---------------------------------------------


 Семенов Юлиан Семенович
 Лицом к лицу

 Ю.Семенов 
 Лицом к лицу 
 Документальная повесть 
 Прожив два года в Западной Европе, - мне довелось там открывать корреспондентский пункт "ЛГ", - я, как и дома, постоянно вел дневники. 
 После опубликования статьи в "Литературной газете" о трагической судьбе шедевров культуры, похищенных во время войны нацистами, пришло очень много писем читателей. Это - главный барометр для литератора: если проблема волнует тех, кто серьезно относится к печатному слову, - работу надо продолжать. 
 Постепенно из моих дневников выросла документальная повесть "Лицом к лицу". 
 Хочу предпослать ей несколько читательских писем той поры. 
 "Уважаемый писатель! 
 Прочитал в "Литературной газете", что вы взялись за благородное, но трудное дело. Как написано в статье о Вас, Вы ищете украденные немецкими фашистами советские архивы и другие ценности. 
 Как хорошо, что Вы нашли для этого время. 
 Теперь о сути письма. 
 9 июля 1941 года немецкие танки вошли в Псков. Это было на 17-й день войны. 
 На следующий день в местную картинную галерею приехал немецкий лейтенант из зондеркоманды и вывез на грузовике в Германию двадцать картин голландских и других иностранных мастеров. 
 Не исключено, что какие-то из них принадлежали предкам А. С. Пушкина, ведь в начале двадцатых годов картины из местных имений свезли в Псков. 
 А через неделю началось разграбление фашистами псковских древнейших архивов! Иные грамоты имели стаж в несколько столетий. Пскову, как городу, около 1100 лет! Княгиня Ольга, жена киевского князя Игоря, была из-под Пскова... Обратите на это Ваше внимание. Древность украденного необычайна, на аукционах такие вещи стоят десятки тысяч долларов. С уважением. 
 Доцент, 
 ветеран войны 
 М. Е. АФАНАСЬЕВ". 
 "Уважаемый Юлиан Семенович, с большим интересом слежу за Вашими статьями о поисках Янтарной комнаты. Может быть, для Вас окажется полезным следующее мое сообщение. 
 В мае 1945 года я как военный корреспондент находился в Кенигсберге. Там в замке я встретился с московским ученым, профессором Брюсовым (родным братом поэта). Он показал мне толстый слой пепла в одном из подвалов. Брюсов передал мне массивную дверную петлю и попросил при возвращении в Ленинград побывать в Пушкине во дворце и проверить: станет ли на место петля. Я выполнил его просьбу. В разрушенном Екатерининском дворце я нашел останки Янтарной комнаты. В проеме одной из дверей, где виднелась выемка от петель, я приложил петлю, привезенную из Кенигсберга. Она подошла совершенно точно. 
 Казалось бы, это доказательство того, что янтарь погиб в Кенигсберге. Но у меня тогда же возникла мысль: нет ли здесь попытки замаскировать истинную судьбу Янтарной комнаты? Не отказываюсь от этого предположения и сейчас. Именно по этой причине я нигде не публиковал "историю дверной петли". 
 Конечно, поиски янтаря нужно продолжать со всей настойчивостью. Я подумал, что мое сообщение может быть интересным для Вас вот в каком отношении: хорошо бы встретиться с профессором Брюсовым. Если же его нет живых, поинтересуйтесь его архивом. Он ведь был первым советским ученым, имевшим дело с Янтарной комнатой. Желаю Вам успеха в поиске. 
 А. ВЕРЕСОВ, 
 член Союза писателей 
 Ленинград", 
 "Уважаемый Юлиан Семенович! 
 Во время войны в числе насилию угнанных попала в Германию. Лагерь находился в Тюрингии, место его расположения называлось Нейгауз-Ширшниц. 
 Предприятие, на котором мы работали, принадлежало концерну "Сименс Шуккерт". Лагерь наш был расположен у подножия горы и, как каждый лагерь, был окружен сеткой с тремя рядами колючей проволоки сверху. Через сетку мы и смотрели на окружающий мир. И кое-что видели. Во второй половине 1944 г. в горе начались какие-то работы, был прорыт туннель. Работали только немцы, хотя в лагере было много мужчин-пленных. Мы, лагерники, сначала думали, что немцы роют для себя бомбоубежище, так как союзная авиация стала часто тревожить и Тюрингию. Однако это было не бомбоубежище, так как во время тревоги туда никого не пускали. По ночам слышался гул тяжело нагруженных грузовиков, и было ясно, что туда что-то возят. Я не видела, что это было: ящики, машины, снаряды? Но когда я прочитала Вашу статью в "ЛГ" и в ней о том, что в горах Тюрингии были найдены ценности, похищенные в разных странах, мне пришла в голову мысль о том, что и в той штольне у лагеря могло быть спрятано нечто представляющее ценность. Тем более что вход в эту штольню через некоторое время был закрыт, а бомбоубежище все-таки вырыли с другой стороны горы. 
 Может быть, все, что я Вам написала, очень наивно и не представляет никакого интереса, и все-таки не могу Вам не написать. 
 Если у Вас возникнут какие-либо вопросы, буду рада ответить на них. 
 Ольга Сергеевна КНЯЗЕВА. 
 Ленинград". 
 "Уважаемый т. Семенов, с интересом прочитал о продолжении поиска похищенных гитлеровцами во время войны ценностей искусства и культуры в нашей стране. В этом поиске занято много людей, которые так или иначе имели какое-то отношение к этим ценностям или располагали какими-то сведениями. 
 Я хочу коснуться вопроса о поиске Янтарной комнаты. 
 В Кенигсберг я приехал с родителями мальчишкой в 1945 году. И теперь считаю себя коренным жителем этого города, хотя вот уже двадцать лет живу Ленинграде. В Кенигсберге - Калининграде прошли мои юные и молодые годы. Я люблю этот город. Он красивый и таинственный. Его подземные лабиринты хранят неразгаданные тайны, может быть и Янтарной комнаты. 
 В молодые годы я был членом Городского комсомольского оперативного отряда, командиром которого был студент-пятикурсник пединститута Тамарский Г. С. (Григорий Сергеевич). В 1959 году на празднование трехлетней годовщины отряда был приглашён майор (фамилию не помню), который рассказал нам много интересного. В частности, он коснулся вопроса поиска Янтарной комнаты. Я думаю, Вас может заинтересовать такой факт (со слов этого майора): за неделю до падения Кенигсберга Гитлер телеграфировал коменданту крепости о немедленной эвакуации Янтарной комнаты. Но в это время город был уже окружен. И сухопутным транспортом вывезти эту ценность было уже нельзя. А за три дня до падения крепости Кенигсберг Гитлер смещает с поста коменданта города за невыполнение его распоряжения о вывозе Янтарной комнаты. В это время уже были блокированы все потайные каналы, через которые могла бы пройти подводная лодка. Следовательно, ни сушей, ни морем Янтарная комната не была вывезена из Кенигсберга. И если принять на веру слова того майора, и если в архивах есть телеграммы, подтверждающие это утверждение, то в данной ситуации есть над чем подумать. 
 Я думаю, что в Вашей почте есть немало писем, авторы которых предполагают, что Янтарная комната укрыта в Кенигсберге. Мне кажется, что эти предположения надо основательно проверить. И прежде всего начать надо с военных архивов, захваченных при штурме крепости. 
 Вот все, что я хотел сообщить Вам. Искренне уважающий Вас 
 А. Н. АНДРИАНОВ. Ленинград". 
 "Уважаемый писатель! 
 Судьба нашей семьи очень трагичная, потому что и я, и мои брат и сестра испытали весь ужас гитлеровской оккупации. Я мальчишкой жил неподалеку от Ясной Поляны и своими глазами видел, что сделали с нашей исторической святыней. Ныне Музей Льва Николаевича восстановлен, но можно ли утверждать, что все экспонаты были возвращены? Нет ли смысла искать все, относящееся к великому имени Льва Толстого, на Западе? Может, что-то осело там и не возвращено до сих пор на Родину? 
 Брат Федор познал горе на Украине, во Львове. Там ведь тоже был разграблен замечательный музей, сотни картин были вывезены в проклятый гитлеровский рейх. Возвращены ли они законному владельцу - советскому народу? Об этом бы я тоже хотел вас спросить. 
 А сестра Клава, она старшая из нас, вместе с матерью Зинаидой Ивановной Головлевой оказались в Минске. Отец, политрук Матвей Головлев, погиб под Брестом, а их не успели вывезти в тыл, натерпелись страху и ужаса под фашистом. Так вот, они своими глазами видели, как фашист вывозил ящики с уникальными книгами и архивами. Где это наследие нашей культуры и истории? Возвращено на Родину или нет? 
 Мы много читаем в газетах про то, как на Западе орудует мафия. Может, надо бы Вам и в этом направлении потрудиться? Может, надо поглядеть, не стала ли мафия подручной укрывшихся фашистов и вместе с ними до сих пор осуществляет преступную спекуляцию похищенным? 
 Савелий ГОЛОВЛЕВ, слесарь. 
 Пос. Фроловка". 
 Глава, 
 в которой автор должен еще раз вернуться к рассказу о мафии 
 - Мафия и фашизм? - спросил собеседник, пропуская меня в свой кабинет. Эта тема интересна в высшей мере. Пошли на балкон, там не так душно. 
 Мы сели на балконе, под тенью полотняного зонтика: под нами была Катания огромный, шумный город восточного побережья Сицилии. Разноцветное белье на палках, перекинутых через улицы невероятный шум и одинаковость цвета домов жухло-серый! Люди солнечных стран тяготеют к с е р ь е з н о с т и цвета, подвластного им, а как было бы красиво, покрась они стены белым, желтым зеленым, как невероятно это было бы, как весело... 
 - А деньги? - спросил собеседник, когда я сказан ему об этом. - Откуда деньги? Хозяин не желает вкладывать лиры во внешний вид, ему достаточно того, что квартиры дают огромный доход, квартиры, а не фасады. Муниципалитет? Он нищ. 
 Собеседник - профессор истории - уже стар; вышел на пенсию, переехал из Рима на родину - под тревожное солнце Сицилии. 
 - Фашизм и мафия, - повторил он и потянулся к сигарете. - Это в высшей мере интересно, знаете ли. Это даже интересней проблемы происхождения слова "мафия". Известно, что на сицилийском диалекте мафия означает "мое дело". Некоторые авторы считают, что мафия - это "Смерть Франции", "Morte Alia Francia, Italia Anela", и относят ее создание к тринадцатому веку, к времени "Сицилийской вечерни", когда народ разгромил оккупантов Карла Анжуйского. Другие полагают, что мафия родилась в середине прошлого века, примкнув к повстанцам Мадзини, выдвинув свой лозунг: "Мадзини Ауторидза Фурти, Инченди, Авеленаменти". Первые буквы слагаются в "МАФИЯ". Что это значит? "Мадзини разрешает похищения, поджога, отравления". Занятное толкование Мадзини, не правда ли? Отложим исследование вопроса о происхождении мафии - американской ее сестрице "коза ностра" выгоднее отстаивать версию тринадцатого века. А вот фашизм и мафия... Бенито Муссолини выступал против мафии, поскольку та являлась серьезной, а главное "организованной силой", истинным государством в государстве. В свое время Муссолини не хотел терпеть в Италии никого, кто был связан единством помимо "единства фашизма". Словом, сейчас утверждают, что беззаконный закон Муссолини выступил против "законного" беззакония (я имею в виду универсальный воровской жаргон "вор в законе"), против мафии. Я, однако же, не согласен с этого рода утверждениями; более того, отмежевание фашизма от мафии сейчас выгодно обеим этим силам. 
 - Доказательства? 
 - Я изложу вам мою версию. Вы вправе не согласиться с нею - тут с ней не очень-то соглашаются. Впрочем, выслушать не значит согласиться, - заметил он, - выслушать - это значит приобрести суждение, качественно отличное от твоего. Итак, немного истории. 
 Через два года после захвата власти в Италии дуче приехал в Сицилию. Охрану диктатора во время его визита в Сицилию организовал Чезарь Мори; после поездки дуче в Палермо он был утвержден префектом сицилийской столицы. Во время торжественного обеда Муссолини обратился к Мори: "Мне бы хотелось послушать албанские мелодии". Неподалеку от Палермо находилась коммуна Пьяна-деи-Гречи. Там жили албанцы, сбежавшие от турок, - их песни и танцы поразительны и диковинны, а мы, сицилийцы, племя странное, не в ы с ч и т а н н о е наукой, смешавшееся впоследствии с греками и арабами, да и не только с ними, мы любим все диковинное. Поскольку желание дуче было высказано внезапно, Мори, естественно, не успел организовать там охрану, а ехать надо было немедленно - Муссолини был нетерпелив, как женщина. Мори, приехав в Пьяна, отозван мэра, дона Чиччо Кучча: "Ты отвечаешь за тишину и безопасность". Дон Чиччо был руководителем мафии в Пьяна, это знали посвященные, это, понятно, знал полицейский ас Чезарь Мори. "Я хочу приветствовать жителей коммуны, верных сынов новой Италии", - сказан дуче. Мори подтолкнул дона Чиччо к машине Муссолини: "Сядь рядом с ним". Дон Чиччо подмигнул фотографам, подошел к Муссолини, положил руку на плечо диктатора и сказан: "Дуче, пока я рядом с вами, ни один волос не упадет с вашей головы - вождя народа и моего друга: Италия - вам, Пьяна - мне". 
 Через несколько недель дон Чиччо прибыл в Рим - он хотел получить вознаграждение от дуче за путешествие по Пьяна. Секретариат диктатора, однако, во встрече с Муссолини ему отказал. Дон Чиччо надвинул шляпу на глаза и отправился в порт: он не привык к оскорблениям, он вернется в Палермо и там решит, как вести себя дальше. 
 У трапа его ждал Чезарь Мори. "Дорогой друг, дуче был введен в заблуждение, - сказан полицейский. - Он не понял, что речь идет о вас, вы назвали себя слишком фривольно, одно имя, без титула, к этому не привыкли в секретариате. Едем, вождь ждет вас". 
 "Линкольн" префекта доставил расцветшего от удовольствия дона Чиччо не во дворец дуче, а в тюрьму. 
 - Смысл? Сведение счетов? Два честолюбца? 
 - Не знаю. Быть может. Есть, однако, допуски иного рода, - ответил мой собеседник. 
 - А именно? 
 - Давайте идти по порядку. Что такое мафия? Это ведь не только наркотики, похищения людей, игорные дома, коррупция, взятки, проституция, шантаж, торговля похищенными культурными ценностями. Это еще и налоги, которые сицилийские латифундисты хотели получать с крестьян за ту землю, которую они сдавали в аренду. Дополнительные налоги, в обход государства. У нас мало земли и много крестьян. И вся земля принадлежала латифундистам. Так все беззаконные налоги с крестьян в Сицилии взимала мафия в пользу латифундистов, живших в Риме, отчуждая часть этих денег в свой карман - за услуги и риск. Муссолини, однако, не хотел упускать эти деньги, он хотел получать все. 
 И Чезарь Мори начал аресты среди "крестьянских мафиози"; он, впрочем, начал снизу - заметьте себе, в этом разгадка многого. Во всех маленьких городках Сицилии были арестованы сотни мафиози. Их приковывали друг к другу цепями и отправляли в концлагерь на остров Липари. Префект Мори ездил по Сицилии и лично руководил арестами. Он исчез из Палермо на пять дней и вернулся из Рима с законом о введении смертной казни. В тот же день он распорядился о применении пыток во время допросов рядовых мафиози: через тела пропускали ток, срывали ногти, жгли ступни ног. Мори добился своего: святая святых мафии - "закон круговой поруки" треснул. Рядовые мафиози, не выдержав пыток, начали показывать все, что знали. Муссолини выступил в парламенте: "Благодаря бесстрашному скальпелю Чезаря Мори я покончил с мафией!" Вскоре Чезарь Мори стал чуть не национальным героем Италии. Его понесло вовсю. Он арестовал руководителей "высшей" мафии - дона Вито и дона Кало. Потом он поднял руку на нескольких "старых борцов фашизма" - к ним протянулись нити от "низшей" мафии. Он держал в тюрьме мэра Пьяна-деи-Гречи дона Чиччо, нескольких адвокатов мафии и врачей, которые делали операции раненым безымянным пациентам. И в тот день, когда Чезарь Мори во время выступления в одном из литературных клубов Рима ликующе объявил, что он нащупал тайный штаб "высшей" мафии, адъютант шепнул префекту, что его просят к телефону по срочному делу. Мори выслушал просьбу заместителя министра внутренних дел, вернулся в зал: "Друзья, срочные дела у министра, до завтра". Однако "завтра" не состоялось: Чезарь Мори получил отставку; полнейшее безвластие настало для префекта, безвластие и запоздалое понимание истины: "заигрался". Через месяц после его отставки был заменен весь полицейский и судебный аппарат в Сицилии. Рим объяснил и это: "мафия выкорчевана, наступила пора спокойствия, чрезвычайные меры не потребны более". 
 Все, однако, на самом-то деле было проще и сложней - победила мафия, победила своим обычным, хитрым методом. Сработала цепь связей, то есть основоположение тотальной коррупции. Началась же история проникновения мафии в "движение" чернорубашечников еще в двадцатые годы, когда молодой фашист, убив итальянского социалиста, антифашиста Джакомо Маттеотти, что вызвало взрыв возмущения в стране, обратился за помощью к "крестным отцам" - только те могли надежно укрыть и обеспечить алиби: по приказу старшего любой темный мафиози готов взять на себя чужую вину. Мафия, при всей своей скрытной монолитности, тем не менее персонифицирована: говорят, что фашиста укрыл и спас дон Кало, тот самый дон Кало, который был привлечен к ответственности наивным Чезарем Мори как раз накануне его скандального и бесславного увольнения от должности. 
 Естественно, дон Кало был отпущен через несколько дней после изгнания Мори. 
 Более того, соперник дона Кало, признанный "босс" дон Вито, был брошен в сырой карцер - старика заставили умереть, короновав дона Кало, друга фашизма, новым "боссом" Сицилии. 
 ...Я ехал по широкой автостраде, брошенной через долину. Горы громоздились вдали - синие, резкие как прыжок, затаенные. Пустая автострада, ни души, один лишь мой "фиатик" - затерянность... 
 "Так промахаешь всю Сицилию", - подумал я, вспомнив, как три года назад прорезал Италию с запада на восток, до Югославии, по такой же, даже еще лучше, автостраде; скорость - сто тридцать, "втягивание" в ритм, нет времени глядеть окрест - только перед собою; тоннели, залитые резким желтым светом, десятки тоннелей - и никакой Италии. Автострада отчуждает пейзаж, она угодна скорости, как некоей самоцели. Стоп! Не начинаешь ли ты тяготеть к прекрасным, но безвозвратным временам кибитки?! "Проселочным путем люблю скакать в телеге и, взором медленным пронзая ночи тень, встречать по сторонам..." Прекрасно? Еще бы! Но ведь ушло! Значит, видимо, надо думать о том, чтобы как-то навязать нынешним скоростям хоть гран былой поэзии, осмысление пути, щемящую жалость промелькнувшего. Как? Не знаю. Но только не уповая на минувшее - это дезертирство и беспомощность. 
 ...Я переместился в крайний ряд и съехал на "муниципальную" дорогу, маленькую, узкую, щербатую, и повела она меня в горы, в тишину, к "крестным отцам", в самый центр безлюдной, жаркой и затаенной Сицилии... 
 1 
 - Не верьте вздору о мафии, - сказал Нино, хозяин таверны, где я остановился; мой приятель из Катании порекомендовал пообедать именно там: "Хозяин, дон Нино, старый мафиози, десять лет прожил в Нью-Йорке, поговорите с ним в открытую, считают, что он "паблик рилэйшенс офисер", после "Крестного отца" мафия пытается расположить к себе прессу". 
 Дон Нино был одет в легкий белый костюм, сама элегантность; очки в черепаховой оправе делали его похожим на ученого. Он проследил за тем, как официант принес нам спагетти, налил в стаканы черное - до того оно было густым - вино, закурил, картинно забросил ногу на ногу и придвинулся ко мне еще ближе, склонив голову чуть не к скатерти: 
 - Про мафию пишут некомпетентные люди. Несчастные сицилийцы были вынуждены защищаться от захватчиков - они смогли защитить себя с помощью мафии. А потом мафия стала защищать сицилийцев от алчных римлян, лишь это входило и входит в ее задачи. То же - в Америке. Однако там людям мафии приходится защищать не только несчастных эмигрантов из Сицилии, которые живут как парии, но и негров. Вы, конечно, знаете трагедию Джо Галло? 
 - Нет, - ответил я, - мне неизвестна трагедия Джо Гагло. 
 - Сколько же небылиц сочинили об этом борце за гражданские права! Сколько грязи вылили на его голову, прежде чем убить Этого кроткого и нежного сицилийца, попавшего в нью-йоркские джунгли... Во время отсид... в то время, когда Галло был брошен капиталистами в тюрьму - его оклеветали, само собой, американцы, - никто так не относился к неграм, как он. "Эти люди должны иметь равные права с нами", - говорил Джо, и за это его бросали в карцер и лишали прогулок. А потом, когда правда восторжествовала и он вернулся домой и обратился ко всем неграм со словами братства и дружбы, его убили. Был ли он в мафии, я не знаю, но если члены организации ведут себя, как он, то я сам, знаете ли, готов вступить в это братство. А Джозеф Коломбо? Ведь никто с таким блеском не обвинял империализм в глумлении над этническими меньшинствами, вы, видимо, знаете, каково жить неамериканцам в Соединенных Штатах... И что же? Наемный убийца изрешетил его пулями, и несчастный Коломбо остался инвалидом на всю жизнь, инвалидом с помутненным сознанием - злодейская рука вырвала его из рядов борцов за гражданские права национальных меньшинств. 
 - Это тот Коломбо, который судился с министерством юстиции США? 
 Дон Нино снял очки, протер их замшевой тряпочкой и, кашлянув, спросил: 
 - Какой процесс вы имеете в виду? 
 - Тот, который он выиграл. Помните, когда он заставил министерство юстиции потребовать у создателей фильма "Крестный отец" изъять из картины слова "мафия" и "коза ностра". В фильме ведь ни разу не произносятся эти слова. 
 - Что-то не помню, право... 
 Дон Нино, видимо, был плохим "паблик рилэйшенс офисер", иначе его не переместили бы сюда из Штатов. Он б о я л с я, он все время боялся сказать не то или посмотреть не так. Он аж замер на мгновение, когда у него вырвалось "отсид", "отсидка", сленг гангстеров. Он говорил штампами, рассчитанными на прагматичных американцев или доверчивых сицилийцев, он не готов к серьезному разговору, когда его лозунгу противополагается определенного рода з н а н и е. Как проинструктировали бедного дона Нино, так он и шпарит, считая, что вкрадчивость голоса, широта улыбки и доброжелательность во взгляде могут компенсировать отсутствие логики в его препозициях. 
 Не за то убили Джо Галло, что он негров защищал; не за то прострелили череп Коломбо, что он радел о судьбе этнических меньшинств, - липа это, чистейшая липа. 
 Дело заключается в том, что Коломбо и братья Галло - Ларри, Джо и Козленок Блэст - воевали за первенство в нью-йоркской мафии. И Коломбо и братья Галло владели игорными домами, претендовали на монопольность грабежей в доках Бруклина и на право в ы т р я х и в а т ь всех тех, кто появлялся на набережных после десяти часов вечера. 
 Братья Галло ударили первыми. По их поручению Джелли, наемный и с п о л н и т е л ь братьев, выпустил обойму кольта в старика Франки. Когда сюда, в таверну "Кариелло", прибыли полицейские, старик потерял сознание, жизнь покидала его. Хозяин таверны на вопросы агентов отвечал однозначно: 
 - Я ничего не видел. Когда началась пальба, я разливал виски. Кого приметил? А что я - полицейский?! Никого я не приметил. 
 Братья Галло убили старого Франки, друга сильнейшего мафиози Профачи и не менее могучего Джо Коломбо, - такое гангстеры не прощают. Но, чтобы отомстить, нужно время. По прошествии двух лет Ларри Галло был приглашен в маленький ресторанчик старыми знакомыми, Клеменцо и Шимоне. Ларри слушал байку Клеменцо, а потом перестал что-либо слышать: на шею ему набросили веревку и начал стягивать ее в мертвый узел - мафия часто казнит удушением. Ларри упал на пол без сознания. Он бы умер, но по странному случаю в ресторанчик вошли полицейские. Началась перестрелка с исполнителями. Те ранили полицейского, выскочили на улицу, бросились в поджидавший их автомобиль и ушли от погони. 
 Ларри, однако, знал, кто хотел его убить. Безумный Джо, этот "защитник гражданских прав негров", нанял Джерома Джонсона, негра, соседа по камере, уплатил ему аванс, чуть не десять тысяч "баков", и предложил у с т р а н и т ь Коломбо, "защитника прав этнических меньшинств", люди которого недодушили Ларри. Джонсон взялся убить Коломбо: ему льстило, что Безумный Джо дважды выступал перед "крестными отцами" с предложением принимать в "коза ностру" наиболее сильные гангстерские группы нефов. "Крестные отцы" отвечали: "Черномазых мы не пустим, мы брезгуем ими". Галло ярился: "Нельзя же работать по старинке! Вы думаете, я люблю негров?! Вы думаете, я ими не брезгую?! Вы думаете, ими не брезгует президент Джонсон?! Но ведь настали новые времена! Негров теперь п р о ц е н т я т, их отбирают для работы в правительственных органах! Им начали давать кафедры! Они стали офицерами в армии! И мы должны п р о ц е н т и т ь, чтобы не потерять их вовсе! Добрый мир с ними лучше хорошей войны!" Словом, "крестные отцы" не приняли предложение Галло. Тогда он организовал через прессу "утечку информации": появились статьи, что Безумный Джо - друг негров. Потому-то Джо и взял в руки пистолет, в карман положил десять тысяч и продырявил череп "защитнику меньшинств" Коломбо. 
 Люди Коломбо ответили на эти выстрелы - своими. Безумный Джо получил пять пуль в живот и лоб. Над его гробом была произнесена клятва: "Улицы Нью-Йорка станут кровавыми реками, Безумный Джо, ты будешь отмщен". 
 В течение недели, последовавшей за этой клятвой, были убиты Ферриано, Бруно Карневале, Ричард Гроссман, Чиприо и Томи Эрнст - мафиози из окружения Коломбо. 
 "Борцы за гражданские права" душили, резали, стреляли; драка за сферы влияния - кровавая драка, любой титул примешь, любому богу поклонишься, только б сохранить власть и деньги... 
 - А что вы знаете о Вито Дженовезе и Лучано? - спросил я когда принесли кофе со взбитыми сливками. Дон Нино ответил: 
 - Об этих людях говорят слишком много, но мне кажется, что никто не знает правды, да и никогда ее не узнает. Сильные люди - одно лишь можно утверждать со всей определенностью. И, как говорят все, знавшие их, в высшей мере добрые. Разве злые люди могли бороться против фашизма? Против Муссолини и Гитлера поднялись д о б р ы е, разве я не прав? 
 Разговоры в Катании и Ното оказались теми недостающими звеньями, которые помогли увидеть всю т е м у собранной, литой, что называется. 
 У меня в дневниках давно уже хранились кое-какие материалы об одном из лидеров американской мафии - Вито Дженовезе. Итальянские мафиози - я видел их фотографии - незаметны, добродушны, тихи. Они преображаются ночью, когда, поглядывая на секундную стрелку, ждут выстрела, - их люди разделались с непокорным, который думал жить по законам, отдельным от неписаного устава тайного ордена сицилийцев. 
 Когда Вито Дженовезе отправлялся в Новый Свет, он был "нижним" мафиози, самым, пожалуй что, "нижним", ибо рожден был Вито не в Сицилии, а в Неаполе, "городе мелких мошенников", как мне сказал в Палермо один синьор, - он сидел за столиком дорогого кафе, пил "Наполеон", который стоит здесь баснословные деньги, и с удовольствием беседовал со мною на хорошем английском. 
 Дженовезе привлекался к суду 16 раз: торговля наркотиками, убийство конкурентов, продажа оружия и содержание тайных публичных домов. Пять раз он был оправдан за "отсутствием улик" - закон молчания в "коза ностре" идентичен закону "мафии" в Сицилии, с той только разницей, что за нарушение этого закона в Бруклине убивают очередью из автомата, а в Сицилии - выстрелом из старинного "лупара", похожего на обрез. 
 Этот каскад оправдательных приговоров по делам, которые казались всем бесспорными (заслуживали пожизненного заключения или электрического стула), помог Дженовезе стать одним из руководителей "коза ностры". Он держал в руках проституцию, организовывал грандиозные шантажи, где взносы затравленных им людей исчислялись сотнями тысяч долларов, продажу наркотиков; он, пожалуй что, первым поставил этот бизнес на широкую ногу. Однако завязал этот бизнес в один узел с международной политикой Чарлз Лучано. 
 В 1936 году Чарлза Лучано посадили на скамью подсудимых. Срок пятьдесят лет. Его помощник Бошальте был отправлен на электрический стул. 
 Вито Дженовезе, однако, исчез. Объявился он позже в Сицилии, объявился самым поразительным образом: в штаб-квартире чернорубашечников. Он открыл потрепанный портфель и вывалил на стол триста тысяч долларов. 
 - Я мечтаю, чтобы великий дуче узнал - его скромный единокровец хочет построить новое здание партии. Думаю, это докажет мою преданность фашистской Италии больше, чем слова иных болтунов. 
 Дуче узнал об этом; он внимательно изучил досье "крестного отца", он понимал, "кто есть кто" в мафии, к разгрому которой так напыщенно звал нацию. Он разгромил м е л ю з г у; сильных не тронул; более того, он сохранил их дуче думал о будущем. 
 - Дженовезе, - сказал он, вызвав к себе мафиози, - в Америке, в этой стране продажных плутократов и финансовых воротил, некий Карло Треска, марксист и мерзавец, оклеветал меня, а вместе со мною и все движение фашизма, то есть движение народных масс, выступающих за свободу и мир, против интернационального большевизма и алчного империализма. Я хочу, чтобы ты сказал свое слово по этому поводу, Дженовезе. 
 Дон Вито сказал свое слово: Карло Треска изрезали тремя автоматными очередями из "томми"; разложившийся труп нашли в трущобах старого Манхаттена. 
 Когда сообщение об этом появилось в газетах, Муссолини вызвал к себе Дженовезе поздно ночью, пригласил к столу и протянул мафиози бокал с шампанским. 
 - Ты истинный патриот новой Италии, - сказал дуче. - Фашизм не забудет твоей преданности. 
 А что же Лучано, второй "крестный отец"? В 1942 году, как раз в то время, когда состоялся первый контакт Муссолини с Дженовезе, узник каторжной тюрьмы был привезен на конспиративную квартиру американской разведки УСС. Беседы продолжались семь дней. Затем Лучано, которому оставалось отсиживать еще сорок лет, был поселен в тихом коттедже на побережье неподалеку от Нью-Йорка. Оттуда его перебросили в Африку. В Сицилию он пробирался сам - резидент УСС начал свою работу. Помимо разведки он помнил и о бизнесе: именно он продал в Сицилии своим друзьям мафиози огромное количество американского оружия - конечно же "для борьбы с фашизмом"; сделка с Пентагоном исчислялась миллионами долларов; ни одному левому партизану, понятное дело, это оружие в руки не попало. А когда союзники высадились в Сицилии, первыми визитерами у американского губернатора острова полковника Полетти были два друга: Лучано и Дженовезе; один - резидент американских спецслужб, другой - друг дуче, истинный борец, настоящий фашист. 
 Кому же они служили? Да никому. Себе. Мафии. Если допустить возможность победы фашизма - Дженовезе вхож к дуче. Если же победят союзники - Лучано коронован резидентом УСС. 
 2 
 ...Структура мафии, рожденная в Сицилии, надежно гарантирует "безопасность преступников, обреченность жертв, непрерывность работы". 
 Первичная организация - "семья". Именно такого рода "семья" объединяет одну, порой две сицилийские деревни. Кто является членом "семьи"? Отцы, дети, братья (и сестры, конечно же!), двоюродные братья, шурины и девери - поди разруби такого рода "семейную поруку", когда неосторожно вырвавшееся слово ставит под удар не кого-нибудь, а сына или брата! Такое не простят - закон молчания обратно пропорционален "закону мести". По семейному принципу сформировалась и "коза ностра", когда сто лет назад первые сицилийские иммигранты появились в Новом Свете - без знания языка без профессии, неграмотные крестьяне, умевшие метко стрелять, молчать и благодарить до гробовой доски того, кто дал хлеб их детям! 
 Несколько "семей" объединены в "коска", что значит "бедро". Семейный принцип и здесь сохраняет свою силу. "Бедра" составляют "ассоциации", которые отвечают за отрасль промышленности или бизнеса; они же получают "налог" с профсоюзов. "Ассоциации" составляют "Онората сочьета", то есть мафию. 
 Глава семьи - "капо" (в Европе), "босс" (в США). На случай провала существует "второй босс". Но лишь "боссу" подчинен "советник" - "светлая голова", человек с образованием, чаще всего юридическим. На "второго босса" замыкаются "лейтенанты", которые не знают "босса"; им незнаком и "советник". "Лейтенанты" командуют "солдатами". Именно эти "солдаты" выполняют приказы руководства, "спущенные" через "лейтенантов". Все, как в разведке: исполнителю ничего не известно о задумке "босса", приказ передан через "второго босса"; сплошная цепь, разорвать которую трудно, почти невозможно. (Существуют также "наемники". К числу этих париев относятся "неитальянцы". Их нанимают в качестве курьеров, которые возят наркотики через границу, а также в тех случаях, когда замыслилась очень сложная операция п о л и т и ч е с к о г о толка, - тогда нанимают Рея, Руби; те в свою очередь находят с в о и х освальдов.) 
 Главные задачи "солдат": р а з л о ж е н и е полиции и г о с а п п а р а т а; установление устойчивого влияния на "ключевых" работников бизнеса, банков, авиакомпаний и портов - во имя этой цели допустимы все пути: шантаж, похищение, насилие, убийство; и наконец, контроль за зонами влияния. Деятельность мафии точно разграничена на легальную и нелегальную: к первой относятся рестораны, которые содержит мафия, бары, доки, аэропорты, порнография, профсоюзы; ко второй - азартные игры, проституция, торговля наркотиками. 
 Для того чтобы надежно конспирировать, знания итальянского языка недостаточно, не спасает даже сицилийский диалект - агенты специально изучают язык мафиози, ибо сейчас большинство "семей" говорит на жаргоне. 
 Примером того, как мафия умеет скрывать имена преступников, оставляя на дороге штабеля трупов, является "палермская война". Началась она в 1950 году, когда в Италии была объявлена новая земельная реформа, ограничивавшая размеры латифундий. Мафия начала вырабатывать стратегию - в новых условиях надобны новые методы. Обмен мнениями между доктором Наварро, вождем мафии на северо-западе Сицилии, захватившим контроль над всеми портами Палермо, и его молодыми коллегами кончился схваткой. Началась борьба за власть. Молодое крыло мафии нанесло удар: Кармело Наполи, старый мафиози, осуществлявший надежную связь между преступниками и муниципальными властями, получил посылку. Когда его телохранитель вскрыл фанерный ящик, там лежала голова одной из любимых немецких овчарок дона Кармело - так в мафии объявляют смертный приговор врагу. 
 Кармело Наполи немедленно предпринял свои шаги, он знал, как это делается, он помнил уроки старого учителя, "первого монарха мафии" дона Вито Касио Ферро. Об этом человеке следует рассказать подробней. 
 Когда дона Вито Касио посадили на скамью подсудимых по обвинению в контрабанде, он, посмеиваясь, сказал прокурорам: 
 - Уважаемые синьоры, вы никогда не сможете доказать мое участие в преступлениях, совершенных моими людьми и мною, - их было много, это я вам говорю. Вы не найдете ни улик, ни свидетелей. Это я вам обещаю. Зачем же вы обвиняете меня в контрабанде - я ведь действительно не занимался этим, слишком мелко для меня... 
 Он не сказал, естественно, что мелкая контрабанда не нужна ему - "монарх мафии" создал флот, состоявший из пятидесяти кораблей разного тоннажа, это и н д у с т р и я, а не контрабанда. 
 Уже в начале века его люди обосновались в Нью-Йорке: ни один мало-мальски серьезный шаг не предпринимался людьми "коза ностры" без консультаций с "крестным отцом", жившим в Сицилии, одетым, как средний крестьянин, набожным и тихим доном Вито. 
 Когда началась первая мировая война, он создан специальные группы мафиози, вооруженные и подготовленные для проведения специальных акций. Отряды мафиози ф о р м а л ь н о воевали в рядах союзников, еще бы, ведь они такие патриоты! При этом конечно же грабили склады, захватывали эшелоны, наводили террор на непокорных - война кончится, память о всесилии мафии останется надолго. 
 Именно в это время дон Вито и принял решение о внедрении мафии в государственные органы. Сотни мафиози - с санкции своих "лейтенантов", а те в свою очередь в соответствии с указаниями "помощников капо" - предложили услуги полиции в качестве платных осведомителей. Именно на них была возложена обязанность направлять полицию - если понадобится - по ложному следу. 
 Следующий этап: рекрутирование мафиози в карабинеры - охранник порядка днем, нарушитель - ночью. 
 Третий этап - выдвижение с в о и х кандидатов в депутаты: начали практиковать это в Палермо, закончили в Риме. 
 П р о р а с т а н и е оказалось куда как более постоянным и надежным, чем все остальное: был разгромлен Муссолини, люди дона Вито Касио остались. Те, которым пришлось уйти из-за компрометирующих связей с фашистским режимом, уступили места "оппозиционерам", загодя подготовленным мафией. "Советники" думали впрок, не зря получали баснословные деньги, зазря мафия не платит; дурню с пистолетом, который решетит противника, дают тысячу; тот же, кто д у м а е т, кого и как убить, получает миллион; верно говорят: "Стрелять - не думать". 
 ...Кармело Наполи проинформировал п р о р о с ш и х о посылке; полиция установила негласное наблюдение за его домом; два телохранителя утроили бдительность, при каждом подозрительном шорохе хватались за парабеллумы; ночью дом охраняло пять человек. Прошло три дня, четыре - никаких тревожных симптомов. 
 Наполи был убежден - его неведомые враги поняли, что рисковать нет смысла, ибо он сомнет любого. Еще бы, с в я з и решают все. 
 Через неделю, однако. Наполи был убит: его изрешетили автоматными очередями из машины, стоявшей на перекрестке. Почерк "коза ностры". Никто, естественно, не был найден. Видимо, молодые мафиози с м о г л и уплатить больше тем, кто раньше кормился из рук дона Кармело, полиция сработала не на старика, а против него - смена хозяев, ничего не поделаешь. 
 Следующим был расстрелян Джузеппе Греко. 
 Затем убили старика Гачатоло. 
 Лишь за десять дней было убито семь человек, так или иначе вовлеченных в борьбу за власть. (Десять дней - семь человек! И - не найти следов. А тут к а к и х-т о тридцать свидетелей по делу Кеннеди. Чепуха да и только.) 
 Во время "палермской войны" выдвинулись три молодых лидера мафии: Николо Д'Алесандро, Нико Коттоне и Дженко Руссо. 
 Первым был убит Коттоне, вторым - Д'Алесандро; единственным "младомафиози" остался Дженко Руссо, которого учил "король наркотиков" Лучано, а опекал дон Кало. Он шел вместе с двумя друзьями в одной упряжке, шел к деньгам и власти. Борьба за власть - жестокая штука; понятие "былая дружба" в этой драке - сущая абстракция, вздор, сантименты. В мафии умеют бить намертво всех тех, кто не только покушается - кто может покуситься на твой и н т е р е с: в ход идет "нырок" или "веточка" (финка). Неважно, кто замахнулся на твое: "pezzo da novanta" - дословно "снаряд для орудия девяностого калибра" ("важная шишка") или "муравей" ("молодой мафиози"). Кара одна - смерть. (Замечено, что в "черновой работе" мафиози очень важна роль шляпы: сдвинута направо - "за мной следят", сдвинута назад - "срочно на помощь", сдвинута налево - "я вижу тебя и постоянно слежу за тобою".) 
 Вито Дженовезе, впрочем, постоянно сдвигал шляпу налево: "всех вижу, постоянно за всеми слежу", - особенно после войны. 
 Этот "добрейший", по словам моего собеседника дона Нино, человек должен был получить корону "короля мафии", ибо Лучано в это время занимался Европой и Кубой, а других конкурентов не было. Он бы и получил корону, но случилось невероятное: жена дона сбежала из его особняка и потребовала развод. 
 - Я не могу больше жить под одной крышей с человеком, который жесток до того, что я постоянно ощущала себя в опасности, - сказана миссис Дженовезе судейским. 
 - Доказательства? - спросили те. - Следы побоев? Свидетельства очевидцев? 
 - Какие очевидцы?! - Анна всплеснула руками. - Кто решится показать против главаря гангстеров?! 
 - Доказательства? Свидетели? - повторили те. 
 - Свидетелей нет, доказательства - пожалуйста! 
 И миссис Дженовезе назвала номера сейфов бывшего мужа в Европе: там хранились миллионы долларов. 
 "Коза ностра" была шокирована, все ждали, как поступит Дженовезе, все ждали з а к о н н о й мести. Однако Дженовезе вызвал своего помощника Антонио Строло, известного всем под именем Тони Бендера, и сказал: 
 - Тони, мне стало известно, что Стив Франсе предал нас, подтолкнув безумную Анну начать скандал. Я выяснил, Тони, что Франсе принудил Анну начать свое д е л о в Гринвидж Вилледже: они там открыли свои игорные дома и не платили налог синдикату. Я должен быть отмщен, Тони, потому что Франсе делал все это по приказу ищеек, которым было поручено скомпрометировать меня любой ценой. Он продался полиции, Тони, он - изменник. 
 Тони Бендер отправился в ресторан "Лидо", которым владел "рядовой" Джо Валачи, по кличке Каго, или Бешеный Водитель. 
 - Слушай, Джо, - сказан он, - придется тебе внимательно слушать телефон. Я стану звонить к тебе каждый вечер, Джо. Ты обязательно дождешься моего звонка, и, пока я не скажу тебе: "Иди спать, Каго", - ты должен оставаться здесь, понял? 
 Через две недели Тони Бендер позвонил Валачи и сказал: 
 - Не надо тебе идти домой, Каго. Подожди маленько, а? 
 Валачи задернул занавески в ресторане, запер запасной выход, приготовил пару кольтов. Через час в дверь постучали. Пришел Стив Франсе, про которого раньше дон Вито говорил только самое хорошее, а с ним два "рядовых" из "семьи" Дженовезе, два громилы, и Пат. Гости подошли к стойке, Джо Валачи начал разливать по стаканам, и в это время Пат схватил Франсе за горло, а воткнул ему кулак в подлых. Франсе рухнул без сознания. "Рядовые" набросили на горло Франсе цепь - тонкую, изящную, из хромированной стали - и потянули ее в разные стороны. Франсе даже не захрипел, потому что по-прежнему был без сознания. 
 Дженовезе понимал, что только жестокий террор может удержать его у власти: неважно, виновен ли мафиози, нет ли, главное террор главное вдавить страх в остальных, тогда заткнутся, тогда забудут про Анну, не посмеют помнить, самих себя станут подозревать, чего ж еще надо, если задача так сложна: удержать власть, доказав, что "коза ностра" полна шпионами и доносчиками ФБР и лишь один он дон Вито, знает, как разоблачить их и обезвредить. 
 Следующим был пристрелен общий любимец Петрилли. И Тони Бендер, люди которого изрешетит бедолагу, и Джо Валачи прекрасно знали, что Петрилли никогда не был шпионом, но, глядя друг другу в глаза, мафиози убеждали себя в том, каким гадким мерзавцем был покойник, как он предал д е л о, как он сделался паршивым агентом "Бюро по борьбе с наркотиками", как опозорил себя и друзей. 
 Только убийство дона Чиччо было принято гангстерами как должное, и никто никого не убеждал в необходимости этой казни. Было установлено, что дон Чиччо принимал в члены "коза ностры" за 50000 долларов. Он лишал абитуриента необходимости доказывать свою верность и фанатизм, проходя школу убийств, удушений и дерзких грабежей. Уплатил деньги - ты член "почтенного семейства", твоего врага убьют другие, конкурента удушат, деньги переведут в нужный банк, прикроют воровскую сделку силою "авторитета" мафии. 
 Последней в цепи убийств, проведенных "добрейшим" Дженовезе, которому было необходимо р а с с т р е л я т ь память мафиози, оказалась операция против Альберто Анастасиа, главного конкурента дона Вито. 
 Это дело люди Дженовезе готовили особенно тщательно. 
 Сначала были найдены подходы к заместителю Анастасиа, тишайшему Карло Гамбино. Тот умел ждать и любил ожидание. Дженовезе предложил Гамбино пост "босса" в "семье" Анастасиа, если "сумасшедший" Апьберто уйдет. Гамбино решил принять приглашение Дженовезе. Вито отошел в сторону, взяв на себя контроль за операцией, которую решил проводить Гамбино. Тот договорился с Джозефом Бьондо. Люди Дженовезе убедились, что Бьондо не побежал к Анастасиа, - игра началась. Через неделю Анастасиа расстреляли два бандита в парикмахерской: тот лежал в кресле, и лицо его было укрыто горячими салфетками после получасового массажа. 
 А уж после этого Дженовезе решил собрать совещание всех "боссов" "коза ностры", и первым получил приглашение не шеф чикагской "семьи" и не "босс" "семьи" в Новом Орлеане, а "босс" мафии в Далласе Джеймс Чивелло и "босс" Флориды Луис Траффиканте, в л а д е в ш и й всеми делами мафии на батистовской Кубе: через его руки шел героин по хорошо отработанному маршруту: Гонконг Сицилия - Гавана. 
 Дженовезе вынес на обсуждение три вопроса. Первое: единодушное одобрение всеми "боссами" его борьбы против шпионов, пробравшихся в мафию; одобрение ликвидации Анастасиа, который покровительствовал шпионам. Второе: одобрение убийства дона Чиччо в связи с этим пересмотр "церемонии" приема в члены мафии - полнейшая конспирация. И наконец, третье: запрет на торговлю наркотиками в какой бы то ни было форме, "этим жестом мы успокоим ищеек, и нас не станут трогать за содержание игорных домов, порнотеатров и типографий для печатания порножурналов. Наркотики - особенно после того как ситуация на Кубе стала нестабильной - пошли напрямую в Штаты, а это - вызов правительству, сейчас необходимо выждать". 
 "Боссы" были готовы проголосовать за предложения Дженовезе, их умело подготовили загодя. Однако голосования не случилось: половина участников совещания была схвачена полицией, а Дженовезе, выступавший против торговли наркотиками, получил пятнадцать лет именно за то, что в обстановке полнейшей секретности разворачивал торговлю героином, поступавшим к нему непосредственно от людей Чарлза Лучано по кличке Лаки, то есть Счастливчик. 
 3 
 В 1973 году в Европе было конфисковано около трехсот килограммов героина, три года спустя - семьсот. По заключению "Интерпола", эти семьсот килограммов - лишь десятая часть всего поступающего из Азии героина. Один килограмм годен для того, чтобы изготовить и продать двадцать тысяч порций! Следовательно, два года назад производители опиума, работающие в контакте с мафией, поставили в Европу героина, как подсчитали итальянские журналисты, достаточно для продажи ста пятидесяти м и л л и о н а м человек! 
 Отчего же начался такой немыслимый героиновый бум? Героиновый бум начинается в первую очередь там, где существуют разочарование, страх, хаос, неуверенность в завтрашнем дне, всеобщая разъединенность, где очевидны симптомы экономического спада. Пессимизм молодежи не зальешь виски - слишком дорого. Наркотик куда дешевле. Торговля наркотиками усилилась, особенно после того как все американцы ушли из Вьетнама: более семидесяти процентов солдат США покупали наркотики - полнейшее разложение! Героин, заготовленный для солдат Америки, хлынул в Западную Европу. Сначала цена была вполне "пристойной" - 50 марок за грамм. Масса молодежи начала курить марихуану - об этом же поется в Рок-опере, это так интересно, новые ощущения, и все такое прочее! Молодежь в т я н у л и умно, тонко, расчетливо - служили этому и фильмы и книги. А потом цены на героин неожиданно подскочили. Да еще как! В 1979 году грамм героина поднялся в цене - 200 - 300 марок. А в 1977 году цены еще более взвинтились: 1000 марок за грамм! (Вспомните, в 1976 году было конфисковано 700 килограммов героина! То есть 700000000 марок! И это - десятая часть того, что было п р о д а н о! Значит, общий оборот составляет 70000000000 марок, что-то около тридцати миллиардов долларов!) 
 Амстердам был обложен полицией, "героиновые мафиози" (об этом мне рассказан начальник сектора амстердамской полиции) начали постепенную передислокацию в Лондон. Симптом этой передислокации, в частности, проявляется новым к а ч е с т в о м преступлений в Великобритании. Полицейские ФРГ, Западного Берлина и Нидерландов вывели некий график, трагический, надо сказать, график: неорганизованная проституция, особенно детская, - наркомания; шальные убийства, ради того чтобы завладеть кошельком с небольшими даже деньгами, - наркомания. Поставщики героина ощущают власть над своими пациентами - количество их исчисляется ныне десятками тысяч: некий героиновый воротила требовал от юного американца, жившего в Амстердаме, два гоночных велосипеда в сутки - за это он давал ему дневную понюшку героина; угон велосипедов и мотоциклов становится массовым. (Я видел, как в Риме мужчина подъехал к бару на мотоцикле, чтобы позвонить по телефону. Он опустил жетон, поглядывая то и дело на мотоцикл. Начал говорить о чем-то. Итальянец - эмоции; увлекся; жестикуляция, порывы, приседания, горький смех, угрожающий крик, поворот на месте с перебрасыванием трубки к правому уху, ибо левое вспотело от напряжения... Именно в эту секунду трое юнцов - тринадцать, пятнадцать и семнадцать лет, не больше, - бросились к мотоциклу, вскочили на сиденье, обхватив друг друга руками, младший толкнул "индиану" под гору, старший сунул "отмычку" в то место на фаре, где установлено зажигание, малыш успел вспрыгнуть на багажник, мотоцикл покатился, мотор заработал; владелец выскочил из бара; вопль, побелевшее лицо, погоня; маленький митинг; свидетелей все прибавляется; начали раздаваться крики, помянули имена ведущих политических деятелей, появилась полиция...) 
 Рост преступности нельзя, однако, объяснить одной лишь наркоманией. Это, пожалуй что, следствие. Причина кроется глубже; она - в самой с и с т е м е. Взять, например, Францию. Там пока еще главенствует не героин, но Его Величество Алкоголь. Во Франции потребляется алкоголя на душу населения больше, чем в США, во многих странах Западной Европы, в Латинской Америке. Хотя формально пропаганда алкоголя во Франции запрещена, но он присутствует повсюду: в кино, театре, во всех шоу, которым в Париже несть числа. Ни одна газета не начинает массированной атаки на алкоголь. Почему? Да потому, что алкогольное лобби невероятно сильно, барыши, получаемые магнатами-виноделами и продавцами аперитивов, ошеломляющи, любая попытка прессы, по-настоящему думающей о будущем французов, поднять эту проблему будет погашена, изничтожена на корню; профинансируют производство комикса или комедии, пригласят лучших актеров, которые стоят миллионы, наймут самых выдающихся композиторов и драматургов - те докажут, причем не сухо, лекционно, а о б р а з а м и, которые всегда сильнее словес, пусть самых правильных и путающих, - алкоголь нужен, он приятен, он дает истинный "рилакс". 
 Социологи - в той же Франции - высчитали, что росту преступности способствует нынешнее градостроительство: огромные комплексы, безликие, громадные и тяжелые, давят на психику, калечат людей морально. Однако с и с т е м а не может контролировать строительство. Коррумпированность огромных концернов сильнее власти - по-прежнему возводятся комплексы, в которых человек подобен букашке: мал, немощен, затерян. Именно там, в затаенных каменных джунглях, ныне сокрыты самые грозные очаги преступности. 
 Подсчитано также (на примере юга Франции), что рост преступности невероятно повышается в зонах "индустриального взрыва". Планируются как-либо такого рода "взрывы" на Западе? Нет. Процесс этот стихиен, последствия его закономерны. Занятно, сейчас во Франции появились статьи, зовущие "назад, к пастушеству, когда отношения были чисты и патриархальны, когда Молох города был неведом людям". Над этими статьями посмеиваются, они на руку воротилам капитала, ибо доказывают н е к о м п е т е н т н о с т ь критиков, которые не в силах предложить какую-либо действенную альтернативу. Действенность альтернативы - ее социальность. Мечтания "а-ля Манилофф" беспредметны, а потому порочны; искать бестию надо там, где она существует, а не прятаться за удобство детских представлений, сие - чревато. 
 ...Американские секретные службы умели благодарить за верность. Причем "операция благодарности" была обычно отмечена такого рода аксессуарами, которые вызывали немедленный отклик в сердцах итальянцев, падких до громких имен и красивых слов, произнесенных перед телекамерами. 
 Губернатор штата Нью-Йорк Томас Дьюи, называвший Лучано в конце тридцатых годов "самым мерзким и низким преступником, когда-либо представавшим перед правосудием Соединенных Штатов", резко изменил свою точку зрения [Документально известно, что Лучано сотрудничал и с контрразведкой военно-морских сил. Об этом факте сотрудничества с одной из секретных служб США было известно среди главарей мафии, ибо с помощью такого сотрудничества Лучано добился досрочного освобождения из тюрьмы]. В 1945 году неожиданно для всех он объявил, что пятидесятилетний срок отсидки для Лучано заменяется десятилетним. Вряд ли Дьюи знал, что "узник мафии" не все время находился в камерах каторжной тюрьмы Даннемор. Видимо, ему не сообщали, что он был тайно вывезен из тюрьмы секретной службой и переправлен в Сицилию. Не сообщали, видимо, губернатору и то, что генеральный консул США в Палермо Альфред Нестер провел секретную встречу с наиболее авторитетными мафиози - Джузеппе Кастеллано, Калоджеро Вольпи, Вито Гауррази (запомните эту фамилию, читатель, мы вернемся к Гауррази, когда будем исследовать историю убийства инженера Маттеи) и конечно же "боссом всех боссов" доном Кало, "другом фашизма". Тема совещания генерального консула США с руководителями мафии: "Создание мобильной политической группы, которая бы смогла провести в жизнь идею об автономной Сицилии во главе с мафией, в качестве правительства". 
 Американская секретная служба брала уроки у мафии, особенно во время войны, когда началось тесное, постоянное и хорошо законспирированное сотрудничество. Поэтому люди УСС (которое тогда еще не стало ЦРУ) научились выстраивать ц е п ь п о д с т у п а к тому или иному н у ж н о м у человеку. Выстроили цепь подхода к Томасу Дьюи. (Чтобы отмыться от возможного обвинения в связи с американской разведкой, Лучано - значительно уже позже - бросил журналистам: "Освобождение стоило м н е 57000 долларов, которые пошли в фонд республиканской партии".) 
 Полицейские привезли Лучано из тюрьмы на седьмой мол Бруклина - Буш: там стоял под парами не очень большой, но невероятно быстроходный корабль "Лаура Кин". 
 Трап охраняли докеры из "синдиката преступников" - все порты традиционно находились в руках мафии, как и аэродромы; агенты ФБР, изображавшие любопытных, внимательно присматривались к молодчикам из УСС; за теми и другими глядели агенты "Бюро по борьбе с наркотиками". 
 Лучано подмигнул журналистам: 
 - Ребята, не ждите сенсаций, все будет тихо, по-семейному... 
 Тогда еще про мафию знали мало, поэтому никто не понял тайный смысл слов Лучано. Понимать стали чуть позже, когда один за другим к трапу подъехали звероподобные "кадиллаки" и по сходням поднялись - тогда еще живые - "боссы" "коза ностры" Альберто Анастасиа, Фрэнк Кастелло, Меир Лански, Сигал признанные вожди мафии. Полиция была обязана пропустить их на борт; все мафиози имели удостоверения о том, что они - руководители профсоюза портовых грузчиков. Полиция была обязана пропустить и других визитеров, приехавших на "семейное" прощание: одним из них был член верховного суда, другим - один из виднейших деятелей правящей партии США. 
 Проводы удались на славу: Лучано отказался от корабельной кухни, потому что его друзья подняли на борт плетеные коробки с провизией: сицилийские лимоны, французские паштеты, испанский хамон, норвежские копченые рыбы; вино было конечно же итальянским. 
 В Риме он остановился в отеле "Квиринале"; для него были сняты несколько номеров, чуть не этаж: каждый день к Лучано прибывали все новые и новые люди; "солдаты" мафии перекрыли вход на этаж; визитеров принимали "лейтенанты"; на встречу с "советником" Лучано уезжал в неизвестном направлении, тщательно проверяясь - не следят ли. 
 Кое-что, впрочем, удалось установить: Лучано готовил кадры для превращения Сицилии в свою собственную империю; были уже распределены посты; длинная цепь коррупции работала точно - префекты полиции знали, кому из мафиози они будут давать отчет; судьи продолжали обсуждать с "лейтенантами" размеры ежемесячных вознаграждений "за мягкость", латифундисты обговаривали устойчивость ставок за услуги мафии - словом, все шло как н а д о. 
 И вдруг Лучано исчез. Как в воду канул. На поиски "крестного отца" номер 2 были брошены агенты секретных служб; заволновалось "Бюро по борьбе с наркотиками". 
 А Лучано в это время уже был на Кубе, в гостях у диктатора Батисты. И американские секретные службы это знали. Более того, им был известен план Лучано, план воистину гегемонистский. Вот основные его параметры: 
 1. Сицилия должна стать мировым курортом, с сетью игорных домов, фешенебельных притонов, отелей. 
 2. Сицилия должна быть сориентирована на США, что обязывает и Пентагон поддерживать Лучано, - не так уж плохо иметь в центре Средиземноморья опорный пункт для американских флотов и авиации, патронируемый своим агентом. 
 3. Реализация первых двух пунктов превратит Сицилию в перевалочную базу по торговле наркотиками по маршруту: Дальний Восток - Ближний Восток - Европа США. 
 Гавана находится рядом с североамериканским побережьем; режим Батисты умел заставлять хранить обет молчания; плата за болтливость - смерть в маленьких уличках возле Кавалерии, освещенных подслеповатыми фонариками; стоимость приведения приговора в исполнение дешева - от пятидесяти до ста долларов и пистолет с обоймой. Когда необходимо вмешательство государства, стоимость несколько увеличивается, батистовские полицейские - алчные люди: за арест, допрос с пристрастием и расстрел брали до тысячи долларов с гарантией, что жертва исчезнет навеки и следов найдено не будет. 
 Отладив "империю дорог и наркотиков", Лучано появился перед изумленными итальянскими журналистами. Как всегда поджарый, скромный, лишенный каких бы то ни было внешних эффектов, он сказал: 
 - Можно ли остановить движение? Конечно же нет, оно - вечно. Нам приписывают торговлю наркотиками. Не знаю, так ли это, но если это и так, то, может, разумнее разрешить продавать их легально, с выплатой определенных налогов государствам? В противном случае никто ничего не сможет поделать с контрабандой, как это ни прискорбно для нас, людей чести и бизнеса, что, впрочем, одно и то же... 
 После эпопеи в Гаване Лучано купил себе этаж в самом дорогом квартале Неаполя, в Вомеро, где обычно останавливались принцы крови, премьеры и престижные миллиардеры, - нувориши там чувствовали себя плохо. Затем он приобрел бухту - прекрасное место для того, чтобы укрыться от шторма н у ж н ы м кораблям с т о в а р о м. Да и вид на Сорренто прекрасен, ходи себе нагишом по километровому пляжу, не обращая внимания на телохранителей, вжимавших тела в душную раскаленность камней. Побывал на Капри, в з я л виллу с прекрасным видом на Везувий, оттуда на яхте отправился на Адриатику, там продавался замок семнадцатого века, а Лучано любил экзотику, пытался читать древних: "В нашей профессии необходимо знание предмета истории, это поможет избежать ошибок в будущем". 
 Чаще всего Лучано можно было видеть на Капри. Сначала никто не связывал его приезды на остров с визитами бывшего египетского короля Фарука. Потом связали, несмотря на то что Лучано мастерски конспирировал, приглашая к себе на раут внучку Муссолини и внука короля Виктора Эммануила: тоже вроде бы враги, ан как нежно воркуют, словно голуби, глаз не оторвать. 
 Этого как раз и добивался Лучано - пусть все смотрят на именитых, он не гордый, он знает цену т е н и. 
 Во время одного из такого рода раутов Лучано смог провести невероятную комбинацию: экс-король Фарук разрешил "королю наркотиков" пользоваться своим банковским счетом - отныне дотошные финансовые инспектора не были опасны Лучано. Он торопился с этим "договором", оттого что знал о первых провалах в Гарлеме: полиция напала на один из его центров по продаже героина, два человека были взяты, в одном из них Лучано был уверен, как в себе, другой был склонен к дискуссиям на темы литературы и музыки - таким Лучано не верил. 
 Однако "музыковед" раскололся после того уж, как Лучано перевел большинство денег на один из счетов Фарука. 
 Скандал в Гарлеме перекинулся в Рим. Лучано пару раз вызвали на допрос, однако улик не было. 
 - Вы вправе выполнять свой долг, у меня нет к вам никаких претензий, говорил Лучано комиссарам полиции, - но стоит ли зря тратить время на безнадежное дело? 
 Американская пресса начала атаковать губернатора Дьюи: "На каком основании освобожден Лаки - Лучано?" 
 Губернатор только отдувался - молчал. 
 Молчали секретные спецслужбы, молчали, но р а б о т а л и. Скандал, связанный с именем Лучано, которого впрямую обвиняли в руководстве "гарлемским делом", позволил американским властям добиться у Рима права на открытие специального филиала по борьбе с наркотиками по Италии. Шефом был назначен Чарлз Сирагузе, несколько работников американских спецслужб, таким образом, переместились поближе к Средиземноморью - вполне пристойная крыша. 
 Поскольку улик против Лучано не было в Италии и американская полиция н е с м о г л а найти против него никаких компрометирующих материалов, дело "короля наркотиков" передали в "бюро финансов". 
 Было выяснено, что Лучано ежегодно получал на свой личный банковский счет около миллиона франков. 
 - Представьте данные, синьор Лучано, каким образом вы заработали эти деньги? 
 - А я их не зарабатывал. Это пожертвования друзей. Люди знают, как я беден, люди знают мою кристальную честность, люди не хотят, чтобы я умер голодной смертью. Да и потом ведь у меня есть фабрика школьных парт, пусть посмотрят мои доходы на производстве - я держу штат, там большая бухгалтерия, они вам ответят с исчерпывающей точностью. 
 Пришли данные из Америки: там был обнаружен один из банковских счетов Лучано на 3000000 долларов. 
 - А откуда это? 
 - Спросите тех, кто перевел мне эти деньги, если вы так дурно воспитаны и видите в каждом честном человеке преступника. 
 Провал в Гарлеме не нарушил работу империи Лучано. Атака героином продолжалась. Наркотики доставлялись из Азии через Средиземноморье к берегам Сицилии - как и было задумано Лучано в сорок шестом году. Поскольку почти весь флот был в руках мафии, товар сгружали с торговых судов, зафрахтованных "частными фирмами" на Дальнем Востоке, прямо на суда сицилийской мафии. Те швартовались по ночам возле Пунте-делла-Граперия-Гранде; от красивого городка, раскинувшегося вокруг бухты Кастелламмаре-дель-Гольфо, отходят две дороги одна, большая, на Трапани и Палермо, а маленькая, ухабистая - к Тонара ди Скопелло; вот именно по этой дороге, которая белеет в ночи тревожно и цикадисто, крестьяне, выполняя указание "солдат" мафии, перевозили груз на склады "компании по продаже сицилийских апельсинов" Там были заготовки пустотелые апельсины, сделанные из пластика или воска. На каждый ящик вполне нормальных апельсинов один - с героином. Наутро машины с особыми пропусками министерств, радевших за судьбы экономического развития Италии, беспрепятственно проезжали на территорию порта. Грузили ящики докеры - все, как один, связанные с мафией; везли в Нью-Йорк капитаны, мафией оплаченные; разгружали в доках Бруклина люди "коза ностры" - "активисты профсоюза" докеров. 
 Перед смертью дон Кало, "босс всех боссов" Сицилии, свел Лучано со своим преемником Дженко Руссо. 
 - Вы отвечаете за судьбу д е л а, - сказал "крестный отец", - а дело будет расти и победит, если мафия по-настоящему обвенчается с "коза построй", Сицилия и Америка должны быть постоянно вместе. 
 После смерти дона Кало его наследники созвали совещание, прилетели "боссы" из Нового Света. Об этом стало известно итальянской полиции, но никого из мафиози не потревожили: "Мафию опасно трогать п р о с т о т а к, вот если они попадутся на деле, вступят в действие правила игры - не подставляйтесь, придется п р и в л е к а т ь". Иначе нельзя, - станет трубить левая печать, посыплются запросы в парламенте... 
 Когда в Рим прилетел Санто Сордже, элегантный, сдержанный бизнесмен из Нью-Йорка, представитель техасской "Римрок тайд-лэндс компани лимитед", на аэродроме его ждал "роллс-ройс" стального цвета, шофер и молчаливый крепыш с потрепанным портфелем в правой руке. 
 Санто Сордже попросил крепыша: 
 - Пусть шофер отвезет меня куда-нибудь поближе к нашим. 
 - Наши еще в Сицилии, - ответил крепыш и прижал портфель к груди. 
 Сордже усмехнулся. 
 - Диктофон через кожу дает плохую запись, мальчик. 
 - Я не понимаю, о чем вы говорите, - искренне удивился крепыш. - Я ваш телохранитель, в портфеле ношу пистолеты, у меня постоянно рвутся ремни, когда я сую кольты за пояс.
 Он распахнул портфель - диктофона действительно не было, воронено маслились два кольта девятого калибра. 
 - Смешно, - сказал Сордже. - Только под "нашими" я подразумеваю не сицилийцев, а коллег из посольства Соединенных Штатов. 
 - Так вам и заказан апартамент на виа Венето, рядом с в а ш и м и, ответил крепыш и начал застегивать замки своего портфеля. 
 (Диктофон был вмонтирован как раз в замок, прислали д р у з ь я из Гонконга, там доки на изобретения таких штучек, Руссо просил п и с а т ь гостя из Америки постоянно, "дружба дружбой, а табачок врозь".) 
 Встреча Лучано, Руссо и Сордже состоялась в банкетном зале отеля "Реджис", обслуживали люди, прилетевшие с "боссами" из Палермо, официантов с подносами пускали лишь до дверей. 
 Беседа продолжалась три часа. Санто Сордже подробно излагал все выгоды, которые получит б р а т с т в о, если правительство предоставит исключительную концессию е г о техасской компании на проведение изыскательских работ в Сицилии: там должна быть нефть - кровь войны, "черное золото", зримое могущество. 
 Руссо молчал, слушал внимательно, сокрушался по поводу трудности задачи, потом спросил с к о л ь з я: 
 - А твои партнеры из Техаса пойдут на сотрудничество с инженером Маттеи? 
 - Никогда, - ответил Сордже. - Ни при каких условиях, он - левый. 
 - Он не левый, - возразил Руссо. - Он христианский демократ. 
 - Почему ты задал мне этот вопрос? - спросил Сордже. 
 - Потому что Маттеи - очень сильный человек. Потому что он сделал ЭНИ государством в государстве. Потому что он всегда выполняет то, что намерен сделать. 
 Лучано, молчавший до той поры, подвел итог: 
 - Дженко, в твоем ответе заложена программа наших действий. Да, Маттеи сильный человек, но мы сильней. Да, он превратил ЭНИ в особое государство в системе нашего государства, тем хуже для него, ибо этим правом ранее обладала только одна организация - наша, Дженко. Мы должны сделать ЭНИ обычной компанией, каких в Италии сотни, только так. И наконец, последнее: он, как ты правильно сказал, выполняет все, что задумал. Но разве мы не заканчиваем то, что начато? 
 - Мы еще не начали, - ответил Руссо. 
 - Мы начали, - сказал Сордже. 
 - А я - нет, - ответил Руссо и цыкнул зубом, который не лечил, потому что боялся дантистов. 
 Лучано почувствовал, что разговор на этом кончен, он хорошо знал крестьянское упрямство Руссо. Он, впрочем, понимал, отчего так осторожничает наследник дона Кало. 
 ЭНИ, государственная нефтяная компания, не являлась какой-нибудь частной фирмой, ее деятельность контролировали сенаторы и депутаты парламента, ибо ЭНИ обеспечивала Италии энергию, бензин, дизельное топливо, то есть о р г а н и з о в ы в а л а всю экономику страны. Видимо, думал Лучано, какая-то часть сенаторов и депутатов, связанных с сицилийской мафией Руссо, не хотела о т д а в а т ь ни малости, а тем более дядям из Техаса, тем только палец покажи, руку отгрызут. Что ж, придется дать сенаторам и депутатам больше того, что они получают от сицилийцев. 
 Два дня Лучано провел в шальных поездках по стране, ловко отрывался от х в о с т о в всех служб разведки, мафиозных в том числе, а потом отправился на Капри. Там произошла с л у ч а й н а я встреча с адвокатом мафии и агентом ЦРУ Вито Гауррази (помните совещание у генерального консула США в Палермо?). Вито Гауррази впервые встретился с Лаки-Лучано давно, в дни краха Муссолини, когда его подвигали на овладение теми позициями, которые остались вакантными после разгрома фашизма. Именно он прибыл в Тунис вместе с высшими итальянскими военачальниками для выработки условий безоговорочной капитуляции; именно он метал громы и молнии против "чернорубашечников", когда американцы расквартировались в Палермо, именно он вошел в Рим как "либерал и освободитель". Кому же, как не Вито Гауррази, стать членом "генерального совета ассоциации сицилийских промышленников"?! Ассоциация отправляет его в США - налаживать контакты с американскими коллегами по бизнесу и банкам. Он возвращается, и н е к т о подвигает его к Маттеи, на пост "советника ЭНИ". 
 Когда Маттеи поделился со своим штабом идеей о нефтеразведке Сицилии, его главным сторонником оказался Вито Гауррази. (Информация об этом плане Маттеи была отправлена им за океан той же ночью, когда он расстался со "своим другом, экономическим гением" Итачии.) Сработали м е х а н и з м ы: после того как надавил Техас, несколько ведущих демохристианских лидеров неожиданно высказались против проекта Маттеи: "Пусть Сицилия останется сельскохозяйственной житницей страны, не надо рушить уклад".
 Маттеи начинает борьбу против демохристиан, против тех, с кем он состоял в одной партии. Вито Гауррази с ним рядом - иначе нельзя, засветится. И случается неожиданное: Маттеи валит демохристиан в Сицилии; к власти приходит левое региональное правительство. Мафия неистовствует. В Риме - паника, но игра сделана, и Маттеи проводит через Палермо законопроект, разрешающий ЭНИ начать изыскательские работы на территории в полмиллиона гектаров. 
 Вито Гауррази становится генеральным секретарем "Пятилетнего плана реконструкции Сицилии" - все сделки проходят через него, все капиталовложения под контролем адвоката мафии, а ведь это сотни миллиардов лир! 
 (Поражение, нанесенное Маттеи правым, мафии в том числе, не опрокинуло стратегов "тайного ордена". Работа против неистового инженера продолжалась, Гауррази не только информировал "боссов" о каждом шаге своего "друга", но и продолжал устраивать их дела - неважно, кто победил на этом этапе, важно, чтобы продолжался оборот капитала своих людей.) 
 Именно через Вито Гауррази и начал свою длинную комбинацию Лаки-Лучано. Он предложил адвокату мафии ("по совместительству" советнику Маттси) подействовать на ЭНИ, попробовать повернуть ее к контакту с техасской нефтяной компанией. 
 - Это трудно, - ответил Гауррази. - Точнее, невозможно. 
 - Такой ответ не устраивает меня, Вито. 
 - Меня он тоже не устраивает, но лучше, если я скажу тебе правду, Лаки, я, а не другой. 
 - Что можно сделать для того, чтобы образумить Маттеи? 
 - Порвать его дружбу с арабами, тогда он станет искать союзников. 
 - Если бы Фарук сидел в Каире, - усмехнулся Лучано, - твоя рекомендация завтра же стала бы реальностью. Видимо, это невозможно на данном этапе, давай смотреть правде в глаза. Что ж, наверное, останется только один путь? 
 - Я понимаю тебя, но, думаю, скандал будет так громок, что можно больше потерять, чем приобрести. А если мы попробуем свалить его людей в региональном правительстве? Твои друзья смогут нам помочь? 
 - Наши друзья. Вито, - ответил Лучано. - Наши с тобою друзья, ты ведь говоришь со мною с глазу на глаз, тебя не слышат "единомышленники" из ЭНИ. 
 Друзья из-за океана помогли свалить правительство, послушное Маттеи, но случилось непредвиденное, так часто бывает в моменты накальных политических ситуаций: вместо з а п л а н и р о в а н н о г о сицилийского премьера в палермский дворец сел Джузеппе Д'Анджело, враг Вито Гауррази. Он-то и выложил на стол Маттеи факты о "любимом друге" Вито; тот передал мафии план строительства нефтяного завода, и мафия скупила все земли, которые Маттеи с п р о е к т и р о в а л под свой гигант; убытки ЭНИ исчислялись сотнями миллионов лир, а главное - временем, пока-то перекупишь земли у хозяев, пока-то выбьешь для этого средства в правительстве, пока-то построишь поселок и привезешь рабочих - проект устареет, следовательно, у м р е т темп, а это конец. 
 Маттеи вызвал к себе Вито Гауррази, беседа продолжалась пять минут. Адвокат мафии вышел из кабинета президента компании простым адвокатом, но не "советником" и "генеральным секретарем". 
 Вот тогда-то Гауррази и поехал к Лучано. 
 - Да, - сказал он, - теперь не просто можно убрать Маттеи, теперь - время, иначе он сломает нас. 
 - А скандал? - усмехнулся Лучано. - Ведь ты говорил, что скандал будет слишком громким? 
 Вито Гауррази словно бы не слышал Лучано. 
 - Мое предложение сводится к следующему. Лаки. Во-первых, можно найти безумца, который пристрелит его: "Маттеи - враг ОАС". Он сыграл существенную роль в победе алжирцев. Я убежден, что у оасовцев есть вполне подготовленные безумцы, фанатики, готовые на все. Пусть Италия обвиняет французов, пусть вешают собак на ОАС, мы - в стороне. 
 - Хорошее предложение. А "во-вторых"? 
 - Надо найти п р и д у р к а из молодых левых с Восточного побережья, пусть с ним поработают люди из Техаса, пусть ему объяснят, что Маттеи эксплуататор, такой-сякой, только мягко стелет, а спать несчастному рабочему все равно жестко. И в-третьих, существуют же специальные службы ЦРУ, в конце концов? 
 - Ты сошел с ума, - легко откликнулся Лучано. - Болтаешь невесть что. Их специальные службы х о т я т помощи в такого рода бизнесе, они же сами пока еще не умеют, они ч и с т ю л и. 
 Маттеи убили, устроив авиакатастрофу. Гауррази вновь стал "советником" ЭНИ - всего через несколько недель после торжественных похорон горстки костей, составлявших ранее субстанцию и устремленность Энрико Маттеи. 
 Все попытки размотать подлинную историю гибели Маттеи оказались безуспешными: свидетелей похищали, шантажировали; тех, кто п р и т р а г и в а л с я к правде, убивали. 
 Лучано, слишком верно служивший заокеанским друзьям, погиб странной смертью - сердечная недостаточность. Он, видимо, перестарался: Дженко Руссо не хотел о т д а в а т ь Сицилию кому бы то ни было, даже техасским друзьям. Лучано сделал свое дело, пора и на свалку. Он преподал урок п о л и т и ч е с к о г о убийства, что ж, спасибо, запомним, пригодится в будущем. 
 ...Пригодилось не где-нибудь, а именно в Техасе, в столице штата Далласе. 
 Основываюсь же я, выдвигая такого рода гипотезу, на том факте, что Джек Руби (погибший в тюрьме от загадочной болезни сразу же после того, как он п р и г р о з и л заговорить) привлекался в середине сороковых годов в Чикаго к суду по о б в и н е н и ю в т о р г о в л е н а р к о т и к а м и - вскоре после этого он внезапно стал владельцем ночного клуба. За молчание на суде надо уметь платить. Ему уплатили щедро. 
 Глава, 
 в которой рассказывается о том, как мафия принимала участие в заговоре ультра 
 1 
 - Вы лучше подождите или приезжайте попозже, - сказал мистер Джонсон, когда вернется моя жена. Она сдавала комнату Ли Харви Освальду, она его помнит. 
 - А вы? 
 - Я? - Он пожал плечами, оглядывая нас весьма настороженно. - Я тоже помню, только мне нечего сказать вам. 
 Он закрыл дверь перед моим носом, не дав войти в ту квартиру, где Освальд жил последние недели перед убийством президента Кеннеди. 
 - Двинем в мемориальный музей президента? - предложил Джим Бу, мой американский спутник, частный детектив ныне, шериф в прошлом. - Мы успеем обернуться. 
 И мы поехали из Ок-Клиффа, пригорода Далласа, в центр, в дом, расположенный напротив техасского склада школьных учебников, откуда - по официальной версии - прозвучали роковые выстрелы, оборвавшие жизнь Джона Фитцджеральда Кеннеди. 
 ...Я вошел в маленький холл мемориального музея Кеннеди. Несколько человек - видно, туристы - были приглашены в кинозал, и там был во всю стену изображен Даллас, и красные точки показывали движение президентского кортежа, и проецировались на стену фотографии Кеннеди и Жаклин, а потом было показано здание склада школьных учебников, и стали слышны сухие щелчки выстрелов, а потом мы увидели похороны в Вашингтоне и Арлингтонский мемориал, где покоится тело президента США. 
 В следующем зато музея представлены экспонаты: книга об участии Кеннеди во второй мировой войне, его кресло-качалка - он любил его из-за ранения позвоночника; стенд, посвященный Освальду. Что же представлено на этом стенде? Советские открытки, русские книги, изданные в Москве. Посетителей музея словно бы кто-то подталкивает к мысли, что Освальд был связан с Советским Союзом, посетителям словно бы вдалбливают мысль: "Смотрите, кто стоял за Освальдом, запомните, откуда этот Освальд". 
 Откуда у Освальда эти книги? Более подробно я уже писал об этом. 
 Писали и в зарубежной прессе, повторяться нет смысла; напомню лишь, что в течение двух с половиной лет Освальд жил в Советском Союзе, получив отказ властей на предоставление ему советского гражданства. 
 Если меня спросят, был ли Освальд именно тем, кто убил Кеннеди, факты, которые привела комиссия Уоррена, заставят ответить отрицательно. Был ли он участником заговора? Да, был; некая "фигура прикрытия", - мало знавший, не понимавший конечной цели всего "предприятия". 
 ...После посещения музея Кеннеди я вернулся в дом госпожи Джонсон, именно в тот дом, куда Освальд пришел после того, как Кеннеди погиб, и откуда он вышел, чтобы погибнуть самому от руки Джека Руби. 
 - Кто вы? - спросила меня миссис Джонсон, придерживая дверь ногой. 
 - Это писатель из Советского Союза, - сказал Джим. - А я детектив. Вот мои документы. 
 - Разговор будет стоить пять долларов, - сказала миссис Джонсон, - и вы обязаны записать свои фамилии в особую книгу: это довольно-таки опасно говорить об Освальде. 
 После того как мы расписались в книге, оставив свои адреса, миссис Джонсон показала крошечный четырехметровый закуток, где жил Освальд: кровать и белый шкафчик - это все. Дверь выходит в общую гостиную: телевизор и кресла - жильцы миссис Джонсон проводят здесь досуг. 
 - Пусть мне не говорят, что Освальд и Руби не знали друг друга, - после долгого молчания сказала миссис Джонсон, - пусть в это верят наивные дурашки. Я не сомневаюсь в этом, и как бы меня ни уговаривали, что это не так, - меня не уговорят: он здесь жил, и я к нему имела время присмотреться. Как бы меня ни уговаривали, меня не уговорят и в другом: я-то была при обыске, я открывала его шкаф, я видела карту Далласа с крестиком в том месте, где был убит Кеннеди. В музее есть все, только отчего-то в музее нет этой карты проезда президента Кеннеди, которая была сделана ФБР загодя, в Вашингтоне еще. Почему? Чтобы "не было заговора"? 
 - Здесь мы припаркуемся, - сказал Джим Бу, - и пройдем вниз, вот к тому люку, о котором ты мне говорил. 
 - Не столько я, сколько ваши журналисты, старина. 
 - О'ка, - ответил он по-техасски, там вместо привычного "о'кэй" говорят "о'ка" - еще экономнее, время, черт возьми, деньги! 
 Мы подошли к люку на Элм-стрит - напротив склада школьных учебников. Джим откинул ребристую металлическую крышку, кивнул мне: 
 - Лезь. 
 И я опустился в люк. Джим закрыл крышку - прямо перед моими глазами была, амбразура. Машина президента могла быть в зоне обстрела как сверху, из окна Освальда, так и отсюда, снизу. 
 - Теперь ты, - попросил я. - Как тебе кажется, можно было стрелять отсюда в президента? 
 Огромный Джим спрыгнул в люк, выставил в амбразуру какую-то палку, крикнул: 
 - Отсюда стрелять еще удобнее, чем сверху, Джулиан! А наблюдать - тем более! 
 Кому было выгодно сделать из Освальда "единственного убийцу. Кеннеди? Ультраправым? Бесспорно. "Ястребы" не могли простить Кеннеди его попыток начать диалог с Советским Союзом, который всегда последовательно и настойчиво выступал за диалог. Но не могли простить этого и ультралевые, считающие, что ядерная война лучше, чем мирное сосуществование. Разве убийство сорокашестилетнего президента не есть повод навсегда посеять в американском народе семена ненависти к русским, если злоумышленник какое-то время жил в СССР? А кто умеет в Штатах убивать, п о д с т а в л я я? Мафия. 
 ...Вернувшись в дом миссис Джонсон после убийства президента, Освальд переоделся. Экономка Ирлин Робертс показывает, что в это время медленно подъехал полицейский автомобиль и на минуту остановился; экономка слышала, как он дал несколько гудков. Она утверждает, что это была машина №107. Комиссия Уоррена делает вывод: "Полицейские машины №170 и 107 были проданы в апреле 1963 года, и номера их не были даны другим машинам до февраля 1964 года". Если заговора не было - все сходится, а если заговор был, тогда как?! 
 В музее Кеннеди я купил книгу бывшего начальника полиции Далласа Джесси Керри, на титуле которой крупно напечатано: "Ограниченное издание для коллекционеров". 
 В 12.30, когда прогремели роковые выстрелы, после первом паники, охватившей всех, после первых слухов и показании о том, что "о н и убирачи винтовку из окна", в 12.44, то есть через четырнадцать минут, штаб-квартира далласской полиции передает следующее: "Внимание всем полицейским! П о д о з р е в а е м ы й (уже не о н и, а о н) в стрельбе на углу Элм- и Хьюстон-стрит описывается, как неизвестный белый мужчина, около тридцати лет (!), худощавый, рост пять-шесть футов (!), вес сто шестьдесят пять фунтов (!), вооружен винтовкой тридцатого калибра". Кто мог сообщись в течение 14 минут столь точные данные - даже предположительный калибр винтовки?! Кто мог определить вес и рост преступника?! Комиссия Уоррена считает, что эти сведения дал полиции свидетель Говард Бреннан, который видел человека в окне склада школьных учебников. Все это прекрасно и вполне вероятно, однако как Бреннан мог дать показания по поводу роста и веса Освальда - поразительные по своей точности, - если он видел его голову, ибо Освальд "не мог стрелять стоя, а лишь с колена", как утверждает сама же комиссия Уоррена? Можно ли дать описание роста и веса человека, если видишь его высоко в окне, да к тому же только лицо?! Как мог Бреннан дать описание роста, веса и цвета волос, если он в тот же день, только чуть позже, не смог опознать Освальда в полицейском участке?! Кто же дал информацию, более похожую на данные из полицейского досье подозреваемого, который уже арестован? Комиссия уклончиво отвечает на этот вопрос: "Информация для первых радиопередач была, о ч е в и д н о (разрядка моя. - Ю. С), от Бреннана". Но это же несерьезно, право слово! Был кто-то другой (другие), который и п е р е д а л (передачи) в п о л и ц и ю п р и м е т ы О с в а л ь д а. 
 Вернемся к тому моменту, когда Освальд ушел из дома миссис Джонсон. Полицейский Типпит находился в районе Ок-Клиффа. Ему было приказано находиться в центре Ок-Клиффа, однако он переместился на тихую 10-ю улицу, ближе к Паттон-авеню. Здесь, как показывает единственная свидетельница преступления Хэлен Маркхэм, она увидела "полицейскую машину, которая медленно подъехала к человеку сзади и остановилась около него. Она видела, как человек подошел к правому окну полицейской машины. Разговаривая, он опирался руками о раму правого окна. Когда полицейский спокойно открыл дверцу автомобиля, медленно вышел и направился к передней части машины, ей показалось, что человек этот сделал шаг назад. Затем он выхватил револьвер". (Дальше начинается обычная для доклада комиссии Уоррена с т р а н н о с т ь: Маркхэм говорила по телефону, что убийца "маленького роста, полный, с густыми волосами". Она потом скрыла факт этого телефонного разговора и еще до того, как ее привели на опознание Освальда, повторила официальную версию - рост преступника 5 футов и 8 дюймов; чтобы не было упреков в повторяемости свидетельских показаний, надо соблюдать известную меру и позволять очевидцам ошибаться на дюйм-другой.) Но сейчас мы подходим к главному: где произошло убийство Типпита? И если убийцей был Освальд, то почему он застрелил Типпита в нескольких сотнях метров от дома Джека Руби? Почему его путь из квартиры миссис Джонсон лежал не куда-нибудь, а именно в направлении дома 500 по Марсалис-стрит, где в квартире 205 жил Джек Руби? 
 Я нашел эту квартиру. Дом стоит возле бензоколонки, рядом с автострадой; несколько подъездных путей и развилок позволяют водителю сразу же развить максимальную скорость - очень удобное место для бегства. 
 Квартирка небольшая, есть два выхода. 
 - Здесь трудно взять преступника, - сказал Джим Бу. - Во всех случаях он имеет преимущество во времени. И обзор из окон абсолютен - можно держать оборону в случае нужды. Xм-хм, Руби, оказывается, был совсем непростым парнем... 
 Настало время внимательно рассмотреть личность Джека Руби, его привязанности, привычки, склонности. Проанализируем, где и чем он занимался с той минуты, как убили президента, и до той поры, пока сам не застрелил Освальда (в американской печати приводились свидетельства того, что Руби был не одиночка, а участник заговора с целью устранения Освальда). 
 Несмотря на "пламенную любовь" (показания Руби) к Кеннеди, он не пошел наблюдать его проезд по Далласу и лично приветствовать президента, хотя находился всего в пяти блоках от того места, где Кеннеди был убит, в редакции "Даллас морнинг пост". Узнав об убийстве, он "посерел - настолько он был бледен". Через несколько минут он позвонил Эндрю Армстронгу, своему помощнику по ночному клубу "Карусель", и сказал: "Если что-либо случится, мы закроем клуб". Потом позвонил Ньюмену: "Джон, я должен буду покинуть Даллас". Затем Руби уехал: одни считают, что он был в госпитале, ожидая официального подтверждения о гибели президента, другие отрицают это. Вернувшись в "Карусель", этот "страдалец по президенту" позвонил в Чикаго и сказал некоему Алексу Груберу что, во-первых, он пришлет ему собаку (Какую? Почему? Каким образом посылают собак из Далласа в Чикаго, за пять тысяч километров? Или это символ мафии: "прислать собаку" - значит убить?); интересовался предприятием по мойке автомашин (в связи в чем? "Мойка" на сленге значит "следы"; шифросвязь?), а уже потом говорил о гибели Кеннеди. 
 Затем странный звонок в газету с просьбой напечатать объявление о том, что клуб будет закрыт до в о с к р е с е н ь я (то есть до того дня, когда он убьет Освальда). Затем ночной проезд по городу - где побывал Руби, с кем встречался, до сей поры неизвестно. После этого таинственного проезда по Далласу он появился в полицейском участке. Руби быстро шел между двумя репортерами со значками "Пресса Кеннеди" на лацканах, записывая что-то на ходу на клочке бумаги, - "играл" газетчика. Как эти репортеры познакомились с Руби? 
 Когда Руби узнал, что Освальд будет показан репортерам, он смог спуститься в подвал и залез на стол, чтобы лучше видеть Освальда, начальника полиции Джесса Керри и окружного судью Генри Уэйда. Когда окружной прокурор сказал, что Освальд принадлежал к "Комитету свободной Кубы", Руби громко крикнул: "Нет, к "Комитету за честное отношение к Кубе"!" Он, видимо, хорошо знал, что "Комитет свободной Кубы" - организация контрреволюционеров, в то время как вторая поддерживала революцию кубинских коммунистов. Неплохая осведомленность для аполитичного владельца ночных клубов, "никогда не видавшего Освальда"?! Чуть позже Руби подошел к репортеру Рэссу Найту из радиостанции КЛИФ и шепнул ему: "Спросите, нормален ли Освальд?" После этого он поехал на радиостанцию КЛИФ и внимательно ждал, что ответит окружной прокурор репортеру Найту. Тот ответил, что Освальд вполне вменяем. После этого ответа, как показывают свидетели, Руби "стал очень бледным". Он дождался возвращения репортера Рэсса Найта и передал ему радиоочерк "Героизм", подготовленный радиостанцией, финансируемой ультраправым миллиардером Хантом, направленный против разрядки и мирного сосуществования (Откуда этот очерк у Руби? Кивок на очевидного мракобеса Ханта? Подсказка следствию: "заговор правых ультра"? У меня нет желания радеть за ультраправого Ханта, но, когда все время кивают в его сторону, создается впечатление, что кто-то п а р т и т у р н о выдвигает на первый план и без того одиозную фигуру.) 
 В четыре часа утра Руби приехал в редакцию. Радиостанция, пресс-конференция в полиции, встреча с полицейским, визит в газету напряженная жизнь для вышибалы, нет? Что делал Руби в газете? Он был в наборном цеху, клял Освальда, а потом начал показывать "твист-борд" приспособление для физических упражнений. "Все хохотали", - свидетельствует комиссия Уоррена. Утром Руби позвонил по телефону. Он говорил о "п е р е в о д е О с в а л ь д а в о к р у ж н у ю т ю р ь м у". Свидетель Холмарк обратил внимание на то, что Руби ни разу н е у п о м я н у л и м е н и Освальда, а употреблял местоимение "он". 
 В заключение Руби сказал своему неведомому собеседнику: "Я т а м б у д у". 
 (Этому разговору предшествовало событие крайне важное - выступил шеф полиции Д. Керри. Вот выдержка из его ответов на вопросы журналистов: 
 "В о п р о с: Вы сказали сегодня днем, что в вашем распоряжении имеются новые данные, завершающие расследование... 
 О т в е т: Я сказал это сегодня утром... 
 В о п р о с: Но это не те же данные, на которые вы ссылались раньше? 
 О т в е т: Нет... 
 В о п р о с: Не согласитесь ли вы сказать, в чем состояли эти данные? 
 О т в е т: Нет. Я не хочу их разглашать. Это может нанести ущерб расследованию".) 
 После разговора с неизвестным по телефону о пресс-конференции шефа полиции Руби исчез. Никто не знает, где он был с четырех и до девяти часов вечера. Он - после ареста - категорически отказался дать сведения об этих пяти часах. В девять он приехал к сестре, поплакал о Кеннеди, потом отправился в "Карусель" и сделал пять междугородных звонков, с в е д е н и я о к о т о р ы х Руби также не дал ни суду, ни полиции. Заехав в ресторан "Паго", Руби выпил прохладительный напиток, отправился домой и лег спать в половине второго. Утром, по его показаниям, он выехал из дома около одиннадцати, но три телевизионных техника станции WVAC У. Ричи, Д. Смит и А. Уокер свидетельствуют под присягой, что видели Руби возле полицейского участка от восьми и до одиннадцати часов утра. В 11.21 Руби, имея в кармане 2000 долларов, пистолет и ничего более, ч у д о м (если не без посторонней помощи) проник в полицейское управление, куда не пускали никого без проверки, и застрелил Освальда. 
 ...Теперь попробуем проанализировать жизнь Джека Руби. В его путаном и темном прошлом мне бы хотелось выделить лишь главный эпизод: его участие в торговле наркотиками вместе с чикагским мафиози Полом Роландом Джонсом. В 1947 году Руби был снова привлечен к ответственности - попытка дать взятку шерифу Далласа Стиву Гатри и н е л е г а л ь н а я т о р г о в л я н а р к о т и к а м и. Торговец наркотиками Пол Джонс, по словам шерифа Стива Гатри, часто говорил о Руби: "Джек станет заведовать замечательным рестораном, который будет служить прикрытием для нелегальных азартных игр". "Бюро по борьбе с наркотиками" в своем сообщении о связи Пола Джонса с Руби указывает, что с 29 октября 1947 года Джек был известен под фамилией Руби, хотя многие лица в Далласе знали его как Рубинштейна. 30 декабря того же года Джек сменил фамилию Рубинштейн на Руби - когда дело касается торговли наркотиками, надо соблюдать постоянную осторожность. Видимо, в этой же связи его ночной клуб "Сингапур" был уже в 1959 году переименован на "Северин клаб". 
 Как сообщает комиссия Уоррена, "два не вполне заслуживающих доверия лица сообщили, что, для того чтобы открыть в Далласе азартную игру и ТОРГОВЛЮ НАРКОТИКАМИ, необходимо было получить РАЗРЕШЕНИЕ РУБИ". 
 (Кто эти люди? Почему они не заслуживают доверия? И наконец, отчего в числе свидетелей нет Пола Джонса? Жив ли он? Если умер - когда, где и при каких обстоятельствах?) 
 ...Руби отказался дать показания о том, где он был накануне убийства - 29 и 30 сентября 1963 года. Его не было в Далласе в эти дни. А Освальд именно в эти дни находился в Мексике, послушно выполняя чью-то волю: пошел в кубинское и советское посольства просить въездные визы, в которых ему конечно же было отказано. (Помните - ведь Освальду было категорически отказано в советском гражданстве?!) Освальда нарочно с в е т и л и, привязывая к Советскому Союзу и Кубе. Для чего? Кому это выгодно? Если настаивать на официальной версии: "Освальд - неуравновешенный одиночка", - тогда одно дело. А если он - звено заговора? Кому тогда это было выгодно? 
 Освальд - "одиночка"? Но как же в таком случае дать ответы на следующие вопросы: 
 а) почему, вернувшись из Мексики в Даллас накануне убийства президента, Освальд начал искать объявление о сдаче комнаты именно на Марсалис-стрит, всего в двух блоках от дома Руби? 
 б) почему, вернувшись из Мексики, Освальд и Руби начали покупать продукты в одних и тех же магазинах? 
 в) почему, вернувшись из Мексики, Освальд начал завтракать в том ресторане, который обычно посещал Руби? 
 г) почему, вернувшись из Мексики, Освальд арендовал новый почтовый ящик в том же отделении связи, где был почтовый ящик Руби? 
 Количество этих безответных "почему" можно продолжить. Кто даст ответ? 
 Заговора не было? А кто же п е р е щ е л к а л всех свидетелей? 
 ...Когда я уезжал из Далласа поздним вечером, то самое окно, из которого стреляли в Кеннеди, было освещено: одно зловещее окно во всем темном здании склада учебников, которое ныне сдается новым хозяевам: "Во временное пользование" - так было написано на дверях дома... 
 2 
 Я провел несколько ночей в тех районах испанской столицы, где сейчас собираются люди о с о б о г о толка. 
 "Просто так" в те районы идти нет смысла, "просто так" эти районы посещают группки наиболее отважных американских туристов, причем сопровождает их обязательно "офицер безопасности", и, кстати говоря, правильно делает. 
 Чтобы п о с т а р а т ь с я понять происходящее, вам надлежит пару дней не бриться (меня это не трогает - спасительная борода), смешно также надевать рубашку с галстуком. Желательны заношенные джинсы, бутсы, черный джемпер. Это почти униформа, на вас не обратят внимания з а в с е г д а т а и. При этом конечно же следует исключить выражение интереса, ужаса, скорби, отчаяния, когда вы сядете в углу темного бара на драную циновку, подломите под себя левую ногу, закажете банку пива, достанете пачку сигарет и начнете свою работу - с м о т р е т ь и з а п о м и н а т ь. 
 Гремит джаз - это включена на максимальную мощность запись. В ходу были "пинг-флойды", "музыка с обратной стороны Луны": время предметных биттлов кончилось, сейчас слушают музыку странную, э л е к т р и ч е с к у ю истеризм в ней и некая наивная попытка сбежать от самого себя, отдав чувствования свои в ы с ч и т а н н о й на ЭВМ мелодии. Впрочем, мелодии нет, есть какой-то странный "чувственный логизм", что и говорить, "нынче физики в почете". 
 Эту музыку модно бранить. Куда как труднее в ней разобраться. Меня потрясла реклама одной из пластинок такого рода. На прекрасном глянцевом картоне фотомонтаж: вполне респектабельный мужчина (таких обычно заставляют позировать перед камерой с бутылкой "Балантайна" в руке - "истеблишмент") с улыбкой и дружеством пожимает руку человеку, объятому пламенем. Причем этот, горящий, тоже старается улыбаться, но в лице его заметно нечто страшное, пепельное (поразительно это шолоховское: "глаза, присыпанные пеплом"!). Разве это не есть пропаганда безысходности и отчаяния? 
 ...Даже если вы придете в один из этих маленьких баров, что возле университетского городка, засветло, когда еще не включены фонари и угадывается в прекрасном мадридском небе багрянец, в котором чувствуется присутствие голубых снегов Сьерра Гарамы, - все равно в баре полутьма, ни одного окна, никакой вентиляции, слоится тяжелый дым, пол завален окурками. 
 Вот вошли трое: девушка лет шестнадцати, с нею малыши - лет десять мальчику, девчушке того меньше. Взяли бутылку "коки" на троих, малыши ликуют, пьют дозированно, б л а ж е н н ы м и глотками. Девушка затягивается черным "дукадо". Нога ее выбивает ритм, сначала осторожно, настраивающе, а потом она закрывает глаза, откидывается на подушку - теперь в такт музыке стремительно движутся ее руки, стиснутые в кулачки, а потом малыши начинают плясать, подражая взрослым, бессмысленно, а потому невероятно страшно повторяя в с е движения. Девушка будет сидеть здесь час три, пять, и дети будут танцевать, потом они станут ловить ртом табачный дым, и лишь когда к их сестре подойдет парень (или мужчина, или двое мужчин) и протянет ей о к у р о к, и она жадно затянется марихуаной (или героином, или тертым кокаином, или коноплей), и он что-то шепнет ей на ухо, и она, погладив малышей, скажет им, что скоро вернется, и уйдет развинченно, - вот тогда только маленькие перестанут танцевать и сделаются тихими, испуганными, беззащитными. И они прильнут к тебе, когда ты спросишь для них еще одну бутылку "коки", ту, единственную, они уже выпили, хотя растягивали удовольствие многие часы, и станут отвечать на твои вопросы доверчиво, чисто, но - и это страшнее всего - п о н и м а ю щ е. Они понимали, почему ушла их сестра Эсперанса, они знали, что после трех затяжек б е л ы м люди начинают смеяться беспричинно или очень громко спорить, "такие смешные, просто обхохочешься, на них глядя", а потом они попросят разрешения пощупать ваши руки - сколь вы сильны. Малыши уважают сильных, ибо окружают их люди развинченные, ломкие, усталые, тяжко с о б и р а ю щ и е с я по утрам. Малыши уважают силу, хочу повторить это. Скомпрометировать поколение, целое поколение, разложить его, сделать л и ш н и м, и на этой трагедии возвести идеал силы, когда человек будет казаться верхом совершенства, если не курит марихуану, всего лишь, - таков, видимо, план, разработанный отравителями. Но это - бумеранг, поскольку Система не хочет поклоняться "идеалу такой силы", у Системы уже давно есть свои "идеалы". И в противовес "развинченным" воспитывают холодноглазых ненавистников, подозрительных, отталкивающих все непонятное расистов, полагающихся более на автомат, чем на собеседование. Американская провинция ныне - а она громадна рекрутирует в ряды "холодноглазых" сотни тысяч добровольцев, и это очень тревожно, ибо мещанство угрожает цивилизации вне зависимости от того, на каком языке оно говорит. Впрочем, есть ли язык у мещан? Если рассматривать язык как средство для обмена идеями, то есть новым, он отсутствует; обмениваются п р и в ы ч н ы м, нового страшатся, бегут его, а если не удается избежать запрещают, шельмуют, издеваются над ним... 
 (Гитлер "недоброй эпохой" считал эпоху Горького, Маяковского, Брехта, Пикассо, Шолохова, Эйзенштейна, Чаплина, Прокофьева, Жан-Ришара, Блока, братьев Васильевых, Пастернака, Гарсии Лорки, Мейерхольда, Хемингуэя, Томаса Манна, Вахтангова, Чапека... 
 А ведь этот список великих можно продолжить. 
 Страшно: недоучившийся мещанин, истерик и кликуша с м о г сжечь книги, ноты и картины всех тех, о ком я вспомнил выше. С ж е г! И этому аплодировали холодноглазые недоучки с хорошо развитой мускулатурой, в тщательно отутюженных брючках.) 
 ...Девушка вернулась через час - белоглазая, растерзанная. Она как-то странно посмотрела на детей, усмехнулась мне, отвалилась на грязную подушку, и снова руки ее стали конвульсивно сжиматься в такт электромузыке. Малыши, словно щенки, бросились к ней, прижались, словно бы искали защиты, а может, отдавали себя, чтобы защитить сестру. 
 Позже, часам к десяти, начали приходить парни в майках с портретами ультралеваков. 
 Те же движения, повторяющие металлостружечный ритм музыки, что и у всех здешних обитателей, то же о т с у т с т в и е во взгляде. Оно продолжается, это отсутствие, долго, невыносимо долго, полчаса, а то и час. Потом, прочувствовав, что ли, посетителей (пожалуй что, именно так "прочувствовав"", ибо и эти, в майках, казалось, не видели никого окрест), типы лезут в карман и кладут перед собою на столик коробки "Мальборо", достают оттуда несколько сигарет, одну откладывают в сторону, сразу заметно самоделка. 
 И снова - отсутствие во взгляде, о ж и д а н и е. 
 Словно бабочка на огонек, из темноты бара подсел к моим соседям юноша связка книг заткнута за пояс, видимо, пришел сюда прямо с лекций. 
 Мой сосед в майке подвинул пареньку сигарету с марихуаной - мизинцем. Паренек передал деньги под столом (ага, вот для чего здесь столики укрыты драными скатертями с бахромой!), взял сигарету, исчез в темноте. 
 И пошло. Один за другим подлетали юноши и девушки, прямо-таки страшно было смотреть на это. Какие-то новые звуки наполнили темноту бара - вздохи, плач, быстрые возгласы. 
 Вдруг появился мужчина средних лет, в костюме. Соседи сразу же убрали со стола одну пачку "Мальборо", две других оставили, начали громко, подчеркнуто громко, говорить о лекции "дона Анхела", о том, что он - явный человек Франко, что его надо вздернуть: камуфляж политикой - так называется этот прием у "жучков от наркотиков", за такого рода разговоры сейчас не б е р у т, зато симпатии посетителей на их стороне: в Испании ненавидят франкизм и Франко. Даже те старики, которые боготворят Франко, вынуждены защищать свою позицию, вздыхая: "Да, он, конечно, ошибался, но тем не менее кто может спорить, что он был выдающейся личностью? Победить такого сильного противника, как коммунисты, обыкновенный человек не мог бы". Сейчас еще добавляют: "Победить такого мужественного, талантливого противника, как коммунисты". Мол, глядите, как мы объективны, и вам не грех быть такими же, хотя бы по отношению к мертвому уже Франко. 
 Мужчина, осмотревшись, подошел к столику тех, кто был в майках: 
 - Я бы купил немного п е п л а. 
 У соседей по столу глаз натренированный. 
 - Сеньор хочет купить пепел? Но ведь пепел в Испании пока еще бесплатен. Если же у вас нет сигареты - пожалуйста, мы угостим вас. 
 (Коли мужчина - полицейский, то парни тем не менее подставились: цена на сигареты в Испании высока, особенно на ввозные, отчего такая щедрость?) 
 Мне, однако, кажется, что власть имущие сейчас закрывают глаза на о ч е в и д н о е: в Испании, этом бастионе католичества, наркотики ныне расходятся с угрожающим нарастанием. В 1975 году полиция обнаружила всего двести шестьдесят граммов героина, в 76-м - полтораста, а за первые пять месяцев 1977 года полиция арестовала уже семь килограммов дьявольского товара. 
 А если бы не великолепная работа служебной собаки-ищейки, натренированной на запах героина, испанским полицейским пришлось бы иметь дело уже с несколькими десятками килограммов. После того как собака обнаружила в римском аэропорту т о в а р, упакованный в чемодан, следовавший из Бангкока в Барселону, было принято решение изъять наркотик; оставили несколько граммов, достаточных для того, чтобы задержать тех, кто возьмет чемодан в Барселоне, улика для суда. В Барселоне агенты полиции заметили двух высоких парней и "махонького", который неотступно следовал за ними. Парни получили чемодан с т о в а р о м. "Махонький" чуть не прилип к ним, не отставал ни на шаг. Их взяли разом. Выяснилось, что "махонький" из Сингапура должен стать шефом двух высоченных голландцев, - они бы узнали его по паролю. Пока что он следил за к у р ь е р а м и: сколь надежны, не волокут ли за собой хвост. 
 Следствие установило, что сингапурец принадлежал к тайному обществу "Триада". Эта организация глобальна. В римской прессе был назван один из ее филиалов - "Во шинг Во"... 
 Марихуане, ее вторжению в США пытаются противопоставить медицину: ныне за океаном детские психиатры стали самой растущей частью специалистов потребность в них огромна. Недавно "Национальный союз встревоженных родителей" сообщил, что самый высокий рост числа беременностей отмечен среди белых девочек моложе пятнадцатилетнего возраста. "Институт планирования семьи имени Алена Гутмехера" установил, что в Вашингтоне проституцией начинают заниматься с 12-13 лет. В школах крупных городов повсеместно курят марихуану. В результате вандализма ремонт в классах, утверждает Джордж Джонс в журнале "Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт", обходится налогоплательщикам в 600 миллионов долларов. На учителей ежегодно совершается 70 тысяч нападений. 
 Директор "Детского центра" госпиталя Меклин, штат Массачусетс, Питер Залцман сказал недавно: 
 - Депрессия - это заболевание, которое психиатрия еще десять лет назад не распознавала в детях. Сейчас она выявляется в качестве симптомов: самоубийства, сверхактивность, ипохондрия, преступность. 
 То же - среди студенчества. Джордж Джонс приводит слова одного из докторов: "В отличие от самоубийств среди пожилых людей, которые вызваны разочарованием в жизни и приближением смерти, самоубийства среди молодых вызваны желанием не дать жизни р а з в е р н у т ь с я. Это депрессия в ее крайнем выражении". 
 3 
 ...В Энну я приехал под вечер. "Смотровая площадка Сицилии", так называют этот город, или "сердце острова", или "столица Эрейских гор". В хорошую погоду отсюда видна Этна, а ведь это - возле Катании, за добрые две сотни верст. Город словно бы взбегает по огромной скале; ощущение такое, будто возносишься с ним вместе. 
 Если походить по невероятно красивым улицам - они так же красивы, как улицы Неаполя или Катании, - то поначалу и не поймешь разницы, некоего основополагающего отличия этого города. Но ты обязан настроить себя на Энну, п р е д ч у в с т в о в а т ь ее особость: я убежден, что лишь ожидание нового может родить чудо; человек, который уныл, никогда не ощутит о т к р о в е н и я, а ведь не обязательно быть Иоанном, чтобы ощутить это; каждый человек наделен д а р о м, надобно только верить в заданность добра. (А может быть, прав Марк Твен: "Нет зрелища более печального, чем молодой пессимист, - если конечно же не считать старого оптимиста"?) 
 Главное чудо Энны совершенно необычно: в городе т и х о. И архитектура такая же, как в Неаполе, и женщины так же красивы (самые, впрочем, красивые в Риме; красоту их определяет форма рта, она совершенно поразительна, и глаза - длинные, миндалевидные, с сумасшедшинкой), и юноши так же стремительны, но при этом пластичны в движениях, все вроде бы то же, но, бог мой, какая же тишина в этом городе, невероятная для Италии тишина! 
 И словно стражи этой тишины, которая является с л ы ш и м ы м выражением дисциплины, сидят на открытой террасе, возле отеля, откуда открывается вид на Сицилию, старики в черном, неторопливо тянут черно-красное вино, говорят мало, смотрят - при внешней заторможенности - стремительно, как истинные охотники, умеющие бить н а в з б р о с, не целясь. 
 Мафия - феодальна по своей сути. Эту ее феодальность определяет несколько даже истеричное поклонение старшему. Наивность рыцарства членов "святого ордена" проявляется и в том, когда режут безвинного человека, веруя на слово: начальник ошибаться не может, на то он и начальник, "лейтенант", а глядишь, и "заместитель капо". 
 Феодальность мафии, искусно консервируемая "верхом" в "низших" подразделениях, предполагает убиение в человеке всякого рода эмоций: "тебе поручено пристрелить, похитить, взорвать - делай. Перед всевышним отвечу я". Здесь, в Энне, не взрывают, не похищают, да и режут-то довольно редко. Все эти аксессуары средневековья перемещаются ныне на север страны, поближе к Милану: там, где теперь промышленность, - там деньги, там есть поле для наживы. Однако необходим камуфляж, нельзя быть вороном среди дятлов, заметят сразу. "Верха" давно пообкатались, вполне добропорядочные люди, похожи на врачей, юристов, бизнесменов средней руки. Как быть с исполнителями? Как переместить их на север, хотя бы на один час, для проведения "операции", но так, чтобы возможные свидетели не определили их сразу же как сицилийцев, и не столько по загару, сколько по угловатости и т и х о с т и в большом городе? Готовить людей загодя, отправляя в атмосферу города, чуждого их духу, воспитанию, идее? Рискованно. 
 ...Мафия в Сицилии нередко связана с церковью. Италию потряс процесс над святыми отцами из францисканского монастыря Маццарино. На скамье подсудимых сидели восьмидесятилетний монах Кармело, тридцатилетний хранитель монастырских ценностей Агриппино и падре Витторио. Страсти в зале суда накалились. Святые отцы кивали на монастырского садовника - во всем, мол, виноват он. Свидетели число их определялось многими десятками - отвечали заученно: 
 - Ничего не знаю, ничего не помню, никого не видел. 
