---------------------------------------------


 Миченер Джеймс
 Гавайи Миссионеры

 Миченер Джеймс 
 Гавайи Миссионеры 
 перевод с английского Алукард С.. 
 Через тысячу лет после того, как переселенцы с Бора-Бора завершили свое долгое путешествие на север, худощавый юноша с болезненным цветом лица и сальными светлыми волосами покинул свою родную обедневшую ферму близ деревни Мальборо в восточной части штата Массачусетс и был зачислен на первый курс Йельского колледжа в штате Коннектикут. Это событие казалось несколько странным и даже таинственным по двум причинам. Во-первых, лишь бросив взгляд на эту ферму, трудно было предположить, что ее владельцы могли позволить себе отправить одного из десяти своих отпрысков учиться в колледж. И во-вторых, даже если это и случилось, то у родителей должны быть на то веские личные причины, поскольку всего в двадцати пяти милях от фермы находился Гарвард, а до Йеля следовало проделать путь более чем в сотню миль на юг. 
 Однако Гидеон Хейл, сухопарый мужчина, которому исполнилось сорок два года, но на вид можно было бы дать все шестьдесят, легко бы объяснил свой поступок: 
 -Наш священник как-то посетил Гарвард. Впоследствии он убеждал нас в том, что это место стало прибежищем для сторонников деистов и даже атеистов. Ни один из моих сыно вей не вступит в этот зараженный ересью притон. 
 Вот поэтому-то семнадцатилетний Эбнер и отправился в Йель, который по-прежнему оставался приютом для всех честных и искренних приверженцев заповедей Джона Кальвина, как и велит конгрегационизм Новой Англии. 
 Что же касается денег на образование, у Гидеона Хейла и тут нашелся ответ: 
 -Мы ведем такую жизнь, какую подобает истинным христианам, и слушаем слово Кальвина, как его проповеду ет нам Теодор Беза в Женеве и Джонатан Эдвардз в Бостоне. Нам не нужно разукрашивать свои амбары, чтобы продемон стрировать богатство. Мы не станем излишне баловать своих дочерей, чтобы поощрять похотливость. Мы умеем эконо мить деньги, чтобы потратить их на совершенствование сво его ума и спасение души. Когда мой сын Эбнер выйдет из 
 Йеля священником, он будет прославлять Господа и, проповедуя эти принципы, подавать пример своей праведностью. Как же он смог попасть с этой фермы на факультет богословия? Да потому что у него бережливая семья, которая избегает излишеств. 
 На последнем году обучения в Йеле изможденный Эбнер Хейл, которому родители не присылали достаточных средств к существованию, обрел духовное просветление, изменившее всю его жизнь. Это событие подвигнуло его на неординарные поступки и побудило обратить внимание на непреходящие ценности. 
 Произошедшее с юношей нельзя было назвать, как это повелось в начале девятнадцатого века, "обращением в веру", поскольку этот этап он миновал еще в одиннадцать лет. В одну зимнюю темную ночь Эбнер возвращался с дальнего поля на ферму. Под ногами потрескивало жнивье, а изо рта мальчика вырывался пар. Неожиданно он явственно услышал чей-то голос: "Эбнер Хейл, ты спасен?" Он знал, что нет, и ответил отрицательно, однако голос продолжал вопрошать все о том же. Внезапно яркий свет озарил луг, и мальчик, содрогаясь всем телом, прирос к месту. В таком положении его и застал встревоженный отец. Эбнер бросился к нему и разрыдался, умоляюще произнеся: "Отец, что мне сделать, чтобы заслужить спасение?" В Мальборо подобное обращение в веру посчитали за небольшое чудо. С этого момента его набожный отец превратился в скупца, экономил каждый грош, чтобы впоследствии отправить отмеченного Богом ребенка учиться богословию. 
 То, что испытал в Йеле аскетичного вида юноша, можно смело назвать духовным просветлением. Помог свершиться этому совершенно посторонний человек. Группа его однокурсников-мирян, включая соседа по комнате молодого студента медицинского факультета Джона Уиппла, не чуравшегося выпивки и курения, влетела к Эбнеру в тот момент, когда он трудился над эссе под названием: "Как на практике осуществляется наложение епитимьи Теодором Безой в городе Женеве". 
 Пошли с нами слушать Кеоки Канакоа! - наперебой вы крикивали возбужденные молодые люди. 
 Я занят. Я работаю, - объяснил товарищам Эбнер и за крыл за ними дверь плотнее, чтобы не поддаваться соблазну. 
 Молодой человек дошел в своем эссе как раз до того места, когда Беза начал вводить учение Кальвина в жизнь простых горожан. Юный студент факультета богословия так расстарался в описании, что даже сам восхитился, перечитывая текст, в который вложил столько страсти. Он писал: "Перед Безой постоянно вставал вопрос, который должен мучить всех тех, кто наделен какой-либо властью: "Управляю ли я ради благосостояния людей или ради славы Господа нашего?" Для Безы было несложно ответить на этот вопрос, и хотя в результате в Женеве время от времени неизбежно случались грубые, а порой и жестокие деяния, осужденные мировой общественностью, то же самое происходило и во всем земном царстве Божьем. Но теперь впервые на планете целый город стал жить в соответствии с заповедями Господа нашего". 
 В этот момент в дверь снова кто-то отчаянно заколотил, она распахнулась, и в проеме возникла голова проворного Джона Уиппла. 
 Эбнер, мы тебе место заняли и пока что держим. Ты зна ешь, такое впечатление, что весь колледж пришел послушать Кеоки Канакоа! - заявил он. 
 Я работаю, - упрямо повторил Эбнер, затем аккуратно прикрыл дверь и вернулся к столу, где в янтарном свете лам пы продолжал старательно выводить: "Достичь Царства Бо жьего на земле непросто. Одно только изучение Библии не подскажет, как правительству понять и осмыслить свои свя щенные обязанности. Ведь если бы это было так легко, тыся чам правительств, которые придерживались слова Божьего и все же погибли, удалось бы постичь путь Господний. Мы хоро шо знаем, что им это не удалось, а не удалось лишь потому, что не было рядом с ними человека, обладавшего такой мудро стью, что смог бы показать им...". На этом месте Эбнер заду мался и, прикусив кончик ручки, вспомнил о той мрачной и долгой борьбе, которую вел его отец со священниками Маль боро. Гидеон Хейл точно знал, в чем состоят законы Господа, но священники были людьми упрямыми и не желали слушать его доводов. Однако ни для Эбнера, ни для его отца не явилось сюрпризом то, что незамужняя дочь одного из этих извращен цев вдруг обнаружила, что ждет ребенка. Правда, какой имен но грех заключался в этом, не знал даже и сам Эбнер. 
 Эбнер! - раздался в коридоре громоподобный голос. - Выслушать Кеоки Канакоа - твой долг! - Дверь распахнулась, и на пороге возник невысокий, коренастый профессор в тесном жилете и грязном галстуке. - Это же в интересах твоей души! Ты просто обязан выслушать то, что хочет донести до нас этот замечательный молодой христианин! - Профессор быстрым шагом подошел к столу, потушил лампу и потащил упирающегося ученика на лекцию миссионера. 
 Эбнер отыскал то место, которое до сих пор держал для него дальновидный и очаровательный Джон Уиппл, и оба молодых человека, такие непохожие во всех отношениях, принялись ожидать, пока займут свои места те, кто должен был сидеть на сцене зала. В половине восьмого Иеремия Дэй президент колледжа, спокойный с виду, но все же охваченный духовным огнем, провел к самому дальнему стулу смуглого белозубого и черноволосого молодого великана, одетого в слишком тесный для него костюм. 
 -Для меня является большой честью представить студен там Йельского колледжа, - просто начал президент Дэй, - человека, обладающего, пожалуй, одним из самых сильных и мощных голосов во всем мире. Когда начинает говорить Кео- ки Канакоа, в нем звучит глас повелителя Оухайхи. Он обра щается к мировому сознанию, к вам, молодые люди, к тем, кто уже посвятил себя службе Иисусу Христу. И голос Кеоки Канакоа несет в себе вызов, особый, ни с чем не сравнимый вызов! 
 При этих словах юный богатырь, ростом не менее шести футов и пяти дюймов, и весивший, наверное, более двухсот пятидесяти фунтов, поднялся со своего места и одарил публику ослепительной улыбкой, после чего вознес руки к небу, как настоящий священник, и начал молиться: 
 Да благословит Господь мои слова, которые я хочу сей час передать вам. Да откроет он ваши сердца, чтобы вы могли услышать меня! 
 Да он говорит даже лучше меня! - шепнул соседу на ухо Джон Уиппл, но Эбнер даже не улыбнулся. Шутка не развесе лила его, потому что в эту минуту ему, как никогда, хотелось снова очутиться в своей комнате, чтобы продолжить свою ра боту. Ему казалось, что сейчас он как раз дошел до самого главного момента в своем эссе, когда профессор так некстати вытащил его на лекцию какого-то варвара с Оухайхи. 
 Но когда смуглый великан заговорил, не только Эбнер, но и все остальные, собравшиеся в зале, притихли и внимали, затаив дыхание, обаятельному молодому дикарю. Он поведал им о том, как ему удалось сбежать от своих соплеменников-идолопоклонников, с острова, где царили полигамия, грубость и жестокость. Он рассказал о первой встрече с христианским миром, подробно вспоминая о том, как после прибытия китобойного судна в Бостон попытался получить разрешение на выступление в Гарварде, но его там только высмеяли. Затем он пешком отправился в Йель, отыскал прямо на улице президента Дэя и обратился к нему со словами: 
 -Я пришел сюда в поисках Иисуса Христа. И тогда глава Йеля ответил незнакомцу: 
 -Если вы не найдете его здесь, то колледж придется за крыть. 
 Кеоки Канакоа говорил в течение двух часов. Иногда его голос становился больше похожим на шепот, когда он начинал повествование о тех темных злодеяниях, которые творились на его родных островах Оухайхи, о том ужасе, в котором погрязли его соплеменники. Иногда этот неповторимый голос начинал грохотать, словно волны прибоя. Кеоки обращался к сидящим в зале молодым людям с просьбой приехать на острова. О, сколько они могли сделать доброго во имя Христа, если бы только постарались донести до местных жителей Его слово! Но больше всего потрясло публику - и ту, что слушала Канакоа раньше, в других местах Новой Англии, и ту, что пришла в зал сегодня - так это рассказ о том, как тяжело живется на островах Оухайхи без Христа. 
 -Когда я был маленьким мальчиком, - негромко начал воспоминания лектор на чистом английском, которому он обучался в различных церковных школах, мой народ по клонялся ужасным богам, таким, например, как Ку, который считался богом сражений. Ку требовал от островитян беско нечных человеческих жертв. И где же жрецы находили для кровожадного бога эти жертвы? Накануне дня пожертвова ний мой отец, губернатор Мауи, обычно говорил своим по мощникам: "Нам требуется человек". Затем помощники со бирались вместе, и один из них предлагал: "Давайте возьмем Какай, я уже давно им недоволен". А другой мог высказаться и иначе: "По-моему пришла пора забрать вот такого-то, а его земли достанутся нам". Ночью к "избраннику" предательски подкрадывались сзади двое заговорщиков, а один встречал его лицом к лицу и с улыбкой интересовался: "Приветствую тебя, Какай, как прошла сегодняшняя рыбная ловля?" Но прежде, чем несчастный успевал ответить... 
 Дойдя до этого трагического момента в рассказе, Кеоки тренированный своими наставниками-миссионерами, взял театральную паузу, выждал несколько секунд, а затем, воздев вверх руки, продемонстрировал аудитории смертельную веревку, свитую из кокосовых волокон. 
 -Пока человек, подосланный моим отцом, продолжал ух мыляться, один из заговорщиков набрасывался на жертву сзади и связывал несчастному руки. Другой человек накиды вал петлю ему на шею... вот так. 
 С этими словами лектор нарочито медленно скрестил руки так, что веревка затянулась в тугой узел. Захрипев, Кеоки снова выждал пару секунд, и затем голова его, словно бездыханного, упала на грудь. В это время казалось, будто все его тело вырывается из узкого, не по размеру, американского костюма. И когда Кеоки опять "ожил", то лицо его выражало искреннюю печаль и сожаление. 
 -Мы совсем не знаем Христа, - тихо, словно извиняясь, произнес он, и на этот раз многим почудилось, что голос вели кана доносится до них из склепа. 
 Затем Кеоки перешел к заключительной части, отчеканивая каждое слово, словно стуча молотом по сердцам слушателей. Слезы градом покатились по его щекам, и теперь каждому стало очевидным, какие ужасы приходилось переживать этому молодому человеку на своей родине. 
 -О юноши, посвятившие себя Господу! - взмолился Кео ки. - На островах моего отца бессмертные души каждую ночь отправляются в вечный ад, и в этом повинны вы! Это происхо дит из-за вас! Вы не донесли слово Христово до моих островов! Мы жаждем услышать его, мы не можем более существовать без него. Неужели вы настолько безразличны к нашим судь бам, что так никогда и не донесете слово Иисуса до нас? Не ужели в этом зале не найдется ни одного молодого человека, который смог бы сейчас подняться и сказать мне: "Кеоки Ка- накоа, я поеду с тобой на Оухайхи и спасу ради Иисуса Хрис та триста тысяч душ". 
 Великан замолк. Испытывая глубочайшее понимание и со чувствие к молодому человеку, президент Дэй протянул ему стакан воды, но Кеоки, жестом отстранив его, сквозь горест ные всхлипывания продолжал: 
 - Неужели никто не поедет вместе со мной для того, чтобы спасти эти несчастные души? 
 Он сел на свое место, и все тело его еще долго сотрясалось. Некоторое время этот человек, сраженный собственным откровением, пытался успокоиться, а затем президент Дэй осторожно увел его со сцены. 
 * * * 
 Воздействие миссионерской проповеди Кеоки на соседей по комнате Хейла с факультета богословия и Уиппла с медицинского было поистине ошеломляющим. Студенты покидали лекционный зал в полном молчании, при этом каждый из них размышлял о несчастной доле островитян, которую так красочно и доходчиво обрисовал молодой великан. Очутившись в своей комнате, они даже не стали зажигать лампу и легли спать в темноте, сраженные тем, что Кеоки обвинил их в полном равнодушии к своим соотечественникам. Когда весь кошмар обвинения окончательно дошел до сознания Эбнера, юноша расплакался - впрочем, он родился и вырос в эпоху всеобщей сентиментальности, - и когда встревоженный Джон спросил его: "Что случилось, Эбнер?", фермерский сын ответил: 
 -Я не могу даже помыслить о сне. Мне видятся эти несча стные люди, души которых заранее обречены на вечное пре бывание в аду. 
 Это было произнесено с таким выражением, что Джон сразу понял все: перед мысленным взором его товарища проплывала каждая отдельная душа и срывалась в вечное пламя, а несчастный Эбнер страдал и не мог перенести такого горя. 
 -У меня до сих пор звенит в ушах его призыв, - поддер жал соседа Уиппл: "Кто поедет вместе со мной на Оухайхи?" 
 Эбнер ничего не ответил на слова Джона. 
 Миновала полночь, но всхлипывания Хейла не прекращались, и тогда молодой доктор поднялся, зажег лампу и принялся одеваться. Поначалу Эбнер притворялся, будто не понимает, что происходит с его другом, но затем неожиданно, одним резким движением соскочил с кровати и схватил Уиппла за руку: 
 Что ты собрался предпринять, Джон? 
 Я поеду на Оухайхи, - просто ответил красавец Уиппл. - Я не допущу того, что моя жизнь так и пройдет даром, и чтобы меня обвиняли в безразличии к мольбе жителей этих островов. 
 Да, но куда ты собрался идти сейчас? - не отступал Хейл. 
 К президенту Дэю. Хочу предложить себя в качестве но сителя слова Божьего. 
 Наступила пауза, во время которой, с некоторым сомнением и нерешительностью, полностью одетый доктор и будущий священник в одной ночной рубашке, разглядывали друг друга. Наконец, тишину нарушил Эбнер: 
 -Ты помолишься со мной? 
 -Конечно, - согласился врач, опускаясь на колени. Эбнер устроился у своей кровати и обратился к Богу со сле дующими словами: 
 -О Отец наш Всемогущий! Сегодня вечером мы услыша ли твой призыв. Он донесся до нас со звездных небес и из бес крайних океанских просторов, где души людские гибнут во зле. И хотя мы считаем себя недостойными рабами твоими, тем не менее, позволишь ли ты нам стать твоими слугами? 
 Так продолжалось несколько минут, а Эбнер все обращался к далекому, но вполне реальному и почти материальному, карающему, но всепрощающему Богу. Если бы в тот момент его попросили описать существо, к которому он взывает, молодой человек ответил бы так: "Он высок, худощав, черноволос и обладает пронзительным взглядом. Он очень серьезен, замечает любой проступок и хочет, чтобы все люди жили согласно его заповедям. Он суровый, но милосердный Отец, строгий, но справедливо требующий дисциплины и порядка". Кстати, точно в таких же выражениях он бы представил и Гидеона Хейла. А если бы кому-нибудь после такой характеристики вздумалось поинтересоваться: "А этот Отец когда-нибудь улыбается?", то подобный вопрос изумил бы юного Эбнера. Он просто никогда не задумывался над этим, но после тщательного размышления юноша бы заметил: "Он сострадателен, но никогда не улыбается". 
 Когда молитва закончилась, Джон обратился к товарищу: 
 Ты идешь со мной? 
 Конечно, но, может быть, стоит подождать утра, и тогда отправиться к президенту Дэю? 
 "Идите же в мир и читайте проповеди каждой живой ду ше", - напомнил слова Христа молодой доктор. Поняв, как удачно его упрекнул товарищ, Эбнер быстро оделся. 
 Они постучались в комнату президента в половине пятого утра, и тот открыл дверь, ничуть не удивившись столь ранним посетителям. Дэй уселся за стол в пальто и кашне, под которыми, правда, виднелась ночная рубашка, и сразу же поинтересовался: 
 Я подозреваю, что вы имели беседу с самим Господом? 
 Мы хотим предложить себя для поездки на Оухайхи, - пояснил Джон Уиппл. 
 А вы хорошо обдумали столь серьезный шаг? 
 Мы часто обсуждали вопрос, как лучше следует посвя тить свою жизнь Богу, - начал было Эбнер, но тут же разры дался, у него сразу покраснело лицо, а из носа потекло. Пре зидент Дэй молча передал юноше платок. 
 Не так давно мы серьезно решили посвятить себя служе нию Господу, убедительно подхватил Уиппл. - Я, напри мер, бросил курить. Эбнер думал о том, что ему следует по ехать в Африку спасать заблудшие души. Мне же показалось, что я смогу работать с бедняками в Нью-Йорке. Но сегодня ве чером мы, наконец, осознали, куда нам на самом деле необхо димо отправиться. 
 Значит, это решение пришло к вам не в один момент? - настаивал Дэй. 
 Разумеется, нет! - поспешно ответил Эбнер, шмыгнув носом. - Я пришел к такому решению еще три года назад, когда прослушал проповедь преподобного Торна об Африке. 
 А вы, мистер Уиппл? Мне казалось, что вы мечтали стать врачом, а не миссионером. 
 Долгое время я колебался между медициной и семина рией, президент Дэй. И выбрал первое, так как посчитал, что таким образом смогу служить Господу, используя обе возмож ности. 
 Президент внимательно посмотрел на своих способных учеников и спросил: 
 -Вы уже помолились, приняв решение относительно столь серьезного выбора? 
 Да, - кротко ответил Эбнер. 
 И какое послание вы получили в ответ? 
 Мы должны отправиться на Оухайхи. 
 Хорошо, - решительно произнес Дэй. - Сегодня вече ром я был настолько вдохновлен, что хотел поехать туда и сам. Но мой долг заставляет меня оставаться здесь. 
 Что же нам теперь следует делать? - поинтересовался Уиппл, в то время как над студенческим городком уже зани малась весенняя заря. 
 Возвращайтесь к себе в комнату, но ничего никому не рассказывайте. В пятницу вы встретитесь с членами Амери канского совета уполномоченных представителей по вопро сам заграничных миссий. 
 И они действительно смогут прибыть сюда так быстро? - восхищенно выдохнул Эбнер. 
 Да. Они уже уяснили для себя, что после выступлений Кеоки Канакоа очень часто требуется их присутствие. - Од нако, заметив радость на лицах молодых людей, президент поспешил предупредить их: - Преподобный Торн, главный представитель в этой группе, человек очень проницательный и умный. Он легко распознает юношей, которыми руководят лишь эмоции, а не истинная преданность Христу. Если вы не уверены в том, что ваше желание сохранится в течение всей вашей жизни, лучше не стоит тратить понапрасну драгоцен ное времени Элифалета Торна. 
 Мы преданы Господу и уверены в себе, - твердо заявил Эбнер, после чего молодые люди пожелали президенту спо койной ночи и удалились. 
 * * * 
 В пятницу Джон и Эбнер, спрятавшись за шторами, наблюдали из окна своей комнаты за тем, как по двору Йельского колледжа чинно вышагивала комиссия из Американского совета полномочных представителей по делам иностранных миссий. Они прибыли сюда, чтобы провести собеседования со студентами, которых не оставила равнодушными пламенная речь Кеоки Канакоа. 
 - Это же сам преподобный Торн! - в восхищении прошептал Эбнер, увидев главу комиссии. Впереди шел высокий худощавый мужчина в длинной рясе и высоченной шляпе. Особенно бросались в глаза его косматые брови, крючковатый нос и огромный подбородок. Священник походил на сурового судью, и оба студента немного испугались встречи с ним. 
 Однако Джон Уиппл тревожился напрасно, потому что бесе да с Элифалетом Торном у него получилась легкая и непринуж денная. Глава комиссии подался вперед и начал задавать вопросы, в то время как четверо его менее важных спутников просто внимательно слушали все, что происходило в аудитории. 
 Скажите, не являетесь ли вы сыном преподобного Джо шуа Уиппла из западной части штата Коннектикут? - с теплотой в голосе поинтересовался Элифалет Торн. 
 Да, - кивнул Джон. 
 Наверное, ваш отец сумел вырастить достойного набож ного сына? 
 Полагаю, что это так. 
 Вскоре стало очевидным, что члены комиссии быстро оценили будущего доктора Джона Уиппла как человека прямого, обаятельного, сообразительного, воспитанного в богобоязненной семье сельского священника. 
 Вы уже прошли процесс обращения в веру? - тихо про должал преподобный Торн. 
 Да, в пятнадцать лет я уже серьезно задумывался над своим будущим, начал рассказывать Джон, - и колебался между медициной и семинарией. Я выбрал первое, поскольку тогда еще не полностью был уверен, что до конца сумел по нять Господа. Сам я не мог бы назвать себя набожным моло дым человеком, хотя, конечно, всегда исправно посещал цер ковь. Но однажды, когда я возвращался из школы домой, я увидел на дороге нечто напоминающее смерч из пыли, при ближающийся ко мне. И вскоре я услышал голос: "Готов ли ты служить мне всю свою жизнь?" И я ответил: "Да". Я был потрясен и не мог сдвинуться с места, а смерч завис надо мной, но я не почувствовал даже запаха пыли. С того момента я понял, что теперь знаю и понимаю Господа. 
 Пятеро суровых священников одобрительно закивали, поскольку подобное знакомство с Господом в последнее время стало делом привычным для Новой Англии - после Великого Пробуждения года. Никто тогда не знал, как именно происходит "обращение в веру", это свершалось всегда по-разному. Преподобный Торн еще больше подался вперед и ледяным тоном спросил: 
 -Мистер Уиппл, если поначалу вы находились в сомнении относительно своего будущего и никак не могли выбрать меж ду врачом и священником, поскольку, как вы уверяете, не зна ли Бога, так почему же впоследствии, когда Господь непосред ственно обратился к вам, вы все же не решились поступить на факультет богословия? 
 Эта проблема мучила меня достаточно долгое время, - признался Уиппл. Но мне очень нравилась медицина, и я подумал, что, став врачом, смогу служить Господу, используя сразу обе возможности. 
 Что ж, это честный ответ, мистер Уиппл. Возвращай тесь к своим занятиям. Вы получите от нас письменный ответ, самое позднее, через неделю. 
 Вернувшись после собеседования в свою комнату, Джон пребывал в состоянии такого восторга, граничившего с экстазом, что не только не стал разговаривать с соседом, но даже не взглянул в сторону Эбнера. Уипплу казалось, что сейчас происходит нечто очень важное, будто он только что пережил самый грандиозный момент своего существования, и буквально минуту назад был так близок к Богу! Итак, он был готов полностью посвятить себя служению Господу, и никто и ничто в целом свете не смогло бы заставить его изменить свое решение. Ничего не объясняя, он заявил Эбнеру, что его кандидатура утверждена. 
 Совсем по-другому прошло собеседование у юного Хейла. Как только он предстал перед членами комиссии, в своем мешковатом, не по размеру костюме, с сальными волосами, прилипающими к болезненного цвета щекам, сутулый и неуклюжий, один из самых замечательных священников на целом свете невольно задался вопросом: "О Господи, почему же ты избрал своим слугой такого убогого и жалкого человечка? " 
 Вы обращены в веру? - нетерпеливо спросил преподоб ный Торн. 
 Да, - важно заявил Эбнер, но его пространные объясне ния получились каким-то слишком напыщенными. Он поче му-то начал чересчур долго и нудно объяснять, где именно располагался луг, и где находились его дом и школа. Правда, ни у кого не осталось сомнений, что Господь действительно бе седовал с этим молодым человеком. 
 Почему же вы все-таки решили служить в качестве мис сионера? - задал свой следующий вопрос преподобный Торн. 
 Потому что после того события на лугу я уже был твердо уверен в том, что посвящу Господу свою жизнь и останусь ве рен ему навсегда, - торопливо объяснил Эбнер. Остальные члены комиссии сразу поняли, что этот юноша, к сожалению, производит не слишком благоприятное впечатление на самого Торна. Тот долгое время служил миссионером в Африке и хо
 рошо знал, с какими проблемами приходится сталкиваться молодым людям в дальних странах. После серии собеседований с будущими миссионерами в колледже Уильямса Торн заявил своим помощникам: "Мы должны строжайшим образом избегать тех молодых людей, которые чересчур уверены в себе и в своих взаимоотношениях с Богом. Обычно они настолько гордятся собой, что не могут смириться с ролью миссионера, как человека, подчиняющегося Господу всегда и во всем, в самом широком смысле. Если мы сразу сможем определить таких людей и вовремя отсеять их, то сэкономим массу денег, а также избежим ненужных затруднений в дальних странах". Сейчас помощникам стало очевидно, что Торн как раз намеревается провести ту самую "чистку", о которой недавно предупреждал их, поскольку он прервал поток благочестивого красноречия Эбнера и заметил: 
 Я спросил вас о том, почему вы захотели стать именно миссионером, и мне показалось, что вы так и не ответили на мой вопрос. 
 Мне всегда хотелось служить Господу, - повторил Эб нер. - Но я не знал, что мое предназначение - стать миссио нером, вплоть до августа года. 
 И что же произошло в тот день? - Преподобный Торн начал терять терпение. 
 Вы говорили об Африке в конгрегационной церкви в Мальборо, в штате Массачусетст. И я считаю, что в тот вечер произошло мое истинное пробуждение. 
 Услышав это, Элифалет Торн уронил голову на грудь и ущипнул себя за длинный нос, не зная, о чем спрашивать дальше. 
 Что же именно произвело на вас столь сильное впечатле ние в проповеди преподобного Торна? - раздраженно спросил другой священник. 
 На это я с легкостью отвечу вам, сэр, поскольку его сло ва с тех пор живут в моем сердце и служат мне идеалом. Он го ворил прихожанам о миссии в Африке, и в частности сказал: "Мы считали себя словно одной семьей во Христе. Каждый вносил свой личный вклад в общее дело, и каждый посвящал себя святому долгу спасения заблудших душ". После того ве чера я тоже стал пробовать заставить себя стать таким же чле ном семьи во Христе. Я научился работать с пилой, строить дома, потому что мечтал о том времени, когда меня пошлют в 
 далекие края, где еще нет жилья. Я научился шить и готовить пищу, а еще вести бухгалтерию и разбираться в счетах. С тех пор как услышал проповедь преподобного Торна, я перестал считать себя только студентом колледжа или семинаристом. Я тренировал себя для того, чтобы однажды стать скромным членом той общей семьи, которую пошлют куда-нибудь очень далеко для служения Христу. 
 Это заявление Эбнера показалось Торну настолько сокрушительным и так соответствовало учению Христа, что даже сам священник, только что посчитавший студента человеком убогим и непригодным для миссионерской деятельности - что было, конечно, справедливым решением - внезапно осознал, что у юноши имеются все же незаурядные способности. 
 Кое-кто из администрации колледжа, - начал священ ник, умышленно избегая произносить вслух имя президента Дэя, - сообщил мне о том, что вы полны самомнения относи тельно своего благочестия и священных обязанностей. 
 Это верно, - ни на секунду не задумавшись, признался Эбнер. - Я понимаю, что с этим мне следует бороться, но де ло в том, что никто из моих братьев и сестер не является на божным настолько, как это следовало бы. Большинство моло дых людей, которые учатся здесь, в Йеле, также не слишком благочестивы. Сравнивая себя с ними, я и стал несколько тщеславен. Я сказал себе: "Господь выбрал меня, а не дру гих". Мне стыдно признаться в том, что этот мой недостаток заметен моим учителям и наставникам. Но я полагаю, сэр, что если вы спросите их обо мне еще раз, они признаются в том, что говорили обо мне таком, каким они привыкли видеть ме ня в прошлом. Я снова и снова повторял себе: "Тот, кто зата ил гордыню в сердце своем, неприятен Господу". А ведь имен но это и произошло со мной, и я осознал все случившееся. 
 На преподобного Торна произвело сильно впечатление признание юноши. Очевидно, в нем произошли большие пере мены, если уж он помнил о том вечере августа года. Одно упоминание о проповеди пробудило приятные воспоми нания у священника. Он снова представил себе ту церковь и собравшихся в ней людей. Ведь вскоре после этого он с грус тью сообщил своим друзьям в Бостон: "Вечер я провел в Маль боро, где обратился к прихожанам со своей проповедью. Меня сильно расстроило самодовольство и равнодушие этих сытых и обеспеченных фермеров. Я мог с таким же успехом пропове
 довать перед коровами и овцами, поскольку ни один из селян так и не понял, зачем нужны миссионеры, и в чем заключается их задача". 
 Но вот теперь выясняется, что среди этих равнодушных фермеров все же находился один юноша с болезненным цветом лица, которого настолько сразила речь Торна, что теперь он захотел предстать перед комиссией, чтобы просить направить себя в качестве миссионера в дальнюю страну. Это совпадение было чересчур значительным, как показалось преподобному Торну. И неожиданно он увидел в Эбнере не только тщедушного парнишку с сальными волосами, который, однако, думает о себе чуть ли не как о самом Боге. Торн понял, что Хейла послал ему сам Господь для решения одной очень деликатной проблемы, уже долгое время стоявшей в семье священника. Поэтому глава комиссии, качнувшись вперед, задал Эбнеру следующий вопрос: 
 Мистер Хейл, а вы женаты? 
 О нет, сэр! - ответил юноша с таким выражением лица, словно речь шла о чем-то весьма неприятном. - Я никогда не искал дружбы с... 
 А вы понимаете, что Совет не может послать за границу неженатого миссионера? 
 Я не знал об этом, сэр. Но я уже говорил вам о том, что сам выучился и готовить пищу и чинить одежду. 
 Однако преподобный Торн и не думал отступать: 
 -Возможно, вы знакомы с какой-нибудь преданной хрис тианкой, которая также испытала обращение в веру, и кото рая при этом смогла бы... 
 -Нет, сэр, у меня нет знакомых девушек. Преподобный Торн, почти незаметно для остальных, 
 вздохнул с облегчением. Казалось, у него не осталось для юноши вопросов, но когда один из представителей Совета предложил Эбнеру подождать неделю для получения окончательного ответа, глава комиссии неожиданно заговорил снова: 
 -Понимаете, мистер Хейл, ваш случай особый, и нам мо жет потребоваться более длительный срок, чем неделя, чтобы принять верное решение относительно вас. Прошу вас, запа ситесь терпением. 
 Молодой человек вернулся в свою комнату озадаченным. Он удивлялся тому, какие странные вопросы задавал ему глава ко миссии. Особенно непонятным это стало Эбнеру после того, как 
 счастливый Джон рассказал соседу о том, как легко прошло собеседование у него. 
 Они спросили меня, насколько сильна моя вера, - как бы между прочим заметил Уиппл, - а потом велели жениться в течение недели, пока будет идти письмо о моем назначении. 
 И на ком же ты собрался жениться? 
 Разумеется, на своей кузине. 
 Но ты же ни разу даже не беседовал с ней. 
 Успею. А ты кого себе выбрал? 
 Ну, со мной комиссия разговаривала совсем по-друго му, - вздохнул Эбнер. - Я даже не понял, что они решили по моему поводу. 
 В этот момент в дверь постучали, и когда Джон открыл ее, на пороге возникла высокая фигура преподобного Торна. Он, по всей видимости, волновался, поскольку сначала несколько раз сглотнул, а затем, наконец, выговорил: 
 Надеюсь, вы извините нас, мистер Уиппл? 
 Прошу вас, присаживайтесь, - запинаясь, выдавил обес кураженный Эбнер. 
 Я задержу вас всего на одну минуту, - заверил его сухо парый священник, а затем обратился к Хейлу с той прямотой, которой и был знаменит среди коллег: 
 Я хочу уточнить кое-какие подробности для своего отче та. Если я правильно понял, то, в том случае, если Совет утвер дит вас в качестве миссионера на Гавайях, у вас не найдется женщины, которую вы смогли бы пригласить с собой. 
 Внезапно до Эбнера дошло, что его мечте не суждено сбыться только потому, что у него нет знакомых девушек! В ужасе он быстро заговорил: 
 Преподобный Торн, если только это служит препятстви ем для того, чтобы меня назначили... О, преподобный Торн, я уверен, что смогу попросить своего отца... Он очень хорошо раз бирается в людях, и, может быть, он найдет такую девушку... 
 Подождите, мистер Хейл. Я же не сказал, что вам будет отказано. Но начнем с того, что я и не говорил, что Совет вы берет именно вас. Я просто поинтересовался, смогли бы вы в случае положительного ответа жениться, скажем, в очень ко роткий срок? И вы ответили мне "нет". Вот и все. 
 Но, преподобный Торн, если бы вы только могли дать мне две недели, взмолился Эбнер, чуть не плача. - Я уве рен, что мой отец... 
 На меня произвело очень сильное впечатление ваше бла гочестие, мистер Хейл, - решил священник попробовать по дойти к студенту с другой стороны. 
 Значит, у меня все же остается надежда? 
 И вот о чем я хотел бы поговорить с вами, Эбнер, - начал строгий священник, собирая в кулак всю свою волю. - Дело в том, что у моей сестры, которая живет в Уолполе, есть взрос лая дочь. - Здесь преподобный Торн замолчал, надеясь на со образительность юноши. Глава комиссии наивно полагал, что Эбнер поймет его с полуслова и избавит от дальнейших объяс нений. Но он жестоко ошибался. Честный и прямой Эбнер, со взмокшими волосами, прилипающими к вискам, не мог взять в толк, почему вдруг этот великий священник вдруг вздумал говорить о своей сестре, а тем более о ее дочери. Сейчас он смо трел на Торна обезоруживающе невинными глазами, жадно ловя каждое его слово. 
 Высокий миссионер снова несколько раз нервно сглотнул и вытер лоб ладонью. 
 Итак, если вы не знакомы ни с одной молодой женщи ной... - начал он. 
 Я уверен в том, что отец обязательно смог бы... - пере бил священника Эбнер. 
 И при том условии, что Совет выберет именно вас, - упорно продолжал гнуть свою линию Элифалет Торн. 
 Я молюсь о том, чтобы все произошло именно так! - взволнованно воскликнул молодой человек. 
 Я подумал о том, как бы вы отнеслись к моему предло жению поговорить от вашего имени с моей племянницей? - выдохнул измученный священник и уставился на болезненно го юношу, ожидая ответа. 
 Эбнер широко раскрыл рот от изумления, но очень быстро оправился и выпалил: 
 -Вы хотите сказать, что согласны помочь мне найти же ну? И при этом хотите предложить свою племянницу? - Эбнер протянул вперед руку, схватил ладонь Торна и не отпускал ее, наверное, целую минуту, не переставая трясти несчастного священника: - Я бы даже не осмелился просить вас об этом! радостно выкрикивал молодой человек. - О, преподобный Торн, в самом деле, я не могу поверить. 
 Высвободив свою руку, сдержанный священник наконец прервал бурные излияния Эбнера, добавив: 
 -Ее зовут Иеруша. Иеруша Бромли. Она на год старше вас, но весьма преданная молодая женщина. 
 Одно упоминание такого необычного имени, а также осознание того факта, что это своеобразное сочетание звуков относится к весьма реальному существу женского пола, окончательно сломило Эбнера, и он, переполняемый эмоциями, расплакался. Правда, очень скоро ему удалось все же взять себя в руки, и тогда он обратился к священнику: 
 -Преподобный Торн, слишком много всего произошло со мной за сегодняшний день. Не стоит ли нам вместе помолиться? 
 И затем в крошечной комнатке Йельского колледжа опытный миссионер и взволнованный юноша подняли головы, обратив взгляды к небесам, в то время как Эбнер начал молитву: 
 -О милосердный Боже, ежесекундно наблюдающий за нами! Я не в силах разобраться во всем том, что случилось со мной сегодня. Я имел беседу с твоими миссионерами, и они сказали мне, что, возможно, у меня появится шанс присое диниться к ним. И один из твоих верных слуг даже решил поговорить с молодой женщиной, которая является членом его семьи, относительно меня. О могущественный и люби мый нами Господь, если все это произошло с твоей помощью и по твоей воле, я стану твоим слугой до конца дней своих и донесу слова твои до самых отдаленных островов в мире! - После этого он покорно склонил голову, а преподобный Торн устало прохрипел: 
 -Аминь! Напоследок он добавил: 
 -На все понадобится около двух недель. - И с этими сло вами направился к выходу. 
 Однако Эбнеру Хейлу было неведомо понятие тактичности, а поэтому он тут же напомнил священнику: 
 А Джон Уиппл сказал мне, что ему пришлют ответ в те чение одной недели. 
 Но ваш случай несколько другой, - попытался оправ даться Торн. 
 Почему? - не отступал Эбнер. 
 Как же хотелось сейчас несчастному Элифалету повернуть ся и высказать всю правду в лицо этому нахалу! Он, наверное, начал бы так: "Да все потому, что ты представляешь собой омерзительного, дурно воспитанного, бледного и немощного типа, возомнившего о себе Бог знает что! Такие как ты способ
 ны загубить на корню любое дело, которое только им поручат. Да ни один из моих помощников не захочет выбрать тебя в качестве миссионера. Но вот только у меня имеется племянница, которой уже давно пора выйти замуж, только никак не получается. И если я смогу убедить ее в том, что ты ей подходишь, разумеется, прежде, чем она тебя увидит, возможно, она и согласится стать твоей второй половиной. А вот на это, милый мой, потребуется уж никак не меньше двух недель!" 
 Однако вместо этого, проницательный и мудрый священник, много повидавший в Африке, а потому научившийся быстро брать в себя руки, тут же нашел более или менее подходящий вариант достойного ответа. Он сказал: 
 - Понимаете, мистер Хейл, все дело в том, что мистер Уиппл отправится на острова в качестве доктора-миссионера. А если мы сумеем выбрать для вас жену, и комиссия решит ваш вопрос положительно, то вы поедете на Оухайхи как посвященный в духовный сан. Поэтому в вашем случае нам потребуется провести гораздо более сложную работу. 
 Ответ показался Эбнеру настолько логичным, что он тут же поверил Торну. Поэтому, когда через несколько дней Джон получил положительный ответ от Совета из Бостона, а также согласие на свадьбу от своей двоюродной сестры из Хартфорда, Эбнер лишь самодовольно улыбнулся, видя радость своего соседа. Он-то снова и снова повторял про себя обнадеживающую фразу: "Да, поехать в качестве врача-миссионера может любой, а вот для того, чтобы поехать как лицо, посвященное в духовный сан... Да, чтобы прийти к правильному решению, члены комиссии должны еще много поработать". Правда, когда его охватывало такое тщеславие, он старался тут же вспомнить о противоядии, цитируя слова из Библии: "Тот, кто затаил гордыню в сердце своем, противен Господу". После этого на память, как правило, приходили и другие мудрые слова из Книги Иова: "Посмотри на все гордое и смири его. Взгляни на всех высокомерных и унизь их". Так в Эбнере боролись противоречивые чувства. 
 Как только собеседования с претендентами в Йельском кол ледже закончились, преподобный Торн поспешил назад в Бос тон, где сел в дилижанс и благополучно добрался до Мальборо, штат Массачусетс, намереваясь расспросить интересующих его людей о характере и перспективах Эбнера Хейла. И даже когда дилижанс еще только приближался к Мальборо, священник 
 почувствовал знакомое отвращение, которое осталось у него с прошлого посещения деревни. Холодные белые амбары и такой же скучный весенний пейзаж выдавали бережливых до мелочности и осторожных людей, обитавших здесь из поколения в поколение. Эти селяне гордились своими владениями и были безнадежно глухи к учению Господа. Впечатление усилилось, когда навстречу стали попадаться люди, такие же неприступные, как и их амбары. 
 Директор школы, узнав о просьбе священника, беззаботно сообщил ему: 
 Эбнер Хейл? Ну, как же! Правда, у Хейлов так много де тей, что трудно отличить их одного от другого. Эбнер... Вечно сальные волосы, редко с кем играл, по математике не успевал, но хорошо справлялся с теми дисциплинами, где требуется владеть словом. А ведь это говорит об утонченном уме, не так ли? Очень прямолинейный и честный молодой человек, хотя ногти никогда не подрезал. Да, у него были неплохие зубы. 
 Считаете ли вы его набожным? - поинтересовался Торн. 
 Даже чрезмерно, - также же легко отозвался дирек тор. Затем, сообразив, что такой ответ может не понравиться священнику, и тот, чего доброго, подумает, что директор сам отрицательно относится к благочестию своих учеников, быс тро добавил: - Я имел в виду то, что Эбнер был даже несколь ко фанатичен, а вот это я уже считаю недостатком. Ведь не напрасно Библия учит нас: "От дохлых мух целебные мази аптекаря могут издавать зловоние; так же действует и безрас судство, если оно относится к мудрости человеческой и досто инству". - Произнеся это, директор воздел руки вверх и за искивающе улыбнулся посетителю. 
 Как вы считаете, из него мог бы получиться хороший миссионер? - с некоторым раздражением в голосе спросил Торн, который почему-то не только никак не мог вспомнить цитату, так легко воспроизведенную директором, но и не по нял, к чему этому господину она вдруг пришла в голову. 
 Ну, конечно! - радостно воскликнул учитель. - Что бы с головой окунуться в неизвестное! Донести слово Господ не до язычников! Да, думаю, что как раз Эбнер Хейл... Подо ждите, о том ли я мальчике вспоминаю? Он ведь старший сын Гидеона Хейла, верно? Нездоровый цвет лица... да, внешностью он, конечно, не блещет. Ну да, конечно, это он. Ну, разумеется! Да. Из него может получиться изумитель
 ный миссионер. Ему нравятся экзотические места, и он равнодушен к одиночеству. 
 Местный священник тоже оказался довольно бестолковым типом и не сразу смог помочь Элифалету. Преподобный Торн, много времени проработавший в труднодоступных первобытных местах Африки, быстро понял, где и почему Эбнер научился плакать. Слабоумный трясущийся старик прохрипел: 
 Малыш Эбнер Хейл? Да, я помню тот день, когда он на шел для себя Господа. Это случилось на лугу его отца, и Эбнер долгое время простоял на одном месте, не в силах идти дальше. 
 Как вы считаете, из него смог бы получиться достойный миссионер? перебил старика Торн, начиная терять терпение. 
 Миссионер? - недовольно воскликнул местный священ ник. - Ас какой стати он должен уезжать из Мальборо? Поче му бы ему не вернуться в родные края и не сменить меня? Тут ему самое место. Мальборо тоже нуждается в миссионерах. Атеизм, деизм, унитарии, квакеры. Скоро окажется, что не ос талось ни единого последователя Кальвина во всей Новой Анг лии. Если вам интересно мое мнение, молодой человек - хотя по вашему раскрасневшемуся лицу я вижу, что вам на него на плевать - так вот, мне кажется, что вы вообще не должны бы ли приезжать сюда и соблазнять наших юношей отправиться куда-нибудь на Цейлон, в Бразилию и прочие подобные места. Пусть они остаются здесь и занимаются миссионерской рабо той, если им этого хочется. Но я так и не ответил на ваш во прос. Из Эбнера Хейла может получиться замечательный мис сионер. Он добрый юноша, хотя в некоторых вещах довольно упрямый. Он любит работать и в то же время обожает природу. Он очень набожный и любит своих родителей. Он слишком хо рош для того, чтобы отправляться на Цейлон. 
 Шагая по пыльной дороге в направлении фермы Хейла, преподобный Торн уже почти отчаялся довести до конца свой сложный план. Ведь ему предстояло сначала убедить Совет в том, что им подходит не кто-нибудь, а именно Эбнер Хейл, и что равных этому молодому человеку просто не най ти. А затем он должен был проделать то же самое в разговоре со своей племянницей. Однако все, что до сих пор уже услы шал о юноше Торн, лишь подтверждало мнение комиссии. Эбнер Хейл был человеком со сложным характером, упря мым и своенравным, способным причинить неприятности в любом месте, где бы он ни появился. Правда, когда священник, 
 наконец, дошел до фермы, где воспитывался Эбнер, его мнение сразу же изменилось. 
 От дороги прямо к ферме Хейла с пристроенным к дому амбаром вела тенистая аллея, усаженная кленами, что было типично для Новой Англии. Само здание тоже соответствовало окружению: дом не помнил краски, наверное, за всю свою историю лет в сто пятьдесят, и теперь выделялся коричневато-серым пятном в лучах весеннего солнца. А дневное светило, вместо того чтобы расцветить двор, где могли бы быть разбиты клумбы, и зеленеть трава, лишь подчеркивало скромность жилища Хейлов. Этот дом сразу вызвал в воспоминаниях преподобного Торна родительское гнездо, типичное обиталище истинных христиан. Именно в таких домах и вырастали по-настоящему набожные люди. Он начал понимать Эбнера лишь теперь, взглянув на это безыскусное мрачноватое строение. 
 Завершал общее впечатление Гидеон Хейл, открытый, немного грубый и угловатый мужчина. Сплетя ноги так, что обе лодыжки словно замкнулись одна на другой, он сразу же расположил к себе гостя, заявив следующее: 
 -Если все же Эбнер отправится на Оухайхи, не подумай те, что это будет для вас истинным благословением, преподоб ный Торн. Он не совсем обычный парень, и с ним не так-то просто справляться. Поначалу он был простым мальчиком, но все изменилось после того, как он обрел веру. С того самого дня он уверовал, что именно он, а не я, например, имеет пра во толковать волю Божью. Если бы вы видели его оценки в школе Мальборо, то бы удивились, как низко оценивали учи теля его знания. Но теперь вы сами убедились в том, как он преуспевает в Йельском колледже. Он ко многому неравноду шен, преподобный Торн, но если дело касается вопроса пра ведности, здесь мой мальчик всегда остается твердым, как скала. Впрочем, как и все мои остальные дети. Он настоящий борец за справедливость. 
 За ужином преподобный Торн смог сам лицезреть, из какого гранита были сделаны Хейлы. Девять чудесных ребятишек, чистеньких и умытых, одетых в простое платье из домотканого полотна, чинно расселись по своим местам за столом, идеальным по чистоте и весьма скромным по количеству и разнообразию пищи. 
 -А теперь помолимся, - объявил сухопарый отец семейст ва, обладавший соколиным взглядом, и при этих словах все 
 дружно опустили головы. Один за другим дети по очереди прочитали весьма уместные строки из Библии, под конец сама миссис Хейл, представлявшая собой нечто вроде кожаного мешка с костями, быстро пробормотала: "Да благослови, Господи, этот дом", и только тогда ее муж прочитал молитву минут на пять. Когда вступительная часть осталась позади, Хейл предложил: 
 -А теперь не соизволит ли наш дорогой гость благосло вить нас молитвой? 
 Эта сцена настолько напомнила Торну собственное детство, что он в порыве страсти прочитал десятиминутную молитву-проповедь, в которой кратко осветил самые благочестивые моменты своей юности, проведенной в истинно христианской семье. 
 После весьма скудного ужина Гидеон Хейл проводил весь свой выводок в переднюю комнату, где запах сырости свидетельствовал о том, что дрова в этой семье напрасно не расходуются. Хозяин дома предложил устроить для гостя вечер молитв. Сначала супруга Хейла со старшими дочерьми спела духовную песню "Все прославляют Иисуса", а затем сам Гидеон вместе с мальчиками исполнил достаточно популярный гимн того времени "Быть ближе к Богу". Когда они дошли до весьма трогательного четверостишия об идолах, преподобный Торн не выдержал и сам присоединился к хору, поскольку эти строки могли бы считаться основным мотивом всей его жизни: 
 Всех идолов злобных 
 Снесем с высоты, 
 Чтоб Господом нашим 
 Остался лишь Ты. 
 Затем последовали молитвы. Их по очереди читали то Гидеон, то кто-нибудь из его сыновей, а затем было предложено сказать несколько слов и гостю. Преподобный Торн страстно и долго говорил о том благотворном влиянии, которое может оказать такой христианский дом на молодого человека, а также на женщин, как отметил священник, вспомнив, что здесь присутствуют еще жена Гидеона и его дочери. 
 -Именно в таких домах, - вещал он, - Господь находит для себя тех, кто впоследствии несет его слова в мир. - Пре подобный Торн до того разошелся, что пообещал в дальней шем следить за судьбой Эбнера Хейла и всячески помогать 
 ему, поскольку был уверен в том, что даже если сейчас юноша и не производит должного впечатления, со временем он, несомненно, станет великим орудием в руках Господа. 
 Когда молитвы закончились и дети разошлись по своим комнатам, преподобный Торн попросил у Гидеона лист бумаги, чтобы написать письмо-отчет в Совет. 
 -Это будет длинное письмо? - взволнованно спросил хо зяин дома. 
 -Нет, короткое, я просто хочу сообщить им добрые вести. Тогда бережливый Гидеон предусмотрительно оторвал от 
 листа половинку и, протягивая ее гостю, пояснил: 
 -У нас здесь ничто не пропадает даром. 
 В это время высокий миссионер уже сочинял письмо коллегам: "Братья! Я навестил дом Эбнера Хейла и лично убедился в том, что юноша происходит из семьи, полностью посвятившей себя Господу". Внезапно его взгляд скользнул по узкой книжной полке, и тут священник с удовлетворением отметил про себя, что набор книг весьма схож с тем, который он видел в своем собственном доме. Тут был потрепанный томик Эвкли-да, "Книга истории великомучеников" Фокса, словарь Ноя Вебстера и довольно известное издание Джона Баньяна, устроившееся по соседству с семейной Библией. 
 Я с удовольствием отметил для себя, - продолжил пре подобный Торн, что в этой христианской семье не принято поддаваться искушению и читать развязную поэзию и те ро маны, которые в последнее время становятся столь популяр ными на нашей земле. 
 Моя семья стремится к спасению души, - ответил Гиде он, и худощавый миссионер с чистой совестью дописал письмо, которое служило пропуском на Оухайхи для Эбнера Хейла. 
 Когда Элифалет Торн вышел на улицу и вдохнул прохладный весенний воздух, мистер и миссис Хейл проводили гостя до широкой дороги, освещенной луной. 
 -Если бы шел дождь, - начал Гидеон, словно оправдыва ясь, - или в небе не было бы луны, я запряг бы лошадей. - По сле этого он мощной правой рукой указал в сторону городка. - Впрочем, здесь не так уж далеко, - убедительно закончил он. 
 Преподобный Торн пожелал супругам спокойной ночи, а сам направился туда, где вдали виднелись огоньки Мальборо. Однако, уже через пару минут, он оглянулся, чтобы еще раз внимательно оглядеть тот скучный и холодный дом, где родил
 ся и вырос его протеже. Ровно высаженные деревья, ухоженные поля, упитанный скот. Что же касалось всего остального, то повсюду царила бедность. Здесь полностью отсутствовало все то, что принято относить к понятию "красота", и такая простота могла бы вызывать лишь отвращение, но, с другой стороны, любой прохожий, бросив лишь мимолетный взгляд на это строение, безошибочно мог определить: "В этом доме живут те, кто полностью посвятил себя Богу". И, как бы в подтверждение этого факта, буквально через два часа после ухода преподобного Торна в комнату к матери вся в слезах влетела старшая сестра Эбнера Хейла и остановилась, дрожа от волнения: 
 Мама! Мама! Я никак не могла заснуть и лежала в крова ти, размышляя о тех несчастных африканцах, о которых сего дня нам рассказывал преподобный Торн, и потом вдруг меня всю затрясло, я услышала, как ко мне обращается сам Господь! 
 Ты ощущала, как тебя охватывает чувство всеобъемлюще го греха? встрепенулась мать, закутываясь в длинный плащ, который использовался и как ночной халат. 
 Да! Впервые в жизни я осознала, насколько я безнадеж но проклята, и нет из этого никакого выхода! 
 И тогда ты поняла, что тебе хочется полностью отдать себя во власть Господа? 
 Да, все это походило на то, как будто чья-то гигантская ру ка схватила меня и начала трясти, пока я не пришла в чувство. 
 Гидеон! - возбужденно позвала мужа миссис Хейл. - Наша Эстер только что была посвящена в таинство осознания греха! 
 Никакая другая новость не могла бы обрадовать Гидеона больше. 
 И на нее снизошла милость Господня? - взволнованно выкрикнул он. 
 Да! - со слезами на глазах ответила миссис Хейл. - Господи! Еще одна грешница нашла тебя! - Родители вместе с Эстер встали на колени в лунном свете, отчаянно благодаря сво его сурового и карающего Защитника за то, что он раскрыл еще перед одним из членов их семьи смысл безжалостного бремени греха, с которым приходится жить человечеству, а также за то, что Эстер теперь осознала неизбежную близость неугасимого ог ня, в котором было суждено гореть девяноста девяти душам из ста. В эту ночь девушка познала, насколько горька и безрадост на дорога к спасению. 
 * * * 
 Не прошло и трех дней, а преподобный Торн уже держал путь в одно из самых привлекательных селений, которые когда-либо появлялись на территории Америки. Он подъезжал к Уолполу, где уютные дощатые домики с двускатными крышами стояли в три ряда. Деревня располагалась у реки Коннектикут, в юго-западной части штата Нью-Гемпшир. Это местечко радовало глаз и сердце: сверкающий шпиль церкви был виден издали, а холмы, окружающие Уолпол со всех сторон, поражали своей красотой. Именно сюда переехала жить старшая сестра преподобного Торна - Абигейл, когда ей вдруг вздумалось выйти замуж за Чарльза Бромли - молодого адвоката, только что закончившего Гарвард. Семья Чарльза вот уже в течение многих лет жила в Уолполе. 
 Преподобному Торну никогда не нравились ни сами Бромли, ни их деревня, поскольку по внешнему виду семейства и их жилища можно было судить об их богатстве и процветании, а никак не о набожности. Каждый раз, когда Элифалету приходилось навещать сестру, уже на подъезде к Уолполу ему казалось, что в один прекрасный день Господь все же каким-то образом накажет этих сибаритов. Это убеждение усиливалось вместе с тем, как Торн все ближе подходил к дому Бромли, красивому трехэтажному строению с многоконьковой крышей. На этот раз он, к своему неудовольствию, услышал, как его сестра играет на семейном органе какие-то развеселые английские танцы. Однако вскоре музыка оборвалась, и к двери бросилась симпатичная круглощекая женщина лет сорока, радостно восклицая: 
 -Элифалет приехал! 
 Однако Торн, стараясь избежать излишних поцелуев, принялся вертеть головой во все стороны, к своему удовольствию, нигде не обнаруживая племянницы. "Как хорошо, что ее нет дома!" - подумал преподобный Торн, но, словно прочитав его мысли, сестра тут же доложила: 
 -Нет-нет, она здесь! Она у себя, наверху. Все время о чем- то размышляет, но если ты спросишь меня, что с ней происхо дит, я тебе отвечу очень просто: она сама этого не знает. Она не желает выкинуть его из головы, а когда уже подходит время на что-то решиться, вот тут как раз снова и приходит письмо, то из Кантона, то из Калифорнии, и ей снова становится хуже. 
 А ты не подумывала о том, чтобы перехватывать эти письма? поинтересовался Элифалет. 
 Чарльз никогда не разрешил бы мне поступить так. Он считает, что каждый человек в этом доме имеет свое собственное пространство, которое является его личным замком, и террито рия эта считается суверенной. А иностранные представительст ва, какими бы коррумпированными они ни являлись, все же имеют неотъемлемое право общаться с этими замками. 
 Преподобный Торн хотел было уже открыть рот, чтобы выразить свое удивление по поводу того, почему Господь до сих пор еще не поразил Чарльза и терпит его на Земле, но передумал. Поскольку этот вопрос мучил Торна вот уже целых двадцать два года, а также потому, что сам Господь упорно не давал ему ответа, Элифалет решил на этот раз не озвучивать своих банальных замечаний, оставив их при себе. Правда, его все же продолжало возмущать то, что Господь благословляет любое занятие Бромли, которому бы тот не посвятил свое время. 
 Нет, - ответил Торн на вопрос сестры, останется ли он погостить у них в доме. - Я предпочитаю гостиницу. 
 Тогда зачем же ты ехал к нам? - удивилась Абигейл. 
 Затем, что мне, кажется, удалось найти возможность спасти твою дочь. 
 Иерушу? 
 Да. Трижды я сам слышал от племянницы, что она хоте ла бы посвятить свою жизнь Иисусу. Например, работать там, куда он бы ее направил... в качестве миссионера, например. 
 Элифалет! - перебила Торна сестра. - Эти слова произ носила молоденькая девушка, разочаровавшаяся в любви. Ког да она говорила тебе об этом, она не слышала о нем целый год. 
 Именно в моменты сильнейшего разочарования мы и при знаемся в том, что думаем на самом деле, - не отступал Торн. 
 Но у Иеруши есть все, чего она только пожелает, здесь, Элифалет. 
 Ей для жизни требуется присутствие Господа, Абигейл, а вот именно его она здесь и не найдет. 
 Ну, знаешь ли, Элифалет! Ты не посмеешь. 
 А ты сама когда-нибудь обсуждала с ней те проблемы, о которых она рассказывала мне? - продолжал наступать на сестру Торн. - Хватило ли у тебя смелости? 
 Нам известно лишь то, что как только она снова получит от него письмо, то снова окажется на седьмом небе от счастья и 
 будет мечтать выйти за него замуж, как только судно встанет в док Нью-Бедфорда. Но если опять пройдет шесть или семь месяцев без единой весточки, Иеруша поклянется в том, что согласна ехать в Африку, чтобы стать миссионером, как ее дядя. 
 Позволь мне поговорить с ней сейчас, - попросил Эли- фалет. 
 Нет! Пока она находится в депрессии, она согласится, на что угодно. 
 Даже, наверное, на спасение своей бессмертной души? 
 Элифалет! Не надо так говорить. Ты знаешь, что мы с Чарльзом пытаемся жить нормальной жизнью, и вести себя так, как подобает истинным христианам. 
 Ни у кого не получится вести нормальную христианскую жизнь в Уолполе, штат Нью-Гемпшир, - с отвращением про бормотал Торн. - Кроме тщеславия, я здесь больше ничего не увидел. Ты только посмотри на эту комнату! Орган, на котором никто не играет гимнов. Романы. Книги о сладострастии. День ги, которые должны были бы служить миссионерским целям, уходят на показное украшательство. Абигейл, послушай меня. Молодой человек из Массачусетса, до конца преданный Богу, собирается отправиться с миссией на Оухайхи. И он просил ме ня переговорить с тобой относительно руки Иеруши. 
 Миссис Бромли упала в кресло, обитое камчатым полотном, но очень скоро пришла в себя и позвала служанку. 
 Немедленно пригласи сюда мистера Бромли, - прика зала Абигейл. 
 Но я ехал сюда не для того, чтобы беседовать с твоим му жем, запротестовал священник. 
 Да, но отцом Иеруши все же является Чарльз, а не Гос подь Бог, заметила Абигейл. 
 Это богохульство! 
 Нет, любовь! 
 Брат и сестра, насупившись, замолчали. Пауза тянулась до тех пор, пока в комнату не ворвался Чарльз Бромли - пухлый, всегда веселый и общительный джентльмен и преуспевающий адвокат. 
 Очередное семейное побоище? - оживился он, увидев гостя. 
 Мой брат Элифалет. 
 Я знаком с ним, дорогая. Называй его просто Фет. - Он рассмеялся и добавил: - В подобных перебранках, как я вы
 яснил, дела идут лучше, если стороны проводят переговоры, используя неформальные обращения. Если ты ради самоуважения начинаешь называть человека "мой брат Элифалет", дело, скорее всего, будет рассматриваться в суде. Так что стряслось, Фет? 
 Один симпатичный молодой человек с факультета бого словия Йельского колледжа очень скоро должен отправиться на Оухайхи в качестве миссионера. 
 А где находится этот Оухайхи? 
 Возле побережья Азии. 
 Там китайцы? 
 Нет, оухайхиянцы. 
 Впервые слышу. 
 И на него произвел большое впечатление мой рассказ о племяннице Иеруше. 
 В какой связи было упомянуто ее имя? - с подозрением в голосе поинтересовался Бромли. 
 Как все это унизительно! - фыркнула Абигейл. - Ока зывается, Элифалет пытается сосватать нашу дочь. 
 Я считаю, что это весьма благородно с его стороны, - взорвался Бромли. - Одному Богу известно, сколько раз я сам пытался это сделать, но у меня ничего не получалось. Сегодня она, оказывается, влюблена в моряка, которого не видела вот уже три года. Эбби, а этот морячок хоть раз поцеловал ее? 
 Чарльз! 
 А вот завтра она уже готова посвятить себя служению Господу и самоистязаниям на каком-нибудь далеком острове. Честно говоря, Фет, если бы вы нашли для нее подходящего мужа, я был бы вам весьма обязан. Тогда бы я все свои усилия направил на ее сестер. 
 Молодого человека, о котором я упомянул, зовут Эбнер Хейл, - упрямо продолжал Торн. - И его профессора превос ходно о нем отзываются. Кстати, я уже побывал у него в доме. 
 Элифалет! - беспомощно воскликнула Абигейл. 
 Мне нужно было и самому лично убедиться в его идеаль ном христианском воспитании. 
 И что же, это действительно оказалась настоящая хрис тианская семья? 
 -Да, - кивнул Элифалет. - Во всех отношениях. Несколько секунд Чарльз Бромли шагал взад-вперед по 
 красиво убранной комнате, а затем неожиданно заявил: 
 -Если вы сказали, что это настоящая христианская се мья, Фет, то я уверен, что там творится нечто ужасное. Я поч ти вижу самого юного Эбнера Хейла. Он должен быть худощав, с нездоровым цветом лица и испорченным из-за бесконечного просиживания над книгами зрением. Это настоящий ханжа с грязными ногтями, а что касается поведения в обществе, то в этом он безнадежно отстал. И все же, знаете ли, наблюдая за жизнью здесь, в Уолполе, я прихожу к выводу, что именно из таких мальчиков, в конце концов, и получаются самые луч шие мужья. 
 Несмотря на свое личное отношение, преподобный Торн всегда восхищался остротой ума свояка, поэтому сейчас он добавил то, чего вообще не намеревался говорить: 
 Чарльз и Абигейл! Этот юноша представляет собой как раз такого человека, которого только что описал Чарльз. Но, кроме того, он еще и весьма преданный юноша, исключитель но честный и прямодушный, и тот самый избранник, которо го будет сопровождать по жизни милость Божья. Конечно, именно сейчас я не стал бы радоваться такому зятю, но лет че рез десять из него вырастет самый завидный муж, о котором только может мечтать женщина. 
 Он настолько же высок, как и Иеруша? - поинтересова лась Абигейл. 
 Не совсем, и он на год младше. 
 Миссис Бромли расплакалась, но ее грубоватый супруг вдруг принялся подтрунивать над ней: 
 Понимаете, как все вышло, Фет! Этот моряк, в которого влюбилась Иеруша. Тут, у нас в Уолполе устраивались какие- то дурацкие танцы. Если я не ошибаюсь, он является дальним родственником Лоуэллов. Только мне почему-то показалось, что в тот вечер влюбилась не она, а ее мамаша. Ну, представь те себе сами: эти высокие стройные красавцы с волевым взглядом! Он с удовольствием погладил себя по круглому животу, чем окончательно развеселил и успокоил супругу. 
 А теперь давайте подведем итоги, - неожиданно пред ложил Торн. - У вас имеется дочь, а у меня, соответственно, племянница. Мы все очень любим ее. Ей исполнилось двад цать два года, и с каждым днем она чувствует себя все более неуверенно. Мы обязаны найти ей мужа, а также помочь вы брать правильный жизненный путь. Я предлагаю наилучший выход в обоих случаях. 
 А я очень признателен за такое предложение, - тепло подхватил Чарльз. - Господь Бог свидетель, сколько я ста рался для дочери, и всегда терпел неудачу. 
 Ты все еще хочешь поговорить с ней, Элифалет? - смяг чилась Абигейл. Ее решимость была сломлена ответом мужа. 
 Не надо, Абигейл, - снова вмешался Чарльз. - Это твоя проблема, а не Фета. 
 Конечно, - фыркнула миссис Бромли. - Но что я могу рассказать ей об этом молодом человеке? 
 Предусмотрительный Торн тут же вручил ей аккуратно исписанный листок с полным досье на Эбнера Хейла. Сюда входило подробное описание внешности юноши, выписка из журналов колледжа с его оценками по всем дисциплинам, последнее эссе, сочиненное Хейлом, о деятельности церкви в Женеве, а также генеалогические исследования линии Хейлов из Мальборо, потомков Элиши Хейла из графства Бэкингемшир в Англии. Кроме того, на отдельном листке сообщалось, что конфиденциальные письма могут быть отправлены Джону Уипплу и президенту Дэю в Йель, некоторым гражданам - христианам в Мальборо, штат Массачусетс, а также сестре Эбнера Эстер на семейную ферму. Первым делом Абигейл Бромли ухватилась за описание внешности юноши: "Кожа лица чиста, но желтоватая, зубы в отличном состоянии..." 
 Плохие новости она уже была готова принять, как само собой разумеющееся. Однако эти обнадеживающие строки совершенно выбили ее из колеи, и женщина начала всхлипывать: 
 Но мы даже не знаем, где находится Оухайхи! - Потом она повернулась к мужу и принялась обвинять его в полном отсутствии отцовских чувств: Неужели ты в самом деле хо чешь послать свою дочь неизвестно куда. 
 Дорогая моя, - твердо произнес Чарльз, - единствен ное, чего я не хочу, так это оставить свою дочь на волю при ступов депрессии и религиозной мании в крохотной комнат ке наверху. Если она сумеет найти любовь и счастливую жизнь в достатке на Оухайхи, это будет куда более приятным зрелищем, нежели наблюдать за ее мучениями в Уолполе, в штате Нью-Гемпшир. Теперь иди наверх и поговори с ней. Мне кажется, что в этом месяце чаша весов ее состояния склоняется в религиозную сторону, и, скорее всего, она с ра достью ухватится за возможность выйти замуж за миссионе ра, чтобы уехать на Оухайхи. 
 Таким образом, в результате безотлагательно предпринятых поездок преподобного Торна в Мальборо и Уолпол, Эбнер Хейл, обливаясь потом от нервного напряжения и июньской жары, наконец, получил ответ из Бостона: 
 Уважаемый мистер Хейл! 
 После проверки, выполненной по нашей просьбе и от нашего имени преподобным Элифалетом Торном, Американский совет полномочных представителей по вопросам иностранных миссий счастлив уведомить вас, что по воле Господа вы выбраны в качестве миссионера для выполнения миссии на Гавайских островах. Вы и ваша супруга отплываете из Бостона первого сентября на бриге "Фетида". Капитан Джандерс. 
 К письму прилагался список, в него входило около двухсот наименований предметов, которые миссионер должен был непременно захватить с собой. Среди них, в частности, значились: 
 Бритва - шт. 
 Компас - шт. 
 Полотенце - шт. 
 Умывальный таз - шт. 
 Коляска - шт. 
 Зонт от солнца - шт. 
 Ножницы - пары. 
 Кружка - шт. 
 Фонарь - шт. 
 Воздуходувные мехи - пара. 
 Кувшин - шт. 
 Железная решетка для дров в камине - шт. 
 Кроме того, в конверте оказалась и еще одна записка, в ко торой говорилось: "Настоятельно рекомендую вам предста виться в конце июля в доме Чарльза иАбигейл Бромли в Уолпо- ле, штат Нью-Гемпшир. Там вы познакомитесь с их дочерью Иерушей, христианкой двадцати двух лет. Мне пришло в го лову, что вам может понадобиться кое-что купить для этой важной встречи, чтобы выглядеть более представительно, по этому я прилагаю три доллара, которые вам вовсе не обяза тельно возвращать мне". Письмо было подписано: "Элифалет Торн, член африканской миссии." 
 * * * 
 В начале двадцатых годов девятнадцатого века очень многие молодые люди, которые должны были отправиться на Гавайи, увлеченные занятиями, неожиданно выясняли для себя, что у них нет на примете подходящей девушки, на которой они могли бы жениться. Поэтому у них возникала срочная необходимость сочетаться браком в течение нескольких недель, так как Американский совет отказывался посылать на острова неженатых миссионеров. И вот юноши, твердо решившие посвятить свою жизнь служению Господу, призывали на помощь всех своих друзей и родственников, которые знакомили их с девушками, и ни один из таких избранников не остался без супруги. И хотя некоторым юношам первая кандидатка могла и отказать, все равно рано или поздно им удавалось жениться. И происходило это не потому, что все миссионеры оказывались красавцами. Просто в Новой Англии было очень много одиноких девушек, мечтающих наконец-то выйти замуж. И, между прочим, многие полагали, что самые симпатичные и достойные парни уходят в море. Было много споров по поводу того, что заставляет Американский совет отказывать в месте неженатым молодым людям. Возможно, от того, что одинокая жизнь могла заставить миссионера сделать непростительные ошибки, а также из-за специфики жизни именно на Гавайях. Скорее всего, последняя причина и оказалась главной в решении Совета. Китобои, вернувшись в Нью-Бедфорд и Нэнтакет (если они вообще соглашались сойти на берег), рассказывали о далеких ласковых девушках, сладких кокосовых орехах и крытых соломой хижинах, стоящих в изумительной красоты долинах. В портах часто можно было услышать такую песенку: 
 Вернуться бы на Оухайхи! 
 Желаю от всей я души. 
 Где весело море смеется, 
 Где девушки так хороши! 
 Проанализировав подобные куплеты, Совет заключил, что, учитывая условия жизни на островах, было бы благора зумно требовать даже от тех молодых людей, кто жил, тща тельно соблюдая все священные заповеди, брать с собой своих обращенных в веру женщин. Еще более убедительным казалась 
 уверенность в том, что женщины, как более цивилизованные существа, сами наглядно являлись вестниками христианской жизни. Следовательно, Совету требовались женщины не только для того, чтобы стать верными супругами миссионеров. Преданная молодая жена сама по себе являлась наиболее убедительным представителем миссионерства. Итак, юноши разъезжались по всей Новой Англии, в пятницу знакомились со скромными христианками, в субботу делали предложение, и, выждав положенные три недели после помолвки, женились и сразу же отплывали с молодыми супругами на Гавайи. 
 Но ни одна из этих любовных одиссей не оказалась настолько странной, как та, которая выпала на долю Эбнера Хейла. Когда в начале июля он покинул Йель, получив духовный сан в конгрегационной церкви, в юноше было пять футов и четыре дюйма роста, он весил сто тридцать шесть фунтов, имел болезненный желтоватый цвет лица, отличался сутулой фигурой и сальными светлыми волосами, которые зачесывал на прямой пробор и укладывал при помощи воды. Эбнер носил черный фрак, такой популярный среди священников, узкий ситцевый галстук и новую касторовую шляпу, которая возвышалась над его головой дюймов на пять. Среди его скудного багажа, умещавшегося в небольшой коробке, самым ценным предметом считалась маленькая щеточка, которой, по совету приятелей, он причесывал свою шляпу. И это было, пожалуй, единственным проявлением тщеславия, которое мог себе позволить юный Хейл, поскольку считал, что именно по этой шляпе его сразу могли распознать как служителя церкви. На свои ботинки из дорогой кожи с тиснением, он, например, вообще не обращал внимания и совершенно за ними не ухаживал. 
 Когда дилижанс доставил его в Мальборо, он вышел из него с напускной важностью, поправил свою высоченную шляпу, под хватил коробку и направился домой. К его величайшему разоча рованию, никто из жителей Мальборо даже не побеспокоился о том, чтобы поздравить его с окончанием учебы и посвящением в духовный сан. В этой необычной шляпе его попросту никто не узнавал, и он дошел до самой аллеи, ведущей к дому, так ни с кем и не поговорив. Здесь он остановился на пыльной дорожке, чтобы молча поприветствовать, как он чувствовал, в последний раз, свой холодный и недружелюбный дом, в котором родилось вот уже несколько поколений Хейлов. Ему показалось, что этот дом отмечен такой любовью, что Эбнер не удержался, склонил 
 голову и заплакал, переполняемый эмоциями. Так он простоял несколько минут, пока его не заметили младшие Хейлы. Они-то и привели сюда всех остальных членов семьи, чтобы горячо поприветствовать Эбнера, вернувшегося домой. 
 Как только все семейство собралось в строгой передней комнате, Гидеон Хейл, которого так и распирало от гордости за сына, посвященного в духовный сан, предложил: 
 -Эбнер, пожалуйста, прочитай свою первую молитву в этом доме. 
 И молодой Хейл, выбрав своей темой строчки из Левита: "И каждый возвратитесь в свое племя...", тут же ударился в небольшую проповедь. Вся семья светилась от счастья, а когда эта импровизированная служба закончилась, скромная долговязая Эстер отвела брата в сторону и прошептала: 
 Со мной случилась самая замечательная вещь, брат! 
 Отец уже успел рассказать мне, Эстер. Мне очень прият но узнать, что на тебя снизошла милость Господня. 
 Было бы тщеславием с моей стороны самой говорить об этом, раскраснелась Эстер. - Я хотела побеседовать совсем о другом. 
 О чем же? 
 Не так давно я получила письмо! 
 От кого? 
 Из Уолпола, штат Нью-Гемпшир, - уклончиво ответи ла сестра. 
 Теперь настала очередь Эбнера краснеть, и хотя ему не хотелось демонстрировать свой повышенный интерес к этому делу, он все же вынужден был, запинаясь, спросить: 
 -Это письмо... от... 
 Однако он так и смог договорить до конца, поскольку ему пришлось бы назвать то имя, о котором он не рассказывал пока что никому на свете. Ему казалось неправдоподобным, что он вообще знал о существовании Иеруши Бромли, не говоря уже о том, что в скором времени ему предстояло сделать ей предложение, и Эбнер боялся даже произносить ее имя вслух, что бы не сглазить. 
 Эстер Хейл взяла ладони брата в свои и произнесла: 
 -Это письмо пришло от одной из самых милых, тактич ных, нежных молодых христианок во всей Новой Англии. Она называет меня сестрой и просит, чтобы я помогла ей и по молилась за нее. 
 Можно мне увидеть это письмо? - попросил Эбнер. 
 О нет! Нет! - отчаянно запротестовала Эстер. - Оно прислано мне строго конфиденциально. Иеруша написала... Правда, у нее замечательное имя, Эбнер? Ведь именно так зва ли мать Иофама из Книги Царств. Она написала мне, что со бытия развиваются настолько стремительно, что ей обяза тельно нужно поделиться ими с верной подругой. Ты даже удивишься тому, о чем она просила в своем письме. 
 О чем же? 
 Она расспрашивала о тебе. 
 И что же ты ей ответила? 
 Я написала письмо на восемнадцати страницах, и хотя я считаю его тайным посланием между моей сестрой и мной... 
 Твоей сестрой? - изумился Хейл. 
 Да, Эбнер. Я убеждена, что она намеревается выйти за тебя замуж. Это чувствуется по манере ее письма. - Эстер улыбнулась, заметив, как смутился брат, и добавила: - И хо тя это письмо я считают конфиденциальным, все же я перепи сала одну из восемнадцати страниц. 
 Зачем? 
 Потому что именно на этой странице я перечислила ей все твои недостатки, чтобы молодая женщина смогла полно стью оценить тебя и подготовиться к встрече. И так как я очень люблю тебя, как сестра, Эбнер, я бы хотела, чтобы ты прочитал эту очень важную страницу. 
 Мне бы тоже этого хотелось, - слабым голосом пробор мотал Эбнер. Он взял из рук сестры исписанный мелким ров ным почерком листок и, оставшись один в своей комнате, принялся изучать его. 
 "Дорогая Иеруша, надеюсь, что когда-нибудь я буду с пол ным правом называть вас своей сестрой. Итак, пока что я рас сказала вам только о добродетелях моего брата. Их действи тельно очень много, и я ничего не преувеличила. Как вы сами могли догадаться, жизнь в полной гармонии в большой и дружной семье снабжает даже самый малоразвитый интел лект обильными возможностями проникать в самые отдален ные уголки чужого ума и характера. И когда однажды мы с ва ми встретимся, как сестры, вы вспомните, насколько я была справедлива в своем письме. Я всегда остаюсь честной, как и положено по истинно христианским принципам. Помните, как сказано в Библии, в послании к эфесянам (глава , стих ): 
 "Посему, отвергнувши ложь, говорите истину каждый ближнему своему, потому что мы члены друг другу". Теперь же я должна поделиться с вами и тем, что у моего праведного и нежного брата, разумеется, есть и свои слабости. 
 Во-первых, Иеруша, он абсолютно не знает хороших манер, и если это вам очень важно увидеть в своем будущем муже, то вы, несомненно, останетесь глубоко разочарованы. Правда, я полагаю, что с вашей помощью и при надлежащем терпении он сумеет стать более тактичным, и, возможно, однажды превратится в настоящего цивилизованного джентльмена, но в это все же трудно поверить. Он грубоватый и слишком уж прямолинейный юноша. Он мало задумывается перед тем, как что-либо сказать. А так как мне приходилось наблюдать за собственными родителями, я понимаю, как иногда трудно в таких случаях приходится жене, однако, должна признаться, что за всю свою жизнь мне так и не довелось увидеть каких-либо значительных перемен в собственном отце. А из этого я могу сделать вывод, что хорошие манеры - это то, что женщина высоко ценит, но редко встречает в мужчинах. 
 Во-вторых, он совершенно не умеет обращаться с женщинами. Я прожила с ним в одном доме целых девятнадцать лет. Мы всегда делились друг с другом самыми сокровенными тайнами, но ни разу за все время он не подумал о том, чтобы преподнести мне какую-нибудь милую безделушку. Я получала от брата всегда что-нибудь полезное, например, линейку или дневник. Я почти уверена, что он вообще ничего не знает о существовании цветов, хотя Господь наш позаботился о том, чтобы его храм в Иерусалиме был выстроен из самых красивых материалов и благоухающей древесины. В этом Эбнер тоже сильно напоминает своего отца. 
 В-третьих, внешне он совсем не красив, а его привычка по стоянно сутулиться делает его еще менее привлекательным. Он очень неряшлив в отношении одежды и личной гигиены, хотя регулярно полощет рот, чтобы не доставлять окружаю щим неприятностей хотя бы в этом. Каждый день в Мальборо я встречаю куда более симпатичных молодых людей и наде юсь, что когда-нибудь выйду замуж за одного из них. Правда, я в то же время абсолютно уверена в том, что этот красавец на верняка не будет обладать всеми теми положительными каче ствами, которые я вам уже перечислила, и которыми наделен мой брат. Но мне кажется, что вам самой захочется видеть, что 
 Эбнер стоит прямо и не сутулится, что на нем надето чистое выглаженное белье, и что вид у него более решительный и волевой. Он, наверное, никогда не изменит своим привычкам, и если для вас главное заключается как раз в том, чем он не блещет, то, повторю, вас ждет горькое разочарование. 
 И, наконец, дорогая сестра Иеруша. Я набралась храбрости и называю вас так, потому что мне очень хочется, чтобы вы приняли предложение Эбнера. В вашем письме я почувствовала дух радости и оптимизма, которого так сейчас не хватает моему брату! Я должна предупредить вас о том, что он очень мрачен и полон самомнения. Если бы судьбой ему не было предначертано стать священником, эти черты его характера стали бы просто невыносимыми, но и его чрезмерная серьезность, и тщеславие происходят именно по этой же причине. Он чувствует, что Бог разговаривал с ним лично, как на самом деле это и произошло, и что сам Господь выделил его среди всех остальных. Вот это я считаю его самой плохой чертой, поскольку Бог разговаривал и со мной тоже, и из вашего письма я поняла, что он приходил и к вам, однако ни себя, ни вас я не считаю людьми тщеславными, каковым является мой брат, что, конечно, его сильно портит. В присутствии Бога я смогла прочувствовать великую доброту и тепло, которых не знала раньше. Теперь я стала более ласковой со своими сестрами, начала лучше понимать своих маленьких братишек. Мне стало приятнее и кормить цыплят, и сбивать масло. Если бы только Эбнер смог смирить свое тщеславие, он, пожалуй, стал бы почти идеальным мужем для вас, Иеруша. Но, как бы то ни было, он, тем не менее, остается порядочным человеком, и если вы только выберете его, я молю вас сохранить это письмо, и тогда с течением времени вы окончательно убедитесь в том, что ваша сестра была с вами откровенна и поведала вам чистую правду". 
 В Мальборо Эбнера ждало и другое письмо. Оно пришло от преподобного Элифалета Торна. Священник писал кратко: "Пока будете находиться в доме отца, работайте в поле каждый день без шляпы. Если Иеруша согласится выйти за вас замуж, я лично проведу церемонию бракосочетания". 
 Итак, в течение двух недель Эбнер трудился в поле, как раньше, когда был еще мальчиком. Очень скоро кожа его при обрела бронзовый загар, желтизна исчезла, и когда наступило время прощаться с огромной любящей семьей, он значительно похорошел и мог считаться почти красавцем. Правда, мрачное 
 выражение лица все равно осталось, как и предупреждала Ие-рушу Эстер. Видимо, такое настроение было оправдано нехорошим предчувствием Эбнера. Ему казалось, что он в последний раз видит свою семью из одиннадцати человек, равно как и этот амбар, и этот луг, где он познал обращение в веру, и никогда больше он не почувствует тепла своей семьи. Он пожал руку матери, поскольку никогда не любил обниматься, а затем и отцу, который заботливо предложил: 
 -Так как ты уезжаешь надолго, может быть, мне стоит запрячь лошадей и приготовить повозку? 
 Однако он тут же вздохнул с облегчением, услышав ответ сына: 
 Нет, отец. Погода хорошая. Я лучше пройдусь пешком. 
 Мне бы хотелось дать тебе немного денег, чтобы ты смог как-то начать новую жизнь, - неохотно промямлил отец. 
 В этом нет никакой необходимости, - тут же успокоил его сын. Преподобный Торн был ко мне так добр, что при слал три доллара. 
 Да, Эстер об этом говорила, - кивнул Гидеон. Затем, про тянув сыну рабочую мозолистую руку, он твердо произнес: - Да пребудет с тобой Господь, сын мой. 
 И вы живите с милостью Божьей, - ответил Эбнер. 
 Затем он пожелал всего хорошего Эстер, и только теперь обратил внимание на то, что сестра уже выросла и превратилась в красивую молодую женщину. У него больно защемило сердце, и он подумал: "Мне надо быть всегда поближе к ней". Но теперь было поздно что-либо менять. И он стоял в полном смятении, не зная, как поступить дальше, пока она сама не поцеловала его на прощание, таким образом подав пример всем остальным сестрам, и они по очереди чмокнули брата в щеку. 
 -Прощайте! - чуть не задыхаясь, проговорил Эбнер. - Ес ли нам даже не суждено больше встретиться здесь, на земле, мы обязательно соберемся вместе у ног Господа на небесах. Ведь мы все - наследники Божьи, наследники Иисуса Христа, и на следие наше безгранично и чисто. - Сказав это, он решительно повернулся и зашагал прочь от своих чопорных родителей и та кого же дома с некрашеными стенами и холодными окнами. Последний раз он шел по знакомой аллее, затем свернул на пыльную дорогу, ведущую в Мальборо, где его уже поджидал дилижанс, который должен был увезти молодого человека на встречу желанному и немного пугающему приключению. 
 * * * 
 Прибыв в Уолпол, Эбнер остановился в гостинице "Старая Колония". Умывшись с дороги, он сразу же достал из кипы бумаг листок-памятку, который написала ему сестра. Здесь она перечислила множество необходимых мелочей, которые должен был сделать молодой человек, и пронумеровала их. Пункт первый гласил: "По прибытии в гостиницу умойся, хорошенько причешись и отправь посыльного к мистеру Бромли с запиской следующего содержания: "Уважаемый мистер Бромли! Не окажете ли вы мне любезность принять меня сегодня в своем доме в три часа дня?" После этого поставь свою подпись и сообщи название гостиницы на тот случай, если кто-то из членов семьи Бромли задумает навестить тебя и собственноручно проводить до их дома". 
 Как только письмо было доставлено, уже через несколько минут Эбнер услышал, как какой-то мужчина громко поинтересовался: 
 -Тут у вас должен был остановиться юноша из Массачу сетса. 
 Эбнер Хейл даже не успел прочитать наставления и рекомендации сестры относительно первого визита в дом невесты, как внезапно дверь в его комнату распахнулась, и на пороге возник жизнерадостный нью-гемпширский джентльмен, весело сообщивший юноше: 
 Меня зовут Чарльз Бромли. Вы, очевидно, нервничаете, как неопытный жеребенок. 
 Да, это верно, - согласился молодой человек. 
 А вы выглядите более загорелым и мужественным, чем о вас отзывались, заметил Чарльз. 
 Преподобный Торн велел мне потрудиться в полях. 
 Мне бы это тоже, наверное, не повредило. Но пришел я сюда для того, чтобы сообщить, что мы не можем позволить вам сидеть здесь в гостинице и ждать, пока наступит три часа. Давайте пройдемся вместе пешком до моего дома. И я с удо вольствием представлю вас своей семье. 
 А не будет ли это для вас затруднительно? - поинтере совался Эбнер. 
 Сынок! - рассмеялся адвокат Бромли. - Мы все нерв ничаем не меньше вашего. - И он повел Хейла к себе до мой. Но, повинуясь минутному порыву, неожиданно оста
 новился и крикнул владельцу гостиницы: - Сколько вы берете за номер? 
 Шестьдесят центов в день, - донеслось в ответ. 
 Счет потом пришлете мне. Эти молодые священники по лучают очень мало. - И с этими словами он вывел Эбнера в летний день. 
 Городок был великолепен. Белоснежная церковь сияла еще дореволюционной роскошью. Эбнер любовался и большими домами, и вязами-великанами. Особенно понравилась ему зеленая площадь с украшенной резьбой эстрадой для оркестра посередине. Отсюда Чарльз Бромли не раз обращался к народу с патриотическими воззваниями. Очень скоро впереди показался и дом Бромли, откуда за гостем уже следила хозяйка и две ее младшие дочери. 
 А он вовсе не так плох, как про него наговорили, - про шептала Чарити Бромли на ухо сестре. 
 Правда, не очень высокий, - фыркнула Мерси. - По жалуй, он больше подошел бы тебе, Чарити, чем Иеруше. 
 Девочки, успокойтесь, - скомандовала миссис Бромли, и все замолчали, выпрямившись в огромных креслах. Дверь распахнулась от удара ногой, что вошло в привычку у Чарль за Бромли, в комнату вслед за хозяином вошел молодой чело век, облаченный во все черное и со шляпой-цилиндром в руке. Он смело двинулся вперед по ковру, поклонился миссис Бром ли и заговорил: 
 Мне оказана большая честь - быть приглашенным в ваш дом. - Затем Эбнер взглянул на симпатичную девятнад цатилетнюю Чарити, с локонами до плеч, покраснел и низко поклонился девушке: - Особенно приятно мне познакомить ся с вами, мисс Бромли. 
 Это же не Иеруша! - взвизгнула Мерси, и тут же рас смеялась, не в силах сдержаться. 
 Мистер Бромли присоединился к хохотушке: 
 -Вы должны понять этих девочек, они целый день слоня ются без дела, Эбнер. Это ее сестры. А Иеруша у себя, но она скоро спустится к нам, и тогда вы познакомитесь. Кстати, она у нас самая красивая. 
 Эбнер почувствовал, как от смущения у него парализовало конечности. Затем он услышал, как миссис Бромли спраши вает его о чем-то, но не сразу смог сообразить, что же именно ее интересует. 
 Ay вас есть сестра такого же возраста, как Мерси? Ей исполнилось двенадцать лет. 
 У меня брат двенадцати лет, - запинаясь, ответил Эбнер. 
 Ну, если вашему брату двенадцать лет, значит, - быст ро смекнула Мерси, - у вас не может быть такой же сестры. 
 Они могут быть близнецами, - рассмеялась Чарити. 
 Нет, близнецов в нашей семье нет, - отчеканил Эбнер. 
 Ну вот, видишь, никакой двенадцатилетней сестры у не го нет! - победно подытожила Мерси. 
 Миссис Бромли имела в виду вот что, Эбнер, - объяс нил Чарльз. - Если бы у вас все-таки была сестра двенадцати лет, вы бы смогли понять, почему нам иногда так хочется уто пить этого маленького бесенка. 
 Эти слова ошеломили Эбнера. Он никогда не слышал, чтобы его родители говорили что-то подобное даже в шутку. А в общем, за время визита к Бромли Хейл услышал больше шуток, чем за всю свою жизнь на ферме. 
 -Но Мерси мне кажется очень симпатичной девочкой. Не надо ее топить, промямлил он, полагая, что высказал сейчас изысканную любезность. Однако времени на анализ ситуации у него не осталось, в следующую секунду он был сражен появле нием Иеруши Бромли. Она изящно спускалась в комнату по ле стнице, стройная, темноглазая, с каштановыми локонами, нис падающими по обе стороны лица. Девушка была великолепна в своем розовом платье из тонкой накрахмаленной ткани с узором в виде веточек. Платье украшал ряд жемчужных пуговиц, при чем не плоских, какие можно купить в любом галантерейном магазине, а выпуклых и переливающихся. Пуговицы шли от са мой шеи, украшенной камеей, по потрясающей груди, затем к узкой талии, и доходили до края подола, где целых три ряда тончайших кружев завершали оформление наряда. Эбнер, впер вые в жизни увидев такую красавицу, задохнулся. "Не может быть, что именно она предназначена для меня, - лихорадочно соображал он. - Слишком уж хороша эта девушка". 
 Твердым шагом Иеруша прошла через комнату к Эбнеру и, предложив ему свою руку, тихим нежным голосом произнесла: 
 Самое мудрое, что я успела сделать в жизни, так это на писать вашей сестре Эстер. Теперь мне кажется, что я вас знаю уже давно, преподобный Хейл. 
 Его зовут Эбнер! - воскликнула Мерси, но Иеруша не обратила на девочку никакого внимания. 
 День выдался жарким, долгим и восхитительным. Семья Бромли беседовала с Хейлом с часу до шести. Эбнеру не приходилось раньше встречаться с такими остроумными и эрудированными людьми. Единственное, что портило общение, так это тот факт, что несчастный священник сразу по прибытии в гостиницу успел выпить большое количество воды. Теперь же, начиная с четырех часов, он только и думал о том, как бы попасть в уборную. Никогда раньше Хейл и подозревать не мог, что такая мелочь может поставить его в столь затруднительное положение, из которого он никак не мог найти выход. Наконец, мистер Бромли, очевидно, догадался о проблемах юноши, потому что открыто сказал: 
 -Мне только что пришло в голову, что мы держим за сто лом этого молодого человека уже целых пять часов. Не пора ли ему выйти во двор и немного проветриться? - И он сам проводил покрасневшего священника туда, где юноша нако нец-то испытал неимоверное облегчение. 
 За обедом Эбнер очень быстро понял, что все семейство Бромли наблюдает за его манерами, но, по его мнению, он вел себя весьма прилично, и это доставляло ему удовольствие. Правда, сам он считал, что судить о человеке по его поведению глупо. Но внезапно Эбнер осознал, что ему самому очень хочется оставить благоприятное впечатление о себе. 
 Мы все смотрим и ждем, когда же вы будете вытаски вать косточки от вишен изо рта руками, - поддразнила свя щенника Мерси. 
 В колледже нас учили не делать этого, - объяснил Эб нер. - А дома я обычно выплевывал их на тарелку. - Вся се мья дружно рассмеялась, и тогда Эбнер понял, что ему уда лась неплохая шутка, хотя он и не намеревался острить. 
 В восемь вечера мистер Бромли попросил Эбнера прочитать им проповедь, и тот согласился, причем темой избрал строки из -й главы Бытия, подсказанные ему Эстер, которая посчитала, что эта тема как раз подойдет к первой встрече брата с невестой: "Я у вас пришелец и поселенец: дайте мне в собственность место для гроба между вами, чтобы мне умершую мою схоронить от глаз моих". 
 Поначалу эти слова показались Чарльзу чересчур мрачны ми для молодого священника, которому только что исполнился двадцать один год, но потом мистер Бромли был вынужден при знать, что благодаря находчивости Эбнера смерть в проповеди 
 внезапно превратилась в утверждение вечной жизни. Со своей стороны, Эбнер решил, что и игра миссис Бромли на органе, и пение ее дочерей были слишком уж витиеватыми. Но, если не принимать во внимание эти мелочи, в общем, импровизированная служба прошла великолепно. 
 Затем мистер Бромли властно скомандовал: 
 -Семейство, а ну, быстро по кроватям! Этим молодым лю дям наверняка хочется побыть наедине. - И, взмахнув рука ми, проводил свой выводок наверх. 
 Когда родители и сестры удалились, Иеруша сложила руки на коленях и некоторое время молча смотрела на незнакомца, пришедшего к ним в гости. Наконец, она заговорила: 
 Преподобный Хейл, ваша сестра так много написала мне о вас, что у меня нет надобности задавать какие-либо во просы. Но, наверное, вы хотели бы меня о чем-то спросить. 
 Да, мисс Бромли, у меня есть один вопрос, который, на верное, по важности стоит всех остальных, - ответил Эбнер. - Насколько непоколебима ваша вера в Господа нашего? 
 Моя вера сильней, чем у матери, отца или сестер. Я да же не знаю, как это получилось, но это именно так. 
 Мне приятно слышать, что вы настолько преданы наше му Господу, - с облегчением выдохнул Эбнер. 
 -Нет ли у вас других вопросов? - продолжала Иеруша. Ее слова несколько озадачили Хейла. Всем своим видом он 
 как будто говорил: "Ну, какие еще могут быть вопросы?" Тем не менее, он спросил: 
 В таком случае, согласны ли вы слепо последовать ради Господа к великой цели в жизни, даже если для этого вам при дется проделать путь в восемнадцать тысяч миль? 
 Да, и в этом я уверена. Когда-то давно я слышала при зыв Господа, а в последнее время этот голос звучит во мне все сильнее. 
 Известно ли вам, что Оухайхи - языческая земля, ди кая и злобная? 
 Однажды вечером в церкви я слышала, как выступал Кеоки. Он рассказывал нам о страшных ритуалах, которые проводятся на его земле. 
 И это не напугало вас? Вы все равно готовы отправиться на Оухайхи? 
 Некоторое время Иеруша сидела в кресле молча. Она была напряжена и старалась справиться со своим желанием выска
 заться. Однако, ей не удалось сдержаться, и через минуту она выпалила: 
 -Послушайте, преподобный Хейл, вы ведь явились сюда не для того, чтобы завербовать меня на Оухайхи. Кроме того, вашей целью не является и проверка, насколько я годилась бы на роль священника! В общем-то, я ожидала, что вы стане те просить моей руки! 
 Сидя всего в нескольких футах от девушки, Эбнер нервно сглотнул. Его вовсе не удивил этот взрыв, поскольку он прекрасно понимал, что абсолютно не знает женщин и, возможно, именно так они и должны были реагировать на слова, которые он успел произнести. Вот поэтому он не стал паниковать, а просто посмотрел на свои руки и сказал: 
 -Вы очень красивы, мисс Бромли. Вы намного прекрас ней, чем я мог предположить, и поэтому я сейчас даже не мо гу себе представить, что вы согласитесь выйти за меня замуж. Я удивлен даже тому, что вы сейчас сидите здесь и тратите свое время на меня. Вот почему я подумал, что, наверное, вы очень хотите служить Господу. И мне показалось, что было бы вполне разумно поговорить о Боге. 
 Иеруша поднялась со своего места, подошла к Эбнеру и встала на колени рядом с ним так, чтобы он смог заглянуть ей в глаза: 
 Вы хотите сказать, что боитесь сделать мне предложе ние, преподобный Хейл? 
 Да. Вы намного красивей, чем я предполагал, - повто рил юноша. 
 И вы, наверное, думаете: "Почему же она до сих пор не вышла замуж?" 
 -Да. 
 Преподобный Хейл, пусть вас ничто не смущает. И ро дители, и сестры, и подруги - все задают мне один и тот же вопрос. Ответ очень прост. Три года назад, когда я еще не по знала Господа, я влюбилась в мужчину из Нью-Бедфорда, ко торый приезжал погостить в наш городок. Он обладал всем тем, чего вам так не хватает. И почему-то буквально все в Уол- поле решили, что он будет для меня идеальным мужем. Но он уехал, и в его отсутствие... 
 Бог послужил вам чем-то вроде замены? 
 Многие считают именно так. 
 И теперь вы хотите использовать меня как замену? 
 Предполагаю, что моя мать и сестра думают так же, - спокойно ответила Иеруша. Восхитительный момент прошел, а Эбнер даже не решился дотронуться до руки девушки. Она скромно поднялась и прошла к своему креслу. 
 И все же моя сестра Эстер была уверена, что вы написа ли ей искренне, - напомнил Эбнер. 
 И когда ваша сестра посчитала так, - сухо отозвалась Иеруша, - она постаралась убедить меня выйти за вас замуж. Если бы только Эстер была сейчас здесь, с нами... 
 Словно боясь друг друга, эти необычные возлюбленные, как два неоткрытых материка, сидели в своих креслах, а между ними пролегли целые океаны неуверенности и неопределенности. Но этот знаменательный день заканчивался, и Иеруша осознала, что Эбнер Хейл действительно слепо верит в Бога и не может взять в жены девушку, которая не была бы так же сильно предана Господу. Эбнер же, со своей стороны, познал другую истину: он выяснил для себя, что ему уже совсем неважно, снизошла ли на Иерушу Бромли милость Божья или нет. Самое главное то, что она твердо решила остаться старой девой, если только не встретит такого юношу, который вызвал бы в ней настоящую страсть, на какую только способен живой человек. 
 Вот такие взаимные открытия произошли во время первого свидания молодых людей. Правда, уже стоя в дверях, Эбнер тихо спросил: 
 -Позвольте мне пожать вашу руку перед тем, как я уда люсь, в знак моего глубочайшего восхищения вами. 
 И как только он впервые прикоснулся к ладони Иеруши Бромли, старой девы из Уолпола - а это было самым отчаянным поступком во всей его жизни волна такой необычайной энергии прошла от кончиков ее пальцев, что молодой священник в изумлении замер, не в силах шелохнуться. Придя в себя лишь через несколько секунд, он в смущении поспешил ретироваться в свой гостиничный номер, чуть ли не бегом пересекая сонный городок. 
 * * * 
 Еще не пробило восьми часов утра следующего дня, как на всех кухнях в Уолполе - по крайней мере на тех, чьи хозяй ки посещали местную церковь уже вовсю обсуждались уха живания Хейла за Иерушей. Причиной тому стала шпион
 екая деятельность озорной Мерси. Маленькая чертовка умудрилась подсмотреть все, что ей было нужно, и теперь докладывала всем знакомым о происшедшем: 
 -Нет, по-настоящему он ее так и не поцеловал, потому что это непозволительно во время первого свидания. Но он взял ее руку в свою, совсем как в английском романе! 
 В половине девятого Мерси вместе со своей сестрой Чарити зашли в гостиницу к возможному будущему родственнику и сообщили ему о том, что намереваются похитить молодого человека для участия в семейном пикнике. Еще не совсем понимая, что происходит, Эбнер, запинаясь, тут же поинтересовался: 
 А будет ли присутствовать мисс Бромли? 
 Иеруша? - переспросила Мерси. - Конечно. А когда же еще вы собираетесь сделать ей предложение? 
 На этот раз Эбнер оказался предусмотрительней, чем накануне. Заранее предвидя, что ему придется провести целый день вдали от уборной, он не стал ни завтракать, ни даже пить молока или воды. Зато когда на симпатичном нью-гемпшир-ском холме были открыты корзины с едой, он настолько проголодался, что ел с большим аппетитом все, что ему предлагали. После того как молодые люди перекусили, они отправились на прогулку вдоль ручья, и Эбнер, как бы между прочим, спросил Иерушу: 
 -Неужели вы считаете возможным покинуть такое заме чательное место? 
 На что девушка ответила достаточно таинственно: 
 -Не все те, кто последовал за Иисусом, были крестьянами. Эбнер остановился у дерева, наклонившегося над ручьем, 
 и заявил: 
 Прошлой ночью я никак не мог заснуть, мисс Бромли. Мне казалось, что я неудачно отвечал на ваши вопросы, и во обще беседа у меня не получилась. Хотя, с другой стороны, в результате нашего разговора я узнал вас и смог по достоинст ву оценить ваш характер. Каждому глупцу ясно, что вы очень красивы, поэтому не имело никакого смысла обсуждать это. Возможно, при других обстоятельствах нам удалось бы во вре мя этой беседы сказать многое, но так и не узнать друг друга, как у нас это все же получилось вчера. 
 И нам действительно удалось выяснить, - ответила Ие руша, ухватившись за толстую ветку, - что мы оба - на удивление упрямые люди, но при этом оба верны Господу. 
 Стоя от девушки на расстоянии более шести футов, Эбнер снова спросил ее: 
 Так вы согласились бы поехать на Оухайхи на таких ус ловиях? 
 Да, преподобный Хейл. 
 Он нервно сглотнул, поскреб ногтем по шершавому стволу дерева и продолжал: 
 Означает ли это, что мы уже можем считаться помолв ленными? 
 Нет, не означает, - твердо заявила девушка, держась за ветку и игриво раскачиваясь при этом взад-вперед. 
 Почему же вы не хотите выйти за меня замуж? - обес куражено спросил Эбнер. 
 Потому что вы не просили моей руки, - упрямо повто рила Иеруша. 
 Но я же сказал. 
 Вы только поинтересовались, согласилась бы я поехать на Оухайхи, и я ответила положительно. Но это, конечно, не значит, что я готова совершить путешествие вокруг мыса Горн да островов Оухайхи с человеком, который не является моим мужем. 
 О, я же вовсе не намеревался... - Эбнер густо покраснел от ужаса и попытался найти какие-то слова извинения, но бе зуспешно. Наконец, он бросил эту затею и просто вгляделся в эту стройную красавицу, раскачивающуюся на ветке так, что со стороны могло показаться, будто девушка исполняет какой- то замысловатый танец. Ему больше не требовалось подсказок и поддразниваний. Неожиданно Эбнер понял, какие слова нужно произнести, и решился. Он оторвался от ствола дерева, встал на колени у самого ручья и, запинаясь, выдавил: 
 Мисс Бромли будьте моей женой. 
 Я согласна, - улыбнулась Иеруша и взволнованно доба вила: - Я так боялась, что вы вот-вот вновь заговорите про поездку на Оухайхи. Вы могли бы таким образом окончатель но все испортить. 
 Она протянула руки и помогла ему встать с колени, ожидая, что священник сейчас заключит ее в объятия. Но он только отряхнул брюки от пыли и в порыве радости заявил: 
 -Надо немедленно сообщить вашим родителям. 
 Сухо улыбнувшись, девушка кивнула, и молодые люди вернулись к тому месту, где начинался пикник, но тут выяс
 нилось, что мистер и миссис Бромли сладко спят. Правда, Мерси и Чарити все еще бодрствовали и сразу же догадались, что произошло, поэтому Мерси тут же спросила: 
 Вы уже помолвлены? 
 Да, - подтвердила Иеруша. 
 Он поцеловал тебя? 
 Еще нет. 
 Эбнер! Так поцелуйте ее сейчас же! - хором воскликну ли обе сестры, и в свете палящего июльского солнца Эбнер Хейл впервые поцеловал Иерушу Бромли. Это был не такой уж жаркий поцелуй, какой принято ожидать от влюбленных, но когда все было закончено, Хейл, к своему великому удив лению, привлек к себе Чарити и поцеловал сначала ее, а потом и Мерси, выкрикнув при этом: 
 Вы самые очаровательные сестры во всем мире! - За тем, ошеломленный, он присел на траву и признался: - Я ни когда прежде не целовал девушек, но зато теперь мне посчаст ливилось испытать это трижды! 
 Мерси разбудила родителей, взвизгнув: "Они уже помолвлены!", и те принялись наперебой поздравлять молодых людей. Деловитая Чарити извлекла откуда-то листок бумаги, на котором немедленно записала несколько дат, поясняя: 
 В воскресенье, пятого, можно опубликовать объявле ние, а двадцатого, в понедельник, вы поженитесь. 
 Папин кабинет мы превратим в швейную мастерскую, - подхватила Мерси, и из той ткани, которую мы закупили, можно будет сшить много разной одежды и постельного белья. 
 Вы уже купили ткань? - удивился Эбнер. 
 Да, - призналась Чарити. - Три недели назад Иеруша решила выйти за вас замуж, после того как прочитала письмо от Эстер. Иеруша сказала нам: "Мы пригласим его к себе и проверим, не обманщица ли его сестренка". Но мы, конечно, понимали, что она написала все правдиво. Во всяком случае, папа получал про вас совсем другие письма, и это тоже нам хо рошо известно. 
 Так вы что же, все вместе читали эту корреспонден цию? - смутился Эбнер. 
 Ну, конечно! - воскликнула Мерси. - Больше всего мне понравилось то место, где рассказывается, как вы научились сами шить, готовить пищу и убирать в доме, на тот случай, ес ли вас назначат миссионером. Я сказала Иеруше, чтобы она не 
 медлила и сразу же выходила за вас замуж, потому что тогда ей вообще не придется ничего делать по дому. 
 Однако тем же вечером, когда две младшие сестры провожали Эбнера до гостиницы, чтобы он умылся перед ужином, Мерси указала на большой белый дом и заявила: 
 Вот сюда приезжал погостить тот моряк. Это был очень красивый мужчина. Я хорошо его запомнила, хотя мне тогда было всего девять лет, и поэтому он мог, конечно, показаться намного выше ростом, чем был на самом деле. 
 Что же с ним случилось? - осторожно спросил Эбнер и тут же заметил, как Чарити ущипнула сестру за руку. 
 Ой! Чарити хочет заставить меня замолчать, Эбнер, но я подумала, что об этом все равно кто-то вам должен расска зать. Он был намного красивей вас, но не такой милый и доб рый, как вы. 
 Все равно Иеруша никогда бы не вышла за него замуж, - добавила Чарити. 
 Почему же? - заинтересовался Эбнер. 
 Далеко не каждая может выйти замуж за моряка. Для этого надо быть девушкой особого склада. 
 Какого же? - не отступал молодой священник. 
 Ну, например, надо родиться в Салеме или Нью-Бед- форде. Это такие женщины, которым хочется, чтобы их му жья не появлялись дома иногда годами. Иеруша совсем дру гая, Эбнер. Она живет любовью. Пожалуйста, будьте с ней поласковее. 
 Конечно, - кивнул молодой священник. 
 Утром в день свадьбы из Бостона на дилижансе приехал преподобный Торн, чтобы провести церемонию бракосочетания своей племянницы. Он сразу понял, что его молодой друг из Йеля находится в состоянии легкого гипноза. 
 -Я не могу поверить, что женюсь на этом ангеле! - радо стно выпалил Эбнер. Ему надо было поделиться своим счасть ем хоть с кем-нибудь после долгих трех недель, посвященных шитью и встречам с друзьями. - Ее сестры совершенно не повторимые, очаровательные существа. Представьте себе, всю последнюю неделю у них в доме находилось сразу восемнад цать женщин, которые шили для меня одежду. Я никогда и не знал... 
 Он показал высокому миссионеру шесть бочонков с одеж дой, изготовленной женщинами Уолпола. Здесь же были со
 браны книги и посуда, пожертвованные горожанами для миссии на Оухайхи. 
 Вы знаете, я и не подозревал, что в этом городе может произойти такой духовный взрыв и искреннее излияние чувств, - признался Эбнер. 
 Моя сестра Абигейл всегда умела быстро находить себе друзей, понимающе кивнул Элифалет Торн. - Я так счаст лив, что вы и Иеруша смогли найти друг друга, и Господь помог вам в этом. Ну, а теперь я попрошу извинить меня, поскольку мне необходимо пройти в дом, чтобы закончить кое-какие при готовления вместе с Чарльзом. 
 Но как только он вышел из комнаты Эбнера, к нему обратился хозяин гостиницы: 
 -Если вы направляетесь в дом Бромли, будьте так любез ны, прихватите и это письмо, которое только что пришло с утренней почтой, - и он протянул миссионеру несколько ис писанных листков, сложенных вместе в форме конверта. По слание пришло из Китая, но ему пришлось пропутешество вать много месяцев и очутиться сначала в Лондоне, затем в Чарльстоне в Южной Калифорнии и только потом уже в Нью- Бедфорде. Письмо было написано ровным твердым почерком и адресовалось мисс Иеруше Бромли, живущей в городе Уолполе, штат Нью-Гемпшир. Преподобный Торн долгое время мол ча смотрел на письмо, рассуждая так: "Каковы шансы, что владелец гостиницы сумеет рассказать Иеруше об этом письме до ее отъезда из Уолпола? Вряд ли он успеет это сделать. Но та кая возможность все же не исключена, поэтому сжигать пись мо опасно. Кроме того, такой поступок совершать грешно. Но если сейчас поступить честно и велеть себе: "Элифалет Торн, ты должен немедленно передать письмо своей племяннице", то не грозит ли это моим планам? Значит, если я засуну его по дальше, например, вот в этот карман, то будет вполне логично, если я тут же забуду про него. Ну, а месяца через три я пере шлю его своей сестре вместе с извинениями. А так как Иеруша уже будет к тому времени замужней женщиной, то зачем Аби гейл станет напрасно беспокоить свою дочь таким письмом? Абигейл - женщина неглупая". 
