Аннотация: В книге известного чешского писателя М. Стингла рассказывается о его путешествиях по островам Океании. Автор описывает жизнь и быт народов Океании, приводит легенды и мифы, рассказывает о трагических последствиях влияния колониализма и американского империализма в этих районах земного шара.


---------------------------------------------


 Милослав Стингл
 Очарованные Гавайи



 ПРЕДИСЛОВИЕ


 Предлагаемое читателю издание включает в себя четыре книги известного чехословацкого этнографа, журналиста и писателя Милослава Стингла. Они явились результатом его многочисленных путешествий в Океанию на протяжении 1970-х – начала 80-х годов.
 М. Стингл побывал практически на всех архипелагах этого отдаленного от Европы района нашей планеты. В своих книгах он рассказывает о всех трех историко-культурных областях Океании: Меланезии, Полинезии и Микронезии.
 В последние полтора десятилетия вышло множество книг о южнотихоокеанских островах, но работы М. Стингла не затерялись в этой международной «Океаниане». Их отличает высокий профессионализм автора и как ученого-этнографа и как литератора, а также его глубокая любовь к островитянам.
 В своей последней работе из океанийского цикла – «Очарованные Гавайи» М. Стингл подчеркивает: «Я писал эти книги с увлечением и любовью. Конечно, мой дом там, где я родился, вырос, хочу жить и умереть. Но и там, где я не раз бывал: на островах Океании... там, куда я с такой радостью возвращался и где оставил кусочек своего сердца». В той же работе М. Стингл так определяет цель своих океанийских книг: «Я пытался представить острова и народы... Океании... Мне хотелось, чтобы четыре книги цикла дали как можно более конкретное и полное представление обо всей Океании... Но я – этнограф и в первую очередь искал на островах все, что касалось традиционной культуры их обитателей».
 Поскольку М. Стингл мало касается истории колониализма в Океании, современной политической и социально-экономической ситуации на островах, да и со времени первых публикаций его книг прошли годы, остановимся на этом, хотя бы коротко, до того, как читатель начнет свое увлекательное путешествие по Океании, руководимый столь талантливым гидом.
 Океания расположена в центральной и западной частях Тихого океана. Большинство островов Океании сгруппировано в архипелаги, вытянутые вдоль берегов Азии и Австралии, а вдали от этих материков – преимущественно с северо-запада на юго-восток.
 На огромной акватории Океании встречаются самые разнообразные острова – от крупных гористых до мельчайших низменных коралловых, едва заметных среди водных просторов. Самые крупные острова находятся на западе океана, мелкие и мельчайшие островки рассыпаны на всей поверхности открытого океана.
 Попав в сферу колониальных захватов европейских государств еще четыре с половиной столетия тому назад, тихоокеанские острова до второй половины нашего века являли собой своеобразный «заповедник колониализма», в котором позиции колониальных держав казались незыблемыми.
 Внешний мир весьма мало интересовался жизнью народов тихоокеанских островов. Еще сравнительно недавно Океания представлялась большинству людей далекой и недоступной. О ней вспоминали редко и лишь для того, чтобы подчеркнуть огромность нашей планеты или безграничность собственной славы. Так, Игорь Северянин утверждал:



   Моя блестящая поэзия
   Сверкнет, как вешняя заря!
   Париж и даже Полинезия,
   Вздрожат, мне славу воззаря!



 Об Океании почти ничего не знали. С удовольствием прочитав в детстве увлекательные повести Роберта Стивенсона и Джека Лондона о Южных морях, большинство людей на всю жизнь сохраняло в памяти окутанные романтической дымкой далекие и недоступные тихоокеанские острова. В тесноте, суете и шуме больших городов они представлялись «земным раем», населенным беспечными и веселыми людьми, не знающими забот и тревог остального мира. В действительности это совсем не так. История Океании полна драматизма. Это прежде всего история мужественных народов, которые в давние времена заселяли неведомые, безлюдные острова и понесли при этом громадные жертвы, что не могло не сказаться на процессе их дальнейшего развития.
 Переселяясь в течение многих веков с Азиатского и Американского материков на тихоокеанские острова, они затрачивали колоссальные силы, попадали в непривычные условия и вынуждены были приспосабливаться к ним. При этом жители островов вследствие географической удаленности оказывались в совершенной изоляции от других цивилизаций и были предоставлены самим себе. Хорошо известно, что культура народов успешно развивается лишь в условиях взаимовлияния, взаимопроникновения, взаимообогащения.
 Когда европейцы впервые попали на острова Океании, они увидели людей, находившихся на довольно, низком уровне развития. Островитяне не знали не только огнестрельного оружия, но и луков н стрел, жилища их были примитивны, они не умели обрабатывать металл, а одежда почти отсутствовала.
 Но все это объяснялось не «органической неполноценностью» островитян, а объективными условиями их бытия: на большинстве островов не было металлических руд, животный и растительный мир был весьма ограничен, в благоприятных климатических условиях не требовались сложное домостроительство и одежда. В то же время изделия островитян из камня, дерева и раковин отличались высокой степенью художественности. Историки, этнографы и антропологи, изучающие культуру и быт народов Океании, свидетельствуют о высоком уровне земледелия (тщательная обработка земли, применение искусственного орошения и даже удобрений), а также об успехах этих народов в приручении животных и, наконец, об их высоком мореходном искусстве.
 Пришельцы полюбили землю своей новой родины, хотя подчас она представляла собой крохотный коралловый островок, лишь на несколько футов поднявшийся над океанскими волнами. Этот высокий патриотизм передавался островитянами из поколения в поколение и помог им выстоять и перенести все невзгоды, в таком изобилии выпавшие на их долю.
 Вторжение «западной цивилизации» на тихоокеанские острова привело к вымиранию аборигенов, разграблению тех немногих богатств, которыми они обладали, – сандалового дерева, фосфатов, золота, – к духовной депрессии, забвению исконных средств для поддержания существования. В то же время, встретившись с европейцами и американцами, островитяне поняли, что существует иной мир, где жизнь богата и многообразна. Они захотели по-настоящему узнать о великих достижениях человеческого разума, приобщиться к ним.
 Но колонизаторы прочно изолировали островитян от внешнего мира, проводя на этом своего рода опытном поле, отделенном от центров человеческой цивилизации тысячами и тысячами миль морского пространства, колониалистские эксперименты. Каких только форм колониальной зависимости не знали островитяне; «коронная» колония, протекторат, кондоминиум, мандат, опека и др. Теоретики и практики колониализма создали целую литературу, задачей которой было доказать полезность деятельности капиталистических держав в отношении народов Океании, их «великую цивилизаторскую миссию». Народы же тихоокеанских островов продолжали пребывать вне общеисторического процесса. Океания находилась как бы на «отмели времени». В результате гигантских битв уходили одни властители и приходили другие, получавшие в виде военной добычи эти «райские острова».
 Бурные события первой половины XX века, в сущности, не отразились на положении народов тихоокеанских островов. «Какая область мира доставила западным нациям наименьшее беспокойство после второй мировой войны? – задавал риторический вопрос американский автор К. Скиннер в статье, опубликованной в начале 1960-х годов. И сам же отвечал: „Тихоокеанские острова“ [1] .
 Действительно, сколько-нибудь заметных перемен в Океании в период с 1945 по 1960 г. не произошло. Лишь Гавайские острова были включены в состав США в качестве пятидесятого штата законом, принятым 86-м Конгрессом США 18 марта 1959 г. С точки зрения американского правительства, это была величайшая милость по отношению к «туземцам», которых они «подняли» до своего уровня. Можно было бы спорить о том, хорошо это или плохо, если б не одно, на наш взгляд, решающее обстоятельство: на островах ко времени их включения в состав Соединенных Штатов коренных жителей осталось крайне мало. Так, в 1950 г., по американским данным, население островов составляло 499 769 человек, гавайцев насчитывалось 80 090 человек (в подавляющем большинстве метисы), причем уже давно данные о количестве коренных жителей сами американцы считали весьма условными.
 Апологеты колониализма всячески стремились доказать, что западные державы продолжали находиться в Океании лишь потому, что не хотели бросать островитян на произвол судьбы, не выполнив до конца своей «великой цивилизаторской миссии». Они утверждали, что действия колониальных держав в Океании направлены на то, чтобы помочь народам южнотихоокеанских островов достичь самоуправления и независимости.
 Никаких даже, приблизительных сроков предоставления независимости подвластным территориям не называлось.
 Ход развития политических, экономических и культурных процессов в Океании уже в начале 1960-х годов создал реальные условия для возникновения там независимых государств.
 1 января 1962 г. возникло первое в Океании независимое государство – Западное Самоа. Это событие было вполне закономерным. Борьба народа Западного Самоа за свободу продолжалась почти беспрерывно на протяжении всех предшествующих лет нашего столетия. Еще в 1921 г. самоанцы обратились с петицией к английскому королю Георгу V, прося предоставить статус самоуправления. Особое развитие эта борьба приобрела после окончания второй мировой войны. В начале 1947 г. самоанцы обратились в ООН с петицией о предоставлении им независимости. На своей первой сессии (март – апрель 1947 г.) Совет по опеке ООН вынес решение послать выездную миссию в Западное Самоа для расследования обстоятельств, изложенных в петиции. Несмотря на очевидное сочувствие к Новой Зеландии, управляющей Западным Самоа, миссия в своем докладе от 12 сентября 1947 г., оценив политическое, экономическое и социальное развитие населения Западного Самоа, отмечала, что политическая организация и социальная структура территории достигли такого развития, что могут послужить основой для создания прогрессивного развивающегося самоуправления. По докладу выездной миссии Совет по опеке принял рекомендации управляющей власти о необходимости ускорения политического развития территории. Но новозеландские власти не спешили заниматься развитием самоуправления в Западном Самоа. Самоанцам потребовалось еще почти полтора десятка лет упорной борьбы, чтобы новозеландский опекун отказался от своих прав.
 Заставило ли появление суверенного государства в Океании изменить политику колониальных держав в этом районе земного шара? Нет, если говорить о принципиальной стороне дела.
 Но если не происходило существенных изменений, то колониальные державы все-таки должны были, хоть и крайне неохотно и непоследовательно, пойти на политическое маневрирование под воздействием роста освободительного движения в Океании и усиливавшейся критики в ООН.
 Действия колониальных держав в этом отношении при всех внешних различиях имели общие принципиальные черты.
 Создаваемые на островах представительные органы сохраняли декоративный характер, коренное население по-прежнему было отстранено от управления собственными делами, вся полнота власти продолжала находиться в руках колонизаторов.
 Во второй половине 1960-х годов события, происходившие в Океании, свидетельствовали уже о начале серьезных изменений политической ситуации в регионе. Ускорялся процесс деколонизации, росло освободительное движение на островах. И тем не менее колониальные державы еще не ощущали необратимость процесса освобождения океанийских народов и вели политику в принципе старыми методами. Исключение составила Новая Зеландия, проявившая большую оперативность. В 1960-е годы она изменила политический статус двух наиболее крупных из подвластных ей океанийских территорий, предоставив независимость Западному Самоа и самоуправление Островам Кука и накрепко связав их с собой.
 К началу 1970-х годов независимость получили еще три океанийские страны – Науру, Фиджи и Тонга. Они занимали общую площадь около 23 тыс. кв. км с населением 750 тыс. человек, в то время как площадь всех островов Океании составляет 0,5 млн. кв. км без Новой Зеландии, Гавайских островов и Ириан Джайи, и населяло их в то время (опять-таки без Новой Зеландии, Гавайских островов и Ириан Джайи) около 4 млн. человек.
 Перелом в отношении империалистических держав к Океании произошел к середине 1970-х годов, когда ход деколонизации принял угрожающие для управляющих держав размеры и им надо было приспосабливать свою политику к новой ситуации, чтобы удержать господство над островным миром.
 Колониальные державы начали сложное политическое маневрирование, имевшее целью максимально затянуть процесс предоставления независимости подвластным территориям. Но это оказалось невозможным. Ход освобождения океанийских народов был необратим. К началу 1980-х годов образовалось еще восемь суверенных океанийских стран: Науру, Тонга, Фиджи, Папуа Новая Гвинея, Соломоновы Острова, Тувалу, Кирибати, Вануату.
 В независимых океанийских государствах живет более 85% всего населения Океании (без географически входящих в нее Новой Зеландии, Гавайев и провинции Ириан Джайя). Общая площадь освободившихся от колониализма островов составляет 93% территории Океании.
 Таким образом, к началу 1980-х годов в Океании процесс ликвидации прямого колониального господства завершается. За годы независимости суверенные государства Океании добились некоторых успехов в развитии экономики и культуры. Но этот процесс идет крайне медленно. Прогрессивное развитие океанийских государств серьезно тормозят как глубокая отсталость социально-экономических отношений, так и неоколониалистская политика империалистических держав, которые упорно не хотят уходить из Океании. Соглашаясь предоставить океанийским территориям формальную независимость, они стараются сохранить контроль над своими бывшими владениями. А США и Франция вообще не предоставили и не собираются предоставлять независимость ни одной из подвластных им океанийских территорий.
 Стремясь удержать за собой острова Микронезии, Соединенные Штаты бесцеремонно попирают нормы международного права, игнорируют просьбы прогрессивной общественности планеты.
 Соединенные Штаты по стратегическим соображениям давно мечтали завладеть бесчисленной россыпью островов в Тихом океане, объединенных географическим понятием Микронезия. В нее входят архипелаги Марианских, Маршалловых и Каролинских островов.
 Именно с марианского острова Тиниан 6 августа 1945 г. поднялся в воздух бомбардировщик Б-29 со страшным атомным грузом для Хиросимы. А в июле 1946 г., за год до официального вступления Соединенных Штатов в управление Микронезией в качестве «опекуна» по соглашению с ООН, они начали интенсивно испытывать там, на атолле Бикини, самое смертоносное оружие в истории человечества.
 Устав ООН возлагает на государство-опекуна обязанность «способствовать политическому, экономическому и социальному прогрессу территории под опекой, прогрессу в области образования и развитию по пути к самоуправлению или независимости...» Деятельность же американской администрации в Микронезии была подчинёна фактически одной задаче: максимальному использованию островов в военно-стратегических интересах США.
 Американские власти с самого начала своего управления Микронезией в 1947 г. стали вытеснять коренное население с его исконных земель, чтобы использовать их для своих военных нужд. К середине 1970-х годов в руках местных жителей осталось всего лишь 38% земли (на Марианских островах – 12%, на Палау – 24%).
 Сельское хозяйство – основа микронезийской экономики – пришло в упадок. На подопечную территорию теперь приходится ввозить рис, мясо и многие другие продукты питания. Даже рыбу!
 Соединенные Штаты вопреки своим обязанностям управляющей державы всячески тормозили и политическое развитие Микронезии. Лишь в 1965 г. был образован конгресс Микронезии, который, однако, не обладал законодательными функциями. Спустя четыре года конгресс, выступая от имени всей подопечной территории, начал переговоры с американским правительством о ее будущем статусе.
 Однако Вашингтон стал их затягивать, одновременно всеми средствами разжигая сепаратистские настроения на отдельных архипелагах, среди проамерикански настроенных местных деятелей. Соединенные Штаты в нарушение Устава ООН, Соглашения об опеке между США и Советом Безопасности, Декларации о деколонизации взяли курс на расчленение подопечной территории «Тихоокеанские острова», чтобы подчинить ее себе по частям. Сначала американские власти добились подписания в 1975 г. соглашения с Марианскими островами, согласно которому архипелаг под названием «Содружество Северных Марианских островов» должен стать «свободно присоединившимся к США государством», подобно Пуэрто-Рико. По этому соглашению США получили право не только сохранить уже существовавшие военные базы, но и строить новые.
 К началу 1980-х годов в Микронезии было создано еще три «государственных» образования: Маршалловы острова, Палау, охватывающее западную часть Каролин, и Федеративные Штаты Микронезии, включающие остальные острова из числа Каролинских. Их статус был определен как «свободная ассоциация» с США. Несмотря на терминологические различия, это означало то же самое: сохранение военного и экономического контроля США над этими частями Микронезии после формального прекращения режима опеки.
 Как яростно ни нажимали американские власти на микронезийцев, Вашингтону не удалось полностью достичь своих целей. Так, на островах Палау коренное население решительно выступило против навязываемого ему проекта конституции. Жители настояли на включении в новую конституцию статей, которые гарантировали бы их права на принадлежащую им землю и не допускали ее захвата американцами, устанавливали бы суверенитет Палау над 200-мильной морской экономической зоной, запрещали бы использование архипелага для хранения и испытания ядерного оружия.
 На протяжении 1979-1980 гг. на Палау было проведено три референдума по поводу текста конституции, исключающего указанные выше положения. И каждый раз свыше девяти десятых избирателей голосовали за нее. Американские же «опекуны» отказывались признать волеизъявление жителей и требовали голосовать снова. Но результат не менялся: население Палау подтверждало свою позицию. Американские власти отвергали эту многократно одобренную подавляющим большинством конституцию, заявляя, что она «несовместима с проектом договора о «свободной ассоциации», предложенного микронезийцам правительством США на совещании, состоявшемся на Гавайях в январе 1980 г.
 Кстати сказать, и на этом совещании представители трех районов Микронезии выражали свое недовольство предложенными условиями. Они настаивали на урегулировании вопросов, связанных с захватом американскими властями земельных площадей, выступали против статей, по сути дела, сводящих на нет возможность самостоятельного осуществления внешних сношений. Точно так же они возражали против статей проекта договора, касающихся сохранения военного присутствия США в Микронезии.
 Действия Соединенных Штатов вызвали широкий международный протест. Совет по опеке ООН получил многочисленные петиции, в которых Вашингтон призывали пойти навстречу требованиям населения Палау.
 Глубокое разочарование микронезийского народа американской «опекой» было выражено на состоявшейся в Нью-Йорке в мае 1980 г. встрече членов Совета по опеке ООН с представителями четырех микронезийских «государств», созданных под давлением США. Например, президент Федеративных Штатов Микронезии Тосиво Накаяма прямо заявил, что США не выполнили своих опекунских обязанностей. Он указал, что микронезийцы сейчас еще менее способны себя обеспечивать, чем в самом начале опеки, поскольку существовавшая местная экономика была уничтожена американцами и ничего позитивного взамен создано не было.
 Идя напролом, Соединенные Штаты добились парафирования в конце 1980 г. отдельных соглашений, предусматривавших «свободную ассоциацию» Маршалловых островов и Палау с Соединенными Штатами.
 Следует отметить, что США в договорах с микронезийцами последовательно избегают упоминать об этих своих стратегических правах и интересах, заменяя эти «опасные» слова благозвучным термином «взаимная безопасность». Так, договор о «свободной ассоциации» Федеративных Штатов Микронезии с США называется «Соглашение между правительством Соединенных Штатов и правительством Федеративных Штатов Микронезии о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности». Понятно, что никого эта пышная терминология обмануть не может, так же как и указание или, вернее, отсутствие указания о сроках соглашений. В упомянутом соглашении, например, говорится, что оно остается в силе «де тех пор, пока не будет прекращено или изменено по взаимному соглашению». Практически это означает, что соглашение будет действовать так долго, как пожелают Соединенные Штаты.
 Действия США в Микронезии находятся в вопиющем противоречии с Уставом ООН, ибо, согласно Уставу, любые изменения статуса Микронезии как стратегической подопечной территории относятся исключительно к компетенции Совета Безопасности.
 На это обстоятельство было со всей решительностью указано в заявлении ТАСС, опубликованном 13 августа 1983 г.
 Действия Соединенных Штатов были еще раз осуждены на заседании Специального комитета ООН по деколонизации на его заседании 10 октября 1983 г.
 Но США продолжали упорствовать в своих незаконных действиях. Стремясь закрепить фактическую аннексию подопечной территории, американская администрация предприняла дальнейшие шаги в этом направлении. В частности, на одобрение американского конгресса были представлены соглашения о «свободной ассоциации» Маршалловых островов и Федеративных Штатов Микронезии с США.
 В связи с этими действиями американской администрации Постоянное представительство СССР при ООН направило Генеральному секретарю ООН письмо, опубликованное 29 марта 1984 г., в котором вновь анализируется экспансионистская политика США в Микронезии и заявляется: «В этих условиях Организация Объединенных Наций, под руководством которой была создана международная система опеки, должна безотлагательно принять все меры для того, чтобы обеспечить выполнение Соединенными Штатами в полном объеме их обязательств, вытекающих из Устава ООН и соглашения об опеке, не допустить реализации попыток США поставить мир перед свершившимся фактом колониального закабаления Микронезии» [2] .
 Так же беспощадно выступает французское правительство против широкого освободительного движения на подвластных тихоокеанских территориях. Проводя традиционную для колонизаторов политику «кнута и пряника», Франция стремится уйти от сколько-нибудь серьезных изменений политического статуса Новой Каледонии и Французской Полинезии.
 Предоставив девяти странам статус независимости, бывшие колониальные державы, в первую очередь Австралия и Новая Зеландия, не только не сократили масштабов своей деятельности в Океании, а, напротив, развернули ее максимально.
 Фигурально выражаясь, началось австрало-новозеландское наступление на Океанию по всем направлениям. Оно заключалось прежде всего в том, что оба государства стали усиленно подчеркивать идентичность своих интересов с интересами океанийских стран, глубокую заинтересованность в развитии южнотихоокеанского регионализма, всеми силами стараясь стать во главе этого движения, ибо пришли к твердому убеждению, что именно регионализм является наиболее эффективным средством сохранения «политической стабильности» на юге Тихого океана.
 Оба государства создали широкую сеть дипломатических, консульских, торговых представительств в странах Океании. Связали эти страны многочисленными двусторонними соглашениями политического, военного, экономического, культурного характера. Весьма энергично участвуют в работах Южнотихоокеанского форума, Южнотихоокеанского бюро экономического сотрудничества, Южнотихоокеанской комиссии, Южнотихоокеанской конференции.
 Меняют политику в Океании и Соединенные Штаты, которые до недавнего времени концентрировали свое внимание лишь на подвластных им океанийских территориях. В государственном департаменте США создан самостоятельный отдел по делам тихоокеанских островов. Соединенные Штаты открыли посольство в Суве, столице Фиджи; заключили договоры дружбы соответственно с Тувалу и Кирибати. В обоих договорах содержатся пункты: а) о том, что территория этих океанийских государств не может быть использована третьей стороной без предварительных консультаций с США; б) о разрешении американского рыболовства в водах обоих архипелагов.
 Значение тихоокеанских островов для империалистических держав все возрастает. Это объясняется как военно-стратегическими, так и экономическими причинами. Острова эти используются для размещения военно-морских и военно-воздушных баз, станций космического наблюдения и оповещения. Там создаются склады оружия, сооружаются испытательные полигоны для отработки ракетно-ядерных систем, учебно-тренировочные поля для морской пехоты и диверсантов.
 Острова Океании лежат на скрещении основных трансокеанских морских и воздушных линий, связывающих США и Канаду с Японией, Австралией и Новой Зеландией, торгово-экономические отношения между которыми стремительно расширяются. Уже сейчас они служат своего рода узловыми станциями, через которые проходят и где перераспределяются грузовые и пассажирские потоки, где заправляются горючим корабли и самолёты.
 В 1960-80-е годы расширились геологоразведочные работы в Океании: на островах были открыты залежи бокситов, медной руды и других ценных полезных ископаемых, что подняло значение тихоокеанских островов как поставщиков сырья в промышленно развитые страны. Роль Океании в этом отношении еще более возрастет при будущем освоении морского дна и добычи там полезных ископаемых.
 Большое значение в хозяйстве Океании имеет рыболовство. Иностранных предпринимателей тихоокеанские острова привлекают и как район, весьма перспективный для развития международного туризма.
 Расширяющиеся экономические возможности Океании ведут к росту иностранного капитала в островных странах. Особую активность проявляли японские предприниматели. Японский капитал направлялся главным образом в горнодобывающую и лесную промышленность, рыболовство и «индустрию туризма».
 В результате мощного разностороннего воздействия на океанийские страны империалистические державы не только не утратили своего господствующего положения в Океании после потери подавляющего большинства подвластных им территорий, а, напротив, укрепили его.
 Теперь можно говорить о коллективной, согласованной политике империалистических сил в южнотихоокеанском регионе, сущность которой – неоколониализм.
 То, что империализму удалось сохранить свои позиции в регионе, неудивительно. Установлению неоколониальной системы способствовали те же факторы, которые обеспечивали столь затяжное сохранение колониализма в Океании: политическая, экономическая и культурная отсталость народов островных стран, крохотные размеры территорий и малочисленность населения, разобщенность, внутренние противоречия.
 В течение долгого времени островитянам внушалась мысль, что они не смогут выжить в сложнейших условиях современного мира без поддержки колониальных держав. И это довлело и до сих пор довлеет над умами океанийской общественности.
 Бывшие колониальные державы сохраняют, более того, расширяют свои позиции в экономике, финансах, внешней торговле независимых государств Океании, финансируют все региональные организации.
 То, что империалистическим державам удалось сохранить свое влияние в Океании, неудивительно. Поражает другое. Вся мощь политического, экономического и идеологического воздействия империалистических сил оказалась неспособной подавить свободолюбивые тенденции океанийских народов, их страстное желание сохранить свою национальную самобытность, найти собственный путь развития. Получившие независимость океанийские государства со времени своего вступления в международное сообщество энергично выступают против всех форм колониализма и неоколониализма вообще и, естественно, в Тихом океане.
 Таким образом, события последних лет свидетельствуют, с одной стороны, о все усиливающемся стремлении стран Океании к самостоятельности во внутренней и внешней политике, к укреплению межокеанийских связей, а с другой стороны – об упорном противодействии этому империалистических держав.
 Над Океанией взошло солнце свободы. Но впереди у народов этого региона трудный путь борьбы с остатками колониализма, с неоколониализмом, с глубокой социально-экономической отсталостью.
   К. В. Малаховский.  
   Доктор исторических наук, профессор.  




 ОТ СОСТАВИТЕЛЯ


 Настоящая книга составлена из четырех произведений чешского писателя и этнографа Милослава Стингла: «Черные острова», «Последний рай», «По незнакомой Микронезии» и «Очарованные Гавайи». С согласия автора из каждой книги отобраны наиболее интересные материалы научно-художественного характера, представляющие интерес для самого широкого читателя.




 СРЕДИ ВОДЫ И ОГНЯ


 Интересно, каким же все-таки маршрутом лучше добираться до Гавайев? Я попадал сюда с трех сторон: с запада – из Микронезии, с юга – из Полинезии, откуда пришли на острова их первые обитатели, и, наконец, с востока – из США, страны, которой принадлежат сейчас эти, как утверждают, «самые прекрасные в мире острова».
 После долгого полета над водами огромного океана я оказался на гавайской земле. Однако самолет приземлился не в Гонолулу, столице архипелага, а в Хило – портовом городке на самом восточном и ближайшем к США острове архипелага, который тоже называется Гавайи.
 На гавайском языке хило – «полумесяц». Название городка соответствует планировке. Хило полумесяцем расположен в удивительном по красоте заливе, куда впадают две реки с похожими именами – Ваилуку и Ваилуа.
 В Хило повсюду вода, огромное количество воды, ведь почти каждую ночь сильные дожди заливают городок. С одной стороны набережной – скалы (о них разбиваются знаменитые «Радужные водопады»), с другой – мол, которым заканчивается центральная улица и парк, спускающийся к заливу и названный в честь королевы Гавайев Лилиуокалани. Грозно бьются о него волны Великого океана, почему-то названного Тихим.
 В первые же часы пребывания на Гавайях я понял, что острова эти – собственность океана; поднявшись когда-то из его вод, они легко могут быть им вновь поглощены.
 Интересно, как же на самом деле – не по своеобразной гавайской мифологии, а согласно геологическим данным – возник этот великолепный архипелаг?
 Примерно двадцать пять миллионов лет назад в глубинах океана, достигающих у Гавайских островов шести тысяч метров, из трещин в океанском дне стала извергаться раскаленная лава. Постепенно образовались десятки подводных вулканов, протянувшихся с северо-запада на юго-восток на расстояние многих сотен километров. Огонь и вода повели поистине титаническую борьбу. На каждый квадратный сантиметр дна океан давит здесь с силой пятьсот килограммов. Все же огню удавалось преодолевать эту страшную тяжесть и выталкивать сквозь толщу прохладных, темных океанских вод лаву, из которой возникли Гавайские острова. Текли и остывали миллионы миллионов тонн раскаленной лавы, образуя гигантскую подводную горную систему, высочайшие вершины которой поднялись над океанской поверхностью.
 Первые острова вулканического происхождения расположены на северо-западе. По своим размерам они миниатюрны. В отличие от них в юго-восточной части, гавайской цепи, протянувшейся на две с половиной тысячи километров, огнем были «сотворены» восемь куда более крупных островов. Именно они впоследствии и были заселены. Эта «великолепная восьмерка» и есть собственно Гавайский архипелаг. Здесь сосредоточено девяносто девять процентов всей его территории. На семи из этих восьми островов (один остров – Кахоолаве – сейчас необитаем, на нем расположен полигон американской морской авиации) живет все островное население. Мелкие, так называемые Северо-Западные острова (самый восточный из них – Нихоа, самый западный – Куре) совершенно безлюдны. К тому же они практически неприступны.
 Из восьми собственно Гавайских островов геологически самыми древними являются те, которые «плывут» на западном конце цепи: небольшой Ниихау и более крупный Кауаи. За ними следуют острова Оаху, Молокаи (называемый иногда гавайцами «Дружеский остров»), Ланаи («Ананасный остров»), Мауи («Остров долин»), маленький, израненный бомбами Кахоолаве и, наконец, за проливом Аленуихаха самый знатный член гавайской семьи, совсем еще «юный» (ему едва исполнилось полмиллиона лет) – так называемый Большой остров, или остров Гавайи, который по своим размерам обогнал своих собратьев. Его площадь превышает территорию всех остальных островов архипелага, вместе взятых. Поэтому его часто называют Большим островом. Последний вулканический взрыв добавил ему еще пятьсот акров земли. В то же время остров постоянно платит дань океану, отнимающему у него прибрежную полосу. Я стоял на центральной улице Хило и всюду замечал следы деятельности огня и воды, следы созидания и разрушения. Позади величественные вулканы – самые высокие в Океании. Один из них курился. Впереди простирался океан и слышались удары волн. Мощные аккорды были удивительно созвучны открывавшемуся чудесному виду. Но подводные вулканы до сих пор дышат огнем. Как и в прежние времена, они и дарят и уносят жизнь.
 Страшная опасность, которой грозит океан, носит название цунами. Это имя пришло на Гавайи из Японии.
 В океанских просторах цунами неприметны, хотя они движутся со скоростью реактивного самолета. Незаметны, потому что перемещаются не миллионы тонн воды, а только импульс, удар, поднимающий океан лишь в непосредственной близости островов. Неожиданно в прибрежном мелководье вырастает вал в десятки метров, который все уничтожает на своем пути с беспощадностью атомной бомбы. За считанные секунды он разламывает океанские суда, словно спичечные коробки, подобно мусору, сметает с поверхности земли дома, оставляя от селений руины.
 По печальному стечению обстоятельств Гавайские острова, расположенные в центре Тихого океана, а значит, и городок Хило с его знаменитым заливом почти всегда лежат на пути волн смерти.
 Пожалуй, самым разрушительным на Гавайских островах было цунами 1868 года. В послевоенные годы Хило оказывался жертвой цунами дважды. Одна волна пришла от Алеутских островов, вторая незадолго, до моего первого посещения Гавайев примчалась сюда со скоростью семьсот пятьдесят километров в час от побережья Чили. Это было в 1960 году. Меня удивило, что местных жителей ничему не научил страшный «опыт» предыдущего цунами, вызванного алеутским моретрясением.
 Гавайцы, несмотря на предупреждение плавучих, автоматических волновых станций, вместо того чтобы укрыться в безопасных местах на склонах гор, вышли на городскую набережную, чтобы взглянуть в лицо опасности с самого близкого расстояния. Это было какое-то массовое безумие! Цунами их не разочаровало. Снова из глубин океана поднялась волна высотой восемнадцать метров. Она не разбилась о парапет мола, а прокатилась дальше, прихватив с собой всех любопытных.
 Двести семьдесят два человека было тяжело ранено, шестьдесят «зрителей» исчезло в водах океана. И никто никогда их больше не видел. Одной женщине посчастливилось спастись. Имя этой женщины – Ито. Она до сих пор живет в Хило.
 Удар волны сбил госпожу Ито с ног во дворе ее дома. Вода разрушила жилище, входные двери вместе с хозяйкой дома волна унесла в океан. Много часов носило по океану этот не совсем обычный «плот». Когда наконец волна ушла дальше, спасательное судно обнаружило женщину на большом расстоянии от берега.
 Большинство домов на центральной улице было разрушено, исчезли десятки автомобилей. Волна с корнями вырвала сотни кокосовых пальм, потопила несколько судов, уничтожила знаменитый парк.
 Общий ущерб, нанесенный городку Хило цунами, исчислялся суммой пятьдесят миллионов долларов. Одного островитянина подхватила первая же волна, обрушившаяся на город. По счастливой случайности он остался «сидеть» на ее белом пенящемся гребне, пронесясь на этой удивительной «подушке» над всей улицей Камеамеа. Под ним разваливались дома, падали столбы линий электропередачи, гибли люди, а он лишь кричал страшным голосом. Когда наконец волна опустила его на землю и вернулась в океан, оказалось, что этот чудом спасшийся человек отделался не только испугом – он потерял дар речи.
 Не знаю, заговорил ли он снова. Что касается самого городка Хило, то – в этом убеждаешься с первого же взгляда – он продолжает жить прежней жизнью. Беззаботно и, наверное, счастливо. Несмотря на то, что он больше любого другого города на Гавайях подвергается воздействию двух могущественных и неукротимых стихий, которые возвели этот архипелаг и до сих пор строят и одновременно разрушают его. Хило живет между водами океана и огнем величественных вулканов, выстроившихся у его врат в почетном карауле.




 В ЦАРСТВЕ МОГУЩЕСТВЕННОЙ ПЕЛЕ


 Городок Хило оказался для меня не просто воротами, открывшими путь в страну гавайцев. Он сам по себе настолько интересен, что я с удовольствием обосновался в нем, совершая отсюда поездки в восточную часть Большого острова.
 С набережной Хило я любовался величественным и смертоносным океаном. Однако пора мне было повернуться в противоположную сторону, ведь меня ждало путешествие в обратном направлении. Я мечтал побывать там, где на горизонте вздымаются действующие и потухшие вулканы – Мауна-Кеа, Мауна-Лоа, Килауэа, в царстве могущественной Пеле – вероятно, самой удивительной из гавайских богинь, которую и любили и боялись, но всегда высоко чтили. Так как Пеле властвует над вулканическим огнем и подземными силами, то мне казалось справедливым отдать ей дань, совершив первое на Гавайских островах путешествие именно в ее царство лавы и вулканических фонтанов.
 Остров Кауаи, например, порожден деятельностью одного вулкана. Его сосед – остров Оаху создан двумя вулканами – Коолау и Ваианкой. В «строительстве» же Большого острова приняли участие сразу пять огнедышащих гор – Кохала, Хуалалаи, Кидауэа, Мауна-Кеа и Мауна-Лоа.
 Однако, прежде чем проникнуть в «страну» богини Пеле с ее кратерами и фумаролами, целыми «полями» лавы и колоннадами обожженных деревьев, необходимо познакомиться с самой обитательницей Халемаумау. Гавайцы многое могут о ней рассказать, несмотря на то, что богиня на этом острове – чужестранка. Легенда гласит, что Пеле родом из далекой страны Капакуэлы. Отцом божественной Пеле был Канехоалани, матерью – Кахиналии. В Капакуэле Пеле жила до начала потопа (как видите, и в гавайской мифологии есть легенды о потопе). Вода и огонь несовместимы, а потоп еще дважды обрушивался на родной остров Пеле, поэтому богиня решила покинуть Капакуэлу и переселиться на Гавайские острова.
 Из пяти вулканов острова Гавайи Пеле остановилась отнюдь не на самом высоком, но зато самом активном – Килауэа. В его кратере – Халемаумау – и сейчас можно наблюдать красные отблески раскаленной лавы. Легенда утверждает, что они были и будут всегда. С незапамятных времен к кратеру Халемаумау приходили на поклон верующие и совершали жертвоприношения. В горящий кратер люди бросали печеное мясо или плоды папайи.
 Вокруг Халемаумау были возведены храмы в честь Пеле. В них жили служившие богине жрецы и жрицы. Эти места хранят воспоминания о многочисленных событиях того времени, отраженных гавайской мифологией.
 Так, одно из преданий гласит, будто однажды вождь, красавец Кахавали, отправился на склоны вулканов Большого острова, чтобы покататься на «санях» (гавайцы придумали своего рода «сани», изготовляемые из хлебного дерева, на которых можно ездить по траве. По-гавайски «сани» – хеехолуа).
 Неожиданно из травы, покрывавшей склон горы, поднялась женщина с красными волосами. Не стыдясь, она призналась вождю, что он ей нравится, и тут же предложила свою любовь. Вождь Кахавали, верный своей жене и не подозревавший, кто перед ним, отказался последовать за женщиной. Богиня Пеле пришла в ярость. Ее глаза превратились в раскаленные угли, волосы – в языки пламени, там, где она стояла, земля разверзлась, извергая огромный поток лавы, который с каждым мгновением становился все сильнее.
 Тут Кахавали понял, что перед ним богиня Пеле, решившая расправиться с ним. Не мешкая ни секунды, он прыгнул в «сани» и с огромной скоростью помчался вниз. Вскоре хеехолуа домчали его до родного дома. Вождь приказал жене поскорее садиться в «сани»: лава была уже совсем близко. Однако его жена понимала, что нет спасения от гнева Пеле, и стала мужественно ждать, когда раскаленная лава обрушится на ее дом и сожжет его.
 Кахавали не желал сдаваться без боя. Он бросился к океану и буквально в последнюю секунду успел оттолкнуть свою лодку от берега; лава со злобным шипением полилась в воду. Вне себя от гнева, Пеле швырнула в него несколько вулканических «бомб», но камни в Кахавали не попали. Так – впервые в гавайских мифах – смертный человек сумел спастись от огня могущественной богини вулканов.
 Уже в исторические времена, и это один из наиболее драматических эпизодов современной истории Гавайских островов, против воли Пеле восстала женщина. Это была благородная Капиолани, жена вождя Наиха, старейшины деревни Каавалоа, расположенной на Большом острове.
 Капиолани одна из первых среди знатных гаваек приняла христианство. Так как на островах, пожалуй, не было божества, которое чтили бы больше, чем богиню вулканов, то Капиолани задумала доказать соотечественникам, что христианский бог белых людей могущественнее языческой властительницы огня.
 Для этого она отправилась к кратеру Халемаумау, где жила божественная Пеле, и открыто нарушила многочисленные табу – преступила запреты, предписанные островитянам их верой. При этом она совершила тягчайшее преступление – нарвала полную ладонь растущих вокруг Халемаумау ягод и съела их. По древнейшей незыблемой традиции питаться ими могла лишь красноволосая богиня вулканов. Затем Капиолани бросила в кратер Халемаумау несколько камней. Более дерзкого оскорбления, по представлениям гавайцев, нанести богине вулканов невозможно. К жене вождя деревни Каавалоа подошла жрица святыни, где совершались обряды в честь богини Пеле, и сделала Капиолани необычное предупреждение – показала ей письмо, будто бы собственноручно написанное Пеле и адресованное хранителям ее культа. В письме говорилось, что ритуалы, посвященные Пеле, не должны предаваться забвению. Иначе... впрочем, каждый знает, как умеет мстить красноволосая повелительница вулканов.
 Капиолани не отступила. Она ответила!
 – Смотри, у меня тоже есть письмо, только оно от моего бога.
 И, показав жрице Библию в кожаном переплете, Капиолани добавила:
 – Вовсе не красноволосая женщина, а Иегова является моим богом. И если Пеле сейчас же покарает меня за нарушения табу, если убьет меня за то, что я оскорбила ее, тогда бойтесь Пеле. Однако, если Иегова защитит меня от гнева Пеле, значит, он сильнее. Тогда служите лишь Иегове, чтите его, поклоняйтесь ему, откажитесь от гавайских богов, потому Что они безвольны и беспомощны...
 Жрица замерла. Боже, что сейчас произойдет? Чем ответит Пеле на кощунственные, святотатственные речи Капиолани? Однако вулканы были спокойны, земля не разверзлась и огонь не полыхнул. А Капиолани? Она победила в единоборстве с богиней. Ее драматический поступок действительно способствовал тому, что вера белых людей в конце концов одержала верх над традиционными верованиями гавайцев.
 Удивительный поступок жены вождя стал широко известен далеко за пределами Гавайских островов. За тысячи километров от архипелага – в Англии – о мужестве Капиолани говорил лорд Теннисон. Его соотечественник, лорд Байрон, брат великого английского поэта Дж. Г. Байрона, попросил нарисовать кратер, в котором, по преданию, живет богиня Пеле, и обозначить место, где Капиолани совершила свое легендарное богохульство.
 С тех пор прошло сто шестьдесят лет. За это время изменилось многое, изменилось и отношение к тем давним событиям. Однако я совсем не убежден, что религия белых людей дала гавайцам счастье и благополучие. Пожалуй, наоборот. Эта чуждая гавайцам вера, этот образ жизни и философия часто несли островитянам смерть и разрушение.
 Капиолани давно умерла, а Пеле живет на гавайских островах и поныне. Как и тысячи лет назад, во многих местах кипит вода, поднимаются пузыри, ощущается дыхание огня. И так же как в доисторические времена, в кратерах здешних вулканов слышен доносящийся из-под земли рокот.
 Я не перестаю думать о красноволосой Пеле и ее словах, ставших частью гавайской легенды:
 – О человек, ты достоин сострадания, ибо, возможно, тебе остался шаг до смерти твоей. Беспощадная Пеле приближается!..
 Снова я бросаю взгляд на вулканы Большого острова. Беспощадная Пеле действительно рядом, стоит лишь протянуть руку...




 НА МАУНА-КЕА И МАУНА-ЛОА


 Итак, я готовился подняться на вершины самых знаменитых и самых высоких вулканов Полинезии – Мауна-Кеа и Мауна-Лоа. Каждый из них вознесся выше четырех тысяч метров над уровнем моря.
 В путешествие по тропической Океании я не стал брать ни теплых вещей, ни альпинистского снаряжения, необходимых для такого подъема и пребывания в горных областях Большого острова.
 Пришлось взять напрокат горные ботинки, кожаные рукавицы и тщательно намазать лицо кремом, который должен был спасти от яркого солнца. Затем дорога № 20 (гавайцы называют ее «Дорогой седловин» или «Дорогой перевалов») доставила меня к «перемычке», соединяющей оба знаменитых вулкана Большого острова. С одной стороны – действующий вулкан Мауна-Лоа, с другой – потухший Мауна-Кеа. На «лендровере», у которого две ведущие передачи, мы поднялись к кемпингу «Похакулоа», расположенному на склоне Мауна-Кеа.
 Если бы я не знал, что меня ждет, то, поднявшись сюда, не поверил бы своим глазам. Недавно я бродил среди тропической растительности парков Хило, а, тут, вокруг «Похакулоа», всюду ослепительно сверкал снег. Сюда съезжаются спортсмены со всего архипелага, чтобы получить поистине неповторимое на тропических островах Тихого океана удовольствие покататься на горных лыжах.
 «Похакулоа» примечателен не только лыжными трассами – в этом горном поселке основана орнитологическая станция, цель которой следить за гавайской казаркой – серовато-белой птицей с черной головкой, ставшей символом Гавайского архипелага. Здесь обитают также другие пернатые.
 Мы двинулись дальше. Мотор натужно выл в разреженном воздухе высокогорья. Вторую остановку мы сделали уже за развилкой Хуумула, на высоте трех тысяч метров. Отсюда открывается, пожалуй, самый прекрасный вид на Большой остров. Неподалеку расположился лагерь лесорубов, а напротив (кажется, на расстоянии вытянутой руки) возвышается плоская вершина коварной Мауна-Лоа. Я испытывал удивительное чувство, стоя один на один с высочайшим вулканом Океании. Рядом, на горных склонах, лежал снег, первый снег, который я увидел в Южных морях.
 Я вдыхал разреженный, прохладный воздух высокогорья. Все, что я видел, казалось одновременно и далеким и близким. В памяти всплывали слова, которые я часто здесь слышал. Их произнес Дэвид Дуглас, ботаник, первым из белых людей вступивший на высочайшую вершину Полинезии. В январе 1834 года, вернувшись после восхождения на Мауна-Кеа, он писал своей подруге! «Один день, проведенный среди вулканов, стоит года жизни». Вероятно, это действительно так.
 Мауна-Кеа проявила неблагодарность по отношению к своему первопокорителю. Спустя несколько месяцев после его восхождения на вершину вулкана тело Дугласа было найдено в яме, точнее, в западне, вырытой на склоне горы. Дуглас лежал рядом с мертвым быком. Как произошла эта встреча? Точно этого так никто и не узнал. Некоторые утверждали, что ботаник попал в яму не случайно, а по злой воле и одичавший бык не имел к его смерти никакого отношения. Друзья естествоиспытателя отрезали голову животного и привезли ее в Гонолулу на экспертизу. Однако тайны раскрыть так и не удалось.
 Вскоре в столицу архипелага перевезли и тело Дэвида Дугласа. Похоронили его на кладбище кафедрального собора Каваиао. Там я и увидел его надгробный камень возле входа в храм.
 Дуглас известен не только как альпинист и ботаник, описавший несколько десятков видов папоротников. Специалистам известна и пихта Дугласа, названная так в его честь. Им сделано еще одно открытие: именно он обнаружил знаменитое калифорнийское золото. В корнях елки, которую он послал из Калифорнии в Лондон, поблескивали крупинки драгоценного металла. Ученые мужи не обратили «а это внимания, а через двадцать лет впервые увиденный Дугласом калифорнийский «желтый дьявол» вызвал самую сильную в истории Америки «золотую лихорадку».
 Но самого Дугласа куда больше интересовали тайны природы. Он был очарован неповторимой красотой удивительного острова. Глядя на белую крышу Мауна-Кеа и на лысую вершину Мауна-Лоа, я мысленно снова и снова повторяю его слова: «Один день, проведенный среди вулканов, стоит года жизни».
 На высоте трех тысяч метров я закончил свое восхождение на Мауна-Кеа. Разрешение на подъем в заоблачную высь, к самой вершине, администрация национального парка Хавайи-Волкейнос дает лишь в исключительных случаях. На подходе к ней находится самая большая гавайская астрономическая обсерватория – пятиэтажное здание, принадлежащее американскому Агентству по исследованию и освоению космического пространства – знаменитому НАСА. Американцы в то время готовились к установке в восемнадцатиметровом куполе инфракрасного телескопа а самыми большими линзами в мире. В воздушном пространстве, окружающем Мауна-Кеа, содержится минимальное количество водяных паров, и это создает оптимальные условия для наблюдения за небесными телами.
 На северных склонах Мауна-Кеа недавно установили два подъемника. Снег на горных склонах – здесь следовало бы поставить несколько восклицательных знаков – лежит с декабря до конца апреля. Горнолыжники облюбовали две трассы, протяженность одной из них, носящей имя богини Пеле, составляет пять километров!
 Выше, над обсерваторией и горнолыжными трассами, тихое царство природы. Здесь, на высоте четырех тысяч метров, есть небольшое, глубиной всего пять метров, горное озеро Ваиау. Неподалеку от него, в пещере Кеанакакои, полинезийцы добывали камень для своих топоров и копий.
 Горное озеро я, к сожалению, так и не увидел; нужно было возвращаться назад. Со смотровой площадки Киохама через седловину я отправился назад, на дорогу № 20, и по ней – в Хило. На следующий день я снова поехал в горы – на вулкан Мауна-Лоа.
 Из Хило дорога (ее называют «Стейнбек хайвэй») поднимается прямо по склону Мауна-Лоа и ведет мимо довольно своеобразной тюрьмы Кулани. Вместо того чтобы отгородиться высоким забором, она зазывает к себе туристов, рекламируя себя в печати как достопримечательность. Тюремная администрация даже оборудовала мастерскую по производству сувениров. Заключенные вырезают для туристов неплохие копии традиционных гавайских гравюр на дереве.
 В Кулани открыт магазинчик «Хобби», в котором продаются изготовленные заключенными сувениры. Я предпочел воспользоваться другой, более длинной дорогой под № 21, ведущей в национальный парк Хавайи-Волкейнос. Недалеко от административного здания парка, рядом с кратером Килауэа, начинался подъем на Мауна-Лоа.
 По «Мауна-Лоа роуд», узкой живописной дороге, я двинулся пешком, хотя можно было воспользоваться и вездеходом. Однако я не пожалел об этом. Нелегкий подъем длиной двенадцать километров закончился у скалы высотой три тысячи триста метров, на которой стоит домик для туристов Пуу Улаула. Отсюда хорошо видны склоны гавайского вулкана, окрашенные лавой в разные цвета.
 Позже, на Килауэа, мне удастся посмотреть на извержение – раскаленную лаву и растекающееся огненное поле. Но здесь, на высоте более трех тысяч метров, я видел уже остывшую лаву, после того как она испарила свой тысячеградусный жар. Удивительное зрелище! Я поднимался на потухшие и действующие вулканы в Африке и Южной Америке, в Италии и на Карибских островах. За восхождение на вулкан Суфриер, на острове Гваделупа, я чуть было не поплатился жизнью. Но лишь здесь, на Гавайях, я увидел цветную лаву. Передо мной лежало лавовое поле серебристо-серого цвета. Далее, на горизонте, оно имело уже темно-коричневый оттенок, а правее – более светлый, розоватый налет. Такова палитра могущественной Пеле.
 Я обходил лавовые поля, и мне казалось, что я брожу по Луне. Заставшая лава обрела удивительные, фантастические формы. Именно таким должен быть лунный пейзаж. Эта мысль пришла в голову не только мне. До того как побывать на Луне, первые астронавты в луноходах и скафандрах совершили тренировочные походы по лавовым полям в окрестностях Пуу Улаула.
 Смеркалось, лавовая радуга темнела. Она как бы приобретала свой изначальный цвет. Красочный пейзаж сменялся черно-белым изображением – черные лавовые поля и белоснежная вершина Мауна-Кеа на горизонте. Пора ложиться спать. Ночь я провел в домике для туристов в горах, а утром продолжил свой путь. От мертвых лавовых полей Мауна-Лоа я двинулся к живой, пульсирующей лаве Килауэа. От черно-белого пейзажа к ярко-красному огню, туда, где обитает Пеле.




