Аннотация: В монографии рассматривается одна из интересных в познавательном плане проблема будущего единственной сверхдержавы мира — закат Америки. На основании анализа современных проблем американской экономики и бизнеса, внешней и внутренней политики, семейно-брачных отношений, культурного разнообразия и религиозного плюрализма, философии и образования, иммиграции и этносов, музыки и социологии и других сфер жизни с позиций как американцев, так и неамериканцев показывается несостоятельность многих стереотипов об Америке. Рассмотрение концепций А. Тойнби, Д. Икеды, И. Валлерстайна, С. Хантингтона и других видных исследователей, а также привлекаемый обширный материал позволяет обрисовать картину заката белой англосаксонской Америки. Монография написана доступным языком, рассчитана на широкий круг читателей.


---------------------------------------------


 Виталий Семенович Поликарпов
 Закат Америки
 (философские размышления)



 ПРЕДИСЛОВИЕ


 Предлагаемая работа — смелая попытка своеобразного анализа процессов, развивающихся в Соединенных Штатах Америки. Избранный автором подход противоречит распространенному апологетическому взгляду, который навязчиво идеализирует США как образец для всех. Бросается в глаза предложенная автором аллюзия «Закату Европы» О.Шпенглера, нашумевшей в свое время книги. Автором рассмотрены тенденции экономической, политической, этнической, культурной, бытовой жизни страны. При этом органически совмещены три подхода: внутреннего американского видения, внешних оценок происходящего и авторской позиции. Привлечен обширный материал оригинальных и противоречивых данных.
 За внешним благополучием и рекламной видимостью прослеживаются черты критического развития американской цивилизации, включающие как стремительный рост, так и признаки упадка. На новом современном материале подтверждается выдвинутая нами концепция «комплекса Эрисихтона» — печальной участи социума, основанного на антагонистической и паразитической парадигме. Наглядно представлены светотени американского бытия: яркие вспышки и опасные провалы. Несомненно, книга приглашает читателя к размышлениям, собственным оценкам предмета и будет встречена с интересом.
  Председатель Совета Северо-Кавказского научного центра высшей школы, член-корреспондент Российской академии наук, доктор химических наук, кандидат философских наук Ю.А.Жданов. 

  С изумлением увидели демократию 
  в ее отвратительном цинизме, в 
  ее жестоких предрассудках, в ее 
  нестерпимом тиранстве 

    А.С.Пушкин (об Америке)





 ВВЕДЕНИЕ


 С первых же страниц хочу предупредить читателя, что мне, к величайшему сожалению, не пришлось побывать в Соединенных Штатах Америки, и поэтому вроде бы нет каких-либо прав заниматься исследованием их проблем. Данная ситуация не раз обсуждалась с моими друзьями, товарищами, знакомыми, многие из которых побывали в Америке, и в итоге был вынесен коллективный вердикт о том, что просто необходимо такую монографию написать. Тем более, что прецедент создан нашим соотечественником, оригинальным ученым Г. Гачевым: не будучи в США, он на основе письменных источников и своего творческого воображения умудрился написать эссе «Американский образ мира, или Америка глазами человека, который ее Не видел», основные моменты которых совпали с его наблюдениями, полученными затем, когда он побывал в этой стране по приглашению одного из американских университетов для чтения лекций (См. Гачев Г. Американский образ мира, или Америка глазами человека, который ее Не видел // «Европа+Америка». 1991. N 2 и 1992. N 1; Гачев Г. Национальный образ мира.М., 1998). Это объясняется тем, что мощным орудием проникновения в суть проблем Америки (как и любой другой проблемы) является научный, глубинный подход исследования, позволяющий создать более или менее адекватный действительности образ. Об этом свидетельствует и мой тридцатилетний опыт преподавательской работы в Ростовском государственном университете, ряде вузов Харькова, когда мне приходилось общаться в деловой и дружеской обстановке со студентами и аспирантами более, чем из 50 стран Европы, Азии, Африки и Латинской Америки, читать им лекции и проводить семинарские занятия по философии, истории философии, этике, эстетике, истории религии, теории и истории мировой культуры. В результате этих контактов обнаружилось, что мой запас знаний о многообразных культурах народов мира значительно превосходил представления выросших в них иностранных студентов и аспирантов. Не следует сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что и наш великий Советский Союз как бы моделировал многообразие культур народов мира, которое с жадностью усваивалось мною. Ведь я родился в славном городе Ростове-на-Дону с его пестрым этническим составом населения, мое детство прошло среди армян, татар, украинцев, немцев, цыган, грузин, осетин, турок, персов и представителей других народов Кавказа и Ближнего Востока. Мне пришлось в студенческом отряде Ростовского госуниверситета трудится на целине, где столкнулся с обычаями, нравами и представлениями казахов, узбеков, туркмен и таджиков, а также в Болгарии, где мы работали и жили в домах крестьян сельскохозяйственного кооператива им. графа Игнатьева под Пловдивом, а затем в поездках и отдыхе в Болгарии встречались с американцами, израильтянами, чехами, поляками, немцами, французами, шведами. Мне довелось работать и на Дальнем Востоке, соприкоснуться с культурой малых народов Севера, общаться с корейцами, японцами, канадцами, китайцами, американцами. Почти четверть века работы в вузах Харькова позволили мне войти в глубины украинской, польской, словацкой, чешской, венгерской, румынской культур в лице их живых носителей. В моих жилах течет кровь многих народов, что объясняет тягу к иностранным языкам — в своей научной работе мне пришлось переводить с таких языков, как английский, французский, испанский, португальский, венгерский, румынский, польский, словацкий, чешский, сербский, болгарский и др. Известно, что каждый язык дает свою картину окружающего нас мира, придавая ей этническую окраску. Не следует забывать и того существенного момента, что в силу моей профессии мною освоен достаточно значительный объем знаний о культурах народов мира, причем теоретические знания корректировались благодаря общению с американцами, немцами, чехами, поляками, египтянами, сирийцами, индийцами, китайцами, кубинцами, боливийцами, марокканцами, алжирцами, пакистанцами, пуштунами, нигерийцами, палестинцами, курдами, монголами, румынами, венграми, испанцами, конголезцами и др. Все это вместе взятое дает мне основание заняться созданием образа современной Америки на фоне всего нынешнего мира.
 К тому же следует считаться с тем, что благодаря средствам массовой информации многие имеют некий образ Америки. Американский исследователь Д. Стивенсон в своей книге «Америка: народ и страна» пишет об этом следующее: «Любой, кто родился во второй половине XX века и живет в стране с развитыми средствами массовой информации — газетами и журналами, книгами и кино, радио и телевидением, видеомагнитофонами и рекламой любых видов, — получил много, если не очень много различных представлений об Америке и о жизни в ней. Большинство европейцев уже „познали“ ее, даже если их нога никогда не ступала на американскую землю, и поэтому так трудно знакомить их с нею. Ведь они смотрели, слушали и читали о Соединенных Штатах на протяжении всей своей жизни… Иными словами, каждый считает себя пусть даже небольшим, но „специалистом по Америке“» (Стивенсон Д.К. Америка: народ и страна. М., 1993. С.4).
 Более того, оказывается, что и сами американцы в силу определенных причин не очень-то знают свою страну. Недавно видный российский ученый, член-корреспондент РАН Ю.А. Жданов на встрече с представителями отечественных СМИ упрекнул их в том, что они весьма односторонне освещают жизнь Соединенных Штатов Америки. В ответ на это присутствовавший на встрече декан факультета журналистики Нью-Йоркского университета заявил, что американцы многого не знают о своей стране, что же говорить о неамериканцах. Понятно, что Америка представляет собой не очень простой феномен, что существует множество ее образов, ни с одним из которых неправомерно ее отождествлять; ясно, что книга носит полемический характер.
 Сейчас значительно возрос интерес к Соединенным Штатам Америки, особое внимание привлекает их будущее в наступающем XXI столетии, ибо они остались единственной сверхдержавой после развала Советского Союза и находятся на вершине своего могущества. Многие американские и российские специалисты считают, что наступающее столетие будет характеризоваться глобальной гегемонией Америки. Так, глава еженедельника «Ю.С. ньюс энд Уорлд Рипорт» М. Зукерман утверждает: «Франция была хозяйкой семнадцатого столетия, Британия — девятнадцатого, а Америка — двадцатого. Она также будет владеть и двадцать первым» (Zuckerman M.B. A Second American Century // Foreign Affairs. May/June.1998. P.31). Однако существует и иная точка зрение на будущее Соединенных Штатов Америки, которую оптимистичной отнюдь нельзя назвать. Американский экономист П. Крюгман на основе имеющихся данных приходит к выводу, что представление о господстве Америки в следующем веке является «хвастливым заявлением» (См. Krugman P. America the Boastful // Foreign Affairs. May/June.1998). Американский король менеджмента П.Друкер считает, что сегодня на смену «американскому столетию» (это является явным преувеличением) приходит «век развитых стран», что наиболее значимые экономические, политические и социальные события начала XXI в. будут происходить в Азии (МЭиМО. 1998. № 11. С.6).
 Так как в нынешнем мире все взаимосвязано, то поиск ответа на вопрос о будущем Америки сопряжен с представлением о дальнейшей судьбе России (не следует забывать, что в середине 90-х годов разработан так называемый «Гарвардский проект», согласно которому Россию нужно расчленить на 30-40 независимых государств, и значительно уменьшить ее население; хотя сейчас некоторые представители американского истеблишмента считают необходимым сохранение России как целого). Поэтому в данной книге предпринимается попытка на основе анализа текстов американских и неамериканских исследователей, дающих тот или иной образ Америки, вычленить некий инвариант, позволяющий спрогнозировать ее судьбу. Понятно, что заниматься прогнозами дело неблагодарное, однако именно человеку присуще стремление хотя бы краешком глаза увидеть будущее. Автор, как и другие представители любознательного пода Homo sapiens, тоже хочет удовлетворить эту фундаментальную потребность и результатами своего поиска поделиться с другими. Основная идея состоит в том, что белая англосаксонская Америка находится в процессе саморазрушения. Выражаю благодарность всем тем, кто оказал мне помощь своими советами, замечаниями, наблюдениями о жизни в Соединенных Штатах Америки, в том числе, член-корреспондента РАН Ю.А. Жданова, действительного члена Академии гуманитарных наук России, вице-президента Академии гуманитарных наук России, действительного члена Нью-Йоркской академии наук, доктора философских наук, профессора Ю.Г. Волкова, доктора философских наук, профессора В.Е. Давидовича, доктора технических наук, профессора А.А. Колесникова, аспирантов, магистров и студентов, побывавших в Америке. Книга является учебным пособием, в качестве иллюстраций в ней использованы произведения американских, зарубежных и российских исследователей, она рассчитана на широкий круг читателей.




 ГЛАВА ПЕРВАЯ. АМЕРИКА ГЛАЗАМИ АМЕРИКАНЦЕВ



 1.1. Теория Америки: эксперимент или предначертание свыше?
 (Шлезингер А.М. Циклы американской истории.М., 1992)

 В год двухсотлетия независимости Америки, почти через два столетия после того, как Кревекер озадачил всех своим вопросом, американский индеец, писавший на тему «Североамериканец» в журнале, адресованном черным американцам, сделал вывод: «В настоящее время никто в действительности не знает, что такое Америка на самом деле». Несомненно, ни у какого другого исследователя нет большего права размышлять над этой сохраняющейся и по сей день тайной, чем у потомка коренных обитателей Америки. Несомненно, ни у каких других читателей нет большего права разделять его недоумение, чем у потомков рабов. Да и окончательной разгадки этой тайны тоже нет. Нет разрешения загадки в последней главе: нет никакой последней главы. Лучшее, что может делать толкователь, — это изучать узор на ковре, обязательно осознавая при этом, что другие толкователи выявят там другие фигуры.
 Американский ковер весьма пестр. Две нити, которые переплелись с того самого времени, когда англо-говорящие белые впервые вторглись на западный континент, ведут каждая свою тему, пребывая в неутихающем противоборстве относительно того, в чем смысл Америки. Истоки обеих тем лежат в нравственных установках кальвинизма. Обе темы в дальнейшем были обновлены светскими дополнениями. Обе нашли себе место в разуме американца и на протяжении американской истории борются за обладание им. Их соперничество, несомненно, будет продолжаться до тех пор, пока существует нация.
 Я назову одну тему традицией, а другую — контртрадицией, тем самым сразу выдавая свои собственные пристрастия. Другие историки могут поменять их местами. Я не стал бы особенно спорить насчет этого. Пусть они демонстрируют свои собственные пристрастия. В любом случае традиция — в том смысле, который вкладываю я, — первоначально вышла из недр исторического христианства в толковании св. Августина и Кальвина. Кальвинистское учение по духу своему было пропитано убеждением в испорченности человека, в ужасающей непрочности человеческого бытия, в суетности всех дел простых смертных, находящихся под судом беспощадного и грозного божества… В этом вопросе кальвинистская идея «истории, направляемой Провидением», — «провиденческой истории» — противоречила тезису об американской исключительности. Согласно «провиденческой истории», все мирские сообщества конечны и проблематичны: все они процветали и увядали, все имели начало и конец. У христиан эта идея нашла классическое выражение в великой попытке св. Августина разрешить проблему упадка и падения Рима, — проблему, которая больше, чем какая бы то ни было другая, занимала умы серьезных западных историков на протяжении тринадцати веков после появления «Града Божьего». Эта одержимость стремлением постичь смысл классической катастрофы обеспечила связующее звено между церковным и светским взглядами в американских колониях — между американцами XVII в., читавшими писания отцов христианства, и американцами XVIII в., читавшими Полибия, Плутарха, Цицерона, Саллюстия и Тацита…
 В ранний период республики доминирующей была идея о том, что Америка — это эксперимент, предпринятый вопреки истории, чреватый риском, проблематичный по результатам. Но начала проявляться и контртрадиция. И, как показывает растущий оптимизм сменявшихся президентов, она проявлялась по нарастающей. Контртрадиция также имела свои корни в этической системе кальвинизма…
 Почему убеждение в предрасположенности людей к порче, а государств — к гибели и проистекающая из этого идея об Америке как эксперименте уступили место заблуждению насчет священной миссии и освященной свыше судьбы? Первоначальное убеждение произрастало из реалистических концепций истории и человеческой натуры, —концепций, которые увядали по мере того, как республика процветала. Ярко выраженная историчность мышления отцов-основателей не выдержала испытания временем. Хотя первое поколение независимой Америки прибыло в Филадельфию с грузом исторических примеров и воспоминаний, его функцией было именно освобождение своего творения от действия законов истории. Как только отцы-основатели сделали свое дело, история стала строиться на новой основе и на американских условиях. «В нашей власти, — заявил в „Здравом смысле“ Томас Пейн, — начать все сначала». Эмерсон определил себя как вечного искателя без прошлого за спиной. «Прошлое, — писал Мелвилл в „Белом бушлате“, — мертво, и ему не суждено воскреснуть; но Будущее наделено такой жизнью, что оно живо для нас даже в предвкушении его».
 Процесс самовлюбленного отказа от истории, активно комментировавшийся иностранными путешественниками, был закреплен одновременным уходом — после 1815 г. — от участия в борьбе между державами Старого Света. Новая нация в основном состояла из людей, оторвавшихся от своих исторических корней, бежавших от них или враждебно относившихся к ним. Это также способствовало отходу республики от установок и принципов светского толкования истории. «Вероятно, ни одна другая цивилизованная нация, — было отмечено в „Демокрэтик ревью“ в 1842 г., — не порывала со своим прошлым так основательно, как американская».
 Однако по сравнению с XX в., прошлое столетие было пропитано историческим духом. Сегодня, несмотря на все меры по сохранению исторических памятников и многочисленные празднования юбилеев по рецептам шоу-бизнеса, мы в основе своей стали, в том что касается интереса и познаний, народом без истории. Бизнесмены согласны с Генри Фордом-ст., что история — это чепуха. Молодежь больше не изучает историю. К ней поворачиваются спиной ученые, весь энтузиазм которых сосредоточен на отрицающих историю бихевиористских «науках». По мере ослабления исторического самосознания американцев в образующийся вакуум хлынула мессианская надежда. А по мере либерализации христианства, отходящего от таких основополагающих догматов, как первородный грех, оказалось удалено еще одно препятствие, мешавшее вере в благодетельность и совершенство нации. Идея эксперимента отступила перед идеей судьбы как основы жизни нации.
 Все это, конечно, было и спровоцировано, и закреплено фактами использования национальной мощи в наше время. Все нации предаются фантазиям о своем прирожденном превосходстве. Когда они, подобно испанцам в XVI в., французам в XVII в., англичанам в XVIII в., немцам, японцам, русским и американцам в XX в., начинают действовать согласно своим фантазиям, процесс этот имеет тенденцию превращать их в угрозу для других народов. Американцами эта бредовая идея овладевала в течение того долгого времени, пока они не принимали участия в делах реального мира. Когда же Америка вновь вышла на мировую арену, ее подавляющая мощь закрепила в ее сознании это обманчивое видение.
 Таким образом, теория избранной нации, нации-спасительницы, стала почти официальной верой. Хотя контртрадиция расцвела в полную силу, традиционный подход не исчез вполне. Некоторые продолжали считать идею счастливого царства совершенной мудрости и совершенной добродетели обманчивой грезой о Золотом веке, при этом, вероятно, недоумевая, зачем Всевышний стал бы особо выделять американцев… Так борьба между реализмом и мессианством, между теориями эксперимента и судьбы продолжается до настоящего времени. Ни один из современных нам критиков контртрадиции не произвел большего эффекта, чем Райнольд Нибур, с его уничтожающей христианской полемикой, направленной против всей идеи «спасения посредством истории». По предположению Нибура, Соединенные Штаты воплотили иллюзии либеральной культуры потому, что «мы имели религиозную точку зрения на свою национальную судьбу, которая истолковывала появление и существование нашей нации как попытку Бога дать некое новое начало истории человечества». Пуритане постепенно перенесли акцент с божественного благорасположения, оказываемого нации, на добродетель, которую нация якобы приобретает посредством божественного благорасположения. Нибур определил мессианство как «испорченное выражение поисков человеком абсолюта среди опасностей и случайностей своего времени» и предостерег относительно «глубокого слоя мессианского сознания в разуме Америки». Миф о невинности фатально опасен для мудрости и благоразумия. «Подобно индивидуумам, нации, которые, по своей собственной оценке, характеризуются полной невинностью, совершенно невыносимы в общении с окружающими». Пусть нация, считающая себя всегда и во всем правой, дойдет до понимания Божьего суда, который предстоит всем человеческим устремлениям, и никогда не забывает о «глубинах зла, до которых могут опуститься индивидуумы и сообщества, особенно когда пытаются играть в истории роль Бога». Таким образом, — величайшая ирония американской истории — Нибур использовал религию для опровержения религиозного истолкования национальной судьбы.
 Люди могут испортиться, государства — погибнуть: как и у других стран, существование Америки — это непрерывное испытание. Если одни политические лидеры были мессианистами, то другие видели перед собой некий эксперимент, проводимый без всяких гарантий свыше простыми смертными с ограниченной мудростью и силой. Второй Рузвельт считал, что жизнь ненадежна, а судьба нации — под угрозой. Республике все еще требовалось «смелое, настойчивое экспериментирование. Здравый смысл подсказывает брать на вооружение метод и испытывать его на практике: если он плох, надо открыто признать это и испробовать другой. Но самое важное — надо пытаться что-то делать». У Джона Ф. Кеннеди предощущение макиавеллевского мотива сочеталось с религией его предков, которая осознавала пределы человеческих устремлений. «Прежде чем истечет мой срок, — заявил он в своем первом ежегодном послании, — нам нужно будет проверить вновь, может ли нация, организованная и управляемая так, как наша, выдержать испытание временем. Результат ни в коей мере не предопределен».
 Это напомнило состояние духа отцов-основателей. Но вера в неизменную правоту нации и предопределенную свыше судьбу остается сильной. Невозможно не ощущать, что эта вера способствовала перегибам, совершенным американцами во всем мире, и что республика многое потеряла, забыв то, что Джеймс назвал «прежней американской натурой». Ибо мессианство — иллюзия. Ни одна страна, будь то Америка или любая другая, не является святой и уникальной. Все нации занимают равное место перед Богом. У Америки, как у любой другой страны, есть интересы реальные и надуманные, заботы бескорыстные и эгоистические, мотивы высокие и низкие. Провидение не поставило американцев особняком от других, меньших числом человеческих пород. Мы тоже являемся частью непрерывной ткани истории.

 1.2. Загнивает ли Америка?
 (Лернер М. Развитие цивилизации в Америке.М., 1992.Т.2)

 Когда размышляешь о пути, пройденном Америкой в течение длительного периода, с позиций исследователя цивилизаций, прежде всего поражают три вещи. Первое: будучи частью «организма», Америка подвластна тому окружению, в котором ей приходится существовать, и тому, которое она создает сама. Второе: Америка является составной частью истории со всеми ее жесткими и грязными реалиями, императивами и случайностями. Третье: Америка—это миф, живущий в соответствии с символами, отвечающими тем мифам, которые приписывает ей мир, и теми, что произрастают из ее самовосприятия.
 Я употреблял термин «американская исключительность», чтобы сразу с его помощью отразить присущее американцам ощущение уникальности американского опыта и их убежденность, что Америка не пойдет по дорогам, проторенным старыми цивилизациями, но сумеет проложить свою собственную. В ту пору, когда Америка была среди западных стран восходящей звездой, упор делался на существовавшие представления о Старом и Новом Свете: Новый Свет набирал силу, чтобы определить свою судьбу, отличную от судьбы Старого Света. В этом представлении воплотилось ощущение особого предназначения Америки, равно как и ее чувства гордости. И оно ранее других стало почвой для дискуссий между историками, начиная с Фредерика Тернера и Чарльза Бэрда и до Рейнхольда Нибура, дало возможность на основе концепции «фронтира» разрабатывать бесконечные символические проекты и придало утопических черт американской энергии.
 В то же время оно несло с собой и отрицательный заряд. Всякий раз, когда одна из границ—географическая, интеллектуальная или нравственная—была достигнута и пройдена, когда Америка страдала от унизительных задержек, раздавались мрачные голоса, провозглашавшие «конец» истории американской уникальности.
 Но конец этот не наступал, какими бы бурными ни были некоторые события, начиная с 60-х годов. Америка оставалась магнитом, притягивающим к себе беженцев из всех порушенных демократий и закрытых обществ. Какие бы неудачи ни терпела она сама, она все еще считалась убежищем, где оставалось место для выбора, предлагавшего свободу в вопросах экономики, государственного и общественного устройства и созидательность своей науки и технологий.
 Вполне вероятно, что в течение последних десятилетий лицезреть конец собственной истории пришлось именно Старому Свету. Там, где когда-то существовал мир династических монархий, теперь возник мир обществ, истощенных психологически и морально, в основном марксистского или постмарксистского образца, которые потеряли свою силу и привлекательность. Эти общества вместе с их философией выглядят сегодня как старинные крепости, выступающие из заброшенной земли прошлого. На деле же их шансы разрушить эти стены теперь во многом зависят от того, насколько успешно они будут следовать новой модели, учрежденной Америкой и ее соперниками и конкурентами в Западной империи.
 Более серьезная угроза американской исключительности исходит с другой стороны—от страшного разрушительного оружия (начиная с водородной бомбы начала 50-х годов), которое может уравнять все народы, старые и молодые, открытые и закрытые, в «братстве» потенциально облученной, обезлюдевшей пустыни.
 Эта печальная перспектива стала тем водоразделом, который продвинул Америку к большей степени зрелости. Если раньше она была энергичной молодой цивилизацией, бросающей вызов устоявшимся государствам как модель свободного общества, поборника равноправия, теперь она взяла на себя роль и практического, и символического лидера империи свободного мира, прикрывающего ее защитным «зонтиком» своей высокой технологии и здравого смысла.
 Вместе с экономической и социальной моделью Америка на военном уровне предлагала империи мощную базу и материальные ресурсы, которые в случае необходимости могли бы стать сдерживающим средством. А империя взамен предлагала Америке способ продолжить ход исторического развития. После включения в свой состав в качестве штатов Аляски и Гавайев Америка закончила формирование территориальных границ. Теперь империя давала ей возможность без завоеваний или аннексий и не отягощая себя новым бременем управления выйти за эти границы на новые геополитические рубежи.
 Все это было безотлагательной прагматической целью политической элиты—от Лондона и Бонна до Иерусалима, Буэнос-Айреса, Токио и Сеула. Необходимость этого и всеобщая взаимозависимость стали реальностью. Ни эти народы, ни американцы не смогли поодиночке стать лицом к лицу с грозной массой вражеских сил. А сообща они имели хороший шанс справиться с агрессией и запугиванием.
 Что же в таком случае делает Западную империю «мифом»? То, что она осуществляет свое влияние далеко за пределами того, где распространяется ее законная власть. В основе этой власти лежит символическая привлекательность Америки как для воображения, так и для интересов мировых лидеров и народов.
 Ее стержнем была идея сдерживающего средства, играющего роль доспехов империи, чтобы предупредить нападение и поддержать меры безопасности в нестабильной ситуации. В странной, противоречивой диалектике ядерного оружия «мир» стал средством равновесия в предотвращении того, чего не хотели ни западный, ни советский лагерь, но что тем не менее готово было легко прийти в движение.
 Американцы стали серьезно думать о системах вооружений и средствах сдерживания еще при Эйзенхауэре и Кеннеди, когда корпорация «РЭНД» сколотила небольшую группу «интеллектуалов-оборонщиков» (Бернард Броди, Герман Кан и Альберт Фольштеттер), ставшую приложением к стратегической политике. Но лишь тогда, когда оба лагеря заимели водородную бомбу, Америка и весь мир осознали суть поговорки о двух пауках в банке. То, что атомная бомба и Советская империя появились почти одновременно, было исторической случайностью, и по логике вещей в каждом лагере возникли свои страхи против другого и свои нужды. Так и родилась Западная империя.
 Допустим, что она могла принять вид империи по территориальному признаку, как у русских, с их кучкой сателлитов из Варшавского Договора и внешним кольцом угодливых феодальных поместий. Но американский опыт по созданию империи на рубеже столетия стал запретным, так как он разрушал один из главных мифов Старого и Нового Света о признании имперской роли Старого Света. В равной степени империя могла реализоваться в том виде, который ставил своей целью Ф.Д.Р., —когда все великие державы создают рабочий альянс под эгидой Организации Объединенных Наций. Но послевоенный опыт со сталинской Россией слишком разочаровывал, чтобы позволить еще одну попытку вроде Лиги Наций для определения масштабов коллективного «инфаркта» по еще не изобретенной политической шкале Рихтера.
 То, что возникло в действительности, было меньше, чем империя, и больше, чем священный союз или набор традиционных альянсов. Не было это также и творением рук одного лидера. Это сформировалось благодаря интеллекту Дина Ачесона и небольшой группы «мудрецов», мыслящих аналогичным образом и собравшихся вокруг него. Они вместе с группой объединившихся европейских лидеров, как несколько претенциозно сформулировал Ачесон, «участвовали в сотворении» «плана Маршалла», «доктрины Трумэна», НАТО, а также в осуществлении стремлений бывших главных врагов Америки—Западной Германии и Японии—восстановить у себя демократический строй.
 Эти люди, работали они в Америке или в НАТО (или позже в Японии), не были строителями империи или проконсулами. Это были крепкие мужики—юристы, бизнесмены, воины, ученые, «карьерные» чиновники, —которые сделали карьеру благодаря широте взглядов в сочетании с упорством. Работая с Президентами, начиная с Гарри Трумэна, они возлагали на американскую политическую элиту серьезную ответственность за возможный риск и безопасность.
 В течение сорока лет они (вместе со стратегической элитой в традициях корпорации «РЭНД») широко сочетали теорию сдерживания с политическими науками. Впечатляющим свидетельством их стараний стало уважительное отношение к теории сдерживания, несмотря на всю ее рискованность (или благодаря ей), а также тот факт, что Западная империя стала работающим организмом в разрозненном и нестабильном мире.
 Когда-нибудь в грядущие десятилетия необходимо будет создать более стабильную структуру мира. А до того времени империя с ее элементами транснационального организма будет играть роль моста. Но ни один подобный организм не может функционировать без общности целей и расширяющейся структуры возможностей для совместных действий.
 В этом смысле империя, постоянно раздираемая национальными интересами и разными стилями жизни входящих в нее государств, все еще находится в стадии формирования. В мире напряженной конкуренции экономическая политика этих государств обречена на появление разногласий, хотя взаимозависимость подталкивает их к практическому согласию. В силу исторических причин эти государства несут неравные бремя и затраты на оборону. Их правящие элиты принадлежат к различным политическим и экономическим культурам, которые зачастую служат препятствием на пути к взаимопониманию.
 Однако существуют символы, уравновешивающие все это, — это ежегодные встречи глав государств по экономическим вопросам, создающие для общественности имидж работающей империи. Состоялось и несколько американо-советских встреч в верхах (другого порядка), целью которых, среди прочих, было продемонстрировать, что американский Президент печется не только о национальных интересах, но и, по совместительству, об империи. Западные лидеры и сами являются весьма серьезными фигурами и испытывают на себе давление своих народов, но историческая ситуация и логика существования империи требуют, чтобы лицо, занимающее должность американского Президента, было первым среди равных—primus inter pares.
 Значит ли это, что Америка стала вторым Римом, а Западная империя—второй Римской империей? В своей последней главе я рассматривал «американско-римскую параллель» с точки зрения и власти, и упадка империи. Прошедшие годы лишь еще больше подчеркнули те недостатки, на которые я обращал внимание, проводя эту параллель. Если Римская империя стала очень централизованной и одновременно очень беспомощной, Западная империя все еще опирается на квазисогласие, которое должно быть и политическим, и экономическим, и военным.
 В то же время ни Советский Союз, ни его сателлиты не очень похожи на «варваров», которые просочились в Римскую империю и «объели» ее края. Совершенно очевидно, что американскому и русскому народам, имеющим столько общего и в то же время таким разным, предназначено, как уже давно подметил Токвиль, стать великими противоборствующими сторонами в этой исторической драме. Во времена реформистского режима Никиты Хрущева в начале 60-х годов, а также при Михаиле Горбачеве в середине 80-х, решившем модернизировать советскую экономику и частично приоткрыть это общество для западного сознания, началось обсуждение возможности «конвергенции» двух противоборствующих систем. Но эта конвергенция имеет в основном одностороннюю направленность — не к закрытым обществам Востока, но к открытости Запада. Такова истина—как и то, что при Дэн Сяопине экономика коммунистического Китая стала ориентироваться на рынок. Американская исключительность благодаря некоторым имеющимся в ней привлекательным силам получила распространение в мире и достигла уровня универсализма.
 Что касается космических дел, американцы, с одной стороны, рассматривали их как еще один символ — новое измерение, выходящее за рамки ограниченных земных усилий и представлений; с другой стороны, использовали их в политической и технологической гонке с русскими за военно-политическое превосходство. Катастрофа «Челленджера» подвела черту под созданным Томом Вулфом мифом об «отличных парнях», одновременно пролив свет на глубокое противоречие между инженерами и технологической администрацией и ценностью высоких политических и общественных отношений. Американцы стали образованными по части патологической природы правительственно-промышленного комплекса. Но нужно было, чтобы в горькой лаборатории американского опыта случилось еще что-нибудь, прежде чем появилась ясная философия космоса и его использования.
 Вопрос о том, сможет ли космос стать мирной обителью и помочь устареть идее наступательных крылатых ракет, стал в конце 80-х годов предметом горячих споров между сторонниками Стратегической оборонной инициативы (СОИ) и теми, кто придумал ей насмешливое прозвище «Звездные войны». Тридцать лет назад сама постановка такого вопроса показалась бы фантазией из области сюрреализма. И все же американский опыт строится не на парадигме ограниченных человеческих возможностей, а на новой науке политических махинаций. Само появление системы сдерживания, вызванное созданием бомбы, стало возможным благодаря брачному союзу между воображением ученых и находчивостью политиков.
 Подобный союз в случае с СОИ может оказаться иллюзорным. Тем не менее ясно одно. Если бы такой прорыв случился, он должен был бы основываться не на послаблении существующего между двумя лагерями равновесия средств сдерживания, а на его укреплении. После встречи в верхах в Рейкьявике, прошедшей под знаком СОИ, следует подождать других встреч на высшем уровне и на деле проверить сценарии мирового развития.
 В эссе, которое я написал за несколько лет до публикации этой книги, я размышлял о «человеке сегодняшнего дня», живущем с «чувством обреченности в душе». Зная, что это чувство все еще довлеет над ними, американцы прожили с ним столь долго, что больше не испытывают тревоги в той степени, как это было раньше. Европейский разум, однако, будоражило непрекращающееся ощущение собственного бессилия в деле контроля их ядерных противников. Из-за этого некоторым представителям европейской политической элиты американский Рим казался более опасным защитником, чем была когда-либо сама Римская империя.
 Это также окрашивало горечью присущее европейцам чувство своего культурного превосходства: они считали себя этакими Афинами по отношению к неуклюжему, часто самонадеянному современному Риму с его грубо ошибающимися президентами, с его высокомерным материализмом и техническими новинками. Но европейцев, конечно, смущал тот факт, что за последнюю четверть века Америка превратилась в действующий кратер вулкана, где бурлили все отрасли науки, а также многие из видов искусств. С помощью «золотой миграции» ссыльных и иммигрантов, многие из которых были как раз выходцами из Европы, имидж новой Америки обрел две стороны: она стала Римом и Грецией, вместе взятыми.
 Это было еще одним свидетельством того, что Америка прочерчивала в истории собственную траекторию, отличную от других цивилизаций, и использовала их, как использовала она всех и вся, простирая на них свои широкие объятия.
 И все же американские мыслители избегали создавать великую теорию цивилизации, так же как избегали они создавать великие теории в любых науках о человеке. Они склонны были рассматривать великое как грандиозное и, опасаясь, как бы раздутые идеи не стали идеологиями, останавливались на теориях среднего уровня в науках о живых организмах и науках о человеке.
 Таким образом, теория цивилизации была в основном плодом европейского мышления и нашла отражение в работах классиков и философов, потрясенных войнами, насилием и гибелью современных династий и обратившихся в поисках образца настоящего порядка к метаистории. Это наблюдение верно в отношении великих теоретиков—Фридриха Ницше, Якоба Буркхардта, Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, —которые все проигнорировали Америку. Даже американский историк Уильям Макнил, который работал вместе с Арнольдом Тойнби и чей труд «Расцвет Запада» был ответом на работу Шпенглера «Закат Европы», исследовал Америку в более широком контексте западной цивилизации. Похоже, Америка увязла в проблемах и судьбе, равно как и истории, Запада.
 Таким образом, суть и путь Америки, которая сама по себе была цивилизацией, — ее образ жизни и мыслей, ее неудачи, ее успехи, ее здоровье и недуги, ее творческий потенциал—трудно было отделить от клубка тех же вопросов в странах-прародительницах.
 Найти удачное выражение для сравнения образа жизни и повседневных реалий этих двух цивилизаций всегда составляло проблему. Широко известны морфологические и сезонные метафоры Шпенглера, заимствованные им у мира природы, и метафоры Тойнби из сферы духовной жизни. Другие высказывания, такие, как конструкции Сорокина или Фёглина, известны гораздо меньше. Но так или иначе, все они кажутся вариациями на тему главного в жизни человека: от рождения через юность, зрелость и средний возраст к увяданию—и к смерти. Все это соответствует возросшему в последние десятилетия, как в науках о человеке, так и в науках о живых организмах, вниманию к тем фазам, через которые проходит отдельный организм вместе с окружающей средой и культурой. Отличительными особенностями изучения цивилизаций является то, что это живая история самой культуры, сконцентрированная на совокупности отдельных личностей и их институтов и не имеющая определенного конца.
 Мои собственные выражения для определения цивилизации (как мог заметить читатель) стали более органичными, возросло также мое внимание к символическому и мифическому. Это, как мне кажется, соответствует тенденции, проявившей себя в последние десятилетия в междисциплинарных исследованиях, с которыми должен считаться каждый ученый, занимающийся изучением цивилизаций.
 Я серьезно отношусь к тем гипотезам, часто не высказанным прямо, но присутствующим в современной критике, что Америка как цивилизация находится в фазе упадка, если не умирания.
 Даже в 80-е годы подобрать свидетельства этого не составляет труда. Нужно только обращать внимание на темы, упорно повторяющиеся в средствах массовой информации и печатных изданиях, —это стенания по поводу растущих преступности и насилия, переполненных тюрем, распространяющейся наркомании, краха системы правосудия, подвергающегося опасности дома, атмосферы джунглей в больших городах, увеличения безработицы в низших классах, неспособности властей контролировать государственную границу, коррупции в городском хозяйстве, барышей, полученных от использования секретной информации, представленной членами данной организации, экологических преступлений, связанных с оплошностями или излишним усердием, снижением уровня подготовки в школах и колледжах, роста функциональной неграмотности населения, разрушения профессионального мастерства и рабочей этики, синдрома судебных разбирательств, подростковых беременностей, неполных семей, одержимости вооружением затаившихся маргинальных реакционных группировок, нацеленных на решение в будущем вопроса о власти.
 Я уже касался всех этих проблем в настоящей главе, но сейчас собрал их воедино как примеры патологии цивилизации. Я должен добавить сюда патологические проявления власти — наиболее вопиющие случаи из недавнего прошлого, из-за которых у иностранцев возникало ощущение, что американские лидеры неустойчивы в своих взглядах, или двигаются ощупью, или то и другое: события в заливе Кочинос, инцидент с У-2, Вьетнам, Уотергейт, поставки оружия Ирану — и тот переполох, который они произвели.
 Существуют также патологии коллективного существования. Фрейд называл современные ему аналоги этого «издержками цивилизации», сухо отмечая, что счастье не является «составной частью жизненного устройства». Реальный принцип, с помощью которого нужно исследовать цивилизации, заключается в том, что они за историю своего существования накапливают больше недугов—по крайней мере более уязвимы, чем отдельная личность. Если воспользоваться медицинской моделью, что больше всего подходит к последним десятилетиям, задача состоит в том, чтобы проверить, какие из болезней имеют локальный характер и обратимы при смене политики и правительства, а какие из них являются системными, лишающими коллективный организм жизненных сил, приводящими его в состояние сильнейшего расстройства, подавляющими его адаптационные и восстановительные силы и в конце концов обрекающими его на распад,
 Я хочу высказать предположение, что цивилизации гибнут не из-за скандальных историй или causes celebres, из-за нарушения законов или игнорирования правил приличия и бурного веселья или из-за пограничных споров. Они не гибнут даже в результате великих трагедий, таких, как Вьетнамы и Уотергейты. Вспоминаются строки Иейтса из «Безумной Джейн»:
  И даже то, что не подвергалось ударам, 
  Не является исключением или единым целым. 
 Мне хотелось бы прибавить к этому замечание Токвиля по поводу способности американцев к «самокорректированию» — в том смысле, что американцы способны учиться на болезненном опыте и наращивать силы, приходящие после катарсиса.
 Складывается впечатление, что цивилизации гибнут из-за собственной негибкости, из-за абсолютизма, который их дробит и раздирает на части, из-за потери физического иммунитета и систем поддержки, из-за потери самообладания, вылившейся в нежелание или неспособность встретить должным образом коллективную опасность, из-за утраты веры (особенно у молодежи) в жизнеспособность и перспективу опыта всего человечества. И, что самое главное, цивилизации гибнут из-за обнищания воображения и воли, которая их созидает и поддерживает.
 За те десятилетия, о которых идет речь в данной главе, Америка страдала от многих ран. Большинство из них она нанесла себе сама, в них не было необходимости, их можно было исцелить. Наиболее серьезной из них стало раскрытие связей, возникающих между различными группировками на почве пересечения их интересов и на почве их абсолютизма, которые работали против взаимообмена. У группы людей с имперскими замашками отсутствовало чувство границ дозволенного. Если главным требованием в послевоенные десятилетия была доступность, теперь в большей степени требовалось наличие связей, необходимости взаимодействия комплекса составных частей любого прочного организма.
 Стоит напомнить сказанное Финли Питером Данном на рубеже веков устами его героя мистера Дули: «Не говорите мне, отчего нация умирает. Скажите лучше, благодаря чему она живет». Сегодняшняя Америка живет благодаря постоянной мобильности ее народа; правовой защите расхождений во взглядах наряду с усилиями по достижению консенсуса; пониманию того, что ни один человек не может стоять над законом либо вне его защиты; взрыву в области знаний, приводящему к успеху, так как он разрушает границы невозможного; двойственному отношению к конкуренции и паевому участию; неувядающему чувству уверенности в себе наряду с верой в будущее и, главное, благодаря неиссякаемому потоку и правильному использованию человеческой энергии.
 И это еще один пункт, разрушающий параллель с умирающими цивилизациями. Римом управлял класс патрициев, исчерпавший свою первоначальную энергию, и в этой правящей группе никогда не могли появиться «новые люди»—novi homines, в то время как в Америке в эту группу постоянно, поколение за поколением, вливались новые мужчины и женщины. Таким образом, Америка, от чего бы она ни погибла, вряд ли умрет из-за нехватки энергии или талантов.
 Здесь наблюдается безнаказанность и недостаток осмотрительности, отнюдь не жизнеспособности. Реальная опасность, которой Америка подвергается как коллективный организм, заключается не в старческом одряхлении, а в юношеской безалаберности. Если сравнивать ее с историческими цивилизациями, просуществовавшими тысячелетия, —Китаем, Индией, Россией, Европой, —Америка все еще подросток, которому только предстоит пережить большую часть своего опыта и страданий, но она—как Александр—поймана в сети ответственности власти и в то же время в сети фантазий и излишеств, свойственных юности.
 Формы, в которых проявят себя жизненные силы Америки, как предсказывают и ее критики, и ее поклонники, все еще не определены. Уолт Уитмен предвещает (в «Демократических песнях»), что в процессе расширения своей территории на континенте, в поисках новых путей, в ее пестроте Америке понадобится «божественный литератор» (как он сам), который сделает ее единым целым. В действительности эту роль сыграли не поэты, а мифы.
 Я говорил выше о мифе об уникальности и мифе о Старом и Новом Свете. На обоих этих мифах, а еще больше на окружающей их действительности основывалась неистребимая вера американца в то, что участь его детей завтра будет лучше, чем его собственная сегодня. Эта вера выстояла во многих испытаниях— засухах, наводнениях, войнах, долгах, депрессиях — как путеводный американский миф. Потому что, как ни оценивай их с точки зрения строгой документальности, результаты ежегодного опроса общественного мнения по проблеме «счастья» говорят о том, что, как бы ни разворачивались в тот день внешние события, американцы красноречиво демонстрируют свою удовлетворенность жизнью.
 Сохранились еще остатки мифа о заветах в виде Конституции и входящего в нее Билля о правах и о судьях из Верховного суда, стоящих на их страже. 1987-й год был годом двухсотлетия этого завета и его блюстителей. «Мы живем по символам», —писал судья Оливер Уэнделл Холмс. Он добавлял по другому поводу, что суд—это «островок спокойствия в центре урагана», —спокойствия в том смысле, что посреди сутолоки событий он имеет дело с символами.
 Из всего комплекса политических стратегий, которые Америка подарила миру, Конституция как способ поддержания порядка в обществе преисполнена наибольшей символической силы. В мире непредвиденных диких случайностей она предлагала правление законов как стабильную точку безопасности и как набор критериев (посредством юридической интерпретации) для регуляции различных перемен.
 Не улеглись политические бури вокруг попыток дальнейшей политизации тех назначений и решений Верховного суда, которые были политическими всегда. Но для людей имеет значение их ощущение, что они живут под защитой Конституции, которая дает права высшей апелляции к элите, стоящей на страже их прав, с помощью тщательно утвержденной и скрупулезно изученной традиции толкования законов. Это не свободно истолковываемые ценности, как говорил Макс Уэббер обо всех социальных знаниях и действиях. Но замена пристрастий разумными социальными ценностями также требует героических усилий. Поэтому суд и стоит настолько близко к божественному праву, насколько это позволяет демократия.
 Ибо в соответствии с Конституцией и историей юриспруденции девять обычных смертных людей вместе обладают той властью, о которой размышлял Джеймс Джойс и его герой: «Выковывать в кузнице моей души сознание расы, существующее извечно».
 Французские социологи Раймонд Арон и Жан-Франсуа Ревель довольно остро писали о психологической слабости демократий, которая выходит за рамки их структурной неправоспособности. В Америке ряд политологов, и среди них Сэмюел П. Хантингтон, ставили перед цивилизацией главный вопрос: является ли она все еще тем центром, которым была когда-то, —по крайней мере тем центром, который (по выражению Йейтса) будет «держать».
 Этот вопрос нужно адресовать не только Америке, но и всей Западной империи. Мы привыкли рассуждать, «почему демократии умирают», но это уже не та ситуация, когда под вопросом стоит данная структура демократии. Это вопрос о жизнеспособности всей цивилизации в комплексе, включая империю.
 Работу над этим полотном продолжит творец, каковым является история. Но как бы ни сложилась дальнейшая судьба этого полотна, завершится оно, похоже, тем, что Америке со всем ее мифотворчеством и способностями поддерживать свои мифы оставят ее нынешнюю роль. Возможно, Питер Бергер прав в том, что капитализм как система не генерирует мифопоэтическую силу, способность к чему продемонстрировали социалистические утопии. Но у Америки есть нечто большее, чем капитализм: у нее есть целая цивилизация, ее история и творческий потенциал. И есть наконец сама Америка в качестве мифа такого масштаба, которому нет соперников в современной истории.
 Если Америке как центру не удастся «держать» судьбу мира, она отдаст ее в руки менее ласковые и более запятнанные кровью, чем американские.

 1.3. Американская геостратегия для Евразии.
 (Бжезинский З. Геостратегия для Евразии. Краткосрочные и долгосрочные цели политики США в этом регионе // Независимая газета. 1997. 24 октября)



ЕВРАЗИЯ КАК ГЛОБАЛЬНАЯ ОСЬ

 СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ лет назад, когда вышел в свет первый номер журнала Foreign Affairs, Соединенные Штаты были находившейся в самоизоляции державой, время от времени оказывавшейся вовлеченной в европейские и азиатские дела. Вторая мировая война и последовавшая за ней холодная война вынудили Соединенные Штаты принять на себя определенные обязательства в отношении Западной Европы и стран Дальнего Востока. Роль Америки как единственной сверхдержавы мирового масштаба диктует сейчас необходимость выработать целостную и ясную стратегию в отношении Евразии.
 Евразия — это континент, на котором расположены самые устойчивые в политическом плане и динамично развивающиеся страны мира. Все исторические претенденты на роль мировой державы являются представителями Евразии. Китай и Индия, страны с самым большим населением в мире, претендующие на роль региональных гегемонов, расположены на этом континенте. Здесь также находятся все потенциальные политические и экономические соперники, готовые бросить вызов Америке. Шесть стран с самыми большими после Соединенных Штатов расходами на военные и экономические нужды, а также все, за исключением одной, мировые державы, официально или неофициально располагающие ядерным оружием, разместились здесь. На Евразию приходится 75% населения Земли, 60% внутреннего валового продукта и 75% энергетических ресурсов. В целом потенциальная мощь Евразии превосходит мощь США.
 Евразия — это суперконтинент земного шара, играющий роль своего рода оси. Та держава, которая станет на нем доминирующей, будет оказывать решающее влияние в двух из трех наиболее развитых в экономическом плане регионах планеты: Западной Европе и Восточной Азии. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что страна, доминирующая в Евразии, будет почти автоматически контролировать развитие событий на Ближнем Востоке и в Африке. В условиях, когда Евразия является главной на сегодня геополитической шахматной доской, уже нельзя вырабатывать одну политику для Европы и совсем другую — для Азии. Все, что происходит с распределением власти на просторах Евразии, будет иметь решающее значение при выработке США своих глобальных приоритетов, а также и в исторической перспективе.
 Приемлемая для Евразии стратегия должна учитывать различия между близкой перспективой (пять лет или около этого), среднесрочной (примерно 20 лет) и долгосрочной. Более того, эти временные фазы должны рассматриваться не изолированно, а как части единого целого. В краткосрочном плане Соединенные Штаты должны закрепить существующий сейчас на карте Евразии геополитический плюрализм. При такой стратегии приоритет должен быть отдан политическому маневрированию и дипломатическим манипуляциям, которые исключили бы возможность образования враждебных коалиций, способных бросить вызов лидерству США, хотя у любого государства, стремящегося к этому, возможности не так уж и велики. В среднесрочной перспективе это должно привести к появлению стратегически приемлемых партнеров, которые, действуя по инициативе американского руководства, могут создать ориентирующуюся на сотрудничество трансъевразийскую систему безопасности. В долгосрочном плане все это может стать основой системы подлинной политической ответственности в глобальном масштабе.
 На западном фланге Евразии ключевыми игроками будут продолжать оставаться Франция и Германия, и главной целью Америки должно быть продолжение расширения европейского демократического плацдарма. На Дальнем Востоке ключевая роль Китая скорее всего будет возрастать, и у Соединенных Штатов не будет стратегии в Евразии до тех пор, пока не будет достигнут политический консенсус между Китаем и США. В центре Евразии, в районе между расширяющейся Европой и повышающим свой региональный статус Китаем, будет продолжать зиять политическая черная дыра, пока Россия не заявит решительно о себе как о постимперском государстве. Тем временем к югу от России Средняя Азия может превратиться в очаг этнических конфликтов и споров между великими державами.


НЕЗАМЕНИМАЯ СИЛА

 В течение жизни одного поколения, а может быть, и в более отдаленной перспективе едва ли какая-либо отдельно взятая страна сможет поколебать статус Америки как первой державы мира. Вряд ли какое-либо государство может сравниться с Соединенными Штатами в четырех ключевых областях — военной, экономической, технической и культурной, — придающих стране глобальный политический вес. Пока Америка не отречется от своего статуса, единственной реальной альтернативой американскому господству является международная анархия. Президент Клинтон прав, когда говорит, что Америка стала «незаменимой страной» для мира.
 Лидерство США в глобальном масштабе будет проходить проверку напряженностью, беспорядками и периодическими конфликтами. В Европе уже есть свидетельства того, что время интеграции и расширения проходит, а национализм вновь может набрать силу. Широкомасштабная безработица не прекращается даже в самых благополучных странах Европы, подогревая настроения неприязни ко всему иностранному, что может побудить французских или немецких политиков склониться в сторону экстремизма. Стремление Европы к единству может быть воплощено в жизнь только при условии, если Соединенные Штаты будут поощрять, а порой и подталкивать ее к этому.
 Будущее России менее определенно, и перспективы ее эволюции в позитивном плане не так уж и велики. Поэтому Америка должна создавать такие политические условия, которые способствовали бы привлечению России к работе в широких рамках европейского сотрудничества и в то же время укрепляли бы независимость новых суверенных соседних государств. Если Америка не станет оказывать поддержку, скажем, Украине или Узбекистану в их усилиях по национальной консолидации, то их судьба будет оставаться неясной.
 Шансы найти общий язык с Китаем также могут быть упущены из-за кризиса вокруг Тайваня, развития внутриполитических событий в Китае или просто из-за того, что китайско-американские отношения пойдут по нисходящей линии. Враждебность в китайско-американских отношениях может отрицательно сказаться на отношениях Америки с Японией, что вызовет осложнения в самой Японии. В таком случае сама стабильность в Азии окажется под вопросом, и все это может отразиться на позиции даже такой страны, как Индия, играющей ключевую роль в поддержании устойчивого положения в Южной Азии.
 В непостоянной Евразии первостепенная задача заключается в том, чтобы создать такие условия, когда ни одно государство или какая-либо комбинация государств не смогли бы вытеснить Соединенные Штаты или даже уменьшить их решающую роль. Тем не менее стремление к созданию устойчивого трансконтинентального баланса сил следует рассматривать не как цель саму по себе, а лишь как средство для создания подлинного стратегического партнерства в основных регионах Евразии. Мягкая американская гегемония должна убедить другие страны в том, что бросать вызов Соединенным Штатам нет необходимости. Не только потому, что это обойдется слишком дорого, но и потому, что следует уважать законные интересы стран, претендующих на свою роль в тех или иных регионах Евразии.
 Говоря более конкретно, цель в среднесрочном плане заключается в укреплении подлинного партнерства с еще более объединенной и более определившейся в политическом плане Европой, с доминирующим в региональном плане Китаем, с постимперской и ориентированной на Европу Россией, а также демократической Индией. От того, увенчаются ли успехом усилия по развитию разносторонних стратегических отношений с Европой и Китаем, будут зависеть роль России и вся структура центральной власти в Евразии.


ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ПЛАЦДАРМ

 Для Америки Европа является главным геополитическим плацдармом в Евразии. Ставка США на демократическую Европу очень велика. В отличие от связей Америки с Японией НАТО дает Соединенным Штатам возможность оказывать и политическое, и военное влияние на Евразийском континенте. В условиях, когда союзнические европейские страны все еще в очень большой степени зависят от защиты со стороны Америки, любое расширение европейского политического пространства автоматически приводит к росту влияния США. Наоборот, возможность Соединенных Штатов оказывать влияние и давление на Евразийском континенте зависит от тесных трансатлантических связей.
 Расширение Европы и рост числа стран НАТО будут отвечать краткосрочным и долгосрочным интересам американской политики. Европа с ее все более и более широкими границами будет способствовать росту американского влияния, но одновременно это не приведет к созданию настолько интегрированной в политическом плане Европы, что она сможет бросить вызов Соединенным Штатам в вопросах геополитической важности, в частности на Ближнем Востоке. Политически четко определившаяся Европа также имеет огромное значение для вхождения России в систему глобального сотрудничества.
 Америка не может создать более интегрированную Европу по своему собственному усмотрению. Это дело европейцев, особенно французов и немцев. Но Америка не может и противиться появлению более интегрированной Европы, а это может отрицательным образом сказаться на евразийской стабильности и американских интересах. До тех пор, пока Европа не станет более интегрированной, не исключена вероятность того, что в ней может вновь произойти раскол. Вашингтон должен более тесно сотрудничать с Германией и Францией в построении такой Европы, которая была бы политически прочной, оставалась бы связанной с Соединенными Штатами и расширила бы рамки международной демократической системы. Вопрос не в том, кого выбирать: Францию или Германию. Без обеих этих стран Европы не будет, а без Европы никогда не будет никакой трансъевразийской системы сотрудничества.
 С практической точки зрения все это потребует от Америки согласиться с тем, что в руководстве НАТО будут не только американцы; нужно с большим вниманием отнестись к озабоченности Франции по поводу роли Европы в Африке и на Ближнем Востоке и продолжать поддерживать расширение Европейского союза на восток, даже если этот союз становится политически л экономически все более напористым. Соглашение о трансатлантической свободной торговле, за заключение которого ратует целый ряд западных руководителей, может уменьшить риск нарастания экономического соперничества между Европейским союзом и Соединенными Штатами. Все более заметный успех Европейского союза в умиротворении многовековых распрей в Европе может означать постепенное уменьшение роли Америки как европейского арбитра.
 Расширение НАТО и Европейского союза приведет также к тому. что в Европе вновь наберет силу затухающее ощущение европейского призвания и одновременно будут закрепляться, к выгоде как Америки, так и Европы, демократические успехи, достигнутые благодаря завершению холодной войны. На карту в этих усилиях поставлено не что иное, как долгосрочное сотрудничество Америки с Европой. Новая Европа только обретает свои черты, и если Европа должна оставаться частью «Евроатлантического» сообщества, то расширение НАТО имеет первостепенное значение.
 Соответственно расширение НАТО и Европейского союза нужно осуществлять осторожно и по этапам. Учитывая уже принятые на себя Америкой и странами Западной Европы обязательства, окончательно не определенное, но вполне реальное развитие событий в этой сфере возможно по следующей схеме. К концу 1999 года первые три страны Центральной Европы станут новыми членами НАТО, хотя их вступление в Европейский союз, вероятно, состоится не раньше 2002-2003 года; к концу 2003 года Европейский союз, возможно, начнет переговоры с тремя прибалтийскими республиками о присоединении к нему, и НАТО также будет вести речь об их, а также Румынии и Болгарии, вступлении в эту организацию, которое, вполне вероятно, состоится до 2005 года. Где-то между 2005 и 2010 годами Украина, при условии, что она осуществит значительные внутренние реформы и будет признана как страна Центральной Европы, должна быть готова к началу переговоров с Европейским союзом и НАТО.
 Если стремление к расширению НАТО — а некоторые обязательства на этот счет сейчас уже приняты — не увенчается успехом, то это негативно скажется на идее расширения Европы и окажет деморализующий эффект на жителей Центральной Европы. Хуже того, это может подхлестнуть ныне мало заметные политические претензии России в Центральной Европе. Более того, вряд ли российская политическая элита разделяет желание европейцев, чтобы американское политическое и военное присутствие сильно ощущалось в Европе. Из всего этого следует, что, хотя укрепление отношений сотрудничества с Россией желательно для Америки, она обязательно должна всем ясно дать понять, каковы ее глобальные приоритеты. Если выбор должен быть сделан между большой европейско-атлантической системой и улучшением отношений с Россией, то предпочтение следует отдать первому.


ИСТОРИЧЕСКАЯ ЗАДАЧА РОССИИ

 Новые связи России с НАТО и Европейским союзом, нашедшие свое отражение в совместном совете НАТО—Россия, могут побудить Россию принять долго откладывавшееся (еще со времен существования Советского Союза) решение в пользу Европы. Формальное членство в «большой семерке» и совершенствование механизма принятия политических решений в рамках Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (когда может быть создан специальный комитет по безопасности, в который войдут представители Америки, России и нескольких ведущих европейских стран) должны побудить Россию занять конструктивную позицию в вопросах политического и военного сотрудничества в Европе. Наряду с продолжающейся финансовой помощью Запада и осуществляемыми капиталовложениями, особенно в сфере коммуникаций, эти шаги могут еще больше приблизить Россию к Европе.
 Однако в долгосрочном плане роль России в Евразии во многом будет зависеть от того, как она сама себя определит. Хотя региональное влияние Европы и Китая возросло, Россия по-прежнему остается собственником самой большой территории в мире, простирающейся на десять временных поясов и значительно превосходящей американскую, китайскую или европейскую. Потеря территории не является для России главной проблемой. Россия скорее должна быть озабочена тем, что в экономическом отношении Европа и Китай уже сильнее ее, и тем, что она отстает от Китая в плане модернизации социальной сферы.
 При всех этих обстоятельствах Россия в первую очередь должна отдавать приоритет скорее своей собственной модернизации, чем предпринимать тщетные усилия по возвращению себе статуса мировой державы. Учитывая протяженность территории и ее разнообразный характер, именно децентрализованная политическая система и экономика свободного рынка должны скорее всего пробудить творческий потенциал российского народа и способствовать развитию огромных природных ресурсов страны. Так сказать, свободно конфедеративная Россия, состоящая из европейской России, Сибирской республики и Дальневосточной республики, также придет к выводу, что в таком случае ей будет легче поддерживать тесные экономические связи со своими соседями. Каждое из таких конфедеративных образований сможет успешно развивать творческий потенциал на местах, веками тормозившийся тяжелой бюрократической рукой Москвы. В свою очередь, децентрализованная Россия будет менее склонна к проявлению имперских амбиций.
 Россия скорее всего будет готова порвать со своим имперским прошлым, если новые независимые постсоветские государства будут жизнеспособными и стабильными. Эта их жизнеспособность будет сдерживать любые, все еще сохранившиеся имперские поползновения России. Политическая и экономическая поддержка новых государств должна стать составной частью более широкой стратегии по включению России в систему трансконтинентального сотрудничества. Важнейшим компонентом такой политики является суверенная Украина, а также — поддержка таких стратегически важных государств, как Азербайджан и Узбекистан.
 Широкомасштабные международные инвестиции во все более доступную Среднюю Азию не только приведут к укреплению независимости новых государств, но и благотворно скажутся на постимперской и демократической России. Разработка региональных ресурсов приведет к росту благосостояния и внесет ощутимый элемент стабильности, что уменьшит опасность возникновения конфликтов балканского типа. Развитие регионов благоприятно скажется также на соседних провинциях России, которые в экономическом плане имеют тенденцию скатываться вниз. Новые руководители регионов постепенно станут меньше опасаться политических последствий от более тесных экономических связей с Россией. В таком случае неимперская Россия может восприниматься регионами как крупнейший экономический партнер, а не как имперский правитель.


НЕУСТОЙЧИВЫЙ ЮГ ЕВРАЗИИ

 Добиваясь стабильности на юге Кавказа и в Средней Азии, Америка должна проявлять осторожность, чтобы не оттолкнуть от себя Турцию, когда последняя пытается выяснить, можно ли добиться улучшения отношений между Соединенными Штатами и Ираном. Если Турция почувствует себя страной, вытесненной из Европы, она станет более исламской и менее склонной к сотрудничеству с Западом в вопросе интеграции Средней Азии в мировое сообщество. Америка должна использовать свое влияние в Европе, чтобы способствовать возможному вступлению Турции в Совет Европы и восприятию этой страны как европейского государства при условии, конечно, что Турция в своей внутренней политике не сделает драматического поворота в сторону ислама. Постоянные консультации с Анкарой относительно того, какое будущее ожидается в районе бассейна Каспийского моря и в Средней Азии, укрепят ощущение, что Турция является стратегическим партнером Соединенных Штатов. Америка должна также поддерживать стремление Турции проложить нефтепровод из Баку в расположенный на Средиземноморском побережье Сейхан — основной терминал для энергетических ресурсов бассейна Каспийского моря.
 Следует также добавить, что увековечивание американо-иранского противостояния не отвечает интересам США. Любое возможное примирение должно быть основано на признании обеими сторонами того факта, что стабилизация ситуации в регионе отвечает их взаимным стратегическим интересам. Соединенные Штаты все еще заинтересованы в том, чтобы Иран был сильным, пусть даже движимым религиозными мотивами, но отнюдь не настроенным решительно против Запада государством. Американским долгосрочным интересам в большей степени соответствовало бы снятие существующих возражений Вашингтона в отношении тесных турецко-иранских экономических связей, особенно в вопросе строительства новых нефтепроводов из Азербайджана и Туркменистана. Действительно, финансовое участие Америки в подобных проектах пошло бы ей на пользу.
 Хотя в настоящее время Индия играет пассивную роль, она тем не менее весьма заметна на евразийской сцене. Не имея политической поддержки, которую она получала ранее от Советского Союза, Индия сдерживается в геополитическом плане китайско-пакистанским сотрудничеством. Выживание демократии в Индии важно само по себе, поскольку оно лучше, чем многочисленные тома академических трудов, опровергает представление о том, что права человека и демократия — это исключительно западные ценности. Индия доказывает, что «азиатские ценности», пропагандируемые различными общественными деятелями, от Сингапура до Китая, просто-напросто антидемократичны и необязательно предназначены для Азии. Поражение Индии в этом деле явилось бы ударом по перспективам демократии в Азии и привело бы к оттеснению страны, которая внесла свой вклад в баланс сил в Азии, особенно учитывая рост влияния Китая. Индия должна участвовать в дискуссиях, относящихся к региональной стабильности, не говоря уже о том, что необходимо и дальше укреплять двусторонние контакты между военными ведомствами Америки и Индии.


КИТАЙ КАК ВОСТОЧНЫЙ ЯКОРЬ

 Стабильного равновесия сил в Евразии не будет без достижения глубокого стратегического взаимопонимания между Америкой и Китаем и четкого определения растущей роли Японии. Это ставит перед Америкой две задачи: определение практических параметров и допустимых пределов роста влияния Китая как доминирующей региональной державы и решение проблемы со стремлением Японии выйти за рамки своего фактического статуса американского протектората. Если избегать излишних опасений по поводу растущей мощи Китая и экономического подъема Японии, то можно будет внести элементы реализма в политику, которая должна основываться на тщательных стратегических расчетах. Цель такой политики должна заключаться в том, чтобы склонить мощный Китай к конструктивному решению региональных проблем и направить энергию японцев в сторону широкого международного сотрудничества.
 Подключение Пекина к серьезному стратегическому диалогу является первым шагом в стимулировании его интереса к нахождению общего языка с Америкой. Это отражается в обоюдной озабоченности двух стран в связи с положением в Северо-Восточной и Средней Азии. Вашингтону необходимо также устранить всякого рода неопределенности относительно его политики, согласно которой есть только один Китай, чтобы еще больше не осложнять вопрос о Тайване, особенно после того, как Китай получил Гонконг. Точно так же Китай заинтересован в том, чтобы показать, что даже Великий Китай может сохранить различный подход к своим внутренним политическим проблемам.
 Чтобы добиться определенного прогресса, китайско-американский стратегический диалог должен быть непрерывным и серьезным. Следуя этим путем, даже в таких спорных вопросах, как Тайвань и права человека, можно найти определенное решение. Китайцам необходимо сказать, что либерализация в их стране — это не только чисто внутреннее дело, поскольку лишь демократический и процветающий Китай имеет какие-либо шансы переманить мирным образом Тайвань на свою сторону. Любые попытки решить проблему воссоединения с помощью силы поставят под угрозу китайско-американские отношения и подорвут способность Китая привлечь иностранные инвестиции. Претензии Китая на определяющую роль в регионе и получение статуса мировой державы уменьшатся.
 Хотя Китай все больше заявляет о себе как о доминирующей в регионе стране, вряд ли в обозримом будущем он станет мировой державой. Часто высказываемая мысль, что следующей мировой державой станет Китай, вызывает паранойю за пределами Китая, а в нем самом порождает манию величия. Еще нельзя с полной уверенностью утверждать, что бурное развитие Китая будет продолжаться на протяжении двух ближайших десятилетий. Действительно, сохранение в течение длительного времени нынешних темпов роста потребует чрезвычайно благоприятного сочетания таких факторов, как национальное руководство, политическое спокойствие, дисциплина в социальной сфере, высокий уровень сбережений, широкий поток иностранных капиталовложений и региональная стабильность. Длительное существование комбинации всех этих факторов вряд ли возможно.
 Даже если Китаю удастся избежать серьезных политических потрясений и сохранить свой экономический рост в течение четверти века — что под большим вопросом, — он все равно останется относительно бедной страной. Даже при увеличении внутреннего национального продукта в три раза уровень жизни в Китае с его доходами на душу населения останется ниже большинства развитых стран и значительная часть граждан будет продолжать жить в бедности. По уровню использования телефонов, автомобилей, компьютеров и т.д. китайцы будут отнюдь не на высоте.
 За два десятилетия Китай может превратиться в глобальную военную державу, поскольку его экономика позволит руководителям страны направлять значительную часть внутреннего валового продукта на модернизацию вооруженных сил, в том числе на дальнейшее развитие стратегического ядерного арсенала. Вместе с тем следует отметить, что если Китай чрезмерно увлечется этим, то на долгосрочном экономическом подъеме Китая это может сказаться так же негативно, как гонка вооружений сказалась на советской экономике. Широкомасштабное военное строительство в Китае побудит Японию поторопиться дать соответствующий ответ. В любом случае, если не считать ядерные силы, в течение определенного времени Китай не сможет использовать военную мощь за пределами региона.
 Великий Китай, становящийся доминирующей державой в регионе, — это особый вопрос. Реальной сферой регионального влияния Китая, скорее всего, станет некая часть будущей Евразии. Эту сферу влияния не следует путать с зоной исключительно политического доминирования, какую, например, имел Советский Союз в Восточной Европе. Это будет скорее похоже на регион, в котором слабое государство готово платить определенную мзду с учетом интересов, позиций и ожидаемой ответной реакции доминирующей там державы. Короче говоря, сфера китайского влияния может быть определена как регион, в котором первоочередным вопросом является: «А какова точка зрения Пекина на это?»
 Великий Китай, похоже, получит политическую поддержку от своей преуспевающей диаспоры в Сингапуре, Бангкоке, Куала-Лумпуре, Маниле и Джакарте, не говоря уже о Тайване и Гонконге. Согласно журналу Asiaweek, общая стоимость 500 ведущих предприятий в Юго-Восточной Азии, принадлежащих китайцам, составляет около 540 млрд. долл. Страны Юго-Восточной Азии уже считают необходимым время от времени считаться с политическими высказываниями и экономическими интересами Китая. Эта страна, становящаяся мощной политической и экономической державой, может также оказывать в более открытой форме влияние на Дальневосточную Россию, выступая спонсором объединения двух государств на Корейском полуострове.
 Геополитическое влияние Великого Китая не обязательно должно быть несовместимым с заинтересованностью американцев в стабильной, плюралистической Евразии. Например, растущий интерес Китая к Средней Азии сужает возможности России в деле достижения политической реинтеграции региона под контролем Москвы. В этой связи, и с оглядкой на Персидский залив, растущие энергетические потребности Китая означают, что он имеет общие интересы с Америкой в сохранении свободного доступа к нефтедобывающим регионам и в политической стабильности там. Аналогично этому поддержка Китаем Пакистана сдерживает стремление Индии подчинить себе последний. Это своего рода цена, которую Индия платит за сотрудничество с Россией в вопросах, связанных с Афганистаном и Средней Азией. Участие Китая и Японии в развитии Восточной Сибири также может способствовать стабилизации в этом регионе.
 Суть дела в том, что Америка и Китай нуждаются друг в друге. Великий Китай должен рассматривать Америку как своего естественного союзника как по историческим, так и по политическим причинам. В отличие от Японии или России Соединенные Штаты никогда не предъявляли никаких территориальных претензий к Китаю. В отличие от Великобритании они никогда не унижали Китай. Более того, без надежных стратегических отношений с Америкой Китай вряд ли сможет продолжать привлекать огромные капиталовложения из-за рубежа, необходимые для того, чтобы играть главенствующую роль в регионе.
 Точно так же, без китайско-американского стратегического сотрудничества, служащего как бы восточным якорем для развертывания американского присутствия в Евразии, у Америки не будет геостратегии для Азиатского континента, что, в свою очередь, лишит ее геостратегии для Евразии в целом. Для Америки Китай, включенный в широкую сеть международного сотрудничества, может стать важной стратегической картой — такой же, как Европа, и более весомой, чем Япония, — в деле обеспечения стабильности в Евразии. Для признания этого факта Китай может быть приглашен на ежегодную встречу руководителей семи стран, тем более, что недавно такое приглашение было направлено России.


НОВАЯ РОЛЬ ЯПОНИИ

 Поскольку в скором времени в восточной части Евразийского континента демократический плацдарм не появится, очень важно, чтобы усилия Америки по налаживанию стратегических отношений с Китаем основывались на признании того факта. что успешно развивающаяся в демократическом и экономическом отношениях Япония является глобальным партнером Америки, а не расположенным на островах азиатским союзником в борьбе против Китая. Лишь на этой основе может быть построена система трехстороннего согласия — с одной стороны, Америка как мировая держава, с другой стороны, Китай как региональный лидер и, с третьей стороны, Япония как лидер в международном плане. Такое согласие может быть поставлено под угрозу в результате любого существенного расширения американо-японского военного сотрудничества. Япония не должна быть непотопляемым авианосцем Америки на Дальнем Востоке, а также она не должна быть главным военным партнером Америки в Азии. Усилия в том направлении, чтобы Япония играла подобную роль, могут отгородить Америку от азиатского континента, осложнить путь к достижению стратегического согласия с Китаем и негативно сказаться на попытках Америки укрепить стабильность в Евразии.
 Учитывая холодность, с которой Япония продолжает сталкиваться в регионах из-за своего поведения до и после второй мировой войны, ей не суждено играть важную политическую роль в Азии. Япония не стремится к примирению с Китаем и Кореей подобно тому, как Германия примирилась сначала с Францией, а теперь намерена поступить таким же образом с Польшей. Подобно островной Британии в отношениях с Европой, Япония в политическом плане мало значит для азиатского континента. Тем не менее Токио может играть важную роль в международном плане, тесно сотрудничая с Соединенными Штатами в таких новых вопросах, как развитие и поддержание миротворческих процессов, избегая в то же самое время принятия контрпродуктивных мер для утверждения себя как региональной державы в Азии. Лидерство Америки должно направлять Японию как раз в этом направлении.
 Тем временем подлинное японо-корейское примирение внесло бы значительный вклад в возможное объединение Южной и Северной Кореи на путях стабильности, смягчая международные осложнения, могущие при этом возникнуть. Соединенные Штаты должны содействовать сотрудничеству в таком направлении. Многие конкретные шаги, начиная от совместных университетских программ и кончая созданием объединенных военных формирований, могут быть осуществлены и в данном случае. После объединения двух стран на Корейском полуострове всеохватывающее и стабилизирующее в региональном плане японско-корейское партнерство может, в свою очередь, способствовать расширению американского присутствия на Дальнем Востоке.
 Не нужно доказывать, что тесные политические отношения с Японией в интересах глобальной политики Америки. Но станет ли Япония американским вассалом, соперником или партнером, зависит от способности американцев и японцев вырабатывать общие международные цели и проводить разделительную линию между стратегической миссией США на Дальнем Востоке и притязаниями японцев на глобальную роль. Для Японии, несмотря на дебаты в стране по поводу внешней политики, отношения с Америкой остаются главным элементом для определения путей международного развития. Дезориентированная Япония, либо склонная к перевооружению, либо стремящаяся к сепаратным договоренностям с Китаем, будет означать конец американской роли в азиатско-тихоокеанском регионе и потерю перспектив на достижение стабильного трехстороннего соглашения между Америкой, Японией и Китаем.
 Дезориентированная Япония будет скорее похожа на беспомощного кита, опасно мечущегося после того, как он оказался выброшенным на берег. Для того чтобы Япония обратила свой взор на страны, расположенные не только в Азии, нужны побудительные мотивы, а также специальный статус для нее, который обеспечивал бы ей возможность отстаивать свои национальные интересы. В отличие от Китая, который может добиваться статуса мировой державы лишь после того, как станет региональной державой, Япония может приобрести мировое влияние только в том случае, если сначала воздержится от попыток стать региональной державой.
 Все это доказывает, что для Японии более важно понимать, что ее роль особого партнера Америки в мировых делах будет приносить и политические дивиденды, и экономическую пользу. С этой целью Соединенные Штаты должны стремиться к заключению американо-японского соглашения о свободной торговле, которое создаст общее американо-японское экономическое пространство. Подобный шаг, который зафиксировал бы укрепляющиеся связи между экономиками двух стран, послужит для Америки надежной опорой в деле расширения своего присутствия на Дальнем Востоке, а для Японии — основой развития конструктивных контактов в мировом масштабе.


ТРАНСКОНТИНЕНТАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ

 В долгосрочном плане стабильность в Евразии можно будет укрепить путем создания, вероятно, в начале следующего века трансъевразийской системы безопасности. Такая система может включать расширенную НАТО. связанную кооперативными соглашениями о безопасности с Россией, Китай и Японию. Однако, чтобы добиться этого, американцы и японцы сначала должны начать трехсторонний диалог с Китаем о политической безопасности. В таких переговорах о безопасности между Америкой. Японией и Китаем могут принять участие и другие азиатские страны, а позднее это может привести к диалогу с Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе. А это, в свою очередь, может открыть путь к проведению целого ряда конференций с участием стран Европы и Азии по вопросам безопасности. Таким образом, начнет обретать черты трансконтинентальная система безопасности.

 1.4. Америка и мир: сегодня и завтра.
 (Валлерстайн И. Америка и мир: сегодня, вчера и завтра // Свободная мысль. 1995. № 2 и 4)



Сегодня

 Настоящее, о котором идет речь, началось в 1945-м и подошло к концу где-то в 1990 году. Не дольше, чем на протяжении этого времени, Соединенные Штаты оставались ведущей силой миросистемы. Зарождение этой гегемонии состояло в экономическом преуспевании, последствием ее явилось преуспевание и символом ее тоже стало наше преуспевание. Чем же заслужили мы столь редкую привилегию? Явились ли мы на свет великими? Было ли величие достигнуто нами или же оно оказалось нам предписано другими?
 Сегодня берет начало в 1945 году. Тогда мир только что выпутался из долгой и страшной мировой войны, ареной которой служила вся Евразия — от островов крайнего Запада (Великобритания) до островов Дальнего Востока (Япония, Филиппины и Тихоокеанские острова) и от берегов Ледовитого океана до Северной Африки, Юго-Восточной Азии и Меланезии на Юге. На этом громадном пространстве происходило колоссальное уничтожение человеческих жизней и их материальной основы, то есть базы мирового производства.
 Единственной крупной индустриальной зоной мира, где оборудование и инфраструктура не подверглись всеобщему разрушению, оказалась Северная Америка. Американские предприятия не только не были разбомблены, но благодаря военному планированию и мобилизации даже поднялись на новый уровень производственного развития.
 Поскольку Соединенные Штаты вступили в мировую войну с производственной базой, уже тогда (как минимум) не уступавшей никому в мире, военные разрушения, выпавшие на долю остальных, образовали огромный пробел в мировом экономическом потенциале и эффективности производства. Эта брешь и послужила условием неслыханного дотоле процветания американских предприятий в последующие двадцать пять лет. То же экономическое одиночество США оставило американской промышленности лишь один путь к процветанию — через допущение значительного роста реальной заработной платы работников американской промышленности. Увеличение реальной заработной платы, приведшее к массовому владению собственными домами, машинами и прочими предметами долгосрочного пользования, а также сделавшее более доступным образование, как раз и составило то благосостояние американцев, которое изумляло весь мир.
 Соединенные Штаты имеют склонность, оглядываясь на послевоенный мир, отмечать четыре великих достижения, основную заслугу в которых они оставляют за собой. Первейшим было восстановление опустошенной Евразийской территории и ее возвращение в производственные процессы мироэкономики. Вторым — поддержание мира в миросистеме, одновременное предотвращение ядерной войны и угрозы вооруженной агрессии. Третьим — в основном мирная деколонизация колониального мира, сопровождаемая оказанием значительной помощи в экономическом развитии. Четвертым — распространение на американский рабочий класс экономического благосостояния и полного его политического участия в системе наряду с отменой расовой сегрегации и дискриминации…
 К 1960 году движение США к своим целям выглядело поразительно успешным. Новое благосостояние было налицо. Пригороды процветали. Невообразимо возросли пособия на высшее образование и здравоохранение. Была построена истинно общеконтинентальная сеть воздушных и наземных путей сообщения. Поднялись на ноги Западная Европа и Япония. СССР удавалось надежно сдерживать в пределах его договорной сферы влияния. Американское рабочее движение, очищенное от своего левого крыла, стало признанным компонентом вашингтонского истеблишмента. 1960-й был также годом Африки, годом, когда 16 африканских государств, в прошлом колоний четырех европейских держав, провозгласили свою независимость и вступили в ООН. Избрание Дж. Кеннеди на пост президента в том же году выглядело апофеозом новой американской действительности. Власть перешла, по его словам, в руки нового поколения, рожденного в этом веке (тем самым он подразумевал полное избавление от старых колебаний и недостатков), поколения, полностью преданного миру постоянного благосостояния и предположительно разрастающейся свободы.
 Однако именно в этот момент начали выявляться цена процветания и его непредвиденные последствия. Институциональные основы послевоенного процветания начали если не распадаться, то ощутимо дрожать и даже сотрясаться. Американское и само мировое благосостояние сопровождалось растущим осознанием как внутри США, так и во всем мире расширяющейся пропасти между богатыми и неимущими, между центром и периферией, между включенными и исключенными из системы. В 60-х годах эта пропасть была относительной; в 70-х и тем более в 80-х она стала абсолютной. Но даже относительная (скорее именно относительная) пропасть уже грозила бедой, и бедой мировых масштабов…
 Р. Рейган может верить, что он так запугал своей силой Советский Союз, что последний произвел на свет М. Горбачева. Но Горбачев появился в СССР как раз потому, что Рейган продемонстрировал недостаточную силу США поддерживать свои особые договоренности с Советским Союзом. СССР теперь был сам по себе и сам по себе, без условий «холодной войны» оказался в крайне скверном положении. Его экономика, которая еще могла держать голову над водой и даже показывать значительный рост производства во времена великого расширения мироэкономики в 1950-х и 1960-х годах, была слишком жестко устроена, чтобы справиться с грандиозным застоем мироэкономики 1970-х — 1980-х годов. Пар энтузиазма окончательно улетучился из советских идеологических котлов. Ленинская теория преодоления слаборазвитости оказалась такой же недейственной, как и все другие варианты развития — социалистические или рыночные — за последние 50 лет.
 Горбачев следовал курсом, единственно доступным для СССР (вернее было бы сказать — России), для страны, которая предполагала сохраниться как значительная держава в ХХI веке. Ему было необходимо положить конец истощению советских ресурсов псевдоимперией. Тем самым Горбачев стремился ускорить темп ликвидации военного фасада «холодной войны» (когда ее политическая полезность была исчерпана) с помощью квазиодностороннего разоружения (выход из Афганистана, уничтожение ракет и т. д.), заставляя США ответить чем-то подобным. Москве также было необходимо избавиться от все более беспокойной и тяготившей ее имперской роли в Восточной Европе. Ну, а восточноевропейцы, конечно, были рады стараться. Все последние 25 лет они только о том и мечтали. Но чудо 1989 года стало возможным не потому, что Америка изменила свою традиционную позицию, а потому, что это сделал СССР. И сделал он это не из-за американской силы, а из-за американской слабости. Третьей задачей Горбачева была перестройка СССР во внутренне жизнеспособную структуру, которая была бы способна среди прочего справляться с национализмом новейшего выпуска. В этом он потерпел неудачу, но говорить о полной невозможности воссоздания чего-то вроде СССР преждевременно.
 Чудо 1989 года явилось несомненным благом для народов Восточной и Центральной Европы, включая народы СССР. Благо это отнюдь не абсолютно, но по крайней мере оно открывает возможность обновления. Но это чудо вовсе не было благом для США. Америка не выиграла, а проиграла в «холодной войне», потому что война эта была не игрой, которую можно выиграть, а скорее менуэтом, который надо было танцевать. Конечно, превратив танец в соревнование, можно было одержать победу, но победа оказалась пирровой. Конец «холодной войны» устранил последнюю важную опору американской гегемонии и благосостояния — советский щит.
 Немедленный итог — Ирак и кризис в Персидском заливе. Ирак отнюдь не вдруг обнаружил свои претензии на Кувейт. Он постоянно на протяжении как минимум 30 лет претендовал на кувейтскую территорию. Почему он выбрал именно это время для нападения? Мотивы налицо. Ирак, как и сотня других стран, переживает катастрофические последствия аферы с нефтешоком и ОПЕК и вытекающий из этого кризис финансовой задолженности. Ситуация была в особенности отягощена дорогостоящей и бесполезной ирано-иракской войной, участие Ирака в которой поощрялось коалицией (менее странной, чем это может показаться), состоявшей из США, Франции, Саудовской Аравии и СССР, ставивших своей целью истощение сил хомейнистского Ирана. В 1990 году Ирак, полный решимости не пойти ко дну, захватил кувейтские нефтяные запасы (а походя ликвидировал добрую часть своего внешнего долга), что тогда выглядело решением… Ирак понес гибельные потери в военной силе; громадный урон принесло стране уничтожение населения и инфраструктуры. Однако рано было бы делать вывод о политическом проигрыше Ирака.
 Америка доказала миру, что она действительно является сильнейшей военной державой. Но стоит отметить, что с 1945 года она впервые была призвана продемонстрировать свою силу в ответ на преднамеренную провокацию. В такой ситуации выигрыш сам по себе — уже частично проигрыш. Ибо, если один претендент посмеет бросить вызов, то другой, более осторожный, может тем временем начать готовиться.
 Показное выступление военных сил США подчеркнуло экономическую слабость страны. Не осталось незамеченным то, что американские военные усилия финансировались другими странами, ибо США сами обеспечить их были уже не в состоянии. Америка громко заявила на весь мир о своей нынешней позиции честного дипломатического брокера. Однако она играет эту роль не как уважаемый всеми сторонами старейшина, а скорее как обладатель самой большой дубинки, причем у бойца этого — экономические ноги из глины.
 Быть брокером выгодно только при условии, когда есть возможность пользоваться результатами на протяжении долгого времени. США были вынуждены самостоятельно начать вторую игру ва-банк на Ближнем Востоке. Если им удастся привести Израиль и ООП к значительному соглашению, все будут им аплодировать. Но подобный результат выглядит маловероятным. Если мы ввяжемся в еще большее количество войн на Ближнем Востоке в ближайшие годы, возможно, уже с применением ядерного оружия, Америка понесет всю тяжесть ответственности; ее консервативные арабские союзники падут, и Европа будет призвана на спасение, вероятно, уже безнадежной ситуации. Если все это произойдет, не восторжествует ли Саддам? Ничего положительного для американского влияния в мире из войны в Персидском заливе пока не вышло.
 Иранский кризис 1980 года существенно отличался от иракского кризиса 1990 года. Это две модели реакции «третьего мира» на «Великий американский мир». Иранская реакция была основана на фундаментальном отрицании западных ценностей. Реакция Ирака была совсем иной. Партия арабского социалистического возрождения (Баас), находящаяся у власти в Ираке, является одним из самых светских движений в арабском мире. Реакция Ирака в конечном итоге — чисто военная реакция, попытка создания крупных милитаристских государств «третьего мира» с целью навязывания нового баланса сил между Севером и Югом. Это два лица будущего. Политику «низкого поклона» США поломал Хомейни. Политика «гордо поднятой головы» наталкивается на лидеров типа Саддама Хусейна.
 Зениту американского благосостояния пришел конец. Каркас разрушается. Фундамент крошится. Америка, как любой гигант в истории человечества, обнаруживает, что ее ноги превращаются в глину. Как нам следует подвести итог эре американской гегемонии 1945 — 1990 годов? С одной стороны, этот период был эрой «Великого американского мира» и высокого материального благосостояния. Кроме того, по сравнительным историческим меркам это была эра терпимости, по крайней мере в большинстве случаев, несмотря на многочисленные конфликты и, возможно, благодаря той форме, которую эти конфликты принимали. Но американская гегемония была основана также на исключении слишком многих групп населения планеты, чтобы выжить в долгосрочном плане. И теперь ей пришел конец.
 Мы вступаем в американское будущее, по поводу которого у нас есть основание одновременно для отчаяния и для надежды. Но мы не сможем сделать каких-либо предположений о том, в какую сторону подуют ветры, если сначала не заглянем в прошлое Америки.


Вчера

 Ничто так не символизирует и не представляет точно основания Американской свободы, как Билль о правах. У нас есть полное основание гордиться им. Тем не менее мы склонны забывать, что принят он был лишь в 1791 году как первые десять поправок к Конституции. Однако немаловажная деталь — эти статьи не входили в первоначальный вариант Конституции, написанный в 1787 году, потому что им было оказано сильное сопротивление. К счастью, в конце концов те, кто противостоял этим поправкам, потерпели поражение. Но полезно напомнить, что приверженность США основным правам человека была далеко не самоочевидна для основоположников американской Конституции. Конституция санкционировала рабство, а также исключала коренное население Америки из участия в политической жизни государства. Она явилась продуктом белых поселенцев, многие из которых (но не все) желали закрепить основные права человека в политической структуре, по крайней мере для себя.
 В каком смысле и для кого Америка была «Землей свободы»? Вполне нормально, что разные мотивы побуждали различные группировки участвовать в Войне за независимость. Плантаторы, крупные торговцы, городские рабочие и мелкие фермеры преследовали в корне отличающиеся интересы. Только некоторые из их мотивов имели отношение к правам человека или большему равенству. Многие были куда более заинтересованы в надежной охране своих собственнических прав, выступая одновременно против английских налогов и американского радикализма. Далее, право на экспроприацию земель аборигенов было как раз одним из прав, которое, с точки зрения поселенцев, англичане обеспечивали недостаточно охотно.
 Тем не менее Американская революция была революцией во имя свободы. И авторы Декларации независимости провозгласили это на весь мир. Это была в конце концов революция — она решительно подтвердила не только то, что «все люди сотворены равными», но и то, что правительства устроены среди людей для охраны «жизни, свободы и преследования счастья» и что в случае, если какое-либо правительство когда-либо оказалось бы «разрушительным для этих целей», то стало бы «правом народа изменить и упразднить его». Революция, следовательно, была не только законной, но и обязательной, хотя даже «благоразумием подсказывается, что издавна установленные формы правления не должны подвергаться изменению из-за легкомысленных и скоротечных причин».
 Новые Соединенные Штаты Америки, родившиеся из восстания против страны-прародины, узаконенные писаной Конституцией, которая претендовала на звание сознательно выстроенного общественного договора, создавшего правительство, пользовавшееся «согласием управляемых», укрепленного Биллем о правах, провозглашавшим защиту от этого самого правительства, выглядели для себя и для европейского мира маяком надежды, рационализма и человеческих возможностей. Свобода, которую проповедовала Америка, выглядит тройной: свобода личности перед государством и любым общественным учреждением (то есть прежде всего свобода голоса), свобода отдельной группы по отношению к другим более сильным группам (то есть прежде всего свобода религии) и свобода народа в целом против внешнего контроля (то есть независимость).
 В то время эти права уже не были новостью в некоторых других местах, но они выглядели наиболее защищенными и наиболее полными именно в США, особенно с тех пор, как Французская революция, казалось, пошла вкось и завершилась в 1815 году монархической реставрацией. Более того, европейцев, чувствовавших себя угнетенными в своих собственных странах, США манили как земля личных возможностей, где на деле исполнялся лозунг Французской революции «Дорогу талантам!». Открытая земля, обширная и малонаселенная, она приветствовала иммигрантов и предлагала их детям немедленное гражданство по праву рождения в стране. Америка была огромной, девственной и, что важнее всего, не отягощенной феодальной историей.
 Вернее было бы сказать, что так мы о ней отзывались тогда и поныне. И такова была вера. И вера эта была большей частью правдой, если не забывать, что это было правдой исключительно по отношению к белым, преимущественно мужчинам, и долгое время только западноевропейским белым мужчинам протестантской веры. Для этой группы на протяжении всей своей истории США действительно могли предложить очень многое. Пределы расширялись: Дикий Запад заселялся; иммигранты ассимилировались, и страна соблюдала себя, как завещал Дж. Вашингтон, свободной от «коварных уловок иностранного влияния». Америка, таким образом, была не только землей возможностей, но и прибежищем.
 В 1858 году А. Линкольн произнес знаменитую фразу: «Я не считаю, что это государство способно вечно существовать в состоянии полурабства и полусвободы». Оглядываясь назад, мы вправе спросить: а был ли он прав? Несмотря на Декларацию об отмене рабства, несмотря на 13-ю, 14-ю и 15-ю поправки к Конституции, несмотря даже на решение Верховного Суда по делу «Брауна против школьного совета», признавшего незаконной расовую сегрегацию в школах, не продержались ли мы длительное время в состоянии полурабства и полусвободы? Был ли в нашей истории какой-либо момент, когда нельзя было бы сказать, что некоторые, даже многие, страдали или были лишены прав всего лишь из-за цвета кожи или иного подобного вздора?
 Мы должны трезво и пристально взглянуть на нашу историю и спросить себя, не достигалась ли самая настоящая свобода одной части населения за счет самого настоящего отсутствия свободы у другой части населения? Было ли рабство (мягко выражаясь) всего лишь анахронизмом, который нам было суждено преодолеть историей, или же оно было структурной основой и неотъемлемым обстоятельством американской мечты? Была ли «американская дилемма» простой непоследовательностью, которую следовало преодолеть при помощи мудрости и разума, или же она служила несущим элементом в построении нашей системы?
 Остается фактом, что в тот самый момент, когда мы двигались из нашего прошлого в наше настоящее, а именно в 1945 году, достигнутое нами было славным в одном отношении и крайне унылым — в другом. Мелочный апартеид существовал не только на Юге, но и в большинстве крупных городов и в ведущих университетах Севера. Не ранее 70-х годов оказались мы готовы хотя бы признать и начать широкое обсуждение этой удручающей стороны медали. И даже сегодня такие обсуждения по большей части мракобесны.
 Еще древние греки выработали систему свободного и равноправного политического участия для граждан и рабства для иностранцев Мы выработали свое политическое мировоззрение на контрасте между тиранией, деспотизмом, абсолютной монархией и республиканской демократией, или демократической республикой. Но мы забываем, что одним из исторических источников нашей политической традиции была Великая хартия вольностей 1215 года, документ, навязанный королю Англии его лордами и баронами, гарантировавший их права по отношению к нему, но никак не права крепостных.
 Мы привыкли представлять деспотическую систему как такую, в которой один или несколько человек наверху имеют возможность управлять и эксплуатировать остальных. Но на самом деле кучка немногих наверху политически ограничена в своих возможностях выжимать многое из низов, да относительно не так уж много им и необходимо, чтобы жить в полном комфорте. По мере того как мы увеличиваем размер этой группы наверху и уравниваем политические права внутри этой группы, становится не только более возможным, но и гораздо более необходимым выжимать больше из низов с целью удовлетворения потребностей тех, кто наверху. Политическая структура с абсолютной свободой для верхней половины может стать для нижней половины наиболее эффективной формой угнетения, какую только можно вообразить. И во многом наиболее устойчивой. Очень может быть, что полусвободная и полурабская страна способна просуществовать очень долго.
 Сама возможность индивидуальной вертикальной мобильности, которую Америка ввела и закрепила и которую заимствовал впоследствии весь мир, является одним из наиболее эффективных механизмов поддержания полусвободного и полурабского общества. Вертикальная мобильность оправдывает существование социальной поляризации. Она снижает напряжение путем ликвидации потенциальных лидеров протеста низов, одновременно предоставляя мираж потенциального продвижения вперед тем, кто остался позади. Она превращает борьбу за улучшение для всех в соревнование с другими. И стоит только кому-нибудь подняться немного вверх, всегда находится кто-то, кто занимает освободившееся место внизу.
 Однако у этой системы есть один недостаток. Идеология свободы и потенциального улучшения — доктрина универсалистская. И хотя она предполагает свободу одной половины общества за счет рабства другой, ею порождается постоянное неудобство. Потому крупнейший шведский ученый Г. Мюрдаль мог с полным правом заявлять об «американской дилемме». Вся наша история служит доказательством этого. Мы усиленно боролись с дьяволом. Согрешив же, мы всегда боялись Божьего гнева. И сочетание наслаждения с глубоко кальвинистским чувством вины служило ежедневной духовной пищей американцев всех вероисповеданий на протяжении всей нашей истории.
 В известном смысле все наше прошлое вплоть до 1945 года было долгой прелюдией к нашему настоящему. Мы. провозгласили свободу повсеместно. Мы славно потрудились над преобразованием природы и над тем, чтобы стать экономическим гигантом к 1945 году. Мы использовали нашу свободу для достижения благосостояния. И в ходе этого создали пример для всего мира. Конечно, это был недостижимый пример. Коль скоро наша страна была полусвободной и полурабской, то таковым был и остальной мир. Если ценой свободы было рабство, если ценой благосостояния была нищета, если ценой вовлечения в систему одних стало исключение из системы других, как могли все достигнуть того, на что целила Америка? Да и были ли в состоянии все без исключения американцы достичь этого? Это стало нашей исторической дилеммой, нашим жребием, нашей исторической тюрьмой.
 Говорят, что самый ранний официальный протест против рабства был объявлен менонитами из Джермантауна, которые в 1688 году поставили вопрос: «Не имеют ли эти бедные негры такое же право на борьбу за свою свободу, какое вы на их угнетение?» Конечно же, все те, кто не имел собственной полной доли свободы в Соединенных Штатах, всегда соглашались с менонитами. У них было право, и они боролись за него так, как могли. В те периоды, когда их борьба становилась особенно упорной, они получали некоторые уступки. Но эти уступки никогда не упреждали требований и никогда не были более щедрыми, чем этого требовалось политически.
 Благословение на свободу было подлинным благословением; но оно также оказалось нравственной обузой, потому как всегда было и до сих пор долго было остаться благословением лишь для некоторых, даже если этих «некоторых» было довольно много, или, повторяю, возможно именно потому, «что некоторых» было так много. Таким образом, мы перешли через свою Синайскую пустыню из 1791 года в 1945 год, не «впутываясь в сомнительные союзы» и твердо следуя Господнему предначертанию, дабы достичь страны молочных рек с медовыми берегами с 1945-го по 1990 год. Будем ли мы теперь изгнаны из земли обетованной?


Завтра

 Так ли ужасен упадок? Не кто иной, как А. Линкольн произнес столь нравственную фразу: «Как не стал бы я рабом, так не стал бы и хозяином». Мы были владельцами мира, возможно, милостивыми и благодетельными (или так считают некоторые), но все-таки владельцами. Тот день закончился. Так ли это плохо? Как хозяев нас любили и как хозяев ненавидели. И мы любили самих себя, но и ненавидели тоже. Можем ли мы теперь прийти к равновесию? Вероятно, но боюсь, не сейчас. Я полагаю, мы приближаемся к третьей части нашего исторического пути, возможно, наиболее ухабистой, наиболее захватывающей дух и наиболее страшной из всех.
 Мы не первая держава-гегемон, пришедшая в упадок. Подобное случилось с Великобританией, а ранее — с Голландией. И еще раньше — с Венецией, по крайней мере в контексте средиземноморской экономики. Все эти процессы упадка протекали медленно и с потерей относительного материального комфорта. Гегемония имеет свой жировой запас, за счет которого можно просуществовать некоторое число лет. Безусловно, жить предстоит не в роскоши, но как нации нам не придется питаться и отходами.
 Как бы то ни было, на протяжении довольно долгого времени мы остаемся сильнейшей страной в мире в военном отношении, несмотря на то, что нам оказалось не под силу укротить такую выскочку, как Ирак, или по крайней мере сделать это без особо высоких затрат. И, естественно, даже при нашей сдающей экономике мы сработаем достаточно хорошо на следующей фазе роста экономики, которая, вероятно, начнется в ближайшие 5 — 10 лет. В качестве младшего партнера по японо-американскому капиталистическому картелю наша доля всемирного дохода будет высокой. Америка останется настоящим тяжеловесом и в политическом плане.
 Но психологическое воздействие упадка будет страшным. Наша страна находилась на вершине, а теперь мы должны с нее спуститься. Мы приучились за 30 лет изящно и эффектно исполнять роль мирового хозяина. Несомненно, нам понадобится как минимум еще 30 лет учебы, чтобы столь же изящно и эффектно принять на себя меньшую роль, которая будет нам отныне предписана.
 Но поскольку текущий глобальный доход будет меньше, безотлагательно и настойчиво встанет вопрос о том, кто понесет бремя упадка, пусть и небольшого по масштабам американского уровня жизни. Мы уже начали сталкиваться с трудностями в наших нынешних спорах о том, кто заплатит по огромному векселю, доставшемуся стране от катастрофы спекулятивных сберегательных банков, и кто заплатит за облегчение тяжести национального долга. По мере роста экологического сознания (который, несомненно, будет продолжаться) встанут вопросы о том, кто оплатит очистку Аляски от нефтяных пятен «Экссон Вальдеса», отравленных почв а Лав Кэнал и гораздо более опасных свалок всевозможного мусора, которые мы, несомненна, будем регулярно обнаруживать в последующие десятилетия. Мы в самом деле жили знахарской экономикой, и не только в рейгановское время. Ничто так не отрезвляет, как крупный счет, который просто невозможно оплатить, особенно когда обнаруживается, что кредит исчерпан. Ибо кредит есть мера доверия, а доверие к экономике США быстро рассеивается. Бесспорно, мы проживем за счет нашего жирового запаса, и даже за счет некоторых европейско-японских вспомоществований, оказываемых в память "Великого американского мира и всех наших чудес того времени. Но в перспективе это будет еще более унизительным, чем захват здания американского посольства режимом Хомейни.
 Что мы как нация тогда предпримем? По большому счету у нас есть два пути. Один — это путь острого социального конфликта, в котором беспокойные беднейшие классы удерживаются в самом низу социальной лестницы сочетанием насилия и предрассудков, путь неофашистского типа. И есть путь национальной солидарности, совместная реакция в условиях общего стресса. Этот путь ведет нас далее благословений свободы и благосостояния — к благословению равенства, возможно, далеко не абсолютного, но тем не менее реального равенства без крупных исключений.
 Я изберу оптимистический путь, отнеся неофашистский вариант к категории маловероятного. При этом я вовсе не считаю, что такой вариант абсолютно невозможен, но в наших национальных традициях довольно многое препятствует успеху неофашистских движений. Далее, я не думаю, что мы будем настолько доведены до отчаяния, что предпримем безрассудный скачок, а это был бы именно скачок в пагубном направлении. Напротив, я верю, что мы скорее станем свидетелями реализации большего равенства, чем когда-либо могли вообразить, и большего равенства, чем знает какая-либо другая страна. Это будет третье благословение Господне. И так же, как и два предыдущих, оно будет иметь свою цену и свои непредвиденные последствия.
 Причина, по которой в следующие 50 лет мы заметно продвинемся вперед в направлении равенства жизненных шансов и вознаграждений, налицо. Причина эта прямо вытекает из предыдущих благословений свободы и благосостояния. Благодаря нашей давнишней приверженности свободе, какой бы несовершенной она ни была, мы разработали политические структуры, которые замечательно податливы истинно демократическому процессу, при наличии твердого намерения и способности организоваться политически. Если принять во внимание четыре основных критерия неравного распределения — пол, раса и национальность, возраст и социальный класс, становится ясно, что те, кто получает меньше, чем полноценную долю, составляют большинство голосующих при условии, что они осознают это положение.
 И здесь начинают играть роль итоги эры благосостояния. Именно осознание благосостояния Америки высветило провалы и группы, исключенные из него, что на языке тех лет называлось «сознанием», Первый взрыв этого сознания произошел в 1968 году. Он был не чем иным, как репетицией взрыва, который можно ожидать в приближающемся десятилетии. Это сознание обеспечит намерение. И благосостояние уже обеспечило способность. Сегодня ни в одной стране мира ущемленные общественные слои не имеют такай материальной силы, которой в любом случае будет вполне достаточно для финансирования их политическая борьбы. И в конечном итоге неотвратимость материальных потерь послужит побудительным мотивом. Бикфордов шнур зажжется.
 Конгресс окажется в полной растерянности. Требования зазвучат со всех сторон, причем одновременно. И очень быстро, на мой взгляд, США могут отойти от позиции лидера консервативных защитников рыночной экономики на мировой арене и превратиться в одно из наиболее социально ориентированных государств в мире с одной из самых развитых систем перераспределения. И если бы сегодня все не твердили, что социализм — идея мертвая, можно было бы предположить — позвольте произнести непроизносимое, — что Америка превратится в квазисоциалистическое государство. Кто знает? Быть может, Республиканская партия даже сыграет ведущую роль в этом деле, как предполагали консерваторы Дизраэли и Бисмарк в Х1Х веке. Некоторые из вас, возможно, будут напуганы, а другие, напротив, ободрены такой перспективой, но давайте немного попридержим свои эмоции.
 Осмелюсь высказать два предположения. Первое — наши традиции никоим образом не будут ущемлены этим новым равноправием; при нем будут шире толковаться наши социальные права а полицейские функции государства не будут расти за счет прав человека; культурное же и политическое разнообразие будет процветать и впредь.
 Второе — этот новый эгалитаризм не окажет отрицательного воздействия на эффективность нашего производства. В силу причин о которых говорилось выше, вероятно, снизится валовой национальный продукт (ВНП) да душу населен, однако новый эгалитаризм окажется реакцией на эту ситуацией а не ее причиной. И в любом случае уровень жизни населения останется довольно высоким
 Не пришли ли мы тогда к утопии? Конечно, нет. Ибо цена будет очень высокой, а непредвиденные последствия пугающими. Расплачиваться нам придется прежде всего ущемлением прав других. По мере того, как мы будем уходить от ущемления прав внутри государств — под угрозой окажется равноправие на мировом уровне. Возможно, что впервые в истории Америка перестанет быть полурабской и полусвободной. В то же время весь остальной мир нуждается в еще более выраженной форме поддержке на свободную и рабскую половины. Если с 1945 по 1990 год для поддержания высокого уровня дохода 10 процентов нашего населения нам приходилось постоянно усиливать эксплуатацию других 50 процентов, вообразите, что понадобится для поддержания 90 процентов нашего населения на довольно высоком уровне дохода! Потребуется еще большая эксплуатация, и это наверняка будет эксплуатация народов «третьего мира».
 То, что произойдет через двадцать лег, представить нетрудно. Давление на Америку станет гораздо сильнее, чем когда-либо было в истории нашей страны. Если Соединенные Штаты выглядели притягательными в ХIХ веке и еще более притягательными в послевоенный период, вдумайтесь, как они будут выглядеть в глазах людей в ХХI веке, при условии, что мое двойное представление о достаточно зажиточной, высоко элитарной стране и при этом глубоко изолированной в миросистеме окажется верным.
 Миграционные потоки достигнут рекордных уровней. Как сможет Америка остановить нелегальную иммиграцию, исчисляемую в десятках миллионов? Ответ — никак.
 Тем временем те, кто не эмигрирует, а останется дома, будут еще более глубоко отделены от благосостояния региона, включающего не только Северную Америку, но и Европу с Восточной Азией. Эти люди, несомненно, начнут в одном районе мира за другим следовать примеру либо Ирана, либо Ирака. США не захотят вмешиваться (не вмешаются также ни Европа, ни Япония) из-за оправданного риска взорвать планету. Не следует забывать, что ядерное оружие секретно уже производится, а может быть, уже произведено, по крайней мере в Бразилии и Аргентине, Израиле и Ираке, ЮАР и Пакистане, а вскоре появится и во многих других странах. Во времена «Великого американского мира» мы боялись всемирного уничтожения, вероятность которого в действительности была довольно мала из-за американо-советской сделки. В ближайшие же 50 лет возможность ядерных войн, пусть только регионального характера, но все равно достаточно ужасных по своим последствиям, становится гораздо более реальной.
 Что предпримут США в условиях угрозы нелегальной массовой эмиграции и региональных ядерных войн на Юге? Возможно, что квазисоциалистическая Америка превратится в Америку-крепость и, стараясь изолировать себя от безнадежности и последствий войн «третьего мира», возьмется защищать собственное благосостояние и наследие. Оказавшись не в состоянии остановить иммиграционный наплыв, она, быть может, примется за строительство дамбы между правами граждан и правами тех людей, кто не имеет гражданства. В мгновение ока Америка может оказаться в ситуации, когда нижние 30, даже 50 процентов ее рабочих не будут полноправными гражданами, следовательно, будут лишены избирательных прав и надежного доступа к социальной помощи. Случись это, нам придется перевести часы на 150 — 200 лет назад. Вся история США и западного мира, скажем, с 1800 по 1950 год была построена на распространении политических, экономических и социальных прав на трудящиеся классы. Но если трудящиеся классы определять только гражданским статусом, тогда мы неминуемо возвращаемся к самому началу, когда большая часть населения была исключена из системы политических, экономических и социальных прав.
 Но и этим наши проблемы не исчерпываются. Мы обнаружим — и уже обнаруживаем, — что быстрейшим и самым дешевым путем к экологически чистой стране является выбрасывание мусора за ее пределы — в страны «третьего мира», в открытое море и даже в космос. Конечно, у нас это просто отложит решение проблем лет на 50. Но не чрезвычайно ли соблазнительным покажется тем, у кого проблемы подступают к горлу, отложить их на 50 лет? Ведь через 50 лет большинства сегодняшних избирателей не будет в живых.
 Таким образом, третье американское благословение — равенство — в лучшем случае купит стране еще 25 — 50 лет. Где-то в будущем — в 2025-м или 2050 году — наступит день расплаты. США (и не только они одни) встанут перед лицом того же самого выбора, который существует сейчас, но уже на мировом уровне. Миросистема пойдет либо по пути репрессивного переформирования, либо по пути большего равноправия. Но последний путь потребует намного большего изменения существующего в мире распределения, чем этого потребовалось бы для более равноправного распределения лишь внутри современных США.
 Конечно, с этого момента мы начинаем обсуждать перспективу крушения нашей современной миросистемы и ее замены чем-то кардинально иным. И предсказать, каким будет результат, в принципе невозможно. Мы окажемся в точке бифуркации, и эффект беспорядочных колебаний будет огромен. Все, что нам остается, это быть сознательными и активными, потому что наша деятельность станет частью этих колебаний и окажет серьезное влияние на результат.
 Я постарался разъяснить мое видение последующих 50 лет: с од ной стороны, все более богатеющий Север, с относительным внутренним равноправием (для своих граждан), и США, лидирующие не экономически, не геополитически, но в сфере социального равенства. С другой стороны — Юг, оказывающийся во все более невыгодном положении, готовый применить свою военную силу (которая неизбежно возрастет до уровней, вполне достаточных для нарушения нормального функционирования миросистемы), все чаще бросающий вызов взлелеянным Западом ценностям, с массами своего населения, пытающимися самостоятельно просочиться на Север и в результате создающими Юг внутри Севера.
 Кому-то это предсказание покажется пессимистическим. Я же отвечу, что это не только реальное, но и оптимистическое предсказание. Ибо оно оставляет широкий простор человеческой воле. С наступлением распада существующей миросистемы мы можем создать систему гораздо лучше прежней. Попросту говоря, нет никакой исторической неизбежности, обрекающей нас на верную неудачу. Мы должны воспользоваться возможностью и бороться за спасение. Часть моей идеи реализма состоит в убеждении, что США не смогут спастись в одиночку. Они уже пытались это сделать на протяжении своей истории вплоть до 1945 года. Они старались добиться того же иными методами с 1945 по 1990 год. Я предвижу, что они попробуют сделать это еще раз, но уже другими способами, начиная с 1990-го и, скажем, до 2025 года. Но до тех пор, пока они не осознают, что нет спасения, которое не было бы спасением всего человечества, ни США, ни весь остальной мир не преодолеют структурного кризиса миросистемы.
 …Америка всегда верила, что является страной исключительной. И я, возможно, подыгрывал этой вере, фокусируя свой анализ последовательно на трех Божьих благословениях США. Однако не только Америка не исключительна, но и сама американская исключительность не исключительна. Мы не единственное в современной истории государство, чьи мыслители стремились доказать, что их страна исторически уникальна и отлична от массы других стран мира. Я встречал французских и русских сторонников подобной идеи. Существуют ее индийские и японские, итальянские и португальские, еврейские и греческие, английские и венгерские сторонники. Китайская и египетская исключительности — подлинная печать национального характера этих стран. Ну, а если вам еще не довелось повстречать польского эксклюзивиста, считайте, что вы еще ничего не видели! Идея об исключительности заложена в костном мозге почти всех цивилизаций, произведенных на свет этим миром.
 Я утверждал, что американский дух долгое время был сочетанием «гибриса» и кальвинистского чувства вины. Возможно, следует напомнить, что под гибрисом древние греки подразумевали человеческую претензию быть богами. А сильной стороной кальвинистской теологии всегда было положение о том, что коль мы верим во всесилие Бога, то логически следует, что тогда ничто не может быть предначертано судьбой, так как это ограничивало бы Его силу.
 Возможно, что Новый Иерусалим не существует ни здесь, ни в Иерусалиме, ни где бы то ни было еще. Возможно, что земля обетованная — это просто наша Земля, наш дом, наш мир. Возможно, что единственные люди, избранные Богом, это человечество. Возможно, наконец, что мы способны искупить свои грехи, если постараемся.