 А знали и видели все; когда крестьяне, мелкие ремесленники, торговцы, начавшие дело на свой страх и риск, без обязательного взноса мафиози, приходили в монастырь за помощью, падре Кармело вздыхал: 
 - Сын мой, я хочу добра тебе, а потому говорю: плати. Им надо платить. Отдай им то, что надлежит отдать. 
 И тридцать тысяч жителей, что совершили паломничество в монастырь, в "духовную столицу" затерянной в сицилийской тишине местности, платили. 
 Заметьте себе: 30 тысяч жителей! 
 Когда молодой полицейский следователь решил п о д к р а с т ь с я к тайне святых отцов через монастырского садовника и послал тому вызов на допрос, сработала цепь: следователь был повешен в собственном доме. 
 А полицейский участок обстреляли из автоматов: "Не сметь трогать н а ш и х!" 
 Церковь в Сицилии помогает "верхам" держать в узде "низы". Отправляя в город для выполнения специального задания молодого мафиози, с ним говорит не только "лейтенант". С ним говорит и падре. Возвращаясь, он беседует не только с "лейтенантом" - он исповедуется святому отцу. 
 Закон мафии, "обет молчания", подтвержден также клятвою в церкви. А это неплохая гарантия для "верха": преступление не будет раскрыто. Даже если рядовые мафиози попадутся, они и в последнем своем слове скажут так, как им предписано: "Ничего не знаю, ничего не помню, я невиновен". 
 Полиция сбивается с ног, чтобы найти бандитов, растет число преступлений в Италии [За последние годы современная, нового поколения мафия (и не только по возрасту "боссов", а по социальной структуре, по политическим целям, по методам) резко активизировалась, ведет самое настоящее наступление на демократические силы, пытаясь запугать тех, кто борется с преступниками. Только в 1982 году жертвами мафии в Италии стали более 150 человек, в том числе член Руководства Итальянской компартии, секретарь областной федерации ИКП в Сицилии Пио Ла Торре и префект города Палермо генерал К. А. Далла Кьеза, а в начале 1983 года был убит заместитель прокурора сицилийского города Трапани Джанджаколло Чакко Монтальдо, известный своими левыми взглядами и решительной борьбой против преступного мира. Разветвленная гангстерская организация проникла во все сферы жизни сицилийского общества и пытается распространить свое влияние на другие районы Италии. Мафия действует также в Калабрии и Кампании. Она занимается шантажом, вымогательством, различными финансовыми махинациями, торговлей оружием и наркотиками, установила связи с представителями буржуазных партий. В печати появляются все новые свидетельства альянса итальянских и американских мафиози. Так, в январе 1983 года полиция раскрыла в Палермо сеть торговцев "белой смертью", которые были тесно связаны с американской мафией], но редко когда удается доказать вину задержанных: свидетелей нет; коли появляются - их убирают; арестованные твердят свое: "Меня оклеветали". И все тут. Вот данные роста террористических акций в Италии: в 1972 году, по свидетельству журналиста Гуидо Каппато, было совершено 700 террористических актов, в 73-м - 800, в 74-м - 1000, в 75-м - 1500, в 76-м 2300, в 76-м - 3100! За последние годы было совершено более 7000 нападений на штаб-квартиры партий, разрешенных конституцией страны. 
 Мафия? Не только. Неофашисты действуют по рецептам мафии, при консультации мафиози, учитывая их опыт; к проведению наиболее ответственных терактов привлекаются "консультанты" мафии - связь старых фашистов со старым "верхом" проверена временем, а что может быть лучше этой проверки и надежнее? 
 Существуют также консультанты иного рода. Это люди ЦРУ. 
 Бывший начальник отдела "замаскированных организаций" генерал Ярборо публично заявил: "Слепой терроризм" - это тактика, разработанная ЦРУ. Она используется как ключевой элемент различных программ, ставящих целью "дестабилизировать" правительство и убедить население согласиться на создание сильного п о л и ц е й с к о г о государства". 
 Журналист Гуидо Каппато утверждает, что вербовка ультралевых террористов осуществляется людьми ЦРУ весьма оригинальным способом: проникнув в радикальную студенческую среду, они отлаживают сбыт героина, приручают молодежь, а потом внезапно прекращают поставки смертельного т о в а р а. После этого - за понюшку героина - происходит вербовка: наркоман готов на все, лишь бы получить свою дозу допинга. 
 - Они поддерживают самый тесный контакт с "калабрийской мафией", настаивает Гуидо Каппато. - Осуществляют постоянную "координирующую" связь с американской "коза нострой". От "калабрийской мафии" получают "наводки", "товар", верные явки, отработанные авиапути, "верных" людей в полиции. "Благодарят" мафию не только долларами, тем хватает (хотя и не отказываются от "фанеры"), но и н а в о д к а м и на людей: мафия в Италии переориентировалась на похищения, ныне это - наиболее рентабельный и престижный бизнес. 
 (Обработанные "верхами", принесшие клятву верности святым отцам в церкви, на север, в район промышленного Милана, были переброшены "семьи" Угоне и Гузарти: одну молодежь решили не отпускать, похищение - дело новое, требует надзора стариков.) 
 Похищение отлаживал, в частности, посаженный ныне Лиджо. Двадцать лет полиция шла за ним по пятам. Он был несколько раз арестован. Последний раз его обвиняли в убийстве "нижнего" мафиози, известного под псевдонимом Джулиано. Стало известно, что Джулиано з а ш а т а л с я, прошел слух, что он "завязывает". А Джулиано был исполнителем: на его счету несколько политических убийств - по заданию "верха" он уничтожал прогрессивных левых ораторов и публицистов, за ним тянулся хвост погромов штаб-квартир левых партий. Если бы Джулиано заговорил - нить могла бы протянуться куда как далеко: не только в Рим, но и за океан. Лиджо у с т р а н и л своего "сынка". Жаль, конечно, но надо, дело есть дело, превыше всего неписаный закон. Лиджо был арестован и судим. Он был сурово наказан: семнадцать месяцев тюрьмы за ношение оружия, не зарегистрированного в полиции, и оформление сделок по чужому паспорту. 
 А сколько дел полиция не могла расследовать! И каждое из этих дел особое: террористы использовали динамит, в их распоряжении были гоночные автомобили, их ждали авиабилеты на рейсы, отправлявшиеся из Италии через сорок минут после того, как произошел взрыв, щелкнул выстрел или автобус свалился в пропасть. В тех редких случаях, когда не срабатывала цепь, мафиози защищали лучшие адвокаты Италии, гонорары были баснословны. 
 Итальянские журналисты Пино Буонджорно и Маурицио де Лука приводят поразительные данные: десятая часть должностей в полиции вакантна, люди боятся служить власти. 
 В Турине во время процесса над "краснобригадовцами" из двадцати шести присяжных в суд пришли только четыре человека - остальные убоялись. Суд был отложен на полгода. 
 Служба безопасности срочно и безуспешно пыталась заполучить 2000 агентов специальной охраны: необходимо (хотя бы формально) обеспечить охрану руководителям конституционных партий, сенаторам и депутатам парламента. 
 Борьба против с п л а н и р о в а н н о й на многие годы вперед преступности, утверждают люди из "отдела внутренней безопасности", сейчас невозможна: "70 тысяч лир (примерно восемьдесят долларов), которые мы платили информатору Джаннеттини (этот Джаннетгини был одновременно агентом СИД, контрразведки Италии, и одним из руководителей правых ультра; СИД прикрывал его преступления), - говорят полицейские тем политическим деятелям, которые упрекают их в безынициативности, - вызывают смех у осведомителей. Им всем заткнули рот преступные организации, в том числе и политические, которые, благодаря в ы к у п а м, получаемым за похищения, располагают миллиардами!" 
 А кто начал бизнес п о х и щ е н и й? Кто отработал этот бизнес, проверил на деле? 
 Мафия. 
 4 
 ...Восемь тысяч человек в коричневых гитлеровских униформах - сапоги, галифе, портупея, - "служба безопасности", и восемнадцать тысяч человек, составляющих службу охраны порядка (они с гордостью говорят о себе: "Мы испанские СС, охранные отряды нашей родной партии "Фуэрса нуэва"), образовали каре-соты, в которых на громадной площади Ориенте в Мадриде собрапось более 250 тысяч человек. Возле трибуны, на которой стоял Блас Пиньяр, фюрер испанского фашизма, толпились, замерев в гитлеровском салюте, представители итальянских неофашистских организаций, прилетевшие на официальное торжество 20 ноября, день испанского фашизма, день былого триумфа Франко. Рядом с ними делегация чилийской "Патриа и либертад". (Я помнил их по встречам в Сантьяго во времена Альенде. "Какие мы наци? - воспитанно улыбаясь, говорили они мне. Мы же носим белые рубашки и выступаем за компетентность, - ничего более". Они надели коричневые куртки в ночь пиночетовского переворота и расстреляли всех тех компетентнейших руководителей демократического эксперимента, которые были известны миру своим антифашизмом.) Замерли в гитлеровском салюте представители германских неонацистских партий, бельгийские фашисты, гитлеровцы из Уругвая, Парагвая, Гватемалы. Тянул руку Альберто Ройуэла, на которого власти объявили розыск, - участник убийства левых активистов, он сейчас был без парика и грима, а вокруг него стеною стояли семь телохранителей из испанского "гитлерюгенд" - "Фуэрса ховен". 
 Фюрер Пиньяр приветствовал гостей на немецком, французском, итальянском и английском языках. 
 Прогрохотало по площади: 
 - Хайль!!! Зиг хайль! 
 ...Это я видел в ноябре 1977 года. Франко уже умер. Однако над Площадью высились транспаранты: "Франко презенте!" - "Франко с нами!" Это очень страшно - живой фашизм. 
 Мне говорили: 
 - Это несерьезно, пусть себе, в конце концов правила демократической игры предполагают свободу для самовыражения. 
 Я отвечал: 
 - Если понятием "демократия" не жонглировать, но относиться к нему серьезно, тогда Пиньяра надо арестовать, а его банду разоружить, они же все носят пистолеты и дубинки. 
 Мне возражали: 
 - Демократия предполагает свободу слова и мысли. 
 Я отвечал: 
 - Не для того мы отдали двадцать миллионов жизней в борьбе против гитлеризма, чтобы младогитлеровцы маршировали по улицам. Это - глумление над памятью мира. И если вы называете право кричать "хайль" проявлением истинной демократии, то я считаю это предательством, хуже того, пособничеством фашизму. 
 ...СС оберштурмбанфюрер Мигель Эскерра сидит под портретом Гитлера. На лацкане - рыцарский крест, врученный ему Гитлером: "Вы, герой "Голубой дивизии", стали знаменем испанской нации в нашей совместной борьбе против большевизма". 
 У СС оберштурмбанфюрера вполне интеллигентное лицо, добрые глаза, в высшей мере "милая" манера разговора: 
 - Я плюю на демократию с рассвета и до заката. Мы, истинные национал-социалисты, солдаты Гитлера, еще вернемся к могуществу, поверьте мне, сеньор. Наши ряды в Европе растут. Даже здесь, в Испании, которой ныне правят предатели, наши люди стали во главе "Фуэрсы нуэвы" и сплотили вокруг нее наших сторонников, а ведь когда начинал Франко, за ним было три корпуса, сотня тысяч, не более того... Как я отношусь к террору? Что ж, террор есть форма политической борьбы - в нынешней схватке коммунизма и национал-социализма смешно отвергать такого рода инструмент... Как бы сейчас ни подвергали гонениям фюрера "воинов короля Христова", моего боевого друга по борьбе против красных Мариано Санчеса Ковису, я убежден, что он еще докажет свое: на силу надо отвечать силой, на удар - ударом. Мне пришлось мыкаться по миру после нашей неудачи в сорок пятом (он так и сказал - "наша неудача в сорок пятом"!). Я был одним из руководителей генштаба "Антикоммунистического легиона зоны Карибского бассейна", но Трухильо оказался дерьмом и трусом, а наши американские финансисты - чистоплюями. Я дрался против красных в составе вооруженных сил Парагвая, Гаити, Чили... 
 Партайгеноссе Мигель Эскерра выслушивает вопросы в высшей мере внимательно, отвечает со всей искренностью, лицо его освещает кроткая и ясная улыбка: 
 - Вы спрашиваете о человеческом идеале? Солдат - нет для меня выше идеала. Искусство? Вы имеете в виду кино? Нет, я не люблю кино, потому что презираю порнографию, сейчас показывают порнографию или коммунистическую пропаганду. Я, однако, смотрю все фильмы на военную тему. Книга? Нет, я читаю только те книги, которые пахнут порохом. Живопись? Не знаю, не знаю. Герой? Адольф Гитлер. Кого я ненавижу? Красных, понятно! Презираю? Евреев. Если мне надо оскорбить врага, я просто называю его евреем. 
 ...Район Мадрида, который называется "Саламанка". Район фешенебельный, самый, пожалуй, дорогой. Кафе "Калифорния" - штаб-квартира "воинов короля Христова", фюрер которых Ковиса так дружен с оберштурмбанфюрером Мигелем Эскерра. 
 "Воины" - молоды, лет двадцати, ухожены, с ы н к и. 
 - С кем мы сотрудничаем? С ГБИ, - усмехаются они, - с "гарильерос баррачос инконтроладос", так мы называем простачков из "фуэрса ховен", - "пьяные неконтролируемые партизаны". Плата? Нет, мы - идейные борцы. Некоторым из ГБИ платят, тысяч тридцать песет за акцию. 
 - Что такое акция? 
 Они смотрят на меня с интересом. 
 - Акция - это когда надо отлупить красных. 
 Наш разговор прервался: вошел пожилой мужчина. "Воины" поднялись из-за стоек - никто из них не пил виски, все тянули соки. Мужчину они приветствовали достойно, сдержанно, торжествующе: 
 - Хайль Гитлер! 
 Они ушли с ним вниз, к туалетам. Вернулись минут через пять - все, как один, с сигаретками-самокрутками в зубах. Глаза их светились особо, ноздри побелели, сделались тонкими - дурак не поймет, марихуана. Фашистам нужен допинг, без затяжки марихуаны боязно идти на дело. Мафия готова к услугам; ей неважно, кто под чьим портретом сидит - Гитлера ли, Муссолини, - важно, чтобы раскачивало... 
 5 
 В Нью-Йорке, в одном из "старых и ветхих" сорокаэтажных небоскребов, построенных перед началом экономического кризиса, во время "бурных двадцатых", я встречался с директором строительной фирмы. 
 После беседы мы подошли к двери, и здесь к нам пристроился двухметровый верзила с несмываемой улыбкой и быстрыми маленькими глазами. Он открыл дверь лифта, пропустил нас вперед, нажал кнопочку с буквой "л" - "лобби", то есть "вестибюль", и лифт мягко обвалился с тридцатого этажа. 
 Я чувствовал себя несколько неудобно, оттого что мой хозяин не представил нас друг другу: верзила улыбайся добро и, как мне казалось, неуверенно. 
 - Это Пол, - словно бы поняв меня, сказал любезный хозяин. - Он работает в несколько экзотической должности. Он - мой телохранитель. 
 - Хау ду ю ду? - Верзила протянул огромную руку; на мгновение улыбка сошла с его лица и в глазах появилось особое выражение: так игроки рассматривают лошадей на ипподроме. 
 Верзила пропустил нас, мы вышли из лифта, но каким-то чудом он оказался впереди; улыбка по-прежнему озаряла его лицо, глаза снова были оловянными глаза человека, который выборочен в своих наблюдениях, которого не интересует красота женщины или уродство мужчины; он натренирован лишь на движение резкое падающее, когда выхватывается пистолет и грохочут выстрелы. 
 В машине, не смущаясь присутствием верзилы, мой хозяин объяснил: 
 - Раньше я приглашал телохранителя, когда заключал особо выгодную сделку. Мафия наверняка знала об этом и старалась войти со мною в контакт, чтобы обложить данью. Сейчас люди мафии не ждут выгодных контрактов - они расширяют сферы своего влияния "порайонно", у них, мне сдастся, есть карты города, словно в полиции; там постепенно закрашиваются целые районы: "охвачено", "приручено", "прижато". Ныне телохранитель потребен ежедневно, ибо между мафиози началась невероятная драка за лидерство, слишком многих они взяли в кулак, слишком велики барыши, а кто ж откажется от барыша: "если не ты - тогда тебя". Между ними идет драка, и это обязывает их организацию вести еще более "планомерную" работу по рэкету и шантажу... Как-то, знаете ли, в газетах появились статьи о том, что две компании решили объявить мне воину. На следующий день ко мне пришел господин, похожий на гинеколога, осведомился о здоровье моей кузины - та действительно тяжело болела в Париже, посетовал на ее лечащего врача - а тот и вправду поставил неверный диагноз, - ничего работает служба информации, а?! - и, заметив мое нетерпение, сказал: "Сэр, меня уполномочили передать, что ликвидация ваших врагов будет стоить пятьдесят тысяч долларов. Деньги перешлете после того, как люди, посмевшие шельмовать вас, окажутся в морге: мы работаем на доверии". 
 - Это - серьезно? 
 - У нас не принято вносить несерьезные предложения... Недавно один мой знакомый закончил карьеру бизнесмена, приняв такое предложение. 
 - То есть? 
 - То есть он оказался идиотом. Он попал в ситуацию, подобную моей. Но он вдвое моложе меня и поэтому не научился великому искусству проигрывать... Молодые очень боятся терять. А это глупо: всякая потеря неминуемо компенсируется, мир построен на законах компенсации, иначе нельзя, перекувырнемся... Так вот, он принял предложение мафии, его конкурента шлепнули, но, видимо, мафию перекупили люди убитого, и в прессе началась шумиха. Доказать-то, конечно, ничего нельзя, но бросить пятно, причем пятно несмываемое, можно. 
 - У вас есть деньги, то есть сила в вашем мире. Неужели вы не можете побудить государство придавить мафию? Он посмотрел на меня с сожалением. 
 - Во-первых, у мафии денег несравненно больше, чем у меня, хотя я стою не миллион и даже не десять миллионов, а значительно больше. Во-вторых, истинные главари мафии, от которых тянется цепь вниз, к исполнителям, стоят вместе со мною по воскресеньям в церкви, это уважаемые бизнесмены, и мы дружны домами. "Босс" Нью-Йорка Деллакроче, в прошлом наемный исполнитель приговоров, сейчас посещает оперу, наглотавшись "родоксона", чтобы не уснуть от скуки, а его двойник в это время объезжает город в окружении трех телохранителей и машины сопровождения с телефоном и рацией - игра в выманивание врагов... 
 Действительно, в США развернулась кровавая борьба за лидерство в "коза ностре". Звание "босса всех боссов" оспаривали Кармино Галанте, Марчелло и Деллакроче. Куш лакомый - драка кровава. Несколько лет назад двадцать один "босс" с "заместителями" и "советниками" были угроханы - один за другим, и, что называется, "с концами". 
 Завладеть титулом "босса всех боссов" - значит стать одним из самых богатых людей мира. 
 В печать просочились сведения, что мафия контролирует печатание и распространение порнографии; на нее работали киностудии, производящие порнофильмы. Мафия перекупила кинотеатры, где крутят эти картины. Мафия получила подряды на строительство новых кинотеатров. Мафия закупила типографии, где печатают открытки и порножурналы. Оборот этого бизнеса равен примерно двум с половиной миллиардам долларов! 
 Кто, таким образом, втянут в круговерть мафии только в этом бизнесе? Печатники, продавцы книжных магазинов, режиссеры, шоферы, актеры, журналисты, операторы, кинокритики, инженеры-строители, юристы, банкиры, финансирующие строительство, - а сколько ниточек идет от этих людей к сотням других? 
 Мафия ныне всеми силами старается в л е з т ь в банки, то есть легализоваться, ибо в условиях капиталистического общества банк является самым главным звеном бизнеса: именно здесь получают кредиты - после того, естественно, как будет выяснена престижность, добропорядочность и кредитоспособность человека, обратившегося за ссудой на расширение "производства". Влезть в банк трудно. Приходится искать обходные пути. Их множество. Расскажу об одном лишь способе, весьма, кстати, примитивном: контрразведка мафии находит президента или вице-президента банка, который дружен с одним из посетителей игорных домов. Казино - вотчина мафии. Игрока обкладывают, он просаживается в пух и прах. Мафия выдвигает условие "прощения" - вербовка банковского воротилы. 
 - Что должен сделать мой друг? - спрашивает банкрот. 
 - Выполнить вашу просьбу. 
 - Какую именно? 
 - Вам проиграет мистер Икс... 
 - Он никогда не проигрывает... 
 - Он обязательно проиграет вам. Тридцать или пятьдесят тысяч долларов. Так вот, ваш друг должен дать мистеру Икс банковский заем под проигрыш: ведь карточный долг - это долг чести, не так ли. Он ведь обязан вернуть долг, разве нет? 
 Мистер Икс послушно проигрывает банкроту (понятное дело, Икс является одним из "лейтенантов" мафии) и обращается к п о д г о т о в л е н н о м у банкиру. Тот дает заем мистеру Икс - пятьдесят тысяч долларов, сущие пустяки, безделица. Но это лишь первый шаг, это начало в т я г и в а н и я. Мистер Икс передает десять тысяч - за услугу - бывшему банкроту. Остальные деньги идут в казну мафии. 
 Все кончается тем, что банк, раздав займы, начинает взыскивать деньги с истинно проигравших, а игроки, мафия, уже получили чистоган. Потом, когда президент банка становится соучастником, начинаются операции по превращению "бумаг", то есть "активов" сплошь и рядом фальшивых, в ж и в ы е деньги. Под "бумаги" - ручательства, рекомендации, заклады - выплачивают миллионы долларов. А уж эти доллары (полученные легально, из банка, это все можно проверить, это не торговля наркотиками) пускают на приобретение компаний "законного бизнеса". 
 Сие - лишь один из способов п р о р а с т а н и я. 
 Взятка - рычаг мафии; это другой способ. Недавно нью-йоркский "Кемикл бэнк" был оштрафован на двести пятьдесят тысяч долларов за то, что утаил от властей денежные сделки на несколько десятков миллионов долларов. Руководство банка представило документы о том, что "Совет наблюдателей" ничего об этом не знал - все было решено на "нижних" этажах; кто-то из клерков получил взятку и провел деньги по счетам, придав, таким образом, законность деньгам мафии. Кто из с о ш е к прокрутил эту операцию, до сих пор не выяснено. 
 Итак, банк б л а г о с л о в и л - фирма создана. 
 Однако пробиться новой фирме трудно - конкуренция невероятна. Тогда "босс" отдает приказ "заместителю", тот спускает указание "лейтенантам", а уж те отправляют на д е л о гангстеров. В ход идут шантаж, угрозы, убийства - если не получается миром. "Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт" считает, что "по меньшей мере две главные авиакомпании и крупнейшая в стране транспортная фирма п о д д а л и с ь д а в л е н и ю рэкетиров в нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди и согласились иметь дело с теми поставщиками, которые были одобрены "синдикатом", то есть мафией". Созданная гангстерами фирма, таким образом, получает наибольшее благоприятствование, деньги текут рекою в бронированные золотохранилища "коза ностры". 
 Журнал "Тайм" утверждает, что "никто, кроме членов тесно сплоченной группы, не знает, каков действительный размах операций, но, по предположениям органов прокуратуры, валовой доход мафии составляет по меньшей мере 48 миллиардов долларов в год!!! Чистый же доход, не облагаемый налогом, составляет невероятную сумму - 25 миллиардов. Для сравнения: крупнейшая промышленная корпорация США ЭКСОН сообщила, что в 1976 году продала на 51 миллиард продукции, а ее чистый доход составил 2, 6 миллиарда долларов". 
 В корпорации ЭКСОН служат десятки тысяч рабочих, инженеров, шоферов, техников; сотни тысяч работают на эту компанию опосредованно, через дочерние фирмы. 
 А мафия в Америке состоит не более чем из пяти тысяч членов. В Нью-Йорке сейчас р а б о т а е т пять "семей": членство каждой - от 20 до 1000. 
 Структуру установил "босс всех боссов" американской мафии Сальваторе Маранцано. Он "воспитал" целую плеяду учеников, он с т а в и л на них, особенно любил Вито Дженовезе и Чарлза Лучано, называл "сынками", выделял среди остальных; чтобы способствовать их росту, принял решение об у с т р а н е н и и по крайней мере десяти других мафиози. Когда он поднял их почти до своего уровня, люди Дженовезе и Лучано пристрелили "босса всех боссов". Мотивировка убийства была вполне научной: "Хоть у дона Сальваторе множество заслуг перед мафией, хоть он был добрым, умным и волевым "боссом", но сейчас, в эпоху, которая наступает, после окончания "великого кризиса", он не сможет переориентироваться - стар, а это такой недостаток, который нельзя исправить. Пусть лучше он уйдет, мы продолжим его дело в новых обстоятельствах". 
 Похороны были устроены королевские, рыдали все, особенно неутешно "сынки", отправившие своего "крестного отца" на кладбище. 
 Однако в то время ни Дженовезе, ни Лучано не стали "боссами" - рано, выдержка прежде всего. На первый план были выведены другие, надо учитывать сложность отношений между двумя кланами "коза ностры" - существовала группа Джузеппе Массериа, и, хотя его убили люди Маранцано в апреле тридцать первого, влияние этой "семьи" было по-прежнему в высшей мере сильным. Произошла передислокация сил: Дженовезе и Лучано взяли под контроль людей покойного Массериа. Но лишь после того, как умерли или были убиты Филипе и Винсенте Монгано, Фрэнк Скализе, только после того, как Лаки-Лучано угробили в Неаполе, его "побратим" Вито Дженовезе стал "боссом всех боссов". Он шел к этому п о с т у по трупам многие годы, но умер в тюрьме, п р о с ч и т а в ш и с ь на мелочи, и снова началась свара, и к власти пришел Карло Гамбино, но он умер, успел умереть, говоря точнее, и тогда за место "босса всех боссов" дрался Кармино Галанте, по кличке Маленькая Сигара, бывший "заместитель патрона" из группы Маранцано, а противостоял ему Анджело Деллакроче; им обоим за шестьдесят. Пока что в мафии ставят на Деллакроче: он просидел в тюрьме всего шесть лет, а п р и в л е к а л с я еще тринадцать раз, но каждый раз у х о д и л. 
 Галанте провел в тюрьме более четверти века, он хорош как третейский судья, з а к о н н и к, но в бизнесе не очень; замашки несовременны, сегодня надо быть джентльменом и учить французский, сегодня надо говорить про НТР и цитировать древнегреческих философов, а этот вытирает ладонью подбородок, после того как натрескается пиццы по-неаполитански. 
 Однако, как считали наиболее опытные наблюдатели, к власти пришел третий человек; так всегда бывает в борьбе за лидерство. Это Джеймс Торелло из Чикаго. Он - представитель нового поколения мафии, очень тих, улыбчив, незаметен. Телохранителей, которые ходят по пятам, не терпит. Сам водит автомобиль, но никогда не вставляет ключ в зажигание - только дистанционное устройство Торелло слишком хорошо знает, как надо устанавливать в автомобилях бомбы, которые взрываются от поворота ключа, - в начале своей карьеры пришлось поработать "исполнителем", иначе веры не будет! 
 Этот добропорядочный отец семейства каждое воскресенье посещает церковь, много жертвует святым отцам, играет в теннис, очень мало пьет, по утрам сам выжимает себе соки, увлекся бегом - надо быть в форме, надо пережить остальных. Несколько лет назад возникла любопытная ситуация: один из профсоюзных лидеров решил рвать с мафией. Подобрали нового кандидата, из послушных. Со старым надо было кончать, но без лишнего шума и затрат. Торелло, как пишут американские репортеры, выстроил план: профсоюзный лидер получает приглашение провести "уик-энд на берегу океана" с семьями. Пока жены плавают в бассейне, а дети играют в бадминтон Торелло ведет лидера на свой катер, вывозит в море, там перерезает ему горло, выливает кровь в море - акулы сразу же чувствуют ч е л о в е ч и н к у. После этого труп профсоюзника скармливается акулам. Никаких улик, упал в море, бедный, бедный, ничего, родных мы не оставим, мы не бросаем в несчастье вдов и детей трагично погибших друзей! 
 ...Торелло поворачивает свои "семьи" к захвату предприятий и магазинов п е р в е й ш е й необходимости: считают, что большинство кладбищ, гробовых мастерских, фабрик по производству детских колясок, пеленок и искусственного питания перешло в руки Торелло. "Мы должны быть там, где в нас нуждаются более всего" - таков его новый лозунг. Рождение человека обслуживается мафией; юность тоже - с помощью наркотиков и порнографии; для с т е п е н н ы х игорные дома и проститутки, а там, глядишь, пора в я щ и к - мафия провожает гражданина США в последний путь. Неплохая схема, а?! Если бы только схема сама жизнь... 
 6 
 ...Декабрь шестьдесят девятого года был в Италии теплым, хотя часто дождило, особенно на севере. В Милане тот день был солнечный, чистый, несмотря на то что бюро прогнозов обещаю осадки и ветер, возможно сильный. 
 Когда в городе загрохотало, многие подумали, что служба прогнозов накаркала шквал. Однако шквала не было. В "Сельскохозяйственном банке", что на площади Фонтана, грохнула бомба. Площадь оцепила полиция: санитарные машины неслись по улицам, рев их сирен был душераздирающим. Машин не хватало - сто человек было ранено, четырнадцать убито. 
 В городе был объявлен траур; то здесь, то там собирались митинги. Говорили об одном: "за преступлением - рука неофашистов". 
 Вечерние газеты, однако, вышли с огромными шапками: "Злодейство левых бандитов". Не было сказано - "ультралевых", подчеркивалось: "левых". Так легче забить в п е н а л ы людских восприятий, так надежнее, без всяких там "ультра". 
 Вскоре были арестованы анархисты. Своими экстремистскими выходками, безответственными ф р а з а м и анархисты давали конечно же повод к обвинению, хотя на вопрос о взрыве на площади фонтана - "кому это выгодно?" - можно было ответить сразу: "правым ультра". 
 Анархистов допрашивали, пытались ловить на мелочах, ставили с и л к и; сулили, упрашивали, угрожали. 
 Италия относилась к этому делу "двуслойно": один "слой", официальный, правый, центристский, доказывал через свои органы печати вину "красных"; левые, большинство народа, были убеждены в том, что взрыв в Милане - дело рук фашистских ультра. 
 То, что пока еще невозможно в Америке, оказалось возможным в Италии: прогрессивная общественность, в первую очередь, понятно, коммунисты и социал-демократы потребовали ответа у правительства: 
 - Три года следствия, три года шельмования левых под видом исследования фразеологической шелухи анархизма, - хватит, выполняйте законы, вами же писанные. 
 Группа анархистов была освобождена. Одновременно с этим правительству пришлось пошевелиться: было выдвинуто обвинение банде неофашистов - Джованни Вентуре, Джаннеттини и "Франко" Фреде, по кличке Зиг Хайль. 
 Схваченные неофашисты молчали о мафии, но немедленно з а к л а д ы в а л и представителей власти; видимо, это входило в их стратегический план компрометировать правительство, чтобы доказать: наступило время "железной руки", необходим приход "компетентного и бескомпромиссного" кабинета. Как только были предъявлены обвинения правым ультра, неофашисты сразу же п р о д а л и своих коллег из военной разведки: 
 - Нашим человеком в СИД был генерал Мачетти, он несет главную ответственность за случившееся. 
 Генерал Мачетти был немедленно уволен, с него сорвали погоны, лишили возможной пенсии и вызвали в суд. 
 - Я не несу ответственность за действия неофашистской группы, ибо я лишь выполнял приказ правительства. Мне было приказано не сообщать суду никаких компрометирующих данных о Джаннеттини, одном из основных деятелей неофашистской группировки, поскольку он одновременно был агентом СИД. (Помните Джаннеттини? Осведомителя, получавшего 70 тысяч лир от полиции?) 
 - Кто дач вам такого рода приказ, генерал? 
 - Румор, бывший в то время председателем кабинета министров, бывший министр обороны Танасс и бывший министр внутренних дел Тавиани. 
 Скандал продолжается. Называют имена министров и генералов; руководитель СИД Мичели может в любой момент превратиться из свидетеля в обвиняемого; плохо спит и бывший начальник генерального штаба Хенке; он в свое время выступил против передачи данных о фашистах, являвшихся одновременно агентами правительственной СИД. Однако об одной организации суд не получил никаких данных - о мафии, связанной с неофашистом "Франко" самым тесным образом. Мафия научила людей бояться: слово о ней карается смертью. 
 Страх вдавлен, в п е ч а т а н в сознание тех, кто связан с мафией Страх постоянный, неосознанный, параноический, сказал бы я. 
 ...Весной 1962 года за торговлю героином был арестован Джо Валачи, известный в "коза ностре" под кличкой Каго, верный "рядовой" "лейтенанта" Тони Бендера, любимца Дженовезе. 
 Когда Джо Валачи осудили, полиция отправила его на отсидку в тюрьму Атланты, в ту же самую камеру, где сидел "босс всех боссов" Дженовезе. В тюрьме дону Вито были созданы идеальные условия, пищу готовил повар, знающий вкусы дона Вито, а в банные дни специальный массажист разминал тело "босса", прежде чем передать его в руки парикмахера и педикюрщика. Арестанты, желавшие поговорить с доном Вито, записывались у его окружения на прием, аудиенция продолжалась не более десяти минут, вопрос должен быть подготовленным, никакой лирики, только дело. 
 Однажды дон Вито походя спросил Джо Валачи, как тот относится к Тони Бендеру, выпущенному на поруки. 
 - По-моему, Бендер - прекрасный человек, - ответил Джо. 
 Он не знал, что Бендер был только что убит по приказанию дона Вито: тот решил, что "сынок" утаивает от него свои прибыли. Дженовезе вздохнул, улыбнулся чему-то и заметил: 
 - Когда в корзине с нежно-розовыми яблоками появляется одно битое, а еще хуже - с червоточиной, необходимо безжалостно выбросить это яблоко, ты согласен, а? 
 Джо Валачи посмотрел в ласково улыбающиеся глаза "крестного отца", и ужас родился в нем - "меня подозревают!". 
 - Если я хоть раз согрешил в чем-то, - сказал Джо, - и у тебя есть доказательства моей вины, дай мне пилюлю, я приму ее у тебя на глазах: я не боюсь смерти, но не перенесу позора. 
 - О чем ты, сынок? - по-прежнему ласково улыбнулся Дженовезе. - Ты меня, видимо, совершенно неверно понял. Давай я расцелую тебя - в знак моей к тебе веры. У нас с тобой за плечами общая жизнь, разве можно отрекаться от прошлого? От прошлого отрекаются лишь безумцы или те, которые решили п о д р у ж и т ь с я с нелюдями. Но разве ты можешь пойти на такое? 
 Дон Вито поцеловал Джо в лоб, поцеловал нежным поцелуем старшего брата. 
 И после этого поцелуя вся "гвардия" Дженовезе стала смотреть на Джо Валачи, как на прокаженного: его открыто подозревали в измене, потому что все знали, сколько за ним убийств, все знали, сколько за ним похищений, но он - в отличие от дона Вито - срок получил маленький, а "боссу" вкатили пятнадцать лет. 
 Джо Валачи, в е р н ы й мафиози, тяжело переживал это страшное подозрение. Он лишился сна. Перестал есть - боялся яда. 
 Все кончилось тем, что во время прогулки он схватил кусок металлической трубы и грохнул по голове мелкого жулика Сауппу - ему показалось, что тот крался за ним с ножом. 
 Джо ждал электрический стул: Сауппа умер, не приходя в сознание. 
 И тогда-то Джо Валачи и обратился к тюремному начальству с предложением: 
 - Переведите меня от Дженовезе - я готов на сотрудничество. 
 Через несколько месяцев в тюрьму Вестчестер был этапирован арестант Джозеф Ди Марко - такой именно псевдоним был присвоен новообращенному агенту ФБР Джо Валачи. 
 По поручению министра юстиции Роберта Кеннеди с ним работал Джон Флинн, восходящая звезда уголовного сыска. 
 Джо Валачи рассказывал про себя все. Он ни слова не говорил о "коза ностре". Джон Флинн делал вид, что ему в высшей мере интересны показания Ди Марко. Он угощал его сухой колбасой и мягким овечьим сыром: Ди Марко больше всего на свете любил именно эту еду. Он расслабился, спал в одиночке спокойно, "фараон" больше не казался ему таким отвратительным: "среди них тоже встречаются люди". 
 Как-то раз Джон Флинн, р а з м я г ч и в арестанта, ударил в лоб: 
 - Джо, то, что ты мне рассказываешь, известно нам уже много лет. Не считай нас дурачками, Джо. Ты нас интересуешь постольку, поскольку мы верим: ты назовешь нам все имена, откроешь явки и дашь подходы... 
 - К чему? 
 - Джо, тебе сохранил жизнь министр юстиции Роберт Кеннеди не для того, чтобы ты рассказывал мне сюжеты детективных фильмов. Тебе сохранили жизнь для того, чтобы ты помог нам разгромить "коза ностру". 
 - "Коза ностра"... Вы никогда не разгромите "коза ностру", потому что это - второе правительство Америки, сэр. Вы ничего не сможете сделать с Синдикатом. Что вы сделаете с Джо Бонано? Он ведь - формально - руководитель фирмы по торговле недвижимостью. А на самом деле - "босс" Нью-Йорка. Что вы сделаете с Джозефом Профачи? За ним почти весь импорт оливкового масла, вы ведь так любите оливковое масло, помогает от атеросклероза, и все такое прочее. А Профачи - "второй босс" Нью-Йорка. Что вы можете сделать с Карло Гамбино? Он - главный консультант Синдиката, он не з а в я з а н ни в чем, хотя без его совета ничего не делают наши люди. А Томас Лукезе? Он - владелец крупнейших предприятий по пошиву одежды и - одновременно - "босс" Нью-Йорка. А Вито Дженовезе? Он сидит в Атланте, но ведь каждую неделю получает отчет о работе "коза ностры" и дает указания своим людям по важнейшим вопросам с т р а т е г и и Синдиката... Что вы сможете сделать с ними, сэр? 
 - Для того чтобы сделать, надо знать, Джо. Ты нам поможешь узнать. Все. До самого конца. 
 Вся родня отреклась от Джо Валачи, когда из тюрьмы в Атланте пришел сигнал от дона Вито Дженовезе. Дети публично прокляли отца, жена потребовала развода, родственники выдвинули версию что Джо сошел с ума. 
 Джо Валачи умер в тюрьме от внезапной и странной болезни. 
 - Так будет с каждым изменником, - говорили среди людей "коза ностры", когда сообщение о его смерти появилось в газетах. - Рано или поздно его настигнет наша всепроникающая кара. Никто не умрет своей смертью, никто, даже в одиночной камере, где стоит цветной телевизор и мягкая кровать. 
 7 
 ...Возвращаясь к "вражде" мафии и фашизма, стоит привести ряд постулатов, которые словно бы специально сформулированы для практической "деятельности" ордена преступников. 
 Постулат первый - об отношении к профсоюзам (ч е р е з некоторые из них мафия работает): 
 "Национал-социалистические профсоюзы отнюдь не должны являться органами классовой борьбы, а только органами профессионального представительства. Национал-социалистическое государство не знает классов. 
 Дух классовой борьбы свойствен не профсоюзам, как таковым, а свойствен только марксизму, который сумел сделать из профсоюзов орудие своей классовой борьбы". 
 Постулат второй относится к "воспитательной работе" мафии, к тому, как надо готовить гангстеров, как воспитывать в них ненависть к культуре, слепое поклонение "устному" приказу. 
 "Широкие массы народа подчиняются прежде всего только силе устного слова. Кто лишен страстности, у кого уста сомкнуты, тот не избран вестником воли. Человеку, который является только писателем, можно сказать: "Сиди за столом со своей чернильницей и занимайся теоретической деятельностью, если только у тебя имеются для этого соответствующие способности. Вождем ты не рожден и не избран". 
 Постулат третий: об отношении мафии к людям, к "толпе", "быдлу", "стаду", именуемому порой более мягко - "масса": 
 "Психика широких масс совершенно не восприимчива к слабому и половинчатому. Душевное восприятие женщин менее доступно аргументу абстрактного разума, чем не поддающимся определению инстинктам, стремлению к дополняющей ее силе. Женщина гораздо охотнее покорится сильному, чем сама станет покорять себе слабого. Да и масса больше любит властелина, чем того, кто у нее что-либо просит. Масса чувствует себя более удовлетворенной таким учением" которое не терпит рядом с собой никакого другого, нежели допущением различных либеральных вольностей. Большею частью масса не знает, что ей делать с либеральными свободами, и даже чувствует себя при этом покинутой". 
 (Автором этих "постулатов", столь точно прилагаемых к правым вообще и к мафии в частности, был Гитлер. Хороший у них союзник, a? Попробуй найти другого для ведения "героиновой войны" и террора?!) 
 ...В Палермо я не нашел ночлега: цены на отели здесь очень высоки. 
 - Поезжайте в Чефалу, - посоветовали мне, - это красивый городок, старинный, прямо на берегу, там есть несколько отелей разных категорий. 
 И я поехал в Чефалу. 
 Возле бензозаправки остановился, решил подзалить двадцать литров. Вообще-то на Западе заливают пять-десять - бензозаправки на каждом шагу, а бензин дорог, зачем зря тратиться, выветрится еще два-три литра, а это деньги, и немалые. Я же, приученный к нашим громадным пространствам и сугубо малым количествам бензоколонок, заливался под завязку; люди смотрели на меня, выпучив глаза, особенно когда из бака выплескивался бензин - здесь сцеживают до капли, словно кондитеры, украшающие воскресный торт дорогам кремом. 
 Задний левый баллон моего "фиатика" чуть подспустил. Я отпер багажник решил посмотреть, где инструмент. Багажник легко открылся, а я обомлел: ни баллона, ни инструмента не было. 
 Я сразу вспомнил, как в позапрошлом году возвращался из Испании через Францию и как в Провансе у меня полетел баллон на маленькой дороге местного значения, - приходилось высчитывать каждый франк, конец путешествия, а за проезд по автостраде здесь надо платить, время ценится высоко, выезжая на четырехрядную дорогу, ты можешь развивать скорость до ста семидесяти километров (коли позволяет мощность двигателя), на узеньких же, бесплатных Дорогах максимальная скорость - шестьдесят километров. Темень была, хоть глаз выколи. Трещали цикады, как у нас на юге, ветер был соленым, угадывалось близкое море. 
 На автострадах то и дело торчат телефоны "автосос": позвони - через полчаса приедет техпомощь. Другое дело - сдерут с тебя за эту помощь три шкуры, но помощь окажут квалифицированную; ничего не попишешь - за комфорт надо платить. Здесь же, в тихой и темной французской провинции, не то что "автососов" - ни огонька не было. Менять баллон в темноте - дело не из легких. Спасибо покойному отцу: он посадил меня за руль в Берлине, в сорок пятом, и был это маленький "опель-кадет", и я тогда впервые испытал ощущение подчиненности скорости, и это прекрасное ощущение, а потом отец и его друг комбриг Лесин учили меня менять баллоны, и заставляли это делать ночью, без света. (Хотя гитлеризм был сломлен, солдаты не могли свыкнуться с солнцем и тишиною - война куда как п р о т я ж е н н е е в памяти, чем мир.) 
 Я поменял баллон, запасной камеры у меня не было, и поэтому ехал по темной тихой деревенской дороге в Марсель с особой осторожностью, будто босой шел по траве возле строительной площадки где у нас всегда валяются куски дерева с торчащими гвоздями. 
 В Марсель я добрался поздно ночью, посмотрел цены на баллон и почесал в затылке: денег явно не хватало. 
 Утром купил подержанный - за восемьдесят франков. 
 Сейчас, возле Чефалу, я немедленно просчитал в уме, сколько придется платить за отсутствующий баллон (еще один предметный урок на будущее, - надо ж было осмотреть машину, когда получат ее в Сиракузах!), соотнес приблизительную цену с оставшимися у меня деньгами и почувствовал, как на лбу выступил пот, могло не хватить. Поглядел на свой походный хурджин, вспомнил про диктофончик - придется, видимо, расстаться. 
 В Чефалу поэтому я приехал в настроении сугубо подавленном и, как ни заставлял себя настроиться на город, который славился, да и поныне славится, своими "морскими мафиози", ничего путного у меня не получаюсь: неприятная мысль, особенно о завтрашнем дне, подобно гвоздю в ботинке, - постоянна. 
 Места в отеле я и здесь не нашел, посоветовали поискать в районе Финале. Я нашел там три гостиницы: одна была на самом берегу, номер стоил 60 тысяч лир; вторая - в ста метрах от моря: стоимость номера - 35 тысяч; в придорожной, правда, без кондиционера, "койку" можно было получить за 20 тысяч, это куда еще ни шло. 
 Если бы это была моя первая загранпоездка или даже пятая, я бы наверняка остановился во второй гостинице и вынужден был лишить себя ужина и завтрашнего обеда для "выравнивания бюджета", но опыт - великая штука: я знал теперь, что цены здесь "прыгающие", что здесь надо быть жестким в своих условиях, что здесь тебя изначально хотят надуть, ибо хозяина никто не контролирует, своя рука владыка, а туристов - из-за экономического кризиса - все меньше и меньше; поэтому каждому человеку здесь рады и норовят сорвать с него поболее, особенно коли иностранец, и тебе надо проявлять твердость, решительно уходить, заметив, что номер "вери икспенсив", тогда тебя окликнут и начнут говорить, что "овес ноне дорог", но ты не должен поддаваться этому - неумолимость и рассеянность; хозяин в конце концов шепнет, что вы ему очень понравились, и что он благоговеет перед путешественниками, и что только поэтому он даст вам "спешиал прайз", и что он попросит вас за это раздать знакомым визитные карточки его отеля и порекомендовать им останавливаться только здесь. 
 Словом, я поселился в придорожном отельчике и мог поэтому позволить себе спуститься в "пиццерию" и заказать самую дешевую, но - при этом - самую вкусную еду Италии: "пиццу по-неаполитански", очень похожую на наши батумские хачапури, только без яйца, но зато с помидорами. 
 В "пиццерии" был накрыт только один стол, все остальные пустовали. За этим большим столом сидело пятеро взрослых - двое мужчин и три женщины, да дюжина детей, мал мала меньше, невероятно симпатичных, шумных и смешливых итальянчиков. Дети бегали по "пиццерии", женщины без умолку болтали, успевая при этом стремительно вязать, а мужчины не отрывали глаз от газет. 
 Тринадцатилетний мальчугашка-официант, заглянув через плечо мужчин, шепнул что-то повару, который выпекал пиццу в большой печи, похожей на волшебную, какие снимал в своих фильмах покойный Александр Роу. Вытерев руки о длинный белый халат, повар снял высокую шапочку, подошел к мужчинам и тоже уткнулся в газету, пока ему не закричали что-то поварята, стоявшие у печки, - горела, судя по всему, моя пицца. 
 Когда компания ушла из-за стола, газеты остались - тяжело таскать, двадцать страниц как-никак. Я поднялся, посмотрел заголовок: "Сенсация Джузеппе Пери, комиссара полиции". По-итальянски я не читаю, но если знаешь английский, чуть помнишь немецкий, учишь испанский (и совсем, к стыду, позабыл два любимых своих языка: пушту - афганский и фарси - персидский), то понять смысл - в общих конечно же чертах - можно. Речь шла о разоблачении группы мафиози, связанных с фашистами. Я записал фамилию полицейского комиссара в блокнот, съел пиццу и завалился спать: после вкуснотищи по-неаполитански кошмар завтрашней расплаты за доверчивое головотяпство человека, привыкшего полагаться на престиж о р г а н и з а ц и и, полагая ее государственной, то есть в высшей мере ответственной, не был столь острым, как час назад. 
 ("Авось вывезет" - все-таки это прекрасно, согласитесь...) 
 Позже, осенью, в Москве уж, я получил материалы, опубликованные итальянским "Эуропео" о комиссаре Пери. Материал этот настолько интересен, что стоит о нем рассказать подробно. 
 Журналист Роберто Кьоди, раскопавший дотошливого комиссара, утверждает, что связь между "неофашистами, мафиози и гангстерами не вызывает у Пери никакого сомнения".
 Сейчас Пери расследует четыре дела - внешне вроде бы разрозненных, но, как он полагает, внутренне связанных воедино. 
 Среди прочих имен Пери весьма внимательно изучает личность Пьетро Луиджи Конкутелли - мафиози, п е р е д и с л о ц и р о в а н н о г о "боссами" на север Италии. Он был арестован в феврале 1976 года в Риме; в той комнате, где на него набросились агенты полиции, было найдено 11000000 лир, переданных ему мафиози Ренато Валланцаска: выкуп за синьору Трапаньи, похищенную по приказанию штаба. Цепочка потянулась к неофашисту Плачидо Морганте, который дабы еще более напугать похищенного Луппино - отрезал у него ухо: "если не внесут денег, я изрежу тебя на куски". 
 Комиссар Пери настаивает на том, что именно Конкутелли застрелил судью Оккорсио и генерального прокурора города Палермо Пьетро Скальоне. Он настаивает на этом, потому что неподалеку от места убийства было обнаружено 30 гильз, калибра 9/38; ровно 60 патронов такого же калибра нашли в машине, которую использовали для похищения банкира Корлео, а в тайной квартире Конкутелли изъяли 339 патронов такого же калибра, инструкцию штаба вооруженных сил о том, как обращаться со взрывчаткою, и два незаполненных удостоверения министерства обороны Италии - с печатями и подписями. 
 Четыре уголовных дела, которыми занимается комиссар п р е ж д е всех других, следующие: убийство судейских чиновников; катастрофа авиалайнера ДС-9 в горах Сицилии на глазах толпы, собравшейся на предвыборный митинг возле Палермо; четыре дерзких похищения; серия бандитских начетов на западном побережье Сицилии. 
 "Эуропео" подчеркивает; "Это все звенья одной цепи заговоров, цель которых - вызвать беспокойство у общественности, дискредитировать государственные власти и воспользоваться создавшимся хаосом, для того чтобы навязать свою преступную идеологию. Не случайно многие из этих преступлений совершены в преддверии выборов при поддержке определенной части мафии, которая из-за "раскачивания" власти останется лишь в выигрыше". 
 Комиссар Пери исследовал т е х н и к у организации похищений, которые проводятся, чтобы финансировать движение фашистских организаций. 
 Похищения, как и политические убийства, тщательно спланированы; более того, они отрепетированы, причем неоднократно. 
 Первый этап: сам процесс похищения - наиболее рискованная часть операции поручается мафиози, живущим в т о м ж е р а й о н е, что и жертва. То есть исполнителей выводят на п е р в ы й п л а н: "Смотрите, вот они - злодеи, знаем мы этих мерзавцев, больше искать некого!" 
 Второй этап: если следствие не удастся повернуть в русло о ч е в и д н о г о, того, что лежит на поверхности, дабы отвести закон от поисков истинных преступников, от штаба, который планирует и знает, в о и м я чего он это планирует, тогда наступает пора "расплаты", властям о т д а ю т мелюзгу. Исполнители - мелкие сошки; ими можно расплатиться - на них и выводят полицию. Сошки не опасны - они ничего не знают, они ничего не смогут открыть: цепь, связывающая штаб и исполнителя, - многоэтажна и заблокирована связями преступного мира с полицией через информаторов, внедренных в аппарат, но служащих "боссам". 
 История со взрывом самолета ДС-9 - еще одно свидетельство того, как отдают сошек. В самолете "Алиталии" находилось 110 пассажиров. Один из них (видимо, исполнитель) опознан не был. Остальные трупы, хоть и разорванные на куски, что я в л я е т с я с л е д с т в и е м взрыва в самолете, были установлены, прилетели родные, получили урны; и лишь одна урна оказалась бесхозной. Тот, кто держал "посылочку" в саквояже, переданном ему на аэродроме, и мысли не имел, что везет он взрывчатку и что механизм замедленного действия сработает в самом конце рейса, когда горы родной Сицилии будут медленно и величаво проплывать под самым крылом самолета... 
 Пери подчеркивает в своем анализе: "В случае неисправности бортовых приборов у пилота есть несколько секунд на то, чтобы подать сигнал на землю работникам по обеспечению полета и контролю за ним; в этом случае остается запись в "черном ящике"; однако пилот ничего не сообщил - значит, у него и секунды не было: взрыв, глухая тишина и все..." 
 (Замечу, что до сих пор никем не исследовано и еще одно немаловажное обстоятельство: на борту авиалайнера находился Иньяццо Алькамо, заместитель генерального прокурора в апелляционном суде Палермо. Какие дела находились в его ведении? Сколько людей, связанных с мафией, ждали вызова в его кабинет? Какого уровня были те люди?) 
 Правые ультра - неофашизм и мафия, объединенные единством выгоды, наносят чувствительные удары ныне; ставки необычайно высоки. Судите сами: застрелен Скальоне, генеральный прокурор Палермо. Расследование этого убийства (первого такого рода по своей наглости) было поручено генеральному прокурору Генуи Франческо Коко. 
 Прокурора Коко застрелили - двое его охранников также были изрешечены очередями. Это случилось после того, как Коко встретился с судьей Оккорсио в Риме: между ними произошел обмен мнениями, в высшей мере важный. 
 Следом за Коко настала очередь судьи Оккорсио. 
 Комиссар Пери заключает: "Штаб-квартира в Риме, к у д а в е л и в с е нити черного заговора, действовала активно, но осталась вне подозрении. Существовала и существует мощная организация, занимающаяся, в частности, организацией похищений. (За Марьяно было получено 280000000 лир; за банкира Перфетти - 2000000000 лир; за промышленника Кампизи - 700000000 лир.) Идейных организаторов надо искать в п о л и т и ч е с к и х кругах, которые находятся в н е подозрения. Оружие, снаряжение, военные инструкции, найденные у Конкутелли, со всей ясностью вскрывают главную цель главарей организации, которые не побрезговали воспользоваться могущественной поддержкой сицилийской и калабрийской мафии..." 
 Все возвращается на круги своя: пакт фашизм - мафия, о невозможности которого так много пишет правая пресса, очевиден. Мы уже говорили, что такого рода пакт лишь в н е ш н е был невозможен, когда фашизм возглавлял Муссолини; он на самом-то деле существовал, ибо хоть личность Муссолини и определяла в чем-то с и с т е м у фашизма, но ведь не глубинно, говоря иначе, не социально, а лишь поверхностно. 
 Стоит, видимо, тщательно проанализировать сдвиги в экономической структуре: без и вне экономических потрясений фашизм как высшее проявление национализма практически невозможен, ибо невыгоден капиталу. Он становится выгоден лишь в критической ситуации, я бы сказал, в ситуации а л ь т е р н а т и в н о й: либо победа левых сил, либо выдвижение правых ультра, которые могут у д е р ж а т ь. Разве не так р а с с ч и т ы в а л и, ставя на Гитлера, всякого рода Тиссены и Круппы в трудную годину экономического кризиса и подъема прогрессивного движения в Европе?! 
 Вернемся к трагедии в Далласе, к истории гибели Джона Фитцджеральда Кеннеди. Поскольку преступление это м н о г о с т у п е н ч а т о, нам следует вспомнить, что Лучано, "король наркотиков" и "босс боссов" американской мафии, несколько месяцев провел в Гаване, используя столицу диктатора Батисты как перевалочный центр героина: Средиземноморье - США. Вспомним, как мафия влезает в банки, как она легализуется, проникая во все поры системы: следовательно, мафия тащила за собою интересы вполне благопристойных капиталистов и банкиров, порой не знавших просто-напросто, что их банк давно уже сориентирован на вложения в преступный бизнес. 
 И вот на Кубе победил народ, победила революция. Ее победа означала поражение американских ультраправых и их ставленников, она поставила под угрозу судьбу присутствия на всем континенте и влияние США в регионе. Победа Кастро - удар и по счетам! А на все это реагируют однозначно - в атаку! Те, кто планировал высадку кубинских контрреволюционеров в бухте Кочинос, были так или иначе связаны с финансовыми группами, которые имели денежный, то есть реальный, интерес в возвращении Гаваны [Кубинская революция запретила в первых же своих декретах наркоманию, проституцию и азартные игры. 
 Социалистическое государство Куба внесло весомый вклад в борьбу с международными центрами преступного бизнеса. Вот один из примеров. Поздней осенью 1982 года кубинские морские пограничники, патрулировавшие у берегов провинции Пинар-дель-Рио, задержали в своих территориальных водах американскую яхту. На ее борту оказался груз наркотиков. За несколько дней до этого яхта снялась с якоря в одном из портов Колумбии и шла в американский штат Флорида, давно уже ставший опорной базой торговцев "белой смертью". 
 Контрабандисты, пересекавшие Карибское море, арестованы на Кубе не впервые. Начиная с 1970 года за нелегальный провоз наркотиков задержаны 36 судов и 21 самолет. Из общей численности "трудившихся" на их борту экипажей в 230 человек 77 - граждане США. Флоридская мафия занимается переброской наркотиков из Южной Америки в США. Она превратила доставку "зелья" в крупнейшую отрасль экономики своего штата с ежегодным оборотом в двенадцать миллиардов долларов.]. А за такое стоят насмерть: история империалистических войн иллюстрирует это положение со всей очевидностью. Но раньше мафия не влезала так глубоко в поры законного бизнеса. 
 Теперь мафия стала гигантской "с ц е п л е н н о с т ь ю ф и н а н с о в ы х и н т е р е с о в". Страшная цепочка: секретные плантации наркотиков; курьеры, провозящие в чемоданах с двойным дном товар; бизнесмены, именуемые "распространителями"; законные миллионеры мафии, вкладывающие "героиновые деньги" в банки; президенты строительных фирм, строящие на эти деньги игорные дома в Лас Вегас, заводы по производству искусственного молока для младенцев (миллиарды долларов прибыли, женщина должна хранить фигуру, "кормление грудью - вандализм прошлого века"!); председатели наблюдательных советов кинобизнеса (порнофильмы); директора крупнейших авиационных компаний (мафия нуждается в своих людях на транспорте). 
 И т а к д а л е е. 
 (А сколько представителей системы являются членами наблюдательных советов всех этих концернов, банков, компаний?! "Свобода, понял, свобода" - так поется в одной озорной песне: не в бровь, а в глаз, нет?) 
 Когда провалилась высадка контрреволюционеров в бухте Кочинос, надо было думать о будущем. Кубинская революция доказала свою жизнестойкость: народ был готов сражаться за социализм с оружием в руках, "родина или смерть" не столько лозунг, сколько констатация факта. 
 Сейчас пока невозможно сказать, кто именно выдвинул идею убить президента. Того президента, который не смог вернуть Гавану ее прежним владельцам. Того президента, который первым за океаном повернул к реальности в оценке новой структуры мира. Это, именно это, дало ему популярность. И разные ультра были заинтересованы в том, чтобы убрать Кеннеди. А ведь они ныне п р о р о с л и вместе с мафией в С и с т е м у. 
 Убив Кеннеди, можно было - по замыслу политических стратегов - повернуть американцев к вечной ненависти против русских и кубинцев - "русский" Освальд руководил "кастровским" комитетом. 
 Стоило Роберту Кеннеди - накануне выборов - повторить, что он в случае избрания на пост президента потребует санкций против мафии, как появился полубезумный Сирхан Сирхан и прогрохотали выстрелы в ресторане отеля "Амбассадор". 
 ...Утром того трагического дня я был в Лос-Анджелесе, в штаб-квартире "Бобби", и говорил с Пьером Сэленджером, бывшим "шефом печати" Джона Кеннеди, который тогда руководил кампанией по выборам Роберта. 
 В огромном здании творилось нечто совершенно невообразимое: шум, крики, смех, бесконечные телефонные звонки; девочки раздавали пластинки с песнями, сочиненными в честь будущей победы "Бобби"; молодой негр подарил мне целлулоидную шляпу с портретами Кеннеди: "Бобби вил вин!" - "Бобби победит!" было выведено под портретами Роберта. 
 Сэленджер смотрел на это веселое безумие с усталой улыбкой: спать во время турне Роберта приходилось по три часа, да и то в кресле самолета, неловко согнувшись. 
 - Кеннеди победит? - спросил я. - Вы убеждены в этом? 
 - На шестьдесят процентов, - ответил Пьер. 
 - Почему не на восемьдесят? 
 - Ну, такое в Америке невозможно. 
 В тот же вечер я вернулся в Нью-Йорк и был приглашен Кронкайтом, телеобозревателем Си-би-эс, на его программу: старый ас журналистики давал свой синхронный анализ вероятии президентских "праймериз". Он, наблюдая за телерепортажем с "праймериз" в Лос-Анджелесе (а соперник опережал Кеннеди на несколько пунктов), сказал: 
 - Ерунда. Бобби победит. Он войдет в Белый дом, он о б р е ч е н на это. 
 Мы расстались с Кронкайтом в двенадцать: он обрушился в кресло, и девушка начала снимать с него грим. В американском телевидении все настоящее - телефон звонит по правде, а не трещит будильник за кулисой в руках у ассистента; работают ЭВМ, а не зажигаются цифры, подготовленные декораторами; вот только ведущий н е п р а в д и в о загримирован. 
 - Американцы не любят старых, некрасивых мужчин, - объяснил Кронкайт. Ведущий обязан быть э т а л о н н ы м, ничего не поделаешь. 
 Мы попрощались и разъехались: он - домой, я - в гости к приятелю. 
 В пять часов утра к нам позвонил Дмитрий Темкин, наш старый друг. (Помните песню "Грин хилз"? Музыку к фильму "Сто мужчин и одна девушка"?) 
 - Только что убит Кеннеди. 
 Приятель сел к машинке, я поехал на Си-би-эс. Кронкайт уже был здесь. Его трясло. Он сел на свое место - незагримированный, седой, с мешками под глазами. 
 - Когда же кончится этот ужас? - спросил он Америку. - Когда? Неужели мы никогда не научимся ценить и беречь Человека? 
 Я вышел на улицу в семь часов. Люди шли сосредоточенно, обменивались улыбками, останавливались возле витрин, толпились около табачных киосков словно бы ничего не произошло этой ночью, словно бы не погиб тот, кому они так аплодировали пять часов назад. 
 Господи, подумал тогда я, неужели новые скорости сделали мир таким равнодушным? Или же система г о н к и за миражем удачи делает всех черствыми друг к другу, взращивает эгоцентризм, какого еще не знало человечество? Или же здесь, среди грохота и гомона, категория с л у ч а й н о г о сделалась некой закономерностью повседневности? 
 Жестокое было то утро в Нью-Йорке, жестокое, до самой горькой безнадежности жестокое. 
 Я вспомнил тогда ресторанчик ВТО на Пушкинской, ноябрь, потоки дождя на стеклах, веселое наше застолье и тишину, мертвую тишину, которая настала, когда кто-то, войдя с улицы, сказал тихо: 
 - Товарищи, убили Кеннеди. 
 Разошлись все вскорости, никто не пил. Оплакивали не президента США, нет, оплакивали отца двух малышей, Жаклин, которая стала вдовой, оплакивали человеческое горе... 
 Я не унижу себя утверждением, что-де, мол, "русские добрее американцев"; нет, просто наши основополагающие идеи добрей. 
 И никто меня не упрекнет за эти слова в пропаганде исключительности, ибо я сказал то, во что верю, то есть правду... 
 ...А в Мессине, где я должен был сдать "фиатик", все обошлось. Приемщик даже не заглянул в багажник. Я, однако, сказал ему: 
 - Обидно, что вы не даете инструмент. 
 Приемщик ответил по-итальянски: 
 - Но парле инглезе. 
 Нет так нет, еще лучше. Сосед по купе объяснил мне: 
 - Живи сам и давай жить другим. Если все машины, сдающиеся в аренду, будут оснащены запасными баллонами и набором инструментов, то что же делать фирме "автосос"? Объявить себя банкротом? Или нанять мафиози, чтобы вынудить компанию по аренде предлагать машины с дефектом? 
 Сосед достал из чемоданчика маленький приемник, выдвинул антенну, нашел радио Палермо. Передавали музыку - нежную, г у с т у ю, солнце и тепло, томление и ожидание было в ней. 
 - Каприччиозо по-сицилийски, - сказал сосед, - мелодия безмятежного утра. Вам нравится? 
 Назавтра я прилетел в Москву. И хотя багаж разгружали куда как дольше, чем в Риме, и отсутствовали тележки, и надо было на себе тащить чемодан, пишущую машинку, хурджин и ящик с книгами, и таксист не подкатывал к тебе, а неторопливо и оценивающе спрашивал, не нужно ли мне ехать на вокзалы, я испытал блаженное, огромное, несколько расслабленное ощущение счастья. 
 Нужно ли объяснять - почему? Особенно после "путешествия по мафии"? 
 Думаю, объяснения не потребны. 
 ...Я никак не мог предположить, что спустя два года мне придется столкнуться с деятельностью одного из подразделений мафии, с теми, кто торгует и укрывает похищенные произведения мировой культуры, - лицом к лицу. 
 Глава, 
 в которой рассказывается о знакомстве с Георгом Штайном из Штелле, достойным гражданином ФРГ 
 1 
 ...Я понял, что это не просто журналистский п о и с к, когда Карл Вольф высший генерал СС, обергруппенфюрер и начальник личного штаба Гиммлера - долго не спускал с меня своих прозрачных, чуть ли не белых глаз, а потом быстрая улыбка тронула его сухой рот: 
 - Нет, нет, господин Семенов, я не любил рейхсминистра Розенберга и старался не иметь никаких дел - ни с ним, ни с его окружением... Я не очень-то верю, что он осуществлял реквизиции в музеях России, мне сдается, что это пропаганда победителей. Отто Скорцени прав был, когда говорил мне о той тотальной лжи, которая распространяется о так называемых нацистских зверствах... Ничего, правда восторжествует рано или поздно... Ну, а теперь давайте перейдем к ответам на ваши конкретные вопросы: я не боюсь правды, наоборот, я ее жажду. 
 ...Второй раз я понял, что поиск культурных ценностей, похищенных в наших музеях, архивах, библиотеках, не простое дело, когда человек, который передал мне документы о п р о д о л ж а ю щ е м с я и поныне "культурном бизнесе", курируемом мафией, лег в клинику на обследование и попросил меня связаться с ним через пять дней, и я позвонил к нему, а мне ответили: 
 - Он умер, да, умер, кто бы мог подумать, такая жалость, совершенно неожиданный инфаркт миокарда. 
 Ничего этого я, понятно, представить себе не мог, когда Иван Семенович, один из советников нашего посольства в Бонне, после моего приезда, - надо было открыть корреспондентский пункт "Литературной газеты" - предложил: 
 - Слушай, сегодня возвращается на Родину заведующий бюро ТАСС Александр Урбан, товарищи собрались проводить его, едем с нами, а? 
 И мы поехали, и было это за два года до того, как меня взяли в кольцо молодые полицейские на улицах ночного Бонна, и было у Александра Урбана весело и дружески, и он, протянув мне текст, отпечатанный на телетайпе, сказал: 
 - Прочти, старик, может, пригодится на будущее... 
 В его корреспонденции ("тассовка", говорим мы) было написано: "Об исчезнувшей Янтарной комнате и ее поисках написаны тома, однако последняя глава, видимо, еще не закончена. Розыски этого всемирно известного сокровища продолжаются. Все больше фактов свидетельствуют о том, что Янтарная комната находится на территории ФРГ. Еженедельник "Цайт" недавно опубликовал большую статью, в которой рассказывалось об ограблении нацистами оккупированных территорий СССР и других стран в годы второй мировой войны. Там сообщалось о Янтарной комнате, ее поисках и о благородной деятельности гражданина ФРГ Георга Штайна из Штелле, что под Гамбургом, который вот уже двенадцать лет занимается розыском сокровищ, украденных гитлеровскими фашистами. Много лет подряд он упорно ищет следы Янтарной комнаты. 
 - Анализ документов СС, - рассказал Г. Штайн, - свидетельствует, что Янтарная комната, вероятнее всего, была запрятана гитлеровцами в соляных шахтах". 
 Решение ехать в Штелле к Георгу Штайну пришло, понятное дело, немедленно, однако поначалу надобно было купить машину и снять дом для корпункта "ЛГ". Купить машину - дело простое, занимающее от силы день-два. Фирма сама оформит документы, получит тебе номер, зарегистрирует машину, сообщит нужные данные в полицию и бургомистрат, застрахует, - время здесь имеет товарную ценность, им надобно дорожить. А вот снять квартиру куда как сложно, особенно в Бонне и его окрестностях: город маленький, а жителей, особенно из-за границы, - множество. Цены на пристойные квартиры очень высоки. 
 ...Словом, купив "форд", переговорив с несколькими посредническими фирмами по поводу квартиры-бюро для "ЛГ", обсудив возможности аренды коттеджа с Иоахимом Енеке, одним из наиболее крупных агентов по аренде жилья, я решил отправиться в Гамбург. 
 ...Сначала снег был мелким, сыпучим, нормальным январским снегом, но потом с Северного моря потянуло теплом и хлопья снега сделались громадными, будто в конце ноября у нас на Красной Пахре. Прекрасная дорога на Гамбург перестала быть прекрасной, все машины сбавили скорость; начали то и дело вспыхивать моргающие красные тормозные огни - авария. А потом скорость, не ограниченная в ФРГ, упала со 160 до 70 километров, и колонна машин показалась мне неким змееподобным, страшным существом, связанным незримыми нитями. 
 Я понял, что к Штайну мне попасть трудно, тем более не зная толком дороги; кое-как выбрался из этого давящего, безмолвного, цельнотянутого потока машин, свернул на шоссе местного значения, остановился возле маленького кафе, зашел, спросил чашку чая, поинтересовался у хозяина, как лучше добраться до Штелле. Тот долго думал, потом крикнул жене на кухню: 
 - Ты не помнишь, к Штелле надо сворачивать возле пятого светофора или около седьмого? Та ответила: 
 - Там объезд. Надо свернуть во второй переулок, проехать двести пятьдесят метров, потом свернуть еще раз налево, до первого светофора, затем уже направо... 
 - Вы только скажите, в каком направлении ехать, я сам доберусь... 
 Хозяин не понял: 
 - То есть как это - "в каком направлении"? Я должен объяснить вам не направление, а точный путь, мой господин; на "направлении" вы сожжете бензина на пять марок, не меньше... Нет, во всем должен быть порядок. ("Орднунг мус зайн" - самое распространенное выражение у немцев среднего и старшего поколения.) Итак, вы едете до второго перекрестка, сворачиваете, далее проезжаете двести пятьдесят метров, еще раз крутите налево... Одну минуту, простите... Габи, а сколько метров надо проехать после второго поворота? 
 - Не более ста пятидесяти, - ответила с кухни невидимая мне Габи. 
 - Так вот, проедете сто пятьдесят метров; на углу увидите лавку герра Шнитце, скобяные изделия, поделки из бронзы, маски из гуми; затем останавливаетесь у светофора, не вздумайте выезжать на красный, полагая, что в деревне нет полиции, - а на самом деле они подлавливают нарушителей, как охотники коз... Затем проезжаете еще четыре светофора и лишь потом поворачиваете налево... 
 - Там тоже объезд, - сказала с кухни Габи. - Надо ехать по указателям, их всего четыре. 
 - Понятно, да? - спросил хозяин. - Ориентируясь на указатели, вы выедете к кирхе, а это уже Штелле. Кого вы там ищете? 
 - Господина Георга Штайна... 
 - Хм... Слышишь, Габи? 
 - Слышу, - сухо ответили с кухни. 
 - Это тот самый Штайн, который вывозит за границу наши ценности? - спросил хозяин. - Простите, а вы - подданный нашей республики? 
 - Нет. 
 - Газетчик? 
 - Да. 
 - Ага... Ну что ж, у нас свобода печати... От кирхи вы повернете направо, мимо большого сарая, и улица налево будет той, которую вы ищете. 
 "Мело, мело по всей земле, во все пределы..." 
 Лучше, чем у Пастернака, не скажешь. Только у него еще горела свеча, и было двое, рядом, вместе, близко, было "скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья", а у меня был руль в руках, свет фар, одиночество, и тихая снежная лавина, опускавшаяся с неба, как в плохом кино конца тридцатых годов, и враз изменившееся лицо гостеприимного хозяина, услыхавшего о Штайне, а ведь поначалу он так заботливо объяснял мне дорогу... 
 (Первые недели я мучился с этим "первым светофором, вторым, пятым светофором", я ж привык к исчерпывающему взмаху руки: "Езжай прямо, не ошибешься!" Как-то в Краснодарском крае, помню, ночью, остановил на дороге двух парней - никаких указателей, понятно, не было и в помине. Спросил, как проехать на Гривенскую. Парни удивились: "Да кто же не знает, как проехать в тую станицу?! Мимо дома Карпухи, которая пироги печет и самогоном угощает, у ней кровель новый, потом через реку и напрямую!" Нельзя терпеть, когда попусту жгут десятки тонн бензина в поисках села, городка, улицы! Ни одного указателя вы у нас не увидите, свернув с главной трассы! Ни одного!) 
 ...В Машене, маленьком ганзейском городке, я остановился на ночлег в уютном отеле, - светофоры, мои ориентиры для поворотов, не работали, все занесло снегом; на улицах не было ни души; машины, словно замерзшие звери, приткнулись вдоль тротуаров; ни тебе грохочущих расчищающих путь тракторов, ни скребков дворников - огромная, шуршащая тишина... Поздно ночью прогрохотали два танка - видимо, власти подключают к борьбе с заносами бундесвер, иначе трагедия - дороги парализует, а здесь, в ФРГ, не рельсы решают проблему снабжения магазинов и ритм работы предприятий, но именно безукоризненные дороги. 
 ...Утром я проснулся затемно еще, подошел к окну и обомлел - все исчезло в торжественном, медленном, нереальном снегопаде; улица - по слабым огням фонарей - лишь просчитывала желтым пунктиром во мгле, которая, однако, делалась все более и более серой, низкой, давящей, и в этой хляби можно было уж разглядеть огромные снежные бугры - машины засыпало за ночь так, что их можно было принять за горки для дошколят. 
 (Я так и подумал тогда - "дошколят", и стало вдруг мне горько оттого, что никто и никогда не сможет здесь точно перевести слово "дошколенок", со всей заложенной в нем нежностью - как личностной, так и государственной. Чем больше люди пытаются упростить язык - в целях ли экономии времени, быстрейшего ли обмена идеями в век НТР, - тем язык делается сложнее и с т р а ш н е е, сказал бы я. Например, англичане сконструировали некий "бэйсик инглиш", то есть язык, состоящий всего из 800-1000 слов, зная которые можно свободно разговаривать и читать газеты и журналы. Но на этом новом "базисном" нельзя сказать: "курица высидела яйцо"; для того чтобы передать эту простейшую информацию на "базисном" языке, фраза должна быть построена следующим образом: "Домашняя птица женского рода обязана потратить определенное время для того, чтобы на свет появился птенец".) 
 2 
 ...Я позвонил к Штайну из Машена, он еще раз просчитал количество светофоров и расстояние от одного до другого, подтвердив таким образом правильность ориентиров, данных мне накануне незримой Габи и ее мужем, сказал, что ждет меня и готов к разговору - самому подробному. 
 Десять километров до Георга Штайна я одолевал чуть ли не час. Все радиостанции ФРГ полны сенсационными сообщениями об авариях на дорогах, заносах, трагедиях в горах - такого снегопада не было чуть ли не полвека... Под аккомпанемент этой хорошо поданной радиотревоги я добрался до Штайна. Типичная двухэтажная крестьянская постройка, яблоневый сад в снегу, большой, красного кирпича сарай, и сам хозяин на пороге: в гольфах и толстых носках, на ногах - тяжелые бутсы; лицо изранено, улыбка - открыта и неожиданна, рукопожатие крепкое, дружеское... 
 Фрау Штайн зовут Элизабет, она басиста и громкоголоса, сразу же пригласила к кофе. 
 - Хорошо, что вы приехали в такой снегопад, полиции не с руки ехать за вами следом, - улыбнулась она, и эта веселая открытость сделала знакомство с семьей легким и надежным: самые счастливые люди на земле - люди без комплексов; они живут уверенно и надежно в самой, казалось бы, трудной ситуации. 
 - Итак, начнем с того, что мне уже удалось сделать, - продолжил Штайн. Как и во всяком поиске, элемент случайности невероятно высок. Тем не менее я пытаюсь прежде всего уповать на порядок, а порядок будет лишь в том случае, если я получу максимум информации о третьем рейхе, о тайных "депо" для складирования ценностей, о грабежах оккупированных территорий. Двенадцать лет работы в архивах увенчались удачей: нам с Элизабет удалось установить место хранения ценностей, принадлежавших Псково-Печорскому монастырю. При поддержке графини Дёнхоф, владелицы еженедельника "Цайт", и ряда членов бундестага эти ценности были возвращены законному владельцу, сумма достаточно велика, сотни тысяч марок, если не больше. Я был удостоен ордена русской православной церкви, чем весьма - как человек верующий - горжусь. Затем мне удаюсь установить местонахождение похищенных нацистами материалов из Смоленского областного архива, за что мне были вручены золотые часы от Института марксизма-ленинизма, чем я также высоко горд. 
 - А с чего все началось? - спросил я. 
 - Мне трудно ответить однозначно... 
 - Все началось с того, как нацисты расстреляли сестру и отца Георга, сказала фрау Штайн. 
 - А может быть, отсчет пошел с того дня, когда я оказался на фронте, задумчиво отозвался Георг Штайн, - и воочию увидел, что такое война, кровь, ужас, безысходность. 
 Он решительно поднимается со стула, движения у него моложавые, крепкие; выходит в соседнюю комнату, манит меня за собою. 
 - Вот, - говорит он, обводя руками стенные шкафы, - здесь собрано более пятидесяти тысяч микрофильмированных документов о гитлеровцах и о русских сокровищах, вывезенных ими в рейх. У меня нет автомобиля, но у меня есть уникальный аппарат, который дает мне возможность читать самые испорченные документы, а ведь опыт работы с архивами привил мне мой покойный отец, поскольку он был одним из руководителей торгово-промышленной палаты Кенигсберга... А моя сестра работала с Янтарной комнатой, когда та была доставлена в Кенигсберг... 
 ...Мы допили кофе, Штайн зажег свет, отчего снегопад сделался совершенно нереальным, театрализованным; в комнате стало темнеть, хотя день только-только начался. 
 - Итак, вернемся к самому началу, - сказал Штайн. - А началом все-таки следует считать тот день, когда я вернулся на пепелище и оказался совсем один на белом свете: отец - расстрелян, сестра, двадцати одного года, расстреляна... Они были связаны с участниками антигитлеровского заговора графа Штаффенберга, неоднократно встречались с членом оппозиции Гёрдлером, обсуждали с офицерами-заговорщиками приказы министра восточных оккупированных территорий Альфреда Розенберга о вывозе русских ценностей в рейх... Меня от расстрела спасло лишь то, что я был на фронте, - гестапо уничтожало всех членов семей из числа тех, кто решился поднять руку на жизнь "великого фюрера германской нации"... А ведь это было летом сорок четвертого, когда каждому было ясно, что поражение неминуемо, Красная Армия вышла к границам Германии, позади были и Сталинград, и Курск, и прорыв блокады Ленинграда, и крах под Минском... Рейхом правили безумцы, логика исключалась из всех сфер общественной жизни; царствовало истерическое кликушество "рейхспропагандиста" Геббельса, настоянное на животном национализме, слепой вере в гений фюрера и на бездоказательной убежденности в победе германского оружия. До сих пор трудно понять, что случилось с народом: люди видели, что перед ними сидит кошка, но достаточно было Геббельсу прокричать, что это не кошка, а собака, как все начинали громко убеждать друг друга в этом же, и только ночью, чаще всего во время бомбежек, да и то немногие, находили в себе мужество признаться, что все-таки кошка есть кошка, а никак не собака... 
 - Ты отвлекаешься, - заметила фрау Штайн, налив нам еще по одной чашке кофе, - журналисты любят конкретность и однозначность. 
 - Смотря какие, - обиделся я за журналистов. 
 - Такие, как графиня Марион Дёнхоф, не любят однозначности, - поддержал меня Георг Штайн, - потому что, дорогая, когда мы с тобой начинали поиск, в этой стране почти все были однозначными сторонниками "холодной войны". Без поддержки директора газеты "Цайт" Дёнхоф мы бы просто-напросто не смогли начать работу. Она не только дала нам рекомендательные письма, не только помогла с микрофильмированием архивных документов, но несколько раз просто-напросто заступалась за меня перед далеко не безобидными правительственными учреждениями: отнюдь не все поддерживали и поддерживают саму идею нашей работы. 
 - Ах, мужчины всегда правы, - улыбнулась фрау Штайн, - заклевали бедную женщину. Но самое начало работы Георга я все-таки должна отнести к концу сороковых годов, когда он узнал о клятве его отца и сестры: "Сделать все, чтобы награбленное нацистами было возвращено законным владельцам". А для этого надо было иметь хоть какую-то материальную базу. И Георг начал работать на ферме моего отца - как обычный крестьянин. И он работал так до конца шестидесятых годов, когда мы смогли собрать денег, чтобы начать наш поиск. 
 - Верно, - согласился Штайн. - Но формальным толчком к моей работе послужила маленькая заметка, опубликованная в "Цайт", о том, что поиски Янтарной комнаты продолжаются. Я отправился в Гамбург, к знакомому адвокату, и тот свел меня с графиней Дёнхоф. Я рассказал ей о клятве моих отца и сестры. Она пообещала свою помощь и, надо сказать, ни разу не отступила от данного слова. И тогда мы с Элизабет начали. 
 - Ах, Георг, - сказана фрау Штайн, - ну при чем здесь я?! Ты начал, не надо скромничать - начал ты! 
 - Дорогая Элизабет, я благодарен за столь щедрую оценку моего труда, но без тебя поиск не продвинулся бы ни на дюйм! Все в этом мире зависит от подруги, которая рядом: либо это единомышленник, уверенный в тебе и правоте твоего дела, либо комплексующий, мятущийся человек, не понимающий тебя, больше обеспокоенный реакцией окружающих на себя, чем твоим делом. В первом случае ты победитель, чем бы ни кончилась схватка, ибо двое - это двое, это один плюс один, то есть м н о ж е с т в о; во втором случае нужны нечеловеческие усилия, чтобы продолжать дело; с г о р а н и е невероятно быстро, грядет усталость, отчаяние. Словом, если бы не ты со мною рядом - во всем и всегда, - я бы отступил: при нацистах меня сломали в первый раз, и потребовалось пятнадцать лет, чтобы, как писал Чехов, вытравить из себя раба, а второй раз подняться не дано никому. Воистину, история повторяется дважды: первый - трагедия, второй фарс. Словом, сначала я поработал в архиве журнала "Цайт" и остановился на крохотной, набранной петитом заметке о том, что в библиотеке университета в Геттингене обнаружены "некие" балтийско-ганзейские архивы. Путного ответа на вопрос, какие это архивы, я получить не смог, мне лишь намекнули, что связаны они с Пруссией. Поиски п о д х о д о в к "прусско-балтийской" проблематике привели меня в Западный Берлин: там существует вновь созданный "архив прусской культуры". Я погрузился в изучение материалов, благо было рекомендательное письмо из Гамбурга, и обнаружил, что в Геттингене, в так называемых "балтийских архивах", хранятся какие-то документы из советских городов Тарту, Таллина, Новгорода и Смоленска, - всего восемнадцать тысяч дел! Я запросил власти: действительно ли часть русских архивов находится у нас? 
 Мне ответили, что русские архивы в описях не значатся. Тогда я купил в архиве США тридцать тысяч копий документов о рейхсминистре Розенберге. Исследование этих документов доказало: архив из Смоленска, представляющий огромную историческую ценность, был вывезен Розенбергом. Работая в Геттингене, я встретил друга моего отца, кенигсбергского архивариуса Форстройтера. Он помог отснять четыре тысячи дел из другого русского архива. Это уже доказательство. Это был, как ни странно, первый реальный подступ к тайне Янтарной комнаты. 
 - Вы обнаружили следы в этих архивах? 
 - Нет. Но ведь сначала надо заявить себя. Это у нас приложимо к любому делу. Я заявил себя, обнаружив архивы, которые до той поры прятали. Мне приходилось к р а с т ь с я к тем документам; я поначалу говорил архивариусам, что увлечен темой средневековых уголовников; только такая наивная хитрость открыла мне дела одиннадцатого - восемнадцатого веков, в том числе в архивах ганзейских городов. Ко мне привыкли, работать стало спокойнее, и я начал искать не только "уголовные дела" из вывезенных Розенбергом архивов, но и такие, например, бесценные вещи, как грамоты об основании городов, документы из Нарвы, и не только оттуда; главной удачей была находка гитлеровских документов о том, куда были вывезены ценности Псково-Печорского монастыря. 
 - Георгу очень помогли средневековые уголовники, - вздохнула фрау Штайн, они стати нашими добрыми сообщниками. 
 - В моей работе важно уметь ждать, - улыбнулся Штайн. - Не все уголовники еще исчезли... Я не сразу сообщил о своей находке. Зафиксировав найденные документы, я написал федеральному министру, попросив дать информацию о Янтарной комнате. Мне ответили, что такого рода документами министр не располагает и никаких архивных дел ни из Кенигсберга, ни из других русских городов в архивах ФРГ не значится. Лишь после этого я организовал передачу ценностей Псково-Печорского монастыря в СССР. Редакции ряда наших журналов дали материалы: "Штайн делает благородное дело, он смывает с немцев грязь Розенберга". 
 - А через несколько недель после этого из архива города Фрайбурга Георг получил письмо: "Мы готовы помочь вам в поисках Янтарной комнаты", - добавила фрау Штайн. 
 ...К тому времени Георг Штайн имел уже в своем архиве немало материалов, связанных с Янтарной комнатой. Он прослеживал день за днем судьбу этого бесценного произведения искусства. Постепенно в его голове складывалась версия. 
 ...Итак, в ноябре 1942 года Янтарная комната была доставлена грабителями в Кенигсберг. Архивариус Форстройтер помог Штайну получить памятку кенигсбергского архитектора Хенкенсифкена, в которой было сказано, что вплоть до февраля 1944 года Янтарная комната хранилась в юго-восточном флигеле замка, на третьем этаже. В феврале 1944 года случился пожар в залах, где была развернута выставка вермахта: пламя бушевало чуть не всю ночь. После этого Янтарную комнату поместили в подвал, начали готовить к эвакуации; там она хранилась вплоть до самого сильного налета союзников, до 30 августа 1944 года. 
 - Но она могла погибнуть во время этого налета? - спросил я. 
 - Нет, - убежденно ответил Штайн. - Существуют два очевидца. Первый архитектор Хенкенсифкен, который отвечал за ремонт замка после бомбежки: он показал под присягой, что видел Янтарную комнату в подвале после налета; второй человек - профессор Герхард Штраус, он живет ныне в ГДР. Единственное, что погибло, - так это зеркала Янтарной комнаты, все остальное цело. Из разрушенного замка Янтарную комнату передислоцировали в подвал церкви Нойросгернекирхе, а уже оттуда ее мученический путь лежал в третий рейх. 
 - Как вывезли комнату? Кто? Когда? - спросил я. 
 - Я же говорю - моя работа тренирует выдержку, надо уметь ждать. Поэтому я переброшусь к своей поездке в Советский Союз, когда был приглашен для передачи открытых мною ценностей русским. Работники музея в Пушкине дали совет. "В Кенигсберг, - сказали они, - вывезена не только Янтарная комната; люди Розенберга вывезли бриллианты, изделия из золота, жемчуга, много живописи, коллекции фарфора. Часть этих предметов, как мы слыхали, мелькнула потом в Швейцарии. Это - один путь поиска. Второй путь связан с коллекциями янтаря, хранившимися в Кенигсбергском университете. Если где-либо появится след этих коллекций - значит, поиск надо продолжать таким образом, чтобы выяснить, кто и когда переправил этот янтарь в рейх". 
 ...И снова начались поиски. В архивах ФРГ Штайн сумел выяснить, что во время бомбежек ящики с коллекциями изделий из янтаря, принадлежащие университету, были спрятаны в том же подвале там же, где хранилась наша "комната". На этом след обрывался. Куда они исчезли, кто их потом вывез, неизвестно. Волна публикаций в прессе кончалась, наступила тишина, а потом в некоторых газетах раздались хорошо сработанные голоса: "Он же фантазер, этот Штайн, один раз ему повезло с ценностями Пскова, но это, видимо, его первая и последняя удача". 
 ...Пять лет назад в Геттингене было закончено строительство нового здания геологического факультета. Когда студенты начали перебираться туда, они перетащили и покрытые пылью ящики, хранившиеся среди прочей рухляди в подвалах старого университета. Ящики были грязные, тяжелые, перетаскивали их с трудом, а когда вскрыли, то там оказалась коллекция янтаря. 
 Вызвали Штайна. Он тщательно изучил экспонаты и дал заключение, что все эти изделия принадлежали Кенигсбергскому университету. 
 Потом нашлись еще две янтарные коллекции - тоже из Кенигсберга. Следовательно, по всем законам логики, и Янтарная комната была вывезена из того же самого подвала в Кенигсберге, где хранились эти коллекции университета. 
 - Когда я стал пристально исследовать историю эвакуации коллекций из Кенигсберга, выяснилась примечательная подробность: в Геттингене работал профессор фон Андрэ, одинокий старик, который порой даже ночевал в аудиториях. Правда, мне понадобилось время, чтобы доказать: этот "несчастный" профессор раньше жил в Кенигсберге, имел там виллу, был деканом факультета Кенигсбергского университета, но при этом состоял в СС, имея ранг полковника, то есть штандартенфюрера, истинный "старый борец", убежденный нацист! 
 Он-то и оказался летом 1945 года в английской зоне оккупации Германии, в Нижней Саксонии, неподалеку от Геттингена - там, где расположена соляная шахта "Б" "Виттекинд", возле Фольприхаузена. Именно в этой шахте начиная с 1938 года были размещены тайные склады боеприпасов германского вермахта. Затем, когда налеты союзников усилились, был получен приказ эвакуировать в эту и другие шахты наиболее ценные университетские библиотеки и архивы. Сюда, например, были перевезены почти все книги из Геттингена. А начиная с 1944 года нацисты стали свозить сюда ценности, награбленные в Советском Союзе. 
 - Существует документ, подписанный неким эсэсовцем 15 января 1945 года. Текст звучит так: "Акция, связанная с Янтарным кабинетом, завершена. Объект депонирован в "В. Ш.". А иначе, как "Виттекинд шахт", эти две буквы не расшифровать... 
 - Не слишком ли категорично? Можно ведь подставить и другие слова, нет? 
 Действительно, министр "восточных территории" рейхсляйтер Розенберг создал специальный "айнзацштаб" для вывоза ценностей из оккупированных государств Европы, засекретив, а временами и закодировав наиболее ценную информацию. 
 В "айнзацштабе Розенберга" работало 350 экспертов по искусству, библиотекари, архивариусы; "эксперты" носили форму вермахта и подчинялись генералу Герхарду Утикалю, фанатичному национал-социалисту: в апреле 1944 года, за тринадцать месяцев до краха, он составил докладную записку, в которой наметил "вывоз в рейх картин, библиотек и архивов Великобритании после того, как вторжение на остров закончится неминуемой победой Германии". 
 Именно этот-то "айнзацштаб" и занимался грабежом наших культурных ценностей. Говорят, что лишь одно из подразделений этого штаба хауптарбайтгруппе "Митте", дислоцировавшееся в 1944 году в Минске, вывезло 4 миллиона советских книг! 
 Один из ближайших сотрудников Розенберга, "старый борец" Арно Шикеданц, разработал план организации тайников для награбленных ценностей - "объекты торга" надо было надежно укрыть, дав "ключ" к сокровищам лишь узкому кругу "посвященных". 
 В апреле сорок пятого Шикеданц застрелился. 
 Тайна ушла вместе с ним. 
 - Согласны включиться в поиск? - спросил Штайн, откинувшись на спинку кресла. - Если "да", то я подробно остановлюсь на целом ряде пунктов, где требуется срочная помощь. Если "нет", то допьем кофе и расстанемся по-приятельски. 
 - Да. 
 - Что ж, хорошо. Но вы должны отдать себе отчет, что мною периодически интересуется тайная полиция, хотя я не предпринимал ни одного противозаконного шага. 
 - Каждое действие Георга соответствует нормам конституции, - добавила фрау Штайн, - мы очень следим за тем, чтобы не подставиться под удар недоброжелателей. 
 Фрау Штайн отошла к стене, включила приемник, нашла станцию, которая передавала музыку; супруги переглянулись. Штайн благодарно улыбнулся жене, подвинулся ближе ко мне, продолжил: 
 - Далее... В результате тех поисков, когда я выяснил, где находятся материалы Смоленского архива, мне попались документы о том, что часть ящиков с русской живописью, вывезенной из картинных галерей Харькова и Киева, хранилась во Франконии, в замке Кольмберг, который принадлежал бывшему послу Германии Фореджу, а потом был продан его сыном Эрлом некоему Унбехавену, из гестапо. Бургомистр района, где расположен этот замок, господин фон Мош, хоть состоит в христианско-демократической партии и казалось бы, должен считаться правым, на самом деле осуществлял аресты гитлеровцев после войны, проводил денацификацию и, noзнакомившись со мною, когда я решил отправиться в Кольмберг для переговоров с Унбехавеном, сказал: "Снимаю шляпу перед человеком, который рискнул продолжать борьбу против этих мерзавцев" Узнав, что я намерен переночевать в замке, превращенном ныне Унбехавеном в гостиницу и музей восточной культуры, фон Мош пытался отговаривать меня: "Слишком рискованное дело, там - нацисты". Я стоял на своем, ибо, по документам Розенберга, в Кольмберг было привезено много русских картин. Разговор с Унбехавеном дал мало, но что-то дал, ибо я показал ему письмо от Штрауса, да-да, Франца Йозефа Штрауса, я - это тоже моя хитрость - послал ему запрос о культуре, и тот ответил мне, поскольку я рассчитал время - начиналась предвыборная кампания, а в эти месяцы надо быть демократичным и бороться за каждый голос, а имя Штрауса у людей старшего поколения в Баварии и Франконии пользуется огромной популярностью, оно словно бы гипнотизирует собеседников. Именно это и случилось с Унбехавеном: он передал мне для ознакомления ряд описей картин, которые были в замке во время войны. Утром фон Мош прислал в Кольмберг полицию - боялся за мою жизнь. С тех пор туда мне путь заказан. А в замок надо съездить, посмотреть музей, поговорить с людьми в округе, собрать возможно больше информации. Готовы? Но, понятно, не как русский: Унбехавен просто-напросто не станет говорить с вами. 
 - По-английски он понимает? 
 - Да. Там расквартировано несколько американских дивизий... 
 - Он понимает английский очень хорошо, - заметила фрау Штайн. 
 - Будьте осторожны, - сказал Штайн. - Я не путаю вас, я предупреждаю. Надо, чтобы Форедж-сын пока что дремал. Он очень силен. А его дядя, Адальберт, был сотрудником рейхсминистра Розенберга и лично составлял описи картин, похищенных в России. 
 - Вам не поздно отказаться, господин Семенов, - изучающе разглядывая меня, тихо сказала фрау Штайн. 
 - Поздно, - отозвался Штайн. - Я вижу по его лицу, что поздно. 
 ...А снег все валил и валил; мы со Штайном долго разгребали лопатами гору, пока наконец не появилась крыша "форда". Я сел в машину, и тронулся в обратный путь, и просидел за рулем девятнадцать часов, проехав за это время по широченной автостраде не более ста миль; заносы чудовищны; заторы на десятки километров; царствовала анархия - рычали грузовики, обдавая "легковушки" черной грязью, сшибая им крылья, царапая дверцы, - прав тот, кто сильней. Этот мучительный путь по автостраде, где можно развивать неограниченную скорость, ибо она шестирядна, - ни одной выбоины, асфальт шершав и надежен, - я столкнулся воочию с практикой жизни с позиции силы, и подумалось мне, что в экстремальной ситуации, будь то энергокризис, наводнение или лесной пожар, здесь вполне могут раскрыться шлюзы анархии. 
 ...Этот, седьмой по счету, затор оказался нескончаемо долгим; стоявшие впереди водители выключили моторы и дальний свет; я достал из портфеля часть документов, переданных мне Штайном, и начал листать их; натолкнулся на описи похищенных у нас ценностей. 
 Когда я углубился в чтение, мне стало очень холодно, и не потому что замерз - в машине работала хорошая печка, - холодно стало от ужаса, оттого что я впервые воочию увидел р а з м а х грабежа. 
 Приведу лишь малую часть описей: 
 "Икона. Святая Мария. Новгород, начало 15 века, 96 см на 60; Икона. Святая Мария, Московско-Строгановская школа, 16 век; Икона. Греческая школа (не Грека ли?), конец 15 века". 
 Эти и тысячи других бесценных произведений русского искусства п р о н у м е р о в а н ы собственноручно Адальбертом Фореджем; 1402, 1938, 1385, 1939, 14191... А есть в описях и такие номера, как Р1-8-373; то есть, коли вдуматься, размах грабежа делается воистину невероятным! Шутка ли сказать, с т о т ы с я ч н ы е цифры! 
 А потом я уже не смог смотреть на цифры, я следил лишь за фамилиями: "Клод М., портрет Татьяны, из "Евг. Онегина"; Маковский, "Портрет молодого крестьянина"; Тропинин, Ге, Поленов, К. Брюллов, Мясоедов, Боровиковский, Ф. Бруни, Васнецов, "Вид на старый Киев", 48x70; Куинджи, "Степь", Крамской, "Портрет художника Н. Ге", Маковский, Кипренский, Айвазовский, К. Аргунов, Репин И., "Портрет Христа", 95x71 (этой картине нашего гения был присвоен номер У-702), Рокотов, Иванов, Лагорио, Неверов..." 
 ...Такого рода описи похищенного составляют многие десятки страниц! Я привел не сотую и даже не тысячную долю перечня того, что исчезло из наших музеев... 
 3 
 ...По дороге в Мюнхен я решил в з я т ь местную дорогу и проехать через Ансбах, что во Франконии, где бургомистром фон Мош, а оттуда рукой подать до замка Кольмберг, с его музеем восточной культуры. 
 За те зимние месяцы, что я прожил в ФРГ, привычка оговаривать встречу укоренилась быстро. Понятие "авось примет" тут просто-напросто не сумеют перевести; записные книжки, которые рассылают концерны, редакции, бундестаг, различные общества в канун Нового года, напечатаны таким образом, чтобы человек мог занести в портативный календарик в с е предстоящие на год звонки и встречи. Если, например, я договорился с человеком о встрече в апреле, хотя звонок был сделан в феврале, можете быть уверены, что у него этот день и час будет отмечен в календарике; в случае чего-либо непредвиденного (ваш собеседник хоронит друга, лежит в клинике, вызван канцлером, разводится с женою, вылетел для срочных переговоров за границу) вас не преминут предупредить об отмене встречи за неделю. К понятию в р е м я здесь относятся, как к золоту, - его считают скрупулезно. Самый маленький руководитель, начиная с мастера на фабрике, ведет постоянный учет минут, истраченных рабочим на курение, - ведь перекур не есть работа, это убыток предприятию, это - р а с х и щ е н и е г л а в н о г о н а ц и о н а л ь н о г о д о с т о я н и я то есть времени. Огромное количество магазинов, лавок, магазинчиков, кафе, ресторанов, бензозаправочных станций не что иное, как средство сохранения времени, для того чтобы жестко требовать от подданных работы, а не расхищения часов в очереди за огурцом или пуговицей. 
 Итак, новая привычка оговаривать каждую встречу загодя заставила меня связаться с Ансбахом, что во Франконии, представиться секретарю обер-бургомистра и передать ему просьбу о встрече с господином фон Мошем. 
 - Какую газету вы представляете? - переспросил секретарь. 
 - "Литературную", Советский Союз. 
 - Ясно. Не будете ли вы так любезны подождать у аппарата? 
 Ждал недолго, в трубке что-то щелкнуло, пророкотал вальяжный голос: 
 - Алло, добрый день, говорит Мош! 
 - Добрый день, господин фон Мош! Не смогли бы вы найти для меня время на следующей неделе? 
 - Дайте взглянуть на календарь... Одну минуту... Четверг, быть может... Скорее всего двенадцать тридцать... А предмет разговора? 
 - Я побывал у Георга Штайна... 
 - Ах так. Ясно. Тогда - следующий четверг, двенадцать тридцать... Вас устроит это время? 
 - Записываю. 
 - Найти меня легко: въехав в город, вы увидите замок, это на центральной площади. Наш замок - достопримечательность Франконии и Баварии, я буду ждать вас на втором этаже, это - и музей и бургомистрат. 
 ...Сделать крюк в ФРГ, свернув с автострады на дорогу местного значения, приятное занятие, особенно если у тебя в запасе есть день и тебе не нужно жать на акселератор в страхе опоздать на встречу. Помню, как в США, в 1975 году, когда я работал там как спецкор "Правды" - писал очерки о тридцатой годовщине победы над нацизмом, - мне пришлось срочно выехать из Нью-Йорка в Вашингтон на машине. Я тогда обратил внимание на прелюбопытнейшее зрелище: вдоль по обочине автострады стояли десятки мощных "крайслеров" и "фордов"; возле машин прохаживались молчаливые полицейские. Хозяева машин размахивали руками, били себя по ляжкам, кричали, доказывая что-то стражам автопорядка, но те были подобны каменным изваяниям. Я притормозил возле одной из машин, чтобы выяснить, в чем дело. Вообще-то за остановку на автостраде полиция немилосердно штрафует, как и за превышение скорости, причем штрафы не наши, милосердные, а исчисляемые, в переводе на язык быта, пристойными зимними женскими сапожками. Однако "голь на выдумку хитра", - знакомые журналисты объяснили, как обманывать полицию: "Если ты увидел что-то интересное, вроде катастрофы, пары-тройки трупов на обочине или марсиан, высаживающихся из неопознанного летающего объекта, отгоняй машину на обочину, открывай капот и, записывая происходящее на диктофон или тайком снимая, делай вид, что у тебя забарахлил мотор". Так я и поступил тогда, на автостраде Нью-Йорк-Вашингтон. И что же мне открылось? Оказывается, именно в это время из-за нехватки бензина было введено ограничение на скорость, но, как и повсюду, водители его не соблюдали, все гоняют, выгадывают время, воистину, "время - деньги". Власти довольно долго терпели - штрафовали, арестовывали права, - но ничего не помогало; любому мало-мальски серьезному человеку от бизнеса или юриспруденции (впрочем, одно здесь немыслимо без другого) выгоднее уплатить штраф, чем опоздать на подписание контракта, - опоздание может означать неустойку, то есть потерю сотен тысяч. И вот тогда-то и было принято решение: в небо поднялись полицейские вертолеты, включили радары и стали задерживать все машины, которые шли со скоростью большей, чем 120 километров в час. А меньше 150-170 километров в час никто не ездил: дороги хорошие, моторы мощные. И полицейские задерживали все машины и заставляли провинившихся водителей с т о я т ь рядом с собою ровно столько времени, сколько человек д о э т о г о выиграл, превышая скорость. Выиграл сорок минут - изволь стоять рядом сорок минут, и ни секундой меньше, и не надейся, что твои мольбы подействуют на стража автопорядка. 
 ...Итак, взяв из Бонна направление на юго-восток (сбиться невозможно, не страна, а царство указателей) я "свалился" на автостраду, ведущую на Вюрцбург; оттуда - по автостраде номер 3 - на Нюрнберг, а потом на Ансбах, и это была уже не автострада, а дорога номер 13, а для меня цифра "13" счастливая (в этот день реабилитировали моего отца, перестал быть "врагом народа"), и хотя конечно же такого рода суеверия - штука смешная и несерьезная, я тем не менее ехал в радостном ожидании удачи... 
 Между прочим, я не ошибся. 
 Миновав улочки красивого Ансбаха, сплошь заставленного американскими военными машинами - их здесь, мне показалось, куда как больше, чем принадлежащих самим немцам, поскольку тут расквартированы натовские союзники, - я выехал на красивую, поистине античную площадь, припарковал машину напротив замка, - действительно средневекового, невероятной красоты, поднялся на второй этаж, оказался на х о р а х, подивился тому, как красивы огромные панно-картины ярко-золотого рисунка, прошел тихие, затянутые шелковой материей залы и оказался в маленьком секретариате, где вместо стен были громадные средневековые белоснежные двери: "направо пойдешь - гибель найдешь, налево пойдешь - счастье найдешь..." 
 - Вам - прямо, - улыбнулся секретарь, - вы господин Семенов, не так ли? 
 ...Бургомистр фон Мош совсем не стар, очень демократично одет; рядом с ним - чиновник из внешнеполитического департамента: молод, насторожен, постоянно х р а н и т улыбку, но ведь если глаза напряжены, какая может быть улыбка, одно мучение... 
 - Легко нашли? - осведомился фон Мош. - Как замок? Понравилась дорога во Франконию? 
 Дорога не могла не понравиться. Красная герань в окнах, толстые соломенные крыши, тяжелые темно-коричневые бачки, каркас ослепительно-белых двухэтажных уютных коттеджей являют собою олицетворение надежности; реки, не загаженные отходами фабрик; множество коней и коров на загонах в полях - живой, красивый кусочек старины, а нет ничего лучшего, чем сказать приятное о стране ее гражданину. 
 ...Вообще встречи с партнерами такого уровня подобны игре в бильярд: тебя спросили - ты ответил; "п и р а м и д а" разбита, шар в лузе, "с в о я к" отведен к борту, делайте вашу игру! (Не зря, видно, Маяковский именно за бильярдом находил успокоение от ежедневного литературного каратэ, где все приемы дозволены.) 
 Господин фон Мош выразил удовлетворение визитом первого советского журналиста в Ансбах, спросил, что я знаю о Франконии, ее старинных городах; "у нас есть селения, где ничего не тронуто, начиная с шестнадцатого века, это надо посмотреть, мы почитаем за высокую честь охранять памятники, хотя далеко не всем жителям этих п а м я т н и к о в может нравиться теснота улиц и трудности с жильем, однако туризм многое окупает". 
 Затем мы перешли к существу вопроса. 
 - Да, ситуация с замком Кольмберг довольно сложная, - сказал фон Мош. - По весьма приблизительным подсчетам, в реконструкцию этого исторического памятника, некогда принадлежавшего послу Германии Фореджу, ныне вложено не менее пятнадцати миллионов марок, и не нами, - такие деньги практически невозможно выбить у правительства, - а новым хозяином замка господином Унбехавеном. 
 - У вас есть какие-либо материалы о господине Унбехавене? 
 - Нет, - быстро ответил молодой внешнеполитический советник, - мы не располагаем о нем сколько-нибудь достоверной информацией. 
 - Разве что одна довольно любопытная деталь, - словно бы не заметив чрезмерной категоричности своего молодого советника, сказал фон Мош. - Перед тем как приобрести замок у господина Эрла Фореджа - сына посла и племянника профессора Адальберта Фореджа из Эрлангена, - господин Унбехавен работал простым дорожным мастером... Я понимаю, прилежно работая, отказывая себе во всем, можно скопить хорошую сумму, но пятнадцать миллионов... 
 - А нельзя ли запросить от господина Унбехавена отчет о том, как он собрал такую сумму? 
 - Никто не может заставить его ответить на этот вопрос. Если бы он уклонялся от налогов, не платил за квартиру, воду, отопление или телефон, мы бы могли обратиться в суд. А чем мы сейчас обоснуем наше требование дать отчет о его миллионах? 
 - Наследник посла Фореджа, его сын Эрл, видимо, сильно нуждается, если пошел на продажу замка? 
 - Нет, Форедж-младший - весьма влиятельный человек... Вполне состоятельный... У него есть и сестра, но она, увы, в доме умалишенных... Как вы понимаете, дядя Адальберт, профессор теологии Эрлангенского университета, скорее всего откажется от встречи с вами - в силу своего прошлого... 
 Молодой советник прибавил: 
 - Ах, эти б ы в ш и е. 
 - Вы намерены посетить Кольмберг? - спросил фон Мош. 
 - Обязательно. 
 - Я бы не сказал, что ваш немецкий вполне совершенен, - заметил бургомистр. 
 - Он чудовищен, - уточнил я, - мне приходится нарабатывать язык практикой, но я как-нибудь обойдусь английским. 
 - Я бы не рекомендовал афишировать дело, из-за которого приехали, - после паузы сказал фон Мош. 
 Потом он легко поднялся, отошел к маленькому столику, где был кофе, подарил мне альбом о городах Франконии, и мы приступили к заключительной части беседы, "протокольной", как иногда ее называют: погода, дети, театральные постановки, пара шуток, пожелание успехов и страстное уверение в необходимости повторных встреч - в самое же ближайшее время. 
 На пороге кабинета фон Мош, пожав мне руку, легко пробросил: 
 - Вы знаете мой телефон, в случае какой-либо нужды звоните до пяти, езды в Кольмберг - полчаса, в секретариате работают компетентные люди, вам окажут необходимую помощь. Всего хорошего, приятной поездки... 
 4 
 ...Замок я увидел издали; он возвышался на пригорке - типично германская крепость, командная высота; дорога п р о с т р е л и в а е т с я, старая дорога, мало таких осталось, в ней видно былое; начинает играть п р и м ы с л и в а н и е, возникают картины средневековья, затаенности, ночного мрака, когда вокруг - ни огонька; также зримо предстают воображению времена того чудовищного, совсем недавнего средневековья, когда сюда поднимались грузовики с засиненными фарами, чтобы не было видно сверху летчикам союзных держав, а в этих крытых грузовиках с эсэсовскими номерами были ящики, причем далеко не все эти ящики были маркированы: конспирация начинается с малого; и были в этих ящиках картины и иконы, похищенные в музеях Советского Союза, и переправлял их в этот замок один из бывших владельцев, ныне профессор теологии (какое кощунство!), а в прошлом эсэсовец Адальберт Форедж. Можно представить себе, сколь часто он приезжал сюда с Восточного фронта, сопровождая рейхсминистра Розенберга и других гитлеровских бонз! (Не исключено, кстати, что в замок наведывался и Геринг - "интеллектуал, истинный ценитель прекрасного, страстный борец за светозарные идеалы новой национал-социалистической культуры", писали о нем в газетах НСДАП.) 
 Маленькая деревенька, над которой возвышается замок, тоже называется Кольмберг. В ней я смог угадать черты тех селений, которые помню по сорок пятому году, когда жил, мальчишкой еще, в доме, где останавливаюсь комбриг Константин Корнеевич Лесин и его жена, военврач Галина Ильинична, в Рамсдорфе, что под Берлином. 
 Деревенский аккуратненький ресторанчик, где можно (по правилам здешнего ГАИ) выпить кружку баварского пива, присев за столик рядом с громадноруким крестьянином, - то место, с которого следует начать подход к замку. 
 - К вам можно? - спросил я. 
 - Присаживайтесь, - ответил крестьянин, одетый в рабочий джинсовый костюм, удобную (но при этом щегольскую) шапочку и ярко-желтые короткие сапожки. 
 (Эстетика рабочей одежды здесь - практика торговли, которая просто-напросто разорит фирму, поставляющую неходовой товар. На Западе я постоянно встречал юношей и девушек в дешевеньких рубашках, на которых были портреты известных актеров и политиков. Фирмы постоянно думают, как з а б р а т ь у людей деньги.) 