 ВЗГЛЯД В «ЧЕРТОВУ ГЛОТКУ»


 Килауэа – вулкан, о котором можно сказать: «...самый... самый... самый». В справочнике я прочел; «Самый активный из действующих вулканов в мире... самые высокие лавовые фонтаны...» Больше всего мне хотелось понаблюдать в течение нескольких дней с близкого расстояния за «будничной жизнью» вулкана. Во время моей последней поездки по Гавайским островам Килауэа отблагодарил меня за постоянный к нему интерес. Я увидел великолепное зрелище – пробуждение от спячки самого активного, вулкана Тихого океана и все картины адской пьесы, именуемой «вулканическое извержение».
 Первый день я посвятил осмотру главного кратера. Я обошел вокруг него. Длина этой трассы – около восемнадцати километров, по ней можно проехать даже на машине. Для удобства ленивых американских туристов, которых, естественно, здесь больше всего, проложили дорогу, и теперь они могут смотреть в «Чертову глотку» Килауэа, не покидая свои «бьюики», оборудованные кондиционерами. Поэтому Килауэа в последнее время иногда называют «Драйв ин волкейно», подобно названиям автокинотеатров, где фильм смотрят, сидя в машине.
 Я не любитель чрезмерного комфорта, поэтому меня раздражали автотуристы, наблюдавшие из-за стекол современных машин грандиозное зрелище, как бы перенесенное в наши дни из времен Адамы и Евы.
 Вдоль шоссе тянется тропинка для пешеходов. Она привела меня к «Серным струям», месту, где в воздухе плыли легкие, с резким запахом облака пара. На прилегающих склонах серные струи оставили золотисто-коричневые абстрактные рисунки.
 Чуть подальше «Стимин блаф» – так это место назвали вулканологи. И здесь из-под земли выбиваются струи пара, который, уменьшая видимость, заставляет раздосадованных автотуристов снижать скорость.
 Я медленно брел пешком. Над обрывистыми стенами кратера – «килауэа оуверлук» («смотровая площадка»). Отсюда большой кратер и его огненное сердце видны как на ладони.
 По соседству с «килауэа оуверлук» профессор Томас Ягер, самый известный исследователь этого вулкана, основал в 1912 году Гавайскую вулканологическую станцию, принадлежавшую первоначально Массачусетскому технологическому институту. В наши Дни руководит и финансирует деятельность обсерватории Геологическая служба США.
 Вход в эту обсерваторию, которая днем и ночью пристально следит за деятельностью вулканов, посторонним запрещен, но заглянуть в ее окна можно. Внутри обсерватории бросаются в глаза прежде всего ряды сейсмографов. Одна из лабораторий постоянно следит за колебаниями почвы, вызываемыми деятельностью гавайских вулканов. До трех тысяч колебаний ежедневно регистрируют здесь ученые! Если сила их увеличивается, значит, скоро начнется извержение.
 Вулканы словно колышутся, вдыхая и выдыхая горячий воздух, при этом они «трясут» Гавайские острова. Мне, дилетанту, цифра три тысячи толчков ежедневно кажется невероятной, ужасающей! Однако подавляющее большинство толчков регистрируется лишь чувствительными приборами.
 К вулканической станции я пришел еще раз: мне захотелось посмотреть, как выглядит «красное сёрдце» Халемаумау ночью. Это было удивительное зрелище. Словно тысячи небольших красных звездочек сверкали во тьме тропической ночи, хотя я понимаю, что сравнения всегда приблизительны. Одним из первых писателей, заглянувших в кратер Килауэа, был Марк Твен, тридцатилетний корреспондент калифорнийской газеты «Сакраменто Юнион». Сверкающий котел Халемаумау напоминал ему огромную светящуюся карту железных дорог американского штата Массачусетс. Мне трудно что-либо по этому поводу сказать: я не видел светящейся железнодорожной карты этого штата.
 Марка Твена поразил не только огненный котел Халемаумау, но и огромная кальдера Килауэа. Отсюда я отправился к другому кратеру – Малому Килауэа, по-гавайски Килауэа-Ики. После его извержений в 1959 и 1960 годах осталась «Дорога развалин» – нечто вроде памятника разрушительной деятельности гавайских вулканов. Вдоль всей этой мрачной дороги сдоят голые стволы деревьев, мимо которых бредешь молча, словно среди руин храма. Путь ведет к пику Пуу Пуаи, совсем юной вершине из туфа, возникшей в результате последних извержений Килауэа-Ики.
 Тропинка, огибающая Большой и Малый Килауэа, а также шоссе, названное «Кратер рим драйв», заканчиваются у пещеры, напоминающей тоннель. Называется она «терстон лава тьюб».
 Эта труба в лаве, подобно другим таким же тоннелям на Большом острове, – результат вулканической деятельности. В то время как верхние слои разлившейся лавы постепенно застывают, нижние, еще раскаленные, продолжают течь, вытягивая за собой пустоты, похожие на трубы нефтепроводов. Увитый хвощом тоннель Терстона – самая знаменитая из всех пещер Большого острова. Несколько дней назад я уже побывал в другой «подземной трубе», образовавшейся в лаве рядом с Хило. Называлась она пещера Каумана, точнее, одна из пещер Каумана, потому что подземных тоннелей в окрестностях Хило, два. В первый можно углубиться метров на сто, если у вас есть фонарь. Второй намного опаснее. По сравнению с ними пещера Терстона значительно «комфортабельнее»: в ней проведено даже электрическое освещение.
 От «Терстон лава тьюб», восточной оконечности пешеходной тропинки, огибающей кратеры Большого и Малого Килауэа, я возвращался к «Волкейно Хауз», чтобы на следующий день предпринять вылазку прямо в «ад» – сойти в кратер по тропинке, прогулку по которой даже в научных трудах местной вулканологической обсерватории называют «опаснейшей» и «удивительнейшей» в мире.
 Она заканчивается на дне кратера. Примерно на том же уровне над морем, на котором находится административное здание национального парка Хавайи-Волкейнос, начинается сожженное лавой ребристое дно кальдеры. И уже по дну площадью две с половиной тысячи акров тропинка ведет к краю «Чертовой глотки» – огненной ямы Халемаумау, где живёт божественная Пеле.
 Диаметр Халемаумау, расположенного в юго-западной части кальдеры, равен примерно тысяче метров. С незапамятных времен Халемаумау был самой горячей вулканической точкой этой «огненной страны» и в течение десятилетий единственным настоящим лавовым озером на земле. Его кратер почти до краев заполнялся раскаленной лавой. Однако в 1924 году «утроба» Килауэа неожиданно всосала назад всю «жидкость» из этого «горшка». Время от времени красная «живая» лава выплескивается из Халемаумау, хотя в 1924 году гавайское «огненное озеро», одно из чудес света, вернулось туда, откуда появилось, – под тонкую скорлупу нашей планеты. Ежегодно Килауэа выливает на Большой остров пятьдесят миллионов кубических метров лавы. Этого количества достаточно, чтобы опоясать землю каменной стеной с сечением один квадратный метр.
 Извержение вулкана, излияние божественного гнева Пеле – одно из самых впечатляющих зрелищ, какие мне приходилось видеть. Во время извержения Малого Килауэа (1959 год) поднялся столб раскаленной лавы высотой сначала двести, затем триста, четыреста и, наконец, шестьсот метров! Размер огненной махины вдвое превышал высоту Эйфелевой башни! Две такие башни, стоящие одна на другой!
 Мне посчастливилось наблюдать завораживающее, грозное зрелище, однако, чтобы увидеть подобное, пришлось отправиться вдоль так называемого «Восточного излома». Километров через пятнадцать я оказался в области кратера Мауна-Улу («Растущей горы»).
 Насколько мне известно, Мауна-Улу – самая высокая из недавно образовавшихся гор во всей Океании. Это не просто гора. В течение примерно трех лет в ней бурно шли активные вулканические процессы. Заглянув в кратер, я увидел то, ради чего стоило преодолеть долгий путь из сердца Европы в сердце Тихого океана.
 Именно здесь «Чертова глотка» открылась передо мной во всей своей красе. У меня на глазах Килауэа выплевывал из кратера Мауна-Улу раскаленную лаву. Тяжелая багровая жидкость – завтрашние скалы – взлетала вверх, словно воздушная пена, а не кубометры и тонны скальной породы. Бурлящая лава била вверх узкими алыми струями, на мгновения создавала огненные здания, пурпурные купола, напоминающие архитектуру барокко. Я хорошо знаю карловарский гейзер. Фонтаны Мауна-Улу напоминали кипящий источник всемирно известного курорта. Только вместо воды в воздух взлетала пенящаяся, расплавленная лава – будущий камень.
 Я простоял здесь много часов, молча, затаив дыхание. Передо мной разворачивалась картина «сотворения» мира.
 Я словно перенесся в древнейшую эпоху нашей планеты. Спасибо тебе, Пеле, спасибо тебе, земля, за этот огонь – огонь созидания!




 ЛАВА ПОСРЕДИ ОСТРОВА, ОСТРОВ СРЕДИ ЛАВЫ


 Отправив назад, в Хило, все свои вещи и прихватив с собой лишь самое необходимое, я снова двинулся на Килауэа. Сначала я шел к Мауна-Улу по дороге, которую здесь называют «Чейн ов крейтерз роуд». Она тянется километров на десять вдоль цепи небольших кратеров, в далекие времена созданных извержениями Килауэа.
 Среди лавовых полей остались участки земли, которые никогда не заливал огненный поток, например, возвышенности. На них-то и сохранилась первозданная растительность архипелага. Гавайцы называют эти места (в течение тысячелетий их не касалась лава)  кипука  – «оазисы».
 Самый большой и прекрасный зеленый оазис в черной лавовой гавайской пустыне, поистине райский уголок островов – Кипука Пуаулу. Он образовался на широкой возвышенности, которая ни разу не была залита лавой.
 По оазису проложена тропинка. Я шел по ней; и мне казалось, что я попал в Ноев ковчег. На небольшой площадке, размером сто акров, росло более сорока видов деревьев и множество растений. Здесь встречались разнообразные кустарники, травы, цветы и мхи, некоторые из них произрастают только на этом единственном в мире островке, «плывущем» в черном «вулканическом» море. Щебетали птицы, цвели цветы, покачивались на ветру папоротники. Кипука Пуаулу расположен на высоте тысяча двести двадцать метров над уровнем моря.
 Никто точно не знает, сколько столетий Кипука Пуаулу противостоит напору лавовых прибоев. Во всяком случае, не меньше двух тысячелетий. Таков возраст могучего гиганта Кипука Пуаулу – дерева  коа . Это царь гавайских лесов. В далекие времена из стволов коа гавайцы выдалбливали каноэ длиной до тридцати метров. В наше время островитяне сооружают из его древесины еще одно средство для передвижения по воде – знаменитые доски для серфинга, на которых ловко скользят по высоким волнам океанского прибоя. Форму этих досок у обитателей полинезийских островов позаимствовали спортсмены всего мира.
 Кроме дерева коа, в гавайских лесах растет железное дерево, которое местные жители называют  охиа. Длинную аллею этих деревьев я уже видел в национальном парке Хавайи-Волкейнос – на «Дороге развалин». Однако там стволы охиа после извержения Килауэа превратились в обгоревшие скелеты и стоят словно монументы, напоминающие о необоримой силе богини Пеле.
 Охиа верой и правдой служили гавайским мореплавателям: твердая, как сталь, темно-красная древесина этого дерева шла главным образом на изготовление весел. На Гавайских островах высота охиа достигает тридцати метров, поэтому полинезийцы называют их «отцами всех деревьев».
 Наряду с охиа и величественными коа к первозданной гавайской флоре относятся и  хапау , достигающие десятиметровой высоты, а также редкие деревья  холеи с прекрасными декоративными листьями.
 В Кипука Пуаулу растет также ти, которое уже успели позаимствовать у полинезийцев европейские садоводы. Растение ти (не менее декоративное, чем холеи) гавайцы использовали не только для украшений. Листьями ти они покрывали свои хижины, вареными употребляли их в пищу, а на сахаристом корне настаивали легкий алкогольный напиток. Белые пришельцы «помогли» аборигенам продвинуться «вперед» и в этой области. Они научили их гнать из ти крепкое, «цивилизованное» пойло.
 Благородное растение ти в наши дни – одна из достопримечательностей Кипука Пуаулу. Однако, подобно многим нынешним представителям островной флоры, оно не принадлежало к исконному растительному миру Гавайев. На архипелаг его доставили первые обитатели островов – полинезийцы, подобно другим плодам и растениям, привезенным ими со своей прежней родины и навсегда прижившимся на Гавайских островах. Теперь здесь растут ямс, таро, бананы, орехи (гавайцы давили из них масло, которое шло на освещение хижин), сахарный тростник, хлебное дерево и кокосовые пальмы. Раньше символом «прекраснейших островов на земле» для меня всегда была кокосовая пальма. Однако выяснилось, что и ее завезли сюда первые полинезийцы, приплывшие на Гавайи с юга. До заселения Гавайских островов тут рос лишь один вид пальмы – пикардия. Всего на архипелаг полинезийцы завезли двадцать пять видов различных растений. (Кроме того, они выпустили на острова, на которых раньше не было ни одного млекопитающего, первую собаку, первую свинью и даже первую крысу.)
 Богатая растительность Кипука Пуаулу – результат тысячелетнего развития местной флоры. Когда вулканическая активность земных недр подняла из океанских глубин Большой остров и другие части архипелага, на них, разумеется, не существовало никакой жизни. Позднее, по прошествии долгого времени, ветры, волны и морские птицы занесли сюда первые споры и семена, которым удалось прорасти в этой земле, созданной водой и огнем. Появилась первая былинка, раскрылся первый цветок, потянулось к солнцу первое дерево.
 Под воздействием новой среды обитания и в результате долгой эволюции эти растения чем дальше, тем больше стали отличаться от своих предков, оставшихся на родине. Эволюция привела к появлению новых видов растений на Гавайских островах. Подавляющее большинство растений на этих изолированных тихоокеанских островах появилось без всякого вмешательства человека. Последние данные свидетельствуют, что до появления первого белого человека на Гавайских островах произрастал тысяча триста восемьдесят один вид растений. Примерно четыре пятых из них – потомки растений, которые встречаются в других частях Океании или на Тихоокеанском побережье Азии, остальные занесены из Америки.
 Белый человек добавил к растительному миру Гавайев несколько новых видов, и среди них – ананас. В наши дни ананасы – одна из важнейших статей экспорта Гавайских островов. В то же время многие виды растений на островах почти исчезли. Например, знаменитое сандаловое дерево; его добыча шла так интенсивно, что теперь оно почти полностью истреблено.
 Цивилизация лишь завершила то, что начали делать первые полинезийцы, в значительной степени изменившие растительный мир островов, Только на оазисах среди лавы сохранились условия, напоминающие те, что существовали здесь до прихода человека. Побывать в Кипука Пуаулу – значит увидеть волшебный райский сад, созданный лишь временем и природой.




 В «ГАВАЙСКИХ ПОМПЕЯХ»


 Застывшие лавовые потоки, сохранившие для будущих туристов красочные резервации гавайской флоры, «стекают» со склонов Килауэа к берегам океана в юго-восточной части Большого острова и вливаются в океан, и мне захотелось пройти по пути лавы.
 Он начинается у Макаопуми, последней «открытой раны» в вулканической цепи «Дороги кратеров». Отсюда можно спуститься к океану несколькими путями, каждый из которых долог и труден. Все они ведут в широкую долину, называемую Пуна. Тут особенно наглядно видны результаты вулканической деятельности, губящей здешний растительный мир и создающей новый.
 В долину Пуна можно войти через разные «ворота». Передо мной Пуна открыла свой самый красивый лик – Калапаноа. Именно здесь потоки лавы чаще всего бросаются в объятия океанских волн.
 Борьбой двух главных стихий в Калапаноа было создано то, чего я больше не видел нигде, – прекрасные пляжи из черного, как ночь, песка вулканического происхождения. Над пляжами Калапаноа и соседней Кайму, раскачиваются кроны кокосовых пальм – типичная романтика с рекламной открытки. Сине-черно-зеленая картина так красочна, что кажется нереальной. На пляжах Калапаноа и Кайму почти никто не купается: слишком опасны высокие волны прибоя. Сюда приходят лишь любители экзотики посмотреть на красоты черных пляжей.
 Лава в Калапаноа – изобретательный зодчий. Она, например, создала «Пещеру преступников». Те, кто скрывался в этом лавовом тоннеле, напоминающем трубу (я ползал по ней на вершине Килауэа), оставались для всех табу, какое бы тяжкое преступление они ни совершили. Здесь им не грозила никакая опасность.
 Недалеко от «Пещеры преступников» лава «построила» для жен гавайских королей, не отваживавшихся купаться в бурном океане, естественный бассейн. Там знатные полинезийки плавали совершенно нагие. Правда, в наши дни голых королев здесь уже не встретишь, Теперь в бассейне резвятся гавайские студентки, одетые в обычные купальные костюмы.
 Бассейн для королев, «Пещера преступников» и черные пляжи Кайму и Калапаноа – это лишь преддверие «гавайских Помпеи» в Пуне. Не всем здешним поселениям удалось, подобно Хило, избежать трагической судьбы, уготованной им раскаленными потоками лавы. Я оказался на месте, где некогда располагалась деревня Пахоа, жители которой выращивали плодовые тропические деревья папайи. Потоки лавы подошли к деревне в 1950 году, во время извержения вулкана Килауэа, вплотную, но поистине роковым для нее стал 1959 год. Килауэа извергался восемьдесят восемь дней. Раскаленная лава уничтожила в Пуне тростниковые плантации, затем рощи папайи и, наконец, залила огнем деревню Пахоа. К счастью, ее обитатели успели покинуть свои жилища. Когда извержение кончилось, жители вернулись и основали вблизи от сожженной деревню Новая Пахоа. На старом месте они разбили три больших сада.
 Такая же картина жизни и смерти предстает перед глазами в расположенной по соседству приморской деревне Похоики. С одной стороны – мертвые черные поля (результат последних извержений Килауэа), а рядом, на участках, удобренных давними выбросами и напоенных частыми, тяжелыми тропическими дождями, – великолепные плантации папайи.
 Лавовое поле может дать богатейший урожай, свидетельство тому – холм Капохо Коне, тоже образовавшийся в результате извержения, Вся его поверхность покрыта такой буйной растительностью, какую только можно себе представить. «Вершина» лавового «купола» срезана, и в глубокой выемке блестит озеро, в водах которого отражается яркая зелень склонившихся над ним деревьев.
 Рядом с таким же, но куда более «юным» холмом открывается другая картина, свидетельство вечного противоборства созидания и разрушения, – парк «Лавовые деревья». В отличие от «Дороги развалин» на вершине Килауэа деревья здесь непохожи на обгоревшие скелеты. Все они – от корней до вершин – покрыты лавой, застывшей на них в виде фантастических изображений. Не узнать привычных очертаний; и у нас зимой густой снег совершенно меняет силуэты елей и сосен. Жители Пуны называют эти залитые лавой деревья окаменевшими гавайцами.
 Пеле способна покрыть лавой не только деревья, но и целые селения. Наиболее страшное впечатление в «гавайских Помпеях» на меня произвела бывшая деревенька Капохо, тихо и мирно существовавшая до 1960 года. Именно тогда снова задымился вулкан Килауэа. На этот раз ожил боковой кратер, расположенный прямо над Капохо. Многодневная борьба за спасение деревни оказалась бесплодной. В конце концов раскаленная лава полностью залила Капохо. Ее обитатели сейчас живут либо в Хило, либо в приморской деревне Похоики. И поля и жилища их сожгло знойное дыхание Пеле, осталось лишь то, что сумело противостоять огненной лаве.
 Сохранились, например, полуразрушенные стены лавки местного торговца Намуры. Среди руин «гавайских Помпеи» мое внимание привлек маяк. Извержение расширило территорию Большого острова на несколько гектаров, и маяк, стоявший на берегу, теперь оказался далеко от прибрежной линии. В наши дни его «омывают» лишь застывшие волны черного моря. Но он все же уцелел, и островитяне называют его «Счастливым маяком».
 Неподалеку от «Счастливого маяка» я обнаружил еще несколько свидетелей гибели «гавайских Помпеи» – шестнадцать надгробных камней, пощаженных лавой.
 На них лежат десятки венков – леи, свитых из орхидей. Эти прекраснейшие цветы по злой иронии судьбы – дар черной вулканической почвы: как известно, орхидеи растут на лавовых полях острова Гавайи. Окрестности Пуны и Хило – самые лучшие в мире места для промышленного выращивания удивительных по красоте орхидей.
 В Новой Пахоа, в Похоики и главным образом в окрестностях Хило я увидел плантации орхидей. Их сеют, так же как у нас пшеницу или кукурузу, на больших полях. Примерно так же убирают. Оплодотворила эти поля богиня Пеле, которая рядом уничтожила всяческую жизнь, похоронив Пахоа, Капохо и другие деревни на Большом острове.




 ЗА ПОЛИНЕЗИЙСКИМИ ПИГМЕЯМИ


 Кто же, по мнению гавайцев, достоин того, чтобы жить на этих прекрасных островах? Наверняка лишь самые знатные представители рода человеческого. Действительно, многие исследователи культуры Полинезии и сами гавайцы при упоминании о «народе Южных морей», давшем имя этим островам, пользуются довольно неточным термином – алии («правитель» или «знать»).
 Согласно преданию, еще до того как Гавайский архипелаг попал под власть надменных алии, здесь жили другие племена. Кто эти «догавайские» обитатели Гавайев? Судя по всему, они, как и те, кто пришел вслед за ними, были полинезийцами. Именно эта ранняя группа полинезийцев сумела на своих бесхитростных каноэ первой преодолеть океан и подойти к Гавайским островам с юга. Вполне возможно, что именно они первыми заселили и Новую Зеландию и острова Чатэм.
 Вторая волна – так сказать, «собственно гавайцы» называют своих предшественников менехуне. Как ни странно, но так же называли своих предков нынешние таитяне. На Гавайях это название имеет пренебрежительный оттенок: менехуне в отличие от тех, кто пришел вслед за ними, не возделывали землю, питаясь лишь плодами дикорастущего пандануса и дарами моря.
 Общественный строй менехуне был явно примитивнее и демократичнее. Их религия еще не знала великих полинезийских богов, подобно греческим, сложных ритуалов, пришедших со священных Раиатеа и Таити. Первые обитатели Гавайев появились здесь, вероятно, в начале первого тысячелетия нашей эры и ушли скорее всего с приходом второй волны полинезийцев – алии – примерно в середине второго тысячелетия.
 Первая тысяча лет предполагаемой истории Гавайских островов, уже заселенных людьми, не имеет почти никаких следов человеческой деятельности. Но на Гавайских островах сохранилось около тридцати каменных сооружений, которые жители островов считают творением менехуне. Они были замечательными каменотесами и выдающимися строителями, но секретами мастерства ни с кем не делились. Свои постройки они всегда возводили только по ночам, когда никто не мог следить за их работой.
 Подавляющее большинство «догавайских» сооружений на Гавайях сохранилось на острове Кауаи, который с незапамятных времен считался основным местожительством менехуне. Кауаи, судя по всему, первый остров, который заселили менехуне, последним они покинули его, навсегда уходя с архипелага, когда в стране, до сих пор принадлежавшей им одним, оказалось слишком много вторгшихся алии.
 Куда отправились потомки тех, кто первым заселил Гавайские острова, неизвестно. Возможно, они ушли на необитаемые в наши дни небольшие островки Нихоа и Неккер, где неизвестными мастерами возведены ступенчатые сооружения и каменные идолы, правда, несколько отличные от древних изваяний на Гавайских островах.
 Однако некоторые менехуне тайком остались на Гавайских островах. Последний гавайский правитель острова Кауаи Каумаалии распорядился произвести точную перепись и составить списки обитателей своего островного государства. С удивлением он обнаружил, что в дальнем уголке дикой долины Ваиниа, в деревне Лаау, у подножия самой «мокрой» на земле горы Ваиалеалы, живут шестьдесят пять менехуне.
 Перепись была произведена в прошлом веке. Интересно, сколько менехуне проживает на островах в наши дни? На свой вопрос я получал самые разные ответы. Одни утверждали:
 – Менехуне на Гавайях никогда не жили. Это вымысел праздного ума, сказки.
 Другие не соглашались с этим мнением:
 – Конечно, менехуне – это наша древняя история. Их победили племена из первой волны переселенцев алии. Менехуне либо подчинились, либо ушли с островов.
 Есть здесь и такие, которые убеждены в том, что менехуне живут на островах до сих пор.
 – Живут до сих пор? – переспрашивал я, – а как они выглядят?
 Ответ был всегда одинаковым!
 – Да это же гномы. Как у вас в Европе эльфы или тролли.
 Эльфы или тролли – маленькие, уродливые человечки, карлики. Такими представляют себе менехуне нынешние жители архипелага. Мужчины у них будто бы очень маленького роста – не выше метра, а у женщин красные, сморщенные, не вызывающие никакой симпатии лица.
 Как утверждали мои собеседники, менехуне живут в горных пещерах или в примитивных хижинах. Вреда людям они не причиняют, но избегают их. Правда, трудолюбивые менехуне работают только по ночам. Как и в далекие времена, они известны как прекрасные каменотесы и строители, начатое дело заканчивают за одну ночь. Если менехуне на кого-то рассердятся, то ему несдобровать: карлики уничтожают все, что сделано руками противника.
 Благодаря странной игре воображения образ менехуне весьма изменился: из первых полинезийских обитателей Гавайев они превратились в гномов, в сверхъестественные существа, с которыми, несмотря на их карликовый рост, шутки плохи.
 Мне захотелось взглянуть на менехуне и их сооружения, но я понимал, что на Большом острове мне вряд ли удастся это сделать, ведь родина полинезийских пигмеев – Кауаи, расположенный на противоположной стороне архипелага.
 Пришлось отправиться на Кауаи, чтобы посмотреть на самое удивительное сооружение, которое легендарные пигмеи возвели по соседству с деревней Ниумалу. Оно представляет собой ров длиной триста метров, выложенный тщательно обработанными каменными плитами. В свое время он служил водохранилищем, откуда брали воду для полива полей.
 Менехуне возводили в основном ирригационные сооружения, прибрежные дамбы, облегчающие рыбную ловлю.
 Свою самую знаменитую постройку – «Ниумальский ров» – полинезийские пигмеи возвели якобы по просьбе пришлых алии, вернее, вождя Ола, сумевшего добиться расположения одного из менехуне – по имени Пи. Впоследствии Ола, несмотря на то, что Пи был «незнатного» происхождения, все-таки объявил его своим главным колдуном.
 По другой, более распространенной версии, менехуне строили ров по приказу правителя и правительницы острова. В «соглашении о строительстве» рва менехуне, как всегда, обязались соорудить его за одну ночь. Кроме вознаграждения, они поставили еще одно условие: «ни правитель, ни правительница не должны смотреть на работающих менехуне».
 Правитель и правительница согласились; молодые менехуне принялись за работу. Вождь менехуне выстроил своих мужчин в шеренгу длиной сорок километров! Пигмеи передавали каменные плиты из рук в руки, и ров вырастал буквально на глазах. Мастера действительно построили его за одну ночь. Перед самым рассветом, когда должен был закукарекать петух, вождь обнаружил, что правитель и правительница не сдержали своего обещания: всю ночь они следили за тем, как работали менехуне.
 Вождь пигмеев пришел в ярость и приказал добавить к сооружению еще два камня. Мне их показали: две одинаковые глыбы лежат на краю рва. Это правитель и правительница острова: не сдержавшие данное вождю слово, несчастные окаменели, словно жена Лота. У ног их каменный бассейн, заказанный ими полинезийским пигмеям, – «Ниумальский ров» – уникальный памятник человеческому трудолюбию на острове Кауаи.




 НИУМАЛЬСКАЯ ЗАГАДКА


 Проблема менехуне – исконных обитателей архипелага – серьезный и интересный вопрос, связанный с самым ранним периодом пребывания на Гавайских островах людей. Следует, видимо, согласиться с мнением Те Ранги Хироа, одного из крупнейших специалистов по истории Полинезии, бывшего в течение многих лет директором гавайского Национального музея (сам он наполовину полинезиец – маори):
 – Менехуне действительно были людьми полинезийского происхождения, и они достойны славы, потому что первыми переплыли бескрайние океанские просторы и добрались до Гавайев.
 Видный музеевед и знаток полинезийских культур новозеландец Элдон Бест высказал предположение, что менехуне, возможно, были самой первой, наиболее древней группой, населявшей полинезийские острова, которая везде предшествовала второй волне более развитых племен алии. Я условно назвал вторую волну переселенцев на архипелаг «собственно гавайцами».
 Итак, я отправился на Кауаи, чтобы посмотреть на «ниумальскую загадку» – знаменитый, уникальный «Ров менехуне». Остров до сих пор живет легендами о тех, кто создал удивительную «ниумальскую загадку». Эти сказания и мифы известны далеко за пределами архипелага.
 В поисках следов пигмеев мне улыбнулось счастье: судьба свела меня с лучшим местным знатоком «ниумальской загадки» и всего, что связано с таинственными полинезийскими пигмеями, – с госпожой Каликеа. Она живет в порту Навиливили, расположенном на юго-востоке острова. Госпожа Каликеа помнит и знает все, что известно миру о загадочных менехуне.
 Она создала в Навиливили нечто вроде «памятника» полинезийским пигмеям – так называемые «Сады менехуне», где сама выращивает интересные растения, в том числе и самое большое банановое дерево. Главное – она собирает все сведения о полинезийских пигмеях. Так как материальных следов их жизни сохранилось мало, то госпожа Каликеа рассказывает посетителям все, что знает о них из преданий, действие которых зачастую происходит в наши дни.
 Так, один школьник увидел менехуне. Преподаватель в надежде прославиться прервал занятия и кинулся вдогонку за «древним гавайцем», словно за легендарным «снежным человеком». В погоне приняла участие вся школа. Разумеется, пигмея так и не поймали.
 Присутствие этих таинственных человечков ощущают прежде всего строители – коллеги древних менехуне. В столице архипелага, в Гонолулу, на потухшем вулкане «Алмазная голова» из-за пигмеев чуть было не вспыхнула забастовка рабочих-каменотесов. А произошло это из-за того, что разгневанные менехуне ночью уничтожали то, что успевали сделать днем каменотесы. В результате у рабочих резко упала зарплата.
 Все пострадавшие прекрасно знали виновников своего несчастья. Конечно, ими могли быть только менехуне! Тогда каменотесы заявили:
 – Пусть администрация по-хорошему договорится с пигмеями, в противном случае начнем забастовку.
 Один мастер предложил нанять полинезийского колдуна. Тот должен был выяснить, почему пигмеи так рассердились на каменотесов и мстят им. Прежде чем удалось найти колдуна, гнев менехуне поостыл, а курьезная забастовка так и не состоялась.
 В столице Гавайев слышал я и другую историю. Когда-то менехуне жили на ее нынешней территории, однако больше всего им нравилась уютная долина Маноа, которую они ни за что не желали уступать непрошеным пришельцам – алии. Хитрый вождь алии Куалии, узнав, что «люди ночи», пигмеи, больше всего на свете боятся сов, приказал привезти ночных птиц с родного острова менехуне – Кауаи. Куалии рассудил, что кауайские совы имеют больший опыт борьбы с маленькими человечками, чем местные, птицы. Куалии не ошибся. С помощью сов и «духов-хранителей», которые якобы защищают каждого полинезийского воина, он изгнал менехуне из Долины Маноа и всего района Гонолулу.
 Действительно ли менехуне исчезли с Гавайских островов и я так никогда и не увижу их? Конечно, нет. С менехуне на Гавайских островах я встречался почти на каждом шагу – правда, в несколько преображенном виде.
 Сначала менехуне, видимо, считались те, кто впервые появился на островах. Затем, в представлении «собственно гавайцев», они превратились в пигмеев. Теперь, в третий раз, их «воссоздала» изобретательная американская реклама.
 Как на самом деле выглядели загадочные «прагавайцы», строители «Ниумальского рва», не знают ни археологи, ни этнографы, зато это отлично известно... творцам рекламы. Несчастные полинезийские пигмеи стали не только официальным символом Гавайского государственного университета, их изображение бросается в глаза повсюду – на рекламных щитах на каждой улице, в каждом магазине ив газетах, на флаконах духов, конфетных обертках, сувенирах. В Хило я видел даже белье марки «Менехуне» и бюстгальтер «Менехуне», причем самого большого размера.
 Если кто-то и угрожает жизни менехуне, то это не воинственные алии и не грозные совы, а беспощадная реклама. Что еще можно добавить к этому? Пожалуй, то, что во время любого поединка я всегда болею за слабого. Поэтому мне хочется крикнуть:
 – Держитесь, менехуне! Уйдите с фантиков, флаконов, пивных кружек и дамского белья! Возвращайтесь в горы, дремучие леса и поля возле «Ниумальского рва», учебники археологии и истории, туда, где я впервые прочел о вас, готовясь к своему первому путешествию на Гавайи. Не сдавайтесь, менехуне!




 ПОЛИНЕЗИЙСКОЕ СУДНО


 Полинезийцы всегда славились умением строить суда. Первоначально это были небольшие лодки, выдолбленные из цельного ствола дерева, к которому крепилось длинное бревно. Я нередко видел такие в Океании и в наши дни. По этому же принципу строились другие суда, намного более устойчивые и значительно большие по размеру. Именно они позволяли полинезийцам совершать их фантастические путешествия в самые отдаленные уголки Великого океана. К большим или, как их иногда называли в Южных морях, «длинным судам», достигавшим в длину тридцати метров, прикреплялась еще и лодка. Оба корпуса связывались воедино: у них была общая палуба, на которой возвышались две или три мачты с парусами, сплетенными из панданусовых рогож. На палубе находилась своеобразная каюта – хижина, в которой вождь и его команда прятались от жарких лучей солнца и тропических ливней. На корме имелось засыпанное песком место с очагом для приготовления пищи.
 Полинезийские суда не имели обычного руля. Направление движения задавалось с помощью весел. Полинезийцы высоко ценили тщательно обработанные и сделанные из самых прочных сортов древесины весла. Об этом рассказывается в легендах. В них упоминаются не только имена участников «долгих плаваний», но и названия весел.
 В снаряжение судов, отправлявшихся из Южной Полинезии на Гавайи, входили и черпаки. Хотя суда были обмазаны своеобразной шпаклевкой, тем не менее в них часто проникала вода, которую должен был постоянно выливать за борт «водочерпий», один из наиболее уважаемых членов экипажа. Их имена тоже часто упоминаются в полинезийских сказаниях.
 Так же, как веслам, названия давались и каменным якорям полинезийских судов. На двойных судах было и два вида якорей: большой «стояночный» (во время бурь его иногда опускали в волны) и легкий (его бросали в воду, чтобы определить направление морских течений).
 Строительство судов, предназначенных для плаваний на Гавайи и другие далекие острова, их оснащение были делом нелёгким. Тенира Генри, одна из самых первых и серьезных исследовательниц полинезийской культуры, дала описание процесса строительства, из которого следует, что создание каждого двойного судна считалось делом священным, общим для всех жителей данной местности.
 Приняв решение временно или навсегда покинуть родину, вождь выбирал из своих подданных самого опытного и умелого судостроителя и назначал его главным. Тот, в свою очередь, набирал квалифицированных мастеров. Считалось, что и судостроитель, и мастера, и даже инструменты – находились под покровительством бога Тане, а на Гавайях – Кане, бога леса. Поэтому, прежде чем начать рубить деревья, отобранные для строительства судна, к могущественному Тане обращались с молитвами, вымаливая разрешение убить его любимых детей, какими в представлениях полинезийцев были деревья. Затем особый ритуал освящал каменные топоры, с помощью которых «убивали детей Тане» и обрабатывали стволы.
 Инструменты на ночь укладывались в святилища, где, по представлениям полинезийцев, они «спали». Рано поутру, сразу после восхода солнца, топоры «будили» и торжественно опускали в воды океана, по которому поплывут деревья, превращенные в судно. Наряду с топорами строители судов пользовались также и каменными долотами.
 Прежде чем соединить два готовых судна в одно целое, их покрывали особым защитным слоем из смеси древесного угля и красной глины. Впоследствии на Гавайях суда красили в черный цвет, и лишь суда самых высокопоставленных вождей оставались красными. Наконец двойное полинезийское судно, спускали на воду.
 Судно, его весла и якоря получали название. Обряд крещения (я бы скорее назвал его обрядом посвящения) совершался сразу после спуска «новорожденного» на воду. Трюмы судна поливали не шампанским, а соленой морской водой, чтобы корабль почувствовал вкус моаны – океана, чьи бескрайние просторы ему придется бороздить.
 После того как полинезийское судно торжественно окропляли морской водой, к далекому путешествию начинал готовиться экипаж. Расстояние бывало действительно очень большим. Требовалась тщательная физическая и моральная подготовка. Полинезийцы упорно учились обходиться самым малым, подолгу не есть и не пить.
 Все необходимое мореплаватели брали с собой – воду, пищу. Вода хранилась в скорлупе кокосовых орехов, бамбуковых стволах или выскобленных тыквах, которые они, привязав, бросали за борт и тащили за собой. Вода в них всегда оставалась весьма прохладной.
 Полинезийцы везли как свежие, так и «консервированные» продукты. Эти традиционные тихоокеанские «консервы» я встречал на Мауро, одном из атоллов Маршалловых островов (Микронезия): чаще всего ими были печеные, завернутые в листья плоды пандануса.
 «Консервами» служили также сушеные плоды хлебного дерева, сушеные бананы и клубни таро, сушеный или печеный батат. Большую роль в рационе полинезийцев – участников долгих плаваний играла вяленая рыба. Законсервированные таким образом продукты сохранялись очень долго; скажем, сушеные моллюски – практически неограниченное время.
 Сначала мореплаватели питались свежими продуктами – бананами, кокосовыми орехами. К тому же на судне имелись куры, свиньи и собаки. Объедками кормили собак. Живую рыбу держали в своеобразных бамбуковых аквариумах. Надо сказать, что Тихий океан изобилует рыбой, и опытные полинезийские рыбаки легко добывали ее, ловя иногда даже акул.
 «Длинные суда» брали на борт до семидесяти человек и продовольствия недели на три. При минимальном везении расстояние в четыре тысячи километров преодолеть за это время можно.
 Двойные суда плыли по океану со средней скоростью восемь-девять узлов. Успех экспедиции, если судно было построено добротно, полностью зависел от навигационных знаний и умения ориентироваться в открытом море. День отплытия, как правило, приходился на вторую половину года, когда погодные условия для плавания были наиболее подходящими. Этот день тщательно выбирался.
 Главный мореплаватель приступал к своим обязанностям с момента выбора оптимального момента для плавания. Его работа была действительно нелегкой и весьма ответственной. От опыта и знаний «штурмана» полностью зависел успех столь долгого и тщательно приготовлявшегося путешествия.
 Полинезийские мореходы должны были обладать обширными знаниями, например знать розу ветров, уметь различать ветры по силе, направлению и названиям (последних в полинезийских языках очень много), уметь ориентироваться по форме и направлению движения облаков. Разбирались они и в океанических течениях, но ориентировались в основном по положению звезд и планет. Поэтому «штурманы» древних полинезийцев знали расположение и названия более чем полутораста звезд. Им было точно известно, над какой частью океана «висит» та или иная звезда.
 Если бы мне довелось составлять лоцию для плавания с Гавайев на юг, я бы написал, что сначала судну следует ориентироваться по Полярной звезде, она должна «висеть» за его кормой. В середине пути, примерно на экваторе (по-гавайски Пикооваке – «Посреди пространства»), Полярная звезда исчезает за горизонтом, тогда на юг укажет Южный Крест.
 Полинезийский мореход, следя во время плавания за небесными телами, ориентировался не только в пространстве, но и во времени. Самый простой способ, которым можно измерять время, прошедшее со дня отплытия, – это завязывать каждый день по узелку. Полинезийцы, как и большинство народов планеты, так и отсчитывали дни. Недель они не знали и дни объединяли сразу в месяцы. В каждом из них было двадцать девять или тридцать дней. Этот период времени они называли так же, как и мы, по имени луны – месяц.
 Гавайский год состоит из двенадцати месяцев. Новый год наступает ночью, когда в восточной части небосклона впервые появляются Плеяды. На Гавайях «Семь маленьких сестричек» восходят 18 ноября, на Таити – лишь 21 ноября.




 ВИД НА СВЯТИЛИЩЕ ВАХАУЛУ


 Суда, следовавшие на Гавайи, заканчивали свои долгие путешествия у берегов Большого острова. Заселяя новые острова на севере Тихого океана, полинезийцы прихватывали из родных краев растения и животных. Например, вождь Кахаи привез на Гавайи хлебное дерево. Так появились и стали возделываться на Гавайях такие культуры, как батат, таро, ямс и даже кокосовые орехи и бананы.
 Кроме вещей «первой необходимости», Центральная Полинезия снабжала полинезийский север (Гавайи) всеми «новинками» в области духовной культуры, в первую очередь религиозных верований. Важной «статьей экспорта» Таити и Раиатеа были полинезийские жрецы.
 Одна из наиболее ярких личностей в истории архипелага – жрец Паао, совершивший в XIII веке путешествие с Гавайев на Таити, которое вплоть до появления на Гавайских островах белых людей оказалось последним контактом обитателей архипелага с внешним миром. Непонятно, почему в течение последующих пяти веков гавайцы больше не отваживались на длительные плавания. Зато нам известно, почему жрецом Паао было совершено это последнее из «долгих плаваний» между Гавайями и Таити.
 Оказывается, Паао, принадлежавший к гавайской элите, воспротивился тому, что здесь, на Большом острове, все менее уважительно относятся к верховному вождю, главе привилегированной касты.
 Нерешительность и колебания слабого, дегенеративного верховного вождя Капавы и «безответственные», «противоестественные» браки вождей с женщинами из низших каст, по мнению Паао, угрожали общественному устройству Большого острова. Жрец Паао, воспитанный в традиционных кастовых полинезийских представлениях, видел лишь один выход. Когда-то вождь Паумакуа появился на Гавайях с новым верховным жрецом, так и Паао решил привезти с Таити или Раиатеа нового верховного вождя, осознающего свою ману – исключительность, сверхъестественную силу, присущую, согласно верованиям полинезийцев, лишь вождям, алии, а не простым людям.
 Когда судно Паао приплыло на Таити или скорее всего на священный Раиатеа, жрец выбрал человека благородного происхождения, отвечавшего его представлениям о том, как должен вести себя и выглядеть верховный вождь гавайского острова. Избранника звали Лонокаехо, Паао спел ему свое знаменитое «Приглашение на Гавайи», которое полинезийцы сохранили до наших дней.
 Однако таитянский вождь не отозвался на категоричное, авторитарное приглашение поехать на Гавайи.
 Вождю таитянской области Нана вовсе не хотелось покидать свою родину, где жизнь его текла привольно и спокойно. Он предложил жрецу Паао взять на Гавайи вождя Пиликааиеа, происходившего из древнего полинезийского рода Улу. Тот не стал отказываться от путешествия на Гавайи и ждавшей его там должности. Пиликааиеа приняли на Большом острове как истинного верховного вождя. Его потомки – вожди династии Улу – правили Большим островом вплоть до XIX века. Не менее знатное положение заняли и представители рода жреца Паао. Поколение за поколением они оставались главными хранителями культа могущественного бога войны Ку и верными ревнителями гавайских табу.
 В начале XIX века последний праправнук жреца Паао – Хевахева волей случая принял активное участие в ликвидации всей системы табу, запретов и ограничений, которая в древности была основой общественной жизни на Гавайских островах.
 После плавания великого жреца Паао контакт Гавайских островов с остальным миром прервался на пять веков. Однако Паао успел привезти на Большой остров не только верховного вождя, но и три религиозных «новшества», освященных на главном культовом острове полинезийцев – Раиатеа. Первое из них, честно говоря, вызывает мало симпатий: по примеру Таити и Раиатеа Паао ввел в религиозные обряды гавайцев человеческие жертвоприношения. Он распорядился также, чтобы впредь при «коронациях» вожди надевали пояс из красных птичьих перьев (как на Раиатеа). И, наконец, позаимствовал из Центральной Полинезии новый для Гавайев тип святилища – хеиау.
 Великий жрец Паао сам построил одно хеиау: на побережье, в том самом месте, где закончил свое плавание. Место это называется Вааула. Я решил взглянуть на эту достопримечательность, тем более что святилище играло в истории архипелага исключительно важную роль.
 После смерти Паао хеиау Вааула несколько раз перестраивали и расширяли. В последний раз это произошло в 1771 году. На пороге XIX века, когда Гавайские острова были объединены в одно королевство, первый общегавайский король Камеамеа I провозгласил хеиау Вааула одним из шести общенациональных святилищ нового государства. Кстати, именно в святилище Вааула во время религиозных обрядов были принесены последние на архипелаге человеческие жертвы.
 Вааула разместилось на территории Пуны (название, оставшееся в наследство от таитянско-гавайских контактов) среди черных пляжей, неподалеку от Калапаны.
 Именно со стороны Калапаны расположен главный вход в святилище, реконструированный администрацией Национального парка. Правда, реставрация самого святилища в дни моей последней поездки на Гавайи еще только планировалась здешними археологами. Поэтому спустя некоторое время я подробно осмотрел это святилище в музее Бишоп в Гонолулу, где выставлена его точная копия.
 Рядом с главным хеиау Большого острова в наши дни построен так называемый «Вааула Хеиаус Визитер Сентар», где я смог получить ряд печатных материалов и даже прослушать магнитофонную пленку с записью рассказа о том, что представляли собой уже почти развалившиеся гавайские святилища.
 Самые древние, возведенные до «реформ» Паао, были невысокими, простыми постройками, иногда с базальтовыми колоннами. Новые святилища, прообразом которых явилось хеиау Вааула, значительно превосходили их по размерам. Основой их было открытое или обнесенное стенами пространство, иногда состоящее из четырех террас. Квадратное возвышение самой высокой террасы ступенчатого гавайского «храма» представляло собой алтарь.
 Особенностью прибрежных хеиау, подобных Вааула, были необычные башни, с которых жрецы смотрели на океан – видимо, для того, чтобы отыскать в океане морских черепах, игравших важную роль во время религиозных обрядов, совершаемых в этих древнейших храмах.
 Другим животным, необходимым для проведения религиозных обрядов, как почти повсюду в Океании, оказалась свинья. Во время некоторых ритуалов в жертву приносились десятки поросят. Поэтому одной из важнейших повинностей простого народа была «свиная подать». Верующие должны были преподносить храмам множество поросят. Вот почему к гавайским храмовым постройкам примыкают сооружения, которые трудно назвать священными даже при очень богатой фантазии, – свиные хлевы.
 Останки принесенных в хеиау жертв – свиней, а иногда и людей – складывались в «ритуальные ямы».
 Святилище Вааула было построено в то время, когда в гавайском обществе началось расслоение, поэтому на территории надворья обозначены участки, выделенные для определенных социальных групп: «Всяк сверчок знай свой шесток». Если гавайские хеиау и обносились стеной, то только для того, чтобы отделить алии, имевших право во время обрядов находиться внутри святилища, от простых верующих.
 Многие гавайские хеиау, сооруженные по подобию святилища Вааула, нередко украшались деревянными или каменными столбами. Деревянные колонны покрывались оболочкой, сделанной из лыка, которое здесь называют тапа. Само собой разумеется, что в гавайских святилищах стояли деревянные или каменные изображения богов. В настоящее время их можно увидеть в другом священном месте Большого острова – Хонаунау, потому что там в отличие от Вааула главный храм и остальные святилища уже реставрированы.