 1.5. Парадигмы мира после холодной войны.
 (Хантингтон С. Если не цивилизации, то что? // США: Экономика, политика, экономика.1994.№6.)

 На протяжении 40 лет ученые — специалисты в области международных отношений и политики действовали и мыслили категориями парадигмы холодной войны, дающей хоть и упрощенную, но очень удобную картину международных отношений. Мир бы разделен на две группы, одна из которых состояла из относительно богатых и преимущественно демократических государств, возглавляемых США, а в другую входили довольно бедные коммунистические страны во главе с Советским Союзом. Политические, экономические и идеологические противоречия между этими двумя блоками временами выливались в военные конфликты, происходившие в основном на территории стран третьего мира — как правило, бедных, политически нестабильных, недавно получивших независимость и проводивших политику неприсоединения. Однако парадигма холодной войны не могла охватить и объяснить все многообразие международной политики. Существовало много «аномальных явлений» (этот термин использует Т. Кун в своем классическом труде «Структура научных революций» («The Structure of Scientific Revolutions»); кроме того, временами парадигма холодной войны ослепляла политиков. Но в то же время эта упрощенная модель глобальной политики, принятая повсеместно, формировала политическое мышление людей двух поколений. Драматические события последних пяти лет отправили ее в интеллектуальный архив истории. Необходимость создания новой модели, которая могла бы помочь понять центральные события международной политики, очевидна.


Карта нового мира

 Статья «Грядущее столкновение цивилизаций?» — это попытка изложить элементы парадигмы нового мира, мира после холодной войны. Безусловно, не все события могут вписаться в эту схему. Однако, как утверждает Кун, аномальные события не отменяют парадигмы, отменить ее может только альтернативная модель.
 Какие же группы стран будут особенно важны для понимания глобальных политических процессов? Государства в мире больше не делятся на страны свободного мира, третьего мира и коммунистического блока. Простого деления на два лагеря — бедные и богатые, демократические и недемократические — уже недостаточно. На смену такому делению и пришло деление мира по принципу принадлежности стран к той или иной цивилизации. На макроуровне речь идет о конфликтах между цивилизациями, а на микроуровне — об особо болезненных, длительных и жестоких конфликтах между государствами и народами, принадлежащими к разным цивилизациям.
 За несколько месяцев, прошедших с момента написания статьи, произошли события, которые, во-первых, соответствуют парадигме цивилизации и, которые, во-вторых, можно было бы предсказать, исходя из нее. Это:
 интенсификация боевых действий между хорватами, мусульманами и сербами в бывшей Югославии;
 провал попыток Запада поддержать боснийских мусульман и осудить зверства хорватов так же, как были осуждены зверства сербов;
 нежелание России присоединиться к попыткам других членов Совета Безопасности ООН заставить сербов заключить мир с хорватами;
 интенсификация конфликтов между армянами и азербайджанцами, турками и иранцами;
 продолжение военных столкновений между российскими войсками и моджахедами в Центральной Азии;
 конфронтация на Венской конференции по правам человека между Западом, чью позицию представлял У. Кристофер, осудивший «культурный релятивизм», и коалицией исламских и конфуцианских государств, отвергающих «западный релятивизм»; переориентировка военного руководства России и НАТО на «угрозу с Юга»; решение провести Олимпийские игры 2000 г. в Сиднее, а не в Пекине; продажа Китаем компонентов ракет Пакистану и санкции США против Китая; конфронтация между Китаем и США в связи с тем, что Китай якобы передал Ирану ядерную технологию;
 двойная игра США в отношении Ирана и Ирака;
 нарушение Китаем моратория на испытания ядерного оружия, несмотря на протест США и отказ Северной Кореи от участия в дальнейших переговорах по вопросам ее ядерной программы;
 призыв президента Ирана к объединению с Китаем и Индией — «чтобы мы могли оставлять за собой последнее слово в международных событиях»; соглашение между Б. Ельциным и Л. Кравчуком по Черноморскому флоту; бомбардировка Багдада и откровенная поддержка этой акции западными правительствами, которую почти все мусульманские государства осудили как проявление «двойных стандартов»;
 планы принятия в НАТО Польши, Венгрии, Чехии и Словакии. Основные вопросы, имеющие международное значение, которые стоят сегодня на повестке дня, затрагивают отношения между цивилизациями, а не между супердержавами, как было раньше. Это такие проблемы, как нераспространение оружия массового уничтожения, права человека, иммиграция. Во всех этих вопросах Запад находится по одну сторону баррикад, а остальные цивилизации — по другую. Скажем, Запад борется за скорейшее сокращение ядерных вооружений, в то время как мусульманские и конфуцианские государства стремятся завладеть ядерным оружием, а Россия занимает двойственную позицию. Западные страны и Япония активно выступают за права человека. Россия, Индия и латиноамериканские страны готовы защищать только некоторые права, а Китай, многие азиатские и большинство мусульманских государств вообще не являются правозащитниками.


С Америкой покончено?

 Одна из функций парадигмы заключается в том, что она позволяет выделить важные моменты (например, поводы для потенциальных конфликтов между группами стран, принадлежащих к разным цивилизациям, которые могут привести к столкновению), а вторая — в том, что парадигма позволяет увидеть привычные явления в отдаленной перспективе.
 Рассмотрим это утверждение на примере США. В основе единства этого государства исторически лежат два основных принципа — европейская культура и политическая демократия. Приезжавшие в США иммигранты поколение за поколением ассимилировались в эту систему и стремились получить равные права. Самым успешным из движений за гражданские права было движение 50 — 60-х годов, во главе которого стоял Мартин Лютер Кинг. Позже акценты в нем сместились: от требования равных прав для отдельных индивидов к требованию особых прав для черных и некоторых других групп населения. В результате нарушался один из основополагающих принципов единства США: отвергалась идея общества, в котором не обращают внимания на цвет кожи, в пользу общества, где цвету кожи придается большое значение и где государство санкционирует привилегии для некоторых групп населения. Затем зародилось параллельное движение: интеллигенция и политические деятели начали проводить в жизнь идею «многокультурности», или «культурного плюрализма», которая предполагала пересмотр американской политической, социальной и культурной истории с точки зрения «неевропейского» населения США.
 Как требование «особых прав» для некоторых групп населения, так и проповедование «многокультурности» могут спровоцировать столкновение цивилизаций в рамках США и привести к тому, что А. Шлезингер-мл. назвал «разъединением Америки».
 США становятся все более неоднородными этнически. По оценкам Бюро переписи, к 2050 г. американское общество будет состоять на 23% из лиц латиноамериканского происхождения, на 16% из чернокожих и на 10% из выходцев из Азии. В прошлом иммигранты, прибывавшие в США, впитывали преобладавшую в американском обществе европейскую культуру и растворялись в ней, принимая с готовностью и радостью идеалы свободы, равенства, индивидуализма и демократии. А теперь, когда 50% населения будут небелыми, станут ли иммигранты по-прежнему принимать доминирующую европейскую культуру и растворяться в ней? Если нет, если США действительно превратятся в общество культурного плюрализма, чреватого столкновением цивилизаций, смогут ли они остаться либерально-демократическим государством? Не будет ли девестернизация США означать в то же время деамериканизацию? В этом случае то государство, которое мы знаем, прекратит существование.


У вас есть идея получше?

 Цивилизационный подход многое объясняет в нашем непростом послевоенном мире и многое ставит на свои места. Какая другая парадигма сделает это лучше? Если не цивилизации, то что? В ответах на статью «Грядущее столкновение цивилизаций?» можно найти в лучшем случае одну псевдоальтернативу и одну нереальную альтернативу.
 Псевдоальтернативой можно назвать парадигму Ф. Аджами. «Государства контролируют цивилизации, а не наоборот», — утверждает он. Однако рассуждать о государствах и цивилизациях в категориях «контроля» бессмысленно. Безусловно, государства стремятся к балансу сил, но не ограничиваются этим. В противном случае в конце 40-х годов европейские государства должны были вступить в коалицию с СССР против США! Государства реагируют на непосредственную угрозу, и в период холодной войны западноевропейские страны видели опасность со стороны Востока.
 В период холодной войны мир делился как на упомянутые три большие группы, так и на цивилизации. По мере того как теряет смысл деление на «три мира», государства все больше и больше начинают мыслить в категориях цивилизаций и с этой точки зрения определять свое место в мире и свои интересы. Сейчас западноевропейские государства видят растущую угрозу уже не с Востока, а со стороны Юга.
 Нельзя сказать, что мы живем в мире, характеризующемся, как утверждает Аджами, «одиночеством государств и отсутствием связей между ними». Мир состоит из стран, объединяющихся в группы, и в самом широком смысле эти объединения и есть цивилизации. И отрицать их существование означало бы отрицать основные реалии человеческого общества.
 Что же касается нереальной альтернативы, то это концепция единой мировой цивилизации, которая якобы уже существует или, по крайней мере, грядет в ближайшие годы. Утверждение, что возникает единая, универсальная культура, или цивилизация, высказывается в разных формах, но ни одна не выдерживает даже поверхностной критики.
 Так, во-первых, существует точка зрения, что падение коммунистической системы означает конец истории и полную победу либеральной демократии во всем мире. Между тем, однако, на сегодняшний день существует множество форм авторитаризма, национализма, рыночного коммунизма и т.д. Еще более важно то, что существуют религиозные альтернативы. Религия сейчас — одна из самых главных, если не самая главная сила, которая мобилизует людей и мотивирует их поступки.
 Во-вторых, в откликах на статью «Грядущее столкновение цивилизаций?» высказывалось мнение о том, что в результате усиления взаимодействия между государствами и совершенствования системы коммуникаций возникает единая культура. При определенных обстоятельствах это действительно верно. Однако чаще случается так, что тесные взаимосвязи приводят к усилению тлеющих противоречий, конфронтации, реакции и в конечном счете к войне.
 В-третьих, в некоторых откликах говорилось о том, что модернизация и экономическое развитие оказывают гомогенизирующий эффект и создают современную монокультуру. Действительно, большинство развитых стран в мире сегодня принадлежат к западной культуре. Однако модернизация не означает вестернизации. Япония, Сингапур и Саудовская Аравия — современные процветающие государства, но они ни в коей мере не являются западными. И только западная гордыня звучит в заявлениях, что народы, идущие по пути модернизации, должны быть «такими, как мы». Заявлять, что словаки и сербы, арабы и евреи, индусы и мусульмане, русские и турки, тибетцы и китайцы, японцы и американцы принадлежат к единой западной цивилизации, несерьезно.
 Единая цивилизация может быть только продуктом единой власти. Власть Римской империи создала в рамках древнего мира цивилизацию, близкую к единой. Власть Запада в форме европейского колониализма в XIX в. и американской гегемонии в XX в. распространила западную культуру на большую часть современного мира. Но сегодня с европейским колониализмом уже покончено, а американская гегемония ослаблена.
 За ослаблением власти Запада следует эрозия западной культуры. Быстрый рост экономики государств Восточной Азии приведет, как отмечает К. Махбубани, к усилению их военного, политического и культурного влияния.
 Безусловно, язык является основой любой культуры. Как Ф. Аджами, так и Р. Бартли видят в широком повсеместном распространении английского языка подтверждение универсальности западной культуры. Однако усиливается ли сегодня значение английского языка по сравнению с другими? В Индии, Африке и ряде других регионов на смену языкам колонизаторов приходят национальные языки коренных народов. В Гонконге английский язык вытесняется китайским и т.д. Сербы переходят с латиницы — шрифта, которым пользуются их враги-католики, — на кириллицу. В то же время туркмены, азербайджанцы и узбеки переходят от кириллицы — шрифта «русских хозяев» — на латинский алфавит, которым пользуются их братья по вере в Турции. Таким образом, на языковом фронте наблюдается не унификация, а вавилонизация, что является еще одним свидетельством в пользу цивилизационного подхода.


За культуру погибают

 В современном мире, раздираемом противоречиями, происходит множество политических и военных конфликтов. И если причина тому кроется не в противоречиях между цивилизациями, то в чем же?
 Критикам цивилизационной парадигмы не удалось найти лучшее объяснение тому, что происходит в мире. Между тем, как отмечает президент Европейского сообщества Жак Делор, становится все более очевидным, что «грядущие конфликты будут спровоцированы не экономическими или идеологическими, а культурологическими факторами. Запад должен учиться глубже понимать религиозные и философские основы других цивилизаций».
 Политическая идеология и экономические интересы занимают не самое важное место в жизни людей. Люди борются и погибают за другие идеалы и ценности — за веру, семью, кровные узы. Вот потому-то после окончания холодной войны центральное место в современном мире заняло столкновение цивилизаций. И поэтому парадигма цивилизации лучше, чем любая другая альтернатива, способствует зарождению взаимопонимания и помогает справиться с происходящими в современном мире явлениями.
 История продолжается. Мир не един. Цивилизации объединяют и разъединяют человечество. Силы, которые могут привести к столкновению цивилизаций, нельзя победить, если не признать их существования.

 1.6. Характер культуры Соединенных Штатов Америки.



А)Темы и грезы культур.



(Рикс-Марлоу П. Мемы, темы и грезы…// Каталог биосферы.М., 1991)

 За экониши в биосфере конкурируют более трех тысяч известных видов культур, каждый со своим особенным мировоззрением, или энтелехией, определяющим сравнительно независимую от внешних обстоятельств «программу воспроизводства». Воспринять их панораму и размещение в целом нелегко уже из-за самого огромного числа этих видов и различий в площади, занимаемой ими. Так, что мы последуем принципу экологов «искать вершину пирамиды», с той только разницей, что в этом случае доминантные культуры обладают и наибольшей биомассой в отличие, скажем, от тигров, на которых приходится лишь малая доля биомассы природной биосистемы.
 На карту могут быть нанесены 12 основных видов культур, которые (разумеется, бок о бок с менее распространенными видами) занимают вкупе с другими возникающими естественным путем видами большую часть биосферы. Эти основные виды можно предварительно окрестить следующим образом: североамериканский, латиноамериканский, западноевропейский, восточноевропейский, дальневосточный, южно-азиатский, малазийский, афразийский аридной зоны, австрало-азиатский, субсахароафриканский, тихоокеанский и глобально-технологический (глобалтех).
 Географическое расположение этих видов показано на карте с перекрытиями в границах, чтобы указать, что в отличие от границ политико-экономических они более подвижны. Кроме того, территория внутри этих границ не является монокультурной средой обитания одного вида культуры. В ареале, обозначенном как восточноевропейский, живут калмыки и узбеки, в ареале культуры вида афразийской ариадной зоны сохраняются виды сабейский и израильский, в североамериканском ареале — культуры видов Северный Шайенн и ортодоксальноиудейская и т.д. Тем не менее индивиды и группы, принадлежащие к главному в пределах ареала виду, отличаются относительным превосходством и большей свободой в перемещении, размножении, питании и в возможностях свободно реализовать свои мемы и темы, проигрывать сцены и грезы.
 Для последнего по времени возникновения из основных видов культур — глобалтеха — лучшей ареной для выражения его мемов, тем, сцен и грез оказалась не национальное государство, в жизни которого доминируют города (как у западноевропейского вида), не имперское образование, где доминирует великая бюрократия (как у восточноевропейского), не ареал какой-либо религии, живущий под контролем мулл (у вида афразийской аридной зоны), и не какой-либо иной территориально-целостный ареал. Скорее среда существования глобалтеха — это рынок, на котором доминируют раскинувшие сети связей во времени и пространстве, возглавляемые своего рода кшатриями и решающие судьбы экономики формулы посвященных, что именуются планетарными корпорациями. Последние связаны воедино через международные организации и профессиональные ассоциации.
 Прием пищи, размножение и смерть происходят у глобалтеха в созданных из металла, бетона и электроники анклавах, обеспечивающих сравнительно свободный обмен информацией: в Сингапуре, аэропорту Франкфурта (на Майне. — Примеч. пер.), Гонконге, в международных торговых центрах, свободных портах всех видов, в отелях, ресторанах и магазинах, входящих в международные ассоциации, на борту транспортных средств, находящихся под контролем международных корпораций. Отдельные представители других видов культур время от времени устраивают террористические вылазки в защиту своей территории против носителей мемов глобалтеха, однако до сего дня территория, где он доминирует, продолжает расширяться, и он явно еще не достиг состояния экологического равновесия. Нижеследующее представляет собой чисто предварительный обзор результатов избирательного проникновения в грезы трех из двенадцати больших культур, преобладающих на планете в настоящее время.


Некоторые впечатления о грезах трех видов культур.



Западноевропейский

 Западноевропейская культура строится на прошлом — как в переносном, так и в буквальном смысле. Сегодняшняя культура Западной Европы является исторической наследницей семи цивилизаций и нескольких империй, простиравшихся некогда на занимаемой ею территории. Однако в основе ее природы лежит упоение городом. В городе глубоко укоренены мемы этой культуры. Она не изобрела города — она не является его наследницей. Первоначальные волны варваров не имели намерений иных, кроме разрушения и грабежа. Своим выживанием города обязаны тому восхищению, которое эти искусственные каменные ульи вызывали у предшественников варваров. Города существовали задолго до возникновения европейской культуры. Однако достаточно одного взгляда на географию, экологию и историю Западной Европы, чтобы стало ясно, насколько город очаровывал и оказывался выгоден для сменяющих друг друга коренных и вторгавшихся племен и народов Европы, племен, столь непохожих одно на другое в историческом, географическом и экологическом отношениях, что города могли вырастать на коротких расстояниях друг от друга.
 Город стал главным социальным организмом. Основные европейские культурные темы вращаются вокруг отношений общественного договора и конфликта, отлившихся в жесткую и простую (в сравнении с Южной Азией) классовую структуру. Благодаря территориальной близости европейских городов и деревень эта структура обладала огромным в сравнении с другими культурами и их классовыми структурами взрывным потенциалом. В условиях, когда вплоть до открытия Америки не было никаких земель, на которые можно было бы уйти, эмигрировать (да и Америка оказалась далеко, что там произошла мутация с образованием нового вида культуры), европейская сцена всегда была разделена на форум, где проигрывались темы равенства и братства, и сферу уединенной частной жизни, темы, которой — романтизм и жертвенность. И эта драма между форумом и очагом, честью и любовью формирует город, и в свою очередь сама испытывает его влияние.


Североамериканский

 Американцев можно распознать в качестве таковых по трем чертам: а) способности восхищаться вещами; б) значению, придаваемому мастерству в чем-либо и стремлению выставлять это мастерство напоказ; в) умению находить радость в большом количестве себе подобных, в стадных сборищах любой ценой. Возможно, в наибольшей из всех когда-либо существовавших культур степени североамериканская является вещной культурой. Вещи — это главная тема жизни, они доминируют в ней. «Жизнь — замечательная вещь». Это едва ли удивительно. Большинство белых поселенцев (вышедших из Европы, культура которой богата вещным содержанием) прибыли в Америку с малым количеством вещей. Для выживания там вещи оказались крайне необходимыми. Переселенцы были встречены носителями племенных индейских культур, которые также видели в вещах очень большую ценность.
 Тема вещей и обращения с ними составной частью вошла в сцену: ноу-хау. Именно ноу-хау — воплощение мастерства и объект показухи. Ноу-хау, безусловно, является волшебным ключом к приобретению и производству большего количества вещей. И как волшебную тайну, его следует охранять. Вы можете выставлять напоказ свое мастерство в чем-либо, но вы бдительно храните секрет своего ноу-хау. Носителей западноевропейской культуры часто ставит в тупик то сопротивление, которое выказывает надлежащим образом воспитанный истинный американец при необходимости раскрыть свое ноу-хау. Но ведь и всякий индеец столь же ревниво хранил секрет своей личной «медицины» (снадобья, делавшиеся для себя и носимые всегда с собой. — примеч. пер.).
 Обладание ноу-хау не может устоять перед позывом показать себя, и поэтому грезы североамериканской культуры раскрываются в игре. С игрой вводиться ситуация несерьезная, на самом деле не связанная с проблемой выживания. Игра делает людей счастливее, и о ситуациях связанных с борьбой за выживание, можно забыть. Игра, занятие стадное по самой своей сути, дает удобный повод пренебречь качеством в пользу количества. Американский астронавт, который, только ступив на Луну, немедленно начал играть на этом небесном теле в гольф, без сомнения, был истинным сыном своей культуры. Игра по самой своей природе не знает времени, по крайней мере пока она длится. Мифологически это выражается в образах бога вечной молодости и трюкача-обманщика — двух центральных почитаемых фигур американской массовой культуры.
 Игра порождает заблуждения. Раскрывая природу Вселенной как чего-то неупорядоченного, она толкает на поиски в ней потустороннего смысла. Следует помнить, что уже индейские племена разделяли общую систему верований, постулирующую существование Великого Духа. Слово «дух» стало ключевым, когда требуется назвать некую конечную реальность. Другим таким словом стала «мечта». От «духа школьного выпуска 45-го года» до «духа города Сент-Луиса» и до «Великой американской мечты» — едва ли в Америке найдется что-либо, лишенное духа. Многие американцы начинают думать, что все это — очковтирательство. Собственно, так оно и есть. Очковтирательство стало оборотной стороной Великого Духа. От менталитета трюкача-обманщика никуда не деться. Сегодня очковтирательству поклоняются и одновременно презирают его. Природа сверхъестественного существа, как оно ни загадочно, всегда имела светлую и темную стороны.
 Два национальных государства, границы которых примерно совпадают с границами североамериканской культуры, в общем и целом составляют (или составляли в прошлом), фундамент, быть может, наиболее могущественной из когда-либо существовавших империй. Это не случайность. Истинная природа и потенциальные возможности этого вида культур, который скрывает свои сцены, свое ноу-хау, пока еще неизвестны даже ему самому. Ведь они существуют «с глаз долой», как говорят американцы, после чего добавляется: «Из головы вон». Ни американцы, ни, полагаю, представители родственных им видов культур пока не в состоянии целиком осознать смысл этой формулировки конечных рубежей, ограничивающих их культуру.


Б) Своеобразие американской культуры.



(Handbook for the Study of the United States / Ed. by W.Bate a. P.Frank. Washington.1989)



Введение

 Однородны ли США? Как можно изучать одну вещь, которая есть множество; множество единиц определяется отношениями друг с другом? Говорим ли мы о США в единственном числе или во множественном? Томас Джефферсон не задавался таким вопросом, он написал; «Конституция США — выражение американской мысли». Однако как мы можем говорить о существовании такой вещи, как американская мысль? Даже в 1717 году Америка была землей людей из многих стран с различными философскими взглядами, религиями, политическими взглядами, языками, ценностями, различными климатическими условиями, с различными историями поселения, чувством общности и индивидуальности. И насколько все более сложно сегодня, когда плюрализм возрос экспоненциально, как определить сегодня «американское мышление» или попытаться изучить «культуру» этносов.
 Вообще-то, американцы любят говорить, что не существует единственной культуры, а множество культур в Америке, на основании этого делается вывод об отсутствии всякой культуры. Таким образом, считают многие ученые, изучение США должно быть изучением многих культур с многих точек зрения — это изучение плюрализма, параллельности. Так, Эдвард М. Грифин утверждает в своей программе по изучению Америки: «опасность лежит в выводе, что кто-то нашел универсальный подход к изучению США, что кто-то нашел универсальную американскую культуру». Для Грифина и прочих это не дает возможности понять США как что-то целое и единое. Но есть ли что-то объединяющее в одном образе различия, которое может подсказать, как нам изучить культуру нации? Кревкер, посетивший Америку французский фермер спросил еще в 1774 : «Так кто же тогда американец?». Мы можем ответить строкой нашего популярного певца Уолта Уитмена:



   Я велик, я содержу в себе множество.
   Я противоречу себе?
   Очень хорошо, тогда я противоречу себе.



 Пока многие американцы заняты определением национальной принадлежности на основе противоречивости и множественности, что не отвергает возможность понимания когерентности и каких-то образцов и заготовок культуры… Опасность содержится в выводе, что если кто-то нашел универсальный путь изучения культуры США, то он нашел универсальную американскую культуру. Явление стандартизированного американского характера и образа жизни, когда-то желаемого и даже желательного, сегодня кажется сомнительным специалистам по изучению Америки. Следует принимать во внимание то, что мы имеем дело с нацией континентальных размеров и неограниченным разнообразием людей, что изучение Америки затрудняется разнообразием и многообразием американского общества. «Модель», предложенная в данном курсе, обрисовывает конфликт, противоречие и парадокс вместо консенсуса, стандартизации и централизации как ключей к пониманию Америки. Ее цель — показать, что конфликты, противоречия и парадоксы не могут быть сведены к простым политическим или экономическим проблемам, так как они очень сложны и «окультурены», что мы должны иметь дело с разнообразием поведения американцев и с определением американцами своих ценностей и самих себя. Такой «этнокультурный» подход оставляет открытым вопрос о существовании «культурного ядра», выборке верований и опытов, на которые опирается американское разнообразие. Отправной точкой может быть тот факт, что американская конституция имеет статус священного документа в культуре, что многие американцы мифологически объясняют происходящие события, считая себя актерами мировой драмы.
 Обычно ученые-американисты, занимающиеся сложной проблемой определения сути американца, получают некие ответы на вопрос Кревкера: «Тогда кто же ты, американец, новый человек?» Рассмотрение вопроса привело к дебатам о «национальном характере» и о чертах, которые сделали американскую культуру отличительной и запоминающейся. Таким образом, американцы и неамериканцы часто пытаются думать о США как об одном огромном месте, центрально организованным производством людей, называемых «американцами», людей, которые говорят на одном языке, следуют одним ритуалам, используют одни символы. Из-за того, что в этом отношении Америка должна действовать как империя, она должна быть понимаема так же, как понимают другие империи. Существенно то, что развитие сети дорог, массовой коммуникации, телефонной системы и сети реактивных самолетных сообщений за последние десятилетия определила процесс стандартизации. Теперь, когда юморист выступает на телевидении, то 30 млн. человек на всем континенте смеются одновременно.
 Этот курс о региональности культуры занимает другую позицию. Он утверждает, что культура США — на самом деле всей Северной Америки — все еще очень разнообразна, сложна, и что лучший путь для понимания этого многообразия — это рассматривать континент как собрание различных культурных регионов. Как пишет Т. Гарин в своей увлекательной книге по американским регионам «9 наций в Северной Америке», они «выглядят по-разному, чувствуют по-разному и реагируют по-разному в отношении друг к другу, и очень мало из границ регионов совпадает с оными политическими линиями на карте. Одни точно разделены топографически горами, пустынями и реками, другие разделены архитектурой, музыкой, языком… Самое главное каждый… смотрит на мир через свою призму». Конечно, существуют и другие формы различий. Можно разделить общество в соответствии с социоэкономическими категориями, расовыми группами, этническими группами, религиозными пристрастиями, занятиями и т.д. Положительные черты регионального метода — это его применимость и гибкость. Концепция культурных регионов (они могут совпадать с географическими регионами и они могут соответствовать политическим границам, а могут и не совпадать и не соответствовать) выражает все региональные «субкультуры» в той или иной степени; можно сконцентрировать исследования на взаимодействии различных групп с одновременным учетом феноменов коллективизма и интеграции. Этот подход также предполагает трансрегиональные сравнения и контрасты. Он позволяет поставить вопрос не только о том, что отличает один культурный регион от другого, но и о том, относительно каких проблем люди из разных регионов могут приходить к согласию и каких неизбежны споры и даже столкновения.
 Данные подходы к изучению поп-культуры выделяют «процесс». Когда мы слышим термин «поп-культура», тогда у нас в голове возникает образ огромного меню с различными темами. Книга «Руководство по поп-культуре» (изданная М. Томасом Ингом) дает списки таких вещей как автомобили, объявления, бестселлеры, детская литература, комиксы, различные жанры популярной литературы — детективы, любовные романы, фантастика, среди прочих — кино, спорт, телевидение и много прочего. Каждая из этих тем сама требует тщательного исследования, но особая задача американских студентов сегодня — поместить эти позиции в контекст. Они должны знать эффект «обработки» — результат системы, которые мы разработали для производства, распространения и использования разных феноменов поп-культуры. Рассматривая популярный американский фильм или песню, например, мы видим не просто их эстетические качества, а те исторические, социальные и экономические условия, в которых они были созданы, средства, сделавшие их доступными массовой аудитории, и ценности, которые они помогают освоить. Такое изучение поп-культуры — хорошая отправная точка для изучения комплексных взаимодействий, создающих культуру в целом, особенно со времени развития массовой культуры и массовой коммуникационной системы в США…
 До недавнего времени история черных американцев выделяла и достижения и страдания негров, так как они испытывали на себе рабство, расизм, экономические репрессии, насилие и неравенство в тех штатах, где они смешались с белой культурой. Подчеркивается, что много в американскую жизнь было привнесено именно неграми — и рабами, и свободными гражданами. Мы всегда помним о нескончаемой борьбе за свободу и равенство, обещанные «Декларацией независимости» и гарантированные Конституцией. С этой точки зрения, расовые отношения находятся в центре проблем истории, так как история негров в Америке является частью традиционной историографии. Черная история США претерпела такую же революцию в подходе, которая повлияла на каждую область научных исследований. Новая социальная и культурная история афро-американцев сформировалась в 1970х со своими вопросами и проблемами. Черные и белые историки больше не концентрируют свое внимание на том, что белые сделали для черных в Америке. Центр проблемы был перемещен на развитие афро-американского общества и культуры на всем протяжении существования США. Теперь взгляд историка обращается к общественным институтам черного сообщества, он изучает формы культурного выражения, политические течения, кризис в повседневной жизни.
 В разделах истории женщин или рабочего класса историки немного сместили акцент своего внимания с профсоюзов, стачек, борьбы за права и т.п. на афро-американскую культуру, которая тоже имеет глубокие корни в литературном и артистическом наследии черных. Большой интеллектуальный вклад внесли такие черные писатели, как Дюбуа, Ральф Эллисон, Тони Моррисон, которые в «черном опыте» нашли не только следы страданий и репрессий, но и героическую историю развития через создание позитивной культуры, отмеченной верностью религиозным идеалам, серьезными достижениями в музыкальной сфере, огромными ресурсами к адаптации и выносливости, охране своего достоинства даже в самые худшие их времена. Действительно, в песнях и смехе, в церкви и семье Афро-Америки черные американцы сохранили свое культурное наследие, ибо белому индивидуализму они противопоставили свое черное единство. В музыке и литературе черные артисты добились успехов, интегрируя все лучшее, достигнутое когда-либо людьми. Их достижения — свидетельства богатства и ценности культуры афро-американцев для США, свидетельство того, что она требует тщательного и подробного изучения, творческого и междисциплинарного. Этот курс соединяет историю Афро-Америки и культурные проблемы черных интеллектуалов и артистов. Центральная тема включает развитие черных институтов и культуры, живущих часто по своим законам, вопреки влиянию белого большинства…
 Культура и политика — темы близнецы в последнем разделе курса. Наряду с великим переселением негров с Юга на Север в течение 1-ой мировой войны и после, мы рассмотрим влияние урбанизации на афро-американцев и новую дилемму неравенства в гетто Севера. И еще раз мы встречаемся с двумя стратегиями: с черным национализмом и либерализмом, основанных на наследии писателей 19 века и достижениях 20 века. В траектории от движения Гарви 20-х до черных мусульман 60-х мы можем обнаружить интеллектуальный спад. Тем не менее такие черные писатели, как Ральф Эллисон и Тони Моррисон напоминают нам, что все не так просто. В произведениях этих писателей мы найдем их восприятие этой проблемы: сильное одобрение прошлого, которое указывает на отличительный характер и на огромные размеры «черного опыта». Их произведения предлагают плюралистическое видение культуры и политики. Выражая черную культуру и свою гордость, африканское наследие и борьбу черных во всем мире, они настаивают на равноправном участии в жизни Америки. В этом заключении курс находит свое начало и кульминацию: образ видения прошлого и настоящего — вот, что может указать нам новые направления движения в будущем.

 1.7. Американский народ.
 (Стивенсон Д.К. Америка: народ и страна.М., 1993)



НАЦИЯ ИММИГРАНТОВ

 Соединенные Штаты часто называют «нацией иммигрантов». Для этого есть две веских причины. Первая — страна создавалась, обустраивалась и развивалась благодаря сменявшимся поколениям иммигрантов и их потомков. Вторая состоит в том, что даже сегодняшняя Америка продолжает принимать больше иммигрантов, чем любая другая страна. Неудивительно, что американское общество считается одним из самых разнородных во всем мире. Понятие «мы, народ» слагается из множества культурных традиций, этнических симпатий, национальных особенностей, расовых отличий и религиозных верований.
 Было бы, однако, ошибочным рассматривать Америку просто как сборище различных иммигрантских групп со своими этническими и религиозными чувствами или, например, утверждать, что в Нью-Йорке живет больше ирландцев, немцев и пуэрториканцев, нежели в Дублине, Франкфурте или Сан-Хуане. Равным образом и большинство ньюйоркцев не считают себя в первую очередь евреями, неграми, пуэрториканцами, итальянцами, немцами или ирландцами. Скорее, среди американцев в Нью-Йорке немало тех, которые сами или их предки приехали из Африки, Ирландии, Германии, Пуэрто-Рико и т. д. Около 94% современных американцев родились в США (в 1910 г. — 85%). В результате те десятки миллионов жителей Америки, которые с гордостью говорят о своем этническом происхождении, в большей степени американцы, нежели ирландцы, итальянцы, немцы или пуэрториканцы. То, что их объединяет, более значимо, чем то, что разделяет их как жителей одной страны.


«СРЕДНИЙ АМЕРИКАНЕЦ»

 Разнообразие культур, этнических корней и опыта иммиграции, на основе которого формировалась американская нация, так велико, что создать образ «среднего американца» очень трудно. «Средний американец» может быть белым, но белая кожа для него не является «нормой». Большинство американцев христиане, но Америку нельзя назвать «страной христиан». Большинство американцев могут заявить о своем европейском происхождении, но и это не определяет их в целом, как и язык, на котором они говорят.
 Соединенные Штаты — одна из немногих стран, не имеющих «официального» государственного языка. Английский является общим языком в силу обширного его применения, но не по закону. Более 30 млн. американцев у себя дома говорят на каком-либо другом языке. Если в штате Нью-Мексико вы встречаете американца, говорящего по-испански, он может быть иммигрантом, приехавшим в США несколько лет назад, и потомком испанца или мексиканца, переселившегося в США в XIX в. Может также случиться, что его предки проживали на данной территории еще до того, как на Атлантическом побережье образовались 13 британских колоний. Так называемый иностранный акцент далеко не всегда означает, что человек является (или когда-то был) иностранцем.


«ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ», «МИСКА САЛАТА» И «ПИЦЦА»

 Часть многообразных национальных и этнических групп, участвовавших в создании Америки, довольно быстро ассимилировалась. Они или утратили, или отказались от многих специфических особенностей, которые отличали от их соседей. Этот процесс ассимиляции, или американизации, т. е. погружения в общеамериканский «плавильный котел», был типичным состоянием иммигрантов в американской истории. Другие американцы, становясь таковыми иным путем, сохранили значительную часть своих этнических особенностей. В этом смысле американское общество стало похожим на «миску салата». Это, однако, не означает, что последние осознают себя американцами в меньшей степени или недостаточно гордятся своей принадлежностью к американской нации. В этом отношении характерен пример американцев японского происхождения. Их лояльность к США во время второй мировой войны подвергалась сомнению, однако, будучи этнической группой в составе американских войск, сражавшихся в Европе, они получили наибольшее число боевых наград. Вероятно, лучшей метафорой для характеристики американского общества по сравнению с «плавильным котлом» или «миской салата» могла бы быть «пицца» (которая, кстати, стала очень популярным блюдом в Америке). Отдельные составляющие придают этому блюду специфический вкус и аромат, однако вместе они образуют нечто большее.
 Еще один фактор, который следует принимать во внимание при описании «американца», состоит в том, что «лицо Америки» постоянно меняется, и зачастую очень быстро. Подсчитано, например, что к 2000 году испано-язычные американцы (американские мексиканцы, или «чиканос», кубинцы, пуэрториканцы и т. д.) сформируют самое многочисленное «меньшинство» в Соединенных Штатах, а в некоторых крупных городах они составят большинство населения.
 Старый, часто повторяемый вопрос де Кревкера — «кто же такой американец, этот новый человек?» — не получает простого и окончательного ответа. В лучшем случае мы можем сказать, что американец — это тот (или та), кто имеет законные права гражданина США и считает себя американцем (американкой). Любой человек, рожденный на американской земле, автоматически приобретает право на американское гражданство. При этом понятия, привнесенные из Старого Света, — расовая принадлежность, язык, религия, происхождение родителей стали, по сути дела, малозначимыми в Америке. Они могут использоваться при описании конкретного американца, но не подходят для его собирательного образа.


ДЕМОГРАФИЯ: ОБЩАЯ КАРТИНА

 Написать портрет сегодняшнего «среднего американца» — не простое дело, зато нетрудно получить информацию для описания американского общества. Похоже, что американцы помешаны на различных изысканиях, исследованиях, анкетах и опросах общественного мнения, которые формируют общую картину их страны и их самих. Тонны подобных демографических материалов появляются каждый год. Основная причина выхода в свет такого обилия информации об Америке и американцах обнаруживается в конституции страны.
 Конституция США определяет, что создание ценза (переписи) населения, т. е. «поголовный учет» всех американцев, должно проводиться каждые десять лет. Опрос необходим для того, чтобы выяснить, какие изменения произошли в составе населения. Количество депутатов, которых каждый штат может выбрать в палату представителей конгресса, определяется численностью населения. Эти данные очень важны, например, при определении доли каждого штата в общем объеме отчислений от сбора федеральных налогов (эти отчисления направляются на развитие штатов) или для выяснения количества городов, которым требуется помощь федерального правительства. В наши дни цензы США содержат информацию практически по всем аспектам американской жизни. Информация носит открытый характер и легко доступна: любой заинтересованный в получении точных данных о США может использовать последний выпуск «Статистического справочника о Соединенных Штатах».
 Сейчас нас интересует базовая информация об американском обществе (более детальная информация содержится в других главах). Данные общего характера — это, например, то, что Соединенные Штаты — страна с площадью 3, 6 млн. кв. миль и средней плотностью населения всего 70, 3 человек на кв. милю. Для сравнения укажем, что в начале 90-х гг. плотность населения в Италии составляла 496, в Голландии — 952 и в Западной Германии — 577 человек на квадратную милю. Имеет значение и то, каким образом население США делится по признакам расы и этнического происхождения.
 Из общего числа американцев в 1990 г. около 80% считали себя «белыми», 12% — черными, 9% — «испанского происхождения» и т. д. «Считали себя» — очень важный показатель, поскольку все эти цифры основывались на «самоидентификации». Другими словами, американцы сами определяли, к какой группе им хотелось бы относить себя. За исключением единственной этнической группы — индейцев — в США не существует официальных показателей для определения того, кто к какой группе относится. Таким образом, каждый американец в принципе является тем, кем он сам себя называет. Этим же объясняется и то, что сумма вышеприведенных цифр отличается от итоговой: очевидно, некоторые американцы считают, что принадлежат к двум или более расовым или этническим группам.
 Их процент, взятый в национальном масштабе, не говорит о том, как эти группы представлены в отдельных городах, штатах и общинах. Следует ожидать, что и в масштабе всей страны они распределяются неравномерно. Например, в штате Миссисипи черные составляют около 35% населения, тогда как в Вайоминге их меньше 1%. В столице США Вашингтоне черные составляют большинство (около 70%), а в Лос-Анджелесе — 17%, или 500 тыс. человек. Другие группы также не составляют равных пропорций. Например, испано-язычные американцы составляют всего 8, 9% населения США, но в Техасе каждый пятый американец (21 %) испанского происхождения, а в Нью-Мексико их больше трети (36, 6%). В 17 штатах испано-язычное население составляет самое большое по численности «меньшинство».
 Численность американских индейцев возросла с 1970 по 1980 г. приблизительно на 70%. Всего 1, 4 млн. (0, 6%) населения страны могут на законных основания быть к ним отнесены. Некоторые историки полагают, что сейчас их стало больше, чем было в начале европейской колонизации континента. Тоща, по мнению этих ученых, на территории нынешних Соединенных Штатов проживал примерно 1 млн. «коренных американцев».


КОРЕННЫЕ АМЕРИКАНЦЫ

 Подсчитано, что около 20 млн. жителей Соединенных Штатов могут быть носителями «индейской крови» (по переписи 1980 г.). Однако лишь около 1, 4 млн. считают себя индейцами (американскими индейцами, эскимосами или алеутами). Чуть больше половины их проживает в федеральных резервациях или рядом с ними, остальные рассеяны среди основного населения. Индеец не обязан жить в резервации. Если в 1940 г. менее 30 тыс. индейцев жили в городах, то теперь их там более 700 тыс. В 19 крупнейших городах и их пригородах проживает по 5 или более тысяч индейцев, на всей территории Лос-Анджелеса их около 82 тыс.
 Критерии племенной принадлежности различны и определяются самими племенами. Племена уинта и урей юта в штате Юта определяют ее по наличию более 50% индейской крови и, по крайней мере, 25% крови племени юта. Чероки в штате Оклахома считают своими прямыми потомками соплеменников, у которых может быть лишь малая доля индейской крови. Племя санта клара пуэбло в Нью-Мексико считает детей индейца из своего племени, женатого не на индианке, законными претендентами на членство в племени, но это не относится к детям индейской женщины из племени санта клара, вышедшей замуж не за индейца.
 Лишь 10% из более чем 200 резерваций насчитывают не менее 5 тыс. обитателей. Крупнейшая из них — Навахо (расположена в штатах Аризона, Нью-Мексико и Юта), в которой проживает около 166 тыс. индейцев. Большинство из 500 (цифра приблизительная) племен и групп, признаваемых американским правительством, немногочисленны. Лишь в 5 штатах (Аляска, Аризона, Нью-Мексико, Оклахома и Южная Дакота) индейцы превышают 5% населения. Все американские индейцы являются гражданами Соединенных Штатов.


РОДОСЛОВНАЯ

 В цензе СИТА понятие «происхождение» определяется однозначно (без разделения на категории) вопросом: «Каково ваше происхождение?» См. выборочный список групп по происхождению, который показывает, сколько миллионов американцев относят себя к той или иной этнической группе.
 Состав населения США по странам происхождения, 1980 г.
 Выходцы из стран Европы и из других стран:
 англичане 49598000
 ливанцы 295000
 немцы 49224000
 армяне 213000
 ирландцы 40166 000
 иранцы 123 000
 французы 12 892 000
 сирийцы 107 000
 итальянцы 12184000
 арабы и аравийцы 93000
 шотландцы 10 049 000
 афро-американцы 20 965 000
 поляки 8228000
 африканцы 204000
 голландцы 6304000
 китайцы 894000
 шведы 4 345 000
 филиппинцы 795 000
 норвежцы 3 454 000
 японцы 791 000
 русские 2 781 000
 корейцы 377 000
 чехи 1 892 000
 индусы 312 000
 венгры 1 777 000
 вьетнамцы 215 000
 уэльсцы 1 665 000
 ямайцы 253 000
 датчане 1 518 000
 гаитяне 90 000
 португальцы 1 024 000
 мексиканцы 7 693 000
 испанцы 95 000
 латиноамериканцы (испано-язычные) 2 687 000
 пуэрториканцы 1 444 000
 кубинцы 598 000
 доминиканцы 171 000
 колумбийцы 156 000
 эквадорцы 88 000
 сальвадорцы 85 000
 гавайцы 202 000
 индейцы США б 716 000
 Франко-канадцы 780 000
 канадцы 456 000
 Эти данные, взятые из «Статистического справочника о Соединенных Штатах», фиксируют лишь часть многочисленных этнических групп, указанных американцами. Здесь мы вновь сталкиваемся с вопросом, кто такой американец. Если вы начнете складывать показатели, то опять обнаружите, что американцев, относящих себя к той или иной группе, больше, чем американцев в целом. Это происходит потому, что многие предпочитают выбрать и выбирают более одной группы. Например, одна американка, белая, родившаяся в США в 1945 г. и говорившая в детстве дома только по-английски, при опросе определила свое происхождение как немецкое» шведское, шотландское, французское, голландское и английское, указав таким образом страны, из которых приехали ее предки. Она, однако, так и не отдала предпочтение какой-либо из групп. Другими словами, происхождение не говорит о том, в какой мере американец ощущает свое родство с определенными группами или странами, из которых прибыли его предки…


БОЛЬШИНСТВО, МЕНЬШИНСТВО

 Вы, возможно, заметили, что 26, 5 млн. американцев называли себя «черными». Но несколько меньшее число — около 21 млн. — определили себя как «афро-американцы» или «африканцы». Соответственно, только 1, 4 млн. американцев классифицированы как американские индейцы. Однако 6, 7 млн. опрошенных, отвечая на вопрос о своем происхождении, указали их в качестве предков. Если определять американцев только по принципу принадлежности к меньшинству или большинству, к белым или черным, то что тогда делать с американцами, заявляющими о своем польском или венгерском происхождении? Являются ли они «меньшинством»? А как быть с американцами ливанского, армянского, иранского или сирийского происхождения? Не подпадает под аналогичную категорию понятие «еврей» или «еврейский». Что это — происхождение, этническая группа, раса, религия или все, вместе взятое? Около 14 млн. людей «других рас» проживают в США. Подавляющее число американцев могут, если, конечно, захотят, отнести себя к одной или к нескольким категориям или группам «меньшинств».


МЕНЯЮЩАЯСЯ КАРТИНА ИММИГРАЦИИ

 То, откуда и когда прибыли американцы, не определяет их теперешнее отношение к самим себе. Интересно, однако, проследить, как иммиграция менялась во времени, что всегда влияло и на саму страну, и на представление американцев об остальном мире.
 В 1861 — 1960 гг. большинство иммигрантов прибывало из Европы. Но за последние 25 лет наибольшее их число приехало из Латинской Америки и Азии. Например, в 1984 г. из Европы в США на законном основании эмигрировало 64 100 человек. Однако легальная иммиграция из Южной Америки (а именно из Мексики, с Вест-индских островов, из Доминиканской Республики и Колумбии) составила 193 500 человек. Вдобавок 256 300 легальных иммигрантов прибыло из Азии (с Филиппин, из Вьетнама, Кореи, Китая). Закон об иммиграции от 29 ноября 1990 г. увеличил годовую квоту на 1992 — 1994 финансовые годы до 700 тыс. виз. Из них — 465 тыс. для семей иммигрантов и 140 тыс. для нанявшихся по контракту на работу в США. Учет иммигрантов ведется в США с 1820 г. Всего за период с 1820 по 1990 г. в Соединенные Штаты прибыло около 59 млн. иммигрантов.
 Миллионы «фактических американцев» (никто не может назвать точное их число) не включены в вышеприведенную статистику. Бюро цензов предполагает, что число нелегальных иммигрантов, проживающих в США, составляет от 3 до 6 млн. человек, из них две трети — из Мексики. Подсчитано также, что каждый год более 1, 5 млн. человек нелегально перебирается из Мексики в Соединенные Штаты. Неясно, какие последствия будет иметь для этих «незаконных чужестранцев» новый закон об иммиграции, принятый в 1986 г. В соответствии с ним легальный статус предоставляется тем, кто сможет доказать, что он находился в США с 1982 г. Это позволит примерно 1, 5 млн. нелегалам приобрести американское гражданство. Вполне очевидно, что так называемое европейское наследие Соединенных Штатов претерпевает крупные изменения по мере того, как туда прибывает все больше и больше выходцев из стран Латинской Америки и Азии. Все возрастающее число американцев может заявить, что их родители или деды прибыли из этих регионов. И, как следствие, взгляд американцев на внешний мир будет скорее всего обращен на юг и на запад.


