---------------------------------------------


 Скотт Вальтер
 Суд в подземелье (Отрывок)

 Вальтер Скотт 
 Суд в подземелье (Отрывок) 
 Повесть 
 Перевод В. Жуковского 
 I 
 Уж день прохладно вечерел, 
 И свод лазоревый алел; 
 На нем сверкали облака; 
 Дыханьем свежим ветерка 
 Был воздух сладко растворен; 
 Играя, вея, морщил он 
 Пурпурно-блещущий залив; 
 И, белый парус распустив, 
 Заливом тем ладья плыла; 
 Из Витби инокинь несла, 
 По легким прыгая зыбям, 
 Она к Кутбертовым брегам. 
 Летит веселая ладья; 
 Покрыта палуба ея 
 Большим узорчатым ковром; 
 Резной высокий стул на нем 
 С подушкой бархатной стоит; 
 И мать-игуменья сидит 
 На стуле в помыслах святых; 
 С ней пять монахинь молодых. 
 II 
 Впервой покинув душный плен 
 Печальных монастырских стен, 
 Как птички в вольной вышине, 
 По гладкой палубе оне 
 Играют, резвятся, шалят... 
 Все веселит их, как ребят: 
 Той шаткий парус страшен был, 
 Когда им ветер шевелил 
 И он, надувшися, гремел; 
 Крестилась та, когда белел, 
 Катясь к ладье, кипучий вал, 
 Ее ловил и подымал 
 На свой изгибистый хребет; 
 Ту веселил зеленый цвет 
 Морской чудесной глубины; 
 Когда ж из пенистой волны, 
 Как черная незапно тень, 
 Пред ней выскакивал тюлень, 
 Бросалась с криком прочь она 
 И долго, трепетна, бледна, 
 Читала шепотом псалом; 
 У той был резвым ветерком 
 Покров развеян головной, 
 Густою шелковой струей 
 Лились на плечи волоса, 
 И груди тайная краса 
 Мелькала ярко меж власов, 
 И девственный поймать покров 
 Ее заботилась рука, 
 А взор стерег исподтишка, 
 Не любовался ль кто за ней 
 Заветной прелестью грудей. 
 III 
 Игуменья порою той 
 Вкушала с важностью покой, 
 В подушках нежась пуховых, 
 И на монахинь молодых 
 Смотрела с ласковым лицом. 
 Она вступила в божий дом 
 Во цвете первых детских лет, 
 Не оглянулася на свет 
 И, жизнь навеки затворя 
 В безмолвии монастыря, 
 По слуху знала издали 
 О треволнениях земли, 
 О том, что радость, что любовь 
 Смущают ум, волнуют кровь 
 И с непроснувшейся душой 
 Достигла старости святой, 
 Сердечных смут не испытав; 
 Тяжелый инокинь устав 
 Смиренно, строго сохранять, 
 Души спасения искать 
 Блаженной Гильды по следам, 
 Служить ее честным мощам, 
 И день и ночь в молитве быть, 
 И день и ночь огонь хранить 
 Лампад, горящих у икон: 
 В таких заботах проведен 
 Был век ее. Богатый вклад 
 На обновление оград 
 Монастыря дала она; 
 Часовня Гильды убрана 
 Была на славу от нее: 
 Сияло пышное шитье 
 Там на покрове гробовом, 
 И, обложенный жемчугом, 
 Был вылит гроб из серебра; 
 И много делала добра 
 Она убогим и больным, 
 И возвращался пилигрим 
 От стен ее монастыря, 
 Хваля небесного царя. 
 Имела важный вид она, 
 Была худа, была бледна; 
 Был величав высокий рост; 
 Лицо являло строгий пост, 
 И покаянье тмило взор. 
 Хотя в ней с самых давних пор 
 Была лишь к иночеству страсть, 
 Хоть строго данную ей власть 
 В монастыре она блюла, 
 Но для смиренных сестр была 
 Она лишь ласковая мать: 
 Свободно было им дышать 
 В своей келейной тишине, 
 И мать-игуменью оне 
 Любили детски всей душой. 
 Куда ж той позднею порой 
 Через залив плыла она? 
 Была в Линдфарн приглашена 
 Она с игуменьей другой; 
 И там их ждал аббат святой 
 Кутбертова монастыря, 
 Чтобы, собором сотворя 
 Кровавый суд, проклятье дать 
 Отступнице, дерзнувшей снять 
 С себя монашества обет 
 И, сатане продав за свет 
 Все блага кельи и креста, 
 Забыть Спасителя Христа. 
