---------------------------------------------


 Евгений Елизаров
 Мировой разум



 1. Место обитания


 Поиски следов внеземной жизни в настоящее время проходят в двух основных направлениях. Одно из них простирается в сторону возможных следов деятельности гипотетически существующего субъекта внеземного разума; ориентиром другого являются космические объекты с более или менее подходящими условиями для возникновения жизни.
 Впрочем, различие между обоими этими направлениями проходит и в другой плоскости. Принимается, что инопланетный разум, если, конечно, он вообще существует, по уровню своего развития должен быть, как говорят математики, на порядок (а то и на несколько порядков) выше земного. И пусть это принимается в какой-то неявной, скрытой форме, суть дела от этого не меняется. Ведь тот факт, что и по сию пору мы не имеем никаких контактов с иными цивилизациями, говорит (предположим, что они все-таки существуют в каких-то отдаленных областях Вселенной) о том, что средства обнаружения, имеющиеся в распоряжении человека, пока еще недостаточны для преодоления разделяющих нас пространственных (только ли?) барьеров.
 Но если даже средства пассивного наблюдения не в состоянии обнаружить что-либо альтернативное человеческому разуму, то практическое столкновение с инопланетной (иногалактической?) деятельностью сегодня возможно только в том случае, если гипотетически существующая цивилизация сама выйдет на контакт с нами. Иначе говоря, речь может идти только о такой цивилизации, которая в состоянии преодолеть все разделяющие нас барьеры. Способность же к этому предполагает уровень развития, далеко превосходящий возможности не только земной цивилизации, но, не исключено, что и самые смелые представления современного человека о перспективах ее исторического восхождения.
 Словом, когда мы говорим о контакте с каким-то иным разумом, то в качестве его носителя неявно предполагается субъект, достигший едва ли не самых вершин строения всей мыслящей материи.
 В то же время анализ условий, при которых возможно зарождение жизни, напротив, ведется на предельно низком уровне организации всего живого, то есть на самом стыке того, что изучается химией и биологией.
 Таким образом, между схематично обозначенными здесь объектами поиска оказывается практически вся лестница эволюции, причем эволюции не только биологической, но и социальной. Эти объекты представляют собой как бы противоположные полюсы собственного бытия человека: один из них – далекое его прошлое (простирающееся вплоть до исторического «нуль-пункта» существования живой материи), другой – может быть, еще более далекое его будущее. И в этом смысле между человеком и обоими обозначенными здесь полюсами его поиска обнаруживается что-то вроде глубокой временнуй пропасти.
 Впрочем, временнуй разрыв – вовсе не единственное, что пролегает здесь. Между объектами поиска и человеком оказывается, как уже замечено, и пространственная бездна: ведь координаты вероятного обнаружения как материальных следов практической деятельности инопланетных цивилизаций, так и пригодных для жизни условий выносятся в какие-то, едва ли доступные конечному сознанию, зазвездные дали.
 Правда, ученый мир, наверное, еще не расстался до конца с надеждой обнаружить следы жизни на планетах Солнечной системы, но что касается поисков разума, то все они, за исключением, разумеется, Земли, давно (и, не исключено, окончательно) вычеркнуты из списка вероятных мест его обитания.
 Конечно, при ничем не ограниченных размерах Вселенной район поиска, в свою очередь, оказывается неограниченно большим. И все же: насколько правомерно такое его ограничение? А ведь речь идет именно об ограничении, ибо район возможного обитания братьев человека по разуму зачастую выносится далеко за пределы той сферы, которая ныне доступна нашему инструментальному наблюдению. Между тем, это область, радиус которой составляет едва ли не миллиарды световых лет.
 Но почему бы не предположить вероятность сосуществования в одном и том же пространственно-временном пункте нескольких различных цивилизаций?
 Сама по себе такая мысль ничуть не лучше и ничуть не хуже всего множества других, и уже только поэтому она имеет, хотя бы некоторое, право на существование. Впрочем, если быть до конца строгим, следует признать, что и эта мысль далеко не нова: ведь утверждаем же мы возможность (пока, правда, только абстрактно-логическую, далекую от реализации на практике) контактов между различными цивилизациями. А что же такое этот контакт, как не наложение друг на друга пространственно-временных границ распространения различных цивилизаций?
 Другими словами, фактическое отсутствие контакта означает, что разные цивилизации могут существовать опять же лишь в разделяющих их зазвездных и надвременных далях. Поэтому и здесь между человеком и объектами его поиска сохраняется до поры неодолимый пространственно-временной разрыв.
 Таким образом, если возможность сосуществования в одном пространственно-временном пункте нескольких различных цивилизаций и признается, то только не для той части Вселенной, на которую уже распространилась познавательная деятельность человека.
 Между тем, признание такой возможности требует ее распространения на все, без какого бы то ни было исключения, области материального мира: ведь у нас нет решительно никаких оснований для утверждения какой-то исключительности, привилегированности, что ли, уже познанной нами его части. Но нужно ли говорить, что и сегодня для многих мысль о возможности существования какого-то иного разума в самой непосредственной близости от человека граничит даже не с абсурдом, а вообще с умственным помешательством.
 В самом деле: если бы «что-то такое» существовало поблизости от человека, человек давно бы уже это «что-то» обнаружил. Отсюда сам факт того, что мы не замечаем никаких странностей ни у себя дома, в освоенных нами районах планеты, ни в его обозримых окрестностях, говорит за то, что мы – единственные хозяева как самого этого дома, так и всех близлежащих его областей.
 В методологическом плане это ключевой пункт. Человек и в самом деле не замечал и не замечает никаких странностей, могущих выдать присутствие кого-то чужого в его собственном доме. Но вот здесь-то и уместно задаться вопросом: действительно ли есть строгая формальная связь между нейтральной и мало кого обязывающей посылкой: «не замечал» и категорическим вердиктом: «не существует»? Действительно ли одно логически неопровержимо вытекает из другого?
 Вглядимся пристальней.
 Поиск носителей внеземного разума осуществляется как поиск материальных следов его практики. Это и логично: ведь масштабы технологической деятельности субъекта иного разума (с сегодняшних позиций земного человека) в обязательном порядке должны быть значительно большими, нежели физические границы той сферы, которую заполняют формы чисто биологического его бытия. Поэтому и вероятность их обнаружения составляет куда большую величину, чем вероятность столкновения со следами биологических его отправлений. Однако по существу вся идеология поиска насквозь антропоморфична, другими словами, страдает не всегда осознанным перенесением качеств, свойственных человеку на то, что является уже по определению не-человеческим.
 Действительно. Когда речь заходит о конкретном поиске предметного выражения материальной деятельности иных цивилизаций, то становится совершенно непонятным, что именно нужно искать. Ведь для того, чтобы что-то искать, необходимо хотя бы приблизительно представлять себе это «что-то».
 Строго научная же мысль, которая развивается на основе земного опыта, может составить такое представление только путем экстраполяции закономерностей земного праксиса. Но известно, что любая экстраполяция может может осуществляться лишь до известных пределов, к тому же носить только количественный характер, а следовательно, она в принципе не может вывести человека за пределы качественной определенности его сегодняшнего дня. Речь же идет о том, чтобы вообразить себе цивилизации, опередившие человека отнюдь не на десятилетия. Может быть, даже и не на века. Ну, и кроме того, нет никакой гарантии в том, что закономерности развития земного опыта человека носят какой-то панкосмический, всеобщий характер. Поэтому давать любые (граничащие, однако, с достоверностью) прогнозы относительно тех или иных форм деятельности возможных(?) внеземных цивилизаций, на первый взгляд, может только мысль, не связанная жесткой связью со строго научными представлениями.
 Другими словами, мысль фантаста. Но и фантастика в своих представлениях не уходит от человека. Ведь на всех планетах, где развиваются иные, живописуемые ею, миры, мы находим подобные земным города, подобные земным заводы, подобные земным машины и космические аппараты. Особенно заметно сходство субъекта внеземного разума с земным человеком сегодняшнего дня там, где речь идет о гуманитарных идеях, лежащих в основе фантастических произведений. Эти идеи насквозь земны, ибо являются попыткой того или иного разрешения гуманитарных проблем, сегодня волнующих самого человека. Точно так же и технология рисуемых мыслью фантаста чужих цивилизаций не так уж далеко уходит от нашей. Ведь, несмотря на всю ее экзотичность, решает она в сущности те задачи, которые уже сегодня вырисовываются перед нами.
 Впрочем, по отношению к фантастике все это совсем не трудно понять. Мы вынуждены – пусть и в неявной форме – принимать, что цивилизация, способная вступить в контакт с какой-то другой, должна быть на несколько порядков выше земной (ведь уровень развития нашей собственной не позволяет предположить такую способность даже в сколько-нибудь провидимом будущем). А значит, все попытки представить себе братьев по разуму, с которыми когда-то возможно предстоит встретиться человеку, в сущности являются попытками представить далекое будущее (а может быть и близкое, как знать?) самого человека.
 Таким образом, и строго научная, и фантастическая мысль в своих прогнозах всегда замкнуты на сегодняшний день земного человека, на земной разум. Но ведь задача-то заключается в том, чтобы представить себе субъект, не только отличного от земного, но может быть, даже принципиально иного разума.  Субъект, основной предикат которого, возможно, вообще не может быть охарактеризован как разум. 
 Методологически правильней было бы ориентировать поиск не на подобный земному, но на качественно отличный от него разум: ведь только расширив сферу поиска мы можем обнаружить искомое, характер которого нам пока совершенно не известен.
 Впрочем, и эта мысль для современной науки, давно уже принявшей как аксиому положение о принципиальной возможности существования качественно отличающихся друг от друга цивилизаций, не является откровением.
 Но вот как раз здесь-то и встает основная проблема. Если положить, что между земной и внеземной цивилизациями существуют только количественные, то есть незначительные, не принципиальные различия, то обнаружение материальных следов (если они действительно существуют) деятельности иного разума, на первый взгляд, не должно составить большого труда. Правда, различия качественного характера несомненно будут иметься и здесь, ибо в силу известного закона количественные изменения рано или поздно переходят в качественные. Но если общий ход линейного восхождения (а, следовательно, и неизбежно сопутствующих ему качественных изменений) внеземной цивилизации тождествен земной эволюции, то, даже встретив нечто, назначение чего мы не в состоянии понять, мы все же сможем, как представляется, распознать в нем продукт практической деятельности иной цивилизации.
 А как быть, если не только отправной пункт эволюции внеземного разума, но и генеральное направление его развития принципиально отличны от земных? Сможем ли мы тогда распознать его присутствие в обозримой нами части Вселенной?
 Впрочем, и здесь можно наметить возможное решение этой проблемы. Ведь практическая деятельность разумного существа неизменно сопровождается преобразованием окружающей его действительности, ее приспособлением к его собственной природе. Поэтому продукт такой деятельности всегда будет искусственно созданным началом. Отличить же искусственно созданный предмет от всего естественно данного, на первый взгляд, не составляет особого труда.
 Правда, зачастую трудно отличить от естественно данных объектов продукт деятельности разумных существ, преодолевающих лишь первые ступени своего исторического восхождения к вершинам цивилизации. Так, например, каменные рубила шельской культуры во многих случаях лишь глубоким знатоком могут быть отличены от случайных сколов. Но ведь здесь-то речь идет совсем не о том, кто только вчера преодолел грань, отделяющую человека от животных; объектом анализа являются результаты практической деятельности субъекта разума, намного превосходящего человеческий.
 Таким образом, можно сформулировать следующее: бросающееся в глаза отличие от естественно-природных явлений должно характеризовать искусственно созданное начало. Но если это так, то должно быть справедливым и обратное: все то, что резко отличается от искусственно созданного, обязано быть естественно данным, то есть тем, к чему сознательная деятельность (кто бы ни был ее субъектом) не имеет никакого отношения.
 Над этим мы, как правило, не задумываемся. Между тем, в этом обратном тезисе скрыт очень глубокий смысл. Смысл, осознание которого способно весьма существенно повлиять на формирование наших представлений о внеземном разуме. Дело в том, что этот тезис единым махом уничтожает наметившийся было критерий определения искусственно созданных предметов. Ведь в очерченном отношении (искусственно созданное – естественно данное) естественно данному явственно противостоит лишь только то, что создано руками земного человека.
 Человек не в состоянии отрешиться ни от своей собственной природы, ни от своей собственной истории. Человеку не дано встать над законами развития его собственной деятельности. А раз так, то и все его представления о характере искусственно созданного не могут не быть антропоморфными. Между тем, если внеземной разум существенно отличен от человеческого, то и практическая деятельность его носителя должна быть качественно отлична от сугубо человеческой практики. Но тогда принципиальное отличие должно содержаться и в конечных результатах этой деятельности.
 Что же получается в этом случае? Продукты деятельности внеземных цивилизаций принципиально отличны от результатов человеческой деятельности. Но достоверно отличить от естественно-природных явлений человек может единственно то, что хоть в какой-то степени напоминает предметы, создаваемые им самим. А значит, вовсе не исключено, что все качественно отличное от этих предметов будет восприниматься человеком как естественно данное.
 Таким образом, легко видеть, что материальные следы практической деятельности внеземной цивилизации, будь даже ее масштабы сопоставимы с масштабами всего космоса, далеко не всегда смогут быть отличены нами от чисто природных феноменов.
 Напомним: с самого начала принималось положение о том, что все искусственно созданное должно быть качественно отличным от естественно данного. Тем более, что речь идет о цивилизациях, которые значительно обгоняют земную в своем историческом развитии. Но ведь у нас нет никакой уверенности в том, что по мере совершенствования инструментария внеземных цивилизаций продукты их деятельности должны все в большей и большей мере противопоставляться естественно-природному. Что если будет происходить обратное? Ведь и в сегодняшней практике земного человека можно разглядеть именно такие – обратные – тенденции. Но если естественно данное отнюдь не обязательно должно отличаться от искусственно созданного, то совпадение продуктов инопланетной деятельности с природными явлениями станет еще более вероятным.
 Справедливости ради следует сказать, что есть еще и своего рода промежуточный класс явлений: явления, отличные с точки зрения человека как от создаваемых им предметов, так и от всего того, с чем он привык иметь дело как с природным. Но здесь действует хорошо известный всем еще со времен Оккама принцип, требующий объяснять их без привлечения каких бы то ни было внеземных начал.
 Итак, логично предположить, что материальные следы практической деятельности иного разума человеком, скорее всего, будут восприняты как чисто природные начала.
 Но если так, то вполне закономерен вопрос: что из окружающей нас природы относится или может относиться к собственно природе, а что – к продукту деятельности какого-то внеземного разума? Ведь если одно может быть неотличимо от другого, то исключить присутствие кого-то иного в непосредственно окружающем нас мире становится весьма и весьма затруднительным делом.
 В настоящее время на этот вопрос нельзя дать даже самый приблизительный ответ. А если ответа не существует, то в принципе любой класс явлений, однозначно относимый к чисто природным образованиям, сегодня может скрывать в себе творчество какого-то запредельного нам разума. Иначе говоря, исключениями в этом ряду не могут служить даже те природные явления, с которыми человек изо дня в день сталкивается на Земле. Больше того: в своем собственном организме.
 Легко видеть, что в этом случае к внеземному разуму оказывается решительно неприменимым и само определение «внеземной», ибо местом обитания его носителя вполне может оказаться и собственный дом (и собственное тело) человека. Пользуясь биологической терминологией, можно сказать, что такой разум занимает что то вроде иной «экологической ниши», в которой пока еще нельзя разглядеть его существование.
 Таким образом, получаемый здесь вывод способен полностью устранить ту пространственно-временную пропасть, которую, как было показано выше, человеческий разум (в общем-то, искусственно и не всегда оправданно) воздвигает между самим собою и любым иным разумом. Искусственность этой пропасти достаточно очевидна, ибо основывается она на убеждении в том, что человек пока еще не замечал никаких материальных следов присутствия иного разума ни у себя дома, ни в его обозримых окрестностях. Но из этого убеждения, как оказывается, отнюдь не вытекает однозначный запрет на его существование.
 Подведем промежуточный итог. Проблема мирового разума в силу полного отсутствия достоверных фактов позволяет теоретизировать, отталкиваясь от любых допустимых предположений. Лишь бы эти предположения были действительно допустимыми, то есть не противоречили надежно установленным фактам и выводам науки.
 Получаемый же здесь предварительный вывод, при всей его фантастичности, достаточно строго вытекает из одного единственного предположения – предположения возможности глубоких качественных различий между стоящими на разных уровнях развития инопланетными культурами.
 Нужно ли говорить, что это предположение нисколько не противоречит общепринятым сегодня научным истинам? Больше того, оно выглядит гораздо правдоподобнее, нежели обратное ему утверждение, то есть утверждение того, что даже разделенные галактическими расстояниями культуры должны быть глубоко родственными друг другу и, несмотря на временную пропасть, пролегающую между ними, содержать в себе больше сходства, нежели отличий.
 А раз так, то и получаемый из этой посылки вывод имеет вполне законное право на существование.