ЗАКОНЫ ОБ ИММИГРАЦИИ

 Некоторые из этих перемен стали возможны в результате изменения законов об иммиграции. До 80-х гг. XIX в., когда около 90% иммигрантов прибывало из Европы приезд на жительство в США не ограничивался. В 20-е гг. нашего столетия был принят ряд мер по ограничению иммиграции, особенно из азиатских, восточно — и южно-европейских стран. Общее число иммигрантов лимитировалось законом, и квоты были установлены для от дельных стран, а позже для полушариев. В 1968 г. эта система была заменена годовым лимитом в 170 тыс. иммигрантов из Восточного полушария и 120 тыс. из Западного; 10 годами позже раздельные лимиты были отменены и установлен единый лимит в 290 тыс. человек в год. Помимо этого, были приняты специальные меры, разрешающие въезд в США большому числу беженцев из некоторых регионов — особенно из Восточной Азии, Центральной и Южной Америки. Таким образом, среднее число иммигрантов, въехавших на законных основаниях в 70-е гг. составило 430 тыс. в год. Эта цифра подскочила до 654 тыс. в 1980 г. вследствие новой волны беженцев с Кубы. В 80-е гг. число иммигрантов, законно прибывших в США, колебалось в пределах 550 тыс. человек в год. Закон об иммиграции 1986 г., установивший строгое наказание для американских бизнесменов, принимавших на работу иммигрантов-нелегалов, примечателен тем, что благодаря ему была предпринята попытка придать законный статус и предоставить гражданство тем лицам, которые фактически (но не юридически) уже стали американцами.


ПОЧЕМУ ОНИ ПРИЕЗЖАЛИ И ПРИЕЗЖАЮТ?

 Основные изменения в общей картине иммиграции обусловливались войнами, революциями, голодом, преследованиями, религиозной нетерпимостью и вообще любыми катастрофическими ситуациями, заставлявшими людей верить, что в Америке им будет лучше. Так, более 1 млн. ирландцев эмигрировали в Америку в период с 1846 по 1851 г., с тем чтобы избежать голода и болезней, свирепствовавших в их стране. Тогда же большое число жителей других европейских стран бежало от политических преследований. В 70-е гг. XIX в. новая волна беженцев хлынула из Восточной и Южной Европы, стремясь избежать политических потрясений и надеясь обрести свободу и лучшее будущее в Америке. Наибольший поток иммигрантов из Европы приходится на период с 1900 по 1921 г., включавший первую мировую войну. В другие времена, например в период депрессии или во время второй мировой войны, в США прибывало меньшее их число. С 60-х гг. увеличился их приток из стран Азии и Латинской Америки — люди спасались от нищеты и войн и возлагали свои надежды на США.
 Существует, конечно, и оборотная сторона американского этнического и расового разнообразия, о которой жители США знают лучше других. В 1619 г. на борту голландского судна на территорию теперешних Соединенных Штатов (в Виргинию) были привезены первые негры рабы. Накануне американской революции XVIII в. рабство прочно укоренилось в будущих Соединенных Штатах. В 1776 г. рабы составляли примерно пятую часть обитателей британских колоний в Северной Америке.
 В 1777—1804 гг. все штаты новой республики к северу от Мэриленда отменили рабство. Тем не менее избежать серьезных социальных, экономических и моральных проблем, связанных с ним, не могли ни Север, ни Юг. Хотя Гражданская война 1861—1865 гг. положила конец рабству во всех штатах, дискриминация черных продолжалась. По иронии судьбы некоторые государства, долгое время являвшиеся крупнейшими работорговцами (Португалия, Испания и Англия), в основном избежали тех последствий, с которыми столкнулись американцы. Им известно, что большинство их предков прибыло в Америку по собственной воле, но со многими дело обстояло иначе.
 Моральные проблемы, связанные с иммиграцией, остаются и сегодня. Так, большое число нелегалов, перебирающихся через протяженную границу США с Мексикой, вынудило американцев поставить вопрос о более серьезных ограничениях доступа в страну. Многие из этих незаконно прибывших живут в нищете, шокирующей даже самых бедных американцев. Тем гражданам США, чьи предки жили в бедности, бывает трудно отказать этим людям. С другой стороны, эмиграция в США служит своеобразным «предохранительным клапаном» для Мексики, и можно допустить, что некоторые американцы приветствуют этот источник дешевой рабочей силы. В любом случае легче потребовать остановить широкий поток незаконных иммигрантов, чем сделать это. Ждут их или нет, они продолжают прибывать. И хотя ситуация в странах — источниках иммиграции меняется, как и сама картина переселения, трудно предполагать, что Америка перестанет быть страной иммигрантов.
 В целом же наследие иммигрантов и иммиграция дали Америке громадное преимущество. Немецкая интеллигенция, бежавшая из Германии после провала революции 1830—1848 гг., принесла с собой традиции либерализма, которые способствовали переменам, происходившим во вновь обретенной ими стране. Сотню лет спустя Америка обогатилась за счет еврейских иммигрантов, которых многие считали тогда «отбросами» человечества. Они вложили в американскую культуру, образование и науку свой блестящий интеллект. Многие другие этнические группы внесли свой вклад в реализацию «американской мечты», способствуя тем самым ее выживанию.
 Как раньше, так и теперь иммиграция является одним из важнейших факторов американской жизни. Все иммигранты участвовали в становлении каких-то «типичных» американских черт, как, например, готовность идти на риск и отправиться в неведомое, чувство независимости и оптимизм. Другой характерной чертой является патриотизм, основанный на уверенности, что американцами становятся по собственному выбору. В равной степени иммигрантам свойственно критическое отношение к новой родине. Те же, кто был «жирным и довольным», никуда не уезжал из своего дома.

 1.8. Мировая финансово-экономическая система и Америка.
 (Ларуш Л. Научные основания принципов физической экономики.М., 1995)

 Сегодня я затрону три темы. Прежде всего я расскажу о природе того глобального кризиса, который имеет место в настоящее время. Затем я расскажу о предыстории этого кризиса. А затем — о дискуссии, которая сейчас происходит или по крайней мере должна происходить и о ее влиянии на будущее России.
 В настоящее время мы являемся свидетелями необратимого краха мировой валютно-финансовой системы. То, что сейчас происходит, получило определенное название в социал-демократической литературе в начале столетия. И поскольку вы, очевидно, знакомы с этой литературой социал-демократического направления, я буду им пользоваться.
 В конце XIX — начале XX века различали два типа кризиса индустриального общества. Первый называли циклическим кризисом, или «кризисом экономического цикла». И второй тип кризиса — это тот, который обсуждался Розой Люксембург и Карлом Каутским. Это тот кризис, который назывался общим кризисом, кризисом разложения всей системы. И в нашем столетии можно привести по крайне мере один пример такого кризиса. Этот кризис имел место в оккупированной веймарской Германии в 1922-1923 годах. И сейчас мир направляется в сторону возможного кризиса именно такого типа.
 Дело в том, что всемирная валютно-финансовая система в настоящий момент напоминает конечную стадию неизлечимого рака, развивающегося в человеческом организме. И эта злокачественная опухоль имеет очень большие размеры. По мере того как она растет, растет ее аппетит. А жертва все время ослабевает. Раковые клетки живут за счет того, что поедают саму жертву. Если этот процесс не остановить, то жертва погибнет. А когда погибает жертва, то и злокачественная опухоль умирает от голода.
 В период кризиса рейхсмарки в Германии в 1922-1923 годах, когда была очень высокая инфляция, появились силы извне, которые создали новую валютную систему для спасения валюты. Тогда лидером этого процесса были США, несмотря на то, что Лондон контролировал в те дни международные финансовые рынки (как контролирует и сегодня). Американский доллар стал основной валютой в мире. В то время доллар и был кредитором всего мира, он поддерживался золотым запасом, и именно он создал вот эту систему для спасения немецкой марки. Этот план назывался планом Дауэса.
 На сегодняшний день образовалась система хуже веймарской. Давайте посмотрим, как все это произошло, и потом выясним исторические корни. Современная экономика уходит своими корнями в пятнадцатый век. Первый тип современной экономики возник во Франции во времена Людовика XI. И вот этот тип экономики назывался экономикой «коммонуэлс» (commonwealth), то есть, экономикой общего благосостояния, экономикой государства-республики.
 Немецкий ученый, ныне покойный Фридрих фон дер Хейдте в 1952 году выпустил монографию, где описал возникновение современного суверенного государства-нации. Он характеризует этот процесс как изменение типа права государства — переход от имперского права к праву современного государства-нации.
 Давайте вспомним, что до пятнадцатого века, как свидетельствует вся история человечества и его предыстория, в каждом обществе, в любой части любого общества более 95 процентов населения жили в условиях, которые напоминали условия проживания скота, потому что они жили в рабстве. Вопреки мнению Руссо, не существовало хороших примитивных культур. Только небольшой процент всего населения имел возможность жить в достойных условиях. И впервые во Франции во времена Людовика XI возникло государство-нация, которое поставило своей целью улучшение условий жизни каждого человека на основе увеличения производства богатства в расчете на душу населения.
 И сразу вслед за этим возник конфликт между приверженцами старых форм общества и новых форм, которые развивались в те годы во Франции. Старая, прежняя форма государственности часто называется азиатской. Это общество управляется очень небольшой частью его членов, которые являются могущественными семьями—олигархией.
 В средневековой Европе существовало два типа обществ, которые основаны на олигархии. Первый тип (известен в России) —это феодальная олигархия. Это власть богатых семей, у которых имения по размеру соперничали с территорией иных государств. Например одной из таких семей была семья Воронцова.
 Другой тип олигархии можно назвать венецианской моделью. Такая форма нашла свое воплощение в правлении византийских купцов-фанариотов. Во время Ренессанса центром таких форм олигархии являлась Венеция. Венеция возглавила оппозицию, которая была направлена на то, чтобы разрушить новую форму общества — государство-нацию.
 В начале XVI века началась военная кампания против Венеции, организованная Камбрейской Лигой. В силу целого ряда причин Венеция не оказалась побежденной, а даже возглавила силы обоих типов олигархии. И с тех пор в европейской цивилизации и за ее пределами присутствовал симбиоз двух несовместимых форм экономики.
 Это, со одной стороны, та форма, которая основана на том, что мы сейчас называем современным индустриальным обществом, которое ставит своей целью улучшение демографических условий жизни населения и повышение производства богатства в расчете на душу населения. Такое общество занимается физической (реальной) экономикой, а не монетарной экономикой. Для этого общества понятие «капитал» является физическим капиталом, а не монетарным.
 Однако в большинстве европейских обществ преобладает финансовый капитал, который фактически по своему происхождению относится к Венецианской модели. В процессе развития Венеция перевела свой капитал в Лондон и Нидерланды. И то, что сейчас мы называем монархией, олигархией Великобритании, это не создание английского народа, а фактически представляет собой колонию тех венецианцев, которые переселились в Нидерланды и Лондон, создав там новые операционные базы. Если вы попытаетесь разобраться в британской политике последних 200-300 лет с точки зрения британских интересов, окажется лишь, что вы не понимаете сущности Великобритании. Я сегодня об этом подробно не буду говорить — это отдельная тема — но если вы проследите всю историю идеологии, различных учений, институтов Англии и Нидерландов за последние триста лет, вы увидите, что начиная с XVI века вплоть до наших дней все существующие типично британские институты на самом деле были созданы Венецией и венецианцами.
 И поэтому, думая о британской политике, имейте в виду, что речь идет не об английском народе, а о Лондоне как главном центре международной финансовой олигархии. С возникновения современной Великобритании в 1714 году и вплоть до 1963 года западное индустриальное общество (то есть европейская культура как в самой Европе, так и в других районах мира, куда она распространялась) существовало на основе симбиоза двух антагонистических систем. В его основе — реальная экономика, научно-технический прогресс, улучшение демографических характеристик населения и повышение производительной силы труда. А на поверхности — паразит, олигархия финансистов венецианского типа, центр которой находится в Лондоне и в Нидерландах.
 Чтобы это понять, давайте в качестве примера рассмотрим Международный валютный фонд (МВФ). Формально он является агентством Организации Объединенных Наций. В чем же заключаются полномочия МВФ? МВФ является банком для центральных банков. А что такое центральный банк? Центральный банк — это частный банк, который получает специальные права от правительства страны, на территории которой он находится. Центральный банк фактически является акционерным обществом группы частных банкиров. Например, Федеральная резервная система США не является агентством американского правительства. Фактически это акционерное общество ведущих финансовых групп США, которые в соответствии с законом 1913 года о Федеральном резерве получили особые привилегии. По существу МВФ напоминает венецианскую финансовую мафию, которая представляет интересы различных семейных банков, которые владеют МВФ, Тем самым он является агентством международной финансовой олигархии, которой подчинился целый ряд правительств, позволяя этой монополии контролировать даже свои национальные валюты и создавать деньги из воздуха, не подкрепленные ничем. Такая система развилась в течение всего XX века во всех странах. Таким образом, снизу существует реальная физическая экономика — это государство. И сверху, на самом верху этой пирамиды — финансовая олигархия.
 Теперь вернемся к главной теме. Современному индустриальному обществу присуща новая форма образования. В предыдущие эпохи развития человечества менее пяти процентов населения имели возможность получить образование. Радикальное изменение в истории человечества произошло с введением среднего образования нового типа, образования для сирот и детей из бедных семей. «Братство общей жизни» и подобные ему организации работали таким образом, что гениями могли стать даже дети из беднейших слоев общества. Николай Кузанский, который перестроил папство римское в XV веке, был одной из таких личностей. Он также является основателем современной науки. Людовик XI во Франции также появился именно благодаря новой форме образования. То же самое — Леонардо да Винчи, Хиеронимус Босх, Эразм Роттердамский. Все они имели возможность получить именно такое новое образование.
 Если мы посмотрим на население Земли до середины XV века, мы обратим внимание на два поразительных факта. Первое: если бы человек был только животным, физически, то в этом случае он скорее всего предстал бы в образе высокоразвитой обезьяны. Разве что не такой сильной, как шимпанзе, и не такой быстрой, как бабуин. В таком случае, в таких условиях население Земли не превысило бы сейчас всего нескольких миллионов существ. Не было бы места даже для королевской семьи. Однако уже в начале XV века население Земли составляло несколько сотен миллионов человек. Сегодня, как вы знаете, население Земли более чем на порядок выше. Именно в течение последних 550 лет, мы наблюдаем самый большой рост народонаселения, улучшение демографических условий в различных странах, самое большое повышение уровня жизни, повышение производительности. Человечество процветает — и в этом его отличие от животных, которое заключается в том, что только человек может менять поведение своего собственного вида. Человек живет идеями, а не инстинктами. Человек живет благодаря созидательной, творческой силе своего интеллекта.
 По существу, когда мы обучаем детей из бедных семей, давая им возможность стать гениями, мы меняем саму природу существования человека. Мы создаем все больше количество развитых интеллектов, которые способны совершать фундаментальные открытия в науке и другие фундаментальные открытия. И если выдающиеся люди, гении — это еще меньшинство общества, зато другие, которым мы дали образование, становятся способными к быстрому восприятию научных открытий. Если у нас есть возможность увеличить количество детей, которые получают такую же форму образования, мы повышаем силу человека не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Тем самым мы не только повышаем производительную силу труда, но если мы делаем это посредством научных открытий, мы совершаем и многое другое. Мы также повышаем огневую мощь, мобильность и компетентность вооруженных сил.
 Когда Венеция стремилась к тому, чтобы контролировать мир, и когда Британская Империя пыталась пользоваться балансом сил в венецианском стиле за последние 200 лет, и когда она сталкивала эти силы между собой в угоду олигархии, то ей это удавалось именно за счет огневой мощи и мобильности вооруженных сил. А чтобы поддерживать эту огневую мощь и мобильность войск, необходим научно-технический прогресс. Мы подходим к 1963 году. когда имел место карибский ракетный кризис, после которого Бертран Расселл организовал переговоры между администрацией Кеннеди и Хрущевым. Результатом этих переговоров было то, что называется взаимным гарантированным уничтожением, или разрядкой международной напряженности. По мнению тех, кто придерживается венецианской модели мышления, договоры, достигнутые с Хрущевым, практически устраняли возможность войны между сверхдержавами. То есть тогда были возможны только так называемые суррогатные или ограниченные войны. В такой обстановке олигархия делала все возможно чтобы положить конец эпохе научно-технического прогресса. В 1964-72 гг. произошли фундаментальные изменения во всем мире в экономической области, в результате которых возникла система, основанная на плавающем обменном курсе. Эта система приближается к краху.
 Разрешите мне объяснить эту проблему. До 1963 года, когда существовал баланс между олигархической и экономической системами, имелись следующие условия: финансисты инвестировали промышленность и различные проекты государства. получая при этом какой-то определенный процент от прибыли. В результате такой паразитической деятельности финансовой олигархии появился экономический цикл. Однако в 1963 году произошли принципиальные изменения системы. Что же произошло в период с 1963 до 1972 года, особенно в индустриальных западных странах? Произошел переход от того, что можно было назвать макроэкономической прибылью, к периоду, когда, начиная по крайней мере с 1972 года, мир в целом испытывает макроэкономический убыток от основной деятельности. Паразит, вместо того чтобы выкачивать просто большую порцию всего роста экономики, теперь уже съедает весь организм.
 Например, если мы рассмотрим показатели физической экономики в США за период 1967-69 гг. вплоть до настоящего момента (для этого мы будем применять следующее три типа расчетов: потребление и производство на душу рабочей силы, производство и потребление на одно семейное хозяйство, потребление и производство на квадратный километр используемой территории), то во всех этих трех категориях в США мы обнаружим катастрофический упадок как производства, так потребления. А темпы этого снижения все усиливаются. В то же время объем денежной массы значительно возрастает причем быстрыми темпами.
 Если вы проанализируете процент рабочей силы в разных категориях, вы получите сходные результаты. Традиционно в экономике индустриально развитых стран более 60 процентов рабочей силы было заняты в области производства, сельского хозяйства, инфраструктуры и смежных областях. В Соединенных Штатах эта цифра сейчас ниже 20 процентов. Но значительно возросла та часть рабочей силы, которая занята в так называемых паразитирующих сферах. Доля безработных в США сейчас составляет на самом деле 25 процентов. Эту цифру скрывают тем, что безработными считаются лишь лица, имеющие право получать пособие по безработице.
 Начиная с 1987 года, когда началась спекуляция вторичными ценными бумагами, темпы роста финансовой массы в результате сплошной спекуляции в три раза превышают рост валового внутреннего продукта экономики всего мира. Если вы посмотрите на темпы роста в этой финансовой области. то вы увидите, что график представляет собой гиперболу. А если сравнить эти темпы роста по отношению к реальному производству на душу населения, то картина будет еще хуже. Если вы что-то подобное наблюдаете в каком-нибудь физическом процессе, то скажете: «Вот прерывность, вот сингулярность, и это означает конец системы». И это то, о чем мы говорим.
 Теперь я бы хотел перейти к конференции, которая состоится в этом месяце в Галифаксе. Это конференция «большой семерки». На этой встрече будут представлены три мнения. Первое отражает все менее признаваемую точку зрения, в соответствии с которой Международный валютный фонд должен сохраниться и будет существовать вечно. Количество сторонников этой точки зрения снижается, ее поддержка все уменьшается.
 Согласно второй точке зрения, МВФ можно и нужно каким-то образом реорганизовать. Другими словами, нужно создать новую администрацию, новый способ управления, новые условия регулирования и устранить некоторые спекулятивные аспекты практики, влияние которых в последнее время было абсолютно пагубным.
 Имеется третья точка зрения, которой я придерживаюсь. Пока мы в меньшинстве, но мы получаем все увеличивающуюся поддержку. Даже мои самые свирепые враги уже начинают соглашаться с моим выводом: эта система изжила себя, и не стоит ее спасать.
 Я должен вас предупредить, что среди сторонников первой точки зрения есть настоящие фашисты. Я сейчас вам расскажу одну историческую иронию. Одним из тех людей, который отвечал за то, чтобы привести Гитлера к власти в Германии, был английский банкир, бывший глава английского центрального банка Монтегю Норман. Гитлер пришел к власти по заказу Лондона, и при поддержке из Нью-Йорка. Одной из целей, ради которых привели Гитлера к власти, было наращивание сил для будущей войны с Россией, чтобы Германия и Россия взаимно истребили друг друга — в интересах Англии. Приемный сын Нормана сейчас известен как Перегрин Уорстхорн, в прошлом — один из высокопоставленных сотрудников британской разведки. а сейчас —сотрудник лондонской газеты «Дэйли телеграф», которая также является филиалом английской разведки. Вместе с лордом Уильямом Рис-Могтом, который ранее был главным редактором газеты «Лондон таймс», вместе со сэром Ральфом Дарендорфом, бывшим сотрудником Оксфордского университета, вместе со многими другими рупорами британской олигархии, которая практически управляет Великобританией сегодня (это те же финансовые круги, которые привели Гитлера к власти в 1933 г.), он утверждает: «Поскольку финансовая система обречена, нам необходимо установить диктатуры по всему миру». Сходные аргументы выдвигались в тридцатые годы, когда Гитлера привели к власти.
 Вопрос заключается не в том, выживет ли эта система. Все меньше и меньше людей придерживаются такой точки зрения. Будущее принадлежит тем, кто говорит, что эта система прекратит свое существование. Олигархия в связи с этим говорит, что надо уже проводить политику жесткой экономии и устанавливать диктатуру. А мы говорим, что нужно нанести поражение олигархии. Я считаю, что мы должны прежде всего признать существование симбиоза двух систем, который характеризовал европейскую цивилизацию в течение 500 лет. Мы должны сейчас и навсегда избавиться от системы-паразита.
 Некоторые соглашаются (по крайней мере в какой-то степени) со мной в том, что мы должны предпринять. В США и в других странах это прежде всего круги интеллигенции. Я верю, что моя альтернатива будет поддержана и в вашей стране и, возможно, в Китае и в некоторых других странах. Мое альтернативное предложение заключается в том, чтобы использовать авторитет и силу государства и объявить систему центральных банков банкротом, и организовать новую международную кредитно-банковскую систему для того, чтобы возродить промышленное производство. сельское хозяйство и так далее. Эта идея будет обсуждаться на встрече большой семерки.
 Я не думаю, что там по этому вопросу будут приняты какие-то важные решения, однако это будет пунктом повестки дня, обсуждаемым большой семеркой. Будут обсуждаться и другие, конкурирующие подходы к тому, какой должна быть политика. Однако три позиции анализа будут именно те, о которых я только что говорил. Очень важно сейчас поставить на международную повестку дня обсуждение тех альтернативных вариантов, которые могут иметь отношение к банкротству системы. Поскольку проблема заключается в том, что даже те, кто признает опасность, не обладают достаточной политической волей, политическим мужеством для того, чтобы начать действовать в нужном направлении уже сейчас. Они склонны говорить: "Мы лучше подождем, пока ситуация еще больше ухудшится и тогда вынуждены будем предпринимать какие-то меры с политической точки зрения.
 Два последних важных момента, очень кратко. В Советском Союзе был известный ученый математик Колмогоров, который разработал уравнения химических реакций, используемые сейчас для подсчета ядерных реакций. Когда начнется кризис валютно-финансовой системы, вся система может разрушиться в течение сорока восьми или семидесяти двух часов. Дальнейшее разрушение этой системы будет происходить со скоростью термоядерной реакции. Тогда уже обсуждать времени не будет. Поэтому очень важно, чтобы все идеи уже были готовы на тот момент, когда кризис разразится, чтобы можно было сразу начать претворять их в жизнь. Поэтому в настоящий момент именно обсуждение этих идей значительно важнее, чем принятие конкретных решений.
 И последнее. В девяностые годы прошлого столетия в России жил выдающийся человек —Сергей Юльевич Витте. Он вел переговоры с правительством Франции, в частности с Габриелем Аното. В этих переговорах принимали участие также представители Германии, включая Сименс. Эти переговоры были основаны на идеи Менделеева, друга Витте, который предлагал создать сеть железных дорог для развития всего евроазиатского региона. Однако Великобритания вмешалась и положила конец этим проектам, потому что она видела в этом большую угрозу своим интересам. Эта дискуссия получила название геополитики.
 Точка зрения Великобритании заключалась в том, что создание такого наземного моста в Евразии — от Атлантического океана до Тихого через Китай — положит конец существованию самой Британской империи. Поэтому начиная с 1898 года Великобритания занялась созданием Тройственного Согласия (Антанты), чтобы начать первую мировую войну. В тридцатые годы Великобритания при поддержке своих сторонников в Соединенных Штатах привела Гитлера к власти по тем же самим причинам. За это столетие на европейском континенте произошли две разрушительные мировые войны.
 Для возрождения цивилизации, для выхода на новую ступень ее развития необходимо реализовать замысел, который не успел осуществить Витте. Учитывая, что Китай, другие страны восточной и южной Азии вместе со странами северной Евразии представляют собой сердцевину современной и будущей цивилизации, необходимо реализовать идею создания такого наземного моста, который будет способствовать развитию экономики и взаимосвязям стран Евразии, включая восточную и южную Азию и Европу. Эта идея запоздала уже на целое столетие. Естественная историческая роль России — выполнить свою ключевую миссию по реализации этой идеи. Практическая реализация этой идеи станет основой необходимого физического переустройства мира на развалинах нынешней обанкротившейся валютно-финансовой системы.

 1.9. Американская семья.
 (Смелзер Н. Социология.М., 1994)

 В 1980 г. Бюро переписи населения обнаружило, что Сан-Франциско «по количеству одиноких людей» занял 1-е место среди городов США. Это значит, что среди 679 000 жителей города большинство (53 процента) живут в «нестандартных» семьях — в одиночестве или с людьми, которые не являются их родственниками. В этом отношении Сан-Франциско занял ведущее место во всей стране. За ним следует Сиэтл, где число одиноких составляет 48 процентов, на третьем месте Вашингтон (округ Колумбия) — 45, затем Окленд — 44, Лос-Анджелес — 39 и Нью-Йорк — 37 процентов. В целом 27 процентов американцев не имеют нормальной семьи.
 Огромное число «нестандартных» семей в Сан-Франциско главным образом обусловлено тенденциями, оказывающими влияние на всю страну:
 1) значительным увеличением числа разводов и разрывов;
 2) ростом численности молодых людей, которые не торопятся или вовсе отказываются вступать в брак;
 3) увеличением числа пожилых людей, живущих в одиночестве после смерти одного из супругов.
 В то же время некоторые особенности Сан-Франциско помогают объяснить исключительно большое число нестандартных семей в этом городе. В Сан-Франциско, где издавна сложилось терпимое отношение к нетрадиционным образцам поведения (см. главу 7), проживает множество гомосексуалистов, их примерно 100 000 человек, одна шестая часть всего населения города.
 Сожительство гомосексуалистов, наверное, нельзя считать нормальной семейной жизнью независимо от того, живут ли они врозь или вместе. Предприниматели, учитывающие особенности спроса на жилье в такой ситуации, вложили большие средства в строительство кондоминиумов — жилищных комплексов, более удобных для тех, кто живет один или со своим партнером, чем для семейных людей. Агенты по продаже недвижимости предлагают дома одиноким: «Чтобы купить дом необязательно состоять в браке…», а финансисты более охотно, чем прежде, предоставляют займы одиноким и лицам, не состоящим в родстве. Кроме того, образ жизни «одиночек» и «не состоящих в браке», вероятно, способствует переселению семей в пригороды. Бум кондоминиумов, по-видимому, лишает семейных людей возможностей приобрести удобные жилые дома. В своей речи о «состоянии города» в 1982 г. мэр Сан-Франциско Диана Фейнстейн заявила: «Если мы намерены сохранить семьи в нашем городе, нужно удвоить усилия по обеспечению их удобным жильем и принять другие меры, чтобы их привлечь».
 Каковы бы ни были причины того, что Сан-Франциско стал «городом одиноких», это привело к определенным последствиям. Изменился не только рынок жилья, получили толчок развитие ресторанного дела и создание новых культурных центров — одинокие люди и те, кто не состоит в браке, чаще питаются и проводят время вне дома, чем люди семейные.
 Тенденция к созданию нестандартных семей оказала влияние и на другой аспект жизни Сан-Франциско. В 1982 г. Совет инспекторов постановил предоставлять гомосексуалистам-служащим отпуска по случаю смерти партнера и предусмотрел для партнеров дешевые страховые полисы. В прошлом эти льготы предоставлялись лишь сотрудникам, имеющим семьи. Данная акция вызвала горячие споры — некоторые религиозные организации и медицинские учреждения выступили против этого решения, в то время как члены общности гомосексуалистов и другие группы поддержали его. Постановление было отвергнуто мэром города, которая пыталась объяснить свою позицию не моральными причинами, а скорее неясностью и неправомочностью постановления. Тем не менее некоторые обозреватели посчитали, что, наложив на него вето, мэр Сан-Франциско рисковала своей будущей политической карьерой.
 Пример Сан-Франциско является скорее исключением, чем правилом, но в нем нашла яркое воплощение тенденция к распаду традиционной семьи, наблюдаемая во всей стране. Для более глубокого понимания этой тенденции начнем с анализа понятия «семья», членов которой связывает общность местожительства. Согласно данным переписи 1980 г., 97, 5 процентов американцев живут в нормальных семьях, в то время как остальные проживают в студенческих общежитиях и военных казармах, отбывают срок в тюрьмах или находятся в других «казенных» заведениях. Согласно переписи, существует четкое различие между «стандартными» и «нестандартными» семьями. «Стандартная» семья состоит из двух или нескольких человек, связанных между собой кровным родством, брачными узами или усыновлением. Наиболее распространен тип семьи, включающей супружескую пару с детьми или без детей. В «нестандартные» семьи входят два или несколько человек любого пола, не являющиеся родственниками, а также люди, которые живут одни.
 Хотя в США все еще преобладают традиционные семьи, наблюдается развитие новых форм семейной жизни и, по-видимому, институт семьи подвергается сейчас радикальным изменениям. В 1981 г. насчитывалось примерно 73 процента «стандартных» и 27 процентов «нестандартных» семей. Но в 1970 г. эти числа составляли соответственно 82 и 18 процентов. В течение этого периода численность одиноких мужчин возросла на 105 процентов, одиноких женщин — на 60 процентов. Кроме того, значительно выросло число семей с одним родителем. В 1981 г. оно достигло 21 процента по сравнению с 10 процентами в 1970 г. С 1970 г. численность семей с одним родителем, никогда не вступавшим в брак, возросла на 349 процентов, и это потрясающий факт! В то же время число семей с одним разведенным или покинутым родителем увеличилось на III процентов (U.S. Bureau of the Census, 1982).
 Действительно, эти перемены кажутся невероятными. Они свидетельствуют о радикальных преобразованиях семейной структуры, отношений между родителями и детьми, а также интимных отношений вообще, происходящих в американском обществе. Глубокая тревога о будущем семьи выражается в средствах массовой информации; недавно один из обозревателей прямо поставил вопрос о том, не придется ли нам в будущем просто сказать: «Прощай, семья!» (Хэкер, 1982)…
 Американская семья является нуклеарной, моногамной, частично патриархальной, частично эгалитарной, нормой для нее считаются нелокальное местожительство и двустороннее родство. Эти термины характеризуют семью, но не дают полного представления о подлинной семейной жизни в США. Для большинства супружеских пар процесс образования новой семьи начинается с романтической любви.


РОМАНТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ

 Обозреватель «Сан-Франциско кроникл» обратился к группе молодых людей из района Бэй Ареа с вопросом: «О каком приключении Вы мечтаете всю жизнь?» Одна из женщин дала следующий характерный ответ: «Я уже все придумала. Поехать в Париж, встретить там свою любовь и вместе с любимым плыть на лодке под парусом — у них там река течет в самом центре города. Мне хочется, чтобы это было как в фильмах. Думаю о Париже и представляю, как стою на эстраде, сооруженной из столиков и пою знаменитые французские песенки, все вокруг счастливы и любят друг друга» («Сан-Франциско кроникл». 12 января 1980 г.). Наверное, парижанок рассмешил бы этот романтический образ. Ведь они почти не отличаются от американок — работают учителями, машинистками, официантками. Но если бы репортер из «Кроникл» отправился в Париж, вероятно, он встретил бы молодых парижанок, мечтающих о долгих объятиях и бесконечных прогулках на лодке… по итальянским озерам.
 Итальянцы, французы, американцы и другие жители Запада усвоили такие представления о любви, которые являются частью их культуры. Под влиянием этих представлений формируются ожидания влюбляющихся людей. Кроме того, они помогают людям определить свои чувства. Некоторые из этих представлений далеко не новы. Они возникли в среде придворных Х1-Х11 вв. почти 900 лет назад из феодального идеала абсолютной преданности вассала господину (Свидлер, 1980).
 В XVIII в. эти представления о любви усовершенствовались под влиянием новых идей. Поиск любви стал решающим этапом развития личности. Для женщин из среднего класса, обычно остававшихся дома, когда мужчины уходили на работу, любовь «стала главным смыслом жизни, решающим событием, от которого зависели все жизненные блага: средства к существованию, продвижение по социальной лестнице и успех, игравшие для среднего класса решающую роль» (с. 123). Таким образом поиск настоящей любви олицетворяет самосознание личности. В нем выражаются стремление человека найти свое место в социальной жизни, нравственная оценка своей подлинной сущности.
 В романах Джейн Остин так описывается познание своего "Я": «в чувстве любви как бы происходит слияние двух душ, раскрываются черты характера героини, которые способен оценить только ее возлюбленный. А осознание его достоинств способствует нравственному совершенствованию героини. Поскольку любовь пробудила лучшие качества влюбленных, в браке оба вознаграждены по справедливости. Согласно мифу о любви, в мире, где люди часто бывают глубоко одиноки, любовь способна разрушить все наносное и проникнуть в самую глубину души. Поэтому в любви люди познают друг друга и свой собственный внутренний мир».
 Брак в США основан на любви в большей мере, чем в любом другом обществе. В большинстве других обществ (особенно в прошлом) браки устраивались семьями жениха и невесты. Например, в Англии в XVII в. брак был своего рода обменом между семейными кланами, иногда предполагалось наличие приданого, равного небольшому состоянию. Поэтому судьба семьи зависела от брака, благодаря которому могло бы полностью сохраниться семейное имущество (Постер, 1980, с. 179). В таком контексте брак заключался отнюдь не на основе любви.


РАЗВОДЫ

 Иногда после того, как отзвенели свадебные колокола, миф о романтической любви может разрушиться. Высказывание одной жены цитируется в книге Лилиан Рубин «Миры боли» (1976): «Первый удар, который обрушился на нас, был вызван финансовыми проблемами. Мы погрязли в бедности. Выходя замуж, я мечтала совсем о другой жизни, но оказалась в тяжелом положении, пытаясь сводить концы с концами, получая от мужа лишь 1, 5 долл. в час; к тому же он часто не работал и ничего не получал много дней и часов» (с.71). Молодой супруг поведал: «Я не мог понять, какого черта она придирается ко мне, пытался что-то предпринять, ведь меня тоже не устраивает такая жизнь… Я никак не мог понять, каким образом оказался в этой кабале. Сравнивал себя с друзьями, ведь они по-прежнему получали удовольствие от жизни. Никто ими не понукал, не указывал им, что делать и как тратить деньги. Они работали по своему желанию. Я завидовал парням, которые еще не были женаты, и мне хотелось снова оказаться на их месте» (с.77).
 Безусловно денежные проблемы являются лишь одной из причин конфликтов между супругами. Споры по поводу воспитания детей, секса, отношений с родственниками, а также религиозные и политические различия могут послужить другими возможными причинами неудач в супружеской жизни. По мнению Блада и Вольфе (1960), браки оказываются неустойчивыми, если отношения супругов с родственниками становятся главной проблемой, разрушающей их жизнь. Самые серьезные конфликты возникают между супругами по поводу воспитания детей. Множество разногласий может быть связано с ролевыми конфликтами, но они в меньшей мере способствуют неустойчивости брака, чем другие проблемы. (Ролевые конфликты возникают по поводу работы жены и разделения домашнего труда. Жены часто жалуются, что их мужья мало получают, в то время как мужья упрекают жен за неумелое ведение домашнего хозяйства.) По-видимому, наиболее опасны конфликты, обусловленные личностными различиями между супругами. Привычки, которые осуждает один из партнеров, например пьянство или курение, часто приводят к столкновениям. Они могут стать причиной тяжелого стресса в супружеской жизни.
 Независимо от причин уровень разводов в США самый высокий в мире: в 1981 г. он достиг 5, 3 на каждую 1000 браков. С 1965 по 1978 г. этот уровень был вдвое выше. Однако за время 1977 и 1978 гг. он несколько выровнялся и составил примерно 5 на каждую 1000 браков (Глик, Нортон. 1979).
 Как показано на схеме 13-2, увеличение количества разводов происходит в течение длительного времени и неравномерно. С середины XIX в. до второго десятилетия XX в. наблюдалось лишь незначительное повышение уровня разводов. Вскоре после первой мировой ( 1920 г.) и второй мировой войны ( 1946 г.) этот уровень значительно возрос в связи с распадом браков, заключенных во время войны. Он понизился в период великой депрессии в 30-е годы. Несомненно, это было обусловлено нехваткой рабочих мест и жилья, и люди просто не могли себе позволить разводиться. Наконец, как уже отмечалось, самое заметное увеличение уровня разводов произошло в период с 1965 г. до конца 70-х годов.
 На уровень разводов оказывают влияние многие факторы. Самыми важными среди них являются экономические условия. Когда легко найти работу, молодые люди настроены оптимистически в отношении своей способности обеспечивать семью. Но чем раньше люди вступают в брак, тем выше вероятность их развода. Тинэйджеры разводятся вдвое чаще, чем люди, вступающие в брак в возрасте 20 с лишним лет. Однако некоторые социологи считают, что тенденция к возрастанию числа разводов не обусловлена неустойчивостью браков, а скорее связана с возможностями легко получить развод. Они отмечают, что число разведенных пар увеличилось больше, чем количество супругов, живущих отдельно. Таким образом, развод, по-видимому, стал более распространенным способом улаживания серьезных конфликтов между супругами, которые существовали всегда (Глик, Нортон, 1979).
 Изменение отношения к разводам и улучшение экономического положения женщин, наверное, тоже способствовали разводу некоторых супружеских пар. Если женщина имеет постоянную работу, ей легче обеспечить себя и своих детей, чем в том случае, когда она должна рассчитывать только на элементы, пособия на содержание ребенка и другие государственные дотации. Наличие пособий, вероятно, выгодно для женщин с низким уровнем образования и не стремящихся сделать карьеру, но это также способствует распространению разводов.


Последствия развода

 Увеличение числа разводов вдвое по сравнению с 1956 г. означает, что многие супружеские пары и их дети глубоко переживают неблагополучие в семье, обычно сопутствующее разводу. Обобщив результаты многих исследований, Черлин отмечает, что разведенные мужчины и женщины временами скучают по своим бывшим мужьям или женам, испытывают тревогу, даже если сами были инициаторами развода и считали свой брак несчастливым. Развод немедленно тяжело сказывается и на моральном состоянии детей. Дошкольники обычно чувствуют страх, неуверенность в себе и считают себя виноватыми в разрыве родителей. Дети более старшего возраста выражают свое раздражение более непосредственно. Большинство детей успокаиваются в течение года или двух лет после развода, хотя некоторые из них чувствуют себя несчастными и одинокими в течение пяти лет после развода или еще дольше, даже если родитель, с которым они живут, снова вступил в брак.


СЕМЕЙНАЯ ПОЛИТИКА

 В этой главе мы узнали о возникновении многих перемен в семье и семейной жизни; многие наблюдатели рассматривают их как социальные проблемы, заслуживающие внимания со стороны общества. Среди них следует выделить следующие проблемы:
 1) снижение уровня браков;
 2) возрастание числа разводов и супругов, живущих отдельно;
 3) повышение численности совместно проживающих пар, не вступающих в брак;
 4) увеличение числа детей, родившихся вне брака;
 5) возрастание числа семей с одним родителем, возглавляемых женщинами;
 6) уменьшение уровня рождаемости и размера семьи; 7) изменение в распределении семейных обязанностей, обусловленное растущим вовлечением женщин в трудовую деятельность; участие обоих родителей в воспитании ребенка.
 В то время как эти перемены происходят неравномерно и вызывают тревогу в разной мере, все вместе они повлияли на создание новой области знания, получившей название «семейная политика» (Каммерман, Кан, 1978). Этот термин относится ко всем аспектам социальной политики, оказывающим прямое или косвенное воздействие на размер семьи, ее устойчивость, здоровье, достаток и т.п. Искренний интерес к семейной политике в масштабах всей страны стал особенно заметно проявляться в 1973 г.
 Именно тогда происходили заседания экспертов под председательством сенатора Уолтера Монфэйла. Они подчеркивали важность семьи в американском обществе и выражали озабоченность в связи с переменами, о которых мы только что упомянули. Многое из этих экспертов недвусмысленно призывали к осуществлению «национальной семейной политики».
 В отличие от многих стран Европы и всего мира в США отсутствует точно определенная семейная политика. Скорее она оказывает лишь незначительное влияние на общество, и ее осуществляют несколько не связанных между собой организаций. Среда мер, оказывающих влияние на семью, следует отметить удержание подоходного налога на детей, помощь семьям, имеющим детей, находящихся на иждивении родителей (пособие), усилия по обеспечению семей государственными квартирами низкой стоимости и предоставление услуг по планированию семьи. Трудно сказать, будет ли в США когда-нибудь проводиться единая национальная семейная политика. Но легко предвидеть, что в связи с происходящими переменами, вероятно, возникнут проблемы семьи как института и будут по-прежнему выдвигаться требования о вмешательстве правительства.


БУДУЩЕЕ АМЕРИКАНСКОЙ СЕМЬИ

 Каково значение перемен в семейной жизни, обсуждавшихся в этой главе? На этот вопрос нет ясного ответа. По мнению некоторых обозревателей, эти перемены предвещают «мрак и гибель». Они считают, что семья достигла состояния глубокого распада, и этот процесс необратим. На жизни взрослых людей завтрашнего дня отразится пагубное воздействие среды, которая окружала их в детстве. Однако оптимисты придерживаются противоположной точки зрения. Они позитивно относятся к разрушению нуклеарной семьи. Они с радостью ожидают, что возникнут новые формы семьи, способствующие созданию более благоприятной окружающей среды и самовыражению всех членов семьи.
 Существует множество различных предсказаний о будущем семьи. Например, Эдвард Корниш (1979) предположил возможность семи тенденций в развитии будущей семьи. Среди них сохранение современной семьи; возврат к традиционной семье; уничтожение семьи; возрождение семьи (путем усовершенствования службы знакомств с применением компьютеров, предоставления консультаций и т.д.) и создание «ненастоящих» семей, основанных на общих интересах и потребностях. То, что произойдет в действительности, вероятно, не будет точно соответствовать этим предсказаниям. С другой стороны, семья отличается гибкостью и устойчивостью. Предсказания «мрака и гибели» отражают скорее тревогу исследователей, а не реальную ситуацию. В конце концов признаков полного уничтожения семьи не наблюдается.
 Вместе с тем мы может уверенно сказать, что традиционная семья отошла в прошлое. На американскую семью оказывают влияние такие мощные и устойчивые силы, что возрождения традиционной семьи не предвидится. Как мы узнали, история американской семьи сопровождается постепенной утратой ее функций. Современные тенденции указывают, что монополия американской семьи на регулирование интимных отношений взрослых, деторождение и уход за маленькими детьми сохранится и в будущем. Однако произойдет частичный распад даже этих сравнительно устойчивых функций. Функция воспроизведения, присущая семье, будет осуществляться и незамужними женщинами. Функция социализации, выполняемая семьей, будет в большей мере разделена между семьей и посторонними людьми (воспитателями игровых групп, центрами по уходу за детьми). Дружеское расположение и эмоциональную поддержку можно будет обрести не только в семье. Таким образом, семья займет свое место среди нескольких других социальных структур, управляющих воспроизводством, социализацией и регулированием интимных отношений. Поскольку разрушение функций семьи будет продолжаться, она утратит когда-то присущую ей святость, но, безусловно, не исчезнет из американского общества.

 1.10. Воспитание детей в Америке.
 (Спок Б. О воспитании детей.М., 1998)

 Я считаю, что в нашей стране (США) больше стрессов, чем в любой другой, хотя мы легко могли бы их избежать. Мы не особенно страдаем от бедности, так как большинство из нас живут более обеспеченно, чем люди в других странах, и это материальное благополучие в некотором роде приглушает в нас чувство сострадания. Так почему же мы нервничаем? Для начала следует понять, что мы потеряли источник уверенности и определенности, на который возлагали свои надежды наши предки еще несколько поколений назад. И мы даже не осознаём, что мы потеряли.
 Тогда очень многое во Вселенной казалось таинственным, известным только Богу. Большинство из нас чувствовали себя. его творениями, были уверены, что созданы по его образу и подобию, и считали, что каждый час нас направляет забота Провидения. Сегодня наука, как кажется, объяснила многое, что раньше принадлежало сфере религиозного толкования, но ученые слишком слабы, чтобы управлять жизнью простых смертных. Что еще хуже, они свели представление о жизни человеческой личности к существованию биологических и психологических организмов, немного более сложных, чем животные, приспосабливающиеся к разнообразным условиям среды. Таким образом, мы не можем должным образом осознать значительность нашей индивидуальности.
 Раньше люди жили вместе либо рядом со своими родственниками, одной семьей. Молодые пары всегда могли получить подсказку или помощь в воспитании детей, при финансовых трудностях или материальных проблемах, в случае болезни; да и няньки всегда были под рукой. Это добавляло уверенности — вряд ли стоит с этим спорить. Сегодня мы жалеем людей, которые живут с кем-либо из родителей («Бедные Дженкинсы, им пришлось взять к себе ее маму, теперь они живут вместе»).
 Большинство американцев когда-то жили в маленьком, тесно сплоченном обществе, где все друг друга знали и могли рассчитывать на поддержку соседей. Они, в свою очередь, тоже чувствовали обязанность помогать другим, а также считали обязательным участвовать во всех общественных событиях. Сейчас молодожены стремятся в большие города, где больше шансов получить достаточно престижную работу. Но там они могут надеяться только на себя, а поэтому чувствуют себя одинокими. Они склонны часто переезжать с места на место. Это существование лишено опоры, корней. Мы считаем его естественным и само собой разумеющимся, но оно, безусловно, отрицательно сказывается на воспитании детей.
 В половине семей, имеющих детей дошкольного возраста, матери, так же как и отцы, работают вне дома. Какой бы ни была причина, побуждающая их к этому — финансовая или психологическая, — у них есть право и на работу, и на карьеру. Однако, к сожалению, в нашей стране проблема высококвалифицированных нянь и домработниц еще не решена.
 Уход за детьми в семьях со скромным доходом должен быть оплачен государством или промышленным предприятием, но правительство говорит, что не может этого себе позволить. Таким образом, дети в огромном количестве семей находятся практически без присмотра, что скажется в дальнейшем на их развитии.
 Напряжение в нашем обществе легко обнаружить по высокому уровню разводов, который, например, за последние 15 лет удвоился. После развода и у детей, и у обоих родителей страдания длятся по крайней мере два года. Потом возникают трудности при адаптации в новой семье, которые продолжаются много лет. И нельзя представить себе, что это такое, пока вам не доведется испытать их на себе, как пришлось мне. По данным современных исследований, к середине 90-х годов XX в. в США было больше семей с отчимами и мачехами, чем обычных. В первый раз традиционная семья остается в меньшинстве.
 Частые разводы нередко объясняются слишком коротким периодом общения молодых до брака и браком в раннем возрасте. Я подозреваю и другую причину. Многие юные американцы очень избалованы родителями, они всегда могли себе позволить все, что бы ни захотели, включая машину в подарок на шестнадцатилетие (я знаю несколько таких семей). Это гораздо больше, чем то, что ожидает молодежь в других индустриально развитых странах.
 Кроме того, деньги легко заработать. Да и учеба в большинстве высших школ и университетов США дается молодежи несравненно легче, чем в других странах. Иными словами, молодые люди имеют возможность получить практически все, что они хотят, и без особых усилий. И к браку они относятся исключительно как к источнику всевозможных наслаждений. Они не осознают (а их родители никогда не говорят им об этом), что семья похожа на сад, который надо постоянно возделывать, чтобы он приносил плоды.
 Человеческий род от природы способен получать огромное удовлетворение, создавая полезные и красивые предметы: посуду, инструменты, одежду, украшения — для себя или для продажи. Однако принцип «сборочного конвейера», который применяется сейчас на фабриках и в офисах, гораздо эффективнее, но он лишил миллионы людей удовлетворения от работы и свел смысл того или иного занятия к одному — зарабатыванию денег. Рабочие на промышленных предприятиях как в Европе, так и в США жалуются на скуку и на напряжение от «бессмысленности» и однообразия своих действий.
 Наше общество — общество жесткой конкуренции. Детей сравнивают друг с другом в семье и школе, чтобы побудить их к достижению лучших результатов. Некоторые родители записывают детей на курсы, в вечерние школы музыки и танцев, гимнастики либо отправляют их в специальные лагеря по изучению компьютеров, тенниса или американского футбола. При занятиях спортом чувство радости сведено к минимуму — все внимание сосредоточено на совершенствовании мастерства и стремлении выиграть любой ценой.
 Самый нелепый пример всевозрастающего духа конкуренции — это попытка делать из детей «вундеркиндов», обучая их в возрасте одного года узнавать Бетховена на портрете или читать в возрасте двух лет, хотя никто пока не смог доказать эффективность так рано развившихся навыков. (Слава Богу, мы еще не достигли той степени давления на детей, которая существует в Японии, где число детских самоубийств шокирующе высоко: дети в начальной школе совершают самоубийства от страха, что их оценки не понравятся взрослым.)
 Уже во взрослом возрасте среди удачливых исполнительных работников наблюдается высокий процент больных язвой желудка. Эти люди часто пренебрегают своими родительскими и супружескими обязанностями в погоне за успехом — они стремятся попасть на самый верх и там остаться. Часть проблем в Америки вызвана тем, что наше общество исключительно материалистично. В других странах практицизм тоже играет немаловажную роль, но там материализм уравновешивается дополнительными духовными ценностями: обязанностью служить Богу (как в Иране), или служить семье, часто жертвуя личными интересами (как в европейских странах), или служить нации (как в Израиле).
 Так, уровень самоубийств среди подростков в Америке за 20 лет увеличился в четыре раза. Главная причина, думаю, состоит в том, что молодые люди не имеют достаточно сильных убеждений, которые могли бы поддержать их в этот тяжелый, полный стрессов период.
 Мне также кажется, что США — самая жестокая в мире страна по части убийств в семье, изнасилований, надругательств над женами и детьми. Домашнее насилие — одновременно и выражение, и причина кипящих страстей во многих семьях. Наше общество всегда было грубым, легко превращаясь в бесчеловечное, как в нашем обращении с коренным населением Америки, рабами и с каждой новой волной иммигрантов. Сейчас жестокость, показываемая по телевидению и в кинотеатрах, умножает нашу бесчеловечность. Научно доказано, что каждый раз, когда ребенок или взрослый смотрит на насилие, это делает его хотя бы немного более жестоким. Было подсчитано, что средний американский ребенок до восемнадцати лет наблюдает сцены убийств 18 000 раз. Это не значит, что ребенок, воспитанный добрыми родителями, обязательно превратится в убийцу, но каждый так или иначе, в большей или меньшей степени «направляется» в эту сторону.
 Потом — страх перед гибелью в ядерной войне, которую половина американцев ожидает в самом ближайшем будущем, но мало кто из них предпринимает какие-либо политические шаги с целью ее предотвращения. Эти страхи объяснимы. Каждый президент дает обещание начать разоружение, но потом находятся оправдания, и смертоносные ракеты выпускаются снова и снова, 60 — 70 процентов населения выступает за полное, настоящее разоружение, считая, что гонка вооружений не принесла уверенности в будущем, а только наоборот. Мне кажется очевидным, что разоружение — наша единственная надежда на возможность повернуться лицом к проблемам детского и пенсионного возраста. Мне также понятно, что правительство — президент и Конгресс — не могут разоружаться по многим причинам: политическая и финансовая сила производителей оружия, бесконечная ненасытность Пентагона, страх большинства депутатов быть обвиненными своими политическими оппонентами в пренебрежительном отношении к национальной безопасности и т. п. Поэтому я думаю, что разоружения могут добиться только простые граждане — голосованием и давлением на политические структуры. Но пока только небольшой процент тех, кто верит в разоружение, активизировались и апеллируют к общественному сознанию.
 У нас есть и другие причины для психологического напряжения, которые очевидны. В отличие от Канады и большинства европейских стран наше здравоохранение, оплачиваемое социальными страховками и налогами, на недостаточно высоком уровне. Большинство домов находится в ветхом состоянии, и только преуспевающие могут позволить себе содержать дом в приличном виде. Для людей с небольшим доходом практически невозможен отдых. Борьба с дискриминацией меньшинств и женщин только-только началась.
 Я составляю этот список стрессов и ужасов не для того, чтобы испугать вас. Я верю, что вместе мы сможем решить эти проблемы, при условии, что мы их знаем. Мои предложения решения этих проблем основываются на двух главных принципах: воспитание детей и политическая активность.


Как по-другому воспитывать детей?