 IV 
 Ладья вдоль берега летит, 
 И берег весь назад бежит; 
 Мелькают мимо их очей 
 В сиянье западных лучей: 
 Там замок на скале крутой 
 И бездна пены под скалой 
 От расшибаемых валов; 
 Там башня, сторож берегов, 
 Густым одетая плющом; 
 Там холм, увенчанный селом; 
 Там золото цветущих нив; 
 Там зеленеющий залив 
 В тени зеленых берегов; 
 Там божий храм, среди дерев 
 Блестящий яркой белизной. 
 И остров, наконец, святой 
 С Кутбертовым монастырем, 
 Облитый вечера огнем, 
 Громадою багряных скал 
 Из вод вдали пред ними встал, 
 И, приближаясь, тихо рос, 
 И вдруг над их главой вознес 
 Свой брег крутой со всех сторон. 
 И остров и не остров он; 
 Два раза в день морской отлив, 
 Песок подводный обнажив, 
 Противный брег сливает с ним: 
 Тогда поклонник пилигрим 
 На богомолье по пескам 
 Пешком идет в Кутбертов храм; 
 Два раза в день морской прилив, 
 Его от тверди отделив, 
 Стирает силою воды 
 С песка поклонников следы. 
 Нес ветер к берегу ладью; 
 На самом берега краю 
 Стоял Кутбертов древний дом, 
 И волны пенились кругом. 
 V 
 Стоит то здание давно; 
 Саксонов памятник, оно 
 Меж скал крутых крутой скалой 
 Восходит грозно над водой; 
 Все стены страшной толщины 
 Из грубых камней сложены; 
 Зубцы, как горы, на стенах; 
 На низких тягостных столбах 
 Лежит огромный храма свод; 
 Кругом идет широкий ход, 
 Являя бесконечный ряд 
 Сплетенных ветвями аркад; 
 И крепки башни на углах 
 Стоят, как стражи на часах. 
 Вотще их крепость превозмочь 
 Пыталась вражеская мочь 
 Жестоких нехристей датчан; 
 Вотще волнами океан 
 Всечасно их разит, дробит; 
 Святое здание стоит 
 Недвижимо с давнишних пор; 
 Морских разбойников напор, 
 Набеги хлада, бурь, валов 
 И силу грозную годов 
 Перетерпев, как в старину, 
 Оно морскую глубину 
 Своей громадою гнетет; 
 Лишь кое-где растреснул свод, 
 Да в нише лик разбит святой, 
 Да мох растет везде седой, 
 Да стен углы отточены 
 Упорным трением волны. 
 VI 
 В ладье монахини плывут; 
 Приближась к берегу, поют 
 Святую Гильды песнь оне; 
 Их голос в поздней тишине, 
 Как бы сходящий с вышины, 
 Слиясь с гармонией волны, 
 По небу звонко пробежал; 
 И с брега хор им отвечал, 
 И вышел из святых ворот 
 С хоругвями, крестами ход 
 Навстречу инокинь честных; 
 И возвестил явленье их 
 Колоколов согласный звон, 
 И был он звучно повторен 
 Отзывом ближних, дальних скал 
 И весь народ на брег созвал. 
 С ладьи игуменья сошла, 
 Благословенье всем дала 
 И, подпираясь костылем, 
 Пошла в святой Кутбертов дом 
 Вослед хоругвей и крестов. 
 VII 
 Им стол в трапезнице готов; 
 Садятся ужинать; потом 
 Обширный монастырский дом 
 Толпой осматривать идут; 
 Смеются, резвятся, поют; 
 Заходят в кельи, в древний храм, 
 Творят поклоны образам 
 И молятся мощам святым... 
 Но вечер холодом сырым 
 И резкий с моря ветерок 
 Собраться нудят всех в кружок 
 К огню, хозяек и гостей; 
 Жужжат, лепечут; как ручей, 
 Веселый льется разговор; 
 И наконец меж ними спор 
 О том заходит, чей святой 
 Своею жизнию земной 
 И боле славы заслужил 
 И боле небу угодил? 
 VIII 
 "Святая Гильда (говорят 
 Монахини из Витби) вряд 
 Отдаст ли первенство кому! 
 Известна ж боле потому 
 Ее обитель с давних дней, 
 Что три барона знатных ей 
 Служить вассалами должны; 
 Угодницей осуждены 
 Когда-то были Брюс, Герберт 
 И Перси; суд сей был простерт 
 На их потомство до конца 
 Всего их рода: чернеца 
 Они дерзнули умертвить. 