 2. Растворение атомарной структуры социума


 Итак, мы исходили из того, что материальная деятельность субъекта иного разума может содержать в себе глубокие качественные отличия от практической деятельности человека. Но здесь закономерен вопрос: насколько глубокими могут быть эти отличия?
 Попробуем разобраться.
 Если обратиться к человеку, то не трудно заметить, что его деятельность (разумеется, в самом общем ее определении) – это процесс постоянного преобразования окружающей его действительности соответственно его природе, соответственно его собственным потребностям. Как бы мы ни пытались абстрагироваться от конкретных (сиюминутных) ее целей, от уровня развития нашей сегодняшней техники, от качественной определенности нашей сегодняшней технологии, нам не вырваться за пределы этого всеобщего определения практики.
 Антропоморфизм представлений о субъекте иного разума, иной цивилизации проявляется, в частности, в том, что во всех этих представлениях иная цивилизация рисуется нам как субъект примерно таких же преобразований внешнего мира, то есть как тождественное сугубо человеческой деятельности начало. Заметим к тому же: речь идет о преобразованиях (пусть и повинующихся каким-то иным потребностям) в сущности нашего же мира, окружающей нас действительности. Разница лишь в том, что эти преобразования (если уж они попадают в поле зрения земного человека) должны быть гораздо более масштабными, нежели все вершимое нами.
 Именно неспособность вырваться за пределы такого определения деятельности и предопределяет ту кажущуюся легкость, с которой представляется возможным отличить все искусственно созданное от естественно данного. В самом деле, если содержанием деятельности разумного существа (независимо от его природы) является качественное преобразование всего того, что его окружает, то отличить ее результаты от «остального» мира не так уж, на первый взгляд, и трудно.
 Но спрашивается: почему практическая деятельность разумного существа в обязательном порядке должна переделывать и переделывать все окружающее? Почему субъект разума в обязательном порядке должен осуществлять постоянное насилие над тем миром, в котором он обитает? Только потому, что именно этим на протяжении тысячелетий занимается человек? Но является ли это действительно разумным применением его собственных сил? Наконец, является ли действительным проявлением разума такое антропоморфное представление о субъекте иной культуры? И тем более культуры: которая «по определению» должна быть намного выше нашей.
 Задумаемся над тем обстоятельством, что сам человек есть часть природы. И если уж известная доля антропоморфизма неизбежна даже там, где речь идет о субъекте иного разума, то логично предположить, что и носитель иной культуры представляет собой часть все той же природы, которая окружает нас.
 Мир един. Но даже если и существует множество несоприкасающихся друг с другом вселенных, то в заявленном к рассмотрению предмете нас все же интересует что-то одно, общее как для нас, так и для гипотетического субъекта столь же гипотетического контакта. Ведь мы говорим именно о контакте цивилизаций, но вовсе не о запретах на взаимодействие между ними.
 Но если человек (а в более широком плане и любой другой носитель разума) суть часть единой природы, то почему все преобразования, которые вызываются деятельностью человека, должны затрагивать только внешнюю действительность? Если в результате практической деятельности можно преобразовывать (в конечном счете весь) материальный мир, то нет решительно никаких препятствий и к тому, чтобы изменять свою собственную природу. Если преобразование мира является действительно неизбежным результатом практической деятельности субъекта (любого) разума, неизбежным его результатом должно стать и преобразование его собственной природы.
 Строго говоря, мысль о возможности ее изменения не только не нова, но и вообще являет собой некоторую константу человеческого сознания.
 Так, например, совершенствование структуры и функций человеческого организма на протяжении едва ли не всей нашей истории было предметом усилий и практикующей медицины, и многих идейных течений и школ. Но если даже простая реабилитация пораженного организма немыслима без вмешательства в тонкую его механику, то что говорить о давней мечте человека, символом которой в европейской культуре стало бессмертие, в восточных – абсолютная власть над телом? Уже сегодня никого не удивляют ни искусственные органы, начиная от протезов и очков, ни даже целые функциональные системы человеческого организма. Но все это – не более чем количественные преобразования, а следовательно, с философской точки зрения, не имеющие принципиального значения вещи. Все они не затрагивают глубинных основ физического нашего бытия.
 И все же вспомним: история человека, (имеется в виду биологически «законченный», то есть окончательно выделившийся из царства животных человек) не превышает нескольких десятков тысяч лет. Говоря же о бесконечных просторах Вселенной и внеземных цивилизациях, способных преодолеть их, чтобы выйти на прямой контакт с нами, в неявной форме подразумеваются такие формы жизни, которые в своем развитии ушли от нас, может быть значительно дальше той исторической дистанции, которая отделила нас не только от кроманьонца, но и от австралопитека.
 Вспомним и другое: долгие тысячелетия история цивилизации лишь набирала ход, и, вероятно, последние полтора-два столетия спрессовали в себе много больше того, что могли вместить тысячелетия, отсчитываемые от так называемой «неолитической революции», произошедшей где-то около 10—8 тысячелетий до нашей эры, до Великой Французской 1789 года. Но даже если предположить, что экспоненциальная кривая истории человеческого общества выпрямится и дальнейшее ее течение будет идти уже без всякого ускорения, то наполнение тысячелетий, возможно разделяющих нас и наших будущих потомков, и в этом случае окажется эквивалентным полной сумме событий, вместившихся в эволюционный интервал от одноклеточных до Эйнштейна и Фишера.
 Да, в этом интервале форма организации живой материи претерпела уже не сводимые к одним только количественным началам изменения. Структура живого изменилась принципиально, неузнаваемо, говоря философским языком, качественно. Так разумно ли ждать, что в уходящих в далекую перспективу миллионолетиях (а ведь и они – не более чем мгновения в истории Вселенной) должен навсегда остановиться этот до сих пор набиравший и набиравший ход процесс?
 Говоря об инопланетных цивилизациях (а тем самым и о перспективах развития земного разума) необходимо быть готовым к максимальному напряжению нашего собственного сознания, нашей собственной мысли. А значит, необходимо быть готовым к примирению с тем, что все сиюминутное в определенности земного человека – это не более чем мимолетное, преходящее состояние. Заглядывая вперед, мы должны быть готовыми не только к тому, что человеческий дух способен превзойти любые вершины, но и к тому, что материальная его оболочка, может претерпеть самые глубокие изменения.
 Основное направление эволюции в принципе, как кажется, не сложно предугадать. Заметим: константой развития разума является перманентное увеличение его мощи, неуклонное расширение сферы его непререкаемой власти над окружающей действительностью (не будем пока говорить об этическом знаке этой власти). Логическим пределом такой тенденции является, может быть, абсолютная, власть если и не над всем миром, то, по меньшей мере, над значительной его частью. Причем под этой «частью» следует понимать отнюдь не только гипотетическую пространственную сферу, радиус которой, исходя из центра зарождения культуры теряется в каких-то зазвездных далях. Она обязана включать в себя и иные измерения: от субнуклеарных связей до межгалактической социологии. И говоря о власти, мы имеем в виду, может быть, абсолютную, способность разума произвольно управлять всеми этими измерениями в пределах всей доступной ему пространственной сферы.
 Вероятно, было бы естественным предположить, что этот путь развития является константой не одного только земного разума, но представляет собой магистральное направление всего мыслящего вообще, независимо от того, в какой области пространства оно зарождается.
 Между тем, вряд ли может вызвать возражение тезис о том, что духовный потенциал носителя разума должен, хотя бы отчасти, совпадать с физическими его возможностями. Ведь в противном случае все порождаемое сознанием обречено навсегда оставаться чем-то химеричным. Поэтому если целью восхождения разума является обретение власти нам миром реальной действительности, качественное совершенствование должно составлять существо не только духовного развития, но и эволюции его физического тела. Следовательно, потенциал последнего должен быть сопоставимым с потенциалом всей подчиняющейся ему природы. Именно эта тенденция проявляется в развитии средств практической деятельности человека, ведь совокупность используемых им орудий в полной мере может рассматриваться как прямое «продолжение» органов его тела. Но сейчас мы должны осознать, что линия этого развития не может продолжаться до бесконечности и с прехождением какого-то предела она обязана претерпевать революционные изменения…
 Вытекающий отсюда вывод хоть и граничит с безумием, но с философской точки зрения все же вполне корректен: на определенной ступени восхождения к вершинам цивилизации физическим телом субъекта разума должна становиться вся освоенная им природа. Другими словами, не субъект разума должен навеки оставаться ограниченной ее частью, но сама природа должна становиться частью этого субъекта.
 Впрочем, столь ли безумен такой вывод? В самом ли деле он неприменим ни к субъекту разума вообще, ни к человеку в частности?..
 Вдумаемся: какой бы совершенной ни была биологическая оболочка той таинственной материи, что образует собой субстанцию человеческой души, она далеко не идеальна. Но если возможны даже незначительные изменения, способные хотя бы отчасти улучшить ее, то настоятельная необходимость качественных преобразований – уже в силу известного закона диалектической логики – напрашивается, что говорится, сама собой. Имеется в виду закон, утверждающий, что рано или поздно последовательность на деле мало что меняющих количественных изменений взрывается качественным скачком, преобразующим самую сущность явления.
 Обратимся к тем тенденциям, которые уже сегодня можно разглядеть в развитии нашего собственного, человеческого, общества.
 Преобразование окружающей человека природы в сущности на протяжении всей его истории сопровождалось грубым насилием над ней (так, например, что может быть чудовищней известного каждому еще со школьной скамьи подсечно-огневого земледелия?). Только незначительность масштабов практической деятельности препятствовала ее удушению ее же собственными следствиями, ее же собственными отходами. Но последовательное расширение этих масштабов давно уже обнаруживает явственные признаки приближения глобального экологического кризиса. Сегодня ни у кого не вызывает сомнения, что последовательная экспансия человека ведет к подрыву самых основ его существования на нашей планете.
 Еще в шестидесятых годах говорили о создании каких-то замкнутых производственных циклов. При этом подразумевалось, что замкнутый производственный цикл в своем пределе должен был объять собой не какие-то отдельные производственные процессы, но все общественное производство в целом.
 Суть замкнутого производственного цикла заключается в том, что он как бы изолирует и производство от окружающей среды, и самого человека от производства, оставляя на его долю лишь общее управление последним. Но беда в том, что «внутри» таким образом понятого цикла допускалось едва ли не какое угодно насилие над природой. Поэтому и полная изоляция производства от всего внешнего мира отнюдь не предотвращает катастрофы; самое большее, что можно достичь благодаря ей, – это лишь временная ее отсрочка. Искусственно изолированное производство отнюдь не предотвращает разрушения нашей природы, ибо даже полная замкнутость циклов не способна обойтись без необратимого преобразования вещества и энергии.
 Правда, пока еще такое преобразование имеет довольно ограниченные размеры. Но ведь со временем они вполне способны принять и космические масштабы. Ведь уже сегодня (причем не только в произведениях фантастики, но и в научных прогнозах) мы «замахиваемся» на вещество близлежащих космических объектов. Таким образом, необратимыми процессами в перспективе могут быть охвачены весьма значительные области космического пространства.
 Действительно ли способны решить дело замкнутые производственные циклы? Ведь совершенно очевидно, что сама по себе «изоляция» производства отнюдь не устраняет, да и не может устранить экологическую угрозу. Решение может быть только в другом, и, вероятно, самой корректной его формулировкой должна стать не абсолютизация противопоставления разума природе, но абсолютное растворение его субъекта в ней. Или – что в философском смысле представляет собой совершенно эквивалентное утверждение – полное поглощение природы структурами человеческого тела.
 Но если уж произнесено слово «необратимость», необходимо, хотя бы вкратце, остановиться на этом.
 Обратим внимание на одно обстоятельство: истекшая вечность (а уже растворившийся в прошлом поток причинно связанных событий, несмотря на его конечность, легко может быть уподоблен именно ей) рисует перед нами отнюдь не статичную картину мира, раз навсегда застывшего в каких-то неизменных формах движения, но какой-то направленный (куда?) процесс тотальных изменений всего и вся. Поэтому совсем не человек и его деятельность нарушают гомеостатическое спокойствие окружающей его действительности. В сущности никогда, отсчитывать ли начало бытия от таинственной «точки сингулярности», или от какого-либо иного первоимпульса, дающего жизнь нашему миру, этого гомеостаза и не было. Почему же тогда лишь практическая деятельность человека обретает экологически (и даже больше того – этически) отрицательный знак?
 Строго говоря, в неустойчивом, непрерывно изменяющемся мире абсолютно любое действие человека должно иметь необратимый характер. Но ведь если так, то никакой, даже с большим трудом уловимый, оттенок нравственного, не должен угадываться в оценке практической его деятельности. Поэтому сама возможность критики человеческих устремлений с этих позиций не может не наводить на размышления.
 Вдумаемся. Допустимость приложения любых этических критериев в неявной форме (а, может, и в не до конца осознанном виде) предполагает обязательное существование какого-то развернутого веера возможностей, изначально открывающихся перед субъектом практики. Веера, включающего в себя как a priori порочные, так и (a priori же) безукоризненные устремления его духа. И только от сознательного выбора человека зависит, по какому пути пойти. Но ведь решительно ничто принадлежащее к сфере нравственного не может быть безусловно упречным… если, разумеется, не видеть здесь императивы какого-то Абсолюта. Только и только существование какого-то Метасубъекта может оправдать применение этических оценок к деятельности самого человека.
 Но что именно порочно в деятельности человека, если с сегодняшних позиций решительно никакое, даже самое ничтожное, его действие не может быть до конца безукоризненным? И в самом ли деле открывающийся перед человеком веер возможностей изначально способен содержать в себе что-то нравственно стерильное?
 Заметим: если бы наш мир был неподвижен, то действительно безупречной в нем могла быть только такая деятельность, которая не вносила бы в него абсолютно никаких изменений. (Но совершенно очевидно, что в навсегда застывшем мире решительно невозможна вообще никакая деятельность. А уж деятельность, не вносящая в недвижный мир никаких изменений – это и вообще философский нонсенс!) Существование же непрерывного движения требует по иному осмыслить место человека во всеобщей истории Вселенной. Ведь такое осмысление закономерно приводит к мысли о том, что вся наша жизнь – это не более чем струя, вливающаяся в какой-то единый, не нами направляемый, поток событий, который пронизывает собой все мироздание.
 Единый поток событий… или монолитного изъявления какой-то единой же воли. Ведь если нет всенаправляющей воли, способной определять глобальный ход истории природы, то без исключения любое действие человека должно быть совершенно правомерным, абсолютно оправданным. (По иному формулировал это Достоевский: если Бога нет, значит, все позволено… Но здесь мы говорим не о Нем.) Словом, та необратимость, которую неизбежно вносит в этот мир и человек, может обладать (строго говоря, не только этически, но и экологически) отрицательным знаком только и только в том случае, если его деятельность нарушает течение событий, спланированных и направляемых Кем-то другим.
 Таким образом, казалось бы, столь же простое и интеллектуально непритязательное, сколь и самоочевидное, требование жить в полном согласии с природой неожиданно обнаруживает в себе нерасторжимую связь с каким-то Высшим началом. Полное подчинение человека этому нехитрому императиву на деле означает собой абсолютное подчинение всей человеческой деятельности интегральному потоку Верховного волеизъявления. Абсолютное растворение его практики в этом панкосмическом потоке.
 Абсолютное же растворение достижимо лишь с полным слиянием человека с природой.
 Но продолжим рассуждение.
 Мы говорим о полном слиянии структур человеческого тела и окружающей его природы, о полном взаимном растворении одного в другом. Но что суть тело человека? Можно ли ограничить эту материю естественными пределами ее кожного покрова?
 Неотъемлемым элементом анатомической структуры любого организма являются его исполнительные органы; именно они представляют собой естественные терминалы любого живого существа, именно они обеспечивают обмен необходимым веществом и энергией с окружающим его миром. Между тем собственные органы природного тела человека в принципе не в состоянии исполнять функции такого рода терминалов. Как уже сказано, их продолжением с самого начала и на протяжении всей истории было орудие. Больше того, как известно, именно оно обусловило выделение человека из животного царства. Поэтому не будет преувеличением сказать, что отличие человека от животного состоит не только в том, что он использует орудия для достижения каких-то своих целей, но и в том, что само орудие становится неотъемлемой частью его тела, если угодно, – элементом его анатомии. Поэтому утверждать, что соматические ткани способны полностью исчерпать собой структуры его тела, было бы прямой и непростительной ошибкой.
 На первый взгляд все это выглядит несколько диким, но необходимо помнить: человек – это начало, в принципе не сводимое к одной только «биологии». То, с трудом уловимое, и практически не поддающееся строгому определению, что составляет собой сущность его сверхприродного бытия, вообще лежит за пределами метаболических процессов. Отсюда и те физические структуры, в движении которых воплощается тонкая метафизика его до сих пор покрытого непроницаемой тайной назначения в этом материальном мире, в свою очередь, должны простираться далеко за осязаемые пределы его эпителиальных тканей.
 Строго говоря, мы не в состоянии не только дать какое-то удобоприемлемое определение того, что является человеческим телом, но и хотя бы штрих-пунктиром очертить его неуловимый абрис. И все же одно мы можем утверждать со всей определенностью: материальные структуры этого тела на протяжении всей истории последовательно ассимилируют в себе все большее и большее содержание внешнего мира. По существу весь внешний мир постепенно растворяется в человеке…
 Впрочем, до конца осознать это можно только постигнув ту разность, которую образуют содержания категорий «цивилизация» и «индивид». Ведь не только в философском, но и в общелитературном лексиконе понятие «человек» всегда фигурировало в двух этих ипостасях: человек – это и отдельная личность, и нечто собирательное, что аккумулирует в себе все атрибутивное отдельно взятым монадам. Предметом же нашего рассмотрения является универсум, растворивший в себе даже не всю совокупность одновременно живущих на свете людей, но весь сквозящий во времени человеческий род. И если даже тело отдельно взятого индивида никак нельзя ограничить чисто анатомическими структурами, то тело этого универсума в тем меньшей степени может быть сведено к какой-то совокупной биомассе.
 Далее.
 Общеизвестно, что тайна человеческой личности, или, говоря давно забытым языком, несмертной его души, в принципе несводима к чисто биологическим структурам. Но если подлинным содержанием категории человека является именно ее неуловимая для ratio сущность, то представляется величайшей несправедливостью обращение в небытие этой таинственной субстанции вследствие биологического разложения организма.
 Впрочем, только ли несправедливостью? Ведь еще античная мысль так и не смогла примириться с конечностью нашего бытия; и для многих бессмертие личности где-то там, за чертой материального, так на тысячелетия и оставалось одной из непререкаемых аксиом. Так нужно ли удивляться тому, что именно индивидуальное бессмертие и здесь, по эту сторону трансцендентного, во все времена было не только голубой мечтой человека, но очень часто и практической целью его познания.
 Но что суть бессмертие: только ли бесконечное продление жизни, или принципиальное исключение конечности человеческого бытия в любой ее форме? Задумываемся ли мы о том, что второе эквивалентно абсолютному исключению не только смерти,  но и рождения ?
 Обратимся к лежащему на поверхности.
 Каждый человек уникален. Это общеизвестно. Но ведь исключительность каждого из нас вызвана именно конечностью нашего бытия, смертностью нашей природы. Воспроизводство человеческого рода решительно немыслимо как простое повторение каких-то раз навсегда заданных форм, – для нас аксиоматично, что оно должно быть постоянным (физическим и духовным) его совершенствованием. А это, в свою очередь, невозможно без максимальной несхожести всех.
 Впрочем, именно такое, предельное, разнообразие является залогом еще сугубо биологической эволюции. Адаптационный потенциал любого биологического вида тем больше, чем шире разнообразие составляющих его индивидов. Логический же предел его роста достигается не одной только уникальностью каждой отдельной особи, но и максимальным сокращением сроков индивидуальной жизни. Для эволюции оптимальным является такой режим индивидуального бытия, когда взрослая особь помирает сразу же после того, как выношенное ею потомство встает на ноги.
 Бессмертие рода и в социуме достигается абсолютной неповторимостью каждого, бесчисленным умножением всего индивидуального. Но если человек и в самом деле обретает индивидуальное бессмертие, то зачем ему такие гарантии всеобщей жизнеустойчивости?
 Впрочем, индивидуальное бессмертие, понятое как одностороннее исключение смерти, по существу обращает эти гарантии в свою прямую и полную противоположность.
 Если при временной ограниченности отдельной человеческой жизни уникальность личности расширяет возможности физического и духовного совершенствования всех, то с уничтожением временнуго предела, отпускаемого каждому, эта уникальность обращается в тормоз, в препятствие на пути совершенствования человечества. Ведь это только на первый взгляд очевидно, что с обретением бессмертия степень духовной несхожести индивидов должна устремляться в какую-то многообещающую бесконечность, а значит, в такую же благодатную бесконечность должен устремляться и общий духовный потенциал цивилизации. На деле все обстоит не так. Безмерное накопление отличий между индивидами, в конечном счете, должно рвать все объединяющие людей связи и вести к прямому распаду всего человеческого общества.
 Стоит ли говорить о веках и тысячелетиях, если уже через годы мы забываем едва ли не всех своих одноклассников, если уже десятилетия способны стереть ностальгию даже о тех, кого мы когда-то любили… Причем дело совсем не в памяти: всех нас, даже когда-то близких друг другу, навсегда разъединяет отнюдь не ее немощь – нас отъединяет несхожесть индивидуального опыта. Поэтому даже абсолютная память в принципе не способна предотвратить отчуждение. Беспредельное же накопление отличий обрекает человека на абсолютное одиночество в переполненном мире. Сегодня человечество осознает себя чем-то единым, но это только потому, что при всей уникальности индивидуального опыта удельный вес общего в нем много больше удельного веса особенности. Можно ли рассчитывать на сохранение этого единства там, где цементирующее социум общее становится бесконечно малой величиной по сравнению со всем исключительным?
 И вот ко всему этому необходимо добавить бесконечное же умножение численности индивидов…
 Таким образом, есть основание утверждать, что бессмертие человека категорически несовместимо с ничем не ограниченным умножением индивидуального. Больше того: бессмертие полностью исключает саму атомарность строения общества. Жизнеустойчивость социума, состоящего из не подвластных смерти индивидов, может быть гарантирована только полной их «стандартизацией», абсолютным уподоблением одного другому и всех каждому, только полным стиранием всех различий между ними. С обретением бессмертия оказывается невозможной не только смерть, но и становление всего единичного. А это значит, что индивидуальное бессмертие, в конечном счете, исключает не только смерть, но и рождение…
 Ясно, что согласиться с таким выводом трудно: уж очень диким он кажется сегодня.
 А почему, собственно, диким? Только потому, что человеческая мысль привыкла развиваться в рамках совершенно иных силлогизмов? Но ведь и то русло, в котором только и может развиваться мысль человека, во многом определено именно смертной его природой.
 В самом деле. Попробуем представить себе, что станется с формирующим не только эмоциональный склад человека, но и его ratio искусством, если «изъять» из его вечной тематики такие материи, как жизнь, смерть, любовь… Что именно станется – мы, строго говоря, не в состоянии представить себе даже приблизительно, но можно утверждать со всей категоричностью: вся культура, построенная на фундаменте, из которого изъяты эти краеугольные камни, будет принципиально иной. Не будет преувеличением сказать, что самый воздух такой культуры был бы абсолютно несовместим со смертной природой сегодняшнего земного человека. Иначе говоря, не только попытка ассимиляции такой культуры, но и простой контакт с ней мог бы иметь трагический исход для индивидуального человеческого сознания.
 Между тем, обретение индивидуального бессмертия эквивалентно именно такому «изъятию» этих вечных тем из сознания человека. Поэтому окончательное избавление его от вечного страха смерти знаменовало бы собой не только и, может быть, не столько фундаментальное изменение его плоти, сколько полное преобразование его духа. Обретение индивидуального бессмертия означало бы собой самый глубокий переворот в сознании человека из всех переворотов, имевших место в его истории.
 Абсолютная стандартизация личности, полное исключение всего индивидуального делает абсолютно бессмысленным членение наделенной сознанием материи. Впрочем, не только бессмысленным, но и опасным. Поэтому с обретением бессмертия как физическое, так и духовное развитие человека оказывается возможным только за счет слияния всех в структуре какого-то одного качественно более высокого субъекта.
 Таким образом, вывод о принципиальной возможности полного слияния всех в структуре какой-то одной личности и растворения ее в природе не столь уж и абсурден.
 Этот вывод становится еще менее диким, если вспомнить о том, что подлинным субъектом истории является отнюдь не механическая сумма индивидов, но человеческий род как целое. И, строго говоря, здесь речь идет именно об этом субъекте; закономерности же его развития  просто обязаны быть иными, нежели закономерности развития индивида.
 …Возможность растворения субъекта разума в естественной природе вновь со всей очевидностью показывает принципиальную неприменимость к иному разуму определения «внеземной». Если разум и его субъект до конца растворяются в природе, то без исключения любая часть материального мира оказывается носителем этого растворенного в нем начала. Но в этом случае с полным на то основанием обителью этого разума может быть и собственный дом человека – Земля.
 Мало того.
 В первом параграфе мы говорили, что продукты материальной деятельности иной цивилизации с точки зрения человека могут выглядеть как лишенные всех проявлений духовности естественно-природные феномены. Поэтому отнюдь не исключена такая ситуация, при которой иной разум может занимать что-то вроде иной, до поры недоступной нашему анализу, «экологической ниши» на нашей же собственной планете.
 Здесь же можно видеть, что субъектом этого иного разума может стать, вообще говоря, любой объект материального мира. Ну, а поскольку и сам человек является естественно-природным образованием, то в той мере, в какой и его существование включено в единый поток материальной истории, он сам может вступать как носитель иного, качественно отличного от его собственного, разума. Другими словами, в своем собственном лице он может быть братом по разуму самому себе.