 ПРИКЛЮЧЕНИЕ У ЮЖНОГО МЫСА


 Полинезийские святилища верующие считали высочайшей ценностью на земле, подношением богам. Одна из дарованных богам святынь лежит в руинах к западу от святилища Вааула, на самой южной оконечности архипелага, а в наши дни, когда Гавайи стали пятидесятым штатом США, – на самой южной точке североамериканской федерации. По-гавайски Южный мыс – Калаэ. Дорога в эту часть Большого острова, которую называют «страна Кау», тянется вдоль бесконечных лавовых полей, а затем, за сонным маленьким городком Ваиохину, поворачивает к самой южной точке Гавайев.
 Мой путь закончился на Южном мысе, у возвышающегося на скале маяка. Здесь все было так же, как и на западной оконечности Европы – на мысе, расположенном чуть севернее столицы Португалии Лиссабона. Как и там, здесь лишь завывает ветер, а под ногами рокочет никогда не смолкающий прибой. Я стоял в полном одиночестве возле высокого маяка (он работает автоматически) и сожалел о том, что овеянные романтикой смотрители маяков тоже отошли в прошлое. Тут, на всеми покинутом в наши дни Южном мысе, находилось знаменитое святилище Калалеа, от которого остались лишь жалкие развалины. Однако до сих пор рыбаки приплывают сюда, чтобы возложить к развалинам храма приношения. Они верят, что это принесет им удачу.
 Поблизости от разрушенного гавайского святилища в скалу Южного мыса вбито восемьдесят каменных кругов: прибывавшие на Гавайи из Центральной Полинезии мореплаватели привязывали к ним свои двойные суда.
 Именно здесь, у Южного мыса, заканчивались полные приключений морские путешествия полинезийцев, переплывавших Тихий океан. Отсюда начиналось следующее, не менее величественное и не менее увлекательное приключение – заселение Гавайских островов. Об этом свидетельствуют археологические находки из пещеры Ваиакухини и из так называемых «Песчаных дюн». Сами по себе эти места для туристов большого интереса не представляют.
 В Гонолулу, в музее Бишоп, я увидел сотни костяных рыбацких крючков и тысячи пилочек, изготовленных из иголок морских ежей или из кораллов (этими своеобразными напильниками рыбаки затачивали крючки), и много базальтовых ножей и другие примитивные каменные орудия. Раскопки велись археологами во главе с профессором Кеннетом Эмори.
 Обнаружено первое поселение. Оно находилось в «Песчаных дюнах». Его обитатели – первые «собственно гавайцы» – сняли верхний песчаный слой, устлали землю коралловым покрытием и построили крайне примитивные хижины с овальным или круглым основанием.
 Несколько позже была заселена пещера Ваиакухини. Благодаря тому, что в этих местах люди жили на протяжении многих веков, здесь образовался культурный слой толщиной около четырех метров, состоящий из различных орудий, остатков пищи и золы. Эти открытия, первые, в истории археологических исследований Гавайских островов, позволили Кеннету Эмори и его коллегам проследить этапы древнейшей истории освоения архипелага. С помощью радиоуглеродного метода была сделана попытка определить время заселения архипелага. Открытия на Южном мысе свидетельствуют о том, что в самые древние времена культура здешних обитателей была сходна с культурой жителей островов Центральной Полинезии.
 Конечно, трудно сказать, что собой представляли эти первые люди на архипелаге. Мы не знаем также, были ли они теми загадочными менехуне или прямыми предшественниками сегодняшних полинезийских обитателей островов Центральной Полинезии. Однако в любом случае первые люди появились на Гавайских островах более тысячелетия назад, то есть значительно раньше, чем еще совсем недавно предполагали исследователи, руководствуясь гавайскими генеалогическими преданиями.
 Тем не менее родословные заслуживают пристального внимания каждого, кто хочет знать древнюю полинезийскую историю Гавайев. Первым белым, изучавшим историю архипелага, был Абрахам Форнандер, занимавший должность королевского судьи на Гавайях. Он жил здесь в 70-х годах прошлого столетия. Форнандер имел возможность познакомиться с родословными множества семей местных вождей. Самая древняя генеалогия, естественно, была у рода Объединителя Гавайского архипелага – первого общегавайского короля Камеамеа I. В его родословной прослежено девяносто девять поколений! Я попытался вообразить себе эту родственную цепь и стал с трудом припоминать своего прапрадедушку или прадедушку. Где уж тут добраться до девяносто девятого колена!
 Судья Форнандер разделил столь длинную историю этого рода на пять эпох. В первую вошли пращуры короля, жившие еще на Таити, во вторую – восемь поколений, в третью – всего четыре. Первые три эпохи – период, во время которого не было войн, не происходило никаких драматических событий. Долгий четвертый период, насчитывающий пятьдесят семь поколений, принес с собой немало нового. Одной из наиболее важных перемен было появление самостоятельных правителей – настоящих владык отдельных островов.
 На Большом острове первым правителем стал могущественный Калануиха, который долгое время властвовал также и над соседними островами Мауи, Молокан и даже пытался захватить Оаху. Его честолюбивые планы подчинить себе весь архипелаг были сорваны защитниками острова Кауаи. Там он потерпел поражение и даже на какое-то время попал к островитянам в плен. Позднее его освободили, и он вернулся на Большой остров, жители которого хранили ему верность.
 В XV веке, во времена одного из потомков Калаиуихи – вождя Уми, Большой остров был разделен на шесть областей. Это деление сохранилось до сих пор: Кау, на территории которой находится Южный мыс, Пуна, Хило, Кохалу, Кону и Хамакуу.
 Знаменитый вождь Уми в историю Большого острова вошел как покровитель слабых, правитель, который сумел сохранить в своих владениях мир и покой. После его смерти начались усобицы между властелином Большого острова и его «вассалами» – правителями каждой из шести провинций. Лишь через несколько десятков поколений снова удалось сосредоточить власть в руках одного правителя, причем уже не над одним островом, а над всем архипелагом. Ее за хватил представитель рода, который гордится самой, длинной генеалогией, – первый общегавайский король Камеамеа I.
 В истории Гавайских островов меня интересовал период, начавшийся первым плаванием безвестных путешественников, следы которых найдены на Южном мысе, и окончившийся знаменитой экспедицией жреца Паао. В одной из родословных, рассказывающей о мореплавателе Невалани, прибывшем с Таити, насчитывается тридцать четыре поколения. В ней повествуется и о роде Пуна, представители которого жили на Таити и островах Кука. В другой генеалогии таитянского рода Нема можно проследить тридцать одно поколение. Еще одна родословная рассказывает о таитянском роде Нанамуа и великом вожде Моикехе, плавание которого также закончилось на Южном мысе. Впрочем, другое сказание в отличие от сложившейся традиции утверждает, что он пристал к берегу в заливе Хило.
 В гавайском фольклоре об экспедиции Моикехе упоминается довольно часто. Он отправился в путь по причине, которая наряду е мотивами экспедиций Хаваиилоу и Паао является для гавайцев одной из самых понятных и исторически оправданных. Дело в том, что Моикехе у себя на родине влюбился. Его очаровала Луукиа – как утверждает легенда, женщина необыкновенной красоты. Она была женой Олопана, брата Моикехе. Вскоре Моикехе удалось с помощью подарков добиться благосклонности прекрасной свояченицы. С нашей точки зрения, такой поступок достоин осуждения, однако гавайцы, руководствующиеся широко распространенным обычаем пуналуа, о котором, кстати, писал Ф. Энгельс в своем замечательном труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства», считали такую любовь вполне естественной. На архипелаге по обоюдному согласию двое мужчин могли любить одну женщину и даже жить с ней вместе.
 Гармонические отношения, установившиеся в этом групповом браке, и особенно все возрастающая привязанность Луукиа к Моикехе не давали спать еще одному человеку, желавшему принять участие в этой любовной игре, некоему Тахитану, притязания которого Луукиа когда-то отвергла. Несостоявшийся претендент при каждом удобном случае нашептывал Луукиа, что ее любовник дарит свою любовь также и другим женщинам.
 Со временем Луукиа поверила злым наветам Тахитану и вскоре совсем отказалась от любовных встреч с Моикехе. Для того чтобы любимый не смог поколебать ее решения, она попросила «сшить» ей юбку из сети, которую никто бы не смог расплести или стянуть е тела. Эти сложные узелки, называемые «целомудрие Луукиа», помогли Луукиа избежать домогательств Моикехе. В наши дни ими завязывают свои сети гавайские рыбаки.
 Луукиа оставалась непреклонной. В отчаянии, что потерял любовь Луукиа, Моикехе решился на поступок, который и в наши дни не назовешь необычным. Он решил покинуть остров Таити и вместе со своей семьей отправился к островам, о которых так много слышал, – к Гавайскому архипелагу, расположенному где-то на севере Тихого океана.
 Путь судну Моикехе прокладывал выдающийся мореход и прекрасный сказитель Камахуалела. Судно, управляемое опытной рукой, без труда преодолело четыре тысячи километров океанских просторов и присоединилось к другим двойным судам, которые перевозили с Таити на Гавайи полинезийских переселенцев.
 Наконец перед глазами Моикехе предстала острая оконечность Южного мыса, а затем на горизонте показались очертания Большого острова. И Камахуалела, который привел судно к Гавайям, встал и громко запел длинную песню, начинавшуюся словами древнего сказания; «Эй, Гавайи, единая страна, единый народ!»




 ПЕРЕЕЗД В КАИЛУА


 Если на карте Полинезия напоминает огромный треугольник, то Большой остров, крупнейшее звено гавайской цепи, похож на другую геометрическую фигуру – ромб. Городок Хило расположен на восточной оконечности ромба. Я собрался в Каилуа (она станет базой для моих дальнейших поездок по Гавайям). Я выбрал дорогу № 19 – путь, которым еще ни разу не пользовался. Шоссе проходит по северному побережью Большого острова, через одну из шести земель – Хамакуу. С самого начала пути меня окружал живописный ландшафт. Вдоль шоссе, словно жемчужины на нитке, «нанизаны» разные достопримечательности.
 Первая из них расположена примерно в тридцати километрах северо-западнее Хило. Это Акака – водопады высотой сто сорок метров, самые красивые низвергающиеся реки на архипелаге. С мелодией водопадов сливается пение красных птиц, населяющих окрестные леса.
 Вдоволь налюбовавшись «Радужными водопадами» – они особенно красивы, когда сквозь кроны деревьев пробиваются солнечные лучи, – я снова свернул на старую дорогу. Она шла вдоль берега океана. По обочинам возвышались пальмы и другие экзотические деревья, виднелись обширные плантации сахарного тростника. Дорога вела к городку Лаупахоэхоэ, который буквально «плывет» в волнах океана.
 Однажды взмахом руки богиня Пеле создала в голубых водах океана крошечный полуостров, на котором расположился городок Лаупахоэхоэ. Здесь можно увидеть последствия не только вулканической деятельности, но и разрушительной работы волн смерти, которые часто угрожают прибрежным строениям Большого острова. Уже после второй мировой войны одна из волн цунами неожиданно обрушилась на Лаупахоэхоэ и унесла с собой в океан часть здания небольшой местной школы вместе с учениками, преподавателями и школьным сторожем. Все они погибли. Жители Лаупахоэхоэ не стали отстраивать школу заново. Оставшиеся руины – безмолвное напоминание о страшной угрозе цунами.
 Покинув сонный, тихий Лаупахоэхоэ, я отправился во второй по величине городок Большого острова – Хонокаа. Здесь перерабатывают сахарный тростник и макадамовые орехи.
 Магазинчик, где продается этот дар гавайской природы, зазывает к себе туристов. Я тоже купил несколько пакетиков, как мне объяснили, «самых вкусных в мире орешков». Затем я продолжил свой путь вдоль берега океана по узенькой проселочной дороге – единственному пути, ведущему в изолированный мир фантастической долины Ваипио, где еще несколько десятилетий назад проживало более семи тысяч чистокровных гавайцев.
 Я петлял вдоль длинных оврагов, а порой и пересекал их. Остались позади деревеньки Капулена и Кукухаэле. Наконец дорога привела в глубокую долину Ваипио. Длина этого каньона – около десяти километров. В наши дни всю пригодную для обработки землю занимают поля таро. Раньше полинезийцы выращивали здесь также бананы, а в прудах разводили пресноводную рыбу.
 Гавайцы застроили долину Ваипио многочисленными (сейчас уже почти полностью разрушенными) святилищами. В одном из святилищ гавайский властитель принес в жертву богу, который был его «хранителем», восемьдесят своих подданных.
 Покинув мертвые святилища долины Ваипио, я снова возвратился в Хонокаа и через городок Камуэла направился к западному побережью Большого острова. Обширная земля Кона когда-то гордилась лучшими гавайскими святилищами, в которых «жили» полинезийские боги. Поэтому в своих заметках я назвал эту область «Страной богов» в отличие от следующей, шестой земли Большого острова – Кохалу, которую отметил про себя как «Страну вождей».
 Прежде чем побывать в «Стране вождей», я решил посетить «Страну богов». Сердцем этой обширной территории, ограниченной с запада стокилометровым отрезком океанского побережья, а с востока отрогами вулкана Мауна-Лоа, является Каилуа. Как и во многих подобных поселениях Коны, здесь когда-то было большое святилище Ауэна.
 Мне удалось обнаружить руины хеиау Ауэны, расположенного на черных скалах залива Камакахону. Жрецов я здесь уже не увидел. Вместо них сюда приходят гавайцы, чтобы потанцевать у развалин храма. На этом когда-то священном месте они демонстрируют туристам, осматривающим руины, отнюдь не священные танцы. Туристов здесь много. Пожалуй, эта часть Коны привлекает к себе путешественников больше любой другой области Большого острова. Они живут в отелях, построенных на единственной здешней улице Алии Драйв, которая тянется все дальше к югу – к заливам Кахулуи, Холуалоа, а теперь подбирается и к далекому Кеахоу.
 Все отели на Алии Драйв – «Шератон Кона», «Кеахоу Серф Рисот» и особенно «Кинг Камеамеа» – действительно великолепны. Один из них построен прямо над заливом, из окон другого можно подолгу созерцать просторы океана. Я же любил смотреть на океан, не затрачивая на это своих скудных средств, с того места, где полинезийцы молились своим богам, – с северной оконечности набережной Каилуа, повисшей над заливом Камакахону.
 Этот залив – царство истинных хозяев здешних мест – рыбаков, ежедневно собирающих дань в водах самого щедрого участка океана. И хотя океан весьма милостив к рыбакам, они заботятся о том, чтобы море не оскудело ни завтра, ни послезавтра, и поэтому привязывают к мачтам своих суденышек яркие листья растения ти.
 По утрам я видел листья на мачтах, вечерами убеждался в том, что традиционные украшения действительно дают желаемый результат. Хороший улов всегда вызывает законную гордость у тех, кто его привозит. Стоящие на берегу узнают о нем задолго до того, как нос суденышка коснется земли: об улове сообщают флажки, которыми расцвечены возвращающиеся рыбацкие лодки.
 Голубые марлины – царский улов – попадались мне здесь довольно часто. Рыбаки прямо на берегу взвешивали стокилограммовые туши и цепляли их на крючки своеобразной «рыбьей виселицы». Рыбаки-спортсмены, съезжающиеся сюда из всех уголков земного шара на охоту за голубым марлином, фотографируются рядом со своей добычей – гигантскими рыбинами. Ежегодно в Каилуа, в августе, проводится первенство мира по ловле голубых марлинов.
 Гигантские рыбины – лишь один из мировых уникумов небольшой Каилуа, сердца гавайской земли Кона. Как ни странно, в «Стране богов» растет, как утверждают местные жители, лучший в мире кофе. Рядом с обеими дорогами – той, что привела меня с севера, и той, которая уводит из Каилуа на юг земли Кона, – лежат кофейные плантации. Местные жители занялись выращиванием кофейных деревьев сравнительно недавно – с 30-х годов нашего столетия. Несмотря на это, уже сейчас здесь собирают самые высокие в мире урожаи кофе, выше, чем в Бразилии, Колумбии или Коста-Рике.
 Принято считать, что местный кофе хотя и самый вкусный в мире, однако и очень дорогой, поэтому его смешивают с другими, более дешевыми сортами, после чего гавайский кофе приобретает неповторимый аромат. Урожай в окрестностях Каилуа собирают осенью, когда плоды кофейных деревьев становятся темно-красными. Из-за цвета эти плоды иногда называют черешнями. Кофе высушивают, обрабатывают и размалывают на одном из местных предприятий (например, на «Сансет кофи коопирейтив мил»), после чего он поступает в продажу.
 Не успел я появиться на улице Алии Драйв в Каилуа, как ко мне бросились уличные лоточники, предлагая пакетик настоящего гавайского кофе. Пакетик стоил очень дорого, но удивляться тут было нечему: ведь в нем находился лучший в мире кофе.
 Кофе я так и не купил, но утверждение местных жителей, что голубые марлины здесь самые крупные, а кофе самый вкусный в мире, запомнил. Они упорно убеждали меня и в том, что в Каилуа самый лучший микроклимат на всем Гавайском архипелаге и самая лучшая в мире погода, ведь температура никогда не падает ниже пятнадцати градусов по Цельсию и не поднимается выше двадцати семи. Температура морской воды постоянна. В Каилуа можно купаться круглый год.
 Поездки на склоны вулкана Мауна-Лоа позволяют в зимние месяцы насладиться катанием на горных лыжах – уникальная возможность в тропическом и субтропическом поясах. В один и тот же день здесь можно размяться на горнолыжных трассах, а потом искупаться в водах океана. Кроме самого лучшего в мире кофе, самого приятного климата и самых больших голубых марлинов, Каилуа, да и вся земля Кона, ничем не славится. Правда, если не считать развалин многочисленных гавайских святилищ хеиау, в которых «жили» полинезийские боги. Ведь до того как земля Кона стала страной великолепной природы, лучшего кофе и рыб-великанов, она была страной полинезийских богов.




 КАК СКРЫТЬСЯ, ГДЕ СКРЫТЬСЯ


 Миновав кофейные плантации, я подъехал к святилищу, которое на земле полинезийских богов было, бесспорно, наиболее почитаемой, самой главной святыней. Это единственная на всем архипелаге достопримечательность, полностью реставрированная под бдительным присмотром специалистов. Странное, почти таинственное место, где как бы сохранились первоначальные, полинезийские, «доевропейские» Гавайи. Оно находится недалеко от центра кофейного производства – поселения Каилуа.
 Кругом деревянные идолы – изображения гавайских богов. Священный религиозный центр с трех сторон окружают остатки мощной стены высотой три и шириной пять метров, построенной вождем Кеавекуикекао. Во многих местах – своеобразные флажки, сделанные из полинезийской материи  капа  [3] . За стенами укрывалось не только святилище Алеалеа, одно из тех, которых я немало уже видел и наверняка еще не раз увижу во время путешествия по Гавайям. Священное могущество Хонаунау было поставлено на службу не только и не столько богам острова, сколько людям, обитателям архипелага. Это святилище – надежное убежище для каждого гавайца.
 Дело в том, что в прежние времена на архипелаге существовал социальный институт, называемый  пуухонуа – «убежище». Настоящее укрытие, «спасательный круг» для каждого, кому угрожала непосредственная опасность.
 В прежние времена гавайца могли убить, если он оказывался воином армии, проигравшей сражение. Захваченные в плен воины часто приносились в жертву богу войны Ку [4] . Происходило это в святилищах, сооруженных в честь гавайского Марса. В лучшем случае пленник терял не жизнь, а лишь собственную свободу, на вечные времена становясь рабом неумолимого победителя.
 Полинезиец погибал и в мирное время, если нару шал одно из многочисленных табу – по-гавайски  капу . Полинезийская система запретов и предостережений регулировала всю жизнь гавайского общества. Чтобы эта система нормально функционировала, тех, кто нарушал капу, следовало карать. Так как гавайцы не знали тюрем, нарушителей капу убивали.
 Многие из строгих капу были связаны с религией. Однако укрыться в пуухонуа мог и тот, кто даже в моих глазах был преступником, не заслуживавшим никакого снисхождения, например, убийца или вор. Их тоже принимали к себе здешние убежища. На каждом из Гавайских островов имелась по крайней мере одна такая обитель для преступников. Распоряжались здесь гавайские жрецы. Приютам безопасности и неприкосновенности покровительствовали сами боги. Тому, кто успевал укрыться в подобных убежищах, не грозила никакая опасность. Ни один из вождей, даже самых высших, самых могущественных, ни один предводитель огромной армии – ни разу история архипелага действительно не зафиксировала ни одного подобного случая – не отважился вступить в пуухонуа, защищаемое самими богами.
 С трех сторон святилище было окружено мощной стеной, а вход охранял морской залив, который и в наши дни кишит акулами. Так что попасть в здешнее убежище было не совсем просто.
 Под стенами святилища, на берегу залива, беглецов и солдат побежденной армии подстерегали воины-победители. Если кому-то удавалось пройти незамеченным мимо постов, переплыть залив с акулами и избежать остальных ловушек, то его наверняка охраняли сами боги. Таких людей жрецы пуухонуа Хонаунау приветливо и гостеприимно встречали. В течение всего времени пребывания в убежище они предоставляли этим людям кров и пищу. В то же время беглеца, если так можно сказать, «перевоспитывали», готовили к возвращению в общество, к той жизни, которая наступит, когда он покинет пуухонуа.
 Жрецы «очищали от грехов» путем сложных ритуалов, притом не только тех, кто святотатственно нарушил капу, но и обыкновенных убийц и грабителей. После того как преступник с помощью ритуалов избавлялся от вины, он мог вернуться к людям. Теперь никто и никогда до самой смерти не мог подвергнуть его наказанию за преступление, от которого он уже очистился.
 Точно так же избегали страшной участи и побежденные воины, если им удавалось укрыться в пуухонуа. Проведя несколько дней в этом священном месте, они покидали его невредимыми. Вместе с ними без всякого страха уходили прятавшиеся в убежище во время войн их жены и дети.
 Конец войны всегда сопровождался своеобразным исходом гавайцев из мест убежищ. Бывшие воины побежденной армии, их жены и дети, старики и все, кто прятался за мощными стенами пуухонуа Хонаунау, покидали этот приют спокойствия, единственный безопасный оазис в мире, где царит злоба, насилие и смерть. В последний раз они принимали участие в прощальных ритуалах, последний раз вглядывались в лица богов, последний раз видели многочисленные белые флажки капу, развеваемые морским бризом! Затем, радостные и счастливые, покидали они эти прочное убежище с надеждой на мир, потому что всюду на нашей планете, мир лучше войны, уносящей и радость, и счастье, и надежды.




 НА БЕРЕГУ ЗАЛИВА КЕАЛАКЕКУА


 Неподалеку от Хонаунау, где во время продолжающегося четыре месяца праздника Макаики гавайцы пели, танцевали, развлекались, участвовали в спортивных состязаниях в честь бога плодородия Лоно, я увидел «следы» «живого» бога, который якобы однажды вернулся на свои острова в тот день, когда на архипелаг вступил первый неполинезиец.
 Первая встреча, точнее говоря, первая продолжительная встреча гавайцев с негавайцами, последствия которой оказались столь неожиданными для главного героя этой драмы, произошла в «Стране богов» Кона, на берегу залива Кеалакекуа, расположенного севернее залива Хонаунау.
 Об этих событиях свидетельствует небольшой обелиск, поставленный на берегу залива Кеалакекуа, на том самом месте, где когда-то два мира – гавайский и негавайский – впервые протянули друг другу руки. Но так как тот, другой мир пришел на Гавайи из океана, то обелиск возвели таким образом, что даже в наше время всеобщей автомобилизации добраться до него можно только по воде. Поэтому я арендовал в близлежащем поселке Напоопоо гавайскую лодку. Утлое суденышко, разрезая сапфировые волны, наконец достигло крутого склона противоположного берега, где стоял восьмиметровый памятник из светлого гранита. Подойдя к обелиску, я вслух прочитал надпись, выбитую здесь сто лет назад:  «В память о великом мореплавателе, капитане Королевского флота Джеймсе Куке, который открыл эти острова 18 января 1778 года и несколько лет спустя погиб на этом же, месте». 
 Гавайи, как и многие другие острова и архипелаги Океании, открыл миру капитан Дж. Кук. Надо сказать, что сделано это открытие было довольно поздно, ведь корабли европейцев бороздили воды Тихого океана начиная с XVI века. Со второй половины того же столетия испанцы стали совершать регулярные плавания по величайшему океану планеты. Их шхуны связывали североамериканский город Акапулько с Манилой (Филиппины). Наряду с испанцами в Южные моря посылали свои суда Голландия, Франция, несколько позднее – Россия.
 Во время этих великих морских путешествий были открыты десятки островов и архипелагов Полинезии, Меланезии и Микронезии. Однако Гавайские острова (в наши дни многие считают их самыми прекрасными среди остальных тихоокеанских земель) были обнаружены европейцами позже других крупных архипелагов. Как будто и в Океании сработало правило: «лучшее – в конце». Сам Дж. Кук открыл Гавайские острова лишь во время своего третьего путешествия, совершив до этого две другие, тоже весьма успешные экспедиции.
 Со следами плаваний Дж. Кука я часто сталкивался на многих тихоокеанских островах и на берегах континентов, омываемых Великим океаном. За несколько месяцев до посещения залива Кеалакекуа я был на Таити и там, на мысе Венеры, изучал историю открытий Кука. Заключительная фаза последней экспедиции великого мореплавателя, во время которой и были открыты Гавайские острова, началась именно на Таити. Это путешествие Кук предпринял по инициативе тогдашнего первого лорда Адмиралтейства графа Сандвича. Глава Адмиралтейства настаивал на открытии Северного морского пути, по которому можно было бы из Атлантики проплыть в Тихий океан. Сандвич даже добился принятия британской палатой общин закона, который прямо предписывал английскому флоту достижение этой цели. Более того, он установил для капитана первого английского парусника, который пройдет по Северному морскому пути, премию в двадцать тысяч фунтов стерлингов! В то время это были огромные деньги, и ради такой награды любой капитан согласился бы на смелое плавание в самые северные воды нашей планеты.
 Однако Сандвич стремился не только к тому, чтобы английский флот завоевывал для Британии северные воды. Он хотел, чтобы, как и раньше, англичане не уступали первенства в деле открытий новых островов Южных морей. Экспедиции Кука действительно способствовали тому, что британский флаг стал развеваться на десятках новых, до тех пор неизвестных европейцам тихоокеанских островов. Согласно указаниям первого лорда, так должно было продолжаться и дальше. Поэтому всего через год после своего триумфального вторичного возвращения из Океании Джеймсу Куку пришлось снова отправиться в Тихий океан. На этот раз уже не на одном, а на двух кораблях. К тщательно отремонтированному паруснику «Резолюшн» присоединился «Дискавери».
 «Резолюшн», на котором находился сам Кук, покинул порт Плимут 12 июня 1776 года. «Дискавери» под командованием страдающего чахоткой, вконец запутавшегося в долгах капитана Клерка, для которого побег в Океанию был спасением от кредиторов, отправился в плавание на несколько недель позже.
 Оба корабля третьей экспедиции Кука согласно приказу Адмиралтейства встретились лишь на юге Африки – в Кейптауне. Отсюда, от мыса Доброй Надежды, парусники продолжили совместное плавание, направившись в Индийский океан. За время многодневного пути по этому океану корабли Кука сделали остановку на острове Кергелен, затем обогнули Австралию и после дальнейшего трудного плавания бросили якоря в заливе Королевы Шарлотты, у берегов Новой Зеландии.
 Следующий этап путешествия привел Кука уже в «его» океан – в Южные моря. Сначала на полинезийский архипелаг Тонга, а затем и на Таити. Здесь английский капитан снова встретился со своими полинезийскими друзьями. Он даже присутствовал при жертвоприношении человека, которое совершалось в одном из таитянских храмов. Еще месяц Кук провел на священном острове полинезийцев Раиатеа. После этого он отправился на север. И в северной части Великого океана обнаружил венец Полинезии – Гавайи.
 Размышляя над последней экспедицией Кука, я всегда задавал себе вопрос: почему великий мореплаватель выбрал именно этот путь? Ведь в бесконечном океане так нетрудно проскочить мимо не очень уж большого архипелага. До этого его с железным упорством обходили стороной все европейские корабли, бороздившие тихоокеанские воды уже две с половиной сотни лет. Я много раз перечитывал судовые дневники Кука. В них аккуратно занесены данные о времени и местоположении кораблей, однако ничего не сказано о том, почему начальник экспедиции двинулся именно в том направлении. Тайна замечательного путешественника навсегда останется неразгаданной.
 Я попытался объяснить «гавайскую загадку» Кука. Ответ, разумеется, вовсе не обязательно должен быть верным. Джеймс Кук, накопивший во время предыдущих экспедиций огромный опыт в мореходстве, конечно, прекрасно понимал, какими выдающимися мореплавателями были безымянные и неизвестные для европейцев полинезийцы. Кук наверняка беседовал со своими гостеприимными хозяевами о далеких плаваниях. Во время одной из таких бесед он, возможно, узнал об архипелаге, лежащем на севере океана, куда в давние времена – сотни лет назад – так часто отправлялись моряки с Таити. Кук был настолько опытным человеком, что смог отличить действительность от вымысла: он поверил рассказам о существовании островов на севере Тихого океана и отправился на их поиски. После длительного плавания точно по тому же маршруту, по которому шли таитянские «длинные корабли», 18 января 1778 года Джеймс Кук достиг Гавайев.
 Сначала английский капитан обнаружил лишь западные острова архипелага – Кауаи, Оаху и маленький Ниихау. Они произвели на Кука и его команду большое впечатление. К тому же гавайцы приняли подданных его величества очень радушно и гостеприимно. За маленький кусочек железа, за один-единственный гвоздь островитяне давали англичанам столько продовольствия, что его хватало на целый день экипажам обоих парусников.
 Свинина, вкусные фрукты, свежая вода – всем этим команды «Резолюшн» и «Дискавери» были теперь полностью обеспечены. Кроме того, в распоряжении моряков оказался еще более щедрый и долгожданный подарок – прекрасные островитянки. Кук, правда, не разрешал членам команды вступать в близкие отношения с гавайскими девушками, так как знал, что более половины его людей больны сифилисом. Однако этот запрет нарушали не столько моряки, сколько сами гавайки. Морякам было запрещено сходить на берег, тогда к судам стали подплывать лодки с любопытными жительницами островов на борту. Здесь были и молоденькие и постарше, и замужние и незамужние. Они желали в полной мере насладиться любовью с белокожими красавцами. Так как в те времена на Гавайях не соблюдалось строго единобрачие, то уже через несколько недель сотни островитян приобрели первый «дар» цивилизации – сифилис.
 Через две приятные и, как показалось морякам, чрезвычайно короткие недели пребывания на Гавайях «Резолюшн» и «Дискавери» покинули воды архипелага; которые теперь уже не были гавайскими. Капитан Кук назвал прекраснейшие из открытых им островов именем первого лорда Адмиралтейства графа Сандвича, духовного отца экспедиции. Долгое время на карте красовались Сандвичевы острова. Таким образом, лорд Сандвич вошел в историю дважды: первый раз, «открыв» бутерброды – сандвичи, а второй – после того как его именем назвали тихоокеанские острова.
 Капитан Дж. Кук, однако, решил выразить свою признательность лорду еще одним способом – выполнив задачу, которой Адмиралтейство придавало особое значение. Кук стремился открыть Северный морской путь, соединяющий Атлантику с Тихим океаном. Прежде всего Дж. Кук направился на восток, к берегам Северной Америки. Бросив якоря в заливе Нутка, он близко познакомился с обитавшим там индейским племенем. Затем Кук пошел дальше на север и достиг южной части Берингова пролива, отделяющего Азию от Америки. Здесь путь ему преградила огромная льдина. Тогда Кук приказал повернуть руль на шестнадцать румбов. Приближался декабрь, и надо было найти место, где экспедиция могла перезимовать. Сначала капитан подумывал о Камчатке, но затем, к огромной радости членов команды, приказал, чтобы парусники взяли курс на Сандвичевы острова. После длительного, но на удивление спокойного плавания «Резолюшн» и «Дискавери» снова достигли гавайских берегов. На этот раз моряки открыли еще один остров Гавайского архипелага – Мауи. Затем в течение шести недель они плавали вокруг Большого острова. Кук тщательно наносил на карту его береговую линию. Наконец 7 января 1779 года он приказал бросить якоря в заливе Кеалакекуа, на берегу которого сейчас в его честь стоит огромный обелиск.
 В этом заливе начинались и завершались многие исторические события. Здесь был сделан первый шаг на пути истинного открытия европейцами Гавайских островов и установлен первый настоящий контакт между островитянами и белыми людьми. На этом мысе навсегда окончились все земные дороги и путешествия того, кто больше любого другого европейца сделал для познания тихоокеанского мира и его народов, великого капитана Джеймса Кука.




 СВИДЕТЕЛЬСТВО ОБ УБИЙСТВЕ БЕЛОКУРОГО ЛОНО


 С залива Кеалакекуа началось для европейцев знакомство с Гавайскими островами. Подобное открытие всегда имеет две стороны. Гавайцы тоже открывали европейцев, и надо сказать, многое вызывало у них искреннее удивление. Например, у белых людей изо рта шел дым – это было непонятно полинезийцам, ведь они никогда не курили. Поражало местных жителей, что на одежде пришельцев спереди зияли дырки для пуговиц. Среди чужеземцев наибольшее впечатление на островитян произвел сам капитан, человек с очень белой кожей и светлыми волосами. Кук сразу же напомнил им бога Лоно, у которого, согласно мифам, тоже была удивительно белая кожа.
 Любимый бог плодородия и мира, покидая свои острова, пообещал, что однажды, во время посвященного ему прекрасного праздника Макаики, он вернется на Гавайи. «Резолюшн» и «Дискавери» бросили якоря в заливе Кеалакекуа именно в разгар Макаики.
 О божественном происхождении белокурого чужеземца свидетельствовало все – и его корабли (полинезийцы приняли их за огромные плавучие святилища – хеиау), и сторожевые корзины на передних мачтах (их посчитали своеобразными небесными алтарями), и паруса (местные жители решили, что это белые флажки – символы бога Лоно, украшающие переносный алтарь, который в начале праздника Манаики путешествует по всему архипелагу). Никаких сомнений у полинезийцев не было. В залив Кеалакекуа прибыл великий бог плодородия и мира, когда-то покинувший Гавайи и пообещавший вернуться.
 Действительно, гавайцы приняли Кука как своего бога, которого они так любили. Наконец-то он вернулся к ним! Когда капитан вступил на берег, островитяне пали перед ним ниц. Лишь несколько служителей культа во главе с верховным жрецом Кооу и молодой Пале, сын правителя Большого острова (сам царь был занят военным вторжением на соседний Мауи), стоя приветствовали светловолосого бога.
 Сопровождавший Кука офицер Кинг (гавайцы приняли его за сына капитана) затем вспоминал, как четыре жреца с длинными посохами, увитыми собачьей шерстью, торжественно проводили Кука в святилище Хикиау. По дороге они без устали пели гимны, в которых все время повторялось одно и то же слово, одно и то же имя – Лоно. В храме верховный жрец Кооу, чередуясь с другими жрецами, исполнял оды в честь акуа плодородия и мира. Затем служители культа натерли лица и руки Кука и его «сына» Кинга жеваным кокосовым орехом.
 Теперь уже никто не сомневался: щедрый бог плодородия и мира действительно вернулся к гавайцам. И добрые, гостеприимные, сердечные полинезийцы стали ждать того, что ждут от своих богов все люди на земле, – благословения, благоденствия, наступления «золотого века».
 Оправдались ли эти ожидания? Правда, всемогущий правитель Большого острова Каланиоупуу, вернувшись после нападения на остров Мауи в землю Кона, проявил по отношению к Лоно почтение и верноподданнические чувства. В качестве доказательства своего расположения он подарил Куку великолепные накидки из перьев и другие дорогие вещи. По полинезийскому обычаю, правитель обменялся с Куком именами. Однако вскоре гости – Лоно и главным образом его подданные – стали тяготить островитян.
 Честно говоря, белые боги сделали все, чтобы как можно скорее испортить свою репутацию у жителей Сандвичевых островов. Так, даже отличавшийся умом офицер Кинг расположил свои астрономические приборы на бататовом поле, которое жрецы провозгласили табу. Еще большее преступление против полинезийской веры совершил экипаж парусника «Резолюшн»: он отправил команду на берег срубить деревья для ремонта корабля. Не отдавая себе отчета в последствиях подобных действий, моряки вторглись в ближайшее святилище и выдернули из земли приглянувшиеся им деревянные изображения богов. Вот что сделали слуги бога! Древесина, добытая ими, оказалась действительно хорошей, но отзвук этот поступок имел самый печальный.
 Многие действия английских моряков стали вызывать раздражение, а затем и открытый гнев жителей Большого острова. В конце концов гавайцам стали надоедать и любовные авантюры членов команд обоих парусников. И хотя жены изменяли им с богами, все-таки это было очень обидно. А те из гавайцев, которые не осуждали бесконечных любовных утех первых европейцев, не понимали, как слуги «живого» бога могли заниматься любовью с простолюдинками. Действительно, моряки были неразборчивы: они давно не видели женщин и совсем не разбирались в социальных порядках полинезийцев.
 Белые люди не оправдали тех ожиданий, которые островитяне связывали с их приходом: Ведь полинезийцы были убеждены, что возвращение Лоно принесет высокие урожаи на полях и для них наступит «золотой век». Однако произошло невероятное: моряки буквально объедали своих хозяев, правда, по приказу Кука они платили за продукты железом, но это был весьма неэквивалентный обмен. Сначала гавайцы думали, что Лоно и его люди пришли на острова, чтобы накормить островитян, но постепенно полностью изменили свое представление о белых чужеземцах. Они решили, что европейцы приплыли к ним потому, что в их заморской стране, великой Британии, царит голод. 12 февраля 1779 года один моряк, по имени Уотмэн, умер, и его похоронили на берегу залива Кеалакекуа. Эта естественная кончина убила у островитян веру в бессмертие белых богов. Поэтому, несмотря на то что правитель Большого острова продолжал оказывать белокурому Лоно и его людям почтение и проявлял дружеские чувства, все, кто жил у залива Кеалакекуа, облегченно вздохнули, когда Кук объявил, что корабли отремонтированы и он собирается покинуть острова.
 Островитяне с удовольствием устроили для капитана и его офицеров «прощальный вечер». И снова (они решили, что это уже в последний раз) гавайцы отдали морякам своих жен и свои продукты. Затем так же радостно, как и несколько недель назад, когда встречали бога Лоно, островитяне проводили из своего залива светловолосого чужеземца.
 Однако британским морякам суждено было расстаться с гавайцами лишь на короткое время. Стоило парусникам выйти в открытое море, как Дж. Кук обнаружил, что одна из мачт его корабля требует немедленного ремонта. Кроме того, морские ветры не благоприятствовали плаванию. Правда, сначала Кук хотел выбрать для остановки другое, более безопасное место, но не прошло и недели, как оба парусника вновь появились в заливе Кеалакекуа. На этот раз никто не встречал белокурого Лоно и его людей. Гавайцы не вышли к ним навстречу на своих лодках. Ни дети, ни женщины не бросились в воду, чтобы, первыми добраться до плавучих «святилищ». Берега Кеалакекуа обезлюдели, а жрецы наложили на воды залива, где бросили якоря корабли белых людей, строгое табу.
 Через некоторое время контакты частично восстановились, но это было уже совсем не то, что во время первого посещения Кеалакекуа. Островитяне прекратили товарообмен с англичанами, предпочитая обворовывать чужеземцев, особенно интересуясь железными предметами. Дело дошло до того, что они похитили вельбот, привязанный к корме «Дискавери», причем гавайцам потребовался не сам вельбот – лодок у них было достаточно, – а забитые в нем гвозди.
 Кража вельбота переполнила чашу терпения Дж. Кука, хотя, по правде говоря, именно его Куку и не хватало. Великий мореплаватель, уставший за восемь лет бесконечных морских путешествий, все чаще терял выдержку. На этот раз он в гневе решил, что, пора принимать радикальные меры, тем более что накануне островитяне украли еще одну шлюпку, долото и большие клещи. Карательная экспедиция, направленная на берег, чтобы наказать преступников, вернулась ни с чем – моряков самих чуть было не избили. Поэтому Дж. Кук новой вылазкой белых руководил сам. Кук планировал операцию большого размаха: несколько вельботов заблокировали залив Кеалакекуа, после чего Кук с двумя офицерами и двадцатью матросами появился в деревне, где жил правитель Большого острова Каланиоупуу, чтобы захватить его в качестве заложника и доставить на «Резолюшн». Пленного владыку капитан собирался отдать гавайцам лишь после того, как островитянами будет возвращено все украденное.
 Каланиоупуу, который во время появления Кука преспокойно спал, не воспротивился вежливому приглашению перебраться на корабль. Однако в деревне захват правителя вызвал сильное волнение. Одна из жен правителя, старая Канеикапалеи, загородила дорогу и стала убеждать мужа не слушаться указаний белого чужеземца. К ней присоединились два телохранителя, настойчиво повторявшие эту просьбу. Со всех сторон к Куку стали подступать островитяне.
 От учтивого отношения к белокурому богу не осталось и следа. Уже никто не падал перед ним ниц и не прятал в пыли лицо. На бога кричали, а один из знатных гавайцев даже стал угрожать ему ножом! Потерявший самообладание Кук выстрелил в гавайца в упор. Шрапнель, которой было заряжено оружие капитана, лишь пробила рогожу, но островитянину она не причинила вреда. С этого момента гавайцы утратили всякую веру в сверхъестественную силу белокурого Лоно.
 На берегу залива Кеалакекуа началась настоящая свалка. Толпа островитян бросилась на чужеземцев, и моряки в панике стали отходить в глубь залива по направлению к ожидавшим их шлюпкам. Кук снова выстрелил и на этот раз убил гавайца. В ответ один островитянин ударил мореплавателя ножом в спину. Джеймс Кук покачнулся и со стоном упал. Гавайцы не поверили своим ушам: белый бог, а страдает как обыкновенный человек! Тогда они закричали:
 – Это не бог, это не Лоно, это человек! Это человек!
 Человек не бог, и его можно убить, поэтому островитяне стали добивать Кука. Он приподнялся и снова упал в прибрежные воды залива Кеалакекуа, захлебнувшись в водах океана, которые он столько раз пересекал и знал лучше любого другого мореплавателя.
 Белые люди потерпели поражение, а их вождь – белокурый бог Лоно – погиб на одном из самых прекрасных островов, открытых им в Тихом океане. Судя по некоторым рассказам, тело его разорвали на мельчайшие кусочки и растащили.
 Кости Кука сначала поместили в близлежащее святилище, посвященное богу Лоно, а затем разделили между верховными вождями и жрецами в качестве очень ценных, обладающих сверхъестественной силой реликвий. Часть черепа и часть правой руки, а также оружие Кука островитяне позже вернули новому начальнику экспедиции капитану Клерку. На следующий день английские моряки спустили их в воды залива Кеалакекуа.