 Поэтому он спрятал импровизированный конверт подальше, а выходя из гостиницы нарочито громко произнес: 
 -Я должен обязательно передать это письмо Иеруше, как только увижу ее. 
 * * * 
 В тот же день Эбнер Хейл - молодой человек двадцати одного года женился на Иеруше Бромли - девушке двадцати двух лет, с которой он был знаком две недели и четыре дня. Уже на следующее утро молодая пара, имея при себе багаж из четырнадцати бочек миссионерского имущества, отправилась в Бостон, откуда они должны были отплыть на Оухайхи на бриге "Фетида" водоизмещением в тонн. 
 Члены новой миссии впервые собрались вместе августа года в кирпичной церкви, расположенной неподалеку от бостонского порта. Когда Эбнер и Иеруша вошли внутрь, Джон Уиппл, увидев товарища, даже раскрыл рот от изумления, настолько сразила его красота молодой женщины, которая стояла в нерешительности рядом с супругом. Иеруша была одета в желтовато-коричневый длинный плащ, а голубая шляпка с полями удачно подчеркивала ее каштановые локоны и сверкающие глаза. 
 Аманда! - шепнул Джон своей жене. - Ты только по смотри на Эбнера! 
 А, так это и есть Эбнер? - заинтересовалась миниатюр ная женщина из Хартфорда. - Но ты мне рассказывал... 
 Здравствуй, Эбнер! - негромко обратился Джон к това рищу, и когда Хейлы подошли поближе, представил им свою супругу. - А это моя жена Аманда. 
 А это миссис Хейл, - в свою очередь сказал Эбнер, и друзья продолжили знакомство с остальными девятью супру жескими парами, которые должны были отплыть на Оухайхи вместе с ними. 
 Из одиннадцати молодых мужчин, собравшихся в церкви, самому старшему не исполнилось еще двадцати восьми, а девя терым не было и двадцати четырех. Один из них был женат уже два года, другой почти год. Остальные девять женились так же, как и Эбнер с Иерушей. Друзья поспешно пересылали словес ные портреты набожных девиц, и так же второпях игрались свадьбы, для чего, как правило, хватало одной-единственной встречи будущих супругов. Из этих девяти скороспелых браков, пожалуй, только Джон Уиппл и его крошечная двоюродная сес тра Аманда были знакомы друг с другом целых четыре дня, прежде чем дали объявление о помолвке. Из остальных восьми, шесть пар еще не успели привыкнуть друг к другу и держались 
 напряженно, не осмеливаясь называть друг друга по имени. В эту же группу вошли и преподобный Хейл с миссис Хейл. 
 Мало кто из путешественников, когда-либо отправлявшихся в дальние странствия, имел такие четкие цели и директивы, подобные провозглашенным Американским советом полномочных представителей по делам иностранных миссий в маленькой кирпичной церкви. Высокий, сам внешностью напоминавший Бога Элифалет Торн, имевший громадный опыт миссионерской деятельности в Африке и теперь опиравшийся на него, четко произнес: 
 - Братья! Очень скоро вы пуститесь в очень сложное предприятие, в дело миссионерской работы на земле язычников. Вы должны строго придерживаться следующих правил и никогда не нарушать их. Во-первых, все имущество у вас теперь будет общим. Вы представляете собой семью, и как семья будете получать все необходимое для жизни отсюда, из Бостона. Но те запасы, которые мы будем регулярно пересылать вам, будут принадлежать не определенному мужчине или женщине, а вам всем. Если кто-то из вас задумает выращивать плоды и продавать их, то избыток и выручка будут также принадлежать всей вашей большой семье. А если женщины полюбят шить и станут продавать одежду морякам на Оухайхи, полученные деньги также будут считаться общими. Вы все вместе - одна семья во Христе, и именно как семье вам будут принадлежать дома, земли, школы и церкви. 
 Во-вторых, вы должны избегать вмешиваться в дела управ ления островами, вам следует постоянно напоминать себе о том запрете Господа нашего, о котором говорится в евангелие от Матфея: "Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу". И вам строжайше запрещается входить в правительство. Вы посланы на острова не для управления этими людьми, а для обращения их в истинную веру. Вы должны выполнить две бо жественные миссии: привести язычников к Господу нашему и принести им цивилизацию. Как этот народ управляет собой - его личное дело и нас не касается. Как он учится познавать Христа, и как у него обстоят дела с запоминанием алфавита - уже ваша проблема. Помните, пока эти люди не научатся чи тать, они не смогут ни понять Библию, ни познать спаситель ное слово Божье. Поэтому, чтобы ускорить этот процесс, мы 
 посылаем с вами три полных комплекта шрифта, а вы должны будете изложить на языке жителей Оухайхи и Библию и все то, что необходимо для учебы дикарям, и чем они, по вашему мнению, сумеют овладеть. Обучите их письменности, и они станут прославлять Господа нашего. 
 В-третьих, должен напомнить вам, что у всех мужчин Новой Англии имеется врожденная склонность к торговле и обмену. Я подозреваю, что многие из вас обладают определенными способностями в этой области, поскольку внимательно изучал биографию каждого. Однако вас призвали для служения Господу, и теперь это будет единственным делом, которому вы посвятите себя. Вы не будете получать оклад и не станете пытаться заработать на стороне. Ваша единственная работа - служение Господу, и если вы полностью отдадитесь ему, у вас не останется времени на тщеславные размышления или на поиски какого-либо дополнительного бизнеса. 
 И наконец, ваша задача - постепенно, шаг за шагом поднимать язычников до тех пор, пока они не уравняются с вами. Пройдут года, вы выстроите школы, где учить будет Он, и прежде чем вы уйдете на вечный покой, кафедры, которые вы воздвигнете и с которых будете доносить слово Божье, должны быть наполнены Им. Вы выступаете затем, чтобы спасти бессмертные души во имя Господа нашего. 
 После того, как преподобный Торн вкратце остановился на том, в чем должна выражаться медицинская помощь островитянам, слово взял пожилой седовласый священник, который служил во многих районах Америки, а также на Цейлоне. Речь его оказалась короткой: 
 - Братья во Христе, - просто начал он. - Ваша миссия без гранична. Цель ваша - ни много, ни мало - полное духовное возрождение и спасение общества. Если где-то на дальних остро вах умирают дети, вы должны спасти их. Если умы людей пока что неразвиты, вы должны принести им просвещение. Если там процветают идолы, вы должны вытеснить их с помощью слова Христова. И если дорога кажется заболоченной и бесполезной, осушите, выпрямите и вымостите ее. Если есть среди вас муж чины или женщины, обладающие сотней разных способностей и талантов, всем им найдется достойное применение на Оухайхи. Посвятите свою жизнь Христу, чтобы через много лет о вас мог ли сказать так: "Они пришли к нации, погрязшей во мраке не вежества. Они оставили ее светлой и процветающей". 
 В последний день августа семья миссионеров знакомилась с кораблем, на котором молодым людям предстояло жить шесть месяцев: именно столько времени требовалось для того, чтобы судно, при своей нормальной скорости, добралось до Гавайских островов. Преподобный Торн провел одиннадцать супружеских пар из маленькой церкви, где они прочитали утренние молитвы, к доку, туда, где разгружали китовый жир с огромного трехмачтового судна. 
 Внушительный корабль, - заметила Иеруша, обраща ясь к кому-то из женщин. - Наверное, на нем и морской бо лезни не почувствуешь, - с надеждой в голосе добавила она. 
 Это не миссионерский корабль, - поправил ее препо добный Торн. - Ваш стоит вон там, впереди. 
 О, нет, только не этот! - в ужасе выдохнула одна из женщин, завидев приземистое неуклюжее суденышко, кото рым и оказался бриг* под названием "Фетида". Казалось, он годится разве что для прогулок по реке. 
 Неужели мы поплывем на нем? - спросил у Уиппла по трясенный Эбнер. 
 На нем ясно написано "Фетида", - разумно заявил тот. 
 Наверное, "Фетида" была одним из самых маленьких кораблей, способных обогнуть Мыс Горн на самой дальней оконечности Южной Америки. Судно имело в длину семьдесят девять футов, в ширину - двадцать четыре и в нагруженном состоянии оседало в воду всего на двенадцать футов. После более пристального изучения "Фетиды" с причала Иеруша вынуждена была признаться Аманде Уиппл: 
 Мне кажется, этот корабль затонет после того, как на его борт взойдут двадцать два миссионера. 
 Вы можете свободно передвигаться по "Фетиде" и изу чать ее, сколько угодно, - раздался резкий мужской голос, и миссионеры впервые увидели капитана Джандерса, сорока летнего грубоватого моряка с бородкой песочного цвета, об рамлявшей его чисто выбритое лицо от уха до уха. Из-за этого капитан напоминал румяного мальчугана, высунувшего ро жицу из живой изгороди. 
 Проводя миссионеров на корабль, преподобный Торн официально представлял каждую пару капитану, объясняя при этом: 
 *Бриг - двухмачтовое судно: фок-мачта с прямым парусным воору жением, а грот мачта - с косым (примеч.ред.). 
 -Капитану, конечно же, велено заботиться о вас во время столь долгого и утомительного путешествия, но не забывайте, что главная его задача управление кораблем. 
 -Благодарю вас, преподобный, - прорычал капитан Джандерс. - Иногда народ не понимает, что бриг в океане - это совсем не то, что ферма в Массачусетсе. - С этими слова ми он подвел миссионеров к открытому люку, и там, глубоко внизу, в недрах судна молодым людям стали видны их короб ки, бочки и связки книг. - Запомните, что все, что находит ся там, становится недосягаемым для вас до тех пор, пока мы не прибудем на Гавайи. Вы уже не коснетесь этих вещей, пока корабль не достигнет своей конечной цели. Поэтому даже не просите меня ни о чем. Вы будете пользоваться только тем имуществом, которое будет храниться у вас в каютах. 
 -Простите, капитан, - вмешался молодой Уиппл. - Вы произнесли название островов как "Гавайи", а мы все упорно говорим "Оухайхи". Какое из двух названий правильное? 
 Капитан Джандерс застыл на месте, внимательно оглядел Уиппла и пробурчал: 
 Мне нравятся люди, которые пытаются докопаться до истины. Правильно надо говорить "Гавайи". Га-вай-и. С уда рением на втором слоге. 
 А вы сами бывали на Гавайях? - поинтересовался Уиппл, стараясь правильно выговорить слово, не забывая об ударении. 
 Вы быстро схватываете, молодой человек, - так же угрю мо бросил капитан. - Разумеется, мне приходилось бывать на Гавайях. 
 На что они похожи? 
 На этот раз капитан задумался надолго. 
 -Миссионеры там бы не помешали. Теперь посмотрите вон на тот люк на корме. Через него вы будете выходить из своих кают и возвращаться в них. Сказав это, он провел двадцать два пассажира вниз по темному, крутому и очень уз кому трапу. При этом каждая женщина успела подумать про себя: "Если будет качка, я ни за что не сумею подняться или спуститься по этой лесенке". 
 Однако никто из молодых людей не был подготовлен к тому, что им предстояло увидеть сейчас. Капитан Джандерс показал им мрачное грязное помещение между палубами длиной футов в двадцать - вдоль него вряд ли могли улечься четверо взрос лых мужчин - и шириной в пятнадцать футов. Причем боль
 шая часть помещения была занята грубым столом в форме полукруга, через центр которого проходила грот-мачта брига. - Вот здесь вы и будете жить, объяснил капитан Джандерс. - Правда, сейчас здесь темновато, но когда нас застанет сильный шторм, который порвет паруса, мы позаимствуем ткань с иллюминаторов, которая пока что выполняет роль занавесок, и вам станет гораздо светлее. 
 Миссионеры в недоумении уставились на это крохотное помещение, а Иеруша подумала: "Интересно, как же сумеют здесь общаться и принимать пищу двадцать два человека в течение шести месяцев?" Но самое главное ждало их впереди. Неожиданно капитан Джандерс отодвинул в сторону парусиновую занавеску, и молодым людям открылась "спальная половина" их будущего жилища. 
 Вот одна из кают, - объявил Джандерс. Столпившиеся миссионеры начали просовывать головы в образовавшуюся щель, чтобы полюбоваться на отгороженную спальню, спроек тированную, очевидно, под карликов. Пол здесь имел следую щие точные размеры: пять футов десять дюймов в длину и пять футов один дюйм в ширину. Иллюминаторы отсутствовали, сле довательно, ни о какой вентиляции говорить не приходилось. Сторона, противоположная занавеске, представляла собой ле вый борт корабля. На ней размещались две встроенные койки шириной в двадцать семь дюймов каждая, одна над другой. На одной из боковых сторон комнатенки тоже имелись две койки. 
 Уж не означает ли это... - начала было Аманда Уиппл и запнулась. 
 Что означает, мэм? - помог ей капитан. 
 Что две супружеские пары будут делить одну каюту? - выдавила Аманда и залилась краской. 
 Нет, мэм. Это означает, что здесь будут жить четыре па ры. По одной на каждую койку. 
 Эбнер остолбенел, а Иеруша, поняв, что проблему предстоит решать ей, тут же направилась к Уипплам, чтобы предложить им соседство, но когда она подошла к ним, то увидела, что крошечная, но весьма деловитая Аманда уже авторитетно заявляет капитану следующее: 
 Хейлы и Уипплы займут эту комнату, а соседями к нам назначьте две любые пары на ваше усмотрение. 
 Вы и вы, - властным голосом приказал капитан, ука зывая на чету Куигли и Хьюлеттов. 
 Остальные миссионеры двинулись дальше, чтобы получить свои места на корабле, а четыре первые пары, толкаясь локтями в убогом помещении, начали обсуждать различные аспекты своей будущей жизни на период в шесть месяцев. 
 -Я ничего не имею против верхней койки, - благородно согласилась Иеруша. - Как вы считаете, преподобный Хейл? 
 -Да, мы можем занять верхнюю, - согласился Эбнер. Эммануил Куигли, невысокий и покладистый мужчина, 
 сразу же заявил: 
 -Джепта и я тоже можем спать на верхней койке. Однако практичная Аманда решила иначе: 
 -Первого числа каждого месяца пары, которые спали на верху, будут переходить вниз. Но это еще не все. Похоже, что койки на этой стороне немного длиннее вон тех. Ну-ка, Джон, проверьте. 
 Уиппл покорно разлегся на койке и, вытянувшись во весь свой рост, вскоре выяснил, что те, что находились по борту корабля, были на целых девять дюймов длиннее другой пары. Правда, и те и другие все равно оказались для него короткими. 
 -Те, кто первый месяц будет спать на коротких койках, - продолжала Аманда, - первого числа поменяется с теми, кому достанутся длинные. - Все согласны? 
 Итак, первая восьмерка сформировала свою уплотненную ячейку. Впоследствии, со временем, это было забыто, но зато надолго запомнились слова Эбнера, произнесенные в тот самый памятный день. То, что предложил он, потом перенимали и другие миссионеры. Оглядев лица семерых расстроенных молодых людей, едва уместившихся в тесной комнатке, он сказал: 
 Жилище наше не слишком просторно, кроме того, как мне кажется, нас будут ждать и другие неудобства. Особенно если учесть, что четверо из нас женщины. Но давайте ни когда не забывать о том, что мы являемся самой настоящей се мьей во Христе. Так что будем всегда называть друг друга по фамилиям. Я - брат Хейл, а это моя жена - сестра Хейл. 
 Я сестра Аманда, - поправила Эбнера веселая малень кая женщина из Хартфорда, - а это мой муж - брат Джон. 
 Так как мы только что познакомились и совсем не знаем друг друга, воспротивился Эбнер, - я считаю, что чем офи- циальней будут обращения друг к другу, тем лучше и правиль нее. - Хьюлетты и Куигли согласились с ним. И Аманде ниче го не оставалось, как только подчиниться большинству. 
 Ну, как вам здесь нравится? - осведомился капитан Джандерс, просунув голову в отверстие в парусине. 
 Маловато помещение, - пожаловалась Аманда. 
 Позвольте мне дать вам один совет, молодой человек, - обратился капитан к Уипплу. - Храните все, что только воз можно, из своих вещей здесь, в каюте. Не волнуйтесь о прост ранстве, оставьте себе только место для того, чтобы можно было стоять. Кладите коробки одна на другую до уровня верхней койки. Подумайте сами: ведь вам придется пользо ваться этими вещами целых шесть месяцев. Поверьте, вы по том будете благодарны мне. 
 А мы будем страдать от морской болезни? - заранее по морщилась Иеруша. 
 Мэм, уже через два часа после того, как мы выйдем из Бостонского порта, мы окажемся в открытом море. Потом нас ожидает встреча с Гольфстримом, а волны там всегда прилич ные. Затем мы поплывем вдоль побережья Африки, где море еще более беспокойное. И, наконец, нашему бригу предстоит испытание у Мыса Горн, а там, как известно, погода бывает самой ужасной во всем мире. Мэм, сколько вы весите сейчас? 
 Примерно сто пятнадцать фунтов, - начиная нервни чать, ответила Иеруша. 
 Мэм, вас настолько измучит морская болезнь, что к то му времени, когда мы обогнем Мыс Горн, вы еще обрадуетесь, если в вас останется фунтов девяносто. - Наступило тяжелое молчание, и Эбнер, неожиданно почувствовав, как качнулось под ним судно, испугался, что его начнет тошнить прямо сей час. Но в эту же секунду капитан ободряюще хлопнул его по спине и веселым голосом обрадовал слушателей: - Но зато после Горна мы войдем в воды Тихого океана, а плавать там - все равно, что прохлаждаться в лодочке на озерной глади. Вот тогда вы начнете нормально питаться и очень скоро восстано вите свой прежний вес. 
 И когда же мы доплывем до Тихого океана? - еле слышно спросил Эбнер. 
 Примерно через сто пятнадцать дней, - рассмеялся Джандерс и тут же добавил: - Я пришлю вам сюда юнгу с от верткой. Закрепите к палубе свои чемоданы, а то они при кач ке начнут прыгать по каюте, как ненормальные. 
 Когда юнга появился в тесном помещении, все миссионеры были и удивлены, и обрадованы. Моряк был настолько высок, 
 что ему пришлось согнуться, чтобы войти в комнату к молодым людям. 
 Да это же Кеоки Канакоа! - первым воскликнул Джон Уиппл. Остальные принялись бурно приветствовать старого знакомого, а великан с Гавайских островов объяснил: 
 Американский совет решил отправить меня домой в по мощь миссионерам нести цивилизацию моей родине. А уст роился я на работу к капитану Джандерсу только из-за того, что очень люблю корабли. 
 Когда все необходимые вещи были внесены в каюту, свободного места на полу не осталось. Миссионерам негде было даже присесть, все пространство занимали коробки, поставленные одна на другую. Теперь выяснилось, что койки в помещении располагались так близко, что пальцы ног одной семейной пары находились в восемнадцати дюймах от пальцев ног соседей. 
 * * * 
 Рано утром первого сентября года, в субботу, семья миссионеров в полном составе собралась у причала. Сухопарый богобоязненный преподобный Элифалет Торн проводил службу. Его голос гремел, перекрывая шумы порта: 
 - Братья во Христе! Я велю вам: не плачьте в сей радостный и торжественный день. Пусть весь мир увидит, что вы сильны духом, что вы готовы выполнить свою священную обязанность, и делаете это, веря в свою победу. Мы, пославшие вас в дальние края, радуемся и прославляем вас. И вы, отправляющиеся в неведомые земли, должны испытывать такой же душевный подъем, потому что вы идете туда вместе с духом Иисуса Христа. Сейчас мы все вместе исполним нашу песню миссионеров. - И чистейшим голосом он первым запел гимн, посвященный тем, кто отправляется на далекие острова: 
 Распространяйте славу 
 Учителя-Христа, 
 Чтоб каждого несчастного 
 Душа была чиста. 
 Удачи пожелаем 
 Мы вам в последний час, 
 Господь с высот небесных 
 Благословляет вас. 
 Затем преподобный Торн выступил с наставлением: - Я лично помогал осуществлять отбор миссионеров этой группы и убежден в том, что каждый из вас внесет значительный вклад в дело распространения учения Иисуса Христа. Вы не ослабнете во время штормов, и разочарование вас не постигнет. Вы всегда будете уверены в победе своего правого дела. Под вашим руководством души миллионов еще не родившихся людей будут спасены и избегнут вечного, неугасимого огня ада. Я не могу вспомнить более подходящих слов, чем в гимне, которым меня самого провожали с миссией много лет назад: 
 До самых дальних островов На корабле вы доплывете, Лишенным правды на века Вы слово Божье принесете! 
 Да, это будете именно вы! - закончил Торн. 
 После него выступил еще один священник с длинной молитвой, не совсем относящейся к делу, и служба должна была закончиться на этой торжественной религиозной ноте. Все двадцать два миссионера прислушались к указаниям преподобного Торна и не показывали своей грусти. Однако жена одного из пожилых священников, присутствовавших на церемонии, глядевшая на молоденьких симпатичных женщин, прекрасно понимала, что кто-то из них умрет родами на Гавайях, кто-то зачахнет, а остальные, скорее всего, перестанут адекватно воспринимать реальность из-за непосильной работы и скудной пищи. Она не смогла сдержать материнских эмоций, и неожиданно пронзительным тонким голосом запела один из наиболее известных христианских гимнов. Знакомые слова скоро были подхвачены собравшимися, и даже преподобный Торн, еще не представляя себе, чем это все может закончиться, присоединился к хору. 
 Благословенен наш отряд, 
 Здесь верные сердца 
 Любовью к Господу горят 
 И чествуют Отца. 
 Первый куплет прошел хорошо, за ним и второй, но когда дошли до слов, понятных и близких отъезжающим, все жен щины, как одна, расплакались: 
 Мы вместе в беде и удаче, 
 Мы общей семъею живем, 
 Жалея друг друга, мы плачем, 
 Но крест свой все так же несем. 
 Преподобный Торн, допевший гимн до конца ровным сильным голосом, с сожалением подумал: "Все-таки женщин нельзя допускать на церемонию прощания", поскольку сейчас, при всеобщих всхлипываниях, его планы на спокойное и радостное отплытие брига полностью провалились. И вместо победного и жизнеутверждающего прощания с кораблем утро превратилось в какой-то сентиментальный кавардак. В итоге получилось, что простые человеческие чувства все равно победили почтенность и духовные приличия священников. 
 И все же, хотя это и не было запланировано, утро закончилось на религиозной ноте. Неожиданно вперед выступила Ие-руша Хейл в своем желтовато-коричневом пальто и симпатичной шляпке с полями и, заняв место рядом с преподобным Торном, громко и отчетливо, чтобы услышали все присутствующие, произнесла: 
 -Сейчас я обращаюсь к вам не как к своему дядюшке Эли- фалету Торну, и даже не как к преподобному Торну из Африки, а как к представителю Американского совета по делам иност ранных миссий. Мы доверяем наше будущее вам. Одиннадцать мужчин, пришедшие сегодня на причал, не взяли с собой денег. Мы захватили только те необходимые вещи, которые пригодят ся нам для жизни на диком острове. Для меня также было бы не естественным увезти с собой мирское богатство, поэтому сейчас я хочу передать Совету то небольшое количество денег, которое я получила от своей любящей тетушки. Она сделала мне пода рок на свадьбу, но я вышла замуж за творение Господа Бога. - И она передала преподобному Торну конверт, в котором лежало немногим более восьмисот долларов. 
 Не имея в кармане ни цента, не представляя себе, куда они направляются, неловко себя чувствующие рядом со своими супругами из-за скоропалительных браков, миссионеры взошли на борт "Фетиды", и капитан Джандерс прокричал: 
 -Отдать концы! 
 В тот же миг маленький корабль, как по мановению вол шебной палочки, взметнул вверх девять своих новеньких па русов, после чего медленно двинулся в открытое море. Стоя у 
 левого борта брига, Эбнер вдруг почувствовал, что никогда больше не увидит Америку, и тихонько прочитал молитву, в которой благословил всех тех, кто остался жить на холодной и скупой ферме в Мальборо, штат Массачусетс. Если бы в тот самый момент его спросили, что же именно он собрался нести дикарям далеких островов, он бы ответил со всей искренностью: "Я хочу, чтобы люди Гавайев испытали такое же благословение, как и я, когда жил на ферме отца". Ему никогда не приходило в голову - и никогда не придет - что еще лучшей миссией было бы принести на Гавайи то благословение, которое витало в белом просторном доме в Уолполе, штат Нью-Гемпшир. Наверное, потому, что Эбнер так и не смог понять (хотя он ни с кем не обсуждал этого), что и необычайная легкость, и мирская музыка, и романы, и даже недостаток милости Божьей, одним словом, все то, что выделяло дом Бромли, уже само по себе являлось самым настоящим благословением. Напротив, он чувствовал, что приведя Иерушу на борт "Фетиды", помог ей спастись от самой себя. 
 В данный момент молодая женщина потянула Эбнера за рукав и тихонько произнесла: 
 - Преподобный Хейл, по-моему, меня сейчас стошнит. 
 Он тут же увел ее вниз и помог устроиться на одной из коротких коек, где она и проводила большую часть времени первые четыре месяца путешествия. Эбнер же, к всеобщему удивлению, оказался неплохим моряком, и хотя выглядел частенько так, будто его вот-вот вырвет. Этого, однако, не происходило, а ел он всегда с отменным аппетитом. 
 Поэтому именно Хейл читал молитвы и проповеди, изучал гавайский язык с помощью Кеоки Канакоа и нередко заботил ся сразу о восемнадцати или двадцати миссионерах, страдаю щих от морской болезни. Некоторые из них по непонятным причинам сразу возненавидели этого жизнерадостного и энер гичного молодого человека, а он проворно сновал между коек, пытаясь убедить каждого, что их недомогание скоро пройдет и постепенно все они начнут питаться точно так же, как и сам Хейл, не отказываясь ни от свинины, ни от печенья, ни от со уса, одним словом, снова станут нормальными людьми. И стра дающие, скрипя зубами от зависти, вынуждены были при знать, что Эбнер обладал восхитительной решимостью и знал свое дело. Особенно ярко это проявилось в те дни, когда на него начал жаловаться сам капитан Джандерс. 
 Капитан начал с того, что подозвал к себе первого помощника и заявил: 
 Мистер Коллинз, я попрошу вас позаботиться о том, что бы это ничтожество Хейл больше никогда не появлялся в но совом кубрике среди матросов. 
 Он им надоедает? 
 Пытается обратить их всех в христианство. 
 Вот этих чудовищ? 
 Он уже достаточно цепко вонзил свои поганые зубки в Кридленда. Вчера вечером я застал мальчишку в слезах, а когда спросил его, что произошло, тот подробно рассказал мне о том, что преподобный Хейл, видите ли, поведал ему о смер ти и геенне огненной, которые ждут практически каждого на этом корабле, кто еще не исповедовался и не вступил в лоно церкви. 
 А может быть, он и прав, - рассмеялся Коллинз. 
 Но мы, между прочим, должны вести корабль, а не зани маться посторонними делами. 
 Неужели кто-то из матросов вам пожаловался, сэр? 
 Нет, этого пока не произошло. Кридленд даже говорит, что им нравится слушать этого выскочку. Они начинают чувст вовать, что кому-то нужны, раз уж он ими так интересуется. 
 Я поговорю с ним, и он больше не будет проводить с ни ми свои беседы, - пообещал Коллинз. 
 Капитан Джандерс понял, что его просьба выполнена, когда уже через две минуты после разговора со старшим помощником преподобный Хейл, брызжа слюной от ярости, предстал перед капитаном и принялся отчаянно колотить кулаком по столу-полукругу. 
 Если я правильно все понял, капитан Джандерс, мне приказано больше никогда не посещать носовой кубрик? 
 Это не приказ, а просьба. 
 Тем не менее, эта просьба исходила от вас? 
 Совершенно верно. 
 Значит, вы сознательно идете наперекор моим усилиям спасти души этих забытых Богом людей, погрязших во зле и гнусности? 
 Они обычные матросы, и, кстати, неплохие, преподоб ный Хейл, и я не хочу, чтобы они понапрасну расстраивались. 
 Расстраивались?! - Эбнер снова с силой ударил по сто лу. Теперь он кричал так, что все приболевшие миссионеры 
 невольно стали свидетелями перебранки преподобного Хейла с капитаном, хотели они того или нет. - Вы называете обращение бессмертной души в христианскую веру "расстройством"? Капитан Джандерс, на этом бриге есть люди, которые бы только выиграли от такого вида расстройства. Сейчас я имею в виду не только обитателей носового кубрика. 
 Правда, с тех пор Хейл больше не заходил к матросам. Он поступил иначе. Теперь он подолгу оставался на палубе, выжидая, пока рядом не появятся матросы, несущие вахту, и тогда снова затевал свои разговоры. В итоге капитану пришлось вторично обратиться к старшему помощнику. 
 -Проклятье, мистер Коллинз, теперь этот проныра умуд ряется гнуть свою линию, пока матросы занимаются с паруса ми. Предупредите его еще раз. 
 Это привело к новой вспышке гнева со стороны взбешенного Хейла, но капитан терпеливо выслушал все претензии, даже втайне наслаждаясь своей маленькой победой. Наконец Эбнер не выдержал и закричал: 
 Мне кажется, капитан Джандерс, что вы иногда забыва ете о том, что управляете все-таки христианским судном. Ма тросы рассказывали мне, что после окончания шторма вы вы даете им по порции рома, вместо того чтобы хоть раз попробо вать сделать так, чтобы все они дали зарок воздержания от спиртного. Вполне очевидно, что вы пытаетесь мешать мне во всех моих начинаниях. 
 Послушайте, преподобный Хейл! - взмолился капи тан. - Я пытаюсь благополучно довести этот бриг до Гавай ских островов. Вы же, как мне кажется, стремитесь к тому, чтобы он прибыл прямиком в царство Божье. 
 Да, - простодушно согласился Хейл. 
 Но эти два порта несовместимы. 
 Только не в глазах Господа, капитан Джандерс. Вы за претили мне появляться в носовом кубрике. Теперь вы не раз решаете мне разговаривать с матросами во время их работы. Может быть, вы уж сразу лишите меня и права читать пропо веди по воскресеньям? 
 Ну, что вы, преподобный Хейл, я хорошо помню, что веду богобоязненный корабль, и даже когда на его борту нет настоя щих священников, я сам провожу службы. Короткие. И я с удо вольствием буду присутствовать на ваших. Я всегда уважал и уважаю церковь, неважно, нахожусь ли я на море или на суше. 
 Уже позже, беседуя со своим первым помощником, капитан поинтересовался: 
 Как вы считаете, мистер Коллинз, почему из всех интел лигентных молодых людей, которые находятся у нас на борту, да еще если учесть, что у нас имеется одиннадцать чертовски привлекательных женщин... Так вот, почему именно Хейл все гда чувствует себя великолепно и только он ест вместе с нами? Почему бы ему не поболеть немножко, чтобы вместо него к обе ду выходила его супруга? - размечтался капитан. 
 Божественное провидение иногда бывает и недобрым, капитан Джандерс, спокойно ответил помощник. Правда, насколько недобрым, капитан смог полностью оценить только в первое воскресенье, когда преподобный Хейл прочитал про поведь на палубе. "Фетиду" безжалостно швыряло из стороны в сторону, и никто из миссионеров не был в состоянии выйти наверх. Однако это не смутило Эбнера, и он стоял на палубе с тяжелой Библией в левой руке и читал свою проповедь, обра щаясь, наверное, к буйным ветрам: 
 Сегодня я выбрал темой строки из четвертой главы Со борного послания святого апостола Иакова: "Приблизьтесь к Богу, и приблизится к вам; очистите руки, грешники, ис правьте сердца, двоедушные". После этого он бросился в сло весную атаку на моральные опасности, которые подстерегают на каждом шагу несчастных матросов. Он обвинял всех тех, кто находится впереди мачты, называя их особенно искушае мыми, а тех, кто вел их, бесчувственными и жестокими людь ми. Работодатели этих несчастных, которые остались дома в безопасности где-нибудь в Салеме или Бостоне, обязательно должны были каким-то образом оказать отрицательное воз действие на свои судна, а во всех портах, куда бы ни заходил бриг, везде он обязательно сталкивался с таким злом, которое не могло бы и привидеться тем, кто остался дома. Людей, на ходящихся сейчас перед ним, Эбнер разрисовал как обладаю щих черными душами, злобной и брошенной Богом группой нечестивцев в христианском мире, и матросам это даже по нравилось. Эбнер говорил страстно, с выражением, а моряки одобрительно кивали. Даже капитан Джандерс и его помощ ник Коллинз согласились с тем, что преподобный Хейл был весьма близок к истине во всей своей проповеди, кроме, разве что, того момента, когда он разносил конкретно их самих. Правда, результат этого рвения оказался прямо-таки проти
 воположным тому, какого ожидал сам Эбнер. Весь остаток дня как раз те самые моряки, с которыми преподобному Хейлу больше всего хотелось побеседовать (кстати, он искренне считал, что Джандерса и Коллинза спасти уже было невозможно), ходили с таким важным видом, не замечая никого вокруг, будто им было приятно осознавать себя "самыми злобными из всех существовавших когда-либо людей". Правда, они и раньше подозревали это, но сейчас эти люди явно испытывали удовольствие от того, что их догадку подтвердил такой специалист своего дела. Только Кридленд, трогательный и вечно недоедающий юноша, обладавший болезненным чувством вины, смог что-то вынести для себя из проповеди Хейла. Когда священник уже собирался отправиться вниз, юнга, с красными от слез глазами, в нерешительности подошел к нему и спросил: 
 -Что я должен сделать для того, чтобы спастись? 
 И по одной этой фразе Эбнер понял, что его проповедь удалась. 
 -Ты должен молиться. Ты должен изучать Библию. И еще ты должен постараться спасти души своих товарищей, которые находятся рядом с тобой, в носовом кубрике, - объяснял Эб нер. После этого он протянул юноше свою Библию и заявил: - Вот эту оставь на сегодняшний вечер у себя. Я везу с собой во семь Библий, которые хочу раздать матросам, и в воскресенье во время службы я передам одну из них тебе, но это ты тоже должен заслужить у Бога. Только когда ты убедишь кого-ни будь из кубрика, чтобы он тоже попросил у меня Библию, тогда ты и положишь начало своему спасению. 
 Во время ужина недовольный капитан проворчал: 
 Мой помощник говорит, что видел вашу личную Биб лию в кубрике, преподобный Хейл. Мне казалось, что вы по няли меня, когда я попросил вас не беспокоить моих матросов и не спускаться к ним. 
 Я сдержал свое обещание, капитан Джандерс, но раз уж мне заказан вход в эту бездну порока, вы, как я подумал, не ста нете возражать, если я пошлю туда священное слово Божье, ко торое лучше меня проведет любую работу и выполнит мои обя занности. Если вы решитесь выбросить Библию за борт, что ж, капитан, пусть будет так. Но тогда я обещаю вам, что ваше имя навсегда войдет в список незабываемых имен мореплавателей. 
 Пожалуйста, преподобный Хейл, не надо читать пропове дей хотя бы здесь, - поморщился капитан. - Я только хотел 
 узнать, не нарушили ли вы свое обещание никогда не заходить в кубрик, и не более того. 
 - Я всегда выполняю то, что обещал! - возмутился Эб-нер. - Я действительно никогда больше не зайду туда. Не беспокойтесь! Но это для меня и не важно, потому что, поверьте мне, капитан, уже к следующему воскресенью все мои восемь Библий будут находиться у матросов. 
 * * * 
 Несмотря на все ссоры и разногласия с беспокойным миссионером, и капитан Джандерс, и мистер Коллинз сумели оценить, с какой отеческой любовью преподобный Хейл ухаживал за своими больными товарищами. На рассвете он переходил от одной койке к другой, выбрасывал все скопившиеся за ночь отходы, приносил свежей воды, чтобы друзья могли сполоснуть рот и избавиться от зловония, вызванного бесконечной рвотой. Перед завтраком Хейл успевал навестить каждого мужчину и женщину и прочитать им несколько стихов из Библии. Тем мужчинам, которые высказывали желание побриться, Эбнер доставал горячей воды из камбуза, а женщины, которым требовалось переодеться в свежее белье, указывали Эбнеру, какой именно ящик надо достать и открыть. Во время обеда он всякий раз не забывал приносить товарищам хотя бы немного еды, выбирая то, что, по его мнению, могли принять их измученные качкой желудки. 
 Преподобному Хейлу удалось уговорить капитана позво лить ему самому варить жидкую овсянку для женщин. И каж дый вечер, несмотря на то, в каком плачевном состоянии находились миссионеры, Эбнер заставлял каждого присут ствовать на короткой службе, которая проходила здесь же, внизу, за общим столом. Если же он замечал, что кому-то уже стало плохо и он вот-вот потеряет сознание, Хейл читал молитву еще несколько секунд, а потом отправлял товари ща на отдых, говоря при этом: "Господь заметил твое при сутствие, Джошуа. А теперь тебе лучше пойти и прилечь". И когда больной удалялся, только после этого вместе с ос тальными он начинал длинные дискуссии или проповеди. Миссионеры хором читали молитвы или пели гимны. Осо бенно Хейлу нравился гимн, где один отрывок был написан словно специально для "Фетиды" : 
 В сердцах он посеет отвагу, 
 Огнем защитит, и тогда Утихнут все бури и шквалы, 
 И станет спокойной вода. 
 Однако, после того как миссионеры собрались уже в восьмой раз, и Хейл все так же жизнеутверждающе провел службу, Джон Уиппл, едва держась на ногах, подошел к приятелю и чуть слышно проговорил ослабевшим голосом: 
 Эбнер, уже который раз ты поешь гимн о том, что буря утихнет, а она и не думает. Кажется, наоборот, ветер набира ет силу. 
 Как только мы достигнем Островов Зеленого Мыса, по года обязательно улучшится, - попробовал убедить товари щей Эбнер, и в то время, как маленький отважный корабль, поскрипывая и кряхтя, упрямо пробирался через волнующу юся северную Атлантику, преподобный Хейл становился все более бодрым и жизнерадостным. 
 Как-то вечером капитан Джандерс даже заявил мистеру Коллинзу: 
 А из него получился бы превосходный подручный кока. 
 А вы представляете себе, что случится в жилых каютах, если Эбнер перестанет туда заходить? - ужаснулся помощ ник капитана. - Тогда двадцать одна больная душа окажется на нашей совести. 
 Поэтому ничего удивительного не было в том, что все миссионеры, как один, неофициально выбрали Хейла отцом своей общей семьи еще задолго до того, как буря, наконец, улеглась. Среди них были мужчины и постарше, и мудрее, но именно к преподобному Хейлу обращались буквально все, когда требовалась помощь или нужно было принять какое-то решение. Когда же он в очередную субботу объявил о том, что шторм утих, и следующая служба будет проведена наверху, на палубе, и просил прийти всех, кто в состоянии передвигаться, все миссионеры испытали общий душевный подъем. Каждый старался привести свое помятое и дурно пахнущее тело хотя бы в некое подобие порядка. 
 Вернувшись в свою каюту, Эбнер встал на колени на одной из коробок и уверил четырех женщин, что в воскресенье утром он сделает все, чтобы помочь им одеться и выбраться на палу бу, чтобы присутствовать на службе. Аманда Уиппл сразу же 
 согласилась, как и обе ее соседки, и женщины показали преподобному Хейлу, какие чемоданы переставить поближе к ним. Но Иеруша, лишь попробовав приподняться, тут же снова упала на койку и пожаловалась: 
 -Мне кажется, я не в силах даже поднять руки, преподоб ный Хейл. 
 -Ничего страшного, я с радостью помогу вам, миссис Хейл. Я принес вам немного мясного бульона, и если вы сейчас сумеете выпить хотя бы пару глотков, то к утру окрепнете. 
 Иеруша заставила себя проглотить жирный бульон, с трудом сдерживаясь и приказывая желудку принять его. Ей казалось, что ее вот-вот вырвет в этой и без того уже зловонной каюте. 
 Мне очень плохо, - снова пожаловалась она мужу. 
 Утром вам обязательно станет легче, - убедительно про изнес Эбнер, и когда она уснула, поднялся наверх, чтобы впер вые за все время путешествия полюбоваться звездами. Он стоял у правого борта брига и неожиданно увидел возле себя смутные контуры чьей-то изящной фигуры, а затем услышал голос Кридленда, обратившегося к нему: 
 Я всю неделю вел переговоры с Мейсоном, сэр, и теперь он тоже хочет обладать Библией. 
 Эбнер повернулся и в темноте с трудом разглядел молодого матроса. 
 Ты хочешь спасти свою душу? - сразу же спросил он. 
 Да, - не колеблясь, ответил юноша. 
 Что же помогло тебе принять такое решение? 
 Я слышал, как старшие на берегу рассказывали о жизни моряков, и мне стало страшно, - заскулил молодой человек. 
 Ты очень мудрый юноша, Мейсон, - удовлетворенно кивнул Эбнер. - С тобой разговаривал сам Господь, и ты су мел услышать это. 
 Нет, сэр, простите меня, но со мной разговаривал Крид- ленд. И после беседы с ним я понял, что совершил в жизни не мало ошибок. 
 Завтра после службы, Мейсон, я вручу тебе Библию, по сле того как Кридленд получит свою. Но этой книгой ты бу дешь владеть временно. Чтобы она стала твоей навсегда, ты должен будешь найти кого-нибудь среди своих товарищей-ма тросов, кому тоже бы захотелось познать Господа и получить собственную Библию. 
 Не могли бы вы прочитать для нас молитву, преподоб ный Хейл? умоляющим голосом попросил Кридленд. 
 Господь обеспечивает мудростью тех, кто ищет Его, - от ветил Эбнер. В темноте он поднял глаза к звездам и начал мо литься: - О Господи! Сейчас мы плывем в океане на небольшом корабле. Ветры и бури изнуряют нас, но мы продолжаем упо вать на Тебя. Сегодня ночью нас только трое здесь, молящихся: юнга, впервые вышедший в море, молодой моряк, который ищет твоей помощи и защиты, и начинающий священник, у ко торого пока что даже не было собственной кафедры. О, великий Отец наш небесный! Возможно, мы слишком незначительны в Твоих глазах, но помоги нам. Наставь нас на путь истинный. Ес ли сейчас нас только трое, потом нас станет гораздо больше, по тому что воля Твоя проникает повсюду и спасает все души. 
 Когда молитва была прочитана, Эбнер еще некоторое время стоял на палубе и ждал, когда полуночные склянки возвестят о наступлении воскресенья, первого воскресенья, когда на официальной службе будут присутствовать и другие миссионеры. Занималась новая заря, и теперь Эбнер молил бога о том, чтобы этот знаменательный день прошел как можно более удачно. После этого он спустился в каюту и прошептал своей измученной морской болезнью супруге: 
 Мой дорогой и любимый товарищ, вы не поверите, что произошло только что там, наверху, на палубе. Ко мне подо шли два матроса и сами попросили, чтобы я прочитал им ве чернюю молитву. Итак, дух Божий начинает постепенно про никать на этот забытый Господом корабль. 
 Это замечательно, преподобный Хейл, - так же тихо от ветила Иеруша, боясь разбудить три остальные пары, кото рые мучились, также как она, весь вечер. 
 А завтра наша общая семья отпразднует день первой священной службы, счастливо вздохнул Эбнер. - Да, но я забыл, что это будет уже сегодня, потому что воскресенье успело наступить. Я присмотрел место, где можно будет на тянуть парусину в виде тента, и у нас получится очень милая церковь, миссис Хейл, прямо посреди океана. 
 Я, наверное, не смогу туда подняться, преподобный Хейл, но я все равно буду молиться здесь вместе с вами, - уныло прошептала больная женщина. 
 Вы поправитесь к утру, - и он осторожно забрался на койку, вытянувшись рядом с женой. 
 Однако утром несчастной ничуть не полегчало, а один только вид Аманды, раскачивающейся на коробках, ухудшил состояние Иеруши. И когда Эбнер вернулся в каюту после своего обычного обхода, он с удивлением обнаружил, что жена до сих пор не одета, а продолжает лежать на койке, бледная и изможденная. 
 Я прошу прощения, - вздохнула она, - но мне придет ся пропустить сегодняшнюю службу. 
 Ничего подобного, - бодро заявил Эбнер. - Я с радос тью помогу вам, и все будет в порядке. 
 Но я чувствую, что не устою на ногах, - пыталась со противляться Иеруша. 
 Ну, миссис Хейл, вставайте же... - И он насильно заста вил ее встать на чемоданы, а когда она не смогла удержать рав новесия, ловко подхватил в свои объятия. - Полагаю, что вам следует позавтракать, чтобы набраться сил. А потом начнется служба. Как только вы увидите солнце, вам сразу станет легче. 
 Пытаясь выбраться из маленькой тесной каюты, Иеруша чуть не потеряла сознание, поскольку слабость и тошнота продолжали делать свое дело. Однако Эбнер и тут пришел ей на помощь, и вдвоем они все же смогли доплестись до жилой каюты, где Кеоки Канакоа уже вовсю накрывал стол к завтраку, состоявшему из холодной жирной говядины, пюре из фасоли и риса, сваренного на воде, остававшегося еще после вчерашнего ужина. Когда перед Иерушей поставили блюдо с ненавистной пищей, женщина закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока Эбнер не попросил одного из старших миссионеров благословить день. Потом Кеоки прочитал молитву на гавайском, чтобы миссионеры постепенно привыкали к новому языку, и собравшиеся приступили к завтраку. 
 Иеруша отхлебнула горячего чая и попробовала надкусить говядину, но липкий холодный жир тут же вызвал у нее отвращение, и она встала из-за стола, чтобы немедленно удалиться. Однако в этот же момент сильная рука Эбнера ухватила ее за запястье, и она услышала тихий, но решительный голос мужа: 
 -Посидите еще немного, миссис Хейл, и вы одолеете свою болезнь. Вы обязательно справитесь! 
 Она покорно опустилась на стул, с ужасом ощущая, как жир добрался до ее желудка, вызвав сильнейший позыв к рвоте. 
 Меня сейчас стошнит! - тревожно прошептала Иеруша. 
 Нет! - произнес Эбнер. - Это ведь наш первый завтрак, когда мы едим все вместе. И кроме того, сегодня воскресенье. 
 И мужественная Иеруша продолжала сидеть в тесном помещении, где почти так же мучились еще два десятка людей, а ее обоняние протестовало против омерзительного запаха пищи. 
 Когда трапеза закончилась, бледная, как смерть, женщина собралась, пошатываясь, добрести до своей койки, но Эбнер серьезно вознамерился никуда ее не отпускать, и, взяв жену под руку, решительно направился к трапу. Он помог Иеруше взобраться на чуть покачивающуюся палубу, где уже была растянута парусина - подобие примитивной часовни. 
 Это будет наша первая семейная служба, - гордо объя вил он. Однако всей семье не было суждено присутствовать се годня на ней, поскольку один из старших священников, лишь взглянув на качающуюся палубу, бегом рванулся к лееру, и его завтрак очутился в море. После этого несчастный, еле передви гая ноги, задыхаясь и ничего не объясняя, направился назад в свою каюту. Эбнер некоторое время сердито смотрел вслед уда лившемуся, трактуя непроизвольные действия измученного болезнью миссионера,как личный отказ от присутствия на службе и, следовательно, отрицание Господа. Особенно возму тило преподобного Хейла то, что бездельничавшие матросы, которые вылезли на палубу только для того, чтобы поглазеть на собравшихся миссионеров, дружно хохотали в тот самый мо мент, когда беднягу выворачивало наизнанку. 
 Он, я полагаю, не последний, - высказался один из ма тросов, и новый взрыв смеха прокатился по палубе. 
 Службу вел сам Эбнер, поскольку было вполне очевидно, что никто другой просто не сумеет довести ее до конца. Семья миссионеров удобно расположилась под парусиной и запела, как можно бодрей и жизнерадостней, известный гимн Новой Англии, посвященный воскресенью: 
 Рабочая неделя 
 Так быстро пролетела, 
 Душа! Покоя миг лови, 
 Господь, сей день благослови! 
 Затем заговорил Эбнер. Он рассказывал о различных эпизо дах из третьей главы Послания к эфесянам: "Для сего прекло няю колена мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле... 
 Верою вселяться Христу в сердца ваши, дабы вам исполниться всею полнотою Божию". Преподобный Хейл подчеркнул, что основанная на любви семья, членами которой все они являлись, была открыта для каждого, кто готов покаяться в своих грехах и работать над собой для того, чтобы на него снизошла благодать Господня. Было очевидно, что сейчас Эбнер читал проповедь одновременно для двух аудиторий: для братьев-миссионеров, напоминая им о том, что они принадлежат одной семье, а также для подслушивающих матросов, соблазняя их, таким образом, присоединиться к этой семье во Христе. Однако его послание ко второй группе было несколько испорчено непредвиденным и неприятным событием. Иеруша, внезапно почувствовав новый приступ тошноты, попыталась добраться до леера, но, потеряв равновесие, упала на колени, и ее вырвало прямо на палубу. 
 -Эй, леди, поосторожнее там! - насмешливо фыркнул какой-то матрос, но в ту же секунду Кридленд и Мейсон, те са мые матросы, которые сегодня должны были торжественно получить свои Библии, рванулись вперед, ловко подхватили Иерушу под руки и увлекли ее вниз, в каюту. Эбнер, разозлен ный тем, что его обращение к матросам было так резко пре рвано, запутался, и проповедь закончилась довольно сумбур но. Он сердился и пребывал в смятении, поскольку намере вался "под занавес" одарить Кридленда и Мейсона Библиями, что произвело бы на всех присутствующих сильное впечатле ние: это означало бы символичное присоединение двух быв ших нечестивцев к семье Господней. Но когда подошло нуж ное время, эти двое, как выяснилось, так и не вернулись на палубу, и Эбнер в ужасе осознал, что сейчас ему придется сде лать вынужденную паузу, и теперь искал выход, чтобы пропо ведь все же закончилась логически. Наконец, он не придумал ничего лучшего, чем просто замолчать. 
 После службы члены семьи миссионеров бросились поздравлять Эбнера, нахваливая его незаурядные способности, однако и они, и сам преподобный Хейл прекрасно понимали, что эти слова и пустые, и лишние. 
 Не сдержавшись, в припадке гнева, разочарованный священник бегом бросился вниз, но у самого трапа его встретили Кридленд и Мейсон, поспешившие сообщить ему неприятную новость: 
 Ваша жена очень больна, сэр. Ей совсем плохо. 
 Благодарю вас, - коротко ответил Эбнер. 
 -Тот священник, которому стало плохо первому, сейчас пытается ухаживать за ней, - добавил Кридленд. 
 Эбнер сделал уже шаг вниз, как его остановил Мейсон и спросил: 
 Сэр, а наши Библии у вас с собой? 
 На следующей неделе, - отрезал Эбнер и исчез в трюме. Но как только он увидел свою жену, побелевшую, как полот но, он позабыл обо всех своих проблемах и бросился за водой, чтобы освежить ее покрытое испариной лицо. 
 Простите меня, мой возлюбленный соратник, - слабым голосом произнесла Иеруша. - Как видно, из меня никогда не получится настоящего моряка. 
 Мы будем выносить вас наверх на несколько минут каж дый день, пообещал преподобный Хейл, но как только не счастная женщина представила себе раскачивающуюся палу бу, ей тут же стало хуже. 
 Похоже, после этого путешествия я буду весить даже еще меньше, чем предсказывал капитан Джандерс, - горько усмехнулась Иеруша. 
 В полдень, когда стол был накрыт к обеду, капитан с удовольствием отметил, что семнадцать его пассажиров, по крайней мере, восстановили способность принимать пищу. 
 Я давно заметил, что в каждом путешествии, - улыб нулся Джандерс, как только корабль начинает прибли жаться к Островам Зеленого Мыса, все больные у нас выздо равливают. 
 Скажите, капитан, а мы будем причаливать к остро вам? поинтересовался Джон Уиппл. 
 Да, если позволит погода. 
 Эта новость так обрадовала Эбнера, что он позабыл о своем мясном пудинге, и, повернувшись, встал из-за стола и громко выкрикнул в сторону тех кают, где еще оставались неважно чувствующие себя миссионеры: 
 Очень скоро мы подойдем к Островам Зеленого Мыса! А там вы сможете, наконец, походить по твердой земле и вдоволь наесться свежих фруктов! 
 Между прочим, преподобный Хейл, - добавил капи тан, - сегодняшняя проповедь мне очень понравилась. Дей ствительно, существует наследие, которое Господь дарует тем, кто служит Ему. И пусть все мы станем достойными и су меем со временем добиться его. - Все миссионеры согласно 
 закивали, услышав такое замечание, и в этот момент Джан-дерс запустил до времени припасенный гарпун: - Жаль только, что ваша речь так запуталась в самом конце. 
 И так как все понимали, что это правда, то предпочли уставиться в собственные тарелки, подумав при этом: "А капитан-то наш вовсе не дурак!" Однако Эбнер смело встретил этот укол и заявил: 
 Я считаю проповедь удачной в том случае, если в ней со держится хотя бы одна христианская мысль. 
 Я с вами согласен, - горячо поддержал Хейла капи тан. - Причем в вашей речи их было даже несколько. 
 Надеюсь, что мы все еще не раз мысленно вернемся к ним, - набожно произнес Эбнер, но про себя подумал, как бы было хорошо, если бы все проповеди заканчивались именно так, как и предполагалось. Вот тогда весь корабль действи тельно бы услышал достойную проповедь! 
 После обеда капитан Джандерс пригласил миссионеров на небольшую экскурсию по кораблю. К нему вскоре обратился Джон Уиппл: 
 Я никак не могу понять, почему, если мы направляемся на Гавайи, мы постоянно берем курс на восток, чуть ли не приближаясь к берегам самой Африки? 
 Мистер Коллинс, принесите, пожалуйста, нам карту! - попросил капитан, и когда помощник выполнил его поруче ние, миссионеры с удивлением выслушали рассказ Джандер- са. Капитан поведал им, что те корабли из Бостона, которым нужно обогнуть Мыс Горн, берут курс не на юг, а строго на восток, доплывая почти до берегов Африки. 
 Это делается для того, чтобы потом, когда мы повернем на юг, нам останется преодолеть расстояние, которое на карте обозначено одной прямой линией - мимо Бразилии и Арген тины - и мы уже у Огненной Земли, - объяснил Джандерс, наглядно демонстрируя курс корабля. 
 Скажите, а как выглядят Острова Зеленого Мыса? Ка кая там природа? снова задал вопрос любознательный Уиппл. 
 Красота! Необходимо только держать ухо востро: при каждом путешествии я теряю там по несколько матросов. Многие ребята хотят остаться на этих островах. Вот увидите, когда мы будем отплывать, в команде произойдут перемены, и у нас взамен беглецов появятся местные моряки. 
 Пока капитан рассказывал Уипплу различные подробности о жизни на Островах Зеленого Мыса, на другом конце палубы преподобный Хейл имел серьезный разговор с Кридлендом и Мейсоном. 
 Я не отдал вам Библии сегодня, потому что вы не заслу жили их, упрекал священник матросов. 
 Но мы должны были проводить миссис Хейл вниз, в ка юту, запротестовал Кридленд. 
 Господь требовал, чтобы вы находились на палубе, - упорствовал Эбнер. 
 Но она... 
 За ней могли бы присмотреть и другие, Кридленд. Я от дам вам Библии в следующее воскресенье. Я собираюсь вы брать темой проповеди отрывок из псалма: "Возненавидел я сборище злонамеренных и с нечестивыми не сяду". Когда проповедь закончится, вы получите свои Библии, я их сам вручу вам. Затем, вспомнив о том, что уже говорил раньше, взглянув на Мейсона, Эбнер добавил: - Но заслужил ли ты свою Библию? Мне помнится, что ты должен был привести к Господу еще одну заблудшую душу. 
 Я и собираюсь это сделать, - радостно сообщил Мейсон. - Я читал книгу, которую вы нам давали, одному ста рому матросу. Он вел очень неправедную жизнь и совершил много злых поступков. Но как-то раз, когда он плавал на кито бойном судне, волной его выбросило за борт, и он чудом спасся. В последнее время он часто плачет, и я буду продолжать беседо вать с ним. Наверное, как раз к следующему воскресенью... 
 Ты хорошо стараешься, Мейсон, - прервал его Эбнер. Другой человек на его месте изумился бы тому, что у обоих ма тросов религиозный пыл ничуть не угас после разочарования относительно получения Библий, тем более, что отсутствие этих матросов на проповеди было уважительным: все-таки они поступили по-христиански, провожая больную женщину до ка юты. Тем более, что это была жена самого преподобного Хейла. Однако Эбнера это ничуть не удивило. Он даже заметил, обра щаясь к молодым людям: - Господь - очень ревнивый хозя ин. Никто не может приблизиться к Нему по собственному же ланию. Только Он сам может решить, когда вы удостоитесь его присутствия. И если вы не проявляете веры даже в мелочах, Господь будет выжидать до тех пор, пока вы не докажете, что достойны Его. - Эбнер хорошо понимал, что легко спасение 
 еще никому никогда не давалось. Теперь же Кридленд и Мейсон дорожили своими Библиями, поскольку один раз им уже не удалось получить их. 
 * * * 
 Если первая проповедь Эбнера где-то не удалась, то вторую можно было смело назвать потрясающим успехом. Радость священника омрачал лишь тот факт, что его жена Иеруша опять не смогла присутствовать на ней. Священник привел супругу на завтрак и не только заставил проглотить кусок говядины с рисом, но и помог подняться на палубу, неся женщину почти всю дорогу на руках. Но при одном виде накатывающихся волн она снова испытала резкий приступ тошноты, и ее тут же проводили вниз Аманда Уиппл и миссис Куигли. 
 Интеллектуальная сила проповеди Эбнера заключалась в пятнадцатиминутном монологе о той толпе нечестивцев, которых сам дьявол собрал на борту брига "Фетида". Как и все остальные миссионеры, Хейл называл корабль "брегом", не зная точно, ни как правильно произносится настоящее слово "бриг", ни что оно обозначает, поскольку оно отсутствовало во всех справочниках для миссионеров. Но, если верить Эбнеру, вряд ли на каком-либо другом корабле, бороздящем Атлантику, нашлось бы такое собрание зла, перечень всех тех омерзительных поступков, которые совершили в своей короткой и неинтересной жизни, лениво прохаживающиеся ныне по палубе матросы, был ужасен. Однако самым интересным оказался тот момент, когда Эбнер, к всеобщему удивлению и своих товарищей, и команды корабля, вдруг объявил, что Господь продолжает трудиться даже в таком логове порока, и три души на корабле уже спасены. С этими словами он представил Кридленда, Мейсона и старого китобоя с искалеченными ногами. Между прочим, список грехов последнего превосходил даже самые дерзкие догадки преподобного Хейла. Некоторые матросы, которые знали этого типа по прежним плаваниям и даже проводили с ним вместе некоторое время на берегу в Кантоне и Гонолулу, ожидали, что в тот момент, когда их приятель коснется протянутой ему Библии, в корабль ударит молния. Капитан Джандерс в эту секунду содрогнулся и тихонько сказал своему помощнику: 
 - Запомните мои слова, мистер Коллинз: на следующей неделе на месте этого малого будете стоять вы. 
 В то воскресенье за обедом все праздновали настоящую, ничем не омраченную победу Эбнера. Капитан Джандерс признался, что это была самая лучшая проповедь, которую он когда-либо слышал. Правда, он тут же добавил, что преподобный Хейл, очевидно, имел в виду какой-то другой корабль, а мистер Коллинз заметил: 
 Очень странно, что на любом корабле, неважно как он на зывается, при приближении к Мысу Горн и пассажиры, и команда становятся более религиозными. Создается такое впе чатление, как будто все присутствующие на судне наконец-то начинают осознавать, насколько жалок и ничтожен человек пе ред той силой и властью, которыми обладает Господь. Я не уве рен, удалось ли бы мне стать хотя бы средним христианином, каковым я себя считаю, если бы я не разу не огибал Мыс Горн. 
 Полностью согласен, - добавил капитан Джандерс. - Ни один человек не в силах испытать такое преображение, свидетелями которого мы все скоро станем. 
 Никакие другие слова не могли бы обрадовать Эбнера больше, чем произнесенные Джандерсом, потому что священник вот уже несколько дней с ужасом думал о том моменте, когда им придется встретиться с Мысом Горн. И хотя до этого знаменательного события оставалось еще недель восемь, Эбнер чувствовал, что не ошибется, если начнет подготавливаться к нему заранее. Поэтому он произнес: 
 От моего внимания не ускользнуло, капитан Джандерс, что по воскресеньям вы имеете привычку читать... - Здесь он запнулся, не в силах выговорить противное его сознанию слово. 
 Романы? - подсказал Джандерс. 
 Да, бесполезные мирские книги. Я вот что подумал, ка питан Джандерс, не стали бы вы возражать, если я бы предло жил вам несколько книг более нравоучительного содержания из наших миссионерских запасов? 
 Ну, я считаю, что для меня Ричардсон и Смоллетт - впол не достойные наставники и учителя, - рассмеялся капитан. 
 Но если учитывать, что вам доверены души примерно полусотни человек... 
 Ну, в особых случаях я готов положиться на Боудича* и Библию. - Он секунду помолчал и добавил: - Да, именно в такой последовательности. 
 *Натаниэль Боудич (-) - американский математик, астро ном и мореплаватель. (Примеч. перев.). 
 Следует ли мне это понимать так, что вы отказываетесь? 
 Совершенно верно, - неумолимо подтвердил капитан. 
 Семья миссионеров решила, - внезапно начал Эбнер, хо тя еще ни с кем не разговаривал на данную тему, - что, начиная с сегодняшнего дня, мы будем проводить и утренние, и дневные службы на палубе. При соответствующей погоде, разумеется. 
 Великолепно, - улыбнулся Джандерс, а затем, не упус кая случая еще раз уколоть молодого священника, сделал оза боченный вид и поинтересовался: Кстати, а как себя чувст вует миссис Хейл? 
 Плохо, - нахмурился Эбнер. 
 Мне кажется, вы должны проводить с ней больше време ни, - вздохнул капитан. 
 Я так и поступаю, - огрызнулся Эбнер. - Мы молимся вместе и утром, и вечером. 
 Я имел в виду совсем не то, - пояснил капитан. - С ней нужно поиграть во что-нибудь, почитать ей вслух интересный роман. Может быть, вы не стали бы возражать, если я бы предложил вам несколько книг более развлекательного содер жания из своей личной библиотеки? 
 Мы не читаем романов, - ответил ему тем же Эбнер. - И особенно в воскресные дни. 
 В таком случае, когда вы в следующий раз отправитесь навестить свою супругу, передайте ей, пожалуйста, что во втор ник мы пристанем к острову Брава, и она сможет погулять по твердой земле. Кстати, это может здорово помочь нам всем. 
 Столь приятная новость сразу подняла Иеруше настроение, и в понедельник, когда с подветренной стороны корабль стал приближаться к Зеленому Мысу, она даже набралась храброс ти и целый час прогуливалась по палубе. Солнце благотворно подействовало на кожу лица, и ее бледность постепенно стала проходить. Во вторник, когда острова уже можно было хорошо разглядеть, молодая женщина не отходила от перил, крепко вцепившись в них и моля Господа о том моменте, когда она смо жет ступить на сушу. Однако ее ждало жестокое разочарова ние, потому что вскоре с островов подул сильный бриз, нагнав ший низкие облака, и еще до того, как "Фетиду" обступили со всех сторон огромные волны, всем стало ясно, что причалить к намеченному острову будет небезопасно. В то же время ветер неуклонно продолжал относить "Фетиду" на запад, и возвра щаться назад для того, чтобы пройтись по земле Бравы, было 
 бы просто неразумно. Но Иеруша не могла поверить в происходящее. Она продолжала стоять под проливным дождем, молясь теперь о том, чтобы произошло какое-нибудь чудо, и корабль все-таки смог подойти к острову. И только когда к ней подошел капитан Джандерс и сухо заявил: "Мы воспользуемся этим ветром для продвижения вперед, мэм, так что никакой остановки не предвидится ", женщина была вынуждена смириться и признать полное крушение своих надежд. Только теперь Иеруша поняла, что ее снова мутит, и когда она недвусмысленно перегнулась через перила, чтобы не испачкать палубу, Джандерс встревожился и закричал: 
 -Эй, там, кто-нибудь! Уведите эту бедняжку вниз, в каюту! 
 Когда вечером семья миссионеров собралась на ужин, состоявший из жидкой овсянки и твердого сыра, на лицах всех: и мужчин, и женщин были разочарование и досада. К тому же половина миссионеров опять заболела и не смогла выйти из своих кают. Остальные дружно переживали неудачную попытку корабля причалить к острову, поскольку все отлично понимали, что следующая возможность прогуляться по суше представится им очень нескоро. Какой недружелюбной и противной казалась им сейчас эта каюта с раскачивающейся лампой, заправленной китовым жиром и противно поскрипывающей в ночи! Из отхожего места доносились отвратительные запахи, и новая волна отчаяния накатила на друзей, которых теперь снова тошнило без перерыва. Кеоки, внося в каюту еду, заявил: 
 -Я бы хотел предложить всем собравшимся вечернюю мо литву. 
 И он принялся на богатейшем гавайском языке восхвалять открытое море, сравнивая его с сушей, поскольку, находясь в океане, человек обязательно обращался к Богу, тогда как на суше ему выпадают всевозможные соблазны. Поэтому, как логично отметил Кеоки, даже лучше, что все они сейчас находятся на борту "Фетиды", а не на Браве. 
 Из всех слушавших Кеоки только Эбнер уже достаточно понимал по-гавайски и смог хоть немного вникнуть в смысл слов дикаря. Молитва показалась ему настолько уместной, что он пересказал ее содержание всем остальным, а затем уди вил их еще больше, самостоятельно прочитав свою первую мо литву на гавайском языке. Правда, он запинался и несколько раз останавливался, вспоминая или подбирая нужное слово, но, тем не менее, в каюте из уст священника зазвучал родной 
 язык дальних островов, и теперь сам Господь знакомился с тем странным сочетанием звуков, к которому в дальнейшем предстояло обратиться всей его семье миссионеров. 
 * * * 
 Пятнадцатого Октября, в понедельник, на сорок пятый день морского путешествия, поскрипывающая и постанывающая "Фетида" под яркими лучами солнца, по ровной глади океана, пересекла экватор. Первой жертвой этого торжественного события стал преподобный Хейл. День выдался жаркий, и капитан Джандерс, как бы между прочим, посоветовал своим пассажирам переодеться в старое платье, причем постараться особенно не наряжаться. Когда же капитан лично убедился, что никто не выбрал свой любимый костюм, он хитро подмигнул Кеоки, и тот мгновенно передал сигнал кому-то наверху. 
 -О преподобный Хейл! - тут же донесся голос из люка. - Кридленд хочет о чем-то поговорить с вами! 
 Эбнер вышел из-за стола и поспешил к трапу, ведущему наверх. Однако не успел он пройти и нескольких ярдов, как на него с вантов было вылито целое ведро морской воды. Священник задохнулся от неожиданности и почувствовал, как сокращаются его мышцы в бессильной ярости. Но прежде чем он успел что-либо сказать, навстречу ему вышел улыбающийся мистер Коллинз и, подмигнув, заявил: 
 -Мы только что пересекли экватор! А теперь пригласите сюда Уиппла! 
 Этот новый для священника морской ритуал настолько поразил его, что Эбнер, не отдавая себе отчета в действиях, крикнул: 
 -Брат Уиппл! Не могли бы вы подойти ко мне? 
 В люке кто-то зашевелился, и Джон Уиппл получил свою порцию морской воды. 
 -Экватор! - от души расхохотался Эбнер. 
 Джон стряхнул с себя воду и посмотрел наверх, туда, где двое развеселившихся матросов уже подготавливали новые ведра для очередных миссионеров. Поддавшись моменту всеобщей ра дости, Джон неожиданно выкрикнул: - Киты! - и отступил назад, потому что в ту же секунду несколько пассажиров рвану лись к трапу, где и их ожидал морской обряд крещения. Вскоре вся палуба уже звенела от миссионерского смеха, а капитан Джандерс торжественно объявил, что теперь наступила очередь 
 крестить матросов-новичков, которым еще ни разу не доводилось пересекать экватор. 
 Когда же один из матросов, тот самый, который устроил душ Уипплу, явился за своей дозой овсянки и китового жира, Джон возбужденно воскликнул: 
 -О, нет! Этого оставьте мне! Уж его-то я накормлю досыта! 
 К всеобщему изумлению, он ворвался в самую гущу матросов и, перемазавшись жиром с ног до головы, действительно сдержал свое слово. Веселье не прекращалось еще долгое время, и капитан велел выдать всей команде ром. Только тогда священники сочли за необходимость степенно удалиться. А уже через час Эбнер стал свидетелем того, что может натворить пьяный человек. Кеоки Канакоа попросил Эбнера спуститься в носовой кубрик, где старый китобой, принявший каким-то образом не одну, а сразу шесть или семь порций рома, тот самый старый матрос, который только что получил свою Библию, теперь грязно ругался и, что есть сил, бился головой о переборку. Немало намучавшись с ним, Эбнер все же умудрился успокоить буяна и уложить его на койку. Когда пьяница протрезвел и смог членораздельно произносить слова, Эбнер поинтересовался у него: 
 Где же ваша Библия? 
 В рундуке, - покаянно признался старый моряк. 
 -Вот в этом? -Да. 
 Выпрямившись, Эбнер открыл рундук и, не обращая внимания на зловоние и беспорядок, царившие внутри, извлек оттуда Священное Писание. 
 Некоторые люди вовсе не заслуживают Библии, - рез ко произнес священник и удалился. 
 Преподобный Хейл! Преподобный Хейл! - в отчаянии закричал моряк. - Не делайте этого! Я умоляю вас! 
 Но Эбнер был уже далеко. 
 Этот странный день закончился также не совсем обычно, и все те, кто находился на палубе "Фетиды", смогли увидеть пример удивительной, ни с чем не сравнимой красоты. С запа да, направляясь к берегам Африки, шел высокий корабль с целой грудой надутых ветром белоснежных парусов. Он будто бы выплывал прямо из заката, и после коротких переговоров с "Фетиды" была спущена шлюпка, на которую захватили почту до Бостона. Когда лодка уже собралась отправиться на 
 встречу с незнакомым кораблем, капитан Джандерс с кормы прокричал миссионеру, находившемуся в ней: 
 -Уиппл! Не забудьте предложить им помолиться! Они, наверное, оценят это! 
 Джон понимающе кивнул, и все те, кто стоял на палубе, наблюдали за своими товарищами, гребущими прямо на заходящее солнце, чтобы встретиться с незнакомым высоким судном, гордым и особенно красивым в наступающих сумерках. 
 Иеруша тоже поднялась наверх, и как теперь она ни старалась сдерживать свои чувства, все же расплакалась: слишком уж трогательной показалась ей встреча двух кораблей в преддверии ночи. 
 -Мой любимый товарищ, - вздохнула она, обращаясь к супругу, наверное, это самое красивое и незабываемое зре лище, которое мне приходилось наблюдать. Вы только посмо трите, как отсвет заката ложится на воду и переливается на ее поверхности. Море - это волшебное зеркало. 
 Аманда, которой так не хотелось оставаться одной в столь прекрасный момент, подошла к Хейлам и тихонько шепнула: 
 -Мне было очень трудно стоять наверху и просто так на блюдать, как уплывает в лодке преподобный Уиппл. Вы знаете, это первый раз, когда мы разлучаемся. Все остальное время он находился рядом со мной. Какие же мы счастливые, если нам суждено провести первые месяцы брака вблизи друг друга. 
 Но когда шлюпка вернулась, а незнакомое высокое судно продолжило свой путь, удаляясь в ночь по спокойной морской глади, Аманда заметила, что ее супруг, устроившийся на носу корабля, нервно покусывает губу. Капитан Джандерс в это же время молчаливо стоял на корме, и глаза его сверкали от возмущения и гнева. Даже матросы, простые жители Новой Англии, все были в тот вечер подозрительно молчаливы. Они хмурились и ходили по кораблю со сжатыми губами, стараясь не смотреть друг на друга. Однако через некоторое время капитан Джандерс все же заговорил, чтобы прояснить ситуацию для непосвященных: 
 -Господи, Боже мой! - резко выкрикнул он. - Вот имен но в такие моменты я начинаю жалеть о том, что у меня на ко рабле нет никакого оружия! Как я молил Бога, чтобы он пре доставил мне возможность отправить это поганое судно на дно! - В порыве ярости он швырнул пачку писем к ногам мис сионеров, пояснив при этом: - Я бы никогда не доверил вашу 
 почту такому кораблю. Это же невольничье судно, сплошь кишащее работорговцами! 
 Уже позднее Джон Уиппл более подробно рассказывал о своем посещении незнакомого судна друзьям-миссионерам: 
 -Это было ужасно. Они даже не удосужились хорошень ко закрепить цепи там, внизу, и нам было слышно, как они звенят, раскачиваясь. Это очень нехорошее и злое судно. Эб- нер, вы не могли бы прочитать молитву? 
 И той душной ночью, первой после пересечения экватора, миссионеры, сбившись в кучку в тесной каюте, начали молиться. Эбнер сказал: 
 -Господи, позволь пробиться свету туда, где царит пол ная темнота. Принеси добро туда, где побеждает зло. Но не до пусти того, чтобы мы думали лишь о том зле, которое нахо дится вдали от нас. Напоминай нам, о Господи, что нашей первой обязанностью является борьба с тем злом, которое ви дим мы перед собою. Боже, помоги нам не стать лицемерами, чтобы исполнять работу свою для Тебя каждый день. 
 Эбнера настолько потрясла эта случайная встреча с невольничьим судном, что он, так и не сумев заснуть, провел всю ночь на палубе, всматриваясь в ту сторону, где должны были находиться берега Африки. Священник искренне надеялся на то, что Господь смилостивится над ним и пошлет ему знак в виде ослепительной молнии, и это будет означать, что ненавистное судно все же затонуло. Уже на заре к нему подошел Ке-оки Канакоа и спросил: 
 Преподобный Хейл, вы так переживаете за Африку! Не ужели вы до сих пор не знали, что на Гавайях тоже существу ет рабство? 
 Неужели? - опешил Эбнер. 
 Конечно. На том острове, которым правит мой отец, очень много рабов. Мы называем их живыми трупами, и им запрещено касаться тех предметов, до которых дотрагивают ся все остальные. На нашем языке они зовутся "капу". Не так давно они нужны были в основном для совершения жертво приношений богам. 
 Расскажи мне все, что ты знаешь о них, - попросил по трясенный миссионер, и пока Кеоки посвящал его во все риту алы, связанные с рабами, Эбнер чувствовал, как в нем растет и крепнет самая настоящая злоба. Островитянин еще не за кончил свое повествование, когда Хейл гневно воскликнул: 
 Кеоки, когда я окажусь на Гавайях, рабства там больше не будет! 
 Вам придется нелегко, - предупредил великан. 
 Кеоки, ты будешь принимать пищу за одним столом с живыми трупами. 
 Правда, Хейл ни с кем не стал делиться своими мыслями и планами, даже с Иерушей. Но на рассвете в глубине душе он понял, что тот высокий корабль, то жестокое бразильское невольничье судно было послано навстречу "Фетиде" не случайно. Рука Всевышнего предопределила это свидание кораблей. 
 И когда над горизонтом появилось солнце, Хейл поклялся еще раз: 
 -На Гавайях больше не будет рабства. 
 * * * 
 Во время унылого и длинного отрезка пути более чем в шесть тысяч миль к Мысу Горн и выглядевшего на карте почти как прямая линия, пассажиров "Фетиды" сразила так называемая "болезнь миссионеров". Долгое время еще члены дружной семьи во Христе будут с некоторым смущением вспоминать о тех неприятных ощущениях, сменивших морскую болезнь с ее невероятными приступами тошноты. 
 Между собой новый недуг они окрестили, используя свой собственный эвфемизм, "желчностью". День за днем Иеруша, немного смущаясь и краснея, интересовалась: 
 -Преподобный Хейл, скажите мне, вы все еще страдаете от желчности? 
 И он неизменно отвечал ей: 
 -Да, мой дорогой друг, именно так. 
 А поскольку подобные вопросы задавали друг другу все супруги, то очень скоро уже и в самом деле пожелтевшими глазами они стали недвусмысленно смотреть в сторону единственного доктора на борту - Джона Уиппла, словно их брат мог каким-то чудесным образом избавить их от мучительной "желчности". Джон усиленно изучал всю имеющуюся в его распоряжении литературу, и в особенности "Справочник семейного врача", после чего рекомендовал друзьям старые и испытанные временем средства: 
 -Две столовые ложки настойки рвотного корня, потом ре вень, советовал он. 
 Брат Уиппл, я принимаю этот рвотный корень вот уже несколько недель, жаловался очередной миссионер, - и никакого толку. 
 А не пробовали вы каломель, брат Хьюлетт? 
 Да, это средство действует сразу же. Но недолго... а по том... 
 Тогда вам следует перейти на касторовое масло и по больше передвигаться. 
 Я не могу пить касторовое масло, брат Уиппл. 
 Тогда просто ходите по палубе. 
 Измученные запорами миссионеры послушно принимали и рвотный корень, и ревень, и каломель, и даже касторовое масло, а также старались как можно больше гулять по кораблю. Всем им не хватало движений. После завтрака все те, кто мог передвигаться, умышленно опускались и поднимались по трапам или вышагивали по корме, снуя, как загнанные звери между загородкой для скота и мачтой "Фетиды". Иногда они ходили так часами, словно пытаясь пристыдить свой непокорный кишечник и каким-то образом заставить его работать. Но, увы, ничто им не помогало. 
 В дальней части жилых помещений располагалось одно-единственное отхожее место, невероятно зловонное, и даже если прикинуть, что каждый миссионер занимал его на пятнадцать минут (что в их состоянии было неудивительно) то получалось, что уборная была занята, в общей сложности, в течение пяти с половиной часов. Неудобства осложнялись еще и тем, что некоторые особенно усердные миссионеры нередко принимали по удвоенной дозе ревеня, касторового масла, рвотного корня и каломели, причем одновременно, и уборная им требовалась гораздо чаще, чем раз в день. 
 Поэтому по инициативе брата Уиппла, с согласия капитана Джандерса и при посильной помощи Кеоки Канакоа в самой дальней части кормы была выстроена импровизированная дополнительная открытая уборная. В условный час все женщины спускались вниз в каюты, и тогда священники, один за другим, испытывали судьбу на открытом стульчаке, в отчаянии упираясь руками в деревянные доски, умело сколоченные великаном Кеоки, и выставив на удивление проплывающим китам свою голую задницу. 
 Шли дни, и миссионеры упорно продолжали тренироваться в ходьбе. Бойкие моряки, не испытывающие никаких проблем с 
 кишечником из-за постоянной напряженной физической работы, время от времени заключали пари относительно того, кто из миссионеров следующим будет восседать на опасном стульчаке, а постоянную ходьбу пассажиров взад-вперед матросы между собой прозвали "миссионерским вальсом". 
 Как-то раз измученный и несчастный Эбнер обратился к брату Уипплу с вопросом: 
 Почему же Господь причиняет нам такие страдания и ничего не делает в отношении этих нечестивых матросов? 
 Все очень просто, брат Хейл, - рассмеялся доктор. - По началу мы дружно страдали от морской болезни и основательно прочистили свой кишечник. Затем мы старались есть понем ножку, и вся пища начала плотно укладываться в нижней час ти живота. Из-за отсутствия свежих овощей и фруктов пища уплотнялась еще больше. Но самое главное - мы же совершен но не занимались физическими упражнениями, и нам не прихо дилось трудиться. А матросы делают это каждый день, вот и по лучается, что Бог присматривает за их животами. 
 Эбнер даже не стал разбираться, надо ли сейчас укорять брата Уиппла в богохульстве, настолько плохо он себя чувствовал, потому просто коротко ответил Джону: 
 Мне очень дурно. 
 Позвольте мне осмотреть ваши глаза, - велел Уиппл и, заметив неясные желтоватые пятна на белках, кивнул: 
 Да, выглядите вы ужасно. 
 Что же мне делать? - с мольбой в голосе спросил Эбнер. 
 Продолжать гулять по кораблю, - только и смог посо ветовать Уиппл, и "миссионерский вальс" возобновился. 
 * * * 
 Сам брат Уиппл предпочитал гулять по палубе по ночам. Именно тогда он мог позволить себе немного заняться наукой и понаблюдать за звездами, которые всегда так притягивали его. Он настолько увлекся беседами с моряками об астрономии, что стал нередко пропускать вечерние службы, а такое недопустимое поведение привело к тому, что Эбнер попросил двух других братьев переговорить с Джоном и повлиять на него. 
 - Мы все являемся одной семьей, и это вам хорошо извест но, брат Уиппл, - начал один из священников. - И наши мо литвы можно вполне считать семейными. 
 Простите, мне кажется, я стал немного рассеянным, - извинился Уиппл. Но как только один из миссионеров произ нес "Аминь!", молодой врач ловко поднялся по трапу и погру зился в очередную беседу об астрономии. 
 Как чувствует себя моряк, когда его корабль пересекает экватор, а Полярная звезда исчезает с небосвода? - поинтере совался Джон. 
 Ну, видите ли, - начал мистер Коллинз, - неважно, как бы хорошо вы ни были знакомы с южными звездами, в груди всегда ощущается тоска и щемящая боль в тот момент, когда знакомые ориентиры начинают исчезать за горизонтом. 
 В результате долгого общения с помощниками капитана Уиппл научился определять долготу и широту места по Боу-дичу. Расчеты, которые доктор производил для себя, в точности совпадали с теми, которые делал сам капитан Джандерс, и последний как-то заметил: 
 Из вас получился бы куда более опытный и надежный штурман, нежели миссионер. 
 До вашей души еще дойдет дело, и мы успеем спасти ее, - отозвался, улыбнувшись, Уиппл. - Вот увидите! А если бы мне удалось вытащить сюда сейчас брата Хейла... 
 Нет уж, - покачал головой Джандерс, - пусть лучше остается там, где он есть. 
 Тем не менее, капитан Джандерс был вынужден признать, что весьма удивлен быстрым успехом Эбнера по обращению его команды в христианскую веру. Преподобный Хейл уже успел раздать пять Библий, и еще две ждали своей очереди в ближайшее воскресенье. Шестерых он убедил подписать обязательство о воздержании от спиртного. Вот тут не выдержал даже сам Джандерс, хотя не преминул ядовито заметить: 
 -Проще простого заставить моряка не пить, пока он нахо дится на борту корабля. Попробовал бы он повторить этот но мер, когда мы войдем в порт! 
 Матросы сумели оценить удивительную способность Эбнера задавать именно те вопросы, которые волновали их самих, так что даже нерелигиозные моряки останавливались послушать его мудрые рассуждения. 
 -Предположим, это морское путешествие продлится четы ре года, рассуждал преподобный Хейл. - Получается так, что ваша мать внезапно умирает уже в первую неделю вашего отсутствия. Но вы не можете знать об этом. Так каким же будет 
 ваше отношение к матери в течение остальных двухсот недель? Она уже мертва. Но вы продолжаете думать о ней как о живой. Да, она умерла, но все равно сохраняет способность помогать вам. Не означает ли это, что она в самом деле по-прежнему остается живой? Она просто продолжает жить во Христе! 
 Я думал об этом несколько иначе, преподобный Хейл, - включился в разговор один из неверующих матросов. - Но что-то общее тут есть. Предположим, что я женат, и когда на ступает время мне уплывать из Бостона, выясняется, что моя жена... ну... прошу заранее меня извинить... находится в инте ресном положении. Итак, в течение долгих четырех лет я не увижу своего ребенка, но когда я вернусь домой, то обнаружу, что он и похож на меня, и ведет себя так же, и по каким-то не понятным причинам уже любит меня. 
 Только иногда он похож совсем не на тебя, - заметил старый китолов, опираясь, очевидно, на собственный опыт. - И что тогда? 
 Скажите, а вам уже удалось обратить в веру капитана Джандерса? поинтересовался Кридленд. 
 Нет, - с грустью вынужден был признать Эбнер. - Этот глупец в сердцах однажды заявил мне, что никакого Бога в действительности не существует. 
 Подождите-ка, преподобный Хейл, - поправил его ста рый матрос. Капитан верит в Бога. И когда на борту не бы ло священников, он сам проводил службы. 
 -Истинная вера подразумевает и то, что вы способны полностью подчинить свою волю Господу, - пояснил Эбнер. - А вот капитан Джандерс, например, никогда не признается в том, что погряз в грехах. 
 -Я и не говорю, что он безгрешен, - продолжал старый ма трос. - Но он совсем не такой уж закоренелый грешник, как, например, капитан Хоксуорт с судна "Карфагенянин". Я сам наблюдал, как к капитану Хоксуорту в каюту зашли сразу четы ре обнаженных женщины. Я хотел сказать, что наш капитан совсем не так уж безнадежен. 
 Тем не менее, Эбнер продолжал вести беспощадную кампанию против Джандерса. Особенно возмущали его романы, которые капитан, по мнению священника, читал нарочно, и всегда после того, как заканчивалась воскресная проповедь. 
 -Когда-нибудь и вы станете называть такие книги отвра тительными, - с мрачным видом пророчествовал Эбнер. 
 Но у Джандерса всегда находился ответ: 
 -Вам, наверное, удалось обратить в христианство еще не сколько старых китоловов, брат Хейл? 
 Этот вопрос всякий раз приводил Эбнера в бешенство. Он считал, что здесь сказывается мирская пагубная привычка неизменно радоваться, когда религиозный человек терпит какую-нибудь неудачу. Кстати, относительно именно этого старого китолова Эбнер мог бы легко поспорить с капитаном, поскольку бывалый моряк стремился сделать все возможное, чтобы только получить назад свою Библию перед тем, как судно станет огибать Мыс Горн. 
 -Очень многие моряки гибнут именно у Мыса Горн, - объяснял он свое нетерпение священнику. - Не допустите то го, чтобы мне пришлось встретить этот трудный участок пути без Библии! 
 Но даже за то время, пока Эбнер находился на судне, он успел понять одну немаловажную истину: установлениями церкви нельзя манипулировать настолько, чтобы ей могли угрожать отступники, души которых еще по-настоящему и не были спасены. Именно такие непостоянные люди представляли собой опасность для церкви, и им нужно было противостоять. Не раз, сидя на чемодане в своей каюте, Эбнер обсуждал случай, касавшийся старого китолова. 
 -Мне слишком уж хотелось побыстрее обратить этого че ловека в христианскую веру, - рассказывал преподобный Хейл. - Меня, наверное, больше привлекало количество об ращенных, а не их души. И эту мою глупую ошибку никто из нас не должен повторить на Гавайях. 
 * * * 
 Вечером ноября, когда Кеоки раскладывал по тарелкам мясной пудинг, внезапным порывом ветра, ударившим в пра вый борт "Фетиды", корабль почти положило набок. Так как бу ря настигла путешественников совершенно неожиданно, все люки оставались открытыми, и потоки холодной морской воды хлынули в каюты. Лампа тревожно раскачивалась, грозя со рваться, а вся пища, посуда и сами миссионеры были свалены в одну общую кучу и облиты волной, проникшей в трюм. Женщи ны завизжали, а из той каюты, где лежала мертвенно-бледная Иеруша, раздался жалобный крик: 
 -Мы уже тонем? 
 Эбнер поспешил к супруге и в ужасе обнаружил, что ее койка пропиталась соленой водой, а весь багаж сбился в один угол. 
 -Мы обязательно спасемся, - твердо произнес священ ник. - Господь всегда находится рядом и следит за нашим ко раблем. 
 В этот момент они услышали, как кто-то закрыл люки, и сразу же в каюте стало душно. Затем послышался крик кока: 
 Это Мыс Горн решил гостеприимно встретить и попри ветствовать нас! 
 И долго ли продлится этот шторм? - поинтересовался брат Уиппл. 
 Возможно, недели четыре, - ответил кок, убирая пере мешанные с водой и раскисшие остатки приготовленного им ужина. 
 В воскресенье ноября Эбнер отважился показаться на палубе, чтобы своими глазами осмотреть потери и доложить об увиденном супруге. 
 -Весь скот был смыт волнами в открытое море, - рассказы вал он. - А та самая первая волна чуть не опрокинула судно. 
 Один за другим миссионеры, которые не были прикованы болезнью к своим койкам, выходили наверх, чтобы посмотреть на шторм. И каждому из них сразу становилось понятным, что имел в виду кок, говоря, что Мыс Горн решил "поприветствовать" путешественников. Холодный, пронизывающий туман окутал корабль: теплые воды Атлантики встречались здесь с холодными антарктическими, отчего рождались огромные волны, грозно опадающие в ледяную пучину. 
 -Я очень замерзла, - призналась мужу Иеруша, но он ни чем не мог помочь ей. Маленькая отважная "Фетида" продол жала настойчиво пробиваться на юг к самому Мысу, и каждый день ее встречали все более холодные воды. Термометр пока зывал только тридцать девять градусов по Фаренгейту, и ника ких жаровен, разумеется, на корабле разжигать не разреша лось. Постельное белье, как и матрасы, оставалось влажными от воды, просочившейся в каюты в самом начале непогоды. Одежда в закрытых ящиках и чемоданах начинала понемногу плесневеть. Большую часть времени люк оставался закрытым, поэтому воздух почти не поступал в сырые каюты. А так как прохаживаться по палубе теперь становилось достаточно про блематично, пассажиров снова одолела "желчность". 
 Во вторник ноября Джон Уиппл с радостным криком ворвался вниз, неся миссионерам обнадеживающие новости: 
 -Слева от нас уже виден остров Эстадос, значит, мы при ближаемся к Мысу. И волны не такие уж большие, как мы опасались. - Он вывел своих товарищей наверх, чтобы проде монстрировать им один из самых суровых и неприветливых островов во всем мире, лежащий у самого конца континента. Сквозь туман можно было разглядеть его унылые берега, пол ностью лишенные растительности, и Уиппл пояснил: - Сей час здесь лето, а вы только представьте себе, как выглядят эти места зимой! - Однако миссионеры любовались не на Эста дос: их тревожные взгляды были устремлены на ожидавшее их впереди безграничное водное пространство. 
 Там, на самой южной точке обитаемой земли, на долготе пятьдесят пять градусов, южные течения рождали крутящиеся водяные вихри, вздымающие воды Южной Атлантики и сталкивающие их с валами Великого Океана. В результате этой встречи глазам миссионеров открывались волны с целую гору величиной, вызывая в душах животный страх. Если мореплавателю везло, и он подходил к Эстадосу с попутным восточным ветром, наполняющим паруса, у него сохранялась надежда преодолеть эту бешеную круговерть. Но сейчас, в конце ноября года, с просторов Тихого океана навстречу кораблю задувал западный ветер, сводящий на нет все усилия экипажа. 
 Однако капитан Джандерс, выражение мрачного лица которого было, тем не менее, полно упрямства и решимости, готовился использовать любой мало-мальски удобный случай. 
 -Я не хочу стать тем капитаном, который однажды запи шет в судовом журнале: "Сегодня я окончательно отчаялся обойти Мыс Горн. Судно возвращается в Атлантику, чтобы направиться к Мысу Доброй Надежды". Стоит кому-нибудь записать в журнале нечто подобное, это ему уже не прощается никогда. Ах, так это вы тот самый янки, который так и не су мел обойти Мыс Горн! 
 Поэтому капитан рассчитывал на то, что либо ветер переменится на восточный и поможет ему преодолеть сложный участок пути, либо каким-то образом Тихий океан на время смирит свой нрав и даст "Фетиде" шанс ворваться в проход и воспользоваться любым ветром. 
 -Я уверен, что должно произойти что-то вроде чуда, - упрямо твердил Джандерс. Однако в День Благодарения он, 
 покачиваясь, спустился вниз и мрачно сообщил: - Если кто-то из вас, господа миссионеры, лично знаком с Богом, я был бы вам весьма признателен за самые упорные и искренние молитвы. 
 Неужели ветер до сих пор продолжает мешать нам? - изумился Эбнер. 
 Как никогда раньше, - кивнул капитан. 
 И теперь нам придется повернуть назад? - воскликну ла одна из женщин. 
 Нет, мэм, ни за что! - решительно проговорил капи тан. - Никто не сможет сказать, что капитан Джандерс пы тался обогнуть Мыс Горн и не сумел сделать этого! 
 Когда расстроенный капитан вновь удалился на палубу, Джон Уиппл заметил: 
 Я считаю, не будет ничего дурного в том, если мы все же поддержим его своими молитвами. 
 Я полностью согласна с вами, брат Уиппл, - кивнула Иеруша, и доктор Уиппл начал молиться: 
 Давайте в эти минуты вспомним ободряющие стихи из Книги Притчей: "И не научился я мудрости, и познания свя тых не имею. Кто восходил на небо и нисходил? Кто собрал ве тер в пригоршни свои? Кто завязал воду в одежду? Кто поста вил все пределы земли? Какое имя ему?" Братья мои, сейчас мы находимся на самом краю земли, где все ветры словно со брались в кулак Господень против нас. Давайте не забывать о том, что Бог испытывает всего лишь человека. Злой человек проходит Мыс Горн снова и снова, не задумываясь над этим, по скольку он уже был испытан Богом. Но ни я, ни вы еще испы таны не были. Так давайте молиться о том, чтобы ветры стихли на пользу нам. А если же этого не случится, давайте удвоим свою веру в Господа и полностью положимся на него! 
 К субботе декабря "Фетида" провела неделю в бесплодных потугах преодолеть расстояние в сто десять миль. Во время коротких передышек, предоставляемых бурей, забытые всеми миссионеры изредка могли наблюдать к северу от курса негостеприимные берега Огненной Земли. Затем, укутываясь во все, что можно, они возвращались в свое промерзшие помещения и прижимались друг к другу в тщетной попытке согреться. Страх и морская болезнь по-прежнему властвовали над ними, а буря с запада и не думала стихать. 
 декабря, в воскресенье, "Фетида" развернулась кормой к ветру и отправилась на север от Мыса Горн в поисках острова, 
 за которым корабль получил бы хотя бы временную передышку от ярости валов Тихого океана. Волны в этот день были настолько сильны, что вселили страх даже в душу капитана. Один раз, когда волна вновь положила "Фетиду" на борт, Джандерс в ужасе посмотрел на Коллинза, который, однако, набрался храбрости и произнес: 
 -Никогда еще я не видел моря хуже, капитан. Ничего не остается, как только отступиться. 
 В тот же миг Джандерс приказал развернуть корабль, заставив его оседлать волну и помчаться впереди шторма на восток мимо опасных скал. За три часа при бешеной скорости в тридцать узлов маленькая "Фетида" потеряла все преимущество, отвоеванное у океана за восемь дней. 
 декабря мистер Коллинз задал капитану фатальный вопрос: "Следует ли нам пуститься пересекать Атлантику до Мыса Доброй Надежды?", на что Джандерс коротко ответил: "Никогда!" и еще раз распорядился поставить паруса под западный ветер, ревущий над Тихим океаном. В полдень Джон Уиппл принес замерзшим и перепуганным товарищам неутешительные новости: 
 По-моему, мы вернулись туда же, где находились во семь дней назад! Я уверен в том, что мы опять видим остров Эстадос на юге и Огненную Землю на севере. 
 Вы хотите сказать, что буря отбросила нас назад? - ти хим голосом поинтересовалась миссис Уиппл. - И когда ее муж молча кивнул, добавила: Джон, я столько сил трачу, чтобы удержаться на койке, что у меня уже кровоточат локти. Взгляните, пожалуйста, как обстоят дела у сестры Хейл. 
 После осмотра доктор Уиппл убедился, что локти и колени Иеруши находятся не в лучшем состоянии. Однако никто не был в силах ничего предпринять: все продолжали цепляться за сырые холодные койки, изо всех сил стараясь не упасть. 
 К декабря "Фетида" уже столь далеко продвинулась на юг, что солнце почти не скрывалось за горизонтом, и ночь представ ляла собой молочно-серый туман, опускавшийся на беспокой ные воды. Когда уже казалось, что ветер вот-вот задует в сторо ну Антарктики, капитан Джандерс решил воспользоваться еще одним трюком. Продолжая придерживаться курса, уносящего корабль из-под защиты острова, после чего, как правило, море плаватели огибали непосредственно Мыс Горн, капитан напра вил свой крошечный бриг в самый беспощадный на всем белом 
 свете пролив Дрейка. Это был отважный до безрассудства поступок, так как к утру на "Фетиду" обрушился несущий дождь и мокрый снег шквал, пришедший с Тихого океана. В результате волны вновь стали заливать корабль, да так, что уровень воды в трюме начал повышаться. 
 -Эбнер! Эбнер! - отчаянно воззвала Иеруша, забыв, как следует обращаться к супругу. - Мы тонем! 
 Однако, подняв покрытую синяками и кровоподтеками женщину и переложив ее на верхнюю койку Джона Уиппла, Эбнер спокойно заявил: 
 -Нет, мой любимый товарищ, Бог с нами и ни за что не оставит наш корабль на произвол судьбы. 
 Бешеная болтанка продолжалась, сопровождаемая потоками воды из продавленных палубных люков. 
 Мы не переживем этого! - истерично закричала Иеруша. 
 Бог остается с нами! - успокоил ее преподобный Хейл, в зловещей темноте трюма, где вода уже плескалась выше ло дыжек. Под всхлипывания тех, кто уже прощался с жизнью, Эбнер принялся громко молиться. Он напоминал миссионе рам о том, что они отправились в это путешествие для того, чтобы служить Господу, и нет ничего удивительного в том, что Бог на сей раз испытывает крепость их духа. 
 Мы обязательно преодолеем этот шторм, чтобы насла диться чудесными долинами Гавайев, - убедительно вещал Хейл. Затем он поочередно входил в каждую каюту, помогая поднять разбросанный багаж и увещевая миссионеров не под даваться отчаянию. Разумеется, ни у кого и в мыслях не было накрывать на стол, но когда капитан Джандерс заглянул в люк и увидел происходящее там, то распорядился: 
 Кок! Принесите пассажирам хотя бы по кусочку сыра! 
 Мы, что, уже огибаем Мыс? - обратился Эбнер к Джан- дерсу. 
 Пока еще нет, но дело идет к тому. 
 Однако к шести вечера выяснилось, что ночное волнение ни в чем не уступит дневному, и капитан вынужден был повторить Коллинзу его же слова: 
 -Придется отступиться. 
 И снова меньше чем за час они потеряли все, что сумели преодолеть за два дня. 
 декабря потрепанный бриг "Фетида", с обледеневшей ос насткой, вновь оказался у Атлантического прохода, охраняв
 шего подступы к Мысу. И снова ничто не предвещало ни восточного ветра, ни прекращения волнения. Поэтому капитан Джандерс продолжал бросать свое судно то вперед, то назад, ожидая подходящего момента. Около десяти часов вечера, казалось, такой шанс представится: ветер изменил направление. Развернув паруса под ветер, капитан направил корабль прямо в беснующиеся волны прохода, и все оставшиеся два часа этого ненастного дня "Фетида" буквально вгрызалась в океан и, казалось, добилась некоторого успеха. 
 К утру декабря выяснилось, что бриг действительно продвинулся сквозь бурю со снегом на целых сорок восемь миль, то вставая на дыбы, то заваливаясь в пропасть между валами. Таких приступов дурноты миссионеры не переживали за все время путешествия. Теперь их охватывал не абстрактный ужас, когда корабль швыряло с борта на борт, а леденящий страх: бриг то взмывал к небесам, то проваливался в водную преисподнюю. Даже неодушевленные предметы: чемоданы, коробки и кофры, казалось, тоже жалобно подвывали. Холод, еще более усиливаемый пронизывающим ветром со снегом и дождем, заставил всех женщин сбиться в кучу под мокрыми одеялами. Несчастные были убеждены, что немедленная смерть предпочтительнее еще двух недель страданий у Мыса Горн. Однако брат Уиппл обнадежил страждущих, сообщив, что бриг наконец-то уверенно двинулся вперед. 
 В пятницу, декабря, ветер опять капризно изменил направление на первоначальное, и море разволновалось еще сильнее. "Фетиду" снова чуть не опрокинуло. На этот раз опасность затонуть для корабля была особенно велика. Оторвавшиеся от пола чемоданы взгромоздили на койки. Древесина зловеще затрещала, и маленький бриг упал в такой провал между двумя громадными волнами, из которого, казалось, ему уже не суждено будет выбраться. 
 О Господи! - взмолилась перепуганная Иеруша. - Поз воль мне умереть! Теперь несчастная женщина молила Бога о гибели, потому что тяжеленный чемодан надежно прижал ее к переборке и не давал возможности пошевелиться. Остальные женщины в страхе закричали: 
 Брат Хейл! Скорее, передвиньте этот ящик! 
 Все они отлично понимали, что сейчас только он один из всех миссионеров был способен быстро и правильно отреаги ровать на сложившуюся ситуацию. 
 Правда, на этот раз ему потребовалось несколько минут, чтобы добраться до Иеруши. Когда же Эбнер оказался рядом с ней, он в ужасе осознал, что его жена бредит. 
 -Позволь мне умереть, о Господи! - не смолкала она. - Эбнер вовсе не виноват в случившемся. Он был так добр и мил ко мне, но теперь позволь мне умереть! 
 Одним рывком Эбнер отодвинул тяжелый чемодан в сторону и начал ощупывать супругу, чтобы определить, нет ли переломов костей. Однако, проверяя, цела ли Иеруша, он продолжал слушать ее ужасающие просьбы к Богу. 
 О Господи, дай же мне умереть! 
 Что ты сказала? - спросил пораженный Эбнер, и в ответ услышал почти безумную мольбу о смерти. Священник несколь кими пощечинами уложил женщину на койку и прокричал: - Миссис Хейл! Я не позволю вам богохульствовать! - И он про должал хлестать ее по щекам до тех пор, пока несчастная, на конец, не пришла в себя. Тогда Эбнер осторожно присел рядом с ней и произнес: Мой милый, любимый товарищ! Дело в том, что я тоже сейчас боюсь. Я очень страшусь того, что наше судно в любой момент может пойти ко дну! - Он обхватил себя рука ми, в этот же момент судно снова рванулось вниз, в страшный провал между двумя волнами. Затем наступила потрясающая пауза, и корабль опять начал вздыматься. 
 Неужели тебе и вправду никогда не приходило в голову, что мы можем погибнуть? - едва слышно спросила Иеруша. 
 Я и сейчас страшусь этого, - смиренно признался он. - Но даже если Господь и оставил нас, мы не должны богохуль ствовать. 
 Что же я такого наговорила? - удивилась Иеруша, но ее супруг не стал вдаваться в подробности. 
 Лучше забыть об этом, - ласково произнес он. - А те перь, миссис Хейл, помолитесь. - Ив темном холодном поме щении он устроился рядом с ней, чтобы произнести, как он тогда посчитал, их последнюю молитву. 
 В эту же минуту на палубе бушевал капитан Джандерс: 
 Проклятье, мистер Коллинз, на этот раз мы опять не су меем пройти! 
 Вы все же решили попробовать Мыс Доброй Надежды? 
 Ни за что. 
 Но мы можем легко пойти ко дну, - предупредил капи тана первый помощник. 
 Пока что мы свернем и залижем раны на Фолклендах, - сухо ответил Джандерс. 
 А что потом? 
 А потом мы пройдем через Магелланов пролив. 
 Слушаюсь, сэр. 
 * * * 
 Итак, бриг "Фетида", имеющий семьдесят девять футов в длину, водоизмещением в тонн, вышедший из бостонского порта, наконец, отошел от Мыса Горн и взял курс на северо-восток. Его подгоняли сильные ветры, и поэтому очень скоро корабль оказался у Фолклендских островов, которые располагаются в Южной Атлантике неподалеку от берегов Патагонии. Фолкленды представляют собой группу скалистых, обдуваемых ветром со всех сторон островов, лишенных деревьев и кустарников. Здесь часто останавливаются и китобойные суда и те, кто не смог обогнуть Мыс Горн и нашел здесь убежище для того, чтобы восстановить силы и отдохнуть. Когда декабря эти неприветливые острова, наконец, появились на горизонте, для измученных миссионеров они показались желанней, чем царство небесное. Как только "Фетида" встала на якорь в скалистой бухте, все поспешили на берег, причем каждому хотелось оказаться в числе первых, ступивших на твердую землю. В течение всей короткой, серой и беззвездной ночи Джон Уиппл исследовал холодную землю, а уже на рассвете смог принести пассажирам и команде брига обнадеживающие вести: 
 -Здесь водятся гуси, утки и небольшие бакланы. Несите ружья! 
 Джон тут же организовал охотничью вылазку, целью которой было обеспечить "Фетиду" провизией на оставшиеся недели пути. Мистер Коллинз возглавил другую экспедицию, которая отправилась за пресной водой, чтобы залить опустевшие бочки брига. Кроме того, им удалось раздобыть целые охапки дров, приплывших к острову от побережья Аргентины. 
 -Мы будем разжигать здесь костры в течение десяти дней, - обещал помощник капитана миссионерам. - Вы успе ете хорошенько просушить свою одежду и постельное белье. 
 Женщины устроили на палубе "Фетиды" настоящую пра чечную и всерьез занялись стиркой белья, которое оставалось 
 грязным в течение вот уже ста дней. Однако наиболее важное открытие сделал энергичный и любознательный Эбнер Хейл, когда поднялся на самую высокую точку острова. В одной из северных бухт стоял еще один корабль, и священник, прихватив с собой двух матросов, тут же отправился на разведку к незнакомцам. Кораблем оказалось китобойное судно, шедшее из Тихого океана, и уже через некоторое время его шкипер вместе с капитаном Джандерсом сравнивали имеющиеся у них карты Магелланова пролива. 
 -Это чудовищное место, - поделился своими впечатле ниями китобой и принялся объяснять капитану Джандерсу и Эбнеру, что тот самый остров Огненной Земли, который они пытались обойти с юга, отстоял совсем недалеко от континен та, и поэтому Магелланов пролив являл собой как бы север ный альтернативный путь вокруг Огненной Земли. 
 Правда, никто еще с обоих кораблей не пробовал пройти этим путем, хотя кое-кто вспомнил исторические факты. 
 В году Френсис Дрейк с легкостью преодолел этот пролив за семнадцать дней, - вступил в разговор какой-то знаток истории. - Хотя в году у француза Бугенвиля на это ушло пятьдесят два дня. Дольше всех сражались с водами пролива двое испанцев - целых сто пятьдесят дней. Но и они в конце концов одержали победу. 
 Почему же так трудно преодолеть этот пролив? - уди вился Эбнер. 
 Дело не в этом, - начал объяснять китолов. - Сложно сти начинаются в тот момент, когда вы достигаете дальней его оконечности. 
 И что же происходит тогда? - не отступал Эбнер. 
 Вот видите эти скалы? Их называют "Четыре Евангели ста". Именно здесь и гибнут корабли. 
 Почему? Из-за тумана? 
 Нет. Западный ветер с Тихого океана поднимает такие гигантские волны, что когда вы пытаетесь выйти из пролива, корабли частенько разбиваются именно о скалы Четырех Евангелистов. 
 Не хотите ли вы сказать, что этот путь еще более слож ный и опасный, чем тот, которым мы уже пытались пройти? 
 Между ними существует разница, и заключается она вот в чем, терпеливо продолжал свои объяснения старый кито лов. - Если вы попытаетесь обогнуть Мыс Горн при неблаго
 приятных условиях, вам, возможно, придется пережидать непогоду дней пятьдесят, и пока море бушует, вы просто не пройдете через него. Но, хотя у Четырех Евангелистов волны еще хуже, чем вам пока что доводилось наблюдать, однако у вас всегда будет шанс одолеть их в дневное время... если повезет, конечно. 
 И где же в основном на этом участке разбиваются суда? - попросил показать ему место на карте Джандерс. 
 Вот здесь, у острова Отчаяния. Сам по себе он не так опа сен, но когда судно проходит Евангелистов, полагая, что все беды остались позади, вот тут-то зачастую и оказывается, что корабль не может удержать своего курса. В панике капитан дает команду повернуть назад, и тогда судно попадает в лапы коварного острова Отчаяния с его скалами и рифами. Там уже погибло пять тысяч судов. 
 Но кому-то все же удалось выжить? - заинтересовался мистер Коллинз. 
 -Напоровшись на скалы у острова Отчаяния? - пере спросил китолов. 
 Так в чем же тут секрет? - не отступал помощник капи тана. 
 Подыщите себе надежную бухту у западного берега ост рова Отчаяния. Выходите в море каждый день, пусть даже для успеха вам понадобится целый месяц, и попытайтесь одо леть Четырех Евангелистов. Однако всегда имейте в виду, что на тот случай, когда вы почувствуете, что ночевать придется снова в бухте, хозяином положения все равно останетесь вы, а не ветер и волны. 
 Именно эту тактику я бы и выбрал! - согласился капи тан Джандерс. 
 Мне кажется, что очень скоро должен подуть хороший восточный ветер. Я не ошибаюсь? - с надеждой в голосе по интересовался мистер Коллинз. По-моему, если с востока подует сильный ветер, на который мы смогли бы положиться, нам бы здорово повезло. Этот ветер легко бы протолкнул нас вдоль пролива. 
 Ошибаетесь! - фыркнул китолов. - Да, поначалу, дей ствительно, восточный ветер будет помогать вам, но зато он успеет создать такую круговерть у самого западного выхода из пролива, как раз у Четырех Евангелистов, что вам покажется, будто вы попали в преисподнюю! 
 Но даже при таких условиях, есть ли шанс удачно про биться через волны? - заинтересовался Джандерс. 