 ...Немец, как и русский, весьма п о с т е п е н е н в знакомстве и первом разговоре. В первую очередь, понятно, это относится к крестьянину, который от рождения чурается всякого рода чрезмерных резкостей; идет это, видимо, от того, что с детства приходится принимать теленка, ягнят, поросят, а роды, причастность к ним - штука совершенно особая, резкостей не терпящая; прежде всего спокойствие, постепенность. Да и обработка поля - не нынешняя, рассчитанная по графику, а прежняя, когда хлебопашец шел за конем, - также олицетворялась постепенностью; понятие "шаг за шагом" принадлежит земле, но не городу с его машинной техникой. Я не намерен выступать адептом крестьянской идеологии, но силюсь понять предмет постепенности, оценить скоростные разности города и деревни, подумать над этой новой проблемой эпохи НТР. Произошел любопытный парадокс: в космосе люди куда как более уверены в скорости и движениях, чем многие сограждане, сидящие за рулем. Только-только "впрыгнули" в "автоэпоху", как НТР понудила идти в небеса, обживать их; а ведь ильфо-петровский пешеход так и не успел толком привыкнуть к авто; жмет на красный свет; бежит под машину, особенно старушки в этом марафоне отличаются. Впрочем, стоит понаблюдать, как относятся к технике молодые и как - старые; родившиеся после пятидесятого года, когда в каждом доме появился ТВ и транзистор, привычны к технике, смелы с нею, а я до сих пор с ужасом нажимаю на кнопки и клавиши приемника, опасаясь его испортить, ибо телевизор впервые увидал в 1951 году, двадцати лет от роду, то есть будучи уже человеком со вполне сложившимися стереотипами восприятия и поведения. Постепенность в наш век, думаю, штука нужная, ибо стало аксиомой, что в минуты резких сломов привычного требуется исключительное напряжение наших душевных резервов, находившихся перед тем в состоянии покоя и равновесия. Впрочем, слишком уж "постепенная постепенность" также опасна: нетерпение может перегореть, обернувшись равнодушием - в лучшем случае, холодным цинизмом - в худшем. 
 - Красивый замок, - сказал я соседу. - Не правда ли? 
 "Джинсовый" крестьянин отхлебнул из своей пенной кружки и, посмотрев на меня без всякого интереса, пожат плечами. 
 Я пробормотал что-то по поводу неустойчивой погоды. 
 Сосед ответил на таком баварском сленге, что я вообще ничего не смог разобрать и лишь покачал головою. 
 Потом сосед достал пачку французских сигарет "жиган" - черных, крепких, ими бы травить неугодных, - пыхнул мне в лицо синим дымом, ухмыльнулся и задал вопрос на еще более чудовищном сленге, понять который мне, естественно, не было дано. 
 - Да, - ответил я неопределенно. - Очень интересно... 
 Сосед пыхнул в меня еще раз, поднялся и сказал на прекрасном, внятном "хохдойч" [истинный, литературный немецкий язык] так, как говорят с иностранцами, только-только учащимися языку: 
 - Я спросил, откуда вы, - всего-навсего... 
 Он положил на стол монету, кивнул бармену, стоявшему за стойкой, и вышел, шаркая своими роскошными, желтыми, короткими резиновыми мокроступами. 
 Бармен поднял на меня глаза: 
 - Вы откуда? 
 - Из Бонна. 
 - А по национальности? 
 - Говорите по-английски? - спросил я. 
 - Немного, - ответил бармен, - иначе нельзя, я имею бизнес с американскими военными, которые здесь стоят, шустрые ребята. У вас нет ничего табачного? Или, может, виски, провезенное без налога? 
 - Я захвачу в следующий раз пару бутылок - в подарок. 
 - Значит, вы не американец, - убежденно заметил бармен. - Или вам что-то надо от меня. 
 - Ровным счетом ничего. Меня просто-напросто интересует замок Кольмберг. 
 Бармен усмехнулся. 
 - Замок как замок... Хозяин небось интересует... 
 - Вы имеете в виду Унбехавена? 
 - А вы? 
 - Фореджа... 
 - Довольно давно старик здесь и вправду числился... 
 - То есть? 
 - Знаете, - сказал бармен, - вы со мной об этом бросьте... Я тут живу, и моим детям жить здесь... Не надо меня затягивать в это дело, оно и так муторное... Ясно? 
 - Ничего не ясно, - ответил я, поднялся и, по примеру моего соседа, оставил на столе монету. 
 Бармен каким-то особым, х о з я й с к и м зрением увидел, сколько я ему оставил, и прокричал - иным уже тоном: 
 - Большое спасибо! 
 "Воспитанные мужики, - подумал я, садясь в машину, - и компьютерные: эк стремительно просчитал, что я ему п о л о ж и л на чай не пять пфеннигов, как мой сосед, а двадцать! Ай да хозяин!" 
 ...Я медленно вел машину по старой гравийной дороге, и замок Кольмберг из маленького, игрушечного делался большим, затаенным, зловещим. 
 ...Подъем стал еще более крутым; резкий поворот; место для парковки машин; я запер "форд", взял аппарат "поляроид" и медленно пошел вверх, к воротам замка. Тишина была окрест и теплое февральское безлюдье, только надрывались, заходились в яростном лае собаки. Возле входа во внутренний двор замка намертво укреплен указатель: "К зверям - направо". Там маленький зоосад. Ясно - здесь любят животных. В этом убеждаешься, когда входишь во двор и видишь павлинов, медленно, царственно и бесшумно расхаживающих по камням. А собаки огромные овчарки в металлических ошейниках, на металлических цепях; белая, истерическая слюна, ощеренные сахарные зубы. 
 ...Внутри замок кажется еще более мощным, чем снаружи: огромные башни; оконца забраны коваными решетками; трехэтажные жилые помещения добротны - во всем чувствуется рука рачительного хозяина. 
 Я отворил дверь, очутился в маленьком баре, увешанном старинным оружием и оленьими рогами; где-то в глубине дома дзенькнул звонок, навстречу мне вышел парень, спросил: 
 - Добрый день, вы зарезервировали номер в нашем отеле? 
 - Добрый день... Номер я не резервировал... В туристском проспекте сказано, что в вашем замке помимо отеля и ресторана открыт музей восточной культуры... 
 - Да, но вы опоздали... 
 - Чудак, - услыхал я за спиною скрипучий, сильный голос, - так нельзя говорить с гостями. 
 Я обернулся: передо мною стоял низкорослый, крепкий человек, лет шестидесяти пяти, то ли седой, то ли выцветший, с мускулистыми руками, которые, показалось мне, жили какой-то отдельной от всего тела жизнью: продольные, очень развитые мышцы и г р а л и свою роль сами по себе; так же сами по себе двигались пальцы, очень короткие и у х в а т и с т ы е. 
 - Разве точность ответа - чудачество? - спросил я. 
 - Говорите на родном языке, - продолжал ухмыляться низкорослый, - сразу слышно, что вы не наш. А что касаемо чудачества, - он перешел на английский, то прав я, а молодому человеку учиться и учиться: нет такого понятия "нельзя"; можно все, если услуга оплачена. 
 - Сколько будет стоить экскурсия по музею? - спросил я. 
 - Сколько ты хочешь получить с господина? - спросил низкорослый. 
 Он резко повернулся, толкнул рукой стену, а это была не стена, а дверь на кухню, врезанная в панель, я мельком увидел двух молодых женщин, стоявших возле большой плиты в белых фартучках, мальчишку, чем-то похожего на низкорослого, одетого, так же, как и старик, в традиционный баварский костюмчик - зеленая куртка с темными лацканами, зеленые суконные гольфы, потом дверь мягко захлопнулась, и парень, как-то странно отведя глаза, сказал: 
 - Ну что ж, раз хозяин позволил - пойдемте. 
 Темными, таинственными переходами мы двинулись в ч р е в о старого замка. Шаги наши были глухи, тишина - осязаемой, гнетущей; если уж пробовать как-то по-новому передать (в кино или ТВ) смысл понятия о ж и д а н и е, то искать нужно именно в тишине старого замка, оборудованного по последнему слову техники кондиционерами, люминесцентными лампами и специальными уловителями дыма, - в случае возникновения пожара тревога будет объявлена моментально, сработают автоматы. 
 Мы поднялись на второй этаж; в огромном зале были представлены экспонаты искусства древнего Китая и Японии: бронза, живопись, мебель. 
 "Надо запросить наши музеи, - подумал я, - может быть, эта коллекция вывезена от нас. Ведь традиции востоковедения, великого ученого Лазарева, не говоря уж об Афанасии Никитине, были сугубо развиты в России, - куда ни крути, единственное государство в мире, объединяющее в себе уникальное двузначие: Евразия". 
 - Говорите по-английски? - спросил я парня. 
 - Мало. Понимать - понимаю, но говорить смущаюсь. Хотите посмотреть каждый экспонат или перейдем в другие залы, а оттуда начнем спускаться вниз? 
 - А как у вас обычно смотрят экскурсанты? 
 - Смотря какой экскурсант... 
 - Ну такой, например, который понимает толк во всех этих штуках, хочет что-то купить, продать или обменять... 
 - Так чего ж вы с господином Унбехавеном об этом не поговорили? Таких посетителей он водит лично. 
 - Мне показалось, что вы у господина Унбехавена за гида, - ответил я, заново в ы с ч и т ы в а я низкорослого хозяина в потертом баварском костюмчике... Вот он каков, этот Унбехавен, "скромняга мужик", столь демократично обучающий бизнесу своего молодого служащего... 
 - Я у него за все, - ответил парень. - Золотой человек, простой, добрый... Требовать - требует, это верно, но если вкалываешь как следует да нос не суешь в чужие дела, дисциплинирован и внешне подтянут и стрижен, не то что в о л о с а т ы е в городах, тогда лучше хозяина и быть не может, такие только в старые времена были: крутые, но справедливые, простого человека в обиду не давали... 
 Я хотел было спросить про "старые времена", но понял, что делать этого никак нельзя, ибо все те, кто проходит воспитание у бывших, весьма пугливы и осторожны, ибо их приучают преклоняться перед "сильной рукою", которая карает, коли ты в о л о с а т, но защищает, если покорен, если думаешь, как все, не суешься с вопросами и заученно повторяешь то, что тебе говорит старший начальник, - ибо все остальное суть ересь и гниль, пропагандируемая "врагами нации". (Я подумал о памяти: здесь живут еще многие и - самое страшное растут многие, которые хотят вытравить все воспоминания о том ужасном, что принес с собою нацизм, повторяя как заклинание: "Гитлер был личностью, идеалистом, которого обманывали соратники; всего за какой-то год он смог навести п о р я д о к в Германии, а что есть прекраснее порядка, если для этого и потребовались определенные акции против людей чуждой крови и идеи? Надо, кстати, еще доказать, что акции были неразумно жесткими, может быть, все это пропаганда врагов! Надо еще доказать, что фюрер знал обо всем, что происходило в стране, - даже на Нюрнбергском судилище русские и англо-американцы не смогли найти подписи Гитлера на приказах о ликвидациях, лагерях и повешенных! Фюрер не мог отвечать за поступки недобросовестных людей, которым враги поручили компрометировать национал-социалистское движение проявлениями жестокости, столь чуждой доктрине великого лидера нации!" 
 Попытка обелить Гитлера, "подправить" его портрет, "объективизировать" не что иное, как желание обелить нацизм. Не все это понимают на Западе. А это - тревожно, ибо столь угодное человеческому сердцу качество: отринуть злое, сохранить в душе доброе, может - при определенных условиях, в первую голову экономических, когда скачут цены, царствует неуверенность в завтрашнем дне, растет страх перед войною, - быть использовано теми ультраправыми, которые ищут идеал будущего в примерах прошлого, но никакие в научном исследовании возможностей дня завтрашнего; идеал их прошлого определенно однозначен - это фашизм.) 
 - Когда была развернута экспозиция? - спросил я гида, то и дело поглядывавшего на часы. 
 - Давно. 
 - До войны? 
 - А меня тогда еще и не было, - засмеялся парень. - Откуда же я могу знать?! 
 ...Об этом знал другой человек, в Геслау, таком же маленьком городке, да и в прекрасном средневековом Ротенбурге-об-дер-Таубер тоже живут люди, которые кое-что помнят о таинственном замке Кольмберг. 
 А знали они и помнили то, что в старые времена именно через Кольмберг шла дорога с севера, с Балтики, на Зальцбург, а оттуда в Теплицзее, к тому озеру, где начальник СС Эрнст Кальтенбруннер в последние недели воины у т о п и л множество ящиков - громадных, водонепроницаемых, без опознавательных знаков. 
 - Унбехавен - нацист низкого ранга, - сказали мне в Геслау, - что-то идентичное капитану, не больше... Хотя самые страшные люди - это исполнители... Он был в окружении рейхсминистра оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга вместе с Адальбертом Фореджем. Именно по каналу Унбехавен - Форедж (племянничек) замок был оборудован под хранилище ценностей, вывезенных из Советского Союза. 
 - Что значит "канал"? - спросил я. 
 - Здесь масса вопросительных знаков, - ответили мне. - "Канал" - это способ общения между двумя единомышленниками... Можно только предполагать... Кое-кто считает, что сын Фореджа, Эрл, не был отправлен на фронт именно взамен за эту услугу Розенбергу... А услуга действительно весьма серьезна: кто бы мог подумать, что в замке старого дипломата оборудован тайный склад похищенных музейных ценностей?! Унбехавен был не только в курсе этой сделки, не только помог ей свершиться, - он знал что-то очень секретное о бизнесе "Розенберг Форедж". Потому-то он и смог - по прошествии лет - стать владельцем замка. Но откуда у него пятнадцать миллионов марок на реставрацию Кольмберга?! Откуда такие деньги у скромного дорожного мастера?! Может быть, все это связано с гибелью Бэра? 
 - Кто такой Бэр? 
 - Странный человек... Нацист, прибалт, работал с Розенбергом, прибыл в Кольмберг вместе с колоннами грузовиков, набитых ящиками с полотнами Рафаэля, Врубеля, Тициана, Серова, Мурильо, Поленова, Васнецова. Он, как явствует официальная версия, покончил с собою вскоре после окончания войны. Почему? Врачей в Кольмберг не вызывали, никакого вскрытия не было... А ведь Розенберг тоже был балтийским немцем... Как и Бэр... И прислал в начале сорок пятого к Фореджу именно Бэра... А когда после войны в Кольмберге появился Унбехавен, Бэр "покончил с собою". А Бэр знал очень многое - если даже не все - по поводу тех ценностей, которые прошли через Кольмберг на юг и которые хранились там... 
 - Их вывезли из замка до окончания войны? Мой собеседник усмехнулся: 
 - Окончание войны я встретил в концлагере; нас, молодых христиан, обвинили в подрывной деятельности ранней весной сорок пятого... 
 5 
 Снимаю трубку телефона, набираю цифры "118" и дожидаюсь привычного ответа: "Добрый день, справочная служба, чем я могу вам помочь?" 
 Говорю: 
 - Вы можете мне помочь, если разыщете телефон господина Эрла Фореджа, проживающего в Мюнхене, и его дяди, доктора Адальберта Фореджа, дом которого находится в Эрлангене. 
 - Одну минуту, пожалуйста. 
 (Вы можете мучить вопросами людей, сидящих на телефонах, десять, пятнадцать минут, пусть вас интересует адрес или телефон какой-нибудь бабушки в маленькой деревушке Шварцвальда - что ж, раз нужно - значит, нужно, будут искать, найдут, ни грана раздражения, это карается увольнением, а работу найти куда как трудно, а христа ради здесь не подают, помрешь с голода! Впрочем, видимо, сказывается и долгое притирание населения к НТР; справка, как нечто экономящее время, то есть самый дефицитный общественный п р о д у к т, есть ежеминутная необходимость для к а ж д о г о. Большая экономия начинается с малого - прежде всего с экономии минуты и нервов.) 
 - Итак, мой господин, - счастливо сообщил служащий бюро справок, - вот интересующие вас телефоны в Мюнхене и Эрлангене, записывайте, пожалуйста... 
 Я записал. 
 Форедж Эрл - 089/85.19.41. Это Мюнхен. Адальберт Форедж - 09131/41623. Работник штаба рейхсминистра Розснберга. Впоследствии профессор теологии университета в Эрлангене. Фу, как нехорошо. После грабежа русских церквей и музеев - да в теологию... Бог не любит двурушников. Как, впрочем, и земные его дети. 
 Звоню в Мюнхен. 
 - Здесь Форедж. 
 - Добрый вечер, господин Форедж. 
 - Добрый вечер. 
 - Вас беспокоит писатель, представляющий советскую газе... 
 - Советскую?! Какое вы имеете право звонить в частный дом? Кто вам позволил набирать мой номер?! Что за безобразие, в конце кон... 
 Я не отказал себе в удовольствии: "око за око, зуб за зуб"; началась истерика, можно бросить трубку; объясняться с такого рода контрагентами бесполезно, зряшная трата нервов и времени. Зоологизм ненависти слеп, а потому - неизлечим. 
 Звоню в Эрлаген. 
 - Господин Адачьберт Форедж умер, - ответил мне после паузы дребезжащий старческий голос, - пожалуйста, не звоните сюда больше. 
 6 
 И снова справочная служба; на сей раз прошу дать мне телефон МВД ФРГ, парламентского статс-секретаря фон Шеелера. 
 - О, здравствуйте, господин Семенов, - ответил помощник, - нам все рассказала директор газеты "Цайт" графиня Дёнхоф, мы в курсе. Пожалуйста, свяжитесь с господином Гаснером, это руководитель подразделения, занимающегося поиском краденых произведений культуры, а также охраной памятников старины. Его телефон очень прост - 781, всего три цифры, так называемый оперативный номер, или же второй, городской, 51.433. 
 Конечно же я позвонил по оперативному, интерес во всем - прежде всего! 
 - Добрый день, господин Семенов, я ждал вас. Приезжайте, поговорим не по телефону. 
 Мы уговорились о времени приезда, я положил трубку и только тогда позволил себе посмеяться: "поговорим не по телефону", да еще в устах сотрудника полиции, звучит очень забавно. 
 Господин Гаснер прекрасно держал себя, хотя в глазах его было недоумение, настоянное на опасливом интересе: он впервые говорил с советским визитером, я был первым в этом здании МВД ФРГ, в небольшом кабинете, беленном гладкой краской, словно в больнице. К господину Гаснеру присоединился коллега, и мы начали собеседование. 
 - Мы бы рады помочь господину Штайну, но вы должны понять нас, юристов, говорил господин Гаснер. - Мы требуем доказательств! Мы бессильны предпринять что-либо, пока не хватает главного недостающего звена: если согласиться с предположением Штайна, что Янтарная комната была действительно вывезена из Кенигсберга, то каков был ее путь в Геттинген?! Если мы примем на веру версию господина Штайна, что сокровище укрыто в шахте "Виттекинд", что в Фольприхаузе, то каковы номера вагонов, прибывших туда с севера?! Доказательства! Мы ждем их с нетерпением! Я, кстати, приготовил для вас информацию, которой вы вправе поделиться с господином Штайном: по новым сведениям, которые нам удалось получить, из Кенигсберга зимой сорок четвертого вышли три судна - "Гойя", "Густлоф" и "Бранденбург". Что касается первых двух, то они были потоплены, а их поисками занимались ваши польские коллеги, они интересуются судьбою польских культурных ценностей... Однако, по нашим данным, "Бранденбург" потоплен не был. Более того, это судно якобы, - господин советник МВД предостерегающе поднял палец, - я подчеркиваю, я к о б ы, приняло на борт один железнодорожный вагон в конце 1944 года в Штеттине. Опять-таки я к о б ы на судно пришло предписание доставить этот вагон в Геттинген. Может быть, эта информация послужит нитью для вашего друга из Штелле? В добрый час! Федеральное правительство лишь тогда сможет затратить деньги на поиски в затопленной шахте, когда документы будут неопровержимы, - иначе мы не умеем поступать, такие уж мы люди! 
 ...Через два дня после того, как первая корреспонденция о Штайне и его поисках культурных ценностей была опубликована в "ЛГ", мне начали поступать письма. 
 Директор Института по исследованию и розыску подземных складов в Пассау господин Луи Барш предложил свои услуги: "Возьму лишь половину клада, и то деньгами, но пусть сначала мне позволят поднять клад Наполеона в белорусских озерах". 
 Раздался телефонный звонок: 
 - Добрый день, это Энтони Тэрри, заведующий европейским бюро лондонской газеты "Санди таймс". Пришлите мне, пожалуйста, текст вашей корреспонденции, я связан со Штайном уже несколько лет, меня интересует это дело! Ах, у вас еще у самого нет газеты?! Хм-хм. Хорошо, я куплю в Париже и отправлю перевод Штайну, он очень ждет. Запишите мои номера телефонов, нам следует увидеться. 
 Энтони Тэрри - один из наиболее известных представителей британской журналистики в Западной Европе. Любопытно. Вот уж никак не думал, что статья может вызвать такую реакцию. 
 Снова звонят, на этот раз журналисты из столицы ГДР: 
 - Добрый день, наш ученый, доктор Пауль Колер, хочет обсудить с тобою проблемы дальнейшего поиска, он отдал этому делу добрых пятнадцать лет и готовит сейчас свою публикацию для журнала "Фрайе Вельт". 
 Последний звонок, ночной, поднял меня с кровати. Глухой голос, чуть надтреснутый, но сильный: 
 - Я бы не советовал вам продолжать то дело, которое вы пытаетесь раскручивать. Впрочем, пенять придется на себя. Спокойной ночи. 
 ...Тем не менее, когда часы на кирхе пробили полночь, я подошел к окнам своего одинокого домика и опустил ставни. Вот так-то. Один - ноль в их пользу. 
 Глава, 
 в которой рассказывается о том, как убивал, жег и грабил наши музеи фашист Ментен, а также о версии коммуниста Пауля Колера и продолжении поиска Георга Штайна 
 1 
 ...Дела, связанные с похищением картины, - не редкость на Западе; картины, скульптуры - суть вложение капитала; здесь мало кто руководствуется соображениями духовности, приобретая полотно современного или античного художника; искусство разнесено по каталогам, цены проставлены, эксперты из банков дают рекомендации, просчитав свой ответ на электронно-вычислительных машинах, что стоит покупать, с чем повременить; ныне хорошо идет Пикассо, завтра, глядишь, рынок выявит интерес к девятнадцатому веку, потом, наоборот, ринется к Элу Лисицкому и русскому авангарду во главе с Ларионовым и Гончаровой. Совсем недавно грабители зверски убили восьмидесятилетнюю вдову Василия Кандинского в Швейцарии; наверняка был заказ на живопись от денежного туза, решившего вложить "бумагу" в вечный капитал; мафия легко выполнила задание "боссов". 
 А сорок лет назад убивали гангстеры в черной форме; и не одну вдову, а десятки тысяч тех, кто имел хоть какое-то отношение к искусству. 
 ...Дело Ментена было у всех на слуху; однако, даже если событие происходит в ста километрах от тебя, все равно ты пользуешься вторичной информацией; как Москва слезам не верит, так и журналист обязан верить только тому, что видит и слышит своими ушами, не спуская при этом глаз с лица собеседника. 
 Поскольку дело Ментена, как мне казалось, связано каким-то образом с поиском Штайна, я решил отправиться в Гаагу, тем более что редакция поручила мне аккредитоваться в Нидерландах, Швейцарии и Австрии. 
 ...Главный редактор "Де ваархейд" - газеты нидерландских коммунистов Гейс Схредерс, выслушав меня, ответил: 
 - Штайну предстоят трудные времена. Я даже не могу представить себе, как он сражается в одиночку. Мы стараемся оказывать помощь тем, кто не дает забыть прошедшую войну, выявляет нацистов, докапывается до истины - где похищенное... А он - в одиночку... Экое мужество... Чтобы понять, как мы помогаем справедливости, советовал бы поехать на юг, в Брабант, там есть с кем встретиться по интересующему вас делу. 
 2 
 Бреда, столица Брабанта, юг Голландии, тишина, уютность, чистые улочки, маленькие дома - красный кирпич и белые наличники. 
 Тридцатилетний Ханс Хиленсе встретил меня на пороге своего дома; юная жена, Мариам, укладывала спать трехнедельного сына. 
 - Итак, все о Ментене? - переспросил он и положил руки на стопку бюллетеней, которые выпускает комитет "Право и о т к р ы т о с т ь в деле Ментена". Член ЦК компартии Нидерландов Ханс Хиленсе - секретарь этого комитета. - Хорошо. Начнем с самого начала. 
 ...В 1923 году молодой голландский бизнесмен Петер Николаас Ментен приехал в Польшу и открыл свое бюро в Галиции, которая тогда была неким средоточием интересов разного рода служб - плацдарм антисоветских акций, кишмя кишевший украинскими националистами, польскими шляхтичами, бывшими австро-венгерскими разведчиками - спецами по "славянскому вопросу", резидентами из Мюнхена, где тогда поднимал голову один из авторов стратегии "Дранг нах Остен", генерал Людендорф, покровитель Гитлера. 
 Ментен не относился к числу "торговых жуков", падких на быструю и легкую наживу. Его деды были основателями нидерландской нефтяной компании "Датч петролеум", концерна "Унилевер", одного из наиболее могущественных в Европе; отец создан мощную корпорацию "Ментен и Штарк" - ее-то интересы и приехал представлять Ментен-сын в славянский мир, в Галицию, где люди говорит и по-польски, и по-украински, и по-русски... 
 (При этом надобно отметить и исследовать еще один интересный вопрос: Ментен приехал из страны, где находился в эмиграции кайзер Вильгельм со своим штабом, а среди членов этого штаба были большие доки по "славянским делам".) 
 Продавая нефть, рис, создавая фабрики по производству какао, скупая польские земли, Ментен в тридцатых годах стал консулом Нидерландов в Кракове. Именно тогда, разворачивая свою торговую империю, он столкнулся с львовским финансистом и землевладельцем Пистинером - тот отстаивал интересы своей денежной империи, началась конкурентная борьба между ними, борьба суровая, кончившаяся в 1941 году, после вторжения гитлеровцев в СССР, когда Ментен сменит цивильный костюм на форму эсэсовского карателя при штабе Шенгардта, шефа СД в Польше и на Украине. Именно в этом-то эсэсовском костюме он участвовал в расстрелах десятков тысяч русских, польских, украинских и еврейских жителей Львова и окрестностей. Именно тогда, в Подгороцах, что возле Львова, Ментен свел счеты со своим конкурентом: вся семья Пистинера была казнена гестаповцами. 
 (В романе "Третья карта" я писал о том, как гестапо и абвер планировали уничтожение львовской интеллигенции - украинцев, русских, евреев. В архивных документах, собранных тогда мною в Польше, ГДР, ФРГ, явно просматриваюсь зловещая роль командира батальона карателей "Нахтигаль" гитлеровца Оберлендера, ставшего после воины министром в кабинете Аденауэра. Историки ГДР, Польши, СССР опубликовали материалы о нем. Суда над ним, впрочем, не было - "холодная война" корректирована законы боннской юстиции; пост министра Оберлендер, однако, потерял. В двух или трех материалах промелькнула кличка, данная одному из гестаповцев, - "голландец". Именно этот "голландец" первым после зверского убийства профессора Тадеуша Островского во Львове - вошел в его квартиру, где была коллекция картин. Все до одной картины были им вывезены. Фамилия этого "голландца" - Питер Ментен.) 
 - Он вывез в 1943 году три вагона с произведениями искусства из Кракова, Киева и Риги, - рассказывает Хиленсе. 
 (Прошу читателя запомнить это, ибо поиск Янтарной комнаты также привел Георга Штайна к исследованию вопроса о произведениях искусства, вывезенных гитлеровцами из Киева, Харькова, Кракова и Риги.) 
 - А в 1944 году в Голландию - следом за Ментеном - был передислоцирован и генерал СС Шенгардт, он возглавил службу СД и тайной полиции в нашей стране, продолжает Ханс Хиленсе. - И встретил его здесь старый друг и "товарищ по борьбе" Питер Ментен. После победы Шенгардт был арестован, судим и приговорен к смертной казни. Его друг Ментен, однако, от суда скрылся, сбежав за границу. Он внимательно наблюдал оттуда за тем, как разворачивалось его дело. Он ждал, какие доказательства против него будут приняты к слушанию. Шел 1948 год, Черчилль уже произнес речь в Фултоне, Трумэн уже открыто провозгласил свою атлантическую доктрину, гитлеровец Оберлендер уже вовсю работал вместе с Аденауэром - одно слово, "холодная война". Поэтому суд в Амстердаме принял к исследованию один лишь факт: работа Ментена в качестве "переводчика" в оккупированной Польше. Остальные факты - его непосредственное участие в расстрелах мирных жителей, похищение произведений искусства, принадлежащих нашему государству и братской Польше, - не были приняты судом во внимание. 
 Ментен был "осужден" на три года. Что ж, такой приговор устраивал нациста. Он вернулся в Голландию и обжаловал приговор. Был новый процесс, и гитлеровский преступник получил восемь месяцев тюрьмы. 
 В 1951 году правительство Польши потребовало выдачи гитлеровца, представив дополнительные факты о его злодеяниях. Суд, однако, даже не стал рассматривать документы. Ментен, обладатель роскошных замков в Шотландии и Голландии, "оцениваемый" специалистами в 250 миллионов гульденов - за счет награбленных им произведений искусства, - жил в свое удовольствие, путешествовал по миру, вполне респектабельный член высшего общества. 
 Некоторые голландские газеты и журналы пытались привлечь внимание к вопиющей несправедливости. Разгар "холодной войны"; началось перевооружение ФРГ, зацвел зловещим цветом реваншизм; в Нидерландах началась новая кампания: "Пора положить конец процессам против так называемых "военных преступников", которые мешают налаживанию наших добрых отношений с Аденауэром". 
 ...Неожиданность - категория весьма странная, до конца непонятная еще. В 1976 году Ментен устроил аукцион "своих" картин. Пахло миллионными сделками. На рынок должны были пойти картины, обагренные кровью, похищенные из музеев; собственность иных государств и граждан. Это переполнило чашу терпения. На демонстрацию в Амстердаме вышли художники Нидерландов. К ним присоединились участники антифашистского Сопротивления; поддержали рабочие, студенты. Началась новая волна протестов в прессе, причем на этот раз практически в газетах всех направлений. "Де ваархейд" поставила вопрос: почему полиция и министерство юстиции в свете вновь открывшихся обстоятельств ничего не предпринимают против Ментена? 
 - Наш комитет, - продолжат Ханс Хиленсе, - да и вся общественность Нидерландов внимательно следили за тем, как представители нашей страны посетили Советский Союз и Польшу, именно те места, где проходили расстрелы мирного населения гитлеровцами в районе Львова; голландские юристы и журналисты встретились с советскими юристами, которые работали под руководством прокурора Руденко, обвинителя от СССР на Нюрнбергском процессе, на том процессе, где СС была признана преступной организацией, а ведь Ментен человек СС, кровавый человек; в Польше наши люди встретились с работниками Комитета по расследованию нацистских злодеяний. В дело Ментена легли новые материалы - показания свидетелей, данные экспертиз - совершенно неопровержимые доказательства. И тут Ментен дрогнул. Он умел считать; "калькулятор" со стажем, со страшным стажем. В ноябре 1976 года, через пять месяцев после начала кампании против него, он купил билет на самолет, салон первого класса, и приземлился в Швейцарии - вполне респектабельный иностранец. 
 А через три дня, когда в Нидерландах узнали о побеге преступника, разразилась буря. В парламенте начались дебаты, телевидение вело прямой репортаж из зала до поздней ночи. Оратор от Партии труда А. Косто заявил, что не только министр юстиции, но и все правительство должно отвечать за то, чтобы преступник, подозреваемый в злодеяниях против человечества, предстал перед судом. Оратор от Народной партии за свободу и демократию госпожа К. ван де Коппело отметила, что люди не могут понять, отчего одного преступника арестовывают, а другому позволяют не только свободно жить на своей вилле, но и совершить "побег" за границу. Член парламента коммунист И. Вольф заявил, что дело Ментена нельзя рассматривать отдельно от сборищ неонацистов в ФРГ и их постоянных требований о прекращении преследований военных преступников. 
 После этих дебатов, когда большинство выступавших парламентариев потребовало суда над Ментеном, произошло событие уникальное: власти Берна были вынуждены выдать Ментена. Его привезли в Нидерланды, начался суд. 
 И тут возникла фигура некоего "эксперта" - профессора юриспруденции Христиана Фредерика Рютера. Писавший свою докторскую диссертацию в Бонне во времена Аденауэра, то есть "холодной войны", Рютер снискал себе известность наглым заявлением: "В Нидерландах все преследования и суды над голландскими и западногерманскими гражданами по поводу второй мировой войны прекращены и сданы в архив". Именно эти слова начинают одну из глав диссертации этого "юриста". 
 Еще до начала суда, как только Ментен сбежал в Швейцарию, Рютер заявил: "Теперь его не имеют права судить, ибо, уехав, он перестал быть гражданином Нидерландов". 
 Рютеру, однако, не вняли. Суд над Ментеном начался, и, когда Рютер появился в зале, гитлеровец приветствовал его со своей скамьи: 
 - Браво, профессор, вами выдвинута прекрасная аргументация! 
 Во время процесса Рютер развил бурную деятельность. Вместе с адвокатом Л. ван Хейнингеном (тот, правда, теперь отказался от защиты) он посетил гестаповского руководителя Ландау в надежде получить у того некие показания в пользу Ментена. Получат. 
 Этот же Рютер, начавший изучать "культуру германского права с 1940 года" (прекрасная "культура" юриспруденции нацизма!), потребовал подвергнуть проверке официальную баллистическую экспертизу, присланную из Советского Союза. Как же "профессор", столь преуспевший на ниве прославления гитлеровских "имперских народных судов", может верить хоть чему-нибудь советскому?! Это же русские "недочеловеки", ими в добрые старые времена "культурная германская юриспруденция" не занималась, их без суда отправляли в Майданек и Освенцим... 
 Несмотря на протесты со стороны судьи Я. Шредера, прокурора Хабермела, "юрист", воспитанный на культуре гитлеровского права, продолжал вести себя нагло и бесстыдно, подвергая форменной травле свидетелей - тех, которые пережили ужасы гитлеризма в далеком сорок первом и которым пришлось столкнуться с адептом гитлеризма в наши дни, в демократическом государстве, столь радеющем о правах человека... 
 Как, однако, ни изощрялся Рютер, какие "силки" ни расставлял против очевидцев адвокат, ситуация в стране и далеко за ее пределами не могла не свидетельствовать: гитлеризм не имеет права на прощение - в какой бы то ни было форме... 
 В декабре 1977 года Ментен был признан военным преступником. Прокурор настаивал на пожизненном заключении; суд, однако, ограничился пятнадцатью годами. Что ж, казалось, справедливость восторжествовала. Не полностью конечно же, ибо не был решен вопрос о том, где находятся картины, награбленные Ментеном в СССР и Польше; какова их судьба; каким образом произойдет их возвращение законным владельцам. Но оказалось, что об этом вообще говорить преждевременно, ибо приговор был обжалован и Верховный суд в Гааге отменил решение амстердамского суда. Мотивы отмены приговора поразительны: поскольку-де в 1952 году, после того как Польша представила документы об участии Ментена в расстрелах, а Гаага отказалась их даже исследовать, министр юстиции дал слово Ментену, что тот больше никогда не будет под судом, приговор следует считать "недействительным", сам факт суда над ним "незаконным". 
 Это был шок для всех честных людей Нидерландов. В Гааге состоялась манифестация, созванная комитетом во главе с Хиленсе. В Манифестации, проходившей в гаагском "Конгрессхале", приняли участие 2500 человек, представлявшие сорок четыре организации. Выступали жертвы фашизма, участники Сопротивления. Все требовали одного лишь - правды. А Ментен в это время жил на своей роскошной вилле в Бларикуме, на Флигвег, неподалеку от Амстердама принимал гостей, угощал их изысканными винами, посмеивался. 
 - Члены нашего комитета, - сказан Ханс Хиленсе, - посетили парламентскую комиссию по вопросам юстиции, вручили меморандум: "Как вообще можно было разбирать "довод" Ментена о "честном слове" бывшего министра юстиции? Статья конституции делает противозаконным и невозможным разбирательство этого "довода" Значит, в угоду Ментену была нарушена конституция? Кем? С чьего согласия?" Парламентарии согласились с нами. Согласились они с темп вопросами, которые наш комитет поставил "ко всеобщему обозрению": во-первых, как получилось, что "подозреваемый" в столь серьезных преступлениях мог свободно уехать в Швейцарию? Во-вторых, отчего до сих пор общественности не известны обстоятельства выдачи Ментена голландским властям? В-третьих, каким образом в печать попал ряд документов из судебного досье, что помогает Ментену строить свою линию защиты? В-четвертых, почему Ментен имеет право столь возмутительно оскорблять во время процесса не только свидетелей, экспертов, жертв, но и судей? В-пятых, кто позволяет Ментену не только оскорблять свидетелей из СССР и Польши, но и глумиться над теми государствами, против которых он совершил столь тяжкие преступления? Может быть, все это возможно потому, что судят не столько военного преступника, сколько мультимиллионера Ментена? 
 Комитет сделал все, что мог, дабы восторжествовала справедливость. Был назначен новый суд - в сентябре 1980 года. 
 Когда я вновь встретился с Хансом Хиленсе, он сказал, что главная "защита" Ментена - это его миллионы. 
 - И еще. Видимо, он обладает компрометирующими материалами на ряд "сильных личностей" в стране. Процесс над Ментеном опасен для них. Они, понятно, боятся, что он назовет их имена, если почувствует неизбежность своего поражения. Обратите внимание: именно после наших требований о суде над Ментеном был разоблачен председатель христианско-демократической фракции в парламенте В. Антьес. Он тоже был членом СС, его лишили парламентского мандата, но под суд не отдали. Знал кто-либо из коллег о его прошлом? Бесспорно. Но они молчали. 
 ...Что ж, поживем - увидим. Посмотрим, сколь "объективна" и "законна" юриспруденция "свободного мира", - ждать осталось недолго, сентябрь не за горами. 
 Я же со своей стороны хочу задать вопрос голландским юристам: "Когда будут переданы законным владельцам, то есть музеям Советского Союза и Польши, все те произведения искусств, которые были награблены фашистским преступником Ментеном?" 
 (Осенью 1980 года суд приговорил Ментена к 10 годам лишения свободы; вопрос о картинах не исследовался.) 
 ...Из Брабанта я вернулся в Гаагу - там начался политический скандал, имеющий косвенное отношение к Ментену. 
 3 
 ...Человек этот высок, по-хозяйски уверен в себе. В кабинет, где собираются генералы, он входит стремительно, здоровается с каждым чуть снисходительно, садится в председательское кресло: начинается заседание штаба той организации, которая провозглашается "защитницей мира и демократии". 
 Человек, занявший председательское кресло, - Йозеф Мария Антони Хьюберт Лунс, генеральный секретарь НАТО, "главный демократ и защитник мира". 
 Что знали на Западе о Лунсе? 
 Знали, что он рожден в 1911 году в Роттердаме, в 1938 году женился, праву и политическим наукам учился в университетах Амстердама, Брюсселя, Лондона и Берлина ("Немецкий институт для иностранцев"); затем работал по ведомству иностранных дел - в Берне и Лиссабоне, потом Лондон, Нью-Йорк, с 1956 года министр иностранных дел Нидерландов. Других данных ни справочники "Кто есть кто", ни сам Луне не давали. 
 И вдруг взрывается журналистская бомба: Луне был членом "национал-социалистского движения" - гитлеровской партии Нидерландов. 
 Первая реакция Лунса - полное и решительное опровержение. 
 Что ж, здесь, на Западе, нередкостна сенсация ради сенсации. 
 Звоню в институт военной документации, профессору Луи де Янгу. 
 - Профессор, это ваш институт представил документы о нацистском прошлом Лунса? 
 - Да. 
 - Кто был фюрером этой партии? 
 - Фюрером "национал-социачистского движения" в Нидерландах был Антон Андриан Мюссерт. 
 - Какова его судьба? 
 - Он был приговорен к повешению в 1946 году. 
 - Когда Лунс вступил в партию нацистов? 
 - Судя по нашим документам, он был членом нацистской партии до войны. 
 - С кем - до оккупации Нидерландов гитлеровцами - голландские нацисты поддерживали контакты в Берлине? С Розенбергом? С фюрером заграничных организаций НСДАП Боле? 
 - Не только с ними. Движение голландских нацистов имело самые разные контакты с третьим рейхом. 
 - А когда была оккупирована Голландия? Кто тогда "курировал" их? 
 - Тогда они подчинялись эмиссару Гитлера обергруппенфюреру СС Зейс-Инкварту, повешенному в Нюрнберге. 
 - Сколько голландцев погибло от рук нацистов? 
 - Десять тысяч отдали свои жизни, являясь членами патриотического голландского подполья, семь тысяч умерли в гитлеровских лагерях; сто тысяч евреев были вывезены в Освенцим и Майданек и там сожжены нацистами. 
 (Профессор Луи де Янг, 1914 года рождения, выпускник Амстердамского университета, редактор антинацистского журнала; во время нацистского вторжения уехал в Лондон, работал комментатором патриотического антифашистского радиовещания "Оранж", с 1945 года - директор института.) 
 Далее события развивались следующим образом: Лунс был вынужден признать, что он был записан в члены нацистской партии б р а т о м и числился в ее рядах с 1933 по 1936 год. При этом подчеркивается - в с е г о л и ш ь "три года". 
 Да, кое у кого короткая память. Люди очень хотят забыть все связанное с нацизмом. Однако слова Ш. де Костера: "пепел Клааса стучит в моем сердце" стали и нашими словами, нашей клятвой, которая трансформировалась в высокотрагичное: "Никто не забыт и ничто не забыто". 
 "Лунс был в партии нацистов в те годы, когда они еще не творили своих преступлений, это было бескровное начало их деятельности" - вот как пишут здесь правые. 
 В 1933 году гитлеровцы подожгли рейхстаг, в тюрьмы были брошены десятки тысяч левых; в 1934 году Гиммлер построил первый "образцово-показательный концентрационный лагерь" в Дахау, через который прошли свой страшный путь к смерти лучшие сыны Германии - коммунисты, социал-демократы, подпольщики-интернационалисты; именно в эти годы в нацистские застенки был брошен и погиб там лауреат Нобелевской премии Карл фон Осецкий; именно тогда были сожжены книга Л. Толстого, Т. Манна, М. Горького, А. Франса; именно тогда были убиты - по плану Геринга - Луи Барту и король Югославии Александр I, именно в те годы было подготовлено убийство канцлера Австрии Дольфуса, предшествовавшее оккупации этой страны. 
 Шпрингеровская "Вельт", стараясь соблюдать объективность, приводит выдержки как из левых голландских газет, называющих Лунса лгуном, который поначалу отвергал свое членство в нацистском движении, а затем выдвинул версию "брата, записавшего его в члены" гитлеровской партии, так и из правых. Услужливый медведь опаснее врага, воистину: "Вельт" со ссылкой на консервативную голландскую газету "Телеграаф" заявляет: "Национал-социалистическое движение в Голландии было вполне легальным". Что ж, легальной была и партия Гитлера; легальной была партия английских фашистов во главе с Мосли, легальна ныне НДП и ее последователи; вполне легален фашист Пиночет и гитлеровец Стресснер, кровавый фюрер Парагвая. Легальность фашизма тревожный симптом, особенно в век ядерных вооружений. И когда во главе НАТО стал человек, который был членом "вполне легальной" нацистской партии, повинной в уничтожении десятков тысяч голландских граждан, тогда следует вспомнить древних: "следы устрашают". 
 ...Я передал этот репортаж по телефону из Амстердама, из отеля "Шура", которым владеет Саня Пустыльников родом из Одессы; мы долго сидели в его маленьком баре; Саня играл на балалайке, рассказывал о своей нелегкой жизни, а я думал, что поиск, который ведет Георг Штайн, воистину сложное дело, в котором незримых и мощных противников куда как больше, чем открытых друзей, готовых протянуть руку помощи. 
 4 
 - Доброе утро. Вы бы не могли срочно ко мне приехать? Дела весьма серьезны. - Голос Штайна был глух, озабочен. 
 Вечером я был у него. Поздоровавшись, Штайн сказал: 
 - Я хочу обсудить с вами два вопроса: дело с советскими архивами, с одной стороны, и публикацию во "Фрайе Вельт" доктора Колера из ГДР - с другой. 
 Штайн подвинул свежий номер гамбургского журнала: 
 - Прочитайте! 
 Читаю: "Москва требует возвращения балтийских архивов, вывезенных нацистами во время второй мировой войны. Бонн сопротивляется. Регулярно в кабинете профессора Хельмута Румпфа, исполняющего обязанности советника первого класса в юридическом отделе МИДа, раздается звонок: звонит советник советского посольства в Бонне. Русский стереотипно выдвигает требование своего правительства о возвращении культурных ценностей, которые с конца второй мировой войны находятся в архивах Федеративной Республики; столь же стереотипно Румпф отвечает советскому дипломату, что решение еще не принято. 
 Сотрудники боннского МИДа были застигнуты известием о русских архивах врасплох. До сих пор они исходили из того, что культурные ценности, вывезенные немцами из оккупированных районов СССР, давно возвращены их владельцам, среди них миллионы книг, брошюр, газет. 
 Русский дипломат просветил на этот счет боннских бюрократов. В действительности в Марбурге до сих пор хранится часть архива "Курляндских рыцарей", а в федеральном хранилище, в Кобленце, - архив эстонского города Таллина. 
 Курляндский рыцарский орден, вновь восстановленный в Федеративной Республике, заявляет о своих правах на эти документы. С тех пор как англичане в 1951 году передали архивы курляндским дворянам, "вопросы, касающиеся собственности на эти документы, окончательно выяснены", говорит наследник рыцарей барон фон Хойнинген-Хайне. 
 Иначе обстоят дела с собранием документов из Таллина, которые в 1944 году были эвакуированы в Восточную Пруссию, а затем через Геттинген попали в Кобленц. 
 История с возвращением документов поставила правительство в затруднительное положение: с одной стороны, Бонн заинтересован в улучшении культурных связей с Москвой, поскольку заключенное с ней культурное соглашение еще не осуществлено на практике; с другой стороны, сотрудники министерства не имеют намерений расставаться с этими документами". 
 Я отложил журнал, поинтересовался: 
 - Какое эта статья имеет отношение к вам, к нашему поиску? 
 - Прямое. Эти архивы открыл я. 
 - То есть? 
 - В процессе поиска Янтарной комнаты мне попались документы, которые оказались некой ниткой. Я потянул за нее - раскрутился клубок. И этот клубок скрылся за дверями боннского МИДа. Я первым заявил во всеуслышание о необходимости немедленного возвращения этих ценностей Советскому Союзу. Естественно, люди, напечатавшие этот материал, не стали упоминать моего имени: зачем делать мне паблисити? Лучше всего замолчать меня и мое дело, словно бы Штайна и не существует. Ничего, я не модная балерина и не честолюбивый поэт, я перенесу это - важно, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. 
 -'Что вы можете сказать о доводах журнала и профессора Румпфа? 
 - Все это чушь. - Штайн возмущен. - Каждый, кто знает историю, должен посмеяться над заключением боннских крючкотворов от дипломатической юриспруденции: Таллин был вовлечен в торговлю с Ганзой, поэтому, понятно, многие документы были составлены по-немецки. В делах портовых городов Франции и Англии также много бумаг на немецком языке, особенно в период расцвета Ганзы. Но ведь после упадка Ганзы на смену немецкому пришел язык Нидерландов, потом английский и французский, однако ни Гаага, ни Лондон, ни Париж, насколько мне известно, не претендуют на архивы Федеративной Республики?! 
 - Этот Румпф, - замечает фрау Штайн, - просто жулик! 
 - Доводы боннских юристов - вздорны, - продолжал Штайн, - они, видимо, намерены забыть Московский договор 1970 года, подписанный между нашими государствами, который решил все вопросы, территориальные в том числе, и, понятно, никакие рыцари не вправе претендовать на архивы, они обязаны быть возвращены немедленно. Я знаю о настроениях, существующих кое у кого в Бонне: "Пора свернуть Штайну голову". Ничего, у меня еще много дел на земле, да и потом помощь графини Дёнхоф, репортеров еженедельника "Цайт", поддержка ряда трезво думающих членов бундестага, видимо, удержат экстремистов от прямых выпадов против меня... 
 - Что надо предпринять, чтобы ускорить возвращение наших архивов? 
 - Привлечь к проблеме максимум общественного внимания во всей Западной Европе. Мальчик, напечатавший эту статью, - он тронул журнал, - был у меня, но мало что понял: он увлекся политическими интригами, а судьба советских архивов осталась забытой. Теперь о второй позиции: я получил публикацию доктора Колера во "Фрайе Вельт". Это имеет прямо-таки непосредственное отношение к продолжающимся поискам Янтарной комнаты и других сокровищ советских картинных галерей и музеев, но вносит ряд взрывных коррективов. 
 Штайн вышел, вернулся с папкой, открыл се, достал сколотые журнальные листы: 
 - Это новая версия доктора Колера. Версия весьма интересна. Он утверждает, что какие-то таинственные грузы были вывезены из Кенигсберга не на судне "Густлоф", которое затонуло, не на "Бранденбурге", а на "Эмдене", благополучно добравшемся до Киля в январе 1945 года. Он связывает с судьбой Янтарной комнаты имя гауляйтера Восточной Пруссии Коха больше, чем Розенберга. Более того, судьбу янтарного сокровища доктор Колер связывает непосредственно с именем Гитлера. Почему? И наконец, он задает читателям журнала "Фрайе Вельт" вопрос: "Кто знает или был свидетелем передвижения машин швейцарского Красного Креста или же грузовиков со швейцарскими номерами, перевозивших таинственные ящики в Тюрингии и Саксонии в начале апреля 1945 года?" Почему именно там? Почему швейцарские машины? Серия новых загадок. Значит, версия захоронения Янтарной комнаты в шахте "Б" "Виттекинд" опровергается ученым из ГДР? Значит, он исключает возможность укрытия советских награбленных ценностей в Нижней Саксонии, в районе Фольприхаузен? Я полагаю, что вам необходимо лично обсудить с доктором Колером направление дальнейших поисков; ученый из Берлина, видимо, обладает интересными документами и своей концепцией... 
 ...Из Гамбурга еду в Берлин. 
 Доктор Колер - лучеглаз, улыбчив, подвижен. Поскольку он читал мои книги, изданные в ГДР, и первую корреспонденцию о Георге Штайне, поскольку мы - т о в а р и щ и, он сразу же перешел на "ты", открыл папки факирским жестом и начал доставать "дела", иллюстрируя ими свой увлеченный рассказ: 
 - Вот, ознакомься с этим документом. Обрати особое внимание на пометку в нижнем правом углу страницы, тогда тебе станет понятна моя постановка вопроса об особой роли Гитлера в деле с культурным достоянием Советского Союза. 
 Читаю: 
 Начальнику штаба по политическим вопросам 
 Берлин, 12 сентября 1944 г. 
 ул. Принц Луи Фердинандштрассе, 2 
 Секретно 
 Верховный комиссар Украины разместил вывезенные из Киева и Харькова картины и предметы искусства в следующих местах в Восточной Пруссии: 
 1. Усадьба Риехау под Белау. 
 2. Господский дом в Айлденхофе. Владелец: граф Шверин. 
 Речь идет о 65 ящиках, содержание которых точно указано в приложении. Остальные приложения 20 ящиков, 57 портфелей и 1 рулон гравюр до сих пор не имеют инвентарных номеров. Среди картин имеется большое количество очень древних икон, произведений известных мастеров немецкой, голландской и итальянской школ XVI, XVII и XVIII столетий, а также работы лучших русских мастеров XVIII и XIX веков. В общей сложности в наличии имеются ценнейшие произведения из публичного украинского культурного наследия, которые даже при поверхностной оценке стоят многих миллионов. Кроме того, они, будучи единственным собранием произведений такого рода на немецкой территории, должны иметь большое этическое и культурно-политическое значение для любой группы, с которой рейх теперь или в будущем желает сотрудничать. 
 Согласно распоряжению рейхсканцелярии от 18.11.1940 г. представляется необходимым направить перечень указанного имущества фюреру. Прошу подписать прилагаемый проект. 
 ПРИМЕЧАНИЕ: предложено мною и партийной канцелярией 
 15. IX. 1944г. РОЗЕНБЕРГ. 
 Пометка: 
 Одобрено фюрером. 
 Доктор Колер объяснил: 
 - Понял? "Одобрено фюрером". Дело в том, что уже в 1938 году, сразу после оккупации нацистами Австрии, именно Гитлер начал подгребать под свое л и ч н о е ведение все дела, связанные с культурой и искусством. Именно тогда в нацистской бюрократической машине и появился термин "прерогатива фюрера" ("фюрер форбехальт"). Был издан его тайный приказ: "Все наиболее ценные произведения искусства должны быть сфотографированы и представлены на рассмотрение мне - я решу их дальнейшую судьбу". (Какой ужас, несостоявшийся художник был намерен по фотографиям решать судьбы картин Рафаэля и Рублева, Рембрандта и Феофана Грека, Тициана и Дюрера, Репина и Брюллова!) Следовательно, - продолжает доктор Колер, - я прошу тебя порекомендовать Георгу Штайну внимательно поискать следы Янтарной комнаты -- одного из чудес света - не только в архивах Розенберга, но и в документах рейхсканцелярии Гитлера, Бормана... Я выявил любопытный материал: когда гауляйтер оккупированного Перемышля п о с м е л не показать Гитлеру похищенные им из музея картины, его немедленно расстреляли в гестапо, без суда и следствия. Да, рейхсминистр "восточных территорий" Розенберг был отменным грабителем, но он стоял на третьей ступеньке лестницы, следом за фюрером и Герингом. Наиболее значительные ценности он передавал на рассмотрение фюрера, которого обуревала навязчивая идея создать "музей Гитлера" в Линце, собрав там самые уникальные картины из всех галереи мира. Так что внимание и еще раз внимание по отношению к архивному фонду Гитлера, гам могут быть следы... 
 - А почему ты особо выделил гауляйтера Восточной Пруссии Коха? Отчего ты связываешь его судьбу с поиском Янтарной комнаты? Почему вдруг появилась версия захоронения Янтарной комнаты в Саксонии или Тюрингии? 
 - Не исследовав п о в о р о т ы гитлеровской бюрократической машины, ответил доктор Колер, - не поняв все ее змеиные "изгибы", трудно заниматься судьбою похищенных нацистами произведений культуры. Получилось так, что в сорок четвертом году удары Красной Армии, с одной стороны, и взаимное подсиживание в гитлеровской верхушке - с другой, вознесли вверх злейшего врага Розенберга гауляйтера Восточной Пруссии и Украины "партайгеноссе" Эрика Коха. Именно его, Коха, - по явной подсказке Бормана, - и назначил Гитлер главным ответственным за создание "восточного вала" от Варшавы до Литвы. Почему его? Да потому, что Борман должен был в о з н е с т и врага Розенберга, ибо он замыслил прибрать к своим рукам не только картины Гитлера, но и все те ценности, которые были выкрадены в Советском Союзе. Для этого Борман ввел в свою хитрую комбинацию директора Дрезденской галереи профессора Поссе. Профессор знал все, связанное с картинами и скульптурами, - выдающийся специалист; причем знал он как те картины, которые предназначались для музея Гитлера (сам отбирал как-никак), так и те, которые были уже складированы в тайные розенберговские "депо" (так назывались склады в ряде замков и соляных шахт. - Прим. Ю. С). Именно ему, Поссе, и была подброшена каким-то незаметным, м ы ш и н о г о цвета человеком идея о целесообразности объединения всех культурных сокровищ в одних руках. Борман, развивая эту идею (его же человеком и подброшенную Поссе), поставил вопрос: "А в чьих же руках надо все это объединить?" Ответ на провокационный вопрос предполагался однозначный: понятно, в руках "лучшего друга художников и скульпторов, великого фюрера германской нации Адольфа Гитлера". Здесь-то и возникает мой особый интерес к Коху. Дело в том, что он, создавая "восточный вал", был посвящен в тайну "запасной столицы рейха", которая была организована в конце сорок четвертого года в Тюрингии, с центром в Одруф. К началу 1945 года там было готово около сорока тысяч квартир для государственного, партийного и военного аппарата, было приведено в состояние "боевой готовности" множество замков, не тронутых авиацией союзников, были оборудованы комфортабельные бомбоубежища и спецсклады в сухих соляных и серебряных шахтах. Отвечал за создание этого объекта статс-секретарь Штуккарт, близкий друг Коха. Перевод фюрера в эту запасную крепость был запланирован Борманом и Геббельсом. Понятно, что именно там и должны были спрятать наиболее ценные сокровища Гитлера. Поэтому выявленные мною документы о Кохе и о его ценностях представляют интерес в поиске Янтарной комнаты. Дело в том, что на корабле "Эмден" из Кенигсберга помимо "ценностей Коха" были вывезены "национальные реликвии" третьего рейха: саркофаг маршала Гинденбурга, гробница Фридриха Великого, того, кстати, который и подарил Петру I Янтарную комнату, целый ряд уникальных музейных документов, принадлежащих университету. 
 Из Киля эти ценности были передислоцированы в Потсдам; я проследил их путь до Бернтероде, откуда они были переправлены в шахты "Пруссия" и "Саксония", спрятаны в штольнях и замурованы, а 9 апреля 1945 года открыты американцами, подняты наверх и вывезены из области, которая по Ялтинскому соглашению должна была стать советской зоной оккупации. Среди открытых американцами ящиков не было "ценностей Коха", хотя они были вывезены из Кенигсберга тоже на "Эмдене", оттуда же перевезены в Потсдам, хранились в Бернтероде, но затем пути их разошлись: саркофаг и гробница были опушены в шахты, а ящики Коха вместе с другими ценностями были передислоцированы в Веймар и спрятаны в подвал городского музея. Куда же они исчезли из Веймара? Если изучить военно-оперативные планы весны сорок пятого, то окажется, что вывезти эти сокровища можно было только по направлению к Саксонии - все остальные пути были отрезаны. Есть сведения, что именно в начале апреля было отмечено передвижение грузовиков швейцарского Красного Креста под охраной СС. Откуда швейцарские машины в рейхе? Кто их туда привез? Зачем? Была ли среди ящиков Коха, хранившихся в музее Веймара, Янтарная комната? С уверенностью ответить не могу. Однако могу сказать, что доктор Роде, отвечавший в Кенигсберге за Янтарную комнату, был отправлен руководством в срочную командировку в Саксонию в конце декабря 1944 года. Он пробыл там четыре дня. Два дня, проведенные им в Дрездене, мне известны чуть ли не по часам. Два дня вне Дрездена канули в темноту, полнейшая неизвестность, ни одного следа. Какие места в Саксонии он посещал? Видимо, шахты и штольни. Почему об этом ничего не известно? Да потому, что подземные хранилища в те годы были "высшим секретом рейха", знали о них единицы. Надо по крупицам собирать все сведения о штольнях, потому что был приказ гитлеровцев: взрывать шахты, чтобы не допустить перехода укрытых там сокровищ в руки союзников. Так, например, было в Австрии, в "депо" Альт Аусзее, возле Зальцбурга, принадлежавшем ведомству Розенберга: если бы не помощь австрийских партизан (и как мне кажется на основании ряда фактов безымянного советского разведчика, работавшего в РСХА. - Ю. С), шахта была бы взорвана и все содержимое было бы навечно погребено под землею. (Важно бы поднять историю этого "депо", все содержимое которого досталось американским войскам, запросить военный архив США: кто производил опись поднятых из "депо" предметов, где они затем хранились, какова их последующая судьба? - Прим. Ю.С.) 
 - Следовательно, - заключаю я, - ты полагаешь, что Янтарная комната и другие наши культурные сокровища были укрыты в Саксонии? 
 - Это - одна из версий, - ответил доктор Колер. - Во-первых, в Саксонии все было готово к приему сокровищ; во-вторых, если мы получим неопровержимые доказательства, что Янтарная комната была вывезена из Кенигсберга именно на "Эмдене" вместе с реликвиями третьего рейха и "сокровищами Коха", складирована затем в Бернтероде и Веймаре, тогда возникает вопрос - зачем ее было увозить куда-то далеко, если именно там, в Саксонии, были готовы штольни для приема сокровищ? 
 - А с чего начался твой поиск Янтарной комнаты? 
 - Тридцать лет назад в Тюрингии, в одном из замков, не пострадавшем от бомбежек, была открыта школа, - ответил Колер. - Учащиеся нашли на чердаке множество янтарных пластинок - они отменно подскакивали, когда их ловко кидали по глади пруда, что возле замка. Один из учеников, став ныне очень уважаемым в республике человеком, рассказал мне пятнадцать лет назад про то, как они, мальчишки, кидали эти янтарные пластинки в пруд, соревнуясь, чья больше подскочит по глади воды. Откуда янтарь в замке Тюрингии? Что это был за янтарь? Вот тогда я и начал копать. И делаю это по сей день. Я не настаиваю, что истинна лишь моя версия, я с уважением отношусь к поиску Штайна. Именно поэтому я и прошу тебя рассказать ему о версии "музея фюрера в Линце", именно поэтому обсуди с ним вопрос о "прерогативе фюрера", именно поэтому я и предлагаю Штайну проанализировать обнаруженные мною документы о секретных совещаниях в министерстве вооружений - может быть, это натолкнет его на поиск новых архивов... Исследовать надо любую версию, от кого бы она ни исходила. Кстати, после моей публикации во "Фрайе Вельт" пришло много откликов. Пришло и письмо от господина Барша из Мерцинга, что на границе с Люксембургом, он полагает, что видел ящики с Янтарной комнатой. Не хочешь с ним встретиться? 
 5 
 ...Я довольно быстро разыскал этот маленький, белый, солнечный городок, без труда добрался до чистенькой улочки Цум Гипсберг и оказался в домике пенсионеров - улыбчивых, чуть суетливых, глуховатых, так что мне приходилось все время кричать, разговаривая с Баршем, и этот мой крик и его слишком уж тихие ответы (как все глуховатые люди, он боится показаться смешным и говорит подчеркнуто тихо, чуть ли не шепчет) явно диссонировали с той открытой дружественностью, которая отличала рассказ хозяина дома. 
 - Меня никто не понуждал заниматься этим делом, просто-напросто совесть мучит, понимаете ли, - не спеша вспоминал Барш. - Я, конечно, не знаю, была или не была Янтарная комната в имении Вильденхоф графини фон Шверин в Восточной Пруссии, я не берусь утверждать, на каком пароходе ее вывозили, но мне все-таки кажется, что гитлеровцы должны были эвакуировать ее сушей, слишком уж велика ценность... Мне кажется, что ее все-таки вывезли на машинах, которые подчинялись гауляйтеру Грайзеру, другу Коха. И вывезли не куда-нибудь, а в замок Горказее, тот самый, который принадлежал гауляйтеру Грайзеру. Но его там уж не было, и поэтому машины прямым ходом, через Нёй-Бентшен и Франкфурт, были передислоцированы в Каринхалле, дворец Геринга. Тридцатого марта сорок пятого года Геринг на своем поезде был на станции Цейленрода. Там я и увидел его, когда проходил мимо, получив отпуск из части, - я был авиатехником; кстати, тогда, на фронте, я и стал чуть хуже слышать от постоянного рева моторов... Солдаты, охранявшие поезд рейхсмарцшла, сказали мне, что они едут на юг, в направлении Альт Аусзее, и что в одном из вагонов везут коллекцию янтаря... 
 (Примечательно, что Геринг в свое время издал приказ, известный ныне по архивному коду как Т. 454/РС-56/БЛ-000-873+874. Приказ этот заслуживает того, чтобы быть приведенным здесь: "В продолжение принятых мер к сохранению еврейских ценностей шефом военного коменданта Парижа и штабом Розенберга. С означенными ценностями, доставленными в Лувр, поступить следующим образом: сокровища, обозначенные цифрой "1". Их дальнейшая судьба может быть решена только фюрером. Вторая группа сокровищ предназначена для пополнения собраний рейхсмаршала; третья группа предназначена для передачи в музей и библиотеку "высшей школы НСДАП" и подпадает под юрисдикцию рейхсляйтера Розенберга; те же сокровища, которые подходят под экспозиции музеев, будут переданы рейхсминистру Геббельсу. Сокровища должны быть немедленно инвентаризованы и перевезены в рейх силами Люфтваффе".) 
 Об этом приказе в свое время рассказывал мне и Штайн. Я спросил его, нет ли подобного рода документов о русских ценностях. "Нет, - ответил Штайн и добавил: - Впрочем, точнее сказать, так: пока не обнаружены. Но есть документы о комплектации музея фюрера в Линце". - "Кто их подписывал?" - "Шольц, ответил Штайн. - Он был начальником отдела у Геббельса. Я пытался говорить с ним - он положил трубку, как только услышал мое имя". 
 "Шольц, - подумал я, слушая Барша. - Мне нужен Шольц. Как к нему подойти?" 
 Барш закурил, подвинул мне чашку кофе: 
 - Попробуйте связаться с фрау Церен, ее телефон 06861-88940. Она может помочь вам в поисках телохранителя жены Геринга, Эммы. Говорят, он работал в Касселе то ли таксистом, то ли шофером после денацификации... И еще: в Эльзасе живет Георг Татерра, выдающийся специалист по янтарю, родом из Кенигсберга... Если вам удастся его разговорить, вы можете получить интересную информацию... А я, чем могу быть полезен в дальнейшем, к вашим услугам... 
 ...Телохранитель Эммы Геринг как в воду канул. 
 А вот Георга Татерру я нашел под Саарбрюккеном, в Ригельс-берг-Сааре, на Параллельштрассе, в его вилле "Восточная Пруссия"... 
 Поскольку Барш весьма многозначительно посмотрел на меня, произнося слова о том, что Татерру трудно "разговорить", я, отыскав его телефон в справочнике, представился специалисту по янтарю, сосредоточив главное внимание на произнесении моего имени с явно английским акцентом: "Джулиан". 
 Подействовало. 
 ...И я оказался в большом зале, и напротив меня сидел седой, ухоженный мужчина с тяжелым, внимательным взглядом умных глаз, и руки его устало лежали на тяжелой темно-коричневой плюшевой скатерти. 
 - Да, о судьбе Янтарной комнаты я знаю почти все, что появлялось в повременной печати, - сказал он, выслушав меня. - Я читал материалы и о специальном "штабе Розенберга", который занимался вывозом ценностей из захваченных районов противника, и о его ближайших помощниках, начиная с Утикаля, этого полубезумца, полуболвана, который тем не менее пустил поиски янтарного чуда по заведомо ложному пути, заявив на Нюрнбергском процессе, что все ценности остались в Восточной Пруссии и там были упрятаны подразделениями СС... Я с интересом отношусь к концепции Георга Штайна, - продолжал он, не обращая на меня никакого внимания, словно бы разговаривая сам с собою. - В такой же мере мне представляется интересным поиск доктора Колера из Берлина. Вы спросили меня о Геринге... Нет... Я служил в отделе штаба ОКВ, который дислоцировался неподалеку от замка Геринга Каринхалле. Я знал, я собственными глазами видел его состояние: в последние месяцы войны рейхсмаршал был полностью деморализован, не до янтаря... Да и потом... Нет, следы этого янтарного чуда нужно искать в документах, связанных с приказами Гитлера... (Я аж напрягся: Татерра чуть не дословно повторил доктора Колера.) Целые янтарные предприятия работали на Гитлера. Если кто-либо из политиков хотел ему угодить, то дарил изделие из янтаря, обладающего, по убеждению фюрера, "теплыми, целебными свойствами, спасающими от судорог и ревматических болей". Как только Гитлер захватил власть, он сказал известную фразу: "Янтарь - это немецкое золото". Поэтому я и думаю, что к Янтарной комнате Гитлер не подпустил бы даже Геринга... Но вот что вызывает у меня сомнение: лучший способ погубить Янтарную комнату - это отправить ее из Кенигсберга морем. В какой мере вы исследовали вопрос о возможности вывоза Янтарной комнаты на машинах? Поездом? Если ее вывезли, то доктор Колер прав: лучшего места для сохранения комнаты, чем штольни серебряных шахт в Тюрингии, найти трудно. В то же время я не исключаю версию Георга Штайна о соляной шахте "Б" "Виттекинд" в Фольприхаузене. Я не геолог, но мне кажется возможным взять там буром пробы; если Янтарная комната осталась в "Виттекинде", ей ничего не сделается, ибо то сырье, из которого сотворено седьмое чудо света, насчитывает по меньшей мере шестьдесят миллионов лет. Вы пробовали связаться с хозяевами "Виттекинда"? Обсуждали с ними вопрос о поисковой экспедиции? Не следует обольщаться - дело очень деликатное, дорогостоящее... О судьбе Янтарной комнаты могли знать лишь фанатики Гитлера. Если даже кто-то из них и остался в живых, он будет молчать: нацист - это совершенно испорченный человек, националист, лишенный каких бы то ни было моральных качеств... 
 ...Вернувшись в Бюро, к себе в Лиссем, запросил Москву, есть ли какие-либо материалы о размерах нацистского грабежа в наших музеях, монастырях, библиотеках... 
 6 
 И снова еду к Штайну. 
 - Что ж, пойдем по порядку: судового журнала "Эмдена", где могла быть интересующая нас информация, нет в архивах. Однако капитан "Эмдена" жив. Я запросил "Союз офицеров ВМС", жду ответа, обещали дать адрес. Единственная надежда: капитан взял судовой журнал с собою. А там должны быть все записи, о Янтарной комнате в том числе, если, впрочем, ее загрузили вместе с реликвиями рейха, саркофагом Гинденбурга и ценностями гауляйтера Коха. Если же и у капитана нет журнала, то, значит, уже в сорок пятом году были включены особые силы НСДАП и СД, занимавшиеся "обрубыванием" всех концов, отвечавшие за сохранение тайн. 
 (Верное замечание. До сих пор, например, не объяснена таинственная смерть доктора Роде. Роде погиб накануне того дня, когда он и его жена решили рассказать советским властям все, что знали о судьбе Янтарной комнаты. Пора бы заново исследовать обстоятельства этой загадочной кончины, которая отчего-то считалась "самоубийством". А европейский корреспондент лондонской "Санди таймс" Энтони Тэрри привел показания некоего Зиимана из ФРГ о том, что его дядя, нацистский чиновник Франц Польцен, участвовавший якобы в транспортировке Янтарной комнаты, был убит одним из "неустановленных немцев" накануне прорыва Красной Армии, потому что "знал слишком много".) 
 - Теперь по второй позиции, - продолжил Штайн. - Я уже успел поискать в фондах Гитлера и Бормана. Да, версия доктора Колера о "музее фюрера" интересна. Вот документы, которые мне удалось получить за это время, ознакомьтесь... 
 Глубокоуважаемый господин рейхсляйтер Борман! 
 Докладываю, что с 25 ноября по 4 декабря 1939 года я находился в Кракове и Варшаве, с тем чтобы выполнить данное мне поручение: составить доклад о видах и объемах конфискованных произведений искусства. 
 После этого я был в Вене, где продолжил проверку, прерванную в результате начала воины, конфискованных и укрытых произведений искусства. 
 К конфискованным в свое время коллекциям добавились еще и другие, например коллекция Бонди и польского графа Ланкоронского, которая содержит полотна итальянских художников раннего периода и античные скульптуры из мрамора. 
 В ближайшие недели эта работа должна быть закончена, что позволит мне в течение января отобрать наиболее ценные вещи для "музея в Линце". 
 Хайль Гитлер! 
 Преданный Вам профессор X. Поссе, 
 директор Дрезденской картинной галереи 
 Я посмотрел на Штайна: 
 - "Музей в Линце"? Значит, доктор Колер... 
 - Прав, - отрубил Штайн. - Однако читайте дальше. 
 Лично рейхсляйтеру Мартину БОРМАНУ 
 Оберзальберг под Берхтесгаденом 
 Глубокоуважаемый господин рейхсляйтер! 
 Докладываю, что вчера, 23 марта 1941 года, я возвратился из 14-дневной поездки в Италию. 
 Благодаря подготовительной работе принца Филиппа фон Гессена стало возможным приобрести для фюрера около 25 картин, среди них: портрет неизвестного знатного мужчины (Тициан), великолепный двойной портрет (Тинторетго, 1562 г.), картины Морони, Зальвиати, Филиппо Мацолла, Макрино де Альбы; несколько полотен Строцци, Маратта, Кастиглионе, Амигони; портрет жены композитора Россини на фоне интерьера. В результате этих итальянских приобретений средства, предоставленные мне, оказались исчерпаны. Я уже обратился к господину рейхсминистру д-ру Ламмерсу с просьбой пополнить счет в посольстве Германии в Риме. 
 По пути я побывал в Мюнхене и посмотрел доставленные из Парижа великолепные полотна Рубенса, Ф. Хальса и так далее. В мое отсутствие в Мюнхен прибыл четвертый транспорт с 19 картинами, а также с тремя ящиками произведений искусств, полученных в Голландии из коллекции "Кёнигса". Картины после осмотра нашими реставраторами будут переправлены для "музея фюрера". 
 Хайль Гитлер! 
 Преданный Вам профессор X. Поссе. 
 Я спросил Штайна: 
 - Как вы прокомментируете слова "приобрести для фюрера"? 
 - Читайте, читайте, комментарии на десерт, - ответил он, хмыкнув. 
 Дрезден, 18 июня 1941 г. 
 Лично рейхсляйтеру Мартину БОРМАНУ 
 Берлин, Вильгельмштр., 64. 
 Глубокоуважаемый господин рейхсляйтер! 
 Докладываю, что 18.6.1941 г. я вернулся в Дрезден из очередной поездки в Италию, которую я предпринял также вместе с принцем Филиппом фон Гессеном. 
 Результат, как принц Филипп фон Гессен должен был вчера сообщить лично фюреру, весьма удовлетворительный. 
 К отправке в Дрезден готовы около 50 картин, которые фюрер частично видел на фотографиях. 
 Хайль Гитлер! 
 Профессор Поссе. 
 Дорогой партайгеноссе Гиммлер! 
 Картины и другие предметы искусства, собранные Гитлером для Линца, должны быть временно размещены в монастыре Кремсмюнстер. 
 Хайль Гитлер! 
 Ваш Борман. 
 Штайн дождался, когда я просмотрел все документы, и сказал: 
 - Версия доктора Колера о "музее фюрера" верна, спору нет. Грабеж русских и украинских музеев отличайся от грабежей в Италии лишь по форме: все эти римские "сделки" принца фон Гессена являются темнейшей аферой третьего рейха. Когда в 1975 году национальная галерея и учредительное общество прусского культурного наследия сделали выставку в Далемском музее в Западном Берлине, наследники бывшего владельца "палаццо Мосениго" в Венеции заявили протест и обратились за помощью к прессе Лондона и Парижа... Решение до сих пор не принято... Любопытен допуск доктора Колера, что Борман начал интригу против Розенберга, чтобы все прибрать к своим рукам, используя довод Поссе: "Розенберг не умеет наладить хранение ценностей, все должно принадлежать одному хозяину". Вот документ, который давал Борману все основания начать борьбу против Розенберга. 
 IV отдел "Розенберг" 
 II Главному отделу 
 Берлин 
 Ратибор, 24 августа 1944 г. 
 Касается: предметов искусства, вывезенных с Украины. 
 Бывший сотрудник оперативного штаба П. Пфайфер попросил представить ему данные о том, какие предметы искусства, вывезенные с Украины, были укрыты оперативным штабом. Для этого прошу Вас вступить в контакт с начальником оперативного штаба Антоном в Белграде и другими сотрудниками бывшей главной рабочей группы "Украина". От находящихся в Ратиборе сотрудников я получил следующие документы: 
 1) От начальника главного оперативного отдела Вайзера: 
 а) обо всем археологическом материале музея г. Керчи, - место укрытия неизвестно (вывезено спец. штабом, сведения можно получить у профессора Штампфусса); 
 б) обо всем археологическом материале музея в Феодосии (см. пункт а); 
 в) обо всем материале раскопок музея курганных городов в г. Бахчисарай, вывезено спец. штабом, отделом "доисторические времена", эвакуировано в Краков, дальнейший путь неизвестен; 
 г) о части предметов музея изобразительных искусств из Феодосии и Алупки (исключительно картины), - вывезены спец. штабом, "отделом искусств", - место укрытия неизвестно (транспортировка осуществлялась совместно с археологическим материалом)... 
 - Следовательно, - продолжат Штайн, - Розенберг не мог навести порядок в собственном "хозяйстве", поэтому надо было у него все забрать, передав ценности в ведение тогда уже мифического "музея фюрера", то есть в руки Бормана. Но я выдвигаю еще одну версию, - ничего не попишешь, немецкая страсть к педантизму. Я убежден, что если Янтарная комната была вывезена из Кенигсберга, то запись об этом должна где-то быть! Должна! И я намерен сосредоточить поиск на этом! 
 Глава, 
 в которой рассказывается о мультимиллионершах, о даме, радеющей о демократии и справедливости, укрывающей при этом краденое... 
 1 
 Когда я вернулся от Штайна, позвонили из посольства: 
 - Вам заказное письмо, подъезжайте. 
 Письмо - краткое, привожу его полностью: "Уважаемый господин Семенов, я прочитал, что вы включились в дело поиска Янтарной комнаты, похищенной в России во время войны. Пожалуйста, позвоните мне в Кельн по телефону, который я убедительно прошу не передавать другим лицам. У меня есть информация, которая, убежден, не сможет вас не заинтересовать. Искренне Якоб Шрайдер" [Некоторые фамилии изменены]. 
 Звоню в Кельн. 
 - Да, буду рад видеть вас. Меня устроит любое время, я отошел от дел. Когда въедете по трассе из Бонна в город, сверните на кольцевую возле бензоколонки, а там совсем недалеко, вы легко меня разыщете. 
 Привыкнув к дотошному "первому светофору, второму светофору, трехстам сорока двум метрам, повороту налево возле булочной Мюллера, в витрине которой "выставлен профиль Штрауса, выпеченный из манного теста с добавлением шоколада", я даже несколько растерялся этому чисто русскому "легко разыщете". 
 Искал я господина Шрайдера долго, опоздал минут на сорок, что по здешним канонам более чем позорно и безответственно, думал уж позвонить, извиниться и попросить о новом "термине", но интерес взял свое. (Интерес, интерес, какое поразительное понятие! Любое искусство возможно, кроме скучного. Как же мы либеральны по отношению к успокоительной скуке, резво проникающей в нашу литературу! Только б все было по привычной схеме! Только читает ли схему наш книголюб? Смотрит ли такой фильм зритель?! Нет, это уже не читают и не смотрят. Таким образом, мы сами отдаем зрителя и читателя на откуп д р у г и м, а те к категории интереса относятся умело и серьезно.) 
 ...Якоб Шрайдер жил в бельэтаже особняка, в одном из самых фешенебельных районов Кельна. Неважно, сколько комнат в твоей квартире, на каком этаже ты живешь, чем отделана твоя кухня. Стоит в Париже сказать, что ты из "16-го арондисмана", и к тебе отнесутся по-особому: люди, живущие в районе Булонского леса, - состоятельные люди; такие же районы есть в Нью-Йорке, Бонне, Вене, Токио: свой узнает свояка издалека, по некоему условному коду, "клуб богатых"... 
 - Заходите, прошу вас... 
 Пожилой мужчина; одет подчеркнуто красиво; вместо галстука - шелковое кашне, повязанное легко, со вкусом; рубашка накрахмалена, воротник старомодный, но он старомоден в такой мере, чтобы ныне считаться супермодным, - маленький, упирающийся в брылья щек, ни дать ни взять Бриан; все возвращается на круги своя, мода - не исключение. 
 ...В комнате мало мебели, но вся она антикварна: огромная, с балдахином кровать, стол красного дерева с ножками столь завитыми, что кажется, будто не мастер их делал, а злодей выворачивал и тянул бедное дерево тисками (даже хруст мне почудился, право). 
 Господин Шрайдер достал из холодильника несколько бутылок - виски, коньяки, вина; была и "Столичная"; поинтересовался любезно: 
 - Что будете пить? 
 - Сейчас - ничего. 
 - Боитесь полицию? Несколько капель можно, я это досконально знаю, потому что владел таксомоторным парком, бензозаправочными станциями, первым в Федеративной Республике начал применять телефон в машинах моего парка... О, у меня были отлаженные отношения с полицией, так что не страшитесь, сорок капель вполне допустимо, обостряет внимание, да и потом сейчас у "фараонов" пересмена, они тоже норовят выпить свою кружку пива... 
 Господин Шрайдер плеснул мне виски, долил содовой, положил кусок льда; то же проделал для себя. 
 - В этом году мне исполнился восемьдесят один год, но я не чувствую возраста, потому что живу в движении и привычках, наработанных в зрелости, до семидесяти, пока я держат в руках дело. Но я и тогда зиму проводил у себя на вилле в Санта-Крус-де-Тенерифе; осенью отдыхай в Майами; ныне я разорен, но привычкам не изменяю, какие-то деньги остались все-таки. Да и потом сын весьма состоятелен, он стоит несколько миллионов, я уступил ему свою виллу в Санта-Крус, а он положил мне ежегодный пенсион - на его счетах в банках это не очень-то отражается, хотя именно я был тем, кто учил его: "Считай пфенниг, только тогда скопишь миллион". Прозит! 
 - Прозит! 
 - Как у вас со временем? 
 - Я располагаю временем, господин Шрайдер. 
 - Прекрасно! Я полагаю, что главные детали вам целесообразнее обговорить с моим племянником Мишелем, он будет ждать вас в воскресенье на бегах, возле кассы "7" в 16.45. Если вы согласны, я позвоню ему сегодня попозже. 
 - Какие именно детали я должен буду оговорить с Мишелем? 
 Шрайдер улыбнулся: 
 - Называйте его Мишо, он еще молод, я люблю его, настоящий мужчина... 
 - А что вы хотите сказать по поводу Янтарной комнаты? У вас есть какая-то версия? Имена? Факты? Даты? 
 - Я просто знаю адрес, где она сейчас находится, господин Семенов! Прозит! 
 - Адрес?! - Я поразился. - Где же? 
 - Я ведь сказан, что все детали обговорим с Мишо, господин Семенов, только с Мишелем. Если вы дотолкуетесь с ним - я с радостью продолжу предприятие. 
 Я вернулся в Лиссем, в свой одинокий деревенский дом, включил телевизор и прилепился к пишущей машинке: нет ничего надежнее, - если надо спастись от нетерпения, - чем всласть поработать за столом и обозначить задачи на ближайшие дни. 
 А задачи таковы: 
 1. Постараться разыскать следы Герберта Ломача. Он был одним из ключевых сотрудников в штабе Розенберга по грабежу наших культурных ценностей. В 1944-1945 годах отвечал за организацию тайных складов для произведений искусства в соляных копях Саксонии и Чехословакии. Саксонию он знал отменно, потому что перед войной работал в Дрездене. Два года назад его видели в Кланстхал-Целлерфельде, что в Гарце. 
 2. Предпринять попытку обнаружить следы еще одного сотрудника Розенберга, доктора Дитриха Розкампа; в начале пятидесятых годов он был хозяином картинной галереи в Гамбурге. 
 3. Встретиться с начальником личного штаба Гиммлера, нацистским преступником обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом. 
 2 
 ...Наутро адрес Карла Вольфа, высшего генерала СС, начавшего сепаратные переговоры с Даллесом в Швейцарии весной сорок пятого, помогли установить коллеги из мюнхенского Института истории современности. 
 Позвонил в Дармштадт по телефону, который мне передали историки. 
 - Вольф, - услышал я резкий, глуховатый голос. 
 - Господин Карл Вольф? - уточнил я. 
 - Именно так. 
 Я представился. Пауза. 
 - Вы из Москвы? 
 - Да, но сейчас живу в Бонне. 
 - Но имеете право вернуться в Россию? 
 - Бесспорное. 
 - Хм. Что же вам надо? 
 - Увидеться с вами. 
 - Цель? 
 - Обсудить некоторые вопросы, связанные с историей второй мировой войны. 
 - Сколько можете уплатить за встречу? 
 Я, признаться, опешил: 
 - То есть как это "уплатить"?! 
 - Очень просто! Вы ведь намерены опубликовать нашу беседу, не так ли?! Так вот, какую часть гонорара вы можете перевести на мой текущий счет? Я получаю мизерную пенсию, всего триста марок в месяц, это вопиющее нарушение боннским правительством гражданских прав, я никогда не был "черным СС", я всегда был солдатом Германии на дымных полях войны за социальную справедливость и мир! 
 Ясно?! Вот так-то! Все бывшие генералы СС сейчас оказываются борцами за гуманизм и добро. 
 - Денег у меня нет, генерал, а вот отблагодарить за беседу парой бутылок водки, обедом и икрою - это мне под силу. 
 - Хорошо. Завтра в час дня я буду ждать в центре Дармштадта, в итальянском ресторане. - Он назвал адрес и телефон, пожелай спокойной ночи и положил трубку. 
 ...Я опоздал не потому, что хотел опоздать и этим унизить нациста, просто-напросто запутался в обилии дорожных указателей; в хорошем тоже надобно соблюдать чувство меры. 
 Молодой итальянский официант в белой рубашке, розовой жилетке и слишком уж обтягивающих черных брюках распахнул дверь; заметив фотоаппарат, указал рукою налево: 
 - Генерал вас ждет, проходите, пожалуйста. 
 Я вошел в маленький деревянный зал и сразу же узнал его: Карл Вольф сидел в синем костюме, крахмальной рубашке и туго повязанном синем галстуке. Роста высокого, плечист, кряжист; лицо покрыто темно-желтым загаром - явно генерал не так давно вернулся с гор. 
 Вольф поднялся, пожал мне руку (она у него такая же большая и о л а д ь и с т а я, как у Скорцени), усмехнулся: 
 - Я заказал себе еду, не дожидаясь вашего приезда, вы не против? 
 - Мы ж уговорились, я угощаю, так что, пожалуйста, выбирайте от души. 
 - Ну, так какие же ко мне вопросы? 
 - Первый вопрос: где это вы так загорели? 
 - В горах. Я летаю в Альпы, старые товарищи финансируют наш отдых. 
 - "Наш"? 
 - Нет-нет, я одинок, летаю "соло". Когда я говорю "наш", то имею в виду тех, кто оказался разорен после войны... 
 - Вам приходилось сталкиваться с проблемами искусства, культурных ценностей? 
 - А как же! Я, именно я, передал Аллену Даллесу ценности из галереи Уфицци! Если б я знал, что американская разведка столь неблагодарна, я б оставил себе пару-тройку полотен и не было бы мне сейчас нужды получать подачку из Бонна - триста марок в месяц, позорная нищета боевого генерала... 
 - Но вы ведь не сражались на фронте, если мне не изменяет память. 
 - Я был в такой должности, когда фронт окружал меня повсюду! Американцы поставили условием при начале переговоров о компромиссном мире против большевиков передачу им картинных галерей Италии, чтобы это все не было отправлено в рейх... 
 - Кому? Гитлеру? 
 И тут я впервые увидал воочию глаза Карла Вольфа - маленькие, пронзительно-голубые буравчики вспыхнули вдруг, ввинчиваясь в тебя стремительно, безжалостно, т о р г о в о. 
 - А почему вы решили, что эта живопись предназначалась фюреру?! - спросил Вольф чуть не по слогам. 
 - А кому же еще? - отыграл я. 
 Г л а з больше не было; так, стертые, размытые старческие глазки; тихие, добрые, если не знать, кто сидит напротив; дедуля на отдыхе, да и только. 
 - Ну а разве Геббельс, отвечавший и за музеи рейха, не мог претендовать на эти полотна? - еще аккуратнее отыграл я. 
 - Вот это ближе к правде, - как-то умиротворенно согласился Вольф, и глаз по-прежнему не было на его лице, значит, вопрос не т р о н у л, значит - м и м о, значит - Геббельс здесь ни при чем. 
 - Или Розенберг? 
 - Нет, вряд ли. Розенберг в эти месяцы был совершенно потерянным человеком... Фюрер порекомендовал ему сосредоточиться на работе в главном органе партии - "Фолькишер Беобахтер". 
 - А Борман? 
 - Что - Борман?! - Глаза-льдинки словно бы отталкивают меня; эк они пронзительны, экие они живчики, диву только можно даваться! И еще одно примечательно: и Скорцени, и многие другие нацисты машинально повторяют имя "Борман", когда ты впервые произносишь его. 
 - Нет, ничего, я интересуюсь всеми деталями, относящимися к этому комплексу... У вас нет информации о причастности Бормана к проблеме культурных ценностей? 
 - Он не был к этому причастен. 
 - Убеждены? 
 - Абсолютно. 
 - Мы говорим о последнем периоде нацизма, о весне сорок пятого. 
 - Верно. 
 - А если бы речь шла о сорок втором или сорок третьем годе? 
 Вольф улыбнулся: 
 - В сорок третьем году речь не могла идти о сепаратном мире мой дорогой господин Семенов... Американцы умеют считать лучше, чем мы с вами: они высадились в Европу, зная цену каждой картине в галереях Италии и рейха... 
 - А им были известны расценки на те произведения, которые складировались под охраной СС в тайных горных "депо" Баварии, Саксонии и Австрии... 
 Оп, г л а з а! 
 - Это выдумки! Вы чьей информацией пользуетесь? 
 - Штаб-квартиры фюрера, Гиммлера, Розенберга. 
 - Не боитесь пропагандистских подделок западных союзников? 
 - Что-то вы очень западных союзников не любите. 
 - Они предали меня, выдав трибуналу, который принудил боевого генерала провести двадцать лет в тюрьме... 
 - СС, - добавил я. 
 - Да, но "зеленого СС". Я был далек от некоторых чрезмерных строгостей, допускавшихся порою "черными СС", гестапо и СД. 
 - "Чрезмерные строгости"? Как это понять? 
 - Это надо понять так, что мы защищали идею национал-социализма и были вынуждены нашими же противниками заботиться об их жизнях: разгневанный народ был готов уничтожить всех левых и евреев. Заключив их в лагеря, мы спасли им жизнь. 
 Он сказал это серьезно, с полной убежденностью в том, что эти заученные еще в тридцатых годах слова - истина в последней инстанции. 
 - Правда ли, что ваш шеф Гиммлер объявил Франконию будущим "государством СС", где бы царствовали традиции старины и дух возвышенной о т д е л ь н о с т и? 
 - Да, это так. Центр - Франкония, но с выходом к Марселю: море необходимо солдатам. 
 - Вы бывали с Гиммлером во Франконии? 
 - Да. 
 - Какие бы памятные места Франконии вы порекомендовали мне посмотреть? 
 - На какой предмет? 
 - Я же объяснил: меня интересуют вопросы культуры. 
 Вольф снова чуть улыбнулся. 
 - Вопросами культуры интересуются политики. Фюрер, например, уделял огромное внимание вопросам традиции искусства, проблеме крови и почвы, поскольку лишь эти два факта делают искусство истинно национальным, разве нет?! 
 - Вы, конечно, бывали в замке Кольмберг? 
 Глаза! Они совсем как ледышки, крохотные-крохотные. 
 - Это где-то в районе Нюрнберга? 
 - Совершенно верно, под Ансбахом... 
 - Бывал, конечно бывал... 
 - В музее у посла Фореджа? 
 - Имен я не помню, прошло столько лет... 
 - А господин Унбехавен? Такого не помните? 
 Г л а з а! 
 - Нет, не знаю... 
 - Вам, конечно, известно, что в замке Кольмберг люди рейхсминистра Розенберга устроили тайный склад культурных ценностей, вывезенных из Советского Союза? 
 - Да что вы говорите?! Никогда бы не мог подумать - такой благопристойный замок, столь традиционный, истинно национальный... 
 Генерал явно подтрунивал надо мною. 
 - Вам бы выгоднее помочь мне своей памятью, генерал. 
 - Вот как? В чем же выгода? 
 - Сенсация. За это платят: бывший национал-социалист разоружился, решил помочь справедливости... 
 - Вы обладаете чувством юмора. 
 - Иначе трудно жить. 
 - В вашем пассаже было две неточности. Я не б ы в ш и й - это во-первых, и я не разоружился - это во-вторых. 
 - Время упущено. Оно - не за вас. 
 - Ничего. Встанут новые борцы. Встанут. 
 ...Все время нашей беседы за моей спиною стояли два итальянских мальчика-официанта: широко расставив ноги, скрестив руки на груди, - ни дать ни взять личная охрана обергруппенфюрера СС, который все последние месяцы войны "трудился" в Милане, удерживая север Италии под германским владычеством; связи такого рода - долгие связи, непрерываемые, сказал бы я (мафия и фашизм, читатель помнит?). 
 Мне поначалу казалось, встреча со старым нацистом страшна лишь постольку, поскольку он, как бацилла, заражает неподготовленных, неграмотных, незначительную часть малоинтеллигентной молодежи. Я недоумевал - в чем притягательность националистского бреда, в чем его манящая сила? Неужели в конце двадцатого века, стремительного века человеческой общности (радио, изучение языков, гастроли театров, обмен выставками живописи), национализм может казаться спасением и от экономических хвороб и политических стрессов? Оказывается, увы, может... 
 "Мы как нация заслужили право жить лучше всех других" - это один из ведущих тезисов "старых борцов". 
 А - почему? Кто дач право какой-то одной нации на исключительность? Всякого рода исключительность - шаг к такому неравенству, выход из которого кровав и фатален. 
 "Именно мы имеем право на лидерство, - вещают старцы, - поскольку наша нация - фермент континентального единства и европейской духовности". 
 Когда возражаешь, старцы сразу же апеллируют к внимающей националистической молодежи: "Разве человек чужой крови может желать нам добра? Он выискивает неприятное нации, произвольно трактует факты, клевещет на нас! Он обязан делать все, чтобы нам было хуже!" 
 Я помню, как старцам аргументированно возразил немецкий ученый из Мюнхена; но старцы начали убеждать молодую аудиторию, что ученый этот никакой не немец, поскольку его бабушка была то ли украинкой, то ли чешкой, а кровь отсчитывается по материнской линии. (Как тут не вспомнить расовые законы, которые служат идее исключительности своей нации, начиная с инквизиторов и кончая нынешними расистами в Израиле! Впрочем, "кончая" ли? Нет ли ныне тяги к этой заразе в иных странах и весях?) И ведь этот довод старцев исследовался молодыми людьми, с доводом соглашались, предлагая, впрочем, обсудить, в какой мере бабка отторгает человека от нации, может, допустимо "простить" человеку бабкино чужекровие?! Старцы, однако же, возражали: "Лишь шестнадцатое колено освобождается от чужой крови; человек, который помнит бабку, наверняка чтит ее память, и это естественно, ибо никто так не любит внуков, как бабки, и поэтому добрая память о прародительнице будет постоянной константой духа так называемого "немецкого" ученого"... 
 ...Человечество живет на очень маленькой планете по имени Земля главной проблемой: удастся ли спасти мир от ядерных и нейтронных снарядов? Удастся ли спасти мир от холода, когда последняя капля нефти будет выкачана из недр? Удастся ли накормить население планеты, когда количество обитателей ее к концу этого века чуть ли не удвоится?! Удастся ли спасти от загрязнения небо, луга, леса?! Нет, это не волнует старцев! Лишь "чистота крови", "расовая замкнутость", "исключительность"! 
 - Пусть нам не мешают жить так, как жили наши предки! 
 В наш век сверхскоростей бред национализма - очевидная глупость, но, увы, как много еще людей, падких на истерические завывания маньяков от "крови и почвы"! Неужели это фатально? 
 ...Иногда, после встреч с последователями национал-социализма, базирующегося на идее реанимации "великого прошлого" (начиная с "римской империи германской нации" и кончая третьим рейхом), внимательно присматриваясь к горящим глазам, кликушеской манере вешать, неумению внимать доводам собеседника ("существует лишь одна истинная точка зрения - наша, все остальные - порочны и чужекровны"), я начинал думать, что в массе своей адепты расы не что иное, как психически неуравновешенные люди, если не больные. Когда человек заявляет: "Я - самый великий, самый талантливый, однако меня травят люди чужой крови, иной национальной идеи, лишь поэтому я не могу заявить о себе в полный голос", - тогда диагноз не так уж труден: симптомы мании величия. Но ведь Гитлер смог скрыть свое психическое заболевание, потому что он вещал не о своей исключительности, но об исключительности нации, о том, что нацию угнетают, разжижают ее кровь, разлагают чужой культурой, именно-де поэтому немцам надо стать господами мира, лишь в этом - национальное "спасение"... 
 Молокососы, хранящие ныне дома портреты фюрера, не могут знать, - "старые борцы" тщательно скрывают от них все "негативное", а официальную пропаганду мало интересует проблема формирования будущего поколения, - что в годы царствования Гитлера, в "благословенные времена сильной личности и национального подъема" немцы сидели на карточной системе, правду друг другу сказать не решались, страшась ареста и расстрела, гнили в окопах, оставались сиротами и вдовами, задыхались в бомбоубежищах... 
 "Нет, все это - пустое, ибо т о г д а не было коррупции, демократической болтовни, царства "денежных тузов", тогда все было нашим, национальным!.." 
 ...Воистину, если бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Неужели боги могут вновь решиться на то, чтобы наказать целый народ?! 
 3 
 ...Бега в Кельне - совершенно особое зрелище. Здесь полно блатных (иначе здешних деклассированных не определишь), которые вьются п о н и з у, экономя на трибунах; там, наверху, в ложах, в удобных креслах устроился "бомон"; в правительственном отсеке сидел экс-бундеспрезидент с женою, - бывшие президенты пользуются правами, практически равными тем, которыми ублажают президентов функционирующих, разве что охранников поменьше, не более одного-двух. 
 Хотя ипподром большой, но ощущение тесноты и духоты не оставляет тебя, как только, - с трудом запарковав машину, - ты начинаешь в в е р ч и в а т ь с я в толпу. 
 Как же устойчив этот иллюзорный мир близкого счастья! Сколько раз умные математики объясняли невозможность выиграть так, чтобы раз и навсегда разбогатеть, сколько раз завсегдатаи перешептывались о том, кто и почему повесился, застрелился, сиганул с моста: вчера еще смеялся, обсуждал планы на будущее, мял в потном кулаке купюру, ан - нету человека, спекся... Химера мечтаний о сладком завтра привела к трагическому концу не один миллион горячих голов. Мечта тоже должна быть дисциплинированной, иначе, - если распустить ее, - черт те куда может привести! 
 ...Мишель ждал меня возле кассы, я узнал его по описанию Шрайдера, да и он сделал шаг навстречу мне. Рука - крепкая; улыбка - белозубая, открытая; одежда - на некоем сломе, - так французы говорят о погоде: "между волком и овцою", серо-синие тона, то есть шикарно, но отнюдь не показно, не броско, рассчитано на ценителя, умеющего определить счет в банке по фасону ботинок собеседника. 
 - Дедушка хорошо описал вас, - сказал Мишель, - абсолютно словесный портрет, словно он работает в группе по борьбе с террором. Будете играть на тотализаторе? Не советую, сегодня х и т р ы е кони. Пойдемте, я кое-что покажу вам. Умеете обращаться с биноклем? Прекрасно. Знакомьтесь, - он подвел меня к красивой стареющей даме и мужчине с синеватым лицом, - это папа и мамочка. Господин Семенов, - представил он меня, - о котором вам говорил дедушка. 
 - Ах, как приятно, - сказала мама, протягивая руку, один палец которой просто-таки обвисал от бриллианта. - Не ставьте на девятого, это из конюшни Зиверт, а она - приятельница мерзавки. 
 - Он пока не знает, кто такая мерзавка, - заметил ей папа, пожимая мою руку. - Хотя надо, чтобы узнал, - сказал он мне. - Вы действительно из Москвы? Как интересно! Собираетесь вернуться? Тогда не играйте, ни в коем случае не играйте, это говорю вам я, оставивший здесь не менее миллиона, ха-ха-ха! 
 - Более, - поправила мама, - значительно более. Мужчины - хвастуны, но в данном случае ты скромен, как статистическое управление, мой друг! 
 Мишель легонько тронул меня за руку; мы отошли к гаревой дорожке; он протянул мне бинокль, кивнул на ближнюю ложу: 
 - Посмотрите и постарайтесь запомнить это лицо. 
 Я посмотрел в окуляры: старая дама в ложе пристально разглядывала в свой бинокль меня и Мишо; рядом с нею сидела вторая дама - чуть помоложе, лет шестидесяти, о чем-то оживленно болтая с седоволосым соседом. 
 - Дама нас разглядывает, - сказал я Мишелю. 
 - Нет. Не нас. Она смотрит на меня, - ответил он. - Эта дама и ее племянница разорили дедушку, пустили его по миру. У старика было припасено на старость пару миллионов и бриллиантов каратов на двадцать - все это ушло к ним в руки. Алчные, низкие люди. У них и хранится Янтарная комната. 
 Я опустил бинокль, обернулся к внуку Шрайдера. Он смотрел на меня не мигая, очень спокойно, без улыбки. 
 - Да-да, я не шучу. Эта старая дама в ложе - госпожа Эрбиг, ее муж входит в число самых богатых людей страны; его богатство состоялось еще при Гитлере, когда он выпускал лаки для авиации Геринга. "Эрболь". Мой папа называет даму "мерзавкой", а ее коней - она держит одну из самых крупных конюшен в Кельне папа называет "мерзавцами". Напрасно, кони - прекрасны. 
 Мы не стали дожидаться конца гонок; Мишель сел в свой спортивный двухсотлошадесильный гоночный "мерседес", я пристроился ему в хвост, и мы поехали к дедушке. 
 - Я не прошу у вас денег вперед, - сказал Якоб Шрайдер- - Только после того как вы вывезете в Москву Янтарную комнату. По сто тысяч на брата: мне, вам и моему другу Фреду, который видел эту комнату в доме старой дамы в Тессине. 
 - Вы готовы назвать адрес? - спросил я. 
 Дедушка посмотрел на внука, тот кивнул. 
 - А почему бы и нет? - ответил Шрайдер. - Я даю вам адрес, а вы свидетельствуете, что платите деньги, - не вы, естественно, вы должны получить в равной доле со мною, - а государство. По-моему справедливо, не так ли? 
 - Справедливо, - сказан Мишель. - Если вы имеете два свидетельства, господин Семенов, одно - дедушки, а второе - Фреда, то вы или ваша страна, - я уж не знаю, как тут удобней поступить, может быть, на определенном этапе драку надо вести лично вам, как гражданину СССР, - обращаетесь в суд и требуете возвращения краденого. 
 - Но старая дама говорит, что эта Янтарная комната - подарок ее дедушки к свадьбе, - - отвечаю я. - И запрещает кому бы то ни было переступить порог ее дома. Или вы думаете, что прокуратура возьмет на себя смелость вторгнуться в дом той, кто причислен, по вашим же словам, к наиболее богатым людям в государстве? 
 - Если есть два свидетельских показания, - повторил Шрайдср, - то даме придется отвечать перед законом. 
 - Вы можете засвидетельствовать, что у дамы хранится именно наша Янтарная комната, господин Шрайдер? 
 - Я видел фотографию, опубликованную и в "Ди вельт" и в "Цайт". Мне кажется, что именно такие янтарные стены украшали зал в доме мерзавки в Баден-Бадене. 
 Я открыл портфель, достал цветную фотографию Янтарной комнаты, показал ее Шрайдеру: 
 - Вы готовы засвидетельствовать, что видели в Баден-Бадене именно эту комнату? 
 Шрайдер поменял очки, долго рассматривал фото, потом протянул фотографию племяннику, тот лишь пожал плечами: 
 - Я же не видел, дедушка, я не могу быть свидетелем. В д а н н о м вопросе я не могу быть даже советчиком. Ты убежден, ты и принимай решение. 
 Шрайдер снова посмотрел фотографию, потом отошел к пишущей машинке, установленной тоже на совершенно диковинном маленьком столике, украшенном бронзой, вензелями и перламутром, вставил в каретку свой фирменный бланк и напечатав "Подтверждение. Настоящим утверждаю, что примерно три года назад в доме Доктора Вольфганга Эрбига в Баден-Бадене, на улице Хершенбахштрассе, 29, я видел Янтарную комнату, величиною примерно пятьдесят квадратных метров. Мне кажется, что комната, которую я видел, и та, что изображена на фотографии, идентичны. Настоящую фотографию Янтарной комнаты предъявил мне для опознания господин Юлиан Семенов из Бад-Годесберга". 
 Он передал мне текст; затем раскрыл большую записную книгу и продиктовал мне телефон: 
 - Это номер моего друга Фреда. Он живет на острове Тенерифе, Канары. Он издатель, ему принадлежит журнал "Тенерифа вохе"... 
 - Позвони к нему, - сказа! Мишель. - Расскажи ему о господине Семенове. 
 Шрайдер набрал номер (связь с Японией, Канарскими островами, США, Новой Зеландией - автоматическая, занимает это минуту, не более, какая разумная экономия времени), дождался ответа заговорил быстро - здесь приучены считать деньги даже тогда, когда говоришь по самому важному делу: оплата международных разговоров исчисляется секундами, не минутами. 
 - Фред, здравствуйте, здесь Джак! Фред, напротив меня сидит господин Семенов из Москвы, он писатель. Его интересует, когда ты в последний раз видел Янтарную комнату у фрау Эрбиг? Полгода назад? 
 Я протянул руку к трубке. 
 Шрайдер кивнул, выслушал, что говорил ему господин Кольбе, потом перебил его: 
 - Фред, я передаю трубку русскому коллеге. 
 - Добрый день. 
 - Здравствуйте. 
 - Как бы и мне глянуть на эту комнату? 
 - Я думаю, это можно устроить. Поезжайте в Тессин, это на границе с Италией. Там найдете моего приятеля, запишите его телефон, зовут его Бруно, он вам поможет. 
 В трубке щелкнуло, разговор окончен. 
 Шрайдер достал бутылки из холодильника, разлил по стаканам, поднял свой: 
 - Считаем бизнес начатым, господа? Мне очень нужны эти сто тысяч марок, да и мерзавка пусть вернет награбленное законным владельцам. 
 - Это не твое дело, - заметил Мишель. - Это дело господина Семенова. Твое дело - деньги; межгосударственные отношения тебя не должны волновать. Не правда ли? - обратился он ко мне. 
 - Я против диктата, каждый поступает так, как ему подсказывает совесть. 
 - Все верно, - повторил Мишель. - Только я за то, чтобы еще раз уточнить: Янтарная комната - ваша, деньги - наши. Более того, я согласен с дедом, вы, в случае успеха, тоже должны получить свою часть, почему бы и нет, молодец, дед, я уважаю в тебе сердце - орган, приложимый более к понятиям девятнадцатого века, чем двадцатого... 
 Швейцария - совершенно особенная страна. Если ты пересекаешь границу в Базеле (половина города немецкая - половина швейцарская), то вполне можно не останавливаться, - проехал, держа руку во внутреннем кармане пиджака, мимо пограничников, улыбнулся таможенникам, остановился возле табачной лавки, обменял марки на франки - и все, топай себе дальше. Впрочем, должен сделать оговорку: наша пословица "по одежке встречают" сугубо приложима к процедуре переезда тамошних безвизовых границ. Если ты в дорогом пиджаке и галстуке, гладко выбрит, автомобиль твой дороги тщательно вымыт, тогда полиция махнет рукою, "мол, проезжай". Да таможня рассеянно пропустит, не потребовав декларировать виски, оружие, водку, табак или часы. Но стоит тебе ехать в джинсах, и рубашке без галстука, да если еще побриться не успел, - пенять приходится на себя: процедура проверки будет обычной, въедливой, с соблюдением всех формальностей. 
 Дорога из Базеля идет по немецкой Швейцарии; постепенно язык начинает меняться, делается еще более жестким, чем в Баварии. Центр немецкой Швейцарии - Цюрих, хотя жителей Берна это несколько обижает, несмотря на то что этот тихий городок - столица конфедерации. Центром французской Швейцарии считается Женева; хотя я бы таким центром считал Лозанну или Монтре; и конечно же Локарно - центр Швейцарии итальянской. 
 Боже, как же разнятся эти регионы! Порою трудно представить, что миниатюрные Германия, Франция и Италия составляют единое целое, и не мешает этому ни тараторящая стремительность итальянского языка, ни воркующая галантность французского, ни увесистость и определенность немецкого. Разные культуры живут бок о бок, их адепты не хватают друг друга за грудки в выяснении отношении: "кто кого главней и талантливее", все служит общему конфедерации. Занятна деталь: Локарно - это Италия, доведенная до абсолюта, с громадными простынями, развешанными между домами, с архитектурой, уносящей тебя в Неаполь, с полицейскими, дирижирующими автодвижением, словно Артуро Тосканини; дорога из Базеля на Цюрих - это деревянные домики с красной геранью и тяжелыми соломенными крышами - типичная Германия начала века, точно по Пастернаку: "Прекрасный, как в детстве, немецкий мотив"; аккуратность во всем невероятнейшая, ни соринки на дороге; и наконец, Монтре или Лозанна, расшабашно грассирующая, но при этом молча и стремительно все подсчитывающая; белые особнячки в стиле рококо, типичная провинциальная Франция; все обращено вовнутрь: штукатурка может сыпаться, но внутри обязана быть мебель времен Людовика и обед из семи блюд с красным и белым вином. 
 Совершенно меня потрясла зримая разность, когда я миновал перевал Сен-Готард и из немецкой Швейцарии спустился в Бризону, в Швейцарию итальянскую. Всего двадцать километров горной дороги, но ты оказываешься в совершенно другом мире. Вообще категория г р а н и ц ы чем дальше, тем более занимает меня. Действительно, как объяснить обшарпанность фасадов Люксембурга и вылизанную аккуратность соседствующего западногерманского городка? Чем объяснить видимую разницу между немецким селением в районе Венло и соседствующим голландским городком - совершенно иная архитектура; красный кирпич, и н с т и т у т лестниц, столь же подчеркиваемый, как и у нас в Грузии, где главная достопримечательность фасада - особенно в Абхазии лестница, а еще лучше - две! Что это за незримая линия, разделяющая культуру, язык, обычаи? 
 ...Словом, я переехал границу в Базеле и нажал на акселератор, чтобы дотемна успеть проскочить Сен-Готард. Однако за Цюрихом, когда дорога начала ввинчиваться в горы, миновала Альтдорф с его музеем, где хранится махонькая деревянная кроватка генералиссимуса Суворова, повалил весенний снег, быстро таявший, превращавшийся в жирную, скользкую кашу. Загорелись слова на табло, укрепленном вдоль дороги: "Перевал закрыт!" Я поехал на железнодорожную станцию, где формируются автоэшелоны, которые тепловоз протаскивает через длиннющий сен-готардский тоннель; мою машину загнали на платформу, велели поставить на тормоз и включить вторую скорость; я закрыл окна, эшелон двинулся, и шел он сквозь Сен-Готард, и было это до того поразительно, что словом передать нельзя, и вставали за этим русские чудо-богатыри, и противостояние европейских гигантов, и живопись Сурикова, и маленькая кроватка в музее, которую я смотрел в первый свой приезд сюда, когда зашел к мадам возле памятника суворовским богатырям в селение Сен-Готард, около Чертового моста, и мадам показала мне ружья и сабли русских воинов, продала открытки с видами, посетовала на леность молодых "швицов", которые всю мужскую работу отдали "югославам, испанцам, туркам, а сами не смогут скоро не то что дверь починить, но и ребенка сделать", и предложила выпить глоток хорошего вина в память моих соотечественников, павших здесь, на этой земле. 