 3. Выбор гипотез


 Можно ли найти в арсенале твердо установленных на сегодняшний день фактов данные, способные служить доказательством (или опровержением) существования иного разума в наблюдаемой части Вселенной?
 Повторимся. Цивилизация, находящаяся примерно на таком же уровне развития, что и земная, сегодня имеющимися в распоряжении человека средствами не может быть обнаружена. Поэтому, если ставить вопрос о фактах такого рода, речь должна идти только о тех цивилизациях, которые в своем развитии намного обогнали земную (вернее сказать, человеческую).
 Мы привыкли к мысли о том, что свидетельства существования каких-то иных цивилизаций должны быть достаточно очевидными (тем более что они должны свидетельствовать об ушедших в своем развитии намного вперед). Поэтому полное отсутствие таких явственно различимых свидетельств воспринимается нами едва ли не как категорическое опровержение самой возможности их присутствия в изученной нами части материального мира.
 Но в первом параграфе мы показали, что такой подход может быть справедливым только в том случае, если искомая цивилизация подобна земной. Если между ними имеются глубокие качественные различия (а необходимость таких различий, как мы уже подчеркивали, вытекает из известного закона о переходе количественных изменений в качественные), то человек может пройти мимо самых убедительных и наглядных доказательствах существования иного разума, восприняв эти доказательства как естественно-природные явления.
 Во втором параграфе нами было показано, что даже подобная земной цивилизация в своем последовательном восхождении может накопить такие глубокие отличия от того, что составляет собой устои нашей земной культуры, которые сегодняшнему человеку невозможно и представить. Поэтому с очень большой степенью вероятности человек легко может пройти мимо неопровержимых свидетельств существования цивилизаций, когда-то подобных и даже тождественных его собственной.
 Таким образом, видно, что какую исходную посылку ни принимай, отсутствие достоверно установленных и однозначно интерпретируемых фактов не говорит, да и не может сегодня говорить ни о чем. Поэтому вопрос о существовании или, напротив, об отсутствии иных цивилизаций в доступной человеческому обозрению области материального мира (включая и нашу собственную планету) может сегодня решаться только с каких-то иных позиций.
 Попробуем разобраться в этом исходя из самых общих закономерностей развития земного человека.
 По существу единственный способ и форма существования человека – это его материальная деятельность. Но если быть строгим, следует сказать, что тайна ее содержания нам не только не известна, но, по-видимому, в принципе недоступна рациональным формам познания; по сути дела вопрос о ее содержании эквивалентен вечному вопросу о назначении человека в этом мире. А значит, остается только формальный анализ.
 Основными структурными элементами нашей деятельности являются ее предмет и средства. Вот эти то структурные элементы мы и попробуем рассмотреть в процессе их исторического развития.
 Итак, предмет.
 По большому счету предметом практической деятельности человека является вся окружающая его действительность. Правда, степень включения объективной реальности в предметную деятельность различна на разных этапах исторического развития.
 Вероятно, справедливо было бы утверждать, что мера включения материального мира в практическую деятельность человека выступает своего рода критерием развития как самого человека, так и его деятельности. Вовлеченность же материального мира в человеческую практику возрастает не только в количественном, но и в качественном аспекте; человек раздвигает границы своего воздействия на мир не только «вширь», охватывая им все то, что наполняет собой новые области пространства, но и «вглубь» материальной действительности, проникая во все более тонкие детали ее структуры.
 Неуклонное расширение сферы материальной деятельности происходит на протяжении всей истории, и до некоторой степени сама она является историей человеческой экспансии. Но если вплоть до сего дня такая экспансия носила характер всеобщего закона истории, то вполне логично предположить, что с той же обязательностью она будет проявляться и в будущем. А значит, предметом деятельности будет становиться все более широкая действительность. Если же эту тенденцию развить до ее логического предела, то можно утверждать, что в далекой перспективе предметом человеческой практики окажется весь материальный мир в единстве всех его количественных и качественных определений.
 Средство.
 Материальными средствами практической деятельности, в конечном счете, выступают элементы того же мира объективной реальности, который является ее предметом. Строго говоря, никакой непреодолимой стены между предметом практической деятельности и ее средством нет и не может быть. Ведь любой природный объект, процесс, явление, будучи познанным, включается в деятельность человека в качестве ее средства. Нет и – вероятно – не может быть никакого основания, по которому одним началам нашего мира воспрещалось бы выступать в качестве средства, а другим – нет.
 Отдельные средства практической деятельности могут рассматриваться изолированно только тогда, когда речь идет лишь о каких-то отдельных направлениях человеческой практики и познания. В конечном же счете, если рассматривать деятельность человека как нечто целостное и единое, материальным средством выступает весь освоенный человеком мир.
 Это обстоятельство позволяет сделать весьма интересное наблюдение. Ведь в единой структуре материальной деятельности можно выделить как относительно самостоятельное образование взаимодействие между предметом и самим средством. При этом такое взаимодействие осуществляется отнюдь не само по себе: оно может развертываться только и только под эгидой субъекта. Поскольку же и собирательным предметом практики, и (столь же собирательным) материальным ее средством в конечном счете выступает вся осваиваемая человеком природа, то в интегральной структуре деятельности этот процесс предстает как самодвижение всей окружающей человека реальной действительности. Проще говоря, дальнейшее развитие уже освоенной человеком части Вселенной начинает происходить по законам, которые диктует миру создаваемая им цивилизация. Поэтому последней тайной этого самодвижения оказывается ничто иное, как тайна назначения самого человека, смысл его бытия.
 Правда, здесь необходимо уточнить. Ни предмет, ни тем более средство деятельности не могут быть отождествлены со всей объективной реальностью. И то, и другое – не более чем часть от целого. Причем часть эта ограничивается не столько пространственными пределами, сколько пределами качественными. И то, и другое ассимилируют в себе лишь очень немногое из того, что, собственно и составляет собой действительное содержание окружающего нас многокрасочного и многомерного мира. Так даже простой камень, поднимаемый с земли человеком, отнюдь не полностью повинуется ему, ибо в структуре человеческой практики и как предмет, и как средство он фигурирует просто как некоторое твердое тело, обладающее необходимой массой. Меж тем, (как знать?) не исключено, что слагающие его элементы и в самом деле «миры, где пять материков…» Однако и они вплоть до сей поры и в качестве средства, и в качестве предмета остаются для нас не таинственными хранилищами, вобравшими в себя «память сорока веков», но лишь предельно ограниченной совокупностью чисто физических предикатов чисто физических тел. Больше того, все эти миры могут и не подозревать о том, что «сорок веков» их бездонной памяти бесследно потеряны в структуре какого-то примитивного механического процесса, ведомого рукой дикаря. (Как знать, может, для кого-то и наша планета существует только как некоторая масса, ограниченная фиксированным радиусом; не укладываемая же в физические формулы мятежная мысль человека остается за скобками всех математических формул?..)
 Но мы говорим о том, что развитие и совершенствование человеческой практики влечет за собой последовательное расширение ее всеобщей сферы. Это значит, что в нее и в качестве предмета, и в качестве средства последовательно вовлекается все большая и большая часть материального мира. Причем и здесь расширение следует понимать не столько количественно, то есть как линейное пространственное расширение всего того, что оказывается доступным человеческому воздействию, сколько качественно, то есть как последовательное проникновение субъекта во все более интимные измерения материальной действительности.
 Логическим пределом таким образом понятого развития является положение, при котором без исключения весь материальный мир, окружающий человека, окажется втянутым в его деятельность и как ее предмет, и как ее средство.
 Попробуем распространить эти суждения на возможного носителя иного разума. Что же получится в этом случае?
 Сегодня мы говорим, что практическая деятельность субъекта разума представляет собой высшую форму движения материи. Сегодня же можно видеть и то, что эта высшая форма осуществляет стремительную и неуклонную экспансию, поглощая собой и подчиняя себе все другие, «низлежащие» формы движения. В логическом пределе этой тенденции практическая деятельность разумного существа, вобравшая в себя и подчинившая себе все формы движения, оказывается единственно возможной формой развития материального мира. Другими словами, начиная с какого-то предела развитие материального мира оказывается возможным только под эгидой субъекта.
 Таким образом, «естественным порядком» окружающая субъект деятельности природа может эволюционировать только до некоторого критического рубежа. За ним теряется в сущности всякое различие между способом существования неодушевленной природы и формой самоосуществления разума. Полностью исчезает всякое различие между всем искусственно созданным и естественно данным. (Вспомним выводы, полученные нами в первом параграфе – ведь формальный анализ структурных составляющих материальной практики человека, проделанный здесь, приводит в точности к тому же.)
 Правда, сегодня предполагается, что достижение такого состояния в принципе невозможно.
 Эта невозможность непосредственно вытекает из постулируемой бесконечности материального мира. В самом деле: при неограниченности его линейных размеров никакая экспансия носителя разума так никогда и не сможет исчерпать все его определения. Но в точности то же можно сказать и о качественных «измерениях» как Вселенной в целом, так и всех составляющих ее элементов. Только ли Солярис при всей ограниченности его объемов не может быть сведен к конечной сумме каких-то понятных всем предикатов: простая физическая масса – химическое соединение – биологический организм – разумное существо – цивилизация как синтетический субъект интегрального разума… Что предшествует этому ряду? Что венчает эту последовательность?.. Есть ли хотя бы какие-нибудь границы здесь? Или до конца справедливо утверждать, что качественная неисчерпаемость объективной реальности сродни ее пространственной бесконечности? Но если так, то и за пространственными, и за качественными границами, сегодня доступными практической деятельности, всегда должно оставаться что-то недоступное носителю земного разума. А это, в свою очередь, означает, что различие между искусственно созданным и естественно данным так никогда и не будет преодолено.
 Однако вдумаемся.
 И пространственная бесконечность материального мира, и качественная неисчерпаемость объективной реальности логически перекрываются вечностью их бытия. Меж тем, в вечности реализуется любая бесконечность. И если так, то одна безначальность нашего мира должна означать собой, что кто-то другой уже должен был исчерпать весь вкратце очерченный нами путь.
 Впрочем, и здесь можно возразить тем, что наша Вселенная не так уж и безначальна. Ведь по сегодняшним физическим представлениям начало всему кладет таинственный взрыв сжатой до размеров математической точки огромной массы. Возраст Вселенной оценивается пусть и потрясающей любое воображение, но все же конечной величиной – пятнадцатью-двадцатью миллиардами лет.
 Но утверждать, что этот взрыв и в самом деле представляет собой абсолютное начало всего материального, нет решительно никаких оснований. Слова Гераклита о последовательно возгорающем и затухающем Космосе вполне уместны и в затрагиваемом здесь контексте. Поэтому куда правдоподобней было бы предположение о том, что этот первотолчок является началом лишь какого-то очередного этапа в развитии вечно пульсирующей Вселенной. А это значит, что и сам он, в конечном счете, может оказаться не чем иным, как прямым воплощением импульса Чьей-то верховной воли. (Правда, здесь же мудрец говорил и о том, что наш мир не создан никем из богов… Но ведь и мы говорим отнюдь не о Нем…)
 Однако следует заметить, что справедливость этого вывода не может вызывать сомнений только при том обязательном предположении, что время жизни цивилизаций, в свою очередь, не ограничено решительно ничем. Господствующие же сегодня представления зачастую исходят именно из смертности их природы. Но что дает основание для таких пессимистических умозаключений? Ведь полагать время существования цивилизаций ограниченным – значит, a priori полагать какой-то предел их развитию. Заметим к тому же, что речь должна идти отнюдь не о сроке существования какой-то одной цивилизации, но о существовании какого-то абсолютного предела в развитии любой из них. Поскольку же все они – суть порождение природы, то ограничение времени их существования предстанет как априорное положение абсолютного предела развитию самой природы.
 Разумеется, это нонсенс: ведь для того, чтобы квалифицированно судить о конечности природы, человеку нужно выйти за ее пределы. Ясно, что это касается не только линейных размеров материальной действительности, но и ее качественных характеристик. Между тем, человеческий разум далек от того, чтобы объять собою всю природу. А следовательно, человеческий разум далек и от самой возможности квалифицированных суждений подобного рода.
 Таким образом, ограничение времени существования цивилизаций представляет собой лишь никого ни к чему не обязывающую гипотезу. Больше того: гарантии достоверности такой гипотезы весьма и весьма сомнительны, ибо она прямо противоречит постулату качественной бесконечности материального мира.
 Впрочем, не трудно разглядеть, что в основе ограничения времени жизни цивилизаций лежит не что иное, как полное отсутствие явственно различимых следов существования какого-то сверхразума. Логика таких заключений, вообще говоря, довольно проста. Природа существует вечно, следовательно, разум мог зародиться и в бесконечно далеком прошлом; за бесконечное же время его существования его развитие должно было бы достичь такого уровня, когда следы его деятельности бросались бы в глаза едва ли не повсюду. Поскольку же следов существования иного разума нет, остается принять либо то, что никакого разума, кроме нашего, вообще не существует, либо то, что время жизни любой цивилизации ограничено какой-то предельной величиной.
 Конечно, отрицать возможность того, что иные формы жизни по тем или иным причинам должны погибать, то же было бы неразумным. Но мы говорим отнюдь не о возможности или невозможности такой гибели, но о строгой ее необходимости. А вот для категорической обязательности смерти любой цивилизации у нас нет решительно никаких оснований (кроме, повторимся, отсутствия явственно различимых следов ее существования.)
 Между тем, полученные выше результаты полностью сохраняют свою справедливость даже при том условии, что выживает всего одна единственная цивилизация!
