Аннотация: Филаделфия Хант, гордая дочь обесчещенного, разоренного отца, бесстрашно бросила вызов жестокому свету и осталась без гроша и будущего, с единственным желанием — любой ценой отомстить Эдуардо Таваресу, демоническому бразильцу, разрушившему ее жизнь. Однако, следуя своим планам мести, девушка постепенно запутывается в сетях магического очарования Эдуардо — и, пытаясь бороться со своими чувствами, пока еще не осознает, что недругу суждено стать для нее возлюбленным, посланным самим небом…


---------------------------------------------


 Лаура Паркер
 Жар твоих объятий



 Глава 1


  Чикаго, апрель 1875 года 
 Сеньор Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес приехал полюбоваться на конечный результат своей мести. В гостиной особняка Хантов собрались сливки чикагского общества, чтобы принять участие в аукционе — распродаже имущества обанкротившегося Уэнделла Ханта, ныне покойного. Сейчас, убедившись собственными глазами в полном крахе своего врага, он мог бы спокойно уйти и никогда сюда не возвращаться. Однако он остался.
 Он жаждал победы над своим старым противником. Он хотел, чтобы возмездие свершилось таким образом, чтобы ни один суд не оправдал его недруга. Он хотел покончить с годами ожидания, лавирования и интриг. Всего каких-нибудь три недели назад, когда газеты запестрели заголовками о банкротстве Первого банка Чикаго, его желание было удовлетворено. Но он не ожидал, да и никто не мог предвидеть, что неделей позже Уэнделл Флетчер Хант, основатель и президент Первого банка Чикаго, сведет счеты с жизнью.
 Эдуардо был удивлен и разозлен этой ненужной трагедией. Лучше бы Хант жил, но с чувством унижения и неопределенности. К сожалению, ему не хватило мужества принять такую жизнь, и он предпочел самоубийство. И это было единственным, о чем жалел Эдуардо.
 Он знал, что Тайрон, столь же люто ненавидевший Ханта, поднял бы его на смех. Тайрон презирал слабость любого рода. Человек, неизменно держащий слово, с взрывным характером и способностью навлекать на себя опасность, Тайрон всегда привлекал к себе внимание сильных мужчин и страстных женщин: и те и другие с готовностью приходили к нему, полные желания оценить его возможности. Эдуардо и Тайрон встретились случайно и объединили силы по одной-единственной причине — у них были общие враги.
 Эдуардо тихо выругался. У Тайрона много врагов. Однако все последние семь долгих лет никто не был таким надежным союзником, как Тайрон. Предпочитая оставаться в тени, Тайрон появлялся, словно призрачный мститель, как только в нем возникала необходимость. Они не раз спасали друг другу жизнь, и их взаимоуважение переросло в дружбу, если бы хоть кто-нибудь решился назвать Тайрона другом. Даже жаждавший мщения Эдуардо не хотел бы иметь в союзниках такого человека, как Тайрон, которому было неведомо чувство сострадания.
 Эдуардо постарался выбросить из головы жуткое воспоминание о том, какой допрос учинил Тайрон убийце, нанятому застрелить их. В отличие от Тайрона у него не было склонности к жестокости, хотя ему пришлось научиться быть таковым. Ему всегда претила роль мстителя, пока он не связал себя узами крови с этим человеком. Он не был хищником, который клюет своих врагов до костей, чтобы получить удовлетворение. По натуре он был весельчаком, любителем красоты, мира и гармонии. Так почему он здесь?
 Эдуардо посмотрел на балконные двери гостиной, которые были распахнуты. За дверями виднелся сад, который манил к себе разноцветьем шток-роз, гладиолусов и анютиных глазок. Сначала он не обратил внимания на гул толпы, так как ему ужасно хотелось посидеть в саду и с наслаждением выкурить сигару. Но гул все нарастал, отвлекая его от собственных мыслей. И наконец он увидел ее.
 Она, как в раме, стояла в дверях — высокий стройный силуэт, окутанный полуночным светом. Ему не надо было говорить, что это она. Даже никогда ее не видя, он знал, что только ей обязан своим появлением здесь.
 Хотя черты ее лица и детали фигуры были скрыты в тени и она казалась воздушной, он никогда не встречал ничего более живого и полного жизни. Во всем ее облике сквозило что-то неистовое; в посадке головы чувствовалась патрицианская гордость; безмятежное спокойствие выдавало бурю строго контролируемых эмоций. Эдуардо с удивлением ощутил, как все ее эмоции передаются ему. Они оказали на него такое же воздействие, какое луна оказывает на море. Когда она двинулась в комнату, ему стоило больших усилий не перехватить ее. Кто-то из аукционистов назвал ее по имени, и все встало на свои места. Мисс Филаделфия Хант. Ну конечно же, это она.
 Заинтригованный, он отошел к дальней стене, чтобы получше рассмотреть ее. Он не мог слышать, что она говорила и что отвечал ей аукционист, но, когда она повернулась и пошла по проходу, чтобы занять место, его сердце снова учащенно забилось. Он понимал, что ему следует уйти, но какое-то предвкушение, сродни тому, что испытывает театрал перед поднятием занавеса, не давало покоя. Что-то должно было случиться, и никакая сила на земле не помешает ему быть тому свидетелем.
 Филаделфия Хант остановилась в дверях гостиной своего бывшего дома, когда перешептывание толпы долетело до ее ушей.
 — Не могу поверить, что она здесь.
 — И это после того, что стряслось…
 — Самоубийство. Что может быть противоестественнее…
 — Пощадила бы нас и не приводила в смущение…
 — Что можно от нее ожидать, когда отец…
 — Был лишен всего имущества, как мне рассказывали, а она позволяет себе дерзость появляться тут…
 Их слова хлестали, как порывы ветра во время грозы, но почти не трогали ее. Потрясение и ужас последних недель сделали ее эмоционально невосприимчивой. Одетая в траур, как символ глубокой и чистой печали, Филаделфия чувствовала себя неуязвимой. Она оказалась здесь лишь потому, что всего неделю назад этот особняк был ее домом. Теперь он потерян для нее, а вместе с ним безвозвратно ушли мир и покой в ее душе. Поэтому пусть себе глазеют на дочь Уэнделла Флетчера Ханта.
 Несмотря на внешнее спокойствие, Филаделфия ощутила, как гнев заполняет каждую клеточку ее тела, когда она вошла в гостиную под их недружелюбными взглядами. Когда-то эти люди слыли друзьями ее отца. Сейчас они, словно стервятники, слетелись сюда, чтобы стать свидетелями чужого несчастья.
 Сжав в кулаки затянутые в перчатки руки, Филаделфия шла мимо знакомых лиц, глядя прямо перед собой. Она презирает их трусливое дезертирство, которым они отплатили отцу именно тогда, когда он нуждался в них. Она Хант, представительница трех поколений Хантов из Чикаго. Пусть себе смотрят и шепчутся. Пусть насмехаются, если им это нравится. Она знает кое-что такое, чего не знают они. Кто-то в этой комнате повинен в разорении ее отца. Кто-то в этой комнате, возможно, является убийцей.
 — Мисс Хант!
 Филаделфия остановилась, наблюдая, как к ней спешит высокий стройный мужчина. Он, так же как и она, был одет в черное. Если бы не рубиновая булавка в галстуке и не маленькие алые пуговки на парчовом жилете, его по ошибке можно было бы принять за человека, носившего траур. Но траура он не носил. Он был еще одним неизбежным злом, с которым ей придется иметь дело.
 — Мистер Гувер.
 Мужчина неуверенно улыбнулся и неодобрительно произнес:
 — Вам не следовало, мисс Хант… Я хочу сказать, что мы не ждали вас.
 Филаделфия почувствовала, что, несмотря на бушевавшую в ней злость, ее лицо принимает вежливое выражение.
 — Я и сама удивлена, мистер Гувер, но раз уж я здесь, может, начнем?
 Прежде чем Гувер смог ответить, к ним подошел его партнер. При виде элегантной молодой женщины он осклабился:
 — Мисс Хант, какой сюрприз!
 Но его улыбка исчезла, когда он обменялся взглядом с мистером Гувером. Тогда он попытался взять Филаделфию за локоть, но она увернулась, и его рука повисла в воздухе. Смущенный, он прокашлялся и опустил руку.
 — Мисс Хант, мы, конечно же, рады видеть вас здесь. Однако развитие событий может вам не понравиться. Вы поступили бы разумно, если бы подождали в соседней комнате. А еще лучше — возьмите мою карету и поезжайте куда-нибудь. Обещаю, что я вам сам немедленно доложу, как только закончится… уфф…
 — Аукцион, мистер Синклер. Отбросьте ложную стыдливость. В конце концов, это ваш бизнес и единственная причина нашего взаимодействия. В полдень все мое хозяйство будет выставлено на аукцион. Все! Начиная с кастрюль и сковородок на кухне и кончая бельем в моей спальне.
 Филаделфия поняла, что наслаждается смущением, вызванным ее словами. В будущем надо взять это на вооружение. Такое оружие встречается весьма редко.
 Она намеренно повысила голос, чтобы удовлетворить любопытство тех, кто собрался вокруг них, ловя каждое слово:
 — Я останусь, мистер Синклер, ибо хочу убедиться в том, что вы возьмете хорошие деньги за каждую вещь, которую я вам доверила. Кажется, вас покоробило мое упоминание о деньгах. К сожалению, я больше не могу рассчитывать на поддержку того общества, к которому принадлежала, так как осталась без средств и вся в долгах. Наверное, говорить о долгах — плохой тон, но в моем положении об этом думать не приходится. Что скажете?
 Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла по проходу, образованному рядами стульев с позолоченными спинками. Их бархатная обивка ярко-синего цвета была ей хорошо знакома. Эти стулья принесли из танцевального зала. Уже вечером они будут принадлежать одному из сидящих на них.
 Филаделфия намеренно выбрала для аукциона эту комнату, выходящую на запад. Хрусталь, картины, шелка, серебро, драгоценности будут здесь смотреться при свете дня во всем своем величии. Ее отец всегда с особой тщательностью подбирал произведения искусства для своей коллекции. Он был страстным коллекционером как красивых вещей, так и редких. И эту любовь к красивым вещам он прививал и ей, своему единственному ребенку. Оставшись при рождении без матери, она любила вспоминать те вечера, когда ее часто отсутствующий отец возвращался домой после долгих командировок и они вместе рассматривали его новое приобретение. Чтобы доставить ему удовольствие, она еще в детстве начала изучать историю каждой вещи, и ее возраставшие с каждым годом познания затмевали даже знания ее отца.
 Филаделфия глубоко вздохнула, и ее взор затуманили слезы. Она не должна думать сейчас об отце. У нее только разболится голова и защемит в груди. Она сейчас среди врагов, которые уничтожили ее отца и его репутацию. Она не прольет ни единой слезинки, чтобы доставить им радость. Филаделфия заняла последнее место в последнем ряду и почувствовала, как дрожат ее колени.
 Придя в себя, она услышала, что мистер Гувер уже объявил об открытии аукциона. Вещь, выставляемая первой, менее всего нравилась ей из обширной коллекции отца. Это был средневековый немецкий канделябр, сделанный из рогов оленя, с подставкой в виде груди сирены, вырезанной из серебряного слитка. Отец купил столь безвкусную вещь исключительно потому, что был очарован прекрасной работой неизвестных мастеров. На лице Филаделфии появилась самодовольная улыбка, когда аукционист выставил канделябр на продажу. Вещь была настолько безобразной, что она не жалела о ней, надеясь получить за нее большие деньги.
 Однако никаких предложений не последовало, когда аукционист назвал цену. Он во второй раз обратился к публике, назвав на этот раз начальную сумму в пятьдесят долларов, но аудитория хранила молчание.
 — Леди и джентльмены, мы собрались здесь на аукцион, — сказал Генри Гувер с ободряющей улыбкой. — Возможно, вы, сэр, будете столь любезны поддержать начальную цену в пятьдесят долларов — Он указал на джентльмена в первом ряду.
 — За такое уродство я не дам и полдоллара! — последовал ответ.
 — Пятьдесят центов! — выкрикнул человек, сидевший во втором ряду.
 — Пятьдесят один цент! — предложили с задних рядов.
 — Полноте, джентльмены! — упрекнул Гувер. — Здесь одного серебра на сотню долларов.
 — Два доллара! — предложил мужчина в первом ряду. — Это даст мне девяносто восемь долларов в счет долга Первого банка.
 Несколько наглых джентльменов засмеялись, других сдерживало присутствие Филаделфии.
 — Могу я предложить начальную цену в пятьдесят долларов? — снова обратился Гувер к участникам аукциона.
 — Вы не получите их, — ответил человек, предлагавший два доллара, вскакивая на ноги. — Этот аукцион устроен с целью погасить долги Ханта. И не рассчитывайте, что его жертвы помогут вам в этом деле. Уэнделл Хант обокрал нас! Даже не думайте, что мы будем выкладывать большие деньги. — Говоривший погрозил аукционисту кулаком. Несколько джентльменов вскочили с мест вслед за ним.
 Филаделфия пришла в полное недоумение. Она знала почти всех этих людей давным-давно. Они занимались банковской деятельностью и коммерцией, были людьми активными и богатыми; они имели вес в обществе и заслуживали уважения, но сейчас напоминали неуправляемую толпу.
 Аукционист стукнул молоточком, призывая к порядку; жены, сопровождавшие своих супругов, потянули их за руки, усаживая на места, и вскоре шум прекратился.
 — Разрешите мне продолжить торги этой вещи? — спросил Гувер охрипшим голосом.
 — Нет! — выкрикнул мужчина из первого ряда. — Два доллара — это моя окончательная цена. А сейчас несите что-нибудь более ценное. У меня осталось пять или десять долларов. На них я смогу купить кучу изумрудов и бриллиантовую тиару! — За его грубым хохотом последовали выкрики других немедленно выставить на продажу знаменитую коллекцию ювелирных украшений Уэнделла Ханта.
 Филаделфия с невозмутимым видом наблюдала, как мистер Гувер, промокнув носовым платком лоб, дал знак своему партнеру, и тот принес с полдюжины футляров на серебряном подносе. Но когда Гувер открыл первый футляр и взорам присутствующих предстало искусно сделанное жемчужное ожерелье с застежкой, инкрустированной бриллиантами, она затаила дыхание. Филаделфия совсем забыла об этом ожерелье. Оно не предназначалось для продажи. Из всей коллекции ювелирных украшений отец любил его больше всех и обещал ей подарить его на свадьбу.
 — Вот это другое дело, — сказал кто-то. — Один доллар!
 — Будь справедливым, Ангус, — урезонил его другой мужчина. — Ты прекрасно знаешь, что оно стоит вдвое дороже. Два доллара!
 Охваченная ужасом, Филаделфия поняла, что в основе всего лежит тайный сговор. Чтобы отомстить банку за их потери, эти люди сговорились покупать произведения искусства и ювелирные украшения за сущие гроши.
 — Нет! Прекратите немедленно аукцион! — Филаделфия вскочила и побежала к аукционисту. Она видела удивление на его лице, но уже не могла себя контролировать. Она вытащила прелестное жемчужное ожерелье из дорогого футляра, откинула вуаль и повернулась лицом к покупателям.
 Повисла неловкая пауза. Море лиц перед ней внезапно слилось в одно пятно.
 — Вы говорите, что не будете платить сумасшедшие деньги за имущество обанкротившегося должника. Это ваше право. Но кто позволил вам оскорблять эту чудесную вещь, принижая ее ценность и стоимость?
 Она вышла вперед, подняла повыше жемчуг, и он каскадом заструился у нее между пальцами.
 — Взгляните на эти жемчужины! Перед вами три дюжины безупречно подобранных жемчужин, совершенных по своему размеру и цвету. Но это еще не все.
 Филаделфия впервые открыто посмотрела на аудиторию и встретилась взглядом со старым мужчиной. Она с мольбой взглянула в его доброе лицо, и голос ее смягчился:
 — Доктор Ричардз! Вы должны помнить историю, которую мой отец рассказывал вам об этом жемчуге. Он как раз только что вернулся из Сан-Франциско и пригласил вас на обед, чтобы показать свое последнее приобретение.
 — Оно куплено на деньги вкладчиков? — поинтересовался грубый мужской голос из середины комнаты.
 Филаделфия острым взглядом окинула ряды.
 — Кто это сказал? — Не дождавшись ответа, она прошла в центр прохода. — Неужели вы такой трус, что, бросая оскорбления, не осмеливаетесь показать свое лицо?
 Раздалось какое-то непонятное шарканье, прежде чем она увидела вставшего с места мужчину в коричневом, в клеточку, костюме.
 — Сэр, здесь аукцион. У вас есть деньги, чтобы купить этот бесценный жемчуг, или вы один из вынюхивающих сенсации репортеров?
 Он начал кричать о правах прессы узнавать правду, и Филаделфия поняла, что ее догадка оказалась верной. Сидевшие рядом стали протестовать. Сливки чикагского общества так же, как и она, не жаловали прессу.
 Почувствовав победу, она ткнула пальцем в мужчину.
 — Это частный дом, и, пока аукцион не закончится, он будет моим домом. Ваше присутствие здесь, сэр, нежелательно. — Она повернулась к аукционисту: — Мистер Гувер, я требую, чтобы вы немедленно убрали отсюда этого человека.
 Филаделфия отвернулась и закрыла глаза, чтобы не видеть, как два ассистента выводят репортера из комнаты. Когда дверь за ним плотно закрылась, Филаделфия расстегнула украшенную бриллиантами застежку и надела жемчужное ожерелье себе на шею. Возвращаясь к первым рядам, он заговорила тихим, но отчетливым голосом:
 — Мой отец купил это ожерелье в Чайнатауне у торговца жемчугом, который поведал ему его историю. В незапамятные времена эти жемчужины спасли жизнь любимой дочери китайского императора Мей Лин.
 Филаделфия не намеревалась рассказывать всю историю, но она всегда любила ее, и слова потекли:
 — Давным-давно в Китае было много военачальников, которые часто не подчинялись императору. Однажды самый могущественный — из них приехал в столицу со своей армией в качестве почетного гостя императора. Как и все в Китае, он был наслышан о красавице Мей Лин. Каждый день он просил императора привести дочь ко двору, чтобы он мог полюбоваться ею. И каждый раз император обещал удовлетворить его просьбу. Но когда спустя несколько дней она так и не появилась, военачальник решил сам проверить, насколько слухи о ее красоте соответствуют действительности.
 Человек хитрый и отважный, он как-то вечером вскарабкался на стену женской половины, где увидел Мей Лин в окружении служанок. Сраженный если не любовью, то жаждой обладать такой редкостной красотой, он моментально составил план похищения принцессы.
 Император был безутешен, но ему не удалось собрать под свои знамена достаточно мужчин, пожелавших сражаться против известного военачальника. Однако мудрый император понял, что жадность, а не любовь заставила того похитить его дочь. Поэтому он обратился к людям благородного происхождения с предложением внести выкуп за принцессу и получить в награду ее руку и сердце. Множество мужчин отправилось в крепость военачальника, принося в качестве выкупа редкие шелка, духи, фарфор. Военачальник казнил каждого из них, оставляя себе выкупы… и Мей Лин.
 Наконец, придя в отчаяние, император предложил «частицу своей души», как называл он дочь, любому в стране мужчине, который спасет ее. К его изумлению, только один мужчина отозвался на его просьбу. Это был ловец жемчуга, человек слишком низкого происхождения, которому при обычных обстоятельствах даже не разрешили бы появиться в столице. Убедившись, что император сдержит свое обещание, ловец жемчуга отправился в крепость военачальника. Прошел месяц, никаких известий ни от самого военачальника, ни от ловца жемчуга так и не поступило, и все, включая императора, решили, что последний был так же убит, как и все остальные.
 Но на тридцать седьмой день, ко всеобщему удивлению, на дороге, ведущей в столицу, появился ловец жемчуга, одетый только в набедренную повязку и сандалии. Он вел за собой яка с Мей Лин. От него и узнали поразительную, похожую на сказку историю.
 Филаделфия дотронулась до ожерелья и продолжила:
 — Вместо выкупа ловец жемчуга предложил военачальнику одну из этих жемчужин. Тот согласился, что жемчужина и впрямь великолепна, но сказал, что Мей Лин стоит гораздо больше, чем единственная жемчужина. Ловец жемчуга ответил, что он действительно выловил в одном потайном месте только эту жемчужину, потому что боится снова нырять. Дело в том, что жемчуг там охраняет свирепый дракон. И если военачальник согласится защищать его от дракона, они выловят еще несколько дюжин жемчужин.
 — Жадность — великий соблазнитель, — сказала Филаделфия, спокойным взглядом обводя аудиторию. — Ловец жемчуга видел, какой жадностью загорелись глаза военачальника, и понял, что он на правильном пути. С тем чтобы никто другой не узнал о месте, где находится жемчуг, ловец предложил военачальнику отправиться туда без сопровождения. Последний согласился.
 Приехав на место, они разбили лагерь. Каждый день ловец жемчуга нырял только один раз и вытаскивал раковину, в которой находилась жемчужина совершенной формы. Но на тридцать пятый день ловец жемчуга вынырнул с пустыми руками. Он сказал, что чудовище очень сердито и больше не разрешает ему искать жемчуг. Даже под угрозой смерти он отказался снова нырять в воду.
 Жадный и эгоистичный, военачальник был также очень гордым. Он заявил, что никого не боится и сам будет нырять за жемчугом. Он нырнул, и море поглотило его. Ловец жемчуга прождал его целый день, но он так и не появился.
 Филаделфия замолчала, чтобы перевести дыхание, но сидевшая рядом с ней женщина, сгорая от нетерпения, потребовала продолжения рассказа.
 — Что же случилось с военачальником? — спросила она.
 — Чудовище утащило его, — ответила Филаделфия. — С ним не смог справиться даже сильный военачальник.
 — А что ловец жемчуга? — поинтересовалась другая женщина.
 — Он знал об этих скоплениях жемчуга всю свою жизнь, но из-за дракона боялся нырять туда. Любовь и преданность императору придали ему силу и мужество, чтобы достать со дна моря этот необыкновенный жемчуг.
 — И он женился на дочери императора? — спросил еще кто-то.
 — Он был уже женат и имел с полдюжины детей. Но он стал личным ловцом жемчуга императора, и его семья прославилась тем, что поставляла самый лучший в мире жемчуг. — Филаделфия сняла ожерелье и снова показала его публике. — Оно является тем самым легендарным ожерельем. Неужели вы позволите, чтобы оно было продано за жалкие гроши?
 Толпа протестующе зашумела.
 — Продолжим торги, — сказала женщина в третьем ряду. — Я предлагаю пятьсот долларов!
 — Семьсот пятьдесят долларов!
 — Восемьсот!
 — Девятьсот!
 — Тысяча!
 Филаделфия продолжала держать в руках ожерелье, слушая, как крики покупателей сотрясают воздух. Торги закончились быстро. Ожерелье было продано за пять тысяч долларов. Она не могла решиться посмотреть в лицо человеку, который купил жемчужное ожерелье. С нее было достаточно, что оно ушло за достойную цену. Она передала ожерелье аукционисту и не оглядываясь направилась к двери.
 Внезапно Филаделфия почувствовала себя обессиленной, и ей захотелось только одного — оказаться как можно дальше отсюда. Ее гнев прошел, но она не собиралась делиться своими личными переживаниями с людьми, которые пришли на аукцион. Они не поймут, не оценят те большие и маленькие радости, которые они с отцом испытывали под этой самой крышей. Как и китайским военачальником, ими руководили жадность и алчность. Осознание этого факта сделало ее совсем больной, словно она приняла участие в какой-то грязной сделке.
 Филаделфия ускорила шаг, желая поскорее избавиться от этого шума, криков, духоты, но, когда она достигла двери, кто-то окликнул ее.
 — Мисс Хант! — Мистер Гувер торопился догнать ее. — Вы уже уходите? Только не сейчас, когда вы обеспечили такой успех аукциону.
 — Вы были правы — мне не следовало приходить сюда.
 — Наоборот. Люди расспрашивают меня и о других драгоценностях. У них тоже есть своя история?
 — Да. Мой отец покупал вещи за их уникальность.
 — Тогда вам надо рассказать об этом. — Он бросил на нее хитрый взгляд. — Все, что вы сделаете для того, чтобы увеличить цену, поможет вам поскорее расплатиться с долгами отца.
 Филаделфия отвела глаза в сторону. Она верила в невиновность отца и поклялась себе вернуть каждый цент из тех денег, в присвоении которых его обвиняли. Но его долг был шокирующе большим. Ее предупредили, что вырученных средств от аукциона и продажи дома может быть недостаточно, чтобы покрыть его. Но если она останется и своими рассказами будет способствовать повышению цен, то денег на покрытие долга может хватить.
 Филаделфия сунула руку в карман и нащупала пачку писем, которые постоянно носила с собой с той минуты, как обнаружила тело отца. Она сжимала эти письма в левой руке, в то время как в правой держала все еще дымящийся пистолет. Полиция ничего не знала об этих письмах. О них не знала ни одна живая душа. И никто о них не узнает, пока она не найдет отправителя или отправителей.
 — Хорошо, мистер Гувер. Я останусь.
 Эдуардо Таварес нетерпеливо расхаживал по мощеным дорожкам сада в ожидании, пока последний покупатель не приобретет нужную ему вещь. Аукцион не на шутку затянулся. Если бы не стойкость Филаделфии Хант, то вряд ли даже самый алчный покупатель выдержал бы послеполуденный зной, царящий в гостиной, в которой не были опущены шторы. Однако уйти он не мог. Ничто не заставило бы его уйти, пока она продолжала рассказывать своим низким восторженным голосом.
 Филаделфия была похожа на Шахразаду, нанизывающую свои сказки одна на другую, околдовывающую присутствующих, перенося их в безвременье, на те земли, о которых она так умно и тонко рассказывала. Его внимание было отвлечено, и сам он находился где-то между прошлым и будущим, испытывая единственное желание — чтобы ее рассказ никогда не кончался. Покинув комнату, она прошла мимо, слегка задев его. Ее вуаль была откинута, и он понял, что с этой минуты все для него изменилось.
 Эдуардо считал себя бывалым человеком. Он знал разных женщин и был уверен, что уже никогда не сможет по-настоящему увлечься особой противоположного пола. Однако, увидев очаровательную Филаделфию Хант, испытал такой эмоциональный всплеск, словно его сразила стрела. Ее глаза цвета янтаря блестели от невыплаканных слез. Густые каштановые волосы навевали мысли о ночах. полных страсти. Она была более чем хорошенькой. Она обладала редкостной загадочной красотой, которая вызывает в женщинах ревность и делает даже самых смелых мужчин слегка робкими.
 И в этот момент Эдуардо сделал потрясающее открытие: погубив жизнь Уэнделла Ханта, он погубил и ее жизнь.
 Пока душевное беспокойство, вызванное ее красотой, не затронуло потайные струны его души, он не позволял себе думать о последствиях своих действий. Его потребность в мести выражалась в слепом гневе, направленном против человека, который лишил его семьи, дома и чуть ли не жизни. Если быть честным, то он снова поступил бы таким образом. Хант получил по заслугам. Однако невинная девушка пострадала понапрасну.
 Предвкушение, словно вино, взбудоражило кровь Эдуардо, и он вновь обратил взгляд на дом. Только что Филаделфии пришлось столкнуться лицом к лицу с целой толпой рассерженных мужчин и женщин, которые пришли, чтобы раскупить ее семейное имущество. Он восхищен ее мужеством. Однако вряд ли она осознает, до какой степени этот презренный и деградирующий мир может ополчиться против незащищенной молодой девушки.
 Внезапно он понял, что должен сделать. Обстоятельства заставили его быть жестоким. Возможно, помогая Филаделфии Хант, он снова узнает, что такое быть добрым. А пока он знает только одно: ему надо найти к ней подход.
 Абсурдность его мыслей вызвала в нем внутренний смех. Тайрон посчитал бы его сумасшедшим. Вероятно, он таковым и был, но не исключено и то, что он впервые за последние годы своей жизни стал мыслить здраво.
 Прежде чем в последний раз обойти дом, Филаделфия дождалась, когда его покинут и аукционисты. Наверху комнаты были почти пустыми: большая часть мебели ушла с молотка. Сейчас дом в двадцать пять комнат казался гораздо большим, чем был. Стук ее каблуков гулко отдавался в пустых коридорах, вызывая неприятный холодок в сердце.
 Ошеломленная непривычной пустотой, она остановилась на площадке главной лестницы. В доме стояла мертвая тишина, напоминавшая о его заброшенности. У нее создалось такое впечатление, что умер не только отец, но вместе с ним и вся ее жизнь. Она была невыразимо одинока.
 Филаделфия с трудом подавила крик, когда в темном холле появилась неясная высокая фигура. Что тут удивляться, если дом весь день был наполнен посторонними людьми. Должно быть, это кто-то из рабочих.
 Однако человек не был похож на слугу. Этого незнакомца отличала изящная грация движений. Он шагнул вперед и остановился у подножия лестницы, освещенной ярким светом послеполуденного солнца, проникавшего в холл через стекло входной двери.
 У него были высокие скулы, широкие брови и полный, красиво очерченный рот. Его кожа была необычайно темной, цвета полированного вишневого дерева. Все в нем было странным, таинственным и очень мужественным. Даже его одежда. На нем был короткий, до талии, облегающий жакет, подчеркивающий широкие плечи и узкие бедра, затянутые в сужающиеся книзу брюки. Весь его облик наводил на мысль о хорошем воспитании, богатстве и, как ни странно, об опасности.
 — Кто вы такой? — спросила она настороженно.
 Он не ответил и с улыбкой стал медленно подниматься по лестнице. Очарование этой улыбки поразило ее. Улыбка была открытой, приветливой и очень располагающей. Остановившись в двух футах от нее, он поклонился ей и предложил руку.
 — Позвольте мне, сеньора Хант. — В его голосе слышался легкий акцент, но какой именно, она не разобрала. Она приняла предложенную ей руку, не видя причин для отказа.
 Они молча спустились по лестнице, и ей даже в голову не пришло спросить, зачем он оказался здесь. Когда они очутились в холле, Филаделфия быстро выдернула свою руку, так как, несмотря на перчатку, кожей ощущала тепло его руки. Она встретилась с пристальным взглядом черных глаз незнакомца и быстро отошла от него.
 Однако он первым оказался у двери, но, к ее немалому облегчению, сразу открыл ее. Проходя мимо него, она заметила морщинки в уголках его глаз, которые сейчас от улыбки стали гораздо глубже.
 — Ступайте с Богом, menina (кошечка. — Здесь и далее примеч. пер.), — сказал он.
 Через дорогу от дома Ханта стояла частная карета. Вот уже почти шесть часов кучер ждал дальнейших указаний. Он дважды спускался со своего места, чтобы напоить лошадь, но ни разу не заговорил с пассажиром. Человек, который нанял его, дал ему десятидолларовую купюру и адрес, приказав при этом не беспокоить его ни при каких обстоятельствах. Кучер подозревал, что джентльмен задремал и забыл о времени.
 Но любой, кто знал Тайрона — а именно он был этим таинственным пассажиром, — мог сказать кучеру, что Тайрон никогда не спал. Он, обладая чутьем рыси, мог часами оставаться в праздной лености, а в действительности наблюдал и выжидал, готовый в любой момент к прыжку.
 Были сумерки, когда последние два человека покинули дом. Занавеска в карете слегка сдвинулась, позволяя лучше видеть. Из ворот вышла женщина и, свернув, быстро пошла по тротуару. Вслед за ней медленным шагом вышел Эдуардо Таварес. Он остановился, наблюдая за женщиной, пока она не свернула за угол и не исчезла. Только тогда он остановил проезжавший мимо кеб, уселся в него и уехал. И в то же время занавеска в карете задернулась. Пятно света осветило темную внутренность кареты. Свет быстро погас, а на его место пришло легкое облачко табачного дыма, который тоже вскоре растаял в воздухе.
 Тайрон задумчиво жевал конец сигары. Он не хотел разделять торжество вместе с Эдуардо, хотя и не мог оставаться в стороне. Эдуардо был эмоциональной и страстной натурой, и именно это качество делало его хорошим союзником, неистовым борцом и единственным человеком на земле, которого Тайрон мог назвать своим другом. Он завидовал эмоциональности Эдуардо, которой сам был лишен. Они одновременно стали богатыми людьми, отбирая имущество у своих врагов, они уничтожали их или использовали в собственных интересах. Но сейчас, когда жажда мести, которая свела их, удовлетворена, Эдуардо, как он подозревал, не захочет больше лишать себя дома, покоя и семьи. А это означает, что он порывает с прошлым.
 Сердце Тайрона не забилось учащенно при мысли, что он теряет дружбу Эдуардо, но его рука с сигарой слегка дрожала. Внутренний голос, который много раз спасал ему жизнь, подсказывал, что их отношения на этом не кончаются. Он чувствовал не их сближение, но возможность нового приключения. Однако пока он не уяснит себе причину своей тревоги, ему лучше оставить Эдуардо в покое.
 Тайрон внезапно рассмеялся. Долгий взгляд, которым Эдуардо провожал женщину, позволял надеяться на то, что в свое время Тайрон найдет Эдуардо в нежных объятиях новой возлюбленной.




 Глава 2


 — … и ты, конечно, понимаешь, что мое положение не из лучших.
 Гарри Коллсуорт нервно провел рукой по золотистым волосам, затем засунул руки в карманы брюк и стал расхаживать по маленькой гостиной квартирки, которую снимала Филаделфия.
 — Ты предлагаешь, чтобы мы разорвали нашу помолвку? — спокойно спросила Филаделфия.
 — Нет-нет, разумеется, нет! Надо быть последним негодяем, чтобы бросить свою невесту в такую минуту! — Он посмотрел на нее с благожелательной улыбкой. — Я знаю, что ты человек разумный, Филли.
 — Да. Разумный. — Она стянула с левой руки перчатку и сняла со среднего пальца маленький, но красиво оправленный рубин. — Ты хочешь получить обратно свое кольцо.
 Гарри чуть не задохнулся при виде кольца, которое она протянула ему. Отец приказал ему не возвращаться домой без этого кольца, но сейчас, когда до него дошло, что он делает, Гарри показался себе трусливым и ничтожным.
 — В этом действительно нет необходимости, Филли. Это дело временное. Храни его у себя, пока я не смогу снова преподнести его тебе.
 — Держи его в кармане или в какой-нибудь коробке! Филаделфия была несколько шокирована тем, что в ее голосе прозвучала неприкрытая злость, ведь она ожидала, что Гарри разорвет их помолвку. Фактически это было единственное, чего она опасалась. Но сейчас в ее душе осталось только отвращение от его низости.
 — Оставь, Гарри. Ты никогда особенно не был привязан ко мне.
 Гарри выглядел так, как будто Филаделфия отвесила ему пощечину, и ей моментально стало жалко его. Он не виноват в том, что попал в такую щекотливую ситуацию. Она не слагает с себя вину за то, что согласилась на эту помолвку, в основе которой лежало благосостояние семей и их связи, а не два любящих сердца.
 Она поднялась и протянула ему кольцо.
 — Успокойся. Я только облегчила тебе задачу. — Гарри не сдвинулся с места, и тогда Филаделфия подошла к нему сама и положила кольцо в нагрудный карман. — Я вовсе не ожидала, что ты будешь обременять себя женой, чей отец, пусть и ошибочно, был обвинен в чудовищном преступлении. Тебе надо думать о будущем. На тебя возлагают большие надежды. Твой отец мечтает о том, что ты войдешь в конгресс. Я буду для тебя только обузой, помехой, жерновом на шее. Кроме того, я не люблю политики. — Она взяла его за плечи и слегка подтолкнула к двери. — А сейчас беги и расскажи своему папочке, что я желаю тебе только хорошего.
 Гарри Коллсуорт, дойдя до двери, повернулся к ней. На его честном и красивом лице отразились боль и смущение. Отец предупредил его, что Филли, возможно, будет возражать против разрыва помолвки. В конце концов она потеряла все. Она доведена до отчаяния и может даже угрожать ему судом за нарушение обещания, а скандал — это последняя вещь, которую мог себе позволить молодой адвокат. Но Филли совсем ему не угрожала. Он знал, что все так и будет, и очень гордился ею. Надо сразу рассказать отцу, что она отдала ему кольцо еще до того, как он успел заикнуться об этом. Гарри почувствовал, как краснеет, когда вспомнил о чеке, лежавшем в его кармане. Подумать только, отец чуть не убедил его попытаться выкупить у нее кольцо.
 — Я люблю тебя, Филли. Любил и буду любить. Я не хочу думать, что между нами все кончено. Все пройдет, люди обо всем забудут. Вот увидишь. Дай только срок.
 — До свидания, Гарри. Удачи тебе, — сказала она с ледяным спокойствием.
 — До свидания, Филли. — Чувствуя себя так, словно гора свалилась с плеч, Гарри ушел из дома и из ее жизни.
 Лишь тогда Филаделфия позволила себе тяжело вздохнуть. Сколько еще ей придется вынести?
 Чуть позже в дверь постучали, и она встала, чтобы открыть ее. Если это вернулся Гарри, чтобы просить ее взять кольцо обратно, она отвесит ему пощечину.
 — О, Салли, ты как раз вовремя.
 Маленькая женщина в черном хлопчатобумажном платье и капоре вошла в тесную комнату, оглядела ее и фыркнула.
 — Боже милостивый! Я видела шкафы больше, чем эта комната.
 Филаделфия улыбнулась:
 — Охотно верю, но они, наверное, менее дорогие. Мне раньше никогда не приходило в голову, что можно снять комнату, похожую на шкаф.
 Бывшая домоправительница Хантов решительно направилась к комоду и провела пальцем по его поверхности.
 — Пыль! Где служанка, которая прибиралась здесь все эти дни? Я с ней разберусь, и она дважды подумает, прежде чем оставить комнату в беспорядке.
 — Боюсь, что ее нет. Да и вообще ей нечего тут делать, разве что следить за моим траурным платьем.
 Лицо маленькой женщины побледнело.
 — О, мисс Филли, извините.
 — Не огорчайся, Салли, — сказала Филаделфия с вымученной улыбкой. — Я послала за тобой, чтобы выплатить зарплату. Я позаботилась о других слугах до того, как освободить дом.
 Салли фыркнула, вынула белый носовой платок и высморкалась.
 — Кто бы мог подумать, что я доживу до такого дня. Я служила вашему отцу всю его жизнь. Если бы я могла, то работала бы на вас бесплатно.
 Филаделфия подавила в себе желание обнять эту женщину. Минутная слабость — и она разразится потоком слез. С Гарри было гораздо легче иметь дело, так как ее злость мешала слезам. Она достала из кармана кошелек.
 — Здесь все, что у меня есть, Салли, но я через месяц полностью рассчитаюсь с тобой.
 — Но как же вы будете жить дальше?
 — У меня имеются кое-какие планы, Салли. — Лицо пожилой женщины просияло.
 — Вы собираетесь к вашему кузену в Сент-Луис?
 — Нет. Зачем им давать кров той, которая стала объектом сплетен. Надо подумать о детях.
 — Тогда что же вы будете делать?
 Филаделфия непроизвольно подняла руки, чтобы помассировать виски — у нее разболелась голова.
 — Прямо сейчас я собираюсь выпить чашку чая и лечь в постель. У меня сегодня был трудный день.
 Салли внимательно посмотрела на молодую женщину, и ее внешний вид ей совсем не понравился.
 — Вы похудели. Вам нездоровится?
 — Не волнуйся, Салли. Мне надо отдохнуть. Бери кошелек и не заставляй меня просить тебя.
 Салли какое-то время колебалась, но затем нерешительно взяла кошелек.
 — Да благословит вас Господь, мисс Филли.
 Если что-нибудь понадобится…
 — Просто поминай меня в своих молитвах. Молись, за восстановление доброго имени моего отца и за то, чтобы у меня больше не было проблем в этом городе.
 — Будьте осторожны, мисс Филли.
 — Непременно. Тебе нравится твоя новая работа, Салли?
 — Да, мисс. Я работаю на доктора Амеса. Его жена — немного болтлива, но я знаю, как заткнуть ей рот.
 Женщины обменялись понимающими взглядами: вне всякого сомнения, излюбленной темой разговора миссис Амес был скандал, связанный с Хантом.
 Проводив Салли, Филаделфия прислонилась к двери и закрыла глаза, ожидая, когда боль в сердце утихнет. Она не плакала вот уже больше недели. Что толку плакать по каждому поводу? Если она заплачет, то не сможет остановиться. День был отвратительно долгим, но, к счастью, он уже закончился.
 Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.
 — Кто там? — спросила она.
 — Друг, — ответил мужской голос.
 — У всех моих друзей есть имена, — сказала Филаделфия, на всякий случай закрывая дверь на замок. — Как вас зовут?
 — Мое имя вам ничего не скажет. Я хотел бы только поговорить с вами по делу, представляющему взаимный интерес, — ответил вежливый, но совершенно незнакомый голос.
 Филаделфия медленно покачала головой. Неужели ее никогда не оставят в покое?
 — На сегодня с меня хватит репортеров и журналистов. Поищите сенсацию где-нибудь в другом месте.
 — Я не репортер. — Что-то в его мелодичном голосе, пьянящем, как бренди, привлекло внимание Филаделфии. Она где-то слышала этот голос прежде. После мимолетного раздумья она приоткрыла дверь. Перед ней стоял красивый незнакомец, который тремя днями раньше помогал ей спуститься с лестницы в ее доме. — Вы были на аукционе, — сказала она.
 Он наклонил голову, и свет газовой лампы упал на крутые завитки его черных волос.
 — Да.
 — Кто вы такой и что вам надо?
 — Я — Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес, — представился он с чарующей улыбкой.
 — Ваше имя ничего не говорит мне, — ответила Филаделфия, придерживая дверь.
 Эдуардо заметил на пальце руки, которой она придерживала дверь, белую полоску. Чтобы увидеться с девушкой, ему пришлось переждать на лестнице молодого джентльмена, выскочившего из ее комнаты со смущенным видом, а затем и служанку, которая его опередила. Эдуардо не хотелось пугать Филаделфию. Сейчас она держала голову не так высоко, как это было на аукционе. Он понимал ее беспокойство, но и сам сгорал от нетерпения.
 — Сеньорита, может, вы позволите мне войти и побеседовать с вами наедине.
 — Нет, — ответила она, слегка прикрывая дверь.
 — Я могу поговорить с вами и из коридора, — решительно заявил он, — но мне кажется, что у вас очень любопытные соседи…
 Проследив за его взглядом, Филаделфия заметила, что дверь на противоположной стороне приоткрыта. Она сурово сжала губы. Ей было известно, что за каждым ее шагом следят. Чего все они ждут от нее? Неужели считают, что она совершит какой-нибудь необдуманный поступок?
 — Неудивительно, что ваши соседи не одобрят ваше поведение, если вы будете разговаривать с человеком посторонним, да к тому же иностранцем.
 — Меня совершенно не волнует мнение чужих людей, — ответила она, открывая дверь. — Вы можете войти, но только на минуту.
 Эдуардо вошел в крошечную комнатушку и с удивлением огляделся. Он знал, что Филаделфия разорена, но не думал, что до такой степени. Комната была тесной, потолок низким, на единственном окне висела старая вытертая штора красного бархата. Взглянув на девушку, он понял: она смущена, и тут же пожалел, что не умеет контролировать свои эмоции. Но как начать? И с чего?
 Смущенная, что ее застали врасплох, Филаделфия опустилась на ближайший стул. Она никак не могла взять себя в руки. Он был чрезвычайно красивым мужчиной, хотя и необычного типа. Чуть выше среднего роста, стройный, широкоплечий и одет во все черное. Черного цвета были его кудрявые волосы и глубокие внимательные глаза. Даже его кожа была гораздо темнее, чем у некоторых мужчин. Судя по речи, он был иностранцем. Он не относился к тому типу мужчин, с которыми при обычных обстоятельствах ей хотелось бы иметь дело.
 Однако она была слишком хорошо воспитана, чтобы позволить эмоциям возобладать над разумом.
 — Пожалуйста, садитесь. Вы хотите поговорить со мной?..
 — Сеньор Таварес, — ответил он, усаживаясь на второй в комнате стул.
 — Вы португалец?
 Он польщенно улыбнулся:
 — Бразилец.
 Холодок пробежал по спине Филаделфии, когда она посмотрела в его красивое лицо. Бразилия! В одном из писем, которыми она располагала, упоминалась Бразилия.
 — Вы приехали поговорить о моем отце?
 — Скажем так: я человек, который заинтересован лично в вас.
 Она насторожилась.
 — Вы слышали сплетни и знаете, по какой причине был устроен аукцион…
 Она замолчала, так как он приложил к губам палец, словно увещевая ребенка.
 — Сеньорита, это дело не имеет к вам никакого отношения.
 Филаделфию поразил взгляд его черных, как сливы, глаз, откровенно рассматривающих ее. В этом взгляде не было ничего неуважительного. Создавалось такое впечатление, что он стремился заглянуть в самые потаенные уголки ее души. Филаделфию смущал этот взгляд, однако она выдержала его.
 — Вы ошибаетесь, сеньор. То, что случилось с моим отцом, касается и меня. Он не был вором. Я знала его лучше, чем кто-либо другой, и уверена, что он был не способен на плохие поступки. Лжецы разрушили его жизнь. Я единственная, кто может доказать его невиновность. — Ей показалось, что в его глазах промелькнула жалость.
 — Сеньорита, нельзя с уверенностью утверждать, что один человек в совершенстве знает другого, — тихо произнес он. — Незнакомцы, которые провели вместе всего пять минуть, могут узнать друг о друге больше, чем люди, прожившие всю жизнь под одной крышей. В каждом сердце есть свой маленький секрет.
 — Мой отец невиновен.
 — Я только высказал свое мнение, — ответил он, пожав плечами. — Иногда мы уважаем людей, которые меньше всего достойны нашего уважения.
 — Это звучит оскорбительно!
 — Нет, сеньорита, просто честно. А честность — это не что иное, как храбрость и готовность не принимать желаемое за действительное. Очень часто мы выдаем себя не за тех, кто мы есть на самом деле.
 Филаделфия сжала виски руками. Его слова казались ей пустыми и ничего не значащими.
 — Я очень устала, — сказала она.
 Оглядев комнату, он снова посмотрел на нее.
 — Вы ужинали? Лично я нет. Не будете ли вы столь любезны составить мне компанию и пойти туда, где бы мы могли хорошо поесть?
 — Нет. С меня довольно косых взглядов и шепота за моей спиной.
 Эдуардо заметил, как Филаделфия посмотрела на дверь, и понял, что она хочет, чтобы он ушел. «Человек больших страстей должен научиться большому терпению», — говорила ему в детстве бабушка, когда он пытался удержать котенка, рвущегося на свободу. Сейчас он понимал, что лучше не спешить.
 — Хорошо, я буду краток. — Он скрестил на груди руки. — Но сначала позвольте мне сказать, что я восхищаюсь вами, сеньорита Хант. У вас есть характер. Вы горды, и не без причины. Вы красивы, но не тщеславны.
 Филаделфия смотрела на Эдуардо, пораженная его высокомерием и самоуверенностью.
 — Продолжайте, сеньор. Я пока не решила, как мне относиться к вашим словам.
 — Воспринимайте их как комплимент. Вы бесподобно справились с этими идиотами на аукционе. Вы купец от Бога.
 — Мне не доставляло удовольствия продавать имущество отца! — возмутилась Филаделфия. — Я старалась, чтобы вещи попали в руки людей, которые смогут по достоинству оценить их.
 — И вы преуспели в этом. Я поверил каждому вашему слову. Вот почему я здесь. Я владею в Бразилии несколькими рудниками по добыче драгоценных камней. В основном мы добываем топазы, аметисты, немного рубинов, но есть и золото. Как и ваш отец, я являюсь коллекционером. Я приехал в вашу страну, чтобы продать несколько очень красивых ювелирных изделий. Камни великолепные, но им требуется соответствующая оправа. Слушая вас в тот день, я внезапно понял, как сделать, чтобы мои драгоценности привлекли всеобщее внимание. Я пришел просить вас поносить мои украшения в самых респектабельных местах вашего прекрасного города. Конечно, я буду платить вам за это. Когда мои драгоценности увидят на шее женщины такой красоты и вкуса, как вы, у меня не будет проблем с их продажей.
 Филаделфия продолжала смотреть на него. Может ли такое быть? Рудники по добыче драгоценных камней и золота? Одежда на нем дорогая, на правой руке — массивное золотое кольцо, но неужели он думает, что она поверит, будто он, сказочно богатый человек, предложил ей демонстрировать драгоценности. Его рассказ еще более фантастичен, чем легенда о Мей Лин. Наверное, он принимает ее за круглую дуру.
 — Ваша шутка неудачна, сеньор, — сказала она.
 — Но я говорю вполне серьезно.
 — Тогда позвольте просветить вас относительно моих соотечественников. Обвинение в растрате, выдвинутое против моего отца, последующее банкротство и его смерть погубили мою репутацию. Родные отказались от меня, а мои бывшие друзья не желают встречаться со мной. Если я появлюсь на публике в ваших украшениях, то меня либо подвергнут оскорблениям, либо, что еще хуже, ваши драгоценности будут конфискованы и проданы для оплаты оставшихся долгов моего отца. Вы сделали неудачный выбор, сеньор. — Она поднялась, дрожа от негодования. — До свидания!
 Испытывая восхищение, смешанное со страхом, он вскочил с места. Все, что она сказала, было правдой. Как он сам об этом не подумал.
 — Peste! Я дурак!
 — У меня и н мыслях не было оскорбить вас.
 Он бросил на Филаделфию взгляд, от которого у нее перехватило дыхание.
 — Простите, что побеспокоил вас, сеньорита. Сейчас я уйду, но вернусь, когда придумаю, как устранить эти трудности.
 Он ушел так быстро, что она не успела даже сказать ему, чтобы он не утруждал себя возвращением. Он ушел, но в воздухе витал слабый запах… парфюмерии.
 Филаделфия прикрыла рукой рот, чтобы не расхохотаться. Однако это нельзя было назвать духами. Ни одна леди не употребляет духи с запахами пряностей. Может, это специальный мужской аромат, хотя ни один американец не мог бы выбрать такой запах, а сеньор Таварес, с его широко поставленными черными глазами, был мужчиной в полном смысле этого слова. Возможно, отличительной чертой бразильских мужчин является то, что они пользуются подобной парфюмерией и делают нелепые предложения оставшимся без средств молодым девушкам.
 Филаделфия покачала головой и заперла дверь. Она поступила глупо, разрешив ему войти в комнату. Эта ошибка не должна повториться. Если он вернется, она больше не впустит его. Какое смешное окончание столь жуткого дня.
 Только погасив свет и забравшись под одеяло, Филаделфия вспомнила о своем положении. Сдерживая слезы, она безуспешно старалась выбросить все из головы. Она действительно была одна в целом мире — без дома, без друзей, без единого человека, который бы поддержал ее.
 — Ты мог бы быть посмелее, Гарри, — сонно прошептала девушка, и одинокая слеза выкатилась из-под ее опущенных ресниц.
 — Передайте мне картошку, дорогая, — попросила Филаделфию миссис Уотсон, глядя на нее с очаровательной улыбкой. — Вы должны взять себе еще порцию. Мужчинам нравятся круглые щечки у девушек. Не так ли, мистер Миллер? — обратилась она к мужчине слева.
 — Да, мадам. — Мистер Миллер покачал большой лысеющей головой и бросил на Филаделфию взгляд искусителя. — Мужчины любят, когда есть за что подержаться.
 Филаделфия молча передала картофельное пюре. Вот уже три дня, как она делила стол с другими жителями пансиона, и ей не нравилась царившая там фамильярность.
 — Мистер Джоунс, я бы не отказалась от еще одного кусочка этой чудесной ветчины, — сказала миссис Уотсон мужчине, сидевшему напротив, и одарила его улыбкой. Очень простая женщина, с полной фигурой и красивыми голубыми глазами, она пользовалась расположением мужской половины пансионеров благодаря своему умению кокетничать. — Мистер Уотсон всегда говорит, что он любит ветчину: она напоминает ему женские губы — нежные, влажные и такие же розовые.
 Филаделфия положила вилку, так как болтовня женщины вызвала грубый смех двух путешествующих матросов, которые подсели к их столу этим вечером.
 — У вас редкий рад красноречия, миссис Уотсон, — сказал тот из них, которого звали Джоунс. — Вы согласны со мной, мисс?
 Филаделфия посмотрела через стол и увидела, что какой-то усатый мужчина подмигивает ей. Не выдержав, она сказала:
 — Очень вульгарный дар.
 Миссис Уотсон чуть не подавилась от злости, а мистер Джоунс вступился за нее:
 — Полегче, молодая леди.
 Она, покраснев, поднялась под неодобрительные взгляды обедающих.
 — Я не могу есть, когда еду сравнивают с частями женского тела. Прошу простить меня. — Бросив салфетку на тарелку, она повернулась, чтобы уйти.
 — Ну и ну! — воскликнула миссис Уотсон ей вслед. — Подумать только, что она была кем-то!
 — Была? — удивился мистер Миллер. — Что вы хотите этим сказать?
 Выходя в вестибюль, Филаделфия слышала, как миссис Уотсон начала рассказывать скандальную историю ее отца. Охваченная гневом, она резко обернулась, чтобы посмотреть в лицо сплетнице, но вид двух склоненных мужчин, жадно ловящих каждое слово женщины, остановил ее. Скандал будет еще больше способствовать сплетням, связанным с ее именем. Разговоры, словно жужжание пчел, звучали у нее в ушах, каждое слово кусало, как ядовитое жало.
 Повернувшись, она неохотно поднялась по лестнице в свою комнату, которую ненавидела еще больше, чем еду за общим столом. Там было холодно ночью и слишком душно днем. Она пропахла золой, годами скопившейся пылью и застарелой плесенью. Когда Филаделфии было особенно плохо, то начинало казаться, что в комнате пахнет и кислым запахом предыдущих жильцов. Но даже в таком виде комната была лучшим убежищем от улицы. Аукцион принес втрое больше денег, чем аукционисты надеялись получить, но суд отобрал всю сумму, сообщив, что не может быть потрачено ни единого пенни до тех пор, пока не будут выплачены все долги. Надежда на пособие, о котором хлопотал ее адвокат, чтобы она могла вести сносную жизнь, тоже рухнула. И не к кому обратиться за помощью, так как не в пример ее отцу, замешанному в скандале, другие партнеры этой ужасной сделки с вложениями оставались неизвестными, а потому недосягаемыми. По словам адвоката, после падения банка ему не за что было даже ухватиться. Он не мог ничего сделать для нее, не зная других партнеров.
 Филаделфия вспомнила, каким обеспокоенным был ее отец в те последние дни. Он казался… потерянным — именно это слово приходило ей на ум. Однажды он даже заговорил о мертвецах, которые встают из могил, чтобы посмеяться над ним. Когда она начинала расспрашивать его, он улыбался ей грустной улыбкой, так хорошо знакомой с детства, которая означала, что она еще слишком молода и не знает жизни. Но его глаза оставались печальными, и с каждым днем он все больше уходил в себя. Она привыкла к тому, что каждый раз после обеда он закрывается в библиотеке. Она ничего не знала о его бизнесе, который был смыслом всей его жизни. Если бы он хоть что-нибудь сказал ей в тот последний вечер, что-то такое, что бы дало ей возможность отстаивать свою веру в него, может, тогда она спасла бы и его и себя.
 Филаделфия вздрогнула и закрыла глаза. Ночью ей приснилось, что ее выставили на аукцион. «Жемчужина коллекции Уэнделла Ханта. Приятное исключение из реалий жизни», — назвал ее аукционист. Может, она действительно была лишь одним из любимых экспонатов в его коллекции и от нее не было никакой практической пользы? От этой мысли ей сделалось стыдно. Через неделю истекает срок ее ренты. Однако скандал, в котором она замешана, исключает возможность получения работы в Чикаго. Со временем, имея на руках рекомендации, ей, вероятно, удастся получить где-нибудь место учительницы.
 Филаделфия подавила рыдания. Она не может больше ждать! Ей не нужны никакие рекомендации! Она не хочет иметь работу! А больше всего ей не хотелось заглядывать в будущее. Ей хотелось снова быть беззаботной и чувствовать себя в безопасности, но этого никогда не случится. У могилы отца она поклялась найти человека или людей, виновных в его разорении. Интуиция подсказывала ей, что в письмах, находящихся в ее распоряжении, хранится ключ к разгадке и что она непременно узнает все тайное, когда прочитает их. Если в ближайшее время не произойдет чуда, она окажется в богадельне.
 Подгоняемая разочарованием и сомнениями и уже не в силах сдерживать рыдания, она пробежала через холл к своей комнате и распахнула дверь.
 — Сеньорита Хант!
 Услышав свое имя, Филаделфия в удивлении застыла. У маленького столика, служившего ей и письменным и чайным столом, стоял сеньор Таварес.
 — Что случилось? — обеспокоенно спросил он. Когда он подошел к ней, она закрыла лицо руками, чтобы спрятать предательские слезы.
 — Ничего! Я… я только удивлена, — с трудом выговорила она.
 — Вы плакали, — сказал он с нежностью, доставая из кармана носовой платок.
 — Я не плачу, — со злостью ответила она, отвергая его помощь. Меньше всего ей хотелось, чтобы этот человек стал свидетелем ее слабости и невыдержанности.
 — Наверное, я ошибаюсь, — сказал он, скептически глядя на нее. — Возможно, вам в глаз попала соринка. Позвольте мне посмотреть.
 — В этом нет необходимости, — ответила она, стараясь казаться хладнокровной.
 — Но я настаиваю. — Эдуардо преградил ей дорогу. — Я умею это делать и не наврежу вам. — Он взял ее за подбородок. — Повернитесь к свету. Еще немножко. Вот так хорошо.
 Когда он склонился к Филаделфии, она перестала сопротивляться. Его бронзовое и до неприличия красивое лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица. Черные глаза, опушенные черными длинными ресницами, смотрели в ее глаза, и их взгляд проникал ей прямо в душу.
 — Здесь что-то есть, — проговорил он и нежными прикосновениями носового платка вытер следы слез с ее щек. Его улыбка была доброжелательной; глаза выдавали изумление. С довольным видом он кивнул и отошел от нее.
 — Сеньорита, берегите свои прекрасные глазки, похожие на топазы.
 — Спасибо, — ответила Филаделфия, отходя от него в дальний конец комнаты, так как его близость волновала ее. — Что вы здесь делаете? — спросила она.
 — Жду вас.
 — Вы понимаете, о чем я спрашиваю.
 — Да, конечно, но я стучался. Ответа не последовало, и тогда я вошел. Здесь никого не было, и я решил подождать
 — Я обедала внизу. Вам не стоило входить в мою комнату без разрешения.
 — Вы правы, — согласился он. — Я бы не смог этого сделать, если бы вы потрудились закрыть дверь. Вы не привыкли заботиться о себе, сеньорита, поэтому не оставляйте свою комнату незапертой. Ваш следующий гость может прийти с дурными намерениями.
 «Слабое утешение», — подумала Филаделфия. В его присутствии она совсем не чувствовала себя в безопасности. На этот раз он был одет в вечернюю визитку с бархатным воротником и шелковыми лацканами. Но изящная одежда не скрывала гибкости его тела. Весь его облик свидетельствовал об иностранном происхождении. Запонки на его белом шелковом жилете и рубашке были бриллиантовыми, а не жемчужными, как это было принято. Вместо высокого круглого накрахмаленного воротника он носил белоснежный шейный платок, в котором утопал огромный сапфир, украшенный россыпью бриллиантов. Контраст между белой материей и его темной кожей был удивительным и притягивал к себе взгляд, так же как его необычный профиль и гипнотизирующие глаза. Несмотря на внешнюю привлекательность, он казался таким же чуждым в ее комнате, как попугай в воробьином гнезде. Чтобы нарушить неловкое молчание, Филаделфия сказала: — Вы любопытный человек.
 — Любопытный? — спросил он в замешательстве.
 — Странный. Не как все.
 — Я предпочел бы, чтобы вы нашли меня привлекательным, — ответил он после непродолжительного раздумья.
 Филаделфия отвернулась. Она была почти уверена, что он флиртует с ней. Гарри никогда не флиртовал Он был положительным и серьезным. Но этот человек с улыбкой, которая преображала все его существо, явно наслаждался жизнью. Впрочем, она не пойдет на это. Она не хочет флиртовать, а тем более с ним.
 — Помнится, я спросила вас, почему вы здесь? Он жестом указал ей на стул.
 — Я хочу показать вам несколько вещиц, чтобы вы поняли серьезность моих намерений.
 — Я совершенно не заинтересована ни в одном из ваших предложений. Вам вообще нельзя находиться здесь. Я не привыкла принимать незнакомых мужчин у себя в комнате.
 Он разочарованно посмотрел на нее.
 — Стоит ли нам тратить время на демонстрацию скромности? Меня нисколько не волнует ваше целомудрие. — К ее возмущению, эти слова сопровождались громким смехом. — Поэтому не чувствуйте себя оскорбленной.
 Сказав себе, что единственная возможность поскорее отделаться от него — это его выслушать, Филаделфия села на краешек стула.
 — В вашем распоряжении пять минут, сеньор Таварес.
 Она не заметила стопочку ювелирных футляров, лежавших на ее кровати, пока он не подошел к ней и не взял в руки один из них. Вернувшись к Филаделфии, он сначала открыл замочек, а затем поднял крышку.
 Филаделфия ахнула. В своей жизни она видела много красивых вещей, но впервые ее взору предстало ожерелье столь эффектное. Оно было золотым: тяжелые медальоны из золота с выгравированным рисунком, в котором ей почудилось нечто языческое. В центре каждого медальона располагался топаз размером с ноготь ее большого пальца. Но это было еще не все. С каждого медаль она свисал золотой ромб, украшенный аметистом такого же размера, что и топаз. К каждому ромбу была подвешена грушевидная капля золота, на широком конце которой был закреплен рубин. Филаделфия смотрела на ожерелье, не скрывая восторга. — Ну?
 — Оно потрясающе красиво. Это ваше?
 — Можно сказать так, — ответил он, закрывая футляр. Вернувшись к кровати, он на этот раз взял длинный плоский футляр и принес его ей. Филаделфии казалось, что ее уже невозможно удивить, но она ошиблась.
 На белом атласе лежала золотая цепочка испанского плетения шириной в полтора дюйма. По всей ее длине располагалась дюжина граненых камней, таких же блестящих, как и бриллианты, но голубого цвета.
 — Что это за камни?
 — Голубые топазы, — ответил он улыбаясь. — Они напоминают мне летний день, когда земля прогрета солнцем, а небо такое голубое, что глазам больно.
 — Они с ваших шахт?
 Он ничего не ответил, но вынул колье из футляра и приложил его к се шее.
 — Вы родились, чтобы носить подобные вещи. — Он застегнул колье под волосами и дал ей лежавшее рядом зеркало.
 Филаделфия взяла зеркало. Даже при плохом освещении топазы горели небесно-голубым цветом.
 — Колье необычайной красоты. Я даже не могу представить себе что-нибудь более изысканное.
 — Наверняка можете! — воскликнул он. — У вас дар делать все невозможное возможным. Вам стоит только захотеть.
 Филаделфия посмотрела на него затуманенным взором.
 — Хотелось бы, чтобы это было правдой. — Его лицо помрачнело, но глаза светились.
 — А что бы вы хотели? Новую одежду? Деньги? Драгоценности? — Филаделфия отвела взгляд.
 — Я бы хотела доказать невиновность отца, — медленно ответила она. — Но прежде я найду способ вернуть каждый цент, в краже которого его обвиняют, а когда правда выплывет наружу, его должники могут подавиться их компенсациями.
 Эдуардо увидел, что она свято верит в невиновность отца, и стена, стоявшая между ними, стала еще выше.
 — А что, если это правда? А вдруг вы ошибаетесь?
 — Вы очень вольно обращаетесь с понятием «правда». Мне остается лишь думать, что вам самому никогда не приходилось иметь с ней дело.
 Эдуардо пожал плечами и слегка отодвинулся от нее, с беспокойством подумав, что, если выплывет та правда, которую он знает об Уэнделле Ханте, ей будет ужасно больно.
 — Драгоценности настоящие, — сказал он.
 — В таком случае я возвращаю вам колье и благодарю за то, что вы мне его показали. — Она протянула ему колье.
 Вместо того чтобы взять его у нее, он сжал ей руки.
 — Я могу частично осуществить ваше желание. Что, если бы я предложил вам достаточно денег, чтобы выплатить долги вашего отца в ответ на ваши услуги?
 Филаделфия побледнела. Деньги за услуги? Неужели по этой причине он пришел сюда соблазнять ее драгоценностями? Неужели он полагает, что, будучи бедной и подавленной, она согласится на…
 Она попыталась освободить руки, но он только крепче сжал их.
 — Отпустите меня! Я не проститутка!
 — Проститутка? — Нахмурившись, он выпустил ее руки. Внезапно его лицо прояснилось. — Неужто вы думаете, что я предлагаю вам стать моей любовницей? Теперь меня не удивляет, почему вы так оскорблены! — В его голосе зазвенело негодование. — Я уже говорил вам, что мне нужна ваша помощь, чтобы продать драгоценности.
 Вздохнув, он отошел к кровати и взял в руки массивное золотое ожерелье, которое первым показывал ей.
 — Этой вещи несколько сот лет. Она была сделана индейцами Амазонки для королевы Португалии. Я готов продать ее любой леди в Чикаго, которая сможет позволить себе подобную покупку.
 — Это великолепный образец ювелирного искусства, — сказала Филаделфия, — но его не пристало носить любой женщине, если, конечно, она не член королевской семьи.
 В ответ он только небрежно махнул рукой, так как в это время ему в голову пришел другой план:
 — А если вам на время стать француженкой? Предположим, что вы — обедневшая аристократка, приехавшая в Америку, чтобы забыть свое прошлое, вычеркнуть из памяти потерю вашей семьи, смерть отца от рук его врагов. И это ожерелье — единственная вещь, оставшаяся от легендарной коллекции вашей семьи? Что, если вы вынуждены расстаться с ним? Но вы хотите продать его не кому попадя, а только тому человеку, который оценит его по достоинству.
 Филаделфия, слушавшая его речь с закрытыми глазами, поспешила открыть их.
 — Вы насмехаетесь надо мной.
 — Ничего подобного, — с горячностью произнес он. Эдуардо подошел к ней вплотную, и она успела только подумать: «Он прекрасен, как сам грех».
 Она не понимала, почему ей в голову пришла такая мысль и почему ей так внезапно захотелось поверить ему. В тот же миг Филаделфия ощутила холодок страха и возбуждение.
 — Что вы хотите от меня?
 Он улыбнулся, чем еще больше возбудил ее.
 — У вас дар фантазировать. Вы способны заставить людей вообразить то, что они не могут увидеть своими собственными глазами. Я предоставляю вам возможность воспользоваться своим уникальным талантом. Если вы поможете мне продать драгоценности, я отдам вам половину всей выручки. Что скажете, молодая леди?
 Его уверенный голос разогнал все ее страхи, но сомнения все еще не давали ей покоя.
 — Это сумасшествие. Я не могу. Если я буду сопровождать вас, то меня сочтут проституткой, и мне навсегда будет закрыт путь в высшее общество. Я не могу себе позволить это.
 — Не можете или не хотите?
 — Я не хочу принимать участие в обмане.
 Он широко улыбнулся, и на его левой щеке появилась ямочка, которую Филаделфия раньше там не замечала. Она неожиданно подумала о том, не обладает ли он сам даром магии, который приписывает ей.
 — Любая женщина находит ювелирное украшение более привлекательным, когда видит его на другой женщине. Назовем это завистью или просто жадностью. Вы красивы, и каждая женщина, увидев, что вы носите мои драгоценности, сразу захочет иметь точно такие же. Продавая их, мы только будем способствовать давнишнему желанию женщин ни в чем не уступать своим товаркам.
 Филаделфия была настолько удивлена его словами, что не знала, что и думать.
 — И все же мне кажется это оскорбительным, — сказала она наконец. — К тому же это незаконно.
 Пожав плечами, он положил голубые топазы в футляр.
 — Извините за беспокойство, сеньорита. Я совершенно не понимаю вас.
 — Что вы не понимаете?
 Он снова пожал плечами — привычка, которую она начинала ненавидеть.
 — Мне казалось, что вы готовы пойти на рискованное предприятие, чтобы доказать свою правоту, что вы обладаете смелостью.
 Филаделфия смотрела на него широко открытыми глазами. Неужели он действительно считает, что она обладает этими качествами? А вот отец был о ней другого мнения. Она боялась риска. И однако у нее была большая потребность рисковать и быть смелой. Возможно, сеньор Таварес и есть тот самый спаситель, о котором она молилась. Хотя сомнительно. С его необыкновенной красотой он скорее похож на Люцифера, чем на ангела-хранителя.
 — Если я приму ваше предложение, то только при условии, что мы будем действовать законно.
 — Естественно, — поспешил он заверить ее.
 — И я должна быть уверена, что смогу отказаться от этой работы в любое время.
 — Вы ведь примете мое предложение отнюдь не из праздного любопытства, насколько я понимаю?
 На этот раз она пожала плечами, чего раньше никогда не делала.
 — Я нуждаюсь в своей доле дохода от сделки, сеньор. Мне нужны гарантии, что вы меня не обманете.
 Выражение торжества на его лице заставило ее усомниться в его благих намерениях, но он развеял ее опасения.
 — Решено! Сделка состоялась! — К немалому удивлению Филаделфии, он протянул ей руку, как это делают мужчины при заключении сделки, и они обменялись рукопожатием. — Отныне мы партнеры!
 — Партнеры, — как эхо повторила она, зябко поежившись. Пошла ли она на этот шаг по своей доброй воле или этот великолепный мужчина просто ослепил ее? Он назвал ее рисковой. Тогда почему же она чувствует, что поступила глупо и опрометчиво, как школьница? Она знала ответ ее очаровало его прекрасное лицо.