 Да. Одному голландцу удалось сделать это. И еще несколь ким испанцам. Но я советую вам поступить именно так, как уже говорил. Обоснуйтесь на острове Отчаяния, выходите в море каждый день и ждите своей погоды. И направлять корабль в лю бом случае и при любой погоде должны вы, а не буря. 
 После этого китолов, признав в Эбнере священника, попросил его провести на его судне службу. Это предложение польстило преподобному Хейлу, и он бросил на Джандерса такой взгляд, будто хотел сказать: "Вот видите, есть же на свете такие капитаны, которые верят в Бога по-настоящему!" Однако Джандерс не мог допустить полной победы Эбнера, и поэтому тут же, как только капитан китобоя отправился вниз, чтобы разбудить свою команду, прокомментировал случившееся по-своему, значительно испортив настроение молодому священнику. При этом язык его показался Эбнеру настоящим змеиным жалом: 
 -Наверное, у этого бедняги самое порочное судно из всех когда-либо бороздивших океаны, - вздохнул Джандерс. - И на его совести теперь скопилось столько прегрешений, что и сосчитать невозможно. Вы только поинтересуйтесь у него, что он делал на Гонолулу? Как только эти китоловы возвра щаются от Мыса Горн и приближаются к Бостону, они все начинают просить прочитать им проповедь и помолиться, чтобы смыть все скопившееся за долгое путешествие зло. 
 Тем не менее, очень скоро послушать проповедь на палубу начали собираться грубоватые, рослые и крепкие моряки, и Эбнер принялся беспощадно бичевать все те преступления, которые могла совершить команда корабля. Он начал службу с цитаты из Левита: 
 -"И возвратится в племя свое..." - страстно читал препо добный Хейл. А возвратится ли вместе с ним его совесть? 
 Не забыв те слова, которыми капитан Джандерс подстег нул его, сейчас Эбнер в пылких выражениях анализировал со стояние человека, которому пришлось находиться вдали от бога и семьи, скажем, четыре года. Он говорил о тех переме нах, которые могли произойти за столь долгий срок и в нем са мом, и в его семье. Да, сам человек мог ничего и не знать об этих переменах, но ему следует теперь исправлять их, если они неблагоприятны, или, напротив, извлекать их них выго ду, если они положительны. Китоловы с удивлением слушали 
 молодого священника, потому что в своей речи он касался их собственных, не высказанных вслух мыслей, и по окончании проповеди трое матросов попросили преподобного Хейла помолиться вместе с ними. После этого слово взял капитан судна: 
 Это была очень мощная и впечатляющая проповедь, моло дой человек. Теперь мне хотелось бы сделать вам подарок от всей команды в знак нашей признательности. - И он весьма удивил Эбнера, доставив на шлюпку "Фетиды" огромную связку симпатичных зеленых бананов. - Они постепенно со зреют и будут пригодны в пищу еще долгое время, - пояснил капитан. - Кстати, если у вас на судне есть заболевшие, то эти фрукты пойдут им на пользу и должны очень понравиться. 
 А как они называются? - поинтересовался Эбнер. 
 Бананы, сынок. Отлично помогают при запорах. И вам всем лучше сразу привыкнуть к ним, потому что на Гавайях они - основная еда местных жителей. - С этими словами кито лов показал Эбнеру, как нужно очищать фрукты, откусил боль шой кусок банана и протянул остаток Хейлу. - Как только вам удастся привыкнуть к ним, они даже начнут нравиться. - Однако Эбнеру резкий и необычный запах бананов показался отвратительным. Тем не менее, китолов продолжал: - Я говорю вполне серьезно, сынок, если вы сразу не заставите себя при выкнуть к этим фруктам, вам придется тяжело, поскольку со дня прибытия на место бананы могут стать единственной вашей пищей. 
 А вам приходилось бывать на Гавайях? - поинтересо вался Эбнер. 
 Бывал ли я в Гонолулу? - громко переспросил китолов и хотел расхохотаться, но, вспомнив о только что проведен ной священником службе, запнулся, и как-то не слишком не убедительно закончил фразу: - Мы еще взяли к югу от остро вов с дюжину китов. 
 Во вторник декабря капитан Джандерс перерисовал себе все необходимые карты Магелланова пролива, имевшиеся у китобоев и, сравнивая их со своими, с сожалением заметил, что ни один остров на позаимствованных картах не совпадал по своему расположению с тем, что было изображено на его собственных. Тем не менее, "Фетида" снялась с якоря и напра вилась опять в сторону Огненной Земли, только на этот раз они подошли к северному берегу острова, в том самом месте, где он соседствовал с Южной Америкой, и где их поджидал суровый 
 пролив, когда-то открытый Магелланом. Когда декабря показалась холодная пустынная земля, капитан Джандерс заметил, обращаясь к мистеру Коллинзу: 
 - Брось-ка взгляд на эти места. Назад мы этим путем возвращаться не будем. - И с упрямой решимостью направил судно прямиком в узкий пролив, который сумел погубить не одну сотню кораблей. 
 * * * 
 Первые дни путешествия по проливу очаровали миссионеров, и все они, как один, высыпали на палубу, чтобы, выстроившись в одну линию у перил, с удовольствием наблюдать сначала за берегами Южной Америки, а потом и Огненной Земли. Лето в этих краях только начиналось, и путешественники один раз даже заметили на берегу группу туземцев, одетых только в набедренные повязки из шкур животных. По ночам Эбнер наблюдал множество разожженных костров на побережье, в честь которых и была названа эта земля, когда Магеллан впервые бросил здесь якорь. Кроме того, что она выглядела холодной и неприветливой, она оказалась еще и весьма интересной. 
 "Фетиде", подгоняемой восточным ветром, иногда удавалось делать до тридцати миль в день, хотя чаще бриг предпочитал не торопиться и совершал нечто вроде пробной вылазки, покрывая в сутки лишь по двадцать миль. Когда первый бросок на запад был завершен, судно повернуло на юг, следуя вдоль берега Огненной Земли, и дни стали казаться усыпляюще-монотонными, поскольку ночь будто пропала совсем. Иногда миссионеры спали прямо на палубе, просыпаясь и любуясь всем тем, что могла приготовить им неизвестная земля во время этой странной ночи. Когда ветер менялся на противоположный, что происходило нередко, "Фетида" бросала якорь в бухте, и на берег выходили охотники, так что к Рождеству вся команда была обеспечена утками. Теперь каждый рассуждал про себя о том, как странно в такое время находиться в этих широтах, а не в родной Новой Англии. Морская болезнь окончательно отступила, и только одна пассажирка теперь ненавидела Магелланов пролив так, как не относилась ни к каким другим водам во всем мире. 
 И ею была никто иная, как Иеруша Хейл. Несмотря на то, что обе болезни, мучившие ее до сих пор, бесследно исчезли, 
 на смену им пришло другое несчастье, и заключалось он в том, что бедная женщина испытывала сильный приступ тошноты всякий раз, когда супруг заставлял ее есть бананы. 
 Мне очень не нравится их запах, - морщилась Иеруша. 
 Мне тоже он не слишком нравится, - терпеливо увеще вал Эбнер. - Но если учитывать, что ими питаются на остро вах, куда мы направляемся... 
 Давайте подождем, пока мы не приплывем на острова, - умоляющим тоном произносила Иеруша. 
 Нет, если сам Господь позаботился о том, чтобы послать нам эти бананы. 
 Но другим женщинам не приходится их есть! 
 Потому что никому другому Господь их не послал, - упорствовал священник. 
 Преподобный Хейл, - Иеруша пыталась подобрать вер ные слова, чтобы переубедить супруга, - я уверена, что когда сойду с борта этого корабля, где я так измучилась и исстрада лась, я смогу добровольно есть бананы. Но этот запах, идущий от их кожуры, напоминает мне... Супруг мой, меня сейчас стошнит. 
 Нет, миссис Хейл! - строго командовал Эбнер, после че го, дважды в день, он аккуратно очищал банан и, откусив по ловину, выдавливал из себя слова, которые вовсе не соответст вовали его настоящему мнению: - Ах, как вкусно! - Вторую половину банана Эбнер насильно засовывал в рот Иеруше, и внимательно наблюдал за тем, чтобы она все же проглотила ненавистный фрукт. Очевидно, эта процедура происходила настолько болезненно для ослабевшей женщины, что Аман да, не в силах выдержать вида страдающей подруги, всякий раз выходила на это время из каюты. Но, чтобы данный ритуал стал вдвойне невыносимым, Эбнер подвесил связку желтею щих бананов к потолку каюты, и проклятые фрукты, беспре станно раскачиваясь, постепенно дозревали, издавая все бо лее сильный тошнотворный запах. 
 Поначалу Иеруша думала так: "Возможно, если я буду замечать, что эта связка становится с каждым днем меньше, мне полегчает". Но у нее ничего не получилось. Напротив, связка, созревая, словно разбухала, а по ночам раскачивалась так сильно, что чуть не задевала лицо спящей женщины. 
 -Мой дорогой супруг, - умоляла сжалиться над ней миссис Хейл. - Меня обязательно стошнит! - Но он упрямо 
 опускал свою руку на диафрагму жены, проверяя, чтобы ежедневная порция банана успешно попала в желудок. При этом преподобный Хейл не разрешал ей изрыгать фрукт, и обессиленная Иеруша покорно смирялась. 
 Как-то раз после очередной пытки Джон Уиппл заметил: 
 Почему вам так нравятся бананы, брат Хейл? 
 Мне они вовсе не нравятся, - поправил его Эбнер. - Ска жу больше, меня воротит от них не меньше, чем всех осталь ных. 
 Тогда зачем вы едите их? 
 Поскольку вполне очевидно, что этого хочет Господь Бог. Вспомните, как мне достались эти бананы? Только в знак признательности за прочитанную мною проповедь. И если я не стану их есть, я проявлю неблагодарность по отношению к тем, кто подарил мне эти фрукты. 
 А вы верите в приметы и предзнаменования? - внезап но сменил тему молодой ученый. 
 Что вы имеете в виду? - осведомился Эбнер. 
 Ну, во всякие предрассудки? 
 А почему вы спрашиваете меня об этом? 
 Я размышлял вот над чем. Не так давно Кеоки Канакоа рассказывал мне о всевозможных знамениях, с которыми ему пришлось сталкиваться за свою жизнь. Он говорил о том, что когда одно из их каноэ уходило в море, на борту обязательно присутствовала женщина, как правило, старая, которая могла разгадывать все знамения и толковать их. Например, если в небе появлялся альбатрос или в море замечали акулу, это озна чало что-то определенное, будто бы сам бог посылал их... и тог да можно было понять, что намеревался сказать им бог и о чем хотел предупредить, если, конечно, кто-то на борту умел пони мать и правильно истолковывать эти знамения. 
 И какое отношение этот рассказ имеет ко мне? - уди вился Эбнер. 
 Мне показалось, что ваше отношение к бананам похоже на толкование дикарями знамений. Если вам их подарили, значит, это Бог послал их. А уж если их послал сам Господь, значит, их необходимо во что бы то ни стало съесть. 
 Джон, это же самое настоящее богохульство! 
 Так или нет, а я бы на вашем месте, ни секунды не ко леблясь, выкинул бы эти бананы за борт. От них всех только тошнит. 
 За борт?! 
 Да, преподобный Хейл! - вмешалась в разговор Иеру ша. - Выкиньте их за борт. 
 Это невыносимо! - закричал Эбнер и, негодуя, опроме тью бросился на палубу. Правда, он тут же вернулся и преду предил товарищей по каюте: Если кто-нибудь только дотро нется до этих бананов!.. Их прислал нам сам Господь Бог, что бы мы смогли привыкнуть к жизни на островах. А мы с вами, миссис Хейл, съедим эти бананы все до последнего. Такова во ля Божья! 
 Итак, "Фетида" упрямо двигалась вперед, а бананы продолжали плясать под потолком каюты, оскверняя воздух своим отвратительным запахом. 
 * * * 
 Расставшись с Огненной Землей, бриг направлялся дальше, мимо сотен безымянных, рассеянных в океане островов, находящихся в западной части пролива. Ветра меняли направление, и безрадостные блеклые дни складывались в такие же тоскливые недели. Капитан Джандерс записывал в бортовом журнале: " января, вторник. Двадцать шестой день плавания по проливу. Земля в поле зрения по обоим бортам. Целый день отнял встречный ветер. Преодолели четыре мили, но к заходу солнца потеряли завоеванное. Якоря не держали на абсолютно ровном, покатом грунте. В результате вернулись к месту вчерашней швартовки. Надеюсь, что этот западный ветер продержится и успокоит волнение у Четырех Евангелистов. Партия, посланная на берег, добыла неплохих гусей и, помимо того, набрала ведра великолепных мидий". 
 День сменялся днем, и продвижение "Фетиды" ограничива лось то четырьмя милями, то шестью, а то и вовсе ни одной. Ма тросы выбирали якоря, выводили "Фетиду" под ветер и заклю чали пари, что спать им придется на том же месте. Две мысли все глубже проникали в их головы. Земля, возле берегов кото рой находился корабль, своей скудостью не могла долго поддер живать жизнь путешественников, обеспечивая их питанием, тем более если учесть приближение зимы. Все думали об одном: "Если настолько трудно приходится здесь, с чем же мы столк немся у Острова Отчаяния? А когда достигнем тех мест, какие сюрпризы готовят нам Четыре Евангелиста? " Создавалось такое 
 впечатление, что дюйм за дюймом они приближаются к наиболее тяжелой части своего пути, и это было правдой. 
 На тридцать второй день пребывания судна в бесплодном походе наконец-то подул восточный ветер, и "Фетида" направилась вдоль северного берега Острова Отчаяния. Место производило тем более жуткое впечатление, что матросы заметили кормовую часть какого-то судна, потерпевшего крушение у скал. Качка все усиливалась, и восемнадцать миссионеров предпочли не покидать отведенных им кают, где запах бананов еще более усиливал приступы тошноты. В тот вечер Иеру-ша объявила, что даже под страхом смерти не прикоснется больше к проклятым фруктам. Однако Эбнер, и раньше выслушивавший подобные протесты, галантно съел свою половину плода, протолкнув силой остаток в рот супруги. 
 -Даже не думай, что тебя может вытошнить! - приказал он, надежно удерживая несчастную женщину. 
 Однако в этот момент корабль испытал сильнейший крен, так как первые валы Тихого океана уже врывались в пролив. Ни Иеруша, ни усилия Эбнера не смогли преодолеть приступа дурноты, и женщину вырвало. 
 Миссис Хейл! - разгневанно воскликнул священник, за жимая супруге рот свободной рукой. Но и этот призыв не по действовал, и женщина окончательно загубила белье на своей койке. - Вы сделали это нарочно! - сердито пробурчал Эбнер. 
 Супруг мой, мне очень плохо, - еле слышно проскули ла Иеруша. Мольба ее наконец-то произвела впечатление на Эбнера, и он, приведя в порядок постель, заботливо уложил на нее жену. 
 Я вовсе не желаю мучить вас, мой дорогой товарищ, - объяснял священник. - Но эти бананы посланы нам самим Господом. Посмотрите! - С этими словами он сорвал один из желтых плодов, которые сам успел возненавидеть, и целиком съел его, даже не поморщившись. 
 Меня сейчас опять стошнит! - еле успела выкрикнуть Иеруша, и Эбнеру снова пришлось приводить ее постель в по рядок. 
 На следующее утро оказалось, что "Фетида" достигла око нечности Острова Отчаяния, тем самым успешно преодолев процентов Магелланова пролива. Оставалось лишь миновать короткий узкий проход мимо Четырех Евангелистов - гроз ных безжизненных скал, охранявших вход в пролив с запада. 
 На рассвете января года, во вторник, маленький бриг вышел из-под защиты берегов Острова Отчаяния, чтобы проверить свои силы в схватке со штормовыми водоворотами, образованными встречей двух океанских течений: с запада - тихоокеанского, и с востока - атлантического. Как и предупреждал капитан китобойного судна, попутные ветры, несшие "Фетиду" к ее цели, в этом месте превратились в шторм такой силы, которого не испытывал ни один моряк на бриге. 
 Грозные валы с Тихого океана с огромной силой врывались в узкий проход, словно желая смести все на своем пути, в то время как волны оставшейся позади Атлантики, точно взбешенные терьеры, метались вокруг брига, дробя воду на десятки микроскопических океанов: каждый со своим течением и направлением ветра. Когда суденышко приблизилось к этому ужасному водовороту, капитан Джандерс приказал: 
 - Всем наверх и привязаться покрепче! 
 Матросы быстро разобрали обрезки линя, чтобы обвязать их вокруг талии и груди, наспех сооружая также временные петли, которые давали опору для рук. И "Фетида", наглухо задраив люки, рванулась вперед. 
 * * * 
 Первые пятнадцать минут бриг швыряло так, будто все терьеры моря, перестав терзать друг друга, объединились в своей ярости и обрушились на кораблик. "Фетиду" то вздымало вверх, то она проваливалась между валами, то ее начинало валять с борта на борт, то бросало вперед, то оттаскивало назад. Болтанка приняла такие масштабы, что если бы кто-нибудь из оставшихся наверху не был привязан, его моментально смыло бы в море. 
 Вы наблюдаете за Евангелистами, мистер Коллинз? - перекрывая грохот бури, крикнул капитан Джандерс. 
 Да, сэр. 
 Мы можем пройти рядом с ними? 
 Нет, сэр. 
 Тогда придется чуть довернуть и нестись на всех пару сах. 
 Но здесь полно скал, сэр! 
 "Фетида" развернулась почти на месте и, поймав ветер, устремилась назад к острову Отчаяния, как раненное морское 
 животное. Даже больные, лежавшие на койках, не могли удержаться, так их трясло и подбрасывало. 
 Неожиданно качка стихла: капитан Джандерс ухитрился укрыть корабль в бухточке, формой напоминавшей рыболовный крючок. Каждое утро в течение недели Эбнер Хейл, Джон Уиппл, еще двое миссионеров в сопровождении четверых крепких матросов отправлялись на шлюпке в море, вытягивая за собой канаты, закрепленные в носовой части "Фетиды" . У самой крайней оконечности бухты они закрепляли канаты и возвращались обратно. 
 Кабестаны брига приходили в движение, канаты напрягались, и корабль постепенно подтягивался к главному проходу из бухты. Каждый день "Фетида" аккуратно высовывала бушприт из-за скал, чтобы оценить состояние океана. Предприняв несколько героических попыток прорваться вперед, она затем возвращалась в прежнюю позицию для осмотра полученных повреждений. Волнение оставалось все столь же грандиозным, и казалось, что конца ему не предвидится. Матросы занимались мелким ремонтом, недоумевая, почему их капитан не хочет направиться к Мысу Доброй Надежды. Но каждый вечер непреклонный Джандерс торжественно клялся команде: "Завтра, наконец, мы вырвемся на свободу". В журнале он записал: " января, вторник. Предпринята очередная попытка. Огромные валы с Тихого океана сталкиваются с такими же из Атлантики, и зрелище просто пугает. Волны такой высоты, что их не одолеет ни один корабль. Пришлось вернуться в ту же бухту". 
 января ветер сменил направление на западное, что впо следствии должно было помочь кораблю справиться с роковым участком прохода. Атлантика перестала волноваться так силь но, и вода в Тихом океане также немного успокоилась. Правда, непосредственным эффектом смены направления ветра стало временное усиление бури, поэтому несколько дней капитан и думать не смел о том, чтобы выйти в море. "Фетида" оставалась привязанной в своей уютной бухточке с берегами в форме рыбо ловного крючка. Капитан Джандерс вместе с мистером Колин- зом, Эбнером Хейлом и Джоном Уипплом взобрались на не большой холм, с которого можно было наблюдать за местом встречи вод обоих океанов. И хотя с этой точки не было видно Четырех Евангелистов, мореплаватели прекрасно представля ли себе, где они находятся. Изучая форму гигантских водяных валов, Эбнер заметил, обращаясь к капитану: 
 -Вам не приходило в голову, сэр, что вам никак не удает ся прорваться вперед исключительно по воле Божьей? 
 На этот раз Джандерс даже не стал сердиться. 
 Я готов рассмотреть любые теории, лишь бы мне поко рилась эта последняя сложная миля. 
 Вчера вечером я подумал вот о чем, - продолжал Эб нер. - Ваш корабль стал проклят именно из-за того, что вы упорно не желаете расстаться со своими мирскими романами. 
 Мистер Коллинз с изумлением посмотрел на молодого человека и уже собирался ответить что-то одновременно обидное и остроумное, но Джандерс опередил своего помощника: 
 И к какому выводу вы пришли, преподобный Хейл? 
 Если все миссионеры станут молиться, в результате чего кораблю удастся пройти этот последний барьер на пути, может быть, тогда вы согласитесь распрощаться со своей литературой и как капитан, судну которого необходимо присутствие Бога, не откажетесь принять несколько книг лично от меня? 
 Обещаю вам, что поступлю именно так, - торжественно произнес Джандерс. И свидетелями этой клятвы стали четверо людей, стоявших на вершине холма, возвышавшегося на самом краю света. Когда миссионеры удалились, Джандерс поспешил объяснить свое поведение старшему помощнику: - Я полон ре шимости пройти этот сложный участок пути. Никогда раньше при встрече с Мысом Горн мне не приходилось видеть, чтобы мо ре так бушевало. И еще вот что. Можете называть меня суевер ным, дело ваше, но священник на борту - плохая примета для корабля. А у нас на "Фетиде" их - одиннадцать. И если они мо гут быть причиной наших неудач, может быть, они постараются сделать так, чтобы нам, наконец, повезло? Я согласен на все. 
 Тем же вечером Эбнер собрал в одной каюте всех миссионеров и рассказал им о договоре: 
 -Господь Бог нарочно удерживает этот корабль, не разре шая ему пройти дальше, чтобы проучить нас, - убедительно на чал Хейл. - Но своими молитвами мы снимем это проклятье. 
 Правда, такое выступление показалось Джону Уипплу и не которым другим священникам самым настоящим средневеко вьем, и они отказались принимать участие в затее преподобного Хейла. Зато остальные тут же присоединились к молитве. Когда же она была закончена, Джон Уиппл, видимо, изменив свое мнение, попросил разрешения также помолиться, и Эбнер дал на это свое согласие. 
 О Господи! Укрепи руки наших моряков, пусть станет острым их зрение, пусть удвоятся их силы! - просил Уиппл. - Господи! Сделай же так, чтобы ветер утих, а вол ны успокоились! Позволь нам пройти этот пролив. 
 Аминь! - подхватил капитан Джандерс. 
 После молитвы Эбнер навестил Иерушу, которая до сих пор не могла подняться со своей койки, и, как всегда, протянул причитающуюся женщине половину банана. Когда бедняжка попыталась объяснить, что ее теперь тошнит от одного только вида проклятых фруктов, Эбнер взмолился: 
 Сегодня вечером мы полностью доверим свою судьбу Господу. Прошу тебя, не покидай меня, мой дорогой това рищ. Если нам удастся одолеть этот самый страшный барьер на пути, то я больше никогда не буду заставлять тебя есть ба наны. 
 Это серьезно? Ты клянешься? - встрепенулась Иеруша. 
 Да, - убедительно кивнул Эбнер. И ободренная женщи на сумела справиться со своим организмом, заставив себя про глотить ненавистный плод. 
 * * * 
 В четыре часа утра команда и пассажиры встретились для того, чтобы вместе вознести молитву, и после выступлений всех по очереди миссионеров, Джандерс произнес: 
 -Господи, позволь нам пройти этот участок! 
 Часы еще не пробили пять утра, когда Эбнер, Уиппл и шестеро их верных товарищей взялись за весла шлюпки, и очень скоро "Фетида" вышла в пролив. Когда шлюпку вернули и находящихся в ней людей подняли наверх, Эбнер объявил: 
 Сегодня я хочу произнести молитву на палубе. 
 Для этого вам придется привязать себя к мачте, - за ворчал Джандерс. Затем он обратился к Коллинзу: - Волны ничуть не уменьшились по высоте, но в общем море стало чуть спокойней, и к тому же на этот раз мы сможем попробовать воспользоваться ветром. 
 Что же, денек выдался совсем неплохой, - после неко торых подсчетов подытожил старший помощник капитана. 
 Отчаливаем! - прокричал Джандерс, и "Фетида" вы шла в открытое море, в самую свирепую его часть находящу юся к югу от Четырех Евангелистов. 
 Наступило время принятия решения. Два дня назад закономерным казалось оседлать волну, пользуясь ветром, дующим в корму, чтобы развить максимальную скорость и одолеть пролив. Теперь ветер изменил направление, и "Фетиде" следовало сначала развернуться, отойти немного назад, и двигаться галсами, выигрывая за раз по сотне ярдов. Самое сложное заключалось в том, что следуя северным галсом, бриг сносило в сторону, в опасную близость к скалам. 
 Время шло, и "Фетида" предпринимала одну безуспешную попытку за другой. Нередко, заваливаясь глубоко на борт, бриг пытался использовать свою плавучесть, но ни к чему хорошему это не приводило. Даже преподобному Хейлу становилось ясно, что их неумолимо стаскивает к острову Отчаяния, прочь от того безопасного участка, где они смогли бы миновать Евангелистов. 
 Час проходил за часом, а маленький отважный бриг продолжал бороться. Ему удалось проплыть целую милю, но теперь он подошел к тому месту, где океан бушевал еще сильнее. Именно здесь воды Тихого океана проявили всю свою мощь, обрушившись на храброе судно. Дерево угрожающе трещало, мачты тревожно раскачивались, а Эбнер внимательно всматривался в нахмуренное и серьезное лицо капитана Джандерса, старающегося рассчитать скорость и направление ветра, чтобы принять правильное решение. 
 В три часа дня грохот на палубе стал почти невыносимым, и все те, кто не был привязан, могли быть легко смыты волнами. Эбнер опять начал молиться: 
 - О милостивый Боже! Позаботься о тех, кто сейчас находится внизу! Пусть воздух, который они вдыхают, покажется им приятным и свежим. - Сам преподобный Хейл физически ощущал, как отвратительно пахнет в каютах, и от всего сердца сочувствовал страдающим миссионерам. 
 В четыре часа, когда сумерки еще и не думали наступать (летнее солнце в этих краях садилось лишь около десяти вече ра), положение "Фетиды" стало угрожающим. Капитану Джан- дерсу нужно было или выходить дальше в открытое море, но тогда он не смог бы уже вернуться назад к безопасному Острову Отчаяния, или прекратить попытку прорваться через пролив се годня. Ему очень не хотелось поворачивать назад, поскольку сейчас, как никогда раньше, казалось, что стоит кораблю про плыть совсем немного - и они победят. Шли минуты, а капитан продолжал находиться в серьезном раздумье. 
 Осталось пройти всего с полмили бурного моря! - про кричал он мистеру Коллинзу. 
 По-моему, даже еще меньше, сэр. 
 Вы продолжаете наблюдать за Четырьмя Евангелистами? 
 Да, сэр. 
 На сколько еще румбов надо довернуть по ветру, чтобы миновать скалы? 
 На три, сэр. 
 Сможем ли мы удержать курс? 
 Это был самый сложный вопрос, и Джандерс понимал, что не должен был задавать его помощнику. Капитану просто очень хотелось соблазнить Коллинза принять это последнее решение, от которого зависела судьба корабля и всех тех, кто находился на нем. Мистер Коллинз упорно продолжал вглядываться вперед, так ничего и не ответив. 
 Вы можете провести корабль по ветру на три румба, ми стер Коллинз? настаивал капитан. 
 Да, сэр! 
 И "Фетида", продолжая стонать и поскрипывать, двинулась дальше, в самое сердце бури. 
 -Если мы не собьемся с курса, то сумеем обойти скалы, мистер Коллинз? - не отступал Джандерс. 
 -Да, сэр, если только, конечно, не собьемся с курса. Двое мужчин застыли в напряженном ожидании, следя, 
 насколько верно "Фетида" выдерживает заданный курс. Пока что казалось, что бриг идет идеально. Так прошла минута, другая, третья. Наконец, Джандерс отдал приказ: 
 -Мы пойдем прямо к скалам, так что будьте готовы отвя заться и приготовьте длинные веревки. 
 Редко морякам приходилось выслушивать столь недвусмысленные распоряжения. Если ветер не переменится, а киль судна ни на дюйм не отклонится от курса, то бриг выбросит прямо к Евангелистам, на чем попытку прорыва в Тихий океан можно будет считать законченной. Или же, отдавшись на волю стихии, остается направиться на юг и плыть до тех пор, пока море не успокоится. 
 -Вот теперь настало время прочитать молитву, преподоб ный Хейл, донесся сквозь свист ветра до слуха привязанно го к мачте Эбнера голос капитана. Священник обратился к Господу с горячей молитвой о том, чтобы ни ветер, ни нынеш ний курс судна ни на йоту не изменились. 
 И тут же ушатом ледяной воды на всех обрушился голос Коллинза: 
 Корабль сносит, сэр. 
 Я и сам успел это почувствовать, мистер Коллинз, - прохрипел капитан, на суровом лице которого не отразилось ни капли страха. 
 Следует ли нам отпустить рифы у марселя? 
 Поднимайте все паруса, мистер Коллинз. 
 Но при таком ветре бриг может сильно снести в сторону, а то и опрокинуть. 
 Капитан задумался, внимательно наблюдая за тем, как его корабль теряет все завоеванное расстояние, и прокричал: 
 -Нам необходимо поставить все паруса, и тогда мы про скочим. Если же нет, то и неважно: мы и так растеряли перво начальное преимущество. 
 И он резко обернулся к своим людям, тянувшим штаги, чтобы еще выше поднять марсель под ветер. Здесь парус мог бы противостоять сносящему судно боковому ветру. Но в тот же момент такелажем заклинило самый верхний блок, и марсель опасно заполоскался на ветру. В эту секунду всем показалось, что "Фетида" обречена. 
 -Эй, вы, там, ты и ты! Освободите верхний блок! - ско мандовал капитан. Находившиеся на палубе Кридленд и ста рый китобой отвязались от леера и бросились к вантам, чтобы вскарабкаться на грот-мачту. 
 Быстро, как обезьяны, используя свои верные руки и крепкие ноги, моряки взлетели на мачту, раскачивающуюся в ледяном вихре. 
 -Да защитит их Господь! - молился Эбнер, видя, как вы соко над его головой матросов треплют порывы ветра. 
 Теперь маленькая "Фетида" очутилась в самом бурном сегменте моря, где вода бесилась в водоворотах, порожденных Четырьмя Евангелистами. Волны наваливались на правый борт, раскачивая бриг так, что верхняя часть грот-мачты, где сейчас работали два матроса, описывала почти стоградусную дугу. Грот-мачта при каждом наклоне потрескивала, словно желая стряхнуть с себя двоих дерзких. Во время одного из таких моментов с Кридленда сдуло зюйдвестку, и он протянул руку, чтобы схватить ее. Снизу казалось, что с ним покончено, но жертвой происшествия оказалась всего лишь его шапка. 
 -Господи, спаси его душу! - ужаснулся Эбнер. 
 Попробуйте еще раз перетянуть такелаж, он ослаб! - приказал капитан. 
 Пока не получается! - отозвался второй помощник. 
 Нас несет прямо на скалы, мистер Коллинз? 
 Да, сэр. 
 Может быть, стоит послать наверх помощь? 
 Бесполезно, - мрачно отозвался Коллинз. 
 Итак, двое мореплавателей мрачно обозревали картину бурного моря, уповая на чудо. 
 -Попробуйте еще раз! - кричал капитан, но ответа не по следовало. Уперев руки в бока, Джандерс сделал несколько глубоких вдохов и, наконец, произнес: - В нашем распоря жении от силы минут восемь, мистер Коллинз. Но, надо ска зать, что предпринятая попытка была достойной. 
 В этот момент Эбнер забыл обо всех остальных, кроме тех двоих, продолжавших выписывать немыслимые акробатические номера где-то в небесах. Ледяной дождь и порывистый ветер сводили все их усилия на нет. Казалось, что вся качка сосредоточилась вокруг этих двоих. Священнику вдруг вспомнилось, как старому китобою не хотелось огибать Мыс Горн, не имея собственной Библии. И преподобный Хейл принялся возносить молитву за спасение этих храбрецов, от которых сейчас зависела судьба каждого на корабле. И когда они, словно черные тени, мелькали на фоне серого неба, вместе с ними в штормовой круговерти летела молитва Эбнера. 
 Еще раз! - воскликнул Джандерс, когда истекли две из восьми отпущенных бригу минут. В ответ раздался радостный крик матросов, и застрявший такелаж побежал вниз, взды мая кверху крыло марселя. Ветер тут же наполнил белый тре угольник, и снос корабля к берегу прекратился. 
 Я чувствую, что мы вновь твердо встали на курс! - тор жествующе произнес Джандерс. 
 Да! "Фетида" вновь на курсе, - подтвердил мистер Кол линз. 
 Сможем ли мы теперь обойти Евангелистов? 
 Разумеется, - хладнокровно, чтобы не выдать своего ликования, отозвался первый помощник. 
 В эти последние страшные минуты, когда маленькая "Фе тида" восстановила свой курс на север и вплотную подошла к Евангелистам, все находящие на палубе убедились, с какой безупречной точностью она разминется с грозными скалами. 
 -Господь на нашей стороне! - совсем уж не по-пастырски возопил Эбнер. 
 Но капитан Джандерс не слышал его. Глаза моряка смотрели вперед, избегая глядеть в сторону Евангелистов. Он уже выискивал в океане местечко, где сможет развернуть "Фетиду" на новый курс. Прошла минута, две, полчаса, и наконец Джандерс, круто положив руль к ветру, повел бриг к последним грядам бурных волн, направляя судно на юг. Затем он прокричал: 
 -Слезайте оттуда! 
 Кридленд вместе со старым китобоем наконец-то покинули головокружительную высоту грот-мачты и вскоре очутились на палубе. 
 -Восславим же Господа! - пробормотал Эбнер. 
 * * * 
 Странно, но в тот момент, когда именно он должен был возглавить ликование, овладевшее экипажем, Хейл выглядел на удивление мрачным и задумчивым. "Всего два дня назад, когда нам в спину дул благоприятный ветер, - рассуждал он, - мы не могли ничего поделать. - А сегодня, когда встречный ветер мешал нам изо всех сил, мы все же преодолели проход". Он изучал маленький бриг и недоумевал, каким образом крошечный кораблик из Новой Англии смог бросить вызов ужасной стихии и победить. У Хейла в голове не укладывалось, как же Джандерсу удалось то, что казалось невозможным. "Странно, - размышлял он. - Именно тогда, когда ветер дует в лицо, с ним легче всего управиться". 
 Позже, когда Джандерс помог Эбнеру отвязаться от мачты, он пояснил ему, не скрывая своего удивления: 
 Я ни за что не хотел стать капитаном, о котором весь Бо стон бы говорил: "Вот неудачник, который должен был мино вать Мыс Горн, а сам направился к Мысу Доброй Надежды". 
 Ну, теперь так о вас не посмеет сказать никто, - с гор достью улыбнулся Эбнер. 
 Люки на палубе открыли, и мистер Коллинз прокричал пассажирам радостную новость: 
 -Мы уже в безопасности! 
 Те из них, кто еще мог держаться на ногах, высыпали на палубу, перекрикивая холодный ветер, капитан Джандерс об ратился к Эбнеру: 
 -Преподобный Хейл, с Божьей помощью мы все-таки про шли этот пролив. Не прочтете ли вы подходящую проповедь? 
 Но впервые за время путешествия преподобный Хейл словно онемел. Глаза его наполнились слезами, и сейчас он думал о Кридленде и старом китолове, раскачивавшихся наверху в попытке спасти корабль, и о капитане Джандерсе, сражавшемся с бурей. Поэтому вместо Хейла к морякам с любимыми ими стихами из Псалтыря вынужден был обратиться Джон Уиппл: 
 -Господь - наша прибежище и сила, наша помощь в бе де. Поэтому не убоимся, даже оказавшись в пучине. Ибо Гос подь всегда остается с нами. Отправляющиеся на кораблях в море, производящие дела на глубоких водах, видят дела Гос пода и чудеса Его в пучине. Он речет, - и восстает бурный ве тер, и высоко поднимает волны его. Восходят до небес, нисхо дят до бездны; душа их истаивает в бедствии. Они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает. Но воззва ли к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия. Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают. И веселятся, что они утихли, и Он приводит их к желаемой пристани. Да славят Господа за милость Его! 
 Только теперь кто-то заметил, что капитан Джандерс исчез и не присутствовал на проповеди. Однако вскоре он вновь очутился на палубе с несколькими книгами под мышкой. 
 -Вчера я обещал преподобному Хейлу, что если его молит вы помогут нам преодолеть этот опасный последний участок пути, то я навсегда забуду о своих романах ради его книг. Ри чардсон, Стерн, Смоллетт, Уолпол. - Одну за другой, он вы брасывал книги в воды Тихого океана, который постепенно на чинал оправдывать свое название. Затем капитан добавил: - С декабря до января - целых сорок два дня мы торчали в этом проливе. Никогда еще на моей памяти не было столь труд ного перехода, но все-таки мы справились. И слава Богу! 
 Однако триумф Эбнера был подпорчен следующим явлени ем: пока миссионеры наблюдали, как капитан выбрасывает за борт мирские романы, в люке показалась поддерживаемая Кео- ки Канакоа Иеруша. Великан волочил за собой на палубу остат ки связки бананов. Нетвердо держась на еще слабых ногах, жен щина прошла мимо супруга, добралась до борта и, опершись на перила, принялась выбрасывать бананы в океан. Причем стара лась зашвырнуть каждый плод как можно дальше. Ночью, уже лежа на койке и немного успокоившись, она объяснила мужу: 
 -Ты постоянно угрожал и запугивал меня, Эбнер. Да, с се годняшнего дня я буду называть тебя по имени, потому что ты для меня - Эбнер. Ты подавлял меня своим чрезмерным усер дием перед Богом, что само по себе является грехом. Никогда в жизни больше я не поддамся твоим угрозам, Эбнер, поскольку могу судить о проявлении Божьей воли ничуть не хуже тебя. Никогда не стал бы Господь Бог внушать больной женщине та кое отвращение к пище. Когда Хейл попытался выразить свое недоумение по поводу услышанного ультиматума, она, уже более мягко, добавила: - Сегодня, в самые трудные мину ты, капитан Джандерс сказал мне, что чувствует себя уверенней рядом с таким храбрым мужчиной, как ты. Но что еще более важно, так это то, что и я чувствую себя спокойно рядом с таким смелым и набожным человеком. - И Иеруша поцеловала его. 
 Прежде чем она успела поцеловать мужа еще раз, в каюту вошел Кеоки и обратился к священнику: 
 Преподобный Хейл, старый китобой просит, чтобы вы заглянули к нам в кубрик. 
 Он что, снова напился? - подозрительно поинтересо вался Эбнер. 
 Он очень в вас нуждается, - повторил гаваец и провел священника туда, где на своей койке, что-то невнятно бормо ча, лежал старый матрос. 
 В чем дело? - тихо спросил его Эбнер. 
 Можно мне сейчас получить назад свою Библию? - ос торожно начал китобой. 
 Нет, - строго ответил Хейл. - Однажды церковь уже давала тебе Библию, но ты умудрился осквернить ее. Ты пре небрег Священным Писанием, насмехаясь над нами. 
 Преподобный Хейл, но вы же видели меня сегодня там, наверху. И знали, как мне страшно было пускаться вокруг Мыса Горн без Библии. 
 Нет. Господь строг к отступникам, - повторил Хейл. 
 В этот момент Кридленд, деливший со старым моряком опасность, предложил: 
 Преподобный Хейл, может быть, вам и не придется да вать ему Библию. Что если я преподнесу ему свою, а вы по том... 
 Дать тебе еще одну? Никогда! Кридленд, Господь ска зал, что отступнику назначены иные пути. Отступник хуже грешника подрывает основы веры. 
 Но, преподобный Хейл, ведь именно этот человек спас нас всех во время шторма. Я попытался высвободить запутав шийся фал, но не смог. Это все сделал он. 
 Он говорит правду, преподобный Хейл, - вынужден был признаться старый китобой. - Это я спас корабль, и те перь хочу получить назад свою Библию. 
 Нет. - Эбнер оставался безучастным к просьбам обоих матросов. - Пока ты находился там, наверху, я постоянно молился за тебя. И продолжаю молиться сейчас. Если ты и вправду спас весь корабль, что ж, мы все станем благодарить тебя. Но я не могу позволить рискнуть еще раз, чтобы весь бриг снова начал насмехаться над верой и церковью. Нет, это невозможно. - И он вышел наверх. 
 Наступил субботний вечер, и только тогда Эбнер обратил внимание на то, что у Иеруши пропала Библия. Преподобный Хейл читал молитвы и заметил, что его жена и миссис Уиппл пользуются одной книгой на двоих. Когда Хейлы вернулись в свою каюту, он осторожно спросил: 
 Где же ваша Библия, моя дорогая супруга? 
 Я отдала ее тому старому китобою, - просто ответила Иеруша. 
 Старому... Откуда вы узнали о нем? 
 Кеоки приходил ко мне. И он плакал, объясняя мне, что произошло, прося за старого матроса. 
 И вы приняли сторону Кеоки, таким образом, противясь воле собственного супруга и противясь основам самой веры? 
 Нет, Эбнер. Все это не так. Я просто отдала свою Библию храброму матросу. 
 Но, миссис Хейл... 
 Меня зовут Иеруша. 
 Но мы уже все обсудили раньше, в общей каюте. Ведь именно отступники представляют собой наибольшую опас ность для церкви. 
 Я не отдавала своей Библии отступнику, Эбнер. Я отда ла ее человеку, которому стало страшно. И если Библия будет не в состоянии рассеять его страх, значит, это совсем не та книга, которой нам необходимо следовать. 
 Но как же заветы церкви и принципы, по которым мы должны действовать? 
 Эбнер, - убедительно продолжала Иеруша, - я знаю, что этот человек может отступиться еще раз, и из-за него мо
 гут произойти весьма неприятные события. Но в четверг вечером, когда он спустился с грот-мачты, он был так близок к Богу! Ведь он спас и мою, и твою жизни. И сама мысль о Боге не будет иметь для меня никакого значения, если я перестану верить в то, что в подобные моменты Господь встречает с любовью даже такую заблудшую душу, как этот старый китобой. 
 Что ты хочешь этим сказать? 
 Эбнер, неужели ты полагаешь, что Бог - это человек, который прячется от нас где-то среди облаков? 
 Я знаю, что Господь слышит каждое слово, произнесен ное тобой, и сейчас он, наверное, изумлен не меньше моего. 
 Но, прежде чем Эбнер смог продолжить свою тираду, Иеруша наклонилась к супругу и, касаясь его щек своими пушистыми каштановыми локонами, нежно поцеловала его, после чего супруги Хейл удобно расположились на своей койке. 
 Было уже далеко за полночь, когда Эбнер Хейл, не находя себе покоя, выбрался из койки и поднялся на палубу. Мрачную серую антарктическую ночь освещали несколько ярких звезд. Эбнер был обеспокоен тем, что Иеруша отдала свою Библию старому матросу, не посчитавшись с волей мужа. Но больше его тревожил собственный все более возрастающий аппетит к роскошному телу супруги. Трижды за время путешествия их споры заканчивались тем, что Иеруша, задорно смеясь, обнимала мужа и привлекала к себе на ложе. Она задергивала занавески, отделявшие постели друг от друга, и на следующие головокружительные полчаса Эбнеру не было дела ни до Бога, ни до его проблем. Все, что он к этому времени узнал, так это то, что Иеруша Бромли Хейл может быть не менее волнительной, чем буря, и не менее спокойной и умиротворенной, чем штиль. 
 Священник был убежден в том, что, потакая подобной слабо сти, он сам открывается для зла. Эбнер несколько раз обращал внимание, как чета Уипплов, часами занимавшаяся друг дру гом, лежа на своей койке, вдруг затихала. И тогда до Эбнера до носились странные и порой совершенно непонятные вскрики, исторгаемые Амандой. Молодому миссионеру казалось, что именно это занятие церковь интерпретирует как "освященные Богом узы брака". Он несколько раз намеревался поговорить на эту тему с Иерушей; но им овладевало целомудренное смуще ние, поскольку он сам жаждал любовных утех, и это вносило в его душу смятение. Ему казалось, что такое таинственное и мощное проявление чувств непременно несет в себе зло. Не зря в 
 Библии не раз упоминались женщины, неуемная страсть которых приводила порой к самым ужасным последствиям. Порой неискушенный в делах мирских священник ловил себя на мысли, что ему следует держаться подальше от Иеруши, настолько она казалась ему очаровательной и соблазнительной. 
 Однако, придя к такому выводу, он тут же ловил себя на мысли о том, что жизнь священника вне священных уз брака - ничто иное, как самая дикая форма католицизма. А ведь именно больше всего он страшился вступить на этот путь. "Все великие люди, описанные в Ветхом Завете, имели жен, - рассуждал Эб-нер. - И ведь только когда прочитаешь почти всю Библию, дойдешь до слов, сказанных Павлом: "Безбрачным же говорю: хорошо им оставаться, как я; но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться". И что же означает этот стих, то и дело спрашивал себя в эту ночь Эбнер. 
 Он ходил по палубе взад-вперед несколько часов, и ночной вахтенный даже пошутил по этому поводу, что, мол, опять начался "миссионерский вальс". Обладая более прагматическим складом ума, тем более посещая Гонолулу, где женщины сами взбирались на борт прибывающих кораблей уже голые и готовые к утехам, моряки давно решили для себя проблему взаимоотношения полов. Поэтому им не понять было терзаний молодого священника. 
 - Настолько ли глубоко, как заповедано, я люблю Иеру-шу? - вопрошал себя Хейл. Но как только он приходил к мысли о том, что ему стоит немного охладеть к ней, перед его глазами вновь вставали прелести супруги, и он отчаянно восклицал: Нет, никогда! Ведь это - католицизм! - И опять возвращался на круги своего смятения. Вот так всю ночь он и боролся со своим сладким искушением. 
 Воскресное утро выдалось ясным и свежим, и впервые за все время путешествия семья миссионеров смогла собраться в полном составе, чтобы прослушать на палубе воскресную проповедь. С Антарктики дул легкий бодрящий ветерок. Так как эта служба обещала быть особенной, четыре женщины, обитающие вместе в тесной каюте, попросили мужей удалиться, чтобы помочь друг другу привести себя в порядок. 
 В честь торжественного молебна Иеруша решила, наконец, сменить свое красное фланелевое нижнее белье, которое не снимала несколько недель, на свежее. Поверх белья она наде
 ла кружевной корсет, натянутый на ребра из полированной березы двухдюймовой толщины. К нижнему краю корсета прикреплялись черные, домашней вязки чулки. За корсетом и чулками последовали кружевная рубашка и панталоны, накрахмаленные давным-давно, еще в Уолполе. Затем Иеруша одну за другой натянула три нижние юбки: шерстяную, полотняную и батистовую, застегнув их на талии. Поверх них надевался каркас в виде обруча, чтобы придать складкам платья надлежащий вид. Само платье было выполнено из тонкого черного сукна с шелковой отделкой пурпурного цвета. 
 После этого женщина накинула на плечи платок и завязала под бледным подбородком тесемки модного чепца, перекинула через руку плетеную сумочку, заткнула платочек за манжет рукава. Ее руки защищали от холода шелковые и шерстяные перчатки. Аманда помогла накинуть Иеруше плащ, и, таким образом, та была готова к выходу. Потом настала ее очередь помочь подругам с верхней одеждой, после чего четыре миссионерских жены поднялись по трапу на палубу. 
 Наступили золотые деньки: "Фетида", плавно покачиваясь на волнах и распустив все паруса, продвигалась под солнцем. Рядом резвились дельфины, охотившиеся на летучих рыб, переливающихся всеми цветами радуги. Теперь маленький бриг двигался по прямой линии длиной в семь тысяч миль от Мыса Горн к Гавайям. Постепенно отвратительный холод южных вод сменился ласковым теплом умеренных широт. Звезды, сиявшие над Огненной Землей, исчезали, уступая место знакомым созвездиям Новой Англии. Теперь семья миссионеров представляла собой единую сплоченную группу единомышленников. Некоторые, уже позабывшие тяготы пути, когда один лишь Эбнер заботился о здоровье всех остальных, воспротивились его признанному лидерству. Одна из женщин, особенно острая на язык, даже обмолвилась: "Можно подумать, что он помазанник Божий!" Однако ее супруг быстро успокоил свою подругу, заявив, что даже в семье кто-то должен главенствовать. 
 Тем временем судно приближалось к экватору. Занятия, проводимые Эбнером, стали носить более упорядоченный ха рактер, и теперь, когда о "миссионерском вальсе" не осталось и воспоминаний, можно было посвятить досуг философским и религиозным беседам и диспутам. Кеоки Канакоа также при нимал деятельное участие в беседах, знакомя миссионеров с обычаями и языком Гавайев. Однажды, когда его громовой 
 голос возвестил, что на островах под страхом удушения женщинам запрещено прикасаться к бананам, а тем более есть их, Иеруша громко прошептала: 
 -Ну что ж, невелика потеря. 
 Но самый трогательный момент наступал тогда, когда кто-нибудь (обычно это была женщина), начинал петь полюбившийся миссионерам гимн о единстве семьи во Христе. Все дружно подхватывали его, действительно ощущая себя братьями и сестрами, принадлежащими к братству, которого еще не все в этом мире достигли. 
 Так как Тихий океан оказался более спокойным, пассажиры смогли чаще гулять по палубе. И теперь никто из них не мучился ни запорами, ни морской болезнью. Однако место прежних несчастий занял новый недуг. Часто по утрам женская половина братства испытывала непреодолимую тошноту, вплоть до рвоты. Можно было подумать, что "Фетида" вновь подвергается качке. Однако вскоре для доктора Уиппла стало очевидным, что по крайней мере семь женщин из одиннадцати (а может быть, и девять) попросту беременны. Особенно он был горд, когда его собственная жена смогла открыто признаться всем остальным в том, что "ожидает маленького посланника с небес". Импозантный Уиппл озадачил остальных мужчин двусмысленным заявлением: "Подумаешь! Я знаю ее с семи лет". 
 Беременность Иеруши была подтверждена позже, чем у остальных женщин, но зато вызвала огромную радость будущей матери. Миссис Хейл выказывала такой восторг, что это казалось даже неприличным для жены миссионера. 
 -Это огромное утешение для меня, Эбнер, - призналась Иеруша супругу. Самое главное - что я стану матерью на незнакомой, новой земле! Это так прекрасно и настолько сим волично. Словно нам предназначено свершить на Гавайях не что великое. 
 Эбнер находился в полном смятении, как, впрочем, и все его товарищи. Так же, как и они, он практически ничего не знал о том, как появляются на свет малыши. Чуть позже было совер шено еще одно неутешительное открытие: из одиннадцати жен щин, находившихся на борту, ни одна не рожала сама и даже не присутствовала при родах. То же можно было сказать и о муж чинах. Исключение составлял доктор Уиппл, и внезапно имен но он стал самым нужным и важным членом миссионерской се
 мьи. Он извлек из своего багажа "Настольную книгу-справочник по акушерству", которую внимательно изучали все пассажиры по очереди. Именно в эти дни первая тень настоящего беспокойства накрыла беспечную семью во Христе. Женщины поняли, что после того, как корабль пристанет к берегам Гавайев, доктора Уиппла оставят на одном острове, а остальные пары рассеются по другим островам архипелага. И вот когда настанет пора рожать, вряд ли у каждой женщины появится возможность вызвать к себе на помощь доктора Уиппла. Роды будут проходить в крайне примитивных условиях, а единственной помощью, которую сможет получить роженица, будет та, которую ей окажет ее собственный супруг. Жены начали посматривать на своих мужей с большей нежностью, осознавая, что от них теперь зависит безопасность их собственной семьи. Вот тогда просторная каюта на " Фетиде " время от времени стала превращаться в некое подобие учебной аудитории, в которой брат Уиппл проводил семинары по гинекологии, используя в качестве пособий имеющиеся у него книги. 
 Как-то раз воскресным утром миссионеры услышали возглас старшего помощника капитана: 
 -С правого борта китобойное судно! 
 Иеруша и Аманда, страдавшие от утреннего головокружения и легкого недомогания, не стали подниматься на палубу. Все остальные женщины с удовольствием вышли наверх, чтобы полюбоваться красивым зрелищем. В утренней дымке были отчетливо видны очертания великолепного трехмачтового судна с распущенными парусами. Корабль величественно покачивался на волнах, и хотя паруса его были немного закопчены дымом, поднимающимся от котлов, где вытапливался китовый жир, со стороны судно напоминало настоящего властелина моря. Вскоре пассажиры "Фетиды" заметили, что с китобоя в сторону их брига направляется вельбот. 
 Как называется ваше судно? - поинтересовался мистер Коллинз. 
 Барк "Карфагенянин". А я - помощник капитана Хок- суорта. Мы возвращаемся в Нью-Бедфорд. А вы? 
 Бриг "Фетида", капитан Джандерс. Идем из Бостона. 
 Мы привезли вам письма, которые просим вас доставить на Гавайи, пояснил помощник капитана, ловко поднимаясь на борт "Фетиды". - Мы, в свою очередь, с радостью захва тим вашу почту до Нью-Бедфорда. - Затем, увидев мужчин в 
 высоких шляпах, он поинтересовался: - Неужели все эти люди священники? 
 -Да, они - миссионеры и направляются на Гавайи, - подтвердил капитан Джандерс. 
 Китобой на несколько секунд задумался, затем почтительно склонил голову и попросил: 
 -Не мог бы кто-нибудь из вас прочитать на моем судне воскресную проповедь? Вот уже много месяцев мы не слыша ли ни одной; иногда мне кажется, что уже прошли годы. Ско ро мы вернемся домой, но перед этим все же хотелось бы на помнить себе о том... 
 Эбнер, вспомнив, какой успех имела его проповедь на борту другого китобойного судна, когда им пришлось сделать остановку на Фолклендах, сразу же вызвался добровольцем. К нему тут же присоединился Джон Уиппл. Правда, на самом деле главной причиной такого энтузиазма молодого доктора было нечто иное: ему хотелось вблизи рассмотреть этот гигантский корабль и побывать на его борту. Обоих священников усадили в вельбот, и когда лодка отплыла, Эбнер запоздало крикнул друзьям, оставшимся на "Фетиде": 
 -Передайте нашим женам, что сразу после службы мы вернемся! 
 На "Карфагенянине" команда сердечно приветствовала молодых священников. Высокий, жилистый и очень сильный мужчина со сдвинутой почти на затылок шапочкой китобоя вытянул далеко вперед свою ладонь и зычным голосом прокричал: 
 Меня зовут Рафер Хоксуорт. Мы возвращаемся в Нью- Бедфорд, и я счастлив видеть вас, добрые молодые люди, на борту моего судна. Мы с удовольствием послушаем вашу про поведь на этом барке. 
 Ваше плавание оказалось удачным? - поинтересовался Уиппл. 
 Китов попадалось не слишком много, - вздохнул Хок суорт, ставя длинную ногу прямо на перила палубы. - Мы могли бы справиться более чем с тремя тысячами бочек, но по ка имеем лишь чуть более двух с половиной тысяч. Конечно, это немного расстраивает. Но все же, - тут же добавил капи тан, мы уже успели отправить еще две тысячи двести бо чек, поэтому я очень рассчитываю на то, владельцы судна окажутся довольны этим рейсом. 
 И давно вы покинули Нью-Бедфорд? 
 Уже скоро будет четыре года, - задумчиво отозвался Хоксуорт, почесывая свой мощный подбородок. - Да, это очень большой промежуток времени, слишком большой. 
 Но если учитывать все вместе, - не отступал Уиппл, - и тот жир, что у вас имеется сейчас на корабле, и все то, что вы уже отослали домой... можно сказать, что в целом это пред приятие получилось успешным? 
 Ну, конечно! Да еще настолько успешным, что теперь некоторые из нас даже смогут позволить себе жениться! 
 Включая и вас? - угадал Уиппл. 
 Совершенно верно. 
 Тогда примите наши поздравления, капитан Хоксуорт. Эбнер! - позвал Джон своего товарища с нездоровым цветом лица, который уже завел беседу с кем-то из команды относи тельно спасения души и воздержания от спиртного. Эбнер! Капитан Хоксуорт намерен жениться сразу же, как только очутится дома! 
 Невысокий сухопарый миссионер с белесыми сальными волосами поднял глаза на бывалого китолова и заявил: 
 -И теперь, после того как этот человек четыре года делал все, что ему заблагорассудится, в Гонолулу, он с нашей помо щью снова хочет стать добрым христианином. 
 Огромный капитан напряг ногу на перилах, сжал пудовый кулак, но сдержался, пробормотав себе под нос: 
 -О, Господи! Эти миссионеры одинаковы по всему свету! Ты пытаешься их хорошо принять... 
 Джон Уиппл в этот момент подумал: "Ну почему Эбнер не может спокойно воспринимать события? Если китолов после четырех лег отсутствия, направляясь домой, хочет услышать воскресную проповедь, почему бы не пойти ему навстречу? " 
 Затем он услышал, как громовой голос капитана Хоксуор-та сменился зычным смехом: 
 Да, преподобный как там дальше? Хейл. Да, преподоб ный Хейл, вы правы. Мы, китобои, вывешиваем свою со весть на Мысе Горн, когда отправляемся на запад. Возвра щаясь обратно, года через три мы подбираем ее. И теперь нам хочется, чтобы вы подготовили нас к этому событию, а то как бы на обратном пути случайно не пролеть мимо, поза быв об оставленном. 
 Так вы "пролетаете" мимо Мыса Горн? - изумился Эб нер. 
 Конечно. 
 И сколько дней вам потребовалось для того, чтобы обо гнуть Мыс Горн в последний раз? - продолжал Эбнер. 
 Ты случайно не помнишь? - обратился Хоксуорт к од ному из своих матросов, худому шельмецу со сморщенной физиономией и длинным шрамом через всю щеку. - Ах, да! Тебя же тогда с нами не было! Этого типа мы подобрали в Го нолулу, когда у нас с корабля смылся бондарь. Эй, Андерсон! За сколько дней мы обогнули Горн? 
 Затри дня. 
 Эбнер чуть не задохнулся от удивления и на всякий случай переспросил: 
 Вы хотите сказать, что сумели обойти Мыс Горн всего за три дня? 
 Море было, словно зеркало, - прогрохотал капитан. - Когда будем возвращаться обратно, погода снова нас пораду ет. Такой уж у нас счастливый корабль. 
 Это верно! - рассмеялся Андерсон. - А если попадутся еще киты, мы с удовольствием захватим их с собой. 
 Эбнер стоял в солнечном свете и чувствовал себя как громом пораженным. Он искренне пытался разобраться в словах капитана, но пока что это ему не удавалось. "Как же так? - рассуждал он. - Это китобойное судно, полное нечестивцев, сумело обогнуть Мыс Горн всего за трое суток, а кораблю с миссионерами на это потребовалось целых восемь недель! Да, пути Господни поистине неисповедимы!" - заключил он. 
 Мы помолимся на корме, - предложил капитан Хоксу орт и провел миссионеров в конец корабля, на площадку раз мером с городскую площадь, по сравнению с крошечной кор мой "Фетиды". 
 Ты поведешь пение и молитвы, - зашептал Эбнер Уипп- лу, - а я прочту ту же самую проповедь, что и китоловам на Фолклендах. 
 Но как только команда барка закончила первые строчки гимна: "Рабочая неделя так быстро пролетела", в ту же секунду вахтенный выкрикнул: Фонтан! - и команда бросилась врассыпную: кто к вельботам, кто вниз, а кто просто прильнул к биноклю. 
 Глубоко посаженные глаза капитана Хоксуорта заблесте ли, едва он заметил фонтаны китов где-то вдали за "Фети дой", и он быстрым шагом прошел мимо миссионеров: 
 Быстрее отправляйте туда лодки! - прогремел его ко мандный голос. 
 Капитан! Капитан! - пытался протестовать Эбнер. - Но мы же поем гимн! 
 К черту все гимны на свете! - не унимался Хоксуорт. - Там же киты! Схватив рупор, он начал выкрикивать раз ные указания вельботам, наблюдая, как его люди приближа ются к гигантским китам, плывущим огромным стадом. 
 В этот момент Джон Уипл принял собственное решение. Он прекрасно понимал, что, являясь, подобно Эбнеру, миссионером, он никоим образом не должен принимать ни малейшего участия в таком скверном деле, как охота на китов, в особенности если учесть, что сегодня было воскресенье. Но как ученый он понимал и то, что, скорее всего, ему больше никогда в жизни не представится случай самому понаблюдать за тем, как китоловы справляются с исполинским морским чудовищем. Поэтому, поколебавшись несколько секунд, он передал свою шляпу Эбнеру и заявил: 
 -Я все же пойду вниз. 
 Эбнер пытался отговорить приятеля, но тщетно, и в течение семи последующих восхитительных и завораживающих часов преподобный Хейл в мрачном одиночестве стоял на корме, упрямо отказываясь даже краем глаза посмотреть на то, как идет охота. 
 Брат Уиппл занял достаточно выгодное место среди такелажа, ему открывался великолепный обзор на три вельбота, спущенных с "Карфагенянина". Каждая лодка имела парус, в ней находился гарпунер, рулевой и четыре гребца, пытавшихся подойти поближе к огромному киту. 
 Это же кашалоты! - в восхищении выдохнул капитан Хоксуорт. - Вы только сами взгляните! - И он передал под зорную трубу Уипплу. Джону теперь стали видны сами жи вотные, погружающиеся в воду и извергающие вверх смесь воды и воздуха на высоту не менее пятнадцати футов. 
 Сколько же их там всего? - поинтересовался Уиппл. 
 Тридцать? - попытался догадаться капитан. 
 И сколько вы хотите взять? 
 Нам повезет, если мы возьмем хотя бы одного. Кашало ты очень умны. 
 Уиппл наблюдал за тем, как первая лодка попыталась ос торожно подойти к особенно крупному киту, но тот резко 
 свернул в сторону, словно ему досаждали какие-то мелкие рыбешки. Тогда помощник капитана принял решение преследовать другого кита, серо-голубого кашалота, который, казалось, почти не передвигался, наслаждаясь солнцем и тихой погодой. Подобравшись к нему сзади и чуть справа, помощник капитана умело подвел нос лодки к длинному боку кита. Тогда гарпунер, надежно упершись левой ногой в дно вельбота, а правую, чуть согнутую в колене, поставив на планшир, изо всех сил размахнулся и послал гарпун в неподатливое тело кита. 
 В тот же момент животное выпрыгнуло из воды целиком, увлекая за собой и гарпун, и разматывающийся линь. 
 Да он же размером с нашу "Фетиду"! - воскликнул по раженный Уиппл. Действительно, людям с "Карфагенянина" удалось загарпунить настоящего монстра. 
 Бочек восемьдесят получится! - подал голос кто-то из моряков. 
 Если мы, конечно, с ним сладим, - остудил его Хоксуорт. Отобрав подзорную трубу у Джона, капитан наблюдал за первы ми яростными попытками кита избавиться от гарпуна. - Он нырнул! - мрачно заметил капитан, ожидая, как команда вель бота справится с могучим рывком животного. 
 Уиппл видел, как линь вылетает из бочонка, стоящего у ног гарпунера, а также заметил матроса с топором в руках, готового при серьезной опасности обрубить веревку. В этом случае, к сожалению, кит считался потерянным. Неопытному Уипплу показалось, что морское чудовище устремилось к самому дну океана - столько линя исчезло под водой. Проходили минуты, но кит и не думал давать о себе знать. Два оставшихся вельбота убрались с возможного пути кита, но оставались поблизости, чтобы, в случае необходимости, прийти на помощь товарищам. 
 Затем в самом неожиданном месте, неподалеку от "Карфагенянина" кит вынырнул на поверхность. Он с грохотом вырвался наверх, крутясь на месте и хлопая плавниками, а затем выпустил фонтан. Кровавая струя вырвалась из кита и поднялась вверх, застыв на какое-то время в солнечном свете, подобно монументу торжествующей смерти. Затем, словно столб из красного мрамора, струя обрушилась в море, окрасив воды в пурпур. Еще четыре раза могучий зверь выныривал, освобождая легкие от бремени заливавшей их крови. Обратив внимание на цвет фонтана, Хоксуорт заметил: 
 -Хорошо зацепили! 
 Наступал самый ответственный и напряженный момент схватки. Кашалот застыл, словно в раздумье, и теперь все зависело от того, как он поведет себя дальше. Животное могло кинуться на вельбот, или опрокинув его, или разрезав одним взмахом зубастой челюсти. А могло, словно бык, ринуться головой вперед на "Карфагенянина" и отправить его на дно в считанные минуты. Таким образом погибло не одно китобойное судно. Однако на этот раз кашалот повел себя должным образом: на скорости тридцать миль в час он потащил вельбот в открытое море. Парус на лодке убрали, а гребцы вытащили весла из воды, в то время как на "Карфагенянине" матросы кричали: 
 -Поглядите! Это же настоящее морское шоу в Массачу сетсе! Катание на водных санях! 
 Таким образом, сражение шестерых отважных в маленькой шлюпке с огромным китом продолжалось. Зверь останавливался, выбрасывал окровавленные фонтаны воды и погружался вновь. Он то рвался в открытое море, то поворачивал в сторону, но гарпун по-прежнему прочно сидел у него в боку, и веревка не ослабевала. Когда кашалот вдруг приближался к лодке, гребцы начинали усиленно табанить веслами, чтобы натяжение линя сохранялось. Если же зверь вновь бросался наутек, гребцы вынимали весла из воды. И в этой кровавой беготне туда-сюда, кашалот почувствовал, что проигрывает. 
 Гарпунер незаметно подкравшегося второго вельбота запустил еще один заточенный снаряд в переднюю часть туши, и погоня возобновилась. На этот раз в роли водяных саней выступали уже две лодки. Они быстро неслись по окровавленным волнам, сходясь и расходясь. Кит продолжал сопротивляться, но кровь не давала ему дышать, постепенно парализуя плавники. 
 -Вот это экземпляр! - с удовольствием отметил капи тан. - Настоящее чудовище! Остается только молиться, что бы лодки уцелели. 
 Минуты шли за минутами, превращаясь в часы, схватка продолжалась, так как кит не мог найти подходящей глубины. Ему все чаще приходилось выныривать, пока он, наконец, не забился в агонии, взбаламучивая окровавленную воду, и не всплыл, подставляя небу светлое брюхо. 
 -Он наш! - воскликнул капитан Хоксуорт. 
 Третий вельбот пришел на помощь двум первым и добавил свой линь к гарпуну первого: все три лодки принялись мед
 ленно буксировать кашалота к "Карфагенянину". Корабль тем временем, искусно маневрируя, сам приближался к киту. А на борту уже кипела работа. С правого борта сняли целую секцию перил и опустили деревянную площадку размерами шесть на восемь футов к поверхности воды. Матросы тащили острые, как бритва, ножи для ворвани, прикрепленные к двадцатифутовым древкам. Другие волокли огромные, в рост человека, железные крюки, чтобы можно было, надежно закрепив их в туше зверя, втащить его на борт. Туда, где Эб-нер собирался произносить свою проповедь, кок с помощниками натащили целую гору плавника, чтобы развести огонь под котлами для топки жира. Бондарь со шрамом на лице тем временем, открыв люк, проверял, насколько хорошо были проветрены бочки для временного хранения ворвани и жира. Пока шли все эти приготовления, Уиппл не упускал ни одной подробности, а Эбнер, напротив, старался даже не смотреть в сторону суетящихся матросов, поскольку все происходило в воскресенье. Наконец, после множества усилий, кита подтянули к борту, и Уиппл снова закричал: 
 -Да он длиннее, чем "Фетида"! 
 Однако капитан Хоксуорт, как истый китолов, мало уделял внимания длине. Оценивающе оглядев добычу, он вновь заметил: 
 -Да, настоящее чудовище. Не менее восьмидесяти бочек, а то и все девяносто. 
 Когда огромного кашалота принайтовили к правому борту, возле шаткой платформы, чернокожий матрос с Островов Зе леного Мыса ловко запрыгнул на тушу и попытался большим ножом прорезать в коже отверстия, достаточные для закреп ления крюков, уже спущенных вниз. Однако ему никак не удавалось справиться с задачей, несмотря на все его проворст во, и когда "Карфагенянина" ветром наклонило в сторону, один из раскачивающихся крюков смахнул матроса со скользкой кожи кита в океан. С дюжину стремительных акул, привлеченных кровавым следом, оставленным китом, тут же бросились на матроса, но его товарищи, тыкая и поло суя их ножами для ворвани, отогнали хищниц. Ругаясь по- португальски, матрос снова взобрался на тушу. Хотя он был весь перепачкан и китовой, и акульей кровью, ему удалось все-таки завести крюки на положенные места, и размотка на чалась. Правда, перед этим следовало еще отделить огромную 
 голову кашалота, весящую несколько тонн, и закрепить ее у кормы. 
 -Эй, ты, закрепи вон тот крюк в голове! - скомандовал капитан чернокожему матросу. После того как тот проворно исполнил приказание, несколько его товарищей, вооружен ные острейшими ножами на длинных древках, аккуратно от резали кашалоту голову. 
 Затем этими же ножами они принялись подрезать кожу животного от головы к хвосту, так что она, спирально закручиваясь, повисла над морем. Когда опытные моряки работали, они время от времени останавливались поразвлечься и тыкали своими импровизированными копьями особо обнаглевших акул, крутившихся тут же в ожидании дармовой пищи. Когда нож выдергивали, акула встряхивалась, словно лошадь от укуса пчелы, и продолжала свое дело. 
 Матросы, стоящие у линей, ведших к крюкам, принялись тянуть их, в результате чего полотнище ворвани постепенно поднималось на палубу, в то время как туша кита медленно поворачивалась вокруг своей оси. Когда уже с дюжину футов отделенных кожи и жира оказались на палубе, крюки переставили на другие места, и операция продолжалась. С тем, что оказалось на палубе, поступали так: жир нарезали огромными брусками и отправляли в котлы для перетапливания, а то, что пока не помещалось, временно складывалось в бочки. 
 Наконец, когда кита разделали до голого скелета и намеревались уже выбросить остатки акулам, все тот же чернокожий матрос забрался на хвост кашалота и сноровисто нарезал с дюжину огромных стейков. 
 -Отхвати кусочек печенки! - крикнул ему кто-то, но в этот момент матрос почувствовал, что соскальзывает туда, где щелкают жадные челюсти акул, и оставил свое занятие. Он уцепился за линь, и, раскачавшись, мгновенно очутился на платформе. Последним ударом ножа, больше напоминающего турецкий ятаган, один из матросов перерубил веревку, удер живающую лопасть хвоста, и разделанная туша отправилась к акулам. 
 После этого голову гиганта рассекли на три части и втащили на борт, где полуобнаженные матросы вычерпали из нее более двух дюжин бочек драгоценного спермацета, который позже будет переработан в свечи или использован в косметической промышленности. 
 При наступлении сумерек опустошенные части головы исполина были выброшены в море, где еще двенадцать часов назад они содержали крошечный мозг и управляли телом голиафа, помогая ему справляться с волнами. И только тогда капитан Хоксуорт воскликнул: 
 -Бог был щедр и милостив к нам, и мы смогли на время отложить свои молитвы. Но теперь котлы могут работать и без нас, а мы будем молиться. 
 Он собрал всю команду на скользкой от китового жира палубе, но Эбнер Хейл наотрез отказался участвовать в службе, поэтому Джону Уипплу пришлось взять на себя молитвы и пение гимнов и прочитать импровизированную проповедь, на которую его вдохновила морская охота. Для этого он использовал строки из псалма: "Как многочисленны дела Твои, Господи! Земля полна произведений Твоих. Это море - великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими. Там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем. Да будет Господу слава во веки!" 
 В заключительной части проповеди голос Джона стал почти смиренным: 
 -Из беспокойной пучины Господь поднял левиафана. Из безграничного океана он приносит для нас свои богатства. Но из океана человеческого он обеспечивает нас богатствами не сметными, поскольку левиафан человеческого духа неизме римо больше, и богатство его считается не бочками спермаце та. Оно исчисляется любовью, благочестием и верой. Так пусть же мы, все те, кто сумел справиться с этим громадным китом, захватим в своей жизни еще более гигантского левиа фана человеческого взаимопонимания. 
 Было заметно, что капитана Хоксуорта взволновала эта проповедь, и он прокричал: 
 Кок! Приготовь нам хорошей еды! Мы должны отпразд новать столь замечательное событие. 
 Но нам необходимо возвратиться на "Фетиду", - осто рожно предупредил его Эбнер. 
 Да забудьте вы о "Фетиде"! - прогремел капитан. - Се годня выспитесь здесь. - С этими словами он провел миссионе ров в ту часть корабля, где находилось его жилище. Едва попав туда, молодые священники буквально остолбенели. Каюта ока залась весьма просторной, на столе была разостлана чистая зе
 леная скатерть. Комната для отдыха капитана также представляла собой большое помещение, отделанное красным деревом. Повсюду были расставлены всевозможные поделки из китовой кости. В спальном помещении располагалась огромнейшая кровать, застеленная свежим бельем и подвешенная на карданах, так что если даже "Карфагенянину" приходилось встретиться со штормом, капитана это никоим образом не должно было волновать. К стене был приделан книжный шкаф, в котором преобладали книги по географии, истории, литература об океанах, а также имелось несколько томиков поэзии. Одним словом, в сравнении со скромной и даже скудной "Фетидой", это судно можно было назвать образцом роскоши. 
 Еда тоже оказалась достойной этого судна. Капитан Хоксуорт пояснил, говоря низким приятным голосом, словно пронизывающим всю каюту неким магнетизмом: 
 Для того чтобы добывать китов, нужно много работать и отчаянно сражаться. Мы никогда не выберем того, что нахо дится на втором месте, поэтому и еда у нас всегда должна быть только первосортной. Это очень счастливый корабль. Кстати, преподобный Уиппл, когда это плавание закончится, мне уже будут принадлежать две трети "Карфагенянина", а к концу следующего рейса судно полностью перейдет ко мне. 
 У вас тут просто замечательно, - искренне похвалил каюту Уиппл. 
 Красное дерево я достал в Маниле. Понимаете, в следу ющий раз меня в плавании будет сопровождать супруга. - Он неловко усмехнулся и пояснил: Если кэп берет с собой же ну, некоторые моряки из команды начинают называть такое судно "Куриный фрегат", а есть и такие, кто ни за что не взой дет на борт "Куриного фрегата". Но попадаются и те, кому это даже нравится. Считается, что в этом случае проблемы пита ния и медицинской помощи решаются куда лучше. 
 Скажите, а жены капитанов страдают от морской болез ни? поинтересовался Уиппл. 
 Если только в самом начале путешествия, да и то чуть- чуть, отозвался Хоксуорт. - Правда, на таких больших су дах, как это, женщины очень быстро приходят в себя и полно стью излечиваются. 
 Хотелось бы мне видеть Аманду и Иерушу в роли жен капитанов, расхохотался Уиппл. 
 Вы сказали "Иеруша" ? - насторожился капитан. 
 Да, я имел в виду Иерушу Хейл, супругу Эбнера. 
 Великолепно! - обрадовался чему-то капитан. - Я ведь тоже женюсь на Иеруше. - Он схватил Эбнера за маленькую ладонь. - Ваша жена откуда родом, преподобный Хейл? 
 Из Уолпола, штат Нью-Гемпшир, - сухо ответил Эбнер. Ему было неприятно произносить имя супруги в каюте этого грубого нечестивца. 
 -Как вы сказали? Из Уолпола? -Да. 
 Огромный Рафер Хоксуорт вскочил со стула, лягнул его ногой, отбросив подальше и схватил Эбнера за воротник. 
 Не хотите ли вы сказать, что Иеруша Бромли находится на борту вашего брига? - угрожающе заревел он. 
 Да, - так же ровно и спокойно ответил ему Эбнер. 
 О Всемогущий Господи! - завопил Хоксуорт, швыряя Эб нера на стул. Андерсон! Немедленно спустите для меня лодку! 
 Ярость овладела капитаном, по его лицу поплыли грозовые тучи. Он схватил свою шапочку, натянул ее на затылок и в один миг покинул помещение. Уиппл и Хейл попытались вернуть его, но он одним движением руки отпихнул их назад в каюту. 
 -А вы ждите здесь! - гремел капитан. - Мистер Уил- сон! - позвал он своего помощника. - Если эти двое попробуют выйти из моей каюты, я разрешаю вам пристрелить обоих. - Через мгновение он уже оказался в море, подгоняя своих греб цов, чтобы по возможности быстрее попасть на бриг "Фетида". 
 Как только Хоксуорт, не дожидаясь, пока подадут трап, самостоятельно взобрался на борт корабля, к нему сразу же обратился Джандерс: 
 -А где же миссионеры? 
 Но Хоксуорт - мрачный, как самая темная ночь, лишь прорычал: 
 -К черту ваших миссионеров! Где Иеруша Бромли? - И он пулей бросился вниз, в зловонную каюту, не переставая кри чать: - Иеруша! Иеруша! - Найдя ее сидящей за общим сто лом, он сгреб всех остальных миссионеров в охапку и заорал: - Вон отсюда! - Когда же священники и их жены посчитали бла горазумным удалиться, капитан взял ладони Иеруши в свои и спросил ее: Неужели то, что они мне рассказали - правда? 
 Иеруша, вся светящаяся от сознания того, что ее не только оставили все недуги, но и от ожидания рождения будущего ре бенка, отпрянула от этого буяна, который пытался ухаживать 
 за ней четыре года назад. Заметив, что женщина не слишком обрадовалась его появлению, Рафер изо всех сил ударил своим мощным кулаком по столу и выкрикнул: 
 Боже Всемогущий, что же ты натворила? 
 Я всего лишь вышла замуж, - абсолютно спокойно от ветила Иеруша, не теряя собственного достоинства. 
 За этого червя? За этого несчастного святошу? 
 За великолепного и понимающего человека, - продол жала миссис Хейл, осторожно подбираясь к той части стены, которая разделяла две каюты. 
 Вот этот проклятый тщедушный... 
 Рафер, я прошу вас не богохульствовать и не ругаться. 
 Да я готов обругать весь этот поганенький вонючий ко рабль, но не позволю тебе... 
 Рафер, вы не давали о себе знать слишком долгое время. К тому же, вы никогда не говорили, что намерены жениться на мне. 
 Никогда не говорил? - зарычал капитан, перепрыгивая через опрокинутый стул, чтобы подобраться поближе к женщи не. - Я же писал тебе из Кантона. Потом из Орегона. Потом из Гонолулу. И сообщал, что, как только я прибуду в Нью-Бед- форд, мы обязательно поженимся, и ты будешь плавать вместе со мной на моем собственном судне. Очень скоро этот корабль перейдет ко мне, Иеруша, и мы будем плавать на нем вместе. 
 Рафер, я вышла замуж за священника. А ваши письма я не получала. 
 Нет, не может этого быть! - бушевал Хоксуорт. - Ты же любишь только меня, и тебе это самой прекрасно известно. - Он привлек к себе хрупкую женщину и начал осыпать поцелу ями ее лицо. - Я не могу отпустить тебя! 
 Рафер! - Иеруша оттолкнула его, стараясь держаться как можно спокойней. - Вы должны иметь уважение к мое му нынешнему положению. 
 Капитан пошатнулся и отпрянул. Только сейчас он внима тельно оглядел ту самую девушку, о которой мечтал целых че тыре года. Да, действительно, тогда, во время их мимолетного знакомства, он не стал просить ее руки и даже говорить о воз можной свадьбе. Но когда добыча китов стала приносить дохо ды, а будущее видеться в самых радужных тонах, он трижды написал ей. Трижды! На тот случай, если два других письма не дойдут до адресата. И вот теперь она со всей серьезностью 
 заявляет ему, что уже вышла замуж, и не исключено, что она беременна. Причем от этого презренного червя с жиденькими волосенками! 
 Нет, теперь я должен сначала убить тебя! - обезумев, взревел капитан. - Клянусь Богом, Иеруша, ты так и оста нешься навечно незамужней! - И, схватив стул, он прыгнул к ней. 
 Эбнер! - в отчаянии воскликнула несчастная женщина, не сознавая, что муж сейчас находится далеко. Сейчас она вери ла в то, что если ее супруг где-то на "Фетиде", то обязательно услышит и спасет ее. -Эбнер! - Стул пролетел мимо, лишь кра ем задев ее по голове, но зато капитан "Карфагенянина" нава лился на нее всем своим телом. И прежде чем окончательно по терять сознание, Иеруша все же увидела, как в каюту ворвались Кеоки и старый матрос-китобой с крюками и дубинками. 
 Уже позже, когда миссионеры успокаивали ее, они объяснили: 
 -Мы слышали все, что происходило в каюте, сестра Хейл. Мы надеялись, что нам не придется вмешиваться, по скольку нам стало ясно, что этот капитан - настоящий безу мец. Но мы до последнего момента верили в то, что к нему вер нется разум, и все обойдется. 
 А мне все же пришлось хорошенько ударить его по голо ве дубинкой, словно извиняясь, добавил Кеоки. 
 Где он сейчас? 
 Капитан Джандерс увозит его на "Карфагенянина", - объяснила одна из женщин. 
 Но где же сам преподобный Хейл? - заволновалась Ие руша, и в голосе ее одновременно прозвучали и глубокая лю бовь к мужу, и страх за него. 
 Он еще не вернулся с китобойного судна, - сказал Кеоки. 
 Но капитан Хоксуорт может убить его! - взвыла Иеру ша и попыталась подняться, чтобы выйти на палубу. 
 Вот поэтому с ним и поехал наш капитан Джандерс, - успокоил женщину Кеоки. - И взял с собой пистолеты. 
 Но в ту ночь даже капитан Джандерс со своим оружием не смог полностью защитить Эбнера. Хотя Рафер Хоксуорт успел значительно успокоиться и прийти в себя во время вынужден ной морской прогулки до "Карфагенянина", и хотя в отноше нии Уиппла он вел себя исключительно вежливо, все же, увидев Эбнера, он снова потерял над собой контроль. Рафер принялся 
 орать и всячески унижать миссионера, упоминая и его маленький рост, и хрупкое телосложение, которое напоминало капитану червя. Наконец, Хоксуорт не выдержал и, подбежав к священнику, схватил его за плащ и понес через всю палубу прямо к перилам. Затем, то ли поскользнувшись на китовом жиру, то ли умышленно, Рафер неожиданно вскинул Эбнера высоко в ночную тьму и в ярости швырнул в океан. 
 -Тебе она все равно не достанется! - потеряв рассудок, орал Хоксуорт. - Я специально вернусь в Гонолулу и вырву ее из твоих рук! Клянусь Богом, я убью тебя, жалкий червь!
 Пока он изливал свои чувства, капитан Джандерс в отчаянии маневрировал лодкой, успев предупредить своих гребцов: 
 -После того как они разделали кита, здесь можно ожи дать появления акул! 
 И в самом деле, гребцы вскоре заметили темные силуэты, окружающие в воде Эбнера. Одна рыбина даже задела его, и священник в страхе выкрикнул: 
 -Акулы! 
 А капитан Хоксуорт, стоя на палубе "Карфагенянина", никак не мог успокоиться: 
 Ну-ка, акулы, покажите ему! Разделайтесь с ним! Вот же он, вот! С этой стороны, плывите скорее сюда! - И он не пе реставал орать, пока наконец Джон Уиппл не прыгнул в воды Тихого океана и не помог своему брату во Христе Хейлу вска рабкаться в шлюпку. 
 Акулы вас не покусали? - спросил Джон Эбнера. 
 Да, я, кажется, остался без ноги. 
 Нет! С ногой все в порядке, Эбнер! Тут только одна сса дина, и она лишь немного кровоточит, вот и все. 
 Вы хотите сказать, что моя нога в полном порядке. 
 Конечно, Эбнер. 
 Но я хорошо почувствовал, как акула... 
 Да, она, несомненно, пыталась напасть на вас, - поддер жал пострадавшего Джон. - Но только поцарапала кожу. Вот, взгляните сами на свою стопу и пальцы ноги. 
 Последнее, что помнил Эбнер перед тем, как потерять сознание, было то, как Уиппл ущипнул его за ногу, а где-то наверху, с палубы китобоя, доносились крики капитана Хоксуорта: 
 -Разделайтесь с ним, акулы! Вон он, там! Сожрите эту во нючку! А если у вас ничего не получится, тогда им придется заниматься лично мне. 
 Вот по этой причине Эбнер Хейл, двадцати двух лет, одетый во все черное, что придавало ему торжественный и официальный вид, в своей высоченной касторовой шляпе, немного прихрамывал, когда настало время высаживаться в порту Лахаина на острове Мауи Гавайского архипелага. Акула, разумеется, не откусила ему стопу. Она не тронула даже пальцы ноги, но успела повредить сухожилия, и даже упорные старания Джона Уиппла не смогли полностью выправить этот небольшой изъян. 
 * * * 
 В целом высадка миссионеров на берег произошла довольно сумбурно. Не обошлось без неожиданностей и неприятностей. Когда "Фетида" подходила к порту Лахаина, на берегу началось волнение. Миссионеры с ужасом увидели, что множество красивых молодых женщин, скинув с себя одежду, стремительно поплыли к бригу, видимо, хорошо известному им по прошлым визитам. Однако внимание священников от этого зрелища отвлек вид роскошного каноэ, которое, хотя и отчалило от берега позже, вскоре легко оставило позади обнаженных пловчих и поравнялось с бригом. В каноэ находился мужчина, сопровождаемый голой женщиной и четырьмя привлекательными девушками, также без одежды.
 Мы уже снова здесь! - радостно воскликнул мужчина, широким жестом предлагая своих спутниц экипажу брига. 
 Нет! Нет! - в ужасе и смущении закричал Кеоки Кана- коа. - Это прибыли миссионеры! 
 Мои девочки - хорошие девочки! - не унимался муж чина, подталкивая своих красавиц к борту, как это вошло у него в привычку. - Те девочки, которые плавать - нехоро шие. Болеть можно! 
 Боже Всемогущий! - шепнул Эбнер брату Уипплу. - Неужели это его собственные дочери? 
 В этот момент две девушки заметили старого матроса-ки тобоя, того самого, который спас "Фетиду" от неминуемой ги бели у Четырех Евангелистов. Очевидно, они помнили о его доброте и щедрости еще с прошлой стоянки здесь, поскольку тут же подбежали к нему через палубу и, ласково называя мо ряка по имени, нежно обняли его с обеих сторон. Однако ки тобой, увидев ужас и негодование на лице Иеруши, тут же от
 пихнул девиц от себя, как поступает человек с назойливыми мухами, мешающими ему спокойно позавтракать. 
 Назад! Возвращайтесь назад! - взмолился Кеоки на сво ем родном языке. Понемногу четыре красотки и их очарова тельная нагая матушка начали понимать, что на этом кораб ле, в отличие от всех остальных, в их услугах не нуждаются. В смущении они вернулись на каноэ, приобретенное на те средства, которые таким образом семейство наживало на мо ряках проходящих судов. Глава семьи, осознав, что сегодня заработка не предвидится, вздохнул и принялся грести к бере гу, увозя своих "работниц". Когда лодка поравнялась с плы вущими к кораблю девушками, мужчина, все еще не придя в себя от недоумения, крикнул им: 
 Поворачивайте! Девочки не нужны! 
 И ватага разочарованных красавиц-островитянок вернулась к берегу, где, не скрывая досады, принялась одеваться. 
 На борту "Фетиды" никогда прежде не видевший обнаженных женщин Эбнер Хейл, словно в тумане, обратился к своим друзьям: 
 -Да, на Лахайне придется здорово потрудиться! 
 В это время с берега на бриг отправились двое совсем других представителей острова. Поначалу появилось каноэ, что вызвало на берегу новую волну оживления, а Хейл заметил, что на корме и у носа лодки стоят слуги с жезлами, украшенными желтыми перьями. Среди возбужденной толпы неторопливо двигались двое самых огромных людей, каких Эбне-ру когда-либо приходилось видеть. 
 Это мой отец! - прокричал Кеоки Канакоа миссионе рам, а затем, приблизившись к Хейлу, повторил специально для него: - Тот высокий мужчина - мой отец. Он управляю щий королевскими имениями. 
 А я-то думал, что он - король Мауи, - разочарованно вздохнул Эбнер. 
 Я этого никогда и не утверждал, - ответил Кеоки. - Люди в Бостоне посчитали, что мне нужно так говорить, что бы произвести большее впечатление на американцев. 
 А кто эта женщина? - поинтересовалась Иеруша. 
 Моя мать. Она считается главным вождем всех остро вов. Если моему отцу требуется посоветоваться с ней по вопро сам государственного управления, он должен вползать в ее жилище на четвереньках. Так же, как и я. 
 Выстроившись у перил брига, миссионеры наблюдали за тем, как огромная женщина наполовину перевесилась через борт каноэ, а толпа почтительных слуг помогала ей переместить гигантское тело в лодку. Мать Кеоки, длинноволосая величественная женщина свыше шести футов роста, благородной осанки, весила более трехсот фунтов. Ее обнаженная рука могла поспорить своей толщиной с телом любого из окружавших ее мужчин, а тело, обмотанное несколькими слоями разноцветной тапы, скорее подошло бы какому-нибудь лесному гиганту. По одному ее туловищу можно было понять, что эта женщина занимает очень высокое положение в обществе. Однако наиболее ошеломляющее впечатление производили ее груди, свисавшие двумя коричневыми громадинами поверх причудливого красно-желтого одеяния. Мужчины-миссионеры пораженно уставились на женщину, а она взирала на них с благоговением. 
 -Мы называем ее Алии Нуи, - с почтением в голосе про шептал Кеоки, немного растягивая титул своей матери: "али- и". - Именно из нее истекает мана для нашего племени. 
 Эбнер смотрел на своего молодого друга-христианина с изумлением, словно тот произнес что-то непростительно ошибочное: 
 -От Господа Бога, а не от алии нуи проистекает духов ность, - поправил он. 
 Молодой гаваец покраснел и поспешил пояснить: 
 -Когда всю жизнь прожил с одной идеей, свои мысли лег че излагать более привычными понятиями. 
 Эбнер снова нахмурился, будто все его занятия с Кеоки пропали втуне: 
 -Бог это не "более привычное понятие", Кеоки. Бог - не что настолько величественное, что стоит вне общего понима ния и не терпит обобщений и сравнений. Ты же не молишься Богу лишь потому, что он стал для тебя "более привычным по нятием". 
 Хотя Эбнер говорил презрительным тоном, глаза Кеоки наполнились слезами радости, и он постарался поскорее уйти от неприятного разговора: 
 Прости меня, брат Хейл, - сокрушенно вздохнул Кео ки. - Я сказал не подумав. 
 Я считаю, будет лучше, Кеоки, - отозвался Эбнер, - если с этого момента ты станешь обращаться ко мне, как 
 прежде: преподобный Хейл. Твой народ может неправильно истолковать слово "брат" в этом смысле. 
 А разве мы уже не договорились, что всегда будем назы вать друг друга "братьями" и "сестрами"? - неожиданно вмешалась в разговор Иеруша. 
 Так мы решили обращаться друг к другу только между собой, - спокойно объяснил Эбнер. 
 Но разве Кеоки - не один из нас? - не отступала жен щина. 
 Я считаю, что слова "мы" и "один из нас" в данном слу чае подразумевают только тех, кто посвящен в сан и их жен, - рассудил Эбнер. 
 Когда тебя посвятят в сан, Кеоки, ты сможешь обра щаться к моему мужу "брат Эбнер", - убедительно произнес ла Иеруша. - Но хотя это время еще не наступило, для тебя я все равно остаюсь "сестрой Иерушей". - Она подошла к мо лодому человеку и добавила: - Твои отец и мать - очень кра сивые люди. 
 Огромное каноэ неспешно приближалось к бригу. Желтые перья на жезлах трепетали на ветру, и в эту минуту Хейлы впервые увидели отца Кеоки во всем величии. Он был не такого крупного телосложения, как Алии Нуи, хотя и дюйма на три выше своей жены, но внешность его по-настоящему поражала. Его волосы представляли копну черно-седых прядей, а коричневое лицо прорезали глубокие морщины, свидетельствующие о постоянном напряжении мысли. Под густыми бровями сверкали большие выразительные глаза. Его наряд составляли накидка из желтых перьев и подобие юбки из красной тапы. Особое внимание привлекал его головной убор - гладкая, плотно прилегающая к голове, похожая на шлем шапочка из перьев, украшенная гребнем, тянущемся от затылка до самого лба. То ли по таинственной прихоти истории, то ли благодаря изобретательности человеческого разума, этот шлем в точности копировал те, что венчали в свое время головы великих героев древности Ахилла, Аякса или Агамемнона. Только из-за того, что народ островов еще не знал металла, шлем отца Кеоки был сделан из перьев, а не из сверкающей меди. 
 Увидев на палубе "Фетиды" высокую фигуру своего сы на, великан Келоло проворно ухватился за спущенный ему канат и через несколько мгновений ловко запрыгнул на пло щадку, приставленную к правому борту брига, а затем так 
 же сноровисто одолел последнее препятствие и очутился на палубе. Эбнер был потрясен его подвижностью. 
 -Он весит, наверное, не менее трехсот фунтов, - прошеп тал он на ухо Иеруше, но она уже не слышала его. Глаза ее бы ли полны слез. Увидев, как нежно приветствуют друг друга отец и сын, как они трутся носами, обнимаются и искренне плачут, она сразу же вспомнила своих родителей, и поэтому благоразумно держала платочек наготове. 
 Наконец, Кеоки освободился из объятий отца и заговорил: 
 -Капитан Джандерс! Мой отец желает отдать вам дань уважения. - И бывалый мореплаватель вышел на корму, что бы выразить и свою признательность приветствиям острови тянина. Келоло, гордый от того, что сумел узнать при встрече с другими капитанами о том, как следует достойно здоровать ся с западным человеком, протянул вперед свою мощную пра вую руку. И когда капитан Джандерс пожал ее, то сразу же за метил татуировку, идущую от запястья до самого плеча. На руке великана корявыми буквами было выведено: "Тамеха- меха король". 
 -Твой отец умеет писать по-английски? - удивился Джандерс. 
 Кеоки отрицательно помотал головой и что-то быстро произнес на гавайском языке. Дождавшись ответа отца, он перевел: 
 Это сделал отцу в году русский моряк, когда умер великий король Камехамеха. 
 А почему же тогда "Тамехамеха"? - не понял Джан дерс. 
 Наш язык только начинает обретать письменную фор му, - пояснил Кеоки. - По американскому правописанию это может считаться и правильным и неправильным. Напри мер, вы можете написать имя моего отца "Келоло", но не бу дет ошибкой написать его как "Тероро". 
 Ты хочешь сказать, что истина заключена где-то посре дине? - спросил Джандерс. 
 Кеоки схватил руку капитана и восторженно принялся трясти ее, будто тот изрек нечто, решавшее сложную проблему. 
 -Да, капитан, - счастливо улыбаясь, закивал молодой человек. - В таких случаях истина действительно находится где-то посредине. 
 Эбнеру сама эта мысль показалась настолько отвратитель ной, что натолкнула его на подозрение: уж не склоняется ли 
 Кеоки, снова очутившись на родине, к возвращению в стан язычников. 
 -Истина всегда одна, - наставительно поправил священ ник. 
 Кеоки с радостью согласился и с этим заявлением: 
 Что касается Бога, то истина, действительно, одна, пре подобный Хейл. Но с точки зрения написания имени моего от ца окончательно утверждать что-либо трудно. Истина как раз посредине между Келоло и Тероро потому, что каждое из имен по отдельности неправильно. 
 Кеоки, - терпеливо продолжал Хейл. - Комитет мис сионеров, прекрасно владеющих латынью, древнегреческим и ивритом целый год заседал в Гоноруру, чтобы определить пра вильность написания гавайских имен. Этих специалистов нельзя обвинить в спешке или невежестве. Они и решили, что правильное написание имени твоего отца - Келоло. 
 Кеоки, не задумываясь, невольно дал отпор: 
 -Кстати, эти же специалисты решили, что правильное на звание города, где они заседали - Гонолулу. Хотя по произно шению оно ближе к "Гоноруру", как вы только что сказали. 
 Эбнер вспыхнул и готов был уже ответить юноше резкостью, но положение спас капитан Джандерс. Не выпуская татуированной руки Келоло, он в восхищении произнес: 
 -Тамехамеха! Поистине великий король! Алии Нуи Нуи! 
 Келоло, пребывавший в смущении во время этих непонятных споров, широко улыбнулся и решил вернуть комплимент. Похлопывая перила "Фетиды", он сказал на гавайском: 
 -Это очень хороший корабль. Я куплю его для Маламы, Алии Нуи, а вы, капитан Джандерс, будете им командовать. 
 Когда Кеоки перевел речь отца, Джандерс не рассмеялся, а серьезно глядя в глаза Келоло, глубокомысленно покачал головой: 
 Спроси отца, сколько сандалового дерева он сможет дать за этот корабль. 
 Свое сандаловое дерево я очень берегу, - осторожно на чал Келоло. - Но в горах Мауи его очень много, и я смогу до быть сколько надо. 
 Скажи ему так: будет сандаловое дерево - будет ему ко рабль. 
 Услышав перевод, Келоло принялся чисто по-американ ски трясти руку капитану, но тот предупредил: 
 Объясни ему, что сразу "Фетиду" он не получит. Сначала я должен отвезти на ней сандаловое дерево в Кантон, загрузить корабль китайскими товарами, которые будут принадлежать мне, и которые я смогу продавать. Тогда бриг будет принадле жать ему. 
 Это разумное решение, - кивнул Келоло и в третий раз протянул капитану руку в знак заключения сделки. На этот раз Джандерс с удовольствием ответил на рукопожатие, и по вернулся к помощнику: 
 Мистер Коллинз, составьте договор по всей форме в трех экземплярах. Оговорите, что мы продаем "Фетиду" под пол ную загрузку сандалом сейчас, плюс такое же количество сан далового дерева по возвращении из Китая. Когда условия сделки были переведены, и Келоло величественным кивком подтвердил свое согласие, Коллинз шепнул капитану: 
 Ведь это же чертова пропасть сандала! На что Джандерс ответил: 
 Так ведь и корабль - что надо! Сделка честная. 
 Пока огромный вождь занимался заключением сделки, у Эбнера появилась возможность разглядеть его поближе. Его внимание сразу привлек символ власти, который Келоло носил на шее. С очень толстого темного ожерелья, свитого, скорее всего, из волокон какого-то растения, свисал предмет удивительной формы, похожий на слоновую кость. Он имел примерно пять дюймов в длину и полтора в ширину, но самым замечательным в нем было то, что кончик его изгибался вперед и вверх, так что весь предмет напоминал древнее тесло, которым обрабатывали древесину. 
 Что это? - шепотом поинтересовался Эбнер у Кеоки. 
 Знак алии. 
 Из чего он сделан? 
 Это китовый зуб. 
 Наверное, он очень тяжелый, чтобы носить его на шее, - высказал свое предположение Эбнер, и в ту же секунду, ничуть не смущаясь, Кеоки взял ладонь миссионера и просунул ее под зуб, чтобы священник сам мог почувствовать вес этого удиви тельного предмета. 
 В старые времена, - рассмеялся Кеоки, - вас бы убили за то, что вы посмели прикоснуться к алии. Но вес моего отца ничуть не беспокоит, добавил он, - ведь символ власти держится на ожерелье из человеческих волос. 
 Правда? - чуть не задохнулся Эбнер, и снова Кеоки пришлось подсовывать руку миссионера под ожерелье, чтобы тот сам потрогал его. Потом молодой человек объяснил, что это ожерелье было сплетено из двух тысяч косичек, каждая из которых была сделана из восьмидесяти волосинок. 
 Получается, что общая длина волос составляет... - на чал подсчитывать Эбнер. - Нет, это что-то невероятное. 
 И все волосы взяты с голов друзей, - с гордостью отме тил Кеоки. 
 Прежде чем Эбнер успел прокомментировать этот варварский обычай, у борта "Фетиды" вспыхнуло невероятное оживление, и все миссионеры бросились туда, чтобы стать свидетелями необычного зрелища. С грот-мачты были спущены два толстенных каната к лодке, в которой до сих пор находилась Малама, Алии Нуи. Концы канатов были прикреплены к широкой прочной ленте из парусины. Такое приспособление обычно подводят под брюхо коровы или лошади, которых надо переправить на палубу корабля. Сегодня эта парусиновая люлька использовалась для другой цели: в нее слуги Маламы осторожно укладывали свою почитаемую повелительницу. При этом руки и ноги женщины свисали вниз с парусины, что делало ее положение более-менее надежным, а ее громадный подбородок устроился на узле каната, который не давал парусине вырваться. 
 Она уже готова? - заботливо поинтересовался капитан Джандерс. 
 Все в полном порядке! - отрапортовал один из матросов. 
 Только не уроните ее! - предупредил капитан. - Иначе живыми нам отсюда не убраться. 
 Аккуратней! Аккуратней! - подбадривали себя матро сы, работающие с канатами, и очень скоро гигантская Алии Нуи поднялась на уровень перил. Как только ее большие тем ные глаза, полные детского любопытства, смогли заглянуть за перила, пока подбородок все так же продолжал упираться в край парусины, а распластанное тело нежилось в люльке, она широким жестом правой руки добродушно поприветствовала собравшихся, после чего снизошла до того, что позволила се бе искренне улыбнуться. 
 Алоха! Алоха! Алоха! - трижды повторила она мягким тихим голосом, в то время как ее взгляд перемещался по верени це одетых в черные фраки миссионеров. Однако самые искрен ние и теплые приветствия достались худеньким, но все же 
 привлекательным молодым женщинам, скромно стоявшим позади мужей. Потребовалось бы, наверное, четыре Аманды Уиппл, чтобы сравниться по объему с этой величественной женщиной, возлежащей в парусиновой люльке: - Алоха! Алоха! - продолжала она, раскачиваясь перед женщинами. 
 -Ради всего святого! - выкрикнул капитан Джандерс. - Только не торопитесь! Аккуратней! Еще аккуратней! 
 Веревки с кабестанов разматывались, и люлька постепенно приближалась к палубе. Капитан Джандерс, Келоло и Кеоки втроем рванулись вперед, чтобы перехватить люльку и поддержать ее. Упаси Бог, чтобы Алии Нуи случайно не ушиблась при высадке! Однако женщина обладала такой громадной массой, что все усилия мужчин оказались тщетными, и люлька продолжала неумолимо опускаться. Храбрецам пришлось сначала встать на колени, а потом и вовсе лечь на палубу. Ничуть не встревоженная таким поворотом событий, благородная женщина перекатилась на парусине, отыскала опору для ног и восстала во весь свой рост. При этом намотанные на нее слои тапы делали ее еще более громадной. Не спеша Малама прошлась вдоль ряда миссионеров, каждого лично поприветствовав мелодичным "Алоха!" Но когда она дошла до изможденных путешествием женщин, чье состояние могла легко понять, как и худобу, о чем свидетельствовали их тощие тела, Алии Нуи не выдержала и расплакалась. Прижав к своей огромной груди худенькую Аманду Уиппл, она продолжала рыдать, а затем потерлась с молодой женщиной носами, словно эта американка являлась ей родной дочерью. Передвигаясь от одной женщины к другой, Малама не переставала всхлипывать, и каждую одаряла знаками наивысшего внимания, выказывая при этом свою безграничную любовь к прибывшим. 
 Алоха! Алоха! - вновь и вновь повторяла она. Затем, встав перед женщинами и полностью игнорируя при этом их мужей (как, впрочем, и своего собственного), она тихо загово рила, и Кеоки перевел нежные слова своей матери: 
 Мои обожаемые милые детки! Вы всегда должны думать обо мне как о своей матери. До вас белые люди присылали нам только моряков, торговцев или просто неудачников, от кото рых ничего хорошего мы не получили. Никогда раньше не приезжали сюда женщины. Но вот теперь появились вы, и по этому мы можем смело сделать вывод о том, что американцы, наконец-то, стали добры к нам. 
 Алии Нуи, самая священная женщина островов, существо, от которого изливалась мана на Мауи, великодушно ждала, пока сын донесет до приезжих смысл ее слов, и пока женщины, в свою очередь, не проявят свою признательность по поводу этого приветствия. Она снова прошла вдоль их ряда, потерлась носом с каждой из жен миссионеров, повторяя при этом: 
 -Ты - моя дочь. 
 Затем, переполненная эмоциями от встречи с миссионерами и уставшая от напряжения, которое ей пришлось пережить за время подъема на борт "Фетиды", Малама понемногу успокоилась. На ее луноликом лице явно читалось удовольствие и покой, и женщина постепенно начала расстегивать талу, обернутую вокруг ее огромного тела. Передав концы ткани слугам, она велела им расходиться в разные стороны, а сама принялась вращаться, наподобие волчка, пока не осталась обнаженной, если не считать ожерелья из волос, на котором висел грандиозный китовый зуб. С удовольствием почесав свое тело и издав вздох облегчения, она подала знак слугам, что желает прилечь, и местом для отдыха снова выбрала парусиновую люльку. Но когда она растянулась на животе, миссионеры с ужасом обнаружили, что во всю длину ее левой ноги красовалась татуировка. Темно-лиловыми буквами было выведено: "Тамехаме-ха король умер в ". 
 Неужели это тоже работа русских? - изумился капитан Джандерс. 
 Скорее всего, - хмыкнул Кеоки, а затем спросил мать относительно такой памятной надписи, и она вывернула шею, чтобы изучить непонятные буквы. Затем на глазах женщины снова появились слезы, и Кеоки пояснил: - Она была девят надцатой женой великого Камехамехи. 
 Иеруша возмутилась: 
 Да чем же это лучше любовницы или наложницы? 
 Гораздо лучше, - продолжал свои объяснения Кеоки. - В последние годы жизни короля Малама была у него любимой женой. Ну, разумеется, так как она Алии Нуи, у нее были и дру гие мужья. 
 Ты хочешь сказать, что она была замужем за твоим от цом в то же самое время? - подозрительно спросил Эбнер. 
 Разумеется! - как ни в чем не бывало, подтвердил Кео ки. - Камехамеха сам согласился на это, поскольку мой отец - ее младший брат, и от их брака зависело многое. 
 -Обрызгайте водой ту несчастную женщину! - закричал капитан Джандерс, поскольку одна из жен миссионеров, не выдержав вида нагой Маламы и сложностей местных семей ных традиций, потеряла сознание и рухнула на палубу. 
 Кеоки, поняв причину обморока, подошел к матери и тихим шепотом объяснил, что ей следует одеться, поскольку американцы не любят вида человеческого тела. Огромная Малама, удобно расположившаяся на парусине, охотно согласилась выполнить эту просьбу, но добавила с энтузиазмом в голосе: 
 Скажи им, что впредь я буду носить такую же одежду, как и они. Однако прежде чем Кеоки успел перевести ее слова, Малама попросила капитана Джандерса принести огонь. Когда на палубу была доставлена жаровня, Алии Нуи демонстративно сожгла всю тапу, в которой явилась на ко рабль, и когда догорел последний кусочек ткани, она торжест венно заявила: - Теперь я буду одеваться так же, как эти но вые женщины. 
 Кто же сумеет сшить вам платье? - поинтересовался Эбнер. 
 Малама властно указала на Иерушу и Аманду и просто произнесла: 
 Ты и ты. 
 Скажи, что ты будешь очень счастлива сделать это, - быстро зашептал Эбнер на ухо Иеруше. 
 Обе жены священников поклонились и сказали: 
 Мы сошьем вам платье, Малама, но у нас, наверное, не найдется столько ткани, потому что вы очень большая жен щина. 
 Не серди ее! - предупредил Эбнер, но быстрый ум Мала мы сразу же ухватил все нюансы, заставшие Иерушу врас плох, и она рассмеялась: 
 Даже если сложить все ваши крохотные платья, - и она провела рукой вдоль ряда миссионерских жен, - мне и тогда бы не хватило ткани. - После этого она подала сигнал своим слугам, и из каноэ были принесены свертки. Когда их начали разворачивать, перед глазами изумленных женщин предста ли самые лучшие китайские ткани всевозможных цветов. Ос тановившись на ярко-красном и темно-голубом материалах, Малама указала пальцем на незамысловатое домашнее пла тье, в которое была одета Аманда Уиппл, и спокойно объяви ла: - Когда я вернусь на берег, у меня будет точно такое же. 
 Отдав распоряжения, Малама заснула, а слуги с опахалами, украшенными перьями, отгоняли мух от ее обнаженного тела. Когда она проснулась, капитан Джандерс поинтересовался, не угодно ли Маламе будет откушать еды с корабля, но та высокомерно отказалась, и вместо этого велела поднять с каноэ свои продукты в больших сосудах из бутылочных тыкв. И пока жены миссионеров корпели над изготовлением платья, размерами больше напоминавшего палатку, Малама, удобно устроившись на парусине, вкушала огромные количества жареной свинины, хлебного дерева, печеного мяса собак, рыбы и запивала это все напитком "пои". Время от времени она давала себе отдохнуть, и тогда слуги постукивали по ее животу, производя своеобразный массаж по старинному обычаю, чтобы Малама могла еще поесть. В эти минуты гигантская женщина довольно похрюкивала, в то время как пища укладывалась поудобнее в ее громадной утробе. 
 - Алии Нуи надо много есть, - с гордостью пояснил Кеоки. - Она принимает пищу пять или шесть раз в день, чтобы простые люди издалека могли понять, что Малама - великая женщина. 
 До самого вечера трудились женщины над платьем, а их мужья молились о том, чтобы Малама благосклонно их приняла и разрешила миссии работать в Лахайне. Но, наверное, с неменьшим энтузиазмом молились моряки: они с нетерпением ждали того момента, когда и все миссионеры, и эта толстуха, наконец, покинут "Фетиду", чтобы на борт с берега смогли приплыть заждавшиеся девицы и заняться своим привычным делом. 