 Я уверен, что мы должны воспитывать наших детей, не стимулируя их желание быть только первыми.  Следует абсолютно отказаться от сравнения одного ребенка с другим, будь то в школе или дома.  Никаких оценок и поощрений! Пусть гимнастика станет прежде всего забавной игрой, и пусть дети и подростки занимаются  сами, без вмешательства взрослых. 
 Вместо того чтобы воспитывать детей, ставя перед ними как самую важную цель вырваться вперед, я думаю, нам следует вдохновлять их  идеалами взаимопомощи, сотрудничества, добра и любви. Не следует проповедовать эти нравственные ценности с мрачным и непреклонным видом. Самым действенным средством послужит пример родителей.  Людям, которых воспитывали в атмосфере любви, нравится помогать другим, это доставляет радость и детям, и взрослым. 
 С двух лет дети хотят накрывать на стол. Им можно позволить раскладывать небьющиеся предметы. При этом не забудьте похвалить их труд, скажите также, что скоро вы разрешите ставить на стол и тарелки. Однако, если они забудут вам помочь, не отчитывайте их. Постарайтесь вежливо им напомнить, как бы вы напоминали об этом другу, что вам необходима их помощь. (В наших детских садах персонал рассчитывает, что именно дети должны поддерживать чистоту и порядок: убирать игрушки, помогать накрывать па стол, вытирать пыль.) Подростки же могут добровольно помогать в больницах или давать частные уроки младшим школьникам.
 В школах тоже следует отменить оценки. (Я сам преподавал в медицинском колледже, где не было оценок, и обучение проходило успешно.) Оценки настраивают каждого учащегося против остальных. Они отучают ребенка думать; вместо этого прививается навык бессмысленно заучивать сказанное учителем или написанное в учебнике. Цель любого обучения — воспитать личность, готовую к трудовой, гражданской, семейной деятельности. Ее можно достичь, побуждая к размышлению, действиям, чувствам, экспериментаторству, ответственности, инициативности, решению проблем и созданию чего-либо.
 Я надеюсь, что родители уже давно поняли, что  физическое наказание не делает детей послушными. Это мнение в наше время не может вызывать сомнений. Конечно, каждому знакомо желание дать подзатыльник, если, например, ваш ребенок у вас на глазах намеренно ломает дорогую вам вещь. Но на земле есть такие места, где ни одному взрослому никогда не случалось ударить ребенка. Я знаю лично или по работе многие семьи, где родители никогда не поднимали руку на ребенка (другими словами, не наказывали и не унижали его), и тем не менее дети были идеально послушны и вежливы. Дети всегда стремятся быть взрослыми и ответственными.
 Когда умный руководитель хочет добиться от своего подчиненного нужного результата, он не подходит к нему и не дает ему звонкую пощечину. Он зовет его в свой кабинет и объясняет, как бы он хотел, чтобы та или иная работа была сделана; в большинстве случаев подчиненный старается сделать работу лучше. Дети реагируют точно так же, если к ним обращаться с уважением.
 Физическое наказание никогда не позволит вам достичь желаемого результата. Ваши дети превратятся в задир; если даже они и будут слушаться вас, то только из страха. Было бы гораздо лучше, если бы они выполняли ваши желания и просьбы, потому что они вас любят и хотят сделать вам приятное, а став взрослыми — быть на вас похожими. Я твердо убежден, что  детям нельзя разрешать смотреть на насилие по телевизору или в кино, в театре, даже в мультфильмах. Я бы также  перестал дарить детям ружья и другие военные игрушки, хотя и не придавал бы большого значения игре «в войну», когда ребенок воображает, что палочка в его руках—настоящее ружье, и громко кричит: «Та-та-та».

 1.11. Кризис и будущее американской системы образования.
 (Преодоление кризисных явлений в системе образования США (1980-1990 гг.): методология и результаты.М., 1995)

 В обзорной информации изложены результаты работы Национальной комиссии США по достижению совершенства в образовании, раскрывающие методологию обнаружения кризисных явлений в этой сфере, философию обоснования целей образовательной системы, логику формулирования стратегических направлений образовательных реформ, механизмы реализации выработанных рекомендаций на федеральном уровне, уровне штатов, местном и институциональном, а также представляющие ход образовательных реформ с середины 80-х гг. по настоящее время.


Важнейшие аспекты и негативные факторы образовательного процесса.

 Комиссия пришла к заключению, что спад в образовании и снижение уровня образовательных достижений являются в значительной мере результатом частых несоответствий в самой системе организации учебного процесса. Нижеследующие негативные факты, вскрытые Комиссией, касаются четырех наиболее важных его аспектов: 1) содержания образования; 2) его ожидаемого качества; 3) времени, расходуемого на образование и 4) качества преподавания.


1. Содержание образования

 Под содержанием образования Комиссия понимает саму его «сердцевину» — учебные планы и программы. Сравнительный анализ содержания учебных курсов средних школ, выбранных учениками в 1964-1969 гг. „ и аналогичных, выбранных в 1976-1981 гг., позволил выявить следующее.
 Учебные планы и программы средней школы стали до такой степени расщепленными, выхолощенными и разбросанными, что уже не содержат какой-либо четкой цели. Они, по мнению Комиссии, напоминают меню кафетерия, в котором закуски и десерты могут быть ошибочно приняты за главные блюда. Школьники во всевозрастающей степени мигрируют от профессиональных и академических программ подготовки в колледж к курсам «общего направления». Число учеников, выбирающих такие программы, выросло с 12% в 1964 г. до 42 в 1979 г., что ведет к снижению общего уровня подготовки выпускников средней школы.
 Такого рода школьные программы, в совокупности со свободой выбора учебных курсов, в значительной степени объясняют сложившуюся ныне негативную ситуацию в среднем образовании США. Школы предлагают промежуточные курсы алгебры, французского языка, географии, но их заканчивают только 31, 13 и 16% школьников соответственно. Дифференциальное и интегральное исчисление предлагается школами, в которых обучается около 60% всех учащихся, но только 6% школьников завершает их изучение.
 В то же время 25% объема зачетных единиц, получаемых выпускниками «общего направления» средних школ, приходится на курсы физической подготовки, личной гигиены, практической работы за пределами школ, на промежуточный английский язык и математику, а также курсы личного самообслуживания и развития, такие, например, как подготовка к взрослой жизни, женитьбе, замужеству и др.


2. Ожидаемое качество образования

 Комиссия определяет эти ожидания в терминах уровня знаний. способностей и умений, которыми должны обладать выпускники школ или колледжей. Ожидания касаются также времени, напряжения в работе (учебной нагрузки), поведения, самодисциплины и мотивации, что является существенным для высоких достижений. Для реализации подобных ожиданий используются различные пути:
 — оценки, отражающие степень реального владения студентами предметом;
 — выпускные требования школ и колледжей, определяющие, какие из предметов являются наиболее важными;
 — наличие или отсутствие строгих экзаменов, требующих от студентов демонстрации соответствующего уровня знаний и умений в определенных дисциплинах для получения диплома или степени;
 — вступительные требования в колледж, усиливающие стандарты средних школ;
 — повышение научной насыщенности предметов и дисциплин, с которыми сталкиваются школьники и студенты в рекомендуемых учебниках и дополнительной литературе.
 Анализ, проведенный Комиссией в каждой из перечисленных областей, вскрыл значительные недостатки, суть которых сводилась к нижеследующему.
 Объем домашней работы для старшеклассников сократился, а оценки повысились, в то время как средние достижения выпускников, фиксируемые тестами, падают.
 Во многих других развитых странах курсы математики, биологии, химии, физики и географии начинаются, как отмечает Комиссия, с 6-го класса и являются обязательными для всех школьников, а время, отводимое на эти предметы, примерно втрое больше, чем время, затрачиваемое наиболее научно ориентированными школьниками США, т.е. теми, кто избрал 4-годичное изучение естественных наук и математики в средней школе.
 Проведенное в 1980 г. общенациональное исследование требований к получению выпускных школьных дипломов показало, что только 6 штатов требуют от средних школ наличия курсов иностранного языка, однако ни один из них не требует от школьников его изучения; 35 штатов требуют изучения математики только в течение 1 года, и 36 штатов такой же продолжительности изучения естественных наук для получения диплома.
 В 13 штатах 50% (или более) общего количества зачетных единиц, необходимых для окончания средней школы, могут быть селективными, т.е. выбранными самими школьниками. Получая свободу выбора половины или более содержания своего обучения, многие ученики предпочитают менее напряженные курсы «общего направления», такие, например, как «жизнь холостяка».
 Экзамены на «минимум компетенции» (требуемые в 37 штатах) не соответствуют тому, что реально необходимо, по мере того, как «минимум» проявляет тенденцию стать «максимумом», понижая тем самым образовательные стандарты для всех.
 Одна пятая часть всех 4-годичных государственных колледжей в США обязана принимать любого выпускника средней школы, жителя данного штата, независимо от завершенной им учебной программы или полученных оценок. Тем самым дается сигнал старшеклассникам, что они могут поступить в колледж, даже не заканчивая требуемых курсов обучения или не имея высоких оценок.
 Около 23% из более престижных колледжей и университетов США сообщили, что в течение 70-х гг. общий уровень селективности приема в них понизился, а 29%, что снизилось число обязательных для поступления специфических школьных курсов (чаще всего за счет исключения требований к знанию иностранных языков, которые ныне сохранились лишь в 1/5 части вузов США).
 Крайне малое число опытных учителей и преподавателей вузов участвуют в подготовке учебников, поскольку в последние десять лет значительное их число было переиздано без переработки издателями в ответ на якобы возросший рыночный спрос.
 За последние 17 лет расходы на учебники и другие информационные материалы снизились на 50%. И хотя рекомендованный уровень расходов на учебники составляет 5-10% от уровня общих расходов школ, доля бюджета на базовые учебники и вспомогательные учебные материалы за последние 15 лет упала ныне до 0, 7%.


3. Время, расходуемое на обучение

 Представленные Комиссией данные свидетельствуют о наличии 3 негативных факторов, относящихся к использованию американскими школами и учениками учебного времени: 1) по сравнению с развитыми странами американские школьники тратят существенно меньше времени на школьную работу; 2) время, расходуемое на классную и домашнюю работу, часто используется неэффективно: 3) школы не предпринимают достаточных усилий для того, чтобы помочь ученикам выработать либо необходимые навыки, либо готовность затрачивать больше времени на школьную работу.
 В Великобритании, например, ученики «академических направлений» средних школ проводят в школе в среднем по 8 ч в день в течение 220 дней в году. В США же типичный школьный день длится 6 ч, а учебный год — 180 дней. Во многих школах время. затрачиваемое на изучение кулинарии и вождения машин, «весит» для получения диплома столько же, сколько и время, затрачиваемое на изучение математики, английского языка, химии, истории или биологии. В ряде случаев учебная нагрузка составляет только 17 ч в неделю, а в среднем по стране — около 22 ч. В большинстве школ выработка навыков учения — дело случайное и незапланированное. Соответственно, многие оканчивают среднюю школу и поступают в колледж без систематизированных и наработанных умений и навыков обучаться и самостоятельно работать.


4. Качество преподавания

 Комиссия установила следующие негативные явления в данной области: 1) недостаточное количество способных студентов выбирает профессию учителя; 2) программы подготовки учителей нуждаются в существенном улучшении; 3) профессиональная жизнь учителя является в целом неприемлемой; 4) существует серьезная нехватка учителей в ключевых сферах образования.
 Сказанное подтверждается следующими фактами.
 Слишком большая доля будущих учителей формируется из последней (по уровню знаний) четверти выпускников средних школ и студентов колледжей.
 Программы подготовки учителей перегружены курсами, связанными с «методами обучения», в ущерб курсам по профилирующим дисциплинам. Исследование 1350 институтов, осуществляющих подготовку учителей, показало, что 41% учебного времени будущих учителей начальных классов расходуется на изучение общеобразовательных курсов за счет сокращения времени, отводимого на профилирующие дисциплины.
 Средняя зарплата учителя после 12 лет практической работы (в начале 80-х гг.) составляла лишь 17 тыс. дол. в год (в 1988 г. — 28 тыс. дол.), что вынуждает многих учителей работать по совместительству и в летние месяцы. Кроме того, практикующие учителя не могут серьезно влиять на важнейшие профессиональные решения, например такие, как выбор учебников и др.
 Несмотря на распространенное мнение о перепроизводстве педагогических кадров, преподавателей ряда дисциплин явно не хватает (математики, естественных наук, иностранных языков); не хватает также и преподавателей для особых контингентов школьников (одаренных и талантливых, национальных меньшинств, детей с физическими недостатками).
 Нехватка учителей математики и естественных наук является особенно острой. Исследование, проведенное в 1981 г. в 45 штатах, выявило, что недостает учителей математики (в 43 штатах), наук о земле (в 33 штатах) и учителей физики — повсеместно.
 Половина из вновь нанятых учителей математики, естественных наук и английского языка не имеют соответствующих дипломов; лишь менее 1/3 средних школ США. предлагающих физику, имеют дипломированных преподавателей данного предмета.
 На основе анализа вскрытых недостатков Национальная комиссия разработала обширный пакет рекомендаций, ставящих целью осуществление длительных и широких образовательных реформ в стране, которые были представлены американскому народу, министру образования, законодательным и исполнительным властям всех уровней.


АМЕРИКА 2000: Стратегия и национальные цели в области образовании

 В сентябре 1989 г. Президент Дж. Буш провел историческую «встречу в верхах» с губернаторами США по проблемам развития образования в стране, на которой были выработаны Национальные цели в образовании (the National Education Goals), определившие образовательные достижения США к началу следующего столетия и рамки национальных усилий по улучшению образования в стране.
 Шесть наиболее важных целей в области образования США были сформулированы следующим образом: Цель N1-к 2000 г. все дети в США начнут школьное образование подготовленными к учению.
 Цель N2 — к 2000 г. количество школьников, заканчивающих полную среднюю школу, возрастет, как минимум, до 90%.
 Цель N3 — к 2000 г. американские школьники будут заканчивать четвертый, восьмой и двенадцатый классы, демонстрируя высокий уровень подготовки в наиболее важных дисциплинах, включая английский язык, математику, естественные науки, историю и географию; каждая американская школа сможет гарантировать, что все ее ученики научились использовать свои умственные способности настолько хорошо, чтобы быть подготовленными к ответственному исполнению гражданских обязанностей, дальнейшему обучению и продуктивной деятельности в современной экономике США.
 Цель N4 — к 2000 г. выпускники школ США будут первыми в мире по уровню знаний в области естественных наук и математики.
 Цель N5 — к 2000 г. каждый взрослый американец будет грамотен и приобретет знания и умения, необходимые для конкурентоспособности в мировой экономике и ответственного исполнения гражданских обязанностей.
 Цель N6 — к 2000 г. каждая школа в США будет свободна от наркотиков и насилия и предложит здоровую дисциплинированную атмосферу, способствующую продуктивному обучению.

 1.12. Негативные тенденции в развитии американского общества.



А) Бизнес и личность — вещи несовместимые.



(Шостром Э. Анти-Карнеги, или человек-манипулятор.М., 1992)

 Вы заметили, наверное, что многие примеры для этой книги мне подарили бизнесмены, которые искали у меня помощи при решении проблем их личной жизни. Это не случайно — большая часть бизнесменов, крайне благополучных в своих делах, оказывались столь же неблагополучными в личной жизни. Будучи ловкими дельцами, они оказывались слабыми и беззащитными перед проблемами семейными или в общении с друзьями. Отсюда вопрос: может быть, философия, лежащая в основании всякого бизнеса, — рассадник манипуляций? Давайте задумаемся над этим, ведь бизнес — это один из могущественных институтов американской культуры, а манипуляции — привычный способ для любого бизнесмена добиться успеха.
 Мы знаем, что манипуляции опасны и разрушительны для межличностных отношений. Но, может быть, законы бизнеса и личной жизни различны, и что плохо в отношениях между близкими людьми хорошо для бизнесменов? Ведь в бизнесе личность — это уже не столько личность, сколько машина для делания денег…
 Вспомним, манипулятор относится к людям как к вещам, но и сам при этом становится вещью. Бизнесмен, видящий в людях лишь свою будущую прибыль, неизбежно овеществляет их. Невозможно относиться к каждому своему потребителю как к уникальной личности. Но обезличивание любого человека, даже если он ваш клиент, ненормально. В этом-то и заключается главная беда и главная проблема деловых людей, людей бизнеса.
 Не буду далеко ходить за примерами: для того чтобы понять драму бизнесменов, не обязательно погружаться в пучины страстей биржевых воротил. Возьмем для примера работу психотерапевта.
 Как известно, психотерапия базируется на уважении личности и достоинства тех людей, которые обращаются к врачу за помощью. Но тот факт, что пришедший в консультацию человек — не просто страдающая личность, а клиент (!), несколько меняет всю ситуацию. Когда психотерапевт становится бизнесменом, ему практически невозможно удержаться от овеществления своего клиента. Психолога, психотерапевта у нас не принято считать бизнесменом. Это, хотя и лестное для меня, но заблуждение. И я, как некая промежуточная стадия между психологом и бизнесменом, тоже переживаю глубокий душевный конфликт.
 Представьте себе: в институте я сталкиваюсь с весьма ощутимыми накладными расходами. Для того чтобы организовать работу нашей психотерапевтической помощи, мне приходится тратить уйму денег, и взять их мне, иначе как с клиентов, неоткуда. Кроме того, мне нужно кормить семью, и моим помощникам — тоже. Значит, за каждую оказанную психотерапевтическую услугу я вынужден брать гонорар. Причем такой, который, вкупе с гонорарами других клиентов, сможет покрыть цены электрических печатных машинок, необходимых институту, газовые счета, счета за электричество, огромные телефонные счета, страховку…
 Итак, во мне сталкиваются психотерапевт и бизнесмен, но ведь и человек, пришедший в консультацию, неоднороден. Он одновременно личность, требующая помощи, и клиент, которого нужно обслужить.
 Основная проблема пациента в том, что он привык пользоваться костылями, хотя вполне мог бы обойтись без них. Пациент нашего профиля приходит в консультацию с тайной целью — взвалить свои проблемы на плечи психотерапевта. А тот, в свою очередь, должен сделать все возможное, чтобы пациент поверил себе и смог сам решить эти проблемы, не опираясь на многочисленные подпорки. Чем слабее в человеке внутренняя опора, тем больше ему приходится манипулировать.
 Ситуация, которая складывается между рабочим и работодателем, очень похожа на взаимоотношения пациента и психотерапевта. Рабочий пытается получить как можно больше прибылей за минимум работы. В этом он похож на пациента, старающегося получить от психотерапевта столько поддержки, сколько сможет унести.
 Пациент иногда требует повышенного внимания в течение целого дня или даже суток. При этом он чувствует себя вправе заплатить за это столько, сколько ОН считает нужным, или даже не заплатить совсем, ссылаясь на отсутствие денег. «Как же так?! — говорит он в таких случаях. — Вы ведь общественный благодетель и не сможете пройти мимо нуждающихся».
 Он прав в том, что моя профессия обязывает меня к тому, чтобы сердце мое было открыто навстречу каждому. Но за время, которого у меня существенно меньше, чем душевной теплоты и любви к человечеству, за время, которого у меня в обрез, нужно платить. «Вы платите не за любовь и внимание, которое я вам оказываю, — могу я сказать в таком случае, — вы платите компенсацию за потраченное на вас время».
 Бизнесмен в отношении своих потребителей исповедует похожую философию.
 Прежде чем обвинять меня в том, что я против системы свободного предпринимательства, вспомните слова Эдлая Стивенсона: «Истинными патриотами могут называть себя только те, кто любит Америку такой, какая она есть, но хочет, чтобы любимая стала еще больше достойна нашей любви. Это — не вероломство. Это — самая верная, самая благородная привязанность. Так любят родители, учителя, друзья…»
 Я люблю Америку больше любой другой страны, и тем не менее я все время думаю о том, как нам выкарабкаться из той ямы бездуховности и манипуляций, в которую мы сползаем.
 Как, как, как, скажите вы мне, нам заниматься бизнесом и при этом не отрываться от концепции ценности человеческой личности и человеческого достоинства?
 Деятели всех церквей и всех верований бились на протяжении десятилетий над этой проблемой. И сами бизнесмены не оставались в стороне. Их тоже всегда тревожил конфликт между делом и духом. Но — конфликт не исчезал, а только разрастался.
 Великий психоаналитик Карэн Хорни писала по этому поводу: «Противоречие в том, что, с одной стороны, мы ценим и превозносим концепцию конкуренции как двигателя прогресса, а с другой — не устаем пропагандировать братскую любовь и смирение».
 С одной стороны, американский образ жизни и ныне действующая мораль предлагают нам быть настойчивыми и агрессивными и убирать конкурентов со своего пути. С другой стороны, деятели церкви внушают нам смирение, любовь к ближнему своему, которая куда важнее и человечнее конкуренции. Современный манипулятор глубоко чувствует это противоречие.
 Я бы так ответил Карэн Хорни: ищите и найдите актуализирующий творческий синтез и постарайтесь стать утверждающе заботливым. Постарайтесь не быть бесполезным человеком. Постарайтесь сделать так, чтобы ваши желания и ваша этика могли бы подойти в качестве нормы каждому человеку на земле.
 Вспомним Евангелие от Матфея: «ЧТО ПОЛЬЗЫ ЧЕЛОВЕКУ, ЕСЛИ ОН ЗАВОЮЕТ ВЕСЬ МИР, НО ПОТЕРЯЕТ СОБСТВЕННУЮ ДУШУ?»


Б) Сужение пространства свободы



(Свобода Анджелы Дэвис // Новая газета. 14-20 сентября 1998)

 Итак, я беседую с Анджелой Дэвис, живой легендой 70-х, профессором, автором пяти книг и сотен статей, посвященных женскому и негритянскому движению США, социальной структуре общества, положению в американских тюрьмах.
 — Профессор Дэвис, давайте начнем наш разговор с того, чем вы всегда занимались. Что сделано в американском обществе для преодоления расизма и расовой дискриминации?
 — Сейчас мы переживаем такой момент, что экономически ситуация для чернокожего населения и для цветных сложилась крайне неблагоприятная. Почти два миллиона людей сидят в тюрьмах, а эти люди не учитываются в статистике безработицы. Если пересчитать безработное чернокожее население и приплюсовать к этому негров-мужчин в тюрьме, то получится, что безработных вовсе не 11%, а 19%. Я также возьму на себя смелость утверждать, что структурный расизм куда более силен сегодня, нежели двадцать пять лет назад. Нынче все более набирает силу консервативная тенденция, направленная на уничтожение программы «позитивных действий». На практике это означает, что лишь незначительное число негров и цветных смогут поступить в колледжи и университеты. Я думаю, что примерно в четыре раза больше черных и цветных сидят в тюрьмах, нежели учатся в университетах и колледжах. Стремление пробить законодательство, считающее лишь английский официальным языком, — это попрание прав групп, говорящих на других языках, особенно испаноговорящего населения. Отмена двуязычных программ — это также показатель поднимающего голову расизма. Подобным же образом я бы оценила ликвидацию программы велфера (социальных пособий) в ряде штатов, что особенно ударяет по женщинам, в основном цветным, черным матерям. Я рискну утверждать, что на протяжении последних пятнадцати лет происходило движение от государства социального благосостояния к государству социального контроля.
 — Как вы относитесь к мнению, которое все громче звучит в консервативных кругах американского общества, да и не только в них: что система социальной поддержки для черных и цветных ориентирует их на иждивенчество и паразитизм и не дает им возможности включаться в жизнь, участвуя в равной конкурентной борьбе?
 — Эти суждения имели бы смысл, если бы мы могли обеспечить работой тех, кого лишают велфера.
 — А «программа позитивных действий»? Многие ее критики говорят, что система эта приводит к дискриминации белых в пользу черных, цветных и людей нетрадиционной сексуальной ориентации.
 — Я не вижу в «программе позитивных действий» стратегии, направленной на то, чтобы неподготовленные черные и цветные студенты поступали в университеты. Такой гарантии для них нет. Это попытка разрушить традиционные барьеры, которые существовали для цветных людей, а также для женщин. Намерение разрушить «программу позитивных действий» я рассматриваю как начало новой эры расизма и сегрегации.
 — Тем не менее вы видите прогресс, достигнутый американским обществом в преодолении расизма и расовой сегрегации за последние тридцать лет?
 — Разумеется, прогресс налицо. На самом деле было очень важно добиться отмены расистских законов, особенно на Юге, которые разделяли все общество. Я сама выросла там, в Алабаме, где не могла даже пить воду из фонтана или заходить в отхожее место, которое было помечено табличкой «Только для белых». Мне было недоступно многое из того, что существовало в моем городе Бирмингеме, ибо большая часть города была недоступна для черных.
 — Можно ли говорить об эволюции американского общества за последние тридцать лет в сторону «народного капитализма», об имплантации в американскую модель различных механизмов социальной поддержки, или вы оспариваете такое видение?
 — Думаю, что все это — результат борьбы народа за перемены. Убеждена, что это единственный путь. Не бывает победы навсегда. Мне кажется, что в каждый момент следует переосмысливать, где же мы сейчас. Что делать дальше? Например, как бороться с проблемой сексуального насилия в тюрьмах?
 — Что вы имеете в виду?
 — Недавно был обнародован доклад организации «Human Rights Watch», который свидетельствует, что сексуальное насилие широко распространилось в женских тюрьмах США.
 — Заключенные совершают насилие в отношении друг друга?
 — Нет, речь идет о насилии, совершаемом надзирателями-мужчинами в отношении женщин-заключенных. Изнасилования, или «сексуальные услуги», в обмен на поблажки в тюремном режиме… Этим занялась даже специальная комиссия ООН, ее представители посещают женские тюрьмы США и готовят доклад на эту тему.
 Мне хотелось бы, чтобы положение в тюрьмах было тщательно проанализировано.
 Нам не по карману просто сажать за решетку «людей с проблемами». Почему бы не решать проблемы этих людей, не заняться созданием реабилитационных центров для наркоманов? Почему бы не помочь людям, которые разрушают свою собственную жизнь? Ведь более половины женщин, попавших в тюрьмы, оказались там из-за наркотиков. Там же множество бездомных и душевнобольных, ибо у нас нет структур, которые бы занимались душевнобольными.
 — Их ликвидировали в период правления рейгановской администрации?
 — Да, конечно! И мне кажется, мы должны найти пути решения социальных проблем в обществе, а не просто выталкивать людей с проблемами за пределы общества! Это и будет демократией!
 — Сколько всего заключенных в США?
 — Около 1, 9 миллиона человек. Без сомнения, США лидируют в мире по числу заключенных.
 — Неужели?
 — Да. Прежде мы соревновались с Россией, но ныне количество узников у нас превысило российские показатели.
 — Сколько раз вы посещали Советский Союз после освобождения?
 — Я была в СССР четыре или пять раз. Первый раз в 1972 году, затем в начале 80-х, потом я приезжала, когда получила Ленинскую премию мира, а потом была гостем Фестиваля молодежи и студентов в 1985 году.
 — Каковы были ваши впечатления? Видели ли вы за фасадом, который вам демонстрировали власти, проблемы?
 — Да, несомненно. Я посетила множество заводов, школ, пионерских лагерей, и я, конечно, не могла не видеть проблем. Но я не знала их масштаба до того момента, когда начался процесс, приведший к коллапсу социализма.
 — Как вы думаете, глядя на все с некоторой исторической дистанции: был ли неизбежен крах советского социализма?
 — Наверное, в каком-то смысле был неизбежен.
 — Как сложились ваши отношения с компартией США после вашего освобождения?
 — Да, я ныне не член коммунистической партии. Но не потому, что я потеряла веру, нет. Я по-прежнему верю в возможность и необходимость борьбы за демократический социализм. Защищаю Кубу. Я оставалась членом коммунистической партии до 1991 года. Я покинула компартию вместе с почти тысячей других ее членов, потому что мы почувствовали, что не можем добиться демократизации внутренней жизни компартии. Сейчас я активно участвую в кампании против тюремно-промышленного комплекса.
 — Что означает термин «тюремно-промышленный комплекс»? Заключенных заставляют работать?
 — Да, конечно. Есть принудительный труд. Но это только часть проблемы. Модель скопирована с военно-промышленного комплекса. Корпорации все глубже включаются в тюремную сферу. Сейчас существуют частные тюрьмы, и корпорации используют труд заключенных для извлечения прибыли. Это означает, что корпорации получают прибыли, производя товары и оказывая услуги.
 — Законодательство допускает это?
 — Да, во многих штатах. Например, Corrections Corporation Inc. — это одна из крупнейших частных тюрем.
 — Давайте вернемся к основной теме, от которой мы несколько отклонились. Как вы пережили крах советского социализма и распад восточного блока? Было ли это травмой для вас?
 — Конечно, не только для меня, но и для многих людей, вся жизнь которых была посвящена борьбе за социализм, это было чудовищным ударом. И, конечно, это было невыразимо тяжело для меня. Но в то же время мне кажется, что коллапс существующего социализма не означает конец идеи. Действительно, многие социалистические страны потерпели поражение, за исключением, конечно, Кубы. Переход к глобальному капитализму, который происходит сейчас, оказывает огромное воздействие на повседневную жизнь повсюду, на многих трудящихся, в том числе и в США.
 — Несмотря на все сегодняшние трудности, переживаемые Кубой и кубинским социализмом, вы защищаете Кубу. Почему?
 — Кубинцы находятся в очень трудной ситуации: нет Советского Союза, оказывавшего экономическую помощь Кубе, покупавшего сахар по ценам выше рыночных… И они сейчас развивают экономику туризма, которая, без сомнения, породит множество социальных проблем, прежде ликвидированных. Например, проституцию и так далее…
 — Но тогда получается замкнутый круг. Как только общество начинает развивать сферу услуг, сознательно ликвидирует равенство и у людей появляется выбор, немедленно начинаются социальные проблемы. Где же концептуальный выход из этого?
 —В то же время, если вы посмотрите на происходящее на Кубе, вы увидите, что они пытаются сохранить бесплатное образование и бесплатную медицину. Они не изменяют своей политике доступного жилья, плата за которое составляет не более 5—6% заработной платы. И я думаю, что это очень важно. Да, на остров, в кубинскую экономику проникли иностранные компании. Они строят на острове отели и инфраструктуру туризма. Тем не менее кубинцы не допускают приватизации здравоохранения и образования, некоторых других сфер. По-моему, это чрезвычайно важно.
 — Критики социализма в России сказали бы по этому поводу, что социализм годится только для слабых людей. Сильный проложит себе дорогу при любых обстоятельствах. А все эти меры годятся лишь для стран «третьего мира». Как бы вы ответили им?
 — «Третий мир» может быть легко обнаружен внутри западных стран. Проблема в том, что в странах, подобных США, на бедноту не обращают внимания. Бедность, подобную той, что царит в «третьем мире», вы сможете обнаружить повсюду в мире капиталистическом. Мне кажется, социализм столь же важен для этих стран, как и для «третьего мира».
 — Вы по-прежнему утверждаете, что в США существуют политические заключенные?
 — Да, и за их освобождение мы боремся. Нам известно около 150 случаев заточения людей по политическим мотивам.
 — Но ведь, как правило, эти люди осуждены по уголовным статьям, по обвинению в убийстве полицейского или в чем-то этом роде, не так ли?
 — Да, но не только. Например, некоторые пуэрториканцы находятся в тюрьме по обвинению в заговоре с целью совершения терактов без каких бы то ни было реальных свидетельств подготовки к осуществлению актов террора. Это, несомненно, политические заключенные.
 — Скажите несколько слов о своей личной жизни. У вас есть семья?
 — Я живу с мамой. Неподалеку живет сестра. У меня нет своих детей, но я помогала воспитывать племянницу, которая родилась, когда я сидела в тюрьме. К сожалению, я должна сказать, что большая часть моего личного времени и личной жизни оказалась поглощена политической работой. Иногда, впрочем, я отдыхаю. Недельку-другую.
 — Как вы проводите отпуск?
 — Как? Ну, я катаюсь на велосипеде, читаю романы, встречаюсь со старыми друзьями…

 1.13. Раскол или азиатизированное единство Америки.
 (Тоффлер О.: Америку ждет раскол или единство с азиатским оттенком // Независимая газета. 7 мая 1994)

 Мы зашли в маленькое привокзальное кафе, заказали кофе…
 Вы один из первых в XX веке заговорили о конце индустриального общества и переходе к новому этапу общественной организации, основанной на современных технологиях и, прежде всего на новейших методах обработки и передачи информации. Этот переход, фундаментально изменяющий и «материальное вещество» нашего мира, и психологию, и положение самого человека, чрезвычайно сложен. Больше того, в некоторых районах планеты, например, в моей стране, в России, он принял экстремальные формы, которые нередко воспринимаются совершенно не готовыми к этому людьми чуть ли не как катастрофа, конец мира. На нас надвигался материк новой, постиндустриальной эпохи, сменяющей индустриализм (причем одновременно и в его западно-капиталистической, и в советской — псевдосоциалистической форме). Весь этот исторический сдвиг, который вы назвали «третья волна», в нашей стране еще не осознан в полной мере как начальная фаза колоссальных перемен, происходящих на всем пространстве Евразии да и во всем мире в целом. Производительное ядро обществ «третьей волны» вы видите в знании, информации (включая искусство, науку, моральные ценности), которые являются «сырьем» для создания богатства. Поэтому в этих обществах борьба за власть будет все больше превращаться в борьбу за контроль над производством и распределением информации…
 — Значение информации в жизни общества довольно наглядно иллюстрируется советской телефонной системой, описывать которую вряд ли есть необходимость. С одной стороны, Советский Союз подавлял развитие экономически важных современных технологий. С другой, он серьезным образом сдерживал информацию, поступавшую из внешнего мира. В результате страна все стремительнее беднела. В тоже время многие жители Советского Союза, благодаря радио, видеокассетам, магнитофонам и т.д. получали информацию о том, что в действительности происходит в окружающем мире. Современные средства коммуникаций стали постепенно разрушать государственную монополию. Имелось, наконец, противоречие и в самой системе информации в государстве. По сути, центральные управляющие органы получали от местных органов информацию, на 98% состоявшую из лжи. В итоге информация в целом оказывалась неадекватной. В таких обстоятельствах невозможно управлять даже самой примитивной экономикой. Между тем, сегодня, когда экономики стали более гетерогенными, намного более динамичными, уровень требуемой информации превосходит возможности даже воображаемой централизации, и в этом причина развала системы централизованного планирования. Это даже не столько идеологический, сколько инженерный вопрос.
 — И я был весьма удивлен, что у вас нет такой организации…
 — Совершенно верно…То, что есть у вас — это ленинский, по существу механический взгляд на информацию. Суть его состоит в том, что мы, якобы, можем управлять информацией, как машиной, организовывать ее подобно тому, как проектируем машину. Другими словами, все расчеты связываются с бюрократией. Далее, у вас имеется иерархическая структура. Вы можете дисциплинировать каждый ее элемент, но как только это сделано, вы должны наделить этот элемент, своим бюджетом и приставить человека, надзирающего за тем, чтобы не была распылена власть. В Америке же, наоборот, нет никакой академической иерархии академии наук, по мнению ученых, она существует в рамках свободы, свободного потока и свободного рынка. Я думаю, кстати говоря, что первый свободный рынок эпохи гласности — это как раз рынок интеллектуальных идей. Как мне объяснила одна московская знакомая, когда я был у вас, она продолжает получать небольшое жалованье в своем институте, но основные средства зарабатывает как вольный охотник. Так что именно мы, писатели и научные работники, первыми ввели рыночную систему пост гласности, и она представляет собой более серьезную, более динамичную гласность, что в свою очередь, благотворно для всего общества.
 — Я пытаюсь понять, кого же сейчас можно назвать хозяевами в Америке?
 — Не думаю, что сами американцы знают ответ на этот вопрос… Разумеется, есть люди, которые управляют большими деньгами. Вы контролируете большой бюджет и, следовательно, располагаете большой властью, но результатом чего является ваш бюджет? Результатом выкачивания средств из другого бюджета. Мне кажется, здесь имеет место упрощение: у каждой страны вообще всегда несколько упрощенное представление о любой другой стране. В чужой культуре обычно многое непонятно посторонним. Я думаю, что люди, сформировавшиеся под воздействия марксизма, создают для себя слишком упрощенную модель капитализма. Это касается даже тех, кто настроен прокапиталистически. Для марксиста капитализм — это нерегулируемый рынок, базар. В условиях же реального капитализма такое встречается редко. Наша страна, как и любая капиталистическая страна, имеет экономику, во многом социально и экономически регулируемую. Не обязательно директивным методом — у нас есть правительственные учреждения, занимающиеся регулированием, но я говорю не об этом. Приведу пример. Чтобы получить право на вождение машины, вы должны приобрести страховку, чтобы в случае аварии получить компенсацию, а поскольку такая страховка обязательна по закону, этот случай нельзя рассматривать как свободный рыночный выбор. То же верно и в отношении власти…
 — В политическом смысле основное различие между Россией и Америкой в том, что у нас основным регулятором долгое время являлось государство, а у вас — закон. Причем закон, который, как сказал бы марксист, принят в интересах правящего класса…
 — Сказать так было бы чрезвычайным упрощением. С одной стороны, правящая элита всегда является фактором власти в обществе или в определенном его секторе, но с другой стороны, она представляет собой и элемент гражданского общества. Не может существовать гибкого общества, не может быть демократии, если нет широкого, разнообразного гражданского общества, то не будет ни свободного рынка, ни Конституции, гарантирующей статус личности. Беда России в том и состоит, что у вас нет широкого гражданского общества.
 — Мы как-то неожиданно подошли к теме, которая меня чрезвычайно занимает. Что такое вообще Америка? В чем ее суть? Я давно пытаюсь разобраться в философском содержании этого феномена…
 — Было время, когда я легко ответил бы на этот вопрос, но сейчас это время прошло. И вот в чем причина: когда я был молод, мы дети, ежедневно слышали одну и ту же фразу — «американский образ жизни». Сейчас ее уже не услышишь. Я лично не слышал ее уже много лет и стал размышлять, почему так произошло. Если вдуматься в эту фразу, видно, что ключевое слово здесь отнюдь не «американский», а «образ». В нем воплощен принцип «плавильной печи», как я его называю. Этот принцип восходит к ранним временам индустриализации. Индустриализация, происходившая в Западной Европе, сопровождалась безработицей, обнищанием и образованием избыточной рабочей силы, а это вело к социальным потрясениям. В Соединенных Штатах дело обстояло иначе. Когда мы начинали индустриализацию, избыточная сила вытеснялась на неосвоенный Запад. Практически все последнее столетие безработные в поисках жизни отправлялись туда.
 — В течение последних столетий Америка была для человечества чем-то вроде последнего рубежа, на ней как бы кончалась планета. Дальше был уже космос…
 — Именно так. Человеческая мечта обитала в Америке. А в самой Америке неудовлетворенные жизнью безработные всегда могли отправиться на Запад в поисках счастья. В результате (за исключением коротких периодов кризисов) промышленные регионы США испытывали хронический недостаток рабочей силы. Поэтому-то Америка и открыла двери для переселенцев со всего мира.
 Однако оказалось, что была, как правило, неквалифицированная рабочая сила. Иммигранты, скажем, могли вдруг уезжать по домам на различные национальные праздники или ни с того, ни с чего бросить работу и отправиться на рыбалку. В большинстве своем они были сельскими жителями. В связи с этим задача стандартизации рабочей силы становилась для Америки самой насущной, и страна постепенно превратилась в гигантскую «плавильную печь», в которой переплавлялись культуры народов всего мира. В результате и получился стандартный американец, соответствующий заранее определенному американскому образу жизни. Это продолжало оставаться доминантой, но только до какого-то времени. В конце 60-х годов общество заговорило о «черной силе», и это явилось настоящей революцией. Были выдвинуты революционные лозунги — «прекрасный черный», «мы имеем право быть особыми». С тех пор на свет появились «итальянская сила», «еврейская сила», «английская сила», «ирландская сила» — особость каждой из этих групп стала приобретать все большее значение, а все это вместе взятое далеко отодвинуло нас от идеи стандартизированного американца.
 — Вы считаете, что это представляет опасность для Америки?
 — Это могло бы быть очень опасно, если бы мы не двигались одновременно к намного более однородному в социально-экономическом отношении обществу. «Печь» по-прежнему работает, но упомянутые групповые особости не переплавляются в абсолютный стандарт. Все, так сказать, находится в «печи», но при этом сохраняет свою особость.
 Главная проблема сейчас в том, что наши политические структуры, особенно те из них, что используются для разрешения конфликтов (независимо от того, идет ли речь о политических, исполнительных или судебных структурах), не в состоянии справляться с возникающими конфликтами. Мне кажется, что основное изменение этих структур должно лежать в плоскости большей децентрализации. Собственно, это уже и происходит. Видимо, необходимо установление новых правил групповых взаимоотношений, результатом чего станет возникновение новой власти, которая и будет искомым гражданским обществом, состоящим из развитых структур, состоящих между народом и государством, таких, как Церковь, профсоюзы, семья.
 — Мне все же кажется, что какой-то стандарт существует, и, быть может, в нем и заключена философская суть Америки.
 — Философская суть Америки — в нашей убежденности в неизбежности прогресса. Это оптимизм, кинетический оптимизм. Хотя в настоящее время все больше людей становятся пессимистами. Понимаете, до сих пор люди все время считали, что жизнь только улучшается. Но теперь это предложение оказалось под вопросом, что является для нашей страны большим драматическим сдвигом.
 Вообще, Америка — это революционная культура. Мы начали эту революцию в послевоенном мире, сами того не сознавая, без всякой идеологии. Но на деле сумели создать новый образ производства и потребления — новый образ жизни. Правда, одновременно сформулировалось и то негативное, что отличает Америку — насилие, оружие у людей, но главное… Приведу пример. Как-то мы с женой были в Израиле и беседовали с девушкой 26 лет, служившей капитаном в израильской армии. Она была в Америке и обнаружила, что ей не о чем разговаривать со своими американскими ровесниками. Молодые люди в Америке вырастают в комфорте, не задумываясь над вопросом жизни и смерти. Народ Израиля разбросан по многим странам, где-то имеются лучшие условия для существования. Для счастливой старости, где-то худшие, но отношение к основополагающим вопросам бытия у него иное, чем у американцев. Другое, что отличает Америку, — это разница в общественных отношениях. У нас по обмену были студенты из Польши, которые подметили, что американцы могут при первой же встречи пригласить вас к себе домой, но при этом вы у них не чувствуете себя, как в гостях. В этой стране все как-то более поверхностно, включая и человеческие отношения.
 — Возможно, у американцев отсутствует чувство общности, присущее «старым» культурам. Я думаю, что главное отличие Америки от Европы и тем более от России в том, что каждый американец живет как бы сам по себе. Люди в Америке на порядок более независимы и автономны, чем в Старом свете. Мы же в России как бы сцеплены друг с другом — отношения между людьми гораздо более тесные.
 — Я думаю, что этот недостаток остро ощущается американской молодежью. Она не знает. Что с этим делать, и я боюсь, что для будущего поколения это станет большой политической и социальной проблемой. Уже сейчас мы видим расцвет религиозных сект и тому подобных группировок людей, дающих личности чувство причастности. Кроме того, в ближайшее время встанут вопросы семьи и перестройки уклада семейной жизни. Это станет основным вопросом в нашей стране в последующие 25 лет.
 — Семья в Америке переживает не просто кризис, который затрагивает основы общества. В Америке, где нет того скрепляющего воедино мифа о почве и крови, семья играет основополагающую роль…
 — На самом деле семьи уже нет, хотя многие утверждают, что она лишь умирает. Это неверно, это неправильная интерпретация фактов. Случилось, что, как и другие социальные образования, семья перестала существовать как стандартизованная унифицированная система, в которой каждый должен был вырастать членом единого общества. Правда, существуют, (хотя и в малом числе) классические семьи — ячейки общества, но наряду с ними много одиноких родителей, семей, созданных по расчету или по иным соображениям; имеются и полигамные, и гомогенные семейные структуры. Одним словом — намного возросла усложненность. Вы можете заметить, что в сегодняшнем состоянии семьи чувство общности отнюдь не создается видимой незыблемостью семейных отношений. И именно эти вопросы будут в ближайшее время выходить на первый план, хотя их влияние на общество не будет диктоваться логикой или рациональностью. Та же иррациональность, кстати, характерна и для этнических, племенных отношений.
 — Какое же общество ждет нас в будущем?
 — Смотря. Что вы имеете в виду под будущим — пять, десять или пятьдесят лет? Я думаю, страна разделится на две части — Восток, тяготеющий к Европе, и Запад, ориентированный на Японию и Тихоокеанский регион. Всем нам придется делать свой выбор.
 — Но ведь Америка до сих пор всегда пыталась, наоборот, американизировать Европу и Японию, переделать их на американский манер.
 — Теперь мы во всей большей степени азиатизируемся. И если стране и суждено остаться единой, это единство, вероятно, будет иметь азиатский оттенок.
 Отдельно надо сказать об идее создания торгового блока в Западном полушарии. Пока здесь сохраняется стабильность. Но если этот блок попытаются использовать в качестве оружия, это может оказаться очень опасным. Так что, на мой взгляд, стране предстоит решить, в какой географической сфере лежит ее будущее. Даже если подходить с чисто силовых позиций, Америка гораздо больше приобретает от союза с Японией. А если учесть, что сила базируется на военной и экономической мощи и силе знаний, моя оценка находит лишь большее подтверждение. Япония обладает, если сравнивать ее не с Америкой, а с другими странами, отнюдь не малой силой. В сфере экономики Япония наряду с Америкой занимает доминирующее положение в мире. Что же касается знаний, то есть науки, технологии и т.п., то соединение здесь усилий Японии и Америки принесет много пользы, в то время как возможный конфликт в этой области явился бы катастрофой. При этом ведь вовсе не обязательно что-то или кого-то завоевывать…Мне вспоминается, как много лет назад один австралийский автор опубликовал совет — всегда надо сдаваться, от этого получаешь гораздо больше выгоды.
 — Мы вступаем в постиндустриальную эру. Как проявляется она в американском обществе? В некоторых трудах его именуют технотронным…
 — Мы называем его обществом «третьей волны», употребляя этот термин, чтобы обозначить его отличие от других обществ, связанных, например, с промышленной революцией…
 — Видите ли, эти термины выделяют только какую-то одну сторону общества — технотронность, науку, технологию или промышленность, мы же пытаемся найти более всеобъемлющее понятие. Та же промышленная революция, например, изменила не только производство, она привела к смене концепции семьи, религии, а не одной лишь технологии. Отсюда и проистекала основная причина нашего подсознательного сопротивления смене привычной терминологии. Было это лет двадцать назад. Потом мы попробовали использовать термин «сверхпромышленное», но и он не прижился, ибо оказался слишком узок. Тогда и был придуман термин «третья волна». Третья потому, что первой была сельскохозяйственная революция, второй — промышленная. А волна — потому, что это слово, во-первых, предполагает динамизм, во-вторых, не фокусируется на какой-либо одной стороне общества, в третьи, никакие изменения в обществе не происходили равномерно, они всегда происходили волнообразно. Например, индустриализация подрывает сельское хозяйство — это конфликт первой волны. Развитие промышленности приводит к увеличению загрязнения окружающей среды — это конфликт второй волны. А когда буржуазное мировоззрение вступает в конфликт с феодальными интересами — это уже конфликт третьей волны. Cюда же относятся конфликты, затрагивающие семью, политические партии и так далее. Это и привело нас к мысли использовать образ волны, как наиболее полно характеризующий положение вещей.
 — Вы имеете в виду модель общества?
 — Парадокс в том, что единой модели не существует. Индустриальное общество способно создать массовое производство, но за ним неизбежно следуют массовое распределение, массовая коммуникация, массовая культура, массовые развлечения и т.д.
 — В чем все-таки вам видится главная опасность для Америки?
 — Главную среди них я вижу в неспособности США по-новому решать этнические вопросы. Старый метод дезинтеграции и ассимиляции становится более трудной. Консерваторы объясняют это так: в старые времена в Америку уезжали в поисках лучшей жизни, на заработки. Пока в Америке были рабочие места для людей физического, низкооплачиваемого труда, иммигранты занимали эти места и постепенно врастали в американскую экономику, повышали свой образовательный уровень, некоторые поступали в колледж и так далее. Сейчас, в условиях постиндустриального общества, почти нет физического труда. Чтобы претендовать на те рабочие места, которые сегодня имеются в Америке, необходимо знать американскую жизнь, иметь американскую мотивацию, американское отношение к деньгам, хотя деньги — вторичное. Для этого не обязательно учиться в Гарварде или Стэнфорде, в стране много мест, где можно получить образование…Короче, чтобы сесть на поезд, надо купить билет, чтобы попасть на американский поезд, надо получить образование. Не смог — ступай вон.
 — То есть, вас можно понять так: опасность для Америки в самой Америке?
 — Я не хочу уходить в сторону от темы, поставленной вашим вопросом. Итак, с одной стороны, продолжают прибывать иммигранты, не имеющие за душой ничего, кроме желания работать.
 — В таком случае, как вы определяете то, на чем сегодня держится Америка?
 — В настоящее время — почти ни на чем. Возьмите, к примеру кино — до конца 50-х годов — начала 60-х годов голливудский герой всегда был стопроцентный американцем.
 — Сейчас же героем голливудского фильма может быть и азиат…
 — Да кто угодно. Как — то недавно я смотрел телевизионный сериал, где героем была детектив-женщина с польской фамилией. 50 или даже 30 лет назад такого просто не могло случиться. Пока, правда, англосаксонская культура доминирует, но и она начинает меняться под напором других культур. Это противостояние отражается и в политике. Возьмем, к примеру, выборы: против Буша, совершеннейшего американского патриция, демократы апеллировали к меньшинствам, этническим группам и так и далее. Но вернемся к кино. До середины 50-х годов главными действующими лицами в кино были герои. Затем, начиная с Брандо, ими стали мятущиеся личности, а затем и вовсе антигерои. По-моему, все это было связано с политической ситуацией в стране и отражало ее. Сейчас эта тенденция сменилась на обратную, большинство героев Шварценеггера — это положительные герои. Однако еще раз подчеркиваю — новое в том, что герой положителен.
 — У меня сложилось впечатление, что большинство американцев особенно боится скуки…
 — Пожалуй, это так и есть. Несмотря на усиливающуюся взаимозависимость экономик различных стран, экономические шаги отдельных правительств достаточно спонтанны между собой, поэтому решения, например, глав правительств «Большой семерки» о всемирной финансовой либерализации представляют исключительную опасность. С одной стороны, уровень развития производительных сил и технологии делает не только возможным, но и выгодным, рациональный переход к мировому рынку и к глобальному производству товаров в различных странах, когда в одной стране производятся комплектующие, в другой производится сборка. А в третьей — продажа, а в четвертой — потребление товара. Все это имеет смысл, но только с одной, очень ограниченной точки зрения, а именно — с точки зрения экономиста или производителя. Но такая глобализация должна быть обусловлена не только производственными, но и другими факторами, в том числе финансовыми. Должна быть обеспечена возможность быстрого перетока капитала из одной страны в страну, гибкость с точки зрения требований, предъявляемых различными производителями. Чтобы это обеспечить, страны должны разрушить барьеры на пути свободного перетока капиталов, этот процесс в настоящее время медленно и болезненно идет в Западной Европе, а также между Японией и остальным миром. Это и есть направление исторического процесса на современном этапе.
 — Сегодня, по-видимому, угасает мощнейший исторический импульс, который дала миру вторая мировая война. Целая эпоха бурного роста и процветания заканчивается. Выдыхаются стимулы активного развития. Мир подходит к новому рубежу, за которым — смена самой модели жизни. В Америке эти сдвиги особенно слышны. Возможна ли, на ваш взгляд, новая депрессия?
 — Да, думаю, возможна. Разница заключается лишь в том, что во времена Великой депрессии кризис разразился в гомогенных экономиках. Поэтому, если в корпорации распадался центр — распадалась и вся корпорация. Сейчас же мы имеем дело с гетерогенными экономиками, где возможны серьезные спады в работе даже большинства предприятий и отраслей, но они практически не повлияют на устойчивость работы других отраслей и предприятий. Это и есть то, что Ленин назвал неравномерностью развития капитализма.
 — Как бы сформулировали свою метафору Америки?
 — Вы, вероятно, ожидаете от меня какой-то одной фразы. Вряд ли я смогу сформулировать это кратко, но, тем не менее, попробую. Представьте себе завтрашнюю Америку в виде компьютера, но без металла и пластики, просто страну, существующую, как компьютер. Сегодня мы смотрим на компьютеры критически, думая, что они сделаны из металла, пластика, что они близки и так далее. Но это сегодня, а завтра вы сможете лечь в постель со своим компьютером, и вам будет приятно и тепло, хотя сегодня это кажется чистой фантастикой.
 — А метафора волны?
 — Вы, вероятно, знаете знаменитую японскую картину, на которой изображена гигантская волна, нависшая над двумя рыбаками, — вот вам прекрасная метафора Америки.
 — А что с самими рыбаками?
 — Они вне опасности. Я люблю картины этого художника, считаю его одним из величайших художников в истории. Он сравним с Дюма в литературе. И знаете, что мне особенно нравится в нем? Когда ему исполнилось 90 лет и его спросили: «Как вы стали великим художником? — Он ответил: „Я еще им не стал“. Интервью брал В.Миронов.