 Глава 3


 Ночь была теплой. Где-то пела женщина, и ее голос звучал грустно под резкий аккомпанемент пианино. Дул порывистый ветер, принося с собой зловоние и надувая шторы на окне, которое он открыл, несмотря на совет хозяина не делать этого. Запахи раскаленного солнцем навоза и чикагского порта, доносимые бризом, были чужды ему и действовали угнетающе. Он был далеко от дома и ощущал смутное беспокойство.
 В такие ночи, как эта, ему безумно хотелось сидеть на открытой веранде своей виллы, куда доносится запах цветущих полей. Там у него росли апельсины, лимоны, манго, бананы. Он владел плантациями тростника, ананасов и батата. Ночной воздух был насыщен запахами жасмина, чабреца и ароматным дымом горящих дров. Там были мир и покой, которых он не знал нигде, даже в своих снах.
 Эдуардо с рассеянным видом потер свое левое запястье. Шрамы были спрятаны под накрахмаленным манжетом и служили ему болезненным напоминанием прошлого, которое правило его жизнью все эти последние четырнадцать лет. Днем эти воспоминания возникали от случая к случаю, зато по ночам терзали его постоянно, являясь ему в виде привидений с оскаленными зубами.
 Спустя минуту он положил обутые в сапоги ноги на стоявший рядом столик и взял незажженную сигару. Эдуардо снял квартиру недалеко от чикагского порта, так как меньше всего хотел привлекать внимание к себе, что было бы невозможно, сними он роскошный номер в гостинице на Мичиган-авеню. Его квартира в городском доме была гораздо лучше, чем та тесная ужасная комнатенка, где последние несколько недель жила Филаделфия Хант, но набитые конским волосом сиденья, обтянутые тяжелым бархатом, и мебель темного дерева оскорбляли его вкус. Он предпочел бы интерьер дома Тайрона в Новом Орлеане, обставленный мебелью вишневого и красного дерева — легчайшими стульями эпохи Людовика XV и диванами времен Директории.
 Воспоминание о Тайроне раздражало Эдуардо. У него в кармане лежало письмо, содержащее полный расчет между ними. Семь лет они действовали сообща, и Тайрон показал себя не только сильным и изобретательным союзником, но и непредсказуемым. Тайрон не понял бы его сейчас Он наверняка стал бы возражать против того, что Эдуардо помогает дочери человека, которого они вместе погубили. Поэтому было бы гораздо лучше, чтобы Тайрон никогда не узнал об этом
 Эдуардо похлопал себя по нагрудному карману Ему было жаль, что он нарушил их союз, но сейчас он чувствовал себя свободным. Перед тем как уехать из Чикаго, он пошлет Тайрону письмо. К тому времени как Тайрон получит его, они с Филаделфией будут далеко.
 Он зажал сигару в зубах, отрезал ее кончик, достал спичку, но не зажег ее. Его взгляд уперся в закрытую дверь гостевой спальни. Вот уже три часа, как Филаделфия закрылась там вместе с женщиной, нанятой ей прислуживать.
 Способ взять ее под свой контроль был весьма прост. Филаделфии пришлось согласиться на его предложение, потому что он легко мог дать ей то, в чем она так сильно нуждалась, — деньги. Однако их недельный союз еще крепче привязал его к ней. Он ожидал, что она будет вести себя так же, как и любая женщина, в знакомстве с которой он состоял: предлагать себя в обмен на его щедрость. Но она отказалась переехать из своего убогого пансиона в его квартиру и упорно отклоняла его предложения пообедать или посетить театр. Она держалась с ним с почтительной вежливостью, как принято вести себя с работодателем.
 Эдуардо улыбнулся и покачал головой. К его удивлению, она легко приняла выдуманную им причину, по которой должна работать с ним. За то короткое время, что они провели вместе, она говорила только о желании доказать невиновность отца и расплатиться по его долгам. Поэтому ему приходилось подыгрывать ей.
 Его предложение нанять Филаделфию Хант для совместной работы осложнялось тем, что она больше не принадлежала к высшему обществу. Поэтому она должна была стать кем-то еще. Он столько лет изменял свою собственную внешность, чтобы достигнуть поставленных целей, что выбрать для нее подходящую личину не составляло труда. Начиная с сегодняшнего утра Филаделфия Хант перестанет существовать. Ее место займет мадемуазель Фелис де Ронсар, французская сирота-аристократка и наследница большого состояния. Остается только увидеть, будет ли успешным ее превращение.
 Эдуардо бросил спичку в коробок и вынул сигару изо рта. У него не должно быть никаких сомнений в том, что он поступает правильно. И тем не менее его одолевали сомнения. Вовлечение в дела Филаделфии Хант противоречило всем его принципам.
 Но он не мог взять и просто сбежать от нее. С той самой минуты, когда Таварес впервые увидел ее, он понял, что они самим провидением предназначены друг для друга. По иронии судьбы он связался с женщиной, которая станет его заклятым врагом, если узнает правду о том, что он принял непосредственное участие в разорении ее отца. Что же касается его самого, то он всегда будет помнить клятву, которую дал у двух заросших могил в самом сердце бразильских джунглей. Сейчас его счастье в его собственных руках, и он будет сражаться и с раем, и с адом за право помочь Филаделфии Хант. Он будет терпеливым и нежным. Он сделает так, чтобы она доверяла ему, и, возможно, она не отвернется от него, когда правда всплывет наружу. В этом его надежда и спасение.
 Выругавшись на португальском языке, Эдуардо тяжело вздохнул. Внезапно дверь, на которую он смотрел, открылась, и все его сомнения рассеялись.
 В комнату вошла молодая женщина. Ее волосы были зачесаны назад и длинными черными локонами рассыпались по плечам, оставляя открытым низкий вырез платья. Она была красивой, манящей и совершенно незнакомой.
 Филаделфия неохотно переступила порог комнаты. Ей претила идея носить наряды, которые сеньор Таварес купил для нее, предпочитала свои собственные платья, которые соответствовали строгому трауру. Но когда она увидела очаровательное черное платье, то не устояла перед соблазном примерить его. К остальным изменениям в своей внешности она отнеслась с беспокойством и чувствовала себя не в своей тарелке. Когда сеньор Таварес поднялся из-за стола, ее тревога усилилась. Он с явным неодобрением рассматривал ее.
 От миссис Коллинз, которая помогала Филаделфии одеваться, не укрылось это выражение на лице джентльмена, и она поспешила нарушить неловкое молчание:
 — Ну разве она не картинка? Вы должны быть довольны, сэр.
 Но он с хмурым видом подошел к элегантно одетой молодой женщине.
 Под взглядом его черных глаз Филаделфия стояла совершенно неподвижно, по когда он поправил свисавший ей на левое ухо локон, сердце ее бешено забилось, а щеки вспыхнули от радости. Она быстро потупила взор, надеясь, что он не увидел ее реакции.
 Когда она снова подняла на него глаза, он все еще смотрел на нее нежным взглядом, казавшимся ей обманчивым. Она чувствовала пугающую силу этих уж слишком нежных глаз. Его внимательное разглядывание стало злить ее. Почему он молчит? Пусть хотя бы скажет, что ему не нравится, как она выглядит. Но нет, он продолжал сверлить ее загадочным взглядом, пока ей не стало казаться, что она сейчас либо закричит, либо упадет в обморок. Наконец нетерпеливым жестом руки он приказал ей повернуться.
 Прошептав что-то в знак протеста, она сделала круг, отчего ее юбки зашелестели и раскрылись веером.
 Когда она снова повернулась к Эдуардо, он улыбался. Его идея успешно осуществилась. Краска, которая превратила Филаделфию в брюнетку, преобразила также и ее черты. Ее глаза и кожа казались более светлыми. Бледная помада и сурьма, чуть оттенившая брови и ресницы, сделали ее лицо более выразительным и пикантным. Филаделфию не узнала бы даже самая близкая подруга, как сначала не узнал и он.
 Она ходила по комнате, и его улыбка становилась все шире. Платье из черного газа с золотыми полосками смело контрастировало с ее кожей и волосами, в то время как отделка с вышитыми шелковыми нитками розами алого, желтого и черного цветов подчеркивала ее чистоту и юность. Его взгляд задержался на мгновение на глубоком декольте, приоткрывавшем ее роскошную грудь, затем скользнул по обнаженным рукам с ямочками на локтях. Алый бант на турнюре колыхался в такт легкому покачиванию ее бедер, и он внезапно почувствовал желание, но быстро его подавил. Если она заподозрит, как воздействует на него, то непременно убежит в испуге.
 Закончив демонстрацию платья, Филаделфия повернулась к нему и скрестила па груди руки.
 — Скажите что-нибудь.
 Он широко улыбнулся, продемонстрировав ямочку на левой щеке.
 — Что может сказать мужчина красивой леди, кроме того что она очаровательна и невозможно прелестна.
 Филаделфия вспыхнула и посмотрела на миссис Коллинз.
 — Благодарю вас за столь экстравагантный комплимент.
 — Вы можете идти, — сказал Эдуардо женщине.
 — Я буду в соседней комнате на тот случай, если вдруг понадоблюсь вам.
 Эдуардо взял бумажник и достал из него чек.
 — Я думаю, что сегодня вы нам уже не понадобитесь. При виде денег женщина заулыбалась:
 — Вы очень добры, сэр!
 Джентльмен нанял ее для своей «подопечной», как он выразился, но от нее не ускользнул блеск его глаз, когда он рассматривал девушку. Скорее всего она его любовница. Однако какое ей дело до морального облика других людей?
 Проходя мимо Филаделфии к двери, она бросила на нее лукавый взгляд.
 — Желаю приятного вечера, дорогая. Ваш джентльмен сама щедрость.
 Выражение лица женщины и ее слова не на шутку разозлили Филаделфию. Она холодно посмотрела на миссис Коллинз и отвернулась.
 — Вам не следовало этого делать, — сказала она, когда дверь закрылась. — Эта женщина не одобряет наше поведение.
 Он пожал плевами:
 — Пусть себе думает, что угодно. Мы здесь долго не задержимся, поэтому не стоит обращать па нее внимание.
 — Если мы собираемся вместе заниматься бизнесом, то вы должны щадить мои чувства, — настаивала Филаделфия. — В Чикаго не принято делать такие комплименты.
 Он с удивлением посмотрел на нее, страстно желая привлечь к себе, нежно поцеловать в щеку, чтобы стереть с лица это ханжеское выражение, но сдержался.
 — Если бы я сделал такой комплимент даме моей страны, она бы надула губки и потребовала большего.
 — В таком случае вынуждена вас разочаровать, — холодно ответила она. — Я не собираюсь строить из себя простушку.
 — Я начинаю подозревать, что такое ханжеское поведение является результатом того, что американки сильно крахмалят нижние юбки.
 Оскорбленная, она отшатнулась от него:
 — Возможно, я для вас не идеал леди, но вас тоже никак не назовешь идеальным джентльменом!
 Его внезапный громкий смех заставил ее вздрогнуть.
 — Браво, сеньорита! Я знал, что вы горячая натура! — Филаделфия покраснела, так как поняла, что он специально спровоцировал ее гнев.
 — Вы поймали меня на удочку. Это нечестно. — Он пожал плечами.
 — Вы отказываетесь кокетничать со мной, а мне нравится, когда на ваших щечках расцветают розы. Я вызываю их наиболее доступным для меня способом.
 Филаделфия мудро промолчала и тихо стояла, скрестив на груди руки.
 — Вам понравилось платье? — спросил он. Перехватив его взгляд, остановившийся на вырезе ее платья, она еще раз напомнила себе все причины, по которым не должна быть здесь.
 — Платье симпатичное, — ответила она, — но, помнится, я говорила вам, что такой фасон вышел из моды три года назад.
 Его черные брови нахмурились.
 — А вы хотели бы иметь последнюю парижскую модель?
 — Нет, конечно, нет, — покраснев, ответила Филаделфия. — Я вообще ничего не хотела. Просто вы платили за это платье и вас обманули, подсунув устаревший фасон.
 — Это как раз то, что я заказывал. Вы играете роль и должны быть соответственно одеты. Разве мы не договорились с вами, что вы будете представляться французской сиротой-аристократкой, которая вынуждена была бежать, после того как шесть лет назад пруссаки захватили Париж?
 — Это вы так решили, — ответила она резко. — Я сомневаюсь, что кто-нибудь поверит в такое смехотворное утверждение.
 — А вы заставьте их поверить, — ответил он. — К счастью для нас, вы в школе пять лет изучали французский язык. И говорите на нем с едва заметным акцентом.
 — Спасибо, — сухо поблагодарила она.
 — Вам кажется, что не мне судить об этом? Позвольте сказать, что я жил в Париже.
 — Какое удивительное прошлое!
 Ее саркастический тон не возымел на него действия.
 — Итак, повторим еще раз вашу легенду. Вы покинули Париж после падения Второй империи и последние три года жили за границей. Первые годы вы носили модную одежду, а сейчас немного поизносились. Это платье выглядит слишком новым, поэтому вам лучше придать ему поношенный вид. Садитесь. Я предлагаю, чтобы вы опрокинули на него какую-нибудь еду во время обеда. Вы можете даже порвать его в нескольких местах. Потом мы отдадим его в прачечную и будет как раз то, что надо.
 — Это платье стоило вам целое состояние, и вы хотите, чтобы я испортила его? Вы настоящий сумасшедший.
 — Вовсе нет. — Он полез в карман и достал из него изящную книжечку. — Это ваши документы. Отныне вас зовут мадемуазель Фелис де Ронсар. Здесь же ваш билет до Нью-Йорка. Вы уезжаете через три дня.
 Филаделфия взяла бумаги, которые он протянул ей, по один взгляд на незнакомое имя возродил в ней былые опасения относительно того, стоит ли ей соглашаться на такое рискованное предприятие. Она не доверяла ему, но если бы не согласилась на его предложение, то у нее не было бы сейчас крыши над головой.
 — Меня одолевают сомнения.
 — Почему?
 — Я не знаю, правильно ли я поступаю. Что я буду говорить людям? А если я забуду свое новое имя?
 — Вы предпочитаете оставаться мисс Филаделфией Хант? Воля ваша. — Он с раздражением отвернулся от нее и стал нервно ходить по комнате. — Интересно, что скажут люди, когда они услышат ваше имя? Сплетни разносятся со скоростью лесного пожара. Неприятности, постигшие вашего отца, быстро станут известны во всех финансовых кругах Америки.
 — Не надо напоминать при каждом удобном случае, кто я и что со мной произошло, — ответила Филаделфия дрогнувшим голосом.
 Повернувшись к ней, Эдуардо не поверил своим глазам. Царственная осанка Филаделфии исчезла, и он увидел красивую, но несчастную молодую женщину с каплями слез на ресницах.
 Подойдя к ней, он привлек ее к себе.
 — Простите меня. Я сказал не подумав.
 Он слегка обнимал Филаделфию за плечи, и она задыхалась, чувствуя тепло его рук. Близость сильного мужского тела волновала ее не на шутку.
 — Пожалуйста, отпустите меня, — выдохнула она. Он сразу же повиновался, но, посмотрев ей в лицо, заметил, что холод, который неизменно присутствовал в ее взгляде, исчез. Янтарные глаза Филаделфии были подернуты печалью.
 Желание с новой силой охватило Эдуардо, и ему стоило невероятных усилий подавить его
 — Я должен расстаться с вами на некоторое время, — сказал он и мысленно добавил: «Чем скорее, тем лучше».
 — Расстаться? Но почему?
 — Вам придется самостоятельно добраться до Нью-Йорка. Не считаете же вы, что общество отнесется к вам с участием, если около вас будет вертеться джентльмен. — Он улыбнулся. — Они решат, как подумала миссис Коллинз, что вы прихватили с собой любовника.
 — И это все, что вы можете сказать?
 — Ваши слова не лишены смысла, — осторожно ответила Филаделфия.
 — Я никогда не забываю о здравом смысле, хотя не всегда отдаю ему предпочтение.
 Филаделфия старательно избегала его взгляда.
 — В событиях последней недели не было ни малейшего смысла. Как вы можете посылать меня одну в город, где я никого не знаю? Что я буду там делать?
 — Вас встретят на вокзале. А пока вам больше знать не положено.
 Упрямство, которым она никогда не отличалась, внезапно прорвалось:
 — А я хочу знать все, прежде чем сяду в поезд.
 — Очень хорошо, — ответил Эдуардо, скрещивая на груди руки. — Что вы хотите знать, menina?
 — Я хочу доверять вам, но как? Я даже не знаю, правду ли вы мне говорили?
 — Вам не кажется, что вы немного запоздали с принятием другого решения?
 — О, ради Бога! Вы заявили, что богаты, но откуда мне знать, честным ли путем вы получили свое богатство?
 — Если бы я был вором, то уж, наверное, не стал бы публично демонстрировать свои драгоценности. Похититель драгоценностей разбирает изделие на отдельные фрагменты и продает их частями, так как оригинал легко узнаваем. Что же касается моего богатства, то первую шахту по добыче драгоценных камней я выиграл в карты в Санта-Терезине у одного везунчика, который считал, что удача никогда не оставит его. Хотите послушать, как я приобрел свои остальные владения? Я очень богатый человек, menina. — Протянув руку, он убрал с ее лба локон. — Вы довольны?
 — Что означает слово menina? — спросила она, чтобы сменить тему.
 — В португальском это выражение нежности. — Он улыбнулся, и в его глазах заплясали дьяволята. — Вам нужен дословный перевод?
 Смущенная, Филаделфия быстро выпалила:
 — Как же вы сколотили свое состояние, сеньор Таварес? Сделав вид, что не слышит ее, Эдуардо достал из нагрудного кармана ювелирный футляр.
 — Я чуть не забыл о нем. — Он открыл футляр и показал ей стилизованное под цветы ожерелье, украшенное бриллиантами. — Оно французское и относится к середине восемнадцатого века. К счастью, к этому времени французские мужчины перестали украшать себя и перешли к украшению своих жен. Через несколько недель оно будет красоваться на вашей прекрасной шейке. Я назвал его «Колье де Ронсар», и оно часть вашего наследства. Вы не находите, что оно необыкновенное?
 Взглянув на него, Филаделфия сразу же забыла все свои условия.
 — Оно потрясающее, — прошептала она. — Каждый камень в центре никак не меньше трех карат, — сказала она.
 — Четыре.
 — Огранка сделана в виде листьев. Ничего подобного я никогда не видела.
 — Они уникальны, — согласился он, польщенный ее оценкой и знанием бриллиантов. — Давайте посмотрим, как они будут сочетаться с вашим платьем.
 Колье холодило ее, когда он надевал его ей на шею, в то время как от прикосновения его пальцев тепло растекалось по всему телу.
 — Подойдите к зеркалу у камина и скажите мне, что вы о нем думаете?
 Филаделфия позволила ему взять себя за локоть и подвести к зеркалу. Однако, подняв глаза, чтобы посмотреть на свое отражение, она внезапно обнаружила, что больше смотрит на стоявшего рядом с ней мужчину, чем на колье. Он стоял сзади и чуть-чуть в сторонке. Только сейчас она увидела, что он гораздо выше ее и шире в плечах. Вместе они смотрелись очень эффектно. Нет, если бы они были изображены на портрете или фотографии, то он скорее всего сидел бы, а она стояла подле него, положив руку ему на плечо.
 Интересно знать, что бы она почувствовала, если бы была его женой. Раньше она воображала, что ее мужем будет Гарри, защитит ее от невзгод своей силой и здравомыслием. Но здравомыслие и сила исчезли, как только его отец вмешался в их отношения. А если ее полюбит такой мужчина, как Эдуардо, то он не станет считаться с неодобрением своего отца и будет бороться за свою любовь. Возможно, у него уже есть женщина или жена, которая ждет его возвращения из северного полушария.
 Филаделфия отвела от него взгляд, так как сама мысль о его любви к другой женщине была для нее мучительной, что, конечно же, очень смешно. Они принадлежали разным мирам, разным культурам. Почему ее заботят его сердечные дела? Она завидует каждой счастливой женщине только потому, что ее собственная жизнь разбита.
 Ей вовек не знать счастья, пока она не восстановит доброе имя отца и не отомстит за него.
 Эдуардо, делая вид, что рассматривает колье, краешком глаза наблюдал за выражением ее лица. Ему льстило, что он занимает ее внимание. Чаще всего Филаделфия вела себя так, словно он был каким-то надоедливым старым клерком или банкиром, с которым она вынуждена иметь дело. Под ее внешней холодностью угадывалась страстная натура. Она была женщина из плоти и крови. Он снова почувствовал напряжение в паху.
 Чтобы избавиться от искушения, он постарался полностью сосредоточиться на колье, но непроизвольно стал смотреть на вырез ее платья, где возвышались соблазнительные округлости грудей, и его желание усилилось.
 — А что, если я потеряю колье или его украдут?
 Эдуардо, словно очнувшись от сна, удивленно заморгал.
 Филаделфия повернулась к нему и приняла его хмурый вид за ответ на свой вопрос.
 — Я не собираюсь быть невнимательной, но если вы не доверяете мне свои драгоценности, то лучше прямо сейчас заберите их.
 Она попыталась расстегнуть колье, но он перехватил ее руку.
 — Я полностью доверяю вам, сеньорита, и полагаюсь на ваше благоразумие. Что бы вы сделали, чтобы защитить их?
 — Сделала бы дубликат из стразов, — незамедлительно ответила она и постаралась как можно быстрее освободиться от его пальцев. Неужели на свете есть еще человек, от которого исходит такое тепло? Прикосновения ее отца не были такими же теплыми, а руки Гарри были всегда холодными.
 — Я бы поступил точно так же.
 Он полез в нагрудный карман и извлек из него точную копию колье. Оно зацепилось за какое-то письмо в кармане, и он вытащил его вместе с украшением. Конверт упал на пол.
 Филаделфия нагнулась, чтобы поднять его, но Эдуардо опередил ее и выхватил конверт прямо у нее из-под руки. Она все же успела прочесть адрес — Новый Орлеан. Он распрямился с улыбкой на лице, которой на сей раз не было в его глазах, и поспешно засунул письмо обратно в карман. У нее по спине пробежал холодок — Эдуардо не хотел, чтобы она видела это письмо.
 На одном из писем отца тоже значился адрес Нового Орлеана. Было ли это случайным совпадением или он затеял с ней более серьезную игру? Он нанял ее, чтобы помочь ему продать его драгоценности, а она, в свою очередь, намеревалась использовать его для своих собственных целей. И тем не менее ей не следует забывать, что он иностранец и ему нельзя доверять.
 Заметив ее смятение, Эдуардо внимательно наблюдал за ней, демонстрируя второе колье.
 — Это стразы. Я думаю, что лучше, если настоящее в целях безопасности останется у меня, пока не будет выставлено на продажу в Нью-Йорке.
 Филаделфия сжалась.
 — Понимаю. Какое из двух колье мы будем продавать, сеньор?
 Вот она и попалась. Стало быть, в ее глазах он по-прежнему жулик, шарлатан.
 — Вы все еще не доверяете мне? — спросил он.
 — У меня на это мало причин, — ответила она. — У вас много знакомых в Новом Орлеане?
 Улыбка Эдуардо стала напряженной. Филаделфия была умной и сообразительной. Он должен помнить об этом, так как не хочет, чтобы она начала копаться в его прошлом.
 — Несколько. А у вас?
 — И у меня тоже, — ответила она ему в тон.
 — Как-нибудь мы поговорим о наших знакомых. Возможно, найдем и общих.
 В его вежливом ответе Филаделфия уловила легкое раздражение. Она никого не знала в Новом Орлеане, по если он начнет выуживать из нее детали, то может сам попасться в ее сети.
 — Какие отношения у вас сейчас с родственниками? — поинтересовался Эдуардо, отвлекая ее внимание от письма.
 — Я написала родственникам по материнской линии, что собираюсь навестить кузенов моего отца в Нью-Йорке.
 — У вас есть родственники в Нью-Йорке?
 — Нет, но мамина родня об этом не знает.
 — А ваш адвокат? Что вы сказали ему?
 — То же самое. Я пообещала, что буду поддерживать с ним постоянную переписку.
 — Значит, вы окончательно порвали с Филаделфией Хант?
 — Да.
 — А вы себя ощущаете мадемуазель Ронсар?
 — Конечно же, нет. — Она посмотрела на билет в руке. — Вы встретите меня в Нью-Йорке?
 — Нет, но не надо волноваться. Вас встретит человек, на которого можно положиться.
 — Кто он такой? — встревоженно спросила она. — И как я его узнаю?
 — Не тревожьтесь, мадемуазель Ронсар. Он сам узнает вас.
 Филаделфия закрыла дорожную сумку и, вздохнув, повернулась к вагонному окну, чтобы увидеть свое отражение Прошла уже почти неделя, а она так и не привыкла к темноволосой молодой женщине, каковой была теперь. Она придвинулась поближе, чтобы получше рассмотреть себя, подозревая, что у нее одна бровь темнее другой Она пока еще не овладела искусством нанесения косметики. Стоило ей чуть больше нарумяниться — и она выглядела дешевкой. Слишком мало туши на светлые ресницы — и становилось ясно, что волосы у нее крашеные. Изучив лицо, она со вздохом выпрямилась.
 — Волнуетесь, дорогая? — спросила пожилая матрона, сидевшая напротив.
 — Да… oui (да (фр.).), — запоздало добавила Филаделфия по-французски.
 Господи, какая же она француженка, если то и дело сбивается на английский?
 — Впервые едете в Нью-Йорк? — Филаделфия улыбнулась и кивнула.
 — Вам там понравится. Вас будут встречать родственники?
 — Нет.
 — Вот как? — Женщина с подозрением посмотрела на нее.
 — Меня встречают, — поспешила добавить Филаделфия с французским акцентом, но на душе у нее стало тяжело. Эдуардо Таварес наказывал ей говорить людям, что почти весь прошлый год она провела в Индии, у своего кузена, где и овладела английским языком. Когда-нибудь она все-таки выдаст себя. Надо быть настоящей сумасшедшей, чтобы согласиться на подобные игры. На душе стало еще тяжелее. У нее нет к этому ни способностей, ни темперамента.
 — Вы долго пробудете в стране?
 Филаделфия подпрыгнула, словно женщина ткнула ее спицей, которыми она с такой ловкостью вязала.
 — Что? В какой стране? — Филаделфия быстро собиралась с мыслями. Что она там говорила? — Mais non (Нет (фр).), только месяц. Затем я поплыву на пароходе в Сан-Франциско.
 Седые брови женщины поползли вверх, в то время как спицы быстро вывязывали один ряд красной шерсти за другим.
 — Вы едете из Франции кружным путем, — заметила она.
 — Я еду не из Франции. Из Индии. — Филаделфия вспыхнула, услышав свой голос. Он звучал как-то жалобно.
 — Из Индии? Ничего себе путешествие для молодой леди. — Женщина улыбнулась. — Я вас понимаю. Сама много путешествовала в молодые годы, так как мой отец был капитаном китобойного судна, а моя мать часто плавала с ним в качестве первого помощника. Мой старший брат Джеми перевозит каучук из Бразилии в Бостон. Вы бывали в Бразилии?
 Филаделфия с тревогой посмотрела на женщину:
 — В Бразилии?
 Женщина, желая завязать разговор, продолжала:
 — Если хотите знать, то я никогда не была там сама, но Джеми говорит, что это дикое, забытое Богом место. Джунгли, полные язычников, реки, в которых кишат хищные рыбы и змеи… Это вовсе не та страна, куда должен плавать христианин, и я всегда твержу Джеми об этом. Я даже вообразить себе не могу, как он мог якшаться с этими цветными тощими девчонками. С одной из них Том Фостер плавал целых десять лет. Говорят, что Том купил ее! Вы можете представить такое? Он купил себе жену!
 — Звучит очень интересно, — осторожно произнесла Филаделфия. — Мы скоро приедем в Нью-Йорк?
 — Не совсем в Нью-Йорк. Пенсильванская железная дорога заканчивается в Эксчейндж-Плейс в Нью-Джерси.
 — Нью-Джерси? — удивилась Филаделфия. — И дальше поезд не идет?
 — Вы можете добраться туда, переправившись на пароме в Манхэттен.
 — О! — Филаделфия была в замешательстве. Эдуардо Таварес сказал, что ее будут встречать на железнодорожном вокзале в Нью-Йорке. Неужели он ничего не знал о пароме?
 Женщина посмотрела на Филаделфию долгим внимательным взглядом и только сейчас поняла, что попутчица одета в черное.
 — Вы в трауре, дитя? — Филаделфия кивнула. — Потеряли родителей? — Она снова кивнула. — Бедняжка. И вы проделали весь этот долгий путь, чтобы вас встретили незнакомые люди?
 Филаделфия кивнула в очередной раз, поскольку напряженно думала о том, что ей делать.
 — Не забивайте пустяками свою хорошенькую маленькую головку. Я довезу вас туда. — Отложив в сторону вязанье, она протянула Филаделфии руку. — Меня зовут Сара Крабб. Я из Нью-Бедфорд, Массачусетс.
 — Я Фелис де Ронсар, из Парижа, — ответила Филаделфия, пожимая ей руку.
 Через час Филаделфия была рада, что решила воспользоваться помощью миссис Крабб. Огромный терминал был заполнен паровозным дымом, паром, шумом толпы и многочисленными носильщиками. Ступив на платформу под железной сводчатой крышей вокзала, она почувствовала себя растерянной и испуганной.
 — Подождите меня здесь, дорогая, я приведу носильщика, — сказала миссис Крабб и исчезла в толпе.
 Филаделфия сначала не заметила приближающегося к ней человека, хотя он привлекал всеобщее внимание. Он был высоким и по-солдатски прямым. На нем был надет аккуратный приталенный белый френч, отделанный галунами и рядом позолоченных пуговиц. Его широкие черные брюки были заправлены в начищенные сапоги. Когда он проходил мимо, люди глазели на него, так как на голове у него был белый шелковый тюрбан с огромным голубым камнем посередине.
 Он остановился перед Филаделфией и улыбнулся.
 — Я к вашим услугам, мадемуазель дс Ронсар. — Филаделфия во все глаза смотрела на его загорелое, изборожденное морщинами лицо.
 — Кто вы?
 — Ваш покорный слуга, мэм-саиб. Отправлен вперед, чтобы подготовить вам достойную встречу в Нью-Йорке.
 — Ваше имя?
 Он правой рукой дотронулся до своего лба, потом грациозным жестом коснулся подбородка, а затем груди, изогнувшись при этом в поклоне.
 — Меня зовут Акбар, мэм-саиб.
 Он выпрямился, посмотрел на груду багажа, лежавшую у ее ног, и выбрал из него только те вещи, которые принадлежали непосредственно ей.
 — Следуйте за мной, мэм-саиб.
 Какое-то время Филаделфия стояла в растерянности. Поняв, что у него нет ни малейшего намерения оглядываться и смотреть, следует ли она за ним, Филаделфия, приподняв юбки своего дорожного платья, бросилась вслед за слугой. Пробегая мимо стоявшей с открытым ртом миссис Крабб, которая вела за собой носильщика-негра, она крикнула:
 — Меня встретили! Спасибо! До свидания!
 — Вы видели нечто подобное? — спросила миссис Крабб, обретя дар речи.
 — Нет, мэм, не видел, — усмехнулся носильщик.




 Глава 4


  Нью-Йорк, май 1875 года 
 — Вы негодяй! Вы подлец! Вы… вы мошенник! — Эдуардо Таварес легко увертывался от подушек из восточного шелка, которые Филаделфия бросала в него, но его веселье постепенно иссякало. Когда приступ смеха прошел, он забежал за небольшой диван и спрятался за ним. Растянувшись там в неудобной позе, он услышал ее самодовольные слова:
 — Это послужит вам уроком, шарлатан!
 Встав на колени, он выглянул из-за спинки дивана.
 — Ваш гнев иссяк, мэм-саиб?
 — О нет! — Филаделфия поискала глазами подушку и только тут заметила, что их больше нет. Она схватила фарфоровую вазу с ближайшего столика и угрожающе подняла над головой.
 — Как вы смели предстать передо мной в таком виде, что мать родная не узнала бы? Вы могли бы открыться еще вчера на станции, но предпочли этот дурацкий маскарад и из-за страха перед вами заставили меня ходить на задних лапках. Если вы сейчас же не начнете называть меня сеньориной, я за себя не ручаюсь.
 Эдуардо выглянул из-за дивана, но встать не решился, так как тюрбан съехал набок и закрыл один глаз. Поправив его, он сказал:
 — Сейчас, когда вы разоружены, я был бы счастлив объяснить вам все. — Он жестом указал на свои накладные бачки и тюрбан. — Я прибег к маскировке исключительно в интересах дела.
 — Сомневаюсь. Если вы немедленно не покинете мой номер, я буду вынуждена вызвать гостиничного детектива!
 Эдуардо, улыбаясь, смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Возможно, стоит поплатиться ценой своего изгнания, чтобы увидеть реакцию консьержа и детектива, когда она вызовет их. Одетая в платье цвета лаванды, которое оттеняло ее черные длинные локоны и золотистые глаза, полные праведного негодования, Филаделфия представляла собой зрелище, которое они никогда не забудут. Об инциденте могут даже сообщить в колонке сплетен. Но конечно, он не готов к тому, чтобы ее имя трепали таким вот образом. Ей необходимо держаться с достоинством. До приезда в Нью-Йорк он последние три дня был занят, и если его работа принесет плоды, она скоро попадет в приличное общество.
 — Вы великолепны в своем гневе, мэм-саиб, но я прошу вас выслушать меня, прежде чем вы разобьете этот шедевр фарфорового искусства.
 Филаделфия взглянула на вазу и, узнав в ней образец эпохи Минь, поставила ее на место и протянула руку к колокольчику, чтобы позвонить.
 Эдуардо вскочил на ноги:
 — Не утруждайтесь. Я сделаю для вас все, что пожелаете.
 — Тогда убирайтесь!
 — С вами становится трудно иметь дело. В то время как я готов доставить вам удовольствие, вы выгоняете меня из номера, оплаченного мной.
 Он оставил угодливый тон слуга, которым разговаривал с ней последние двадцать четыре часа, и вернулся к своей обычной манере разговора, напомнив ей, что она его должница.
 Придя в себя, она скрестила на груди руки.
 — Прекрасно. Тогда объяснитесь.
 Он улыбнулся, во всяком случае, ей так показалось, потому что его отвратительные накладные бакенбарды встопорщились.
 — Вы играете роль, и чтобы быть постоянно рядом, я выбрал роль ост-индского слуги, так как это единственное, что мне хорошо известно. Должен отметить, что мой характер взят из самой жизни. Несколько лет назад, в Дели, я нанял слугу по имени Акбар. В настоящее время он… впрочем, какое это имеет значение, где он. Несколько распоряжений понятливой и расторопной швее, визит к театральному гримеру и — прошу любить и жаловать, перед вами живой Акбар. А сейчас, — весело продолжал он, — не желаете ли горячего шоколада, который я принес вместе с вашим завтраком?
 — Нет! — решительно отказалась Филаделфия, однако аромат шоколада, наполнивший комнату, был соблазнительным.
 — Вы не будете возражать, если я налью себе чашечку? Быть слугой — дело трудное. Я только приступил к завтраку, когда вы позвонили.
 Выражение лица Филаделфии прояснилось, и она спросила:
 — Это та самая цена, которую вы платите в нашей маленькой драме? Быть моим слугой?
 — К вашим услугам, мэм-саиб. — Он повторил тот же самый жест, который она уже видела много раз, начиная с их встречи на вокзале.
 — И откуда появился такой слуга, хотела бы я знать?
 — Подарок от вашей дорогой тети Агнес, которая живет в Дели.
 — Людей не дарят в качестве подарка, — заметила Филаделфия, с подозрением глядя на него.
 Эдуардо предложил ей чашку шоколада, который она взяла без дальнейших колебаний.
 — По этому поводу ваша страна недавно вела войну, не так ли? Боюсь, что и мою страну это ждет.
 — В Бразилии есть рабы? — спросила она, опускаясь на стул.
 Он налил себе чашку шоколада и сел на диван напротив нее.
 — В моей стране сколько угодно рабов: индийцы, африканцы, мулаты и много разных других.
 Чашка Филаделфии застыла на пути ко рту. Она вспомнила, как он хвастался своим богатством и своими обширными владениями.
 — Вы рабовладелец?
 Увидев выражение ее лица, он решил подшутить над ней.
 — Почему вы спрашиваете? Такая идея привлекает вас?
 — Она приводит меня в ужас! — Филаделфия поставила чашку на стол. — Так вы рабовладелец?
 — А вы, значит, сторонница янки?
 — А вы Симон Легри?
 — Симон? Это тот самый плохой надсмотрщик из книги Бичер-Стоу «Дядя Тим»?
 — «Дядя Том», — поправила она. — Не уходите от вопроса.
 — Вы невозможно красивы, когда краснеете. Вам надо почаще делать это на публике, и тогда все эти североамериканцы будут падать к вашим ногам, как листья с деревьев осенью.
 Тот факт, что он кокетничал и старался отвлечь ее внимание, разозлил Филаделфию. Она резко поднялась.
 — Я не желаю разговаривать с вами в таком тоне!
 — Почему бы вам сразу не сказать: «Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь дело с вами, если вы таковым являетесь». Между нами не должно быть никаких недомолвок.
 — Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь что-либо общее с человеком, который считает, что порабощение себе подобных нормальное явление.
 — Хорошо сказано. — Он захлопал в ладоши и посмотрел на нее грустным взглядом. — К сожалению, я не рабовладелец, поэтому вы напрасно тратили слова, обвиняя меня в этом. Но я буду помнить, что вы чрезмерно самоуверенная женщина и страшны в своем гневе.
 Щеки Филаделфии пылали огнем. Злая на него и на себя за то, что опять позволила ему воспользоваться своей доверчивостью, она снова посмотрела на восточную вазу. Если бы не стук в дверь, этот предмет древней цивилизации мог бы оказаться в ее руках смертельным оружием.
 Она пошла открывать дверь, но Эдуардо опередил ее, сделав знак отойти подальше и берясь за ручку. Только тогда она вспомнила, что он считается ее слугой. Хмурое выражение ее лица сменилось приветливой улыбкой.
 В комнату вошел человек средних лет в форме консьержа.
 — Вы звонили, мадам?
 Эдуардо схватил служащего за воротник.
 — Никто не смеет обращаться к мэм-саиб, пока не получит на то ее позволения!
 Грозный голос Эдуардо рассмешил бы Филаделфию, не будь она так зла на него.
 — Отпусти джентльмена, Акбар, — сказала она резко. Он незамедлительно повиновался.
 — Как пожелает мэм-саиб, — почтительно произнес он, развернулся и встал спиной к двери.
 Филаделфия с ослепительной улыбкой подошла к перепуганному служащему.
 — Простите моего слугу. Он забыл, что мы уже не в Индии. — Она увидела, как Эдуардо жестикулирует из-за плеча консьержа, и поняла, что забыла о французском акценте. — Вы простите moi? Oui? (меня? Да? (фр).)
 — Все нормально, мадам, — приободрился консьерж, очарованный прелестной молодой женщиной. — Вы сказали Индия? В нашем отеле «Виндзор» мы привыкли иметь дело с людьми разных национальностей. Совсем недавно у нас останавливался служащий ост-индской компании. Он наш постоянный гость.
 — Это очень интересно, — ответила Филаделфия, игнорируя жестикуляцию Эдуардо, которая начинала ее нервировать. — Чем могу служить, месье?
 — Вы звонили мне, мадам.
 — Moi? — Филаделфия недоуменно огляделась вокруг, и тут ее взгляд остановился на Эдуардо.
 — Акбар, — с упреком сказала она, — ты не должен беспокоить служащих отеля. Стыдно, стыдно! — Она посмотрела на консьержа. — Простите нас Мой слуга… как это у вас говорится? — Она покрутила пальцем у виска. — Иногда он забывает, что мы уже не в доме с сотней слуг под его началом. Здесь, в Америке, в его обязанности входит только приносить и уносить. Вы меня понимаете, n’est-се pas (не правда ли? (фр).)?
 Человек кивнул, но его адамово яблоко ходило ходуном, и Филаделфия подумала, что она задохнется.
 — У вас сотня слуг, мадам?
 — Да, месье. Это не так уж много, если принять во внимание, какой огромный у меня дом. Здесь я могу обойтись одним Акбаром. А сейчас вы можете идти, но прежде Акбар извинится перед вами.
 Консьерж посмотрел на бородатого человека в тюрбане, стоявшего со скрещенными на груди руками и грозным взглядом.
 — В этом нет необходимости, мадам. Ничего страшного не произошло.
 — Я настаиваю, Акбар должен научиться приличному поведению. У него поистине ужасный нрав! В Индии он носит на боку огромную саблю. Если слуга не повинуется, — она чиркнула себя пальцем по горлу, — раз и готово слуги больше нет!
 — Что вы хотите сказать?
 — Я хочу сказать, что он должен извиниться. Мы в Америке и должны вести себя как американцы, oui? Акбар?
 — Как пожелает мэм-саиб. Тысячу извинений, ты, надоедливое насекомое.
 Бедный консьерж от неожиданности дернулся и хотел что-то ответить, но, поймав взгляд Филаделфии и увидев, что она быстро качает головой, решил не развивать эту тему.
 — Извинения приняты, — сказал он. — А сейчас мне лучше уйти. — Он протянул Филаделфии руку, но она сделала вид, что не замечает ее. Тогда он повернулся к человеку в тюрбане, но тот упер руки в бока и с угрозой посмотрел на него. Консьерж опустил руку и отвесил Филаделфии неуклюжий поклон. — Если вам что-нибудь понадобится, мадам…
 — Мадемуазель, — поправила она. — Je le regrette (Мне жаль (фр).), но я не замужем.
 — Не замужем, — повторил он, присовокупляя эту информацию к предыдущей, относящейся к сотне ее слуг. — Очень хорошо, мисс. Я полностью в вашем распоряжении. До свидания. — Он повернулся и увидел, что «полоумный дикарь», как он впоследствии описывал Акбара своему коллеге, распахнул перед ним дверь.
 Когда дверь за консьержем наконец закрылась, Эдуардо повернулся к Филаделфии.
 — Знаете, что вы сейчас сделали? — Филаделфия отступила на шаг.
 — Вы заслужили это! — Он шагнул к ней, и она снова отступила. — Вы сказали, что вы мои слуга. — Он придвинулся ближе — она отодвинулась. — Как мне было не поверить, если вы начали первым. — Он сделал два шага вперед, она — два шага назад.
 Она оглянулась, прикидывая расстояние между собой и дверью в спальню.
 — Если вам не понравилось, что я сделала, тогда оставьте меня. Я не ожидала, что вы… Что вы делаете?
 Он был от нее на расстоянии вытянутой руки Она отскочила, затем повернулась, чтобы бежать. Дверь была совсем рядом, но, как только ее рука взялась за ручку, он схватил ее сзади, развернул к себе и приподнял.
 Эдуардо прижал ее к груди, описал вместе с ней два круга и снова поставил на ноги.
 Филаделфия прижалась к двери, не зная, что последует дальше, но, к своему удивлению, услышала громкий смех Эдуардо.
 — Вы, вы необыкновенное создание! — закричал он. — Да знаете ли, что вы сделали?
 Она медленно покачала головой, понимая, что провалила свою роль.
 — Вы за один прием сделали то, на что мне бы понадобились целые недели. Вы произвели такое впечатление на консьержа, что он не опомнится до конца жизни. Сегодня этот случай станет предметом обсуждения всего отеля. Все гости за обедом только и будут говорить о нем. К завтрашнему дню вся Пятая авеню будет знать, что вы в городе. Это было потрясающе! Вы поступили гениально, рассказав, что я убиваю всех непокорных слуг. Да как вы додумались до этого?
 — Сама не знаю, — ответила Филаделфия, приходя в себя и понимая, что ей уже ничто не грозит. — Если вы остались довольны, то нужно было прямо сказать об этом, а не гонять меня по всей комнате.
 — Но мне доставляет огромное удовольствие гоняться за вами. — Он придвинулся к ней настолько близко, что она могла рассмотреть радужную оболочку его черных глаз. Она отпрянула и вжалась в дверь спальни. — Если бы вы были бразильянкой, то я бы расцеловал вас.
 Филаделфия затаила дыхание. Она смотрела в прекрасное мужественное лицо Эдуардо, обезображенное сейчас колючими бачками и гримом, который сделал его гораздо старше. Он дразнил ее, и это ей совсем не нравилось. Так почему же она надеется вопреки рассудку, что он выполнит свою угрозу и поцелует ее?
 Эдуардо наблюдал за сменой чувств на лице Филаделфии и удивлялся, как она, такая волевая и находчивая, могла быть в то же самое время такой совершение беззащитной. От его внимания не укрылось, что она с нетерпением ждет, чтобы он поцеловал ее. Его взгляд упал на ее губы. Розовая помада делала их более полными и более соблазнительными, чем это было необходимо. Все так просто. Их разделял всего какой-то дюйм. Ему хотелось поцеловать ее.
 Когда он наклонился к ней, она закрыла глаза и вздернула подбородок. Филаделфия ждала. Ее сердце колотилось, как пойманная птица. Но ничего не случилось.
 Она в смущении открыла глаза и увидела, что Эдуардо уже посередине комнаты. Он дошел до двери, обернулся и, не глядя на нее, сказал:
 — Съешьте завтрак, пока он не остыл. Я вернусь через час. Вам надо показаться на публике. С этой целью мы отправимся по магазинам. — Он вышел и тщательно закрыл за собой дверь.
 Филаделфия прикусила губу. Что она сделала не так? Ее охватило чувство унижения. Он дразнил ее! Она уткнулась лицом в дверь спальни.
 — Ненавижу! Ненавижу!
 — Позвольте мне выразить свое мнение: этот цвет вам к лицу.
 Филаделфия рассеянно щупала отрез щелка мандариново-желтого цвета на прилавке магазина «А.Т. Стюарт и компания».
 — Он красивый, — довольно сдержанно ответила она продавщице. — Здесь столько красивых вещей. Возможно, когда-нибудь мне посчастливится снова носить их.
 — О, мисс, простите, — сказала девушка, только сейчас заметив, что молодая француженка в платье серого цвета — знак того, что траур еще не кончился. — Примите мои соболезнования по случаю вашей утраты.
 — Merci, — ответила Филаделфия и поспешно вышла из магазина.
 Только добравшись до середины улицы и остановившись напротив пятиэтажного особняка, Филаделфия решилась заговорить с мужчиной, который словно тень повсюду следовал за ней:
 — Это омерзительно! Врать, чтобы вызвать сочувствие незнакомых людей! Я это ненавижу!
 — Мэм-саиб вовсе не врет, когда говорит, что носит траур. Ваш отец умер, — напомнил он ей тихим голосом.
 Она резко повернулась к нему:
 — Это мое личное дело. Мне не доставляет удовольствия вызывать у других жалость.
 — Мэм-саиб должна помнить об окружающих, — сказал Эдуардо на этот раз по-французски, так как его необычная внешность привлекла внимание кучеров многочисленных частных экипажей, выстроившихся на Бродвее в ожидании хозяев.
 Филаделфия расправила плечи и, глядя ему прямо в глаза, сказала по-английски:
 — Если вам не нравится мое поведение, найдите себе другую партнершу!
 Он испытывал сильнейшее желание так встряхнуть ее, чтобы зубы застучали. Ему так недоставало терпения в обращении с ней. С тех пор как он подавил желание поцеловать Филаделфию, они уже не могли нормально разговаривать между собой. Это было глупо, и он очень сожалел об этом, но не мог же он позволить, чтобы какая-то маленькая оплошность погубила так хорошо начавшееся дело. Если бы только она перестала смотреть на него своими огромными золотистыми глазами, перестала говорить колкости и обращалась бы с ним как с простым слугой.
 — Мэм-саиб устала. Возможно, она пожелает пойти куда-нибудь на ленч?
 Филаделфия окинула его холодным взглядом.
 — Я действительно проголодалась, но это вас не касается. Я вижу на той стороне улицы кондитерскую. — Она искоса посмотрела на него. — А вам я приказываю немедленно отправляться домой!
 — Если мэм-саиб прикажет, то я готов даже отрубить себе правую руку, — сказал он драматическим тоном, склоняясь в низком поклоне, и еще тише добавил: — Но зачем нужна эта рука, если в ней не будет кошелька.
 — Вам обязательно надо напоминать мне об этом при каждом удобном случае?! — закричала она по-французски. — Вы не лучше кредиторов моего отца, которые постоянно напоминают мне о долгах.
 Эдуардо видел, что она оскорблена, и горько раскаивался в своей неудачной шутке. Он запустил руку за красный кушак, повязанный вокруг талии, и протянул ей маленький кошелечек:
 — Мэм-саиб найдет здесь все, что ей нужно, и даже больше. Покорный слуга всегда к ее услугам.
 — О нет, оставьте его себе. Я не хочу, чтобы меня обвинили в перерасходе жалованья.
 Филаделфия повернулась и подошла к обочине тротуара, но не смогла сразу перейти улицу. Вся проезжая часть была заполнена наемными экипажами, багажными телегами, омнибусами, частными каретами и другими средствами передвижения. На перекрестке она увидела регулировщика движения в голубой униформе с поднятым жезлом и свистком, зажатым в зубах.
 Грохот и толчея были такими, каких она никогда не наблюдала в Чикаго. Ее отец всегда очень тщательно выбирал время и место, когда она могла появиться на публике. В тех случаях, когда ей разрешалось выезжать одной, она пользовалась семейной каретой, и только в утренние часы, где-то между десятью и полуднем. Она была явно не готова к тому, чтобы идти пешком по Бродвею, пробираясь сквозь толпу народа.
 Когда движение остановилось, людской поток, сопровождаемый шумом голосов и пылыо, подхватил ее. Она со страхом осознала, что оказалась на проезжей части. Охваченная тревогой, она вертела головой из стороны в сторону, надеясь найти Эдуардо, но он словно сквозь землю провалился.
 Вдруг послышались громкие голоса, и пешеходы стали разбегаться, толкая ее со всех сторон. Затем она услышала звон колоколов и поняла: что-то случилось. Прямо на нее неслась пожарная машина. Впереди бежали пожарные, громко крича, чтобы освободили улицу. Шум превратился в какофонию звуков, где ржали напуганные лошади и кричали извозчики, стараясь поскорее расчистить дорогу.
 Филаделфия отчаянно пыталась вернуться на тротуар, но людской поток нес ее в обратном направлении. Внезапно ее каблук застрял в выбоине булыжной мостовой. Сильный толчок сзади, и каблук сломался. Теряя равновесие, она закричала от ужаса и упала под копыта лошади, запряженной в карету.
 От ее крика сердце Эдуардо сжалось. Все это время он пытался догнать ее. Она уже была на расстоянии вытянутой руки, когда неожиданно исчезла из виду, как раз в то время, когда мимо пронеслась карета с гербом, влекомая парой гнедых.
 Как сумасшедший он расталкивал толпу, ругаясь на смеси португальского с английским, и люди отскакивали от него еще быстрее, чем от пожарной машины. Не заботясь о собственной безопасности, он бросился к лошади, которая встала на дыбы перед распростертым телом Филаделфии. Стараясь увернуться от удара копыт, он схватил вожжи и пригнул ее голову вниз.
 — Придержи своих проклятых лошадей! — закричал он кучеру.
 Как только лошади остановились, он упал на колени рядом с Филаделфией. Она лежала так тихо, что острая боль пронзила его сердце.
 — Menina! — в отчаянии закричал Эдуардо, нащупывая пульс на шее. Он был ровным, хорошего наполнения. — Филаделфия, — прошептал он, нежно прижимая ее к груди. Лицо девушки было смертельно бледным, на правой щеке красовался синяк. Он отвел прядь волос с ее лица и увидел, что ресницы дрогнули.
 — Что случилось?
 Эдуардо взглянул на красное лицо полицейского.
 — Спросите его, — ответил он, указывая жестом в сторону кучера дорогой кареты. — Он чуть не убил ее! — Затем его взгляд снова обратился к Филаделфии, которая уже смотрела на него.
 — Что стряслось? — спросила она слабым голосом, взяв его за руку.
 От ее прикосновения он задрожал всем телом.
 — Вы упали. Вы не ушиблись, menina?
 — У меня сломался каблук, и я упала. — Услышав ее ответ, Эдуардо успокоился.
 — Я отвезу вас домой.
 Подхватив Филаделфию на руки, Эдуардо поднялся вместе с ней.
 — Одну минуточку! — закричал полицейский, когда Эдуардо направился к тротуару. — Кучер говорит, что девушка выскочила прямо перед его лошадью, и он не мог ничего сделать.
 Эдуардо с презрением посмотрел на кучера, который сохранял самодовольный вид, затем опять на полицейского.
 — Этот человек лжец и трус. Его следует арестовать, так как он не умеет править лошадьми.
 — В этом нет необходимости, — произнес голос из кареты.
 Дверца с гербом открылась, и ливрейный лакей, спрыгнув со своего места на землю, помог пассажирке выйти из кареты. Седовласая дама в платье из темно-красного крепа ступила на мостовую. Она была изящной, небольшого роста, но в ней чувствовались благородство и достоинство. Она подняла голову, чтобы видеть лицо полицейского, и сказала:
 — Я была свидетельницей инцидента и считаю, что во всем виноват мой кучер. — Поднеся к глазам лорнет в серебряной оправе, она посмотрела на кучера. — Джек, ты уволен. Даже иностранец заметил, что ты не умеешь обращаться с животными. Убирайся немедленно! Я больше не желаю видеть твою мерзкую рожу. Прочь!
 Она повернулась к Эдуардо и окинула его внимательным взглядом.
 — Кто эта девушка, которую вы держите, как куль с мукой?
 Эдуардо посмотрел на Филаделфию, и странное чувство охватило его.
 — Это моя хозяйка, мэм-саиб Фелис де Ронсар.
 Он уже заметил и герб на карете, и драгоценности в ушах и на пальцах женщины. Она, очевидно, была обитательницей Пятой авеню. При других обстоятельствах он бы закрепил это знакомство, но в данный момент ему надо было унести Филаделфию в безопасное место и выяснить, насколько сильно она пострадала.
 — Прошу простить меня, но я должен доставить ее домой и пригласить врача.
 — Не прощаю, — заявила маленькая женщина, и когда Эдуардо попытался проигнорировать ее слова, дорогу ему преградил полицейский.
 — Не перечь леди, парень, — сказал он.
 — Ваша хозяйка живет в городе? — спросила дама с холодным выражением лица.
 Эдуардо стиснул зубы, но вежливо ответил:
 — Мэм-саиб в настоящее время живет в отеле «Виндзор».
 — И ваша хозяйка знает хорошего врача, не так ли?
 — Нет, мэм-саиб.
 — Зато я знаю. Посадите девушку в мою карету. Полагаю, вы умеете управлять лошадьми и каретой?
 Эдуардо едва сдержал улыбку. Эта знатная дама предлагала им свое гостеприимство. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
 — Умею, мэм-саиб.
 — Что значит это слово «мим сад»?
 — Мэм-саиб означает хозяйка. Это знак особого уважения на моей родине, в Индии.
 Женщина удовлетворенно кивнула:
 — Хорошо, язычник, меня зовут миссис Саттервайт Ормстед. Можешь отвезти меня домой. Как только мы приедем, я пошлю за своим врачом. Я обязана сделать это, так как мои лошади чуть не раздавили твою госпожу.
 — Итак, вы говорите, что разыскиваете оставшихся членов вашей семьи? — поинтересовалась миссис Ормстед, стоя у кровати, на которой лежала Филаделфия. — Почему же вы не поехали к себе домой во Францию? Скорее всего вы нашли бы их там.
 — Возможно, — ответила Филаделфия, комкая в руках шерстяной плед, которым она была укрыта, и морщась от прикосновения рук врача, продолжавшего обследовать ее ногу. Ей было больно, и она чувствовала себя неловко в присутствии этой доброй незнакомки. — Где Акбар? — спросила она.
 — Акбар? Так зовут того язычника с замотанной головой? Никогда не слышала такого имени! Акбар. Звучит как откашливание, когда кость попадает в горло. — Ее аккуратные белые брови подозрительно поползли вверх. — Кто он вам на самом деле?
 — Мой охранник… Охх…
 — Простите, мисс, — покаянно сказал врач. Он закончил обследование и повернулся к миссис Ормстед: — Перелома нет, просто сильное растяжение связок. Молодой леди надо несколько дней полежать в постели, пока не спадет опухоль.
 — У вас есть служанка? — спросила миссис Ормстед у Филаделфии.
 — У меня есть Акбар.
 — Это неприлично. Я понимаю, что он предан вам. Моему дворецкому и трем лакеям пришлось удерживать его внизу, пока вас осматривал врач. Для своих лет он удивительно сильный мужчина.
 Представив себе разыгравшуюся сцену, Филаделфия постаралась не встречаться взглядом с пожилой женщиной, а сосредоточила все свое внимание на враче, который в это время накладывал на ее лодыжку марлевую повязку.
 — Акбар необыкновенный человек.
 — Не сомневаюсь. Но он неподходящая сиделка для молодой леди. Доктор Макнилл говорит, что вы должны провести в постели несколько дней. Поживете под моей крышей, я не потерплю никаких возражений. Я уже стара и достаточно богата, чтобы менять свой образ жизни.
 Встревоженная Филаделфия покачала головой.
 — Это невозможно! Я хочу сказать… — Она замолчала, стараясь говорить с французским акцентом, о котором каждый раз забывала, особенно в минуты сильных волнений. — Я хочу сказать, мадам, что мне бы не хотелось нарушать ваш уклад жизни. Вы были tres gentille (очень добры (фр.).) ко мне. Тысячу раз спасибо, мадам Ормстед, но я должна ехать домой.
 — У вас нет дома. У вас есть номер в местном постоялом дворе. — Последнюю фразу миссис Ормстед произнесла с нескрываемым отвращением. — Хорошо воспитанная леди никогда не остановится в таком месте без сопровождения родственника мужчины. Ваш темнолицый Акбар не в счет. Я уже послала свою домоправительницу за вашими вещами. Вы останетесь здесь. — Она внезапно улыбнулась, и ее надменное лицо преобразилось. — Как вы заметили, последнее слово всегда остается за мной.
 Филаделфия откинулась на подушки. Миссис Ормстед напоминала ей тетю Харриет, которая умерла, когда ей было двенадцать. Добрая и строгая женщина, она всегда добивалась своего, несмотря ни на что.
 — Вы очень добрая, и вам трудно отказать.
 — Мистер Ормстед утверждал то же самое. — На какое-то мгновение взгляд холодных голубых глаз женщины потеплел, но она встряхнула головой, словно отгоняя воспоминания. — Вот уже три года, как его нет. А мне кажется, что прошло целых тридцать лет. Я всегда говорила ему, чтобы он не ел так много бисквитов со взбитыми сливками, но он был чрезвычайно упрямым. Никогда не могла понять этого упрямства. Даже представить себе не могу, почему я вышла за него замуж!
 Филаделфия дотронулась до руки женщины.
 — Вы, должно быть, любили его.
 Миссис Ормстед посмотрела на Филаделфию так, будто видела ее впервые.
 — Вы правы, дорогая. Хотите, открою вам секрет? Никогда не выходите замуж за человека, чье упрямство вы не в силах сломить. Только успеешь привыкнуть к нему, как он умирает, и ты вынуждена проводить оставшиеся годы в одиночестве. — Она повернулась к врачу: — Вы еще не закончили? Девушка выглядит уставшей.
 Доктор дал Филаделфии пилюли от боли и ушел, оставив женщин одних.
 — Я хочу видеть Акбара, — снова сказала Филаделфия.
 — Не сомневаюсь, — ответила миссис Ормстед, — но я думаю, что вам следует отдохнуть. Крепкий сон. потом ужин, а там посмотрим.
 — Он будет чувствовать себя несчастным, — с обидой произнесла Филаделфия, — и я тоже.
 — Молодой леди всегда надо чувствовать себя немного несчастной. В вашем возрасте я тоже была несчастной, но зато потом очень счастливой. — Прощебетав с веселым видом эту чепуху, женщина повернулась и вышла из комнаты.
 Филаделфия долго смотрела на закрытую дверь, стараясь уловить звук шагов, направляющихся к ее комнате. Минуты шли за минутами, и она наконец поняла, что миссис Ормстед опять поступила по-своему и что в ближайшее время Эдуардо не навестит ее.
 Раздраженная, она стала рассматривать комнату, в которой лежала. Она была обставлена по последней моде — просто, но изысканно. Стены были оклеены обоями в бело-голубую полоску. Маленькие столики с гнутыми ножками были уставлены фотографиями, фарфором и разными безделушками. На окнах висели кружевные белые занавески, а над кроватью был натянут полог в ту же бело-голубую полоску. Возле окна располагался бамбуковый шезлонг с разбросанными на нем голубыми и белыми шелковыми подушками. Около камина стоял экран с восточным орнаментом, сложенный на лето. Индийская циновка покрывала пол. За большой японской лаковой ширмой, отгораживающей один угол комнаты, она разглядела туалет, стопку пушистых полотенец и край ванны. Эта красивая комната как нельзя лучше соответствовала вкусу и достатку миссис Ормстед.
 Внезапно Филаделфия тихо застонала. Несмотря на то что доктор обложил ее лодыжку льдом, боль давала о себе знать. У нее болели также бедро и щека. Короче говоря, чувствовала она себя ужасно, была уставшей и голодной.
 Наконец ее глаза стали слипаться. На столе, около двери, стоял столик с вазой фруктов. Они казались соблазнительными — сладкими, сочными, но были от нее так далеко! Где только пропадает Акбар, когда она действительно нуждается в нем?