 * * * 
 На следующее утро в десять часов огромное красно-голу бое платье было готово, и Малама приняла его, не удосужив шись даже поблагодарить женщин. Она жила в том мире, где все, кроме, разумеется, ее самой, являлись слугами. Платье надевали аккуратно, как прилаживают навес над торговой лавкой в Новой Англии. Затем длинные темные волосы Ма ламы выпустили наружу, и они тяжелым водопадом легли на ее спину. Женщины ловко застегнули пуговицы, подпра вили пару стежков у талии, и великая Алии Нуи подпрыгну ла несколько раз, чтобы поудобней разместить свое тело в 
 столь непривычном наряде. Затем она широко улыбнулась и, обратившись к сыну, произнесла: 
 -Ну, вот, теперь я настоящая христианка! После этого Малама повернулась к миссионерам: 
 -Мы очень ждали от вас помощи, - начала она. - Мы знаем, что есть такие места, где люди живут лучше нас, и мы хотим, чтобы вы научили нас этому. В Гонолулу первые мис сионеры уже учат наш народ читать и писать. В Мауи я буду вашей первой ученицей. - Она произвела какие-то подсчеты на пальцах и твердо заявила: - Через один лунный месяц - и запомни это, Кеоки! - я смогу писать свое имя и передам его в Гонолулу с каким-нибудь посланием. 
 Это был момент принятия серьезного решения, и все на борту "Фетиды" поразились силе воли этой удивительной женщины. Все, кроме одного человека. Эбнер Хейл подумал, что, хотя такое решение Маламы было замечательным для страны безграмотных язычников, все же начинать надо было не с этого. Поэтому он приблизился к Алии Нуи и негромко произнес: 
 -Малама, мы принесли вам не только алфавит и приеха ли не только для того, чтобы научить вас писать свои имена. Мы принесли с собой слово Божье, и пока вы не примете его, все, что вы напишете, не будет иметь никакого значения. 
 Когда эти слова были переведены Маламе, на ее луноликом лице не отобразилось ни единой эмоции. Она лишь так же спокойно заявила: 
 У нас есть боги. Нам нужно научиться читать и писать. 
 Но письменность без Бога бесполезна, - упорствовал Эбнер, и при этом его маленькая светлая голова едва доходила до шеи Маламы. 
 Нам говорили, - не менее твердо продолжала женщи на, - что письменность идет на пользу всему миру, а вот Бог белых людей помогает только белым людям. 
 Вам все неправильно объяснили, - настаивал Эбнер, подавшись вперед. 
 К всеобщему удивлению, Малама никак не отреагировала на этот выпад, а только повернулась к женщинам и спросила: 
 Кто из вас жена этого маленького человечка? 
 Я, - не без гордости сказала Иеруша. 
 Маламе это понравилось. Она успела заметить, как ловко Иеруша управлялась с шитьем не совсем обычного платья, и поэтому объявила: 
 -В течение первого лунного месяца вот она будет учить ме ня читать и писать, а в течение следующего - вот он, - и она указала на Эбнера, - будет обучать меня новой религии. И если я приду к выводу, что и то и другое имеет одинаковую важность, по прошествии двух месяцев я честно объявлю вам об этом. 
 Кивнув собравшимся, Малама прошла к парусиновой люльке и приказала слугам расстегнуть платье и снять его. Затем она попросила Иерушу показать ей, как правильно складывать эту новую для нее одежду, и только после этого расположилась, как прежде, в люльке, свесив руки и ноги и устроив подбородок на канате. Кабестаны застонали. Матросы принялись поднимать люльку над палубой, и капитан Джандерс снова занервничал: 
 -Ради Христа, все так замечательно складывается! Толь ко не уроните ее сейчас! 
 Дюйм за дюймом драгоценный груз опустили в каноэ, и наконец Алии Нуи выкатилась из парусиновой люльки, после чего слуги помогли ей подняться на ноги. Прижимая новое платье к щеке, она прокричала во всю силу своего голоса: 
 -Теперь вы все можете сойти на берег! 
 Тут же на воду были спущены шлюпки, увозящие миссионеров к их новому дому. Лодки выстроились "гуськом" за величественным каноэ Маламы, где на носу и на корме стояли носители жезлов с перьями, а все остальные слуги старательно отгоняли мух от обнаженного тела своей повелительницы. Она же, высокая и гордая, все так же бережно прижимала к лицу только что сшитый для нее наряд. 
 * * * 
 Пока Малама случайно не выбрала супругов Хейл в качестве своих учителей и наставников, миссионеры не знали, кто из них останется на Мауи, а кому предстоит отправиться на соседние острова. Сейчас же стало очевидно, что по крайней мере одна па ра уже нашла свой новый дом, и когда шлюпки подплывали к берегу, Эбнер с интересом принялся рассматривать непривыч ный пейзаж и поселения, где с этого дня ему предстояло тру диться долгие годы. Его взору открылась одна из красивейших деревень во всем Тихом океане, древняя Лахайна, столица Гавайев. Ее лагуну защищал коралловый барьер, на который, не переставая ни на миг, обрушивались одна за другой волны, 
 разбиваясь белой пеной, и, шипя, отступали назад. Там, куда вода уже не доставала, играли на песке очаровательные голые ребятишки, сверкая ослепительными улыбками. 
 Впервые в жизни Эбнер увидел кокосовую пальму, настоящее чудо тропиков. Ее ствол изгибался под ветром, как пружина, раскачиваясь во все стороны, и при этом каким-то таинственным образом дереву удавалось оставаться на своем ненадежном месте. За пальмами начинались аккуратно распланированные поля, доходящие до самых гор. Таким образом, вся Лахайна напоминала собой один огромный цветущий сад. 
 -Вон те растения с темными стволами и есть хлебные де ревья, объяснял Кеоки. - Они кормят нас. Но лично я в Бо стоне скучал вон по тем, низкорослым с густой листвой. Они дают отличную тень, где можно отдохнуть от жары. Их назы вают "дерево коу". 
 Иеруша присоединилась к беседе, заметив: 
 Вот теперь, когда я своими глазами вижу все эти цветы и сады, я начинаю понимать, что, наконец-то нахожусь на Га вайях. 
 Тот сад, на который вы смотрите, - с гордостью сооб щил Кеоки, - и есть место, где я живу. Вон там, где неболь шой ручей вливается в море. 
 Эбнер и Иеруша попытались что-то рассмотреть сквозь густые листья коу, которые росли здесь в несколько рядов, но так ничего и не разглядели. 
 А вон те хижины, - поинтересовался Эбнер, - они из травы? 
 Да, - кивнул Кеоки. - В нашем поселке девять или де сять таких домиков. Как красиво смотрятся они со стороны моря! 
 А что это за каменная площадка? - не унимался Эбнер. 
 Это место, где отдыхают боги, - не задумываясь, отве тил Кеоки. 
 Эбнер в ужасе уставился на впечатляющее нагромождение довольно крупных камней. Ему показалось, что он даже видит, как с них капает кровь во время проведения различных языческих ритуалов. Поэтому священник счел, что будет нелишним тихонько прочитать молитву, находясь рядом с таким местом, и забормотал себе под нос: 
 -О Господи, огради нас от язычества и того зла, что оно несет в себе. 
 Потом он все-таки набрался храбрости и шепотом спросил у Кеоки: 
 Это здесь производились жертвоприношения, которые... 
 Вон там? - Кеоки не смог сдержать смеха. - Нет, эта площадка предназначается только для семейных богов. 
 Смех молодого человека буквально взбесил Эбнера. Ему показалось несколько странным, что пока Кеоки оставался в Новой Англии и читал лекции будущим священникам обо всех ужасах, творящихся на Гавайях, он имел довольно правильное представление о религиях. Но как только он ступил на свою родную, но нечестивую землю, истинность его убеждений несколько поблекла. 
 -Кеоки, - с напускной торжественностью начал Эбнер, - все языческие идолы противны Господу. 
 Кеоки так и хотелось сейчас закричать: "Но это же не идолы!., не как те злые боги, вроде Кейна или Каналоа", но, как воспитанный и образованный гаваец, он прекрасно понимал, что с учителем спорить не следует, поэтому довольствовался тем, что негромким голосом пояснил: 
 -Речь идет о незначительных дружелюбных личных бо гах моей семьи. Ну, например, иногда богиня Пеле приходит побеседовать с моим отцом. - Здесь он с некоторым смущени ем осознал, насколько его слова могут показаться нелепыми, поэтому молодой человек не решился объяснить, что и акулы иногда подплывают к берегу для того, чтобы поговорить с Ма- ламой. "Наверное, преподобный Хейл этого просто не пой мет", - с грустью подумал про себя юноша. 
 Эбнеру было невыносимо больно слушать, как молодой человек, надеющийся в один прекрасный день быть посвященным в сан, так активно защищает языческие обычаи. Священник отвернулся от Кеоки и некоторое время молчал, но вскоре этот поступок показался ему проявлением трусости, поэтому он снова подошел к молодому человеку и резко заявил: 
 Нам придется избавиться от этой каменной площадки. В этом мире есть место либо только для Господа, либо для языческих идолов. Вместе они сосуществовать не могут. 
 Вы правы! - искренне согласился Кеоки. - Мы и при ехали сюда, чтобы вырвать с корнем старое зло. Но только, бо юсь, Келоло не позволит нам разрушить эту площадку. 
 Почему же? - холодно спросил Эбнер. 
 Потому что он собственноручно выстроил ее. 
 Зачем он это сделал? - не отступал священник. 
 Моя семья издавна жила на большом острове, который назывался Гавайи. Мы правили там в течение многих поколе ний. Потом мой отец переехал сюда, на Мауи. Тогда он был од ним из самых преданных военачальников короля Камехаме- ха. Король отдал ему большую часть острова, и первое, что сделал мой отец, получив земли, так это выстроил ту самую площадку, которую вы только что видели. И он часто повто рял, что именно на это место приходит к нему Пеле, богиня вулканов, чтобы предупредить об опасности. 
 Платформу придется разрушить, а Пеле больше просто не существует. 
 Вон то большое каменное здание, - перебил священ ника Кеоки, указывая на старое строение, возвышающееся на конце пирса, выходящего к морю, - и есть бывший дво рец Камехамеха. Прямо за ним начинается королевское по ле таро. А вон там, подальше, видите дорогу? В тех местах живут иностранные моряки. Скорее всего, ваш дом тоже бу дет выстроен там же. 
 Скажи, а в деревне есть европейцы? 
 Да. Изгои и пьяницы. И я беспокоюсь о них даже боль ше, чем об отцовской каменной площадке. 
 Эбнер сделал вид, что недослышал этого выпада, тем более, что сейчас ему представилась великолепная возможность насладиться прекрасной панорамой Лахайны. Сразу за столицей, постепенно поднимаясь склонами холмов и вновь опускаясь обворожительными долинами, а иногда вздымаясь до высочайших вершин, располагались знаменитые горы Мауи, величественные и неповторимые, тянущиеся до самого моря. Если не считать омерзительных холмов на Островах Огненной Земли, Эбнеру раньше никогда не приходилось видеть настоящие горы, и их плавный переход к морю делал этой пейзаж незабываемым. Священник воскликнул в восхищении: 
 -Вот что значит творение рук Божьих! И подниму я глаза свои на горы! 
 Эбнер так разволновался, что почувствовал необходимость сейчас же прочитать молитву, благодаря Господа за то, что он сумел создать такую красоту. Когда маленькая группа мисси онеров впервые ступила на песок Лахайны, он объявил о со брании, руками разгладил свой фрак, снял касторовую шляпу и поднял голову к вершинам гор, говоря при этом: 
 - Ты провел нас через бури и непогоду, и теперь опустил ноги наши на земли язычников. Ты объявил нам, что такова воля Твоя: привести эти заблудшие души к Твоим житницам. Мы недостойны выполнить Твое задание, но будем постоянно молиться и просить Твоей помощи. 
 Затем миссионеры запели гимн, который с недавних пор стал как бы рассказом в стихах, повествующим об усилиях миссионеров во всем мире. Начинался он словами: "От гор ледяных, что в Гренландии...", но когда дело дошло до второго куплета, каждый из собравшихся пел так, словно строки были написаны специально для Гавайских островов: 
 Хоть остров Цейлон и прекрасен: 
 Живи, наслаждайся весь век, 
 И воздух здесь чист, но опасен 
 В местах этих лишь человек. 
 И даров Божьих нет в мире краше, 
 Нет счета чудеснейшим дням. 
 Но язычник по-прежнему страшен: 
 Он молится скалам и пням. 
 К сожалению, именно этот гимн был первым исполнен в Лахайне, и он еще больше утвердил Эбнера в его заблуждениях. Он всегда будет считать Лахайну чудеснейшим местом с великолепной природой и чистым воздухом, но с опасными и страшными людьми. У него сложится свое мнение о гавайцах: для Эбнера они навсегда останутся слепыми язычниками. Теперь же, как только пение прекратилось, Эбнер в изумлении заметил, что и он, и его миссионеры окружены толпой совершенно нагих дикарей. Священники инстинктивно поддались чувству страха и на всякий случай сбились в кучку, чтобы защищаться, если вдруг островитяне вздумают напасть на них. 
 На самом же деле никому из миссионеров еще не приходи лось встречаться с такой дружелюбной и гостеприимной груп пой туземцев, какими оказались эти гавайцы. Все они были чи стенькие, ухоженные, не знавшие опасных тропических заболе ваний. Всех их отличали совершенно здоровые зубы, приятные манеры и безумная, дикая жизнерадостность. Им уже удалось самостоятельно развить организованное общество, но для Эбне ра они все равно оставались злобными и слепыми к истине. 
 - Боже Всемогущий! - взмолился он. - Помоги нам донести свет до этих жестоких сердец. Дай нам силы победить и уничтожить каждого языческого идола на этой земле, где опасен лишь человек. 
 Однако Иеруша думала иначе. "Скоро эти люди смогут читать, рассуждала она. - Мы научим их шить одежду, чтобы они могли прятать свои тела от непогоды. Господи, дай нам силы, здесь так много работы!" 
 * * * 
 Молитвы вскоре были прерваны неожиданным шумом: десятеро мускулистых мужчин с шестами на плечах бегом тащили каноэ, которое никогда не касалось воды. Торжественно они опустили лодку к ногам Маламы, и она забралась в нее. Поскольку гавайцам было неведомо колесо, то и повозок, соответственно, они не имели, и средством наземного передвижения здесь служило каноэ с приделанными к нему шестами, которые клали себе на плечи специальные носильщики. Ма-лама развернула свое новое платье и приказала слугам помочь ей одеться. Ткань заскользила по ее груди, по животу и ногам, где сохранялось воспоминание о короле Камехамеха, а Алии Нуи гибкими, волнообразными движениями тела помогла красно-голубому шедевру облечь ее фигуру, как должно. 
 Макай! Макай! - завизжали женщины в толпе, выска зывая тем свое восхищение Алии Нуи в ее новом наряде. 
 С сегодняшнего дня я буду всегда так одеваться! - торже ственно заявила Малама. - Через один лунный месяц я напишу письмо в Гонолулу, потому что у меня очень хорошие учите ля. - Нагнувшись, она дотронулась до Эбнера и Иеруши, пока зывая, таким образом, что они также должны войти в каноэ. - Этот мужчина - мой учитель религии, Макуа Хейл, - объяви ла Алии Нуи, только с учетом гавайского произношения его фамилия прозвучала "Хелли", как его и стали называть с тех пор. - А это моя учительница словесности, Хейл Вахине. А те перь мы должны построить моим учителям дом. 
 Носильщики подняли каноэ, поправили шесты на плечах, и во главе великой процессии, куда входили люди с жезлами, украшенными перьями, с барабанами, слуги и более пяти ты сяч простых обнаженных гавайцев, чета Хейл начала свое первое чудесное путешествие по Лахайне. Кеоки трусцой бе
 жал рядом с каноэ, переводя слова матери, рассказывавшей приезжим о красотах своего острова. 
 -Сейчас мы минуем королевское поле таро, - пояснял Кеоки. - Вот этот маленький ручей снабжает нас пресной во дой. Место для поля было выбрано не случайно, ведь здесь растет так много замечательных деревьев. Именно здесь, гово рит Малама, и будет выстроен дом для вас. 
 Носильщики останавливались по приказу Алии Нуи в тех местах, где должны были располагаться углы будущего здания, и каждый раз она бросала туда камень. Слуги тотчас же принялись возводить травяную хижину, но они не успели построить ее до конца, поскольку Малама подала сигнал, и процессия направилась к ее дворцу. 
 Вот это наша главная дорога, - рассказывала Алии Нуи. - Ближе к морю располагаются земли, на которых жи вут алии. У гор находятся дома простых людей, а вот в этом парке живет король, когда приезжает сюда отдохнуть. 
 А что это за маленькие травяные домишки, больше по хожие на собачьи будки? - поинтересовался Эбнер. 
 Когда вопрос был переведен, Малама от души расхохоталась и пояснила: 
 Нет, как раз тут и живут простые люди. 
 Но, по-моему, эти хижины слишком малы для челове ка, - возразил Эбнер. 
 А простые люди и не проводят в них много времени, не так, как алии в своих больших домах, - объяснила Малама. - Они хранят там свою талу и спят, если идет дождь. 
 Так где же они находятся большую часть времени? - изумился Эбнер. 
 Малама широко распростерла руки и величественно обвела ими всю местность, раскинувшуюся перед ней: 
 Они живут под деревьями, на берегах реки, в долинах. - Эбнер хотел что-то ответить, но не успел, поскольку каноэ поднесли к огромному и очень красивому парку, отгорожен ному стеной из коралловых блоков в три фута высотой. За ог радой пестрели цветы и благоухали фруктовые деревья. Эбнер заметил и здесь десяток небольших домиков и даже один большой, напоминавший шатер с видом на море. Именно к этому дому и понесли Маламу и Хейлов. Выбираясь из каноэ, Малама объявила: 
 А вот и мой дворец. Я всегда буду рада видеть вас у себя. 
 Она провела гостей в прохладную просторную комнату, стены которой были изготовлены из перевитых пучков травы. По углам высились деревянные столбы, а в узкий дверной проем было видно море. Пол был выложен белой галькой и покрыт циновками из пандануса, на которые сейчас, издав вздох облегчения, и опустила свое тело огромная Алии Нуи, устроив подбородок на ладонях и строго заявив: 
 -А теперь учите меня писать. 
 Иеруша сама уже с трудом вспоминала, как ее саму учили этому шестнадцать лет назад. Запинаясь, она начала: 
 -Простите меня, Малама, но для этого нам понадобятся ручки и бумага. 
 Ее замечания были прерваны все тем же голосом, холодным и ровным, как отполированный металл: 
 Ты будешь учить меня писать, - повторила Малама ко мандным тоном, перечить которому не имело смысла. 
 Да, Малама. 
 Иерушу охватила нервная дрожь. Оглядевшись вокруг себя, она, к своей радости, обнаружила несколько длинных палочек, при помощи которых служанки Маламы набивали на тапу замысловатые узоры, а рядом небольшие сосуды с темной краской. Взяв у женщин кусок тапы, и вооружившись такой палочкой, Иеруша аккуратно вывела на тапе слово "МАЛАМА" . И когда огромная женщина принялась внимательно изучать непонятные знаки, Иеруша пояснила: 
 -Так пишется ваше имя. 
 Когда Кеоки перевел эти слова, Малама поднялась и принялась рассматривать буквы с разных углов, гордо повторяя вслух свое собственное имя. Грубо выхватив у Иеруши палочку, она окунула ее в краску и принялась повторять начертание таинственных символов, полностью ощущая ту волшебную силу, которую эти значки заключали в себе. С удивительной точностью она вывела буквы, после чего радостно выкрикнула "Малама!" не менее дюжины раз. Потом она написала это слово еще, и еще, и еще. Прошло некоторое время, и неожиданно Малама остановилась и спросила Кеоки: 
 Если я пошлю это слово в Бостон, поймут ли там люди, что это слово написала я, Малама? 
 Ты можешь послать его в любой уголок мира, и люди все равно будут знать, что это слово написано тобой, - убедил ее сын. 
 -Я учусь писать! - в радостном возбуждении воскликну ла громадная женщина. - Очень скоро я начну посылать письма по всему миру. Единственное различие между белыми людьми, которые правят всем, и нами, гавайцами, заключает ся в том, что белые люди умеют писать. Теперь я тоже смогу писать, и тогда я стану понимать все. 
 Такого заблуждения Эбнер вынести уже не смог, поэтому счел необходимым вмешаться: 
 -Я однажды уже предупреждал вас, Малама, что женщи на, конечно, может научиться писать слова, но эти слова ни чего не будут значить. Малама, я еще раз хочу предупредить вас! Пока вы не выучите заповеди Господа нашего, вы ничему не научитесь. 
 Стены травяного дома были достаточно толстыми, и когда Малама встала во весь рост, продолжая держать в руках палочку, она заслонила собой дверной проем так, что в комнате сразу потемнело. Сейчас, в полумраке, она словно представляла собой некий гигантский обобщенный образ всех гавайцев: смелых, решительных и отважных людей. Когда-то в недалеком прошлом, во времена правления ее бывшего мужа Камехамеха, она на войне задушила голыми руками мужчину, который намного превосходил ростом этого щуплого типа с болезненным цветом лица, снова вставший сейчас у нее на пути. Она хотела смахнуть его в сторону, как ее слуги отгоняют от нее мух, но на Маламу все же произвела впечатление его удивительная настойчивость, а также некая сила и убежденность в голосе. Более того, она и сама понимала, что он был прав. Начертание палочкой букв было достаточно простым. Тут должен был таиться какой-то секрет, придающий силу этим буквам. Малама уже приготовилась выслушать этого тщедушного хромого человечка, но он сам, наставив на Алии Нуи палец, неожиданно закричал: 
 -Малама, не надо просто копировать форму букв. Надо научиться понимать, что означает каждое слово! 
 Такие манеры были для Маламы невыносимы, и поэтому она одним ударом своей правой руки, которая была, кстати, толще, чем туловище Эбнера, просто сбила его с ног. Вернувшись к куску тапы, она в ярости снова принялась выводить свое имя, не обращая внимания на кляксы и растекающуюся краску от сильного нажима на палочку. 
 -Я умею писать свое имя! - ликовала женщина, но даже в эти минуты радости убедительные слова Эбнера продолжали 
 преследовать ее. Швырнув палочку на пол, она подошла к тому месту, где на тале лежал распростертый священник и, встав на колени рядом с ним, очень долго вглядывалась в его лицо, пока, наконец, не произнесла: - Мне кажется, что ты сказал правду, Макуа Хейл. Подожди немного, Макуа Хейл. Когда я научусь писать, тогда настанет и твоя очередь. - Затем она сразу же позабыла о миссионере и, повернувшись к Иеруше, скомандовала своим шелковым, неповторимым голосом: 
 -Теперь продолжай учить меня писать. 
 Урок длился три часа, пока Иеруша не почувствовала слабость и поняла, что ей пора остановиться. 
 Нет! - возмутилась Малама. - Я не могу просто так те рять время. Учи меня писать! 
 У меня кружится голова от жары, - попыталась оправ даться усталая женщина. 
 Малама велела слугам с опахалами немедленно подойти к Иеруше, чтобы освежать воздух в комнате, но молодая женщина все же продолжала настаивать на перерыве. Тогда Алии Нуи взмолилась: 
 Хейл Вахине, пока мы понапрасну теряем время, те лю ди, которые умеют читать и писать, грабят наши острова. Я не могу больше ждать. Пожалуйста, я прошу тебя! 
 Малама, - чуть слышно проговорила Иеруша. - У ме ня скоро будет ребенок. 
 Когда Кеоки перевел матери эти слова, великая Алии Нуи буквально преобразилась. Вытолкав Эбнера из большой комнаты, она приказала своим слугам отнести Иерушу туда, где на полу было уложено пятьдесят слоев тапы, представляющих собой нечто наподобие кровати для дневного отдыха. Когда худенькую Иерушу положили на эту ткань, Малама ловкими движениями пальцев исследовала живот своей учительницы и объявила: 
 -Еще не скоро. 
 Правда, в отсутствие Кеоки в комнате она не смогла объяс нить свое заключение белой женщине. Однако она все же уви дела, что Иеруша устала, и теперь Малама винила себя, что была недостаточно внимательна к своей учительнице и позво лила ей переутомиться. Она велела принести воды, чтобы опо лоснуть Иеруше лицо, а затем взяла женщину на руки с такой легкостью, словно подняла маленького ребенка. Покачивая ее взад-вперед, как убаюкивают дитя, она сумела быстро усы
 пить измотанную женщину, а затем аккуратно перенесла ее на прежнее ложе. Тихо поднявшись и выйдя из комнаты на цыпочках, она подошла к недоумевающему Эбнеру и шепотом спросила его: 
 А ты тоже сможешь научить меня писать? 
 Конечно, - кивнул тот. 
 Учи меня! - скомандовала Малама и встала на колени рядом с маленьким миссионером из Новой Англии. А тот вполне логично начал: 
 Чтобы научиться писать на моем языке, нужно выучить двадцать шесть различных букв. Но вам повезло, потому что для того, чтобы писать на вашем языке, достаточно лишь три надцати букв. 
 Скажи ему, чтобы он научил меня всем двадцати шести! - скомандовала Малама своему сыну. 
 -Но ведь для того, чтобы писать по-гавайски, нужно знать всего тринадцать букв, - снова объяснил Эбнер. 
 Научи меня всем двадцати шести, - ласково попросила Алии Нуи. - Я хочу писать твоим соотечественникам. 
 Эй, би, си, - начал читать английский алфавит Эбнер Хейл, и урок продолжался до тех пор, пока он сам от усталос ти не лишился чувств. 
 * * * 
 Когда настало время отплытия "Фетиды", попрощаться с бригом явилось чуть ли не все население Лахайны, и на бере гу стало темно от обнаженных бронзовых тел. Гавайцы вни мательно следили за каждым движением уезжающих мисси онеров. Наконец, те двадцать человек, которые должны были расселиться на соседних островах, собрались на небольшом каменном пирсе, чтобы в последний раз всем вместе спеть свой любимый гимн, некую смесь горести и надежды. Голо са слились в унисон и пели о том союзе, который навсегда объединил эти души. При этом собравшиеся на берегу остро витяне смогли оценить не только приятную мелодию, но и уловили дух нового Бога, о котором уже понемногу им нача ли рассказывать и Эбнер Хейл, и Кеоки Канакоа. Когда дело дошло до куплета, в котором упоминались слезы, тут уж ни кто не смог сдержаться, и вся паства, во главе с миссионера ми, разрыдалась. 
 Может быть, только в одном случае эта печаль была не столько формальной, сколько искренней. Когда Эбнер и Иеру-ша наблюдали, как Джон Уиппл готовится отплыть, они не смогли скрыть своих мрачных предчувствий. Ведь Уиппл был единственным врачом, и теперь они расставались с ним. Иеру-ша прекрасно понимала, что когда ее беременность подойдет к концу и настанет время рожать, благополучный исход этих родов будет чуть ли не полностью зависеть лишь от того, насколько Эбнер сумел изучить книгу Джона и насколько внимательным он был на его семинарах по гинекологии и акушерству. Почувствовав тревогу Иеруши за свое будущее, Джон пообещал: 
 Сестра Иеруша, я постараюсь сделать все, что от меня зависит, чтобы вовремя вернуться на Мауи и помочь вам. Но вы не забывайте, что на вашем же острове, только на другой его оконечности, будут жить брат Авраам и сестра Урания, а так как сроки беременности у вас разные, может быть, вы смо жете подъехать друг к другу на каноэ и помочь, когда наста нет время. 
 Но вы в любом случае попробуете выбраться к нам? - умоляюще спросила Иеруша. 
 Я буду стараться и сделаю все возможное, - поклялся Джон. 
 После этого Иеруша Хейл и Урания Хьюлетт отыскали друг друга и торжественно обменялись рукопожатиями: 
 -Когда наступит нужное время, мы обязательно помо жем друг другу, пообещали они, хотя обе прекрасно пони мали, что их будут разделять мили труднопроходимых гор и предательски опасного морского пути. 
 В это время плач на пристани усилился, поскольку на тенистой дороге, ведущей к югу, туда, где жили алии, показалось сухопутное каноэ Маламы, покоящееся на плечах крепких мужчин, и она сама, одетая в любимое красно-голубое платье, рыдала громче всех. Спустившись со своих странных носилок, она подошла по очереди к каждому из миссионеров и сказала: 
 -Если на других островах вы не найдете себе дома, воз вращайтесь на Лахайну, потому что все вы - мои дети. 
 Потом она целовала их и снова плакала. Но торжествен ность прощания под конец все же была испорчена: когда мис сионеры на шлюпках направились к "Фетиде", по пути им 
 встретились с дюжину обнаженных девиц, плывущих от брига к берегу. Их длинные черные волосы шлейфами колыхались в голубой воде. При выходе на берег у каждой из них в руке оказалось либо зеркальце, более ценное здесь, чем серебро в Амстердаме, либо цветная лента, а то и украденный молоток. Малама встретила их с теми же проявлениями любви, с какими провожала только что уехавших христиан. 
 А затем, к востоку от того места, где грохочущий прибой ударялся о коралловый барьер и несся дальше пологими волнами, увенчанными шапками пены, миссионеры впервые стали свидетелями одного из таинств островов. Высокие мужчины и женщины, прекрасные, словно боги, стоя на узких досках и управляя ими с помощью ног и плавных движений корпуса, взлетали на гребень волны и неслись по воде с удивительной скоростью. А когда волна спадала возле пляжа, усыпанного коралловым песком, островитяне, пользуясь отливным течением, вновь возвращались в океан, словно истинные дети Гавайского моря. 
 Невероятно! - воскликнул доктор Уиппл. - Стреми тельное движение только больше способствует равновесию, - пояснил он. 
 А белый человек способен на такое? - поинтересовалась Аманда. 
 Конечно! - ответил ее муж, завороженный ловкостью развлекающихся гавайцев. 
 А у тебя бы получилось? - не отставала Аманда. 
 Как только приедем в Гонолулу, я обязательно попро бую, - пообещал Джон. 
 Один из более старших по возрасту миссионеров, услышав эти слова, нахмурился, отмечая про себя, что их доктор опять проявляет легкомысленное отношение к своей миссии. Однако он не успел поделиться своим мнением с товарищами, посколь ку рядом с "Фетидой" в поле зрения миссионеров возникла на стоящая морская нимфа: на доске мчалась восхитительная обнаженная девушка, как бы олицетворяющая собой дикую языческую красоту. Высокая, с черными волосами, летящими по ветру, она не обладала массивными формами своих соплемен ниц, а, напротив, отличалась гибкостью и изяществом. Она сво бодно стояла на доске, а ее высокие груди и длинные крепкие ноги казались изваянными из коричневого мрамора. Однако в ней не было неподвижности статуи: легко переступая ногами, изгибаясь и поводя плечами, в искусстве управления доской она 
 намного превосходила остальных. Для миссионеров это захватывающее зрелище, а особенно сама девушка, представлялись символом всего того, что они должны были переделать. Ее нагота была вызовом, ее красота опасностью, ее образ жизни - оскорблением Бога, а само существование воплощением зла. 
 Кто это? - прошептал доктор Уиппл, пораженный мас терством красавицы. 
 Ее зовут Ноелани, - сообщил один из гавайцев, явно гордясь своим пиджин-инглиш, которым он овладел, общаясь в портах с моряками. - Это девочка Маламы. Потом она ста нет Алии Нуи. 
 Пока он говорил, волна уже спала, а следующий гребень скрыл прекрасную наездницу на доске из виду. Но все равно перед мысленным взором миссионеров оставался ее провоцирующий, словно бросающий им всем вызов, образ. Дух языческого острова, оседлавший волну. У Джона Уиппла зародилась в мозгу откровенно богохульная мысль. Его так и подмывало высказаться, но он благоразумно промолчал, понимая, что не найдет поддержки у остальных. Наконец, не выдержав, он шепнул на ухо своей миниатюрной жене: 
 -Очевидно, тут многие умеют ходить по воде. 
 Аманда Уиппл, женщина благочестивая, прекрасно поняла скрытый смысл его слов. Если раньше Аманда едва осмеливалась поднять глаза на своего ученого мужа, мысли которого казались ей иногда непостижимыми, теперь она твердо взглянула на него, поскольку богохульный подтекст его замечания был уж слишком очевидным. При этом она подумала: "Один человек никогда не поймет другого до конца". Однако, вместо того чтобы осудить супруга, она впервые посмотрела на него аналитически. Холодно, отстраненно, но внимательно она изучала своего необычного кузена, стоящего рядом с ней под жарким гавайским солнцем, и наконец пришла к выводу, что любит его еще больше, чем когда-либо. 
 Мне не нравятся такие слова, Джон, - пожурила она его. 
 Но я просто должен был выговориться. 
 Так и поступай всегда, но только со мной, - шепнула Аманда. 
 Нам будет очень сложно понять жизнь этих островов, - заметил Джон. 
 И пока супруги Уиппл любовались морем, они вновь уви дели, как Ноелани (чье имя означало "Небесная Дымка"), 
 вновь оседлав доску, сильными гребками направляет ее в открытый океан, где зарождались длинные крутые волны. Встав на колени так, что ее груди почти касались доски, она придала своими сильными руками ей такую скорость, что пробила волну во много раз стремительнее, чем это могла сделать любая лодка с опытными гребцами. Выбранный девушкой курс пролегал поблизости от "Фетиды" и, когда красавица оказалась рядом, на ее лице промелькнула улыбка. Затем, выбрав подходящую волну, она круто развернулась и встала на одно колено. В этот момент на миссионерской лодке Джон Уиппл шепнул жене: 
 - Смотри, вот сейчас она пойдет по воде. 
 И девушка действительно пошла. 
 Когда "Фетида" отплыла, Эбнер и Иеруша, чувствуя себя покинутыми, приступили к осмотру дома, в котором им предстояло провести долгие годы. Четыре столба по углам строения были вытесаны из толстых стволов деревьев, доставленных с гор, а стены и крыша изготовлены из вязанок травы. Пол был выстлан галькой и покрыт циновками из пандануса, который следовало подметать метлой из тростника. Окна представляли собой простые проемы, занавешенные китайской тканью. Это было довольно неуклюжее примитивное сооружение, даже не разделенное на комнаты. Шкафов, кроватей, стола и стульев не было и в помине. Тем не менее, хижина имела два значительных преимущества: в задней части дома, под раскидистым деревом хау, имелось подобие террасы, где удобно было проводить занятия миссии. Кроме того, входные двери были выполнены в голландском стиле: нижние створки могли оставаться закрытыми, чтобы никто без разрешения не вошел, а верхние могли открываться, чтобы улыбки островитян и их приветливые слова доходили до хозяев. 
 В этом доме Эбнер расставил мебель, захваченную им из Но вой Англии: разболтанную кровать с веревочным основанием для матраса, ржавые кофры, долженствующие исполнять роль шкафов, маленький кухонный столик, два стула и кресло-ка чалку. Если бы в будущем им бы потребовалась одежда, ее мож но было получить только за счет пожертвований из Новой Анг лии. В том случае, если кто-нибудь бы позаботился отправить бочки с ненужными вещами в центральную миссию в Гонолулу. Если бы Иеруше захотелось сменить износившееся платье, для этого потребовалась бы какая-нибудь добрая душа из Гонолулу, 
 которая, порывшись в обносках, решила бы: "Вот это сестре Ие-руше как раз подойдет". Правда, такого ни разу не случилось. Если бы вдруг Эбнеру понадобилась пила для элементарных домашних нужд, ему тоже оставалось рассчитывать на помощь какого-нибудь доброго христианина. И даже люльку для ребенка Иеруши могло прислать только благотворительное общество. Хейлы не имели ни денег, ни доходов, ни поддержки, кроме той, которую могла бы оказать миссия в Гонолулу. Случись с ними болезнь, вроде тропической лихорадки, лекарств купить они не могли. Оставалось уповать на христианское милосердие, которое пополнит их аптечку, состоящую лишь из каломели, рвотного корня и соды. 
 Иногда Иеруша, вспоминая свой прохладный дом в Уолполе, со шкафами, набитыми всевозможными нарядами, которые всегда были накрахмалены слугами, или думая о тех двух жилищах, которые предлагал ей капитан Хоксуорт - одно в Нью-Бедфорде, а другое - на борту корабля, - неизменно испытывала огорчение, глядя на свою хижину, в которой теперь ей приходилось жить и работать. Однако она никогда не позволяла себе открыть эти чувства супругу, и ее письма домой были неизменно полны оптимизма и жизнерадостности. Когда дни становились особенно жаркими, а работы не убавлялось, она выжидала, когда наступит вечер, и тогда принималась писать матери, Чарити или Мерси, рассказывая о своих очаровательных приключениях и интереснейшей жизни. Но хотя мать и сестры и являлись членами ее семьи, им она открывала только внешнюю сторону своей жизни. Как ни странно, но только сестре Эбне-ра Эстер, которую Иеруша никогда не видела, она могла изливать всю полноту своих истинных чувств и делиться наболевшим. В одном из своих первых посланий Иеруша писала: 
 "Моя нежно любимая сестра во Христе, дорогая Эстер! По следние дни мне почему-то стало особенно печально и грустно. Иногда здесь в Лахайне стоит невыносимая жара. Кстати, слово "Лахайна" означает "Беспощадное Солнце". Более подходяще го названия для этого поселения и не придумать. Возможно, прошедшие недели были чрезмерно загружены работой, по скольку Малама постоянно давит на меня и заставляет учить ее. Хотя она не может сосредотачиваться на уроке более, чем на один час, и как только ее интерес к предмету ослабевает, она вы зывает слуг, которые начинают делать ей массаж. И пока они за нимаются своим делом, она велит мне рассказывать ей разные 
 истории. Я поведала ей о Марии, об Эстер и о Руфи. Когда я впервые рассказывала ей о том, как Руфь покинула свой родной дом, чтобы жить в чужих краях, боюсь, мои слезы выдали мое настроение, потому что Малама сразу заметила их, тут же прогнала служанок и, подойдя ко мне, потерлась носом о мой нос, а затем сказала: "Я очень признательна тебе за то, что ты приехала жить к нам на эту незнакомую и чужую для тебя землю". Так что теперь, когда ей хочется послушать какую-нибудь историю, она, как самый настоящий ребенок, снова и снова просит меня повторить рассказ о Руфи, и когда я дохожу до рокового места о чужих краях, мы начинаем рыдать вместе. 
 Ни разу за все время она не поблагодарила меня за то, что я делаю для нее. Она считает меня кем-то вроде дополнительной служанки, но я уже привыкла к ней и люблю ее, и никогда мне еще не приходилось видеть женщины, которая бы так быстро обучалась. 
 По каким-то непонятным для меня причинам, в последнее время я все больше испытываю желание поговорить именно с вами. Мне кажется, что из всех людей в Америке, которых я помню, вы мне ближе всего по духу. И мне очень хотелось бы поделиться с вами двумя вещами, моя любимая сестра во Хри сте. Первое: я благодарю вас каждый день за то, что вы когда- то решились написать мне письмо, в котором рассказали все об Эбнере. Теперь я замечаю, что мой муж день ото дня стано вится сильнее. Он очень хороший человек и прекрасный слу га Господа нашего. Он очень нежен, терпелив, отважен и ис ключительно умен. Деля с ним бремя служения на этой земле, которую он намерен возродить, я испытываю такую радость, которую не могла себе даже смутно вообразить, пока жила в Америке. Каждый день несет в себе новый вызов. Каждая ночь становится благословением за хорошую работу - нача тую или уже законченную. В своих письмах к вам я раньше никогда не писала о любви, но теперь, как мне кажется, я по няла, что это такое - настоящая любовь. Мое самое заветное желание - чтобы и вы когда-нибудь встретили достойного христианина, такого же, как ваш благородный брат. Его хро мота почти пропала, хотя я продолжаю делать ему массаж каждый вечер. Если говорить точнее, то я занималась этим до недавнего времени, но несколько дней назад одна полная жен щина, живущая на нашем острове, и очень опытная в "ломи- ломи", как называют здесь лечебный массаж, предложила 
 свои услуги. Вот сейчас я слышу, как она по-матерински обращается ко мне: "Я пришла делать ломиломи маленькому человеку". Я уже несколько раз поправляла ее, настаивая на том, чтобы она называла моего супруга "Макуа", что означает "Отец", но она упорно не желает меня слушать. 
 И второе, что я хотела бы рассказать вам. Во мне растет та кое чувство, будто я работаю, непосредственно руководству ясь волей Божьей. Еще не так давно я сомневалась в том, мое ли это призвание - миссионерство. Но время идет, и когда я наблюдаю за теми преобразованиями, которые происходят на острове, я еще раз убеждаюсь в том, что нашла для себя заня тие, единственно верное и подходящее именно для меня. Я ра дуюсь каждому рассвету, потому что впереди у меня целый день, полный работы. В пять утра, когда я выглядываю во двор, я вижу, что он уже заполнен терпеливыми, красивыми улыбающимися туземцами. Они готовы оставаться там весь день, в надежде, что я уделю им время и поучу их шить, или просто побеседую с ними и расскажу что-нибудь из Библии. Малама обещала мне, что когда она сама научится читать и писать, то разрешит мне учить и других людей тому же, но не раньше. Она не может никому позволить опередить себя ни в чем. Правда, она дала свое согласие вот еще на что. Во время дневных уроков она позволяет своим детям и детям других алии сидеть и слушать, что я говорю. Между прочим, ее дочь Ноелани почти настолько же сообразительна, как и ее мать. Мой дорогой супруг также надеется на помощь Ноелани и чувствует, что она должна стать второй по счету обращенной христианкой на острове. Первой, разумеется, должна быть Малама. Милая Эстер, можете ли вы мысленно представить себе, как преображается лицо язычника, когда тучи невеже ства и предрассудков исчезают, и их место занимает чистый свет Господа нашего, начинающий сиять в их глазах?! Я хочу попытаться передать вам, дорогая моя сестричка, насколько я счастлива, и хотя то, что я сейчас сообщу, может показаться даже богохульством (но я ведь говорю это не кому-нибудь, а только своей дорогой сестре!), но в эти плодотворные восхити тельные дни, когда я перечитывала Новый Завет, я почувст вовала, что читаю не о Филимоне и коринфянах, а о Иеруше и гавайцах. Ведь я - как раз та, кто трудится ради нашего Учи теля, и я не могу передать даже своему любимому супругу ту радость, которую я испытываю, живя в своей травяной хижи
 не и встречая каждый день счастливые коричневые лица. Ваша сестра во Христе Иеруша". 
 * * * 
 Пока Иеруша занималась образованием Маламы, у Эбнера оставалось свободное время, когда он мог исследовать поселение, и как-то раз он обнаружил, что все мужчины и даже некоторые крепкие женщины куда-то исчезли. Он не мог объяснить столь странного события. Все алии оставались на местах, и Эбнер хорошо видел, как они разгуливают под деревьями коу рядом со своими домами, или направляются к морю, чтобы покататься на досках, ловя высокие волны. Хорошо в этих краях быть алии. Для них тут существовало лишь несколько занятий: почаще есть, чтобы вырасти огромным, и побольше времени уделять играм, чтобы быть в форме на случай войны. Год проходил за годом, алии становились все более ловкими, а война так и не начиналась. 
 И все же один алии также исчез вместе с мужским населением Лахайны. Эбнер заметил, что Келоло вот уже несколько дней не заходил навестить его и Иерушу. Правда, он присылал еду, а вместе с ней передал и три доски, из которых Эбне-ру удалось смастерить примитивные полки для грубых шкафов, но самого Келоло видно не было. Это тревожило Эбнера, потому что только вождь мог решить, где и когда будет выстроена новая церковь. И вот, когда терпение миссионера стало иссякать, он обнаружил Келоло на самой окраине поселка. Он занимался тем, что копал огромную яму. Работа шла полным ходом, а Кеоки поблизости не оказалось, так что переводить Эбнеру непонятный пока язык было некому. Все, что мог сказать Келоло, было только: "Фетида", после чего вождь начал отчаянно жестикулировать, показывая, что размеры этой ямы должны соответствовать размерам трюма брига. 
 Эбнер все еще пребывал в растерянности, когда увидел на пляже длинную процессию, состоящую из двух тысяч пошаты вающихся мужчин и женщин. Пыль от их ног поднималась вверх и застилала небо. Их подгоняли королевские слуги, а ту земцы были нагружены бревнами, распиленными на шестифу товые куски и привязанных для надежности к спинам людей. Эта желтоватая древесина, наверное, была очень ценной, пото му что даже в том случае, если падал один небольшой кусок 
 дерева, остроглазый надсмотрщик тут же ударял палкой незадачливого носильщика, и приказывал одной из следующих за мужчинами женщин немедленно поднять упавший груз. Это было сандаловое дерево. С его ароматом не могло соперничать никакое другое растение. Оно представляло собой бесценный товар на азиатском рынке, это была основа коммерции Гавайских островов и цель всех американцев. Сандаловое дерево играло роль одновременно и сокровища и проклятия Гавайев. 
 Деревья прятались в непроходимых лесах. Они редко вырастали до тридцати футов, и их отличали светлые листья. Давным-давно, когда их ценность еще не была открыта, эти деревья в изобилии росли даже в низинах, но теперь во всех доступных местах их вырубили. Причем уничтожали их алии, для которых сандал не считался деревом запретным. И если Келоло действительно вознамерился заплатить Джандерсу два груза сандалового дерева за бриг, ему необходимо было загнать своих людей высоко в горы или послать их в самые отдаленные уголки острова. И теперь, наблюдая, как усталые, еле держащиеся на ногах мужчины приближаются к яме, Эбнер понял суть происходящего. В тот день, когда миссионер впервые занялся обучением Маламы, капитан Джандерс указал точные размеры трюма "Фетиды", по которым и была вырыта яма. Так вот, когда эта яма дважды заполнится сандаловым деревом, "Фетида" перейдет в собственность Келоло. 
 Как только первые бревна попадали в яму, несколько мужчин спрыгнули туда же и принялись укладывать их ближе друг к другу, поскольку капитан Джандерс несколько раз предупредил Келоло, чтобы между бревнами не оставалось пустых мест. Эбнер догадался и о том, что эти несчастные пробыли в горах несколько дней. Поэтому он не на шутку встревожился, когда люди снова отправились в горы. Подозвав к себе Кеоки, Эбнер возмущенным тоном выразил свое недовольство: 
 Мне кажется, твоему отцу не следовало бы сразу же по сылать своих людей обратно. А кто же позаботится о поле та- ро? И кто будет ловить рыбу? 
 Но это же его люди, - объяснил Кеоки. 
 Я понимаю, - кивнул Эбнер. - Но ведь это же в интере сах самого Келоло, чтобы его люди отдохнули, восстановили силы и трудились с полной отдачей. 
 Когда алии чувствует запах сандалового дерева, его ра зум и здравый смысл куда-то испаряются, - с сожалением констатировал Кеоки. 
 Мне нужно немедленно поговорить с твоим отцом! - на стойчиво попросил Эбнер. 
 Он сейчас не захочет никого выслушивать, - предупре дил Кеоки. - В данный момент он способен думать только о сандаловом дереве. 
 Тем не менее, Эбнер надел свой черный фрак, высокую шляпу и лучший галстук, то есть нарядился в свою официальную форму, как поступал всякий раз, когда ему требовалось донести до кого-либо слово Божье. Под палящим солнцем, в самый зной, он отправился по дороге на юг, мимо резиденции короля, затем прошел под тенью деревьев коу и, наконец, очутился перед большим травяным домом Маламы и ее брата-супруга. Он сразу же услышал, как Иеруша обучает Маламу правописанию некоторых американских слов, но он едва обратил на это внимание, поскольку сейчас его интересовал только Келоло. Он отыскал вождя у моря, где тот играл на доске с волнами. 
 Увидев официальный наряд Эбнера и не желая выслушивать никаких нравоучений в данный момент, вождь отказался выходить из воды. Эбнеру оставалось только запастись терпением и, неспешно прогуливаясь по берегу, перекрывая шум прибоя, кричать: 
 -Келоло! Вы нарушили все свои обещания! - При этом голос его звучал как у пророка из Ветхого Завета. 
 Кеоки перевел слова миссионера, причем в точности повторил его интонацию. 
 Скажи ему, чтобы проваливал! - зарычал Келоло, об рызгав себе лицо водой и продолжая развлекаться с доской. 
 Келоло! Вы до сих пор не определили место, где будет выстроена церковь! 
 О, я обязательно выделю место под строительство бук вально в ближайшие дни, - прокричал наслаждающийся от дыхом вождь. 
 Сегодня же! - потребовал Эбнер. 
 Как только покончу с сандаловым деревом, - пообещал Келоло. 
 Келоло! С вашей стороны очень неразумно посылать лю дей в леса, не дав им даже немного времени для отдыха. 
 Великан почесал спину о коралловый выступ и прогремел: 
 Если сандаловое дерево найдено, его надо забирать. 
 Но вы не должны требовать так много от своих людей! 
 Но они принадлежат мне! - упрямился вождь. - И они пойдут туда, куда я им прикажу. 
 Келоло, вы поступаете неправильно. Нельзя заниматься одним только сандаловым деревом, когда и поля таро, и рыб ные запруды остаются без присмотра. 
 Таро может расти само по себе, - мрачно констатировал Келоло, нырнув глубоко в море, чтобы больше не слышать этот надоедливый раздражающий его голос. 
 Где он должен вынырнуть? - забеспокоился Эбнер. 
 Вон там! - указал Кеоки, и миссионер бросился бежать по песку, придерживая одной рукой свою высокую шляпу, так, что когда вождь вынырнул из воды, на него уже смотре ли преданные глаза миссионера. 
 Келоло, Господь требует, чтобы мы уважали всех тех, кто трудится. 
 Эти люди принадлежат мне! - сердился гигант. 
 И еще я хотел поговорить о той каменной площадке, - продолжал Эбнер. Ее до сих пор не снесли. 
 Не вздумай прикасаться к площадке! - предупредил Келоло, но миссионера так возмутило поведение вождя, что он, прихрамывая, неловко подбежал к святилищу, где долж ны были отдыхать старые боги, и начал разбрасывать во все стороны находящиеся на нем камни. 
 Не надо! - предупредил его Кеоки, но Эбнер его уже не слышал. Он стал поднимать древние камни один за другим и сбрасывать их в море. Один из них прокатился рядом с Кело ло, и когда вождь увидел, как разрушается творение его соб ственных рук, он издал дикий вопль, и, позабыв о своих раз влечениях, рванулся к священнику. Схватив его за лацканы фрака, он сильно встряхнул маленького хромого миссионера и легко отшвырнул его в сторону. 
 Не смей трогать камни! - зарычал Келоло. 
 Эбнер, ошеломленной таким неожиданным нападением, покачиваясь, поднялся на ноги и стал с удивлением изучать нагого великана, защищавшего каменную площадку. Взяв с земли свою шляпу и решительно надев ее на голову, он смело двинулся вперед к этой коллекции камней. 
 -Келоло, - серьезным тоном начал миссионер, - это ме сто таит в себе зло. Вы не позволяете мне построить новую 
 церковь, а упорно продолжаете цепляться за злых старых богов. Вы не правы. - И вытянув указательный палец, он чуть ли не ткнул им в грудь вождя, укоряя его. - Это "хева". 
 Обнаженного воина, героя многих битв, так и подмывало схватить этого маленького надоедливого человечка и попросту уничтожить, но серьезность тона, с которым говорил Эбнер, остановила Келоло, и двое мужчин застыли под деревьями, пристально глядя в глаза друг другу. Наконец, вождь решился пойти на компромисс: 
 Макуа Хейл, я обещал тебе выделить землю под строи тельство церкви, но я должен еще немного выждать, пока мой король из Гонолулу не даст положительного ответа. 
 Будем ли мы уничтожать это место скопления зла? - кивнул Эбнер в сторону каменной площадки. 
 Нет, Макуа Хейл, - решительно произнес Келоло. - Считайте, что это моя личная церковь в старом стиле. А я по могу вам выстроить вашу церковь в новом стиле. 
 Когда я становлюсь рядом с этими камнями, - тихо начал Эбнер, - я слышу голоса всех тех людей, которые были прине сены здесь в жертву вашим богам. Это злые воспоминания. 
 Это совсем другой храм, Макуа Хейл, - убедительно за говорил Келоло. Это храм любви и защиты. И я не могу от казаться от него. 
 Эбнер почувствовал, что на этом этапе можно было бы и подчиниться такому решению столь сложного вопроса, но он поступил по-своему. Все вышло так, что Келоло потом долго не мог забыть этого памятного дня. С почтением подняв один из камней, маленький миссионер внимательно оглядел его и заявил: 
 -Если вы полагаете, что эта глыба принадлежит храму милосердия, я вполне могу понять ваше желание сохранить это место. Но я собираюсь построить такую церковь, которая будет истинным храмом милосердия, и вы сразу увидите и по чувствуете разницу. К вашему храму, Келоло, могут подхо дить только знатные алии. Мой храм будет открыт для всех, и в первую очередь для слабых и бедных, тех, кто ищет милос ти Божией. И она будет распространяться из моего храма. По верьте мне, Келоло, в тот день вы сами явитесь сюда и своими руками выбросите все камни в море. - И Эбнер прошествовал к берегу с такой торжественностью, которую ему только мог ла позволить его хромота. Встав у кромки воды, он отвел руку 
 с камнем назад, размахнулся и отправил глыбу подальше в море. Затем, держа в руках свою высокую шляпу, он вновь вернулся к Келоло и сказал: 
 -Мы выстроим мою церковь. 
 Вождь сдержал свое обещание. Обмотавшись куском талы, он двинулся под раскаленным солнцем к северу от жилища миссионеров и вскоре остановился на очень симпатичной лужайке. Обойдя довольно большой кусок земли, он объявил: 
 Можете строить церковь здесь. 
 Но этого места не хватит, - запротестовал Эбнер. 
 Для одного бога вполне достаточно, - резонно заметил Келоло. 
 Но ваши храмы намного больше, - возразил миссионер. 
 Но их строят для многих богов сразу, - пояснил вождь. 
 А мой Бог гораздо больше всех гавайских, вместе взя тых. 
 И сколько же земли ему потребуется? 
 Примерно столько. - И Эбнер отмерил шагами участок, достаточный для строительства настоящего большого храма. Келоло был сражен. Однако, когда разметка территории за кончилась, он заявил: 
 Хорошо, теперь нужно, чтобы пришли кахуны и реши ли, как будет располагаться будущая церковь. 
 Кеоки перевел слова отца, но Эбнер не понял его, и переспросил: 
 Что он намерен сделать? 
 Он хочет, чтобы пришли кахуны, - снова перевел Кеоки. 
 А зачем? - недоумевал священник. 
 Кахуны должны решить, с какой стороны будет распо лагаться вход в храм, и где будут сидеть люди, - попытался объяснить Кеоки. 
 Келоло, почувствовав, что Эбнер отнесся к предложению с отвращением, поспешил вмешаться в разговор: 
 -Не следует строить церковь без согласия кахун. Эбнер почувствовал, что у него начинает кружиться голова 
 и темнеть в глазах. Уже не первый раз после приезда на Га вайи ему приходилось сталкиваться с полным непониманием со стороны местного населения. Малама и Келоло оба очень хотели, чтобы на острове процветало христианство, и оба они уже сделали немало для того, чтобы новая религия была вве дена быстро, без сопротивления и жертв. Правда, зачастую 
 Эбнеру становилось ясно, что они борются за христианство не потому, что хотят познать истину и добиться спасения своей бессмертной души, а потому что считют, что это более выгодная и удобная религия, чем та, которая существовала на островах до сих пор. Однажды Келоло заявил: 
 -Если Иисус Христос снабжает вас огромными корабля ми с парусами, а Кейн может предложить нам только каноэ, выходит, что Иисус Христос гораздо лучше. Поэтому мы с ра достью примем его на нашем острове. 
 Малама же, на которую всегда производило большое впечатление печатное слово, поправила супруга: 
 Иисус Христос несет людям вовсе не корабли. В этом черной ящичке находится мана, - произнесла она, со знани ем дела указывая на Библию. Когда мы научимся читать все то, что находится внутри этого ящичка, мы узнаем секрет маны и сами станем такими же сильными. 
 Иисус не приносит людям ни книги, ни корабли, - тер пеливо объяснял Эбнер. - Он приносит с собой свет, озаряю щий душу. 
 Свет мы тоже с удовольствием возьмем, - радостно со гласился Келоло, ему надоели коптящие светильники на оре ховом масле. Разумеется, свечи белого человека, выплавлен ные из китового жира, казались куда предпочтительнее. 
 Я имел в виду совершенно другой свет, - устало произнес Эбнер. Иногда эти гавайцы казались такими непонятливыми, что спорить с ними становилось бесполезно. Однако на этот раз священник оставался непреклонным в своем решении: 
 -Никаких кахун, никакого зла. Языческие жрецы не должны высказывать своего мнения по поводу того, как будет строиться церковь Господа нашего. 
 Но кахуны... - начал было Келоло и запнулся. 
 Нет! - выкрикнул Эбнер. - Вход будет вот здесь. А ко локольня - вон там. И в знак своего окончательного решения он положил камни на указанных местах. Когда все ориентиры были намечены, Келоло некоторое время молчал, изучая их. Он смотрел то в сторону холмов и даже куда-то за них, потом поворачивался к горам. Он долго следил за тем, куда и где по ворачивает ручей, мысленно прикидывал расстояние до моря. Но больше всего его интересовал рельеф местности, будто зем ля сейчас состояла для него из человеческих рук, ожидаю щих, когда новый храм окажется, наконец, в их ладонях. 
 Спустя несколько минут Келоло печально покачал головой и со вздохом объявил: 
 Кахунам это не понравится. 
 Ваши кахуны никогда не войдут в мой храм, - начал сердиться Эбнер. 
 Как! Ты не допустишь в храм кахун? - изумился Келоло. 
 Разумеется. Это будет церковь лишь для тех, кто покло няется Иисусу и соблюдает его заповеди. 
 Но кахуны больше всех стремятся присоединиться к те бе, - продолжал недоумевать вождь. - Они хотят узнать, ка кой силой обладает твой бог, что с его помощью твой народ умеет строить корабли и даже изготавливать свечи, которые намного лучше наших светильников. О, лучших привержен цев твоей религии, чем кахуны, ты среди наших людей не отыщешь! 
 И снова Эбнер почувствовал приступ головокружения. Опять эта гавайская непоследовательность и противоречивость! Священник постарался взять себя в руки и тихим, ровным голосом пояснил: 
 Я явился сюда с Библией в руках, чтобы как раз смести всех кахун, их богов, их традиции и ритуалы. 
 Но кахуны любят Иисуса Христа! Он такой могущест венный! И я тоже люблю Иисуса Христа. 
 Но вы же не кахуна, - уверенно сказал Эбнер. 
 Очень медленно Келоло выпрямился во весь свой рост и расправил плечи: 
 -Макуа Хейл, я - Кахуна Нуи. И мой отец был Кахуна Нуи, и его отец, и его отец тоже, и так далее до самого Бора- Бора. 
 Эбнер был сражен такой информацией, однако не подал и виду, что слова Келоло произвели на него сильное впечатление. В этот ответственный момент он не имел права поддаваться и уступать вождю ни в чем. 
 Мне все равно, пусть даже ваш далекий пра-пра-прадед Бора-Бора и был кахуной. 
 Бора-Бора - это остров - гордо сообщил Келоло. 
 Впервые слышу о таком. 
 Теперь настала очередь Келоло удивляться: 
 -А разве в Бостоне вас не обучали? - Он замолчал, подумал о чем-то, а затем решительно поставил ногу на тот камень, кото рый должен был указывать место входа в храм Эбнера. - Макуа 
 Хейл, мы с вами переживаем времена, когда боги меняются. И эти времена всегда были сложными. Когда я говорю что-то как кахуна, я вовсе не обязательно при этом защищаю старых богов Гавайев. Их уже давно победил твой бог. И это известно всем. Я говорю, как кахуна, который хорошо знает эти земли. Мне часто доводилось беседовать с духами Лахайны, и я прекрасно понимаю местные холмы и горы. Макуа Хейл, поверь мне, если я говорю, что вход нужно расположить в другом месте, значит, так оно и есть. 
 -Нет, вход будет именно там, где я его обозначил, - уп рямо повторил Эбнер. 
 Келоло с грустью посмотрел на этого тщедушного человечка, который ничего не понимал в строительстве храмов, но спорить больше не стал: 
 Сейчас мне пора уводить своих людей назад в горы за сандаловым деревом. Когда они сделают три похода и вернут ся, я прикажу им начать строить храм. 
 Три похода! Келоло, но к этому времени может погиб нуть урожай! 
 Эти люди принадлежат мне, - упорно заявил Келоло, и в тот же вечер две тысячи мужчин покорно отправились за сандаловым деревом в горы. 
 * * * 
 На тридцатый день после приезда миссионеров в Лахайну, Малама Алии Нуи заставила своих служанок нарядить ее в новое платье из китайского шелка, которое сшила для нее Ие-руша Хейл. Впервые Малама надела обувь - это были грубые не зашнурованные ботинки моряка, и покрыла голову с роскошной копной черных волос соломенной шляпой с большими полями, привезенной с Цейлона. Затем она велела слугам постелить новую тапу, соблюдая при этом предельную аккуратность. Когда все было выполнено, она удобно расположилась на полу, жестом указав слугам, чтобы они начали работать опахалами и, положив перед собой лист бумаги, чернильницу и китайское перо для письма, провозгласила: 
 - Сейчас я буду писать. 
 И после этого ровным, почти идеальным почерком она на писала письмо на гавайском языке своему племяннику в Го нолулу: 
 "Король Лихолихо. Мой муж Келоло много работает. Он собирается купить корабль. Алоха, Малама". 
 Когда этот напряженный труд был закончен, огромная женщина издала вздох облегчения и подтолкнула письмо в сторону Эбнера и Иеруши. Затем в комнату вошли женщины, чтобы сделать Маламе массаж, а она лежала довольная и счастливая, гордо улыбаясь и слушая мнение Иеруши, которая искренне похвалила свою ученицу. Она сказала: 
 -Я не встречала еще человека, который мог бы так быст ро обучаться, как Малама. 
 Когда Кеоки перевел матери эти слова, она перестала улыбаться и, оттолкнув от себя массажисток, заявила: 
 Скоро я буду писать письма королю Америки на вашем языке и при этом буду использовать все двадцать шесть букв. 
 У нее это получится! - с гордостью кивнула Иеруша. 
 Ну, что ж, моя маленькая доченька, - продолжала Ма лама, - ты хорошо постаралась и научила меня писать. Иди домой и отдохни. Теперь меня будет обучать Маку а Хейл. - Отпустив Иерушу, Алии Нуи перекатилась на живот, устрои ла подбородок между ладонями, внимательно взглянула в глаза Эбнеру и скомандовала: - Расскажи мне о своем боге. 
 Эбнер уже давно ждал этого священного момента, и даже подготовил терпеливое, постепенное объяснение сути своей религии. Когда он начал говорить, а Кеоки переводить его слова, священник неожиданно осознал, что эта громадная женщина, лежащая на полу, искренне желает знать все то, что известно ему самому. Поэтому он говорил осторожно, тщательно подбирая слова, а когда было необходимо, то консультировался с Кеоки, чтобы тот перевел все точно, без искажений, могущих возникнуть из-за разных понятий в двух языках. Эбнер хорошо понимал, что если ему удастся убедить Маламу и сделать так, чтобы она поверила в Господа, он, таким образом, автоматически завоюет весь остров Мауи. 
 Бог - это дух, - осторожно начал он. 
 Могу ли я увидеть его? 
 Нет, Малама. 
 Некоторое время она обдумывала это положение, а затем произнесла: 
 -Ну, что ж, Кейна я тоже никогда не вижу. А вот Кело ло, - вдруг добавила она, - часто видит свою богиню Пеле, которая повелевает вулканами. 
 Эбнер давно уже поклялся себе в том, что не поддастся ни на какие провокации и не будет потакать Маламе. Сюда он пришел вовсе не для того, чтобы обсуждать предрассудки отсталого Келоло. Он явился для изложения Маламе постулатов истинной веры. Эбнер сознавал и то, что если сейчас он начнет размениваться на споры о мелких богах Келоло, то, вероятно, увязнет в ненужной дискуссии и только зря потеряет время. 
 Бог - это дух, Малама, - повторил священник. - Но он создал все. 
 И рай тоже? 
 Эбнеру никогда не приходилось задумываться над таким вопросом, но он ответил, не колеблясь: -Да. 
 -А где находится рай? 
 Эбнер чуть было не сказал, что рай существует в мозгу Бога, но он решил пойти более простым путем и ответил так: 
 Наверху. 
 Ты твердо веришь всем своим сердцем, Макуа Хейл, что твой бог более могущественный, чем Кейн? 
 Я не могу сравнивать их, Малама. И я не смогу расска зывать вам о Боге и объяснять все, что покажется поначалу непонятным, если вы будете постоянно напоминать мне о сравнении. И не надо называть Господа "моим богом". Он аб солютен и безграничен. 
 Это говорило Маламе о многом, поскольку она сама своими глазами могла убедиться в силе и могуществе белых людей. Поэтому Малама инстинктивно чувствовала, что и бог белого человека должен быть более сильным и могущественным, а значит, такой ответ вполне удовлетворил ее. Основываясь на этом принципе, она уже была готова полностью воспринять все обучение Эбнера. 
 Бог всемогущ, - тихо произнесла она. - Тогда зачем он принес с моряками болезни, чтобы заразить наших девушек? И почему он делает так, что в последнее время стало умирать так много гавайцев? 
 Бог допускает грех, хотя Господь и всемогущ, потому что именно через грех он проверяет человека, и сам человек может доказать, чего он стоит в глазах Бога. - Эбнер сделал паузу, и Малама, воспользовавшись этим, жестом указала слугам, чтобы они отгоняли мух и от миссионера. В ту же минуту мягкие перья начали нежно прикасаться к шее и лбу 
 священника. Хотя он сразу же оценил ее заботу о себе, но догадался, что Малама сознательно затянула паузу, чтобы выиграть временя и обдумать его слова. Поэтому он не стал больше ждать и, мрачно взглянув на Алии Нуи, произнес: - Если вы будете продолжать жить во грехе, вы не сможете познать Господа. - Здесь он опять трагически замолчал и, приблизив свое лицо к женщине, очень выразительно произнес, подготавливая ее к принятию серьезного решения, которое вскоре должно было стать неизбежным: - Малама, чтобы доказать, что вы признаете Бога, вы должны забыть о грехе! 
 -Возможно ли такое, чтобы Алии Нуи была грешна? - изумилась Малама, поскольку ее религия предполагала, что все действия любого алии считались действиями богов и по просту не обсуждались. 
 И вот теперь ей предстояло узнать, что в религии Эбнера Хейла ответ был потрясающим и прямо противоположным. Указывая пальцем на лежащую перед ним женщину, Эбнер твердым и решительным голосом произнес: 
 -Все люди на земле полностью развращены и погрязли во грехе. Мы постоянно пребываем во грехе. Сама наша природа пропитана грехом и испорчена во всех отношениях. - Он за молчал, и неожиданно встал на колени, чтобы оказаться по ближе к Алии Нуи, заметив: - А поскольку короли наделены большой властью, следовательно, и грехи их несоизмеримо велики. Алии Нуи имеет больше всех власти на Мауи, значит, и ее грех - самый большой, Малама. - Эбнер почти кричал, горестно подвывая, имитируя отчаянный голос Джона Каль вина. - Мы все погрязли в грехе! 
 В одной из ближних хижин внезапно заплакал ребенок, и Малама спросила: 
 И вот это дитя тоже погрязло в грехе? 
 С того самого момента, когда этот ребенок появился на свет. Даже не так, Малама, с того момента, когда он был за чат, он уже был полностью погружен в грех. Он буквально утопал в смертных грехах, в пороках ужасных, вечных и не избежных. Да, этот ребенок уже полностью испорчен. 
 Малама некоторое время обдумывала эти слова, а затем осторожно поинтересовалась: 
 -Но если твой бог всемогущ... - Тут она остановилась, вспомнив прежний ответ Эбнера, который ей понравился, и 
 который она уже приняла, как истину. Малама начала рассуждать вслух: Бог установил грех, чтобы испытывать нас. Впервые за все время обучения Эбнер позволил себе улыбнуться: 
 Да. Вы поняли правильно. 
 Но что случится, Макуа Хейл, с этим ребенком, если он не будет спасен от греха? 
 Он попадет в геенну огненную и будет вечно гореть в огне. 
 А что случится со мной, Макуа Хейл, если я не спасусь от греха? 
 Вы тоже будете вечно гореть в огне. 
 В травяном доме наступила тишина, и Малама переместилась на тапе, чтобы устроиться поудобнее. Она перекатилась на правый бок, подперла подбородок рукой и жестом пригласила Эбнера присесть рядом с ней на талу. 
 На что похож этот огонь? - тихо спросила она. 
 Его языки лижут вам ноги. Он разрывает ваши глазные яблоки. Он попадает в нос, он постоянно сжигает вас, но вы воссоздаетесь бесчисленное множество раз для того, чтобы огонь смог снова сжечь вас. Боль от этого огня ужасна, ее не возможно описать или даже представить себе. 
 Малама перебила учителя, негромко заметив: 
 Один раз я путешествовала вместе с Камехамеха к само му краю горящего потока лавы. И я стояла рядом с королем, пока он жертвовал свои волосы богине Пеле. Тот огонь еще ху же, чем то, что мне довелось видеть? 
 Гораздо хуже и страшней, Малама. 
 Что же случилось со всеми добрыми гавайцами, которые умерли до того, как сюда прибыли вы, Макуа Хейл? Они те перь живут в вечном огне? 
 Они умерли во грехе, Малама. И теперь они пребывают в этом огне. 
 Огромная женщина чуть не задохнулась от ужаса. Она убрала правый локоть, и голова ее безвольно упала на тапу. Через несколько секунд она снова обратилась к Эбнеру: 
 А мой добрый дядя, Кеаве-маухили? Он тоже в огне? 
 Да, Малама, он там. 
 Навечно? 
 Навечно. 
 А мой супруг Камехамеха? 
 И он пребывает в вечном огне. 
 А тот ребенок, что с ним будет, если вдруг сегодня ночью он умрет? 
 Он навсегда будет пребывать в том огне. 
 А мой муж Келоло, который поклялся, что никогда не примет твою религию? 
 Он будет вечно пребывать в огне. 
 И я больше никогда не увижу его? 
 Никогда. 
 Жестокость, беспощадность этой доктрины была больше того, что Малама могла выдержать, и впервые за все время Алии Нуи почувствовала непреодолимую силу нового бога. Теперь ей становилось понятным, почему те, кто поклонялся этому богу, так легко побеждали в войнах, смогли изобрести пушки, и теперь стирали с лица земли целые деревни, принадлежащие разным племенам. И Малама начала всхлипывать: "О горе, горе мне!" Она думала и о своем добром дядюшке, и о великом короле, которые теперь мучаются в огне, и пытка эта будет вечной. Слуги, увидев страдания своей хозяйки, принесли ей новую прохладную одежду, чтобы облегчить ее мучения, но Малама только отмахнулась от них и продолжала плакать, время от времени колотя себя в грудь. Наконец, она спросила: 
 -А могут ли те из нас, кто еще жив, спастись? 
 Это был тот самый знаменательный вопрос, который когда-то больше всего тревожил самого Эбнера: "Могут ли быть спасены все?" Сейчас же он был поражен тем, что услышал его в точности из уст язычницы, поскольку именно в этом вопросе и заключался коренной принцип его религии. Эбнер, не спеша, заговорил: 
 Нет, Малама, всех спасти нельзя. Есть люди, которым Бог заранее предопределил вечно гореть в огне. 
 Ты хочешь сказать, что эти люди были приговорены к такой пытке еще до того, как родились? 
 -Да. 
 -И для них не остается никакой надежды? 
 Бог предопределил им жить во зле, и поэтому после смерти они будут вечно гореть в огне. 
 О! - снова заплакала Малама. - Ты хочешь сказать, что тот малыш... 
 Возможно. 
 И даже я, Алии Нуи? 
 Не исключено. 
 Эта страшная идея сильно потрясла Маламу. Такое понятие напоминало некую лотерею жизни и смерти. Женщине почему-то представился бог, швыряющий гладкую гальку в небольшое отверстие в скале. Иногда бог не попадал в это отверстие. Но ведь промахивался бог, а не камешек, то есть он пускал камешек мимо, если сам желал этого, иначе ни о какой промашке не могло быть и речи. Что касается гальки, он ведь был всемогущ. 
 И снова заговорил священник: 
 -Я должен признаться вам, Малама, что все, кто со скальзывает на путь зла, поступают так по воле Божьей, и не которые люди обречены гореть в огне уже с самого рождения. Это происходит для того, чтобы имя Господа прославлялось в небесах из-за их гибели. Да, это страшное решение, должен признать, но никто не может отрицать, что Господь предви дел все относительно каждого человека еще до того, как со здал его. И мы все живем согласно его божественному плану. 
 -Как же я могу быть спасена? - слабым голосом выдави ла Малама. 
 Лицо Эбнера просияло, и его душевный подъем передался плачущей женщине. Она почувствовала, что в ее травяном доме присутствует и некоторое утешение, которое теперь никогда не покинет ее. 
 Когда Бог предопределил судьбу всех людей, - убеди тельно продолжал Эбнер, - великое сострадание руководило им, и тогда Бог послал к нам своего единственного рожденного сына, и только он, Иисус Христос, может спасти нас, Малама. Иисус Христос может войти в этот дом, взять вас за руку и под вести к прохладной воде. Иисус Христос может спасти нас. 
 Иисус Христос спасет меня? - с надеждой в голосе спро сила Малама. 
 Спасет! - радостно воскликнул Эбнер, заключая огром ные ладони женщины в свои. - Малама, Иисус Христос вой дет в этот дом и спасет вас. 
 Что же я должна сделать, чтобы спастись? 
 Для этого требуются две вещи, Малама. Первая из них очень проста. Вторая - сложная. 
 Расскажи сначала о простой. 
 Вы должны встать на колени перед Господом и признать то, что вы совершенно испорченный грешный человек, и что для вас уже не остается надежды. 
 Я должна в этом признаться? 
 Пока этого не произойдет, вы не можете быть спасены. - И маленький миссионер снова преобразился в строгого учите ля. Он поднялся на ноги, отошел от Маламы и вновь вытянул в ее сторону указательный палец: 
 И вы должны не просто произнести эти слова. Вы долж ны искренне верить в то, что сказали. Вы испорченный греш ный человек, Малама. Зло, зло и зло. 
 А в чем заключается второе задание? 
 Вы должны работать так, чтобы на вас снизошла божья благодать. 
 Я не понимаю, что такое "благодать", Макуа Хейл. 
 Когда вы честно сознаетесь в том, что грешны, и когда вы будете молить Бога о том, чтобы он дал вам свет, в один прекрасный день этот свет снизойдет на вас. 
 Как же я узнаю об этом? 
 Вы узнаете. 
 И когда я найду эту... Что это за слово, Кеоки? 
 Сын снова объяснил матери, что такое "божья благодать", и тогда Малама поинтересовалась: 
 А на тебя уже снизошла благодать? 
 Да, мама. - Где? 
 На каменной мостовой перед входом в колледж Йела. 
 И была ли она в виде света, как утверждает Макуа Хейл? 
 Это было похоже на то, как будто передо мной распахну лись небеса, убедительно проговорил Кеоки. 
 А на меня тоже снизойдет божья благодать? 
 Никто не может этого точно сказать, мама, но я думаю, что все случится именно так, потому что ты очень добрая и хо рошая женщина. 
 Малама задумалась на несколько секунд, а затем спросила Эбнера: 
 -Что же такого я делаю, что считается грехом? 
 В этот момент Эбнеру захотелось тут же подвергнуть суровой критике все то зло, которое творит Алии Нуи, но, по трезвому размышлению, он сдержался и сказал: 
 -Малама, вы научились писать всего за тридцать дней. Это было настоящим чудом. Поэтому я вправе предположить, что вы способны совершать еще более удивительные вещи, ко торые ждут своего часа. 
 Малама очень любила похвалу. Она буквально купалась в лести с первых же дней, как стала Алии Нуи, поэтому сейчас лицо ее стало серьезным, и она решительно произнесла: 
 Что от меня требуется? 
 Вы не могли бы совершить со мной прогулку? 
 Куда? 
 По вашей земле, по той земле, которой вы управляете. 
 Малама, пребывающая в приподнятом настроении от своих успехов в учебе, сразу же согласилась и приказала подать свое наземное каноэ. Однако вскоре выяснилось, что все трудоспособное мужское население отправлено в горы за сандаловым деревом, и теперь некому нести каноэ. Вот тогда-то Эбнер и задал первый немаловажный вопрос: 
 Почему вы заставляете своих людей трудиться в горах, как рабов? 
 Они добывают сандаловое дерево, - охотно пояснила Малама. 
 Для чего? 
 Для того, чтобы Келоло смог купить корабль. 
 Неужели разрушение красивого острова стоит покупки корабля? - не отступал Эбнер. 
 Я не понимаю тебя, Макуа Хейл. 
 Я хочу, чтобы вы прогулялись со мной, Малама, и посмо трели, какую чудовищную цену должна заплатить Лахайна за то сандаловое дерево, которое сейчас Келоло добывает в горах. 
 Малама позвала своих служанок, и они составили ту самую процессию, которая со временем изменит историю Гавайев. Впереди вышагивал хромоногий миссионер в сопровождении высоченного Кеоки. За ними следовала гигантская Малама в красно-голубом платье. По ее правую руку шла служанка Ка-лани-капуай-кала-нинуи, пяти футов роста и весом в двести пятнадцать фунтов, а по левую, переваливаясь и отдуваясь, двигалась Маноно-кауа-капу-кулани, ростом в пять футов и шесть дюймов и весом в двести восемьдесят фунтов. Женщины шли, плотно прижавшись друг другу и занимали всю ширину дороги. В это время Эбнер и начал свою ненавязчивую проповедь, избрав тактику "пути в обход". 
 -Иметь корабль в наше время, Малама, - заявил он, - это проявление тщеславия, блажь, и ничего более. Вы лучше посмотрите на берега вашего рыбного пруда. Они же обвали ваются. Пруд может погибнуть. 
 Какое это имеет значение? - изумилась Малама. 
 Если рыбы здесь больше не будет, то люди начнут голо дать, - резонно заметил священник. 
 Когда люди вернутся с гор... после того, как добудут до статочно сандалового дерева... 
 Рыба уже погибнет, - печально доложил Эбнер. - Ма лама, вы и я должны успеть спасти этот пруд. - И он смело шагнул в мутную воду, приглашая женщину присоединиться к нему. Алии Нуи сразу же поняла, чему он хочет ее обучить, и приказала служанкам помогать им. И все три женщины плюхнулись в пруд, приподняв подолы своих новых платьев и просунув их вперед и вверх между ног, словно гигантские подгузники. Хохоча и отпуская грязные шуточки, которые, правда, Эбнер все равно не мог понять (между собой они назы вали миссионера "маленьким белым тараканом"), алии по правили берега пруда, и когда дело было сделано, Эбнер про изнес вслух то, что стало итогом этого урока: 
 Мудрая Алии Нуи приказывает, чтобы за рыбными пру дами велось наблюдение, и чтобы все они всегда находились в порядке. 
 Чуть подальше Эбнер указал на травяную хижину, сгоревшую дотла: 
 Здесь погибли четыре человека, Малама. Мудрая Алии Нуи запретила бы курение табака на своей земле. 
 Но людям нравится курить, - пыталась сопротивлять ся Малама. 
 И поэтому вы позволяете им сгорать заживо. С тех пор, как я приехал в Лахайну, уже шестеро человек сгорело. Муд рая Алии Нуи... 
 Куда ты поведешь меня дальше? - перебила Малама. 
 Это близко. Вон там, под деревьями коу, - объяснил Эб нер, и очень скоро Малама и ее служанки уже стояли перед не большим продолговатым участком свежевскопанной земли. Женщины сразу поняли, что это такое. Однако Малама хранила молчание по поводу этого участка, и тогда заговорил Эбнер: 
 Здесь, под землей, покоится маленькая девочка. 
 Я знаю, - чуть слышно произнесла Алии Нуи. 
 Младенца положила сюда его собственная мать. -Да. 
 Живого. 
 Я понимаю, Макуа Хейл. 
 И пока ребенок был еще жив, мать засыпала его землей, а потом утаптывала ее, пока новорожденная девочка... 
 Пожалуйста. Макуа Хейл, прошу тебя. 
 Мудрая Алии Нуи, которая хочет заслужить благодать Божию, приказала бы остановить это зло. - Малама ничего на это не ответила, и процессия двинулась дальше. Вскоре Эб нер и его спутницы увидели, как трое моряков покупают вис ки у англичанина, а к самим морякам, кокетничая, цепля лись четыре симпатичных девушки, те самые, которых их собственный отец отвозил на каноэ к "Фетиде", когда она только вошла в порт. - Вот эти девушки очень скоро умрут от сифилиса, заразной болезни, - горестно констатировал Эб нер. - Мудрая Алии Нуи запретила бы продавать виски, а также подумала бы и о том, что можно сделать для того, что бы девушки перестали посещать иностранные корабли. 
 Затем они прошли мимо полей таро, поросших сорняками, небольшого пирса, заваленного тюками с китайскими товарами, лежащими там под солнцем и дождем. Не было видно и рыбаков в море. Когда, наконец, эта странная прогулка закончилась, маленький миссионер указал на небольшую каменную площадку перед домом самой Маламы, заваленную огромными булыжниками, и сказал: 
 Даже перед своим жилищем вы продолжаете укрывать старых злых богов! 
 Это храм Келоло, - возразила Малама. - И к тому же, от него нет никакого вреда. 
 Услышав имя отсутствующего сейчас вождя, Эбнер понял, что наступил самый важный момент, тот самый, к которому он постепенно подводил Маламу. Он попросил женщину отпустить служанок, и когда они ушли, миссионер провел Маламу и Кеоки на небольшой лужок среди деревьев коу, и когда все трое расселись на траве, убедительно заговорил:
 -Я попросил вас совершить эту небольшую прогулку вме сте со мной, Малама, чтобы доказать вам вот что. Господь Бог не просто так выбирает своих Алии Нуи. Он наделяет вас ог ромной властью для того, чтобы вы могли творить много доб ра. Бог ждет от вас большего, чем от простого человека. 
 Это Маламе было понятно, поскольку догматы ее старой ре лигии, в принципе, не слишком отличались в этом вопросе, раз ве что в трактовке. Если человек становился алии, то он должен был погибнуть во время битвы. От женщины алии требовалось 
 нечто другое: она должна вести себя благородно и как можно больше есть, чтобы казаться огромной. Каждая религия предполагала какие-то обязанности для каждого человека, но только Малама совсем не была подготовлена к тому, что сейчас намеревался сообщить ей этот маленький тщедушный миссионер. 
 Вам никогда не удастся добиться милости Божьей, Ма лама, - очень медленно начал Эбнер, - пока вы продолжае те совершать один из страшнейших грехов во всей истории че ловечества. 
 Что же это такое? - заволновалась Малама. 
 Эбнер никак не мог заставить себя заговорить, поскольку предмет, который надо было обсудить, был для него отвратительным. Наконец, он поднялся с травы, отошел несколько шагов назад и снова направил на Маламу обвиняющий указательный палец: 
 -Ваш муж является вашим же родным братом. Вы долж ны прогнать Келоло. 
 Маламе стало плохо от одних только услышанных слов. 
 Келоло... почему же... 
 Он должен уйти, Малама. 
 Но он мой любимый муж, - попыталась защитить су пруга обескураженная женщина. 
 Эти отношения между вами - они считаются ненор мальными. Это зло, и Библия не разрешает ничего подобного. 
 Услышав эти слова, Малама начала кое-что понимать, и лицо ее озарилось: 
 Ты хочешь сказать, что это капу! - радостно сообщила она, довольная своей догадкой. 
 Нет, это не капу, - покачал головой Эбнер. - Это запре щено законом Божьим. 
 Ну, да, мы называем это "капу", - терпеливо пояснила Малама. - Теперь мне все стало понятно. У каждого бога есть свое капу. Например, нельзя есть некоторых рыб, потому что это капу. Нельзя спать с женщиной, пока она болеет своей женской болезнью, потому что это тоже капу. Нельзя... 
 Малама! - громовым голосом перебил женщину Эбнер. - Выйти замуж за своего родного брата - это никакое не капу! Это не глупый предрассудок. Это запрещено законом Господа! 
 Я поняла. Я все поняла. Это не маленькое капу, которое касается видов рыбы, а большое капу, которое можно срав нить, например с тем, что нельзя входить в храм, если ты не
 чиста в это время. У всех богов имеются и маленькие, и большие капу. Келоло - это самое большое капу, и поэтому он должен уйти. Я поняла. 
 Ничего вы не поняли, - начал было Эбнер, но Малама настолько обрадовалась собственной догадливости, по край ней мере, в отношении этого вопроса, что решила действовать сразу же, ничего не откладывая. Она созвала всех своих слуг и громко объявила: 
 Келоло больше не будет жить в этом доме! Он будет жить вон там! - И она указала на симпатичный домик, расположен ный футах в двадцати от основного жилища Маламы. Как толь ко нововведение было провозглашено, счастливая женщина, сияя от удовольствия, снова повернулась к священнику. 
 Но этого не достаточно, Малама. Он должен уйти дале ко, ему нельзя оставаться даже на твоей земле. 
 Услышав это, Малама что-то сказала своему сыну, но Кео-ки засмущался, видимо, не зная, как тактичней перевести слова матери. Однако Эбнер настаивал на переводе, и тогда Кеоки, покраснев, тихо пробормотал: 
 -Моя мать говорит, что перестала спать с остальными че тырьмя мужьями уже много лет назад, и вам не следует боять ся того, что она может неправильно себя повести. - Тут Кео ки окончательно запутался, не зная, какое слово следует по добрать. - Ну, в общем, она еще сказала, что Келоло - очень добрый человек, и она все же надеется, что ему можно будет остаться на ее земле. 
 От злости Эбнер даже притопнул ногой и закричал: 
 -Нет! Этого делать нельзя! Это самое настоящее зло! Ска жи ей, что это самое большое капу из всех. Подожди-ка, не на до упоминать это слово. Лучше скажи ей, что Господь особо требует, чтобы Келоло больше не жил рядом с ней. 
 Услышав такое жестокое решение, Малама расплакалась, пытаясь объяснить, что Келоло значит для нее больше, чем муж или даже брат. - Но Эбнер не стал слушать ее, а просто заявил: 
 -Пока он отсюда не уедет, Малама, вы не сможете присо единиться к нашей церкви. 
 Но женщина никак не могла понять этого: 
 Мне нельзя будет войти в большую новую церковь, кото рую построит Келоло? - изумилась она. 
 Конечно, вы можете входить туда, - уже тише продол жал Эбнер. - Даже самый последний грешник может войти в 
 церковь и послушать, о чем говорит священник. Вы даже можете петь вместе со всеми остальными. Но присоединиться к церкви вы не сможете так, как, например, Кеоки. 
 Малама серьезно задумалась, а затем радостно воскликнула: 
 Хорошо, я согласна. Я буду петь, но Келоло останется со мной. 
 А когда вы умрете, - не преминул добавить Эбнер, - вы будете вечно гореть в аду. 
 Малама поняла, что ее загнали в угол, поэтому, со слезами на глазах, она обратилась к Кеоки, выбирая редкие слова, чтобы Эбнер не смог понять, о чем идет речь: 
 -Я не хочу гореть в огне, поэтому ты должен построить для Келоло маленький домик за пределами моей земли. Толь ко при этом не забудь аккуратно подмести с дорожки все лис тья, чтобы он ночью на цыпочках мог тихонько приходить ко мне, и чтобы при этом Бог бы ничего не услышал. После этого, уже громче, она обратилась к Эбнеру: - Макуа Хейл, я собираюсь написать новое письмо. 
 Когда она разлеглась на полу в своем дворце, то сначала порвала первое послание, в задумчивости покусала кончик ручки, после чего аккуратно вывела: 
 "Король Лихолихо. Я сказала Келоло, чтобы он спал не в моем доме. Он покупает корабль. По-моему, это очень глупо. Твоя тетя Малама". 
 Она протянула письмо Эбнеру, и когда он изучил его, Малама добавила: 
 Завтра, потом еще раз завтра и еще, я хочу, чтобы ты приходил ко мне и рассказывал, что должна делать алии нуи. И тогда через месяц на меня снизойдет Божья благодать. 
 Так ничего не получится, Малама. 
 А когда она на меня снизойдет? 
 Может быть, что и никогда. 
 Я обязательно найду ее! - прогремела огромная женщи на. - Завтра ты придешь сюда и научишь меня, как ее искать. 
 Но я не могу сделать этого, - решительно произнес Эбнер. 
 Ты это сделаешь! - угрожающе зарычала Малама. 
 Ни один человек не может найти милость Божью для другого, - упрямо повторял миссионер. 
 С необычайным проворством Малама вскочила на ноги и схватила своего маленького наставника за плечи: 
 -Как мне найти благодать Божью? - не отступала она. 
 Вы и в самом деле так хотите это знать? 
 Да, - рассерженно кивнула Малама и тряхнула Эбнера, словно перед ней стоял маленький провинившийся ребенок. - Скажи же мне! 
 Встаньте на колени, - приказал Эбнер и сам опустился на колени, чтобы научить женщину правильно молиться. 
 И что дальше? - прошептала заинтригованная Алии Нуи, глядя на священника своими огромными глазами. 
 Закройте глаза. Руки сложите вот так, в форме крыши храма. Теперь скажите: "Иисус Христос, мой владыка, научи меня быть смиренной и возлюбить Тебя ". 
 Что такое "смиренная"? - чуть слышно поинтересова лась Малама. 
 Смиренная - это значит, что самая великая алии нуи считает себя таким же человеком, как тот рыбак, который ло вит форель в пруду, - пояснил Эбнер. 
 Ты хочешь сказать, что даже раб... 
 Малама! - нахмурился Эбнер, увлекшись своим толко ванием закона Божьего, - похоже, что именно сейчас самый низкий раб, который ищет в горах сандаловое дерево, имеет куда больше шансов найти милость Божью, нежели вы. 
 Почему? - продолжая стоять на коленях, женщина умоляюще смотрела на священника, требуя объяснений. 
 Потому что он может найти для себя Бога в любой мо мент. Этот раб скромен. А вы полны гордыни, к тому же все гда спорите и не желаете смириться перед Господом. 
 Но ты тоже очень гордый, Макуа Хейл, - возразила женщина. - А ты сам смиряешься перед Господом? 
 Если завтра Бог прикажет мне войти в море и продви гаться до тех пор, пока волны не скроют меня, я сделаю это, не размышляя ни о чем. Я живу для Господа Бога. Я служу Ему. Господь Бог есть мой свет и мое спасение. 
 Я понимаю, - кивнула Алии Нуи. - Я буду молиться о том, чтобы стать смиренной. - И когда священник удалился, она все еще продолжала стоять на коленях и держать руки в форме церковного шпиля. 
 В течение следующих дней Эбнер не встречался с Маламой, поскольку в Лахайне начался необузданный разгул матросов с китобойных судов, охвативший все селение. А так как Келоло увел с собой всех мужчин в горы, сражаться с буянами при шлось одному лишь миссионеру. Волнения начались вечером, 
 когда с кораблей, промышлявших китов у берегов Японии, на берег были отпущены восемьдесят моряков. Первым местом, которое они посетили все как один, была винная лавка Мэрфи. Оттуда китоловы разбрелись по всей Лахайне, и везде умудрялись учинять драки, дебоширить, хулиганить, а кто-то даже совершил убийство. Приободренные полным отсутствием местной полиции, которая могла бы хоть немного приструнить разбушевавшихся выпивох, матросы разбились на небольшие шайки и принялись грабить дома гавайцев. В особенности их интересовали молодые женщины и девушки, и когда они находили их, то сразу же волокли на свои суда. При этом никто не интересовался, являлись ли захваченные проститутками или же добропорядочными матерями семейств. В результате были изнасилованы многие жены тех островитян, которые в это время честно искали в горах сандаловое дерево по приказу Келоло. 
 Наконец, не выдержав подобного положения вещей, Эбнер Хейл надел свой черный фрак, выбрал лучший галстук, покрыл голову знаменитой касторовой шляпой и отправился на пирс. 
 Отвезите меня на китобойное судно! - потребовал он у стариков, бесцельно шатающихся вдоль берега, и когда ма ленькое каноэ подплыло к первому кораблю, выяснилось, что капитан временно отсутствует. На втором судне шкипер за перся в своей каюте с местной девушкой и не желал выходить оттуда ни на какие переговоры с миссионером, отчаянно руга ясь за закрытой дверью. Правда, с третьим судном священни ку повезло немного больше: он очень быстро обнаружил капи тана, пьющего виски, и сразу же обратился к нему: 
 Ваши люди развратничают в Лахайне. 
 Собственно, за этим я и отпустил их на берег, - безраз лично отозвался капитан. 
 Они насилуют местных женщин! 
 Они всегда поступают именно так, когда мы заходим в этот порт. Кстати, женщинам это нравится. 
 А вчера вечером было совершено убийство, - продол жал Эбнер. 
 Ну, если вы поймаете убийцу, мы вздернем его на рее, - пообещал капитан. 
 Но это может быть как раз матрос с вашего судна. 
 Скорее всего. Я бы безо всякого сожаления повесил во семь матросов из своей команды. Как было бы приятно посмо треть, что эти мерзавцы раскачиваются на реях! 
 Капитан, неужели вы не испытываете ни малейшего чув ства ответственности за то, что сейчас происходит на берегу? 
 Послушайте, святой отец, - усталым голосом отозвал ся капитан, - два последних вечера я сам провел на берегу. И единственная причина, по которой сегодня я вынужден оста ваться здесь, заключается в том, что я уже чертовски стар, что бы кутить три ночи напролет, вот что я имею в виду. 
 В этот момент с берега раздался отчаянный крик, и одна из хижин вспыхнула. Из каюты капитана было хорошо видно, как полыхал дом, и Эбнер встрепенулся: пострадавшее жилище находилось рядом с его собственным домом. Священник запаниковал, испугавшись за Иерушу. Указывая на капитана пальцем, он пригрозил: 
 -Капитан Джексон, с корабля "Горн", вышедшего из порта Салем! Я обязательно напишу письмо в вашу церковь, и сообщу вашему священнику в подробностях о том, как ведет себя один из его прихожан, когда попадает в Лахайну! 
 Упаси Господи! - взревел капитан, отставляя в сторону свою кружку с грогом. - Если вы только упомяните меня в своих письмах... - Он бросился на Эбнера, но был уже на столько пьян, что промахнулся, и его огромное тело неуклю же врезалось в стену. 
 Капитан, вы не можете так лицемерить! - торжествен но произнес священник. - В Лахайне - настоящий зверь, а в Салеме, что ж, святой, что ли? Вы должны немедленно пре кратить безобразия на берегу! 
 Я сейчас схвачу за твою цыплячью шею и придушу пря мо здесь! - бушевал Джексон. Он действительно попытался поймать миссионера, но тот с легкостью снова увернулся от буяна. - Проваливай с моего корабля! Лахайна всегда счита лась отличным портом, пока в нем не появился ты! 
 На берегу загорелась еще одна хижина. Эбнер вышел на палубу, и увидел, что из дома в ужасе выбежала девушка, за которой вдогонку неслись четверо матросов. Вот, оказывается, для чего они устраивали поджоги! 
 -Да простит их Господь! - начал молиться Эбнер. - Не удивительно, при таких капитанах... 
 Он не договорил, и спустившись в каноэ, быстро очутился на берегу, полный решимости защитить хотя бы собственную же ну. Хейл очень волновался, что переживания могут повредить беременности Иеруши, но прежде чем он успел добраться до 
 собственного дома, у самого пирса произошло еще одно неприятное происшествие. Всполошились даже те пьяные матросы, которые просто прогуливались по берегу. Трое огромных китобоев, которые вот уже некоторое время рыскали по дальней части территории, принадлежавшей Маламе, наконец, разыскали ее дочь Ноелани, и теперь, радостно выкрикивая какие-то сальности, волокли ее по пыльной улице в поисках удобного местечка, где можно было спокойно поразвлечься с жертвой. Девушка пыталась сопротивляться, и что-то отчаянно кричала на гавайском языке, пока матросы ругались по-английски. 
 Несколько стариков, ослабевших настолько, что их не взяли в горы за сандаловым деревом, попытались как-то остановить насильников, проявляя при этом свою верность местной знати, однако их тщетные потуги даже не были замечены матросами: кто-то из них небрежно отшвырнул стариков в сторону одной рукой. Правда, моряков могло оправдать лишь одно обстоятельство: они не понимали того, что все то, что могло пройти с простой девушкой, в отношении дочери алии считалось святотатством и могло повлечь за собой серьезные последствия. На шум сбежались еще какие-то старики, но тоже быстро получили свою порцию тумаков, а пьяные моряки продолжали тащить пленницу дальше. 
 В этот момент, придерживая одной рукой свою шляпу, Эб-нер быстрым шагом заковылял к матросам, и, выставив указательный палец в сторону дебоширов, изо всех сил выкрикнул: 
 Отпустите эту девушку! Немедленно! 
 Прочь с дороги, доходяга! - предупредил один из мат росов. 
 Я священник и служу Господу нашему! - счел необхо димым объявить Эбнер. 
 Услышав эти слова, двое хулиганов в нерешительности остановились, но третий, развязной походкой приблизившись к миссионеру, выкрикнул ему почти в лицо: 
 -В Лахайне Бога нет! 
 Эбнер, весивший, наверное, вдвое меньше матроса, не раздумывая ни секунды, влепил здоровяку пощечину, после чего не торопясь произнес: 
 -Бог наблюдает за вами! 
 Обескураженный матрос сразу принял боевую стойку, что бы уничтожить этого дерзкого святошу, но двое товарищей за бияки сочли за благо отпустить девушку, а сами при этом при
 нялись с двух сторон удерживать зарвавшегося товарища. Но когда все трое увидели, что Ноелани, первая красавица всего городка, убегает, ими овладела невероятная злоба. И они набросились на несчастного миссионера, нанося ему удар за ударом. Спасла священника сама Малама. Алии Нуи заметила похищение дочери, и теперь примчалась ей на помощь, прихватив с собой всех тех мужчин и женщин, которых смогла отыскать по пути. 
 Это же сама королева! - воскликнул один из матросов, когда Малама на всем ходу ворвалась в гущу потасовки. Пере пуганные моряки тут же перестали избивать Эбнера и броси лись наутек, проклиная все на свете, чтобы собрать на подмо гу своих товарищей. Вскоре на пыльной улице сгрудилось уже более сорока матросов, в большинстве своем сильно пья ных. Все они не решались подходить к разъяренным женщи нам, защищавшим священника, а только издалека выкрики вали в их адрес проклятья. 
 Ну-ка, выходи сюда к нам, трус! - подзадоривал Эбнера время от времени кто-нибудь из матросов. Но тут вперед вы ступала Малама и так отчитывала зарвавшегося на гавай ском, что постепенно, поняв всю тщетность своих попыток расквитаться со священником, моряки разошлись. И только тогда Эбнер с ужасом увидел, что неподалеку стоят капитаны двух кораблей и, смеясь, обсуждают происшедшее. 
 Что же это за люди? - недоумевал миссионер, когда шайка хулиганов отправилась назад в винную лавку Мэрфи, а Малама принялась рассматривать кровоподтеки на теле не счастного Эбнера. Затем он добавил потише, на ломаном га вайском: - Вот теперь вы понимаете, что может произойти, когда все мужчины уходят в горы за сандаловым деревом? 
 Да, - кивнула Малама. - Теперь следует посылать в го ры женщин. 
 Эта ночь была настоящим кошмаром. Матросы, подстрекаемые собственными капитанами, уже не могли найти новых девушек, а потому окружили дом Эбнера и сыпали в его адрес проклятья чуть ли не до рассвета. Затем они подожгли еще одну хижину и, наконец, отыскав где-то трех молодых женщин, утащили их на свои суда. В два часа ночи, когда разгул был в полном разгаре, Эбнер обратился к Иеруше: 
 -Я оставлю тебя под охраной Кеоки и женщин Маламы, а мне необходимо сейчас же поговорить с Пупали. 
 Выбравшись из хижины через запасной выход, он поспешил к Пупали, тому отчаянному лодочнику, единственным занятием которого было возить на каноэ свою жену и дочерей к приплывающим в порт судам. 
 Эбнер присел на пол рядом с хозяином дома в полной темноте и спросил его на ломаном гавайском: 
 Почему вы возите своих дочерей к этим нехорошим лю дям? 
 За это я получаю кое-какую одежду, а иногда мне пере падает даже табак, - охотно пояснил тот. 
 Неужели вы не понимаете, что в один прекрасный день ва ши дочери могут умереть от страшной болезни, которой заразят их матросы? - умоляюще обратился к отцу семейства Эбнер. 
 Когда-нибудь мы все умрем, - резонно заметил Пупали. 
 Но неужели те крохи, которые зарабатывают таким об разом ваши дочери, устраивают вас? 
 Мужчинам нравятся девочки, - ответил Пупали, и не ошибся. 
 А вам не стыдно торговать собственной женой, предла гая ее морякам? 
 Обо мне позаботится ее сестра, - также спокойно отве тил мужчина. 
 Значит, вам нравится, когда моряки начинают сжигать ваши дома? - не отступал Эбнер. 
 Ну, мой дом они никогда не сожгут. 
 Сколько же лет вашей самой симпатичной дочери? Эбнер услышал, как Пупали даже засопел от гордости: 
 Илики? Она родилась в год болезни Кеопуолани. 
 -Значит, всего четырнадцать, а она уже, возможно, неиз лечимо больна! 
 -Ну, а чего же вы ожидали? Она ведь женщина. Чисто импульсивно, Эбнер предложил: 
 -Я хочу, чтобы вы отдали ее мне, Пупали. 
 Наконец-то священник сказал те самые слова, которые быстро дошли до туповатого островитянина. Похотливо улыбнувшись, он прошептал: 
 Вам она понравится. Все мужчины просто без ума от нее. И сколько вы мне за нее предложите? 
 Нет, вы не поняли, я забираю ее ради Господа. 
 Все ясно, но сколько получу за это лично я? - настаивал Пупали. 
 Я буду одевать ее, кормить и обращаться с ней, как с соб ственной дочерью, - пояснил Эбнер. 
 Вы что же, хотите сказать, что вам не надо... - Пупали только покачал головой. - Макуа Хейл, вы, наверное, очень добрый и хороший человек. 
 И когда над островом занялся рассвет, а пыль от безумной ночи еще не улеглась на землю, Эбнер основал школу для гавайских девочек. Первой его ученицей стала самая красивая дочь Пупали, Илики. Когда она пришла в дом Эбнера, на ней была только набедренная повязка, да еще на шее висела серебряная цепочка, на которой болтался китовый зуб с вырезанной надписью: 
 "Мужчину, помни, вряд ли 
 Ты радостью оделишь, Коль, кроме целомудрия, Ничем ты не владеешь". 
 Когда другие родители на острове увидели, как выигрывает Пупали от того, что его дочь ходит в дом к миссионеру, поскольку она рассказывала так много интересного, что и они стали предлагать своих дочерей в качестве учениц. Это сразу свело на нет все преимущества Пупали, поэтому старик решился и отослал в школу всех остальных своих девочек. И когда очередное китобойное судно прибыло в Лахайну, дела в селении обстояли иначе. Если прежде девушки в это время выслушивали только богохульные речи пьяных матросов в кубрике, теперь Иеруша обучала их искусству кулинарии, а также читала им псалмы в саду. Самой способной ученицей оказалась Илики, чье имя в переводе означало "Летящие брызги океана". 
 * * * 
 Однако сам Эбнер не смог поздравить Илики в тот августов ский день, когда она впервые сама написала свое имя и с гор достью показала отцу. В то же утро в Лахайну прибыл измож денный посыльный. Ему пришлось проделать далекий путь через горы, причем почти всю дорогу он бежал с противопо ложной оконечности острова. Рассказ у него получился сбив чивым, и Эбнеру пришлось звать на помощь Кеоки. Выслу шав гонца, молодой человек перевел его новость: 
 -Это невероятно, но это правда! Авраам и Урания прошли пешком половину пути до нас от самой Ханы, а ведь она нахо дится на другом конце Мауи. 
 -Почему же они не наняли каноэ? - удивился Эбнер. Кеоки быстро перевел этот вопрос посланнику, который 
 никак не мог прийти в себя, и когда тот ответил, на лице молодого человека читалось полное изумление. 
 В это даже трудно поверить, - забормотал Кеоки. - Ав раам и Урания отправились в путь вчера в четыре часа утра в двухкорпусном каноэ, но уже к шести море так разбушевалось, что волны разбили их лодку. Аврааму с женой сначала при шлось преодолеть прибой, чтобы добраться до берега, а потом им предстоял долгий путь до Ваилуку, где они и находятся сейчас. 
 Мне кажется, такой путь женщина просто не в состоя нии проделать! ахнул Эбнер. 
 Согласен. Это самый трудный участок на всем острове. Но у Урании просто не было иного выхода. В следующем месяце ей предстоит рожать, и поэтому она хотела быть рядом с вами. 
 Но что могу я... - начал обескураженный священник и запнулся. 
 Теперь они боятся, что она умрет, - добавил посланник. 
 Если она умирает, - Эбнер почувствовал, что начинает нервничать, и его пробил пот. - Но как же ей удалось до браться до Ваилуку? 
 Здесь гонец вынужден был прибегнуть к жестикуляции, пояснив священнику примерно следующее: 
 -Гребцы с разбитого каноэ пропустили ей лианы под ру ки, и некоторое время тащили ее, как на носилках. Так они взошли на гору, а когда настало время спускаться, они под хватили лианы... 
 Прежде чем уставший и измотанный посланник смог закончить предложение, Эбнер рухнул на колени на пыльный пол и, сложив ладони, принялся молиться: 
 -О, Боже милостивый и всемогущий, спаси рабу твою, се стру Уранию. В часы страха, будь рядом с ней и помоги. 
 Он почти видел Уранию, скучную и недалекую женщину, но сейчас перепуганную и своим состоянием, и тяжелейшим переходом через горы. 
 Однако посланник не дал Эбнеру закончить молитву: 
 -Авраам Хьюлетт сказал мне, что вы должны принести с собой какую-то книгу, чтобы помочь ему. 
 Книгу? - изумился Эбнер. - Я считал... 
 Вы им нужны, и как можно скорее, - продолжал наста ивать гонец. Потому что когда я уходил, мне показалось, что у женщины вот-вот должен появиться ребенок. 
 Одна только мысль о том, что ему придется помогать при родах, ужаснула Эбнера, но он сразу же побежал в сад, где Иеруша вела с девочками очередные занятия. По одному внешнему виду мужа Иеруша сразу догадалась, что на острове случилось что-то непредвиденное и не совсем приятное. Однако она совсем не была подготовлена к тому, что ей сейчас предстояло выслушать: 
 -Сестра Урания пыталась дойти до нас, чтобы мы смогли помочь, но ей пришлось остановиться в Ваилуку. 
 Хейлы между собой никогда не обсуждали проблему беременности Урании. Точно так же, из этических соображений, не говорили они и о том, как идут дела у самой Иеруши. Оба искренне верили в то, что, когда подойдет время, совершится некое чудо, и тогда ребенок появится на свет без осложнений, или, как по мановению волшебной палочки, к ним явится сам доктор Уиппл. Теперь же, стоя под кокосовыми пальмами, они были вынуждены принимать факты такими, какими их представил гонец от Хьюлеттов. 
 -Я возьму пособие Деланда по акушерству и постараюсь сделать все, что будет от меня зависеть, - неуверенно произ нес Эбнер. На самом деле ему сейчас хотелось, что есть сил за кричать: "Я останусь с тобой, Иеруша! Я надеюсь, воля Божья будет таковой, и твой ребенок родится, как положено, без вся ких сложностей и неожиданностей". 
 Иеруша негромко ответила: 
 -Ты обязательно должен помочь сестре Урании. - Хотя про себя она произнесла совсем другое: "Мне тоже очень страшно. Как жаль, что рядом нет мамы!" 
 Итак, миссионер и его жена, оба сильно влюбленные друг в друга, но никогда не говорившие об этом лишь потому, что считали, что церковь наверняка не одобрила бы таких бесед, сейчас, под полуденным зноем, долго смотрели друг другу в глаза, а затем одновременно отвернулись. Первым выдал свое волнение Эбнер, когда они вошли в дом и принялись спешно искать справочник по акушерству, у священника затряслись руки и пачка книг упала в пыль. Эбнер встал на колени, что бы поднять нужный том, но не смог совладать с собой, а лишь закрыл лицо ладонями и начал всхлипывать: 
 -Сестра Урания, да хранит тебя Господь! 
 Стоит ли говорить о том, что, конечно, сейчас ему хотелось произнести совсем другое имя. 
 Для того чтобы пешком добраться из Лахайны до Ваилуку, находившемся на другом конце острова, Эбнеру и гонцу пришлось забраться высоко в горы. Пока они карабкались по скалам и переходили долины, обливаясь потом, на их пути вдруг встало целое облако пыли. Это Келоло и его надсмотрщики подгоняли своих людей. Гавайцы несли довольно тяжелый груз сандалового дерева. Это взбесило Эбнера. Он остановился и принялся выговаривать вождю: 
 -Пока вы здесь вырубаете сандаловые рощи, ваш город уничтожают. 
 Но прежде чем он услышал обычные оправдания Келоло: "Это мои люди, и я делаю с ними все, что угодно", священник заметил, что многие слуги несут не спиленные толстые бревна, а совсем молодые деревца, вырванные из земли с корнем. 
 Неужели вы забрали даже только что выросшие дерев ца? - возмутился Эбнер. 
 Это мое сандаловое дерево, и я делаю с ним все, что захо чу, стандартно закончил фразу вождь. 
 Вы - жалкий раб, не имеющий никакой веры, - злоб но выкрикнул священник и захромал дальше. 
 Когда он и гонец достигли наивысшей точки горного хребта, внизу уже виднелись домики Ваилуку. Эбнер остановился, рукой отер пот со лба и подумал: "Если даже нам, мужчинам, этот подъем показался настолько тяжелым, как сумела одолеть такой долгий путь несчастная Урания?" 
 В деревне Ваилуку им удалось узнать подробности. Когда каноэ, в котором путешествовали Хьюлетты, разбилось, Аврааму пришлось тащить свою жену более сорока миль, настолько им хотелось встретиться с Хейлами в Лахайне. Именно это путешествие и спровоцировало преждевременные роды у Урании. Теперь Хьюлетты вынуждены были остановиться. Их приютил какой-то торговец, предоставив женщине свою убогую лачугу. Такой увидел Уранию и Эбнер - перепуганной, беспомощной, страдающей от родовых схваток. 