 ...В маленьком городке Айроло - а это уже итальянская Швейцария - было тепло, снега нет и в помине, а ехать через тоннель всего минут двадцать; небо здесь совершенно особое, иное, чем в немецкой части страны; больше звезд, они ближе к тебе, ярче, весело перемигиваются друг с другом; из открытого окна маленького бара возле станции слышна серенада; звучит итальянская речь; воздух пахнет медуницей, как в Архипо-Осиповке, в дни моей юности, которой, кажется мне сейчас, совсем никогда не было, а порою, особенно если удалась книга или фильм, чудится, что она и не кончилась вовсе. 
 ...В час ночи я был в Асконе, что в Тессине. Город жил сумасшедшей, веселой, южной жизнью. На набережной, за столиками, вынесенными из кафе, сидели сотни, нет, какое там, тысячи людей; говор был многоязыким; одеты все по-летнему, и трудно было представить себе, что в трех часах езды отсюда снег, а если подняться чуть повыше, - хрустит мороз и горные лыжники готовятся к завтрашним скоростным спускам по бело-голубой наледи. 
 Я выпил кофе, съел пиццу и обрушился на кровать - такие остались только в Италии и Испании: крестьянские, деревянные, с высокими спинками, невероятно скрипучие, но за этим-то именно скрипом и сокрыта надежность, и чудится, что вот-вот продет старая бабушка, прикроет тебя одеялом, погладит по голове, рядом присядет и сказку расскажет. 
 Утром я позвонил по телефону, который дал мне Фред. 
 - Кто? - удивился Бруно. - Семенов? Русский? Из Москвы? Очень интересно. Конечно, я помогу, чем могу. Приходите, обсудим проблему. 
 Я нашел его маленький домик на окраине Асконы; седой доброжелательный человек провел меня по своему крошечному садику, мы присели на скамейку, в тень; я рассказал, что ищу дом фрау Эрбиг, Фред повторил, что он готов помочь в поиске. 
 - Так начнем, - сказал Бруно. - Что вас интересует в первую очередь? 
 - Адрес фрау Эрбиг. 
 Бруно достал книгу телефонов, пролистал ее, протянул мне: 
 - Доктор Эрбиг устроит? 
 - Вполне, это ее покойный муж. 
 - Что ж, это дом на набережной, один из самых фешенебельных в Асконе. 
 - Посмотрим? 
 - И поговорим с хозяйкой. 
 - Преждевременно. Сначала необходимо получить свидетельство Фреда, что он видел Янтарную комнату в этом доме. Тогда надо начинать разговор. 
 - Он обещал вам прислать такое свидетельство? 
 - Да. 
 - Едем. 
 И мы поехали. 
 ...В холле дома на набережной было прохладно, светло и чисто; каменный пол натерт каким-то маслянистым раствором, и из-за этого было до того скользко, что приходилось балансировать руками. 
 - Вы не упадете, - услышал я голос за спиною. - Идите спокойно. 
 Мы с Бруно обернулись: пожилой мужчина в униформе, напоминающей ту, в которую очень состоятельные люди одевают своих шоферов, - гладко-синий костюм касторового материала, белая рубашка с карманами и погончиками, шерстяной синий галстук, туфли, отчего-то всегда лакированные. Человек, который рассматривал нас, выйдя из-за небольшой стеклянной двери, видимо там была комната консьержа, был хмур; лицо словно высечено из камня. 
 - Добрый день, - сказал Бруно. - Мы хотели бы поговорить с фрау Эрбиг. 
 - По какому вопросу? 
 - По интересующему ее, - ответил Бруно. 
 - Фрау Эрбиг нет дома. Она приезжает сюда из Швейцарии или Германии по четвергам. 
 - Господин, - Бруно кивнул на меня, - интересуется художественными ценностями... 
 - Да, художества у госпожи Эрбиг много - и скульптуры, и картины, и мебель, и оружие - чего только нет!.. 
 - А нельзя попросить вас о любезности показать нам коллекцию? 
 - Ее квартира заблокирована, - ответил консьерж. - Вы же знаете, как сейчас бандитствует мафия. 
 - Скульптуры на балконе верхнего этажа тоже принадлежат фрау Эрбиг? спросил я. - Их видно, если смотреть на дом с той дороги, которая ведет к итальянской границе. 
 - Да, это ее скульптуры. Но самые ценные вещи хранятся в комнатах, которые связаны с полицейским центром по охране сейфов и драгоценностей. 
 - И у вас нет ключа от ее квартиры? - спросил Бруно, включаясь в д е л о. - Мы были бы весьма признательны вам. 
 - У меня есть ключи, но нет кода, мой господин, - ответил консьерж, сразу же приедет полиция. 
 Когда мы вышли, я спросил Бруно: 
 - Отчего он все это рассказывал? 
 Тот пожат плечами: 
 - Он же натирает пол, чтобы скользило, но не падалось... Как можно любить сверхбогачей? Их ненавидят... А вот до границы с Италией от ворот дома фрау Эрбиг пять километров, и это самая мафиозная дорога, какая только есть, не считая пары дорог в Сицилии... Вам надо поторопиться к Фреду, нужно иметь на руках его свидетельство. Если дама узнает о том, что кто-то что-то ищет, ее поступки могут быть непредсказуемыми... 
 Вечером я вернулся в Женеву, а оттуда первым же рейсом вылетел в Москву. 
 И в редакции, и в Союзе писателей мне помогли с полетом в Испанию, на Канарские острова: дело действительно вырисовывалось интересным, хотя и в достаточной мере странным. Впрочем, сплошь и рядом странным кажется нам то, к чему мы не готовы. Далеко не всегда мы можем управляться с неожиданным. Уметь приготовить поколение к стремительному слому привычного - задача непростая, но крайне важная, ибо век НТР диктует человеку, следящему за движением космических (или околокосмических) тел, необходимость принимать моментальное решение: нет времени для обсуждения всех деталей с начальством; на все про все отпущены секунды; научись сам принимать решение, иначе история не простит нам заторможенности, или же лени, или страха за собственную точку зрения. 
 ... Возвращаясь к н е о ж и д а н н о м у делу Шрайдера, пришлось еще раз проанализировать факты. 
 Действительно, письмо Шрайдера могло (и может) показаться странным. Однако если исследовать дело не изолированно, а вкупе, то можно найти объяснение. Впервые большая советская газета рассказала о поиске похищенных культурных сокровищ из Советского Союза. Впервые было названо имя гражданина Георга Штайна, впервые было сказано, ч т о, г д е и к а к он ищет. Не замечать публикации советской прессы, как это пытаются делать на Западе, можно, но - до определенной степени. Думать, что развитие мира возможно без Советского Союза, - наивно. Такая точка зрения отличается м а л о с т ь ю, ущербностью, а потому обречена на опрокидывание; как говорил кто-то из великих американцев: "Можно короткое время обманывать всех людей, долго поддается обману малая часть населения, но постоянно лгать всему народу невозможно". Хорошая мысль, но, думается, необходимы коррективы, увы, не в ее пользу: во времена фашизма, шовинизма, гонения на науку лгать можно долго, Ох как долго... Свидетельствую: хороший спектакль, смелая статья политического обозревателя, умная книга находят себе дорогу на Запад; совершенно заблокировать по-настоящему атакующее, своеобычное, содержащее новую информацию практически невозможно. Другое дело - на какое количество людей это выходит, кто перепечатывает тебя, кто предоставляет подмостки твоему театру, какой зал экспонирует твою живопись. Но ведь что узнал один человек, то узнает еще сто, по крайней мере. 
 ...Итак, Шрайдер узнал о поиске Георга Штайна и о том, что мы поддерживаем его в этом деле и гордимся его честностью. 
 После этого он написал нам. Что двигало им? Желание помочь справедливости? Видимо. Личный интерес? Конечно. 
 ...Да, вполне возможно, что Шрайдер, которого бросила племянница богатейшей фрау, предварительно разорив, хочет, использовав поиск, получить свою материальную выгоду. Бог ему судья. Нас же интересует судьба русского культурного богатства, это - главное. То, что он не просил денег вперед, то, что он хотел получить свое лишь после того, как Янтарная комната будет вывезена, говорило в его пользу. Впрочем, я отдавал себе отчет в том, что, произнося "дважды два", ответ Шрайдер держал для себя: фрау Эрбиг, мог полагать он, узнав о начале дела, предложит ему отступного; он забирает назад свое показание, и на этом все благополучно прекращается. Однако, как объяснили мне ушлые юристы из ФРГ, отобрать показание, данное добровольно, без всякого побуждения с чьей-либо стороны, не так просто и чревато определенного рода последствиями. Слово сказанное не исчезает. Написанное - тем более. 
 Введение в дело Мишеля было, ясное дело, продиктовано осторожностью и недовернем: здесь, на Западе, при том что манеры - прекрасны, обхождение полно политесу, никто не верит никому, Да и не имеет права верить без включения в дело юриста, без свидетелей - иначе разорят вмиг! 
 Возник вопрос: отчего Фред так быстро согласился помочь? Но почему бы ему и не согласиться? Тем более что Бруно рассказал мне любопытные вещи: 
 - Фред не хочет жить в Европе, не хочет жить в Западной Германии; он приезжает ко мне в гости лишь в июле или августе, все остальное время этот седоволосый красавец проводит на Канарах, считая" что лучше испанцев нет на свете людей. Что-то было в его прошлом такое, что навсегда восстановило его против нашей старушки Европы. Что случалось, я не знаю, знаю лишь, что он проводит месяц у меня в доме, а потом возвращается на остров. Все остальное время он проводит там; работает в журнале, общается с очень узким кругом лиц; чтение хорошей литературы - единственный досуг. 
 ...Словом, я вылетел в Мадрид, оттуда на Канарские острова и утром был в редакции "Тенерифа вохе" - в маленьком, высвеченном солнцем двухэтажном особнячке. 
 Милая девушка удивленно посмотрела на меня: 
 - У вас назначена встреча с доктором? 
 - Да, я говорил ему. что намерен побывать у него. 
 - Но господин доктор только что улетел... 
 - Куда? 
 - В Европу. 
 - В Швейцарию? 
 - Он не сказал, куда именно. 
 - Когда он вернется? 
 - Что-то через месяц. 
 - Но ведь он никогда не улетает отсюда, кроме июля или августа, а сейчас... 
 - Да, мы сами в достаточной мере удивлены. Оставьте ваши координаты, если господин доктор позвонит, мы скажем ему о вашем визите и передадим телефон отеля. 
 Я оставил свои телефон, отправился в отель, набрал номер Бруно. 
 - Нет, Фред даже не звонил мне, он просто-напросто не может сейчас улететь с острова, тут что-то странное... 
 Позвонил в Кельн. 
 Шрайдер выслушал меня, сказал, что свяжется через час. Он перезвонил через сорок пять минут. 
 - Я думаю, что против нас начали контратаку, - сказа! он. - Боюсь, что вам не удастся повидать доктора Фреда - во всяком случае сейчас. Он действительно вылетел с острова - в неизвестном направлении, внезапно, без предупреждения... 
 Я возвращался в Бонн через Париж; в аэропорту взял одну из огромных телефонных книг, которые лежат в каждом автомате, долго водил пальцем по названиям редакций - французских и иностранных, - потом начал исследовать просто фамилии и наконец нашел того, кого искал, - Энтони Тэрри, западноевропейского корреспондента лондонской "Санди таймс"; понятно, что тот номер, который он продиктовал мне после появления первой статьи о Штайне, позвонив в боннское бюро "ЛГ", так и остался в Лиссеме, ибо я не мог предположить, что путешествие в Швейцарию окажется столь ломаным в маршруте. 
 - Кто?! - переспросил Тэрри удивленно. - Ах, тот Семенов! Прекрасно! Хорошо, что позвонили, когда увидимся? 
 Увиделись ночью, в "Куполе", любимом месте Хемингуэя. Как всегда, здесь было шумно; модные бабочки тонных красавцев, причесанных у парикмахера, соседствовали с пыльными гривами художников, одетых в рванину, турчанки, прикрывавшие лицо сиреневыми газовыми косынками, долженствовавшими изображать чадру, обменивались последними новостями с полуобнаженными "герлз", в коротких штанишках; заезжая кинозвезда, окруженная почитателями, сидела за столиком рядом со студентом, который разложил свои книги и делал конспект, видимо, завтра коллоквиум, надо как следует подготовиться, а нигде так хорошо не сделаешь этого, как в "Куполе", где можно взять чашку кофе и просидеть с нею за столиком пять-шесть часов кряду. 
 - Вы прилетели сюда неожиданно? - полуутверждающе сказал Тэрри, после того как мы обменялись первыми приветствиями и взяли в руки меню, принесенное подпорхнувшим официантом-другом, милым приятелем, которого ты видишь первый раз в жизни, но он о б я з а н стать твоим другом, ведь он работает в "Куполе", он дорожит честью фирмы, он получает свою корысть от престижа фирмы, он точно знает, как в конце месяца - во время подведения итогов заработка эта манера заботливого дружества с любым клиентом отзовется на его личном дивиденде. 
 - Да, неожиданно. 
 - Это связано с поиском Штайна? 
 - В какой-то мере. 
 - Рассказать не хотите? 
 - Еще рано. 
 - Но что-то сдвинулось с мертвой точки? 
 - А вы полагаете точку отсчета "мертвой"? 
 - Да. 
 - Отчего так? 
 - Оттого, что я знаю Штайна уже десять лет, а поиском занимаюсь с мая сорок пятого. 
 - То есть? 
 Тэрри усмехнулся: 
 - В отличие от вас, я готов рассказать, отчего я занялся поиском и так внимательно слежу за работой Штайна... Во время войны я служил в британской разведке, МИ-6... Да-да, той самой, Джеймс Бонд и так далее, но мы тогда были с вами по одну сторону баррикады, боролись против Гитлера... Словом, в сорок втором меня забросили и Париж, я должен был возглавить одну из наших подпольных групп. Я работал в этом прекрасном городе, оккупированном бошами, совсем недолго: меня выдал провокатор. Потом было гестапо. Допросы. Их допросы. Особые, с пристрастием. А потом я оказался в концлагере. И там я должен был погибнуть. И я погиб бы. Но меня освободила Красная Армия. 
 Это мой ответ на ваш невысказанный интерес: отчего я влез в поиск Янтарной комнаты и других русских ценностей, похищенных гитлеровцами у вас на родине? Вопросы есть? 
 - Вопросов нет, - ответил я. 
 Он протянул мне свою сухую, длинную ладонь, и я пожал ее. 
 - Вы знаете, что в процессе поиска вам будут ставить пачки в колеса, угрожать и лгать в официальных организациях? - спросил Тэрри. 
 - Почему? 
 - Потому что мне мешали, угрожали и лгали. 
 - Ну и что вы мне порекомендуете? Отойти в сторону? Каков ваш совет? 
 - Я журналист, а не бюро добрых услуг, - отрезал Тэрри. - я сам пишу книгу о Янтарной комнате, но я буду долго ее писать, а вы помоложе и можете преуспеть, такова уж моя звезда... 
 - Словом, вы отказываетесь кооперироваться в поиске и чем можно помогать Штайну? 
 - Я этого не сказал. Я готов помогать, но - не советовать. Помощь - в традициях Диккенса, а совет требует платы. 
 - Тогда помогите, Энтони: меня, в частности, сейчас особенно интересует вопрос - может ли мафия быть заинтересована всем этим делом? 
 - Бесспорно. 
 - А кто еще? 
 - О, вы даже не представляете себе, как много людей выразят свое активное беспокойство по поводу всего этого поиска, да это и понятно: с в о е надо уметь защищать до последнего, даже если это твое - краденое... 
 Утром я вернулся в Женеву, сел за руль "форда", оставленного неделю назад около Дворца наций, и отправился в Лихтенштейн, к барону Эдуарду фон Фальц-Фейну, главе туризма этого маленького княжества, затерявшегося в горах, на границе между Швейцарией и Австрией. 
 Я вошел в "Квик офис" на центральной площади Вадуца, наклонился к окошечку, где меняют деньги, и спросил: 
 - Могу я видеть барона? 
 Женщина обернулась к тому самому мужчине в баварской или, скорее, тирольской курточке, который объяснял мне маршрут в Вену, когда я ехал туда полгода назад, в первый раз, на встречу с министром иностранных дел Виллибальдом Паром; мужчина о чем-то говорил по телефону, заливисто хохотал; его французский был совершенно особым, льющимся, р-р-раскатным. 
 - Барон, - сказала женщина, - вас. 
 Барон закончил разговор, улыбчиво поднялся с кресла, подошел к окошечку, спросил по-немецки: 
 - Чем я могу быть вам полезен? 
 - Лишь тем, - ответил я, - что вы согласитесь говорить со мною по-русски... 
 Я никогда не забуду, как высверкнуло у него в глазах, как лицо его дрогнуло и как он, стремительно обернувшись, пошел из своего офиса - навстречу мне в зал, набитый говорливыми американцами и французами: только что прибыло два автобуса с туристами... 
 Глава, 
 в которой рассказывается о том, что и бароны бывают разные... 
 1 
 ...О бароне фон Фальц-Фейне я узнал совершенно случайно, в Женеве, в баре отеля "Ричмонд", где запрашивал информацию о предстоящем аукционе русских икон, фарфора, серебра и прочих антикварных вещей, проводимом могущественнейшей фирмой "Сотби". 
 Портье, соединявший меня с филиалом лондонской фирмы, протянул трубку телефона; на другом конце провода записали просьбу отправить каталог по адресу: "Лиссем, Ауф дем Кёленхоф, 35", поинтересовались, только ли аукционы, связанные с русским искусством, интересуют меня; выслушав положительный ответ, порекомендовали приобрести цветные каталоги, хоть цена достаточно велика, но зато информация - исчерпывающая; назвали стоимость, приняли заказ и пожелали всего доброго. 
 Портье получил с меня деньги за телефонный разговор, выписал счет и заметил: 
 - Я не думал, что у барона фон Фальц-Фейна так много конкурентов. 
 - А кто это такой? 
 - Очень богатый человек, он владеет фирмой туризма в Лихтенштейне; говорят, его родители были русскими аристократами, входили в самый высший свет. Он не пропускает ни одного аукциона; или приезжает сам, или звонит по телефону во время торгов и бьется до победы... 
 Ну а дальше - дело техники, вопрос пяти минут: добраться до ближайшей почты, войти в зал телефонных переговоров и среди сотен телефонных томов найти один, довольно худосочный по объему - лихтенштейнский, просмотреть его и выписать номер барона и адрес. 
 ...И вот мы едем с ним по маленьким извилистым улицам горного Вадуца барон на своем гоночном двухместном "мерседесе" впереди, я, прилипнув, словно какой сыщик, - сзади; минуем зубчатые башни замка Великого Князя, сворачиваем в совсем уж крохотный проулочек и останавливаемся возле трехэтажной виллы. На двери табличка: "Аскания-Нова". 
 Барон отворил дверь гаража, загнал свою машину, отпер дверь дома, улыбнулся: 
 - Милости прошу в матушку Россию. 
 Он говорит с едва заметным акцентом, но это не акцент иностранца, учившего наш язык; это акцент русского человека, прожившего много лет вдали от Родины. 
 Я вошел в дом и обомлел - второй раз за пять минут: как, право, не обомлеть, увидав в Лихтенштейне виллу, которая называется "Аскания-Нова", заповедник, известный в Союзе чуть не каждому школьнику?! 
 Поднимаясь по лестнице, увешанной уникальными коврами, я чуть не спотыкался о связки антикварных книг, рамы картин, об углы каких-то картонных, аккуратно упакованных ящиков, сохранявших формы скульптур. 
 Мы поднялись в холл этого маленького замка, барон включил свет, и я обомлел в третий уже раз: вокруг меня в торжественном молчании застыли скульптуры Удона, Лансере; на стенах - русская живопись: Айвазовский, Коровин, Кустодиев, Васнецов. 
 - Что вы сначала хотите? Есть? - спросил барон. - Или немножечко пройтись по экспозиции, подняться наверх, я там покажу вам вашу комнату, вам нечего делать в отеле, да и мне будет не так грустно, все-таки я живу здесь один, постоянно один... Жена, которая ушла когда-то от меня к американцу, поселилась у Грейс Келли, принцессы Монако, она у нее камер-дама; дочь вышла замуж за голландского художника, бросила сцену в Лондоне, она была балерина, по-русски не понимает... Мамочка умерла пять лет назад, царство ей небесное... 
 Я попросил разрешения подняться наверх, посмотреть коллекции, и мы начали экскурсию; я замер возле гобелена, пробормотав что-то восторженное... 
 - Вы сказали "гобелен" (он произносит по-французски - "гобелян"). Но это не гобелен. Это ля Мерсье. Огромная разница, невероятная разница! Было три всемирно известных мастера: Гобелян, Обиссон и ля Мерсье. Так вот, ля Мерсье имели фабрику в Петербурге. Они-то и сделали это чудо (во всю стену красовался наш Василий Блаженный, московский храм). Работу им поручила Московская патриархия, и ля Мерсье закончили этот заказ в феврале девятьсот семнадцатого года, когда уж не до храмов было, революция... Семья ля Мерсье вывезла эту единственную в мире вещь в Париж, и я случайно узнал, что ее будут торговать в аукцион! Ну и вот она здесь... Видите, какие прекрасные коричневые тона. Ля Мерсье работали только в этих тонах, Обиссон - в зелено-синих, а уж Гобелян позволял себе использовать все краски, как современная живопись... Между прочим, одна из последних представительниц рода ля Мерсье считает себя русской, потому что тот, кто долго жил в России и отдавал ей себя, не может не считать себя русским... А вот бюст императрицы Екатерины Великой... Это ж работа Удона! Подлинник! А как он попал ко мне?! Настоящая детективная история! Правнучка русского писателя фон Визина (он произнес именно так) живет в маленькой французской деревушке, в крохотной комнатке крестьянского дома, ей уже за девяносто, далеко за девяносто. Так вот, она узнала, что в Москве одна из улиц переименована в честь ее предка. И она написала мне письмо, ибо многие эмигранты слышали, что я собираю искусство, а тут еще Олимпиада, и откуда-то они узнали, что я во многом содействовал тому, чтобы Олимпиада состоялась именно в Москве, а не в Лос-Анджелесе... 
 - Что?! 
 Барон рассмеялся: 
 - Погодите, вы еще и не то про меня услышите! Правнучка продала мне Удона лишь при условии, что я привезу ей из Москвы фото улицы ее дедушки, а я почетный гость Олимпиады, и я поеду к дам, несмотря на бойкот и несмотря на то, что мои лихтенштейнские питомцы тоже не едут, а ведь именно я дал им медали в Лейк-Плэсиде, я, коренной русский, получивший баронство от Лихтенштейна за заслуги перед новой родиной... 
 Потом мы зашли в его кабинет - огромный, чуть не сто метров. 
 - Здесь вы посмотрите уникальные русские книги, - сказал барон, - которые я купил на аукционе в Монте-Карло, когда великий мастер балета Сережа Лифарь распродавал дягилевскую библиотеку, нет ей цены... Я купил самые уникальные книги, невероятные фолианты из крамольной новиковской типографии, рукописные Библии, самые первые русские издания... Может быть, поможете сделать каталог, а? Я ведь с трудом читаю русские слова... Но потом об этом, пошли ужинать... 
 В маленькой, уютной кухоньке барон включил электрическую печь, достал из громадного холодильника два куска мяса, салат, сыры, сунул хлебы в тостер движения его были автоматичны, словно бы он каждый день повторял их, и он, словно бы поняв меня, грустно усмехнулся: 
 - Каждый день одно и то же... Кроме, правда, осени, когда туристский сезон кончается и я уезжаю путешествовать или отдыхать, чаще всего в Ниццу, к мамочке и дедушке, когда они еще были живы... Ну а теперь расскажите мне про этого немца из Гамбурга... 
 - Про Штайна? 
 - Да, про него. 
 Он выслушал мой рассказ очень внимательно. 
 - А чем же он живет? - спросил после долгой паузы. - Что его кормит? 
 - Сад. Яблоки. 
 - Это дает деньги?! 
 - Достаточно для того, чтобы питаться и оплачивать счета, которые приходят за копировку архивных документов. 
 - Значит, разница между ним и мною в том, что он находит русские ценности по архивам, а я скупаю их на аукционах... Сколько ему лет? 
 - Семьдесят. 
 - На три года старше меня... 
 Я растерянно посмотрел на барона: ни единого седого волоска, поджар, крепок, спортивен. 
 - Да-да, - вздохнул он. - Именно так. Конечно, девушкам я говорю, что мне сорок девять, и они верят, но, когда увлекусь и потеряю осторожность, начиная рассказывать, как я завоевал первенство Франции по велосипеду в тридцать втором году, они ахают: "Вам же тогда был год, Эдвард!" 
 После ужина мы перешли в кабинет, он включил низкую лампу и начал свой рассказ: 
 - Если вы посмотрите Большую Советскую Энциклопедию, то обнаружите там мою фамилию. Дядя, Фридрих Фальц-Фейн, был ученым и землевладельцем, который приложил максимум усилий к созданию Аскания-Нова. А я там родился и был крещен... Во мне две крови: пришедших в Россию Фальц-Фейнов и Епанчиных, которые, кстати, тоже пришли в Московию из Пруссии, получили боярские имена Кобыла, Кошка и Епанча и одно время даже претендовали на российский престол. Мои предки адмиралы Епанчины, выигравшие морской бой против турок, похоронены в Лавре в Ленинграде; дедушка воевал против немцев в четырнадцатом году при Гумбинене и Сталюпинене... Дедушка, если хотите, спас Париж; немцы оттянули с западного фронта пятьдесят тысяч отборнейших солдат и две дивизии, это решило судьбу французской столицы... За это маршал Жоффр наградил дедушку "Почетным легионом". А Скобелев высоко отличал моего деда во время освободительного похода в Болгарию. В прошлом году я подарил болгарам работу Лансере - памятник Скобелеву. У болгар есть музей в Плевне, а в том музее стенд дедушки... Вообще у меня очень любопытная семья. Моя двоюродная сестра, ныне покойная, Ольга родственница Достоевского; двоюродные братья - писатель Владимир Набоков и композитор Николя Набоков, оба почили... Во время войны Коля был в американской армии... Вообще-то он великолепный композитор, написал оперу "Распутин", но она здесь не пошла, люди хотят бездумной музыки, тра-ля-ля... Так вот, в Берлине в сорок пятом году после парада Победы Коля пожал руку маршалу Жукову и сказал: "А все-таки немца победили мы, русские". Жуков удивился: "Вы - американский офицер, почему "мы, русские"?" Набоков объяснил свою историю и с тех пор стал частым гостем у красных... А потом он подружился с послом Петром Абрасимовым, и тот помог с его поездкой в Москву, и там в отеле раздался звонок, оказывается, это был великий Туполев, и он пригласил Николя к себе на дачу позавтракать. Николя, удивившись, конечно, с благодарностью принял предложение и приехал на Николину Гору. "Чем обязан?" спросил Николя. И Туполев рассказал, что у него в юности был друг Саша Фальц-Фейн, боевой летчик первой мировой войны; он с ним вместе учился в школе. Сашу немцы сбили в воздушном бою, бросили в концлагерь и там замучили. Туполев, зная о родстве Фальц-Фейнов с Набоковыми, устроил в его честь завтрак... После революции мама, оказавшись в Европе, не хотела брать подданства и жила по нансеновскому паспорту. А про меня она думала постоянно, бедная мамочка, она же понимала, что без паспорта - погибель здесь. И мамочка вспомниль (иногда, особенно когда волнуется, он обрушивается в чистый немецкий, но это редко. - Ю. С), что папа нашего нынешнего великого князя был раньше послом Австро-Венгрии в Петербурге. Его приемы были самыми блестящими, о нем говорил свет, и он, как все дипломаты, прекрасно знал, что когда случится, и вот однажды на приеме, после танцев, он шепнул мама: "Если что-нибудь произойдет, можете рассчитывать на мою помощь". И мамочка приехала к нему уже после войны, и я стал подданным Лихтенштейна... Вот... А баронский титул я получил оттого, что п р и д у м а л здешний туризм. Я заманил сюда американцев после войны. Да-да, не смейтесь, именно так, заманил. Раньше американцы, приезжавшие на туристский отдых в Европу, посещали - на автобусах - Париж, Цюрих и Вену. А я придумал о с т а н о в к у в Лихтенштейне: завтрак, обмен денег, продажа марок и открыток, сувениров с колокольчиками. Психология американца похожа на русскую психологию, в той и другой много детского, одинаковая погоня за престижностью: еще бы, побывать в таинственном княжестве Лихтенштейн! И деньги потекли рекою! Открылись кредиты в крупнейших банках! И я стал вице-президентом Олимпийского комитета... Да... Мой первый тесть был президентом МОКа, лорд Ноэль Котес-Бенит... И потом кузен из Финляндии барон фон Френкель тоже влиял на МОК... И когда ваши спортивные лидеры приехали биться за Москву, я начал свою кампанию в вашу поддержку, и кое в чем преуспел, и получил за это вот такое приглашение, - он показал мне красную кожаную папку с тисненым олимпийским символом. 
 - А когда начал создаваться ваш музей? 
 - Музей? - он улыбнулся. - А что? Верно сказано! Спасибо за идею... Музей стал создаваться лет тридцать назад, когда туризм начал давать деньги. Я посетил несколько аукционов и увидал, как произведения русского искусства уплывают в руки иностранцев. 
 Я наладил контакты со всеми антикварами Парижа, Лондона, Рима, Нью-Йорка. Они знают, что я ищу все вещи, связанные с Россией, и покупаю их. Мне пишут, звонят... Я отправляю деньги в аванс, расплачиваюсь по первому же требованию... Вот этого Васнецова я выиграл на аукционе Друо в Париже... А этот уникальный карточный столик для игры в вист, сделанный по заказу Александра II, отыскал в Риме. А это уникальная работа мастеров из Златоуста подарок России французскому адмиралу... Акварель Бенуа - видите, развод парада в Питере - я купил в Америке... 
 Он протянул мне листки бумаги: 
 - Почитайте... 
 Бланк антикварной лавки "Санкт-Петербург, Антик Рюс, тел. 508.56.13". Письмо, подписанное хозяином, господином Лемпертом, заслуживает того, чтобы привести его полностью: "Уважаемый господин Фальц-Фейн! У меня имеется чудесная бронза Лансере, 12 тысяч франков; книга в двух томах "Пажеский корпус" 1902 года издания..." 
 Барон ткнул пальцем в эту строчку: 
 - Дедушка был шефом Пажеского корпуса, я успел купить эту книгу за пять тысяч франков. Читайте дальше, там тоже интересно. 
 "У меня есть редкий по своему качеству палаш, - 25 000 франков, - сделан при Петре, в 1710 году; в России есть подобный экземпляр, но он датирован 1716 годом... Имею орден Святой Анны в полном комплекте, звезда и лента в оригинальной упаковке, есть чудные сабли..." 
 - А каково ваше последнее приобретение? 
 - О, я бился как лев с одним латиноамериканцем в Нью-Йорке за уникальнейшую вещь! Сейчас покажу... - Он достал из ящика письменного стола толстую папку. - Вот видите? Это рукописные дневники, рассказывающие о смерти Александра I в Таганроге. Здесь вся история его путешествия на юг, начало болезни, лечение, как себя вел двор, смерть... И тут же какой-то листочек с упоминанием старца Федора. 
 Он поднял на меня глаза, долго смотрел не мигая, по-птичьи, а потом сказал: 
 - И вообще, сдастся мне, те сокровища, которые ищет благородный Георг Штайн, по сю пору расходятся на аукционах, растаскиваются по миру, в коллекции чужих людей... Что вы хотите, старина стала ныне самым надежным вложением капитала. 
 2 
 ...Вопрос о том, где искать следы похищенных культурных сокровищ, в каких архивах, - это, в общем-то, вопрос вопросов. Шрайдер - сенсация, в н е з а п н о с т ь, а поиск, если к нему относиться серьезно, требует "научной организации труда". 
 А тут мелочей нет. 
 Разве, например, мелочь "ФА"? 
 Разве нельзя предположить протяженность нитей от (и через) "ФА" - в сегодня? Кстати, кого бы я здесь ни спрашивал, что такое "ФА", - молчат. А надо бы знать - это одна из тех тайн рейха, которые могут открыть двери в незнаемое. Почему именно эта секретная служба рейха была до сего времени обойдена вниманием западногерманских историков? "ФА", или "Форшунгсамт", - так называюсь секретное учреждение, подчинявшееся непосредственно Герингу; абсолютная закодированность - "Исследовательское учреждение", и ничего больше... 
 ...Когда Ян Масарик, чешский посол в Лондоне, по телефону сообщил президенту республики Бенешу о готовящемся соглашении между Гитлером и Чемберленом относительно раздела Чехословакии, то он и не подозревал, что все его переговоры тщательно записывались в одном из отделов министерства авиации в Берлине, на Шиллерштрассе. 
 "Знакомство Гитлера с содержанием секретных телефонных разговоров во многом объясняет, почему он вел себя так уверенно во время переговоров с Чемберленом", - пишет английский историк Дэвид Ирвинг в своей книге "Путь Гитлера к войне". "Абвер, гестапо и СД, - считает историк, - знает почти каждый, но "Форшунгсамт" для многих совершенно неизвестен". 
 При этом "ФА" был влиятельной анонимной властью, которая держана в своих руках судьбы миллионов немцев. Имея в своем распоряжении 6000 служащих, станции подслушивания в 15 крупных немецких городах, представителей во всех почтовых отделениях, специалистов шифровщиков и дешифровщиков, "ФА" лучше, чем какое-либо другое учреждение в те времена, шпионил за немцами. 
 В среднем прослушивалось 1000 телефонов. 
 Только в Берлине чиновники "ФА" читали ежедневно около 34000 телеграмм внутригосударственного значения и около 9000 телеграмм из-за границы. 
 Необыкновенно высокой была производительность дешифровщиков: во время войны они расшифровывали в месяц 3000 телеграмм иностранных дипломатов. "ФА" подслушивал разговоры европейских дипломатов со своими министрами, так как европейская кабельная система проходила через Берлин и Вену. 
 "ФА" следил не только за иностранцами, но и .за своими партийными функционерами. 
 Гауляйтер Юлиус Штрейхср одинаково внимательно следил и за любовницей Геббельса, и за Видеманном, адъютантом Гитлера, и за окружением Канариса, и за участниками покушения на Гитлера. 
 Отчеты "ФА", которые печатались на коричневой бумаге с орлом (из-за этого в узком кругу назывались "коричневыми птицами"), нередко вызывали своим появлением панику и замешательство в учреждениях рейха. "Коричневыми птицами" начинались акции преследования, которые нередко заканчивались концлагерем и виселицей. 
 Считают, что в январе - апреле 1945 года почти все материалы "ФА" были сожжены. Это объясняет и тот факт, что историкам до последнего времени не приходилось сталкиваться со следами деятельности "ФА". 
 Ни в энциклопедии Брокгауза, ни в "Лексиконе немецкой, истории" название этого учреждения не фигурирует. 
 Только в конце пятидесятых годов английский историк Дональд Ватт в одном из архивов Лондона натолкнулся на папку из 83 страниц, лежавшую в трофейных немецких документах и принадлежавшую "ФА". Папка была озаглавлена так: "Об английской политике от мюнхенского соглашения до начала войны". Это была большая находка. В папке содержались все переговоры, которые вел английский посланник в Берлине со своим правительством, что было незнакомо даже английским послевоенным историкам. 
 Своему рождению "ФА" обязан Готтфриду Шапперу, шифровальщику первой мировой войны. Он пришел со своим проектом к Гитлеру; тот отправил его к Герингу, который как раз формировал министерство авиации. Геринг был в восторге от предложений Шаппера - это означало усиление его власти. 
 "ФА" были переданы функции подслушивания внутренней телефонной связи. С каждым месяцем и с каждым годом расширялась сфера влияния служб "ФА". Станции подслушивания работали в Теплине и Глинике (под Берлином), в Кельне, Нюрнберге, Гамбурге. Это было только начало. Старое помещение в министерстве авиации давно уже не вмещало эту организацию, имевшую к 1935 году 15 отделов и шесть групп. "ФА" переехал в блок домов, которым назывался Шиллерколоннаде, в районе Берлин-Шарлоттенбург. 
 Нацисты быстро научились использовать материалы "ФА" против своих политических противников как за границей, так и внутри Германии. 
 В конце 1933 года сообщения "ФА" помешали группе евангелистских священников свергнуть рейхсепископа Людвига Мюллера, близкого нацистам. Полгода спустя Геринг пришел в рейхсканцелярию с новым скандальным сообщением: "ФА" подслушан разговоры ведущих деятелей СА, которые неодобрительно отзывались о фюрере. Шеф СА Эрнст Рем носился с идеей "второй революции" и установил даже контакт с французским послом Андре Франсуа-Понсе. 30 июня 1934 года Гитлер расправился со своими противниками. Первые успехи "ФА" в расшифровке иностранных кодов повысили его роль в нацистской внешней политике. Фюрер требовал, чтобы ему заранее докладывав о намерениях иностранных держав, и заставлял "ФА" все активнее работать в этом направлении. 
 В 1937 году "ФА" удалось расшифровать сложные французские коды и почти все английские. 
 Однако понемногу "коричневые птицы" стали надоедать Гитлеру; они мешали его "интуиции". Например, он не хотел верить сообщениям "ФА", что Англия начнет войну против Германии в случае нападения вермахта на Польшу. 
 Постепенно фюрер перестал читать донесения "ФА", так как это был "пессимистический материал". 
 "ФА" потерял свою роль ведущего учреждения и стал выполнять служебные функции по отношению к военным учреждениям. Несмотря на это, "ФА" мог записать на свой счет удачно проведенные шпионские операции. 
 Так, в 1944 году "ФА" расшифровал код французского Сопротивления, из которого следовало, что после определенного ключевого слова, переданного англичанами, начнется высадка союзников на берегах Франции... 
 Однако чем безнадежнее становилась для Гитлера война, тем меньше значения придавали "ФА". 
 ...Надо искать все следы "ФА" - там могут быть нити к нашим культурным ценностям, учитывая при этом и личность Геринга, одного из главных грабителей среди нацистов. 
 3 
 ...Очевидно всем: стоит только внимательно посмотреть здешние журналы, проспекты, рекламные брошюры, и жутко делается: история к у л ь т у р ы мира растаскивается по частным коллекциям, а порою и не по коллекциям, а просто-напросто "з а г а ш н и к а м", - для надежного вложения денег стоит "взять" столик времен Людовика; фарфор древней Японии, картину Васнецова, чертеж Ле Корбюзье. 
 Вот один лишь (один из тысяч!) проспектов, который я получил в Цюрихе, не считающемся, кстати говоря, истинным центром "культурных" аукционов. Вновь организованная галерея Пьера Коллера на Хехтплатц предлагает к торгу живопись, ковры, старое оружие, 60 икон из России и Греции, в основном семнадцатого девятнадцатого веков; уникальный иконостас из России, размером 142,7x37,5 сантиметра; серебро, порцеллан, керамику, бриллианты; издание "Ботаники" от 1744 года, Псалтырь пятнадцатого века, живопись Ренуара, Утрилло, Пикассо. Только один Пьер Коллер провел осенью 1980 года следующие аукционы: 23 октября - антикварная мебель; 25 октября - уникальные ковры; 31 октября - живопись семнадцатого - двадцатого веков, в том числе Рембрандт, Ян ван Кессель, Моленар; 1 ноября - графика прошлого и нынешнего века; продаются Шагал, Дали, Кристи, а также наброски Майоля; 5-8 ноября - произведения культуры с Дальнего Востока; 17-18 ноября - бриллианты и золото; стоимость некоторых колье достигает 270 тысяч швейцарских франков; это, впрочем, не так уж интересно, современные мастера, пусть себе этим торгуют. А вот не расходится ли, не исчезает в сейфах банков (они куда как вместительны!) з н а н и е, и с т о р и я мира? 
 Я не намерен поднимать голос против аукциона как явления, весьма распространенного на Западе, - это их дело. Однако я за то, что пришло время отладить информационную службу: ч т о продано, к у д а уходит проданное? Может быть, следует выпускать альбомы того, чем торгуют с молотка, коль уж молоток аукционера стал главной оценивающей силой искусства? 
 В какой-то мере это делает фирма "Сотби", но, во-первых, стоят альбомы продающихся культурных ценностей бешеные деньги; во-вторых, издаются весьма ограниченными тиражами, и, в-третьих, многие на Западе считают, что фирма "Сотби" не чуждается весьма рискованных "левых" сделок, когда паблисити ни к чему, только вредит бизнесу. 
 Говорят, что в такого рода бизнес подчас втягивают людей искусства, которые не понимают своей роли. Дело в том, что много талантливых живописцев Запада голодны и безвестны, терпят крутую нужду. Если молодому художнику улыбнулось счастье и он попал в поле зрения торговца искусством, тот запрещает ему выставляться на вернисаже в течение двух-трех лет, поит, кормит, дает холст, краски и, самое главное, оплачивает ателье. И вот в течение нескольких лет этот живописец г о н и т т о в а р, попадая в полнейшую финансовую кабалу к хозяину. Тем временем торговец, связанный со всеми картинными галереями и аукционами, начинает - через отлаженные связи с прессой, занимающейся м о д о й на таланты, - п о д п у с к а т ь в газеты статьи о некоем новом "гении", о его странностях, замкнутости, открытости, алчности, доброте или черт те еще о чем, п о д о г р е в а я интерес бабушек из-за океана - те страсть как любят открывать новое. 
 Потом торговец выставляет одну или две картины своего "гения" (а может быть, кстати, это действительно гений!) и - в случае если нет хорошего покупателя - сам покупает, устроив на аукционе или распродаже яростную торговлю с подставным соперником, п о к а з у х а прежде всего... 
 Высокая цена на картину - залог успеха; газетные рецензии - тем более; нравы не изменились со времен написания гоголевского "Портрета". И чуть что не всю последующую свою творческую жизнь художник вынужден расплачиваться с тем, кто его с д е л а л. 
 Но это судьба тех живописцев, кому "повезло". 
 Многие из тех художников, кто не смог найти "благодетеля", начинают сотрудничать с мафией: рассказывают, что ныне существуют тайные центры "написания полотен" Рубенса, Мурильо, Репина, Дега; вовсю работают "концерны" по производству икон, в основном "XVI-XVII веков", и чтоб обязательно из России... 
 Мне пообещали было знакомые в Западном Берлине устроить встречу с одним из таких "живописцев", я специально приехал туда; встреча, однако, не состоялась. 
 - Сейчас не время, - сказали мне по телефону, от личного свидания уклонились, кто-то, видно, н а ж а л. 
 4 
 ...Я, однако, не жалел о командировке в Западный Берлин. Здесь я познакомился с человеком, который передал мне уникальные документы о неонацистах, да и потом, в этом городе у меня многое связано с отцом. Он пришел сюда в апреле сорок пятого, и был он тогда тридцативосьмилетним полковником Красной Армии... 
 ...Никогда не забуду, как сжимал в руках мудреные американские лекарства, которые я купил ему в Нью-Йорке, - они отделяют разум от боли: человек, умирая, смеется и говорит о том, как он скоро будет смотреть мураша за городом - большого, красного, ползущего через лесную, пахучую, игольчатую тропинку в подмосковном лесу, - и как он наконец сядет за стол и напишет воспоминания о Серго, Тухачевском, Бухарине, и как он поедет в Теберду, и найдет ту дорогу, по которой его старшего друга вел Бетал Калмыков, и покажет мне эту маленькую, изумительной красоты дорожку, с которой виден весь Кавказ, и снежные зубчатые вершины его остались такими же, какими были тридцать лет назад, когда эскадрон моего Старика дрался с дашнаками и мусаватистами... 
 За шесть минут перед тем, как наш самолет приземлился в Шереметьево, Старик спросил, каким-то чудом справившись с предсмертным беспамятством: 
 - Где сын? 
 Ему ответили: 
 - Он едет к тебе. 
 - Он прилетел? - настойчиво спросил мой Старик. - Он приземлился уже? 
 Ему солгали: 
 - Да. Приземлился. 
 ...И было это в жаркий июньский день, и я поехал в госпиталь, но палата отца была пуста; только на подоконнике еще стояли цветы, много цветов - он рос в деревне, но цветы любил городские - красные гвоздики. 
 Я мог бы прийти на полчаса раньше, и его бы еще не увезли в морг, но я задержался - по своей вине задержался, - и опоздал, и было в палате бело, и только красные гвоздики остались от отца, и запах его трубочного табака. "Папа, прости меня, пожалуйста", - я впервые сказал тогда, опоздав на шесть минут. 
 Отец простит, что я задержался по своей вине. Отец простил бы - так точнее. Отцы и матери всегда прощают, и не у них мы просим прощения - у себя, и никогда так остро не ощущается страшное и гулкое понятие невосполнимости, как в тот день, когда уходит твой Старик, и с годами память твоя будет все горше и объемнее рождать видения того, что было, только в этом временном отдалении ты увидишь не только то, что видел тогда, но ты поймешь множество вещей, ранее недоступных тебе, ибо пуповина, связывающая с жизнью новорожденного и определяющая его последнюю материальную принадлежность матери, подобна некой пуповине смерти, когда память становится одной из формул духовной жизни, а если не происходит этого, тогда ты Иван, не помнящий родства, и плохо тебе жить на этой большой земле: нет ничего страшнее духовного сиротства. 
 Память об ушедших подобна черно-белому кинематографу. Ушлые торговцы искусством, кокетливо именуемые продюсерами, сейчас не берут к прокату черно-белые фильмы - они утверждают, что теперь пошел спрос на широкоформатный цвет, зритель хочет видеть истинные цвета формы хоккеистов и белизну седин Жана Габена. Однако истина конкретна, и потому, видимо, Чаплин, Эйзенштейн и Довженко работали свою правду двухцветной: только люди, лишенные воображения и памяти, не могут понять всю объемность и глубину черного и белого, ибо в этих двух категорических цветах нет ничего отвлекающего от главного. Добро, мужество, высший смысл любви и ненависти не поддаются измерению и расчету по системе математических таблиц. Являясь человеческими качествами, они лишены внешнего (я имею в виду цвет) проявления - они подвластны иному отсчету, куда как более сложному и высокому. 
 Если каждый из нас закроет глаза и вспомнит лицо дорогого человека, который ушел, то увидит он не синий цвет больничной пижамы, и не желтизну кожи, и не пегие, взъерошенные брови, - он увидит своего Старика всего сразу, с большими, натруженными руками, с добрыми глазами, увеличенными толстыми стеклами очков, в которых сокрыт вопрос: "Сколько ж мне еще осталось, сынок?" - но он никогда такого вопроса не задаст, потому что родители страшатся испугать детей, даже если тем под сорок; они, Старики наши и в последние свои минуты будут успокаивать нас, и говорить нам напутствия, которым мы никогда не станем следовать, - ведь мы ж такие умные, образованные, научно-техническая революция, заряд информации и все такое прочее, мы ж в словах и терминах поднаторели... Мы, конечно, выслушаем наших Стариков, с горькой жалостью выслушаем, а они почувствуют нашу снисходительность - и ее простят, хотя нет ничего обидней сыновней снисходительности: делятся с сыном только тем, во что верят как в истину, в главную выстраданную правду жизни. 
 ...Неблагодарность бывает вольной и невольной. Судить о том, какая страшней, - удел тех, кто уходит, и остается слишком мало минут, чтобы сказать, и это сказанное было бы Откровением, потому что, когда человек ощущает свой уход, свою долгую разлуку с теми, кто дорог ему, он постигает всю Правду - до конца. 
 - Ты сегодня молодцом, Старик, - соврал я отцу после операции, зная, что его и не оперировали вовсе - поздно: разрезали и зашили. 
 - Да, - отвечал он мне, - через пару недель можно будет домой. 
 - А может, и раньше. 
 - Раньше-то вряд ли, - принимая мою ложь как необходимую и жестокую игру, но зная всю правду, говорил Старик. - Надо до конца подремонтироваться, надоело лежать на бюллетене, работать хочу. 
 - На море с тобой полетим. 
 - Обязательно. - Он заставлял себя улыбаться, чтобы я видел, как он рад тому, что мы вместе улетим с ним к теплому морю. 
 - Мы ведь с тобой ни разу не были на Черном море вместе. 
 - Полетим в Адлер? - предлагал Старик, зная, что мы никуда не полетим. 
 - Лучше в Гагры. 
 - В Адлер мы ездили с Васей Медведевым, в тридцать пятом, на двух "фордиках". Комарья там тогда было... 
 - Сейчас там городище. Курортники всех комаров выкурили. 
 Старик доставал трубку, и она казалась крохотной в его руках, которые перед смертью стали особенно большими, и медленно набивал ее табаком, и глубоко затягивался, и только один раз не сдержался - не сумел скрыть свое з н а н и е. 
 - Я - единственный, кому эскулапы позволяют курить на нашем этаже смертников. 
 - Значит, ты выкарабкался. 
 - Да, - сразу же подыгран он, - это верно. Иначе они бы не позволили мне сосать люльку. 
 Я смотрел на то, как он жадно затягивается, и как проваливаются его щеки, и с какой тяжкой грустью провожает он взглядом синий тугой дымок, похожий на те, что тянутся из высоких труб; я начинал нести какую-то белиберду - только б не молчать, лишь бы не было тишины, а Старик очень внимательно слушал меня и, лишь когда я замолкал, кивал, а потом вдруг говорил: 
 - Самое страшное - это когда кричат на детей. 
 И становилось тихо, и я вспоминал, что отец никогда, ни разу в жизни не крикнул на меня. Он позволял спорить с ним, он терпел даже то, когда я начинал повышать голос: если не хватает логики, верх берут чувства, - он обижался, затворялся в себе, но ни разу, сколько я помню его, он не смел унизить меня окриком, потому что ребенок лишен права на защиту, ибо его защита - слезы, а это - путь в трусость и бессилие. 
 ...Я смотрел на моего Старика и вспоминал, как в сорок втором, когда я лежал с дифтеритом и в буржуйке потрескивали дрова, а отец только-только вернулся из армии генерала Говорова и привез диковинный подарок - полплитки толстого немецкого эрзац-шоколада, а я не мог его даже попробовать, потому что горло было в белых пористых нарывах, сознание вдруг стало покидать меня и отец схватил меня на руки, и я помню, как он, побелевший, бегал по комнате, звонил в больницу, целовал мое лицо, прижимаясь сухими губами к моим, обметанным заразным жаром, а потом все исчезло, и появилось все снова через полчаса, после укола, когда кризис миновал, и я увидел лицо моего Старика в слезах, и был он моложе меня - того, который сейчас сидел рядом с ним, с умирающим, - на шесть лет, но был он уже батальонным комиссаром, а в подпольный комсомол вступил тринадцатилетним - одногодком со мной, дифтеритным. 
 ...Когда я хотел поступать в ГИК - все дурни моего возраста мечтают о лаврах лицедеев, - отец тактично, доказательно и дружески просил меня пойти по стопам деда, Александра Павловича, лесника. 
 - Получи профессию, - говорил он мне, - если есть в тебе искра, придешь в искусство. Нет ничего страшнее, чем быть приписанным к искусству, - обидно это и нечестно... 
 Говоря так, он, верно, думал о том, что напору техники нашего века сможет противостоять лишь природа, потому что техника - однолика в своей устремленной мощи, а каждое дерево - это поэзия; Старик, видно, хотел приблизить меня к высокой культуре природы, которая - единственно - и может открыть в человеке Слово. Парадоксальность поколения наших отцов заключалась в том, что они, молясь и служа технике, "которая решает все", были романтиками в глубине души, а всякий романтизм произрастает особенно пышно там, где взору открыты долины, леса и снежные пики девственных гор... 
 ...Я не послушал тогда отца, и он привел меня к Борису Сучкову, его другу, "красному профессору", недавно трагически ушедшему, и тот долго рассказывал мне о том, как работает Сергей Герасимов, и каков в искусстве Довженко, и кем был Эйзенштейн, прежде чем он стал Эйзенштейном, и я поверил Сучкову. А отцу-то ведь не поверил - я ведь поборол его в Покровском-Стрешневе, я сильный, мне восемнадцать, и ничего я не боюсь и почти все уже знаю... 
 ...А потом, в Институте востоковедения, я выучил афганский язык, и отец горделиво просил меня писать мудреные буквы арабского алфавита и победоносно смотрел на лица своих друзей, - и я совсем уж утвердился в осознании своей силы и ума: один ли я такой?! Хорошо бы, если так... (Редко кому из наших Стариков пришлось поучиться в университетах. Институтский диплом, где каллиграфией выведена специальность, - сплошь и рядом ничто в сравнении с бездипломьем Стариков: их университеты были посуровее наших, а профессорами на их кафедрах работала жизнь, не прощавшая незнания - не то что ошибки...) 
 ...Когда Старик ссорился с мамой, я становился на его сторону: я видел, к а к он работал, я понимал, ч е м ему это давалось, но я внутренне требовал только сейчас я это почувствовал - благодарности за то, что стоят на его стороне, но разве ж можно требовать благодарности за то, что стоишь за справедливость?! 
 А он благодарил, господи, как он благодарил, отдавая мне всего себя и все, что имел, а что он имел-то, кроме двух пиджаков и желтых ботинок на толстой каучуковой подошве?! 
 (Впрочем, вправе ли мы судить родителей? Вероятно, нет, особенно в том случае, если истинные их отношения неведомы нам. Но мы-то считаем, что все знаем... Нужна, видимо, такая культура человеческих о т н о ш е н и й, которая до сих пор есть идеал неосуществленный, - иначе бы проблема детей в семье не составляла один из главных предметов мирового искусства. 
 Мне было страшно читать о том, как разделились дети Льва Толстого, когда он ушел из дома, одни стояли за мать, другие - за отца. Любовь к матери особого рода, она изначальна, в ней сокрыта преемственность и общность мира, в ней всегда - огромная жалость и тоска, в то время как любовь к отцу слагается из двух векторов, один из которых - проявление отцовской гражданской значимости, а другой - осознание этого нами, детьми. 
 ...Бывал ли мой Старик хоть раз не прав, когда ссорился с мамой? Бывал. И мне тогда было особенно горько, но я всегда вспоминал древних римлян, их литературу: те умели видеть разность труда и меру его тяжести. Мама, когда читала мне древних, учила сострадать тем, кому тяжелее, - и я сострадал отцу. Кого ж винить мне? Маму? Старика? Наверное, себя - коллективизм обязан вывести в примат ответственности не общую, л е г к у ю правду, а личную, самую тяжкую и единственно честную. 
 ...Судью избирают. Дети становятся судьями родителей, и плохо, когда их избирают на этот пост - столь тяжкий и испепеляющий изнутри, разрывающий душу надвое: отец Лермонтова умер от разрыва сердца, когда сын предпочел ему свою пензенскую, нежную бабушку... 
 Дети - это миры, и лишь немногие отцы-астрономы наблюдают небесные катастрофы и не очень часто говорят об этом людям, не желая с т р а щ а т ь возможностью горя, всеобщего и неотвратимого... Или я молю незнания? Я слагаю с себя звание судьи - нельзя делить неделимое: мы лишены права выбирать родителей, мы наделены правом понять их; стараться - во всяком случае.) 
 ...Неужели есть некая общая закономерность, неужели все проходят одни и те же круги, неужели повторяемость - угодна разуму, а то, что должно быть нормой, - анормально?! 
 ...А может быть, подумалось мне, границей, разбившей меня со Стариком, оказалась любовь? Ощущение счастья соседствует с проявлением силы, обращенной не только вовнутрь: рыцарство, при всей его внешней привлекательности, было рождено необходимостью самоутверждения, а это опасная штука - самоутверждение, оно необходимо и разумно в балете, цирке (особенно воздушной акробатике) и парашютном спорте. Бывает ведь, что самоутверждение идет через отрицание соседствующего, когда человек отринул гнилую доктрину зла и насилия, - он прав, при всей резкости его позиции, особенно если это приложимо к политике. Но случается, увы, что мы так же резко отрицаем близкое во имя далекого, явь во имя мечты, привычное - во имя миражного ветра дальних странствий... 
 Я гонялся за сюжетами, и я не умею рассказывать о том, как я за ними гонялся, я могу только писать про это, ведь Старику было обидно, когда я молчал, курил, морщился, не зная, как рассказать. 
 А он, видя, как молчу я, тоже молчал и не знал, как ему быть, и заваривал мне чай, когда я приходил к нему в гости, или наливал рюмку, и угощал какой-то особенной селедкой, и смотрел, как понравилась мне она, а я думал о том, что сегодня ночью буду писать главу, и слушал его рассеянно, когда он делился со мной тем, чем жил, и селедку я ковырял вилкой, вместо того чтобы нахваливать ее, даже если не нравится она мне вовсе, и позволял себе советовать ему - так, как это подчас делают взрослые дети, категорично и устало: "Новое время новые песни, мы сегодняшний день понимаем лучше вас..." 
 ...А может, мы не прощаем отцам то, что красит жизнь, когда это случается с нами? Может, мы не можем простить им последнюю их позднюю любовь, ранимую по-детски, ибо беззащитна она? Неужели же сыновья остаются до старости теми, которые только б е р у т - Материнскую ли грудь, Отцовскую ли руку? 
 ...Я понял, что мне надо написать это, когда поднялся на предпоследний этаж шпрингеровского концерна в Западном Берлине, который построен на самой границе двух миров, на линии Победы отцов. Я смотрел на город, раскинувшийся внизу, на город, который так недавно называли фронтовым - даже после того как отгремели последние залпы прошлой войны. 
 Я смотрел на этот громадный город, и виделось мне в туманной декабрьской дымке лицо моего Старика. 
 ...С каждым днем их становится меньше - тех, кто сражался с фашизмом. 
 ...Папа, прости меня, пожалуйста. 
 Глава, 
 в которой рассказывается о нацистском концлагере в Фольприхаузене и о том, кто и чему учит молодых западногерманских полицейских 
 1 
 ...Пришла заказная корреспонденция из Штелле. 
 Штайн переслал мне письмо, предложил подумать, как можно исследовать факты, изложенные в нем. Письмо воистину интересно: 
 "Многоуважаемый господин Штайн, сердечно благодарю за Ваше дружеское послание. 
 Я твердо убежден, что некоторые предметы из Янтарной комнаты могут находиться все еще там, в Фольприхаузене, в шахте "Б" "Виттекинд". 
 Естественно, тогда у нас, узников концлагеря Моринген, были другие заботы, чем тревожиться о спрятанных гитлеровцами произведениях искусства в шахте "Б" "Виттекинд". Нас также мало интересовало, что находилось в сундуках и футлярах, которые эсэсовцы заставляли нас прятать на различных этажах шахты. Лишь когда попадались картины, сотни из которых должны еще находиться внизу, мы бросали иногда на них взгляд. 
 Однако, что укрепляет меня в моем предположении о том, что Янтарная комната может находиться там, внизу, так это тот факт, что эсэсовцы из некоторых взломанных сундуков извлекли себе целые состояния. Помню продолговато-овальную скорлупу из янтаря; она была украшена двумя орлами. Это были два разных орла, наверное прусский и русский. Эсэсовцы использовали скорлупу в качестве пепельницы, и я часто держал ее в руках, когда убирал в их помещениях. 
 Других гравюр или рисунков я не помню; только эти два орла врезались мне в память. 
 Сундуки с ценностями были сложены в штольнях на глубине 800 или 900 метров, мы туда также доставляли и упаковывали там противотанковые и зенитные снаряды. Там были гигантские штольни-"купола", потолка которых не могли достичь лучи даже самых мощных прожекторов. Там стояли сотни сундуков с печатями, наподобие: SS-Ost-WH-Franks или WL-Franks SS-VT, что, очевидно, обозначаю отправителей: WH ("армия вермахта") "WL-Wermacht Luftwaffe" ("Воздушные силы вермахта") - и место грабежа: Франция, Италия и Россия. Кстати, среди этих сундуков были мешки с человеческими волосами. Янтарную "пепельницу" я заметил у эсэсовцев в первый раз где-то осенью 1944 года. 
 Следующие бывшие заключенные могли бы Вам дать дополнительные сведения о Фольприхаузене и шахте "Виттекинд": Гарри Ульман, живет ныне в Западном Берлине, Альтштрассе, дом 68, 1000, Берлин (кстати, этот коллега имеет фантастическую память, однако не любит говорить на темы, касающиеся того времени); Хайнц Фишер, 7021, Штеллен-Фильдер (этот коллега заработав себе тогда сердечную болезнь); Герман Вахтман, "Им Винкель", 2,3420, Херцберг, 4 (этот коллега тяжело болен). По нижеследующим двум адресам я писал уже четыре раза, но до сих пор не получил ответа. Почта тем не менее не вернулась; это еще Рудольф Винклер, 8211, Римсинг ам Химзсе, и Альфред Грассель из Вены. 
 Почему эти двое не отвечают, я не могу объяснить. Больше адресов на сегодняшний день - за два года поисков - я не раздобыл. 
 Причина в том, что власти Морингена, где находился лагерь, не имеют ни малейшего интереса копаться в истории, при том, что некоторые поныне служащие сами в то время работали в лагере. Ни одна из газет и журналов, в которые я обращался, не захотела по тем или иным причинам напечатать мою статью на эту тему. 
 Я сам начал заниматься исследованием два года назад, когда хотел привести в порядок свои пенсионные бумаги. Я дважды провел свой отпуск в Фольприхаузене и проводил при этом исследование. Как Вы знаете, шахта законсервирована и на ее территории находится теперь керамическая фабрика. В первый раз предприятие было закрыто - время отпусков; во второй раз мне все же удаюсь совершить экскурсию, однако спуск в шахту заколочен досками. О пожаре в 1945 году мне ничего не могли или не захотели сообщить. От жителей также ничего определенного узнать не удалось. У меня создаюсь впечатление, что все охотно хотят забыть то время, и этому есть основательные причины, так как многие жители Фольприхаузена работали прежде в соляных копях и были привлечены эсэсовцами в качестве мастеров; многие из них не очень хорошо вели себя по отношению к заключенным; я, во всяком случае, наталкивался на стену показного непонимания, как только заводил разговор о былом: "Ведь прошло столько времени..." 
 Я бы на Вашем месте попытался поискать оставшихся в живых людей из Геттингенского театра балета, которые в 1943 году были привлечены к службе в Фольприхаузене. Эти тогда молодые девушки должны были готовить для нас не только "макароны" (трубки для зенитных гранат), но привлекались к другим работам в штольнях. Можно допустить, что кто-нибудь из них все-таки откликнется. От нынешних властей ни "на месте", ни в Геттингене, ни в Ганновере Вам не стоит ждать помощи: ответственные лица большей частью являются старыми нацистами. Только частным путем, через прессу и телевидение можно, по моему мнению, чего-нибудь достичь. Если Вам действительно посчастливится начать исследование в шахте, самую большую трудность я вижу не в спуске или откачке воды из шахты (шахта лежит высоко, и если начать бурить в самом низком месте долины, то треть воды уже сама собой вытечет), а в засоленной воде. Те, кто охраняет окружающую среду, справедливо потребуют, чтобы вода была прежде обессолена. 
 Но это Ваша проблема. 
 Я в любом случае желаю Вам успеха в Вашем большом предприятии и надеюсь когда-нибудь полюбоваться Янтарной комнатой, хотя бы частично, в ее таинственной красе. 
 ...Когда я перечитывал Ваше письмо, мне пришло кое-что в голову. Наши друзья и освободители - американцы и англичане - не были дураками, особенно когда речь шла о бизнесе или прибыли. В газетах то и дело появляются сообщения о том, что за границей обнаруживаются произведения искусства, которые в то время исчезли из Германии. 
 Вполне возможно, что эти господа перед взрывом и пожаром на шахте "Б" "Виттекинд" 29.9.45 извлекли из шахты все самое ценное и только после этого взорвали ее. К сожалению, вполне вероятна и такая возможность. Но я молю Бога, чтобы это было не так. Если Янтарная комната все еще там, внизу, с ней ничего особенного не должно случиться: ведь янтарь не боится соленой воды! 
 Может быть, мои сведения окажутся для Вас хоть немного полезными. Меня бы это порадовало. Рассказ о моем лагерном времени я Вам охотно дошлю, я его должен перепечатать. 
 С дружеским приветом 
 Фридрих Акст, телефон 030-381-94-07". 
 Следовательно, Янтарная комната могла быть похищена уже после войны... Новый поворот поиска, новое предположение, а нам - в нашем деле - отрицать нельзя ничего; каждый допуск должен быть тщательно исследован. 
 ...Изыскания, проведенные в Бонне (по поводу шахты "Б" "Виттекинд"), привели меня во Франкфурт-на-Майне, в Объединение лиц, преследовавшихся нацистами. Там концлагерь Моринген знали хорошо. 
 Тел./0611/72 1575 
 ...Общество по изучению и распространению знаний о немецком Сопротивлении 
 Архив документов немецкого Сопротивления 
 Многоуважаемый господин Семенов! 
 Нам стало известно о Вашем желании узнать кое-что о концлагере Моринген (Золинг). 
 Вместе с этим письмом Вы получите фотокопии материалов, из которых можете извлечь некоторые сведения о лагере. 
 (Когда меня поместили в концлагерь Моринген, там было около 50 заключенных женщин. До конца 1933 года по политическим основаниям было заключено еще около 75 человек. 
 Надеемся, что этим мы смогли оказать Вам помощь. 
 С дружеским приветом 
 Ханна Эллинг 
 Вот ряд тех фактов, о которых мне сообщила узница гитлеровского концлагеря Ханна Эллинг. 
 Сразу же после поджога рейхстага вместе с другими ганноверскими антифашистами был арестован и руководитель "Союза борьбы против фашизма" Август Баумгарте. 
 Об этом времени он рассказывает: "Утром, в 5 часов, появилась полиция и вытащила нас из постелей. Мы узнали, что ночью горел рейхстаг. Мой брат и я в сопровождении полицейского эскорта были проведены по улицам к караулу у рынка Клагесмаркт. Оттуда в полицейских машинах нас отвезли на Харденбергерштрассе, там было уже более 150 граждан - по преимуществу коммунисты, социал-демократы и профсоюзные деятели. Нас заперли в двух больших залах. Затем нас рассортировали. Я попал в крохотную одиночную камеру, в которой находилось уже три человека. С улицы мы слышали рабочие песни и думали, что наши товарищи пришли нас освободить. Везде говорили о том, что скоро наступит конец хозяйничанию Гитлера. Едва ли хоть один из нас поверил бы тогда тому, что возможна столь жестокая диктатура и что Гитлер продержится у власти двенадцать лет. 
 В марте нас, как "предварительных заключенных", перевели в Моринген и поместили в исправительный дом. В двух больших залах находились 280 коммунистов, 30 социал-демократов и 20 членов других партий. 20 мая была объявлена амнистия, около 100 заключенных могли вернуться домой. Постоянно поступали новые. Сначала мы в рабочих колоннах в качестве "добровольцев" строили дороги и мостовые под охраной штурмовиков. Затем нас хотели заставить выполнять принудительную работу. Мы потребовали тарифицированной оплаты. Штурмовики попытались натравить нас друг на друга. Но мы были едины. Это привело наших охранников в бешенство. Они начали нас избивать. В ответ мы все отказались от еды. Это была первая и, по-моему, единственная голодовка большой группы заключенных. На второй день голодовки нас лишили воды. Было жаркое лето. Мы испытывали ужасную жажду. Скоро и санитарные устройства оказались без воды! На третий день появились первые ослабевшие. На четвертый день многие впали в полную апатию. Тогда командование штурмовиков вызвало себе из Ганновера подкрепление. Под руководством врачей нас пытались насильно кормить. 
 Мы все еще руководствовались представлениями веймарской демократии о праве и порядке. Мы оставались стойкими. Наконец акцию кормления прекратили. Через пять дней появилась государственная комиссия, которой мы высказали свои требования достойного обращения, нормальной пищи и тарифицированной оплаты. Они приняли все к сведению и оставили нас на четыре недели в покое. 
 За это время фашисты укрепили свою власть в Германии. Через четыре недели наша охрана была сменена. Пришли люди СС. Что после этого происходило, не поддается описанию. Каждый день проводилось по нескольку облав. Каждого, кто не угодил эсэсовским бандитам, избивали в бункере. Я вспоминаю Ф. Н., которого они в конце концов заставили пить мочу своего брата! Подобные эксцессы были в порядке вещей. Это продолжалось четыре недели. После этого нас разделили. Одна часть попала в Эстервеген, другая - в Ораниенбург". 
 Август Баумгарте был затем переведен в концлагерь Эстервеген. Он еще очень четко помнит охоту СС за головами. Каждый эсэсовец, который находился на посту, мог уничтожить по своему усмотрению любого "предварительно заключенного". СС сделана это традицией. Каждый день заключенные, которые целый день работали на болоте, возвращались в лагерь с мертвыми товарищами. 
 Карл Эбелинг из Лауэнштайна описывает, как в 1933 году его с толкователями Библии и евреями таскали из тюрьмы в тюрьму, потому что все камеры были переполнены. Заключенных в конце концов доставили в концлагерь Моринген. 
 "Жестокость началась, когда полицию сменила СС и эсэсштурмфюрер Кордес стал комендантом. Он оборудовал помещение, которое называли "комнатой радости". Многие познакомились с этой "комнатой радости". В особенности я вспоминаю о враче социал-демократе Буххольце из Ганновера, который был моим соседом за столом. Три дня мы его не видели. Когда он вышел, то выглядел жутко Я вспоминаю также Лео Хейнеманна из Ганновера, который лежал окровавленный на дворе... Вновь прибывавшие евреи все проходили через это помещение. 
 Число такого рода штрафных и трудовых лагерей, заводов Геринга, промышленных предприятий от Эмса до Гарца, принудительных лагерей, оборудованных мест пыток Морингена, Эстервегена, Боргермора, Лингена, Меппена, Берген-Бельзена, Халлендорфа и так далее, только в Нижней Саксонии доходило до ста. Все они были адом человеческих мучений под страшным господством СС". 
 2 
 От старинного университетского Геттингена, заполненного почти одной молодежью, до Фольприхаузена что-то около ста километров. Дорога красочна; аккуратность - поразительна, она не может не восхищать: люди словно бы договорились друг с другом беречь природу, уважать красоту; на стоянках автотуристов - полиэтиленовые ящики для пустых бутылок, пакетов, консервных банок (их, правда, очень мало здесь - металл дефицитен, на смену ему пришел пластик или хороший картон); тут и там - столики и скамеечки, за которые может присесть семья и славно отдохнуть. Здесь нет вывесок запрещающих, сулящих кару; наоборот, все указывает, где и что можно: через сто метров можно обедать, есть столики и ящики для мусора; через три километра - вас ждет пансионат; через сто метров - купальня в лесу, милости просим... 
 Поехал я в Фольприхаузен (памятуя письмо бывшего заключенного Акста, переданное мне Штайном) в будний день: машин на дороге было мало; вечерело. 
 Чем дальше я отдалялся от магистрали, тем глуше здесь становилось; как-то незаметно начались холмы; еще более незаметно они переросли в горы, поросшие прекрасными дубовыми лесами. 
 А потом я въехал в Фольприхаузен и сразу же увидел ту самую шахту "Б" "Виттекинд"; и вокзал был из темно-красного кирпича, старой кладки; тишина была какая-то несовременная, прежняя, слишком уж дисциплинированная. 
 Я прислонился спиною к темно-красной вокзальной стене, закрыл глаза, и пронеслись видения былого: "хефтлингов" гонят по ночным затаенным улочкам в шахту; лают собаки, кричат эсэсовцы; на темных улицах - ни души, только, бывает, мелькнет свет, когда отворится дверь пивной, да и то редко, - за этим строго следит полиция, как-никак здесь расположены самые крупные склады вермахта; концлагерь Моринген; бесценные сокровища в штольнях; неровен час налет авиации союзников. 
 Городок маленький, концлагерь Моринген был огромным, шахта "Б" "Виттекинд" лишь один из филиалов; заключенных здесь было куда больше жителей; сколько безымянных могил разбросано окрест, сколько трагедий, неизвестных миру, похоронено в безвестности... 
 - Входите, - сказал человек, адрес которого мне передал знакомый журналист из Геттингена. - Я в курсе вашего дела. Фамилию мою и адрес не упоминайте в своих корреспонденциях, мне здесь тогда не жить, а я не в том возрасте, когда меняют адрес, - нет сил, да и денег не густо. 
 - Я обещаю не обнародовать ни вашего имени, ни адреса. 
 - Это не трусость. Это, увы, дань тому мещанству, которое окружает меня; людей нельзя в этом винить: шахта - пивная - дом. И все... Ну, что вас конкретно интересует, выкладывайте... 
 - Все, связанное с пожаром на шахте "Виттекинд". 
 - Хм... Попробуйте задать этот вопрос людям в наших пивных... Вам ответят, как и я: "хм"... И все. 
 - Вы тогда жили здесь? 
 - Нет. В Ганновере. Но здесь жил мой дядя. Он был маркшейдером... Членом НСДАП... Да-да, он был убежденным нацистом... Когда я спорил с ним - уже после краха, - он отвечал только одно: "При Гитлере был порядок". Я его спросил: "Но ведь ты видел, как эсэсовцы убивали в штольнях немцев?" А он мне отвечал: "Ну и что? Борьба. Эти немцы были коммунистами или социал-демократами, они были против фюрера. Или русские комиссары. Или евреи. Или священники, преданные не нам, а Ватикану... Что ж с ними было делать?" Я ему говорил: "Разве ты мог чувствовать себя человеком, когда за любое неосторожное слово сам мог угодить за колючую проволоку?" Он отвечал: "А не надо болтать! Зачем распускать язык?! Всегда лучше помалкивать! Зря не посадят! Думаешь, сейчас на тебя не копят то, что ты говоришь?! Еще как копят! Придет время - и посадят!" Дядя для меня был добрым человеком, он помог мне получить образование, спасибо ему, но если бы он убедился, что я думаю не так, как он, - пришел бы в полицию, добровольно пришел, и написал бы: "Считаю своим долгом сообщить"... По поводу того взрыва и пожара... Однажды дядя выпил на праздник памяти погибших горняков, подвел к большой хрустальной горке, отворил дверцу красного дерева и показал мне три чашечки голубого фарфора из коллекции царицы Екатерины, которые были вывезены из России... Он сказал, что обменял здесь эти чашки на три буханки хлеба и английские сигареты... Ходят слухи, что, после того как сюда пришли союзники, заключенные Морингена - поляки, словаки, сербы - еще продолжали жить здесь... Хм... "Жить" не то слово... Существовать... 
 - А где эти чашечки из Павловска? 
 - Дядя умер, когда я учился в Бонне... Он был вдовец, но с ним жила подружка из Австрии... Ну, сами понимаете, что стало потом с домом и с его добром... А вообще-то у меня по сей день сохраняется впечатление, что все здешние люди хранят какую-то тайну, некая коллективная круговая порука... Поезжайте вверх, по дороге заключенных, которая ведет на верхнюю шахту "Хильдасглюк": там до сих пор все затянуто колючей проволокой, старые здания законсервированы, словно бы чего-то кто-то ждет... 
 - Вы можете меня туда проводить? 
 - Нет. Не могу. И все... Не могу. Поезжайте сами... 
 - С кем бы стоило здесь встретиться? Я имею в виду старожилов? 
 - У меня такого рода надежных знакомых нет. А если бы и были, я все равно не сказал вам. Не сказал бы. И все. Каждый живет по-своему и для себя, и ничего с этим не поделаешь. 
 - Мне посоветовали увидеть вас, полагая, что вы можете помочь хоть какой-то информацией. 
 - Здесь совершилось преступление. Дважды. Первый раз при Гитлере, когда был создан концлагерь. Второй раз - после победы, когда кто-то взорвал и поджег "Виттекинд". Фамилия Этткинд вам ничего не говорит? 
 - Какой-то офицер из Лондона, занимавшийся контролем над нацистским имуществом. Нет? 
 - А что вы еще о нем знаете? 
 - Ничего. 
 - Никто ничего о нем не знает. И не думайте, что вам ответят правду в Лондоне, если вы решите его искать. Старики говорили, что он был человеком с особыми полномочиями; таинственным, с п е ц и а л ь н ы м человеком из "Центра"... 
 - Из британской разведки? 
 - Почему? Там есть организации посильней. Банки, например... Корпорации... Особенно те, которые связаны с калийным производством, с минеральными удобрениями, большой химией... Фамилия Йонсон вам что-либо говорит? 
 - Нет. 
 - Это ответственный сотрудник концерна "Кали-Зальц" в Касселе. "Виттекинд" была их шахтой... И сейчас им принадлежит... Попробуйте связаться с ним... И все... 
 Я поднялся по узкой лесной дороге, что повторяла извивы высокого, хорошо сохранившегося металлического забора. Тишина была окрест, ни единой живой души. Здания, стоявшие за оградой, - той же старой довоенной кладки - были ухожены, как и забор, однако следов жизни в них я не заметил... 
 И слышались мне колодки узников... 
 И чудились мне сухие шлепки выстрелов: ведь эсэсовцам разрешалось о т с т р е л и в а т ь заключенных, охотиться на них. 
 ...Я вернулся в Фольприхаузен уже вечером. 
 В баре при дороге было сине от табачного дыма; табак был какой-то въедливый; осмотревшись толком, я заметил, что большинство посетителей сосали трубки-носогрейки или толстые сигары. 
 Присев за столик рядом с пожилым горняком (руки в черных точечках), спросил кружку пива. 
 Сосед пыхал трубочкой, делал маленькие, птичьи глотки из кружки (это было явной дисгармонией с его могучей фигурой, которая глыбою высилась над столом), изредка косил глазом на дверь, когда входил новый посетитель. 
 "Ему очень скучно, - подумал я, чтобы оправдать начало беседы (о проклятие врожденного комплекса застенчивости!). - Надо сказать ему прямо и открыто, в связи с чем я сюда приехал; поскольку ему скучно, он поддержит разговор". 
 - Вы ничего не читали по поводу Янтарной комнаты? - спросил я. 
 - А что это такое? 
 Я объяснил. 
 - Интересно, - сказал глыба-горняк и обернулся к соседнему столу, где сидели двое его коллег. - Идите-ка сюда, интересная история. 
 Двое пересели со своими пустыми кружками, заказали пива - каждый платил за себя - и приготовились слушать. Сосед-глыба передал им то, что ему только что рассказал я. 
 - А вы сами откуда? - спросил один из тех, кто пересел за наш столик. 
 - Из Москвы, - ответил я. 
 - Откуда?! - Изумление соседей было непередаваемым. - Из России?! 
 - Да. 
 - У меня отец был у вас в плену, - сказал Глыба. - Он хорошо вспоминал о вас. Говорил, что женщины давали им хлеб, а охранники - докурить сигарету. 
 - А здесь? - спросил я. - Как было здесь с нашими пленными? 
 Глыба ответил не сразу, а посопев: 
 - Я тогда был мальчишкой... А когда ты мальчишка, тогда повторяешь все, что говорят старшие... Взрослые всегда были правы в наши времена, это только сейчас дети хотят все понять сами. 
 - Волосатые дети, - уточнил второй. - Нигилисты, волосатые нигилисты. 
 - Эти длинноволосые и придумали легенды о здешнем концлагере, - сказал третий. - Не было здесь никаких лагерей, это все пропаганда. 
 - Нет, - не согласился Глыба, - какой-то лагерь для преступников, насильников, гомосексуалистов, женщин, которые спали с черномазыми, здесь и вправду был. Не оставлять же бандитов на свободе?! 
 - Кое-кто был бы рад держать их на свободе, - сказал третий, - чтоб они наводили террор... 
 - Это кто ж был бы рад террору? - спросил я. 
 Второй отхлебнул пива, ничего не ответив; третий посмотрел на Глыбу. Тот раскурил носогрейку, поинтересовался: 
 - А что вас здесь интересует? 
 - Меня интересует взрыв на шахте "Б" "Виттекинд". 
 - Какой взрыв? - удивился второй, слишком, впрочем, деланно, наигранно. 
 - Вы, наверное, приезжий, - сказал я. - Откуда вам знать, что здесь было тридцать пять лет назад... 
 - Здесь нет приезжих, - ответил второй. - У нас живут только местные, мы сюда турок не пускаем... 
 - Про это мог знать горный мастер доктор Форлинг, - задумчиво сказал третий. - Но он умер. Он рассказывал об этом взрыве моей бабушке, та это дело хорошо помнила... 
 Он поднялся, буркнул, что принесет сигарет из машины, быстро вышел из пивной. 
 - А до взрывов на "Виттекинд" много ящиков успели достать из штолен? спросил я, понимая, что говорю не то, не тем и не так, но уже не в силах изменить что-либо: игра в молчанку была бы очень жалка со стороны. 
 - Это вы обратитесь к англичанам, - ответил Глыба. - Они здесь тогда всем распоряжались. Ваши стояли в Саксонии, англичане - у нас... Нечего все камни в нас кидать... 
 Вернулся третий, бросил на стол пачку сигарет, подвинул мне мизинцем, заметил: 
 - А еще вроде бы жил такой доктор Фогель... Не слыхали? Он тоже мог про это знать... 
 - Фогель тоже умер, - ответил Глыба. - От рака горла. 
 - Зря вы к нам приехали, - сказал второй. - Раны бередите... 
 - Не заводись, Юрген, - сказал Глыба. - Пусть себе ездят... 
 ...Когда я вышел из пивной, около моей машины прохаживались двое полицейских. Я отпер дверь, сел за руль. Полицейский поманил меня пальцем. Я продолжал сидеть за рулем. Тогда он подошел, козырнул, попросил аусвайс. 
 - А в чем дело? 
 - Вы неправильно запарковали машину. Предъявите все ваши документы, пожалуйста... 
 Парень был молод, и в лице его был холод и открытая неприязнь. 
 "Третий успел позвонить, - понял я. - Он вызвал полицию, этот бдительный мужик, который называл фамилии мертвых свидетелей". 
 Полицейский переписал мои данные, козырнул, протянул квитанцию на оплату штрафа в двадцать марок за нарушение правил парковки, пожелал хорошего пути по горной дороге и отошел к своему коллеге, который теперь уже сидел за рулем полицейского "опеля", наблюдая за происходившим со стороны. 
 3 
 ...Вообще-то я заинтересовался работой здешней полиции, после того как посетил ряд судебных процессов против торговцев наркотиками в Гамбурге. 
 Вскоре я отправил письма одинакового содержания двум руководителям ведущих криминалистических журналов ФРГ, определяющих всю работу по воспитанию кадров полиции. 
 Фамилии докторов юриспруденции, к которым я обратился, таковы: господин Венцки и господин Венер. 
 Текст выглядел гак: 
 "Господин доктор... 
 Я прошу Вас высказать свое мнение о сути и причинах наркомании, широко распространенной сейчас в Федеративной Республике. 
 Меня интересуют все аспекты этой проблемы, как социальные, так и криминальные. 
 Выскажите, пожалуйста, свое мнение о возможности связи между террористами, ультралевыми и праворадикальными элементами с торговцами наркотиками. 
 Заранее благодарен за ответ 
 Семенов". 
 Ответа, однако, я не получил ни от господина доктора Венцки, ни от господина Венера, что меня удивило: "орднунг мус зайн" - "порядок превыше всего", даже если со мной не хотят встречаться, ответят все непременно. А тут - молчание... 
 Я бы - в текучке дел и круговерти событий - не очень думал об этом странном обстоятельстве, но, работая в архивах, я нет-нет да наталкивался на документы, связанные с деятельностью неких господ Венцки и Венера, служивших при Гитлере в секретной полиции. 
 Особенно меня заинтересовали следующие: 
 Берлин, 10 июля 1940 г. 
 Характеристика комиссара криминальной полиции Венера 
 Комиссар криминальной полиции Венер является надежным, преданным и очень добросовестным чиновником. 
 Он обладает безупречным характером, надежен в служебном и моральном плане. Имеет хорошие организаторские способности, является осмотрительным, настойчивым и образцовым руководителем. Во всех отношениях дисциплинирован и скромен, самостоятелен, целенаправлен. 
 Особое усердие проявил при расследовании польских преступлений против фольксдойчен, где он показал свое умение руководить своими подчиненными и нацеливать их на выполнение больших задач. Является примером в политическом и спортивном отношениях. Примерный товарищ, деловит. 
 По своей сущности обладает твердым характером, является надежным и очень способным руководителем. 
 Следующий документ: 
 Берлин, 15 августа 1941 г. 
 Относительно: подготовки тайной полиции и СД для применения в колониях. 
 Комиссар криминальной полиции Бернхард Венер родился 15.12.09 г. в Гере. От главного имперского управления безопасности прошел обучение с 1.9.40 г. по 15.10.40 г.: курс подготовки по работе в колониях в школе тайной полиции в Берлине-Шарлоттенбурге и с 18.11.40 г. по 15.12.40 г. курс подготовки в итальянской школе колониальной полиции в Тиволи под Римом. 
 На основании этой подготовки он предназначен для применения в тайной полиции и СД в колониях. 
 Циндель, 
 старший ассистент криминальной полиции. 
 Я не очень-то поверил своим глазам: неужели тот самый гестаповец Венер стал "теоретиком законности" в демократической стране?! Вот что свидетельствуют представители западногерманской прессы - ее вполне респектабельных органов: 
 - Когда в 1955 году полицейского Бердта Фишера сняли с поста начальника "лагеря для беженцев" в Ульме, он обратился в суд с жалобой на местные власти. После того как об этом судебном процессе написали газеты, один из читателей узнал в Фишере бывшего оберфюрера СС и полицай-директора Мемеля, одного из виновников убийства 5186 литовских евреев. На судебном процессе в Ульме, который состоялся спустя три года, перед судом предстали десять военных преступников, среди которых Фишер был назван одним из главных виновников преступлений "оперативной группы СС Тильзит". Фишер получил 10 лет тюрьмы, группенляйтер Ганс Беме, скрывавшийся после войны под чужим именем и работавший юристом, - 15 лет... 
 Лишь спустя много лет после войны немецкая юстиция "осознала, что многочисленные тягчайшие преступления нацистов до сих пор остались безнаказанными". К такому именно выводу приходит государственный прокурор Адальберт Рюкерл в своем исследовании "Судебное преследование нацистских преступников с 1945 по 1978 год". Его оценки достойны доверия, поскольку он руководит "Центральным управлением земельных судебных учреждений по раскрытию нацистских преступлений" в Людвигсбурге, которое было основано после скандального процесса в Ульме. 
 Однако гитлеровским полицейским подозрительно часто удавалось - даже под своим настоящим именем - работать в старой должности и после крушения нацизма. 
 Арестованный в 1961 году криминальоберст Георг Хойзер - глава земельной уголовной полиции Рейнланд-Пфальца, которого коллеги называли "безупречным" во время войны был руководителем подразделения, приводившего в исполнение приговоры. 
 То же касается и Ганса Хоффмана, ставшего после войны главой полицейского управления в Гессене. Оказалось, что все сорок свидетелей на процессе, бывших ранее членами карательного подразделения Хоффмана, стати после войны исполнительными хранителями новой законности. 
 Фридрих Прадель, руководитель полицейского управления в Ганновере, был арестован в 1966 году и присужден к семи годам тюрьмы, ибо он был изобретателем газовых камер. 
 Примером может служить и послевоенная карьера врача Теодора Вернера Шоя, который в 1941 году в качестве оберштурмфюрера СС участвовал в "акции устрашения", в результате которой погибло 220 советских граждан. Суд присяжных присудил его к шести годам лишения свободы. А до этого он был владельцем детского санатория и приюта для детей под названием "Ласточкино гнездышко". 
 Несмотря на то что "центральному учреждению" в Людвигсбурге удаюсь в свое время разоблачить более 8000 бывших военных преступников и собрать массу документов, двадцати сотрудникам этого заведения было не под силу справиться с огромным объемом работы - воистину сизифов труд. В пятидесятые годы в учреждениях и министерствах только что образовавшейся ФРГ считалось совершенно нормальным, что бывший военный преступник может вновь сделать себе карьеру. За примером ходить недалеко: статс-секретарь и советник канцлера Аденауэра Ганс Глобке был известен тем, что в 1935 году занимался истолкованием нацистских законов в угодном Гитлеру расовом смысле. В те времена военные преступления порою расценивались как менее злостные по сравнению с "простыми уголовными". Этому также способствовало "великодушие" союзников. После 1950 года их "буквально охватила страсть к помилованию", как сказал американский обвинитель на одном из заседаний Нюрнбергского процесса Роберт Кемпнер. 
 Суд присяжных в Гессене разбирал дело бывшего обергруппенфюрера СС Теодора Пиллиха и присудил его к трем годам и трем месяцам тюрьмы, хотя было доказано, что эсэсовец участвовал в расстреле 162 польских и еврейских граждан и даже сфотографировал это. В пользу обвиняемого, по мнению присяжных, говорило то, что он "не признает свою причастность к этому факту и от всего сердца осуждает его". 
 Судебные процессы длятся годами. Три с половиной года, например, - с 1972-го по 1976-й - длилось разбирательство дела шести членов СС в Гамбурге. За это время судьи, адвокаты и прокуроры по нескольку раз ездили в США, Советский Союз, Нидерланды, Австрию, Израиль, Англию - для сбора свидетельских показаний. А в конце процесса все шестеро обвиняемых были выпущены на свободу. 
 Таким образом, получается, если хорошо посчитать, что за каждого расстрелянного бывшие гитлеровцы получили по "10 минут заключения в тюрьме". 
 А потом я нашел документы, не оставлявшие места для двоетолкований: 
 Доктор юридических наук ВЕНЦКИ Оскар родился 2.1.1911 г. 
 После 1945: 
 До выхода на пенсию был руководителем отдела криминальной полиции МВД земли Северный Рейн-Вестфалия и "криминальным директором". До настоящего времени один из руководителей журнала "Полиция" (в 1981 году мне сообщили, что он умер). 
 До 1945: 
 Советник по криминальным делам и СС-гауптштурмфюрер, начальник криминальной полиции при главнокомандующем полицией безопасности в оккупированных Нидерландах, лично ответственный за преследование голландских и французских граждан в интересах немецкой оккупационной политики с 1941 по 1945 г. В 1942 г. за особые заслуги при преследовании и задержании борцов французского Сопротивления в Аббевилле (северная Франция) награжден за военные заслуги крестом с мечами и отмечен личной благодарностью Гиммлера, опубликованной в Своде приказов начальника полиции безопасности и СД. 
 О "докторе" Венере. 
 Доктор права ВЕНЕР Бернхард (также Бернд) родился 15.12.1909 г. в Гере. 
 После 1945 г.: 
 Директор уголовной полиции, руководитель уголовной полиции в полицай-президиуме г. Дюссельдорфа - до ухода на пенсию. 
 В настоящее время - ответственный редактор "Журнала теории и практики криминалистики" и "Криминалистики". 
 До 1945 г.: 
 Член НСДАП с 1 мая 1931 г., партбилет №518544, член СА с 14 апреля 1931 г. 
 Сотрудник криминальной полиции с 1 июля 1935 г. Назначен инспектором криминальной полиции в управлении криминальной полиции в Берлине с 15 декабря 1937 г., с июня 1938 г. - советник криминальной полиции в имперском управлении криминальной полиции. 
 С 20 марта 1940 г. по 8 мая 1945 г. - сотрудник Главного имперского управления безопасности РСХА (V отдел - имперское управление криминальной полиции). Руководитель отдела по борьбе с коррупцией, а затем - по борьбе с особо тяжкими преступлениями. 1939-1940 гг. - руководитель специальной комиссии при шефе тайной полиции и СД на оккупированных польских территориях. 
 1940 г. - подготовка к работе в колониях, включая обучение в итальянской школе колониальной полиции в Риме. 
 1942 г. - участвовал в расследовании покушения на шефа РСХА и заместителя имперского наместника в Праге Гейдриха. 
 1944 г. - участвовал в расследовании покушения на Гитлера. 
 Тот, кто после покушения на Гейдриха был послан в Прагу, кто после покушения на Гитлера в штаб-квартире фюрера выполнял личные приказания Генриха Гиммлера, тот должен был заранее предоставить руководству веские доказательства своей безоговорочной преданности национал-социализму. 
 ...Вот такие-то "профессора" и воспитывают ныне молодых западногерманских полицейских. 
 Глава, 
 в которой рассказывается о том, как Жорж Сименон, помогающий поиску, впервые встретился с фашизмом лицом к лицу... 
 1 
 ...История замка Кольмберг, столь "д е м о к р а т и ч н о" уступленного послом Фореджем дорожному мастеру Унбехавену, заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробней, особенно когда подобрались разного рода материалы. 
 С м ы с л этого замка состоит в том, что, как подчеркивается в справочниках нацистских времен, ворота его сориентированы на Запад; особенно же прекрасный вид на Запад открывается из бойниц и окон последнего этажа. 
 Вот этот замок, открытый на Запад, и был объектом таинственных интриг, начавшихся еще в 1418 году, в эпоху Гогенцоллернов, когда граф Фридрих фон Трухединген продал за 6200 фунтов геллеров новое строение своему дяде Фридриху Четвертому Гогенцоллерну, маркграфу Нюрнберга. В этом замке бывали король Баварии Людвиг, король Венгрии Сигизмунд; здесь скрывал свою прекрасную возлюбленную Эльзу странный Фридрих Шестой Гогенцоллерн. Во время войн, потрясавших германские княжества в средние века, замок был неоднократно разрушен, а во время Тридцатилетней войны приведен в полный упадок. Лишь в 1806 году о Кольмберге заговорили вновь, а в 1880 году этот полубесхозный бастион продали за 40000 золотых марок Александру фон Зибальду, одному из ведущих кайзеровских дипломатов, разведчику и путешественнику, - его специальность была в те годы уникальной: Япония. Затем, с 1927 года, владельцем замка стал Форедж, последователь Зибальда. И расположение Кольмберга в центре Франконии, которая должна была стать столицей СС после победы фюрера над "недочеловеками"; и японская и китайская коллекции объясняют заботу гитлеровских бонз об обитателях и владельцах замка: дело в том, что учитель Гесса, профессор-японист Хаусхофер, основатель "биоучения о расе", был ближайшим и давним другом Фореджа и его семьи. 
 Вот куда тянутся следы. 
 А в Европе до сих пор живет е щ е м н о г о высших эсэсовцев. 
 Эти люди богаты, их связи мощны и разветвленны, они учены конспирации и уповают на реванш. 
 Когда я подробно рассказал Жоржу Сименону об этом замке и о том, что за ним стоит, он долго раскуривал трубку, а потом спросил: 
 - Вы, видимо, не хотите открывать все свои карты? Или намерены печатать сейчас же, немедля то, что знаете? 
 - Я на распутье. Как бы поступили вы? 
 Он отошел к столу, открыл бутылку розового вина, налил пенящуюся солнцем влагу в высокий бокал, протянул мне: 
 - Я помню, какое вино вы любите больше всего, попросил принести именно розовое, в честь французского юга... Так вот, я хочу вам кое-что рассказать по поводу проблемы упущенного времени. Вопрос темпа, натиска, привлечения общественного внимания - вопрос вопросов в таких делах... В 1933 году я приехал в Берлин от парижской газеты. Время тогда в Берлине было тревожное, Гитлер пришел к власти, но большинство немцев было против него; нескрываемый протест бросался в глаза при посещении городских вайнштубе или пивных в рабочих или артистических районах столицы... Мне сейчас кажется, что, если бы коммунисты и социал-демократы не были тогда разобщены, а выступили общим фронтом, дружно, Гитлер не удержался бы в кресле рейхсканцлера. Но социалисты, да и все левые были заняты тем, что нападали друг на друга, вместо того чтобы давить общего врага... Словом, тогда я был сравнительно молод, - усмехнулся Сименон, - всего тридцать лет, полон надежд на будущее и конечно же авантюристичен, как и подобает молодому писателю, журналисту и французу... А книга, которую я тогда задуман, должна была называться "Европа, 33". Я получил от редакции деньги, для того чтобы провести по одному месяцу в раде бурлящих столиц нашего континента, и первый месяц я проводил в бурлящем Берлине весьма насыщенно. Остановившись в отеле "Адлон", я часто пил кофе в вестибюле - там же, за столиком, можно было и поработать. Однажды я обратил внимание на седую красивую женщину, сидевшую неподалеку от меня. Сначала я увидел только ее чуть голубоватую седину, следы достойного, годами выверенного шарма; невероятные драгоценности; потом я заметил, что не одного меня интересует дама: из разных углов темного вестибюля на нее были обращены рассеянные взоры трех бульдогов люди из секретной службы всегда выдают себя чрезмерным прилежанием... А потом к даме подошел Гитлер... Он словно бы вырос из паркета. Остановился, уронил голову на грудь, как актер, поцеловал даме руку, резко обернулся, пошел к лифту, исчез. Оказывается, дама была женою свергнутого кайзера Вильгельма, она порою выполняла роль особо доверенной связной... А через недели полторы ко мне на улице подошел мужчина и, не представившись, спросил: "Вы - Сименон из Парижа?" Я ответил ему в том смысле, что в общем-то я родом из Льежа и правильнее было бы ответить, что я "Жорж Сименон из Льежа", но, видимо, я интересую месье не как Сименон из Льежа, а как журналист из Парижа, не правда ли? "Именно так", - ответил незнакомец. Некоторое время спустя он рассказал мне, что связан с ЦК Компартии Германии и что его товарищи намерены познакомить меня с сенсационными данными. 
 Потом он преподал мне урок конспирации, п о т а с к а л по Берлину, научил круто сворачивать в проходные дворы, не терять из виду друг друга в универмагах, понимать с п о л у ж е с т а, куда надо п р о с к а к и в а т ь, и, наконец, я очутился в темном коридорчике, который превратился в подвал, а уж оттуда по винтовой лестнице я поднялся в небольшую квартиру. Два человека молча поздоровались со мною. Первый спросил: "Вы говорите по-немецки?" Я ответил, что понимаю по-немецки в пределах пятого класса лицея. "Мы переведем, - сказал второй. - Можете записать наиболее важные фразы, но не пишите фамилии полностью, потому что мы намерены ознакомить вас с беседой, состоявшейся в рабочем кабинете Германа Геринга". 
 Можете понять мое изумление?! Журналистская сенсация так сама и лезла в руки! Была включена запись, и я действительно услышал голос Гитлера. Он говорил, что твердую власть не утвердить до тех пор, пока в стране действуют коммунисты и социал-демократы, а он сам не является фюрером всей нации. "Мне необходим повод, - говорил Гитлер, - любой повод, который позволил бы разгромить компартию, посадить всех ее лидеров в тюрьмы, запретить действие оппозиционных профсоюзов, изолировать социал-демократов... Мне нужен повод, и я предлагаю такого рода игру: пусть СА организуют комбинацию с покушением на меня. Пусть они объявят, что покушавшийся был коммунистом. Больше мне ничего не надо". - "Нет! Ни в коем случае! - Мои новые знакомые пояснили, что это был голос Геббельса. - Я возражаю, мой фюрер! Игра может кончиться серьезным делом! Мы сами подскажем путь какому-нибудь фанатику! Я возражаю! Ваша жизнь не может быть поводом!" Следом за Геббельсом сказал свое слово Геринг: "А что, если организовать поджог рейхстага? Это не персонифицированное выступление, это удар по достоинству нации, все немцы возмутятся такого рода актом". "Хорошее предложение, - согласился Альфред Розенберг. - А поджигателем должен быть еврей!" - "Нет, - снова вмешался Геринг. - Пока еще рано. Нам не поверят. Действительно, немец не может поднять руку на рейхстаг. Но еврея вводить в дело рано. С ними мы разберемся позже. Сейчас был бы хорош какой-нибудь француз, болгарин, поляк - словом, человек чужой крови, которому не может быть дорога германская святыня". 
 Я попросил коммунистов дать мне прослушать пленку еще раз, записал кое-что символами, понятными мне одному. "У вас есть к нам какие-нибудь вопросы?" спросили подпольщики. Я ответил, что никаких вопросов не имею; благодарю; желаю силы и добра. "Мы надеемся, что вы срочно напечатаете это в Париже, сказали мне на прощанье. - Это так страшно, что необходимо привлечь внимание общественности всей Европы... Нам могут не поверить, вам - обязаны..." 
 Через час я был в нашем посольстве. Отец министра иностранных дел в президентстве Жискара господина Франсуа-Понсе был тогда нашим полномочным представителем в Берлине. Я рассказал ему о встрече с моими друзьями и попросил разрешения отправить текст корреспонденции по его коду. Посол согласился передать мою корреспонденцию по дипломатическому коду, но попросил, чтобы я разрешил ему использовать эту информацию в его телеграмме в Кэ д'Орсе, министру иностранных дел. Понятно, я не мог отказать столь уважаемому дипломату и, передав материал, отправился к себе в номер: ждать завтрашнего б у м а. Моя газета "Франс суар" была вечерней, и я был убежден, что через двадцать часов Европа содрогнется от поразительной новости. Однако Европа не содрогнулась назавтра. Она пребывала в спокойствии еще три дня. А потом меня разыскал посол и показал ответ от моего главного редактора: "Дорогой Сименон, а что, если никакого поджога рейхстага не будет? Как мне тогда расхлебывать кашу? Гитлер - не тот парень, с которым можно шутить. Если бы вы прислали мне подписанный им план, тогда другое дело, я бы бросился в атаку, а сейчас - нет, увольте"... 
 А через семнадцать дней рейхстаг запылал... 
 (Сименон снова раскурил трубку, походил по кабинету, присел на краешек кресла, усмехнулся: 
 - Вы как-то спрашивали меня, как надо сохранять молодость в мои годы... Это очень просто... Гуляйте по снегу в горах, пейте розовое вино и следите за работой почек... Все остальное приложится.) 
 Потом лицо его замерло, улыбка сошла, глаза стали грустными, хотя они никогда не гаснут, глаза Жоржа Сименона, в них постоянно жизнь, мысль, смех. 
 - Я часто задаю себе вопрос, - сказал он тихо, - а что могло бы произойти в мире, передай я тот материал в московскую газету?.. Вы бы напечатали? А если бы напечатали? Как бы тогда стала развиваться история Европы? Дали бы поджечь рейхстаг? Или нет? Если б ничего не изменилось - обидно. Ведь до сих пор (этот разговор был до последних президентских выборов в мае 1981 года. - Ю. С.) двадцать один высший чин в полиции Франции занимают люди, которые открыто сотрудничали с гитлеровцами во время оккупации... 
 Провожая меня по узкой тропинке в горах из Монтре, - я ездил к нему в санаторий, - Сименон положил мне руку на плечо, сжал сильные пальцы и сказал: 
 - Семенов, вы сунулись в сложное дело. Обязательно публикуйте сегодня то, что вам стало известно. Завтра может быть поздно. И никогда не забывайте, что нацизм все еще очень силен, потому что идиотов, считающих, что все определяет чистота крови, куда как достаточно в нашем прекрасном и маленьком мире. 
 2 
 "Уважаемый господин Семенов! 
 Передаю часть документов, представляющих интерес для поиска. Это материалы, связанные с тайными шахтами для складирования как оружия, так и культурных ценностей. 
 При отделе основных видов вооружения и эвакуации существовала особая команда "Штаб Пб". Этот штаб занимался вопросами перебазирования народно-хозяйственных и оборонительных объектов в сфере вооружения, а также перемещения и обеспечения сохранности предметов искусства, архивов, коллекций и собраний. Акты этих перемещений в рудники, пещеры и туннели сохранились. Акты таких перемещений в постройки крепостного типа, за незначительным исключением (несколько карт), пропали. 
 До сих пор мне удаюсь обнаружить следующие карты, принадлежавшие тайной команде под кодовым названием "В крепости": 
 1. Карты использования команды в районе "линии Мажино", западнее Рейна. 
 2. Карты использования команды в южной части Германии, от Хегерлоха до Хайльброна. 
 3. Карты использования команды в Восточной Пруссии. 
 В последнем случае речь идет о районе г. Хайльсберг, крепостных укреплениях в районе Кенигсберга, крепости Летцен и Мазурском поозерье. 
 Эти карты действий команды в районе Хайльсберга и западной части крепостных укреплений Кенигсберга были составлены в связи с временным хранением в замке Вильденхоф и в области Рибау (б. Восточная Пруссия) предметов искусства из Киева и Харькова. В этих военных областях должно было осуществляться складирование предметов искусства. 
 При этом следует учитывать, что как замок Вильденхоф, так и область Рибау были расположены в очень благоприятном месте по отношению к таким районам действий команды, как Хайльсберг и Фришшинг. Поэтому вполне возможно, что разыскиваемые предметы искусства находились здесь, в Восточной Пруссии, в бункерах. 
 Пожалуйста, изучите материалы и напишите мне о ваших, соображениях. 
 Искренне Георг Штайн" 
 Приложение: 
 "Рейхсминистр по вопросам вооружения и производства вооружения 
 В соответствии с указанием рейхсмаршала Геринга я поручил ведомству по вопросам вооружений составление списка подземных помещений. 
 Рейхсминистр Шпеер. 
 ЗАПИСЬ 
 совещания относительно возможностей размещения производства и складов в калийных шахтах 
 Место: Кассель, здание военного округа, 25.2.44, 11 часов. 
 Присутствовали: 
 майор Андрэ - отдел военной промышленности командования военным округом XI [До сих пор не подняты архивы, которые бы помогли установить крайне важную деталь: какое отношение этот "майор Андрэ" имел к штандартенфюреру СС, профессору Андрэ из Кенигсберга, о котором мне рассказывал Штайн? Не тот ли это "несчастный старик" из Геттингена?] 
 директор д-р. Байль - Винтерсхаль А Г. 
 стар. лейтенант Кнеер - главный штаб вооруженных сил Германии 
 полковник д-р. Фогель [Полковник Фогель? Не тот ли это "доктор", о котором вспоминал Глыба и его коллеги в Фольприхаузене? Где он сейчас? Станет ли говорить? Цепь, однако, интересна воистину.] - командование арт. и тех. снабжением XXX 
 полковник Шмидт, зам. руководителя - отдел военной промышленности военного округа IX 
 капитан Папе - отдел военной промышленности военного округа IX. 
 Вначале старший лейтенант Кнеер сделал небольшое вступление о цели дискуссии: воздушные нападения противника истощают наш военный потенциал, поэтому необходимо предпринять попытку расположить производство наиболее важных объектов "под землей". Благоприятными для этой цели являются закрытые калийные шахты. Калийный синдикат (госсекретарь Нойман) обратился к главному штабу вооруженных сил Германии с просьбой проверить имеющиеся в этом отношении возможности с сохранением интересов калийной индустрии. Повод для этого дали ВВС, которые хотят использовать подготовленные калийные шахты для размещения производства самолетов. 
 Полковник д-р Фогель указал при этом на те калийные шахты, которые используются под заводы боеприпасов сухопутных сил..." 
 Приведу еще два фрагмента из архивов, обнаруженных Штайном и доктором Колером. - это имеет прямое отношение к одной из "версий" Янтарной комнаты. 
 СПРАВКА-ДОКЛАД 
 офицеру по вопросам военной экономики 9-го района территориальной обороны от 6.3.44 №61/44 
 ...Шахта Фольприхаузена ("Виттекинд" находится в ведении команды артиллеристов Нордхаузена. Приводной железн. путь - вокзал Фольприхаузен. Подъемная машина шахты "Виттекинд": подъемная паровая машина, 250 чел. в час и 45 т полезного груза. На глубине 540 м находятся боеприпасы и взрывчатые вещества. Добыча каменной соли приостановлена в связи с ее малыми запасами. 
 На глубине 540 м находятся 3 подошвы шахты для размещения боеприпасов, но пока не используются. 
 До сих пор не использованные подошвы шахты можно достичь через гл. шахтный ствол. (Там установлена тормозная лебедка, которая удалена от шахты "Б" "Виттекинд" на 1,5 км.) На глубине 660 м начинается хранилище библиотеки университета Геттингена. 
 Исходящая шахта "Хильдасглюк", которая удалена от "Виттекинд" на 3 км, имеет электр. подъемную машину (250 чел. и 45 т груза в час). Штреки находятся на подошве шахты глубиной в 917 м. Они связаны слепым стволом шахты. 
 Слепой ствол шахты глубиной 180 м. Дальнейшая дифференциация высоты объясняется тем, что исходящая шахта "Хильдасглюк" находится по отношению к шахте "Виттекиид" на горе. В подошве шахты, находящейся на глубине 917 м, площадь в 20000 кв. м не используется, в связи с тем что транспортировка через слепой ствол шахты была бы слишком медленной и сопряжена с определенными трудностями. 
 (То есть, судя по всему, к шахте "Виттекинд" отношение было самое серьезное среди нацистских бонз, а особенно "военно-технической элиты" вермахта, которая в 1944 году точно понимала (ее наиболее прозорливые адепты) свою нужность определенным кругам Запада. - Ю. С.) 
 ПРОТОКОЛ ОБСУЖДЕНИЯ 
 Совещание в германском министерстве воздушного флота и в главном командовании ВВС о переводе производства в туннели, пещеры и шахты (калийные). 
 15 марта 1944 г. 
 Руководитель совещания - старший советник строительной службы д-р Трайбер (герм. министерство воздушного флота и главнокоманд. ВВС). 
 Присутствовало примерно 30 человек, в том числе: 
 Верховное главное командование вооруженными силами Германии (штаб) полковник д-р Альмендингер и майор Франк. 
 От верховного главного командования сухопутных войск (шеф отдела вооружений и командующий запасной армией) - майор Клебер. 
 Штаб Пб 
 Инспекция укреплений - полковник Росс. 
 От главного командования военно-морского флота - капитан 1-го ранга Скапель. 
 От германского министерства воздушного флота - старший советник строительной службы д-р Трайбер. 
 (Главный отдел 
 отдел планирования) - инженер-полковник Кюблер. 
 (Перевод производства для военно-воздушных сил) - инженер-полковник Зель. 
 Управление военной промышленности - Шульц-Хеннинг 
 Отдел вооружений - директор Шёнлебен. 
 Отдел строительства - герр Любке. 
 От калийного синдиката - д-р Ланге. 
 Обсуждение началось в 8.45. 
 На повестке дня стояли следующие вопросы: 
 "1) Укрепление ("линия Мажино"). Полковник Росс из инспекции укреплений указал на отдельные особенно удобные укрепления как, например, группа бастионов - Хофвальд под Вайсенбургом, укрепления Витцлебен (здесь уже размещено частично производство воздушных торпед) и укрепления Метц. Здесь в особенности было указано на форт Вагнер и форт Лейпциг. Последние заняты уже заводами Гессена из Касселя. В одном из укреплений расположены государственный архив и музей кайзера Фридриха. 
 Для получения ясной картины о положении инспекция укрепления получила следующую задачу: 
 а) сделать точную инвентаризацию всех находящихся в наличии укреплений (не только "линии Мажино"). Сюда следует включить также такие укрепления, как старая крепость Зильберберг под Глатцом, построенная Фридрихом Великим; Кенигсберг, Кенигштайн, Кюстрин; 
 б) необходимо установить, какие из них уже заняты (складами и производством). 