 Глава 5


 — Как вы себя чувствуете?
 Эдуардо стоял со скрещенными на груди руками, глядя на Филаделфию, лежавшую в бамбуковом шезлонге.
 Она покачала головой, помня о служанке, находившейся поблизости.
 — Лодыжка болит ужасно. А в желудке полная пустота. — Немедленно принеси завтрак мэм-саиб, — сказал Эдуардо служанке.
 — Х-х-хорошо, сэр. — Перепуганная служанка присела в реверансе и быстро исчезла.
 — Охх! Вы делаете мне больно! — воскликнула Филаделфия, когда Эдуардо, согнув ее колено, дотронулся до забинтованной лодыжки рукой.
 — Пусть этот случай послужит вам уроком, — ответил он, разбинтовывая ногу. — Негоже молодой девушке разгуливать в одиночестве, пугая лошадей.
 — Вы просто завидуете, — ответила она, — потому что провели ночь на людской половине, а я здесь.
 Эдуардо оглядел бело-голубую спальню особняка Ормстед.
 — Тут очень мило. Однако и на людской половине совсем неплохо. Служанка, которая только что была здесь, живет в соседней со мной комнате. Она и ее товарка горели желанием скрасить мое одиночество.
 Филаделфия бросила на него враждебный взгляд, но тут обратила внимание, что он весьма бесцеремонно осматривает ее ногу.
 — Что вы делаете?
 — Хочу убедиться, что этот дурак, который называет себя врачом, знает свое дело.
 С тех пор как они приехали в дом миссис Ормстед, Эдуардо еше ни разу не оставался с Филаделфией наедине. Ему довелось увидеть ее только раз, за обедом, но даже тогда миссис Ормстед стояла с ним рядом, следя за каждым их движением. У него не было возможности дотронуться до Филаделфии и даже спросить, как она себя чувствует. Сейчас он был полон решимости обследовать ее сам.
 Он повернул ее ногу сначала вправо, потом влево, потянул на себя пальцы, затем прощупал каждый из них.
 Глядя на него, Филаделфия забыла, как рада она была его видеть, когда он вошел минуту назад. Она плохо спала, просыпаясь снова и снова с таким чувством, что кто-то за ней наблюдает. Но естественно, в комнате никого не было, просто ее мучило осознание того, что они воспользовались добротой постороннего человека. Как бы расстроилась миссис Ормстед, если бы узнала, что приютила под своей крышей мошенников. Им надо уехать отсюда и вернуться в отель. От этих мыслей у нее разболелась голова.
 — Ну? — с раздражением спросила она. — Убедились, что моя нога все еше на месте?
 — Я убедился, что она не сломана, — ответил он, не поднимая взгляда. — Я надеялся, что он наложил вам жидкую мазь. Ваш врач настоящий коновал.
 — Вряд ли я чувствовала бы себя лучше, если бы меня лечили вы. Благодаря вам моя лодыжка болит сейчас сильнее, чем раньше.
 — Неужели? — Он посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. — Тогда нужно кое-что сделать.
 Он стал медленно массировать ее лодыжку, сначала легкими движениями, затем сильнее, проверяя болезненность мышц от лодыжки до икры. Все это время ее пятка была зажата в его левой руке.
 Филаделфия глубоко вдохнула, когда он начал растирать растянутые мышцы. Но постепенно мышцы разогрелись, и боль исчезла. Спустя минуту гипнотическое движение его пальцев ослабило даже головную боль, и она с облегчением откинулась на подушки и закрыла глаза.
 Она провела почти бессонную ночь, мучаясь от боли и испытывая угрызения совести из-за того, что ей приходится скрывать свое истинное положение. Сейчас она настолько расслабилась, что даже не заметила, что ее дыхание стало ровным. Рядом с ним она чувствовала себя легко и спокойно.
 Эдуардо слушал ее тихие вздохи удовольствия со смешанным чувством гордости и раздражения. Если бы на ее месте была другая женщина, он мог бы подумать, что она поощряет его вольности. Но ему ли не знать, что Филаделфия — девушка неискушенная и его прикосновения для нее ничего не значат. Именно поэтому она даже не отреагировала, когда его рука передвинулась с ее лодыжки и, забравшись под юбку, обхватила округлость икры.
 Чтобы удостовериться в этом, он медленно продвинул руку дальше, к ее колену. Филаделфия непроизвольно вздрогнула, когда он дотронулся до ямочки под коленом, но не возмутилась и не потребовала, чтобы он немедленно прекратил. Вместо этого она сонно пробормотала:
 — Щекотно.
 Раздраженный тем, что его ласки расцениваются как щекотка, он сжал пальцами ее колено. Интересно, как она отреагирует на это? Реакции не последовало.
 Рука Эдуардо скользнула вниз по ее ноге, затем снова поднялась вверх, и он понял, что получает одностороннее удовольствие. Его обет безбрачия начал трещать по швам. С каждым движением его бросало в жар. Когда он начал массировать мягкую и шелковистую кожу ее икры, с ее губ сорвался глубокий чувственный вздох.
 Эдуардо затаил дыхание и, приказав себе не переходить границы приличий, посмотрел на нее, надеясь увидеть на ее лице выражение возмущения и негодования. Но увиденное поразило его до глубины души.
 Она лежала откинув голову и слегка приоткрыв губы. На щеках горел предательский румянец. Ее глаза были закрыты, словно она боялась выдать себя взглядом. Он положил руку на опухшую лодыжку и почувствовал, что чрезвычайно возбужден.
 Не глядя на нее, он снова засунул руку ей под юбку, провел ею по икре, погладил колено, а затем обхватил его рукой.
 Филаделфия не заметила, когда приятное расслабление сменилось каким-то непонятным возбуждением. Она витала между явью и сном, с удовольствием принимая его ласки. Сильные пальцы Эдуардо снимали приступы боли, вызывая сладкую сонливость. Испытываемое ею наслаждение, словно паутина, окутывало ее, вызывая приятное чувство.
 Ее дыхание стало глубоким, пульс участился. Она поняла, что он уже не снимает боль, а намеренно вызывает в ней совершенно другие чувства, доселе неведомые ей. Но, даже сознавая это, она не хотела, чтобы все это кончилось.
 Стук в дверь вернул ее к действительности. Она быстро открыла глаза и встретилась со взглядом Эдуардо. По его напряженному виду она поняла, что он испытывал такое же удовольствие. Смутившись, девушка быстро отвела глаза в сторону. Только когда он вынул руку из-под юбки, она почувствовала страшную неловкость.
 Она, словно распутница, лежала перед ним. позволяя себя гладить и получая от этого удовольствие.
 Филаделфия уткнулась в подушку, желая провалиться сквозь землю. Даже несмотря на то, что она быстро отдернула ногу и отодвинулась от Эдуардо, ее тело помнило прикосновения его пальцев, и краска стыда залила ее лицо, шею и даже грудь.
 — Завтрак, мисс, — послышалось из-за двери.
 — Минуточку! — Эдуардо быстро перебинтовал ногу, не обращая внимания на сопротивление Филаделфии, и направился к двери. Он еще не решил, что будет делать дальше, но точно знал, что ему хотелось бы делать. Он чувствовал, как она воспринимает его ласки, и сам чуть не потерял голову. Он, Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес, мастер обуздывать свои чувства, в какой-то миг заколебался и чуть не поддался искушению. Для него такие моменты были большей редкостью, чем желтые бриллианты, более драгоценные, чем золото, и гораздо более опасные, чем укус пираньи.
 — Я уже собиралась позвать мистера Хоббса, дворецкого, — сказала служанка, когда Эдуардо распахнул дверь. — Думала, что ваша хозяйка опять заснула.
 — Мэм-саиб не откликается на голос слуг, — строгим голосом ответил Эдуардо, беря у нее поднос. — Ты можешь идти.
 — В моем доме приказы отдаю только я.
 Эдуардо поднял взгляд и увидел, что в дверях стоит миссис Ормстед.
 — Ваши манеры отвратительны. Акбар. Вы должны извиниться передо мной.
 Пряча улыбку, Акбар склонился в низком поклоне.
 — Извините, мэм-саиб Ормстед. Пусть жала тысячи пчел вонзятся в мои глаза, если я снова обижу вас.
 Хедда Ормстед повернулась к служанке.
 — Ты слышала это? Возможно, несколько преувеличенно, но мне нравится. Расскажи об этом инциденте там, внизу, и добавь, что я полностью одобряю тон такого извинения. Пусть все ему подражают. Ну ступай, девушка.
 — Есть, мадам. — Служанка поклонилась и убежала. Хедда с удивлением глядела ей вслед.
 — Мне бы ее энергию. — Она повернулась к своей гостье, над которой Акбар склонился с подносом.
 Следуя за служанкой, Хедда надеялась, что ее гостья будет одна. Но, увидев с ней Акбара, Хедда испытала настоящий шок. Ее глаза округлились, когда она увидела, что молодая женщина избегает взгляда своего слуги, который шептал ей что-то по-французски. Она смотрела в сторону, словно была смущена или он был ей неприятен.
 Хедда заметила, что у этого человека прекрасная фигура. Широкими плечами и узкой талией он напомнил ей молодых галантных кавалеров, которые ухаживали за ней сорок лет назад. Эта мысль поразила ее. Акбар и в самом деле обладал физическими данными более молодого человека, несмотря на его седые бакенбарды.
 Хедда улыбнулась своим мыслям. Глупо. Последние двенадцать часов она думает о таких вещах, которые никогда не приходили ей в голову. Должно быть, всему виной юность, что поселилась под ее крышей, решила она. Юность нарушает спокойствие, мир в душе, доводит до сумасшествия. Она сама уже далеко не молода, но чувствует, что здесь что-то происходит. Ей несвойственно любопытство, но тут стоит покопаться.
 — Доброе утро, мадемуазель Ронсар, — сказала она, подходя к Филаделфии. — Господи, вы выглядите такой же кислой, как трехдневный эль. Наверное, глаз не сомкнули?
 — Bonjour, мадам Ормстед. Извините, что не могу встать, чтобы поприветствовать вас.
 — Если бы вы могли сделать это, то не лежали бы здесь сейчас. Почему вы не позвонили, чтобы вам принесли снотворное? Вы могли бы хорошо выспаться. Я спала как убитая, что много значит для женщины моего возраста.
 Филаделфия вдруг разразилась взрывом смеха, такого громкого и продолжительного, что его уже нельзя было остановить.
 Губы Хедды стали подергиваться, когда она увидела, как хорошенькое личико девушки пошло красными пятнами, а глаза наполнились слезами.
 — Вы капризный ребенок, мадемуазель. Я бы вышвырнула вас вон, но у меня внезапно возникло желание, чтобы вы некоторое время погостили у меня.
 Филаделфия разволновалась и с мольбой посмотрела на Акбара, прося у него совета.
 — Госпожа весьма польщена вашим любезным приглашением, мэм-саиб Ормстед, но не хочет обременять вас своим присутствием.
 Хедда вздернула брови:
 — Изумительно! Вы прочли все это в ее взгляде? Не заняться ли вам предсказанием будущего? — Она посмотрела на Филаделфию. — Я считала, что вы растянули связки на ноге, а не проглотили язык.
 — Акбар так внимателен ко мне, что иногда позволяет себе говорить за меня, — с улыбкой ответила Филаделфия. — Я очень тронута вашим предложением…
 — И поэтому вы принимаете его, — закончила за нее Хедда. — И пожалуйста, не протестуйте, я не выношу неискренних возражений. Как я решила, так и будет. Я ведь не похищала вас. Вы сами оказались здесь. Здесь ваши вещи. Счет в отеле оплачен.
 — Вы оплатили мой счет? — удивилась Филаделфия. — Но почему? Вы же меня совсем не знаете. Я для вас человек посторонний. Ведь вам неизвестно, кто я такая.
 — Вы хорошенькая молодая девушка, которая попала под копыта моих лошадей, когда… Впрочем, не будем об этом. Побыстрее поправляйтесь. В четверг в театре дают пьесу, последнюю в этом сезоне, и у меня уже есть билеты. Вы будете сопровождать меня, ну и, конечно, ваш замечательный Акбар. — Глаза Хедды засверкали, когда она взглянула на него. — Мне особенно хочется, чтобы наше общество увидело вашего варвара. Им будет о чем поговорить во время воскресных визитов. А сейчас спокойно завтракайте. Пойдемте со мной, Акбар. Сегодня утром я буду беседовать с новым кучером и хочу знать ваше мнение о нем. После этого вы осмотрите конюшню. Мне что-то не нравится одна из гнедых. Этот неуклюжий дурак Джек, похоже, навредил лошади.
 — Как пожелаете, — ответил Эдуардо, но не сразу последовал за миссис Ормстед, а на миг задержался в комнате. — Боль утихла, menina? — тихо спросил он.
 Филаделфия, с трудом выдерживая его взгляд, ответила:
 — Да. Мне гораздо лучше.
 — Замечательно. Я этого и добивался, — промолвил он и вышел из комнаты.
 Филаделфия прикусила губу. Он гладил ее с одной целью: облегчить боль. Это она дала волю чувствам, чем и повергла их обоих в смущение От одной мысли, что она вела себя как самая последняя дурочка, ей опять стало стыдно. Застонав, она уткнулась в подушку, чувствуя себя маленькой беззащитной девочкой.
 — Платье вам идет, — сказала миссис Ормстед, утвердительно кивнув.
 Филаделфия стояла перед трехстворчатым зеркалом, в то время как Эми, горничная, расправляла ей шлейф. Когда сеньор Таварес принес черное шелковое платье, она даже вообразить не могла, что ей представится случай надеть его, но сейчас считала, что оно как нельзя лучше подходит для театра. Конечно, если бы она жила под своим настоящим именем, то никогда бы не надела такое фривольное платье спустя два месяца после смерти отца.
 Ее отец умер. Печаль пронзила сердце Филаделфии, испортив все удовольствие. Как она могла забыть? Как может она быть хоть на минуту счастливой, когда ее отец лежит в холодной темной могиле, а неизвестные лжецы ходят по земле и порочат его память?
 Угрызения совести отравляли ей душу. Она дала согласие Эдуардо на этот спектакль с благородной целью, но сделала ли она что-нибудь за это время? Нет. Лишь позволила втянуть себя в целый рад непредвиденных обстоятельств.
 — В чем дело, дорогая?
 Филаделфия отвернулась, стараясь сдержать слезы.
 — Все в порядке, мадам.
 — Сомнительно. Вы выглядите так, словно у вас сильный приступ боли. Ваша лодыжка все еще беспокоит вас?
 — Oui, — ответила Филаделфия, воспользовавшись подсказкой. — Но я уверена, что боль скоро пройдет.
 Хедда с сочувствием посмотрела на нее.
 — Я не слишком рано подняла вас с постели? Филаделфия повернулась к ней лицом, и ее шлейф описал круг по полу.
 — О нет, мадам, я сама с радостью покинула ее. Мне уже наскучила эта монотонность.
 — Ну и хорошо. Вы прекрасно выглядите, мадемуазель Фелис. — Хедда одобрила, как Филаделфия уложила волосы, зачесав их наверх и стянув обручем из шелковых красных роз. — Эми хорошо потрудилась над вашей прической. Мне нравится этот единственный локон, который спадает вам на спину. Что ты говоришь, Эми?
 — Мадам, не я укладывала волосы мадемуазель. Она сделала это сама.
 — Почему вы сами причесывались? — удивилась Хедда.
 — Я редко пользуюсь услугами горничной, — скромно ответила Филаделфия. Не могла же она сказать, что ей не хотелось, чтобы девушка обнаружила, что ее волосы крашеные. — Акбар многое умеет, но парикмахер из него плохой,
 — Ах да, Акбар. Где этот несчастный варвар? Эдуардо вышел из тени алькова, где стоял все это время.
 — Я ждал, когда мэм-саиб пригласит меня.
 Глаза пожилой женщины округлились от изумления. Акбар был одет в своей обычной манере, но на сей раз материя и цвет его наряда были тщательно продуманы. Сюртук из тяжелого алого шелка доходил до колен. Золотистого цвета кушак опоясывал талию, на голове был тюрбан из материи того же золотистого шелка, скрепленный уже знакомым голубым сапфиром. Вместо черных брюк и сапог на нем были белые шелковые брюки, сужавшиеся к лодыжкам, и черные изящные туфли. Но особое внимание Хедды привлекла висевшая на его шее тяжелая золотая цепь, похожая на знак отличия управляющего королевским двором.
 Эдуардо медленно подошел к Филаделфии. Она выглядела великолепно и была еще более желанна, чем тогда, когда он впервые увидел ее в этом платье.
 — Приветствую вас, мэм-саиб. Я принес ваши драгоценности. — Он достал из кармана колье. — Позвольте мне. — Он торжественно надел его на шею Филаделфии.
 — Боже милостивый! — воскликнула миссис Ормстед, когда бриллианты заиграли во всей своей красе.
 — Это все, что осталось от моих фамильных драгоценностей, — тихо заявила Филаделфия.
 — Le collier de Ronsard (Колье де Роисар (фр.).), — провозгласил Акбар. — Ваша красота еще больше подчеркивает красоту колье, мэм-саиб.
 Пожилая женщина острым взглядом окинула пару. Странный разговор между слугой и хозяйкой. Он говорит с ней скорее как любовник. Что же касается его взгляда… Если бы этот человек не исполнял так поспешно каждое желание девушки, то можно было бы не сомневаться: тетя никогда не отпустила бы ее странствовать с ним по свету.
 Филаделфия тоже почувствовала горящий взгляд его глаз на своих обнаженных плечах. Чувство, охватывающее ее каждый раз, когда он находился рядом, лишало ее сил и затрудняло дыхание. Но она неправильно истолковала его намерения раньше, и это не должно больше повториться. Никогда.
 — Пожалуйста, помоги мне с палантином, Акбар, — попросила она чуть охрипшим голосом.
 Но когда его теплые руки, набрасывая палантин, дотронулись до ее тела, она поняла, что снова совершила ошибку, попросив его об этом. Он стоял так близко к ней, что она чувствовала запах его одеколона. Она опять попала под влияние его чар.
 — Вы готовы, дети?
 Хедда улыбнулась, когда они оба с виноватым видом посмотрели на нее. Очень хорошо, подумала она, пусть им будет стыдно за их телячьи нежности. Хозяйка и ее слуга. Все это прискорбно и опасно. Ни к чему хорошему это не приведет.
 Бог не наградил ее детьми, но в ней еще не угас материнский инстинкт. Она точно знала, что сделает. Фелис де Ронсар нуждается в хорошем кавалере, в молодом воспитанном человеке, пусть и с небольшими средствами, который сумеет доказать ей, что Акбар, несмотря на его привлекательную внешность, совсем ей не пара.
 Хмурое выражение исчезло с лица Хедды. У нее есть племянник, вернее, сын племянника, компании которого она обычно избегала, ограничивая его визиты только одним днем — днем Нового года. Мальчику, должно быть, сейчас двадцать один год и, если ей не изменяет память, он скоро оканчивает Гарвард. Кажется, его зовут Гарри или Герберт, а может быть, и Делберт. Какое это имеет значение? Она помнит его ребенком с хорошеньким личиком, мягкими каштановыми кудряшками и ярко-серыми глазами. Если его мать не испортила мальчика своими нежностями, а отец — слишком щедрыми карманными деньгами, то он мог бы стать подходящей парой для Фелис. Она постарается как можно быстрее организовать их встречу.
 Театр Бута блистал огнями, когда миссис Ормстед остановилась перед арочным входом. Выйдя из кареты с помощью лакея и рассмотрев фасад театра, выполненный в стиле итальянского Ренессанса, Филаделфия пришла к выводу, что это самое красивое здание из виденных ею раньше.
 Возглавляемые миссис Ормстед, они прошли сквозь толпу элегантно одетых людей, стоявшую в фойе. Маленький рост Хедды Ормстед компенсировался ее осанкой и величием, на которые толпа немедленно реагировала, освобождая ей проход: Филаделфии тотчас пришло на ум, что перед Моисеем так же расступались воды Красного моря.
 Фурор, вызванный прибытием матроны с серебряными волосами, на какой-то момент затмил тех, кто следовал за ней. Но когда театралы осознали, что бородатый мужчина в тюрбане и красивая девушка в черном сопровождают миссис Ормстед, все взоры устремились на Филаделфию. Однако миссис Ормстед не давала никому ни малейшего шанса обратиться к ней. Она провела свою компанию вверх по лестнице мимо прекрасных фресок на стенах и далее в узкий коридор, куда выходили ложи.
 Только расположившись в одном из передних кресел своей ложи, Хедда Ормстед с улыбкой посмотрела на Филаделфию.
 — Все хорошо, — сказала она. — Конечно, нам не стоило приезжать перед окончанием первого акта, но тогда бы нас мало кто заметил, а я хочу насладиться предстоящим зрелищем.
 — Какую пьесу дают сегодня, миссис Ормстед? — спросила Филаделфия.
 — Не имею ни малейшего представления, — ответила Хедда, поднося к глазам лорнет. — Подвиньте вперед ваше кресло, мадемуазель. Вас должны рассмотреть те, кто сидит у оркестровой ямы. Вот так. А теперь снимите палантин. Акбар, мадемуазель жарко. Возьмите ее палантин. — Распорядившись, она обратила свое внимание на галерку. — Хочется надеяться, что присутствующие сегодня стоят наших усилий.
 Филаделфия избегала смотреть на Акбара, когда он отошел от своего места у двери и под предлогом снятия палантина крепко сдавил ее плечо. Она понимала, что он тем самым подбадривал ее, но этот жест не вызвал у нее ничего, кроме раздражения.
 — Мадам доставляет удовольствие демонстрировать своих гостей? — холодно осведомилась Филаделфия.
 Хедда тотчас повернулась.
 — Вы чем-то обижены, мадемуазель? — Ее маленькая пухлая ручка дотронулась до руки Филаделфии. — Я не сделала ничего плохого. Просто старая леди пришла в компании молодых людей, о которых она заботится.
 — Простите, мадам, — ответила Филаделфия, пожимая ей руку, — просто я немного… как бы это сказать… норовистая.
 — Я бы так никогда не выразилась, — с удивлением заметила Хедда. — Кажется, этот термин связан с лошадьми? Откуда вы его взяли?
 Филаделфия покраснела. Она не могла припомнить, где слышала это слово.
 — Дядя мэм-саиб был кавалерийским офицером и сейчас владеет личными конюшнями недалеко от Дели, — раздался голос Акбара из темноты. — За обедом они часто говорят о лошадях и скачках.
 — Неужели? Как это, должно быть, ужасно для вас. Возможно, англичане большие снобы, но у нас не принято говорить за столом о гончих и лошадях в присутствии дам. А сейчас взгляните на сцену, мадемуазель. Скоро поднимется занавес. Когда свет погаснет, вы будете почти незаметны.
 Хедда Ормстед напрасно беспокоилась. Весь последующий час Филаделфия, сидевшая со сложенными на коленях руками, ловила на себе многочисленные взгляды. Если бы театралы уделяли актерам столько же внимания, сколько ей, те могли бы считать, что пьеса прошла с небывалым успехом.
 Вульгарное разглядывание бриллиантов, решила Филаделфия, дотрагиваясь до колье. Интересно, сеньор Таварес назначил уже за него подходящую цену? Она все чаще и чаще чувствовала на себе его взгляд, в то время как он сам оставался в тени ложи. Не выдержав, она украдкой посмотрела в его сторону.
 Он, закрыв глаза, стоял около портьеры с руками, скрещенными на груди. Она тысячу раз размышляла над инцидентом и уже не знала, кого винить за те интимные моменты удовольствия, которые заставляли ее дрожать и смущаться в его присутствии. Единственным утешением было то, что он не знал о произошедшей в ней перемене. Она должна запомнить это на будущее. Он станет только играть роль ее слуги, ни больше и ни меньше. Его чувства не представляют для нее никакого интереса.
 Она не могла знать, что мысли Эдуардо были далеко не безмятежными. Его волновала маскировка, которую он выбрал для себя. Щеки под фальшивой бородой зудели от стягивающего их клея. Грим, с помощью которого он изобразил себе морщины на лбу, чтобы казаться старше, пачкался. Надо было придумать что-нибудь менее вызывающее, примерно то, что он придумал для Филаделфии.
 Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что она смотрит на него. Это был мимолетный уклончивый взгляд. Но, увидев, что он смотрит на нее, она сразу напряглась. Лицо стало непроницаемым, рот плотно сжался. Мысль, что он повинен в такой перемене, дошла до его сознания. Даже в полутемном зале было видно, как она красива. Знает ли она цену своей красоте? Сомнительно. Ей были чужды высокомерие и тщеславие.
 Она воспринимала жизнь чересчур серьезно. Он сразу это понял, как только увидел ее. Он восхищался ее сдержанностью, хотя подозревал, что строгий контроль над эмоциями может легко перерасти в горечь, если она не научится расслабляться. Она была молодой, отзывчивой, полной жизни. Но не ведала радости.
 Он отстранился от нее в ту минуту, когда она была особенно беззащитна перед пробудившейся в ней внезапной страстью. Неудивительно, что она избегает его взгляда. Непростительность допущенной ошибки уязвляла его мужскую гордость. Он любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Всему виной его шутовской наряд. Ему не следовало изображать ее слугу. Эта ошибка не должна повториться.
 Когда снова вспыхнул свет, у Филаделфии разболелась голова. Она чувствовала себя неуютно под обращенными на нее взглядами совершенно незнакомых людей.
 — Мне нужно глотнуть свежего воздуха, мадам Ормстед. Прошу простить меня. — Она поднялась.
 — Ни за что не прощу. Если вы выйдете сейчас в фойе, вас затопчут ваши поклонники. Мы останемся здесь и попросим Акбара выбрать для нас нескольких посетителей. Садитесь, дорогая. Вам нечего там делать.
 Филаделфия опустилась в кресло, с упреком посмотрев на Эдуардо. Это по его вине она оказалась в такой ситуации.
 Раздался стук в дверь ложи, и леди Хедда едко улыбнулась.
 — Узнайте имя нашего визитера, Акбар.
 Он кивнул и на несколько секунд скрылся за дверью.
 — Это Генри Уортон, мэм-саиб. — Улыбка Хедды смягчилась.
 — Мой племянник? Впустите его. Герберт, мой мальчик! Давай входи. — В ложу вошел высокий молодой человек в вечернем костюме. — А где твоя глупая мать, Герберт?
 — Я Генри, тетя Хедда, — ответил молодой человек, и его лицо с правильными чертами слегка покраснело. — Мама чувствует себя прекрасно. — Он перевел взгляд на красивую молодую леди, сидевшую рядом с теткой, и нерешительно добавил: — Но сегодня ее в театре нет.
 — Слава Богу! — воскликнула Хедда. — Ненавижу болтать с твоей матерью. Она слишком глупа. Я знаю, что не принято плохо говорить о людях у них за спиной, но твоя мать отказывается признавать свою глупость и продолжает безапелляционно судить обо всем на свете. Что ты таращишь на меня глаза, Делберт? Скажи что-нибудь.
 — Я Генри, тетя, — с жалкой улыбкой повторил молодой человек. — Я очень рад встрече. Семья совершенно отчаялась видеть вас снова на публике.
 — Это еще почему? — спросила Хедда, поднимая лорнет. — Разве леди зазорно довольствоваться своей собственной компанией, когда общество не может предложить ей ничего интересного? Оставаясь в своем особняке, я спасаю себя от бремени одних и от грехов других. — Она внезапно повернулась к двери. — Акбар? Мне нужно чего-нибудь освежительного. Принеси три стакана, если Гарольд перестанет наконец изображать из себя денди и присядет.
 — Слушаюсь, мэм-саиб, — с поклоном ответил Эдуардо. Хедда с самодовольной улыбкой посмотрела на племянника.
 — Что ты о нем думаешь?
 — Он ваш слуга, тетя?
 — Еще что?
 — Когда он открыл дверь ложи, я принял его за переодетого лакея.
 — Он слуга моей гостьи. — Хедда впервые с момента прихода племянника в ее ложу вспомнила о Филаделфии. — Мадемуазель Ронсар, позвольте вам представить Горация Уортона. Гораций, это моя гостья мадемуазель Ронсар.
 Молодой человек встал в полный рост, затем официально поклонился:
 — Очень приятно познакомиться, мадемуазель. Я Генри Уортон.
 — Неужели я так много прошу? — возмутилась Хедда, нетерпеливо глядя на дверь. — Где Акбар? Этот человек удивительно медлителен, если, конечно, он не бежит выполнять ваши поручения мадемуазель.
 — Он делает все возможное, — ответила Филаделфия и переключила свое внимание на Генри. — Я тоже очень рада познакомиться с вами, месье Анри Уортон. — Она специально произнесла его имя на французский манер.
 Ее голос произвел на Генри неизгладимое впечатление. Он потрясенно улыбнулся.
 — Я всегда ненавидел свое имя, мадемуазель, но в ваших устах оно звучит как музыка.
 Если бы он не выглядел при этом таким серьезным, Филаделфия непременно бы рассмеялась.
 — Merci, месье Уортон. Вы слишком добры ко мне. Боюсь, что мой английский оставляет желать лучшего.
 Генри сел рядом, слегка наклонившись к ней.
 — Вы можете произносить мое имя, когда захотите и сколько вам будет угодно, мадемуазель.
 В это время вернулся Эдуардо, и ему сразу не понравилось, что Генри Уортон наклонился к Филаделфии. Он не слышал их обмен любезностями, но сразу понял, что девушку пытаются покорить. В считанные минуты она совершенно очаровала молодого человека.
 С непонятным раздражением он подошел к ним и сунул между ними поднос.
 — Ваш освежительный напиток, мэм-саиб. — Тон его был вежливым, но взгляд, каким он удостоил Генри, был столь свиреп, что тот отпрянул.
 — Сначала обслужи мадам Ормстед, Акбар, — с упреком сказала Филаделфия.
 — Как прикажет мэм-саиб. — Он слегка поклонился и, вновь одарив юношу свирепым взглядом, протянул поднос почтенной даме. — Может, мэм-саиб хочет, чтобы я избавил ее от присутствия этого мужчины?
 — Наоборот, — ответила Филаделфия. — Он же племянник мадам Ормстед, Акбар Месье Уортон, Акбар мой преданный слуга
 Генри посмотрел на отталкивающее бородатое лицо и что-то невнятно ответил. Только когда Акбар, обслужив всех, занял свое место у двери, Генри, наклонившись к своей тетке, прошептал:
 — Вы уверены, тетя, что держать такого типа под своей крышей небезопасно?
 — Никогда еще не чувствовала себя в большей безопасности, — ответила та, весело рассмеявшись. — Он просто чудо Может, не всегда учтивый, но не подхалим. Ему нет равных в управлении каретой и приготовлении чая. В Дели он заведовал хозяйством и в его подчинении было более сотни слуг Одна ошибка, допущенная кем-нибудь из них, и чик! — Своей маленькой пухленькой ручкой она чиркнула по шее.
 Челюсть Генри Уортона буквально отвалилась. Филаделфия тоже была ошеломлена словами миссис Ормстед. И только Эдуардо довольно улыбался.
 — Единственное, чем славится этот город, так это сплетнями, — заметила Хедда со счастливой улыбкой ребенка на лице. — Неужели вы думаете, что мои слуги не разузнали все, когда я посылала их в отель за вашими вещами?
 — Конечно, мадам, — ответила Филаделфия, нерешительно посмотрев на Генри. — Но боюсь, что слухи несколько преувеличены Как вы считаете, Анри?
 — Да, разумеется, — ответил Генри, с опаской посмотрев в сторону Акбара и получив взамен все тот же свирепый взгляд. — Но если парень не знаком с нашими обычаями, да к тому же варвар, то…
 — Пусть он иностранец и варвар, но не дикарь, Дервуд, — ответила Хедда строгим голосом. — Тебе надо больше путешествовать, племянник. Мадемуазель Ронсар за свою короткую жизнь совершила почти кругосветное путешествие.
 Филаделфия сочувственно улыбнулась Генри, чье простодушное лицо выражало полное благоговение.
 — Если бы не Акбар, то я сама никогда бы не решилась на такой подвиг.
 Воцарилась мертвая тишина, во время которой Хедда думала с досадой, что ее племянник унаследовал глупость своей матери, а Филаделфия сожалела о неудачной шутке. Внезапно лицо Генри просияло и стало совсем мальчишеским.
 — Дошло! — воскликнул он. — Вы просто дразните меня, мадемуазель!
 Филаделфия пожала плечами, не задумываясь над тем, у кого она переняла эту привычку.
 — Совсем немножко, месье. Разве леди не позволяется такое?
 — Безусловно, позволяется.
 — Господи! — воскликнула Хедда и перевела свой лорнет на другие ложи. Генри разочаровал ее. За какие-то две минуты он выставил себя круглым дураком. И хотя ее гостья делала все возможное, чтобы вытащить его из дурацкого положения, он все равно являл собой жалкое зрелище.
 Филаделфия поддерживала беседу с Генри, пока, к ее облегчению, свет в зале не погас, занавес поднялся и начался третий акт. Она была удивлена, когда молодой человек, вздрогнув, вскочил. Похоже, тетка ущипнула его, если, конечно, такое возможно.
 — Мне надо идти, — поспешно сказал он. — Меня ждут друзья и вообще… — Бросив страстный взгляд на Филаделфию, он повернулся к тетке — Можно в воскресенье навестить вас, тетя?
 — Что? Раньше ты меня никогда не навещал.
 — Наверное, ему хочется взглянуть на лошадей, мадам Ормстед, — сказала Филаделфия, которой стало жалко юношу. — До воскресенья, месье, — добавила она, протягивая ему затянутую в перчатку руку.
 Он взял ее, встряхнул, не придумав ничего лучшего, и ушел.
 — Генри ненавидит лошадей, — заявила Хедда. — Его глупая мать посадила мальчика на пони еще до того, как он научился сидеть, объяснив это семейной традицией. Он упал и ударился головой. Полагаю, что эта традиция многое объясняет, — добавила она, нахмурившись.
 Филаделфия резко отвернулась от нее. Миссис Ормстед была невыносимой.




 Глава 6


 — Да здесь их целая куча, — сказала Хедда, глядя с отвращением на груду приглашений, заполнявшую серебряный поднос. — Стоит раз появиться на публике, и тебя засыпят приглашениями.
 — Ваши многочисленные друзья рады снова видеть вас в обществе, тетя Хедда, — заметил Генри Уортон, сидевший в обитом желтым шелком кресле в гостиной своей тетки.
 — Вздор! Половина этих людей думала, что я давно отошла в мир иной, пока на прошлой неделе я не появилась в театре с мадемуазель де Ронсар. — Филаделфия попыталась возразить, но Хедда перебила ее: — Нет нужды отрицать это. Все эти приглашения адресованы вам.
 — Позвольте не согласиться с вами, мадам, — ответила Филаделфия со смущенной улыбкой. — Кто я такая в конце концов? Просто сирота без роду без племени.
 — Я против такой оценки, — встрял Генри, с серьезным видом глядя на нее. — Вы человек благород ных кровей, и у вас нет никаких недостатков. — Щеки Генри порозовели. — Я хочу сказать, что вас не в чем упрекнуть. Вы же принадлежите к королевскому роду?
 — Королевскому? — Хедда вздернула брови. — С чего ты это взял?
 — Акбар сказал мне, — ответил Генри, пользуясь возможностью поговорить непосредственно с Филаделфией. — Ну не вы сами, а ваша семья была в близких отношениях с Бурбонами. С концом Второй империи вы потеряли гораздо больше, чем дом и состояние. «Произошел разрыв поколений» — вот как выразился Акбар.
 — Так и сказал? — мрачно спросила Хедда. — Акбар специально разыскал тебя, чтобы сообщить это?
 Тетка сверлила племянника взглядом, и он, как всегда, чувствовал себя неловко.
 — Мы встретились в коридоре, когда я на днях заходил к вам. Мне показалось, что он специально ждал меня. Похоже, ему хотелось сообщить, что мадемуазель Ронсар вращалась в парижском обществе и что к ней надо относиться с почтением.
 Филаделфия тихо рассмеялась от удовольствия. Акбар зашел слишком далеко в своем желании произвести впечатление.
 — Месье, французское дворянство мало чем отличается от людей с положением в вашей стране. Они смотрят на брак как на необходимость объединить положение, землю, состояние. Enfin (Наконец (фр.).) у меня отсутствует необходимость в manage de convenance (брак по расчету(фр.).). Что же касается остального, то я слишком гордая, чтобы вовлечь себя в mariage de la main gauche (морганатический брак (фр.).). Voila. Я останусь une vieille fille. — Она посмотрела на миссис Ормстед. — Пожалуйста, подскажите, как это будет по-английски?
 — Старая дева, — сухо ответила Хедда.
 — Старая дева! Да, это я!
 Выражение лица Генри стало просто комичным. Сдвинувшись на краешек кресла, он посмотрел на Филаделфию умоляющим взглядом.
 — Старой девой? Моя дорогая мисс Ронсар, этого не может быть.
 — Это не отвечает твоим желаниям, племянник? — с ехидством спросила Хедда. Мальчик и впрямь был простофилей. — Сядь прямо и перестань портить мне обивку. Мадемуазель Ронсар не останется старой девой. А вам негоже, Фелис, смеяться над бедным мальчиком. — Хедда резко поднялась. — До свидания, племянник. У нас с мадемуазель еще куча всяких дел. Если захочешь, то можешь сопровождать нас в субботу к Монтегью, но это при условии, что ты немедленно исчезнешь. Ты меня понял?
 Генри раньше не возражал, когда тетка обращалась с ним как с восьмилетним мальчиком, но сейчас ему стало обидно, что она разговаривает с ним так пренебрежительно в присутствии девушки, сердце которой он намеревался завоевать, хотя пока не знал, каким образом.
 — В самом деле, тетя Хедда, я никогда у вас не засиживаюсь. Просто я, как член семьи, стараюсь сделать все, чтобы мадемуазель чувствовала себя как дома.
 — Раньше ты навещал меня только три раза в год. А на этой неделе ты постоянно крутишься здесь. Неужели тебе нечем заняться, Гораций?
 — Мое имя Генри, тетя. Генри, — повторил он с раздражением. — Такое простое имя.
 — Простое, как ты сам, — последовал ответ. — Увидимся в субботу.
 Обиженный, Генри поклонился дамам и ушел.
 — Ну а сейчас, — начала Хедда, как только дверь за племянником закрылась, — нам надо просмотреть все эти приглашения. Большинство из них мы отклоним. Когда кто-нибудь часто появляется в обществе, то пропадает чувство новизны.
 Она вытянула первую попавшуюся под руку визитку с золотым обрезом и поднесла к глазам лорнет
 — Мы примем приглашение семьи Монтегью. Они недавно разбогатели и устраивают самые дорогие и самые веселые приемы. Глава семьи провел целый ряд удачных сделок на Уолл-стрит и быстро нажил сказочное состояние. Готический особняк наискосок от меня принадлежит им. Вульгарное нагромождение камней, вы не находите? Я приму их приглашение от нас двоих. Это значительно повысит их авторитет на нашей улице.
 — Мадам, — с улыбкой начала Филаделфия, — вы очень добры ко мне, но я не могу принять ваше предложение.
 — Почему? Вам претит иметь дело с людьми, занимающими положение ниже вашего?
 — Я никогда не относилась к людям с такой позиции и очень благодарна им, что они пригласили меня в свой дом. Я только… как бы это получше выразиться?.. Я недостаточно экипирована, чтобы составить вам компанию.
 Филаделфия отвела взгляд от серо-голубых глаз, внимательно следящих за ней, и смахнула воображаемую пылинку с юбки своего саржевого платья.
 — О, я понимаю.
 Филаделфия посмотрела на миссис Ормстед и увидела, что ее взгляд смягчился.
 — Бедность — это всегда несчастье, дитя. В этом городе она граничит с преступлением. С того самого дня, когда вы вошли в мой дом, я поняла, что вы находитесь в стесненных обстоятельствах. Ваш багаж был совсем небольшой — всего два чемодана и маленький дорожный сундучок, что говорит само за себя. Модная женщина должна иметь по меньшей мере дюжину платьев. Вы просто еще не готовы.
 — Да, мадам.
 — По крайней мере вы ничего от меня не скрываете. Вы приехали в Нью-Йорк, чтобы удачно выйти замуж?
 — Нет.
 — Тогда почему вы здесь?
 Этот вопрос Филаделфия ждала уже несколько дней, но так и не сумела найти подходящего ответа. Правда заключалась в том, что Филаделфия скрывала от миссис Ормстед почти все: свое имя, внешность и даже Акбара. Все было ложью. Что же ей все-таки ответить Хедде?
 — Я здесь, — начала она нерешительно, — потому что мне больше некуда поехать.
 Хедда обдумала с дюжину вариантов, какие бы она могла предложить в сложившихся обстоятельствах, но, так ничего и не надумав, сказала:
 — Вы говорите, что приехали в Нью-Йорк не в поисках мужа, однако если вы будете постоянно выезжать со мной, то непременно найдете себе ухажера. Молодые люди настолько глупы, что тратят всю свою энергию на достижение невозможного, хотя это удерживает их от худших глупостей. К тому же вы можете еще переменить свое решение. — Она взяла следующий конверт. — А сейчас давайте продолжим.
 Близился полдень, когда Филаделфии удалось наконец покинуть гостиную. Во время беседы она постоянно отказывалась от предложения миссис Ормстед пополнить ее гардероб. И постепенно их разговор на эту тему достиг такого накала, что Хедда прекратила его, обозвав Филаделфию «бесчувственной, неблагодарной гостьей, слишком амбициозной, чтобы пойти навстречу пожеланиям своей хозяйки». Затем она вывалила с полдюжины отобранных ею приглашений на колени Филаделфии с тем, чтобы та подобрала соответствующее случаю платье.
 Направляясь к оранжерее, Филаделфия в уме перебирала свой гардероб. У нее были: дорожное платье, два повседневных, бальное платье, которое она уже надевала в театр, белое льняное платье для визитов и платье для приемов из зеленого шелка, купленное как раз перед смертью отца, — единственная вещь, которую ей удалось утаить от кредиторов.
 От воспоминаний ее сердце болезненно забилось. Она слишком поздно поняла, что могла бы припрятать от бессовестных людей еще немало разных вещей, если бы в тот миг способна была что-либо соображать. Больше всего она жалела, что не сохранила жемчужное ожерелье, предназначавшееся ей в качестве свадебного подарка. Она сама рекламировала его во время аукциона, чтобы повысить его цену. Как это ни странно, она не жалела о разорванной помолвке. Она не любила Гарри Коллсуорта. Его прочил ей в мужья отец, и, чтобы сделать ему приятное, она не возражала против этого выбора.
 Филаделфия встряхнула головой, отгоняя боль, которая неотступно преследовала ее, и посмотрела на конверты в руке. Это были приглашения на обеды и приемы. Черное бальное платье можно будет надеть еще раз. Шелковое зеленое послужит дважды: первый раз для обеда, второй, если добавить к нему кружевную юбку, для званого вечера. Для других случаев нарядов у нее не было. Где выход из создавшегося положения?
 Погруженная в мысли, она не заметила, что оранжерея занята. На кованой скамейке, стоявшей под папоротником, подперев кулаком подбородок, сидел Акбар. «О чем он так крепко задумался? « — пронеслось в голове у Филаделфии. Когда такое настроение посещало его, он был скрытен, как агент, и переменчив, как апрельское небо. В те редкие моменты, когда он полагал, что рядом никого нет, он пребывал в глубокой меланхолии, что не вязалось с его живым и энергичным характером. Он был для нее загадкой.
 Эдуардо одолевали беспокойные думы. Уже не первое утро он проводил в полном бездействии, пока Филаделфия наслаждалась обществом миссис Ормстед и ее племянника, но сегодня ему было особенно тяжело, так как тревожные новости не давали ему покоя.
 Он знал, что Тайрон обязательно пришлет ему письмо, но не ожидал получить его так скоро. Письмо Тайрона пришло на его имя в гостиницу, где он обычно останавливался, когда приезжал в Нью-Йорк. Это был один из способов, выработанных годами, чтобы поддерживать связь друг с другом во время их путешествий. Точно такие же письма ждали его в Сан-Франциско, Чикаго, Бостоне, Лондоне и Сан-Паулу. Письмо было короткими по существу. Тайрон хотел, чтобы он вернулся в Новый Орлеан, однако не писал зачем. Можно было сделать только один вывод: там что-то случилось.
 Тайрон никогда не беспокоил его, за исключением случаев, связанных с местью. Но это было крайностью. Если Тайрон беспокоит его по другой причине, значит он доведен до отчаяния. «Похоже, сам дьявол наступает тебе на пятки, друг», — тихо сказал себе Эдуардо. Надо действовать безотлагательно, так как крайне важно, чтобы Тайрон не узнал о существовании Филаделфии.
 Почувствовав чье-то присутствие, Эдуардо резко вскинул голову и увидел стоявшую в дверях Филаделфию. Он быстро вскочил:
 — Мэм-саиб чего-нибудь желает?
 — Да. Мне нужен ваш совет. — Qna подошла к нему и протянула приглашения.
 Встревоженный выражением ее лица, он даже не взглянул на конверты.
 — Что огорчило мэм-саиб?
 — Приглашения, которые миссис Ормстед собирается принять от моего имени.
 — И это все? — Мрачное выражение исчезло с его лица, и он перешел с английского на французский: — Но это же чудесно! Ваш первый выход в нью-йоркское общество имел успех. Конечно, вы должны принять их все. Надо продемонстрировать бриллианты де Ронсар, прежде чем продать их. Чем больше людей придет от них в восторг, тем выгоднее будет сделка.
 — Вы упустили одно существеннее обстоятельство, — тоже по-французски заметила Филаделфия. — Мой гардероб достаточно ограничен.
 Он пожал плечами.
 — Вы здесь для того, чтобы привлечь к бриллиантам потенциальных покупателей. Придумайте что-нибудь.
 Его озабоченность ценой драгоценностей только раздражала ее.
 — Неужели деньги так важны для вас?
 — А разве не из-за них вы согласились сопровождать меня в Нью-Йорк? — удивился он. — Деньги никогда не были моей целью.
 Какое-то время он просто смотрел на нее, подмечая все, даже самые незначительные детали: бархатистую кожу, розоватые веки, оттенявшие чистоту золотистых глаз, тени, которые ее подкрашенные ресницы отбрасывали на щеки. Она была молодой и невозможно хорошенькой. Беспричинная ревность охватила его.
 — Какую же цель вы преследуете, мэм-саиб? Может, это мужчина?
 Поначалу Филаделфия растерялась, не понимая, кого он имеет в виду.
 — Вы намекаете на Генри Уортона?
 — Уже Генри, — с раздражением заметил Эдуардо. — Значит, ваши отношения продвинулись?
 — Какие отношения? — Удивленное выражение се лица быстро сменилось веселым. — Неужели вы серьезно полагаете, что Ген… мистер Уортон меня интересует?
 — Полагаю. Даже дураку это ясно. — Филаделфии хотелось смеяться, видя его ревность.
 — Зачем вы сказали ему, что де Ронсары благородных кровей?
 Он снова пожал плечами.
 — Не понимаю, для чего вы поощряете его страстную влюбленность в вас. Вам с ним скоро станет скучно.
 — Это звучит как оскорбление. Откуда вам знать, каких мужчин я предпочитаю? Я не нахожу Генри скучным.
 Она намеренно назвала молодого человека по имени, но он не попался на эту удочку.
 — Тогда вы, возможно, объясните мне, что вас привлекает в этом Генри?
 — И не собираюсь. Это не ваше дело.
 — Вы не хотите, потому что вам нечего сказать, — торжественно заявил он. — Он не может заинтересовать вас.
 Филаделфии не поправилось, что он вмешивается в ее личные дела, несмотря на то что высказал правду. Генри действительно не представлял для нее серьезного интереса, но этот взрыв ревности со стороны человека, которого она считала своим другом, обидел ее.
 — Миссис Ормстед одобряет наши отношения. Она говорит, что Генри — ее любимый родственник.
 — Она также говорит, что в детстве он упал и ушибся головкой, — с удовольствием заметил Эдуардо. — Вам нравится его детская непосредственность?
 — Я отказываюсь говорить о нем в таком духе. Мы с вами всего лишь деловые партнеры.
 — Я легко могу перевести наши отношения в личные, — тихо сказал он по-португальски, а по-французски продолжил: — Хорошо, мадемуазель. Ваше желание для меня закон. Мне придется покинуть вас на несколько дней. У вас будет время продолжить его покорение, если вы этого действительно желаете.
 — Вы уезжаете? — спросила она, игнорируя его остальные слова. — И куда же вы собрались?
 Тревога, прозвучавшая в ее голосе, была бальзамом для его души.
 — Для вас это имеет какое-то значение?
 — Конечно, имеет, — невольно вырвалось у нее. — А что я скажу миссис Ормстед? В конце концов вы мой слуга. Если вам нужно исчезнуть, то я должна послать вас с каким-то поручением.
 — Как быстро вы привыкли к роли хозяйки: говорите ей, что хотите. Я буду отсутствовать неделю, самое большее — десять дней.
 — Десять дней? — Ее удивление быстро сменилось раздражением. — Десять дней? Я не могу оставаться под этой крышей еще десять дней.
 — Отчего же? Миссис Ормстед гостеприимная хозяйка и без ума от вас. — Он достал из-за пояса кошелек. — Здесь хватит на одно платье, а может, и на два, если вы с умом подойдете к этому делу. У вас куча приглашений, и всю последующую неделю вы будете развлекаться. Чего больше желать?
 — Я не могу влезать к вам в долги, — запротестовала Филаделфия.
 — Это подарок.
 Филаделфия хотела отказаться снова, но, взглянув в его глаза, такие темные и влекущие, почувствовала, что отказ может ранить его. Она попыталась вспомнить, как он выглядит без этого ужасного грима и фальшивой бороды. Она явственно увидела его иссиня-черные волосы, спрятанные сейчас под тюрбаном, и четко очерченный рот, затерявшийся в бороде.
 В его искрящихся глазах темно-шоколадного цвета вспыхнула страсть. По ее телу пробежала дрожь. Она словно стояла у огня, рискуя загореться от жара в любую минуту.
 Против своей воли, но движимый желанием, Эдуардо нежно дотронулся до ее щеки. Филаделфия вздрогнула от легкого прикосновения его пальцев. Они затеяли опасную игру. Эдуардо рисковал более, чем она, так как боялся обнажить свое чувство. Он уезжает, чтобы защитить ее от своего прошлого и от прошлого ее отца.
 Но его тело не слушало голоса разума. За исключением некоторых мгновений он не существовал для нее как мужчина. Сделавшись слугой Филаделфии, он стал в ее глазах евнухом. Она не знала о его чувствах и относилась к нему как к брату. А в нем бурлили желания и страсть мужчины. Он придвинулся к ней ближе. А может, она слегка склонилась к нему, чтобы соблазнить его.
 Терпение. Это слово неизменно повторяла его бабушка, когда он отказывался слушать родителей или просто упрямился.
 Терпение. Это слово засело в его голове. Филаделфия Хант была редким и прекрасным человеком, которого он не хотел пугать своим возрастающим с каждым днем желанием. Надо запастись терпением и не разочаровать ее. Она не виновата в том, что, глядя на него своими медовыми глазами, вызывала в нем бурю страсти. Не было ее вины и в том, что, когда он отводил взгляд от этих глаз, то видел ее губы, полные, слегка приоткрытые, словно ждущие поцелуя. Он не должен ее трогать. Терпение.
 Неправильно истолковав напряженное выражение его лица, Филаделфия взяла у него кошелек.
 — Спасибо, Акбар. Обещаю потратить их с пользой. — Она чмокнула его в бородатое лицо.
 Эдуардо словно током обожгло, когда ее губы коснулись его щеки, и он, не удержавшись, обхватил ее лицо ладонями. Затем на миг прижался губами к ее губам.
 Филаделфия была потрясена, почувствовав поцелуй его твердых, сухих и теплых губ
 Она молча смотрела на него, не в силах понять, что же все-таки произошло, а когда наконец осознала, то очень обиделась на Эдуардо. Почему этот поцелуй был таким коротким? Вздохнув, она открыла рот, чтобы выразить свой протест, но внезапно чихнула, а потом еще и еще раз.
 Воспользовавшись случаем, Эдуардо быстро совладал с собой и сделал вид, что ничего не произошло.
 — Это борода, — пробормотал он себе под нос и, достав из кармана носовой платок, протянул ей.
 Охваченная ужасом, Филаделфия взяла его, приложила ко рту и, чихнув еще несколько раз, успокоилась. Слезящимися глазами она посмотрела на Эдуардо и увидела в его глазах озорные огоньки.
 — Как жаль, что мэм-саиб страдает сенной лихорадкой, — сказал он по-английски и, взяв ее за локоть, развернул к двери. — В будущем мэм-саиб должна держаться на почтительном расстоянии от цветов.
 Она взглянула на дверь, и мысли вихрем понеслись в ее голове. Во-первых, они были не одни. Миссис Ормстед стояла в коридоре и хорошо видела все, что происходит в оранжерее. Во-вторых, его замечание о сенной лихорадке было желанием объяснить интимную сцену, свидетельницей которой могла быть хозяйка, проходя мимо. И в-третьих, его предупреждение держаться на почтительном расстоянии никоим образом не относилось к цветам.
 — Спасибо за сочувствие, — ответила она резким тоном. — Как я уже сказала, вы должны отправиться немедленно.
 — Как мэм-саиб будет угодно, — ответил он с поклоном. — Как только я выполню все ваши приказания, то примчусь обратно со скоростью ветра.
 Он вышел из оранжереи, слегка поклонился миссис Ормстед и быстро зашагал по коридору в сторону лестницы для слуг.
 — Куда отправляется Акбар? — поинтересовалась Хедда, когда Филаделфия подошла к ней
 — У меня есть дела личного характера, с которыми может справиться только Акбар, мадам. Если вы не возражаете, то я хотела бы воспользоваться вашим гостеприимством еще неделю.
 — Он уедет на целую неделю?
 — Возможно, немного больше.
 — Изумительно! В дни моей молодости было принято, чтобы достойная пожилая дама не оставляла свою подопечную даже на час.
 — Акбар не пожилая дама, — с веселым смехом ответила Филаделфия, направляясь к лестнице. — Он единственный в своем роде.
 — Вот это верно, — заметила Хедда, с удивлением глядя вслед молодой даме, поднимавшейся по лестнице, потому что та говорила на хорошем английском языке, свободном от акцента.
 Не ведая о допущенной ошибке, Филаделфия улыбалась. Она не сгорела в огне поцелуя Эдуардо Тавареса, но приятный ароматный дымок его страсти все еще окутывал ее.
 — Этот отвратительный человек снова здесь! — воскликнула Джулиана Уортон, сестра Генри и компаньонка Филаделфии на этот вечер. — Не представляю, как ты выносишь его компанию, пусть он даже и твой соотечественник.
 От слов Джулианы у Филаделфии испортилось настроение: в бальный зал особняка Фергюсонов входил маркиз Д’Эда.
 Когда он поднял руку с длинными пальцами в дружеском приветствии, она заскрежетала зубами и сделала вид, что не замечает его.
 — Меня мороз по коже дерет, когда он смотрит на меня, — призналась Джулиана. — Мама говорит, что он обращается с женщинами не совсем прилично.
 — Твоя мама совершенно права, — ответила Филаделфия и стала искать глазами Генри, но его нигде не было Она призвала на помощь все свое терпение, зная, что оно ей понадобится при общении с маркизом с той самой минуты, когда она была представлена ему в опере на прошлой неделе, он проявлял к ней повышенный интерес, который не имел ничего общего с увлечением мужчины красивой женщиной. Он забросал ее вопросами о семье и ее происхождении, на которые она не могла ответить с такой же находчивостью, как Эдуардо Таварес.
 Во время каждой их встречи он так дотошно расспрашивал Филаделфию о ее жизни в Париже, семье и друзьях, что у нее возникло дурное предчувствие Ей трудно было лгать ему, так как он был далеко не простофилей. Как долго ей удастся продержаться, избегая человека, родившегося в Париже?
 Филаделфия вновь задалась вопросом, куда подевался Эдуардо Таварес Прошло уже две недели, а он так и не вернулся Он не прислал ни записки, ни письма или хотя бы телеграммы. Иногда по ночам, лежа без сна, она представляла себе, что он заболел, с ним случился несчастный случай или, упаси Бог, он умер. Нет, она не должна даже думать об этом, особенно перед очередной встречей с маркизом.
 — Господи, он идет сюда, — прошептала Джулиана. — Что нам делать, мадемуазель Ронсар?
 — Ничего.
 Филаделфия наблюдала, как он приближается к ним, останавливаясь, чтобы поздороваться с другими гостями. На нем, как всегда, был фрак с французской орденской лентой на груди. Из-за своей худобы он казался очень высоким. На самом же деле маркиз был всего на дюйм выше Филаделфии. Его волосы с прямым пробором обрамляли узкое лицо и были так напомажены, что блестели в свете ламп. Все в нем было нарочито эффектным — от волос и закрученных вверх усов до изысканной одежды, — что делало его любимцем многих женщин. «У него фигура молодого человека, а глаза — старика», — с отвращением подумала Филаделфия.
 — Мадемуазель де Ронсар, — с преувеличенной любезностью сказал маркиз Д’Эда, — мы встречаемся вновь и вновь, и все равно мне этого мало.
 Филаделфия не протянула ему руку, как это было принято. На лице графа отражалось удовольствие от встречи с ней, но она видела, что взгляд его устремлен на чудесное бриллиантовое колье, которое она надевала при первой же возможности.
 — Вы мне льстите, месье Д’Эда. Остальные дамы могут на вас обидеться.
 Бледно-голубые глаза маркиза прищурились, но на лице оставалась все та же приветливая улыбка
 — Как вы можете говорить обо мне такое в присутствии других дам, мадемуазель де Ронсар? Но я прощаю вас Я готов простить вам все что угодно.
 — В таком случае докажите мне свою искренность. — Филаделфия взяла Джулиану за руку и приблизила к себе. — Мадемуазель Уортон до смерти хочется вальсировать, но она слишком застенчива, чтобы решиться на это.
 — Я… может быть, — ответила Джулиана, покраснев от смущения.
 — Конечно же, я потанцую с красивой мадемуазель Уортон, — ответил маркиз, предлагая юной девушке руку. — Но вы тоже приберегите для меня танец, мадемуазель де Ронсар,
 Филаделфия сделала вид, что ищет для него место в своей карточке для танцев.
 — О, у меня уже все заполнено. Извините, месье.
 — Как жаль, — сказал маркиз, успевший мельком заглянуть в карточку и заметивший, что там полно свободных строк. — Возможно, позже вы все-таки передумаете.
 — Возможно, — буркнула Филаделфия и, отвернувшись, увидела Генри, направлявшегося к ней с хмурым выражением лица. Быстро поднявшись, она протянула к нему обе руки. — А вот и мой партнер. Это ведь наш танец, Генри, не так ли?
 Генри смешался. Каждый раз, когда мадемуазель де Ронсар смотрела на него, у него захватывало дух. А сейчас она публично назвала его по имени, и от этого у него моментально закружилась голова. Он схватил ее руки и ввел в круг вальсирующих.
 Они делали круг за кругом, и юбка ее очаровательного зеленого платья колыхалась вокруг ее ног, как взволнованное штормом море. Удовольствие держать ее в своих объятиях моментально растопило гнев, охвативший Генри всего несколько минут назад. Он сразу забыл о том, что ему прошептали на ухо. Вдыхая запах лаванды, исходивший от ее кожи, он уже не помнил о предъявленных ей обвинениях.
 — Какой абсурд, — обмолвился он вслух. Филаделфия недоуменно посмотрела на него:
 — Что абсурд?
 — Сама идея, что вы выдаете себя не за ту, кем являетесь на самом деле. О моя дорогая! Извините мою неуклюжесть. Вам больно?
 — Нет. Это моя вина, — ответила Филаделфия, стараясь попасть в такт музыки. Но сердце ее забилось учащенно, и она была уже не в состоянии уловить ритм вальса. — Кто сказал, что я выдаю себя за другую?
 Генри покачал головой. Увлеченный звуками вальса, чего с ним уже давно не было, он испытывал несказанное наслаждение.
 Неожиданно Филаделфия остановилась.
 — Так кто сказал, что я выдаю себя за другую? Генри смущенно улыбнулся: — Кто сказал? Моя дорогая, простите мою несдержанность. Этот человек не стоит вашего внимания.
 — И все же, кто распускает такие слухи? — настаивала Филаделфия.
 Генри покраснел до корней волос.
 — Ну хорошо. Сегодня утром Д’Эда, катаясь в карете с миссис Рутледж по Центральному парку, наговорил ей невесть чего. Якобы он никогда не слышал о вашей семье. Он, конечно, не знает всех прихлебателей двора, по его выражению, но знаком со всеми значительными личностями в Париже.
 — И это все? — спросила Филаделфия, не обращая внимания на то, что другим танцующим приходилось обходить их, так как они стояли в самой середине зала. — Что же я собой представляю, Генри?
 Он улыбнулся ей, хорошо зная ответ на этот вопрос.
 — Вы мечта, ставшая былью, — с пафосом сказал Генри. Красота Филаделфии настроила его на поэтический лад. — Этот человек просто дурак.
 Филаделфия кивнула и возобновила танец.
 — Надо не забыть послать вашей сестре огромный букет цветов.
 — За что?
 — Выразить свое соболезнование, — ответила она, бросив быстрый взгляд в сторону Д’Эда. Он держал пунцовую от стыда девушку гораздо ближе к себе, чем это было принято в обществе, и этот факт не укрылся от внимания матрон, сидевших в позолоченных креслах вдоль стен. «Бедная Джулиана, — подумала она с симпатией. — Как она все это переживет? Ведь ее репутация в опасности».
 Когда вальс закончился, Филаделфия схватила Генри за рукав.
 — Давайте подышим свежим воздухом. Зал совершенно переполнен.
 — С удовольствием! — Генри, казалось, стал выше ростом.
 Но побег не удался. Она не заметила приближения маркиза, так как он намеренно повел свою партнершу недалеко от того места, где они с Генри стояли. Неожиданно Филаделфия увидела перед собой улыбающееся лицо Д’Эда.
 — Мадемуазель де Ронсар, вам не кажется, что игра этого оркестра очень напоминает игру оркестров Тюильри?
 — Не припомню, но, когда я была ребенком, в моей семье детям запрещалось свободно разгуливать по городу.
 — Ах да, конечно. — Его алчный взгляд снова уперся в бриллиантовое колье на ее шее. — Колье де Ронсар. Мадемуазель Уортон только что рассказывала мне, что оно очень известно. — Он заглянул ей в глаза. — Il est magnifique! (Оно великолепно! (фр.).) Удивительно, что я никогда не слышал о нем. Где, вы говорите, жила ваша семья?
 — Я этого не говорила. — Она слышала, как ахнул Генри, услышав ее резкий ответ, но больше всего его поразила бесцеремонность маркиза. — Они мертвы, месье, и их домом являются могилы.
 — Кажется, я зашел слишком далеко. Извините, мадемуазель. Adieu! (Прощайте! (фр.).) — Француз хитро улыбнулся и, проходя мимо, шепнул по-французски: — Вы маленькая мошенница!
 Она отвернулась и сделала вид, что ничего не слышала, однако невольно сжала кулаки, направляясь к открытой двери, ведущей на балкон. Она чувствовала, что Генри идет за ней, но желание подышать свежим воздухом, отравленное словами маркиза, пропало.
 Д’Эда назвал ее мошенницей; его свистящий шепот был таким же опасным, как и шипение змеи. Он раскусил ее. Но не его угроза испугала ее, а сознание того, что она действительно была мошенницей. Этот факт ужаснул ее. Как могла она поступиться своими принципами?
 — Что случилось, дорогая? — Генри нерешительно приблизился к стоящей в тени балюстрады Филаделфии.
 Она повернулась к нему, и в свете, падавшем из зала, он увидел, что на глазах у нее появились слезы.
 — Мосье Уортон, я должна рассказать вам такое, что переменит ваше отношение ко мне.
 Вся нежность, которую Генри питал к этой женщине, вырвалась наружу, и он заключил ее в свои объятия.
 — Не говорите ничего, — зашептал он ей на ухо. Благодарная за утешение, она положила голову ему на плечо, испытывая легкие угрызения совести. В конце концов Генри все равно узнает, что она собой представляет, и это будет ударом для такой честной и искренней натуры, как он. Она попыталась отстраниться от него, но он ее не отпускал.
 — Этот маркиз сущий дьявол, — сказал он. — Лично меня не беспокоит, если вы не знатного рода. — Генри покраснел от собственной смелости, но события развивались так стремительно и играли ему на руку, а он не считал себя трусом. — Меня не волнует, кто были ваши родители. Ясно, что вы получили хорошее воспитание. Ваши манеры безупречны, ваше присутствие не остается незамеченным, куда бы вы ни пришли. А ваши фамильные драгоценности! Если они не являются доказательством древности вашего рода, тогда я даже не знаю, что думать. — Генри понимал, что, возможно, говорит лишнее, но она так смотрела на него, что он уже не мог остановиться. — Тетя Хедда тоже вас любит. По ее мнению, вы лучше всех сезонных дебютанток, вместе взятых, и хотя она часто не одобряет мое поведение, ей хотелось бы видеть вас в нашей семье. «Приток свежей крови — это единственное, что спасет род Уортонов» — вот ее слова.
 Испытывая одновременно изумление и неподдельный страх — Филаделфия не сомневалась, что он намеревается сделать ей предложение, — она неожиданно выпалила:
 — Милый Генри, если вы меня сейчас не отпустите, боюсь, я отчаянно влюблюсь в вас, что будет весьма прискорбно.
 Влюблюсь. Прискорбно. От таких слов Генри смешался.
 — Вы говорите…
 — Я говорю, что такое невозможно. Вы — светский лев. Я — бедная изгнанница. Без дома, без семьи, без средств и даже не могу защитить себя от посторонних нападок. Я всегда буду объектом сплетен и слухов. Это моя судьба. Поэтому позвольте мне уйти из вашей жизни той же незнакомкой, какой я вошла в нее. Но знайте, что ваше внимание ко мне сделает наше расставание менее болезненным.
 — Расставание? Но я хочу жениться на вас! — воскликнул он, презрев в эту минуту двадцать один год обучения хорошим манерам.
 — Брак исключается, — вздохнув, ответила Филаделфия и, повинуясь порыву, встала на цыпочки и быстро поцеловала его в губы. — Adieu, mon cher. Adieu (Прощай, дорогой. Прощай (фр.).).
 Филаделфия отступила от него и хотела улыбнуться, но улыбка так и застыла на ее лице, когда, взглянув поверх его плеча, она увидела нечто такое, от чего ее лицо приняло испуганное выражение.
 Генри быстро обернулся, но ничего особенного не увидел, кроме знакомых очертании фигуры се слуги Акбара, стоявшего в дверях спиной к ним. Генри снова повернулся к Филаделфии.
 — Что там? Что случилось?
 — Все в порядке.
 Генри приготовился задать новый вопрос, но увидел только свое несчастное лицо в ее округлившихся от ужаса глазах. Она отвергла его предложение еще до того, как он собрался сделать его но всем правилам.
 Филаделфия смотрела на Генри Уортона как на незнакомца. Она больше не может оставаться с ним. Эдуардо вернулся! А она в это время целовала другого мужчину! Пусть он стоял спиной к ним, по наверняка успел заметить, что она была в объятиях Генри. От одной этой мысли ее охватила дрожь.
 Пристыженная и в то же время раздраженная, она отвернулась от Генри.
 — До свидания, Генри, — сказала она и направилась к двери.
 В тот же миг Акбар шагнул в дом, быстро прошел в бальный зал и затерялся в толпе танцующих.
 Филаделфия пыталась догнать его, не обращая внимания па удивленные взгляды, но танцевавшие пары, как нарочно, загораживали ей дорогу, хотя минуту назад расступались перед Акбаром. Все видели, что она разыскивает своего слугу, и не придавали этому обстоятельству большого значения. Или придавали? Возможно, они могли все прочесть по ее лицу: сильное возбуждение, смущение, надежду и ту неприкрытую радость, которая охватила ее при виде Эдуардо.
 Когда ей наконец удалось добраться до противоположного конца зала, его и след простыл. Она вышла в холл, и дворецкий, сообщил ей, что ее слуга только, что уехал.
 — Срочно карету, — приказала она.
 — Мадемуазель де Ронсар, окажите мне честь сопроводить вас в моей собственной карете.
 Даже не видя собеседника, Филаделфия знала, кто предлагает ей свои услуги,
 — Месье маркиз, спасибо. Не стоит утруждаться.
 Его холодная улыбка несколько остудила ее возбуждение.
 — Я настаиваю, мадемуазель. У нас с вами не было времени поближе познакомиться, и я думаю, что сейчас небольшая приватная беседа будет как нельзя кстати.
 — Это исключено, — твердо ответила Филаделфия и, снова повернувшись к дворецкому, приказала: — Пожалуйста, карету.
 — У входа как раз стоит одна карета, — последовал ответ. — Когда вам будет угодно?
 — Сию секунду, — проговорила Филаделфия, даже не взглянув на маркиза.




 Глава 7


 Медленное продвижение по Пятой авеню еще больше усилило волнение Филаделфии. Скорость перемещения транспорта в этот поздний вечер только способствовала тому, что она окончательно потеряла терпение.
 — Нельзя ли побыстрее? — закричала она кучеру, постучав по крыше двухколесного экипажа.
 — Мы уже почти приехали, мисс, — ответил кучер.
 — Быстрее! — крикнула она, обхватив себя руками за плечи.
 Она так спешила, что забыла в гостях свою шаль. От прохладного ночного воздуха ее кожа сделалась гусиной, но это мало беспокоило ее. Филаделфия смотрела на газовые фонари, горевшие вдоль улицы; их золотистые огни ярко сияли в ночи, и в каждом она видела отражение лица Эдуардо Тавареса.
 Почему он снова вошел в ее жизнь без всякого предупреждения и почему снова покинул ее, не сказав ни слова? Неужели не догадался, как сильно она скучала по нему и волновалась, не случилось ли с ним чего-то плохого? Она выскажет ему все, что о нем думает.
 Когда экипаж подкатил к особняку Ормстсд, Филаделфия, не ожидая посторонней помощи, выскочила из него и, взбежав по ступеням, постучала в дверь.
 Ей сразу же открыл дворецкий и, увидев, что она одна, не смог сдержать удивления.
 — Пожалуйста, расплатитесь с кучером, — сказала она тоном, не допускающим возражений.
 — Обязательно, мисс, — ответил он, когда она бросилась мимо него, уловив знакомый запах парфюмерии. — Ваш слуга вернулся, мисс! — крикнул он ей вслед. — Как раз перед вашим приездом.
 — Спасибо.
 Она не остановилась, но улыбка радости смягчила решительное выражение ее лица. С сильно бьющимся сердцем она взбежала по лестнице на свой этаж, пронеслась по коридору и распахнула дверь своей спальни, надеясь, что Эдуардо незаметно проник к ней в комнату и сейчас ждет ее возвращения. Но его в комнате не было.
 Разочарование моментально охватило ее, и она почувствовала себя уязвленной. Закрыв дверь, она пошла по ковру, на ходу снимая белые лайковые перчатки. Дойдя до туалетного столика, она швырнула их туда и, сняв венок из фиалок, который украшал ее голову, бросила рядом.
 Взглянув на себя в зеркало, она удивилась выражению своего лица. Ее щеки пылали, а глаза светились внутренним светом и сияли, словно топазы. Ее волосы приобрели странный темный оттенок, а губы были ярко-красного цвета, как у брюнеток. В своих глазах она выглядела дешевой и неестественной. Все в ней было фальшивым. Ей казалось, что она утонула в море лжи и двуличности, из которого не выбраться без посторонней помощи. Ей нужны были тихая гавань, якорь, зашита от неопределенности и сомнений. Филаделфия считала, что нашла спасителя в лице Эдуардо Тавареса, человека, на которого могла положиться. Возможно, в этом она ошиблась.
 Краска стыда медленно заливала ее лицо. Вероятно, сеньор Таварес видел, как она целовала Генри Уортона. Такой поступок был не в ее правилах. Однако если он их видел, то, возможно, обиделся и поэтому так быстро уехал.
 Ее смущение сменилось обидой. Он не должен был чувствовать себя оскорбленным и осуждать ее поступок, ничего не зная о том, как она жила все последние дни. Он не знал о маркизе Д’Эда и его инсинуациях, не знал и о страхе, который она испытывала из-за собственной лживости.
 Филаделфия посмотрела на колокольчик, висевший на расшитом гарусом шнурке над камином. Она пошлет за ним. Она уже потянулась к шнурку, когда раздался стук в дверь. Вздрогнув, она отдернула руку.
 — Да? Войдите!
 В открытой двери появилась горничная.
 — Вам помочь раздеться, мадемуазель?
 — Да. Нет! Мне ничего не надо, — резко ответила Филаделфия.
 — Тогда спокойной ночи, мадемуазель.
 — Подожди! — Филаделфия принужденно улыбнулась. — Мне сказали, что вернулся Акбар. Где он?
 — Мадемуазель, мне кажется, он отдыхает. Во всяком случае, внизу его нет.
 — Спасибо. Можешь идти.
 Филаделфии показалось, что одежда душит се Она сняла с себя бриллиантовое колье и серьги, задержав на них взгляд. Свет лампы отражался в центре каждого камня, отбрасывая снопы ярких лучей на потолок. Неудивительно, что маркиз Д’Эда так заинтересовался ими. Камни были совершенными и уникальными.
 Как ни странно, но их красота только разозлила ее, и она, положив их в футляр, защелкнула замок. Бриллианты должны быть возвращены сеньору Таваресу, и пусть он распоряжается ими по своему усмотрению, пора уезжать из Нью-Йорка, пока Д’Эда публично не обвинил ее в мошенничестве. Хватит притворяться.
 Она быстро сняла с себя платье, корсет, панталоны и переоделась в ночную рубашку и батистовый пеньюар. До нее донесся бой часов, которые стояли на камине в библиотеке.
 Девять… десять… одиннадцать… двенадцать. Полночь.
 Она постаралась ни о чем не думать, чтобы не нервничать. Привернув фитиль лампы, она подошла к двери и открыла ее.
 Темнота пустого коридора сделала ее храбрее. Она пошла быстрее, не обращая внимания на тени. Откровенно говоря, она не чувствовала себя такой уж храброй, но страх перед Д’Эда был сильнее пляшущих теней и лунных пятен на полу. В конце коридора Филаделфия обнаружила лестницу, которая вела на служебную половину, располагавшуюся под чердаком, и начала осторожно подниматься, держась поближе к стене.
 Дойдя до лестничной площадки, она увидела полоску света из-под двери комнаты рядом с лестницей. В соседней комнате слышался женский смех, приглушенные шаги, шепот, призывавший к тишине. Прижавшись к стене, она прислушивалась к стуку своего сердца, жалея, что была не внимательна, когда он объяснял ей, где находится его комната. Она вспомнила, что он жил один и что соседнюю комнату делили две служанки. Возможно, если она прислушается у каждой двери, то по каким-то звукам догадается, где он.
 Она продвинулась дальше и оказалась в коридоре с низким потолком. Если ее застигнут здесь в одном пеньюаре, то ей уже никогда не оправдаться. Филаделфия дотронулась до ручки ближайшей двери, словно по ней могла узнать, кто живет в комнате. От ее прикосновения ручка легко поддалась, и, к ее ужасу, дверь медленно открылась.
 Она сразу увидела того, кого желала видеть всем сердцем.
 Над тазом с водой склонился мужчина. Он горстями зачерпывал воду и бросал ее на свое безбородое лицо и голую грудь. Его черные волосы глянцево блестели. Маленький пузырек мыла сверкал на ухе. Свет придавал его коже оттенок темной меди, делая его тело необыкновенно красивым. Гладкие лоснящиеся мышцы его торса рельефно выделялись под кожей.
 В этом мужчине не было ничего от Акбара или от бразильского джентльмена в модном костюме, который вовлек ее в свой бизнес. Этот темнокожий полуголый, хорошо сложенный мужчина был для нее незнакомцем и совершенно не похож на всех остальных мужчин.
 Эдуардо испытал настоящее потрясение, когда дверь открылась, и он, оглянувшись, увидел на пороге своей комнаты Филаделфию Хант. Пеньюар соблазнительно облегал ее грудь и бедра. На какое-то мгновение он не поверил своим глазам, так как в воображении представлял ее именно такой.
 Затем он перехватил ее взгляд, в котором светились тепло и любопытство, и пришел в замешательство. Он так рвался поскорее вернуться в Нью-Йорк, чтобы увидеть ее, что, забыв о приличиях, отправился к Фергюсонам на ее поиски. Когда он наконец нашел ее, то увидел, что она, встав на цыпочки, целовала Генри Уортоиа. Если бы она внезапно выскочила из своего укрытия и поколотила его, то он не был бы так удивлен, рассержен и уязвлен. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы повернуться к ним спиной. И только переждав, когда сердце успокоится, он смог уйти.
 Она открыто целовала другого мужчину! Воспоминания разожгли еще не остывший гнев, который затаился в его душе. Он резко выпрямился
 — Почему вы здесь? — шепотом спросил он, едва сдерживая ярость.
 Филаделфия не ответила. Она чувствовала, что должна как-то объяснить свое присутствие здесь, по не могла. Наконец она посмотрела на свою руку, которая все еще сжимала ручку двери.
 Он проследил за ее взглядом, быстро подошел к ней, втолкнул в комнату и захлопнул дверь.
 Филаделфия затаила дыхание, когда он повернулся к ней. Она даже не представляла, что Эдуардо Таварес обладает такой красотой! Почувствовав неловкость, она опустила глаза, но уперлась взглядом в его широкую сильную грудь. Загорелая кожа Эдуардо была гладкой как шелк. На ней резко выделялись соски темно-шоколадного цвета. Никогда раньше она не видела мужчину с обнаженным торсом, и урок анатомии стоил ей больших душевных сил.
 Она попятилась назад, но пространство ограничивалось стеной и узкой кроватью.
 — Я должна быть здесь.
 Филаделфия говорила так тихо, что он был вынужден смотреть на ее губы, чтобы уловить значение ее слов, и невольно вспомнил поцелуй, которым она наградила Генри. Нет, ей не место здесь. Он в таком состоянии, что ей лучше не находиться с ним под одной крышей.
 Она нервно запахнула пеньюар на груди.
 — Я пришла предупредить вас об опасности, — сказала она, медленно выговаривая слова.
 Эдуардо промолчал. Он забыл, какой красивой она была, забыл теплую глубину ее больших золотистых глаз, забыл, что ее пухлые губы так и манят к себе и жаждут поцелуя. Он забыл, как она полна жизни. Жилка, пульсирующая у основания ее шеи, свидетельствовала о том, что в ее венах бежит горячая кровь. Если он придвинется к ней ближе, то почувствует на своем лице ее теплое дыхание. Ее трепетная дрожь не была признаком испуга. Просто она наконец увидела в нем мужчину, и он не мог не воспользоваться этим.
 Одной рукой он поднял ей подбородок, другой, обхватив за голову, привлек к себе. Сейчас ее грудь, прикрытая батистом, была прижата к его мокрой обнаженной груди, и она ощутила, что между ними словно пробежала искра. Она невольно отступила назад, но его руки крепко держали ее, а глаза неотрывно смотрели на нее. Она заглянула в них, надеясь раствориться в их зовущей черной глубине.
 — Сегодня вечером вы целовали мальчика, — сказал он, прижимаясь к ней мокрой щекой, — а сейчас поцелуйте мужчину.
 Она закрыла глаза, страшась того, что произойдет.
 В первый момент это было просто прикосновение его теплых жестких губ к ее губам, но вот ее обдало жаром. Кончиком языка он лизнул ее губы, затем раздвинул их и коснулся нёба. Действуя инстинктивно, она последовала его примеру и прижала кончик языка к его языку, но тут же убрала его. Эдуардо застонал он удовольствия и содрогнулся от восторга. Осмелев, она прижалась к нему, восхищаясь его могучим обнаженным телом. Затем скользнула руками по его спине. Ее охватил небывалый восторг, и перед глазами засверкали звезды.
 Он почувствовал, как она обмякла после поцелуя, и его страсть достигла апогея. Как легко, как естественно он мог бы уложить ее на свою узкую кровать и заняться с ней любовью, но… Эдуардо все еще помнил, как она целовала Уортона, а его не воспринимала как мужчину. Он не должен верить ее ответному поцелую.
 Собрав всю силу воли, Эдуардо вскинул голову. Он чуть не попался в ловушку. Целуя ее, он только вредит себе, вызывая в своем теле мучительную боль.
 Он нащупал ручку за своей спиной и открыл дверь.
 — Уходите, — выдохнул он. Затем слегка подтолкнул ее, и она оказалась в коридоре.
 Филаделфия онемела от изумления, когда он закрыл дверь у нее перед носом. Чувство нереальности происходящего было настолько сильным, что ей захотелось броситься на эту дверь, бить в нее кулаками и кричать. Однако она даже не осмеливалась дышать.
 Ошеломленная и дрожащая, она прислонилась к противоположной стене и закрыла глаза. Ее бросало то в жар, то в холод. Тело ныло от неосуществленных желаний. Только что ее держали в объятиях, и она мечтала, что так будет всегда. И вот сейчас она стоит в темной тишине коридора, и сердце гулко стучит у нее в груди.
 Дождавшись, когда сердцебиение стало нормальным, Филаделфия слепо побрела по коридору и спустилась по лестнице на свой этаж.
 Только оказавшись в своей комнате и забравшись в постель, она смогла трезво поразмыслить над тем, что произошло. Она поцеловала Эдуардо Тавареса, и это ей понравилось! Она касалась его голой спины и плеч, чувствовала, как бьется жизнь в его сильном теле. Ее груди еще болели от тесного соприкосновения с его мускулистой грудью. Она должна быть в ужасе от содеянного! В другое время так оно и было бы, но сейчас, все еще охваченная незнакомым чувством, Филаделфия испытывала восторг, смешанный со страхом. В нее словно вдохнули жизнь, и она ощущала ее каждой частичкой своего существа.
 Стоило ей закрыть глаза, как она снова ощущала на губах этот поцелуй и даже пыталась воспроизвести его, прижимая к губам подушечки пальцев и представляя себе, что это рот Эдуардо.
 Она так и не сказала ему то, что собиралась сказать, но в данный момент это казалось несущественным. Утро вечера мудренее. Лишь одна мысль не давала ей покоя: ее дважды поцеловали за один вечер, и второй поцелуй бесследно уничтожил впечатление от первого.
 Когда в дверь библиотеки тихо постучали, Филаделфия выпрямилась в кресле.
 — Войдите.
 Горничная приоткрыла дверь и просунула голову в щель.
 — Акбар спускается к вам, мадемуазель.
 — Тres bien (Очень хорошо (фр.).), — ответила Филаделфия с напускным спокойствием.
 Для этой встречи она тщательно оделась. Покрой ее платья цвета лаванды был простым: лиф украшал только ряд мелких перламутровых пуговок, доходящих до самого подбородка. Она чувствовала себя подтянутой и сдержанной, не то что прошлым вечером. Она не позволит ему вольностей и надеется, что он поступит так же.
 Дверь библиотеки тихо открылась, и на пороге появился Эдуардо. Он был в гриме и при бороде. Замаскированный, он сильно отличался от того человека, в чью комнату она вчера ворвалась, и за это она была ему благодарна. Ей так много нужно было сказать ему, но сейчас слова не шли у нее с языка. Еще вчера она сказала бы ему, как ждала его возвращения, как сильно волновалась за него и за себя. Но произнести все это сегодня было бы глупо и, возможно, безрассудно. Он был так же далек от того человека, в объятиях которого она вчера была, как Бомбей от Нью-Йорка.
 Низко поклонившись, он поприветствовал ее по индийскому обычаю:
 — Мэм-саиб, я к вашим услугам.
 Странная интонация и сама фраза словно провели невидимую границу между ними. Акбар был ее другом, ее опорой, ее слугой. А Эдуардо? Сейчас ей было невыносимо думать об Эдуардо.
 — Итак, вы вернулись, — сказала она тем же официальным тоном, что и он. — Почему вы немедленно не явились ко мне?
 — Я это сделал.
 Он перешел с английского на французский — знак того, что хочет говорить с ней интимно, но она решила не идти у него на поводу.
 — Вы должны были предстать передо мной как полагается, — произнесла она по-английски.
 — Я так и поступил, но мне не хотелось мешать мэм-саиб.
 Филаделфию охватил гнев, так как он переступил намеченную ею черту и сразу перешел к сердечным делам.
 — Однако вы пришли, — сказала она укоризненно.
 — Я пришел, чтобы увидеть тебя. — Он намеренно перешел на ты, чтобы придать их беседе больше интимности.
 Разговор с ним был похож на игру в теннис. На каждый ее вопрос он тут же находил дерзкий ответ.
 — Что задержало вас так долго?
 — Бизнес.
 — Я рада, что вы вернулись живым и невредимым, — сказала она по-английски, но так как ей не терпелось обсудить с ним то, что ее волновало, она перешла на французский: — В городе появился человек, который знает, что я мошенница.
 Она думала, что он изменится в лице, но этого не случилось.
 — Какой человек?
 — Маркиз Д’Эда. Он любимец всего общества Пятой авеню. Как только я увидела его, то сразу поняла, что у меня возникнут проблемы. К примеру, вчера он сказал одной из приятельниц миссис Ормстед, что никогда не слышал о семье де Ронсар.
 — Я тоже никогда не слышал о нем. Самонадеянность Эдуардо возмутила ее.
 — Разумеется, вы никогда не слышали о нем! Много ли французских аристократов вы знаете?
 — Достаточно много, — ответил он с иронией в голосе. — Расскажите мне о нем.
 — Я встретила его неделю назад на званом вечере. И с того самого момента он преследует меня.
 — Создается впечатление, что за время моего отсутствия вы собрали целую коллекцию воздыхателей.
 — А это уж мое дело, — огрызнулась она.
 — Вот как? — тихо спросил он.
 Она отвернулась от него, в негодовании поджав губы.
 — Я не хочу обсуждать с вами вчерашний вечер.
 — Тогда, возможно, нам лучше вернуться к вопросу о маркизе. Вы говорите, что он считает вас мошенницей. Почему вы в этом уверены?
 — Она так назвал меня только вчера.
 — Это было после или до вашего флирта на балконе? Мужчина, которого соблазнила женщина, считает ее своей еще задолго до того, как заявит на нее свои права.
 Филаделфия встала.
 — Я сделала ошибку, пытаясь предупредить вас о грозящей нам опасности. Вы позволяете себе отвратительные комментарии относительно моей личной жизни, которая не должна вас интересовать. Людей, сующих нос в чужие дела, в Америке не любят, сеньор Таварес.
 Он округлил глаза от удивления. Она назвала его истинное имя, да еще по-английски.
 — Мне это безразлично, — сказала она, переходя на французский. — Ложь все равно всплывет наружу, если хоть одному человеку известна правда.
 Он шагнул к ней, и ее ноги задрожали, но она продолжала стоять. Если она сейчас отпрянет от него, то он сразу поймет, какие чувства в ней вызывает.
 Эдуардо остановился в нескольких шагах от нее и внимательно оглядел ее.
 — Вы взволнованы. И похоже, провели бессонную ночь. Неужели Генри Уортон тому причиной? Его поцелуй растревожил вас, не так ли?
 Он пытался спровоцировать ее на отрицание этого факта, но она решила, что лучше умрет, чем попадется на удочку.
 — Генри очаровательный и галантный кавалер. Он хочет жениться на мне.
 Последнее она не собиралась говорить, но, увидев его усмешку, не удержалась. ей хотелось отвесить ему пощечину. Однако ее последние слова произвели на Эдуардо неожиданный эффект. Его самодовольная ухмылка исчезла, блеск в черных глазах погас.
 — Он хочет жениться на вас, — повторил он ничего не выражающим тоном. — И что вы ответили?
 — Что ответила? — Она с недоверием посмотрела на него. — Что могла я ответить? Я здесь обманным путем.
 В его лице не дрогнул ни единый мускул.
 — Тогда сказали бы ему правду. Если он вас любит, то непременно поймет..
 — Поймет? — В ее голосе сквозила печаль. — Вы считаете, он поймет то, что я вступила в эту постыдную игру, потому что жизнь и репутация моего отца были злодейски погублены?
 Впервые с того дня, как они уехали из Чикаго, Эдуардо увидел боль и растерянность на ее лице.
 — Если он вас любит, то это не имеет значения.
 — Вы ошибаетесь! — крикнула она и больно прикусила губу. — Однажды я уже распрощалась с человеком, который обещал жениться на мне. Я не хочу рисковать еще раз.
 Она отвернулась от него, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.
 — Я не хочу выходить замуж за Генри Уортона. Я не могу.
 Эдуардо испытывал сильнейшее желание обнять и приласкать ее. Ему хотелось исцелить ее боль. Он еле сдерживался, чтобы не сказать ей, что готов на все, лишь бы она осталась с ним. Ему хотелось вернуться в Чикаго и убить ее трусливого жениха. Он размышлял, переживал, соболезновал, но не делал ничего.
 Впервые увидев Филаделфию, Эдуардо был покорен ее красотой и мужеством. Совесть подсказывала ему, что ей надо помочь. Но сейчас перед ним была женщина, очаровавшая его, и игры, в которые они играли, он был не в силах прекратить. Однако как он мог сказать ей правду, как мог ей открыть, что именно его месть довела Уэнделла Ханта до самоубийства? Из-за своей двуличности он обречен на бездействие, и осознание этого сводило его с ума.
 — Вы любите Генри Уортона?
 У Филаделфии появилась возможность снова соврать ему, и эта ложь больно бы его ранила.. Почему его так беспокоит, выйдет она замуж или нет и даже сам факт, что она кого-то любит?
 Почему в его глазах застыла такая мука?
 — Нет, — ответила она, отвернувшись.
 Услышав эти слова, он обрадовался, что она не видит выражения облегчения и радости на его лице. Однако ему надо что-то предпринять, чтобы не сойти с ума. Он резко повернулся и решительным шагом направился к двери.
 Услышав его шаги, Филаделфия подняла голову.
 — Куда вы идете?
 Уже взявшись за ручку двери, он обернулся.
 — Хочу увидеться с маркизом Д’Эда.
 — Что вы сделаете? Что вы скажете ему?
 — Многое, — ответил он, широко улыбнувшись.
 Филаделфия смотрела на нераспечатанные письма, лежавшие на ее туалетном столике. Она одевалась к вечернему выходу, но чувствовала, что откладывать их чтение больше нельзя. Эдуардо не застал маркиза дома, когда пришел к нему с визитом, но поддержал настойчивую просьбу миссис Ормстед, чтобы Филаделфия пошла в гости.
 Филаделфия от огорчения кусала губы. Выход в свет означал новую встречу с маркизом. Если он публично обзовет ее мошенницей, ей придется немедленно покинуть Нью-Йорк. Возвратиться в Чикаго нельзя, но и оставаться с сеньором Таваресом тоже невозможно. Настало время внимательно прочитать письма отца и предпринять дальнейшие действия.
 Филаделфия не могла заставить себя прикоснуться к ним вот уже два месяца, с той самой ночи, когда не стало отца. Только сейчас ей бросилось в глаза, что одно из них имеет почтовый штемпель Нью-Йорка. Она просмотрела другие письма. Еще на одном был штемпель Нового Орлеана, другое не было проштемпелевано. Неужели оно было доставлено собственноручно? Она вскрыла конверт с нью-йоркским штемпелем и вынула из него единственный листочек бумаги. Затем быстро пробежала глазами и поняла, что оно имеет какое-то отношение к ее отцу, поэтому решила ознакомиться с его содержанием более внимательно. Тон письма был угрожающим. В нем говорилось о старых связях и высказывалось предупреждение о последующем бесчестье, если все откроется. А также намекалось на Божью кару за прошлые грехи и проклинался день, когда они встретились. Однако отправитель не говорил, что это за грехи, и не указывал источник возмездия. Похоже, что получатель письма отлично знал все, на что намекал. Джон Ланкастер — эта подпись стояла в конце.
 Филаделфия отложила письмо в сторону. Отец никогда не упоминал о Джоне Ланкастере, следовательно, он был его деловым партнером, а не другом. Ее сердце учащенно забилось. Возможно, он один из тайных партнеров в банковских инвестициях ее отца? Если Ланкастер был инвестором, значит, он богат и должен быть хорошо известен в высшем обществе Нью-Йорка. Но кого она может расспросить о нем? И с чего ей начать, если она совсем ничего не знает о Ланкастере?
 Когда она еще раз взглянула на письмо, ей стало нехорошо. А вдруг это письмо было предупреждением о неминуемом крахе отцовского банка?
 Стук в дверь заставил Филаделфию вздрогнуть.
 — Карета подана, — услышала она из-за двери голос горничной.
 — Спасибо. Я сейчас спущусь.
 Филаделфия посмотрела на другие нераспечатанные письма. Сейчас у нее не было времени читать их. Она с сожалением сложила их и убрала. Взяв перчатки и сумочку, она с содроганием подумала о предстоящем вечере.
 — Я очень люблю шоколад, а вы, мисс Ронсар? Филаделфия непонимающе посмотрела на женщину.
 — Извините?
 — Я говорю о десерте, — ответила Пруденс Букер. — Вы любите шоколад?
 — Да. Это очень вкусно.
 Филаделфия положила шоколадную конфету на свою тарелку со сладостями, но стол, уставленный деликатесами, мало привлекал ее внимание. Июньская жара, несмотря на вечернее время, была изнуряющей, хотя минуту назад она выпила холодного лимонада.
 Филаделфия посмотрела на Пруденс. Она была нежной и хорошенькой, с выпуклым лбом и подбородком, отчего казалась много моложе своих двадцати шести лет. Будучи одной из юных приятельниц Хедды Ормстед, Пруденс была приглашена сопровождать Филаделфию на этот вечерний прием, куда сама Хедда идти не захотела.
 — Я больше не желаю втискиваться в корсет, — заявила Хедда, объясняя свое решение остаться в этот вечер дома. — Пруденс — гусыня, впрочем, как и все женщины, но я ничего против нее не имею и отпускаю вас с ней.
 Филаделфия улыбнулась про себя. Она всегда считала своего отца человеком строгих правил и железной воли и полагала, что Хедда Ормстед под стать ему.
 Постоянная болтовня Пруденс о своих двух дочерях и преимуществах замужней жизни была милой, но Филаделфия не могла сосредоточиться на разговоре, так как все время ожидала приезда маркиза Д’Эда. Она приехала сюда в сопровождении Акбара, который сейчас стоял у входа в гостиную, но его присутствие не придавало Филаделфии храбрости, и она изо всех сил старалась быть отважной. Акбару хорошо было давать советы, так как он не мучился сомнениями и не волновался в ожидании непредвиденного.
 Она снова посмотрела на дверь. Каждый входящий мужчина заставлял ее сердце сильно биться, пока она не убеждалась, что это не маркиз.
 — Я хочу отметить еще раз: желтый цвет вам очень к лицу, — сказала Пруденс. — У вас хороший вкус, мисс де Ронсар. А мне вот никогда не удается подобрать нужный цвет.
 Каждый месяц она тратила по нескольку тысяч долларов на покупки и любила повторять: «Я никогда не знаю, что купить, поэтому покупаю все».
 Филаделфия оставила свое наблюдение за дверью.
 — Вы будете великолепно выглядеть в голубом, миссис Букер, — сказала она. — Вам подойдут цвет морской воды и розовый.
 — Называйте меня Пруденс. Так называют меня все, за исключением одного человека, для которого я осталась просто Пру.
 Филаделфия улыбнулась и, чтобы поддержать разговор, спросила:
 — И кто же этот человек?
 Пруденс вспыхнула и опустила глаза цвета голубого фарфора.
 — Он всего лишь приятель моих детских лет. Не могу понять, почему я вдруг о нем заговорила.
 Филаделфия кивнула и снова устремила взгляд на дверь. На этот раз она увидела Генри Уортона. Он пришел с каким-то джентльменом. Она подняла руку, чтобы привлечь его внимание, но он уже увидел ее и стал пробираться к ней с дружеской улыбкой на лице.
 — Добрый вечер, леди, — сказал Генри, однако его улыбка была предназначена только Филаделфии. — Тетя Хедда сказала, что вы ушли на прием, но умолчала с кем. — В голосе Генри чувствовалась обида, так как он был уверен, что она нарочно утаила информацию, чтобы уколоть его.
 — Ты что, не хочешь представить меня, старик? — горя от нетерпения, спросил его приятель.
 — Ах да, конечно. — Генри старался быть вежливым, но Филаделфия догадывалась, что в глубине души он испытывал досаду.
 — Мадемуазель де Ронсар. позвольте вас познакомить с мистером Эдвардом Грегори.
 — Зовите меня Тедди, — сказал красивый молодой человек. — Мы с Генри старинные друзья. Гарвард, группа 75. Жили в одной комнате все четыре года. Конечно, мы не делились с ним всеми своими секретами. К примеру, он ни словом не обмолвился о вас.
 — Ты только вчера вернулся в город, — заметил Генри.
 — Это правда. Я был за границей. Париж. Лондон. Рим. — Он пристально посмотрел па Филаделфию. — Де Ронсар. Вы, случайно, не француженка?
 — Да, француженка, — со сдержанной улыбкой ответила Филаделфия.
 — Как интересно. Я только что из вашей страны, а вы недавно приехали в мою. Вы впервые в Ныо-Йоркс?
 — О да.
 Нимало не смутившись ее односложными ответами, молодой человек продолжал:
 — Отлично. Вы, должно быть, еще ничего не видели. Генри иногда бывает туп, если дело касается дам. — Он подмигнул Генри и получил взамен жалкую улыбку. — Но сейчас, когда я здесь, вы увидите все. Как насчет того, чтобы завтра покататься верхом по Центральному парку? Нет, лучше вот что: покатаемся на роликах. Вы катаетесь на роликах, мадемуазель?
 — Нет, — ответила Филаделфия и улыбнулась, чтобы смягчить свой ответ. Самоуверенность Тедди сильно контрастировала с серьезностью Генри, и Филаделфия пришла к заключению, что он часто манипулирует своим лучшим другом, особенно когда ему хочется заполучить то, что принадлежит Генри.
 — Я катаюсь. — Капризный голос Пруденс Букер заставил Эдварда обратить на нее внимание. — Привет, Тедди, — сказала она. — Ты мог бы сообщить друзьям о своем приезде.
 — Теперь ты о нем знаешь, Пру. Я вернулся только вчера и сегодня утром первым делом навестил Генри. Мы собирались вместе наносить визиты завтра, правда, Генри?
 — Тедди, Генри и я вместе росли, мисс де Ронсар, — сказала Пруденс, перехватив любопытный взгляд Филаделфии. — Пусть вас не смущают наши отношения.
 — Я понимаю, — ответила Филаделфия. Однако когда они оба стали непринужденно обсуждать общих друзей, она заметила, с какой жадностью Пруденс ловит каждое слово Тедди, и поняла, что та влюблена в него. Знает ли Тедди, об этом? Сомнительно.
 — Вы придете на прием к Риверстоунам завтра вечером? — Филаделфия обернулась и увидела, что Генри придвинулся к ней поближе, чтобы их никто не слышал, и теперь ждет ответа на свой вопрос.
 — Возможно, — ответила она.
 Он улыбнулся, и его чистые ясные глаза загорелись страстью, при виде которой сердце Филаделфии упало. Ей совсем не хотелось давать ему напрасную надежду. Она просто насмехалась над Эдуардо, говоря о его любви. Желая направить мысли молодого человека по другому руслу, Филаделфия спросила:
 — Вы знаете банкира по фамилии Ланкастер?
 — Не знаю, — ответил Генри после некоторого раздумья, — но если вы подыскиваете себе уважаемый банк, могу предложить свой
 — Нет, я просто хочу найти этого человека. Во время своего путешествия я встретила подругу его дочери, и она, узнав, что я буду в вашем городе, попросила меня разыскать его, но я, к сожалению, потеряла записку с его полным именем и адресом… — Филаделфия беспомощно развела руками. — Помню только то, что его фамилия Ланкастер и что он занят в банковском деле.
 Генри потер подбородок.
 — Затруднительное положение. Но думаю, что, поговорив с моим банкиром, я кое-что выясню. Он утверждает, что знает всех влиятельных людей в Нью-Йорке. Вы разрешаете мне навести справки?
 — Буду вам очень признательна. Пообещайте мне сохранить в тайне наш разговор.
 Пока Генри уверял, что сделает все от него зависящее, Филаделфия заметила, что в гостиную вошел Акбар. Все разговоры сразу смолкли, и гости с любопытством уставились на него. Не сказав Генри ни слова, она пошла навстречу Акбару. Поравнявшись с ним, она слегка дотронулась до его руки и спросила:
 — Все нормально?
 Прежде чем обратить на нее осуждающий взгляд, Акбар посмотрел в сторону Генри Уортона.
 — Похоже, что мэм-саиб не скучала, — заметил он.
 — Я действовала согласно вашей инструкции. Я демонстрирую ваши украшения.
 Он посмотрел на бриллиантовое колье на ее шее. Он был добытчиком и коллекционером ювелирных украшений, но грязь, которая прилипала к некоторым людям, заставляя их врать, воровать и даже убивать ради блеска камней, к нему не прилипла. Единственное, что будоражило его кровь, так это стоявшая перед ним женщина. Он как завороженный смотрел на жилку, пульсирующую на ее шее. Если бы они были одни, он непременно прижался бы к ней губами.
 — Почему вы здесь? — спросила она, чувствуя, что взгляды всех присутствующих прикованы к ним.
 — Ваш соотечественник прибыл сюда более часа назад. Почему вы мне ничего не сказали?
 — Маркиз здесь? — удивилась Филаделфия, и ее сердце гулко заколотилось. — Я его не видела.
 — Возможно, если бы вы уделяли поменьше внимания этому племяннику Генри…
 — Я хочу вернуться домой, — громким голосом прервала его Филаделфия. — Я очень устала и надеюсь, что меня простят.
 — Акбар повинуется приказам мэм-саиб, — так же громко ответил Эдуардо и тихо добавил: — Но вам лучше оставить Генри в покое, если вы хотите, чтобы ваше путешествие домой было приятным.
 Филаделфия собралась было ответить, но тут раздался крик, громкий и истеричный. Не успела она отреагировать, как крик повторился снова. Все повернули головы в сторону холла, откуда доносился вопль, но в эту минуту в гостиную ворвалась женщина, отчаянно рыдая и хватая себя за грудь. Она была одета по последней моде, но это не мешало ей пробиваться сквозь толпу, расталкивая всех без исключения. Он подбежала к хозяину и закричала:
 — Мистер Доггет! Сделайте что-нибудь! Их украли! Украли, говорю я вам!
 Ее широко раскрытые глаза бегали по гостиной, пока их взгляд не остановился на человеке в белом. Она указала рукой на Акбара.
 — Это он! Вот вор, который украл мой жемчуг!
 С этими словами, к удивлению всех собравшихся, она упала в ноги к хозяину.