 Каким-то чудом Урания не умерла после такого сложного пе рехода через горы. Но еще более удивительным было то, что Ав раам даже не подумал попросить о помощи местных повиваль ных бабок, которые, кстати, считались лучшими знатоками 
 своего дела на всех островах Океании. Они бы в десять минут поставили Урании диагноз: преждевременные роды вследствие физического утомления и перенапряжения. Если бы Хьюлетты решили положиться на женщин-островитянок, у них родился бы вполне здоровый ребенок. Но для Авраама и Урании это казалось невозможным и означало бы то, что они - христиане! - пошли на поводу у язычников. Ведь невозможно было даже подумать о том, что гаваец, человек с коричневой кожей, может знать, как следует принимать белого христианского младенца! 
 -Мне очень хотелось позвать на помощь опытных мест ных женщин, признался брат Авраам Эбнеру, едва завидел прихрамывающего миссионера. - Но мне всегда вспомина лись строчки из Книги пророка Иеремии: "Так говорит Гос подь: не учитесь путям язычников". Поэтому я решил, что бу дет лучше, если моя жена окажется в кругу себе подобных. 
 Эбнер согласился с мудрым решением Авраама, и оба приятеля поздравили друг друга с тем, что мыслили одинаково. Затем Эбнер поинтересовался: 
 -Как себя чувствует сестра Урания? 
 Этот вопрос застал бедного брата Авраама врасплох. Он сразу вспыхнул, светские приличия не позволяли ему вымолвить ни слова. Наконец, он взял себя в руки и выпалил: 
 -Кажется, у нее отошли воды. 
 Наступали сумерки, и в приближающейся темноте Эбнер как-то нехорошо посмотрел на своего товарища, а затем принялся судорожно распаковывать книгу. Неловко перелистывая ее туда и обратно, он все же нашел раздел, озаглавленный "Ро-доразрешение при отошедших водах". Эбнер тут же принялся жадно читать страницу за страницей, и лицо его при этом все более бледнело, а в животе стало совсем плохо. Известия были безрадостные, но когда он, наконец, оторвался от книги и взглянул на потерявшего надежду Авраама, Хейл только покрепче стиснул зубы и как можно беззаботней произнес: 
 -Мне бы хотелось посмотреть на сестру Уранию. 
 Хьюлетт провел его к низенькой травяной хижине, принад лежавшей англичанину, который занимался мелкой торговлей в Ваилуку. Сейчас и он, и его жена уехали на какое-то время в Гонолулу, и вокруг дома уже собралось с полсотни, а может, и больше, местных жителей, которые, сидя на земле, с любопыт ством изучали белых людей. Эбнер пробился через их ряды и, со своим медицинским справочником под мышкой, вошел в 
 скромное жилище торговца, чтобы поприветствовать ту самую хрупкую женщину, с которой он не так давно делил одну каюту на "Фетиде". 
 Добрый вечер, сестра Урания, - торжественно произнес Эбнер, и она бодро ответила: 
 Как это приятно и утешительно: вновь встретить челове ка, вместе с которым путешествовала на маленьком корабле! 
 Пару минут они вспоминали "Фетиду" и более счастливые дни. 
 Затем Эбнер перешел к делу и поинтересовался: 
 Сестра Урания, скажите мне, когда... - Он засмущался, но потом все же набрался храбрости и выпалил: - Ваши родо вые схватки, когда они начались? 
 В шесть часов утра, - спокойно ответила женщина. Эб нер смотрел на нее невидящим взглядом, судорожно сообра жая: "Боже мой! И в это время она как раз пробиралась по ущельям!" 
 Он промокнул платком вспотевший лоб и продолжал: 
 -Это было двенадцать часов назад. Тогда, скорее всего, се стра Урания, ребенок родится в полночь. - Он посмотрел на часы: до родов еще оставалось достаточно времени. 
 Смущаясь и испытывая от этого чуть ли не физические страдания, Эбнер спросил: 
 Ваши схватки, они часто повторяются? 
 Нет, я бы не сказала. 
 Извините, - пробормотал священник и с головой оку нулся в книгу, стараясь найти в ней инструкции к дальней шим действиям. Однако в хижину почти не проникал свет, и буквы были неразличимы. Тогда Эбнер велел брату Аврааму разжечь лампу, и в ее мерцании отыскал нужную страницу. 
 У нас есть чистый кусок талы? - спросил он, и как толь ко ему принесли ткань, разрезал ее на две части, перекрутил их в жгуты, сделал с одной стороны узлы, а другими концами при вязал веревки к кровати у ног женщины и пояснил: 
 Вы должны тянуть за эти узлы, сестра Урания. При ото шедших водах вам придется самой изрядно потрудиться. 
 Он тут же пожалел о сказанном, потому что Урания ужаснулась и спросила его дрожащим голосом: 
 Неужели я сделала что-то непоправимое? 
 Нет, сестра Урания, - тут же успокоил ее Эбнер, - с Божьей помощью, все должно пройти как полагается. 
 Повинуясь инстинкту, она взяла его за руку и прошептала: 
 Мой горячо любимый муж и я очень рады, что вы смогли прийти. - Но когда Эбнер, краснея и отдуваясь, попытался прощупать ее живот, как было сказано в книге, и Хьюлетты, и сам Хейл пришли к выводу, что сначала все же стоит накрыть роженицу ее собственной одеждой. А сверху еще и положить толстый слой талы. Прощупывая плод через несколько слоев ткани, Эбнер мрачным тоном произнес: 
 По-моему, пока что все в порядке. 
 В ту же секунду он машинально отдернул голову назад, потому что с кровати раздался пронзительный вопль, а веревки натянулись до предела. Эбнер поспешил к потрескивающей лампе и снова посмотрел на часы. Через четыре минуты все повторилось: жуткий вопль и натяжение жгутов. Судорожно перелистав книгу и найдя нужное место, Эбнер вернулся к кровати и сообщил обнадеживающую новость: 
 -Сестра Урания, все идет, как положено. Теперь время работает на нас. 
 Услышав эти новости, брат Авраам побледнел, и по его перепуганному виду Хейлу сразу стало понятно, что его помощника сейчас может стошнить. Поэтому, оставив на мгновение рожающую женщину, Эбнер подбежал к дверям хижины, у которых скопилось немало местных женщин, и прокричал на гавайском: 
 -Кто-нибудь, подойдите сюда и позаботьтесь о преподоб ном Хьюлетте! 
 Две опытные повитухи, которые прекрасно понимали мужей, весело расхохотались и спасли несчастного миссионера, вытащив его наружу из хижины. Как они и предполагали раньше, этот перепуганный мужчина обязательно будет делать вид, что ему плохо. Пока две женщины занимались братом Авраамом, кто-то из гавайцев прокомментировал непонятное поведение белых людей: 
 Как странно поступают эти мужчины! Наши лучшие по витухи оказывают помощь мужу, а тот белый, который ниче го не понимает в родах, почему-то находится внутри и пытает ся помочь женщине! 
 Наверное, в Америке они всегда так делают, - высказал предположение другой островитянин. 
 Неожиданно обе повитухи оставили Хьюлетта и прислуша лись к крикам несчастной Урании. Было просто удивительно и непостижимо, что эти женщины, стоя снаружи травяного 
 домика в течение всей ночи, понимали все то, что происходит внутри гораздо лучше, чем это получалось у образованного Эб-нера с его справочником. 
 Хьюлетт, которому уже стало немного полегче, вытер от слез свои водянистые блекло-голубые глаза и направился к хижине, вопрошая: 
 Ну, когда же, наконец, появится на свет ребенок? 
 Брат Хьюлетт! - не выдержал Эбнер. - Пока от вас все равно нет никакой помощи, вам лучше оставаться снаружи! 
 Ну, когда же родится ребенок? - вопил потерявший рассудок мужчина. И снова Эбнеру пришлось прибегнуть к помощи повитух, которые тут же подхватили Авраама под ру ки и увлекли за собой. 
 Теперь схватки проходили с постоянными интервалами, и Эбнер, без конца обращавшийся за помощью к справочнику, нашел секунду, чтобы сказать женщине: 
 Сестра Урания, у меня сложилось такое впечатление, что сам Господь наблюдает сегодня за нами! 
 Теперь моя судьба полностью в ваших руках, брат Эб нер, - еле слышно выдавила ослабевшая женщина. - Вы мо жете делать со мной все, что сочтете необходимым. 
 Уже позднее Эбнер вспоминал, что эти слова были произнесены Уранией с какой-то особенной апатией. Вскоре после этого он в ужасе поглядел на нее и осознал, что схватки, которая должна была произойти, почему-то не последовало, и женщина продолжала спокойно лежать на кровати. В эту минуту Хейлом овладела самая настоящая паника. Он схватил несчастную женщину за запястья, и они показались ему слишком холодными. Тогда он подбежал к двери и выкрикнул: 
 -Брат Авраам! Немедленно зайдите сюда! 
 И когда перепуганный муж, пошатываясь, вошел в хижину, Эбнер доложил ему каменным голосом: 
 -Боюсь, что она не выживет. 
 Авраам Хьюлетт издал тихий стон и встал на колени у кровати, взяв жену за холодную руку. Это неожиданное движение пробудило Уранию, она повела плечами, и изумленный Эбнер воскликнул: 
 -Может быть, она просто заснула? 
 Повитухи, стоявшие снаружи и прислушивавшиеся ко всем звукам внутри хижины, уже раньше успели доложить всем собравшимся: 
 Она заснула. Возможно, она проспит целый час или да же больше. А когда проснется, все начнется сначала. 
 Это хороший знак, чтобы женщина засыпала во время родов? поинтересовался кто-то из местных жителей. 
 Нет, - грустно ответила одна из повитух. 
 Почему? 
 Потому, что это означает, что женщина ослабла. 
 И что же теперь они должны делать там, внутри? - спросил кто-то из мужчин. 
 Сейчас им самое время собирать целебные травы. 
 Почему травы? 
 Чтобы остановить кровотечение, которое начнется поз же из-за ее слабости. 
 В полутемной хижине Эбнер и Авраам судорожно перелистывали страницы своих справочников, но не смогли найти именно той главы, в которой бы рассказывалось о том, почему на восемнадцатом часу родов женщина неожиданно заснула. Вот тогда Эбнер и почувствовал, как его начала бить дрожь, и испытал самый настоящий страх. 
 -Где-нибудь здесь должно обязательно быть объяснение, - бормотал он, но его неловкие пальцы так и не находили нужную страницу. - Брат Авраам, вам тоже пока не удается ничего отыскать? 
 Затем каким-то таинственным образом схватки начались снова, сильные и ритмичные, но Эбнеру они не принесли никакого облегчения, поскольку испытывать их начала не Урания, а почему-то ее супруг. Это было душераздирающее зрелище - наблюдать, как тощий миссионер складывается пополам, держась обеими руками за живот, в точности испытывая те же боли, что и рожающая женщина. И уже в третий раз Хейл был вынужден броситься к двери и просить помощи у местных жителей, которые, конечно же, сразу позаботились о несчастном миссионере. 
 -И пусть остается снаружи! - рявкнул им вслед Эбнер. В два часа ночи Урания Хьюлетт проснулась, а в пять утра 
 перерывы между схватками уменьшились и составляли теперь не более полутора минут. Женщины, прислушивающиеся к звукам в хижине, пророчески объявили: 
 -Скоро она родит. 
 Эбнер, едва различающий буквы усталыми глазами, но все еще упорно листающий свою заветную книгу, пришел к тому 
 же выводу. Однако следующие полчаса он провел в особых мучениях, так как не знал, что роды Урании - самые обычные. Преподобный Хейл начал судорожно изучать пугающие картинки и диаграммы, расположенные в самом конце книги, в главе: "Патологическое родоразрешение". Почему-то одна диаграмма особенно привлекла его внимание. Она называлась: "Предлежание ручки при поперечном положении плода". Быстро отыскав соответствующее место в книге, он с ужасом обнаружил, как тяжело ему придется, если плод лежит в утробе именно таким образом, как ему показалось. Вот теперь-то ему и надо было подготавливать себя к предстоящим родам, а не пугаться несуществующих отклонений. Но преподобный Хейл ничего не мог сделать, потому что Урания лежала, по-прежнему укутанная постельным бельем и тапой, а Эбнер из-за скромности не мог ни снять эти ненужные покрывала, ни попросить об этом женщину. 
 Итак, не придумав ничего другого, он подошел к двери, где первые полоски зари уже начинали пробиваться через пальмовые листья, и спросил у собравшихся гавайцев, где сейчас находится брат Авраам. Выяснилось, что его помощник спит. Одна из повитух сделала шаг в сторону хижины, но Эбнер так шарахнулся от нее с неподдельным ужасом, что разбудил Авраама. Тогда Эбнер обратился к товарищу: 
 -Брат Авраам, вам сейчас придется раздеть вашу жену, потому что час родов уже близок. 
 Авраам несколько секунд смотрел на приятеля непонимающим взглядом, но потом все же направился к кровати. Однако в ту же секунду возобновились его собственные родовые схватки, да с такой силой, что ему пришлось поспешно выбраться снова на улицу. Однако проблема Эбнера тоже была разрешена. В это время сестра Урания, застигнутая родами, сама начала в истерике срывать с себя одежду и молить Эбнера срочно помочь ей. Преподобный Хейл, нервно сглотнув, как школьник, и трясясь всем телом от неуместного смущения, осторожно подошел к кровати. И тут все его сомнения как рукой сняло, и он от всего сердца поблагодарил Бога за то, что предстало перед его взором: 
 -Спасибо тебе, о Господи! Это уж точно головка ребенка, а, значит, все идет правильно. 
 А снаружи, услышав первый крик родившегося ребенка, две повитухи мрачно произнесли: 
 -Теперь самое время дать ей настой целебных трав. Лишь бы он оказался у него под рукой! 
 Эбнер, занятый только что появившимся на свет мальчиком, аккуратно держал его в руках, затем, нервничая, перерезал и перевязал пуповину, а сам мысленно перебирал в уме все то, что успел прочитать в справочнике по акушерству. Разумеется, это делало ему честь. Однако, простояв с новорожденным некоторое время в темной хижине и так больше ничего не вспомнив, он вышел на улицу и передал ребенка ожидавшей женщине, которую специально пригласили сюда еще накануне. Та, приняв мальчика из рук священника, немедленно приложила его к груди. 
 Сейчас ему надо внимательно следить за состоянием женщины! предупредила первая повитуха. 
 Интересно, догадается ли он, - отозвалась вторая, - что теперь ему нужно массировать ей живот, чтобы быстрее отошел послед. 
 Как ты считаешь, он согласится взять наш настой целеб ных трав? продолжала первая. - И она указала на сосуд, в котором находилась та лечебная жидкость, которой в течение уже двух тысячелетий пользовались предки гавайцев для то го, чтобы останавливать кровотечение. 
 Он ничего не возьмет из наших рук, - печально покача ла головой вторая. 
 Внутри хижины Эбнер яростно перелистывал страницы справочника, которые должны были рассказать ему о том, что он должен делать дальше. Он перестелил постель, обмыл водой мать, прислушался к ее дыханию, и вдруг забеспокоился, потому что с Уранией происходило нечто такое, о чем в книге не говорилось. 
 Брат Авраам! - громко позвал он. 
 Что такое? - еле слышно отозвался муж. 
 -Боюсь, что она теряет крови больше, чем полагается. Брат Авраам ничего не соображал в подобных делах, но тут 
 же ревностно схватился за книгу, и пока двое миссионеров со всем старанием пытались выудить из своих справочников необходимую информацию, для спасения жизни роженицы, сестра Урания слабела с каждой минутой. Испытания, которые выпали на ее долю, понемногу делали свое дело, и лицо женщины уже приобрело сероватый оттенок. 
 -Она не должна так крепко спать! - запаниковал Эбнер. 
 -Но что же мы можем сделать? - застонал Авраам. - О Господи! Не дай ей умереть именно сейчас! 
 Снаружи продолжалось обсуждение происходящего: 
 -Они же должны сейчас массировать ей живот, но, похо же, вместо этого они опять занялись своими разговорами. 
 Постепенно среди толпы, собравшейся возле хижины и простоявшей здесь всю ночь, пошел слух о том, что хрупкая белая женщина, родившая ребенка, умирает. Эта страшная мысль проникла к ним вместе с лучами утреннего солнца, ползущими по листьям кокосовых пальм, и гавайцы, для которых рождение человека считалось великой радостью, начали плакать. Они лили слезы о несчастной женщине еще до того, как миссионеры поняли, что Урания Хьюлетт умерла от потери крови. 
 Уже позже, усталый и измученный Эбнер Хейл, сидя в тени дерева коу, отрешенно произнес: 
 Брат Авраам, по-моему, я сделал все, чтобы спасти вашу жену. 
 Такова была воля Божья, - так же печально отозвался Хьюлетт. 
 И все же, - продолжал Эбнер, с силой стуча кулаком по медицинскому справочнику, - тут наверняка где-то написа но то, что мы не нашли и не успели прочитать! 
 Такова была воля Божья, - продолжал настаивать Ав раам. 
 Гавайцы же, наблюдавшие за священниками, сделали свой вывод: 
 Как странно иногда поступают белые люди! - сказали они. 
 Они так хорошо читают, разбираются в оружии и пони мают своего нового бога, - заметила одна старушка, - что, кажется, могли бы больше соображать и в том, как надо при нимать роды и помогать женщине. 
 Но что самое занятное, - добавил кто-то, - в Америке мужчины часто выполняют женскую работу. 
 Однако старая повитуха, которая больше всех критиковала миссионеров, все же вынуждена была признать: 
 -И даже учитывая все то, что мы сказали, дети у них рождаются хорошие. 
 После похорон Урании (она была одной из первых жен миссионеров, умерших в родах, или от переутомления и исто щения), Эбнер договорился с местными жителями, чтобы они 
 в течение двух месяцев позаботились об Аврааме Хьюлетте, его сыне и кормилице, пока те не смогут отправиться назад в Хану, расположенную на другом конце острова. Когда все подробности и условия были обговорены, Эбнер и проводник отправились домой по горной тропинке. Но не успели они отойти далеко, как услышали чей-то голос, настойчиво зовущий священника. Выяснилось, что вслед за ними бросился брат Авраам, который начал умолять Эбнера взять с собой ребенка. 
 В Лахайне наверняка найдутся добрые люди, которые сумеют позаботиться о мальчике, - отчаянно просил он. 
 Нет, - заупрямился Эбнер. - Это было бы неестественно. 
 -Но что мне делать с ним? - чуть не плакал Авраам. Сама постановка вопроса показалась преподобному Хейлу 
 отвратительной. Он ответил: 
 Вы станете воспитывать его, брат Авраам, и вырастите из сынишки достойного сильного мужчину. 
 Но я ничего не понимаю в воспитании детей, - пробор мотал брат Авраам. 
 Прекратите! - вдруг рассердился Эбнер. - Ваша обя занность - учиться этому. - С этими словами он повернул отрешенного миссионера к себе спиной и подтолкнул его в сто рону Ваилуку, где Хьюлетту предстояло научиться воспиты вать своего ребенка. Когда нескладный миссионер удалился, Эбнер страстно произнес следующие слова, адресуя их про воднику, который, правда, так ничего и не понял из пламен ной речи священника: 
 Я полагаю, что если бы у него еще тогда хватило храброс ти и отваги, его жене не пришлось бы умирать. Если бы он оста вался с ней в Хане и сам постарался сделать все то, что мы сде лали здесь, все закончилось бы благополучно. Сестру Уранию убил этот невероятный переход через горы до Ваилуку. Бед няжка! Она ведь уже восемь месяцев отходила с ребенком! 
 Эти мысли навеяли на Эбнера воспоминания о собственной жене, и он испугался, что весть о смерти Урании от родов могла бы плохо отразиться на самочувствии Иеруши. Поэтому Эбнер разработал хитрый план, чтобы ничего не рассказывать своей супруге. Рассуждая об этом, он, скорее руководствовался надеждой, а не разумом: 
 -Пока эти печальные новости дойдут до Лахайны, прой дет некоторое время. Сам же я ничего не должен рассказывать своей любимой жене. 
 Итак, он вошел в тайный сговор с самим собой, и даже призвал Господа стать его свидетелем, но как только он дошел до дома, то сразу увидел, что даже локоны Иеруши как-то не так спускаются к плечам. А когда она бросилась к нему после этой первой их разлуки с момента свадьбы, Эбнер все же постарался, чтобы слова его оставались верны его же собственному договору. Однако действия все равно выдали его, и лишь только Эбнер взглянул на супругу с пылкой любовью и страстью, она в тот же момент поняла, что произошло. 
 Сестра Урания умерла! - воскликнула Иеруша и рас плакалась. 
 Да, это так, - вынужден был признать Эбнер. - Но с то бой этого не произойдет, Иеруша. - В тот момент он впервые назвал супругу по имени. 
 Она попыталась о чем-то спросить его, но Эбнер резко схватил ее за запястья и заглянул в ее большие карие глаза: 
 -Ты не умрешь, Иеруша, я клянусь Богом, что не дам те бе умереть! 
 Произнеся это, он отпустил ее ладони и бессильно опустился на сундук, закрыв голову руками. Через несколько секунд, поборов свой стыд, он сказал то, что считал необходимым: 
 -Господь оберегает нас самым таинственным и непостижи мым образом, Иеруша, и хотя мысли мои могут показаться в чем-то ужасными, тем не менее, то, что я скажу - сущая прав да. Господь не просто так вынудил меня присутствовать при смерти сестры Урании. Таким образом, он напомнил мне, что бы я подготовился к тому, что скоро настанет и тебе очередь ро жать. Теперь я знаю, что и как нужно делать. И я знаю даже, как следовало поступить брату Аврааму. Иеруша, теперь я дей ствительно подготовлен, и поэтому ты не умрешь. - Он вско чил на ноги и, что есть силы, выкрикнул: Ты... не... умрешь! 
 В тот момент больше всего на свете ему хотелось заклю чить свою жену в объятия и осыпать ее поцелуями, дикими поцелуями, при этом чуть ли не подвывая от избытка эмоций, как поступают животные на лугу, там, на далекой ферме. Но он не знал, как это делается, и поэтому вся его любовь вырази лась в этом кратком, но весьма искреннем утверждении: "Ты не умрешь". И с тех пор, наверное, ни одна женщина на самом отдаленном острове в последние дни беременности не чувство вала себя такой уверенной, вспоминая об этом милом сердцу утверждении своего супруга. 
 * * * 
 Но если Эбнер, таким образом, обрел в своем миссионерском домике настоящую духовную победу, то в травяном дворце Маламы его поджидало полное поражение. Когда он явился к Алии Нуи для того, чтобы преподать ей очередной урок, то обнаружил, что Келоло никуда не переехал, а продолжает, как и ранее, жить вместе со своей супругой. 
 -Какая гнусность! - тут же вскипел Эбнер. 
 Двое влюбленных гигантов, которым уже перевалило за сорок, в недоумении вслушивались в слова миссионера, пытаясь понять, почему Господь так ненавидит браки между близкими родственниками, но когда красноречие Эбнера иссякло, Малама спокойно объяснила ему: 
 Я уже выстроила для Келоло дом, он находится за преде лами моей территории. Это очень хороший дом, но он не хочет жить там в одиночестве. Тут она расплакалась и добавила: - Он пытался жить один, и целых две ночи спал в том доме, пока тебя, Макуа Хейл, не было в Лахайне. Мне это не понравилось самой, и на третью ночь я вышла к его дому и позвала: "Келоло, иди туда, где твой дом". Тогда он пришел. Поэтому винить его не стоит, Макуа Хейл, я все сделала сама, я и буду отвечать. 
 Вам никогда не стать членом нашей церкви, Малама, - предупредил Эбнер. - А когда вы умрете, вы будете вечно го реть в огне. 
 Расскажи мне еще раз об адском огне, Макуа Хейл, - попросила Малама. Ей было очень важно знать, чем все-таки она рискует. И когда Эбнер повторил свой жуткий рассказ о душах, осужденных вечно мучиться в огне, Малама задрожа ла и стала задавать более детальные вопросы, в то время как из глаз ее текли огромные слезы. 
 И ты уверен, что король Камехамеха тоже находится в этом огне? 
 Абсолютно уверен. 
 Макуа Хейл, однажды, когда в Лахайне останавливался католический корабль, со мной разговаривал о Боге один че ловек. А католики тоже горят в этом огне? 
 Они вечно будут гореть, - уверенно произнес Эбнер. 
 А еще этот человек с корабля рассказывал мне, что в Ин дии живут такие люди, которые вообще ничего не слышали о твоем Боге. 
 Малама, не называй Господа "моим" Богом. Он просто Бог, и при этом Бог единственный. 
 Но когда эти люди из Индии умрут, они все тоже попа дут в огонь? 
 -Да. 
 -Значит, единственные, кто не горят в этом огне, это лю ди, которые присоединились к твоей церкви? 
 -Да. 
 Малама победно повернулась к Келоло и, ликуя, произнесла: 
 Теперь ты понимаешь, насколько страшен этот огонь. Если ты не уберешь ту каменную площадку, которую выстро ил для старых богов, ты тоже можешь попасть в тот огонь и го реть в нем вечно. 
 Ничего подобного! - заупрямился Келоло. - Мои боги позаботятся обо мне. Они не допустят того, чтобы я горел в ог не, потому что они заберут меня в свой рай. И там я буду жить рядом с водой жизни, которая принадлежит Кейну. 
 Какой глупый мужчина! - с грустью констатировала Малама. - Он будет гореть в огне, но не хочет признаваться в этом. 
 Но, Малама, - заметил Эбнер, - если вы будете продол жать жить с Келоло в грехе, вам самим тоже предстоит гореть в этом вечном огне. 
 Нет-нет, - поправила его Малама. - Я верю в Бога, и очень люблю Иисуса Христа. Я вовсе не собираюсь жить в том ужасном огне. Я буду держать Келоло рядом с собой, пока не по чувствую себя плохо. Мы договорились о том, что прежде, чем я умру, я отошлю его подальше от себя, и тогда буду спасена. 
 И вот тогда Эбнер решился воспользоваться своим козырем. Выставив в сторону женщины указательный палец, он смело заглянул ей в глаза и предупредил: 
 -Но только ваш священник может решить, достойны ли вы того, чтобы присоединиться к церкви. Об этом вы почему- то забыли. 
 Малама задумалась, внимательно разглядывая своего мучителя. Он был на целый фут ниже ее, почти вдвое моложе и весил, наверное, на две трети меньше самой Маламы. Однако, она начала довольно осторожно: 
 Значит, ты будешь судить о том, насколько хорошей женщиной я была все это время? 
 Да, именно я, - согласно кивнул Эбнер. 
 И если я не была достаточно... 
 Тогда вас ни за что не примут в церковь. 
 Еще некоторое время Малама размышляла над этим безвыходным положением, переводя взгляд с Эбнера на Келоло, а затем быстро ответила: 
 Может быть, в то время тебя уже с нами не будет, Макуа Хейл. Может быть, нам пришлют другого священника? 
 Нет, я останусь на своем месте, - так же упрямо наста ивал на своем преподобный Хейл. 
 Малама еще раз проанализировала столь мрачное будущее, безнадежно вздохнула и неожиданно резко сменила тему разговора: 
 -Скажи мне, Макуа Хейл, что я должна сделать, чтобы стать хорошей Алии Нуи для своего народа? 
 И Эбнер приступил к той самой работе, которая потом так сильно повлияла на судьбу Гавайских островов. Поначалу на беседы Эбнера приходили только Малама и Келоло, но потом стали появляться и менее знатные алии, а когда на острова приезжал король Лихолихо со своей матерью-регентом, они тоже с удовольствием участвовали в дискуссиях с Эбнером, задавали ему всевозможные вопросы, обсуждали различные проблемы, где-то спорили, а в чем-то сразу же соглашались. 
 Воспользовавшись удобным случаем, Эбнер тут же повторил несколько своих наболевших мыслей: 
 На островах больше не должно быть рабов. 
 Но рабы есть даже в Америке, - возразила Малама. 
 Это неправильно и в Америке, и здесь. Рабов не должно быть нигде. 
 Но и в Англии тоже есть рабы, - припомнил кто-то из слушателей. 
 Ив Америке, и в Англии смелые справедливые люди от чаянно борются с рабством. И добрые люди здесь, на Гавайях, должны делать то же самое. Понимая, что эти моральные до воды не слишком сильно действуют на местных вождей, Эбнер незаметно для себя перешел на самую настоящую проповедь, страстно воскликнув: - Как-то раз, в один из дней, пока я плыл сюда, мы встретились в океане с большим кораблем. Это произошло на заходе солнца, и вскоре выяснилось, что мимо нас проплывало невольничье судно. Мы даже слышали, как ужасно позвякивали кандалы. Как бы вам это понравилось, ко роль Лихолихо, если бы ваши руки были прикованы к балке, а 
 вашу спину стегали кнутами, и при этом пот бы струился по вашему лицу, не позволяя вам видеть ничего вокруг? Как бы вы на это отреагировали, король Лихолихо? 
 Мне бы это совсем не понравилось, - отозвался король. 
 Кроме того, алии должны следить за тем, чтобы мла денцев больше не убивали и не закапывали живьем, - гре мел Эбнер. 
 А как мы должны правильно приветствовать капитанов с иностранных военных судов, - перебила Хейла Малама, - когда они сходят на берег в Лахайне? 
 Все цивилизованные нации, - начинал объяснение Эб нер, употребляя фразу, которую особенно любили и ценили все миссионеры, - имеют определенные формальные отноше ния с другими цивилизованными народами. Капитан военно го корабля, в вашем случае, является представителем короля той страны, под чьим флагом плавает его судно. Когда капи тан сходит на берег, вы должны велеть, чтобы в его честь был дан небольшой салют из пушек, и при встрече должны при сутствовать четыре алии, одетые в хорошие наряды, куда должны обязательно быть включены штаны и обувь. Вожди должны представиться капитану и сказать... 
 Не существовало такой проблемы, по поводу которой Эбнер бы чувствовал себя неподготовленным и не мог бы дать свой специфический совет. Тщедушный молодой человек с далекой холодной фермы в Мальборо, штат Массачусетс, и предвидеть не мог в свои юные годы, что каждая книга, которую он успел прочитать, обязательно когда-нибудь ему очень пригодится. Он мог наизусть цитировать целые абзацы, посвященные медицинскому обслуживанию в Лондоне или банковской системе в Антверпене. Но лучше всего он помнил, конечно, те книги, которые ему пришлось изучить досконально во время написания отчета о Кальвине и Безе и их системе правления в Женеве. Преподобному Хейлу даже частенько казалось, что всякая проблема, с которой сталкивался Джон Кальвин в Швейцарии, каким-то таинственным образом перекликалась с задачами, поставленными перед самим Эбнером в Лахайне. 
 Относительно денег: 
 -Вам следует чеканить свою собственную монету, кото рая бы имела хождение на островах, и защищать ее от фаль шивомонетчиков . 
 Относительно процветания и благополучия островов: 
 -Деньги не суть благополучие. Процветание островов за висит от того, что вы изготавливаете и что выращиваете. По этому является полным безрассудством позволять отдельным вождям без разбора торговать столь ценным сандаловым дере вом. А уж вырывать с корнем молоденькие деревца вообще полное безумие. Самое большое богатство, которое у вас име ется, это возможность оказывать услуги прибывающим кито бойным судам в Лахайне и Гонолулу. Если бы все алии были мудры, они установили бы определенные таможенные пошли ны для таких кораблей, и, кроме того, облагали бы налогом всех торговцев, которые поставляют товары этим судам. 
 Относительно образования: 
 -Самый надежный способ исправить людей и сделать их лучше и добрее это научить их читать. 
 Относительно армии: 
 -Каждому правительству необходимо иметь полицей ские силы. Я просто уверен, что если бы в Лахайне находи лась уважаемая армия, то ни один китобой не позволил бы се бе безобразничать и развратничать в вашем городке. Но мне кажется, что создавать такую большую армию, как предлага ете это вы, было бы смехотворно. Вы же не можете и не стане те сражаться, например, с Францией, Россией или Америкой. Вы слишком малы для этого. Поэтому не надо тратить лиш них денег на создание большой армии. Но полиция должна обязательно присутствовать. Кроме того, необходимо постро ить тюрьму. 
 Относительно справедливого и мудрого алии: 
 -Он смел и отважен. Он защищает слабых. Он честно рас поряжается государственной казной. Он прислушивается к со ветам. Он аккуратен в одежде и обязательно носит брюки. У не го только одна жена. Он никогда не напивается. Он помогает своему народу и самому себе. Он верует в Господа. 
 Относительно самой серьезной проблемы Гавайев: 
 -Научите народ читать. 
 Но чаще всего, возвращаясь после очередного собрания в свой дом, он уныло сообщал супруге: 
 -Иеруша, я уверен в том, что они не поняли ни слова из того, что я им сегодня рассказал. Мы работаем и работаем, не покладая рук, а никаких сдвигов нет, и не предвидится. 
 Но Иеруша не разделяла пессимизма своего супруга, по скольку всем было ясно, что в своей школе она буквально творит 
 чудеса. Она выучила местных женщин шить, прекрасно стряпать и воспитывать их собственных малышей. 
 - Вы никому не должны отдавать своих детей! - настаивала она. - Это против закона Божьего! - Иеруша с радостью смотрела на кивающих женщин, но самое большое удовлетворение ей доставляла юная Илики, которая когда-то проводила время с моряками на китобойных судах, а теперь с удовольствием читала вслух псалмы. 
 Что касается обучения мальчиков и взрослых мужчин, здесь свои знания и неутомимость сумел проявить Кеоки. Он был и преданным христианином, и опытным наставником, поэтому его школа считалась одной из лучших на всей группе островов. Но больше всего ему удавались ежедневные проповеди, поскольку этот молодой человек обладал врожденными способностями к ораторскому искусству, что свойственно гавайцам, и оттачивал свой талант, пуская в ход живое воображение и приводя всевозможные примеры. Например, его описание Великого потопа было настолько реалистичным, что слушатели краем глаза поглядывали на океан, ожидая, что в любую минуту со стороны рейда Лахайны могут появиться гигантские волны. 
 Но, конечно, если заглянуть в будущее, можно было смело сказать, что наибольшее значение для развития островов имела, конечно, школа Эбнера, которую посещали все алии. Самой любимой и способной ученицей оказалась дочь Мала-мы Ноелани, которую Эбнер спас от разбушевавшихся матросов. 
 Эта девушка уже с рождения должны была стать следую щей алии нуи, поскольку ее происхождение было безупреч ным. Ее отец и мать были родными братом и сестрой, каждый из них - благороден и мудр по-своему. Ноелани унаследовала славу бесчисленного количества поколений великих гавай цев. Она была умна и прилежна и могла бы украсить своим присутствием любое общество. В своем очередном отчете в Го нолулу Эбнер писал о ней: "Она почти такая же талантливая ученица, как и ее мать. Она уже умеет читать и писать, гово рить по-английски и выполнять элементарные арифметичес кие действия. Я чувствую, что она предана пути Господнему и, скорее всего, станет одним из первых равноправных членов новой церкви". Когда Эбнер зачитал вслух эти строчки де вушке, лицо ее просияло от радости. 
 * * * 
 Обучение Маламы оказалось более трудным. Огромная алии была упорной до степени бестолкового, ослиного упрямства. Она требовала, чтобы учитель объяснял ей все до мельчайших подробностей. Кроме того, у нее обнаружилась черта, которая раздражает любого педагога: Малама запоминала все то, что ее учитель рассказал ей накануне, и при следующей встрече она могла самостоятельно рассуждать о правильности его логических выводов. Так что, в случае чего, Малама могла представить наставнику его же собственные противоречия и уличить в ошибке. Вряд ли в истории педагогики можно было бы отыскать пример шумных уроков, где учитель и ученица настолько бы препирались друг с другом, как те занятия, когда Эбнеру приходилось заниматься с Алии Нуи наедине. Малама удобно располагалась на циновках, развалившись на своем огромном животе, кулаком подпирая лицо, формой напоминавшее луну, и требовала: 
 Научи меня, как достичь Божьей благодати. 
 Я не могу этого сделать, - неизменно отвечал Эбнер. - Вам придется научиться этому самой. 
 Однако сложными уроки получались не из-за интеллектуальной непримиримости Маламы, в чем ей, конечно, нельзя было отказать, а из-за того, что она настоятельно требовала, чтобы Эбнер отвечал на все вопросы, которые она пыталась задавать на ломаном английском. Малама сразу выделила английский, как избранный язык Господа, потому что именно на нем была написана Библия. И поскольку все те, кто был так дорог Богу, изъяснялись по-английски, Малама приняла решение обязательно овладеть этим языком. 
 Эбнер, с неменьшей решимостью, старался проводить уро ки только на гавайском. Он считал, что, раз уж ему суждено принести христианство на эти дикие острова, будет лучше, ес ли он сам как можно быстрее овладеет местным языком. Правда, многие алии из Гонолулу уже понимали английский, но священник собирался в дальнейшем разговаривать не только с алии. Таким образом, получалось, что когда Малама задавала Эбнеру вопрос на ломаном английском, он отвечал ей на еще более безобразном гавайском, и урок худо-бедно продолжался дальше. Например, когда преподобный Хейл начал яростно порицать местную традицию варить или печь 
 собак и есть собачье мясо, беседа между ученицей и учителем шла примерно следующим образом: 
 Собака хороню кау-кау. Ты не любить зачем? - спра шивала Малама. 
 Поки пилау, - пренебрежительно бросал в ответ Эбнер. 
 Свинья всякий раз спит грязь. Ты думать, собака тоже спит грязь? 
 Кела меа, кела меа, надо кушать пуаа. Пуаа - хорошо кушать, а поки плохо. 
 Если бы оба перестали упрямиться и говорили каждый на своем родном языке, беседа получилась бы более содержательной и простой, поскольку они прекрасно понимали языки друг друга. Но Малама вбила себе в голову что она - и только она! - будет первой на Мауи, кто заговорит по-английски. Эбнер был так же решительно настроен на то, что свою самую первую проповедь в новой церкви он обязательно должен прочитать на чистом гавайском. 
 Однако преподобного Хейла всякий раз раздражало еще то, что когда, наконец, ему удавалось загнать Маламу в логический тупик, чтобы ее следующее утверждение было больше похоже на признание поражения, она тут же призывала своих служанок и заставляла делать ей массаж. И пока они постукивали ее по огромному животу, перемещая по внутренностям пищу, Малама мило улыбалась учителю и произносила: 
 Продолжай! Продолжай! 
 Итак, если цивилизованные народы не едят собак, зна чит, и гавайцы тоже не должны этого делать, - преподносил Эбнер новый аргумент, и на этот раз Малама обращалась к од ной из служанок и просила обмахивать себе лицо опахалом из пушистых перьев. 
 Кокуо лицо этот человек тоже. Мухи очень много на ли цо, бедняжка. 
 И пока Эбнер беспомощно сражался с бесившими его перьями, его аргумент благополучно забывался. 
 Тем не менее, оба соперника уважали друг друга. Малама хо рошо понимала, что этот маленький миссионер сражается сей час за ее душу. И никакие уступки его бы не устроили. К тому же, он был честным человеком, и Алии Нуи могла доверять ему. Кроме того, она знала, что Макуа Хейл храбрый мужчина и готов встретиться с любым противником. Она чувствовала, что с ее помощью он вознамерился покорить весь остров Мауи. 
 "Что ж, это было бы совсем неплохо, - рассуждала Малама. - Из всех белых людей, которые появлялись в Лахайне (а она хорошо помнила и китобоев, и торговцев, и военных), пожалуй, он единственный, который принес больше, чем забрал. В конце концов, что именно он требует от меня? - размышляла Алии Нуи. - Он хочет, чтобы я больше не посылала в горы мужчин за сандаловым деревом. Он хочет, чтобы рыбных прудов стало больше, и чтобы увеличилось количество полей таро. Он требует, чтобы я защищала наших девушек от матросов, и чтобы новорожденных девочек никто бы не закапывал заживо. Все, что говорит и советует мне Макуа Хейл, правильно и хорошо". После этого мысли Маламы перекидывались на ее мужа Келоло, с которым священник запретил ей спать. "Но от Келоло я отказываться не собираюсь, упрямилась женщина. - Разве что только перед самой смертью". И так продолжалась война между Маламой и Эбнером. Однако если утром миссионер, занятый другими делами, не мог прийти к своей ученице в ее травяной дворец, она чувствовала, как ей не хватает этого маленького человечка, потому что как раз бесконечные споры с ним и составляли самую интересную и восхитительную часть всего дня. Она интуитивно чувствовала, что все то, что он говорит - истина, и он был первым человеком, который вел себя с Алии Нуи честно и справедливо, желая добра ей самой и ее острову. 
 * * * 
 Когда наступила пора рожать Иеруше, от доктора Уиппла пришли неутешительные вести: "Меня задерживают на острове Гавайи, где сразу три жены миссионеров должны родить, поэтому я не смогу приехать к вам в Лахайну. Однако я уверен в том, что брат Эбнер будет в состоянии справиться со всем самостоятельно, и роды пройдут нормально. Тем не менее, я прошу вашего прощения за то, что не смогу присутствовать при этом лично. Извините". 
 Прочитав это послание, Иеруша перепугалась по-настоящему. Бедная женщина волновалась настолько, что как-то раз даже предложила мужу нечто совсем невероятное: 
 - Может быть, нам стоит попросить помощи у кого-нибудь из местных женщин? 
 Но Эбнер оставался непреклонным в своем решении и снова вспомнил слова Иеремии, когда Господь запретил следовать 
 путям язычников. После этого преподобный Хейл принялся убеждать свою супругу в том, что вряд ли женщина-язычница, смысл жизни которой составляют лишь служение идолам и всевозможные пороки, смогла бы понять, как должен рождаться христианский ребенок. Против этого Иеруша поспорить уже не могла. На этот раз упрямый Эбнер чуть ли не наизусть выучил справочник по акушерству Деланда. Сама же Иеруша настолько уверовала в знания своего мужа, что мальчик родился без всяких осложнений. И когда Эбнер впервые поднял малыша в руках, он не забыл с самым невозмутимым видом поздравить себя с этой победой в медицине. Однако когда ему нужно было положить ребенка у левой руки Иеруши и устроить его маленький ротик у груди женщины, переполнявшие Эбнера эмоции, наконец, вырвались наружу, и он, упав на колени перед кроватью, признался: 
 -Мой дорогой, мой любимый товарищ! Я люблю тебя так сильно, что никогда не смогу объяснить это или выразить в словах. Я люблю тебя, Иеруша. 
 И она, услышав эти обнадеживающие слова на чужой земле, те самые слова, о которых так долго мечтала, быстро успокоилась и, радостная и счастливая, смогла покормить ребенка. 
 Мы назовем мальчика в честь библейского пророка Ми хея, - наконец, произнес Эбнер. 
 Нет, я думаю, имя должно быть более приятным, напри мер, Давид, предложила Иеруша. 
 Мы назовем его Михей, - ответил Эбнер. 
 -А он сильный? - слабым голосом поинтересовалась женщина. 
 -Его сила зависит от доброты Господа, - убедил ее Эбнер, и уже через две недели Иеруша возобновила свои занятия с ме стными девушками. Она снова стала прежней сестрой Хейл: стройной, светящейся добром и радостью женой миссионера, изнывающей от жары в своем тяжелом шерстяном платье. 
 Кстати, одной из особенностей, присущей миссионерам, было то упорство, с которым они, живя в тропиках, продол жали следовать всем старым привычкам и традициям, словно уже успели вернуться домой в свою холодную и неприветли вую Новую Англию. Они упорно носили тяжелую одежду из плотной ткани, так же долго и упорно работали и питались те ми же продуктами, столь тяжелыми для желудка, к которым привыкли, когда, конечно, могли их раздобыть. В стране, бо
 гатой всевозможными фруктами, величайшей радостью для миссионера было достать с прибывшего судна, например, несколько сушеных яблок, чтобы насладиться традиционным толстым яблочным пирогом. Горы изобиловали дичью, но миссионеры с огромным удовольствием поглощали солонину. В море на отмели можно было с легкостью наловить рыбы, но они отказывались от нее и продолжали потреблять сушеную говядину, которую доставляли им из самого Бостона. Белые священники редко прикасались к плодам хлебного дерева, а кокосы считали исключительно едой язычников. За все годы, проведенные на Мауи, Эбнер Хейл ни разу не вышел из дома на работу, связанную с миссионерством, если на нем не было надето теплое нижнее белье, плотные шерстяные брюки, рубашка с длинными рукавами, фрак, а если собрание проводилось на свежем воздухе, то еще и его знаменитая касторовая шляпа. Иеруша одевалась соответственно. 
 Однако, что было еще более непостижимым, так это то, что каждый год первого октября, когда гавайское лето было в самом разгаре, семьи миссионеров неизменно одевались в плотное шерстяное нижнее белье. Эта привычка сохранилась у них еще с Бостона, и они не собирались расставаться с ней здесь. Кроме того, они так и не научились расслабляться, купаясь в прохладных водах лагуны, поскольку "Лондонский медицинский словарь" Бартоломью Парра особо предупреждал их: "Плавание является трудоемким упражнением, и не должно практиковаться, с тем чтобы не истощать запас своих сил. Для человека, в отличие от четвероногого, плавание неестественно, поскольку зверь в воде повторяет те же движения, которые производит и на суше". 
 Все эти условности стали результатом самой серьезной пропасти, возникшей между миссионерами и местными жи телями. Гавайцы, так любящие купаться, которые не могли проработать и двадцати минут, чтобы не сделать небольшой перерыв и хотя бы обрызгать свое тело прохладной водой, счи тали миссионеров не только грязными людьми, но и очень бы стро заметили, что от тел белых священников исходит весьма неприятный запах. Иногда Малама, которую тоже раздражал запах пота миссионеров, предлагала Эбнеру и Иеруше попла вать на запретном пляже, предназначенном исключительно для алии. Однако всякий раз Эбнер отказывался от этого при глашения, будто оно исходило от самого черта. 
 Кроме того, вся мудрость, собранная за долгие века островитянами, также игнорировалась миссионерами и их семьями. Потея в невероятно теплой и плотной одежде, они продолжали избегать потреблять здоровую пищу, которая окружала их со всех сторон. Эти странные люди упрямо трудились сверх своих сил, слабея из года в год, теряя здоровье и наконец умирая от истощения и перенапряжения. Но, даже погибая, они продолжали обращать народ островов в христианскую веру. 
 * * * 
 В году, когда строительство церкви было уже на две трети закончено, однажды вечером к Эбнеру подошел Келоло со своей последней просьбой. 
 Мы еще можем поменять место входа, - начал он. - Тогда злые духи не смогут попасть внутрь. 
 Господь позаботится о том, чтобы зло никогда не про никло в его церкви, - холодно ответил Эбнер. 
 Ты не смог бы пройти вместе со мной на площадку? - умоляющим тоном произнес Келоло. 
 Все уже было оговорено, - отрезал миссионер. 
 Я хотел бы показать тебе очень простой способ... - хотел посоветовать Келоло, но не успел. 
 Нет! - грубым окриком прервал его Эбнер. 
 Прошу тебя! - снова взмолился вождь. - Есть еще кое- что, что тебе должно быть известно. 
 Противясь самому себе, Эбнер отшвырнул перо и нехотя вышел в ночь, к месту, где строилась церковь. Здесь уже собралась небольшая группа пожилых людей. Они сидели на корточках и внимательно разглядывали будущее здание. 
 Что они тут делают? - с недоумением спросил Эбнер. 
 Это мои молящиеся кахуны, - охотно пояснил Келоло. 
 Ни за что! - воскликнул преподобный Хейл, отстраня ясь от жрецов. - Я не собираюсь обсуждать с кахунами про ект церкви Господа нашего. 
 Эти люди любят Бога, - не отступал Келоло. - Спроси их сам. Они знают катехизис. И они хотят, чтобы мы постро или крепкую церковь. 
 Келоло, - уже более спокойно попробовал объяснить Эб нер, приближаясь к неподвижно сидящим старцам, - я пре
 красно понимаю, что в старые времена эти жрецы сделали много добра. Но Богу больше не требуются кахуны! 
 Макуа Хейл, - взмолился Келоло, - мы пришли сюда, как друзья, которым очень дорога эта церковь. Пожалуйста, не оставляй дверь там, где ты ее задумал. Каждый кахуна хо рошо знает о том, что это невозможно в наших местах с точки зрения влияния духов. 
 Высший дух - это Господь Бог! - возмутился Эбнер. 
 Однако ночь выдалась на редкость приятной, бледный полумесяц светил на западе, а по небу изредка пробегали почти прозрачные облака. Может быть, именно поэтому Эбнер решил все же присесть рядом с кахунами и побеседовать с ними о религии. Он был удивлен тем, как многое из Библии известно этим людям, и с каким умением они могли совмещать эти знания со своими древними верованиями. Один из стариков пояснил миссионеру: 
 Мы верим, что вы правы в том, что говорите, Макуа Хейл. Бог может быть только один, и мы привыкли называть его Кейн. Существует также Святой Дух, и мы называем его Ку. Есть также и Иисус Христос, для нас он - Лоно. И, кроме того, существует король преисподней, это - Каналоа. 
 Бог - это не Кейн, - логично возразил Эбнер, но каху ны не стали с ним спорить. Они только слушали миссионера, а когда настала очередь высказаться им, они заговорили: 
 Когда Кейн, то есть Бог, желает выстроить церковь, он наблюдает за ней. Он всегда так поступал, когда мы сооружа ли свои храмы. 
 Но Бог не лично следит за строительством именно этой церкви, - пояснил Эбнер. 
 Но Кейн следил. 
 -Кейн - это не Бог, - терпеливо повторил Эбнер. Мужчины глубокомысленно закивали и продолжали: 
 Итак, раз уж Кейн заинтересован в строительстве этой церкви, и так как мы всегда любили и почитали Кейна, мы ре шили, что было бы правильно посоветовать вам вот эту дверь... 
 Дверь будет находиться именно там, где я сказал, - за упрямился Эбнер. - Потому что именно с этой стороны стро ят двери во всех церквях. Вот, например, в Бостоне поступи ли бы точно так же. И в Лондоне дверь стояла бы на этом же месте. 
 Но в Лахайне Кейн не захотел бы, чтобы она находилась здесь, упорствовали кахуны. 
 Кейн - это не Бог, - упрямо повторил Эбнер. 
 -Мы понимаем, Макуа Хейл, - вежливо согласились старцы. - Но так как Бог и Кейн - это одно и то же понятие... 
 Нет, - не отступался Эбнер. - Бог и Кейн - это совсем не одно и то же. 
 Конечно, - чистосердечно признали и это кахуны. - Имена у них разные. Но мы точно знаем, что Кейну не понра вилось бы, что дверь располагается именно так. 
 Дверь останется здесь, - подытожил результаты спора Эбнер. 
 Тогда Кейн сам разрушит эту церковь, - с грустью кон статировали кахуны. 
 Бог не разрушает свои собственные церкви, - попробо вал убедить мужчин преподобный Хейл. 
 Кейн поступает именно так, и нам это известно. Если, конечно, церковь выстроена неправильно, а так как Кейн и Бог - это одно и то же... 
 Внимательные и мудрые кахуны ни разу не вышли из себя и не стали нервничать, беседуя с этим маленьким человечком, который не совсем хорошо разбирался в религии, насколько они сами могли судить об этом. К этому времени Эбнер тоже научился оставаться спокойным при любых обстоятельствах, и поэтому дискуссия о правильном расположении двери длилась несколько часов, пока луна не исчезла на западе, и теперь только темные облака скользили по мрачному и такому таинственному небу. Так и не придя к обоюдному согласию, обе стороны решили закончить встречу. Кахуны весьма жалели своего заблудшего друга, так упорно вознамерившегося выстроить для Кейна церковь, которая заранее была обречена на гибель. Келоло, поднимаясь, объявил Эбнеру: 
 После того как я попрощаюсь с кахунами, обязательно провожу тебя до дома. 
 Но я прекрасно доберусь и сам, - заверил его миссио нер. 
 Но в такую ночь... - опасливо качал Келоло, погляды вая на низкие облака, проплывающие прямо над кокосовыми пальмами, - наверное, все-таки будет лучше, если я... 
 С этими словами он быстро попрощался с кахунами, чтобы успеть пробежаться по пыльной дороге и обогнать храброго мис
 сионера. Однако не прошли мужчины и нескольких сотен ярдов, как Эбнер услышал, что кахуны - эти упрямые старцы - продолжают преследовать их, и тогда обратился к Келоло: 
 -Я не могу и не хочу с ними больше ни о чем спорить. Но когда сам вождь повернулся, чтобы самолично передать 
 это кахунам, он не увидел за собой ни единой живой души. Старцы вовсе не намеревались преследовать их. Никого, кроме, разве что, зловещего эха, раздававшегося, словно с неба. В тот же момент Келоло схватил Эбнера, заключив его в свои железные объятия, и в страхе забормотал: 
 -Это они! Идущие в ночи! О, мой бог! Теперь мы погибли! И прежде чем Эбнер успел промолвить хоть слово, Келоло 
 крепко ухватил его за талию и перебросил священника через живую изгородь в канаву, где тот сразу погрузился в грязную воду. Когда миссионер попробовал подняться, мощная рука Келоло прижала его к влажной почве, и только тогда преподобный Хейл понял, что громадный алии сейчас трясется от самого неподдельного страха. 
 Что это было? - быстро проговорил Эбнер, но ладонь Келоло тут же закрыла ему рот. Это было так неожиданно, что Эбнер чуть не подавился травой и грязью, прилипшими к ру ке вождя. 
 Это Идущие в ночи! - прошептал Келоло: при этом бы ли видно, как его губы дрожат от волнения. 
 Кто они такие? - еще тише переспросил Эбнер, убирая ладонь Келоло от своего лица. 
 Великие алии прошлых времен, - сообщил Келоло, и дрожь его при этом никак не унималась. - Боюсь, что на этот раз они явились за мной. 
 Это же просто смешно! - проворчал Эбнер, пытаясь вы свободиться из объятий своего друга. Однако тот надежно пригвоздил его ко дну канавы, и теперь преподобный Хейл мог хорошо прочувствовать всю силу мышц вождя. Келоло был перепуган по-настоящему. 
 А зачем они явились за вами? - еле слышно поинтере совался миссионер. 
 Этого не знает никто, - сообщил Келоло, продолжая сту чать зубами. Может быть, как раз потому, что я отдал землю, принадлежащую Кейну, для строительства твоей церкви. 
 С большой осмотрительностью вождь начал приподнимать свою огромную голову над канавой, пока не смог заглянуть за 
 живую изгородь. Некоторое время он всматривался в темную тропинку, при этом все тело его сотрясалось: 
 Они направляются к нам! - чуть не задохнулся от ужа са Келоло. - О, Макуа Хейл, теперь молись своему Богу за ме ня. Молись! Молись! 
 Келоло! - с трудом прохрипел полузадушенный свя щенник, продолжая ощущать неимоверную тяжесть на сво ей груди. - Там никого нет. Когда алии умирают, они так и остаются мертвыми. 
 Нет, они направляются прямо сюда, - настаивал Кело ло. И в тишине ночи, нарушаемой лишь шелестом сухих паль мовых листьев, в которых гулял легкий ветерок, оба мужчи ны отчетливо услышали топот человеческих ног. - Я вижу, как они проходят мимо строящейся церкви, - докладывал Келоло. - Они несут с собой факелы и посохи, украшенные перьями. Каждый из них одет в золотую накидку и шлем из перьев. Макуа Хейл, они идут за мной. 
 Огромный алии прижался к земле, пряча Эбнера под своим мощным телом, и теперь миссионер ясно услышал, как испуганный вождь принялся молиться: 
 -О Пеле, спаси меня! Это я, твое дитя, Келоло, и я не хо чу умирать сегодня ночью. 
 Топот ног все приближался, и в этом момент Келоло начал судорожно извиваться, чуть совсем не придушив несчастного Эбнера, который успел прошептать: 
 Что вы делаете? 
 Раздеваюсь! - зарычал Келоло. - Нельзя разговари вать с богами, пока ты одет. 
 Когда вождь оказался полностью обнаженным, он продолжил тревожно взывать к богине Пеле, но неожиданно замолчал и через несколько секунд совершенно спокойным голосом сообщил кому-то: 
 -Этот маленький человек, которого я прячу, - Макуа Хейл. Он очень хороший и добрый, и он несет образование мо ему народу. Он мало понимает в подобных вещах, поэтому не успел сбросить свою одежду, но я прошу тебя простить его. - Наступила долгая пауза, после которой слово снова взял Ке лоло: - Я знаю, что этот человек читает проповеди против те бя, о Женщина несравненной Белизны, но несмотря на это он остается очень хорошим. - И опять тишина, затем топот ног, при котором Келоло затрепетал так, словно на него налетел 
 ураган, после чего вождь, наконец, заговорил: - Благодарю тебя, о Пеле, за то, что ты сказала Идущим в ночи, что я являюсь твоим ребенком. 
 В ту же секунду ветер стих. Только изредка доносился хруст листьев в самых вершинах пальм. Эхо марширующих ног людей тоже пропало. "Может быть, мы слышали, как ка-хуны возвращаются в свои дома? - судорожно размышлял Эбнер. - Или мимо пробегала стая собак?" Сейчас в ночи воцарилась полная тишина, исчезли даже низкие облака, и наверху выступили яркие звезды. 
 Что же все-таки это было? - еще раз обратился Эбнер к Келоло, вытирая рот от грязи. 
 Они шли сюда, чтобы забрать меня с собой, - пояснил вождь. 
 Ас кем вы разговаривали? - осведомился священник и сплюнул, чтобы избавиться от набившегося между зубов пес ка и мелких камушков. 
 С Пеле. Ты что же, сам не слышал, как она объясняла Идущим, что мы ее дети? 
 Эбнер ничего ему не ответил. Он только отряхнул песок с одежды, думая, как же ему теперь удастся полностью очистить свой костюм от такой грязи. Когда он дошел до брюк, Келоло неожиданно снова схватил священника в охапку, повернул к себе лицом и грозно потребовал ответа: 
 Ты ведь слышал голос Пеле, не правда ли? Когда она за щищала тебя? 
 И она называла меня по имени? - тихо поинтересовал ся Эбнер. 
 Значит, ты слышал ее! - радостно выкрикнул Келоло. - Макуа Хейл, когда Пеле защищает человека, это очень хоро шее знамение. Оно означает, что... Однако радость Келоло от того, что его спасли сегодня ночью от страшных и мстительных Идущих в ночи, была настолько велика, что он так и не смог выразить свою признательность до конца. Ни за то, что богиня сумела выручить его самого, ни за то, что она проявила неслы ханное милосердие в отношении маленького миссионера. 
 Ты мой брат, - страстно заявил Келоло. - Теперь-то ты понимаешь, как было бы глупо с моей стороны уничтожить ту каменную площадку, которую я создал для богов. Представь себе, что случилось бы, если бы Пеле не пришла сегодня к нам на помощь! 
 А вы сами видели этих Идущих в ночи? - настаивал Эб- нер. 
 Да, я их видел. 
 И вы своими глазами видели Пеле? - не унимался мис сионер. 
 Я часто вижу ее, - убедительно произнес Келоло. За тем, находясь еще под влиянием произошедшего, он взял Эб- нера за обе ладони и взмолился: Именно по этим причинам я и прошу тебя, Макуа Хейл, изменить положение двери. 
 Эта дверь... - начал было Эбнер, но не счел нужным за канчивать свою мысль. Когда же он подошел к своему дому, и взволнованная долгим отсутствием мужа Иеруша воскликну ла: - Эбнер, чем ты занимался все это время? - он просто от ветил ей: - Было темно, и я упал в канаву. 
 Дверь церкви была сделана на том самом месте, на котором настаивал Эбнер Хейл. 
 * * * 
 Позже, когда, казалось, миссия уже постепенно набирала силу и могла управлять Лахайной, китобойное судно "Джон Гуд-пасчер", вышедшее из Нью-Бедфорда и прибывшее на Гавайи с рекордным количеством добытого китового жира, бросило якорь в порту острова Мауи. Занятия Иеруши с девушками были внезапно прекращены из-за отчаянного крика с улицы: 
 -Келамоку! Там очень много матросов! Иди сюда немед ленно! 
 Так как "Джон Гудпасчер" был хорошо известен в Лахайне по своим предыдущим стоянкам, новость о его прибытии вызвала всеобщее возбуждение в классе Иеруши. Особенно это касалось четырех дочерей Пупали, которые несколько секунд многозначительно переглядывались, а затем дружно поднялись и вышли из класса. Когда Иеруша попыталась остановить их, старшая девушка объяснила учительнице, что их младшая сестра внезапно почувствовала себя плохо: 
 -Бедная Илики очень больная голова. 
 И под веселый громкий смех остальных учениц четверка гордо удалилась. 
 Сначала Иеруша даже не поняла, что произошло, но уже позже, когда одна из ее учениц внезапно выпалила: "Капена алоха Илики. Она плыть на корабль к капена", женщина осо
 знала очевидную и весьма неприятную истину. Мораль, которую проповедовали миссионеры, была попрана, поэтому Иеруша сразу же распустила класс. Накинув на плечи легкую шаль и решительно прикрыв свои знаменитые локоны шляпкой с полями, она смело зашагала в сторону порта. Иеруша успела как раз вовремя. Она увидела, как четыре девушки, совершенно обнаженные, радостно забираются на борт судна "Джон Гудпасчер", где знакомые матросы уже шумно приветствуют своих долгожданных красавиц. 
 Подбежав к пожилому американскому матросу, который вырезал что-то на куске китового уса возле старого каменного дворца короля Камехамеха, она в отчаянии выкрикнула: 
 -Отвезите меня вон к тому кораблю! 
 Однако матрос, продолжая заниматься резьбой по китовому усу, только лениво протянул: 
 Мэм, будет гораздо лучше, если вы перестанете бороться с законами природы. 
 Но Илики еще совсем ребенок! - возразила Иеруша. 
 Первый закон моря, мэм, гласит: если они достаточно большие, значит, и достаточно взрослые. - И он задумчиво вгляделся вдаль, туда, откуда доносился счастливый визг удовлетворенных девушек. 
 Пораженная таким безразличием, Иеруша подбежала к пожилой гавайской женщине, которая сидела у берега на большом камне и охраняла четыре миссионерских платья девушек, которые те так небрежно сбросили с себя у самой кромки воды. 
 Тетушка Меле! - умоляющим голосом обратилась к ста рушке Иеруша. - Что нам сделать, чтобы вернуть этих четы рех девушек? 
 Когда-нибудь они сами вернутся. Корабль же уплывет, - убедительно произнесла тетушка Меле. - Вахине вернутся на зад, и все будет как всегда. 
 Растерявшись, Иеруша схватила в охапку опозоренную миссионерскую одежду, собираясь забрать ее с собой домой, прочь от этого распутного порта, но тетушка Меле вцепилась в платья и потянула их на себя, мрачно заметив: 
 -Хейл вахине! Они вернутся, и я должна отдать им пла тья. 
 И, как старый верный друг, которым она всегда и остава лась, старушка вновь уселась на камень, поджидая девушек, 
 чтобы отдать им платья: а вдруг красавицы снова захотят продолжать свое образование в миссионерской школе? 
 В тот вечер в доме Хейлов царила мрачная атмосфера: супруги делились неудачами дня. 
 Я не могу понять этих девочек, - всхлипывала Иеру- ша. - Мы даем им все, что только можем. Особенно это каса ется Илики. Она прекрасно знает, что такое добро и зло. И все равно сбегает с урока на китобойное судно! 
 Я поговорил об этой проблеме с Маламой, - смущенно начал Эбнер, - и она ответила мне очень просто: "Эта девуш ка - не алии. Поэтому ей дозволено плавать на китобойные суда, если она того пожелает". Я спросил Маламу: "Тогда по чему вы так сердились, когда трое матросов хотели затащить Ноелани на свой корабль?", на что она изрекла: "Ноелани - алии, поэтому она для матросов - табу". Как будто это может объяснить такую сложную проблему! 
 Эбнер, я содрогаюсь при одной мысли о том, какое зло про цветает в Лахайне, - ответила Иеруша. - Когда я уходила из порта, где никто не откликнулся на мою просьбу и не помог мне выручить девушек, я отправилась за помощью в город и в вин ной лавке Мэрфи услышала игру концертино. Оттуда раздавал ся заливистый девичий смех. Я попробовала заставить себя войти внутрь, чтобы посмотреть, что же там происходит, но ка кой-то мужчина остановил меня и предупредил: "Не надо захо дить туда, миссис Хейл. Там на девушках совсем нет никакой одежды. Впрочем, так бывает всегда, если в нашем порту стоит китобойное судно". Эбнер! Что происходит с этим городом? 
 Вот уже некоторое время он напоминает мне современ ные Содом и Гоморру. 
 И что же мы будем с этим делать? 
 Я еще не решил, - мрачно ответил преподобный Хейл. 
 А я решила, - твердо произнесла Иеруша. И когда уже наступила ночь, она твердой походкой направилась во дворец к Маламе, где на прекрасном гавайском языке заявила: 
 Алии Нуи, мы должны остановить девушек и запретить им плавать на китобойные суда. 
 Зачем? - изумилась Малама. - Девушки поступают так потому, что им это нравится. Никакого вреда от этого не происходит. 
 Но Илики - добропорядочная девушка, - продолжала настаивать на своем Иеруша. 
 А что это такое? - поинтересовалась Малама. 
 Это такая девушка, которая никогда не плавает на ко рабли к матросам, - просто объяснила миссис Хейл. 
 Мне кажется, что вы, миссионеры, задались целью пре кратить на острове всякие развлечения, - нахмурилась Ма лама. 
 Для Илики это совсем не развлечение, - продолжала от стаивать свою точку зрения Иеруша. - Она играет со смертью. 
 И Маламе было хорошо известно, что это - чистая правда. 
 Но она и раньше всегда плавала на суда, - с грустью на помнила Алии Нуи. 
 У Илики есть бессмертная душа, - твердо произнесла Иеруша. - Такая же, как и у нас с вами. 
 Ты хочешь сказать, что Илики, дочка Пупали, совсем такая же, как ты или я? 
 Правильно. Именно такая же, как вы и я. 
 Я не могу в это поверить, - призналась Малама. - Она же всегда плавала на корабли. 
 Теперь наша задача - прекратить это и остановить де вушку. Как и всех прочих. 
 В ту ночь Малама не стала ничего предпринимать, но уже на следующий день она собрала у себя всех алии, находившихся на острове рядом с ее дворцом, и тогда преподобный Хейл и миссис Хейл смогли подробно изложить все свои аргументы. Иеруша взмолилась: 
 -Вы можете судить о том, насколько город хороший, ес ли посмотрите на то, как он умеет оберегать своих детей и мо лоденьких девушек. Хорошего алии отличает его способность защищать женщин. Вас же я не могу назвать хорошими, по скольку все вы позволяете собственным дочерям уплывать на китобойные суда. В Лондоне хороший алии сделал бы все, чтобы остановить это. В Бостоне тоже. 
 Келоло все же решил поспорить с этими доводами и заявил: 
 -Кекау-ике-а-оле плавал на китобойном судне. Ему при ходилось бывать и в Лондоне, и в Бостоне, и он сам рассказы вал мне, что в этих городах существуют специальные дома, в которых полным-полно таких девушек. И везде, куда бы он ни плавал, в каждом большом порту есть такие дома. 
 -Однако во всех городах все хорошие алии стремятся контролировать этот порок и борются с ним, - с горечью вос кликнула Иеруша. 
 Однако самый сокрушительный удар нанес, разумеется, сам Эбнер. 
 -А вы знаете, что происходит дальше, пока вы, алии Ла- хайны, позволяете вашим девушкам и дальше заниматься развратом таким образом? зловеще вопросил он. 
 -Что же происходит? - встревожилась Малама, по скольку она полностью доверяла этому человеку. 
 -Когда суда возвращаются домой, вся команда начинает насмехаться над Гавайскими островами. 
 Наступила тяжелая пауза, пока все присутствующие переваривали это омерзительное обвинение. Алии Гавайев были людьми гордыми, и их особенно тревожило то, что о них думают и говорят в мире. Наконец, Малама осторожно спросила: 
 А разрешили бы алии Бостона своим девушкам плавать на гавайские корабли? 
 Конечно, нет! - отрезал Келоло. - Там же вода очень холодная. 
 Однако при этих словах никто не засмеялся, поскольку замечание показалось уместным, а Эбнер тут же добавил: 
 -Келоло прав. Вода в Бостоне совсем не такая теплая и приятная, как здесь. Но даже если бы она и была такой же, ни одной девушке не было бы разрешено плыть на гавайский ко рабль. И алии Бостона стало бы очень стыдно, если бы такое когда-нибудь все же произошло. 
 И снова негромко заговорила Малама: 
 Значит, ты полагаешь, что матросы смеются над нами, Макуа Хейл? 
 Я это знаю, а потому так уверен. Вы помните китобойное судно под названием "Карфагенянин" ? Оно не так давно оста навливалось в вашем порту. Я сам был на его борту и слышал, как все матросы дружно высмеивали Гонолулу. 
 Ах, да, но ведь Гонолулу считается очень порочным го родом, - кивнула Малама. - Именно поэтому я и не согласи лась жить там. И по той же причине столицей продолжает ос таваться Лахайна. Таково желание и воля короля. 
 Над Лахайной они тоже смеялись, - тут же добавил миссионер. 
 Это очень плохо, - нахмурилась Алии Нуи. Немного по думав, она заговорила: - Что же нам следует предпринять? 
 Возле рейда необходимо построить форт, - начал Эб нер, - и каждый вечер, на заходе солнца, под барабанную 
 дробь должно сообщаться, что каждый матрос, который после этого предупреждения останется на берегу, будет арестован и отпущен из форта только утром. И любая девушка, которая позволит себе уплыть на корабль, также попадет в тюрьму. 
 -Это очень жестокий закон, - подытожила Малама и распустила собрание. Однако, как только все остальные алии разошлись, она отозвала Иерушу в сторону и заворчала: - Как ты считаешь, неужели матросы смеются над нами имен но из-за девушек? 
 Я тоже смеюсь над вами! - твердо произнесла Иеруша. - Только вдумайтесь сами: что же это за народ, если он разрешает открытый разврат своим собственным дочерям! 
 Но эти девушки - не алии, - попыталась найти оправ дание Малама. 
 В ту ночь Хейлы долго спорили о том, следует ли позволять дочерям Пупали продолжить занятия в миссионерской школе. Эбнер настаивал на том, чтобы исключить всех четырех немедленно, однако Иеруша заступалась за своих учениц и утверждала, что им необходимо дать еще один шанс. И вот когда "Джон Гудпасчер" покинул рейд, четыре злоумышленницы, аккуратно одетые в новые платья, полностью раскаиваясь в содеянном, вернулись в школу. Чем больше Иеруша читала им нотации по поводу их непростительного поведения, тем охотнее они соглашались с ней. Но когда, буквально через несколько недель, какой-то подросток на всю улицу прокричал весть о том, что на рейд встал корабль "Вашти", объявив это так: "Железный крюк "Вашти" уже упал в воду, очень много келамоку!", знаменитая четверка тут же снова удрала с уроков. В тот же вечер Эбнер настоял на том, чтобы, по крайней мере, три старшие сестры были исключены из школы. Так как в те годы количество китобойных судов, останавливающихся в Лахайне, увеличивалось с каждым разом (только в году их насчитывалось ), то старшие дочери Пупали неплохо зарабатывали и на жизнь не жаловались. Очень скоро им уже не приходилось уплывать на судна, поскольку они устроились работать танцовщицами в винной лавке Мэрфи, где позади площадки для танцев у каждой имелась своя маленькая комнатка. Там им разрешалось подрабатывать и оставлять себе половину доходов. 
 Правда, Илики, самой симпатичной дочери Пупали, все же было разрешено остаться в миссионерской школе, и под 
 внимательным наблюдением Иеруши девушка очень скоро научилась понимать Библию и навсегда отреклась от посещения китобойных судов. От большинства гавайских девушек Илики отличала стройность фигуры, особенно длинные волосы и сияющие глаза. Когда она улыбалась, ее красивые белые зубы служили украшением ее лица, и Иеруша могла понять, почему мужчины хотели завладеть именно этой красавицей. Как-то раз миссис Хейл даже сказала своему супругу: 
 - Настанет время, и мы выдадим ее замуж за гавайца-христианина, и запомни мои слова, Эбнер! - она станет самой лучшей женой на островах. 
 Правда, когда Иеруша произносила эти слова, Эбнер не слушал ее. В это время он собирал для себя из кусков найденных досок (на Лахаине не было более ценного материала, чем древесина) письменный стол. Затем на этом столе разместились бумаги семь или восемь аккуратных пачек, каждую из которых для надежности прижимала морская раковина. Сейчас преподобный Хейл приступил, в сотрудничестве с другими миссионерами, находящимися на разных острова архипелага, к той знаменательной работе, которая впоследствии станет самым значительным вкладом в развитие и процветание Гавайских островов. Он переводил на гавайский язык Библию, и завершенные страницы пересылал типографу в Гонолулу, где они и печатались в небольшом количестве по мере их поступления. 
 Ничто из того, чем приходилось заниматься на острове Эб- неру, не давало ему такого наслаждения, как перевод Библии. Перед ним всегда находились при этом и греческий и древне еврейский тексты, греко-латинский словарь Корнелия Шре- велиуса, а также все варианты переводов Библии, с которыми ему приходилось иметь дело еще во время учебы в Йеле. Он был счастлив, словно пахарь, возделывающий поле без кам ней, или как рыбак, закидывающий сети и уверенный, что они не придут пустыми. Обычно он сотрудничал с Кеоки, от тачивая каждый абзац с наивозможнейшим вниманием. По прошествии лет он закончил, наконец, две книги из Библии, которые любил больше всего. Первой были Притчи, казавши еся для Эбнера абсолютным знанием, которого только может достичь человек. Особенно они были актуальны именно для Гавайев, так как суть излагалась простым языком, а сюжеты являлись надолго запоминающимися. Перо преподобного Хейла буквально летало над страницами, когда он переводил 
 заключительные страницы, там, где царь Лемуил говорил об идеальной женщине, Эбнеру казалось, что это относится непосредственно к Иеруше Бромли: "Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка. Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой. Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся. Крепость и красота - одежда ее, и весело смотрит она на будущее. Много было жен добродетельных, но ты превзошла всех их". 
 Когда Эбнер справился с переводом, он оставил последние страницы на виду, чтобы Иеруша смогла прочесть их. Однако он был очень разочарован, так как жена не обратила внимания на его труд, поскольку была приучена не вмешиваться в дела мужа, занимающегося библейскими изысканиями. Кончилось тем, что он почти насильно вручил ей эти листки, и когда Иеруша прочла их, она негромко произнесла: 
 - Любая женщина должна обратить внимание на эти страницы. 
 Эбнер едва сдержался, чтобы не воскликнуть: "Да ведь это написано про тебя, Иеруша!" Однако он промолчал и сложил листки в общую пачку, ждущую своей отправки в Гонолулу. 
 * * * 
 В последующие десятилетия более чем шести комиссиям неоднократно предоставлялась возможность отшлифовать первый перевод Библии на гавайский язык. Изложение текстов, поступивших к ним с острова Гавайи, из Кауаи и Гонолулу, зачастую оказывалось неверным с точки зрения или перевода, или постановки логического ударения. Однако в том материале, за который отвечал Эбнер Хейл, ученые мужи ошибок почти не обнаружили. Один эксперт, имеющий степени доктора и Йела, и Гарварда, как-то заметил: 
 - Ощущение такое, что автор перевода сам периодически становился то иудеем, то греком, то гавайцем. 
 Эбнер, разумеется, не услышал столь хвалебных отзывов, так как все это происходило уже после его смерти. Зато при жизни он испытал невероятное наслаждение и подъем, при ступив к переводу Книги пророка Иезекиля. Ведь сам этот не обычный текст звучал какой-то песнью самым что ни на есть обыденным понятиям и явлениям в сочетании с наивысшей 
 внутренней экзальтацией. Хейлу временами казалось, что книга повествует непосредственно о нем и его жизни. 
 Эбнеру полюбились повторяющиеся эпизоды, в которых Иезекиль, по натуре своей человек скучный, фиксировал даты, когда удостаивался общения с Господом: "И было: в тридцатый год и четвертый месяц, в пятый день... отверзлись небеса и я видел видения Божий... Было слово Господне к Иезекилю". Уверенность, с которой пророк рассуждал обо всех делах, и убежденность в том, что сам Господь направляет его, приносили Эбнеру великое утешение. Когда Хейл переводил отрывки об общении пророка с Господом, ему казалось, что он сам становится участником описанных событий: "И было в шестом году, в шестом месяце, в пятый день... сидел я в доме моем, и старейшины Иудейские сидели пред лицом моим, и низошла на меня там рука Господа Бога". Эбнер отождествлял себя, сидящего вместе с алии острова Мауи, с пророком Иезекилем в окружении старейшин Иудеи. Иногда, когда Эбнер беседовал с кем-нибудь из вождей Мауи, и те не понимали его, он подспудно чувствовал, что сталкивается с теми же проблемами, что и знаменитый пророк, когда не понимали его проповедей старейшины земли иудейской. Но и в эти тяжелые минуты он вспоминал вечное изречение: "И было ко мне слово Господне". О какой же еще власти и почитании может змечтать смертный! 
 * * * 
 В году у Иеруши родился второй ребенок, веселая маленькая девочка по имени Люси, которая потом выйдет замуж за Эбнера Хьюлетта, появившегося на свет также с помощью ее отца. Строительство большой церкви, которым руководил Кело-ло, приближалось к завершению, и перед Эбнером встала новая проблема. Он решил, что и на торжественном открытии этой церкви, и в дальнейшем, все те, кто будет заходить в нее, должны быть одеты так, как положено настоящим христианам. 
 - Никакой наготы в церкви я не допущу, - официально объявил он. Никаких венков из цветов и благовоний. Это отвлекает. Женщины должны надевать платья, а мужчины - обязательно носить штаны. 
 Но после того, когда он объявил об этом обязательном усло вии, Эбнер и сам задумался: где же взять столько ткани, что бы преобразить всех этих язычников в настоящих христиан? 
 Конечно, речь шла не об алии, у которых всегда имелся доступ к товарам, привезенным из Китая. Эти люди могли о себе позаботиться. Они с самого начала стали носить надлежащие наряды, а в последние месяцы капитаны судов, останавливающихся в Лахайне, часто удивлялись, завидев могучих алии, которые выходили на небольшой каменный пирс, чтобы поприветствовать их. 
 - Их внешний вид сделал бы честь и самому Лондону, - докладывал один англичанин своему руководству. - Мужчины были одеты в черные пиджаки и такие же брюки, да еще и в желтых накидках. На женщинах я увидел немного странные, но очень идущие каждой из них платья с кокеткой у шеи. От груди до самых лодыжек спадали складки дорогих тканей. Когда эти люди передвигались, и мужчины, и женщины больше напоминали богов, такой безупречной была их походка и такой изумительной манера держаться. Они признались мне, что один миссионер из Бостона научил их, как правильно нужно приветствовать капитанов приплывающих к ним судов. И если дело в отношении их душ у него идет так же успешно, как это уже получилось с хорошими манерами, то его следовало бы искренне похвалить. Правда, в этом я сильно сомневаюсь, поскольку мне не приходилось видеть столько разврата ни в одном из важнейших портов мира, сколько в Лахайне. 
 Эбнера волновала ткань, в которую должны были облачиться простые люди. И вот, с берегов Китая пришло самое настоящее спасение и решение проблемы. Бриг "Фетида" вернулся из своей сандаловой экспедиции, нагруженный товарами, которые следовало реализовать на местном рынке. Капитан Джан-дерс, который уже договорился продать свой корабль Келоло, теперь решил переключиться на торговлю, да еще с большим размахом, и поэтому потратил все, что смог выручить за сандаловое дерево, на те товары, которые, по его мнению, должны были хорошо раскупаться на Гавайях. Вот почему открытие его магазина по соседству с винной лавкой Мэрфи было радостным и захватывающим событием для острова. Особенно волновались люди, когда Джандерс принялся распаковывать тюки с китайскими товарами. 
 Для мужчин капитан припас плотные габардиновые ткани, блестящие шелковые рубашки, черные штаны до колен, кото рые были так популярны во Франции всего тридцать лет на зад, шелковые чулки и ботинки с причудливыми пряжками. 
 Не забыл он про сигары из Манилы, бренди из Парижа и даже целую коробку готовых костюмов. Кстати, еще находясь в Кантоне, Джандерс предупредил местных портных: 
 -Шейте так, чтобы в один костюм могло уместиться как минимум три китайца. Эти вещи предназначаются для насе ления Гавайских островов. 
 Для женщин капитан приготовил такие соблазнительные вещи, устоять перед которыми было просто невозможно: рулоны тончайшей парчи, штуки сатина, готовые платья из бархата, ярды ярко-зеленой и фиолетовой тканей и множество ящиков с кружевами. Не упустил из виду прозорливый капитан и блестящие бусы, браслеты и кольца, веера для жарких ночей и всевозможные духи с Островов Пряностей. 
 Но что особенно оценили алии, так это огромные зеркала в полный человеческий рост, привезенные в Китай из Франции, и массивную мебель из красного дерева, собранную в Кантоне по английским образцам. В каждой семье вождя полагалось теперь иметь секретер с двумя круглыми углублениями для ламп и большим количеством ярлыков и этикеток для содержания своих бумаг в порядке. Понравилась им и посуда из тонкого китайского фарфора, но вершиной всего показались вождям сверкающие белые ночные горшки, расписанные розами так, что во всем рисунке преобладали приятные глазу голубые, розовые и бледно-зеленые оттенки. 
 Для простых людей Джандерс привез сотни рулонов ярко-красной ткани, а также белой и коричневой. Именно этот товар так заинтересовал преподобного Хейла, что он решился предложить капитану некую стратегию, которая и стала основой торговых успехов Джандерса. 
 -Капитан, как я вижу, у вас имеется достаточное количе ство хорошей ткани, - заметил Эбнер. - Я давно мечтал о том, чтобы мои прихожане имели приличную одежду к моменту от крытия новой церкви. Но дело в том, что у простых людей нет столько денег. Вы не могли бы предоставлять им кредит? 
 Капитан Джандерс потеребил кончик бороды, которая по-прежнему обрамляла его лицо, и сказал: 
 -Преподобный Хейл, когда-то давным-давно вы научили меня уважать и почитать Библию. Теперь же я твердо придер живаюсь тех слов, которые записаны в главе Притч Соло моновых: "Не будь из тех, которые поручаются за долги". Их произнес сам Господь, и мне такая позиция вполне подходит. 
 Наличные и только наличные! Вот главный принцип моего магазина. 
 Я понимаю, что наличные, конечно, это хорошее прави ло, - начал Эбнер. 
 Это правило Господа, - еще раз напомнил Джандерс. 
 Но наличными могут быть не только деньги, не так ли, капитан? 
 Ну... если это нечто такое, что легко превращается в деньги. 
 Сюда на рейд встает большое число китобойных судов, ка питан, продолжал развивать свою мысль Эбнер. - Что им мо жет понадобиться из того, что смог бы поставлять мой народ? 
 Почему это местные жители вдруг стали вашим наро дом? - удивился Джандерс. 
 Они принадлежат церкви, - пояснил Эбнер. - Итак, чем бы они могли расплатиться с вами? 
 Джандерс задумался, а потом заговорил: 
 Ну, капитанам китобойных судов всегда требуется тала в больших количествах для ремонтных работ. И, конечно, всевозможные виды веревок и бечевы. 
 Допустим, я смогу наладить для вас поставки и того, и другого, предложил Эбнер. - Смогли бы вы отдавать за этот товар ткани? 
 Таким образом Джандерс и заключил сделку, которая впоследствии стала основой его процветания, потому что в скором времени в Лахайне стало останавливаться большое количество китобойных судов. В году их было , а в уже . И когда они становились на рейд, капитан Джандерс терпеливо ждал, когда к нему придут за товаром, поставляемым ему местным населением под руководством преподобного Хейла. Тут была тапа, веревки, свинина и говядина. Правда, Келоло поначалу попробовал оспорить действия Эбнера. Он заявил: 
 -Макуа Хейл, ты когда-то ругался со мной из-за того, что я заставлял своих людей уходить в горы за сандаловым дере вом. Но для меня они работали только три недели, а потом от дыхали. Для тебя же они работают без перерыва! 
 На это Эбнер ответил простоватому вождю: 
 Они работают вовсе не на меня, Келоло. Они трудятся на Господа Бога. 
 И все равно без перерыва! - отметил Келоло. 
 В каком-то смысле Эбнер все равно получил свою выгоду в этом предприятии: к моменту открытия церкви каждый прихожанин уже был соответственно одет. И вот, в воскресенье, когда состоялось торжественное освящение огромного, только что выстроенного здания, странные процессии двинулись к церкви по пыльным дорогам. Людям приходилось проделывать путь в несколько миль, но они шли в церковь в своих причудливых пышных нарядах, изготовленных из ткани, приобретенной в лавке капитана Джандерса. Конечно, алии представляли собой приятное для глаза зрелище. Мужчины шли во фраках, черных шляпах, а их жены и дочери - в великолепных платьях, сшитых из дорогого плотного китайского материала. Однако простой народ еще не успел оценить все прелести западных фасонов, хотя островитяне уже привыкли видеть, что из вожди давно переоделись из талы в лондонские костюмы. 
 Женщины нашли самый простой покрой одежды. Их платья выглядели примерно так: высокий воротник, кокетка, охватывающая грудь, и уже от этой линии ткань ниспадала щедрыми складками чуть ли не до самой земли; а также длинные рукава, чтобы скрыть оголенные запястья. Этот наряд потрясал своим уродством и практичностью одновременно, и было просто непостижимо, как только красивые женщины могли выдумать такое, да еще заставить себя носить подобные балахоны. Туалет завершала шляпка, свитая из листьев сахарного тростника и украшенная искусственными цветами. Натуральные цветы внутри церкви запрещались, поскольку символизировали тщеславие и могли отвлекать прихожан от проповеди священника. 
 Перед мужчинами встали более сложные проблемы, по скольку каждый из них считал делом чести купить хотя бы один предмет одежды в магазине Джандерса. Поэтому полу чилось так, что после процессии, состоящей из вождей и их семей, первый человек, который зашел в церковь, был обут в темные ботинки, имел на голове шляпу из Бомбея, и более ни чего. Второй предпочел мужскую рубашку, но, правда, когда наряжался в нее, то использовал рукава вместо брючин, а верх закрепил у пояса при помощи куска веревки. Едва зави дев таких прихожан, Эбнер хотел сразу же отправить их назад домой, но этим людям так хотелось присутствовать на пропо веди, что священник был вынужден позволить им пройти в виде исключения. 
 Следующей парой оказались два брата, которые осилили целый костюм китайского производства. Одному из братьев достался пиджак (на этом и заканчивался его туалет), зато на втором, кроме брюк, были еще и белые перчатки. Один мужчина явился в женском платье. При этом голову его украшал венок из мелких душистых листьев. Но на этот раз Эбнер был непреклонен: 
 - Никаких языческих цветов и ароматных листьев в церкви быть не должно, - скомандовал Эбнер и, сорвав венок с головы гавайца, швырнул его на землю, но тот продолжал благоухать, и запах листьев свободно проникал внутрь помещения. Некоторые мужчины пришли, надев только рубашки, и их полы сзади едва прикрывали коричневые ягодицы, кое-кто явился в ярко-зеленых бриджах и таких же шелковых галстуках. Так или иначе, но все местное население проявило уважение к Богу белого человека, который отказывался делиться своими тайнами с обнаженными людьми. Каждый туземец имел на теле хоть что-то из одежды. 
 * * * 
 Внутри церковь представляла собой весьма внушительное сооружение: идеальный четырехугольник с искусно перевитыми травяными стенами, солидная каменная кафедра, и никаких излишеств. Из мебели - единственная скамья для Иеруши и капитана Джандерса. Все остальные прихожане, которых насчитывалось более трех тысяч, разостлали на полу из гальки свои циновки и уселись на них, скрестив ноги, чуть ли не наваливаясь при этом один на другого. Если бы Эбнер повнимательней отнесся к местным климатическим условиям, он велел бы выстроить стены высотой всего в несколько футов, оставив пустое пространство между ними и крышей, чтобы в церкви была вентиляция. Но дело в том, что в Новой Англии это было не принято - значит, и на Гавайях нужна была точно такая же церковь. И воздух здесь не должен был циркулировать. Поэтому послушные прихожане изнемогали от духоты, к которой добавлялось тепло от трех тысяч человеческих тел, находящихся практически вплотную друг к другу. 
 Пение было великолепным: оно началось стихийно, в нем чувствовалась радость, и голоса словно пропитал сам дух бого служения. Затем Кеоки очень выразительно зачитал несколько 
 отрывков их Библии, а когда на кафедру взошел Эбнер, чтобы прочитать двухчасовую проповедь, все присутствующие замерли: так хотелось им услышать, как Макуа Хейл заговорит на хорошем гавайском языке. Темой Эбнер выбрал строки из книги пророка Софония: "Страшен будет для них Господь; ибо истребит всех богов земли, и Ему будут поклоняться - каждый со своего места - все острова народов". 
 Проповедь получилась почти идеально составленной для открытия церкви на далеком острове. Фразу за фразой, Эбнер пересказывал простыми словами изречения пророка. Он говорил о Боге и его могуществе и посвятил пятнадцать минут тому, что объяснял появление нового бога на Гавайских островах. Это был бог милосердия и сострадания. 
 Затем Макуа Хейл перешел к описанию того, насколько ужасен становился Яхве, когда начинал гневаться. Эбнер задержался на описании всевозможных катаклизмов: наводнений, эпидемий, грозовых ливней, голода и мук в преисподней. К великому удивлению священника, гавайцы понимающие кивали, а Келоло даже шепнул Маламе: 
 -Новый бог совсем такой же, как Кейн. Когда он сердит ся, всем приходится очень плохо. 
 После этого Эбнер перешел к богам Лахайны, которых новый бог непременно должен был уничтожить. Эбнер не забыл упомянуть Кейна, Ку, Лоно и Каналоа, а также Пеле и ее помощниц. 
 -Все они погибнут, - выкрикивал Эбнер на гавайском языке. - Они навсегда исчезнут и из Лахайны, и из ваших сердец. Если же вы попытаетесь спрятать этих злых богов в своих сердцах, вы тоже будете уничтожены, и вам будет суж дено гореть в адском огне вечно. 
 Вслед за этим священник разъяснил туземцам, что же означает истинное поклонение новому богу, и тут он впервые на людях растолковал свое собственное понятие о хорошем обществе. 
 -Человек, который поклоняется Богу, - пояснил Эбнер, - защищает своих женщин. Он не убивает новорожденных дево чек и следует законам. 
 Один раз, увлекшись, Эбнер громко выкрикнул: 
 -Человек, который выращивает самые хорошие урожаи таро и делится ими со своими соседями, восхваляет Господа! 
 Потом Эбнер подошел совсем близко к доктрине, столь по пулярной в Новой Англии. Он произнес: 
 -Посмотрите на себя, оглянитесь вокруг. Хороша ли зем ля вот у этого человека? Господь любит его. А вот этот человек на своем каноэ ловит больше рыбы? Бог любит его. Работайте, трудитесь, и вы поймете, что Господь любит и вас тоже. 
 Наконец, набравшись смелости, преподобный Хейл уставился в сторону алии и высказал свое мнение о том, каким должен быть хороший правитель. И вся паства, состоявшая из простых людей (кроме тридцати вельмож), услышала довольно-таки смелый проект о создании нового правительства. Проповедь закончилась на драматической ноте, что очень нравилось и Эбне-ру, и другим священникам. Макуа Хейл закричал: 
 -В царстве Божьем нет ни высших, ни низших, нет алии и рабов. Самый низкий человек удостаивается взгляда Гос поднего. 
 После этого Эбнер позвал человека, стоявшего у самого входа и не осмелившегося пройти дальше. Это был раб, и его Эбнер подвел к кафедре, обнял рукой за плечи и продолжал: 
 -Когда-то давно вы называли его живым мерзким тру пом. Бог называет его бессмертной душой. Я зову его своим братом. Он больше не раб. Он ваш брат. 
 И, вдохновленный собственным красноречием, Эбнер вытянулся и поцеловал мужчину в щеку, а затем заставил его присесть на пол недалеко от Маламы, самой Алии Нуи. 
 Однако наивысшей точки служба, посвященная торжественному открытию церкви, достигла уже после того, как было спето несколько гимнов под руководством Кеоки. Шел уже третий час богослужения, и Эбнер, поднявшись со своего места, объявил: 
 -Попасть в царство Божье нелегко. Но нелегко попасть и в церковь его здесь, на земле. Однако сегодня для двоих из вас начнется полугодовой испытательный срок, после которого, если названные люди докажут, что они могут быть добрыми христианами, они станут членами нашей церкви. 
 В помещении началось оживление, и кое-кто стал выдвигать предположение о том, кто же эти таинственные двое. Однако Эбнер, улыбнувшись, поднял руку вверх и указал на высокого, красивого Кеоки. 
 -В Массачусетсе ваш уважаемый и любимый алии Кеоки стал членом церкви. Таким образом, он оказался первым га вайцем в нашей церкви. Моя горячо любимая жена, известная вам, как учительница, также является членом церкви, как я и 
 капитан Джандерс. Мы вчетвером специально собирались для того, чтобы решить, кто же будут те двое, которые пройдут испытание. Миссис Хейл, не могли бы вы подняться и привести сюда первого кандидата? 
 Иеруша встала и приблизилась к тому месту, где гордо восседали алии, наклонилась и взяла за руку раба. Затем очень медленно, на чистом гавайском языке, женщина произнесла: 
 -Этот канака Купа известен как человек безгрешный и поч ти святой. Он делится всем, что у него есть, с другими. Он забо тится о детях, которые остались без родителей. - Иеруша убе дительно перечисляла удивительные добродетели Купы, о кото рых знало, наверное, все население Лахайны. Затем женщина обратилась к присутствующим, что было вполне логично: - В своих сердцах, добрые люди Лахайны, вы знаете, что Купа - самый настоящий христианин. И поскольку вы считаете его та ковым, мы собираемся принять его в церковь Господа. 
 Эбнер взял мужчину за руку и воскликнул: 
 -Купа, готов ли ты возлюбить Яхве? 
 Однако раб был настолько ошеломлен и перепуган неожиданными действиями миссионеров, что мог только невнятно бормотать, и тогда снова заговорил Эбнер: - Уже через шесть месяцев ты больше не будешь называться Купа мерзкий труп. Имя тебе будет Камекона. - Именно так, в переводе на гавайский, звучало имя "Соломон", что означает "мудрец". 
 Прихожане были сражены, но, прежде чем между ними начались нездоровые пересуды, Эбнер вновь объявил своим могучим убедительным голосом: 
 -Кеоки Канакоа, теперь я попрошу тебя подняться и при вести ко мне второго кандидата в члены нашей церкви. 
 С большим волнением и радостью Кеоки встал и у того места, где располагались алии, нагнулся и взял за руку свою сестру Ноелани. В то утро она надела белое платье, небольшую шапочку из желтых перьев и белые перчатки, которые подчеркивали красоту ее рук безупречной формы. Темные глаза девушки сверкали чистотой и безгрешностью, и сейчас она продвигалась к кафедре, сияя от счастья, словно ее вел туда не родной брат, а сам Господь Бог. Она слышала, как среди толпы раздавался одобрительный шепот, и неожиданно осознала, что к ней обращается Эбнер со словами: 
 -Ты была верна Господу и следовала его путям. Ты научи лась шить, поскольку все женщины, и алии, и простые, долж
 ны уметь шить. Сказано в Библии о добродетельной женщине: "Добывает шерсть и лен, и с охотою работает своими руками". Но, кроме этого, Ноелани, ты своим примером вдохновила весь остров. И поэтому через шесть месяцев ты тоже станешь членом нашей церкви. 
 Тогда девушка ответила мелодичным голосом: - Я буду продолжать обучение и дальше, а законы Яхве станут моими проводниками. 
 В этот момент Эбнер почувствовал, что снова начинает раздражаться. Его по-прежнему сердили эти упрямые гавайцы, которые все же считали, что алфавит для них важнее слова Божьего. 
 * * * 
 В тот же вечер Малама вызвала к себе Эбнера, и когда он устроился поудобней на тапе, скрестив ноги, перед ее склонившимся над ним грузным корпусом, Алии Нуи торжественно произнесла: 
 Впервые сегодня я поняла, Макуа Хейл, что означает скромность и смирение. Более того, хотя и неясно, я увидела, что означает понятие "Божья благодать". Я отослала Келоло жить в другой дом. Завтра я хочу провести процессию по ули цам, чтобы объявить новые законы для острова Мауи. Мы должны жить лучше. Будут ли эти законы готовы к рассвету, чтобы у нас осталось время изучить их? 
 Сегодня воскресенье, - спокойно ответил Эбнер. - И поэтому я не могу работать. 
 Остров ждет того часа, когда он будет спасен, - приказ ным тоном провозгласила Малама. - Принеси мне законы утром. 
 -Хорошо, - пошел на уступку преподобный Хейл. Возвращаясь к себе, он остановился у нового дома, выстро енного за стенами владений Маламы, и предложил: 
 -Келоло, вы не согласились бы поработать со мной сего дня ночью? 
 И изгнанный муж согласился. Они взяли с собой Кеоки, Ноелани и вчетвером отправились в дом к миссионеру. 
 -Законы должны быть простыми, - заявил Эбнер с видом человека, знакомого с искусством управления государством. - Каждый должен понять и принять их всем своим сердцем.
 Келоло, так как вам придется организовать полицию, а также следить за проведением законов в жизнь, давайте спросим у вас: как вы считаете, какими должны быть законы? 
 -Матросы не должны бродить по нашим улицам по но чам, - убежденно начал Келоло. - Ведь именно по ночам они и наносят нам вред. 
 Поэтому первый и наиболее спорный закон Лахайны был записан в книге Эбнера, состоящей из неровно сложенных листов бумаги, так: "Бой барабана на заходе солнца должен означать, что всем матросам следует немедленно вернуться на свои суда под страхом немедленного ареста и содержания в тюрьме Лахайны". 
 Каков будет следующий закон? - спросил Эбнер. 
 Никто больше не посмеет убивать новорожденных дево чек, - предложила Ноелани, и это тоже стало законом. 
 Следующий? 
 Нужно ли нам полностью прекратить продажу алкого ля? - спросила Иеруша. 
 Нет, - возразил Келоло. - Кладовщики и лавочники уже заплатили за свой товар, и они могут быть разорены. 
 Но алкоголь убивает ваших людей, - отметил Эбнер. 
 Мне кажется, что в городе начнется недовольство, если мы полностью запретим продажу этих напитков, - предупре дил Келоло. 
 Можем ли мы остановить новые поставки? - внесла свое предложение Иеруша. 
 Люди с французских военных кораблей заставили нас пообещать, что мы будем приобретать определенное количест во их алкоголя каждый год, объяснил Келоло. 
 Возможно ли запретить продажу алкоголя простым га вайцам? поинтересовалась Иеруша. 
 Французы сказали, что гавайцы тоже должны пить их алкоголь, - объяснил Келоло, - но я считаю, что теперь мы должны отказаться от этого. 
 Когда дело было почти доведено до конца, Эбнер обратил внимание на то, что одну проблему, весьма существенную для всех гавайцев, никто так и не упомянул. Тогда он предложил: 
 Нам необходим еще один закон. 
 Какой же? - подозрительно спросил Келоло, поскольку боялся, что этот молодой миссионер обязательно ущемит в правах кахун или старых богов. 
 -Господь говорит, - с некоторым смущением начал Эб нер, - и с этим согласны все цивилизованные страны... - Он запнулся, поскольку стыдился произносить то, что должно было последовать. Однако после секундного колебания, он все же набрался храбрости и выпалил: - Больше не должно со вершаться никаких прелюбодеяний. 
 Услышав эти слова, Келоло надолго задумался, а затем высказался: 
 -Этот закон будет очень трудно проводить в жизнь, - от метил он. - Мне бы даже не хотелось заниматься этим... ну, во всяком случае, в Лахайне. 
 К всеобщему удивлению, Эбнер сразу же согласился с ним: 
 Вы правы, Келоло. Возможно, мы даже не сможем и не станем проводить его в жизнь полностью, но неужели мы не сумеем объяснить людям, что в хорошем обществе прелюбоде яние не поощряется? 
 Да, сказать так, конечно, можно, - согласился Келоло, но в ту же секунду его лицо приняло растерянное и удивлен ное выражение: - Но о каком именно прелюбодеянии ты сей час говоришь, Макуа Хейл? 
 -Что вы имеете в виду? - не понял священник. Келоло, Кеоки и Ноелани молчали, и Эбнер даже подумал 
 о том, что эти люди просто упрямятся. На самом же деле каждый из них сейчас серьезно задумался над предложением миссионера. Эбнер заметил, как Келоло перебирает пальцами, и догадался, что большой вождь в эти минуты что-то старательно подсчитывает. 
 Видишь ли, Макуа Хейл, - наконец, заговорил высо кий алии, - у нас на Гавайях существует двадцать три разно видности прелюбодеяния. 
 Что-что? - только и смог выговорить изумленный Эбнер. 
 И вот в этом у нас будет большая проблема, - продол жал свои объяснения Келоло. - Если мы скажем просто "Прелюбодеяния быть не должно", но не укажем, какого именно, каждый человек подумает вот что: "Ну, они имели в виду не наш тип прелюбодеяния, а двадцать два остальных". С другой стороны, если мы перечислим все двадцать три вида, как они есть, один за другим, кому-нибудь обязательно при дет в голову попробовать те виды, о которых они раньше и не слышали. И обстановка в городе может стать даже хуже, чем раньше. 
 Я все же не понимаю, что значит "двадцать три разно видности" прелюбодеяний, - еле слышно ответил Эбнер, ко торый еще не успел прийти в себя. 
 Ну, например, - начал Келоло с видом знатока этого во проса, - Есть женатый мужчина и замужняя женщина. Это номер один. Предположим, имеется женатый мужчина и же на его брата. Это номер два. Или же: женатый мужчина и же на его сына. Это уже номер три. Затем мы имеем женатого мужчину и его собственную дочь. Это будет номер четыре. 
 Достаточно, - взмолился Эбнер и в отчаянии замахал руками. 
 Ну, а дальше то же самое про братьев и сестер, сыновей и матерей, и прочее, что только может прийти в голову, - как бы между прочим пояснил Келоло. - Если только один из пары женат или замужем, то его любая связь уже будет считаться прелюбодеянием. Но как нам остановить все это? спросил он и воздел руки к небу. - Как я уже сказал, если мы перечислим все двадцать три разновидности, то дела пой дут совсем плохо. 
 Время близилось к рассвету, а Эбнер сидел и нервно покусывал кончик своей ручки. Как любой религиозный лидер в истории человечества, он сознавал, что здоровое общество начинается со здоровых семейных отношений. А они, в свою очередь (случайно ли, нет, - неважно), обычно основывались на добропорядочных половых отношениях между одним мужчиной и одной женщиной, объединившихся после некоторого промежутка времени, положенного для размышлений и принятия правильного решения. 
 Не должен мужчина жениться на собственной сестре. И не должны семьи бесконечно жениться только на своих ближайших родственниках. Нельзя девочке вступать в половые сношения, когда она еще не окрепла физически. Но как эту мудрость, накопленную веками, изложить гавайцам и донести до каждого? 
 Наконец, он нашел ответ, причем такой простой и милый, что впоследствии не одно поколение гавайцев добродушно улы балось, слыша это мудрое распоряжение Эбнера. А улыбались они потому, что понимали, насколько оно верно и понятно. Этот закон был рассчитан на весь опыт племен, живших на тро пическом острове, и из всех мелких дел, которые Эбнеру уда лось довести до конца, пока он жил на Мауи, эти слова запом
 нились и были любимы всем народом. Этот закон гласил: "Не занимайся любовью ни с кем, если это наносит кому-то вред". 
 * * * 
 В понедельник утром Эбнер представил Маламе свои простые и справедливые законы, и она принялась изучать их. Два или три постановления она вычеркнула, посчитав их вмешательством в частную жизнь людей, но все остальное ей понравилось. Затем она вызвала к себе двух служанок, и три громадные женщины, одетые в платья из тонкого китайского шелка, в шляпах с широкими полями, составили процессию, возглавляемую двумя барабанщиками, еще двумя туземцами с морскими раковинами и четырьмя с жезлами, украшенными желтыми перьями. В шествии принял участие Келоло с восемью полицейскими, Кеоки, Ноелани и глашатай, обладавший удивительно громким голосом. Эбнер и Иеруша оставались в своем доме, поскольку считалось, что законы составляли сами гавайцы для своего же острова. 
 Забили барабаны, пронзительно загудели морские раковины, и эти звуки понеслись во все стороны сквозь густые листья деревьев коу. Малама и ее служанки двинулись вперед, мимо большого рыбного пруда, затем по пыльной дороге, вдоль которой располагались дома вождей, и к центру городка. Когда вокруг этой красочной процессии собиралось около сотни человек, сбегавшихся со всех сторон на дробь барабанов, Малама приказывала всем молчать, и только глашатай громко объявлял: 
 - Слушайте новые законы Мауи! Нельзя убивать! Нельзя воровать! Нельзя спать ни с кем, если при этом кому-либо причиняется вред! 
 Барабанная дробь возобновлялась, а сраженные услышанным туземцы так и оставались на своих местах. Те отцы, которые зарабатывали на жизнь только тем, что отвозили своих дочерей на иностранные суда, попытались поспорить с Келоло и что-то объяснить ему, но он жестом приказал им замолчать, а сам отправился дальше, вслед за процессией. 
 Возле небольшого пирса Малама вновь остановилась. Че тыре раза протрубил рожок, созывая всех моряков, которые находились в это время на берегу. Пришли даже два капита на и, держа свои фуражки в руках, встали немного поодаль, 
 прислушиваясь к удивительным словам, которые все так же бодро выкрикивал глашатай: 
 Морякам запрещается бродить в Лахайне по ночам! Де вушкам запрещается плавать на китобойные суда! 
 Боже мой, - забормотал один из капитанов. - Кто-то за это все здорово поплатится. 
 Уверен, что эту чертовщину выдумал миссионер, - про рочески усмехнулся второй. 
 Господи, спаси миссионера, - проговорил первый и по бежал обходным путем в лавку Мэрфи. Но едва он успел сооб щить собравшимся там ошеломляющие новости, как перед питейным заведением появилась сама Малама со своими слу жанками и помятыми бумагами, на которых были изложены новые законы острова. На этот раз, как только барабанная дробь стихла, перед кабачком Мэрфи были провозглашены два дополнительных закона: 
 Девушкам отныне запрещено танцевать обнаженными в винной лавке Мэрфи. С сегодняшнего дня алкоголь гавайцам продавать не разрешается. 
 Загудели рожки, забили барабаны, и процессия удалилась. Итак, законы были прочитаны, и теперь Келоло должен был следить за тем, чтобы они строго выполнялись всеми жителями острова, а также моряками прибывающих в Лахайну судов. 
 Той же ночью в городе начались беспорядки. Матросы с нескольких кораблей разгуливали по улицам и дрались с полицейскими Келоло, которые не могли оказать буянам достойного сопротивления. Девушек выхватывали прямо из постелей и, против их воли, волокли на суда. Около полуночи группа из пятидесяти матросов и местных торговцев собралась возле дома миссионера и начала сыпать проклятья в адрес Эбнера Хейла. 
 Это он придумал новые законы! - завывал какой-то ма трос. 
 Это он уговорил толстуху принять их! - кричал другой. 
 -Надо повесить этого негодяя-недомерка! - раздался чей-то голос, и в толпе послышался одобрительный ропот. 
 Правда, сразу никто ничего предпринять не решился. Затем один из матросов начал бросать камни в сторону травяной хижины, и один рикошетом влетел в комнату, никому при этом не нанеся вреда. 
 -Давайте спалим эту проклятую хижину! - отчаянно за вопил кто-то. 
 Мы покажем ему, как вмешиваться в наши дела! 
 Выходи сюда, проклятый червяк! - попытался спрово цировать Эбнера здоровенный матрос. 
 Выходи! Выходи! - бушевала толпа, но Эбнер продол жал лежать на полу, сжавшись в комок и прикрывая своим телом Иерушу и обоих детей, на тот случай, если буяны взду мают снова атаковать его жилище с помощью камней. 
 Время шло, и проклятия продолжали сыпаться в ночи, как и прежде. Однако к утру толпа начала понемногу рассеиваться, и как только взошло солнце, Эбнер отправился за советом к Келоло. 
 Это была страшная ночь, - покачал головой большой алии. 
 Мне кажется, что следующая будет гораздо хуже, - за метил дальновидный священник. 
 -Может быть, нам стоит отменить новые законы? - предложил Келоло. 
 Ни за что! - рявкнул Эбнер. 
 Мне кажется, нам следует посоветоваться с Маламой, - кивнул Келоло, но когда они подошли к ее дому, то обнаружи ли, что большая толпа местных жителей уже собралась возле травяного дворца. Они высказывали Алии Нуи все свои стра хи и опасения, и только теперь Эбнер понял, насколько вели кой была эта женщина во всех отношениях. 
 Малама сказала вам, - упрямо произнесла она, - что слова являются законами. Я хочу, чтобы в течение часа вы привели сюда капитанов всех судов, которые сейчас стоят у нас на рейде. Пусть они придут ко мне! 
 Когда появились американцы, грубоватые, сильные и симпатичные ветераны китобойного промысла, она заговорила на английском: 
 Этот закон я вам дала сама. И лучше вам думать так. 
 Мэм, - вступил в разговор один из капитанов, - мы приплываем в Лахайну уже более десяти лет. Мы всегда вели себя здесь прилично, и нам нравился ваш порт. Но теперь я и предположить не могу, что может произойти дальше. 
 Это я могу вам сказать! - в волнении Малама снова пе решла на гавайский. - Вы будете слушаться моих законов и повиноваться им! 
 Но нашим матросам нужны женщины, - попытался объяснить положение вещей один из капитанов. 
 И вы также буяните и деретесь на улицах Бостона? - потребовала ответа Малама. 