 СХВАТКА С АКУЛОЙ


 От берегов залива Кеалакекуа, из земли Кона – «Страны богов», я направился в последнюю из шести областей Большого острова – в землю Кохала, в «Страну королей».
 Путь от залива Кеалакекуа, где погиб Кук, в Кохалу не близок. Сначала дорога вела в глубь острова, в Камуэлу, Напоминающую городки Новой Англии середины прошлого столетия. Затем начался трудный, переход через горы к самой северной оконечности Большого острова – четвертой вершине, гавайского ромба, к мысу Уполу. Я вспоминаю эти места по многим причинам, но прежде всего потому, что здесь находятся развалины еще одного гавайского святилища, которое якобы построил самый известный реформатор хеиау – жрец Паао.
 Неподалеку от древнего святилища на мысе Уполу мне пришлось стать свидетелем зрелища, которое вряд ли когда-нибудь еще увижу. Эта часть Большого острова, расположенная вокруг северного мыса, до сих пор в какой-то мере остается землей гавайцев, которые все еще живут не только за счет земли, но, также и океана. В его щедрых и ласковых волнах рыбаков с незапамятных времен подстерегала страшная опасность – акулы, сотни акул. Неизвестно почему они облюбовали именно эти места. Много леденящих кровь историй связано с этими морскими убийцами. Хотя, разумеется, орудуют они не только в Кохале, но и вдоль берегов всего архипелага, даже около столичных пляжей. Вот как, например, описывал встречу с акулой местный коммерсант Уильям Янг:
 «Вскоре после того как я открыл торговлю в Гонолулу, из Коко-Хеда пришло сообщение, что пропал белый человек... Дня через два несколько аборигенов, разбившие лагерь у въезда в порт, закричали:
 – Поймать акула, большой акула, мужская нога в теле!
 Герб, Джек и я провели многие часы в воде, разыскивая пропавшего рыбака или хотя бы его тело...
 – Вот и твой рыбак, – пробурчал Джек, – а ведь кое-кто утверждал, что акулы не нападают на людей...
 – Они могут ошибаться, – возразил я. – Сейчас мы узнаем правду. Бежим скорее...
 Мы бросились к толпе, окружившей мертвую акулу. Она лежала со вспоротым брюхом, из которого торчала мужская нога в ботинке...»
 Многие гавайцы погибли в пасти у этих страшных созданий, поэтому местные жители, особенно рыбаки Уполу, люто ненавидят акул. Время от времени они отправляются на охоту за ними.
 Мне повезло. Я стоял на мысе Уполу и, вглядываясь в голубой океан, наблюдал, как вдали, у самого горизонта, разыгрывалась настоящая драма. Рыбаки забросили в воду крюк с куском недавно пойманной рыбины и на эту приманку собирались поймать ненавистную акулу.
 Расчет оказался верным. Вскоре рядом с лодками рыбаков – а в этой карательной экспедиции приняло участие несколько лодок – море стало пениться, а затем показались острые плавники, выступившие над невысокими гребешками волн. Лакомый кусок, видимо, привлек не одного, а сразу нескольких морских хищников, которые устроили из-за него под водой настоящую драку. Море кипело, словно в этом месте на дне началось извержение небольшого вулкана.
 С первой лодки приподнялся гарпунер и стал изо всех сил всаживать гарпун в невидимое мне тело. Затем встали другие рыбаки – в руках у них поблескивали ружья – и открыли огонь по «морским разбойникам». Мне казалось, что они очень рисковали: лодки буквально плясали в этом водовороте. Я боялся, что, если какая-нибудь из них перевернется... Но гавайские рыбаки не обращали никакого внимания на опасность. Это была, пожалуй, не борьба, даже не охота, а кровавая, жестокая месть за десятки, сотни жизней погибших товарищей.
 Рыбаков, казалось, обуял слепой гнев. Они стреляли из ружей, били гарпунами по воде, вонзая их в узкие тела извивающихся бестий. Немало акул ушло назад, в глубины океана. Однако несколько мертвых акул победители гордо тянули за лодками к берегу. Бесспорно, гневные мстители все-таки победили.
 Зрители, с которыми я наблюдал за этой схваткой, были восхищены. Я будто бы побывал в сказке: на мысе Уполу на моих глазах порок был наказан, а добродетель восторжествовала.
 Здесь, на самой северной оконечности Большого острова, я не раз вспоминал о схватке с акулами вблизи мыса Уполу, которую наблюдал с берега. В крошечной гостинице селения Капалу, расположенного на севере земли Кохала, местный рыбак вместе с другими дарами моря предложил мне в качестве сувенира челюсти акулы. Отбеленные, они казались декоративными. И все-таки я решил их не покупать, потому что они всегда напоминали бы мне кровавую схватку с морскими хищниками вблизи мыса Уполу, случайным свидетелем которой я оказался.
 Однако вернемся к гавайским королям, ради которых я приехал в землю Кохала, на север Большого острова. Первый и самый знаменитый из общегавайских правителей, Камеамеа, родился в селении Капаау. Тут провел он свое детство и по странной прихоти судьбы остался на вечные времена.
 Правительство Гавайского королевства как-то заказало американскому скульптору статую основателя государства. Тот изваял статую во Флоренции, затем ее поместили на немецкий парусник, который направился к Сандвичевым островам. Однако вблизи Фолклендских островов парусник потерпел крушение, и весь груз, кроме тяжелой, бронзовой статуи гавайского короля, навсегда исчез в морской пучине. Невероятно, но спустя некоторое время море выбросило бронзовую скульптуру на побережье Фолклендских островов. Однако зачем нужна жителям Фолклендских островов статуя бывшего правителя Гавайев? Исчезнувшую было в океанской пучине, а затем сказочным образом выброшенную на берег скульптуру приобрел владелец местной антикварной лавки.
 Прошло еще немало времени, ив Порт-Стэнли зашло американское торговое судно, направлявшееся на Гавайи. Капитану судна пришла в голову мысль, что он мог бы выгодно продать эту статую на родине Камеамеа. Так статуя короля продолжила свой прерванный путь.
 Когда наконец бронзовый король добрался до столицы Гавайев, выяснилось; что в Гонолулу уже стоит другая, точно такая же статуя: Гавайи, получив за утонувшую статую большую страховку, заказали тому же скульптору ее копию.
 Теперь здесь оказались две статуи основателя гавайского государства. Одна из них прочно стояла на своем месте, но что было делать с другой?
 В конце концов решили, что вторую статую, чудом вернувшуюся со дна океана, установят на родине великого Камеамеа. И бронзовая скульптура совершила еще одно путешествие – с острова Оаху на остров Гавайи, где наконец и закончила свой путь – на маленькой площади небольшого селения Капаау, перед зданием окружного суда.
 Не прошло и года после экспедиции Кука, как в гавайских водах оказались парусники «Элеонора» и «Прекрасная американка», которыми командовал лихой авантюрист, «король негодяев» капитан Саймон Меткаф. На «Элеоноре» находился сам Меткаф, капитаном «Прекрасной американки» был его восемнадцатилетний сын. Оба парусника бросили якоря на некотором расстоянии друг от друга у побережья острова Мауи, недалеко от деревеньки Оловалу. Экипажи судов расположились на берегу, на парусниках осталась лишь охрана.
 На «Прекрасной американке» уснул вахтенный; парусник соскользнул с якорей и, никем не управляемый, поплыл вдоль берегов Мауи. Когда Меткаф проснулся на следующее утро и увидел, что парусник исчез, то он, естественно, решил, что судно украдено аборигенами, а вахтенный убит. Капитан был человеком решительным, поэтому сразу же стал готовиться отомстить ворам. Причем месть он задумал весьма «цивилизованную». Он попросил жителей деревни Оловалу подплыть ко второму паруснику – «Элеоноре» – якобы для того, чтобы одарить их железными изделиями, привезенными для местных жителей с далекой родины белых людей.
 Гавайцы пришли в восторг. Сотни и сотни лодок сгрудились у бортов «Элеоноры» в ожидании даров. И гавайцы их получили! Жадный Меткаф на этот раз «расщедрился». Его люди расчехлили орудия большого калибра, которыми были оснащены «торговые» парусники, и открыли огонь по флотилии полинезийских лодок. Стрельба велась всем, что имелось на борту, вплоть до гвоздей и ржавых звеньев якорных цепей!
 Гавайцы «получили» свое железо. Более сотни жителей деревни Оловалу заплатили за «подарок» Меткафа своими жизнями. Вскоре после этого «Прекрасную американку», разумеется, нашли. Меткаф, конечно, понимал, что после подобной «коммерции» ни о какой торговле с жителями, острова Мауи речи быть не может. И он отправился к Большому острову. «Прекрасная американка» бросила якорь в заливе Каваихаэ, по соседству со святилищем Пуу Кохала. «Элеонора», в свою очередь, вошла в «залив Кука» – Кеалакекуа.
 Великий Камеамеа, правитель Большого острова, которому сообщили о безжалостном расстреле островитян, по-своему подготовился к встрече незваных гостей. Он отправил, как бы мы сейчас сказали, группу захвата на «Прекрасную американку», стоявшую в заливе Каваихаэ. Вылазка оказалась удачной, и парусник попал в руки Камеамеа. Во время этой операции был истреблен весь экипаж «Прекрасной американки», за исключением одного человека – Исаака Дэвиса.
 Второй парусник – «Элеонора» – покинул залив Кеалакекуа и поспешил убраться из гавайских вод. Из членов его экипажа на берегу остался один моряк – Джон Янг. Теперь эти два белых оказались во власти гавайцев. И согласно традиции, их следовало пожертвовать гавайским богам в святилище Пуу Кохала в отместку за полинезийскую кровь, пролитую безжалостным Меткафом в Оловалу. Однако мудрый, прозорливый Камеамеа принял другое решение. Он поселил обоих пленников в Каваихаэ и поручил им строить такие суда, какими пользуются европейцы.
 Таким образом, Каваихаэ (теперь здесь лишь разгружают говядину) во времена Камеамеа стал главной базой гавайского флота. Под руководством Янга и Дэвиса полинезийцы начали строить суда европейского типа. В Каваихаэ были сооружены и доки, где ремонтировали поврежденные в боях корабли Камеамеа, тут же размещались главные армейские склады, добывалась из морской воды соль и находились ее основные хранилища. Всем этим сложным хозяйством разросшегося «комбината» управляли два белых моряка. Камеамеа произвел их в алии, они стали принадлежать к знати, превратились в верных сторонников и советников своего патрона, а заодно и в могучее «оружие» в руках Камеамеа. Уже через год после того, как их захватили в плен, они командовали флотом Камеамеа в битве против кораблей правителя острова Мауи, который пытался высадить десант на северном побережье Кохалы. В этой же битве участвовала и захваченная у Меткафа «Прекрасная американка».
 Вторжение самого опасного и упорного врага Камеамеа, Кахекили, было отражено в 1791 году. В течение следующих четырех лет оба враждующих правителя собирали силы. Прежде чем наступил час решающего сражения, владыка Мауи, старый Кахекили, умер. Произошло это в 1794 году. Перед тем как уйти в мир иной, непримиримый враг Камеамеа значительно ослабил свои ряды. Он разделил свое владение между двумя правителями – братом Каэа и сыном Каланикипуле. Как и следовало ожидать, между кровными родственниками сразу же началась междоусобица. В этой мини-войне (одном из многочисленных эпизодов общегавайской междоусобной борьбы) Каланикипуле оказали помощь белые наемники – экипажи захваченных гавайцами судов «Шакал» и «Принц Ли Буо».
 Благодаря белым волонтерам победил Каланикипуле. Своего дядю он убил и стал, как и его отец, властителем Мауи и прилегающих к нему островов.
 В отличие от мудрого Камеамеа Каланикипуле обращался с пленными англичанами почти как с рабами. Когда представилась возможность, белые пленники нового правителя Мауи, убежав из-под стражи, покинули остров. Но они остались на Гавайях: попав в Каваихаэ, рассказали белым вождям Дэвису и Янгу и их правителю Камеамеа о том, что происходит во враждебном лагере, и добровольно присоединились к военному флоту Большого острова. Не теряя времени, пользуясь благоприятными обстоятельствами, флот двинулся против Мауи. На этот раз главный остров врагов Камеамеа быстро сдался, и Камеамеа направил свои корабли под командой белых людей на захват острова Молокаи, Эта десантная операция прошла также успешно. Затем флот Камеамеа двинулся к острову Оаху – в наши дни главному острову архипелага.
 Войска Камеамеа высадились на знаменитом пляже Вайкики и, продвигаясь в сторону гор, одержали решительную победу над армией Каланикипуле в долине Нууану. С вершин Нууану Пали бросились вниз последние воины Каланикипуле: они предпочли смерть постыдному плену.
 Эта победа над войсками Каланикипуле в горах Оаху положила конец многолетней гражданской войне на архипелаге. Власть Камеамеа теперь распространялась на все Гавайские острова, кроме двух самых западных – Кауаи и маленького Ниихау. Естественно, что Камеамеа готовился к захвату и последних, еще неподвластных ему частей архипелага. При подготовке этой десантной операции, которая должна была завершить планы завоевателя, Камеамеа, опять же с помощью своих белых кораблестроителей, собрал флот, в который входило более восьмисот боевых единиц. Однако десант осуществлен не был, потому что среди экипажей распространилась холера, завезенная сюда европейцами. Эпидемия совершила то, чего не удавалось ни одному из противников Камеамеа: она убила более половины его воинов.
 Когда эпидемия кончилась, Камеамеа стал готовиться к новому вторжению. Однако Каумуалии, правитель самого западного из Гавайских островов, осознававший бессмысленность сопротивления огромной армаде Камеамеа, признал владыку Большого острова королем всего архипелага, согласился подчиниться ему и платить все налоги, которые тот потребует.
 Камеамеа вышел из междоусобной войны победителем. Впервые за весь долгий период гавайской истории архипелаг был объединен под властью одного человека. Камеамеа создал действительно общегавайское государство и сумел сделать это в тот момент, когда «в дверь» прекрасных островов «постучались» первые европейцы. В то время почти повсюду, например в Америке, приход белых означал упадок или уничтожение аборигенных государств (империи инков или ацтеков), общегавайское королевство образовалось фактически уже после прихода сюда первых европейцев и, вопреки попыткам его разрушить, сохранилось до конца XIX столетия. Вождь из Кохалы, «Наполеон Южных морей», король Камеамеа, к титулу которого позже прибавили слово «Первый», основал поистине процветающее государство, которым он правил до самой смерти. Умер он в Каилуэ в 1819 году.




 БЫТЬ ВОЖДЕМ НА ГАВАЙЯХ


 Камеамеа, по крайней мере в моих глазах, был самым выдающимся представителем господствующего класса – алии. На нижней ступени общественной лестницы находились простые люди – макааинана.
 Макааинана – люди, которые обеспечивали общество продовольствием. Они были связаны с землей, возделывали ее. К ним относились те, кто занимался рыбной ловлей, охотой, а также ремесленники. Большая часть этих работ – обработка земли, охота, рыболовство, приготовление пищи, сортировка птичьих перьев – считалась мужским делом. Женщины заботились о детях, плели циновки и корзины, изготовляли тапу.
 Макааинана составляли подавляющее большинство гавайского общества. Еще ниже этих людей были каува. Возможно, каува становились те, кто нарушил какое-нибудь из священных табу. Быть может, наследственными рабами стали потомки первых обитателей Гавайских островов – легендарных пигмеев менехуне. Во всяком случае, у каува на этих райских островах была отнюдь не райская жизнь. Ведь рай остается раем лишь для избранных, а на Гавайях таковыми являются алии, вожди. Образ жизни гавайской знати привлекателен, интересен и для многих до сих пор остается завидным. Это картина примитивной, но своеобразной элитарности. Того, кто попытается найти в «полинезийском раю» подобие демократического равенства, ждет горькое разочарование.
 Камеамеа создал на архипелаге поистине феодальное государство. Однако строгое деление на «господ» и «вассалов» существовало на Гавайях задолго до того, как великий король железной рукой объединил все острова. Так же как и повсюду в Полинезии, алии и простой народ являли собой два совершенно различных мира. Одни пользовались всеми правами, другим доставались лишь обязанности.
 К гавайскому обществу вполне применима поговорка «Родился под счастливой звездой». Здесь действительно надо «уметь родиться». Мужчины тут всегда имели преимущества перед женщинами, а сыновья – перед дочерьми. Важнее всего было родиться первенцем.
 Человеку, «сумевшему родиться» на Гавайях, лучше всего быть не только перворожденным сыном, но и потомком весьма знатного происхождения, ведь не все алии стояли на одной ступени иерархии. Известно, что в Европе существовала разница между бароном и графом, князем и великим князем, королем и императором. Так и гавайские алии знали одиннадцать таких подразделений. К какой из этих «ступеней» полинезийской знати принадлежал гаваец, целиком зависело от того, кем были его родители.
 Наиболее высокопоставленное положение среди гавайской знати занимали, разумеется, те, чьи родители принадлежали к семье правителя или верховного вождя острова, особенно если посчастливилось иметь отцом правителя, а матерью – его кровную сестру. Тут мы встречаемся с традицией заключать брак между родным братом и сестрой, который в понятии европейца считается кровосмесительством. На Гавайях же подобная связь – идеальная для потомства. Все полинезийское общество жаждало, чтобы новый правитель родился в результате именно такого брака. Перед заключением такого союза, несмотря на господствующие здесь вольные нравы, помолвленных родственников отделяли друг от друга. Встретиться они могли лишь в определенный день в «свадебной» хижине, точнее, в «свадебной» палатке из тапы.
 Вокруг палатки, поставленной на открытом месте, собирались зрители – и алии и простой народ. Новобрачных отправляли в шатер, где вдоль стен стояли изображения богов, а присутствующие жрецы молились за удачу любовной связи. Под этот аккомпанемент молодые старались сделать то, что от них ждало все общество, – зачать сына, который стал бы святым «на все сто процентов».
 Как только любовная связь новобрачных заканчивалась, они покидали «свадебную» хижину, которую тут же разбирали. Все жители острова в течение девяти месяцев в нетерпении ожидали рождения знатного потомка.
 Перворожденный сын брата и сестры «голубых» кровей был самым знатным среди одиннадцати категорий гавайских алии. Задолго до его появления на свет в честь него слагались песни. В течение всего периода беременности сестры и одновременно жены правителя танцовщицы исполняли специально предназначенные для этого хулы. Танцы должны были магическим образом способствовать развитию плода в материнском чреве.
 Наконец рождался ребенок, зачатый знатными родителями. Если это была девочка, ее появление на свет не сопровождалось особыми торжествами. Если же сын, то его медленно несли в святилище, принадлежащее правителю, и лишь там верховный жрец отрезал новорожденному пуповину бамбуковым ножом. Затем ее навеки прятали в скалах. В честь знатного младенца вырезали новую скульптуру бога, и новорожденного посвящали всем четырем великим богам гавайцев, а затем еще персонально одному из них, чаще всего богу войны Ку, покровителю всех гавайских вождей. Ребенка забирали у матери и отдавали кормилицам, которые менялись почти каждый месяц, потому что страшная кара ждала женщину, осмелившуюся коснуться знатного младенца в период, когда она бывает «нечистой».
 Спустя некоторое время ребенка приносили в трапезную для мужчин. С этого момента малыш уже не мог питаться вместе с женщинами. В семь лет мальчику торжественно делали обрезание. После этого половой орган молодого наследника получал собственное имя, о нем слагали песни, его превозносили в бесконечных молитвах. Гениталии его становились священными – табу.
 Именно табу, распространявшимся на алии, ла части их тела, одежду, жилища и предметы, которыми они пользовались, представители высшей касты отличались от двух других классов гавайского общества. В гавайской легенде рассказывается, что там, где ступает нога алии, появляется радуга. Как головы святых украшает нимб, так и над головами представителей гавайской знати горела семицветная естественная корона. Красочные накидки из перьев, судя по всему, тоже символизировали священную радугу.
 Как я уже говорил, среди алии, людей, увенчанных радугой, тоже существовали различия. Еще в Микронезии, на острове Понапе, где я недавно побывал, мне пришлось познакомиться с иерархией тихоокеанской элиты.
 Самым знатным был ниаупио, перворожденный сын правителя и его сестры. Вторым по знатности и святости был сын, зачатый в браке правителя и дочери его сестры – племянницы. За ними идут следующие категории алии. Каждая более низкая ступень означает определенную потерю табу и сверхъестественной силы – маны.
 Чем выше степень их знатности, тем большим было табу, святость. Капу правителей и верховных вождей были очень велики. Они, например, предписывали простым людям при встрече с алии падать перед ним ниц. На носителя подобного табу простые люди не имели даже права смотреть. Они должны были падать на землю даже перед вещами, принадлежавшими знатному алии. Кто этого не делал, того тут же убивали. Подобное наказание ждало каждого, кто касался самого алии, его вещей и одежды или оказывался на участке, где стояла хижина знатного гавайца.
 Многие капу касались жен алии. Им, например, строго запрещалось есть в обществе своих мужей, накладывалось табу и на многие продукты – мясо акул, черепах, свинину. Эти женщины не имели права прикасаться к бананам и очень распространенным ца островах кокосовым орехам.
 Знатные мужчины обязаны были соблюдать одно-единственное табу – во время каждого новолуния две ночи проводить в особой хижине, стоявшей на территории их святилища. В это время алии не смели трогать руками пищи, поэтому их кормили слуги. В такие ночи они вынуждены были отказываться от радостей любви. Женщину, к которой в такое время прикасался знатный мужчина, немедленно убивали.
 Годы перед приходом первых белых людей на Гавайи напоминали отношения, царившие в Перу во времена инков. Там вся власть сосредоточивалась в руках одного человека – Солнца нового мира, – рожденного от священного союза брата и сестры, и в этом Гавайи очень похожи на империю инков.
 Если бы не Дж. Кук, наверняка вскоре на архипелаге начались бы первые проявления недовольства среди народа. Однако в период, предшествовавший прибытию «белых богов» на берег залива Кеалакекуа, гавайцы воспринимали существующий порядок как установленный божеством свыше и навечно. Они не видели в своих алии, а тем более в самом знатном из них – своем правителе жестоких эксплуататоров, узурпаторов власти, паразитирующих на широких слоях гавайского народа. Простые люди гордились своими вождями, верили в их сверхъестественное, священное могущество и добровольно подчинялись многочисленным табу.




 ИНТЕРМЕЦЦО В СЕДЛЕ


 Знакомство с землей Кохала я закончил в Каваихаэ, где все напоминает о последних гавайских королях и первых европейцах, посетивших Большой остров. До того как распрощаться с этим островом, мне захотелось еще раз побывать в селении Камуэла, расположенном неподалеку от Каваихаэ. Дважды я проезжал его, но ни разу у меня не было времени там задержаться. Меня интересовало не столько само селение, сколько те, кто там обитает, кого называют словом паниоло.
 Паниоло – это искаженное «эспаньоло». Жители Камуэлы считают себя испанцами, но, судя по их смуглой коже, они – коренные гавайцы. История селения связана с поворотным в гавайской истории периодом последних королей и первых белых людей.
 Уже через пять лет после памятной экспедиции Дж. Кука к берегам Большого острова подошел парусник под командованием еще одного европейского мореплавателя, который научился понимать гавайцев лучше любого из белых людей, побывавших к тому времени на архипелаге; капитана Джорджа Ванкувера. Среди подарков, преподнесенных им королю Камеамеа, было несколько быков и коров. Могущественный король принял дары с благодарностью, но провозгласил по отношению к крупному рогатому скоту строгое капу. И коровы, охраняемые грозным запретом, стали бурно размножаться – им понравились чудесные Гавайские острова. Вскоре поголовье скота настолько увеличилось, что одичавшие коровы не только стали угрожать самим островитянам, но и нарушили экологическое равновесие гавайской природы. В конце концов король вынужден был издать приказ соорудить высокие каменные стены, чтобы как-то защититься от коров Ванкувера, которым так полюбились горные склоны Кохалы и долина Мауна-Кеа. Однако стены не помогли, тогда он отменил священное табу на коров. Кроме того, пришлось искать человека, который обуздал бы одичавшее стадо.
 Выбор пал на матроса Джона Паркера из Ньютауна (штат Массачусетс). Ему по горло надоела арестантская жизнь на новоанглийских парусниках, и он был рад заняться чем-либо другим. Правитель архипелага спросил его, не поможет ли он им избавиться от «дара» белых людей, который превратился в несчастье для островитян. Джон Паркер, не колеблясь ни секунды, вызвался помочь королю и вскоре превратился в охотника на одичавших коров. Позднее он занялся коммерцией – продавал кожу и жир – и не только снискал расположение гавайского правители, но и сколотил себе неплохое состояние. Затем Джон купил у короля большой участок земли на склонах Мауна-Кеа и основал ранчо, которое до сих пор носит его имя.
 Сыновья и внуки бежавшего с парусника матроса продолжили семейную традицию, они неустанно расширяли свое ранчо, пока оно не стало самым крупным землевладением одной семьи в Соединенных Штатах Америки. Мне сказали в Камуэле, что в наши дни территория ранчо Паркера превышает триста двадцать пять тысяч акров. Итак, вовсе не на широких пространствах Техаса или Нью-Мексико, а на Большом острове Гавайского архипелага раскинулось крупнейшее американское ранчо. Хотя я не в Техасе, а на Гавайях, тем не менее окрестности Камуэлы живо напомнили мне Техас и другие южные и юго-западные штаты Америки.
 Естественно, Джон Паркер не мог в одиночку переловить весь одичавший скот. Еще труднее оказалось выращивать стадо, когда он превратился во владельца-первого гавайского ранчо. Говорят, будто бы по распоряжению наместника Большого острова Куакини из Калифорнии привезли трех ковбоев-мексиканцев. Они научили гавайцев всем премудростям своей профессии.
 Ранчо расширялось, и вместе с ним росло число работающих на нем полинезийцев. Правда, теперь на работу сюда нанимались исключительно местные жители, тем не менее все они называли себя испанцами – паниоло. И для «своих», гавайских испанцев внук Джона Паркера Самуэл Паркер построил селение, которое назвал своим именем. Но так как в гавайском языке отсутствует «с», то имя Самуэл превратилось здесь в Камуэл.
 Камуэла, где живут гавайские «испанцы», вовсе не похожа на полинезийское селение. Она напоминает скорее маленькие городки Новой Англии во времена детства Джона Паркера: деревянные домики за высокими заборами с небольшими палисадниками, полными магнолий, азалий и камелий. В центре – магазин «Паркер Рэнч Стор», там можно купить все, что необходимо настоящему ковбою, – от широкополого «стетсона» до серебряных шпор.
 В магазине и во время встреч с гавайскими ковбоями больше всего меня поразило влияние, оказанное «мексиканскими учителями» на местных жителей. Прожили они среди гавайцев недолго, но тем не менее островитяне многое унаследовали из мексиканской культуры, начиная с песен и музыкальных инструментов и кончая седлом и широким красным ковбойским поясом, которые паниоло до сих пор надевают по праздникам.
 В такие дни гавайские ковбои гордо и смело гарцуют на своих лошадях, действительно во многом напоминая знаменитых наездников гаррос, которых я видел во время мексиканских фиест. Но ведь это Гавайи, и здешние ковбои носят не только широкополые шляпы и серебряные шпоры, не только восседают в замечательных седлах, привязав сбоку лассо, но и украшают себя венком-леи. Но Гавайи есть Гавайи, и, кроме всадников-ковбоев, есть здесь и амазонки – «ковбойки». На них длинные платья по моде, заведенной здесь миссионерами, и широкая шляпа. И, конечно же, шляпы и шеи всех амазонок украшены леи. Более того, прекрасные венки уложены на головах лошадей, цветочные гирлянды прикреплены к их гривам.
 Наездники и лошади, увитые орхидеями, очень живописны. Без них не обходится ни одно более или менее крупное торжество на архипелаге. Однако самый большой свой праздник гавайские ковбои отмечают в Камуэле. 4 июля они устраивают конные coстязания, а в ноябре или декабре проводится настоящее ковбойское родео со всеми его атрибутами – укрощением диких быков, бросанием лассо, скачками. Все точно так же, как в Техасе. Кроме места действия. Правда, здесь в нескольких километрах от зеленых лугов с шумом бьются о берег волны Великого океана и цветут прекрасные гавайские орхидеи, которые украшают участников родео – и наездников и лошадей.




 МАУИ КАК МАУИ


 Неподалеку от Камуэлы находится аэропорт. Здесь у вывески «Ваимеа – Кохала – Эйрпорт» я окончательно распростился с Большим островом и отправился на соседний Мауи. Для того, кто, подобно мне, путешествуете востока на запад, Мауи – второй по счету остров Гавайского архипелага, он же и второй по величине. По размерам его превосходит лишь Большой остров.
 Слово «мауи» знает каждый, кто хотя бы раз побывал на полинезийской земле, знаком с ее мифами, легендами и сказаниями. Остров назван именем самого почитаемого во многих уголках героя полинезийской мифологии. И здесь, на Гавайях, акуа Мауи – один из популярнейших героев, хотя и не входит в сонм великих гавайских богов.
 В представлениях полинезийцев Мауи сыграл особую роль в истории Гавайского архипелага. Некоторые мифы утверждают, что именно он был первооткрывателем островов и подарил их людям. Вот как это случилось.
 Там, где сейчас плывут в океане восемь прекрасных жемчужин венца Полинезии, когда-то была бесконечная морская гладь. В водах этой части океана водилось много рыбы. Сюда со своими братьями и отправился на рыбную ловлю Мауи. Братья должны были грести, Мауи – ловить рыбу. Много раз Мауи забрасывал в море удочку. Наконец он почувствовал, что попалась необыкновенно большая добыча. Мауи приказал братьям опустить весла, чтобы добыча не сорвалась с крючка. Распоряжение было отдано вовремя, потому что на волшебной удочке Мауи оказался целый материк. Он хотел было вытащить его, но боялся сделать хотя бы одно неосторожное движение: материк мог разломиться. Мауи очень аккуратно вытягивал из воды необычную «рыбу». Однако, его нетерпеливые братья, которым хотелось поскорее взглянуть на невиданный улов, рванули лодку, и материк развалился. Огромный кусок суши превратился в восемь Гавайских островов. Самый красивый и живописный гавайцы и назвали в честь мифологического рыбака, которому удалось «поймать» архипелаг.
 Сказания о том, как Мауи открыл полинезийские острова, «достав» их из голубых вод Тихого океанами слышал на многих островах Южных морей. Иногда мне даже описывали «рыбную ловлю» Мауи во всех, подробностях, со многими деталями.
 Однако на самом, Мауи местные жители больше чтят своего покровителя за полезную деятельность во имя людей. О благородных поступках Мауи рассказывается в многочисленных мифах, которые как бы представляют собой небольшой законченный цикл. Я записал некоторые предания, повествующие о добрых и полезных делах мудрого Мауи.
 В одном из них говорится, как Мауи приподнял небосвод. Много-много лет назад на земле было значительно меньше места, чем в наши дни. Небо висело очень низко, так, что стволы деревьев сгибались, а листья были плоскими. Из-за того, что оно было таким низким, люди не видели ни холмов, ни гор, а солнечные лучи обжигали, словно огнем. Кожа людей обугливалась, поля напоминали готовый вспыхнуть трут. Несчастные островитяне страдали. Тогда Мауи решил помочь людям. Он глубоко вздохнул, выпрямился и увидел, что выпрямились высокие кустарники и деревья. Небесный свод теперь висел над самыми кронами деревьев. Еще раз выпрямился Мауи, и снова небосвод приподнялся. Людям открылись холмы и горы. В третий раз выпрямился Мауи и отодвинул, небо туда, где, оно расположено, сейчас. А солнце, запрятанное им подальше, грело теперь намного слабее, чем раньше.
 В другом гавайском предании говорится о том, что сделал Мауи, чтобы вернуть солнце поближе к миру людей: теперь оно стало светить очень слабо – не белее трех-четырех часов в сутки. Оказывается, солнце – я об этом до сих пор не знал – очень любит подольше поспать и понежиться в постели. Вот и стало оно быстрее завершать свой путь по небосклону, что бы поскорее вернуться на свое ложе.
 Ложем золотого солнечного диска считается вершина потухшего вулкана Халеакала («Дома солнца»). Вулкан расположен на острове Мауи и взметнулся в небо выше облаков.
 Со своего горного ложа солнце поднимается очень медленно. Его диск сначала высовывает одну из шестнадцати ног, и первый солнечный луч лениво выглядывает из-за горной вершины. Потом показывается второй луч. Так постепенно солнце встает на все свои шестнадцать ног.
 Это учел в своем плане хитроумный Мауи. Он собирался поймать на небе шестнадцать Солнечных Лучей – шестнадцать ног золотого Диска. Для каждой из них Мауи приготовил длинную верёвку с большой петлей на конце. С этими шестнадцатью лассо он отправился охотиться на солнце. Поднявшись на вершину Халеакала, стал ждать момента, когда после первого крика петуха с солнечного ложа поднимется первая нога. Показался луч, и Мауи поймал его первым лассо, привязав к прочному стволу дерева виливили.
 Постепенно Мауи связал весь золотой диск, все ноги солнца, и оно совсем не смогло двигаться. Тогда солнце сказало Мауи:
 – Прошу тебя, освободи меня.
 Мауи поставил условие:
 – Я освобожу тебя, если ты выполнишь мое желание.
 – Каково же твое желание?
 – Спустись, солнце, пониже к земле, двигайся по небосклону помедленней и будь на нем подольше. И не спи так много, не ленись светить, ведь полям людей нужно больше тепла, больше твоих лучей.
 Солнцу не вставилось ничего другого, как согласиться; Оно спустилось к краю небосклона и теперь посылает на землю столько лучей, сколько нужно людям. Ни больше, ни меньше. Оно греет, но не сжигает. Светит, но не ослепляет. И движется по небу дольше и медленнее, чем раньше.
 Мауи не только подарил островитянам благословенный солнечный свет, но и дал им огонь. Потому что раньше – об этом рассказывается в другом мифе о Мауи – полинезийцы не умели добывать огонь. Мауи, который в то время обосновался около Хило, на востоке Большого острова, каждый день, уходя в море на рыбную ловлю, видел столб дыма, поднимавшийся из одного и того же места в горах. Несколько раз Мауи отправлялся в горы, чтобы понять, что из себя представляет огонь и как его разводят. Но каждый раз он видел лишь черный, мертвый круг от костра, пепел да следы птиц алаэ.
 «Что они тут делают?» – думал он.
 Лишь через несколько дней Мауи подслушал разговор двух алаэ.
 – Сегодня, брат, мы не сможем разжечь огонь, – сказал один алаэ.
 – Ты прав, милый брат. Сегодня мы действительно не сможем этого сделать, ведь Мауи не ушел в море ловить рыбу, и он может узнать, как мы разводим огонь.
 Мауи понял, что только хитростью ему удастся узнать секрет. Он попросил своего друга назавтра выйти вместо него в море на его лодке, сам же спрятался в кустах и стал ждать, что будет дальше. Алаэ не разгадали его хитрости. Они были уверены, что Мауи, как всегда, уплыл в море, и развели огонь. Однако Мауи снова увидел лишь дым, так и не заметив, как птицы высекали искры. Тогда он схватил одну птицу и пригрозил:
 – Я убью тебя, если ты не скажешь, как добывать огонь.
 Птица ответила:
 – Потри кусок дерева о банановый лист.
 Мауи попробовал это сделать, но ничего не получилось. Он страшно рассердился:
 – Я буду тереть эту деревяшку о твою голову до тех пор, пока ты не скажешь мне правду, как добыть для людей огонь.
 И сделал то, что обещал: у алаэ на голове выступила кровь (и по сей день на головах у всех алаэ есть несколько красных перышек). Птица молила о пощаде:
 – Потри, Мауи, сухую ветку о твердую, иссохшую деревяшку, – призналась она.
 Мауи так и сделал, огонь загорелся и был подарен островитянам.
 Много полезного сделал для людей Мауи: он подарил им острова, поднял для них небо, сделал покорным солнце, заставив его служить людям, научил добывать огонь. Мауи захотел открыть жителям своих островов еще более великую тайну, самую важную и удивительную – тайну вечной жизни, секрет бессмертия. Но за любовь к людям, за мечту даровать им вечную жизнь он заплатил собственной жизнью. Ведь эту величайшую из тайн охраняла богиня ночи. Когда Мауи пытался похитить тайну, то был пойман и убит ее слугами.
 Так погиб добрый Мауи, любивший своих полинезийцев больше самого себя, подаривший им огонь и землю.




 КРЕСТ ДЛЯ ГАВАЙЦЕВ


 Хотя Камеамеа в переводе значит «Одинокий», «Покинутый», на самом деле этот самодержец был не столь уж одиноким. Известно, что у него была двадцать одна жена. Первой была энергичная Кааумана, но самой любимой стала вторая – Кеопуолани, которую он получил в качестве военной добычи. Лиолио, перворожденного сына из одиннадцати детей от Кеопуолани, он назначил своим наследником, а умную Каауману еще при своей жизни объявил регентшей, дав ей право накладывать вето на решения нового короля. Пост верховного жреца Камеамеа отдал своему племяннику Кекуаокалани.
 Естественно, что верховный жрец Кекуаокалани чтил полинезийских богов и стремился хранить гавайские традиции и полинезийскую религию. Однако вдовы Камеамеа – регентша Кааумана и царица-мать Кеопуолани придерживались другой точки зрения. Им хотелось как можно быстрее покончить с системой гавайских табу, а заодно и с верой своих предков. Такой была ситуация, сложившаяся на Гавайях после смерти Камеамеа. На другой стороне планеты, в Новой Англии (на северо-востоке Соединенных Штатов Америки), также готовились к борьбе с полинезийскими богами. Это были фанатичные христиане – кальвинисты из Массачусетса и Коннектикута, которые узнали от моряков, что в Тихом океане существуют острова, где живут десятки тысяч язычников, не знающих крещения и не слышавших слова божьего.
 Пуритан из Новой Англии просили о помощи сами гавайцы, добравшиеся на утлых суденышках до побережья Северной Америки. Одним из них был Опукахаиа. Первый раз это имя я услышал на берегах, залива Кеалакекуа, где когда-то произошла встреча двух миров – гавайского и негавайского.
 Местные жители показали мне неподалеку от деревни Напоопоо скалу, с которой прыгнул в море шестнадцатилетний Опукахаиа, чтобы подплыть к одному из первых парусников чужеземцев, бросивших в заливе якоря. К скале прикреплена мемориальная доска, на которой написано: «В память о Генри Опукахаиа. Родился в 1792 году в Кау. С 1797 по 1808 год жил в Напоопоо, затем до своей смерти в 1818 году в Новой Англии – Корнуолли, штат Коннектикут. Его вера в Иисуса Христа и любовь к людям, помогли основать первую американскую миссию на Гавайях».
 Не знаю, насколько эти слова соответствуют истине. Бесспорно одно: юный Опукахаиа принял участие в междоусобной войне на Гавайских островах. Он был свидетелем страшной братоубийственной бойни: на его глазах погибли мать, отец и брат, и поэтому, он решил бежать с Большого острова. Когда в заливе Кеалакекуа бросил якорь парусник капитана Бринтнелла из штата Коннектикут, Опукахаиа прыгнул в воду и поплыл к паруснику. В отличие от своих соотечественников он это сделал не для того, чтобы приобрести у белых людей какие-нибудь вещи, а для того чтобы остаться в мире пришельцев.
 Капитан Бринтнелл взял юношу к себе на судно, а затем, уже в Нью-Хейвене, привел в свой дом. В Нью-Хейвене находился один из лучших американских колледжей того времени – Йельский. Тут только у Опукахаиа открылись глаза. Увидев этот храм науки, он зарыдал, поняв, насколько невежественны его соотечественники. Юношей, который принял так близко к сердцу непросвещенность своих земляков-островитян, заинтересовался профессор теологии. Опукахаиа, вскоре овладевший языком белых людей и воспринявший их образ мышления, загорелся идеей нести христианскую правду своим далеким братьям на Сандвичевы острова, тем, кто все еще жил во тьме языческого невежества.
 Именно рассказы Опукахаиа о том, какие несчастья приносит гавайцам их незнание веры христовой, способствовали тому, что приверженцы пресвитерианской и конгрегациональной церквей, объединенные в Американском совете уполномоченных по делам зарубежных миссий Бостона, решили основать в Корнуолле учебное заведение для язычников Южных морей с более чем красноречивым названием «Миссионерская школа для некрещеных варваров». Первым учеником корнуолльской школы для «тихоокеанских варваров» стал гаваец Опукахаиа.
 Школа, возможно, и помогла Опукахаиа обрести блаженство, однако телу его она пользы не принесла. В 1818 году он заболел тифом и вскоре умер. Так корнуоллская школа лишилась своего удивительного ученика. Во всей Новой Англии не нашлось достаточного количества обитателей Южных морей, мечтавших о крещении, поэтому самозваные крестители «варваров» решили сами отправиться к жителям тихоокеанских островов. Воистину, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.
 Американский совет уполномоченных по делам зарубежных миссий стал готовить экспедицию, призванную донести до земляков Опукахаиа слово божье. 23 октября 1819 года бостонский порт покинул двухсотсорокатонный бриг «Таддеус». На борту парусника находилось семнадцать мужчин и женщин, задачей которых было обратить в веру Христову до сих пор незнакомых с Евангелием аборигенов Сандвичевых островов. Руководили экспедицией миссионеров два духовных отца – Аса Торстон и Хайрэм Бингхем. Последний особенно фанатично верил в спасение, которое он нес «полинезийским варварам». Именно Бингхем в конце концов стал лидером экспедиции.
 Среди миссионеров, отправившихся на острова, были также врач Голмэн, два учителя – Уитней и Раглес, крестьянин Даниэл Чемберлен и даже печатник Элиш Луми, с изданиями которого я уже познакомился. Все они были сравнительно молодыми и холостыми. Однако до руководителей Американского совета уполномоченных по делам зарубежных миссий дошел слух о красоте и радушии гаваек, которые к тому же ходят почти нагими. Чтобы оградить мужчин от искуса, ждавшего их на Сандвичевых островах, совет обеспечил своих посланцев женами.
 В экспедиции приняли участие и четверо земляков умершего Опукахаиа, которые тоже учились в корнуолльской школе для «тихоокеанских варваров»: Кануи, Хопу и Джордж Каумуалии. Имя последнего мне хорошо известно по истории Гавайев. Этот юноша – сын правителя острова Кауаи Каумуалии, единственного из гавайских правителей сумевшего до конца жизни Камеамеа сохранить определенную независимость жителей острова. Он доверил своего шестилетнего первенца бостонскому капитану, чтобы тот отвез его в Новую Англию и научил полезным ремеслам. В Новой Англии сын гавайского владыки, удрав от своего наставника, стал бродяжничать, был чернорабочим, во время войны 1812 года служил в американском флоте и, наконец, попал к служителям культа, вернувшись вместе с ними на родную землю.
 Вся эта разношерстная компания молодых миссионеров, их жен и четырех гавайских юношей отправилась вдоль берегов Северной, Центральной и Южной Америки к самой южной точке – мысу Горн, а затем через весь Тихий океан снова на север, на Сандвичевы острова.
 Парусник оказался неудобным, почти все страдали от морской болезни, нехватки питания, миссионеры часто ссорились друг с другом. Таким стал медовый месяц для наспех созданных супружеских пар.
 Пока пассажиры брига «Таддеус» преодолевали огромное расстояние, равное тридцати трем тысячам километров, обе вдовы Камеамеа, регентша Кааумана и Кеопуолани, мать престолонаследника Лиолио, желали, как и миссионеры из Новой Англии, покончить с властью полинезийских богов над гавайцами, уничтожив всякие запреты и «ветхозаветные» табу, все еще действующие на архипелаге.
 Уже в день смерти Камеамеа обе вдовы приступили к исполнению своей воли. Однако новый король Лиолио, воспитанный в традиционной вере, воспротивился их желанию. Недели через две королева-мать осмелилась публично разделить трапезу с мужчиной – своим сыном Кауикеаоуили. Это считалось тяжким преступлением и каралось немедленной смертью. Но ничего не случилось: земля не разверзлась, и гром не обрушился на головы грешников. Еще через несколько недель вдовам Камеамеа удалось переубедить нового короля, и он на глазах у пораженных придворных сел за стол вместе со своей матерью и теткой. Этим символическим актом Лиолио упразднил одно из самых древних табу на Гавайях и потряс устои системы гавайских традиционных запретов.
 Разумеется, далеко не все гавайцы были готовы отказаться от веры и порядков, установленных предками. На защиту старых обычаев встал прежде всего племянник короля – верховный жрец Кекуаокалани. Он собрал войска и начал вооруженную борьбу за старую веру. Поборники полинезийского образа жизни и веры отцов сражались мужественно. Однако армия обеих вдов была вооружена европейским огнестрельным оружием, и довольно скоро военное счастье склонилось на их сторону. Верховный жрец отчаянно дрался. Раненный, он продолжал борьбу, упав на колени и, наконец, уже лежа на земле. В этом бою погибла и его отважная жена Маноно.
 После поражения Кекуаокалани и разгрома защитников гавайских богов были уничтожены и сами боги – их деревянные скульптуры. Регентша Кааумана прежде всего распорядилась сжечь изображение личного бога ее умершего мужа, а затем еще сто две статуи в Каилуа и Хило. По ее приказу стали разрушать и каменные гавайские святилища – хеиау, которые, как поется в песне, были гордостью, драгоценностью полинезийской земли.
 Языки пламени уничтожали не только полинезийские алтари, но и нечто более важное – гавайский образ мышления, гавайскую общественную систему, опиравшуюся на табу и регулируемую ими. В жизни гавайцев, их мировоззрении и представлениях неожиданно образовался вакуум. Как это часто бывает, старое было уничтожено, но не заменено новым. Насколько я знаю, ничего подобного не случилось ни в одной другой части Океании. Гавайскую веру, гавайские традиции, гавайских богов, гавайские святилища уничтожили не чужеземные миссионеры, не колониальные ландскнехты, не захватнические экспедиции. Это сделали сами гавайцы, побуждаемые двумя королевскими вдовами.
 Характерно, что надругательство над традиционными богами происходило тогда, когда на Гавайи плыла экспедиция миссионеров из Новой Англии, ставившая перед собой точно такую же задачу. При этом миссионеры, огибая мыс Горн и борясь со штормами, не знали, что в тот момент происходило на архипелаге. Когда их изнурительное морское путешествие длиной тридцать три тысячи километров подошло к концу и судно бросило якорь в Каилуа, проповедники с удивлением и радостью узнали, что гавайцы сами расправились с собственными богами. Разумеется, в «идолоборчестве», в сожжении полинезийских святилищ кальвинисты из Новой Англии усмотрели перст собственного бога, помощь, которую им оказал в их благородном деле всемогущий господь. Они воздали хвалу господу богу и, чувствуя близкую победу, исполнили сочиненный еще в Бостоне религиозный гимн, в котором говорилось: «Пробудитесь, о острова юга! Ваше спасение близко».
 Весть о спасении, обещанном миссионерами обитателям тихоокеанских островов, с особой радостью восприняли обе вдохновительницы гавайского «идолоборчества», вдовы Камеамеа – Кааумана и Кеопуолани. Рядовые же обитатели островов куда больше заинтересовались женами провозвестников новой веры. Гавайцы уже много раз видели белых мужчин, но еще ни разу не встречали белых женщин. Особенно островитян удивили их одежды, полностью закрывавшие тело, причем верхняя часть одежды сильно стягивала грудь. Полинезийцам понравились белая кожа и особенно, как им показалось, длинные шеи миссионерских жен, поэтому они сразу стали звать их «длинные шеи».
 Больше всего заинтересовалась одеждой «длинных шей» регентша Кааумана. Она сразу заказала у миссионеров платье. Белые женщины выполнили ее просьбу, и на островах появилось длинное, закрытое платье, которое по традиции носят здесь и в наши дни.
 «Длинные шеи» и их мужья постепенно рассредоточились по всему архипелагу. Пастор Торстон и врач Голмэн остались при королевском дворе. Через несколько месяцев к первой группе миссионеров прибавилась вторая экспедиция из Новой Англии. Теперь уже миссии были основаны в Хило, Гонолулу, Каилуа и, конечно, в Лахаине, которая до 1845 года была столицей архипелага. Здесь появились новые здания – результат деятельности миссионеров: «Дом Болдуина», миссионерская школа Лахаиналуна, основанная Ричардсом, типография «Хейл Пай», а также миссионерское кладбище Ваинеэ.
 С приходом миссионеров в Лахаине и на всех Сандвичевых островах произошли значительные перемены. Над землей, над мыслями и душами гавайцев, знавших до этого лишь полинезийских богов, вознесся далеко не всегда служивший их благу крест. Привезли его из Новой Англии и подняли над островами кальвинистские миссионеры.




 НА БОРТУ КИТОБОЙНЫХ СУДОВ


 Стоит сказать несколько слов о том, какую роль сыграли Гавайи в истории китобойного промысла и как повлиял сам промысел на историю Гавайев и особенно Лахаины – китобойной столицы Тихого океана. Прежде всего обратимся к экспонатам музея, который устроил на борту своего парусника капитан Томсон. Здесь собраны все предметы, использовавшиеся при ловле страшных тихоокеанских кашалотов, показано, в каких условиях трудились китобои на своих судах. Кроме того, выставлены документы, рассказывающие о жизни китобоев в Лахаине.
 Я пожертвовал семьдесят пять центов и не пожалел об этом, так как провел на борту «Карфагенянина» несколько очень интересных часов. Всюду вокруг меня были китообразные. Не только кашалоты, но и синие киты, полосатики, касатки, нарвалы на картинах, гравюрах, эстампах, даже на старых дагерротипах. Здесь выставлен полный скелет кита. Между костями скелета можно ходить как по детскому лабиринту. И, конечно, есть тут все то, чем пользовались местные китобои для отлова и хранения морских гигантов. Это прежде всего гарпуны, которые китобои всаживали в тела несчастных жертв, всякого рода топорики и горшки для китового жира. В музее имеется полное снаряжение китобоя прошлого века. Я осмотрел трюм, где располагался экипаж судна. Места рядовых матросов находились на носу и корме, а офицеры и гарпунеры размещались в центральной части. Здесь же выставлены навигационные приборы – секстанты и компасы. В конце осмотра прямо на палубе показали фильм, рассказывающий обо всех этапах охоты на китов.
 Парусник выходил в море в поисках стада кашалотов. Когда стадо обнаруживали, с «Карфагенянина» спускали небольшую шлюпку с шестью или семью охотниками на борту, и она почти вплотную подходила к кашалоту. Затем с очень близкого расстояния в кашалота метали гарпун. Доставляли кашалота на парусник, из его тела вырезали огромные куски жира, тут же на палубе вытапливали, разливали по бочонкам и опускали в трюм.
 На Гавайи заходят главным образом крупнейшие из гигантских морских млекопитающих – хищные кашалоты. Как известно, они приплывают в мае из района Алеутских островов, чтобы здесь, в теплых гавайских водах, произвести на свет свое потомство. У кашалотов рождается только один детеныш. Самка кашалота носит в себе плод шестнадцать месяцев. Целый год она кормит детеныша своих молоком.
 Я приехал сюда в мае, а в это время инстинкт гнал морских гигантов в воды Гавайев. Разумеется, я собираюсь охотиться на них не с гарпуном, как это прежде делали китобои. Моя цель «поймать» нескольких хороших кашалотов объективом своего фотоаппарата, поэтому я готовился к своеобразному фотосафари, подобному тем, в которых я участвовал в странах Восточной Африки, собирая в свою фотоколлекцию местных животных. Насколько я знаю, еще никто не устраивал фотосафари на китов. Почему бы мне не стать первым?
 Наступило ясное гавайское утро. Теплые лучи тропического солнца, обитающего, по преданию, на вершине горы Халеакала, задорно светили в окна «Пайонир Инн». Пора идти на охоту. Я обошел номера, где жили мои друзья, разбудил их, и вскоре все четверо, включая нашего гида, владельца скоростного катера из местных жителей, собрались в холле гостиницы.
 Несколько шагов, и вот мы уже на берегу океана. Здесь, вблизи «Карфагенянина», нас ждало «китобойное судно» и приключение, о котором я мечтал с детства, – охота на китов!
 Наш гид завел мотор, катер рванулся вперед, и Лахаина осталась у нас за кормой. Город виднелся на фоне гор, а над всем этим возвышалась зеленая вершина Пуу Кукуй. Впереди, на противоположной стороне залива, из моря поднимался ананасовый остров Ланаи. А слева, далеко у горизонта, проплывал необитаемый, печальный восьмой остров Гавайского архипелага – Кахоолаве.
 Шумно работал мотор нашего небольшого катера. Мы быстро плыли по морю. Я пристально всматривался в поверхность океана в поисках знаменитого фонтана – знака, свидетельствующего о присутствии кашалота. Прикидывая, я оглядел наш катер: его длина – не более семи метров, в то время как местные кашалоты достигают в длину двадцати метров и более. Я испугался от одной мысли, что может произойти, если лодка столкнется с кашалотом или разъяренное животное само бросится на нас.
 Конечно, я читал роман Германа Мелвилла о белом кашалоте, напавшем на китобойное судно и потопившем его вместе с его фанатичным капитаном. Я поинтересовался у нашего гида, который в тот момент одновременно исполнял обязанности капитана и моториста, может ли подобный факт иметь место в действительности.
 Оказывается, кашалоты не раз нападали на китобоев в Южных морях. Так, в период наибольшего расцвета китобойного промысла в Тихом океане раненный гарпуном кашалот бросился на парусник «Арабелла» и разбил несколько шлюпок. Почти в то же время другой кашалот (утверждают, что он был необыкновенных размеров) напал на китобойное судно «Альбатрос», которым командовал капитан Смит. Получивший тяжелые повреждения, «Альбатрос» затонул за каких-нибудь пять минут. Экипаж китобоя спасся в четырех шлюпках. Пути шлюпок разошлись. Две направились к Маркизским островам, а две другие – к архипелагу Хуан-Фернандес. Первые две шлюпки так больше никто никогда и не видел. На двух других за пятнадцать дней умерло десять человек, а в живых осталось только четверо. Им не оставалось ничего другого, как питаться трупами своих товарищей. Несчастных подобрал парусник, который по счастливой случайности тоже направлялся к островам Хуан-Фернандес.
 Одно из знаменитых нападений кашалотов на суда связано с китобойным парусником «Эссекс», оно и легло в основу замечательного романа Германа Мелвилла о Моби Дике. Водоизмещение «Эссекса» превышало шестьдесят тонн, а длина его была почти тридцать метров. Тем не менее кашалот несколько раз бросался на парусник. После первого удара годовой в борт «Эссекса» морской гигант еще четырежды повторял нападение. Экипажу удалось благополучно покинуть тонущий парусник, разместившись в трех шлюпках. Имевшие минимальные запасы продуктов и воды, шлюпки потеряли друг друга из виду. Одна исчезла, а на двух оставшихся умирающие от голода моряки питались трупами.
 Я так мечтал о счастливом исходе нашей охоты! В сотый раз я проверял телеобъективы фотоаппаратов, измерял экспонометром освещенность. Я был готов к охоте, но охотиться все еще было не на кого. Долгие часы снова и снова мы всматривались в голубые воды пролива, пока далеко, почти у самого горизонта, я не заметил один, а потом и второй фонтан высотой метров десять. Поднявшись на поверхность, примерно в течение десяти минут кашалот должен сделать около шестидесяти вдохов и выдохов. В это время из дыхательных отверстий под огромным давлением вылетают струи воды.
 Я страшно обрадовался. Наконец-то исполнилось давнишнее мое желание. И я выкрикнул те слова, с которыми долгие столетия обращались к капитану китобойного судна матросы, обнаружившие кита:
 – Там брызжет!
 Я почувствовал себя настоящим китобоем. Будто я один из тех, кто плавал на «Карфагенянине» или «Эссексе», «Арабелле» или «Альбатросе» или других таких же парусниках.
 Оба кита покачивались на волнах. Но уж слишком они были далеко, сфотографировать их я не мог, любуясь великолепными китовыми фонтанами, угловатыми головами и пятнами на темных телах океанских гигантов.
 В наши дни кашалоты в гавайских водах – это лишь еще одно развлечение для туристов. Уже нет тех китобоев, которые добывали себе хлеб насущный столь жестоким и тяжелым путем. Давно уже Америка освещается иным способом, а не с помощью китового жира. Так что начиная со второй половины прошлого века китобойные парусники, подобные «Карфагенянину», стали выходить из игры, а в 1925 году в Нью-Бедфорде закончил свое существование последний из них – «Маргарет».
 Вот почему китобои больше не заходят в Лахаину, а киты продолжают посещать ее все так же регулярно. Ежегодно в мае сюда съезжаются сотни любопытных со всех уголков планеты. Сотни, тысячи людей прибывают в Лахаину также для того, чтобы принять участие в самом главном местном празднике. Так как это мир китобоев, то и праздник здесь, разумеется, китобойный. Называется он «уэйлин спри». С помощью словаря я перевел это название как «китобойная кутерьма». Надо сказать, уж слишком нежное название для дикой вакханалии лахаинского карнавала.
 Билетом для участия в «китобойной кутерьме» служат усы и борода, и, чем пышнее, тем лучше. Так что мужчине, у которого на лице нет растительности, на празднике китобоев в Лахаине делать нечего. «Уэйлин спри» проводится в мае. Правда, усов я не ношу, но тем не менее мне хочется принять участие в этом празднике. Я все-таки решил рискнуть и проверить, чем радует своих гостей этот уникальный праздник, напоминающий о китобойных традициях Лахаины.
 Первый номер программы имел самое прямое отношение к билету: это был конкурс на самые пышные бороду и усы. Победителем конкурса и обладателем круглой суммы стал тот, у кого усы и борода оказались самыми длинными и по китобойной традиции самыми «дикорастущими». Проводился и такой смотр: у кого наиболее интересный наряд, пригодный для ловли китов. Первые места на этой своеобразной демонстрации мод заняли люди, наряженные в лохмотья.
 Во время «китобойной кутерьмы» я побывал на соревнованиях по серфингу и регате – состязаниях гавайских гребцов. Я заглянул и во множество лавок, палаток и киосков, выставивших массу китобойных сувениров – от деревянных фигурок гарпунеров и кашалотов до довольно дорогих, но популярных изделий из китовой кости.
 Те, кто не скользил на досках по волнам или не участвовал в соревнованиях по гребле, кто не выставлял напоказ свои усы и бороду или оборванный китобойный «костюм», танцевали, пели и кричали в «Пайонир Инн» или в подобных ему заведениях, во всяком случае, все вели себя как можно развязнее и шумливее. Ведь в многочисленных рассказах китобои из Лахаины представляются решительными парнями, которые ни перед чем не останавливаются. Однако ни в одном из них не удалось передать атмосферу этого удивительного городка так ярко, как в кличе «Женщины или жизнь!».