 Глава 8


 Все сразу всполошились. Несколько женщин бросились на помощь леди, распластавшейся на полу, в то время как мужчины устремились к Акбару с целью схватить его и отдать под арест.
 Эдуардо не сдвинулся с места, но все тело его напряглось в предвкушении схватки. Признаться, он был даже рад этому. Длительное бездействие начинало действовать ему на нервы.
 После минутного колебания вперед вышел один из мужчин: крупный, с большой головой и пушистыми коричневыми усами, в зрелом возрасте и по виду весьма состоятельный. Засунув пальцы в карманы жилета и откинув голову, он посмотрел на Акбара:
 — Вас обвиняют в воровстве. Леди говорит, вы украли ее жемчуг. Что вы скажете в свое оправдание?
 — Ему нечего сказать, — ответила Филаделфия, вставая между Акбаром и обратившимся к нему мужчиной. — Мой слуга такой же вор, как и я. Как вы смеете обвинять его?
 — Его обвиняет миссис Олифант, а не мы, — ответил мужчина громко. — А уж она-то знает, что говорит.
 — Глупости! — возразила Филаделфия, забыв про свой французский акцент. Акбар коснулся пальцем ее спины, напоминая о допущенной ошибке. — C’est incroyable! Это невозможно!
 Усатый мужчина оглядел Акбара с головы до ног.
 — Безусловно, ваша хозяйка вправе рассчитывать, что человек, которого она взяла себе на службу, безупречно честен, и тем не менее я бы хотел проверить содержимое ваших карманов.
 Акбар улыбнулся и слегка раздвинул ноги.
 — С разрешения мэм-саиб вы можете попытаться.
 — Будьте осторожны, мистер Бротон, — посоветовал Генри Уортон, стоявший в кругу мужчин. — Ходят слухи, что этот парень совершил убийство в своей стране.
 — Этой выдумке я обязан мэм-саиб, — сказал Эдуардо так тихо, что его слышала только Филаделфия, которая лишь сейчас вспомнила о том, что неосторожно пошутила с консьержем с Пятой авеню насчет свирепого нрава своего слуги.
 — А вас, сэр, я считала своим другом, — произнесла она, бросив на Генри недобрый взгляд. — Мне очень жаль, что я так ошиблась. Генри покраснел до корней волос.
 — Я вам всецело доверяю, мисс де Ронсар, — сказал Генри. Но он не доверял Акбару и боялся сказать ей об этом. Он робко осмотрел окружавших его людей, опасаясь выступить в защиту совершенно постороннего человека. — Леди говорит, что ее слуга непричастен к этому преступлению, и я склонен ей верить.
 Мистер Бротон от всей души посочувствовал молодому человеку, оказавшемуся в столь затруднительном положении.
 — Послушайте, Генри, нужно провести расследование, а потому мы должны привлечь к этому делу власти. Давайте пошлем за полицейским, и пусть он все решает.
 — Надо самого слугу отправить в полицию, — предложил один из мужчин.
 — Именно так, — подхватил другой. — В полицию! — Филаделфия побледнела. Она слышала, как выругался Эдуардо, но и без него отлично понимала, что им обоим надо избежать вмешательства полиции. Стоит им повнимательнее вглядеться в него, как его маскарад будет раскрыт, и тогда…
 — …никогда нельзя предвидеть, что тебя ожидает. Они совершенно посторонние люди, никто в обществе их не знает. Лично я не слышал…
 Филаделфия, повернув голову, увидела знакомое лицо маркиза Д’Эда. Он стоял окруженный дамами и что-то очень эмоционально им рассказывал. Когда он успел войти в комнату? И почему так рад тому затруднительному положению, в которое она попала? Если он скажет властям о своих подозрениях, то она вместе с Эдуардо попадет в тюрьму.
 — Минуточку! — закричала она в отчаянии. — Неужели я заслужила такое оскорбление? Нет и еще раз нет! — Она посмотрела на Генри, чувствуя угрызения совести из-за того, что решила играть на его чувствах, но настроенная на то, чтобы любой ценой спасти Эдуардо и себя. — Неужели вы не можете предотвратить этот позор, месье? Что скажет ваша тетя, когда узнает, что случилось со мной?
 Генри подошел к ней и взял за руки.
 — Моя дорогая мадемуазель, я защищу вас.
 — А Акбара?
 Генри посмотрел на бородатого варвара и в который раз удивился, почему он вызывает у него такое отвращение.
 — Его обвиняют в воровстве, а это уже компетенция полиции, — беспомощно ответил он.
 — Хорошо, месье. Теперь я понимаю, насколько вы лояльны. Мне придется самой заняться этим делом.
 Махнув рукой, она отстранила Генри и направилась к софе, на которой, отчаянно рыдая, сидела леди, потерявшая свой жемчуг.
 — Мадам Олифант, не могли бы вы уделить мне минуту внимания? — Властный голос заставил плачущую леди поднять голову и в недоумении посмотреть на Филаделфию. — Мадам, вы оговорили моего слугу, и я требую, чтобы вы признали свою неправоту.
 — Ни за что! — закричала леди визгливым голосом — Мой жемчуг украден, и я хочу, чтобы мне вернули его.
 — Я вас понимаю. Я сама обезумела бы от горя, если бы украли мое колье де Ронсар. — Для убедительности Филаделфия дотронулась рукой до бриллиантового колье на шее. — Но я не стала бы обвинять вас, мадам, только потому, что вы стояли рядом, когда оно исчезло.
 — Конечно же, нет! — воскликнула леди.
 — Тогда почему вы обвиняете моего слугу?
 — Он целый вечер слонялся по коридору. Все, кто выходил из гостиной, были вынуждены проходить мимо него. — Она посмотрела на Акбара и вздрогнула от страха. — Посмотрите на него. Ни дать ни взять бородатый сарацинский язычник. Нам надо опасаться его.
 — Он охраняет меня, мадам, и я доверяю ему, как бы вы доверяли своему мужу. — Говоря это, Филаделфия оглядела гостиную и поняла, что мужа дамы здесь нет. — Кстати, где месье Олифант?
 — Он плохо себя чувствует и остался дома, — ответила женщина, потупив взгляд.
 — Вы здесь одна?
 — Разумеется, нет! — Женщина бросила на Филаделфию враждебный взгляд. — Меня сопровождает маркиз Д’Эда.
 — Ах так. Маркиз был свидетелем этого воровства? — жестко спросила Филаделфия.
 Застигнутая врасплох, женщина пробормотала:
 — Ну… я… я точно не знаю.
 — Тогда скажите, — начиная нервничать, настаивала Филаделфия, — маркиз был с вами, когда произошло это воровство?
 — Я почувствовала себя плохо после малинового мороженого, и маркиз предложил мне пройти в библиотеку, где нет народа и где бы я могла прийти в себя. Он первым заметил отсутствие жемчуга. — Она поискала глазами маркиза и увидела, что он неприязненно смотрит на нее.
 — Мадам Олифант говорит правду, — сказал маркиз, когда взгляды всех присутствующих устремились на него. — Мне тоже не по себе в присутствии этого дикаря в тюрбане. Он намеренно встал на нашем пути, когда я сопровождал миссис Олифант в библиотеку. Уже там я заметил, что жемчуг с ее шеи исчез. Моя табакерка, инкрустированная драгоценными камнями, была вытащена из кармана вором, который налетел на меня на улице. — Он обдал Филаделфию холодным взглядом. — Я слышал, что искусный воришка может снять кольцо с вашего пальца во время рукопожатия. — Маркиз посмотрел на хозяина. — Не обижайтесь на меня, месье Доггет. Кто бы мог подумать, что такое случится в нашем обществе!
 Филаделфия тоже обратила свое внимание на хозяина.
 — Скажите, месье Доггет, подобные кражи часто случаются в приличных домах Нью-Йорка?
 — Довольно часто, — ответил хозяин. — Воровство, словно чума, захватило Нью-Йорк.
 — Неужели? — удивилась Филаделфия, пряча улыбку, которая невольно появилась на ее лице от этой неожиданной новости. — Но как же вы боретесь с этой напастью?
 — Что здесь можно сделать, особенно если гостей мало и все они хорошо известны хозяевам.
 — А у вас, месье, что-нибудь пропало?
 — Золотые карманные часы, кольцо с ониксом и немного денег. Все это случилось в новогодние праздники, — сокрушенно ответил хозяин.
 Эдуардо, до сих пор молчавший, тихо засмеялся, поняв, куда клонит Филаделфия.
 — Воровство происходит в лучших домах города? — продолжала Филаделфия.
 — Да, — ответил хозяин.
 — На Пасху в доме Олифантов у меня украли любимые часы, — сообщил Генри на удивление веселым голосом, так как до него дошла одна простая вещь: мадемуазель де Ронсар и ее слуга появились в городе всего несколько недель назад, а воровство пустило корни в обществе.
 — Теперь я начинаю понимать, — торжественно заявила Филаделфия. Она медленно оглядела гостей, и в комнате воцарилась гробовая тишина. — Воровство для вас не новость, однако сегодня вы выбрали для обвинений совершенно незнакомого вам человека, потому что гораздо легче обвинить его или меня, чем искать вора среди ваших знакомых.
 Она посмотрела в глаза каждому из присутствующих и намеренно задержала взгляд на маркизе.
 — Вот что я должна сказать вам, друзья: вор среди вас! И не надо винить моего слугу!
 В тишине комнаты слова Филаделфии прозвучали как гром среди ясного неба, а тем временем она, подойдя к Акбару, протянула ему руку, чтобы он мог сопровождать ее.
 — Отвезите меня домой, Акбар. События сегодняшнего вечера чрезвычайно меня утомили.
 — На редкость интересный вечер, — смущенным голосом заметил Эдуардо, когда нанятая им карета отъехала от обочины.
 — Это было отвратительно! Ужасно! Какое унижение! Я еще никогда в жизни не была так напугана! — возмущалась Филаделфия, голос которой дрожал так же сильно, как и руки.
 — Вы были великолепны.
 — Я себя таковой не чувствовала. У меня было такое ощущение, что я съела что-то протухшее. — Все уже позади. У вас просто сдали нервы.
 — О! И это ваша благодарность? — Она повернулась к нему на тесном сиденье, и ее плечо тесно прижалось к его плечу. — А вы жаждали драки!
 — Возможно, — ответил он, которого больше занимало их соприкосновение, чем весь разговор. «Как приятны те моменты, — думал Эдуардо, — когда она забывает об осторожности и приличном поведении».
 — Вы что, сумасшедший? Ведь они могли раскрыть весь этот маскарад.
 — По-вашему, я не должен был защищаться? Мы не сделали ничего плохого.
 — Нет, сделали. Доггеты принимали меня в качестве почетной гостьи, потому что полагали, что я что-то собой представляю.
 Эдуардо незаметно теснее прижался к ней.
 — Неужели вы ничего не поняли? Половина жителей Пятой авеню выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле. Они обычные люди, которые случайно разбогатели — кто на торговле, кто на чем-то еще. Сейчас они стараются забыть о своей прежней жизни и лезут из кожи вон, чтобы построить новую. Это происходит и в моей стране. — Он придвинулся еще ближе и завел руку Филаделфии за спину. — Я сколотил состояние роясь в земле и добывая камни, которые сейчас сверкают на вашей шейке. — Он пальцем дотронулся до колье. — Вы никогда не спрашивали своего отца, с чего он начинал?
 — Он был банкиром, — ответила Филаделфия.
 — А чем он занимался до этого? — Пальцы Эдуардо погладили ее шею. — Вы всегда были богаты?
 — Я не знаю, — поразмыслив, промолвила Филаделфия.
 — И никогда этим не интересовались. Любопытно. — Он произнес это будничным тоном, однако для Филаделфии его слова прозвучали как проклятие. — Возможно, ответ бы вам не понравился.
 Пока она не успела разозлиться, Эдуардо провел рукой по ее затылку.
 — Во всяком случае, своим маленьким обманом мы не причинили никому зла, — сказал он.
 — Разве? — возразила Филаделфия, слегка встревоженная его прикосновениями. — А как же миссис Ормстед?
 — Она могла бы поддержать наше маленькое предприятие. Почтенная дама сильна духом и обладает редким талантом радоваться жизни.
 Она посмотрела на него, пытаясь найти причину его хорошего настроения. Его колено было тесно прижато к ее бедру. Он выглядел как Акбар, хотя его речь принадлежала сеньору Таваресу. Она подумала о том, что он для нее совершенно незнакомый человек, поцелуй которого, однако, разбередил ее душу. Отодвинувшись в самый дальний угол кареты, она сказала:
 — Вы самый странный человек из всех, с кем мне довелось встречаться.
 Он придвинулся к ней поближе и дотронулся пальцем до ее щеки.
 — Я уже однажды говорил вам, menina, что предпочел бы, чтобы вы находили меня интригующим.
 — Я не понимаю вас, — ответила Филаделфия, отталкивая его руку.
 Он обхватил ее лицо руками.
 — Все вы понимаете. Просто боитесь признать это. К примеру, я был удивлен, когда вы выступили сегодня на мою защиту, хотя никакая серьезная опасность мне не угрожала. Почему вы это сделали?
 — Но я…
 — Тс-с, menina, — сказал он, приложив палец к ее губам. — Вы и так уже много сказали за сегодняшний вечер. Сейчас моя очередь. Я не осуждаю вас за вашу защиту. Мне это приятно. Но кто защитит вас от меня?
 — А я нуждаюсь в защите? — прошептала она, стараясь увернуться от пальца, которым он водил по ее нижней губе.
 — Конечно Вы наедине с мужчиной, который не является вашим родственником или вашим слугой. Глупая девчонка! Неужто вас никогда не предупреждали о таких вещах, как изнасилование?
 — Предупреждали, — чуть слышно ответила она, облизывая нижнюю губу. — Но я полагаю, что вы не воспользуетесь моей беззащитностью.
 — Ах, menina, вы раните меня, — ответил он, глядя на ее язык, все еще облизывающий губу. — Разве я не мужчина? Разве я не способен на неблагоразумный поступок, вызванный вашей близостью?
 Он взял ее руку и засунул ее себе под жилет, туда, где билось сердце.
 — Вы чувствуете, как пульсирует кровь? Вы чувствуете теплоту моего тела? Вы чувствуете, как оно дрожит от вашего прикосновения?
 — Ну, — начала она уклончиво, — если вы позволите мне вынуть руку…
 — То я умру, — закончил он. — Я бы продемонстрировал вам, как сильно и жарко пульсирует кровь еще в одном месте моего тела, но мне кажется, что вы пока не готовы к этому уроку.
 Филаделфия открыла рот, чтобы закончить свое предложение, но слова не шли на ум. Откровенно говоря, она вообще не могла думать. Биение его сердца под ее рукой передалось ей самой, и их сердца застучали в унисон.
 — Не надо целовать меня. — Возможно, она прочитала его мысли, а может, эта мысль промелькнула у нее в голове, но жажда поцелуя стала невыносимой.
 — Мне легче перестать дышать, — ответил он, наклонившись к ней.
 Когда их губы встретились, она вздрогнула, и он, слегка отстранившись, посмотрел на нее. Ее глаза были закрыты, губы плотно сжаты, словно ей поднесли ко рту ложку касторки.
 — В чем дело, menina? Я так вам противен? Она приоткрыла глаза.
 — Борода. Она колется.
 С португальским ругательством он сорвал с себя бороду.
 — Вот и все. Для вашего и моего удобства. — Филаделфия снова закрыла глаза, но на этот раз по другой причине. В последний момент она увидела сияние его глаз, и, если ее затуманенное сознание не подводило ее, в них светилось то самое слепое обожание, которое она видела в глазах Генри Уортона.
 Эдуардо целовал ее и раньше: короткий поцелуй в оранжерее миссис Ормстед, который закончился продолжительным чиханьем, и поцелуй в его комнате, когда страсти сопутствовала злость на нее. Но сейчас она поняла, что это будет совсем другой поцелуй.
 Какое-то время его теплые губы, словно печать, были прижаты к ее губам, и от их нежного прикосновения ее желание отпрянуть постепенно исчезло. Затем, обхватив руками ее лицо, он стал водить губами по ее губам.
 Женская интуиция нашептывала ей язвительным, но мудрым голосом, что это ласка опытного любовника, сладостная пытка для неискушенной партнерши, и что она должна немедленно положить этому конец. Она не вняла этому голосу, и Эдуардо продолжал сладкий, но мучительный эксперимент. Скоро он сам остановится, как это делал и раньше, решила она, и освободит ее от этой муки. Но вскоре ее губы стали настолько чувствительными, что каждое движение его губ вызывало у нее стон. Когда ее стоны перешли во вздохи и губы сами раскрылись, он устроил для нее новую пытку, начав ласкать их языком.
 Однажды ей предложили дотронуться до электромагнитного прибора, который вырабатывает искусственные молнии, и она почувствовала, как ток, словно живое существо, пробежал по ее пальцам. Она быстро отдернула руку, пораженная и смущенная, что ток пронизал все ее тело, подняв волосы на голове и вызвав покалывание в самых интимных местах. Она не рассказала об этом открытии ни единой живой душе, а просто убежала домой, чтобы одной пережить это новое ощущение. Вот и сейчас от прикосновения его влажного языка она испытала нечто подобное.
 Оставив рот, его губы двинулись по изгибу ее щеки и дальше к уху, пока не наткнулись на холодные бриллианты. Зубами он снял серьгу с ее уха и уронил к ней на колени. Он стал ласкать изящное ушко сначала губами, а затем кончиком языка.
 Она вскрикнула от восторга, но он уже завладел ее губами. Последовал долгий поцелуй, от которого она совершенно разомлела. Когда он наконец поднял голову, у нее не было сил ни думать, ни говорить и ее голова бессильно упала ему на грудь.
 — Вам стоило бы сказать мне, — прошептал он ей на ухо.
 — Сказать о чем?
 — Что вы жаждете хорошего поцелуя.
 — Но я не жажду.
 — Жаждете, menina, и всегда будете получать то, что хотите.
 Филаделфия закрыла глаза. Она чувствовала себя так, словно висела над пропастью и цеплялась пальцами за гранит в отчаянной попытке не сорваться. Поцелуи Эдуардо привели ее в приятное возбуждение, и она прикусила губу, чтобы не попросить его поцеловать ее еще раз.
 — Я уже ничего не понимаю, — пожаловалась она, стараясь сдержать слезы. — Во всяком случае, себя.
 Эдуардо поднял ее голову и, увидев несчастное выражение ее лица, улыбнулся.
 — Ответ очень простой, rnenina, и я вам это очень скоро продемонстрирую или сам сойду с ума. — Он осторожно отстранил ее от себя. — Миссис Ормстед должна знать о том, что случилось у Доггетов, — сказал он как ни в чем не бывало. — Пока вы будете развлекать ее историями о наших злоключениях, я ненадолго уйду.
 — И что вы собираетесь делать? — спросила она.
 — С вами это никак не связано, menina.
 — Опять секреты. Но не рассчитывайте, что я буду дожидаться вас. Когда вы придете, я буду в постели.
 — Тогда я тоже пойду прямо в постель.
 Она посмотрела ему в глаза, которые были похожи на две влажные спелые сливы. Страшась подумать, что он имеет в виду ее постель, Филаделфия молча отвернулась.
 Эдуардо страстно желал обнять ее, прижать к себе, заставить поверить, что его чувство искреннее, так как от него не укрылись ее сомнения. Хотел, но не сделал. Карета уже подъезжала к особняку миссис Ормстед. Если он сейчас дотронется до Филаделфии, то уже не сможет остановиться, и кучер будет свидетелем сцены, которую наутро будут обсуждать все торговцы Пятой авеню.
 Эдуардо быстро схватил свою накладную бороду и приладил ее на место, надеясь, что она удержится, пока он доведет Филаделфию до двери
 И только войдя с ней в дом, он подумал о том, что оставил без внимания ее полные груди и крутой изгиб бедер Его бросило в жар от вновь возникшего желания, и ему стало казаться, что она разделяет его чувства. Наверное, поэтому она посмотрела на него с упреком, поднимаясь по лестнице. Догадывается ли она, что у них это только начало, а там, где есть начало, должен быть и конец.
 Спустя полчаса Эдуардо через черный ход покинул особняк и окликнул проезжавший мимо экипаж. Кучер не увидел ничего примечательного в элегантно одетом пассажире, но страшно удивился, когда тот назвал ему гостиницу, расположенную на Двадцать шестой улице.
 Эдуардо не был удивлен, узнав, что маркиз остановился в одной из самых современных гостиниц города. Американское общество приветствовало приезд эмигрантов не из-за их состояния, а из-за того, что нельзя купить за деньги: хорошей родословной и титула.
 Улыбаясь, он вошел в вестибюль гостиницы и оправил свой вечерний костюм. Прошли недели с тех пор, как он надевал свою собственную одежду. Он испытал чисто физическое наслаждение, когда, расправив плечи, ощутил добротность хорошей и элегантной ткани. Теплая ванна и бритва избавили его от остатков клея и грима. Он с удовольствием вдохнул лосьон с запахом сандалового дерева, который использовал, чтобы освежить лицо. В общем и целом он был доволен своим превращением из Акбара в сеньора Тавареса.
 Поднявшись на третий этаж, он уверенной походкой прошел по слабо освещенному коридору, нашел номер триста пять и постучал. Когда после второго стука ответа не последовало, он вынул из кармана отмычку, вставил ее в замочную скважину, повернул, дверь открылась, и он вошел в номер.
 Эдуардо почти закончил свое короткое, но не прошедшее без пользы обследование комнаты, когда услышал тихое посвистывание и звук шагов человека, идущего по коридору. Быстро и бесшумно он спрятался за дверью, несколько встревоженный предстоящей встречей.
 Маркиз был слегка навеселе и в благодушном настроении. Он предпочитал хороший бренди. Напиток согревал, заставляя кровь быстрее бежать по жилам, и цветом напоминал сверкающие рубины. Вынув ключ из двери, он продолжал насвистывать, наслаждаясь теплом своего дыхания, которое обжигало его лицо, как пламя, вырывавшееся из пасти дракона. Одним словом, он был доволен собой.
 С преувеличенной осторожностью он подошел к столу, где тускло горела лампа, и начал опустошать свои карманы. Два кольца, его собственный бумажник, инкрустированный драгоценными камнями портсигар и под конец три нити жемчужного ожерелья. Он взял его в руки и поднес к свету
 Улов был хорошим, но главного в нем не хватало. Если бы не домогательства этой суки Олифант, он бы сегодня присовокупил его к своей коллекции. Когда эта сука обвила руками его шею, он не мог не поддаться искушению снять с нее ожерелье
 Усмехнувшись, маркиз положил жемчуг на стол. Это была хорошая плата за его страдания в ее объятиях всю последнюю неделю. Он бы предпочел объятия девицы де Ронсар. Он бы успешно снял с нее тяжелое бриллиантовое колье, когда она подняла бы к нему свое прекрасное лицо, моля о поцелуе От этой мысли у него сладко заныло в паху. А что касается колье, то, заполучив его, он бы обеспечил себя на всю оставшуюся жизнь.
 — Прошу прощения, если я нарушил ваше уединение.
 Эдуардо стало почти жалко маркиза, который повернулся так резко, что чуть не упал.
 Глаза маркиза широко распахнулись, когда он увидел безукоризненно одетого человека, стоявшего в темном углу рядом с дверью
 — Кто вы? Что вам здесь надо?
 Быстрый взгляд в сторону лежавшего на столе жемчуга выдал его опасения.
 — Я пришел не за жемчугом, маркиз, но тем не менее я его заберу, — сказал незнакомец приятным голосом, в котором слышался легкий акцент. — Но сначала я хочу поболтать с вами.
 Маркиз прищурился, и его рука непроизвольно полезла в карман.
 — Я вас знаю? — спросил он.
 — Нет, не знаете. И советую не хвататься за оружие. — Маркиз вынул руку из кармана и выпрямился, внезапно вспомнив, кто он такой.
 — Я маркиз Д’Эда и требую, чтобы вы назвали себя и сказали, что вы здесь делаете!
 — Мое имя не имеет для вас никакого значения. А вот почему я здесь… — Эдуардо полез в карман, вынул оттуда монету и бросил ее французу.
 Несмотря на состояние легкого опьянения, маркиз сразу различил блеск золота, когда монета, описав в воздухе дугу, попала к нему в руки. Но стоило ему взглянуть па испанский дублон с пулевым отверстием в центре, как выражение его лица изменилось.
 — Где вы это взяли? — спросил он.
 — Оттуда же, откуда и вы, если, конечно, та монета, что лежит в ящике вашего бюро, не украдена.
 — Нет! — Маркиз отчаянно затряс головой. — Я бы никогда не посмел стащить такую вещь!
 — Тогда объясните мне, чем вы так угодили человеку, что он дал вам свой опознавательный знак?
 Маркиз несколько раз облизал пересохшие от страха губы.
 — Я ничего вам не скажу.
 — Сдается мне, вы сейчас находитесь в невыгодном положении.
 — Как это понимать? — Я буду вынужден убить вас.
 — Вы не посмеете! — закричал маркиз, стараясь изо всех сил сохранить остатки достоинства. — Если Тайрон узнает об этом…
 — Тайрон, — задумчиво повторил незнакомец. — Очень интересно. Значит, вы с Тайроном в таких хороших отношениях, что можете пользоваться его именем как талисманом против ваших врагов? Позвольте не поверить вам. Во всяком случае, у такого типа, как вы, должно быть много врагов.
 — Но я ничего не сделал.
 — Вы лжец. Ваш французский акцент скорее приобретен на задворках Нового Орлеана, а не Ole de la Cite (Остров Сите (фр.).). Во-вторых, вы вор. В-третьих, вы огорчили одну мою знакомую леди. Одной этой причины вполне достаточно, чтобы я вас убил.
 — Какую леди? Вашу любовницу?
 — Леди, о которой я говорю, не кто иная, как мадемуазель де Ронсар. Вижу, что вы ее знаете. Почему вы так испугались?
 — Я всего-навсего танцевал с ней!
 — Но намеревались сделать нечто большее, чем просто потанцевать с ней, не так ли? Всякий раз, когда вы с ней рядом, она чувствует, что от вас исходит угроза. Поэтому я должен убить вас или вышвырнуть из города.
 Сейчас, когда появилась альтернатива убийству и маркиз понял, что незнакомец не собирается выполнять свою угрозу, в нем вспыхнула надежда.
 — Клянусь, что я никогда не приближусь к этой леди.
 — Да, но вы проявляете к ней нездоровый интерес. Почему?
 Взгляд маркиза снова упал на жемчуг.
 — Ах да, понимаю. Бриллианты. Вы дурак. Вы не умеете жить, получая удовольствие от воровства. Прошу вернуть мою собственность. — Эдуардо протянул руку за монетой, которую маркиз сжимал в руке. Последний без колебаний подчинился. — Мне придется забрать и вашу монету.
 Маркиз побелел:
 — Я не могу отдать ее вам. Она служит мне защитой.
 — Которую я ликвидирую. Монету. Немедленно. — Маркиз лихорадочно соображал, как ему поступить. Он испытывал смертельный страх перед человеком по имени Тайрон Он никогда не встречал его, но его имя было мощным оружием против всяких неприятностей в любом порту — от Нового Орлеана до Сент-Луиса. Несколькими годами раньше в Новом Орлеане маркизу предложили работу, связанную с воровством. Когда он согласился, работодатель передал ему монету, сказав, что Тайрон оказывает ему честь и что эта монета будет служить защитным символом. Вот почему она была бесценной.
 — Кто послал вас, чтобы забрать монету? — спросил маркиз.
 — Ни один человек не может приказывать мне, — ответил незнакомец.
 — Тайрон? — недоверчиво осведомился маркиз. Ответа не последовало. Маркиз сразу протрезвел.
 — Я ничего не имею против леди. Я не собирался причинять ей зло. Это все из-за бриллиантов. Они стоят целое состояние. Но с этого момента я о них и думать забуду.
 — Да, их цена именно такая. А сейчас — монету.
 Маркиз подошел к бюро и неохотно вытащил ее из ящика. Когда он обернулся, то увидел, что незнакомец, выйдя из темного угла, подошел к столу и взял жемчуг. На какое-то мгновение, прежде чем погасла лампа, ее свет выхватил из темноты профиль мужчины, и маркизу показалось что-то очень знакомое в этих черных волосах и бронзового цвета коже. Воспользовавшись наступившей темнотой, Д’Эда сделал попытку ускользнуть, но незнакомец сказал:
 — Всем хорошо известно, что Тайрон может видеть в темноте, как кот. Еще один шаг, маркиз, и я вас убью.
 Маркиз застыл на месте, зажав в ладони золотую счастливую монету.
 — Я ничего не вижу, даже вас. Клянусь! — сказал он.
 — Почему я должен вам верить?
 Колени маркиза задрожали, а к горлу подступила тошнота. Он не был храбрым человеком, не обладал силой и отвагой. У него не было ничего, кроме собственной жизни, за которую он отчаянно цеплялся.
 — Обладателю монеты обещана милость, — прошептал он.
 — Вы ее имеете. Вы живы.
 Маркиз понимающе кивнул, но было слишком темно, чтобы незнакомец заметил этот жест.
 — Я хочу вернуться в Новый Орлеан.
 — Нет.
 Маркиз задержал дыхание, чтобы побороть новый приступ тошноты.
 — Дальше? Техас? Колорадо? Калифорния? Покинуть страну?
 — С первым же пароходом, — ответил незнакомец. — А сейчас — монету.
 — Я вас не вижу.
 — Зато я вижу вас.
 Маркиз протянул руку, раскрыл ладонь, почувствовал легкое прикосновение чужих пальцев, и монета исчезла. Этот человек мог видеть в темноте. Это был Тайрон.
 — С первым же пароходом, — прошептал он, когда незнакомец, отстранив его, направился к двери.




 Глава 9


 — Вы не можете уехать. Я этого не допущу! И перестаньте на меня смотреть своими золотистыми глазами, полными слез, — горячилась Хедда Ормстед, протягивая руку за тостом. — Я невосприимчива к истерикам, но все равно их ненавижу!
 — Я не плачу, мадам, — ответила Филаделфия, сидевшая напротив Хедды за столом, накрытым к завтраку. — Мне просто грустно расставаться с вами.
 Хедда с неодобрением посмотрела на свою юную компаньонку, с которой познакомилась всего месяц назад.
 — Ваш отъезд как-то связан с возвращением Акбара? Что значит для вас этот человек?
 Филаделфия нахмурилась, недовольная тоном миссис Ормстед. Она ожидала, что хозяйка будет сожалеть о ее отъезде, но никак не предвидела такого взрыва гнева.
 — Он мой слуга, — ответила она.
 — Чепуха! Я слышала, с какой дерзостью вы выступили на его защиту у Доггетов. Неужели этот случай расстроил вас? Выбросьте его из головы. Я уверена, что эта женщина найдет свой жемчуг. Правда, вора пока не арестовали, но вам незачем убегать, как будто вас разыскивает полиция.
 Филаделфия перехватила пытливый взгляд женщины.
 — Меня вынуждают уехать другие обстоятельства, — сказала она.
 — Это весьма расплывчатое объяснение. Смею ли я предположить в таком сдучае, что это связано с финансами? — Хедда откусила кусочек тоста. — Я уже говорила вам, что мне нравится принимать вас у себя дома. Соглашайтесь на мое предложение. Я буду платить вам хорошее жалованье. — Хедда потупила взгляд. — Я очень одинокая старая женщина и могу быть щедрой.
 Предложение миссис Ормстед поразило Филаделфию, словно удар грома. Почтенная дама предлагает ей полный карт-бланш за то, чтобы она осталась, и готова оплачивать ее пребывание. Она ощутила себя оскорбленной и униженной, но чувство симпатии к этой женщине возобладало. Как же она одинока! И какой корыстной должна казаться ей Филаделфия, если Хедда думает, что она может принять ее предложение.
 Филаделфия поднялась, обошла стол и остановилась перед миссис Ормстед. Она взяла ее обтянутые пергаментной кожей руки в свои.
 — Я должна уехать, потому что очень волнуюсь за вас, мадам. Если бы я могла, то непременно бы осталась.
 Хедда вскинула голову и посмотрела на молодую женщину, стоявшую перед ней, подумав при этом, была ли она в молодости столь же красива, как и ее гостья.
 — Если бы вы волновались за меня, то приняли бы мое предложение остаться.
 — Я волнуюсь, мадам, и именно поэтому должна уехать. Подбородок Хедды задрожал, но она быстро овладела собой и, выпрямившись, закричала:
 — Вы своевольная! Испорченная! Упрямая! Неблагодарная! Подождите, я еще не кончила! Глупая! Безрассудная! Бестактная! Вы могли бы остаться со мной, а если хотите, то можете выйти замуж. Этот мой племянник Гораций построит для вас замок, если вы возьмете его в свои руки!
 — Его зовут Генри, мадам.
 — Ба! Вы его запомнили. Бедный мальчик. К сожалению, он не из тех, от кого бросает то в жар, то в холод. Вы, французы, придаете большое значение таким вещам. Но уверяю вас, с ним все в полном порядке. Возможно, вам удастся разбудить в нем интерес. Во всяком случае, у него есть и другие достоинства. Он будет любящим мужем и отцом. К тому же у него есть деньги. Много денег. С вашими обаянием и элегантностью вы сделаете его по-настоящему счастливым человеком.
 — Я не люблю вашего племянника, мадам. — Хедда с негодованием посмотрела на Филаделфию.
 — Естественно, не любите! Вы любите этого дикаря в тюрбане. Я вижу вас обоих насквозь.
 — Мадам ошибается, — сказала Филаделфия и отошла от нее.
 — Если бы этот человек так хорошо не владел собой, я бы вышвырнула его из моего дома в первый же день, — парировала Хедда. — Я не забыла выражения его лица, когда вы упали под копыта моей лошади. Если бы он мог, то поднял бы карету вместе со мной, кучером и лошадьми и сбросил бы нас в ближайшую канаву.
 — Мадам, вы преувеличиваете, — возразила Филаделфия непринужденным тоном. — Акбар все еще относится ко мне как к ребенку.
 — Неужели? — осведомилась Хедда ледяным тоном. — Тот поцелуй в оранжерее, свидетельницей которого я была несколько недель назад, не походил на поцелуй, предназначавшийся ребенку. Как вам не стыдно! Лобызаться при свете дня, как какая-нибудь глупая служанка с похотливым лакеем!
 Филаделфия в смущении опустила голову, подумав при этом, что ее невинный поцелуй был меньшим злом, чем то, что она принесла под эту крышу.
 — Прошу прощения, мадам.
 — Оставьте свой дерзкий тон. Я не сказала, что я не одобряю, хотя должна. Он слишком стар для вас и к тому же варвар. Если вы выйдете за него замуж, то вам заказан путь в приличное общество, и вы станете предметом насмешек. Подумайте об этом, моя девочка! Что такое любовь по сравнению с комфортом и безопасностью?
 — Так как у меня нет ни любви, ни комфорта, ни безопасности, мадам, то мне трудно сравнивать.
 — Дерзкая девчонка! — Хедда тяжело вздохнула. — Мне следовало бы вышвырнуть вас обоих вон, но я не могу.
 Филаделфия смотрела на женщину с неподдельным восхищением и в то же время была весьма смущена. Это был самый эксцентричный разговор в ее жизни. Однако она не могла не понять, что миссис Ормстед искренне привязана к ней. У нее возникло сильное желание рассказать старой женщине, кто она такая и почему оказалась в Нью-Йорке. Эдуардо был прав, говоря, что миссис Ормстед все поймет, если она объяснит ей, что они деловые партнеры и что на самом деле Акбар — это сеньор Таварес, красивый и богатый бразилец ненамного ее старше. Но так ли это? Желание открыть все было сильным, однако Филаделфия не сказала ни единого слова, потому что сама не знала всей правды до конца.
 Она опустила руку в карман. Как бы она ни сомневалась в необходимости раскрывать их план, она обещала Эдуардо помочь продать колье.
 — Мадам Ормстед, вы были очень добры ко мне, и я хочу попросить у вас совета. Не могли бы вы оказать мне еще одну услугу?
 — Хорошо, — холодно ответила Хедда. Филаделфия вынула из кармана бриллиантовое колье и серьги и положила их на стол.
 — Я должна найти на них покупателя.
 — Бриллианты де Ронсар! — удивилась Хедда. — Продать их? Это совершенно невозможно!
 — И все же я должна. У меня долги.
 — Много долгов? И кому?
 Этот шквал вопросов смутил Филаделфию, хотя она давно поняла, что ей не удастся усыпить бдительность миссис Ормстед. Чувство вины вновь охватило ее, и она отвела взгляд.
 — Мои личные долги, мадам.
 Внезапно Хедда вцепилась Филаделфии в плечи, и та почувствовала сквозь ткань ее острые ногти.
 — Что означает этот секрет? — свистящим шепотом вопросила Хедда, вглядываясь в несчастное лицо молодой женщины. — Что бы ни случилось, я помогу вам. У меня влияние и связи.
 Филаделфия с удивлением посмотрела на красивое, но уже отмеченное печатью лет лицо собеседницы:
 — Почему вы так хотите что-то для меня сделать? Вы ведь совсем меня не знаете.
 — И знать не желаю, — резко ответила Хедда. — Чем меньше я знаю, тем лучше, поэтому продолжайте держать меня в неведении. Это связано с Акбаром? Он вас шантажирует?
 — Акбар мне не враг, мадам. Поверьте.
 Хедда вздохнула и опустилась на стул. Подняв чашку, она с отвращением сделала глоток и поставила ее на блюдце.
 — Итак, вы любите его. Я этого боялась. Жаль. — Филаделфия смутилась и посмотрела на лежавшие на столе бриллианты, которые в солнечном свете были похожи на озеро с прозрачной весенней водой.
 — Не могли бы вы рекомендовать мне ростовщика, мадам?
 Рука Хедды с чайником повисла в воздухе.
 — Вы решительно хотите расстаться с драгоценностями?
 — Я должна.
 — Вопреки фамильной гордости?
 — Что такое гордость по сравнению с бедностью, мадам? — Хедда с большим трудом удержалась от язвительного замечания, что Филаделфии не пришлось бы думать о бедности, останься она под ее крышей.
 — Хорошо. Я куплю эти бриллианты.
 — Нет! — закричала Филаделфия. — Я не позволю вам этого, мадам, после того, что вы для меня сделали.
 Взяв в руку колье, Хедда другой рукой поднесла к глазам лорнет, висевший на ленточке на ее шее, и исследовала каждый камень на свет.
 — Они настоящие, — наконец объявила она. — Пять тысяч долларов.
 — Но, мадам…
 — Восемь тысяч.
 — Мадам, пожалуйста…
 — Десять тысяч, и это мое последнее слово. Соглашайтесь. Лучшую цену вам никто не даст, и особенно ростовщик. Взамен я требую только одну вещь.
 — Что угодно, мадам, — ответила Филаделфия, сглотнув ком в горле.
 — Я разрешу вам уехать при условии, что, после того как вы уладите свои проблемы, а я рекомендую с этим не тянуть, вы снова предстанете передо мной с полным и подробным отчетом, что на самом деле происходило все эти последние недели. Ваш французский акцент такой же ненадежный, как моя новая водопроводная система.
 — Мне нечего вам рассказывать, мадам. Поверьте.
 — Я скажу вам то, чего вы больше ни от кого не услышите: если вы любите этого человека, то откройтесь ему. Моложе он не станет, но каждый мужчина — язычник он или нет — чувствует себя молодым, если сам о себе так думает.
 К удивлению Хедды, лицо Филаделфии внезапно осунулось, а на глаза навернулись слезы.
 — Вы ошибаетесь, мадам, — сказала она, — я не люблю его.
 Хедда не произнесла ни единого слова, когда Филаделфия повернулась и вышла из комнаты. Если она сама еще не осознала, какое чувство питает к своему слуге, что толку говорить об этом. Однако ей жаль расставаться с девушкой, которая не знает, какая драма ждет ее впереди.
 Хедда взяла бриллианты и приложила их к своей груди. Этот огромный дом снова станет пустым, и лишь маленькая старая женщина будет заполнять его пустоту.
 Эдуардо устроился поудобнее на кожаном сиденье кареты, когда та выехала с каретного двора маленькой гостиницы, расположенной на расстоянии в полдня езды к северу от города. Вместо того чтобы выехать на главную дорогу, кучер направил лошадей вдоль лесной полосы, тянувшейся по берегу реки.
 Слева за деревьями Эдуардо видел широкую ленту реки Гудзон, ярко сверкавшую в лучах полуденного солнца. В пятидесяти ярдах от берега медленно плыл парусник, подгоняемый легким ветром. Вид за окном привел Эдуардо в хорошее расположение духа. День для путешествия был отличным: теплый, но со свежим ветерком, солнечный, но не слепящий. Это был тот самый день, когда человек радуется простым удовольствиям, жизни и тому, что он не один.
 — Куда мы едем?
 Голос Филаделфии прервал его размышления, и он с улыбкой повернулся к ней.
 — Горячие деньки в Саратоге начнутся только в августе, а пока, я думаю, мы можем насладиться отдыхом в долине Гудзон-Ривер и спланировать там наш новый маскарад. Я арендовал для нас дом.
 — Мы будем там совсем одни?
 Прежде чем ответить, Эдуардо поджал губы, стараясь скрыть удивление, затем весело заметил:
 — А кого бы вам хотелось видеть, сеньорита?
 — О! — только и могла произнести Филаделфия.
 После нескольких минут напряженной тишины она осмелилась посмотреть на него и с радостью увидела, что он опять вернулся к созерцанию пейзажа за окном. Это дало ей возможность снова попытаться привыкнуть к изменениям в его наружности. Ее взгляд с любопытством задержался на его иссиня-черных волосах и выбритом подбородке цвета жженого сахара. Он улыбался чему-то, глядя вдаль, и она обратила внимание на его чувственные губы, которые не раз прижимались к ее губам.
 Филаделфия покинула особняк Ормстед четырьмя часами раньше и согласно его инструкциям ехала в наемной карете одна, пока в полдень кучер не остановился у придорожной гостиницы, чтобы она перекусила. Когда, покончив с едой, она снова села в карету, то обнаружила, что продолжать путешествие будет уже не одна. Но на противоположном сиденье сидел уже не Акбар. Там был сеньор Таварес, одетый в дорожный костюм по последней европейской моде.
 Его внезапное преображение нервировало ее. Она знала «Акбара» и доверяла ему. Означало ли это, что она знает и может доверять Эдуардо Таваресу? В этом она была совершенно не уверена. Он казался ей незнакомцем. Когда он повернулся и с улыбкой посмотрел на Филаделфию, она поспешила отвернуться.
 Что-то изменилось. Эдуардо заметил это сразу, как только она села в карету, но не мог понять причины произошедших в ней изменений. Что происходит? Неужели она горюет из-за расставания с этим бледнолицым тупым Генри Уортоном?
 Сам факт, что она страдает из-за другого, был невыносим. Каким надо быть мужчиной, чтобы испугаться слуги и не попрощаться с дамой, в которую влюблен? Уортон сразу же сдался и не сделал ни одной попытки увидеться с Филаделфией. Будь он на месте Уортона, то даже с полдюжины слуг не помешали бы ему встретиться с ней. Этот трус едва осмелился передать ей записку.
 Филаделфия благополучно отделалась от Уортона, и, если она этого не поймет, ему придется вмешаться. Во всяком случае, на его стороне время и их совместный успех. Их первое предприятие оказалось весьма прибыльным.
 — Вот ваша доля от продажи, — сказал Эдуардо. — Здесь свыше четырех тысяч долларов.
 Филаделфия посмотрела на банковский чек, который он положил ей на колени.
 — Мне он не нужен.
 — Сеньорита, вы всегда говорите это, когда я предлагаю вам деньги.
 Звук его голоса, вкрадчивого и не изменившегося после того, как он снял с себя маскировку, заставил ее вздрогнуть. В такие моменты, как сейчас, ей начинало казаться, что она его совершенно не знает.
 — Я не могу принять деньги миссис Ормстед. Это все равно что украсть их у родственников.
 — Взамен у нее осталось прекрасное колье, — напомнил он.
 — И все же. — Филаделфия старалась говорить убедительно. — Если бы мы так не спешили покинуть город, то я сумела бы продать бриллианты кому-нибудь еще. Всего несколько дней, и я бы смогла пристроить их.
 — Но у нас не было этих нескольких дней.
 — Отчего же? Объясните, почему мы так поспешно уехали из города? Это из-за маркиза? Он грозился разоблачить нас?
 — Выбросьте маркиза из головы, — недовольно посоветовал он.
 — Что случилось? Я знаю, что вы виделись с ним. Что вы с ним сделали? Вы не?..
 — Что? — спросил он, наклонившись к ней. Она смешалась, увидев вызов в его глазах.
 — Ну… Я точно не знаю что.
 — Вы намекаете на убийство? — подсказал он.
 — Убийство? — прошептала она охрипшим от волнения голосом. — Вы?.. — Она не могла закончить фразу, даже если бы от этого зависела ее жизнь.
 Он откинулся на сиденье и окинул ее цепким взглядом.
 — Вы принимаете меня за кровожадного бандольеро, сеньорита? Может, я напоминаю вам темнокожего дикаря, который пугал вас в ваших девичьих кошмарных снах?
 — Конечно, нет! — сердито воскликнула она, раздосадованная его колким замечанием. Он пока не появлялся в ее снах, хотя его поцелуи, его необыкновенные глаза постоянно занимали ее мысли. Как мог ей сниться человек, которого она едва знала?
 — Мне просто хочется знать, что стало с маркизом. Это вы заговорили об убийстве.
 — Разве? Прошу прощения. Маркиз жив. Однако он решил, что американский климат вреден для его здоровья и в данный момент отплывает в Европу.
 — Понимаю, — рассеянно ответила Филаделфия. Неужели Эдуардо обладает такой силой, что люди подчиняются его приказам, даже если им приходится покидать страну?
 С каждым поворотом колес кареты, уносящей ее все дальше от Нью-Йорка, Филаделфия все больше и больше сожалела, что не открылась миссис Ормстед. Она сожалела о многих вещах и не заметила, как на глаза навернулись слезы.
 Раздраженный ее глупыми мыслями и своей собственной ревностью, Эдуардо безуспешно пытался отвести от нее взгляд. Его поразило, что она может плакать, не издавая ни единого звука, хотя он полагал, что слезы дают выход чувствам. Две кристальные слезинки скатились по ее щекам, но ни учащенным дыханием, ни малейшим движением тела она не выдала, что с ней происходит. Создавалось впечатление, что ее тело живет своей собственной жизнью.
 Его подружки всегда поступали так, чтобы их слезы не оставались незамеченными. Веками воспитанные на бурных драматических событиях, происходящих в Португалии и Испании, на индийских страстях и африканских эмоциях, бразильские женщины одной слезинкой могли вызвать такую бурю чувств, какой он никогда не видел у Филаделфии Хант.
 Он отвел глаза от ее гордого, омытого слезами лица. Оказывается, она не была бесчувственной. Она не была холодной. Сидя рядом с ней, он через материю своего костюма ощущал тепло ее тела. Когда он последний раз был с женщиной? Вспомнив, он испытал потрясение. Неужели так давно? Еще немного, и он станет святым.
 Он быстро сунул руку в карман и вытащил из него записку, которую наспех нацарапал Уортон. Если Филаделфия плачет из-за него, то лучше прочитать ее сейчас и успокоиться. Но он обязательно сотрет воспоминания о нем из ее памяти и сделает это еще до того, как они уедут из арендованного им дома.
 — Уортон просил меня передать вам эту записку. — Зажав листок бумаги двумя пальцами, он протянул его ей. — Я предложил ему воздержаться от сентиментального и банального прощания, но он… — Эдуардо пожал плечами.
 Филаделфия быстро выхватила записку, опасаясь, что он не отдаст ее.
 — Вы прочитали, что в ней написано?
 — У меня нет привычки читать любовные записки школьников.
 — Тогда откуда вам известно, что это любовное послание? — спросила она с вызовом.
 — По растекшейся по ней слезинке, — весело парировал он.
 — Мне следовало бы с ним проститься.
 — И дать ему возможность обрушить на вас страстную мольбу остаться с ним. Вам пришлось бы испытать массу неприятных моментов и услышать даже угрозу покончить с собой. Вряд ли это бы вам понравилось.
 — Я знаю только одно, — сказала она, окинув его недружелюбным взглядом, — что мне не нравится ваше поведение.
 — Наконец-то из девицы-ледышки вырвалось пламя! — Эдуардо громко и охотно рассмеялся, но Филаделфия никак на это не отреагировала и развернула записку.
 Эдуардо ожидал всего, что угодно: печали, тихих слез, чувства вины, сожаления, невосполнимой потери. Но он никак не ожидал увидеть ужас в ее глазах.
 — В чем дело? — осведомился он.
 Филаделфия слепо посмотрела на него, так как перед ее внутренним взором все еще стояли слова, которые она только что прочитала: «Ланкастер умер».
 Эдуардо наклонился к ней и протянул руку:
 — Дайте мне взглянуть, что написал этот идиот.
 — Нет! — закричала она, отдергивая от него руку с запиской. — Нет, — повторила она уже более спокойно. — Там нет ничего особенного. Просто я вспомнила о другом. — Она быстро спрятала записку в сумочку и закрыла ее.
 — Но вы дрожите, сеньорита.
 — Разве? — Она сцепила пальцы рук, лежавших на коленях. — Это от усталости. Я плохо спала сегодня ночью.
 — Я вам сочувствую, — сказал он, следя за меняющимся выражением ее лица, сравнимым разве с облаками, набегавшими на солнце. — Что касается меня, то я сплю сном младенца. Говорят, ничто так не успокаивает расшатавшиеся нервы, как здоровый загородный воздух. Он наверняка пойдет вам на пользу.
 Филаделфия промолчала. Она едва слышала, что он сказал. Ей хотелось тишины и покоя.
 «Ланкастер умер». Внезапно ее охватил гаев. Она даже не может перечитать записку. Таварес наверняка выхватит ее из рук, а ей бы не хотелось, чтобы он прочитал ее. Однако она может попытаться намеками выудить из него что-нибудь.
 — Скажите, сеньор, вам приходилось вести бизнес в Соединенных Штатах?
 — Конечно.
 — Тогда вы можете дать мне совет. Став богатой, я хотела бы открыть счет. Я просила мистера Уортона порекомендовать мне банк, и он назвал «Манхэттен метрополитен секьюрити Бэнк», как один из лучших. — Она посмотрела на него, надеясь, что он ничего не сумеет прочитать по ее лицу. — Вам знаком этот банк?
 Эдуардо удалось сохранить бесстрастное выражение лица, но в глубине души он испытал ужас, словно на него напала змея. Какое отношение Уортон имеет к этому банку и почему она спрашивает его о нем?
 — Если память не изменяет мне, сеньорита, этот банк закрылся более года назад.
 — Закрылся? Почему? Эдуардо пожал плечами.
 — Неудачные вложения. Проблемы с наличностью. Недостача. Растрата.
 — Столько проблем у одного банка?
 — Это все только предположения, сеньорита.
 — Вам не кажется странным, что разорилось так много банков? Я вспоминаю случай с моим отцом. Обстоятельства были такими неожиданными и жестокими в своей последовательности.
 — Банковское дело — очень рискованный бизнес, — ответил он, не спуская глаз с ее лица. — Почему судьба этого банка так интересует вас?
 — Генри Уортон был другом банкира, — солгала она.
 — Тогда почему он рекомендует вам банк, который, как ему должно быть известно, закрыт вот уже более года назад?
 Ей стоило бы держать язык за зубами: врать она никогда не умела. Зачем она это сделала? Филаделфия посмотрела ему в глаза, надеясь, что ее открытый взгляд как-нибудь поможет ей выпутаться из этого вранья.
 — Я хотела сказать, они были знакомы. Полагаю, что они не виделись многие годы.
 — Этот скандал был очень громким. О нем писали все центральные газеты до самого Сент-Луиса. Странно, что Генри ничего не читал о нем, поскольку он дошел даже до Бразилии.
 — Вы имели дело с этим банком? — спросила Филаделфия.
 «Осторожно, котенок, не наступи на свой собственный хвост», — подумал Эдуардо.
 — Я очень щепетилен в выборе деловых партнеров, menina. Я не имею дел с ворами, слабоумными или дураками.
 — Благодарю за комплимент, — сказала Филаделфия чуть охрипшим голосом.
 — Извольте. Я бы предпочел, чтобы вы обращались прямо ко мне со своими вопросами. Я буду с вами настолько откровенен, насколько позволят обстоятельства.
 — Ваши обстоятельства, — с нажимом заметила Филаделфия.
 — Естественно, мои. А сейчас взгляните туда, menina, и вы увидите наш новый дом.
 Филаделфия посмотрела в сторону его указующего перста и увидела на холме, возвышавшемся над рекой, дом с многочисленными фронтонами. От его вида у нее поползли по телу мурашки. Казалось, что он сошел прямо со страниц рассказов Эдгара Аллана По. Неужто сеньор Таварес разыгрывал ее, или он специально ее провоцирует, потому что она знает то, чего не знает он? Ответа на этот вопрос у нее пока не было.
 Подавленная и удрученная, Филаделфия откинулась на сиденье. В ее сумочке лежали еще два письма. При первом удобном случае она прочитает их и решит, как действовать дальше.
 Терраса дома выходила в заросший сад, похожий на испещренную абстрактными мазками палитру художника. Вся балюстрада заросла жимолостью, и легкий ветерок доносил до Филаделфии ее аромат. Последние лучи заходящего солнца отбрасывали длинные тени на зелень сада, спускавшегося к мелководью реки Гудзон.
 Филаделфия стояла спиной к дому, впитывая в себя красоту и радость своего первого дня в Бель-Монте. Какой глупой она была, считая этот дом темным и опасным! Он был большим и просторным, с многочисленными окнами, выходящими на реку, и с еще большим числом окон, выходящих на далекие горы. В пейзаже, расстилавшемся перед ней, не было ничего пугающего. Казалось, что даже Эдуардо Таварес стал мягче, поселившись в этом доме. Он предпочел остаться, чтобы вздремнуть после обеда, в то время как Филаделфия направилась на прогулку к реке, желая отдохнуть от прошлых волнений.
 Прогулка привела ее в хорошее расположение духа. Ей начинала нравиться компания Эдуардо. Эта мысль поразила ее, но она призналась себе, что нисколько не лукавит. Она скучала по Акбару. И хотя она отвергала утверждение миссис Ормстед, что влюблена в него, его общество доставляло ей истинное удовольствие. Возможно, ей удастся установить такие же отношения и с сеньором Таваресом, ведь он и Акбар — одно и то же лицо. Так или иначе, но она постарается.
 Эдуардо наблюдал за Филаделфией в окно одного из крыльев дома. Ради ее безопасности, да и своей тоже, он специально разместил ее в спальне противоположного крыла. Он ясно отдавал себе отчет в одном: прежде чем они уедут отсюда, он должен проверить ее чувства к себе и понять, выдержит ли она удар, когда в недалеком будущем узнает всю правду о нем.
 Эдуардо посмотрел на записку, которую держал в руке. Он прочитал ее уже много раз, каждый раз удивляясь, как этой сентиментальной чепухой Генри Уортону удалось вывести его из равновесия и нарушить плавное течение мыслей.
 «Мисс де Ронсар, дорогая!
 Не могу передать вам то горе, которое охватило меня после вашего внезапного отъезда. Самое мое сокровенное желание и надежда, что вы в ближайшее время вернетесь в город к вашим друзьям. Я с нетерпением буду ждать этого дня.
 Что же касается вашей просьбы, то я навел справки об этом банкире Ланкастере. С прискорбием сообщаю вам о его смерти, последовавшей в прошлом году после возникших трудностей в его бизнесе и краха «Манхэттен метрополитен секьюрити бэнк».
 Искренне ваш,
 Генри Уортон».
 Эдуардо тщательно разгладил записку и положил ее обратно в сумочку. Что она замышляет? Как Филаделфия могла узнать о Ланкастере? И что еще она может знать?
 Эдуардо вернулся к окну. Филаделфия сидела на краю балюстрады, и он мог видеть все изгибы ее стройного тела. Ее взгляд был обращен к реке. Залитая розовым светом заходящего солнца, она была похожа на лесную нимфу, присевшую отдохнуть на краю своих владений.
 — У тебя от меня секреты, menma, которые я должен узнать, и сделаю это обязательно. Но прежде мы начнем любовные игры.