 Если речь идет о женщинах? Разумеется, - утверди тельно кивнул капитан. 
 Но если полицейский остановит вас, разве он будет не прав? настаивала Малама. 
 Капитан, которому надоела эта бесполезная беседа, выставил свой указательный палец и, погрозив им, прогремел: 
 Мэм, на этом жалком острове пусть ни один полицей ский даже не пробует остановить моих матросов! 
 Наша полиция обязательно остановит вас! - парирова ла Малама. Затем она резко изменила свой тон и заговорила с капитанами просительно: Подумайте сами, мы же - очень маленькая страна. Нам очень хочется вырасти и стать замет ными в современном мире. Для этого мы стараемся изме ниться. И я считаю, что наши девушки не должны плавать на ваши корабли. Да вы и сами понимаете это. И вы должны первыми помочь нам. 
 Мэм, - прорычал все тот же недовольный капитан, - вас ждут большие неприятности. 
 Значит, так тому и быть, - тихо ответила капитанам Алии Нуи, закончив на этом разговор. 
 Келоло хотел пойти на уступки и отменить все новые законы. Кеоки тревожился о том, что в городе будут большие беспорядки, и предвидел крупные разрушения. Ноелани призывала мать к соблюдению предельной осторожности, но Малама заупрямилась. Она отправила письма во все дальние районы, чтобы созвать всех крупных алии. Затем Малама лично осмотрела новый форт и проверила, насколько прочны его ворота, после чего заявила Келоло: 
 -Сегодня ночью будь готов к сражению. Капитаны пра вы. Нас ждут большие неприятности. 
 Но когда туземцы разбрелись по своим делам, и никто не мог больше проследить за действиями Маламы, она вызвала к себе Эбнера и напрямую спросила его: 
 Как ты считаешь, правильно ли мы поступаем? 
 Безусловно, - уверил ее миссионер. 
 Будут ли сегодня большие неприятности? 
 Боюсь, что да, - вынужден был признать Эбнер. 
 Тогда получается, что мы все-таки поступаем непра вильно, - настаивала Алии Нуи. 
 И тогда преподобный Хейл рассказал ей десяток притч, описанных в Ветхом Завете, когда сторонникам Господа Бога приходилось сталкиваться и сражаться с крупными и сильными врагами. Когда он закончил свое повествование, то поинтересовался : 
 Малама, разве вы не понимаете своим сердцем, что зако ны, которые вы прочитали, правильные? 
 Они являются частью моего сердца, - загадочно ответи ла женщина. 
 Значит, они обязательно восторжествуют, - убедитель но подвел итог Эбнер. 
 Маламе очень хотелось верить в эти слова, но ее угнетала трусость других ее советников, поэтому сейчас она, возвышаясь над крошечным священником, все же еще раз спросила его: 
 -Маленький миканеле (так гавайцы произносили слово "миссионер" ), скажи мне правду. Правильно ли мы поступаем? 
 Эбнер закрыл глаза, запрокинул голову к травяному потолку и закричал так, как, наверное, взывал, донося свои откровения до иудейских старцев пророк Иезекиль: 
 -Гавайские острова будут жить по этим законам, по скольку они являются волей Господа нашего! 
 Убежденная, Малама переключилась на другие дела, но вскоре снова спросила Эбнера: 
 Так что же произойдет сегодня ночью? 
 Вас, Малама, они беспокоить не будут. Возможно, они попробуют поджечь мой дом, как и обещали. Можно Иеруше и детям пока что остаться в вашем доме? 
 Конечно, и тебе тоже. 
 Я буду у себя, - просто ответил на это предложение миссионер. Глядя вслед этому маленькому прихрамывающе му "миканеле", Малама еще раз осознала, как сильно и ис кренне полюбила его. 
 * * * 
 В ту ночь улицы Лахайны представляли собой арену насто ящего безумия. Едва начало смеркаться, как один из пьяных капитанов и Мэрфи привели к форту целую толпу матросов. Стоило засевшим внутри полицейским протрубить в ракови ны - это, вместо предупреждения, оказало на буянов совсем противоположное действие: по всему поселку они принялись 
 хватать попадавшихся им стражей порядка и швырять их в залив. Затем толпа вновь двинулась к заведению Мэрфи, где под музыку и одобрительные вопли собравшихся танцевали три обнаженных дочери Пупали. По рукам ходили бутылки, а пьяные матросы кричали: 
 -Хлебайте досыта! Ведь когда эта выпивка закончится, миссионер не разрешит продать здесь ни капли! 
 Этот призыв, повторяющийся раз за разом, настолько разъярил толпу, что кто-то предложил: 
 -Давайте раз и навсегда разделаемся с этим мелким за- сранцем! 
 Они бросились на улицу и направились уже к дому Эбнера, когда кто-то в толпе выдвинул более интересное предложение: 
 -Зачем с ним связываться? Лучше сожжем его дурацкую травяную церковь! 
 Четверо из толпы вооружились факелами и, подбежав к церкви, закинули их на крышу. Вскоре ночной бриз раздул пламя, и оно охватило все строение. 
 Однако этот огромный маяк, вспыхнувший в ночи, вызвал последствия, которых матросы никак не ожидали. Люди, вложившие свой труд и душу в постройку церкви и полюбившие ее всем сердцем, как символ их города, бросились спасать творение своих рук. Вскоре все свободное пространство вокруг церкви было заполнено лоснящимися телами мужчин и женщин, пытающихся сбить огонь со стен. Поливая их водой, гася пламя ветками, а то и собственными ладонями, эти люди своими отчаянными усилиями отстояли почти половину строения. Моряки, потрясенные отвагой невежественных язычников, предпочли отойти подальше и молча наблюдали за происходящим. 
 Но когда островитяне увидели, во что превратилась их церковь, то место, где произносились слова надежды и утешения, их охватила настоящая истерия. Кто-то прокричал: 
 -Всех моряков - немедленно в тюрьму! 
 Жители Лахайны ответили единодушным грозным ревом, и по всему острову развернулась настоящая охота на людей. 
 Двое-трое крупных гавайцев набрасывались на первого встречного моряка, буквально сминали его и оставляли под охраной одной из самых толстых женщин. Та садилась на бед нягу сверху и время от времени била его по голове чем-нибудь тяжелым, чтобы тот не мог прийти в себя. А мужчины тем 
 временем отправлялись за следующей жертвой. Будь то боцман, капитан или матрос - со всеми поступали одинаково, а тому, кто пытался оказывать сопротивление, зачастую ломали руки или челюсти. Когда народное волнение улеглось, Ке-лоло отрядил регулярные полицейские силы острова на поиски тел, чтобы оттащить их в недавно отстроенную тюрьму. Затем, с тонкой прозорливостью опытного политика, он выбрал из числа американцев капитанов кораблей и обратился к каждому со следующими словами: 
 -Капитани, моя не думала, что ты окажешься среди мат рос. Было темно, и поэтому всем бум-бум. Моя позаботится о тебе. 
 Он отводил их в заведение Мэрфи, подносил каждому по стаканчику и с удовольствием наблюдал, как те пили, морщась от боли в разбитых губах. 
 Когда на следующий вечер раковины протрубили условный сигнал, многие матросы предпочли погрузиться в шлюпки и убраться на корабли. Тех же, кто рискнул остаться, гавайцы гоняли до утра по всему острову с твердым намерением хорошенько избить. Некоторых полицейские сумели вырвать из рук разъяренной толпы, и в результате тюрьма в форте к утру снова заполнилась. На третью ночь загулявшие позже сигнала моряки сами бросались на поиски полицейских. Они предпочитали сдаться властям и провести ночь в тюрьме, чем выступать в роли дичи. На четвертую ночь порядок в Лахайне был восстановлен. Полиция Келоло полностью овладела ситуацией. 
 Потом, по предложению Келоло, Малама собрала всех капитанов китобойных судов в своем дворце, где было приготовлено богатое угощение. С теплотой и сочувствием она приветствовала каждого разукрашенного синяками и ссадинами шкипера, выражая при этом сожаление по поводу грубого поведения своих подданных. После пира, сдобренного некоторым количеством виски, она обратилась к гостям: 
 -Сгорела наша любимая церковь. Я уверена, что это был несчастный случай. Естественно, мы хотим отстроить ее зано во, да так оно и будет. Но прежде, чем мы возьмемся за работу, нам хотелось бы сделать что-нибудь для тех добрых американ цев, которые приезжают в Лахайну. Мы построим небольшую часовню, где они смогут помолиться, почитать или написать письма близким. Может быть вы, как добрые люди, подадите пример и пожертвуете на строительство несколько долларов? 
 И при помощи своего очарования и толики лести Малама выудила у обескураженных капитанов шестьдесят долларов. Таким образом, мечта Эбнера, зародившаяся у него еще в виду Четырех Евангелистов, когда матросы "Фетиды" в шторм боролись с парусами, сбылась: в Лахайне была основана Часовня для моряков. 
 * * * 
 К началу года маленький мирок, который строил Эб-нер, стал понемногу организовываться и приобретать цивилизованные черты. У миссионера имелся грубый письменный стол и лампа, при свете которой он продолжал переводить Библию. В городе функционировали три школы, каждая из которых пользовалась все возрастающим авторитетом и делала большие успехи в деле воспитания юношей и девушек. Казалось, уже недалек тот день, когда Илики, младшая дочь Пу-пали, выйдет замуж за одного из тех надежных гавайских юношей, которые также посещали школу и время от времени тайком заглядывали в класс Иеруши. Капитан Джандерс, вернувшись в Лахайну, решил остаться здесь и открыть свой магазин, обеспечивающий всем необходимым прибывающие корабли. А когда капитан решил вызвать из Нью-Бедфорда на Гавайи свою жену с детьми, то в твердости его намерений уже никто не сомневался. Это обрадовало Эбнера, так как теперь у священника появился надежный товарищ, обладающий трезвым умом. С Джандерсом можно было подолгу вести дискуссии на самые разные темы. Капитан же, узнав о том, что Кридленд, бывший юнга "Фетиды", остался не у дел после того, как команда была распущена, попросил Эбнера написать письмо в Гонолулу. Священник согласился и даже предложил молодому человеку место в Часовне для моряков, и в настоящее время Кридленд давал наставления молодым матросам. Количество китобойных судов, прибывающих в Лахайну, все увеличивалось, и если в году их насчитывалось , то в году их количество возросло до . 
 Малама быстро приближалась к своей мечте о достижении милости Божьей, и становилось совершенно ясным, что при освящении вновь выстроенной церкви Алии Нуи будет обяза тельно принята в ее члены. Однако на светлом и широком го ризонте Лахайны, подобно темным тучам, нависли две про
 блемы. Первую Эбнер предчувствовал заранее, так как при восстановлении церкви у них с Келоло вновь возник спор относительно места расположения входа. Вождь настаивал на консультации с кахунами племени, но Эбнер, как и прежде, стоял на своем: 
 Дверь останется на старом месте. И все эти разговоры в деревне о том, что кахуны якобы знали, что церковь будет уничтожена, просто раздражают меня. Какие-то пьяные мат росы сожгли ее, и не более того. И ваши местные суеверия не имеют к происшедшему никакого отношения. 
 Макуа Хейл! - Келоло старался, чтобы голос его прозву чал негромко. Мы не хотели говорить с тобой относительно двери. Мы уже знаем, что у тебя есть свое собственное мнение, и мы знаем даже то, что твоя церковь навсегда останется несча стливой. Но с этим мы уже ничего не можем поделать. 
 Так по какому поводу хотели меня видеть кахуны? - с подозрением в голосе спросил Эбнер. 
 -Давайте подойдем к церкви, - умолял Келоло. Когда Эбнер встретился с мудрыми жрецами, они указали 
 на оставшиеся две трети стен и отсутствующий потолок, а затем предложили: 
 Макуа Хейл, мы подумали вот о чем. В бывшей церкви было очень жарко, особенно если учесть, что на полу сидело бо лее трех тысяч человек. И при этом ветер не обдувал их тела. 
 Да, было довольно тепло, - не мог не согласиться Эбнер. 
 Поэтому не было бы мудростью, если бы мы не стали дост раивать стены до их прежней высоты. Вместо этого, не лучше ли было бы даже, наоборот, уменьшить их высоту? Тогда бы мы смогли поставить высокие угловые столбы и опереть на них крышу, как это было раньше. И получится, что когда церковь будет достроена, в ней будет гулять ветерок, и создастся такое впечатление, как будто мы все находимся на берегу моря. 
 Эбнеру понадобилось несколько минут, чтобы осознать и обдумать это радикальное предложение, и он старался собрать вместе все части этой новации в своем уме, после чего нерешительно заговорил: 
 Вы хотите сказать, что те стены, которые у нас остались, мы должны снести вот до такого уровня? 
 Даже еще ниже, - посоветовали кахуны. 
 Ну, и... - размышлял Эбнер. - А угловые столбы, как вы предлагаете, поднять до прежней высоты? 
 Да, и потолок уже установить только на них, на той же высоте, как и раньше. 
 Но тогда у церкви практически не будет никаких стен, - запротестовал Эбнер. 
 Зато нас со всех сторон будет обдувать ветер, и всем ста нет хорошо, попытался объяснить один из мудрецов. 
 Но стен же не будет! И вот человек, сидящий, к примеру здесь, - тут Эбнер сам присел на корточки, - сможет под нять глаза наверх и рассматривать небо. 
 И что же в этом неправильного? - не понял Келоло. 
 Но у каждой церкви всегда должны быть стены, - уже медленней пытался убедить старцев Эбнер. Он постарался вспомнить храмы, которые ему доводилось видеть в Новой Анг лии. Сама сущность храма заключалась, наверное, в том, что он имел четыре стены и шпиль наверху. Даже на картинках, изоб ражавших церкви разных стран, у каждого сооружения было обязательно по четыре стены, причем такие, которые не напо минали католические храмы. Поэтому он твердо произнес: 
 Мы выстроим церковь точно такой же, какой она была раньше. 
 Но в ней будет очень душно, - предупредил Келоло. 
 Церковь должна иметь стены, - напоследок повторил Эбнер и удалился, оставив кахун размышлять над его упрям ством. 
 Вторую трудность предвидеть оказалось достаточно сложно, во всяком случае, для Эбнера Хейла. Дело касалось Кеоки Канакоа. В основанной им школе творились настоящие чудеса, и мальчики очень быстро переходили от каменного века к современности. Половина матросов с брига "Фетида", который курсировал каждую неделю между Лахайной и Гонолулу, как раз и были учениками той школы, в которой преподавал Кеоки. Юноши, работавшие в маленькой миссионерской типографии, где печаталась Библия на гавайском языке, тоже обучались у Кеоки. В общественной жизни Кеоки сравнивали с мощной крепостью, обладавшей христианской силой, а проповеди, которые этот великан читал на службах, были поистине завораживающими. И поэтому не было удивительным то (правда, только не для Эбнера), что однажды Кеоки предстал перед миссионером в его травяной хижине и поинтересовался: 
 -Преподобный Хейл, когда, как вы думаете, меня будут посвящать в духовный сан? 
 Эбнер был сражен этим заявлением, и перо застыло в его руке: 
 Посвящать в духовный сан? - изумился он, уставив шись на вошедшего гавайца. 
 Да. В Йеле мне ясно сказали, что я должен вернуться на Гавайи и стать священником своего народа. 
 Но ты уже работаешь с ним, Кеоки, - попытался объяс нить Эбнер. 
 Я уверен в себе, и хочу, чтобы у меня тоже была своя церковь, высказал предложение Кеоки. - Где-нибудь в от даленной части острова. Там, где людям тоже необходим Бог. 
 Но церковь не может существовать там, где нет миссио нера, Кеоки. 
 Почему? - не понял красавец Канакоа. 
 -Ну... видишь ли... - начал Эбнер и с раздражением швырнул ручку на стол. - В мои планы вовсе не входит по свящать в духовный сан гавайцев, отрезал священник. 
 Почему? - не отступал Кеоки. 
 Об этом даже никто никогда и не задумывался, Кеоки, - пожал плечами недоумевающий миссионер. - У тебя отлично все получается со школой... разумеется... Но стать полноцен ным священником?! Нет-нет! Это было бы просто смешно. Да это попросту невозможно. 
 Но я всегда считал, что вы, миссионеры, приезжаете сю да, чтобы нести нам образование и готовить к тому, чтобы в дальнейшем мы могли самостоятельно заботиться о себе.
 Так оно и есть, Кеоки! - убежденно произнес Эбнер. - Ты же сам слышал, как я разговаривал с твоей матерью. Я на стаиваю на том, чтобы она управляла всем, что есть на остро ве, и стала его полноправной хозяйкой. Я же сам ни к чему не притрагиваюсь. 
 Да, в этом вы правы, - признал Кеоки. - Но церковь важнее управления островом. 
 Вот именно! - встрепенулся Эбнер. - Управление мо жет оказаться неверным из-за допущенных твоей матерью ошибок, но это не приведет к катастрофе. А вот если церковь рухнет по твоей вине... Этот ущерб, Кеоки, возможно, уже ни когда не удастся возместить. 
 Но откуда вы сможете узнать, достаточно ли я силен, что бы выполнять работу для Господа, если не предоставите мне шанс проявить себя и не испытаете меня? - взмолился Кеоки. 
 -И при этом ставкой окажется существование самой церкви? Нет, Кеоки, на такой риск мы не можем пойти. 
 -Должно ли это означать, что я никогда не стану священ ником? Здесь, на своей собственной земле? 
 Эбнер с мрачным видом откинулся на спинку стула и подумал: "Лучше сразу объяснить ему все до конца". Поэтому он холодно произнес: 
 Найдутся ли у тебя силы, Кеоки, чтобы обучить своих со племенников той дисциплине, которую требует от нас Господь? Сможешь ли ты выследить тех, кто ведет распутный образ жиз ни, а потом назвать их имена в воскресенье во время богослуже ния? Или распознать тех, кто потребляет алкоголь? Осмелишь ся ли ты исключить из числа прихожан того алии, который курит? Могу ли я довериться тебе полностью в том, что ты все гда используешь правильные слова, когда трактуешь строки из Библии? Хватит ли тебе сил, чтобы отказаться от заманчивой взятки, которую будут предлагать тебе алии за возможность стать членом твоей церкви? Кеоки, мой дорогой сын, у тебя ни когда не будет достаточно смелости, чтобы стать настоящим свя щенником. Начнем с того, что ты еще слишком молод. 
 Но я сейчас старше, чем были вы сами, когда вас посвя щали в сан, напомнил гаваец. 
 Это так, но я вырос в христианской семье. Я, наконец... 
 Белый человек? - в упор спросил Кеоки. 
 Да, - с такой же откровенностью ответил Эбнер. - Именно так, Кеоки. Мои предки сражались за эту церковь в те чение столетия. Со дня своего рождения я уже знал, каким не земным, каким божественным понятием является церковь. Ты же не в состоянии оценить этого, и поэтому мы не можем дове рить церковь именно тебе. 
 Вы говорите очень горькие и обидные слова, - с грус тью заметил Кеоки. 
 Ты помнишь, когда на борту "Фетиды" я поспешно от дал одну из Библий старому китолову? А потом этот человек напился в кубрике и насмехался надо мной, и над Библией, и над самим Господом Богом. Вот что может получиться, когда благополучие церкви попадает не в те руки. Ты должен запас тись терпением, Кеоки, и доказать свою состоятельность как будущий священник. 
 Но я уже доказывал это, и не раз, - упрямо повторил га ваец. - Я доказал это в Йеле, когда часами простаивал под 
 снегом и умолял дать мне возможность получить образование. Я доказал это в Корнуэлле, где был первым учеником в миссионерской школе. И здесь, в Лахайне, я защищал вас от матросов. Что еще мне нужно сделать, чтобы представить вам новое доказательство? 
 - Эти поступки и деяния входили в крут твоих обязанностей, Кеоки. И за это ты был выбран полноправным членом нашей церкви. Но чтобы стать настоящим священником! Возможно, гораздо позже. Когда ты будешь пожилым и умудренным жизненным опытом человеком. Но только не сейчас. - И с этими словами он отпустил самонадеянного и надменного юношу. 
 * * * 
 Однако позже Эбнер был немало удивлен, когда, при обсуждении с Иерушей визита гавайца,жена сразу приняла сторону Кеоки. 
 Твой комитет, Эбнер, который прислал тебя сюда в каче стве миссионера, - заявила она, - рассчитывал на то, что ты обучишь местных жителей всему, что знаешь сам. И тогда они смогут сами не только строить церкви, но и трудиться в них. 
 Трудиться, разумеется! - тут же согласился Эбнер. - Очень скоро у нас будет не только больше полноправных членов церкви. Мы собираемся открыть школу дьяконов. Но чтобы га ваец стал настоящим священником! Иеруша, такое решение стало бы безрассудством. Я, конечно, не хотел расстраивать Ке оки, но он никогда не будет священником. Никогда! 
 Почему нет? 
 Потому что он язычник. Он такой же дикарь, как доче ри Пупали. Одна хорошая встряска, и вся видимость цивили зации слетит с него, как при сильном ветре. 
 Но когда мы уедем отсюда, Эбнер, тебе все равно придет ся передать церковь Кеоки и его товарищам. 
 Мы никогда не уедем отсюда, - важно заметил препо добный Хейл. - Здесь находится и наш дом, и наша церковь. 
 Ты хочешь сказать, что мы останемся здесь навсегда? 
 Да. А когда мы умрем, то из Бостона пришлют других миссионеров на наше место. Кеоки - священник! Даже пред ставить невозможно. 
 Однако Эбнер привык прислушиваться к мнению своей же ны, и уже после того, как разговор закончился, он еще долгое 
 время обдумывал ее слова, пока, наконец, не нашел достаточно разумный выход из сложившегося тупика. Он вызвал к себе молодого гавайца и заявил: 
 Кеоки, - со счастливой улыбкой начал Эбнер, - я при думал, как ты сможешь служить церкви, чего ты, собственно, и добиваешься. 
 Неужели вы хотите сказать, что я буду посвящен в ду ховный сан? радостно воскликнул юноша. 
 Не совсем так, - поправил его преподобный Хейл. В это время он был так увлечен своей новой идеей, что даже не обра тил внимание на то, какое разочарование появилось на лице Кеоки. - Я намереваюсь сделать кое-что другое, Кеоки. Ты станешь высшим дьяконом. Ты будешь ходить среди своих со племенников и выяснять, кто из них тайком курит. Потом тебе будет несложно по дыханию определить, кто из них потребляет алкоголь. Каждую неделю ты станешь подавать мне список с именами тех людей, которых мне следует упомянуть с кафедры и пристыдить. Кроме того, ты будешь сам представлять мне списки кандидатов, которых следует исключить из числа на ших прихожан. А по ночам ты, также незаметно для осталь ных, будешь пробираться по улочкам Лахайны и выслеживать тех, кто спит с чужой женой. Я хочу, чтобы ты ради церкви за нялся этими делами, - счастливо закончил Эбнер. - Ну, как тебе понравился мой план? 
 Кеоки стоял и молчал, спокойно глядя в глаза маленького миссионера, и когда тот вторично попросил гавайца высказать свое мнение, он горько произнес: 
 -Я искал пути, как служить своему народу, а не шпио нить за ним. 
 Он вышел из дома миссионера и много дней после этого оставался в уединении, не показываясь никому на глаза. 
 * * * 
 Если Иеруша и Кеоки так и не смогли научиться противо стоять выпадам Эбнера против гавайцев, то в скором времени в Лахайну прибыл человек, который не только рассеял все со мнения Иеруши, высказав их на чистом английском языке, но и явился сюда со своими собственными взглядами на проблемы местного населения. Это был никто иной, как сам доктор Уиппл. Он стал худощавым, кожа его приобрела бронзовый от
 тенок от постоянной работы на свежем воздухе в самых разных городах и селениях островов. В столицу он прибыл на "Фетиде", которая теперь принадлежала Келоло. Сойдя на берег, он сразу же направился в дом к миссионеру и воскликнул: 
 -Сестра Иеруша, простите меня за то, что не смог присутст вовать здесь, когда вы были беременны. Господи! Я уже забыл, что у вас уже двое ребятишек. Как? Вы снова в положении? 
 Годы сделали Уиппла мягче, в то же время наградив его вдумчивостью и проницательностью, а заодно начисто лишив того напускного лоска, которым он так щеголял на "Фетиде". Поневоле он стал свидетелем множества смертей: дети миссионеров, их жены, да и сами священнослужители, доводящие себя работой до полного изнеможения. 
 -Кстати, сюда я плыл в той же самой каюте. Там было всего пятеро мужчин, и я чувствовал себя одиноко. Сестра Ие руша, как поживает ваша аптечка? 
 С этими словами он схватил с полки черный ящичек, сравнивая его содержимое со списком новых лекарств, недавно полученных им из Бостона. 
 Я дам вам много рвотного корня, - сообщил доктор. - Мы считаем, что он очень полезен детям при лихорадках. А се годня вы и брат Эбнер вместе будете обедать со мной у капита на Джандерса в его новом магазине. Но, поскольку мне опять стало плохо на этой проклятой "Фетиде", и я всю дорогу стра дал от морской болезни, я позволю себе немного виски. Кста ти, когда вы поплывете в Гонолулу, то наверняка тоже испыта ете морскую болезнь. 
 А разве мне необходимо плыть туда? - удивился Эбнер. Он, как и Иеруша, предпочитал оставаться в Лахайне и не присутствовать на ежегодных собраниях миссионеров в Гоно лулу, городе, который он считал скоплением грязных и пыль ных лачуг. 
 Да, - грустно вздохнул доктор Уиппл. - Боюсь, что на этот раз собрание будет совсем не таким, как обычно. 
 А что произошло? - поинтересовался Эбнер. - Неуже ли снова будет обсуждаться вопрос относительно выплаты де нег миссионерам? Я, кажется, в прошлый раз уже объяснил свою позицию, брат Джон. И навсегда останусь при своем мне нии: никакие деньги миссионерам не нужны. Мы - слуги Господа, и поэтому не требуем, чтобы нам за это платили. Мое мнение, повторяю, неизменно. 
 Нет, вопрос состоит вовсе не в этом, - прервал его док тор Уиппл. Кстати, по поводу зарплаты я с тобой не согла сен. Мне кажется, что мы должны получать какие-то деньги, но это сейчас неважно. Мы все должны будем проголосовать по делу брата Хьюлетта. 
 Брат Авраам Хьюлетт? - переспросил Эбнер. - Я ниче го не слышал о нем с тех пор, как у него родился малыш. И это несмотря на то, что он живет на одном острове со мной. А ка кой вопрос будет рассматривать собрание? 
 Неужели ты ничего не слышал? - удивился Уиппл. - У него снова большие неприятности. 
 Что же он такого натворил? 
 Женился на гавайской девушке, - объяснил Уиппл. После этих слов в травяном домике повисла долгая, тяжелая пауза, во время которой трое миссионеров с изумлением смот рели друг на друга. 
 Наконец, Эбнер извлек из кармана свой носовой платок и вытер пот со лба: 
 -Неужели ты хочешь сказать, что он действительно жи вет с островитянкой? С язычницей? 
 -Да. 
 -И собрание должно решить, как поступить с ним? -Да. 
 Но тут и решать нечего, - безразлично произнес Эбнер. Он достал свою Библию, полистал ее в поисках нужного текс та и добавил: - Вот тут. Я считаю, в данном случае эти стро ки из главы книги пророка Иезекиля полностью раскрыва ют его поведение: "И поступят с тобой жестоко, и возьмут у те бя все, нажитое трудами, и оставят тебя нагою и непокрытою, и открыта будет срамная нагота твоя, и распутство твое, и блу- додейство твое. Это будет сделано с тобою за блудодейство твое с народами, которых идолами ты осквернила себя". - Дочи тав цитату, он закрыл Библию. 
 Ив Гонолулу решили голосовать за то, чтобы его отлу чили от церкви? спросила Иеруша. 
 Именно так, - подтвердил Уиппл. 
 А что еще они могут сделать? - пожал плечами Эбнер. - Представьте себе: христианский священник женится на языч нице! Самое настоящее блудодейство с язычницей! Мне бы очень не хотелось плыть в Гонолулу, но теперь я считаю это сво ей обязанностью, своим долгом. 
 Доктор Уиппл поднялся со своего места и сказал: 
 Надеюсь, вы извините нас, сестра Иеруша, если мы с Эб- нером пройдемся до пирса? - С этими словами он вывел при ятеля на улицу и повлек его по прекрасным улочкам Лахайны, по обеим сторонам которых росли сучковатые, с искривленны ми стволами, деревья хау и стройные пальмы. 
 Тебе повезло, что ты живешь здесь, - заметил доктор. - Тут самый лучший климат на всех Гавайях. Везде вода. И тот самый знаменитый вид. 
 Какой вид? - переспросил Эбнер. 
 Неужели ты не приходишь сюда каждый вечер, чтобы по любоваться лучшим пейзажем островов? - удивился Уиппл. 
 Я даже не предполагал. 
 Ты только посмотри! - восторженно воскликнул док тор, поддавшись порыву поэтического вдохновения, несмотря на то, что его уже успели утомить картины местных ландшаф тов. - Взять хотя бы вон те округлые холмы Ланаи, прямо за голубыми водами бухты на западе. Ты когда-нибудь видел бо лее спокойные, умиротворенные холмы? Их зеленые склоны - словно мягчайший бархат, расстеленный щедрой рукой само го Творца. А к северу вздымаются причудливо изрезанные горные вершины Молокаи. На юге - опять холмы Кахоолаве. Куда ни бросишь взгляд - повсюду горы, долины и синее-си нее море. Вы здесь, в Лахайне - настоящие счастливчики! Вы живете в самом средоточии красоты. Скажи-ка, а ты наблю дал, как размножаются и воспитывают детенышей киты тут у вас, в проливе? 
 Я не видел тут вообще никаких китов, - сухо ответил Эбнер. 
 Мне рассказывал один моряк, когда я ампутировал ему руку, что он видел у Лахайны с дюжину китов - взрослых с детенышами. Потом он добавил, что всю свою жизнь гарпу нил китов и считал их какими-то громадными и безликими существами, такими огромными, что океан не в состоянии со держать их в большом количестве. Однако когда у него разви лась гангрена руки, и он понял, что ему будут отнимать ее, то впервые стал наблюдать за китами. Он увидел, как отцы-киты и матери-киты самым настоящим образом играют со своими детьми-китятами! Он видел это, когда его корабль стоял на рейде в Лахайне. Он тогда еще добавил... Ну, в любом случае, гарпун ему больше уже в них не бросить.
 Но Эбнер не слушал его. Он сейчас занимался тем, чего не делал еще ни разу. Он заинтересовался географическим расположением своего городка, живущего за счет пристающих к берегу китобойных судов. По правде говоря, он и раньше обращал внимание на холмы и горы, поскольку ему приходилось ходить по ним. Но никогда прежде он не замечал красоты моря и мелких островов, расположенных повсюду в этом море. Он не помнил этой темно-голубой воды, белого песка и бесконечного плавного полета величественных облаков. Теперь он начинал понимать, почему капитаны судов, да и все команды так радовалась, когда их корабли заходили в Лахайну: ведь здесь они находились в полной безопасности, и никакой шторм им был уже не страшен. Судно было надежно защищено со всех сторон, а на берегу они могли пополнить запасы пресной воды и продовольствия. 
 Да, виды здесь привлекательные, - согласился Эбнер. 
 Мне было очень неприятно услышать твою точку зрения относительно брата Хьюлетта, - начал доктор Уиппл, когда приятели нашли подходящий камень, на котором можно бы ло устроиться и отдохнуть. 
 Это не моя точка зрения, - поправил Джона Эбнер. - Так говорится в Библии. Он блудодействует с язычницей. 
 Давай не будем употреблять таких архаичных терми нов, - перебил Уиппл. - Мы имеем дело с человеком, кото рый живет в году. Конечно, он не слишком сильный па рень, и я никогда особенно его не выделял среди остальных. 
 Брат Джон, что ты называешь " архаичными терминами" ? 
 Он не блудодействовал с язычницей, брат Эбнер. Ты не возражаешь, если я перестану обращаться к тебе, каждый раз, используя слово "брат"? Эбнер, ты знаешь, а ведь этот в- раам Хьюлетт остался в Хане совершенно один с грудным младенцем на руках. И он понятия не имел, как воспитывать сына и что вообще делают с новорожденными. 
 Брат Джон! - взорвался Эбнер. - Прошу тебя, не оскорб ляй меня подобным языком. И, кроме того, у брата Авраама бы ло ровно столько... 
 И, кстати, та гавайская девушка не являлась язычницей. Она уже считалась настоящей христианкой и была его лучшей ученицей. Я знаю это все потому, что принимал у нее роды. 
 Она родила ребенка? - шепотом выдавил пораженный Эбнер. 
 Да, очень симпатичную девочку. Ее назвали Амандой, в честь моей жены. 
 И это произошло... 
 Я уже давно не считаю месяцы, Эбнер. Они женаты и счастливы. И если существует некая мораль, которая требует, чтобы одинокий человек, такой, как Авраам Хьюлетт... 
 Я перестаю понимать тебя, брат Джон, - воспротивил ся Хейл. 
 Я похоронил уже стольких людей, ампутировал такое количество ног... Многое из того, что волновало меня раньше, в Йеле, теперь уже не будоражит кровь, мой старый сосед по комнате. 
 Но, разумеется, ты же не позволишь такому человеку, как Авраам Хьюлетт, остаться в лоне церкви? С женой-языч ницей? 
 Мне бы хотелось, чтобы ты больше не употреблял это слово, Эбнер. Она вовсе не язычница. Если бы Аманда Уиппл завтра умерла, то я тоже женился бы когда-нибудь на такой же местной девушке. И я знаю, что Аманда сама бы захотела, чтобы я так поступил. Во всяком случае, она была бы уверена в том, что у детей будет добрая мать. 
 Другие люди могут не разделять твоего мнения, брат Джон. 
 Иммануил Куигли думает точно так же, и я горжусь им. Поэтому-то я и приплыл сюда, в Лахайну. Мы хотим, чтобы ты тоже присоединился к нам. Не допусти того, чтобы несча стный Хьюлетт был лишен духовного сана. 
 Но Господь сказал, что накажет за блудодейство с языч никами! 
 Больше Эбнер ничего не сказал, и вопрос на этом был закрыт. Преподобный Хейл замолчал, рассуждая про себя, что же произошло с доктором Уипплом за все то время, пока они не общались. То, что сказал доктор в следующие секунды, полностью рассеяло все сомнения Эбнера. 
 В последнее время я очень много раздумываю и строю всевозможные предположения, - начал Джон. - Как ты счи таешь, правильно ли мы поступили, когда ворвались в это ос тровное королевство со своими новыми идеями? 
 Слово Божье, - поправил Эбнер, - вовсе не новая идея. 
 Да, с этим я, конечно, согласен, - признал свою оплош ность Уиппл. Но если взять все то, что идет параллельно с 
 верой? Ты знал хотя бы о том, что, когда капитан Кук открыл эти острова, он подсчитал примерное количество местного населения, и у него получилось четыреста тысяч? Это было пятьдесят лет назад. А сколько осталось гавайцев на сегодняшний день? Менее ста тридцати тысяч. Что же произошло с ними? 
 К великому удивлению Уиппла, эти цифры были откровением для Эбнера. Однако он постарался не подать виду, что весьма удивлен, и поэтому, как бы между прочим, поинтересовался: 
 Ты уверен, что у тебя правильные данные? 
 Капитан Кук ручается за первую цифру, а я могу под твердить правильность второй. Эбнер, тебе приходилось ког да-нибудь наблюдать, как корь косит гавайские деревни? Нет, конечно. Пш-ш-ш-ш-ш! - Доктор зашипел, изображая огонь, пожирающий травяные стены хижины. - Да-да, при этом ис чезают целые деревни. Или вот, например. Ты заставляешь членов своей церкви носить такую же одежду, как это приня то у нас в Новой Англии? 
 Но у меня всего девять членов, - объяснил Эбнер. 
 Ты что же, хочешь сказать, что во всей Лахайне... - Доктор Уиппл не договорил. В задумчивости он бросил каме шек в воду и некоторое время разглядывал почти обнаженно го гавайца, катающегося на доске возле запретного пляжа для алии. - Например, по воскресеньям ты требуешь, чтобы вот такие мужчины одевались так же, как мы в Новой Англии? 
 Конечно. Разве в Библии не сказано, что эти люди долж ны носить штаны изо льна, чтобы прикрывать свою наготу? 
 А тебе не приходилось прислушиваться к сухому отры вистому кашлю, который всегда присутствует в церкви? 
 Нет. 
 А я его хорошо слышу, и меня это сильно беспокоит. 
 Почему? 
 Я боюсь, что еще через тридцать лет от ста тридцати ты сяч гавайцев не останется и тридцати тысяч. Из каждых три надцати местных жителей, которых мы видим сейчас, к тому времени исчезнут двенадцать. 
 Ну, Лахайна никогда не считалась крупным городом, - прозаично ответил Эбнер. 
 Как раз в городе все происходит по-другому. А вот, к при меру, возьмем долины. - Уиппл поднялся с камня, жестом по
 дозвал к себе старика, катавшегося на доске, и, как уже привык за годы работы на островах, спросил его на гавайском: - Скажите, в этой долине раньше жили люди? 
 Да, их было больше тысячи. 
 И сколько же их осталось теперь? 
 Трое. Икахи, Илуа, Икулу. Только трое. 
 А вон в той долине, что дальше? 
 Там их было более двух тысяч. 
 А сколько осталось? 
 Все те, кто жил там раньше, теперь умерли, - печально ответил старик, после чего Уиппл отпустил его. 
 И так везде, - мрачно констатировал доктор. - Я счи таю, что Гавайи может спасти только какой-нибудь радикаль ный шаг. Нужно развивать любую мощную промышленность. Затем здесь должны появиться новые смелые и сильные люди. Ну, скажем, с Явы или из Китая. Пусть они заключают смешан ные браки с местными жителями. Возможно, тогда... 
 Тебя, кажется, одолевают сомнения, - отметил Эбнер. 
 В самом деле, - признался Уиппл. - Я очень обеспоко ен и боюсь, что все, что мы тут делаем, в корне неправильно. Я уверен в том, что мы поддерживаем распространение чахот ки, и все эти великолепные люди, которые окружают нас, уже обречены. Если, конечно, мы не добьемся основательных пе ремен. И делать это нужно незамедлительно. 
 Никакие перемены нас не касаются, - холодно ответил Эбнер. - Гавайцы дети Сима, а Бог заранее предопределил все так, что они погибнут. И он обещал, что их земли займут мои и твои дети. Помнишь Бытие, главу , стих : "Да рас пространит Бог Иафета, и да вселится он в шатрах Симовых". Гавайцы обречены на вымирание, и лет через сто они действи тельно исчезнут с лица земли. 
 Уиппл был поражен, услышав такие слова. 
 Как же ты можешь проповедовать подобные доктрины, Эбнер? 
 Такова воля Божья. Гавайцы - лицемерный и безнрав ственный народ. Хотя я предупреждал их неоднократно, они продолжают курить и бросают новорожденных дочерей. Они играют в азартные игры и развлекаются по воскресеньям, и вот за все эти грехи Бог уничтожит их, и они исчезнут как на ция с лица земли. А когда они погибнут, то их шатры, как и говорится в Библии, займут наши дети. 
 Но если ты действительно веришь во все это, Эбнер, по чему ты продолжаешь жить среди них и исполнять миссио нерскую работу? 
 Потому что я попросту люблю их. Я пытаюсь принести им утешение Господа, так, чтобы когда они умирали, они все же попадали к Нему, а не были осуждены на вечные муки в ог не преисподней. 
 Такая религия мне не по душе, - недовольно произнес Уиппл. - Я вовсе не домогаюсь их шатров. Выход должен быть другой, и лучше этого. Когда мы еще были студентами в Йеле, каким был первый принцип нашей церкви в целом? Каждая отдельная церковь должна стать независимой. То есть никаких епископов, священников и так далее. Должно быть единое религиозное братство. Наше самоназвание "инде- пенденство" говорит о принципах независимости. А что мы видим здесь? Самую настоящую процветающую систему епар хии. И сейчас торжественное собрание будет выкидывать из церкви несчастного, одинокого человека. Только подумать: за все эти долгие годы ты позволил вступить в полноправные члены твоей церкви только девятерым! Где-то, Эбнер, мы здо рово просчитались. 
 Но ведь для того, чтобы обратить язычника в настояще го христианина, требуется немало времени, причем... 
 Нет! - снова возмутился Уиппл. - Никакие они не языч ники! Одной из самых восхитительных женщин, которых я встречал в жизни или о которых мне приходилось читать, яв лялась Каахуману. Как я понял, здесь, на Мауи, тоже есть одна женщина, которая во многом напоминает ее. Это твоя Алии Нуи. Язычники? Это слово больше ни о чем не говорит мне. Ну, например, ты позволил кому-нибудь из своих так называемых язычников стать священником? Конечно, нет. 
 Эбнеру эта тема показалась особенно неприятной, и он даже поднялся с камня, чтобы уйти, но его бывший сосед по комнате крепко ухватил товарища за руку и взмолился: 
 -На сегодня у тебя нет более важных дел, чем поговорить со мной, Эбнер. Моя душа как бы снялась с мертвого якоря и те перь ищет верного направления. Я-то рассчитывал на то, что когда ты, я, Иеруша и капитан Джандерс все вместе усядемся за стол, тот самый дух, который вернул нас к жизни еще на "Фетиде"... - Его голос затих, и через несколько секунд Джон негромко признался: - Я уже устал от Бога. 
 Что ты хочешь этим сказать? - так же тихо спросил его Эбнер. 
 Дух Бога заполнил весь мой мозг, но я не удовлетворен тем, как мы претворяем в жизнь его Слово. 
 Ты говоришь вещи, противные церкви, брат Джон, - предупредил Эбнер. 
 Да, это так. И я рад, что это произнес ты, а то мне само му было стыдно признаваться в этом. 
 Но ведь церковь доставила нас сюда, брат Джон. И все наши успехи зависят только от церкви. Как ты думаешь, не ужели бы я посмел общаться с алии и разговаривать с ними так, как я делаю это, если бы был простым человеком по име ни Эбнер Хейл? Но, являясь инструментом церкви и слугой Господа, я имею право отважиться на очень многое. 
 В том числе и на мудрость? 
 Что ты имеешь в виду? 
 Если твой мозг вдруг осознает, что постиг новую муд рость, некое радикально новое понятие существования... ну, тогда смог бы ты, как слуга могущественной церкви, осме литься принять эту новую мудрость? 
 Тут не может быть ничего ни нового, ни старого, брат Джон. Существует единое слово Божье, и открывается оно в церкви посредством священной Библии. И ничего более вели кого, чем это, быть не может. 
 Более великого - нет, - согласился доктор Уиппл. - Но совершенно другое - может быть. 
 Я так не считаю, - упрямо повторил Эбнер и, не желая больше выслушивать никаких аргументов, поднялся с камня и удалился. Но тем же вечером, в приятной теплой компании с капитаном Джандерсом, под влиянием хорошего обеда, от личного вина и виски для доктора, старые друзья все же суме ли расслабиться, и тогда Джандерс заявил: 
 Между прочим, Лахайна становится первосортным го родом во многом благодаря стараниям Эбнера Хейла. 
 А что это за девушка, которая подает нам блюда? - поин тересовался Эбнер. Ее лицо показалось ему знакомым, но он ни как не мог припомнить, где бы они могли встречаться ранее. 
 Капитан Джандерс чуть заметно покраснел. Эбнер даже не заметил, как изменилось выражение его лица, что, конечно, не могло ускользнуть от проницательного доктора, который не раз сталкивался с подобными ситуациями на островах. 
 Как я понял, в скором времени к вам из Бостона приедут и жена, и дети? - задал капитану спасительный вопрос Уиппл. 
 Да-да, совершенно верно, - быстро ответил Джандерс. 
 Нам нужно, чтобы в городе было как можно больше ис тинных христиан, сердечно подхватил Эбнер. 
 И вы намереваетесь надолго задержаться здесь? - на прямую спросил Уиппл. - Я имею в виду, в Лахайне. 
 Это настоящая тихоокеанская жемчужина, - улыбнул ся Джандерс. - Я видел практически все города, и этот - са мый лучший. 
 Так вы решили заняться торговлей, насколько я могу судить? 
 Я вижу здесь большие возможности для торговца разно образными мелкими товарами, которые требуются на кораб лях, доктор. 
 А вы не предполагаете, что нужно еще учесть... могут возникнуть всякие трудности. Я полагаю, что вы... Но как вы считаете, если человек, имеющий хорошие связи с местным населением, смог бы раздобыть несколько каноэ в Хане... ну, в общем, если бы при этом у него имелся плодородный учас ток земли плюс силы, энергия и желание... Как вы считаете, мог бы он, скажем, выращивать урожаи или разводить скот, который вас интересует, и впоследствии продавать все это вам, чтобы вы потом перепродавали нужный товар китобоям? Вот что меня интересует. 
 Вы имеете в виду Авраама Хьюлетта? - сразу же дога дался Джандерс. 
 Совершенно верно. 
 Если бы он смог разводить свиней или поставлять мне говядину... Да, я мог бы скупать все это у него. А он не поду мывал о том, чтобы выращивать сахарный тростник? Мне по надобится очень много сахара. 
 Я поговорю с ним касательно этого, - в задумчивости произнес Уиппл. 
 Вы считаете, что ему придется оставить церковь в Ха не? поинтересовался Джандерс. 
 Да. Боюсь, что собранием в Гонолулу он будет отлучен от церкви и лишен духовного сана. 
 Некоторое время капитан Джандерс ничего не говорил. Ему не хотелось обижать преподобного Хейла, с которым ему предстояло жить в непосредственном соседстве, и все же ему 
 всегда нравился тот честный подход к жизни, которым отличался доктор Уиппл. 
 Знаете, что я хотел бы сделать, - медленно проговорил капитан. - Если бы Хьюлетт смог доставлять свой товар ко мне во время китобойного сезона... вовремя и в хорошем со стоянии. .. я думаю, я смог бы найти применение всему, что он мне предложит. Но мне нужно кое-что еще, что, возможно, он не захочет мне отдать. 
 Что же это? - поинтересовался Уиппл. 
 Я слышал, что его жена имеет большой участок земли в Хане. Это больше, чем потребуется Хьюлетту для фермы. Кста ти, это не тот ли сухопарый тип с большими выпученными гла зами, который спал вместе с вами в одной каюте? Значит, все верно, именно его я и имею в виду. Я бы хотел, чтобы мы с ним подписали соглашение, и я стал бы арендатором той земли. Я бы подсказал ему, что и в каких количествах следует выращивать, и тогда ему больше не пришлось бы беспокоиться о том, где раз добыть средства к существованию, пообещал Джандерс. 
 * * * 
 Когда наступило время отплывать на бриге "Фетида" в Гонолулу, Эбнер с радостью отметил про себя, что все неприятные воспоминания рассеялись, а обиды улетучились. Ведь сейчас ему снова предстояло делить с Джоном Уипплом одну каюту. Правда, его радость значительно уменьшилась, когда он увидел, что на каноэ, прибывшем с другого конца острова, приплыли миссионер Авраам Хьюлетт, его симпатичный мальчик Эбнер и жена-туземка, которую звали Малиа (так местные жители произносили имя "Мария"). 
 Они поплывут вместе с нами? - насторожился Эбнер. 
 Конечно. Если не будет их, не будет и никакого судилища. 
 А это удобно: плыть с Хьюлеттом на одном корабле? 
 Мне все равно, тем более, что я буду голосовать в его пользу, спокойно ответил Джон. 
 Как ты считаешь, его не могут поселить в нашей каюте? - заволновался Хейл. 
 Когда-то так оно и было: мы все находились в одной ка юте, - напомнил Уиппл. 
 Оба миссионера с интересом взглянули на поднимающуюся на борт "Фетиды" миссис Хьюлетт, если, конечно, темнокожую 
 женщину можно было так называть. Ростом она была выше своего мужа, широкоплечая, и довольно мрачная на вид. Правда, с мальчиком она разговаривала тихим мягким голосом, и Эбнер с негодованием прошептал: 
 Неужели она разговаривает с ребенком на гавайском? 
 А почему бы и нет? - удивился Уиппл. 
 Моим детям запрещено даже слово произносить на этом языке! многозначительно пояснил Эбнер. - Нельзя учить ся путям язычников! Вспомни Библию. А твои дети умеют го ворить на гавайском? 
 Конечно, - безразлично ответил Уиппл, начиная по немногу терять терпение. 
 Это весьма неблагоразумно с твоей стороны, - преду предил Эбнер. 
 Мы ведь живем на Гавайях. И работаем здесь же. Не ис ключено, что мои мальчики поступят в местную школу и бу дут в ней учиться. 
 Моим детям это не угрожает, - твердо заявил Эбнер. 
 Куда же ты их отошлешь? - не без интереса спросил Джон, поскольку уже обсуждал с супругой данную проблему. 
 Комитет отправит их в Новую Англию. После школы они будут учиться в Йеле. И очень важно, чтобы за все время, пока они живут здесь, у них не было ни единого контакта с га вайцами. 
 Доктор Уиппл наблюдал, как чета Хьюлеттов прошла по палубе и направилась к люку, ведущему в каюты. По тому, как жена Авраама обращалась с маленьким Эбнером, Джон безошибочно определил, что даже если эта красавица забралась в постель миссионера обманным путем, то уж ребенка она полюбила совершенно искренне. 
 Этому мальчику здорово повезло, - прокомментировал доктор. - Ему досталась добрая и любящая мать. 
 А она выглядит совсем не так, как я предполагал, - признался преподобный Хейл. 
 Ты рассчитывал увидеть накрашенную блудницу? - рассмеялся Уиппл. Эбнер, когда же ты, наконец, начнешь видеть жизнь такой, какова она на самом деле? 
 Как же ей удалось стать христианкой? - не переставал удивляться Эбнер. 
 Авраам Хьюлетт принял ее в члены своей церкви, - по яснил доктор. 
 Наступила долгая пауза, во время которой Эбнер что-то сосредоточенно обдумывал. Затем он спросил Джона: 
 Но как они смогли пожениться? То есть, я хотел ска зать, Хьюлетт ведь был единственным священником, кото рый имел право поженить их? 
 В течение первого года никто и не помог им заключить брак. 
 Неужели ты хочешь сказать мне, что они так и жили во грехе? 
 А затем появился я... мне как раз нужно было по делам отправляться в их места. Тогда я приплыл на Мауи на рус ском корабле. 
 -И ты сочетал браком христианского священника и язычницу? ошеломленно спросил Эбнер. 
 -Да, возможно, меня тоже будут порицать за это, - сухо заметил Уиппл. - А еще у меня есть подозрение вот здесь, - и он указал рукой на сердце, - что я не одобрю решение со брания. Помнишь, как говорил святой Павел, что лучше же ниться, чем гореть. Неужели кто-то сомневается в том, что Аврааму Хьюлетту сейчас намного лучше, чем было тогда, когда ты оставил его в Ваилуку с новорожденным младенцем на руках? 
 Собрание в Гонолулу прошло так, как и ожидалось. Поначалу Авраам Хьюлетт выглядел жалким и несчастным. Он признался в том, что, вступив в брак с гавайской девушкой Малией, погрешил против указаний Господа, и, таким образом, способствовал деградации самого себя как личности, и церкви в целом. Он умолял простить его, просил братьев вспомнить о том, что он оставался совершенно один с младенцем. Поддавшись воспоминаниям о тех сложных для него днях, Авраам даже разрыдался. Позднее, когда было выдвинуто предположение, что, возможно, в его падении целиком и полностью была виновата гавайская девушка, Авраам изменился. В нем взыграло чувство собственного достоинства и человеческая гордость. Он открыто заявил, что любит эту красивую и добрую женщину, и что на браке как раз так упорно настаивал именно он, Хьюлетт. 
 -И если братья считают, что они могут отлучить от церкви и Малию, то они глубоко заблуждаются, - закончил Авраам. 
 Голосование тоже прошло именно так, как все и предполага ли. Хьюлетт был осужден, его отлучили от церкви и лишили 
 духовного сана. В защиту выступили лишь Уиппл и Куигли. Собрание посчитало, что лучшим выходом для Хьюлетта будет покинуть острова. 
 -Ваше присутствие на Гавайях будет служить постоян ным напоминанием о позоре и унижении нашей церкви, - за метил один из миссионеров. - Кроме того, мы все считаем, что было бы также невозможно для христианского священни ка - пусть даже бывшего - вернуться на родину с женой-ту земкой. Дело в том, что в Америке найдется немало людей, которые только и ждут момента, чтобы упразднить институт миссионеров, поэтому ваше появление перед ними только до бавит им доводов против наших идей. В связи с вышесказан ным, мы пришли к выводу, что вы сами и ваша семья должны будете... 
 К этому времени слезы на глазах Авраама успели просохнуть, и он грубо перебил выступающего: 
 В этой области вы не имеете никаких прав что-либо мне советовать или приказывать. Я буду жить там, где захочу. 
 Но вы не будете получать от нас никакой материальной поддержки, напомнили Хьюлетту. 
 Я уже подписал контракт о разведении свиней и выращи вании сахарного тростника, которые буду продавать через по средника в Лахайне китобойным судам. А кроме этого вам, как мне кажется, ничего больше знать и не положено. Но прежде чем я уйду, я все же скажу о том, что ваша миссия основана на невероятном, немыслимом противоречии. Вы любите гавайцев и считаете их потенциальными христианами, но в то же время ненавидите их как людей. Я с гордостью могу сказать, что при шел как раз к противоположному выводу, и поэтому, наверное, будет только справедливо, что вы изгоняете меня из той мис сии, где полностью отсутствует любовь. 
 Доктору Уипплу даже показалось, что когда этот сухопарый мужчина с выпученными глазами, наконец, вышел из комнаты заседаний, он держался с особым чувством своего превосходства. 
 Затем собрание перешло к рассмотрению дела доктора, и Джона осудили за то, что он сочетал браком Хьюлетта и мест ную девушку. Таким образом, Уиппл выступил, как выразил ся один из миссионеров "орудием, если не самой причиной то го, что наш несчастный брат из Ханы окончательно поддался соблазну и впал в грех". 
 -Скорее всего, - парировал Джон, - я все же являлся тем самым орудием, посредством которого брат Авраам, нако нец-то, перестал жить во грехе. 
 Это остроумное и уместное замечание еще больше разозлило собрание, и когда настало время голосовать, то все миссионеры, кроме Куигли, выступили за порицание брата Уиппла. После этого доктору посоветовали в дальнейшем все же вести себя более осмотрительно. К великому удивлению Эбнера, его бывший сосед по комнате принял это решение совершенно спокойно, и на его лице не отразилось и тени раскаяния. После этого собрание занялось менее насущными проблемами - своими ежегодными отчетами. 
 Когда "Фетида" готовилась отплывать назад в Лахайну, Эбнера ждало еще одно потрясение. Он увидел, что в его каюте уже успели обосноваться сам доктор Уиппл, его жена Аман -да и двое сыновей. 
 Мне помнится, тебе было велено отплыть на Кауи, - за метил Эбнер. 
 Куда они меня направили, и куда я поплыву - это два со вершенно разных места, - просто ответил Уиппл. Правда, пре подобный Хейл сразу же успокоился: у Уипплов не было при себе багажа, и поэтому Эбнер решил, что семейство решило по пути навестить какой-нибудь из островов, например, Ланаи или Молокаи. Однако когда бриг миновал эти порты, семья Уипплов по-прежнему находилась на борту "Фетиды". У само го пирса Лахайны Джон схватил Эбнера за руку и попросил: 
 Не торопись уходить. Я хочу, чтобы ты стал свидетелем того, что сейчас должно произойти. А вот и Иеруша! Я хочу, чтобы она тоже подошла к нам, чтобы потом не было противо речивых пересудов по поводу того, что я собираюсь сделать. 
 Прихватив с собой жену и детей, Джон повел чету Хейлов к магазину Джандерса и бодрым голосом обратился к владельцу: 
 Капитан, я прибыл сюда, чтобы полностью отдать себя в ваше распоряжение. Теперь моя судьба зависит от вас. 
 Что вы хотите этим сказать? - подозрительно спросил Джандерс. 
 У вас здесь очень большой бизнес, капитан. С каждым годом в Лахайну приплывает все большее количество кито бойных судов. Вам потребуется помощник и партнер. И вот я предлагаю себя в качестве этого партнера. 
 Вы покидаете миссию? 
 Совершенно верно. 
 Это из-за Хьюлетта? 
 Да, в основном. Но есть и другие причины. Я почему-то привык считать, что люди за свою работу должны получать денежное вознаграждение. Причем справедливое. - Он потя нул ткань своих поношенных, не по размеру мешковатых брюк, потом указал на платье Аманды и заметил: - Я устал каждый год приезжать в Гонолулу за тем, чтобы заглянуть в мешок с обносками и посмотреть, какую же ненужную дрянь на этот раз швырнули мне в лицо из Бостона. Я хочу работать на себя, получать зарплату и покупать то, что мне нравится. 
 И Аманда полностью согласна с вашим решением? - поинтересовался капитан. 
 -Да. 
 Это так, Аманда? 
 Я люблю Господа, - ответила женщина, - и служить ему доставляет мне радость и удовольствие. Но, кроме того, я люблю порядок и достаток в доме, и с тем, что сказал мой муж, я полностью согласна. 
 А у вас есть какой-нибудь капитал, чтобы вложить его в наше предприятие? - без особой надежды в голосе поинтере совался Джандерс. 
 Моя семья явилась к вам без какого-либо нажитого иму щества, - ответил красавец-доктор, которому в то время ис полнилось двадцать девять лет. Все, что у нас есть - это одежда, которую мы выбрали себе среди обносков. У меня нет с собой ни лекарств, ни инструментов и никакого багажа. Де нег, конечно же, тоже. Но зато у меня имеются знания, каса ющиеся этих островов, да такие, которыми не обладает никто другой на всей земле. Вот это я и могу вам предложить. 
 Вы говорите на гавайском? 
 Свободно. 
 Джандерс подумал еще несколько секунд, а затем протянул доктору свою грубоватую руку: 
 Сынок, отныне ты мой партнер. Кстати, я отметил тебя еще на "Фетиде", когда любознательность заставляла тебя за давать массу вопросов. 
 У меня будет только еще одна просьба, капитан, - доба вил Уиппл. - Я хотел бы занять у вас некоторую сумму де нег... прямо сейчас... 
 Я обеспечу тебя и твою семью и питанием, и жильем. 
 Мне понадобятся эти деньги, чтобы приобрести свой соб ственный набор необходимых медицинских инструментов и лекарства, какими пользуется любой врач. Все консультации и медицинская помощь для каждого будут бесплатными. Я все же остаюсь слугой Господа и готов служить ему, но только так, как это понимаю я сам, а не кто-то другой. 
 К концу недели Уипплы переехали в небольшую травяную хижину, которую вместе с большим участком земли предоставил доктору Келоло. Взамен этого он попросил Джона следить за здоровьем Маламы, поскольку ее старания по принятию новых законов вытянули из женщины немало сил. И уже в начале следующей недели на пыльной городской улице появилась первая вывеска, которая впоследствии станет одной из самых известных во всем государстве: "Джандерс и Уиппл". 
 * * * 
 После неприятной поездки в Гонолулу, где на собрании и Авраам Хьюлетт, и Джон Уиппл бросили вызов миссионерскому комитету, Эбнер Хейл серьезно встревожился. Он и раньше подозревал, какую опасность таит близкий контакт с местным населением, теперь же эти подозрения подтвердились. Испытывая самый настоящий страх перед гавайскими дикарями, Эбнер выстроил высокую стену вокруг всего своего участка, оставив лишь запасную калитку в задней части двора, через которую Иеруша могла бы проникать в свой класс для девочек и вести занятия. Кстати, проводились они в открытом помещении, похожем на сарай, расположенном в тени деревьев коу. В самом доме Эбнера было запрещено произносить даже слово на гавайском. Никакие служанки не допускались в это святилище, если они не могли говорить по-английски. А если к Эбнеру приходила делегация туземцев, он не забывал крепко прикрывать дверь, где находились дети, а сам уводил гавайцев в другое помещение, "комнату для туземцев", как ее называл сам преподобный Хейл. И тогда он был уверен в том, что дети никоим образом не смогут услышать этот языческий говор. 
 - Мы не должны следовать путям язычников! - постоян но напоминал Эбнер членами своей семьи. Да, именно то, что говорил в Гонолулу о миссионерах Авраам Хьюлетт, в полной мере относилось к Хейлу. Он любил гавайцев и одновременно 
 презирал их. Поэтому Эбнер не слишком обрадовался, когда однажды вечером к нему зашел Келоло. Священнику пришлось вставать, закрывать дверь в детскую комнату, чтобы они - упаси Бог! - не услышали гавайского языка. 
 Что вам угодно? - нетерпеливо спросил Эбнер. 
 Не так давно в церкви, - начал Келоло на гавайском, - я слышал, как Кеоки читал очень интересное место из Биб лии. Там рассказывалось о том, как один мужчина родил дру гого мужчину, а тот - еще одного мужчину. Говоря это, Келоло просто-таки сиял от радости, словно до сих пор по мнил этот отрывок из Библии, который почему-то больше все го нравился и другим гавайцам. "Рожающие" - так они на зывали его между собой. 
 Эбнера давно интересовало это странное пристрастие именно к данной главе из Книги Паралипоменон, тем более, он чувствовал, что гавайцам не может быть понятен этот текст. 
 -Чем же вам так полюбилась эта глава? - попробовал он выяснить истину сейчас. 
 Келоло смутился и принялся оглядываться, чтобы удостовериться в том, что их никто не подслушивает. Затем, совершенно неожиданно, он робко признался: 
 В Библии очень много таких мест, которые мы совер шенно не понимаем. Это и не удивительно: откуда нам про все знать? Мы не знакомы со многими вещами, которые уже ста ли привычными для белых людей. Но когда мы слышим "Ро жающих", для наших ушей это слаще любой музыки, Макуа Хейл, эта история звучит так же, как и наши родовые сказа ния. И в этот момент мы начинаем чувствовать, будто мы са ми тоже являемся частью Библии. 
 Что значит "родовые сказания"? - не понял Эбнер. 
 Вот именно в связи с этим вопросом я и пришел к вам. Я вижу, что вы очень заняты работой и переводите Библию на наш язык, и все мы высоко ценим ваш труд. Малама и я подумали вот о чем. Прежде чем она умрет... Да-да, Макуа Хейл, она очень плохо себя чувствует. Мы подумали о том, не могли бы вы записать нашу родовую историю на англий ском языке? Мы ведь с ней брат и сестра, как вам известно. 
 Да, известно, - пробубнил Эбнер. 
 И я последний из тех, кто знает и помнит историю пле мени, - заявил Келоло. - В то время, когда Кеоки должен был учить ее, он занимался другим важным делом - изучал 
 Бога. Теперь он уже вырос и не сможет запомнить все то, чему когда-то учили меня, готовя в кахуны. 
 Эбнер был человеком ученым, и поэтому сразу понял, какую научную ценность могут иметь любые легенды и повествования старых времен. Поэтому он сразу же ухватился за предложенную вождем идею и поинтересовался: 
 Как же звучит эта семейная история, Келоло? 
 Я хочу, чтобы вы записали ее так, словно ее рассказыва ет Кеоки. Я это делаю для него, чтобы он узнал, от кого проис ходит, и был знаком со всеми своими предками. 
 Но скажите хотя бы, как она начинается? - не отступал миссионер. 
 В травяной хижине было темно. Единственная лампа, заправленная китовым жиром и раскачивающаяся от легкого ветерка, не давала достаточно света. Тени перемещались по комнате, а Келоло, усевшись на полу и скрестив ноги, начал: 
 -Меня зовут Кеоки. Я сын Келоло, а тот пришел на Мауи вместе с великим Камехамеха; а тот был сыном Канакоа, ко роля Кона, плававшего на Кауаи; а тот был сыном Келоло, ко роля Коны, который погиб при извержении вулкана; а тот был сыном Келоло, короля Коны, который похитил Кекелаа- лии из Оаху; а тот был сыном... 
 После того как Эбнер некоторое время слушал эту увлекательную родословную, его любознательность ученого превозмогла скуку, возникшую с самого начала этого повествования. К тому же ему сразу показалось, что все было выдумано и не имеет отношения к реальной человеческой истории. 
 Как же вам удалось запомнить все это генеалогическое древо? - изумился Хейл. 
 Алии, который не знает своих предков, даже не может надеяться завоевать какое-либо высокое положение у нас на Гавайях, - пояснил вождь. Мне понадобилось три года для того, чтобы запомнить все имена и все ветви моей родослов ной. А ведь короли Коны, как вам, может быть, известно, про изошли от... 
 Скажите, эти предки, они существовали на самом деле или просто были придуманы? - напрямую спросил Эбнер. 
 Такой вопрос изумил Келоло: 
 -Придуманы, Макуа Хейл? Вся наша жизнь состоит в этом. Почему, как вы думаете, Малама стала Алии Нуи? Пото му что она может проследить своих предков до второго каноэ, 
 на котором наше племя приплыло на Гавайи. Ее далекой прародительницей была сама верховная жрица Малама, которая и прибыла сюда на том втором каноэ. Мое имя имеет очень глубокие корни и восходит к тем временам, когда на самом первом каноэ из Бора-Бора приехал мой предок, который был верховным жрецом того самого каноэ. Меня зовут так же, как и его - Келоло. 
 Эбнер едва сдержал улыбку. Этот безграмотный вождь, сидящий перед ним, пытался связать свою родословную с каким-то мифическим событием, которое происходило, может быть, десятью веками раньше, если вообще имело место. Эбнер подумал о своей собственной семье, оставшейся в Мальборо. Его мать знала, когда ее предки прибыли в Бостон, но никто уже не помнил, откуда появились сами Хейлы. А вот здесь имелся человек, который даже не умел писать, но зато заявлял... 
 Вы говорите, что помните даже те каноэ, в которых при плыли сюда люди вашего племени? 
 Конечно! Тем более, что это было одно и то же каноэ. 
 Откуда вы можете об этом знать? - резко спросил Эбнер. 
 В нашей семье всегда знали название того корабля. Это было каноэ по имени "Ждущий Западного Ветра". Келоло правил им, Канакоа был королем, Па главным гребцом по одну сторону, а Мало - по другую. Звездочетом был тогда Ку- пуна, а жена Келоло Келани тоже находилась на борту. Каноэ имело в длину восемьдесят футов, если считать по вашим мер кам, а путешествие занимало тридцать дней. Мы всегда знали такие вещи о том каноэ. 
 Вы имеете в виду каноэ, похожее на те маленькие лодки, что стоят у пирса? И сколько же людей вы упомянули? Семь или восемь? Если им пришлось плыть в таком каноэ? - прене брежительно начал закидывать вопросами вождя миссионер. 
 Это было двухкорпусное каноэ, Макуа Хейл, и в нем на ходилось не восемь человек, а пятьдесят восемь. 
 Эбнер был ошеломлен. Но снова в нем пробудился историк, и ему стало интересно послушать еще какие-нибудь мифы этого странного народа. 
 И откуда же прибыло то каноэ? 
 С Бора-Бора, - спокойно ответил Келоло. 
 Ну, да, вы мне уже как-то говорили. Где это? 
 Возле Таити, - так же просто пояснил вождь. 
 Значит, люди вашего племени приплыли на каноэ с Та ити, - Эбнер не стал продолжать, а только сказал: - Наде юсь, на этом и заканчивается семейная история? 
 О, нет! - с гордостью воскликнул Келоло. - Я не рас сказал вам даже половины. 
 Этого Эбнер вынести уже не мог, и поэтому перестал называть рассказ вождя "семейной историей". Он решил, что выслушивает один из типичных гавайских мифов, поэтому резко произнес: 
 -Я обязательно все это запишу для вас, Келоло. Мне бы очень хотелось узнать всю историю до конца. - Он поправил качающуюся лампу, взял несколько свежих листов бумаги и решил на пару вечеров отложить перевод Библии. Теперь начинайте рассказывать, но только очень медленно, - преду предил он. - И постарайтесь ничего не пропускать. 
 В полутемной комнате Келоло начал нараспев: 
 То было время рожденья большого вождя, В то время храбрые увидели свет, Сначала слабый, как рождающаяся луна. Это было в древние времена, Когда на небе светили Семь Очей. 
 Великий бог Кейн вошел в богиню Ваиололи, 
 И родились потомки света, предвестники людей. 
 Акиаки, который вынул из моря острова, 
 И нежная Лаилаи, создательница птиц и цветов. 
 А вечером долгого дня Акиаки познал сестру свою, 
 И родился человек, предвестник славы и войн... 
 И пока Келоло речитативом кратко рассказывал об исто рии своего народа, маленькая комнатка словно наполнилась звуками мелких битв и великих сражений. Здесь, в этой лачу ге, сейчас рождались боги, смелые воины похищали краси вых женщин, и раздавались взрывы вулканов. Мужчины в желтых накидках, с копьями, вышагивали от одного потока лавы до другого. Королевы сражались за права своих детей, и храбрецы погибали в штормах. Через некоторое время Эбнер поддался очаровывающему влиянию рассказа, он влился в эти придуманные мифические события, и когда Келоло и Ма лама на каноэ "Ждущий Западного Ветра" совершали свое 
 второе путешествие от Бора-Бора до Гавайев, маленький миссионер словно сам пережил все опасности этого смелого предприятия. А Келоло, сидя в полумраке, запел то, что подразумевалось как древняя песнь, которая должна была указывать направление во время этого сказочного путешествия: 
 Жди западного ветра, жди западного ветра, И в темноте плыви к Нуку Хива, Там найди неподвижную звезду, Держи курс на нее, держи курс на нее, Пусть глаза твои устали от жары. 
 Но как только Эбнер был готов воспринять часть этого повествования как правду, в рассказе немедленно начинались фантастические до смешного события. Чего стоило упоминание начала путешествия от Бора-Бора. Келоло заявил, что каноэ выходило в океан, когда был сильный шторм, и волны достигали в высоту сорока футов. 
 -Представить себе только: гавайское каноэ отправляется в открытое море во время урагана! - смеясь, делился Эбнер с Ие- рушей наиболее невероятными местами из рассказа Келоло. - Нет, ты только послушай! Здесь перечислено более сорока поко лений якобы существовавших исторических личностей. Даже если отдать каждому поколению двадцать лет, и это еще очень скромно, то выходит, что Келоло пытается мне доказать, что знает историю своих предков на протяжении более чем восьми сот лет! Он говорит, что именно тогда его предки достигли этих островов, а потом еще совершили второе путешествие, отпра вившись на каноэ за новым грузом. Это непостижимо! 
 Когда Келоло закончил рассказ о своем генеалогическом древе - а оно, в общем, включало в себя поколений, - Эбнер предусмотрительно сделал копию и для себя. Он назвал это произведение "примитивной фантастической поэмой" и отослал ее в Йельский колледж, где она стала основой всех последующих записей гавайской мифологии. Особенно понравился ученым исследователям эпизод, где описывался конфликт между богом Бора-Бора Кейном и богом Гавайки Коро. Сам Эбнер был невысокого мнения о своем труде, и когда он вызвал к себе Кеоки, чтобы вручить ему написанное, то снисходительно заметил: 
 -Твой отец заявил, будто это и есть история вашего пле мени. 
 Все верно, - рассердился Кеоки. 
 Ты только посмотри, Кеоки! Тут описано более ста двад цати пяти поколений людей! Да никто не в состоянии запом нить... 
 Кахуны в состоянии, - упорствовал юноша. 
 Ты произнес это так, словно защищаешь кахун, - на сторожился Эбнер. 
 В том, что они помнят историю рода, я готов им пове рить, - ответил Кеоки. 
 Но это же просто смешно, это выдумка, фантазия. - И Эб нер презрительно шлепнул ладонью по рукописи. 
 Это наша книга, - заявил Кеоки, прижимая листки к своей груди. Библия - ваша книга, а эти воспоминания - наша. 
 Как ты смеешь, ты, человек, который позволил себе да же спросить меня, когда его посвятят в духовный сан?! 
 Почему же так получается, преподобный Хейл, что мы должны всегда смеяться над своей книгой и обязательно ува жать и почитать вашу? 
 Потому что моя Книга, как ты ее неправильно назвал, является божественным словом самого Господа, а твоя пред ставляет собой сборник выдумок. 
 Неужели "Рожающие" более близки к правде, нежели воспоминания кахун? бросил вызов Кеоки. 
 Близки к правде? - чуть не задохнулся Эбнер. Он почув ствовал, как начинает кипятиться. - Одна книга представляет собой божественное откровение Слова самого Создателя. Дру гая ... - Он скорчил презрительную мину и закончил: - Госпо ди Всемогущий! Да неужели ты можешь даже сравнивать их?! 
 Мне кажется, что в Ветхом Завете очень много всячес ких сказаний, которые тоже являются только лишь вымыс лом кахун, и не более того, уверенно произнес Кеоки. За тем, чтобы хотя бы немного отомстить Эбнеру за его высоко мерие, он добавил: - Скажите мне честно, преподобный Хейл, неужели вы сами не считаете, что Иезекиль по своей сущности был почти что кахуна? 
 Тебе лучше сейчас уйти, - ледяным тоном бросил Эбнер, но тут же почувствовал себя неловко оттого, что напрасно так рассердил юношу. Поэтому он положил руку на плечо Кеоки и указал на каноэ, стоявшее у берега. Послушай, - тихо начал он доказывать свою правоту, - конечно же, ты понимаешь, что 
 такая лодка не в состоянии вместить пятьдесят восемь человек и совершить путешествие с ними в течение тридцати дней, да еще с Таити! 
 Кеоки сделал шаг в сторону, чтобы ему стало видно серебристую воду пролива между островом Ланаи и Кахоолаве, ведущего на юг. 
 Преподобный Хейл, вы не помните, как называется вот тот пролив? 
 Кажется, Кеала-и-каики, - отозвался священник. 
 А вы не слышали названия мыса на Кахоолаве? 
 Нет. 
 Оно звучит так же: мыс Кеала-и-каики. Как вы думаете, что означают эти слова? 
 Ну... - задумался Эбнер. - "Ке" - просто артикль, "ала" означает "дорога, путь", "и" указывает направление, например, как предлоги "к" или "на". Что же такое "каики", мне неведомо. 
 Но вы знаете, что мы сейчас произносим, как "к", раньше звучало, как "т". Что же тогда должно означать слово "каики"? 
 Против своей воли Эбнер подставил нужные буквы в современное "каики". 
 Таити, - прошептал он. - Путь на Таити. 
 Да, - подтвердил Кеоки. - Если вы поплывете из Ла- хайны, минуете пролив Кеала-и-каики, и направитесь от мы са Кеала-и-каики, то попадете на Таити. Мои предки часто ис пользовали этот путь и плавали туда. В каноэ. Сказав это, гордый молодой человек удалился. 
 Но Эбнер не собирался принимать на веру подобные заяв ления, и, опросив множество местных жителей, с удовлетво рением для себя выяснил, что слово "каики" означает вовсе не Таити, а любое очень далекое место. Тогда к своей рукопи си, отправленной в Йельский колледж, он составил припис ку: "Название "Кеала-и-каики" может быть переведено и как "дорога в дальние края"". А вскоре, как бы в подтверждение того, что Эбнер все-таки оказался прав, капитан купленного Келоло брига "Фетида" сильно напился и провалялся в своей каюте весь день во время сильного шторма. В результате это го корабль, испытанный ветеран многих морей, налетел на скалы близ Лахайны, где и остался гнить на долгие годы. Его останки явились самым настоящим доказательством того, что гавайцы не могут справиться с судном даже в своих собст
 венных водах, не говоря уже о неизведанных далеких морях и океанах. 
 * * * 
 Пока Эбнер сочинял письмо в Гонолулу, в котором подробно излагал странное поведение своего помощника Кеоки Ка-накоа и просил Совет перевести молодого человека на менее значительную должность, тихое спокойное утро взбудоражила весть, которая впоследствии стала для Лахайны настоящей катастрофой. К классу Иеруши подбежала старшая дочь Пу-пали и завизжала во весь голос: 
 -Илики! Илики! Он здесь! "Карфагенянин" ! 
 И прежде чем перепуганная звонким криком девушки Ие-руша смогла каким-то образом вмешаться, ясноглазая красавица перепрыгнула через скамейку и унеслась прочь вместе со своей сестрой. Вдвоем они тут же поплыли к изящному китобойному судну с темными бортами и белой полосой во всю длину, где девушек, обнаженных и блестящих от воды, тут же принял в шлюпку капитан. Затем он проводил сестер в свою каюту, откуда немедленно подал команду первому помощнику: 
 -Мистер Уилсон! Не беспокойте меня ни под каким пред логом до завтрашнего утра. Даже обедать не зовите. 
 Однако его все же побеспокоили. Келоло отрядил троих полицейских, чтобы они забрали с корабля девушек и заключили их в тюрьму. Но когда стражи порядка появились на судне, их встретил на корме Уилсон, приказав немедленно убираться. 
 Мы пришли за женщинами, - объяснили офицеры. 
 Сейчас я вам все кости переломаю! - угрожающе зары чал мистер Уилсон, но в эту секунду один из полицейских смело двинулся вперед и, выставив перед собой локти, не брежно отпихнул первого помощника в сторону и направился к люку. Мистер Уилсон на какое-то время потерял равнове сие, но все же удержался и хотел прыгнуть на обидчика, но второй полицейский успел перехватить его и крепко сжать в руках. Это послужило сигналом для всеобщей драки, в кото рой, правда, очень скоро начали побеждать полицейские, по тому что почти вся команда в это время находилась на берегу. 
 Что за чертовщина тут происходит? - раздался рев с нижней палубы, и сразу же после этого гибкий, высокий и мускулистый капитан одним прыжком одолел трап и возник 
 перед дерущимися. Из одежды на капитане Хоксуорте были только плотно облегающие штаны, популярные у моряков. Быстро оценив ситуацию, он наклонил голову и бросился на первого полицейского с воинственным кличем: 
 -Побросать их всех за борт! 
 Старший из полицейских, увидев несущегося на него Хок-суорта, грациозно уклонился в сторону, пропуская капитана мимо себя, и, взмахнув правой рукой, обрушил сильный удар на шею нападавшего. Совершив по инерции короткий полет, капитан грохнулся на палубу, разбив нижнюю губу о собственные зубы. Хоксуорт отер тыльной стороной ладони рот и, увидев на ней кровь, еще с колен зловеще возопил: 
 -Ах, так?! Ну, ладно! 
 Поднявшись на ноги, капитан пошаркал подошвами по палубе, убеждаясь в устойчивости, и осторожно двинулся к ударившему его полицейскому. Сделав обманный финт вправо, он со змеиной гибкостью вывернул корпус влево и отправил свой мощный кулак в лицо островитянина. Голова последнего откинулась назад, а Хоксуорт, вжав голову в плечи, как таран, ударил полицейского в живот. Не ожидавший ничего подобного гаваец покачнулся и свалился на палубу, после чего капитан принялся пинать его ногами в лицо. Однако, ощутив боль в босых ступнях и вспомнив, что он не обут, Хоксуорт подхватил свайку для швартовки и начал избивать полицейского уже ей, нанося удары по голове и в пах, пока гаваец не лишился чувств. Не обращая ни на что внимания, Хоксуорт продолжал молотить лежащего, когда шум с другой стороны палубы привлек его внимание. 
 Размахивая своим грозным оружием, он бросился на помощь мистеру Уилсону, которому приходилось туго в схватке с рослым полицейским. Изо всей силы капитан обрушил свайку на голову противника своего помощника. Огромный островитянин тут же растянулся на палубе, а Хоксуорт машинально пнул его ногой в лицо и атаковал третьего офицера. Но тот, уже насмотревшись на то, что капитан сделал с его товарищами, благоразумно покинул поле сражения, выпрыгнув за борт. Точно рассчитанным броском, Хоксуорт метнул свайку в голову вынырнувшего полицейского и раскроил ему лоб. Тот тут же исчез под водой, оставив на поверхности расплывающееся кровавое пятно. Один из матросов закричал: 
 -Он тонет! 
 -И пусть эта скотина идет ко дну! - прорычал Хоксуорт. - А эти свиньи пусть составят ему компанию. 
 В одиночку подняв лежащего полицейского, который до сих пор пребывал без сознания, капитан напрягся и одним могучим движением отправил тело несчастного вслед за первым офицером. Тот к этому времени уже вынырнул на поверхность и изумленно озирался вокруг. Он сделал это как раз вовремя, чтобы помочь своему товарищу удержаться на воде. 
 Тогда Хоксуорт решил заняться третьим островитянином. Ухватив его на пару с Уилсоном за руки и за ноги, они раскачали жертву и по счету "раз-два-три" собирались бросить в воду. Однако рука полицейского была вымазана кровью, и потому на счет "три", когда Хоксуорт уже перебросил ноги гавайца за борт, рука жертвы выскользнула из ладони Уилсо-на. В результате полицейский с такой силой ударился лицом о фальшборт, что сломал обе челюсти, прежде чем оказался в воде. Несколько мгновений он безвольно покачивался на волнах, а потом медленно погрузился под воду, откуда его смогли извлечь только на следующий день. 
 Боюсь, что он утонет, - с недобрым предчувствием за метил мистер Уилсон. 
 Пусть тонет, - проревел Хоксуорт, облизывая разби тую губу. - Затем, схватив рупор, он выкрикнул в сторону берега: - И пусть больше никто даже не пытается попасть на борт моего судна!.. Ни сейчас, ни потом! - Передав рупор помощнику, он вытер руками потную грудь, потоптался на месте, чтобы успокоить боль в ступнях, и заорал на мистера Уилсона: - Мне просто омерзительно вспоминать о вашем гнусном поведении! 
 Но я выстоял перед ними, причем один перед тремя, - попытался оправдаться помощник. 
 Да, вы дрались, это верно, - ворчливо согласился Хоксу орт. - Но посмотрите, какие крепкие на вас ботинки. А когда я повалил этих подлецов, вы даже не пытались бить их ногами по лицу. 
 Мне это даже не пришло в голову, - извиняющимся то ном сказал Уилсон. 
 Мгновенно капитан с яростью ухватил своего помощника за лацканы пиджака: 
 -Когда ты дерешься с кем-нибудь на корабле, всегда бей его по роже ногами. Потому что потом, всякий раз, когда он 
 будет смотреться в зеркало, то будет вспоминать тебя. А если ты его отпустишь, не оставив на физиономии ни единого шрама, то рано или поздно этот тип все равно подумает: "Хоксуорт не так уж и опасен. В следующий раз я обязательно вышибу ему мозги". Но если у него на морде останутся отметины в виде безобразных шрамов, он себя обманывать уже не станет. - Заметив, что помощник буквально ошарашен таким советом, капитан отпихнул его и холодно добавил: - Мистер Уилсон, пока вы не приучите себя к этому, вы никогда не станете капитаном. 
 После этого он быстрым шагом направился к люку, и, спускаясь по трапу, прокричал: 
 -На этот раз попрошу больше меня уж точно не беспокоить! И с удовольствием присоединился к компании дочерей Пу
 пали. 
 На берегу в это время царил самый настоящий ужас. С одной стороны, Келоло был поражен поведением американцев. Он не мог поверить в то, что они осмелились убить одного из полицейских среди бела дня на глазах у всего города, и поэтому сразу же поспешил к Маламе за советом, как ему лучше поступить в таком случае. Малама тяжело болела. Она лежала на полу и хрипела. Ее лихорадило, несмотря на жару. Все же, услышав страшный рассказ Келоло о произошедшем, она призвала своих служанок, и с их помощью с трудом заставила себя подняться и одеться. Затем, прихватив с собой двух верных спутниц, она направилась в город. Забирая по дороге всех попадавшихся навстречу полицейских, Малама двинулась к пирсу. 
 С другой стороны, капитаны стоявших на рейде судов, продолжающие выражать свое недовольство новыми порядками, увидели в храбром поступке Хоксуорта шанс восстановить контроль над Лахайной, как это всегда было в добрые старые времена. Поэтому они тоже пришли на пирс, а своим командам передали следующее: "Если они только попробуют арестовать капитана Хоксуорта, то мы все будем драться". Поэтому матросы приходили на пирс уже вооруженные: кто-то с хорошим булыжником, а кто-то сумел раздобыть и внушительную дубинку. 
 Малама указала на "Карфагенянина" и негромко велела: 
 -Келоло, арестуй капитана этого корабля. 
 Келоло послушно, хотя и с нехорошим предчувствием, по правил полицейскую фуражку, выбрал трех помощников, ко
 торым, правда, не слишком хотелось участвовать в этом предприятии, убедился в исправности обоих мушкетов и отправился на лодке к китобойному судну. Однако не успел он проплыть и половины расстояния до корабля, как на палубе появился Хоксуорт, снова потревоженный мистером Уилсоном. Капитан вооружился парой пистолетов и сейчас отчаянно палил из них по приближающейся лодке. 
 Не смейте подплывать больше ни на фут! - крикнул он, перезарядил пистолеты и вновь принялся стрелять. На этот раз пули свистели и шлепались в воду уже в опасной близости от лодки, и Келоло даже не пришлось приказывать своим лю дям перестать грести. Они автоматически застыли с веслами в руках, некоторое время взирая на разъяренного капитана, а затем сочли за благо ретироваться. К удивлению всех, кто на блюдал за происходящим с берега, под одобрительные выкри ки матросов, капитан Хоксуорт неожиданно даже для самого себя, вдруг перемахнул через борт "Карфагенянина" и, сверк нув в воздухе босыми пятками, в одну секунду очутился в шлюпке. Держа один пистолет в руке и засунув другой за по яс, он принялся яростно грести к берегу. Остальные капитаны тут же сбились в кучку, символизирующую группу поддерж ки, чтобы встретить своего смелого товарища и, при необхо димости, защитить. Хоксуорт еще не успел добраться до бере га и из шлюпки закричал: 
 Капитан Хендерсон! Неужели я вижу на борту "Лавро вого дерева" пушку? 
 Вы не ошиблись. Я направляюсь в Китай. 
 И ядра у вас есть? 
 Имеются. 
 Обрадованный этой вестью, капитан Хоксуорт ловко выпрыгнул из лодки и быстрым шагом приблизился к Келоло. Затем, заметив Маламу в задних рядах наблюдателей, он отодвинул начальника полиции в сторону и подошел к Алии Нуи. 
 Мэм! - прогремел он. - В этом порту больше никто не посмеет вмешиваться в дела китобоев! 
 На острове были объявлены новые законы, - решитель но ответила Малама. 
 -К черту вас с вашими новыми законами! - бушевал Хоксуорт. - Услышав это, моряки снова одобрительно зашу мели, поэтому, оставив Маламу в покое, капитан обратился к матросам: - Делайте все, что вам, черт побери, захочется! 
 Капитаны китобоев зааплодировали, и кто-то выкрикнул: 
 Можно приносить виски на берег? 
 И приносить, и пить виски, и развлекаться с девочками, и что там вы еще только можете захотеть - все можно! - гре мел голос Хоксуорта. Затем, заметив, что к нему приближа ются два полицейских Келоло с мушкетами, он в ярости бро сился им навстречу, выхватил у несчастных стражей порядка оружие и победно дважды выстрелил в воздух. 
 * * * 
 В это мгновение толпа расступилась, и на пирс вступил Эб-нер Хейл. Он был одет как для официальной встречи: в черный фрак и высокую шляпу, и все еще немного прихрамывал от старой раны, полученной по милости забияки, который теперь открыто угрожал спокойствию Лахайны. Келоло подался назад, а за ним последовали и двое полицейских, так просто обезоруженные капитаном. 
 -Доброе утро, капитан Хоксуорт, - поздоровался Эбнер. Неистовый китобой отступил назад, смерил взглядом ма ленького миссионера и расхохотался: 
 Как-то раз я уже швырнул этого жалкого негодяя за борт к акулам. Что ж, видимо, придется повторить, - прорычал он, и все капитаны, недолюбливавшие Эбнера, как автора новых законов, поддержали коллегу одобрительными выкриками. 
 Вы немедленно отошлете девушку Илики назад в шко лу, - резко произнес Эбнер. Двое мужчин долгое время мол ча мерили друг друга взглядами, а затем неожиданно дала о себе знать настоящая причина появления капитана Хоксуор та в Лахайне. Ему хотелось повидать Иерушу Бромли. Дошед ший до отчаяния капитан, измученный воспоминаниями и движимый мечтой о мести, он безумно желал снова увидеть эту девушку с каштановыми волосами. Он опустил пистоле ты, засунул их за пояс и предложил: 
 Нам будет лучше поговорить у вас в доме. 
 Так нам можно приносить виски на берег? - выкрик нул кто-то из капитанов. 
 Конечно! - огрызнулся Хоксуорт. - Никаких новых законов не существует. 
 Встретимся у Мэрфи! - попрощался с Хоксуортом обра дованный коллега. 
 Где твой дом? - спросил Хоксуорт. 
 Вон там, - Эбнер указал рукой в сторону поля таро, где виднелась травяная хижина. 
 На секунду капитан Хоксуорт был сражен, и, глядя на его обескураженное лицо, Эбнер впервые осознал, в какой жалкой лачуге они жили с женой и детьми. 
 Неужели Иеруша живет здесь? - чуть не задохнулся от ужаса капитан, завидев низкую травяную крышу и подпор ченные дождевой водой стены. 
 Да, - кивнул Эбнер. 
 О Господи! - только и смог выговорить Хоксуорт. - При ятель, что с тобой происходит? - Он зашагал вперед широкими шагами, быстро миновал пыльную дорогу и, пинком босой ноги распахнув ворота в высокой стене, вошел в домик. Стоя на зем ляном полу, он несколько секунд не двигался, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку, и, наконец, увидел в дверном проеме, отделявшем детскую комнату от кабинета Эбнера, ту са мую женщину, на которой когда-то мечтал жениться. Он долго вглядывался в ее усталое лицо, неухоженные волосы и огрубев шие красные руки. Он заметил и старое платье, которое не под ходило женщине по размеру, поношенные ботинки, также че ресчур большие для женской ножки и уродливые от долгой ходьбы по пыльным дорогам. Может быть, виной тому была темнота, а возможно, капитан просто не хотел больше ничего за мечать, но он не обратил внимания на то, что усталые глаза Ие- руши, тем не менее, излучали какой-то внутренний свет. Не по чувствовал он и ауру покоя, которая окружала миссис Хейл. 
 Боже мой, Иеруша! Что он с тобой сделал? 
 От громкого грубого голоса один из малышей захныкал, и женщина скрылась за дверью, но очень скоро появилась вновь. 
 Присаживайтесь, капитан Хоксуорт, - предложила она. 
 Куда, скажите на милость? - возмутился Хоксуорт, вы ходя из себя от злости и горечи. - Вот на этот ящик? Или, мо жет быть, за этот стол? - В приступе бешенства он ударил ку лаком по шаткому сооружению Эбнера, и жалкое подобие ме бели рассыпалось, а страницы перевода Библии разлетелись по комнате, подгоняемые сквозняком. - Куда бы я мог при сесть, даже если бы мне этого захотелось? Иеруша, и вот это ты называешь домом?! 
 Нет, - ответила гордая женщина, сохраняя самообла дание. - Я называю его своим храмом. 
 Этот ответ говорил о многом, а подразумевал еще большее, и капитан застыл в растерянности. Его мысли о сочувствии сразу куда-то улетучились, а их место заняло нестерпимое желание сделать больно и Иеруше, и ее супругу. Пнув ногой развалившийся стол, он расхохотался: 
 Значит, это и есть то место, где заседает сенат, и где со ставляются законопроекты? 
 Нет, - осторожно вставил Эбнер, поднимая упавшую Библию. - Они создаются в этой книге. 
 Значит, ты собрался управлять Лахайной при помощи десяти заповедей? И Хоксуорт снова истерично засмеялся. 
 Так же, как мы сами управляем собой, - ответил Эбнер. 
 Капитан еще раз ударил ногой по столешнице, и в очередной раз сильно ушиб стопу. - Неужели Библия велит вам жить как свиньям? Неужели она велит тебе заставлять свою жену трудиться как рабыню? - В порыве отчаяния он схватил руку Иеруши и поднял ее, как будто выставлял на продажу с аукциона, но женщина осторожно высвободила ладонь и поправила складки платья. 
 Ее действия так взбесили капитана, что он предпочел отступить на шаг от этих ненормальных миссионеров. Он принялся бросать в их адрес самые унизительные оскорбления и угрозы, которые, правда, не были такими уж необоснованными. 
 Ну, хорошо, жалкие, проклятые, никчемные черви! Вы можете издавать любые законы, но только вы не сможете за ставить флот выполнять их. Преподобный Хейл, я заявляю вам, что уже к полудню на всех китобойных судах будет сколько угодно гавайских женщин. 
 Женщинам запрещено посещать корабли, - упорство вал Эбнер. 
 Мои матросы были в море девять месяцев, - пояснил Хоксуорт. - И когда мы приходим в порт, им хочется жен щин. И они будут их иметь. Всех этих поганых гавайских женщин, и столько, сколько им захочется. Что касается меня, то я сразу забираю к себе парочку. Толстушку и худенькую. 
 Ты пойдешь со мной в церковь, Иеруша? - обратился священник к жене. 
 Она останется здесь! - взревел Хоксуорт, снова хватая женщину за руку. - Пусть послушает, как проводит свободное время настоящий мужчина. Ему не терпелось оскорбить Ие- рушу, осквернить ее воображение мерзкими подробностями, 
 чтобы окончательно унизить эту гордячку. - Ну, а когда я получаю и толстушку, и худышку, я, как правило, накрепко закрываю свою дверь и не появляюсь на палубе дня два. Я нахожусь в своей каюте совершенно нагой. Вот, кстати, почему сейчас я и предстал перед вами в одних только штанах. Меня потревожили, и поэтому мне пришлось убить одного человека. Так вот, когда я разденусь, я обожаю сразу развалиться на спине на своей огромной кровати и уже тогда командую девочкам: "Итак, первой будет та, которая сумеет..." - Но он не успел договорить, потому что в ту же секунду его обожгла острая боль: Эбнер со всего размаха ударил капитана ладонью по больной губе. 
 Хоксуорт застыл на миг от изумления, а затем выбросил вперед свою могучую правую руку, ухватил священника за запястье и выкручивал его до тех пор, пока Эбнеру не пришлось встать на колени на пыльный пол. Капитан, не выпуская ладони Иеруши, все же закончил свою мысль: 
 -Так вот, я объясняю девочкам, что та, которая сумеет пер вой возбудить мою плоть, завоюет право взгромоздиться на ме ня, а другой тогда придется потом подставить свой ротик. 
 Иеруша встала на колени рядом с супругом, и Рафер Хоксуорт с презрением глядел на этих двух жалких гаденышей. 
 Что ты делаешь, Иеруша? - возмущался он. - Прояв ляешь заботу о своем недомерке? 
 Я молюсь за тебя, - ответила Иеруша, продолжая сто ять на коленях. Капитан в порыве ярости одним ударом уло жил на пол обоих, и теперь грозно возвышался над распрос тертыми на земле супругами. 
 -Между прочим, на судне "Лавровое дерево" имеется пушка. И, клянусь Богом, если вы вздумаете еще раз вме шаться в дела китобойной флотилии, я разнесу эту лачугу на кусочки. - Он шагнул к двери, но почувствовав, что этого все же недостаточно, остановился и повернулся к миссионерам, чтобы напоследок еще раз поиздеваться над ними. - Навер ное, вам будет небезынтересно узнать, что из всех дочерей Пу- пали больше всего мне нравится Илики. Ах, эта Илики! Я-то начинал с жены Пупали, а уже потом перекинулся на дочек. Но Илики, конечно, лучше всех. И знаете, почему? Потому что вы успели обучить ее таким хорошим манерам! Именно здесь, в своей миссионерской школе. Когда она забирается на меня, она говорит: "Пожалуйста, прошу вас". 
 После того как Рафер, наконец, ушел, миссионеры еще несколько минут не вставали с пола, продолжая молиться, а затем Иеруша помогла супругу привести в порядок сломанный стол и собрала по страницам его рукопись. Сознавая, что капитан Хоксуорт вовсе не шутил, когда говорил о пушке, она отвела обоих детей на время к Аманде Уиппл. Правда, Иеруша не стала рассказывать подруге, что произошло у них в доме. Потом она вернулась к Эбнеру, исполненная желания оставаться с ним в любом случае, даже если неприятности, обещанные капитаном, действительно сбудутся. 
 Именно так все и получилось. Весь китобойный флот увидел в вызывающем поведении капитана Хоксуорта прекрасный повод навсегда покончить с запретами и ограничениями, наложенными новыми законами, и поэтому команды кораблей высыпали на улицы Лахайны, где начали крушить все подряд, грабя дома и насилуя женщин. Они загнали перепуганных полицейских в форт, а сами собрались перед ним. Внутри обосновался Келоло со своей последней группой соратников, готовых стоять до конца. 
 Снесите этот чертов форт! - кричали те матросы, кото рым уже пришлось побывать в местной тюрьме. 
 Не подходите ближе! - предупредил Келоло. Но прежде, чем предпринять что-либо, вождь тайком перебрался через не надежный крепостной вал и отправился за советом к Маламе. 
 А как бы поступил ты сам? Что, по-твоему, было бы са мым мудрым решением? - хрипя и еле переводя дыхание, спросила Алии Нуи. 
 Я думаю, что не стоит поддаваться им, - мрачно произ нес Келоло. - Мы издали хорошие законы, и мы не должны так просто уступать и сдаваться. 
 Я согласна с тобой, - кивнула Малама. - Но я не хочу, чтобы ты пострадал, мой дорогой и любимый муж. 
 Келоло тепло улыбнулся, услышав, как непривычно и ласково назвала его Алии Нуи. Он прекрасно помнил о том, что миссионер запретил ей произносить слово "муж" по отношению к нему. 
 Тебе уже лучше? Хотя бы немножко? - заботливо поин тересовался он, как будто являлся не супругом, а наперстником. 
 Мне очень плохо, Келоло. Как ты думаешь, они все же осмелятся стрелять из пушки? Мне бы очень не хотелось слы шать залпы такого большого орудия. 
 Я думаю, они будут стрелять, - ответил Келоло. - А по том устыдятся своего поступка. А еще через некоторое время все закончится. 
 Ты полагаешь, что они убьют кого-нибудь? 
 Да. Жертвы обязательно будут. 
 Келоло, больше всего я надеюсь на то, что они не убьют тебя. Нет на свете мужа лучше, чем ты был для меня. - Ог ромная женщина попыталась переместиться, чтобы устроить ся удобней, и, когда ей это все же удалось, спросила: - Они не причинили никакого вреда миссионерам? 
 Я не знаю, - честно признался Келоло. 
 Тебе не кажется странным, - продолжала Малама, - что этот маленький человечек тратит столько времени, чтобы объяснить нам, гавайцам, как мы должны себя вести, а всегда получается так, что плохо поступает только его народ. 
 У ворот форта завязалась драка, и Келоло призвали, чтобы он принял какое-нибудь решение. Вождь приказал своим людям не использовать то небольшое количество оружия, которым они располагали, разве что не начнется настоящий мятеж. Зато Келоло распорядился использовать шесты и багры, чтобы сталкивать со стен не в меру рьяных нападавших. С борта "Лаврового дерева" капитан Хоксуорт увидел в подзорную трубу, как некоторые из его матросов получают достойный отпор, и пришел в ярость. Он лично зарядил и подкатил пушку к бортовому порту, распорядившись открыть огонь. Сорокафунтовое ядро пронизало кроны пальм, окружавших форт, и Хоксуорт приказал: 
 -Ниже на двадцать футов! 
 Следующий выстрел пришелся прямо в стену форта, выбросив высоко в воздух обломки камня. Третье ядро в щепки разнесло ворота, так что форт могли штурмовать целые сотни матросов. Отпихнув в сторону Келоло, нападавшие принялись угрожать самой Маламе. 
 -Видите вот тот миссионерский домишко?! - вопил Хок суорт, воодушевленный своим первым успехом. - Вон там, левее. Раскатать его в лепешку! 
 Первый выстрел опять пришелся с перелетом, и Хоксуорт, в нетерпении приплясывал, давая указания канониру изменить прицел. Пятое ядро, так же, как шестое и седьмое, поразили миссионерский домик, сравняв его с землей. 
 -Господи мой Боже! - возбужденно воскликнул капи тан. - Вот и конец всем законам! 
 Внезапно Хоксуорт прижал руки к груди, словно его поразил невидимый снаряд, раскидал канониров у пушки, словно оловянных солдатиков, и возопил: 
 -Что б вас всех!.. Что же вы творите?! 
 После чего перемахнул через борт и вплавь устремился к берегу залива. Разбрызгивая воду, весь мокрый, он промчался мимо матросов, наседавших с оскорблениями на начальника полиции и тучную женщину, стоявших возле изуродованного форта, и ворвался на территорию миссионеров. Груда обломков, в которую превратилось жилище, ввергла Хоксуорта в ужас. Приблизившись к месту, где его еще недавно принимали, как гостя, капитан в испуге закричал: 
 -Иеруша! Тебя не задело? 
 Не дождавшись ответа, он принялся раскидывать балки и обломки досок, которые с большим трудом были доставлены в этот дом. Наконец, из одного из полуразрушенных помещений до капитана донесся какой-то невнятный звук. Бросившись туда и отшвырнув остатки двери, Хоксуорт увидел Эбне-ра и Иерушу, молящихся среди обломков, оставшихся от их мирного обиталища. 
 Слава тебе, Господи! - простонал он и прижал женщи ну к своему мокрому от пота и морской воды телу. Иеруша не сопротивлялась. Она лишь безразлично смотрела в лицо капи тана. Внезапно в глазах ее вспыхнул ужас: женщина увидела, как сзади к Хоксуорту приближается ее муж, сжимая в кула ке обломок ножа. 
 Нет! - нашла в себе силы выкрикнуть Иеруша. - Нет, Эбнер! Господь покарает его сам. 
 С неизъяснимым облегчением, не сравнимым даже с тем, которое она испытала, когда Эбнер, трясущийся от волнения, без посторонней помощи, принял у нее первые роды, женщи на увидела, как ее муж отбросил оружие. В ту же секунду ка питан резко обернулся и, заметив нож, обрушил кулак на бледное лицо миссионера. Тщедушный мужчина согнулся под тяжестью удара и отлетел к остаткам стены, разметав их. Сна ружи можно было услышать шум, производимый сопротив ляющейся капитану женщиной. Крики Иеруши, звавшей на помощь, внезапно заглушил вопль Хоксуорта, в руку которо го, скорее всего, вцепилась зубами жена миссионера. Когда Эбнер, наконец-то, смог подняться на ноги и, сжимая в кула ке обломок дерева, появился на месте происшествия, он уви
 дел стоящего в дверном проеме капитана, пытавшегося остановить кровь, льющуюся из прокушенной руки. Потом, как будто ничего и не произошло, огромный капитан с сожалением заявил: 
 - В какое же жуткое место затащил тебя, Иеруша, твой муженек! Когда в последний раз ты примеряла новое платье? - Он повернулся, чтобы уйти, но задержался и чуть ли не со слезами добавил: - Почему, когда мы с тобой встречаемся, ты постоянно беременна от этого идиота?! 
 * * * 
 Беспорядки продолжались еще трое суток. Девушки, которые преуспевали в классе Иеруши и находились сейчас примерно на половине пути между дикарками и цивилизованными женщинами, вернулись к безумным утехам с матросами, и спали с шестью, восемью, а то и десятью мужчинами в душных кубриках китобойных судов. Из винной лавки Мэрфи доносились веселая музыка, пение и слышались радостные пьяные крики. Пожилых людей, которые пытались не впускать в свои дома моряков, жестоко избивали и насильно забирали их дочерей на корабли. А во дворце лежала усталая, изможденная и ничего не понимающая Малама, которая, правда, успела приказать увести всех женщин в горы. Великая Алии Нуи с трудом переводила дух и все время хрипела. 
 На третий день погрома она вызвала к себе Эбнера и, напрягая последние силы, спросила его: 
 Как же все это вышло, мой дорогой учитель? Почему по лучилось именно так? 
 Мы все в какой-то степени животные, - объяснил свя щенник. - И только законы Господа удерживают нас в рам ках приличия. 
 Почему же твои люди не живут по этим законам? 
 Потому что Лахайна много времени сама не имела собст венных законов. А если нет закона, людям начинает казаться, что им дозволено творить все, что заблагорассудится. 
 Если бы твой король узнал о том, что произошло тут у нас в эти дни... про пушку и сожженные дома... он бы принес свои извинения? 
 Он был бы просто растоптан и унижен, - подтвердил священник. 
 А почему происходит так, что и американцы, и англича не, и французы все заинтересованы в том, чтобы мы прода вали в своих лавках виски? И чтобы позволяли нашим девуш кам плавать на их корабли? 
 Это потому, что Гавайи еще не заявили о себе как о ци вилизованной стране, - пояснил Эбнер. 
 А твой народ пытается донести до нас цивилизацию, - слабым голосом спросила Малама. - тем, что стреляет в нас из пушек? 
 Мне очень стыдно за мой народ, - в отчаянии признал ся Эбнер. 
 Именно этого момента так ждала Малама, и после длинной паузы она сказала: 
 Теперь мы с тобой равны, Макуа Хейл. 
 В каком смысле? - насторожился миссионер. 
 Ты всегда говорил мне, что я не смогу достичь Божьей благодати без смирения, без того, чтобы признаться, что я за блудилась и живу во зле. Ты не стал принимать меня в члены церкви только потому, что заявлял, будто я не смиренна. Да, тогда я не была смиренной, Макуа Хейл. Вот что я скажу те бе: я действительно не была смиренной. И ты был прав, что не принял меня в свою церковь. Но знаешь ли ты, почему я не могла быть смиренной? 
 Почему же? - заинтересованно спросил Эбнер. 
 Потому что тебе самому не хватало смирения. То, что ты делал, всегда считалось правильным. Мои же действия всегда оставались неправильными. Твои слова всегда справедливы, мои - нет. Ты заставлял меня говорить на гавайском, только потому, что сам хотел выучить его. И я не стала особо упраши вать тебя принять меня в церковь, потому что понимала, что сам ты, говоря о смирении, не обладал им. А сегодня, Макуа Хейл, когда форт уничтожен и твой дом разрушен твоим же собственным народом, мы стали равными. Наконец-то я могу назвать себя смиренным человеком. Я не могу действовать без Божьей помощи. И сейчас впервые я вижу перед собой по-на стоящему смиренного человека. 
 Величественная громадная женщина заплакала, но через несколько мгновений поднялась и встала на колени, оттолк нув в сторону своих убитых горем служанок. Затем Малама сложила руки для молитвы и произнесла с полным раская нием: 
 -Я заблудилась, Макуа Хейл, и я умоляю тебя принять меня в твою церковь. Я скоро умру, и мне хочется перед смер тью побеседовать с Богом. 
 С борта "Лаврового дерева" какие-то идиоты все еще продолжали стрелять из пушки по дому, в котором родители отказались отдать свою дочь морякам, а в западной части города уже горело несколько хижин. В винной лавке Мэрфи полным ходом шло веселье, и дочери Пупали по-прежнему находились в каюте капитана Хоксуорта. Именно при таких обстоятельствах Эбнер произнес: 
 Мы окрестим вас, Малама, и примем в свою церковь. Мы сделаем это в воскресенье. 
 Лучше это сделать прямо сейчас, - предложила Алии Нуи, и одна из ее служанок согласно кивнула. Поэтому Эбнер тут же послал за Иерушей, Кеоки, Ноелани, Келоло, капита ном Джандерсом и четой Уипплов. Им пришлось пробираться через группы бунтовщиков, которые не преминули посмеять ся над капитаном Джандерсом, который теперь уже перестал иметь какое-либо отношение к морю. Уипплам досталось за то, что они когда-то были миссионерами. Когда же доктор Уиппл увидел, в каком состоянии находится Малама, он встревожился. 
 Эта женщина серьезно больна, - заявил он, и, услышав это, Келоло расплакался. 
 Горестная кучка людей встала полукругом возле Мала-мы. Она лежала на полу и хрипела, испытывая при этом страшные муки. Вдали прогремел выстрел пушки, и с полсотни моряков, которые недавно насмехались над Уиппла-ми, подошли к воротам дворца. Не имея при себе Библии, Эбнер прочитал наизусть завершающие строки из книги Притчей Соломоновых: "Крепость и красота одежда ее, и весело смотрит она в будущее. Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее. Она наблюдает за хозяйством в доме своем, и не ест хлеба праздности". Затем он объявил всем собравшимся: 
 -Малама Канакоа, дочь короля Коны, познав благодать Божию, хочет креститься и стать членом святой церкви. Вы скажете ли вы свое желание, чтобы принять ее? 
 Первым заговорил Кеоки, за ним Джандерс и Уипплы, но когда дошла очередь до Иеруши, которая в последние дни осо бо оценила смелость Маламы в управлении островом, женщина 
 не стала произносить речей, а лишь наклонилась и поцеловала больную Алии Нуи. 
 -Ты моя дочь, - слабым голосом произнесла Малама. Эбнер перебил ее и сказал: 
 -Малама, сейчас вы забудете о своем языческом имени и примите христианское. Какое имя вы пожелаете взять? 
 Лицо женщины просияло, и на нем отразилась искренняя радость. Она прошептала: 
 -Я хотела бы взять имя той милой мне подруги, о которой так часто рассказывала Иеруша. Меня будут звать Люка. Иеру- ша, пожалуйста, расскажи мне эту историю в последний раз. 
 И, словно разговаривая со своими детьми в сумерках, готовя их ко сну, Иеруша тихим спокойным голосом начала повествование о Руфи, имя которой означало "милосердие", а на гавайском звучало как "Люка". Когда она дошла до того момента, где Руфи предстояло проститься с родными краями и отбыть на чужбину, Иеруша не выдержала и не смогла продолжать, потому что ее душили слезы. Тогда за нее историю закончила сама Малама, добавив: 
 -Пусть же, подобно Люке, я обрету счастье в той новой земле, куда вскоре отправлюсь. 
 После крещения доктор Уиппл предложил всем остальным удалиться, чтобы осмотреть больную. 
 Я умру со своими старыми лекарствами, доктор, - спо койно ответила Малама, и жестом приказала Келоло позвать кахун. 