 2) В дополнение к этому обсуждался вопрос о наземных заводах боеприпасов, поскольку они представляют собой бетонированные бункеры. ВВС больше не имеют помещений для размещения производства. Так же дело обстоит и в сухопутных войсках. 
 Необходимо, кроме того, проверить завод Элленс-Нойхов, Фулда, а также Байенроде I и II под Кенигслуттер, Бернсдорф-Бургграф, "Виттекинд", Фольприхаузен, Вальбек, Бухберг". 
 И снова "Виттекинд"! 
 И снова Фольприхаузен! 
 В каждом из этих секретных документов шахты привлекают особое внимание нацистских бонз... 
 А сколько новых имен! Кто жив? Кто согласится ответить на вопросы?! Кто откажется? Кто помнит? Кто будет лгать? Кто скажет правду? 
 А бывший рейхсминистр экономики и вооружений Альберт Шпеер, по чьему приказу эти документы составлялись? 
 3 
 Я связался с Мюнхенским институтом новой истории, с сектором, занимающимся судьбою главных нацистских преступников; там сообщили, что Шпеер жив; я попросил помочь в поисках адреса и телефона бывшего министра. Коллеги откликнулись на мою просьбу, и я позвонил в Гайдельберг, - там, на окраине университетского города, в маленькой вилле живет Альберт Шпеер, - после отсидки двадцати лет в тюрьме Шпандау. 
 - Ну что ж, приезжайте, - ответил мне Шпеер. - Я еще неделю буду здесь, а потом отправлюсь в горы. Среда, четыре часа, вас устроит это время? 
 (Один из моих боннских друзей, пожилой католик, брошенный гестаповцами в концлагерь, сказал мне: 
 - Что бы сейчас ни говорили про Шпеера - и ошибался он в Гитлере, и слишком доверчив был, и вину свою искупил в тюрьме, - я всегда буду помнить моих друзей, мальчишек, замученных до смерти эсэсовцами на его подземных заводах!) 
 ...Я приехал загодя; зашел в городской замок, где сейчас музей: Он возвышается над Гайдельбергом, словно бы взлетев с земли, - очень это красиво... 
 Множество американцев - здесь расположен военный гарнизон. И - как реакция на присутствие военщины - огромное количество коммунистической, левосоциалистической литературы в бесчисленных книжных магазинчиках. Действие рождает противодействие, сие - истина в последней инстанции. 
 ...Шпеер вышел мне навстречу, открыто улыбаясь; жена его, однако, была насторожена. 
 - Знаете, - сказал бывший рейхсминистр, - когда ко мне сюда приехал первый русский, и это был второй русский после прокурора Руденко, который допрашивал меня во время Нюрнбергского процесса, я очень подивился определенному сходству: и тот и другой - в отличие от вас - были подчеркнуто тщательны в одежде, как истинно военные люди. 
 - Кто был вторым? 
 - Ваш коллега, писатель Лев Гинзбург. Только через час после начала беседы, когда я определенно и открыто сказал ему о своем нынешнем отношении к нацизму, и ему это явно понравилось, он спросил, нельзя ли снять галстук. Я предложил снять и пиджак, было очень жарко, но господин Гинзбург отказался... Должен сказать, что я впервые по-настоящему начал изучать русскую литературу в камере - времени, как понимаете, у меня было предостаточно; приобщение к Толстому, Чехову, Достоевскому, Гоголю поразило меня, во многом изменило прежние концепции... Нет-нет, я не намерен отказываться от того, к чему я был причастен, это мелко и бесчестно - что было, то было, и я понес за это наказание, пришло возмездие, но я говорю вам правду: приобщение к русскому гуманизму потрясает. 
 Я достал из портфеля документ, переданный мне Штайном, - о подземных складах и заводах. 
 - Это ваша подпись, господин Шпеер? 
 Он внимательно посмотрел: 
 - Да. Моя. 
 - Гражданин ФРГ Георг Штайн ведет свой поиск похищенных ценностей... 
 - Каких именно? 
 - Картин из наших музеев, икон из церквей, Янтарной комнаты, архивов... Вам что-либо известно об этом? 
 - Давайте сначала посмотрим документы Нюрнбергского процесса. - Шпеер поднялся. - Мне помнится, генерал Утикаль, из штаба Розенберга, давал показания. 
 Он вернулся через несколько минут с тремя томами, открыл нужную страницу, быстро, п р о ф е с с и о н а л ь н о пробежал текст: 
 - Я бы советовал вам очень тщательно посмотреть все, абсолютно все, материалы Нюрнберга. Там могут оказаться кое-какие нити из прошлого в настоящее. 
 - Я беседовал с Вольфом... 
 - С каким? 
 - С Карлом Вольфом. 
 - Ах, это который работал у Гиммлера? Совершенно напрасно он - убежденный нацист, до сей поры уверен, что, если бы не предательство генералов, Гитлер бы выиграл войну. Ни минуты не сомневаюсь, что он вам лгал, даже если и помнит что-либо. 
 - А Шольц? Такая фамилия вам говорит что-нибудь? 
 - Конечно. Он руководил изобразительным искусством в министерстве пропаганды у Геббельса. Он жив, вы знаете? Недавно выпустил книгу о живописи третьего рейха. Я могу помочь вам найти его адрес, но не вздумайте выходить с ним на контакт! 
 - Зачем же мне тогда его адрес, господин Шпеер? 
 - Нужно найти какого-нибудь бывшего военного, обязательно консерватора, но не национал-социалиста. И пусть бы этот консерватор стал ныне пацифистом, но помалкивал об этом. И пусть бы он писал книгу. Или статью для журнала. С таким человеком Шольц может решиться на разговор. С русским - никогда. И с левым тоже не станет, пусть даже этот левый будет из самой аристократической семьи Мюнхена... 
 - А с людьми, подобными вам? Будет Шольц говорить? Или откажется? 
 Шпеер не ответил, снова вышел; вернулся с большим мельхиоровым блюдом. На нем лежали письма и телеграммы: 
 - Это проклятия, которые мне присылают истинные солдаты фюрера. 
 Я посмотрел некоторые письма: они были злобны, грубы, хотя в высшей мере грамотны. 
 - Если вы почитаете документы о подземных штольнях, может быть, вам будет легче вспомнить? Штайна интересует любая мелочь... 
 - Покажите, - сказал Шпеер. 
 Он внимательно пролистал документы, покачал головою: 
 - Нет. Я могу что-то вспомнить, связанное с военным производством... Картинами занимался Розенберг. 
 Он снова вышел, вернулся с папками, начал перебирать бумаги. 
 ...Документы, которыми начал оперировать Альберт Шпеер, были, бесспорно, интересны. Значительная часть связана с показаниями генерала Утикаля. Но ведь многие его показания заведомо ложны; теперь-то мне совершенно ясно, что ни один из людей Гиммлера и Геринга, не говоря уже о Бормане, не открыл ни единого секрета, связанного с "прерогативой фюрера". 
 - Но Гитлер, - сказал Шпеер задумчиво, - не мечтал о личной коллекции, как Геринг... Я хочу отметить это справедливости ради. 
 - Но ради того, чтобы открыть музей в Линце, он грабил Европу, не так ли? 
 Шпееру, архитектору по образованию, рисовальщику, конечно же трудно отвечать на этот вопрос, я не тороплю его, я - жду. 
 - Да, с вашей формулировкой нельзя не согласиться, - ответил он наконец. К сожалению, было так, как говорите вы. Я помню кое-какие детали, но ведь это - не документы, так что вряд ли они вам пригодятся... 
 - Кто знает. Очень может быть, что в крошечной детали и заложен тот микрослед, который может вывести к макрорезультату. 
 - Довод, - усмехнулся Шпеер. - Имя Поссе вам говорит что-либо? 
 - Какого вы имеете в виду? 
 - Директора Дрезденской галереи. 
 - Говорит о многом. 
 - Видите ли, сначала ведь Гитлер сам занимался сбором коллекции и для своего музея в Линце и для музеев в Кенигсберге и Берлине. У него была разветвленная цепь "дилеров", то есть перепродавцов картин... Он получал каталоги, исследовал их, а потом задействовал своих фотографов, прежде всего Генриха Хоффмана, инструктировал их лично, отправляя отыскивать картины для Линца... Ханс Ланге, один из ведущих берлинских аукционеров, как-то сказал мне о том, как эмиссары Гитлера бились за одну и ту же картину, "бесстрашно" набавляя цену... Когда Гитлер узнал об этом, он и пригласил профессора Поссе стать его личным "скупщиком". Потом к этому делу подключился принц фон Гессен, но после покушения Штауфенберга или даже раньше, в день ареста Муссолини, фюрер пригласил его к себе в ставку вместе с женою, а оттуда перевел в концлагерь... Такое тоже бывало в ту пору... Кстати, вы спрашивали меня о том, как соблюдалась секретность в вопросах, связанных с вывозом ценностей... Конкретно сказать не могу, но помню, что даже мероприятия по созданию "мемориала победы", задуманного фюрером на площади Адольфа Гитлера в Берлине, были закамуфлированы кодовым обозначением "военная программа по инспекции водного и железнодорожного транспорта"... Теперь вот что может вам пригодиться... В самом начале, когда только Гитлер выдвинул программу создания своего музея, между его дельцами и дельцами Геринга шла прямо-таки необъявленная война. Гитлер издал приказ, вы правы, направленный против Геринга, когда "разложил по полочкам", кому какими картинами и скульптурами надлежало заниматься. И начиная с сорок первого года лишь к Гитлеру, в Оберзальцберг, начали привозить каталоги картин с фотографиями. Эти каталоги были переплетены в мягкую коричневую кожу; если обнаружите коричневую кожаную папку - ищите следы к фюреру... Ну а что касается коллекции Геринга, то это, конечно, был открытый гангстеризм... Его замок Каринхалле был сплошь увешан картинами вывезенными из многих стран Европы. Причем картины были развешаны чуть что не с потолка и до пола... Никто, кроме Геринга, его штабных офицеров и гостей, не мог любоваться шедеврами мастеров Возрождения - вход в замок охраняла личная гвардия рейхсмаршала... Как-то в середине войны Геринг, смеясь, сказал мне: "Я продал свою коллекцию живописи гауляйтерам: они уплатили мне во много раз больше, чем я в свое время истратил на устройство своего домашнего музея..." Как-то после долгого роскошного обеда он поднялся из-за стола, пригласил меня в подземелье Каринхалле и показал невероятные ценности: уникальнейший алтарь из Южного Тироля, вывезенный из музея Муссолини и подаренный "второму человеку рейха"; там, в подвале, он хранил бесценные полотна из музея Неаполя - все экспонаты были вывезены оттуда войсками СС, перед тем как в город вошли американцы... Рядом с картинами великих итальянских художников в его подвале хранились ящики с концентрированными французскими супами, парфюмерией из Парижа, коллекциями бриллиантов... 
 - А что можно считать следом к сокровищам Геринга? Какие-то особые папки, специальные ящики, портфели? 
 Шпеер пожал плечами: 
 - Мне кажется, что коллекция рейхсмаршала была собрана по законам мафии, где главным законом является старая заповедь: "Никаких следов!" 
 - А когда крах был близок, когда нужно было прятать ценности, неужели и тогда никаких следов не оставляли? Может быть, именно в эти последние месяцы и можно проследить цепь перемещения культурных сокровищ? 
 Шпеер долго не отвечал на мой вопрос, потом, словно бы взвешивая каждое слово, начал размышлять вслух: 
 - В нюрнбергской тюрьме Геринг неоднократно говорил нам, что его неминуемо казнят союзники, но что через пятьдесят лет благодарные немцы непременно перенесут его прах в золотой гроб и установят в пантеоне... То есть, следовательно, он мечтал о том, чтобы сохранилась память о нем и его времени... Следовательно, уже накануне краха он должен был озаботить себя проблемой будущего: куда спрятать личные документы, картины, книги, оружие, коллекции... Да, это - версия... Но, с другой стороны, я помню заседание в ставке фюрера, это было, мне кажется, в середине марта сорок пятого года, когда Гитлер продиктовал Кейтелю проект приказа: все немцы, которым угрожает оккупация, должны быть эвакуированы - пусть даже силой. Кто-то из генералов заметил, что для эвакуации нужны вагоны, нужны функционирующие железные дорога, нужен уголь... Гитлер прервал генерала: "Пусть их гонят пешком!" Генерал - я забыл, кто это был тогда, - тем не менее рискнул отстаивать свою точку зрения, ведь надвигался крах, люди стали смелее, не хотели тонуть скопом... Он сказал, что и гнать-то людей нет возможности: их надобно кормить во время этапа, а запасов продовольствия нет в рейхе. Фюрер просто-напросто прервал его, повернулся к фельдмаршалу Кейтелю, начал диктовать ему приказ о насильственном угоне немцев в глубь страны, имея в виду в первую очередь горы Тюрингии... Через несколько дней он пригласил меня к себе, чтобы ответить на мой меморандум: я рискнул - впервые в жизни, работая бок о бок с ним, написать всю правду о крахе нашей экономики... Я ждал самого худшего, но он повел себя очень странно. Он сказал, что я не имею права никому говорить правды о надвигающемся конце, никому... А потом закончил: "Если война проиграна, то нечего думать о будущем страны, а тем более о будущем немецкого народа. Он должен исчезнуть с лица земли... Мы должны помочь процессу, пока это в наших силах..." Думаете ли вы, что Гитлер думал о сохранении экспонатов для "музея фюрера" в Линце? Или военного музея в Кенигсберге или Берлине? Вряд ли... Я помню, как он рассказывал мне о церемонии предстоящего самоубийства, как он намерен застрелить свою собаку, как он сказал, что "фройляйн Браун намерена остаться со мною", как он посмотрел на меня: не примкну ли и я... Нет, он р а з в а л и л с я, он не мог думать о будущем... 
 - А Борман? 
 Шпеер ответил без колебаний: 
 - Этот - мог... 
 Провожая меня к машине, Шпеер заметил: 
 - Кстати, вы спрашивали меня о грузовиках Международного Красного Креста... Я ни разу не видел их в Тюрингии, но видел в конце апреля сорок пятого неподалеку от Гамбурга, в Заксенвальде... И наконец, ваш последний вопрос: можно ли было надежно спрятать? Да, можно было... В марте сорок пятого я ехал из поверженного Рура - через Вестфалию - в Берлин... Я помню, как шофер остановил машину и я оказался лицом к лицу со старыми крестьянами... Начался разговор... Эти несчастные, узнав меня, говорили, что они по-прежнему верят в победу национал-социализма, что у фюрера наверняка припрятано самое секретное оружие, которое он пустит в ход в самый последний момент, и тогда исход войны будет решен в пользу рейха... "Мы-то понимаем, чего хотел фюрер, - говорили они мне, и глаза их, несмотря на голод, бомбежки, ужас, горели фанатично, - мы понимаем, зачем он пустил на нашу территорию врагов... Это его гениальный трюк: заманить как можно больше мерзавцев, а потом уничтожить их всех единым махом..." Да разве одни они верили в этот миф?! Если бы! Один из приближенных Гитлера, рейхсляйтер Функ, спрашивал меня в апреле: "Когда же мы начнем применять секретное оружие возмездия?!" 
 ...Функа нет более на свете, а даже внуки тех, кто мог видеть, куда прятали ценности - опускали в озера, загружали в шахты, закапывали в землю, будут молчать и своим правнукам молчать закажут... 
 Глава, 
 в которой рассказывается о том, как мафия травит молодежь героином и налаживает контакты с торговцами краденым... 
 1 
 ...Человек позвонил, не назвался, предложил встретиться. 
 - Где? 
 - Где угодно, назначайте. 
 - Тема беседы? 
 - Наркомания, торговля героином, но в свете того поиска Штайна, о котором вы писали. 
 - Поиск Штайна и наркомания?! Любопытно. Давайте в "Макдональдсах", в Бад-Годсберге? Через полчаса? 
 - Я живу в Бонне, и у меня нет машины... 
 - Хорошо, увидимся в кафе-мороженом на площади, напротив "Пост амта". 
 Собеседник вдруг рассмеялся: 
 - Согласитесь, что ваш "почтамт" происходит от нашего "пост амта", а не наоборот... 
 - Согласен. 
 - Слава богу, чувствую объективного человека. Успеете в Бонн за полчаса? 
 Я поднял жалюзи: декабрьское солнце было ослепительным, морозец неожиданно крутым - чуть ли не четыре градуса ниже нуля, это очень холодно для здешних мест, значит, надо прогревать машину; привычка эта была привита мне старшими друзьями, летчиками полярной авиации Героями Советского Союза Ильей Мазуруком и Костей Михаленко. Помню, как на СП-8 или мысе Челюскин, острове Врангеля или на подскоке Средний они гоняли моторы подолгу, дожидаясь, пока стрелка "масло" не подойдет к той черте, которая позволит пилотам взять штурвал на себя и начать разбег по искрящемуся бело-сине-красному снежному полю. 
 - За полчаса не успею, - ответил я. - Сорок пять минут. 
 - Жду. 
 Через сорок минут я запарковал машину в подвале универмага "Херти" и в который уже раз подивился здешней расторопности: я не видел стоящих без дела пустующих подвалов! А ведь эти гаражи - и людям польза, и государству заработок. Интересно решается проблема кооперативных гаражей и складских помещений в Швеции: повсюду в подвалах помимо двух- и трехэтажных стоянок для машин построены великолепные отсеки, где жители дома хранят то, что им нужно. Кооперативы при этом оборудуют подвалы светом, водою, кондиционерами; все это ложится не на плечи государства, а на людей, объединенных автострастью. 
 ...Рационально используют и тепло: только-только выглянет солнышко, как владельцы кафе и баров сразу же выставляют на открытый воздух столики - важно заманить клиента; ты только, милок, сядь, мы тебя примем как родного, мы устроим тебе сказочный отдых, только приготовь деньги, отстегни их нам, мы не подкачаем, будь уверен, ибо если мы посмеем подкачать, ты уйдешь в другое кафе, что напротив, и нас ждет банкротство и нищета; плохая работа здесь означает только одно - крах, погибель, конец жизни. 
 ...Бородач, сидевший в кафе-мороженом на центральной площади Бонна за столиком, выставленным на брусчатку, помахал мне рукой. Высокий, крепко сбитый, чуть неряшливый - в широко распространенной здесь среди молодежи полувоенной зеленой куртке; лицо веселое, как у доброго черта. 
 - Не считайте, что я намерен пить кофе за ваш счет, - сказал он сразу же. - Я буду платить за себя, вы - за себя, по-английски. 
 - Можно подумать, что это очень отличается от того, что у нас называют "по-немецки". 
 - Умыли. Я вас с "почтамтом", а вы меня с нашими англосаксонскими манерами. 
 Последние слова он произнес на сносном русском, весело глядя мне в глаза. 
 - Где учили? 
 - Я филолог по образованию. 
 - Русская филология? 
 - Нет, польская. Ваш язык был у меня вторым... Итак, о предмете моего звонка... Я не левый, у меня особых симпатий к вам нет, но я верующий и заповедь "не укради" почитаю, как и все остальные заповеди божьи... Я вернулся из Италии, там есть довольно интересные материалы, связанные с историей русской литературы, ряд невыявленных архивов, но все они были похищены не нацистами, их увезла с собою первая эмиграция, а какая-то часть документов осела в Риме еще в прошлом веке. Одна графи... старая дама русского происхождения во втором колене, показав мне два альбома, где собраны невероятно интересные экспонаты русской истории - программы обедов, балов, спектаклей, вклеенные стихотворения Вяземского, Батюшкова (он сказал "Батюжкова". - Ю. С), чьи-то рисунки, злые эпиграммы, рассказала, с каким трудом ей удалось выиграть бой на аукционе в Риме за эти альбомы у коммерсанта из Гонконга. Тот бился с таким надрывом, столь нервно, что даме показалось, будто он работает не на себя, а нанят другими. После торгов дама подошла к чуть не плакавшему коммерсанту, познакомилась с ним, пригласила его к себе... Дама богата, - пояснил бородач, - весьма богата; это редкость среди эмигрантов, но ведь она русская во втором колене, я же говорил вам. Дама рассказала о беседе, которая состоялась у нее с коммерсантом из Гонконга. Я спросил разрешения передать вам ее содержание. Гра... старая дама долго думала, прежде чем ответить. Но она все-таки согласилась, отказавшись от встреч с вами, - боится красных, ничего не поделаешь, люди старшего поколения живут по законам привычного трафарета. Поскольку то, что она передала мне о беседе с человеком из Гонконга, касается русских культурных ценностей, и в связи с тем, что дело это связано с торговлей наркотиками, а я - не столько магистр филологии, сколько старый студент, следовательно, отношусь с ненавистью к тем, кто убивает героиновой чумой моих товарищей по университету, мне и пришло в голову рассказать обо всем этом вам: может, что используете во благо дела. Ссылка на меня обязательна? 
 - Вам бы этого не хотелось? 
 - В общем-то я не боюсь, но ведь есть идиоты, а я веду семинар воспитываю молодежь, понимаете? 
 - Вполне. Уговорились. Меня устраивают факты; имена - не столь уж обязательны... 
 - Хорошо... Итак, коммерсант из Гонконга, выпив немного водки, настоянной на каких-то русских ягодах черно-красного цвета, откушав с серебряных тарелок дичи с вареньем, сначала потеплел, потом растаял и, когда подати кофе на балкон виллы графи... старой русской дамы, решил исповедаться. Именно на балконе, - снова усмехнулся бородач, - там у мадам горят свечи, так что заморский гость решил, что запись исповеди на балконе невозможна... Именно эта деталь, совершенно неакцентируемо переданная графи... старой дамой, заставила меня поверить в истинность того, что поведал ей случайный знакомый... 
 "Я работаю на "боссов" банка, который финансирует пути сообщения мафии, сказал коммерсант. - Это выгодно, потому что пути сообщения должны быть завязаны в один узел с главным бизнесом: производством героина на секретных опиумных плантациях. Транспортировка - залог успеха, поэтому-то около пятидесяти процентов доходов платят тем, кто смог п р о в е з т и товар. Полученные деньги немедленно вкладываются хозяевами банка в приобретение культурных ценностей на аукционах. Особенно сейчас в цене все русское. Нам, посредникам, платят десятипроцентную надбавку за русские ценности..." 
 Бородач поманил официантку (вернее, он просто посмотрел на нее), девушка тут же подпорхнула с улыбкой, он заказал себе еще чашку кофе, спросил: 
 - Вас это интересует? Или - мура? 
 - Интересует в высшей мере. 
 Бородач убежденно заметил: 
 - Значит, правду говорят, что вы - русский агент 007. 
 - Я уже однажды отвечал на это в Штатах. Я согласился с такого рода допуском - при том лишь условии, что мой кодовый номер должен быть 001, ибо, как мы говорим, "советское - значит отличное". 
 Бородач рассмеялся. (Мне нравятся люди, которые так открыто, заливисто смеются, смотрят весело и говорят легко. Я не люблю заторможенных, крахмально-напряженных деятелей и не верю им: либо в них сокрыт комплекс неполноценности, выход из которого обычно кровав и аморален - как правило, утверждают себя за счет "давиловки" на других; либо налицо "микробонапартик", упивающийся собою; такие часто по ночам грезят об овациях в свою честь и видят себя поднимающимися на трибуну; обожают себя истерично; обидчивы поэтому до смешного; трусливы, но жестоко-мстительны.) 
 - Итак, вернемся к теме моего сообщения, - продолжил бородач, - гость старой дамы разоткровенничался: "Чтобы заработать на жизнь, надо постоянно думать о том, что выгодно "боссам". Сейчас у них ажиотаж на культуру, приходится вертеться. Особенно хорошо платят за русскую. Но очень скупятся на проценты... Да-да, я живу на проценты, только поэтому я уступил вам эти альбомы - семья велика, я могу поэтому брать только то, что даст гарантии безбедной жизни трем детям и старикам родителям". 
 Бородач залез в карман своей куртки. Он достал листок бумаги, протянул мне: 
 - Это адрес дилера. 
 Я посмотрел английский текст: нереально - Гонконг. 
 - Не хотите встретиться с ним здесь? 
 - Хочу. Как это сделать? 
 - Постараюсь помочь. 
 Бородач позвонил недели через три. 
 - Увы, - сказан он, - гра... старая дама сообщила, что ее новый друг из Гонконга "лег на грунт", кажется, так пел Владимир Высоцкий? 
 - Именно. 
 - Он намекнул, что вынужденное возвращение к родным пенатам связано с хлопотами по поводу покупки новых домов для гонконгских ресторанов в Европе и мешающего этому бизнесу "дела" Лим Кхемлина. 
 ...И я снова отправился в Гамбург. 
 Здание Дворца юстиции - старо; сложено из кроваво-красных кирпичиков, стиль начала века; кого здесь только не судили! И социал-демократов - в начале века, во времена кайзера, и спартаковцев, и национал-социалистов во времена Веймарской республики, и коммунистов, когда Гитлер пришел к власти; были здесь судебные заседания, продолжавшиеся много лет кряду, когда разбиралась мера вины нацистских палачей; особенно учитываюсь, вешали они или просто-напросто расстреливали; оправдательные приговоры стали типичным явлением в дни. Аденауэра... 
 Идешь по кафельному полу, гулко ударяются шлепки шагов по стенам, прислушиваешься к тихим, как во всех судах, голосам тех, кто сидит в коридорах, и понимаешь, в какой стремительный век мы живем: за восемьдесят лет, за неполное столетие, здание знало монархию, республику, рейх, оккупацию и еще раз республику. 
 ...Судья Рабе выслушал мою просьбу об интервью, довольно долго медлил, потом наконец ответил: 
 - Только давайте уговоримся так: я сам остановлюсь на том, что считаю возможным открыть на этом этапе, поскольку дело, которое вас интересует, находится в стадии разбирательства, и это будет долгое разбирательство, потому что процесса, подобного процессу Лим Кхемлина, в истории Федеративной Республики еще не было... Что я могу вам сказать... Наша полиция вышла на след банды международных мафиози "А Конг", центр которой базируется в Амстердаме... Было захвачено двадцать восемь килограммов героина, что равно двадцати миллионам марок... Это все. Любые другие детали нанесут ущерб судебному расследованию, - к процессу приковано слишком пристальное внимание прессы, а также тех, кто переправит товар на судне "Санкуру"; понятно, не Лим Кхемлин владеет миллионами, у него, как он заявил через переводчика, нет даже денег на адвоката, и посему он отказывается от каких-либо показаний... 
 - Кто может дать мне более полную информацию о деле, господин судья? 
 - Это ваша работа - искать щедрых информаторов, - заметил Рабе. Попробуйте связаться с полицией; Ганс Грэссман - один из руководителей группы по борьбе с наркоманией, очень талантливый сыщик. 
 ...Здание полиции - в пику т р а д и ц и и судейских - модерново, подземногаражно, бетонно-стеклянно; и люди здесь все больше молодые (когда тебе стукнуло пятьдесят, и сорокалетний кажется мальчишкой!); очень современно одеты, то есть никакой субординационной галстучности и чернокостюмности: сплошь нейтральные цвета, а то и вовсе джинсы... 
 ...Ганс Грэссман встретил меня в своем маленьком кабинете, усмехнувшись: 
 - А я уж подумал, не задержали ли вас у входа наши сверхбдительные коллеги из тайной полиции. 
 - Я сам запутался - коридоры с поворотами, поди вас отыщи. 
 - Ну записывайте, я кое-что могу вам рассказать, но подробностей не ждите, ладно? Конечно, Лим - маленькое звено огромной цепи. Конечно, за ним стоят "боссы", крутящие сотнями миллионов. И чем дальше, тем большими миллионами они вертят. В Гамбурге лишь зарегистрированных наркоманов чуть не полторы тысячи. Говоря точно: тысяча триста шесть человек. Хватит? А что означает эта цифра, понимаете? 
 - Понимаю, что очень много. 
 - Ничего-то вы не понимаете, - улыбнулся Грэссман своей быстрой, чуть застенчивой улыбкой. 
 - В этом деле - ничего, - согласился я. 
 - Хорошо, что признаетесь, чистосердечие облегчит вашу участь в будущем... Словом, записываете в блокнотик: если исходить из того, что каждому наркоману ежедневно требуется третья или пятая часть грамма героина, то, следовательно, каждые двадцать четыре часа Гамбург потребляет полкило наркотика. Одна инъекция стоит пятьдесят - семьдесят марок; грамм - триста пятьдесят, четыреста. Если грубо округлить, то получится, что одному лишь Гамбургу необходимо около двухсот килограммов героина, то есть лишь один наш вольный город готов уплатить производителям опиумной чумы сто пятьдесят - двести миллионов марок. Это лишь один город. То есть Нюрнберг, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне, Гамбург, Висбаден, где стоят американские войска, потребляющие громадное количество героина, дают иностранным бизнесменам, поставляющим сюда наркотики, не менее шестисот, а то и семисот миллионов марок. Каков бизнес?! В прошлом году от героиновых отравлений у нас умерло восемнадцать человек, в этом - уже шестьдесят; младшему - семнадцать, старшему - двадцать семь. Кто-то ударяет по нашему будущему, по молодежи - расчетливо, продуманно, планомерно, словно проводит завершающую операцию военных стратегов. 
 В дверь постучали, вошел полицейский в форме, положил перед Грэссманом папку. Тот поблагодарил, отпустил службиста легким кивком, пролистал несколько страниц, заметил: 
 - Ну вот, этой ночью зарегистрирована еще одна смерть... Парень пятьдесят третьего года рождения, я его знал, пытался одно время в е с т и сам, ничего не получилось... Он попал в поле нашего зрения в семидесятом, когда ему исполнилось семнадцать. Тогда он курил гашиш. Первую инъекцию героина сделал себе год спустя. Потом начал грабить аптеки, потому что мы ужесточили выписку рецептов. Трижды брали в бессознательном состоянии на улицах. Пытались лечить - бесполезно. Дважды был осужден за продажу героина. Выходил, начинал сначала. Вчера ночью встретил в дискотеке какого-то парня, - установить нам еще не удалось, - тот передал ему т о в а р; зашел в туалет и не вышел оттуда. Когда взломали дверь, обнаружили его лежащим на полу, в вене торчат шприц. Рядом валялась ложка, зажигалка и стеариновая бумага: в ложке, на огне зажигалки, в вощеной бумаге они подогревают себе героин для инъекции. НТО дало заключение: героин с примесями, ядовит. 
 - Откуда приходит т о в а р? 
 - Главного "босса" в Гамбурге нет, это я могу сказать с полной ответственностью. Центром продажи до недавнего времени была дискотека "Биг эпплз". Туда прилетали за наркотиками из всех крупных городов страны. Если нужно было найти наркомана, мы оставляли засаду, и он был нашим в течение двух-трех дней. Поскольку хозяин не сообщал нам о факте продажи, хотя по закону Федеративной Республики хозяева баров и ресторанов о б я з а н ы сотрудничать с полицией, мы добились того, что "Биг эпплз" была закрыта; может быть, допустили ошибку, потому что до сих пор не вышли на новый центр торговли, который существует в городе. Совершенно случайно зацепили нашу кинозвезду Уши Обермайер: она и ее муж открыли бар "Адлер". В полицию позвонили их соседи по улице Вейденштик, 17, в районе Амсбитель: "Ночью стоит шум и крик, невозможно спать". Поехали. Дзык - а там торгуют порошком! По решению суда "Адлер" тоже прихлопнули. И снова подумали: "А не слишком ли быстро?" 
 - Почему? 
 - Потому что ближайшим другом Уши Обермайер был ультралевый Тойфель, связанный с наркотиками, с группой Баадер - Майнхоф... Но Лим ничего не скажет: промолви он хоть слово - убьют, отравят, лишат дотации семью, а то и попросту уничтожат... 
 ...Назавтра меня принял председатель профсоюза работников гостиниц, баров и ресторанов Гюнтер Дюдинг. 
 - Я советую вам повстречаться с руководством такого же проф. союза, как наш, в Амстердаме, генеральный секретарь коллега Мул; он слывет в европейском профдвижении дельным и объективным человеком. А я, когда получу информацию, немедленно отправлю вам письмо в Бонн. 
 ...Перед тем как отправиться в Амстердам, я еще раз встретился с Грэссманом. 
 - Вам стоит поговорить с Вольфгангом Хекманом; это руководитель отдела по борьбе с наркоманией в сенате Западного Берлина. Его уважают люди разных убеждений, оттого что он честно говорите нашей горькой проблеме, о трагедии, так будет вернее. И поймите наше сложное положение: полиция заинтересована больше других в профилактике наркомании, но, по закону, мы не имеем на это права! Когда родители уговорят ребенка прийти к нам за советом, у нас прежде всего спешат предупредить: "Ни в коем случае не называйте своего имени, ибо в противном случае мы обязаны немедленно возбудить против вас уголовное дело". Когда нам звонят из школ и просят прочесть лекцию о вреде наркотиков, мы тоже отказываемся: а вдруг какой-нибудь мальчик или девушка скажут, что они пробовали сделать хоть одну затяжку?! Сразу же необходимо начать дело! Вот и гуляют отписки: "Обратитесь в министерство просвещения, они должны прислать вам лектора!" 
 А в "золотом треугольнике", на границах Бирмы и Таиланда, бизнесмены-транспортники скупают трупики младенцев у родителей, начиняют их героином и таким образом провозят сквозь полицейские кордоны свой груз к портам; оттуда начинается атака героиновой чумой Западной Европы и США... 
 ...Когда я вернулся в Бонн, меня уже ждало письмо из Гамбурга от коллеги Дюдинга. 
 Это письмо заставило меня позвонить в Западный Берлин, в сенат, Вольфгангу Хекману, о котором в свое время говорил Грэссман из гамбургской полиции. 
 Сотрудники сената ответили, что Хекман вернется через пару дней. Договорился о встрече. Позвонил в Вену, старшему комиссару секретной полиции Вернеру Кеуту, возглавляющему борьбу с наркотиками в Австрии. Тот согласился принять меня хоть завтра. 
 И я выехал в Вену - тысячу с лишним километров можно одолеть за десять двенадцать часов, дороги воистину отменны... 
 - Да, мы получили из "Интерпола" данные, - сказал мне старший комиссар секретной полиции Австрии по борьбе с наркотиками Вернер Кеут, - о посредниках в торговле наркотиками, но доказать этого пока еще не смогли. У нас ситуация похожа на ту, что сложилась в Голландии, Западном Берлине и ФРГ. 
 Вообще положение с наркоманией в Австрии - дело серьезное, - продолжал собеседник. - Основной потребитель - молодежь четырнадцати - двадцати пяти лет. В прошлом году мы доказали восемьсот пятьдесят пять случаев торговли наркотиками, а ведь Австрию пересекают ежегодно четырнадцать миллионов человек, каждого не поставишь под рентген... 
 - То есть? 
 - Наркотики прячут в резиновые мешочки, глотают их и так провозят через границу; выявить контрабанду может только рентген. 
 Уполномоченный сената Западного Берлина по борьбе с наркотиками Вольфганг Хекман убежден: 
 - Даже если половина жителей нашего города станет полицейскими, все равно торговля наркотиками будет продолжаться, ибо не решено главное - социальная проблема, порождающая наркоманию. Я начал работать в качестве консультанта-психолога десять лет назад, не получая за это ни копейки от государства. Я видел, что несет с собою наркомания, я считал своим долгом включиться в борьбу. Волну наркомании, захлестнувшую Западный Берлин в шестидесятых годах, кое-кто пытался камуфлировать политическими мотивами. Был даже лозунг: "Гашиш расширяет мировоззрение, с помощью гашиша изменим общество!" (То есть некие стратеги "героиновой атаки" намеренно подбрасывали молодежи марихуану, чтобы оторвать ее от социапьных проблем, от борьбы за их решение.) 
 Исследование появления наркотиков в Западной Европе и США, - продолжал Хекман, - приводит к любопытным выводам. Сначала, в шестидесятых, на рынок выбросили марихуану. Это было напрямую связано с хиппи, с их идеологией "ухода от реалий буржуазной жизни". Именно тогда стали раздаваться голоса, что выступления студентов против несправедливости - проявление наркомании, а никак не реакция честной молодежи против истеблишмента. Марихуана, "мягкие наркотики" распространялись именно среди студенчества. Но этого кому-то показалось недостаточным: в начале семидесятых годов появился "твердый" наркотик - героин. А героин стали продвигать уже не в студенческой среде, а в рабочих кварталах. Наркоманы, употребляющие героин в течение года, лишаются каких бы то ни было социальных привязок, превращаются в деклассированный элемент, в отбросы общества... Сенат Западного Берлина очнулся только в прошлом году, когда у нас было зарегистрировано восемьдесят смертей от отравления героином. Тогда-то я из "любителя" превратился в "уполномоченного по борьбе с наркотиками". Но я тот уполномоченный, которого слушают, но далеко не всегда с ним считаются. Наши интересы, например, сталкиваются с интересами двенадцати бургомистров районов Западного Берлина. Они очень не любят, когда мы говорим, что в их районах торгуют героином. "Откуда у вас эти данные?" - "Я знаю трех молодых людей, которые в барах покупают наркотики". Начинаю работу с молодыми наркоманами (главное, как я считаю, это профилактика и еще раз профилактика), а бургомистр отправляет в бар полицию, чтобы его не упрекнули в бездействии и не прокатили на следующих выборах... Арестуют ребят, ни о какой профилактике не может быть и речи, доверие утеряно. Наркоманию надо лечить социально, - заключает Хекман. - Надо обеспечить больного койкой в больнице. Мы создали "терапевтические общества", но на десять тысяч западноберлинских наркоманов мы имеем всего триста больничных коек. Значит, сначала надо обеспечить наркомана, который согласен лечиться, медицинской помощью, а затем, что так же трудно, обеспечить его работой... Задачи перед нами стоят невероятно трудные, и, пытаясь их решать, я и мои коллеги прибегаем и к великому Макаренко - по-моему, педагогического опыта значительнее коммуны имени Дзержинского не было еще в мире... 
 ...Вот так в процессе поиска Янтарной комнаты и других наших культурных сокровищ жизнь сталкивает с трагедиями, которые сотрясают Запад, особенно молодое поколение - прекрасное, чистое, ищущее, доверчивое, мятущееся. 
 Порою мне кажется невозможным достоверно и понятно описать с т р у к т у р у ужаса: охраняемые армией плантации опиума; переброска наркотиков в Европу и США; мафия; люди, занятые в героиновом бизнесе, - умные люди, не стоит делать из них кровожадных болванов с глазами, налитыми кровью; они точно калькулируют будущее, следят за биржей и рынками, культуры в том числе; опорные точки торговли являются прекрасными центрами для сбора информации; обобщают ее и исследуют в секретных вычислительных центрах синдиката преступников; одна из форм легализации кровавых героиновых денег - вложение их в картины, иконы, книги, гобелены, ковры. 
 (Я то и дело возвращаюсь мыслью к роману "Пресс-центр", который вынашиваю уже лет восемь. И очень боюсь его начинать: удастся ли показать с т р у к т у р у? Это ведь так важно - увидеть все проблемы мира вкупе. 
 Конечно, иные ценители изящной словесности станут воротить нос: "Это не в традициях литературы! Где страдание маленького человека? Где его внутренний мир?! И - другое в том же роде. Переживем. Выйдет ли? Смогу ли - вот главное, что мучит. 
 Заставляю отвечать себе словами моих сибирских друзей, когда я попал туда впервые в начале пятидесятых годов: самым распространенным словом у них тогда было "надо". Нельзя пройти сквозь тайгу. по всем законам нельзя, а - надо; нельзя посадить самолет в пургу на крошечный пятачок, а - н а д о. Нельзя отправить из тайги любимую женщину, нельзя оторвать ее от сердца, но ведь у других нет ее подле, значит - надо. 
 ...Только писал я об этом, когда мне было двадцать пять, черт возьми. Остановись, мгновенье, ты - прекрасно! Не остановится. А ты - спеши тем не менее.) 
 Глава, 
 в которой рассказывается о программе коммуниста Колера, письме фашиста Саксе и торге барона Фальц-Фейна 
 1 
 ...Пауль Колер излагает проблему кратко и точно: 
 - Давай-ка я еще раз сформулирую вопросы, а ты запиши в блокнотик, может, что пригодится в процессе поиска. Итак, первое. Кто знает хотя бы одного человека, который плыл из Кенигсберга в Киль на крейсере "Эмден"? Второе. Кто знает что-либо о перемещении музейных ценностей из Танненберга в Бернтероде? Третье. Кто обладает информацией складирования культурных собраний из Кенигсберга в Веймаре или других районах Саксонии? Четвертое. Кому известно о колонне грузовиков швейцарского Красного Креста весной 1945 года в районе Веймара? Пятое. Кто знает события, произошедшие 12 апреля 1945 года в Тюрингии или Саксонии, когда в тех районах шла колонна грузовиков Красного Креста? 
 - Очень интересные вопросы, Пауль. 
 - Нужные вопросы, согласен... 
 - Георг Штайн нашел капитана "Эмдена". 
 - Я думаю, капитан будет молчать; на флоте сильны пронацистские настроения. Впрочем, буду рад ошибиться... Вспомни, как хоронили гитлеровского преемника адмирала Деница, сколько военных шло за гробом этого пирата... 
 - Я, кстати, разговаривал с директором франкфуртского "музея кож" Галлом. 
 Братья Галл, оба музейные работники, родились в семье бывшего "директора управления парков и заповедников Пруссии", - именно в распоряжение их отца, доктора Галла, особая зондеркоманда передала Янтарную комнату, а он уж переадресовал ее в Кенигсбергский замок, профессору Роде. 
 - Ну и?.. - спросил Пауль. 
 - Он ответил, что искать следы можно в Карлсхорсте: "Мой отец работал с русским офицером-историком летом сорок пятого, тот должен быть в курсе; впрочем, я слыхал, что русский офицер умер". 
 - И все? 
 - И все. 
 - Франкфурт-на-Майне - город, где можно и нужно искать, старина, там есть следы... 
 ...Пауль Колер был прав: в этом суматошном городе один след оказался очень интересным, и вел он в окружение Мучмана, гитлеровского гауляйтера Саксонии, со штаб-квартирой в Дрездене. А именно Мучман занимался созданием "неприступной крепости" в горах, где, по замыслу Бормана, Геббельса и гауляйтера Восточной Пруссии Коха, фюрер должен был стать главой подземного нацистского царства. Следовательно, Мучман и его люди могли знать все или почти все о тайных складах культурных ценностей в горах Тюрингии и Саксонии. 
 Дама, с которой я говорил во Франкфурте-на-Майне, посоветовала мне обратиться к некоему Саксе: 
 - Он был адъютантом самого близкого Мучману человека, постоянно сопровождал своего шефа, дружил с семьей Мучмана... Он, правда, заядлый охотник, мало бывает дома, все время путешествует, но если вы его застанете, он расскажет много интересного... 
 - А где его нужно искать? 
 - По-моему, в Кобленце. Да, именно там... 
 И я нашел телефон Саксе. 
 Он выслушал меня и попросил прислать ему вопросы в письменном виде. Что я и сделал. 
 Ответ пришел вскорости; привожу его целиком: 
 "Господину Юлиану Семенову. 
 Ссылаться: Ваше письмо без даты, полученное мною 18.6.1980 г. 
 Уважаемый господин Семенов, в связи с Вашим телефонным разговором, когда Вы сказали, что недостаточно хорошо говорите по-немецки, я прошу Вас ответить на следующие вопросы: 1) Являетесь ли Вы немецким гражданином, или же Вы иностранец? 2) Является ли Лиссем Вашим постоянным местом жительства, или же у Вас есть квартира в другой стране? 3) Кто именно назвал мое имя? Кто сказал Вам о моей прежней деятельности? Я с нетерпением жду Вашего ответа..." 
 Вот так... 
 А как подступиться к тайне машин швейцарского Красного Креста? 
 Просить Жоржа Сименона? Или поднять архивы во Дворце наций - позволят ли только? Сможет ли Штайн помочь чем-то в Швейцарии? 
 2 
 Много работаю с прессой. Масса сюжетов. Вот один из них: Вольфганг Кепке слыл красивым и сильным человеком. Он не был кинозвездою, хотя съемки наиболее популярных западногерманских телевизионных сериалов "Таторт" или "Деррик" без его участия были немыслимы - как дублер он выделывал головоломные трюки; риск стал постоянным фактором его жизни. Кинематографисты неплохо оплачивали смертельный риск одного из лучших каскадеров мира, однако п р е с т и ж н о с т ь - в том ужасном, истинно мещанском, понимании, которое часто определяет положение в обществе той или иной звезды на Западе, - требовала от Кепке все больших и больших затрат на жизнь. А тут еще тридцатичетырехлетний спортсмен задумал осуществить самое главное дело своей жизни: создать школу для подготовки каскадеров. Понятно, такая школа стоит огромных денег: аренда помещения, приглашение тренеров, покупка техники - все это невероятные траты. А получить деньги под школу совсем не просто: наивно полагать, что финансировать ее станут министерства или благотворительные общества - школа, она и есть школа, это вам не выгодный бизнес, какой смысл вкладывать в нее деньги?! 
 Поэтому Вольфганг Кепке решил сделать головоломный трюк, который бы принес ему деньги, достаточные для создания школы. 
 Трюк был таким жутким, что была необходима консультация психиатра. Один из крупнейших врачей - после длительного и всестороннего исследования спортсмена - пришел к выводу: Кепке понимает, что такое страх. 
 И Кепке начал серию головоломных представлений: человек-факел, в горящем комбинезоне он прыгал в Гамбургский канал с двадцатиметровой высоты. Каждый сенсационный прыжок такого рода стоил 2500 марок. Однако, чтобы собрать денег на школу, надо было совершить сотни таких прыжков - слишком долго ждать. 
 Тогда Кепке пригласил мирового рекордсмена Бентлина, и они начали изнурительные тренировки: поскольку суперкаскадеру исполнилось 34 года, подготовка к тому, что он задумал ныне, должна быть абсолютной. А задумал он невероятное: прыжок с моста "Золотые ворота" в Сан-Франциско. Именно этот прыжок, полагал он, позволит ему открыть школу и навсегда привяжет к нему очаровательную "мисс Швейцарию", с которой он незадолго перед тем познакомился. 
 Высота, которую ему предстояло одолеть в вольном падении, была равна 67 метрам. Надо только представить себе - 67 метров! Такого еще не было ни разу. Прыжок состоялся днем; погода была прекрасной, зрителей - тьма. Кепке нырял в водолазном костюме, плотно облегавшем тело, в ботинках, оборудованных свинцовыми подошвами, - это гарантировало то, что полет будет вертикальным, спортсмена не закрутит в воздухе, не развернет в горизонтальное положение, не будет столь силен удар по ногам. 
 Он вошел в воду стремительно, отвесно, почти без брызг. Он вошел в воду мертвым. 
 ...Городские власти Сан-Франциско, знавшие о приезде в США замечательного спортсмена и каскадера из ФРГ, не удосужились даже обратиться к докторам с вопросом: а возможен ли прыжок с такой высоты? Под силу ли человеческому организму такая нагрузка? Возможен ли трагический исход? За океаном было продемонстрировано полное равнодушие к судьбе спортсмена - жизнь является его собственностью, он вправе ею распоряжаться по своему усмотрению, ведь контракт на гонорар за уникальный прыжок подписан по всем правилам, с соблюдением необходимых формальностей чего ж еще? 
 ...Ушел из жизни красивый человек, великолепный спортсмен, ушел из жизни там, где отношение к таланту цинично, бессердечно и определяется лишь рыночной стоимостью на зрелище. 
 3 
 ...Изучение газет стало ныне так же необходимо, как стакан чая - утром; газеты сделались бытом, как, впрочем, и телевизионный выпуск "Время", но если во "Времени" ты магически смотришь все, то в газете у каждого свои привязанности: одни охотятся за спортивными новостями, другие особенно любят внешнеполитические новости, третьи - искусство. Если наши газеты не так уж трудно прочитать от корки до корки, четыре или восемь полос всего лишь, то газеты, которые я каждое утро получаю в боннском Бюро "Литературной газеты", напечатаны на ста сорока восьми страницах, и страницы эти надо просмотреть. Каждый день. Поначалу я тонул в информации. Потом научился отделять злаки от плевел. И постепенно вошло в привычку - после просмотра первой и второй полос сразу же перебрасываться на двадцатую-тридцатую страницы, там, где печатают новости из мира искусств. И вот именно там я прочитал заметку, набранную мельчайшим петитом: "В воскресенье в помещении Франкфуртской ярмарки состоится аукцион персидских ковров, на котором неожиданно появился фаворит: рукотворный портрет, подаренный России в 1916 году персидским шахом. Начальная стоимость 20 000 марок". 
 Позвонил Фальц-Фейну. Об аукционе он ничего не знал. 
 - Слушай, - сказал он, переходя на "ты", совершенно как-то естественно и для меня, и для него, - не мог бы ты сделать мне любезность и съездить туда заранее? Посмотри ковер и позвони мне: если это интересно, я стану биться до последнего. 
 И я выехал во Франкфурт-на-Майне. 
 С этой громадной территорией, где проходят и книжные и промышленные ярмарки, у меня связано весьма любопытное наблюдение; впервые, впрочем, я стал обращать на это внимание еще в Лиссеме, когда делал пробежки по лесу. В будние дни - бежишь себе, ни одного встречного на аккуратных дорожках. Но в субботу или воскресенье - совсем другое дело. Не гуляющие, а прямо-таки "социально-возрастной слоеный пирог" - молодежь лет до тридцати на одежду не обращает внимания, полная демократия, кто как хочет, кому как удобно, тот так и одет; тем, кому сорок - пятьдесят, гуляют, как правило, в костюмах: ослепительно белые рубашки, цвет пиджака и брюк чаще всего кремов, п р а з д н и ч е н; люди, чья молодость пала на довоенные годы, еще более педантичны: большинство тех, кому за шестьдесят, отправляются на воскресную прогулку в традиционных гольфах, зеленых баварских курточках с отложными воротничками, на которых ярко-зеленая вышивка; грубые шерстяные носки, чаще всего темно-бордовые, и тяжелые башмаки, чуть ли не на шипах, будто вышли в снежные Альпы, а не в лесок, окруженный со всех сторон бетонными трассами и жилыми домами, в которых живет столичный "бомон"; сохранение традиций - в наивном и самом чистом виде. Хорошо это? Отвечать однозначно не берусь, но замечу, что тридцатилетние, в джинсах, смотрят на старичков в курточках с улыбкой, а те, наоборот, каменеют лицами и презрительно фыркают: космополитическая беспочвенность джинсов неприятна им, воспитывались-то, куда ни крути, в ту эпоху, когда джаз был в запрете: "Музыка черных недочеловеков, ритмы, чуждые арийцам"; когда рубашка о б я з а н а быть белой, либо коричневой, или черной - форма СА и СС; иные цвета - нелояльны, вызывающи, а вызывающим мог быть только коммунист, славянин, еврей или цыган, все остальные нормальны, люди как люди, не выдрючиваются. И если эта "слоеность" публики в лесу под Лиссемом повод для наблюдений, то седые, крепенькие старики в синих униформах, охраняющие франкфуртскую мессу, - очевидный повод для вывода: фашизм калечит людей духовно, прививает им нетерпимость и взаимную неприязнь, преклонение перед запретом - символом порядка и авторитарности. Попробуй запарковать машину хоть в десяти сантиметрах от того места, где проведена белая черта стоянки, и старик в синей форме кинется на тебя коршуном, его не остановит ни твой журналистский мандат, ни карточка иностранца, ни мольбы о том, что уходит время, а для журналиста это - смерти подобно. "Нет, - услышишь ты в ответ на все твои мольбы. - Нельзя, мой господин, ничего не могу поделать, мой господин, порядок должен быть один для всех, мой господин". Но если мимо медленно проползет звероподобный автомобилище, старик вытянется во фрунт, схарчит глазами дядю, сидящего на заднем сиденье, и в ответ на твое замечание ответит: "Но у него есть пропуск! Покажите ваш! Тот, у кого есть пропуск, имеет право на все, таков порядок, и не вам его менять..." 
 Так что, приехав на ярмарку, я запарковал машину подальше от седых стариков с оловянными, невидящими, но все замечающими глазами и отправился искать тот павильон, где должен проходить аукцион. 
 Нашел я его довольно скоро, служба информации здесь, как и всюду в стране, работает отменно, озабоченная экономией времени, являющегося общегосударственным п р о д у к т о м, то есть ценностью более чем даже рукотворной, скорее - рукотворящей. 
 В огромном павильоне, при входе, продают прекрасные книги с цветными репродукциями ковров, приготовленных к продаже. Стоят книги дорого, очень дорого. Воистину нет более строгой цензуры, чем стоимость книги. В этом смысле западный мир невероятно зацензурован, книга по карману лишь в е с ь м а состоятельным людям. 
 Пришлось купить роскошный каталог. Открыл страницу с уникальным ковром, подаренным России. Таинственная история: вывезен неизвестно кем, много лет находился в руках некоего капитана из Гамбурга, теперь пушен с молотка в мир "вложения капиталов". 
 Я вышел в вестибюль, нашел будку автомата, опустил монету достоинством в пять марок, набрал код Лихтенштейна и сразу же услыхал голос барона: 
 - Это ти?! 
 По этому самому "ти" я понял, что он ждал моего звонка, он всегда начинает говорить с легким акцентом, когда волнуется. 
 - Это я. Ковер, по-моему, совершенно уникален и хоть монархичен, то есть не очень интересен с точки зрения высокого искусства, но - как предмету истории - аналога я не видал. 
 - Спасибо. Слюшай, какой я устрою сейчас концерт, а потом расскажешь мне подробности торга. 
 Концерт воистину получился более чем отменный. 
 Это было мне внове, аукцион я ни разу не видел, разве что читал у Ильфа и Петрова, поэтому все запомнилось с четкой, фотографической яркостью, словно снимки с блицем. 
 Итак, ты получаешь картонку, на которой напечатан номер. Это - твой мандат во время торговли. Проходишь в зал, садишься на один из пяти сотен удобных стульчиков и начинаешь ждать, оглядывая тех, кто входит сюда. Люди невероятно интересны: он - длинноволос, весь в коже, как змей; она - брита наголо, в замше, кажется, что не идет, а шуршит; он - в черном, котелок, словно у диккенсовского персонажа; она - в норке, хотя не холодно вовсе; он - в дырявых брюках и рваных тапочках на босу ногу; она - прижимаясь к нему плечом - чуть ли не в царском муаре, обриллианчена и заизумрудена, не старуха, а ломбард, жмется огромным бюстом к атлетическому, r-образному плечу содержанта... 
 Собралось такого рода парочек штук пятьдесят; остальные, сразу видно, вроде меня, безденежные, пришли, чтобы посмотреть бесплатное представление. 
 Примечательны две парочки из американского экспедиционного корпуса. Этим предписано ничем не выделяться; сидят себе в скромных костюмчиках, ждут начала д е л а. 
 На подмостки вроде сцены провели телефонный аппарат, забегали девочки хоть и нету на них формочек стюардесс, но все равно некое подобие наличествует: мир стареющих мужчин чтит девушек, подчиненных форме, с такими легче. 
 Радисты подышали в микрофон: "айн, цвай, драй", - даже мизинцем поцокали о шершавую металлическую мембрану "говорильни". 
 А потом началось. 
 На подмостки вышел мужчина в скромном, достойном костюме, сдержанно поклонился залу, занял место у микрофона, на трибуне-кафедре. 
 - Добрый день, дамы и господа! - сказал он по-немецки, но с ужасающим английским акцентом. - Поверьте, я разойдусь во время торгов и вам будет не так трудно понимать мой немецкий. Итак, повод к нашей сегодняшней встрече дали нам два компонента - искусство великих персов, которые ныне переживают столь трагическую годину своей истории, и невероятная инфляция, сотрясающая свободный мир. Трудно себе представить - да и нужно ли? - ту горькую кривую падения престижа дела, которая является главной определяющей константой нашего бытия. Правительства с их полумерами, с их трусостью и замалчиванием тех трудностей, которые ждут нас впереди, не в силах помочь процессу; бизнесмены, занятые в сфере промышленного производства, пытаются делать все, что в их силах, но режимы, в поисках популярности у избирателей, то и дело вводят поправки к законам, которые бьют по прибылям, и это, ясно, не может не сказаться на стабильности - производство начинает сворачиваться. А что происходит в мире?! Удары по Европе, особенно по Европе, стали все более ощутимы! Так я хочу задать вам вопрос: что делать честному человеку, скопившему какие-то деньги? Куда вложить их? Во что пустить? В банк? Но вы же прекрасно знаете, как растут цены! Сегодня вы открыли счет на тысячу марок, а через месяц эта тысяча станет равна - по покупательной способности девятистам или того меньше! Купить акции? Смысл? Вы знаете, как много уважаемых людей пострадали, купив акции на серебро! Нет, дамы и господа, есть лишь один путь, и наша фирма знает, что делает, когда советует вам: вкладывайте деньги в персидские ковры! Двадцать лет назад они стоили в десять раз дешевле, чем сегодня; десять лет назад - в пять раз дешевле! Да что там! В прошлом году ряд ковров, которые мы решили выпустить на торг сегодня, стоили в два раза дешевле, чем нынче! Вложив десять тысяч марок в ковер ручной работы из Шираза, вы сразу же, здесь, в этом же зале, выиграли еще двадцать тысяч! Итак, дамы и господа, мы начинаем, и я заранее поздравляю вас с тем, что вы здесь, у нас в гостях, - вы уже в выигрыше! 
 В зале раздались сдержанные аплодисменты. Аукционер, однако, начал раскланиваться с такой горячностью, что создалось впечатление, будто гремит овация и он - это не он, а по крайней мере Лиза Минелли. 
 - Принесите, пожалуйста, ковер под номером один, - обратился он к одной из девушек. 
 Та в свою очередь обернулась, и из-за перегородки два кряжистых парня вынесли ковер и развернули его. 
 - Дамы и господа, вы видите древность! Вы слышите строки Омара Хайяма, перед вами сдержанность и достоинство - великое искусство персов! Посмотрите внимательно на этот ковер! Обратите внимание, какой строгостью отличается узор! Как он скрыт! А в этой скрытости - его высшая ценность, ибо открытое не имеет цены, оно - для всех, а скрытое, принадлежащее мне - это близко к ощущению владычества и собственной особости! Дамы и господа, - в голосе джентльмена появился некий надрыв, - думаю, что если мы начнем торг с трех тысяч марок, все согласятся с этим, не так ли?! Нет, дама в пятом ряду не согласна, она назначает три сто! Итак, три сто... Нет, господин предлагает три двести, итак, три двести - раз! Ага, вижу, три триста! Новая цена, дамы и господа! Новая цена, три триста! Нет, не согласен господин из седьмого ряда! 
 Он умел торговать, этот джентльмен из Лондона, он довел стоимость ковра до семи тысяч, и все в зале сидели замерев, в о с х и щ е н н о внимая ажиотажу торговли. (Потом мне, правда, сказали, что фирма "Сотби" частенько "задействует" своего человека на аукционах во время первого или второго торга, чтобы з а в е с т и публику, что называется, р а с к о ч е г а р и т ь ее.) В зал заходили все новые и новые посетители, несколько человек начали перешептываться, кивая на появившегося господинчика в скромном костюме, коротких узких брючках и не по размеру больших мокасинах, надетых на канареечные носки. Вместе с ним в зал вошли три сына - лет десяти, семи и пяти - в таких же желтых носках и таких же мокасинчиках модели "колледж". Шепот в зале заставил меня наклониться к соседке - явной завсегдатайше торгов, зрительнице пенсионного возраста (пусть лучше тут отсиживается, чем затевать семейные свары): 
 - Мадам, кто это пришел? 
 Мадам, как видно, была глуховата; она скрипуче прогрохотала: 
 - Нет, это не Пешавар, это Хорезм! 
 Пришлось обернуться к соседу слева. Тот ответил: 
 - По-моему, это какой-то иранский крез, из эмигрантов, он частый гость на аукционах. 
 Сосед оказался прав. Я убедился в этом, когда настала очередь ковра под номером двадцать один. 
 - Дамы и господа! Я прошу вашего внимания! Этот уникальнейший ковер, рукотворные портреты монархов, обозначен нами как экспонат, стоящий двадцать тысяч марок. Мы отдаем себе отчет в том, что он стоит значительно дороже, мы предлагаем схватку у м н ы х, желающих вложить капитал, поэтому мы и пошли на оправданный риск: пусть бы у нас учились такого рода оправданному риску политики, а?! Итак, двадцать тысяч, дамы и господа, двадцать тысяч - раз... Ага, дама не согласна... Двадцать тысяч сто? Я полагаю, что в данном случае "сто" - слишком маленькая ставка... Впрочем, я ни на чем не настаиваю, пусть будет двадцать тысяч сто марок... 
 Иранский крез поднял свою карточку над головою и что-то негромко сказан. Аукционер понял его моментально: 
 - Названа цена в двадцать одну тысячу, дамы и господа... 
 - Двадцать две, - сказан один из скромных, тихих американцев в штатском с явно военной выправкой. 
 - Итак, двадцать две тысячи - раз, двадцать две тысячи - два" двадцать две тысячи... 
 - Двадцать три тысячи, - негромко бросил иранец. 
 И тут раздался телефонный звонок. 
 Девушка в формочке выслушала, что ей говорили, протянула трубку аукционеру, тот заулыбался трубке, словно лучшему юмористу, начал кивать головой и делать какие-то заговорщические знаки залу. 
 - Дамы и господа, - возвестил он, отложив трубку, - в наше состязание за уникальный ковер вошел большой знаток искусства из-за границы. Он предлагает свою цену: тридцать тысяч марок. Шум прокатился по залу, потом стало совсем тихо. 
 - Тридцать одна, - сказал иранец, и я заметил, как лицо его начало медленно бледнеть. 
 - Тридцать две, - ответил аукционер, выслушав того, кто говорил с ним по телефону. 
 - Тридцать три. 
 - Нет, ваш оппонент не согласен, он назначает тридцать пять. 
 - Тридцать шесть, - ответил иранец. 
 - Тридцать шесть - раз, - начал было возглашать аукционер, но потом спохватился, приник к трубке, откашлялся: - Сорок тысяч... 
 - Сорок одна, - так же монотонно, негромко, хотя несколько хрипловато, ответствовал иранец. 
 В зале было слышно, как жужжала муха где-то под потолком; жужжание исчезаю, когда вырывался вздох - после объявления новой цены. 
 На пятидесяти тысячах иранец сдался. 
 Через час после того, как я вернулся в Бюро, раздался звонок. 
 - Ну как?! - спросил барон. - Хороший спектакль я им устроил?! 
 - Это было зрелище, - согласился я, - настоящее зрелище! 
 - Через пару недель ковер прибудет ко мне, - сказал барон. - Было бы хорошо, если б ты приехал посмотреть воочию... Тем более, что у меня возникла одна любопытная идея - как раз накануне Олимпиады. Надо бы обсудить сообща. 
 4 
 Через две недели я был у барона. 
 Уезжал я от него с письмом, которое не могу не привести здесь. (Оно было опубликовано в "Комсомольской правде" накануне открытия Олимпиады.) 
 "В Министерство культуры СССР. 
 В течение многих уже лет я собираю коллекцию русской живописи, скульптуры Лансере и Удона, предметы старины, иконы; приобрел наиболее ценные книги, картины и гравюры из всемирно известной библиотеки Дягилева и Сергея Лифаря. 
 Семья моя, как по линии отцовской, так и по материнской, оставила по себе память в истории нашей Родины: дядя мой, Федор (Фридрих) Эдуардович Фальц-Фейн, ученый-зоолог, был создателем всемирно известного заповедника Аскания-Нова, о чем теперь упомянуто в Большой Советской Энциклопедии. 
 Мои прадеды по материнской линии - адмиралы Епанчины - принимали участие в победоносном морском сражении при Наварине; дедушка, генерал Епанчин участник освободительного похода русской армии в Болгарии. 
 Семья наша состоит а родстве с Достоевскими и Набоковыми; по сю пору я дружу с Шаляпиными. Толстыми, внучкой великого русского писателя Фонвизина; пытаюсь сохранить от распыления русское искусство, собираю произведения отечественной культуры в моем доме, названном мною "Аскания-Нова" в память о том замечательном месте, где я был рожден. 
 В свое время я уже отправил в Москву уникальную книгу, которой не было ни в одной из библиотек Советского Союза, и получил благодарственное письмо заместителя министра культуры. 
 Понятно, все, что я собираю, дается мне с большим трудом, работать приходится с раннего утра и до позднего вечера: я был и остаюсь создателем и организатором туризма в моей стране, руковожу моим "Туристским офисом" в столице Лихтенштейна Вадуце. 
 Мне приятно, что "Литературная газета" начала кампанию по поискам произведений русской культуры, похищенных во время второй мировой войны. Я полагаю этот почин нужным, своевременным и засуживающим благодарности. Поскольку русская история принадлежит всему человечеству, является поразительной по своему драматизму и героизму, мне бы хотелось сделать свой вклад в углубление познаний истории нашей Родины. Дело в том, что в Аскании-Нова, где я был в 1978 году в качестве гостя АН Украины и Спорткомитета СССР как вице-президент Олимпийского комитета Лихтенштейна, мне сказали, что якобы существует проект создания музея Аскании-Нова. В том случае если это действительно так, я хотел бы знать, возможно ли в будущем музее выделить мне зал или два зала, где я бы смог - в свое время - организовать экспозицию, передав в дар этому музею картины моих предков, а также полотна великих русских художников, ибо у меня есть Репин, Коровин, Васнецов, Прянишников, Айвазовский, ряд уникальных исторических экспонатов и икон. 
 Был бы признателен, если бы мне сообщили о судьбе музея, чтобы я мог принять решение на будущее. 
 Пока же, накануне моего приезда на Олимпиаду, гостем которой я имею честь быть, хочу теперь же, не дожидаясь вашего ответа, передать через посредство писателя Юлиана Семенова в дар Советскому государству следующие уникальные книги: "Собрание 4291 Древних Российских Пословиц, печатаны при Императорском Московском Университете, 1770 год", "Новейшее основание Ернеста Брауна, капитана артиллерии в Гданске 1682 года, напечатано славенски повелением царского величества в Москве лета Господня 1709 в сентябре месяце", "Наставник земледельческий, или Краткое аглинского хлебопашества показание, приумножена и пополнена профессором Семеном Десницким в Москве, в Университете Типографии, у Н. Новикова, 1780 год", "Мармонтеня, академии французского языка члена, из французского на словенский язык переведен в Вене, 1776", "Басни русская, извлеченные из собрания Крылова, с двумя предисловиями: на французском Г. Лемонтея, а на италианском Г. Салфия, изданные Г. Орловым; Париж, у Боссанжа-отца на улице Ришелье, у Боссанжев-братьев на улице Сены, 1825 год", "Герой нашего времени", издание второе от 1841 года, из личной библиотеки графини Евдокии Ростопчиной". 
 Передаю также в дар рисунок, который, как мне сказали, принадлежит руке Ильи Репина. В случае если специалисты подтвердят авторство молодого Репина, я передаю этот "Рисунок малоросски" в дар Третьяковской галерее. 
 С уважением - Эдуард Фальц-Фейн". 
 5 
 "Роллс-ройс" проезжает через кованые ворота, мимо камня, на котором вырублено имя владельца имения - Броунстоун. 
 Машина останавливается перед старинным, феодального типа особняком, скрытым за высокими деревьями. Из автомобиля выходит владелец роскошного имения господин Вильгельм Штаммфрёёр - один из тех, кого уже довольно давно разыскивает западногерманская юстиция. Штаммфрёёр обвиняется в уклонении от уплаты налогов. Сбежав из ФРГ, он обосновался в графстве Миит в Ирландии, где чувствует себя в полной безопасности. Его владения - одни из самых крупных в округе. 1500 его коров пасутся на плодородных пастбищах. 
 Однако хозяин имения занимается животноводством лишь для собственного удовольствия. Основная его профессия - фабрикант, а свое ирландское имение он использует вот уже четыре года в качестве штаб-квартиры мебельной фабрики, находящейся в Бад-Липперинге в Вестфалии, которая дает 50 миллионов марок годового оборота. Он не может посетить свои фабрики без риска сесть в тюрьму. В прокуратуре Билефельда уже давно лежит приказ об аресте за уклонение от оплаты налогов в размере шести миллионов марок - за это полагается тюремное заключение на пять лет. В Ирландии г-н Штаммфрёёр может не опасаться ареста, поскольку между этой страной и ФРГ не существует договора о взаимной выдаче преступников. Здесь он может спокойно переждать еще пять лет до тех пор, пока обвинение не будет с него снято за сроком давности. 
 Доктор Фридрих Шульц из Бад-Нойхайна - "дипломированный медик". (Это здесь очень важно, свидетельствует о высшем образовании; титулы печатают на визитных карточках - чем их больше, тем престижнее.) Он-то и открыл широко разрекламированную школу по подготовке программистов и взял с каждого три тысячи марок в оплату за обучение. Как было установлено прокуратурой Дюссельдорфа, обучение выпускникам ровным счетом ничего не дало. "Дипломированный медик" надул 2500 курсистов на три миллиона марок! Во время судебного процесса на скамье подсудимых были сотрудники Шульца, а сам шеф отдыхал от "трудов праведных" на морском берегу в Греции. 
 Корреспондент навестил Шульца в бело-синем, тихом приморском Керкира. Утро он проводит в баре, вечер - на своей яхте. На замечание о том, что прокурор давно ожидает его в Дюссельдорфе, он ответил: "Передайте ему от меня сердечный привет". Скоро у Шульца истекает срок давности преступления, и он сможет вернуться в ФРГ. 
 Хайнер Брааш - 39-летний коммерсант. Ему удалось скрыться в день, когда прокуратура Гамбурга начала против него судебное разбирательство. Он собрал у мелких предпринимателей 140 миллионов марок, чтобы выгодно - с точки зрения налогов - вложить их в "судостроение". Деньги были "вложены", а сам Брааш исчез. Приказ о его аресте лежит в Гамбурге, а он тем временем путешествует в Карибском море на своей яхте, пребывает в роскошной квартире в Лондоне или по делам - выезжает в Швейцарию. Ни в одной из этих стран он может не опасаться ареста. 
 Западноберлинской полиции уже в течение нескольких лет не удается добиться выдачи торговца недвижимостью Хайнца Келлермана, который ныне живет в Испании. Ему удалось привлечь капиталы для строительства курортных домов на Канарских островах, пообещав высокие проценты дохода и низкие отчисления на налоги. Но миллионным проект остался на бумаге, а пять миллионов марок - в кармане у Келлермана. 
 ...Почему эти материалы, почерпнутые мною из здешней прессы, имеют отношение к поиску наших культурных ценностей? Да оттого, что все эти и им подобные жулики вкладывают миллионы в приобретение культурных ценностей; на них работают посредники, юристы, мафия. Вернуть ворованное, вырвать его из чужих рук не так-то просто. 
 (В бургомистрате Ансбаха мне сказали, что по здешнему законоположению человек, считавший себя в течение тридцати лет обладателем вещи, становится ее фактическим и юридическим обладателем, даже если эта вещь была в свое время похищена.) 
 Глава, 
 в которой рассказывается о русских в Баден-Бадене 
 1 
 Разговаривал о поиске с моим другом Клаусом Менартом. 
 - А не стоит ли вам побывать в Баден-Бадене? - спросил он. - Я слыхал, что в архиве города есть некая фрау Фус, она вроде бы занимается сбором материалов, связанных с историей великих русских, посещавших наш город в Шварцвальде. Я готов написать вам рекомендательное письмо. 
 Через неделю я приехал в Баден-Баден и ходил по этому удивительному городку ночью, когда не было толп туристов, и светили фонари на пустынных улицах, и моросил мелкий дождь, и тишина была первозданная, и стояла "вилла "Тургенефф", и отель, где жил Гоголь, был неподалеку, и оживали строки великих, и не было одиночества, ибо память, если только ты умеешь п о м н и т ь, не нуждается в материализации; она - вещественна. 
 - Да, профессор писал нам и звонил, - сказала фрау Фус, кабинет которой расположен в городском замке. - Я готова позволить вам поработать в нашем архиве; кое-что я уже приготовила для вас. 
 ...Не знаю, есть ли новые публикации, связанные с русскими гениями в Баден-Бадене; привожу обнаруженные там документы о Гоголе с некоторыми сокращениями; все, что подобрано, принадлежит перу, уму и п р е д с т а в л е н и я м немецких ученых, работавших здесь. Конечно же многое подлежит проверке, соотнесенной с теми материалами, которыми располагают наши академические институты; однако, быть может, что-то в этих документах натолкнет моих коллег на продолжение поиска? 
 ...Великий русский прозаик Николай Гоголь был первым русским писателем, поселившимся в Баден-Бадене. 
 Пребывание Гоголя подтверждает "Курортная книга для регистрации приезжающих великокняжеского города Бадена". В графе, регистрирующей приезжающих, записано, что "в четверг, 28 июля 1836 года, среди гостей, приехавших накануне, был господин Поголь из Петербурга". Буква "П" является опечаткой или следствием неразборчивого почерка, такие случаи часто встречаются в регистрационных книгах. (Позже, в 1844 году, в "Книге регистрации" была зафиксирована фамилия "Гогель".) 
 Он остановился в 1836 году в гостинице "Дармштеттер хоф", являвшейся в то время фешенебельным курортным отелем. В настоящее время эта гостиница является частью ратуши. 
 Самой первой семьей, входившей в круг друзей Гоголя и приехавшей в Баден-Баден, была семья Репниных. Они прибыли сюда 15 мая 1836 года. В курортной книге записано, что "прибыл князь с супругой и сыном, а кроме того, княгиня Репнина, урожденная графиня Разумовская, и две ее дочери. Вместе со свитой и обслугой - 25 человек". Репнины жили не в гостинице, а на вилле "Штефаниенберг". У этого дома весьма интересная история. В 1836 году он принадлежал камер-юнкеру барону фон Энде, служба которого при дворе герцога закончилась большим скандалом. В 1838 году этот великолепный земельный участок с домом купил Жак Бенаце. Он-то и превратил его в игорный дом. 
 Следующий приезд Гоголя в Баден-Баден зафиксирован в 1843 году. Однако можно предположить, что Гоголь посещал курорт в 1840-1841 годах. Для этого, не подтвержденного пока официально, пребывания есть определенные основания, ибо в 1841 году в Германии, в журнале "Европа", в первый раз был издан один из его первых рассказов из цикла "Миргород". 
 Именно тогда в жизни Гоголя и появляется новое имя - Август Левальд. В 1835 году он основал журнал "Европа", с подзаголовком, который многое объяснял: "Хроника образованного мира". Деятельность Августа Левальда была очень многообразна. Он был купцом и переводчиком, журналистом, редактором; писал новеллы и романы, был актером, директором театра, режиссером и, наконец, издателем. Левальд родился 10 октября 1792 года в Кенигсберге в семье богатого коммерсанта. Его мать родом из Копенгагена, сестра талмудиста и литературоведа Исаака Ойхеля, друга Мендельсона. Сначала Левальд последовал желанию своих родителей - они хотели сделать его коммерсантом - и начал работать в банке двоюродного брата. Когда тот послал его по коммерческим делам в Варшаву, Левальд поступил на русскую службу, стал секретарем барона фон Розена в штаб-квартире фельдмаршала Барклая-де-Толли и, будучи участником войны против Наполеона, попал в Париж. Тогда он и отказался от желания сделаться коммерсантом - он сделался актером, играл в Брюнне, Вене и Мюнхене; работал директором театра в Гамбурге и Нюрнберге; потом стал редактором "Нюрнбергер Корреспондентен", написал небольшую комедию "Дедушка", издал три тома своих новелл (Гамбург, 1831-1833 гг.) и, наконец, переехал в Штутгарт, будучи уже профессиональным писателем. Здесь в 1835 году он и основал журнал "Европа", который задавал тон в области искусства и литературы. Популярность "Европы" была необычайно велика. Поэт Людвиг Берне написал Левальду открытое поздравительное послание в связи с выходом журнала. 
 Пока неизвестно, когда и каким образом Август Левальд познакомился с Николаем Гоголем. Можно предположить, что имя Гоголя стало известно Левальду как человеку, близкому к театру, в связи с невероятной популярностью "Ревизора", который далеко перешагнул границы России. Так как "Тарас Бульба" в переводе на немецкий язык впервые появился в журнале "Европа", то, вероятно, проводились подготовительные работы по его изданию именно с Августом Левальдом. К сожалению, неизвестно имя переводчика. В конце первой публикации стоят лишь буквы "М. Л.", можно предположить, "Л" обозначает Левальд, однако "М" не соответствует начальной букве его имени. Может быть, это инициалы жены Левальда? Ее имя до сих пор не удалось установить. ...Судьбы, судьбы русских людей! Фрау Фус рассказала мне поразительную историю: - То, что Барбара Анненкова выступала в театре Баден-Бадена два сезона, более чем случайность и более чем страница ее актерской биографии. 
 Прошло уже около ста лет с тех пор, как дедушка и бабушка актрисы жили здесь в доме "Анштет" на Шиллерштрассе, 17. Их сын Павел стал впоследствии отцом Барбары, а дочь Вера вышла замуж и недавно умерла - в возрасте 90 лет... С чего же все началось? 
 Декабрист Анненков был сослан в Сибирь. Его возлюбленной, француженке Полине Гёбль, удалось получить разрешение поехать за ним в ссылку. В своих мемуарах она описывает всю тяжесть бесконечного пути на телегах и санях. В Сибири они поженились, прожили долгую жизнь, родили двенадцать детей и по прошествии многих лет вернулись обратно в Европейскую Россию. 
 Полина Гёбль прославилась благодаря своим мемуарам. Александр Дюма использовал их в своем произведении "Учитель фехтования" ("Метр д'Арм"), вышедшем в 1840 году, и познакомил читателей с необыкновенной судьбой этой смелой женщины. 
 Дедушкой Барбары (Варвары Павловны) был Павел Анненков, который каждый год приезжал со своими двумя детьми - Павлом и Верой - в Баден. 
 Ничто не удерживало его в России тех лет. Как и многие его современники, он подолгу жил на Западе, путешествовал по всему континенту, любил Париж и Дрезден, но сердце его принадлежало Баден-Бадену. Здесь он каждый год снимал верхний этаж в доме фрау Анштет на Шиллерштрассе, 17. 
 Он был большим знатоком литературы и в 1855 году стал первым издателем Собрания сочинений Пушкина. Многолетняя дружба связывала его с Тургеневым. Именно из-за Анненкова великий прозаик и приехал в первый раз в Баден-Баден, поселившись в семье друга, в доме "Анштет". Многочисленные письма, которыми обменивались эти люди в течение десяти лет, ценные фотографии и другие реликвии, которые заботливо сохраняла внучка Барбара, погибли во время разрушительной англо-американской бомбардировки Дрездена 13 февраля 1945 года. 
 Однако остались передаваемые из поколения в поколение воспоминания, которые будут забыты последним потомком этой семьи. 
 Вера Нагель, урожденная Анненкова, дочь друга Тургенева, венчалась здесь в русской церкви. Мадемуазель Флора Календер, которая до недавнего времени проживала в Эберштайнбурге и занималась разведением пуделей, была ее самой близкой подругой. 
 Удивительное совпадение - в год смерти Веры Нагель (1956 г.) погиб и тот старый каштан в саду на Шиллерштрассе, 17, который когда-то посадил ее брат еще при Тургеневе! 
 (Увы, фройляйн Календер найти мне не удалось, - время быстротечно и в этой своей быстротечности - беспамятно.) 
 2 
 ...Фрау Фус любезно записала мне телефон единственной русской, сохранившейся в Баден-Бадене, княгини Трубецкой. 
 Позвонил. 
 - Кто это? 
 - Семенов. 
 - Какой? Из семьи саратовского предводителя дворянства? 
 - Нет, я не из Саратова, а из Москвы. 
 - Ах, из первопрестольной?! Но я стараюсь сейчас никого не принимать, ваше превосходительство... Вы не из графов Семеновых? 
 - Нет-нет... Простите, я не знаю вашего имени и отчества... 
 - Ах, называйте меня просто "княгиня", какое уж тут отчество в старости?! 
 - Мне бы очень хотелось навестить вас, княгиня. 
 - Давайте отнесем ваш визит на осень, ваше превосходительство... 
 - Кто знает, как сложатся дела осенью... Мне бы очень, очень хотелось навестить вас... 
 - Ну тогда приходите попозже, что-то к восьми, так уж и быть, попьем чаю... 
 Княгиня назвала адрес, я приехал пораньше. 
 ...Дом княгини - в самом центре, первый этаж отдан под шикарный магазин; рядом ателье художников, готовят новую экспозицию, пахнет творчеством скипидаром, масляными красками, кислым вином и черствым хлебом - замечательный запах... 
 Я поднялся по довольно-таки грязной лестнице, позвонил в квартиру, услыхал шаркающие шаги, дверь отворилась, и я поразился, увидав аккуратненькую русскую бабушку в старой, довоенной еще московской коммунальной квартире - с огромным таинственным темным коридором, какими-то ведрами на стенах, давно не крашенных, облупившихся. 
 Княгиня шепнула: 
 - Только идите на цыпочках и громко не говорите, здешний дворник страшный человек, он ненавидит меня, я совершенно затравлена. 
 Мы вошли в ее маленькую комнату, и я сразу же вспомнил мою бабушку Евдокию Федоровну Ноздрину - и ее жилье в коммуналке на улице Красина, - столь похожую на эту, хоть и не была бабушка княгиней, а, наоборот, родственницей одного из председателей Совета рабочих и солдатских депутатов в Шуе Авенира Ивановича Ноздрина; и сердце мое сжалось, и вспомнилось детство, и война, и первые налеты на Москву, и маленькая дырявенькая бабушкина сумочка, в которой всегда был образок из Иваново-Вознесенска, а я, будущий пионер, так уж этого бабушкиного образка соромился, так уж стыдился, что нет сейчас сил об этом вспоминать... 
 - Присаживайтесь, у меня есть пара заварок дивного чая, ваше превосходительство... Как вас зовут? 
 Я ответил. 
 - Ульян? Какая прелесть! Вы вроде Феликса Юсупова, я помню, как о нем Кристи и Глебовы говорили - "князь Феликс". Мой папа был северянином, его Петр Великий привез из Скандинавии, граф Кляйнмихель. Это всякие социалисты говорили, что мы из немцев, ничего подобного. Раньше мы звучат, как и полагалось, - "Кленмихель", потом переиначили на немецкий лад, это виноват мерзавец Штюрмер, немец мерзкий, им Распутин вертел, как хотел... А потом я стала Пущиной, да-да, он из тех Пущиных, и любовь к мужу, убиенному на фронте в январе семнадцатого, я пронесла сквозь всю жизнь, хоть и вынуждена была выйти потом за Трубецкого... Но это была жертва, он не мог бы иначе выехать из совдепии, я его, как брата, везла в поезде, в тифу, вшах, ужасе... 
 Княгиня сняла старенький чайник с маленькой электроплитки; разлила по стаканам кипяток; осторожно опустила пакетик с заваркой. 
 - С сахаром я не пью, но для гостя приберегла конфекты, вот прошу вас... 
 Всего к о н ф е к т было пять; ссохшиеся, давно, видимо, хранила... 
 - С Трубецким я не жила, а мучилась, хотя у него была прекрасная мать; вообще очень интересная семья, они жалели меня, зная мою любовь к Пущину... Ах, Пущин, Пущин, я не встречала более таких людей... Знаете, когда у тебя постоянно в памяти человек-идеал, мечта, то ты несчастна, ты никого не сможешь более полюбить, всякий другой будет казаться тебе несовершенным. Я не жила, я существовала, держала в Потсдаме кабинет красоты, рисовала моды, потом стала петь, понятно, под артистическим именем, не писать же на пластинке "княгиня Трубецкая", позор, срам, со свету сживут, особенно славился в ту пору генерал Бискупский, невероятный сплетник, он с Геббельсом дружил, два сапога - пара... А паспорта я так и не получила, живу по нансеновскому, пенсии нет, раньше готовила студентов или мелких клерков, которые по заданию своих фирм ехали в Россию... Они у меня и спали здесь, за ширмой, мне места хватало, тогда я и мяса могла себе порою купить, и рыбы... Вот, не хотите ли приобрести мою пластинку? Двадцать марок, недорого... Ах, даже две хотите?! Как это мало, ну что вы, разве меня кто может помнить в России? 
 У меня не повернулся язык, сидя в этой нищей конуре, спросить ее о произведениях русской культуры. Три рисуночка, вырезанные из журналов, были приклеены к грязным обоям; несколько книжек; тазик для умывания; плитка; старенькая койка, застеленная шершавым, чуть ли не солдатским одеялом... 
 ...Провожая меня, княгиня с заговорщическим видом шепнула: 
 - Приезжайте весною, я начну в ы х о д и т ь, отправимся тогда на площадь и всласть поедим жареной картошки, я это так люблю, это ведь теперь для меня праздник... Идите тише, демон дворник может наброситься, такой отвратительный человек... 
 Дверь она закрыла бесшумно, шагов я не слышал, она словно бы босиком шла... 
 Кляйнмихель, Пущин, Трубецкой... 
 (Спустя год я встретил в Женеве, в отеле "Ричмонд", на аукционе русских икон двух старушек в аккуратно чиненных туфельках; они начали т о р г о в а т ь икону Иверской богоматери. Веселые канадские лесорубы, весело переговариваясь, с р у б и л и "конкуренток", легко накинув сотню долларов. 
 Старушки - с пунцовыми щеками, в глазах - слезы, седые, скорее даже серебряные волосики под мелкой сеточкой - ушли тихо, как мышки, а вслед им смеялись "победители" в торге... 
 Жутко это было мне видеть.) 
 Глава 
 в которой рассказывается о том, что мир коррупции также не прочь вложить "черные деньги" в приобретение похищенных культурных ценностей 
 1 
 ...Угроза дальнейшего растаскивания наших ценностей по виллам нуворишей и сейфам банков очень велика не только в связи с "героиновыми" деньгами. Ныне по миру ходит гигантское количество "черных денег", рожденных взятками, аферами, противозаконными спекуляциями. Огромные деньги, вырученные "черным" путем немедленно вкладываются в недвижимость, сплошь и рядом на подставных людей, никаких следов: мафиози, торговцы наркотиками дали некий "рецепт поведения" взяточникам. 
 Сейчас на аукционах часто сталкиваются интересы "героиновых" бизнесменов и тех, кто берет в лапу от крупнейших корпорации мира. И те и другие отправляют своих людей на торги, там идут бои, цены взвинчиваются, а в результате искусство оседает в домах коррумпированных "боссов" или опиумных эмиссаров мафии - бесценные полотна и иконы из наших музеев... 
 Чтобы представить себе, каков размах взяточничества на Западе, стоит еще раз вернуться к событиям недавнего прошлого. 
 Несколько лет назад за день до начала слушания дела "Локхида" вице-президент корпорации Роберт Вотерс застрелился в своем доме. 
 В феврале 1979 года японский бизнесмен М. Шимада выбросился из окна своего офиса в Токио. Это первая жертва нового скандального расследования, которое началось в связи с коррупцией и взяточничеством. Теперь, однако, японских политиков подкупали не агенты "Локхида", а представители другой, не менее могущественной американской корпорации - "Дуглас". Суммы, которые были "введены" в дело, - астрономические; взятка "стоит" не менее ста тысяч долларов, а то и больше. 
 А началось данное конкретное дело "Локхида" - одно из многих темных дел в начале века... 
 ...Солнце тогда было ярким, но не пекло еще. Тишина казалась особенно слышимой, оттого что трещали кузнечики. А потом, словно коленкор разорвали, это Алан Локхид запустил пропеллер своего первого самолета. Тогда, в 1912 году, два брата, энтузиасты "парения в воздухе", Алан и Малколм Локхиды пролетели несколько минут на аэроплане. Затем к ним присоединился талантливый архитектор Джон Нортроп. 12 апреля 1918 года их самолет Ф-1 (праотец нынешних "фантомов") пролетел за 118 минут 221 милю. Это был рекорд. Вскоре наступил кризис, банкротство, и дело изобретателей перешло с молотка в руки банкира Роберта Гросса. 
 Дерзкая идея покорения скорости и преодоления пространства не волновала банкира. Его интересовало другое - сбыт продукции через рынки, принадлежащие ему, а не Дональду Дугласу или Вильяму Боингу, двум грозным конкурентам, монопольно захватившим рынок в Америке. Гросс решил пробиться в Европу. Кое-что ему удалось сделать, однако этого было мало: прибыль прибылью, но ведь конечная цель - сверхприбыль. И в конце тридцатых годов он повернул "Локхид" к военной промышленности, к тому, от чего отказывались в свое время "поэты воздухоплавания", именами которых новый владелец по-прежнему пользовался как прикрытием. 
 Гросс отправился в Лондон с предложением начать строительство истребителей. Там снисходительно усмехнулись: "Войны не будет". Тогда он перелетел через Ла-Манш и обратился с подобным предложением к гитлеровцам. Те хотя и не утверждали, что войны не будет, тем не менее отвергли предложение "Локхида": нацисты сделали ставку на "мессершмитты" и "юнкерсы". Вернувшись за океан. Гросс сумел заинтересовать военным проектом людей из правительства и получил подряд на строительство истребителей для США. Это принесло ему 2 миллиарда. А истинные сверхприбыли дала война. 
 1945 год оказался для Гросса черным годом: победа, мир. Бросив инженеров на поиск в области реактивной техники, "Локхид" показан Пентагону свои новые самолеты. Их нужно было опробовать: вскоре началась война в Корее. В 1950 году "Локхид" получил задание расширить заводы по выпуску военных машин. Тогда появился Дан Хаутон, "отец" транспортного гиганта "Геркулес", самолета, использовавшегося для стремительной переброски "зеленых беретов" в горячие точки - Корею, Ливан, Гватемалу... Однако модель нового истребителя "старфайтер", разработанная "Локхидом", гробилась чуть ли не ежедневно на испытательных аэродромах. У Пентагона же был выбор: и "Боинг", и "Дуглас" предлагали свои модели истребителей. Гросс подсчитал, что если не продать 3 тысячи своих "старфайтеров", то концерн обанкротится. Выход один - используя политиков, руководителей ЦРУ, дипломатов, выйти с неудачной моделью на мировой рынок. С этой целью провели операцию "Камуфляж". Истребитель чуть задекорировали, у г р о з н и л и внешне и звуково. Оставалось решить, кому продать "тухлый товар". Понятное дело - союзникам. И вот начинает работу своя пресса: "коммунистическая угроза", "баланс сил в пользу СССР", "наступательные тенденции русских" - словом, все как полагается во имя сверхприбылей. 
 ...Середина пятидесятых годов, "холодная война", доктрина Аденауэра в ФРГ, клокочущий реваншизм в Японии. Итак, для "Локхида" стратегические цели определены: Бонн и Токио. Вопрос тактики - через кого и как продать "тухлятину" типа "старфайтер". 
 В Японии было удобнее. Как-никак остров, изоляция, меньше чужих глаз, влияние генерала Макартура. Он еще недавно обещал сделать страну нейтральной "Швейцарией Дальнего Востока", но вскоре уже призывал превратить Тихий океан в "англосаксонское озеро". 
 На кого же ставили американские монополисты в Японии? 
 Иосио Кодама был лидером местных фашистских молодежных групп. Много лет работал в "Маньчжоу-Го", попал там в сферу наблюдения американской военной разведки, по ее поручению организовал широкую шпионскую сеть в Китае, выезжал во Вьетнам, нелегально жил на Филиппинах. 
 "Ко", "Кодама орган", расположенный в "Син-Асна отель", стал центром суперразведки. При этом Кодама не забывал о своем бизнесе: покупал героин в Токио, перепродавал его за границей, затем эту валюту реализовывал на черном рынке Японии, приобретал оружие, тайно вывозил его из страны, получал за винтовки золото, а уж золото менял на алмазы, которые хранил в своем сейфе. 
 И при этом постоянно, страстно, надрывно страдал о горькой судьбе любимой нации - в речах ли, в статьях, в беседах с власть имущими. Те же внимали его словам со слезами, - национализм угоден людям малой культуры и большой власти. 
 Но война кончилась. Кодаме пришлось отдать свои алмазы и снять с личного счета 175 миллионов долларов. Эта взятка не только спасла ему жизнь, но и принесла звание финансового советника кабинета министров. Он стоял у колыбели либерально-демократической партии, премьер Киси был его ближайшим другом. И вот к этому-то человеку и прибыл Джон Хал из Лондона. Оставаясь в глубине души антиамериканцем, уповающим на господство Японии в Азии и на Тихом океане, Кодама, играя роль верного "Локхиду" человека, провел головоломную операцию. С помощью этой компании, имевшей связи с Белым домом, он способствовал назначению начальником Генерального штаба генерала Минору Генды (того самого, который спланировал нападение японской авиации на американский флот в Пирл-Харборе и уничтожение там многих тысяч американских моряков и летчиков). Вскоре Генда отправился с официальным визитом в США, посетил штаб-квартиру "Локхида" в Калифорнии, сел за штурвал "старфайтера", поднял его в воздух, посадил и сказал газетчикам: "Это лучший самолет, какой мне приходилось когда-либо видеть". 
 Судьба "старфайтера", или, как его называли иначе, "делателя вдов", "летающего гроба", "тухлятины", была решена. Япония купила бракованный товар, Минору Генда получил высший орден ВВС США. 
 Итак, Япония оказалась той сценой, на которой "Локхид" провел генеральную репетицию по "мирному" захвату рынков сбыта. 
 Настаю время играть премьеру в Бонне. 
 ...Американский писатель и журналист Дэвид Боултон назвал Франца-Йозефа Штрауса "крестным отцом" корпорации "Локхид" в ФРГ. Однако, поскольку вина Штрауса оказалась недоказанной, я ограничусь лишь констатацией фактов, опубликованных в западной печати, для того чтобы затем выяснить, кому и зачем понадобилось поставить Штрауса под удар в критическое для ФРГ время. 
 Итак, хронология. 
 1945 год. Сотрудник американской разведки при оккупационных властях в Западной Германии Эрнест Хаузер обратил внимание на активного, быстрого в реакции, остроумного переводчика. Звали этого человека Франц-Йозеф Штраус. В голодные дни оккупации Хаузер приглашал Штрауса в американские казармы, подкармливая исхудавшего мужчину, на котором пиджак висел как на вешалке. Когда у Хаузера - после очередного развода и новой свадьбы - родился сын, крестным отцом стал Штраус, и в его честь мальчика назвали Франц-Йозеф. 
 Именно Хаузер и подтолкнул Штрауса к общественной деятельности. А подтолкнув, вернулся в США, воевал в Корее, продолжая служить офицером разведки, потом в звании майора демобилизовался: его отец был австрийским эмигрантом, о первых ролях Хаузер-сын не мог мечтать, а третьи роли его не удовлетворяли, даже в разведке. Он поступал на работу в авиакомпанию, написал об этом Штраусу; тот теперь был уже не в Мюнхене, а в Бонне - в кресле военного министра. Встреча друзей состоялась во время официального визита Штрауса в США. Беседовали с глазу на глаз. Во время этой беседы Штраус и предложил Хаузеру перейти на работу в "Локхид". Почему это было важно Штраусу? Во-первых, потому что "Локхид" имел свой офис в Кобленце, а во-вторых, там же был расположен офис НАТО, связанный с производством боевых истребителей. После беседы Штраус написал президенту "Локхида" Гроссу - прямо там, в Калифорнии. Возвращаясь в Бонн, он сделал остановку в Нью-Йорке, где его ждал ответ Гросса: президент согласен на то, чтобы Эрнест Хаузер стал представителем "Локхида" в ФРГ. 
 Через месяц "старый друг" прилетел во Франкфурт. На аэродроме ему передали письмо, он вскрыл конверт: "Приветствую! Ф. И. Ш.". В обязанность Хаузеру вменялись таможенные проблемы, однако на самом деле он был связником между "Локхидом" и Штраусом - так, во всяком случае, утверждает Хаузер. Более того, он утверждает и поныне, что ХСС, партия Штрауса, получала деньги от "Локхида" за то, что председатель этой партии, будучи министром обороны, открыл небо ФРГ для "старфайтеров", тех самых "летающих гробов", которые то и дело взрывались на аэродромах Японии. Однако, повторяю, слова, не подтвержденные фактами, остаются словами. 
 ...Борьба за рынки сбыта разгоралась стремительно. Была необходима еще более надежная страховка. Тогда Томас Джонс, генеральный директор дочерней фирмы "Локхида" "Нортроп", пригласил к себе консультантом Кермита Рузвельта, внука президента Теодора Рузвельта, ведущего специалиста ЦРУ по переворотам в Латинской Америке и на Ближнем Востоке. Именно через него "Локхид" и "Нортроп" смогли нажать на шаха Ирана, и тот закупил партию самолетов. Именно К. Рузвельт продавал фирме наиболее секретные данные ЦРУ о деятельности иностранных правительств. 
 Куда же были обращены главные интересы "Локхида" - "Hopтропа"? Италия, Нидерланды, Саудовская Аравия. 
 Саудовская Аравия - понятно: нефть. 
 Ясно, почему ЦРУ было заинтересовано в проникновении "Локхида" в Италию: стратегическое положение средиземноморской страны говорило само за себя. 
 Но Нидерланды? Почему "Локхид" начал операцию в Нидерландах? Операцию дорогостоящую и рискованную, ибо главным агентом корпорации стал не кто-нибудь, а принц Бернард. Газеты писали, что если проанализировать вопрос глубже, то можно допустить: Бернард не только влиял на принятие решений, угодных "Локхиду" в Амстердаме, но и делился своими связями и знаниями, которые он получил в Индонезии, бывшей голландской колонии. 
 ...Летом 1965 года представитель "Локхида" в Джакарте Нэд Ридингс встретился с президентом концерна "Мусин" Августом Дассадом, многолетним агентом авиакорпорации в Индонезии. Визит был обоюдоважным - ВВС Индонезии решали вопрос: покупать ли французские "каравеллы" либо остановиться на самолетах "Локхида"? В течение нескольких месяцев Ридингс и Дассад разрабатывали стратегию: как "угробить" французов и вынудить Индонезию купить продукцию "Локхида"? Однако, судя по тому, какую взятку потребовал Дассад, шансы были на стороне французов. Такого рода взяток "Локхид" раньше не платил. 
 Пока этот вопрос обсуждался, в штабе "Локхида" один из "плавающих" агентов корпорации сообщил из Парижа, что там в составе индонезийской правительственной делегации находится и Дассад, который принимает участие в переговорах с французским правительством о получении кредитов. Разведка "Локхида" установила, что Дассад представляет не только их интересы, но - в равной мере - интересы французских конкурентов, в частности "Сюд Анион", которая связана с "каравеллами". Рвать с Дассадом? Рискованно. Надо искать другие пути, надо помогать иным тенденциям. И люди "Локхида" вместе с посольством США и американской разведкой в Джакарте напряженно следили за незримыми событиями. После того как Сукарно был свергнут, Дассад первым из бизнесменов получил заграничный паспорт и выехал в Японию для переговоров о нефти. ЦРУ в Джакарте известило "Локхид": "Дассад входит в число людей, которым доверяет новая власть, армия в частности". 
 Нэд Ридингс по указанию своих шефов встретился с одним из влиятельных военных авиаторов. Тот внимательно выслушал предложения "Локхида" о продаже Индонезии новых реактивных самолетов, вскользь поинтересовался, кто получал раньше комиссионные, в каком размере. Согласно кивнул, когда Ридингс ответил, что никаких комиссионных "Локхид" никому не платил, прекрасно зная, сколько получал Дассад, и заметил, что в будущем ни одно частное лицо в Индонезии не будет иметь права получать комиссионные, поскольку ВВС создают свою компанию, которая намерена брать три процента с каждого контракта, "сущую ерунду", что-то около 160 тысяч долларов со сделки. 
 И началась битва за людей в ВВС - уже без помощи Дассада (надо уметь предавать друзей, если того требует дело). Была найдена "нейтральная" авиакомпания: ее купили на корню. Превратившись в филиал "Локхида", именно она платила "нужным" десять процентов комиссионных. Но конспирация прежде всего. "Локхид" не должен иметь никаких связей с этой "нейтральной" компанией. Поэтому в Гонконге была создана новая авиакомпания ЛААЛ. Выплата "комиссионных" с той поры проходила по "цепи": "Локхид" переводил комиссионные на счет "ЛААЛ (№06626-16348 в "Бэнк оф Америка", 101-я Вест-Севенс-стрит, Лос-Анджелес), после этого ЛААЛ зачисляла эти деньги для взяток на свой счет в Гонконге, а уж оттуда переводила в Сингапурский банк - для "нейтральной" компании, которая и отдавала комиссионные тем, кого удаюсь купить... 
 ...На кого ставил концерн в своих заграничных акциях? Лишь на яростных антикоммунистов, сплошь и рядом с нацистским прошлым. Именно такого рода люди становились ключевыми агентами - вербовщиками концерна. 
 ...Генерал Джулио Фанали, занимавший в правительстве Румора ключевой пост в авиации, был боевым летчиком Муссолини. Именно поэтому секретные службы США "посоветовали" правительству отдать ему, бывшему фашисту, пост министра в республиканском кабинете. Вполне "надежный" человек: связан с фашистом Боргезе - главарем крайне правых террористов, кандидатом в парламент от неофашистской партии. Именно к нему и подошли люди "Локхида". Генерал обещал помощь в приобретении Италией самолетов "Локхида", но взятку демонстративно отказался взять - немыслимое дело! 
 Однако когда по прошествии времени полиция проводила обыск на вилле Грациани, там, среди документов, которые крупнейший промышленник Италии не успел уничтожить перед скоропалительным выпетом за границу на своем самолете, были найдены счета, из которых явствовало, что те из правительства Италии, кто "отказывался" брать взятки непосредственно от "Локхида", принимали деньги от специального агента корпорации словно заработную плату: Джулио Фанали, столь драматично сыгравший отказ перед людьми "Локхида", брал свои 15 миллионов лир в год от Грациани. 
 А кто такой Грациани, наиболее доверенное лицо "Локхида" в Италии? Он служил в десантных войсках Муссолини, затем проходил практику в частях СС как диверсант, работал в германском посольстве в Риме, но служил себе, думая о будущем: продавал пропуска на передвижение по стране за 50 тысяч лир каждый. Деньги, полученные с несчастных, бежавших от фашистского террора, дали ему возможность приобрести документы и найти "свидетелей" его "партизанской" деятельности. С этими документами он пришел к американцам в 1944 году, получил их поддержку и начал сотрудничать в сфере бизнеса. 
 ...Случаен ли скандал с "Локхидом", разыгравшийся не столько в США, сколько здесь, в Западной Европе? И да, и нет. Попытка увязать неизбежность разоблачений "Локхида" с "уотергейтским делом" слишком уж лежит на поверхности. Самовыворачивание людей "Локхида" носило форму прямо некоего аутодафе. А ведь сколько ни билась сенатская комиссия, расследовавшая дело концерна ИТТ, игравшего ключевую роль в свержении правительства Сальвадора Альенде, сколько ни старалась доказать его прямую связь с ЦРУ, ни один из лидеров корпорации не сделал заявления, которое бы проливало свет на то, как подготавливался контрреволюционный переворот. 
 Когда же сенатор Черч начал расследование дела "Локхида", сенсационные разоблачения - с именами контрагентов, адресами, номерами банковских счетов посыпались, словно рождественские подарки из мешка, принесенного Дедом Морозом, которого, правда никто в глаза не видел. Странный Дед Мороз! Откуда он, кто отрядил его в сенат с такого рода "подарками"? 
 При этом надо заметить, что сенатор Черч добивался выдвижения своей кандидатуры от демократов на выборах 1976 года. Сенсационное разбирательство дела "Локхида", как полагал он и его штаб, делано его общенациональной фигурой, не менее популярной, чем Хэмфри или тогда никому не известный аутсайдер Джимми Картер. Черч раскручивал дело, понимая, что оно, привлекая всеобщее внимание, выводит его в форварды. 
 Он, однако, недоучел фактор времени: борьба за лидерство на выборах предполагала забвение всех других дел, кроме борьбы за себя. Недоучел он и возможности массированного нажима: Киссинджер - теперь уже открыто - написал личное письмо верховному судье Эдварду Леви, в котором, подвергая, естественно, критике систему коррупции, указывал, что "опубликование имен, вовлеченных в дела "Локхида" и "Нортропа", нанесет серьезный ущерб США в вопросах международной политики". 
 Черч не мог не прислушаться к тем, кто стоял за Киссинджером, - слишком серьезные силы. В работе комиссии возникла пауза. Но тут случилось неожиданное: вдруг объявился Хаузер, сошедший уже со сцены и ЦРУ, и "Локхида". Он опубликовал свой сенсационный дневник о "работе" не только со Штраусом, но и с принцем Бернардом, и опубликовал свой дневник не где-нибудь, а в "Уолл-стрит джорнэл". Потом он дал интервью телевидению. И после этого Карл Котчиан, тогдашний президент "Локхида", открыл имена своих агентов в Японии. "Я полагаю, - заявил он, - что это принесет свои резоны для Соединенных Штатов". Словом, создавалось впечатление, что те, кто формировал новую администрацию, решили уже тогда собрать для себя новые команды в Европе и Японии. 
 Слушание дела "Локхида" продолжалось. Никсон уже ушел. И Форд, судя по всему, был обречен на поражение. Новая администрация, не выбранная еще, не известная еще никому, уже тогда думала не только о "домашних" делах, но и о своей внешнеполитической стратегии. 
 Что происходило в 1975 году в ФРГ, когда Хаузер выступал со своими сенсационными разоблачениями? Ситуация в обоих блоках бундестага была сложной, все более заметными стали трения между ХСС и ХДС. Близились выборы в бундестаг. 
 Что происходило в Италии, когда туда перекинулся скандал с "Локхидом"? Наращивание левых сил. Приближение выборов. Вполне реальным было создание единого кабинета левых. Что могло помешать этому? Дестабилизация, которая предполагала расшатывание общества, дабы возникла "тяга к сильной власти, способной навести порядок". Дело сделано - "выплескивают чернила" на бывшего премьера Румора, разоблачают его как агента "Локхида". 
 ...Что происходило в Японии, когда люди "Локхида" раскрыли своих тамошних агентов? И там - предстоящие выборы, и там, следовательно, необходима дестабилизация, и там нужно подготовить к власти новых людей. 
 И в высшие эшелоны власти рвутся эти "новые люди" ЦРУ - "Локхида", словом, военно-промышленного комплекса. 
 Известно то, что "орехи" (на жаргоне мафии "сто тысяч долларов"), полученные от ВПК, дяди-взяточники вкладывают не только в земли, бриллианты, дома; а "шастают" и по аукционам в поисках того, что можно хранить вечно, Рембрандт и Рублев, Тициан и Репин... 
 2 
 ...Договорились со Штайном начать классификацию ряда обнаруженных материалов, чтобы свести воедино главные вопросы: кого искать, в каких архивах, по каким годам. 
 Впору заводить портативную ЭВМ, ибо документы того стоят. 
 Вот, например, лишь часть отчета за 1942 год о "работе", проделанной ЭСТРР - "айнзац-штаб рейхсляйтера Розенберга": сначала в архиве Т.454/Р. II Вл. 8553 ф.ф. сообщается, что шефом подразделения в Белграде, Афинах и Салониках стал доктор Ботхер; в декабре 1941 года в Брюсселе и Амстердаме "трудился" доктор Вундер; именно он весной сорок второго был передислоцирован налаживать грабеж в Минск и Ригу, а затем в Киев и Харьков. 
 Именно этими "докторами", а также подключенным к ним "доктором" Энгельбахом лишь в период с 31 декабря 1941 года по 1 января 1943 года были инвентаризованы и похищены исторические архивы и библиотеки из Ораниенбаума, Петергофа и Нарвы. (На вагонах стояла маркировка: "Доставить в Берлин, в Прусский государственный архив".) 
 А в замок Кенигсберга и столь интересующий меня Кольмберг были отправлены коллекции живописи, Янтарная комната, коллекция мебели, собрание икон Петра I, "в с е г о 6 5 0 ш т у к" (я даю дословный перевод! Именно так сказано в нацистском документе о работах Грека и Рублева. - Ю. С.), собрание фарфора Екатерины II. 
 Из Киева в замок Анненхайм отправлено 125 ящиков с ценностями, во Франкфурт-на-Майне - 35 ящиков, из Новгорода во Франкфурт-на-Майне вывезено 6 ящиков, из Парижа в Анненхайм Доставлено 107 ящиков. 
 Только с 1 апреля по 1 июля сорок третьего года в Берлин поступило 306 ящиков с ценностями. 
 Одно время часть ящиков была складирована в берлинском районе (Вильмерсдорф). Там находилась "небольшая часть" - 4783 ящика с живописью, иконами, книгами, коврами, коллекциями! 
 Это - только в Берлине, в одном из его районов, в Вильмерсдорфе. 
 А сколько в других местах? 
 Как начинать крутить клубок? Где архивы, относящиеся к той поре, когда ящики с ценностями были передислоцированы в другие места? Кто их сопровождал? Кто принимал картины, книги, иконы в новых хранилищах и давал расписку о получении сокровищ культуры? Давалась ли расписка? Не могла не даваться. Значит, может быть, стоит искать в архивах тех районов и городков, где гитлеровцы укрывали краденое? Но в Баварии, например, это сделать крайне трудно: то там, то здесь арестовывают ответственных сотрудников бургомистратов, если даже и не бургомистров, - тот эсэсовец, этот гестаповец; тридцать пять лет Фемида играет с ними в жмурки. 
 Каждый, кто поднимает архивы в баварских городках, - подозрителен, особенно если дело связано с войною, с памятью... 
 Глава, 
 в которой рассказывается о памяти 
 1 
 ...По дороге от Нюрнберга к Байрейту я снова натолкнулся на колонну американских грузовиков: набитые молодыми солдатами, они перегородили дорогу маневры НАТО; огромные танки, бронетранспортеры, джипы двигались в направлении границ ГДР. 
 Молоденький офицер махнул мне рукою, чтоб я прижался к обочине. 
 Я прижался. 
 - Куда это вы? - спросил я. 
 Парень, видимо, стосковался без английского языка, белозубо улыбнулся мне, ответил: 
 - Курс - на Эльбу. 
 - Но ведь Эльба в другом государстве... 
 Парень стремительно обернулся: 
 - Так ведь - учеба! 
 - А вы помните, где встретились русские и американцы в сорок пятом, когда добивали Гитлера? 
 - Да разве мы встречались с русскими?! - Парень удивился невероятно, даже глаза его округлились. 
 - Вы с какого года? 
 - С шестьдесят первого, а что? 
 Я не знал, как мне ответить ему. Это конкретное, жесткое, типично американское "а что?" поставило меня в тупик. Беспамятство - страшная штука; на беспамятстве может родиться фашизм, инквизиция; беспамятство - повивальная бабка тирании. 
 Я отчетливо, до мельчайших деталей, и по сей день помню командировку в США накануне празднования тридцатилетия нашей совместной победы над фашизмом. Я прилетел тогда от "Правды", и в первую же ночь в Нью-Йорке мне пришлось ответить на вопрос старого американца: "А что вы помните о прошлой войне?" 