 Глава 10


  Долина реки Гудзон, июль 1875 года 
 Прикрыв от солнца глаза рукой, Филаделфия посмотрела на мужчину в рубашке с короткими рукавами, возвышавшегося над ней.
 — Вы уверены, что это необходимо? — Эдуардо вопросительно взглянул на нее.
 — Вчера за обедом мы уже обсуждали этот вопрос. Саратога будет наводнена ньюйоркцами, и, хотя вам придется встретиться только с несколькими из них, мы не можем позволить себе, чтобы вас узнали. Поэтому у вас должен быть другой вид, другая личина. А сейчас ложитесь, и мы приступим к делу.
 — Мне кажется это излишним, — возразила Филаделфия, вставая коленями на одеяло, которое он расстелил на солнечной поляне вдали от дома.
 После нескольких дружеских вечеров, проведенных с ним, и хорошего сна она надеялась, что будет коротать свои дни в Белль-Монте гуляя вдоль реки и думая о будущем. Но ей следовало бы знать, что у Эдуардо Тавареса всегда свои планы. Что-то пробормотав себе под нос относительно тирании, Филаделфия легла на стеганое одеяло.
 — Что теперь? — спросила она.
 — От вас больше ничего не требуется, — заверил ее Эдуардо, опускаясь рядом с ней на одно колено. — Доверьтесь мне, и я сделаю все что надо.
 Достав из корзины щетку для волос, Эдуардо расчесал ее длинные пряди.
 После нескольких раз тщательного мытья с щелочным мылом и последующего нанесения равных частей оливкового и касторового масел ее волосы снова приобрели изначальный каштановый цвет. Наэлектризованные волосы пощелкивали и блестели на солнце. Роскошь ее волос доставляла несказанное удовольствие Эдуардо, и он с наслаждением пропускал их сквозь пальцы. Волосы переливались на солнце, и ему было стыдно снова менять их цвет. Однако вчера за обедом Филаделфия завела разговор о том, что хочет уехать, заявив, что ее доли от продажи колье вполне достаточно, чтобы рассчитаться с долгами отца, и поэтому она намерена вернуться в Чикаго. Она лгала, но он не мог, не выдав себя, сказать, что знает точную цифру этих долгов. Это, по его мнению, еще больше напугало бы ее, а она уже и без того была напугана. Он знал истинную причину, почему Филаделфия хочет покинуть его: она уже не могла скрывать своего влечения к нему.
 Бедная menina. Какой осторожной она была с ним, боялась взглянуть в глаза при разговоре, отказывалась от его руки во время прогулок. Однако он даже намеком не обмолвился ей об этом. Эдуардо осторожно, но твердо напомнил о ее обещании помочь ему продать еще три комплекта ювелирных украшений. Она неохотно согласилась, и это на время удовлетворило его. Филаделфия не могла знать, что он ни под каким видом не собирается отпускать ее.
 Филаделфия прикрыла глаза от яркого утреннего солнца, но когда он запустил пальцы в ее волосы, широко распахнула их.
 — Что вы делаете?
 — Пытаюсь распутать их. Что же еще?
 Она насторожилась, услышав его легкомысленный ответ.
 — Я вполне способна расчесать свои собственные волосы. Если вы дадите мне…
 — И лишить меня удовольствия, — прервал он ее. — Какой мужчина не мечтает расчесывать прекрасные женские волосы?
 — И много волос вы расчесывали?
 — Тысячи! Я законченная дамская служанка.
 — Для вас это плохая рекомендация. Это не украшает вас как джентльмена и звучит довольно вульгарно.
 Его рука со щеткой для волос застыла, и когда Филаделфия подняла на него взгляд, то обнаружила, что он нахмурился.
 — Почему вы боитесь меня? Что я такое сделал? Вы не боялись Акбара с самой первой встречи. Тогда почему, сеньорита, вы пытаетесь поддеть меня при любой возможности?
 Филаделфию охватило странное чувство. Она знала, что, если он сейчас нагнется и поцелует ее, она не скажет ни слова. Его близость волновала ее.
 — Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она. — Лучше скорее заканчивайте с этим делом, пока я не обгорела на солнце.
 Он достал из-за спины маленький японский зонтик, сделанный из бамбука и вощеной бумаги.
 — Я все время пытаюсь угодить вам, — сказал он. — Поверьте.
 Эдуардо продолжил расчесывание волос, а Филаделфия, раскрыв зонтик, поставила его под таким углом, чтобы он закрывал ее лицо. Затем она снова взглянула на него и задумалась. Доверять ему? Когда он был рядом, она не доверяла даже себе.
 Как она могла сказать ему, что ее недоверие вызвано игрой света и тени на его прекрасном лице? Наблюдая, как свет золотым сиянием ложился на его широкие скулы, в то время как нижняя часть лица оставалась в тени, она чувствовала легкое головокружение. А магия этих дивных черных глаз, напоминавших о полночи в самый разгар утра! А его мягкие волосы, в которые так хотелось запустить руки и нежно перебирать их!
 И еще тысяча разных мелочей привлекала ее внимание. Хотя он недавно побрился, она видела небольшую щетину над его верхней губой, на щеках и подбородке. Естественный цвет губ наводил на мысль о красном вине. Чудесные черные брови, широко очерченные, были по-женски грациозно изогнуты. Безупречно белая рубашка хорошо контрастировала с загорелой кожей. Запах одеколона щекотал ей ноздри. Солнце разогрело его лицо и шею, и она с удовольствием вдыхала запах его кожи. Даже не дотрагиваясь до нее, он делился с ней собой. Казалось, что он несет ей только беспокойство, разрушение и полную растерянность. Может, он специально спланировал воздействовать на нее таким способом? Она закрыла глаза, надеясь защитить себя от чар Эдуардо Тавареса.
 Понимая, что она наблюдает за ним, Эдуардо продолжал свою работу. Это было только началом штурма ее неприступности. Терпение. Именно оно поможет ему. Скоро она будет чувствовать себя с ним так же комфортно, как это было со слугой, которого он разыгрывал. Тогда он начнет учить ее искусству любви, и она будет подставлять ему губы для поцелуев. А пока он даже мысленно не мог торжествовать победу.
 Тщательно расчесав ее волосы и получив от этого огромное удовольствие, он затем с помощью расчески разделил их на пряди.
 В мирной тишине солнечного утра он повторял действие снова и снова, пока наконец ее волосы не приняли форму ювелирного изделия в виде солнца с лучами. И хотя лицо Филаделфии было закрыто маленьким зонтиком, ее ровное и глубокое дыхание подсказало ему, что она полностью расслабилась и, возможно, даже задремала под аккомпанемент жужжащих насекомых, обитавших в ближайшем кустарнике.
 Он вынул из корзины банку, содержимое которой было известно только элитным проституткам Рио-де-Жанейро. Однажды он заключил с Тайроном пари, действительно ли одна из самых дорогих и экстравагантных девушек является натуральной блондинкой. Когда все обычные средства были использованы и их кошельки стали намного легче, Тайрон объявил себя победителем, так как пришел к заключению, что она блондинка от природы. Вспомнив, как ему удалось победить приятеля, Эдуардо широко улыбнулся. Чтобы завоевать доверие женщины и выведать у нее ее секрет, ему понадобилась целая неделя, и за это он выложил сумму, в несколько раз превышавшую ту, которая была поставлена на кон. В конце концов Эдуардо убедил девушку позволить ему нанести состав на ту часть ее тела, где тоже росли волосы. Позже он продемонстрировал Тайрону результат воздействия смеси, представив ему отрезанный клок волос.
 Он открыл банку и осторожно перемешал краску. В воздухе разлился сладкий аромат лимона, острые запахи перекиси водорода, пивного солода и благоухание отдушки. Если бы он собственными глазами не видел результата, то никогда бы не осмелился воспользоваться отвратительным варевом. Боясь передумать, он быстро окунул кисточку в смесь и стал наносить ее на волосы Филаделфии.
 Как только он нанес первый слой, едкий запах смеси пробудил Филаделфию, и она почувствовала, что происходит что-то необычное. Она наморщила нос и опустила зонтик.
 — Откуда этот ядовитый запах? — спросила она.
 — Волшебство, — ответил он. — Потерпите, и вы будете довольны результатом.
 — Пахнет как при изготовлении мыла, когда к нему добавлен щелок.
 — Здесь всего-навсего «глаз тритона и лапка лягушки, шерсть летучей мыши и язык собаки», — смеясь процитировал он.
 — Хватит с меня ваших шуток, — резко ответила Филаделфия, откладывая в сторону зонтик. — Каждый раз, когда вы что-то задумываете, жертвой становлюсь я.
 — Клянусь вам, menina, что не причиню никакого зла.
 — Не верю. Откуда этот запах? Надеюсь, не от той смеси, что вы накладываете на мои волосы?
 Эдуардо, бросив кисточку, схватил ее за плечи, не давая ей возможности встать с одеяла.
 — Не двигайтесь, иначе вы испортите всю мою работу.
 — Так вы нанесли ее на мои волосы! — возмутилась Филаделфия. — Немедленно сотрите эту дрянь!
 — Еще пятнадцать минут, и все будет кончено. — Опустившись рядом с ней на колени, Эдуардо решительно придавил Филаделфию к земле. Он посмотрел на нее, едва сдерживая смех. — Думайте о чем-нибудь приятном.
 Филаделфия окинула его убийственным взглядом.
 — Отпустите меня сию секунду, сеньор.
 — Когда вы так на меня смотрите, мне не остается ничего другого, как удерживать вас на месте.
 Увидев в ее глазах решимость, он все-таки продолжал держать ее за плечи на случай, если она снова вздумает подняться. Эдуардо нанес смесь только на часть ее волос, поэтому, чтобы закончить работу, избрал новую тактику.
 — Давайте заключим с вами сделку. Вы лежите тихо, как мышка, еще пятнадцать минут, и я отпускаю вас с миром.
 — Вы клянетесь, что не навредите мне? — спросила Филаделфия, дотрагиваясь рукой до мокрых волос.
 Эдуардо бросил на нее быстрый взгляд. Не надо спорить с ней, решил он про себя. Сомнительно, чтобы результат был положительным, и все же…
 Избегая смотреть на Филаделфию, Эдуардо поднялся.
 — Полежите еще пятнадцать минут, menina, потом вставайте и мойте голову.
 Филаделфия молча наблюдала, как он, собрав вещи, направился к дому. Когда он исчез из виду, она снова раскрыла зонтик и прикрыла им глаза от палящего солнца. Пятнадцать минут ничего не значат, да к тому же ей очень хотелось спать. Если она здесь остается, то только по своему собственному желанию, а не потому, что он ей приказал.
 Филаделфия проснулась и увидела на своем носу разноцветную бабочку, которая сидела, покачивая крыльями. Легким щелчком пальца она согнала ее, и та, подхваченная ветром, улетела.
 Филаделфия села, наблюдая, как бабочка летит по заросшему цветами саду, затем улыбнулась, радуясь красоте дня. Зевота напомнила ей, что она спала. Протянув руку, она потрогала свои распущенные волосы, которые ветерок разметал по плечам, и поняла, что они высохли. Ни о чем не думая, он скрутила их в узел на шее. Едкий запах почти исчез. Не имея ни малейшего представления, какую смесь он наложил на ее волосы, она тем не менее решила, что больше не позволит ему дотрагиваться до них. Филаделфия поднялась, взяла в руки одеяло и увидела на нем светлые полосы, которых раньше не было. Вероятно, одеяло выгорело на солнце. Филаделфия чувствовала, что прошло гораздо больше пятнадцати минут, но сколько именно, она не знала. Скорее всего время близилось к ленчу. Она должна спешить и успеть вымыть волосы, если хочет сесть за стол вместе с ним.
 Быстрыми шагами она пересекла лужайку, думая о том, как хорошо быть летом за городом, когда солнце и свежий воздух обостряют все чувства. К примеру, кожу на ее голове слегка пощипывало от солнца, а настроение было таким же легким, как и бабочка, примостившаяся у нее на носу. С каким наслаждением она разделит компанию Эдуардо Тавареса во время ленча! Она ускорила шаг, боясь опоздать хоть на минуту.
 Сидя за накрытым столом, Эдуардо терпеливо ждал. Филаделфия передала, что присоединится к нему, но, возможно, немного опоздает. Он надеялся, что она осталась довольна его утренней работой. Еще немного, и она будет выглядеть так, словно родилась блондинкой.
 Он уже даже определил роли, которые они будут играть в Саратоге, но пока не был готов рассказать ей об этом. С начала июня и до конца июля туда устремятся мамаши с детьми, а август — самый подходящий месяц для их поездки. Это был месяц, когда в город приезжали тысячи богатых семей и люди, играющие на скачках или в карты, карманы которых были полны денег, и им не терпелось с ними расстаться.
 Эдуардо задумчиво барабанил пальцами по белой скатерти, решая, насколько им необходима эта поездка в Саратогу. Возможно, что и нет. Филаделфия научится любить его за оставшиеся дни, которые они проведут вместе здесь, на реке. Если такое случится, то дальнейший маскарад им не нужен. Гордость не позволяла ему принуждать ее, но сейчас все колебания исчезли. Справки, которые она навела о Ланкастере, служили прямым доказательством того, что она не верит в виновность своего отца и не поверит, пока все сама не узнает. Он хотел ее, и он должен ее заполучить. Эдуардо чувствовал, что она с нежностью относится к нему. Постепенно, шаг за шагом, он превратит эту нежность в страсть, которая доведет их до сумасшествия, пока правда не выплывет наружу.
 Громкий крик из коридора, в который выходила столовая, заставил Эдуардо вскочить на ноги. И в этот самый момент Филаделфия ворвалась в комнату. Ее шатало, волосы спутанной гривой разметались по плечам и спине, и она стонала, как от смертельной боли. В одной руке у нее была щетка для волос, в другой — зеркало. Она налетела на него с кулаками:
 — Посмотрите на меня! Посмотрите, что вы со мной сделали! — Эдуардо от удивления сглотнул. Половина ее длинных волос была почти белой в то время как другая половина сохранила естественный каштановый цвет. Увидев ее плачевный вид, он снова сглотнул.
 — Вы… вы пренебрегли моими инструкциями, сеньорита. Я предупредил вас, чтобы вы лежали не больше пятнадцати минут, прежде чем мыть волосы. Не более.
 Филаделфия скорчила злобную гримасу.
 — Но вы не сказали, что со мной может произойти такая ужасная вещь! Вы погубили меня!
 — Каким образом? — спросил он, отводя взгляд. — Это можно легко исправить, По моему мнению, вы выглядите несколько необычно. Эффект просто… Вы мне напоминаете…
 — Тигра! — закричала она. — Тигра! Или зебру!
 Эдуардо разразился таким смехом, что на столе зазвенел фарфор. Филаделфия смотрела на него как на исчадие ада. Он посмел смеяться над ее унижением и попранной гордостью.
 Эдуардо отвернулся, стыдясь, что ведет себя как мальчишка. Вид у нее был непередаваемый. В какой она, должно быть, ярости! Правда, и он тоже начал злиться. Приступ веселья прошел, и он повернулся к ней, чтобы попросить извинения.
 Сначала Эдуардо не понял, почему она вздрагивает, так как ее лицо, залитое слезами, закрывали упавшие на него волосы. Но тут она зарыдала громко и отчаянно, как рыдают дети. Она проронила только две слезинки из-за потери Генри Уортона и ни одной в день, когда принимала участие в аукционе, на котором продавались ее дом и имущество. Мой Бог! Ему никогда не приходило в голову, что женщина может так серьезно относиться к своим волосам.
 Он медленно подошел к ней, каждую минуту ожидая, что Филаделфия запустит в него зеркалом, но она этого не сделала и, когда он приблизился к ней вплотную и обнял за талию, обессиленно припала к его груди.
 Одной рукой он крепко прижал ее к себе, второй потянулся к обеденном стулу. Подвинув стул, он сел на него и усадил Филаделфию к себе на колени. Все это время она безутешно рыдала, словно ее сердце разбилось на маленькие кусочки.
 Он погладил рукой нежную округлость ее щеки и потерся подбородком о ее лоб.
 — Menina, не плачь. Твои слезы разрывают мне сердце. Не плачь, моя маленькая девочка. Пожалуйста.
 Оставив английский, он перешел на более выразительный португальский язык, который позволял ему высказать всю ту нежность, которая накопилась у него на сердце. Шепча ласковые слова, он продолжал целовать ее испорченные волосы.
 Начав плакать, Филаделфия уже не могла остановиться. Она так разозлилась, когда поняла, что произошло с ее волосами. Выплакав все слезы, она чувствовала себя опустошенной. Рыдания перешли в икоту, и она мотала головой, пытаясь избавиться от нее. Когда он взял ее за подбородок, она была ему признательна за сочувствие.
 — Успокойся, menina. Я разрешу эту проблему завтра. — Он заглянул в заплаканные глаза. — Еше один или два слоя краски, и никто никогда не узнает о нашей сегодняшней неудаче.
 Филаделфия кусала губы, стараясь остановить их дрожь.
 — Я… я… я выгляжу как драная кошка.
 Эдуардо прикусил язык. Она больше напоминала ему горностая во время линьки, но он не решился сказать ей об этом, боясь, что такое сравнение ей вовсе не понравится.
 — Я люблю кошек, — сказал он, нежно гладя ее по голове. — На самом деле ничего страшного не произошло, — прошептал он ей на ухо, наслаждаясь тем, что держит в руках живую теплую женщину. — А сейчас не перейти ли нам к ленчу?
 Филаделфия покачала головой. Она пришла к заключению, что потерять самообладание ужасно, но восстановить его тоже не просто.
 — Лучше я пойду пока прилягу, — ответила она.
 — Только не на солнце, — рискнул заметить он. Филаделфия поднялась с его колен и, тряхнув головой, откинула волосы за спину.
 — К тому времени мои волосы будут готовы для нашего следующего эксперимента, — сказала она.
 Эдуардо кивнул.
 — И я полагаю, что вы все продумаете, прежде чем начать новый эксперимент.
 Он снова кивнул.
 — Не забудьте также хорошо меня проинструктировать, иначе я останусь лысой.
 Она повернулась и вышла из комнаты. Эдуардо долго смотрел на свои колени. Как это ни печально признавать, но ему сейчас хотелось, чтобы она подольше плакала. Тогда бы он смог целовать ее губы и, возможно, вызвал бы у нее ответную страсть. Мой Бог! Женщины!
 Уже одетая на ночь, Филаделфия посмотрела на поднос с остатками обеда, а затем перевела взгляд на закат. Наступали сумерки, но лучи солнца еще пробивались сквозь гряду серо-голубых облаков. После сцены, произошедшей утром, у нее не было мужества снова встретиться с Эдуардо Таваресом. Завтра утром она будет чувствовать себя по-другому. Кроме того, ей совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь еще видел ее с такими волосами, пусть это даже трое слуг, которых Эдуардо нанял прислуживать им. Если ему удастся искупить свою вину, тогда она будет обедать в столовой, а пока предпочитает сумерки и тени.
 Часы, проведенные в одиночестве, дали ей возможность поразмыслить и построить планы на будущее. Она решила не ехать в Саратогу с Эдуардо Таваресом. Одного приключения с ним вполне достаточно, чтобы она убедилась, что у нее нет ни малейшего желания участвовать в жульничестве. Сейчас, когда у нее есть свой собственные деньги, она сможет установить авторство двух других писем, имеющихся в ее распоряжении. Правда, половина из четырех тысяч долларов, которые ей вручил Эдуардо, уже предназначена для другой цели: она намеревалась перевести их своему адвокату в Чикаго, чтобы он выступил в защиту чести ее отца и доказал несостоятельность его долгов. Затем она расплатится с сеньором Таваресом за купленную ей одежду. Она должна обязательно расплатиться с ним, тем более что покидает его так внезапно. Оставшихся денег хватит на какое-то время, если тратить их с умом.
 Филаделфия убедила себя, что все хорошо обдумать можно только в одиночестве, лучше всего ночью, но на самом деле она опасалась, как бы не произошло худшее.
 Собравшись с духом, Филаделфия поднялась, подошла к двери и закрыла ее на ключ, затем из потаенного места вытащила портмоне. Открыв его, она просунула руку за подкладку, где сделала специальный надрез, и вытащила письма, потом подошла к столу и сделала ярче свет в лампе.
 Одно за другим она разложила их на столе. Содержание первого она знала наизусть, но почему-то ей казалось, что, разложенные в ряд, они дадут ей больше информации, чем каждое в отдельности.
 Филаделфия быстро пробежала глазами письмо Ланкастера и отложила его в сторону. Развернув второе письмо, она изучила его содержание. Тон письма был запугивающим, и в нем приказывалось помнить о клятве молчания, а также упоминались «проклятый бразилец» и «нервирующие дураки». Оно заканчивалось предложением стойко перенести свалившееся несчастье и «не ворошить прошлое». Под письмом стояла небрежная подпись — Макклауд.
 Филаделфия с отвращением отбросила письмо. Фамилия Макклауд была ей знакома. Нахмурив брови, она задумалась. Почему она ей знакома? Вероятно, Макклауд был деловым партнером отца. По тону письма можно было судить, что отправитель не относится к тем людям, с которыми бы отцу захотелось вести дела. По ее мнению, он бы не стал сотрудничать и с Ланкастером. Какая связь между этими письмами?
 Она посмотрела на дату письма: седьмое июня тысяча восемьсот семьдесят четвертого года. Оно было написано более года назад. Филаделфия взяла в руки письмо Ланкастера. Оно было датировано четырнадцатым апрелем тысяча восемьсот семьдесят четвертого года. В апреле прошлого года Ланкастер был еще жив. Письмо Макклауда датировалось июнем того же года. Генри Уортон написал, что Ланкастер умер год назад. Значит, это произошло где-то между серединой апреля и июнем прошлого года. Была ли смерть Ланкастера «свалившимся несчастьем», о котором упоминал в своем письме Макклауд? По спине Филаделфии пробежал холодок.
 Если бы она только поговорила с Генри Уортоном, прежде чем уехать из Нью-Йорка, она могла бы узнать, когда и как умер Ланкастер. Люди умирают каждый день, кто естественной смертью, кто от болезни, несчастного случая — дюжина различных, но таких обычных причин. У нее нет повода подозревать, что Ланкастер был убит. Эдуардо Таварес сказал, что он читал в газетах о скандале, связанном со смертью Ланкастера. Стоит ли расспрашивать его о нем, когда в письме Макклауда упоминается «проклятый бразилец»? Есть ли какая-то связь между Макклаудом и Таваресом?
 Филаделфия встряхнула головой, чтобы разогнать подозрения. Она уже начинает фантазировать. Так можно дойти до того, что она начнет подозревать каждого человека. И однако, почему он упоминает какого-то бразильца? Она не припоминает, чтобы ее отец когда-нибудь говорил об этой стране. Правда, он однажды отказался от камня, который ему прислали из Рио-де-Жанейро.
 Сердце Филаделфии больно сжалось, и кровь быстрее побежала по жилам. Так оно и есть! Она была пятилетней девочкой, когда в первый и последний раз видела Макклауда. Он пришел с визитом к отцу на Рождество. Она помнит его раскатистый смех в тихом, полном достоинства доме, который никогда прежде не слышал таких грубых звуков. Помнится, тогда он принес ей леденцы, мятные лепешки и куклу, одетую в платье из шотландки. Но с еще большей отчетливостью она помнит, как отец реагировал на подарок, который Макклауд привез ему. Это был небесно-голубой камень размером с мужскую ладонь. Отец отпрянул от камня, словно тот должен был взорваться, затем выругался, чего она от него вовек не слышала, и выгнал ее из комнаты. На следующее утро Макклауд исчез, а с ним исчезли и ее подарки. Как она могла это забыть? Она плакала много дней из-за потери куклы в клетчатом платье.
 Филаделфия взглянула на стол и осторожно взяла третье письмо. На нем отсутствовал почтовый штемпель, но оно было датировано днем смерти отца. Это письмо было самым таинственным из всех и скорее напоминало какую-то неизвестную цитату:
 «Одним из наказаний является то, что виноватый человек никогда не ведает покоя. Джунгли скрывают две могилы и оскверненный алтарь. Возмездие грядет. Вы не найдете мира, пока не превратитесь в тлен».
 Филаделфия зажала письмо в кулаке, чувствуя себя совершенно ошеломленной и холодной, как ледышка. Она забыла об этом письме, постаралась вычеркнуть его из памяти, но сейчас боль и потрясение снова вернулись к ней, и она ощущала их, словно все случилось только вчера. Ее отец ушел из жизни, сжимая в руке эти письма. Было ли это специальным вызовом тем, кто довел его до самоубийства? Она нисколько не сомневалась в том, что он хотел, чтобы письма были найдены, но кому они предназначались? Может быть, ей? Может быть, он давал ей ключ к разгадке и указывал на людей, погубивших его? Или хотел, чтобы она узнала о том проступке, который он был не в силах вынести? Именно это запугивающее письмо побудило ее спрятать их до приезда полиции.
 — Нет! — воскликнула Филаделфия, вставая со стула. Думать подобным образом — означает признать своего отца виновным в совершении чего-то плохого, чего-то слишком ужасного, что заставило его уйти из жизни. Она не может поверить в это. Здесь должно быть другое объяснение.
 Возможно, если она поедет в Новый Орлеан и найдет Макклауда, то получит от него ответы на свои вопросы. Однако что она скажет человеку, который предупреждал отца «не ворошить прошлое»?
 Если бы она только могла рассказать Эдуардо Таваресу всю правду! Но как она может доверять человеку, если в письме упоминается какой-то бразилец? Не исключено, что это просто совпадение. Ведь до сих пор он ничем не выдал свою причастность к делу отца. И все-таки.
 Гитарный перебор проник в се сознание. Нежные звуки лились в открытое окно с террасы. Она подошла к окну как раз в тот момент, когда гитарист начал выводить мелодию. Кто играет? Может, один из слуг, нанятых Эдуардо присматривать за домом?
 В эго время гитарист уже полностью овладел мелодией какой-то песни. Музыка была быстрой и чудесной. Мелодия дилась громко и свободно, затем снова звучала тихо и нежно. Это была песня радости, торжество над злом и мраком.
 Когда Филаделфия высунулась из окна, чтобы посмотреть, кто играет, в мелодию влился голос Песня была на чужом языке, но баритон, ее поющий, был глубоким и сильным, слегка звенящим на высоких нотах. Несмотря на сумерки, она безошибочно узнала его.
 Под ее окном на балюстраде террасы сидел Эдуардо Таварес; одна его нога касалась земли, другая была согнута в колене, поддерживая гитару. Его пальцы легко и умело перебирали струны, что говорило о большой практике.
 Филаделфия оперлась руками о подоконник и затихла, наблюдая и слушая. Когда песня кончилась, он шумно перевел дыхание и тихо рассмеялся, и этот смех отозвался нежностью в ее душе.
 Музыка заиграла снова. На сей раз это была медленная томительная мелодия, которая разливалась в воздухе вечерних сумерек и затрагивала сокровенные струны в душе.
 Филаделфия почувствовала щемящую нежность к ее исполнителю и поняла, что она предназначается для нее. Звуки гитары брали за сердце, вытесняя боль и печаль, заполняя его новыми чувствами, и она забыла обо всем, слушая музыку. Она затаила дыхание, впитывая звуки прекрасной мелодии. Казалось, что вся его душа была вложена в эти призывные звуки. Филаделфия подалась вперед, для чего ей пришлось встать на цыпочки, тело ее напряглось, она словно купалась в этой чудесной музыке.
 Как только гитара умолкла, ей показалось, что она уже не сможет жить и дышать без нее. Какое-то время она стояла неподвижно, ожидая, когда он начнет играть новую мелодию, пока странное болезненное чувство, охватившее ее, стало невыносимым. Испугавшись, что музыки больше не будет, Филаделфия устремилась к двери и дальше вниз, на террасу.




 Глава 11


 Когда Филаделфия достигла первого этажа, она поняла, что струнные аккорды гитары едва слышны в темноте пустого дома. Как охотник, идущий по следу, она осторожно прошла в освещенную библиотеку, влекомая музыкой Двери библиотеки были открыты. В прохладном речном воздухе разливались такие чарующие звуки, что у нее перехватило дыхание. Ей не хотелось беспокоить Эдуардо, но она ничего не могла с собой поделать и тихо направилась к двери, остановившись всего в футе от нее.
 Эдуардо сидел на балюстраде в тени — четкий силуэт в рубашке, которая белела в ночи, слегка сияя, словно впитала в себя последние лучи закатного солнца. Воротник рубашки был расстегнут, открывая его стройную крепкую шею. Филаделфия вспомнила, что, впервые увидев Эдуардо, была покорена его необычной и экзотической мужской красотой.
 С той самой минуты она забыла о здравом смысле и приличиях. Ее поступок не имел ничего общего с драгоценностями, или смертью отца, или маскарадом, который позволил ей забыть на время, что она совершенно одна в целом мире Она поехала с ним не из-за праздного любопытства или потому, что ей нечего было больше делать. На то имелась своя особая причина, и именно по этой причине она сейчас была здесь. Она пришла, потому что хотела быть с ним.
 — Это вы, menina? Выходите и присоединяйтесь ко мне. — Она удивилась, услышав его приглашение, но потом сообразила, что ее силуэт был отчетливо виден на террасе в полосе света, отбрасываемого свечой. Собравшись с духом, она ступила в ночь.
 Не прерывая игры, он сказал:
 — Я думал, что вы в кровати, menina. Наверное, я разбудил вас своими неуклюжими попытками изобразить музыку, и вы пришли, чтобы запустить в меня рваным башмаком?
 Филаделфия не могла сдержать улыбки. Он знал, что играет великолепно, но ему, как маленькому мальчику, хотелось, чтобы она похвалила его.
 — Вы играете просто изумительно, сеньор.
 — Вы действительно так думаете? — Он улыбнулся, и его белые зубы сверкнули в темноте. — Я учился в Лиссабоне.
 — В Лиссабоне? Вы учились музыке?
 — Почему это вас удивляет?
 — Совсем не удивляет, — ответила она, хотя на самом деле была поражена. — Обучение музыке скорее женское дело.
 — Ах да! Ведь в Америке только женщины учатся играть на арфе, скрипке или пианино, в то время как мужчины учатся стрелять, ездить верхом и играть в карты. В моей стране мужчина должен уметь все. Мы вам кажемся отсталым народом?
 — Я не хотела вас обидеть.
 — В таком случае позвольте заподозрить вас в невежестве, сеньорита.
 Филаделфия обиделась, но придержала язык. По всей вероятности, она оскорбила его. Она с неохотой повернулась, чтобы уйти.
 — Куда вы направились? Ночь такая чудесная.
 — Я не хочу мешать вам. Просто мне хотелось сказать, что я очарована вашей музыкой.
 — Тогда оставайтесь, и я сыграю для вас. Хотите? Как ребенок, которого после брани угостили конфетой, она улыбнулась и ответила:
 — Очень хочу.
 Он жестом пригласил ее сесть рядом с ним на балюстраду. Но Филаделфия предпочла держаться подальше от него и села на покрашенную скамейку.
 Первая мелодия, которую он исполнил, была, по его словам, бразильской народной песней. Он ногой отбивал ритм в такт незатейливой музыке.
 — У этой песни есть слова? — спросила она, когда он кончил играть.
 Кивнув, он начал петь.
 Она жадно ловила каждое слово, хотя и не знала языка. Он смотрел на нее своими чудесными черными глазами, которые светились в полумраке, и у нее создалось впечатление, что слова песни, которую он пел по-португальски, заставили бы ее покраснеть, если бы она их понимала.
 Закончив играть, он слез с балюстрады и повернулся к ней.
 — Потанцуйте для меня, сеньорита. — Филаделфия смущенно покачала головой:
 — Я не умею.
 — Наверняка умеете. Каждая женщина умеет танцевать. Когда я был ребенком, женщины моей деревни любили танцевать. Никто из них, будь то молодая или старая, толстая или уродливая, не стеснялся этого. Каждая из них знала, что, танцуя, она становится красивой. Идите сюда, и я научу вас.
 Он начал играть новую мелодию, в такт ей передвигая ноги.
 — Это так легко. Повторяйте за мной.
 Она смотрела на него, но стыдилась сдвинуться с места, хотя музыка и манила ее. Внезапно гитара замолчала — и он положил ладонь на струны.
 — Пожалуйста, играйте.
 — Там, где музыка, должны быть и танцы, — ответил он строго.
 — Ну хорошо, — неохотно согласилась она, вставая. — Но предупреждаю вас, что я не создана для танцев. Думаю об этом, а ноги делают другое.
 — Тогда не думайте, сеньорита, а просто чувствуйте. — Он стал играть балладу, медленный темп которой действовал завораживающе. — Отдайтесь музыке всем своим существом.
 Эдуардо придвинулся к Филаделфии поближе, и она поняла, что он не даст ей уйти от вызова, который горел в его глазах, да и она сама не хотела этого. В том, чтобы танцевать с этим человеком, да еще под музыку, которую он исполнял, было что-то неотвратимое.
 Однако застенчивость мешала ей двигаться так, как он показывал. Его глаза неотрывно смотрели на нее, проникая ей прямо в душу. Как тут можно грациозно танцевать, когда он смотрит на нее с таким ожиданием?
 Эдуардо понял причину ее колебаний и, повернувшись, медленно ушел в темноту террасы.
 — Закройте глаза, menina, и слушайте. Слушайте до тех пор, пока не почувствуете, что ваши ноги хотят двигаться.
 Филаделфия, повинуясь, закрыла глаза и постаралась отдаться музыке.
 Он продолжал играть, а она слушала мелодию, но мыслями была далеко отсюда. Она думала о том, что стоит в темноте наедине с мужчиной в одной ночной рубашке и пеньюаре, вместо того чтобы лежать в постели, укрывшись одеялом. Она думала о том, что если бы его игра на гитаре не была такой завораживающей, она бы не стояла здесь, чувствуя себя круглой дурой. И однако, несмотря на смущение и неуверенность в себе, она продолжала оставаться на террасе.
 Его пальцы перебирали струны, они, казалось, шевелили ее юбку, подобно тому как легкий ветерок рябит гладь озера. Потоки музыки окутывали ее, заставляя двигаться, и она неуверенно начала покачиваться, как качается цветок на тонком стебельке. Внезапно она почувствовала себя в безопасности, а вместе с ней пришла и уверенность. Уловив ритм, она сделала несколько робких шажков.
 Со сладким чувством одержанной победы Эдуардо наблюдал за ней. «Да! — думал он. — Вот так. Двигайся как хочешь, menina. Твои ноги почувствовали музыку. Тебе не надо смотреть на них, они все сделают сами».
 — А сейчас, menina, — раздался из темноты его голос, — поднимите руки. Ощутите музыку всем своим телом.
 Филаделфия улыбнулась от удовольствия и стала медленно покачиваться; скоро ее руки и ноги пришли в совместное слаженное движение. Музыка возвысила ее и раскрепостила. Она начала танцевать в такт убыстряющимся звукам гитары.
 С последними аккордами, Эдуардо направился к ней, надеясь, что не спугнет ее, но с твердым намерением сделать одну вещь. Когда музыка умолкла, она резко остановилась, чуть не столкнувшись с ним, глаза ее были закрыты, а на лице играла таинственная улыбка. Он быстро протянул руку и вынул черепаховые шпильки из ее волос, распустив тем самым небрежный узел у нее на затылке.
 Вздрогнув, Филаделфия открыла глаза и встретилась с ласковым взглядом его черных глаз. На какое-то мгновение ей показалось, что он поцелует ее, и она надеялась на это, но на его губах играла нежная улыбка, отчего ямочки на щеках стали заметнее.
 — Ты женщина, — сказал он по-португальски. — Ты чувствуешь, как надо танцевать.
 И хотя она не поняла его слов, но почувствовала, что он доволен ею, и эта похвала придала ей мужества.
 Решив больше не принуждать ее, Эдуардо отступил назад и сразу заиграл новую мелодию.
 — Не хотите потанцевать, сеньорита? — спросил он с легким поклоном.
 Он показал простой рисунок танца, и Филаделфия повторила его, споткнувшись только раз. Когда он ободряюще улыбнулся ей, то она расценила это как подарок, более дорогой, чем жемчуг. Он продолжил танец, и она повторяла все его движения, поворачиваясь, когда поворачивался он, кружась и извиваясь, когда кружился и извивался он.
 Как только он поворачивался к ней спиной, она с любопытством рассматривала его. Она никогда еще не видела, чтобы мужчина двигался с такой неподражаемой грацией. Модные брюки плотно облегали его ягодицы, твердые и крепкие.
 Не в состоянии отвести от него взгляд, она завороженно наблюдала, как он легко водит пальцами по струнам, держа гитару, словно женщину. Он касался Филаделфии своим телом, ускоряя ритм танца, пробуждая тем самым ее к жизни, разжигая, давая ей возможность испытать неведомое ранее чувство. Незаметно для себя она стала двигать бедрами одновременно с ним, словно ее тело понимало, что этот интимный ритм не только часть танца, но предназначен именно ей и требует от нее ответа. В это время он повернулся, поймал ее восхищенный взгляд, который тотчас же сменился смущением. Она вспыхнула, а во рту у нее пересохло.
 — Как быстро вы освоили ритмы моей родины, — сказал он, смеясь. — Возможно, однажды я увезу вас туда. А пока мы будем наслаждаться музыкой и танцами. Не надо колебаться, menina, а то потом будете горько сожалеть.
 Едва он заиграл, Филаделфия снова закрыла глаза, пытаясь уловить ритм. От его прикосновений тепло волнами разливалось по всему ее телу.
 Пораженная этим новым ощущением, Филаделфия открыла глаза. Он улыбался ей, и эта улыбка была красноречивее любых слов. В другое время и в другом месте она бы устыдилась своей несдержанности. Но была ночь, и они были одни. Ночная тьма защищала их от любопытных и даже завистливых взглядов. И она продолжала танцевать под его музыку.
 Он играл и играл, одна мелодия сменяла другую, и от каждой она получала огромное удовольствие. Она кружилась и извивалась, вся отдавшись танцу, пока ее лоб не покрылся испариной, пока не собралась влага в ложбинке между грудями, а он все не отпускал ее. Ускоряя ритм, он перешел к быстрому сапатеадо. Его пальцы отбивали такт по корпусу гитары, каблуки отстукивали стаккато па кирпичном полу террасы.
 Филаделфия сняла с себя пеньюар и бросила его на пол. Она вздохнула от удовольствия, когда ночной ветерок остудил ее плечи, руки и груди, видневшиеся в вырезе ночной рубашки. Затем, подхватив подол, чтобы он не пугался в ногах, она продолжала кружиться.
 — Muito bonito, — пробормотал он, одобрительно поглядывая на ее колени и красивые округлые икры.
 Как только он замедлил темп и перешел на танго, она перестала смотреть на его пальцы, перебиравшие струны.
 Ей стало казаться, что она чувствует их на своем теле. Они слегка касались ее грудей, живота, бедер, и их прикосновение отзывалось в ней сладкой дрожью. Она двигалась так, как того желал он, в опасном, соблазнительном темпе. Когда он пел, ее бросало в жар, и ей хотелось слиться с ним воедино и разделить то сладострастие, которое он вызывал в ней с такой потрясающей легкостью.
 Эдуардо со все возрастающим желанием наблюдал за ней и видел, что она полностью отдалась музыке. Ее глаза сияли, губы раскрылись, дыхание было учащенным, кожа блестела от выступившего пота, волосы рассыпались по плечам и спине, отражая игру светотени. Она уже не была мисс Филаделфия Хант, молодая светская леди, носившая элегантные платья и украшавшая свои волосы венками из фиалок. Сейчас она была для него простой юной девушкой, танцевавшей под звездами, и казалась как никогда прекрасной.
 Он понял, что любит ее, что полюбил с того самого момента, когда впервые с ней встретился. Осознание этого факта испугало его. Он всегда считал, что если мужчина безумно любит женщину и с обожанием смотрит на нее, то on совершает смертный грех. С одной стороны, ему хотелось удовлетворить свое желание, с другой — чтобы это желание никогда не возникало.
 «Пользуйся моментом, — подсказывал ему внутренний голос. — Завтра может быть поздно».
 Последние звуки растаяли в воздухе, и Эдуардо отложил гитару в сторону. Филаделфия резко остановилась, и он привлек ее к себе.
 — Ты прекрасна, — прошептал он охрипшим голосом на своем родном языке. — Твоему мужчине нравится смотреть, как ты танцуешь.
 — Что вы сказали? — спросила она, запыхавшись. В ее сердце все еще звучали отголоски музыки.
 Он тихо рассмеялся, несколько смущенный оттого, что ему приходится прибегать к португальскому, чтобы открыто высказать ей свои чувства.
 — Я сказал, что люблю смотреть, как вы танцуете. Вам приятно это слышать?
 Она прочитала правду в его глазах, и это открытие сделало ее менее смелой.
 — Да, — тихо ответила она.
 — Тогда потанцуй со мной, menina, и мы создадим нашу собственную музыку.
 При каком-то повороте он коснулся бедром ее бедра, как до этого касалась гитара. Его умные руки, которые бренчали по струнам, извлекая из них восхитительную музыку, крепко держали ее за талию, и только тонкая ткань влажной ночной рубашки отделяла их друг от друга. Она пыталась повторять его движения, но он держал ее так близко к себе, что каждый раз их ноги соприкасались, а его бедро упиралось ей в живот. Пытаясь изменить положение, она встала на цыпочки. Он остановился и посмотрел на нее ласковым взглядом.
 — Вы все еще боитесь меня, menina?
 Они стояли, глядя друг на друга, и молчали. Филаделфия ломала голову над его вопросом.
 — Да. Нет. Немножко.
 — Осторожность не помешает, конечно. Но вы же знаете, что я не причиню вам зла, не так ли?
 Даже сейчас, когда он держал в объятиях ее податливое тело, она знала, что он не причинит ей зла. Она вспомнила утверждение миссис Ормстед, что влюблена в него. Неужели такое возможно? Неужели возможно полюбить незнакомца, который своей волей подавил ее собственную?
 — Да, — сказала она.
 Положив ее голову к себе на плечо, а руки снова ей на талию, Эдуардо возобновил танец.
 Она закрыла глаза, отдавшись во власть новых впечатлений. Его кожа под ее щекой была теплой и влажной, запах, исходивший от него, был приятной смесью естества и прекрасных экзотических масел. Филаделфия слышала гулкое биение его сердца, и это немножко пугало ее. Со времен младенчества она еще никогда не была так близка к другому человеку. Его дыхание, свежее и легкое, обдувало ее лицо. Какой бы части ее тела ни коснулся Эдуардо, там моментально возникало напряжение: в груди, животе, бедрах, ягодицах. Эдуардо стал для нее центром Вселенной.
 Презрев всякую осторожность, она обняла его за плечи. «Пусть это произойдет, — думала она, — лишь бы он остался со мной».
 Внезапно он стал двигаться назад, крепче прижимая ее к себе, и коленом уверенно раздвинул ей ноги. Она чуть не задохнулась, почувствовав, что его нога упирается в самое средоточие источника ее желания. Быстрым и сильным движением он развернул Филаделфию, прижал спиной к балюстраде, затем приник к ее губам в жарком поцелуе.
 Она с восторгом вкушала сладость его рта. Вот он, тот страстный танец, который он обещал ей, пришел вместе с быстро сменяющими друг друга образами: с непроходимыми джунглями, с реками и водопадами, такими же сильными, как и его страсть. Он вел ее путем старинных бразильских легенд, давал ей почувствовать вкус пассатов и запах пряностей, ослеплял ее великолепием своих поцелуев, более драгоценных, чем любые бриллианты.
 Филаделфия чувствовала под своими ладонями напрягшиеся мышцы его шеи. На этот раз, раздвинув, коленом ее колени, его руки пробежали по ее спине, округлости бедер, и он, подхватив ее за ягодицы, прижал к своему телу. Эдуардо не отпускал ее до тех пор, пока она не испытала ответное волнение, и дрожь его тела передалась ей, вызвав новое сладкое чувство.
 Она не знала, что он задрал подол ее ночной рубашки, пока не ощутила тепло его сильных рук на своей талии, Она вздрогнула, понимая и в то же время не понимая что он намеревается делать. Как низко она опустилась. Она поступает опрометчиво, и надо на что-то решаться. Однако она колебалась, не в силах отказаться от охватившей ее страсти.
 Подмечая каждое движение ее тела, каждый ее вдох и выдох, Эдуардо знал, что она уже достигла той невидимой, но реальной черты, которой достигает каждая женщина, прежде чем сдаться на милость победителя.
 Он оторвался от ее губ. Она имеет право отдаться ему или отказать, и он должен уважать это право. Но он так сильно хотел ее, что невольно поднимал все выше и прижимал к своему восставшему естеству.
 Когда он прервал поцелуй, Филаделфия открыла глаза и взглянула на него. Его волосы были всклокочены, закрывая лоб и уши. Она с удивлением обнаружила, что его красивый рот, обычно твердый и четко очерченный, сейчас был мокрым от поцелуев и представлял собой расплывшееся пятно. Но именно выражение его лица заставило ее похолодеть.
 — В чем дело? — спросила она.
 Он смотрел на нее без тени улыбки на лице.
 — Ты доверяешь мне?
 Интуиция подсказала Филаделфии, что не надо давать положительного ответа, который так и рвался с ее губ, поэтому она спросила:
 — А я должна?
 Он улыбнулся, чувствуя себя постаревшим и похотливым. Если бы она только знала, как много у нее причин не доверять ему, однако он смалодушничает, если попросит ее предать себя.
 — Какая женщина может доверять мужчине в такие минуты, как эта, menina? Вам надо понять, доверяете ли вы себе.
 Она не поверила своим ушам. Он хочет, чтобы она взяла на себя ответственность за то, что произойдет между ними. Однако как она может пойти на такое? Смущение остудило ее желание. Почему он, более сильный из них двоих, не возьмет на себя ее безопасность либо доведет дело до конца и соблазнит ее? Ведь это он вовлек ее в пучину страсти. У нее никогда не хватит мужества сказать ему, чтобы он занялся с ней любовью.
 Эдуардо видел происходившую в ней борьбу, и ему хотелось помочь ей преодолеть этот барьер неопределенности, но он ничего не сказал и только продолжал с нежностью смотреть на нее. Он знал, что в глубине души ей хочется, чтобы он занялся с ней любовью. Он чувствовал на своем лице ее учащенное дыхание и сгорал от желания. Однако он не ставил перед собой цели намеренно соблазнить ее. Всему виной была музыка, ночь и возникшая между ними обоюдная страсть, от которой они оба потеряли голову.
 Ветерок прошелестел над головой Филаделфии, и в этом шелесте она услышала призрачный отзвук его гитары. Затем она поняла, что поднявшийся ветер пробежал по струнам гитары, лежавшей в стороне. Она снова посмотрела на него и, увидев, что страсть исказила его лицо, зябко поежилась.
 Эдуардо неохотно отпустил ее. Борясь со страстью, все еще бурлившей в крови, Филаделфия сползла с его бедер. Онемевшими пальцами она оправила рубашку, слишком смущенная, чтобы смотреть на него. Пристыженная и ошеломленная, она отвернулась и закрыла лицо руками.
 Она почувствовала легкое прикосновение его руки к своему плечу. Филаделфии захотелось плакать и снова броситься в его объятия. Чтобы не совершить такого позорного поступка, она подняла пеньюар и убежала в дом.
 Оставшись в одиночестве, Эдуардо стал нещадно ругать себя. Он чуть было сам не попался в расставленные им сети. Он прекрасно знал, что Филаделфия хотела услышать от него, но как он мог сказать ей об этом, если погубил ее отца и находил оправдание своему поступку? Он знал такие вещи о ее отце, которые ей лучше никогда не знать. Но если он не откроет ей правду, есть ли у них совместное будущее?
 Но Филаделфия прекрасно чувствовала себя в его объятиях, была такой теплой и нежной, преисполненной желания. Она бы не сожалела, если бы они занялись любовью. Она бы сгорала от страсти так же, как и он. Она создана для него, и он хочет, чтобы она всегда была рядом. Он завоевал ее своей музыкой, а затем потерял, решившись на сомнительный поступок.
 Выругавшись, Эдуардо взял в руки гитару. Охваченный гневом, он размахнулся и ударил ею по балюстраде, где она разлетелась на сотни мелких кусочков.
 Теперь он не скоро снова возьмет в руки гитару, очень не скоро.
 Эдуардо перевернулся на спину в своей постели и заложил руки за голову. Возможно, ему лучше бодрствовать, потому что он знает, что ждет его во сне. В такие ночи, как эта, он старался не спать. Он хотел Филаделфию, но, однако, позволил ей убежать и теперь будет сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. И все же постепенно его тело расслабилось, сожаления и заботы покинули его, и он погрузился в сон.
 — Только не ребенка! — кричал его отец. — Вы не должны наказывать моего сына!
 Боль пронзила руки Эдуардо до самых плеч, когда его подвесили за запястья на самом толстом суку дерева. Веревка больно врезалась ему в руки, и по ним потекла кровь. Но гораздо хуже ему стало, когда беспощадный удар хлыста обрушился на спину. Ему было стыдно слышать свои крики, громко раздававшиеся под пологом густой листвы непроходимых джунглей, так как ему недоставало мужества сдерживать их.
 Отец просил его быть стойким и, если потребуется, умереть, но не дать осквернить гробницу Голубой Мадонны. Двенадцатилетний мальчишка, он считал себя достаточно храбрым, чтобы вынести любую пытку, но даже представления не имел о такой жестокой, до темноты в глазах, боли, которая сломит его сопротивление и лишит мужества. Сквозь свои крики и свист хлыста он слышал жалобный голос отца и вопли бандитов.
 — Говори, свинья, — кричал грубый голос, — где сокровища Голубой Мадонны?!
 — Я не могу! Я дал клятву!
 — Тогда смотри на смерть своего сына.
 Эдуардо едва сдерживал слезы. Его мать мертва! Эти бандиты убили ее!
 — Пожалуйста, пытайте меня! Оставьте мое невинное дитя!
 — Так спаси же его! Скажи нам, где найти сокровища! Говорят, что рубины Мадонны того же цвета, что и кровь твоего сына, что ее изумруды величиной с куриное яйцо. А голубой топаз такой же большой, как дыня. Покажи их нам!
 — Я не могу. Я дал клятву Пресвятой Деве Марии защитить ее гробницу.
 — В таком случае смотри, защитник, как умирает твой сын, и знай, что ты мог бы купить его жизнь за горсть драгоценных камней!
 Вздрогнув, Эдуардо проснулся и стал машинально растирать ноющие запястья. Когда мнимая боль исчезла, он вытянул руки вдоль тела и постарался окончательно сбросить сон. Он уставился в темный потолок и попытался вызвать из глубины сознания прошлое, понимая, что когда вспомнит все, то сможет наконец спать спокойно.
 Он лежал под звездами на соломенном матрасе среди пепелища сожженного дома их семьи, уткнувшись головой в колени Мехиа. Дыхание его было частым и прерывистым, так как боль не позволяла дышать ровно и глубоко. Тетя сказала, что он будет жить, однако в ее добрых глазах был неподдельный страх. Пришла знахарка и, смазав раны на его спине и запястьях отваром из лекарственных трав, быстро ушла, так как она тоже боялась дьяволов, которые сожгли дом Таваресов.
 Вея деревня шепталась по поводу этого события. Они знали, что сделал его отец. Бандиты ушли, прихватив с собой сокровища Голубой Мадонны, место хранения которых им выдал отец. Взамен они сохранили Эдуардо жизнь, но убили его отца.
 Некоторые из деревенских говорили, что гибель их семьи — дело рук quebranto, которые завидовали благосостоянию Тавареса и его положению в деревне. Другие считали, что смерть Тавареса вызвана исключительно его гордыней, что он, которому они доверили охранять сокровища Голубой Мадонны, оказался просто эгоистичным стариком, который не мог расстаться с единственным сыном.
 Но Эдуардо знал, что все это неправда. Отец был не виноват. Если бы он сам вел себя более мужественно, то поведение его отца не подвергалось бы никакому сомнению. И вот теперь он рыдал, пристыженный, что остался в живых, в то время как его родители погибли.
 Спустя несколько недель после жестокой лихорадки и боли, когда его жизнь висела на волоске, Эдуардо понял, что останется жив. Он осознал, что жизнь ему подарена для того, чтобы он стал инструментом возмездия для тех, кто украл Голубую Мадонну и ее сокровища и убил его родителей. Он должен жить, чтобы отомстить. На сей раз он не подведет, какой бы ужасной ни была пытка и какую бы горькую цену он ни заплатил. Он не свернет с намеченного пути, пока не отомстит им всем.
 Эдуардо тяжело вздохнул, отгоняя воспоминания. Он исполнил свою клятву мщения, данную четырнадцать лет назад. Он отловил каждого бандита, хотя на это ушло целых три года, и убил каждого из них. Прежде чем умер последний бандит, он узнал от него, что кража Голубой Мадонны не была случайностью. Путешественники-американцы, люди состоятельные и влиятельные, готовы были заплатить кругленькую сумму любому, кто похитит для них святые сокровища. Это они были виноваты в осквернении гробницы и смертях. С того самого момента он внес поправки в свою клятву, включив в нее их уничтожение. Гнев не отпускал его еще одиннадцать лет, затмевая собой все остальные человеческие эмоции.
 Но сейчас гнев Эдуардо остыл. Он был опустошенным, уставшим, и его до смерти тошнило от одиночества. Богатство, сколоченное годами удачи и расчетливого присвоения денег его врагов, ничего не значило для него. Оно было только средством для достижения цели и приобретения власти, всего лишь. Все эти годы из его жизни было вычеркнуто то, что с такой болью он переживал сейчас, — любовь.
 Эдуардо сел, и его лицо исказилось от муки. Та, в ком он так сильно нуждался, находилась в дальнем крыле дома. Там были утешение, любовь и конец его одиночества. Прежде он лгал и ей, и себе. Он больше не мог держаться подальше от нее, это было равносильно тому, что остановить биение сердца. Только она могла исцелить эту мучительную душевную боль. Он должен увидеть ее и прикоснуться ней.
 Филаделфия проснулась от какого-то беспокойства. Это чувство было ей уже знакомо. Ложась спать в чужую постель, в незнакомой обстановке, она все эти недели со дня отъезда из Чикаго часто просыпалась по ночам, не понимая, где она и почему. Затем память возвращалась к ней, и ее охватывало чувство сожаления. Но на этот раз беспокойство не исчезло и постепенно переросло в уверенность, что она не одна.
 Охваченная паникой, она села в постели.
 — Кто здесь?
 Филаделфия внезапно различила четкий мужской силуэт у открытого окна ее комнаты. Его руки упирались в оконную раму. Рубашка была расстегнута и заправлена в брюки. Ночь была лунной, и в ее свете она ясно увидела профиль Эдуардо Тавареса.
 Страсть, которую, как ей казалось, она выплакала, перед тем как лечь спать, вспыхнула с новой силой.
 Услышав, что она проснулась, он повернулся к ней лицом.
 — Я не могу оставаться один.
 Филаделфия видела, что муслиновая простыня, которой она была укрыта, сползла к талии, по не сделала попытки прикрыть себя.
 — Вам следует быть в постели, — сказала она.
 — Мне следует быть в твоей постели. — Охваченная паникой и страстью, она не ответила. Эдуарда развернулся и медленно направился к ней. В его походке не было ничего хищного, спешного и нетерпеливого. Он подошел к кровати и, остановившись, стал смотреть на нее. В лунном свете ее лицо было похоже на фарфоровую маску, на которой выделялись яркие губы и глаза. Тыльной стороной ладони он погладил ее по щеке и ощутил на ней следы слез. Он хотел сделать ее счастливой, а заставил плакать.
 — Разреши мне немного посидеть с тобой, — тихо попросил Эдуардо. Встав коленом на кровать, он прижал ее плечи к подушке. — Не бойся, menina. Я только хочу быть подле тебя. Сегодня ты мне очень нужна.
 Он отпустил ее и сел на кровать, поджав под себя ногу. Стараясь не дотрагиваться до нее, он расправил простыню.
 Ей показалось, что в лунном свете он выглядит старше. Веселый радостный человек, каким он был всего несколько часов назад, исчез. Никогда раньше она не видела морщин на его красивом лице и так плотно сжатого рта. Это поразило ее. Он весь был охвачен болью. Коснувшись его руки, лежавшей темным пятном на белой простыне, она спросила:
 — Что вас беспокоит?
 — Старые сны.
 — Не хотите рассказать мне о них?
 — Это вы мастер рассказывать всякие истории, menina. Расскажите мне одну из них, тогда, возможно, я успокоюсь и смогу заснуть.
 Филаделфия медлила с ответом, и его лицо стало сердитым.
 — Я слышал вас в день аукциона. Вы с такой страстью рассказывали о камнях совершенно посторонним людям. Почему вы не хотите рассказать что-нибудь мне? Почему вы отвергаете меня?
 Разве она его отвергает? Видимо, он имеет в виду то, что произошло с ними на террасе?
 Не зная, как его утешить, она снова протянула руку и провела ладонью по его руке.
 — Мне нечего вам рассказывать, потому что я все равно не смогу убедить вас. — Это все потому, что я люблю тебя.
 Он произнес эти слова спокойно и просто, но для нее они были как гром среди ясного неба. Признание пришло, когда она была еще не готова услышать его. Всякий раз когда он был рядом, ее чувства быстро сменялись одно другим. Они обрушивались на нее, как порывы сильного ветра. Как она может разобраться в них?
 — Для любви требуется время, — заметила Филаделфия, трусливо уходя от прямого ответа. — Это хрупкое чувство и не может возникнуть так внезапно. К нему надо относиться осторожно.
 — Ложь! — решительно заявил он. — Любовь не бывает робкой или хрупкой. Любовь сжигает и приносит опустошение своим жертвам. Она грубая и дерзкая. Она заставляет обнажать душу, вырывая из нее самые сокровенные секреты. Любовь делает вас заложником, и если вы достаточно сильны, чтобы признать ее, то вы ради нее с радостью отдадите свою душу. — Наклонившись к ней, он обхватил ее голову руками. — Я напугал тебя? Мне и самому страшно. И кроме всего прочего, в ее основе лежит… желание.
 Последнее слово Эдуардо произнес с трудом и при этом закрыл глаза. Он испытывал муки, и их причиной была она. Эта мысль поразила Филаделфию. Он был жизнерадостным, мужественным, сильным духом человеком, с необыкновенно приятной улыбкой Он был само желание, когда играл на гитаре, пел и танцевал. Он с восхитительной беспечностью бросал к ее ногам драгоценности. Внезапно она устыдилась своего малодушия. Ей казалось, что она может причинить зло себе, но сейчас она поняла, что навредила и ему.
 Протянув руку, Филаделфия обняла его за шею, горячую и влажную: второй рукой она погладила его по щеке, стараясь разгладить глубокие морщины, вызванные болью.
 — Люби меня, Эдуардо.
 Она испугалась, что никогда не дождется ответа. Воцарилась такая тишина, что они могли слышать дыхание друг друга. Она чувствовала, как сильно бьется ее сердце, и уже стала бояться, что опоздала с ответом.
 Когда он наконец заговорил, она вздрогнула, не узнав его голоса. Сейчас он был удивительно нежным и загадочным:
 — Я люблю тебя, menina. Может, тебе этого недостаточно, но это все, что я могу предложить.
 Приблизив к ней лицо, он стал нежно целовать ее лоб, щеки и губы.
 На глаза Филаделфии навернулись слезы, но она постаралась сдержать их, отвечая поцелуем на каждый его поцелуй, и когда он прижался грудью к ее груди, она вся затрепетала от охватившего ее острого желания.
 Эдуардо положил голову ей на плечо и стал целовать чувствительную кожу за ухом. Он был абсолютно уверен, что сумеет доставить Филаделфии удовольствие, но действовал сумбурно, так как благодарность к ней переполняла его. Он хотел также впитать в себя хотя бы ее частицу, чтобы никогда уже не быть без нее.
 Филаделфия ласкала его крепкую шею, в то время как он, выжидая, тихо лежал на ней. Когда он поднял голову, она нашла в себе мужество посмотреть ему в лицо и выдержать его продолжительный страстный взгляд. Он поцеловал ее, и она затаила дыхание. Страх, острый, как кошачьи когти, пробежал по ее позвоночнику. Но на этот раз она действовала честно. Запустив пальцы в копну шелковистых волос Эдуардо, она пригнула к себе его голову и страстно поцеловала в губы.
 Он застонал, отвечая на ее поцелуй, и во вкусе этого поцелуя ей почудился привкус непроходимых джунглей и дикий горьковатый запах земли, родившей его. Во многом он оставался для нее незнакомцем, но к утру он станет ей гораздо ближе, и она всем сердцем желала этого.
 Его поцелуи привели Филаделфию в небывалый восторг. Новизна ощущений нахлынула на нее, подобно приливной волне. Как упруги были ее щеки, куда он впивался крепкими поцелуями! Как великолепен был изгиб ее ключицы, которую он облизал языком! Какой прохладной была кожа ее бедер, когда его теплая рука коснулась ее, поднимая подол ночной рубашки! А как чудесно чувствительны были ее груди! Сначала он едва ощутимо провел по ним рукой, затем погладил губами каждый сосок, отчего у нее сладко заныло внизу живота.
 Потом его пальцы, такие умные, научившиеся играть прекрасную музыку, исследовали очертания ее рта. Сейчас он гладил ими белоснежные полушария ее грудей и живот. Ее тело отзывалось на его прикосновения, жаждало их, и ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Он вызывал в ней желание, как из струн гитары музыку, и в ней все дрожало от счастья.
 Когда он захватил своим горячим ртом ее сосок, она тихо застонала от удовольствия и прижала к груди его голову, но он уже перешел на другой сосок, заставляя ее выгибаться от непереносимого удовольствия дугой. Он чувствовал се податливость и отвечал ей все новыми ласками. Взяв в обе руки ее полные груди, он стал ласкать их языком и слегка покусывать.
 Она уже была на грани слез, но он спустился ниже и принялся ласкать ее живот. Ощущение было таким необыкновенным, что она не могла сдержать рыданий. Как только он наконец оторвался от нее, она в панике схватила его за руку.
 — Не уходи!
 — Спокойно, menina, — ласково сказал он. — Теперь я уже ни за что не оставлю тебя в покое.
 Эдуардо начал расстегивать рубашку, и она поняла, почему он встал. Его грудь блестела в лунном свете. Не спуская с нее глаз, он снял ботинки и расстегнул ремень. Сняв брюки, он замер. От увиденного у Филаделфии захватило дух. Свет луны падал на его стройные бедра, живот был плоским и мускулистым. А восставшее доказательство его желания было гордо выпячено и загадочно прекрасно. Филаделфия вспомнила, что, когда он крепко прижимал ее к себе, именно эту выпуклость она ощущала своим телом. И в это время он шагнул к кровати.
 Упершись руками ему в грудь, она инстинктивно постаралась сдержать его натиск, но он, наклонив к ней голову, поцеловал ее в губы, затем поцеловал каждую грудь и, охватив ее лицо руками, прошептал:
 — Доверься мне.
 И она радостно ответила:
 — Да.
 Он укрыл ее собой от ночи, лунного света и всего плохого, что было в мире. Затем медленно вошел в нее, нежно шепча слова подбадривания и изгоняя из нее страх, пока она полностью не расслабилась. Он осторожно входил все глубже и глубже. Казалось, что он заполнил каждый уголок ее тела, и она уже не знала, где кончается она и начинается он.
 И вот пришел тот миг, когда они стали единым целым и только быстрый бег крови по жилам руководил их телами, слившимися в первобытном танце желания. Они вместе поднялись к вершине наслаждения, и из ее глаз потекли слезы радости, а он, застонав, в блаженстве затих.