 Впрочем, все эти результаты вовсе не требуют преодоления чего-то бесконечного. Да и время существования задолго до нас возникающих форм жизни вовсе не требуется принимать Бог весть каким неограниченным, достаточно предположить его просто в меру большим. Ведь контекст затрагиваемой нами темы совсем не требует подчинения субъекту разума всей материи в целом – для сохранения необходимой строгости выводов вполне достаточно ограничить анализ и незначительной частью материального мира. В первую очередь той, которая уже сегодня доступна нашему обозрению.
 Эта часть уже по определению конечна, и значит, ассимиляция ее гипотетической деятельностью гипотетического субъекта должна достигаться за конечное же время. Между тем, если мы вспомним о том, что человеческая практика развивается отнюдь не линейно, но по какой-то экспоненциальной кривой, другими словами, с определенным ускорением, двадцать миллиардов лет, истекших «с начала мира», обнаружат себя вполне достаточными, для того чтобы практический опыт искомого носителя разума смог вместить в себя многое из наблюдаемого нами…
 Сегодня в вопросе о существовании иного разума возможны два отправных логических пункта. Это либо предположение того, что он существует (в обозримой нами сфере), либо предположение того, что мы абсолютно одиноки в этой части Вселенной. (Возможно, правда, и промежуточное решение: например, заключение о том, что искомые цивилизации обитают в таких умопомрачительных далях, куда не проникают наши телескопы. Но здесь нас интересуют лишь крайние точки зрения.)
 Мы видели, что факты, которыми сегодня располагает наука (а полное отсутствие каких бы то ни было свидетельств существования иных цивилизаций в подконтрольной нам области – это именно факт), сами по себе не могут внести ясность в анализируемый предмет. Сами по себе они не говорят, да и не могут говорить решительно ни о чем. Однако если мы в качестве рабочей гипотезы возьмем то или иное из крайних предположений, то они станут весьма и весьма красноречивыми.
 Вглядимся. Стоит только положить, что никаких цивилизаций в обозримом нами мире нет, как полное отсутствие подтверждений их существования превращается в убедительнейшее доказательство принимаемой гипотезы. Но стоит предположить обратное – и это отсутствие свидетельств немедленно обратится в доказательство совершенно противоположного.  В доказательство существования иного разума! 
 Повторим: сознание человека привыкло к мысли о том, что свидетельства существования иного разума должны быть достаточно очевидными. Причем очевидность должна основываться едва ли не на кричащем отличии этих свидетельств от всего, с точки зрения человека, естественно-природного. Именно поэтому человек и предрасположен к поиску явных «странностей» в окружающем его мире, к поиску необъяснимых с естественно-природных позиций «чудес». Именно поэтому отсутствие таких «странностей» в природе, объяснимость всех, поначалу таинственных, явлений с рациональных позиций и воспринимается как прямое доказательство тому, что в обозримом им мире единственным носителем разума является он сам.
 Наши же рассуждения показывают, что если иной разум существует, то все материальные проявления его активности должны представать перед человеком именно как естественно-природные феномены, но вовсе не как «чудеса». А это значит, что уже само отсутствие «чудес» способно служить надежным доказательством существования иных цивилизаций.
 Таким образом, как это ни парадоксально, именно полное отсутствие каких бы то ни было свидетельств может быть прямым доказательством того, что где-то рядом с человеком существует какой-то иной гораздо более высокий по уровню своего развития разум.  Ведь в этом случае сама природа предстает как естественная форма существования искомой цивилизации. 
 Правда, если предположить, что обозримый человеком мир на деле представляет собой форму существования какого-то иного разума, то получается, что человек, постигая «неразумную» природу, постигает совсем не то, что он думает. А что же в таком случае должна представлять собой «естественная» природа? Ведь теперь уже она должна оставаться где-то за далекими пределами обозримой человеком реальности. И при этом представлять собой нечто качественно отличное от того мира, в котором живет человек. Да и сам он оказывается уже не порождением природы, но продуктом творчества иного Субъекта. Но это заводит нас уж слишком далеко.
 Ведь в этом случае оказывается возможным существование различных по уровню развития цивилизаций, в своей совокупности напоминающих русскую матрешку. Так, если положить нашу цивилизацию как образование первого порядка, то более высокая, своей деятельностью порождающая человеческий разум, предстанет как начало второго порядка. За ним же напрашивается существование разума третьего уровня, который, в свою очередь, порождает эту, надчеловеческую. И так далее – до бесконечности.
 Конечно, ничего невозможного и неправдоподобного в такой картине нет (в самом деле, а почему бы объективной реальности и не уподобиться такой «матрешке»?), и все же она не убеждает. Не убеждает прежде всего потому, что она далека от совершенства в чисто эстетическом плане.
 Другое дело, если объединить получаемый здесь вывод с результатами, изложенными во втором параграфе. Тогда от этой «матрешки» не останется и следа, ибо начало и конец разумной жизни замнутся друг на друга (разумеется, с точки зрения человеческих представлений о развитии). В этом случае высший разум, полностью сливаясь с материей, уже не оставит места ни для верховной сущности третьего порядка, ни для отодвигающейся в необозримые дали собственно «естественной» природы, не тронутой преобразующей деятельностью никакой из цивилизаций.
 Объединить же два эти результата не мешает ничто. В настоящем параграфе мы рассматривали только линейную экспансию разума. Между тем, само собой напрашивается и качественное его развитие, возможное направление которого было предметом анализа предыдущей. Так что объединение результатов не только возможно, но и просто необходимо. Синтез же сказанного, устраняя механистичность «матрешечной» структуры, делает ее и сложней и – интересней.
 Еще интересней картина мира получается в том случае, если Верховным разумом, творческий импульс которого порождает земную цивилизацию, оказывается цивилизация самого человека. Но об этом – ниже.
 Сейчас же подведем предварительные итоги. Если мы с самого начала примем, что иного разума нет и не может быть, на сегодняшний день мы найдем массу тому доказательств. Если же, напротив, мы предположим, что он есть, то и в этом случае мы не будем испытывать недостатка в доказательствах. Самое же интересное заключается в том, что доказательством существования будут служить те же самые факты (полное отсутствие каких бы то ни было «странностей» в нашем мире), которые при другой посылке это существование прямо отрицают.
 Впрочем, в последнем случае доказательств будет побольше, ибо в качестве таковых должно выступать и неоспоримое существование самой природы, и существование разумного человека, являющегося естественным (естественным?) результатом ее последовательного развития.
 Выбор между исходными посылками сегодня может зависеть разве только от вкуса исследователя. Но если выбирать первую посылку, то и вообще не следовало бы заводить разговор.
 Таким образом, мы вновь и вновь получаем, что наряду с человеческим существует (или во всяком случае может существовать) какой-то иной разум, наряду с человеческой существует (или во всяком случае может существовать) более высокая цивилизация. Формой существования этого иного, более высокого, разума является не что иное, как сама природа. Природа, для человека выступающая как естественно развившееся образование, для носителя иного разума – как естественный ход его собственной истории.
 Такая двойственность окружающей нас действительности оказывается возможной потому, что носитель иного разума на определенном этапе своего восхождения качественно преобразует свою собственную природу, растворяя ее во внешней реальности, делая весь окружающий его мир своим собственным телом.
 Но вспомним: ведь и сам человек – это не только социальное образование, но еще и физическое тело и биологический организм.
 Как физическое тело, как биологический организм он связан со всей природой бесконечным числом различных отношений механического, физического, химического, биологического характера. Поэтому в той мере, в какой он связан со всей природой, человек оказывается втянутым и в те процессы, из которых складывается гипотетическая жизнедеятельность носителя иного разума.
 Другими словами, мы вновь видим, что до некоторой степени и сам человек в одно и то же время может выступать как субъект не только своего собственного, но и иного разума.
 Таким образом, мы приходим к выводу, прямо противоположному тем положениям, от которых (не всегда в явной форме) исходит большинство исследователей проблемы внеземных цивилизаций. Эти положения мы привели в самом начале настоящей работы. Суть их сводится к тому, что иной разум в обязательном порядке должен быть отделен от человеческого по меньшей мере пространственной пропастью.
 Действительность же может оказаться намного сложней таких представлений, и между различными цивилизациями могут стоять (а скорей всего не просто могут, но и в самом деле стоят) не пространственно-временные, но какие-то качественные барьеры. Причем барьеры настолько фундаментальные, что они вообще могут не восприниматься человеком. Ведь дистанция, отделившая разум человека от окружающей его живой и неживой природы в принципе не осознается нами как нечто, разъединяющее разные цивилизации и культуры.
 Если же между различными началами стоят фундаментальные качественные барьеры, то становится не только сомнительным, но и теоретически невозможным, чтобы им были присущи какие-то объединяющие их количественные характеристики. Ведь если мы принимаем (обратимся к известным положениям философии) что количество – это различие в пределах одного и того же качества, то мы обязаны признать и то обстоятельство, что каждому качеству должно быть свойственно свое и только свое количество. Поэтому дистанция между явлениями, отгороженными друг от друга качественным скачком, если и может быть измерена количественно, то только количеством более высокого качества.
 Это – принципиальное положение. Но это принципиальное положение чаще всего осознается совершенно неправильно. Не только в популяризаторской, но и в специальной литературе соотношение категорий количества, качества и меры иллюстрируется на примере агрегатных состояний воды. Утверждается, что последовательным ее нагреванием (накоплением количественных изменений) она переводится в иное качество. Исключительная наглядность примера способствует легкому усвоению существа одного из сложнейших законов современной теории. А заодно способствует легкому усвоению той мысли, что изменяемое здесь количество является общим как для одного (вода), так и для другого (пар) качества. Легкому усвоению той мысли, что и одно, и другое качество представляют собой что-то вроде смежных интервалов на некоторой единой количественной шкале. Но в современной теории нет ничего опасней наглядного…
 Действительный переход к иному качеству существует только там, где существует и одновременный переход к принципиально иному количеству. Ведь если бы и в самом деле было так легко простой количественной модификацией перевести что-то в иное качество, не трудно было бы и столь же простым охлаждением перешагнуть порог абсолютного нуля и выйти в сферу доныне неведомых человеку качеств. Однако именно абсолютная невозможность преодоления абсолютного нуля – и есть до конца строгая интерпретация предела возможного в количественных изменениях.
 Физические абсолюты – вот что стоит на пути бесконечных линейных преобразований; преодоление невозможного – вот что составляет существо качественного скачка. И если мы вообразим себе ситуацию, когда имеющиеся в распоряжении человека энергетические ресурсы в принципе не позволяют ему поднять температуру выше 100 градусов или опустить ее ниже нуля, обе эти границы будут осознаваться им такими же нерушимыми константами нашей действительности, как и сегодняшний абсолютный температурный нуль или абсолютная скорость (скорость света в вакууме). Мы легко поймем, что только глубокий переворот в физической теории, открывая человеку доступ к новым формам энергии, способен открыть его глаза и на новые агрегатные состояния давно известной ему субстанции. Но точно так же глубокий физический переворот должен быть способен в перспективе открыть неведомое и в сегодня запретной сфере сверхкритических температур или сверхсветовых скоростей.
 Однако количественной характеристикой того неведомого, что может скрывать в себе эта сегодня запретная для законопослушного физика сфера, будет уже не «температура» и не «скорость». Преодоление природных абсолютов будет означать собой выход и в область более фундаментальных количеств, для интегральных шкал которых и «температура» и «скорость» будут иносказанием лишь ограниченных диапазонов.
 Словом, строгая формулировка философского закона не имеет решительно ничего общего с наглядно бытовой его иллюстрацией…
 Между тем, и пространство и время в свою очередь представляют собой количественные характеристики нашего мира. Вот только наиболее общие количественные характеристики не реальной действительности вообще, но лишь того ее качественного уровня, на который сегодня смог подняться человек в процессе познания и освоения объективной реальности. Следовательно, вполне логично ожидать существования и каких-то более фундаментальных «количеств», лежащих за (или, если угодно, – под) пространством и временем. Отсюда явствует, что и «расстояния» между различными цивилизациями (одна из которых «по определению» является субъектом качественно более высоких форм организации матери) должны измеряться не единицами пространства и времени, но единицами каких-то более фундаментальных «количеств».
 А раз так, то пространство и время могут не иметь вообще никакого отношения к «расстояниям», разделяющих субъектов различных культур. А это значит, что никаких пространственно-временных интервалов между ними по всей видимости вообще нет. Иначе говоря, одна и та же пространственно-временная «ниша» может вмещать в себя несколько совершенно различных как по качеству, так и по уровню своего развития цивилизаций. А отсюда вновь совсем недалеко до вывода о том, что сам человек является субъектом не только своего собственного, но и какого-то иного разума.
 Другими словами, этот вывод получается совершенно независимо от тех теоретических построений которые были проделаны нами выше. Его заставляют сделать общефилософские посылки. Конкретно – анализ философских категорий количества и качества.
 Таким образом, далекие космические дали – вовсе не единственное место обитания носителей иного разума. И потому, если мы будем в поисках иных цивилизаций обращать свой взор только к ним, то, как ни парадоксально такое утверждение, даже при безмерном увеличении мощи средств нашей познавательной деятельности мы будем лишь сужать сферу своего поиска. Мы вообще рискуем проглядеть иной разум.
 Итак, мы вновь и вновь приходим к тому, что человек может выступать как субъект двух качественно отличных друг от друга разумов. Но если возможность контакта цивилизаций сама по себе представляет собой чрезвычайно важную и интересную проблему, то при такой постановке вопроса она получает совершенно иное звучание.