 ГЛАВА ВТОРАЯ. АМЕРИКА ГЛАЗАМИ НЕАМЕРИКАНЦЕВ



 2.1. Духовный настрой Америки
 (Диалог Тойнби-Икеды. Человек должен выбирать сам. М., 1998)



Дух первопроходцев

 ИКЕДА: Существует мнение, что американцы потерпели во Вьетнаме не только политическое и военное поражение, но также и моральное. Если это действительно так, то встает вопрос, какое влияние это поражение окажет на будущее Соединенных Штатов. Многочисленные европейские страны и народы вынуждены стараться мирно жить вместе на своей ограниченной территории. В Америке все иначе. Сама обширность американского континента сформировала то, что называется духом первопроходцев, однако этот дух, первоначально являвшийся вызовом природной неподвижности неосвоенной территории, судя по всему, мешает им замечать существование других народов. Когда американцам приходится иметь дело с другими государствами и народами, дух первопроходцев проявляется в форме попыток пускать в ход огромную мощь Соединенных Штатов. Поражение во Вьетнаме наводит на мысль, что, по всей видимости, этот дух первопроходцев оказался в тупике.
 ТОЙНБИ: В своем отношении к другим землям американцы долгое время имели тенденцию игнорировать человеческие существа. Считая североамериканский континент незаселенной зоной, где нет ничего, кроме диких животных, лесов и пустынь, они не брали в расчет местных жителей, которых. рассматривали как часть флоры и фауны, не более того. Именно этот дух — дух первопроходцев — американцы перенесли как отношение в политику и именно на нем строили свои дела во Вьетнаме. Открытие, что вьетнамцы не флора и фауна, а люди, точно такие же, как граждане Соединенных Штатов, было для американцев шоком. Поражение во Вьетнаме, несомненно, носит моральный характер. Более того, это был урок, который, я надеюсь, американцы воспримут.
 Однако мы, европейцы, делая подобный вывод, не имеем оснований испытывать самодовольство. Мы тоже далеко не всегда мирно уживались друг с другом. Не все европейские страны могут похвастать столь успешным приведением к согласию народов, говорящих на разных языках и исповедующих различные религии, как это удалось Швейцарии. В Бельгии, например, серьезные проблемы возникают из-за соперничества между французской и фламандской языковыми группами. Европейцы не имеют права на чванство по поводу мира между народами, хотя в нас и нет ничего сопоставимого с американским духом первопроходцев.
 ИКЕДА: По всей видимости, найдется совсем немного примеров, когда разные расы долго жили бы в полной гармонии в единой стране. Иногда какое-то время ничего не получается, а потом условия улучшаются. В других случаях, сначала между народами все идет мирно, а затем что-либо портит ситуацию. Случай с корейцами, живущими в Японии, принадлежит ко второй категории. В древности и в средние века корейцев хорошо принимали в Японии и почитали как представителей высокоразвитой культуры. Только много позже японцы стали относиться к корейцам с пренебрежением или еще хуже. Хотя после окончания Второй мировой войны ситуация и улучшилась, проблема до сих пор полностью не разрешена. Однако отсутствие согласия между расами в Соединенных Штатах приобретает расширенное значение, поскольку серьезно проявляется в американской внешней политике. Оно становится еще более важным в связи с тем огромным влиянием, которое американская политика оказывает на политику других государств.
 ТОЙНБИ: Совершенно справедливо, что дух первопроходцев и лежащие в его основе предрассудки, будучи перенесенными на поле международной политики, увеличили ошибки Соединенных Штатов. Я думаю, что США заставят отказаться от духа первопроходцев в Юго-Восточной Азии. Он оказался гибельным во Вьетнаме и привел к ссоре президента с Конгрессом по поводу Камбоджи.
 Случай с Израилем совсем иной, и тому есть несколько причин. С циничной точки зрения придется признать важность и злополучную природу того эффекта которое оказывает голосование американских евреев на действия американских политиков. Второе — это странная (для такого рационалиста, как я), но непоколебимая вера некоторых американских религиозных кругов в то, что Израиль на самом деле является той обетованной землей, о которой говорится в Ветхом Завете, и, следовательно, по праву принадлежит евреям. Это мнение разделяют группы придерживающихся старых идеалов так называемых библейских христиан, весьма многочисленные в Соединенных Штатах. И, наконец, в подходе к израильскому вопросу американцы проявляют дух первопроходцев, рассматривая арабов так же, как они рассматривали американских индейцев, то есть как народ, не имеющий прав перед лицом превосходящих их израильтян. До тех пор, пока Израиль имеет американскую поддержку, он сможет отказываться от справедливого, устраивающего обе стороны мира с арабами. Однако, как неожиданный подарок судьбы, арабы получили уравновешивающую силу. Они оказались обладателями самых богатых в мире запасов нефти. В других местах нефть подходит к концу, и остается вопрос, хотят ли американцы приносить в жертву Израилю автомобили и отопление. И Соединенные Штаты, и Советский Союз стремятся улучшить свои взаимоотношения и положить конец холодной войне, но, пока на Ближнем Востоке сохраняется опасная обстановка, между этими могущественными державами может снова вспыхнуть война, даже против желания обеих стран. В общих интересах урегулировать ближневосточный вопрос; чтобы сделать это, американцы должны изменить свое сегодняшнее эмоциональное и, на мой взгляд, противоречащее здравому смыслу отношение к Израилю и арабам. Такое изменение, совершенно очевидно, предполагает отказ по меньшей мере от духа первопроходцев.


Неугомонные сторонники активных действий за рубежом

 ИКЕДА: Нет сомнений, что Соединенные Штаты являлись и являются важным фактором мировой истории нашего столетия. Особого признания заслуживает роль США в установлении демократии и свободы в Европе, подвергшейся разрушительному воздействию фашизма во время Второй мировой войны. С другой стороны, невозможно игнорировать ошибки Соединенных Штатов, ввергнувшие мир в холодную войну с Советским Союзом и войны в Корее и во Вьетнаме. Даже внутри США антивоенные движения внесли существенный вклад в то, чтобы положить конец военным действиям во Вьетнаме — этой «грязной войне». Мы можем только гадать, каким путем далее последуют Соединенные Штаты в международной политике. Возвратятся ли они на позиции Доктрины Монро или попытаются удержать права лидера в мире, в котором они являются супердержавой?
 ТОЙНБИ: В акте о нейтралитете, принятом конгрессом в начале Второй мировой войны, Соединенные Штаты объявили о своем намерении не вступать в войну. Если бы не Пирл-Харбор, так бы, возможно, и случилось. Удивительно, однако, что после войны и до сего дня США проводят активную международную политику в корне противоположную всей своей предыдущей политике, начиная со знаменитого предостережения отцов-основателей против вмешательств в дела других государств. Следует отметить, что большая часть активных мер Америки была направлена против коммунистов, и особенно против Советского Союза. Несмотря на то, что США дважды воевали с Германией и один раз с Японией, кроме самих боевых действий, они редко проявляли антагонизм по отношению к этим двум государствам, и в то же время с 1917 года резко выступали против Советского Союза. В чем причина? На мой взгляд, американцы настолько ориентированы на себя, что не считают коммунизм чем-то таким, с чем имеют дело на поле внешней политики. Вместо этого они относятся к нему как к внутренней угрозе карманам богатых американских граждан. Япония и Германия угрожали политической безопасности Америки, но они не пугали обобществлением или экспроприацией американского богатства, как это делает основная идея коммунизма.
 ИКЕДА: Я полагаю, что главную тенденцию американской истории составляет желание создать идеальное государство. Со времен колонизации и начала становления народ Америки лелеял надежду порвать со Старым Светом и создать в Новом Свете идеальное общество. Доктрина Монро являлась способом не отвлекаясь посвятить себя развитию собственной страны. В двадцатом веке, однако, американский изоляционизм уже не срабатывает. На мой взгляд, американцы оба раза воевали со всем усердием. После Второй мировой войны, осознав какие огромные силы находятся в их распоряжении, они, по всей вероятности, решили распространить свою мечту об идеальном государстве на весь мир. Это, я считаю, и дало толчок их активной политике.
 К несчастью, попытки достичь цели строились на силе. Я не отрицаю важного влияния, оказанного на мир американским идеализмом, однако не могу простить опоры на силу оружия. Чтобы следовать идеальным курсом, который они имеют в виду, американцы должны опираться на культуру, а не на вооружение.
 ТОЙНБИ: Да, все справедливо. К счастью, разлад между Китаем и Советским Союзом несколько ослабил страх американцев перед тем, что коммунизм может ухудшить их внутреннюю ситуацию. Я надеюсь, что спад напряжения сделает политику Соединенных Штатов по отношению к Китаю и Советскому Союзу менее милитаристской и агрессивной, поскольку для всего мира очень важно, чтобы эти три державы вместе трудились на пользу человечеству.


Расовая напряженность внутри страны

 ИКЕДА: Самая острая проблема, стоящая перед Соединенными Штатами на внутреннем фронте, — это проблема расовой дискриминации. Белые англосаксы долгое время удерживают в Америке лидирующие позиции. Другие белые народы (например, граждане латинского происхождения), черные и американские индейцы, аборигены этой земли, находятся в незавидном положении.
 ТОЙНБИ: У американцев, безусловно, существует эта проблема. Белые англосаксы занимают высшее положение, но они делят его с белыми германского, скандинавского и датского происхождения. Расовая дискриминация, однако, ни в коей мере не является исключительно американским феноменом. В Британии количество черных весьма незначительно, в сравнении с их количеством в Соединенных Штатах, тем не менее британцы выказывают к ним те же эмоции ненависти. Всем из нас следует проявлять осторожность, критикуя американцев по этому поводу. Мы, британцы, в очень давние времена вытеснили предыдущих обитателей Британии в горы Уэльса, но уэльсцы этого не забыли. Японцы тоже выживали айнов все дальше и дальше на север, пока те не оказались почти полностью ограничены Хоккайдо. Конечно, сейчас лишь немногие айны помнят, что произошло с их предками, однако в определенные моменты своей истории они, должно быть, вспоминали, что когда-то владели большей частью земель, сожалели об утрате и ненавидели людей, отнявших у них эту землю. То есть вы видите, что многие другие народы тоже имеют расовые предрассудки и часто действовали таким же образом, что и американцы, занявшие территорию американских индейцев.
 ИКЕДА: Предрассудки любого рода представляют собой трудноразрешимую проблему, а предрассудки, основанные на эмоции, подобные тем, что свойственны некоторым американцам, особенно сложны. Американский народ и правительство, я уверен, стараются делать все, что в их силах, чтобы улучшить расовую ситуацию, однако их задача не из легких. Некоторые американцы заходят так далеко, что предлагают создать независимые государства для черных и американских индейцев. Как показывает история с Израилем, это может решить вопрос. Но до тех пор, пока противоборствующие стороны продолжают ненавидеть друг друга, создание независимых государств не прекратит вражды. В конце концов, единственный способ установить мир — это постараться положить конец ненависти и предубеждению.
 ТОЙНБИ: Боюсь, что и черные, и белые, уповающие на независимые государства, выказывают чрезмерный оптимизм. Некоторые американские индейцы требуют независимых штатов в составе США, однако история резерваций, в которых эти индейцы живут, весьма печальна. Им отвели самые плохие земли, которые к тому же плохо управляются. Белые южноафриканцы пытаются изгнать своих черных в скверные эрзацы независимых государств. Такие поселения называются «бантустанами», но у них мало надежды на успех. Думаю, что черной и белой Америке ничего не остается, как жить вместе, и им придется делать это на условиях равенства, взаимного уважения и дружбы.
 ИКЕДА: Ясно, что расовые проблемы внутри единого государства разрешить нелегко. Можете ли Вы привести убедительные примеры, когда бы народы, живущие вместе, достигли гармонии?
 ТОЙНБИ: Гавайи, конечно, нехарактерный пример, но там американцы европейского, японского и китайского происхождения живут вместе и заключают смешанные браки в очевидной гармонии. Если это может происходить на Гавайях, это может быть и в других местах.

 2.2. Нью-Йорк — город крайностей.
 (Ферней Ф. Нью-Йорк — город, где сходятся крайности // Гео.1998.№ 10)

 Откуда бы вы ни приехали, Нью-Йорк возникает перед вами как мечта. Это повторяется снова и снова: краски образа не блекнут. Вы вновь превращаетесь в ребенка, очарованного тайной, оказавшегося во власти какой-то игры. В отличие от других городов, которые мы заранее идеализируем, превозносим, Нью-Йорк не разочарует вас с первого взгляда. Он напоминает мимолетное видение, в котором переплелись реальность и фантазии.
 Когда-то эмигранты из Киева и Люблина, из Италии и Ирландии опускались на колени, плача от радости на пороге Земли обетованной. Европеец, приезжающий в Нью-Йорк, всегда испытывает чувство изумления и волнения от достижения давно желанной цели. Только здесь, да еще, быть может, в Венеции, вы испытываете ощущение приготовления к отплытию. Город, стоящий на якоре среди мачт. Нью-Йорк — не механизм, поворачивающий время вспять, как Рим, Афины или Париж; Нью-Йорк — это пристань. Издалека город выглядит желто-серым. Он сделан из материала, не похожего ни на камень, ни на бетон, ни на металл, ни на стекло. В нем дерзко, как в плавильном котле, эти субстанции соединяются в неведомый сплав-символ.
 Зубчатая линия горизонта, контур футуристических зданий на фоне неба — это Мидтаун-Манхэттен. Средневековый «взлет» шпилей и колоколен. Здесь есть что-то от джунглей и немного от небесного города, который звонит для вас в колокола — однако звук не долетает. Ничего живого, ничего человеческого. Ни машины, ни малейшей ряби на воде. Город-фантом? Нет, ничто не заставит нас усомниться в его чистых контурах, в напряженности их вибрации, в их реальности.
 Чтобы понять этот город, надо поддаться его чрезмерности. Тысячи лиц. Улицы, глубокие как каньоны, по дну которых течет людской поток. Сразу чувствуешь, что ирреальность Нью-Йорка проистекает от переизбытка реальности. Начинает кружиться голова. Состояние эйфории не покинет вас, даже если бы вы прожили здесь сто лет. Такая легкая форма сумасшествия иногда настигает и нью-йоркцев. Это как опиум. Этот город — паранойя, пародия, сверхдоза.
 Единственное, что не изменилось со времен «правителя на деревянной ноге» Питера Стуйвесанта, вынужденного уступить город англичанам в 1664 году, — суровый климат. Летом солнце печет так, что закипает ртуть в гигантском градуснике на Таймс-сквер. Город истекает потом, капли влаги падают с жужжащих от напряжения кондиционеров. Мне часто приходилось видеть, как солнце, поднимающееся над Манхэттеном, зажигает на цветочных лепестках пламя, отбрасывающее короткие тени. Чувство, что вы вдруг увидели небесное светило ацтеков, светящийся гонг или солнечный диск бога Амона. «Разрезанное солнце» Аполлинера: кроваво-красное, оно заходит и поднимается вновь как дар.
 В восточных городах свет охотится за тенью на плоских крышах — в Нью-Йорке он скрывается в вертикальных полосах теней, падающих от небоскребов. На освещенной поверхности вырисовываются черные квадраты и треугольники. На первом этаже Музея современного искусства висит одна из последних работ голландца Мондриана «Бродвей буги-вуги». После прогулки по Бродвею вы посмотрите на эту картину другими глазами. Город проникает в вас даже через ноздри. Это запах Америки — сладковатый, мускусный, словно аромат восточного варенья. Летом в доках Нью-Йорк пахнет морем, солью и устрицами. Так как самый большой в мире город — остров. Даже целое племя островов — Манхэттен, Бруклин, Куинс, которые располагаются на юг от Лонг-Айленда и Стейтен-Айленда. Осьминог, прочно зацепившийся за материк огромным щупальцем Бронкса, получил свое имя в честь Йонаса Бронка, первого колониста, отважившегося продвинуться на враждебную территорию на севере Манхэттена. Сегодня нью-йоркцы не испытывают ни малейшего желания повторить этот подвиг, если только в этом нет крайней необходимости. Деньги! Деньги! За ними город тянет свои накрашенные или черные от грязи ногти, как старая алчная проститутка.
 Вместе с тем здесь самые прекрасные в мире музеи. Где копии, где оригиналы, где подлинники и где фальшивки? Вы не сможете проследить ни хронологического порядка, ни последовательности стилей. Если хотите что-либо понять, забудьте все, что помните. Нью-йоркский поп-арт преподаст вам великий урок: нет никакой разницы между хот-догом и Элвисом Пресли, между банкой супа Campbell и Девой Марией. Все фальшиво, безупречно, безлико, священно, одноразово. Искусство — прямо на улице: помойки, граффити, отбросы, световая реклама, афиши, объявления. Это призраки, пустышки. То же самое, но в более скромной и сдержанной манере, вы найдете в музеях. Нью-Йорк смешивает материалы и расы, как архитектурные стили. По примеру Музея Гуггенхейма на 5-й авеню, построенного известным архитектором Фрэнком Ллойдом Райтом в пятидесятых годах, каждое здание ведет себя так, будто оно единственное в городе: игнорирует то, что его окружает, и подчиняется только своим собственным законам. Дома эпохи средневековья в Муррей Хилл, между Мэдисон и Парк-авеню, чередуются с лачугами Нижнего Ист-Сайда. Готические витражи и разбитые витрины. Ангары и пагоды. Ближе к Сохо верхние этажи магазинов, склады превращаются в чердаки, мастерские художников, храмы богемы. Мраморные дворцы и картонные хижины. Плющ и гофрированное железо на крышах. От здания к зданию меняются не эпохи и стили — вы словно оказываетесь на новой планете. Как не почувствовать себя сбитым с толка, как не потерять голову?
 Прогулка по улицам превращается в путешествие во времени. В сознании горожан нумерация улиц часто заменяет их исконные названия. Они, конечно, есть на карте города — «Авеню Америк» или «Фэшн авеню», например, — но нью-йоркцы знают лишь одни «шестые», «седьмые». Иногда город неожиданно бросает вас в беспокойный мир задворок, Вы словно путешествуете во времени: грязные прилавки, украинские кварталы, самаркандские базары Ист-Сайда. Здесь вы оказываетесь в Каире, там — на Сицилии.
 Гринвич-Виллидж. Улицы Кинг и Чарлтон полны ностальгии. Они сохранили память о писателях Нового Света: здесь останавливались Джеймс Фенимор Купер, Эдгар Аллан По, Марк Твен. На улицах спокойно, лица улыбчивые. В Гринвич-Виллидже все здороваются, болтают друг с другом, никто не торопится. Однако не ищите родной дом знаменитого писателя Генри Джеймса на Вест Вашингтон-сквер, 18: он был снесен и на его месте построили другой. «Бизнес есть бизнес» — гласит закон. Когда-то голландские колонисты изгнали из этих мест индейское племя, чтобы выращивать здесь табак. Я некоторое время жил в этом квартале. Часто встречал старого беззубого негра, всегда напевавшего одно и тоже в ритме блюза: dreamin… drinkin,.. wanderin… Dirty God! В этом вся Америка: сон и забытье, блуждание и богохульство, но везде и во всем — обязательно присутствие Бога.
 На тротуаре вы можете столкнуться с людьми-призраками, вышедшими из трущоб, назойливыми кривляками, «отбросами общества» или дикарями, словно занесенными сюда из каменного века, а в двух шагах от них — с лощеным безразличием будет урчать кадиллак с затемненными стеклами. Роскошь здесь опасно соседствует с грязью, нищетой, запустением, страхом. Прямо посреди улицы в Бронксе, или даже в Манхэттене, в Нижнем Ист-Сайде, как посреди Сахары, валяются корпуса разбитых машин. Нью-Йорк куда-то бежит, он меняется, обновляется.
 А еще это столица бомжей. Одни бродят с потерянным видом, разговаривая сами с собой. Другие плачут. Они иностранцы. В Нью-Йорке все иностранцы. Когда спускается ночь, Сити вновь становится тем враждебным миражом, который так и не смогли приручить поколения колонистов. Голландцам не удалось завоевать город: их покорил неизвестный остров. Англичане потерпели неудачу, пытаясь скроить город по своему образцу, как Калькутту или Сидней. На этом архипелаге свободы никогда не говорили по-английски! Здесь разговаривают на странном ломаном языке, которого нет больше нигде. Проще всего говорить тут по-испански. Это город мечты: страшный, варварский, нежный, блистательный и туповатый. В нем открыто проявляются как высокомерие и надменность маленькой деревни, так и великолепие морской державы. Ночь. Свет на реке Гудзон поистине волшебный. Набережные сверкают, слабые отблески падают на воду; на улицах под открытым небом, как в Неаполе, сушится белье. Вы не прогуливаетесь, а медленно бредете в тени скал из бетона — напуганный и ослепленный зритель.
 Оказавшись здесь в первый раз, вы чувствуете себя неотесанным провинциалом. Ненавидите все вокруг. Спрашиваете себя, можно ли здесь жить? Странно, но в Москве, Токио или где-нибудь еще такой вопрос не возникает. В Нью-Йорке — да. Почему? Париж или Рим — полны воспоминаний, а значит и сожалений. В Нью-Йорке ностальгии нет. Никакой священной земли, никаких намеков на наследие веков. Ничего. Только зубчатый горизонт, кусающий небо. «Ад — это город, похожий на Лондон», — наивно восклицал Шелли. Что бы он написал о Нью-Йорке?
 Этот город, который не нов и не стар, не принадлежит никому. В фильме Майкла Чимино «Год Дракона» герой Микки Рурка, глядя на город с высоты небоскреба, восклицает «Я не отсюда! А кто отсюда?». Ни прошлого, ни его следов. Кинг Конг больше не живет на крышах Эмпайр стейт билдинга. Небоскребы-близнецы Центра международной торговли затмили чудовище. В самом деле, кто такой Кинг Конг? Нью-Йорк — это не Америка. Манхэттен подобен челноку (или кубрику) большого корабля Земля, готового взлететь, вырваться за пределы пространства и времени. «Доплывем до луны, поднимемся вместе с волной!» — пел когда-то Джим Моррисон.
 Нью-Йорк — это город городов. И все же это не город! Это ритм. Это энергия, которая переполняет вас, изумляет, тревожит, которая убивает или заставляет пуститься в пляс. От счастья? Нет, это не счастье, скорее его заменитель, эгоистический запал, рождающийся от того, что рядом — ужас и нищета. В Нью-Йорке не живут, это он живет в вас. Он захватывает вас, словно оперы Вагнера — их любишь помимо своей воли. Их гениальность невозможно вынести. Можно ли любить этот город? Без сомнения, нет. И крик признания ему в любви Генри Миллера напоминает крик слепой ярости: «Когда я думаю об этом городе, — писал он в 1934 году, — где я родился, вырос, об острове Манхэттен, который воспел Уитмен, внутренности мне выворачивает черная, слепая ярость. Нью-Йорк — это тюрьмы, тротуары, кишащие червями, очереди в благотворительные организации, курильни опиума… и над всем этим скука, однообразие лиц, улиц, ног, домов, небоскребов, еды, афиш, работы, преступлений, любви… Город возведен на колодце, зияющим пустотой. Он не выражает ничего, совсем ничего».
 Между конформизмом и неповиновением власти, сквернословием и рекламой, беспорядком и законом, ничто не имеет смысла. Вы блуждаете в бреши, пробитой когда-то Марселем Дюшаном, как в произведении искусства: прекрасном, непонятном, низком, отвратительном, чудовищном и чувственном. Находясь за пределами какой-либо эстетики, город улавливает энергию и распространяет, передает ее как шокирующие работы Пикассо не голубого и не розового периодов. Это кажется безобразным. Можно ли быть здесь счастливым? Поздно, вы уже заражены!

 2.3. Удивительная Америка.
 (Гачев Г. Удивляюсь Америке // Свободная мысль.1992.№16)

 Осенне-зимний семестр 1991 года (сентябрь—декабрь) я вел два курса в Весленском университете в США: «Национальные образы мира» на английском языке и «Русский образ мира» для русистов на русском. Я впервые был в Америке и многому удивлялся. Свои уразумения и сопоставления с нашим я записывал для себя. Открыв год спустя эти записи, понял, что они могут быть и общеинтересны. Предлагаю отрывки. Только прошу учесть, что каждое наблюдение и мысль частичны, моментны, так что и ложны могут быть, и в иной день их опровергнет иной факт и другая мысль. Но как живой процесс постижения это все равно имеет смысл.
 Это не записки журналиста. Есть особый прицел в моих наблюдениях: уловить те религиозно-философские координаты, ту систему ценностей, которыми, и не осознавая их, руководствуются люди в будничной жизни, проникнуть в них сквозь мелочи быта.
 Весленский университет находится в небольшом городе Миддлтаун в штате Коннектикут в Новой Англии, то есть на восточном побережье США, между Бостоном и Нью-Йорком. Университет небольшой — две с половиной тысячи студентов, частный, престижный весьма. Еще Диккенс выступал там…
  1. IХ. Дороги, покрывшие Америку, —трассы шикарные, где пять линий только в одну сторону, потом широкая полоса нейтральной зелени и снова трасса из пяти полос, а по пути — кольцевые «развязки» (их именуют «спагетти»: ну да, как макароны, вьются). Да эти дороги в сумме дадут территорию какой-нибудь европейской страны—Франции, например. Так и обитает американец — на дорогах да в машине, что универсум: тут и печка, и кондишн—прохлада (свой климат), и музыка… Особая страна в стране— дороги, а американец в машине так и живет, как в отеле: не соприкасаясь с природой, убежав от нее, как от греха первородного, что знали: ужас, трепет — первопоселенцы.
 Поразили меня везде улыбки, смехи, веселость. Словно невинность детей. Будто не знают первородного греха, неведом он им. А как мы, в Евразии, его чувствуем — натуральные, из природы растущие! Застенчивые. В России особенно. Так что и жить-то вроде бы и стыдно. А тут без зазрения совести живут себе — без памяти о предках. И могил отцов посещать не могут, ибо переселенцы непрерывно — и сейчас. Как начали переселяться из Европы в Новый Свет, так и тут все кочуют с места работы и жительства на другое, не свивая долговечного гнезда, не имея привязанности к родной деревне и дому и не зная «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Нет обычая посещать могилы предков на Пасху. Пасха не важна тут. А вот Рождество— свое как будто. Хотя нет: слаба вертикаль родовая — дети от родителей скоро отъединяются, самости становятся, торопятся стать «самосделанным человеком».
 Развивал я Майклу Холквисту (профессор Йельского университета, славист, автор книг о Бахтине. С его семьей до занятий ездил на север, в штат Мэн) о «комплексе Ореста» мысли:
 — Если в Европе — Эдипов комплекс (Сын убивает Отца и женится на Матери), в Азии и России — Рустамов (Отец убивает Сына…), то в Америке — Орестов: матереубийство. Но Орест, убив матерь, жало эриний, угрызения совести испытывал. Отчего же американец — нет?
 А потому что одну землю оставя (родину — там, Ирландию или Италию…), и новую природу с ее народом поубивали: минус на минус дает плюс. И вот двух матерей убив — невинны!
 Но изобретатели — неистощимые! Искусственной цивилизации мастера. Для того и потребности все новые придумывают — чтобы творческой игре выдумок непрерывный зов спереди был.
 Что ни возьмешь — все так остроумно и экономно придумано! Куртку-плащ мне давала Надежда Петерсен для восхождения на вершину Вашингтона в штате Мэн. Под рукавами — дыра: можно как «пончо» носить, накидку, и как плащ с рукавами. У нас бы две вещи шили: накидку и куртку.
 При широте-богатстве — экономия. В ванной пузырьки с жидким мылом: нажмешь — и выльется чуть, сколько надо. А у нас весь кусок мыла смыливается в воде нещадно. Разброс душа в ванной регулируется даже. Плита сама зажигается: спичек не надо…
 Но ведь сразу в рабство к удобству поступаешь: если не понимаешь в этой технике, сломаешь, вызывай ремонт, плати… То же и лекарства мудреные. Врачи самые дорогие. Ибо здоровье — главная ценность тут. Во что себя вкладывать? В миг жизни сего дня и в успех грядущего.
 Скорость — вот первокатегория тут вместо Пространства и Времени, что в странах Евразии ориентиры жизни и разума. Недаром и кино тут обозвали «муви» — то, что движется. Американец и есть муви (не муни— мудрый, в Индии), номад в машине. То-то и кровь им нужна черная — нефть…
 …Но когда в штате северном Мэн в горы, леса и озера девственные шли, понятен мне стал подвиг и ужас первопоселенцев, осваивавших эту природу: священный ужас, как перед божеством, они имели. И у Шервуда Андерсена в рассказе женщина боится вступать в лес за поселок: там в деревьях ей тени убиенных и изгнанных индейцев мерещатся, —и вину чует…
  2.1Х. В гостях вчера у англичанина Джерри, что в двухэтажном доме с дочерью, тоже приглашенный профессор. Приятна простота — одежд и отношений. Дочь Джерри, Кристиана, окликает отца — «Джерри» (как и меня дома — «Гоша»). На равных родители с детьми — тут особенно. Я делаю заключение: отношения родителей и детей — как братьев и сестер — одноуровневые, не вертикальны в отличие от евразийских, патриархальных… Это, конечно, вообще стиль века, но пошел он — с Америки. Как и многое.
 Спрашивал про американское национальное блюдо. Назвали — «гамбургер». Ну да, пища на скорость-наспех и нейтрального вкуса: чтоб не отвлекать, чистая заправка, как машины. Да и сам американец в авто — кусок мяса между двух ломтей, как гамбургер… А напиток национальный? Кока-кола. Искусственно химизированная жидкость. Вся пища «ургийна», пропущена сквозь индустрию, а не с прямой подачи природы.
 С утра гулял — смотрел дома. Нельзя тут описывать дом как характер владельца (как это у Бальзака, у Гоголя): дома часто перепродаются и меняют владельцев, так что души-характера в домах нет.
  7.1Х. Днем приехал Юз (Алешковский) с Ириной и повез грибы собирать в национальном лесу. Сыроежки, опята. Но какие-то чуть другие тут, как и деревья: березы, клены.
 — Знаешь предание? — Юз мне. — Вождь индейцев произнес проклятье белым: исчезнут запахи в Природе. И верно: все тут стерильно, и цветы не так пахнут, и все плоды земли.
 Вот и от Англии отличие: там чуткость к запахам (и в поэзии), обоняние. И вообще в Старом Свете ноздри, носы важны и тонки. И собаки, и охота. А здесь все погрубее, органы чувств. Зубы важны: все их показывают в рекламных улыбках — как хищность свою и волю сожрать тебя в гонке к успеху. Ну и язык облизывающийся — все в рекламе пищи вылезает на разные продукты. А про грибы Ирина хорошо заметила:
 — Здесь грибы не прячутся, жмутся прямо к дороге, а в России скрываются.
 — Ну что ж, там и грибы застенчивы, не напоказ, а тут открыты, в рекламе взывают: возьми меня, я наилучший!
 …Белочка по дереву под окном прямо с асфальта двора вверх. Хотя не асфальт тут, а плиты: не пахнут в жару, как асфальт. Все-то удобно, для жизни без мучений — так эта страна и все тут затеяны: чтоб сладка сия жизнь шла, была, сложилась. Не то, что у нас; для страданий и легко чтоб расставаться с сею проклятою жизнью — и взыскивать Высшего града и рваться к нему — в идеале, в вере, в утопии.
 Сказал Юзу, что не знают первородного греха, а ведь вырезали индейцев — и скалят зубы в улыбке, невинны.
 — Теперь грех перед неграми чувствуют, им уступают, с ними нянчатся: права меньшинства! — а те входят в раж…
 Так что негры получают дивиденды ныне за индейцев порубленных. Чернокожие — за краснокожих.
 Готовясь к лекциям, читаю антологию американской поэзии. Дивно: нет «гражданских мотивов» (а как их обильно у нас). Да потому, что нет Власти, Государства, давящего и выжимающего из душ слова, мысли — в оборону личности, народа. («Народа» тут нет — такой категории, а «население»: переселенцы — не народ, и им Америка — не Родина-мать, но фактория для труда.) Тут напротив: заставили государство служить человекам, их удобству.
 Другие темы в поэзии и враги: Смерть, Природа… Но главное — наслаждение настоящим — у Уитмена — и собою, каков аз есмь. Так что не понимал я прежде американцев, когда представлял их только наслажденцами труда: что не умеют кейфовать. (Вон как студенты тут кейфуют, мало занимаются.) Не выматываются из сил на работе, как японцы сейчас.
 По телеку — передача негритянского ансамбля: стихи и спиричуэлз. Бог им рядом, Святой Дух (Спирит) в тебя входит.  «Брат Иисус» — так негры к Нему обращаются и чувствуют близко, любят Отца, сами — как дети. (Англосаксам, трудягам, Бог ближе как Творец.) Наивность и теплота, сердечность в неграх. Нет затаенности, как в белых: субстанция Старого еще Света…
  9.1Х. Уже житие спокойное начинаю вести — как все американцы — в микроклимате старосветской своей общины. Вчера Юз повез в русскую церковь в Хартфорде. Воскресенье, служба, новенькая церковь, построенная в 60-е годы людьми «второй», послевоенной эмиграции, из «перемещенных» лиц. Служит ирландец, перешедший в православие. А поют свои: женщины и старички — такие чистенькие, уже американцы; а тем дороже им раз в неделю прийти и подкормить родную субстанцию души. Островок, малое стадо, а все — у Бога в обители. Я аж прослезился под конец: прошибло меня умилением — жестоковыйного.
 Так и все тут, в пространном космосе Америки, живут — своими микромассами, общинками малыми, филиалами Старого Света: ирландцы, итальянцы, евреи и т. д. Так что американский флаг не только механическую звездчатость 50 штатов означает, но скорее небо галактики этой в звездах-планетах общин, стран в стране. И тогда живут — и в Америке, и в Италии сразу: обеими субстанциями дышат. Потому в американца превратиться легко: не надо расставаться с родиной — в быту, в нравах; не надо резко душевно преобразовываться, а лишь внешне, трудово.
  13.1Х. .. Оказывается, год учебы в Весленском университете стоит 22 тысячи долларов. Я вздрогнул. Такие деньги платят — и за мой курс! Ирина сказала: да, каждый тысяч пять выкладывает, чтоб слушать мой курс. Мне зябко стало: а что я им даю? Взгляд и нечто… Надо постараться.
 Вообще анархизм американской системы образования — не хуже ли советской запрограммированности? У нас хоть классику и основные знания в науках дают. А тут может Эпштейн читать курс про своих дружков «концептуалистов», и бедные студенты учат Пригова и Рубинштейна, не читавши Лермонтова, Тютчева и Блока… Так что издержки Свободы… И в итоге такое случайное образование! Особенно пусто сзади, в классике, — на современное и последний крик устремлены. Американский образ мира им поднося, не мог на «Моби Дика» опереться: не читали…
 Но какие живые, веселые, оригинальные лица у студентов! Право имеющие—без вызова (как бы у нас, от уязвленности), а спокойно, как само собой разумеющееся…
  16.1X. Вчера Юз и Ирина возили на рынок-распродажу за 70 миль на юго-запад. Милые холмистые пейзажи Новой Англии в блеске золотой осени начинающейся…
 Однако Америка работает на покупание: все нового и лучшего. Вон Юзу теперь новый дом устроять-совершенствовать. Заехали в магазин — что фабрика: можно оттуда с готовым домом выехать — от фундамента до ночников. Полно стройматериалов и бумаги — при том, что природа вокруг ухожена и мусора нету. Даже машинка для переработки мусора на участке твоей земли предусмотрена.
 Категория Времени со всех сторон работает и обрабатывается в Америке. Холодильник-рефрижератор, тут массово в быт введенный, — для хранения продуктов в замороженном виде, что значит: остановить природный процесс, время органической жизни, и на его место поставить время труда, свободы, независимости от природы.
 Туда же— скорость автомобиля и экономия времени на покупки, в одном «маркете» все: от маслин до свитеров и фотопленок. Чудовища потребления (как Левиафаны власти: дворцы, ратуши и министерства в Евразии) — такие «шопы».
 К тому же и тяга к односложным словам: «стоп энд шоп» — «стой и купи!» — так магазины такие именуются. Некогда американцам полновесное длинное слово произносить. От них в Логос мира пошла тяга к аббревиатурам, сокращениям слов по первым буквам: США, ЦРУ…— и к нам этот американизм после 17-го года перекочевал: ЦИК, ВЧК, «колхоз» и т. д.
 Когда Юзу эту мысль про одоление Времени высказал, он: — Сэкономят на скорости, а потом сидят у телевизора и теряют часы жизни, глазея на дрянь.
 Но имя личности пишут на названии фирмы: «Хилтон», «Макдональд». Всякое предприятие отмечено персональностью. Как у Христа апостолам сказано: заботьтесь, чтобы ваши имена были написаны на небесах, как здесь — на земле, на изделиях…
  25.1Х. Вчера в английском классе преподнес американский образ мира. Вроде увлек: они аж ахнули, как странно и иначе можно ихнюю же жизнь увидеть и понять. Уж начали и врабатываться в мое мышление. Одна студентка о стиле еды заметила: что сладости не целой массой торта, как в Европе, на коллектив рассчитаны, но раздельно-единично упакованы — на индивидуализм американца… А когда я толковал позу «ноги на стол», другая продолжила: так американец убирает корни, связь с землей, чтобы стать более надземным, от нее свободным…
 А и в русском классе интересные вопросы задавали. — Почему русские женщины: Татьяна, Катерина (в «Грозе») так сильно любят? Не оттого ли, что мужчины писали эти книги и им лестно, что их так любят такие прекрасные женщины?..
 — И какие «экстремы»! Или поклонение женщине как богине, или бьют, бросают как бабу. Нет среднего…
 И это верно: в России вообще недостаток среднего звена; и нет среднего сословья, а — или аристократ утонченный, или мужик и люмпен… И в литературе не изображено среднее теплое отношение к женщине в семье, а или идеальная романтическая любовь-поклонение, или забитая баба…
 — А может, оттого такие в России утонченные, что не работали?.. Тоже взгляд из американской «ургии» — трудового подхода к бытию. С каким вкусом и эстетично описано, как Робинзон или Торо себе дом строят и пищу добывают! А аристократы Пушкина, Лермонтова, Тургенева, а потом и Достоевского герои — все на верхнем этаже работают: в душах и эмоциях, в идеях, верованиях, идеалах — весь век. Но в этом они тоже профессионалы — наработали на весь мир и на следующий век даже. Так что это тоже шахтерская работа в идеях, душах, сверхценностях — ее сделала русская литература XIX века, и того здесь добыть-выразить не могут. Тоже разделение труда в духовном производстве…
  27. IX. Когда смотрел вчера фильм про вторую мировую войну (Анджея Вайды «Корчак»), сидя в уютной аудитории, сказал потом Саше Блоху, кто тут математику преподает, сам из Харькова:
 — Вот спасенное пространство — Америка! Оторвались от ужасных сюжетов народов и стран Евразии: войны, патриотизмы, подвиги, истребления, чума, холера…
 — Что значит—Атлантика! —он дополнил. —Закрылись этим рвом, как в замке.
 — Но закрылись и от сверхидей нравственных, экзистенциальных, что нам там слышны и ворочаются в душе. А тут какие-то веселые, легкие, бодренькие — «чиирфул»!
 — Что ж, зато другие сюжеты — рабочие, научно-технические получили в задачу и на открытие: человека заменить, члены его, чудо компьютера и проч….
 А верно: для этих проблем надо иметь успокоенную насчет итогового смысла жизни душу. Ибо если заболеть-взволноваться этим, ни шагу не ступишь, а будешь лежать на обломовском или раскольниковском диване, ибо все равно, и не хрен суетиться, и все равно помрешь, и все равно ничего не поймешь…
 Интересно, как вчера студенты удивились: отчего купец в «Грозе» не дает денег изобретателю? Ведь изобрел бы что, усовершенствовал!.. — Это вы, Америка, страна изобретателей (Эдисон, Форд…) — и машин, и потребностей, даже лишних. Ибо «потребность» — нужда, несвобода, вяжет: человек вляпывается в нее и не может уж обходиться без… А в России изобретатель беспокоит сон и традицию, к чему склонна после каждого рывка исторического, молодого. Обломовы мы… Даже нищие воры в «На дне» Горького: на хрена работать-то? А рассуждать — так сладко! Вон и сейчас демократическое толковище — как в «На дне»: блестящие разговоры, а что до дела? — метлу лишь передают из рук в руки: это ты подмети ночлежку, а не я! .. Мало кто хочет и знает, как приняться за практическое дело. Уж ли снова немец Штольц или уж американец Форд нужен?..
  6. Х. Когда вышел вчера промяться, закисши, и двинулся по направлению к кино, услышал пение в церкви. Захожу — поют хором на многие голоса гимны. Люди и пожилые, и молодые, и средние, интеллигентные, да с такой радостью, и увлечением, и красиво. Поочередно выходят дирижировать. Одна так просто ликовала, танцуя и улыбаясь, и именно как радостный танец перед Богом было это ее дирижирование. С развевающимися седыми волосами, она была прекрасна, как от земли оторвана, летела — и все с нею. Такая «осанна!» звучала… У всех перед глазами толстые книги, и там на четыре голоса расписаны партии и тексты. Они поют — и душу свою изливают и питают красотой, умащают божественным миром. Будто ангелы славу в вышних поют — такими себя тут чувствуют дневные клерки и профессора, секретарши и продавщицы. В углу мальчик мирно складывал кубики на полу. Потом отец его — полумексиканской наружности (а большинство — англосаксы) — взял сына на руки и понес в центр—пришла его очередь дирижировать. Он объявил номер гимна и с ребенком на руках стал дирижировать. Мальчик улыбался, и всем было так радостно!
 Так вот оно — самодержание личностей себя в Боге — общиной, без посредника-священника-наставника. Напрямую с Богом — и друг с другом, братия равнорадостных тружеников и в материи (днем), и в духе-Боге и музыке (по субботам-воскресеньям). Мне и самому захотелось петь с ними…
 И вот подумал: пуритане-переселенцы в Новый Свет были уже вышколены Богом и цивилизацией: не звери, а человеки с Богом в душе, и потому не нуждались в ином руководстве — властей и полиции, чтоб сохранять и развивать человеческий облик в себе и вокруг — вносить его в природу, ее цивилизуя. «Молись и трудись!» — эти две заповеди вынес Конрад Хилтон из детства в семье и достиг успеха в бизнесе: по всему миру отели «Хилтон».
 Да ведь самые крепкие индивидуалисты были эти плебеи-пуритане в Англии. Даже аристократы — еще коллективисты: родами-кланами жили и вокруг трона-двора-короля сплачивались, пуповину родовую не оборвали, инфантильны. А эти — самостоятельные работяги, все умеющие сами, опирались на себя и на Бога, ни на что более. И потому отважились пересечь океан и на тот свет выйти. Такой образованный уже цивилизацией и Богом индивид — Робинзон.
 В России подобны были старообрядцы, а и новообрядцы: баптисты, молокане…— все секты. Но стояли человеки общинами, а не сами по себе. А так-то лишь пастырством церкви и власти русский человек, вечный отрок, не муж, удерживался от падений. Самостоять — не мог.
 И на такого человека рассчитано было и самодержавие, и советская власть, и Общее Дело Николая Федорова, это высшее проявление патриархального принципа: со святой организацией людей вокруг Божьего дела, а не тратя силы на новую вариацию бикини или зубной пасты; в этом возможна простота и аскеза. А в Духе — варьируйся!..
 Да, по простору России, с реденьким ее населением, неестествен принцип робинзонов-фермеров, но общинами-отрядами (как села, сходы, колхозы, заставы…) присуще осваивать сей космос…
 …Не выезжая из университета, здесь можно страшно интересно жить! Только разгляди все афиши. Бесчисленное множество маленьких собраний по интересам и группам. Цветение культуры. Так что незачем тебе стремиться выезжать куда-то смотреть Америку. Тут она — в интенсивности своей и в позитиве. Только приникай и приглядывайся.
 И студенты — такие свежие и легко отзывающиеся умы! Вот в английской группе позавчера занимались Генри Фордом (он важнейшая тут фигура, важнее Вашингтона и Линкольна), и я предложил им подумать над философией человека в автомобиле. И сразу отозвались:
 — Приводит к разделению семей — сепаратизм. Можно не жить вместе.
 — Все время переезды, переселения. — Исчезло Пространство, понятие Дали.
 — Ну, а минусы какие? — им я. — Учитесь и негатив видеть во всяком явлении.
 — Окружающая среда отравлена — воздух.
 — Человек уж и живет в автомобиле: там и телефон, и компьютер, и спальня. Зарылся… И ног ему не надо.
 «А вместо сердца — пламенный мотор», вместо ног — колеса. Так что обычай пионеров-первопроходцев — ноги на стол — был как бы заявка-воление американской психеи: отменить их! — в ответ на что и изобрелся автомобиль…
 Но, конечно, не знают студенты европейского наследия культуры— мифов и проч. И вот что еще мне объяснила на днях хозяйка салона в Рассел-хаузе:
 — Сейчас движение к равенству меньшинств и их культур приводит к тому, что мифы Греции уравнены в правах с мифами племени банту, например; а литература Сенегала претендует равняться с литературой Франции. И вот калейдоскоп культур, множество мелочей.
 — Да, европейской культуры наследие — как общий язык — было. А теперь что же — пропасть ему из-за демократии и равенства? Нечем понимать будет друг друга.
 Сейчас тут помешались на правах меньшинств — и такие они агрессивные: черные, цветные, женские и проч. Последнее-то — и не меньшинство, а «половинство» рода человеческого…
  6. Х. Но тут приехал Майкл Холквист и повез к себе в Йель на уикэнд. И когда выстроилась очередь у светофора и все послушно ждали при красном свете, я понял: так вот почему так законопослушны американцы и математико-логичны! Потому что ежесекундный тренинг на законопослушание проходят, дрессируются, сидя в своем автомобиле. Тут уж железный закон и казнь за непослушание. А также в кровь и подкорку и автоматику им вгоняется бинарно-компьютерная логика: «да — нет». Так что и правосознание, и логика американца во многом— функция его жизни в автомобиле в качестве нового кентавра. А ну-ка, как прозвучит новообразование по-русски? МЭН ИН Э КАР. Неплохо—заморски… И мышление их вышколено на прямолинейно-бинарные ходы, а не по бокам глазеть и причудливо петлять, как по тропам и ложбинам природы и в лесу русаки еще чудесят, где «у нас дороги плохи» — вечно: от Пушкина до наших дней…
 Потом ходили на американский футбол, и дивился  я. Стоят команды против команды, набычившись, и даже как орангутанги: длинные руки-конечности спустив к земле, как на старт для бега. Потом бросаются на мяч, наваливаются друг на друга, куча мала. Если кто успеет с мячом вырваться и убежать — на него бросаются, валят за ноги. Задача— продвигаться поступательно с линии на линию на поле противника.
 — Да это ж бульдожья хватка! — говорю.
 — Да, и патрон этой игры — Бульдог, — сказал Майкл. — Видите: на нашей стороне, где команда Йеля, черный бульдог: это человек в маске и шкуре. А на той — белый.
 — Прямолинейное упорство в достижении цели — шаг за шагом. Но не маневренная игра с пространством, как артистичен в этом европейский футбол. С воображением. Как и войны маневренны. Наполеон… Тут же — обезьяньи членистоноги, как у Линкольна узловатые конечности, — в цепком ходу. Много динамики, напряжения энергии — и меньше кинетики, движения. Ну да: тут человек — мотор, электричество, воля. А движение — это уж не ему, а машине…
 — Спорт вообще очень большое место в американской жизни занимает, — Майкл отметил.
 Ну да: тренировка упорства в достижении цели. И школа брутальности и соперничества — не мягкости, галантности и взаимности, как любовная игра во французстве, например…
 Но как перерабатывают! Переутомляются в работе. Об этом кино, что вчера смотрели: «Кинг Фишер» — как Чашу Грааля сумасшедшие искали в Нью-Йорке. И видишь: как перенапряжены нервы работой у них. Стрессы. Сгорают — до видений и чертиков, до психопатии и наркотиков.
 О, американцы — это люди-огни. Языки пламени. Заряды. То-то с легкостью снимаются с мест и преодолевают тягу матери—сырой земли в Старом Свете, а в Новом она уже им не мать, так что легко орудуют с нею — без священства и пиетета.
 А русский человек — понял! — не может преодолеть гравитацию— притяжение матери—сырой земли — и гасится: не хватает огня взлететь — лишь «рыцарь на час», «проблеск» и «недоносок» (как Некрасов, Тютчев и Баратынский явили). И тянет к покою — «забыться и заснуть»…
 И европейская механика закон инерции априорно приняла: стремление тела к покою или равномерному (монотонно-сонному) движению, тогда как американская механика бы, по крайней мере, в аксиому равноускоренное движение положила: ибо человек тут разгорается на работу за жизнь — разрастается его дело в объеме.
  11. Х. Передумывая для американов русскую историю всю, вижу, что, если бы дать нормальным темпом (без подстегиваний) России жить и себя осваивать — при малом населении центральной Руси, где она зачалась, в ее лесах и прогалинах, при мало пассионарном человеке, довольствующемся малым, не много производящем и не много рожающем, — то чтобы заселить натуральным расширением и охозяйствить этот бесконечный простор, понадобилось бы тысяч 50 или 100 лет. Но это — не по темпо-ритму окружным народам и странам, и они стали нападать и тем стимулировать организацию и структуризацию Руси — в социум, государство и цивилизацию. И так и пошло: под ударами извне и нажимами — и при форсировании уже со стороны Государства мощного.
 Так что, если американское развитие — искусственно-ургийно, то есть не по органике-воле матушки природы здешней, то русское развитие тоже искусственно-усильно, но не через Труд, а через Власть. Не через Злато, а через Булат. И это — наш стиль, и ничего тут не поделаешь. Только меру, конечно, надо тут находить. Но с принципом меры у нас слабо всегда: заходим в раскачке в крайности…
  12. Х. Рассказывал мне позавчера Алексей из Иркутска (что тут по обмену на год) про студентов-американцев, с кем вместе живет, как они проводят день. Встают в 8.30. Классы — в девять, но немного их, обычно два в день. Потом много спортом занимаются — часа три. После ужина в шесть-семь принимаются за чтение — под музыку. Но тут же телефоны, долго говорят. Потом друг с другом общаются, смешат, могут брызгалкой поливать, шутить, развлекаются так. Главное — ищут и делают «фан» — что-нибудь смешное, и готовы откликнуться на все: простодушны, инфантильны. Потом — в кино. После полуночи начинают слоняться просто — ни спать, ни делать что. Засыпают в три ночи.
 — Самое влиятельное у них — феминизм! Девушки — как мужчины, да еще мужественнее хотят быть. Знакомятся сами. Ухаживаний не принимают. Вообще все весьма пуритански, хотя могут и изнасиловать мужчину. Нас стараются презирать. Ничего романтического и любви. А — товарищество, дружба. (Наверное, как и на советчине в 20-е годы, думаю.) Но занимаются мало, и непонятно, какое добудут образование.
 — Так их японцы обгонят, что старательно штудируют, — говорю.
 — Тут в Весленском университете — оплот либерализма. И студенты что хотят, то и выбирают: классы, курсы. Но и могут выйти отсюда совсем без фундаментального образования. Например: запишется на курс классической музыки, сидит и слушает симфонии — без анализа и музыковедения. Другой курс — какую-нибудь генетику он же возьмет. Конечно, причудливые сочетания — и это интересно. Но ведь дети поступают — и что могут выбирать?…
 — Да, выходит, наше государственное программное обучение все же некий фундамент общей культуры лучше дает. А потом — разнообразь сам. Тоже разница: тут сразу, сызмала человек себя отличным формирует. А у нас лишь потом: как вариация Единого «мы».
 Хотя разве здесь не унифицируют друг друга — общением компаний? То же феминистское движение…

 2.4. Имеет ли смысл Америка?
 (Вайль П., Генис А. Американа. М., 1991)



А) О смысле Америки.