 С тех пор должны к нам приходить 
 Три старших в роде каждый год 
 В день вознесенья, и народ 
 Тут видит, как игумен их 
 Становит рядом у честных 
 Мощей угодницы святой, 
 Как над склоненной их главой 
 Прочтет псалом, как наконец 
 С словами: _все простил чернец!_ 
 Им разрешение дает; 
 Тогда _аминь!_ гласит народ. 
 К нам повесть древняя дошла 
 О том, как некогда жила 
 У нас саксонская княжна, 
 Как наша вся была полна 
 Округа ядовитых змей, 
 Как Гильда, вняв мольбам своей 
 Любимицы святой княжны, 
 Явилась, как превращены 
 Все змеи в камень, как с тех пор 
 Находят в недре наших гор 
 Окаменелых много змей. 
 Еще же древность нам об ней 
 Сказание передала: 
 Как раз во гневе прокляла 
 Она пролетных журавлей 
 И как с тех пор до наших дней, 
 Едва на Витби налетит 
 Журавль, застонет, закричит, 
 Перевернется, упадет 
 И чудной смертью отдает 
 Угоднице блаженной честь". 
 IX 
 "А наш Кутберт? Не перечесть 
 Его чудес. Теперь покой 
 Нашел уж гроб его святой; 
 Но прежде... что он претерпел! 
 От датских хищников сгорел 
 Линдфарн, приют с давнишних дней 
 Честн_ы_х угодника мощей; 
 Монахи гроб его спасли 
 И с гробом странствовать пошли 
 Из земли в землю, по полям, 
 Лесам, болотам и горам; 
 Семь лет в молитве и трудах 
 С тяжелым гробом на плечах 
 Они скиталися; в Мельрос 
 Их напоследок бог принес; 
 Мельрос Кутберт живой любил, 
 Но мертвый в нем не рассудил 
 Он для себя избрать приют, 
 И чудо совершилось тут: 
 Хоть тяжкий гроб из камня был, 
 Но от Мельроса вдруг поплыл 
 По Твиду он, как легкий челн. 
 На юг теченьем быстрых волн 
 Его помчало; миновав 
 Тильмут и Риппон, в Вардилав, 
 Препон не встретя, наконец 
 Привел свой гроб святой пловец; 
 И выбрал он в жилище там 
 Святой готический Дургам; 
 Но где святого погребли, 
 Ту тайну знают на земли 
 Лишь только трое; и когда 
 Которому из них чреда 
 Расстаться с жизнию придет, 
 Он на духу передает 
 Ее другому; тот молчит 
 Дотоль, пока не разрешит 
 Его молчанья смертный час. 
 И мало ль чудесами нас 
 Святой угодник изумлял? 
 На нашу Англию напал 
 Король шотландский, злой тиран; 
 Пришла с ним рать галвегиан, 
 Неистовых, как море их; 
 Он рыцарей привел своих, 
 Разбойников, залитых в сталь; 
 Он весь подвигнул Тевьотдаль; 
 Но рать его костьми легла: 
 Для нас Кутбертова была 
 Хоругвь спасением от бед. 
 Им ободрен был и Альфред 
 На поражение датчан; 
 Пред ним впервой и сам Норман 
 Завоеватель страх узнал 
 И из Нортумбрии бежал". 
 X 
 Монахини из Витби тут 
 Сестрам линдфарнским задают 
 С усмешкою вопрос такой: 
 "А правда ли, что ваш святой 
 По свету бродит кузнецом? 
 Что он огромным молотком 
 По тяжкой наковальне бьет 
 И им жемчужины кует? 
 Что на работу ходит он, 
 Туманной рясой облачен? 
 Что на приморской он скале, 
 Чернее мглы, стоит во мгле? 
 И что, покуда молот бьет, 
 Он ветер на море зовет? 
 И что в то время рыбаки 
 Уводят в пристань челноки, 
 Боясь, чтоб бурею ночной 
 Не утопил их ваш святой?" 
 Сестер линдфарнских оскорбил 
 Такой вопрос; ответ их был: 
 "Пустого много бредит свет; 
 Об этом здесь и слуху нет; 
 Кутберт, блаженный наш отец, 
 Честной угодник, не кузнец". 
 XI 
 Так весело перед огнем 
 Шел о житейском, о святом 
 Между монахинь разговор. 
 А близко был иной собор, 
 И суд иной происходил. 
 Под зданьем монастырским был 
 Тайник - страшней темницы нет; 
 Король Кольвульф, покинув свет, 
 Жил произвольным мертвецом 
 В глубоком подземелье том. 