 4. Контакт цивилизаций


 Сегодня на принципиальную возможность контакта с иными цивилизациями мы смотрим вполне оптимистично. Но есть ли хотя бы какие-нибудь основания для такой оптимистичности?
 Сам человек установить такой контакт не в состоянии – это, в общем-то, элементарно. И не столько потому, что его и носителя какого-то иного разума должна, как уже говорилось здесь, разделять глубокая пространственная пропасть. Ведь реальным инициатором контакта может стать только тот, кто в состоянии преодолеть ее. Поскольку же мы преодолеть эту пропасть пока еще не в состоянии, нам остается надеяться только на другого. Но другой должен находиться на какой-то более высокой ступени развития, чем та, на которой находится сегодняшний человек. В противном случае он сам оказывается в точно такой же позиции, что и мы, то есть оказывается не в состоянии дать знать о себе кому бы то ни было во Вселенной. Иначе говоря, все это прямо предполагает наличие не только пространственной, но и временной пропасти между нами: ведь для восхождения на более высокий уровень требуется время. Какое? – об этом сегодня можно только гадать. Но как бы то ни было, именно временная пропасть, глубина которой прямо производна от масштабов пространственной, является основным препятствием на пути любого контакта.
 А впрочем, даже не препятствием, но прямым запретом.
 Вдумаемся. Традиционно под контактом цивилизаций понимается такое их соприкосновение, в результате которого происходит двухсторонний обмен информацией, происходит активный и направленный процесс передачи и восприятия обеими сторонами специально запрашиваемой и отбираемой информации. Поэтому практический интерес может вызвать только направленное и регулируемое обеими сторонами взаимодействие.
 Ясно, что в таком виде контакт сегодня, по меньшей мере, сомнителен. Информацию, которую цивилизация, в своем развитии намного обогнавшая нас, могла бы транслировать человеку, скорее всего, лежит за пределами его понимания. Для более же высокой цивилизации наша может представлять лишь такой интерес, какой сегодня нам представляет, скажем, сообщество муравьев (если вообще не инфузорий).
 Разумеется, какую-то важную для себя информацию такая цивилизация получить в состоянии, как и мы сами в состоянии расширить свои знания, изучая сообщество тех же муравьев (и тех же инфузорий). Но все это не будет обменом, а следовательно, не будет и полноценным контактом цивилизаций.
 Таким образом, в рамках традиционных представлений никаких серьезных оснований для оптимизма нет.
 Правда, у нас еще есть какое-то время, и если сегодня направленный и регулируемый контакт с иным разумом невозможен, то в отдаленном будущем, предполагается, все препятствия на этом пути будут устранены.
 Но вот что интересно. Если временной разрыв, а следовательно, и различие в уровнях развития цивилизаций существует сегодня, то все это должно сохратиться и в будущем: ведь не только мы не будем стоять на месте. А раз так, то и в будущем контакт между нами оказывается неосуществимым, ибо и в будущем сохранится принципиальная невозможность направленного обмена информацией.
 Препятствия, существующие на этом пути, можно продемонстрировать следующим образом.
 Сегодня нам представляется, что если мы пошлем с помощью каких-то самых современных технических средств сигнал, содержащий в себе какие-то элементарные сведения о нас, скажем, один из краеугольных камней нашей культуры – теорему Пифагора (информация должна быть простой, в противном случае ее будет нельзя расшифровать), то любая цивилизация, поймав этот сигнал, сумеет понять, что его послали вполне разумные существа, и в доказательство своего понимания пошлет нам ответ, содержащий в себе какую-то начальную информацию о самой себе. Освоив же базовые понятия и принципы обмена, мы сможем перейти к более развитым его формам.
 Но вообразим себе неандертальца, транслирующего человеку (предположим, они сосуществуют) какую-то великую и незыблемую истину, скажем, какие-то основополагающие принципы сохранения огня. Причем пошлет эту истину с помощью самых совершенных (в его, разумеется, понимании) средств, скажем, с помощью отточенной техники ритуального танца. Можно ли будет понять такую информацию? Ведь те истины, которые кажутся великими и незыблемыми неандертальцу, безвозвратно утеряны нами. Да что там неандерталец, если мы все чаще и чаще замечаем, как в сокровенную тайну превращаются для нас многие истины (например, технологические рецепты) людей, живших всего несколько столетий назад.
 А ведь дело осложняется еще и тем, что информация, транслируемая нам этим неандертальцем, должна быть относительно простой, ибо, чрезмерно сложная, она может быть просто неопознана нами. Предельно же простая информация тем в большей степени может быть забыта нами еще тысячелетия назад.
 Словом, сигнал, транслируемый через пространство, может быть не опознан человеком как сигнал. Пример тому – египетская иероглифика. Долгое время под иероглифическим письмом – сигналом, отправленным через временные дали потомкам древних строителей пирамид – вообще не видели письменность, и только гений Шампольона окончательно убедил скептиков.
 Однако сложность передачи и восприятия информации различными по уровню своего развития цивилизациями отнюдь не исчерпывается аспектом, касающимся одного только содержания. Точно так же, как и сама информация может быть просто неопознана нами (другими словами, не воспринята нами именно как информация), технические средства ее передачи, в свою очередь, могут служить препятствием на пути контакта. Тот же ритуальный танец вряд ли будет воспринят нами как способ общения: ведь многие века человек уже наблюдал так называемый «танец» пчел, но озарение пришло совсем недавно…
 Конечно, в чисто теоретическом плане любая информация, посланная с помощью любых средств ее кодирования и передачи, может быть опознана (именно как информация, транслируемая разумным существом) и расшифрована. Лишь бы только ее содержание не превосходило способности того, кому она адресуется. При этом получаемые нами сигналы будут опознаны и расшифрованы за вполне конечное время. Правда, какое именно, – это вопрос! И опознание, и расшифровка могут занять даже тысячелетия (точно так же, как информация, скрытая в «танце» пчел, стала достоянием нашего знания совсем недавно). Но это требует, чтобы все это в неизменном виде и неизменными средствами транслировалось на протяжении всего периода опознания и расшифровки.
 Кто может доказательно исключить самую возможность того, что такая информация на протяжении тысячелетий кем-то непрерывно транслируется человеку? Кто может исключить, что мы просто не видим того, что с незапамятных времен откуда-то посылается нам?
 Время есть время. Поэтому цивилизация, на века опередившая нас в своем развитии, может давно забыть теоремы евклидовой геометрии. Цивилизация, на века опередившая нас, может и не отличить самые совершенные технические средства человека от естественно природных явлений. Парадокс? Ничуть! И пусть это не задевает нашей гордости: ведь и мы сами с большим трудом отличаем первичные орудия человека от природных объектов. Стоит обратиться к исходным культурам, как, например, Олдувайская, и этот факт сразу же станет очевидным: ведь отличить примитивные орудия от случайных сколов может только специалист. Между тем, как сказал философ, примитивный топор дикаря совершеннее самых совершенных созданий природы…
 Но и это не все.
 Те сомнения, которые мы только что высказали, в общем-то не новы. В той или иной форме они одолевали уже многих. Но кто из нас задумывался над тем, что наш разум, которым мы так гордимся, вообще не будет воспринят иной цивилизацией как разум.
 Впрочем, не так.
 Мы говорим, что сознание представляет собой высшую форму движения материи. Выше сознания на сегодняшний день мы не знаем ничего. Но где гарантия того, что выше него ничего и не может быть?
 Психика животного и сознание человека отделены друг от друга глубокой качественной пропастью. Различие между ними настолько фундаментально, что животное в принципе не в состоянии понять человека (разумеется, здесь не имеются в виду повседневные бытовые его отправления). А зачастую и человек не способен понять своих «меньших братьев» (хотя никакого теоретического запрета в этом направлении контакта нет).
 Абиотическая природа – психика животного – разум человека – …?
 Субъект, наделенный этим «…», имеет полное право смотреть на самого человека в точности так же, как человек смотрит на животное. Одной из фундаментальных характеристик тех объективных отличий, которые существуют между психикой животных и сознанием человека, является прямой теоретический запрет на полномасштабный двухсторонний контакт между ними. Чудеса, которые демонстрирует нам современная зоопсихология, в действительности показывают не столько возможности психики животного, сколько потенциал современного эксперимента, другими словами, не способности животного, но способности самого экспериментатора. Здесь мы сталкиваемся не с самой психикой, но со сложной системой «экпериментатор-животное», и если исключить отсюда все, что вносится человеком, исчезнет и все остальное.
 Но если между сознанием человека и этой более высокой формой организации и движения материи пролегает такая же бездна, то прямой категорический запрет на двухсторонний обмен обязан существовать и здесь. (Кстати, это великолепно понимали уже древние. Так, Библия утверждает что разум Бога в принципе недоступен пониманию человека. Европейская мысль, долгое время развивавшаяся как скромная попытка смертного постичь промысел Божий, одной из своих аксиом имела утверждение того, что только окончательный итог ее вечного восхождения к истине способен открыть человеку замысел Творца. Поэтому есть только одна форма восприятия Бога – вера, и величие первого богоборца Иова состоит в осознании именно этой непростой для многих истины.)
 Таким образом, если быть до конца строгим, то разница между человеческой и какой-то более высокой цивилизацией, уже сегодня способной установить контакт между нами, должна иллюстрироваться не на примере человека и неандертальца, но как различие между человеком и Богом. А это значит, что на самой идее традиционно понимаемого контакта цивилизаций как двухстороннего обмена информацией нужно ставить крест.
 Здесь, правда, остается неопределенной конкретная величина той пространственно-временной пропасти, которая способна навсегда разделить человека и внеземной разум, уже сегодня способный вступить в контакт с нами. Но не следует забывать о такой вещи, как ускорение научно-технического прогресса. Поэтому разница в несколько тысячелетий сегодня может быть значительно меньшей, чем завтра: ведь нас, живущих в двадцатом веке, отделяет от тех, кто жил всего тысячу лет назад, несравненно большая пропасть, нежели пропасть между ними и человеком древнекаменного века. Но если такова ретроспектива развития сознания, то от перспективы следует ожидать еще большего. Поэтому существующая сегодня пропасть, как кажется, может только увеличиваться.
 Можно, конечно, предположить некоторое торможение в развитии знаний, но это было бы равносильно предположению о существовании предела всеобщего развития, к которому асимптотически приближается не только субъект разума, но и природа вообще. Ясно, что делать такие предположения мы не вправе.
 Таким образом, видно, что уже гипотеза о существовании больших пространств, разделяющих человека и другие цивилизации, имплицитно, то есть в скрытой форме содержит в себе постулат принципиальной невозможности контакта между ними.
 Правда, все это нисколько не исключает (в каком-то отдаленном будущем) возможность установления регулируемой взаимосвязи между цивилизациями, находящимися примерно на одном и том же уровне развития. Но, во-первых, даже при бесконечности существования материального мира вероятность существования (в одной области пространства, разумеется) цивилизаций одного с нами уровня развития, скорее всего, невелика. Во-вторых (и, пожалуй, это самое главное), все то, что может случиться с нами в бесконечно далеком будущем, если быть честными, сегодня не столь уж и интересно.
 Сама идея контакта цивилизаций хороша только в том случае, если за ней стоит перспектива интеграции, перспектива слияния их в одну семью. Современные же представления, согласно которым различные цивилизации (если, разумеется, они вообще существуют) разделены пространственным барьером, в неявной форме содержат в себе идею их дискриминации, нечто вроде апартеида панкосмического масштаба. Сегодняшние представления, если и не отвергают полностью логическую возможность полноценных контактов, то во всяком случае отодвигают ее реализацию в такое отдаленное будущее, которое в настоящее время почти синонимично понятию «никогда».
 Таким образом, если пытаться выйти за пределы традиционных представлений об ином разуме, то необходимо пересмотреть не только сущностное содержание тех барьеров, которые, возможно, разделяют человека и субъекта иных культур, но так же и проблему связи между ними.
 Впрочем, может показаться, что наша интерпретация иного разума в еще большей степени отрицает возможность какого бы то ни было взаимодействия цивилизаций.
 В самом деле. Препятствием на пути их контакта выступает, как мы видели, существующий разрыв в уровнях их развития. Мы же предполагаем этот разрыв еще большим, нежели традиционные, линейные, представления, согласно которым все цивилизации отличаются друг от друга лишь количественно: то есть глубиной добытых знаний и мощностью средств практической деятельности. Мы доводим этот разрыв до той пропасти, которая отделяет человеческий смертный разум от разума Божественного.
 Однако на деле никакого отрицания здесь нет и в помине. По существу все препятствия на пути полноценного контакта воздвигают именно количественные различия между цивилизациями, но никак не качественные. Ведь какими бы глубокими ни были качественные расхождения между разумом человека и разумом Бога, контакт между ними оказывается вполне возможным; больше того: ни Тот, ни другой немыслимы вне постоянной связи.
 Здесь может показаться, что мы впадаем в мистику. Но не будем торопиться: покидать почву материализма мы не собираемся.
 Вернемся к нашим рассуждениям.
 Если представить, что развитие цивилизаций протекает по линии простого количественного увеличения всех позитивных начал, составляющих устои земной культуры, то контакт оказывается возможным лишь между такими цивилизациями, которые находятся примерно на одном и том же уровне развития. При этом реализация контакта неизбежно отодвигается на те времена, когда линейно возрастающие радиусы, которые очерчивают условную сферу того, что доступно их практике, не начнут хотя бы отчасти перекрывать друг друга. Добавим к тому же, что длительность времени, необходимого для этого, прямо производна от дистанции, разделяющей потенциальных участников контакта. Между тем, качественный барьер между ними практически полностью уничтожает любые нагромождения пространства и времени. А это значит, что глубокое качественное различие устраняет и такие препятствия на пути установления взаимосвязи. Единственным препятствием здесь оказывается оно само.
 Действительно. Существование качественных отличий между цивилизациями предполагает, что практическая деятельность более высокой из них, может развиваться в сфере иных, если угодно, более фундаментальных, измерений, нежели измерения пространственно-временные. Но если это так, то отношение «прошлое-настоящее-будущее», которое является незыблемым для человека и его деятельности, не должно играть никакой роли в проблеме контакта.
 Мы знаем, что в процессе развития все новое и более сложное отнюдь не уничтожает предшествующие простые формы организации. Низкие формы движения (например, биологические) в каком-то «снятом», преобразованном виде сохраняются в более высоких (в социальных). Ведь даже деятельность нашего разума в конечном счете обеспечивается биохимической активностью наших клеток, каждая из которых по сути дела представляет собой отдельный организм. Но если все тяготеющее к простейшим формам бытия обязано сохраняться в более совершенном, все пространственно-временное поле, в котором развертывается деятельность человека, с его восхождением на качественно более высокий уровень развития, в свою очередь, должно, как какой-то подчиненный элемент, включиться в структуру новых измерений материальной действительности.
 В этом случае любой настоящий момент бытия цивилизации, практическая деятельность которой развивается в сфере именно таких, новых, неведомых нам сегодня измерений, должен  одновременно (!)  вмещать в себя как уже истекшее прошлое, так и все будущее цивилизаций, для которых пространственно-временные отношения представляют собой предельно высокие формы количественных обобщений. При этом понятно, что будущее охватывается настоящим моментом бытия более высокого субъекта лишь до того пункта, когда материальная практика его младшего собрата в свою очередь не вырывается за пределы пространства и времени. За этими пределами история того и другого должна сливаться.
 Точно так же и понятие «здесь» для разума, вырвавшегося за пределы пространства и времени, должно вмещать в себя, по меньшей мере, все обозримое человеком пространство (если не все пространство вообще).
 Абсурд?
 Здесь можно было бы ответить, что абсурдность этого вывода обусловлена только тем, что наше сознание (отражающее тысячелетиями формировавшиеся структуры нашей собственной практики) естественно не может принять как само собой разумеющееся то, что прямо противоречит всему опыту человека. Но если теория вопроса показывает принципиальную возможность существования качественно иных форм практической деятельности, то сохранение кажущейся абсурдности приведенного вывода – это не более чем сохранение инерции мышления.
 И действительно. Не можем же мы утверждать, что пространство и время – это и в самом деле предельно всеобщие формы существования материального мира. Все, что мы можем сказать сегодня, не впадая в обскурантизм, – это то, что средства нашей познавательной деятельности пока не позволяют нам рассмотреть существование каких-то иных размерностей бытия. Другими словами, есть вполне достаточное основание предполагать, что в единой философской градации: «единичное-особенное-всеобщее» пространство и время занимают отнюдь не высшую позицию.
 Но это вовсе не означает, что справедливость утверждения абсолютной всеобщности или предположения относительной особенности этих начал на сегодняшний день равновероятна. Ведь если мы безоговорочно принимаем постулат качественной бесконечности материального мира, мы просто обязаны согласиться с тем, что первое утверждение вступает в прямой конфликт с этим постулатом и склониться к его антитезису. Проще говоря, качественная бесконечность материального мира обязывает нас не просто к предположению, но даже к прямому утверждению возможности существования более фундаментальных его измерений.
 Что же касается конкретных очертаний тех начал, которые в качественной перспективе скрываются за пространством и временем, то о них сегодня можно только гадать.
 Однако самое невероятное заключается вовсе не в какой-то противоестественности получаемых нами выводов, но в том, что эти выводы кажутся нашему сознанию невероятными. Самое невероятное заключается в том, что сознание человека отказывается принять их.
 Поясним.
 Законы функционирования человеческого сознания качественно отличны от законов движения «естественной природы». Это и понятно: сознание человека представляет собой форму движения довольно высоко организованной материи. Поэтому закономерно, что оно должно отличаться от форм движения низкоорганизованных структур. И в частности отличия состоят в том, что реальные события неодухотворенной действительности, которые отстоят друг от друга в пространстве и времени, в сознании человека присутствуют одновременно. Кант называл это трансцендентальным единством апперцепции.
 Одновременность и «однопространственность» явлений, отстоящих друг от друга, становятся возможными только благодаря тому, что здесь, в сознании человека, все пространственно-временные связи между ними заменяются отношениями, имеющими принципиально иную метрику, – отношениями логическими.
 Нас нисколько не удивляет то обстоятельство, что ничтожное движение нашей мысли способно без остатка вместить в себя не только насчитывающую тысячелетия человеческую историю, но и миллиарды лет истории естественно-природной. При этом настоящий момент сознания способен вместить в себя не только прошлое: все обозримое человеком будущее, в свою очередь, уже  сейчас содержится в нем.
 Но если нас нисколько не удивляет сведение в точку настоящего момента явлений, отстоящих друг от друга на миллиарды лет и миллиарды километров, которое без всяких усилий совершает функционирующее по каким-то своим, далеко не познанным до конца, законам человеческое сознание, то почему нас должна удивлять способность какого-то иного разума сводить в точку настоящего момента своего бытия всю историю человека?
 Ясно, что любой контакт между цивилизациями, как и любое направленное действие, должен осуществляться в пределах какого-то конкретного времени, какого-то конкретного «настоящего». Поскольку же инициатором контакта сегодня может быть только более высокая цивилизация, этим настоящим может быть только конкретность того потока, качественно низшее состояние которого осознается нами как физическое время. Но если точка настоящего цивилизации, в своем последовательном восхождении сумевшей преодолеть какой-то этапный рубеж, «распростерта» по всему временному полю существования земного разума (от «нуль-пункта» предчеловеческой истории до прорыва творческой деятельности человека в область надвременных и надпространственных измерений), то и сам контакт принципиально не может быть датирован каким-то конкретным временным пунктом или интервалом. С точки зрения субъекта, материальная практика которого замкнута в качественных границах всеобщего пространственно-временного континуума, такой контакт должен быть распростерт по всей протяженности не только его собственной истории, но и всего этого континуума в целом. Другими словами, этот контакт должен выступать как некоторая константа окружающей его материальной действительности, как некоторая отвечная данность.
 Таким образом, субъектом контакта между нашей и какой-то более высокой цивилизацией с земной стороны должно выступать не какое-то определенное  поколение людей, но весь сквозящий во времени человеческий род. Другими словами, все поколения (как уже завершившие круг своего бытия, так и грядущие) людей.
 При этом с точки зрения субъекта более высокого разума  одновременно . С точки же зрения человека такой контакт должен быть вечным, то есть не имеющим ни начала, ни конца. В сущности, точно так же, как в процессе каких-то философствований в контакт с нашим собственным сознанием одновременно вступают все предшествовавшие нам и все провидимые нами в грядущем поколения.
 Однако здесь встает и другая проблема. Ведь если бы в этот контакт с качественно иным разумом одновременно вступали бы все поколения людей, то такое непрерывно реализуемое взаимодействие просто обязано было бы оставить какой-то след в нашей истории. Этот – даже односторонний – контакт на протяжении истекших веков не мог быть не замечен нами.
 Между тем, никаких следов влияния иного разума на наше собственное сознание мы, похоже, не фиксируем.
 Правда, здесь можно было бы и возразить: непрерывное (на протяжении всей человеческой истории) воздействие на наше сознание, скорее всего, так и осталось бы не замеченным нами. Ведь непрерывность воздействия полностью уничтожала бы все критерии отличия марионеточного сознания космического «зомби» от суверенного творчества действительного субъекта своей истории.
 Однако мы говорим о том, что контакт между цивилизациями должен иметь своим содержанием направленный обмен информацией. И, как это ни парадоксально, главным здесь является не столько восприятие земным сознанием того, что способен транслировать ему Кто-то другой, сколько собственное влияние человека на этот превосходящий его разум. Ведь если быть строгим, то весь затеянный нами разговор имеет интерес только в том единственном случае, если  уже сегодня человек имеет возможность переустраивать всю Вселенную в соответствии со своими (в первую очередь нравственными!) идеалами. 
 Во все времена человек обращался к небу исключительно для того, чтобы переустроить свою жизнь здесь, на земле. Любое – пусть даже самое светлое – переустройство социальной действительности земными же силами, кроме принципиальной незавершенности, всегда таило в себе опасность своей обратимости. Поэтому поиск каких-то внеземных начал по существу был одновременно и обращением к силе, способной в обозримые сроки сделать реальностью вековой сон человечества о нравственном идеале, и поиском абсолютных гарантий его устойчивости. Исключительно внеземное могло обещать человеку незыблемость того обетованного царства, которое во все времена было не только его единственной надеждой, но в сущности и его единственной целью. Не удивительно, что и сегодняшние поиски внеземного разума – это отголосок все того же золотого сна человека о царстве небесном на земле. Поэтому если такая возможность решительно исключена, проблема контактов становится абсолютно бессмысленной.
 Но как бы то ни было, ни чужого воздействия извне, ни собственного влияния на переустройство Вселенной мы не ощущаем…
 Не ощущаем?
 Здесь можно было бы сослаться на почти мистическую тайну творчества, сказав, что вспышки внезапного озарения, результатом которых являются величайшие создания человеческого гения, – это и есть акт восприятия откуда-то извне транслируемой информации. (А и в самом деле, чем такое объяснение хуже других?) Но не будем настаивать на такой конструкции: ведь она низвергает человека с пьедестала разумного существа и по сути дела превращает его в какого-то космического робота.
 И все же: так ли уж и не ощущаем?
 А как быть с постоянным контактом человека с Богом?
 Не будем спешить отмахнуться от этого, прямо противоречащего всему материалистическому, аргумента: ведь уже полученные нами выводы позволяют утверждать, что и древняя как мир идея Бога и более современная идея внеземного разума имеют в себе очень много общего. Полученные выводы позволяют нам перекинуть вполне надежный логический мостик от одного к другому и далее – к человеку.
 Но прежде – небольшая ремарка.
 Мы говорили о том, что за идеей контакта стоит идея интеграции культур в какое-то единое (согласное не только с законами разума, но и с императивами совести) всевселенское начало, в единый Мировой разум. И если в исходной идее видеть именно эту перспективу, то проблема направленного обмена информацией предстанет перед нами в несколько неожиданном свете. Ведь если во главу угла ставить интеграцию, то информационный обмен обнаружит себя лишь частной ее формой. Одной из, возможно бесчисленного, множества других. Ну, а поскольку это не более чем частная форма, то в контексте всеобщего от нее можно и абстрагироваться, чтобы сосредоточить внимание на основном – на содержании.