 Мы-то помним. Мы и молоденького командира торпедного катера РТ-109 Джона Кеннеди помним, и то, что он спас товарища во время боя и за это был награжден боевой наградой (когда я днем позже встретился с помощником президента по военным вопросам генералом Честером Клифтоном, он рассказан, что Кеннеди, посмотрев в Белом доме фильм о своем катере, усмехнулся, заметив: "Слишком драматично, чтобы быть правдой, но хорошо хоть, что актер не имитирует меня, а просто-напросто воссоздает образ юноши, который считал своим долгом сражаться против нацистского агрессора, и хорошо, что создатели фильма помнят тех, кто погиб"). Мы помним и то, что предано забвению в Америке: рядовой первого класса Питер Ситник был награжден маршалом Коневым орденом Славы III степени приказом №060 по Первому Украинскому фронту от 13 мая 1945 года, славным солдатским орденом с выбитыми на нем цифрами: 274485. Где Ситник? Я не смог найти его в Штатах, никто не знал о нем, о его подвиге, никто не помнил солдата. 
 Мы - помним. 
 ...Я стоял на обочине дороги, которая вела к границам социализма, и по этой дороге р ы ч а л и танки, и м и т и р у я удар по "красным", и вспоминал, как тогда, накануне торжеств Победы, я сидел в сенате, в кабинете Эдварда Кеннеди, и беспрерывно звонили телефоны, и сновали сотрудники штаба сенатора, и трещала пишущая машинка - словом, жизнь была отлажена так, как она обязана быть отлаженной по американским стандартам. 
 Кеннеди, воспринявший от убитых братьев умение формулировать концепцию словно эстафету, помог себе рубленым жестом руки: 
 - Мы обязаны помнить прошлое, чтобы ясно понимать настоящее и увереннее смотреть в будущее. Такую именно возможность дает нам победа над гитлеровцами, ибо это была наша общая победа, так как мы были союзниками, членами одной антигитлеровской коалиции... 
 Под "углом памяти" я и провел тогда поездку по США, и было это несколько лет назад, когда р а з у м за океаном все-таки превалировал над маниакальностью военно-промышленного комплекса и ему услужающих администраторов, одержимых ракетно-нейтронной "паранойей". 
 Помню встречу с одним из ведущих американских обозревателей - Питером Лисогором; он тогда был аккредитован при Белом Доме; во время сражения с гитлеризмом работал военным корреспондентом. 
 - Мы не знали войны так, как знал ее ваш народ, - говорил он мне в штаб-квартире американской журналистики, близкой к президенту, в вашингтонском "Нэшнл пресс билдинге". - Мы не пережили всего того, что пережили вы. Поэтому многие в Америке относятся к памяти о воине иначе, чем у вас... Путь - с точки зрения разума - сейчас один: это путь назад, к Эльбе, к победному апрелю сорок пятого... Если бы мы всегда придерживаюсь этого пути, не было бы ни войны в Корее, ни кровопролития во Вьетнаме, ни вооружения, ни балансирования на грани катастрофы. 
 (После того как значительная часть моих собеседников, к числу которых относились писатели и актеры, бизнесмены и журналисты просили не называть их имен в советской прессе ("мне не надо лишних осложнений"), я всегда спрашивал: можно ли передать их слова советскому читателю? П. Лисогор на мой вопрос ответит положительно.) 
 ...Мультимиллиардер Дэвид Рокфеллер принял меня весной 1975 года на 56-м этаже "Рокфеллеровского центра". 
 - Да, победа над гитлеризмом была воистину великой победой, - сказал он мне, - и знаменательно то, что мы были боевыми союзниками в борьбе против общего врага. Отношения между нашими странами переживали периоды подъема и спада. Последние годы должны быть отмечены как период подъема. Двусторонние встречи принесли свои плоды. От конфронтации мы перешли к мирным дискуссиям. Я принимал участие во встречах с советскими людьми в Ленинграде, Тбилиси и Киеве, и я доволен этими встречами. Бесспорно, развитие торгово-экономических отношений между нашими странами должно идти рука об руку с разоружением: трудно, а точнее, невозможно одновременно следовать двумя путями - вооружаться и при этом развивать мирную экономику и торговлю. 
 ...Адмирал Дэвиэс отвечает за контроль над вооружениями и разоружением в Государственном департаменте. 
 - Когда началась война, я ходил с конвоями к Мурманску, - рассказывал он, когда мы встретились в госдепартаменте. - Это была трудная работа: немецкие подводные лодки пробирались в центр конвоя, пускали ракеты, северное, свинцовое море озарялось зеленым светом, и в этом мертвом свете видно было, как пенилась вода, разрезаемая смертоносным телом торпеды. 
 Я помню, как взрывались наши корабли, как гибли в студеной воде люди молодые американские моряки, которые перебирались из Штатов в Канаду (это было еще до вступления США в войну против Германии) и оттуда отправлялись воевать против Гитлера. Как только эта страна (очень часто американцы говорят о своей родине именно так: "зис кантри". - Ю. С.) вступила в войну, наши молодые моряки сняли канадскую форму и надели нашу, американскую - мы стали вашими боевыми союзниками. 
 - В первые месяцы войны у вас были сомнения, - спрашиваю я, - выстоим ли? 
 Адмирал отвечает сразу же: 
 - У меня сомнений не было - я помнил урок Наполеона. 
 - Вы бывали в Мурманске? 
 - Нет. Я только видел этот героический город с моря - мы конвоировали корабли с вооружением и тут же поворачивали назад. Но я был в Ленинграде, уже после войны, я посетил Пискаревский мемориал - это поразительно: люди сражались за каждую пядь земли... да, такого страшного катаклизма, которым пережил мир тридцать лет назад, нельзя допустить более - никогда и нигде. 
 Вспоминая о тех далеких годах, мы воздаем должное памяти президента Франклина Делано Рузвельта. Воздают ему память и те американцы, которые п о м н я т. В Далласе, после того как я кончил заниматься интересующим меня много лет вопросом о ц е л е н а п р а в л е н н о с т и заговорщиков, убивших Кеннеди, американцы познакомит меня с федеральным судьей С. Хьюдж - той, которая стояла в самолете Кеннеди, а напротив нее был бледный Джонсон, и судья привела к присяге нового президента, и тихо было кругом, и жутко, оттого что случившееся еще не осознаюсь как трагедия и казалось страшным, навязчивым кошмаром. 
 На стене кабинета федерального судьи - большой портрет Ф. Рузвельта с дарственной надписью. 
 - Что вы хотите сказать о Рузвельте? - спросил я судью Хьюдж. - Что вы можете сказать об этом великом американце, члене Большой Тройки? 
 Секунду помедлив, судья Хьюдж ответила: 
 - Рузвельт - это Рузвельт. 
 (Сын президента Эллиот Рузвельт писал в свое время: "Мы были очень довольны, что русские приняли план челночных бомбардировок и согласились предоставить свои истребители для прикрытия наших бомбардировщиков... Для русских лозунг "Все для фронта!" означает действительно все для фронта, в самом буквальном смысле слова... У всех нас создалось впечатление, что русские явно стремились сойтись с нами поближе, сотрудничать с нами. Они выражали свое уважение к американцам, к американским машинам и к высокой организации американской промышленности".) 
 ...Память... Мы помним и чтим имена американцев, удостоенных высшей награды США - "Медали Почета". Мы помним бригадного генерала Фредерика В. Кастла: он отдал свою жизнь, но спас членов своего экипажа; мы отдаем должное подвигу сержанта Роберта X. Диаса, погибшего во время уличных боев в Германии; мы восхищаемся мужеством лейтенанта Джимми В. Монтайса-младшего, перерезанного автоматной очередью 6 июня 1944 года около французского городка Кольвиль-сюр-Мер, в дни вторжения союзников на континент... Помнят ли американцы своих, да и наших героев? Отдают ли должное их светлой памяти? 
 ...На этот вопрос, как и на большинство вопросов, относящихся к США, нельзя было отвечать однозначно. 
 Помню, впрочем, как стало тихо в зале Совета Безопасности, когда постоянный представитель СССР при ООН Я. А. Малик говорил в своей речи о величии победы и о том, чего она стоила советскому народу: "Двадцать миллионов жизней, триллион восемьсот девяносто миллиардов рублей - стоимость войны за четыре года, и 679 миллиардов рублей - ущерб, причиненный на оккупированной врагом территории..." 
 ...Подъехав к Пентагону, увидав барельеф недоброй памяти Форестолла, который выбросился из окна в маниакальном бреду ("идут русские!"), я с особым интересом ждал встречи с заместителем министра обороны США адмиралом Мюрэем. 
 - Здравствуйте, как поживаете? - встретил меня адмирал Мюрэй нашим привычным вопросом, а не принятым "хауду ю ду?". - Рад видеть, прошу садиться. Жаль, что забыл русский - в той мере, чтобы вести на вашем языке весь разговор... 
 Адмирал жил в Мурманске во время войны, совмещая в своем лице должности военно-морского атташе, представителя по ленд-лизу, чиновника Государственного департамента и министерства военно-морского флота. 
 - Было довольно трудно уследить за всеми должностями, - улыбнулся адмирал, - но я был молод, а по профессии я адвокат, так что умел спорить, если надо было. Впрочем, спорить приходилось не так уж часто - чаще надо было работать под бомбами. Нацисты уничтожили две трети города, половина населения была убита вандалами, бомбежки продолжались днем и ночью... У меня были прекрасные отношения с русскими, особенно с адмиралом Головко, - мы, моряки, сходимся легче, чем люди других профессий, потому что приходится много путешествовать, а в путешествиях проще налаживаются добрые отношения... Я хочу помянуть добрым словом моих русских коллег по работе: капитана Новосильцева, Платонова, Сашу Панкратова, Дюгина, Новака, - адмирал задержал руку с фотографией молоденького каплея, - или Новикова? Память, что поделаешь, столько времени прошло... Но я не забыл силу и мужество русского народа в отражении атак нацистов в невероятно трудных условиях. У меня было много друзей среди русских, вместе с которыми я работал во имя нашего общего дела в годы второй мировой войны... 
 Из Пентагона я сразу же поехал в аэропорт - уходил самолет в Сан-Франциско. Сдав багаж, я купил газету "Аттак" (№34, цена 25 центов; адрес: бокс 3535, Вашингтон, 200007, телефон: 703/525.3223). Раскрыв страницу, натолкнулся на рекламу книг для "патриотических читателей", рекомендуемых издателями "Аттак": "Молодой Гитлер, каким я его знал" (автор Кубичек), "История молодости самой выдающейся фигуры XX века"; "Моя борьба" Гитлера "история борьбы Германии за свободу и философия, на которой базировалась эта борьба"; "Пленник мира" - история миротворца Рудольфа Гесса, варварски осужденного союзниками; "Национал-социалистский мир" - новый журнал национал-социалистов, том 3 и 6 - пять долларов каждый. "Прокурор Эдвард Леви, который будет заниматься делами ФБР, - старый коммунист и паршивый еврей!" Что это? Нацистский листок бесноватого Штрейхера, казненного союзниками в Нюрнберге? Очень похоже. "Образование во имя смерти" - название другой статьи. "Чему учат в школах? Тому, что негры имели свою высокую цивилизацию в Африке? Тому, что черные принимали участие в освоении Запада? Тому, что ниггеры подобны нам, белым? Чему учат в школах? Тому, что вторая мировая война была войной "во имя спасения демократии"?! Тому, что в эру Маккартни были "невинные жертвы"?!" Далее газета повторяет программу своей "националистической организации". Пункт первый - борьба против коммунизма и "неолиберализма" повсеместно: в школах, на улице и в правительстве. Что еще? "Храните оружие это ваше право!" Страну захлестнула волна вооруженных грабежей, бандитизма, похищений. Правительство пытается изъять оружие или хотя бы провести регистрацию: до недавнего времени пистолет в Нью-Йорке продавали по предъявлении водительского удостоверения, а то и совсем без этого. "Аттак" против сдачи оружия: "Оно нужно американцам для самозащиты от ниггеров и красных. Надо объединяться в штурмовые отряды, чтобы защищать Америку". 
 Свобода слова? Для гитлеровцев? Не мести ли этих фашистских фанатиков, одержимых маниакальной ненавистью к Советскому Союзу, опасаются те американцы, кто просит не называть их в нашей прессе? 
 - Когда я летал бомбить нацистов, - рассказывал мне американский журналист, который не хотел, чтобы его имя было напечатано, - меня сбили над Германией. Я пробрался во Францию, сражался вместе с маки против гитлеровцев, потом мы решили уходить через Пиренеи в Испанию, а оттуда - в Гибралтар, чтобы снова вернуться в авиацию. Здесь, у границы, нас схватили. Я был в штатском, не знал немецкого, плохо говорил по-французски, и меня бросили в тюрьму в Тулузе, потом перевели в Париж, били, требуя признания, что я - британский шпион. В Берлине, в тюрьме гестапо на Алексе, я смог доказать, что являюсь американским летчиком. Меня отправили в Польшу, в концлагерь близ города Штаргад. Было это в Силезии, сейчас там названия снова стали польскими. Лагерь наш назывался "Шталаг Люфтваффе-4". В нашем лагере было четыре зоны: в одной содержали нас, американцев, в другой - британцев, в третьей - французов, в четвертой - советских. Нас, американцев, унижали, мало кормили, издевались над нами, но это было сущей ерундой в сравнении с тем, что нацисты творили с русскими! Этого я никогда не забуду. Их морили голодом, поднимали в пять утра, и вели в каменоломни, и заставляли ворочать каменные глыбы, и гнали поздним вечером назад, в холодные бараки, а ваши люди - это потрясло меня тогда - шли с песней. 
 - С какой песней? Не помните? 
 - "Калинка, малинка, малинка моя", - тихо ответил мой собеседник и быстро поднялся из-за стола. - Сейчас, погодите, я принесу стакан пива. 
 Он вернулся, и глаза его были красными, и, нервно затягиваясь крепкой сигаретой, он продолжал: 
 - Одиннадцатого января нас погнали на запад - наступала Красная Армия. Наших советских друзей оставили в зоне, окруженной пулеметами. Если хоть кто-нибудь из них остался в живых, я буду ждать весточки. Братство по совместной борьбе, по общему горю - разве такое забудешь... Там осталось несколько тысяч ваших солдат и офицеров. Что с ними? Мне тогда было двадцать лет, но я помню их лица, их глаза, словно и не прошло три десятилетия с тех пор. Целая жизнь, три десятилетия, - тихо повторил он. 
 ...Из Вашингтона я улетел в Сан-Франциско, в самый красивый город США, а оттуда отправился в Лос-Анджелес на машине - через снег в горах к пальмам и жаре, первой весенней, не душной еще но - неожиданной. 
 В Лос-Анджелес, в гостиницу "Амбассадор", в ту самую, где был убит Роберт Кеннеди (я нашел место преступления на кухне, искать пришлось долго, здесь не очень-то помнили холодильник, возле которого Роберт Кеннеди упал на кафельный, скользкий пол), приехал из Сан-Диего, закрытого для нас города, адмирал Самуэл Фрэнкл. 
 - В 1936 году я изучал русский язык, потом был призван на флот. После нападения Гитлера на Советский Союз у нас схватились: "Кто говорит по-русски?" Меня нашли на Гонолулу и срочно вызвали в Вашингтон, а оттуда отправили в Архангельск на корабле под бельгийским флагом, где команда состояла из представителей двадцати двух национальностей, а всего-то было в ней пятьдесят шесть человек: Америка не была еще в войне против Гитлера, надо было сохранять вояж в тайне. В Архангельске меня встретил капитан порта Герасимов - он сейчас умер, славный был человек, хорошо бы узнать, где его дети, что с ними, как сложилась их судьба... Из Архангельска я с большим трудом добрался в Москву, а нашего посольства на нашел - эвакуировали в Куйбышев. Одиссея поездки в Куйбышев, через Горький, слишком пространна, чтобы о ней рассказывать. Седьмого декабря все изменилось, США вступили в войну, а я был откомандирован в Мурманск и Архангельск, где работал с контр-адмиралом Иваном Папаниным. Мы с ним, - улыбается Фрэнкл, - много раз лежали в снегу, бок о бок, когда немцы с бреющего полета обстреливали нас и бомбили: база их располагалась в Петсамо десять минут лёта. Помню трагедию конвоя PQ-17, когда он был разгромлен гитлеровцами. Несколько судов чудом спаслись. Я с врачом полетел на Новую Землю собирать оставшихся в живых. Нашел два судна: одно покрашено в белый цвет, чтобы не было видно "юнкерсам" с воздуха, а второе чудом спаслось, потому что во время налета команда подожгла бочки с нефтью - гитлеровцы решили, что и с этими покончено - прямое попадание. Я всегда храню в сердце память о стране и народе, вместе с которым мы вели борьбу за спасение жизни на земле... 
 ...Эл Хирт - преемник великого Луи Армстронга, "Сачмо", и родился Эл тоже в Новом Орлеане, и музыкой начал заниматься здесь с пяти лет, и отсюда уезжал получать почетный диплом "доктора" в консерваторию, сюда возвращался из далеких гастрольных поездок, здесь открыл клуб "501" на Бурбон-стрит, во французском квартале, который на самом-то деле более похож на квартал севильский, но поскольку Новый Орлеан называют в шутку "Европой для тех американцев, у которых нет денег на поездку в Старый Свет", никто не оспаривает примат испанского: важно, что по узеньким улочкам, среди двухэтажных, середины прошлого века домиков, цокают копытами лошади, запряженные в старинные экипажи, но иллюзия эта кончается, когда вы выходите к порту и видите старенький пароходик Марка Твена, пришвартованный к новой махине."Адмирала", и вместо обещанной экскурсии по местам твеновских героев "Адмирал" протащит вас по громадине порта (второй по величине после нью-йоркского), и станет вам немножечко грустно - так бывает всегда, когда прощаешься с детством, на худой конец - с иллюзией оного... 
 Вокруг клуба Эла Хирта множество клубиков, клубишек, клубенышей, и стоят возле них зазывалы, и двери раскрыты, чтобы зеваки могли увидеть кусочек стриптиза, и, тщательно ознакомившись с расценками на показ обнаженной натуры, войти туда, в ревущую истеричным джазом черную пасть с красными огоньками острыми зубами страшной, отталкивающей челюсти. 
 При том, что американцы считают каждый цент, не стесняясь записывать доход и приход на бумажке, в клубе Хирта всегда аншлаг, хотя билет баснословно дорог: двенадцать долларов пятьдесят центов. ("Месяц назад цена была одиннадцать семьдесят пять, - пояснил мой сосед по столику, - инфляция стрижет трубачей, докторов и рабочих под одну гребенку".) 
 Гаснет свет, и появляется громадный, бородатый пятидесятилетний Эл Хирт, и маленькая труба в его огромной руке кажется игрушечной, и не веришь, что в ней заключена громадная сила, которую ежедневно транслируют сотни американских радиостанций, и думаешь, что это "фокусы" сегодняшней звукозаписи, когда микрофон решает все, но вот Эл начинает играть - без микрофона, медленно обходя зал, и пронзительная печаль его музыки доходит до каждого, и он останавливается возле подсвеченной картины: молодой "Сачмо", Луи Армстронг, гениальный негр, лучший трубач мира, смотрит вслед уходящему по Миссисипи пароходику Марка Твена, играет - ты чувствуешь это - пронзительное, горькое что-то, а на берегу сидит мальчик с трубой в руках, и голова его опущена, и по острым плечам его угадываешь, что он плачет. Это Эл Хирт, маленький, жалкий еще, неуверенный в себе... 
 Но сейчас огромный Эл Хирт стоит возле этой картины, и острый луч отбрасывает его тень на юного, махонького Эла, и он начинает играть горькую жалобу негров, "спиричвэлс", и труба его, первая после Армстронга труба Америки, играет словно бы в унисон с нарисованной трубой "Сачмо", но Эл не позволяет поднять свою трубу до уровня нарисованной трубы Армстронга: почтительный ученик, он подчеркивает величие своего учителя, и это не есть принижение самого себя, это есть высшее проявление артистизма - быть последователем почетно, позорно быть имитатором. 
 А потом Хирт заиграл "Подмосковные вечера", и горло у меня перехватило так замечательно играл он нашу песню в далеком Новом Орлеане, а после он заиграл "Полюшко-поле", и сидевший рядом американец пояснил шепотом: "Это русское". 
 Я поднялся к Элу в номер. Кольца, браслеты, перстни валялись на столе: американцы хотят, чтобы любимая "звезда" - вне зависимости от пола - была украшена драгоценностями. Эл стоял возле окна, а на него с кресла смотрел черный "Сачмо" - громадная кукла, пародия на Армстронга, подаренная Хирту великим учителем. 
 - Вы из Москвы?! Здесь, в Новом Орлеане?! Передайте привет и уважение вашей стране, я бы мечтал приехать к вам с концертами! Я бы попел и ваши фронтовые песни! 
 - А ноты есть? 
 - Есть слух, - улыбнулся он и добавил: - А еще - память. 
 ...Принстон. Одноэтажная Америка. Тишина, благость. Беседую с Гэллапом в его бюро на втором этаже в маленькой комнате, отделанной темным деревом. От многих кабинетов видных американцев его отличает скромность - несколько даже аскетическая. Имя Гэллапа известно всему миру, его опросы общественного мнения служат порой рецептами для тех политиков, которые умеют ощущать симптомы болезни, а не отгораживаться от них. 
 - В голосовании, когда выбирают сенаторов или президента, участвует, как правило, сорок два процента населения страны, причем в основном люди, достигшие пятидесятилетнего возраста; молодежь выборы бойкотирует, неторопливо говорит Гэллап. - Согласитесь, что пятидесятилетние, причем те, которые достигли определенного положения в этой системе, не отличаются особым либерализмом, - в этом трудность момента. С молодежью у нас сложно. Начиная с восьмого класса ученикам предоставлено право выбора тех предметов, которые их интересуют. Казалось бы, демократично, не так ли? А что получается на деле? Иностранные языки не хотят учить - это трудно, поэтому наша страна становится некоммуникабельной, ибо иностранный язык расширяет сферу и возможность взаимопонимания; почти из всех наших школ выжита география. Спросите школьника про Бангладеш или Танзанию? Он ответит: "А что это такое?" Даже о Лос-Анджелесе здешний школьник скажет, что это, мол, где-то там, на побережье, а где именно - не знает. 
 ...Доктор Арманд Хаммер живет в Лос-Анджелесе. На маленьком столике за его рабочим всеохватным, громадным письменным столом портреты американских президентов, европейских премьеров, азиатских принцев, африканских лидеров. Но в первом ряду портрет с дарственной надписью от Владимира Ильича Ленина, подаренный ему в двадцатые годы. 
 Доктор Хаммер работает с девяти утра до девяти вечера; он продолжает работать и в машине - звонит отсюда по телефону в Европу, просматривает газеты, делает заметки в блокноте; он работает и в своем самолете "Оксидентл Петролеум" - бизнес есть бизнес. 
 Мы встретились в пять, а расстались в девять вечера. Я попросил доктора Хаммера написать, что он думает о победе. Я рассчитывал получить несколько строк. Назавтра он передал мне статью: "Трудно представить себе, что уже прошло три десятилетия после Великой Отечественной войны (он был первым в США, кто так сказал о прошедшей войне. - Ю. С.). Для тех, кто представляет себе то время, память жива до сих пор: мир стоял на грани катастрофы. Если бы народы России не начали сражения в этой битве, Гитлер и его банды могли бы одержать победу. Многие из тех, кто живет на Западе, не представляют себе, как велика жертва Советского Союза, но чем дальше будут укрепляться узы разрядки между нашими странами, тем больше американцы смогут понять, сколь совершенен и обязателен был их великий союзник во время страшной битвы. Я думаю, что американцы, принимавшие участие во второй мировой войне, могут представить себе триумф советского народа, поскольку воевавшие американцы видели сражения и знали, сколь страшны были армии Гитлера... Я помню, как на Эльбе встретились солдаты маршала Жукова и генерала Эйзенхауэра. Измученные, но счастливые солдаты не имели общего языка: единственное, что они могли делать, так это поднимать чарки и говорить: "Русски - американски, о'кей!" Что может быть более полным выражением взаимопонимания и мира между нашими народами?! Русские люди заслужили нашу глубокую благодарность и дружбу, и я счастлив, что мы можем поздравить их с таким историческим юбилеем!" 
 ...Я начинал свое путешествие по США с посещения здания ООН, где представлены все страны мира, и заканчивал поездку посещением этого же дома. Беседа с бывшим в то время генеральным секретарем ООН Куртом Вальдхаймом началась в его рабочем кабинете, что расположен рядом с залом Совета Безопасности, а продолжалась в личных апартаментах на последнем этаже громадного здания, откуда открывается вид на разнеоненную, бело-красно-желтую громадину Нью-Йорка. 
 - Величие победы над гитлеризмом и ее результат, - говорил мне Вальдхайм, - заключаются в том, что мир - впервые за несколько веков - уже тридцать лет не был ввергнут в пучину новой всеобщей войны. Значит, жертвы были не напрасны. Величие победы заключается и в том, что была создана Организация Объединенных Наций - детище антигитлеровской коалиции. То, что сейчас началась пора разрядки, мирного сосуществования, отхода от "холодной воины", - это знаменательно, и это реальный путь к стабильному миру на планете. ООН будет делать все, чтобы помочь этому процессу... 
 ...Всего несколько лет назад говорил это Вальдхайм, а сколько воды утекло с тех пор, как резко изменилась ситуация в мире, как беспамятны эти молоденькие солдатики, двигающиеся в "направлении Эльбы", как безумен психоз нейтронных стратегов, легко отдающих этих беспамятных детей Америки на заклание... 
 "Но ведь были же за океаном, среди отцов этих солдат, - думал я, наблюдая за грохотом безликой техники, несшейся по автобану на восток, - люди, которые помнили... Неужели Америка за эти недолгие годы совсем потеряла память? Нет, просто нельзя в это верить". 
 Колонны грузовиков с солдатами прошли, военные регулировщики НАТО махнули рукой - мол, "валяй, дорога открыта"; я включил зажигание и поехал в дом человека, который написал мне письмо, предложив встречу: "У меня есть информация о ящиках СС обергруппенфюрера Кальтенбруннера и о некоторых странных экспонатах нюрнбергских музеев". Что ж, мелочей в нашем деле нет. 
 Поехал. 
 2 
 Звонит Штайн: 
 - Было бы славно, если бы вы нашли время посетить главного директора музея Кельна фрау Гизелу Райнекинг фон Бок. 
 - Это протокольный визит или же посещение связано с поиском? 
 - Второе. 
 Когда Штайн начинает говорить по телефону сдержанно или намеками, значит, снова вокруг него кружат типы из секретной службы. Раньше это было привычно, но после вмешательства графини Дёнхоф (ее имя одно время называли кандидатом в бундеспрезиденты ФРГ; дама - сильная) полиция поумерила свой пыл. После наших постоянных консультаций, видимо, опять начались штучки. 
 - Комната или картины? - приняв манеру Штайна, спрашиваю я. 
 - Комната. 
 Еду в Кельн. Музей размещен в крепостной башне; одно это делает музей музеем; при довольно бедном финансировании этого дела на Западе, особенно если предприятие не связано с национальным престижем или иностранным туризмом, такого рода экспозиция выигрывает, будучи со вкусом размещена в самой истории... 
 Главный директор музея, молодая, миловидная женщина, выслушав меня, улыбнулась: 
 - Если вы действительно из Москвы, давайте говорить на вашем родном языке. 
 - С удовольствием. Где вы так прекрасно научились русскому? 
 - В районе Сталинграда, - ответила фрау фон Бок и, не вдаваясь более в объяснения, сразу же перешла к делу: - Вы приехали потому, видимо, что господин Штайн рассказал о нашей переписке, не так ли? 
 - Он порекомендовал мне посетить вас. 
 - Ну, сама по себе я не представляю интереса для поиска господина Штайна. Что касается того янтарного шкафа, который он выявил в Нюрнбергском национальном музее, то, право же, у меня нет никакой информации об этом экспонате. Я не знаю, кто продал в Нюрнберг этот шкаф, мои коллеги не открывают имени человека, владевшего янтарным шкафом ранее. Я думаю, - и я написала об этом господину Штайну, - стоило бы посмотреть дела и документы известного янтарного мастера начала этого века Отто Пелка, он собрал материалы об изделиях из янтаря, созданных начиная с 1700 года, может быть, таким образом можно выявить бывшего владельца уникального шкафа? 
 (Штайн, когда я приехал к нему в очередной раз, рассказывал мне о своей переписке с одним из руководителей Национального музея в Нюрнберге, госпожою Леони фон Вилькенс. 
 - Я предложил ей свою помощь в р а с к р у ч и в а н и и загадки шкафа. Мне любезно ответили, что вряд ли это "продвинет дело вперед". Примечательно, что музейные работники Нюрнберга тщательно избегают детального обсуждения вопроса, где был сделан шкаф. Они настаивают на довольно любопытной формулировке: "Скорее всего шкаф был доставлен в Кенигсберг". Надо бы вам еще раз поднять все архивы Павловска и поглядеть, не было ли хоть какого-то упоминания о янтарном шкафе - в связи с Янтарной комнатой или даже вне всякой связи. Люди из Нюрнберга заверили меня, что янтарный шкаф с восемнадцатого столетия и по "первые годы" столетия нынешнего находился в Англии. Почему? Откуда такая информация? От того человека, который продал им эту диковину? Или они обладают какими-то другими документами? Почему не хотят познакомить с ними меня?) 
 ...Я остановился перед этим янтарным шкафом - необыкновенной красоты, - и тогда только по-настоящему понял, сколь поразительно это искусство, сколь оно уникально; ни одна современная поделка не может передать и сотой доли той прелести, которая заключена в таинственной желто-красно-золотистой глубине; воистину, в глубине янтаря угадываешь тайну... 
 ...Еще один след... 
 И снова этот след связан, как с Баварией. И снова полное нежелание совместно исследовать п р а в д у. Связан след и с Англией... 
 Не слишком ли часты эти англо-баварские пересечения? 
 3 
 Во время этой же поездки на юг я задался целью посмотреть Линц (где предполагалось строительство "музея фюрера"), Зальцбург и озеро Теплицзее, в котором Кальтенбруннер утопил множество ящиков СД и СС с секретными документами, и, наконец, Браунау, город на границе Австрии и ФРГ, где родился Гитлер. 
 Занятна версия ф о р м о в к и тихого мальчика Адольфа, ставшего кровавым тираном Гитлером. 
 Я нашел дом, где он родился. Это унылый дом бедняков; коридорная система; затхлость. Стоит дом на Зальцбургер Форштат; мимо то и дело проносились экипажи в Линц и Зальцбург; стоял домишко вне крепостных стен; чтобы оказаться на центральной площади надо было миновать городские ворота, где когда-то стояла стража. Занятно, что в доме, где родился бесноватый, сейчас расположена "дневная группа помощи". - профсоюзы совместно с партиями стараются помочь самым бедным. Что это? Символ? Слишком наивно! Неужели "дневная помощь" гарантирует мир, в котором столь очевидно социальное неравенство, от появления иного "фюрера"? 
 ...В отеле "Пост", где я остановился, воскресные посетители являли собою примечательную картину: очень много людей с отклонениями от нормы - неровная форма черепа, заячьи губы; ей-богу, сплошные типажи Веласкеса поселились на родине Гитлера. 
 Нигде, как в этом маленьком, но очень престижном ресторанчике, я не видел такого откровенного р а з д е в а н и я вновь пришедших. Не столько обедать приходили сюда люди, сколько посмотреть на других, показать себя. Воистину, нет ничего отвратительнее западного "истэблишмента". - нищета духа, зависть, м а л о с т ь. 
 И при этом метрдотель с офицерской выправкой; словно аршин проглотил; беспрекословное к о м а н д о в а н и е так и прет из него. 
 Я не стал заказывать кофе, захотелось выйти. Если провести здесь год, если в тебе не убита душа, ты станешь мечтать о бунте против царствующего мещанства. 
 Если бунт стал революцией - человечество продвинулось вперед в своем развитии, заложило п е р с п е к т и в ы; даже термидорианский переворот был не в силах эти перспективы уничтожить. 
 ...Еще одно впечатление от посещения мест, связанных с самыми последними захоронениями богатств гитлеровских бонз, на этот раз в Австрии. 
 Эрнст Кальтенбруннер знал Австрию отменно. Именно поэтому в конце апреля сорок пятого колонна грузовиков вышла из Зальцбурга в горы, взяла направление на озеро Грюндльзее, миновала местечко Гюссль и по узкой горной тропе п р о т о л к н у л а с ь к Теплицзее, тогда совершенно безлюдному; ныне живет там молодой парень; открыл пансионат, работающий до рождества, - потом падает снег, не пробиться; горная дорога открывается вновь лишь в конце марта. 
 Родители молодого пансионатного бизнесмена живут в Гюссле; им принадлежит маленькая лавочка "Табако трэффик", всего в пятидесяти метрах от пансионата "Байт". 
 - Вы позвоните сыну через пару недель, он сейчас в городе. Запишите номер: 06152-8296. А что касается тех ящиков, что там нашли, то лучше к этому делу не приближаться... 
 - Почему? - спросил я владельца "Табако трэффик". 
 - Да так, - ответил он. - Я из того поколения, которое предпочитает молчать и выходит из пивной, когда люди говорят слишком громко... 
 ...Пиво здесь называют "гюссль" - в честь озера. Люди - "гюссльцы". 
 Их считают особым типом австрийцев. Однако мой приятель из Вены с этим никак не согласен. 
 - Ты заметил, - сказал он, - как менялись люди, чем дальше ты удалялся от Зальцбурга?! Не мог не заметить, верно? Только "особости" в них нет никакой! Чище воздух, никаких промышленных предприятий, одно рыболовство и скотоводство; санатории для богатых; тишина; в девять часов все спят. Словом, здесь живет - в чистом еще виде - тот "бауэрнтурм", "крестьянский дух", который так воспевали Гитлер и Розенберг, считая его, этот "дух здоровья", передатчиком традиций, охранителем рейха и нацизма. Они намеренно баррикадировали эти районы от книг, театра, кино - от знания, словом. И эта дьявольская политика заигрывания с бескультурьем, выдавая его за "здоровье нации", до сих пор "п л о д о н о с и т": попробуй поговорить с тамошними людьми об экономических неурядицах, коррупции, росте цен, - станут отмалчиваться; а если пристально вглядишься в глаза собеседников - увидишь страх. Попробуй поговорить о прошлом, о нацистах, - будут молчать, или говорить с оглядкой, или поругают, как принято, но не преминут добавить, что при всем том "Адольф был личностью". Поэтому-то поиск в этих районах чрезвычайно труден; здесь много свидетелей, которые давали Кальтенбруннеру и его людям лодки, поднимали их по тропам в горы, они молчат и поныне. Сюда, в эти глухие районы, приводят следы, открытые в архивах, но не рассказанные очевидцами. Очевидцы предпочитают хранить тайны. "Крестьянский дух" здесь считают хранителем традиции, но тогда в этих австрийских горах он хранит традиции страха, неверие в то, что можно стать человеком, то есть самим собою, леностью, не повторяя, как все в пивной, одно и то же, заученное... Попробуй побеседуй в тех местах с людьми старшего поколения, порасспрашивай их о весне сорок пятого, - бьюсь об заклад, они станут молчать. 
 ...Молчали не все. Многие говорили, что в ту пору они жили в другом месте; часть ссылались на память: "Столько лет прошло, как-никак"; и только одна старуха ответила: "Дай умереть спокойно, сынок, только-только начала о т х о д и т ь от страха, зачем снова все бередить?! Я никогда не поверю, что люди могут жить без зла друг к другу, а где зло, там сила, а я ее боюсь..." 
 Именно боязнью, психозом старого страха можно объяснить то, что многие нацисты до сих пор гуляют на свободе. Страх; его величество страх. 
 Именно поэтому снова и снова возвращаюсь в памяти к встрече с одним из тех, кто умел, по приказу Гитлера, н а в о д и т ь страх. 
 ...До того момента, пока я не пришел в назначенное место и не спросил "чико" - мальчугана, работающего полушвейцаром-полупосыльным, - "здесь ли длинный?" - и мальчуган ответил мне, что сеньор "длинный" поднялся на лифте "арриба" - "вверх", я не очень-то верил, что встреча состоится. 
 В огромном пустом зале на последнем этаже нового мадридского дома сидели четыре человека: "гаранты" встречи - испанский миллионер дон Антонио Гарричес, его сын Хуан, Скорцени и женщина. Я шел через зал, буравил его лицо взглядом, который, казалось мне должен быть гипнотическим, и видел глаза, зелено-голубые, чуть навыкате (не очень-то загипнотизируешь!), и шрам на лице, и громадные руки, лежавшие на коленях, и за мгновение перед тем, как человек начал подниматься, я почувствовал это. 
 - Скорцени. 
 - Семенов. 
 - Моя жена, миссис Скорцени. 
 - Хау ду ю ду? 
 - Миссис Скорцени из семьи доктора Ялмара Шахта, - пояснил "любимчик фюрера", штандартенфюрер и командир дивизии СС. 
 (Ялмар Шахт - рейхсминистр финансов Гитлера. Он дал нацистам экономическое могущество. Осужденный к восьми годам тюрьмы, он вышел из камеры семидесятишестилетним. "У меня в кармане было две марки, - вспоминал Шахт. Назавтра я стал директором банка".) 
 Два моих испанских знакомца, взявшие на себя функцию гарантов нашей встречи, побыли те обязательные десять минут, которые приняты среди воспитанных людей. Поняв, что разговор состоится, они откланялись, пожелав нам хорошо провести время. 
 - Что вас будет интересовать? - спросил Скорцени. (Мы встретились в семь вечера, а расстались в три часа утра. Скорцени больше ни разу не произнес моего имени. Стародавние уроки конспирации? Стародавние ли?) 
 - Многое, - ответил я. 
 - Меня тоже будет кое-что интересовать. Меня особенно интересуют имена тех генералов в генеральном штабе вермахта, которые привели Германию к катастрофе. Кто-то из десяти самых близких к фюреру людей передавал в Берн по радио вашему Шандору Радо - через Реслера - самые секретные данные. Кто эти люди? Почему вы ни разу не писали о них? 
 Когда я был в Будапеште в гостях у товарища Шандора Радо, профессора географии, выдающегося ученого-картографа, трудно было представить, что этот маленький, громадноглазый, остроумный, добро слушающий человек руководил в Швейцарии группой разведки, сражавшейся против Гитлера. 
 Он мне рассказал о Рудольфе Реслере, одном из членов его подпольной организации в Женеве: 
 - Я мало знал об этом человеке, потому что поддерживал с ним контакт через цепь, а не впрямую. Но я знал про него главное: он был непримиримым антифашистом. Казалось бы, парадокс - агент швейцарской разведки; состоятельный человек из вполне "благонамеренной" баварской семьи; разведчик, передававший по канатам лозаннского центра сверхсекретные данные в Лондон, пришел к нам и предложил свои услуги. Объяснение однозначно: Лондон ни разу не воспользовался его данными, а эти данные - Скорцени был прав - поступали к нему из ставки Гитлера после принятия сверхсекретных решений генеральным штабом вермахта. Единственно реальной силой, которая могла бы сломить Гитлера, был Советский Союз, поэтому-то Реслер и пришел к нам, поэтому-то он и работал не за деньги, он никогда не получал вознаграждений, а по долгу гражданина Германии, страны, попавшей под страшное иго нацистов. 
 - Почему вы назвали одного из ведущих информаторов Реслера, который передавал наиболее ценные данные из Берлина, "Вернером"? - спросил я тогда товарища Радо. 
 - "Вернер" созвучно "вермахту". Реслер никогда и никому не называл имена своих друзей в гитлеровской Германии. Его можно было понять: ставка была воистину больше, чем жизнь, он не имел права рисковать другими, он достаточно рисковал самим собой. 
 (Видимо, у Реслера остались в рейхе серьезные друзья. Можно только предполагать, что он, мальчишкой отправившись на фронт, встретился там с людьми, которые - в противоположность ему самому - продолжали службу в армии, остались верны касте. Рудольф Реслер, "Люси", подобно Ремарку знавший войну, оставил иллюзии в окопах Западного фронта и начал свою, особую войну против тех, кто ввергает мир в катастрофу. Можно только предполагать, что он тогда еще познакомился с лейтенантом Эрихом Фельгабелем, который во времена Гитлера стал генералом, начальником службы радиоперехвата в абвере. Он был повешен в 1944 году, после покушения на Гитлера. Можно предполагать, что Реслер был давно знаком с германским вице-консулом Гизевиусом, который также был участником заговора против Гитлера; если взять это предположение за отправное, то Реслер обладал двумя необходимыми радиоточками: из Берна он связывался по рации Гизевиуса, то есть по официальному каналу рейха, соответственно по такому же официальному каналу генерального штаба получал информацию из Берлина.) 
 - Мои передатчики, - продолжал между тем Скорцени, - запеленговали станцию Радо, и я передавал каждое новое донесение Вальтеру Шелленбергу. Его ведомство расшифровывало эти страшные радиограммы из сердца рейха, и они ложились на стол двуликому Янусу, и тот не докладывал их фюреру, потому что был маленьким человеком с большой памятью. 
 - Двуликий Янус - это... 
 - Да, - Скорцени кивнул. - Гиммлер, вы правильно поняли. Мерзкий, маленький человек. 
 - И Гитлер ничего не знал обо всем этом? 
 - Нет. Он не знал ничего. 
 - Почему? 
 - Его не интересована разведка, он был устремлен в глобальные задачи будущего рейха. 
 - Значит, инициатива по проведению операции "Грюн" исходила не от Гитлера? 
 - Нет. 
 - И Гитлер не слышал о ней? 
 - Я тогда не был в ставке. Меня представили фюреру в сорок третьем. 
 (Здесь Скорцени явно "подставился": зачем ему нужно было подчеркивать, что впервые он был у Гитлера в 1943 году? Работая против группы товарища Радо, он, естественно, не мог не знать о "великом шантаже", начатом летом и осенью 1942 года, когда Гитлер - по предложению Гиммлера - отдал приказ о разработке плана оккупации Швейцарии. Это понадобилось имперскому управлению безопасности, для того чтобы проверить эффективность работы противников рейха, затаившихся где-то в штабе. Дезинформация, санкционированная Гитлером, дана немедленные плоды: пеленгаторы Скорцени засекли радиопередачу в Швейцарию - сообщались все подробности плана "Грюн". Для того чтобы установить тех, кто передавал эти сверхсекретные данные, следовало узнать людей, которые эти данные принимали в Швейцарии: по замыслу Шелленберга, цепь следовало начинать разматывать с другой стороны, за кордоном, на берегу Женевского озера. Именно для этого Гитлер и отдач приказ генеральному штабу.) 
 - Значит, об этой игре со Швейцарией Гитлер не знал? - снова спросил я. 
 - Нет. Не знал. 
 - Это инициатива одного лишь Шелленберга? 
 - Видимо. Сейчас судить трудно. Во всяком случае, это инициатива "середины", а не Гитлера. Зачем фюреру было нужно начинать игру со Швейцарией? 
 (Через несколько дней, получив данные агентуры из Швейцарии, которые свидетельствовали о панике в высших сферах страны, - в Берне понимали, что противостоять армиям Гитлера невозможно, - Шелленберг и предложил Роже Массону, руководителю швейцарской службы безопасности, провести тайную встречу. Шелленберг начал игру: он хотел предстать в глазах Массона другом Швейцарии. При этом само собою подразумеваюсь: дружба предполагает взаимность. "Игра" Шелленберга продолжаюсь год, но, несмотря на разгром группы Радо и арест Реслера, передатчик в Германии по-прежнему работал, его не смогли обнаружить до конца войны. 
 Интерес Скорцени к этому вопросу двоякий: с одной стороны, его, участника провокации Шелленберга, не могла не интересовать тайна, так и не раскрытая нацистами, тайна, ушедшая вместе с Реслером. С другой - многие гитлеровцы, перешедшие после разгрома фюрера на работу к новым хозяевам - в штабы НАТО, с невероятной подозрительностью присматривались друг к другу: "А не ты ли передавал данные в Швейцарию? А не ты ли мнимый нацист?" Подозрительность плохая помощница в работе, особенно когда в подоплеке секретности - страх перед мифической угрозой, стародавний, патологический страх.) 
 - Гитлер не знал об этом, - повторит Скорцени. 
 - А Борман? 
 - Что - Борман? 
 Скорцени закурил; ответил не сразу и отнюдь не однозначно, не так, как о Гиммлере. 
 - Когда я первый раз был вызван к фюреру, Борман десять минут объяснял мне, что я могу говорить Гитлеру, а что - нет. Он просил меня не говорить ему правды о положении на фронтах, о настроении солдат, о скудном пайке, о том, что карточная система душит нацию, о том, что люди устали. Но я не внял советам Бормана. Когда я посмотрел в глаза великого фюрера германской нации, я понял, что ему нельзя лгать. И я сказал ему правду, и поэтому он любил меня. 
 - А Борман? 
 Скорцени пожал плечами: 
 - Поскольку он был верен фюреру, у нас всегда сохранялись добрые отношения. 
 - Генерал Гелен заявил, что Борман был агентом НКВД... 
 - Гелен - идиот! Маразматик, сочиняющий небылицы. Штабная крыса, которой захотелось на старости лет покрасоваться на людях. При всех отрицательных качествах Бормана, у него было громадное достоинство - он любил нашего фюрера так же искренне, как и мы, его солдаты, сражавшиеся за его идею на фронте. Борман был предан Гитлеру, по-настоящему предан. 
 Жизнь свела Бормана с Адольфом Гитлером в начале тридцатых годов, когда "великий фюрер германской нации" уничтожил свою племянницу Гели Раубал, предварительно - шестнадцатилетнюю еще - растлив ее. Гели Раубал говорила близким друзьям незадолго перед гибелью: "Он - монстр, это просто невозможно представить, что он вытворяет со мною!" Гитлер сделал цикл фотографий обнаженной Гели, которые - даже по буржуазным законам - могли стать поводом к аресту "великого фюрера германской нации". Фотографии попали в руки одного мюнхенского "жучка". Борман выкупил этот компрометирующий материал за огромную сумму: партийная касса НСДАП находилась в его ведении, он был бесконтролен во всех финансовых операциях. Он доказал свою п р е д а н н о с т ь "движению" еще в начале двадцатых годов, убив учителя Вальтера Кадова, обвинив его перед этим в измене делу арийской расы; он доказал свою у м е л о с т ь, заявив на суде: "Где есть хоть один подписанный мною документ? Где зафиксировано хотя бы одно мое слово? Я действительно обвинил Кадова в том, что он продался большевикам, но я не имел никакого дела с оружием и с самим актом убийства". Борман получил год тюрьмы с зачетом предварительного заключения. Тот, кто убил, - преданный ему исполнитель Рудольф Франц Гесс [Не путать с главным нацистским преступником Рудольфом Гессом - заместителем Гитлера по партии. Ю. С.] - схлопотал десять лет строгого режима. Но он ни словом не обмолвился на процессе о том, кто был истинным организатором казни Кадова. (Борман никогда ничего не забывал. За этот "подвиг" Рудольф Франц Гесс был назначен комендантом концлагеря Освенцим, уничтожил там миллионы людей, скрылся после войны в Западной Германии, был схвачен, опознан, судим, приговорен к казни, повешен. Перед смертью он написал подробные, сентиментальные, но при этом мазохистские мемуары. Он называет сотни имен. Он молчит лишь об одном имени о Бормане.) 
 Борман сделал карьеру, женившись на Герде Буш, дочери "фюрера суда чести НСДАП" Вальтера Буша. Сына, родившегося в 1930 году, он назвал Адольфом. Герда родила ему десять детей. Она писала: "Славяне будут в этом мире рабами арийцев, а евреи - это животные, не имеющие права на существование". 
 После женитьбы Борман стал руководителем "фонда НСДАП". Нужно было создавать цепь тех, кто отвечал бы за поступления в нацистскую партию. Эта цепь оказалась той схемой, которая - после прихода Гитлера к власти - привела Бормана к незримому могуществу: вся Германия была разделена на 41 округ, во главе которого стоял гауляйтер - полный хозяин всех и вся; в свою очередь, округа были разделены на 808 районов, во главе которых были поставлены крайсляйтеры; районы делились на 28376 подрайонов, те - на городские участки их было 89378, а уже городские участки разделялись на "домовые блоки", во главе которых стоял блокляйтер, и было этих блокляйтеров в ведении Бормана более пятисот тысяч душ. 
 Так вот, когда надо было вывести Гитлера из скандала, вызванного убийством Гели Раубал, а была она убита из револьвера фюрера - это доказано, дело это взял на себя Борман и прекрасно его провел. Он вызвал к себе полицейского инспектора мюнхенской "крими" Генриха Мюллера и попросил его "урегулировать" это дело. Тогда еще, в 1931-м, он не мог приказывать "папе гестапо" Мюллеру, тогда он мог просить инспектора Мюллера и просьбу свою хорошо оплачивать. 
 Мюллер выяснил, что убийство состоялось после того, как Гели сказала Бригите, жене двоюродного брата фюрера Алоиза, что она беременна от артиста-еврея, который хочет на ней жениться. Судя по всему, она сказала и Гитлеру, что хочет уехать в Вену, - ее номер в самом дорогом отеле "Принцрегенплатц" был похож на поле битвы. Никто, впрочем, ничего не слышал: Гели убили в те часы, когда в Мюнхене было безумство - народ праздновал "Октоберфест", шумную и веселую ярмарку. Что послужило причиной убийства: ее желание уехать или психический криз Гитлера? Никто ничего не знает, знает Борман, один Борман. Впрочем, ходили слухи, что Гели была убита не столько потому, что собиралась уйти к другому, - легче было убить того, к кому она собиралась уйти. Перед самоубийством актриса Рене Мюллер рассказала режиссеру Цайслеру историю своего "романа" с Гитлером. Когда она пришла к нему в рейхсканцелярию и они остались одни, "великий фюрер германской нации" начал просить Рене избивать его, топтать ногами. Личный доктор фюрера Моррел, после того как бесноватый сдох, свидетельствовал, что он давал ему в день огромное количество наркотиков; и немецким народом правил такой человек?! Скорцени, впрочем, уточнил: 
 - Фюрер принимал сорок пять таблеток в день - он сам называл точную цифру. 
 - Что это были за таблетки? Наркотики? 
 - Что вы! Это были желудочные лекарства. Фюрер был больным человеком, он сжигал себя во имя нации. Он не ел даже рыбы - у него был поврежден пищевод во время газовой атаки на Западном фронте в 1918 году. 
 (Неужели Скорцени до сих пор верил в "желудочную болезнь"? Хотя о Гитлере он говорил охотно и с любовью. Он молчал лишь об одном человеке - о Бормане. Он говорил о нем односложно и скупо. Кроме "верности" Бормана своему хозяину, никаких подробностей. Страх? Осторожность? Приказ молчать?) 
 Лео - брат Гели - обвинил Гитлера в предумышленном убийстве. Но он жил в Вене, а Вена тогда была столицей Австрии. Он обратился с просьбой к канцлеру Австрии Дольфусу провести расследование, поскольку Гели Раубал была австрийской подданной. Дольфус согласился. Этим он подписал себе смертный приговор: спустя три года он был убит. Убийство планировал Борман. 
 Именно Борман подставил Гитлеру следующую "модель" для утешения - это была Энни Хофман, дочь "партийного фотографа", того, который впоследствии откопал Еву Браун. Энни, "чтобы не было разговоров", Борман выдал замуж за Бальдура фон Шираха - гомосексуального вождя "гитлерюгенда". 
 Во время похорон Гели, когда Гитлер был в прострации (он был в любовных прострациях неоднократно: Ева Браун травилась - с трудом отходили; и еще одна пассия, Митфорд, бросалась из окна), вместе с ним постоянно находились его "братья" по руководству партией - Эрнст Рем и Грегор Штрассер. Они знали все. Вскорости все они были казнены своим "братом": материал к их "процессу" готовил Борман. Рем интересовал Бормана особенно: кадровый офицер, капитан, он после разгрома кайзера уехал в Боливию и там стал инструктором новой армии. Под его командой служил лейтенант Стресснер - в 1954 году в результате переворота он стал диктатором Парагвая. Поскольку отец Стресснера - немец, именно Борман подготовил в 1943 году документ, подписанный фюрером: Гитлер удостоверял "арийскую полноценность" парагвайского национал-социалиста (я нашел этот документ в Перу, в архиве моего друга антифашиста Сезара Угарте). Борман, как истинный аппаратчик, всегда исповедовал постепенность. Он готовил позиции всюду - в п р о к. Он занимался проблемой "мирового владычества" не на словах - на деле. Он готовил опорные точки гитлеризма по всему миру загодя. 
 - Кто был сильнее Бормана? - спрашиваю Скорцени. 
 Он усмехнулся: 
 - Гитлер. 
 - А еще? 
 - Никто. 
 - Гесс? 
 Скорцени снова закуривает - он курит одну сигарету за другой. 
 - Гесс - интересный индивид, - отвечает он. - Он - жертва жестокости союзников: это бесчеловечно - держать в тюрьме человека тридцать лет. 
 (А создавать вместе с Гитлером расовую теорию, по которой миллионы людей были обречены на уничтожение, - человечно?!) 
 - Вы согласны с версией Гитлера, что Гесс совершат полет в Англию, находясь в состоянии помешательства? 
 Скорцени помахал пальцем словно маятником. Я чувствую, какой опасный этот его палец, я ощущаю, с каким спокойствием он лежат на холодном металле спускового крючка. 
 - Это ерунда, - говорит он, - это был необходимый политический маневр. Вам известны особые обстоятельства, при которых фюрер поручил мне освободить дуче Италии Бенито Муссолини? 
 - Нет. 
 - Когда я был у него на приеме вместе с офицерами СС, "зелеными СС", подчеркнул Скорцени, - фюрер спросил: "Кто из вас знает Италию?" Я был единственным, кто посмел ответить "знаю". Я дважды путешествовал по Италии, один раз я проехал на мотоцикле всю страну - от оккупированного Тироля, являющегося частью Германской империи, и до Неаполя. 
 - Тироль и Германская империя? - я не удержался. - Это же был предмет спора между Австрией и Италией. 
 Скорцени вмиг изменился, улыбка сошла с его лица, и он отчеканил: 
 - Австрии нет. Есть Германия. Аншлюс был необходим, это был акт исторической справедливости, и незачем поносить память великого человека: даже Веймарская республика, столь угодная социал-демократическим либералам, стояла на такой же точке зрения. Мы довели до конца то, что не решались сделать г и б к и е. Я австриец, но я ощущаю свою высокую принадлежность к Великой Римской империи германской нации... 
 - Я оставляю за собой право считать Австрию суверенным государством... 
 - История нас рассудит. 
 - Я в этом не сомневаюсь. Однажды история нас уже рассудила. 
 Миссис Скорцени подняла бокал с "хинеброй": 
 - Джентльмены... 
 На лицо Скорценн сразу же вернулась обязательная, широкая, столь открытая и располагающая улыбка. (Как же умеют б ы в ш и е играть свою роль, а?! Впрочем, б ы в ш и й ли Скорцени? Зря я его перебил, надо слушать, пить и помнить, все помнить, для того чтобы составить реестр лжи. По лжи всегда можно выстроить версию правды.) 
 - Мы остановились на том, что Гитлер... 
 Скорцени снова закурил: 
 - Мы остановились на мне. (Улыбка - само очарование.) Так вот, когда я ответил про то, что знаю Италию, фюрер спросил меня, что я думаю об этой стране. Я промычал что-то неопределенное, а потом решился и выпалил правду: "Отделение юга Тироля - это кинжал, пронзивший сердца всех австрийцев". Всех без исключения, - добавил Скорцени, глядя куда-то в мое надбровье. - И навсегда. 
 Миссис Скорцени потянулась за сигаретой. Отто сразу же протянул ей зажигалку - он был очень галантен и учтив. 
 - Так вот, - продолжал он, - фюрер отпустил всех офицеров, а мне приказал остаться. Он сказал мне, что его друга и брата Бенито Муссолини вчера предал король, а сегодня - нация: он арестован. "Для меня дуче - воплощение последнего римского консула, - говорил фюрер. - Я верю, что Италия будет оказывать нам посильную поддержку, но я не имею права оставить в беде основателя итальянского фашизма. Я должен спасти его как можно скорее, иначе его передадут союзникам. Я поручаю эту миссию вам, Скорцени. Это задание носит чрезвычайный характер. Об этом задании вы имеете право говорить лишь с пятью лицами: Борман, Гиммлер, Геринг, Йодль, генерал Люфтваффе Штудент". От фюрера я отправился к генералу Штуденту. Он познакомил меня с Гиммлером. Больше всего меня поразили в рейхсфюрере старые учительские очки в железной оправе. Потом пришла очередь поразиться памяти Гиммлера. Он начал вводить меня в курс дела: дал анализ политической обстановки в Италии. Он сыпал именами, как горохом по столу, он называл министров, генералов, руководителей банков - я не мог запомнить, естественно, и сотой части того, что он говорил. Полез за ручкой и блокнотом. Гиммлер изменился в долю мгновения. "Вы с ума сошли?! - чуть не крикнул он. - Беседы со мной - это государственная тайна рейха, а тайну надо помнить без компрометирующей записи!" Рейхсфюрер вдруг снова улыбнулся - он, я потом в этом убедился, часто встречаясь с ним, умел переходить от улыбки к окрику в долю секунды - и сказал: "Итак, мы убеждены, что Бадольо долго не продержится у власти. Итальянское правительство "в изгнании" только что заключило договор с союзниками в Лиссабоне - это достоверные донесения агентуры, базирующейся на "пенинсулу". Этот факт нельзя упускать из виду никоим образом. Вам отпущены считанные часы, Скорцени". Я закурил. Гиммлер воскликнул: "Неужели нельзя не курить?! Не думаю, что с таким умением вести себя вы сможете выполнить наше задание. Не думаю!" И - вышел. Я посмотрел на генерала Штудента. Тот поднялся: "Начинайте подготовку к операции". Когда все было готово, я прибыл к фюреру и рассказал ему мой план во всех тонкостях. Он одобрил план и поручил гросс-адмиралу Деницу и генералу Йодлю провести координационную работу. "Их части переведут в ваше полное распоряжение, Скорцени". На прощание фюрер сказал мне то, что я запомнил на всю жизнь: "Если вам не удастся спасти Муссолини и вы попадете в руки союзников, я предам вас еще до того, как петух прокричит в первый раз. Я скажу всему миру, что вы сошли с ума, я докажу, как дважды два, что вы безумец, я представлю заключения десятков врачей, что вы - параноик. Я докажу, что те генералы и адмиралы, которые помогали вам, действовали из чувства симпатии к дуче, став жертвами коллективного психоза. Мне надо сохранить отношения с Бадольо. Ясно?" [Конечно, Скорцени явно стремился преувеличить и приукрасить свои "подвиги". Все послевоенные годы он зарабатывал на этом. Существуют другие версии об операции "Айхе" ("Дуб"), в которой Скорцени и его подручные сыграли роль исполнителей.] 
 Скорцени откинулся на мягкую спинку кресла. 
 - Значит, Гесс летел в Англию с ведома Гитлера? - спросил я. 
 - Не с ведома, а по указанию Гитлера, - уточнил Скорцени. - Это был приказ фюрера. Гитлер понимал всю сложность похода на восток, он искал мира с Англией. Он был прав, когда поступал гак, - я в этом убедился, когда жил под Москвой осенью 1941 года. Я рассматривал в бинокль купола церквей. Мы вели прицельный артиллерийский обстрел пригородов вашей столицы. Я был назначен тогда руководителем специального подразделения, которое должно было захватить архивы МК. (Он точно произнес эти две буквы.) Я также отвечал за сохранность водопровода Москвы - я не должен был допустить его уничтожения. 
 (Я сразу вспомнил моего отца, который на случай прорыва гитлеровцев в Москву должен был остаться в подполье: он долго хранил в столе маленькое удостоверение: "юрисконсульт Наркомпроса РСФСР Валентин Юлианович Галин". Мою мать зовут Галина - отсюда конспиративная фамилия отца. К счастью, ему не пришлось воспользоваться этим удостоверением - Скорцени и его банду разгромили под Москвой.) 
 Скорцени приблизил ко мне свое огромное лицо, словно бы собираясь сказать самое главное. 
 - Май френд, - тихо, с чувством произнес он, - почему же вы лишаете права нас, немцев, преклоняться перед фюрером? Это теперь не опасно. Со смертью Гитлера история национал-социализма кончилась, навсегда кончилась... 
 (Как же тогда объяснить документ СФ-ОР-2315, переданный 18 апреля 1945 года в Управление военно-морской разведки Аргентины? Документ гласил, что агент "Поталио" извещает о деятельности агента третьего рейха Людвига Фрейде, который занят размещением значительных вкладов в банках "Алеман", "Трансатлантико Алеман", "Херманико", "Торнкист" на имя Марии Евы Дуарте. Еще 7 февраля 1945 года в Аргентину доставили на подводной лодке груз ценностей, предназначенных для возрождения нацистской империи.) 
 Скорцени отхлебнул джина. Он много пил. Глаза его постепенно становились прозрачными, водянистыми. 
 - Что вам известно роли Бормана? 
 Он сразу же откинулся на спинку кресла: 
 - Какой роли? 
 - Которую он сыграл в подготовке полета Гесса... 
 - Он не играл никакой роли. 
 - Вы убеждены в этом? 
 - Абсолютно. 
 Борман сыграл определенную роль в полете Гесса. Он смог п о д б р о с и т ь идею. Учитель Гесса профессор Карл Хаусхофер знал силу Бормана, его незримую организующую силу, ту, которой лишен Гесс, полубезумец, страдавший сексуальными кризами, и - вовремя переориентировался на Бормана. 
 "Хаусхофер вошел в астральную связь с герцогом Хамильтоном, - донесли Борману его доверенные люди. - Тот ждет прилета Гесса, они подпишут мир для рейха. Последние дни Хаусхофера посещают осязаемые видения нашего триумфа. Он не ошибается". 
 (Хаусхофер ошибался. Он дорого заплатил за свои ошибки. В августе 1944 года после неудачного покушения на Гитлера был казнен самый его любимый человек на земле - сын, Альбрехт. В его окровавленном пиджаке, после того как офицеры СС выстрелили ему в затылок, а затем - контрольно - в сердце, были найдены стихи-проклятие: 
 Отец, верь, с тобою говорила судьба! 
 Все зависело от того, чтобы вовремя 
 Упрятать демонов в темницу... 
 Но ты сломал печать, отец, 
 Ты не побоялся дыхания дьявола, 
 Ты, отец, выпустил демона в наш мир. 
 После войны Карл Хаусхофер убил свою жену и себя - ему больше не для чего было жить. Но это случилось не сразу после нашей победы. Целый год он ждал, веруя в чудо, - он все же верил, что Гитлер возродится из пепла. Воистину, слепая убежденность страшнее цинизма.) 
 Через двадцать часов после вылета Гесса капитан Карл Хайнц Пинч, адъютант заместителя фюрера, был приглашен из Пуллаха, под Мюнхеном, в ставку фюрера на завтрак. Гитлер был ласков, угощал гостя изысканными деликатесами, сам же ел морковь и сушеный хлеб. Обласкав Пинча, поскорбев о судьбе своего друга и его, Пинча, повелителя, Гитлер посмотрел на Бормана, сидевшего от него по левую руку. Тот обернулся: в дверях стоял его младший брат, Альберт Борман. 
 - Вы арестованы; Пинч, - сказал младший Борман. - Следуйте за мною. 
 Началась операция "запутывание следов". 
 Через час семья Гесса была выселена из квартиры на Вильгельмштрассс. 64. Дом, принадлежавший Гессу на Хартхаузерштрассе, тоже был конфискован. В тот же день Борман поручил арестовать все бумаги Гесса. Эту работу выполнил тихий и незаметный шеф гестапо Мюллер. С 1931 года он ни разу не был на докладе у Бормана - он лишь выполнял его приказы, мучительно ожидая одного: кто выполнит приказ Бормана о его, Мюллера, аресте. В рейхе не позволяли долго жить тем, кто много знал. 
 После крушения Гесса в с я власть перешла в руки Бормана. С ним обязан был согласовывать любой внешнеполитический шаг Риббентроп. Ни одно мероприятие армии не проходило без его санкции. Когда начальник имперского управления безопасности Рейнгард Гейдрих попытался отстоять свою автономию, Борман положил на стол фюрера данные о том, что Гейдрих, самый страшный антисемит рейха, виновный в миллионах убийств женщин и детей только за то, что они были рождены евреями, является внуком концертмейстера венской оперетты Альфреда Гейдриха, заказывавшего себе мацу в дни еврейской пасхи. Судьба Гейдриха была решена. Фюрер вызвал его для объяснений. Из кабинета Гитлера он вышел расстроенный, он был назначен протектором Богемии, где вскорости был убит. 
 Когда шефом РСХА стал Эрнст Кальтенбруннер, который Борману был предан больше, чем Гиммлеру, цепь замкнулась. "Тень Гитлера" - Борман отныне обладал бесконтрольной властью. "Бензин ваш, идеи наши" - лишь Борман лимитировал "выдачу бензина" на претворение в жизнь идей фюрера. Он, однако, не лимитировал выдачу денег тем эмиссарам рейха, которые начиная с 1942 года перемещались в Латинскую Америку. Впрочем, это не входило в противоречие с идеями Гитлера: тот сказал еще в начале тридцатых годов: "Наши идиоты потеряли две германские территории - Аргентину и Чили. Задача заключается в том, чтобы вернуть эти территории рейху". 
 Вместе с Кальтенбруннером п о д н я л с я его ближайший друг - Отго Скорцени. 
 - Как вы относитесь к Канарису? 
 - Гнусный предатель. С ним невозможно было говорить. Он был словно медуза, этот мерзавец, он выскальзывал из рук. За один час он мог десять раз сказать "да" и двадцать раз "нет". Он угощал кофе, расточал улыбки, жал руку, провожал к двери, а когда ты выходил, невозможно было понять, договорился с ним или нет. 
 - Его оппозиция режиму Гитлера была действительно серьезной? 
 - Во время войны солдат не имеет права на оппозицию, - отрезал Скорцени. Любая оппозиция в дни войны - это измена, и карать ее должно как измену. Я ненавижу Канариса! Из-за таких, как он, мы проиграли войну. Нас погубили предатели. 
 (Занятно. Погубили "предатели", а не коалиция союзников?) 
 - Что вы думаете о Кейтеле? 
 - О мертвых - или хорошо, или ничего. Я могу только сказать, что Кейтель старался. Он много работал. Он делал все, что было в его силах. 
 - Шелленберг? 
 - Дитя. Талантливое дитя. Ему все слишком легко давалось. Хотя я не отрицаю его дар разведчика. Но мне было неприятно, когда он все открыл англичанам после ареста. Он не проявил должной стойкости после ареста. 
 - Мюллер? 
 - Что - Мюллер? 
 (После каждого моего вопроса о Бормане и Мюллере он переспрашивает уточняюще.) 
 - Он жив? 
 - Не знаю. Я где-то читал, что в гробу были не его кости. Не знаю. Вам, кстати говоря, моему открытому противнику, я верю больше, чем верил Мюллеру. Он же "черный СС". 
 - Какая разница между "черными и зелеными СС"? 
 - Принципиальная. Мы, "зеленые СС", воевали на фронте. Мы не были связаны с кровью. У нас чистые руки. Мы не принимали участия в грязных делах гестапо. Мы сражались с врагом в окопах. Мы никого не арестовывали, не пытали, не расстреливали. 
 (Вместе с Кальтенбруннером он, а не Мюллер проводил операцию по аресту и расстрелу генералов, участников антигитлеровского заговора 20 июля 1944 года. 
 - Я ехал в штаб-квартиру разгромленного заговора на Бендлерштрассе. У поворота с Тиргартен меня остановил офицер СС, вышедший из кустов. Я увидел шефа РСХА Эрнста Кальтенбруннера и Отто Скорцени, окруженных офицерами СС. Они были похожи на зловещих фантомов. Я предложил им войти в штаб военных, чтобы предотвратить возможные самоубийства. "Мы не будем вмешиваться в это дело, ответили они мне, - мы только блокировали помещение. Да и потом, видимо, все, что должно было произойти, уже произошло. Нет, СС не будут влезать в это дело". Однако это была ложь, которая недолго прожила. Через несколько часов я узнал, что СС включились в "расследование" и "допросы". 
 Это - свидетельство рейхсминистра вооружений рейха Альберта Шпеера. 
 СС не очень-то допрашивали арестованных офицеров и генералов - их истязали, применяя средневековые пытки.) 
 Скорцени много рассказывал о своем "друге" Степане Бандере, банду которого он выводил зимой сорок пятого года с Украины. 
 - Я вел Бандеру по "радиомаякам", оставленным в Чехословакии и Австрии. Нам был нужен Бандера, мы верили ему, он дрался на Восточном фронте. Гитлер приказал мне спасти его, доставив в рейх для продолжения работы, - я выполнил эту задачу... 
 - С кем еще из... ваших людей (не говорить же мне "квислингов" или "предателей". Надо все время быть точным в формулировках, потому что впереди еще главные вопросы, их еще рано задавать, еще рано), из тех, кто вам служил, вы поддерживали контакты? 
 - Генерал Власов. С ним у меня были интересные встречи; к сожалению, Гитлер слишком поздно дал его соединениям оружие. 
 - Чем это было вызвано? 
 - Фюрер боялся, что русские пленные повернут винтовки против нас. Поэтому сначала армия Власова была дислоцирована только на Западе. А ведь как Власов не любил красных. 
 - Кто еще? 
 Скорцени морщит лоб, вспоминая. 
 - Да больше, пожалуй, никто. Разве что Анте Павелич в Югославии. Все остальное время - фронт. 
 - Вы считаете, что попытка похитить маршала Тито - это "фронт"? 
 - Конечно. 
 - Но вы, видимо, понимаете, что сделали бы с Иосипом Броз Тито, если бы он попал в ваши руки? 
 - Так ведь он не попал... 
 - Гитлер поручал вам убийство Эйзенхауэра? 
 - Это клевета купленных американских корреспондентов. 
 (Как только речь заходит об операциях Скорцени на Западе, он становится замкнутым. Он охотно обсуждает свою "работу" на Восточном фронте, работу против нас. Это понятно: у Скорцени такие широкие контакты на Западе, а память там так коротка... Но ведь первыми жертвами "Фау-1" стали англичане. Ковентри находится на острове, а не в России или Польше, а Орадур и Лион - во Франции, а не в Югославии или Чехословакии... Бывшие всегда стараются "сохранить лицо". Они умеют говорить о долге, приказе, идее. Они знают, как обыграть святое чувство "солдатской присяги" и "фронтового товарищества", но ведь моих братьев и сестер убили в Минске, когда им было шесть, девять и десять лет, - какая уж тут присяга...) 
 - А что вы скажете о Тегеране? 
 - Красивый город. Лет десять назад у меня был там хороший бизнес. Очень красивый город, перспективная страна. 
 Больше он не сказал ничего о Тегеране. А мог бы сказать многое. 
 Он мог бы сказать, как намечалась операция "Большой прыжок" и какая роль отводилась в этом деле ему, "страшному человеку Европы" - так о нем писала пресса союзников в те годы. 
 Известно, что покушение на "Большую Тройку" было поручено как ведомству Шелленберга, так и военной разведке Канариса, абверу. Борьба между двумя этими службами широко известна. Но историки до сих пор обходят исследованием один факт - в высшей мере занятный. Незадолго до подготовки операции "Большой прыжок" начальником РСХА вместо казненного чешскими патриотами Гейдриха стал Эрнст Кальтенбруннер, близкий друг Скорцени еще с того времени, как они жили вместе в Вене. И тот и другой со шрамами буршей, которые иссекали их лица, и тот и другой беспредельно преданные Гитлеру и его расовой теории, они считали себя истинными "паладинами" фюрера, готовыми принять за него смерть. Сразу же по переезде из Вены в Берлин Кальтенбруннер взял под свой личный контроль отдел VI-C, то есть диверсантов Скорцени. Сразу же после того как новый начальник РСХА сел в кресло Гейдриха, он нанес визит Борману: "венец" знал, с кем надо иметь постоянно добрые отношения. Сразу же после того как Кальтенбруннер нанес визит Борману, начался рост его протеже - Скорцени. 
 Кальтенбруннер быстро вошел во все "дела", и операцией "Большой прыжок" он интересовался особо. Вместе с Шелленберг Кальтенбруннер встретился с Канарисом в "особом баре" гестапо "Эдем". Канариса сопровождал руководитель "Отдела-1" абвера генерал Георг Хансен. Было заключено "джентльменское" соглашение: ведомство Шелленберга готовит свою операцию - "Большой прыжок", Канарис свою "Трижды три". В процессе подготовки, которая ведется сепаратно, никто из участников "командос" не ведает, для чего их готовят; используют людей, знающих русский и английский языки; вся информация о подготовке групп и о том, какие новости собраны о точной дате встречи "Большой Тройки", идет через Кальтенбруннера к Гиммлеру, от Канариса - к Кейтелю; те передают данные фюреру. 
 Было принято решение, что люди СС будут проходить тренировку в лучшем лагере диверсантов абвера "Квенцуг": там располагались "иностранные группы" особой дивизии "Бранденбург". В связи этим Шелленберг получил возможность вполне легальную возможность - ввести в самый центр абвера своего человека Винфреда Оберга. 
 Работа шла вовсю. Кальтенбруннер назвал Гитлеру идеального кандидата. Гитлер согласился с энтузиазмом: "Скорцени сможет выполнить эту работу". 
 Скорцени получил задание начать активную подготовку. Он попросил подробную информацию о том, что сделано и что предстоит сделать. Через сорок восемь часов после того, как ему передали задание, радиоперехватчики из его группы получили расшифрованный текст: радиограмма, отправленная из Берлина в Швейцарию, сообщала, что Гитлер отдал приказ на покушение. Скорцени вышел на сеанс радиосвязи с штурмбанфюрером СС Романом Гамотой, который сидел в Иране. Тот сообщил, что "не верит агентуре абвера", Скорцени пришел к Гитлеру: "Нас окружает измена!" 
 Это был удар по абверу, то есть по армии. 
 Это был удар по конкурентам. 
 Чье же поручение выполнял Скорцени? Гиммлера? Вряд ли. Шелленберга? Не думаю - "юного красавца" не очень-то любили в этой среде. Значит, Кальтенбруннера? Начальник Управления имперской безопасности в те осенние месяцы 1943 года - после разгрома под Сталинградом и Курском, который сделал очевидным исход войны, - не мог не сделать для себя выводы. В условиях национал-социализма вывод был один лишь - шкурный. А шкурничество выражалось в том, чтобы стать ближе к фюреру. Близость гарантировала абсолютную бесконтрольность: личные счета в швейцарских и мадридских банках, бриллианты, живопись эпохи Возрождения. Время "идеи" кончилось, пришла пора "личного удержания", которая всегда с т а в и т на золотого тельца. 
 - Фюрер никогда не планировал никаких покушений, - сказал Скорцени, когда я напомнил ему о "Большом прыжке". - Это все пропаганда. И мы, "зеленые СС", никогда не хотели стрелять из-за угла; мы, военные СС, всегда принимали бой лицом к лицу. 
 В мировой литературе еще мало исследована природа СС, членом которой, и не рядовым, а руководящим, был Отто Скорцени. Сейчас на Рейне не очень-то принято вспоминать об этом. А вспомнить стоит. Гитлер провозгласил, что после победы "великой германской расы", после того как будут уничтожены большая часть славян, определенная часть французов, евреи, цыгане, СС получит с о б с т в е н н о е государство - Франконию, к которой будет присоединена часть Франции и романской Швейцарии. Гитлер легко прочертил на карте жирную линию: Пикардия, Шампань, Люксембург - все это должно войти в состав государства СС. Жить там, как предполагал Гитлер, будут "посвященные второго класса", ибо все члены СС разделялись на два "этажа". Первый класс СС был обязан верить, повиноваться, сражаться. Второй, "посвященные", должен был умирать для самого себя, то есть, по версии Гитлера, погибая, эти эсэсовцы оставались в вечной и "благодарной памяти великой расы арийцев". Для получения второго класса надо было - по законам СС - "научиться убивать и умирать". После того как "второклассники" приносили обет, им, по словам рейхсфюрера Гиммлера, придавалась "неотвратимая человеческая судьба", поскольку отныне эти эсэсовцы приняли "обет плотного воздуха", то есть "присоединили свой дух к вечной атмосфере высокого напряжения". (Наша армия "отключила" это присоединение - вышло короткое замыкание, которое здорово шандарахнуло "верных паладинов фюрера".) 
 Отто Скорцени относился именно к этому классу посвященных. Именно он, Скорцени, должен был отправиться в Палестину, чтобы отыскать там "чашу Грааля" - чашу мистического бессмертия. Он разрабатывал операцию вместе с штандартенфюрером СС Сиверсом, директором "Аннербе" - "Общества исследований по наследству предков". Чтобы "понять это наследство", Сиверс экспериментировал на людях в концлагерях. Нюрнбергский трибунал отправил его на виселицу. Нынешние эсэсовцы чтут его "память" как "национального героя, мученика идеи". 
 - Сейчас пишут множество всякой ерунды о нашем движении, - продолжал между тем Скорцени, - увы, победители всегда правы. Никто не хочет увидеть то позитивное, что было в учении Гитлера. 
 - Расовая теория? 
 - Это ж тактика! Мы не верили в серьезность его угроз! Мы понимали, что это средство сплотить народ! Каждая политическая структура должна уметь чуть-чуть припугнуть. 
 - В Освенциме "припугивали"? 
 - Я там не был. Почему я должен верить пропаганде врагов? 
 - Я там был. 
 - После войны? Ничего удивительного - после войны можно написать все что угодно, победа дает все права. 
 - Вы не встречались с Эйхманом? 
 - Он же был "черный"! Я прошу вас всегда проводить грань между двумя понятиями, - в третий раз нажал Скорцени. - Именно на "черных СС" лежит кровь и грязь, которая компрометирует наше движение. Мы же были солдатами: смотрели в глаза смерти. 
 - При каких обстоятельствах вы встретились с адмиралом Хорти? 
 - Я выполнял приказ фюрера, когда Хорти решил изменить союзническому долгу. Он ставил под удар жизнь миллиона германских солдат, и Гитлер поручил мне сделать все, чтобы Венгрия оставалась союзницей Германии до конца. Я отправился в Будапешт и провел операцию. 
 (Очень "чистая" операция! Шелленберг "подвел" к сыну Хорти своего агента, который выдал себя за посланца от югославских партизан. Скорцени было поручено похитить "посланца" вместе с Хорти-младшим, чтобы "надавить" на отца. Скорцени выполнил эту работу - заурядная провокация, проведенная в глубоком тылу, под охраной головорезов гестапо.) 
 Он то и дело возвращается к Гитлеру. 
 - Я помню, как осенью сорок четвертого фюрер вызвал меня в свою ставку "Вольфшанце" в Восточной Пруссии - это сейчас Калининградская область, добавил он. - Я имел счастье побывать в "ситуационном бараке", где фюрер проводил ежедневные совещания. Я испугался, увидав его: вошел сгорбленный старик с пепельным лицом. Его левая рука тряслась так сильно, что он вынужден был придерживать ее правой. Он слушан доклады генералов родов войск молча, то и дело прикасаясь к остро отточенным цветным карандашам, которые лежат на громадном столе рядом с его очками. Когда генерал Люфтваффе начал сбиваться, докладывая о количестве самолето-вылетов и наличии горючего, фюрер пришел в ярость; я никогда раньше не думал, что он может так страшно кричать. Переход от брани к спокойствию тоже потряс меня: фюрер вдруг начал называть номера полков и батальонов, наличие танков и боеприпасов - меня изумила его память. Как всегда, со мною он был любезен и добр; я до сих пор помню его глаза. Мое мнение - это был великий человек, что бы о нем сейчас ни писали. 
 - Газовые камеры, убийства? 
 - Что касается "газовых камер", то я их не видел. Казни? Что же, война есть война. 
 - Я имею в виду и те казни, которые проводились в тылу. 
 - Фюрера обманывали. 
 - Кто? 
 - Недобросовестные люди. Он же не мог объять все проблемы! Он нес ответственность за судьбу Германии, он был верховным главнокомандующим, у него просто-напросто не было возможности уследить за всем и за всеми. У нас же было слепое поклонение бумаге, приказу... Я помню, фюрер, отправляя меня в Будапешт, написал своею дрожащей рукою на личном бланке: "Следует оказывать содействие всем службам рейха штандартенфюреру Скорцени, выполняющему задание особой важности". Я работал в штабе, планируя "будапештскую операцию" вместе с неким подполковником - его часть была придана мне для захвата дворца Хорти, если бы тот решил оказать сопротивление. Я проголодался и попросил подполковника отдать распоряжение денщику принести пару сосисок. Подполковник попросил мои продовольственные карточки. Я сказал, что карточки остались в номере гостиницы, и этот болван отказал мне в двух несчастных сосисках. Тогда я достал бумагу фюрера. Подполковник даже вскочил со стула, читая предписание Гитлера. Конечно же он был готов принести мне двадцать две сосиски. А сколько раз я слыхал, как в бункере фюрера его же генералы говорили между собой: "Этого ему сообщать нельзя - он разнервничается". И - скрывали правду! 
 - Вы читали "Майн кампф"? 
 - Конечно. 
 - Но ведь в этой книге Гитлер санкционировал убийства "неполноценных народов" - целых народов! 
 - Неужели вы не понимаете, что это была теория?! Он же был вегетарианцем! Он не знал жизни - только работа! Я лишь раз видел, как он выпил глоток шампанского, - это было в тот день, когда я освободил Муссолини! 
 - А Борман? 
 - Что - Борман? 
 - Он тоже был добрым, милым человеком? 
 - Я его плохо знал - я же говорил вам. Мы встречались всего несколько раз. 
 - А Швенд? 
 - Какой Швенд? 
 - Штандартенфюрер СС. Который выпускал фальшивые фунты стерлингов. 
 - А, этот уголовник из Перу? 
 - Он самый. Вы с ним не встречались? 
 - Никогда. 
 - Доктор Менгеле? 
 - Кто это? Я не знаю. 
 - Доктор Заваде? 
 - Нет, я его не знал. 
 - Вы были одним из руководителей "оборотней", "Вервольфа"? 
 - Да. Но мы не вели против вас партизанских боев. 
 - Чем вы это объясните? 
 - Тем, что мы - индустриальная страна. 
 - Мы тоже индустриальная страна, однако наши партизаны здорово вас били. 
 - У нас не было такого количества лесов, полей, деревень. 
 - А Польша, Югославия? 
 - Там - горы. 
 - А Франция? Маки сильно вас трепали, а ведь лесов там не больше, чем в Германии. 
 Скорцени хотел было что-то ответить, но миссис Скорцени мягко заметила: 
 - Он прав, Отто, он прав... Дело не в мере индустриализма... 
 - Вот видите, - сразу же согласился Скорцени, - значит, в конечном итоге моя версия правильна: с гибелью Гитлера погибла его идея. Все разговоры о том, что мы, старые борцы, ушли в подполье, что-то затеваем, - все это пропаганда: без Гитлера национал-социализм невозможен. 
 - Как вы относитесь к фон Таддену? 
 - Он же пруссак! Единственно серьезными немцами можно считать баварцев и австрийцев - все остальные лишь входят в нашу орбиту! 
 - Вы не поддерживали партию НДП? 
 - У них всего пять тысяч крикунов - разве это серьезная сила? 
 - А если бы у них был миллион? 
 - Тогда бы я подумал. 
 - Вы не помогали итальянским неофашистам из МСИ? 
 - Нет. После войны я решил заняться бизнесом. Мне надоела политика. Я хотел, чтобы у меня были чистые руки. 
 - И с Клаусом Барбье вы не встречались? 
 - Кто это? 
 - Вешатель Лиона. Он сейчас в Боливии [Нацистский преступник Клаус Барбье, виновный в расправе над борцами Французского движения Сопротивления, нашедший убежище после второй мировой войны в Латинской Америке, доставлен во Францию. В июле 1987 года шеф лионского гестапо К. Барбье приговорен к пожизненному тюремному заключению - высшая мера наказания во Франции. После оглашения приговора отправлен в тюрьму Сен-Жозеф в Лионе.]. 
 - Нет. Я его не знаю. 
 - А Вальтер Рауф? 
 - Я не слыхал это имя. 
 ...Когда мы - во втором часу ночи - перебрались в ресторан "Эль Бодегон", метрдотель встретил Скорцени гитлеровским приветствием "хайль!". Скорцени п р и в ы ч н о взбросил руку и чуть одернул пиджак, словно на нем был френч с эсэсовскими рунами. Здесь у Скорцени было много знакомых, и он говорил с ними по-немецки, и голос его здесь был другим - п р и к а з н ы м, начальственным, самодовольным. 
 Вошел негр - из тех, которые ездят в звероподобных машинах, с охранниками. 
 И с ним Скорцени обменялся любезностями. 
 - Биафра? - спросил я. 
 - Да, - ответил он. 
 - Вы им продавали оружие? 
 - У меня не было денег. Иначе - продал бы. 
 - Ваши единомышленники - бедные люди? 
 Скорцени засмеялся: 
 - Отчего же? Мой единомышленник Крупп был довольно богатый человек. Я ему многим обязан. 
 - Я видел в Перу слиток золота со свастикой. Там было выбито "Рейхсбанк". До сих пор эти слитки хранятся в банке Гондураса Время от времени они появляются в других латиноамериканских странах. 
 - Ничего удивительного, - ответил Скорцени. - Рейхсминистр финансов Функ в конце апреля сорок пятого предлагал мне уходить вместе с ним. "Мне некуда девать золото, Отто", - говорил он. Но Функа арестовали. Куда попало золото? Победителям лучше знать. 
 - Наверное, золото попало в руки мафии, - предположила миссис Скорцени, откуда бы иначе ему быть в Гондурасе? 
 - Наверняка, - сразу же согласился Скорцени. - Это дело мафии, но не наше. Я ж говорю, мы кончили игру тридцатого апреля сорок пятого года. С тех пор я отошел от борьбы. Я занимаюсь бизнесом, я инженер, и мне горько вспоминать прошлое, потому что мы тогда проиграли. 
 Наутро в номер отеля "Императрис" постучали - до странного рано. 
 - Кто там? 
 - От сеньора Скорцени. 
 На пороге стоял "чико" с пакетом в руке. Он принес мне двухтомник воспоминаний "Да здравствуют опасности!" с дарственной надписью: "Юлиану Семенову в память о нашей встрече в Мадриде. Скорцени". 
 Я прочитал эту книгу, сопоставил весь строй нашей встречи, наш разговор и лишний раз убедился в том, как много раз лгал мне человек со шрамом. 
 По пунктам: 
 1. Клаус Барбье показал, что он поддерживал постоянный контакт со Скорцени. "Скорцени - руководитель всей нашей разведывательной сети", - заявил Барбье в семидесятых годах! 
 2. Федерико Швенд не отрицал своих контактов со Скорцени. 
 3. Вальтер Рауф, "отец" душегубок, отсиживающийся в Чили, ныне стал начальником отдела по борьбе против коммунистов в НРУ, национальном разведывательном управлении Пиночета. Он гордится своими контактами со Скорцени. 
 4. Являясь одним из руководителей "Антибольшевистского блока народов", Скорцени поддерживал постоянные связи со всеми неонацистскими группировками, особенно с неофашистами МСИ в Италии. 
 5. Скорцени лично транспортировал оружие сепаратистам Биафры - есть документы, доказывающие его причастность к гражданской войне в далекой африканской стране. 
 Теперь давайте зададим себе вопрос: отчего Скорцени д о л ж е н был отрицать эти свои контакты? 
 1. Когда стало сжиматься кольцо вокруг Йозефа Менгеле, проводившего опыты на русских военнопленных, польских профессорах, сербских женщинах и еврейских детях, прошел цикл убийств, спланированных с истинно нацистским "размахом". Менгеле, отвечавший за свои опыты перед Борманом, смог скрыться. Его путь в неизвестность был устлан трупами. 
 2. Когда западногерманский суд под нажимом общественности начал раскручивать дело доктора-изувера Заваде (Хайде), который выполнял непосредственные указания Бормана, он был убит в камере. Другие участники этого процесса - доктор Фридрих Тильман и начальник личной охраны президента ФРГ Эрхарда бывший нацист Эвальд Петерс тоже не дошли до суда: доктор "умер от разрыва сердца", Петерс - "повесился" в камере. Эдо Остерло, министр образования земли Шлезвиг-Гольштейн, в прошлом нацист, привлеченный в качестве обвиняемого, был найден на дне бухты. 
 Дело так и не было исследовано в суде - некого было судить. 
 3. Когда был разоблачен Клаус Барбье, вешатель Лиона, человек, осуществлявший связь между некими таинственными "руководителями", скрывавшимися в Парагвае, Чили и Уругвае, и группами реакционеров-националистов, которым он продавал оружие по бросовым ценам, снова прошла "обойма" загадочных убийств: сначала был уничтожен боливийский консул в Гамбурге, который неоднократно встречался с Барбье. Затем на мине был взорван миланский издатель, имевший в портфеле рукопись неизвестного автора, там говорилось о нацистских связях Барбье в Латинской Америке и Испании. После этого в роскошном номере в Рио-де-Жайнеро был найден труп графа Жака Шарля Ноэль де Бернонвилля, осужденного французским военным судом за пособничество гестапо. Этот друг Барбье много путешествовал по Латинской Америке - чаще всего он бывал в Боливии, у своего старого шефа, в Перу и Сантьяго-де-Чили. В Париж, жене, он переводил огромные суммы денег, без подписи, по коду: "Креди Л'Жуве, ХФ-495". Граф много знал. Убийцы скрутили ему руки жгутом, заткнули в рот кляп и задушили в его апартаментах. Следующим из числа тех, кто должен был замолчать, оказался перуанский мультимиллионер Луис Банчсро Росси. (Когда его убил полусумасшедший садовник его любовницы, считали, что с ним свела счеты мафия. Однако затем все более настойчивыми стали разговоры о том, что Росси, начавший свой бизнес с нуля, имел устойчивые контакты с нацистами; мафия лишь исполняла волю гитлеровцев.) 
 Наивно полагать, что вся эта цепь политических убийств могла быть л ю б и т е л ь с т в о м. Во всем этом ощутима тяжелая рука, знающая, как д е л а т ь страх. 
 4. Отчего Скорцени позволял себе отзываться о "товарищах по партии" как об "уголовниках" (помните его слова о Швенде?)? Оттого что "любимых можно ругать - они простят". О них нельзя говорить правды - этого не простят другие члены "гитлеровского братства", рассеянные ныне по миру. Они дождались своего часа в Чили и Уругвае: перевороты были проведены по рецептам гитлеровцев, под их лозунгами. Там, где начнется следующая резня, ищите следы людей СС: они умеют работать, и они очень хотят делать свою работу. 
 Это у д о б н о считать, что со смертью Гитлера кончился гитлеризм, однако беспечное удобство никогда еще не приводило к добру. 
 ...Когда в 1974 году я встретился с Отто Скорцени в Мадриде и спросил его о Швенде, он пожал плечами: "Я никогда не видал этого уголовника". Однако Сесар Угарте, антифашист из Лимы, рассказан мне, что именно Скорцени прилетал к Швенду в Перу и они вместе совершали инспекционные поездки по Латинской Америке - навещали "старых борцов", таких особенно, как Вальтер Рауф и врач-изувер Менгеле. 
 Кто же такой Фридрих Швенд? В 1932 году этот мелкий торговец женился на баронессе фон Геминген. Накануне второй мировой войны Швенд уехал из поместья, поселившись на своей роскошной яхте "Аурора". Плавал он в основном по Средиземному морю, курсируя между Италией и Югославией. 
 Свидетели, вызванные ныне судьей после его случайного провала, утверждают, что Швенд именно тогда нажил огромное состояние, занимаясь контрабандой золотом. Это неверно. В тот период Швенд занимался разведкой; тогда же, загодя, готовилась и "операция внедрения". Сейчас эту операцию на суде трактуют весьма примитивно: "гешефтмахер" Швенд, решив подзаколотить побольше золота, обратился в гестапо с предложением: "Я могу помочь вам топить британские суда на Средиземноморье". А потом, согласно официальной версии, связался с британской разведкой: "Я готов открыть вам секрет, отчего ваши корабли идут ко дну". За это Швенд - член гитлеровской партии с 1932 года был якобы арестован гестапо. Но странное дело: вскоре после ареста Швенд "истинный ариец, ветеран движения, отмечен рейхсфюрером" (так записано в его характеристике) - получает псевдоним "доктора Вендига", кличку "финансист" и должность в секторе РСХА по организации "инфляции", для того чтобы возглавить "операцию Бернхард". Смысл операции заключался в том, чтобы подменить истинные фунты стерлингов фальшивыми, изготовленными узниками нацистского концлагеря Заксенхаузен, и пустить их в обращение за границей "жертвой гестапо", "другом" англичан Швендом-Вендигом. Арест, таким образом, был "операцией внедрения", вполне обычная комбинация гитлеровской службы безопасности. 
 Существует версия, что якобы Швенд "торговался" с шефами гестапо о доле для себя лично. Вроде бы сторговался на том, что из фунтов, выменянных на фальшивки, третью часть он переведет на свой текущий счет. Но это тоже "операция прикрытия", ибо гестаповцы - особенно в последние годы третьего рейха - переводили за границу деньги СС и НСДАП на счета своих наиболее доверенных людей, в "надежные банки", чтобы финансировать новое нацистское движение, в случае если война будет проиграна. Так было и со Швендом: в гестапо не "торговались" с сотрудниками, им отдавали приказы, и эти приказы выполнялись беспрекословно. 
 Но Швенда сейчас судят вовсе не за то, что он был нацистским преступником. Его привлекли к ответственности не за руководство беспрецедентной экономической диверсией, нет, его обвиняют в контрабанде и в том, что он застрелил своего сообщника Камбера. Понятное дело, Швенд отвергает это обвинение. Прокурор обещает выставить свидетеля: тот видел, как Швенд лично расстрелял Камбера, ибо боялся сообщника. Крах гитлеризма Швенд встретил подстрахованным - восемьдесят килограммов золота, сто тысяч швейцарских франков и несколько десятков тысяч долларов. Летом 1945 года, получив подложные документы в Ватикане, у тех, кто помогал ему сбывать фальшивые фунты, Фридрих Швенд передислоцировался в Перу, стал "американцем" Федерико, мелким служащим "Дженерал моторз" и "Фольксвагена". 
 - Этот мелкий служащий распоряжался большими деньгами, - говорил мне Сесар Угарте несколько лет назад. - Он продолжает служить гитлеровцам и тем секретным службам, с которыми ему есть р е з о н поддерживать контакты. 
 Я писал тогда об этом, говорил коллегам в Америке и Западной Европе, однако безрезультатно, Швенд продолжал преспокойно жить в своем дворце неподалеку от перуанской столицы. 
 Сейчас время Швенда кончилось. Во-первых, потому, что кончились те деньги нацистской партии, которые были положены на его персональный счет, а он их переводил затем по тем явкам, что ему давали "партайгеноссен"; а во-вторых, его время кончилось оттого, что умер главный покровитель - Скорцени; и в-третьих, поскольку в Перу у власти стояли реалистически думающие политики, понудившие его уехать из Лимы. 
 ...Фрау Еленич из боннского пансиона "Шварцер Катер" не вняла просьбе пожилого американца, который просил ее отсрочить на несколько дней платежи за ночлег, и позвонила в полицию. 
 - Господин Федерико Швенд, - сказала она, - задолжал мне за трое суток, и я настаиваю, чтобы вы понудили его немедленно уплатить деньги. 
 В полиции "американец" держал себя спокойно и корректно, назвал свое имя, возраст и место рождения. Ему - столь же корректно - предложили подождать, пока наведут справки. 
 Справка пришла неожиданно быстро: оказывается, "американца" Федерико Швенда уже много лет разыскивал "Интерпол" как контрабандиста и убийцу. 
 Итак, Фридрих Швенд, гестаповец и ветеран НСДАП, привлечен к ответственности, дело его слушается в "бомбозащищенном" здании суда на Нимфенбургерштрассе, слушается уже не неделю и не две - это в порядке вещей здесь. 
 Странно другое: зачем "Интерполу" потребовалось так много лет для поисков, когда еще в 1972 году о "Федерико Швенде", о том, под какой фамилией он живет, где именно и чем занимается, я написал на страницах советской прессы, рассказав при этом о благородном антифашистском поиске Сесара Угарте, моего перуанского друга. Напечатан мой материал был в "Комсомолке" - газете с многомиллионным тиражом. Если бы Швенда х о т е л и найти тогда, в 1973 году, - н а ш л и бы, тем более что Сесар Угарте - человек известный не только в Перу, он кавалер шести боевых орденов США, ордена ФРГ, удостоен звания кавалера Почетного легиона. Следовательно, либо западногерманские специалисты плохо читают нашу прессу, выбирая из потока информации только то, что выгодно здешней пропагандистской машине - она далека от объективности, сугубо тенденциозна, - либо это было невыгодно каким-то сипам. Каким же? 
 И если бы не случай, фашиста продолжали бы "искать" до сих пор. 
 ...И наконец, последнее. Швенд был в числе посвященных: он знал, кто, где и когда укрывал похищенные ценности - не только в Германии, но и по всему миру. Однако об этом ему вообще не было задано ни одного вопроса, с т р а ш а т с я. 
 4 
 "Дорогой господин Семенов! 
 Для запланированного создания "музея фюрера" в Линце имперское правительство похитило - через своего уполномоченного, директора Государственной картинной галереи в Дрездене, д-ра Пассе - в различных странах Европы, преимущественно в Италии, Австрии, Франции, Нидерландах и Бельгии, ряд ценнейших полотен, скульптур и коллекций монет. 
 Если в Нидерландах, Бельгии и Франции закупки были совершены на основе "оккупационного права" и тем самым с самого начала были сомнительными, преступными, то в Германии и Австрии было предпринято также и принудительное присвоение, как, например, коллекций фон Реклама в Берлине, Ротшильда в Вене, Кёнига и Вейнштейна в Амстердаме и Брюсселе, коллекций Фюрста в Гааге. Все это шло в "музей Гитлера". 
 Более дифференцированной была ситуация в Италии. Здесь были приобретены ценнейшие произведения раннего и позднего Ренессанса, принадлежность которых весьма завуалирована. 
 Закупки подготовил - по дипломатическим каналам - принц Филипп фон Гессен, однако кому точно принадлежат картины, остаюсь тайной. 
 Невыясненным остаюсь и то, какие итальянские инстанции оказывав нацистам поддержку при "закупках". Словом, эти итальянские сделки относятся к темнейшим аферам третьего рейха. В начале пятидесятых годов состоялось несколько конференций относительно этих произведений искусства. В рамках так называемой "комиссии де Гаспери" министрами иностранных дел Италии и ФРГ было достигнуто соглашение, в соответствии с которым ФРГ стала владелицей вывезенных из Италии произведений искусства. До 1975 года они относились к "фонду возмещения" при Главной дирекции финансов в Мюнхене (доктор Ванкмюллер). Повторяю, еще в конце 1975 года Национальная галерея и Учредительное общество прусского культурного наследия выставили некоторые из этих картин в Далемском музее в Берлине. Когда там кто-то из посетителей увидал "Потолочные фрески" из палаццо Мосениго в Венеции Себастьяна Риччи, наследники бывшего владельца палаццо Мосениго в Венеции немедленно заявили протест и обратились за помощью к иностранным органам прессы в Лондоне и Париже. Однако их протест был безрезультатен, дело до сих пор не сдвинулось с мертвой точки. 
 Ваш Георг Штайн". 
 (В Базеле нашел художницу Мари Юберзакс, дочь Григория Шкловского, соратника В. И. Ленина. Я провел у нее часа три; женщине за восемьдесят, однако она еще путешествует, много пишет. От нее, посмотрев бесценные реликвии, письма и записки Ильича, я уехал с письмом, по которому пять документов Ленина, находящихся ныне у Мари Юберзакс, безвозмездно передаются нашему государству.) 
 5 
 ...В Бонне, разобрав корреспонденцию, я сразу же отложил в сторону два конверта. Остальные, а их накопилось около полусотни - в Бюро пишут самые разные люди, фирмы, организации, театры, выставочные залы, редакции, партии, я решил просмотреть позже. Первое было от Мишеля, отправлено из Кельна, 41, Квадратерштрассе, 5. Вскрыл конверт. Вырезка из газеты "Экспресс" от 29 сентября 1979 года. "Жокеи "фрау доктор". Любовь к животным дает госпоже Эрбиг победы. Во время конного аукциона в Баден-Бадене, который ежегодно проводит Фердинанд Ляйстен, старая дама, сидевшая в ложе с маленьким хином на руках, обратилась к своей собачке: "Муши, ты хочешь, чтобы я купила тебе лошадку?" Видимо, Муши ответила "да", потому что старая дама купила лошадь. Спустя два года после смерти ее мужа, хозяина фирмы "Эрболаке", "фрау доктор" купила восемь лошадей на аукционе. Последняя покупка составила 177 тысяч марок. Тренирует коней, принадлежащих "фрау доктор", Гюнтер Розенбуш. "Кони - мои любимые детишки", - говорит фрау Эрбиг. Эти любимые детишки приносят кельнской миллионерше богатые прибыли. Один только жеребец Каре дю Норд прикатил ей за последние три года 105 тысяч марок". 
 Второе письмо, также безо всяких комментариев, от Шрайдера. 
 "Подтверждение. Я, Якоб Шрайдер, рожденный 4.3.1899 года в Бюбингене, подтверждаю, что несколько лет назад вместе с фрау Шмит (Кельн, Бааденбергерштрассе, 82) был приглашен семьей доктора Эрбига в Баден-Баден. Фрау Шмит является родственницей фрау Эрбиг и дружна с нею. В то время семья Эрбиг жила в Баден-Бадене, по Хершенбергштрассе, 29, по справедливости считаясь одной из самых богатых семей ФРГ. 
 Именно во время этого первого визита в Баден-Баден я и увидел таинственную комнату из камня. В те дни я еще не знал, что из Царского Села была похищена Янтарная комната. Спустя некоторое время я прочитал в газетах о Янтарной комнате и подумал, что я обнаружил место ее хранения. 
 Однако вскорости семья Эрбиг nepeexaw в Швейцарию, в Тессин, и комната была ими демонтирована и вывезена в Аскону. Фрау Шмит рассказала мне, что за одну лишь транспортировку ящиков с янтарем водителям грузовиков было уплачено 12 тысяч марок. На Тенерифе у меня есть друг господин Фред. Летом он приезжает на отдых в Аскону и часто посещает семью Эрбиг, поддерживая с ними самые добрые отношения. Однажды он спросил меня, видел ли я Янтарную комнату у Эрбигов, на том этаже, который они занимают в вилле. По его мнению, эта комната практически бесценна. 
 Все это пишу для того, чтобы повторить эти данные, при необходимости - в суде. 
 С уважением Якоб Шрайдер". 
 Я завертелся волчком вокруг телефона, поначалу решил было звонить из международного автомата в Бад-Годесберге, а потом спросил себя, отчего я должен таиться, словно это я укрываю краденое, а не наши ценности держат здесь, снял трубку и набрал номер Фреда в Тенерифе. 
 - Да, - ответил он. 
 - Это Семенов. 
 - Я узнал вас. 
 Пауза. 
 - Как долго вы намерены быть на острове? - спросил я. 
 - Отчего вас интересует этот вопрос? 
 - Оттого, что вы обещали подтвердить данные Яко... 
 - Нет, - перебил он меня, явно не желая, чтобы были произнесены какие-либо имена или фамилии. - Я не стану делать никаких подтверждений. 
 - Но вы же обещали сделать это... 
 Пауза. 
 - Вы видели Янтарную комнату в доме фрау Эр... 
 - Да, у нее сказочная коллекция произведений искусства. 
 - Русского? 
 - В том числе. 
 - Вам что-то мешает подтвердить это формально? 
 - Мы обсудим этот вопрос в другой раз, и не по телефону, когда у меня появится для этого время. 
 Вот так. Кто-то нажал. Кто? Как? Когда? 
 6 
 Шрайдер отворил мне дверь. На диване сидел Мишель. 
 - Я все знаю, - сказал Шрайдер. - Я знаю все. 
 Мишель извинился: 
 - Я схожу за сигаретами, они в машине... 
 Когда внук вышел, Шрайдер сказал: 
 - Теперь я хочу получить миллион. Взамен я передам фотографию комнаты, выполненную в доме "фрау доктор"; деньги я по-прежнему хотел бы получить после того, как комната будет вывезена в Россию. 
 - Фотография у вас на руках? 
 - Нет. 
 - Но она уже существует? 
 - Нет. 
 - Каким образом она у вас окажется? 
 - Это мое дело. 
 "Нет, и мое, - подумал я, - ибо дело пахнет взломом. Я в э т о не играю. Мы в э т о не играем, так точнее". 
 ...Вольфганг Эрбиг во время войны снабжал лаками и красками Люфтваффе рейхсмаршала Геринга. 
 Его заводы были потребителями огромного количества янтаря. 
 А что, если он сделал копию Янтарной комнаты? 
 Или же наша настоящая была отдана нацистами на хранение этому финансово-промышленному тузу, - такие в любом обществе закону неподвластны. 
 Допустима любая версия, но дальнейшей проверкой именно этой, связанной с Эрбигами, надлежит заниматься гражданину ФРГ. 
 Набрал телефон в Аскону. 
 - Фрау Эрбиг? 
 - Слушаю, - голос еще крепок, сух. 
 - Фрау Эрбиг, мне было бы крайне интересно обсудить с вами вопрос о Янтарной комнате... 
 После паузы: 
 - Откуда вы знаете об этом, во-первых? Кто говорит, во-вторых? 
 - Я занимаюсь произведениями культуры, их судьбою... 
 - Напишите мне письмо, оставьте свой адрес и телефон, я посоветуюсь с моими адвокатами, до свиданья. Отбой. 
 Глава, 
 в которой рассказывается о нацистском преступнике, виновном в трагедии Лидице, о шантаже и гибели профессора Роде 
 1 
 ...О, как красиво здание концерна "Кали Зальц" в Касселе! 
 Стекло и алюминий; и не простое стекло, а красно-синее; желтое солнце расшибается в нем на сотни фиолетовых солнц; прекрасный кондиционированный вестибюль; охранники в синих униформах; выправка явно офицерская; седые затылки стрижены под скобку, височки - высокие, как полагалось р а н ь ш е, когда они носили форму, без приставки "уни". 
 Один из стражей внимательно посмотрел мою журналистскую карточку, позвонил по внутреннему телефону: 
 - Ваш визитер здесь. 
 Через три минуты на лифте спустился седой, поджарый, в тугом накрахмаленном воротничке господин доктор фон дер Эее. 
 - Добрый день, господин доктор Йонсон ждет вас. 
 Мы поднялись на шестой этаж, расположились в удобном кабинете за длинным столом, на котором легко можно рассматривать карты, и начали собеседование. 
 - Мы готовы к разговору, господин Семенов, - сказал один из ответственных работников концерна, доктор Йонсон. - Удалось найти кое-какие документы; фон дер Эее введет вас в курс дела. 
 - Не могу порадовать вас какими-то особыми открытиями в связи с поиском господина Штайна... Как всегда, инженеры оказываются жертвами военных; с тридцать восьмого года по сорок пятый к шахте "Виттекинд" нас не подпускали люди вермахта и те господа из гестапо, которые их обслуживали. С сорок пятого по пятьдесят первый год английские оккупанты закрыли нам какой бы то ни было доступ на шахты. Тем не менее, полагая, что развитие экономических и научных связей между вашей страной и нашим концерном вполне осуществимо в будущем, мы готовы познакомить вас со всей информацией, которую нам посчастливилось правдами и неправдами - собрать. 
 Доктор Йонсон улыбнулся: 
 - Все-таки правдами, господин фон дер Эее, правдами, концерн чужд неправды, не так ли?! 
 - О да! - решительно согласился фон дер Эее, и это его слишком уж решительное согласие явно засвидетельствовало наличие серьезных трудностей у старого господина с чувством юмора. 
 - Продолжайте, пожалуйста, - попросил его доктор Йонсон. - Наш гость весь внимание. 
 - Итак, - заговорил господин фон дер Эее, - седьмого марта сорок четвертого года на шахту "Б" "Виттекинд" прибыло двадцать четыре железнодорожных вагона из Геттингена. Да-да, такой факт имел место. Из документов явствует, что в ящиках, которые были спущены в штольни, была запакована библиотека, коллекции различных факультетов и прочие культурные и научные ценности, принадлежавшие именно Геттингенскому университету. Однако спустя два месяца, 25 мая, сюда подогнан был еще один вагон, двадцать пятый по счету, без каких-либо опознавательных знаков. Есть основания предположить, что этот вагон был из Кенигсберга. Содержимое вагона также было перегружено в штольню - мы обладаем такого рода информацией, однако что это были за ящики, что в них хранилось - данных нет. Повторяю, этот вагон - в отличие от всех остальных - был лишен какой бы то ни было маркировки. Нам известно также, что в декабре 1944 года в штольню были опущены еще несколько больших ящиков из Кенигсберга. Какие бы то ни было складирования зимою и весною сорок пятого года нам неизвестны. В апреле сюда пришли американцы. А с начала июля мы были отданы англичанам. Люди из Лондона провели частичный вывоз ящиков из шахты, но что именно они увезли - нам неизвестно. Потом они уехали. Но два факта, казалось бы, говорят в пользу гипотезы господина Штайна: первое - нам известно, что дети горняков Фольприхаузена, где расположена "Виттекинд", играли в те месяцы с янтарными пластинами. - И второе, множество бывших узников концлагеря Моринген продолжали жить в штольнях - там было тепло и сухо... Когда в Ганновере, в штабе английских оккупационных сил, узнали об этих двух фактах, в Фольприхаузен прибыла комиссия англичан, среди которых был сэр Этткинд. Это было 28 августа 1945 года. Сопровождал англичан господин доктор Катцман. Он вроде бы и сейчас там живет, хотя уже глубокий старик... Англичане спустились с ним вместе в шахту и увидали там множество людей оборванных, исхудалых, испуганных. При приближении англичан эти люди-тени словно бы растворились в темноте. 
 - Вы стали говорить, как сказочник Андерсен, - заметил доктор Йонсон. Бывшие заключенные убежали в другие штольни, так будет точнее. 
 - Именно, - снова согласился фон дер Эее, - они убежали, но англичане заметили, что источником света для них служили гильзы снарядов, а порох из них они высыпали прямо-таки на пол, рядом со столом, на котором стояли эти самые гильзы с фитилями, заправленными -в керосин... Англичане в ужасе бежали из шахты, ничего больше осматривать не стали, только очень внимательно опросили детей, которые играли в янтарные пластинки, и изъяли все, что смогли найти. Инженер Катцман считает, что один из англичан очень хорошо знал расположение штолен; но что примечательно - он особенно интересовался теми подземными складами, где была заложена амуниция, снаряды, оружие вермахта, - на глубине 400, 500 и 700 метров. Однако он отчего-то ни словом не обмолвился о ситуации в штольне на глубине 600 метров, где и хранились культурные сокровища... 