 Но разве уместно прибегать к помощи кахун, когда мы только что... начал было Эбнер, но Иеруша предусмотри тельно увела его за собой, и маленькая компания снова про шествовала к центру города, где Аманда Уиппл предложила: 
 Иеруша и Эбнер, вам, наверное, пока что лучше пожить у нас. 
 Нет, мы останемся в своем доме, - твердо произнесла Иеруша, и когда они вернулись туда, то встретили у своих развалин капитана Рафера Хоксуорта. После того как мятеж утих, все капитаны ощутили чувство стыда за то, что сгоряча успели натворить. Тем более, что местные жители шепотом передавали слухи о том, что матросы то ли убили Маламу, то ли довели ее до такого состояния, что она теперь находится при смерти. И капитан Хоксуорт, с начищенными пуговица ми и кокардой на фуражке решил наведаться к миссионерам, 
 прихватив с собой пятерых матросов, нагруженных всевозможными подарками. 
 Сунув фуражку под мышку, как он был обучен делать всегда при разговоре с дамой, капитан резко произнес: 
 -Я приношу свои извинения, мэм. Если я что-то здесь у вас испортил, то теперь хочу возместить убытки. Вот, другие капитаны передают вам эти стулья и стол. - Он запнулся в смущении, но потом все же добавил: - А я походил по судам и раздобыл вот эту ткань. Я верю в то, что вы сумеете изгото вить себе приличную... то есть, сошьете себе несколько новых платьев, мэм. - Он поклонился, надел фуражку и удалился. 
 Поначалу Эбнер вознамерился тут же уничтожить принесенную мебель. 
 -Мы сожжем ее прямо на пирсе! - угрожающе пообещал он, но Иеруша не допустила этого. 
 Нам принесли ее взамен старой, в виде возмещения убытков, - решительно сказала она. - А нам всегда так не хватало стульев и хорошего письменного стола. 
 Неужели ты хочешь сказать, что я смогу переводить Библию, сидя вот за этим столом? 
 Но его нам подарил не капитан Хоксуорт, а совсем дру гой человек, напомнила Иеруша. И пока Эбнер в недоуме нии оставался на месте, размышляя, как поступить дальше, Иеруша спокойно принялась расставлять стулья в полуразру шенной комнате. - Господь Бог прислал эти вещи институту миссионеров, а не конкретно супругам Хейл, - пояснила она. 
 Я отдам эту ткань женщинам Маламы, - настаивал Эб нер. С этим Иеруше пришлось согласиться, но как только муж ушел, а в городе все стихло, она присела на новый стул за такой же новехонький стол и сочинила следующее письмо: 
 "Моя дражайшая сестра во Христе Эстер! 
 Вы одна во всем мире из известных мне людей, кто сможет простить меня за то, что я собираюсь сейчас вам сказать. С моей стороны это прозвучит как проявление тщеславия, и при других обстоятельствах это было бы непростительно, но если я совершаю грех, то пусть все это останется при мне, я не в силах сопротивляться ему. 
 Вы всегда спрашивали, есть ли у меня какое-то пожелание и вещь, о которой я мечтаю, и которую вы могли бы при случае переслать мне. Я каждый раз отвечала вам, что Господь забо тится обо мне и снабжает меня и Эбнера всем необходимым. 
 Так оно и есть на самом деле. Комитет по делам миссионеров присылает нам все, в чем мы нуждаемся. Но в последнее время, когда я стала и старше, и мудрее, я с ужасом осознала, что прошло уже много лет с тех пор, когда я надевала платье, которое было бы предназначено именно для меня. Я сразу же хочу добавить, что те платья, которые побывали в пользовании и присылаются нам благотворительным комитетом, хорошо мне подходят. Они не совсем старомодные, но я поняла, что мне очень хочется иметь свое собственное платье. 
 Мне очень хочется, чтобы оно было красно-коричневатого оттенка, с синей или красной отделкой, и я была бы особо благодарна вам, если бы вы сшили его с рукавом "волан", как это, по-моему, сейчас модно. Я видела такое платье несколько лет назад на одной женщине, которая направлялась в Гонолулу, и ей оно очень шло. Но если с тех пор мода уже изменилась, и если вы знаете более симпатичный и подходящий фасон, то я полностью доверяю вашему вкусу. Шляпки мне не нужны, но если бы вы смогли прислать мне также пару перчаток с кружевами, которые носили в старые времена, я была бы вам глубоко признательна. 
 Думаю, мне не стоит снова напоминать вам, милая Эстер, что у меня нет денег, и мне нечем будет заплатить за то, что вы выполните эту мою не совсем обычную просьбу, я не видела доллара вот уже семь лет, да мне и не нужно видеть деньги. Я, конечно, понимаю, что это очень тщеславная и дорогая просьба, с которой я обращаюсь к своей самой лучшей подруге. Но я молю Бога о том, чтобы вы правильно меня поняли. 
 Я теперь не такая полная, как была когда-то, и, похоже, уже не такая высокая, поэтому не шейте платье слишком большого размера. Если я правильно понимаю слова вашего брата, то теперь я стала такой же, как и вы. Тем не менее, мне не хотелось бы, чтобы вы прислали мне одно из ваших платьев. Ткань должна быть совершенно новой и принадлежать только мне. Пожалуйста, будьте милосердны по отношению ко мне, простите меня за эту просьбу или, вернее, мольбу. Ваша сестра Иеруша". 
 Когда Иеруша отправилась к магазину "Джандерс и Уиппл ", чтобы оставить письмо для его дальнейшей пересыл ки, она узнала, что "Карфагенянин" отплыл, а капитан Хок- суорт прихватил с собой прелестную Илики, младшую дочь Пупали. Это событие огорчило Иерушу даже больше, чем все 
 происшествия прошедших дней, и она, не сдержавшись, расплакалась. 
 - Она была самым обожаемым ребенком, - горестно пояснила Иеруша свои переживания. - Второй такой нам уже не найти. Я считаю ее отплытие из Лахайны большой личной потерей, потому что относилась к ней, как к собственной дочери. Я сильно надеюсь на то, что мир будет добр к ней. 
 Иеруша попыталась вытереть слезы, но они все равно продолжали ручьями струиться по ее щекам. 
 * * * 
 Одной из последних общественных акций, предпринятых Маламой, стала следующая: она приказала подать свое сухопутное каноэ, превозмогая боль, устроилась на подстилках из тапы, и велела пронести себя по разрушенным улицам Лахайны. Где бы она ни останавливалась, Алии Нуи обращалась к подданным со словами: 
 -Законы, установленные нами, справедливые. Им надо следовать. 
 По дороге она приободряла полицейских, а у винной лавки Мэрфи, задыхаясь, объявила: 
 -Никакого алкоголя гавайцам продавать нельзя. Девуш ки не должны танцевать без одежды. 
 Ее слова, произнесенные сразу после мятежа, произвели куда больший эффект, чем до него. Полицейские Келоло не только вернули себе утраченный контроль над островом, но и укрепили его. В своем нелепом каноэ, сопровождаемым двумя огромными служанками и воинами с украшенными перьями жезлами, Малама стала одной из самых значительных фигур в истории Мауи. 
 Эбнер и Иеруша обратили внимание, что во время этого путешествия по острову дети Маламы - Кеоки и Ноелани - старались держаться ближе к матери. У форта, где собралось большинство островитян, Малама произнесла следующее: 
 -Скоро я умру, и Алии Нуи станет моя дочь Ноелани. Никто не позволил себе никаких проявлений одобрения, но 
 все посмотрели на красивую девушку с возросшим уважением. Эбнер заметил также, что постепенно возле Маламы собра лись самые значительные кахуны острова и вели с ней ожив ленную беседу. У него возникла мысль, что они хотят вернуть 
 вероотступницу к поклонению древним божествам, но, похоже, старания их успеха не имели. К тому же, кахуны не имели ничего против христианства. Они понимали, что новый бог куда могущественнее их старых богов, и поэтому проявили благоразумие, со смирением признав превосходство "пришельца". Тем не менее, они не могли оставить своим попечительством Маламу до самой ее смерти, поэтому, пока Эбнер возносил молитвы Яхве, они молча обращались к Кейну. Кахуны по-прежнему делали ей массаж, искали для нее целебные травы и участвовали в приготовлении любимой пищи. Алии Нуи не утратила аппетита и продолжала поглощать еду в огромных количествах, чувствуя, что только этим может поддерживать в себе жизненные силы. Она ела по четыре, а то и по пять раз в день. За один прием Малама потребляла фунт или два жареной свинины, солидный кусок собачатины, печеную рыбу, большую порцию плодов хлебного дерева и, как минимум, кварту напитка пой, а иногда и две-три. После этого служанки постукивали Маламу по животу, чтобы стимулировать ее ослабевшее пищеварение. Доктор Уиппл не находил себе места: 
 -Рано или поздно она укушается до смерти. Хотя Малама привыкла к этому с двадцатилетнего возраста. Просто неверо ятно, что женщина может столько съесть! 
 Когда до других островов доползли слухи о том, что Малама, дочь короля Коны, умирает, все алии сочли своим долгом собраться у ее смертного одра, как это было принято на островах в течение долгих столетий. И если бы иностранца, посещавшего в те дни Лахайну, спросили, какое событие ему наиболее запомнилось, он, скорее всего, назвал бы даже не сопровождаемый пушечной пальбой мятеж китобоев, а вот это траурное собрание знатных гавайцев. Он, наверное, выразился бы так: 
 -Они прибывали с дальнего Кауаи на попутных кораблях, а с Ланаи - на собственных каноэ. Алии съезжались поодиноч ке и группами. Некоторые были одеты по-европейски, другие же, как мне помнится, предпочитали традиционные желтые накидки из перьев. Но все они высаживались на маленьком пирсе, с каменными лицами проходили мимо старого дворца Камехамеха и направлялись на восток по пыльной дороге, вдоль которой с обеих сторон росли деревья коу. Я до сих пор хорошо помню их. Какие же это были великаны! 
 Королева всех островов Каахуману появилась вместе с коро левами Лилихой и Кинау, женщинами тучными и очень высо
 кими. С острова Гавайи приплыла принцесса Калани-о-маи-хеу-ила, весившая фунтов на сорок больше, чем Малама, а из Гонолулу - юный король Кауикеаоули. Собирались великие люди островов: Паки и Боки, и Хоапили, и могущественный вождь, которого представители западных стран называли Билли Питт. Увидев такое впечатляющее собрание, доктор Уиппл подумал: "На протяжении одной человеческой жизни они смогли поднять свои острова от язычества до Господа Бога, от каменного века до современности. Чтобы достичь этого, они были вынуждены сражаться и с русскими, и с французами, и с англичанами, с немцами и особенно с американцами. Всякий раз, когда в их порт причаливало военное судно из цивилизованной страны, результат получался один и тот же. Моряки забирали на борт гавайских девушек и спаивали островитян ромом". 
 Прибывшие алии представляли собой удивительную расу, древнюю расу алии Гавайских островов, и вот теперь они съехались в Лахайну в своих официальных одеяниях, и, горюя о Люке Маламе Канаока, они, в сущности, горевали по самим себе. 
 Доктор Уиппл заметил, обращаясь к Эбнеру: 
 Они напоминают мне эхо, оставшееся после тех гигант ских животных, которые когда-то бродили по всему миру, но постепенно вымерли, поскольку не смогли приспособиться к изменениям, произошедшим на планете. 
 Какие еще животные? - насторожился преподобный Хейл. 
 Те самые, гигантские, которые обитали на Земле еще до ледникового периода, - пояснил Уиппл. - Вот, например, некоторые ученые считают, что они исчезли только потому, что были чересчур огромными, чтобы суметь приспособиться к переменам. 
 Такие предположения меня мало интересуют, - помор щился Эбнер. 
 Малама, лежавшая в своем травяном дворце, лично приветствовала каждого старого друга. 
 Алоха нуи нуи, - без конца повторяла она. 
 Горе нам, горе! - причитали приехавшие алии. - Мы прибыли сюда, чтобы плакать вместе с нашей любимой сестрой. 
 Когда сильная боль пронзала Маламу, и ей становилось не выносимо дышать, она закусывала нижнюю губу, и тогда воз дух со свистом проходил через уголок рта, но стоило приступу закончиться, как улыбка неизменно вновь появлялась на ее 
 устах. А вокруг смертельно больной женщины встали полукругом великаны - алии, сгорбившись и нашептывая старинные молитвы. 
 И вот настал момент, когда Келоло решил, что пора переместить эту женщину, которую он горячо любил всю жизнь, на ее последнее ложе, где она и встретит свою смерть. Он послал своих людей в горы, чтобы они набрали там множество ароматных листьев: апи - для защиты от злых духов, ти - за их целебные свойства, и таинственные листья маиле, запах которых больше всего любила Малама. Когда все было доставлено во дворец, благоухания растений напомнили Келоло те времена, когда он еще только ухаживал за Маламой. Великий вождь надломил каждый листок, чтобы усилить его запах, и уложил их в определенном порядке, как это было принято с древних времен, на одеяле из тапы. Поверх этого ароматного слоя он набросил мягкую циновку из пандануса, затем тонкую тапу, и накрыл все это китайским шелком с вышитыми на нем золотыми драконами. Как только Малама переместилась на это ложе, она сразу же обратила внимание на приятный аромат листьев маиле. 
 После этого Келоло отправился к берегу моря и велел своим рыбакам добыть особую рыбу "ахолехоле", которую потом приготовил сам по старинным рецептам. Он сам перетер кокосовые орехи и проследил за тем, как были испечены плоды хлебного дерева. В последние дни Малама ничего не ела, а если и принимала пищу крохотными кусочками, то только из рук своего любимого супруга. Долгими ночами только ему было позволено нежно помахивать опахалом, чтобы отгонять назойливых мух от огромного тела Маламы. Он приближался к своей любимой на четвереньках, поскольку хотел, чтобы она не забывала, что все-таки по-прежнему является Алии Нуи, той самой, от которой проистекает вся мана. Но самое большее удовольствие ей доставил другой его поступок. Как-то утром Келоло ненадолго оставил Маламу, а когда вернулся, то подполз к ней на локтях, потому что руки его были заняты: он нес своей любимой красные цветы лехуа и желто-белые хау. Он успел донести их так, что на лепестках еще оставались капельки росы. Так он делал когда-то очень давно, еще до тех времен, когда сражения в годы правления Камехамеха полностью изменили их жизнь. 
 Она умерла, продолжая смотреть на Келоло, и видя его та ким, каким он был в молодости, еще до того, как между су
 пругами встали странные боги и миссионеры. Однако последние слова Маламы свидетельствовали о том, что она все же приняла новый общественный строй, который сама же помогала установить на острове. Она сказала: 
 - Когда я умру, никто не должен выбивать зубы и ослеплять себя. Оплакивание должно пройти легко. Похоронить меня следует по христианским обычаям. 
 Затем она призвала к себе Келоло и что-то зашептала ему на ухо, в последний раз приподнявшись для этого на локте. Выдохнув, она откинулась на спину, и словно большая волна прошла по ее телу. В следующее мгновение Малама была уже мертва, и только благоухающие листья тихо хрустнули под ее огромной массой. 
 * * * 
 Желание Маламы было исполнено, и ее хоронили по-христиански. Ее опустили в землю в кедровом гробу на небольшом острове в самой середине тихой озерной местности, куда часто выезжали алии на отдых. Эбнер произнес трогательную проповедь, а огромные алии, возвышающиеся возле христианской могилы, которую некоторые из них видели впервые в жизни , думали: "Пожалуй, это лучший способ хоронить женщину, чем было принято у нас с давних времен". Простые островитяне, которым запрещалось даже посещать этот островок, стояли по берегам реки и оплакивали Маламу, как это издавна повелось у гавайцев. Правда, никто из них не стал ни выбивать себе зубы, ни выдавливать живой глаз, как это всегда происходило после смерти алии нуи. Вместо этого они скорбно наблюдали за тем, как собирается погребальная процессия: впереди шли Макуа Хейл и его жена, монотонно напевающие молитвы в память о своей любимой подруге, за ними следовали доктор Уиппл и капитан Джан-дерс с супругами. Затем шли кахуны в украшенных листьями маиле одеждах. Они произносили свои древние заклинания про себя или чуть слышно, а завершали шествие величественные алии, рыдающие от горя. Восемь мужчин в желтых накидках несли шесты, на которых был установлен кедровый гроб, усыпанный цветами маиле и лехуа поверх шелкового покрывала с вышитыми пурпурными драконами. 
 Когда процессия в полной тишине дошла до самой могилы, алии начали причитать: 
 -Горе, о горе нам! О, наша старшая сестра! 
 Этот плач был настолько жалобным, что Эбнер, полностью занятый христианским погребением, при котором исключались любые языческие ритуалы, даже не обратил внимания на то, что Келоло, Кеоки и Ноелани не стали подходить близко к могиле, а оставались чуть поодаль, о чем-то совещаясь с высшими кахунами. Келоло же в эту минуту признался: 
 -Когда Малама умирала, вот что она прошептала мне в са мый последний момент: "Пусть меня похоронят по-новому. Это пойдет на пользу Гавайям. Но когда миссионерская часть закон чится, не допусти того, чтобы мои кости могли быть найдены". 
 Заговорщики молча смотрели друг на друга, и пока Эбнер зачитывал длинную молитву, старый кахуна прошептал: 
 -Мы должны уважать новую религию, это верно. Но бу дет позором для всего дома Канакоа, если ее кости останутся там, где их можно будет найти. 
 Другой кахуна поддержал его: 
 -Когда великий Камехамеха умирал, он передал то же са мое пожелание Хоапили, и ночью Хоапили забрала его кости и исчезла с ними, и до сих пор ни одному человеку не извест но, где они спрятаны. Вот так должно быть и с любым алии. 
 Пока Эбнер взывал к Богу со словами: "Господи, прими свою дочь Маламу!", самый старый из кахун прохрипел на ухо Келоло: 
 -Такое предсмертное желание стоит выше всех осталь ных. Ты сам знаешь, что должен сделать. 
 У могилы три супружеские пары миссионеров затянули гимн: "Благословенен наш отряд...", в то время как в таинственной группе, возглавляемой Келоло, каждый по очереди сказал ему: "Это твой долг, Келоло". Правда, великий вождь не нуждался в подобном напоминании, потому что он уже знал, как должен поступить, в тот самый момент, когда об этом его попросила умирающая супруга. Поэтому, когда пение у могилы закончилось, и Эбнер приступил к последней молитве, Келоло принялся взывать к своему богу: 
 -О великий Кейн! Помоги нам, направь нас на верный путь. Помоги, помоги нам! 
 Так закончились первые христианские похороны в Лахайне. Когда вся процессия возвращалась к лодкам, Келоло осторожно взял своего сына за руку и шепнул ему: 
 -Я был бы рад, Кеоки, если бы ты остался здесь. 
 Молодой человек предвидел это приглашение, хотя втайне надеялся, что сумеет избежать этого. Но теперь, когда отец произнес свое желание вслух, он сразу же принял его и так же тихо ответил: 
 - Я помогу тебе. 
 В этот момент он принял для себя очень важное решение. 
 * * * 
 Какое-то время он чувствовал, что некая ловушка вот-вот захлопнется за ним, поскольку никак не мог утаить от отца и кахун свое горькое разочарование по поводу отказа преподобного Хейла сделать его священником. Чувство обиды усилилось еще и после того, как и доктор Уиппл, и Авраам Хьюлетт вышли из рядов миссионеров и покинули церковь. Ведь это значило, что с самого начала они были менее преданны Господу, нежели он. Кахуны упрямо шептали одно и то же: "Миссионеры никогда не допустят, чтобы в их рядах появился хоть один гаваец". С другой стороны, в момент своего посвящения, когда благодать Божья снизошла на него во время снегопада перед Йельским колледжем, он полностью посвятил свою жизнь Богу и до сих пор с болью наблюдал за тем, как людей, которые вовсе не призваны служить Господу, тем не менее назначают миссионерами. Он любил Бога, знал его и на закате неоднократно беседовал с ним. Он был готов посвятить всего себя служению Господу, и ему даже стало стыдно, когда он впервые подумал: "Почему я должен сохранять свою веру и преданность, если миссионеры отказывают мне лишь потому, что я гаваец? " 
 Ему даже стало приятно находиться в таком противоречи вом положении: он одновременно любил Господа и ненавидел его миссионеров. И пока он оставался в таком шатком равнове сии, он все же мог не принимать никакого кардинального реше ния. Но со смертью своей великой матери его стали притяги вать к себе и отец, и кахуны, и он должен был серьезно пересмо треть свои воззрения. Пушечная стрельба в Лахайне и мятеж американцев-христиан вынудили его задать себе важный во прос: "А так ли уж хороша эта новая религия для моего наро да?" Теперь же, в вечер похорон собственной матери, когда языческое солнце садилось за желтовато-коричневые холмы Ланаи, освещая море мерцающими золотыми бликами, как это 
 было испокон веков, еще до прибытия сюда капитана Кука, Ке-оки сделал свой выбор. "Я помогу тебе", - ответил он отцу. 
 После наступления темноты Келоло, Кеоки и двое молодых сильных кахун прошли к свежей могиле своей Алии Нуи и аккуратно убрали цветы с земли. Затем они принялись копать при помощи специально припрятанных для этой цели палок. Когда палки ударились о дерево, они расчистили крышку кедрового гроба и сняли ее. Затем кто-то бережно убрал Библию в черном переплете, и они еще раз увидели великую алии, лежащую в обрамлении листьев и цветов маиле. Они аккуратно перекатили неподвижное тело на кусок парусины и, подняв Маламу из гроба, приготовились так же тщательно придать могиле ее прежний вид. 
 - Ты срубишь банановое дерево, - приказал Келоло, и Кеоки послушно удалился в глубь острова, где нашел подходящее банановое дерево, которое всегда помогало служить связи между богами и человеком. Когда он нашел ствол достаточной толщины, он вырубил кусок, по высоте равнявшийся росту матери, и это дерево заговорщики положил в кедровый гроб, чтобы, в случае чего, Бог Яхве не рассердился на них. Поверх ствола они бережно уложили Библию, и уже после этого окончательно засыпали могилу и снова разложили на ней цветы. Потом четверо сильных мужчин подняли парусину, в которой лежала Малама, и понесли ее туда, где должны были состояться настоящие похороны. 
 Темной ночью они приплыли на лодке к тому берегу, где их никто не смог бы увидеть, а затем начали свое траурное шествие в направлении холмов Мауи. Наутро они достигли уединенной долины, где уже при первых солнечных лучах вырыли неглубокую могилу, заполнили ее нижнюю часть пористыми камнями, поверх которых уложили слой банановых листьев и листьев дерева ти. Когда все было готово, они бережно опустили Маламу в это углубление, накрыли ее священной тапой, а затем влажными листьями и травой. Потом они соорудили высокий костер из всех тех веток, которые только смогли набрать, и подожгли его. Три дня они поддерживали огонь, и пока горел этот погребальный костер, кахуны нараспев читали заклинания: 
 От жара живых - к прохладным водам Кейна, От желаний земных - к прохладным водам Кейна, От бремени желаний - к прохладному убежищу Кейна, 
 О, боги островов, боги дальних морей, Боги Небесных Очей, боги солнца и звезд, Примите ее. 
 На четвертые сутки Келоло вскрыл могилу. Огонь за это время успел уничтожить всю плоть Маламы. Острым ножом он отделил череп от ее гигантского скелета. Аккуратно очистив его от пригоревших частиц тканей, Келоло бережно обернул его листьями маиле, затем куском талы и, наконец, замотал в плотно сплетенную циновку из пандануса. Теперь, пока он будет жив, он будет хранить это вечное сокровище, и потом, состарившись, по вечерам Келоло будет разворачивать эту любимую голову и разговаривать с Маламой. Он вспомнит о том, что перед Рождеством ей очень нравился запах табака. Тогда он зажжет свою трубку, и когда она разгорится, он выпустит клуб дыма в рот черепу, зная, что Малама обязательно оценит внимание и заботу своего супруга. 
 Затем он отрезал огромную бедренную кость и передал ее Кеоки. Тот должен был сам очистить кость от остатков тканей, а потом так же бережно хранить, и молодой человек тут же приступил к делу, как будто в нем заговорили голоса предков, призывая его исполнить свой долг до конца. 
 Келоло в это время отделил вторую бедренную кость и начал очищать ее для Ноелани, нынешней Алии Нуи, чтобы у нее всегда оставалось при себе воспоминание о том источнике, откуда взялось ее собственное величие. Когда все было закончено, Келоло собрал оставшиеся кости и угли и передал их одному их кахун, который принес с собой плетенную из веревок сумку странной формы, походившую на женскую фигуру. В это вместилище и были сложены останки Маламы. Мешок-сумку передали Келоло, и, взяв ее подмышку левой руки и держа завернутую голову в правой, он отправился один в последнее траурное странствие. 
 Он шел под палящим солнцем в далекую долину, где ино гда рождался свистящий ураган, который наносил Лахайне большие разрушения, перешел седловину между холмами, за тем двинулся вдоль их гребня, пока, наконец, не достиг пеще ры, которую он обнаружил еще тогда, когда уходил на поиски листьев и цветов маиле. Здесь он остановился, осторожно за полз внутрь пещеры, собирая по пути небольшие куски за стывшей лавы, из которых сложил каменную площадку. 
 Здесь, вдалеке от земли, в которой останки могли испортиться, он и спрятал королевские кости своей супруги. Затем, как это полагалось с давних времен, Келоло принялся молиться. После соблюдения этого ритуала он просидел молча около часа, уставившись на небольшую кучку камней, сложенную в виде холмика. 
 О Кейн! - неожиданно закричал он, и эхо ответило ему. Но вождь повторял имя своего бога до тех пор, пока от горя у не го не началась истерика. Он бросился на каменную площадку, взял губами один камешек и принялся грызть его, пока все те ло его не начало содрогаться от отчаяния и мук. Тогда он стал бить кулаками по камням, издавая истошные вопли: 
 Малама, я не могу покинуть тебя! Я не могу! 
 Когда вождь немного пришел в себя, он развел небольшой костер рядом с каменной площадкой и снова принялся причитать, пока едкий дым не заполнил всю пещеру. Схватив кусок коры, он сделал из него трубку и держал ее в огне, пока та не загорелась, а потом прижал ее к щеке и держал столько, сколько мог, пока не почувствовал, как горит плоть, а кора оставляет на коже небольшое кольцо. Он повторял это снова и снова, стремясь изуродовать свое лицо так, чтобы потом каждый встречный понял, как он горевал, когда хоронил свою алии нуи. 
 Затем, когда боль от ожогов стала невыносимой, он схватил острую палочку и с силой вонзил ее между двумя передними зубами. Увесистым камнем он начал колотить по другому концу палки, но зубы у Келоло оказались крепкими и не ломались. И вот, в тишине пещеры, окутанный дымом костра, проклиная свои зубы, он изо всей силы ударял по палочке, пока не почувствовал, как выворачивается вся верхняя челюсть. Кость сломалась, и один передний зуб повис в своей лунке. Теперь Келоло оставалось только выдернуть его пальцами и положить на камни, и тут же взяться за второй зуб. С ним вождю пришлось помучиться чуть дольше, при этом он рассек себе все губы в кровь, но все же с задачей справился. 
 -О Малама! Малама! Любовь моего сердца, Малама! - Так он рыдал еще несколько минут. Затем со сверхчеловече ской решимостью он снова взял в руки свою палочку и помес тил ее тупой конец между носом и внутренним краем правого глаза. Затем, неожиданным толчком палочки вперед и вбок, он выдавил себе глаз и бросил его на могилу. В следующий мо мент Келоло лишился чувств. 
 * * * 
 Только через десять дней могущественный вождь Келоло Канакоа вновь появился в Лахайне. Он шел, держась на удивление прямо, хотя казался каким-то отстраненным и замкнутым в себе, как будто до сих пор общался со своими богами. На шее у него висело ожерелье из листьев маиле, потому что их нежный аромат напоминал ему о покойной жене. Его правая глазница, которая представляла собой страшную рану, была прикрыта листьями вьюнка. На щеках его виднелись многочисленные шрамы и ожоги, а губы распухли. Когда же Келоло раскрывал рот, то обнажалась его расколотая верхняя челюсть. Он шел, словно человек, освободившийся от горя, как человек, который был весь пронизан любовью. Когда навстречу ему попадались друзья, которые понимали, что он с собой сделал и зачем; они с уважением отступали в сторону и давали ему дорогу. Однако его американские друзья были ошеломлены ужасающим внешним видом вождя. Для них было непостижимо, как может нормальный человек выдержать такое. 
 Сейчас для Келоло было очень важным успеть предупредить преподобного Хейла. Но когда Иеруша увидела вождя, она завизжала от страха. Правда, его это ничуть не обидело, и он, с трудом шевеля губами, стараясь выговаривать все звуки, что тоже давалось ему нелегко, произнес: 
 Надвигается свистящий ураган. Так бывает всегда после смерти алии. 
 Что это за ураган? - поинтересовалась Иеруша, стара ясь успокоиться, поскольку сразу поняла, что он говорит вполне серьезно. 
 Надвигается свистящий ураган, - повторил Келоло и ушел. Сейчас он хотел остаться наедине с собой. 
 Когда Иеруша передала это странное послание мужу, не забыв рассказать, как выглядел вождь, Эбнер только схватился руками за голову и застонал: 
 -Ох уж эти несчастные, заблудшие души! Слава Богу, мы хоть похоронили ее по-христиански. 
 Иеруша была полностью согласна с супругом и добавила: 
 -Мы должны быть благодарны Маламе за то, что она за претила перед смертью всякие языческие ритуалы. 
 Они оба немного погоревали об упрямом Келоло, а потом Иеруша обратилась к мужу: 
 Что это за странный ураган, о котором он говорил? 
 Очередной предрассудок, - пояснил Эбнер, небрежно махнув рукой. - Он сейчас, наверное, находится в трансе из- за того, что сотворил с собой. Отсюда и убежденность в том, что если умирает алии, должно обязательно произойти какое- нибудь страшное природное явление. 
 А ветер сейчас не усиливается? - насторожилась Иеруша. 
 Не более, чем всегда, - успокоил ее Эбнер, но, говоря это, он внезапно услышал какой-то странный свистящий звук со стороны долин, которые находились за холмами, где теперь и лежала Малама. Правда, миссионерам это было неведомо. 
 Эбнер, - заволновалась Иеруша. - А я почему-то слы шу свист. 
 Ее муж наклонил голову, прислушиваясь, а затем выбежал на улицу. Доктор Уиппл и капитан Джандерс уже некоторое время тоже удивлялись этому необычному звуку, а гавайцы выбегали из домов и, прижимаясь друг к другу, прятались под деревьями. 
 Что происходит? - поинтересовался Эбнер. 
 Ничего подобного мне слышать не доводилось, - отве тил Джандерс. В этот момент стонущий ветер засвистел еще громче, раскачивая пальмы так, что с них начали срываться сухие листья. Какой-то гавайский матрос, который только что в панике приплыл с китобойного судна, оставляя корабль на произвол судьбы, весь мокрый и перепуганный, кричал во весь голос на гавайском: 
 На нас идет свистящий ураган! 
 Может быть, стоит зайти в дом? - с сомнением в голосе предложил Эбнер, но тот же моряк громко воскликнул: 
 Нет, в доме оставаться нельзя! Будет очень много разру шений! 
 И только тут трое американцев обратили внимание на то, что гавайцы, хорошо разбирающиеся в ветрах и понимающие, что может натворить ветер, все как один покинули свои хижины. Эбнер бросился домой за детьми, и на пути ему попался Мэрфи, владелец винной лавки. Он чуть не столкнулся с миссионером и сразу же сообщил ему: 
 -Это не ветер, а убийца! Скорее уходите из домов! 
 И пока друзья добирались до своих жилищ, чтобы вывести наружу жен и детей, Лахайну настиг первый порыв свистяще го урагана. 
 Он согнул пальмы почти до земли, сорвал крыши с нескольких домов и, бушуя, понесся к морю, где вспенил его поверхность и сломал две мачты у китобойных судов. Во время его разрушительного шествия свистящий звук усилился и стал походить на пронзительный крик, который, правда, вскоре затих вдали. Съежившись под защитой группы деревьев коу, Джандерс тихо спросил: 
 -А где же дождь? 
 Но никакого дождя не последовало, а ветер продолжал налетать с гор все новыми порывами, ломая деревья и раскидывая свиней по канавам. Ураган поднял из маленького ручья перед домом миссионеров всю воду, швырнул ее на деревья, а затем снова унесся к морю, где столкнул сразу три пришвартованных китобойных судна, проломил бок еще одному и, оставив его в таком опасном положении, умчался за горизонт. 
 Дождя не предвиделось, зато ветер усилился, и вскоре всем стало очевидно, почему гавайцы так благоразумно предпочли оставить свои хижины. Один за другим маленькие домики поднимались в воздух, крутились там некоторое время, после чего разбивались о первый же твердый предмет, попадавшийся на их пути. 
 Эти деревья смогут удержаться? - взволнованно спро сил Эбнер, но прежде чем кто-либо успел ему ответить, он уви дел в небе огромную вращающуюся темную массу и в ужасе выкрикнул: 
 Церковь! 
 Крыша! - изумленно воскликнул Уиппл при столь нео бычном зрелище. Это же вся церковная крыша! 
 Крыша величественно и важно проплыла над Лахайной, пока не плюхнулась в море. 
 -Ветер сносит стены церкви! - не унимался Уиппл, а ура ган тем временем продолжал разрушать здание до основания. 
 Но прежде чем Эбнер смог пожаловаться на этот новый ущерб, какая-то женщина истерично завопила: 
 -Китобои тонут! 
 И она не ошиблась. В порту поднялось дьявольское волне ние, и, хотя дождя до сих пор не было, ветер так растревожил воду, что сразу становилось ясно: старые суда не выдержат по добного испытания. Больше всего не повезло тем, которые со рвало с якорей и теперь несло в сторону острова Ланаи, знамени того своими прибрежными скалами. Тем, кто сейчас находился 
 на борту этих несчастных кораблей, спастись было уже не суждено. Таким образом, во время свирепствования свистящего урагана погибло четыре корабля и семьдесят моряков. Их смерть оплакивали все гавайцы, заметив при этом: "Они были принесены в жертву за смерть нашей Алии Нуи". 
 Поэтому моряки с тех кораблей, которые были просто перевернуты в порту Лахайны, тоже погибли бы на глазах фаталистов-гавайцев, если бы не Эбнер Хейл. Прихрамывая, он носился между островитянами и кричал: 
 Спасите этих несчастных людей! Спасите их! Однако упрямые гавайцы лишь повторяли: 
 Это жертвы! 
 Наконец, обезумевший Эбнер бросился к одноглазому Ке-лоло и прокричал, пытаясь перекрыть рев бури: 
 -Расскажите им, Келоло! Расскажите им, что Малама не требует никаких жертв! Объясните им, что она умерла, как христианка! 
 Вождь некоторое время колебался. Уставший от долгого бдения в пещере, он молча смотрел на разбушевавшееся море. Затем, отбросив в сторону свою накидку из тапы, он первый бросился в море и принялся, сражаясь с волнами, вытаскивать на берег тонущих моряков. В это время на берегу Эбнер быстро организовал спасательные группы, которые вошли в море, связанные одной веревкой. Они двинулись к рифам, от которых этот невероятный, фантастический ветер успел отогнать всю воду, обнажив камни. Впереди каждой группы находился опытный пловец, такой как Келоло, и именно он вылавливал обессилевших моряков у самой кромки рифов, а затем передавал их непосредственно в руки спасателей. Без активной помощи Келоло и Эбнера потери американского китобойного флота составили бы не семьдесят человек, а все триста. 
 Когда спасение моряков подходило к концу, а Эбнер, прихрамывая, продолжал выкрикивать слова поддержки, вдруг один из пловцов передал ему уже мертвое тело какого-то юнги. Преподобный Хейл был настолько потрясен этой страшной морской трагедией, что немедленно начал молиться: 
 -О те, кто плавает на больших кораблях и тонет в морях! Вы видите творения Божьи и все чудеса, которые он оставил в пучине... 
 Но как только Эбнер снова посмотрел на бушующее море, он запнулся на полуслове. Тот самый пловец, который только 
 что вручил ему утонувшего мальчика, был никто иной, как сам Келоло. Теперь он кричал остальным гавайцам: 
 -Молитесь Каналоа, чтобы он прибавил вам сил! 
 И к ужасу Эбнера, островитяне принялись молиться старому божеству. 
 Когда свист стал понемногу утихать, Эбнер безвольно сидел под защитой деревьев коу, наблюдая, как доктор Уиппл ухаживает за спасенными моряками и оказывает им первую помощь. Когда же Джон решил передохнуть и подошел к Эб-неру, священник сказал: 
 -Этот ураган ведь не может иметь никакого отношения к смерти Маламы, верно? - Уиппл ничего не ответил ему, и тог да преподобный Хейл продолжил: - Джон, ты же ученый. - С того дня, когда Уиппл покинул институт миссионеров, Эбнер перестал при обращении добавлять слово "брат". - Как бы ты объяснил такой ветер? И полное отсутствие дождя? Что это за ветер, который пришел не с моря, а с гор? 
 Даже во время спасения моряков Джон уже поймал себя на том, что постоянно думает об этом странном ветре и пытается найти разумное объяснение его возникновению. Теперь он высказал одно из своих предположений приятелю: 
 Наверное, горы с другой стороны острова расположены таким образом, что образуют некое подобие воронки. Скорее всего, там есть и множество совершенно открытых долин, по которым проносятся пассаты. Когда они перебираются через горные хребты, весь воздух сжимается, чтобы войти в эту во ронку, и в результате на Лахайну обрушивается ураган. 
 Но этот ураган все равно не имеет никакого отношения к смерти алии, да? - с подозрением в голосе повторил свой во прос Эбнер. 
 Нет. Мы все можем объяснить, и знаем, что любой ве тер - всего лишь явление природы. Но, конечно же, - ко варно добавил он, - вполне возможно и то, что ветры с дру гой стороны гор начинают дуть только тогда, когда умирает алии. - Он пожал плечами. - Но если это так, значит Кело ло прав. 
 Эбнер хотел продолжить спор, но почему-то передумал и сменил тему: 
 -Скажи мне, Джон, как ты себя чувствовал в самый пик урагана, когда находился на пирсе и спасал этих несчастных моряков, когда ты увидел тонущие суда, команды которых 
 совсем недавно измывались над всем городом... ну, когда ты понял, что их покарал сам Господь? 
 Доктор Уиппл повернулся к товарищу и взглянул на него с удивлением. Но тот, не обращая внимания на доктора, продолжал: 
 -Тебе не показалось, что это было похоже на... ну, на то, что произошло с египтянами в Красном море? 
 Уиппл поморщился, поднялся со своего места и позвал жену, которая занималась ранеными моряками: 
 -Я не думаю, что это алии посылает ветер, или что это Бог потопил корабли. 
 Но он не стал ждать, пока Эбнер вступит с ним в полемику. Он снова двинулся к пирсу, но, когда подходил к нему, Эбнер все же догнал доктора. 
 Послушай, Джон, на самом деле я хотел спросить тебя вот о чем: в тот самый момент, который я назвал возмездием Господа за разрушение города, ты сам испытывал какое-ни будь чувство мести по отношению к этим морякам? 
 Нет, - печально ответил Уиппл. - Я думал только об одном: "Надеюсь, нам удастся спасти этих несчастных". 
 И я думал о том же, - признался Эбнер. - И даже сам себе удивился. 
 Ты просто растешь на глазах, - резко произнес Джон и удалился. 
 * * * 
 Однако в чем-то неожиданно Лахайна все же выиграла от обрушившегося на нее урагана года, который снес половину города и нанес ему большой урон. Когда последствия урагана были ликвидированы, Келоло уже в третий раз помог Эбнеру перестроить церковь, но на этот раз кахуны даже не стали спорить о том, с какой стороны нужно делать дверь в храме. Они сами расположили ее там, где ей было положено находиться с самого начала, там, как приказывали местные божества, и каменная церковь, которая была выстроена в тот год, простояла более века. 
 Теперь Лахайна, самый красивый из всех городов на Гавай ях, начала процветать, подтверждая свое положение нацио нальной столицы. Деловым центром королевства по-прежнему оставался Гонолулу, поскольку иностранцы привыкли жить 
 по соседству со своими консульствами. Но сами алии всегда недолюбливали Гонолулу, считая его мрачным, душным и неуютным городом. И хотя нельзя было отрицать факта, что юный король и его регенты проводили там все больше времени, когда предоставлялась возможность, король любил приезжать в Лахайну. Его женщины зачастую оставались там, в прохладных травяных домиках, и проводили время в тени деревьев коу, когда короля отзывали по делам в Гонолулу. 
 После страшных событий команды китобойных судов стали вести себя намного скромнее, а таких кораблей с каждым годом становилось все больше. В году их было , а в - уже . А поскольку они стояли на рейде по четыре недели весной и столько же времени осенью, на подходах к Лахайне часто можно было видеть огромное количество мачт. Так как знаменитый свистящий ураган повторялся в Лахайне только дважды в сто лет, все суда наслаждались покоем, а их команды чувствовали себя в полной безопасности в этом тихом заливе, в окружении прекрасных островов. Большое значение имела китобойная флотилия для компании "Джандерс и Уиппл", потому что капитан каждого судна обязательно платил им деньги за какую-нибудь услугу. Может быть, на корабле не хватает хвороста? У "Дж. и У." он имеется. Хочется солонины? Доктор Уиппл узнал рецепт засаливания диких свиней. Нужна сама соль? "Дж. и У." владели монополией на выварку соли в удобных кавернах, образованных природой в затвердевших потоках лавы. Может быть, капитан требует, чтобы на его корабле всегда присутствовало свежее мясо? "Дж. и У." могли предоставить здоровое поголовье и сколько угодно фуража в виде листьев дерева ти, которых хватит на долгое путешествие. Сладкий картофель, апельсины, которые завез сюда еще капитан Кук, и сушеная рыба, приготовленная по рецепту доктора Уиппла - у компании "Дж. и У." имелось буквально все. А если уж кораблю понадобилась бечева, самая крепкая в мире, или даже свитые из нее канаты, то все уже знали, что монополия на эту продукцию уже давно принадлежит небезызвестным "Дж. и У.". 
 Джон Уиппл разработал еще одну схему, которая приноси ла компании огромные прибыли. Если в порт входило кито бойное судно с запасом китового жира, однако не с таким уж большим количеством, чтобы можно было возвращаться до мой, но с предельным, чтобы опять плыть с ним к берегам 
 Японии, в дело вступала компания "Дж. и У.". Уиппл подписывал с капитаном договор на хранение бочек с китовым жиром. Когда таких бочек накапливалось достаточно, Джон находил американского капитана, который соглашался отвезти весь груз в Нью-Бедфорд. Таким образом, получалось, что "Дж. и У." получала свой процент за хранение груза, за доставку его в Новую Англию и за фрахтовку корабля, который выполнял рейс. Поэтому Уиппл посчитал, что следующим логичным шагом в развитии бизнеса будет непосредственная покупка у китобоев груза китового жира на свой страх и риск, но с расчетом на большую выгоду. 
 После этого Уиппл внес следующее предложение: компания "Дж. и У." должна приобрести свои суда и вплотную заняться китобойным промыслом. Однако осторожный капитан Джандерс, в задумчивости пощипав себя за рыжую бороду, остался непреклонен в своем решении: 
 В этом мире есть только один способ зарабатывать день ги, - начал он. - И мой девиз таков: "Не владей ничем, но контролируй все". Купить партию китового жира? Ни за что! Так как в этом случае ты начнешь волноваться за рынок. Пусть этим товаром владеет кто-то другой. Мы его примем, сохраним, и в результате получим куда больший процент. А что касается покупки корабля... Это уж самое настоящее безумие. Я лично знаком со всеми злоключениями судовладельцев. Им прихо дится доверять и полностью рассчитывать на капитана-него дяя, сволочного помощника и распутную команду. Им нужно кормить всю эту братию, страховать судно, жить, как в кошма ре, при каждом шторме, а потом всю прибыль делить с этой чер товой командой. 
 Но ты сам в свое время купил "Фетиду", - резонно на помнил Уиппл. 
 Разумеется! - согласился Джандерс. - Было дело, я ку пил этот корабль. Но ты ведь сам помнишь, с какой радостью я от него отделался при первом же удобном случае. В предыду щий рейс я заметил, что у Келоло слюнки потекли при виде мо его брига, и поэтому сразу сообразил, что смогу обстряпать эту сделку. Но чтобы я еще раз владел кораблем и тяготился ответ ственностью? Никогда! - И он указал в сторону гниющего кор пуса знаменитой "Фетиды", который так и остался торчать на рифах. - Как только тебе захочется приобрести свой собствен ный корабль, поглядывай вон туда и вспоминай "Фетиду". 
 Однако такой ответ не удовлетворил Уиппла, и он возразил: 
 -И все же кто-то делает деньги на кораблях. Вот я и поду мал, что это могли бы быть мы сами. 
 Джандерс частично согласился с таким высказыванием. 
 -Я верю в то, что, владея кораблем, можно получать не которую прибыль, - кивнул он, - но если мы с тобой будем вести дела здесь и правильно использовать землю, Джон, мы сделаем столько денег, что все судовладельцы дрогнут перед нами. Ничем не владей, но контролируй все. 
 А в тех областях, которые решил контролировать капитан Джандерс, он хорошо разбирался. Он прекрасно знал рынок, и поэтому понимал, что мясо надо отсылать, например, в Орегон, а оттуда забирать меха для Кантона, переправлять шкуры в Вальпараисо, а жир и сало - в Калифорнию. Он получал непосредственную прибыль от каждого обмена, от каждой самой маленькой сделки, и всегда мог помочь, когда у кого-то случались неприятности, потому что тогда деньги имели свободное хождение. Постепенно капитаны китобойных судов поняли, что этому человеку можно доверять, и он стал выступать в роли их агента. Если капитан решил рискнуть и попробовать торговать редким сандаловым деревом, узнав о том, что капитан Джандерс сколотил свое состояние именно на нем, "Дж. и У." с радостью хранили этот товар, а также составляли рекомендательные письма в Кантон местным торговцам, которые могли бы купить всю партию. Если кто-то еще принимал решение сделать деньги на свежей говядине, продав ее в Орегоне, то "Дж. и У." снабжали этого капитана живым скотом, посылая для этого отчаянных гавайских юношей в горы. А те, уже при помощи лассо, отлавливали одичавший скот, который завез на острова капитан Ванкувер в году. 
 Чтобы заручиться хорошим отношением к себе моряков, компания "Дж. и У." также предлагала им некоторые бес платные услуги. Если кто-нибудь из матросов решал жениться на местной девушке, ему не надо было обращаться к преподоб ному Хейлу, чтобы тот заключил брак и провел церемонию. Все знали, что Эбнер не одобряет подобные браки и всякий раз сначала проводит с матросом часовую беседу, во время которой неизменно пытается убедить несчастного жениха в том, что Гос подь давно запретил блудить с язычниками. Однако Келоло дал доктору Уипплу право совершать церемонию бракосочетания 
 моряков с гавайскими женщинами. Многие семьи, впоследствии занявшие свое место в истории Гавайев, произвели на свет политиков смешанной расы, управлявших островами. Подобные браки заключались именно в магазине "Дж. и У.", где свидетелями всегда выступали Аманда, капитан Джандерс и его жена Луэлла. По мнению Эбнера, все участники таких бракосочетаний жили в блуде, о чем он неоднократно сообщал им. 
 Компания "Дж. и У." выполняла функции почты для флота, и иногда письма лежали в ячейках, плесневели и ждали своих адресатов по несколько лет. Но наступал такой день, когда моряк, поднимаясь по деревянным ступенькам, еще издалека кричал: "Есть для меня что-нибудь?!" Затем матерый странник присаживался на стул и читал о событиях, которые произошли в его семье сорок месяцев назад. Потом он, как правило, просил Джона Уиппла принести ему бумагу, и тогда доктор пояснял: "Вон, видите то здание на углу? Там находится специальная комната, где моряки пишут письма. Спросите там мистера Кридленда, и он побеспокоится обо всем остальном". 
 Очень часто случалось так, что капитаны присылали за просы компании "Дж. и У." еще из тех далеких мест, где охо тились на китов, прося найти им персонал в количестве, на пример, шести человек, которых они с удовольствием взяли бы в команду, как только корабль прибудет в Лахайну. Капи тан Джандерс знал о том, что китобои предпочитают мускули стых и мощных гавайцев, и обеспечивал корабли такими мат росами по пять долларов за человека. Правда, случалось и так, что в данное время желающих потрудиться на флоте не находилось, и тогда Джандерс навещал одноглазого и беззубо го начальника полиции Келоло, обращаясь к нему со словами: " В следующем месяце мне потребуются восемь или десять де зертиров" . Тогда Келоло отправлял своих подчиненных по де ревням, и они выискивали всевозможных убийц, подлецов, развратников и безнадежных пьяниц, которых, впрочем, мог ла в то время предоставить любая страна. При этом ни один американский изгой не мог настолько деградировать, как на Гавайях. Но всякий раз какая-нибудь добрая гавайская семья обязательно брала негодяя под свое крылышко. Эти прием ные родственники даже пытались оказывать полиции сопро тивление, только бы никто не арестовал их протеже. Однако когда этих негодяев, наконец, препровождали в тюрьму, мис тер Кридленд из Часовни для моряков, прохаживаясь по ря
 дам преступников, доходчиво объяснял: "Если вас вернут в Америку в цепях, то суд обязательно приговорит вас к длительному тюремному заключению. Но если вы добровольно послужите во флоте, то не только заработаете деньги, но и избежите суда". Затем, при помощи Эбнера и его долгих нравоучительных проповедей и молитв, Кридленд за короткое время приводил этих законченных преступников в надлежащий вид. Как только в порт становился корабль, капитан которого испытывал нехватку в рабочей силе, Келоло освобождал бродяг, а капитан Джандерс выводил их на пирс и объявлял капитану: "Вот вам прекрасная компания настоящих мужчин, из которых вы можете выбрать себе матросов". И снова при этом " Дж. и У." полагался определенный комиссионный процент. 
 Иногда на почту "Дж. и У." поступали более важные письма личного характера. Как-то раз в году капитан Джандерс отправил в город Уиппла с тем, чтобы тот разыскал гавайца Пупали, поскольку для него пришло письмо из Вальпараисо, и, как показалось капитану, в письме лежала весьма существенная сумма денег. Когда в магазине появился толстяк Пупали, Джандерс объяснил: 
 Я сам ничего не понял, Пупали, но тебе пришло письмо. Оно адресовано тебе. 
 Но я не умею читать, - ухмыльнулся островитянин. 
 Хорошо. Садись и слушай, я тебе его прочитаю, - сми лостивился капитан. 
 Пупали послушно закивал, и глаза его загорелись в предвкушении чего-то очень важного и радостного. 
 Когда Джандерс вскрыл письмо, из него выпали несколько купюр и от сквозняка закружились по комнате. Пупали вскочил со стула и принялся придавливать к полу упавшие бумажки. Со стороны могло показаться, что этот человек яростно давит тараканов, с таким усердием принялся гаваец за дело. 
 Это мои деньги? - снова расплылся в улыбке счастли вый Пупали. 
 Сейчас все узнаем, - пообещал Джандерс, извлекая из конверта тонкий лист бумаги, на котором и было написано по слание. "Моему доброму другу Пупали из Лахайны", - начал капитан. - Ну что ж, по крайней мере, нам уже известно, что письмо написано тебе. Теперь разберемся, кому принадлежат эти деньги, - объявил Джандерс, и толстяк рассмеялся, зави дев, какая толпа собралась у окна, едва заслышав весть о том, 
 что один из местных жителей получил какое-то очень важное письмо из Вальпараисо. 
 -От кого ему письмо? - спросил кто-то из собравшихся зевак. 
 Капитан Джандерс, не спеша, разгладил листок и посмотрел на последнюю строчку. 
 От капитана Хоксуорта, - не без удивления объявил он. При упоминании фамилии жуткого капитана кое-кто из га вайцев в страхе отступил на несколько шагов. Воспоминания о том, как Хоксуорт стрелял из пушки по городу, еще не до конца выветрились из голов островитян. 
 Что он от меня хочет? - спросил Пупали. 
 "Я посылаю вам с этим письмом, мой старый и верный друг, сорок пять английских фунтов стерлингов. Это большая сумма. Мне ее вручил один английский капитан у берегов Японии в виде подарка, когда я передал ему твою дочь Илики. Этот капитан - симпатичный честный человек, и он пообе щал мне, что будет заботиться об Илики. Он сказал, что забе рет ее к себе домой в Бристоль, когда его круиз закончится. Так как Бристоль находится на другом конце света, то я пола гаю, что ты больше никогда не увидишь Илики. Когда я встре чался с ней в последний раз, она выглядела вполне счастливой и была здорова. Я не мог привезти ее назад в Лахайну, по скольку с полным грузом возвращался домой, где такую де вушку, как Илики, могли неправильно понять. Но так как мне нужно было принимать какое-то решение, я подумал, что будет лучше, если я передам ее приличному английскому ка питану, чем брошу на произвол судьбы в таком городе, как Вальпараисо, где она бы наверняка попала в беду. Я пересы лаю тебе этот подарок от капитана, за исключением пяти фун тов, которые я вычел из суммы и отдал Илики, поскольку счи таю, что женщина, находясь в чужой стране, все же должна иметь свои деньги. Надеюсь вскоре увидеться. Передавай при вет жене и остальным дочерям. Они все - очень милые и доб рые девушки. Твой верный друг Рафер Хоксуорт". 
 Общее мнение местных жителей было единодушным: капи тан Хоксуорт поступил благородно, поскольку все, кто хоть не много знал Вальпараисо и Новую Англию, понимали, что такая девушка, как Илики, вряд ли стала бы счастливой в тех местах. И хотя все прекрасно понимали, что и английский капитан пе ред тем, как ему настанет время возвращаться домой, передаст 
 Илики другому капитану, все же оставалась надежда, что он, возможно, привыкнет к девушке и не захочет с ней расставаться. Вся Лахайна пришла к выводу, что подарок в пятьдесят фунтов был достаточно щедрым, и что капитан Хоксуорт повел себя благородно уже во второй раз, когда предусмотрительно оставил девушке пять фунтов из общей суммы. Внезапно на беспечного Пупали стали смотреть как на разбогатевшего счастливчика. 
 Однако эту сделку тут же осудил преподобный Хейл, который, едва услышав о случившемся, поспешил в магазин " Дж. и У.", чтобы удостовериться в подлинности письма. Затем он выследил Пупали и, приблизившись к нему, заявил на гавайском: 
 Ты не должен оставлять себе эти деньги. Позорно тебе, как отцу, получать выгоду от продажи своей собственной дочери. 
 А разве это большое капу? - удивился толстый гаваец, а вместе с ним и жена, и все остальные дочери. 
 Это такое страшное капу, что для него даже нет слова, - подтвердил Эбнер. 
 Но вы только что назвали какое-то слово, - напомнил Пупали. 
 Я использовал сразу несколько слов, - огрызнулся Эб нер. - Я просто хотел сказать, что в цивилизованном языке не нужно иметь такого слова, потому что подобные поступ ки... - Он запнулся, смутился и закончил коротко: - Это ужасный поступок, Пупали. И поэтому ты не можешь оста вить себе эти деньги. 
 Так куда же мне их девать? - снова удивился гаваец. 
 Я полагаю, - начал Эбнер после некоторого раздумья, - что лучше всего передать их церкви и искупить тот грех, час тью которого ты сейчас являешься. 
 Пупали достал деньги и принялся внимательно рассматривать их, но потом отрицательно замотал головой: 
 -Нет, - резонно заметил он, - если эти деньги являются капу, как вы объяснили, то пусть лучше они принесут неприят ности мне одному, а не вашей замечательной церкви. 
 Эбнер прокашлялся и продолжил объяснения: 
 Всю историю человечества церковь занималась тем, что исправляла ошибки людей в любом обществе. И если ты от дашь деньги на доброе дело, то это капу будет снято. 
 С другой стороны, - возразил Пупали, - ваша церковь уже несколько раз была разрушена, потому что духам было неугодно, что вы построили ее именно так. 
 Это происходило из-за огня и ветра, - поправил гавай ца Эбнер. 
 А теперь, если вы этими деньгами рассердите своего Бо га, она опять обязательно сгорит, - победно заключил Пупа- ли. - Поэтому я не могу допустить, чтобы вы так серьезно ри сковали, Макуа Хейл. Я оставлю деньги себе. 
 В общем, сделка, касающаяся Илики, оказалась такой выгодной для лентяя Пупали, что теперь он начал предлагать трех оставшихся дочерей всем капитанам китобойных судов. Но к тому времени девушки успели растолстеть и отличались легкомыслием, поэтому желающих не находилось. 
 * * * 
 Несмотря на большое число неудач, эти годы, в общем, были для Эбнера и Иеруши счастливыми. Сейчас у них было уже четверо детей: двое мальчиков и две девочки. При этом каждый ребенок обладал незаурядными способностями и от личался удивительным умом. Правда, Эбнер часто расстраи вался по поводу того, что его малыши не имели возможности поиграть с детьми Уипплов или Джандерсов, потому что и Луэлла, и Аманда упорно продолжали не только разрешать своим отпрыскам общаться с гавайцами, но и поощряли де тей, когда те пытались говорить на этом отвратительном язы ке. Дети Хейлов всегда оставались одни за высокими стенами своего сада. Каждое воскресенье они, умытые и причесан ные, появлялись в церкви, а по вечерам в выходные дни Эб нер водил их к порту, где они с удовольствием рассматривали дальние острова, которые окружали Лахайну. Развитые не по годам дети играли в изобретенную ими же игру "Кто пер вый заметит кита". В определенное время года они пытались первыми увидеть кита-маму с детенышем, и это доставляло им большую радость. Вся семья наслаждалась таким отды хом в конце недели, а дети научились по-настоящему ценить красоту, наблюдая закаты и созерцая окружающие Мауи ост рова. В декабре солнце садилось за Ланаи, и казалось, что ог ромный огненный шар ложится спать прямо в жерло потух шего вулкана, а в июне гигантское сияющее солнце заходило за берега Молокаи, расцвечивая при этом все море оранжевы ми и багровыми полосами. Когда темнота опускалась на ост ров, дети внимательно прислушивались к перекликающимся 
 совам и нежному шепоту ветерка в листьях кокосовых пальм. Сколько поэзии и романтики таили в себе такие вечера! 
 Но больше всего детям нравилось, когда отец указывал в сторону гниющего корпуса "Фетиды" и говорил: 
 -Я помню то время, когда мы с мамой плыли сюда из Бо стона вон на том бриге. 
 После этого он убедительно доказывал своим отпрыскам, что они принадлежат к трем драгоценным братствам: 
 -Вы являетесь детьми Господа Бога. Все люди на Земле - ваши братья. И вы произошли от самой отчаянной группы смельчаков, которые когда-либо приплывали на Гавайи, то есть от миссионеров, добравшихся сюда на борту "Фетиды". 
 Как-то вечером Михей прошептал своей матери: 
 -Отец говорит, что все люди - братья, но только те, кто приплыл на "Фетиде", все равно немножко лучше остальных. Разве это правда? 
 И к удивлению мальчика, мать ответила ему: 
 -Твой отец абсолютно прав. На земле нет людей лучше, чем те, кто приплыл на борту "Фетиды". 
 Правда, Михей впоследствии стал замечать, что с каждым годом в отцовских рассказах о путешествии на бриге волны в морях становились все выше, а условия на корабле все более стесненными. 
 Иеруша в те дни пребывала в радости, потому что девять лет на Лахайне научили ее, как можно наслаждаться жизнью и в маленькой травяной хижине. Двумя ее основными бедами оставались клопы и тараканы, хотя тщательная уборка дома помогала справиться с первыми, а привычка Иеруши внимательно следить за едой и все съестное вовремя упаковывать и прятать, наконец, надоела тараканам, и они перебрались в другой дом, к более беспечной хозяйке. Но даже после этого травяные стены, покрытые циновками из пандануса, продолжали оставаться прекрасным убежищем для разного рода насекомых. Нередко среди ночи кто-нибудь, ворочаясь на своем жалком ложе, вдруг давил очередного паразита, и при этом раздавался характерный хруст хитиновой оболочки. Конечно, трудно было бороться и с пылью, поскольку земляной пол был покрыт всего лишь морской галькой. И все же жизнь была возможна и в таких условиях, а иногда даже и приятна. 
 Аманда Уиппл и Луэлла Джандерс между собой не раз гово рили о том, что их терпеливая сестра Иеруша просто убивает 
 себя в этой сырой травяной хижине, и вместе они посылали петицию в комитет по делам миссионеров в Гонолулу, прося выделить для строительства нового дома немного древесины. "Наши мужья согласились бесплатно выстроить жилище этой многострадальной христианке, если бы только вы обеспечили нас стройматериалами", - писали женщины. Но так как одной из просительниц выступала Аманда Уиппл, которая, по слухам, одобряла решение мужа выйти из числа миссионеров, а также учитывая и то, что Джон Уиппл дважды получал порицания от комитета, в том числе и за помощь в заключении браков между американскими моряками и гавайскими девушками, эта петиция не возымела эффекта, и Иеруша продолжала жить и работать в своей темной и сырой лачуге. 
 Если бы Эбнер узнал о поступке Аманды, он был бы просто взбешен, поскольку упорно придерживался своего первоначального убеждения: "Нас прислали сюда в качестве слуг Господа. И через подарки от миссии он обеспечит нас всем тем, чем сочтет необходимым". Иеруше, конечно, хотелось видеть своих детей не только в обносках, которые передавали миссионерам благотворительные общества, и поэтому, не жалея собственного здоровья, она распарывала старую одежду, перекраивала ее и шила своим ребятишкам новые наряды. Правда, в одном она тоже оставалась непреклонной: "Нам очень нужны книги для Михея. Если ты не напишешь об этом в Комитет, то мне придется обратиться к ним самостоятельно". Она не стеснялась останавливать на улице капитанов китобойных судов и выпрашивать у них те книги, которые те сами уже прочитали, но которые могли бы очень пригодиться ее способному мальчику. "Я хочу, чтобы он научился всему, что потребуется потом для поступления в Йель, - поясняла Иеруша. - Но дело в том, что он читает очень быстро и прекрасно все понимает". Так или иначе, но она доставала книги для сына. 
 Каждый год Иеруша испытывала момент полного материнского счастья. Он наступал тогда, когда перед Рождеством ей приходила посылка с подарками от родителей из Уилпола, штат Нью-Гемпшир. Эти посылки, как правило, ей доставляли в ноябре, но Иеруша никогда точно не знала, когда же ей в дверь постучит матрос и громко объявит: 
 - Мэм, вам посылка! 
 Как волнительно и приятно было услышать такое сообще ние! Но, конечно, куда более восхитительной была минута, 
 когда все семейство вставало полукругом, а Эбнер торжественно распаковывал коробку и открывал ее. Внутри, как всегда, лежали сушеные яблоки, груши и вяленая говядина. "Вот эти штанишки подойдут Михею, определяла Иеруша, бережно рассматривая каждую вещь. - А это платьице как раз для Люси. Дэвиду будет очень хорошо в этом, а Эстер - вот в том". По крайней мере, в ближайшее воскресенье Иеруша могла уже ни о чем не беспокоиться, а только поглядывать на своих разодетых малышей и гордиться ими. Она всегда оставляла коробку из-под подарков в доме после того, как в ней ничего не оставалось. Миссис Хейл было приятно изредка посматривать на нее и вспоминать холодные зимние вечера в Нью-Гемпшире, пахнущие домашним сидром. 
 Главной же причиной, по которой Эбнер никак не мог позволить себе принять помощь от Уипплов, была следующей: одна фраза Джона никак не выходила из головы Эбнера и постепенно стала символом измены, которую совершил его бывший сосед по комнате в Йеле. Иногда в самый неподходящий момент она снова и снова звучала в ушах преподобного Хейла: "Я не думаю, что это алии посылает ветер, или что это Бог потопил корабли". И чем больше Эбнер задумывался над этими словами, тем более противными и даже омерзительными они становились для него. 
 -Говоря простыми словами, - рассуждал Эбнер, - он сравнил языческих идолов алии с самим Господом Богом. Как это ужасно! 
 И он старался меньше встречаться с Джоном Уиппл ом. Даже если ни один из бывших приятелей этого не сознавал, вместе с финансовыми успехами Джона Эбнер Хейл все больше полагался на Бога. Так как в Лахайне (как, впрочем, и во всех остальных местах) эти линии развития не параллельны, а расходятся, потому и получилось так, что расстояние между Хейлом и Уиппл ом тоже увеличивалось. В конце концов, мужчины просто перестали понимать друг друга. 
 Тем не менее, Уиппл продолжал интересоваться делами Эбнера, и как-то раз с удивлением и облегчением услышал от одного салемского капитана, приплывшего недавно из Бостона, следующую историю. Дело в том, что прямо в порту этого города происходило нечто странное. 
 -Ну, на сегодняшний день все уже закончено, - пояснил капитан, рассказывая свою историю. - Руководил всем один 
 господин из Нью-Гемпшира по имени Чарльз Бромли. Он строил двухэтажный дом прямо в доке, рядом с морем. Правда, в доме не хватало подвала, но все остальное было на месте, даже оконные рамы. Как только дом был выстроен, по нему прошлись плотники с кистями и краской и пометили каждую деревяшку цифрой. Чертежники сделали необходимые зарисовки и планы, также с указанием номеров каждой детали этого домика. И что же случилось потом, как вы полагаете? - Капитан выдержал паузу и закончил: - Черт бы меня побрал, если они не разобрали дом по доскам и не погрузили его на борт огромного корабля. 
 Какого корабля? - заинтересовался Уиппл. 
 "Карфагенянина", - пояснил рассказчик. - Там капи таном некий Хоксуорт из Бедфорда. 
 Я был бы вам глубоко признателен, капитан, если бы вы больше никому об этом не рассказывали и оставили свою ис торию в тайне, - попросил Уиппл. 
 Кроме всего прочего, - добавил тот, - дом направляется к вашим островам. Не исключено, что в Гонолулу. Я был на столько потрясен происходящим, что разговорился с тем госпо дином, Чарльзом Бромли. Поначалу он не был расположен бе седовать, но потом признался, что сама идея исходила именно от капитана Хоксуорта. Капитан наведался к нему в дом и рас сказал о том, что одна миссионерская семья из Гонолулу... ну, в общем, они живут, как свиньи. Вы же понимаете: травяная хижина, клопы, тараканы. Но почему Бромли решил выстро ить дом и переправить его сюда, я, признаться, так и не понял. 
 Так вы обещаете мне выполнить то, о чем я вас попро сил? - взмолился Джон. 
 Конечно, - легко согласился капитан. 
 -Уверяю вас, - заверил Уиппл, - вы защитите одну весьма достойную женщину от ненужной встряски и осужде ния, если умолчите о том, о чем вы мне только что рассказали. Я, в свою очередь, тоже сохраню тайну. 
 * * * 
 Однако заботы доктора Уиппла о такой мелочи, как новый дом, скоро были вытеснены событиями куда более важными. Эбнер внезапно осознал, что в Лахайне начали происходить ка кие-то таинственные события, в которых он сам никак не мог 
 разобраться. А так как преподобный Хейл считал себя главным экспертом во всем, что творилось в городе и за его пределами, он стал раздражаться. Ему казалось, что гавайцы нарочно задумали что-то недозволенное, и делается это все за его спиной. В своем отчете в Гонолулу Эбнер записал: "Впервые я обратил внимание на странное поведение гавайцев четыре дня назад, когда возвращался после исследования сгоревшей хижины, в которой хозяин курил табак. Сделав замечание и осудив за эту пагубную привычку, я случайно заглянул на территорию дворца Маламы, где заметил нескольких знакомых мне кахун. Они наблюдали за строительством большого нового травяного дома. 
 Что вы здесь возводите? - поинтересовался я. 
 Небольшой домик, - уклончиво ответил один из них. 
 Для чего? - не отступал я. 
 В остальных домах завелась плесень, - солгали они. 
 В каких других домах? - попросил уточнить я. 
 Ну, вон в тех, - ответил один из кахун и махнул рукой в неопределенном направлении. 
 В каких конкретно? - настаивал я. 
 На этот вопрос они не смогли мне ответить, поэтому я позволил себе пройти на территорию строительства и лично осмотреть дом. Он оказался достаточно просторным, с вполне добротными дверьми, окнами и даже двумя китайскими зеркалами в рост человека. 
 Это очень даже приличный дом, - заметил я, но кахуны, все как один, лишь пожали плечами, а кто-то даже заявил: 
 Обычный маленький домик. 
 В конце концов, мне пришлось отстать от этих лживых негодяев. Я стал исследовать дома, расположенные поблизости, один за другим, но запаха плесени нигде не почувствовал. Поэтому я вернулся к кахунам и снова начал допытываться: 
 Скажите мне, что вы здесь строите. 
 Дом, - просто ответили они мне на этот раз, и я снова ушел от этих конспираторов. Тем не менее, мне кажется, что они задумали что-то подозрительное. Правда, что именно, я пока что не знаю сам". 
 Эбнер как раз рассуждал об этих таинственных событиях, как вдруг в дверном проеме заметил цепочку из семи гавай цев, возвращающихся с гор и несущих с собой ветки маиле и большие букеты цветущего имбиря. Оставив перевод Библии, Эбнер поспешил к дороге и потребовал объяснений. 
 Мы ничего не знаем, - ответили островитяне. 
 Кто посылал вас в горы? - настойчиво продолжал Ма ку а Хейл. 
 Мы не знаем. 
 Куда вы несете эти цветы? 
 Мы ничего не знаем. 
 Все вы знаете! - раздраженно воскликнул Эбнер. - Да же смешно утверждать, будто вы понятия не имеете, куда сей час направляетесь! - И он похромал вслед за ними до самого порта, где гавайцы неожиданно разбрелись в разные стороны и отправились каждый по своим делам. 
 Взбешенный священник некоторое время молча стоял на жаре, пытаясь собрать воедино все улики, чтобы прийти к какому-нибудь логическому выводу. Затем, засунув руки в карманы пиджака, он отправился в магазин "Дж. и У.". Там, едва завидев Уиппла, он бесцеремонно начал: 
 Джон, что происходит в Лахайне? 
 А что ты имеешь в виду? 
 Я только что встретил семерых гавайцев. Они несли с гор цветы маиле и имбиря. Зачем это им понадобилось? 
 Почему ты не спросил у них самих? - удивился Джон. 
 Я спрашивал, но они не хотят отвечать. 
 Наверное, это нужно для какой-нибудь церемонии, - высказал свое предположение доктор Уиппл. 
 Эбнер презирал это слово и одновременно боялся его. В его воображении сразу возникали всевозможные языческие ритуалы и сексуальные оргии, поэтому он осторожно поинтересовался: 
 -Ты хочешь сказать, что они готовят какую-то языче скую церемонию? 
 И тут Уиппл что-то припомнил: 
 Только теперь, когда ты заговорил об этом, я тоже могу рассказать тебе кое-что интересное. Два дня назад кто-то из капитанов китобойных судов попросил меня продать ему большое количество тапы. Обычно я могу достать сотню яр дов, лишь щелкнув для этого пальцами. На этот раз мне при шлось обойти с дюжину домов, и хотя там продолжали делать тапу, у них не нашлось и кусочка на продажу. 
 Что же они делают с таким количеством тапы? - надав ливал Эбнер. 
 Все отвечали одно и то же: "Это для Келоло". 
 Услышав это, Эбнер рассказал доктору и об остальных своих наблюдениях. Вдвоем они попытались тщательно сопоставить все факты и сложить их в единую картину, но у них снова ничего не получилось. 
 Джон, что происходит у нас под носом? - чуть не пла кал Эбнер. 
 Понятия не имею, - искренне признался доктор. - Ска жи мне, Келоло и его дети давно были в церкви последний раз? 
 Все как всегда. Они ходят в церковь и продолжают оста ваться такими же набожными, как и прежде. 
 Я бы на твоем месте внимательнее присмотрелся к Кело ло, - засмеялся Уиппл. - Это же старая коварная акула! 
 И весь остаток дня Эбнер провел в раздумьях. Теперь он был уверен в том, что на острове готовится какое-то серьезное событие, которое, однако, тщательно скрывается от него. Но отчаяние, овладевшее священником, было ничем по сравнению с тем состоянием, которое он испытал тем же вечером, когда откуда-то из долины до его ушей донесся приглушенный звук языческой барабанной дроби. Эбнер напряг слух, но тут все стихло. Затем барабаны застучали вновь, и Эбнер в ужасе выкрикнул: 
 -Так это же хула! 
 Даже не предупредив Иерушу о том, куда и зачем он уходит, Эбнер отправился на поиски злосчастного места, откуда неслись звуки давно запрещенной хулы. Миссионер пытался по эху определить, где же скрываются эти невидимые барабаны, и долго бродил от одного дома к другому, пока, наконец, не определил точно ту саму хижину, откуда и доносилась проклятая барабанная дробь. Торопливо продвигаясь по извилистой тропинке, Эбнер был полон решимости немедленно схватить похотливых любителей пирушек и веселья, чтобы сразу же и наказать их, как вдруг из-за высокого дерева вышел гаваец и, между прочим, встал на пути у миссионера, небрежно осведомившись: 
 Куда вы так спешите Макуа Хейл? 
 В том доме, как мне кажется, играют запрещенную ху лу! - зловеще прошипел Эбнер. Но, наверное, этот островитя нин выполнял роль часового, потому что как только Эбнер во рвался в дом, он обнаружил внутри него только нескольких женщин, распевающих гимны. Барабанов нигде не было видно. 
 Куда вы их попрятали? - взревел Эбнер. 
 Кого попрятали, Макуа Хейл? 
 Барабаны. 
 У нас нет никаких барабанов, - с обезоруживающей простотой объяснили собравшиеся. - Мы пели гимны, гото вясь к воскресной службе. 
 Но когда он в следующий раз незаметно подкрался к тому же дому, то снова услышал бой барабанов. Тогда он поделился с Иерушей своими опасениями: 
 -В этом городе происходит что-то странное. И меня сводит с ума, что я никак не могу определить, что же это такое! - Он даже не стал ужинать, а когда в небе появилась луна, сурово произнес: - Я не буду спать, пока не выясню, что за зло гото вится за моей спиной. 
 Несмотря на протесты Иеруши, он вырядился в белую рубашку, свой лучший галстук, фрак и касторовую шляпу. Затем, вооружившись на всякий случай массивной тростью, он вышел в теплую тропическую ночь и для начала несколько минут просто постоял молча под звездами и шелестящими пальмами, отчаянно пытаясь догадаться, что же происходит в его приходе. Однако на этот раз никаких подозрительных звуков он не уловил. 
 Поначалу миссионер даже подумал о том, уж не вздумал ли Мэрфи возобновить хулу в своей винной лавке, но когда он тихо подкрался к питейному заведению, то выяснил, что там царил полный порядок. Затем Эбнер направился к пирсу, подозревая в сговоре капитанов китобойных судов и Келоло, которые вместе могли устроить какой-нибудь развратный праздник. Но на кораблях, залитых призрачным лунным светом, царила тишина. 
 Затем, пока он так и стоял у дальнего конца пирса и наблюдал за кораблями, священник внезапно заметил краем глаза мерцающий огонек к югу от берега. Поначалу он не стал обращать на него внимания, подумав лишь: "Какой-нибудь ночной рыбак вышел на ловлю с факелом". Однако огонек не перемещался, как если бы находился в лодке, и встревоженный Эбнер пробормотал: 
 -Да это не один факел! Там их несколько. 
 Тут Эбнеру сарзу же припомнился новый травяной дом на территории, принадлежавшей когда-то Маламе, собравшиеся там кахуны, и, подобно рыбе, привлеченной светом факела, он захромал от пирса к краю кораллового рифа, мимо форта, 
 больших домов алии, направляясь к дворцу. Когда он бесшумно шагал по песку, свет факелов становился все ярче, и тогда Эбнер догадался, что здесь идет какая-то торжественная церемония, на которую его не пригласили. Поэтому он проявил крайнюю осторожность, перемещаясь от ствола одной кокосовой пальмы к другой, пока, наконец, не достиг такого места, откуда мог скрытно следить за всем тем, что происходило на территории дворца. Первое, что открылось его взгляду - огромное скопление охранников у ворот, выходящих на главную дорогу. "Этих стражей выставили специально, чтобы они не пропустили сюда меня, - с удовлетворением подумал Эбнер, но тут же опять заволновался: - Так какое же зло задумал мой народ?" 
 Долго священнику ждать не пришлось, так как от группы людей, сидевших в кружок и поедавших жареную свинину, отделился один - им оказался Келоло и выступил вперед, одетый в великолепные наряды желтого цвета. За ним последовали шестеро кахун в накидках из перьев. Внезапно Келоло подал какой-то знак рукой, и со стороны пляжа послышался звук барабанного боя. Его подхватил еще один барабан, и вскоре воздух заполнила частая дробь, поддерживающая определенный ритм, похожий на учащенное сердцебиение. Так же внезапно из толпы собравшихся вышли шесть женщин, тех самых, которых Эбнер видел накануне распевающими церковные гимны. Тела их были обнажены до пояса, волосы украшали ярко-красные цветы, на плечи красавицы набросили ожерелья из блестящих черных орехов, а на ноги надели браслеты из акульих зубов, которые сразу же защелкали, как только началась древняя, но не забытая хула. 
 Эбнер, часто ругавший этот танец и выступавший за его за прещение, сам никогда не видел, как он исполняется. И теперь, когда раскачивающиеся юбки из листьев дерева ти начали пере мещаться в полутенях двора, Эбнер впервые обратил внимание на то, какой торжественностью и грацией отличался этот танец. Женщины казались ему бесплотными духами, трепещущими в ритме с ночным ветерком: сначала в движение приходила голо ва и плечи, затем словно бы волна пробегала по полным рукам и плавно заканчивалась у бедер. Это единое движение напомина ло какую-то симфонию гармонии и красоты. Эбнер в растерян ности забормотал: "А я-то всегда думал, что обнаженные муж чины и женщины..." Но его мимолетное впечатление отступило 
 перед событием, произошедшим в следующую минуту. Миссионер стоял, потрясенный увиденным, а вперед вышел чтец заклинаний и, заслонив собой танцовщиц, начал горестно напевать какую-то молитву. Правда, вскоре в его голосе стали чувствоваться и нотки ликования: 
 О великий Кейн, стражник небес! 
 О великий Кейн, стражник ночи! 
 Король всех богов, правитель людей, 
 Кейн, Кейн, Кейн! 
 Приди к нам, благослови нас 
 И участвуй в нашей церемонии. 
 Эбнер смотрел на все происходящее и не верил своим глазам. В этот момент из только что отстроенного травяного дома вышел Келоло. В руках он бережно и почтительно нес древний камень, символизирующий Кейна. Эбнер был уверен, что этот камень уже давно уничтожен, но он каким-то образом продолжал существовать. Видимо, причиной тому была любовь Келоло. И вот теперь вождь поставил его на небольшой каменный алтарь возле самого берега, после чего выкрикнул: 
 - О великий Кейн! Твой народ приветствует твое возвращение домой! 
 Над толпой повисла полная тишина, и гавайцы, один за другим, подходили к алтарю и клали на него цветы. Когда этот ритуал был завершен, кахуны начали нараспев читать всевозможные заклинания. Затем, по приказу Келоло, барабаны заиграли новый ритм, более быстрый и неистовый. Танцовщицы стали раскачиваться с еще большей энергией, а жители Лахайны приветствовали возвращение своего древнего и любимого божества. 
 Невзирая на сотню проповедей Эбнера и две сотни гимнов, посвященных уничтожению идолов, все же этот камень был первым, который воочию лицезрел сейчас священник. И он уставился на него, не в силах отвести взгляда, потому что бы ла в нем какая-то нечестивая привлекательность и тайное оба яние. И то, что идол смог внушить своим почитателям удиви тельную смесь экстаза и благоговения, только подчеркивало его силу и уникальность. Именно этот камень помог миссио неру понять о гавайцах то, что ранее было недоступно ему и казалось непостижимым: постоянные религиозные привязан 
 ности, особую любовь к историческим событиям и прошлому, а также стремление к таинственности. Сейчас Эбнеру очень хотелось выбраться из своего укрытия, подбежать к камню и сбросить с алтаря этого идола, который поддерживал в его прихожанах совсем не христианские настроения. 
 Но вскоре внимание Эбнера переметнулось с идола на фигуру какого-то человека, который вышел из нового травяного дома. Им оказался Кеоки Канакоа. Сейчас он находился в каком-то непонятном трансе, и движения его показались священнику неестественными и, скорее, машинальными. Было вполне очевидно, что юноша находится в состоянии глубокого гипноза. Он был обнажен до пояса, и его тело лоснилось от масел. На юноше была надета набедренная повязка из коричневой тапы, а через левую руку переброшена накидка из перьев. Голову Кеоки украшал шлем, выполненный в старинном стиле, с поднятым вертикально гребнем, проходящим от основания шеи до лба. Кроме того, на шее Кеоки Эбнер увидел ожерелье из человеческих волос, с которого свисал огромный китовый зуб, обработанный в форме крюка. 
 Когда Кеоки приблизился к статуе Кейна, жрец произнес нараспев: 
 -Вот он вышел к нам, этот совершенный, идеальный мужчина. Волосы его черные, с красноватым отливом. Он имеет фигуру вождя, треугольную от плеч и вниз, до узких бе дер. Спина его пряма, у него нет ни малейшего изъяна, ни единого недостатка. Его голова имеет квадратную форму, что было сделано еще во время его младенчества. Выпуклые нозд ри его раздуваются. Шея его коротка и мускулиста, а глаза притягивают к себе, как дерево, манящее рыбу в прудах. Он идеальный мужчина и он пришел сюда, чтобы выразить по чтение Кейну! 
 Продолжая пребывать в трансе, молодой алии двинулся к алтарю, поклонился идолу и выкрикнул: 
 -О великий Кейн! Прости своего сына. Прими меня снова к себе. 
 Стоя в тени пальмы, Эбнер принялся молиться: 
 -Прости его, Господи Всемогущий! Он находится во влас ти злых людей и не ведает, что творит. 
 Но Эбнеру еще предстояло перенести куда более сильное потрясение. Из травяного дома вышла Ноелани, одетая в зо лотистую тапу, со знаменитым ожерельем с китовым зубом, 
 ранее принадлежавшим Маламе. Волосы ее были украшены цветами. Девушка торжественно прошествовала к алтарю, и пока она приближалась к идолу, жрец громко объявлял: 
 -Вот выходит идеальная, совершенная женщина. Ее ко жа безупречна, она мягка и нежна, как волны океана, блестя ща и гладка, как цветок банана. Она прекрасней лепестка ле- хуа, милей раскрывающегося бутона хлебного дерева. Ноздри ее выпуклы и раздуваются, а нос прямой. Лоб ее чист и низок. Губы ее полны, а спина пряма. Ягодицы ее округлы, а щеки похожи на две луны и крепки, как само основание Мауи. Это идеальная женщина, и она пришла сюда, чтобы выразить свое почтение Кейну. 
 Эбнер, сраженный двойной изменой, начал бормотать: 
 -Они не могут вернуться к Кейну! Они же знают катехи зис. Кеоки обучался в Йеле. Они входят в конгрегационную церковь! Они члены моей церкви, а я запретил подобные цере монии! 
 Но и это отступничество, каким бы окончательным оно ни было, все же являлось лишь прелюдией к событию куда большего значения. От группы кахун, которые сегодня праздновали свою победу, отделился один высокий жрец в черной тапе, которой Эбнер раньше никогда еще не видел, и прочитал страстную молитву Кейну. Потом он неторопливо развернул свою тапу в ночном воздухе, и когда она полностью разгладилась от складок, накрыл этим полотном плечи брата и сестры, закричав: "С этого момента вы всегда будете делить одну тапу!" - и увел молодую пару в направлении нового дома. 
 Барабаны выбивали бешеную дробь. Танцовщицы исполняли такой яростный танец, который полностью стер в воспоминаниях прежнюю красоту хулы, а кахуны хором произнесли: 
 -Отныне Кеоки и Ноелани - муж и жена. 
 Такого Эбнер вынести не мог. Он вырвался из своего убежища, неистово размахивая увесистой тростью, и закричал: 
 -Мерзость! Прекратите эту мерзость! 
 Прежде чем собравшиеся смогли оправиться от испуга и сообразить, в чем дело, он пронесся к алтарю и могучим уда ром палки сбросил священный камень в пыль. В ярости он на чал топтать ногами ветви маиле и имбиря. Затем, отшвырнув в сторону трость, он с мрачным видом подошел к только что сочетавшейся браком паре, сорвал с их плеч черную тапу и снова прокричал: 
 -Мерзость! 
 К этому времени гавайцы успели прийти в себя от потрясения, и Келоло в сопровождении двух кахун тут же схватил Эб-нера. Правда, они старались обращаться с преподобным Хей-лом крайне осторожно, поскольку понимали, что он является священником другого бога, и все то, что он натворил, диктовалось его обязанностями. Келоло взмолился:
 -Мой дорогой маленький друг! Сегодня ночью мы разго вариваем с другими богами. 
 Эбнер вырвался из рук кахун и, указывая пальцем на Кеоки, воскликнул: 
 -В глазах Бога этот поступок возмутителен! Это надруга тельство над Господом! - Но Кеоки смотрел на него стеклян ными, невидящими глазами, и тогда Эбнер, уже более спокой но, спросил его: - Что случилось? 
 Огромный алии еще раз всмотрелся в своего старого друга и пробормотал: 
 Я умолял вас, преподобный Хейл, сделать меня священ ником. Но если вашей церкви я не нужен... 
 Священником?! - заорал Эбнер, и в тот же миг весь ужас этой ночи хула, воскресший идол, барабаны и кахуны - пе реполнил миссионера, и он истерично расхохотался. - Священ ником? - Он повторял это слово много раз, пока Келоло не за крыл ему рот своей могучей рукой и не увел сторону. Однако взбесившийся маленький миссионер снова каким-то чудом вы рвался и бросился назад к новобрачным, чуть не сбив их с ног. 
 Кеоки! - закричал он. - И ты согласен на такой брак? Как ты можешь так поступить? 
 Так же, как и мой отец до меня. 
 Позор! - застонал Эбнер. - Это же выходит за границы любого цивилизованного... 
 Тихо! - раздался вдруг властный голос, и Эбнер отсту пил от неожиданности. К нему вплотную подошла Ноелани и тихо произнесла: - Любимый Макуа Хейл, мы делаем это во все не потому, что хотим обидеть вас. 
 Эбнер посмотрел на эту красивую молодую женщину с цветами в волосах и так же спокойно ответил: 
 -Ноелани, эти злые люди хотят, чтобы ты совершила большой грех, а ты просто попала под их влияние. 
 Алии Нуи не стала спорить, а только указала в сторону темных холмов: 
 В давние времена мы слушались только своих богов, и наши долины были полны людей. Мы попробовали принять других богов, и теперь наши острова гибнут в отчаянии. Смерть, страшные болезни, пушки и страх - вот что вы при несли с собой, Макуа Хейл, хотя мы все знаем, что вы не хоте ли этого. Я являюсь Алии Нуи, и если я умру, не успев родить ребенка, кто будет поддерживать жизнь и ману Гавайев? 
 Ноелани, девочка моей надежды, но ведь существуют де сятки прекрасных молодых людей, здесь, рядом с тобой, кото рые сочли бы за честь стать твоим мужем и гордились бы этим. 
 Но будут ли потом их дети назначены Алии Нуи? - возра зила Ноелани, и это языческое объяснение настолько обозлило Эбнера, что он подался назад и закричал страшным голосом: 
 -Мерзость! Малама прокляла бы тебя прямо из могилы! Позднее Келоло признался в том, что тогда должен был 
 промолчать, но он не смог, и поэтому насмешливо спросил: 
 -Как ты думаешь, какие указания дала мне Малама, ког да прошептала что-то на ухо перед самой смертью? 
 Маленький священник в ужасе уставился на вождя. Его бледное лицо и жидкие светлые волосы неестественно белели в огне факелов. Неужели то, что сказал сейчас алии, было правдой? Могла ли Малама приказать совершить такую страшную, оскорбительную для Господа вещь? Это было выше сил Эбнера, и он, пошатываясь, ушел прочь от этого места, а кахуны тем временем восстановили камень Кейна на алтаре, и барабаны принялись выстукивать свадебные ритмы. 
 Сраженный происшедшим, Хейл брел по темной пыльной дороге, где каждый камень за последние годы стал свидетелем многих перемен. Он проходил мимо каменного дома короля и деревянных магазинов американцев, которые оставили Бога и миссионерство. Вдали виднелись пришвартованные китобойные суда, его вечные враги, а в винной лавке Мэрфи кто-то наигрывал грустную мелодию на концертино. Каким чужим казалось все вокруг измученному духу преподобного Хейла! 
 Глубокой ночью он покинул город и забрался на пустое по ле, усыпанное крупными камнями, а затем, наткнувшись на группу карликовых деревьев, присел у их корней и оглянулся на свой притихший приход так, словно уже не нес за него ни какой ответственности. Чуть южнее виднелись чудовищные костры язычников. В море мерцали ночные огни китобоев, а где-то посередине расположились крытые травой хижины 
 простых гавайцев. Каким жалким и неприглядным на самом деле был этот городок, каким несчастным! Какое мизерное впечатление смог произвести на Лахайну сам Эбнер, и какими ничтожными сейчас выглядели все его достижения! Малама обманула его. Кеоки предал его. А Илики находилась теперь Бог знает где. И даже самая любимая из всех, Ноелани, отвернулась от него и восстала против церкви. 
 За десять лет Эбнер ни разу не поменял свой фрак, Господь ни разу не прислал ему брюки, которые подошли бы по размеру. За все это время ему посчастливилось прочитать только те научные книги, которые удавалось выпросить из далекого Бостона. Его жена трудилась, как рабыня, в жалкой лачуге. И он сам не смог добиться ровным счетом ничего. Теперь, когда над этим маленьким городком начинала заниматься заря, Эбнер молча изучал переливающуюся поверхность моря, насмешливых китобоев и территорию дворца, где уже начали тушить факелы. Дух преподобного Хейла был унижен. И он страстно желал навлечь на все это общество, кроме, конечно, миссионерского дома и его обитателей, какое-нибудь жуткое разрушение библейского масштаба. 
 - Наводнение! Ветер с гор! Эпидемия! Уничтожьте это место, разрушьте его! 
 Но когда Эбнер умолял Господа наказать город, языческие маленькие местные боги уже готовили свое возмездие, которое стало для преподобного Хейла вершиной его унижения. В следующую ночь богиня Пеле сама навестила своего преданного Келоло, и результат этого призрачного свидания впоследствии мучил Эбнера Хейла еще долгие месяцы. 
 * * * 
 Когда Джон Уиппл, поднявшись пораньше, чтобы подмести пол в магазине, увидел Эбнера, возвращавшегося с холмов в город, он выбежал на улицу и, схватив маленького миссионера за руку, поинтересовался: 
 - Эбнер, что случилось? 
 Хейл попробовал объяснить, но язык не повиновался, и свя щеннику никак не удавалось произнести гневные слова. Тогда он замолчал совсем. Глаза отказывались служить ему, но все же, как в тумане, он заметил нескольких гавайцев, идущих по дороге с территории дворца. Волосы женщин были украшены 
 цветами маиле, они не шли, а словно парили над землей. Мужчины несли барабан, и в глазах их читалось торжество, как это было за тысячу лет до них. Эбнер тихо произнес: 
 -Спроси сам вот у них. 
 Затем, пошатываясь и спотыкаясь, он медленно побрел в сторону своего дома. 
 Позднее в тот же день миссионер отправил отчет в Гонолулу, где, в частности, писал: "В четыре часа утра января года в старом дворце Маламы кахуны восторжествовали, и была проведена отвратительная языческая церемония". 
 При дневном свете кахуны внимательно изучили все знамения и сошлись на том, что брак заключен прочный. Они обратились к Кеоки и заявили: 
 -В эту ночь ты совершил хорошее дело для всех Гавай ских островов. Боги этого не забудут, а когда родится твой ре бенок, ты будешь снова свободен и сможешь вернуться в свою церковь и даже стать священником. 
 Но молодой алии, дрожащий от тяжести бремени, которое возложили на его плечи боги, понимал, что этому никогда не суждено свершиться. 
 На следующий день при наступлении сумерек Келоло, сча стливый и благодарный богам за то, что его род будет продол жать свое существование на этих чудесных островах, прогули вался по окрестностям в тени деревьев и встретил, в последний раз в жизни, молчаливую и изящную Пеле, хранительницу вулканов. Она была одета в шелковые наряды, а ее таинствен ные волосы, напоминающие стеклянные локоны, поблескива ли в полумраке. Пеле преградила путь Келоло и ждала, когда он приблизится. Вождь сразу обратил внимание на то, что лицо богини светилось от удовольствия и радости. Она встала рядом со своим почитателем, они зашагали дальше вместе, при этом Пеле проходила сквозь деревья, попадавшиеся у нее на пути на узкой тропинке. Келоло испытал в эти минуты невероятное успокоение. Так шли они бок о бок несколько миль, и каждый находил удовольствие от компании соседа, но когда тропинка закончилась, Пеле сделала то, что никогда раньше не сверша лось. Она резко остановилась, затем подняла левую руку и ука зала на юг, туда, где находился пролив Кеала-и-каики, прямо на мыс Кеала-и-каики. Так она простояла несколько минут, как будто отдавая приказ Келоло своим огненным и в то же вре мя успокаивающим взглядом. 
 Впервые Келоло отважился заговорить с богиней и спросил: 
 - Что ты требуешь от меня, Пеле? 
 Но ей показалось достаточным просто указать ему направление на Кеала-и-каики, и, словно желая попрощаться с этим величественным алии, своим дорогим и верным другом, она прошла мимо него, задев Келоло своим воздушным телом, на ходу поцеловала его огненными губами и тут же растворилась в сумерках, оставив после себя серебристую струйку дыма. 
 Келоло стоял на месте еще долгое время, вспоминая в подробностях каждую встречу с богиней. В ту ночь, когда он вернулся в свою хижину, выстроенную за пределами дворцовой территории, он вынул два своих самых дорогих сокровища: побелевший череп своей жены Маламы и очень древний камень, размером с человеческий кулак, странной формы и необычной расцветки, и принялся созерцать их. Этот камень Келоло передал его отец более сорока лет назад. Он уверял сына, что все оккультные силы семейства Канакоа исходят от этого камня, а привез его сюда, на острова, один из их предков, когда отплыл с Бора-Бора. Отец поклялся, что камень не только считался священным и символизировал богиню Пеле, он сам являлся этой богиней. Ведь Пеле могла свободно путешествовать по острову и предупреждать свой народ о готовящихся извержениях вулканов, но дух ее отдыхал именно в этом камне. Так было всегда, на протяжении бесчисленного количества поколений, даже еще до тех времен, когда предки Келоло жили на Бора-Бора. Всю ночь просидел Келоло рядом со своими сокровищами, пытаясь постичь ту божественную тайну, частью которой они являлись. К утру он все успел прояснить для себя. К тому же в Лахайну уже прибыл корабль с тревожной вестью. Огромный вулкан начал свое извержение на острове Гавайи и угрожал столице Хило. Горожане умоляли Алии Нуи Ноелани взойти на их быстрое судно и приплыть к ним, чтобы остановить поток лавы, который неумолимо приближался к городу, грозя полностью уничтожить его. 
 Когда новость достигла Ноелани, первым порывом ее было послать на остров отца, поскольку он считался другом Пеле. Более того, она успела переговорить с доктором Уипплом, и эта беседа убедила ее в том, что извержение вулканов являет ся результатом действия сил природы, и его можно даже пред сказать с помощью науки. Она поняла также и то, что расска зы о Пеле были обычной выдумкой островитян. Но прежде 
 чем она смогла переговорить обо всем этом с посланцами из Хило, к ней пришел Келоло и заявил: 
 Ты должна ехать, Ноелани. Если Пеле задумала разру шить Хило, наверное, она хочет наказать город. Тебе же сле дует дойти до того места, где лава раскалена добела, и напом нить ей, что Хило любит и почитает ее. 
 Но ведь ты друг Пеле, - возразила Ноелани. - И ехать должен ты. 
 Я не являюсь Алии Нуи, - серьезно произнес отец. - А тебе предоставляется прекрасная возможность привлечь на свою сторону весь народ. 
 Я не верю в то, что Пеле имеет какое-то отношение к это му извержению, - начала противиться девушка. 
 Я видел ее сам прошлой ночью, - просто ответил Кело ло. - И разговаривал с ней. 
 Ноелани посмотрела на отца с удивлением: 
 Ты видел Пеле? - недоуменно переспросила она. 
 Мы прошли с ней около двух миль, - подтвердил вождь. 
 Она что-нибудь передала тебе? - все еще недоверчиво продолжала Ноелани. 
 Нет, - солгал Келоло. - Но, разумеется, она предупре дила меня о том, что на острове Гавайи будет извержение. Да, она указала именно в ту сторону. - Правда, Келоло не стал уточнять, что Пеле указывала ему совсем другое направление. 
 И ты хочешь, чтобы я отправилась в Хило? 
 Да. Кроме того, я доверю тебе один камень, который на делит тебя силой останавливать лаву, - убедил дочь Келоло. 
 Таким образом, в году Алии Нуи Ноелани Канакоа с проклятием Эбнера Хейла, звенящим в ее ушах ("Это самое настоящее безумие! - кричал он, мерзость, оскорбление Господа!"), неся с собой священный камень, отправилась на корабле в портовый город Хило. Когда корабль еще только приближался к заливу, молодая женщина увидела, насколько успела продвинуться страшная лава. Она накатывалась сама на себя, сокрушая в огненных объятиях все, что попадалось ей на пути. Было вполне очевидно, что город обречен. К следующему вечеру лава должна была окружить столицу и пожрать ее. С борта корабля казалось, что бесполезно пытаться какой-то молоденькой девушке остановить этот смертоносный поток. 
 Однако все местные кахуны вздохнули с облегчением, ког да увидели Ноелани, светящуюся маной, способной не только 
 исцелять, но и творить чудеса. И вот, Ноелани начала подъем в гору, навстречу лаве. За ней робко передвигались люди. Казалось, сейчас в городе не осталось ни единого человека: все они высыпали из своих домов и внимательно следили за Алии Нуи. Не пришли к горе только миссионеры, посчитав появление и действия отважной женщины очередным языческим надругательством над истинным Богом. Процессия медленно перемещалась мимо пальмовой рощицы у самой окраины города, через заросли кустарника хау, затем мимо диких трав самых разнообразных видов. Люди шли молча, некоторые даже сдерживали дыхание. До ползущей, шипящей границы лавы оставалось всего несколько ярдов. С каждым новым своим наступлением по горным склонам лава стремительно наползала на старые слои, которые уже успели застыть, используя их как дорогу к нижней части горы. Когда живой, раскаленный белый поток достигал конца окаменевшего пути, он задерживался на долю секунды, а затем стремительно вырывался вперед сразу в нескольких направлениях, уничтожая деревья, хижины и свинарники, которые мешали его спокойному продвижению. Раздавалось ужасное шипение, потрескивал огонь, будто обреченное дерево или дом, сжигаемые на месте, успевали издать предсмертный стон. Затем лава остывала и образовывала дорогу для прохождения следующей порции разрушительного потока. 
 Именно к этому ползущему и пожирающему все на своем пути краю лавы и приближалась сейчас молодая женщина Ноелани. Когда она дошла до огненного края, внезапно с ней произошла какая-то невероятная перемена. Ей предстояло бросить вызов самой богине огня, и противостоять ей. Ноела ни должна была остановить то, что свершалось здесь еще до того, как на острова прибыли полинезийцы. И в таинстве этих последний мгновений, в огне, который сжигал все разумные и логичные доводы, Ноелани успела позабыть о том, что была когда-то примерной христианкой. Сейчас она оставалась лишь дочерью Пеле, она была представительницей рода, хра нившего реликвию, в которой и отдыхал дух богини. И в это мгновение, вернувшись на роль посредницы между людьми и богиней огня, Ноелани твердо встала у границы огненной ла вы, решив для себя, что не сдвинется с этого места, пока не по бедит или не умрет. Подняв высоко в руках камень Пеле, Но елани выкрикнула: 
 - О Пеле! Великая богиня огня! Ты хочешь разрушить город, который любит и чтит тебя! Я молю тебя: остановись! 
 Застыв на месте и продолжая держать камень в поднятых ладонях, женщина наблюдала за тем, как страшный край лавы начал медленно наползать вперед, в сторону города. Пока эта дрожащая масса, шипя, продвигалась вперед, Ноелани бросила в нее табак, две бутылки бренди, которые тут же сгорели в пламени, четыре красных шарфа, потому что Пеле любила этот цвет, красного петуха и, наконец, локон собственных волос. 
 И пламя Пеле застыло в самом начале потока лавы, пожирая табак, а затем масса начала медленно застывать. Огненная граница замерла почти у самых ног Ноелани, извержение вулкана прекратилось. Но никаких радостных криков не последовало, только было слышно, как кто-то тихо произносит молитвы и заклинания. Люди всегда знали и верили, что Пеле не станет разрушать Хило. Огонь утих. Страшные наползающие пальцы лавы больше не шевелились. В смущении, окруженная ореолом славы, Ноелани вернулась на корабль и отправилась в Лахайну, где принялась ждать рождения ребенка, который после ее смерти должен был стать таким же посредником между богами и людьми. 
 * * * 
 То, что Ноелани остановила лаву, явилось, наверное, самым сильным ударом, который только испытал Эбнер в Ла-хайне. А так как это событие произошло слишком уж быстро после отступничества Кеоки и его сестры, то местные жители интерпретировали случившееся как добрый знак, обещающий долгий и счастливый брак Кеоки и Ноелани. А дар Алии Нуи влиять на древних богов убедил гавайцев в том, что эти боги существуют до сих пор. Поэтому многие островитяне начали отдаляться от христианской церкви. Однако больше всего обидело Эбнера то беззаботное веселье, с которым восприняли весть о случае с вулканом американцы. Один нечестивый капитан заявил во всеуслышанье: 
 -С этого момента можете считать меня почитателем ма дам Пеле! 
 Другой же пообещал: 
 -Ну, если вдобавок ко всему Ноелани научится управ лять штормами, я обязательно приму ее религию. 
 Эбнер, тяжело переживающий потерю каждого прихожанина и вздрагивающий при очередной шутке американских моряков, будто помешался на этом случае с лавой. Он находил человека, который соглашался выслушать его, и начинался горячий спор: 
 Ну, горящая лава дошла до какого-то определенного ме ста и, в конце концов, остановилась, как ей это и полагается. Что же здесь чудесного? 
 Да, но кто ее остановил? - парировали мучители ма ленького миссионера. 
 Подумаешь! - не сдавался Эбнер. - Какая-то женщина стоит у границы остывающей лавы, которая вот-вот остано вится, и вы считаете это чудом! презрительно хмыкал он. 
 Да, а вы только подумайте, что могло бы произойти, ес ли бы Ноелани не приехала? - логично возражали сторонни ки Алии Нуи. 
 Прошло несколько недель, и Эбнер нехотя поплелся за консультацией к Джону Уипплу. Молодой ученый сразу приободрил старого приятеля: 
 Когда внутреннее давление в вулкане становится доста точно мощным, он начинает извергаться. И только от внут ренних сил в самой земле зависит, сколько времени и с какой энергией будет продолжаться выплеск лавы наружу и ее про движение вниз по горным склонам. Если лавы много, тогда она дойдет до океана. Если нет, значит, остановится где-ни будь на пути к воде. 
 И эти вещи давно известны? - воспрянул духом Эбнер. 
 Об этом знает каждый мало-мальски образованный че ловек, - пожал плечами Уиппл. - Ты только посмотри на Ланаи. Любому ясно, что когда-то это был действующий вулкан. Или взгляни хотя бы на наш Мауи. Когда-то здесь, по всей вероятности, было даже два вулкана, но постепенно они объединились в одну гору. Я бы даже высказал предпо ложение, что когда-то очень давно все эти крохотные остро ва, которые мы видим с нашего пирса, были большим еди ным островом. 
 Как это может быть? - недоверчиво спросил Эбнер. 
 Либо острова погрузились в океан, либо сам уровень мо ря повысился. В данном случае подходит любое объяснение. 
 Но величие и серьезность такой концепции были недоступ ны Эбнеру, и он отступил: 
 -Это невозможно. Мы же хороню знаем о том, что мир был создан за четыре тысячи и четыре года до рождения Хри стова, и нигде нет никаких указаний на то, что острова могли опускаться в воду или, наоборот, подниматься из нее. - Эб- нер наотрез отказался принять версию Джона, которая пока залась ему отталкивающей и недопустимой. 
 Уиппл хотел задать Эбнеру пару вопросов касательно Великого Потопа, но сразу же передумал, поэтому ограничился замечанием: 
 Эбнер, зачем тебе понадобилось выставлять себя в таком отвратительном свете, когда Кеоки и Ноелани поженились? Тогда ты утратил значительную часть своего влияния. 
 Это же было омерзительно, неестественно и грязно! - разбушевался миссионер. 
 Я сам долго размышлял над этим событием, - признался Уиппл. - Ну, и что же тут такого ужасного? Нет, только не на до мне цитировать Библию. Ты лучше скажи своими словами. 
 Это отвратительно и неестественно, - повторил Хейл. Он до сих пор испытывал душевную боль, вспоминая о том, что успели натворить эти двое его самых любимых гавайцев. 
 Нет, ты объясни мне, что же тут такого омерзительного, - не отступал доктор. 
 В любом цивилизованном обществе... - начал было Эб нер, но его товарищ потерял всякое терпение и резко заявил: 
 Черт бы тебя побрал, Эбнер! Всякий раз, когда ты начина ешь свой ответ с этих слов, я уже заранее знаю, что ничего ум ного дальше не последует. Два самых цивилизованных общест ва, известных нам, были Древний Египет и империя инков. Так вот, ни одному египетскому правителю не разрешалось же ниться ни на ком, кроме как на собственной сестре. Мало того, мне помнится, что у инков были заведены точно такие же по рядки. И оба этих общества процветали. А в общем-то, - про должал Уиппл, - с научной точки зрения, эта система не так уж и плоха. То есть если необходимо безжалостно уничтожить новорожденных, обладающих явно выраженными дефектами, то вполне очевидно, что и египтяне, и инки, и гавайцы действо вали без колебаний. Но ты посмотри сам: неужели тебе встреча лась еще более красивая группа людей, чем местные алии? 
 Эбнер почувствовал, что сейчас ему станет совсем плохо, но прежде чем он успел что-либо возразить доктору, тот все же опередил своего приятеля и сказал: 
 Ноелани попросила меня присутствовать при родах. 
 Надеюсь, что ты осудил ее и отказался, - уверенно про изнес Эбнер. 
 Ничего подобного! Не каждому врачу за всю его практику предоставляется такой интересный случай, - пояснил Уиппл. 
 И ты согласился стать соучастником в таком страшном грехе? - Эбнер окаменел от одной мысли, что доктор действи тельно не отказал Ноелани. 
 Естественно, - улыбнулся Джон, и мужчины возврати лись от пирса в молчании. Однако как только Эбнер пришел домой, он сразу же отослал детей погулять в огороженной сте ной сад, а сам шепотом сообщил жене о том, что доктор Уиппл будет принимать роды у Ноелани. Но к его величайшему удивлению, Иеруша заметила: 
 Ну, разумеется. Эта девушка заслуживает максимум вни мания. Она, наверное, вдвойне волнуется за судьбу малыша. 
 Но как посмел пойти на это Джон Уиппл, преданный христианин! 
 В данном случае самое главное - то, что он доктор. Как ты думаешь, неужели я не волновалась при каждых родах, со знавая, что единственный, кто будет присутствовать и помо гать мне в этом деле - неопытный мужчина, не имеющий ме дицинского образования? 
 Неужели тебе было так страшно? - удивился Эбнер. 
 -Поначалу - даже очень, - призналась Иеруша. - Правда, моя искренняя и глубокая любовь к тебе помогла справиться с этими страхами. Но, даже учитывая все это, я очень рада, что брат Джон поможет Ноелани. 
 Эбнер начал что-то напыщенно вещать, но Иеруша за эти месяцы его сплошных неудач уже наслушалась столько, что сейчас решительно произнесла: 
 Мой дорогой, любимый супруг! Я думаю, что ты дела ешь из себя абсолютного тупицу. 
 Что ты хочешь этим сказать? - от возмущения Эбнер чуть не задохнулся. Он встал со стула и в волнении прошелся к двери. 
 Ты постоянно ищешь, с кем бы тебе сразиться. Ты уже пробовал противостоять кахунам, Келоло, потом Кеоки и Ноелани, а теперь готов схватиться даже с доктором Уипп- лом. В церкви в твоих речах я не слышу ни капли доброжела тельности. Ты ведешь себя так, словно ненавидишь Лахайну 
 и все, что к ней относится. Ты даже стал отдаляться от собственных детей. Знаешь, что сказал мне Михей? "Папа не учил меня ивриту вот уже два месяца". 
 Мне пришлось пережить слишком много серьезных ис пытаний, - признался Эбнер. 
 Я понимаю, что тебе пришлось нелегко, - нежно произ несла Иеруша, вновь усаживая раздраженного священника на один из подаренных китобоями стульев. - Но если мы здесь, как я считаю, участвуем в великой битве между стары ми богами и новым... - Она увидела, что такая постановка во проса пришлась мужу не по душе, и быстро изменила трактов ку: - Я хотела сказать, между языческими путями и дорогой Господа, тогда мы должны использовать даже самые незначи тельные свои ресурсы. Когда старое, кажется, начинает вновь отвоевывать у нас острова, мы должны сразиться с ним при помощи... 
 Я же предупреждал их всех! - неожиданно взревел Эб нер, вскакивая со стула и нервно расхаживая взад-вперед по земляному полу. - Я не раз говорил Келоло... 
 Послушай, что я хочу сказать, - так же спокойно про должала Иеруша, поднимаясь со стула, чтобы быть поближе к супругу. - В эти критические времена ты должен быть еще более спокойным и уравновешенным, чем обычно. И говорить убедительней. Вот ты мне сейчас рассказывал, как ты преду преждал эту троицу: Келоло, Кеоки и Ноелани: "Господь вас уничтожит!" Но ты не говорил мне о том, да и показывал на примере, как с помощью любви Христа ты пытался направить людей на путь истинный в эти тревожные дни. Я сама наблю дала за тем, как ты ожесточался. Эбнер, этому должен быть положен конец. Ты же сам разрушаешь все то положитель ное, что смог создать за долгие годы. 