 Сперва в монастыре оно 
 _Смиренья кельей_ названо; 
 Потом в ужасной келье той, 
 Куда ни разу луч дневной, 
 Ни воздух божий не входил, 
 Прелат Сексгельм определил 
 Кладбищу осужденных быть; 
 Но наконец там хоронить 
 Не мертвых стали, а живых: 
 О бедственной судьбине их 
 Молчал неведомый тайник; 
 И суд, и казнь, и жертвы крик 
 Все жадно поглощалось им; 
 А если случаем каким 
 Невнятный стон из глубины 
 И доходил до вышины, 
 Никто из внемлющих не знал, 
 Кто, где и отчего стенал; 
 Шептали только меж собой, 
 Что там, глубоко под землей, 
 Во гробе мучится мертвец, 
 Свершивший дней своих конец 
 Без покаяния во зле 
 И непрощенный на земле. 
 XII 
 Хотя в монастыре о том 
 Заклепе казни роковом 
 И сохранилася молва, 
 Но где он был? Один иль два 
 Монаха знали то да сам 
 Отец аббат; и к тем местам 
 Ему лишь с ними доступ был; 
 С повязкой на глазах входил 
 За жертвой сам палач туда 
 В час совершения суда. 
 Там зрелся тесный, тяжкий свод; 
 Глубоко, ниже внешних вод, 
 Был выдолблен в утесе он; 
 Весь гробовыми замощен 
 Плитами пол неровный был; 
 И ряд покинутых могил 
 С полуистертою резьбой, 
 Полузатоптанных землей, 
 Являлся там; от мокроты 
 Скопляясь, капли с высоты 
 На камни падали; их звук 
 Однообразно-тих, как стук 
 Ночного маятника, был; 
 И бледно, трепетно светил, 
 Пуская дым, борясь со мглой, 
 Огонь в лампаде гробовой, 
 Висевшей тяжко на цепях; 
 И тускло на сырых стенах, 
 Покрытых плеснью, как корой, 
 Свет, поглощенный темнотой, 
 Туманным отблеском лежал. 
 Он в подземелье озарял 
 Явленье страшное тогда. 
 XIII 
 Три совершителя суда 
 Сидели рядом за столом; 
 Пред ними разложен на нем 
 Устав бенедиктинцев был; 
 И, чуть во мгле сияя, лил 
 Мерцанье бледное ночник 
 На их со мглой слиянный лик. 
 Товарищ двум другим судьям, 
 Игуменья из Витби там 
 Являлась, и была сперва 
 Ее открыта голова; 
 Но скоро скорбь втеснилась ей 
 Во грудь, и слезы из очей 
 Невольно жалость извлекла, 
 И покрывалом облекла 
 Тогда лицо свое она. 
 С ней рядом, как мертвец бледна, 
 С суровой строгостью в чертах, 
 Обретшая в посте, в мольбах 
 Бесстрастье хладное одно 
 (В душе святошеством давно 
 Прямую святость уморя), 
 Тильмутского монастыря 
 Приорша гордая была; 
 И ряса, черная как мгла, 
 Лежала на ее плечах; 
 И жизни не было в очах, 
 Черневших мутно, без лучей, 
 Из-под седых ее бровей. 
 Аббат Кутбертовой святой 
 Обители, монах седой, 
 Иссохнувший полумертвец 
 И уж с давнишних пор слепец, 
 Меж ними, сгорбившись, сидел; 
 Потухший взор его глядел 
 Вперед, ничем не привлечен, 
 И, грозной думой омрачен, 
 Ужасен бледный был старик, 
 Как каменный надгробный лик, 
 Во храме зримый в час ночной, 
 Немого праха страж немой. 
 Пред ними жертва их стоит: 
 На голове ее лежит 
 Лицо скрывающий покров; 
 Видна на белой рясе кровь; 
 И на столе положены 
 Свидетели ее вины: 
 Лампада, четки и кинжал. 
 По знаку данному, сорвал 
 Монах с лица ее покров; 
 И кудри черных волосов 
 Упали тучей по плечам. 
 Приорши строгия очам 
 Был узницы противен вид; 
 С насмешкой злобною глядит 
 В лицо преступницы она, 
 И казнь ее уж решена. 
 XIV 
 Но кто же узница была? 
 Сестра Матильда. Лишь сошла 
 Та роковая полночь, мглой 
 Окутавшись как пеленой, 
 Тильмутская обитель вся 
 Вдруг замолчала; погася 
 Лампады в кельях, сестры в них 
 Все затворились; пуст и тих 
 Стал монастырь; лишь главный вход 
 Святых обители ворот 
 Не заперт и свободен был. 
 На колокольне час пробил. 