 - То, что в штольнях тогда жили бывшие узники, подтверждено какими-либо документами? - спросил я. 
 Мои собеседники переглянулись. 
 Доктор Йонсон ответил: 
 - Точными документами мы не располагаем... В ту пору мы были оккупационной зоной Великобритании, без каких-либо прав... Но в Фольприхаузене все считали, что внизу жили иностранные рабочие, бывшие узники... 
 - Может быть, так удобнее считать? - спросил я. 
 - Что вы имеете в виду? - поинтересовался фон дер Эее. 
 - Нет, я ничего не имею в виду, просто любопытно: отчего все считали, что внизу жили бывшие узники? А если туда спустились не узники? А бывшие нацисты? Или грабители? 
 "Надо искать в Лондоне, если, конечно, удастся, - подумал я. - Когда узники "Виттекинд" были отпущены англичанами по домам? Были ли транспорты? Кем организованы?" 
 - Это действительно любопытно, - согласился доктор Йонсон. - Нельзя отвергать и такое вероятие... Продолжайте, пожалуйста, господин фон дер Эее. 
 - Так вот, британские офицеры поспешно покинули штольни шахты "Виттекинд", сели на машины и отправились в Ганновер, а назавтра раздался взрыв. В результате этого первого взрыва все лифты шахты "Виттекинд" были выведены из строя; более того, первый взрыв парализовал и электрооборудование... 
 - Значит, если допустить, что внизу оставались люди, которые не только там жили, но и разбирали сокровища, спрятанные гитлеровцами, то они оказались оторванными от мира? - спросил я. 
 - Исходя из такого рода допуска, - согласился доктор Йонсон, - ваше предположение вполне логично... 
 - А дальше начинается загадочное, - продолжил господин фон дер Эее. Взрывы следовали через равные промежутки времени: начались двадцать девятого; тридцатого - пауза; приехали англичане, и к шахте никого, кроме своих, не пускали; тридцать первого - новая серия взрывов, больших и малых; попытка одного из наших горных инженеров откачать воду встретила сопротивление; еще один день спокойствия, а потом, второго и третьего сентября, новая серия взрывов, но не только в "Виттекинд", но и на шахте "Хильдасглюк", которая соединена с "Витгекинд" подземными коммуникациями; оттуда хлынула вода в штольни. Таким образом, последняя серия взрывов вывела из строя те коммуникации, которые бы позволили подобраться к "Виттекинд" без особо дорогих затрат. Прошел год, и осенью сорок шестого британский офицер Этткинд, отвечавший за "подземную Германию", разрешил двум нашим ученым предпринять попытку откачать воду и спасти из штолен то, что не было эвакуировано вовремя. Согласие Этткинда могло быть вызвано тем, что открылся примечательный факт: оказывается, англичане в первые недели после прихода на "Виттекинд" подняли-таки из штолен два огромных ящика с янтарем. Эти таинственные ящики, судя по документам, были ими вывезены в Гослар и там депонированы в старинном замке Кайзерфальц. Те немцы, которых англичане д о п у с к а л и до себя, рассказывают, что в огромном зале этого замка хранились наиболее ценные вещи, собранные оккупантами в зоне. Говорят, что в сорок девятом году, когда начался "роман" с Конрадом Аденауэром, британцы передали университету Геттингена тысячу единиц янтаря из этих двух гигантских ящиков. Однако документы свидетельствуют лишь о том, что два ящика было поднято. А что же стало с остальными? Нам известно, что было опушено несколько гигантских ящиков. Какова судьба других? 
 - Говорите более определенно, - снова уточнил доктор Йонсон. - Когда англичане в пятьдесят четвертом году решили вернуть нам наши шахты, документов - с 1938 года по 1954 год - они нам не передали: "утеряны, уничтожены, погибли при бомбежках". И все тут... 
 - Тем не менее, - продолжил фон дер Эее, выдержав паузу, - еще в сорок шестом году наши ученые, господин доктор Ферлинг и господин профессор доктор Франке, предприняли попытку частично откачать воду и спуститься в ту штольню, где хранились культурные ценности. Семь недель добровольцы пробивались туда и наконец пробились. Начали экспедицию. Ящиков с янтарем обнаружено не было. Впрочем, ученые смогли посмотреть далеко не все полки и даже отсеки. Штольня была разделена на отсеки, или, как мы говорим, "штреки". Так вот, в штреках с 1-го по 10-й от воды и размытой породы погибли все ценности. С 11-го по 14-й примерно шестьдесят процентов, и лишь в штольнях с 15-й по 19-ю погибла небольшая часть культурных ценностей. Но это были предварительные выводы ученых-горняков, они лишь разворачивали работу. 
 - Эх, - доктор Йонсон досадливо махнул рукою. - Что значит "небольшая часть"?! Двести сорок тысяч томов уникальнейших книг было свезено в штольни "Виттекинд". А подняли сколько? Всего семь тысяч! Как мы просили у англичан разрешения убыстрить работы по подъему и рассортировке, как мы торопили их! Они никого не пустили вниз, ни одного нашего человека... 
 - Почему? 
 Йонсон пожал плечами, промолчал. 
 Фон дер Эее внимательно осмотрел свои аккуратно стриженные плоские ногти, откашлялся, предположил: 
 - Возможно, англичане были напуганы... Возле Ганновера была очень мощная шахта "Ридель". Рядом с ней, кстати, одно время помещался штаб Этткинда. "Ридель" взорвалась, взрыв был неимоверной силы. Погибло девяносто человек. Это случилось тоже в сорок пятом году... А спустя полтора года была взорвана мощная шахта "Дездемона"... 
 - Взорвалась? - спросил я. - Или была взорвана? 
 - Можно считать, что это одно и то же, - сказал фон дер Эее. 
 - Нет, нельзя, - не согласился я. - "Взорвалась" - это несчастный случай. А если шахта была взорвана, значит, это было кому-то на пользу. Кому? Бывшим гитлеровцам, которые не могли допустить, чтобы ценности попали в руки победителей? Или грабителям, которые заметали следы? А что это были за грабители? Немцы? Оккупанты? Мафия? Почерк традиционен: забрать то, что представляло уникальную ценность, а потом устроить диверсию. Такое возможно? 
 - Ничего нельзя отрицать категорически в такого рода деле, - ответил доктор Йонсон. - Все допустимо... Что в большей, что в меньшей мере, покажет история. 
 - Скажите, господа, а можно ли, пробурив породу, взять пробу из штолен, чтобы определить, остался ли под землею янтарь? 
 - Можно, - ответил фон дер Эее. 
 - Сколько будет стоить один такой бур?и 
 - Пять-шесть тысяч, - ответил доктор Йонсон. 
 - Только зачем брать буры, когда комиссия господина профессора доктора Франке дала заключение о том, что янтаря там нет? - Удивился фон дер Эее. - К сожалению, работа комиссии была очень краткой... 
 - А почему? 
 - Потому что снова хлынула вода из шахты "Хильдасглюк", - досадливо ответил доктор Йонсон. 
 - Значит, кто-то помешал комиссии профессора доктора Франке провести доскональные исследования? - спросил я. 
 Господин фон дер Эее протянул мне старый, расплывшийся от мутных потеков документ. 
 - Можете приобщить к вашему делу, - сказал он, - это доклад профессора Франке. 
 - Словом, - заключил доктор Йонсон, - буров надо брать не меньше двадцати - сорока. Это уже двести тысяч марок. Это - деньги. Мы согласны с заключением федерального правительства: выкачать воду из шахты "Виттекинд" и, естественно, с "Хильдасглюк" будет стоить не менее двадцати миллионов марок. Кто в наше время уплатит такие деньги без векселя? 
 - Что значит в данном конкретном случае "вексель"? - спросил я. 
 - Это значит, что ваши друзья, господин Штайн или кто другой, должны представить документы, из которых с неопровержимой ясностью будет следовать: такого-то и такого-то в такой-то штрек шахты "Внттекинд" опущены такие-то и такие-то ящики с такой-то нумерацией или же без нумерации вообще, прибыли оттуда-то, сопровождаемы тем-то или теми-то; эти ящики до взрыва изъяты не были. Тогда, ясно, мы будем готовы на продолжение делового диалога, господин Семенов. 
 2 
 Лицо Штайна как-то враз осунулось; глаза - даже за толстыми стеклами очков - сделались совсем детскими, беззащитными. 
 - Это ужасно, - сказал он. - Я очень боялся услышать такой ответ, я так боялся этого... Удар нанесен "под ложечку", ибо эвакуацией и хранением такого рода "объекта", как Янтарная комната, занимались особые зондеркоманды. А их деятельность носила столь секретный характер, что даже в архивах толком не просматривается: нужен, видимо, какой-то особый код. А сколько такого рода кодов унес с собою в могилу Арно Шикеданц?! А сколько таких шикеданцев нам не известно до сих пор?! Но меня не оставляет идея, о которой я вам уже говорил: при нашей педантичности даже специальные зондеркоманды СС особого назначения обязаны были ставить в известность бургомистров о предстоящей транспортировке. А как же иначе?! Если не поставить в известность, то местная полиция может начать шум, не зная, что вопрос заранее согласован... Словом, пока вы путешествовали в Нижней Саксонии, я слетал в Западный Берлин и - с помощью графини Дёнхоф - получил возможность поработать в ряде тамошних архивов. Меня интересовало все, что только можно было найти о профессоре докторе Роде. И снова меня мучает вопрос: как, при каких обстоятельствах он умер и отчего накануне того именно дня, когда высказал согласие рассказать все, что знал, о Янтарной комнате? Умер? Или был отравлен? Кем? Проводилось ли вскрытие? Где заключение? Если я нашел все документы о Роде в Западном Берлине и они обрываются на 1944 годе, значит, архивы сорок пятого года могут храниться в Калининграде? Значит, там может быть фонд отделов культуры и транспорта Кенигсбергского бургомистрата? А именно в этом фонде надо искать с а н к ц и ю бургомистра на э в а к у а ц и ю Янтарной комнаты. И с этим может быть связано имя профессора Роде. Я готов, если мне предоставят такую возможность, поработать в Калининграде, я помогал отцу в архивах, у меня навык, а ведь в нашу эпоху отработанный н а в ы к работы - один из главных компонентов успеха. 
 Он замолчал, закурил, жадно затянулся. Лицо его было пепельным, глаза по-прежнему беззащитными, виноватыми, словно бы это его вина была в том, что доктор Йонсон поставил свои условия: в общем-то, увы, справедливые. 
 - Самое главное, - сказан я, - продолжать драку. 
 - Да, - кивнул он. - Это важно. Только... 
 - Что? 
 - А...Ладно... 
 Пришла фрау Штайн, принесла кофе, открыла бутылку "Столичной": 
 - Надо выпить за то, чтобы не было хуже! Все остальное приложится! Он вам еще не рассказал о своих находках? Не вешай нос на квинту, Георг! Нельзя! Ну-ка принеси новые документы! 
 Штайн вышел в свое святая святых - в комнату, где хранятся десятки тысяч микрофильмов из нацистских архивов, - вернулся через пять минут. 
 - Перед тем как я передам вам эти данные, послушайте, что мне сказали неофициально... В американском архиве в Александрии хранятся и поныне двенадцать тысяч уникальных картин, принадлежавших ранее НСДАП. 
 - Что за художники? Из каких музеев? 
 - Скажи, скажи о главном! - прогрохотала фрау Штайн. - Это же поразительно! 
 Какой-то проблеск улыбки лег налицо Штайна. 
 - Как вы понимаете, подробно я пока ничего не знаю, но я выследил по номерам, что именно в этом форте Александрия в США, в их главном архиве, хранилась чудотворная икона "Тихвинская божья матерь". А до этого она была в замке Кольмберг. И сделал ее опись тот же Адальберт Форедж. А ныне икона хранится в личной опочивальне покойного кардинала США Спэлмана. Я отправил письмо папе в Ватикан, будем ждать ответа. Это я снова к цепи "Кольмберг Унбехавен", то есть, соотнося с днем сегодняшним, "ценности Гитлера и Розенберга - форт Александрия". 
 Он положил передо мною документы: 
 - Поглядите. Это то, что мне удалось получить на Унбехавена. 
 Тот ли это Унбехавен, другой ли, брат ли, сват - не мне сейчас судить. 
 Я пробежал документы: Унбехавен, родился в Кольмберге 20.7.1909 года. СС хауптштурмфюрер. Последнее повышение в должности - 15.1.1945 года. Служил в СД в Праге; жил в отеле "Мэзон" (Masion); там же помещались отдел безопасности и комендатура. Затем был передислоцирован в Моравию в гор. Иглава. №СС - 26234 (один из самых "старых борцов"! - Ю. С); в НСДАП г. Нюрнберга вступил 1 декабря 1930 года. Участвовал в акции "Лидице". 
 "Акцией" нацисты называли зверский расстрел женщин, стариков и детей в чешском городке Лидице, под Прагой, в отместку за убийство нацистского палача Гейдриха; все дома были снесены с лица земли; жители уничтожены - так "большой идеалист, художник и вождь рейха" был намерен вести "воспитательную работу" с завоёванными. 
 - Если это тот Унбехавен, он должен быть судим как военный преступник, сказал я. - Его должны немедленно арестовать. Штайн пожал плечами: 
 - Вы думаете, он знает, что его коллег по этому зверству судили? 
 - Конечно, если это он. 
 - Значит, он сделал все, чтобы доказать: "Я не тот Унбехавен, а другой". 
 - А если все-таки тот? 
 3 
 - Если тот, - задумчиво сказал Энтони Тэрри и сделал маленький глоток кофе, - тогда... 
 Откинувшись на спинку кресла - легонького, плетеного, беззаботно-дачного, - Тэрри принялся сосредоточенно наблюдать, как парижские машины неслись со страшной, сине-дымной скоростью, принимая старт у светофора, словно спринтеры, хотя и дураку было ясно, что следующий светофор вот-вот замигает красным светом, так что можно бы и не торопиться... Все верно, да здравствует индивидуальность и личность, только нигде так не развито темное стадное чувство, как на дорогах западных стран; и еще, пожалуй, в здешних очередях - к лифту ли, автобусу или кассе; не жди пощады, ототрут, затопчут, да здравствует тот, кто силен и быстр, остальные обречены на отталкивание. Вот уж воистину чьими нормами поведения руководствовался Петр Аркадьевич Столыпин, когда заявлял в Думе: "Мы станем писать законы для сильных, но не для слабых..." 
 ...Тэрри тщательно замял окурок в пепельнице, рекламирующей коньяк "Камю", приблизил ко мне свое худое, загорелое лицо с пронзительными голубыми глазами и продолжал: 
 - Тогда пускайте дело об Унбехавене, Кольмберге и "Тихвинской божьей матери" по законным каналам. Только я вам хочу рассказать одну новеллу, не возражаете? 
 - Не возражаю, более того, приветствую! 
 - Итак, некий британский журналист решил включиться в поиск произведений русского искусства, похищенных нацистами из музеев и церквей. Конечно же он занимался этим делом, соблюдая все нормы права, выверяя каждый шаг у юристов. И вот после долгих дней работы в архивах этот британский репортер обнаружил ц е п ь. Исследуя эту цепь, он прикатил в Мюнхен, самый, конечно же, демократический город, где власти полны решимости, как вы понимаете, выкорчевать все последствия второй мировой войны, покарать затаившихся гитлеровцев и вернуть всем законным владельцам похищенное. Как это ни странно, поиски привели британского журналиста не в очередной архив, где хранятся старые бумаги и работают милые пожилые люди, а во вполне респектабельное учреждение, полное деловой, современной модерновой м о щ и, - в финансовую дирекцию городского совета Мюнхена. О, вы даже не можете себе представить, как сильна эта организация, сколько у нее могущественных покровителей! Ведь все тузы бизнеса, в том числе и военно-промышленного, наносят визит тамошним дядям и тетям, которые обязаны следить за налогоотчислениями с их прибылей. Значит, коррумпированность не может не иметь места в этой организации, а коррупция это незаконное дружество, которое значительно сильнее дружества законного, ибо в подоплеке его - законы мафии. Итак, наивный британский журналист, убежденный в незыблемости норм демократии и денацификации, прикатил в Мюнхен и заявился к одной из начальниц финансового ведомства могучего города баварской столицы... Еще кофе? 
 - С радостью. 
 Он усмехнулся: 
 - А я весь - злость... Заново переживаю ощущения... этого бедного британского журналиста... Итак, дама, отвечавшая за финансовые дела Мюнхена, выслушала британца и ответила ему, что "да, действительно какие-то русские культурные ценности были в замке Кольмберг близ Ансбаха в Баварии после окончания войны, но все они давно возвращены русским". Англичанин, однако, попросил документы. Дама ответила, что сейчас не может показать эти документы, с чем англичанин и уехал. Он, естественно, не мог не заметить "финансовой богине", что считает ее отказ несколько странным, в некотором роде недружественным и даже бестактным. Назавтра, пока еще журналист ехал по дороге в свое бюро, эта финансовая дама отправила - на хорошем английском языке письмо в его главную редакцию в Лондон, в котором обращалась не к нему, репортеру, а к главному редактору и директору газеты, рассказывая о визите британца, о его о с о б о м, несколько странном интересе к русским культурным ценностям. Более того, финансовая дама сообщила, что ей удалось обнаружить документы, свидетельствующие о факте передачи ценностей русским в первые послевоенные годы. Когда письмо дамы было передано репортеру, он позвонил в Мюнхен и наивно попросил переслать ему копии этих документов. Конечно же он получил отказ. Но демократическая система позволяет обжаловать решения городов и земель в министерстве республики! Что и сделал наш наивный репортер. И получил ответ из Бонна, примечательный ответ, в котором говорилось, в частности, что вопрос о культурных ценностях из Советского Союза касается только ФРГ и СССР и ни один представитель другой страны не может быть допущен к исследованию этих документов. Господин из Бонна также сообщил незадачливому репортеру, что он не видит никаких поводов для совместной работы англичанина с финансовой дамой из Мюнхена во благо поиска справедливости и честности. Ответ дамы из Мюнхена, считал ее большой босс в Бонне, абсолютно исчерпывающ и никаких других ответов быть дано не может... 
 Тэрри снова закурил, долго молчал, потом закончил: 
 - Словом, дама лгала. В Мюнхене нет сколько-нибудь серьезных документов о передаче русским похищенных культурных ценностей. Зато там до сих пор есть полные описи похищенного, подписанные, в частности, Адальбертом Фореджем, племянничком из розенберговского штаба... 
 - Он умер... 
 Тэрри усмешливо покачал головой, достал записную книжку, просмотрел ее, спросил: 
 - По какому телефону вы звонили? 
 Я пролистал свою, назвал номер. 
 - Это в Эрлангене? - уточнил Тэрри. 
 - Да. 
 - Когда вы звонили? 
 - Полгода назад, что-то в этом роде, я ведь не веду дневника звонков. 
 - Значит, не умрете от мании величия... Я имею в виду другое: когда это было - по с и т у а ц и и? Штайн, его имя было тогда на п л а в у? Версия Янтарной комнаты все еще муссировалась на страницах западногерманской печати? 
 - Да. 
 - Позвоните сейчас, страсти ведь улеглись. Попробуйте. 
 4 
 - Слушаю. 
 - Могу я говорить с профессором доктором Адальбертом Фореджем? 
 - Форедж слушает. 
 - Моя фамилия Семенов, я советский журналист... 
 Я услыхал, как в трубке что-то крякнуло, словно бы по мокрому дереву ударили тяжелым колуном. И вдруг голос моего собеседника стал совершенно иным, жалобным, дребезжащим, старческим: 
 - Что вам всем от меня надо?! Я немощный, старый человек, у меня совершенно нет сил... 
 - Но у вас хватит сил ответить всего лишь на несколько моих вопросов? 
 - Пришлите их в письменном виде, я сначала почитаю... 
 - А предварительно не можете ответить? 
 - Нет, не могу. Все было слишком давно, у меня отнюдь не юношеская память... Все давно кончилось, зачем ворошить прошлое?! Это безжалостно! Откуда в вас такая варварская жестокость, страсть к копанию в горе?! 
 - Это в нас-то "варварская жестокость"?! 
 - А в ком же еще?! - Голос обрел было силу, но потом Форедж снова начал играть больного старца. - Пожалуйста, оставьте меня в покое, можете написать письмо, я постараюсь ответить, если мне врачи разрешат... 
 5 
 "Дорогой господин Семенов! 
 Хочу поделиться следующими соображениями: 
 1. Согласно сообщению профессора Виктора Барсова, доктор Альфред Роде умер в Кенигсберге в конце августа 1945 года. 
 2. Поскольку среди историков и журналистов имеет хождение телеграмма некоего "Отто Рингля", являвшегося человеком СС, о передислокации Янтарной комнаты из Кенигсберга еще во время войны, то можно допустить его подпольную работу в Кенигсберге уже после войны. 
 3. Ходят слухи, что человек, носивший имя "Отто Рингль" из Кенигсберга, передислоцировался в Гера, что в Тюрингии; оттуда до Услара и Геттингена не так уж далеко. 
 4. Поскольку "Виттекинд" был взорвана примерно в то же время, когда погиб доктор Роде, то нельзя ли допустить, что и в первом, и во втором случае определенную роль сыграл "Отто Рингль"? 
 С дружеским приветом 
 Ваш Георг Штайн". 
 Смотреть надо в с е и в с ю д у; ни одна из версий не имеет права быть отвергнутой без достаточной проверки. 
 Конечно, главную помощь могли бы оказать люди, знавшие Роде, его соседи, родные, дети... 
 Снова сажусь за анкету Роде, читаю с карандашом: 
 Доктор Роде, Альфред Франц Фердинанд, фамилии или имени не менял; проживает в Кенигсберге, Беекштрассе, 1; домашний телефон 3.28.66; родился в Гамбурге 24.1.1892 года; по национальности немец, вероисповедание евангелически-лютеранское; женат с 10.9.1921; бракосочетание состоялось в Гамбурге; фамилия и имя отца - Франц Роде, матери - Мария Роде; фамилия и имя жены - Ильзе Флинтч, рождена в Гамбурге 20.5.1896 года, по национальности немка, евангелически-лютеранского вероисповедания, дети Лотти и Вольфганг; специальность - историк искусств; под опекой не состоит; в ныне запрещенных организациях типа "пацифисты", "лига граждан", "масоны", "сторонники мира", "красная помощь" не состоит и не состоял; членом НСДАП не являлся; поэтому и не состоит в местной пар. тинной организации НСДАП; принимал участие в борьбе за немецкий рейх; родственников, погибших на поле брани мировой войны, не имел; никогда ранее не был членом ассоциации писателей; не является и ныне членом "рейхсобъединения культуры"; литературную работу начал в 1912 году; первая статья была напечатана в газете "Гамбургские новости"; заглавие первой статьи звучало следующим образом: "Нидерландские художники в Гамбурге"; до 15 декабря 1933 года (то есть до прихода Гитлера к власти. - Ю. С.) работал в кенигсбергских газетах внештатно; были опубликованы книги; заголовки звучат так: "Янтарь - немецкое искусство", издана в 1937 году, в Берлине; издавались ли брошюры? Да, издавалась брошюра "Книга янтаря", кенигсбергское издательство "Ост Ойропа"; в какой области вы полагаете свою главную работу, доктор Роде? В области знания. 
 А затем предупреждение, что за дачу ложных сведений, касающихся ответов на все вопросы этой четырехстраничной анкеты, следует строгое наказание, предусмотренное законами великого рейха, живущего по нацистским законам. 
 Ну и что, кроме этого анкетного ужаса, ты получил? - спросил я себя. Что, кроме возвращения к книгам, посвященным борьбе против безнравственного, трусливого, но именно поэтому кровавого террора адептов "крови и почвы"?! 
 А дети? Лотти и Вольфганг? Где они? Неужели ты думаешь, что Штайн не связался бы с ними, еще как связался бы; или он, или Пауль Колер не могли не отработать эту версию. Значит, и детей нет в живых? То есть с уверенностью можно сказать, что нет в живых сына, дочь вышла замуж, поди ищи ее теперь... А почему не допустить мысль, что сын, зная о п р и к о с н о в е н и и отца к тайне, не сменил фамилию? Времена гитлеризма кончились, в анкете никто не требует объяснять, отчего, с какой целью взял иное имя; если ты преступник, то можешь хоть сто раз менять фамилию - все равно найдут, а так - нет, это здесь невозможно установить, допусти я такое вероятие... 
 Однако со Штайном я связался; Георг обещал подумать. 
 ...А через час ко мне позвонил человек, назвал свою фамилию, русскую фамилию, и попросил разрешения приехать по "крайне важному делу". 
 Он был седой, элегантно одетый, заутюженно-накрахмаленный. Борис Ильич Уманский. Рассказал свою историю: уехал из Москвы в Израиль, там устроился в газету, был изгнан, получил из Москвы бумаги, которые позволили ему утверждать, что его отец на самом деле немец; власти ФРГ предоставили гражданство; "каким великим счастьем был для меня отъезд из Хайфы, вы не можете себе представить! В Вене я занялся делами моей молодой жены, русской женщины, приехавшей со мною из Красноярска в Москву. И я смог вызвать ее на Запад! А потом вызвал сына, звукооператора, - рассказывал он мне. - Ни молодая жена, ни сын одного дня не работали, вертелся один я. А потом я узнал, что между ними началась близость! Представляете?! Сын и жена! Словом, жизнь кончена, сломана, изгажена. Но уходить просто так считаю недостойным. Я работал одно время в суде, узнал много такого, что представляет интерес для поиска, я выписываю советскую прессу, слежу за тем, как трепетно относятся к культурному наследию..." 
 Он передал мне несколько листков бумаги. 
 - Прочитайте. Это только начало. К сожалению, грабеж культурных ценностей продолжается. Я готов передать вам все материалы об этом, какие только попадут мне в руки. 
 Дело любопытное. Уманский утверждает, что некий Лакшин (Стыллер), выехавший из Москвы, занимается торговлей уникальными русскими культурными ценностями; суммы сделок исчисляются сотнями тысяч марок! 
 По версии Лакшина, он якобы получил эти ценности от своей покойной тещи, проживавшей до недавнего времени в Ялте, а ныне там и похороненной. 
 Лакшина (Стыллера), по словам Уманского, посадили, но не за торговлю краденым, а за "уклонение от уплаты налогов". 
 Прощаясь, Уманский сказал, что, по его мнению, новости о деле Лакшина (Стыллера) могут быть преданы гласности в течение ближайших месяцев. 
 Что ж, подождем. 
 Интересно бы, конечно, познакомиться с делом уже сейчас, нет ли там следов в прошлое? 
 6 
 ...Иногда начинаю чувствовать, что вот-вот начну "плавать" в материале; каждое письмо надо проанализировать, заложить в картотеку, просмотреть его возможные связи с другими документами, выписать на табличку краткое содержание... 
 Действительно, сегодня пришли письма от друзей-историков из Варшавы, из которых явствует, что в Дзиково, на территории Польши, в бывшем поместье Вильденхоф графа фон Шверина, проходили поисковые работы. Возглавлял поиск профессор Здислав Раевский. 
 Основанием для этого, судя по письмам моих корреспондентов, послужили некие "заметки профессора доктора Роде, возглавлявшего Прусский музей в Кенигсберге; он же отвечал и за похищенную Янтарную комнату". (Где эти заметки? Их надобно заново проанализировать!) Была также исследована информация, полученная от некоего работника Киевского музея, который оказался в Восточной Пруссии, в замке Вильденхоф, где хранились похищенные русские картины и иконы. В какой мере можно верить его показаниям? 
 Доктор Роде обратился к городским властям в середине сорок второго года с запиской, из которой явствовало, что его музей забит сверх меры вывезенными из Советского Союза культурными ценностями; профессор н а м е к а л, что хорошо бы найти новое место для хранения краденого. Однако последовал категорический окрик фельдмаршала Кюхлера: "Найти место для ящиков с трофеями!" И Роде ("во всем должен быть порядок!") не посмел ослушаться приказа. Нашел место. Именно тогда, как считают мои корреспонденты, и прибыла в его ведение Янтарная комната. Именно тогда он и прикинул точную цену уникального сокровища: 30 миллионов золотых рублей. 
 Именно тогда этот нацистский фельдмаршал Кюхлер распространил среди своих солдат приказ: "Основной целью похода против большевистской системы является полный разгром государственной мощи и искоренение азиатского влияния на европейскую культуру. К борьбе с врагом за линией фронта все еще относятся недостаточно серьезно. Коварных, жестоких партизан и выродков-женщин все еще берут в плен; к одетым лишь наполовину в военную форму или гражданскую форму отдельным стрелкам из засад все еще относятся как к настоящим солдатам и отправляют их в лагеря для военнопленных. Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью. 
 Все, в чем отечество отказывает себе и что руководство с большими трудностями посылает на фронт, солдат не должен раздавать врагу. Войска заинтересованы в ликвидации пожаров только тех зданий, которые должны быть использованы для стоянок воинских частей. Все остальное, являющееся символом бывшего господства большевиков, в том числе и здания, должно быть уничтожено. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения. 
 Не вдаваясь в политические соображения на будущее, солдат должен выполнить двоякую задачу: 
 1. Полное уничтожение большевистской ереси, Советского государства и его вооруженных сил. 
 2. Беспощадное искоренение вражеской хитрости и жестокости и тем самым обеспечение безопасности жизни военнослужащих германской армии в России. 
 Только таким путем мы сможем навсегда выполнить свою историческую миссию по освобождению германского народа от азиатско-еврейской опасности". 
 Каков слог, а?! 
 "Престиж германского солдата", "Вермахт никогда не был вместе с Гитлером!", "Немецкий солдат ничего не похищал!" 
 Еще как похищал! 
 ...Моими корреспондентами - честными немцами из ФРГ - приводится свидетельство, что в январе 1945 года Янтарная комната была упакована в 20-30 ящиков для отправки в Саксонию - таково было указание свыше. 
 Отправлена ли? Вот в чем вопрос... 
 Глава, 
 в которой рассказывается о хороших людях 
 Поскольку Штелле, где живет Штайн, находится совсем неподалеку от "вольного города Гамбурга", я решил сначала отправиться туда - повстречаться еще раз с людьми из полиции, которые занимаются борьбой с наркотиками, встретиться с человеком, который в гитлеровские времена сидел в лагере возле Бернтероде (через этот город пролегал трагический путь наших культурных ценностей), а потом навестить одного в высшей мере интересного ветерана. 
 Вообще, Гамбург - очень красивый город, пожалуй, один из самых красивых в ФРГ. В отеле вам дадут проспект - что следует обязательно посмотреть, если вы здесь впервые: и музеи, и озера, и порт, и ночной Репеербан - сотни баров, тысячи проституток, бешенство реклам. Но ни в одном справочнике среди памятных мест, рекомендованных для туристов, вы не найдете Музей Эрнста Тельмана. Но память людская - категория совершенно особая, хранят ее люди, а не официальные справочники. 
 ...Сижу в квартире одного из создателей Музея Тельмана. 
 Высокий, крепкого, рабочего кроя мужчина рассказывает: 
 - Поскольку мы с севера, фамилия моя звучит Фридрихс. Альберт Фридрихс. "С" на конце означает "сын Фридриха". Отца я помню слабо, его угнали на войну, когда мне было десять лет; он пришел домой попрощаться - в каске, с винтовкой и ранцем; повторял все время: "Преступники!" О ком он так говорил, старый социал-демократ, организатор рабочих в нашем районе, о кайзере ли, о своих коллегах по партии, проголосовавших за кредиты на войну, я, понятно, так и не узнал: в 1915 году пришла похоронка, погиб под Ковно. Мать хотела убить нас двух братьев и двух сестер - и покончить с собою: лучше смерть сразу, чем медленное умирание от голода и холода. Мы повисли у нее на руках, закричали; нас услыхали соседи, прибежали, кое-как успокоили мать, но с той поры разум ее помутился... 
 В школе меня стали расспрашивать об отце. Я отмалчивался - горько говорить о больном. Потом начали докучать соболезнованиями: "Отец погиб за кайзера". А я ответил: "Его убил кайзер". Это не мои слова; я повторил взрослых, так многие тогда говорили. Директор школы вызвал полицию. Начался допрос: "Кто это сказал тебе, дрянь?!" Допросили соседей по дому - люди молчали. Следствие "по государственному преступлению, выразившемуся в оскорблении царствующей фамилии", кончилось безрезультатно. Тогда директор собрал в зал всех школьников и у них на глазах избил меня палкой. Я кричал: "Почему?!" Мне кажется, это "почему" и сделано меня марксистом, честное слово. С тех пор я всегда спрашивал себя: "Почему так, а не иначе? В чем правда? Где ложь?" 
 ...Когда в России произошла Февральская революция, у нас начались дискуссии и собрания, несмотря на запреты властей. 
 После победы нашей революции в 1918 году мы создали группу рабочей молодежи. Программа: поддержка Советской России, борьба с правыми в Германии. Возник конфликт с руководителями социал-демократии в Гамбурге; мы отошли от партии, назвали себя "военно-социалистической молодежью", придумали форму: сандалии на босу ногу - круглый год; короткие штаны; никаких галстуков; рубашка с отложным воротничком "шиллеркраген" - такую носил Фридрих Шиллер, в его честь и назвали, потом такая рубашка стала известна как "тельмановка"... Мы приняли обет не пить пива, не курить, изучали Ницше и Дарвина, шли в революцию без руля и без ветрил, но тяготели к "независимой социал-демократической партии", в которой в Гамбурге состоял Эрнст Тельман. 
 Однажды мы решили пригласить старшего товарища, чтоб он прочел нам реферат. Собрались в маленьком ресторанчике на Теренбекштрассе; владелец был членом организации, потому и разрешил; расселись за столом - длинноволосые, без галстуков, в сандалиях, заказали лимонад, ждем лектора. И вдруг входит Тельман! Мы были в полном восторге - еще бы, сам председатель пришел к нам! Но почему именно он? 
 - Я живу рядом, - объяснил Тельман, - Зименсштрассе, четыре, хочу познакомиться с молодыми соседями. 
 Он осмотрел нас, пересчитал пальцем - двадцать человек было в нашем "союзе". 
 Никакого реферата он читать не стал - мы спрашивали, он отвечал. Этот вечер и определил мою дальнейшую судьбу. 
 Был я тогда безработным, а Роза, жена Тельмана, ждала ребенка, надо было помочь женщине, потому что Эрнст почти не появлялся дома, а жизнь была трудной. Тельман пригласил меня к себе, и до пасхи 1920 года я жил у них, помогал Розе, а потом, когда малышка подросла, ушел на заработки в Бад-Зегеберг, учеником пекаря, надо было кормить брата и сестер - голодали. Работал с четырех утра до семи вечера, пек хлеб, пахал, доил коров. За малейшую провинность били смертным боем. Денег практически не платили: когда уезжал в гости домой, хозяин давал буханку хлеба - это все. Был в городке "рабочий хоровой кружок". Там я познакомился с другими подмастерьями: картина одна и та же - жизнь впроголодь, работа от зари до зари, даже на спевки приходилось удирать тайно, через окно: с наступлением темноты двери запирались. Мы начали подумывать о создании ячейки коммунистической молодежи, чтобы вести совместную борьбу, - поодиночке ничего не добьешься. Однажды я вернулся со спевки, влез в окно, начал красться в свою холодную конуру, а тут выскочил хозяин: он караулил меня. Здоровенный как бык, он начал дубасить меня кулаками. Я в отчаянии схватил полено и ударил его что было силы. Выскочил хозяйский сын. Я заорал: "Уйди, убью!" Он убежал. И тогда я вывел для себя закон: сильные боятся силы; с той поры я мог ходить на наши собрания беспрепятственно. Но я один отвоевал себе это право - и то силой. Здоровый был, еще отец начал водить меня на занятия в "рабочий спортивный клуб". А другие ученики по-прежнему продолжали терпеть голод, издевательства, побои. И я решил устроить манифестацию в поддержку моих товарищей. В феврале 1921 года несколько сот членов Коммунистического союза молодежи из Киля и Любека пришли в наш городок, мы собрались на площади и зачитали список наиболее злобных хозяев: "или прекратите издевательства, или получите по заслугам". Хозяева пообещали "исправиться", а когда мои товарищи разъехались по своим городам, меня арестовали: "возмутитель общественного спокойствия". Был суд. Приговор: "четыре тысячи марок или месяц тюрьмы". Денег у меня не было, посадили за решетку, вот там-то я и стал членом коммунистической партии, а было это весной двадцать первого года. 
 ...Потом, после освобождения, я работал в Гамбурге, занимался вопросами безопасности компартии, основания к этому были: молодчики из "стального шлема", объединившиеся с гитлеровцами, пытались убить Тельмана, бросили гранаты в окна его квартиры. 
 Во время легендарного гамбургского восстания я получил задание: разоружить полицейских в районах Локштедт и Эппендорф. В Локштедте мы пошли к начальнику полиции, у него были ключи от арсенала. Он - в нижнем белье, как привидение, обрушился на колени, стал плакать: "Только не убивайте!" Мы рассмеялись: толстый, пожилой человек, а так "потерял лицо". Его жена захлопнула дверь, заперлась изнутри на ключ, тут уж с ним и вовсе истерика началась. Мы взяли в арсенале две винтовки - без патронов. А когда пошли в Эппендорф, там нас встретили свинцом. Стрельба шла по всему городу: против трехсот слабо вооруженных рабочих стянули шесть тысяч человек - полиция, рейхсвер, флот. Тельман был в моем районе, на улице Хохштстервег. Я вывел его в район Бармбек, там был штаб восстания. Он сказал: "Организуй молодежь района на демонстрацию, чтобы оттянуть хотя бы часть полицейских сил". 
 Мы это сделали с Харри Науюксом, он тогда отвечал за молодежные организации в партии. Сейчас товарищ Науюкс - член Международного комитета узников Заксенхаузена, гитлеровцы держали его за колючей проволокой одиннадцать лет, старейший коммунист ФРГ... Но ничто уже не могло помочь исходу борьбы, много наших погибло, другие были арестованы. 
 От Тельмана пришло задание: устроить похороны товарищей... Меня и моего младшего брата полиция схватила ранним утром, когда мы клеили воззвания: "Проводить в последний путь братьев по классу". В участке брату выламывали пальцы: "Скажи, что делал Альберт во время восстания!" Потом были суд, тюрьма и страшный январский день 1924 года, тогда наши палачи ликующе прочитали нам сообщение о смерти Ленина. 
 - России теперь капут! Вам - тоже! Сгниете в камерах! Лучше рвите с коммунизмом! 
 Когда я освободился из тюрьмы, пошел грузчиком в порт; партия поручила мне работу по созданию новой организации "Ротфронт". Я был участником учредительного собрания, потом работал в отделе пропаганды, состоял в группе охраны Тельмана: он был против, шутил над нами, но мы ведь не ему подчинялись, а решению ЦК, партийном дисциплине, и мы очень хорошо знали, какому риску он подвергает себя ежедневно, - фашизм набирал силу... 
 В 1929 году я получил особое задание ЦК: "выйти" из рядов партии, публично заявив, что решил порвать с коммунизмом. Это было трудное и горькое задание, но я выполнил его. А нужно это было, чтобы надежно охранять Тельмана; полиция "ренегатами" не интересовалась, я поэтому мог ходить по городу, не опасаясь слежки, в кармане у меня был пистолет, и я всегда видел спину Тельмана и всех, кто шел ему навстречу. Было и второе задание: создать нелегальные ячейки на флоте, в полиции и армии в районе Вассерканте, то есть на всем северном побережье. Связь я тогда поддерживал только с одним человеком - депутатом рейхстага от Гамбурга, членом ЦК Фрицем Люксом. (Товарищ Люкс был замучен гитлеровцами в конце 1933 года. - Ю. С.) 
 Это был трудный период в моей жизни: друзья отвернулись, я оказался совсем один, слова никому не скажешь - конспирация, а ведь так хотелось поделиться радостью; ибо я смог организовать ячейки на флоте, в армии и в полиции - мы готовились к противостоянию гитлеровцам - те рвались к власти. Товарищ Люкс передал мне "связь" в полиции Гамбурга - начальника специального телефонного узла Келлера. Удалось наладить выпуск газеты для полицейских: чисто профессиональное издание, но наполнено оно было нашей, коммунистической пропагандой. Келлер правил материалы. А потом его арестовали, просидел он три месяца вместе со своим помощником, вышел, сказал, что его старались перевербовать. Я насторожился, отправился на встречу к Фрицу Люксу. Тот, однако, сказал: "Продолжай работу". Что ж, надо было продолжать. Так было до конца 1931 года, и вдруг пришло неожиданное указание из Берлина: "Заново проанализируй всю историю с арестом Келлера и его помощника". Я занялся этой работой, но проводить ее было трудно по целому ряду причин, одна из которых для подпольщика весьма существенна. Дело в том, что я все еще был без работы, получал пособие девять марок в неделю и ЦК мне добавлял пять марок. На эти деньги можно было не умереть с голода, но купить костюм - невозможно. Штаны мои были в заплатах, форменный оборванец, а на это обращают внимание; в ресторан, где удобнее всего назначить встречи, не войдешь, выгонят. Поэтому беседу с Келлером и его помощником пришлось провести у меня в комнате. Только потом я понял, отчего помощник Келлера затягивал беседу, давал массу ненужных подробностей - тянул время. Ушли они от меня за полночь, запись беседы я, таким образом, не смог спрятать туда, где обычно хранил свои документы, а в пять утра пришла секретная полиция. Сначала нас посадили троих в одну камеру: Келлера, его помощника и меня. Когда помощник Келлера вышел в туалет, Келлер шепнул: "Он нас предал". Я передал весточку на волю, Фрицу Люксу: если Келлер сможет вырваться, позаботьтесь о нем, он невиновен. Следствие тянулось три года, оттого что я не давал показаний, молчал. В камере узнал о приходе нацистов к власти. В начале тридцать третьего года получил в тюрьме неслыханное дело - открытку из Москвы. Подпись неразборчива, а почерк известен прекрасно - Келлер. Я понял, что он спасен, и сразу же начал давать показания. 5 апреля 1933 года в Лейпциге, в том же здании, где судили Димитрова, состоялся процесс. Обвинение - "измена родине". Я получил три года тюрьмы и три года лишения всех прав, хотя прокурор требовал десяти лет каторги. Меня спасло тогда лишь то, что гитлеровцы еще не успели прибрать к рукам весь судебный аппарат. Отвезли меня в бременскую тюрьму, а там уже был "новый порядок": камеры без дневного света, бритые головы, прогулка в одиночном порядке - двадцать минут в день, никаких книг, тетрадей, никакой работы; ночные визиты эсэсовцев, побои, издевательства. Тот кто не умел м е ч т а т ь, - погиб, многие покончили с собой, многие сошли с ума. Я выдержал потому лишь, что верил: за мной партия, Коминтерн, Советский Союз. 
 Я вообще-то везунчик, надо заметить... Мой срок вышел в воскресенье, и в администрации тюрьмы забыли, что меня по закону следовало вернуть в гамбургскую полицию для формального освобождения. Ясно, там бы меня сразу передали в гестапо, а это - конец. Словом, в воскресенье я вышел из ворот бременской тюрьмы, приехал в Гамбург, пришел к Хельме - моей подруге... 
 ...Товарищ Альберт обернулся к маленькой женщине в очках, улыбнулся ей какой-то особой, нежной улыбкой, лицо его изменилось на мгновенье, потом стало прежним, собранным, изрезанным морщинами. В Музее Тельмана партийный билет товарища Хельмы хранится под стеклом - она ни на один день не прекращала борьбы с фашизмом, ни на один день не "освободила" себя от членства в партии немецких коммунистов. 
 - Жениться мы не могли, лишение гражданских прав не давало мне этой возможности, - продолжал свой рассказ товарищ Альберт. - Пошел на биржу. Там посмотрели мою справку: "Так ты ж лишен права на работу, парень!" - "А как жить?" - "Поезжай на подземные работы, землекопом, может, возьмут, там дефицит в рабочей силе". 
 Уехал в Ульфесбюль, устроился на дамбу, жил в бараке, где вместе с нами, "лишенцами", фашисты поселили своих агентов, людей из СА и СС. Оттуда уехал в Мекленбург, на мелиоративные работы, потом тайно вернулся в Гамбург, и тогда-то ко мне пришел связной из Праги, сын члена гамбургского парламента, коммуниста Альфреда Леви. Он и связал меня с нашим центром в Праге: сначала на вымышленное имя приходили письма, потом стал приезжать "чешский торговец"; я устраивал ему встречи с Розой Тельман - в парке, вдали от посторонних глаз. От него я получил задание нелегально перейти границу и прибыть в Прагу. Там узнал о решении воссоздать организацию "Роте хильфе" - "Красная помощь". Нацисты разгромили ее в первый же год своего владычества. А надо было сделать так, чтобы товарищи, томившиеся в фашистских застенках, почувствовали локоть друзей, заботу партии. Я немедленно вернулся в рейх - через "зеленую границу" в Баварии, возле города Хоф; в брюках у меня была зашита купюра в тысячу марок. Приехал в Гамбург, восстановил кое-какие контакты, хотя было трудно - люди боялись гестапо. Была и другая сложность: часть товарищей, к которым я обращался, не верили мне - они же помнили, что я "вышел" из партии. Но объяснить им истинные причины этого моего шага я, понятно, не мог. А потом возникла самая большая трудность: я впервые в жизни увидал тысячемарочную купюру, что с нею делать, как разменять? Каждая купюра такого рода зарегистрирована в банке, огромные по тем временам деньги. Как же р а з б и т ь ее? Попросил - через д о л г и е контакты - одного владельца бензозаправочной станции пойти в банк. Он вернулся в панике: "Мне показалось, что они меня заподозрили, я убежал". Правда, купюру успел захватить, но от этого нам не стало легче - надо помогать узникам, а помогать нечем, хотя в моем распоряжении эта самая проклятая бесполезная купюра. Помогла Хельма: она работала на слюдяном заводе, знала шофера, который ездил в банк за зарплатой, его-то она и попросила разменять. Он согласился. Но когда вернулся, сказал: "Знаешь, а купюра-то фальшивая! Что делать?" 
 Хельма решила, что это провал, но подводить ни в чем не замешанного человека не могла, не тот характер, ответила: "Не погибать же тебе из-за меня... Скажи им, что эти деньги дала тебе я". Шофер тогда рассмеялся и протянул ей кошелек с разменянными деньгами: оказывается, он пошутил... Жестокость шутки - совершенно определенная черта характера, сразу высвечивает человека, перечеркивает все то хорошее, что он сделал, разве нет? 
 ...Мы начали работу, организовали помощь товарищам, но с Прагой связь прервалась, не поступало никаких указаний. Видимо, в Праге не знали о моем "особом задании"; Тельман, который знал об этом деле все, был в тюрьме, а Фриц Люкс погиб. Конечно, очень обидно, но ведь не на партию же обижаться?! Надо было выполнять свой долг - продолжать борьбу. Мы создали подпольную группу. Руководителем был морской капитан Карл Ендров, я подружился с ним в Мекленбурге, на осушении болот. Его, как и меня, лишили гражданских прав, по своей профессии работать не мог, но связи с моряками у него остались, и он наладил контакт с двумя американскими коммунистами, которые работали на судне "Рузвельт", совершавшем ежемесячный рейс в Гамбург. Мы готовили анализ ситуации в рейхе, передавали американским товарищам, те отправили наше письмо из Гавра в Москву, и через две недели мы слушали свои же передачи по Московскому радио. 
 И вдруг меня вызвали во Дворец юстиции. Если бы о нашей деятельности узнали, в суд вызывать не стали бы - гестапо работало "без вызовов". Поэтому я решил пойти туда. Секретарь суда, бывший социал-демократ, шепнул мне: "Немедленно скрывайтесь, вернулся Келлер, сказал, что вы были истинным руководителем всей коммунистической работы среди полиции, назначена очная ставка, с часу на час вас возьмет гестапо". 
 Я сразу же ушел из дому; собралась наша партгруппа, обсудили положение, и было принято решение: переходить границу в Бельгию, а оттуда пробираться в Испанию, чтобы воевать против фашистов в рядах немецких коммунистов. Мы написали воззвание к товарищам: "Помогайте республиканцам!" Это была моя последняя партийная работа в Гамбурге: в полночь 31 декабря 1936 года я пришел в Антверпен, на квартиру, где меня ждали друзья. Потом уехал в Брюссель, в центр нашей эмиграции. Секретарь партии по кадрам попросил написать биографию. Я написал. Началась проверка - опять-таки всплыл "выход" из партии, у меня нет секретов от товарищей, я изложил все. Проверка длилась год. Я получал пособие по безработице: 50 пфеннигов в день. С трудом хватало на хлеб. Выручила страсть, развившаяся в тюрьме еще в тридцать первом году, - рисование. Я начал подрабатывать как оформитель. Занятно: если у нас, у немцев, прежде всего требуют "документ на профессию", то в Бельгии бумага мало что значит, там смотрят, умеешь ли. Я умел. За год я скопил денег, пришел в наш эмигрантский центр и сказал: "Либо вы меня признаете политическим эмигрантом и дадите партийную работу, без которой я не у м е ю жить, либо я на свои деньги буду пробираться в Испанию". Меня наконец признали политическим эмигрантом, поручили пропаганду среди шахтеров в Буринаже. Задание: собрать деньги для нелегальной борьбы в рейхе. Работал я под псевдонимами Жерар и Террет, как член Бельгийской компартии. В 1938 году, когда оппозиция разрушила в Антверпене филиал "Красной помощи", меня переправили туда: срочно воссоздать организацию. Легально я работал столяром - строил лодки, наладил работу театра для эмигрантов, подружился с Эрнстом Бушем, ставил Брехта, декламировал Гейне; "Красную помощь" удалось воссоздать. Когда фашисты напали на Бельгию, нас отправили во Францию, в лагерь "Гольф де Лион". Были мы там не одни, а вместе с испанскими республиканцами, итальянскими коммунистами, немцами из батальона Тельмана. Вызывал барон Эннеси, хозяин коньячной фирмы: "Я представляю секретную службу Виши, если согласишься служить нам - выпустим". Я отказался. Тогда он, двухметровый верзила, схватил меня за воротник, начал душить... Всякое бывало... А потом - транспорт в Германию. И снова я в Гамбурге, в тюрьме Фульцбутель. Год в одиночку, каждый день допросы: "Ты - французский и бельгийский шпион, коммунист и изменник родины!" Пытал меня гестаповец Тэге. 
 (В 1947 году товарищ Альберт встретил его в трамвае в Гамбурге, д о в е л до дома, заявил в полицию. Его спросили: "Он кого-нибудь убил при вас?" "Нет, но он меня пытал". - "Ну, это еще надо доказать". Так Тэге и остался на свободе, этот гестаповский изувер. - Ю.С.) 
 В 1941 году меня отвезли в Берлин, состоялся "суд", дали пять лет тюрьмы и пять лет лишения прав. Заключили в одиночку. Сидел в темноте, в гробовой тишине 24 месяца, пока не начались бомбежки. Меня тогда перевели под крышу, на четвертый этаж: если попадут зажигалки, сгорю заживо, ведь охранники во время бомбежек убегали в подвал. Здание тюрьмы ходило ходуном, грохот, разрывы бомб... Ждали, что я попрошу снисхождения. Не дождались. Тогда пришел нацист: "Вступи в СС - выпустим". Я ответил ему то, что надлежало отвечать. Меня направили к уголовникам, в мастерские, где делали бетонные ограждения для концлагерей. Били с утра и до ночи; повредили позвоночник, нагружая меня, как животное, бетонными плитами весом чуть ли не в сто килограммов... А потом перевели в Саксонию, в Вальдхайм, на обувную фабрику, переоборудованную в оружейный завод. Содержались там не только немцы, но и французы, итальянцы, бельгийцы. Нужен был переводчик. Я был единственным, кто знал французский язык. Это дало мне возможность наладить контакты с товарищами. Мы начали диверсионную работу: много самолетов Геринга, которым мы поставляли детали, разбилось, не донеся до мирных городов свой смертоносный груз. 
 Однажды половина наших не смогла подняться: дали гнилую еду, массовое отравление. Эсэсовец закричал: "Лентяи! Саботажники! Табак жрете, чтобы заболеть?" У меня перед глазами встали лица друзей, запавшие глаза, выпирающие ключицы, руки-плети. Я ослеп от ярости, бросился на нациста... 
 Очнулся в карцере. Руки и нош в наручниках, завернуты за спину, двигаться невозможно. Один раз в день кусок хлеба и чашка воды. Когда я совсем дошел, выпустили, бросили в камеру, где, к великому моему счастью, был руководитель подпольной парторганизации Артур Зоргес, он сейчас живет в ГДР. Замечательный товарищ, истинный коммунист. Связником был художник из Дрездена товарищ Маслов, он работал после победы в дрезденской Академии живописи. Так вот, Маслов стал парикмахером, это дало ему возможность ходить по камерам, таким образом была налажена связь со всеми узниками. Более того, он изучал всех вновь прибывших, делал все, чтобы оградить нашу организацию от гестаповских провокаторов. Второй радостью было то, что я встретил Курта Баумгарте, он был член Ревизионной комиссии ГКП. Он знал меня, поручился перед организацией, и я получил в высшей мере ответственную работу: выносить параши из камер! Да-да, это была важнейшая работа, ибо пять тысяч узников сидели в одиночках, никого нельзя было оставлять без поддержки, а главной поддержкой были новости с фронтов, шел сорок четвертый год, у нас было радио, и я проводил политинформацию в ста одиночках, - трудно сейчас представить себе, как это было нужно, правда давала товарищам сапу вынести, выстоять! 
 А потом пришла свобода: ворота женской тюрьмы открыли американцы, нашей Красная Армия; вернулся в Гамбург; в тот же вечер пришел в партийную организацию; наутро начал работу - выселял нацистов из их роскошных квартир и размещал там рабочих, оставшихся без крова. Потом - партийные организации Киля, Дюссельдорфа - секретарь по кадрам; вместе с Фредериком Жолио-Кюри трудился на ниве борьбы за мир, выступал вместе с пастором Нимёллером и бывшим канцлером Виртом против войны - тридцать послевоенных лет пролетели как день... А потом - пенсия, работа в Музее Эрнста Тельмана, человека, которому я обязан тем, что на всю жизнь поверил и великую правду Ленина. 
 ...Каждое утро, в шесть часов, высокий, подтянутый человек быстрой походкой идет по улицам Гамбурга с маленьким свертком под мышкой. Там полотенце и плавки. Плаванье - до морозов; нужно быть крепким, чтобы продолжать дело, чистое и честное дело. 
 ...Спасибо тебе, товарищ Альберт Фридрихс, - за тебя спасибо, за твою жизнь, ибо ты из породы наших отцов, а они были замечательными людьми, прошли трудную, но гордую жизнь и память по себе оставили высокую, ибо тот оставляет по себе память, кто не собою живет, но идеей, обращенной во благо всех. Спасибо. 
 (Когда книга готовилась к изданию, я узнал, что товарищ Фридрихс ушел, нет его больше с нами; память о нем, однако, вечна.) 
 Глава, 
 в которой рассказывается о провокации, вызванной, в частности, страхом перед тем, что ценности придется вернуть законному владельцу 
 1 
 ...Звоню Штайну. 
 - Я не могу беседовать с вами, господин Семенов. - Его глухой, чеканящий голос сейчас резок, словно удар. 
 - Заболели? 
 - Здоров. 
 - Позвонить позже? 
 - Я не убежден, что вам вообще надо звонить мне... 
 - То есть?! - Я даже опешил, так неожиданно это было. 
 - Господин Семенов, вы не могли не знать, что Московское радио сообщило слушателям, будто некий Штайн из Штелле, - он сейчас чуть ли не по слогам говорит, голос дрожит, слышно, как он н а т я н у т, вот-вот сорвется, делает все, дабы затруднить поиск Янтарной комнаты и других русских культурных ценностей. 
 - Это ложь! 
 - Мне официально сообщали об этом только что! 
 - Кто? 
 - Вполне добропорядочные люди, совершенно не связанные с нашей работой. 
 - Вам сообщили об этом не добропорядочные люди, а обыкновенные провокаторы, господин Штайн. 
 - Но эти люди работают в организации, связанной с нашим радио! 
 - Тем хуже для вашего радио. 
 - Господин Семенов, я не могу им не верить, они назвали мне день и час, когда была эта передача. Там говорилось о том, что русские художники сейчас восстанавливают комнату, и в разговоре с корреспондентом прозвучала фраза о Штайне. 
 - Это провокация, господин Штайн, и мне горько, что вы ей поддались. Я обещаю вам связаться с Москвой и запросить официальный ответ у ответственных людей нашего радио.
 ...Ответ пришел через неделю: в указанные Штайном дни ни одна из радиостанций СССР не передавала никаких сообщений о Янтарной комнате. Ни разу не упоминалось имя Штайна. 
 ...Пришло сообщение из АПН: готовят мой материал о Штайне для журнала, выходящего в ФРГ, - очень большой, с иллюстрациями. 
 Снова звоню к Штайну, прошу его запросить "радиолюдей" ФРГ о точной дате "передачи" из Москвы. 
 Через три дня он звонит мне, голос у него ликующий: 
 - Забудем мерзавцев! Вы были правы: они не смогли дать мне ответа! Что нового у вас? 
 ...Кое-что новое собрал и я. Получилось это произвольно: пришел в маленький антикварный магазин русской книги в Париже; женщина - с гладко забранными волосами, аскетичная, скорбь на лице - уточнила: "Тот ли вы Семенов?" - и, получив утвердительный ответ, сразу же закаменела лицом. (Правильнее бы сказать по-толстовски - "заскучала", но уж больно это здорово, нельзя повторять великих без кавычек.) 
 А каменеть этой мадам было от чего. Я ходил вдоль полок с прекрасными, уникальными книгами, и доставал их, и смотрел титульные листы, а потом интересовался здешней стоимостью, и все наиболее интересные фолианты к о т и р о в а л и с ь во франках высоко, однако новая цена стояла на прежней, поставленной в московских букинистических магазинах в н а ш и д н и! А ведь дама, пока не знала, кто я, так страдала о судьбе русской культуры, так сладко бранила большевиков и иноверцев, которые травили и продолжают травить п о д л и н н о е, так уж она ахала и охала по нашему культурному наследству, оказавшемуся на Западе... А продает - что?! Воровски вывезенные с Родины книги... Незнание - простительно, хотя опасно в наш век, особенно если прилагается оно к вопросам культуры. З н а н и е такого рода, что я встретил в Париже в русском антиквариате, не просто опасно; оно - подло. 
 Помочь мне, понятно, дама отказалась; однако мир не без добрых людей. 
 Не только Штайн и барон фон Фальц-Фейн интересуются судьбою русского искусства и копают издали, всерьез. Здесь, в Париже, я получил несколько адресов; эти адреса мне передал сын русского эмигранта и француженки. Отец его погиб трагически, мать расстреляли нацисты - она была связана с социалистами, боровшимися в горах, м а к и. 
 - Я бы советовал вам проверить эти данные по уровню значимостей, - сказал мой новый знакомый. - И начал бы я с Хайнриха Хайма. Это юрист в Мюнхене. Был, во всяком случае, до недавнего времени. Его номер в НСДАП - 386.127. Эсэсовский номер 278.228. Имел звание штандартенфюрера, что соответствует полковничьему званию в вермахте; юрисконсульт у Мартина Бормана; отвечал за все акции рейхсляйтера в сфере искусства. Следующим я бы назвал профессора Герберта Янкуна. Рожден восьмого августа девятьсот пятого года; принадлежал к числу "кружка друзей рейхсфюрера СС Гиммлера". Эсэсовский номер этого профессора 294.689. Именно он занимался грабежом тех музеев Советской России, где хранились экспонаты, связанные с первобытной и античной культурой, до недавнего времени работал в Геттингене. В отличие от профессора фон Андрэ, о котором вы писали в корреспонденции о Штайне, он не очень-то скрывал свое прошлое. Конечно, если бы можно было отыскать следы Эбергарда Фрайхера фон Кюнсберга... 
 - Какие у вас есть о нем данные? 
 - Шеф особой зондеркоманды Риббентропа... Именно он и занимался вывозом Янтарной комнаты... 
 - Это я знаю. Меня интересует место и дата рождения, номер партийного билета... Родственники... Ближайшие друзья... 
 - Место рождения неизвестно. Дата - сентябрь 1909 года. Номер в СС - 1552. В сорок пятом году скрылся. Адреса родных неизвестны. Друзей не имел. 
 - Избыточно полная информация. 
 Собеседник хмыкнул, ткнул пальцем в последнюю фамилию: 
 - Гельмут фон Хуммель является и поныне адвокатом в Баварии, в Мюнхене. Думаю, что этого можно отыскать. С сорок четвертого года он отвечал за тайные депо в Баварии и Австрии, где складировались культурные ценности... 
 - Спасибо. Я начну поиск вместе с моими друзьями в ФРГ. Только ответьте на вопрос: что подвигло вас на это? Отчего вы передали мне имена и адреса этих людей? 
 Он прикрыл глаза пальцами: 
 - Я прочитаю вам несколько абзацев. "...Я два месяца ждал того, что должно произойти сегодня утром. У меня было достаточно времени подготовиться к этому, но так как я неверующий, я не углублялся в мысли о смерти, я склонен скорее смотреть на себя как на лист, оторвавшийся от ветки, - он падает на землю, чтобы удобрить почву. Качество почвы зависит от качества листьев... Простите мне горе, которое я вам причинил. Я теперь все думаю о том, что вы потеряете сына, который давал вам больше горя, чем радости... Если представится возможность, передайте моим ученикам через педагога, который меня заменяет, что я много думал о последней сцене "Эгмонта" Гете..." 
 - Что это? Откуда? 
 - Этот человек был дружен с моей матушкой. Жак Декур. Или Декур де Манш, создатель подпольного Комитета французских писателей. Его арестовали на другой день после того, как он совершил страшное "преступление" - выпустил журнал "Французская литература". Его арестовали с в о и. Понимаете? Французского писателя арестовали французские ажаны за то, что он издал журнал о французской литературе. И передали гестаповцам. И Жака расстреляли - после страшных пыток - вместе с большими учеными Жаком Соломоном и Жоржем Политцером... Все трое были коммунистами... Вот, собственно, поэтому я и занимаюсь поиском нацистов, которые убивали культуру... 
 2 
 ...Вернулся в Бюро. Масса корреспонденции. Среди писем - крайне важные, с уникальным описанием Янтарной комнаты, прислали друзья из Москвы. Это архиважный документ, он позволяет начать тщательный поиск во время аукционов, по старым каталогам; опрашивая тех, кто любит искусство и кому поэтому сам факт укрывания похищенного представляется кощунством... 
 Итак, документы: 
 "Старый дворец. Бельэтаж. Янтарная комната. 
 Собрание предметов, исполненных из янтаря и заключенных в трех витринах. 
 Витрина №1 
 1. Ларчик с крышкой, состоящей из трех ступенек и украшенной на верхней части вазочкой; по углам четыре вазочки, по связям - резные орнаменты, по фасу - восемь гравированных медальонов с морскими видами, птицами и орнаментами. Ножки резные. 
 Длина 10 вершк., ширина 7 1/4 вершк. 
 2. Ларчик плоской формы, украшенный семью гравированными медальонами с золотой подслойкой. Ножки круглой формы. 
 Длина 3/4 вершк., ширина 2 1/2 вершк. 
 3-4. Ларчики (два) на круглых ножках (сильно повреждены). 
 Длина 2 1/2 вершк., ширина 2 вершк. 
 5-6. Ларчики (два), во всем схожие с предыдущими. 
 Длина 9 вершк., ширина 5 3/4 вершк. 
 7. Ларчик. На крышке круглая группа, представляющая лежащую женщину и подле нее ребенка. По углам вазочки. По туловищу шесть медальонов с рельефными изображениями. 
 8. Шахматная доска. По углам рельефные цветы. 
 Длина 7 3/4 вершк., ширина 5 вершк. 
 9-10. Ларчики (два) на плоских ножках; на одном шарики по углам и резные орнаменты. 
 Длина 4 вершк., ширина 2 3/4 вершк. 
 11. Ящик для шахмат, выложенный гладким набором. 
 Длина 10 1/4 вершк., ширина 9 3/4 вершк. 
 12. Ящик для игры в трик-трак. Бока с поясками из слоновой кости с гравировкой; наличники и петли прорезные из золоченой бронзы. На крышке гравированные пояски с золотой подслойкой; в середине в медальоне двуглавый орел и по бокам медальоны с резными драконами"... 
 Таких экспонатов - сотни... 
 Все они похищены... 
 А вот описание янтарного чуда, принадлежащее перу очевидца; датировано прошлым веком: 
 "Комната представляет смесь стилей барокко и рококо и является настоящим чудом, не только по большой ценности материала, искусной резьбе и изяществу форм, но, главным образом, благодаря прекрасному, то темному, то светлому, но всегда теплому тону янтаря, придающему всей комнате невыразимую прелесть. Все стены зала сплошь облицованы мозаикой из неровных по форме и величине кусочков полированного янтаря, почти однообразного желтовато-коричневого цвета. Резными рельефными рамами из янтаря стены разделены на поля, середину которых занимают четыре римских мозаичных пейзажа с аллегорическими изображениями четырех из пяти человеческих чувств. Картины эти исполнены мозаикой из цветных камней и вставлены в рельефные янтарные рамы. Здесь нет ничего навязчивого, крикливого; вся декорация настолько с кромка и гармонична, что иной посетитель дворца, пожалуй, пройдет по этому залу, не давая себе отчета в том, из какого материала создана облицовка стен, коробки окон и дверей и орнаменты на стенах. Больше всего напоминая мрамор, янтарная облицовка, однако, не производит впечатления холода и пышности, присущих мрамору, и при этом по красоте далеко превосходит облицовку из самого драгоценного дерева. Янтарная комната двухсветная и выходит тремя окнами до полу на площадь дворца. В простенках зеркала, тоже до полу, в лепных золоченых рамах рокайль. Посреди зеркал находятся золоченые бра, богато украшенные таким же орнаментом. Витрины под окнами полны всяких безделушек из янтаря; здесь имеются шахматные фигуры, табакерки и коробочки. 
 На одной из стен янтарем выложены года "1709" и "1760", относящиеся к изготовлению и установлению этой комнаты. В письме из Амстердама 17 января 1717 года Петр I приказал послать упакованную тем временем комнату в Мемель, где она была принята обер-гофмейстером вдовствующей герцогини Курляндской, Анны Иоанновны, - Бестужевым и под военным конвоем отправлена через Ригу в Петербург. Быть может, Петр намеревался этой чудной комнатой украсить задуманный им новый дворец, или же она была забыта; во всяком случае, ею не воспользовались до 1755 года, когда янтарный мастер Мартелли, занятый украшением одной комнаты Зимнего дворца янтарными орнаментами, получил приказание, прекратив эту работу, употребить присланный из Берлина янтарь для декорации кабинета в Царскосельском дворце. Эту работу Мартелли исполнил очень удачно к 1760 году. В 1830 году потребовался ремонт ее, и токарный мастер Эт, по высочайшему повелению, привел ее в порядок. До наших дней она прекрасно сохранилась. Более подробные сведения об истории этой комнаты можно найти в "Русской Старине" 1878 года, с. 186, в статье Щученко в "Русском вестнике", 1877, ноябрь, с. 388, и в сочинении С. Н. Вильчковского "Царское Село". 
 Кроме Царскосельского дворца, неисчерпаемая сокровищница Императорского Эрмитажа дает нам возможность присоединить к этой статье воспроизведения с ряда старинных вещей, ныне составляющих такую редкость: 1) янтарный, украшенный золотом и бриллиантами, набалдашник трости из испанского светло-желтого камыша. Трость эта, собственность Екатерины II, быть может, находилась в числе подарков, которые неоднократно подносил императрице Фридрих Великий. 2) Шлага, также принадлежавшая Екатерине II, парижской работы 1765 г. Эфес ее золотой, с тонко награвированным орнаментом в стиле Людовика XVI, рукоятка и чашка из янтаря, а ножны из галюта. 3) Античный светильник. Исполнен из одного, на редкость крупного, куска янтаря. Лампа, на которой покоится морской лев из бронзы, поддерживается бронзовой крылатой наядой и установлена на ступенчатой подставке из слоновой кости. Эта лампа - одна из многочисленных собственноручных работ императрицы Марии Федоровны в бытность великой княгиней. Благодаря своим далеко не заурядным художественным способностям и познаниям она исполнила большое число художественно-промышленных работ из различного материала. Владея в одинаковой степени гравировальными и токарными инструментами, иглой, кистью, ножом и пером, великая княгиня если и не исполнила самостоятельно все части лампы, то, во всяком случае, сделала большую ее часть..." 
 Еще один документ из книги прошлого века: 
 "В январе 1717 года Петр писал из Амстердама в Курляндию обер-гофмейстеру Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину: "Монсеньор! Когда прислан будет в Мемель из Берлина от графа Александра Головкина кабинет янтарный (который подарил нам королевское величество Прусское), оный в Мемеле прийми и отправь немедленно через Курляндию на курляндских подводах до Риги". 
 При отправлении янтарного кабинета из Берлина в Россию составлена была опись, сохранившаяся в немецком подлиннике и современном ей русском переводе в одном из московских архивов. 
 Из описи этой комнаты видно, что она состояла из 22 больших сделанных из янтаря стенных "штук" и до 180 прочих янтарных досок и украшений; в некоторых из больших стенных "штук" находились вделанные уже зеркала. 
 В описи перечислены наиболее замечательные из янтарных вещей: "изготовленный щит с большой главой, три изготовленные большие головы на дереве, семь малых голов, четырнадцать изготовленных тюльпанов, двенадцать изготовленных роз, три штуки с раковинами (в немецком тексте сказано: "Muschelen und Schneckenaus-gemacht", то есть раковинами и улитками обделанные)". 
 Со своей стороны Петр подарил Фридриху-Вильгельму 55 русских солдат-гренадеров, токарный станок и бокал собственной работы. 
 12 мая 1820 года Янтарная комната едва не погибла во время происшедшего во дворце пожара. Отделка стен не раз подвергалась реставрации. Ставил комнату на место Мартелли в 1755 году, когда под наблюдением Растрелли она была переведена из Зимнего дворца в Царское Село. Затем ее реставрировали Турау и Роггенбук; в 1830 году чинил Эт, а в 1897 году снова реставрировали Чижов и Сомов. 
 ...По стенам расставлены стулья стиля "чиппендейл", комоды и столики, у окон, в витринах, - мелкие янтарные вещицы: шахматы, шкатулочки, табакерки семнадцатого - восемнадцатого веков. Вставки в углах стен, так называемые "camailux", кисти Титова. Плафон приписывается Фонтебакко - "Мудрость, охраняющая юность". Очень хорош пол, сделанный в середине восемнадцатого века. Верхняя часть стен (широкий фриз) была доделана "под янтарь" раскраскою. 
 Глава, 
 в которой рассказывается о событиях тридцатипятилетней давности, имеющих прямое отношение к нашему поиску 
 1 
 ...На полпути между Женевой и Базелем я свернул с дороги и остановился на ночлег в маленьком городке Дюдингене. С утра начали ухать трубы и греметь барабаны - жители собрались на свой праздник; здесь, в Швейцарии, очень любят праздники и умеют их весело отмечать; причем совершенно не обязательно, чтобы в соседнем городке или деревне г у л я л и; человеческая о т д е л ь н о с т ь здесь проецируется и на сельскую и на городскую отдельность. Расстояния между городками могут быть в три-четыре километра, а по разности праздников, обычаев, устоев может порою показаться, что ненароком заехал в другое государство. 
 Я поселился в номере без телефона, - конец квартала, надо экономить на всем, и хотя в "моем" бад-годесбергском филиале Дрезденского банка прониклись уважением к "ЛГ" и могут дать ссуду под восемь процентов в месяц, все-таки лучше уложиться в то, что осталось. Вообще ссуды, быстрые банковские операции обязывают к точности в ведении бюджета семьи; институт "дай в долг", обращенный к знакомому, развращает ("Берешь чужие и ненадолго, - посмеялся один мой приятель, - а отдавать приходится свои, да к тому же навсегда"). В то же время заем, взятый в банке под высокие проценты, приучает к дисциплине и ответственности. 
 ...Я вышел из маленького дюдингенского отеля, протолкался сквозь утреннюю, но уже гомонливую толпу, собравшуюся возле церкви, остановился у телефона-автомата, набрал номер 037-43.11.98. 
 - Да. 
 - Доброе утро, могу я говорить с господином Музи? 
 - Слушаю. 
 - Мне было бы крайне важно повидаться с вами, господин Музи. 
 - Кто вы? Я назвался. 
 - Где вы получили мой телефон? 
 - В отделе печати МИДа. 
 - Они дали вам мой телефон?! - В голосе собеседника было нескрываемое удивление. Потом он вдруг весело расхохотался: - Это невероятно... Ладно, я сейчас подъеду за вами. Как мне вас узнать? 
 - Я с бородой, не отличаюсь особой худобой... 
 - Ну и я не скелет. Ждите. Чус! 
 Я вернулся в отель, спустился в маленькое кафе и попросил хозяйку предупредить, если кто-либо станет меня спрашивать. 
 - Кого вы ждете? - спросила почтительно-веселая, как и все хозяйки кафе, женщина. 
 - Господина Музи. 
 Ее глаза округлились, она еще более весело и уважительно пробросила свое легкое, французское "о ля-ля!" и поставила передо мною кофе, джем, масло и рогалики. 
 Через двадцать минут мадам легко подпорхнула ко мне, снова сделала круглые глаза, в которых метался смех, изумление и посул: 
 - Месье, вас ждут! 
 ...Вокруг фермы Пьера Музи пасутся прекрасные кони; дом построен в старофранцузском стиле; много света, темное дерево внутри, ослепительная белизна снаружи. 
 На стенах кабинета, который как-то странно в ы н е с е н из дома, соединен с ним маленьким коридорчиком, словно бы перешейком, развешены медали и призы: 
 - Я был многолетним чемпионом Швейцарии по конному спорту и лыжам, сказал Музи. - Это моя главная страсть, все остальное лишь прилагаемое; времяпрепровождение... Ну, с чем пожаловали? 
 Я рассказал ему о той информации, которую раздобыл доктор Пауль Колер из ГДР. Главный вопрос: что Пьер Музи знает о грузовиках Красного Креста со швейцарскими номерами в районе Веймара в апреле сорок пятого года? 
 - Хм, кому, как не мне, знать про эти грузовики... Отчего только вас это интересует? 
 - Оттого, что на швейцарских грузовиках могли вывезти ценности гауляйтера Коха, ящики с Янтарной комнатой и другие русские культурные ценности в никому не известные, самые секретные депо под землею, в горах, в Тюрингию или Саксонию. Если у вас есть информация об этих машинах, о том, как и почему они попали в рейх, можно продолжать работу, искать шоферов, механиков, тех, кто сопровождал машины... 
 - Про шоферов и механиков я не знаю, а сопровождал грузовые машины мой брат Бенуа... 
 - Я могу с ним увидаться? 
 Пьер Музи молча посмотрел на меня, ничего не ответил, поинтересовался: 
 - Вам известно, кем был мой отец? 
 - Одним из руководителей Красного Креста. Нет? 
 - Ничего подобного. Во время войны он был частным лицом с приставкой "экс". Экс-президент Швейцарии. Да-да. И никакого отношения к Красному Кресту не имел, хотя поддерживал постоянный контакт - в последние месяцы войны - с Гиммлером и Шелленбергом. А началось все с того, что к отцу обратились с просьбой похлопотать перед шефом гестапо Франции генералом Обергом за семью из Монтре, брошенную в парижскую тюрьму "черными". Отец согласился, хотя все убеждали его, что предприятие безнадежно, ибо гитлеровцы не выпускали евреев из концлагерей. Но дело в том, что шла весна сорок четвертого. Восточный фронт трещал, да и к тому же жена несчастного узника была швейцарской подданной. 
 ...Словом, Оберг решил устроить из этих двух арестантов предмет торга. Он их отпустил, и взамен на этот "акт доброй воли" осенью сорок четвертого, в октябре уже, после вторжения союзников и выхода Красной Армии к границам рейха, были начаты переговоры между отцом, с одной стороны, и Шелленбергом и Гиммлером - с другой. В Берлин экс-президента привез мой брат, молодой офицер швейцарской армии Бенуа, прекрасный водитель, один из лучших спортсменов Швейцарии. Финансисты предложили - через Музи - уплатить нацистам деньги, если Гиммлер выпустит из концлагерей арестованных; американская администрация гарантировала визы освобожденным; отец должен был передать пять миллионов французских франков Красному Кресту в обмен на освобожденных узников. (Естественно, речь шла о родственниках еврейских финансовых боссов; судьба 600 тысяч несчастных, еще не уничтоженных в газовых камерах, не так волновала боссов из Монтре, которые прежде всего и радели о миссии Музи. Более того, в обмен на освобождение родственников они брались начать публикацию материалов в США и пользу сепаратного мира с рейхом. Видимо, не обошлось тут без тех кнопок, на которые нажимал Аллен Даллес, постоянно мечтавший о сохранении военной машины рейха и повороте ее против русских союзников на Востоке. - Ю. С.) Первая партия, около тысячи узников, была переправлена через пограничную Констанцу из концлагеря смерти Терезиенштадт в Швейцарию в феврале сорок пятого года. В обмен на новенькие автомашины и бензин Гиммлер разрешил освободить еще одну партию узников, но тут в дело вмешался начальник секретной полиции безопасности рейха Эрнст Кальтенбруннер, враг Шелленберга, человек, связанный лично с Гитлером. На первый взгляд он действовал фаначтично, в духе приказов фюрера: "Никаких мирных переговоров! За пособничество в освобождении из концлагеря еврея, американца или англичанина - расстрел на месте!" Однако на самом деле, как показывают новые материалы, открывшиеся после посещения фермы в Дюдингене, все обстояло куда сложнее. Оказывается, сам Кальтенбруннер имел к о н т а к т н о г о человека, штандартенфюрера СС Беккера, который поддерживал тайные связи с неким Салли Мейером, обосновавшимся в Швейцарии, представлявшим, видимо, крупнейших денежных тузов из-за океана. Этот контакт "Беккер - Менер" сулил Кальтенбруннеру невероятные барыши. Естественно, Кальтенбруннер и его люди "стреляли" по Шелленбергу и Гиммлеру, которые встречались с экс-президентом Музи, как по конкурентам в долларовом бизнесе. Кальтенбруннер блистательно провел операцию против Шелленберга и Гиммлера. Его люди в Швейцарии, при поддержке Мейера, напечатали ряд статей в пользу Гиммлера. Кальтенбруннер немедленно доставил эти газеты рейхсминистру пропаганды Геббельсу и двум главным антисемитам peiixa - Розенбергу и Юлиусу Штрайхеру. те подняли скандал. "Подыхать надо всем вместе! - вот что было в подоплеке истерики. - Не позволим одному Гиммлеру спастись, он должен кончить так же, как мы!" А дальше торг приобрел еще более сложные а к ц е н т ы. Поскольку в рейхе уже все трещало, далеко не каждый приказ Гитлера выполнялся: проверить точность выполнения из блокированного Берлина было трудно. И Гиммлер продолжил свою интригу. Его люди широко р а з з в о н и л и о новом приказе фюрера: гнать всех заключенных евреев вместе с немецкими беженцами, нагрузив каждого из них тяжелой кладью. Это, понятно было бы массовым убийством оставшегося полумиллиона заложников одной только еврейской национальности, не говоря уже о миллионах узников - русских, поляков, сербов, хорватов, французов, немецких антифашистов, норвежцев, датчан... И Гиммлер, после того как этот приказ довели до сведения Музи и тот, естественно, заявил, что это вандализм и безумство маньяков, начал новый виток т о р г а: "Я, Гиммлер, берусь не выполнять приказ фюрера, а вы добейтесь от союзников обязательства сохранить жизнь всем эсэсовцам, лагерным охранникам и надзирателям". И Музи добился такого согласия от западных союзников, не понимая, видимо, что Гиммлер выторговал свободу и жизнь для десятков тысяч самых страшных головорезов гитлеровской Германии, фанатиков, готовых на все. Он ведь, маленький и тихий Гиммлер, до последнего момента верил, что именно ему придется повернуть Германию против большевиков, спасая Европу от "восточных варваров"... 
 - Последний раз, - продолжал между тем Пьер Музи, - мой брат Бенуа отправился в рейх девятого апреля сорок пятого года. Он прибыл в Бухенвальд и стал свидетелем страшных сцен насилия над узниками. Все обещания Гиммлера оказались конечно же блефом. Бенуа поехал в Берлин. Оттуда он выехал вместе с Герингом четырнадцатого апреля. Именно тогда и прибыли в Германию колонны машин Красного Креста... 
 - А как бы порасспросить об этом более подробно Бенуа? 
 - Бенуа погиб в Париже во время автогонок, при загадочных обстоятельствах, - ответил Пьер Музи. - Все тайны ушли с ним. Я теперь по-новому начал думать о его трагической кончине... А про то, кто вам дал мой телефон, я спросил неспроста: до недавнего времени я был начальником разведки Швейцарии и вес контакты с иностранцами, а особенно красными, были для меня невозможны без санкции высших руководителей... 
 Итак, и в этом вопросе Пауль Колер оказался прав, как никто из исследователей: действительно, машины Красного Креста были в Тюрингии и Саксонии в апреле сорок пятого. Более того, как мне удалюсь выяснить (архивных подтверждений, впрочем, ни у меня, ни у моих собеседников нет, да и смешно предполагать, что т а к о е записывалось), во время последней поездки Бенуа Музи, что-то около двадцатого апреля, м а ш и н ы Красного Креста о к а з а л и с ь н а т е р р и т о р и и, т о л ь к о ч т о з а н я т о й К р а с н о й А р м и е й, п р о б ы л и т а м н е с к о л ь к о ч а с о в и вернулись на запад. Кто вел эти машины? Какие места они посетили? Что вывезли? В каких количествах? Куда доставили? Ведь тогда у нацистов не было ни капли бензина, самолеты не поднимались в воздух, стояли танки, а швейцарские и шведские машины прибывали со своими запасами горючего. Но швейцарские ли шоферы вели машины на восток и обратно? Не попросили ли немцы из СС эти машины у Бенуа Музи, чтобы "привезти узников из других мест"? А сами в это время перепрятали культурные сокровища на иностранных машинах. Или они это сделали вместе со швейцарскими шоферами? Какова в таком случае их судьба? 
 ...Это тоже надо выяснять, поднимать архивы, возвращаться в Женеву, добиваться разрешения поднять фонд президента Международного Красного Креста, ехать в Стокгольм, просить права познакомиться с документами графа Бсрнадота, который также поддерживал контакты с Вальтером Шелленбергом и был тем именно человеком, который вывез в Швейцарию больного Бенуа Музи, спасая его от смерти под бомбами в самом конце апреля сорок пятого. (Я вспомнил Шпеера, когда тот говорил о машинах Красного Креста возле Гамбурга, по дороге в Данию, а оттуда - в Швецию. Звено в цепи, разве нет? А что если часть машин Красного Креста, загруженных сокровищами, была передислоцирована гиммлеровцами не в Швейцарию, а, наоборот, на север? Может быть, кто-либо в Стокгольме знает об этом?) 
 ...И конечно же надо поднять в Париже все материалы об обстоятельствах гибели Бенуа Музи, посмотреть газеты и журналы тою периода, соотнести с событиями в мире, особенно с томи, которые связаны с продолжением поиска бывших крупных нацистов, ушедших от справедливого возмездия. Ведь эти страшные б ы в ш и е жили и живут очень богато, живут на к р а д е н о е, живут, надеясь на реванш, и всякий, кто угрожает им разоблачением, даже невольным, подлежит ликвидации... 
 2 
 С графиней Марион Дёнхоф я встретился в холле одного из боннских отелей. Седовласая дама рассказана о своем визите в Москву, о разговорах, которые она вела по поводу поиска Георга Штайна с работниками Министерства культуры СССР, обещала и впредь оказывать посильную помощь благородному человеку из деревни Штелле. 
 - Вам бы следовало повстречаться с рядом депутатов бундестага, порекомендована графиня. - Дело Штайна - непростое дело. Следует загодя заручиться помощью влиятельных политиков, это может - при определенных обстоятельствах - дать выход на радио, телевидение и прессу - не только мою... 
 ...Через несколько дней в бундестаге, где я обычно работал в библиотеке (она очень хорошая), произошла встреча с социал-демократическими представителями парламента ФРГ. 
 Один из депутатов сказал: 
 - То, что делает Штайн, нравится далеко не всем, надеюсь, вы понимаете это со всей ясностью. Я полагал бы целесообразным организовать некую комиссию, или группу, - название в данном случае не имеет большого значения, - которая бы содействовала поиску. Думаю, привлечение серьезных финансистов и людей, представляющих интересы большого бизнеса, поможет делу. Каждый бизнесмен если только он воистину силен и, следовательно, устремлен мыслями в будущее, а будущее Европы немыслимо вне крепких экономических связей с Советским Союзом, не откажется поддержать начинание в сфере культуры. - Депутат усмехнулся: Это же не так трудно, как занять открытую позицию по поводу американских ракет в Европе... 
 3 
 В здешней прессе раздался прямо-таки залп против нас: вовсю расписывают "злодейства Красной Армии" во время борьбы против нацистов. 
 Что ж, тенденциозной пропаганде, рассчитанной на торпедирование добрых отношений между народами СССР и ФРГ, следует противопоставлять факты. 
 Посему и начнем с "основополагающих" документов, обнаруженных мною в ряде архивов. 
 Рейхсминистр пропаганды II-2410/24.3.37./53-1.7 
 Всем рейхсруководителям, послам рейха, гауляйтерам и рейхсляйтерам. 
 В приложении направляю вам "инструкцию по вопросам пропаганды" для того, чтобы вы могли проинформировать ваших ближайших помощников, отвечающих за вопросы политики. 
 Геббельс. 
 1. Борьба против большевизма является генеральной линией германской политики. 
 2. Эту борьбу должно вести сплоченно все национал-социалистическое движение. 
 3. Сущность пропаганды: "большевизм представляет опасность для всего мира и является врагом человечества". 
 4. Политика пропаганды: ..."террор и бесправие" в СССР. 
 5. Сущность большевизма: 
 а) ошибочное мнение: "большевизм в СССР есть русский феномен"; 
 б) правильная точка зрения: "большевизм не есть русское движение, это еврейство"; 
 в) ошибочное мнение: "большевизм - дух степей"; 
 г) правильная точка зрения: большевизм является продуктом "асфальта больших городов". 
 6. Источники пропаганды: основополагающим является "Майн кампф" Адольфа Гитлера; германское бюро новостей публикует все большее число новостей о большевизме; радио должно кратко цитировать абзацы из советской прессы, где есть признание недостатков, при этом роль радио в антибольшевистской пропаганде значительно возрастет в будущем... 
 (Небезынтересный документ, не правда ли? Наводит на размышления в связи со всевозрастающей ролью иных радиостанций в тенденциозной пропаганде - в наши уже дни.) 
 Однако сегодня я хочу сосредоточить внимание читателя на одном конкретном эпизоде. Поэтому проследим, как обстояло дело с антисоветской пропагандой, после того как Гитлер напал на СССР. 
 Привожу документ из архива рейхсминистра иностранных дел Риббентропа. 
 Записка. 
 Передачи немецкого радио на заграницу должны использовать слухи, новости, "у т к и"... 
 Главные темы пропаганды: 
 1) Германия победит. 
 2) Черчилль ведет войну против мирного населения. 
 3) Рузвельт стремится к еврейскому мировому господству. 
 4) Большевизм - наибольшая опасность для всех. 
 5) Уделять особое внимание большевистским зверствам всех видов; большевики уничтожают все живое... Вся Европа должна объединиться против большевизма... Наиболее важно при этом умело распространить с л у х и... Помимо Европы в нашем распоряжении имеются радиостанции в Шанхае и Южной Америке... 
 Но ни шанхайские, ни южноамериканские антибольшевистские радиостанции гитлеровцам не помогли - фронт трещал по всем швам. 
 Бисмарку принадлежит изречение: "Врет, как телеграфирует". 
 О чем же "телеграфировала" гитлеровская пропаганда, когда близится конец третьего рейха? 
 То, что газеты и радио Геббельса были полны яростной антисоветчины, само собой разумелось: "массовые казни", "депортации", "террор". А как работала пропаганда нацистов против наших союзников по антигитлеровской коалиции? 
 Лето 1944 года. Париж освобожден восставшим народом, маки, союзниками и войсками де Голля. Гитлеровская пропаганда начала массированную атаку; в "Фёлькишер Беобахтер", нацистском листке, подчиненном как министерству пропаганды, так и бормановской партийной канцелярии, появились телеграммы следующего содержания: "Массовая голодная смерть". "Франция - страшный пример того, что творят англо-американцы в захваченных ими немецких (!) районах. Противник и пальцем не пошевелил, чтобы помочь голодающему населению. Американские поставки в Париж составляют сейчас десятую часть того, что Франция получала во время немецкой оккупации. Немцы умело управляли захваченными странами: мы заботились о распределении продуктов и о том, чтобы работа на заводах и железных дорогах не прекращалась. Во Франции почти не чувствовался недостаток в рабочей силе, немцы - в разумных масштабах заботились о французских рабочих..." 
 Я не стану говорить о бесстыдстве этих строк в геббельсовском листке: сотни тысяч французов были расстреляны, замучены в лагерях смерти, погибли на тяжелых работах в рейхе. 
 Еще одна выдержка: "Представитель рейхсминистерства иностранных дел заявил иностранным журналистам: 
 - В последнее время во Франции большевистскими злодеями было убито много французов; другие казнены голлистами после формального суда, потому что они были сторонниками германо-французской дружбы..." 
 Октябрь 1944 года. Ожесточенные бои под Аахеном - война перешла на территорию рейха. "Фёлькишер Беобахтер" печатает цикл антиамериканских материалов. Вот некоторые: "После неравной схватки батальон оберлейтенанта Штахса попал в плен. То, что испытали наши солдаты в американском плену, является глумлением над цивилизацией и человечностью. У них не только похитили все личные вещи, кольца, часы, драгоценности, авторучки, нет, этого мало. Угрожая расстрелом, евреи пытались их заставить выдать военные тайны. Штахс ответил: "Для меня не будет позором умереть за родину". После этого офицера подвергли самым унизительным пыткам: били палками, отказывали в питьевой воде, заставляли спать под дождем и снегом". 
 Во время боев в Арденнах, когда нацистам надо было "взбодрить" своих солдат, напитать их новыми дозами яда ненависти, газета Геббельса печатает "информацию" под заголовком "Эйзенхауэровская солдатня". Привожу несколько выдержек: "Немецкий солдат по природе своей добродушен. В Осло или Париже, в Белграде или Афинах, кто бы ни наблюдал отношение наших солдат к местным детям, все могут подтвердить: "Порядочнее, чем мы, никого и нигде не встретишь". А что творят американские бандиты?! Они позорят наших женщин, убивают детей, истязают наших пленных и с помощью пыток хотят добиться у них признания. Они выселили целые деревни и угнали несчастных женщин и стариков в ссылку, откуда не поступало еще никаких сведений об их судьбе и, вероятно, не поступит..." 
 Достаточно? Или продолжить? 
 Видимо, стоит продолжить, ибо анализ "Фёлькишер Беобахтер" приводит к выводу, что чем труднее становилось положение гитлеровцев на фронте, тем еще более примитивно они лгали. В марте 1945 года газета дала следующую "информацию": "Только разрешите - и мы уничтожим весь немецкий народ" - эти слова принадлежат американскому лейтенанту Ле Белле; командир подразделения Р. Бэлл: "Убивайте скорей и заканчивайте дело - женщин и детей тоже!" Против такой жажды этих каналий к уничтожению нам может помочь лишь одно: тотальное самоутверждение! Мир, каким его представляют себе ялтинские грабители, был бы смертельным приговором для нашего народа!" 
 Так работала пропаганда Геббельса против наших союзников. 
 Октябрь 1944 года. Красная Армия гонит гитлеровских вандалов с нашей земли, превращенной в руины по приказу бесноватого фюрера и его "высокоцивилизованных" генералов. Восточный фронт трещит. 
 В "Фёлькишер Беобахтер" появляются фотографии: убитые "русскими" младенцы, "расстрелянные женщины", на заднем плане, впрочем, стоят немецкие офицеры: они-то и "свидетельствуют" о "зверствах". 
 Привожу выдержки из статей геббельсовской газеты: 
 "Под председательством эстонского земельного директора Мяе перед лицом международной комиссии собрались свидетели трагедии Ниммерсдорфа, где большевики впервые на немецкой земле показали свое звериное лицо. Первым вызвали члена "фольксштурма" Эмиля Радюца. Он видел разграбленные дома. В овраге он нашел девять убитых в штатском - четыре женщины, трое детей и двое мужчин. В местном пожарном депо было найдено несколько убитых иностранцев. "Я не специалист, - говорит фольксштурман Радюц, - но это смог бы установить каждый: люди были убиты совсем недавно, кровь была теплой". Затем выступил член военного суда Грох. Он обследовал трупы. Раны свидетельствуют о том, что стреляли из мелкокалиберного оружия. Это доказывает: убивали в большинстве случаев русские офицеры и комиссары, поскольку лишь они носят при себе мелкокалиберное оружие. 
 Майор Хайнрих, который по поручению генерального штаба обследовал район Ниммерсдорфа, заявил: "Все эти позорные акции были совершены по приказанию советского руководства. Это соответствует указанию Сталина о том, чтобы уничтожить зверя в его же логове". 
 Затем председатель вызвал единственного свидетеля, пережившего кровавую бойню, Шарлотте М... Потом штабной врач Виллиам рассказал, как он обследовал трупы... 
 Международная комиссия по расследованию преступлений большевиков в Восточной Пруссии после допроса восьми свидетелей пришла к выводам..." 
 Остановиться следовало бы на "председателе международной комиссии" Мяе, ее членах, привезенных заранее людьми Геббельса: голландском коллаборационисте Лестрю-Хендрихе, фалангистском "профессоре" Рохо, итальянском фашисте Пьетро Аванци, сербском квислинговце Найденовиче, предателе Штраудманисе из Риги, но я это сделаю в другой раз. 
 Полагаю, нет нужды останавливаться на том, сколь похожи "показания" о "зверствах" как американских, так и советских солдат: сочиняла-то одна голова, по шаблону, времени в обрез, тут уж не до разнообразия жанра, успевай поворачивайся. 
 Не буду задерживаться на очевидных "юридических" передержках (сначала фигурировал "единственный" свидетель, через несколько абзацев их было "восемь"), - Геббельс не очень-то заботился о доказательствах: "Ври, ври, что-нибудь да останется!" Удивляют и "мелкокалиберные" пистолеты "красных комиссаров" - такого рода оружие никогда не имело хождения в Красной Армии. 
 Я хочу, чтобы читатель поразмыслил, отчего "международная комиссия" в составе квислинговцев, которых гитлеровцы держали в своем обозе, стояла "на стреме", словно бы созданная заранее по таинственному сценарию, утвержденному в святая святых СС, ожидая лишь команды: "Ату!" 
 Прошу отметить замечание, проскользнувшее в одной из геббельсовских публикаций, что, мол, всего несколько часов Ниммерсдорф пробыл в руках у красных, - в этом, как мне кажется, сокрыт ключ к пониманию вопроса. 
 Запомним также, что "свидетелями" и "толкователями" так называемых "русских зверств" были представители генерального штаба, военного суда, военного госпиталя, СС, фольксштурма. 
 А запомнив это, обратимся к секретным материалам "главного национал-социалистского штаба вермахта", занимавшегося вопросами пропаганды в армии. 
 Материал первый: "Прибывающие из восточных областей солдаты и гражданские лица рассказывают о том, что советские войска корректно относятся к немецкому населению, оставшемуся на оккупированной территории. В отношении этого солдатам следует говорить следующее: "Осуществляемые большевиками террористические акты против гражданского населения ужасны". 
 Материал второй: "То, что большевики в восточных областях настроены дружелюбно по отношению к гражданскому населению и всегда готовы помочь ему, является такой грубой ложью, что ей могут поверить лишь ничего не соображающие пораженцы". 
 Материал третий: "После того как в прессу поступили сообщения о большевистских зверствах в Восточной Пруссии, эту тему следует преподносить следующим образом: "У каждого немца, который верил, что описание большевистских ужасов было чистой пропагандой, теперь исчезли последние сомнения. Немецкий народ и немецкий солдат отвечают на это с безжалостной жестокостью". 
 Вышеуказанная форма подачи материала должна быть принята к руководству на занятиях среди руководящих пропагандистов НСДАП". 
 О подлинных виновниках зверств говорят не только архивные материалы, но и фильм, показанный недавно по телевидению ФРГ; гирлянды повешенных гитлеровцами немцев в Восточной Пруссии с табличкой на груди: "Я был трусом!" То есть каждого, кто не верил нацистской лжи, ждала петля - без суда и следствия. Это - факт. 
 А теперь обратимся к истории. Всему миру ныне известна провокация Гиммлера в Гляйвице, маленьком немецком городке на границе с Польшей. "Поводом" к началу второй мировой войны был "факт" нападения "польских" солдат на радиостанцию Гляйвица. На самом деле никаких "польских" солдат не было - были переодетые немцы; сразу же после того, как пролилась кровь, фюрер выступил в рейхстаге: "Поляки убивают немцев!" 
 История повторилась: "показания очевидцев" о Ниммерсдорфе были опубликованы в "Фёлькишер Беобахтер" в д е н ь обращения Геббельса к нации, все было спланировано заранее, Ниммерсдорф был с д е л а н во имя того, чтобы вечером того же дня Геббельс мог заявить: "Где тот сумасшедший, нет, где тот п р е с т у п н и к, который считал, что большевики хоть немного человечнее, чем мы их представляли миру?! Мы повторяем свою клятву истребить огнем и мечом виновников. Но прежде чем мы отомстим, надо привести весь немецкий народ на это место и показать, что ожидает каждого, если мы не будем отдавать все силы, чтобы отбросить кровавый поток с Востока!" 
 Яснее ясного: надо было заставить каждого немца забыть и думать о мире, Геббельс готовил народ к тотальной смерти, покойник тащил за собою в могилу народ! 
 Трагично: ни тогда, ни, увы, сегодня в ФРГ никто не знает слов, сказанных в Москве в самую тяжелую годину войны, когда нацистские оккупанты жгли наши города и расстреливали детей и женщин: "...гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается..." 
 ...Более сорока лет прошло после начала той трагедии, в которую вверг человечество гитлеровский рейх. Более сорока лет со дня Победы. Память героев, сломавших фашистскую тиранию, бессмертна. 
 Но как же в таком случае объяснить, что целый ряд западных газет и журналов предоставляет свои страницы перепечатке пропагандистских материалов из геббельсовской прессы? Кому это на пользу? Немцам? Вряд ли. Так кому же? 
 4 
 Позвонил знакомый из Мюнхена. 
 - Тут нашим правым "патриотам" очень не нравится деятельность Штайна. Злит работа и тех, кто его поддерживает. Поимейте это в виду. 
 - Мало ли чья деятельность не нравится мне в Мюнхене! Мне, например, очень не нравится деятельность бывшего нациста князя Отто фон Габсбурга, а его протащили в Европейский парламент! 
 - Видите ли, в Мюнхене сильны позиции тех, кто может сильно помешать вам в вашей работе. 
 - То есть? 
 - Ну, это не по телефону... 
 ...Вечером пришла информация от западногерманских журналистов, словно бы продолжившая тему беседы с Мюнхеном. 
 "Президент ведомства по охране конституции ФРГ Рихард Майер протестует против плана рада депутатов коалиции внести изменения в закон и предоставить больше юридических прав жертвам подслушивания телефонных разговоров. 
 Состоялся разговор между министром внутренних дел Баумом, статс-секретарем фон Шёлером, президентом ведомства по охране конституции Манером и депутатом СДПГ Гуго Брандтом. Тема беседы - юридическая обоснованность подслушивания телефонных разговоров писателя Гюнтера Вальрафа. В 1974 году за ним была установлена телефонная слежка, которая, по мнению Брандта, депутата от социал-демократической партии, не имела никаких оснований. 
 В центре спора - закон Г-10, который позволяет в случае подозрения в антигосударственной или террористической деятельности граждан нарушать десятый параграф Основного закона, гарантирующий тайну переписки и телефонных разговоров". 
 Вальраф был одной из первых жертв подслушивания. Но он был и первым, кто обратился в суд с жалобой против учреждения, незаконно установившего за ним слежку. Поводом к подслушиванию послужила некая "тайная встреча" писателя 11 января 1974 года с террористкой Маргрит Шиллер. Вальраф представил алиби: он не был в тот день в поезде, где по донесению шпика, следившего за Шиллер, произошла "встреча". 
 Обвинение против писателя было выдвинуто на основе словесного описания и одной косвенной "улики": террористка держана в руке повесть, заглавие которой шпик не мог припомнить, но которое напоминало ему заглавие одной из книг Вальрафа. На основе этого и ряда других подобных "фактов", доказывавших "антигосударственную" деятельность Вальрафа, было отдано распоряжение о подслушивании его телефонных разговоров, которое, как оказалось, продолжается уже много лет. 
 Глава, 
 в которой Эдуард Фальц-Фейн рассказывает о Московской Олимпиаде, о жуликах из Лондона, похищающих русские картины, и о том, как мне стали известны подробности неонацистской активности 
 1 
 - Здравствуй, это я. Барон. Голос ликующий. 
 - Я только что прилетел с Олимпиады! Это было божественно! Браво! Поздравь меня! Я отслужил панихиду по дедушке в Лавре! Был священник! Я снимал на поляроид, чтобы показать кое-кому в Париже, они ж ничему не верят! Слюшай, меня принимало Министерство культуры! Газеты написали мое открытое письмо, ах да, ты про это, слава богу, знаешь, там ведь твое предисловие обо мне! Я совершенно счастлив! Поэтому я решил взять себе у себя же недельный отпуск. А ты поработаешь: садись за руль и немедленно выезжай в Ниццу. У меня есть очень важная новость! Пока! 
 - Погоди! Во-первых, я должен получить французскую визу. Во-вторых, надо доделать кое-какие дела здесь, в Бонне. В-третьих, если я смогу приехать, где мы с тобою увидимся? 
 - А разве я не скасаль?! Около аэропорта, при главном входе, в три часа. 
 - Погоди! Но я - при самом лучшем раскладе - не смогу выехать раньше начала недели! 
 - Хорошо, во вторник! 
 И я успел-таки во вторник, к трем! Барон ждал меня, сидя за рулем. 
 - Слюшай, мы сейчас поедем с тобой в Ване, - начал он деловито, как будто мы расстались полчаса назад, - на виллу господина Петриковского. Он сам из Киева, ему далеко за восемьдесят, у него невероятный склероз и временами бывают прободения памяти. Всем заправляет его жена, ее здесь зовут мадам Петри. Она немка, вышла за него замуж в Берлине и специально выучила наш русский, чтобы говорить с мужем на его родном языке, понимаешь?! А дочка хоть и говорит по-русски, все-таки дочь русского человека - сущая француженка! Понял меня? Это - плохо! Сейчас поедешь следом за мною, не отставай, движение страшное. Ты должен говорить с ними не спеша, мадам все-таки немка. Ты увидишь поразительные вещи, приготовься! 
 Поднявшись из шумной Ниццы вверх, по направлению к Грасу, последнему убежищу Ивана Бунина, мы начали вертеться среди маленьких улочек, где встречным машинам не разъехаться; остановились возле небольшого дома; вошли во двор; сотни кур кудахтали в больших курятниках. 
 - Все, что ты увидишь у старика, - объяснил барон, - он смог купить, разводя кур. У него их тысячи, его тут все знают как главного курятника. 
 Навстречу нам из дома вышла мадам в аккуратных белых кудряшках, следом за нею шел бритоголовый, крепкий, совсем еще не старый месье Петриковский со странной улыбкой на скуластом лице, а за ними с заливистым, дружеским деревенским лаем, расшаркиваясь хвостом, скакал пес. 
 После взаимных представлений хозяин виллы взял меня под руку: 
 - Милости прошу к нашему шалашу. 
 - Благодарю. 
 - Вы к какому роду войск приписаны? Улан? Драгун? 
 Барон сделал мне страшные глаза; я ответил "социальным покашливанием" и начал расхваливать погоду. 
 - Как же, как же, тепло, - согласился месье Петриковский. - Похоже на мой Киев, там такая же чудо-погода... 
 Мы вошли в дом, и я, как и предсказывал барон, действительно обомлел, потому что на стенах всех комнат - полотна русских художников, да какие еще полотна! 
 Мы ходили вдоль творений великих мастеров; барон изредка кидал на меня торжествующие взгляды, а потом сказал мадам Петри: 
 - Как было бы славно отправить прямо сейчас на родину, в Киев, несколько картин с Семеновым! Это бы вызвано прекрасную реакцию в Советской России! 
 - Хорошо, - ответила мадам Петри. - Мы должны посоветоваться с дочерью. 
 2 
 Вечером, вернувшись от Марка Шагала в Ванс, мы сели за столик маленького, вынесенного на городскую площадь ресторанчика, и барон, вздохнув, сказал: 
 - Как горько, что мы бессильны расширить работу по выявлению и сохранению русских культурных ценностей... Вот, - он подвинул мне листочек бумаги, попробуй позвони. Это номер телефона виллы в Ницце, там живет русский старик, у него уникальнейшая коллекция, еще более богатая, чем у Петриковских... Со мной он не говорит, ему успели доложить про мое отношение к Олимпиаде... 
 Я набрал номер. Ответил англичанин. 
 - Представьтесь, - сказал он. - Мой старший друг разговаривает только с теми, кому он назначил беседу. Назвался. 
 - Ви гофорит по-русски?! - В голосе деланная радость. Прямо-таки счастлив человек на другом конце провода. - Я ведь знай ваши книги! Как это мило с ваша сторона, что вы позвонили к нам! Только мой старший русский друг не будет с вами гофорит. Я даже не стану тревожить его сообщением о вашем звонок, ведь вы согласны со мною, - зачем доставлять сердечные хлопоты и без того больному человеку?! Они, люди старых идей, не могут понять нас с фами... Так что я никак не могу помощь вам ф этом деле... Да-да, конечен, я так люблю русский искусстфо, у меня разрыв сердца от него, но я нишем не могу помощь, милий, милий господин Семенофф... 
 - Вот так, - сказал барон, внимательно слушавший этот жестокий разговор. Видишь?! Это к старику уже прилипли спекулянты из Лондона! Они специально учат мальчиков русскому языку, подводят их к тем, кто очень стар; молодцы из Лондона играют роль поклонников нашего искусства, получают право наследования, а потом картины Врубеля, Серова, Кустодиева, Ге и Левитана оказываются в сейфах банков Цюриха. Что ж мы должны предпринять, а? 
 Мы вернулись за наш столик; официант-студент, подрабатывающий тут летом, принес бутылку "розе", спагетти с томатным соусом и несколько листков бумаги. Барон поковырял вилкой спагетти, есть не стал: 
 - Я такой молодой только потому, что не ем на ночь и не пью вина. Ну давай, я начну сочинять, а ты исправляй ошибки... 
 31.08.80 
 Ванс 
 Франция 
 Министерство культуры СССР 
 Хочу еще раз поблагодарить за столь для меня лестный прием во время блистательно проведенной Олимпиады. 
 Вернувшись в Лихтенштейн, я и мой друг Юлиан Семенов продолжили нашу работу по поиску, выявлению и охранению произведений отечественного искусства. На Лазурном Берегу, в Вансе, что под Ниццей, мы посетили дом г-на Петриковского, где собрана уникальная коллекция русской живописи - Репин, Левитан, Саврасов, Степанов, Малявин, Сверчков, Пастернак, Федотов, Лансере. Г-н Петриковский трудился всю жизнь, создав ферму куроводства, и на заработанные деньги смог купить свою коллекцию. Ныне он стар и тяжко болен, и нам пришлось вести переговоры о судьбе картин с его женою - немкой, которая выучила русский язык. Переговоры, которые мы провели, позволяют надеяться, что судьба полотен выдающихся русских живописцев будет под нашим контролем и мимо нас в будущем не пройдет. 
 К сожалению, другая коллекция, столь же интересная, выявленная мною в Ницце, принадлежит старику, вокруг которого вьются англичане. Увы, эта коллекция из-под моего контроля вышла. Что будет с нашими картинами в будущем, предсказать весьма трудно. 
 В этой связи я все более и более склоняюсь к мысли о том, чтобы создать "Комитет за честное отношение к русскому искусству, которое оказалось на Западе". Этой мыслью я поделился с Марком Шагалом, который сегодня принял меня и моего друга Юлиана Семенова в своей вилле "Колин" в Сен-Поль-де-Ванс. Марк Шагал поддержал эту идею. Я намерен провести переговоры с рядом видных общественных деятелей об их вхождении в мой комитет, что, бесспорно, поможет нам еще более активно развернуть нашу работу. С самым искренним уважением 
 Эдуард Фальц-Фейн 
 3 
 Наутро я позвонил в Лондон, рассказал Джеймсу Олдриджу об идее Фапьц-Фейна. 
 - Оставьте ваш боннский адрес, - сказан он. - Я напишу. 
 Попрощавшись с бароном, договорившись увидаться через месяц, я отправился в Швейцарию, к Жоржу Сименону. 
 Тот, выслушав меня, сел к столу: "Всецело поддерживаю идею о комитете честности. Все произведения русского искусства, похищенные бандой Гитлера, должны быть возвращены Советскому Союзу. Я готов оказывать посильную помощь в этом необходимом деле". 
 В Бонне меня уже ждало письмо от Олдриджа: "Считаю делом чести принять участие в работе "Комитета за честное отношение к русскому искусству, которое оказалось на Западе". 
 Барон, Марк Шагал, Жорж Сименон, Джеймс Олдридж в комитете честности очень здорово! 
 Встретился с двумя крупными западногерманскими промышленниками. Рассказал о поиске. Обещали ответить в самые ближайшие дни; настрой - в пользу присоединения к комитету честности; это было бы крайне важно. 
 Запланировал встречу с доктором Паулем Колером. 
 Звоню Георгу Штайну. Важно выслушать его отношение к этой идее. 
 - Я считаю своим долгом примкнуть к комитету. И для начала необходимо обсудить мой последний меморандум. Да, я подготовил некий экстракт предстоящий поиск должен стать еще более мускулистым. Мы не вправе спотыкаться на неудачах, их будет немало, потому что нам противостоит глухая стена противников, и надо быть готовым к тому, что будем ударяться лбом об эту стену и с нее будут падать кирпичи нам на головы (я не мог себе представить, сколь пророческими были слова моего друга из Штелле!), но пусть остановится трус; мужчины бьются до конца! Меморандум я намерен отправить тебе завтра. 
 4 
 "Дорогой Юлиан! 
 Мне удалось получить самые подробные топографические карты Кенигсберга. Думаю, что, соотнося архивные данные, которыми мы теперь располагаем (старые форты, склады вермахта, замки вокруг бывшей столицы Восточной Пруссии, бывшие монастыри), с этими картами, можно и нужно проанализировать возможность дальнейших поисков в тех районах. 