 Иногда мне кажется, что я вообще ничего не добился, - в сердцах произнес униженный и почти беспомощный свя щенник. 
 Иеруша изловчилась и поймала мужа за руку, а затем повернула к себе и его измученное лицо: 
 -Мой дорогой и любимый супруг, - официальным тоном начала она, - если бы мне пришлось перечислять все те до стижения и успехи, которых Лахайна достигла благодаря тво им усилиям, мне не хватило бы и оставшейся жизни. Вон, по смотри на ту девчушку, играющую в солнечных лучах. Если 
 бы тебя здесь не было, ее наверняка бы тоже закопали живой сразу после рождения. 
 -Когда я смотрю на нее, - печально ответил Эбнер, испы тывая жгучую боль в сердце, - я вижу малютку Илики, са мую милую из всех детей. И вот теперь капитаны передают ее из рук в руки. 
 Таких слов Иеруша никак не могла ожидать от мужа, поскольку Хейл уже давно не вспоминал об Илики. Теперь же и сама Иеруша, подумав о своей любимой ученице, почувствовала, как глаза ее наполняются слезами. Однако она сумела быстро справиться с ними. 
 -Если тем, что Илики пропала, она сумела произвести впечатление на своих соотечественников... Да, Эбнер, несо мненно, это должно было потрясти их! - Иеруша останови лась и высморкалась, закончив свою речь строгим, почти ко мандным тоном: - Мой дражайший советник, ты должен улыбаться. Ты должен читать проповеди, касающиеся высо ких, благородных тем. Ты должен завоевать сердца этих лю дей путем такой доброты и любви, которых еще не видели эти острова. И тогда они станут принадлежать Богу навсегда. Ты должен проповедовать любовь! 
 Вооруженный этой главной темой, которую Иеруша все же успешно вдолбила мужу в голову, неделю за неделей, Эбнер начал серию совершенно других проповедей, завоевывая каждый раз все больше и больше местных жителей. Теперь священник говорил о хорошей жизни, о благоприятных последствиях любви Господа к людям. Только сейчас он обнаружил, что островитяне вовсе не отвернулись от Бога, следуя примеру Келоло и его детей. Напротив, простые люди чувствовали, что в этом возвращении к старым богам для них не было никакого будущего. А вдумчивые, спокойные слова Эбнера приносили им утешение, в отличие от первых речей Макуа Хейла - напыщенных и оттого неискренних. 
 Теперь Эбнер проповедовал доктрину, для него самого ока завшуюся новой: "Священное слово Божье в интерпретации Иеруши Бромли, измененное в связи с таинственными событи ями, происшедшими на чужой земле". Разумеется, Эбнер не за бывал говорить о неизбежных грехах человеческих, но все рав но главной темой оставалась утешительное заступничество Иисуса Христа. А удерживала его слушателей еще старая так тика, которую Эбнер когда-то использовал в своей проповеди 
 перед китобоями на Фолклендских островах в дни молодости. Он задавал вопросы, словно самому себе, но при этом касался всех тех проблем, интересовавших собравшихся прихожан. Когда он говорил о сострадании Христа, то напрямую заявил: 
 - Иисус Христос поймет то смятение, которое сейчас переживает его любимый сын Кеоки Канакоа. Иисус обязательно будет любить свое заблудшее чадо, точно так же, как его любите вы, как его люблю я. 
 Когда эти слова передали Кеоки, проводившему время в травяном дворце, молодой алии был потрясен услышанным. Он отправился к берегу моря, где оставался в одиночестве несколько часов, в раздумьях прохаживаясь по песку. Он рассуждал о природе Христа, каким Кеоки помнил его в те прекрасные дни, когда сам учился в миссионерской школе в Корнуэлле, в далеком Коннектикуте. Тогда Иисус казался ему осязаемой реальностью, и мучительная потеря этого восприятия терзала душу и сердце Кеоки. 
 * * * 
 Когда стало известно, что Ноелани должна скоро родить, и ребенок появится на свет до следующего воскресенья, Эбнер решил воспользоваться этими сведениями, тем более, что о предстоящем событии знали все жители Лахайны. И вместо того, чтобы бушевать против обстоятельств, при которых бы ло зачато данное дитя, Макуа Хейл более полутора часов гово рил об особой любви Христа к детям. Потом он вспомнил неж ные чувства, которые испытывал всякий раз при рождении обоих своих сыновей и двух дочек. Не забыл Эбнер упомянуть и о своей любви к маленькой Илики, которая теперь уж точно пропала. Когда Эбнер отвлекался от обстоятельств, при кото рых исчезла Илики, эта девочка в его воображении всякий раз становилась все моложе и моложе. После преподобный Хейл начал распространяться о той радости, которую должна была испытывать вся Лахайна при одной мысли о том, что у Алии Нуи очень скоро родится ребенок. Так как гавайцы больше всего на свете любили детей, с которыми всегда были нежны и которых всегда понимали, на этот раз две тысячи со бравшихся в церкви прихожан последние пятнадцать минут проповеди дружно сопели и хлюпали носами. Таким образом, даже не совсем сознавая того, что ему удалась очередная побе
 да, Эбнер, наконец, понял, что слова любви и сострадания смогли отвернуть островитян от Келоло и его кахун, в то время как его прежние речи только отдаляли гавайцев от Господа и приближали к старым богам. 
 Правда, Лахайна ожидала появление следующей Алии Нуи в смятении: как коренные гавайцы они радовались тому, что благородная линия на Гавайях не угасла. Однако как христиане, они прекрасно понимали, какое неправедное дело совершили Келоло и его дети. 
 Ноелани родила близнецов, и после того, как доктор Уиппл, наконец, вышел из травяного дворца и вернулся домой, он доложил своей жене: 
 -Мы должны быть готовы к тому, Аманда, что очень ско ро совершится нечто отвратительное и ужасное. Дело в том, что мальчик появился на свет очень хорошенький, а вот у де вочки обнаружилось несколько серьезных дефектов. Я ду маю, они отделаются от нее еще до рассвета. 
 Когда по городу прошел слух о том, что Кеоки Канакоа сам, своими собственными руками, взял дочку и положил ее у самой границы прилива, отдавая, таким образом, в жертву богу-акуле Мано, волна отвращения прокатилась по всей Лахайне. 
 В воскресенье церковь была переполнена: сюда собралось почти три тысячи прихожан, как в старые добрые дни. По дороге к храму Иеруша успела тихонько предупредить мужа: 
 -Помни, мой дорогой и любимый супруг, Господь сам го ворил об этом деле, так что тебе не стоит даже поднимать дан ную тему. 
 И Эбнер сразу же отбросил на время те строки, которые должны были стать главными в проповеди. Это были слова Христа из Евангелия от Луки: "Отче! Прости им, ибо не зна ют, что творят". Вместо этого преподобный Хейл привел вели колепные слова Экклезиаста, которые в последнее время час то приходили ему на ум: "Одно поколение умирает, ему на смену приходит другое. Но Земля остается навсегда. Солнце восходит и солнце заходит. Реки впадают в моря, но море ни когда не переполняется. Туда, откуда истекают реки, вернет ся их вода. Вещь, которая существовала раньше - та, кото рая будет существовать. То, что уже сделано, еще только бу дет сделано. И нет ничего нового под солнцем. Нет памяти о былых вещах, как не будет ее о том, что только еще должно произойти". 
 Эбнер говорил о вечности и постоянстве Мауи, о том, что киты каждый год возвращаются сюда и играют со своими детенышами. О том, как величественно солнце проходит месяц за месяцем от вулкана Ланаи до вершины Молокаи. Он вспомнил о большом урагане, которому под силу разрушить церковь, и о давно умершем прошлом, когда сам Камехамеха ходил по дорогам острова, верша великие подвиги. 
 "Земля остается навсегда", - воскликнул Эбнер на га вайском языке, и Иеруша, очарованная чередой образов, наве янных речью мужа, поняла, что та ненависть, которую Эбнер питал к Лахайне до недавнего времени, растворилась, канула в небытие. Сейчас преподобный Хейл переходил от мира физи ческого к миру человеческого общества, которое существует на Земле. 
 Несмотря на все несовершенство, человеческое общест во выдерживает испытание временем, - говорил Эбнер. Очень скоро он переметнулся на свое видение Женевы, како вой она была, когда ей управлял Беза, и постепенно подвел свою паству к той истине, которую долгое время искал сам: некоторые формы человеческого поведения все же лучше дру гих. В этом месте он вновь вернулся к той самой мысли, кото рая занимала его уже долгие годы, постепенно превратив шись в настоящую страсть. Общество может считаться хоро шим, если оно защищает своих детей. 
 Иисус Христос любит даже тех детей, которые вовсе не совершенны, закончил свою пламенную речь Макуа Хейл, оставляя самим прихожанам право делать выводы. 
 Что он говорил насчет ребенка? - нервно переспросил Ке- оки, перебирая пальцами ветки маиле, когда его шпионы сооб щили ему о содержании только что произнесенной проповеди. 
 Ничего, - ответили ему. 
 Наверное, он долго распространялся о нашем грехе? - не отступал возбужденный юноша. 
 Вовсе нет. Он рассказывал нам о том, как прекрасен остров Мауи. Наступила пауза, после чего человек Кеоки пояснил: - Он ни слова не сказал ни о тебе, ни о Ноелани. Но в одном месте, если я правильно понял его, он подразу мевал, что если ты когда-нибудь решишь снова вернуться в церковь, она тебя простит. 
 Эффект, произведенный этими словами на Кеоки, был по трясающим. Молодой человек начал содрогаться, как будто 
 его кто-то тряс. Спустя некоторое время Кеоки, весь в смятении, удалился в свою комнату и забился в угол. Затем он лег на ложе из тапы так, словно уже умер, отослав всех слуг и друзей коротким: "Уходите". Когда приятели покидали его дом, они взволнованно перешептывались друг с другом, и главным вопросом оставался следующий: 
 -Как ты думаешь, он действительно решил умереть? 
 Этот вопрос обсуждался очень серьезно, потому что все гавайцы знали: Кеоки терзается сомнениями. Он разрывается между двумя религиями, и даже если учесть, что он вернулся по своему желанию к старинным богам Келоло, в то же время молодой алии не мог сразу полностью отойти от Бога Эбнера. И эти две несовместимые силы боролись в его сердце. Кроме того, гавайцы знали, что если Кеоки серьезно решил умереть, то именно так и поступит. Им не раз приходилось видеть, как их отцы или братья, произнеся: "Я буду умирать", действительно уходили по радуге. Поэтому, как только одним из друзей Кеоки был задан этот вопрос, все остальные принялись обсуждать его. И вот к какому заключению они пришли: 
 -Мы считаем, что он сам знает о том, что не сможет вы жить, пока два бога сражаются за его сердце. 
 * * * 
 Впрочем, в скором времени этот вопрос потерял свое значение, поскольку в Лахайне началась эпидемия кори, известная под названием "тихоокеанского бича". Как-то раз, в старые времена, эта болезнь унесла половину населения островов. Теперь она притаилась в кубрике одного из китобойных судов, которое встало на рейд Лахайны. Болезнь приготовилась нанести еще один сокрушительный удар по Гавайям. Эпидемия должна была принести огромные потери стране и уничтожить большое число уже обреченного на вымирание народа. На всем Тихом океане не было болезни страшней, чем корь. 
 На этот раз все началось довольно невинным образом. От зараженного матроса болезнь передалась в миссионерский дом, где иммунитет на нее вырабатывался столетиями еще в Англии. Поэтому для жителей Массачусетса эта напасть сво дилась к самой обычной детской болезни. Как-то утром Иеру ша, проверяя грудь Михея, вдруг обнаружила знакомую крас ную сыпь. 
 -У тебя случайно горло не болит? - поинтересовалась она, и когда сын ответил утвердительно, женщина тут же со общила мужу: - Эбнер, боюсь, что у нашего ребенка корь. 
 Эбнер застонал: 
 Ну, теперь, я полагаю, Люси, Дэвид и Эстер обязательно по очереди начнут заболевать, - и он тут же углубился в книги по медицине, чтобы выяснить, как следует бороться с неожи данно появившейся у сына лихорадкой. Лекарства требовались самые обыкновенные, а процедуры оказались несложными, по этому Эбнер принял следующее решение: - В течение трех недель придется детям посидеть дома. - Но тут ему пришло в голову, что было бы вполне благоразумно при данных обстоя тельствах навестить Джона Уиппла. А что если у доктора име ются более современные средства лечения лихорадки? Поэтому он тут же отправился к магазину "Дж. и У." и, остановившись у дверей, как бы между прочим, заявил: 
 Нам опять не везет! У Михея, по-моему, корь, и я хотел бы узнать... 
 Услышав эти слова, Уиппл выронил ручку и воскликнул: 
 Что?! Ты сказал "корь"?! 
 Ну да, у него на груди выступила красная сыпь. 
 О Господи! - пробормотал Уиппл, схватил свой медицин ский саквояж и бросился в миссионерский дом. Дрожащими пальцами он обследовал мальчика, и в эти минуты от Иеруши не ускользнуло, что лоб Джон покрылся каплями пота. 
 Неужели корь настолько опасна? - спросила она, чув ствуя что-то неладное. 
 Разумеется, не для него, - ответил Уиппл. Затем он провел родителей в переднюю комнату и шепотом поинтересо вался: - Вы не контактировали ни с кем из местных жителей с тех пор, как Михей заболел? 
 Нет, - убедил его Эбнер. - Я сразу же отправился к те бе в магазин. 
 Ну, слава Богу, - выдохнул Уиппл, тщательно моя ру ки. - Пойми, Эбнер, у нас имеется крошечный шанс, что эта ужасная для гавайцев болезнь все же обойдет острова сторо ной. Тем не менее, я хочу, чтобы в течение трех недель никто из твоей семьи не выходил на улицу. И никакого общения с гавайцами. 
 Брат Джон, - напрямую спросила Иеруша, - а это ей- ствительно корь? 
 -Она самая, - печально ответил Уиппл. - К сожале нию. - Затем, напуганный перспективой того, что может произойти в ближайшем будущем, он, повинуясь импульсу, обратился к Хейлу: - Эбнер, не мог бы ты помолиться за всех нас, за Лахайну? Чтобы эпидемия не дошла до города. 
 И когда Эбнер принялся читать молитву, все трое встали на колени. 
 Но матросы с зараженного китобойного судна свободно перемещались по городу, и уже на следующее утро, когда доктор Уиппл случайно выглянул на улицу, он увидел совершенно обнаженного гавайца, буквально выкапывающего себе неглубокую могилу рядом с океаном, куда могла попасть прохладная вода и заполнить песчаный прямоугольник. Уиппл позвал мужчину: 
 -Кекуана, что ты делаешь? 
 И гаваец, трясясь от страха и лихорадки, ответил ему: 
 -Я горю так, что готов умереть, а вода охладит мое тело. Услышав это, доктор Уиппл строго приказал: 
 -Возвращайся домой, Кекуана, и укутайся в тапу. Эта бо лезнь должна выйти из тебя вместе с потом. Иначе ты обяза тельно умрешь. 
 Но мужчина не согласился с ним: 
 -Вы даже не можете себе представить, как обжигает ме ня этот огонь! С этими словами он погрузился в морскую во ду, и в течение суток скончался. 
 Очень скоро на всем берегу гавайцы, пятнистые от сыпи, сооружали себе углубления в прохладном влажном песке, и, не обращая внимания на все мольбы доктора Уиппла, заползали в успокаивающую жар воду, после чего почти сразу же и умирали. Ирригационные канавы и поля таро были усыпаны трупами. Эпидемия распространялась со скоростью огня, посещая жалкие хижины и сжигая их жильцов страшной лихорадкой, вынести которую было невозможно. Доктор Уиппл очень быстро организовал медицинскую группу, состоявшую из него самого, Аманды, Хейлов и Джандерсов. Бригада работала без устали три недели. Они спорили с гавайцами, убеждали их лечиться, утешали и, наконец, хоронили. Один раз Эбнер не выдержал и закричал во весь голос: 
 -Джон, ну почему эти упрямые люди продолжают ны рять в волны прибоя, хотя прекрасно знают, что это убьет их наверняка? 
 На что усталый и измученный доктор ответил: 
 -Мы сами привыкли к тому, что корь - это всего лишь почти безобидная детская болезнь. Но в этом мы сильно за блуждаемся. Для этих совершенно не защищенных людей корь является смертельной, и переносят они ее совсем по-дру гому. Эбнер, ты даже представить себе не можешь, какие страдания приносит подобная лихорадка. 
 Тем не менее, маленький миссионер продолжал умолять своих прихожан: 
 Не ходите в воду, если вы окунетесь в море, вы можете умереть. 
 А я и хочу умереть, Макуа Хейл, - неизменно отвечали измученные болезнью островитяне. 
 Иеруше и Аманде удалось спасти много жизней. Они вламывались в хижины и забирали оттуда детей, даже не спрашивая на то разрешения, поскольку хорошо знали, что если дети будут продолжать жалобно плакать, то их родители, в лучшем случае, тоже понесут своих малышей к морю. Женщины заматывали младенцев в одеяла и поили их отваром морского лука. Таким образом они стимулировали потоотделение, и болезнь выходила наружу через поры кожи, как того и требовала медицина. Правда, если женщинам удавалось спасти детей, то в отношении взрослых дела обстояли куда хуже: на них не действовали ни логика, ни сила, и гавайцы упрямо продолжали идти к морю. В результате эпидемии из каждых трех островитян один погибал. 
 Через некоторое время корь достигла и территории дворца Маламы, несмотря на высокие стены и полную изоляцию. Но Кеоки только приветствовал болезнь. Кроме него захворал и его маленький сын Келоло. Вскоре супруги Хейл обнаружили трясущуюся в лихорадке семью Канакоа, и Иеруша быстро приняла решение: 
 -Я забираю мальчика к нам в дом. 
 Очевидно, в сердце Эбнера все же сидел какой-то бес, потому что, завидев свою жену с умирающим младенцем на руках, преподобный Хейл тут же остановил ее и спросил: 
 -А не будет ли лучше, если этот ребенок, рожденный в грехе... 
 Иеруша испепелила мужа взглядом и твердо заявила: 
 -Я забираю мальчика к нам. Вот о чем мы всегда мечтали и что проповедовали: любить абсолютно всех детей. - С эти
 ми словами она гордо удалилась и поместила малыша вместе с собственными. 
 Когда Иеруша ушла, Эбнер неожиданно заметил, что Кеоки успел незаметно выйти из дворца и отправиться к морю. Здесь он выкопал себе неглубокое ложе, которое уже заполнила вода, и прежде чем Эбнер смог остановить его, молодой алии погрузился в прохладную ванну, найдя здесь успокоение. Эбнер, хромая, приблизился к Кеоки и громко выкрикнул: 
 Если ты будешь так лежать, то обязательно умрешь! 
 Да, я умру, - подтвердил алии, продолжая трястись в лихорадке. 
 Тогда Эбнер взмолился: 
 Пожалуйста, вернись в дом, и я сам укутаю тебя одея лами. 
 Нет, я умру, - настойчиво повторил Кеоки. 
 Нет такого зла, которое Господь не смог бы простить, - пытался утешить молодого человека миссионер. 
 Ваш Бог больше не существует для меня, - пробормо тал Кеоки из своей холодной могилы. - Я умру и начну жизнь заново в водах Кейна. 
 Эти слова привели Эбнера в ужас, и он снова принялся упрашивать юношу: 
 Кеоки, даже в минуту смерти не надо так богохульство вать, ведь Господь по-прежнему любит тебя. 
 Ваш Бог посылает нам только эпидемии, - не переста вая дрожать, буркнул Кеоки. 
 Я буду молиться за тебя, - печально ответил Эбнер. 
 Теперь уже слишком поздно. Вы никогда не хотели, что бы я принадлежал вашей церкви, - и умирающий алии об лил себе лицо прохладной водой. 
 Кеоки! - чуть не плакал миссионер. - Ты умираешь. Так помолись вместе со мной за свою бессмертную душу! 
 Кейн защитит меня, - упорствовал молодой мужчина. 
 О нет! Нет! - запричитал Эбнер. но в то же мгновение сильная рука ухватила его за плечо и начала увлекать прочь от песчаной могилы. 
 Эбнер повернулся и увидел одноглазого Келоло, который тихо обратился к священнику: 
 -Ты должен оставить моего сына в покое. Он хочет ос таться наедине со своим богом. 
 Нет! - страстно воскликнул Эбнер. - Кеоки, ты будешь молиться со мной? 
 Я начинаю свое путешествие во тьме, - издалека донес ся уже слабеющий голос гавайца. 
 Прилив принес свежую холодную воду к его ложу, и в этот момент Эбнер сам впрыгнул в неглубокую яму и схватил своего друга за руки: 
 -Кеоки, не умирай в темноте. Мой дорогой брат... 
 Но алии отпрянул от священника и закрыл лицо руками. 
 -Уберите его отсюда! - грубо выкрикнул он. - Я умру со своим богом. Келоло потащил упирающегося Эбнера с пляжа. 
 Когда эпидемия стихла, Эбнер и Иеруша вернули мальчика во дворец. Маленький Келоло выздоровел и счастливо улыбался. Ноелани приняла младенца и хладнокровно начала рассматривать его: 
 -Этот человек будет последним из алии, - с грустью предсказала она. Но так, может быть, даже и лучше. Ведь еще одна такая эпидемия, и мы все погибнем. 
 -Ноелани, - тихим голосом начал Эбнер, - ты же хоро шо знаешь о том, что мы с Иерушей любим тебя больше, чем всех остальных. И для Бога ты тоже очень дорога. Хочешь ли ты вернуться в церковь? 
 Высокая грациозная женщина молча выслушала эти слова и для себя уже решила принять их, поскольку она никогда не воспринимала кахун всерьез. Но когда она вспомнила об умершем брате и муже, то изменила свое решение, и теперь оставалась непреклонна. 
 -Если бы вы были наполовину так добры и внимательны к Кеоки, как ко мне, - с горечью заметила Ноелани, - он сейчас был бы жив. 
 И тогда всем стало совершенно очевидно, что она никогда не вернется в церковь, по крайней мере в церковь Эбнера Хейла. 
 * * * 
 Однажды утром, в самом начале года, когда доктор Уиппл, наконец, пришел в себя после страшной эпидемии кори, к нему на улице подошел незнакомый матрос и обратился со словами: 
 - Скажите, вы и есть доктор Уиппл? 
 Да, это я, - подтвердил Джон. 
 Мне было велено передать вот это вам лично в руки, - объяснил моряк, вручая Уипплу конверт с письмом. 
 А откуда вы? - поинтересовался Джон. 
 С "Карфагенянина". Мы стоим в Гонолулу. 
 Уиппл быстро, хотя и с нехорошим предчувствием, вскрыл конверт, в котором обнаружил короткую записку: 
 "Уважаемый доктор Уиппл! Вы человек разумный и мудрый. Можете ли вы сделать так, чтобы Эбнера и Иеруши Хейл не было в Лахайне в течение недели? Я собираюсь построить им дом. Ваш верный друг, Рафер Хоксуорт". 
 Скажите своему капитану, что я согласен. 
 Когда мы сможем прибыть в Лахайну? 
 В следующий понедельник. 
 Хорошо. Капитан будет здесь. 
 Уипплу пришлось немного поразмыслить и изобрести хитроумный план. В результате Эбнера и Иерушу вызвали на какое-то внеочередное собрание в Ваилуку, туда, где когда-то очень давно он пытался помочь умирающей Урании Хьюлетт. К удивлению Эбнера, Уиппл заявил: 
 Мне и Аманде тоже нужен небольшой перерыв в работе. Мы отправимся туда вместе с вами и хорошенько отдохнем. 
 А как же дети? - встревожилась Иеруша, поскольку со дня рождения Михея она еще ни разу не оставляла их одних даже на ночь. 
 Миссис Джандерс позаботится обо всех детях, - уверенно произнес Джон. И хотя Эбнер и Иеруша одновременно подума ли о том, что, наверное, все же будет рискованно оставлять сво их детей под присмотром женщины, которая доверяет своих собственных отпрысков местным няням, все же, в конце кон цов, они согласились. Итак, четверо людей, которые хорошо знали друг друга еще с тех времен, когда все вместе делили одну каюту на "Фетиде", начали свое приятное и увлекательное пу тешествие через горы в Ваилуку. Когда они достигли наивыс шей точки хребта, делящий остров на две части, Джон Уиппл остановился и с грустью начал вглядываться в пустующие доли ны, которые потеряли население в результате эпидемии кори. 
 Эбнер, - начал доктор, - каким-то образом нам надо привлечь новых сильных и жизнеспособных людей на эти ост рова. Потому, что если умирающие гавайцы смогли бы заклю чать смешанные браки с выносливыми пришельцами... 
 И кого же ты можешь им предоставить? - усмехнулся Эбнер, вытирая лоб платком. 
 Я всегда считал, что с этой задачей прекрасно бы справи лись другие полинезийцы, - просто ответил Уиппл. - Но в по следнее время я изменил свое мнение. Это должны быть яван цы. Здесь требуется абсолютно свежая кровь. Он замолчал и принялся сравнивать пересохшую, опаленную солнцем подвет ренную сторону острова, из которой компания только что при шла, с зеленой наветренной, куда они сейчас и направлялись. 
 Занятно, - хмыкнул доктор. 
 Что такое? - не понял Эбнер. 
 Я рассматривал обе половины нашего острова, - пояс нил Джон. - Дождь льется здесь, где он совсем не нужен, но никогда не доходит до нашей половины, где огромные терри тории подвержены засухе, в том числе и поля. Эбнер! - вос кликнул Уиппл с каким-то азартом. - Почему человек не в состоянии переносить дождь оттуда, где он совершенно беспо лезен, туда, где его так ждут? 
 Ты что же, вознамерился переделывать работу Господа? - фыркнул священник. 
 В таких делах я бы не прочь кое-что изменить, - при знался Уиппл. 
 Но как ты сумеешь перенести дождь через гору? - воз мутился Эбнер. 
 Пока еще не знаю, - продолжал размышлять Уиппл, не переставая поражаться контрасту между влажной наветрен ной и засушливой подветренной половинами острова. 
 * * * 
 Компания продолжала путешествовать, а в это же время в порт Лахайны вошел "Карфагенянин", и с него спустился довольный капитан Хоксуорт. Одноглазый Келоло с группой дюжих полицейских встретили буяна на пирсе и нацелили на него стразу шесть ружейных стволов. 
 -Это место тебе капу, капетена! Мы тебе нет алоха здесь, черт тебя возьми! - предупредил старый алии, напрягая свою память в отношении английского языка. 
 Хоксуорт отвел в сторону ружья и заявил: 
 -Я приехал сюда исключительно для того, чтобы постро ить дом. 
 Никаких девочек на борт! - сурово распорядился Келоло. 
 Не нужны мне ваши девочки, - уверил его капитан и быстро зашагал в сторону миссионерского дома. Матросам, следующим за ним, он сказал: Вытаскивайте из этой хижи ны все, что только возможно. Но будьте поосторожнее! 
 Освобождение дома от вещей заняло всего несколько минут, и когда Хоксуорт еще раз своими глазами увидел, какое жалкое существование влачили Хейлы (единственными приличными вещами в доме оказалась та самая мебель, которую подарили им капитаны китобоев), он в ужасе поднес руку ко рту, поскольку начал беспрестанно кусать нижнюю губу. 
 -Спрячьте все это от огня, - приказал Рафер, и когда ве щи были предусмотрительно накрыты плотной тканью, под нес спичку к старому травяному домику, и через несколько мгновений жалкая лачуга полыхала, как факел, вместе со своим бременем насекомых и воспоминаний. Когда площадка опустела, Хоксуорт отдал следующее приказание: - Копайте! 
 Подвал получился широким и глубоким, и в жаркие летние дни здесь должно было быть прохладно. Когда с подвалом было покончено, Хоксуорт выложил его строительным камнем, вырубленным из коралла, продолжая класть еще ряд над землей, чтобы, начав строительство непосредственно самого дома, обеспечить его надежным фундаментом. Затем он велел своим матросам принести угловые балки, каждая из которых была пронумерована, и началась увлекательнейшая работа по сборке того самого дома, который когда-то стоял в верфи Бостона. 
 За три дня хорошо поставленное дело уже близилось к завершению. Все это время капитан Хоксуорт прохлаждался в конторе Джандерса и Уиппла. Он успел сразу предупредить Пупали и всех остальных желающих, чтобы ни одна женщина не подходила к нему, поскольку он теперь желал нормально отдохнуть. За это время капитану успели рассказать обо всем, что случилось с Кеоки Канакоа и его сестрой Ноелани. 
 Вы, наверное, имеете в виду ту высокую красивую де вушку, которая как-то раз плавала совершенно обнаженной возле кораблей? - насмешливо поинтересовался Хоксуорт. 
 Да. Весь этот кошмар произошел именно с ней, - пе чально кивнул Джандерс. 
 Что за чертовщина! - зарычал капитан. - Это же самая красивая девушка на всех островах. И ты хочешь мне сказать, что теперь она томится в своем травяном доме совершено одна? 
 Ну, с ней всегда остаются служанки, - пояснил Джан- дерс. 
 Понятно. - Хоксуорт пренебрежительно нарисовал в воздухе огромные окружности, которые должны были обозна чать формы прислужниц, всегда остававшихся при алии. - То есть, ты имел в виду, что она и сейчас там? 
 -Да. 
 Но так же нельзя жить! - заревел Рафер. - И все из-за того, что ее впутали во всю эту глупость и чертовщину! Джан- дерс, я немедленно иду к ней. 
 Я бы на твоем месте так не спешил, - остудил пыл капи тана более зрелый мужчина. - Ты заработал себе в этом городе не слишком завидную репутацию. Гавайцы ничего не забыли. 
 К черту их воспоминания! - воскликнул капитан, уда рив кулаком по подлокотнику кресла. - Я подумываю о том, чтобы осесть в Гонолулу, Джандерс. А плавать буду в Кантон и заниматься торговлей. Может быть, позже выстрою еще па ру кораблей. А отсюда можно вывозить какой-нибудь товар? 
 Ну, если только ты не запросишь баснословную цену за свои услуги, осторожно ответил Джандерс. - У меня, на пример, имеется огромное количество шкур, которые я бы с удовольствием переправил в Китай. 
 Я думаю, вы их туда переправите, - уверенно заявил Хоксуорт. Он вышел из конторы Джандерса и решительным шагом направился вдоль по главной улице к травяному двор цу алии. При виде легендарного капитана охранники тут же бросились докладывать об этом Келоло, но прежде чем пожи лой алии смог предотвратить проникновение Рафера на тер риторию дворца, Хоксуорт вежливо поклонился, толкнул во рота и спокойно прошел во дворец, где очень скоро отыскал Ноелани. 
 Мэм, - начал он, протягивая свою огромную правую ру ку, - я мечтал познакомиться с вами с того самого момента, когда увидел вас катающейся на доске рядом с моим кораб лем. Это произошло, наверное, лет тринадцать назад. В те дни вы были непревзойденной красавицей, мэм. А сейчас стали еще лучше. 
 Вы, наверное, явились сюда, чтобы найти еще кого-ни будь на продажу? холодно поинтересовалась Ноелани. 
 Нет, мэм. Я пришел, чтобы найти себе жену. И я нутром чую, что это будете вы. 
 Ноелани хотела уже что-то ответить на такое дерзкое заявление, но прежде чем она успела произнести хоть слово, Хоксуорт бросил к ее ногам штуку лучшего китайского шелка, а сам разразился словесным потоком: 
 Мэм, я надеюсь, вы понимаете, почему я наведался в Ла- хайну. То, что я натворил тут в прошлый раз, постоянно терза ет мою совесть, и, кроме того, меня разрывает жалость, когда я вижу, как здесь живет один американец со своей супругой. Если я вас чем-то обидел во время своего прошлого визита, то приношу свои извинения, но, несмотря ни на что, мэм, я хочу, чтобы вы знали, что отныне мой корабль будет заниматься тор говлей с Китаем. Я уже купил себе дом в Гонолулу, и вот уже некоторое время подыскиваю жену. 
 Почему же вы не смогли найти ее в Бостоне? - так же холодно спросила Ноелани. 
 Сказать вам правду, мэм... - начал Хоксуорт и замолчал, потому что в этот момент в комнату ворвался Келоло с охранни ками с целью спасти свою принцессу от посягательств при шельца. Но она, к удивлению отца, попросила его удалиться, объяснив, что желает беседовать с капитаном. 
 По правде говоря, мэм, - снова начал Рафер, прохажи ваясь взад-вперед у двери, ведущей в сад, как будто его и не перебивали, - в свое время я делал предложение одной кра сотке в белом платье с кружевами, но мне так и не удалось за воевать ее сердце. С тех пор я предпочитаю цветущих женщин с островов. 
 Где Илики? - строго спросила алии. 
 Надеюсь, она, наконец-то, попала в надежные руки, - сразу же ответил Хоксуорт. - Ну, а что бы с ней стало здесь? 
 Этот вопрос заставил Ноелани задуматься, и, чтобы хоть немного выиграть время, она поинтересовалась: 
 -Когда же вы закончите строительство дома? 
 -Дня через два, мэм, и поэтому я считаю, что было бы сов сем неплохо, если бы вы согласились пообедать со мной сегодня вечером у меня на корабле. Я бы хотел, чтобы вы осмотрели свое будущее жилище, если, конечно, когда-нибудь согласи тесь отправиться вместе со мной в путешествие до Кантона. 
 Это приятное на слух слово, этот далекий город, из которого привозили все наряды и мебель для Ноелани, но который она уже отчаялась когда-либо увидеть воочию (да у нее и не было особых причин на это), вдруг захватило воображение молодой 
 женщины настолько, что это не ускользнуло от внимания Хок-суорта. Поэтому капитан осмелел и высказал свое предложение: 
 Ноелани, - начал он, - у тебя здесь было много горя. Тебе пришлось пережить нечто такое, к чему ты сама не име ла никакого отношения. Почему бы тебе не оставить эти мес та навсегда? Здесь грустно и одиноко, а тебе в жизни требует ся совсем другое. Я предлагаю тебе бурную, волнительную жизнь, полную приключений. 
 Но у меня есть сын, как тебе известно, - гордо заявила Ноелани. 
 Возьмем его с собой. Я всегда мечтал, чтобы мой собст венный сорванец носился по палубе. 
 -Но он принадлежит всему народу, - засомневалась Алии Ну и. 
 Тогда оставим его народу, - тут же нашелся капитан, и прежде чем Ноелани смогла что-либо возразить, он схватил ее за руку, привлек к себе, крепко поцеловал и принялся стяги вать с женщины одежду. 
 Пожалуйста, не надо, - зашептала она. 
 Подойди к двери и вели служанке посторожить ее. Сейчас ты будешь доставлять удовольствие своему будущему мужу. 
 Но женщина оттолкнула от себя капитана и, гордо выпрямившись, произнесла: 
 А ты сможешь позабыть о том, что я совсем недавно уже была замужем? 
 Ноелани! - вспыхнул Рафер. - Как ты думаешь, сколь ко ваших девушек перебывало в моей каюте? Но это часть прошлой жизни. Теперь мне нужна одна-единственная, кото рая станет моей женой. 
 -Я имела в виду, что ведь это был мой брат, и мы... Хоксуорт задумался лишь на секунду, после чего громко 
 рассмеялся: 
 -Для меня каждый восход означает новый год. Я не имею памяти. 
 Эти слова капитана были приятны Ноелани. Ей понравился смелый отчаянный мужчина, какие обычно симпатичны для всех алии, и молодая женщина подумала: "Этот капетена сам похож на вождя. Он высокий, умеет сражаться и может посто ять за себя и за тех, кто ему дорог. Он настоящий алии среди се бе подобных. Конечно, ему порядком надоели портовые жен щины, и он подумывает о том, чтобы остепениться. У него есть 
 неплохой корабль, и он согласен считать моего сына своим собственным. Правда, он не слишком набожный, но зато искренний. Дни гавайцев подходят к концу, а годы белых людей еще впереди". Вслух же Ноелани произнесла: 
 -Я пойду с тобой на корабль. 
 Он снова поцеловал ее, с удовольствием ощущая богатство ее роскошных волос, спадающих ему прямо на руки. Это ощущение возбудило капитана, как всегда его радовали жаркие поцелуи островитянок. Он страстно прошептал: 
 -Скажи своим служанкам, чтобы постерегли дверь и ни кого к нам не пускали. 
 Однако женщина упрямо замотала головой и пояснила: 
 -Только не здесь, не в этой комнате. Здесь находится сре доточие наших традиций. Я пойду с тобой на корабль. 
 Лахайна была поражена увиденным. По ее улицам шел капитан Хоксуорт вместе с Алии Нуи. Они беспечно шагали по пыльной дороге, в тени пальм, и ворковали о чем-то своем, как настоящие любовники. Но самое удивительное было еще впереди. Молодая женщина, прекрасная и величественная, вновь появившаяся на улицах города, забралась в шлюпку капитана, и они спокойно поплыли к "Карфагенянину", где Ноелани осталась до утра. Прощаясь со своим женихом, она еще раз осмотрела богатое убранство каюты, где все теперь принадлежало ей, и подумала: "Вот это настоящий мужчина. Я буду верна ему. Я буду есть ту же пищу, что и он, чтобы угодить ему. Я буду одеваться так, как понравится ему, чтобы другие мужчины смотрели на него и говорили: "Как же повезло этому парню!" Я никогда не скажу ему "нет". 
 Мягкая улыбка тронула ее губы, точно такая же, какую потом можно будет заметить у каждой гавайской девушки, собравшейся выйти замуж за американца. Эта улыбка словно говорила: "Я-то знаю, что нежностью и лаской приучу его к спокойной семейной жизни". 
 Ноелани встречалась с капитаном еще два дня, а когда на ступил последний день стоянки "Карфагенянина" в Лахайне, Рафер был занят тем, что руководил расстановкой совершенно новой мебели в только что выстроенном миссионерском доме. Ноелани же в это время оказалась одна в своем травяном двор це. Она достала две берцовые кости и аккуратно обернула их талой: одну кость Маламы Кеоки вручил ей перед своей смер тью, другая принадлежала, как память о матери, самой Ноела
 ни. Взяв два тяжелых свертка в руки, она направилась к маленькому дому отца, и сказала ему: 
 -Келоло, мой дорогой, мой любимый отец! Я покидаю Ла- хайну, и я не смею брать с собой эти гнетущие меня дары. Ты обязан вернуть их в могилу. Мы больше не можем жить так, чтобы подобные памятные вещи преследовали наши сердца и души. 
 Он с почтением принял у дочери две кости и аккуратно положил их на земляной пол перед собой. 
 Ты окончательно решила уехать в Гонолулу с этим аме риканцем? спросил он. 
 Да, мне нужно начать совершенно новую жизнь. 
 И пусть эта жизнь будет счастливой, - с трудом прого ворил Келоло, немного шепелявя. Он не стал подниматься, чтобы попрощаться с дочерью. И хотя вождь прекрасно пони мал, почему при данных обстоятельствах Ноелани решила по ступить именно так, сам он не собирался мириться с новыми веяниями. В глубине души Келоло искренне жалел о том, что его дочь отвергает то единственное призвание и счастье, для которого она была рождена. 
 Пусть же богиня Пеле... - начал пожилой алии, но дочь жестом остановила его. Ей было невыносимо выслушивать еще какие-либо пожелания или заклинания. 
 Правда, сама она все-таки высказалась: 
 -Пусть боги будут добры к тебе, Келоло. Пусть твое каноэ быстро плывет по морю, пока радуга не придет за тобой. - Она еще раз внимательно вгляделась в это родное лицо, изуро дованное шрамами и с одной пустой глазницей, а потом ушла на пирс. Когда матросы увидели ее, то сообщили, что капитан еще не вернулся из города, и указали ей дорогу к миссионер скому дому. Там и нашла своего жениха Ноелани. Рафер си дел верхом на кухонном стуле, положив подбородок на его изогнутую спинку, и задумчиво смотрел в пол. Женщина мол ча наблюдала за ним, а капитан поднялся со стула и, прихва тив его с собой, три или четыре раза громко стукнул этим сту лом по новому полу, да так, что весь дом содрогнулся от ярос ти капитана. Несколько минут он простоял молча, со стулом в руке, опустив голову и закрыв глаза. Было видно, как набух ли вены у него на висках и на лбу. Ноелани вспомнила слова, которые он произнес пару дней назад, и подумала: "Он еще хвастался, что не имеет памяти! Ну, что ж, это просто замеча
 тельно, если все-таки он все помнит. А я-то поверила, что в его памяти хранятся лишь такие пустяки, как продажа Илики!" Потом капитан еще раз десять с грохотом опускал стул на пол, чтобы немного успокоиться. Сейчас ему хотелось разнести в щепки весь дом. Но вместо этого он аккуратно вернул стул на место, последний раз оглядел уютную деревянную кухню, и вышел на улицу, под яркие лучи солнца. 
 - Сейчас мы уплывем отсюда, - заявил он, и все жители городка, которые уже прослышали о свадьбе, проводили пару до пирса и наблюдали за тем, как капитан Хоксуорт легко подхватил свою невесту на руки и усадил ее в шлюпку. 
 * * * 
 Как только при возвращении домой из Ваилуку компания американцев достигла наивысшей точки горного хребта, Джон Уиппл и его жена принялись пристально вглядываться вдаль. Они увлеклись этим занятием так, что Эбнер, наконец, не выдержал и спросил: 
 Что вы там высматриваете? 
 Это большая тайна и приятная неожиданность, - зага дочно объяснил Джон, но когда четверка дошла до последнего холма, доктор все же сумел разглядеть за ветвями деревьев крышу нового миссионерского дома. 
 Вот теперь я все вижу! - обрадовался Уиппл. - А вы? 
 Хейлы, еще ничего не понимая, стали рассматривать привычные очертания Лахайны, и ничего особенного не замечали. Все было, вроде бы, как прежде. Пыльные дороги, холмы Ланаи вдали, море. И вдруг Иеруша задохнулась от неожиданности: 
 -Эбнер! Что это там? Неужели новый дом? -Где? 
 На месте нашего! Эбнер! Эбнер! - Она бросилась бегом с холма, и ленты шляпки развевались за ней по ветру. Она перепачкала юбку в пыли, а когда достигла дороги, то по мчалась вперед еще быстрей, даже не ожидая, когда ее дого нят остальные, постоянно повторяя одну и ту же фразу: 
 Это дом! Это дом! 
 Наконец, она подбежала к ручью, задыхаясь от волнения, и там остановилась. Через дорогу, где высилась стена, отгора живающая участок земли, принадлежащий миссионерам, и 
 где раньше стояла жалкая травяная хибара, теперь вырос, как в волшебной сказке, самый настоящий фермерский дом, каких много в Новой Англии: уютный и надежный. Иеруша приложила руку к губам и тупо смотрела сначала на дом, а затем на приближавшуюся к ней троицу. Наконец, она подбежала к Эбнеру и поцеловала его у всех на глазах: 
 -Спасибо тебе, мой самый дорогой друг и товарищ, - еле слышно выговорила она. 
 Но преподобный Хейл был удивлен даже больше, чем его супруга, и теперь вопросительно смотрел на Уиппла, словно требуя разъяснений. Джон между тем подумал, что будет лучше, если он расскажет только часть правды, поэтому он объяснил данное событие так: 
 -Твой отец, Иеруша, переправил этот дом из Бостона. А мы просто хотели, чтобы это оказалось для вас сюрпризом. 
 Уже позднее, когда выяснилась вся правда об участии в этом деле капитана Хоксуорта, супруги Хейл пребывали в таком приподнятом настроении, что никто из них не стал жаловаться или обижаться на капитана. Они молча приняли дар Чарльза Бромли из Уолпола, а роль посредника решили дружно проигнорировать. Теперь для них было уже не столь важно, кто доставил им этот дом, кто его собрал, и кто, по сути дела, придумал все это. Иеруше дом очень понравился по многим причинам: здесь не было никаких клопов и прочих паразитов, пол в нем был не земляной, а самый настоящий, деревянный. Для детей имелись отдельные комнаты. Тут был роскошный письменный стол, за которым Эбнер мог спокойно работать. И в доме, наконец, была кухня. Иеруша с гордостью показывала свое приобретение гавайцам, когда те приходили поздравить ее и полюбоваться роскошным жилищем Макуа Хейла и его семейства. 
 Первым официальным гостем оказался Келоло. Он принес с собой большой квадратный лист бумаги, который достал в магазине "Дж. и У.", и попросил Эбнера крупными печатны ми буквами написать на нем одно слово: "Ноелани". Правда, суть этой просьбы стала ясна уже потом, но в тот день, после того как Эбнер выполнил пожелание вождя, тот все равно про должал сидеть в гостях и не собирался никуда уходить. Нако нец, Эбнер почувствовал, что пора намекнуть одноглазому гостю, что время идет, и каждому пора заняться своими дела ми. Но тот ударился в воспоминания и принялся рассказы
 вать о том, что его жена Малама всегда любила церковь. Потом он вспомнил, как страстно мечтал Кеоки стать настоящим священником, и как нашла свое счастье Ноелани в Гонолулу. Казалось, что-то тревожит старика, и ему хочется поведать своим друзьям еще что-то очень важное, но он не стал этого делать. Когда солнце село, Иеруша все же была вынуждена прервать воспоминания Келоло: 
 -Мой дорогой друг, сейчас нам пора ужинать. Вы не хоте ли бы присоединиться к нашей трапезе? Мы будем есть вяле ную говядину и сладкий пирог. 
 Услышав это, Келоло страстно пожал обе руки хозяйке дома и пожелал ей всяческой удачи в этом сложном мире. Наконец, когда они с Эбнером остались одни, Келоло пророчески заявил: 
 -Твоя церковь будет стоять даже тогда, когда и я, и ты уйдем по радуге, Макуа Хейл. Это хорошая церковь, и посред ством ее ты сделал много добрых дел в Лахайне. 
 Затем он попросил разрешения обнять маленького миссионера, и по-гавайски, потеревшись носами с хозяевами, попрощался. 
 Было еще не темно, когда он прошел по пыльной дороге, мимо поля таро и королевских земель, затем через мостик, куда приплывали лодки с китобойных судов за свежей водой, и оказался в местах, которые так любила Малама. Прогуливаясь по тропинке, он подумал: "Всегда остается надежда на то, что идущие в ночи придут и заберут меня". Он прислушивался к малейшим звукам, но знакомые шаги нигде не раздавались. Прогулка совсем не утомила вождя, но он уже чувствовал себя стариком. Когда Келоло вернулся домой, то сначала немного отдохнул, затем завернул в бумагу три драгоценных предмета, которые собирался передать своей дочери: ожерелье Маламы: китовый зуб, висящей на волосах сотни его друзей, свою накидку из перьев и древний красный камень Пеле. 
 Когда посылка была упакована, он положил ее посреди комнаты и принялся собирать остальные ценные вещи: череп Маламы, ее правую бедренную кость, которую он отдал Кеоки, и левую, подаренную Ноелани, как фамильную ценность, которую дочь отвергла. И самое дорогое: священный камень Кейна, который Келоло удавалось беречь от миссионеров в течение многих лет. 
 Он принес все эти вещи к алтарю возле моря, где вождя уже ждало каноэ, пустое и имеющее лишь одно весло. Келоло 
 почтительно переложил три кости на столик, установленный в носу каноэ и покрытый тапой. Затем, словно в одиночестве проводя какую-то важную церемонию, он аккуратно разложил поверх костей листья маиле, и тонкий приятный аромат разнесся в ночном воздухе. Когда и этот ритуал был завершен, он поставил священный камень на небольшой площадке, которая всегда так бесила Эбнера, и здесь в последний раз он заговорил со своим богом. 
 Нас тут больше никто не хочет, Кейн. Мы им не нужны, - честно начал Келоло. - Нас попросили уехать отсюда, по скольку наша работа уже выполнена. Малама умерла с дру гим богом. Кеоки больше нет, а Ноелани оттолкнула тебя. Сейчас даже кахуны поклоняются непонятно кому. Мы долж ны вернуться домой. 
 Но прежде чем мы уедем, о великий Кейн, - продолжал старик, - не смог бы ты, пожалуйста, освободить своих детей Гавайев от бремени старых капу? Это очень тяжелое бремя, и молодые уже не знают, как жить с ним. 
 Затем он понес бога в каноэ, но по пути, поняв, что творит, зашептал: 
 -Это была не моя мысль, милый Кейн, забрать тебя с ост рова, который ты так любишь. Пеле сама указал мне на Кеа- ла-и-каики, туда, куда мы должны теперь с тобой плыть. Итак, мы отправляемся домой. 
 Говоря так, Келоло подхватил бога, укутал его в накидку из желтых перьев, а затем удобно устроил на почетном месте на носу каноэ. Потом повернулся и в последний раз посмотрел на травяной дворец, где он жил с Маламой, самой великой и совершенной из всех женщин. 
 -Я забираю твои кости на Бора-Бора, - произнес Кело ло, - туда, где мы будем спать в мире у зеленой лагуны. 
 Поклонившись дому любви, каменному алтарю и деревьям коу, чья тень столько раз спасала его от жары, вождь забрался в каноэ и решительно принялся грести в сторону Кеала-и-каики. И когда он вышел в открытое море, то начал напевать старинную песню, которую, как уверяли его родители, сочинил его праотец в плавании с Гавайев к Бора-Бора: 
 "Плыви из земли Небесных Очей, 
 На юг, только на юг, Плыви к океану, где правит жара..." 
 К утру он был уже далеко в океане, и, не имея при себе ни пресной воды, ни еды, продолжал решительно грести - почти слепой, беззубый старик уносил с собой своего бога и останки женщины, которую любил. 
 * * * 
 Иеруша наслаждалась жизнью в своем чистом деревянном доме, который переправил ей отец, менее трех лет. Как это ни парадоксально, но, научившись управляться с хозяйством в жалкой травяной хижине и не болеть, она сильно подорвала свое здоровье в этом большом и удобном жилище. 
 -Она просто заработалась так, что истощила все свои жизненные силы, поставил диагноз доктор Уиппл. - Если хотя бы заботу о детях она переложила на гавайских нянек... 
 Но Эбнер даже и слышать об этом не хотел. Тогда Уиппл внес другое предложение: 
 -Почему бы не отослать ее назад, в Нью-Гемпшир? Три- четыре холодные зимы, большое количество яблок и свежего молока, и она обязательно поправится. 
 Но на этот раз свой непреклонный характер продемонстрировала Иеруша: 
 Это наш остров, - заупрямилась она. - Когда я впервые увидела его, стоя на палубе "Фетиды", я даже испугалась. Но с годами он стал моим домом. Тебе, наверное, известно, что не сколько лет назад Эбнеру предлагали место в Гонолулу, но я на стояла на том, чтобы мы по-прежнему жили здесь. 
 Тогда я могу посоветовать только одно лекарство, - по жал плечами Уиппл. - Поменьше работай, а больше спи и хо рошо питайся. 
 Но, имея четырех маленьких детей, о которых надо было постоянно заботиться, да еще проводя занятия в школе для девочек, Иеруша никак не могла выкроить время для отдыха. Однажды утром она проснулась и почувствовала, будто ее грудь сжали какими-то огромными тисками. Ей было трудно описать свои ощущения, кроме того, что она едва могла дышать. Эбнер усадил ее в кресло рядом с открытым окном, а сам побежал за доктором, но когда Уиппл вошел в комнату, Иеруша уже хрипела. 
 -Немедленно в постель! - закричал Джон. Когда он взял Иерушу на руки, то был поражен, какой легкой стала эта 
 женщина. "Да моя Аманда весит больше ее!", - с горечью подумал Джон. Он быстро отослал детей в дом капитана Джандерса, а Эбнеру тихо шепнул на ухо: 
 -Боюсь, что она вот-вот умрет. 
 Правда, шептать доктору не было никакой необходимости. Иеруша и сама чувствовала, что находится на грани смерти, поэтому попросила, чтобы к ней пришли Аманда и Луэлла. Когда женщины появились в комнате, миссис Хейл захотелось видеть и своих детей. Она мечтала еще раз услышать свой любимый гимн миссионеров. И вот, когда собрались все, в доме зазвучала знакомая песня: 
 "От холодных гор исландских, 
 От индийских берегов, С водопадов африканских К нам доносится ваш, зов. 
 Мы, не ведая сомнений, 
 Не страшась ни бурь, ни рек 
 К вам придем, чтоб заблуждений 
 Цепи сбросил человек". 
 Мы и трудились во имя того, чтобы помочь, - слабым го лосом произнесла Иеруша. Увидев, как смерть буквально ду шит женщину, Аманда Уиппл запела тот куплет, который был близок им всем, и с которого начинались их приключения: 
 Благословенен наш отряд... 
 Однако Эбнер был не в силах подхватить слова. Когда же нестройный хор дошел до того куплета, который был посвящен тем, кто должен был трудиться в самых дальних уголках планеты, он опустился в кресло и закрыл лицо руками, потому что был не в состоянии смотреть на хрупкую фигуру, лежащую на кровати. Женщина пела о дружбе, символом которой она стала сама: 
 "Мы вместе в беде и удаче, 
 Мы общей семъею живем. 
 Жалея друг друга, мы плачем, 
 Но крест свой все так же несем". 
 -Мой любимый супруг, - с трудом превозмогая боль, вы давила Иеруша. Я скоро увижу нашего Господа. Я уже ви
 жу... - Она не успела договорить, и в следующую секунду уже была мертва. 
 Иерушу похоронили на церковном кладбище в Лахайне, и на ее могиле был поставлен простой деревянный крест. Рядом стояли ее дети и разглядывали белые облака, летящие со стороны гор. Но когда церемония закончилась, и люди разошлись, Аманда Уиппл не могла смириться с такой скромной могилой, и сама вырезала на деревянной плахе слова, которые потом были высечены в камне: "На ее костях строились Гавайи". Эта эпитафия могла быть отнесена ко всем женам миссионеров. 
 Прошли годы, и потом стало модно говорить о миссионерах так: "Они явились на острова, чтобы творить добро, и им это удалось". Другие стали подшучивать над девизом миссионеров, звучавшим так: "Они пришли к нации, живущей в темноте. Они покинули ее, принеся свет, и жить стало легче". Шутники обычно добавляли: "Конечно, на Гавайях стало намного легче, ведь они украли все, что только смогли унести". 
 Но эти неуместные комментарии вовсе не касались Иеруши Хейл. От нее произошли мужчины и женщины, которые впоследствии продолжали нести островам цивилизацию и смогли организовать жизнь на них так, что Гавайи стали представлять собой вполне развитое государство. Ее имя часто упоминалось в библиотеках и музеях, на медицинских кафедрах. Ее имя присваивали церковным стипендиям. Из жалкой травяной лачуги, в которой она истощила свои силы и энергию, она несла любовь и гуманизм в город-порт, зачастую черствый и даже жестокий. Искусно владея иголкой, она научила местных женщин шить, а при помощи учебника для начинающих - читать и писать. Ее ученицы на уроках узнали больше о цивилизованных обществах, чем прихожане церкви Эбнера. Иеруша ничего не просила взамен, а просто отдавала свою безграничную любовь. Она научилась понимать и лелеять ту страну, в которой трудилась. "На ее костях строились Гавайи". Когда я думаю о миссионерах, первым на ум всегда приходит имя Иеруши Хейл. 
 * * * 
 После смерти Иеруши американцы, живущие в Лахайне, долго совещались по поводу того, как теперь следует посту пить с четырьмя детьми Хейлов. В конце концов, собрание пришло к следующему решению: временно за ними должна 
 была присматривать миссис Джандерс, а когда отыщется подходящее судно, дети уплывут в Уолпол, к семье Бромли. Правда, эти планы были продуманы без участия Эбнера. Почему-то его решили обойти вниманием, а когда он узнал о том, что собрались сделать его друзья, то удивил всех, высказав собственное мнение. Когда миссис Джандерс пришла за детьми, объявив, что теперь будет сама заботиться о них, Эбнер отказал ей, убедив в том, что и сам прекрасно справится со своими малышами. Итак, дети продолжали жить за стенами миссии: Михей, которому тогда уже исполнилось тринадцать лет, десятилетняя Люси, шестилетний Дэвид и маленькая Эстер, которой было всего четыре года. Отец успевал справляться с детьми. В этом ему, в первую очередь, помогал старший - Михей, серьезный мальчик с болезненным цветом лица. Михей жадно читал все, что только мог достать ему Эбнер, и имел куда более богатый словарный запас, чем даже его отец-эрудит. И пока дети Уипплов и Джандерсов начинали понемногу помогать своим родителям в магазине, Михей Хейл, не имея никаких других занятий, сидел, сгорбившись, на территории миссионерского дома и читал в свое удовольствие либо словарь иврита, либо греко-латинский. Дочерей Эбнер одевал так, как считал это приличным: в узкие блузки с длинными рукавами, длинные юбки, панталоны до лодыжек и соломенные шляпки с лентами. Все это он доставал из миссионерских подачек, которые присылались благотворительными комитетами. Вскоре девочки тоже пристрастились к чтению и часто удивляли взрослых своим необычным словарным запасом. Основное население Лахайны могло полюбоваться детьми Хейла только по воскресеньям. Отец с особой тщательностью мыл их, одевал в самые лучшие наряды и торжественно вел в церковь. В эти минуты многие из матерей, глядя на вереницу Хейлов, замечали: 
 -Они такие бледненькие! Прямо как их покойная матушка! Возможно, все и дальше шло бы у Хейлов хорошо, потому 
 что Эбнер оказался примерным отцом и искренне любил своих детей, но только в году в Лахайне остановился "Карфагенянин", чтобы забрать товары у Джандерса и Уиппла и отвезти их в Кантон. Пока происходила погрузка корабля, капитан Хоксуорт бесцельно бродил по улицам города, и вдруг, щелкнув пальцами, спросил первого встречного на гавайском: 
 -А где похоронена миссис Хейл? 
 Узнав, в каком месте находится могила Иеруши, мощный капитан тут же быстро зашагал на кладбище, остановившись всего один раз, чтобы купить цветов. Однако когда он нашел могилу, то, к несчастью, обнаружил там и Эбнера, который как раз выдергивал сорняки, выросшие у импровизированной надгробной плиты, сооруженной Амандой Уиппл. Как только бывший китобой заметил Эбнера, источник своего постоянного горя, он сразу же впал в ярость и закричал: 
 -Ты, проклятый, никчемный червь! Это ты убил ее! Ты заставлял ее трудиться, как рабыню, в этом жутком климате! 
 Одними словами Рафер не ограничился. Он бросился на Эбнера, ухватил его чуть ниже колен и повалил на могилу, принявшись отчаянно колотить священника по голове. Затем, поднявшись, он продолжал истязать миссионера, но теперь уже действовал ногами, и страшные удары тяжелыми ботинками приходились Эбнеру в голову, грудь и живот. 
 Очень скоро, не выдержав этой пытки, Эбнер лишился чувств, но это только еще больше взбесило Хоксуорта, и он, схватив и приподняв священника с могилы, снова обрушил его на землю с огромной силой, крича при этом: 
 -Я должен был еще тогда скормить тебя акулам! Ты гряз ный, грязный, грязный подлец и негодяй! 
 Неизвестно, сколько времени продолжалось бы это безобразие, но местные жители, услышав шум и крики, поспешили на помощь своему любимому миссионеру. Правда, когда они отбили его у капитана, то поначалу подумали, что священник уже умер. Очень бережно они отнесли его домой, где, не подумав, сразу же передали Эбнера детям. Увидев истерзанное и окровавленное тело отца, трое младших ребятишек принялись плакать, и только старший, Михей, встал на колени перед изуродованным телом отца и принялся аккуратно обмывать его лицо водой. 
 В последующие дни для доктора Уиппла стало вполне очевидно, что Эбнер перенес какую-то серьезную мозговую травму. Видимо, удары капитана Хоксуорта вызвали смещение кости, что, в свою очередь, повлияло на некоторые нервные окончания. В течение нескольких дней Эбнер пустым взглядом смотрел на своих сочувствующих товарищей, которые сообщили ему: 
 -Мы предупредили капитана Хоксуорта о том, что отны не путь в Лахайну ему заказан. 
 На это Эбнер среагировал весьма странно. Он только спросил: 
 - А кто такой Хоксуорт? 
 Однако Уиппл продолжал заботиться о своем товарище, и тот, в конце концов, оправился от болезни. В последующие годы жители Лахайны часто видели, как он, идя по улице, вдруг останавливался и начинал трясти головой, будто стараясь поставить мозги на место, после чего продолжал движение - странный, неуверенный в себе человек, который теперь постоянно ходил с тростью. Во время выздоровления Эбнера был один неприятный момент, когда священник вдруг осознал, что детей в доме нет. Он перепугался, подумав, что они потерялись и теперь живут где-то среди язычников Мауи. Он начал бушевать, потом жалобно расплакался, и только когда Аманда привела к нему всех четверых (а они в то время жили у нее в доме), Эбнер понемногу успокоился. 
 Однако и Уипплы, и Джандерсы были немало удивлены, узнав, что после выздоровления Эбнер не только настоял на том, чтобы ему оставили детей, но и сами отпрыски Хейла пожелали жить в миссии, за высокими стенами, предпочитая добровольное заключение свободному перемещению по городу. И вскоре Эбнер полностью восстановил свое домашнее хозяйство. 
 * * * 
 Затем в году в Лахайну приехал совершенно неожиданный гость, и спокойствие в городе на некоторое время было нарушено. Это произошло потому, что важным визитером был никто иной, как худой и высокий, внушительного вида священник конгрегационной церкви. Он был одет во все черное, а на голове его высилась касторовая шляпа, отчего слуга Господа выглядел, наверное, в два раза выше своего роста. Выйдя на пирс, он объявил: 
 - Я преподобный Элифалет Торн, член американского комитета по делам миссионеров. Я прибыл сюда из Бостона. Не могли бы вы подсказать мне, где можно найти преподобного Хейла? 
 Когда высокомерного пожилого мужчину, худощавого и чо порного, провели к миссионерскому дому, он сразу же понял, что здесь произошло. Правда, Торн пришел в ужас, когда узнал, что Эбнер решил оставить при себе всех четверых детей. 
 Вы должны найти себе новую жену или вернуться к дру зьям в Америку, логично предложил Торн. 
 Моя работа заставляет меня оставаться здесь, - заупря мился Эбнер. 
 Господь никогда не призывал своих слуг истязать себя, - возразил Торн. - Брат Эбнер, я сейчас как раз занимаюсь тем, что подготавливаю все необходимое для того, чтобы забрать ва ших детей в Америку. 
 Вместо того чтобы начать спор против этого вполне разумного решения, Эбнер осторожно поинтересовался: 
 Скажите, а сможет ли Михей поступить в Йель? 
 Я сомневаюсь в том, что здесь он смог получить доста точную подготовку, - поморщился Торн. - Ему ведь при шлось жить вдалеке от книг. 
 Услышав такие слова, Эбнер немедленно позвал своего сынишку с болезненным цветом лица и попросил его встать по стойке "смирно". Мальчик вытянулся в струнку перед важным гостем из Бостона. Командным голосом Эбнер приказал: 
 -Михей, я хочу, чтобы ты прочитал наизусть первую гла ву из книги Бытия сначала на иврите, потом по-гречески, затем на латыни и, наконец, на английском. А потом я попрошу тебя объяснить преподобному Торну семь или восемь абзацев, кото рые особенно сложны для перевода с одного языка на другой. 
 Сначала преподобный Торн хотел прекратить подобную демонстрацию способностей, как ненужную. Он мог и поверить Эбнеру на слово, что его мальчик действительно так хорошо развит. Но как только он услышал знакомые золотые слова, то устроился удобнее в кресле и с благоговением принялся вслушиваться в эти полные смысла строки. Высокомерный священник был потрясен острым чувством языка, которым владел этот мальчик. Он даже расстроился, когда цитаты кончились, поэтому спросил Михея: 
 -А как этот отрывок звучит на гавайском? 
 -Я не умею говорить по-гавайски, - объяснил тот. Когда мальчик удалился в свою комнату, Торн обратился к 
 Эбнеру: 
 Мне хотелось бы познакомиться с гавайскими священ никами. 
 У нас таких нет. 
 А кто же будет читать проповеди, когда вы уедете отсю да? - удивился Торн. 
 Я никуда не собираюсь уезжать. 
 Но как же будет потом существовать эта церковь? 
 Гавайцам нельзя доверять такое ответственное дело, - настаивал Эбнер. - Наверное, вам уже кто-нибудь успел рас сказать о Кеоки и Ноелани? 
 Да, - холодно заметил Элифалет Торн. - Сама Ноела ни в Гонолулу. Сейчас у нее четверо прекрасных детей, воспи тываемых в христианской вере. 
 Эбнер потряс головой, чтобы сфокусировать зрение, но некоторое время стоял в растерянности. Он никак не мог сообразить, откуда он знает Элифалета Торна. И вдруг он вспомнил все: как этот высокомерный и мрачный священник ходил от колледжа к колледжу и выбирал будущих миссионеров. Это было в далеком году. 
 Вот что вам необходимо сделать, преподобный Торн, - взволнованно заговорил Эбнер. - Возвращайтесь в Йель и подберите там новых миссионеров. Нам здесь их потребуется не меньше дюжины. 
 Но в наши намерения никогда не входило присылать на острова бесконечное количество белых людей, чтобы помо гать туземцам управлять своими делами, - резко ответил Торн. Внезапно слово "управлять", произнесенное им, напом нило священнику о том, зачем он, собственно, и приехал на Гавайи. Однако эта тема была настолько щекотливой, что он не знал, с чего лучше начать. 
 Наконец, Торн прокашлялся и заговорил напрямую: 
 -Брат Эбнер, комитет в Бостоне очень недоволен двумя ас пектами, касающимися гавайской миссии. Первое: вы устано вили здесь настоящую епархию, с центром в Гонолулу, контро лирующим острова. Вы должны понимать, что это неприемлемо для нашей конгрегационной церкви. Второе: вы отказались вос питывать будущих священников из гавайцев, которые впослед ствии смогли бы занять ваше место. Это серьезные ошибки, и я от имени комитета должен наказать тех, кто несет ответствен ность за допущенные промахи. 
 Эбнер холодно смотрел на своего инквизитора и думал: "Как он может судить меня относительно происходящего на Гавайях, если никогда не жил здесь? Конечно, он может порицать мои действия, но чем он подкрепит свое обвинение?" 
 Преподобный Торн уже столкнулся с чем-то подобным в Гонолулу. Сейчас он рассуждал так: "Он, наверное, сейчас 
 осуждает меня за то, что я сужу о его работе, ничего не зная о местных условиях, но каждая ошибка начинается с каких-то особых обстоятельств". 
 Элифалет Торн чувствовал себя крайне неудобно, но, предупредив Эбнера, был рад вернуться к более приятной теме, и сказал: 
 - В Бостоне к Богу всегда относились с большой любовью, но мне очень бы хотелось, чтобы вы тоже узнали о переменах, произошедшие в нашей церкви за последние годы. Наши лидеры теперь больше говорят о любви Господа и меньше обращают внимания на горькую прямоту Кальвина. Мы живем в новом духовном мире, брат Эбнер, и нам, людям пожилым, не так-то просто приспосабливаться к переменам. Однако нет большего удовольствия, чем подчиниться воле Господа. Я просто уверен в том, что Господь хочет направить нас именно по этому пути. 
 Неожиданно вдохновленный священник замолчал, поскольку увидел, что Эбнер как-то уж очень странно смотрит на него. Сейчас Торн подумал: "Какой же он тяжелый, консервативный человек. Наверняка ему не понять тех изменений, которые происходят у нас в Бостоне". 
 Эбнер же размышлял совсем о другом: "Иеруша положила начало этим переменам, и даже еще большим, в Лахайне семь лет назад. Она смогла обосновать любовь Господа без помощи теологов и профессоров из Бостона. Но почему этот высокий человек ведет себя так надменно? " 
 Единственное слово примирения от Торна могло бы сейчас заставить Эбнера разговориться, и тогда бы он подробно рассказал гостю, какие изменения произвела Иеруша в его теологии. Но Торн промолчал, потому что, обратив внимание на замкнутость Эбнера, расценил ее по-своему: "Как же, я хорошо помню, когда проводил собеседование с этим типом в Йеле. Он и тогда уже был легко возбудимым и чрезмерно самоуверенным юношей. Почему нашей миссии вечно достаются такие вот неудачные экземпляры?" 
 Затем, все еще продолжая раздумывать о фатальном неве зении в отношении подбора миссионеров, что часто срывает самые благородные планы, он затронул весьма важную про блему. Продолжая беседовать с Эбнером, он окончательно убе дился в своем подозрении, что в лице Эбнера Хейла церковь приобрела одного из тех ограниченных, упрямых людей, у ко торых полностью отсутствует возможность роста, и которые 
 представляют собой настоящие преграды для практической религии. 
 Брат Эбнер, - вздохнул Торн, - я приехал сюда, чтобы вместе с вами посвятить в духовный сан любых гавайцев, ко торые готовы стать священниками. Не могли бы вы пригла сить сюда своих кандидатов? 
 У меня их нет, - признался Хейл. 
 Торн, удовлетворенный хотя бы тем, что не ошибся, определяя характер Эбнера, не стал повышать голоса и сердиться. 
 Я не совсем уверен, что правильно вас понял, брат Эб нер. Когда Кеоки предал церковь, разве вам не пришло в голо ву сразу же набрать человек восемь или десять надежных га вайцев, чтобы начать готовить их к дальнейшей службе в церкви? 
 Я тогда подумал вот о чем... - начал было Эбнер, но тут в голове у него опять все переместилось, и ему пришлось немного попрыгать, чтобы прийти в себя. Преподобный Торн с сострада нием наблюдал за этой процедурой. Наконец, Эбнер заговорил снова: - Я подумал, что раз уж церковь пострадала от такого неслыханного позора, то не будет ли лучше, если... - В этот мо мент ему привиделся Кеоки, стоящий у алтаря Кейна. Плечи юноши украшало большое ожерелье из листьев маиле, а на шее у него висел китовый зуб. - Ну... - подытожил Эбнер. - Я по думал о том, что самое важное в то время было суметь защитить церковь от повторения такой катастрофы. 
 Итак, вы не мобилизовали ни одного потенциального священника? - тихо переспросил Торн. 
 Нет! Понимаете, преподобный Торн, если вы не прожи ли столько времени с гавайцами, вы не можете понять... 
 Брат Эбнер, - перебил хозяина гость. - Я привез с со бой двух отличных молодых людей из Гонолулу. 
 Миссионеров? - обрадовался Эбнер. - Из Бостона? 
 Нет, - так же спокойно объяснил Торн. - Они гавай цы. И я собираюсь посвятить их в духовный сан в вашей церк ви. Я был бы счастлив, если бы вы тоже представили какого- нибудь молодого человека из Лахайны, который, по вашему мнению, достоин церкви. 
 Гавайцы в Лахайне, преподобный Торн... Ну, видите ли, я не позволяю своим детям даже общаться с гавайцами из Лахай ны. Вот тут у нас есть один человек по имени Пупали. У него че тыре дочери, и его самая младшая дочь Илики... - Он замол
 чал, потому что в это время мозг его окончательно прочистился, и тогда Эбнер подумал: "Нет, он ничего не поймет про Илики". 
 Церемония посвящения в духовный сан гавайцев произвела в Лахайне огромное впечатление и по значимости превзошла всю предыдущую деятельность церкви. Когда местные жители увидели, что двое их соотечественников теперь имели полномочия по введению христианства на островах, они поняли, что гавайцы действительно являются частичкой этой церкви. А когда преподобный Торн пообещал, что в следующем году священником обязательно станет и житель Лахайны, то весь город несколько дней обсуждал только один вопрос: "Как вы полагаете, может быть, этим священником станет наш сын?" А в следующее воскресенье город облетела еще более приятная новость: Торн объявил, что комитет по делам миссионеров в Гонолулу принял решение оставить в Лахайне одного из священников, преподобного Иону Кееаумоку Пиимало. Он должен был читать проповеди в большой церкви и помогать преподобному Хейлу. 
 Когда Торн прочувствовал всю радость, которую принесло это сообщение, он случайно взглянул в ту сторону, где находился Джон Уиппл со своей женой Амандой. Джон повернулся к супруге, и они обменялись теплым рукопожатием, словно сами давно ожидали такого шага со стороны комитета. Тогда Торн подумал: "Ну, не парадокс ли? Мне больше нравится Уиппл, который оставил церковь, чем Хейл, который продолжает служить Господу. Уиппл лечит людей бесплатно и преуспевает в бизнесе. Так вот, мне он намного ближе по духу, чем этот маленький бедняга Хейл, который сидит рядом со мной". 
 На следующий день преподобный Торн отплыл в Гонолулу, откуда корабль увез его в Бостон. Он забрал с собой всех детей Эбнера. Когда они прощались на пирсе, Эбнер торжественно сказал каждому: 
 -Когда вы научитесь всем цивилизованным манерам Но вой Англии, обязательно возвращайтесь сюда, потому что ваш дом здесь, в Лахайне. 
 И только самому любимому и способному Михею он заявил следующее: 
 -Я буду ждать тебя, и когда ты вернешься священником, передам тебе свою церковь. 
 Торн, случайно подслушавший эти слова, только помор щился и подумал: "Он всегда будет говорить о церкви: "моя церковь"... не Господа... и уж, конечно, не гавайцев". 
 Настало время Торну проститься с миссионером, которого он сам официально ввел в эту должность девятнадцать лет назад. Он посмотрел на маленького измученного человечка с состраданием и подумал: "Какая нелепая трагедия! Брат Хейл даже отдаленно не смог познать истинный дух Господа. Если бы кто-нибудь специально занялся подсчетом, то, полагаю, от этого священника город потерпел куда больше убытков, чем видел добра". 
 Эбнер, полностью пришедший в себя, взирал на этого властного инквизитора и видел его таким, каким запомнил в Йеле в году. Сейчас он рассуждал так: "Брат Элифалет разъезжает по всему миру и раздает советы. Неужели он считает, что, явившись в Лахайну на пару дней, он сможет определить, где мы ошиблись? Что ему известно о пушечной стрельбе? Приходилось ли ему когда-нибудь сталкиваться с мятежными китобоями?" И с глубоким сожалением Эбнер должен был констатировать: "Нет, этого ему никогда не понять" . Затем, все еще продолжая мыслить разумно, он сделал для себя малоутешительный вывод: "Сомневаюсь, что вообще кто-нибудь может понять все это... кроме Иеруши и Маламы. Те понимали решительно все". 
 Прощайте, брат Эбнер, - наконец, произнес Элифалет Торн. 
 Прощайте, сэр, - ответил Эбнер, и вскоре после этого корабль начал удаляться от берега, увозя Торна и детей препо добного Хейла. 
 * * * 
 В последующие годы Эбнер стал чем-то вроде живой достопримечательности старой столицы. Он все чаще находился в каком-то одурманенном состоянии: прихрамывая, бродил по городу, то и дело останавливаясь, чтобы встряхнуть мозги и избавиться от пульсирующей боли в голове. Он уже не жил в миссионерском доме. Туда приехали другие люди, которые теперь трудились в церкви. Но Эбнер тоже часто читал проповеди на гавайском, и когда становилось известно, что в воскресенье за кафедрой будет стоять Макуа Хейл, церковь переполнялась желающими послушать его. 
 Во время проведения официальных служб он продолжал на девать все тот же фрак, купленный им когда-то в Нью-Хейвене, 
 и черную касторовую шляпу. Обувь и остальную одежду он продолжал доставать из благотворительных посылок из Бостона. Постепенно его жизнь превратилась в привычную рутину, и только три события выбивали его из обычного ритма. Если к причалу приставал корабль, Эбнер неизменно выбегал на пирс и спрашивал моряков, не встречали ли они во время своих путешествий маленькую гавайскую девочку по имени Илики. 
 - Ее продали одному английскому капитану, и вот я подумал, что вы могли бы иметь о ней какие-то сведения, - объяснял он. 
 Но ни разу никто не ответил ему утвердительно. 
 Второе значительное событие в жизни Эбнера наступало в тот момент, когда у него накапливалось достаточно страниц перевода псалмов на гавайский язык, и листки можно было переправлять в типографию. Старик работал за грубым столом в своей маленькой травяной хижине, и когда ему возвращали отпечатанные листы, он раздавал псалмы прихожанам, и уже во время следующей службы гавайцы с удовольствием распевали их в церкви. 
 И третьим утешением, конечно, были письма от детей из Америки. Сестра Эбнера Эстер вышла замуж за священника и жила в западной части Нью-Йорка. Она забрала к себе обеих девочек брата, а за мальчиками присматривало семейство Бромли в Уолполе. В одной из художественных студий Бостона были сделаны четыре портрета детей Бромли в карандаше, и теперь юные Хейлы поглядывали на отца с травяной стены его хижины: красивые лица, чуткие и внимательные. 
 Михей с отличием закончил Йельский колледж и, став священником, читал проповеди в Коннектикуте. Но самая волнующая весть пришла от Люси. Девушка познакомилась с молодым Эбнером Хьюлеттом, когда тот учился в Йеле, и вышла за него замуж. Поначалу Эбнер хотел отправить своему старому приятелю Аврааму Хьюлетту теплое письмо с поздравлениями по поводу объединения двух миссионерских семейств, но он не мог забыть о том, что Авраам женился на гавайской женщине, и не простил его. Даже тот факт, что Хьюлетты процветали и прекрасно ладили между собой, купаясь в богатстве, не изменил мнения Эбнера о том, что нельзя доверять человеку, который женится на язычнице. 
 Одним из самых грустных аспектов тех лет все же оставал ся факт, что все те, кто мог наблюдать за упадком жизненных 
 сил и талантов Эбнера, одновременно видели и то, как развиваются способности Джона Уиппла и растет его благосостояние. Джон, который и в молодости отличался красотой, теперь возмужал и расцвел: это был высокий подтянутый мужчина с отличным зрением и бронзовым загаром от постоянного катания на досках в морских волнах. Он отрастил бороду и тщательно ухаживал за ней, отчего выражение его лица приобрело дополнительную мужественность. Элегантность Джона подчеркивала и его безупречная одежда: Уиппл предпочитал темные костюмы классического покроя и жилеты с шестью пуговицами. В сорок четыре года волосы его оставались густыми и черными, в то время как Эбнер успел полностью поседеть. И когда двое ровесников оказывались где-нибудь вместе, они производили потрясающее впечатление. Отчасти именно поэтому, говоря об Эбнере, островитяне стали называть его стариком. 
 * * * 
 Торговый бизнес Уиппла процветал. Китобойные суда в ог ромных количествах прибывали в Лахайну. В году их на считывалось , в - уже , и все они делали закупки у компании " Дж. и У.". Следуя основному принципу капитана Джандерса: "Ничем не владей, но все контролируй", Джон стал специалистом в манипуляциях с недвижимостью и капи талами других людей. Если же кто-то из новичков решал от крыть свой собственный бизнес в Лахайне, то, как правило, именно Уиппл сразу определял тактику поведения компании: купить ли этого человека или попросту раздавить конкурента. Когда Вальпараисо сделал большой заказ на шкуры, доктор Уиппл припомнил, что в горах соседнего Молокаи водится много диких коз. Он же организовал экспедиции на наветрен ную сторону острова. Джон отличался и умом, и честностью, и каждому нанятому человеку хорошо платил за выполненную работу. Но когда однажды его лучший охотник решил осно вать свой собственный бизнес по продаже козьих шкур и сала непосредственно одной американской бригантине, неожидан но выяснилось, что он не может найти ни одной лодки для транспортировки своего товара. И после безуспешных трехме сячных попыток отыскать плавсредства, пока шкуры благопо лучно гнили на Молокаи, охотник просто махнул рукой на свою затею и вернулся на работу в "Дж. и У.". Эбнер так и не 
 мог понять, откуда Джон может знать столько хитростей в торговле и так хорошо разбираться в своем деле. 
 Как-то раз, во время деловой поездки в Вальпараисо, получилось так, что шхуна Уиппла задержалась на пару недель на Таити. И Джон, чтобы не терять понапрасну время, как это уже вошло у него в привычку, стал изучать слова и обычаи таитян. Результатом этого случайного опыта стал очерк, который несколько десятилетий занимал ученых, исследовавших полинезийцев. Труд назывался "Теория капу", и в нем Джон высказал весьма дерзкое предположение. Он писал: 
 "Когда мы задумываемся над тем, почему на Таити принято говорить "табу", а на Гавайях - "капу", мы, как правило, начинаем отвлекаться и влезаем во всевозможные рассуждения, которые, какими бы увлекательными ни казались, все же неизменно являются неуместными и не относящимися к делу. Мы должны помнить, что в свое время группа английских ученых трансформировала язык таитян на западный манер, а несколько не столь образованных лингвистически американских миссионеров сделали то же самое на Гавайях. В каждом случае получилось так, что приезжие кристаллизовали в своих исследованиях то, чего на самом деле не было. Наверное, было бы справедливо предположить, что когда англичане записывали слово "табу", то, что они слышали, было на самом деле чем-то другим, а именно словом, находившимся где-то посередине между "табу" и "капу", но немного все же ближе к первому. Американцы же записали то же самое слово как "капу". Но слышали они его тоже немного не так, а опять же где-то между "табу" и "капу", но им почему-то казалось, что правильное произношение, скорее, стремится, ко второму слову. Основная разница, которую мы сейчас наблюдаем между письменными языками на Гавайях и на Таити, объясняется не разницей в языках, а тем различием, которое услышали люди, впервые попытавшиеся записать некоторые слова. 
 Таким образом, мы имеем сразу несколько слов, обознача ющих понятие "дом": фале, фаре, хале. Но на самом деле это одно и то же слово. Теперь только остается выяснить, сколько же этих отличий может услышать несовершенное ухо белого человека, чтобы потом, используя систему правописания, увековечить эти ошибки! Я вспоминаю одного образованного гавайца, который как-то раз обратился ко мне на своем род ном языке: "Я собираюсь навестить мистера Кауна". Я возра
 зил ему: "Кимо, ты же знаешь, что его фамилия - Таун". Он согласился со мной, но заметил: "В гавайском языке нет такого звука, и мы не можем произнести его "Таун"". Правда, когда он постарался, то выговорил фамилию своего знакомого правильно. Мы же навязали ограничения на его речь, которых не существовало до того, когда мы прибыли на эти острова. 
 В то же время, однако, человек, приезжающий с Гавайев на Таити, поражается тому, какие перемены произошли с полинезийцами, когда те отправились на север. На Гавайях у них увеличился рост. Кожа стала более подтянутой, без складок. Речь стала более отточенной. Очевидные изменения произошли с инструментами и, конечно же, преобразование претерпели и боги островитян. Но наиболее значительные превращения произошли с отчаянной, угловатой и зачастую развратной хулой таитян, которая стала томным и поэтическим танцем на Гавайях. Впрочем, перемены коснулись всего: религия из дикой и природной стала величественной и обрядовой. Правление отличается теперь своей стабильностью и способностью к самосохранению. А то, что на Таити было лишь орнаментом из перьев, на Гавайях развилось в настоящее искусство редкой красоты. Таким же образом, бог моря Таити по имени Таароа стал гавайским богом ада Каналоа. Здесь мы наблюдаем изменения не только в орфографии, но и в теологии. Последнее, кстати, гораздо значительнее первого. 
 В своих исследованиях Полинезии мы должны начинать со следующего предположения: ничто из того, что появилось на Гавайях, не осталось неизменным. Цветы, любые процессы, слова и люди встретили здесь совсем новую жизнь и стали развиваться в новых направлениях. Однако нас не должна вводить в заблуждение внешность и ее атрибуты и, в особенности, форма слов, чтобы мы не считали различия более существенными, чем они есть на самом деле. Копните глубже любого гавайца, и вы обнаружите в нем таитянина". 
 * * * 
 Эбнер стал проводить все свободное время в Часовне для моряков, где он подолгу просиживал рядом со священником Кридлендом, тем самым бывшим матросом, которого Эбнер собственноручно привел к Богу. Преподобный Хейл, размыш ляя о судьбе Кридленда, подумал: "Наверное, из всех моих до
 стижений это превращение Кридленда из безбожника в христианина является самым значительным и плодотворным". Эбнер понимал, что жизнь матросов всегда была полна различных соблазнов и искушений, и теперь он чувствовал себя по-настоящему счастливым, что способствовал уничтожению публичных домов и винных лавок в Лахайне. 
 Эбнер существовал на скудное жалованье, присылаемое ему комитетом, потому что уже не считался полноправным священником. Однако доктор Уиппл постоянно следил за своим приятелем, и если тому требовались деньги, то или Джон, или Джандерс давали ему безвозмездно некоторую сумму. Один раз кто-то из навестивших Лахайну увидел жалкую лачугу Хейла, единственным украшением которой были портреты детей, и спросил с состраданием: 
 -Неужели у вас совсем нет друзей? На это Эбнер ответил: 
 -Я знаю Господа Бога, знал Иерушу Бромли и Маламу Канакоа. А кроме них человеку больше не нужны никакие друзья. 
 Затем, в , году до Лахайны долетела радостная весть, которая на время окрылила Эбнера, превратив его снова в жизнелюбивого, взволнованного отца. Преподобный Михей Хейл писал из Коннектикута о том, что он решил оставить Новую Англию (уж слишком холодным оказался там, на его вкус, климат) и переехать навсегда на Гавайи. "Я обязательно снова должен увидеть пальмы моего детства, - сообщал в письме Михей. - И, конечно, китов, играющих у берегов Лахайны". Многие дети миссионеров, закончившие учебу в Йеле, писали своим родителям о том, что острова оставили в их жизни ни с чем не сравнимое чувство очарования, которое продолжает оказывать влияние, несмотря ни на какие расстояния в тысячи миль. Но письмо Михея все же оказалось не совсем обычным. Юноша сообщал о том, что намерен пересечь Америку по суше и добраться до Калифорнии, поскольку ему хочется лучше узнать свою страну. Он предсказывал и то, что где-то в конце года уже будет садиться на корабль, отплывающий из Сан-Франциско. 
 После этого Эбнер приобрел для себя карту Северной Аме рики и повесил ее на стену. Каждый день он отмечал на ней примерное воображаемое перемещение сына по громадному континенту. Его расчеты оказались на удивление точными, и 
 как-то в конце ноября года, стоя возле магазина "Дж. и У.", он во всеуслышание заявил: 
 - Мой сын, преподобный Михей Хейл, наверное, в данный момент подъезжает к Сан-Франциско. 
 * * * 
 Когда Михей спустился со склонов Сьерра-Невада, он, минуя Сакраменто, направился к Сан-Франциско времен золотой лихорадки. Михей был красивым высоким юношей двадцати семи лет, с темными глазами и каштановыми волосами, как у его матери. От отца он унаследовал лишь остроту ума. Болезненный цвет лица и хилое телосложение, отличавшие Михея в детстве, теперь полностью исчезли. Кожа юноши отливала бронзой, а в мускулистой фигуре особенно выделялась широкая грудь. Это стало результатом его долгого перехода в компании золотоискателей, с которой Михей пересек весь континент. Походка молодого человека была на редкость легкой и немного торопливой, словно он ожидал увидеть что-то необычное и восхитительное у ближайшего дерева. Этот парень сумел расположить к себе своих попутчиков тем, что проповедовал христианство, просто рассказывая о любви Христа к своим детям. А уважение погонщиков мулов он заслужил тем, что холодными ночами мог запросто пить мелкими глотками неразбавленный виски. 
 В необузданном и полном энергии Сан-Франциско Михей познакомился со многими искателями приключений, которые прибыли сюда с Гавайев и намеревались заработать на золотых приисках. Его даже попросили однажды прочитать проповедь в одной из местных церквей. Там, процитировав несколько стихов из Библии, Михей пророчески заявил, что в скором времени "Америка будет представлять цепь больших городов от Бостона до Сан-Франциско, а затем расширит свои границы до Гавайев, куда обязательно придет американская демократия. И тогда Сан-Франциско и Гонолулу будут связаны узами любви и общих интересов, при этом каждый город будет прославлять Господа и распространять слово его". 
 Вы считаете, что американизация Гавайев уже гаранти рована? поинтересовался какой-то местный бизнесмен сра зу после окончания проповеди. 
 Она абсолютно неизбежна, - ответил Михей Хейл, про являя любовь к пророчествам, свойственную его отцу. Затем, 
 взяв ладони спросившего в свои руки, он убедительно продолжал: - Мой друг, то, что христианская Америка должна расширить свои интересы и защитить те небесные, райские острова, было давно предопределено самой судьбой. И мы ничего не можем изменить, даже если бы и захотели. 
 Когда вы использовали слово "мы", - спросил все тот же бизнесмен, - вы говорили как гражданин Гавайев или как американец? 
 Я настоящий американец! - удивился вопросу Михей. - Кем же еще я, по-вашему, являюсь? 
 Святой отец, - пылко продолжал калифорниец, - вы в нашем городе совсем одиноки, и я бы посчитал за честь, если бы вы согласились отобедать со мной. У меня в гостях находится один бизнесмен из Гонолулу, но он когда-то был американцем. Теперь этот человек считает себя гражданином островов. 
 Мне бы хотелось увидеться с ним, - согласился Михей, и вместе с новым знакомым они проехали через вечно возбуж денный город к местечку, где окна домов выходили прямо на залив. Здесь они остановились и поднимались на высокий холм пешком, пока не дошли до небольшой площадки, с кото рой открывалась чудесная панорама небывалой красоты. 
 Это моя империя, - заявил бизнесмен. - Это подобно тому, как если бы я созерцал само мироздание. - Затем он провел гостя в свой дом и представил его высокому, плотно сбитому господину с широко расставленными глазами и коп ной черных волос, доходящих до мочек ушей. 
 Капитан Рафер Хоксуорт, - сообщил бизнесмен. 
 Михей, никогда раньше не видевший извечного врага своего отца, в ужасе отпрянул. Заметив это, Хоксуорт заинтересовался поведением молодого человека, посчитав за оскорбление отказ обменяться с ним рукопожатием. Он, со своей стороны, пустил в ход все свое обаяние, сделал шаг вперед и протянул огромную ладонь, приветливо улыбаясь. 
 А вы, наверное, сын преподобного Хейла? - спросил он как можно более дружелюбно. 
 Да, все верно, - сдержанно кивнул Михей. 
 Вы очень похожи на свою мать, - отметил Хоксуорт, пожимая руку священника. - Она была на редкость красивой женщиной. 
 Капитан вызвал неприязнь у молодого человека. Он слы шал о нем много отвратительного, о чем рассказывал ему 
 отец. Однако жизнерадостность и беззлобность Хоксуорта буквально заворожили юношу, и он спросил: 
 А откуда вы знаете мою мать? 
 Мы познакомились в Уолполе, штат Нью-Гемпшир, - ответил Рафер, отпуская руку Михея, однако продолжая удерживать его внимание своим полным энергии взглядом. - А вы когда-нибудь бывали в Уолполе? - И он начал простран ную восторженную речь о самой красивой деревне на свете. Пока капитан разглагольствовал, он успел заметить, что на стороженность Михея постепенно улетучивается. Через неко торое время с каким-то животным наслаждением он увидел, что молодой человек вовсе и не слушает его, а смотрит через плечо капитана на кого-то, кто, очевидно, только что вошел в комнату. В тот же момент мстительному Раферу захотелось сделать что-нибудь обидное этому молодому человеку. Он только и желал, чтобы Михей сейчас очаровался, влюбился, а потом долго страдал. 
 Дело в том, что Михей не мог отвести взгляда от тех двух людей, которые сейчас стояли в дверях комнаты. Первой из вошедших была Ноелани Канакоа Хоксуорт, которую он видел в последний раз в церкви своего отца. Если она тогда была привлекательной, то сейчас просто сияла красотой. Женщина была одета в черный бархат, голову ее украшала высокая прическа, похожая на большой блестящий орех кукуй. Единственным ювелирным изделием была золотая цепочка с сверкающим китовым зубом в виде крюка, которую Ноелани носила на шее. Михей бросился к ней, радостно взял ее за руку и произнес: 
 -Ноелани, Алии Нуи, я так счастлив снова видеть вас! Высокая женщина, которая с тех пор успела повидать уже 
 и Гонконг, и Сингапур, и знала их не хуже родной Лахайны, изящно поклонилась. 
 Но, конечно, столь стремительно Михей летел вовсе не к Но елани. Просто за ее спиной стояла самая красивая девушка, ко торую когда-либо видел молодой человек. Она была очень высо кая, такая же, как он сам, стройная, с широкими плечами и узкими бедрами, в приталенном платье с юбкой, сшитой из кли ньев, что выгодно подчеркивало ее фигуру. У нее была такая же прическа, как у матери, и очень шла ей. Кожа девушки была смуглой, коричневато-оливковой и исключительно гладкой. Глаза ее отличались необычным блеском, а когда она улыба лась, то демонстрировала белоснежные, ровные зубы. В волосах 
 девушки, возле уха, красовался калифорнийский цветок. Когда отец сказал ей: "Присоединяйся к нам, Малама. Это преподобный Хейл из Лахайны", девушка изящной походкой прошествовала в комнату, чуть заметно поклонилась и совсем по-американски протянула Михею руку. 
 Обед, данный в честь гостей, был самым восхитительным, на котором когда-либо приходилось присутствовать молодому человеку. Эта трапеза даже не могла сравниться с теми банкетами в Йеле, когда сам президент колледжа принимал в них участие и вел интереснейшие беседы со студентами. Капитан рассказывал о Китае. Калифорниец описал свое путешествие на юг к Монтерею. А миссис Хоксуорт, в отличие от воспитанных дам, с которыми приходилось сидеть за одним столом преподобному Хейлу еще в Новой Англии, оказалась весьма несдержанной в словах и долго делилась своими впечатлениями о штормах в море, а также о всевозможных приключениях, которые ей пришлось пережить в таких городах, как Бангкок и Батавия. 
 Ваши корабли, наверное, уже избороздили весь Тихий океан? поинтересовался Михей. 
 Мы плаваем во все места, где только есть деньги, - на прямую признался капитан. 
 А вы тоже принимаете участие в путешествиях родите лей? - обратился молодой священник к сидящей рядом де вушке. 
 Это - мое первое, - ответила Малама. - Я только не давно закончила благотворительную школу Оаху в Гонолулу. 
 Как вам нравится Сан-Франциско? - продолжал рас спрашивать юноша. 
 Он гораздо более оживленный, чем любой город на Гавай ях, - ответила девушка. - Но я так скучаю по грозам с солн цем, к которым привыкла дома. Недавно к нам в Гонолулу приезжал один бизнесмен из Филадельфии. Он спросил, как добраться до магазина "Дж. иУ.", и ему ответили: "Плывите на юг до первого ливня, а потом сворачивайте налево". 
 Все сидевшие за столом дружно зааплодировали, услышав эту шутку, отчего юная Малама зарделась и стала еще привлекательней. 
 Однако больше всего гостям и хозяину хотелось послушать рассказ Михея о том, как ему удалось пересечь прерии. По чувствовав, что Малама серьезно заинтересовалась им, моло дой человек начал долгое повествование о своем путешествии. 
 При других обстоятельствах он мог бы ограничиться несколькими фразами. 
 Земля простирается на тысячи миль во всех направле ниях. Это волнующееся, чудесное сухопутное море бесконеч ных возможностей! воскликнул юноша. - Сколько раз мне приходилось вскапывать эту богатую, черноземную почву. Сотни тысяч людей могли бы жить в этих местах. Даже мил лионы, и все равно богатства хватило бы на всех. 
 Расскажите моим гостям то, что вы говорили в церкви о распространении Америки до островов, - попросил калифор- ниец. Услышав это, Рафер Хоксуорт весь подался вперед и принялся жевать свою дорогую манильскую сигару. 
 Я вижу тот день, - начал излагать Михей, - когда меж ду Бостоном и вот этим городом протянутся широкие дороги, по которым будет ездить множество людей. Они, наконец, заселят те земли, которые мне довелось видеть, создавая богатейшие города. Школы, колледжи, церкви - все это будет процветать. Ведь один только Йель не сможет принять миллионы желаю щих... Михей пророчествовал, как Иезекиль. 
 А каким вам видится будущее Гавайев? - нетерпеливо перебил рассказчика Хоксуорт. 
 Когда произойдет все то, о чем я сейчас говорил, капи тан, Америка, повинуясь естественному импульсу, совершит прыжок через Тихий океан и примет в свои объятия Гавайи. Это обязательно произойдет! Это должно произойти! 
 Вы хотите сказать, что Америка объявит войну Гавай ской монархии? - не отступал Хоксуорт, незаметно для себя подвинув руки к краю стола. 
 Нет! Никогда! - в запале выкрикнул Михей, увлечен ный своими же мечтами. - Америка никогда не возьмется за оружие, чтобы расширить свои владения. Если эта горячка касательно золота будет и впредь привлекать в Калифорнию такое большое количество людей, и при условии, что Гавайи будут процветать, как это должно случиться, оба народа, есте ственно, поймут, что их интересы... - Здесь он в смущении замолчал, потому что почувствовал: если капитан Хоксуорт соглашается с его доводами, то миссис Хоксуорт отнюдь не так жизнерадостно воспринимает эти прогнозы. Тогда Михей сказал: Простите меня, мэм. Я взял на себя смелость пред положить, что так будут думать и сами гавайцы в тот момент. 
 К его великому облегчению, Ноелани заметила: 
 Вам не нужно извиняться, Михей. Вполне очевидно, что рано или поздно Гавайи станут жертвой американцев, - доба вила она, - потому что мы - очень маленькая и слабая страна. 
 Мэм, - взволнованно подхватил молодой священник, - я хочу убедить вас в том, что американцы не допустят никакого кровопролития! 
 Нас уже убедили в том, - спокойно ответила Ноелани, - что кровопролитие в скором времени начнется внутри вашей собственной страны, и причиной тому - рабство. 
 Война? В Америке? - изумился юноша. - Никогда! И никогда мы не станем объявлять войну Гавайям. Это так же невозможно. 
 Молодой человек, - вмешался капитан, увлеченный спором, - мой корабль отплывает в Гонолулу завтра утром. И мне было бы очень приятно, если бы вы составили нам компанию. - Затем он добавил то, что, по его расчетам, должно было растопить сердце любого священника. - В ка честве почетного гостя. 
 Михей, инстинктивно чувствовавший, что ему не нужно завязывать тесного знакомства с фамильным врагом, начал колебаться, но в этот самый момент, к удовольствию капитана и окончательному смущению самого священника, Малама положила свою руку на ладонь юноши и воскликнула: 
 -Прошу вас, поедемте с нами! Михей вспыхнул и, запинаясь, выдавил: 
 Я хотел поближе познакомиться с Сан-Франциско и планировал задержаться здесь еще на несколько дней. 
 Ну, ждать мы не будем! - категорично заявил Хоксу орт, все так же играя роль старого испытанного друга. - Мы делаем хорошие деньги, поставляя провизию из Лахайны на золотые прииски, и каждый день задержки стоит мне целого состояния. 
 Вы сможете посмотреть Сан-Франциско и в другой раз, - заманчиво предложила Малама, и когда Михей за глянул в ее бездонные глаза, он почувствовал, как логика покидает его. И хотя он совершил поход в три тысячи миль, чтобы познакомиться с феноменом запада, в этот момент юноша еле слышно произнес: 
 Я немедленно перевезу свои вещи на борт корабля, даже несмотря на то, что сегодня воскресенье. 
 * * * 
 На борту "Карфагенянина" Михей не беседовал с капитаном Хоксуортом об Америке или о Гавайях с его супругой. Вместо этого он по пятам следовал за Маламой, куда бы она ни направлялась. Вместе с ней он наблюдал за звездами, следил за игрой дельфинов и рассматривал причудливые облака. В первые дни на палубе было достаточно холодно, и девушка надевала орегонскую доху с меховым капюшоном. При этом мех приятно обрамлял ее лицо, и однажды, когда ветер начал раздувать ворсинки капюшона, заслоняя глаза Маламы, Михей почувствовал, как ему инстинктивно хочется поднять руку и разгладить мех. По чистой случайности в этот момент девушка нагнулась и коснулась щекой его пальцев. Юноша сразу же ощутил мягкость ее кожи, а потом позволил себе даже пропустить ладонь за шею Маламы, притягивая к своему лицу ее губы. Впервые в жизни Михей поцеловал девушку, и в ту минуту ему показалось, что целое семейство дельфинов ударилась в борт корабля. В изумлении он отпрянул, а высокая островитянка рассмеялась и стала поддразнивать молодого священника: 
 Теперь я знаю, что вам никогда раньше не приходилось целовать девушек, преподобный Хейл. 
 Никогда, - подтвердил Михей. 
 И вам это понравилось? 
 Это самое замечательное, что можно делать во время звездной ночи на борту корабля, - медленно произнес юноша и теперь уже обнял Маламу по-настоящему. 
 Рафер Хоксуорт, который сам запланировал все эти события, с удовлетворением наблюдал за тем, как юный Михей все больше увлекается Маламой. Тем не менее, он продолжал испытывать весьма противоречивые чувства по отношению к молодому человеку. Он презирал его и хотел сделать ему больно, причем мучительно больно. И в то же время он не мог не замечать, как сильно напоминает этот юноша Иерушу Бромли. Когда за обедом священник снова заговорил о судьбе Америки, причем со знанием дела, Хоксуорту стало приятно. Он мог бы даже гордиться Михеем. На седьмой день путешествия капитан неожиданно обратился к своей супруге со следующими словами: 
 -Клянусь всем святым, Ноелани, что если этот парень за хочет жениться на Маламе, я отвечу ему: "Валяй!" Он может быть очень полезен для нашей семьи. 
 Не надо снова связываться с семейством Хейлов, - умо ляюще попросила его жена. - Кроме того, зачем тебе понадо бился в нашей семье священник? 
 Ну, этот долго в церкви не продержится, - уверенно предсказал Хоксуорт. - Слишком уж он энергичный и пред приимчивый. 
 В тот же день он позвал дочь в свою каюту-библиотеку и спросил ее напрямик: 
 Малама, ты, как я понял, собираешься выйти замуж за юного Хейла? 
 Думаю, что да, - ответила девушка. 
 Благословляю тебя, - улыбнулся капитан. 
 Однако чуть позже, когда она привела в каюту своего дрожащего поклонника, который должен был официально просить ее руки, Хоксуорт подверг молодого человека унизительному допросу. Основной темой оказались деньги и тот факт, что священник никогда не сможет заработать столько, чтобы полностью удовлетворить все запросы капитанской дочери, которая имеет изысканный вкус. После пятнадцатиминутной пытки Михей, который занимался боксом в Йеле и успел немало потрудиться в обозе, пока пересекал прерии, потерял терпение и заявил: 
 -Капитан Хоксуорт, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать ваши оскорбления. У священника тоже может быть хорошая жизнь, и я более не намерен соглашаться с ва шими доводами. 
 Он повернулся и гордо удалился, и следующие три дня обедал вместе с командой. Когда же Малама, вся в слезах, наконец, отыскала его, молодой человек заявил, не теряя при этом собственного достоинства: 
 -Я сяду с вами за стол лишь тогда, когда капитан этого судна лично принесет мне свои извинения. 
 Прошел еще один день, в течение которого Малама и Ноелани всячески пытались убедить капитана в том, что Михей повел себя правильно. В итоге грубоватому Раферу пришлось подчиниться. Он яростно стиснул зубами сигару и отправился на поиски молодого священника. Вытянув вперед свою огромную руку, он, с видом кающегося человека, вздохнул и заявил: 
 -Я рад иметь в своей семье такого человека, как вы, Ми хей. Завтра утром я сам проведу церемонию бракосочетания. 
 Рафер ненавидел юношу и одновременно хотел видеть в нем сына. Частично потому, что знал наверняка: этот брак взбесит старого Эбнера Хейла. А еще и потому, что прекрасно понимал: полукровке Маламе обязательно нужен сильный и надежный мужчина. Рафер действительно хорошо подготовился к церемонии, и когда корабль входил в тропические воды, выстроил всю команду на палубе. При этом Малама с матерью стояли у правого борта, а Михей Хейл - у левого. Громким голосом Рафер провел свадебную службу, которую сам же и сочинил. В заключение он буквально взревел: 
 -А теперь пусть жених поцелует невесту, и тогда вся команда получит по тройной порции рома. Мистер Уилсон раз делит матросов на две половины. Первая половина может на питься допьяна сейчас же, другая начинает веселиться ночью. 
 В итоге получилась веселая, радостная океанская свадьба, и когда "Карфагенянин" достиг Гонолулу, капитан Хоксуорт немедленно пересадил молодых в большую лодку, курсирующую между островами и идущую в Лахайну, поскольку ему самому все еще было запрещено заходить в этот порт. 
 Когда судно подходило к старой столице, зажатой с обеих сторон красивыми маленькими островами, у Михея перехватило дыхание. Он не мог отвести взгляда от диких холмов Ма-уи, затем всматривался в спокойные долины Ланаи, высокие горы Кахоолаве и пурпурное великолепие Молокаи. 
 -Когда я был мальчиком, - прошептал он своей супру ге, - родители приводили меня вон на тот пирс, и я смотрел, как играют киты рядом с островом. Мне всегда казалось, что эти воды - просто отражение небесного рая. И я не ошибся. 
 Затем пассажиры начали сходить на берег, смешиваясь с пришедшей поглазеть толпой. Но прежде чем дошла очередь до Михея и его молодой жены, кто-то на берегу воскликнул: 
 -Дайте же ему пройти! 
 В этот момент Михей увидел, как сквозь ряды людей, собравшихся на пирсе, пробирается маленький седой человек, и с радостью узнал в нем отца, которого не видел вот уже девять лет. 
 -Отец! - возбужденно воскликнул молодой священник, но Эбнера никто не предупредил о том, что его сын приедет се годня в Лахайну. Поэтому он привычно шел вперед, прихра мывая, склонив голову набок и, время от времени, останавли ваясь, чтобы встряхнуть мозги. Заметив на пирсе матроса, он схватил его за рубашку и требовательно спросил: 
 -Скажите мне, во время своего путешествия вы случайно не встречали маленькую гавайскую девочку по имени Илики? 
 Матрос отрицательно покачал головой, а Эбнер, пожав плечами, повернулся и направился назад к своей травяной хижине. Михей, не в силах больше ждать, перепрыгнул через ограждения, отделяющие его от встречающей толпы, и бросился догонять отца. Когда седой священник (а ему было тогда всего сорок девять лет!) понял, что перед ним стоит его собственный сын, несколько секунд молча смотрел на него, потом, приведя себя в порядок, объявил: 
 -Михей, я очень горжусь тобой! Ты отлично учился в Йеле. 
 Это было довольно забавное приветствие. Эбнер почему-то вспомнил только Йель, забыв упомянуть более значительные достижения своего сына, но Михей не обратил на это внимания. Он ухватил отца за ослабевшие плечи и крепко обнял, прижимая к себе. В это время Эбнер окончательно пришел в себя и вымолвил: 
 -Я так долго ждал, когда же ты приедешь и сменишь ме ня в нашей церкви. 
 Затем из-за спины сына появилась высокая смуглая молодая женщина, и Эбнер инстинктивно шарахнулся в сторону. 
 Кто это? - подозрительно спросил он. 
 Это моя жена, отец. 
 Кто она такая? - испугался старик. 
 Ее зовут Малама, - улыбаясь, пояснил сын. 
 Знакомое любимое имя на несколько секунд смутило Эбнера Хейла, и он попытался припомнить, где бы он мог его слышать. Когда же ум его снова прояснился, старик в бешенстве закричал: 
 -Малама?! Уж не дочь ли это Ноелани Канакоа? 
 -Да, отец. Ее зовут Малама Хоксуорт, - подтвердил сын. Весь охваченный дрожью, старик отступил еще на шаг, 
 уронил трость и, вытянув вперед палец, указал на молодую женщину: 
 -Язычница! - брызгая слюной, возопил Эбнер. - Блуд ница! Мерзость! Затем он с отвращением взглянул на сына и застонал: - Михей, как ты посмел привозить в Лахайну та кую женщину? 
 Малама закрыла лицо руками, а Михей заслонил ее от разъяренного отца, но тот продолжал вопить: -Еще Иезекиль предупреждал, чтобы мы не связывались с язычницами и блудницами! Убирайся отсюда! Грязная! Мер зость! Это осквернение Господа! Я не хочу больше вас видеть! Вы заражаете остров своим присутствием! 
 Теперь старика было уже не остановить. Правда, вовремя подоспевший доктор Уиппл успел увести молодую пару в свой дом. Там он сразу же объяснил плачущей Маламе, что преподобный Хейл в последнее время окончательно сошел с ума, и все из-за того, что в свое время ее папуля здорово врезал священнику по голове. 
 -Мне очень стыдно слушать все это, - ответила Малама. - Я сейчас же вернусь к преподобному Хейлу и объясню, что все понимаю. 
 Михей не смог удержать ее, и женщина бросилась бежать сначала к ручью, затем мимо миссионерского дома, и вскоре очутилась у маленькой травяной хижины, где только что исчез разбушевавшийся старик. 
 -Преподобный Хейл! - позвала она. - Мне очень жаль, что... 
 Эбнер выглянул из своей лачуги и увидел перед собой женщину, напоминающую Ноелани, но еще больше похожую на Рафера Хоксуорта. И это была жена его сына! 
 -Мерзость! - снова закричал он. - Блудница! Ты зара жаешь весь остров! 
 Малама в ужасе смотрела на старика, а тот с нарочитой торжественностью дотянулся до карандашного портрета своего старшего сына и сдернул его со стены. Затем он порвал рисунок на мелкие кусочки и швырнул их в лицо Маламы, заплакав от обиды и злости: 
 -Забери его из Лахайны. Он нечист. 
 Вот каковы были обстоятельства, при которых Михей Хейл, самый умный среди всех миссионерских детей, сложил с себя духовный сан и стал партнером капитана Хоксуорта, человека, которого боялся, и который ненавидел его. Но вдвоем они составили великолепную пару бизнесменов: Хоксуорт - отчаянный и легко идущий на риск, и Хейл - самый дальновидный из всех гавайских торговцев. Уже через некоторое время все порты Тихого океана узнавали элегантные корабли, плавающие под синим флагом семейного бизнеса с буквами "X. и X.".