 Лампаду и кинжал берет 
 И в платье мертвеца идет 
 Матильда смело в ворота; 
 Пред нею ночь и пустота; 
 Обитель сном глубоким спит; 
 Над церковью луна стоит 
 И сыплет на дорогу свет; 
 И виден на дороге след 
 В густой пыли копыт и ног; 
 И слышен ей далекий скок... 
 Она с волненьем вдаль глядит; 
 Но там ночной туман лежит; 
 Все тише, тише слышен скок, 
 Лишь по дороге ветерок 
 Полночный ходит да луна 
 Сияет с неба. Вот она 
 Минуты две подождала; 
 Потом с молитвою пошла 
 Вперед - не встретится ли с ним? 
 И долго шла путем пустым; 
 Но все желанной встречи нет. 
 Вот наконец и дневный свет 
 И на небе зажглась заря... 
 И вдруг от стен монастыря 
 Послышался набатный звон; 
 Всю огласил окрестность он. 
 Что ей начать? Куда уйти? 
 Среди открытого пути, 
 Окаменев, она стоит; 
 И страшно колокол гудит; 
 И вот за ней погоня вслед; 
 И ей нигде приюта нет; 
 И вот настигнута она, 
 И в монастырь увлечена, 
 И скрыта заживо под спуд; 
 И ждет ее кровавый суд. 
 XV 
 Перед судилищем она 
 Стоит, почти умерщвлена 
 Терзаньем близкого конца; 
 И бледность мертвая лица 
 Была видней, была страшней 
 От черноты ее кудрей, 
 Двойною пышною волной 
 Обливших лик ее младой. 
 Оцепенев, стоит она; 
 Глава на грудь наклонена; 
 И если б мутный луч в глазах 
 И содрогание в грудях 
 Не изменяли ей порой, 
 За лик бездушный восковой 
 Могла б быть принята она: 
 Так бездыханна, так бледна, 
 С таким безжизненным лицом, 
 Таким безгласным мертвецом 
 Она ждала судьбы своей 
 От непрощающих судей. 
 И казни страх ей весь открыт: 
 В стене, как темный гроб, прорыт 
 Глубокий, низкий, тесный вход; 
 Тому, кто раз в тот гроб войдет, 
 Назад не выйти никогда; 
 Коренья, в черепке вода, 
 Краюшка хлеба с ночником 
 Уже готовы в гробе том; 
 И с дымным факелом в руках, 
 На заступ опершись, монах, 
 Палач подземный, перед ним, 
 Безгласен, мрачен, недвижим, 
 С покровом на лице стоит; 
 И грудой на полу лежит 
 Гробокопательный снаряд: 
 Кирпич, кирка, известка, млат. 
 Слепой игумен с места встал, 
 И руку тощую поднял, 
 И узницу благословил... 
 И в землю факел свой вонзил 
 И к жертве подошел монах; 
 И уж она в его руках 
 Трепещет, борется, кричит, 
 И, сладив с ней, уже тащит, 
 Бесчувственный на крик и плач, 
 Ее живую в гроб палач... 
 XVI 
 Сто ступеней наверх вели; 
 Из тайника судьи пошли, 
 И вид их был свирепо дик; 
 И глухо жалкий, томный крик 
 Из глубины их провожал; 
 И страх шаги их ускорял; 
 И глуше становился стон; 
 И наконец... умолкнул он. 
 И скоро вольный воздух им 
 Своим дыханием живым 
 Стесненны груди оживил. 
 Уж час ночного бденья был, 
 И в храме пели. И во храм 
 Они пошли; но им и там 
 Сквозь набожный поющих лик 
 Все слышался подземный крик. 
 Когда ж во храме хор отпел, 
 Ударить в колокол велел 
 Аббат душе на упокой... 
 Протяжный глас в тиши ночной 
 Раздался - из глубокой мглы 
 Ему Нортумбрии скалы 
 Откликнулись; услыша звон, 
 В Брамбурге селянин сквозь сон 
 С подушки голову поднял, 
 Молиться об умершем стал, 
 Недомолился и заснул; 
 Им пробужденный, помянул 
 Усопшего святой чернец, 
 Варквортской пустыни жилец; 
 В Шевьотскую залегший сень, 
 Вскочил испуганный олень, 
 По ветру ноздри распустил, 
 И чутко ухом шевелил, 
 И поглядел по сторонам, 
 И снова лег... и снова там 
 Все, что смутил минутный звон, 
 В глубокий погрузилось сон. 
 1808 
 КОММЕНТАРИИ 
 Суд в подземелье 
 Отрывок из поэмы "Мармион" (песнь II). 
 Р. Самарин