 По поводу работы в ФРГ. 
 Полагаю, что нам следует "классифицировать" грабителей культурных ценностей во время второй мировой войны, чтобы было - в дальнейшем сподручнее работать. Думаю, что нижеследующая "классификация" будет правильной, ибо даст нам возможность экономить время для поисков и, главное, упорядочить всю работу. Обозначим "блоки" поиска цифрами: 
 1. "Акции руководителей рейха". 
 2. "Акции отдельных главарей рейха во имя "личного" грабежа, для увеличения персональных коллекций". 
 3. "Размер награбленной добычи". 
 4. Где хранилось награбленное: 
 а) до 1945 года? 
 б) до сего дня? 
 в) что было найдено? 
 г) что сокрыто по сей день? 
 По пункту первому: 
 1a) "Государственный" грабеж в с е х культурных ценностей Европы для третьего рейха; 
 1б) грабеж для "высшей школы нацистской партии" в Аненхайме (Каринтия); 
 1в) грабеж для "музея фюрера в Линце"; 
 1г) грабеж для "музеев воинов" в Кенигсберге, Потсдаме, Вене и Берлине. 
 (Эти музеи планировались в первую очередь ОКХ, то есть Главным штабом фельдмаршала Кейтеля, а затем уж и рейхсфюрером СС Гиммлером.) 
 Для выполнения этого плана "государственного грабежа" в 1940 году был создан "Айнзац-штаб Альфреда Розенберга". 
 Глава штаба - генерал Герхард Утикаль. 
 Главные сотрудники - около 250 человек. 
 Окончательное решение о создании штаба подписано лично Адольфом Гитлером в сентябре 1940 года. 
 По указанию фюрера все работники штаба приравнены в правах к офицерам вермахта и СС. 
 Дислокация штаба (ЭСТРР) - Берлин. 
 Отделения штаба - Белград, Салоники, Будапешт, Париж, Ницца, Брюссель, Амстердам, Копенгаген, Осло, Минск, Рига, Таллин. 
 Секретный координационный центр - Ратибор в Силезии. 
 Специальные склады - замок Нейшванштейн, монастырь Бухс, монастырь Банц, замок Кольмберг, соляные разработки в Бад-Аусзее. 
 Особые склады для хранении архивов - Франкфурт-на-Майне, позднее Хунген возле Гессена и замок Банц возле Бамберга; отдел "музыкальные инструменты и партитуры" имел для хранения монастырь Райтенхаслах возле Бургхаузена (ОББ). 
 Особый склад для хранения культурных сокровищ, предназначенный для "высшей школы НСДАП", - замок Аненхайм возле Клагенфурта, замок Брюк под Линцем, монастырь Фрауенберг, замок Кремсмюнстер и Хохенфурт на Дунае. 
 Особая группа "Закупки" - директор Дрезденской галереи профессор Поссе и обергруппенфюрер СС принц фон Гессен; их "опорные пункты" в Брюсселе, Флоренции и Берлине; "работали" исключительно для "музея фюрера в Линце". 
 "Особая команда" - Эберхард фон Кюнсберг, который поначалу специализировался исключительно на захвате "политических архивов": в Париже (Кэ д 'Орсэ) царские архивы в летней резиденции царской семьи под Ленинградом, в Афинах, Белграде и Варшаве. 
 По поводу оставшихся трех позиций (особенно о личных коллекциях главарей рейха) я намерен написать тебе в самое ближайшее время, поработав определенное время в архивах. 
 Твой Георг Штайн". 
 5 
 ...Я сел к столу, подвинул магнитофон, включил записи Высоцкого и разложил перед собою бумаги. Их было много, сотни страниц. Я разбирался несколько дней в архиве, который собрался за прошедшие месяцы, и потом начал писать план работы. 
 1. С кем надлежит увидаться? Адреса. Телефоны. 
 2. Какие музеи посетить? С кем побеседовать? 
 3. Какую кампанию следовало бы начать на страницах здешней прессы? (Если, конечно, получится.) 
 4. Обобщить сделанное по всем странам Западной Европы. Привлечь возможно большее количество людей к поискам. 
 Переговоры, которые я провел из боннского Бюро "ЛГ" в следующие несколько дней, были вполне обнадеживающими. Дело двинулось; потом двинется еще сильнее, обретя организационную форму. 
 Телефонный звонок раздался за полночь. 
 - Простите, что я вынужден оторвать вас от работы так поздно. 
 - Кто говорит? - удивился я: здесь принято сразу же представляться собеседнику. 
 - Я не стану вам представляться, я обязан выполнить то, что мне поручено, и прошу вас не перебивать меня, хотя бы в первой части беседы. Позвольте мне задать вам вопрос: как долго нам предстоит терпеть вашу активность по поводу мифических ценностей, похищенных во время войны? 
 - Подождите минуту, я отвечу... 
 - Если вы хотите подключить к аппарату диктофон, чтобы записать нашу беседу, я прекращу ее, вам это невыгодно. 
 - О'кей, - ответил я, - не буду. 
 (А про себя: "Ну и дурила! Задним умом сильны, это точно! Во всех радиомагазинах теперь продают приставки к телефону, которые позволяют секретарям или дежурным - записывать на пленку диктофона содержание важных звонков к шефам".) 
 - Позвольте мне проанализировать ряд вероятий. Если вы станете продолжать поддерживать публицистическими выступлениями и поездками по Европе одержимых, безответственных людей, возможно следующее: во-первых, вас привлечет к ответственности один из тех, кого вы изволите называть "бывшими". Вы встречались со многими из них, любой готов обратиться в суд хоть завтра. 
 - Я в чем-либо преступаю закон? 
 - Мы с вами говорим серьезно, извольте и вы, со своей стороны, вести беседу соответствующе. 
 - "Мы"? Кто это "мы"? 
 - Мы это мы, и хватит об этом. Итак, один из граждан ФРГ привлечет вас к суду. Он обвинит вас вполне квалифицированно, ибо ему станут помогать хорошие юристы. Вы не сможете обратиться за помощью к адвокату, ибо это стоит как минимум пятьсот марок, редакция откажет вам в такого рода финансировании. Мы вас разорим, и вас будут вынуждены отозвать отсюда ваши же друзья. И вас не похвалят в Москве за такого рода отъезд... Не перебивайте, не надо, вы же знаете, что будет именно так... Существует, однако, вторая возможность прекратить вашу активность: у вас уже набралось около пятнадцати штрафов, полиция скажет свое слово, ваши права будут арестованы, и вы, таким образом, будете лишены возможности путешествовать, будете жить в деревне, где нет даже автобуса, в десяти километрах от пресс-службы правительства, не иметь возможности посещать ваших друзей и знакомых в Швейцарии и Нидерландах смерть для журналиста. Вы уедете сами, по собственной просьбе, но вас также станут бранить в Москве за потерю бдительности и все такое прочее, не так ли? Третье вероятие прекращения вашей активности: мы организуем в двух-трех изданиях правого толка цикл хвалебных статей о вас. Сейчас это не так действует на Москву, но кое-какие результаты даст, если мы хорошо и ответственно сработаем текст, а мы сработаем его именно так. Естественно, я не говорю о таких категориях, как случайность: авария на трассе во время дождя, хвороба, пожар в доме во время ваших частых отсутствий... 
 Голос моего собеседника низкий, рокочущий; это не русский человек, однако великолепный филолог, акцент чуть заметен. 
 - У вас есть что-либо ответить мне? 
 - Да, вот, думаю... 
 - Я готов отзвонить через пару дней... Потом можно было бы увидаться - в случае если вы серьезно отнесетесь к нашему звонку... Намерены сообщить в посольство? 
 - Бесспорно. 
 - Разумно ли? 
 - В высшей мере. 
 - Вам порекомендуют, исходя из доброго отношения, прекратить активность, меньше ездить, соблюдать аккуратность в выборе собеседников, не так ли? 
 - Вас это волнует? 
 - Бесспорно, мой друг, мы, думается, близки к согласию. Взвесьте все "про" и "контра". Можете продолжать свою работу здесь - вам не будут мешать; но немедленно прекратите обращаться к прошлому - нам это далеко не безразлично. 
 - Я подумаю над вашими словами. Правда, они анонимны, вы, понятно, не назоветесь? 
 - Вы невероятно сообразительны. Спокойной вам ночи и добрых сновидений. 
 Трык. Отбой. 
 Ну и черт с ним, с гадом. 
 (Нет, неверно. Это я сейчас написал так храбро и "безразлично"; тогда я наново просчитал весь разговор на "мозговом" ЭВМ и пришел к следующим выводам: за рулем я сижу с сорок пятого года; я подолгу ездил в США и Сингапуре, Испании и Португалии, Ираке и Японии, в Кюрасао, Италии и Швеции - странах, где движение на трассах, пожалуй, труднее, чем здесь; по поводу штрафов "василек" сказал точно, но наказывали меня, как правило, за неверное место парковки: когда опаздываешь на мероприятие, где угодно кинешь машину, из двух зол надо выбирать наименьшее. Впрочем, вопрос о том, откуда гад знал про пятнадцать штрафов, здорово засел в голове, признаюсь откровенно. По поводу обращения в суд "бывших". Конечно, это удар ниже пояса. Но я готов идти на риск: на Западе выходят мои книги, какие-то гонорары мне платят - обращу их на защиту своей активности; а как же иначе? По поводу "хвороб". Ну и что? А кто вообще здесь гарантирован от такого рода с л у ч а й н о с т е й, запланированных стратегами террора за много месяцев до того, как дело должно случиться? Волков бояться - в лес не ходить...) 
 Так что, провертев в памяти еще раз беседу, я пришел к выводу, что особых оснований для "съеживания" нет. Впрочем, то и дело я возвращался памятью к встрече со Скорцени в Мадриде, в семьдесят четвертом. Он тогда - за время чуть ли не восьмичасовой "беседы, перешедшей в ужин", - ни разу не назвал меня по фамилии. И здесь - похоже; анонимный собеседник не назвал меня, не произнес слов "Янтарная комната", "русская живопись", "иконы". Мне-то все ясно, о чем он говорил; другому - нет; если допустить, что кто-то будет слушать эту беседу, он не сможет понять, о чем шла речь. 
 "Ерунда, - сказа! я себе, - при всех "контра" здесь есть "про": они соблюдают правила игры; видимо, меня пугают "дедушки" типа фашиста Саксе". 
 6 
 ...Назавтра я выехал в Западный Берлин, потому что там должна состояться встреча в высшей мере интересная. 
 Дело в том, что все мои попытки побеседовать с рядом свидетелей по делу поиска Янтарной комнаты и наших картин никак не завершались успехом. Только-только договоришься о дате свидания, приезжаешь - бац, что-то непредвиденное мешает человеку принять или встретиться на нейтральной почве; обидно, что именно в Западном Берлине, а в ФРГ - в Мюнхене и Ганновере такого рода неудачи подстерегали меня чаще всего: едешь, все обговорено заранее, гонишь, чтобы, упаси господи, не опоздать - и на тебе: "увы, болен; нет-нет, у меня неудобно; да-да, созвонимся, как только стану на ноги". 
 И - с концами... 
 Когда я рассказал об этом в кругу коллег (здесь добро относятся к поиску Штайна), журналист из Парижа сказал, что стоит повстречаться в Западном Берлине с человеком, дал его телефон и объяснил, что он писать об этом деле не сможет, "но вам, думаю, станет понятнее, отчего люди порою избегают встреч с вами". 
 Я поинтересовался, отчего он не хочет писать, ведь материал, судя по всему, сенсационен; коллега ответил: "Мои родители погибли в концлагере, я не могу прикасаться к ужасу бесконечное число раз, - пока я устал, но боюсь оказаться сломленным". 
 ...Я сидел за рулем, мощно рычат мотор "фордика", вечер был прекрасным, сентябрьским, синеватым, в лесах начала проступать первые "багрец и золото"; маршрут отработан, привычен - через красивую, такую небольшую, но очень разную Германскую Демократическую Республику, на северо-запад; не устаю восторгаться аккуратностью, красотою, великолепным отношением к природе. 
 ...В Западном Берлине я поселился возпе аэродрома Темпельхоф, набрал номер, переданный мне французским коллегой, услыхал хриплый голос, назвался, договорился о встрече. Человек отвечал странно, д е р г а н н о, и я отчего-то вспомнил позавчерашний разговор с анонимным г а д о м, но сразу же одернул себя: коли об этом думать серьезно, надо уезжать домой. 
 Я встретился с человеком, которого знает французский журналист, в маленьком кафе, что в районе Кантштрассе. 
 Собеседник то и дело оглядывался, поправлял черные очки, нервно прикуривал одну сигарету от другой; сигареты французские, крепкие, "галуаз"; рвут горло, щиплют глаза. 
 Допив кофе, он достал мятые страницы, протянул мне: 
 - Возьмите, пожалуйста! И спрячьте! 
 - Почему? 
 - Так надо. 
 - Тогда я не стану брать, ищите кого иного!.. 
 - Нет. Это должны взять вы! 
 - Что это? 
 - Исповедь! Напечатайте ее у себя! 
 Я быстро пролистал несколько машинописных глав: 
 - Можно назвать ваше имя и фамилию? 
 - Черт его знает... Посадят, конечно. Но я уже перестал бояться. Когда слишком долго ждешь, надеешься, что власти вот-вот примут меры, а меры не принимаются, тогда неминуемо наступает апатия... Или ярость... Желание взять кинжал сменяет усталость, наплевать мне на все с высокой башни, пока-то ведь жив, а там - будь что будет, пли мне больше всех надо? Я ведь не просто человек, - мой собеседник усмехнулся, - я - агент секретной службы... Бывший... 
 - Позвольте просмотреть вашу исповедь здесь, тем более если вы, как агент секретной службы, перестали бояться ареста... 
 Он снова закурил, быстрая усмешка тронула его обветренные губы, жившие какой-то своей, особой жизнью, отдельно от лица: 
 - Я кажусь непоследовательным, вы правы... Нервы разболтаны... Читайте, чего там, я подожду... 
 "Даже те, кто хорошо знает подоплеку происков в защиту нацистов, лишились дара речи от того, что сообщила ежедневная газета Западного Берлина "Шпандауэр фольксблат". Согласно официальному сообщению прокуратуры и земельного суда Западного Берлина: а) нацистская партия НСДАП не является по законодательству запрещенной; б) ни один закон, оказывается, не препятствует восстановлению этой партии после войны. 
 От законов союзников, имеющих, вне сомнения, полную силу в Западном Берлине, представитель прокуратуры отмахнулся как от "отмененных". Прокуратура Западного Берлина актом за номером 2PJS666/77 возвратила ряд вещественных доказательств о деятельности восстановленной в 1974 году НСДАП, а именно: бюст Гитлера (занятен комментарий прокуратуры: "Это предмет искусства, не имеющий символического значения"); большую картину с изображением Гитлера; список членов НСДАП; ворох различных "партийных документов" - все это "несущественно" как доказательство... 
 Спрашивать себя, как же возможно, что западноберлинские политики, обычно заигрывающие с оккупационными властями США, позволили себе объявить недействительными законы, в выработке которых принимай участие и Вашингтон? Дело в том, что восстановленная партия НСДАП работает почти исключительно на пропагандистском материале, доставляемом в Западный Берлин из США! Более того, правительство США спокойно наблюдает за тем, как тонны нацистской макулатуры прибывают из Нью-Йорка в ФРГ и в Западный Берлин. 
 ЦРУ уже с 1967 года стало внимательно изучать "руководителей НСДАП" и их проповедников. Один из активнейших неонацистов и закулисных деятелей НСДАП Манфред Рёдер ("Черный родник", "Источник") доставил в ФРГ 400 тысяч марок. Он привез эти деньги из "информационной поездки" в США, совершенной им в сопровождении главы американских нацистов Герхарда (Гарри) Лаука. Он посетил вождя Ку-Клукс-Клана и издателя фашистской газеты "Либерти белл" (Западная Вирджиния, 25270) Георга Дитца, эмигрировавшего в США немца, являющегося также ответственным за издание ведущей газеты американских нацистов "Вайт пайер". (Он принадлежит к узкому кругу входящих в состав ВУНС (Всемирного союза национал-социалистов) людей Матта Кёля, главы разветвленных в международном масштабе фашистских организаций.) 
 Рёдер принял участие во встрече представителей 40 фашистских организаций со всего света в Новом Орлеане, собравшихся по приглашению шефа "Новохристианской церкви крестового похода" Ямига К. Вернера, известного "соратника" ЦРУ! Коричневые отряды неонацистов, "украшая" наш город плакатами со свастикой, читают на обратной стороне бирку производителя - "Линкольн, Небраска, 68 506, США". 
 Боевая группа Арнольда Вильфрида Прима, получившая пресловутую известность как одна из наиболее преступных фашистских банд во Фрейбурге (ФРГ), затем влилась в НСДАП здесь, в Западном Берлине, причем "фюрер боевой группы" был выдвинут на должность "руководителя открытых выступлений" НСДАП. В заслугу ему ставится организация целого ряда "удавшихся" пропагандистских акций нацистов, таких, как раскрашивание фасада советского АПН в Западном Берлине надписями типа "Чтоб ты сдох, Красный фронт!", плакатами с изображением свастики. К числу особых заслуг относится водружение нацистского флага на колонне Победы! 
 ...Я не могу понять, почему люди, которые случайно попадают на многочисленные нацистские митинги, устраиваемые почти всегда беспрепятственно, не возмущаются и, даже наоборот, начинают выражать симпатию! Это особенно непонятно, потому что, хочется в это верить, большинство людей достаточно хорошо знают, что собой представляет нацистская партия, и, следовательно, имеют иммунитет против этой заразы. Разумеется, не каждый, кто попадает на такой митинг, начинает рукоплескать нацистам, но, к сожалению, пассивность доказывает огромные масштабы незнания о гитлеризме, особенно среди молодежи. Я считаю, что мы являемся свидетелями ужасного преступления, совершаемого, в частности, ведомствами просвещения Бонна и Западного Берлина, потому что на уроках истории ученики получают искаженную картину прошлого, при этом умышленно, я считаю, умалчиваются события самого мрачного периода германской истории, фашистского рейха, а это не может не способствовать пропагандистам НСДАП, мечтающим о возрождении третьего рейха! 
 Посмотрите на "приговор", вынесенный верховным судом ФРГ, который признает, что убийцы, вершившие правосудие в фашистских судах, включая палача Фрайслера и нацистского "народного суда", действовали "в рамках закона"! "Немецкое правосудие", главная опора Гитлера, потопившее в крови всякое сопротивление, эта бесчисленная каста подлых тварей, на которой лежит такая же вина, как и на бандах из СС и СА, оказывается, подчинялось законам! Чьим же?! 
 Помимо открытых и "замаскированных" групп НСДАП существуют более сотни других фашистских организаций, среди которых наиболее мощной является ХИАГ ("Общество взаимопомощи бывших членов СС"), насчитывающая в своих рядах 20 тысяч активистов. За спиной новой НСДАП стоят не только нацисты из США, но также и ХИАГ, чьим "рейхсфюрером" является не кто иной, как эсэсовский палач Вюббельс! 
 Легальные и конспиративные группы НСДАП тесно между собою связаны, хотя "легальные" публично, к месту и не к месту, открещиваются от контактов с воссозданной НСДАП. Например, доктор Фрей, фюрер легальных нацистов, редактор мюнхенской вполне нацистской газеты "Дойче национал цайтунг", постоянно отрицает связь своего ННС ("Немецкого народного союза") с НСДАП и тем не менее посылает любимого автора, Вильфрида фон Овена, бывшего референта рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса, а ныне агента ЦРУ и издателя выходящей в Латинской Америке фашистской газеты "Ла-Плата Руф", на тайную встречу ведущих нацистов ВУНС ("Всемирный союз национал-социалистов") в Ларус. Там он встречается, разумеется, "совершенно случайно", с руководителем датского филиала НСДАП Кнудсеном. Здесь же был "лидер" Матт Кёль, который, как я слыхал, закончил академию ЦРУ. Мои бывшие шефы в секретной полиции утверждали, что все они не имеют никакого отношения к "Немецкой гражданской инициативе" гитлеровца Манфреда Рёдера, однако и у Кёля и у Кнудсена на куртках были нашиты эмблемы именно этой организации. Таким образом, фактически, только в секретной полиции хотят видеть разницу между отдельными нацистскими группами, а на самом деле они отлично знают, что собой представляют эти бандиты. 
 Наглядным примером тесной связи всех ультраправых, действующих безнаказанно, стала встреча 120 руководящих лидеров НСДАП в местечке Триель, район Люхов Даннеберг, состоявшаяся в гостинице господина Пачке. "Боевая группа Прим", "Фашистский фронт", "Боевой союз немецких солдат", "Немецкий караул", "Национал-социалистская боевая группа "Великая Германия", "Немецкая гражданская инициатива", "Немецкий крестьянский союз", "Немецкий народный союз", ХИАГ и другие в течение четырех дней заседали под председательством "рейхсфюрера" Вильгельма Вюббельса в присутствии гостей и делегатов из-за рубежа, даже французский "Ордр нуво" ("Новый порядок") прислан сюда своего шефа Мюнье, а "Всемирный союз национал-социалистов" представлял доверенное лицо американского нациста Лаука - некий Отте из Брауншвейга. Службой тайной полиции, на которую я тогда работал, были зарегистрированы многие номера автомобилей, к сожалению, только третья их часть, потому что потом мой аппарат разлетелся вдребезги! Никто не помешал нацистам, никто из них не был арестован, хотя они на глазах у толпы расправились с представителем власти, а ведь я был тогда этим представителем! 
 После этою случая я написал рапорт руководству, в котором сформулировал все те положения, которые привели меня к выводу о серьезности нацистской угрозы, которая ныне существует здесь. 
 Все мои доказательства были признаны вздорными. 
 Поэтому я и передаю все это в руки прессы". 
 "Вы поймете после встречи с этим человеком, отчего встреч с вами избегают, - вспомнил я слова французского коллеги в Бонне. - Если действительно неонацисты безнаказанно раскручивают такую активность, то становится ясным страх, - и тех, кто прошел фашистские концлагеря, и тех, кто об этом ужасе лишь слышан". 
 Мой новый знакомый по-прежнему жадно затягивался, обжигая желто-коричневые, обкуренные пальцы; губы его подрагивали, он часто облизывай их острым языком. 
 - Стиль, конечно, дурен, - сказал он, - но я не претендую на то, чтобы писать, я считаю необходимым это обнародовать... 
 - Но отчего у нас? Вы пробовали сделать это здесь, у себя? 
 - Конечно, пробован. Даже если какая-нибудь маленькая левая газета и решится на это, ее никто не услышит... На телевидение и радио меня просто-напросто не пустят... 
 - Отчего вы с такой настойчивостью хотите опубликовать ваш материал? 
 - Потому что я историк. Да. по образованию я историк, будь проклята эта великая и прекрасная наука, лучше б мне к ней не прикасаться, ведь она так заразна, ибо учит логике и правдивому исследованию фактов! Понимаете, американцы - нация молодая, слишком рискованны. Несмотря на их великолепный прагматизм, они считают, что могут использовать гитлеровцев и их молодых учеников, не заражаясь при этом скверной нацизма. Они полагают, что в борьбе за их идеалы, против идеалов ваших хороши все союзники... Смотрите, они использовали нацистов при перевороте в Чили и Уругвае; они поддерживают контакты с фашистами в Италии, они всячески опекают "бывших" в Португалии... Всю грязь на себя берет ЦРУ, они ведь такие благородные, такие демократичные... Тихие американцы, что вы хотите... Я отправил письмо коменданту американской зоны Западного Берлина, поблагодарил его от имени моих бывших подопечных нацистов за помощь, приходящую из США. Копию отправил в наши газеты и журналы. Конечно, письмо никто не напечатал, свобода слова подтверждается правом хозяина не печатать то, с чем он не согласен... 
 ...По прошествии нескольких недель этот человек был арестован; суд, однако, не нашел достаточных оснований для обвинительного вердикта; следствие тем не менее еще не закончено. 
 Потом мне сообщили, что несчастного подвергли принудительной психиатрической экспертизе; признан совершенно здоровым. 
 И тогда я решил обратиться к данным, обобщенным секретной службой Бонна, о неонацистских организациях, которые я получил в ведомстве печати федерального правительства у очаровательной фрау Шпикер. 
 С отчетом секретной службы, составленным довольно элегантно (отчего я употребил именно такое слово, объясню позже), я познакомился с карандашом в руках. Читатель поймет, отчего я обязан был держать карандаш в руке, прочитав выборку, приготовленную мною после трех дней работы над этим официальным документом. 
 "Правоэкстремистские течения в ФРГ характеризуются тем, что явно или тайно отвергают основы демократии и требуют тоталитарной формы правления, включая принцип власти фюрера..." (Ниже контрразведка ФРГ перечисляет характерные для правого экстремизма черты): 
 а) Национализм, презирающий мысль о взаимопонимании народов. Неуважение гражданских прав. Расистские высказывания, явное или скрытое возрождение антисемитизма. 
 б) Особой отличительной чертой правоэкстремистских течений является оправдание нацистского режима, подчеркиваются "позитивные черты" третьего рейха, приуменьшаются его преступления, отрицается его несправедливость. 
 (А подпольные склады оружия не являются "особой отличительной чертой" неонацистов? А их подпольные ячейки в армии и полиции? А банды Гофманна, устроившие взрыв на ярмарке в Мюнхене, когда погибли десятки людей? А напеты на отделения компартии? Издевательства над детьми турецких рабочих? Осквернение могил на еврейских кладбищах? Это что - не признаки неонацизма? Ю. С.) 
 Правоэкстремистские издательства, типографии, а также службы сбыта выпустили и распространили большой тираж, пропагандирующий гитлеровский рейх. Сюда относятся пластинки, магнитофонные ленты, музыкальные кассеты и фильмы с частично некомментируемыми оригиналами, с записями нацистских мероприятий, а также воспоминания и эмблемы нацистского государства. 
 (Но ведь все это запрещено и союзниками, да и конституцией ФРГ! Как же власти могут спокойно констатировать фашизм? Разве вправе люди видеть нацизм подле себя и не давать ему бой? Или это не в интересах влиятельных сил ФРГ, точнее говоря, тех сил в этой системе, кто имеет все основания любить "великое прошлое"? - Ю. С.) 
 Неонацистские группы стремились к тесному сотрудничеству с зарубежными нацистами. Причем особую роль поставщика обширного пропагандистского материала сыграла "Зарубежная организация возрождения нацистской немецкой рабочей партии" американца Гарри Лаука. 
 Число зафиксированных разбойничьих выступлений правых экстремистов возросло почти до одной тысячи. Это самая большая цифра с 1960 года. Во всех случаях велось следствие, частично безрезультатно. 
 На конец 1978 года 427 членов правоэкстремистских организаций были заняты в различных сферах государственной деятельности (федеральных, местных, коммунальных). 
 Из общего числа членов правоэкстремистских организаций 218 человек состоят на службе в федеральных органах и заняты в следующих учреждениях: трое относятся к федеральной пограничной службе, 92 - к военному ведомству, из которых 64 - военнослужащие, а 28 - вольнонаемные. Военнообязанные сюда не включены. 
 Из 133 членов правоэкстремистских организаций, состоящих на службе в местных органах, заняты: в школьном образовании - 47, в юстиции - 17, в финансовых органах - 11, в полиции - 15. 
 Из общего числа 427 членов правоэкстремистских организаций на государственной службе состоят: 309 - чиновники или солдаты, 74 - служащие, 44 - рабочие; 309 чиновников и солдат подразделяются на следующие служебные категории: высшие инстанции - 36, ответственные посты - 87, служащие среднего звена - 120, просто служащие - 66. 
 (Объективизм хорош, слов нет; но по отношению к нацизму он стал возможен лишь после нашей Победы, когда в Нюрнберге начался "Суд народов". До тех пор пока новые нацисты работают в высших инстанциях (!) государства, не скрывая своего нацистского существа, он невозможен, точнее говоря, преступен. - Ю. С.) 
 ...Правые экстремисты (в частности, НДП) открыто признают, что будут добиваться "нового порядка", в котором "взаимоотношения человек - народ жизненное пространство" будут составлять "неразделимое жизненно важное целое". Наивысшим руководящим принципом этого "национал-демократического общественного строя" будет "благосостояние нации", то есть интересы общества будут превыше интересов личности. 
 "Национал-демократический общественный строй" заставляет граждан страны ввиду требуемой доминирующей установки "нация как единое целое" играть роль слепых "получателей приказа". 
 Во всей пропаганде НДП со дня ее основания проявляются нацистские и особенно расистские черты. Неудивителен тот факт, что предшественниками НДП были правоэкстремистская "Немецкая имперская партия" и запрещенная в 1952 году "Социалистская имперская партия". Партия и сейчас не отошла от расово-биологических и основанных на нацистской идеологии авторитарных положений времен своего образования. 
 Расистские черты правых ультра выражаются в лозунгах: "Кровь стремится к крови", "Биологическая сохранность нации". Поэтому НДП потребовала выезда из ФРГ всех иностранных рабочих, так как якобы "существует угроза возникновения новой турецкой державы на территории "бывшего германского государства". Партия призвала своих членов к началу "национального движения за рейх" с целью государственного "сплочения всех немцев внутри закрытого германского региона". 
 Партия воспевает нацизм. "Молодые национал-демократы" потребовали присуждения Нобелевской премии мира Рудольфу Гессу. Новые нацисты хотят создать государство, которое было бы похоже или по крайней мере напоминало нацистское. Они требуют: "Должен прийти национал-социализм, чтобы вычистить это дерьмовое государство". "Или мир будет национал-социалистским, или же погрязнет в хаосе еврейского материализма". Нацисты восхваляют учреждения и деятелей нацистской диктатуры, особенно Гитлера, которого называют "великим сыном Германии"; они утверждают, что "идеи фюрера переживут века, его личность будет светить, пока жив хоть один политик". 
 Главное стремление неонацизма - преуменьшить серьезность преступлений нацизма или даже совсем отрицать их. "Только дурак или предатель может сегодня утверждать, что хоть один еврей был уничтожен в концентрационном лагере. Тела сжигались в крематориях, чтобы избежать эпидемий. Все свидетели-евреи, которые болтают об уничтожениях в газовых камерах, дали ложные показания. Уже доказано, что "еврейские банды в американской военной форме" заставили построить фиктивные газовые камеры в концлагере Дахау и печи для сжигания людей в Освенциме, чтобы сделать "агитматериал против немцев". 
 Все неонацистские круги являются расистскими по своей сущности. По их мнению, немцем может быть только "сознательный и убежденный ариец, так как только арийцы зажигают свет, который тушат низшие расы". "Нужно защищать" чистоту крови, так как "мы - северный народ. Метисы биологически не могут быть немцами". 
 Руководитель мюнхенских правых экстремистов доктор Фрей присудил "Европейскую премию свободы немецкой Национальной газеты" бывшему полковнику авиации Геринга Гансу Ульриху Руделю из Куфштейна, который передал деньги (10 тысяч марок) в распоряжение проживающего в Италии военного преступника, бывшего майора Редера (который по приказу Гиммлера и Геббельса расстрелял 20 июля 1944 года участников антигитлеровского заговора). 
 Неонацистские тенденции проявляются и в военно-спортивной группе Карла Гейнца Гофманна из Герольдсберга. Он поддерживает связи с неонацистскими кругами. Так, например, 26 февраля 1978 года он с группой членов своей организации принимай участие в одном из мероприятий союза "Бюргер унд Бауернинициативе" в Гамбурге. Группа Гофманна проводит военные игры с использованием списанных военных передвижных средств (танков) и саперных приборов, в которых участвуют до 400 членов. Во время проведения мероприятий члены группы одеты в форму, подобную СС. В июле 1978 года во дворце Ермройт, купленном на деньги любовницы Гофманна, состоялась манифестация, в которой участвовало 250 правоэкстремистских демонстрантов. Гофманн, который поддерживает контакты с доктором Фреем из Мюнхена, дал интервью иностранным корреспондентам, в частности из Италии, Канады, Испании и Нидерландов. Гофманн пытался также путем переиздания зарубежной пропагандистской литературы усилить контакты с заграницей, в особенности с Англией и Францией. "Группа Гофманна" издает газету "Коммандо" на нескольких языках, которая должна вербовать себе сторонников за границей. (Именно этот Гофманн повинен во взрыве в Мюнхене на ярмарке, где погибли десятки людей. Но его даже не привлекли к суду. - Ю. С.) 
 Правоэкстремистская группа "Немецкая культура европейского духа" основана еще в 1950 году поэтом СА Гербертом Бёме (любимец Гитлера. - Ю. С); насчитывает в своих рядах свыше тысячи членов (в основном люди свободных профессий, художники, поэты, люмпен), разбита примерно на три дюжины подгрупп. Цель - сохранение "национального культурного наследия". 
 Бывшие руководящие деятели нацизма, такие, как коммерсант Вернер Кёппен, Генрих Гертле из Мюнхена, редактор печатного листка "Клютер Блэттер", а также друг и помощник Геббельса - Вильфред фон Овен, оправдывают в своих рефератах нацистский режим и называют сопротивление Гитлеру "предательством". 
 "Дойче вохенцайтунг", вторая по величине правоэкстремистская еженедельная газета, провозглашает, что немецкая нация достигла "за 12 лет третьего рейха самых больших успехов за всю свою историю"; Гитлер является "великой движущей силой века", который "со своим национал-социализмом лишь один понимал великую идею нашей нации". "Не приди Гитлер к власти, диктатура пролетариата стала бы действительностью". 
 Немецкие правоэкстремисты, особенно неонацистские группировки, усилили свои связи с единомышленниками за границей, как с отдельными лицами, так и с организациями и издательствами в Бельгии, Бразилии, Дании, Франции, Великобритании, Австрии, Швейцарии, Испании и США. 
 Особо следует выделить "Зарубежную организацию возрождения национал-социалистской немецкой рабочей партии - НСДАП - АО". Основанная в 1972 году американцем Гарри Лауком из Линкольна, штат Небраска, организация усилила ныне свою пропагандистскую деятельность. В ФРГ ввозится огромное количество значков и листовок с фашистскими крестами, а также антисемитские нацистские лозунги, призывающие к применению силы. (А что власти ФРГ делают для того, чтобы положить конец нацистской пропаганде, поставляемой ныне из-за океана? Власти бездействуют, совершенно; оказывается, прав мои новый западноберлинский знакомый, поплатившийся за свою честность и свободой и достоинством! - Ю. С.) 
 Деятельность Лаука активно поддерживается неонацистскими американскими издательствами "Либерти белл пабликейшнз", "Уайт пауер пабликейшнз" и журналом "Дойтчер бефрайунгсфронт", который редактирует американец немецкого происхождения, а также издательством канадского немца Эрнста Кристофа Цюнделя из Торонто. 
 Тесные контакты с немецкими неонацистскими группами, а также с Лауком поддерживают англичанин Михаел Мак Лафлин, председатель неонацистской организации "Английское движение", и Альберт Арманд Эриксон из Антверпена, председатель нацистской организации ФМО. Оба неоднократно посещались немецкими воинствующими нацистами. 
 ...Органы уголовного розыска ведут следствие против нескольких нацистов, которые, кроме прочего, подозреваются в разрисовке фашистскими крестами и лозунгами памятных мест концлагеря в Берген-Бельзене и кладбища в Херстене, округ Целле. 
 На быстро растущее число правоэкстремистских выступлений федеральные и местные власти реагируют всеми имеющимися законными средствами. (Ха-ха! Не надо бы так педалировать на слово "законные". Мол, с фашизмом мы боремся, руководствуясь нормами демократического правосудия. Именно к такого рода "борьбе" с правыми экстремистами призывали в чилийской газете "Меркурио" проамериканские силы. Чем такого рода "борьба" с ультраправыми кончилась, мы помним: фашистским путчем. - Ю. С.) 
 ...Однако правоэкстремистские группы и их сторонники не представляют опасности для свободолюбивого демократического строя Федеративной Республики Германии. 
 Впрочем, поводом для беспокойства являются по сравнению с прошлым годом значительно возросшее число правоэкстремистских бесчинств и растущая готовность к вооруженным столкновениям. Это относится прежде всего к террористической активности неофашистов. Тот факт, что неонацистские круги усилили свою активность, несмотря на все меры судебных органов, показывает, что также и в будущем необходимо предпринять все усилия, чтобы вовремя "раскрыть проведение намечаемых бесчинств и насильственных действий с целью своевременного их предотвращения" - так завершается официальный отчет. 
 Итак, "опасности нет". 
 Речь идет лишь о "раскрытии намечаемых бесчинств" неонацистов, но отнюдь не о борьбе с ними, как того требуют условия Потсдамского соглашения. 
 Право слова для нацистов гарантирует конституция. 
 Право пропаганды и сборищ нацистов охраняет полиция. 
 ...Восстановление нацистской НСДАП берет свой отсчет от начала активности НДП, созданной фон Тадденом. Может быть, стоит послушать вполне "конституционных" лидеров НДП, выставляющей ныне своих кандидатов на выборы в органы власти ФРГ? Может быть, стоит послушать, с какими программными заявлениями НДП обращается к избирателям? Может быть, целесообразно проанализировать., как видят недавнюю историю мира шефы НДП - "родители" восстановленной НСДАП? 
 Привожу отрывки из документа, распространенного неонацистами, о том, как надо воспитывать молодежь ФРГ, что следует вдалбливать ей в голову, дабы фашистское прошлое, несколько видоизмененное, стало некой моделью будущего: 
 "Двадцать седьмого февраля 1933 года голландский коммунист совершает поджог рейхстага. Вслед за этим президент Гинденбург издает "Постановление об охране народа и государства"; КПГ запрещена, ее вождей отправляют в созданные для этой цели концентрационные лагеря. 21 марта 1933 года в гарнизонной церкви Потсдама, что символизировало сознательную верность прусскому величию Гинденбурга, состоялось торжественное открытие рейхстага, во время которого Гитлер выступил с программной вступительной речью. В июне 1933 года запрещается СДПГ, все другие партии самораспускаются. Создание новых партий запрещено. После перевыборов рейхстага 12 ноября 1933 года в нем представлены лишь депутаты от НСДАП. 1 мая 1933 года празднуется ликвидация классовой борьбы путем народного единения... Во время референдума 12 ноября 1933 года 95,1 процента избирателей голосует за политику правительства. Повсеместно вводится "принцип единого вождя - фюрера Адольфа Гитлера"... 
 После увеличения вооруженных сил западных держав и Советской России Гитлер вынужден объявить введение всеобщей воинской повинности. (Когда я впервые услышал программу неонацистов во время съезда НДП в Кертче, куда мне удалось попасть, я, скажу откровенно, не очень-то верил в реальность того, что слышал. Но это - реальность, увы. - Ю. С.) 
 Экономическая нужда Австрии способствует росту требований присоединения к рейху. Когда там во время правления канцлера Шушнига начинается правительственный кризис, Гитлер вводит 12 марта 1938 года в Вену войска. Во время "цветочного похода" происходит - при ликовании населения - присоединение Австрии к рейху. 
 Союзная комиссия под руководством англичанина Ренсимана рекомендует после длительного визита в Судетскую область в сентябре 1938 года срочно предоставить 3,5 миллиона судетских немцев возможность присоединения к рейху. По требованию Франции и Англии чешское правительство соглашается с передачей Судетской области рейху. Детали регулируются в Мюнхенском соглашении. Чешский президент Гаха по уполномочию правительства подчинил 15 марта 1939 года свою страну германскому верховенству. В Прагу вступают германские части, учреждается протекторат Богемия и Моравия. (Именно так это событие описывалось в учебниках, изданных министерством пропаганды Геббельса. Спустя сорок два года Геббельса цитируют "борцы ума" из вполне легальной НДП! - Ю. С.) 
 Итак, за короткое время после прихода Гитлера к власти удается уменьшить безработицу с 6 до 1,5 миллиона человек и позднее полностью ликвидировать ее; идея классовой борьбы вытесняется идеей народного единства. Это ощутимо отражается на рождаемости, которая после непрерывного снижения во времена веймарской демократии резко возрастает. Отсутствие какой-либо оппозиции, запрет контроля над правительством и правящей партией, аресты активных политических противников, отдельные нарушения принципов правового государства прощаются Гитлеру народом за все прочие успехи рейха. Расстрел 30 июня 1934 года без суда и следствия главарей СА во главе с Ремом также воспринимается как достойные сожаления, но неизбежные жертвы мирной революции. Смерть Рема лишь предотвращает кровавую борьбу за власть между вермахтом и СА. Нюрнбергскими законами 1935 года проводится различие между имперскими гражданами немецкого происхождения и инородцами. Германские предложения создать еврейское государство в Восточной Африке или на Мадагаскаре были сорваны западными державами и еврейскими организациями, а затем потеряли свою актуальность в результате начавшейся второй мировой войны. Позднее евреев в рейхе и оккупированных областях заключают в концлагеря. Относительно методов и масштабов "окончательного решения" еврейского вопроса в военные годы, в частности относительно числа убитых в концлагерях, мнения резко расходятся. С уверенностью можно сказать, что на земле германского рейха не было лагерей смерти и не применялись удушающие газы. (А Майданек, Дахау, Освенцим? А свидетельства жертв - советских военнопленных, на которых врачи-изуверы ставили опыты? А показания французов, поляков, немецких антифашистов? А решение Нюрнбергского трибунала, наконец?! - Ю. С.) 
 ...Сделанное Гитлером предложение Польше добровольно передать Германии в качестве последней ревизии Версальского договора Данциг и предоставить свободную автомагистраль и железную дорогу в направлении Восточной Пруссии отклоняется Варшавой. Усиливается преследование немцев в Польше, сопровождающееся убийствами и заключением в польские концлагеря. 
 Из-за этого германский вермахт вступает в Польшу. Гитлер надеется, что это будет ограниченная кампания. Однако Англия и Франция объявляют Германии войну. Причастен к началу трагедии также президент США Рузвельт, который уже давно науськивал Англию на рейх. 
 ...Польша завоевана в течение трех недель. 
 Сделанное Гитлером 6 октября 1939 года мирное предложение западным державам отклоняется. 9 апреля 1940 года германские войска вступили в Данию и Норвегию. 
 10 мая 1940 года германские части вступают в Нидерланды и Бельгию. После взятия Роттердама Нидерланды капитулируют 14 мая, Бельгия - 28 мая. 
 Очередное мирное предложение, сделанное Гитлером Англии, 19 июля 1940 года вновь отклоняется. 
 25 марта 1941 года Югославия присоединяется к пакту трех держав. Спустя два дня в результате путча к власти в Белграде приходит дружественное России правительство. Вслед за этим германские поиска вступают в Югославию, которая капитулирует. 
 10 мая Рудольф Гесс, как заместитель фюрера, летит в Англию, чтобы достигнуть мира. Его не выслушивают, а арестовывают. 22 июня начинается атака Германии на Россию. Атака лишь упреждает запланированное русское нападение на Германию..." 
 Достаточно? 
 Вот он - нацизм в белых рубашках! Легальный, "демократический" фашизм, представители которого свободно выступают со своей программой в прессе и по телевидению. 
 Там, на съезде неонацистов, мне стало до конца ясно, отчего не только бывшие узники концлагерей, но и другие люди так часто отказывались от встреч с красным журналистом, помогающим Георгу Штайну... 
 Глава, 
 в которой рассказывается об операциях израильской и американской разведок, о нацистском генерале Гелене и о том, что умные и дальновидные люди на Западе не намерены слепо следовать рецептам зоологических антисоветчиков 
 1 
 ...Возвращаясь мыслью к тому злополучному звонку анонима, я заново пересмотрел свои записи, сделанные в связи с одним из феноменальных маневров западных разведок. 
 Если здешние спецслужбы хотят "разыграть" человека, то его "разыграют" по абсолютным рецептам, сбоя не будет, все взвешено до сотых долей миллиграмма, понятие "мелочь" исключается абсолютно. (Естественно, употребляя слово "розыгрыш", я имею в виду отнюдь не веселую новогоднюю шутку; слово это в данном случае идет от некоего холодного, механического отношения к личности как "блохе", "детали" задуманной впрок и сугубо тщательно проверенной на ЭВМ комбинации.) 
 История, которой я занимался, началась не сегодня, и все ее воистину змеиные извивы не могут не поражать изощренностью ума и коварством замысла. 
 Дело в том, что в свое время в мире широко комментировалась история с пропажей 200 тонн урана, похищенных в Западной Европе израильской секретной службой. Однако непосредственное знакомство с обстоятельствами дела, посещение мест событий, беседы с некоторыми участниками этой аферы привели меня к несколько иной оценке всей этой операции. 
 ...В Висбадене на главном почтамте я взял телефонный справочник и начал исследовать его в поисках координат фирмы "Асмара". Данных в справочнике не оказалось, 
 - Начинайте поиски следов "Асмары" в Брюсселе, - посоветовали мне в Бонне, - так будет вернее... 
 Брюссель. Рю де Маро, чуть ли не в самом центре столицы; здесь расположена штаб-квартира мощной корпорации СЖМ, "Сосьете женераль дю миньор": тихие коридоры, тяжелые двери; тишина, чинность. Именно тут месье Дени Девез и встретил одного из руководителей "Асмары", химической фирмы ФРГ, - Герберта Шульцена. "Будет небольшой прием у меня в особняке, - сказан Шульцен, - это в Хетенхайне, десять километров от Висбадена, я был бы счастлив, найди вы время посетить меня". 
 Девез, заместитель начальника управления по добыче и распределению урана в гигантской корпорации СЖМ, был приглашен в Висбаден в связи с обстоятельством нимало не странным: "Унион Миньер", сестринская компания СЖМ, после изгнания ее из Конго искала новые рынки, новых клиентов, а в этом деле медлить нельзя, пассивность наказуется банкротством, успевай поворачиваться. Поэтому предложение, с которым пришел Шульцен, не могло не заинтересовать бельгийских урановых дельцов: "Асмара" предлагала выгодный контракт на покупку двухсот тонн урановой руды, что хранилась близ Антверпена, на берегу канала в небольшом городе Олене. 
 - Мы намерены, - объяснял Шульцен бельгийскому урановому : боссу, наладить массовый выпуск нефтехимикатов. Для этого нам - необходим уран как катализатор. Понятно, перед тем как мы начнем его употреблять в этом качестве, товар следует соответствующим образом обработать. Мы это сделать не в состоянии, но фирма "Чимагар" в Марокко готова выполнить наш заказ. Мы отправим туда уран, купленный у вас, на судне; потом получим его готовым и пустим в работу в цехах нашего концерна. 
 - Мне хотелось бы посмотреть цеха вашей "Асмары", - сказан Девез, все-таки, знаете ли, уран в центре Европы - штука опасная. 
 Шульцен неторопливо закурил, подвинул к себе пепельницу, - дело, ради которого он приехал в Брюссель, оказалось на грани провала: не показывать же бельгийцу фанерный сарай, называемый складом "Асмары", - туда не то что уран, бочку пороха не завезешь, разнесет в щепы. 
 - Хорошо, - ответил Шульцен, - приезжайте к нам в Хетенхайм, там все посмотрим и обсудим... 
 Смотрели, однако, не "цех", а роскошный особняк Шульцена; любовались искусственным штормом, который он устроил в своем бассейне; приглашенные "инженеры" не говорили по-французски; Девез не понимал по-немецки; объяснялись на английском; обед был изысканным; собеседники - весьма интеллигентные люди; времени на осмотр "цехов" не осталось, однако Девез уехал вполне удовлетворенный знакомством с умными и престижными компаньонами, которые не мелочились, цену приняли максимальную; выгоды очевидны. 
 Однако когда Девез начал оформлять сделку, пути его пересеклись с "Евратомом", подразделением Европейского Экономического Сообщества. 
 "Евратом" поначалу отказался санкционировать сделку СЖМ с "Асмарой". 
 - Поскольку, - разъяснили месье Девезу, - химическое предприятие ФРГ не в состоянии само обработать уран и намерено отправить его в Марокко, которое не является членом ЕЭС, мы не вправе разрешить вам этот бизнес, очень сожалеем. 
 Девез позвонил в Висбаден. Шульцен, посоветовавшись со своим компаньоном и основателем "Асмары" Гербертом Шарфом, срочно вылетел в Милан. Здесь он встретился с синьором Серторио, одним из руководителей итальянской компании СИАКА. После окончания второй мировой войны компания влачила жалкое существование, ее доходы составляли смехотворную сумму - полторы тысячи долларов в год. Однако, поскольку Серторио числился одновременно директором компании "Чемиталиа", которая имела некое подобие заводишка, Шульцен позвонил из Милана Девезу: 
 - Мой друг, в Милане находится крупнейшее предприятие химической индустрии "Сиака-Чемиталиа". Оно готово принять наш уран к обработке, Италия - член ЕЭС, так что теперь я не вижу никаких затруднений с "Евратомом". 
 Серторио, присутствовавший при этом телефонном разговоре, заметил: 
 - Вы думаете, у нас хоть кто-нибудь знает, как обрабатывать этот самый уран? 
 - Мы пришлем инструкции вместе с грузом, - ответил Шульцен, тяжело глядя в надбровье собеседника. 
 - Люди не хотят работать... 
 - Разве выгоды, которые вы получите от нашего заказа, не побудят их к активности? 
 Выгода была, и притом немалая. Что называется, деньги были положены на бочку, много денег, поди откажись от них... 
 - А если Девез потребует наш финансовый отчет? - спросил Серторио. - Мы же на грани банкротства, мы - пшик, а не фирма. 
 - У меня же он этого не потребован! - Шульцен пожал плечами. - А если и потребует, придумаем, как ответить. 
 Ночью, перед отлетом в Кельн, Шульцен сделал несколько звонков. Следствием одного из них явился немедленный приказ, отправленный анонимным боссом швейцарскому юристу Герду Ланцу: "Срочно организуйте судоходную корпорацию с филиапом в Цюрихе, но базирующуюся на Либерию". 
 На следующий день, когда Шульцен, вернувшись в Висбаден, начал подготовку к встрече с людьми "Евратома", Ланц посетил здание в Цюрихе на Пеликанштрассе, где находилась либерийская посредническая корпорация. Он представил необходимые документы о своей кредитоспособности, оплатил связь с Монровией, столицей Либерии, и через двадцать четыре часа получил оттуда ответ: "Согласны с вашим предложением". Еще через двенадцать часов было провозглашено создание новой судоходной "Бискайн трэйдерс шиппинг корпорейшн". В течение суток директорами этой корпорации числились некие либерийские бизнесмены Сатиа, Бойд и Нгуба. Их новый офис был зарегистрирован на Брод-стрит, 80, Монровиа. Однако по этому адресу три новоявленных директора так и не появились. Это были "либерийские зицпредседатели Фунты", подобные тому, которого описали Ильф и Петров, - подставные фигуры, они жили за счет того, что соглашались на то или иное "зицпредседательство". Через сутки, получив солидное вознаграждение, они лишились своих постов, передав управление корпорацией некоему "турецкому подданному" - это не шутка и не параллель с Остапом Бендером, это констатация факта: человек без родины, имеющий квартиры и офисы по всему миру, Бурхом Ярисаль, новый владелец корпорации, действительно шестьдесят лет назад родился под Стамбулом. Коротышка, налит мускулами, изысканно одет, непьющий и некурящий, с пронзительными черными глазами-буравчиками, Ярисаль ведет жизнь воистину таинственную. (Уже после описываемых мной событий он, например, создал в Генуе очередную судоходную "Фалкен шиппинг корпорейшн", однако, как выяснилось, в это время он вовсе и не проживал в Италии, а находился в Женеве. По-английски "Женева" и "Генуя" очень близки в произношении, на этом можно и г р а т ь; Ярисаль играл умело. Несмотря на то что он жил в Швейцарии, его имя было занесено кем-то в телефонные книги Генуи того периода. Телефон функционировал на квартире человека, занимающегося снабжением судов "Фалкен корпорейшн". Звади этого человека Жузепина Милена Герра. Но найти даму - тоже весьма таинственную - нелегко, ибо она работала под другим именем - Кроко. 
 - Я не имела и не имею никакого отношения к корпорации "Фалкен", - таков был ее ответ. - Ярисаль? Не помню, мало ли людей приходится встречать по делам, бизнес есть бизнес.) 
 Вот этот-то человек, владевший разного рода судоходными компаниями, человек без адреса, но с многими адресами, позвонил в Гамбург посреднику по продаже судов Уве Мюллеру: 
 - Мне нужен - весьма срочно - хороший, не очень большой корабль, стоимость которого не превышала бы 175 тысяч фунтов. 
 - Каких фунтов? - уточнил Мюллер. 
 Действительно, каких? Есть ведь и английские и еще бог весть какие. 
 - У меня нет бизнеса с Израилем, - словно бы поняв собеседника, отрезал Ярисаль, - я имею в виду единственно возможные, английские. 
 Через три недели владелец "либерийской судоходной корпорации" Ярисаль приобрел западногерманское судно "Шееренберг". Фирма Августа Болтена запросила полтора миллиона марок. Ярисаль не торговался, деньги были переведены немедленно. Такая стремительность, столь некоммерческий подход к сделке (как не проторговаться?) привели одного из владельцев гамбургской фирмы к мысли: "Видимо, наше судно приобрели неспроста, нелегальная торговля оружием или что-то в этом духе". Однако эта мысль так и осталась мыслью западногерманского бизнесмена, - зачем ею делиться, так недолго и потерять выгодного клиента! 
 Сразу же после купчей судно было передислоцировано из Гамбурга в порт Роттердама, но уже под новым именем - "Шееренберг-А"; при этом Ярисаль успел исключить его из списка кораблей ФРГ и поднял на корме флаг Либерии. Зачем это было ему нужно? Дело понятное: в отличие от западногерманских законов порядки Либерии позволяют хозяину набирать такую команду и в таком составе, какая ему подходит, - никаких тебе регистраций и формальностей. Прежний капитан был уволен, команда списана на берег, Ярисаль набрал в порту Роттердама марокканцев, испанцев и моряков из Лиссабона - вполне разноязычная команда, никто никого не знает. Ярисаль позвонил своему знакомцу, инженеру Кернеру, и предложил ему взять на себя высокооплачиваемую должность старшего механика. Тот согласился. Следом за Кернером прибыл капитан. 
 Ранним утром 10 октября Шульцен подписан в Брюсселе контракт с Девезом на приобретение двухсот тонн урана за 190 миллионов бельгийских франков. 
 Сразу же из своего офиса Девез отправился в "Евратом", к юристу атомного пула Феликсу Обусье, причем на этот раз не один, а с "человеком престижа". 
 Обусье внимательно выслушал Девеза - как-никак один из главных урановых специалистов Западной Европы - и, поглядывая на молчавшего спутника Девеза, поинтересовался одним лишь: 
 - Какие мы получим гарантии, что с ураном ничего не случится на пути следования из Бельгии в Италию? В конечном счете, море не подвластно юрисдикции "Евратома", не так ли? 
 Сидевший рядом с Девезом "человек престижа" - месье Жан Миколайчик, сын одного из создателей концерна "Сосьете женераль дю миньор", являвшийся при этом президентом "Уранового департамента" корпорации, заметил рассеянно: 
 - Пусть "Асмара" господина Шульцена даст вам гарантию, пришлет официальное письмо в "Евратом". Разве этого недостаточно? Только, пожалуйста, сделайте все это конфиденциально - как с его, так и с вашей стороны; мы гарантируем все остальное. 
 Рассчитано было верно: гарантия Миколайчика - весомая гарантия; "Евратом", получив филькину грамоту "Асмары", даже не поинтересовался, насколько серьезна фирма, претендующая на 200 тонн урана. Санкция на продажу была получена; а через час рация на "Шееренберге-А" приняла команду: "Немедленно возвращайтесь в порт Антверпена". 
 Через несколько дней судно было загружено ураном. Никто из экипажа - а Ярисаль снова поменял его - не знал, что везут, когда и кому. Отплыли ночью. Взяли курс на юг, потом повернули на восток, миновали Гибралтар, миновали Сицилию, взяли курс на Кипр. Ночью к "Шееренбергу-А" пристало военное судно. Ящики с ураном были в полной тишине перегружены. Корабли разошлись в ночи, не обменявшись положенными по морской этике приветствиями. Уран был доставлен, как писали на Западе, в Израиль. 
 ...Теперь исследуем, кто же был создателем "Асмары", фирмы, сыгравшей ключевую роль в этом деле. 
 Во время нацистской тирании Герберт Шарф был офицером генерального штаба вермахта, то есть работал бок о бок с Кейтелем и Йодлем, с теми, кто готовил приказы о поголовном расстреле комиссаров, об уничтожении в лагерях смерти "недочеловеков" - русских, поляков, украинцев, сербов, евреев; когда Гитлер приезжал в генштаб, он приветствовал его воинственным "Зиг хайль!". Поражение бесноватого лишило Шарфа всего, а он - при Гитлере - имел много. Чтобы "избежать неприятностей", в 1945 году Шарф уехал из поверженного третьего рейха в Африку, получив кое-какие контакты от старых знакомцев - итальянских фашистов, часто приезжавших в штаб Кейтеля. Здесь Шарф приобрел новые с в я з и, заработал деньги и осенью 1948 года вернулся в Висбаден, открыв под американским покровительством свой офис. Его свели с Гербертом Шульценом. сыном одного из текстильных магнатов. Шульцен тоже служил Гитлеру, был летчиком Люфтваффе, свирепствовал на Восточном фронте; переучился в конце войны на пилота первых реактивных самолетов, однако рывок Красной Армии лишил Гитлера возможности бросить свои реактивные "Мессершмитт-262" на Лондон. 
 Вот эти-то два офицера нацистской армии и организовали компанию "Асмара". Сначала они получили заказы от американских оккупационных войск, дислоцировавшихся в районе Висбадена; после этого отладили контакт с министерством обороны ФРГ; Шульцен стал кем-то вроде негласного консультанта НАТО по вопросам, связанным с "химическими проблемами". Шульцен был приглашен на отдых в Израиль, там с ним завязали тесную дружбу люди из секретной службы; "нацистский пилот", как шутливо и дружелюбно они его называли, был еще более внимательно исследован; хозяев не шокировало фашистское прошлое аса - тот не мог не быть антисемитом, сие - необходимая религия третьего рейха. 
 Шульцен вернулся в ФРГ. Шарф передал ему бразды правления; нацистский летчик стал ключевой фигурой в операции с похищением урана. 
 Впрочем, с "похищением" ли? Вот в чем вопрос. "Операция" предполагает преодоление к р и т и ч е с к и х трудностей; а вот "маневр" - это форма игры с заранее оговоренными условиями. Мне сдается, что похищение урана на самом деле было никак не операцией, но маневром. Действительно, внимательный читатель не может не заинтересоваться тем, с какой поразительной легкостью было проведено это "похищение". Ни США, ни странам - членам НАТО н е в ы г о д н о открыто передавать уран израильской военщине - приходилось (да и сейчас приходится) оглядываться на арабский мир, как-никак нефть, энергокризис, возможная катастрофа. Разыгрывается комбинация с "Асмарой" - и волки сыты, и овцы целы. Арабские государства не могут никого обвинить в передаче урана агрессору; была проведена операция израильской разведки, с нее и весь спрос. 
 Так что же, "похищение" или маневр западных разведок, срепетированный и заранее оговоренный? 
 Может быть, многолетние разбирательства вопроса о пропаже урана дали ответ на этот вопрос? Нет, ибо разбирательство было любительским, отписочным. Даже судебного процесса, хотя бы формального, не было. 
 Ни один волос не упал с головы Шульцена; процветает Ярисаль, колесит по миру "турецкий подданный", готовит новые сделки; по-прежнему функционируют господа из "Сосьете женераль дю миньор", а ведь в Западной Европе умеют карать тех, кто проводит незаконные сделки, умеют карать сурово. Отчего же в данном случае "меч правосудия" оказался картонным? 
 Видимо, тщательное изучение этого вопроса прольет новый свет на обстоятельства передачи урана израильской военщине. 
 А Шульцена я все же нашел: он по-прежнему живет на своей роскошной вилле; его новая фирма называется "Коллоид-химия". Итак, ныне вместо "Асмара-химия" функционирует "Коллоид-химия"; разница не очень-то существенная, видимо, можно ждать интересных "операций" в будущем. 
 Вот как здесь работают. 
 ...А уж чтоб прижать Штайна, Шрайдера, меня - стоит ли вообще такое брать всерьез? Здесь в таких случаях говорят: "это - не вопрос"... 
 2 
 ...Сегодня, во второй уже раз, беседовал с доктором Байцем, председателем Наблюдательного совета концерна "Крупп". 
 Высокий, поджарый мужчина невероятно элегантен (однако эта юношеская элегантность никак не входит в смешливое противоречие с возрастом - большой вкус надобен, чтобы соблюдать здесь искомую пропорцию. Петр Петрович Кончаловский, в Буграх, у себя в мастерской, в просторном теплом срубе, остро вглядываясь в клубнику - натюрморт, поставленный ему женою Ольгой Васильевной. - сказал: "Живопись - это очень просто, это всего-навсего верный цвет на верное место". Всякое искусство - это вкус; живопись не исключение, как, впрочем, и то, что здесь называют "имэдж" - "создание представления о самом себе". Байц владеет этим искусством в полной мере). 
 Офис его находится неподалеку от Эссена, в огромном фамильном парке Круппов; рядом - дворец, где ныне экспонирован музей. 
 - Появляющиеся то и дело спекуляции в прессе, чтобы помешать нашему деловому партнерству с Советским Союзом, - сказал мне доктор Байц, фабрикуются в лабораториях Акселя Шпрингера. Шпрингер недавно прислал мне письмо, приглашал вместе пообедать, а предварительно всячески советовал как можно скорее прервать все контакты с Москвою. Я, однако, не внял советам Акселя. 
 (На столике, стоящем чуть поодаль от рабочего, фотографии доктора Байца с советскими руководителями, с лидерами США, Китая, Индии, Ирана; таким образом, каждый может видеть диапазон бизнеса концерна.) 
 - Мы работали и впредь будем работать с Москвой, это наш стратегический курс, - повторил Байц; задумался, а потом неожиданно заметил: - Я с тревогой слежу за развитием ситуации в Иране. Знаете почему? Я часто бывал в Тегеране, посещал там университет. Девушки Ирана очень красивы, независимы... Я не думаю, что можно надолго сохранить существующее положение, снова, как и в средневековье, загнав этих прекрасных газелей под паранджу. Невозможно гальванизировать девятнадцатый век. Неужели модель прошлого столь привлекательна? Ведь это противоестественно! Развитие поступательно, это движение вперед, а не назад. Конечно, шах навязал народу невиданные перегрузки. Эти перегрузки действительно были чрезмерны, люди оказались не подготовленными к скоростям. 
 - Вы думаете, в прежнем Иране думали о подготовке народа к скоростям двадцатого века? - возразил я. - А бралась ли там вообще в расчет категория "народ"? По-моему, в условиях шахского Ирана о народе и не думали. 
 А потом я поинтересовался отношением доктора Байца к проблеме культурного обмена между нашими странами. 
 - О, здесь я вижу совершенно еще нетронутое поле деятельности не только для нашего поколения, но и для тех, кто идет следом. Смотрите, каков успех выставки Малевича в Дюссельдорфе! А гастроли Гаврилова! Театр с Бронной, его прочтение Гоголя! Убежден, что каждый здравомыслящий человек обязан помогать процессу нашего взаимоузнавания в сфере искусства. 
 - Лично вы, доктор Байц, готовы оказать помощь этому процессу? 
 - Бесспорно. И самую широкую. 
 Байц - это Байц, один из крупнейших промышленников мира (к поиску он отнесся с доброжелательным интересом, много говорил о в е р о я т и я х). 
 3 
 "Дорогой Юлиан! 
 Пересылаю тебе, как и обещал, документы, "информацию к размышлению", по грабительским акциям частных лиц и нацистских государственных деятелей. 
 Во-первых, Герман Геринг. 
 Во Франции он пользовался услугами сотрудника МИДа Э. фон Кюнсберга, генерального директора Поссе и штаба Люфтваффе. Для личной коллекции Геринга были реквизированы коллекции дома Ротшильда в Вене и отправлены в его замок Каринхалле. Работа штаба Зондер-Люфтваффе была скооперирована с "Айнзац-штабом Розенберга" в октябре 1940 года. Кроме того, группа армий "Север" поставляла в распоряжение Геринга художественные ценности из Царского Села. Часть этих ценностей была найдена в Каринхалле в 1945 году. 
 Из документов явствует, что сейчас необходимы дальнейшие розыски художественных ценностей, присвоенных Герингом. 
 ...Советник МИДа фон Кюнсберг изъял для своего министра Иоахима фон Риббентропа немало ценностей из Царского Села и Петергофа. Где они? Неясно. Следовательно, необходимы дальнейшие розыски, в первую очередь тщательнейший анализ архива МИДа времен фашизма. 
 От руководителя ведомства по делам "наследия предков" обергруппенфюрера СС доктора В. Иордана рейхсфюрер Гиммлер получил ценнейшую "готскую коллекцию" из Феодосии и Бахчисарая. Часть коллекции была затем спрятана в Вевельсбурге, часть - в Хохенлихене. Хотя о деятельности Иордана имеются документы, необходимо дополнительное расследование, которое может открыть нам неизвестные пути к поиску похищенного. 
 ...У"генерального наместника Польши" Франка было право самостоятельно распоряжаться всеми польскими художественными ценностями, архивами и частными собраниями без вмешательства и контроля со стороны рейхсминистра Розенберга. Награбленные им ценности находились в столице "генерал-губернаторства" Кракове, под надзором доктора Гоблинца, директора "Института по проведению работ на Востоке" (Краков, Аннагассе, 12). Техническое руководство грабительскими действиями Франка осуществлял по его указу доктор Беренц. 
 По делу Франка собран достаточный материал. Дополнительное расследование можно не вести; большинство похищенных ценностей было выявлено. 
 ...В деле "генеральных комиссаров" Кубе и Коха есть определенные сложности. Отдельные их акции по грабежу ценностей известны, но едва ли судебно доказуемы, ибо почти все документы похищены. Как похищены, где хранятся ныне, неизвестно. Имеются лишь отдельные сообщения и доклад генерал-фельдмаршала фон Клейста. К сожалению, дальнейшие розыски практически невозможны, поскольку изобличительный материал весьма скуден. 
 ...В архивах США имеется обширный материал, который может служить неоспоримым доказательством размеров грабежей. Только для книгохранилища "Высшая школа СС" до апреля 1945 года из оккупированных областей было вывезено более 4,5 миллиона манускриптов и ценных книг. Все они хранились на территории рейха и Австрии. Кроме того, было реквизировано более 1,2 миллиона еврейских и древнееврейских рукописей. 
 Советские организации располагают списком похищенных художественных ценностей. Этот список полностью совпадает с описями похищенного штабом Розенберга. 
 У нас есть точные данные о большинстве вывезенных ценностей и о месте их хранения до 15 марта 1945 года. Нецелесообразно дополнительное расследование о периоде, предшествующем этой дате. 
 Мы знаем, какие ценности уже возвращены и какие еще не удалось найти. Стоит привести краткий список наиболее важных художественных ценностей, похищенных нацистами. 
 До сих пор не найдено: около 800 тысяч документов "Института общественных наук" Нидерландов; пропали ценные рукописи двенадцатого-семнадцатого веков из архива и библиотеки еврейской общины "Этс Хаим" в Амстердаме; исчезло около 80 тысяч древнейших рукописей из архива и библиотеки ордена иезуитов в Бельгии; похищена библиотека и архив дома Ротшильда в Париже; не обнаружены до сих пор ценные партитуры Бетховена, Глюка, Вебера и других композиторов из Дижона и Парижа. 
 Ряд бесценных музыкальных инструментов, украденных штабом Розенберга, пока еще находится в Гамбурге и Ганновере. 
 Это - по Западной Европе. 
 Теперь о грабеже советских музеев: не найдены Янтарная комната; около 400 тысяч документов из архива Смоленска; архивы Минска, Вильно, Риги, Ковно и многих других; исчезли собрания картин из Киева, Харькова, Минска и других городов. 
 Найдены, но не возвращены документы: городской архив Таллина; "Рыцарский архив" Латвии; оба архива находятся до сих пор в городе Кобленце. 
 Велик ущерб, нанесенный нацистами еврейским архивам в Европе. Безвозвратно потеряны 1,2 миллиона экземпляров древних рукописей - духовное наследие 6,5 миллиона погибших евреев. Еще 15 марта 1945 года архивы находились в Гессене, но, после того как в первые дни победы попали в руки к американским союзникам, исчезли... 
 Думаю, такого рода классификация поможет нам в работе по "эвээмовскому" графику поиска. До встречи 
 твой Георг Штайн". 
 ...Один из главных грабителей - фон Кюнсберг таинственно исчез после войны, словно в воду канул. Сейчас ему было бы семьдесят пять лет. Где он? В Парагвае? В Чили? В ЮАР? Скрывается под чужой фамилией? 
 Обергруппенфюрер СС доктор Иордан, "работавший" на Гиммлера, также исчез. Однако Георг Штайн прав - в этом направлении есть где "копать". 
 Доктор Гоблинц, "главнограбитель" гауляйтера Франка, мне был ранее совершенно неизвестен. Значит, надо связываться с польскими товарищами. А кто такой "доктор Баренц"? Тоже обитал в Кракове, по Аннагассе, 12. "Переулок Анны" - по-польски. Где он? Что там было? Что есть сейчас? 
 Я ничего ранее не слыхал о докладе генерал-фельдмаршала Клейста по поводу награбленных ценностей для палачей Украины и Белоруссии Коха и Кубе. 
 А вопрос о музыкальных инструментах, похищенных Розенбергом в Западной Европе?! До сих пор хранятся в Гамбурге и Ганновере. А в Гамбурге, кстати, до конца шестидесятых годов жили грабители, работавшие на Розенберга, подвизаясь в качестве "научных" директоров вполне коммерческих картинных галерей. 
 ...Работы много. Каждый документ заставляет начинать поиск все новых и новых людей. 
 Конечно, одному Штайну это не под силу - нужна помощь, настоящая помощь. 
 А доктору Паулю Колеру западные "хранители тайн" вряд ли дадут возможность по-настоящему засесть за работу... 
 Как строить работу дальше? 
 Пути поиска неисповедимы - иногда один штрих высвечивает громадный "пласт проблемы". 
 Действительно, беседа с человеком-глыбой в кабачке ночного Фольприхаузена, упоминание имени профессора доктора Ферлинга и Фогеля, затем беседа в концерне "Кали-Зальц", просмотр странички-отчета профессоров Ферлинга и Фогеля о попытке спасти ценности в шахте "Б" "Виттекинд", затопленные после таинственного взрыва; соотнесение двух этих фактов с обнаружением таких же фамилий во время совещания нацистских партийных бонз, военных и экономистов об организации подземных "депо" для хранения награбленных ценностей - все это, понятно, приводит к весьма серьезным размышлениям. Надо систематизировать поиск. Где этот профессор Фогель? Умер. А его родные? А его архивы? А Ферлинг? 
 ...Пришли новые документы, в высшей мере интересные; план работ на ближайшие недели верстается споро, предстоят интересные исследования. 
 Стоит прочитать лишь ряд полученных материалов, чтобы стало ясным, как они важны для поиска. 
 Рейхсминистр хозяйства 
 Берлин W. 8, 17 сентября 1943 
 ОВН. 1687/43 
 Господину рейхсминистру вооружения и военной промышленности - министерство вооружения, - от с. капитана с. фон Генрици 
 Срочно! 
 Секретно! 
 Довожу до Вашего сведения, что на территории рейха есть большое количество естественных, но пока не оборудованных пещер, которые следует учитывать при размещении предприятий. Я упомянул об этом в разговоре с Вашим ассистентом Шульц-Хеннингом. Ведомство по разведке полезных ископаемых, Берлин W. 8 Беренштрассе, 29-А, должно составить краткий перечень всех пещер. 
 По поручению подписал 
 Габель 
 Кто такой капитан с. фон Генрици? 
 Это имя неизвестно мне; Штайну - тоже. Кто такой Шульц-Хеннинг? Ассистент рейхсминистра Шпеера, видимо? Звонил дважды в Гейдельберг, пытался найти Шпеера. ответ однозначен: "В горах, работает". 
 А кто такой Габель? По чьему "поручению" он подписал письмо? Вот сколько вопросов, которые возникают от прочтения одной лишь странички... 
 Перейдем ко второму документу: 
 Рейхсминистр оккупированных восточных областей 
 Берлин W. 35/30.12.43 Раухштрассе 17/18 
 №4242/43. R. Std. 
 Уполномоченный по делам ведомства "Древней и Новой истории" профессор доктор X. Райнерт 
 Рейхсминистру А. Розенбергу 
 Берлин W. 35 Маргаретенштрассе, 17. 
 Относительно: "Института Древней и Новой истории" в Киеве. 
 Господин рейхсминистр! 
 В докладе господина рейхскомиссара Украины Коха от 7.12.1943 написано следующее: "Институт Древней и Новой истории" в Киеве, с отделениями в Каменец-Подольском и Кракове, должен быть переведен в Кенигсберг. 
 Руководство остается за профессором Штампфусом". 
 Это решение господина рейхскомиссара Коха неправильно, поскольку оно мешает осуществлению научных и политических задач, над которыми работает институт после эвакуации из Украины многочисленных музейных ценностей периода германской и индогерманской древней истории. 
 Мое предложение таково: для собранных нами неповторимых ценных киевских экспонатов германской и индогерманской истории в "новых восточных областях" следует создать новые хранилища внутри рейха, например в Южной и Средней Германии: там есть возможность заниматься восстановлением и реставрацией фонда и продолжать научную работу... 
 Я заинтересован в скорейшем решении вопроса, так как должен отдать соответствующие распоряжения относительно дальнейшей эвакуации музейных ценностей. 
 Хайль Гитлер! 
 Профессор доктор Райнерт. 
 Т 454 R 5 BL 7266/7267. 
 Профессор Штампфус "мелькал" в сообщениях об "искусствоведах" в послевоенные годы, однако все мои попытки обнаружить его оказались безрезультатными, хотя он возникал то в Мюнхене, то во Франкфурте-на-Майне, то в Гамбурге. 
 Профессор Райнерт тоже в "розыске". О нем у меня, однако, очень ограниченные сведения. 
 И совершенно еще не тронут вопрос об архивах "Института Древней и Новой истории". А без этого трудно продолжать поиск украденных украинских культурных и научных ценностей. 
 Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга на оккупированных районах 
 Рига, 28.3.44 
 При быстром отводе наших войск от Ленинграда в 1944 году в распоряжении "группы Восток" оказалось слишком мало времени. Мы можем упустить возможность увезти все культурные ценности, находящиеся в Нарве. На этом основании был отдан приказ о немедленном начале работ по эвакуации. Выполнением приказа руковожу я, нижеподписавшийся доктор Шпеер. Привлечены к работе СС штурмфюрер Цвибель и два немецких сотрудника. 
 Для эвакуации ценностей, в том числе документов городского управления, фельдкомендант Нарвы майор Фюрстенберг предоставил в наше распоряжение грузовики. Но эстонская городская управа, видимо, использовала транспорт в своих частных интересах... 
 Машины отправились в Ревель утром 8 февраля 1944 года. В этот день нами были загружены и отправлены в тыл все экспонаты музея Петра Великого, упакованные в ящики, кроме громоздких предметов и мебели. Была также эвакуирована библиотека музея и коллекция медалей и монет. 
 Городской архив Нарвы вывезен почти в полном объеме. Из ратуши, в которой размещалась городская управа, были взяты только документы из бюро актов гражданского состояния и перечни семейных хроник, которые безусловно представляют определенную ценность. 
 Второй этап работы начался 11 февраля 1944 года. Были вывезены все документы, находящиеся в ратуше; архив земельного ведомства; судебные документы; художественные ценности из православного собора (старинная утварь, одежда, картины на библейские темы, иконы). 
 Доктор Шпеер "Восток" (Рига) 
 Т 454/R.5.BL. 2374-2378. 
 Кто такой Шпеер? Явно не рейхсминистр, а чистый налетчик, руководивший грабежом Нарвы. Ему ассистировали СС - штурмбанфюрер Цвибель и майор Фюрстенберг. Где они? Если читатель внимательно проанализирует документ, то ему станет понятной необходимость и еще одного направления поиска: где те отщепенцы, предатели эстонского народа, помогавшие эсэсовским налетчикам грабить в своих частных интересах?! Я убежден, что ни один из этих нацистских прихвостней, бежавших с нацистами, не был привлечен западными странами к ответственности за грабеж, а ведь воровство карают тут весьма строго. Что же в данном случае молчит Фемида? 
 И отчего бесценный архив Нарвы, похищенный в феврале 1944 года Шпеером и Цвибелем, до сих пор лежит в хранилищах западногерманского города Кобленц? 
 4 
 В ряде газет промелькнуло короткое сообщение: умер ас шпионажа генерал Гелен. Не откликнуться, даже с точки зрения протокола, было нельзя, ибо Гелен в течение десятилетий возглавлял наиболее агрессивную службу в разведке ФРГ, расквартированную в Пуллахе, что под Мюнхеном. 
 Однако газета "Дойче националь-цайтунг" не ограничилась коротким некрологом, а поместила огромный материал под заголовком: "У него был ум профессора, сердце солдата, чутье волка". Слова эти придуманы не в редакции, а произнесены коллегой Гелена, бывшим директором ЦРУ Даллесом. 
 При каких условиях перекрестились пути двух супершпионов? Когда Даллес работал в Швейцарии и налаживал свою разведслужбу в Западной Европе? Или, быть может, он еще раньше пытался вступить с Геленом в контакт, чтобы обратить его в противника фюрера? Ведь тогда "профессор-волк" руководил нацистским шпионажем против Советского Союза, - ценное было бы приобретение для ястребов. 
 Нет, все было не так. 
 Старые нацисты перечисляют на страницах своей газеты заслуги умершего единомышленника: "Гелен поддержат Власова и помог ему создать "организацию по освобождению восточных народов от большевизма". Если бы начинания Гелена получили большую поддержку, то победа над русскими была бы одержана наверняка". 
 Дружба Гелена с Даллесом состоялась в те дни, когда советские и американские солдаты встретились на Эльбе, освободив Германию от ужаса фашизма. Именно тогда Даллес подружился с гитлеровским генералом, обсудил с ним задачи на будущее, обменялся крепким рукопожатием и отправил Гелена вместе с его штабом и архивом за океан. Что же было в архивах Гелена? Ясное дело, разведывательные данные об СССР - боевом союзнике США, с которым тогда еще действовало соглашение о взаимной помощи. Гелен предложил Даллесу реестр изменников, готовых поменять хозяев: раньше служили нацистам, в июне сорок пятого изъявили готовность работать на американскую разведку, - деньги не пахнут. 
 "Секретные материалы Гелена, - продолжает газета, - сыграли большую роль в том, чтобы американцы смогли вовремя переоценить ценности. Опьяневшие от успехов победители поняли наконец всю правду. Более семидесяти процентов сведений о Советском Союзе, находящихся в разведке США, исходили от Гелена". 
 ...Старые нацисты оказывают медвежью услугу Белому дому. Еще бы! Оказывается, человеком, который еще до Фултона, до речи Черчилля, летом сорок пятого года начал отсчет времени "холодной войне", был большой друг ЦРУ, нацистский генерал Гелен, исповедовавший расистскую теорию Гитлера и сражавшийся за нее до последнего дня. 
 "Гелен был патриотом, - заключает газета, - он отдал свою жизнь служению отечеству. (Какому? Третьему рейху? Или же имеется в виду его послевоенная работа в Пуллахе? - Ю. С.) Когда Гелен услышал, как руководитель социал-демократической фракции в бундестаге Веннер заявил, что, мол, видите ли, Красная Армия не имеет агрессивных целей, генерал вновь насторожился. Его выступления против "новой восточной политики" (читай, против реальной политики Бонна. - Ю. С.) вызвали кампанию травли. Мы встали на защиту патриота. Гелен откликнулся на эту кампанию, написав нашему главному редактору, доктору Фрею: "Вы же знаете, я не могу открыто высказывать свои партийно-политические взгляды, поскольку в прошлом я служил большому, единому делу..." 
 "Большим, единым делом" Гелена был нацизм, то есть антикоммунизм. 
 Он считан, что "кампания против него" быстро не кончится. Что ж, он считал правильно. Те люди в ФРГ, которые помнят нацизм, а также и те. кто страшится его повторения, отнеслись к факту появления такого рода панегирика в адрес фашистского генерала во вполне легальной мюнхенской газете с гневом и отвращением. 
 5 
 "Пересечение путей" наших культурных ценностей, похищенных нацистами, с аппетитами английских и американских "меценатов" пока еще точно не доказано. Однако мне удалось узнать кое-что об "аналоге", то есть о том событии, которое позволяет увидеть тенденцию и представить иные возможности, в иных, так сказать, аспектах. 
 ...Итак, декабрь сорок четвертого. Англо-американские союзники терпели поражение в Арденнах и были вынуждены обратиться к Москве с просьбой о помощи. Советский Союз помог, началось наступление Красной Армии, битва за Краков, удар на Одерский плацдарм, - союзники были спасены от краха. 
 Но именно в это же время американский генерал Соммэрвал начал вплотную заниматься будущим тех, кто определял при Гитлере военную промышленность рейха. Он обсудил этот вопрос со своим коллегой из Пентагона генералом Стронгом, и проблема "особо секретная, сверхважная" была запущена в работу. И всего через девять дней после подписания безоговорочной капитуляции в Карлсхорсте полковник ВВС США Путт запросил санкцию Пентагона на переброску через Атлантику военными самолетами нескольких немецких ученых, занятых у нацистов проблемой ракетной техники. 
 А еще через неделю, 23 мая 1945 года, американский военный Роберт Стаур прибыл в Париж. Там он сказал своим самым близким друзьям: 
 - Я намерен организовать секретный бизнес по массовому выкачиванию мозгов из Германии. Эту идею я намерен продать за самую высокую цену. Отныне Германия должна стать пустыней, с точки зрения интеллектуального богатства этой нации! 
 К операции Стаура примкнул полковник США Тофтой, и уже на следующий день после прибытия Стаура из американской зоны оккупации Германии в Париж Тофтой открыл сверхсекретную конференцию; его партнерами были высшие начальники Пентагона; переговоры шли по секретному кабелю - "Париж - Вашингтон". 
 - Мы должны вывезти из Германии триста самых талантливых ученых, и мы вывезем их, - повторял Тофтой, - мы не вправе отказываться от этого, в конечном счете, победитель имеет право на трофеи. 
 В Пентагоне колебались: такого рода похищение было слишком очевидным нарушением всех международных норм; слишком уж явно Тофтой бросал вызов советскому союзнику, - действительно, против кого работать гитлеровским ученым за океаном, как не против русских?! 
 Однако реальная возможность вывоза лучших мозгов Германии была сталь заманчивой, что военные бюрократы нашли оправдание: "Похищение немецких ученых необходимо лишь для того, чтобы совместно с Россией разгромить Японию". 
 А те из военных, которые понимали толк в политике, вписали в б у м а г у и такой пункт: "К сотрудничеству не могут быть привлечены гитлеровские военные преступники". 
 Однако "прагматики" не согласились с такого рода определенностью и настояли на хитром примечании, суть которого сводилась к тому, что фашистские награды и знаки внимания, оказанные нацистской партией "творцам вооружений для вермахта и СС", не могут быть поставлены в вину ученым: "Ведь они лишь честно выполняли свой долг перед армией". 
 Пентагон санкционировал операцию "Вуаль" по вывозу в США, - для начала "ста голов" из поверженной Германии, самых светлых голов, в том числе создателя "Фау-2" Вернера фон Брауна, любимца фюрера, члена нацистской партии. 
 Тофтой остался в Париже согласовывать все аспекты плана тотального грабежа интеллектуальных ценностей Германии (кстати, американцы в первую очередь вывезли патентную документацию на несколько десятков миллиардов долларов, не говоря уже о том грабеже "мозгов", о котором вдет рассказ. - Ю. С.). Стаура полковник отправил в Германию: было необходимо прочесать страну и вывезти всех талантливых ученых. "По моим подсчетам, пара исследователей со светлой головой и смелыми идеями могут оправдать все наши затраты на войну", - сказал он. Операция "Вуаль" началась. 
 ...Во время полета в Америку офицера связи Тофтоя и майора Хаммеля - по делам все той же "Вуали" - из кабины вышел сияющий пилот: "Президент только что объявил о капитуляции Японии, мировая война кончена, ура!" 
 Майор приземлился на военном аэродроме в США, будучи уверен, что его работа по осуществлению "Вуали" закончена: ведь немецкие мозги выкачивались в Америку для того только, чтобы применить их в борьбе против Японии. А война выиграна, против кого же работать этим "великим военным мозгам", если наступил мир на земле?! 
 На следующий день наивный майор Хаммель был отправлен на закрытую военную базу в Абердин: ему поручили разбирать сорок тонн записей, захваченных как военный трофей вместе с Вернером фон Брауном и его четырьмястами научными сотрудниками. Майор начал работу вместе с Брауном; вскоре к ним подключился полковник Тофтой, а Роберт Стаур продолжал "прочесывать" Германию - аппетиты американских военных росли день ото дня, не о "ста головах" речь шла ныне: "Воруй сколько хочешь, заманивай, сули заработок, только вывези европейские мозги за океан". 
 Прошло несколько месяцев, и пункт, где говорилось, что сотрудничать можно только с теми, которые не замазаны служением нацизму, отпал сам по себе. В одном из концлагерей американцы нашли Дорнберга, осужденного по решению Нюрнбергского суда народов как один из создателей ракеты "Фау-2". Ему предложили покинуть концлагерь и занять место в секретной военной лаборатории ВВС США. 
 - Что ж, предложение любопытно, - ответил Дорнберг. - Но я стоил миллионы марок Германии, вы это знаете? Готовы ли вы платить мне столько же? 
 Ему ответили однозначно. Нацист, осужденный в Нюрнберге, поменял кровать в концлагере на особняк на берегу океана. 
 Американскими охотниками за "немецкими мозгами" были схвачены ведущие ученые ракетчики и авиаторы: "отец" истребителя "Мессершмитт-163" Липпиш; доктор фон Доп, один из создателей бомбардировщика "Юнкере"; Хайнрих и Теодор Кнаке - специалисты по парашютам и тормозным системам... 
 (Не отставали, кстати, и англичане: они вывезли к себе "отца" подводной лодки "Метеор" Хельмута Вальтера и предложили ему усовершенствовать лодку в экстренном порядке; против кого же ее планировали ввести в действие, если Япония уже была разгромлена? Вальтер согласился, он был в трудных условиях, ибо - в отличие от американцев - англичане относились к похищенным ученым как к узникам: к тому же Хельмуту Вальтеру, гениальному ученому - этот эпитет родился не в фашистской пропагандистской машине, а значительно раньше, входили, как в камеру, без стука люди из разведки и допрашивали его часами. Такая же судьба постигла эсэсовского профессора Курта Танка и изобретателя самолетов Вилли Мессершмитта. Вернер фон Браун был "одолжен" американскими хозяевами английским коллегам всего на две недели: каждый день он рассказывал о своей работе сэру Эрвину Дугласу Кроу, который являлся шефом британской ракетной программы.) 
 Государственный секретарь США Бирнс уже в начале 1946 года начал думать о том, как навсегда "привязать" немецких ученых к военному комплексу Америки. Лучшая агентура ФБР следила за вывезенными "головами". В 1946 году заместитель государственного секретаря Дин Ачесон дал на подпись президенту Трумэну документ, который узаконил вывоз немецких ученых в качестве "военных трофеев" на секретные базы военно-промышленного комплекса США. В прогрессивном еженедельнике "Национ" появилась в этой связи примечательная, хлесткая публикация: 
 "Если тебя тянет к преступлению века, стань ученым, сын мой, ты будешь неподвластен закону! Политика за это желание могут - при определенных условиях - лишить кресла; военного - при определенных обстоятельствах - убьют; промышленник может разориться; но коль скоро ты объявил себя ученым, победители и побежденные станут целовать твои руки и почитать тебя за то, как много их соотечественников ты отправил к праотцам. Громко объяви себя атомщиком или ракетчиком - твое будущее обеспечено!" 
 Несмотря на протесты, ибо среди вывезенных в США "мозгов" то и дело обнаруживались фашистские администраторы от науки, не имевшие к творчеству никакого отношения, люди военно-промышленного комплекса США цепко держали в руках свою добычу. Через несколько месяцев после того, как Трумэн дат санкцию на открытое проживание похищенных ученых, всех обитателей секретных военных баз США погрузили на автобусы и под полицейским эскортом вывезли в маленький пограничный городок Сьюдад-Реалес, где была соблюдена формальность: немецкие ученые обратились с просьбой о предоставлении им американского гражданства к консулу США, сидевшему на самой границе с Мексикой. Там же им были вручены заранее напечатанные паспорта. Новоявленных "граждан США" погрузили в автобусы и под тем же эскортом полиции и ФБР увезли на военные базы - продолжать работу по "отражению советской военной угрозы". 
 ...Умели американцы брать трофеи, что и говорить... А как бы пробиться в особняки ряда генералов США и Англии, "поработавших" в послевоенной Германии, чтобы получить там доказательства хищений наших музейных ценностей, вывезенных Розенбергом?! 
 ...Не эпилог 
 Утром я не выходил из-за стола, перерабатывая пьесу для "Современника", посвященную проблеме поиска. Я работал до самого вечера, "вхруст", как писал Пастернак, а это значит, ты перестаешь понимать, что такое усталость, и все время чувствуешь мышцы спины, и слышишь музыку, самую любимую песню, которая не только не мешает тебе, а, наоборот, помогает, бодрит; и ты с юмором замечаешь в ночном городе стертые лица соглядатаев, мелькающие у тебя за спиной, потому что ты устремлен в завтрашний день, когда будет главная радость - продолжение дела. 
 ...Не знаю, что такое "предчувствие", в какой мере оно согласуется с наукой, ее новейшими открытиями (или, наоборот, со старыми догмами, так тоже бывает), но последние дни меня не оставляло предчувствие: что-то должно произойти. 
 Причем если вечером я засыпал с ожиданием дурного, то утро было радостным; постоянно ждал новых телефонных звонков, или телеграмм, или писем с сообщениями о находке, или - еще лучше - о находках. 
 ...Позвонил Борис Уманский; взволнован; неудивительно - в его-то положении... 
 - Я отправил вам срочное письмо, господин Семенов. 
 - Но я должен уехать. 
 - Какая жалость! Немного подождать не можете? Письмо крайне важно... Мне бы хотелось, чтобы вы прочли его до отъезда. 
 - Что за срочность? Неужели нельзя подождать до завтра? 
 Ладно, просит - подожду полчаса. 
 ...Письмо принесли чуть ли не сразу после его звонка. Оно интересно; привожу его почти полностью: 
 "Многоуважаемый господин Семенов! 
 Направляю официальный документ по комплексу Лакшина (Стыллера) Романа Павловича. 
 1. Как уже говорилось, по одной из версий Лакшина (Стыллера), получившего гражданство ФРГ после выезда из СССР, его теща, P., после составления ею завещания на культурные ценности, то есть после 20 ноября 1979 года, якобы умерла. Эта версия опровергается напученным мною уведомлением о вручении заказного письма №441 г.. отправленного мною Р. в качестве контрольного и поданного на Боннском почтамте (Бонн I) 20 сентября 1980 года. Уведомление подписано лично Р., причем два раза (фотокопия прилагается). Подписи Р. идентичны всем трем ее подписям, имеющимся на ее фиктивном завещании. Уведомление заверено календарным штемпелем Ялтинской почты от 2 октября 1980 года. Оригинал этого уведомления будет передан мною следственным властям ФРГ 20 октября с. г. (следователь Гроддекк находится сейчас в отпуске). 
 2. 30 сентября 1980 года между мной и старшим прокурором Боннской прокуратуры Кайзером состоялась трехчасовая беседа, в которой участвовал также следователь налогового розыска Боннского округа Гроддекк. 
 В ходе беседы были предъявлены мне ранее не известные альбомы с фотографиями ценностей, обнаруженных у Лакшина или же проданных им третьим лицам. 
 Оказалось, что ценности, о которых я сообщал ранее, составляют лишь часть сокровищ. Ценности, по его словам, были подвергнуты многократным экспертизам; имеются авторитетные сертификаты подлинности. Многие иконы относятся бесспорно к шестнадцатому веку. Спор о подлинности возник в отношении только одной или двух икон, все остальное никаких сомнений не вызывает. 
 Кайзер сообщил, что и эти альбомы не являются полными. Полный альбом отправлен в США, где, как он сказал, "у нас имеются определенные связи с ФБР, где нам тоже стараются помочь в идентификации"... 
 Оговорив, что прокуратура ФРГ не имеет права ни сама проводить следственные действия на территории СССР, ни присутствовать при них, ни уполномочивать на это недолжностных лиц, Кайзер дал понять, что от меня ожидают содействия в этом внеофициальном, "консультативном" плане. Речь шла б необходимости получения от советской стороны именно таких доказательств, которые могли бы быть приняты во внимание судом ФРГ. Кайзер подробно разъяснил, что именно нужно и что было бы недопустимым или бесполезным. 
 На просьбу предоставить мне для передачи советским властям фотографии коллекции Кайзер ответил в том смысле, что это в принципе возможно. Мою просьбу предоставить или хотя бы предъявить фотографии писателю Юлиану Семенову; а также дать ему информацию по этому делу Кайзер обещал довести до сведения пресс-службы прокуратуры и сообщить ответ на следующий день. 
 3. 1 октября 1980 года Кайзер сообщил мне по телефону, что руководство прокуратуры не готово предоставить Ю. Семенову информацию или хотя бы показать ему фотографии под предлогом "нарушения налоговой тайны". 
 4. В тот же день, 1 октября 1980 года, следователь Гроддекк пояснил мне по телефону; что я не должен "буквально" воспринимать сдержанную позицию прокуратуры. 
 5. 10 октября 1980 года адвокаты Лакшина (Стыллера) добились освобождения его из предварительного заключения (где он содержался по иному делу): Лакшин внес залог в сумме 100000 (ста тысяч) немецких марок ФРГ наличными. 
 6. 13 октября 1980 года я сообщил прокурору Кайзеру по телефону о факте получения мною уведомления с подписью "ожившей" Р. 
 7. Уточнение к пункту 2: Прокуратура ввела меня в процесс в качестве так называемого "экспертного свидетеля" по вопросам советского права. На этом основании (формально) мне дается информация по материалам дела. 
 С глубоким уважением 
 Борис Уманский, 
 руководитель "Техноэкспорта". 
 Звоню Уманскому, задаю вопрос: 
 - Вы понимаете, какие последствия для вас может иметь этот материал? 
 - Вполне. 
 - Готовы к противостоянию? 
 - Не придется, я оперирую фактами. 
 - Ну-ну. 
 ...Это было поздно вечером 14 октября, через час после того, как почтальон вручил мне конверт, а я расписался в получении "экспресс-почты" о продолжающемся хищении культурных ценностей. 
 ...Я перезвонил в Бонн, попросил перенести встречу еще на час и сел к пишущей машинке, - письмо стоило того, чтобы над ним серьезно подумать, а я привык думать словесно - фиксируя мысль на машинке. 
 (Вообще-то, когда я только начинал работать в журналистике, моими "орудиями производства" были карандаш и ручка; однако с годами приходит особая требовательность, необходимо видеть, что получилось, что надобно перелопатить; слово, написанное рукою, отличается от слова, напечатанного на пишущей машинке, а уж когда читаешь корректуру, то набор выявляет совершенно новое качество написанного, никаких иллюзий, некое отделение твоих мыслей от тебя самого, смотришь со стороны, сердце рвет порою: "Ах, если бы можно было еще раз переписать все наново!" Потому-то я и перешел на пишущую машинку, - она дисциплинирует тебя, учит краткости и четкости.) 
 Меня потянуло написать эти несколько страничек, потому что закольцевались события лета сорок пятого в Калининграде с тем, что происходит и по сей день, когда преступники, сориентированные на мафию, продолжают свое черное дело грабежа и укрывательства культурных ценностей, принадлежащих Родине. 
 Действительно, история таинственной смерти доктора Роде накануне того дня, когда профессор Виктор Барсов должен был получить "исповедь" немецкого специалиста, отвечавшего перед высшими бонзами рейха за сохранность Янтарной комнаты, до сих пор до конца не разгадана: хоронили доктора никому не известные люди, могила его не обнаружена, врач, подтвердивший под присягой факт смерти Роде и его жены от "острого желудочного заболевания", исчез вскоре после этого из города, словно в воду канул, как его ни искали. 
 Действительно, поведение профессора Роде, особенно в последние недели перед смертью, казалось тем людям, которые его знали, необычным, он словно бы постоянно кого-то страшился, жил под мечом, ждал чего-то. 
 Действительно, профессор Роде знал вес о судьбе Янтарной комнаты, но молчал, не говорил ни слова, хотя люди, помнившие его в те месяцы, утверждали, что он был на грани признания; что-то мешало ему открыться, тяготило изнутри, страшило, он хранил в себе тайну, метался... 
 Его гибель была угодна тем, кто обрубает следы, тем, кто и по сей день занят укрывательством краденого. 
 Кто эти люди? 
 Действительно, загадочно сообщение о том, что в шахте "Б" "Виттекинд" по прошествии трех месяцев после окончания воины жили "бывшие узники". Отчего они не ушли из подземелья? Да и потом, чья это версия, что те, кого увидали офицеры английского представителя Этткинда, были "узниками"? Не есть ли это дезинформация? А кто был в ней - тогда еще, в августе сорок пятого заинтересован? 
 А взрывы, засыпавшие шахту? Произошли-то ведь они после того, как часть ящиков была тайком поднята и вывезена из Фольприхаузена англичанами. 
 Кем? Куда? 
 (Доктор Колер передал мне фотографии, сделанные в марте - апреле сорок пятого: нацисты прячут ящики с награбленными ценностями в лесу, неподалеку от маленького городка в Саксонии или Тюрингии. Адъютант гауляйтера Мучмана, здравствующий и поныне нацист Саксе из Кобленца, знает, что это за город, но он не сказал, да и не скажет правды. А ведь это так важно узнать: в Тюрингии или Саксонии прятали награбленное, ибо тогда версия о том, что машины швейцарского Красного Креста вывезли нечто из Саксонии, которая, согласно Ялтинскому соглашению, становилась советской зоной оккупации, в Ганновер, который отходил англичанам, перестает быть версией, но становится абсолютной правдой. Идти на такого рода рискованную акцию нацисты могли только во имя чего-то крайне важного, во имя высшей тайны рейха.) 
 Молчал комендант Кенигсберга генерал фон Лаш, когда фельдмаршал Паулюс спрашивал его о судьбе Янтарной комнаты, молчал наглухо, а ведь прошло много месяцев с того дня, когда советский народ спас мир от коричневой чумы. 
 Молчал на процессе в Варшаве гауляйтер Восточной Пруссии и Украины гитлеровец Эрих Кох. 
 Но ведь живы наши герои-ветераны, герои штурма Кенигсберга, которые первыми ворвались в королевскую крепость, туда, где была депонирована Янтарная комната. 
 Может быть, кто-то из ветеранов отзовется? Дорога каждая мелочь, любая подробность... 
 Надо бы постараться исследовать путь, который прошла икона, похищенная нацистами в Тихвине и оказавшаяся затем в молельне кардинала Спэлмана в Нью-Йорке. Как она попала туда? Через какие перевалочные базы? Кто отвечал за ее транспортировку? Сколько лет продолжался ее мученический путь за океан? 
 А то, что пишет Уманский? Правда это? Или хорошо сделанная подстава? Если правда, то каким путем, кто, с чьей помощью продолжает грабеж и торговлю произведениями искусства, похищенными в Советском Союзе? 
 Здесь есть кому сбывать награбленное. Мафия служит сильным мира сего, бизнес хорошо оплачивают, сделка стоит риска. 
 А те люди, с которыми меня сводила жизнь за два года, что я прожил на Западе? Штайн есть Штайн, он человек убежденный, а потому - бесстрашный, но ведь сколько моих собеседников замыкались, боязливо оглядывались, переходили на шепот, начинав отвечать полунамеками, как только речь заходила о Янтарной комнате, да и вообще обо всем том культурном богатстве, которое было у нас похищено. 
 Страх. Здесь умеют делать страх, а что может быть ужаснее и въедливее, чем страх перед прошлым, особенно таким, какой принес с собою в мир нацизм?! Но если бы нацизм был в прошлом! Я сидел на съезде новых нацистов, на сборище НДП, в маленьком городе Кертче, съезде, который пикетировали узники нацистских концлагерей и заботливо охраняли огромные наряды полиции. Я видел и слышал, как аккуратные молодчики в черных пиджаках, белых рубашках и красных галстуках (цвета гитлеровского флага) изрыгали слова ненависти к миру, прогрессу, гуманизму, я видел и слышал, как ревело это сборище, когда докладчики взывали к "единству крови", к "почтительной памяти к прошлому", к "изоляции людей чужой национальности", к "беспощадной борьбе против коммунизма", к "походу против мирового интернационала". Это ферменты страха, который готовят загодя, но сейчас, в наши дни, словно бы кто незримый, но могущественный, грозит пальцем: "Смотрите мне! Тихо! Не высовываться! Черно-бело-красные наготове! Забыли Гитлера? Напомним! Все готово на крайний случай, все слажено и отрепетировано!" 
 Я помню, как на границе Австрии и Лихтенштейна остановились огромные туристские автобусы. Пассажиры - англичане, канадцы, испанцы - высыпали на пушистый снег, который шел картинно, будто на оперной сцене. Они сразу же начала играть в снежки, полная раскованность - хохот, веселье, звонкие голоса, шутки. И только туристы, прилетевшие из Чили, вышли из своего автобуса медленно; их внимательно пересчитал мужчина в строгом сером пальто, отметил что-то в своем блокнотике и отдал негромкую команду. Но люди не бросились играть в снежки, как другие, они стояли кучкой, переглядывались, и не было улыбок на их лицах, одно лишь испуганное ожидание... Страх... Фашизм - это страх. 
 И мне тогда, на заснеженной границе в горах, до боли в сердце вспомнился первый летний месяц в Чили, январь, и ослепительное солнце, и зной, и улицы Сантьяго, и мелодии песен, и открытые, улыбчивые лица людей - прекрасная пора Народного Единства, пора свободы, братства, доверия друг к другу, великолепная пора Человечности и Бесстрашия. 
 О трагедии в Чили, о расстреле моих друзей, о гибели товарища Альенде я узнал в Мадриде, когда еще там царил страх, рожденный "братом" фюрера, генералиссимусом Франко. Я видел слезы на лицах людей - в метрополитене, в автобусах, на улицах, возле газетных киосков, - но никто не говорит открыто о своей боли по загубленной фашистами свободе, - люди боялись правды; страх... 
 Да, подумал я, записывая то, что предстоит делать в ближайшие месяцы, лишь опираясь на поддержку тех деятелей литературы и искусства на Западе, которые помнят, что такое фашизм, и ненавидят его, можно продолжать наш поиск. 
 Да, подумал я, некоторые органы прессы - вольно или невольно - стараются придать поиску оттенок сенсационности, сосредоточить максимум внимания читателей на проблеме одной лишь Янтарной комнаты, а ведь это сугубо неверно. В наших музеях похищены полотна Рембрандта и Венецианова, Рубенса и Репина, Рафаэля и Куинджи, Тинторетто, Васнецова, Левитана, Ге, Брюллова; из библиотек вывезены миллионы томов книг; ограблены архивы городов и областей, а ведь и это часть истории нашей Родины, следовательно, часть истории мировой цивилизации. Наш поиск куда как более широк, чем поиск лишь одной Янтарной комнаты, это поиск памяти. 
 Прав был Сименон, когда он, отправляя мне письмо в поддержку создания Комитета за честное отношение к русскому искусству, которое оказалось на Западе, подчеркнул, что речь идет обо всем культурном достоянии, вывезенном нацистами и укрытом под землею, вдали от людских глаз, под охраною пулеметчиков и саперов СС, - они ведь похищены не только у нас, они похищены у человечества! 
 И не зря я то и дело возвращался мыслью к мафии: этот мобильный инструмент преступников, тщательно организованный тайный орден "Коза ностра" алчет легких прибылей. На чем угодно: взрывы, похищения ни в чем не повинных людей, выстрелы из-за угла, шантаж, проституция, торговля детьми, спекуляция культурой, ведь толстосумы так хорошо платят за живопись, иконы, скульптуры, надежное вложение капитала... 
 Читатель помнит, как Скорцени кивал на мафию, когда речь заходила о золоте. Да разве он один, снисходительно посмеиваясь, валит все на мафию? Милые бранятся - только тешатся, все заранее обговорено и срепетировано, права на проигрыш нет, кара - смерть, а еще страшнее - постоянное ее ожидание; страх... 
 Надо поднять все те новые материалы, которые сейчас появились на Западе о мафии. Нет ли указаний на то ее подразделение, которое ныне сориентировано на "культурный бизнес"? Понятно, это тайна за семью печатями, но здесь работают не только делатели "уток", но и великолепные журналисты, мужественные люди (один Вальраф чего стоит?!), которые высоко чтут свою профессию, идут на риск, подчас смертельный, во имя того, чтобы рассказать читателям правду о зле, о тех, кто в своем черном бизнесе оперирует самым действенным и безотказным оружием - страхом... 
 Я не стал доставать из каретки лист бумаги, решил, что утром доработаю, еще есть что записать, есть над чем подумать, есть с кем встретиться, есть куда срочно выехать - не далее чем через неделю... 
 А через четыре часа - на пустынном ночном шоссе - я оказался зажатым полицейскими машинами, - все было сделано так, как показывают в здешних детективах, услышал: 
 - Ваши документы, пожалуйста... 
 Ах как культурны и выдержанны здешние полицейские! Только что это у них трясутся руки?! Отчего глаза бегают?! Почему один из них выглядит испуганным, растерянным?! Зачем столь тщательно обыскивают меня? Почему документы на машину и права отправляют в восемь утра в прокуратуру с нарочным, а оттуда чуть ли не в тот же час - в суд?! Как можно успеть принять решение в прокуратуре о задержании моих водительских прав в восемь часов сорок минут утра?! Кто так торопит полицию? Кто так лихо режиссирует этот спектакль? 
 Теперь-то мне уж все ясно, да здравствует демократия Запада, перед которой все равны! Ко мне ведь нет никаких претензий; отчего вы сердитесь, господин Семенов, просто-напросто вам - на какое-то время - запрещено пользоваться машиной, работайте себе на здоровье в вашем Бюро, какой прекрасный дом в лесу! Воздух напоен запахами лугов и дубовых рощ, у вас большая библиотека, цветной телевизор! Пусть теперь не вы будете ездить, к вам станут гонять ваши друзья, почему бы нет?! Желанными гостями в Лиссеме будут и Сименон, и Шагал, и барон, и Штайн! Да-да, конечно, мы все понимаем, возраст не тот, билеты дороги, ну что ж, ничего не попишешь, придется тогда пожить оседло, не путешествуя в поиске культурных ценностей... 
 Руки можно выворачивать, не прикасаясь к суставам. 
 Это умеют делать на Западе элегантно, "демократично". 
 Значит, мои друзья и я кому-то крепко наступили на больную мозоль, если пришлось задействовать своих людей в полиции и прокуратуре. 
 Запереть меня, лишить права ездить можно было только таким образом, вроде бы и не обидным: нарушение правил, перед законом все равны, наказание запрещение управлять машиной какое-то число недель или месяцев, что ж здесь такого?! "Если и министр, сидя за рулем в нерабочее время, превысит скорость или выпьет лишнюю кружку пива, его лишат - на определенное время водительских прав. Закон есть закон, ничего не попишешь!" 
 Какое смелое и воистину демократическое объяснение, не правда ли?! 
 Да, мы наступили кому-то на ногу. Значит, мы на верном пути. Значит, поиск надо продолжать. 
 Поиску трудно. Уманский - вскоре после моего задержания - оказался в клинике, на обследовании. Он не вышел оттуда - внезапный инфаркт, мгновенная смерть, одна из нитей поиска оборвана. 
 Двум моим знакомым в Мюнхене, помогавшим по комплексу "Форедж Кольмберг", позвонили ночью: 
 - Если вы не прекратите свою антипатриотическую деятельность в сфере поисков неких культурных ценностей, якобы имеющих отношение к красным, ждите горя. 
 Угрожают Георгу Штайну. 
 ...Однако предательство памяти - преступно; поиск будет передаваться из рук в руки словно эстафета, и нам еще предстоит узнать много интересного о тех, кто, служа бывшим и нынешним крезам, норовит замолчать преступление нацистов - преступление против культуры, следовательно, преступление против мира, прогресса, человечества. 
 Спустя полтора года, когда я был в Лихтенштейне, продолжая нашу работу, Эдуард Фальц-Фейн передал мне письмо, которое я хочу привести полностью, ибо оно обращено ко всем тем, кто следит за поиском, поддерживает всех ищущих и помогает им всем, чем может. 
 BARON EDWARD VON FALZ-FEIN 
 VILLA "ASKANIA-NOWA" 
 SCHLOSS-STRASSE 
 2.1.1983 
 VADUZ 
 PRINCIPALITY OF LIECHTENSTEIN 
 (VIA SWITZERLAND) 
 PHONE 2 83 83 
 22832 
 Уважаемые друзья! 
 Хочу поблагодарить вашу прессу за постоянный интерес к той работе, которую провожу я, мой коллега из ФРГ господин Георг Штайн и Юлиан Семенов. Выявление и сохранение русских культурных ценностей, содействие их возвращению на Родину - в этом я вижу цель и смысл жизни. 
 Накануне Нового года, в дни рождества, в моей резиденции гостил глава семьи Шаляпиных, Федор Федорович Шаляпин, мой добрый друг, много сделавший для возвращения на Родину реликвий, связанных с именем великого певца. Федор Федорович составил документ, вполне официальный, который, я убежден, дает ныне право на перехоронение праха Федора Ивановича на Родине. Действительно, хотя останки Шаляпина одиноко покоятся в Париже, на чужбине, сердце его всегда принадлежало Родине. Поэтому, всячески поддерживая решение главы семьи Шаляпиных о перезахоронении останков его отца на Родине, будучи убежденным в том, что сейчас настало то время, когда останки великого певца должны быть возвращены туда, где все его помнят, чтят и любят, я готов, со своей стороны, предпринять все необходимые шаги (ежели они потребуются) для осуществления этого акта. 
 Хочу добавить, что в ближайшие недели и месяцы мне предстоят переговоры с целым рядом людей и организаций, которые, в случае их успешного завершения, позволят мне передать в дар Родине - как всегда безвозмездно - новые шедевры русской культуры. 
 Поздравляя с Новым годом советских читатели, телезрителей и радиослушателей, интересующихся нашей работой, хочу пожелать всем вам здоровья, успехов, счастья и мира. 
 Искренне Ваш барон Эдуард фон Фальц-Фейн. 
 Прах Шаляпина вернулся на Родину. 
 Георг Штайн потерял жену, был разорен и покончил жизнь самоубийством; он продолжал свое д е л о до самой последней минуты... 
 Барон фон Фальц-Фейн делает все, чтобы бесценный архив Штайна оказался у нас на Родине.