
 Дункан закрыл глаза и подумал, что так, наверное, все и бывает, когда за человеком приходит смерть.
 — Темный воин…
 Этот тихий шепот словно выдернул почву из-под ног Дункана. Он круто повернулся.
 Там стояла она, совсем близко, в своих одеждах золотого цвета, и смотрела на него глазами, которые казались очень темными на совершенно бескровном лице. Она была похожа на бесплотную тень, более хрупкую, чем язычок пламени.
 — Эмбер, — вымолвил Дункан, протягивая к ней руки. Но прежде чем он успел коснуться ее, она отпрянула назад.
 — Больше не надо, — прошептала она. — Прошу тебя, не надо. Я больше не выдержу.
 — Я не причиню тебе боли.
 — Причинишь, хотя и невольно.
 — Эмбер.
 Она отступила назад, как только Дункан шагнул к ней.
 — Тебе надо уйти отсюда, — тревожно сказала Эмбер. — Это место слишком опасно для тебя. Эрик и Кассандра не должны были приводить тебя сюда.
 — Они и не приводили.
 — Но иначе ты бы не прошел. Другого пути нет. Дункан разжал кулак. На ладони лежал янтарный подвесок Эмбер.
 — Ты сама привела меня сюда, — просто сказал Дункан.
 — Этого не может быть. Мы не соединены так глубоко и окончательно!
 — Нет, соединены. Я здесь. Если ты не пойдешь со мной, тогда я останусь с тобой здесь, в этой янтарной тишине.
 Эмбер закрыла глаза, борясь с горем и надеждой, которые губили ее в равной мере.
 — Прости, темный воин. Я хотела, чтобы ты был свободен.
 — Без тебя нет никакой свободы, кроме смерти.
 Она почувствовала его движение и хотела снова отступить назад, но уперлась спиной в древний камень. Собрав остаток сил, она приготовилась подавить крик боли, которая придет с прикосновением.
 Но ощутила лишь, как ей в руку тихонько вкладывают подвесок. Едва почувствовав его вес, она сразу открыла глаза. И увидела не только свой возвращенный подвесок.
 Там лежал и подвесок Дункана.
 — Возьми их назад! — воскликнула она. — Ты умрешь здесь!
 — Дыхание моего дыхания, — прошептал Дункан. — Сердце сердца моего Душа души моей. Прикоснись ко мне.
 Эмбер медленно подняла руку. Когда ее пальцы мимолетно коснулись ладони Дункана, она вскрикнула.
 Но не от боли, а от наслаждения.
 Наслаждения более острого, чем все то, что ей довелось испытать раньше.
 Плача и смеясь, она обняла своего темного воина и прижалась к нему, купаясь в лучах сияющей истины, открывшейся ей через его прикосновение.
 Вокруг них воздух замерцал и переменился, наполнился льющимися отовсюду звуками, словно лопнул какой-то пузырь, жизнь возвращалась бурным приливом, снова кричали гуси, и ветер шевелил высокие травы, пока болото не наполнилось до краев шепотом и вздохами, в которых бесконечно повторялись одни и те же слова, и слова эти сплетались в заклинание, безграничное во времени и пространстве…
 Я люблю тебя.
 Далеко от них, внутри священного каменного кольца, впервые за последнюю тысячу лет зацвела рябина.




 Эпилог


 Замок Каменного Кольца процветал с благословения священной рябины. На полях колосились густые хлеба, рыбой и птицей полнились вода и небо, и смех детей рассыпался по зеленым лугам, когда они играли в пятнашки с золотым солнцем.
 Дункан и Эмбер часто ходили к Каменному Кольцу и священной рябине. Они сидели у ее подножия, любуясь вечным чудом — деревом, цветущим во все времена года, всегда, вопреки всем доводам рассудка, исполняющим обещание столь давнее, что лишь сама рябина помнила, кому оно было дано и почему.
 Легенда о хозяине и хозяйке замка Каменного Кольца разошлась по всем Спорным Землям как сказание о янтарной колдунье, чья любовь была сильнее всего, и о темном воине, который упорствовал в верности своей клятве вопреки самому большому искушению.
 Это была история об утратах и дерзаниях, история не Наделенного Знанием воина, не побоявшегося пойти путем друидов, пролегавшим между временем и пространством, между жизнью и смертью. В ней говорилось о рыцаре, исчезнувшем в тумане на полном опасностей пути и вернувшемся с возлюбленной на руках. Это была история любви, расцветшей так же неожиданно, как расцвела священная рябина, неся жизнь всему, чего она касалась.
 Рябина до сих пор растет внутри кольца из священных камней, ибо обещание было дано на все времена, пока реки текут в море.
 Потом другие достойные мужчины явятся из теней темноты другим храбрым женщинам, которые рискнут отдать им сердце, и тело, и душу…
 И они тоже придут туда, где нет теней тьмы, а есть лишь огонь, и где в вечном цвету стоит рябина.