 В России мы, естественно, были западниками. Ощущение исторической неполноценности российской жизни самым натуральным образом вытекало из неполноценности нашего быта, правительства, общества. Наша эмиграция пришлась на бесцветную эпоху, расплывшуюся тусклым пятном между хрущевской и горбачевской оттепелями. Для людей, которые с определенным сомнением причисляли себя к евреям и интеллигентам, Запад казался прямой противоположностью России. Точнее—Запад был всем миром, за исключением России.
 Мы все были в плену теории, которую Бродский определил как «геополитическую детерминированность своей судьбы—концепцию деления мира на Восток и Запад». Конечно, наивно размещать полюсы добра и зла по разным сторонам света. Жизнь сложнее компаса, а ведь и его стрелка реагирует на магнитные аномалии. Однако сейчас паше жеребячье западничество кажется вполне простительным. В конце концов, мы выросли в стране утопии. Выросли в уверенности, что если утопии нет в России, то где-то (на Западе) она должна все-таки быть. Пожалуй, это историческое заблуждение мы разделяли со всей эмиграцией. Тем драматичнее было открытие, что на Западе сохранить свой западнический пафос труднее, чем на Востоке.
 Годы, прожитые в Америке, основательно поколебали устои нашей молодости. Все чаще мы замечаем, что говорим и пишем об Америке с той же горячностью, с какой говорили и хотели бы писать о России в своей прошлой жизни. Разница, конечно, грандиозна. Негативное отношение к родине было явлением общественным и наказуемым. Америке безразличны и наша любовь, и наши обиды.
 Отношение к Америке—глубоко личная проблема. Правда, в эмиграции встречаются люди, чаще всего публицисты, которые видят в поклонении Соединенным Штатам свой моральный, если не материальный, долг. В газетах они пишут Белый дом с больших букв, а Кремль—с маленькой. Их дети не говорят по-русски. На столе у них стоит виски и звездно-полосатый флажок. Но и это — их частное, интимное дело. Как любовь к жене. При этом не стоит забывать, что личные проблемы самые тяжелые. И если Америке нет дела до нашего к ней отношения, то нам-то есть! Вот мы и решили представить Соединенным Штатам список их злодеяний. А поскольку трудно поверить, что госдепартамент вступится за честь Америки, мы сами же придумали себе оппонента. Попробуем разыграть диалог между А. и Б., где А. — это мы, а Б. — некая абстракция, исповедующая здоровую любовь к Новому Свету, но лишенная восторгов неофита.
 Итак, А. и Б. сидели… ну, скажем, за столом переговоров. И вот А. говорит:
 А. Прежде всего, мы должны отделить реальную Америку от Америки как риторической фигуры, от американского мифа…
 Б. Прежде всего, кто вы такие, чтобы вообще рассуждать об Америке?
 А. А мы сами американцы. Хотите, паспорт покажем? Так вот, нам кажется…
 Б. Вот именно—вам может только казаться. (Этот Б. начинает хамить с места в карьер. —А.) Вы живете не в Америке, а в гетто, которое сами же строите. А для того, чтобы этого не замечать, отгородились от окружающего стенами из русских книг, русских приятелей, русской работы. В вашей колонии жизнь идет по законам, вывезенным из России. И вы с провинциальным высокомерием беретесь судить о стране, которая для вас так же непонятна, как острова Фиджи.
 А. Позвольте, нельзя же переходить на личности.
 Б. Еще как можно. Вопрос тут чисто психологический. Что бы вы ни сказали, это будет суждение неудачников, не сумевших проникнуться духом страны, стать ее частью. Вы живете в Штатах, как герои Короленко, —без языка. Я имею в виду не только ваш ущербный английский, но и язык в самом широком понимании, как средство социальной интеграции.
 С типично российской ограниченностью вы принимаете чужой, непонятный язык за язык плохой, неправильный. Понять страну можно только изнутри, живя в ней—зарабатывая деньги, влюбляясь, выбирая президентов, воюя за нее, наконец.
 А сидя в гетто, можно только обижаться на Америку за то, что она не похожа на ваше о ней представление.
 А. Ну, во-первых, то, что вы называете гетто, — тоже часть Америки. Если есть свобода нырнуть в плавильный котел, то есть и свобода держаться от него подальше.
 А во-вторых, наблюдения снаружи не менее ценны, чем те, которые делают аборигены.
 Чужую жизнь можно понять только в сравнении. То, что кажется естественным американцам, поражает иностранцев.
 И потом, что значит понять страну, народ? В конечном счете, понимание—продукт интуиции. Никакой опыт, никакая статистика, никакое знание не могут быть всеобъемлющими. Любой пример опровергается контрпримером. Сами слова «русский», «американец» есть непозволительное обобщение. Вот Ортега-и-Гассет писал: «Свести необозримое множество событий и фактов, из которых складывается историческая реальность сегодняшнего дня, к короткой формуле значит несомненно допустить сильное упрощение, т. е. преувеличение. Но всякое мышление является вольным или невольным преувеличением. Кто боится преувеличений, должен молчать».
 Б. Ну-ну. Не молчите…
 А. Так вот, столько лет живя в Америке, мы не перестаем себе задавать вопрос: в чем идея этой страны? Какова ее цель?
 Американская мечта давно стала явью. В этом обществе каждый получил возможность вести свободную, независимую и обеспеченную жизнь. Но—куда вести? Дальше-то что? Не сводятся ли просветительские надежды основателей американской республики к элементарному комфорту? Не превратила ли американская мечта гражданина великой страны в простого обывателя?
 Достигнутое благосостояние оказалось слишком близкой целью. Представление о счастье сводится к грандиозному супермаркету, лужайке с бассейном, яхте, самолету и т. д.
 Двести лет назад, да еще для полуфеодальной Европы, изобилие казалось духовной целью. Но разве можно сказать это сегодня? Разве владелец собственного дома стал нравственно и интеллектуально лучше, выше, чем тот, кто живет в бараке?
 Сами американцы ощущают застой в их общественной жизни, отсутствие глобальных, общенациональных целей.
 В романе нобелевского лауреата Сола Беллоу «Планета мистера Саммлера» есть персонаж, который предлагает фантастический проект колонизации Луны. По его мысли, в этом нет прямой практической необходимости, но есть необходимость духовная. Дать Америке невероятно трудную задачу, которая потребовала бы от народа духовного порыва, подобного тому, который проявили пионеры, осваивая дальний Запад.
 Да и Рейган пытался внушить стране представление об исторической миссий американского народа как всемирного защитника свободы. Определение Рейгана России как империи зла—по сути, призыв к духовному крестовому походу.
 Америка, в отличие от Европы, родилась из идеи, «на кончике пера». Идеализм был ее фундаментом. Но сейчас этот фундамент стал сугубо прагматичным.
 Декларация независимости провозгласила право на счастье, которое выродилось в право на комфорт. Разве это одно и то же?
 Б. Беда в том, что вы мыслите абстрактными категориями. Вам нужна глобальная, облагораживающая человечество цель? Пожалуйста, коммунизм. Тут есть все—и всемирный охват, и энтузиазм (когда-то—искренний), и никто не может пожаловаться, что мечта о коммунизме стала слишком близка к осуществлению.
 Вера в общую цель всегда приводит к тоталитаризму. Цель подавляет личность, и ее охотно приносят в жертву утопии.
 Америка стоит на свободе отдельной личности. На том, что абстракция—государство, теория, утопия— не вмешивается в жизнь конкретного, уникального человека. Америка стала раем, во всяком случае приблизилась к нему больше любой другой страны, именно потому, что никогда не обещала рая всему народу. В Декларации независимости сказано не о счастье, а о «праве на поиски счастья». И каждый волен понимать эту фразу по-своему. Это и есть свобода, конкретная, реальная свобода человека жить так, как он хочет.
 А. Ну и как же он хочет? В какой сумме выражается его реализованное право на поиски счастья?
 Б. Ваш сарказм по отношению к деньгам в первую очередь порожден неспособностью их заработать.
 Брезгливое отношение к деньгам вы привезли с собой как часть советского интеллигентского комплекса. Там процветала манихейская теория разделения жизни на верх и низ, на дух и тело. И деньги, конечно, относились к приземленному, материальному уровню. Потому их и не было. Или наоборот—из-за того, что не было денег, родился этот уродливый миф.
 Так или иначе, вы живете в подспудной уверенности, что духовность противостоит богатству. Это логика на уровне Буратино.
 А ведь на самом деле деньги — это средство творческого преобразования мира. Перестроить мир не ради возвышенной абстракции, а ради удобства человека.
 Деньги—это не цель, а средство. Успех в предпринимательской деятельности—реализация духовной потенции личности. То-то миллионеры работают по 60 часов в неделю. Не страсть к наживе ими движет, а чувство социальной ответственности за общество.
 Собственность — это звучит гордо. Только в стране хозяев личность может сохранить свою свободу от государства, от теоретических химер.
 Об этом писал еще Джефферсон: «Каждый, благодаря собственности, которой он владеет, заинтересован в поддержании законов и порядков. Такие люди могут надежно и с успехом сохранить за собой полный контроль над своими общественными делами и ту степень свободы, которая в руках городской черни Европы сразу же привела бы к разрушению и уничтожению всего народного и частного».
 Надеюсь, вы не забыли, во что превратила Россию чернь, лишенная собственности? Не зря теперь пытаются сделать советских людей хозяевами.
 А. Обратите внимание, уважаемый пылкий Б., что вы говорите не о работе, а об успехе, то есть о рентабельности, прибыли, окупаемости, победе в конкурентной борьбе.
 Вашему хозяину, в принципе, безразлично, чем именно заниматься: держать бакалейную лавку, писать музыку, выпускать авторучки. И действительно, мы знаем одного профессора, который бросил университет, чтобы открыть ресторан. Американцы запросто меняют работу, если в другой компании платят на 10 % больше.
 Так что они ищут—творчества или денег?
 Б. Не судите на свой аршин. В вашей шкале престижа профессор стоит неизмеримо выше ресторатора. Но ведь это липовая иерархия! Почему Америка должна с ней считаться? Свободная личность проявляет себя, как и где хочет. Человек выше схемы. На этом великом принципе построена Америка, и, как видите, работает он прекрасно до сих пор.
 А. Хорошо, пусть этот принцип безупречен, как, впрочем, и любые другие принципы—от законов Ликурга до «Морального кодекса строителя коммунизма». Согласимся с тем, что американец—это свободный человек, реализующий свои творческие потенции в предпринимательской деятельности. Но давайте посмотрим на него поближе.
 Вы говорите, что наша иерархия липовая. Однако и американцы живут согласно некой системе ценностей. Взглянем на мистера Смита, который свободно и независимо выбрал себе точно такой же образ жизни, который ведут миллионы его соседей.
 Жилье его находится не в городе и не в деревне, а в пригороде, говоря по-русски, на даче. Его кожа гладка, одежда опрятна, машина современна, дело доходно, жена хозяйственна, дети послушны, собака дружелюбна.
 Жизнь мистера Смита подчинена строгому ритуалу, который не делается менее обязательным оттого, что выбран им добровольно. Служба, коктейль, телевизор. По пятницам—покер с соседями. В субботу— шопинг. В воскресенье—покраска забора.
 Работает он там, где больше платят, а живет там, где ближе к работе. Он действительно хозяин в своей стране, потому что в любой точке США его ждет точно такой же коктейль, телевизор, соседи.
 Его жизнь предопределена до мельчайших деталей. Вся она—цепочка причинно-следственных связей. Учеба—чтобы зарабатывать, жена—чтоб семья, банк— чтобы на старость.
 Что же после этого удивляться, что американцы так моложавы и так скучны. Жизнь, прожитая столь здоровым образом, не дает состариться и даже повзрослеть. Она лишена внутреннего драматизма, глубины, эмоционального и интеллектуального достоинства.
 Американцы часто кажутся нам существами двухмерными, как персонажи мультфильмов. Или как силуэты американских городов, которые ведь тоже похожи на театральные декорации. Небоскребы— вырезанные из бумаги фигурки, лишенные глубины, объема.
 И отношения между людьми тут рационализированы, упрощены, сведены к удобству и этикету. Люди вступают друг с другом в контакт в служебном качестве—коллега, партнер, жена, даже любовница.
 Когда смотришь на Америку со стороны, особенно из России, она кажется прекрасной. Но вблизи, в тесном, непосредственном контакте, американская жизнь представляется упрощенной, выхолощенной. Она сродни гигиенической и безвкусной здешней кулинарии.
 Вот вы смеялись, когда мы рассуждали о целях. Но послушайте, что говорил своим соотечественникам американский писатель Генри Торо: «Главное, чего не хватает в каждом штате, где я побывал, было отсутствие высокой и честной цели в жизни его обитателей. Когда культура будет нам нужна больше, чем картофель, а просвещение больше, нежели засахаренные сливы, тогда будут разрабатываться огромные ресурсы мира, а результатами или главными продуктами производства будут не рабы, не чиновники, а люди— эти редкие плоды, именуемые героями, святыми, поэтами, философами и спасителями».
 Это было сказано 125 лет назад. Ну, и как с урожаем?
 Б. И вы серьезно говорите это про Америку, куда, например, свозят каждый год почти все Нобелевские премии?
 А. Кстати, один физик говорил нам, что сегодняшняя наука в США делается руками эмигрантов. Получается, что Америке есть чем платить ученым из Европы или Азии, но она не может сама производить новые поколения интеллигенции. Все время нуждается в притоке свежих мозгов.
 Б. Шарлатан ваш физик. Пусть покажет соответствующую статистику, прежде чем делать такие бредовые заявления.
 Но дело даже не в этом. Вы принимаете внешнюю сторону жизни за ее внутреннюю сущность. В действительности нет никакого мистера Смита, а есть миллионы разных людей. И каждый из них живет неповторимой, уникальной, загадочной жизнью. Я, например, знаю одного программиста, который подходит под ваше описание. Так вот, каждый год этот, по-вашему, заурядный человек на месяц отправляется в джунгли Бразилии и бродит там в полном одиночестве, изучая индейские диалекты.
 Вы хотите свести Америку к стереотипу, который существует только в вашем эмигрантском воображении. Ну а как быть с тем же Торо? Разве он не продукт американской цивилизации, которая порождает самых острых критиков собственной системы? Ведь эта страна существует в динамическом равновесии, которое вы принимаете за ущербную упрощенность.
 А. Вы отвергаете возможность обобщений? Но вспомните, когда подлетаете на самолете к любому американскому городу, внизу простираются мили застроенных одинаковыми домишками пригородов. Разве не отражается в этом единообразии общенациональная система ценностей?
 А если взять телевидение? Из года в год, из вечера в вечер Америка смотрит сериалы, в которых жизнь разворачивается именно по той упрощенной схеме, о которой мы говорили. Американское массовое искусство работает на крайне примитивном материале крайне профессиональным способом. В этом его опасность.
 И почему, черт побери, в стандартный американский гарнитур не входят книжные полки? К чему вообще сводится здесь духовная жизнь? Мы привыкли считать, что высшим продуктом цивилизации, ее целью и оправданием, является культура. Только в ней проявляется совокупный человеческий гений.
 Но в Америке культура низведена до второстепенного уровня. Часто ее просто подменяют постыдными суррогатами. Женские романы в супермаркетах и Достоевский — это не одно и то же. И Феллини нельзя сравнивать с Сильвестром Сталлоне.
 Не потому ли американская жизнь представляется такой духовно скудной, что из нее изъяли за ненадобностью стержень культуры?
 Вот в Советском Союзе, закрытом тоталитарном обществе, европейский пиетет к культуре сохранился несмотря ни на что. Мы как-то выступали с лекцией в одном пенсильванском университете, где общались со студентами гуманитарного факультета. Надо признаться, что их советским сверстникам было бы не о чем говорить с этими студентами. Даже американскую литературу они знают «от сих до сих»—только то, что в программе. А ведь это будущее американской интеллигенции.
 Пренебрежение культурой мстит за себя. Старая европейская система ценностей распадается, а новая не появляется…
 Б. Российский пиетет к культуре основан на недоразумении. Там, в условиях нищеты и бесправия, книги, искусство вообще стали убежищем, в котором личность прячется от хищного общества. Отсюда истерическая любовь к культуре, заслоняющая реальную жизнь.
 Вы нападаете на Америку с позиции «кухонного аристократизма» советской интеллигенции. Измерять уровень культуры количеством прочитанных книг— смешная нелепость. Есть тут что-то от средневековой схоластики. К Новому Свету не подходят критерии Старого. В Америке заботятся не о творчестве совершенной культуры, а о творчестве лучшей жизни. Здесь поклоняются не музею, а свободной личности. Творческой!
 Вы оплакиваете гибель культуры, но на самом деле речь идет только о той культуре, которая соответствует вашим представлениям. Как пишет Бродский: «Культура гибнет только для тех, кто не способен создавать ее, так же как нравственность мертва для развратника».
 Америка не страна, а цивилизация. Новый виток в развитии человечества. Ее разнообразие, противоречивость создает новое качество жизни.
 Люди умирающей античности с ужасом глядели на христиан, этих варваров, презирающих утонченную языческую культуру, поклоняющихся распятому безумцу, верящих в нелепые чудеса.
 Похоже, не правда ли?
 А. Вы переносите спор из настоящего в будущее. Может быть, Америка станет такой, когда откроет свою историческую миссию. Но произойдет это только тогда, когда мещанство перестанет быть и нормой и идеалом.
 Б. Да что вы…
 Тут мы, пользуясь правом авторов, заткнем рот оппоненту. Если бы мы знали, чем закончить этот диалог, мы не стали бы его вести. Ведь, как ни крути, А. — это мы, но и Б. —это тоже мы.
 В эмиграции раздвоение личности не исключительное, а нормальное состояние. И только наивные люди думают, что с самим собой проще договориться.


Б) О МУЗЫКАЛЬНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

 Мало в мире есть вещей, в которых мы бы разбирались так плохо, как в музыке. Редко, но сильно от этого страдают наши родственники—когда мы поем. Но хорошо проверенное отсутствие знаний по этому вопросу нам не мешает.
 Вместо эрудиции мы придумали теорию, согласно которой невежество плодотворнее знаний. В самом деле, только отсутствие специального образования позволяет человеку обо всем судить широко, размашисто и безответственно, то есть парадоксально. Только круглый невежда считает, что он обо всем располагает достаточными сведениями. Тогда как специалист— поневоле человек предельно осторожный. Свое мнение он бережет, как главное сокровище, и никогда не соглашается с ним расстаться. Больше всего на свете специалист боится категоричности. Поэтому его речь пестрит нудными оборотами—"трудно сказать" и «будущее покажет».
 Вот невежде всегда говорить легко, и будущее не хранит от него тайн. Невежество вообще более творческое состояние, потому что для этого занятия необходимо хамство. А у кого его больше, чем у человека, с легкой душой утверждающего, что лучший роман в мире—"Три мушкетера"?
 Кроме всего прочего, невежество значительно доступнее эрудиции. Мы это знаем по собственному опыту. Вышеизложенная теория нам позволяет писать о музыке. Правда, тут еще хорошим подспорьем служит ненависть. Дело в том, что, ведя сравнительно мирную жизнь, мы рассчитываем, что мир нам ответит тем же. Как бы не так! Повсюду в наши скромные будни вторгаются наглые агрессоры. Это—люди с приемниками.
 Раньше мы думали, что транзисторы изобрели, чтобы уменьшить размеры этих жутких агрегатов. Но теперь видим, что с годами технического прогресса их габариты только увеличиваются.
 Вот, скажем, идет вам навстречу такой террорист, сгибаясь под двухпудовой тяжестью радиомонстра. Идет он нетвердой, усталой, но все же торжествующей походкой. В его распоряжении акустическая мощность, достаточная, чтобы насытить звуком целый Манхэттен. И можно не сомневаться, что именно это он и собирается сделать. Ведь главное качество культуры, которую он несет (буквально) в массы, — громкость. И тут кончается наша наносная демократичность, тут мы забываем о преимуществах свободного мира перед тоталитарным, тут мы перестаем считать, что на зло надо отвечать добром. Нам хочется немедленно террором ответить на террор.
 Но прежде чем купить на Брайтон-Бич автоматы «узи» и приняться за дело, хочется все же понять, что движет нашим врагом с транзистором.
 История знает разные эпохи. Были времена, когда ее главным украшением являлась живопись—Италия Ренессанса. Или литература—Россия прошлого века. Или кино—довоенная Америка.
 Но сейчас—и уже давно—мы живем в мире, которым безраздельно правит музыка.
 Даже не правит, а обволакивает. Музыка стоит между нами и реальностью как своеобразный фильтр, сквозь который внешняя жизнь пробивается только в облагороженной, ритмизованной форме.
 Музыка звучит всегда. Если не у вас, то у вашего соседа. Электроника сделала ее вездесущей. Ей незачем замыкаться в оперных театрах и концертных залах — она стала переносной, комфортабельной, всеобщей. От нее не скроешься даже в бомбоубежище, потому что у каждого она с собой—в виде крохотного магнитофончика, наушников или огромного, как старые чемоданы, переносного радио. Но никому и в голову не придет от нее прятаться—музыку любят, а не боятся. Современный человек не только добровольно, но и с радостью отдается всеобщему музыкальному потоку— им он отгораживается от окружающего. Попробуйте что-нибудь сказать человеку в наушниках. Он просто не услышит вас, и на его лице по-прежнему будет играть счастливая улыбка. Он и музыка хотят быть наедине в счастливом трансе. И только непроизвольное ритмичное притоптывание внешне выражает радости этого союза.
 Сейчас принято говорить об упадке искусства. Интеллектуалы со стоном вспоминают легендарные времена Шекспира и Пушкина. Но на самом деле никогда еще искусство не было так могущественно, как сегодня.
 Музыкальная цивилизация затопила мир. И нужно быть глухонемым, чтобы барахтаться на поверхности.
 На первый взгляд кажется странным, что самому абстрактному из искусств досталась абсолютная власть над душами. Но в этой абстракции и кроется причина ее глобальности. Звуки, организованные в музыку, выражают не мысли, а эмоции. То есть ту туманную эманацию, которую невозможно описать словами. Музыка позволяет общаться на внезнаковом уровне—напрямую. Она, как телепатия, не расчленяет сообщение на слова-знаки, а передает их в непосредственной форме.
 Например, чтобы мир ощутил трагедию голодающих эфиопов, нужно было не сказать о ней, а спеть. Газетная информация, переведенная на язык музыки («Мы—мир, мы—дети…»), превратилась в чистую эмоцию, которую не надо расшифровывать и раскладывать на причинно-следственные категории. Она понятна, вернее, ощутима и так.
 Только музыка способна объединить миллионы, хотя бы потому, что она проникает в сознание, по сути, минуя его. Людям уже не нужно постигать истину в философском диалоге. Они получают ее в готовом виде, в едином, всеобщем эмоциональном порыве. Музыка—это действительно «язык душ», как по старомодному называли ее раньше.
 Но как ни прекрасно торжество всеобщности, трудно не вспомнить, что человечество всю историю шло от монолога к диалогу. Что оно понимало философский прогресс как сосуществование разных точек зрения вместо монополии одной, пусть и прекрасной. Сегодня если что и объединяет наше поколение, то это музыка. Скажем, музыка «Битлз». Что мы знали о Западе в ранние 60-е годы? Почти ничего. Но нашими любимыми песнями были «Герлз», и «Йестердей», и «Ши лавз ю, е-е-е». Все знали, что битлы из Ливерпуля и что Ливерпуль—это наш Харьков. Трикотажная рубаха-водолазка, гитара, голос Леннона — вот что объединило мир в общем музыкальном порыве. Музыке не нужен язык, поэтому ей не страшны границы. Она творит свой собственный мир, который не имеет отношения ни к географии, ни к политике. Только к самым абстрактным, к самым всеобщим эмоциям зовет музыка. И на этой платформе ей удается сделать то, что не под силу религии, —достичь человеческого братства.
 Впрочем, современная музыка и есть религия. Причем самый древний ее вид. Знаменитый этнограф Клод Леви-Стросс писал: «Музыка сохранила целостное отражение мира, свойственное мифу».
 Это значит, что современная музыкальная цивилизация пытается отречься от анализа реальности, заменяя его синтезом. Миф отвечал сразу на все вопросы — что есть жизнь и смерть, правда и ложь, победа и поражение. Он отвечал даже на те вопросы, которые еще не задавались. Миф всемогущ именно потому, что он знает все. Живя в мифологизированном мире, человек наслаждается комфортом предрешенности. Ему не нужно принимать решения. Надо только раствориться в мифе, слиться с ним, стать винтиком в прекрасной глобальной машине мироустройства.
 Потому без мифа и невозможно любое тоталитарное общество, что оно нуждается в фаталистическом отношении к себе. Индивидуальность передоверяет свою судьбу мифологическому институту—партии, правительству, Старшему Брату. И за это она освобождается от мучений, которые приносит личная ответственность. В мире, где правит миф, легче быть счастливым.
 Именно такую роль «всеобщего объяснителя» и играет сегодня музыка. Для того чтобы завоевать любовь, ей надо максимально абстрагироваться от частностей, стать универсальной, уничтожить различия между умными и глупыми, детьми и взрослыми, богатыми и бедными, черными и белыми, мужчинами и женщинами, наконец. И она это делает.
 Во время «Битлз» их песни ощущались еще протестом против старых ценностей—войны, денег, мещанства. Но музыка по самой своей природе гораздо больше подходит к воспеванию, чем к отрицанию. Как у любого мифа, ее главная задача— позитивная программа. И «Битлз» ее строили. Простую, всем доступную и потому тотальную программу. «Все, что тебе нужно, —любовь», —пели они, и весь мир подхватывал припев. Этот призыв решает все проблемы, которые не только стоят перед человечеством, но и которые поставит перед ним будущее.
 Кумиры наших дней пошли дальше. Они представляют собой уже реализованный идеал музыкальной цивилизации. Майкл Джексон и Принц — два короля поп-музыки — сломали не только барьер между людьми разных стран. Они уничтожают вообще все различия между людьми как биологическими особями. Ни черные, ни белые. Ни взрослые, ни дети. Ни мужчины, ни женщины. Последний фактор настолько важен, что многие социологи даже считают, что здесь начинается новая сексуальная революция, которая уничтожит последние следы неравенства между людьми. Вместо взаимоотношения полов—чистая, абстрактная сексуальность, замкнутая на самой себе.
 Любопытно, что это стирание границ уничтожает даже такую очевидную вещь, как деньги. Всем известно, что музыкальные звезды астрономически богаты. Но это не мешает их внеклассовому обличию. «Что делать бедному парню, если не петь рок-н-ролл?»—спрашивает в песне Мик Джеггер. И с ним соглашаются поклонники, игнорируя многомиллионное состояние своего кумира.
 И это правильно, потому что сами создатели музыкальной цивилизации растворены в ней. Они не боги, а пророки новой религии. Богом является сама музыка. Эмоциональное взаимопонимание, заражающее сопереживание—вот что предлагают пророки музыкальной культуры своим адептам. Сами кумиры этой культуры—вне разобщенного человечества. Они посредники между ним и великим мифом музыки. Поэтому они и лишены телесности. Не зря Майкл Джексон сделал пластическую операцию, придавшую его облику ангельский оттенок.
 Не зря они уклоняются от интервью. Не зря они как бы лишены личной, частной жизни. Они принадлежат всем, а не себе. Ибо если музыка спасет мир, то только сделав его единым: И чтобы объединиться, не надо обладать особыми знаниями и умениями. Достаточно лишь эмоционально влиться в гипнотизирующий музыкальный поток.
 «Трехминутная пластинка научит нас больше, чем любая школа», —поется в одной из песен. И это верно, потому что речь идет о подсознательном, почти мистическом знании, об эмоциональном, чувственном контакте.
 «Я не хочу быть поэтом, меня не заботят награды. Все, что я хочу, —это петь и танцевать», —поет Принц. И в этих словах отражены все приметы нового культа: музыка самоценна, она и цель и средство, это синкретическая правда, которая доступна только личности, растворенной в мифе.
 Кстати, именно поэтому совершенно неважно, что именно поет Принц. Слова—лишь рудимент в этой культуре. Важны эмоции, которые рождают звуковые образы. Важно лишь мощное гармоническое поле, которое преобразует нашу цивилизацию—ее стиль, образ жизни и мысли, способы общения, культуру поведения. И сегодня музыка—стержень, который может придать единообразие человечеству. В терминах музыкальной культуры это и означает спасти его.
 Однако вернемся к нашему врагу с транзистором. Вернемся к практическому аспекту наших спекуляций. Пусть наш враг включается в борьбу за новую музыкальную цивилизацию. Пусть он растворяется в эмоциональном братстве своих сторонников. Но какое он имеет право делать это так громко?
 Мифологический мир всегда агрессивнее атеистического. Он не признает нейтралитета. Всеобщность должна быть достигнута любой ценой.
 А значит, у нас остается только один выход. И мы отправляемся на Брайтон-Бич покупать автомат «узи».

 2.5. В Америке не так, как в Советском Союзе
 (Сараскина Л. Тут вам не там // Знамя.1992.№5)

 Сколько себя помню, всегда находился повод, по которому мне говорили: «Ты не в Чикаго, моя дорогая». И вот я в Чикаго — или почти что рядом, в двух часах езды. Именно здесь, в Урбане, маленьком университетском городе Среднего Запада, я и услышала это самое «тут вам не там», изобретенное наверняка кем-то из бывших соотечественников. Формула-перевертыш, она одинаково работала в оба направления и могла означать хулу и похвалу одновременно — в зависимости от обстоятельств. И я не могу забыть случай, когда в мой университет приехал на короткие гастроли один из прежде преуспевавших партийно-советских деятелей. На вопрос простодушных американских коллег — как, мол, сейчас в России? Трудно? Интересно? Столько перемен! — бывший номенклатурщик, надеясь угодить публике «тут», процитировал: «Там хорошо, где нас нет». Ему молниеносно подыграли: «Да, там хорошо, где вас нет». Запахло политическим скандалом.


МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

 Жизнь профессора американского университета справедливо считают не просто синекурой, но почти раем. Размер и очертания этого «почти» целиком и полностью зависят от достигнутого статуса: если преподаватель добился заветного tenure, то есть постоянного, пожизненного места, и получил звание полного профессора, можно сказать о нем, что он при жизни услышал песнь ангелов. Его не коснутся ни депрессия, ни увольнения, ни сокращение штатов. Профессорская же зарплата — даже если речь идет о гуманитариях, которым платят много меньше, чем, например, физикам или биологам, — дает возможность жить безбедно и позволять себе все, что подсказывает скромное профессорское воображение: дом, сад, развлечения, летний отдых во Флориде или путешествия по Европе.
 Не могу сказать, что университетским преподавателям вменяется в обязанность сгорать на работе. Два курса, то есть занятия по два часа два или три раза в неделю, а значит, четыре — шесть часов еженедельной аудиторной нагрузки плюс нечастые индивидуальные встречи со студентами и аспирантами, — таков, как правило, неутомительный ритм преподавательской работы, оставляющей много времени для библиотеки и досуга. Прибавить к тому месячный интервал между семестрами зимой и три месяца отпуска летом, которыми профессор располагает по своему усмотрению — можно книгу писать, можно устроиться на временную работу, — и составится более или менее объективная картина деятельности, о которой мечтают даже и отставные президенты.
 Однако многие из тех, с кем мне пришлось встретиться, твердили о своей чудовищной занятости, подчеркивая, что труд не только превратил обезьяну в человека, но и обеспечил процветание Америки. Да, Америка процветала, это точно, но ей-Богу, московские, вологодские или новосибирские преподаватели работают куда больше, чем их американские коллеги. После окончания института меня оставили преподавать на кафедре русской литературы с нагрузкой 800 часов, что составляло четыре — шесть часов ежедневно и за что платили тогдашних сто пять рублей в месяц. И я считала себя пусть и рабочей клячей, но со значительными привилегиями: все-таки город, все-таки вуз.
 Теперь знаю: люди моей профессии — словесники, учителя школы, преподаватели вуза — работают ничуть не хуже их американских коллег. Не берусь утверждать, что лучше, но — тяжелее, напряженнее, с преодолением массы технических и психологических трудностей. Никто и никогда не посмеет спросить у американского преподавателя его план, конспект или написанную лекцию, никто из начальства не станет вмешиваться в его манеру или систему работы.
 Престиж преподавателя очень сильно зависит от студентов: в их воле записаться или не записаться на объявленный тобой курс, в их воле в любой момент и без объяснения причин уйти от тебя к другому лектору. Вообще диалог «преподаватель — студент» имеет ряд тонкостей, для нас странных и непривычных. Стоит задуматься о том качестве свободы, которая установлена в американских университетах для самоутверждения каждого студента. Если вы, будучи преподавателем, вздумаете публично, в аудитории, хвалить одного студента, выражать свое недовольство или — не дай Бог! — огласите результаты сочинения с отметками — вы сильно рискуете. Как минимум, вы надолго испортите отношения с курсом, уроните свою репутацию и будете иметь неприятные объяснения с руководством факультета — которое уже через два часа после вашего просчета получит от обиженных вами студентов бумагу: донос не донос, но документальное свидетельство нескольких оскорбленных достоинств.
 И поделом: здесь надо привыкнуть к мысли, что студент, как правило, учится не из милости к нему государства, а за свои деньги. А значит, сам хочет решать, насколько интенсивно и качественно ему следует заниматься. Вследствие этого каждый считает себя вправе требовать максимальной оценки. Вряд ли я сильно преувеличу, если скажу, что оценка — mark — Господь Бог американского студента. Ведь тому, кто получит «Эй» (наше «пять») по всем предметам, университет может скостить плату за учебу, а при выдающихся способностях выплачивать и стипендию. Учеба дорога: 20—30 тысяч долларов в год стоит хороший колледж, который дает серьезные надежды для получения приличного места. Есть ради чего стараться, а при необходимости даже и бороться путем письменного общения с начальством. Бумага написана, отослана, получена и завизирована; теперь начальник соответствующего департамента должен немедленно отреагировать, то есть получить определенные гарантии под определенные ожидания, И хотя обычно студент — существо вежливое, доброжелательное и деликатное, случались встречи весьма непривычные…
 Итак, каждое утро примерно к десяти часам, я приезжала в университет и поднималась на третий этаж к себе—то есть в крошечный без окна кабинетик, чей хозяин, поэт-эмигрант Дмитрий Бобышев, в это время пребывал за границею, в России, и читал студентам Петербургского университета курс русской эмигрантской литературы. (Забегая вперед, хочу упомянуть и о впечатлении поэта, хлебнувшего российской действительности. Мы встретились в Калифорнии, в Сан-Франциско, где проходил съезд американских славистов. Бобышев, только что вернувшийся из Петербурга, рассказывал коллегам: «Ну, что тут говорить: вонь, грязь, холод, запустение, неразбериха, хаос. Но студенты! Боже, как они слушают! Какие глаза—какая жажда в них, какой жар. Ради этого стоит там бывать…») Кабинетик, или офис по-тамошнему, был очень уютный, удобный, и там всегда можно было укрыться от постороннего глаза, побыть одной.
 Чувствую, что не избежать мне все-таки этой щекотливой темы — «жара и жажды» в глазах американских студентов-славистов.
 Об этом ходят легенды. Достаточно почитать отзывы В. Аксенова, И. Бродского, П. Вайля и А. Гениса — и картинка проявится. А для ее эмоционального насыщения уместно привести слова Т. Толстой, болезненно оскорбившие университетскую Америку: «Я просто не могу описать, до какой степени американские студенты наивны, простодушны, невежественны, необразованны. И равнодушны. Это просто конец света! Им приходится разжевывать то, что у нас знает каждый первоклассник… Средний американский ребенок — ну балда балдой. Добрый, равнодушный, с голубыми глазами, хорошей кожей, замечательным здоровьем, шикарными зубами. Они с рождения существуют в нормальной экологической атмосфере, пьют чистую, неотравленную воду, каждые полгода ходят к зубному врачу. Их ценности — это ценности нового мира».
 Рассуждать о том, идиоты или нет американские студенты, мне кажется так же пошло, как, например, и о том, что все писательницы-женщины сексуально неполноценны. Если к чему-то меня и приучила Америка, так это к тому, что все обобщения — ложь и чепуха. Что на десять твоих однородных впечатлений рано или поздно найдется одно, которое до основания разрушит заготовленный вывод. Мне искренне жаль Т. Толстую, которая среди яркой толпы голубоглазых и белозубых, с модными рюкзачками на плечах, не разглядела — ни в одном! — искры Божьей. Но зачем, к примеру, они записываются на такой трудный для них курс, как «новая русская литература», по которому и учебников-то никаких нет, и имена все больше малоизвестные, и переводов пока не появилось, и ту же. хочешь — не хочешь. Толстую надо изучать, а вместе с ней и непостижимую историю перестройки? Зачем старательно заучивают дикие для них понятия «самиздат» и «тамиздат», пишут подробные рефераты о новых газетах и журналах, когда и свои-то читать недосуг? Зачем вникают в тонкости нашего постмодернизма или концептуализма, продираясь через сугубо «внутренний» язык, который и у нас-то едва понимают четыре критика-фаната?
 Как, наверное, каждый преподаватель, я могла бы привести много примеров невинности их читательского опыта. Чтение рассказа Л. Петрушевской «Новые Робинзоны» обнаружило, что в группе из семнадцати человек только двое слышали о приключениях Робинзона Крузо: поляк и болгарин. Разбирая шуточную пьесу И. Иртеньева, где действуют параллельно Ельцин и Робеспьер, Шмелев и Дантон, Гдлян и Сен-Жюст, я вынуждена была сделать лирическое отступление и сообщить об имевшем место факте Французской революции: слыхом не слыхивали. А пятнадцати из двадцати ничего не сказали даты, записанные на доске: 1941—1945. Да-да: про эту войну поколение голубоглазых ничего уже не знает.
 Но не может не мучить мысль: если они такие глупые и невежественные, почему они такие богатые? Почему полны народом, в основном молодежью, их художественные музеи, выставки, галереи? Почему обыватель Урбаны, городка, расположенного между кампусом и бескрайними кукурузными полями, где летом носят только шорты, а зимой только джинсы, явился на концерт Ростроповича, вспомнив и о вечерних туалетах, и о духах, и устроил овации в честь великого музыканта? Почему туда пришли студенты — те самые, злокачественно равнодушные и бесчувственные к культуре? Ведь билет, самый дешевый, стоил тридцать долларов — столько денег хватило бы на девяносто банок пепси!
 Не может не мучить и другая мысль: если мы такие умные и просвещенные, почему мы такие нищие и несчастные? И этот вопрос, никогда не произносимый вслух деликатными американцами, все чаще сквозит в разговорах о России. О, если бы наши надменные художники слова заботились не только об имидже американского студента и его культурном уровне. Если бы не торопились выносить свои вердикты, а полюбопытствовали насчет того впечатления, которое производят они сами. Если бы хоть раз заглянули в те анкеты, которые в конце курса обычно заполняют студенты на каждого преподавателя и где оценивается его собственный профессиональный и культурный уровень…
 Хорошо известно, что американцы среднего класса, а именно к этому классу принадлежит и университетская братия, экономят на одежде. Дом (или квартира), обстановка, машина, гараж, сантехника, кухонное оборудование — это святое. Но на одежду смотрят весьма утилитарно, И есть лишь одно незыблемое правило: если ходишь на работу каждый день, ты — чтобы не прослыть неряхой и грязнулей — должен ежедневно менять свой наряд, даже когда это всего лишь майка и шорты. Такой стандарт чистоплотности и опрятности принят и среди студентов, как бы бедны они ни были, и среди преподавателей.
 Поэтому одежда, как правило, приобретается недорогая. Можно, конечно, купить галстук или блузку за полторы тысячи долларов в фешенебельном итальянском магазине. Но можно найти и галстук, и блузку в десять раз дешевле — все равно это будет «бутик», то есть дорогие коллекционные экземпляры. Чтобы то и другое стоило в сто раз дешевле, надо идти в торговые центры, супермаркеты и искать надписи: Sale — Clearance — то есть распродажа «подчистую». Так что в пределах десятки у вас есть шанс купить вещь новую и даже хорошей фирмы. Но и это не предел: чтобы одеться в тысячу раз дешевле, то есть по доллару за предмет, идите на гараж-сейлы, о которых объявляет местная газета.
 По субботам и воскресеньям на лужайке перед своим домом человек разворачивает торговлю ненужными ему вещами — мебелью, книгами, детскими игрушками, одеждой — вплоть до нижнего белья. Все, конечно, ношеное, но безупречно чистое. Вот где начинается настоящая охота, которой любители отдаются страстно и самозабвенно. Сэкономить, купить по дешевке приличную вещь — дело чести, доблести и геройства. Ибо чему Америка учит с ходу — так это своему месту в системе спроса и предложения. Ты сам должен понять, клиент ли ты гараж-сейла или постоянный посетитель «бутика». Что касается моих университетских коллег, то, исходя из иерархии покупателей, их место, конечно же, в супермаркете в период рождественских распродаж. Место, безусловно, достойное и для «умственного» человека не зазорное. Да что там гардероб слависта, уж никак не самого богатого человека в Америке, если президент Буш, которого я увидела по телевизору, был в куртке-аляске, какие почти месяц продавались в местном универмаге. Американском, конечно.


УРОКИ АМЕРИКАНСКОГО

 …И тем не менее теперь я начинаю понимать тех, кто, приехав в Америку из неблагополучных стран, немедленно левеет, копя в душе самые разнообразные обиды. Привыкнув считать свои проблемы достойными мирового внимания, здесь быстро усваиваешь, что все заняты собой, а не тобой.
 Вспоминаю первые дни в Урбане, Конец августа, и мы, русские, прилетевшие сюда прямо из-под путча, —живые, так сказать, свидетели, —здесь быстро тускнеем и мало кого интересуем. Скоро окажется, что из двадцати моих студентов половина вообще ничего не слышала о событиях возле российского Белого дома и что имя Руцкой или Силаев им так же ни о чем не говорит, как имена Лукьянов и Пуго. Американское телевидение, способное удержать внимание зрителя только в течение четверти часа, очень быстро охладевает к московским затяжным страстям и переключается на свои собственные. Национальные потрясения усаживают всю Америку за экраны телевизоров, и в течение месяца раскручивается детективный сюжет на тему: смотрел ли десять лет назад судья Томас порнографические фильмы со своей подчиненной Анитой Хилл и приставал ли к ней с гнусными предложениями, как то утверждала красотка Анита.
 «Смотрел и приставал», — повторяла вслед за девушкой леволиберальная феминистская, а также просоциалистическая Америка. Раз Томас — консерватор, значит, несомненно, приставал. Доказать что-либо определенное было за давностью лет невозможно, поэтому симпатии распределялись по идеологическому принципу. Признаться в приличном интеллигентном доме, что ты не веришь Аните, которая только спустя десять лет решила обидеться на начальника и насолить ему на выборах, а до этого переходила вслед за ним с одной службы на другую, — значило сильно подорвать свою репутацию и прослыть реакционером. Именно из университетской среды вышло пресловутое «sexual harrassment» — явление, которому нет аналога в нашей жизни, настолько невинно то, что за ним стоит. Некое раскованное поведение, намек на возможное ухаживание, слишком смелый взгляд, при котором заметно, что мужчина смотрит на женщину как на женщину, комплимент ее внешности или одежде — и все, плакала профессорская карьера. Бывают случаи, когда смельчак, рискнувший подать даме пальто, получает по физиономии: ведь своим жестом он дает понять, что она существо слабое, беспомощное и нуждается в опеке.
 Даже в университетском автобусе, где обязательно столкнутся студенты со знакомыми им преподавательницами, никто никому не уступает место. И дюжий детина будет сидеть, глядя снизу вверх на стоящую рядом с ним даму, — не потому, что груб и невоспитан, а чтобы невзначай не обидеть равноправного человека.
 В университетских кругах родилось и другое, на этот раз слишком нам хорошо знакомое завихрение.
 Political correctness, то есть политическая правильность, сродни родной идеологической выдержанности и ярче всего проявляется в подборе и расстановке кадров. Много лет назад, пытаясь устроиться в престижное учебное заведение на преподавательскую работу, я услышала от начальника первого отдела замечательное кадровое откровение: «Русская, женщина, беспартийная приравнивается к мужчине, еврею, члену партии. А евреи нам не нужны». Сегодня «евреями» Америки оказались белые мужчины, не входящие в какие бы то ни было расовые или сексуальные меньшинства, —своего рода кадровый идиотизм наоборот. В моем университете, где микроб «политической правильности» существует пока в очень ослабленном виде, случилась парадоксальная ситуация: начальство спустило деньги на факультет сравнительного литературоведения по специальности африканская литература, но с условием, чтобы на вакантное место взяли обязательно женщину и обязательно черную. Уже два года это место пустует, и хотя в Америке полно африканистов, нуждающихся в работе, клич «ищите женщину» не услышан — таких женщин пока не существует.
 Торжествует процентная норма наизнанку: здесь было «не больше такого-то процента нацменов», там — «не меньше такого-то». Исправление несправедливости по отношению к меньшинствам ущемляет права большинства, а главное, обесценивает профессиональные критерии. (Впрочем, иногда университетские власти проявляют неслыханный плюрализм к тому, что заведомо «политически неправильно». В моем департаменте из года в год приглашают на семестр высокопоставленную советскую даму — супругу генерала КГБ — только для того, чтобы иметь блат и использовать его, когда по обмену американские студенты едут учиться в Россию: генерал, будучи большим начальником, лично отдает распоряжения об их проживании и пропитании на том уровне, к которому они привыкли у себя дома. Никакой политической неловкости никто при этом не испытывает.)
 Сегодня «политическая правильность» выражается не только в кадровом психозе — затронуты и более существенные стороны университетской жизни. Критерий социальной справедливости пытаются внедрить в сферы, где он, по определению, не работает и работать не может, — в искусство. Занятия, связанные с европейской культурой, перестают быть престижными в силу их «политической неправильности». «Западная культура — культура мертвых белых парней», — поговаривают левоватые американские культурологи, предлагая изучать взамен «политически неправильного» Шекспира творчество детей Экваториальной Гвинеи. «Рафаэль или петролей» — как давно мы это проходили, а к берегам свободного мира оно докатилось только сейчас.
 Помимо «политически неправильного» поведения существует феномен «политически неправильных» высказываний. Для меня, приехавшей из разоренной, но все же свободной страны, явилось большим сюрпризом, что вообще-то в официальной Америке нельзя слишком распускать язык. «Только не вздумайте этого говорить вслух», — предупреждали меня друзья-коллеги в ответ на какое-нибудь мое замечание, связанное с местными впечатлениями. А мое публичное высказывание по поводу американских феминисток — движения крайне агрессивного, а порою и по большевистски фанатичного — вызвало неподдельный ужас аудитории.
 Понятно, что каждый сходит с ума по-своему, и у нас даже и совсем недавно могли студента исключить из университета за его нестандартные сексуальные наклонности. А в Америке исключают и исключили — я знаю такой случай — студента за то, что он, являясь ревностным католиком, выразил свое неодобрение однокашнику-гомосексуалисту: обидел представителя меньшинства.
 Свобода слова — применительно к реалиям университетской жизни — оказалась понятием довольно-таки амбивалентным. «Америка усиленными темпами, хотя еще пока медленно, движется к социализму», — уверял меня аспирант-политолог, считающий себя крайне правым. И это был, может быть, единственный из «стопроцентных американцев» на факультете, кто как бы совпадал со здешними антикоммунистическими настроениями. Антикоммунизм не моден в университетской среде, нашпигованной левыми и ультралевыми движениями. Даже студенческая организация «Lesbians and gays», где я побывала из любопытства, больше всего мне напомнила комитет комсомола: они там борются за свободу «выйти из шкафа» (то есть обнаружить и реализовать свои склонности), как у нас боролись за успеваемость и дисциплину — так же скучно, бездарно и вяло. А то, что Крупская и Клара Цеткин — любимицы женского движения, не приходится и говорить: их книги и статьи о положении работницы стали классикой феминизма.
 Так что наш нынешний либерализм, включающий в качестве центрального пункта антибольшевизм, ничего общего не имеет с либерализмом американским: либералы там те, кто защищает Аниту Хилл, кто голосует против избрания Буша президентом, кто, стремясь ослабить евроцентризм, вводит культурный релятивизм, кто из прогрессистских расчетов обличает ценности западного мира.
 Можно, конечно, смеяться над левыми заскоками современной Америки, а можно и призадуматься, почему общество, когда оно поело, отдохнуло и благоустроилось, вдруг ревностно устремляется к бедным и обездоленным? Почему скомпрометированная здесь тема равенства и социальной справедливости т а м будоражит воображение даже и тех, кто вполне преуспел? Почему клич (новомодное открытие наших экономических публицистов) «пусть неудачник плачет!» там неприличен ныне до непристойности?
 Среди моих студентов общеамериканские настроения распределялись почти с идеальной пропорциональностью. Недавние выходцы из Польши и Болгарии, испытавшие все прелести коммунистического рая даже и в его смягченном варианте, конечно, и слышать ничего не хотели о просоциалистичсских кружках. Представители «третьего мира», студенты из Южной Кореи и Бангладеш, страшно обижались вообще и на меня в частности, когда я рассказывала о реакции либеральной российской интеллигенции на конфликт в Персидском заливе. Не то чтобы они горой стояли за Саддама Хусейна, но искренне возмущались «американскими агрессорами — мировым жандармом», И попади они на улицы Москвы в то самое время, их место скорее всего было бы среди тех, кто стоял в пикетах «Руки прочь от Ирака». Что же касается белых американцев, то за исключением весьма малого числа «правых консерваторов» они придерживались центристских позиций, определяемых хорошо известным набором: Америка не должна решать свои экономические проблемы с позиции силы и диктовать миру, как ему жить: Ельцин не должен закрывать коммунистические газеты и запрещать КПСС, так как это нарушение демократических принципов: американское правительство должно больше внимания уделять социальным программам.