 «ЖЕНЩИНЫ ИЛИ ЖИЗНЬ!»


 Неподалеку от «Пайонир Инн» находится исторический памятник, о котором нельзя не упомянуть. На гавайском языке эта достопримечательность называется Хале Паахао, по-английски prison – «тюрьма». Подобно другим зданиям Лахаины, построенным во времена миссионеров и китобоев, Хале Паахао сооружено из мощных блоков кораллового известняка. Я осматриваю и этот исторический памятник, заглядываю в отдельные арестантские камеры.
 В наши дни в них тихо, ибо бывшая тюрьма, как и многие другие сооружения той эпохи, превращена в музей. Однако более ста лет назад Хале Паахао было весьма полезным, совершенно необходимым учреждением для городка, в котором одни белые люди (миссионеры из Новой Англии) раньше всех других мест на Гавайях стали читать проповеди о спасении души, а другие, их соотечественники, китобои из Нью-Бедфорда, показали островитянам пути, ведущие прямо в ад.
 Один из жителей Лахаины писал в те времена: «Этот городок является средоточием разврата, здесь самое выгодное дело – проституция и продажа алкоголя. В Лахаине голые девушки исполняют для китобоев бесстыжие танцы, а мужчины, у которых нет совести, поставляют китобоям своих дочерей и жен». Все написанное соответствовало действительности. Китобойный промысел способствовал экономическому процветанию Лахаины. Она стала для китобоев тихоокеанской столицей, но для обитателей городка так и не наступили благословенные времена, обещанные первыми посланцами белой цивилизации. Скорее наоборот: экономическое процветание способствовало тому, что островитяне погрязли в страшных грехах, подвергавшихся суровому осуждению миссионера Болдуина и его коллег.
 Из окна моего номера в «Пайонир Инн» виден лишь один парусник – «Карфагенянин», а, во времена наивысшей славы гавайских китобоев в Лахаину заходило более четырехсот судов в год. Абсолютный рекорд был поставлен в 1846 году – четыреста двадцать девять судов. В те времена здесь обитало около трех тысяч человек, имелись восемьсот восемьдесят две гавайские хижины и пятьдесят девять каменных или деревянных домов.
 На каждом из четырехсот китобойных парусников находились парни, которые до появления здесь много месяцев скитались в океане. Впереди их ждали долгие странствия по морским дорогам. Это был сброд, принадлежащий к низшим слоям люмпен-пролетариата. Ни один капитан более или менее приличного торгового судна не взял бы их себе на борт. Правда, встречались среди них и «белые вороны». Однако исключения лишь подтверждают правила. Эти суровые люди, не знавшие угрызений совести и правил хорошего тона, не признававшие законов, здесь, на Гавайях, и вовсе руководствовались девизом: «К западу от Горна бога нет». К западу от мыса Горн все дозволено. Первой и часто единственной землей к западу от этого мыса для китобоев оказывались Гавайи – Лахаина, та самая Лахаина, о которой китобои грезили как о рае, полном женщин удивительной красоты.
 Если эти парни и мечтали о чем-то, то мечтой их были Гавайские острова. И вовсе не потому, что здесь красивая природа или замечательный, мягкий климат, их манили горячие объятия островитянок. Каждый моряк, когда-либо побывавший на архипелаге, вспоминал прекрасных девушек, которые без приглашения подплывали к парусникам, не стыдясь, поднимались на них и не только не сопротивлялись, но и сами предлагали себя членам экипажей. Они не могли забыть, как пели и танцевали гавайки, украшенные венками из душистых цветов. Такое представление о полинезийском рае долгое время соответствовало действительности. Однако скоро все в Лахаине переменилось. Причем конец горячим объятиям островитянок, которых так жаждали китобои, положили их соотечественники – миссионеры из Новой Англии.
 В 1825 году, как всегда в мае, парусники охотников на кашалотов бросили якоря у Лахаины, но ни одна местная девушка не раскрыла своих объятий навстречу китобою: миссионер Ричардс, возглавлявший миссию в Лахаиналуна, сумел убедить местных вождей и наместника острова Мауи наложить табу на связи местных женщин с китобоями. Гавайки, естественно, подчинились запрету, зато резко воспротивились ему китобои.
 Первыми, кому отказали в удовольствии поразвлечься с аборигенками, стали моряки английского парусника «Даниэл». Бесстрашные ловцы кашалотов, разумеется, не обратили внимания на какое-то там полинезийское табу. Они решили взять силой то, в чем им было отказано по наущению миссионеров.
 Их капитану Уильяму Баклу следовало бы образумить своих моряков, но у него самого рыльце было в пушку. Во время промысла, пока его ребята постились, он развлекался в каюте с молоденькой островитянкой Леолики, бывшей ученицей миссионера Ричардса, удравшей из его школы. Бакл тайно купил ее за пятьдесят долларов для «постоянного использования» во время прошлогоднего посещения Лахаины. Теперь его ребята хотели получить такое же удовольствие. Они вышли на улицы города, чтобы самим на вести здесь порядок. У дверей здания миссии они настигли Ричардса и, приставив нож к его горлу, потребовали: «Женщины или жизнь!»
 Я знал из детективных романов, что грабители в похожих выражениях требуют от своих жертв деньги, но возглас «Женщины или жизнь!» услышал впервые, изучая историю городка Лахаины.
 Миссионер Ричардс не сдавался. Видимо, вспомнив христианских мучеников, брошенных в римском цирке на растерзание львам, он с достоинством ответил морякам: «Наши жизни (он имел в виду себя и супругу) вы взять можете, но наших женщин – никогда!»
 Казалось, Ричардсу действительно придется заплатить жизнью за «ущерб», нанесенный китобоям, но в тот момент миссию окружила толпа возбужденных гавайцев, сторонников Ричардса. Они бросились на английских моряков с ножами и пиками. Бунтари были рады, что им удалось унести ноги. На следующий день «Даниэл» покинул Лахаину.
 Вскоре из-за местных женщин разразился новый конфликт. Экипаж английского китобойного парусника «Джон Палмер» тайком пригласил к себе на борт группу гавайских девушек. Наместник острова Мауи Хоапили потребовал от капитана Уолтера Клерка, чтобы женщины вернулись на берег. Капитан отказался выполнить это требование. Тогда местные власти стали угрожать, что будут мстить всем, кто украл их жен и дочерей. Рассерженный Клерк воскликнул:
 – Никто не смеет отказывать англичанам в женщинах!
 И вслед за китобоями «Даниэла» провозгласил:
 – Женщины или смерть!
 В подтверждение того, что он серьезно относится к слову «смерть», Клерк приказал обстрелять Лахаину из корабельных орудий. Островитянам не оставалось ничего иного, как капитулировать. И «Джон Палмер» вместе со своей добычей отправился в более спокойные воды.
 В память об этих драматических событиях в Лахаине хранят ядро – одно из тех, которыми охотники на кашалотов бомбили миссию Ричардса. В наши дни здесь царят тишина и покой. Из четырехсот парусников, ежегодно приплывавших сюда во времена гавайской китобойной лихорадки, а Лахаине остался лишь один-единственный – «Карфагенянин», а от экипажей – некоторые предметы, выставленные в музее, да здание тюрьмы – заведение, без которого городок обойтись не мог. История помнит также грозные слова, раздававшиеся на улицах Лахаины: «Женщины или жизнь!»




 КАЛАУПАПА – ПОЛУОСТРОВ ПРОКАЖЕННЫХ


 Есть на свете слово, услышав которое человек немеет от ужаса. Это слово – «проказа», «лепра». Точно так же на людей наводила панику чума. Однако времена этой средневековой болезни давно ушли в прошлое, оставив после себя лишь чумовые столбы на площадях европейских городов. Проказа, к сожалению, встречается до сих пор. Только те, кто, как я, видел изъеденные лепрой, скрюченные, парализованные человеческие тела, изуродованные лица, называемые здесь, в тропиках, «львиной мордой», руки игроков в карты, лишенные пальцев, ноги, обглоданные язвами, словно крысами, поймут, почему люди испытывают перед этим заболеванием такой панический страх.
 И все-таки я добровольно вступил в мир прокаженных, в самый знаменитый лепрозорий, считавшийся когда-то опаснейшим из всех существующих в Океании, в лепрозорий на полуострове Калаупапа, столь надежно изолированный самой природой. Он представляет собой естественную крепость в полном смысле этого слова. С южной стороны лепрозорий защищен неприступными, необычайно крутыми скалами высотой до тысячи метров. Стоит посмотреть вниз, как начинает кружиться голова, словно игрушечный волчок. С севера, востока и запада Калаупапа охраняем океаном. Но самая надежная защита – страшные рассказы о нечеловеческой, чудовищной болезни. Преодоление страха – одна из достойнейших человеческих черт. Чтобы узнать, – что такое Калаупапа, я обязан был преодолеть страх, который, естественно, испытывают перед проказой, и продолжить свой путь. По узкой пустынной тропинке, на которой я так и не встретил ни одного прохожего, мне надо было спуститься на ровный полуостровов селение, которое тоже называется Калаупапа; здесь живут прокаженные гавайцы.
 Разрешение посетить лепрозорий я получил от Отдела болезни Ганзека медицинского департамента штата Гавайи, в ведомстве которого он находится. Разумеется, я должен был дать расписку, что отправляюсь в лепрозорий по собственному желанию и на свой страх и риск, а также пообещать, что я буду там фотографировать только строения, море и скалы, но ни в коем случае не самих прокаженных. С этим вполне понятным мне условием я согласился, после чего мне было разрешено посетить Калаупапу. С официальной бумагой на руках я отправился в самый трагичный, по крайней мере таким он был когда-то уголок Гавайев.
 Прежде всего я представился женщине-врачу, директору лепрозория. Как ни странно, доктор Ли – китаянка. Ей помогает ассистент, тоже врач. Я познакомился с медицинской сестрой – монахиней Марией Гаденцией из католической конгрегации «Сестры третьего ордена святого Франциска». Гаваец, пациент лепрозория, заметив, что я не всматриваюсь в его изъязвленное проказой лицо и не боюсь подать ему руку; охотно сопровождал меня по селению прокаженных и по всему довольно обширному полуострову.
 Сначала мы осмотрели три больших здания, где живут больные. В так называемом «доме Бишопа» поселены женщины, в «доме Мак-Вейга» – мужчины, в третьем, ироническое название которого – «Вид на залив» – возникло как-то само собой, живут слепые прокаженные и те несчастные, которые кроме лепры больны еще какой-либо тяжелой болезнью. Мы вместе зашли и в небольшие домики вроде простейших бунгало, в которых тоже обитали больные, причем не только гавайцы, но и жители других островов Океании.
 Сегодня в Калаупапе живет около двухсот человек. Не все эти люди больны. Говорят, кое-кто из них уже вылечился. Однако они решили остаться здесь, в привычных им местах, где не чувствуют на себе пристальных взглядов окружающих. Именно здесь я узнал, что сейчас лепра считается излечимой болезнью. Во всяком случае, течение ее можно затормозить.
 Доктор Ганзен обнаружил возбудитель проказы, а в 1946 году было получено лекарство, содержащее сульфоновую кислоту, которое способно останавливать развитие болезни и исцелять больного. Скоро проказа исчезнет с лица земли, так же как почти ушедшая в прошлое чума, и это будет великой победой человека, но сегодня эта болезнь продолжает терзать Гавайи. Поэтому все еще существует в Калаупапе печальная колония.
 Мой проводник повел меня на противоположную, восточную сторону полуострова, к развалинам селения Калавао. Жалкие строения, лачуги, среди которых я бродил по опустевшему ныне Калавао, были первым прибежищем прокаженных, а Калавао – их первым селением сразу после того, как в 1866 году была открыта эта резервация – место принудительной ссылки гавайцев, страдающих проказой.
 Декрет о создании на полуострове лепрозория вышел по распоряжению короля Камеамеа V в 1863 году. 6 января следующего года судно доставило на север Молокаи первых несчастных, страдавших страшной болезнью. Проказа оказалась одним из «даров цивилизации», завезенных сюда иностранцами. Вскоре после того как в заливе Кеалакекуа побывал капитан Дж. Кук, на архипелаг на одном из английских кораблей прибыли первые китайцы. Они-то и завезли из Поднебесной империи проказу, до тех пор здесь неизвестную. Гавайцы стали называть ее «китайской болезнью», указывая тем самым родину тех, кто их столь щедро одарил.
 «Китайская болезнь» нашла на Гавайях благодатную почву. Таким образом, сразу после принятия Камеамеа V закона о выселении прокаженных на полуостров к берегу Калаупапы стали подходить суда, привозившие все новых и новых прокаженных.
 Через несколько лет после открытия лепрозория впервые была проведена перепись, показавшая, что уже тогда в Калавао жило шестьсот пятьдесят три прокаженных гавайца. Проказой в те времена болел примерно каждый сотый житель гавайского королевства. Учитывая число детей в полинезийских семьях, можно сказать, что в каждой десятой семье кто-то был заражен «китайской болезнью».
 История свидетельствует, что проказа была самым страшным и коварным из всех «благ цивилизации», носители которой являлись на острова без всякого приглашения. И этот поистине данайский дар более, чем что-либо другое, способствовал истреблению гавайского населения островов.




 «ПОТОМУ ЧТО Я БОЛЕН ПРОКАЗОЙ»


 Лепрозорий на полуострове Калаупапа был создан для того, чтобы изолировать прокаженных от других жителей гавайского королевства. Надо сказать, что место принудительного пребывания больных выбрано правильно. Однако впоследствии королевство не слишком заботилось о своих подданных, изгнанных на полуостров на севере Молокаи. Само собой разумеется, что люди, которые, как и большинство гавайцев, занимались дома земледелием (а для архипелага это в первую очередь разведение таро), должны были вести на «полуострове прокаженных» прежний, образ жизни и обеспечивать себя пропитанием.
 Однако на полуострове таро не рос, а кучка бататов, которым удавалось здесь вызревать, не могла накормить тысячу голодающих. Несчастные изгнанники страдали не только от ужасной болезни, но и от голода и даже жажды: в Калавао, так же как и на большей части территории Молокаи, всегда ощущалась нехватка питьевой воды. Поэтому никто не считал Калаупапу приютом или оазисом для прокаженных гавайцев: они боялись его больше, чем своей страшной болезни и чувства отвращения, которое они вызывали у здоровых людей.
 В представлении кандидатов на принудительное выселение такая мера приравнивалась почти к смертному приговору, не подлежащему обжалованию. История архипелага знала целый ряд примеров отчаянной и вместе с тем трогательной борьбы гавайцев, волей властей осужденных на высылку по болезни. О наиболее трагичном из них (основываясь на действительных событиях) поведал великий мастер слова, один из двух писателей, некогда посетивших остров прокаженных, – Джек Лондон. Вторым знаменитым гостем Калаупапы был большой друг полинезийцев Роберт Льюис Стивенсон. Подобно Стивенсону, Джек Лондон был совершенно очарован Гавайями. Впервые он появился здесь в 1907 году на своей яхте «Снарк», на которой отправился в путешествие в Южные моря на несколько лет.
 Впечатление от первого посещения архипелага было настолько велико, что Джек Лондон решил обосноваться здесь на продолжительное время. И действительно, в 1915 году, в период громкой славы, он прожил на Гавайях почти год. Позже истории, услышанные и записанные им на архипелаге, вошли в две книги гавайских рассказов – «Храм гордыни» и «Кулау-прокаженный». В одном из них он повествует о судьбе гавайца по имени Кулау, жителя острова. Кауаи, заболевшего проказой. Решив избежать медленной смерти в принудительной ссылке на севере Молокаи, вместе с тридцатью прокаженными он бежал на остров Кауаи, где они скрылись в горном ущелье. Я вовсе не собираюсь пересказывать историю Кулау, прекрасно описанную Джеком Лондоном. Мне только хочется привести слова, вложенные писателем в уста этого «прокаженного партизана», ибо они точно отражают чувства того, кто их произносит, более того, великолепно воссоздают социальный климат Гавайев того времени.
 Кулау, обращаясь к товарищам по несчастью, скрывающимся вместе с ним в горах Кауаи, говорит: «Оттого что мы больны, у нас отнимают свободу. Мы слушались закона. Мы никого не обижали. А нас хотят запереть в тюрьму. Молокаи – тюрьма. Вы это знаете. Вот Ниули, его сестру семь лет как услали на Молокаи. С тех пор он ее не видел. И не увидит. Она останется на Молокаи до самой смерти. Она не хотела туда ехать. Ниули тоже этого не хотел. Это была воля белых людей, которые правят нашей страной. А кто они, эти белые люди? Мы это знаем. Нам рассказывали о них отцы и деды. Они пришли смирные, как ягнята, с ласковыми словами. Оно и понятно: ведь нас было много, мы были сильны, и все острова принадлежали нам. Да, они пришли с ласковыми словами. Они разговаривали с нами по-разному. Одни просили разрешить им, милостиво разрешить им проповедовать нам слово божье. Другие просили разрешить им, милостиво разрешить им торговать с нами. Но это было только начало. А теперь они все забрали себе – все острова, всю землю, весь скот. Слуги господа бога и слуги господа рома действовали заодно и стали большими начальниками. Они живут, как цари, в домах о многих комнатах, и у них толпы слуг. У них ничего не было, а теперь они завладели всем. И если вы, или я, или другие канаки голодают, они смеются и говорят: „А ты работай. На то и плантации“ [5] .
 Так рассуждал герой рассказа Джека Лондона, встречавшийся с несчастными изгнанниками на полуострове прокаженных. Дж. Лондон так описывает обитателей Молокаи: «Их было тридцать человек, мужчин и женщин, тридцать отверженных, ибо на них лежала печать зверя... Когда-то они были людьми, но теперь это были чудовища, изувеченные и обезображенные, словно их веками пытали в аду, – страшная карикатура на человека. Пальцы – у кого они еще сохранились – напоминали когти гарпий; лица были как неудавшиеся, забракованные слепки, которые какой-то сумасшедший бог, играя, разбил и расплющил в машине жизни. Кое у кого этот сумасшедший бог попросту стер половину лица, а у одной женщины жгучие слезы текли из черных впадин, в которых когда-то были глаза. Некоторые мучились и громко стонали от боли. Другие кашляли, и кашель их походил на треск рвущейся материи. Двое были идиотами, похожими на огромных обезьян, созданных так неудачно, что по сравнению с ними обезьяна показалась бы ангелом. Они гримасничали и бормотали что-то, освещенные луной, в венках из тяжелых золотистых цветов. Один из них, у которого раздувшееся ухо свисало до плеча, сорвал яркий, оранжево-алый цветок и украсил им свое страшное ухо, колыхавшееся при каждом его движении» [6] .
 И все же эти страшилища, или, как называет их Лондон, «монстры», люди, почти утратившие человеческий облик, может быть, лучше, чем кто-либо другой в то время, понимали не только причины своего собственного «личного» несчастья, но и причины, по которым в конце концов было уничтожено все гавайское государство.
 Кулау вопрошает: «Братья, не удивительно ли? Нашей была эта земля, а теперь она не наша. Что дали нам за нашу землю эти слуги господа бога и господа рома? Получил ли кто из вас за нее хоть доллар, хоть один доллар? А они стали хозяевами... Теперь, когда нас поразила болезнь, они отнимают у нас свободу» [7] .
 И прокаженные, потерявшие человеческий облик, боролись за нее не только в горах Кауаи, но и на всех других островах Гавайев, сражались с оружием в руках против тех, кто высылал их на полуостров.
 В истории островов Карибского моря известны маруны – негры, бежавшие от порабощения в глубь островов. Такими же марунами были и эти прокаженные. Чтобы не лишиться свободы и избежать смерти, неизбежно подстерегавшей их в Калаупапе, несчастные с оружием в руках уходили в горы, ибо даже те, кто был поражен лепрой и утратил всякую надежду на выздоровление, мечтали сохранить свободу до конца своего земного существования.
 Кулау, историю которого так ярко и трогательно описал Джек Лондон, был одним из десятков гавайских «прокаженных партизан» (пожалуй, по-другому их и не назовешь) – мужчин, женщин и даже детей, которые восставали против изгонявших их в ненавистный лепрозорий.
 Философию, смысл этой особенной вооруженной борьбы объясняет в рассказе Лондона гаваец Капалеи, бывший когда-то важной фигурой гавайского королевства – судьей гавайского государственного суда. Но и его настигла проказа, и он, по выражению Кулау, стал «затравленной крысой». Когда-то высокий представитель своей страны, теперь он – «человек вне закона, превратившийся в нечто столь страшное, что он был теперь и ниже закона и выше его» [8] . Капалеи, «идейный вдохновитель» партизанской борьбы кауаийских прокаженных, говорит: «Мы не затеваем раздоров. Мы просим, чтобы нас оставили в покое. Но если они не оставляют нас в покое, – значит, они и затевают раздоры и пусть понесут за это наказание. Вы видите, у меня нет пальцев. Но вот от этого большого пальца еще сохранился сустав, и я могу нажать им на спуск так же крепко, как в былые дни. Мы любим Кауаи. Так давайте жить здесь или умрем здесь, но не пойдем в тюрьму на Молокаи. Болезнь эта не наша. На нас нет греха. Слуги господа бога и господа рома привезли сюда болезнь вместе с китайскими кули, которые работают на украденной у нас земле. Я был судьей. Я знаю закон и порядок. И я говорю вам: не разрешает закон украсть у человека землю, заразить его китайской болезнью, а потом заточить в тюрьму на всю жизнь» [9] .
 Так говорили умудренный опытом Капалеи и гаваец Кулау, воспетые великим Джеком Лондоном: осужденные болезнью на смерть, они все-таки боролись за свою жизнь, за родину, за свободу с оружием в руках. Лепра действительно беспощадна к тем, кого раз коснулись несущие смерть персты, но и сама ссылка на полуостров прокаженных означала смерть. И все-таки в этот мир прорвался луч надежды. Веру в то, что нет на свете ничего безнадежно обреченного, принес в Калаупапу бельгиец. Он стал первым белым, поселившимся на «полуострове прокаженных». Имя его – Жозеф Дамье де Вестер. В историю Гавайских островов он вошел как «отец Дамье», ибо, так же как и другие миссионеры, прибыл на острова, чтобы обратить местных жителей в христианство. Не будучи горячим проповедником той или иной веры, он прислушивался только к голосу своего сердца, своей совести, чем отличался от других миссионеров. Отец Дамье (его называют еще «молокаийским мучеником») внял голосу сердца и совести, поступив по их велению.
 В Калаупапе бельгийский проповедник оказался случайно. Увидев, в каких ужасающих условиях живут прокаженные, он решил поселиться среди них. По мере сил отец Дамье пытался улучшить условия существования несчастных, по принуждению изгнанных на полуостров.
 Дамье подавал петиции, требовал у властей и отдельных лиц помощи жителям Калаупапы, помогал им строить хижины и даже лично участвовал в сооружении первого водопровода, по которому в эти засушливые края впервые пришла питьевая вода. Он строил церковь – все-таки он оставался католическим священником – и, принимая во всем деятельное участие, заразился от калаупапских обитателей проказой. Став с тех пор одним из них, Дамье перестал обращаться к своим прихожанам «Братья мои!» и во время торжественной мессы называл их «Прокаженные мои!», ибо с этой минуты его связывало с паствой нечто очень значительное – опасная болезнь с неизбежным трагическим исходом. Через несколько лет отец Дамье сам скончался от проказы.
 Я стоял на маленьком кладбище в Калавду, которое основал сам Дамье, рядом с церковью святой Филомены, в строительстве которой он участвовал. На кладбище сохранился лишь небольшой памятник, гроб с прахом покойного в 1936 году с большими почестями был перевезен на родину, в Бельгию.
 На кладбище осталась могила без умершего. Лишь после своей смерти Дамье – прокаженный Дамье – посмел покинуть Калаупапу. Но «молокаийский мученик» оставил после себя в Калавау нечто большее – свой завет, который не имеет ничего общего с религией, призыв: «Если ты человек, помогай другим людям. Особенно помогай тем, кому, как этим прокаженным, уже неоткуда ждать помощи. Ибо умирает не тот, кому отказано в лекарствах, врачебной помощи, хорошем уходе. Умирает тот, кому отказано в надежде. Уходит тот, кто не чувствует рядом протянутой руки помощи. Эта рука, готовая бросить спасательный круг, и есть человечность, истинная гуманность».




 ПО КАНЬОНАМ И РЕКАМ ОСТРОВА КАУАИ


 Я снова вернулся на остров Кауаи, самый западный из островов архипелага, на котором я уже был недавно. Тогда я искал следы его загадочных древних обитателей – полинезийских карликов менехуне. Цель моего нового путешествия – познакомиться с другими полинезийскими легендами острова, а также полюбоваться его знаменитыми пейзажами. Так же, как и на Молокаи, значительную часть кауаийского побережья занимают скалистые утесы дивной красоты, через которые, к счастью, не удалось прорубить ни одного шоссе. Вот почему невозможно объехать остров за один раз – путешествие распадается на два, и дороги ведут в разные концы Кауаи.
 Из административного центра Лихуэ я отправился на север острова и остановился на этот раз в весьма необычном месте. В зарослях кокосовых пальм, бывших когда-то священной рощей кауаийских правителей, некто Лайл Гуэлендер построил уникальный отель «Коко памз» («Кокосовые пальмы») – несколько зданий, оформленных в чисто полинезийском стиле. В приятной, романтической, типично гавайской обстановке я прожил несколько дней.
 Буквально за порогом отеля меня ждали сюрпризы. Во-первых, очередное полинезийское хениау – святилище Хохолоку в честь бога войны Ку (об этом говорит его название), требовавшего, чтобы именно на этом месте ежемесячно делались человеческие жертвоприношения.
 В хениау Хохолоку я видел камень, на котором убивали несчастных. В непосредственной близости от места, на котором приговоренные гавайцы прощались с жизнью, я нашел так называемые «родильные камни»: здесь должна была рожать своего знатного потомка королева острова, причем на глазах у публики.
 Как я уже писал, пуповину гавайских принцев и принцесс, произведенных на свет на королевских «родильных камнях», прятали в скалах. Есть здесь еще и камни, выполнявшие третью функцию: под ударом они издавали выразительный звук. Так сообщали о рождении очередного потомка гавайских королей.
 Отель «Коко памз» и святилище построены в устье Ваилуа, единственной на всем архипелаге судоходной реки. По ней регулярно курсируют теплоходы, направляясь вдоль живописных зеленых равнин к «Папоротниковой пещере».
 Согласно преданиям, которые пересказывают туристам местные гиды, в этой прекрасной пещере, по стенам которой как бы стекают заросли папоротника и хвоща, заключали брачный союз гавайцы. Разумеется, велеречивые проводники не демонстрируют путешественникам свадебных обрядов. Однако они исполняют долгую благозвучную песню, которую пели, вероятно, друзья жениха и невесты, пока новобрачные за зеленым занавесом папоротника скрепляли свой супружеский союз.
 Это необычное место, исполненное особой красоты, пока еще не разорили туристы, среди которых немало любителей пошлых шуток.
 Я решил свернуть от многоводной Ваилуа и продолжить путь на север, через поселки Капаа и Анахоладо, в долину Ханалеи, местность, которую многие считают красивейшей на архипелаге. Не раз и не два привлекала она внимание кинематографистов, искавших для своих фильмов натуру, соответствующую привычным представлениям о Южных морях. Здесь, в Ханалеи, был снят известный фильм «Саут Пэсифик» о Бали Хаи, который я никогда не забуду хотя бы из-за прозвучавшей в нем песни. Потом здесь было снято еще несколько картин примерно на ту же тему.
 Фильмы о Южных морях, особенно если они делались в Голливуде, зачастую передают чисто субъективные впечатления их создателей. Мне захотелось увидеть острова и их обитателей своими глазами. История Кауаи и его природа действительно во многом отличаются от других Гавайских островов. Я неоднократно слышал об этом, но нигде я не ощутил этого так явственно, как на краю великолепного гигантского кауаийского каньона Ваимеа («Красная вода»), крупнейшего во всей Океании.
 Такой каньон скорее всего увидишь где-нибудь в Аризоне или Колорадо, там, где я восторгался знаменитым Большим каньоном и другими ущельями, а он оказался посреди Тихого океана! Вот уже более пяти миллионов лет каньон Ваимеа украшает гавайский остров Кауаи.
 Почти в конце каньона, ползущего к южному берегу острова, где возле города Ваимеа впадает в море река, создавшая каньон и протекающая по нему и в наши дни, была основана своеобразная экспедиционная база для тех, кто отваживается посещать прекрасный Кауаи, – лагерная стоянка «Коки Кэмпс». По соседству с ней открыт небольшой краеведческий музей. Здесь посетителей знакомят с геологическими, зоологическими и ботаническими достопримечательностями каньона.
 От комплекса «Коки Кэмпс» я отправился по дороге, которая вела через густой тропический лес с буйной ярко-зеленой растительностью к последней «площадке» этой удивительной трассы – сердцу острова Кауаи. Это место называется Калалау. Отсюда открывается вид не на каньон, а на расположенный вблизи и тем не менее абсолютно неприступный северный берег Кауаи и на столь же недосягаемую долину, также носящую название Калалау.
 Я стоял на скале. Ее ровные, отвесные стены уходили вниз на тысячу триста метров. Сверху хорошо был виден желтый песок совершенно неприступного, но такого близкого пляжа, дальше был только бесконечный океан. Перед кауаийскими Нууану Пали – скалами Нууану – бессильна даже современная техника. Это мир скал, куда даже сегодня не может ступить нога человека. Именно здесь, в хранимой утесами долине Калалау, в гигантской каменной пасти, скрывался мужественный человек, послуживший Джеку Лондону прообразом Кулау. Здесь, совсем недалеко от его прибежища, выяснилось, что этот гаваец был реальным лицом. Весь остаток своей трагической жизни он провел именно здесь, в долине Калалау, отрезанный от мира скалами Нууану Пали.
 В 1889 году, когда ему не было еще и тридцати лет, он, больной проказой, поселился здесь со своей женой и маленьким, но уже зараженным этой болезнью сыном. В этом неприступном краю Кулау стал вождем группы двадцати двух прокаженных, которые, уйдя в мир скал, пытались избежать ссылки в Калаупапу. Позже прокаженные сдались и были отправлены в молокаийский лепрозорий. Все, кроме Кулау. Когда явился начальник кауаийской полиции, чтобы арестовать его и в наручниках сопроводить на Молокаи, беглец, скрывавшийся в Калалау, застрелил его.
 С той минуты несчастный прокаженный превратился «во врага общества», в «человека вне закона». Поскольку полиция острова Кауаи не справилась с «преступником», из столицы королевства на борьбу с ним послали большую группу солдат. Гавайская национальная гвардия выставила против прокаженного пушку! Несколько выстрелов смели крепость Кулау. Трупа «предводителя прокаженных» не обнаружили. Солдаты вернулись в Гонолулу, уверенные в своей победе. Кулау же удалось еще до начала обстрела спрятаться в другом уголке труднодоступной, охраняемой скалами долины. Никем более не преследуемый, он прожил здесь еще пять лет, пока его, непобежденного, не одолела проказа, против которой бессильно все. В Калалау умер от лепры его сын. Лишь мужественная жена Кулау, столько лет доставлявшая своей семье продукты, преодолевая для этого тысячеметровый гребень на пути к югу Кауаи и обратно, вернулась в селение к своим родственникам... Здесь я узнал наконец окончание истории, начавшейся для меня на Молокаи.




 ИЗ ИСТОРИИ ОДНОГО ГОРОДКА


 Из Калалау другой дороги назад нет, кроме той, по которой я сюда добрался. Значит, мне снова придется идти по западному берегу каньона Ваимеа. Однако, прежде чем отправиться в обратный путь, мне очень хотелось задержаться там, где кончается каньон Ваимеа, где река Ваимеа впадает в море, где с давних времен стоит важный, хотя небольшой по кауаийским масштабам городок Ваимеа. У него богатая история, и в ней есть страницы, которым могут позавидовать другие селения Кауаи. Дело в том, что именно здесь еще до своей высадки в заливе Кеалакекуа в 1778 году капитан Дж. Кук впервые ступил на землю Гавайев; высадились прибывшие на этот остров миссионеры; тут, как правило, жили гавайские правители Кауаи, сохранившие свою независимость от Камеамеа.
 Великому Камеамеа не суждено было побывать на Кауаи, что явилось следствием умной, прозорливой политики правителя острова Кауаи легендарного Каумуалии. Более того, в то время как Камеамеа, а позже и его преемник, король Лиолио, попадали во все большую зависимость от Великобритании, правитель острова Кауаи установил тесные связи с Россией.
 Гуляя по городу, я обратил внимание на небольшое изображение гавайского воина на одном из фасадов. Этим знаком по всему архипелагу отмечены исторические или ландшафтные достопримечательности. Под фигуркой воина было написано: «Russian fort» – «Русская крепость».
 Следуя указателю, я поднялся по лестнице и увидел развалины крепости, построенной на мысе у реки Ваимеа в 1817 году. От самой крепости остались, конечно, только руины. Однако я заметил, что в плане она представляла геометрическую фигуру – щит Давида, как многие фортификационные сооружения тогдашней Европы. Эта крепость, над которой когда-то развевался русский флаг, – свидетельство отношений, сложившихся у Каумуалии с Россией. Меня заинтересовало, когда и каким образом русские оказались на Гавайях.
 История появления первых славян на полинезийском архипелаге не проста. Еще в начале XIX века Российско-Американская компания создавала фактории на Аляске с целью налаживания пушной торговли. Такие же базы она пыталась организовать в Калифорнии и здесь, на Гавайях. В 1804 году, всего через шесть лет после высадки Дж. Кука, на Гавайские острова пришли два первых русских корабля: «Надежда» под командованием знаменитого Ивана (Адама) Крузенштерна и «Нева» во главе с капитаном Юрием Лисянским.
 В 1809 году «Нева» под командованием капитана Гагемейстера вновь подошла к Гавайям, пробыв в водах архипелага целых три месяца. Судьбу русско-гавайских связей в значительной степени определило одно событие, происшедшее в Калифорнии. В 1812 году по приказу правителя владений Российско-Американской компании А. А. Баранова здесь был основан поселок «Форт Росс» («Колония Росс», что также означало «русская крепость»). Два года спустя А. А. Баранов отправил на Гавайи русский парусник «Беринг». Парусник потерпел крушение у берегов Кауаи. Тогда А. А. Баранов послал на этот остров служащего компании, врача Шеффера, чтобы тот разузнал, что произошло с грузом потерпевшего аварию судна.
 Оказавшись на Кауаи, Шеффер благодаря своему искусству врачевания быстро снискал расположение короля Каумуалии, единственного из правителей Гавайских островов, не подчинившегося воле Камеамеа и надеявшегося, что Россия поддержит его независимую политику. Считая Шеффера посланцем самого царя, Каумуалии установил с ним тесный контакт, дал разрешение на строительство здесь, в Ваимеа, «Русской крепости» и даже позволил поднять над ней русский флаг.
 Позднее властный Камеамеа принудил Каумуалии выслать представителя русской компании с острова. Здание «Русской крепости» в Ваимеа вплоть до 1853 года перешло в пользование гавайской королевской армии. Несмотря на это, русские корабли продолжали бывать в Ваимеа на Кауаи, на других островах архипелага.
 Пожалуй, следует упомянуть о плавании русского путешественника О. Е. Коцебу на судне «Рюрик». Художнику, оказавшемуся на его борту, мы обязаны многими портретами гавайцев тех времен.
 В 1824 году Коцебу вновь оказался на Гавайях. На этот раз он бросил якорь в Гонолулу. Ему удалось расположить гавайцев не только к себе, но и к своей родине. Самой знаменитой из полинезийских «русофилов» была одна из вдов Камеамеа – Номаана. Она благосклонно отнеслась к рассказам о России первого гавайца, посетившего славянские страны, – полинезийца Лаули. На шлюпе «Камчатка» под командованием капитана В. М. Головнина (русского мореплавателя, уже ранее бывавшего на Гавайских островах) Лаули отправился в Петербург и пробыл в России довольно долгое время. Подробные рассказы Лаули о жизни в России чрезвычайно заинтересовали королеву.
 Встретившись с русским мореплавателем О. Коцебу лично, Номаана сказала ему:
 – Лаули действительно был прав: в России живут очень умные люди.
 Однако теперь королева симпатизировала не только далекой России и русскому народу, но и самому капитану, которого она принимала в своем доме. Поскольку гавайки не привыкли скрывать своих чувств, а Номаана умела к тому же читать и писать, влюбленная полинезийская королева написала русскому мореходу любовное письмо, сохранившееся благодаря другому мореплавателю – Дюмон-Дюрвилю.
 Это первое признание в любви полинезийки славянину полно очарования, и мне хочется его процитировать: «Приветствую тебя, русский. Люблю тебя всем сердцем. Когда я увидела тебя на своей родине, я почувствовала такую радость, что даже не могу ее описать... Прошу тебя от моего имени приветствовать своего царя. Передай ему, пожалуйста, что я сделала бы это сама, но нас разделяет Великий океан. Не забудь от моего имени поприветствовать и весь русский народ... Голод вынуждает меня закончить это письмо. Желаю тебе, чтобы и ты съел поросячью голову с аппетитом и удовольствием. Остаюсь верной тебе любящая королева Номаана».
 Таким образом, русские оставили о себе долгую память в Ваимеа и на всем архипелаге, в сердце влюбленной королевы и на стенах крепости на острове Кауаи.




 ВЗГЛЯД НА ЗАПРЕТНЫЕ ОСТРОВА


 Из Ваимеа я продолжал свой путь на самый запад Кауаи, в небольшое селение Мана. Далее дорога обрывалась: передо мной снова бушевал океан. На противоположной стороне последнего из гавайских проливов Куалакахи словно плыл по морю еще один, последний, самый западный из Гавайских островов – небольшой Ниихау, но путь туда закрыт. На этот остров, так же как на совсем крошечный Кахоолаве, «иностранцам вход строго запрещен». Итак, Гавайи – это шесть открытых для посещения и два запретных острова.
 Два острова недоступны для иностранцев по разным причинам. Например, Кахоолаве, самый маленький из восьми Гавайских островов, лишили жизни солдаты и козы. Этот небольшой, довольно засушливый участок земли в XIX веке захватили два белых арендатора и стали разводить на нем овец, а затем и коз. Ненасытные животные за короткое время полностью уничтожили всю растительность Кахоолаве, постепенно превратив его в настоящую пустыню с сухим, красноватым песком.
 Когда пастбища Кахоолаве истощились, остров прибрали к рукам американская военная авиация и военно-морской флот. Пилоты «Юнайтед Стейтс Эйр Форс» и артиллеристы «Юнайтед Стейтс Нейви» вот уже десятки лет используют Кахоолаве в качестве мишени для своих учебных бомбардировок. Так был окончательно опустошен объеденный козами островок. Не знаю, есть ли какая-нибудь надежда, что Кахоолаве когда-нибудь воскреснет из «мертвых» и станет таким, как и остальные Гавайские острова. Во всяком случае, совершенно ясно, почему строжайше запрещено посещение этого несчастного, столь негостеприимного ныне островка, усеянного сотнями и тысячами невзорвавшихся бомб, гранат и торпед.
 Второй из недоступных Гавайских островов – Ниихау. Я видел его через пролив Куалакахи, и он вовсе не производил впечатления мертвого. Не постигла его и трагическая судьба Кахоолаве. Скорее можно сказать, что рок сыграл с островом странную шутку. Когда-то весь Ниихау стал собственностью одной женщины, причем при довольно необычных обстоятельствах. Имя этой женщины – Элизабет Синклер Робинсон. Родом она из Шотландии. Эта энергичная капитанская вдова успешно занималась разведением овец. После смерти супруга Элизабет погрузила на парусник «Бетси» все, что у нее было: детей, внуков, овец и коз, а также пианино – память о родителях! – и сундук с золотыми монетами. Миссис Синклер встала за штурвал парусника и отправилась в путешествие. Да еще в какое! Из холодной Шотландии она взяла курс на далекие теплые моря Океании. Сначала «Бетси» бросила якорь у берегов Новой Зеландии, но миссис Синклер решили преодолеть на своем судне весь Тихий океан. В 1863 году парусник «Бетси» прибыл в Гонолулу.
 Гавайские острова понравились вдове капитана с первого взгляда. В свою очередь, она сразу же расположила к себе тогдашнего правителя архипелага. Глубокая взаимная симпатия легла в основу купли-продажи Ниихау. Вдова Синклер приобрела весь остров за каких-нибудь десять тысяч долларов! Более того, король предложил ей в придачу южное побережье острова Оаху, включая портовые районы Гонолулу и Вайкики. Однако за эту обширную территорию правитель, несмотря на свою симпатию к шотландке, затребовал пятьдесят тысяч долларов. Но поскольку, как утверждают бесчисленные анекдоты, шотландцы отличаются скупостью, цена показалась миссис Синклер завышенной, и сделка не состоялась.
 С тех пор прошло всего сто лет, а цена этой земли возросла не меньше чем в миллион раз. Да и за пятьдесят миллиардов вряд ли кто-нибудь смог бы сегодня купить знаменитый Вайкики, не говоря уже о Гонолулу с его портом. Однако для экономной миссис Синклер сумма пятьдесят тысяч долларов была слишком большой, поэтому она удовлетворилась островом Ниихау.
 После смерти предприимчивой женщины Ниихау остался частной собственностью ее семейства. Робинсоны (удивительно подходящая фамилия для владельцев тихоокеанского острова!) и до сих пор являются хозяевами этого самого западного из Гавайских островов. И, надо сказать, к счастью. Робинсоны запретили посещение Ниихау. В первую очередь для того, чтобы оградить его жителей (здесь живут лишь чистокровные гавайцы) от плодов так называемой «цивилизации», столь щедро пожинаемых на других островах этого архипелага.
 Во времена, когда предприимчивая Элизабет приобрела Ниихау, обитающие на нем гавайцы уже были обращены в христианскую веру. Одевались они «по-христиански», во всем же остальном продолжали соблюдать свои обычаи. С тех пор ничего не изменилось. Строжайший запрет все еще в силе, и благодаря ему на Ниихау сегодня живут только чистокровные гавайцы. Всюду на острове звучит только гавайский язык, более того, старинный его диалект.
 Ниихау, расположенный по соседству с Кауаи, самым влажным районом на земле, страдает – какая ирония! – от нехватки воды. Поэтому жители острова не возделывают землю, а разводят овец (тридцать тысяч голов), крупный рогатый скот и, кроме того, арабских скакунов. Такое достижение цивилизации, как автомобиль, к счастью, не привилось на Ниихау: на всем острове нет ни одной автомашины! Нет здесь ни полицейских, ни тюрьмы.
 Жители острова совершенно добровольно отказались от таких «радостей жизни», как алкоголь и табак (действует только одно исключение: иностранцу, директору местной школы, обитатели острова Ниихау разрешают курить сигары в его собственном кабинете). На Ниихау нет ни телевизоров, ни кинотеатра. До конца второй мировой войны не было ни одного телефона и радиоприемника! Те приемники, которыми население пользуется сегодня, работают на батарейках. Связь с окружающим миром (то есть в данном случае с Кауаи) до недавнего времени поддерживалась (и это в XX веке!) совершенно удивительным способом: знаки передавались с помощью огней, зажигаемых по обе стороны пролива, отделяющего запретный остров от Кауаи. Новейшие времена ознаменованы некоторым прогрессом во взаимоотношениях Ниихау с жителями соседнего острова: послания на Кауаи отправляются теперь с почтовыми голубями.
 Это «гордое одиночество» Ниихау было нарушено – к счастью, лишь на несколько недолгих часов – во время войны. Бои на Тихом океане разгорелись, как известно, после внезапного нападения Японии на Гавайские острова – на военно-морскую базу в Пёрл-Харборе. В то время полинезийцы, живущие на Ниихау, не имели ни одного радиоприемника. Неудивительно, что ни о какой бомбардировке столицы, тем более об объявлении войны, они и понятия не имели.
 В свою очередь, жители Кауаи были так поражены новостями, которые донесло радио, что забыли сообщить о случившемся своим соседям (это можно было сделать только с помощью огня). Известие о войне не заставило себя долго ждать на Ниихау. Спасая свою жизнь и самолет, на остров приземлился один из японских пилотов, принимавших участие в нападении на Пёрл-Харбор. Не раз слышал я на Гавайях рассказы о приключениях этого Непрошеного гостя Ниихау, первого чужеземца, проникшего на запретный остров. Собственно говоря, история, приключившаяся с японцем на Ниихау, превратилась уже в легенду, известную всему архипелагу. Я знаю столько ее вариантов, что даже не решился бы отстаивать тот, который мне кажется наиболее правдивым и повествует о своеобразной «битве за Ниихау» в полном соответствии с исторической действительностью.
 Однако вернемся к началу этой удивительной истории и к ее герою – японскому пилоту, участнику вероломного нападения на Пёрл-Харбор. Когда кончилось горючее, пилот в последнюю минуту произвел вынужденную посадку на Ниихау. Во время приземления он потерял сознание. Гавайцы с интересом разглядывали незваного гостя и завладели его планшетом с картами и другими документами.
 Придя в себя, летчик с удивлением обнаружил, что оказался на неизвестном острове, принадлежащем американцам. Он понял, что небольшая территория заселена одними только полинезийцами, с первого же взгляда показавшимися ему существами весьма примитивными, но решительными: они отняли у него планшет с документами. Японец тут же смекнул, что на всем острове, пожалуй, не сыскать ни одного ружья, ни одного пистолета! У него же, воина императорской армии, в руках был автомат – в данной ситуации оружие весьма грозное. Он потребовал:
 – Верните карты, а то стрелять буду!
 Однако ни его слова, ни автомат не произвели на гавайцев никакого впечатления. Тогда пилот приставил дуло автомата к груди старушки, но та преспокойно стала читать молитву. Японец выбрал в толпе человека, который, как ему показалось, наверняка был причастен к краже. Подозреваемого звали Канаеле. Пилот набросился на него с бранью, но Канаеле, как и остальные гавайцы, ни слова не понимал по-японски. Тут императорский воин пришел в ярость и выстрелил в непослушного островитянина. Пуля попала в бедро, однако полинезиец и бровью не повел. Пилот выстрелил еще раз и ранил Канаеле в пах. Третьим выстрелом он угодил ему в живот. Только тогда пилот заставил Канаеле обратить на себя внимание. Гаваец, схватив летчика за горло, изо всех сил швырнул его о каменную стену. Пилот тут же скончался. Что же произошло с Канаеле? Прежде чем потерять от боли сознание, он успел сказать:
 – Никогда не стреляй в гавайца больше двух раз, на третий он может рассердиться!
 На самом деле Канаеле употребил другие, прямо скажем, совсем нелитературные выражения, которые я не осмеливаюсь здесь приводить. Афоризм вошел в историю, став на архипелаге крылатым выражением, а сам Канаеле превратился в героя архипелага.
 Так жители острова Ниихау, исповедующие миролюбивую философию алоха, одержали свою первую победу над японцами. После того как Канаеле размозжил пилоту голову о каменную стену, на острове снова воцарился мир. С той минуты и по сей день, когда я пишу эти строки, прошло четыре десятка лет, и за это время незваные гости на Ниихау больше не появлялись. Правда, в 1960 году в этом районе архипелага пропал еще один пилот вместе со своим самолетом. По этому случаю с Кауаи был послан почтовый голубь с вопросом, не оказался ли случайно исчезнувший летчик на Ниихау. Жители острова отправили с тем же голубем лапидарный ответ в телеграфном стиле. В нем вся философия, на которой основывается их существование: «На острове ни одного чужого. Никого не ждем».
 Даже в наше время, когда люди уже побывали на Луне, на землю Ниихау ступить нельзя. Должен сказать, что я особенно тяжело воспринял этот строгий запрет. Дело в том, что это не первая моя книга о Гавайях. Много лет назад я написал историю молодого гавайца, и действие ее развертывалось именно на этом острове. Насколько мне известно, это единственная книга, действие которой происходит на Ниихау. Тем не менее доступа туда не имеет даже ее автор.
 Нет ничего удивительного в том, что запрет посещать Ниихау порождает всевозможные легенды и слухи о загадках этого острова. Всегда находились люди, во что бы то ни стало стремившиеся разгадать тайну острова, проникнуть на него любым, часто совершенно невероятным путем: сюда приплывали на частных подлодках или пытались пристать к берегу на небольшие надувных шлюпках, но все попытки оказывались безуспешными. Остров Ниихау по-прежнему упорно хранит свою тайну.
 Однако разгадка ее не так уж сложна: вполне понятно желание верно хранить свои традиции, свои обычаи, свой язык, свой образ жизни. Эту «тайну» могли бы перенять у обитателей Ниихау народы некоторых других, куда более развитых и прогрессивных стран, ибо нет верности более истинной, чем верность самому себе.