 5. Структура времени


 Полное слияние субъекта разума с природой и объятие всей природы его материальной деятельностью по сути дела представляют собой одно и то же. Вернее сказать, две стороны одной и той же «медали». Однако тонкое логическое отличие здесь все же имеется. Ведь если говорить только о чисто линейной экспансии практической деятельности субъекта, то за ее (как количественными, так и качественными) пределами всегда будет оставаться что-то так и недоступное ей. Полное поглощение природы окажется возможным только в бесконечной временной перспективе; в каждый же данный момент сфера подконтрольного носителю разума всегда будет ограниченной. Растворение же субъекта в природе немедленно делает его собственным телом именно весь материальный мир без какого бы то ни было исключения. И здесь оказывается совершенно излишним распространение его практики на всю объективную реальность.
 На первый взгляд здесь может показаться, что, завершив полный круг, в своих рассуждениях мы приходим в ту логическую точку, где под сомнением оказывается само существование восходящего по вкратце очерченным законам разума. Другими словами, слившийся с природой разум оказывается именно той сущностью, которую в первую очередь следовало бы отсечь «бритвой Оккама». В самом деле: растворение разума в природе можно было бы интерпретировать и как полное завершение его бытия, как его естественную  смерть. Ведь за этим логическим пунктом материальная действительность снова становится тем, чем она была до зарождения одушевленного субъекта. Да и самому разуму в этом логическом пункте общих построений еще только предстоит зародиться, развиться и вновь отойти то ли в небытие, то ли в какую-то надвещественную сферу. Таким образом, как кажется, естественная история материального мира обретает своеобразную замкнутость и превращается в бесконечную цепь по существу одних и тех же, стереотипно повторяющих друг друга, циклов развития.
 Однако внутренняя логика развитых выше построений оказывается несколько сложней этого, в общем, нехитрого вывода, но что самое главное – намного интересней его.
 Внимательный взгляд легко обнаружит, что разум, в своем поступательном развитии поднявшийся до того, чтобы подчинить себе всю природу (то ли объяв всю ее своей практикой, то ли без остатка растворяясь в ней, то ли реализовав до конца и ту и другую возможность), необходимо предстанет перед человеком как некоторое абсолютное начало, как Бог.
 С полным растворением разума в природе творческая деятельность его носителя и дальнейшее развитие самой природы, в свою очередь, сливаются воедино, одно становится не только неотделимым, но и принципиально неотличимым от другого. На этом уровне движения всякое различие между объективным и субъективным, между естественно-природным и искусственно созданным полностью исчезает. Ведь с этого момента любое изменение в мире материальной действительности может происходить только под эгидой субъекта, который теперь становится субъектом Мирового разума. Именно здесь находит свое выражение абсолютное тождество образа и предмета, творческой деятельности «чистого» сознания и сотворения материального мира. Слово растворившегося в природе субъекта становится всемирным Логосом, обретает силу прямого действия…
 Таким образом, видно, что многое из традиционных определений, формирующих содержание категории Бога, в свете полученных выводов обретает вполне рационалистическое и более того – нисколько не противоречащее принципам диалектического материализма объяснение.
 Но – далее.
 Растворение материальной действительности в разуме справедливо не только для того протяженного в пространстве мира, который оказывается существующим на момент этого растворения. Мы уже могли видеть, что полная ассимиляция всей объективной реальности практической деятельностью субъекта (отныне становящимся Мировым) разума означает собой также и выход из области пространственно-временных отношений в сферу каких-то более фундаментальных измерений бытия. Поэтому обнимая собой весь мир (или, что то же самое, полностью растворяясь в нем) разум охватывает собой не только всю без какого бы то ни было пространственную его протяженность, но и всю временную историю его бытия.
 Таким образом, разум, на определенном этапе своего развития подчинивший себе всю материальную действительность, мгновенно простирается не только в будущее, но и в прошлое. Разум, становящийся Мировым, автоматически растекается по  всей временной шкале всей объективной реальности. А следовательно, он оказывается не только в «нуль-пункте» своей собственной истории, но и в точке зарождения самой природы (если, разумеется, таковая существует). Иначе говоря, понятый таким образом разум оказывается какой-то константной величиной всего нашего мира,  одновременно присутствующей на всех этапах его рождения, становления и развития. А это значит, что весь круг бытия всего нашего мира оказывается полностью подчиненным этому Мировому разуму, то есть и зарождение, и становление, и развитие всего материального мира проходит отнюдь не «само по себе», но именно под его эгидой. Повторяем: подчинение начинается вовсе не с того момента, когда разум проникает в область более фундаментальных, нежели пространственно-временные, измерений, но с самого  «начала мира!». 
 Тем самым и начало и конец Верховного разума, равно как и самого материального мира, замыкаются друг на друга. Мировой разум оказывается в самом истоке бытия, и потому для обрисовавшегося было цикла исключается всякая возможность повторения. Цикл становится единственным, но вечным.
 Заметим и другое: все построения предыдущих параграфов легко могут быть распространены и на самого человека. Следовательно, не какой-то чужой, но наш собственный, человеческий разум со временем оказывается одновременно во всех точках временной истории материального мира, в недрах которого он зарождается. А значит, и сотворение этого мира, равно как и сотворение самого человека, оказывается, в конечном счете, делом рук человека. При этом под сотворением мира здесь понимается отнюдь не первосоздание его из какого-то абсолютного небытия, но лишь осуществление своего верховенства над всеми стадиями его поступательного развития. Причем начинается это верховенство не где-то в неопределенно далеком будущем, но в неопределенно далеком  прошлом . Словом, если все это применимо к человеку, в конечном счете, именно человек оказывается творцом всего сущего (не исключая и самого себя) в прошлом, настоящем и в будущем.
 Все это, правда, начисто отбрасывает представление о сугубой линейности любого развития. Представление, уподобляющее его прямолинейному лучу, истекшая часть которого едва ли не однозначно определяет все его будущее, в то время как ни одна его точка в принципе не способна влиять на свое прошлое. Но в конце-концов никакая линейная схема никогда не могла удовлетворить эстетические запросы человеческого сознания. Гармония требует завершенности единого целого, и она в принципе недостижима там, где властвуют отношения лишь строго односторонней зависимости между его составными частями.
 Но если земной разум на самой вершине его развития оказывается Творцом всего сущего, то результатом именно его деятельности оказывается и разум самого человека, понятый в сугубо земном же, смертном значении…
 А что тут особенного?
 Правда, при этом возникает определенное сомнение в нашей собственной суверенности. (Уж очень не хочется быть простой игрушкой в руках Рока даже в том случае, когда сам Рок оказывается нашим собственным потомком, нашим собственным порождением.) Ведь абсолютная свобода воли человека, понятого как суверенный субъект разума, означает собой полную несвободу человека, понятого как объект того самого «…», о котором мы говорили выше. Иначе говоря, возникает сильное подозрение в том, что с самого начала все мы являемся простыми марионетками в чьих-то руках, и так ли уж важно, что этими руками на деле являются возвратно протянутые к нам через вечность наши же собственные руки?
 Не будем интриговать: именно контакт разумов оставляет сувереном как смертного земного человека, так и его собственное порождение, со временем обнаруживающее себя как его Создатель.
 С самого начала своего становления материальный мир оказывается обреченным – под эгидой Верховного разума человека – пройти весь свой временной путь, всю временную историю своего бытия. А следовательно, и смертный разум смертного человека, раз зародившись, обречен до конца проходить свой собственный путь. Если угодно, до самой своей смерти, ибо, как уже замечалось, за тем качественным рубежом, преодоление которого выводит человека в область надвременных и надпространственных измерений действительности, разум перестает существовать именно как разум и переходит в какое-то (какое?) иное состояние.
 Но для того, чтобы последовательно проделать весь этот путь, человек должен творить, человек должен постоянно взламывать сложившиеся формы своего бытия. Вне творчества никакое его продвижение даже к предуготованному результату оказывается решительно невозможным. Без творчества человеку обеспечен лишь вечный застой.
 Между тем, творческая деятельность не есть абсолютно свободный полет ничем не ограниченного духа, управляемого лишь ничем не стесненной волей к созиданию. Не требует доказательств та истина, что творческая деятельность человека может развиваться только в строгом соответствии с объективной логикой материальной действительности, только в полном повиновении ей. Тот факт, что объективная логика природы оказывается на поверку логикой движения какого-то высшего разума, для самого человека не меняет решительно ничего. Ведь если он считает себя совершенно свободным сейчас, полностью подчиняясь логике природы, то непонятно, почему он должен превращаться в раба завтра, если вдруг завтра сама природа обнаружит себя формой существования какого-то Метасубъекта?
 Но общеизвестно также и то, что подлинно свободным человек оказывается лишь в своем творчестве. В творчестве, понятом в самом широком смысле, то есть в смысле, не ограниченном сравнительно узким контекстом искусства и науки. Поэтому человек до конца освобождается только тогда, когда он выходит за пределы устоявшихся форм своего собственного бытия, когда он взламывает их и воздвигает на их месте какие-то новые. Поскольку же творчество должно быть полностью подчинено объективной логике движения материальной действительности, то полное его освобождение не только не исключает, но и прямо предполагает полное подчинение ей. А значит, полностью свободным и суверенным человек остается и в своем абсолютном повиновении императивам Мирового разума.
 Но мы говорим совсем не о свободе или суверенности. Мы говорим о контакте. Между тем, именно разность тех континуумов, в которых развертывается бытие каждого из его субъектов, придает этой давней проблеме какое-то новое содержание.
 Любой контакт, повторимся, представляет интерес только в том случае, если он развертывается как процесс взаимовлияния цивилизаций друг на друга, взаимовлияния, конечным результатом которого является преображение всей окружающей человека действительности, реализация каких-то вечных идеалов человека. При этом было бы заманчиво предположить, что воздействие, субъектом которого предстает Верховный разум, имеет своей целью регулировать и направлять деятельность человека к исполнению его никогда не умиравшей мечты о совершенстве. В свою очередь, не менее заманчиво было бы ожидать, что и наша скромная деятельность хоть в какой-то степени сказывается на Его творчестве (а значит, и на исполнении собственных наших чаяний, в конечном счете). Но беда в том, что вся практика человека дана Метасубъекту одновременно, вся история нашего восхождения к вершинам цивилизации должна концентрироваться в лишенную измерений точку того потока, в котором развертывается бытие Мирового разума. Словом, вся наша история развертывается в нулевом интервале этого надвременного потока. И так как уже «по определению» она в принципе не может выйти за пределы этого нулевого интервала, то, получается, она не в состоянии оказать решительно никакого воздействия на творческую деятельность Начала, созидающего весь окружающий нас мир.
 Впрочем, препятствие заключено не только в нашей слабости.
 В потоке чисто физического времени, которое является единственной реальностью человека, собственное начало Верховного разума, как и исходная точка того материального мира, что по достижении пика своего развития порождает Его и в то же время с самого начала порождается Им самим, оказывается вечным. Точно так же оказывается вечным и Его завершение, равно как и все промежуточные состояния Его биографии. Любая точка Его бытия оказывается распростертой по всей временной шкале чисто материальной истории человека и его непосредственного окружения.
 Между тем, материальный мир не только един, – он существует в единственном числе. А значит, и полная история этого мира, в свою очередь, единственна. Но если любой момент целостной истории Мета-субъекта оказывается распростертым по всей временной шкале, то получается, что разум, вырвавшийся за пределы временного потока в область каких-то иных измерений, в старых границах пространственно-временного континуума оказывается обреченным на абсолютную  неподвижность  (любое движение оказывается возможным только за ними).
 Иначе говоря, не только человеку не дано проникнуть в миры тех размерностей, которые ограничивают поток бытия Мирового разума, – Он сам, как кажется, оказывается недееспособным в мире нашей, земной, реальности. Его обреченное на неподвижность существование с точки зрения привычных человеческому сознанию представлений ассоциируется разве только с абсолютным небытием. (Так человеческое сознание оказывается решительно недееспособным в мире каких-то внутриклеточных процессов; в пределах этой «физиологической» сферы оно оказывается попросту не существующим.)
 Но спрашивается: почему время должно иметь всего одно измерение? Изначально незыблемая, евклидовая трехмерность пространства материального мира давно уже поколеблена развитием научным представлений. Математика, физика, да и философия легко оперируют не только четырех-, но и вообще n-мерным пространством. А что же со временем?
 Преодоление качественного барьера в развитии вовсе не обязано означать собой того, что субъект Верховного разума, прорываясь в мир иных измерений, должен навсегда прощаться с метрикой временного континуума. Напротив, – эти надвременные константы бытия обязаны сохранять в себе все физические атрибуты предшествовавшего состояния. Но, как и всякая более совершенная форма, они обязаны сохранять их в  снятом , или, говоря простым языком, в определенной степени деформированном, видоизмененном виде. Постоянное же сохранение в постоянно снятом виде означает собой непрерывное изменение всего временного континуума при его движении в надвременном потоке.
 Это, может быть, излишне сложное вербальное построение легко иллюстрируется наглядным графиком. На этом графике одна ось отображает собой пространство, другая – время. Поэтому любое событие любой целостной их цепи, иными словами, истории объекта (в качестве какового может выступать и вся вселенная) получает на нем точную локализацию: проекция на одну ось дает локализацию его во времени, на другую – в пространстве.
 Вообразим себе, что горизонтальная ось графика представляет собой уходящую в бесконечность стрелу физического времени, протекающего в окружающем нас мире. Отсюда каждая точка (a, b c, d, e, f …), из полной совокупности которых и складывается горизонтальная ось, представляет собой графический аналог какого-то дискретного события, своеобразный атом единой цепи причинно-следственных связей. Поэтому все те события, которые укладываются на горизонталь, на нашем графике  разновременны . Одновременным может быть только то, что проецируется в одну и ту же точку этой оси. При этом под цепью причинно-следственных связей здесь понимается не ограниченная последовательность качественных метаморфоз какого-то одного исходного начала, параллельно которым протекает история превращений какого-то другого, третьего и так далее. Здесь подразумевается полная совокупность качественных пробразований, формирующих структуру всей материальной истории всей объективной реальности в целом.
 А теперь попытаемся представить себе стрелу надвременного потока. Правда, плоскость бумажного листа уже не оставляет возможности для какой-то дополнительной координаты. Но мы можем вообразить себе некую третью ось, выходящую за пределы этой плоскости, скажем, вверх. Для наглядности вообразим себе не один лист, но целую стопу бумаги, каждый лист которой отображает один и тот же график. Дополнительная же – вертикальная – ось, которая на каждом отдельном листе может быть изображена только в виде лишенной каких бы то ни было измерений точки, пронзает собой всю стопу сразу.
 Здесь, на это незримой вертикальной оси, призванной символизировать собой структуру надвременного потока,  вся цепь последовательных качественных превращений некоторого исходного состояния нашей Вселенной (A-B-C-D-E-F…) реализуется в  один и тот же момент метавременной координаты . Именно это и отражено тем обстоятельством, что сразу вся история Вселенной целиком и полностью умещается на один лист, который условно не имеет толщины. При этом каждый следующий лист, входящий в нашу стопу, точно так же отобразит сразу всю историю Вселенной, но взятую уже в какой-то иной момент другого измерения времени.
 Эта упрощенная схема позволяет рассматривать надвременной поток как вторую координату времени. Или, если говорить более строго, как время второго порядка, своего рода Время самого времени. Иначе говоря, как до поры скрытый от нашего глаза поток изменений всего того, что его наполняет (или, скорее, формирует).
 Что это может означать для человека? Ни много, ни мало, как постоянное изменение его собственной биографии. Каждый данный момент этого времени второго порядка вмещает в себя полную историю не только самого человека, но и всей окружающей его природы. Но вместе с тем каждый новый момент обязан вмещать в свою лишенную измерений точку отнюдь не ту же самую, но уже какую-то новую, столь же полную историю всего материального мира. Каждая из этих всеобщих историй всей природы, целиком вмещающихся в дискретный квант надвременного потока, будет – пусть и незначительно – отличаться от всех других, степень же отличий должна быть прямо производна от той дистанции, которая отмеряется на второй координате времени.
 Все это на первый взгляд кажется чрезмерно сложным, однако никаких «запредельных» абстракций на самом деле здесь нет. В сущности все то, о чем мы говорим здесь, доступно практически любому, ибо любой из нас не то что ежедневно, но чуть ли не ежеминутно  на практике проделывает все то, что составляет предмет теоретического рассмотрения в данном пункте анализа.
 Выше (SYMBOL 167 \f "Times New Roman" \s 12§ 4) мы говорили о том, что в сознании человека, все пространственно-временные связи заменяются отношениями логическими. Это обстоятельство дает ему возможность в каждый данный момент без остатка вмещать в себя не только насчитывающую тысячелетия человеческую историю, но и миллиарды лет истории естественно-природной. Настоящий момент сознания способен растворить в себе как все прошлое, так и все обозримое человеком будущее. Именно благодаря этой трансмутации пространственно-временного континуума в континуум логический человеческое сознание получает возможность произвольно перекраивать в самом себе всю историю как самого человечества, так и всей материальной действительности. К слову сказать, именно так и создаются обобщающие исторические концепции, равно как и все концепции развития природы. Ламарк и Дарвин, Гегель и Маркс обязаны своими открытиями именно этой эквивалентности всего пространственно-временного (причинно-следственного) и логического. Что же касается Маркса, так он даже возводил соответствие исторического (временного) и логического едва ли не в ранг одного из основополагающих гносеологических принципов. Воображение художника или фантаста, создающих в своем сознании какие-то новые миры, имеет в своей основе все эту же особенность.
 А теперь на минуту представим себе, что  все порождения нашего сознания получают самостоятельное  (quasi-субстанциональное) существование, –  и тогда любое движение нашей мысли станет чем-то вроде Логоса для всего создаваемого нами мира, чем-то вроде Божественного слова, создающего и перестраиваюшего всю эту вселенную.
 (Попутно заметим, что химеры, порождаемые нашим вымыслом, могут и не подозревать о существовании того, кто их создал: так ни лилипуты, ни Гулливер – инобытие самого автора в их диковинном мире – не имеют ни малейшего представления о породившем их Свифте…)
 Возвращаясь к основной теме, заметим: Мировой разум должен представлять для нас в точности то же, что представляет собой человеческое сознание по отношению к порождаемым им сущностям. Его деятельность должна обнимать собой всю историю природы, и, как каждое новое озарение художника способно в единый миг изменить контуры всего порождаемого им сюжета; при этом каждое движение Метаразума должно вести к преобразованию не только нашего настоящего,  но и всего нашего прошлого .
 Но вместе с тем важно понять, что, как воля человека не в состоянии изменить течение внутриклеточных процессов, движение Мирового разума не в состоянии вершить произвол «внутри» земной истории, которая целиком и полностью умещается на плоскости одного (каждого) бумажного листа. Ведь вся она сводится в точку Его бытия, а следовательно, едва ли будет проницаема для Него. В пределах же этой точки полноправным субъектом остается единственно человек; только его руками, только его гением может создаваться что-либо. Поэтому любое движение Мирового разума может проявиться только в каком-то абсолютно трансцендентном измерении, которое, образно говоря, лежит  между смежными бумажными листами, целостная стопа которых и образует собой дополнительную временную вертикаль.
 Несколько упрощенно это можно представить в виде какого-то бесконечного ряда вполне законченных историй человеческого рода и даже всего материального мира в целом, каждая из которых должна чем-то отличаться от всех других:
 A—B—C—D—E—F…;
 A1—B1—C1—D1—E1—F1…;
 A2—B2—C2—D2—E2—F2…;
 A3—B3—C3—D3—E3—F3…;
 и так далее.
 При этом каждая из них будет представлять собой что-то совершенно трансцендентное по отношению ко всем другим, совершенно непроницаемое для других начало. Именно поэтому каждая из них неизбежно должна представать перед ее субъектом не только как  одна не знающая сослагательного наклонения история, но и как  единственно возможная. Полный же ряд всех этих отличных друг от друга «единственно возможных» сюжетов и должен составить собой собственную биографию Мирового разума.
 Мы говорим несколько упрощенно, ибо здесь речь должна идти не только об изменении структуры того физического (причинно-следственного) потока, который формирует собой стрелу времени, но и об изменении метрики всего пространства. Поэтому-то в каждой дискретной, замкнутой в себе истории материального мира субъект разума каждый раз может оказаться в каком-то ином пространственно-временном пункте в каком-то новом обличии.
 Нам трудно представить, как может меняться наша же собственная история с каждым нашим переходом в смежный пространственно-временной континуум. Фантазия может рисовать самое невообразимое. Но – вот одна из вполне возможных гипотез.
 В каждой новой истории причины и следствия, формирующие ее структуру, не могут изменяться произвольным образом. Трансформация всей действительности, скорее всего, должна быть подобна каким-то непрерывным топологическим преобразованиям, при которых обязана сохраняться в неприкосновенности причинно-следственная связь между смежными точками событий, из которых и складывается течение времени.
 Одним из самых простых примеров таких топологических преобразований является доступное каждому ребенку искусство оригами, искусство складывания каких-то фигурок из обыкновенного бумажного листа: строгая связь между всеми смежными его точками остается неприкосновенной, но конфигурация плоскости меняется до неузнаваемости.
 Вот точно так же направляемое откуда-то из вне нашего мира преобразование всей материальной истории может никак не затрагивать причинно-следственную связь между отдельными событиями нашей жизни. Но ведь скрытое содержание любого из них определяется совсем не физической его сутью, но в первую очередь энергией того нравственного импульса, который порождал его. И, как непрерывность топологических изменений оригинала может завершиться какой-то совершенной неузнаваемостью результата, так даже при сохранении в абсолютной неприкосновенности физической сути истекших событий общая логика нравственной истории в этом надвременном потоке может меняться в самых невероятных пределах.
 Но как бы то ни было, субъект каждой «единственно возможной», замкнутой в себе истории по ее завершении обязан восходить на уровень Верховного, Мирового разума. И так как собственная биография каждого, кто проходит этот путь, всегда будет отлична от истории восхождения любого смежного с ним в надвременной координате бытия субъекта, то их восхождение на уровень Абсолюта всякий раз будет обогащать Его опыт каким-то новым содержанием. И как знать, может быть, именно там – в надвременном потоке бытия, наконец, исполняется тот нравственный его идеал, который, как видно, едва ли достижим здесь, в земной жизни человека. Как знать, может быть, именно этот, реализующийся лишь в метавременной действительности идеал и служит тем организующим началом, которое в конечном счете направляет и нашу собственную историю.
 Теперь все встает на свои места. Созидательная деятельность носителя Мирового разума не сводится к одному только сотворению мира (а вместе с ним и человека). Она проявляется также и в постоянном изменении своей собственной биографии, в создании надвременной последовательности полностью автономных и вместе с тем связанных между собой историй последовательно растворяющихся в Нем субъектов. Но так как каждая из них занимает собой нулевой интервал Его бытия, «внутрь» каждой из них Он не проникает. Создавая материальный мир, Верховный разум способен придать ему лишь начальный импульс развития. Иначе говоря, в пределах любой конечной истории эстафета Верховного созидания по мере поступательного расширения практики передается властвующему в ней субъекту. Поэтому каждый дискретный субъект каждой дискретной истории становится до конца свободным, суверенным ее творцом, так и не уверенным до конца в существовании более высокого начала, нежели он сам. Но в то же время все субъекты всех этих замкнутых в себе историй своим свободным творчеством, в конечном счете, определяют и творчество верховного их Координатора.