 Глава 12


 Эдуардо стоял у окна, наблюдая за слабыми проблесками рассвета на еще темном небе, но красота зарождавшегося дня не трогала его. Он закрыл глаза. Не сейчас! Только не после этой ночи! Мой Бог! Как он сможет теперь расстаться с Филаделфией?
 Проснувшись, он встал с постели и подошел к окну. Светало. Направляясь обратно, он бросил взгляд на стол и увидел лежавшие там письма. Что заставило его подойти к столу и взглянуть на них? Ревность? Он боялся, что она переписывается с Уортоном. Будь он мудрее, вернулся бы обратно в постель, где она, обнаженная, лежала под простыней, занялся бы с ней любовью, чтобы убедиться, что Уортон не представляет для него угрозы. Однако вместо этого он пробежал глазами одно из писем, а затем прочитал все три.
 Макклауд! Макклауд жив!
 Где-то в невидимой дали глухо прозвенел колокольчик, созывая стадо коров на заливное пастбище у реки. В начавшем синеть небе пропорхнула ласточка. Река, пока темная и гладкая, как оливковое масло, тихо несла свои воды. Занималось новое утро, а в его душе с новой силой вспыхнули старые клятвы. Три человека. Три акта возмездия: Ланкастер, Хант, Макклауд. Лишь Макклауду удалось выскользнуть из его рук. Он погиб во время Гражданской войны. И только сейчас, из письма, написанного год назад, Эдуардо узнал, что он жив. Почтовый штемпель Нового Орлеана. Как раз под носом у Тайрона!
 Эдуардо мрачно усмехнулся. Тайрон по достоинству оценит иронию судьбы и не простит Эдуардо, если он не сообщит ему об этом факте. Он обязан сказать Тайрону. О том, чтобы умолчать, не может быть даже речи. Они связаны кровавой клятвой, гораздо более давней, чем его любовь к женщине.
 А как быть с женщиной, с которой он делил постель? Каким образом она стала обладательницей этих писем? Знает ли она о связи между всеми этими мужчинами? Нет, скорее всего она случайно наткнулась на эти письма, не ведая о том, что они обладают силой, способной уничтожить ее. Если бы Макклауд узнал о существовании этих писем, доказывающих, что он все еще жив, то ее жизнь была бы в опасности. С самого начала он хотел избавить ее от боли, которую она испытает, узнав правду об отце. Сейчас это стало необходимостью.
 Он полюбил ее! И она, хотя пока Эдуардо не слышал ее признаний, тоже любит его. Он чувствовал это в ее поцелуях и в том, с каким желанием она отдалась ему — робко, но стараясь, доставить удовольствие. Еще долго после того, как она, уставшая от любви, заснула в его объятиях, он лежал с открытыми глазами, привыкая к своему новому состоянию. Никогда еще в жизни он не был таким умиротворенным, полным гармонии.
 Какими хрупкими бывают мечты и как они легко разбиваются, сталкиваясь с реальностью жизни.
 — Эдуардо!
 Он отвернулся от окна и увидел, что Филаделфия проснулась. Она села в постели, и ранний рассвет высветил ее обнаженные грудь и плечи. Ее лицо слегка припухло после глубокого сна, и его выражение было неопределенным. Она жаждала поцелуя.
 Эдуардо медленно направился к ней, желая запомнить этот миг навсегда. Если бы он мог, то перевел бы стрелки часов назад, чтобы опять пришла ночь и покров темноты снова бы окутал их. Он не хотел, чтобы наступал рассвет, а вместе с ним и реальность жизни. Он хотел, чтобы были ночь, музыка, страсть, но больше всего он хотел иметь ее. Навек.
 Наклонившись, он нежно поцеловал ее. Губы Филаделфии раскрылись в ответном поцелуе, но, когда он дотронулся до ее обнаженной груди, она вдруг застеснялась и потянулась за простыней.
 — Не надо, menina. Позволь мне любить тебя. — Филаделфия опустила руку.
 Он овладел ею, медленно и страстно, стараясь растянуть момент наслаждения, силясь удержать ее и спасти от реальности наступившего дня. Когда все было кончено, Эдуардо так крепко прижал ее к себе, что она попыталась ослабить его объятия, но он не сдавался и продолжал держать ее. Позже он, конечно, отпустит ее, позже, но не сейчас.
 Филаделфия лежала в объятиях Эдуардо, преисполнившись удивительной радостью. Она слегка подвинулась, когда он лег рядом с ней на живот, обхватив ее рукой за талию, немного уставший, но все еще охваченный страстью. Его согнутая в колене нога лежала между ее ног, и ей было приятно чувствовать на себе его тяжесть и исходившую от него силу. Она еще никогда в жизни не испытывала такого ощущения, которое испытывала с ним, обнимая, лаская и целуя его.
 Это чувство нельзя было описать словами или сравнить с чем-то другим, так как ничего подобного раньше с ней не происходило. Он занимался с ней любовью дважды: первый раз ночью, когда она была еще вся наполнена его музыкой, второй раз сейчас, на рассвете.
 Первый раз был как вспышка молнии. В объятиях Эдуардо Филаделфия изведала потрясение и радость, хотя и была скована девичьей застенчивостью, открывая для себя красоту и силу мужского тела, которое осторожно, но умело дарило ей наслаждения.
 Во второй раз она почувствовала свою неопытность, и это смущало ее, хотя он, кажется, ничего не заметил. Она не знала, как доставить ему удовольствие, как вести себя с ним, как вернуть ему ту нежность, с какой он обращался с ней, наполняя ее радостью. Она не знала, куда и как целовать его, и поэтому просто подражала ему, целуя и лаская ту часть его тела, которую в этот момент находили ее губы и руки: плечи, лопатки, ключицу, влажную кожу шеи, где пульс бился быстрее, чем ее собственный, и, конечно, мускулистую грудь. Нащупав его позвоночник, она стала пальцами осторожно перебирать позвонки и поняла, что эта ласка ему нравится.
 А когда он вошел в нее, заполнив не только своим естеством, но и исходящей от него радостью жизни, она растаяла под его требовательными ласками, расслабилась и получила то удовольствие, к которому он так умело вел ее. Ночь скрывала его от ее взгляда, но сейчас за дальними холмами поднялось солнце и наполнило комнату золотистым светом. Филаделфия повернула голову, чтобы рассмотреть его лицо, лежавшее рядом с ней на подушке, и в который раз поразилась его красоте. Она смотрела на его глаза, опушенные длинными густыми ресницами, на прямой нос, мужественный рот, который дарил ей такие прекрасные поцелуи. Иссиня-черная щетина, которая словно по волшебству появилась за одну ночь на его лице, как рассыпанный перец, покрывала щеки, верхнюю губу и подбородок. Филаделфия протянула руку и провела ею по его вьющимся волосам, так отличавшимся от женских волос.
 С чувством ликования, хотя и немного смущенная от внезапно возникшего в ней желания, она продолжала рассматривать Эдуардо. Ладонь его мускулистой, покрытой бронзовым загаром руки лежала сейчас в ложбинке ее грудей. Она исследовала эту руку и увидела росшие на ней от локтя до запястья волосы, прекрасные, словно шелк.
 Филаделфия нахмурилась: его крепкое запястье было покрыто массой шрамов, некоторые из них уже сгладились и потемнели, другие, побелевшие, выступали ясно и четко. Жалость, острая и болезненная, пронзила ее, когда она провела пальцем по изрезанной поверхности его руки, удивляясь, когда это могло случиться.
 Его рука отяжелела во сне, и Филаделфия, подняв ее двумя руками, поднесла к губам для поцелуя. Когда она прижалась щекой к его ладони, он что-то пробормотал во сне, но не проснулся. Она пока так мало знала о нем, а ей хотелось знать все. Живы ли его родители? Есть ли у него братья и сестры? Любили ли Эдуардо другие женщины, как любит она? Нет, этого она знать не хочет. Раньше она думала: может ли устоять женщина, если он захочет ее? Теперь она знала ответ: ни одна женщина не отвергнет Эдуардо. Она потрогала массивное золотое кольцо на среднем пальце его правой руки, подумав при этом, кто мог подарить его ему. У нее было так много вопросов, на которые ей хотелось получить ответы.
 Всего несколько часов назад она размышляла над тем, был ли он причастен к разорению ее отца, а сейчас лежит, как распутница, рядом с ним, совершенно обнаженная, и дивится, куда ушли стыд, сожаления и даже страх перед будущим. Он ей не враг. Это чувство было таким сильным, что заглушало голос разума.
 Опершись на локоть, Филаделфия продолжала рассматривать его. В свете утра она увидела с дюжину длинных белых рубцов, крест-накрест пересекавших его спину, и с содроганием и болью подумала, что его когда-то подвергали порке.
 Привыкший к гораздо более опасной и непредсказуемой жизни, чем та, которой он жил несколько последних месяцев, Эдуардо даже во сне почувствовал, какая дрожь охватила Филаделфию. Он резко вскинул голову и досмотрел на нее. Кровь застыла у него в жилах, когда он увидел выражение ее лица. На нем были страх и ненависть. Сначала он решил, что она раскаивается в том, что пустила его к себе в постель, но потом, проследив за ее взглядом, понял, что она увидела его покрытую шрамами спину.
 Как жаль, что он забыл подготовить ее к тому, что она могла увидеть. Осознание этого смутило его. В том жестоком мире, в котором ему пришлось прожить большую часть своей жизни, женщин обычно трогал вид его шрамов, однако ни одна из них никогда не приходила в такой ужас. Некоторые из них хотели в деталях знать о постигшем его суровом испытании, и от вида шрамов в них быстро просыпалось желание. Но он никогда не спал с такими, зная, что жестокость порождает жестокость. Были и такие, которые радовались чужому несчастью, извлекая из него сладость запретного плода, порождавшую в них нездоровое желание.
 — Ты разглядываешь мои шрамы? — спросил он, садясь. Филаделфия кивнула и отвела взгляд:
 — Я не хотела, только…
 — Тебя тошнит от отвращения.
 — Нет. Это не так.
 Филаделфия повернулась к нему, подыскивая слова для выражения своих чувств, и была поражена выражением его лица. Здесь были и укор, и вспышка гнева, и давняя боль, которая не скоро покинет его, и уязвимость, которую она видела раньше, когда он спрашивал ее, любит ли она Генри Уортона. Неужели Эдуардо так дорожит ее мнением? Неужели у нее и впрямь есть власть над ним? Она с нежностью погладила его по щеке.
 — Мне ненавистно то, что с тобой сделали.
 Его взгляд потеплел, но рот был жестким, и в ответ он сказал ей то, чего она никак не ожидала услышать:
 — Menina, если бы тебя попросили загадать только одно желание, каким бы оно было?
 — Я бы хотела, чтобы все обвинения против моего отца были сняты, а его враги — уничтожены, — ответила она не задумываясь.
 — По крайней мере ты ответила честно, — горько усмехнулся он.
 Филаделфия увидела, что в глазах Эдуардо снова появилась боль, обняла его за шею и поцеловала.
 — Ты не спросил меня, каким было бы мое второе желание. Я бы хотела, чтобы боль навсегда ушла из твоих глаз.
 — Как правило, на смену одному чувству приходит какое-нибудь другое. — Он обхватил руками ее лицо, испытывая щемящую нежность и готовность защищать ее, но помня, что впереди их ждет то, чего он никак не сможет предотвратить. — Однажды я сказал тебе, что мы часто принимаем желаемое за действительное. Ты бы успокоилась, если бы узнала правду?
 — Конечно.
 — Как легко ты это говоришь. Как, должно быть, прекрасно, когда кто-нибудь в тебя безоглядно верит. Твой отец был счастливым человеком.
 — Ты поможешь мне докопаться до истины? — неожиданно для себя спросила Филаделфия.
 Время, ему отчаянно нужно было время, чтобы продумать ответ. Однако, взглянув на нее, он понял, что, если не даст сейчас какого-нибудь ответа, то окончательно потеряет ее.
 — Я помогу тебе узнать всю правду об отце, но прежде пообещай одну вещь.
 Сердце в груди Филаделфии гулко забилось, и она вдруг почувствовала, что не в силах вынести пристального взгляда его черных глаз.
 — Ты знаешь что-то о моем отце? Расскажи! — Погладив ее по голове, он, ухватив ее рукой за затылок, развернул лицом к себе.
 — Посмотри на меня.
 Подняв голову, Филаделфия взглянула на него, и в ее золотистых глазах он увидел тревогу, сомнение и еще что-то такое, что сильно испугало его. Начало не предвещало ничего хорошего. Напрасно он упомянул ее отца.
 — Я хочу, чтобы ты пообещала провести лето вместе со мной. Тогда я помогу тебе найти ответы на все вопросы. Клянусь. Но лето должно принадлежать нам одним.
 — Почему?
 Эдуардо обеими руками погладил ее плечи, затем крепко сжал ее бедра.
 — А ты не понимаешь, menina? Вот для этого самого! — Он обнял ее и страстно поцеловал.
 Филаделфию охватило радостное и в то же время пугающее возбуждение, от которого кровь забурлила и быстрее побежала по жилам. Он говорил о любви, но она сама не была уверена в своих чувствах. Возможно, он прав: им нужно время, чтобы разобраться в своих чувствах.
 Целуя ее, он что-то шептал по-португальски.
 — Что ты сказал? — спросила она, отрываясь от его губ. Он заглянул ей в глаза, и она увидела в них желание и первобытную страсть.
 — Я весь сгораю от страсти, menina. Она жжет мне кожу и вскипает в крови. Впусти меня в себя, утоли мой пыл.
 Его откровенность потрясла ее, и она в первый раз почувствовала скрытые в нем темные силы. Он весь был окутан тайной, и сейчас она лишний раз убедилась в этом. Она так мало знает о нем!
 Он крепко прижал Филаделфию к своим бедрам, и в живот ей уткнулось неопровержимое свидетельство его страсти. Ее охватил страх, но Эдуардо еще крепче прижал ее к себе. Она уперлась руками ему в грудь, пытаясь отстраниться от него.
 — Не надо, — прошептала она.
 Эдуардо пожирал ее взглядом, не позволяя отвести глаза.
 — Не бойся, menina. Постарайся почувствовать, что происходит между нами, — сказал он глубоким, чуть охрипшим голосом. — Ты тоже хочешь меня, и эта потребность вполне естественна. Тебе нечего бояться.
 Филаделфия зарыдала. Если раньше Эдуардо успокаивал и подбадривал ее, то сейчас он был с ней предельно откровенен. Он требовал, чтобы она вела себя с ним честно, полагая, что она тоже хочет его. Он смотрел на нее горящим взглядом, который исключал всякое притворство.
 — Я люблю тебя, — сказал он, и его слова прозвучали без всякого пафоса. Они были простыми, как правда, и в них не чувствовалось вызова.
 Филаделфия вспомнила, как он восхищался ее мужеством, и ей захотелось быть мужественной для него. Она перестала сопротивляться, приготовившись разделить его страсть и сделать его счастливым.
 — Я люблю тебя, — прошептала она.
 Повернув ее спиной к себе, он повел ее к кровати, осторожно положил на нее, и она раскрыла ему свои объятия с единственной мыслью — доставить ему удовольствие.
  Саратога, август 1875 года 
 — Ваши указания выполнены, сэр, — сказал управляющий отелем «Грэнд-юнион» молодой аристократической паре, стоявшей перед ним. — Ваши чемоданы прибыли три дня назад, и мы распаковали их в ожидании вашего приезда. Я полагаю, что вы останетесь довольны.
 — Посмотрим, — ответил красивый мужчина, окинув небрежным взглядом вестибюль самого известного отеля в Саратоге-Спрингс. — Я не знаю этой части Америки, но полагаю, что можно сделать и исключение после того, как ты побывал в более цивилизованных городах.
 — Вы хорошо провели время в Нью-Йорке? Молодой мужчина равнодушно посмотрел на управляющего.
 — Я говорю о таких городах, как Неаполь, Париж и Лондон, когда в них не идет дождь. Я нахожу ваш Нью-Йорк душным, вонючим и грязным. Толкотня на улицах и слишком много собак, которые того и гляди вцепятся в тебя зубами. Город утомил мою молодую жену. Она очень хрупкая, и у нее слабая грудь. — Он безразлично посмотрел на жену, стоявшую рядом. С ее шляпки свисала густая вуаль, не позволяющая рассмотреть лицо. — Вот почему мы здесь. Нам надо прийти в себя от вашего Нью-Йорка.
 — Понимаю, — вежливо ответил управляющий, сразу причислив высокомерного, одетого в дорогой костюм мужчину к числу трудных клиентов. Богатые иностранцы всегда были самыми привередливыми гостями. Он решил приставить к ним Полли, старшую горничную. Она умеет обращаться с иностранцами, всегда услужлива и обходительна. А так как молодая леди больна, надо будет шепнуть доктору Клари, чтобы он заглянул к ним и оставил свою визитку.
 — Не хотите ли подняться к себе в комнаты, сэр?
 — Моя жена желает. Полагаю, что здесь поблизости нет мест, где джентльмен может провести время в свое удовольствие? Поезд укачал меня.
 — Здесь есть «Спрингс»…
 — Минеральная вода? — Красивое лицо молодого мужчины исказилось от отвращения. — Я бы скорее выпил скипидар. До открытия скачек придется ждать еще несколько дней. Есть ли тут какие-нибудь другие развлечения?
 — Возможно, вас заинтересуют карты? — спросил управляющий, таинственно понизив голос.
 Эдуардо улыбнулся чарующей улыбкой, которая весьма удивила управляющего.
 — Конечно!
 — Я мог бы поспособствовать вам в этом деле, — ответил управляющий. — И сделаю это с большим удовольствием.
 — Нет, черт возьми!
 Пораженный чудесным, с красивыми модуляциями голосом, раздавшимся из-под вуали, управляющий посмотрел на молодую леди, и увидел, что она положила на плечо мужа руку, затянутую в белую перчатку. Лицо молодого мужчины моментально стало холодным как лед. Он повернулся к жене и что-то прошептал ей на ухо, отчего она с видимым ужасом отпрянула от него. Но муж схватил ее за запястье и, понизив голос, стал что-то втолковывать на иностранном языке. Управляющий не понял ни слова, но он видел результат его воздействия на нее. С каждой сердитой фразой она все ниже опускала голову, а потом и вовсе закрыла лицо рукой, как бы защищаясь от брани мужа Голоса в вестибюле моментально стихли, и все присутствующие стали наблюдать за разыгрывающейся перед ними драмой.
 Когда муж наконец отпустил молодую леди, она слегка пошатнулась, приложила покрасневшую в запястье руку к груди и начала жалобно всхлипывать.
 Словно по мановению волшебной палочки с ее мужем произошла разительная перемена. Он выглядел ошеломленным, и на его лице появилось выражение вины. Застонав словно от боли, он привлек к себе ее содрогавшееся от рыданий тело. Шепча слова утешения, он прижимал ее к себе, пока она не успокоилась. Затем он повернулся к управляющему и сказал:
 — Где расположены наши комнаты? Почему вы заставляете больных дам так долго ждать в вестибюле, пока они не начинают плакать от слабости?
 — Простите, сэр, — кротко бросил управляющий, прекрасно сознавая, что должен держать при себе мнение о том, чем вызвано горе леди. — Следуйте к лифту за коридорным. — Он позвонил в колокольчик, который держал в руке. — Питер, проводи… — он посмотрел в регистрационный бланк, — чету Милаззо в их номер.
 Наблюдая, как молодой мужчина с величайшей осторожностью ведет свою жену через вестибюль, он еще раз вспомнил правило отеля, гласящее о том, что клиент всегда прав, если он только не отказывается платить по счетам или не устраивает публичные скандалы. Ссоры между мужьями и их женами не подпадали под эту категорию, как бы ему ни хотелось, чтобы это был именно тот случай.
 Кроме того, он видел горящий взгляд черных глаз молодого мужчины и хорошо понимал, что стоит за ним. Он был самым бесшабашным игроком. Да это и неудивительно для обладателя такой наружности, к тому же достаточно богатого. Правда, его кожа несколько темновата, но уже многие леди бросают восторженные взгляды в его сторону, нимало не смущаясь присутствием молодой жены. Он будет хорошим клиентом, привлекающим все взоры и швыряющим деньги за карточными столами. «Надо сразу же сообщить о нем мистеру Моррисси», — пробормотал он себе под нос. К тому же можно рассчитывать на щедрые чаевые. Управляющий снова заглянул в регистрационный бланк: Милаззо. Неаполитанец.
 Витторио Милаззо ввел свою молодую жену в элегантно обставленный номер отеля и сразу повел в спальню. Коридорный, терпеливо ожидавший у двери, слышал, как супруги обменялись несколькими фразами. Леди казалась расстроенной, а мужчина, судя по голосу, был раздражен и нетерпелив. Наконец синьор Милаззо вышел в гостиную, держась рукой за голову.
 Увидев коридорного, он остановился.
 — Ты! — закричал он сердито. — Почему ты шпионишь за мной?
 — Я не шпионю, сэр. Просто остался ждать на случай, если вам что-то потребуется. Наш отель может вам предоставить все, что душа пожелает.
 — Покоя! — недовольно крикнул мужчина. — Во что он мне обойдется?
 — Примите наши наилучшие пожелания, — быстро сказал мальчик, понимая, что чаевые, которых он ждал, безвозвратно потеряны. Он поклонился и открыл дверь.
 — Стой! — Мужчина поднял руку, в то время как другой полез в карман. Достав деньги, он вложил их в руку коридорного. — Моей жене нужен лимонад, чтобы прийти в себя. Я сделаю его сам. Для этого мне необходимы свежие лимоны, вода, сахар и лед. Принеси все немедленно. — Он посмотрел на деньги в руке мальчика. — Это для тебя, а все остальное запиши на мой счет.
 Коридорный взглянул на долларовую купюру, лежавшую на ладони, и его веснушчатое лицо просияло улыбкой.
 — Спасибо, сэр! Я моментально принесу вам вес необходимое!
 Когда дверь за коридорным закрылась, мужчина запер ее на ключ и прислонился к стене.
 — Витторио!
 — Мы одни, — ответил он и, увидев в дверях спальни белокурую головку, начал громко смеяться.
 Филаделфия вопросительно посмотрела на Эдуардо, но, когда он распахнул для нее свои объятия, она, быстро подбежав к двери, бросилась в них. Всепоглощающее чувство быть с ним рядом полностью завладело ею.
 — Я была уверена, что нас вышвырнут вон, — сказала она.
 — Бедная незнайка! — Эдуардо поцеловал ее в макушку, все еще удивляясь блеску ее золотистых волос. — Ты полагаешь, что ссора между мужем и женой является основанием для выселения из отеля? В таком месте, как это, семейные ссоры так же обычны, как листья на деревьях.
 Филаделфия скользнула руками ему под рубашку и обняла за талию.
 — Я была так смущена, что чуть не убежала.
 — Вместо этого ты заплакала, что гораздо лучше. — Он положил подбородок ей на затылок. — Трогательная сцена. Почему только она не пришла мне в голову, когда мы репетировали.
 Филаделфия дернула головой так, что Эдуардо прикусил язык.
 — У меня и у самой есть воображение.
 — Н… сомне… юсь, что… ее…
 — Что ты сказал?
 — Из… тебя я при… сил яз… к.
 — О! Прости меня!
 — Тог… поц… уй его.
 Улыбаясь, Филаделфия обхватила его голову руками и наклонила ее к себе. Затем раскрыла пальцами ему рот и сказала:
 — Открой пошире.
 Эдуардо подчинился и высунул язык, но в его глазах было удивление.
 Всего три недели назад Филаделфия бы не осмелилась сделать нечто подобное, но, проведя в его объятиях двадцать одну ночь, перестала бояться той страсти, которую пробуждали в ней прикосновения Эдуардо. Она облизала свои губы, осторожно взяла ими кончик языка и осторожно пососала его. Глаза Эдуардо вспыхнули торжеством.
 Обычно в миг сексуального влечения она терялась, но этот момент обогатил ее новым опытом взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Если она будет слушаться зова своего сердца, то сможет сама доставлять ему удовольствие, а не просто отвечать на его ласки. Она вновь нежно облизала его язык.
 Эдуардо тихо застонал и крепче прижал ее к себе.
 Когда она наконец покончила с этой сладкой пыткой, дыхание ее участилось, а в глазах вспыхнула страсть.
 — Теперь лучше? — спросила она.
 — Нет. Мне не хватает твоих поцелуев.
 — Ты их больше не получишь! — ответила она, упираясь руками ему в грудь. — Ты оказался плохим мужем. Вот теперь иди и разыгрывай эту роль перед другой аудиторией. Кроме того, уже почти полдень.
 Эдуардо взял в руку прядь ее светлых волос, упавших на лоб, и намотал себе на палец.
 — Я еще не продемонстрировал тебе, как чудесно заниматься любовью при свете дня. А еще приятнее это делать в тени дерева, кожей чувствуя тепло солнца.
 — Ты говоришь так, словно у тебя большой опыт в этом деле.
 — Ты ревнуешь! — воскликнул он с нескрываемым удовольствием, теснее прижимая ее к себе. — Меня? Menina, у тебя нет на это причин.
 Филаделфия повернулась в его объятиях, прижавшись спиной к его груди.
 — Почему я должна тебе верить? Ты красивый мужчина. Ты богат. Тебе не надо работать, чтобы прокормить себя. Ты не грубый, хотя на твоей спине и запястьях отвратительные шрамы. — Вспомнив о них, он спросила: — Кстати, ты никогда не говорил мне, кто так истязал тебя?
 — Разве? Но не надо отвлекаться, menina. Продолжай описывать мой характер.
 — Я знаю, что многие богатые неженатые мужчины имеют любовниц, много любовниц, потому что могут себе это позволить.
 — Много? — с удивлением спросил он. — Ты хочешь, чтобы я завел себе гарем?
 — Нет, — твердо ответила Филаделфия, удивляясь, как такая мысль могла прийти ей в голову. — Сейчас у тебя только одна наложница. — Эти слова вырвались у нее невольно, и она была готова задушить себя за это. Она вовсе так не думала, но почему-то сказала. Ее чувство к нему было гораздо глубже, чем просто плотское желание. Она всей душой хотела быть желанной, любимой и защищенной. Она хотела, чтобы он всегда был рядом, но, к сожалению, они никогда не говорили о будущем.
 Эдуардо развернул ее к себе лицом и заставил посмотреть ему в глаза.
 — Ты мне не любовница! — сказал он. — Ты моя любовь.
 — Какая разница?
 Вопрос чуть не заставил Эдуардо выругаться, но он вовремя прикусил язык и, прежде чем отпустить Филаделфию, начал горячо ее целовать.
 — Позже, menina, мы продолжим нашу дискуссию, а сейчас ты синьора Милаззо.
 Филаделфия села на один из двух низких диванов, обитых желтым шелком в кремовую полосочку, которые стояли по сторонам красивого мраморного камина, а Эдуардо пошел открывать дверь коридорному, принесшему все необходимое для лимонада.
 — Все как вы заказывали, — сказал мальчик, внося поднос.
 Проработав в отеле три года и уже считая себя ветераном, коридорный видел в его стенах много хорошеньких и богатых молодых женщин, но миссис Милаззо, с ее золотистыми кудрями и в белом полотняном платье на желтом диване, запомнится ему на всю жизнь.
 Поставив поднос на столик рядом с ней, он снял с головы фуражку и поклонился ей.
 — Надеюсь, что вы скоро почувствуете себя лучше, мадам, — проговорил он и, увидев ее ласковую улыбку, продолжил: — Климат Саратоги творит чудеса с теми, у кого слабое здоровье. А ваше присутствие здесь произведет сенсацию. Если вам что-нибудь понадобится, пусть даже самая малость, сразу звоните мне.
 Филаделфия прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться.
 — Вы очень добры, сэр. Надеюсь, что отель по заслугам оценивает вашу услужливость.
 Эдуардо, прислонившись к двери, с интересом наблюдал за сценой. Редкий мужчина оставался равнодушным к красоте Филаделфии. Ему придется не спускать с нее глаз, а то у нее не будет отбоя от поклонников. Когда коридорный с глупой улыбкой на лице подошел к двери, Эдуардо так посмотрел на него, что тот вспыхнул и ускорил шаг.
 — Как тебе не стыдно, — сказала Филаделфия, едва за коридорным закрылась дверь. — Ты напугал его.
 — Я? Вот и хорошо. Пусть знает, как глазеть на чужую жену.
 — Он не сделал ничего плохого. К тому же он еще мальчик.
 — У него пробиваются усы, — ответил Эдуардо, подходя к ней. — Значит, он уже взрослый.
 — Неужели ты ревнуешь? — с удивлением спросила Филаделфия.
 Эдуардо пожал плечами. Неужто она все еще не верит, какое глубокое чувство он питает к ней? Возможно, ему стоит напомнить, что он родился и вырос в джунглях, воздух которых проник ему в кровь и вызывает самые примитивные эмоции. Он не хочет, чтобы какой-нибудь мужчина смотрел на нее с восхищением и вожделением. В глубине души он остался собственником, и ему хочется уберечь ее от похотливых взглядов других мужчин и их порочных мыслей.
 Филаделфия наблюдала за ним, удивляясь, как сильно он изменился. Она готова поклясться, что до этого не видела на его непроницаемом лице ни намека на какие-либо чувства. Но ревность? Он не относится к тому типу людей, которые боятся что-либо потерять.
 Впрочем, она не принадлежит ему. От одной этой мысли настроение у Филаделфии упало. Она его любовница, и то временная. Он часто повторяет, что любит ее. Однако совсем недавно даже не сумел ответить на вопрос, какая разница между любовницей и любимой женщиной. Она с мольбой посмотрела на него.
 — Наверное, настоящие мужья ревнуют меньше, потому что они дали обет верности.
 — Ты права. — Эдуардо резко повернулся, якобы для того, чтобы взять шляпу и тросточку, но стрела ее обвинения угодила ему прямо в сердце.
 Он знал, что сама мысль о том, что она его любовница, причиняет ей боль. Филаделфия, наверное, недоумевает, отчего он не предлагает выйти за него замуж. Однако как он может объяснить ей, что совесть ему не позволяет жениться на дочери человека, которого он погубил. Эта дилемма встала перед ним в последние дни их отдыха, когда он узнал, что один из его врагов все еще жив. Только его жизнь начала налаживаться, как прошлое дало о себе знать, и он тут же вспомнил, что связан кровной клятвой с Тайроном.
 Эдуардо написал Тайрону, повинуясь долгу чести. Но он решил дать ему возможность одному вступить в этот бой. Он должен наконец хоть немного отдохнуть от суматохи всех этих лет. К тому же он не может подвергать опасности Филаделфию.
 Вот почему они приехали в Саратогу. Он не оставил мысли о продаже драгоценностей, но главным образом они приехали сюда из-за нее. Тайрон может начать разыскивать его, а он не хочет, чтобы тот его обнаружил.
 — Если у тебя есть все необходимое, то я пойду подышу свежим воздухом. Прогулка поможет мне нагулять аппетит для ленча.
 — Хорошо. — ответила Филаделфия, чувствуя возникшее между ними напряжение. — Встретимся за ленчем.
 Когда Эдуардо ушел, она снова вернулась в спальню и открыла шкаф, чтобы повесить свою накидку. Увиденное потрясло ее до глубины души: шкаф был забит всевозможной одеждой. Платьев разных фасонов и назначения было столько, что у нее глаза разбежались. Откуда они здесь взялись? Она взяла платье из белого батиста с пышной юбкой и приложила к себе. Оно оказалось ей впору.
 Эдуардо! Он однажды уже покупал ей платье, но на этот раз он накупил их больше, чем необходимо Их было не менее двух дюжин.
 — Подходит?
 — Эдуардо! Я думала, ты уже ушел. — Он улыбнулся и шагнул в комнату.
 — Я забыл сказать об одежде. Если что-нибудь тебе не нравится, то я отошлю это обратно.
 — Платья великолепны, но ты слишком потратился. А как ты узнал мой размер?
 Он подошел к ней, взял платье и бросил его на ближайший стул.
 — Помнишь, я заказывал тебе платья в Чикаго? Я сохранил твои мерки. Все эти платья были заказаны перед нашим отъездом из Нью-Йорка.
 — А как ты догадался, что я соглашусь поехать с тобой в Саратогу? Тогда мы это даже не обсуждали.
 — Я решил, что найду способ уговорить тебя. — Сердце Филаделфии учащенно забилось. Стоило ему дотронуться до нее, и она сдалась.
 — Ты заставляешь меня думать, что я легко попалась в расставленные тобой сети.
 — Какие еще сети?
 Эдуардо засунул палец за ворот ее дорожного платья и нежно потер им шею. Когда он заказывал одежду, то просто надеялся соблазнить красивую женщину, но оказалось иначе: он влюбился в нее.
 — Это я попался в сети.
 Она хотела возразить, но его рука больно сжала ей грудь.
 — Почему ты вернулся? Ты же собирался подышать свежим воздухом.
 — Я предпочитаю быть с тобой, menina.




 Глава 13


 Эдуардо поднял глаза от карт, которые он держал в руках, и внимательно оглядел лица людей, плотным кольцом обступивших карточный стол.
 Вот уже почти неделю изо дня в день он играл в покер, регулярно проигрывая, но пока не нашел человека, который мог бы ввести его в казино «Моррисси-клаб-хаус», самое фешенебельное заведение в Саратоге. Но сегодня, как ему казалось, удача должна была повернуться к нему лицом.
 Справа от него сидел мистер Оран Бичем, широкогрудый, краснолицый торговец лошадьми из Кентукки. Они познакомились на длинной деревянной веранде отеля «Грэнд-юнион», где обычно сидела половина курортников, наблюдая, как вторая половина дефилирует вдоль авеню, вырядившись в свои лучшие одежды, сшитые по последней моде.
 Именно Бичем, общительный, улыбчивый человек с серебряной фляжкой в кармане, был тем самым человеком, который, узнав, что молодой иностранец хочет немного развлечься, пригласил его к себе наверх для дружеской игры. Игра в карты была регулярным послеобеденным развлечением для этих мужчин, и Эдуардо с удовольствием присоединился к ним. Мистер Бичем был широкой натурой, и вскоре на столе появилось превосходное кентуккийское виски, приятное, как солнечный свет, и настолько крепкое, что обжигало пищевод.
 Справа от Бичема сидел молодой человек в возрасте студента колледжа по имени Том Ховеллс. У него была копна рыжих кудрей, которые он безуспешно пытался приручить, разделив на прямой пробор и смазав обе половинки бриллиантином. Но, несмотря на все свои ухищрения, он был похож на переросшего ребенка. Эдуардо сразу решил, что он слишком наивный, чтобы играть по-крупному, а если и будет, то потом угрызения совести замучают его.
 Третьим из играющих был Хью Вебстер, дантист из Кливленда. Среднего возраста, лысеющий, с тонким лицом и такими глубокими оспинами на нем, что оно походило на терку; он мало разговаривал и играл с таким серьезным видом, словно заключал крупную сделку. В его игре не было заметно никакого мошенничества.
 Четвертый игрок, новый член их компании, называл себя Реджиналдом Спеллингом. Он был одет по последней моде, носил бриллиантовую булавку для галстука и даже смачивал усы духами. Это был красавец с кудрявыми каштановыми волосами, с синевато-серыми глазами, гладкими, как у женщины, руками и постоянной улыбкой палице. Эдуардо сразу подметил жемчужный блеск его кожи и ленивую манеру поведения, которая отличает профессионального игрока. Это был тот самый человек, который мог бы помочь ему войти в казино «Моррисси».
 Эдуардо старался подавить угрызения совести, вызванные его поведением с Филаделфией. Каждый день со времени их приезда в Саратогу он оставлял ее совершенно одну, в то время как сам развлекался, создавая мнение о себе. Он даже провел три последних вечера в компании самодовольных мужчин и женщин, которые кичились своим богатством. Он выпил больше положенного, играл в «фараона» и для стороннего наблюдателя проиграл больше, чем обычно. Со своими деньгами и очарованием он быстро стал любимцем женщин. За это время он даже открыл в себе способность быть кокетливым, как женщина, обещая много и почти ничего не давая. Филаделфия была единственной женщиной, с которой ему хотелось спать. Но результат его поведения не замедлил сказаться.
 Вчера вечером он поссорился с Филаделфией. Он объяснил ей, что все, что он делает, он делает для них обоих. Он не винил ее за то, что она рассердилась, уловив запах духов другой женщины, исходивший от его одежды. И только когда она выгнала его из своей спальни, он понял, какую допустил ошибку. Пожалуй, им пора уезжать. У него сердце не лежало к карточной игре. Он зря терял время и понимал это.
 — Фу! — Мистер Бичем вытер носовым платком вспотевший лоб. — Жена постоянно держит эти комнаты закрытыми. Я открою ставни, здесь невозможно дышать.
 — Прекрасная идея, — сказал Эдуардо. — Женщины вечно создают нам неудобства. Они не понимают, что у мужчин могут быть свои развлечения.
 Мистер Бичем грубо расхохотался:
 — Полегче, сынок. Ты только недавно надел на себя эти кандалы. Ты еще должен наслаждаться ласками своей молодой жены.
 Эдуардо пожал плечами:
 — В моей стране мужчины женятся для брачного союза, положения и перспективы. Все остальное не имеет значения, если, конечно, ты не хочешь обзавестись наследником.
 — Ну, сынок, — начал Бичем, удивленно подняв брови, — я видел твою жену во время ленча. Позволь заметить, что она очень хорошенькая.
 — Хорошенькая, как оранжерейный цветок, — слегка раздраженно ответил Эдуардо. — Она слаба здоровьем. Она плохо переносит и жару, и холод, и влажность. Путешествие расшатало ее нервную систему. Это весьма печально.
 Бичем оглядел других мужчин, сидевших за столом, но, поняв, что они ничего не добавят к их разговору, продолжал:
 — Моя Мей в девичестве тоже была слаба здоровьем, но после того как родила нашего первенца Джошуа, сразу поправилась. У нас сейчас пятеро детей, и Мей еще никогда не была так здорова. Дай своей жене время, сынок. Возможно, Саратога — это именно то, что ей нужно. Я поговорю с Мей и попрошу, чтобы она пригласила твою жену принимать ванны вместе с ней. Мей клянется, что они помогают восстановить здоровье.
 — Полагаю, что от этого не будет вреда, — сказал Эдуардо, пожав плечами. — Во всяком случае, здесь есть и другие восхитительные развлечения.
 За столом воцарилась напряженная тишина, а Эдуардо мысленно попросил извинения у Филаделфии за свои слова.
 Когда партия закончилась, он, намеренно снова проиграв, с отвращением бросил карты на стол и спросил:
 — Неужели в этом городе нет других игр, кроме карт? Они мне изрядно поднадоели.
 — Здесь есть «Моррисси-клаб-хаус», — ответил Ховеллс и покраснел.
 — Я уже слышал об этом месте, — отозвался Эдуардо. — Почему мы не можем пойти туда?
 — Мы люди женатые, а это такое заведение, которое Мей никогда не одобрит, — заметил Бичем с глупой улыбкой на лице.
 — Почему жена вмешивается в ваши дела? — удивился Эдуардо.
 — Первый этаж открыт для широкой публики — там есть и карты, и рулетка, и кости, — сказал Спеллинг, с любопытством глядя на Эдуардо.
 — А что наверху? — спросил тот.
 — Там частные покои, и туда пускают только избранных. — Капризное лицо Эдуардо просветлело.
 — Вот где, наверное, идет настоящая игра. Думаю, что там можно проиграть сумму, от которой кровь вскипит в жилах. Я должен пойти туда.
 — На вашем месте я был бы осмотрительнее, мистер Милаззо, — сказал Бичем. — Там крутятся всякие подозрительные личности, которые, не успеешь глазом моргнуть, обчистят твои карманы.
 — Я знаю подобных людей, мистер Бичем. Такая игра, как наша, это все равно что званый чай.
 — Ну, — начал Бичем, не зная, считать себя оскорбленным или нет, — если мы вам не по вкусу, то, как я думаю, мы можем вас простить.
 Эдуардо сожалел, что оскорбил такого поистине прекрасного человека, но философски рассудил, что все это часть игры. Он поднялся, вынул деньги и положил на стол свой проигрыш.
 — Сожалею, что приходится покидать вас, джентльмены. Я прекрасно провел с вами время.
 Ко всеобщему удивлению, Спеллинг тоже поднялся:
 — Если хотите, мистер Милаззо, то я с удовольствием рекомендую вас мистеру Моррисси.
 — Это возможно? Прямо сейчас? — Спеллинг кивнул:
 — Не возражаете, чтобы сопровождать меня в клаб-хаус?
 — Разумеется! — С ликующей улыбкой Эдуардо взял со стола свой стакан, осушил его и посмотрел на мистера Бичема. — Это кентуккийское виски самое прекрасное, что есть в Америке. Передайте мои поздравления вашему винокуру. Я прихвачу с собой домой некоторое количество бутылок.
 Бичему не нравилось бесстыдство молодого аристократа и его явно не американское отношение к жене, но тот, кто оценил кентуккийское виски, не может быть уж совсем плохим человеком. Придя к такому мнению, Бичем поднялся и протянул руку:
 — Было приятно видеть вас, сэр… за нашим званым чаем. Если захотите, приходите еще. Во всяком случае, Мей и я надеемся увидеть вас в театре сегодня вечером.
 — Ах да. Моя жена упорно напоминала мне об этом. Пожалуй, я позволю пойти ей в театр, если она в добром здравии. Приятного вам дня, джентльмены.
 — Его жене не позавидуешь, — сказал позже Бичем своей Мей. — Бедняжка очень хорошенькая, но она уж слишком покорно переносит выходки этого молодого самца. Интересно, почему она вышла за него замуж? Здесь любовью и не пахнет. Большую часть времени, как мне кажется, он забывает, что женат. Я буду очень признателен тебе, Мей, если ты возьмешь ее под свое крылышко. Представляю, какой одинокой она себя чувствует вдали от дома.
 Мистер Бичем был недалек от истины. Филаделфия ходила взад-вперед по застланному ковром полу своей спальни, чувствуя себя одинокой и заброшенной. Когда она согласилась играть роль жены-инвалида, то не рассчитывала, что будет оставаться совершенно одна.
 Теперь она лучше понимала жалобы Эдуардо в то время, когда он играл роль Акбара: ему трудно весь день сидеть на одном месте в ожидании, когда он понадобится. Она так и не свела ни единого знакомства, и ей не с кем было поговорить.
 Эдуардо уходил рано, приходил поздно, и от него часто пахло спиртным. А вчера вечером от него подозрительно пахло женскими цветочными духами. Филаделфия была так сердита и уязвлена, что когда он решил спать в соседней спальне, она согласилась. Но теперь у нее было время все обдумать, и она пришла к выводу, что такая тактика ошибочна.
 Филаделфия развернулась на девяносто градусов и увидела в зеркале, висевшем на противоположной стене, свое отражение. Она приехала в Саратогу в надежде, что здесь они станут ближе друг другу, а на поверку вышло, что они еще больше отдалились. Он постоянно был среди людей, а она сидела взаперти. Он был красив, легко швырял деньгами, и она не удивится, если женщины будут интересоваться им.
 — Я могу все изменить, в конце концов, — сказала Филаделфия своему отражению. Почему она должна сидеть и ждать, в то время как ему доступны все развлечения в Саратоге? Она у него не в услужении и вольна идти куда угодно. Она просто обязана выйти на публику.
 Девушка быстро подошла к гардеробу и достала из него красивое платье. Это был костюм для променада из кремового фая и белого полосатого индийского шелка, отделанный белыми кружевами и красными ленточками. Он был ярким и легким, и ее настроение сразу улучшилось. Сбросив пеньюар, Филаделфия надела костюм, радуясь тому, что у него застежка спереди и ей не придется вызывать горничную. Застегнув пуговицы, она повязала па шею белую кружевную косынку, по которой были разбросаны белые искусственные розочки, и подошла к зеркалу.
 Она внимательно осмотрела волосы на висках, чтобы убедиться, что корни еще не отросли. Каждый раз, когда она по утрам выходила посидеть на балконе, Эдуардо смачивал ей волосы лимонным соком. Удостоверившись, что с волосами все в порядке, она зачесала их наверх и заколола шпильками, чтобы надеть шляпу.
 Она нашла подходящую шляпу в третьей открытой ею коробке. Это была легкая шляпка с загнутыми полями, украшенными красными розочками и двумя кремового цвета перьями спереди. Ее настроение стало еще лучше, когда она перед зеркалом надела шляпку и заколола ее. По ее мнению, сейчас она была очень хорошенькой и Эдуардо Таварес по достоинству оценил бы ее. Сказать по правде, ей хотелось продемонстрировать всем в Саратоге, что у синьора Милаззо есть жена, жена молодая и очень хорошенькая. Немного подумав, она добавила к туалету бриллиантовые серьги-подвески и узкий браслет, украшенный бриллиантами и изумрудами, который Эдуардо дал ей поносить. Взяв в руку красный фуляровый зонтик, она направилась к двери.
 Ее сердце гулко колотилось, когда она шла по саду, с трех сторон окружавшему отель, построенный в виде буквы «П». Газоны сада содержались в идеальном порядке, их украшали бордюры из розовых гвоздик, герани и гортензий, которые прекрасно контрастировали с зеленой травой. Она улыбалась, проходя мимо гостей, сидевших в тени деревьев, зная, что все взгляды обращены на нее. Она была здесь незнакомкой, а незнакомые люди всегда привлекают внимание.
 Когда Филаделфия дошла до огромного вестибюля отеля с мраморным полом в красно-белую клетку, она поняла, что не знает, куда ей идти дальше. Она остановилась, посмотрела направо и увидела четыре лестницы орехового дерева, ведущие в другие крылья и на другие этажи огромного отеля. За лестницами располагались маленькие персональные столовые. Справа она увидела общую столовую, где они с Эдуардо обычно обедали, но сейчас было не обеденное время, да и есть ей не хотелось. Ей нужны были свежий воздух, солнце, деятельность.
 — Я к вашим услугам, мадам.
 Филаделфия повернулась к человеку, который предложил ей свои услуги. У нее создалось впечатление, что она заглянула в лицо смерти. Глубоко посаженные глаза мужчины были прозрачными, почти бесцветными, и в них, как в разбитом зеркале, преломлялся свет. Филаделфия кожей ощутила исходившую от него опасность. Лицо незнакомца было жестким, если судить по лбу и челюсти, и откровенно сексуальным, если посмотреть на его рот.
 Он улыбнулся, и она поняла, что он прочитал ее мысли так же легко, как если бы она их высказала вслух.
 — Позвольте.
 — Нет! — закричала она, отшатнувшись. — Я жду человека. Моего мужа.
 Прозрачные глаза оглядели ее, и она каждой клеточкой тела почувствовала свою незначительность.
 — Передайте вашему мужу мое восхищение и зависть. Его насмешливый тон заставил ее усомниться в искренности его слов, но она не могла понять причину такой открытой враждебности к ней.
 — Прошу меня извинить, — сказала Филаделфия и повернулась, чтобы уйти, но он крепко и бесцеремонно схватил ее за локоть.
 — Вы не похожи на проститутку. Кто вы такая? Вопрос был задан так тихо, что их никто не слышал, хотя на них уже стали бросать любопытные взгляды.
 — Я синьора Милаззо, — ответила Филаделфия, уже начиная пугаться. — О, вон идет мой муж, — солгала она от страха. Повернувшись, она помахала рукой невидимому мужу. — Я здесь! — закричала она и почувствовала, что ее локоть выпустили. Когда она снова повернулась к мужчине, то его и след простыл. Она внимательно оглядела вестибюль, но незнакомец словно сквозь землю провалился, что показалось ей странным, так как он был высокого роста и одет во все черное. Ушел. Испарился.
 Хотя в вестибюле было тепло, солнечно и полно народу, Филаделфия почувствовала, что вся дрожит. Он был как кошмарный сон средь бела дня. Она быстро прошла к выходу и оказалась на популярной у гостей веранде. Полуденное солнце ударило ей в глаза, согрело похолодевшее лицо, и она спрятала в кружевах все еще дрожавшие руки.
 Мужчина предположил, что она проститутка. Почему он вдруг подумал, что она принадлежит к этому сорту женщин? Она одета хорошо и с большим вкусом. Он, должно быть, сумасшедший, не иначе. Только сумасшедший может пристать к женщине на виду у всех и задать ей неприличный вопрос.
 Однако Филаделфия не могла отделаться от впечатления, что он знал, к кому обратился. Взгляд его глаз был такой холодно-презрительный. В нем сквозила неприкрытая злоба и, возможно, раздражение. Он смотрел на нее как на досадную помеху, от которой надо поскорее отделаться. Если бы она была насекомым, то он просто бы прихлопнул ее ладонью.
 Она поискала глазами свободное плетеное кресло и села. Колени у нее дрожали, и она чувствовала себя такой же больной, как и персонаж, роль которого она играла. Как только она придет в себя и нервы немного успокоятся, то сразу же вернется в номер.
 — Миссис Милаззо! Миссис Милаззо!
 Филаделфия повернула голову на звук голоса и заметила приближавшуюся к ней пару средних лет. Она увидела их дружелюбные взгляды и резко встала.
 — Миссис Бичем, если не ошибаюсь? И мистер Бичем. — Она протянула руку пожилой женщине. — Вы напугали меня.
 — Я это вижу, дорогая, — ответила миссис Бичем и бросила на супруга красноречивый взгляд. — Вы здесь без мужа?
 Филаделфия улыбнулась.
 — Без мужа, но мне так надоело одной сидеть в комнате, что я решила немного проветриться. — Она посмотрела на вереницу экипажей, проезжавших по обсаженной деревьями авеню. — Увы, я не знала, куда мне пойти, поэтому решила посидеть на веранде. Здесь так много народу и так шумно.
 — Это раздражает, если вы к такому не привыкли, — сказал мистер Бичем и указал Филаделфии на кресло. — Садитесь, моя дорогая. Ваш муж очень беспокоится о вашем здоровье. Он будет возмущен, если мы утомим вас.
 — Я чувствую себя прекрасно, — ответила Филаделфия, — но сяду, если вы присоединитесь ко мне.
 — Мы будем только рады, да, Мей?
 — Конечно, дорогой.
 Мистер Бичем ушел на поиски свободного кресла, а дамы сели и начали болтать. Вернувшись несколько минут спустя в сопровождении чернокожего боя, несшего за ним плетеное кресло, он увидел, что дамы увлечены разговором. Следующие три четверти часа он сидел, курил свою любимую сигару и наблюдал за проходившей мимо публикой.
 Кое-что из рассказа миссис Милаззо привлекло его внимание: он, в частности, узнал, что она посещала английскую частную школу для девочек, и это объясняло тот факт, что у нее акцент гораздо меньше, чем у ее мужа. Она также сказала, что ее мать была итальянкой, а отец англичанином и что она встретила мужа в Италии, где ее отец работал по линии министерства иностранных дел. Мистер Бичем нахмурился, когда услышал, с какой любовью она говорит о своем муже. Будучи замужем всего три месяца, она пока ни в чем не могла обвинить этого молодого негодяя.
 — Все еще впереди, — пробормотал он себе под нос. Она была такой хорошенькой, что ему невольно подумалось о том, все ли в порядке у нее с головой. Чем еще можно объяснить, что она не находит ничего плохого в том, что он изо дня в день оставляет ее одну, в то время как сам ведет развеселую жизнь, — которой мог бы позавидовать любой холостяк? Он слышал разные слухи. Если кому-то хочется знать, что происходит на курорте, то ему достаточно посидеть на веранде отеля. Умная она или нет, но это позор, что она не может посещать те места, где бывает общество. И чем больше мистер Бичем смотрел на нее, тем сильнее убеждался, что она самое хорошенькое на земле существо из тех, кого ему довелось видеть.
 — Я надеюсь, что вы с мужем придете в оперу сегодня вечером, — сказал он, когда дамы решили перевести дыхание.
 Филаделфия одарила его такой улыбкой, что ему захотелось, чтобы и его старшая дочь улыбалась точно так же.
 — Я очень на это надеюсь, мистер Бичем, но муж мне пока не дал своего разрешения.
 Мистер Бичем чуть не присвистнул.
 — Мы говорили с ним об этом меньше двух часов назад. Я сказал ему, что из нас четверых выйдет хорошая компания. — Он взглянул на жену.
 — О да, — сказала миссис Бичем. — Давайте пообедаем в таверне. Вы были там когда-нибудь?
 — Нет, но звучит заманчиво. Если Витторио согласится, то я с радостью пойду.
 Мистер Бичем поднялся; у него уже созрел остроумный план. Если молодая жена хочет пойти в оперу, то он по крайней мере должен сделать так, чтобы ее туда сопровождал муж.
 — У меня назначена встреча, — сказал он. Миссис Бичем нахмурилась.
 — Что еще за встреча? — спросила она.
 — Деловая, — многозначительно ответил он, глядя на жену. — Ты можешь пока посидеть с миссис Милаззо и обсудить, что теперь носят. Я вернусь через полчаса и не удивлюсь, если ваш муж возвратится вслед за мной.
 Филаделфия молча улыбнулась. Эдуардо с самого первого вечера возвращался далеко за полночь.
 — Спасибо вам обоим, — промолвила она, — но я немного устала и должна идти в номер. Я дам знать, если мы сможем присоединиться к вам, скажем, часов в семь вечера. Подходит?
 — Разумеется, — любезно ответил мистер Бичем. Когда Филаделфия скрылась в отеле, он выразительно посмотрел на жену. — Ну, что я тебе говорил?
 — Ты прав: девушка влюблена, а этот прохвост не ценит ее. Бедняжка. Я надеюсь, что нашим дочерям хватит ума не влюбиться до замужества.
 — Тоже мне открытие, — обронил мистер Бичем, с нежностью дотрагиваясь до руки жены.
 Она посмотрела на мужа и покраснела как школьница.
 — Не смейся надо мной, Оран. Ты не был молодым иностранцем, швыряющим деньги на ветер, да к тому же очень красивым. Ты зарабатывал на жизнь своим трудом, что украшает мужчину. Я сразу тебя раскусила, хоть и была влюблена.
 — Да еще как, — заметил Оран, пожимая ей руку.
 — Ты собираешься найти мистера Милаззо?
 — Да.
 Филаделфия взглянула на маленькие французские каминные часы, когда они пробили четверть восьмого. Эдуардо так и не вернулся. Впрочем, она знала, что он не вернется. Напрасно она нарядилась.
 Она нервно ходила по гостиной в вечернем платье изумрудно-зеленого цвета. Его турнюр был украшен большим плоским бантом, концы которого подпрыгивали при каждом ее шаге, в то время как подол мягко шелестел по ковру. Сумма, которую ей пришлось заплатить горничной, чтобы та помогла ей одеться, расстроила ее. Если бы Эдуардо пришел к назначенному часу, он помог бы ей с корсетом и застежкой. Нарядившись в вечернее платье с голыми плечами и корсажем, украшенным гирляндой из искусственных цветов жасмина и листьев розы, она поняла, что никуда не пойдет.
 Звук открываемой двери заставил ее на какое-то время забыть, как она была зла на Эдуардо, потому что он явился собственной персоной. Не говоря ни слова, он подошел к ней и, заключил в объятия, одной рукой придерживая за талию, а другую запустив ей в волосы. Он нежно целовал ее в ухо, прося на португальском простить его.
 Филаделфию сразу же охватило ни с чем не сравнимое удовольствие, которое возникало каждый раз, когда он дотрагивался до нее. Однако напряженность момента заставила ее забыть, что это ощущение уже стало для нее привычным. Внезапно она почувствовала, что его рука, переместившись на спину, начала расстегивать ей платье.
 — Что ты делаешь? — спросила она.
 — Я хочу видеть тебя обнаженной.
 Филаделфия отпрянула от него, и охватившая ее радость сменилась прежним раздражением.
 — Ты пьян!
 Он улыбнулся ей, и на его щеках появились соблазнительные ямочки.
 — Самую малость, menina. Помимо тебя, я нашел в Америке еще одну вещь, которая мне очень нравится. Кентуккийский бурбон. Ты непременно должна попробовать его.
 — Мне казалось, что ты лишен по крайней мере этого мужского недостатка.
 Эдуардо усмехнулся, но, когда ее слова дошли до него, нахмурился.
 — Что еще за мужские недостатки? У меня нет никаких недостатков.
 — А как расценивать то, что ты едва держишься на ногах?
 — Мужчина может выпить при случае.
 — Похоже, что у тебя сегодня было с дюжину таких случаев. Теперь я понимаю, что напрасно наряжалась, чтобы пойти в оперу. Твое место в постели.
 Черные глаза Эдуардо загорелись огнем, и он снова притянул ее к себе за талию.
 — Да, мое место в постели, menina. Идем со мной, и я докажу тебе, до чего же я хорош в постели.
 — Я не это имела в виду, — ответила Филаделфия, упираясь руками ему в грудь.
 — А я это самое. Я хочу раздеть тебя и перецеловать каждый дюйм твоего тела. Это займет много времени. Я все делаю основательно, как тебе известно.
 — Я приняла другое решение — пойду в оперу одна. А ты можешь оставаться тут и слоняться весь вечер по номеру.
 И Филаделфия оттолкнула его. К ее удивлению, он не потерял равновесия. Схватив ее за запястье, Эдуардо самодовольно улыбнулся.
 — Я совсем не пьян, menina. Мне просто нравится, что алкоголь будоражит кровь, но я не размяк и могу исполнить любое твое желание. Мы пойдем в спальню, как это принято у цивилизованных людей, или займемся любовью прямо здесь, на ковре? Лично я предпочитаю ковер. Видеть тебя лежащей здесь обнаженной и удовлетворенной — это мне по душе.
 Раздражение боролось у Филаделфии с удивлением, и она, обхватив лицо Эдуардо ладонями, крепко его поцеловала.
 — А сейчас, — сказала она, отстраняясь, — послушай меня внимательно, синьор. Сегодня вечером мы приглашены в оперу. Это для меня прекрасная возможность продемонстрировать твои украшения. Разве не для этого мы здесь?
 Эдуардо наблюдал за ней с нежностью в глазах.
 — Неужели тебе так хочется пойти туда? Наверное, ты чувствовала себя очень мерзко, оставаясь одна в этом номере?
 — Да, и еще раз да.
 — А позже, когда мы вернемся из театра, ты ляжешь обнаженной на ковер.
 — Посмотрим, — ответила Филаделфия, покраснев. Эдуардо улыбнулся и прижался к ней щекой.
 — Ты будешь размышлять, а я только об этом и буду думать.
 — Ты не хочешь переодеться к обеду? Мы уже сильно опаздываем.
 — Мы могли бы и опоздать. Во всяком случае, я очень этого хочу. — Эдуардо протянул к ней руку.
 — О нет! — Филаделфия отодвинулась от него. — Я потратила изрядную сумму денег на горничную, которая помогла мне одеться, и поэтому не хочу идти в театр вся измятая и всклокоченная.
 — Но позже, menina, позже я тебя всю изомну, зацелую и залижу…
 — Синьор!
 — Хорошо. Но ты меня разочаровала. В конце концов, это наша последняя ночь здесь. Завтра мы уезжаем из Саратоги.
 — Почему? Ведь ты потратил такие деньги в надежде продать драгоценности.
 — Я выиграл больше, чем стоят все они. — Он улыбнулся ей такой очаровательной улыбкой, что все в ней перевернулось. — Ты не хочешь поцеловать победителя?
 — Нет. Боюсь не устоять.
 Филаделфия довольно быстро догадалась, что опера не относится к числу любимых развлечений Эдуардо. К концу второго акта она услышала за спиной его ровное дыхание и поняла, что он задремал. Она виновато улыбнулась Бичемам, в чьей ложе они сидели, и обратила свое внимание на сцену. Она ничуть не удивилась, обнаружив, что публика Саратоги проявляла к опере ничуть не больше уважения, чем в Нью-Йорке. Люди расхаживали из ложи в ложу, вполголоса делясь друг с другом новостями.
 Не удивило ее и то, что самое большое внимание уделялось их ложе. Ее появление рядом с Эдуардо вызвало настоящий фурор. По частым вспышкам отраженного света она видела, что многие лорнеты и бинокли направлены в ее сторону. Она ощутила смутное беспокойство, подумав о том, что тот неприятный незнакомец, который днем остановил ее, сейчас сидит в полумраке театра и наблюдает за ней.
 Филаделфия вздрогнула, вспомнив его прозрачные, почти бесцветные глаза, невольно поднесла руку к горлу и потрогала массивное изумрудное ожерелье, которое Эдуардо надел на нее перед походом в театр. Закрыв глаза, она вызвала воспоминание о его прикосновении, когда он застегивал ожерелье. На какое-то мгновение его пальцы с нежностью коснулись ее шеи, и она, как всегда, снова забыла обо всем на свете. Во время антракта, прогуливаясь в фойе театра, Филаделфия не могла сдержать радостной улыбки.
 — Что сделало тебя такой счастливой, дорогая? — спросил Эдуардо, обнимая ее за плечи.
 — Все и ничего. Я счастлива, когда ты рядом.
 Его глаза вспыхнули черным блеском и стали нежными, как бархат.
 — Поехали домой, — сказал он.
 — А как же Бичемы? — неуверенно осведомилась она.
 — Мы молодожены. Неужели ты считаешь, что им надо что-то объяснять? — Увидев выражение ее лица, Эдуардо рассмеялся. — Если хочешь, я могу сказать им, что ты плохо себя чувствуешь.
 — Нет, — возразила Филаделфия, вспомнив, что они произвели на Бичемов впечатление несчастливой и далекой друг от друга пары. — Не надо ничего говорить. Давай поспешим, а то я…
 — Замерзла? — уточнил он.
 — Нет, не замерзла, — ответила она, с трудом выдерживая его пристальный взгляд. Она сделала открытие, что флиртовать на публике приятно, хотя и немного стыдно.
 — Я все еще помню о твоем обещании насчет ковра, — проговорил Эдуардо, ведя ее к выходу. — Такие вещи делают жизнь мужчины гораздо приятнее, menina.
 Чета Бичем появилась в ту минуту, когда они уже подходили к двери.
 — Посмотри-ка, — сказал Оран, когда пара исчезла в ночи. — Они ушли. Наверное, им надоело.
 — Я так не думаю, — ответила миссис Бичем, от взгляда которой не укрылось, как нежно Эдуардо обнимал свою жену за плечи. — Возможно, мы помогли им сблизиться, Оран.
 Щелчок замка был почти неслышным, но Эдуардо сразу насторожился. Вихрь мыслей пронесся в его голове, когда дверь в их номер открылась. Кто это мог быть? Воры, которые видели на Филаделфии изумруды, горничная, забывшая, что номер занят, или соседи, которые ошиблись дверью?
 Он схватил свою рубашку и накрыл ею Филаделфию, спавшую обнаженной на ковре. В этот самый момент кто-то легко повернул выключатель, и гостиную залил свет.
 Мужчина, стоящий в дверях, ухмыльнулся, увидев открывшуюся перед ним сцену.
 — Доброй ночи, Эдуардо. Я так и знал, что ты не в постели. Когда оденешься, загляни ко мне в номер триста пятьдесят шесть.
 Не беспокоясь о том, что он голый, Эдуардо поднялся с пола, но мужчина захлопнул дверь перед его носом. — Тайрон!




 Глава 14


 — Ты подонок!
 Эдуардо оделся и пришел в номер Тайрона, находившийся в противоположном крыле отеля «Грэнд-юнион», с единственной целью: защитить Филаделфию любой ценой.
 Тайрон отнесся к своему гостю без всякого почтения, несмотря на семь лет их союза и клятву, скрепленную кровью, которая привязала их друг к другу. Он был разгневан так же, как и Эдуардо.
 — Если ты пришел убить меня, то я не советую тебе этого делать.
 Двое мужчин стояли друг против друга в маленькой гостиной; горящие черные глаза неотрывно смотрели в холодные глубины бесцветных глаз. Атмосфера сгущалась по мере того, как накалялись страсти. Достаточно небольшой вспышки, и ярость вырвется наружу.
 Физически они были равны. Тайрон был выше ростом, зато Эдуардо — мускулистее. Последний находился явно в невыгодном положении по одной причине: гнев переполнял его, в то время как его противник держался с холодным спокойствием. Затем Эдуардо заметил слабое подергивание подбородка Тайрона и страшно удивился этому факту. Однако и успокоился одновременно. Наверное, какое-то важное дело привело Тайрона в Саратогу. Он не будет с ним драться, по крайней мере до тех пор, пока они не поговорят.
 Эдуардо медленно повернулся и тихо закрыл за собой дверь. Терпение! Боже, пошли ему терпение! Взглянув на Тайрона, он увидел, что тот уже сел, но его правая рука лежала на левой, где под обшлагом он держал небольшой крупнокалиберный пистолет.
 — Не ожидал увидеть меня здесь, — сурово сказал Тайрон, растягивая слова. — Наверное, думал, что я не найду тебя.
 — Ты ошибаешься, — спокойно ответил Эдуардо и, подойдя поближе, сел напротив. — Письмо, которое я послал тебе из Чикаго, многое объясняет.
 Тайрон не спускал с него глаз, каждую секунду готовый к нападению.
 — Я не люблю писем. К тому же ты забыл упомянуть некоторые детали.
 — Какие же?
 Тайрон криво ухмыльнулся:
 — Свою светловолосую суку. Надеюсь, ты был на высоте? К сожалению, твоя рубашка испортила мне весь вид. Она любит совокупляться на ковре или ты ее еще не распечатал?
 — Это не твое дело, — ответил Эдуардо.
 Бледные глаза Тайрона вспыхнули неожиданным интересом.
 — Она не говорила тебе, что мы уже сегодня встречались? Нет? Не надо отпускать ее одну, дружище. Кругом так и шныряют коты.
 — Она у меня послушная.
 Эдуардо постарался ничем не выказать свою озадаченность. Действительно ли Филаделфия встретила Тайрона или это только уловка? Тайрон всегда умел вставлять ему палки в колеса. Сейчас он пытается вывести его из себя, но с какой целью?
 — Кто она?
 Прежде чем ответить, Эдуардо подождал, пока успокоится сердце, которое при этом вопросе сильно забилось. Не ведая, как много Тайрон знает, он решил сказать правду.
 — Филаделфия Хант.
 Глаза Тайрона округлились от удивления, и он, откинув голову, громко расхохотался.
 — Ну ты и подонок! Это просто замечательно! Значит, отродье Хаита — твоя новая потаскуха? За это надо выпить. — Он поднялся, подошел к прикроватной тумбочке, взял бутылку бренди и щедро налил его в стоявший рядом стакан. — За твою шлюху! — предложил он, передавая стакан Эдуардо. — Желаю тебе хорошо и долго пользоваться ею. — Тайрон отхлебнул из бутылки. — Почему ты не пьешь, дружище? Тебе не нравится бренди?
 — Мне не нравится тост.
 Тайрон еще раз глотнул из бутылки, словно не слышал слов Эдуардо, затем удовлетворенно вздохнул.
 — Ах эти женщины! — начал он, глядя на бутылку. — Стоит мужчине связаться с ними, и он пропал. Когда же дело имеешь со шлюхой, то ты ей просто платишь, и все Любовница совсем другое. Мужчина привязывается к ней, особенно если она такая хорошенькая, как эта сучка Ханта. Эта связь так же опасна, как и женитьба. — Его взгляд устремился к Эдуардо; радужная оболочка глаз стала прозрачной, как крылья насекомого. — Она досталась тебе в качестве награды. Не забывай об этом.
 — С каких это пор ты стал помыкать мной? Тайрон кивнул и опустился в кресло.
 — Итак, ты решил отдохнуть. Отдыхай. А я подумываю вернуться в Южную Америку. После разорения Ханта ты сразу собирался возвратиться в Бразилию. Я поеду с тобой
 — Ты изловил меня, чтобы я составил тебе компанию во время круиза?
 Тайрон повел плечами.
 — Мне нужно быть рядом с тем, кому я доверяю. Этот человек — ты.
 — Я польщен.
 — Но ты не готов уехать?
 — Мне нравится находиться среди североамериканцев
 — Таких, как твоя шлюха?
 — Я имел в виду кентуккийское виски. Бурбон.
 — Приятное времяпрепровождение, — согласился Тайрон. — А я предпочел бы твою шлюху. За нее я пришлю тебе целое судно виски.
 — Почему ты ею так заинтересовался? Ведь ты не любишь женщин.
 — Я люблю женщин. В них есть своя польза. Просто мне не нравятся долгие связи.
 — Значит, Адель снова на улице?
 Глаза Тайрона сузились, но он спокойно ответил:
 — Именно там я и нашел ее. Откуда пришла, туда и ушла.
 Эдуардо выругался на португальском, поднял свой стакан и залпом осушил его.
 — Я думаю, что ты отдашь ее мне, — сказал Тайрон и, перехватив взгляд Эдуардо, добавил: — Я терпеливый. Я подожду, пока она тебе надоест. Она молода и выглядит недотрогой. Будь с ней добрым. Кстати, я видел, как она смотрела на тебя в опере. Судя по взгляду, она влюблена в тебя На меня это произвело большое впечатление, особенно если учесть, что ты погубил ее отца. Она смотрела на тебя с такой страстью, что я уж было подумал, что ты прижмешь ее к перилам и задерешь юбки на глазах у всех.
 — Это твоя самая длинная речь, которую мне когда-либо доводилось слышать, — спокойно заметил Эдуардо. — Почему у тебя к ней такой интерес?
 На лице Тайрона появилась самая настоящая улыбка.
 — Потому что она интересует тебя, а стало быть, становится интересной и мне. Мы же с тобой кровные братья. Мы должны всем делиться.
 — Ты не делился со мной Аделью.
 — А ты и не просил.
 Эдуардо охватило нервное напряжение: Тайрон что-то хотел от него и будет вытягивать это, пока он не сдастся.
 — Она моя собственность. Я не отдам ее никому. Даже тебе. Поэтому не жди. Я состарюсь вместе с ней.
 Продолжая улыбаться, Тайрон вытащил из кармана колоду карт.
 — Ты всегда любил карты, хотя, судя по тому, что я о тебе слышал с момента моего приезда в город, удача тебе изменила. — Ловким движением профессионала Тайрон перетасовал карты и положил их перед Эдуардо. — Я снял за тебя колоду. Бери карту. Выбор за тобой.
 — Она моя, — ответил Эдуардо, даже не взглянув на карты, — и моей останется.
 — Трусишь?
 — Мне нечего выигрывать.
 — Это достойно уважения.
 — Я считал, что заслужил его еще семь лет назад, когда мы противостояли целому гарнизону солдат на аргентинской границе.
 — Ты был тогда юным девятнадцатилетним мальчиком из диких джунглей, с грязными волосами и руками, обагренными кровью. Тогда у тебя вообще не было никаких желаний. Мы сражались с нашими врагами и вместе стали богатыми. Но ты сильно изменился, дружище. Ты смыл с себя грязь и кровь. Ты научился жить как мужчина. Я вижу в твоих глазах желание иметь дом, покой и семью. Вот почему эта женщина опасна для тебя.
 — А ты не изменился, хотя тебе нравится разыгрывать из себя джентльмена. Почему ты считаешь, что я изменился?
 — Я разыгрываю джентльмена, — ответил Тайрон, — а ты им стал. Отдай ее мне, дружище. Тебе же лучше, если она окажется в моей постели. — Он улыбнулся. — Я научу ее тому, чего не умеешь ты. А если ты захочешь получить ее обратно, она будет для тебя совершенно новой женщиной в прежнем облике.
 — Я собираюсь на ней жениться. Тайрон выглядел озадаченным.
 — Хочешь заковать себя в кандалы? От этого ты сойдешь с ума. Она принадлежит тебе по праву победителя. Попользуйся ею и отдай.
 — Я ее люблю.
 На лице Тайрона с его словно высеченными из гранита чертами появилось редкое для него выражение удивления.
 — Ты еще не рассказал ей, кто ты такой! — воскликнул он.
 — То, что произошло между се отцом и мной, не имеет к ней никакого отношения.
 — Тогда почему же ты не открылся ей? Ты никогда не сделаешь этого, потому что побоишься потерять ее.
 Обвинения Тайрона так и сыпались на Эдуардо, но он даже не моргнул. Похоже, Тайрон не отстанет от него, если он не переключит его внимание на что-нибудь другое.
 — Хватит толочь воду в ступе, у нас есть более серьезные темы для разговора. У меня для тебя новость. Если бы ты оставался в Новом Орлеане, то получил бы сейчас мое второе письмо. — Эдуардо выпрямился, подчеркивая тем самым значимость своих слов. — Помнишь врага, про которого мы думали, что он умер? Он жив.
 Лицо Тайрона внезапно вспыхнуло от ярости.
 — Макклауд!
 Эдуардо был доволен: Тайрон попался на удочку.
 — Как тебе нравится такая ирония судьбы? Он живет в Новом Орлеане, как раз у тебя под носом. По крайней мере жил там год назад.
 — Как ты узнал об этом? Расскажи мне!
 — У Филаделфии есть письмо Макклауда, посланное им ее отцу год назад.
 — Я должен поговорить с ней, — сказал, вставая, Тайрон. Эдуардо не сдвинулся с места. Сейчас он жалел, что не прихватил с собой ружье.
 — Она ничего не знает. Просто в ее распоряжении оказались три письма, включая и то, что я послал ее отцу перед самым разорением банка. Я читал все письма. В них нет ничего особенного. Она не понимает важность письма Макклауда.
 — Она что-то знает, иначе бы не таскала их с собой.
 Эдуардо тихо выругался, вспомнив, что Тайрон обладает острым умом. У него были хищные повадки леопарда и такая же жестокость.
 — Она все еще не теряет надежды восстановить доброе имя отца.
 — Тебе придется ее огорчить, — с ухмылкой сказал Тайрон. — Правильно говорят, что мозги мужчин находятся между ног. Почему она считает своего отца невиновным? Где она взяла эти письма?
 Эдуардо почувствовал, что у него начинает краснеть шея, и, чтобы устранить эту неприятность, протянул руку за бутылкой виски. Правда заключалась в том, что он не знал истинных намерений Филаделфии и почему она носит с собой эти письма. Он также не знал, как ему сойти с того скользкого пути, куда завел его Тайрон.
 — У нас есть все, что нам нужно, — сказал он. — Мы знаем, что Макклауд жив. Возможно, что он все еще в Новом Орлеане. Мы найдем его.
 — Мы? — Тайрон посмотрел на своего приятеля; его слова падали тяжело, словно камни в спокойную воду пруда, ударяя по нервам Эдуардо. — Ты планируешь вернуться в Новый Орлеан и помочь мне припереть к стене Макклауда?
 — Да. — И хотя в своем письме Эдуардо писал совершенно противоположное, он внезапно понял, что не может поступить иначе. Вот только что делать с Филаделфией? Она была его главной заботой. — Клятва, которую я дал над могилой родителей, не может считаться выполненной, пока я не достану Макклауда.
 — Пока мы не убьем Макклауда, — поправил его Тайрон. — Мы скрепили нашу клятву кровью. Пока мы не убьем Макклауда, твоя часть сделки не будет выполнена.
 — Ты никогда не говорил мне, почему хочешь этого. Ты хочешь этого больше, чем я.
 Лицо Тайрона стало непроницаемым.
 — Я никогда не расспрашивал тебя, что они сделали с тобой и с твоими родителями. Ты вызвался добровольно помогать мне.
 Эдуардо давно знал, что у Тайрона мертвая душа — холодная, черная и пустая. Если у него когда-то и были нормальные человеческие чувства, он запрятал их глубоко в душе. Ему были чужды сострадание и другие человеческие эмоции. Сам Эдуардо, несмотря на вспышки гнева, боль и страдания, всегда хотел быть счастливым. Тайрон, казалось, был человеком, который даже не мог представить себе, что такое счастье, а уж тем более желать его. Быть с ним в союзе — равносильно тому, что находиться в одной клетке с питоном. К нему нельзя приближаться, показывать свою слабость и надо быть все время начеку. Эдуардо не сомневался, что, несмотря на их многолетнюю дружбу, если дело дойдет до драки, то Тайрон не моргнув глазом убьет его.
 Эдуардо медленно поднялся.
 — Я устал, Тайрон. Давай поговорим утром.
 — Ты приведешь с собой девчонку?
 — Нет. Наши дела не имеют к ней никакого отношения.
 — Интересно, скажет ли она то же самое, если я спрошу ее об этом? — осведомился Тайрон, глядя в спину Эдуардо, направлявшегося к двери.
 Эдуардо резко обернулся, и Тайрон увидел в его глазах первобытную силу и решимость дикаря, которого он встретил семь лет назад в джунглях Амазонки. Его черные глаза горели опасным блеском.
 — Оставь ее в покое, Тайрон. Давай заниматься Макклаудом.
 — Займемся, — сказал Тайрон, когда дверь за Эдуардо закрылась. — Ты, я и девчонка в качестве приманки.
 Недовольная Филаделфия сидела посреди кровати, а Эдуардо расхаживал по спальне.
 — Не могу понять, что это за друг, который врывается в комнату? Я на твоем месте никогда бы не встретилась с ним снова.
 Эдуардо остановился и с милой улыбкой на лице посмотрел на нее.
 — У Тайрона своеобразное чувство юмора. Он не ожидал, что я буду не один. Я даже сомневаюсь, что он запомнил тебя.
 — Я видела его мельком, но узнала. Это тот самый мужчина, который вчера остановил меня в вестибюле. Я никогда еще не встречала таких холодных глаз.
 Эдуардо сел на край кровати, заметив при этом, что Филаделфия отодвинулась от него, поджала ноги и обхватила руками колени.
 — Что в этом плохого, menina? Что он тебе сказал? — Филаделфия положила голову на колени, и волосы упали ей на лицо.
 — Он думал, что я проститутка. А теперь, после того, что он увидел…
 Ее слова брали его за сердце, но он не пытался сказать ей слова утешения.
 — Он бы ничего не увидел, если бы постучался.
 — Что он хотел?
 Впервые за все время их знакомства Эдуардо не мог заставить себя посмотреть Филаделфии в глаза.
 — Он пришел повидаться со мной. — Эдуардо встал с кровати и подошел к окну. — Я хочу спросить тебя кое о чем. Зачем ты носишь с собой письма?
 — Как ты узнал о них?
 — Ты оставила их открытыми на туалетном столике в Бель-Монте. Сознаюсь, что я прочитал их. Я решил, что они от Уортона.
 Он был рад видеть, что эта маленькая ложь стерла выражение возмущения с ее лица.
 — Ты решил, что я написала Генри? Почему?
 — Потому что я ревную. Но ты не ответила на мой вопрос. Почему ты хранишь эти письма? Что они для тебя значат?
 На этот раз Филаделфия отвела взгляд. Она ждала этого момента с того самого дня, как они уехали из Бель-Монте, ждала и боялась. Нет, даже еще раньше ей хотелось задать этот вопрос и узнать правду, но сейчас по крайней мере она знает, что он не причастен к этому делу.
 — Я считаю, что моего отца погубили намеренно. Мне кажется, что в этих письмах находится ключ к разгадке. Они помогут мне найти людей, которые это сделали. Мой адвокат говорил, что у отца были какие-то неизвестные деловые партнеры, из-за которых возник весь этот скандал. У меня три письма, и одно из них от нью-йоркского банкира Ланкастера.
 Она выжидающе посмотрела на Эдуардо, и тот в ответ кивнул:
 — Мы говорили о нем по дороге в Бель-Монте. Он умер.
 — Да, — согласилась Филаделфия. — Второе письмо от человека по имени Макклауд. Он живет в Новом Орлеане. Мне кажется, что письмо, которое он прислал отцу, как-то связано со смертью Ланкастера. Конечно, я этого доказать не могу, но у меня такое ощущение. Об этом говорит тон письма. Он связывает произошедшее несчастье с ворошением прошлого. В нем даже упоминается какой-то бразилец.
 — Я читал его, — невозмутимо ответил Эдуардо. — Сдается мне, что ты многое знаешь.
 — Я не знаю почти ничего. Если бы эти письма не были в руке моего отца в тот вечер… когда он умер, я бы никогда не узнала о них.
 — Он читал эти письма перед смертью? — Филаделфия покачала головой, стараясь избавиться от ужасных воспоминаний, связанных со смертью отца.
 — Письма были у него в одной руке, а в другой он держал пистолет.
 — Этот пистолет принадлежал отцу?
 — Так считает полиция, и наша домоправительница подтвердила это. Я никогда не знала, что у него был пистолет, хотя и не очень удивлена. Будучи банкиром, он иногда носил с собой крупные суммы денег или важные бумаги. Полагаю, что пистолет был для защиты.
 — Как тебе удалось заполучить эти письма?
 — Я первая обнаружила его. Мне больно вспоминать об этом. Там еще был едкий запах дыма. Отец лежал неподвижно на турецком ковре в неудобной позе. Я увидела безобразную дыру у него на виске. — Филаделфия содрогнулась и тихо застонала.
 Эдуардо бросился к ней и крепко прижал к себе. Она заплакала и плакала горько и долго. Он даже не пытался утешить ее, так как знал, что она еще не выплакала все слезы. Он вспомнил, как она плакала из-за испорченных волос, и решил, что уже тогда она пыталась избыть свое горе.
 Наконец, когда она немного успокоилась в его объятиях, Эдуардо нагнулся, поцеловал ее и усадил к себе па колени. Она обняла его за шею, а он задумался, как поступить. Он рассказал Тайрону все, что знал, но не верил, что тому не захочется расспросить саму Филаделфию. А если Тайрон это сделает, что он может ей сказать, чтобы расположить ее к себе?
 Филаделфия прижалась к нему, наслаждаясь теплом и силой его тела.
 — Порой мне казалось, что я сойду с ума, если буду и дальше держать это в секрете, — прошептала она ему на ухо — Я рада, что поделилась этим с тобой. Ты обещал мне помочь раскрыть эту тайну. Я нуждаюсь в твоей помощи сейчас. Этот Макклауд что-то знает. Я хочу поехать в Новый Орлеан, чтобы увидеться с ним.
 Эдуардо нежно поглаживал ее по спине.
 — Menina, что ты надеешься доказать? Даже если ты права и этот Макклауд что-то знает о заговоре против твоего отца, что ты сделаешь? Ты никогда не передашь это дело в суд, так как у тебя нет доказательств.
 — Я хочу знать правду, — ответила она, заглядывая ему в глаза. — Неужели ты не понимаешь, как это важно для меня?
 Эдуардо отвел волосы с ее лица.
 — А что это за совет «не ворошить прошлое»? Тебе не кажется, что лучше оставаться в счастливом неведении? Возможно, все это — часть прошлого твоего отца, и ему бы не хотелось, чтобы ты когда-нибудь узнала об этом.
 Сказать по правде, именно этого Филаделфия и боялась, вот почему, оттолкнув Эдуардо, она раздраженно спросила:
 — Зачем ты все время твердишь об этом? Неужели думаешь, что я поверю тому, кто дурно отзывается о моем отце?
 Эдуардо затих. Он отчетливо слышал голос своей бабушки, призывавшей к терпению, но его собственный темперамент так и рвался наружу.
 — Нельзя выдавать желаемое за действительное. Хорошо, путь так и будет. Сейчас уже ничего нельзя изменить.
 Отчаяние Филаделфии сменилось негодованием; ее нервы были окончательно взвинчены, и причиной тому стал Эдуардо.
 — Ты не знал моего отца. До этой самой минуты я думала, что ты бы ему понравился, что вы бы хорошо поладили между собой, а теперь вижу, что ошибалась. Он бы не одобрил тебя.
 Эдуардо молчал, мысленно возвращаясь в то время, когда был двенадцатилетним мальчиком, верующим в ангелов-хранителей. Жадность ее отца заставила бандитов лишить его всего, оставив только жизнь.
 — Почему бы он меня не одобрил?
 Филаделфия покраснела, не решаясь сказать те слова, которые произнес бы отец относительно своего зятя. Эдуардо никогда не предлагал ей выйти за него замуж, и осознание этого факта еще больше распалило ее обиду. К тому же ее злило, что он был так спокоен.
 — Он бы не одобрил, что ты сделал меня своей любовницей, — выпалила она
 — Однако ты не возражала.
 Филаделфия взмахнула рукой и отвесила Эдуардо звонкую пощечину. Испуганная, она потянулась к нему, но он отстранился.
 — На сегодня хватит, — процедил он. — У тебя был долгий и изнуряющий вечер. Иди спать, menina, пока я не задушил тебя.
 — Эдуардо, я… — Филаделфия запнулась, увидев его взгляд. В этом взгляде была едва сдерживаемая неистовая ярость, которую она ощущала каждой частичкой своего тела. — Мне очень жаль.
 — Разумеется. Как только мы начинаем ссориться, никакие доводы на вас не действуют, сеньорита Хант. Если вы хотите хранить свое целомудрие, то закрывайте дверь на ключ… и запирайте ее каждую ночь. Но я никогда не овладеваю женщиной против ее желания. Я предпочитаю тех, кто добровольно ложится на ковер обнаженной, чтобы доставить мне удовольствие. Спокойной ночи.
 Филаделфия не остановила его: на это у нее не было сил. Она бросилась на кровать и принялась горько плакать, пока не почувствовала желанного облегчения.
 — Воды этого источника благотворно подействуют на вас, миссис Милаззо, — оживленно сказала Мей Бичем, входя в павильон «Конгресс-Спринт» со своей маленькой компанией. Они влились в толпу ранних пташек, ежедневно совершавших ритуал принятия вод. — Мы просто без ума от них, не правда ли, Кассандра?
 — Да, мама, — ответила старшая дочь миссис Бичем. — Сара Амос говорит, что ее мигрень как рукой сняло в Саратоге. Миссис Милаззо, вы выглядите немного усталой. Два стакана воды скажутся на вас самым чудесным образом
 Филаделфия слабо улыбнулась. У нее раскалывалась голова, и, если бы они не зашли за ней в восемь часов утра, она все еще спала бы, совершенно забыв об условленной встрече. Четыре часа сна не могли улучшить ее настроения. Сейчас она больше, чем вчера, злилась на Эдуардо
 — Вот мы и пришли, — торжественно заявила миссис Бичем, когда они подошли к стойке. — Три стакана, — сказала она раздатчику воды, мальчику, одетому в халат и берет установленного образца. Она наблюдала, как он опустил черпак в бассейн, где бил минеральный источник, зачерпнул воды и разлил ее в три стакана. Когда он поставил стаканы на стойку бара, миссис Бичем расплатилась с ним и, взяв один из стаканов, протянула его гостье.
 Филаделфия взяла стакан и осторожно глотнула. Когда пахнувшая серой вода проникла ей в горло, она, сделав попытку выплюнуть ее, закашлялась и чуть не задохнулась.
 — К ней надо немного привыкнуть, — спокойным тоном разъяснила миссис Бичем. — Не забывайте, что эта вода лечебная. Не мешало бы добавить в нее немного сахара, но мы здесь все взрослые и знаем, что хорошо, а что плохо. Лучше всего ее пить залпом.
 Филаделфия пропустила мимо ушей этот совет и с сомнением посмотрела на прозрачную жидкость. Вода была слегка шипучая и пахла тухлыми яйцами. Неужели кто-то может пить эту гадость залпом?
 Пока она с сомнением разглядывала воду, мать и дочь пили ее с удовольствием. Оглядев павильон, Филаделфия увидела, что его завсегдатай поглощают эту воду с нескрываемым наслаждением. В богато украшенном павильоне со стеклянной крышей, мозаичным полом и высокими витражными окнами собралась веселая публика в отличном настроении. Филаделфия пришла к заключению, что причиной тому является отнюдь не вода.
 — Синьора Милаззо!
 Филаделфия резко обернулась и встретила леденящий душу взгляд Тайрона.
 — Доброе утро, синьора. — Он пристально посмотрел на нее. — Надеюсь, вы крепко спали после столь напряженного вечера.
 В этом приветствии не было ничего необычного, но по злобному блеску глаз Филаделфия поняла, что он намекает на то, что видел ее вчера лежащей на ковре рядом с Эдуардо совершенно обнаженной.
 Горькое чувство обиды охватило Филаделфию. Стакан выскользнул из ее дрожавших пальцев и упал на пол, разбившись на мелкие осколки; вода залила ей лиф платья.
 — Боже! Какая неприятность! — услышала она словно издалека голос миссис Бичем. В ее сознание проник и встревоженный крик Кассандры, но в это время беспощадная рука схватила ее за запястье, пронзив его острой болью.
 — Позвольте, — сказал Тайрон и, вытащив носовой платок, стал осушать воду с ее лифа. Этот интимный жест был столь неожиданным, что мать и дочь ахнули, но Филаделфия словно оцепенела и не могла противиться.
 — Вот так гораздо лучше, — сказал Тайрон, засовывая платок в нагрудный карман. — Небольшое происшествие. Ничего страшного. — Он только сейчас заметил миссис Бичем. — Мне кажется, эта вода не для моей кузины. Прошу прощения, но мне придется отвести ее в отель.
 — Кузины? Ну в таком случае… Я уверена… Если вы считаете, что так будет лучше, мистер… — Миссис Бичем осеклась и бросила на Филаделфию вопросительный взгляд. — С вами все в порядке, моя дорогая?
 — Да, — ответила Филаделфия слегка охрипшим от страха голосом. — Я чувствую себя превосходно. — Она попыталась выдернуть руку, но Тайрон так крепко держал ее, что все усилия оказались напрасными.
 — Не смущайтесь, кузина, за вашу минутную слабость, — сказал он суровым тоном. — Я думаю, что все вас понимают. Обопритесь о мою руку.
 Это был приказ, но вместе с ним и возможность с честью выйти из неловкого положения. Кроме того, она подозревала, что если не воспользуется его предложением, то он просто вытащит ее из павильона. Она положила свою дрожавшую руку на его, моментально почувствовав исходящую от него силу. Она попыталась успокоить себя тем, что является приятельницей Эдуардо, но не знала, что ему про них известно, особенно состоят ли они в браке.
 — До свидания, леди, — услышала она голос Тайрона, и он повел ее к выходу.
 Филаделфия что-то невнятно пробормотала дамам. Она понимала, что ей надо как можно скорее уйти из павильона, прежде чем он начнет оскорблять ее у всех на виду.
 Легкий ветерок немного развеял ее страх. По крайней мере теперь она была уверена, что Тайрон снова не поставит ее в неловкое положение, хотя от этого ужасного человека можно было ожидать чего угодно. Когда он наконец заговорил, они были уже в двух кварталах от павильона.
 — Остановимся здесь. — Тайрон указал ей на ближайшую парковую скамью.
 — Я не хочу садиться, — возразила Филаделфия. — Мне бы хотелось поскорее вернуться в номер.
 Суровые черты его лица смягчились
 — Нам лучше поговорить в общественном месте, мисс Хант, но если леди приглашает меня к себе в комнату, то я не имею привычки отказываться. — Он сухо рассмеялся, увидев, как она быстро повернула к скамейке.
 Филаделфия шла по покрытой росой траве, и ее ноги дрожали в коленках. Он знал, кто она такая! Неужели Эдуардо сказал ему? Если это так, то что ему от нее надо?
 Филаделфия опустилась на скамью и с испугом наблюдала, как Тайрон подходит к ней. Высокий, крепко сбитый, с упругими мышцами, он держался настороже, словно чего-то опасался и готов был в любой момент выхватить из-за пояса пистолет, как это делают ковбои. Она видела таких людей в Чикаго в сезон перегона скота Ей приходилось рассматривать дагерротипы в журналах — на них были изображены мужчины с оружием, заткнутым за пояс. Однако у этого человека вид был еще более опасный. Она внезапно поняла, что он больше похож на налетчика.
 Тайрон не сел на скамейку, а поставив рядом с Филаделфией согнутую в колене ногу, положил на нее руки и склонился к девушке. Ему не надо было прибегать к такому акту запугивания. Взгляда его бесцветных глаз, контрастирующих с бронзовой, обветренной кожей лица и черными волосами, было вполне достаточно. Возможно, при других обстоятельствах Филаделфия нашла бы его даже привлекательным, но в данный момент она чувствовала себя как заключенный в ожидании приговора, и все в нем, каждая черта, вызывало у нее только страх.
 — Меня всегда удивлял вкус Эдуардо относительно женщин. Вы являетесь на удивление прекрасным исключением.
 Глядя прямо перед собой, Филаделфия проглотила это оскорбление. Ей словно нанесли удар ножом.
 — Я приехал сюда, чтобы наставить Эдуардо на путь истинный.
 — Вы имеете в виду меня? — спросила она подавленно.
 Почему она позволяет ему так грубо с собой обращаться? Наверное, потому, что она совершенно беззащитна. Он знает, кто она. Ее выбросят из отеля и попросят уехать из Саратоги, если широкой общественности станет известно, что она не жена, а любовница Эдуардо.
 — Я имею в виду то, что мужчина иногда принимает жалость за любовь.
 — Жалость? — Это слово так удивило Филаделфию, что она решилась посмотреть на него. — Почему Эду… мистер Таварес должен жалеть меня?
 — Что еще он может испытывать к молодой хорошенькой леди, оказавшейся в таком положении? Ваш отец умер. Вы лишились дома. Эдуардо воображает себя галантным кавалером. Он, считая себя человеком чести, решил вмешаться в вашу судьбу.
 Мужество совсем покинуло Филаделфию. Откуда он так много знает, если не от самого Эдуардо?
 — Это он вам сказал? — спросила она.
 — А вы ожидали чего-то другого? Думали, что он признается в вечной любви к вам?
 Конечно, именно на это она и надеялась. Слова Тайрона задели ее за живое, и она почувствовала себя так, как будто ей воткнули под ногти иголки. Когда Эдуардо успел все рассказать ему, до или после их ссоры?
 — Я не имею ни малейшего представления, что мог сказать вам мистер Таварес. Почему бы вам меня не просветить?
 Он выглядел таким довольным, словно она покорно положила голову на гильотину.
 — Он сказал мне, что не собирается просить вашей руки, поэтому я бы на вашем месте глубоко задумался над тем, в какое положение вы попали.
 Филаделфия почувствовала, как краска стыда заливает ее лицо.
 — Вы принимаете меня за бесстыжую…
 — Наоборот, я нахожу вас очень привлекательной и разумной, — ответил он, но выражение его глаз говорило обратное. — Но может быть, я ошибаюсь относительно вас. Возможно, вы считаете ваше положение вполне нормальным. Вчера я видел на вас прекрасные изумруды, а это неплохая плата за потерю целомудрия. Эдуардо — богатый и щедрый человек. Драгоценности, наряды, отличная компания: вам будет трудно найти мужа, подобного ему.
 Филаделфия чувствовала себя как в аду. Она поднялась, и ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица Тайрона.
 — Выражайтесь яснее, мистер Тайрон. Что конкретно вы хотите от меня?
 Он холодно улыбнулся:
 — Я хочу, чтобы вы ушли от Эдуардо. Он хочет вас, но вы ему совсем не нужны, и уж, конечно, он не будет содержать вас вечно. Если у вас проблема с деньгами, то я могу вам немного подкинуть.
 Этот человек презирал се, ненавидел, оскорблял, и она это сразу почувствовала. — Но почему?
 Он снова окинул Филаделфию долгим пренебрежительным взглядом, и она вся задрожала, хотя они стояли в людном месте и мимо них все время шли люди.
 — Вы знаете, что такое caboclo? — Филаделфия покачала головой, и он разъяснил: — Это бразильский метис, чьи предки были индейцами, португальцами или испанцами и в чьих жилах течет также и африканская кровь. Некоторым женщинам безразлично, что за ребенок у них родится, но в Новом Орлеане женщины вашего положения считают, что они запачкают себе юбки, если будут идти по одной стороне улицы с мулатом. А вы выбрали такого мулата себе в любовники, мисс Хант. Я только оказываю вам услугу. В следующий раз выбирайте себе любовника более тщательно.
 Филаделфия была просто в шоке от такого оскорбления.
 — И вы называете себя его другом? Что вы за человек? Он грубо схватил ее за подбородок и вплотную приблизил к ней лицо:
 — Я опасный человек, мисс Хант, и со мной шутки плохи. Вот кто я такой.
 Отбросив его руку, Филаделфия подобрала юбки и под изумленными взглядами прохожих быстрым шагом направилась подальше от него.
 Тайрон смотрел ей вслед, испытывая невольное восхищение ее манерой держаться, несмотря на его гнев и запугивания. Ему хотелось сломать ее волю и подчинить себе, но из этого ничего не вышло.
 Черт! Если он расскажет Эдуардо, что произошло между ними, то, возможно, еще до заката его друг наставит на него свое ружье.
 Тайрон забеспокоился. Со дня его отъезда из Чикаго опасность еще никогда не была так близко от него. Сейчас он знал, что его смертельный враг Макклауд жив. Ланкастер и Хант мало значили для него. Но весть о том, что Макклауд еще коптит небо, вызывала в нем тревогу. Эдуардо не ошибся, сообщив ему эту новость. Их крепко связала клятва, скрепленная кровью.
 Его пронзило странное и совершенно незнакомое чувство. Ему внезапно показалось, что эта женщина отняла у него что-то очень важное, без чего он не сможет жить. Да нет, это не так. Он никогда ни в ком и ни в чем не нуждался. Да, он уважает Эдуардо, как никого другого, восхищается им. Но чтобы нуждаться?
 Тайрон повернулся и медленно пошел в направлении парка. Семь долгих лет он полагался на Эдуардо и знал, что тот в любое время придет к нему на помощь, а вот сейчас он, кажется, потерпел поражение. Но клятва, основанная на крови, была так же крепка, как и мужская дружба. Если сейчас Эдуардо предпочтет эту девчонку их дружбе, то что же — так тому и быть. Он не будет извиняться. Он не заслужил такого отношения, и если Эдуардо не поймет этого, то и черт с ним!
 Господи, но до чего же хороша эта сучка Хант! Он прекрасно понимает, почему Эдуардо не может думать ни о чем другом, кроме как о ней. Он бы и сам не возражал заняться с ней любовью.
 Тайрон остановился, и на его губах появилась злая усмешка. Сейчас он использовал кнут, чтобы отделаться от нее. Возможно, лучше попробовать пряник. Если ему удастся заполучить ее, пусть даже на ночь, Эдуардо ему не поверит. Надо убедить его, что она пришла к нему по собственному желанию. Никто и ничто не должно стоять между ними. У них есть неоконченные дела, и он не позволит какой-то шлюхе с лицом мадонны разлучить их.