 ИОЛАНИ – «ДВОРЕЦ НЕБЕСНОЙ ПТИЦЫ»


 Наконец-то я попал на Оаху – главный остров «венца Океании». Здесь находится столица архипелага город Гонолулу, унаследовавший в 1845 году этот почетный титул от селения Лахаины на острове Мауи.
 Гонолулу – большой, яркий город. Иногда хочется назвать его городом с тысячью лиц. Я прошагал по архипелагу дорогами, связанными с судьбами его исконных обитателей, поэтому из всего, что предлагает Гонолулу вниманию туристов, я в первую очередь выбрал достопримечательности, имеющие отношение к жизни самих гавайцев, их правителей, к истории, к тем временам, когда Гонолулу стал сердцем этого тихоокеанского королевства. Устроившись в гостинице, я сразу же отправился по историческим местам Гонолулу – осмотрел королевский дворец, святилище и усыпальницу королей.
 В каждой столице есть свой Кремль, Тауэр или Градчаны. В Гонолулу это район вокруг резиденции гавайских королей, строения, носящего прекрасное и, как мне показалось, по-восточному поэтическое название – Иолани («Дворец Небесной птицы»).
 Честно говоря, внешний вид королевского дворца не произвел на меня особого впечатления. Вряд ли можно определить, в каком стиле он построен. Один австралийский архитектор определил его как «американо-флорентийский».
 Снаружи «Дворец Небесной птицы» кажется сложенным только из кирпича и цемента. Однако внутри здание отделано красивейшими породами гавайских деревьев: коа, охиа, камани, коу. Сначала я вошел в тронный зал. Главное внимание по-прежнему приковывают к себе троны короля и королевы, вырезанные из твердого дерева коа. Над тронами государственный герб Гавайев, каким он был при короле Калакауа, жившем во дворце. Герб гавайского государства украшен королевской короной и двумя скрещенными копьями. В период правления преемницы короля Калакауа, его сестры, королевы Лилиуокалани (единственной в истории Гавайев женщины, правившей государством), сюда, в тронный зал, попали и знаменитые кахили.
 Стены тронного зала украшают портреты нескольких гавайских правителей. Напротив расположена просторная трапезная. На втором этаже, куда снизу ведет лестница, построенная из разных пород гавайских деревьев, размещены королевские спальни, библиотека. В одной из спален в бурные годы последнего десятилетия XIX века в течение девяти месяцев находилась под арестом королева Лилиуокалани.
 Сегодня «Дворец Небесной птицы» превращен в музей, хранящий память о славных и менее славных временах гавайского королевства. Во времена моего первого визита на архипелаг в некоторых помещениях дворца все еще располагались различные учреждения. Так, в покоях короля жил губернатор штата Гавайи, а сенат заседал в трапезной. Обычно палата представителей штата собиралась для своих совещаний в тронном зале.
 Лишь в 1969 году губернатор, депутаты и деятели штата Гавайи перебрались из королевского дворца в новые, ультрасовременные здания. В Иолани воцарилась тишина.
 Кажется, что замок погружен в сон. Да, он спит и видит сны о тех давних временах, когда в его залах и покоях столько раз решалась судьба жемчужины в «короне Океании» – маленького полинезийского королевства, а вместе с ним судьба всего гавайского народа.




 СЕМЬ КОРОЛЕЙ, ВОСЬМАЯ КОРОЛЕВА


 Иолани, единственный королевский дворец на территории Соединенных Штатов Америки, вновь заставил меня окунуться в жизнь полинезийских правителей архипелага. Меня интересовали не столько короли, сколько гавайский народ, ибо известно, что судьба правителей влияет и на судьбу народов.
 Изучая историю Гавайев и их правителей, я остановился на Лиолио, который, похитив правителя острова Кауаи, осуществил мечту своего великого отца и окончательно объединил Гавайи. После исторического – хотя и достаточно курьезного – присоединения острова Кауаи к королевству, Лиолио сосредоточил свое внимание на установлении связей с другими странами. Ему самому захотелось побывать в них, в первую очередь в Великобритании, стране, откуда на Гавайи прибыли Дж. Кук и Ванкувер, а также верные советники отца – моряки Янг и Дэвис. В те времена из всех держав Великобритания оказывала самое большое влияние на полинезийское королевство.
 Гавайский король отправился в Великобританию без приглашения британского короля. Вероятно, своим экзотическим путешествием за океан Лиолио рассчитывал укрепить свои позиции, а может быть, даже хотел предложить Великобритании взять острова под опеку. В то время стали просачиваться первые сведения о намерениях Соединенных Штатов Америки присоединить к себе Гавайи. Распространению влияния США способствовало то обстоятельство, что все миссионеры в королевстве были американцами. Лиолио приказал выслать из своей страны всех иностранцев, но королевский приказ так никогда и не был исполнен. Наконец-то у короля появилась возможность посетить Великобританию, державу, игравшую столь значительную роль в жизни Гавайев. Капитан китобойного судна «Лэгл», некто Старбак, готов был за солидное вознаграждение доставить знатных пассажиров в Лондон.
 Перед отплытием Лиолио на всякий случай объявил своего брата Кауикеаоули, совсем еще мальчика, наследником трона. Лиолио осталось выбрать жену, которая должна была сопровождать его в поездке в Великобританию. У Лиолио их было пять. Миссионер Бингхем уже давно настоятельно требовал, чтобы король отказался от четырех из них, ибо лишь после этого Лиолио мог бы стать истинным христианином. Король долго не соглашался, но в конце концов заявил, что будет отдалять от себя жен постепенно, каждый год расставаясь с одной из них. Таким образом, через неполных пять лет он должен был покончить со своей греховной жизнью.
 Из всех своих жен государь явно отдавал предпочтение молоденькой Камамалу. Она-то и была избрана его спутницей в далеком путешествии. Кроме нее короля сопровождали правитель острова Оаху Поки, его жена Лилиа, сын советника Камеамеа Великого Джеймс Янг Камелоа и еще несколько гавайцев и гаваек.
 После долгого плавания «Лэгл» бросил якорь в Рио-де-Жанейро, где бразильский император Педру оказал своему собрату почести. Затем, проведя еще несколько недель в открытом море, в мае 1823 года «Лэгл» пристал в Портсмуте. Великобритания встретила необычных и неожиданно нагрянувших визитеров чрезвычайно радушно. Заботу о гостях взял на себя министр иностранных дел Джордж Кэнинг. В Лондоне королевскую чету поселили в роскошном отеле «Кэлидониэн», она участвовала во всех событиях общественной жизни и даже присутствовала в «Ковент-Гарден» на спектакле, тема которого была весьма подходящей: в нем рассказывалось о завоевании Мексики белыми и трагическое судьбе исконных жителей – индейцев.
 По прошествии нескольких недель после приезда гавайские гости должны были быть представлены королю Георгу. Однако этой исторической встрече, на которую Лиолио возлагал столько надежд, не суждено было осуществиться: и Лиолио, и его супруга заболели корью. Болезнь быстро унесла хрупкую Камамалу, а через несколько дней умер и Лиолио, потрясенный смертью любимой жены. Дипломатический вояж а Лондон, от которого он столько ждал, был закончен, Лиолио возвращался домой в деревянном гробу на корабле «Блонд».
 После долгого пути судно бросило якорь в Лахаине, а затем прибыло в Гонолулу. Останки Лиолио были перенесены на берег и захоронены со всеми почестями.
 После неожиданной кончины Лиолио бразды правления королевством оставались в руках неутомимой, полной сил и энергии регентши Каауману. От имени юного короля Каауману правила островами почти десять лет. После ее смерти в 1832 году функции регентши взяла на себя одна из жен Лиолио – по имени Кинау. Наконец, в 1833 году Кауикеаоули объявил гавайскому народу, что считает себя достаточно взрослым для того, чтобы взвалить на свои плечи бремя власти.
 Первые годы правления носили отпечаток незрелости, однако позже ему, принявшему имя Камеамеа III, удалось приобрести необходимый опыт, завоевать авторитет и продвинуть свое государство по пути прогресса. Кауикеаоули решил изменить порядки, все еще царившие в этом чисто феодальном государстве. Свою собственную абсолютную власть он ограничил первой конституцией, принятой в Лахаине в 1840 году. В конституции помимо всего прочего говорилось: «Бог создал из одинаковой крови все народы, чтобы жили они на земле в единстве и блаженстве. Бог дал одинаковые права всем народам, всем вождям и всем жителям всех стран. Он дал им право на жизнь, на свободу, на плоды труда их рук и ума».
 Либеральная конституция Кауикеаоули стерла резкую грань между алии и всеми остальными гавайцами. В ней говорится: «Вожди и народ в равной степени охраняемы единым общим законом». Конституция объявила о разделе власти. В соответствии с ней исполнительную власть осуществляли король и наместники четырех главных островов страны. Законодательная же власть перешла в руки парламента, состоявшего из двух палат. Палату благородных составляли король и вожди, а в палату представителей входили депутаты, избранные народом. После такого важного юридического акта, как принятие конституции, последовало мероприятие еще более значительное. В истории Гавайев за ним закрепилось название Великое маэле – раздел земли. Однако земельная реформа, формально покончившая с господствовавшими до сих пор феодальными отношениями в землевладении, по существу, оказалась выгодной только для чужеземцев – латифундистов, создававших на островах огромные плантации сахарного тростника и нуждавшихся при этом в каком-либо административном подтверждении своего права на владение землей.
 В гавайской конституции 1840 года говорилось лишь о правах гавайцев. Богатые же плантаторы, приехавшие в основном из Америки, желали, чтобы их интересы тоже были защищены. Действуя через советников короля, большинство из которых составляли миссионеры, они заставили Камеамеа III провести «аграрную реформу» – «Великое маэле».
 Слово  маэле на гавайском языке означает «раздел, разделение». Действительно, земля в королевстве была разделена, причем значительную ее часть оставил за собой король. Вся остальная территория делилась на три части: первой распоряжалось правительство, вторая была поделена между алии, третья же досталась простому народу. Бедняки должны были платить землемерам за нарез сумму, которая часто превышала цены на отдельные участки. Кроме всего прочего, гавайцы вместе с участком должны были получать письменный ордер. Но полинезийцы не могли взять в толк, почему право на владение землей, которую обрабатывали еще их деды и прадеды, должно было подтверждаться какой-то бумажкой, поэтому свидетельства о наделе не требовали. Те же, кто настоял на обмере участков и заплатил за это, с радостью продавали их (как правило, за гроши) агентам компаний, создающих здесь плантации. Таким образом, когда земельная реформа была завершена, итоги «Великого маэле» были довольно неожиданными: народ, то есть девять десятых населения архипелага, владел лишь двадцатью восьмью тысячами акров, в то время как вожди удерживали в своих руках миллион шестьсот тысяч акров земли. Однако истинными победителями в этой игре вышли американцы – владельцы плантаций сахарного тростника и только что созданных крупных компаний, а также миссионеры, среди которых было много и тех, кто совсем недавно приехал на острова с «чистыми помыслами» – якобы только затем, чтобы «нести местным варварам светоч истины».
 Так, компания, владеющая сегодня обширными ананасными плантациями на острове Ланаи, была основана «служителями бога» Сэмюэлом Мортропом Каслом и Эмосом Старром Куком, прибывшими на Гавайи с восьмой миссионерской экспедицией в 1837 году. После четырнадцатилетнего пребывания на архипелаге эти преданные вере «бостонцы» объединились и основали фирму, которая уже через десять лет владела плантациями сахарного тростника не только на острове Оаху, но и на Кауаи, Мауи и острове Гавайи.
 Таким же образом росло и умножалось имущество четырех других крупнейших компаний. Члены этой «большой пятерки», как здесь их принято называть, особенно главы пяти мощных компаний, и по сей день играют решающую роль в экономической жизни архипелага. В Гонолулу высятся их дворцы и небоскребы, построенные на местной Уолл-стрит – улице Бишопа. В середине XIX века, после спада китобойного промысла и сандалового бизнеса, решающей отраслью народного хозяйства Гавайев стало выращивание сахарного тростника. Однако жители королевства – полинезийцы – отнюдь не жаждали превратиться в наемных рабочих, в рабов, от зари до зари гнущих спину на плантаторов. Это неизбежно привело к тому, что происходило когда-то на Антилах: хозяева начали искать рабочие руки для своих латифундий в других местах.
 На Антильские острова плантаторы привозили негров. «Неграми» гавайских плантаций стали жители Азии. В 1852 году Гавайское сельскохозяйственное общество доставило в Гонолулу первую партию законтрактованных рабочих – двести китайцев. Вскоре последовали новые партии. К китайцам прибавились японцы, филиппинцы, корейцы, а также рабочие из Европы: португальцы с острова Мадейра, немцы и норвежцы. Компании, владевшие плантациями, постепенно лишали острова их исконного облика. Все укреплявшаяся власть плантаторов поставила под угрозу не только национальный характер Гавайских островов, но и все существование Гавайев как независимого государства.
 Над независимостью Гавайев нависла опасность извне. Великобритания, Франция и США проявляли то больший, то меньший интерес к островам, на севере Тихого океана. Период правления Камеамеа III был отмечен несколькими попытками со стороны этих держав подчинить себе или аннексировать Гавайские острова. Первыми покусились на них мореплаватели французского короля Луи-Филиппа, лелеявшего мечту о присоединении полинезийских островов к своей разраставшейся колониальной империи в Тихом океане, в состав которой уже вошли Таити и Маркизские острова. Предлогом для вторжения на Гавайи французам послужило не только преследование католиков на островах, но и, как это ни странно, чрезмерно высокая пошлина, взимаемая гавайским королевством за ввоз французских алкогольных напитков. В 1839 году в Гонолулу бросил якорь французский фрегат «Артемиз». Капитан Лаплас высадил на берег двести французских солдат и пригрозил, что будет обстреливать город из всех шестидесяти пушек, если королевство не выполнит его условия: не выплатит в трехдневный срок залог в размере десяти тысяч долларов. Он не сомневался, что полинезийское государство этой суммы в такой короткий срок не соберет.
 Однако, к великому удивлению Лапласа, через несколько дней залог был Гавайями выплачен, а королевское правительство снизило пошлину на французские напитки на пять процентов. Лапласу не оставалось ничего другого, как удалиться на «Артемизе» от берегов Гонолулу.
 Очередное посягательство на гавайскую независимость последовало с британской стороны. Точнее, со стороны некоего Ричарда Чарлтона. Этот нечистый на руку торгаш исполнял на Сандвичевых островах функции британского консула и, занимаясь одновременно разведением крупного рогатого скота, несколько раз вступал в конфликт со своим соседом-гавайцем, на земле которого без всякого на то позволения пас свой скот. В конце концов терпению соседа пришел конец, и тот застрелил одну из чарлтоновских коров. На «убийство» коровы дипломат отреагировал поистине «дипломатическим» образом: набросив лассо на шею «преступника», он поволок его за собою по улицам Гонолулу.
 «Дипломатический протест» Чарлтона окончился тем, что гаваец умер. Это было уж слишком даже для островитян, исповедовавших алоха, и король Камеамеа III потребовал у лондонского правительства отозвать консула и заменить его более сдержанным дипломатом. Телеграфа тогда еще не было, письма с Гавайев в Европу шли месяцами, и, прежде чем прошение достигло Лондона, английский консул бежал из Гонолулу в Мексику, где встретился с командиром британского фрегата «Кэрисфорт» капитаном Полетом. А так как во времена колонизации морские капитаны играли совсем иную роль, нежели в наши дни, и обязанности их выходили далеко за рамки командования судном, то Полет, не имевший на то никаких инструкций из Лондона, решил отправиться на своем фрегате в Гонолулу, чтобы «навести там порядок».
 «Кэрисфорт» бросил якорь в Гонолулу, и капитан Полет немедля отправился в королевский дворец. Он выдвинул изумленному правителю ряд требований во искупление несправедливости, постигшей Чарлтона и его корову. Кроме того, Полет, подобно французам; настаивал на выплате штрафа в размере ста тысяч долларов! Королевство, разумеется, такой суммой не располагало. Так как гавайское государство вообще не проявило никакой готовности компенсировать ущерб, якобы нанесенный Чарлтону, капитан Полет заявил, что аннексирует острова.
 Полет высадил на берег своих людей и стал «наводить порядок»: приказал уничтожить все гавайские флаги, а гавайским судам дать английские названия. Чтобы развлечь своих матросов в новой британской колонии, Полет отменил введенный в королевстве запрет на проституцию, аннулировал гавайские законы, ограничивающие торговлю алкоголем, и, конечно же, запретил выход судов из Гонолулу, чтобы мир не узнал, как хозяйничает в новой британской колонии самозваный губернатор.
 Однако гавайцам каким-то образом удалось послать в Лондон известие о том, что творит на островах Полет. Через некоторое время в Гонолулу прибыл другой англичанин – командующий Тихоокеанской флотилией его величества адмирал Томас, который заявил, что острова были аннексированы Полетом незаконно. Томас также подтвердил, что Великобритания по-прежнему признает независимость и суверенитет гавайского государства. Вскоре независимость Гавайев была официально признана и Францией.
 После визита Томаса вновь были подняты гавайские флаги, а в королевском «кафедральном соборе» Каваихао состоялась большая торжественная служба по случаю восстановления независимости страны. Камеамеа произнес во время богослужения долгую речь, закончившуюся словами: «Справедливость – основа существования государства!» Это мудрое заверение короля впоследствии стало лозунгом гавайского королевства. Даже сегодня, глядя на современный официальный герб Гавайских островов, я читал на нем все тот же – по-прежнему написанный по-гавайски – лозунг, требующий, чтобы только справедливость, и лишь она одна, определяла любое начинание и лежала в основе всей жизни государства.




 ПОСЛЕДНИЙ ИЗ РОДА КАМЕАМЕА


 Камеамеа III, устоявший перед попытками Великобритании и Франции аннексировать гавайское государство, умер в 1854 году. Этому королю суждено было править своей страной дольше, чем всем его предшественникам и преемникам. За время своего правления Камеамеа провел на Гавайских островах много реформ. Феодальное государство за эти годы превратилось в конституционную монархию. Была провозглашена либеральная конституция, а во время «Великого маэле» произведен раздел земель.
 Хотя Камеамеа III и удалось сохранить независимость своего государства, влияние чужеземцев, особенно владельцев плантаций сахарного тростника, год от года, росло. На полях работало все больше сельскохозяйственных рабочих, привезенных в основном из Азии. Процесс этот продолжался и даже ускорился при Камеамеа IV – Александре Лиолио.
 Александр Лиолио был сыном Кинау, дочери Камеамеа Великого, и наместника острова Оаху Какуанаои. Таким образом, Камеамеа III он приходился племянником. Поскольку своих детей у Камеамеа III не было, он усыновил умного, способного мальчика, объявив его своим преемником. Александр Лиолио не был похож на своих предшественников. Он получил хорошее образование, и его можно было скорее принять за европейского аристократа, нежели за полинезийского алии. Свой кругозор Александр Лиолио существенно расширил еще в юности, путешествуя по Франции, Великобритании, Канаде, Соединенным Штатам Америки. Эти поездки сыграли не последнюю роль в формировании его отношения к Америке и американцам. В то время как в других странах Александра встречали как наследника трона, в Филадельфии проводник однажды ссадил его с поезда, приняв смуглого полинезийского принца за негра. Нанесенной обиды Александр Лиолио не забывал, всю жизнь. Вспоминая этот случай, он говорил:
 – Они набросились на меня, как цепные псы.
 Столь же недвусмысленно высказывался принц и об американцах вообще:
 – Вести себя не умеют, о вежливости не имеют понятия, не проявляют элементарного человеческого уважения к иностранцам.
 В конце 1854 года «полинезийский негр» вступил на гавайский трон, приняв имя своего великого деда, и стал Камеамеа IV.
 Основное внимание новый правитель уделял проблеме, которая, несомненно, того заслуживала, – неуклонной убыли коренного населения государства. Уже в первом «отчете», представленном в парламент, он указал на трагические последствия болезней, занесенных чужеземцами на «острова счастья». Так, еще моряки Дж. Кука завезли сюда сифилис. Много болезней распространили китобои. Дело в том, что гавайцы не обладали против новых, столь обычных, скажем, для европейцев заболеваний достаточным иммунитетом. Вспомним, что Камеамеа II и его жена Камамалу умерли от обыкновенной кори.
 Уменьшению коренного населения способствовало и появление на островах многочисленных плантационных рабочих со всех концов мира. Они завезли сюда проказу, или, как называли ее гавайцы, «китайскую болезнь». Болезни буквально косили полинезийцев. Матросы с корабля «Мэллори» распространили на архипелаге страшную эпидемию оспы. Ею заболело около семи тысяч гавайцев, почти три тысячи человек умерло. Так что у короля были все основания уделять вопросам здравоохранения первостепенное внимание.
 По его инициативе была построена первая в Гонолулу больница. Позже открыли известный лепрозорий на Молокаи. Однако существенных результатов это не дало, и число коренных гавайцев по-прежнему уменьшалось. К тому же на Гавайи прибывали все новые и новые партии плантационных рабочих. Владельцы крупных компаний все более влияли на политику королевства.
 В 1856 году в торжественной обстановке в «кафедральном соборе» Каваихао был освящен брачный союз короля. Королеве, вошедшей в историю под именем Эмма, предстояло сыграть значительную роль в судьбе гавайского государства. От этого брака у короля вскоре родился сын, получивший титул: «гавайский престолонаследник».
 Однако принц так и не дождался коронации. Его отец, человек крайне импульсивный, в качестве наказания окунул непослушного четырехлетнего отпрыска в ледяную воду. Принц простудился и умер. Поэтому после Камеамеа IV, как это уже однажды было в истории Гавайев, на трон взошел брат короля Лот Камеамеа, или Камеамеа V.
 Камеамеа V имел внешность типичного полинезийца: рост – около двух метров, вес – почти двести килограммов. Представления этого дюжего короля об управлении государством соответствовали его облику. Лот Камеамеа стремился быть достойным полинезийским алии и править Гавайями железной рукой. Он ввел новую конституцию, по которой отвел себе и своему правительству более важную, чем прежде, роль, существенно урезав при этом права парламента. Последний состоял теперь только из одной палаты.
 При Камеамеа V окончательно завершился «золотой век» китобойного промысла. Китобойные суда обходили гавайские порты. Доходы королевства стали целиком зависеть от производства тростникового сахара, а следовательно, от владельцев плантаций. И те добились учреждения иммиграционного комитета, задачей которого – в полном противоречии с намерениями покойного короля Камеамеа IV, понимавшего необходимость оберегать коренное Население, – было доставлять на Гавайи новых плантационных рабочих.
 Сам Камеамеа V, не прославивший свое имя хоть сколько-нибудь значительными делами, умер довольно молодым, в день, когда ему исполнилось сорок два года. Как и у его предшественника, потомства у него не было. И так как на Гавайях уже не оставалось ни одного прямого потомка Камеамеа Великого, а король Лот никого из своих родственников или знатных гавайцев наследником не объявлял, впервые в истории очередной – шестой по счету – гавайский король должен был определиться путем выборов.
 Со смертью Лота Камеамеа прекратила свое существование одна из крупнейших во всей Полинезии династий.




 КОНЕЦ НЕЗАВИСИМОСТИ ГАВАЙСКОГО КОРОЛЕВСТВА


 Вопрос о присоединении Гавайев к Соединенным Штатам Америки постоянно стоял на повестке дня. В американском общественном мнении произошел раскол. Одни были ярыми сторонниками аннексии Гавайских островов. Второй лагерь, куда целиком вошла демократическая партия, выступал резко против присоединения. Президент Стивен Гровер Кливленд заявил:
 – Даже если бы я сам был за аннексию, я возражал бы против присоединения силой или обманом. – И добавил: – Я верю, что существует нечто вроде международной морали.
 Мой любимый писатель Марк Твен с бесподобным юмором показал, что принесла бы такая аннексия самим гавайцам.
 В своей статье, носящей ироническое название «Почему нам следует аннексировать Сандвичевы острова», он призывает: «Аннексируем эти острова прямо сейчас... Давайте осуществим аннексию! Мы получили бы отличные гавани для наших тихоокеанских пароходов и удобно расположенные базы снабжения для военного флота; мы могли бы разводить там хлопок и кофе: раз не будет пошлин, дело это должно оказаться выгодным и дать немалые барыши. Кроме того, мы стали бы владельцами самого мощного вулкана в мире – Килауэа. Непременно осуществим эту аннексию! Что касается принца Билла и остальной знати, то их нетрудно усмирить: переселим их в резервацию! Что может быть приятнее для дикаря, чем резервация? Собирай себе каждое лето урожай кукурузы да выменивай библии и одеяла на порох и виски – дивная жизнь! Благодаря аннексии мы по дешевке получили бы пятьдесят тысяч туземцев с их нравственностью и прочими недугами в придачу. Никаких расходов на образование – они уже образованные; никаких забот по обращению их в христианство – они уже крещеные; даже на одежду не придется тратиться – по весьма очевидной причине.
 Мы должны аннексировать Сандвичевы острова. Мы можем осчастливить островитян нашим мудрым, благодетельным правлением. Мы можем завести у них новинку – воров, от мелких карманных воришек до важных птиц в муниципалитетах и растратчиков государственных денег, – и показать им, как это забавно, когда таких людей арестовывают, предают суду, а потом отпускают на все четыре стороны – кого за деньги, кого в силу политических связей. Им придется краснеть за свое простое, примитивное правосудие. Мы можем образовать там суд присяжных, набрав заседателей сплошь из самых умилительно-простодушных тупиц. Мы можем учредить у них железнодорожные компании, которые будут скупать законодательные учреждения, как старое платье, и давить колесами поездов лучших местных граждан, а потом жаловаться, что убитые пачкают рельсы. Мы можем превратить эту группу сонных островов в оживленнейший уголок земного шара, украсить его нравственным величием нашей превосходной священной цивилизации. Аннексия – вот что необходимо бедным островитянам! «Братьям, во мрак погруженным, откажем ли в светоче жизни?» [10] .
 Спор «аннексировать – не аннексировать» разрешили не президент Кливленд и мудрый Марк Твен, а, как это происходит слишком часто, война. В 1898 году США вступили в войну с Испанией. Бои с испанцами шли не только на Пуэрто-Рико и Кубе, но и на Дальнем Востоке, на Филиппинах. Но эти острова удалены от берегов Америки более чем на двенадцать тысяч километров. Американские военные суда, бороздившие Тихий океан, никогда не добрались бы до Филиппин, не будь у них базы на Гавайях.
 На первый план стали выдвигаться стратегические интересы. Американцы припомнили, как Германия, колониальная империя которой быстро разрасталась, угрожала в свое время, что не оставит в покое и Гавайи. Росла мощь государства на другом берегу Тихого океана – императорской Японии. Американцы с опаской думали: что будет, если Гавайями завладеет кто-нибудь из них? В результате верх в сенате взяли сторонники аннексии Гавайских островов – не дай бог, их приберет к рукам другая страна!
 Испано-американская война окончательно решила судьбу независимого гавайского государства. В день, когда было объявлено перемирие с Испанией, американцы официально аннексировали Гавайи. На троне «Дворца Небесной птицы» не суждено было более появиться ни одному гавайскому королю или королеве.




 ВЫЙТИ ИЗ ОДИНОЧЕСТВА


 Когда Гавайи были окончательно присоединены к США, бывший американский президент Гровер Кливленд прокомментировал это событие так: «Теперь Гавайи наши. Однако, оглядываясь на первые шаги на этом пути и вспоминая о средствах, с помощью которых был осуществлен этот насильственный акт, я, признаюсь, испытываю чувство стыда за всю эту аферу».
 Испытывал ли бывший американский президент стыд или нет, факт остается фактом: в 1898 году Гавайи действительно были аннексированы США, получив через два года статус «территории».
 Сорок лет гавайской истории, с момента окончательного присоединения архипелага к США до начала второй мировой войны, были заполнены, по существу. Только одним – борьбой за преодоление изолированности островов, которые, принадлежа Америке, «плавали» в крупнейшем океане нашей планеты на расстоянии четырех тысяч километров от ее берегов. Все более значительную роль стал играть морской транспорт. Меня поразило во время моих посещений Гонолулу то, что пассажирские суда заходили в местные порты еженедельно, а ведь почти везде трансокеанский пассажирский транспорт отжил свое, даже между Европой и Америкой практически нет регулярного морского сообщения.
 Гонолулский порт расположен недалеко от Иолани. В нем возвышается башня под названием Алоха Тауэр (снова алоха!). Стоит на якоре великолепный «Фолз оф Клайд», одно из тех старинных судов, на которых перевозили тростниковый сахар.
 По соседству со старым парусником обычно бросают якоря суда двух крупных компаний – «Мэтсон Лайн» и «Америкэн Президент энд Ориенх Лайн». Последняя компания (ее бюро расположено на улице Бишопа) выдала мне бесплатный пропуск на посещение судов компании.
 Суда, стоящие под Алоха Тауэр, внешне ничем не отличаются от пассажирских судов в любом порту мира. Правда, здесь каждому пассажиру вешают на шею огромный венок из свежих цветов, а гавайские девушки на пристани танцуют хулу. Громко играет оркестр, да не какой-нибудь захудалый, а «Ройял Хавайен Бэнд» – придворный духовой оркестр гавайских королей. Этот оркестр пережил сам полинезийское королевство и уже стал достопримечательностью, но по-прежнему дает концерты в Гонолулу. Стоит оркестру заиграть «Алоха оэ» – песню, сочиненную Лилиуокалани, мелодию, словно родившуюся в сердце гавайцев, каждый раз ее подхватывают все.
 В первый «Боут дейз» (так называют здесь дни отправления или прибытия кораблей) я, заслышав сладкие, чарующие звуки «Алоха оэ», почувствовал, как слезы навернулись на глаза, хотя я был просто сторонним зрителем. На морском судне «Марипоса», отплывавшем к далеким островам Фиджи, не было ни одного знакомого, ни одного близкого мне человека, и все-таки кто-то бросил мне с палубы бумажную змейку-серпантин. Я поймал змейку, связав себя узами дружбы с незнакомым пассажиром.
 Все, что происходит здесь во время «Боут дейз», освящено древней традицией алоха – всеобъемлющим стремлением к сближению, дружбе и взаимопониманию. И когда бы я ни приезжал в Гонолулу, я старался не пропускать ни одного «Боут дейз». Когда корабль отходит далеко от берега, пассажиры бросают в море венки, при этом они загадывают какое-нибудь желание. Существует поверье, что бросившие в море венок обязательно вернутся сюда еще раз.
 В такие моменты мне всегда становилось немножко грустно, хотя я никого не провожал. Может быть, потому, что на оторванных от мира островах как нигде ощущаешь потребность в общении. Что касается судов, они приплывают сюда с первых же дней заселения Гавайев. В двадцатые годы нашего столетия были предприняты попытки установить воздушное сообщение. Разумеется, я прилетел в Гонолулу на самолете. Местный аэропорт в отличие от всех других, похожих друг на друга, как вокзалы, полон особого очарования. Здесь, как и повсюду на островах, смуглые гавайки продают тяжелые венки из фраджипаний и танцуют хулу. Такое чувство, словно вы попали не в аэропорт, а в экзотический ресторан. Умелый дизайнер украсил аэропорт своеобразным «гавайским садом» с папоротниками, хвощом, небольшой плантацией ананасов и сахарного тростника. На Гавайях теперь живут и восточные народы; чтобы удовлетворить их вкусы, в аэропорту есть китайский и японский садики. Поэтому, случалось, я без всякой нужды приезжал в гонолулский аэропорт просто насладиться особой атмосферой, созданной в столь утилитарном, казалось бы, заведении.
 История воздушного транспорта, сыгравшего свою роль в преодолении изоляции Гавайев, более короткая по сравнению с мореплаванием, зато изобилует драматическими эпизодами. Впервые люди попытались преодолеть по воздуху колоссальное пространство, отделяющее Америку от Гавайских островов, в 1925 году. Как ни странно, инициатором этого полета стал «конкурент» авиации – военно-морской флот США. В океане была расставлена цепь судов на всем протяжении от Калифорнии до Гонолулу; днем дымом, а ночью прожекторами они указывали путь пилотам, пытавшимся пересечь Тихий океан по этой трассе.
 31 августа 1925 года из Окленда (Калифорния) должны были вылететь три гидроплана курсом на Гавайи. Один из них, перегруженный запасами горючего, вообще не смог оторваться от земли, второй рухнул в океан из-за серьезной поломки мотора через четыре часа лета. К счастью, экипажу удалось спастись. Лишь третий гидроплан, управляемый Джоном Роджерсом, продержался в воздухе более двадцати четырех часов.
 Капитаны судов, указывавшие курс гидроплану, предупредили пилота: «Прекратите полет, начинается шторм!» Однако Роджерс не внял совету. Вот три последних его, сообщения: «Бензина осталось меньше чем на пять минут лета»; «Падаем в океан. При таком шторме наш гидроплан разнесет на куски. Мы погибнем»; «Тринадцать часов тридцать четыре минуты, мы оказались в волнах океана...».
 Отважных колумбов неба искали десятки, сотни судов и даже гавайские рыбаки на своих лодках. Но все было напрасно. Спасителями пропавшего экипажа стали американцы с подводной лодки. Оказалось, гидроплан Роджерса выдержал шторм. Когда буря немного утихла, Роджерс снял с крыльев самолета полотно, сделал из него парус, поднял над фюзеляжем гидроплана и со скоростью двух узлов продолжил на этом оригинальном «паруснике» путь к Гонолулу – к цели, которой он хотел достигнуть любой ценой! Диковинный парусник-гидроплан был замечен в перископ капитаном американской подводной лодки, которому пришлось применить силу, чтобы заставить Роджерса покинуть его «судно» и перебраться на борт подводной лодки. Итак, мужественный летчик достиг заветной цели – правда, на подводной лодке! Гавайцы устроили Роджерсу бурную встречу.
 Вскоре после полета Роджерса капитан Линдберг перелетел Атлантический океан. Стоило известию об этом дойти до Гонолулу, как гавайцы принялись искать своих героев. Уже известный нам предприимчивый Джеймс Д. Доул, основавший Гавайскую ананасную компанию и покоривший мир гавайскими ананасами, предложил устроить невероятные по тому времени трансокеанские воздушные соревнования «Калифорния – Гавайи». Пилотам и штурманам двух первых самолетов, долетевших из Америки в Гонолулу, он обязался выплатить по тридцать пять тысяч долларов каждому!
 Когда-то давно я смотрел фильм о героях «на летающих машинах» – о пилотах, на заре аэронавтики принимавших участие в перелете через Ла-Манш, из Британии во Францию. Такие же смельчаки, воодушевленные не только самой идеей, но и щедрыми посулами, начали съезжаться в Калифорнию. 6 сентября 1927 года был дан старт «ананасному дерби», как его тогда окрестили. В соревновании принимали участие лишь опытные пилоты. На борту разрешалось оставаться только пилоту и штурману, кроме того, правила «ананасного дерби» требовали, чтобы в машине имелось достаточное количество бензина для перелета из Калифорнии в Гонолулу плюс пятнадцать процентов резерва. Этим условиям отвечали лишь девять самолетов, которые и стартовали из Окленда в присутствии более чем пятидесяти тысяч зрителей.
 И на этот раз некоторые самолеты, перегруженные топливом, так и не поднялись в воздух. Номер третий, взлетев, тут же рухнул на землю. Пилот восьмой машины был дисквалифицирован, так как в последний момент сбросил часть топлива и до Гонолулу бы не долетел. В конечном счете в соревновании приняли участие лишь четыре машины. Меня больше всего заинтересовала «четверка»: на ней летела двадцатилетняя учительница из Мичигана – первая женщина, попытавшаяся достигнуть Гавайских островов на самолете. Правда, победила в этом соревновании не она, а самый опытный из летчиков – каскадер из Голливуда Артур Гебел, один из первых авиаакробатов в истории воздухоплавания. Из своей четырехместной машины «Вулрок» пилот убрал два кресла, чтобы освободить место для запасов горючего. Штурман Гебела Дейвис сидел в другом конце самолета. Во время полета они не слышали друг друга и, чтобы как-то общаться, передавали по веревочке записки в пустой консервной банке из-под печеночного паштета. Несмотря на трудности, через двадцать шесть часов непрерывного полета два смельчака на «Вулроке» приземлились в Гонолулу. Они стали победителями и по праву вошли в историю Гавайских островов, стремившихся преодолеть свою оторванность от мира.
 Часа через два после них прилетела седьмая машина. Ее полет оказался более опасным. В один из моментов аэроплан опустился так низко, что волны повредили ему крыло. Несмотря на это, самолет продолжал полет, в конце концов достигнув цели – аэродрома «Уилер-Филд» в Гонолулу, так что и летчик и штурман получили по тридцать пять тысяч долларов, оговоренных условиями «ананасного дерби».
 Два других аэроплана, удачно стартовавшие в Калифорнии, пропали без вести в водах Тихого океана. В одном из них погибла молодая учительница из Мичигана.
 На поиски пропавших с Гавайев вылетели два самолета. Но и они исчезли в океанских волнах. Так закончилось «ананасное дерби», проложившее наконец воздушную трассу на Гавайи. С каждым годом и с каждым полетом эта трасса все больше обживалась. Через два года чуть севернее Гавайев приземлился и первый дирижабль – немецкий «Граф Цеппелин», следовавший из Азии в Америку. Не прошло и восьми лет после «ананасного дерби», как американская компания «Пан Америкэн Эйруэйс» начала регулярные авиарейсы из Америки на Гавайи. Через несколько месяцев авиатрасса была продолжена до Китая.
 По этой трассе над океаном летали знаменитые воздушные «клипперы» – «Чайна Клипперз», по их стопам летают на Гавайи нынешние реактивные самолеты. Я не раз путешествовал этими невидимыми небесными дорогами. Все удобства, и никакого риска. Каждый раз, совершая полет на Гавайи, я говорил себе: «Ведь все это было совсем недавно!», и тем не менее романтические истории покорения воздушного океана над голубыми водами Тихого океана кажутся мне пришедшими из старых-старых сказок.
 Сегодня здесь, в Гонолулу, садятся и взмывают к облакам гигантские машины из Японии, Филиппин, США, Канады, Австралии и многих стран, омываемых Южными морями.
 Благодаря кораблям и самолетам, телефонным и телеграфным кабелям, соединившим архипелаг с Америкой и Азией, Гавайи сумели преодолеть свое тысячелетнее одиночество. Расположение в центре крупнейшего океана планеты, некогда обрекавшее их на полную изоляцию, превратилось ныне в главное достоинство архипелага, ставшего лакомым кусочком для военных и политических стратегов, не сомневавшихся, что за первой мировой войной последует вторая. Они понимали, что овладевший Гавайями сможет контролировать значительную часть Тихого океана.
 Итак, Гавайи приобрели дополнительное стратегическое значение, которое вот уже сто лет связывается с одним-единственным, известным теперь каждому географическим названием – Пёрл-Харбор («Жемчужная гавань»).




 ТАМ, ГДЕ БЫЛИ ЖЕМЧУЖНЫЕ РАКОВИНЫ


 К. Маркс и Ф. Энгельс назвали Гавайские острова «важнейшей станцией Тихого океана». Позднее В. И. Ленин в своих «Тетрадях по империализму» отмечал: «Гавайские острова – ½дороги от Панамы в Гонконг» [11] . Вот этот-то ключевой пункт Тихого океана на полпути от одного материка до другого и мечтали прочно и навсегда прибрать к рукам американские генералы.
 По договору с королем Калакауа Соединенные Штаты Америки получили гарантию, что гавайское королевство не предоставит ни одного порта, ни одной части своей территории другой стране. Пёрл-Харбор в этом договоре еще не упоминался. В соглашении 1887 года уже конкретно говорилось об этой удобнейшей естественной бухте на юге Оаху. Как ни странно, до самого присоединения Гавайев к США американцы никак не использовали Пёрл-Харбор, в том числе и в стратегических целях. Активное освоение этого «Гибралтара Южных морей» началось лишь в нашем веке. В 1941 году Пёрл-Харбор приковал к себе внимание всего мира.
 Я впервые встретился с этим названием, еще будучи мальчишкой, в книгах и фильмах о второй мировой войне. Естественно, мне всегда хотелось побывать в Пёрл-Харборе, расположенном западнее Гонолулу, в местах, которые сыграли столь важную роль в истории не только Гавайев, но и всего современного мира.
 Честно говоря, я и не надеялся, что смогу не только увидеть этот военно-морской порт, но и побывать на крупнейшей в Океании военной базе, являющейся ключом ко всей северной части Тихого океана. К огромному удивлению, я узнал, что раз в неделю военно-морской флот США устраивает в этом районе прогулочные поездки и желающие осмотреть Жемчужную гавань со стороны океана должны в определенное время явиться на пристань Халава. Я неоднократно пользовался этой возможностью, отправляясь в Пёрл-Харбор на катамаране «Але Але Каи» или на судне с названием «Эдвенчер» («Приключение»). Во время экскурсий я узнал об истории этих мест много нового, в том числе то, о чем умалчивали историки в своих трудах о тихоокеанской войне, не считая этот материал достойным какого-то внимания.
 Сами гавайцы называли это место «Ваи Моми» (буквально «Жемчужные воды»). В давние времена в этой бухте водилось множество жемчужниц. Не только они облюбовали этот уголок: когда-то в Жемчужной гавани обитали гавайские боги, например Каапаау – полинезийская богиня акул. В этих водах жил и ее столь же могущественный брат.
 После аннексии архипелага генералы решили, что отныне на Гавайях им принадлежит абсолютно все, даже обители богов. Не внимая бурным протестам местных жителей, они приступили к строительству в Пёрл-Харборе первого военного сооружения – огромного сухого дока (такого не было тогда даже в Америке).
 Один из местных жителей, рыбак Капуна Канакеаве, промышлявший в водах залива сбором нежных белых жемчужниц, всеми силами защищал приют богини акул, пытаясь прогнать из Пёрл-Харбора строителей сухого дока – рабочих и инженеров. Сначала уговорами, а потом и силой. Он все время повторял:
 – Вы, белые, понятия не имеете, на что способны гавайские боги. Разве вы не знаете, что на это место наложено табу, что гавань священная?
 Однако строители не вняли словам рыбака Канакеаве, и старик пытался сам задобрить богиню акул жертвоприношениями. Это было странное зрелище: вместо того чтобы выносить улов на берег, Капуна Канакеаве нырял посредине Жемчужной гавани, где, по его словам, жила богиня, и оставлял ей свою добычу, привезенную из других мест. Несмотря на все старания Канакеаве, богиня и не думала сменить гнев на милость. Почти каждый день здесь случалась беда: кто-нибудь попадал в аварию или тонул.
 Прошло два года, и терпению Каапаау пришел конец: словно подтверждая слова рыбака, она продемонстрировала, на что способны полинезийские боги. Залив начал кипеть, выбрасывая высоко вверх гейзеры. Дерево не выдерживало, бетонные стены рушились, как спичечные коробки. Всего пять минут – и вся конструкция первого в Пёрл-Харборе дока рухнула в океанские воды. Американские инженеры объясняли эту первую трагедию в Пёрл-Харборе «неожиданным извержением подземных источников». Но гавайцы-то знали, в чем дело. Случилось то, что неминуемо должно было произойти; разъяренная богиня акул увлекла на дно все сооружение вместе с его создателями. Лишь разрушив все полностью, свирепая Каапаау успокоилась.
 Однако люди – инженеры и солдаты – вновь посягнули на ее владения. На этот раз до того, как приступить к строительству, с огороженного участка выкачали воду, обнажив дно Пёрл-Харбора. Удивительно, но на том месте, где, по преданию, обитала богиня акул, был найден прекрасно сохранившийся скелет «суперакулы» колоссального, до сих пор невиданного в гавайских водах размера! Это не сказка и не вымысел рассказчика, наделенного богатой фантазией. Естественно, я задал себе вопрос: может, это и была та самая легендарная Каапаау, гавайская богиня акул?
 Я не знаю, так это или нет, зато твердо уверен, что гавайцы и вся Полинезия живут в мире удивительных, чарующих легенд и преданий, в мире, где часто возможно то, чего, по нашим понятиям, быть не может.