 6. Смерть и бессмертие


 Таким вкратце предстает контакт всего человеческого рода с Верховным разумом. Но ведь род человеческий, в известной мере, складывается из отдельных личностей. Поэтому было бы уместно рассмотреть контакт цивилизаций так же и на уровне отдельных людей, рассмотреть проблему интеграции разумов на уровне отдельно взятых индивидов.
 Таким возможным путем интеграции, как это ни парадоксально, может оказаться биологическая смерть человека.
 Правда, это решение совершенно невероятно в свете наших обычных представлений, вернее сказать, с позиций сегодня господствующих в нашем обществе взглядов. Какой же это контакт человека с носителем иного разума, если человек в состоянии вступить в него только после своей смерти? Другими словами, если в этот контакт человек, строго говоря, вообще не вступает.
 Однако логика всех предшествовавших этому выводу построений самым непосредственным образом ведет именно к такому заключению.
 Ну и что ж с того, что человек не способен вступить в контакт с иным разумом при своей жизни? Ведь мы уже говорили, что субъектом контакта с человеческой стороны должен быть не отдельно взятый индивид, и даже не конкретное поколение людей, но все человечество в целом. Начиная от кроманьонца и кончая далекими нашими потомками.
 Но если в первую очередь субъектом контакта и в самом деле должна выступать вся земная цивилизация как некоторое единое целое, то, как уже говорилось здесь, все поколения людей должны вступать в него одновременно.Между тем, для одновременного контакта необходимо, по меньшей мере, одновременное существование.
 Для Мирового разума вопрос об одновременности существования всей его структуры решается сравнительно просто: во-первых, тем, что Он существует вне привычных нам временных измерений, во-вторых, напомним, Он вообще не расчленяется на отдельные монады дискретных личностей. Для человека все обстоит иначе. Каждый из нас изолирован друг от друга, и замкнутый в телесной оболочке микрокосм, составляющий содержание души каждого отдельно взятого индивида, едва ли не абсолютно непроницаем для других. В мире, цементированном материальными причинно-следственными связями, единственным объединяющим нас началом может быть только то, что способно преобразовать движение нашей души в поток причинных же зависимостей, иными словами, не очень то надежные знаковые системы. И потом, не забудем, что разделяющий всех нас пространственно-временной барьер – это стихия, составляющая собой тайну всего Космоса. Так что на уровне отдельно взятых индивидов ни синхронность, ни, если так можно выразиться. «синпространственность» действий абсолютно невозможны.
 Но если все же необходимость одновременного вступления в контакт с Мировым разумом тех, чье биологическое существование разделяется тысячелетиями, достаточно логично вытекает из посылок, нисколько не противоречащих строго научным представлениям, то прямо напрашивается возможность выявления каких-то иных форм человеческого бытия. Иначе говоря, биологическая смерть индивида на деле может представлять собой отнюдь не глухой тупик на пути возможного контакта, но напротив – настежь открытую дверь.
 Так что же, загробный мир, загробное существование?
 А, собственно, что тут особенного?
 Но прежде оговорим одно обстоятельство.
 Мы адресуемся здесь не к тем, кому вовсе не требуется доказывать бессмертие человеческой души. Мы хотим быть понятными и атеистам, но при этом обращаемся лишь к тем, кто воспитывался на постулатах диалектического материализма (отличая его от так называемого «диамата»). Ведь подлинно диалектический материализм бесконечно далек от «диамата»: если за первым стоят вековые традиции мысли, высочайшая философская культура, то второй – это философия «лома», против которого «нет приема». Адепта «диамата» невозможно убедить решительно ничем, последователь же диалектического материализма открыт и для всего парадоксального.
 Самое же парадоксальное, как представляется нам, состоит в том, что современная наука не располагает даже специальными понятиями, способными адекватно отобразить содержание такого страшного своей непостижностью феномена, как смерть. Впрочем, это равно справедливо не только для материализма, но и для противостоящих ему философских и идейных течений. Поясним. Человек представляет собой нерасторжимое единство биологического и социального (в старое время говорили «душа» и «плоть»). При этом для материалистической мысли определяющим началом в человеке является отнюдь не его биология, но все то, что атрибутивно именно социальной, то есть в единой систематике материалистической философии иерархически высшей форме движения. В то же время и для идеалистических школ определяющим является тонкая метафизика того, что составляет тайну его «души». Между тем расхожая категория смерти, как правило, понимается и там и здесь  исключительно в биологическом смысле . Иначе говоря, это понятие способно отразить лишь те трансформации, которые претерпевает биологическая составляющая нашей природы, ткани нашего организма. Все то, что возвышает нас над животным миром, остается за пределами его полной семантической структуры. Но тогда не на много более примитивным было бы описание смерти человека и в терминах, скажем, физической механики, или (еще чище!) какого-нибудь сопромата.
 Методологически принципиальным является описание любого явления с помощью адекватных уровню его организации понятий. Нельзя объяснить (а значит, и объяснять) работу банковской системы с помощью пусть даже самого детального анализа динамики векторов сил и ускорений каких-то перемещающихся бумажных масс, рождение художественного образа в терминах пусть даже самых тонких электрохимических реакций, протекающих в коре головного мозга. Поэтому и здесь применение сугубо биологических понятий может рассматриваться только как очень грубое приближение к вечной тайне жизни, но никак не претендовать на ее раскрытие. До конца строгим выводом здесь может быть только категорическое заключение о том, что мы так и не знаем действительного существа смерти.
 Иначе говоря, у нас нет достаточных оснований утверждать абсолютное прекращение одухотворенного бытия с биологической смертью живого организма. Словом, скорее всего, то, что мы называем смертью, представляет собой феномен, для познания которого у нас просто еще нет адекватного инструментария.
 Но задумаемся над другим. Посмертная жизнь в любой ее ипостаси может представлять (выходящий за пределы академического) интерес только в том случае, если в ней сохраняется хоть какая-то преемственность с нашим сегодняшним посюсторонним бытием. При этом сама преемственность понимается, в первую очередь, как преемственность индивидуального сознания, памяти индивида. Если же в этой таинственной запредельности навсегда обрываются все без исключения связи с нашей земной жизнью, то такое посмертное существование будет эквивалентно абсолютной смерти человека.
 Между тем, преемственность с посюсторонностью может заботить нас только  до смерти, но никак не  после нее. Ведь в любом случае, то есть в какой бы форме ни реализовалась посмертная жизнь человека, она всегда будет чем-то качественно иным, чем-то принципиально отличным от земного существования. А в этом ином духовная связь с нашим прошлым (в условиях, когда никакое возвращение в него оказывается уже принципиально невозможным) может полностью терять всякий смысл. Больше того:  в качественно новой действительности абсолютный разрыв даже косвенных связей с прошлым должен означать собой абсолютное уничтожение любых критериев его былой реальности . Так, широко известны восходящие к истокам восточной культуры учения о том, что до нашего рождения мы уже жили (и не однажды!) какой-то другой жизнью в каком-то ином облике. Некоторые даже прямо говорят о временами пробуждающихся в них воспоминаниях. Но вдумаемся: в самом ли деле такие воспоминания (предположим, что они действительно наличествуют) суть свидетельство о реально пережитом, или все это простые химеры сознания? Есть ли надежный критерий отличения одного от другого? Другой пример: так ли существенно все то, что занимало нас в нашей пренатальной жизни; «появление на свет» практически полностью рвет всю связь с этим прошлым, но никакой трагедии мы от того не испытываем.
 В качественно новом измерении бытия (допустим на мгновение, что индивидуальное существование все-таки возможно и за порогом смерти) обрыв всех связей с прошлым означал бы полное, без остатка, уничтожение всех свидетельств уже завершившейся жизни. Следовательно, как это, может быть, ни печально, загробное существование – это отнюдь не линейное продолжение нашего сегодняшнего бытия в уютной компании с близкими нам людьми. Скорее всего, там, за чертой смерти, теряется не только всякий смысл всего, что наполняет сегодняшнюю жизнь человека, но и всякая память о ней.
 Но будем соблюдать необходимую здесь строгость: есть сознание индивида, есть – сознание рода. А это далеко не одно и то же. Но даже если говорить только об индивидуальном бытии, то и тогда обретение бессмертия (мы уже говорили об этом во втором параграфе) должно сопровождаться настолько глубоким переворотом всего строя человеческой души, что новое ее состояние, возможно, вообще не имеет логического права определяться как сознание.
 Впрочем, преобразуется не только глубинный строй души, и об этом мы также говорили: бессмертие (или, что то же самое, вечная жизнь за порогом биологической смерти) исключает самую возможность индивидуального существования, самую возможность атомарной организации мыслящей материи. Посмертное существование одушевленного субъекта возможно только в качестве единой нерасчлененной сущности. Так что никакой преемственности индивидуальной памяти с сегодняшним состоянием нашей души, по-видимому, нет и вообще не может быть. Завершая круг своего земного бытия, индивид должен освобождаться от всего индивидуального и растворяться в единой субстанции рода, поэтому если и можно говорить о какой бы то ни было преемственности, то только в структуре единого потока родового сознания.
 Что же касается сознания рода, то видеть в нем механический (пусть и очень сложный) агрегат индивидуальных сознаний было бы не просто ошибочным, но и не верным методологически. Вопрос состоит в том: признаем ли мы самостоятельное,  то есть не обнимамое никаким индивидуальным сознанием, существование феноменов коллективного духа? Ответом на него должно быть простое указание на них. И таким ответом вполне может служить указание, скажем на господствующий в социуме художественный стиль: ни одно индивидуальное сознание не в состоянии не только выразить, то есть дать ему удобоприемлемое исчерпывающее определение, но и объять его. Впрочем, если быть строгим, то к проявлениям коллективного духа должна быть отнесена любая всеобщая категория, ибо до конца полное ее определение (а значит, и до конца полное ее осознание) составляет содержимое всех наших библиотек, заполнявшихся поколениями и поколениями мыслителей.
 Но если существуют феномены коллективного духа, необходимо встает вопрос и о его  органе. Между тем у нас есть трудности даже с определением органа индивидуальной мысли. Ведь сегодня мало кто способен до конца поверить в то, что им является именно (и только) мозг. Это вульгарный материализм конца прошлого века утверждал, что мозг выделяет мысль, как печень желчь. Но современный диалектический материализм отрицает всякую возможность справедливости этого чудовищного примитивизма. Тем большие трудности возникают с определением органа родового сознания. Видеть в нем устройство, сложенное из дискретных человеческих мозгов, общающихся друг с другом при помощи знаковых систем, было бы не менее вульгарным и нелепым. Действительным органом родового сознания может быть в конечном счете только вся материя в целом. А это значит, что должен быть единый панкосмический его поток, и сам индивид  только в силу и в меру своей материальности оказывается причастным к нему. Несколько огрубляя действительное соотношение между ними, можно сказать, что индивидуальное сознание представляет собой своеобразный терминал родового. Что-то вроде дискретного нервного окончания некоторой единой нервной системы. Иначе говоря, в каждой своей точке, ограниченной кожным покровом отдельно существующего индивида, этот всеприродный поток надыиндивидуального духа принимает какие-то свои случайные черты, от века присущие всему единичному…
 Ничто не обращается в ничто, – гласит старая, как мир, философская истина. Любое исчезновение любого феномена на поверку всегда оказывается лишь его переходом в какое-то иное качественное состояние. Поэтому и там, где даже самый пристальный взгляд не в состоянии разглядеть продолжения единой цепи преобразований, мы все же не имеем методологического права предположить абсолютное ее завершение. Единственное, что мы обязаны сделать, – это констатировать все ту же ограниченность наших познавательных средств, временную нашу неспособность обнаружить за видимостью обрыва дальнейшую перспективу превращений вдруг теряющегося из вида начала.
 Все это должно быть справедливым не только по отношению к материальным сущностям, но и по отношению к потоку нашего собственного сознания, к содержанию нашего индивидуального духа. В онтологическом плане сознание человека – это элемент столь же объективной реальности, сколь и его тело, и тот роковой рубеж, о котором мы говорим, уже в силу этих общефилософских посылок не должен, не может быть полным его обращением в ничто. Но вот что парадоксально: даже диалектико-материалистическая мысль, для которой категорически неприемлемым является как становление нечто из ничто, так и его абсолютное уничтожение, трактует смерть именно  как абсолютное прекращение деятельности человеческой души.
 Правда, определенные теоретические нюансы все же имеются. Есть три возможных варианта соотношения материи и духа. Дух первичен – материя вторична; первична материя – дух вторичен; материя и дух представляют собой до некоторой степени равнопорядковые величины, что-то вроде яйцеклетки и сперматозоида. Решающих аргументов в пользу той или иной гипотезы нет, все решают собственные убеждения (или предрассудки) человека. В противном случае в мире давно уже не было бы никакого противостояния философских учений. Но поскольку мы адресуемся вовсе не к тем, для кого физическая смерть не означает собой абсолюта, первую посылку мы вообще не рассматриваем. Для нас существен лишь антитезис.
 Материя порождает дух, следовательно, уничтожение материи (предположим на минуту, что это все-таки возможно) автоматически должно было бы влечь за собой и полное уничтожение духа. Но заметим: учение диалектического материализма настаивает на том, что дух порождается именно  материей , но отнюдь не каким-то изолированным фрагментом материального. Между тем физическое тело индивида – это никак не материя. А вот сознание даже отдельно взятого индивида – это вне всякого сомнения частная форма, модус некоторого всевселенского атрибута, присущего единой всеобщей субстанции и порождаемого, в конечном счете, именно ею. И если так, то разложение физического тела индивида может влечь за собой только стирание каких-то случайных, единичных особенностей нашего индивидуального сознания, но никак не более того. Сущностное же его содержание должно сохраняться в неприкосновенности, несмотря на любые трансформации той физической оболочки, которая кажется нам его вместилищем.
 Но все сущностное в нас – это реалии общечеловеческого духа, которые не всегда даже и осознаются нами.
 Таким образом, если видеть в каждом человеке суверенного носителя исключительно индивидуального духа, то биологическая его смерть и в самом деле будет абсолютной. Если не увидеть под поверхностной рябью индивидуальной психики сквозящего через века и континенты гольфстрима родового сознания, то любой разговор о контактах разумов лишается всякого смысла. Но стоит только допустить существование иного, надындивидуального измерения духа, стоит допустить существование родового метасознания как некоторой совершенно самостоятельной сущности, лишь прикосновенным к которой (в силу – и в меру – своей материальности) является индивид, и совершенно абсурдным окажется уже предположение о возможности смерти. И вот, сделав такое допущение, спросим самих себя: останутся ли у нас хотя бы какие-нибудь основания утверждать даже абстрактную ее возможность? Останутся ли – и могут ли в этом случае быть вообще – безупречные доказательства ее собственной реальности? Словом, сделав такое допущение, мы немедленно обнаружим, что никаких абсолютных решений здесь нет и не может быть.
 Итак, очень многое, если не все, зависит от принимаемых (или, наоборот, отвергаемых нами) предпосылок. Иначе говоря, абсолютизация смерти имеет в своей логической основе в сущности ничем не доказанное предположение – и не более того.
 Утверждение принципиальной возможности действительно полного уничтожения всего того, что до времени составляло сокровенное содержание человеческой «души», – это слишком сильное утверждение. Анализ способен показать, что оно относится к тому классу суждений, которые основываются в конечном счете лишь на вере. Для того, чтобы оно могло быть абсолютно справедливым, необходимы  столь же абсолютные основания, сколь и те, которые требуются для доказательства бытия Бога. Иначе говоря, если быть до конца строгим, мы обязаны признать: постулат смерти имеет ничуть не более надежное логическое основание, чем утверждение бессмертия. Самый факт смерти, как оказывается, требует своего доказательства! А раз так, то в логически корректной форме можно говорить только о качественной трансформации фундаментальных основ нашего духовного бытия, но никак не об абсолютном его завершении.
 Но даже и эта, более мягкая, формулировка проблемы способна встретить серьезное возражение. Не только смерть, но и качественная трансформация (не поверхностной ряби) глубинной сущности человеческого сознания логически допустима только в том единственном случае, если его органом и в самом деле является механическая сумма изолированных биологических тел. Однако строгая интерпретация основоположений диалектического материализма требует признать, что феномен сознания не может быть объяснен ни внутренней организаций биологического тела субъекта, ни даже условиями какой-то более широкой реальности, в которой растворяется его существование. Действительным его органом может быть в конечном счете только вся материя в целом. Физические массы притягиваются друг к другу только благодаря существованию всей Вселенной: если кроме непосредственно взаимодействующих друг с другом тел каким-то чудом вдруг исчезло бы все остальное, закон тяготения не смог бы сохранить свою силу. In vitro протекающий химический процесс точно так же обеспечивается в конечном счете всем Космосом, и внезапное уничтожение всего, что находится за стеклом пробирки, немедленно остановило бы (или непредсказуемо изменило) любую реакцию. Можно не то чтобы предположить – утверждать: если бы и взаимодействующие тела и помещенные в пробирку вещества оставались строго неизменными, но вдруг структура и организация всей материи претерпели бы какую-то внезапную трансмутацию, коренным образом изменился бы и характер гравитационного взаимодействия физических масс, и определенность протекающей in vitro реакции. Точно так же радикально изменить структуру и сущность сокрытого под поверхностью индивидуального духа метасознания рода способна, в конечном счете, только внезапная трансмутация всей материи в целом.
 Мы не в состоянии сделать даже самые приблизительные предположения о том, что стало бы в случае такой всеобщей трансмутации. Больше того, самый факт тотального изменения всей ее структуры было бы попросту невозможно фиксировать имеющимися в распоряжении человека средствами. Любое изменение, в конечном счете, может быть констатировано только путем прямого сопоставления нового со старым. Но ведь если бы это и в самом деле произошло, немедленно изменилось бы как субъективное содержание коллективной человеческой памяти, так и объективное содержание всех старых манускриптов, заполняющих бесчисленные наши библиотеки. Заметим, не последовательность типографских или рукописных знаков, которые объединяются в какие-то группы, а скрывающееся за ними значение. Хотя вовсе не исключено, что изменилась бы и конфигурация знаков и сами последовательности. Поэтому нет смысла говорить о каких бы то ни было трансмутациях материи, ибо, как это ни парадоксально, вовсе не исключено, что они происходят ежемгновенно, просто мы не в состоянии отследить эти перемены.
 Таким образом, если и можно говорить о связанных с изменением формы существования трансформациях духа, то только о таких, которые подобны частным изменениям агрегатных состояний воды. Она может сбрасывать одну и принимать какую-то другую форму, но все это, каждый раз отбрасывая что-то случайное и единичное в ней, нисколько не затрагивает самой ее сущности. Словом, все эти изменения, как уже говорилось в третьем параграфе, не могут быть  качественными. 
 Если же вернуться к жесткой формулировке, то мы обязаны признать, что абсолютное исчезновение сознания возможно только в случае тотальной гибели всего и вся. Но материя уже «по определению» неуничтожима. И даже полное разрушение какой-то одной дискретной материальной структуры не в состоянии изменить решительно ничего из свойственного ей. Точно так же, как для человеческой личности не в состоянии изменить решительно ничего смерть одной клетки. Разрушается физическое тело, но звезды продолжают свой путь. Меняется направленность органохимических реакций, но сохраняется в неприкосновенности «память сорока веков» всех элементарных частиц, констелляция которых когда-то слагала и живую человеческую плоть, и тот эфир, в котором было растворено ее бытие… А значит, продолжает свой вечный путь и все порождаемое ими – галактическими скоплениями и субнуклеарными образованиями. Таким образом, мы обязаны принять, что содержание духа (за вычетом, может быть, случайного, единичного в нем)  в принципе неуничтожимо. 
 Таким образом, мысль о «загробном существовании» (хотя, разумеется, и не в том виде, как это традиционно рисуется обыденному сознанию) не только для материалистически, но и для диалектико-материалистически мыслящего человека не может быть какой-то особой теоретической крамолой, едва ли не подрывающей все устои мировоззрения. Эта мысль противоречит не научным представлениям вообще, но лишь сугубо биологическому истолкованию понятий «жизнь» и «смерть». Но ведь такое толкование этих категорий и само противоречит действительному содержанию человеческого бытия, бытия субъекта принципиально иной формы движения.
 Но если посмертное существование человека не вступает в неразрешимое противоречие даже с теми формами, в которых замкнуто социальное его бытие, то тем более оно не противоречит качественно более высоким формам движения, о которых мы здесь говорили. Меж тем, качественно более высокими началами, как показывает анализ, вполне могут быть формы существования окружающей нас «естественной» природы. Иными словами, привычная нам пирамида, вершина которой – социальное начало покоится на основании физических, химических и биологических форм движения, на деле может оказаться перевернутой и подлинным ее фундаментом может стать социальность, вершиной же – естественно-природные формы бытия. С биологической же смертью организма бытие каждого индивида неизбежно сливается с ними. А тем самым и индивид полностью сливается с этими, вершинными, формами существования, иначе – с носителем иного разума.
 Такая метаморфоза рано или поздно должна произойти с каждым. В силу смертности своей биологической природы этой участи никто не состоянии избежать. Отсюда не только все человечество в целом, но и каждый индивид в отдельности, переступая порог земного существования, растворяется в формах бытия иного разума. А следовательно, и качественный барьер, существующий между человеком и субъектом принципиально иных форм культуры, оказывается легко преодолимым, и обмен информацией, необходимость которого для интеграции разумов сегодня представляется чем-то вроде категорического императива, оказывается вообще излишним.
 Но вернемся к тому, о чем уже говорилось. Временная последовательность смены поколений, формирующих собой человеческий род, отнюдь не предопределяет структуру контакта – этот контакт вообще должен протекать вне привычных нам физических координат. Здесь же, на первый взгляд, получается, что он растянут во времени и в него последовательно вступают люди, последовательно завершающие круг земного существования. Однако порядок смены поколений вовсе не означает собой, что и сама интеграция их в структуре какого-то более высокого формирования должна осуществляться в точности том же порядке. За временным барьером нет никаких отношений следования или предшествования, поэтому и все преодолевающие этот барьер интегрируются не только с теми, кто уже завершил свой земной путь задолго до них, но и с поколениями, которым еще только предстоит народиться. Здесь каждое поколение должно сталкиваться с совершенно невероятным в условиях земной действительности фактом, ибо оно встречается не только со своими далекими предками, но и с такими же далекими потомками.
 Впрочем, нужно оговорить, что такая встреча менее всего может походить на встречу давно не видевшихся друзей. Переходя временной порог, человек полностью сливается с иным разумом, растворяется в нем, но этот иной разум уже не расчленен, подобно человеческому, на отдельные атомарные сознания. Поэтому, строго говоря, никакой встречи вообще не должно быть.
 Здесь можно провести прямую параллель с нашим собственным сознанием, одновременно охватывающим собою и строителей пирамид, и создателей космических аппаратов. Сосуществующие в нем герои разных поколений и эпох, деяния которых мы постигаем из исторических хроник, сами не способны общаться между собой, их заставляет соотноситься друг с другом только деятельность нашего все обнимающего разума. Свершения всех этих людей – не есть их собственная жизнь – это жизнь нашего духа. И все же каждый из них полностью сохраняет свою собственную индивидуальность и здесь, в растворившем их потоке нашего сознания.