 Глава 15


 Филаделфия изучала меню ресторана отеля «Грэнд-юни-он». Известный как самый большой ресторан в мире, он вмещал сразу тысячу двести обедающих и обслуживался двумя с половиной сотнями официантов-негров. В меню было двенадцать названий блюд, включая «консоме саго суп», отварного лосося, говядину «а ла Мод», телячьи мозги, лобстеры под майонезом, ветчину, разнообразные блюда из овощей, а также фруктовые пирожные, свежие фрукты, ванильное мороженое и орехи. Эта королевская еда была сервирована на белоснежной скатерти с блестящими серебряными приборами и хрустальными бокалами. Все вокруг производило потрясающее впечатление И однако Филаделфия не могла думать о еде, или наслаждаться окружающей обстановкой, или просто сидеть и читать меню, так как Эдуардо пристально глядел на нее.
 Когда она вернулась в номер после своего неудачного похода на воды в компании матери и дочери Бичем, то нашла там записку от Эдуардо, предлагавшего ей встретиться в ресторане в час дня. Филаделфия оделась с особой тщательностью в платье из индийского батиста со стоячим воротником и в соломенную шляпку, но Эдуардо посмотрел на нее с таким равнодушием, что она сразу пожалела о потраченном на наряд времени. Он все еще был зол на нее из-за вчерашнего, да и она чувствовала свою вину, и ей все время казалось, что она видит отпечаток своей руки у него на щеке.
 — Ты что-нибудь выбрала? — спросил Эдуардо, наблюдая, как она внимательно изучает меню.
 — Я уже говорила тебе, что не голодна, — ответила Филаделфия.
 Он тихо выругался и выхватил меню из ее рук:
 — Тогда я закажу для нас обоих. А ты хотя бы постарайся выглядеть довольной. Как-никак мы молодожены, и у нас медовый месяц.
 Все еще находясь под впечатлением от своей встречи с Тайроном несколько часов назад, Филаделфия с ехидством посмотрела на него:
 — Мы все еще играем в наши игры? Мне кажется, что пора прекратить их.
 — Что с тобой случилось, черт побери? Это из-за вчерашнего? Я же извинился. Что еще ты хочешь от меня?
 Она осторожно заглянула в его полные гнева черные глаза:
 — Я хочу знать правду. Кто ты на самом деле?
 — Это что, новая игра, menina? — спросил он, изумленно выгнув брови. — В таком случае она мне не нравится.
 Филаделфия решила изменить тактику, досадуя на то, что инсинуации Тайрона пробудили ее любопытство.
 — Я хочу уехать в Новый Орлеан. Не мог бы ты отвезти меня туда?
 — Нет, — ответил он не моргнув глазом.
 — Тогда я уеду без тебя.
 — Ты уже говорила это вчера вечером. Это настоящее сумасшествие. Ты только навредишь сама себе.
 — Почему ты так сильно возражаешь против того, чтобы я восстановила доброе имя моего отца? Я почти уверена, что ты боишься, как бы я не обнаружила нечто ужасное.
 Эдуардо медленно поднял голову и впился в нее взглядом, усилием воли заставляя ее смотреть ему в глаза.
 — Ты ведешь себя как избалованный ребенок, menina. Ты во что бы то ни стало должна настоять на своем. Если у тебя это не получается, ты устраиваешь скандал. По натуре я нетерпеливый человек, однако потратил месяцы моей жизни, стараясь убедить тебя не ворошить прошлое. Ты любила своего отца, но его уже не вернешь. Тебе бы лучше подумать о будущем, но ты уперлась и твердишь о своем.
 Филаделфия скептически хмыкнула. В его словах было что-то важное, но она пропустила это мимо ушей.
 — Что тебе нужно от меня? — спросила она тихо.
 — Неужели это чета Милаззо? Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
 Филаделфия подняла голову и встретилась со взглядом прозрачных глаз Тайрона. Он незаметно подошел сзади. Разозлившись на его внезапное вторжение, Филаделфия даже не успела испугаться.
 — Убирайтесь! — прошептала она.
 — Твоя подружка, кажется, не очень жалует меня, Эдуардо, — сказал Тайрон. Его нью-орлеанский говор был заметнее, чем обычно. Эдуардо бросил на него предупреждающий взгляд. — Да-да, совсем забыл: вы Витторио и его жена, — произнес он с усмешкой и, взяв свободный стул, сел на него. — Как тебе нравится супружеская жизнь?
 Эдуардо пожал плечами, тоже чувствуя раздражение от появления Тайрона, но благодарный ему за то, что он открыто признал их.
 — Я вполне доволен. Тебе лучше спросить жену, если ты хочешь знать ее мнение.
 Тайрон посмотрел на Филаделфию.
 — Мы с ней уже разговаривали, — ответил он и, поймав удивленный взгляд Эдуардо, спросил: — Разве она не говорила тебе об этом?
 — Нет, — ответил, нахмурившись, Эдуардо. Фактически они обменялись всего несколькими незначительными фразами, с тех пор как расстались в три часа утра.
 — Мы встретились в павильоне «Конгресс-Спринг» сегодня утром, — сказала Филаделфия, окинув Тайрона враждебным взглядом.
 — Я не знал, что ты стала принимать воду.
 Эдуардо наблюдал, как предательский румянец выступил на щеках Филаделфии, и понял, что встреча с Тайроном была не из приятных, но она не доверилась ему, поэтому его сочувствие к ней омрачилось этим фактом.
 — Меня пригласили Бичемы, — смущенно ответила Филаделфия, желая провалиться сквозь землю от стыда.
 — Похоже, что вы многого друг о друге не знаете, — заметил Тайрон, окидывая супругов взглядом своих прозрачных глаз. — И однако у вас много общего. К примеру, знаете ли вы, синьора, что ваш муж и я многие годы разыскиваем человека по имени Макклауд?
 — Он… Что? — Вздрогнув, Филаделфия посмотрела на Эдуардо, но он даже не удостоил ее взглядом. Он глядел на Тайрона.
 — Прекрати.
 — Тогда ты сам расскажи ей, — ответил Тайрон, не в силах скрыть своего ликования.
 — Да, расскажи мне. — Филаделфия протянула руку и дотронулась до рукава Эдуардо. — Что он хотел этим сказать?
 — Ему хочется доставить тебе неприятности, и если ты сейчас же не закроешь свой хорошенький ротик, то ты их получишь.
 — Не смей так со мной разговаривать. Ты относишься ко мне, словно я…
 — Залежалый товар? — подсказал Тайрон с убийственной усмешкой. — Но мы говорили о Макклауде. Насколько я понимаю, вы тоже проявляете интерес к этому человеку.
 — Да я…
 — Не будь дурой! — прошипел Эдуардо. Он повернулся к Тайрону, и его глаза засверкали от гнева. — Ты зашел слишком далеко и толкаешь меня на крайние меры.
 Тайрон кивнул, и его глаза блеснули из-под опущенных ресниц.
 — К твоим услугам, дружище. Я человек сговорчивый. — Тайрон демонстративно повернулся к Филаделфии. — Я могу помочь вам найти Макклауда. Эдуардо сказал мне, что вы знаете, где он: в Новом Орлеане. Я даже могу отвезти вас туда, если пожелаете.
 Эдуардо вскочил с места, чуть не опрокинув стул, и схватил Филаделфию за руку.
 — Пойдем! Сейчас же!
 Филаделфия попыталась вырваться. Выражение ее лица стало дерзким.
 — Ты отвезешь меня в Новый Орлеан? — спросила она.
 — Нет.
 Она снова посмотрела на Тайрона и увидела, что он наслаждается поражением Эдуардо.
 — Вы отвезете меня в Новый Орлеан? — осведомилась у него Филаделфия. — Поклянитесь.
 Тайрон кивнул.
 — К вечеру я буду готова.
 Она почувствовала, как Эдуардо отпустил ее руку, но, взглянув на его лицо, была поражена. Она увидела непередаваемую смесь гнева, уязвленной гордости, сожаления, а самое главное — откровенный и пугающий страх. Филаделфия смотрела на него во все глаза, стараясь запомнить каждую черточку его лица, его гибкое сильное тело, гордую посадку головы. А затем он ушел, с холодным презрением бросив на ходу:
 — Не все мужчины такие дураки, как я.
 В этот миг Филаделфия поняла то, чего не понимала еще минуту назад: он простился с ней.
 Она начала подниматься, но цепкие пальцы Тайрона вцепились ей в запястье.
 — Оставьте. Мне приходилось и раньше видеть его в таком настроении. Вы поступите правильно, если дадите ему возможность подумать.
 Он был слегка удивлен, перехватив ее взгляд, полный ненависти, но быстро распознал, какая страстная натура скрывается под этой внешней благопристойностью. Откровенно говоря, чем больше он на нее смотрел, тем сильнее она заинтриговывала его, и он стал лучше понимать, почему Таварес так привязался к ней. Она вцепилась в бразильца мертвой хваткой. Ему повезло, что она, будучи слишком наивной, не понимает, какими чарами обладает.
 Он медленно разжал свои пальцы и начал поглаживать тыльную сторону ее ладони.
 — Я действительно могу сопровождать вас в Новый Орлеан, — сказал он, — и готов предложить вам все то, что предлагал Таварес.
 Отдернув руку, Филаделфия положила ее на колени.
 — Я сама могу оплатить дорогу. Мне нужна только ваша защита, мистер Тайрон.
 — Есть одна маленькая проблема. — Откинувшись на стуле, Тайрон улыбнулся. — Все выглядит так, словно вы нанимаете меня. Вы не поинтересовались, какую плату я назначу за это.
 Филаделфия сразу сообразила, что он хочет от нее, и дерзко ответила:
 — Вы разыскиваете Макклауда, однако вы не знали, что он живет в Новом Орлеане, пока Эдуардо не сказал вам об этом. Вам искать его бессмысленно, потому что он мог изменить фамилию, а вы не знаете, как он выглядит. Вы возьмете меня в Новый Орлеан, так как я знаю то, чего не знаете вы.
 — И что же вы такое знаете?
 — Я знаю, как выглядит Макклауд!
 Ее слова так удивили Тайрона, что он позволил ей подняться и уйти без единого слова протеста с его стороны. Ошеломленный, Тайрон смотрел ей вслед, заметив при этом, как она, проходя через длинный зал ресторана, плавно покачивает бедрами, от чего он внезапно почувствовал сильное вожделение. Оценивая ее, он совершенно упустил из виду, что и она могла оценить его. Ему необходимо добиться лишь одного: во что бы то ни стало разлучить ее со своим другом. Она согласилась поехать с ним в Новый Орлеан. Эдуардо слышал, что это было ее собственное решение. Как только он соблазнит ее — а Эдуардо к тому времени поостынет, — то просто уверен, что его друг придет к пониманию того, что ему еще раньше было известно о женщинах: они обладают такой же верностью, как и уличные кошки, и не стоят того, чтобы мужчина открыл им свое сердце.
 Откинув голову, Тайрон расхохотался так громко, что люди, сидевшие за соседними столиками, вздрогнули, а главный официант поспешил к его столу, чтобы устранить причину беспорядка.
  Новый Орлеан, август 1875 года 
 — Allez-vous-en! Allez-vous-en!
 Филаделфия моментально проснулась от крика; ее сердце бешено стучало в груди. Кто-то зовет ее? Может, это Эдуардо? Какое-то мгновение она не могла понять, где находится. Она лежала на кровати с пологом на четырех столбиках и накинутой на нее москитной сеткой, через которую ничего нельзя было рассмотреть. Постепенно память к ней вернулась, и уже привычное чувство сожаления охватило ее. Она была не в Саратоге или Бель-Монте с Эдуардо. Филаделфия находилась в Новом Орлеане вместе с Тайроном.
 Они приехали в город накануне вечером, путешествуя всю последнюю неделю сначала поездом от Нью-Йорка до Сент-Луиса, а потом вниз по Миссисипи на колесном пароходе. Не спрашивая ее согласия, Тайрон привез Филаделфию прямо в свой дом. Слишком уставшая, чтобы возражать, она прошла в отведенную ей комнату и легла спать.
 Прошло уже более недели с той ночи, когда Эдуардо, быстро уложив вещи, уехал из «Грэнд-юнион», не оставив даже записки. Рассерженная и обескураженная, она до полудня просидела в четырех стенах, пока Тайрон не пришел за ней. Он спокойно отнесся к известию об исчезновении Эдуардо, хотя недоумевал, куда мог уехать его партнер и каковы его планы на будущее.
 — Allez-vous-en!
 Вздрогнув, Филаделфия села в кровати, прислушалась и поняла, что пронзительный крик доносится с улицы. Она откинула сетку и оглядела комнату. Простота комнаты резко контрастировала с богатой обстановкой В утреннем свете стены были такими же безупречно белыми, как и белоснежное белье, на котором она спала. Крик повторился снова:
 — Allez-vous-en! Chien mechant! Merde! [1] 
 Что за странный французский? Кто кого должен прогнать? Спустив ноги с кровати, она быстро сунула их в атласные тапочки, накинула пеньюар поверх ночной рубашки из хлопка и заскользила к двери по полированному полу. Открыв высокую, до потолка, дверь, она вышла в галерею, и перед ней открылся совершенно незнакомый мир.
 Внизу она увидела внутренний дворик с чугунным фонтаном посредине. Жаркие лучи утреннего солнца заливали его ярким светом. Даже в тени чувствовалось горячее влажное дыхание Миссисипи. По краям дворика росли тропические растения, отбрасывая тени на пол, выложенный мозаикой, и цепляясь за высокие кирпичные стены дворика Толстые виноградные лозы обвивали стволы цветущих деревьев. Другие растения гнулись под тяжестью алых и золотисто-желтых цветов. Папоротники широко распушили свои листья-и были похожи на раскрытые веера. Сквозь густой кустарник, виноградную лозу и листья она увидела в конце сада другие строения. До нее донесся гул голосов и безошибочный запах кухни, нарушавших красоту и сияние освещенного солнцем дворика.
 — Allez-vous-en!
 Вздрогнув от крика у нее за спиной, Филаделфия резко обернулась и, увидев причину своего испуга, громко рассмеялась.
 Из клетки, висевшей в одном из углов галереи, на нее смотрел большой зелено-желтый попугай. Она направилась к нему, и он, склонив голову, с подозрением уставился на нее одним блестящим глазом.
 — Grosse bete, va-t’en! (Убирайся, животное! (фр.) ) — закричал он. Филаделфия улыбнулась и, приняв серьезный вид, спросила:
 — Кого ты зовешь, дурачина, переросший воробей? — Подражая ему, она склонила голову набок и закрыла один глаз. — Я украшу свою чудесную соломенную шляпку перьями из твоего хвоста.
 Попугай, казалось, понял ее угрозу, так как быстро переместился по жердочке на три ступеньки выше и издал истошный крик.
 — От всего сердца приветствую вас в моем доме, мисс Хант. Надеюсь, вы хорошо спали.
 Филаделфия снова вздрогнула и медленно повернулась. На другом конце галереи стоял Тайрон. Она посмотрела на дверь своей комнаты, потом перевела взгляд на двери за его спиной и определила, что их комнаты расположены далеко друг от друга. Интересно, как долго он стоял здесь незамеченным?
 — Доброе утро, — сказала она как можно естественнее.
 Он прислонился к перилам, зажав в левой руке сигарету. На нем были черные брюки, сапоги и рубашка с короткими рукавами. Когда он повернулся к ней лицом, то она увидела, что рубашка у него расстегнута.
 Филаделфия открыто уставилась на его крепкую загорелую грудь, заросшую красновато-коричневыми волосами, и невольно сравнила их с черными шелковистыми волосами, росшими на груди Эдуардо.
 Она опомнилась только тогда, когда он, положив руку на грудь, стал массировать ее, втирая в кожу мелкие капли пота, и в смущении опустила глаза.
 Он издал странный звук — что-то среднее между хрюканьем и хмыканьем — и шагнул к ней.
 — Вы постепенно привыкнете к нашей чуждой условностям жизни, мисс Хант. Новый Орлеан — древний город. — Он приближался к ней, и его голос становился все громче, заглушая звук шагов. — Здесь происходят такие вещи, которые остальной стране и не снились. Здесь вы можете получить наслаждение во всех его видах.
 Тайрон остановился перед ней с зажатой между большим и указательным пальцами сигаретой. Протянув к ней руку, он свободными от сигареты пальцами приподнял ее подбородок.
 — Мы верим как в праведников, так и в грешников. — Филаделфия отпрянула от него и постаралась придать своему лицу холодное выражение.
 — Что касается меня, то я предпочитаю праведников, мистер Тайрон. А сейчас прошу извинить меня.
 Он уперся рукой в стену, преграждая ей дорогу.
 — Не бойтесь меня, — сказал он.
 — Для этого нужны другие условия.
 Взгляд Тайрона устремился к вырезу ее пеньюара, где четко обозначились очертания грудей.
 — Вы сами их создаете, — последовал ответ. Филаделфия плотнее запахнула пеньюар и попыталась отстранить его; ее сердце бешено колотилось.
 — Когда мы уезжали из Саратоги, вы обещали мне держаться на расстоянии. Я вам поверила. Если сейчас что-то изменилось, то я немедленно уезжаю.
 Тайрон не отрывал взгляда от ее груди, с удивлением отметив, как затвердели ее соски. Возможно, это произошло от страха, но, возможно, и по другой причине. Он затушил сигарету о перила.
 Филаделфия совершенно не ожидала, что он схватит ее. Всю оставшуюся жизнь она будет недоумевать, почему тогда не закричала. Она уговаривала себя, что это глупо, стыдно и в этом нет нужды. Но когда его руки крепко схватили ее за плечи и прижали к оштукатуренной стене, она даже не сопротивлялась.
 — Querida (Возлюбленная, желанная, любовница (исп.).), — гортанно прошептал он, нежно погладив ее по голове. Но в его глазах не было нежности, а только одна неприкрытая страсть. Эти блестящие прозрачные глаза дикаря требовали, чтобы она отдалась ему.
 Его палец пробежал по ее щеке до уголка рта, где начала подергиваться мышца.
 — Кожа нежная, — сказал он, наблюдая, как вспыхнули ее щеки. Как давно он не видел женщин, щеки которых розовели от страсти. Проститутки и замужние женщины притворялись, но редко краснели. Его рука спустилась к ее талии, затем он погладил ее бедра и крепко прижал к своей восставшей плоти.
 — Нет! Не смей! — Она начала вырываться, но он положил ей руку на горло и слегка сдавил его.
 — Я хочу только поцелуя. Только поцелуя. — Слишком напуганная, чтобы сопротивляться, Филаделфия замерла, когда он наклонился к ней. Однако страх отступил, едва он прижался губами к ее рту, и все ее тело охватила дрожь. Его губы, жесткие и требовательные, просили поцелуя, его горячее дыхание обжигало ей лицо.
 Она сжала зубы, когда он попытался языком проникнуть к ней в рот. Крепко ухватив ее за подбородок, он запрокинул ей голову и впился зубами в нижнюю губу. Острая боль заставила ее открыть рот, чем и воспользовался Тайрон, засунув в него язык, в то же время не переставая крепко прижимать ее к своим чреслам.
 Филаделфия обеими руками уперлась ему в грудь, требуя освобождения, но он, казалось, даже не замечал этого. Он приподнял ее, прислонил к стене и через ткань рубашки стал мять ее грудь. Нащупав сосок, он взял его в рот и принялся сосать, постанывая от наслаждения.
 Филаделфия вырывалась, чувствуя себя оскорбленной и досадуя на свою полную беспомощность. Наконец он отпустил ее, и она соскользнула вниз, а он тут же нашел ее рот и впился в него мокрым поцелуем.
 На сей раз Тайрон как бы просил пощады и прощения за причиненную боль и предлагал только наслаждение. Он почувствовал, как она, вздохнув, обмякла в его руках и стала податливой, и целовал ее до тех пор, пока сам не устал.
 Вскинув голову, Тайрон посмотрел на нее, как на совершенно незнакомого человека. Ее лицо было покрыто красными пятнами, в широко раскрытых глазах застыл страх. На щеках были следы слез, а на нижней губе выступила небольшая капелька крови. Склонив голову, он слизал ее. Затем, почти сердито, отшатнулся от нее, и между их телами пробежал прохладный ветерок.
 Черт! Напрасно он поддался порыву страсти. Он стал искусителем, она — жертвой. Он никогда не позволял эмоциям управлять собой, особенно вожделению. Однако она с неподдельным любопытством отвечала на его поцелуи и вела себя так же неосторожно, как и он. Какой же нежной, теплой она была, от нее словно веяло ароматом весны! Как давно он не вкушал этот запах невинности!
 Филаделфия была слишком напугана, чтобы говорить, но, когда он, протянув к ней руку, хотел погладить ее по щеке, она, оттолкнув ее, прошептала:
 — Пожалуйста, не надо.
 Тайрон отпрянул, словно от удара. Она выглядела такой испуганной, будто ждала, что он станет ее бить. А может, она думала, как отреагирует Эдуардо, если узнает, что произошло между ними? Он напомнил себе, что именно эта женщина стала причиной их ссоры с Эдуардо. Она была всего лишь маленькой сучкой, которая встала между ними. И не исключено, что это выйдет ему боком. Она здесь, потому что он в ней нуждается, но как только они найдут Макклауда, он тотчас отделается от нее.
 Тайрон смотрел на нее с горячим желанием сделать ей больно, оскорбить ее, силой заставить снова войти в опасную зону бурных страстей. Нагнувшись, он сунул руку ей между ног и с наслаждением смотрел, как она задыхается от гнева.
 — Если еще раз попытаешься распалить меня, — сказал он, — то получишь сполна. — Он медленно, хотя и с неохотой вытащил руку. А затем ушел, бросив на ходу: — Я сплю здесь, всего в шести шагах от твоей двери. Не будь гордячкой и заходи, если возникнет желание. — Улыбнувшись, он окинул ее взглядом своих холодных глаз, вошел к себе в комнату и опустил жалюзи.
 Закрыв лицо руками, Филаделфия, спотыкаясь, дошла до прохладной комнаты, в которой она проснулась. Мир для нее внезапно стал сплошным кошмаром. Человек, которому она доверилась, оказался чудовищем. Теперь она убедилась в этом. Эдуардо предупреждал ее, но она, однако, не захотела к нему прислушаться.
 Она подошла к тазу с водой и начала плескать ее на лицо и шею, надеясь смыть не только запах, но и само ощущение Тайрона. Взяв полотенце, принялась сильно тереть кожу, стараясь все забыть, но ей это не удавалось. Наконец, когда ее кожа стала гореть, она, отбросив полотенце, села на кровать и невидящим взором уставилась на солнечные блики, испещрившие весь пол.
 Она его хотела! В тот самый миг, когда в голове у нее помутнело, ее охватило острое любопытство узнать, на что это похоже — переспать с Тайроном. И он это почувствовал. Она поняла это по выражению его глаз. Еще немного — и он бы воспользовался ее слабостью. Он же предупреждал ее, что является очень опасным человеком. Сегодня ей выпал случай в этом убедиться.
 Филаделфия снова закрыла лицо руками. Она уговаривала себя, что все происшедшее было вызвано ее тоской по Эдуардо. Ее тело изнывало от одиночества и тоски по нему. Тайрон знал о ее чувствах к Эдуардо и попытался сыграть на них. И тем не менее она испытала желание. Оно пришло само по себе, и она ничего не могла поделать с собой. Оказывается, она совсем не знала проснувшуюся в себе женщину. В ней была какая-то бесшабашность, которая заглушала голос разума. Именно поэтому она уехала из Саратоги вместе с Тайроном вопреки тому, что ей хотелось дождаться возвращения Эдуардо и попросить у него прощения. Она понимала, что если откажется переспать с Тайроном, то он возьмет ее силой. Но сколько бы она себя ни уговаривала, ей хотелось изведать вкус его поцелуев. Впредь она не будет играть с огнем.
 Она любит Эдуардо. Сейчас ей открылась эта истина. Она любит Эдуардо Тавареса и не знает, где он сейчас и увидит ли она его снова.
 — Ты дура, Филаделфия Хант! Круглая дура!
 Позднее летнее солнце раскалило город, но с реки дул влажный прохладный ветерок. Мужчины стояли группами около открытых дверей, вспоминая прошлое и обсуждая настоящее, но в основном ожидая, когда спадет жара и они снова смогут вернуться в дома. Некоторые из них улыбались и махали руками идущим по улице музыкантам с инструментами в руках или под мышками. Был вечер пятницы, и, как всегда в конце недели, из всех домов звучала музыка, будь то богатый дом или бедный. Люди танцевали и пели.
 — Где сегодня праздник? — крикнул один из мужчин проходящим музыкантам.
 — На Канал-стрит, — последовал ответ.
 — В американском квартале, — сказал мужчина, задавший вопрос, и плюнул себе под ноги в придорожную пыль. Со времен войны все большие деньги и дома принадлежали американцам.
 Пятерых из музыкантов наняли официально. Шестой напросился играть бесплатно. Так как он был новичком, другие не возражали, чтобы он присоединился к ним. Сразу после войны было очень трудно найти работу, но сейчас ситуация стала меняться к лучшему, и здравый смысл подсказывал, что каждый должен иметь свой шанс на удачу. Американец, в доме которого они будут играть вечером, позволит им набить животы за кухонным столом, а также заплатит по пятьдесят центов каждому за шесть часов игры на открытом воздухе.
 Музыканты считали, что иметь в своей группе шестого человека, да еще играющего на испанской гитаре, является хорошим предзнаменованием. Немногие музыканты обучались своему мастерству в Европе, поэтому они ревностно оберегали свой профессионализм и положение в городе, но этот человек по имени Мануэль доказал, что может играть наравне с ними. Жаль только, что у него болит глаз и ему приходится носить повязку. Однако он был достаточно красивым, чтобы не оттолкнуть от себя дам.
 В конце Французского квартала музыканты вскочили в проезжавший мимо трамвай и поехали дальше. Они много смеялись и шутили. И лишь новичок был полностью погружен в свои мысли, но музыканты ему это прощали. Он еще не успел к ним привыкнуть, и они решили дать ему на это время.
 Только когда они достигли цели, шутки смолкли, лица стали серьезными, искрящиеся весельем глаза потухли. Они сразу прошли на задний двор и вошли в дом с черного хода.
 Филаделфия, глядя в зеркало, поправила золотую сережку. Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, какой у нее собственный цвет волос: брюнетка она или блондинка. Станет ли она когда-нибудь самой собой?
 — Месье будет доволен, — с широкой улыбкой заметила Полетт. — Он сказал, что блондинки зажигают огонь в брюках мужчин.
 Филаделфия игнорировала это сообщение. Она размышляла над тем, когда успела свыкнуться с мыслью, что с ней обращаются как с проституткой. Единственной причиной, по которой она решила положительно ответить на записку Тайрона, оставленную им рядом с ее тарелкой и приглашавшую составить ему компанию на вечернем приеме, было то, что она надеялась порасспросить там людей о Макклауде.
 — Пожалуйста, достань мое черное вечернее платье. Мистер Тайрон сказал, что прием будет официальным.
 — Месье сам приготовил вам платье, мадемуазель, — ответила Полетт.
 Она прошла в небольшую гардеробную и вынесла из нее голубое платье, украшенное розами синего шелка. Платье было красивым, но Филаделфия покачала головой.
 — Я буду носить только свою собственную одежду, — заявила она.
 Полетт ничего не ответила — лишь пожала печами и продолжала держать платье.
 — Хорошо, — сказала Филаделфия, — я сама скажу ему об этом.
 Она вышла в галерею, быстро, чтобы не передумать, подошла к двери его спальни и постучалась. Дверь сразу же открылась.
 — Что тебе надо? — Глаза Тайрона блестели словно круглые серебряные монеты. Он уже был одет к вечеру. На нем были фрак и белая рубашка с жемчужной заколкой. Он сразу же заметил, что Филаделфия еще не готова.
 — Почему ты не одета? Мы выходим через десять минут.
 — Дело в платье, — ответила она холодно. — Я предпочитаю носить свою одежду.
 — Надень голубое, черт возьми! — крикнул он и захлопнул дверь у нее перед носом.
 Филаделфия стояла ошеломленная, чувствуя, как неукротимая ярость охватывает ее. Она забыла, что с этим человеком нужно вести себя осторожно.
 — Тогда я отказываюсь идти.
 Она ждала взрыва, гадая, швырнет ли он ее через перила или изнасилует прямо на месте. Прошло две секунды. Четыре. Шесть. Десять.
 — Ты слышишь меня? — Она уже была готова отступить, когда дверь снова открылась. От испуга она решила, что ей лучше самой броситься с лестницы, чем стать жертвой его гнева.
 Он стоял перед ней, освещенный лампой из комнаты: прямой, высокий, полный сил.
 — Ты просила меня помочь тебе найти человека, вот я и пытаюсь это сделать. Неужели ты не понимаешь, что мы, возможно, встретим там Макклауда. Прием устраивает чета богатых американцев. Он может быть в числе приглашенных. Мне казалось, что ты захочешь поговорить с ним перед тем, как я его убью.
 — Ты нашел Макклауда?! — закричала Филаделфия. — А я… я не хочу, чтобы ты убивал его.
 Он молчал, но атмосфера вокруг накалялась.
 — Я убью его не из-за тебя. У меня с ним свои счеты.
 — Не понимаю.
 — Я это знаю. А сейчас иди одевайся, не то я уйду один.
 Филаделфия поспешила к себе в комнату и стала торопить Полетт:
 — Быстрее! Помоги мне одеться! Он может уйти без меня!
 Через двадцать минут карета Тайрона свернула на Канал-стрит и встала в очередь вытянувшихся в линию карет, чтобы подъехать к большому двухэтажному кирпичному дому, окна которого были ярко освещены.
 — Запомните две вещи, мисс Хант, — сказал Тайрон, сидя рядом с ней в темноте кареты. — Эти люди знают меня как месье Телфора. Это мое деловое имя.
 — А чем вы занимаетесь?
 — Хлопок. Американский и итальянский. А сейчас закройте ваш хорошенький ротик и слушайте меня. Вы будете носить свое собственное имя: Филаделфия Хант. Вы сирота и моя подопечная.
 — Подопечная? Я слишком стара, чтобы быть вашей подопечной.
 Наклонившись к ней, Тайрон сказал:
 — Тогда я представлю тебя как свою новую любовницу. Это тебе больше подходит?
 — Меня бы больше устраивало, если бы вы вообще не упоминали моего имени. К чему все эти игры?
 — Мне казалось, вы любите играть. — Он пробежал пальцем по ложбинке между ее грудями и усмехнулся, увидев, как она вздрогнула. — Эдуардо играет свою игру, а Макклауд свою собственную. Более года он жил прямо у меня под носом, а я ничего не знал, пока в игру не вступили вы. Я считал его мертвым. Не часто встречается, чтобы человека убивали дважды. — Как вам удалось узнать его?
 — Я никогда не видел его. Сегодня увижу впервые.
 — Не понимаю.
 — Вы уже это говорили. С вами становится скучно. Теперь мне ясно, почему Эдуардо вас бросил.
 Филаделфия вздохнула с облегчением, когда их карета подкатила к дому. Черный швейцар во фраке и белых перчатках открыл дверцу кареты и помог ей сойти на землю. Тайрон схватил ее за локоть.
 — Не забывай, кто ты есть, а то потом пожалеешь об этом! — злобно процедил он.
 — О, я вас хорошо знаю, — прошептала она в ответ. — Вами пугают детей по ночам.
 Тайрон крепко сжал ей локоть.
 — Ты недалека от истины. А теперь идем за нашей добычей.




 Глава 16


 В доме, расположенном в Парковом квартале (Парковый квартал — старинный аристократический жилой район Нового Орлеана), яблоку было некуда упасть. Удушающая жара не помешала гостям облачиться в самые лучшие наряды. Когда Филаделфия под руку с Тайроном вошла в дом, она обратила внимание, что всюду можно было видеть платья из атласа, шелка и кружев, сшитых по последней парижской моде. Дамы выглядели великолепно, но каждая из них интенсивно обмахивалась веером. Ее собственное платье словно вросло в тело. Она вспомнила школьные уроки по этикету, где говорилось, что леди никогда не потеет. Потеть просто грубо. Стояла такая жара, что все двери, ведущие во двор и на галерею, были открыты в надежде, что с реки подует прохладный ветерок, но его не было, и жара не спадала. Новый Орлеан в августе неподвластен никаким капризам моды.
 — Иди за мной, — сказал Тайрон, когда они вошли в гостиную. Он грубо потянул ее за собой к мраморному камину, который занимал почти всю стену. Филаделфия с интересом заметила, что каминный экран был отодвинут, а внутри камина стояли горшки с цветущей геранью. Да и вообще вся комната была заполнена вазами с цветами и горшками с миниатюрными фруктовыми деревцами, которые, очевидно, принесли из оранжереи.
 Тайрон остановился перед немолодой парой и, к ее удивлению, прежде чем обратиться к ним, согнулся в легком, но весьма грациозном поклоне.
 — Добрый вечер, полковник де Карлос.
 — Телфор! Я не знал, что вы уже вернулись, — сказал полковник. С широкой улыбкой на загорелом лице он обменялся с Тайроном рукопожатием.
 — Я только что вернулся, — ответил Тайрон и перевел взгляд на жену полковника, маленькую женщину с безупречной кожей и густыми черными волосами, уложенными в высокую прическу, уже вышедшую из моды.
 — Миссис де Карлос, — Тайрон поднес к губам маленькую ручку женщины, — вы, как всегда, очаровательны.
 Темные глаза женщины засияли, и она посмотрела на Филаделфию.
 — А вы, как всегда, заняты, — ответила она — Познакомьте нас с вашей спутницей.
 — Да, конечно. — Он подтолкнул Филаделфию вперед. — Позвольте представить вам мисс Филаделфию Хант из Чикаго. Она моя новая подопечная.
 На лицах супругов появилось удивленное выражение. Первой пришла в себя миссис Карлос:
 — Вас назначили опекуном молодой леди?
 — Фелиция! — возмущенно воскликнул полковник и с упреком посмотрел на жену. Затем отечески улыбнулся Филаделфии. — Моя жена хотела сказать, что мы изумлены, какую ответственность взял на себя месье Телфор. Ведь он очень занятой человек и редко бывает в городе больше недели. — Он взглянул на Тайрона. — Надеюсь, что сейчас, когда вы стали опекуном, ситуация изменится. Она ваша племянница?
 — Дочь недавно умершего партнера. Естественно, я не всякую возьму под свою опеку, — заметил Тайрон и улыбнулся своей собственной шутке, которую никто из присутствующих не оценил. Филаделфия сразу поняла это по лицам супругов.
 Почувствовав симпатию к смущенной молодой женщине, Фелиция де Карлос положила свою маленькую пухлую ручку на руку Филаделфии.
 — Не хотите пойти со мной? — спросила она. — Если вы решили поселиться в городе, то я хочу познакомить вас с его обитателями.
 — В этом нет необходимости, — бесцеремонно заявил Тайрон. — Мисс Хант и я только начали знакомиться с гостями. Возможно, позже она составит вам компанию, а сейчас прошу нас простить. — Он грубо вытолкнул Филаделфию вперед, и сам последовал за ней.
 — Ну и ну! Что ты об этом думаешь?
 — Пусти лису в курятник, вот что я думаю, — ответил полковник, глядя на жену. — Если в ближайшее время Тайрон не исправится, то эта молодая женщина может оказаться в приюте для сирот. Хорошенькая штучка. Вот уже двадцать лет, как я не видел таких ярких волос.
 — И я тоже. Ты не думаешь, что она?..
 — Телфор — последний негодяй, но вряд ли он приведет женщину такого сорта в приличный дом.
 Перехватив скептический взгляд жены, полковник посмотрел вслед удаляющейся паре, которая уже достигла дверей второй гостиной, где стояли столы с прохладительными напитками. Нет, решил он. Девушка вела себя безупречно и, по всей вероятности, хорошо воспитана. Все проблемы у нее еще впереди.
 Словно прочитав мысли мужа, Фелиция заметила:
 — Тайрону лучше поскорее нанять пожилую даму для сопровождения девушки, иначе очень скоро ее нигде не будут принимать.
 Не ведая о том, какое впечатление он оставил о себе у супружеской пары — впрочем, Тайрона это и не волновало, — он подвел Филаделфию к первому столу.
 — Что будете пить? — спросил он. — Вы вся красная и того гляди упадете в обморок.
 — Ваша прекрасная речь не способствует повышению настроения, — ответила Филаделфия, возмущенная его грубым обращением. Ее страх еще больше усилился. — Подопечная! Надо же придумать такое! Они наверняка решили, будто я ваша новая любовница. Было бы гораздо лучше, если бы вы сказали им правду.
 Он обжег ее взглядом, в котором сквозило легкое удивление.
 — Говорите, что будете пить, пока я не переменил своего решения.
 Филаделфия оглядела стол, около которого стоял чернокожий официант в униформе. Здесь был огромный выбор прохладительных напитков для дам: охлажденные сиропы из тропических фруктов, оранжады, лимонады, оршады и ячменный отвар в хрустальных кувшинах. Джентльменам предлагались вина разных сортов, прекрасные ромы из Вест-Индии, для американских гостей стояли серебряные стаканы, наполненные коньяком с водой, сахаром, льдом и мятой.
 — Лимонад, — заказала она, и тут же в ее памяти всплыло красивое лицо Эдуардо, его заразительный смех, когда он смачивал ее волосы лимонным соком, чтобы высветлить их. Эдуардо! При мысли о нем душа ее заныла. Где он сейчас? Как ей отыскать его? И хочет ли он, чтобы его нашли?
 — Держи.
 Она непонимающе посмотрела на запотевший стакан, который протягивал ей Тайрон, и покачала головой.
 — Я не хочу.
 Увидев непроницаемое выражение его лица, она тотчас подумала, что он выльет содержимое ей на платье, но вместо этого он взял со стола высокий серебряный стакан и протянул ей.
 — Вам это нужно больше, чем мне, — сказал он. — Пейте медленно.
 — Что это?
 — Виски, черт возьми, — прошипел он. — Пей!
 Филаделфия поднесла стакан ко рту и сделала маленький глоток. Запах мяты и сладость сахара придавали напитку пикантность и приятный вкус. Она сделала большой глоток, у нее запершило в горле, и она закашлялась, Тайрон подтолкнул стакан к ее рту.
 — Пей до дна! Вот так-то лучше. Теперь щеки порозовели, и Макклауд будет наш.
 Филаделфия моментально побледнела.
 — Он здесь?
 — Или здесь, или скоро придет. Не стойте без дела, а ищите его. Походите, посмотрите, но только не смейте разговаривать с супругами де Карлос. Вы не умеете врать.
 Не глядя на нее, он повернулся и ушел, оставив ее одну.
 Оскорбленная и в то же время чувствуя облегчение оттого, что Тайрон оставил ее в покое, Филаделфия взяла со стола стакан с лимонадом и направилась на веранду, где играла музыка. Подойдя к перилам, она оглядела огромный сад, примыкавший к дому де Карлос. В отличие от маленького внутреннего дворика дома Тайрона этот большой двор был хорошо спланирован. На широкой и просторной веранде, сделанной из мореного дуба, повсюду стояли горшки с цветущими розами и другими растениями. Под верандой располагалось патио, где играли музыканты. На лужайке за патио был натянут огромный полосатый тент; там сновали официанты с серебряными подносами, уставленными различными блюдами, и Филаделфия поняла, что именно там будут сервированы столы. Бумажные фонарики, развешенные на ветвях деревьев, отбрасывали красочный свет на пары, танцевавшие на вымощенной плитами площадке.
 Поставив стакан на перила, Филаделфия облокотилась на них и стала слушать испанскую мелодию, которую исполняли музыканты. Ее чарующие звуки увеличили количество танцующих, и до нее донесся их веселый смех. Когда ее глаза привыкли к темноте, она различила в густой тени деревьев парочки, нашедшие там уединение. Филаделфию охватила зависть. В объятиях Эдуардо она знавала такие моменты, и ей самой сейчас хотелось быть там.
 Чудесная музыка смолкла, сменившись громом аплодисментов, и тут же началась другая мелодия, которую исполнял один гитарист. Музыка, поначалу тихая и нежная, с каждым тактом становилась все более быстрой и страстной. Филаделфия слушала, и ее тоска по Эдуардо сменилась глубокой печалью. Музыка брала за душу, вызывала боль и страдание. Слезинка скатилась по ее щеке, но она не стала смахивать ее и продолжала слушать. Она была одна на этом конце веранды, одна в целом мире, и сейчас для нее не существовало ничего, кроме этой мелодии, поющей о любви, потерях и одиночестве. Внезапно в мозгу подобно молнии сверкнула догадка. Выпрямившись, она стала вертеть головой из стороны в сторону в поисках лестницы, ведущей в патио. Отыскав ее глазами, она побежала к ней, ничего не замечая вокруг, и, подобрав юбки, быстро устремилась вниз по деревянным ступенькам.
 Спустившись, Филаделфия с трудом перевела дыхание и посмотрела туда, где сидели музыканты. Шестеро молодых мужчин разместились под самой галереей, которая отбрасывала тень на их лица. У двоих на коленях лежали скрипки, третий держал виолончель, четвертый сидел за маленьким пианино, пятый держал в руках банджо. Но ей хотелось увидеть лицо шестого мужчины, который сидел сзади. Но именно там тени сгущались, и она могла видеть только его силуэт в белой рубашке. Однако она хорошо знала мелодию, которую он играл, она слышала ее раньше, и именно в такой каденции, и была уверена, что так может играть только один человек на свете.
 Она ждала, пока музыка умолкнет, ее сердце неистово колотилось, и ей пришлось прижать к груди руку, чтобы унять нестерпимую боль. Она не присоединилась к раздавшимся аплодисментам, не сдвинулась с места, не попыталась подойти поближе, боясь ошибиться. Но она знала, что здесь не может быть ошибки. Музыканты, повернувшись к гитаристу на стульях, хвалили его и жали руку, но сам он не произнес ни слова.
 Наконец они встали с мест, чтобы отдохнуть, и вышли на освещенное пространство. Разочарование, острое как бритва, полоснуло Филаделфию по сердцу. Все мужчины были цветными! Она тут же вспомнила, что Полетт, одевая ее, дрожала от восторга, говоря, что ей удастся услышать лучший оркестр в Новом Орлеане, состоящий из мулатов. Она мельком взглянула на лицо гитариста с черной повязкой на поврежденном глазу и, заливаясь слезами, убежала.
 Она обогнула танцующих, благодаря Бога за то, что ее тут никто не знает, и подошла к полосатому тенту, делая вид, что хочет войти туда, но в последний момент свернула в сторону. Сад в этом месте был темным и тихим, листва не пропускала света, горевшего в доме. Она быстро шла мимо зарослей бананов, мимо диких роз, пока серо-зеленое кружево свисавшего с деревьев лишайника не стало цепляться за лицо, и здесь, в тени раскидистого дуба, она остановилась. Измученная, полная отчаяния, она уперлась руками в шершавый ствол дерева и горько заплакала.
 Вокруг стояла тишина, нарушаемая только металлическим треском цикад, отдаленными голосами гостей и ее собственными рыданиями. Но внезапно до нее донесся приглушенный травой звук приближающихся к ней шагов. Филаделфия не двинулась с места, надеясь, что кружево лишайника хорошо закрывает ее от любопытных глаз. Хруст веток настолько напугал ее, что она в страхе прижалась к дереву, решив, что это Тайрон разыскивает ее. Она поступила опрометчиво и глупо, приехав с ним в Новый Орлеан, где он, воспользовавшись ее слабостью, может ее соблазнить. Два дня подряд ей казалось, что он вот-вот изнасилует ее. Однако после того знойного поцелуя он не дотрагивался до нее. Он просто угрожал ей и с удовольствием наблюдал, как она дрожала от страха. Неожиданно в ней поднялась ненависть к нему. Если бы не он, она бы сейчас не плакала так горько. Музыка, исполненная незнакомцем, перевернула ей душу и была так похожа на ту страстную мелодию, которую Эдуардо когда-то играл для нее.
 Шаги приближались, потом затихли и снова возобновились. Она слышала шуршание листвы у себя за спиной. Рука, вцепившаяся ей в плечо, была сильной и твердой, и она, разгневанная тем, что кто-то нарушил ее уединение, резко обернулась.
 — Menina?
 Она не могла ясно разглядеть окликнувшего ее, да ей и не надо было этого делать. Она сразу же узнала его голос!
 — Эдуардо!
 Филаделфия бросилась к нему на шею, заливая слезами его рубашку. Он крепко обнял ее, и боль тотчас ушла, уступив место радости.
 — Это ты, — прошептала она. — Я знала… и не знала!
 Эдуардо обхватил руками ее лицо, чтобы получше рассмотреть его. Он не мог поверить своим глазам, когда увидел, с какой страстью смотрит на него эта молодая светловолосая женщина. И эту страсть разбудил в ней он.
 Филаделфия была на седьмом небе от счастья.
 — Почему ты здесь?
 — Этот же вопрос я могу задать и тебе, menina. Как ты оказалась на приеме у де Карлосов?
 — Тайрон привез меня к ним. — Филаделфия сразу почувствовала, как при упоминании этого имени Эдуардо напрягся.
 — Мне следовало бы самому догадаться об этом. Он тоже не узнал меня, не знаешь?
 — Нет. Мне кажется, что его там не было. Он погладил ее по голове.
 — Мы должны поговорить, но не здесь Где ты остановилась?
 Филаделфия колебалась, не зная, что сказать.
 — Мы здесь всего два дня.
 — Ты остановилась у Тайрона? — Его голос был подчеркнуто равнодушным. — На тебе новое платье, menina, — заметил он, обхватив ее руками за талию. — Он тоже делает тебе подарки?
 Намек был прозрачным, и Филаделфия слегка отстранилась от него, да он и не удерживал ее.
 — Если бы ты согласился сопровождать меня в Новый Орлеан, то мы бы не вели подобный разговор.
 — А нам есть что обсудить? Вряд ли мне это понравится.
 — Не смей портить нашу встречу. Прошу тебя.
 — Хорошо.
 Его голос был таким холодным, что внутри у нее все оборвалось. Куда девалась радость от встречи? А она еще хотела извиниться перед ним. Сейчас ею овладел только гнев.
 — Если помнишь, так это ты покинул меня. Почему я должна объяснять, что произошло со мной за последние две с половиной недели?
 — Ты сказала вполне достаточно. Не в пример тебе я хорошо знаю Тайрона.
 — Ты… ты негодяй!
 В тот же миг она внезапно оказалась в его объятиях. Поцелуй Эдуардо был холодным, сладострастным и коротким, но удивительно эффективным. Когда он так же неожиданно отпустил ее, она прижалась спиной к дереву. Эдуардо тихо засмеялся, а затем шорох листьев подсказал ей, что он ушел. Она сделала два шага вперед и тихо окликнула его, но он не остановился.
 Когда несколькими минутами позже Тайрон увидел ее выходящей из сада, он сразу же быстро оглядел кустарник за ее спиной. Не увидев там никого, он шагнул ей навстречу:
 — Где вы были?
 Филаделфия посмотрела на его злое лицо и испытала радость от того, что он не знает ее секрета.
 — Я флиртовала напропалую со всеми мужчинами. Разве не этого вы от меня ждали?
 Он схватил ее за руку и притянул так близко, что она почувствовала на лице его дыхание.
 — Не дразни меня, querida. Флиртуй с кем угодно, но домой ты отправишься со мной, понятно?
 — Если вы намекаете на физическую близость, то вам надо избрать другую тактику. Ваши намеки меня совершенно не волнуют.
 Он еще крепче сжал руку Филаделфии, но она стиснула зубы, чтобы подавить стон, готовый сорваться с губ.
 — Когда я займусь с вами любовью, вам будет не до рассуждений.
 Она подумала, что он сейчас поцелует ее, и отшатнулась от него, но не из-за страха, а из-за нежелания, чтобы его губы касались ее губ после поцелуя Эдуардо.
 — Не надо, — тихо попросила она.
 Ее открытое неповиновение раздражало Тайрона. После поцелуев, которыми они обменялись, она выказывала открытую неприязнь к нему. Да, она опасалась испытывать его терпение, но сейчас ему стало ясно, что он может взять ее, только применив грубую силу. Он еще никогда в жизни не насиловал женщин, в этом не было необходимости. Однако он не привык, чтобы его отвергали
 Тайрон грубо поцеловал ее, словно в наказание, но, к счастью, тотчас же оттолкнул.
 — А сейчас идите в дом, встаньте в дверях и смотрите в лицо каждого проходящего мимо вас мужчины. Делайте свое дело, черт возьми, иначе сегодня ночью мы займемся другим видом спорта.
 Филаделфия поспешила к дому, испытывая одновременно страх и радость. Эдуардо был рядом. Осознание этого позволяло ей чувствовать себя в большей безопасности. Она не будет больше провоцировать Тайрона, но и не ударит палец о палец, чтобы помочь ему.
 Это решение, как ни странно, успокоило ее. Если ей сегодня повезет и она узнает Макклауда в толпе гостей, то не скажет об этом ни Тайрону, ни даже Эдуардо, пока не поговорит с ним лично. Она не станет причиной еще одной смерти — ведь Тайрон не оставит его в живых. Возможно, она расскажет о нем Эдуардо, но не раньше, чем он объяснит ей, почему тоже разыскивает Макклауда.
 Филаделфия поднялась по лестнице в дом. но на этот раз даже не взглянула на музыкантов, рассаживающихся по местам после короткого перерыва. Эдуардо сказал, что они обязательно поговорят, и она не сомневалась, что он найдет ее.
 Прошел почти час с того момента, как она начала рассматривать гостей, входивших и выходивших из дома. Устав, она направилась в уголок, чтобы отдохнуть. Ее голова раскапывалась от духоты, платье прилипло к влажному телу. Она села на стул, надеясь, что Тайрон скоро увезет ее домой.
 Проходивший мимо джентльмен заметил Филаделфию сквозь листья пальмы, за которой она сидела, и остановился, но у нее не было сил даже улыбнуться ему, и она притворилась, что не видит его. Но ее пренебрежение не остановило его. Раздвинув листья пальмы, он подошел к ней:
 — Моя дорогая леди, такой красавице, как вы, грех прятаться за пальмой.
 Филаделфия подняла глаза на мужчину, заговорившего с ней, и обмерла. Она словно заглянула в прошлое. Те же рыжие волосы, хотя и поредевшие с возрастом. Те же красные щеки, которые делали его похожим на Санта-Клауса, за кого она и приняла его в детстве. Тот же испещренный красными прожилками нос, ставший похожим на клюв от многочисленных переломов. До этой самой минуты она сомневалась, что узнает его. Сейчас все сомнения исчезли.
 — Я напугал вас? — спросил он, увидев ошеломленное выражение ее лица. — В таком случае тысяча извинений. Я Ангус Макхью, житель этого города. А кто вы?
 — Филаделфия Хант, — с трудом выдавила она. Склонив набок голову, он приблизил к ней ухо.
 — Хант? Вы из тех Хантов, что живут в Чарлстоне?
 — Я из тех Хантов, что живут в Чикаго.
 — Вот как? Я не слышал о Хантах из Чикаго.
 — Мой отец был банкиром.
 — Во всяком случае, я бы знал о таком банкире, хотя по роду моих занятий нечасто имею с ними дело.
 — А каким бизнесом занимаетесь вы, сэр?
 — Срочные контракты, торговля, фондовая биржа и прочее в том же духе. Идет ли дождь, происходит ли наводнение, засуха — из всего этого я извлекаю выгоду.
 — Понимаю. — Филаделфия поднялась, испытывая горячее желание поскорее убежать от него, но осталась стоять на месте. Был самый подходящий момент сказать ему, что она знает, кто он, и узнать у него, какую роль он сыграл в судьбе ее отца, но ее вдруг охватил непонятный страх. — Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Макхью. Надеюсь, что мы встретимся снова.
 — Возможно, — ответил он с улыбкой. — Вы долго пробудете в нашем прекрасном городе?
 — Это зависит от моего опекуна, — уклончиво сказала Филаделфия.
 — Вот как? А кто ваш опекун? Возможно, я знаю его.
 — Тай… Телфур. Месье Телфур. Его бизнес — хлопок.
 — Что вы говорите? Тогда я должен его знать. До свидания, мисс. Я просто в восторге от того, что познакомился с вами.
 Филаделфия смотрела, как он быстро удалялся от нее, и, когда рядом с ней появился Тайрон, с облегчением вздохнула.
 Тайрон сразу заметил, что она чем-то расстроена, и незамедлительно спросил:
 — Что, черт возьми, случилось на этот раз?
 — Мне дурно. Немедленно отвезите меня домой.
 — Это от жары. Вы скоро привыкнете к ней.
 — Нет. Я не собираюсь оставаться здесь.
 Тайрон молча посмотрел на нее, но, почувствовав, как она вцепилась ему в руку, понял, что она вот-вот упадет в обморок, и счел за лучшее отвезти ее домой.
 — Вы так и не нашли Макклауда? — спросил он, подсаживая ее в карету.
 — Кого? — переспросила она, рассеянно глядя на него. Тайрон тихо выругался, поняв, что она на грани истерики. Ему лучше сейчас не давить на нее.
 — Мы сделаем еще одну попытку. Приемы в Новом Орлеане чуть ли не каждый вечер. Мы его разыщем.
 Филаделфия молча смотрела в темноту. Ей не надо искать Макклауда. Она уже нашла его.
 Часы пробили три раза. Филаделфия лежала без сна и уже слышала, как они отстучали сначала час, затем два часа ночи. Она уже приняла решение: завтра же собрать вещи и покинуть дом Тайрона. У нее хватит денег, чтобы купить билет на пароход и добраться по Миссисипи до Сент-Луиса, где живут ее родственники. Но прежде всего она повидается с Макхью, то бишь с Макклаудом. Тайрон не сможет остановить ее. Он не заставит ее быть затворницей в его доме. Она дождется, пока он уйдет, и, если будет нужно, бросит свои вещи и уедет без них. Она боится его, но еще больше боится упустить возможность поговорить с Макклаудом.
 Заслышав шаги на балконе, Филаделфия затаила дыхание. Тайрон расхаживал там до часу ночи. Каждый раз, когда он проходил мимо ее закрытой двери, она зажмуривалась и молилась. Но ей казалось, что к этому времени он уже уснул. Она слышала, как он подошел к двери своей комнаты, расположенной рядом, как после двух часов ночи скрипнули пружины его матраса и решила, что он лег спать. Сейчас он, должно быть, проснулся.
 Шаги пересекли балкон; они были такими тихими, что Филаделфия бы не услышала их, если бы спала. Однако она не спала, сердце ее бешено стучало, кулаки непроизвольно сжались. На жалюзи упала тень, и она поняла, что Тайрон стоит у двери в ее комнату. Девушка чуть не закричала от страха, но подавила крик, надеясь, что он уйдет, если решит, что она спит.
 Он беззвучно открыл жалюзи, и Филаделфия сквозь москитную сетку увидела его — темный силуэт на фоне лунного света. На этот раз она не испытывала никакого желания отведать его поцелуев или объятий. Страх сковал ее, а мозг усиленно работал, представляя, что сейчас может с ней случиться.
 Он осторожно продвигался вперед в темноте. Она слышала, как он тихо выругался, споткнувшись обо что-то, затем двинулся дальше и остановился перед ее кроватью. Сильное волнение охватило Филаделфию, и она закричала:
 — Не смей дотрагиваться до меня, Тайрон! У меня здесь пистолет!
 Он тихо засмеялся.
 — Не стреляй, menina, — послышался голос. — Это я. — Филаделфия рванула москитную сетку.
 — Эдуардо!
 Приложив палец к губам, он тихо прошептал:
 — Не надо будить хозяина дома. Подвинься, я лягу рядом.
 Эдуардо лег к ней в постель и обнял ее. Филаделфии о многом хотелось расспросить его, но он принялся осыпать ее поцелуями, а затем начал снимать с нее рубашку, и она решила, что расспросы могут подождать. Прошло уже более двух недель, как они в последний раз занимались любовью, и она так же страстно, как и он, хотела поскорее наверстать упущенное время. Их руки сплетались, срывая одежду, пока они не оказались обнаженными в объятиях друг друга.
 Как она могла забыть за такое короткое время, сколько удовольствия дарят его поцелуи! Она мысленно улыбнулась, вспомнив, как боялась вожделения Тайрона. Оно было ничто по сравнению с той радостью, которую она испытывала сейчас, с той страстью, которая заставляла ее тело выгибаться, а сердце стучать в унисон с сердцем Эдуардо. Он не сказал ей ни слова, да в этом и не было нужды. Она сгорала такой же страстью, как и он. Когда он наконец вошел в нее, она закричала:
 — О да! Да!
 Весь мир сразу перестал существовать для них. Они слились друг с другом, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие.
 После того как он мощно извергся в нее, она еще долго держала его в своих объятиях, не желая, чтобы он покинул ее. Теперь ей ничто не страшно. Эдуардо вернулся к ней. Она уедет с ним и оставит все страхи позади.
 Внезапно в комнате вспыхнул свет. Любовники были вне себя от изумления, но Эдуардо опомнился первым и заслонил собой Филаделфию.
 — Я все правильно рассчитал, — сказал Тайрон, стоя с лампой в одной руке. В другой он держал пистолет и с усмешкой смотрел на них. — Двери моего дома всегда открыты для тебя, Эдуардо, но сегодня ты злоупотребил моим гостеприимством. — Он посмотрел на Филаделфию, и в его прозрачных стеклянных глазах загорелась злоба. — А я-то думал, что ты предпочитаешь спать одна.
 — Пусть тебя не беспокоит, с кем она предпочитает спать, — сказал Эдуардо. — Я увожу ее с собой.
 — Нет.
 Взгляд Филаделфии перебегал с лица Эдуардо на пистолет и обратно.
 — Я мог бы убить тебя раньше, но меня разбирало любопытство, сумел ли бразилец растопить твой лед. Твои любовные крики очень впечатляют, querida.
 Тайрон с холодной усмешкой взглянул на Эдуардо. Закравшаяся в душу ревность была для него откровением; она жалила его, словно скорпион. Более двух часов после их возвращения с приема он лежал без сна, думая с вожделением о Филаделфии. Затем он услышал шаги. Какая наглость посметь заниматься любовью под крышей его дома! Только гордость не позволяла ему вовремя остановить их.
 — Ты думаешь, что если она раздвинула перед тобой ноги, то она тебя любит? Я докажу обратное.
 Он пренебрежительно посмотрел на Филаделфию.
 — Ты говоришь… что любишь его? Да ведь ты даже не знаешь его. Поинтересуйся у своего дружка, кто погубил твоего отца.
 — Тайрон! — Эдуардо выскочил из постели, но, увидев наставленный на него пистолет, застыл на месте.
 — Не вынуждай меня убивать тебя, Таварес. Она этого не стоит. — Тайрон взглянул на Филаделфию. — Спроси своего любовника, почему мы разыскиваем Макклауда. Спроси его, кто погубил Ланкастера. Спроси его, кто написал третье письмо твоему отцу. А заодно полюбопытствуй, почему он стал врагом Уэнделла Ханта.
 Филаделфия с улыбкой посмотрела на Эдуардо:
 — Я не хочу ничего слушать. Он говорит все эти вещи, чтобы побольнее нас задеть.
 Но когда она вгляделась в лицо Эдуардо, мужество покинуло ее. Он настороженно наблюдал за ней. Филаделфия с отчаянием переводила взгляд с одного мужчины на другого. Неужели здесь лежит разгадка смерти ее отца? Мало-помалу уверенность покинула ее. Она вспомнила, что в одном из писем говорилось о бразильце. Во рту у нее пересохло. На сердце легла тяжесть.
 — Это был ты?
 Эдуардо дернулся как от удара.
 — Menina, ты неправильно задаешь вопрос. Ты не спрашиваешь меня, почему я это сделал.
 — Причины не имеют значения, — словно издалека услышала она свой голос. Неужели Эдуардо был одним из врагов ее отца? — Скажи мне правду. Это ты погубил моего отца?
 Эдуардо печально улыбнулся:
 — Как хрупки наши мечты, menina. Я пытался остановить тебя, просил прекратить поиски, говорил, что правда убьет тебя.
 — Ты хочешь сказать — навредит тебе! — гневно закричала Филаделфия. — Ты лгал мне! Я поверила, что ты хороший и честный человек, но все это было ложью!
 — Разве? И даже моя любовь к тебе?
 — Не смей! — Филаделфия закрыла лицо руками. — Не смей говорить мне о любви! Ты предал меня! Ты заставил меня предать все, что мне было так дорого!
 — Прошу прощения, — сухо сказал Тайрон.
 — Нет! — воскликнула Филаделфия, садясь в постели и совершенно забыв, что она голая и что на нее смотрят двое мужчин. — Пусть уходит сеньор Таварес и никогда не возвращается. Никогда!
 Нагнувшись, Эдуардо подобрал свою одежду и стал одеваться. Одевшись, он посмотрел на Филаделфию и был рад увидеть, что она закуталась в одеяло.
 — Не верь во всю эту чепуху. У меня и в мыслях не было причинить тебе зло. Но сейчас я понял то, о чем давно подозревал. Тебе не уйти от самой себя. Все мои попытки не увенчались успехом. Прощай, menina.
 Когда Эдуардо ушел, Филаделфия обратила свой взгляд на Тайрона, пытаясь понять, что он теперь станет делать. Она уже перестала бояться его.
 Тайрон долго смотрел на нее.
 — Ты еще глупее, чем я думал, — сказал он наконец. — Таварес прав. Ты неправильно задала вопрос. Он погубил твоего отца, и я помог ему в этом. Однако ты не спросила почему. Он слишком горд, чтобы объяснить тебе это, а я могу. Твой отец был алчным человеком, а алчность убивает людей. Он получил по заслугам. И, будучи трусом, убил себя, вместо того чтобы открыто посмотреть в лицо опасности. Тебе никогда не приходило в голову, что если бы он любил тебя, то остался бы жить?
 Каждое слово, сказанное Тайроном, камнем ложилось на сердце Филаделфии. Обхватив плечи руками и раскачиваясь из стороны в сторону, она негромко застонала.
 Тайрон тихо выругался и вышел из комнаты. Если она доведет себя до сумасшествия, от нее будет мало пользы, то же касается Тавареса, то сейчас, когда он бросил ему в лицо всю правду, придется быть начеку.
 Подняв пистолет, он вглядывался в темноту. Таварес был одним из самых близких и преданных друзей. Для Тайрона будет большой потерей, если ему придется убить его, а Тайрон не любил потерь.
 Однако он может себя поздравить. Ему удалось рассорить Эдуардо и Филаделфию. И все же он не ощущал радости победы. Победив, он тем самым нарушил свой кодекс чести. Он нанес своему другу удар в спину.
 Опустив пистолет, Тайрон облокотился о балюстраду. Впервые за долгое время он вынужден был признать, какой же скотиной он стал.