 ЧАС «ЧЕРНЫХ ДРАКОНОВ»


 Подняв со дна «Ваи Моми» – обители злой богини Каапаау – огромный скелет акулы, американские генералы вместе с инженерами вновь принялись за возведение военных объектов в Пёрл-Харборе. Теперь-то им уже ничто не мешало. За два десятилетия здесь, к западу от Гонолулу, выросла крупнейшая во всей Океании военно-морская база. В случае военного конфликта в Океании Пёрл-Харбор, несомненно, должен был сыграть решающую роль. А война и в самом деле уже подступала к этому «раю». Она приближалась, словно буря, чтобы, достигнув цели, разразиться громом и молниями.
 По существу, тучи над Тихим океаном сгущались уже давно. В самом начале века молнии грядущей войны начали зарождаться в императорской Японии. Обстановку нагнетали генералы и политики, мечтавшие о господстве Страны восходящего солнца над значительной частью мира, особенно над бескрайними просторами Южных морей. Японские милитаристы, стремившиеся захватить другие страны, еще в 1878 году объединились в тайную организацию. Основал ее Тояма Мицуру, дав ей символическое название «Черные драконы».
 Влияние «Черных драконов», желающих заполучить также полную власть над народом своей собственной страны, росло очень быстро. Именно «Черные драконы» Тоямы вынудили премьер-министра Иту начать империалистическую войну против царской России. Тайная организация «Черные драконы» стояла за кулисами всех японских аннексий во время первой мировой войны: уже тогда Страна восходящего солнца почти целиком захватила территорию одной из трех частей Океании – Микронезию. Они же в 30-е годы втянули, трудолюбивый японский народ в империалистическую авантюру в Маньчжурии, а потом, вновь использовав силу своего влияния, принудили тогдашнего премьер-министра страны Инукаи послать японские войска и в другие части Китая.
 Инукаи, один из немногих японских политиков, отважился воспротивиться давлению со стороны «Черных драконов» и потому был убит. Его преемники выполняли желания и приказы военно-политической мафии уже беспрекословно и без проволочек. Так продолжалось до тех пор, пока не пало правительство принца Коноэ и «Черные драконы» не поставили во главе японского правительства своего члена – ультрамилитариста генерала Тодзио.
 Гитлер в результате мюнхенского сговора захватил Чехословакию, в результате «аншлюса» поглотил Австрию. 1 сентября 1939 года, напав на Польшу, развязал вторую мировую войну. Позже оккупировал Францию, угрожал Англии, а в 1941 году совершил вероломное нападение на Советский Союз.
 Теперь, когда главный противник экспансионистских планов был занят войной с немцами, «Черным драконам» и их ставленнику, генералу Тодзио, показалось, что наступил подходящий момент для осуществления мечты их основателя, положившего начало движению «драконов». Существенной преградой для японской экспансии были и Соединенные Штаты Америки, потому что президент Ф. Рузвельт был решительным противником фашизма. Но была и другая Америка – чрезвычайно влиятельные реакционные круги, желавшие, чтобы их страна сохраняла в этом крупном международном конфликте» нейтралитет, мечтавшие, чтобы японские милитаристы направили свою агрессию против Советского Союза, его восточных территорий. Но в тот момент высшие милитаристские круги Японии жаждали захватить не столько Сибирь, сколько другие области земного шара, особенно те, где имелась нефть, в первую очередь Индонезию. Генералам мечталось о бесконечных просторах Тихого океана, об островах и атоллах Полинезии и Меланезии и омывающих их океанских водах. Таким образом, к великому сожалению американских недругов Советского Союза, Страна восходящего солнца в конечном итоге напала не на СССР, а на Соединенные Штаты Америки. Первый решительный удар был нанесен по Гавайям, по Жемчужной гавани. Это вероломное нападение принесло столько жертв, сколько не могла бы убить сама грозная богиня акул Каапаау.
 Японские цели завоевания Тихого океана определялись постулатом, который гласил: кто держит в руках Гавайи и Пёрл-Харбор, тот владеет большей частью Океании. Поэтому война на Тихом океане, которая должна была принести Японии власть над Южными морями, могла начаться только в Пёрл-Харборе – так считал человек, более других размышлявший над этим вопросом. Этим теоретиком, автором «гавайского варианта» начала японско-американской борьбы был адмирал Исороку Ямамото.
 Ямамото отнюдь не был опрометчивым, начинающим военачальником. Уже более сорока лет он служил в императорском военно-морском флоте. Опыт, приобретенный им за четыре десятка лет, привел его к убеждению, что США можно победить только путем внезапного нападения на Пёрл-Харбор и полного разгрома американского Тихоокеанского флота, базирующегося на гавайском острове Оаху. Ямамото приказал выстроить на японском острове Сикоку точную копию Пёрл-Харбора, где были размещены огромные модели кораблей Тихоокеанского флота США. На этом «макете» Ямамото до мельчайших подробностей разработал коварный план нападения на Гавайи.
 По замыслу Ямамото нападение на Пёрл-Харбор должно было произойти без объявления войны одновременно с активными действиями японских дипломатов в США, убеждавших американцев, что правители Страны восходящего солнца заинтересованы только в примирении и заключении соглашения с их государством. В строжайшей тайне шла разработка нового типа торпеды для нападения с воздуха на корабли, стоявшие в относительно неглубоких водах гавайской бухты, конструирование сверхмалых подводных лодок, способных проникнуть прямо в воды Пёрл-Харбора, обучение пилотов, призванных осуществить план адмирала Ямамото.
 Сам же адмирал, будучи верховным главнокомандующим японских военно-морских сил, организовывал в это время флотилию авианосцев для доставки к берегам Гавайев смертоносных самолетов. И все это Исороку Ямамото, один из «Черных драконов», предпринимал без всяких санкций правительства или главы государства императора Хирохито. План нападения на Пёрл-Харбор никем не обсуждался и не принимался. Адмирал слишком хорошо знал, что его идеи созвучны планам большей части офицерской элиты во главе с генералом Тодзио, правившей тогда в Стране восходящего солнца.
 Когда 29 ноября Хидэки Тодзио собрал в военном министерстве совещание, чтобы окончательно решить, быть в Южных морях войне или миру, все его участники высказались за войну. За кровь и огонь, за уничтожение и завоевание, за экспансию и покорение если не всего мира, то хотя бы большей его части, куда входила вся Океания, в том числе и Гавайи, за которые в первую очередь велась эта жестокая «шахматная игра».
 Несмотря на то, что совещание 29 ноября проходило вне императорского дворца, Хирохито на нем присутствовал. Правда, говорил он о другом, продекламировав генералам и адмиралам прекрасные восточные стихи о прелестях мирной жизни, которые когда-то сочинил его дед, император Мэйдзи. Выступление Хирохито не произвело ожидаемого им впечатления: участники совещания, сплошь члены тайной военно-политической организации «Черные драконы», единогласно высказались за войну, то есть за разработанный Ямамото план вероломного нападения на Гавайские острова еще до объявления войны. Совещание прошло именно так, как и предполагал адмирал.
 Исороку Ямамото приступил к осуществлению своего плана. Вблизи Курильской гряды был сосредоточен многочисленный флот, который в нужный момент должен был доставить к берегам Гавайев самолеты для нападения на Пёрл-Харбор. Флот состоял из шести авианосцев, быстроходных крейсеров, линкоров, девяти эсминцев, восьми танкеров и трех огромных подводных лодок класса «Е». Кроме того, в военную эскадру новоявленных самураев входило пять карликовых подводных лодок, которые должны были скрытно выдвинуться на ближние подступы к Гавайским островам, чтобы незаметно проникнуть непосредственно в Жемчужную гавань.
 Львиная доля успеха всей операции зависела от японских пилотов. Они должны были с воздуха уничтожить американский военно-морской флот в Тихом океане, ибо в то время он почти целиком находился на своей базе на Гавайских островах.
 В нападении участвовало огромное по тем временам число самолетов – почти пятьсот. Среди них было сто тридцать четыре одномоторных двухместных штурмовика «Аити K-99», сто четыре бомбардировщика, тридцать торпедоносцев «Накадзима-96» с высокой боеспособностью, знаменитые истребители «Мицубиси-00», вошедшие в историю под названием «Зероуз» («Нули»), однако для своего времени они были отнюдь не «нулями», а пожалуй, лучшими самолетами в мире.
 Группу военно-воздушных сил, нацелившихся на Гавайи, возглавлял молодой офицер ВВС капитан Мицуо Фукида. Тридцатью военными кораблями, которые должны были незаметно доставить летчиков Фукиды к берегам Гавайев, командовал вице-адмирал Нагумо, пожилой человек с большим военным опытом. Нагумо отличали качества, наиболее высокоценимые адмиралом Ямамото, – исключительная осторожность и бдительность. Только они могли помочь огромному флоту незаметно пройти путь, отделяющий Японию и Курилы от Гавайских островов, ставших целью этой авантюры. Нападением на Гавайи должно было начаться осуществление далеко идущих планов «Черных драконов».
 В истории островов наступал роковой час, трагический для короны Океании час «Черных драконов».




 ШПИОНЫ НА ГАВАЙЯХ


 Вице-адмирал Нагумо вел авианосцы, крейсеры, эсминцы и подводные лодки своей многочисленной флотилии холодными водами северной части Тихого океана. Знаменитый своей осторожностью, Нагумо опечатал все радиопередатчики. Его корабли не послали в эфир ни единого сигнала, который мог бы подсказать службе перехвата противника, что к берегам «райских островов» приближается японский флот. При этом японцы нуждались в подробнейшей информации о положении противника. Недаром в истории, закончившейся нападением на Гавайи, важную роль играли разведчики и дешифровальщики кодов противника.
 Бесспорно, в этой шпионской игре, жертвой которой стали Гавайи, более активными и хитрыми оказались японцы. В то время как американская разведывательная служба в Токио, по-видимому, не послала в свой центр в Вашингтоне ни одного конкретного сообщения о планах «Черных драконов», японские разведчики на Гавайях уже долгое время работали в высшей степени прилежно.
 Хотя Гонолулу не входил в число крупнейших городов Америки, здесь имелось японское консульство, на самом деле выполнявшее роль японского разведывательного центра на Гавайях. О том, как работала японская разведка, свидетельствует один факт, вообще характерный для новейшей истории этих островов. В XX веке соотношение различных групп населения на Гавайях все время менялось. Во время войны наиболее многочисленную часть населения составляли не гавайцы и даже не новые хозяева острова, «настоящие американцы», а... японцы. Японская разведка рассчитывала на то, что японцы на чужбине всегда остаются верными своей родине, и надеялась без труда отыскать среди своих гавайских земляков множество помощников, готовых к сотрудничеству в осуществлении коварного замысла.
 Однако, к большому удивлению токийского штаба, гавайские японцы не проявили особого желания участвовать в подготовке к новой войне, тем более уничтожении своей новой родины. Наоборот, когда произошло столкновение фашистских и антифашистских сил, AJA, то есть «американцы японского происхождения», в первую очередь гавайские японцы, стали самыми доблестными солдатами в рядах союзнических войск. Но в то время вооруженный конфликт существовал лишь в планах токийских милитаристов, и гавайские японцы отвергли сотрудничество с разведкой своей родины.
 Нескрываемое презрение, которое испытывало большинство японских гавайцев к японцам-шпионам, было столь явным, что токийским милитаристам не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к представителям другой национальности, живущей на Гавайях, – немцам. Последних на Гавайских островах было, естественно, очень мало. Сначала резидент японской разведки на Гавайях вице-консул Такео Йосикава, известный в Гонолулу под именем Моримура, за большие деньги завербовал местного немца по фамилии Кюн. Но тот никак себя не проявил. Потом своим японским союзникам предоставили помощь сами нацисты. Они «уступили» им двух отличных шпионов, уже давно обосновавшихся на Гавайях и имевших множество контактов, в том числе и с целым рядом американских офицеров, служивших в Пёрл-Харборе.
 Эти немецкие шпионы японского резидента на Гавайях – вот это каша! – представляли собой... милое семейство. Его главой был личный друг Генриха Гиммлера, бывший морской офицер, позже занявший высокую должность в гестапо, Ганс Крамм. Его сын Лютер Крамм стал личным секретарем Геббельса. Дочь Крамма, красавица Роза, была в свое время фавориткой Геббельса, среди его многочисленных любовниц. Почти ежедневно перед виллой Краммов останавливался правительственный лимузин. Роза незаметно впархивала в машину и ехала выполнять свои обязанности по отношению к нацистской партии в постели Геббельса. Она делала это с таким рвением и пылом, что постепенно ее патриотизм совершенно истощил министра. Вызвав генерала Хаусхоффера, он потребовал каким-нибудь образом избавить его от не в меру пылкой патриотки, не умаляя при этом ее заслуг перед нацистской партией. Генерал Хаусхоффер виртуозно исполнил приказ, учтя все тактичные намеки шефа.
 Награда, полученная заслуженной любовницей и ее семьей, с энтузиазмом уложившей Розу в министерскую постель в интересах нацистской партии, была действительно щедрой: нацистская разведка отправила капитана Крамма с его красавицей дочкой на Гавайи. Бывший морской офицер, ныне гестаповец, Ганс Крамм должен был демонстрировать здесь профессиональный интерес к полинезийским и восточным языкам! И новоиспеченный немецкий языковед в «научных целях» принялся устанавливать контакты с местным населением. Красавица Роза, несколько переусердствовав с Геббельсом, начала играть роль простушки, заглядывающейся на белую форму морских офицеров. Единственным ее желанием стало научиться хорошо говорить по-английски, чтобы свободно общаться с этими симпатичными ребятами из военно-морского флота и авиации. Очень скоро благодаря своей первой жертве, наивному офицеру Элберту Лаккету, Роза Крамм получила доступ на суда, стоящие в Пёрл-Харборе. Премиленькая болтушка на очаровательном ломаном английском языке задавала Элберту отнюдь не детские вопросы. Например, о противолодочных устройствах или о количестве орудий на крейсерах. Чуть позднее «наивная Розочка» переключилась на капитана Уэртхолла, который, занимая более высокое положение, знал о Пёрл-Харборе еще больше, а свою немецкую подружку любил еще горячее.
 Шпионская семейка Краммов выудила о Пёрл-Харборе и американском флоте на Гавайях больше, чем стотысячная колония гавайских японцев.
 Немецкая разведка передала всю гонолулскую шайку Краммов в руки своих японских коллег и их гавайского резидента вице-консула Йосикавы Моримуры. Они сотрудничали до последнего мирного дня на Гавайях. Когда после нападения на Пёрл-Харбор американцы опечатывали здание японского консульства в Гонолулу, ими были замечены световые сигналы, посылаемые в окна консульства с другого конца города. Конечно, этот человек был арестован. К своему удивлению, американцы узнали в главном информаторе японской разведки «любителя восточных языков» «профессора» Крамма.
 Вся семья шпионов была отправлена туда, куда всегда попадали лучшие шпионы, если не считать непобедимых, не пробиваемых пулями джеймсов бондов, – на скамью подсудимых. Капитан Крамм был приговорен к смертной казни, которая позже была заменена пожизненным заключением. Роза, пустив в ход очарование молодости, вероятно, произвела на трибунал неизгладимое впечатление, получив лишь двадцать лет. Но свой срок до конца она не отбыла. Говорят, сегодня ее можно встретить в одной из популярных пивных Мюнхена. Годы ушли, красота поблекла. Теперь она занимается раздачей любимого баварского напитка. Но экс-шпионка Роза Крамм недовольна ни своим нынешним положением, ни своими доходами. По слухам, она обратилась к федеральному правительству с требованием предоставить ей пенсию, а также вознаграждение за безупречную службу нацистской Германии сначала в постели министра, а затем в Гонолулу – уже тогдашним японским союзникам третьего рейха.
 Чем закончилось дело Розы Крамм, я не знаю. Буду в Мюнхене, попробую ее разыскать. Не сомневаюсь, она расскажет много интересного.




 НА БОРТУ «ЭДВЕНЧЕРА»


 Я отправился в знаменитый Пёрл-Харбор. На этот раз для посещения крупнейшей военно-морской базы Тихого океана я отказался от услуг американского экскурсионного судна и, заплатив двенадцать долларов, поднялся на палубу элегантного, не слишком быстроходного «Эдвенчера».
 Судно отошло от причала у бульвара Ала Моана, в восточной части Гонолулу. Не торопясь, оно обогнуло город и вошло в воды Жемчужной гавани. Владельцам «Эдвенчера», получающим приличные деньги, приходится веселить пассажиров в баре. После пяти порций джина Пёрл-Харбор кажется весенним яблоневым садом. Для непьющих включают длинную магнитофонную запись детального рассказа о предыстории и нападении на гавайскую базу.
 Так как я ехал туда не для того, чтобы снова увидеть корабли-гиганты, а глубже познакомиться с историей и поклониться праху погибших, я с интересом слушал рассказ о событиях, начавшихся 7 декабря 1941 года здесь, в Жемчужной гавани, где раньше обитали только жемчужницы да акульи боги гавайских жрецов. Большинству путешественников моя заинтересованность казалась непонятной. Среди пассажиров судна были представители только двух стран, главных участниц трагедии в Пёрл-Харборе, – американцы и японцы.
 Из рассказа магнитофонного гида меня больше всего удивило то, что Пёрл-Харбор вполне мог дать отпор японцам: перед бомбардировкой пришло несколько сообщений о готовящемся нападении на Гавайи. Одними из первых послали достоверное предупреждение дешифровальщики вражеских кодов. Никогда не державшие в руках оружия, они в силу своих способностей и высокой квалификации могли повлиять на ход событий в большей мере, чем несколько дивизий и десятки военных кораблей. Своим гражданским видом они невыгодно отличались от подтянутых офицеров американской армии. Среди них были математики, лингвисты и другие чуждые, с точки зрения профессиональных военных, армии люди.
 Однако, когда над их родиной нависла непосредственная военная угроза, их призвали на действительную службу и составили группы по изучению кодов и дешифровке секретных сообщений армий иностранных государств. Больше всего пришлось поработать над так называемым «пурпурным» японским кодом, по тем временам одним из наиболее сложных в мире. И все-таки к середине 1940 года американские контрразведчики справились с ним. Более того, старший лейтенант Фридмэн и капитан Крэмер сконструировали одну из первых математических машин, предшественницу сегодняшних ЭВМ, о помощью которой механизировался, то есть существенно ускорялся, процесс дешифровки. Благодаря тому что Фридмэну, Крэмеру и другим удалось разгадать «пурпурный» код, разведчики уже с середины 1940 года читали тщательно зашифрованные, строго секретные инструкции из Токио раньше, чем прочитывал их японский посол в Вашингтоне.
 6 декабря (за сутки до вероломного нападения на Гавайи) Фридмэн и Крэмер приняли и расшифровали длинное, состоящее из четырнадцати частей сообщение токийского правительства своему послу в Вашингтоне. Это была нота, предназначенная для вручения правительству США. Тринадцать пунктов ноты были посланы заранее, четырнадцатый, заключительный, как говорилось в инструкции, должен быть сообщен посольству на следующий день. В этом последнем пункте, дошедшем до Вашингтона в четыре часа утра (то есть еще задолго до нападения на Перл-Харбор), говорилось, что японское правительство вынуждено сообщить американскому правительству: в связи с американской позицией невозможны какие-либо уступки, и японское правительство не несет более ответственности за дальнейшее развитие событий. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: Токио с присущей Востоку деликатностью сообщает Соединенным Штатам об объявлении войны.
 Расшифровав последний пункт, Крэмер побледнел. Он сразу понял, что через несколько часов где-то будут падать бомбы и умирать люди – солдаты армии, в которой он служил сам. Бросив свои текущие дела, Крэмер, несмотря на низкий чин, начал искать самого начальника штаба американского военно-морского флота адмирала Старка. Найти адмирала не удалось. Тогда он стал разыскивать начальника генерального штаба американской армии генерала Маршалла. Но и его не оказалось на месте, в это время он как раз объезжал коней в одном из вашингтонских парков. Обойдя пустые кабинеты, Крэмер вернулся в свое бюро и вновь погрузился в текст токийской инструкции, а предназначенной послу Номуре. Дойдя до предпоследней, тринадцатой части, он понял, что посольство должно было вручить полный текст ноты государственному департаменту 7 декабря, примерно в тринадцать часов по вашингтонскому времени.
 Крэмер высчитал, который час будет в этот момент на Гавайях. Оказалось – половина восьмого утра. Воскресное утро! Солдаты будут отсыпаться после бурно проведенной ночи, самые набожные из них пойдут в церковь. Так что, если завтра японцы в это время нападут на Гавайи, оказать сопротивление будет некому. Крэмер не раздумывал больше ни минуты. Он сел в автомобиль и снова отправился к адмиралу Старку, которому тогда подчинялась база в Пёрл-Харборе и весь американский флот на Гавайях. Адмирал не принял человека, принесшего столь важное известие. Лишь после томительного ожидания Крэмера впустили в штабную канцелярию. Поданная им шифровка ничуть не смутила адмирала. Сначала он вообще отказался послать своим морякам какое-либо предупреждение и лишь позже согласился позвонить в Гонолулу. Но телефонная линия оказалась поврежденной. В конце концов шифрованное предупреждение было отправлено как обычная телеграмма – через посредничество коммерческой телеграфной компании «Уэстерн Юнион».
 Сообщение о непосредственной угрозе важнейшей военно-морской базе в Океании, которое могло сохранить жизнь многих людей, спасти суда, самолеты и другую технику, было послано по обычному телеграфу! И кем? Людьми, отвечающими за безопасность Гавайев! В Гонолулу телеграмму принял молодой почтовый рассыльный, почти мальчик. Те, кому она предназначалась, получили ее слишком поздно, когда гавайский флот уже был разбит, а в водах Пёрл-Харбора были навеки погребены тысячи солдат.
 Признаки готовящегося нападения не ускользнули также от внимания тех, кто находился в это время на островах. Как правило, это были низшие чины или рядовые.
 Первыми заговорили о зловещих сигналах радисты, следившие за работой японских передатчиков. Один из солдат, «сидевший» на сообщениях Токийского радио, обратил внимание, что 5 декабря впервые передача последних известий закончилась сообщением метеорологов «Хигасино Кадзе». Более того, странное для данной передачи сообщение было повторено дважды. Хигасино Кадзе по-японски значит «восточный ветер, дождь». Солдат, ведущий запись регулярных передач японского радио на монитор, заподозрил нечто необычное в том, что «метеорологическая сводка» прозвучала именно в данной программе, почувствовав в ней зашифрованный знак к каким-то чрезвычайно важным действиям.
 Он поделился своим подозрением с начальником восточного отдела контрразведки капитаном Сэффордом. Последний, как и Крэмер, уведомил об этом адмирала Старка. Адмирал сунул бумажку в ящик, не предприняв абсолютно никаких мер. А ведь метеорологическое сообщение «восточный ветер, дождь» по приказу японского генерального штаба означало непосредственную подготовку к вооруженному нападению Страны восходящего солнца на Соединенные Штаты.
 Отмечались и другие признаки приближающегося нападения. Так, американский патрульный самолет увидел в водах возле Гавайских островов пятнадцатиметровое масляное пятно – след подводной лодки. За несколько часов до атаки небольшое военное судно обнаружило японскую подводную лодку и даже вступило с ней в бой! Судно называлось «Уорд». Это был «старичок» времен первой мировой войны. Ему давно пора было «на пенсию», но с наступлением неспокойных времен его пощадили и отправили к берегам Гавайев в качестве патрульного тральщика. На отжившем свой век корабле пятого класса служили исключительно «запасники». Только капитан «Уорда» старший лейтенант Оутэрбридж был офицером.
 В половине четвертого утра рокового дня новоиспеченный выпускник Северо-Западного университета, матрос запаса Оскар Геппнер доложил капитану, что экипаж тральщика «Кондор» заметил прямо в водах Пёрл-Харбора подозрительное судно, что-то вроде сверхмалой подводной лодки, которая намеревалась проникнуть в самый центр Жемчужной гавани, ибо противолодочные заграждения в это время были подняты. Оутэрбридж стал прочесывать воды бухты, и в половине седьмого утра (то есть за полтора часа до нападения) Оскар снова увидел подозрительный предмет. Безмятежно спали адмиралы, отсыпались после веселой ночи солдаты, а утлый «старичок» «Уорд» уже вступил в бой. Он сбросил несколько бомб, и новые масляные пятна на поверхности воды подтвердили, что цель наконец достигнута.
 Капитан «Уорда» немедленно пытался доложить о чужой, оказавшейся в заливе подводной лодке командующему американским флотом на Гавайях адмиралу Шорту. Но в семь утра тот был недосягаем. Оутэрбридж позвонил заместителю Шорта адмиралу Блоху. Его не оказалось дома. Тогда капитан «Уорда» обратился к начальнику штаба капитану Эрлу. Эол еще спал. Когда супруга наконец разбудила его, он «успокоил» возбужденного Оутэрбриджа, сказав:
 – Надо подождать, посмотреть, что будет дальше!
 В это время японские самолеты уже взяли курс на Пёрл-Харбор. Так снова было проигнорировано предупреждение об опасности, сделанное капитаном, который не только обнаружил в водах Пёрл-Харбора вражескую подводную лодку, но и уничтожил ее. Однако и на это событие командование базы не обратило должного внимания. И, наконец, американцы собственными глазами увидели японские самолеты, приближавшиеся к Гавайям. Дело в том, что к середине 1941 года до Гавайев дошло новейшее изобретение – радар. Одна из первых на Гавайских островах радиолокационных станций была размещена на самом севере Оаху, в пустынном месте Опана.
 По существу, она состояла из грузовика, на крыше которого вращалась антенна. У радиолокатора в Опане дежурили по восемь часов, всегда по двое. В этих пустынных краях наблюдать было нечего, разве что красоты моря. Парням, дежурившим в ночь с 6 на 7 декабря 1941 года, ничто не мешало вести наблюдения.
 К своему великому удивлению, рядовой Джордж Эллиот вдруг увидел на экране многочисленную группу самолетов, направлявшихся к Гавайям. Вместе с более опытным Локартом они точно рассчитали курс, по которому самолеты приближались к Оаху, а также то, что в данный момент они находились на расстоянии ста тридцати семи миль от берега. Было послано сообщение в Форт-Шафтер, ставку командования обороной Гавайев. Но... было воскресное утро, и рапорт попал в руки тоже рядовому Джозефу Мак-Дональду. Лишь после долгих поисков ему удалось найти нужного офицера – лейтенанта Тайлера. Последний, чтобы с утра отвязаться от «паникеров», «успокоил» их такими словами:
 – Ну и что же, ведь это наши собственные самолеты!
 Но из Опаны пришло новое сообщение: «Наблюдаемая эскадрилья приближается. В настоящий момент удалена от побережья Гавайев всего на девяносто миль».
 Однако Тайлер и на этот раз преспокойно ответил, это это американские самолеты, летящие в Пёрл-Харбор из Калифорнии, хотя каждому гавайскому школьнику известно, что Калифорния находится совсем в другой стороне. Эллиот и Локарт продолжали следить за самолетами. Они послали еще один рапорт в Форт-Шафтер, вообще не получив ответа. Потом приехал джип и привез им завтрак. Раз им никто не верил, надо хоть поесть как следует! Эллиот и Локарт выключили радар и принялись было за трапезу, когда машины с красным восходящим солнцем на крыльях подлетели к Оаху. Было 7 декабря 1941 года. На Гавайях начинался ад, о котором предупреждало столько сообщений и рапортов, оставленных без внимания теми, кто отвечал за безопасность Гавайев!




 СМЕРТЬ В РАЮ


 Судно «Эдвенчер» бросило якорь у белого здания, словно построенного из каррарского мрамора и похожего на мост, плывущий по океану. С палубы судна я перешел на этот «мост», который когда-то тоже был линкором «Аризона», одним из многих кораблей, стоявших на рейде Пёрл-Харбора.
 Сегодня в Жемчужной гавани линкоров уже нет. Впрочем, в Пёрл-Харборе я наблюдал много такого, что вряд ли можно увидеть где-либо еще: огромный авианосец с ультрасовременными истребителями на палубе, несколько крейсеров и даже атомную подводную лодку. В Пёрл-Харборе ежедневно останавливается на «ночлег» около семидесяти кораблей.
 По форме он показался мне похожим на тройной подсвечник с широким, сужающимся книзу основанием. Узкая часть – вход в Жемчужную гавань – легко перекрывается противолодочными сетками. Там, где он расширяется, «плывет» Форд – маленький остров, омываемый водами Жемчужной бухты. На нем размещены гидросамолеты, обширные склады оружия и боеприпасов, различные технические сооружения, необходимые столь крупной военно-морской базе.
 Тогда, 7 декабря 1941 года, в гавани находилось девяносто шесть военных кораблей разного класса. Вокруг острова Форд, особенно вдоль его восточного берега, на якоре стояли лучшие суда американского военно-морского флота – линкоры, каждый из которых носил название одного из штатов. Лишь флагманский корабль огромного флота – линкор «Пенсильвания» расположился напротив, в том самом сухом доке, строительству которого так отчаянно сопротивлялась рассерженная гавайская богиня акул, некогда обитавшая в Жемчужной гавани. Кроме «Пенсильвании» на ремонте в доке стояли два эсминца – «Кэссин» и «Даунес». Дальше к востоку, около «полуостровка» с красивым названием Каууа, находилась база подводных лодок. На другой стороне, ближе к Перл-Сити, стояли другие линейные корабли – «Юта», «Детройт» и «Рели». Непосредственно у Перл-Сити – «Кертисс» и «Медуза».
 Абсолютно неприступная морская крепость «держала ключи» от Океании. Американские моряки завидовали солдатам, служившим на Гавайях, и называли их «ананасными солдатами», а весь флот, размещенный на Гавайях, – «ананасной армадой». Жизнь моряков, военных летчиков и пехотинцев здесь, на «ананасном» архипелаге, действительно была сладкой, как ананасный сок.
 Ведь они служили там, куда все остальные американцы мечтали съездить на отдых. Здесь ярко светит солнце, у ног плещется полинезийское море, чудесные пляжи, красивые женщины, незабываемые гавайские вечера...
 ...7 декабря 1941 года. Воскресное утро. Адмирал Ямамото не мог выбрать для нападения более подходящего момента. Спали все – от простых матросов до командующего военно-морскими силами.
 Высших военачальников на Гавайях к тому времени было двое. Военно-морскими силами Гавайев и всем американским флотом в Тихом океане командовал адмирал X. Киммел. Сухопутные силы американской армии на Гавайях подчинялись генералу Уолтеру Шорту. В тот день их ждал настоящий бой: партия в гольф! В прошлое воскресенье выиграл адмирал Киммел. Сегодня бой закончился трагически, особенно для тех, кем командовали эти люди, одержимые игрой в гольф.
 Итак, 7 декабря 1941 года ни офицерам, ни рядовым солдатам, ни тем более экипажам кораблей, стоящих в водах Жемчужной бухты, в гольф сыграть не пришлось. Многие из тех, кто служил на Гавайях, в том числе местные жители, погибли. 7 декабря 1941 года над Жемчужной гаванью появились эскадрильи под командованием капитана Мицуо Фукиды. В первую ударную группу, стартовавшую в 6 часов 45 минут утра, входили два разведывательных самолета, сорок девять штурмовиков-бомбардировщиков, сорок штурмовиков-торпедоносцев, пятьдесят один бомбардировщик и сорок три истребителя, которым было дано задание прикрывать ударную группу.
 Вторая «волна» поднялась с авианосцев минут через двадцать: восемьдесят бомбардировщиков, пятьдесят четыре штурмовика и тридцать шесть истребителей. Флот, прикрывали еще тридцать девять самолетов, оставшихся на палубе шести авианосцев армады Нагумо.
 По плану Ямамото первый удар по американским кораблям должны были нанести торпедоносцы – ударить по целям, еще не закрытым дымом. Потом наступит очередь бомбардировщиков, а завершат дело истребители. Несмотря на то, что из-за ошибок в сигнализации не удалось осуществить нападение точно по плану, итоги его были настолько внушительными, что и Ямамото, и генерал Тодзио, и токийские «Черные драконы» остались вполне удовлетворены. Более того, американцы не оказали почти никакого сопротивления самолетам первой «волны», так что потери японцев были еще меньше, чем предполагалось.
 План Ямамото преследовал четкую цель – уничтожить, потопить, вывести из строя линкоры и авианосцы: только они могли помешать японцам начать экспансию в Тихом океане и на побережье Юго-Восточной Азии. К счастью для американцев и всей зарождавшейся антифашистской коалиции, в тот момент все три тихоокеанских авианосца находились за пределами Пёрл-Харбора: «Лексингтон» с тремя эсминцами был на учении совсем в другой области гавайских вод; «Энтерпрайз» двигался от Пёрл-Харбора к отдаленному острову Уэйк; третий авианосец стоял на ремонте в Калифорнии. Не увидев 7 декабря 1941 года американских авианосцев в Пёрл-Харборе, японские летчики сосредоточили удар на линкорах, выстроившихся, словно на параде, вдоль берегов острова Форд. Остальные корабли японцы сначала вообще проигнорировали.
 Первый удар торпедоносца пришелся по «Оклахоме». Из тысячи трехсот пятидесяти человек более четырехсот погибло в трюмах тонущего корабля. В «Западную Вирджинию» попали сразу две торпеды, и здесь уже в первую минуту погибло более ста моряков. «Калифорния» после взрыва торпеды, словно раненая утка, стала крениться на правый борт. В боевой корабль «Теннесси» попали две тысячекилограммовые бомбы, нанесшие ему тяжелейшие повреждения. Однако человеческих жертв на «Теннесси» было мало. По другую сторону острова Форд японцы бомбили сразу же вышедшую из строя «Юту», которую пилоты по ошибке приняли за один из авианосцев, то есть за свою главную цель. В сухом доке ударам фугасных бомб подверглось флагманское судно тихоокеанской флотилии США «Пенсильвания». Летчики пощадили вспомогательные суда, небольшие военные корабли и стоящий на якоре в Пёрл-Харборе плавучий госпиталь военно-морского флота.
 Одновременно с Пёрл-Харбором удар был нанесен и по другим военным объектам на Оаху. Например, по аэродрому Уилер-Филд. Небезынтересно, что почти за четыре месяца до этого его командующий подал начальству донесение, в котором описывалось, как легко могут японцы при желании напасть на Гавайи и вывести из строя Пёрл-Харбор. Однако его рапорт, как и многие другие сигналы об опасности, был отправлен в сейф военно-морского министерства в Вашингтоне на вечное хранение.
 Одновременно самолеты с изображением восходящего солнца на крыльях бомбили еще один, меньший по размеру аэродром острова Оаху. Но главный удар был нанесен по Пёрл-Харбору, базе американского Тихоокеанского флота. Был уничтожен линкор «Невада». Первая торпеда попала в него в тот момент, когда под звуки национального гимна, исполняемого корабельным оркестром, торжественно поднимали государственный флаг. Эта церемония происходила каждый день в восемь утра. Песня о звездно-полосатом флаге так и не прозвучала до конца. Один из валторнистов, служивший ранее в противовоздушной артиллерии, бросился к орудию и открыл по самолетам стрельбу. Это соло было единственной попыткой защитить «Неваду». От бомбежки в считанные минуты погибло несколько десятков моряков. Капитан каким-то чудом довел «Неваду» до берега мыса Ваипио, где оставшимся в живых удалось спастись с гибнущего линкора. Совсем плохи дела были на «Аризоне», той самой, на которую я ступил с палубы «Эдвенчера», чтобы обойти всю бухту – свидетельницу страшной гавайской трагедии.
 На «Аризоне» вопреки всем инструкциям хранился резервный боезапас. Когда японские бомбы попали в этот склад, огромный корабль водоизмещением более тридцати тысяч тонн буквально взлетел на воздух. На «Аризоне» погибли тысяча сто человек – практически весь экипаж, включая его командира контр-адмирала Айзека Кидда.
 И все-таки я смог ступить на «Аризону» – часть ее уцелевшего корпуса стала основанием уникального бетонного памятника, – я имею в виду тот самый белый «мост» длиной шестьдесят метров. Я прочел здесь историю этого и других линкоров, посмотрел на фотографии, запечатлевшие гавайский апокалипсис, пробежал глазами списки тех, кто служил на «Аризоне» и задохнулся на глубине нескольких метров на дне бухты.
 Стоя над морским кладбищем, я думал о том, кто виноват в их смерти: в гибели всего экипажа «Аризоны» – более тысячи человек, моряков «Невады», «Оклахомы» и других судов, безоружных жителей архипелага, многие из которых тоже стали жертвами вероломного нападения на Гавайи.
 Сначала мне, как и всем приезжающим сюда, хотелось во всем винить японцев – к этому взывает и памятник. Но я вспоминаю Японию и японцев. Каждый раз, бывая там, не перестаю восхищаться добросовестностью, трудолюбием и гостеприимством жителей этой страны. Жаль, что именно японский народ был так безжалостно втянут в экспансионистскую авантюру такими безответственными военачальниками, как адмирал Ямамото, военный преступник Тодзио и подобные им милитаристы. Этому даже слишком дисциплинированному народу пришлось кровавой ценой расплачиваться за амбицию своих генералов и адмиралов.
 Одно преступление порождает другое, и в конце кровавой огненной цепи, первым звеном которой стали прекрасные Гавайи и Пёрл-Харбор, за несколько мгновений превратившиеся из «последнего рая» в ад, полыхнуло поистине адское атомное пламя. Пеплом легли огромные японские города, от вспышки испарялись человеческие тела. От Гавайев до Хиросимы, от Хиросимы до Бикини горел Тихий океан. Вспыхнул этот огонь на Гавайях, в Пёрл-Харборе, по вине рвущихся к власти офицеров, для которых и не придумать лучшего названия, чем то, которое они дали себе сами, – «черные драконы». У драконов милитаризма ядовитое семя. И все-таки жаль, что впервые взошло оно на прекрасных Гавайях. И горел мир, и умирали люди на Гавайях и во всей Океании.
 Нападение на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года явилось одним из событий, определивших ход мировой истории. О нем написано много работ и исследований. Оценка этого события, сыгравшего важнейшую роль в истории, иногда бывает односторонней: японцы представляются восточными «злыми духами», а американцы – несчастными жертвами вероломной агрессии. Но империалистические, экспансионистские идеи вынашивали не только генерал Тодзио, адмирал Ямамото и банда «Черных драконов». Мечту о власти над миром, основанной на силе и превосходстве в оружии, лелеяли многие деятели во многих странах. В ту роковую для Гавайев минуту, в час «Черных драконов» к ней рвались те, кто стал убийцей тысячи ста ни в чем не повинных парней с «Аризоны», праху которых я приехал поклониться сюда, в Пёрл-Харбор, где стоит обнаженный белый скелет затонувшего судна.




 ВОСХОЖДЕНИЕ НА «ГОРУ ЖЕРТВ»


 Я направился на юг острова Оаху, чтобы поклониться праху погибших солдат. Оаху, как и все Гавайские острова, вулканического происхождения. Здесь есть несколько потухших вулканов. Самые знаменитые из них – «Алмазная голова» и Коко. Я решил подняться на первый вулкан и заглянуть в его огромный кратер, называемый полинезийцами Пуоваина, что значит «Гора жертв».
 Я доехал на автобусе до центра острова – Папаколеи, а к кратеру поднялся пешком. Первым английским и американским колонистам «Гора жертв» напоминала перевернутый вверх дном бокал, поэтому они окрестили ее и до сих пор называют «Бокалом для пунша».
 Каким только целям не служил этот широкий кратер мертвого вулкана за последние сто лет! Сначала, во времена гавайского королевства, здесь располагались артиллерийские позиции королевской армии. С этого места, возвышающегося над столицей государства Гонолулу, пушечные батареи должны были обеспечивать его безопасность. Позже, в начале нашего века, кратер «Горы жертв» стал крупным испытательным полигоном.
 После нападения японцев на Гавайи и гибели на этом острове тысяч людей гавайский народ предложил американскому правительству похоронить здесь тех, кто так бессмысленно погиб в Пёрл-Харборе. Правительство приняло это предложение, и теперь в кратере на горе, которую задолго до этого местные полинезийцы, словно обладая даром провидения, назвали Пуоваина – «Гора жертв», находится самое крупное военное кладбище во всей Океании.
 Прямо скажем, грустная это была прогулка. Куда ни глянь – кругом бесконечные ряды однообразных белых камней с именами погибших. На «Горе жертв» от людей, сражавшихся тогда на Гавайях, остались лишь имена. Иногда и того нет. Первым воином, останки которого были навечно захоронены на «Горе жертв», стал неизвестный солдат, погибший во время нападения на Пёрл-Харбор. С годами к нему присоединилось еще двадцать тысяч человек, павших в боях за Тихий океан.
 Я несколько раз приходил на это кладбище, бродил среди бесчисленных рядов небольших каменных памятников. Последний раз я посетил его в День поминовения, когда по традиции на Пуоваину поднимаются гавайцы со всех концов архипелага и украшают могилы цветочными венками из орхидей. Я принес венок и возложил на могилу того, кого я знал: известного журналиста и писателя Эрни Пайла. В качестве военного корреспондента он принимал участие почти во всех боях в Океании и пал смертью храбрых.
 В 1969 году гавайцы возвели на этом кладбище мемориал. В первую очередь внимание привлекает галерея – настенное изображение главной битвы в Океании, а также несколько церемониальных лестниц, по обе стороны которых высокие мраморные стены густо исписаны именами восемнадцати тысяч погибших и захороненных здесь воинов.
 Самое замечательное и в то же время самое грустное зрелище на «Горе жертв» – это огромное число собирающихся здесь ветеранов войны. В так называемую «белую субботу», в тот момент, когда первый луч утреннего солнца достигает Пуоваины, на кладбище начинают богослужения священники всех религий, представленных на Гавайях. Это даже не богослужение, а воспевание жизни и мира, манифестация против войны. Люди отвергают смерть, напоминающую о себе именами тысяч и тысяч погибших. Правда, не все похороненные тут пали в честной борьбе, как бойцы Пёрл-Харбора. Здесь лежат и те, кто участвовал в войнах менее справедливых и даже агрессивных, например в войне во Вьетнаме. Однако в основном вечный покой в кратере гавайского вулкана обрели воины, нашедшие свою смерть во время бойни 7 декабря 1941 года, не имевшие возможности даже обороняться. Я не раз задавал экскурсоводам по Пёрл-Харбору вопрос:
 – Неужели никто из этих воинов не оказал сопротивления?
 В самом деле, в борьбу вступали единицы, проявляя подчас подлинное мужество. Так, первый японский самолет-штурмовик сбил над аэродромом в «Уилер-Филде», подвергшимся бомбардировке, прапорщик Грин, который затем извлек из разбитой американской машины пулемет и обстрелял истребитель «Зероуз».
 Половину всех японских самолетов уничтожили два пилота – Джордж Уэлч и Джон Тайбер, служившие на расположенном в стороне от мест бомбардировок аэродроме «Халеива». Во время нападения японцев их командир охотился на оленей, а все подразделение безмятежно отсыпалось. Лишь летчики Уэлч и Тайбер, которые, так же как и все остальные, не знали, что случилось в Пёрл-Харборе, и не получали никакого приказа, по собственной инициативе подняли в воздух свои машины и в течение пяти минут сбили сразу несколько истребителей. Точно так же на кораблях в Пёрл-Харборе, по которым пришелся основной удар, дали отпор агрессорам лишь одиночки. На «Неваде» – валторнист, музыкант корабельного оркестра. На «Новом Орлеане», принявшем на себя первый удар, в бой вступил капеллан Хауэл Форджи, который в этот момент служил утренний молебен. Швырнув в сторону дарохранительницу, капеллан бросился к зенитному орудию. Снаряды подавал корабельный врач. Все остальные разбежались. Так на защиту «Нового Орлеана» стали... священник и врач. Капеллану даже удалось сбить один из торпедоносцев.
 Однако мужество и даже героизм отдельных защитников не повлияли на трагический ход событий. Американские военно-морские силы, последнее препятствие на пути «Черных драконов» к овладению Тихим океаном, были уничтожены. Нападение на Гавайи стало первым шагом японских империалистов к захвату огромных тихоокеанских просторов, к подчинению многих островов Океании. Однако оно имело и положительные (странно, что приходится употреблять это слово) результаты: Ф. Д. Рузвельт смог подавить реакционную оппозицию в своей стране, и сразу вслед за нападением на Гавайи США присоединились к антифашистской коалиции.
 День 7 декабря 1941 года превратил европейский конфликт во всемирный. США вступили в него бесславно. Японцы застали большую часть размещенных на Гавайях войск, весь американский флот и военно-воздушные силы врасплох. Последние оказались совершенно беспомощными. Для американцев 7 декабря 1941 года стало «днем позора». До сих пор его именно так и называют.
 Вопрос, кто и в какой степени виновен в этой трагической неподготовленности страны к войне, неоднократно обсуждался и обсуждается в США поныне. Были даже учреждены официальные комиссии для установления истины. Первую такую комиссию образовали сразу после нападения на Гавайи, вторая работала с 1945 по 1960 год – целых шестнадцать лет! По-видимому, бюрократия живуча всюду, даже в армии. Разумеется, непосредственными виновниками гавайской трагедии нельзя считать американских солдат и их беспечных командиров. Виноваты те, кто послал к архипелагу самолеты и флот, призванные убивать, – японские генералы, и в первую очередь тот, кто задумал план нападения на Гавайи и разработал его до мельчайших подробностей, – адмирал Ямамото. После войны тяжесть вины каждого из высших японских военачальников устанавливалась официально. Многие из них как бесспорные военные преступники были судимы Международным трибуналом. Некоторых казнили, в том числе и лидера «Черных драконов» генерала Хидэки Тодзио.
 Однако участники трагедии в Пёрл-Харборе сами свели счеты с ее зачинщиками еще во время войны. Главная роль в этом принадлежала все тем же гениальным – не побоюсь употребить это слово – дешифровальщикам японских кодов. Тогда, за несколько часов до нападения на Пёрл-Харбор, им удалось понять из японских инструкций, какая опасность угрожает Гавайям. 7 декабря 1941 года, когда их предупреждения так жестоко подтвердились, эти люди приобрели огромный авторитет. Они стали работать непосредственно в ставке вооруженных сил на Гавайях. Им было отведено особое помещение, куда имели доступ только они, – так называемая «черная комната».
 Так как люди из «черной комнаты» в совершенстве овладели кодом японского военно-морского флота, то вскоре, расшифровывая инструкции японского адмиралтейства и личные приказы Ямамото, им удалось установить, что эта «тихоокеанская лиса» готовит против американцев новый «Пёрл-Харбор» в Океании. Хотя ни в одной из японских шифровок ни разу не указывалось название цели операции, дешифровальщики смогли понять, что «Пёрл-Харбор номер два» японцы намерены устроить в другой части Океании – на микронезийском острове Мидуэй, лежащем, как подсказывает его название, на полпути между двумя берегами Тихого океана.
 Японцы планировали не только напасть на Мидуэй, но и захватить его. Главной целью новой операции Ямамото были три американских авианосца, стоявшие у берегов Мидуэя, те самые, которые, к великому сожалению адмирала, незадолго до нападения на Пёрл-Харбор покинули гавайские воды. К тому времени американцы не имели в своем распоряжении ни одного боеспособного линкора, японский же тихоокеанский флот насчитывал их более десятка.
 Ямамото считал, что «Пёрл-Харбор номер два» должен целиком повторить «Пёрл-Харбор номер один». Даже командующие были те же: во главе военно-морского флота стоял вице-адмирал Нагумо, во главе военно-воздушных сил – капитан Мицуо Фукида. Все разыгрывалось по тому же оказавшемуся удачным сценарию. Японские авианосцы незамеченными приблизились к берегам Мидуэя. Вскоре самолеты обрушились на остров и военные объекты. Японцы даже не подозревали, что на этот раз за их продвижением велось тщательное наблюдение. Когда часть японских самолетов поднялась в воздух и взяла курс на Мидуэй, с американских авианосцев, находившихся поблизости, поднялись американские машины и совершенно неожиданно атаковали врага.
 И на этот раз исход был трагическим, но роли поменялись: большие потери понесли силы Ямамото. Япония лишилась у берегов Мидуэя четырех авианосцев, более двухсот пятидесяти самолетов и нескольких тысяч моряков и летчиков. Вот так неприметные люди из «черной комнаты» на Гавайях свели счеты с агрессорами. Но им хотелось по заслугам воздать и тому, кто нес непосредственную, ответственность за нападение на Гавайи, – адмиралу Ямамото. Месяц за месяцем они внимательно следили за японскими шифровками, пока в один прекрасный день (через полгода после Пёрл-Харбора) не «извлекли» из них информацию: в апреле 1943 года Ямамото собирается проинспектировать Соломоновы острова. В шифрованном сообщении по минутам указывались пункты его следования.
 Люди из «черной комнаты» передали точное «расписание» движения Ямамото верховному главнокомандованию, и воздушные соединения, находящиеся в Меланезии, получили соответствующие приказы. «Р-38», знаменитые самолеты, которые летчики по праву называли «молниями», были заправлены дополнительным топливом. В день, указанный японцами в шифровке, шестнадцать пилотов вылетели с Гуадалканала навстречу Ямамото.
 Автор «гавайского варианта» летел в большом бомбардировщике в сопровождении шести истребителей «Зероуз». Для шестнадцати самолетов «Р-38» задание оказалось несложным. Через несколько минут возле одного из островов Океании рухнул в волны океана самолет, на борту которого находился самый агрессивный из всех, кто руководил нападением на Гавайи, – «черный дракон» адмирал Ямамото. После этого гавайцы в какой-то степени почувствовали себя отомщенными.
 Я перебирал в памяти эти истории (интересные, хотя и не всегда объективно отражающие действительность), проходя между бесконечными рядами могил на «Горе жертв». Герои отомщены, но разве убийство – это лучший способ постоять за правое дело, оплатив несправедливую гибель одного человека смертью другого? Разве эта земля, прекрасные Гавайи, не исповедует свое алоха не только ради дружбы и терпимости, но и во имя мира, тоже входящего в понятие алоха?
 Я всегда был и буду противником войны, я – за жизнь, за прекрасный мир. Если бы я захотел перефразировать слова своего земляка, которого считаю одним из умнейших и гуманнейших представителей своей нации, Йозефа Швейка, я призывал бы, не щадя сил:
 – Не стреляйте, ведь те, в кого вы целитесь, тоже люди! Не стреляйте, ведь это люди!
 Я призывал бы ценить жизнь каждого человека на «земле людей». На земном шаре мало таких мест, как Пёрл-Харбор – свидетель того, к чему приводит пренебрежение к человеку. То же щемящее чувство испытал я и в других местах Океании – на Гуадалканале в Меланезии, на атоллах Бикини и Эниветок в Микронезии.