 7. Заключение


 Мы сознаем, что сказанное нами требует изменить некоторые стереотипы нашего сознания.
 Краеугольным камнем привычного нам мировоззрения является представление о линейности всеобщего развития. Эта линейность может проявляться в разных формах. Так, например, абсолютно незыблемым для нас является представление о том, что прошлое во многом (если не во всем) определяет настоящее и в какой-то степени влияет на будущее, но ни настоящее, ни тем более будущее не в состоянии хоть сколько-нибудь воздействовать на свое собственное прошлое. Поэтому единый поток развития предстает в нашем сознании в виде луча, исходящего из некоторой покоящейся в глубоком прошлом точки и устремляющегося во временную бесконечность. В силу этого же представления все расположенное в прошлом, рисуется нам менее совершенным и развитым, напротив, все провидимое в будущем – приближением к некоторому идеалу. Наконец, проявлением все той же линейности является представление об абсолютной изолированности человека в этом мире. Бытие объективной реальности, может быть, и распростерто по всей оси физического времени, но временная область, обнимаемая нашим (земным) сознанием, – это что-то вроде маленького островка в безбрежном море. Если отсчитывать время существования нашего мира от так называемой точки сингулярности, то сорок тысячелетий цивилизации, отмеренных от становления кроманьонца и неолитической революции, даже в сумме с теми десятилетиями, в которые мы можем заглянуть в своих прогнозах на будущее, не составят и тысячной доли процента от общей длительности его существования. Мы замкнуты на этом ничтожном «островке» времени, и все то, что происходило, или – тем более – будет происходить за его пределами, по существу не имеет для нас никакого значения. И если верно, что реально существующими являются лишь те феномены, которые в состоянии оказать хоть какое-то воздействие на нас, то до некоторой степени справедливым было бы и утрированное утверждение того, что за пределами событий, обнимаемых этим ничтожным временным интервалом, вообще ничего нет, не было и, по видимому, уже никогда не будет…
 Строго говоря, ничего страшного в таком линейном представлении нет. Если на протяжении столетий формируемая в частности и им методология познания была в состоянии не только объяснять, но и предсказывать развитие явлений, значит, полностью отрицать его причастность к объективной истине было бы неразумным. Но вместе с тем не только оно имеет право на существование в рамках диалектического материализма.
 Мы вправе рассматривать материю как бесконечное множество пусть и детерминирующих друг друга причинной зависимостью форм и атрибутов, которое в полной мере способно реализоваться только во всем пространственно-временном поле. Но мы вправе утверждать и другое:  как целокупность, она должна реализоваться в любом, сколь угодно ограниченном, пространственно-временном объеме. И если так, то в любом, сколь угодно ограниченном, объеме проявление любых низших форм ее организации и движения должно проходить под эгидой высших. 
 Ни то, ни другое утверждения не могут быть со всей строгостью доказаны. Как, впрочем, не могут быть и доказательно опровергнуты. Но было бы ошибкой утверждать безапелляционную правоту одного и абсолютную ложность другого. Весь опыт познания говорит о том, что истина должна заключаться вообще в чем-то третьем, синтезирующем в себе и тезис и его отрицание. Поэтому, отнюдь не претендуя на абсолютную правоту всего утверждаемого нами, мы тем не менее имеем вполне достаточные основания верить в то, что истина в конечном счете сложится и из тех невероятностей, которые были очерчены здесь.
 Мы имеем все основания верить в то, что сознание – это и в самом деле атрибут  материи, но отнюдь не частное свойство какого-то дискретного ее фрагмента, существование которого ограничено узкими пространственными и временными рамками…
 Развитый здесь взгляд начисто отрицает линейность; будущее объекта (равно как и субъекта) оказывается связанным с его прошлым отнюдь не односторонним отношением – оно самым непосредственным образом формирует его определенность. Эволюция нашего мира – это не только восхождение от предельно простого к сложному, но и прямая детерминация сложным всего простого и уж тем более элементарного. «Ключ к анатомии обезьяны лежит в анатомии человека», – сказал Маркс, и как кажется, эта истина имеет не только метафорический характер.
 Мы понимаем, что наши построения велись едва ли не на пределе абстрагирующей способности рядового человеческого сознания. Но сложность затронутого вопроса определила и сложность изложения. Впрочем, мы и не ставили своей целью упрощение повествования, ведь обсуждение проблем иного разума требует максимальной мобилизации ресурсов прежде всего нашего собственного.
 Разумеется, наши рассуждения не являются строгим научным поиском.
 Научное исследование может отталкиваться лишь от достоверно установленных фактов или от доказательных посылок. Мы же были вынуждены отталкиваться от практически полного отсутствия каких бы то ни было фактов, свидетельствующих «за» или «против» существования иного разума. Единственным же требованием к принимавшимся нами посылкам было отсутствие неразрешимых противоречий с существующими научными представлениями.
 Правда, последнее требует уточнения. Вообще говоря, любое принципиально новое знание вступает в противоречие с установившимися формами духа. Но это знание не должно отвергать их – оно может лишь ограничивать сферу действия ранее установленных истин. Те допущения, которые принимались нами, как кажется, отвечали именно этим требованиям: они не отвергали практически ничего из того, что является достоверно установленным, но при этом содержали в себе предположение того, что в принципе все наши сегодняшние знания носят ограниченный характер и отнюдь не являются абсолютными истинами в последней инстанции.
 Такими посылками были:
 1.  Иной разум существует. (То обстоятельство, что он может быть качественно отличен от нашего, строго говоря, не посылка, а следствие, ибо необходимость определенных качественных отличий прямо вытекает из факта поступательных количественных изменений.)
 2.  На определенном этапе своего развития субъект разума может слиться с природой. 
 3. Практическая деятельность субъекта разума может выйти за пределы пространственно-временных отношений. 
 4.  Все это применимо и к самому человеку. 
 Легко видеть, что ни одна из этих посылок не отвергает ничего из того, что на сегодняшний день твердо установлено наукой.
 …Но все наши построения не являются и фантастикой. Фантазия не терпит ограничений, мы же, несмотря на кажущееся сумасшествие получаемых нами результатов, постоянно сдерживали себя логикой. Да, наши результаты фантастичны, но вместе с тем мы постоянно балансировали на грани вполне допустимого современной теорией. Как кажется, в своих рассуждениях мы ни разу не преступили ни одного явно выраженного теоретического запрета. (Ну, а за тот факт, что в противоречие с ними вступают полученные нами выводы, мы ответственности не несем, да и смешно было бы привлекать к ответственности за это.)
 И все же наша работа содержит в себе как науку, так и фантастику. Можно было бы сказать, что это – научная фантастика, и если бы не существовало научной фантастики как определенного литературного жанра, мы именно так и определили бы характер настоящей работы.
 Мы ничего не устанавливали достоверно. Да мы и не ставили своей задачей что-либо достоверно установить. Мы ничего не доказывали. Да мы и не собирались что-либо доказывать. Поэтому к результатам, которые получались по ходу наших рассуждений, не следует относиться серьезно. Но, может быть, и несерьезно к ним относиться не следовало бы…
  1979 г.