 Глава 17


 Филаделфия пробралась на последнюю скамью в полутемном католическом соборе Св. Людовика, когда в половине седьмого утра началась служба. Не будучи католичкой и не зная, как себя вести, она встала на колени и склонила голову, слушая, как голоса хора, поющего на латыни, возносятся под своды собора. Она убежала из дома Тайрона, дождавшись, когда забрезжит рассвет, чтобы не заплутать на незнакомых улицах города. Она не имела ясного представления, где можно спрятаться, но, завидев высокий шпиль собора, взяла его за ориентир и направилась к нему по узким улочкам. Ей казалось, что церковь — самое лучшее укрытие от дьявола. А Тайрон был дьяволом.
 Она сложила вместе руки и закрыла глаза. Даже если ей суждено прожить до ста лет, она до конца своих дней не забудет то злорадство, с которым Тайрон разоблачал Эдуардо.
 Он знал всю правду и, однако, выжидал, когда можно будет использовать ее в своих целях. Она ненавидела его, презирала, но больше всего боялась. Филаделфию охватила дрожь, и, чтобы унять ее, она стиснула зубы. Затем сделала глубокий вдох, чтобы овладеть собой, но дрожь не стихала.
 Все последние четыре месяца она жила во лжи. С того самого момента, когда Эдуардо Таварес вошел в ее жизнь, и до настоящего времени. Все ложь, обман и сплошное притворство. Он все правильно рассчитал, чтобы удержать ее от выяснения правды.
 Правда. Это слово засело у нее в голове. А что такое правда? Она уже не знала, кому верить. Тайрон был холодным, бездушным человеком, готовым на любой обман. Он назвал ее отца жадным, и даже больше того — человеком, повинным в смерти других. Абсурд. Ее отец был тихим добрым человеком, единственной страстью которого было коллекционирование редких вещей. Но это не делало его алчным.
 Однако в глубине души она знала, что Тайрон не лгал, когда говорил о том, что Эдуардо способствовал разорению ее отца. Эдуардо действительно виноват, она это видела по замешательству в его красивых черных глазах. Возможно, самая большая ложь была связана с Эдуардо. Он говорил, что любит ее, но так ли это? Он настолько сильно ненавидел ее отца, что уничтожил его. Затем он перенес всю силу своего чувства на нее и сделал все, чтобы она влюбилась в него. Ставил ли он себе целью, чтобы она предала память отца, попав в руки его врага?
 Нет, она не должна верить в это. Все последние месяцы Эдуардо вел себя очень благородно, заботился о ней. В те первые дни в Нью-Йорке он находился рядом с ней в обличье Акбара и делал все, чтобы ей было хорошо. А те несколько недель, когда он разбудил в ней женщину, когда научил ее искусству любви, неужели тоже притворство? Однако если он действительно полюбил ее, то его поведение тем более необъяснимо. Как он мог полюбить дочь своего заклятого врага?
 Почему? И Эдуардо, и Тайрон обвиняли ее в том, что она не задала этого вопроса. Чем может быть вызвана такая лютая ненависть одного человека к другому? Тайрон обозвал отца трусом, сказал, что его самоубийство является доказательством отсутствия любви к ней.
 Эта мысль испугала Филаделфию. Она должна все хорошо обдумать, прежде чем строить свои подозрения. Воспоминания обступали ее со всех сторон, не позволяя слушать ангельское пение хора. Рождество тысяча восемьсот шестьдесят второго года. Визит Макклауда. Прекрасный голубой бразильский камень. Отец выставил ее из библиотеки, впервые повысив на нее голос.
 Филаделфия глубоко вздохнула. Теперь она должна оценить эти годы прошлого с позиции взрослого человека. Что тогда так разозлило отца? И тут она внезапно поняла: сам вид голубого камня. Даже будучи ребенком, она поняла, что это был драгоценный камень. Мог ли он стать причиной раздора между отцом и Макклаудом? Но при чем здесь Эдуардо?
 Филаделфия в испуге вскинула голову, когда какой-то джентльмен опустился рядом с ней на колени. Тайрон! Нет, это был совершенно незнакомый человек. Он улыбнулся ей и кивнул, но она быстро отвернулась, недовольная тем, что ее побеспокоили.
 Сейчас она начала понимать силу ненависти. Она ненавидела Тайрона и если бы могла, то навредила бы ему. Возможно, что это ей по плечу. Тайрон ищет Макклауда. Что, если она расскажет Макклауду о Тайроне, чтобы расправиться с последним чужими руками?
 Она посмотрела в сторону алтаря, где шла служба, и подумала, не накажет ли ее Господь за такие мысли? Конечно, она поступит ужасно, отомстив ему, но этому дьяволу место только в аду.
 Дождавшись, когда закончится служба, Филаделфия покинула собор. Она с удивлением обнаружила, что, пока находилась в соборе, прошел небольшой дождь и улицы были мокрыми. Тучи заволокли небо, однако день обещал быть жарким. Филаделфия подобрала юбки и, обходя лужи на тротуаре, направилась в сторону Джексон-сквер, подгоняемая мыслью о том, что она должна спрятаться от Тайрона, который наверняка уже разыскивает ее. А во-вторых, ей надо найти Макклауда.
 Она дошла до набережной и остановилась, чтобы купить у уличного торговца пшеничную лепешку с медом и кофе в оловянной кружке. Вид реки успокоил ее. Никому не придет в голову искать ее тут, среди торговых рядов. Она остановилась возле лавки, чтобы навести справки о торговце по имени Макхью, и выяснила, что его здесь все хорошо знают. В считанные минуты после дружеской беседы она узнала его адрес.
 — Входите, входите, молодая леди, — приветствовал Филаделфию Макхью, когда она переступила порог его офиса на втором этаже Торговой биржи, расположенной на Ройал-стрит. — Вы мисс Хант, не так ли?
 — Да. Филаделфия Хант, — ответила она, пересекая комнату и усаживаясь в кожаное кресло перед его столом, на которое он указал ей.
 — Я чрезвычайно счастлив видеть вас у себя, — продолжал Макхью, огибая стол, стоявший возле высокого открытого окна.
 Филаделфия проследила за его взглядом и увидела за окном высокие магнолии, за которыми сверкала гладкая поверхность Миссисипи.
 — Вам что-нибудь приготовить? — спросил он, указывая на серебряный поднос, стоявший на передвижном столике. — Какао? Cafe an lait? (Кофе с молоком? (фр.).)
 — Да. Было бы чудесно выпить чашечку кофе. — Филаделфия оглядела хорошо обставленную комнату, отделанную панелями красного дерева, инкрустированными кедром. Тяжелая мебель здесь соседствовала с легкими столиками в стиле эпохи Людовика XVI. Внимание Филаделфии привлекла великолепная коллекция китайского фарфора.
 — Я вижу, вы коллекционер, мистер Макхью, — сказала она, разглядывая стоявшие на каминной полке две статуэтки мейсенского фарфора.
 — Я дилетант, — ответил он, протягивая ей чашку кофе.
 — Мой отец тоже был коллекционером. Похоже, у вас много общего.
 Макхью, не переставая улыбаться, прищурившись, посмотрел на нее.
 — Помнится, вы говорили, что он банкир.
 — Был. Он умер.
 — Примите мои искренние соболезнования, мисс Хант. — Филаделфия невозмутимо разглядывала Макхью.
 — Я знаю вас. Вы приезжали в Чикаго, когда я была маленькой девочкой. Вы привезли мне леденцы, мятные лепешки и куклу в платье из шотландки. Это цвета клана Макклаудов?
 Макхью вздрогнул. Дрожащей рукой поставил чашку на блюдце, кофе расплескался и обжег ему руку. Он улыбнулся и вытер руку льняной салфеткой.
 — Я должен был вспомнить вас. Когда же это было, мисс Филаделфия? Десять лет назад?
 — Тринадцать. Рождество тысяча восемьсот шестьдесят второго года.
 Оправившись от изумления, он кивнул.
 — Роковое время для всех нас. Юг был охвачен войной, промышленность в руинах. — Он печально улыбнулся. — Я по рождению и убеждениям — южанин. Мой дом — Чарлстон. Во время большого пожара человек обязан что-то делать. До войны мы с вашим отцом были друзьями. Мы оба занимались коммерцией.
 Макклауд избегал прямого ответа на вопрос, но Филаделфия решила запастись терпением. Рано или поздно он непременно проговорится.
 — Вас, наверное, удивляет, почему я изменил свое имя, так же как меня удивляет, почему вы пришли сюда. — Он взял в руки чашку. — Откровенно говоря, найдутся люди, которые бы дорого заплатили за информацию, которой вы владеете.
 — За ваше настоящее имя? Почему оно представляет такую ценность?
 Макклауд недружелюбно посмотрел на нее, и его лицо моментально сделалось непроницаемым.
 — Почему? Потому что Юг проиграл войну, моя дорогая. Победителей часто клеймят как преступников, забывая о доблести, с которой они вели войну. Мне пришлось сменить имя и место проживания. Я должен был подумать о семье. У меня дочь примерно вашего возраста. В войну я потерял двух сыновей и все до последнего цента. Я остался без средств и с разбитым сердцем. Вам не кажется, что на мою долю выпало слишком много?
 — Год назад вы писали моему отцу.
 Такое грубое вмешательство в его речь смутило Макклауда, но тон его оставался вежливым:
 — Писал? Возможно. Ну и что из этого?
 — В своем письме вы говорили о смерти мистера Ланкастера из Нью-Йорка.
 — Значит, Уэнделл рассказал вам об этом. Вот уж чего я не ожидал от него. Что именно вам известно?
 Филаделфия промолчала. Ей нужно многое выведать у Макклауда.
 — Мой отец покончил жизнь самоубийством четыре месяца назад, зажав в руке ваше письмо.
 — Проклятый дурак! — воскликнул Макклауд, думая о письме. Извиняющимся жестом он поднял обе руки. — Простите за грубость, девочка. Но человек должен научиться жить с грузом совершенных им ошибок, как он живет со своими победами, иначе горе раздавит его. Мне печально слышать, что ваш отец избрал этот путь, чтобы убежать от проблем.
 — Почему кому-то понадобилось губить моего отца?
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Моего отца погубили намеренно. Его вовлекли в дело, которое дискредитировало его и разорило банк.
 — Вы уверены? — искренне удивился Макклауд. — Многие банки разоряются, спекулируя ценными бумагами. Я это хорошо знаю, так как сам не гнушаюсь спекуляции.
 — А вы принимали участие в той афере, которая погубила его?
 Густые рыжие брови Макклауда поднялись вверх.
 — Нет. Если бы он попросил моего совета, — а он этого не сделал, — то, возможно, мне бы удалось отговорить его от неверного шага. Мы долгое время были большими друзьями и партнерами. С конца сороковых мы не расставались. Он раньше меня стал богатым, но зато потом я догнал и перегнал его. Мы были большими прохвостами, скажу я вам. Мы влезали во все и ничего не боялись. Фортуна улыбалась нам, мисс Хант. В свое время ваш отец был настоящим тигром.
 — Он, должно быть, нажил себе много врагов, — спокойно заметила Филаделфия.
 — Каждый мужчина его положения имеет врагов. Уж не хотите ли вы сказать, что он стал жертвой мести?
 Филаделфия вынула из сумочки письмо и протянула Макклауду. Он внимательно прочитал его и посмотрел на нее.
 — Это какая-то глупая шутка.
 — Мой отец, умер, держа в руке три письма: это, письмо Ланкастера и ваше. В вашем письме упоминаются бразильцы и говорится о том, что не стоит ворошить прошлое. В письме мистера Ланкастера упоминается о возмездии за старые грехи. В этом письме речь идет о могилах и наказании. Какая связь между всеми письмами, мистер Макклауд? Что такого сделал мой отец?
 Макклауд поднялся, выругался, подошел к окну и, встав спиной к Филаделфии, стал глядеть на улицу.
 Филаделфия выжидала, когда он снова повернется к ней лицом. Он что-то знал! И тут она внезапно поняла, что он скажет совсем не то, что ей хочется услышать.
 Он медленно повернулся, лицо его было хмурым. Затем направился к дальней стене, на которой висела картина. Он сдвинул ее с места. За картиной был сейф. Макклауд набрал шифр и открыл дверцу. Засунув внутрь руку, он вынул бархатный мешочек с золотыми тесемками, подошел к Филаделфии и открыл его.
 — Протяните руку, молодая леди. Только будьте осторожны, он гораздо тяжелее, чем кажется.
 Филаделфия протянула руку. Он вытащил из мешочка какой-то предмет и вложил его ей в руку. Огромный небесно-голубой прозрачный камень занял у нее всю ладонь.
 — Этот камень называют Голубая Мадонна. Догадываетесь почему? — Когда Филаделфия покачала головой, он осторожно взял ее за локоть и поднял с места.
 — Подойдите к окну. Встаньте здесь. А теперь поднесите его к глазам. Что вы видите?
 Какое-то время они ничего не видела, кроме блестящей шероховатой поверхности необработанного камня. Но когда лучи света преломились в нем, она различила призрачные очертания женского лица: изящный высокий выпуклый лоб, узкий нос, нежный изгиб подбородка.
 Филаделфия широко раскрытыми глазами посмотрела на стоявшего рядом с ней мужчину.
 — Это удивительно. Я вижу там женский лик.
 — Это мадонна голубого камня — Голубая Мадонна. Так по крайней мере называли ее жители бразильских деревень, которые нашли ее. Камень бесценен не только потому, что это голубой топаз редких размеров, но еще и потому, что является культовой святыней.
 — Я помню, что вы предлагали его моему отцу, когда приезжали к нам на Рождество.
 — Я хотел продать его вашему отцу, — поправил Макклауд. Его лицо помрачнело. — В войну я потерял все. Мне нужно было перевезти семью на Запад, и я нуждался в деньгах. Но Уэнделл даже не дотронулся до него. Он дал мне несколько долларов и сказал, чтобы я убирался.
 — Почему?
 Макклауд взял у нее топаз и положил его обратно в бархатный мешочек.
 — Не знаю, стоит ли мне вам все это рассказывать, когда рядом нет вашего отца, который мог бы постоять за себя. Однако это было так давно. Где-то в шестидесятых. Мы были в Бразилии, в Манаусе, расположенном на слиянии рек Амазонки и Рио-Негро. Нас было трое: Ланкастер, ваш отец и я. Мы проводили сделку с каучуком.
 — Когда я была ребенком, отец много путешествовал, — вставила Филаделфия.
 Макклауд отвел взгляд, как бы раздумывая, надо ли ему продолжать дальше.
 — Именно там мы услышали легенду о Голубой Мадонне. Ходили слухи, что она находится у дикарей, живущих в непроходимых джунглях. Идея заполучить этот камень сразу овладела нашими умами. Между нами всегда возникало дружеское соревнование, когда речь шла о коллекции раритетов. Так как мы сами не могли отправиться на поиски, то договорились заплатить приличную сумму тому, кто принесет нам Голубую Мадонну.
 — Вы наняли людей, чтобы похитить камень? — потрясенно спросила Филаделфия, пытаясь понять, почему ее отец стал участником этого воровства.
 — Когда вы в последний раз были в музее? — осведомился Макклауд. — Они переполнены вещами, которые многие люди привозили в качестве трофеев из своих путешествий. Гм! Какой толк был в том, что Голубая Мадонна находилась в джунглях и служила предметом поклонения полуголых дикарей? Каждый человек использует предоставленную ему возможность, и не думайте, что в этом плане ваш отец чем-то отличается от меня. Насколько мне известно, Уэнделл владел многими вещами, полученными им путем вымогательства. Еще до вашего рождения мы ездили по всему миру, торгуя и покупая. Каучук, золото, шелк, медь, чай — все, что находило сбыт. Фортуна улыбалась нам и отворачивала свое лицо. По сравнению со всеми нашими делами Голубая Мадонна — пустяк.
 — Тогда почему же мой отец не купил ее у вас?
 — Иногда у человека сдают нервы. Два года камень находился в Новом Орлеане. За это время много воды утекло. Шла война. Люди стали больше дорожить своими жизнями. Ланкастер и ваш отец были янки, а я выходцем с Юга. Может, в этом вся разница. Ваш отец к тому времени сильно изменился. Вы знаете, что он мне тогда сказал? Он меня проклял. Не знаю, был ли он верующим, но мне кажется: ему было видение. Во всяком случае, он и Ланкастер продали мне свои доли акций.
 — Это не объясняет того, почему кто-то решил погубить его.
 — У вас нет доказательств, что его умышленно погубили.
 — Я знаю имя человека, который погубил его. Выражение безразличия исчезло с лица Макклауда, его глаза загорелись.
 — Кто он?
 Филаделфия колебалась, хотя сама не понимала почему. Тайрон разрушил ее мечты относительно Эдуардо, и ничто из того, что она здесь услышала, не изменит ее отношения к нему. Он не заслуживает никакой пощады.
 — Тайрон.
 Она еще никогда не видела, чтобы выражение лица человека так быстро менялось. Настороженность сменилась удивлением, а затем гневом, рот перекосился. Глаза забегали.
 — Тайрон? Что вы знаете о Тайроне?
 — Он ищет вас, чтобы убить.
 — Как вы узнали об этом? — спросил он, хватая ее за руку. — Черт бы вас побрал! Отвечайте!
 — Вы сами знаете ответ, мистер Макклауд.
 Он пошатнулся, как от удара, и оттолкнул ее с такой силой, что она чуть не упала.
 — Вы ведь ни черта не знаете. Или знаете, но слишком мало. Это Тайрон прислал вас сюда? — Он открыл ящик стола. — Советую рассказать мне все, мисс Хант, если это ваше настоящее имя.
 — Я дочь Уэнделла Ханта, — с достоинством ответила Филаделфия. — Мне жаль, что я вас напрасно побеспокоила. Я ухожу.
 — О нет. — Макклауд вынул из ящика стола пистолет. — Вы не уйдете после того, что я вам рассказал. Если Тайрон подослал вас, то он сейчас где-то вас дожидается. Как только вы скажете ему, кто я такой, моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша.
 — Тайрон мне не друг.
 Заметив, как ее лицо вспыхнуло от гнева, Макклауд улыбнулся..
 — Ну хорошо. У вас тоже есть повод для недовольства этим человеком. Значит, вы не будете возражать против того, чтобы я помешал ему?
 Филаделфия не знала, что делать. Макклауд оказался совсем не тем человеком, которого она ожидала увидеть. По силе своего гнева он ни в чем не уступал Тайрону.
 — Каким образом?
 — Чем меньше вы будете знать, тем лучше для вас, — ответил он, размахивая пистолетом у нее под носом. — Просто отведите меня к Тайрону, а остальное предоставьте мне. Я давно жду случая, чтобы свести с ним счеты.
 — А если я откажусь помогать вам?
 — Я еще не все рассказал о Голубой Мадонне. С самого начала ваш отец хотел иметь больше, чем каждый из нас. Так было до тех пор, пока он не узнал, что люди, которых мы наняли, убили нескольких туземцев, чтобы завладеть камнем. Вот тогда-то он и изменил свое первоначальное решение. Он сказал, что в камне видит маску смерти, а не Мадонну.
 Филаделфия почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Он говорил с такой же уверенностью, как и Тайрон, когда обвинял отца в том, что он нанял убийц. Почему они оба говорят одно и то же… Может, это правда?
 — С какой стати я должна вам верить? — прошептала она.
 — Хотите знать больше? Семь лет назад мы узнали, что бандитов, которых мы наняли, поймали и убили, но прежде под пытками они назвали имена покупателей Голубой Мадонны. Мы, конечно, думали, что в США нам ничто не грозит. К тому времени я уже сменил фамилию. Но в прошлом году Ланкастер получил несколько писем с угрозами. Когда его банк разорился, а сам он умер от апоплексического удара, мы успокоились. Но накануне разорения ваш отец прислал мне телеграмму, в которой сообщал, что какие-то люди разыскивают нас, чтобы отомстить. Письмо, которое вы показали мне, тоже свидетельствует об этом.
 Филаделфия в ужасе отпрянула, но Макклауд пригвоздил ее к месту словами:
 — Тайрон — тот самый человек, который уничтожил вашего отца. Он преследует меня и, возможно, будет преследовать вас, когда узнает, кто вы такая.
 — Он знает, — бездумно ответила Филаделфия.
 — Господи помилуй! Тогда скажите мне, где его найти, пока он не убил нас обоих.
 Но Филаделфия уже не слушала его. Она получила всю нужную информацию, однако то, что она услышала, причинило ей сильную боль. Ее отец явился причиной смерти невинных людей и из-за своей алчности осквернил святую гробницу. А когда его разоблачили, он покончил с собой, чтобы избежать позора, и оставил ее одну в целом мире. Эдуардо предупреждал, что она не должна докапываться до правды. Почему она не послушалась его? Господи! Ну почему она такая упрямая?
 Филаделфия повернулась и направилась к двери, не обращая внимания на крики и угрозы Макклауда. У него в руках пистолет. Посмеет ли он застрелить ее прямо здесь, у себя в офисе? А если и посмеет, то какое это имеет значение? Она не хочет больше жить
 Однако Макклауд позволил ей уйти. Она спустилась по лестнице и вышла на залитую солнцем улицу.
 Тайрон с хлыстом в руке быстро пересек двор и направился к дому. Несколько часов подряд он прочесывал город в поисках Филаделфии и, только вернувшись домой, узнал от Полетт, что она в своей комнате упаковывает вещи. Чтобы хоть немного разрядиться, он ударил хлыстом по своему сапогу и отшвырнул его в сторону. Он был в таком настроении, что мог легко отхлестать Филаделфию.
 Тайрон проснулся утром, решив немедленно покинуть Новый Орлеан, взяв с собой Филаделфию. Они поплывут вверх по Миссисипи до Мемфиса или Сент-Луиса. У него есть деньги, много денег. Он купит ей дом. Нет, черт возьми, особняк. И тут он обнаружил, что она исчезла.
 Тайрон замедлил шаг, чтобы перевести дыхание. Возможно, в своей жизни он был когда-нибудь так зол, но сейчас она довела его до белого каления. С ней было больше хлопот, чем она того заслуживает. Однако ее исчезновение лишь сильнее распалило его вожделение. Если эта всепоглощающая страсть не называется любовью, то, можно сказать, он на пути к ней: ему не доводилось испытывать ничего подобного.
 Эта мысль потрясла его. После невыносимой пытки подслушивания, как Эдуардо занимается с ней любовью, он провел без сна всю ночь, сгорая от желания, но сдерживая его. Как он только не убил их обоих!
 Так или иначе, но она запала ему в душу. Возможно, поворотным моментом стал последний вечер, когда он обозвал ее отца трусом. Потрясение сделало ее еще более красивой. Он никогда не испытывал такой нежности к другому человеку.
 Она перевернула весь его мир, вызвав в нем бурю чувств, доселе незнакомых, что делало ее опаснее пули. Он начал думать о будущем, чего раньше никогда не делал. Для него это равносильно смерти. Он должен избавиться от этой лихорадки, а для этого был только один способ.
 Не постучавшись, Тайрон так ударил носком сапога в дверь, что она с грохотом стукнулась о стену. Филаделфия даже не вздрогнула и без всякого удивления посмотрела на него.
 То, что она не испугалась, еще больше усилило его злость.
 — Где ты была, черт возьми?
 Продолжая складывать нижнюю юбку, она какое-то время молча смотрела на него.
 — Я знаю о Голубой Мадонне.
 Тайрон удивился, но не подал виду. Какое имеет значение, кто стал ее информатором. Пусть даже сам Эдуардо.
 — Что именно ты знаешь?
 Голос Филаделфии звучал устало, безразлично и слабо:
 — Мой отец нанял людей, чтобы похитить голубой топаз, и они убили невинных людей и осквернили святое место.
 — А Таварес? Что ты узнала о нем?
 — Ничего.
 — Разве твой информатор не сказал тебе, что этими людьми, которых убили бандиты, были родители Тавареса?
 Увидев недоверчивый взгляд Филаделфии, Тайрон выругался. Как эта женщина может еще сомневаться? Если так, то ему придется выложить ей всю правду, чтобы она окончательно охладела к Таваресу.
 — В следующий раз, когда вы с ним увидитесь, расспроси его о шрамах. В этом виноват твой отец. Бандиты изнасиловали и убили мать Тавареса, а самого Эдуардо пытали, чтобы заставить его отца указать, где находится Голубая Мадонна. Когда он наконец не выдержал и раскололся, они перерезали ему горло. Все это он мог бы рассказать тебе и сам, если бы осмелился.
 — Господи! — воскликнула Филаделфия, пытаясь оправиться от нового удара.
 — Ведь ты совсем не знаешь его, не так ли?
 — Я никого не знаю, даже себя. Я ходила к Макклауду.
 — Что ты рассказала ему? — спросил Тайрон, схватив ее за плечи.
 — Что ты его ищешь. Он грубо встряхнул ее.
 — Кто он? Скажи мне, или я выбью из тебя ответ!
 — Я ничего не скажу. Поэтому убей меня.
 Тайрон отпустил ее, опасаясь, что сможет ударить.
 — Ненавижу страдальцев! Мне не нужна твоя жалкая жизнь. — Его глаза внезапно потемнели. — Но мне нужна ты.
 Филаделфия даже не сопротивлялась, когда он накинулся на нее и заключил в объятия. Она ничего не почувствовала, когда его рот жадно завладел ее губами, а руки расстегнули ей лиф и стали блуждать по телу. У нее не было сил бороться, когда он потащил ее к кровати и упал на нее, подмяв под себя. Она ощутила кровь на губах, затем его горячий рот стал целовать ее шею, спускаясь все ниже, пока не коснулся груди. Внутренний голос подсказывал ей, что она должна сопротивляться, но она слишком устала, слишком ослабла, и у нее совсем не было сил. Она даже не поняла, когда он перестал давить на нее своей тяжестью. Она лежала, ничего не чувствуя, пока он не схватил ее за плечи и не затряс.
 Филаделфия открыла глаза и встретилась с его грозным взглядом.
 — Сопротивляйся, черт возьми! Брыкайся и кричи, но не лежи так спокойно!
 — Зачем? — чуть слышно прошептала она. — Чтобы ты ударил меня и считал себя оправданным?
 Тайрон отскочил от нее как ошпаренный. Она была права: ему хотелось наказать ее за любовь к Таваресу. Он сел, отвернувшись от нее, затем запустил руки в волосы, нервно вытер рукой рот, беспрестанно ругаясь на смеси креольского и испанского.
 Филаделфия тихо лежала, прекрасно понимая, что он в любой момент может продолжить начатое им дело и изнасиловать ее.
 — Под каким именем скрывается Макклауд? — Филаделфия услышала холод в его голосе и удивилась, как быстро ему удалось обуздать похоть.
 — Почему я должна отвечать?
 — Может, достаточно вопросов на сегодня? Теперь ты знаешь, почему Эдуардо так поступил. Ты знаешь, почему он разыскивает Макклауда. Неужели ты не скажешь, где найти его?
 — Эдуардо решил уничтожить всех, кто убил его родителей. Ты тоже хочешь убить Макклауда, но по какой причине?
 — Если ты ожидаешь от меня истории, подобной той, что случилась с Эдуардо, то я должен тебя разочаровать.
 — Ты наемный убийца?
 — А что, если так? — спросил он, вставая.
 — Ты убиваешь за деньги?
 — Иногда я убиваю ради удовольствия, — ответил он с холодной улыбкой.
 Тайрон увидел ужас в глазах Филаделфии и был этому несказанно рад. Теперь он со спокойной совестью может уйти от нее, оторвать взгляд от ее соблазнительной груди, которую ласкал. Однако он не мог не задать ей один вопрос, хотя прекрасно понимал, что ответ причинит ему боль:
 — Ты все еще любишь его?
 Филаделфия посмотрела в его странно-притягательное лицо дикаря.
 — Люблю. Хотя какое это теперь имеет значение? Эдуардо не вернется.
 Тайрон почувствовал, как вспыхнули его щеки, и не мог понять, в чем причина. Что это? Гнев? Досада? Нет. Такое чуждо его натуре. Сам виноват. Другого ответа он и не ожидал. Скорее здесь было чувство вины. Увидев их вместе, он понял, что Эдуардо влюблен и из-за Филаделфии готов нарушить их кровную клятву. Испытывая негодование и ревность, что недопустимо для такого гордого человека, как Тайрон, он разлучил их: сначала в Саратоге, а теперь здесь, в Новом Орлеане. Но никак не ожидал, что влюбится сам. Если бы он оставил их в покое, то они сами справились бы со своими проблемами.
 Надо сделать так, чтобы она для него ничего не значила. Любовь редко селится в сердцах таких мужчин, как он. Боль выйдет из него, как выходит желчный камень. Очень скоро он даже не вспомнит о ней. По крайней мере хотелось бы на это надеяться. А пока он должен стать бессердечным, сохранив единственное чувство, на которое полагался всю свою жизнь и которое помогло ему выжить, — ненависть.
 Тайрон посмотрел на Филаделфию, стараясь придать своему лицу безжалостное выражение.
 — Я не уйду отсюда, пока ты не скажешь мне новое имя Макклауда.
 — Макхью, — ответила Филаделфия.
 Как только он повернулся, чтобы уйти, она резко села в кровати, пытаясь стянуть на груди разорванный лиф.
 — Что ты собираешься делать? — спросила она, глядя ему вслед.
 В дверях он обернулся:
 — На твоем месте я бы не доверялся такому недостойному человеку, как я.
 Он повернулся и вышел.
 Кроваво-красное солнце садилось за горизонт. Филаделфии казалось, что это дурное предзнаменование. Она сидела у двери, слушая, как Тайрон расхаживает по своей комнате. Она думала, что он немедленно уйдет разыскивать Макклауда. Когда же этого не случилось, поняла, что он чего-то выжидает. Убийство, даже такое хладнокровное, лучше всего совершать под покровом ночи. Несколько раньше она слышала, как он просил оседлать его лошадь. Он скоро уедет, а вслед за ним уедет и она.
 Когда он вышел на балкон, она увидела, что у него на ремне висит оружие. Его лицо было непроницаемым, холодным, лишенным человеческих эмоций. По ее телу пробежала дрожь, и она обхватила себя руками, хотя в комнате было нестерпимо жарко. Его шаги приближались, и она спряталась в глубине комнаты. Но Тайрон не вошел и не сказал ни слова. Он дошел до лестницы и стал спускаться.
 Она слышала, как он свистнул, подзывая лошадь. Вскоре по мостовой раздался стук копыт.




 Глава 18


 Филаделфия выжидала минут десять. Затем, надев шляпу, завязала под подбородком ленты и взяла чемодан. Она упаковала только самое необходимое, хотя и этого оказалось много. Девушка была измучена и чувствовала себя больной. Она отправила Тайрона убивать Макклауда.
 — Нет! Я не должна об этом думать, — приказала она себе, направляясь к двери. Прежде всего ей надо думать о побеге.
 Двор был на удивление пуст, и это ее обрадовало. Ей пришла в голову мысль, что Тайрон мог поручить одному из слуг следить за ней, но потом решила, что ему это ни к чему. Он получил от нее что хотел: новое имя Макклауда. Она вольна идти куда угодно.
 Филаделфия подошла к калитке и открыла ее. Внезапно весело зазвенел колокольчик. Испугавшись, она выскочила из калитки и побежала по узкой темной аллее.
 Почти сразу же она услышала за спиной шаги, но даже не обернулась, чтобы узнать, кто преследует ее. Филаделфия бежала, обгоняя экипаж, который ехал по темной аллее. Она будет в безопасности, когда окажется на главной улице и затеряется в толпе. Но как только она добежала до деревянного мостика, соединявшего подъездной путь с улицей, чья-то рука схватила ее и затащила обратно в аллею.
 Она хотела закричать, но та же рука закрыла ей рот, и она оказалась прижатой к крепкой мужской груди.
 — Ну ты и бегаешь, menina, — сказал Эдуардо, рассмеявшись и отняв руку от ее рта. — Я ждал тебя здесь с полудня и думал…
 Филаделфия услышала удар, который оборвал речь Эдуардо, и в тот же миг сзади на нее накинули толстое коричневое одеяло, чтобы заглушить крики. Она отчаянно сопротивлялась, но чьи-то руки подняли ее, оторвав от земли, кто-то схватил за ноги, и эти двое понесли ее. Они прошли всего несколько шагов, когда до нее донеслось ржание лошади, и в ту же минуту ее затолкали в карету. Сопротивляясь, она больно ударилась локтем о твердые стенки, и боль, словно электрический ток, пронзила тело.
 — Гони! — сказал кто-то над ухом, и Филаделфия вспомнила проезжавшую мимо карету. — К реке! — приказал тот же человек, и колеса пришли в движение.
 Ее похитили. А где Эдуардо? Филаделфия попыталась сесть, но руки и ноги у нее были связаны. Господи! Где же Эдуардо? Его похитили вместе с ней или он лежит на земле, истекая кровью?
 Чей-то сапог толкнул ее в спину.
 — Лежи тихо, — произнес грубый голос, — и никто тебя не тронет.
 Потеряв голову от страха, Филаделфия попыталась закричать, но кляп во рту мешал даже дышать. Неужели Тайрон решил отомстить ей? Он угрожал убить ее, если она не будет с ним сотрудничать. Сейчас, когда она выложила ему всю информацию и стала единственным свидетелем, он решил покончить с ней. Возможно, он оставил ее одну только для того, чтобы лучше организовать ее убийство. Она с отчаянием вспомнила рассказы о людях, которым надевали мешки на голову и топили в реке.
 Ужас охватил ее, и она снова предприняла попытку закричать. Но скоро ее снова поглотила темнота…
 — Да она же чуть не умерла от удушья, дурак! Какая мне польза от мертвой заложницы?
 Филаделфия попыталась сглотнуть, но язык распух и прилип к нёбу, и каждый вдох болью отзывался в груди, Веки не поднимались, а ресницы, казалось, склеились. Она инстинктивно отпрянула от руки, дотронувшейся до нее, пока не поняла, что кто-то кладет на ее лицо мокрую тряпку. Наконец она смогла приоткрыть веки, но ее глаза словно запорошило песком.
 — Добрый вечер, мисс… ах да, Хант. Сожалею, что ваше путешествие оказалось столь неприятным, но я вынужден был спешить.
 Филаделфия открыла глаза и увидела перед собой склоненное лицо Макклауда. У него в руках был стакан.
 — Выпейте воды. Прошу меня простить за грубое обращение. Со времен войны ни на кого нельзя полагаться. Надеюсь, что у вас нет сильных повреждений.
 Только сейчас Филаделфия поняла, что ее развязали и она может пошевелиться. Ее положили на кровать в комнате, отделанной темными панелями, и накрыли легким одеялом. Она с трудом села, стараясь не смотреть на Макклауда. Ее голова раскалывалась, но она, превозмогая боль, спросила:
 — Где я?
 Макклауд поднес к ее губам стакан.
 — Сначала выпейте воды.
 Она двумя руками взяла стакан и сделала маленький глоток. Только выпив всю воду, она нашла в себе силы посмотреть на него.
 — Почему я здесь?
 — Вы гостья на моем пароходе, юная леди. — Правдивость его слов подтверждала легкая вибрация койки, вызванная работающей паровой машиной. Филаделфия поняла, что ее похитителем был Макклауд, а не Тайрон. У нее отлегло от сердца. Значит, Тайрон не так сильно ненавидит ее, чтобы убить. Она с презрением посмотрела на Макклауда.
 — Вы меня похитили.
 Он улыбнулся и пожал плечами:
 — Мне жаль, но у меня не было выбора. Ваш утренний визит ко мне в офис спутал все карты. Я не могу допустить, чтобы Тайрон нашел меня, и поэтому решил обеспечить себе гарантию безопасности.
 — Я не понимаю, о чем вы говорите.
 — Вы живете под его крышей. О да, за вами следили. Телфур. Тайрон. Какая ирония судьбы: мы занимались одним и тем же бизнесом, не зная настоящих имен друг друга. Должен признаться, что меня восхищает его вкус в выборе любовниц. Он захочет, чтобы я вернул ему вас нетронутой, и я сделаю это, когда мне будет гарантирована безопасность.
 — Мое похищение не защитит вас от него.
 — Вы ошибаетесь. Я послал ему записку с предупреждением, что верну вас только тогда, когда буду полностью уверен, что он отказался от мысли преследовать меня. Я…
 В эту минуту с палубы донесся крик о готовности отдать швартовы.
 — Мы отплываем. Прекрасно. Что может быть лучше, чем путешествие по реке в это время года.
 Филаделфия промолчала, и он, поднявшись, направился к двери каюты.
 — Я вас запру, но вы можете свободно расхаживать по каюте. На вашем месте я бы отдохнул. Вы перенесли неприятное потрясение.
 Итак, она узница. Интересно знать, Эдуардо тоже узник?
 — А где тот человек, который похитил меня?
 — Разве был кто-то еще? Я о нем ничего не знаю. У вас выдался вечер, полный испытаний. Как только мы покинем порт, я приду к вам немного поболтать. Вы должны будете рассказать мне, откуда вам так много известно об Уэнделле Ханте и его семье. Вы ввели меня в заблуждение, но я вспомнил, что у дочери Уэнделла были каштановые волосы. А вы блондинка. Это о многом говорит Однако я восхищаюсь вашим спектаклем. Когда отдохнете, вы, возможно, отнесетесь ко мне с той же благосклонностью, которую оказывали Тайрону. До встречи.
 Филаделфия слышала, как ключ повернулся в замке, но все же, когда шаги стихли, подошла к двери и проверила, закрыта ли она. Колесный пароход, отходя от пристани, раскачивался из стороны в сторону, по вот его подхватило течение, и качка стала меньше Охваченная тревогой перед лицом надвигающейся опасности, Филаделфия осмотрела каюту, надеясь найти возможность для побега. Она была в одной туфле и, не найдя другую, сбросила и эту.
 От резкого движения она почувствовала укол под правым ребром и, ощупав бок, обнаружила, что сломалась косточка корсета. Рукава платья были в дырах, а под ногтями запеклась кровь. К своему удовлетворению, она поняла, что оцарапала похитителя в процессе борьбы.
 Филаделфия подошла к иллюминатору, чтобы понять, куда они плывут, но он был зашторен снаружи и не открывался. Ей стало ясно одно: она не может сидеть и терпеливо ждать возвращения Макклауда. Ей нужно найти что-то, какое-то оружие, чтобы защитить себя.
 Превозмогая головную боль, она обследовала стенные шкафы. Вся одежда в них была мужской. И тут она поняла смысл сказанных им слов. Благосклонность, о которой он говорил, означала не что иное, как приглашение в его постель.
 Разозлившись, она стала разбрасывать его одежду по всей каюте, не оставляя пустого места. Она рвала бумаги и даже карты. Это было слабой защитой перед тем, что ждало ее впереди, но так ей было легче. Наткнувшись на запертый ящик, она, не думая о последствиях, вскрыла его. Внутри лежал бархатный мешочек.
 Филаделфия сразу поняла, что в нем находится Голубая Мадонна. Вынув камень, она взвесила его на руке и, вернувшись к койке, села. Она сидела и думала, как такая прекрасная вещь может вызвать столько ненависти и смертей.
 Сколько людей погибло из-за этого сверкающего прозрачного камня, ей никогда не узнать. Одни отдавали свои жизни в надежде защитить его, другие расплачивались жизнями в попытке завладеть им. Ее отец относился к числу последних.
 Филаделфия закрыла глаза, предавшись воспоминаниям. Неужели отец сознательно сделал предложение, которое привело к кровопролитию? Как можно поверить в такое? Он восхищался красотой во всех ее формах. Ничто не радовало его так, как вновь приобретенное произведение искусства, будь то ювелирное изделие, картина или подсвечник. Но больше всего его привлекали вещи, связанные с легендами. Он рассказывал ей снова и снова, как ему понадобилось целое десятилетие, чтобы напасть на след ожерелья Мей Лин. Он хвастался, как каждый раз во время своих многочисленных поездок в Сан-Франциско по крупицам собирал информацию, пока наконец не нашел купца в Чайнатауне, который владел этим жемчугом.
 — Жадность — хорошая приманка, — сказала Филаделфия, вспомнив отрывок из легенды, которую рассказывал ей отец: «Ловец жемчуга увидел жадный блеск в глазах военачальника и понял, что он попался на удочку… «
 Открыв мешочек, она выложила камень к себе на колени. На фоне юбки он был темным, и только когда скудный свет падал на него, вспыхивал густым голубым огнем, Эти темные глубины таили в себе загадочное лицо, но красота камня была несомненной. Жадность погубила ее отца.
 «Тщеславие было одним из самых больших грехов военачальника, и этому монстру моря удалось заманить его в свою пучину».
 В своем упорстве владеть камнем отец привел в движение темные силы, которые и ускорили его кончину. Его слабостью была непреодолимая жажда обладать этой прекрасной вещью, для чего он воспользовался слабостью других жадных людей. Возможно, он и не знал, что эти люди совершили убийство, но, если верить Макклауду, он осознал свою вину, когда впервые увидел камень. Голубая Мадонна затащила в свои сети тех, кто стремился заполучить ее, при этом уничтожив и всех, кто вызвался добыть ее.
 Вид камня стал невыносим для Филаделфии, и она отложила его в сторону. Она никогда не поверит, что ее отец был злым человеком. Он всегда был слишком мягким. А как он радовался, когда вместе с ней рассматривал свою изумительную коллекцию! Однако она вполне допускает, что он стал неразборчив в средствах, что вихрь событие закрутил его, и он перестал анализировать их. Может быть, он думал, что только смерть смоет позор, который выпал на его долю. К тому же он не мог знать, что конечную цену заплатит она, что груз его ошибок будет стоить ей потери другого любимого человека, Эдуардо Тавареса.
 Филаделфия не знала, сколько она просидела, погруженная в свои мысли. Крики и ружейные выстрелы вернули ее к действительности. Мимо ее двери прогрохотали чьи-то тяжелые сапоги. Сверху раздался голос Макклауда, отдающий команды. Пароход накренился, словно подхваченный чьей-то гигантской рукой, затем поплыл снова, но на сей раз очень медленно.
 Она бросилась к двери и стала стучать в нее кулаками и ногами, криками призывая людей на помощь. На ее призывы долго никто не отвечал, и она уже совсем потеряла надежду, когда по ту сторону двери послышался голос:
 — Посторонись! — Она отпрыгнула, и в это время пуля пробила запертый замок. Дверь распахнулась, и на пороге появился Тайрон. — Бежим! — закричал он. — Нас ждет Эдуардо!
 Схватив бархатный мешочек, Филаделфия подбежала к нему. Он сгреб ее в охапку и вытолкнул из каюты.
 — Беги к поручням! — приказал он.
 Подбежав к поручням, Филаделфия увидела, что они далеко от берега, а пароход с каждой секундой набирает ход.
 — Поторопись! — рявкнул Тайрон. — Эдуардо собирается взорвать котел! Перелезай через поручни и прыгай!
 — Я не умею плавать! — в ужасе закричала Филаделфия. Она попятилась назад, боясь, что Тайрон столкнет ее.
 И тут Тайрон увидел за ее спиной тень человека. Он не мог действовать быстро, так как между ним и неизвестным стояла Филаделфия. Тайрон потянулся, чтобы оттолкнуть ее, но в этот миг раздался выстрел.
 Пуля вошла Тайрону в плечо, но в это время он выстрелил сам и уложил нападавшего. Он услышал, как закричала Филаделфия, и в это время раздался взрыв.
 — Перелезай! — закричал он, подталкивая ее к поручням. — Прыгай, черт возьми!
 Филаделфия бросилась к Тайрону, но, когда он перекинул одну ногу через поручни и уже был готов спрыгнуть в реку, она в панике отбежала от него, представив себе, как черная вода сомкнется над ее головой.
 Второй взрыв сотряс палубу, и Филаделфия упала на колени, все еще сжимая в руке мешочек. И тут она увидела бегущего к ней Макклауда. Он кричал и размахивал пистолетом. За его спиной все было охвачено огнем. Из дыры в палубе, образованной взрывом, высоко в ночное небо взметнулись языки пламени.
 Макклауд набросился на Филаделфию, схватил ее за волосы и попытался поставить на ноги.
 — Отдай мешочек!
 Она вырывалась из его рук, обороняясь камнем, словно оружием. Он вскрикнул, когда камень угодил ему в висок, но не отпустил ее. Макклауд так сильно тянул ее за волосы, что у нее потемнело в глазах.
 — Проклятая сука! Отдай его мне!
 Задыхаясь от боли, Филаделфия подняла камень над головой.
 — Отпусти меня, а то я выброшу его за борт! Клянусь! Внезапно в висок ей уперлось холодное дуло пистолета.
 — Отдай, иначе я убью тебя.
 — Макклауд!
 Филаделфия почувствовала, как Макклауд напрягся. Голос был ей хорошо знаком. Игнорируя угрозу, она повернулась в руках Макклауда и увидела Эдуардо, стоявшего в десяти шагах от них.
 Отпустив волосы Филаделфии, Макклауд схватил ее за горло, поставил перед собой в качестве щита и ткнул ей в бок пистолет.
 — Дай пройти, или я убью ее!
 — Тогда мне придется применить оружие! — ответил Эдуардо. — Отпусти ее, Макклауд, и я, возможно, пощажу тебя!
 Макклауд потащил Филаделфию к поручням, на ходу решая, насколько велики его шансы спрыгнуть вместе с ней за борт.
 Филаделфия начала вырываться, рискуя быть убитой.
 — Не смей! Я не умею плавать! Отпусти меня!
 — Что я слышу? Девчонка не умеет плавать! Если я сброшу ее, она утонет! Уйди с дороги!
 — Пошел к черту, — последовал ответ. Третий и самый сильный взрыв сбил Филаделфию с ног. Вместе со щепами дерева ее подхватил воздушный поток, и она полетела куда-то в пустоту. Теплые воды Миссисипи сомкнулись над ее головой.
 Она даже не успела закричать. Река приняла ее в свои объятия и потащила вниз, в темную глубину. Ее юбка зацепилась за что-то, и падение прекратилось. Размахивая руками, она стремилась к поверхности, к свежему воздуху. Речная вода обмывала ей лицо, а потребность в воздухе становилась невыносимой. Она задерживала дыхание, пока ее легкие не заболели, а диафрагма не начала вибрировать. Но все ее усилия были тщетны.
 Первый глоток воды чуть не задушил ее, однако очень скоро она вынырнула на поверхность, и свежий ночной ветерок обдул ей лицо. Она жадно глотнула воздух, решив, что пришел ее смертный час.
 Как ни странно, но она больше не ушла под воду, а стала цепляться за кого-то, обхватившего ее плечи.
 — Полегче, menina! Ты утопишь нас обоих!
 Голос над ее ухом был ласковым и дружелюбным. Она повернула голову и встретилась взглядом с Эдуардо.
 Она не утонула! Это казалось чудом.
 Эдуардо спас ее, вытащив из мутной реки. Она мало что помнит, кроме вида большого пожара на пароходе, который на фоне черной воды горел, как факел. И чуть позже голоса людей на берегу, спешивших к ним на помощь.
 Рассвет уже наступил. Филаделфия проснулась в той же самой комнате, в которой жила как гостья Тайрона. Тайрон, должно быть, мертв. Перед тем как он нырнул в реку, она видела кровавое пятно, расползавшееся на его рубашке. Во всем ее вина. В отчаянии она закрыла глаза.
 — Menina?
 Филаделфия открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо Эдуардо. Ее радость была искренней, глубокой, но непродолжительной. Взглянув на его красивое лицо, она моментально вспомнила каждое мгновение из последних двадцати четырех часов и, устыдившись собственной несправедливости по отношению к нему, отвернулась.
 Эдуардо нежно провел пальцем по ее подбородку.
 — В чем дело? Ты все еще сердишься на меня?
 — О нет! — воскликнула она, стараясь не реагировать на прикосновение его пальцев к груди. — Я знаю правду, Эдуардо. Тайрон мне все рассказал.
 — Все? Что именно, хотел бы я знать?
 — Я знаю о Голубой Мадонне. Знаю о твоих родителях. — Ей захотелось дотронуться до его руки, лежавшей у нее на плече, но она не осмелилась. — Знаю и о твоих шрамах. Мне так жаль, так… — От волнения у нее перехватило горло, и она не смогла закончить фразу.
 Его черные глаза ласково смотрели на нее, успокаивая.
 — Не жалей ни о чем, menina.
 «Какой он добрый, — думала она, — сильный и хороший. Как я буду жить без него?
 — Мой отец ответствен за то, что случилось с твоей семьей. Ты… — Ее голос опять сорвался, но она взяла себя в руки и продолжила: — Ты имеешь право ненавидеть меня.
 Он снова дотронулся до ее лица, но она отстранилась, и он опустил руку.
 — Все это не имеет к нам никакого отношения. Поверь мне.
 — Не надо так говорить. Мне кажется, я немножко его ненавижу. — Она боролась со слезами, но они непроизвольно текли по щекам. — Я хочу вернуться в Чикаго. Одна.
 — Мне придется последовать за тобой, как я вчера следовал за тобой повсюду.
 — Ты ходил за мной? — удивилась она.
 — Неужели ты думаешь, что я бы оставил тебя наедине с Тайроном? Покинув твою постель, я притаился в саду и ждал до самого рассвета. Я увидел, как ты спускаешься по лестнице, и, удивившись, куда ты так рано собралась, последовал за тобой. Зачем ты ходила на биржу?
 — Чтобы повидаться с Макклаудом.
 — Мак… Господи! Как ты нашла его?
 — Он живет под именем Ангус Макхью. Но как ты узнал, где искать меня? Я думала, что удар по голове убил тебя.
 Эдуардо взъерошил свои черные кудри:
 — Этой голове доставалось и посильнее. Тайрон нашел меня после того, как тебя похитили. — Он улыбнулся, и на его щеках появились ямочки. — Мы не очень вежливо обошлись с человеком, который пришел с запиской о выкупе, и узнали о стратегии Макклауда. Догнать пароход было проще простого.
 Лицо Эдуардо помрачнело.
 — В записке ничего не было сказано, что ты находишься у Макклауда. Тайрон пошел убивать Макклауда, пока я готовил взрыв парохода. Господи! Ведь мы могли этим взрывом убить и тебя.
 — Какое это сейчас имеет значение?! Он… не утонул?
 — С ним все в порядке.
 — Он жив?
 Эдуардо снова протянул к ней руку, но она опять отстранилась. Нахмурившись, он намеренно положил руки ей на плечи и слегка надавил.
 — Спокойно, menina. Чтобы уложить Тайрона, нужна не одна пуля. Ему больно, и он полупьяный, но я еще никогда не видел его таким веселым. Я пригрозил привязать его к кровати, так как он все время рвется к реке, чтобы найти Макклауда, если тот сумел ускользнуть под покровом темноты.
 — Я рассказала Макклауду о Тайроне и взяла бы грех на душу за его смерть.
 Эдуардо выругался и почти грубо встряхнул ее за плечи.
 — Черт! Да ты никак святая. — Он привлек ее к себе, крепко обнял, и она положила голову к нему на грудь.
 Она слушала, как бьется его сердце, и вдыхала чудесный мужской запах. Каждая клеточка ее тела тянулась к нему, ища покоя и защиты. В эту минуту она уже ничего не просила у жизни. Почему же тогда ей не удается расслабиться?
 Эдуардо хорошо понимал ее отчаяние и боль. Но в то же самое время он испытывал радость, потому что знал, что на смену боли всегда приходит радость.
 Он слегка отстранил Филаделфию от себя, чтобы видеть ее лицо.
 — Вчера ночью ты совершила чудо, menina. Я не поверил своим глазам, когда, открыв мешочек, который ты сжимала в руке, увидел камень. — Его черные глаза весело блеснули. — Ты нашла Голубую Мадонну!
 От Филаделфии не укрылся его восторг.
 — Этот камень мой отец похитил из вашей деревни.
 — Совершенно верно. Я не встречал его с тех пор, как мне было двенадцать, но кто видел его хоть раз, уже никогда не забудет. Так как о нем ничего не было слышно на протяжении четырнадцати лет, я решил, что он потерян или его распилили на более мелкие камни. Я уже потерял надежду увидеть его когда-нибудь снова.
 Филаделфия попыталась сбросить с плеч его руки, чтобы отстраниться, но он спустил их ниже и ухватил ее за локти. Избегая его пристального взгляда, она смотрела на сильные загорелые пальцы, резко выделявшиеся на фоне ее бледной кожи.
 — Все эти годы им владел Макклауд. Я рада, что нашла его для тебя. Пусть это будет маленьким вознаграждением за все страдания, которые выпали на твою долю.
 Эдуардо уже начала раздражать ее манера каяться.
 — Мне не надо никакой благодарности. — Он взял ее за подбородок, поднял голову и заглянул в глаза. — Неужели ты не понимаешь? Без тебя, без твоего упорного поиска правды он был бы навсегда потерян для моего народа. Ты добилась своей цели. Найдя Голубую Мадонну, ты очистила имя своего отца. Пусть он теперь покоится с миром, menina.
 Филаделфия заглянула в его черные глаза, полные понимания, но все равно не могла согласиться с ним.
 — Если бы все было так просто.
 — Так оно и есть.
 «Я никогда не забуду этой минуты», — думала Филаделфия, глядя на светившееся счастьем лицо Эдуардо. Но она еще была во власти прошлого. Ее чувства к Эдуардо были отравлены мыслями о шрамах на его спине и запястьях, и она остро чувствовала вину своего отца.
 — Что ты теперь будешь делать?
 — Если у тебя есть силы для путешествия, я хочу, чтобы ты поехала со мной в Бразилию. Я должен вернуть Голубую Мадонну на ее законное место. После этого… — Он пожал плечами и посмотрел на нее горящим взглядом. — Я весь твой.
 — Нет, отправляйся в путешествие один. Я не имею права принимать участие в том, что ты собираешься сделать. Пойми меня.
 — Возможно, ты права. Ты можешь остановиться у меня в поместье, пока я путешествую. Тебе там понравится.
 — Я не хочу ехать в Бразилию или куда-нибудь еще. Я хочу домой. И как можно скорее.
 — Тогда я подожду, когда ты сможешь поехать со мной.
 — Нет. — Она протянула руку и в первый раз через открытый ворот рубашки погладила его шею. — Ты должен отвезти Голубую Мадонну домой. Наши несчастья не закончатся, пока она не окажется на своем месте.
 Эдуардо заглянул ей в глаза, словно надеясь прочитать её мысли.
 — Хорошо. Я так и сделаю.
 — Тогда отправляйся немедленно. Сегодня. Представь себе, какое событие тебя ожидает. Ты станешь героем.
 Сама того не зная, Филаделфия высказала сокровенную мысль Эдуардо.
 — Это также реабилитирует моего отца. Обвинение будет снято.
 Филаделфия старалась не думать о том, что он скоро уедет в Бразилию и будет далеко от нее.
 Когда он поцеловал ее, она крепко прижалась к нему. Его тепло и страсть согрели ее как солнце, и она знала, что его любовь оставит незаживающую рану в ее душе.
 Едва он уложил Филаделфию в постель, с ее губ сорвался стон.
 — Прости, любимая, что причинил тебе боль. — Он обхватил ее лицо руками и нежно поцеловал. — Ты слишком устала и разбита, чтобы я сейчас мог заняться с тобой любовью. Но по возвращении мы будем долго-долго любить друг друга. Обещаю.
 Когда Эдуардо ушел она все еще ощущала на губах вкус его поцелуя.
 — Почему ты не поехала с ним?
 Около ее кровати стоял Тайрон, голый по пояс, с повязкой на левой стороне груди.
 С первыми лучами рассвета он проводил Эдуардо и сейчас пришел в ее комнату за объяснениями.
 — Я не могла. — Филаделфия холодно встретила его враждебный взгляд. Она вышла на балкон, чтобы проводить Эдуардо, боясь, что если подойдет к нему, то он увидит ее слезы и останется. — Как он может смотреть на меня и не думать о своих родителях?
 — А ты можешь смотреть на него и не думать о своем отце?
 — Да, конечно, но…
 — Ну и дура! — констатировал Тайрон.
 Его голос звучал напряженно. Кожа его была серой от потери крови, но Филаделфия подумала, что если дело дойдет до драки, то лучше уж драться с бешеной собакой, чем с Тайроном. Он выжил, но не благодаря ей.
 Выругавшись, он опустился в ближайшее кресло и посмотрел на нее прозрачными блестящими глазами.
 — Черт! Женщины! Все вы одинаковы. Ему было гораздо лучше без тебя. С самой нашей первой встречи я говорил об этом.
 — Говорил, — согласилась Филаделфия, задетая его словами.
 Эдуардо уехал. Она сама отпустила его. Она действительно дура.
 — А ты сказала мне не лезть не в свои дела. — Он криво ухмыльнулся. — У тебя тогда было больше мужества, чем сейчас, и гораздо меньше причин для беспокойства. Поэтому ты дура.
 — Да, возможно, — ответила Филаделфия, избегая его взгляда.
 Тайрон наблюдал за ней, испытывая противоречивые чувства. На лице Филаделфии отражались малейшие нюансы ее переживаний. Каждый раз, когда он приближался к ней, он видел выражение страха, отвращения и возбуждения, которое он вызывал у нее. Она бы никогда не призналась в последнем, и он сам признавался себе, что возбуждение было у нее выражено гораздо слабее, чем страх и отвращение. Но оно было связано с ним и служило намеком, что могло бы произойти между ними. Вот и сейчас он с трудом подавлял вожделение. Господи! Как же это трудно. Ха!
 Тайрон начал массировать ноющую рану на плече. Он искренне не понимал, почему она позволила Таваресу уехать без нее. Его приятель влюбился в нее, зная, кто она такая. Остается узнать о ее собственных чувствах.
 — Большинство женщин высокого мнения о своих чарах. Как у тебя обстоит дело с этим?
 — Извини, — сказала Филаделфия, не понимая, о чем идет речь.
 — Я говорю, что большинство женщин, которым бы удалось заманить в свою ловушку Тавареса, никогда бы не отпустили его от себя.
 Филаделфия слегка покраснела под пристальным взглядом Тайрона.
 — Меня влечет к нему не богатство.
 — Тогда, наверное, его смазливое личико. Многих женщин влекла его физическая сила. А что влечет тебя? Почему ты его отпустила? Он не удовлетворяет тебя в постели? Если тебе надо сравнить его с кем-то, только намекни.
 — Ты грубый и жестокий, Тайрон.
 — Но никогда и никому не вру, особенно себе. А ты сама себя обманываешь. Черт, если бы я только знал, зачем это тебе надо. Если ты потеряешь Эдуардо, то вини в этом только себя. — С громким стоном он встал с кресла.
 Филаделфия заметила висевший у него на бедре пистолет.
 — Куда ты собрался? — спросила она.
 — Убить негодяя, — равнодушно ответил он, глядя на нее пустыми глазами.
 — Макклауда? — прошептала она.
 — Да. Его труп не прибило к берегу. Я смогу поверить в то, что он умер, только когда сам брошу горсть земли на его лицо.
 — Почему?
 Взгляд его глаз стал холодным как лед, лицо словно высеченным из гранита. Филаделфия искала для него грубые слова, но не находила. Постепенно лед его глаз растаял, а выражение лица стало почти нежным.
 — Поехали со мной, Филаделфия Хант.
 — Я… — начала Филаделфия, но он уже повернулся и вышел.
 Что заставило его уйти, размышляла она, слушая звук удаляющихся шагов. Возможно, выражение ее лица что-то подсказало ему.
 На следующий день она покинула дом Тайрона. Пока Эдуардо плыл по Карибскому морю, а Тайрон вверх по Миссисипи на поиски Макклауда, Филаделфия села на пароход, идущий до Натчеза, а там пересела на поезд до Нью-Йорка.




 Глава 19


  Нью-Йорк, ноябрь 1875 года 
 — Помнится, что я уже говорила вам, чтобы вы не носили это платье в моем присутствии, — строго сказала Хедда Ормстед. — В черном вы похожи на дохлую летучую мышь.
 — Простите, миссис Ормстед. Я поднимусь наверх и переоденусь.
 — Переоденетесь во что, хотела бы я знать? Боюсь, что мои надежды увидеть вас в чем-нибудь светлом тщетны. Не сомневаюсь, что вы спуститесь опять в каком-нибудь ужасном платье.
 Она взяла в руку лежавший рядом с тарелкой колокольчик и решительно позвонила в него. Когда в комнату вбежал запыхавшийся лакей, она вперила в него свой ястребиный взгляд.
 — Ты опоздал. Наверное, шептался за дверью буфетной с моей новой горничной?
 — О нет, мадам.
 Несчастный молодой человек покраснел как рак и не знал, что сказать в свое оправдание. Вряд ли хозяйку удовлетворит объяснение, что в самый неподходящий момент ему пришлось отлучиться по естественной надобности.
 — Если это повторится еще раз, ты потеряешь работу. Я требую, чтобы на мой зов являлись немедленно. Боже, как я скучаю по Акбару. Сейчас хороший слуга на вес золота.
 От внимания Хедды не укрылось, как вздрогнула Филаделфия при упоминании этого имени, но она решила раз и навсегда покончить с этим духом. Девушка прожила с ней уже около двух месяцев. В первую неделю она только и говорила, что о своем отце, сеньоре Таваресе и весьма подозрительном типе Тайроне. Сейчас же Филаделфия не желала даже слышать этого бразильского имени.
 Хорошенько все обдумав, Хедда решила взять это дело в свои руки. Сегодня, к примеру, она должна покончить с трауром, который девушка носила по своему отцу. Возможно, этот человек и не был вором, но то, что она узнала о нем из сбивчивых объяснений Филаделфии, создало у нее мнение, что ему придется ответить на множество вопросов в Чистилище. Жизнь продолжается, и Филаделфии давно пора покончить с прошлым.
 — Поднимись вместе с горничной в комнату мисс Хант и помоги ей выбросить всю траурную одежду из шкафов. Если останется хоть одна черная тряпка, вы оба будете уволены.
 — Хорошо, мадам. — Лакей поклонился и быстро ушел.
 — Отличный молодой человек, — заявила Хедда с лукавой улыбкой. — Мисс Хант, вы одобряете мой выбор?
 — Вы задаете мне провокационные вопросы, миссис Ормстед, — спокойно заметила Филаделфия.
 — А вы испортили мне завтрак. Только посмотрите на нее! От вашего вида у меня скисли сливки в кофе. — Поставив чашку на блюдце, Хедда поднялась. — Или вы изменитесь, или уезжайте из моего дома.
 Она окинула Филаделфию недобрым взглядом.
 — Вы слышите меня? Даю вам одну неделю. Когда я согласилась принять вас обратно, то рассчитывала на вашу веселую компанию, которая поможет мне скрасить мою старость. Но я никак не ожидала от вас гробового молчания А выражение вашего лица годится только для похоронного бюро. Вероятно, там вам дадут работу. — Словно не замечая выражения ужаса на лице Филаделфии, Хедда продолжала: — А пока я ставлю перед вами задачу. В одиннадцать приедет мой племянник Генри. Слава Богу, что он пришел в себя после бесконечного путешествия по Европе, куда его отправила мать вскоре после того, как вы уехали из Нью-Йорка. Почему она решила, что осмотр старинных замков и походы в пыльные музеи с целью ознакомления с античным искусством вылечат его от пылкой влюбленности в вас, этого я не понимаю. Но сейчас речь о другом. Я постаралась донести до Генри причины вашего возвращения, отчего он пришел в смущение. Не пытайтесь ничего объяснять ему. Просто улыбайтесь, и он будет слишком ослеплен, чтобы задавать вопросы. — Не добавив больше ни слова, Хедда покинула комнату.
 Филаделфия встала из-за обеденного стола, чтобы подняться к себе в комнату, расположенную на третьем этаже особняка Ормстед, но ее мысли были, как всегда, за тысячу миль отсюда. В мирной тишине библиотеки Ормстед она многое прочитала о Бразилии. Она сейчас знала названия главных рек, городов и горных вершин. Она даже могла указать на карте слияние Риу-Негру и Амазонки и знала, что где-то в этом месте жил когда-то Эдуардо. Единственное, чего она не знала, так это где он сейчас.
 Дойдя до своей спальни, Филаделфия терпеливо ждала, когда горничная и лакей соберут и унесут ее траурную одежду. Холод ранней зимы давал о себе знать. Снимая с себя черное платье, чтобы отдать его горничной, ожидавшей в коридоре, она непроизвольно дрожала.
 Филаделфия приехала к миссис Ормстед, так как не знала никакого другого места, где бы ее радушно приняли. Она не вернулась в Чикаго, как обещала Эдуардо, потому что не могла сказать правду об отце, не указав при этом на Эдуардо, чего ей делать не хотелось. Но сейчас она поняла, что стала обузой даже здесь. Ей не удалось стать хорошей компаньонкой миссис Ормстед, которая поступила с ней столь великодушно. Радость, казалось, навсегда покинула ее. В последние недели она не чувствовала даже удовлетворенности. Надо попытаться еще, ведь она стольким обязана миссис Ормстед. Надо развеселить Генри Уортона, чего ей совершенно не хотелось.
 Филаделфия посмотрела в зеркало. Ее даже не расстроила «демаркационная» линия темных корней у волос. Пройдет еще с год, прежде чем она отделается от этих светлых волос и отрастут ее собственные. По настоянию миссис Ормстед она стала пользоваться хной, чтобы придать волосам нужный оттенок. Красноватый отлив был особенно привлекательным сейчас, когда она надела платье цвета лаванды, и это обстоятельство несколько подняло ее настроение.
 В назначенное время она услышала резкий звон колокольчика внизу. Генри определенно был человеком пунктуальным. От всей души она пожелала, чтобы его страстная влюбленность прошла. Так было бы гораздо легче для них обоих.
 Выждав, когда горничная сообщит о приходе гостя, Филаделфия неторопливой походкой спустилась по лестнице. Что ей сказать Генри? Что вообще она должна говорить? Миссис Ормстед ни намеком не обмолвилась, о чем ей беседовать с этим молодым человеком. Знает ли он, что она не Фелис де Ронсар? Знает ли он, что ее маскарад был частью плана, чтобы продать драгоценности по выгодной цене? Знает ли он, кто она такая на самом деле?
 Лакей открыл дверь, и она вошла в гостиную с приветливой улыбкой на лице.
 — Доброе утро, Ген…
 Но мужчина, стоявший спиной к двери, был не Генри Уортон. Его волосы были черными, а плечи…
 Он медленно повернулся к ней, ослепительно улыбаясь:
 — Здравствуй, menina.
 Филаделфия смотрела на него как на привидение. «Он нисколько не изменился с тех пор, как я видела его в последний раз», — пронеслось у нее в голове. Эдуардо был все таким же потрясающе красивым. Его глаза горели черным огнем, губы жаждали поцелуев. Как и прежде, на его щеках играли ямочки. Ее сердце неистово колотилось, в висках пульсировала кровь. Она старалась не думать о том, что больше никогда не увидит его, иначе бы сошла с ума.
 — Ты не хочешь поздороваться со мной?
 — Я думала… я думала, что здесь Генри Уортон.
 — А я думал, что заставил тебя забыть этого человека. Вижу, что мне придется еще поработать.
 Когда он приблизился к ней и погладил ее по щеке, она поняла, что отныне только смерть разлучит их.
 — Ты скучала по мне, menina? — Слушая его голос, она едва сдерживала слезы. — Прости, что я отсутствовал так долго. Но мне надо было сделать неотложные дела, прежде чем вернуться к тебе. Знай, что Голубая Мадонна возвращена на свое законное место.
 Филаделфия смущенно качала головой. Он не покинул ее. Это она убежала от него и пряталась все это время.
 Эдуардо видел ее смущение, однако даже не попытался подбодрить ее. У них впереди вся жизнь, и еще будет время обсудить, как она провела несколько последних месяцев. Главное, что он разыскал ее.
 — Тайрон передает тебе привет. С ним все в порядке. Но он по-прежнему злится, что Макклауд исчез. Однако нас это не должно больше беспокоить. Тайрон был вынужден покинуть Новый Орлеан. Макклауд очень хитрый и будет всегда настороже, а Тайрона разыскивают власти, чтобы привлечь к суду за ряд преступлений. Не хмурься, menina. Тайрон выкрутится. Он поедет на Запад, возможно, в Колорадо.
 Эдуардо провел большим пальцем по ее дрожавшей губе.
 — Давай поговорим о нас. Я привез тебе подарок.
 Он полез в карман жилета и вынул из него продолговатый изящный ювелирный футляр.
 — Открой его.
 Не отрывая глаз от Эдуардо, Филаделфия взяла футляр.
 — Мне не нужны подарки.
 — Я это знаю, а потому буду осыпать тебя ими с большим удовольствием. Сделай одолжение и открой футляр.
 Филаделфия отвела взгляд от глаз Эдуардо, горящих опасным огнем, и открыла футляр.
 В нем на атласной подкладке лежали три нити великолепного жемчуга: сокровище Мей Лин.
 — Это твой свадебный подарок, menina. — Филаделфия подняла глаза и увидела, что Эдуардо все еще любит ее, любит после всего и вопреки всему.
 — Как ты заполучил его?
 — Я не предполагал, что этот жемчуг дорог тебе, пока ты не поведала мне, что это твое приданое. Я помню твою сказку о сокровищах Мей Лин. — Он обхватил ее лицо ладонями. — Ты много для меня значишь, menina.
 — Ты купил их на аукционе?
 — Я думал, что ты знаешь об этом.
 Филаделфия покачала головой и снова посмотрела на жемчуг.
 — Я не следила за торгами. Но я рада, что ожерелье купил ты.
 — Menina, — произнес он, подняв пальцем ее подбородок. — Неужели тебе нечего сказать?
 Она встретила взгляд его черных глаз, и все в ней вспыхнуло огнем, любовью и радостью.
 — Ты удивляешься, почему я сбежала?
 — Я знаю, почему ты сбежала. — Он провел пальцем по ее нижней губе. — Но теперь ты никуда не убежишь, не так ли?
 — Как… как ты нашел меня?
 Почему он так изучающе смотрит на ее рот, словно собирается укусить ее?
 — Благодари свою хозяйку, хотя она выбрала не совсем правильный способ отыскать меня. Она послала по моему следу частных детективов, а я, опасаясь, что они агенты Макклауда, всячески избегал их. Если бы я не застукал одного из них, когда он на прошлой неделе копался в моем багаже в Чикаго, меня бы здесь не было.
 Эдуардо коснулся чувствительного местечка за ее ухом. Филаделфия застонала.
 — Целых три месяца без тебя — долгий срок. Я почти совсем не спал. Да и как я мог заснуть, если все время вспоминал минуты нашей близости, твое упоительное тело и всепоглощающую страсть, которая пела в нас обоих?
 Он подошел к ней вплотную и спросил:
 — Скажи, что ты помнишь, menina?
 — Все, что связано с тобой.
 Он поцеловал ее, и ей вдруг показалось, что ее сердце сейчас остановится от радости, переполнявшей его. Эдуардо привнес в ее жизнь экзотическую музыку, сияние тропического солнца, чащобу джунглей, вкус диких плодов. Она чувствовала в себе течение широких многоводных рек и прохладных быстрых ручьев.
 Наконец он слегка отстранил Филаделфию и окинул ее таким проникновенным взглядом, что у нее закружилась голова.
 — Ты и сейчас ничего не хочешь сказать мне, menina?
 — Я люблю тебя.
 — Я это знаю.
 — Я выйду за тебя замуж.
 — За этим я и приехал.
 Взяв футляр из ее рук, он положил его на ближайший столик.
 — Идем со мной.
 Она пошла за ним к софе, не думая в этот миг ни о чем. Как легко он отрешился от всего и увлек ее за собой! Но самое удивительное, что она без колебаний позволила ему снять с себя платье. Оказавшись в его объятиях, она забыла обо всем на свете: о том, что находится в особняке Ормстед на Пятой авеню, и даже о том, что сейчас понедельник ноября и на часах пятнадцать минут двенадцатого. Для нее не существовало ничего, кроме ритма бразильской музыки, которую она слышала в их соитии.
 Он вел ее за собой в незнакомые, полные страсти места, показывал ей полуночное небо с россыпями звезд; пассаты обдували ее лицо, и казалось, сама земля держала ее в своих объятиях.
 Хедда Ормстед точно знала, что увидит, когда откроет дверь гостиной. Однако она испытала настоящее потрясение, бросив взгляд на свою желтовато-коричневую софу. Если бы всю прошедшую неделю она не занималась свадебными приготовлениями, то наверняка лишилась бы чувств.
 Она бесшумно закрыла дверь и села около нее на страже. Нельзя допустить, чтобы лакей или горничная узнали, какие дела творятся под ее крышей. Ей и без того нелегко держать прислугу в строгости.
 Возраст имеет свои привилегии, и одна из них — быть не такой, как все, и получать от этого удовольствие. Подумать только: ей, почтенной даме, приходится играть роль Купидона!