 ЧУДО-ПЛЯЖ


 За гигантской ширмой из великолепных отелей, выстроившихся вдоль южной стороны улицы короля Калакауа, протянулся золотистый пляж. Он-то и есть главная достопримечательность этого удивительного – сумасшедшего и прекрасного – уголка мира. Правда, теперь пляж уже не такой золотистый, каким был когда-то, но, если верить рекламе, это красивейший пляж на земле. В таких случаях трудно с чем-либо сравнивать и тем более выносить столь категорический приговор. Однако нужно отдать должное: после того как пляж пустеет и мусорщики выносят отсюда тонны бумажных стаканчиков, бутылок из-под пива, консервных банок, вайкикский песок предстает во всей своей дивной, первозданной красе. Очаровательной игрушкой кажется небольшой, омываемый волнами прибоя коралловый риф, расположенный в километре от берега. Море здесь часто похоже на ласкового, мурлыкающего котенка. Правда, иногда высокие волны набрасываются, на берег Вайкики, тогда наступает время серфинга, катания на волнах, распространенного здесь больше, чем где-либо в другом месте Гавайев.
 Есть и на Вайкики места, которые не только волнуют мое сердце, но и интересуют меня как специалиста. Например, знаменитые вайкикские «магические камни». По преданию, в этих огромных кубах заключена целебная сила, вложенная в них четырьмя таитянскими жрецами – Капаэмау, Кахалоа, Капини и Кинохи. Они посетили Оаху во времена правления вождя Какуива и, отдав свою магическую целебную силу этим камням, вернулись на родину.
 Этот отрезок побережья долгое время принадлежал полинезийским правителям. Подчинив себе Оаху, король Камеамеа I приказал выстроить на острове небольшой дворец из дерева и камня. Во времена гавайских королей здесь была возведена первая на архипелаге гостиница. До сих пор она называется «Гавайский королевский отель». Это претенциозное строение розового цвета, о котором иногда говорят, что такое может привидеться только во сне. По крайней мере оно отличается от нынешних модернистских суперотелей.
 Отсюда, из этих гигантских зданий, устремляются на пляж туристы. Среди них преобладают безобидные, готовые вкусить все радости жизни американские прабабушки. Рядом с ними, собравшись в группы, греются на солнышке туристы из Японии и западноевропейских стран. Тут же устраиваются и те, кто не имеет отношения к туристскому кочевому народу, – многочисленные хиппи и особая категория «пляжных» бездельников, которые прямо тут и живут. Их называют «бичи», от английского  бич – «пляж».
 На пляже много девушек в бикини. Своими мини-трусиками и мини-лифчиками они намекают мужчинам, как и на что можно легко истратить деньги. Из Калифорний и других американских штатов в поисках приключений приезжают сюда молоденькие девчонки. Они едут сюда так, как их сверстницы из Европы, например, на Ривьеру. На пляже довольно большое число детей. Среди них встречаются, красивые лица, особенно из местных. Одни играют на песке, другие пытаются играть в жизнь. Рядом со мной лежала девчушка лет десяти, не больше, в белой майке с красной надписью Virginity is curable («Девственность излечима»).
 Кто знает, может, кто-нибудь ее уже «излечил». Во всяком случае, надпись недвусмысленная, и ее трудно не заметить. Откровенно говоря, этот чертенок и более зрелые пляжные красотки меня мало интересовали. Мое внимание было приковано к ребятам полинезийского происхождения, съехавшимся со всего Оаху, чтобы «оседлать»; волны Вайкики, ибо одно из главных достоинств лучшего пляжа в мире – то, что это самое удобное место для серфинга. Здешний прибой как бы создан для занятий этим видом спорта. Вот и собираются сюда со всех концов острова видавшие виды покорители волн. Некоторые из них водружают доски на плечи. Их часто можно увидеть на улице Калакауа – загорелые, просоленные, словно ланаийские китобои, пробираются они сквозь толпу на пляж.
 У самого берега они садятся на доски и гребут в открытое море. Отплыв как можно дальше, они вдруг прыгают на приглянувшуюся им волну и несутся на ее белоснежном гребне, словно в седле благородного жеребца, балансируя при этом на огромной волне, – зрелище, прямо скажем, захватывающее. Любители серфинга достигают в Вайкики и некоторых других местах Оаху скорости семьдесят километров в час! Такие ridable surf, волны, пригодные для серфинга, высотой до десяти метров, встречаются ив некоторых других уголках мира, например, в Южно-Африканской Республике. Но только здесь, на Гавайях, у них особая форма, определенная скорость и высота, зависящие от подводных коралловых рифов. Именно поэтому гавайский серфинг – занятие далеко не безопасное. Однажды я сам стал свидетелем того, как участник соревнования заплатил за свою лихость собственной жизнью. Огромная волна, на которой он хотел прокатиться, увлекла его в пучины океана, так и не выбросив тело несчастного на берег.
 Мне кажется, в серфинге, которым смуглые юноши и мужчины увлекаются, словно вином и любовью, есть что-то от древних Гавайев – увлекательный риск, страстная мечта взлететь, не замечая и презирая опасность.




 СРЕДИ ПОКОРИТЕЛЕЙ ВОЛН


 Как известно, серфинг был и остается любимым видом спорта гавайцев. Это спорт гавайских королей и король гавайского спорта. Действительно, ни одна из спортивных дисциплин не получила здесь такого распространения, как серфинг.
 Коренные гавайцы пользовались для катания на волнах двумя видами серф-бода, специальных досок, называемых по-гавайски папа хее налу. На досках алаиа катался простой народ. Они были довольно короткими (до трех метров в длину) и весили не более десяти килограммов. Их вырезали из куска хлебного дерева или из прочной древесины коа. Знатные гавайцы катались на других досках, поистине королевских – до шести метров в длину и ста килограммов веса. Их называли оло. Я видел несколько сохранившихся оло, сделанных из дерева виливили. Одну из них я с трудом оторвал от земли. Однако алии носились на них по гребням пенящихся волн со скоростью семьдесят километров в час!
 Гавайцы берегли свои оло. Иногда их на долгое время погружали в грязь, красили соком коры дерева кукуй, но чаще всего оло и алаиа покрывали защитной черной краской, полученной из корней растения ти. Как правило, после катания оло и алаиа тщательно высушивались, и затем их, словно младенцев, заворачивали в гавайскую материю. Как и многое другое, процесс создания папа хее налу сопровождался целым рядом религиозных обрядов. Сначала выбиралось подходящее дерево. В жертву дереву, из которого намеревались сделать папа хее налу, торжественно приносились красные рыбы куму. Когда наконец оло или алаиа были готовы, следовал обряд освящения. Только после этого гаваец относил папа хее налу на берег моря, чтобы кататься на волнах.
 Гавайцы хорошо изучили скорость, высоту волн, ритм прибоя прибрежных вод океана. Не каждая волна и не каждый прибой годятся для серфинга. Прибой, наиболее благоприятный для катания, получал, как и человек, свое собственное «имя». Здесь, на Вайкики, самым любимым был прибой по имени Келахуавеа. Любители серфинга на Вайкики назвали мне шесть разных «имен» различных типов волн!
 Испокон веков гавайцы устраивали соревнования в этом виде спорта. Правила были предельно просты: недалеко от берега закреплялся буй, и по знаку судьи двое соревнующихся бросались на волну, чтобы на ее гребне как можно быстрее достичь финиша. Если оба приходили к ней одновременно или обоих волна сбрасывала, то победителя не объявляли.
 Успех спортсменов зависел не только от его владения папа хее налу, но и от характера волн. Когда море «ленилось» и волны были низкими и медленными, гавайцы вызывали их из глубин океана традиционным кличем. Если море слушалось и посылало высокие волны, счастливые гавайцы катались на них целыми днями, а те, кто владел искусством езды на белой пене океана лучше всех, пользовались особой любовью и уважением полинезийцев. До сих пор живы на Гавайях воспоминания о здешнем вожде Паки, который сто пятьдесят лет назад «укрощал» волны как никто другой. Кстати, я видел в музее Бишоп две его папа хее налу, где их бережно хранят.
 У искусного покорителя волн Паки есть последователи. С одним из них, лучшим из лучших, я познакомился лично. Впервые приехав на остров Оаху, я увидел на пляже в Вайкики человека, который выделялся среди тысяч отдыхающих. Это был рослый, крепкий старик лет семидесяти пяти с белыми, словно посеребренными волосами. С первого взгляда можно было угадать в нем чистокровного гавайца. Мои гавайские друзья познакомили меня с ним, и вскоре я понял, что этот чудесный пляж принадлежит не толпам туристов, нежащихся на солнце, а ему, Дюку Паоа Каананоку, человеку из легенды, в которой в отличие от других преданий нет никакого вымысла. Это он вместе со своими друзьями в начале века возродил почти забытое искусство езды на волнах, которое, как и другие гавайские обычаи, отвергли миссионеры.
 Дюк Паоа Каананоку родился в семье вождей острова Оаху. Будучи мальчишкой, он разыскал старые полинезийские папа хее налу и вместе со своими друзьями как бы заново открыл этот замечательный вид спорта. Ему должны быть благодарны страстные любители серфинга во всем мире».
 Как и все гавайцы, Дюк Паоа Каананоку увлекался также и другими видами водного спорта. Он был замечательным гребцом и отличным пловцом. В 1911 году чемпионат Соединенных Штатов Америки по плаванию впервые проходил на Гавайях. К участию в соревнованиях был допущен один местный спортсмен с необычными для американцев внешностью и именем.
 Ко всеобщему удивлению, первый заплыв – на двести метров – двадцатилетний гаваец выиграл с большим преимуществом! Через несколько минут начался второй заплыв – на сто метров. Несмотря да то что Дюк только что участвовал в предыдущем состязании, он не только победил и на этот раз, но и улучшил американский рекорд на целых четыре с половиной секунды!
 Результаты, показанные на чемпионате США по плаванию никому не известным гавайцем, были настолько невероятными, что специалисты, не поверив секундомерам, просто отказались их признать.
 Полинезийского юношу пригласили в США, где он должен был продемонстрировать свое мастерство. Там Дюк Паоа Каананоку повторил свои фантастические результаты, и его включили в состав национальной сборной США, которая в следующем году приняла участие в Олимпийских играх в Стокгольме. Так гавайский юноша попал в Европу. И снова победил Дюк Паоа Каананоку. В двадцать один год он получил из рук шведского короля золотую медаль чемпиона Олимпийских игр и стал первым полинезийцем, первым жителем Океании, который добился столь высоких спортивных результатов. Стиль, созданный Дюком Паоа Каананоку, благодаря которому он встал на высшую ступень олимпийского пьедестала, получил название «американского кроля».
 В течение шестнадцати лет он, участник четырех Олимпийских игр, ставший живой легендой, не переставал удивлять спортивный мир своими всесторонними талантами. Завоевав очередную медаль в соревнованиях по плаванию, Дюк Паоа Каананоку решил попытать счастья в легкой атлетике и был включен в число участников эстафеты на восемьсот метров на Олимпийских играх в Антверпене. Американская команда не только завоевала золотые олимпийские медали, но и установила новый олимпийский рекорд.
 Олимпийские победы принесли Дюку Паоа Каананоку всемирную славу. Простым полинезийским парнем заинтересовался даже Голливуд. С его участием было снято несколько фильмов. Но «фабрике иллюзий» не удалось удержать Каананоку, ставшего кинозвездой первой величины. Он вернулся на Гавайи, в любимый Вайкики, откуда начался его спортивный путь, где он когда-то возродил гавайский серфинг. Именно здесь, в Вайкики, я познакомился с ним незадолго до его смерти.
 Представляясь мне, он четко полностью произнес свое имя – Дюк Паоа Каананоку. Однако все называли его просто Дюк. Я спросил, почему. Ведь Дюк отнюдь не гавайское имя, по-английски это слово значит «герцог». Каананоку объяснил мне: когда много лет назад Гавайские острова посетил герцог Эдинбургский, сын королевы Виктории, дедушке Каананоку довелось познакомиться с ним. По гавайскому обычаю, дед назвал сына, отца Каананоку, именем своего высокородного друга и гостя. В 1890 году у Дюка Каананоку-отца от брака с Паакони Лонокаикини родился сын, унаследовавший, кроме родового имени, еще и это – Дюк, то есть «герцог».
 Я бы назвал Дюка Паоа Каананоку не герцогом, а королем. Королем многих видов спорта. Королем Вайкики, знаменитого пляжа, среди легенд которого выделяется сказание о блестящем полинезийском спортсмене, покорителе волн Дюке Паоа Каананоку.




 ЧЕРНАЯ КАРТИНА ИЗ «АЛА МОАНЫ»


 Прежде чем продолжить свой путь по Вайкики в поисках многочисленных легенд и преданий, я зашел туда, куда обычно почти не заглядываю и о чем никогда не пишу, – в огромный местный торговый центр, носящий благозвучное гавайское название «Ала Моана» («Морской путь»).
 Гавайская «Ала Моана» во многом отличается от торговых центров крупных городов; это скорее парк, украшенный многочисленными скульптурами, сочетающими в себе элементы традиционного и современного искусства, фонтанами и разноцветными бассейнами с золотистыми китайскими карпами. На многочисленных скамейках сидят люди, многие приходят сюда просто отдохнуть. Магазины, рестораны и культурные заведения, ради которых создан центр, скромно отступают на второй план. Я очень не люблю ходить по магазинам, но сюда заглядывал с удовольствием, может быть, из-за особой атмосферы, царящей в «Ала Моане». Здесь мне даже удалось записать одну интересную историю. Трудно сказать, добрая она или злая, «белая или черная».
 Пожалуй, стоит начать с «черного цвета». Знаменитый художник, о котором пойдет речь, писал свои картины всегда только на темном фоне – на черном бархате. Прежде чем познакомиться с этими черными картинами, рассказывающими о жизни полинезийцев, в «Ала Моане», я встречался с ними на Таити. Тогда отметил про себя необычность двух пейзажей, которые видел в одном доме. Хозяин этих картин, по-видимому, не слишком высоко ценил их. Там я впервые услышал имя этого художника – Эдгара Литега – второго вайкикского человека-легенды.
 Я мог бы рассказать об этом художнике, верном полинезийским мотивам, в книге «Последний рай», где шла речь о Таити. Однако, мне кажется, о нем следует говорить именно в связи с «Ала Моаной», где я обнаружил настоящий храм, целиком посвященный творчеству Литега.
 В «Ала Моане» можно купить все, но меня привлекла единственная надпись над одним из магазинов: «Блэк Вэлветс» – «Черный бархат». Строчкой ниже стояла фамилия художника: Литег из Таити. Здесь были выставлены для осмотра и на продажу богатым покупателям картины этого художника. Насколько же прочно вошел он в жизнь Полинезии, если к его имени, как правило, прибавляют название полинезийского острова, словно речь идет вовсе не об американском самоучке, случайно заброшенном на острова Южных морей!
 Я зашел в магазин и сразу почувствовал себя как дома. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что именно такие картины на полинезийские сюжеты, написанные на черном бархате, я уже видел у моего таитянского друга. Когда-то они были куплены хозяином дома за несколько долларов – у бедного, как церковная мышь, начинающего художника, и он хранил их, свернув трубочкой. Сегодня такой «сверток», проданный когда-то Литегом так дешево, стоит в тысячи раз дороже. Цена их продолжает расти, чему немало способствует легенда вокруг имени их создателя.
 В отличие от Дюка Каананоку, с которым мне довелось познакомиться лично, ко времени моего первого приезда на Гавайи Литега, «человека-легенды номер два», уже не было в живых. Но в храме, где царил культ Литега, я подружился с Барни Дейвисом, создателем и владельцем этой галереи, «верховным жрецом» поклонников покойного художника. Его судьба созвучна прошлому и настоящему неповторимого Вайкики.
 Барни Дейвиса в детстве звали Бранислаусом. Он родился в Литве, но страшная нищета первых десятилетий нашего века вынудила семью литовского крестьянина покинуть родину и отправиться за, океан, в Америку. Не знаю, как сложилась судьба родителей Бранислауса в Новом Свете, но сын их, носивший теперь имя Барни, быстро приспособился к американскому образу жизни и воспринял все американское – и хорошее и плохое. На теле появилась татуировка. На жизнь зарабатывал игрой на гармошке, пока в конце концов не попал в руки вербовщиков и не оказался на службе в военно-морском подводном флоте США. Так американский литовец Барни Дейвис попал на Гавайи, в Пёрл-Харбор, и, демобилизовавшись через много лет, навсегда остался на прекрасных островах.
 Мастер на все руки, моряк с подводной лодки нанялся подсобным рабочим в гонолулский театр.
 В этом же театре художником по декорациям работал потомок немецких иммигрантов Эдгар Литег. Он был продолжателем семейной традиции Люттагов (так звучала эта фамилия по-немецки): его дед делал прекрасные надгробные памятники, прадед был архитектором. Молодой Литег, единственный сын своих родителей, начинал в Америке «с нуля» – работал подручным у мясника, рабочим на сталелитейном заводе в Иллинойсе, был ковбоем в Техасе. В Калифорнии он рисовал рекламы. Скопив немного денег, молодой Литег предпринял «королевское» путешествие на Таити. Как и многие другие, он был сразу очарован «последним раем». Затем судьба забросила его на Гавайи, где он познакомился с Дейвисом. Когда Литег вернулся на Таити, он обосновался на красивейшем острове Южных морей – Муреа. Здесь он построил сначала маленький, а позднее и большой дом и каждый вторник на лодке «Митиаро» отправлялся на весь день в столицу Таити Папеэте. Об этих «вторниках» в Папеэте рассказывают до сих пор. Худой, низкорослый (всего полтора метра), невзрачный Эдгар был пьяницей и забиякой. В порту он дрался с кем угодно и по любому поводу, волочился за портовыми девчонками, а к вечеру, обессиленный от драк и любви, возвращался в свой «рай» на острове Муреа, в свой дом на берегу «прекраснейшей в мире бухты» Пао-Пао. Там он усердно, до изнеможения работал в течение шести дней, создавая одно полотно за другим.
 Сначала Литег рисовал на обычном холсте. Но однажды в магазине Папеэте кончились белые холсты и все, что могло их заменить. Продавщица-китаянка предложила ему черный бархат, который в тропиках никто не покупал. Литег скупил весь бархат. Очень скоро он понял, что краски на таком «холсте» по-особому светятся, а черный фон придает картинам необычное настроение. Литег принялся за работу с еще большим энтузиазмом. За шесть дней одиночества он писал столько картин, что, похоже, создавал их одним взмахом кисти. На седьмой день, во вторник, он, как обычно, продавал свой товар в Папеэте по пять – десять долларов за штуку, выменивал на еду, выпивку, а чаще всего на любовь.
 Однажды в Гонолулу приехал миссионер-мормон с Таити, рассказавший Дейвису, чем промышляет его приятель на Таити и какой разгульный образ жизни он ведет. Барни Дейвис решил, что он должен что-нибудь сделать для заблудшего друга, и предложил тому попробовать продавать его картины на Гавайях по более высокой цене, с тем, чтобы прибыль делить пополам. Дейвис обладал тонким художественным вкусом и чутьем. Он стал хорошим советчиком своему другу, жившему на другом конце Полинезии. К тому же Дейвис оказался непревзойденным «рекламным агентом» и писал о Литеге статьи. Он подарил мне написанную им самим, прекрасно изданную в Японии книгу о Литеге. Распознав в своем друге большой талант, он причислил его к крупнейшим мастерам изобразительного искусства. Один мой гонолулский знакомый вспоминал, как Барни Дейвис много раз приглашал его посетить выставку картин Литега. Так, в 1950 году он сообщил, что «открыл художника рембрандтовского масштаба», в 1951 году утверждал, что «Литег волнует больше, чем Гоген», добавляя: «Это новый Рубенс». В 1952 году Дейвис сравнивал Литега с «великим Гойей». Но приглашенный не появился и на этот раз. В 1953 году Дейвис коротко и с грустью сообщал своему другу: «Литега больше нет. Ты слишком долго собирался. Теперь он уже среди бессмертных».
 Вряд ли можно отнести картины Литега к бессмертным творениям. Более чем смело было бы сравнивать его с Гойей или Рубенсом. Но факт остается фактом: полинезийские картины Литега волновали зрителей и до сих пор возбуждают большой интерес. Каждое его полотно стоит несколько тысяч долларов. Творчество художника воспето крупным гавайским поэтом Блэндингом. Тот оценивал Литега более трезво, чем татуированный моряк, американский гармонист литовского происхождения Барни Дейвис. Однако, по мнению поэта, Литег достоин сравнения с Гогеном.
 Слава Литега подогревалась легендами о его бесконечных любовных похождениях. Были у него подружки и на Гавайях, но его постоянным окружением стали вахине с островов Таити и Муреа. Литег похож на Гогена тем, что еще при жизни стал человеком-легендой Южных морей. Так же как и Гоген, он в конце концов заразился от одной подружки дурной болезнью. Художник трагически погиб в 1953 году: возвращаясь с очередной пьянки, он на мотоцикле врезался в бетонную стену и разбился.
 Барни Дейвис навсегда остался в Вайкики. Каждый раз, приезжая сюда, я заставал его в полном здравии и довольстве. Даже в своем преклонном возрасте он продолжает оставаться большим оригиналом. Барни по-прежнему верен памяти друга. Он тщательно отбирает картины и письма, которые тот писал ему с Таити, для экспозиции в своем магазине-галерее, где можно увидеть также таитянские фотографии художника. Как и прежде, пишет о нем статьи и репортажи и искренне верит в его исключительный талант. По-доброму он относится ко всем, кто, подобно ему и Литегу, по достоинству оценил и полюбил полинезийцев. Он подарил мне свою книгу о Литеге с надписью: «Я дарю эту книгу именно тебе, Мило, одному из нас, истинных друзей Полинезии. С алоха твой друг Барни». Передавая мне книгу, он не преминул еще раз заметить:
 – И помни, Мило, Литег действительно был новым Гогеном!
 Я мог лишь поблагодарить его за подарок, за честь осмотреть музей и картины Литега, но судить о них я не вправе. Оценку художнику, его искусству, его жизненности, как и всему в нашем мире, может дать только время, только мудрая и бескомпромиссная история.




 РАЙСКИЕ ЖЕНЩИНЫ


 Традиционную полинезийскую хулу можно увидеть в основном в исполнении женщин. Я часто слышал здесь выражение хула-гёрл – типичную комбинацию гавайского и английского слов, каких немало встречается в разговорной речи жителей архипелага. Причем чаще всего этим словом называют не танцовщицу, а гавайскую девушку вообще. Гавайские девушки, может быть, самое замечательное, что есть на островах. В скольких песнях, картинах и книгах они воспеты! Сколько гостей острова пользовалось их даром любви и преданностью, погружаясь в мир эротической фантазии!
 Первым белым человеком, ступившим на Гавайские острова, был трезвый, не склонный к преувеличениям Джеймс Кук. Он писал в своем дневнике такие слова: «Нигде в мире я не встречал менее сдержанных и более доступных женщин...» Дж. Кук сообщал, что гавайки приходили на его корабли и «у них была только одна цель – вступить в любовную связь с моряками». Матросов Дж. Кука и тех, кто приезжал после них, потрясало еще одно: за свою любовь и преданность эти женщины не требовали никакого вознаграждения. Гавайцы просто не знали основного принципа «цивилизованного общества», к которому принадлежали все эти англичане, французы и другие колонизаторы, принципа «ты – мне, я – тебе». В то время как матросы занимались любовью с гавайскими женщинами, более образованные, тонко чувствующие белые пришельцы островов восхищались лучшими чертами национального полинезийского характера. Так, один американский морской офицер написал о гавайцах: «Я думаю, что под солнцем нет народа более честного, дружелюбного и красивого».
 В пятнадцать лет я довольно свободно читал по-французски и с огромным удовольствием познакомился в оригинале со знаменитой книгой Жан-Жака Руссо «Благородный дикарь». Именно такими, как описал их Руссо, представлялись гавайцы первым европейцам, побывавшим ла островах, и местные женщины сыграли в этом не последнюю роль. Сдержанный, скупой на эпитеты первооткрыватель архипелага капитан Кук также писал, что «этот народ достиг высшей ступени чувственности. Такого не знал ни один другой народ, нравы которого описаны с начала истории до наших дней. Чувственности, какую даже трудно себе представить».
 Постепенно красивые, любвеобильные гавайки превратились в главную приманку островов. Как пчелы на мед, «слетались» на архипелаг моряки со всех уголков земли. Из-за гавайских женщин китобои грабили Лахаину, а матросы с американских военных кораблей всеми правдами и неправдами добирались до Гонолулу. Лишенные каких бы то ни было моральных принципов, они с лихвой платили местным вахине за их нежную любовь сифилисом и другими дарами своей «цивилизации».
 Больше всего и простым матросам, и офицерам нравилось то, что в отличие от их чопорных, воспитанных в ханжеском духе жен, гавайки словно вообще не знали стыда. Все, что доставляло радость и удовольствие мужчинам, они считали естественным и нравственным. Миссионеры-пуритане приходили в ужас от групповых браков, хотя это не совсем точный термин. Их возмущало, что несколько братьев жили вместе с несколькими женами или, наоборот, несколько сестер имели общих мужей. В гавайском языке родственники называются иначе, чем у нас. Например, слово кане могло означать и мужа, и его брата – шурина. Явление пуналуа подробно исследовали К. Маркс и Ф. Энгельс.
 Известно, что во время праздника Макаики гавайцы часто по вечерам играли в игру, которая обычно начиналась пением и плясками. Женщины садились в ряд, мужчины устраивались напротив. Между двумя рядами прохаживался ведущий. Длинной палочкой он указывал на какого-нибудь мужчину и какую-нибудь женщину. Составленные таким образом случайные пары покидали общество, чтобы провести вместе ночь.
 Вожди в народных играх участия не принимали, но и они время от времени развлекались подобным образом. Благородного происхождения мужчины и женщины садились на циновки в ряд друг против друга и старались своеобразной «шайбой» из скорлупы кокоса попасть в нечто вроде деревянной кегли, стоявшей перед каждым из участников игры. Тот, чья кегля попадала под удар, должен был «расплачиваться» танцем. Тот же, в чью мишень попадали десять раз подряд, должен был платить любовью.
 Свободная любовь (но таковой она казалась только на первый взгляд) до глубины души, возмущала уже самых первых самозваных «носителей цивилизации», обращавших жителей Гавайских островов в христианскую веру.
 Разумеется, христианскую любовь к ближнему миссионеры представляли себе совсем иначе, чем гостеприимные гавайки, «не ведавшие, что такое стыд». Миссионеры старались как можно быстрее познакомить их с тем, что это такое, и с прочими добродетелями цивилизованного мира.
 Некоторые истории о том, как гавайцев и гаваек обучали нравственности, кажутся мне презабавными. Так, одна из них повествует о том, как один миссионер выгнал из своего дома супружескую чету полинезийцев, нанесших ему визит дружбы: молодые люди явились совершенно голыми. Холодный прием не смутил супругов. Стараясь угодить миссионеру, они через несколько минут вернулись одетыми так, как, по их мнению, требовали христианские нравы: на ногах у них были носки и туфли, а на голове – соломенные шляпы, остальные детали одежды... они сочли просто необязательными.
 За гавайских женщин взялись также и жены миссионеров. Они стали облачать гаваек в длинные, с головы до пят, бесформенные мешки, закрывающие даже прекрасные лица местных женщин. Но гавайцы обладают особым даром органичного восприятия нового: даже отвратительные мууму (так здесь называют эти балахоны) они переделали по-своему и до сих пор носят в качестве нового национального костюма.
 Так было во всем. После первой «ударной волны» фанатичных нравоучений, после Бингхема и ему подобных, во второй половине XIX века гавайцы пробудились к жизни, обретя прежнюю непосредственность и определенное свободомыслие в делах любви. У истоков возрождения лучших полинезийских традиций, включая хулу и гавайскую музыку, стоял король Калакауа. Как много рассказывают о нем гавайцы! Особенно во время Недели алоха, прямо здесь, на улице, носящей его имя. О «веселом короле» и его временах писали газеты, не говоря уже о том, что многие гавайцы сами изображали на своем празднике Калакауа.»




 РАЗГОВОР С ЛЕИЛАНИ


 Я всегда с трудом пишу о положении и роли в той или иной стране женщины в современном обществе. Вероятно, так происходит потому, что я несравненно меньше разбираюсь в этих вещах, нежели, скажем, гавайцы, наделенные богатой фантазией. А может, потому, что я в отличие от «бесстыжих» гавайцев, так поразивших первых белых людей, не очень-то ориентируюсь, о чем можно спрашивать местных жителей, а о чем просто неудобно говорить.
 На этот раз мне повезло. Я познакомился с молодой супружеской парой. Они полинезийцы, студенты университета мормонов в Лайе. Жене восемнадцать лет, она слушательница первого курса. У нее распространенное на Гавайях имя – Леилани («Небесный цветок»).
 Подобно многим чистокровным гавайкам, Леилани довольно полная молодая женщина. У нее современный подход ко многим проблемам, что позволило ей со всей откровенностью отвечать на мои вопросы о том, какова гавайская женщина сегодня, чем она отличается от своих предшественниц и сохранилось ли в ее характере что-то от доколониальных времен. Леилани уверяла меня, что гавайкам и сейчас свойственно радостное восприятие жизни. Они влюбляются, веселятся и считают, что ложный стыд не должен омрачать любовь. Отошла в прошлое некогда распространенная на Гавайях, почти ничем не ограниченная смена партнеров. Отжили свое многие связанные с этим игры и развлечения. Сегодняшние гавайки живут так же, как и все женщины в мире.
 – Как и женщины на твоей родине, – добавила она, – с одним мужчиной и для одного мужчины. Но уж ему-то они отдают все без всякого стыда и опасений утратить чувство достоинства. Мы – за нормальные, здоровые и радостные отношения, без крайностей, но и без лишних ограничений.
 От характеристики интимных отношений Леилани переходит к тому, как гавайки вообще относятся к жизни.
 – Мне кажется, мы унаследовали от наших полинезийских предков еще одну черту – разумное легкомыслие (не уверен, что перевожу это выражение абсолютно точно), и то, что мы называем хооманавуи, в какой-то степени соответствует английскому take it easy – «не принимай близко к сердцу». Это означает, что мы и сегодня никуда особенно не торопимся, а значит, не драматизируем события. Не превращаем в трагедию любую повседневную неурядицу: поздние возвращения мужа с работы, его сердечные и другие увлечения.
 Леилани явно противопоставляет гаваек белым американкам, которые действительно часто производят впечатление истеричек и всегда куда-то спешат.
 – Мы, гавайки, не спешим со скандалами и разводами. Мы с пониманием относимся ко многим вещам. Это правда, что гавайская философия – алоха. В повседневной же практике мы придерживаемся хооманавуи.
 Действительно, сегодняшние полинезийки стремятся к спокойной, радостной, разнообразной и интересной супружеской жизни. Уже не раз сильное разочарование постигало романтически настроенных мужчин, все еще приезжающих на архипелаг в надежде, что в Вайкики в соответствии с устоявшейся легендой на шею им тут же бросится молоденькая танцовщица хулы в юбочке из листьев и будет домогаться любви и страстных объятий сильных белых людей. К огромному разочарованию приезжих, таких гаваек на островах уже нет: они встречаются только в плохих книжках, кинофильмах да в псевдоромантических песнях о прелестях Южных морей.
 Однако красивых женщин здесь не поубавилось. В этом я убедился на одном из мероприятий в Вайкики, непосредственно предшествовавшем Неделе алоха, – конкурсе красоты. Следует заметить, таких конкурсов в течение года на Гавайях проходит несколько, но этот был совершенно официальным: победительница делегировалась на общеамериканский конкурс на звание «королевы красоты». Лучшая из красавиц – представительница всех штатов – получает право на участие во всемирном конкурсе «мисс юниверс».
 Девушек, вдохновляемых подобной перспективой, на Гавайях довольно много. И вот перед зрителями вайкикского «полуамфитеатра» дефилируют писаные красавицы со всех островов архипелага. Я уже видел подобный конкурс в Гавайском университете, где все участницы были разбиты на восемь групп в зависимости от своего происхождения. Лишь одна из этих групп называлась гавайской, другие состояли из китаянок, японок и т. д. В конкурсе на звание «мисс Гавайи» в Вайкики принимали участие представительницы всех групп населения, живущих на островах.
 Победительницей стала наполовину полинезийка, наполовину филиппинка. Как и многие полукровки, девушка была действительно красива. Удивительная женственность, свойственная гавайкам, сочетается в ней с тонким очарованием азиаток. Я вместе со всеми громко аплодировал «мисс Гавайи». Девушка получила венок победительницы, много подарков. На шею ей повесили, гирлянду из фраджипаний. Когда она покидала зал, у входа ее уже ждал автомобиль, предоставленный губернатором Гавайев. Двери машины украшала праздничная надпись: «Гавайская королева красоты». Через несколько дней я увидел эту машину и сидящую в ней «королеву» с короной из орхидей на голове во время торжественного шествия по улице Калакауа, ставшего достойным завершением общегавайского праздника – Недели алоха.
 Я смотрел на эту девушку, которой вновь бурно аплодировала публика, и думал, что она действительно очень хороша, но ничуть не хуже казались мне и многие другие гавайки, происхождение которых уже трудно определить. Я вспомнил стихотворение, которое прочитал в одной из книг о Гавайях:



   Если бы преподобный Бингхем вернулся сегодня на Гавайи,
   Что бы он сказал? Что бы он сказал?



 Наперекор стараниям этого фанатичного пуританина и подобных ему врагов человеческих радостей красота в этом мире еще жива. Она жива на земле, где все мы имеем отношение друг к другу, хотя и находимся на разных концах планеты. Ид жизни гаваек ушло многое из того, что несовместимо с нынешними временами, но красота и радость остались, ибо без красоты и радости, дорогой Бингхем, жизнь потеряла бы всякий смысл.




 МАЛУНА О НА АУПУНИ А ПАУ О КЕ ОЛА О КЕ КАНАКА


 Глядя на большое праздничное шествие в Вайкики, которым закончилась Неделя алоха, я вдруг ясно представил себе чувства, которые охватывают любого человека, впервые приехавшего на Гавайи, если он, конечно, не слепой: разнообразие национальностей, населяющих сегодня Гавайские острова. Я видел здесь и японцев, и корейцев, и пуэрториканцев, и филиппинцев, и китайцев, и негров, и португальцев, и выходцев с островов Самоа. Представителей этих национальностей я мог определить легко. В результате, смешанных браков на островах появилось много метисов.
 До второй мировой войны в справочниках указывались тридцать две этнические группы, населяющие Гавайи. Ко времени моего последнего визита на острова их уже насчитывалось около восьмидесяти пяти. Чтобы убедиться в том, как растет их число, не надо даже заглядывать в статистические сборники – достаточно посмотреть на гавайских детей. Уже никто и никогда не будет, подобно Гитлеру, оценивать их цвет кожи, форму носа, тип волос и соответственно определять расу. Об этих красивых малышах, местные жители говорили мне так:
 – Они не белые, не черные, не желтые, не коричневые, они – золотые!
 Метисы – лучший ответ всем проповедникам расистских теорий. Их детская непосредственность и чистота свидетельствуют о том, что подобные теории не только бессмысленны, но и просто смешны. Однако на Гавайях не всегда было так.
 Гавайцы, которых первыми пришли покорять не конкистадоры, вроде Кортеса, а миссионеры типа Бингхема и ему подобных, на своей собственной шкуре испытали проявления древнего, примитивного расизма. Когда знаменитый бриг «Таддеус» приблизился к берегам Гавайев, радостные, счастливые полинезийцы бросились в морские волны и с криками «алоха!» поплыли навстречу гостям. Разумеется, они были совершенно голыми.
 Как же прореагировали Бингхем и его соратники на столь сердечную встречу гавайцев? Дамам, женам миссионеров, при виде обнаженных тел сделалось дурно. А что испытал при этом сам Бингхем, зачинщик духовной конкисты архипелага? Глядя на радостную толпу, он воскликнул:
 – Да разве это человеческие создания? Как темны и недостойны их души и сердца! Мыслимо ли образовать эти существа и обратить в христианскую веру?
 Позже в его дневнике несколько раз повторялся вопрос, на который миссионер отвечал отрицательно: «Да и люди ли вообще эти полинезийцы?»
 Бингхема и первых миссионеров на Гавайи никто не звал! Он и ему подобные вторглись в полинезийский мир по своей собственной воле. Тем не менее первым чувством, которое у Бингхема вызвали те, кого он собирался обратить в свою веру, образовать и даже поднять на новую ступень цивилизации, было отвращение настоящего расиста!
 Достаточно побывать в Вайкики во время Недели алоха – праздника, возрождающего лучшие полинезийские традиции, чтобы понять, что во времена нашествия бингхемов полинезийская культура во многих отношениях была ничуть не беднее культуры самозваных белых учителей. Я имею в виду гавайский фольклор, музыку, великолепное искусство резьбы по дереву, сложнейшие, выражающие тончайшие оттенки чувств танцы – разве все это было лишь рыком. Дикаря? Разве не свидетельствовало каждое из этих искусств о наличии на Гавайях собственной, оригинальной культуры?
 У бингхемов было то, что отсутствовало у гавайцев, – религия и белая кожа, которые стали для первых расистов единственным оправданием жестокого духовного покорения Гавайев, совершенно беспочвенных представлений о собственном расовом превосходстве. «Да люди ли это?» – вопрошал расист Бингхем. Так теперь могут сказать наученные горьким опытом гавайцы, а вместе с ними и все люди земли о самих расистах! И уж, конечно, не расистам решать вопрос, кто имеет право называться человеком, а кто – нет.
 Однако полинезийцы не вымерли. Правда, их численность уменьшилась, но все же практически на всех остальных островах Полинезии – на Таити, на Восточном и Западном Самоа, на Маркизских островах и островах Кука, в королевстве Тонга – всюду полинезийцы, как и прежде, составляют абсолютное большинство населения.
 На Гавайях сложилось несколько иное положение. Двести лет назад архипелаг населяли только полинезийцы. Сто лет назад они составляли девяносто восемь процентов населения. Однако позже на гавайские сахарные плантации приехали представители других национальностей.
 Для выращивания сахарного тростника нужна была дешевая рабочая сила. Ею стали прибывшие сюда японцы, китайцы, филиппинцы, корейцы. Из латиноамериканцев здесь живут в основном пуэрториканцы, из европейцев – прежде всего португальцы, а также немцы и выходцы из Скандинавии. Тут поселились многие жители других островов Океании, к ним в первую очередь относятся самоанцы и представители некоторых народов Микронезии, например чаморро с острова Гуам.
 После второй мировой войны возросла численность белого населения Гавайев. Здесь не так уж мало негров. Во время последней переписи их было шесть тысяч пятьсот человек.
 Кроме того, в этом американском штате есть и настоящие американцы, американские индейцы, попавшие сюда в основном в составе воинских соединений, дислоцированных на Гавайских островах. Как и раньше, острова населяют чистокровные гавайцы – десять тысяч по последней переписи – и сто пять тысяч гавайских метисов.
 Как-то во время моей лекции о сложном составе населения Гавайских островов в одной сельской школе один не слишком сведущий в географии ученик спросил меня, живут ли на архипелаге эскимосы. Я ответил, что лично мне они там не встречались. Большинство же других антропологических типов, известных ученым, на Гавайях так или иначе представлено.
 История смешения отдельных групп населения Гавайев очень интересна и, по-моему, поучительна. Этот процесс наталкивался на самые разные преграды, обусловленные национальными традициями. Так, японцы сначала хотели оставаться верными только своей нации. Первое и второе поколения пуэрториканцев, фанатичных католиков, просто не мыслили женитьбы на представителях другой веры. Со временем все изменилось. Если в 1912 году число смешанных браков на Гавайях составляло двенадцать процентов, то в 1932 году оно достигло уже тридцати двух процентов, в 1939 году – тридцати девяти процентов, и процесс этот продолжается. Год от года рождается все больше и больше детей-метисов, «золотых».
 Обращаясь не к прошлому и не к настоящему, а к далекому будущему, мне иногда кажется, что «люди с, золотой кожей» – это, быть может, завтрашний дель планеты. Однако вернемся в день сегодняшний, к нынешним «золотым» гавайским детям и взрослым. Не раз я пытался «расшифровать» родословную того или иного «неогавайца», если их можно так назвать. Вспоминаю один из своих визитов в гавайскую семью. Хозяин, познакомил меня со своей женой. Я поинтересовался ее предками – здесь, на Гавайях, в таких вопросах не видят ничего предосудительного. Хозяйка перечислила, и получилось, что в ее жилах течет две восьмых гавайской, одна восьмая филиппинской, одна восьмая румынской, одна восьмая американской, одна восьмая японской, одна восьмая мексиканской, одна шестнадцатая китайской и еще одна шестнадцатая португальской крови. Она гордо загибала пальчики, но одной руки для перечисления всех ее предков так и не хватило!
 Представители одной национальности легко вступают в смешанные браки, для других такой брак – событие. Благодаря традиционной философии алоха Я совершенному отсутствию понятия о ксенофобии рекорды в этой области ставят сами полинезийцы: по последней переписи, восемьдесят пять процентов чистокровных гаваек и восемьдесят четыре процента чистокровных гавайцев заключили браки вне своей «группы».
 В этих условиях, расовая теория в любой форме прозвучала бы совершенно бессмысленно. Гитлер или Штрайхер на Гавайях просто свихнулись бы. Им, строившим концлагеря для чистокровных и нечистокровных евреев, пришлось бы отправить в подобный лагерь практически всех жителей Гавайских островов.
 Положение, сложившееся на архипелаге особенно за последние десять лет, таково, что здесь невероятны какие-либо тихоокеанские варианты апартеида. Невозможны раздельные автобусы для представителей разных цветов кожи, раздельные туалеты, раздельное обучение, места в церкви и т. д.
 Даже под тропическим небом Тихого океана такое положение сложилось не сразу, а пройдя через множество препятствий и предрассудков. Их наиболее естественным источником мог бы стать Пёрл-Харбор. В то время японцы составляли значительное число обитателей архипелага, и было бы более чем понятно, если бы у коренных гавайцев в связи с вероломным нападением Японии появились антияпонские настроения, что отразилось бы на их отношении к «американцам японского происхождения». На континенте, в самих США, права американских японцев во время войны значительно ограничивались – вероятно, из-за опасения, что «кровные родственники» врага Соединенных Штатов Америки могут легко развернуть свою диверсионную деятельность.
 Однако японцы, жившие на Гавайях, ни разу не предприняли даже попытки саботажа. На сторону врага не перешел ни один местный японец, а когда из их числа были созданы две самостоятельные воинские части – 100-й пехотный батальон и 442-й боевой полк, они стали поистине гвардией американской армии. Ни одна другая американская воинская часть не продемонстрировала в боях против гитлеровской Германии такого мужества, никто не получил больше наград, чем гавайские японцы. Позже этот факт сыграл важную роль, когда решалось, получат ли Гавайи статус американского штата или же по-прежнему останутся «территорией». И тогда – уже в который раз! – раздались предостерегающие голоса белых гонолулских расистов: а что будет, если на выборах в американский конгресс победят не белые, а цветные? Так оно и случилось, но не рухнули Гавайи и не рухнул мир, ибо мир зиждется не на цвете кожи, а на взаимопонимании и взаимном уважении. На том, что гавайцы называли, называют и будут называть алоха. На том, что будет называться словом алоха в далеком будущем, когда на этих прекрасных островах, быть может, будут жить только люди нового типа – «люди с золотой кожей». Ибо полинезийцы, у которых я побывал на Гавайях четырежды, крепки, словно корень древа жизни, растущего на островах. Еще до того, как появился Бингхем и прочие носители чисто расистских взглядов, полинезийцы верили в некий естественный интернационализм. Они понимали, что нет на «земле людей» ничего более важного, чем сам человек.
 Человечность выше нации – какая мудрая мысль! Как она актуальна после стольких войн, выдержанных человечеством в этом столетии. Как прозорлива после стольких Освенцимов, Майданеков, Терезинов. Она звучит как откровение, несмотря на ненависть и непонимание, которые столько раз захлестывали мир, и вместе с тем она такая простая и общедоступная. Человечность выше нации – эта гавайская пословица должна стать официальным лозунгом ООН, эти слова должны быть написаны в зале заседаний Генеральной Ассамблеи. Она должна плыть над миром, словно аура мудрости, словно важнейший призыв гавайцев, обращенный к человечеству.
 Полинезийцы, исповедующие алоха, пришли к этой правде задолго до того, как, на их землю ступил первый чужеземец. А ведь их завоеватели сомневались в том, человеческие ли они создания! Они, сказавшие миру заветные слова, полные интернационализма: «Человечность выше нации». Слова, к которым я присоединяюсь всем своим сердцем.




 ОКЕАНИЯ, «ИЗМЕНЕННАЯ ДО ОСНОВАНИЯ».
 ПРОЩАНИЕ С ГАВАЙЯМИ




(Вместо заключения)

 В четвертый раз посетив Гавайи, которые считаются самыми красивыми островами на нашей планете, я закончил свое путешествие по этой части мира, которая традиционно выносится на самую последнюю страничку географических атласов. Действительно, Гавайи, Полинезия, вся Океания до недавнего времени считались чуть ли не концом света, самым его отдаленным, забытым, а часто и самым отсталым уголком. Гавайи, эта прекрасная земля, на которой я сейчас нахожусь, архипелаг, воспеваемый поэтами, постепенно вышли из рамок легенды о «потерянном мире Южных морей». Но столь же распространена и другая легенда, которая все еще не утратила своего значения, – легенда о «последнем рае», легенда сладостная и волнующая. На ней я подробно останавливался еще в первой части своего повествования о Полинезии, в книге, которую я так и назвал – «Последний рай». Находясь сейчас здесь, на Гавайях, я, наверное, должен добавить, что благодаря своему быстрому этническому, экономическому и социальному развитию за последние сто лет этот архипелаг изменился и меняется быстрее, чем все другие острова Океании.
 Прекрасные романтические Гавайи, гавайский народ – это тоже наш мир, и гавайская земля, его родина, неотделима от этого мира, как ребенок от матери. Меняется мир – меняются Гавайи, и меняются быстро. Если перефразировать знаменитого пражского журналиста Эгона Эрвина Киша, на этом архипелаге я нашел Океанию «измененной до основания». Гавайи показались мне, пожалуй, наиболее развитыми в экономическом отношении, но утратившими, многое из того, что, к счастью, удалось сохранить другим островам Океании. В отличие от большинства многочисленных островов и архипелагов Южных морей, за исключением Новой Зеландии и частично островов Фиджи, сегодняшние Гавайи утратили свой чисто океанийский характер. Но мне кажется, что Полинезия, как таковая, продолжает жить на островах, переплавляясь в новую, формирующуюся культуру. Так живет древняя Мексика, ее майя и ацтеки, в современных жителях Америки, в их культуре. В самом деле, совершив за последние десять лет не одно путешествие по всем частям Океании, я могу утверждать, что всюду на островах я встречал почти исключительно коренных обитателей Южных морей – микронезийцев, меланезийцев и полинезийцев. Этим Океания отличается, скажем, от Америки, где индейцы в целом ряде стран составляют меньшинство их населения. И всюду среди своих друзей на островах Южных морей я встречался с идеалами свободы. Сегодня, в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов, исчезают последние колонии нашей планеты. Если 1960 год стал «годом Африки», то я верю, что пройдет время и наступит великий «год Океании».
 Работая как этнограф, я побывал практически на всех архипелагах этой наиболее отдаленной от европейцев части света. Сейчас, заканчивая свое путешествие по Океании, я оглядываюсь на пройденный мною путь и с радостью вижу, что большинство островов, где я побывал, находится в самом «трудном» возрасте их жизни – на этапе решительной борьбы населяющих их народов за независимость. За десять лет, которые прошли со времени написания первой из четырех книг цикла, многие острова уже вошли в семью свободных народов. Жители Папуа – Новой Гвинеи, Вануату (Новых Гебридов), Фиджи, Соломоновых островов, Западного Самоа и некоторых других островов Океании добились создания независимых национальных государств. Если во время моего первого путешествия по Океании я побывал лишь в одной независимой тихоокеанской стране – королевстве Тонга, то сейчас мой паспорт заполнили печати государств, которых десять лет назад просто не было. Названия их тогда не знали даже весьма образованные люди. Однако теперь полноправными государствами нашей планеты являются страны с такими экзотическими названиями, как Тувалу или микронезийская Республика Науру. Океания меняется, она развивается в экономическом и социальном плане. Но я не экономист, не политик. Я – этнограф и в первую очередь искал на островах все, что касалось традиционной культуры их обитателей. Но время от времени я сам себе напоминаю, что завтра или послезавтра для райских островов Южных морей станут характерными совсем иные вещи, нежели волнующие танцы или самобытное народное изобразительное искусство. Будет меняться культура, будут меняться и сами жители островов, их социальный состав, классовая структура.
 Уже сегодня на некоторых более развитых островах Океании зарождается многочисленный рабочий класс из тех, кто трудится в горной промышленности и на плантациях крупных межнациональных компаний. Завтрашний день принесет Океании много социальных, политических, экономических и – это меня касается больше всего – культурных перемен. Как хотелось бы увидеть эти далекие края, эти райские земли еще и завтра, как хотелось бы приезжать сюда снова и снова, смотреть, что с ними происходит, и описывать все это в своих следующих книгах!
 В книге же, которую я заканчиваю, я стремился, приблизить читателю самый знаменитый и, как говорят, самый красивый архипелаг «последнего рая», венец Океании – очарованные Гавайи, нарисовать картину истории и культуры их коренных жителей. В трех предыдущих книгах этого большого цикла я пытался представить острова и народы трех основных частей Океании: Меланезии («Черные острова»), Полинезии («Последний рай») и Микронезии («По незнакомой Микронезии»). Мне хотелось, чтобы четыре книги цикла дали как можно более конкретное и полное представление обо всей Океании: острова Южных морей и мои друзья, населяющие, их, несомненно, этого заслуживают.
 Я писал эти книги с увлечением и любовью. Конечно, мой дом там, где я родился, вырос, хочу жить и умереть. Но и там, где я не раз бывал: на островах Океании, в Полинезии, Меланезии и Микронезии, там, куда я с такой радостью возвращался, где оставил кусочек своего сердца. Повторяю, хотелось бы приезжать сюда вновь и вновь, чтобы быть свидетелем того, как меняется эта часть «земли людей», как превращается в действительность идеал, столь прекрасно сформулированный гавайцами: «Человечность выше нации».
 ...Я снова – уже в который раз! – в гонолулском аэропорту. Сажусь в воздушный суперлайнер. Еще раз слушаю сладкую и грустную мелодию «Алоха оэ», но теперь эта нежная песня принадлежит не только гавайцам, но и мне.
 «Алоха оэ» – прощальный вальс Гавайских островов. Но я страстно желаю вернуться в тихоокеанский рай еще раз, и не за райскими благами: я хочу вернуться к людям, населяющим Океанию. Поэтому – нет, я не прощаюсь с вами, Океания, Гавайи и дорогие мои гавайцы, я говорю вам: до свидания. До скорого свидания!