 2.6. Воображаемая Америка.
 (Анастасьев Н. Воображаемые американцы // Дружба народов.1995.№4)

 Книга Макса Лернера может произвести странное впечатление. Строительный материал заготовлен и использован в избытке, фундамент могучий, пропорции выдержаны, мастер не ленится, а дом, похоже, все-таки не стоит.
 Вот как это выглядит. Автор проделал грандиозную работу, описав биографию и географию страны, климатические пояса, архитектуру больших городов, устройство фермерского быта, рост промышленности, систему образования, моды, спортивные увлечения и многое-многое другое. Труд его сопоставим, а может, и превосходит масштабами классические образцы, прежде всего знаменитую книгу Алексиса де Токвиля.
 И что же?
 Вертикаль развития проведена с большим тщанием, и оттого путь от фургона колониста до стекла и бетона взметнувшихся по всей стране небоскребов виден хорошо. Столь же хорошо видна горизонтальная необъятность континента — от Великих озер до Мексиканского залива, от океана до океана. Но предикаты, то есть сама цивилизация, сам человеческий тип американца лишены сколь-нибудь ясной завершенности. Формула, пусть сложная и многоступенчатая, никак не складывается или во всяком случае у нее нет необходимой обязательности. М. Лернер, кажется, и сам готов это в минуты откровенности признать. Начинает автор, правда, агрессивно:
 «В неутолимой жажде он (американец, тип которого зародился, впрочем, еще в Европе как ответ на вызов Реформации. — Н.А.) открывает континенты и учреждает новые науки. Он всей душой принадлежит здешнему миру, питая — мало интереса к потусторонней жизни, очень остро чувствует время и знает ему цену… Верит он лишь в то, что можно пощупать, схватить, измерить… Это не обремененный моралью человек, для которого на первом месте сила, напор и власть…» Но перевалив за середину объемного исследования, М. Лернер остерегающе замечает: «Важно уразуметь, что не существует никакого эталонного набора свойств, который можно назвать „американским характером“, и что личность американца не укладывается ни в какую стройную схему».
 Тем не менее неразрешенность или даже неразрешимость задачи вовсе не означает ее бесплодности, и я не могу разделить того отчасти скептического, а отчасти снисходительного отношения к книге М. Лернера, которое выразил, открывая журнальную дискуссию, мой старый университетский товарищ и многолетний коллега по американским студиям Алексей Матвеевич Зверев. Ему почудилось в ней наивное сочетание прописей и практического руководства для новых иммигрантов из России. Мне же кажется, что явление перед нами в некотором роде образцовое, то есть максимально адекватное предмету. Ибо автор как раз стирает штампы и подрывает пропагандистские фикции: толстопузый дядя Сэм с сигарой, прилипшей к нижней губе (вариант антиамериканский, например, советский), — и молодой, подтянутый, с улыбкой во все тридцать два превосходных зуба атлет (вариант американский).
 Написанная изнутри, с позиций местного уроженца, которого подпирает не одно поколение американцев, книга в то же время отличается объективностью, а то и жесткостью взгляда на родной ландшафт. Так что, к слову, соотечественника-россиянина, помышляющего укорениться за океаном, она должна не столько воодушевить, сколько обескуражить. Карьеру он, не исключено, сделает, и даже состояние, при удаче, наживет, но при этом до конца дней своих останется чужаком в любой социальной и профессиональной среде. Ему это всегда дадут почувствовать, ибо Америка, вопреки фразе, далеко не подобна губке, которая с охотою и сразу же впитывает каждого и любого. Дети, особенно родившиеся здесь, а тем более внуки—дело другое. Они, наоборот, могут мыкаться и терпеть неудачи, но это уже «свои»; тревожное самоощущение людей, которые всегда и всюду в гостях, их преследовать не будет.
 Однако все это — и информационная насыщенность, и объективность — вопросы исследовательской добросовестности и интеллектуальной воспитанности. А главный интерес и достоинство книги заключены в том, что на первый взгляд может показаться—и я это в целях исключительно провокационных так было и представил — ее ущербом. А именно: в незавершенности, рассеянности, текучести того, что автор называет американской цивилизацией. «Американская традиция выросла из движения, а не из сидения на месте», — пишет М. Лернер, и можно, если хочется, видеть в этом суждении очередную банальность: о мобильности жителей Нового Света кто только не писал. Но речь-то, мне кажется, идет не только о физических перемещениях в пространстве, освоении новых земель и тому подобном, но и о неизбывном непокое души и сознания, о скрещении, без взаимного притяжения, разнонаправленных потоков.
 Американец, разумеется, высокомерен — не в каком-то бытовом, а в провиденциальном смысле: на берегу залива Чизапик высадились некогда люди, не просто бежавшие от нужды и религиозных притеснений, но вдохновлявшиеся мессианской верой в то, что удастся построить Град на Холме, откуда всему миру будут возвещены последние истины. Она, эта вера, и поныне не иссякла. Как пишет М. Лернер, «даже в периоды кризисов и стагнации большинство не отказывалось от привычного понимания Америки… как страны, где история является искусством возможного, но где возможности простираются гораздо шире, чем в других странах. Поэтому американский народ — прав он в этом или не прав — смотрит на свою родину как на образец, которому рано или поздно будет следовать весь остальной мир".
 При этом время от времени возникает настойчивое и небезопасное желание подстегнуть ход истории. В годы холодной войны нам постоянно твердили, что форпост мира — Советский Союз — мужественно противостоит имперским амбициям Америки, которой все не терпится перекроить весь мир на свой вкус и лад. Насчет миротворчества все понятно, однако же в большой лжи содержалось и зерно правды. Есть, есть они, эти амбиции. Иное дело, что любимый тезис пропаганды о трещине, якобы расколовшей «трудолюбивый и талантливый народ» с одной стороны, и воротил бизнеса и политики с другой — разумеется, совершенная чушь. Нет никакой трещины, власть и государство, при всем своем неизбежном эгоизме, опираются как раз на народную мифологию избранничества.
 При всем том американец-мессия это одновременно человек, которого всячески гложет, хоть и тайно, 'комплекс провинциальной неполноценности. Сто лет назад он остро выразился в писаниях Генри Джеймса: ему мучительно не хватало в Америке своих Кембриджа, Итона, Хэрроу, иначе говоря, длительной интеллектуальной традиции как основы вкуса и сколь-нибудь серьезного искусства. С тех пор Америка мощно выросла во всех направлениях, однако же старое чувство обделенности историей осталось, находя формы то умилительно-наивные, то просто комические. Помню, хоть лет двадцать пять, наверное, прошло, как по первом приезде в США меня повели посмотреть старую деревянную церковь, сохранившуюся с начальных пор Америки. Церковь как церковь, но хозяев ужасно огорчило и даже обидело то, что гостю не удалось в должной мере оценить ее возраста, старины — в собственных-то их глазах то был впечатляющий символ американской устойчивости. А вот свидетельство уже не личное, но, думаю, вполне заслуживающее доверия: портрет американца-туриста в исполнении известного английского путешественника и писателя венгерского происхождения Джорджа Микеша: "Нормальному американскому туристу повсюду мерещится Америка. Он постоянно находит забавные совпадения. Например, при взгляде на гору Сион такой турист восклицает: «Ой, посмотрите, ну это же вылитый Холм Зенит в Алабаме! Никто никогда не говорит, что это не так, или хотя бы, что гора Сион, конечно, похожа на Холм Зенит из Алабамы, но не совсем».
 Можно, разумеется, предположить, что это просто невежество или, скажем, привычное чванство, но мне-то в таких уподоблениях чудится некоторая простодушная обида на судьбу, которая обделила американцев собственными священными местами и руинами.
 Известное дело, американец — человек, сделавший себя сам. Оттого он гипертрофированно дорожит личной независимостью, не ищет протекции, не рассчитывает на стороннюю помощь. Он уважает закон, может, даже побаивается закона, но ничуть не поклоняется власти. Иными словами, это диссидент, хотя давно уже не в конфессиональном смысле, и это диссидент, хотя, разумеется, не в том смысле, что вложила в это понятие российская, или, скажем, советская история. Хотя нет, именно российская, ибо в данном случае коммунистический режим, агрессивно покушаясь на предание, в сущности на него-то и опирался. В Америке диссидент — всякий, диссидентство — норма, у нас же — преступление нормы и редкостный подвиг души. Так было во времена декабристов, во времена коммунистов, да и сейчас лишь одиночки отваживаются бросить бескорыстный вызов власти, даже когда она откровенно и цинично лжет согражданам и всему миру. Ибо власть, при любом воплощении (царь, генсек, президент), — наш беспощадный миф, наш тяжелый крест.
 Теннисист Александр Волков выиграл в Москве престижный турнир — и что же? Обращаясь к публике сразу после победного матча— еще и дыхание прерывистое, и пот на лице не высох, — он говорит, что самое большое его переживание и самый драгоценный приз — президентское рукопожатие. Борис же Николаевич Ельцин при этих словах улыбается, осеняя приветственным жестом спортсмена и публику. Думаю, никто из них не лукавил. У Волкова такой престиж, и такие, извините, гонорары, что никакое покровительство, в том числе и со стороны руководителя государства, который и сам, как нам постоянно напоминают, любит в минуты отдыха помахать ракеткой, ему не нужно. Он действительно взволнован тем, что его, вчера еще безвестного паренька из Калининграда, приветствует такой большой человек. А последний, своим чередом, тоже вполне искренне убежден, что все правильно, номер Первый и должен вызывать почтение и трепет.
 В другом полушарии, где, как известно, люди ходят вверх ногами, все — словно в зеркале, то есть наоборот. Пит Сампрас, положим, в аналогичном случае уважительно, но в общем вполне равнодушно принял бы приветствие Билла Клинтона. Более того, Билл почел бы — ну не за счастье, разумеется, но за удачу пожать руку знаменитости Питу. Это вполне может принести несколько дополнительных очков в очередной президентской гонке, каковая, между прочим, здесь лишена ореола судьбоносности — тоже своего рода спорт, то есть отчасти развлечение.
 Это, впрочем, случай гипотетический, а вот вполне реальный: прошу извинения за назойливое обращение к собственному опыту, но это наиболее удобный, для меня, по крайней мере, способ бросить взгляд за океан, к чему призывал, предваряя дискуссию, персонаж, укрывшийся за «таинственными» инициалами «Л.А.». В глубокой американской провинции, где-то на Среднем Западе, во. вполне обыкновенной, нужды не знающей, но и не слишком богатой семье показывают внушительных размеров папку, где хранится переписка хозяина дома с очередным обитателем Белого дома. И при этом не почувствовал я ни суетного желания поразить пришельца из другого мира демократизмом местных нравов, да и писаных правил, по которым высшая власть проста обязана отвечать на все запросы и вопросы избирателей, даже и вполне (как в данном случае) пустяковые. Не было и особого эмоционального подъема. Привычное дело, как говаривали герои ранней повести Василия Белова. И вообще казалось, что показ затеян просто, чтобы как-то оживить не клеившийся поначалу разговор.
 Но было все-таки и нечто иное, за пределами быта и интеллектуальной рефлексии расположенное. Дело в том, что оборотной стороной личной независимости — ею-то как раз гордятся и при всяком случае охотно демонстрируют— является чувство, напротив, добровольной зависимости, принадлежности стране и роду. Добровольной, и потому как бы необременительной, хотя бюрократов никто не любит и воспринимают их как неизбежное зло (еще трансценденталисты — интеллектуальные лидеры Америки прошлого века — говорили, что, чем меньше государства, тем лучше).
 Иными словами, диссидент это парадоксальным образом патриот. Не просто в почвенном смысле, но в смысле уважения к национальной символике и ритуалу. Американец — человек частный, ему не понять, отчего это всех нас, пусть даже во времена переломные, так жадно тянет к политике. Его-то она интересует, да и то вяло, лишь когда надо идти к избирательным урнам, а до власти как бы вообще нет дела — лишь бы в покое оставила. И в то же время он — государственник. Всякое мало-мальски уважающее себя собрание начинается с того, что здесь выставляется государственный флаг, и ведущий, при молитвенном молчании участников, произносит церемониальный текст верности знамени. После смерти Ричарда Никсона над всеми государственными учреждениями в течение месяца были приспущены флаги со звездами и полосами. Допустим, это президентский указ. Так ведь и частные дома помечены были таким же знаком скорби. Это уж никак не объяснишь указаниями Белого дома (ЦК) или легислатур (райкомы). Между прочим, обитатели этих самых домов покойного, особенно после Уотергейта, ругали ругательски. Но это все-таки случай экстраординарный. А вообще-то над крышами, особенно в провинции, национальные флаги, а также флаги штатов и даже вымпелы округов колышутся рутинно. Это необходимая деталь пейзажа, которую замечают так же мало, как, допустим, почтовую тумбу на углу,
 Но человеку заезжему она бросается в глаза. А если это человек из России, то некоторые параллели просто напрашиваются. Из них не извлечешь урока и тем более задания на дом, даже стараться не надо, так что напрасно так хлопочут наши ревнители национальной идеи, по петушиному наскакивающие на теперешних капитанов политики и промышленности: зачем, мол, они предают собственные традиции и раболепно поглядывают на Запад. Пожалуй, Бисмарк, при всей своей государственной мудрости, все же заблуждался, полагая, что только дураки учатся на своих ошибках, умные же — на ошибках других. Наверное, все же и человеку, и стране приходится разбирать завалы собственных предрассудков. Но задуматься над тем, отчего и как у других получилось то, что с таким трудом и такими жертвами дается нам, небесполезно. Впрочем, это скорее дело практических политиков и политологов. Я же могу просто напомнить некоторые общеизвестные факты.
 В книге М. Лернера глава «Регионы: единство места и действия», хоть и достаточно пространная, оказалась на задворках, что странно. К тому же она отличается подчеркнутой нейтральностью повествовательного слога: автор просто очерчивает американский рельеф, меняющийся от Новой Англии к Среднему Западу и далее — в сторону тихоокеанского побережья. Это еще более странно, ибо «развитие цивилизации в Америке» это как раз острое столкновение разнонаправленных сил — к центру и в стороны.
 Сейчас-то, понятное дело, ни один вменяемый житель Нью-Йорка либо Небраски при всей любви к родному городу и родному клочку фермерской земли (любви, совместимой, оказывается, со склонностью к бродяжничеству), не помыслит о том, что город или округ могут отпасть от штата, а штат — выйти из союза. Но прежде было не так, флибустьерский дух вольницы, помноженный на необъятность простора, упорно сопротивлялся объединительной, федералистской идее.
 Сказывалось и историческое наследие. Ведь первые колонисты-пилигримы по существу, сепаратисты. Они верили в то, что по своей собственной воле отколоться от сложившейся общины и сформировать новую — идея безумная и подрывная в глазах Старого Света и естественная, плодотворная и, можно даже сказать основополагающая в глазах Света Нового. То, что не получилось в Нидерландах оказалось возможным в Плимуте.
 Отцы-основатели и ближайшие наследники их дела должны были учитывать весь набор обстоятельств. Свои лучшие интеллектуальные силы, свою незаурядную энергию эти люди — прагматики и идеологи от Александра Гамильтона до Авраама Линкольна — употребляли на то, чтобы найти равнодействующую интересов государства и штатов. Было много демагогии в духе знакомого по недавним временам «Сильный центр — сильные республики» или «Берите столько суверенитета, сколько можете», но была и реальная политика. Томас Джефферсон после победы на драматических президентских выборах 1800 года утверждал, что американский опыт опровергает доктрину Монтескье, согласно которой республика способна существовать только на небольшой территории. Но первые же месяцы правления изрядно пошатнули его оптимизм. И на протяжении всех восьми лет своего пребывания в Белом доме он всячески противился экспансии федеральной власти. История его полемики, то явной, то подспудной, с председателем Верховного суда Джоном Маршаллом — этим закоренелым и страстным сторонником централизации — тому красноречивое свидетельство.
 Хорошо известно, что полемика эта, в других формах и с участием других персонажей, разрешилась трагически: на долгие четыре года растянулась самая кровавая в истории страны война — Гражданская, бывшая не чем иным, как войной регионов. У нее были разные основания — политические, экономические, моральные, но не последнюю роль, думаю, сыграл мятежный дух сепаратизма, этого грозного и разрушительного порождения свободы.
 Должно было пройти много лет, чтобы нашлись — ценой великих трудов и новых жертв — радикальные способы решения проблемы, над которой бились участники Континентального конгресса. Это опять-таки тема специальная, пусть ею специалисты и занимаются, а я между делом замечу, что, помимо практических шагов, грандиозную объединительную роль в истории Америки сыграла художественная культура.
 Можно говорить о «местном колорите», можно говорить, что общенациональная культура сложилась на пересечении региональных традиций: Новая Англия дала метафизику и энергию интеллекта, Средний Запад — материальную плотность образа, Юг— чувство истории и изобильно-метафорический стиль. Все это верно. Неверно также и то, что целое оказалось значительнее и крупнее составляющих и даже, со временем, растворило их в себе. Сейчас, пожалуй, уже невозможны ни «Чикагская школа», ни «Южный Ренессанс». Путь американской литературы — это кривая, соединяющая две точки, или, вернее, две позиции.
 «Для того, чтобы стать национальным писателем, надо прежде стать писателем региональным». Это Гилмор Симмс — ныне забытый (в общем, справедливо) американский беллетрист середины прошлого века.
 «Камень мой мал, но убери его — и вселенная рухнет.» Это (прошу прощения за стертую в лоск цитату) — Уильям Фолкнер.
 Чужих уроков, годных к усвоению и употреблению, повторюсь, не бывает. Так ведь сейчас речь не о чужих — не хочется праздно болтать о всемирной отзывчивости и тому подобном. Конечно, хорошо бы, чтобы к власти пришли честные и способные люди, полагающиеся не столько на силу, сколько на разум. И все же лучше верить не в государство, а в просвещение и культуру, каковые, правда, тоже зависимы от государственной политики. Напомню, к случаю, что одним из высших своих — как администратора — достижений Томас Джефферсон считал основание Виргинского университета. Он же не раз говорил, что бесплатное образование — один из существенных признаков свободного общества. Правда, потомки, и не только в Америке, с ним, как будто, не согласились.
 «Попадая туда, обнаруживаешь, что там не существует никакого там» — писала об Америке в начале века Гертруда Стайн.
 Тридцать лет спустя запись примерно в том же роде сделал Скотт Фицджералд: «Франция — это страна, Англия — это нация, что же касается Америки, все еще отчасти остающейся чем-то вроде идеи, определить ее труднее, ибо она— это и могилы павших при Шилоа, и исхудалые, нервные лица ее великих деятелей, и те деревенские парни, которые сложили головы в Аргонском сражении, завороженные пышными словесами, обесценившимися прежде, чем сгнили их тела. Америка была устремлением души».
 В этих красивых и точных словах только одно смущает— прошедшее время. Впрочем, может быть, это просто обмолвка. Так или иначе, еще через несколько десятков лет, еще один американец, на этот раз меньше беллетрист, больше ученый-гуманитарий, Лесли Фидлер как бы замкнул цепочку: «Быть американцем (в отличие от англичанина, француза, да кого угодно) означает как раз ни наследовать, ни воображать судьбу, ибо все мы, как американцы, неизменно остаемся обитателями скорее мира, нежели истории».
 Разумеется, всякий национальный характер неопределим (в смысле набора качеств) и отчасти фиктивен. Потому так раздражительно действуют штампы: деловитый немец, ленивый русский, хитрый еврей… Но даже и на этом бескрайнем фоне американцы отличаются особенной внутренней подвижностью, так что не случайно, конечно, в истории этой страны, в ее литературе такую роль играет дорога: материальный образ метафизического непокоя.
 Недавно пришлось стать свидетелем довольно горячего, хоть и происходил он в мирной, приватной обстановке, спора о том, выдержит ли Америка в качестве единственной сохранившейся супердержавы бремя мирового лидерства. Аргументы в пользу той или иной точки зрения приводились разнообразные, собеседники демонстрировали немалую ученость, однако же не оставляло ощущение некоторого суемудрия. Сначала я даже не понял, чем вызвано это ощущение, но потом, кажется, сообразил. Речь шла о геополитике, государственных интересах, законодательных нормах, властных амбициях и тому подобном. Но ведь опора-то остается неизменной. Это все та же идея Америки. Идея, не оформившаяся и, по-видимому, принципиально не способная к завершению. А раз так, то какое уж там лидерство, хотя, конечно, декларации могут быть самые решительные.
 Найти Америку невозможно, как невозможно найти черную кошку в темной комнате.
 Невозможно отыскать и американца, ибо, снова сошлюсь на Л. Фидлера, фигура это воображаемая.
 Но занятие увлекательное, и предмет интересный.
 А разве малого стоят фантазии в нашем слишком практическом мире?

 2.7. Кое-что об американском образе жизни.
 (Овчинников В. Своими глазами.М., 1990)



Небоскребы, автомашины и люди

 Ну как там, в Америке?
 Нелегко отвечать на такой вопрос, побывав в Соединенных Штатах впервые в жизни, да к тому же всего несколько недель. Помнится, работая по многу лет в Китае, Японии, Англии, я скептически относился к собратьям по перу, которые наведывались туда менее чем на месяц с намерением писать книги.
 Познать страну настолько, чтобы быть в силах объяснить ее, —для этого, разумеется, нужны годы. Но можно ведь просто поделиться ощущениями новичка, впервые оказавшегося в Соединенных Штатах; рассказать о том, что успел увидеть, какие чувства породило увиденное, на какие раздумья натолкнуло.
 Америка впечатляет. Вот, пожалуй, самое точное и емкое слово для односложного ответа. Чем же именно? Как страна небоскребов? Ведь прежде всего их начинаешь искать, едва оказавшись в нью-йоркском аэропорту Кеннеди.
 Или как страна автомашин, которых, на взгляд приезжего, тут куда больше, чем людей?
 Или, наконец, как страна, где творения человеческих рук дерзко состязаются размахом с величавой природой?
 Пожалуй, первое, что испытываешь здесь, — ощущение какой-то чрезмерности во всем окружающем, какого-то смещения привычных масштабов. Стоэтажные небоскребы и тысячелетние стволы секвой; бетонные полосы автодорог с восьмирядным движением и помидорные плантации, которые можно охватить взором только с вертолета; мосты и водопады; мусорные свалки и рекламные щиты — все тут словно охвачено какой-то общей гигантоманией.
 Если бы существовала автомобильная «зоология», можно было бы сказать, что Нью-Йорк населен совершенно особой породой машин. Распластанный лимузин, который на другом континенте утверждал бы престиж какого-нибудь посла, здесь выкрашен в желтый цвет и представляет собой всего-навсего такси. Европейские «фиаты», «опели», «пежо», японские «тоеты» и «хонды» на фоне здешнего автомобильного потока выглядят недомерками.
 Наивный протест против засилья непомерно расплодившихся автомашин нашел воплощение в велосипедном буме, охватившем Соединенные Штаты. Велосипед стремительно завоевывает популярность. Причем не только у молодежи, но среди всех возрастных групп, и не только как здоровый вид досуга, но и как удобный вид транспорта, который даже становится преобладающим в университетских городках и многих жилых предместьях.
 Перспективность новой тенденции оценена с присущей американцам деловой хваткой. Платные камеры хранения для велосипедов создаются возле железнодорожных станций, загородных универмагов и кинотеатров, оборудуются в поездах и автобусах. Выпущен разборный велосипед, который умещается в багажнике машины, даже в рюкзаке. Штаты Калифорния, Орегон, Вашингтон в законодательном порядке решили отчислять один процент налога на бензин для строительства тоннелей на перекрестках, а также барьеров, которые защищали бы велосипедистов от автомобильного потока. Туристские фирмы энергично ведут прокладку специальных велосипедных дорог в живописных местах.
 Это, разумеется, не означает, что американец вовсе откажется от автомашины и пересядет на велосипед. Но примечательно, что с восьмицилиндровыми моторами мощностью 200—300 лошадиных сил кое в чем начнет конкурировать двигатель в одну человеческую силу…
 И все-таки Соединенные Штаты—автомобильная страна, населенная племенем водителей. Мало сказать, что американец сжился с автомобилем. Стихия гонки стала для него привычной формой существования, образом жизни. Такие черты американского характера, как предприимчивость, деловитость, собранность, целеустремленность, обязательность, на мой взгляд, в немалой степени порождены отношением к работе как к гонке, где дать себе малейшую поблажку—значит отстать.
 Бесшумные лифты нью-йоркских небоскребов позволяют взглянуть на город с высоты птичьего полета: гигантский человеческий муравейник, рассеченный сходящимися лентами двух рек, теряет свои границы где-то за горизонтом. Его краски—это цвета замшелой сосновой коры и прокопченного кирпича. Окуренный дымами, он кажется чревом топки, в которой переплавляются восемь миллионов людских судеб.
 Особенно запоминается панорама Нью-Йорка с воды. Паром позволяет увидеть город, каким он открывается с борта теплохода, пересекшего Атлантику.
 Отсюда, где сливаются воедино Гудзон и Ист-Ривер, жадно вытянувшийся к океану язык Манхэттена выглядит как скребница из металлических иголок, положенная щетиной вверх. Каждая иголочка в щетине — небоскреб.
 Если приглядишься, отчетливо различаешь в толпе небоскребов два поколения. Те, что постарше, напоминают серовато-бурые термитники. Небоскребы нового поколения, как и их современные обитатели, придирчиво следят за своим весом, будучи не только выше, но и стройнее своих предшественников. Они легко возносят свои сверкающие грани, словно исполинские кристаллы или айсберги, с которых спилили края.
 Силуэт Манхэттена неровными уступами выписывается на фоне неба как фотофиниш стремительной гонки. Рекорд высоты, который много лет принадлежал 102-этажному Эмпайр стейт билдинг, побит двумя близнецами — зданиями Центра международной торговли.
 Конечно, у каждого человека рождаются свои образы и сравнения. Мне, например, Манхэттен почему-то напомнил тысячекратно увеличенное японское кладбище— клочок земли, где впритык друг к другу стоят каменные столбы различной высоты.
 Манхэттен отнюдь не весь состоит из небоскребов. Однако старые, прошлого века дома-особняки с их палисадниками, подъездами в несколько ступенек все чаще уступают место огромным многоквартирным зданиям. Каждый из таких домов чем-то сходен с отелем.
 Внизу — охрана. Без ответа жильца по внутреннему телефону на порог никого не пустят. В лифтах и коридорах стоят телекамеры, из комнаты охраны можно видеть, что происходит во всем доме.
 Два-три подземных этажа оборудованы под автомобильные стоянки. Когда кто-то из жильцов подъезжает к воротам гаража, ему не нужно выходить и звонить, чтобы железная штора поднялась наверх. Ворота открываются по радио нажатием рычажка в крошечном передатчике, укрепленном в машине. А когда выезжаешь из гаража, на нужный рычажок нажимают колеса.
 Мне довелось увидеть осенний Нью-Йорк в душные дни, когда липкая жара обволакивает с первого же шага, который ты делаешь из кондиционированных помещений, и потом испытываешь все время такое ощущение, будто плывешь под водой, спеша вынырнуть на поверхность и схватить глоток свежего воздуха.
 Иногда налетающий с океана ветер разгоняет эту густую, вязкую мглу. Он, этот ветер, стремительно проносится по каменным ущельям, швыряя в глаза прохожим содержимое опрокинутых мусорных урн. А мусор здесь, в Америке, свой, особенный. Это прежде всего бесчисленные упаковки и расфасовки. Их количество стремительно растет. Если пройти по городу утром, его улицы и тротуары обезображены огромным количеством мусорных корзин.
 Погода здесь меняется резко. После влажной духоты—ветер с дождем, туман, когда силуэты небоскребов теряются где-то за облаками. Людям тут приходится обитать в наглухо замурованных жилищах. Окна закрыты, зашторены. Наружу торчат только коробки кондиционеров, потому что, даже если бы не было жары, людей донимал бы бензиновый чад тысяч автомобилей. И даже если бы удалось усовершенствовать автомобили так, чтобы они не отравляли воздух, ньюйоркцы все равно не открывали бы окон из-за уличного шума, не стихающего круглые сутки.
 Часто приходится слышать, что Нью-Йорк—это не Америка, что он не дает представления о стране. Но вот побывал в других, столь не похожих на него городах, как Вашингтон и Сан-Франциско. Поколесил на рейсовых автобусах по американской глубинке. А вернувшись в Нью-Йорк, утвердился в мнении, что именно город небоскребов останется в памяти символом Соединенных Штатов—как предельно образное воплощение присущего этой стране духа прагматизма и конкуренции.
 Египетские фараоны мечтали победить время и нашли выражение вечности, незыблемости в геометрических формах пирамид. Создатели готических соборов линиями стрельчатых арок призывали души праведников вознестись на небо.
 В скупых, стремительных вертикалях нью-йоркских небоскребов тоже заключена некая жизненная философия. Прямолинейность, практичность, напористость, упрямое стремление вырваться вперед, возвыситься над соперниками—и жестокое пренебрежение к тем, кто отстал, кто оказался в тени, а кто и вовсе обречен на вечный сумрак.
 На Нижний Манхэттен, где небоскребы стоят особенно тесной толпой и каждый из них тянется вверх, чтобы увидеть город от реки до реки, я попал в солнечный воскресный день. И был поражен, даже подавлен мрачностью, пустынностью этих каменных ущелий. Странно было видеть улицы без единого прохожего, без привычного автомобильного потока, даже без застывшего пунктира машин, которыми тут всюду заставлены бровки тротуаров. Только наглухо закрытые двери банков и страховых компаний, зашторенные стальными решетками витрины закусочных, кафе, табачных киосков.
 Резкий ветер (тут всегда дуют какие-то пронзительные сквозняки) швырял в лицо обрывки газет и оберток, гонял по асфальту бумажные стаканчики, гремел пустыми жестянками. И это огромное количество мусора возле безлюдных величественных подъездов создавало ощущение, что жизнь замерла здесь уже много недель, если не месяцев назад—как в городе, погубленном радиоактивным облаком из фильма Стэнли Крамера «На последнем берегу».


Эффект бублика

 В Соединенных Штатах все больше дает о себе знать новый социальный недуг: неконтролируемому росту городов сопутствует неконтролируемый упадок центральных городских районов. Та же причина, что сделала зажатый реками Нью-Йорк городом небоскребов, — дороговизна земли, а значит, и жилья плюс новые возможности, которые открыла в быту американца автомашина, — пробудила тягу к тому, чтобы работать в городе, а жить в предместьях.
 Поначалу в приливах и отливах «дневного населения» видели прежде всего транспортные проблемы — они и поныне продолжают обостряться. По мере того как растет число личных автомашин, приходит в упадок городской транспорт, которому все труднее сводить концы с концами.
 Поставить на улице американского города машину куда труднее, чем у нас найти такси. Вдоль тротуаров установлены счетчики, разрешающие стоянку только на 30 минут. Причем бросить сразу несколько монет, чтобы оставить машину, скажем, на три часа, нельзя. Каждые 30 минут надо снова подходить к счетчику и бросать плату. Если время просрочено, появляется красный сигнал, и циркулирующий вокруг счетчиков полицейский выписывает штраф.
 Приходится оставлять машину в подземных гаражах, которые оборудованы под большинством многоэтажных зданий. Здесь все организовано четко: въехал, бросил машину с ключом и незапертыми дверцами, получил на нее талончик, на котором автомат пробивает часы и минуты. Корешок этого талончика тут же пневматической почтой отправляется куда-то вниз. Потом, когда приходишь, предъявляешь талон, и служащий выкатывает машину наверх.
 Каждая стоянка стоит несколько долларов. Если же учесть, что Нью-Йорк, вернее, Манхэттен — это остров и в течение дня приходится не раз ездить по мостам, за что тоже взимается плата, то содержание автомашины обходится, может быть, лишь немногим меньше, чем поездки на такси.
 Специалисты пришли к выводу, что решить вопрос о заторах в часы пик, об автостоянках в черте города можно, лишь выманив американца из собственной машины кардинальной реконструкцией общественного транспорта. Предпринимаются попытки создать новые типы электропоездов, проложить специальные магистрали или предоставить преимущественное право движения для автобусов-экспрессов, удорожить городские автостоянки.
 И вот тут-то всплывает и другая сторона проблемы. Муниципалитетам не под силу затраты на серьезную модернизацию общественного транспорта. Ведь с переселением наиболее состоятельных людей в предместья пришли в запустение многие жилые и торгово-увеселительные кварталы, сократились налоговые поступления.
 Контраст центра и окраин сохранился, но полюсы поменялись местами. Безрадостные многоэтажные громады с закопченными стенами, с зияющими окнами, с гирляндами сохнущего белья — эти метастазы Гарлема бросаются в глаза на некогда фешенебельных улицах Манхэттена.
 «Чтобы жить в Нью-Йорке, надо быть или очень богатым, или уж очень бедным» — этот распространенный афоризм наглядно иллюстрируется статистикой. За 60-е и 70-е годы более миллиона состоятельных ньюйоркцев перебрались в пригородные дома, а на смену им в городской черте осело примерно столько же негров и пуэрториканцев.
 Перемены в составе населения еще разительнее в Вашингтоне, который стал на три четверти «цветным». После шести вечера столица США пустеет столь же стремительно, как нью-йоркский Центральный парк (и становится столь же небезопасной для прогулок в одиночку). Так же обстоит дело в Чикаго, Питсбурге. К перенапряжению транспортных артерий — своего рода гипертонии — добавилась еще одна болезнь: в сердце города отмирают участки живой ткани.
 Диагноз тревожный. Какие же предлагаются методы лечения? Один из них такой: не предпринимать ничего, пока условия жизни в предместьях не ухудшатся настолько, что маятник двинется в обратном направлении. (Эта тенденция уже обозначилась.) Знакомая идея! Консерваторы в токийском муниципалитете в свое время подобным же образом подходили к проблеме не поддающегося регулированию роста японской столицы. Они предлагали дождаться, пока жизнь в городе-гиганте станет невыносимой и сама по себе вызовет стихийный отлив жителей. Японцы сейчас мечтают: иметь бы такие автомагистрали, как в США! А с новыми приобретениями приходят, оказывается, и новые заботы.
 Рост города за счет окраин при одновременном «вымирании» центральных районов (именуемый теперь специалистами по проблемам урбанизации как «эффект бублика») был еще много лет назад прозорливо предсказан американским писателем Джоном Стейнбеком.
 «Когда город начинает раздаваться, расти вширь от окраин, —писал Стейнбек, —центр его, составлявший раньше его славу, бросают, если можно так выразиться, на произвол времени. И вот стены домов начинают темнеть, уже чувствуется здесь запустение; по мере того как арендная плата падает, в эти кварталы переселяются люди менее состоятельные, и на месте процветающих когда-то фирм заводится мелкая торговля. Центральные кварталы все еще слишком добротны, чтобы их обрекли на снос, но в то же время уж очень несовременны — они больше никого не привлекают. Кроме того, людская энергия уже устремилась к новым начинаниям—к строительству крупных торговых центров за городской чертой, к кинотеатрам на открытом воздухе, к новым жилым кварталам с широкими газонами и оштукатуренными зданиями школ, где наши детки утверждаются в своем невежестве. В районе старого порта, тесного, закопченного, с булыжной мостовой, воцаряется безлюдье, нарушаемое по ночам отребьями рода человеческого, смутными тенями, которые только и знают, что искать забвения с помощью сивухи. Почти в каждом знакомом мне городе есть такие затухающие очаги насилия и отчаяния, где ночь вбирает в себя яркость уличных фонарей и где полисмены появляются только попарно». Можно думать, предсказывал Стейнбек, что подобно маятнику, который неизбежно качнется в обратную сторону, эти непомерно раздувшиеся города в конце концов лопнут и, исторгнув детищ из своего чрева, снова разбросают их по лесам и полям. Подспорьем такому пророчеству да послужит уже приметная тяга богачей вон из города.


Состязание потребителей

 Мне довелось близко узнать другие народы, которые слывут трудолюбивыми: китайцев, японцев. Но даже на их фоне поражает какая-то неистовая одержимость, с которой американцы работают—то есть делают деньги, — особенно в лучшие годы своей жизни. Они, как правило, не откажутся ни от сверхурочных, ни от дополнительного заработка на стороне, если выпадает такая возможность.
 Какого бы достатка и положения ни был человек, его время всегда расписано по минутам недели на две вперед. Он запрограммирован на максимальную эффективность, на полную отдачу. Его избавляют от дел второстепенных, не соответствующих его квалификации, зато выжимают до капли все, что входит в его прямые обязанности.
 Рабочая сила дорожает. И это чувствуется в системе обслуживания, которая все больше заменяется самообслуживанием. Опыт супермаркетов (универсамов) распространяется и на область общественного питания. Все шире применяется система «возьмите с собой». Всюду, куда трудовой люд приходит в обеденный перерыв, созданы отдельные прилавки, где все дается навынос. Хорошая упаковка, коробки из пенопласта, в которых кофе, чай или суп остаются обжигающе горячими. Можно взять обед с собой и перекусить где-нибудь на лужайке парка или у себя за письменным столом.
 Порой думаешь: что делает американца рабом скорости и темпа, что обрекает его на участь человека у конвейера, предсказанную когда-то Чаплином в фильме «Новые времена»? Тут и неуверенность в завтрашнем дне, и боязнь оказаться позади соседа. Ибо дух конкуренции электризует американца не только в труде, но и в быту, подхлестывает его не только как производителя, но и как потребителя.
 — Нам все время приходится бежать, причем бежать на цыпочках, вытянув шеи, лишь ради того, чтобы не оказаться ниже уровня «пристойной жизни», —с горечью иронизировал знакомый американский журналист.
 Если проехать по Медисон-авеню — той самой, где расположены самые дорогие магазины и по которой прогуливают самых породистых собак, —дальше 100-й улицы попадаешь не просто в другой район Нью-Йорка, а как бы в другой мир. И не только потому, что вокруг лишь обветшалые дома, обгоревшие кирпичные стены с зияющими пустыми окнами. Непривычное зрелище—и люди, что сидят на крылечках. Пожалуй, только здесь, в Гарлеме, где живут негры и пуэрториканцы, можно увидеть человека, неторопливо беседующего с соседом. Лишь эти люди, лишенные многих прав, сохранили за собой право никуда не спешить.
 Бюджет американской семьи отнюдь не ограничивается текущими повседневными расходами. Нужно думать о взносах за купленный в кредит дом, за мебель, за автомашину. Нужно откладывать на образование детей, на старость, на черный день. А мощный аппарат коммерческой рекламы стремится приобщить к понятию «пристойной жизни» все новые потребности, убеждает людей, что приобретение вещей, которые им навязывают, и есть единственная мера жизненных благ.
 Героиня Ильфа и Петрова Эллочка Щукина, как известно, состязалась в элегантности с дочерью американского миллионера. Заставить миллионы людей столь же слепо и бездумно тянуться за некими недосягаемыми в своей изменчивости образцами — такова стратегия идеологов «общества потребления».
 Американца настойчиво приучают к тому, что покупать можно и не имея при себе денег. Вслед за чековыми книжками в обиход вошла система кредитных карточек, основанная на применении электронно-вычислительных машин. По выпуклому номеру на такой пластиковой карточке ЭВМ мгновенно осведомляется о наличии денег на счете предъявителя и списывает с него нужную сумму. Поначалу кредитные карточки ввели в обращение бензозаправочные станции, сейчас ими можно пользоваться и в универмагах, крупных ресторанах.
 — Стало быть, в Соединенных Штатах можно выходить из дома вовсе без денег, — пошутил как-то я.
 — Ни в коем случае! —замахали руками американцы. — Желательно всегда иметь при себе двадцать долларов наличными. Больше носить опасно, но опасно иметь при себе и меньше, чтобы в случае нападения не рассердить грабителей.
 Подумалось, что это, пожалуй, тоже одна из форм кредита, который заставил открыть для себя преступный мир.
 — Кредит стал у нас в США поистине вопиющей формой закабаления. По сравнению с этим ярмом ростовщические проценты и долговые тюрьмы феодальной Европы — сущие пустяки, — говорил мне в калифорнийском городке Кармел профессор истории. — Казалось бы, кредит всего лишь средство облегчить условия выплаты, чтобы сбыть товары при насыщенном рынке. Но вот пример. Мой коллега недавно покупал автомашину. Долго торговался с владельцем магазина, пока тот не сделал существенную скидку. А когда контракт уже был подписан, мой приятель отказался от обычной рассрочки и заявил, что оплатит покупку сразу. Продавец опешил. И вовсе не от радости редкому случаю получить все сполна. Он был взбешен, что его провели, и если бы мог, вовсе расторг контракт. Дело в том, что по обычным условиям кредита с покупателя ежемесячно взимается от одного до полутора процентов неоплаченной суммы. Вроде бы немного. Но часто забывают, что это—в месяц, стало быть, 12—18 процентов в год. Так что автомашина, проданная в рассрочку на четыре года, может фактически обойтись раза в полтора дороже.
 Американец крутится как белка в колесе, чтобы успеть выпутаться из этого растущего клубка долгов, пока не пошли на убыль энергия и силы. Да и наниматели тоже стремятся поставить человека в такие условия, чтобы именно в лучшие годы, в период расцвета его сил и способностей, он мог целиком «выложиться», как бегун на дистанции.
 С таким же расчетом конструируются американские автомашины. Их умышленно предназначают не для долголетней службы, а для того, чтобы после известного срока их было бы выгоднее не ремонтировать, а заменять новыми. Безбрежные пустыри словно пестрой мозаикой покрыты щеголеватыми на вид лимузинами, выброшенными на металлолом.
 Смотришь на них, и перед глазами встают неподвижные фигуры пожилых людей на скамейках парков, на террасах дешевых пансионатов. Выплачены долги, выросли, выучились, встали на ноги дети. Тут бы вроде «переключить скорость», жить и работать без натуги и спешки. Но оказывается, что для человека, как и для машины, моральный износ наступает раньше физического, что использовать его вполсилы нерационально, он никому не нужен.
 Как много здесь одиноких стариков! Именно одиноких, потому что несравненно чаще увидишь пожилого человека, гуляющего с собакой, чем — как мы привыкли — деда или бабку с внуком или внучкой.
 Помню, в Азии мне всюду попадались на глаза толпы американских туристов преклонного возраста — и в японских храмах Киото, и у скалы Сигирия на Шри-Ланке, и у колонн Баальбека в Ливане. Удивлялся: что их гонит в такую даль? А ведь туристский автобус — это убежище от одиночества, если сбережения позволяют. А если нет — скамейка в сквере, приют для одиноких.
 И когда видишь пестрое автомобильное кладбище, мимо которого стремительно проносятся сверкающие лимузины, думаешь: тому, кто взращен для гонки, нет ничего тяжелее неподвижности, бездействия, отчужденности.
 Бесспорно, американцы — люди общительные. Однако попасть в семью не так-то просто. Охотно приглашают в ресторан на ленч. Провести с человеком обеденный перерыв среди рабочего дня—значит поддерживать с ним деловые отношения. Но вечером в семью приглашают только с женой, и это уже отношения личные.
 Старожилы говорят: чем богаче американец, тем хуже он тебя накормит. Это, может быть, не совсем справедливо, но в какой-то степени верно. Прежде всего, в этой стране существует культ недоедания, тем более явный, чем состоятельнее человек.
 Впервые в жизни оказавшись за столом с миллионером, который пригласил меня в ресторан, я был немало удивлен. Открыв меню, мой хозяин стал выписывать оттуда на бумажную салфетку какие-то цифры, складывать их, что-то вычеркивать и снова складывать. Выглядело это так, будто миллионер боялся, что расходы не уложатся в смету. Выяснилось, однако, что в меню были обозначены не цены, а калорийность блюд. И отказываться моему собеседнику пришлось от яблочного пирога, который был, однако, настоятельно порекомендован мне как излюбленный американцами десерт.
 Если и довелось мне видеть в США людей, которые ели с отменным аппетитом, без оглядки на какую-то диету, то это были негры и пуэрториканцы, которые завтракали рядом со мной в аптеках и расплачивались талонами пособия по безработице.
 Культ недоедания сказывается и в том, как в США принимают гостей. Считается, что о том, как его будут угощать, приглашенный думает в последнюю очередь. Подав гостям напитки и какие-нибудь орешки, хозяйка будет спокойно болтать, а не бегать с вытаращенными глазами на кухню и обратно. И лишь часа через полтора, когда гость из России, нажевавшись миндаля, начинает уже думать, что останется голодным, его приглашают к буфетному столу, где кое-что стоит на блюдах и тарелках, —клади себе сам что считаешь нужным и ешь. Поэтому каждый может выбрать что-то в соответствии со своей диетой, а может и вовсе ничего не съесть.
 Американца удивит, если, войдя в чужую квартиру и застав хозяев за столом, он получит приглашение разделить с ними трапезу. Когда приходишь к американцу, хозяйка угостит кофе, хозяин предложит выпить виски. Но это отнюдь не значит, что, если вы не были специально приглашены на обед, вас будут чем-нибудь угощать или усадят за свой стол. Принято приходить в гости незваным после девяти часов вечера, то есть после того времени, когда люди уже отужинали.
 Америка, не знавшая феодализма, втайне тоскует по гербам и титулам, хоть и кичится нарочитым демократизмом человеческих взаимоотношений. Владелица верхнего этажа в небоскребе, принимая от швейцара машину, которую он только что вывел из подземного гаража, запросто хлопает его по плечу:
 — Мы приедем обратно часов в одиннадцать. С нами будет около шести гостей. Если они отстанут, пропусти их, дорогой.
 — Хорошо, милочка, непременно, — отвечает тот. И в подборе выражений, которыми обмениваются обитательница квартиры и швейцар, все пронизано показным сельским панибратством. Однако на радиаторе владелицы «кадиллака» изображена корона. Корона же украшает пачку дорогих сигарет, которые она курит.


Отрицание конвейера

 Видимо, каждый человек заново открывает Америку. Для меня, как, вероятно, и для многих, было открытием убедиться, что Соединенные Штаты вовсе не застроены от побережья до побережья небоскребами и заводскими корпусами (замечу, что у большинства приезжих складывается такое же превратное представление и о Японии по узкой полоске ее Тихоокеанского побережья); убедиться, что Америка — это зеленая страна, где еще немало нетронутых просторов, которые сохранили свою первозданную красоту вопреки пестрой рекламной бутафории бензоколонок и мотелей.
 С той поры как изобретена фотография, как вошли в быт кино и телевидение, взорам людей открылись самые дальние дали. Однако эти же новые горизонты, став доступными для всех и каждого, почти лишили путешественника радости неожиданных впечатлений. Обидно, что пресловутые достопримечательности порой предстают взорам как нечто уже примелькавшееся на открытках или на экране.
 Бывают, впрочем, и исключения. Сколько бы ни слышал, ни знал заочно о Сан-Франциско, встреча с ним волнует куда больше, чем ожидаешь. Среди обезличенных, стандартно разлинованных американских городов он привлекает уже тем, что имеет свое собственное лицо. Город американского Дальнего Запада как бы поясняет своим примером, почему понятие живописности выражается у народов Дальнего Востока словами «горы и воды». Сан-Франциско вырос у океана, на холмистом полуострове, отделяющем вход в залив.
 Тут тоже есть небоскребы, но они не толпятся, не теснят друг друга, а тактично подчеркивают своеобразие рельефа, созданного природой. Улицы тут тоже пересекаются лишь под прямыми углами, но холмы скрадывают однообразие традиционной американской планировки. С каждой их вершины вместе с городской панорамой непременно открывается морская гладь. И это соседство, вернее сказать, присутствие моря в городе дает ему еще одну привлекательную черту: свежий и чистый воздух.
 После душной сырости Атлантического побережья, после липкой испарины, которой покрываешься в Нью-Йорке или Вашингтоне, здесь дышится удивительно легко. Несмотря на крутые подъемы и спуски, а может быть, как раз благодаря им, Сан-Франциско остался городом уютным для пешеходов в отличие от соседнего, донельзя автомобилизированного Лос-Анджелеса.
 А бережно хранимое наследие прошлого века—кабельные трамваи, которые, как поется в песне о Сан-Франциско, «взбираются почти до звезд»!
 Старомодный вагончик, какие были еще во времена конок, упрямо ползет вверх вплоть до гребня холма, где у пассажиров разом захватывает дух — и от нового кругозора, и от кручи, с которой вагончик, весело трезвоня, устремляется вниз, пока вожатый и кондуктор в поте лица орудуют какими-то рычагами.
 Вроде бы американцы люди сугубо практического склада. Но как умиляет их такая достопримечательность Сан-Франциско, как кабельные трамваи! Иной иностранец снисходительно усмехнется: типичная, мол, туристская приманка. Неспроста ведь иронизировал над пристрастием своих соотечественников к старым вещам писатель Стейнбек, когда предлагал им оригинальный способ разбогатеть: собрать на свалках всякого хлама и хранить его лет сто, пока какой-нибудь пылесос выпуска 1954 года не обретет такую же антикварную ценность, как бабушкина кофейная мельница.
 Но над многочисленными, порой неожиданными, часто парадоксальными проявлениями тяги американцев к чему-то своеобразному, нестандартному, рукотворному стоит задуматься. Утрачивают привлекательность, как бы перерастают в собственную противоположность многие черты, которыми американцы привыкли кичиться. Несколько схематизируя, можно сказать, что Америка начинает отрицать именно то, что выделяло ее среди других государств, что делало ее Америкой.
 Страна, которая положила начало массовому конвейерному выпуску предметов потребления, с тоской оглядывается на ремесленника, на кустаря-одиночку. Самая высокая аттестация товара—сказать, что это ручная работа. В стране, которая давно поставила на индустриальную основу производство и первичную переработку сельскохозяйственных продуктов, стало распространенным поветрием своими руками выращивать овощи возле дома. Житель предместья с гордостью потчует гостя яйцами от собственных кур. Семейные журналы полны советов, как испечь домашний хлеб, закоптить колбасу. Универмаги чутко подхватили девиз «сделай сам», предлагая заготовки для самодельных столов, ларей, табуретов. Вряд ли все это лишь прихоть, как и мода на велосипеды, охватившая страну, которая, по выражению Ильфа и Петрова, выросла у большой автомобильной дороги.
 Мир железобетона и консервированных продуктов, мир штампованных вещей все больше гнетет людей, вызывает раздражение, стихийный протест против чрезмерной механизации и стандартизации быта, всех форм человеческого существования.
 В Соединенных Штатах сейчас на каждом шагу слышишь разговоры о побочных отрицательных последствиях урбанизации. Но дело не только в том, что крупные города Америки задыхаются в автомобильном и заводском чаду. В американцах зреет протест против попыток штамповать их души, против шаблонного, конвейерного производства не только материальных, но и духовных ценностей.
 Страна вырвалась вперед в организации производства, в производительности труда, создала обилие материальных благ. Но даже если не касаться вопроса о том, насколько неравномерно распределены эти блага, бросается в глаза, что кроме обездоленных материально в этой стране неизмеримо больше обездоленных духовно—даже среди людей, считающих себя обеспеченными, преуспевающими.
 Жрецы культа наживы и стяжательства внушают человеку, что вещи, которыми он обладает, —единственное мерило жизненных благ, умышленно стимулируют материальное потребление с таким расчетом, чтобы оно оттесняло на задний план духовные запросы. Америка отнюдь не становится просвещеннее в той же пропорции, в какой богатеет и распределяет свои богатства.
 В Соединенных Штатах, пожалуй, больше всего поражаешься именно несоответствию огромных материальных возможностей с тем, как ничтожно мало используется этот потенциал для того, чтобы обогащать культурную жизнь людей, расширить их кругозор, прививать им новые духовные потребности. Издаются талантливые книги, существуют прекрасные симфонические оркестры и картинные галереи, но слишком уж незначительным, незаметным компонентом входит все это в культурный рацион даже так называемого «среднего класса».
 Не устаешь удивляться: почему так много людей предпочитают бульварную газету «Нью-Йорк дейли ньюс» гораздо более содержательной и серьезной «Нью-Йорк таймс»? Почему ремесленные поделки, дискредитирующие жанр детектива, становятся бестселлерами с многомиллионными тиражами?
 — А зачем, собственно, нужно навязывать обывателю уровень культурных потребностей, присущий интеллигенту? А если ему действительно больше нравится читать про бейсбол, чем про политику; если он действительно предпочитает порнографию с 42-й улицы романам Достоевского? Ведь свобода выбора в конце концов за ним, — убеждал меня молодой экономист.
 Так называемая свобода выбора духовной пищи— наглядный образец того, какую изнанку имеет подобная свобода в капиталистическом обществе. В атмосфере, коммерциализма, которая пронизывает печать, радио, телевидение, кино, средства массовой информации становятся орудиями циничной спекуляции на темных сторонах человеческой натуры. Мастера рекламы считают, что людей легче поддеть на крючок, не апеллируя к их добродетелям, а потакая их порокам. То, что выдается за «отражение вкусов большинства», в действительности предопределяет деградацию этих вкусов.
 Я спросил журналиста из «Вашингтон пост»— давнего коллегу по работе на Дальнем Востоке, какие перемены в жизни американского общества бросились ему в глаза после многолетнего отсутствия. По его словам, он почувствовал себя вернувшимся не только в какую-то другую страну, но словно бы в какую-то другую эпоху. Шутка ли, если люди вокруг все чаще задаются вопросом: а прогрессивен ли прогресс, а нужен ли он?
 Действительно, диалектика американского образа жизни подталкивает к выводу о том, что научные открытия порождают больше проблем, чем решают, что, открывая перед людьми какие-то новые возможности, они в то же время что-то у них отнимают.
 Телевизор стал окном в окружающий мир, но сократил общение внутри семьи. Автомобиль делает человека мобильным, но одновременно рубит корни привычек, привязанностей, всего того, что связывало человека с каким-то определенным окружением. Чем доступнее дальние точки работы, отдыха, тем дальше стало до соседа, который живет тут же, по другую сторону забора, тем слабее становятся общинные связи. И именно там, где люди живут тесно, наиболее явственно дает о себе знать отчужденность каждого из них.
 — Мы, американцы, хорошо знаем цену вещам, цену деньгам, цену времени. Но наши представления о моральных ценностях весьма однобоки, — говорила мне молодая учительница, оказавшаяся соседкой в рейсовом междугородном автобусе. — В американском подходе к воспитанию детей есть немало положительного. Внушается, что главный недостаток — праздность, главное достоинство —трудолюбие и предприимчивость. Американца с малолетства приучают к самостоятельности, к ответственности за свои поступки, к верности слову. Но этого ведь мало: общечеловеческие идеалы слишком заслонены этикой деловых отношений. Против нее, против чрезмерной практичности, расчетливости, а в конечном счете — против слепого стяжательства и восстает сейчас молодежь…
 Остроту этой проблемы чувствуешь с первых же дней пребывания в США. Горькие сетования на отчужденность молодежи, на растущую пропасть между поколениями слышатся под любой крышей. Почти в каждой семье, которую мне довелось посетить, разговор о детях задевал больное место, потому что речь тем самым заходила о беглецах из отчего дома.
 Хозяева небольшого отеля в Сан-Франциско радушно пригласили меня на воскресенье в свой уютный дом над заливом. В комнате, где меня оставили ночевать, на столике лежали священная индийская книга «Бхагавадгита», словарь буддийской философии дзэн. Да, пояснили родители, этим увлекался сын, здесь была его спальня. Он с детства любил поэзию, много читал. Мать мечтала, что он пойдет в университет, посвятит себя литературе или изобразительному искусству. Отец же видел в сыне наследника, считал, что лучшее образование для делового человека—участие в деле, ставил его в летние каникулы помощником управляющего. Сын решил родительский спор по-своему: уехал куда-то в сельскую глушь и вот уже несколько лет работает простым ковбоем на ранчо.
 — Мы уважаем нашего парня, хотя и не можем его понять, — с горечью говорил хозяин. —Если бы это были лишь причуды молодости, если бы он был шалопаем, клянчил деньги на юношеские забавы — все было бы проще. Но он не берет ни цента с тех пор, как окончил школу. Твердит, что ему ничего не нужно, что ему легче дышится в степи. Удивляется, ради чего мы с матерью отдаем отелю все время и силы. Прежде у американца был стимул: добиться успеха в жизни. А сейчас под вопросом стоит само понятие — успех…
 Разлад поколений, отказ детей унаследовать образ жизни отцов, проявляющийся в самых различных формах — от эскапизма, которым молодежь бросает вызов «обществу потребления», до участия в антивоенном движении, — все это свидетельства обесценивания «ценностей» капиталистического общества, ростки зерен сомнений, раздумий и поисков.
 …Последний взгляд на Нью-Йорк с моста Трайборо. Уступчатый контур небоскребов, сдвоенный отражением в реке, словно чертит кардиограмму огромного сердца Америки. Кому дано прочесть ее зубцы и изломы?

 2.8. Америка в восприятии арабов-иммигрантов.
 (Шагаль В., Стренд П. Арабы в Америке//Азия и Африка. 1996. №12)

 В 1992 году арабская пресса США отметила 100-ю годовщину своего существования. В настоящее время арабо-американские средства информации представлены 35 различными изданиями, сотнями разных информационных выпусков, специальными передачами на арабском языке на радио и телевидении.
 Важную роль в экономической жизни США играют арабо-американские торговые палаты, в частности, созданная в 1973 году Арабо-американская торговая палата Западного побережья, которая способствует установлению и развитию торговых и деловых связей между американскими частными и государственными компаниями, действующими в 13 западных штатах, и 20 арабскими странами. Эта торговая палата работает в тесном контакте как с департаментом торговли США, так и Bсeарабским объединением торговых, промышленных и сельскохозяйственных палат. Издается ежеквартальный информационный бюллетень, а также справочник-альманах, который содержит подробную информацию об арабской коммерческой и деловой деятельности в США и возможных партнерах в арабских странах. В январе 1996 года Арабо-американская торговая палата Западного побережья совместно с Общеамериканской арабской торговой палатой организовала поездку большой группы бизнесменов — членов палаты в Сирию и Иорданию с целью налаживания связей между арабскими бизнесменами из США и арабских стран. В ходе визита для участников были организованы встречи с министрами экономики и внешней торговли, а также симпозиумы, брифинги.


ДВА ВРАЖДУЮЩИХ ЛАГЕРЯ

 Вряд ли в Америке, помимо арабов, найдется еще хоть одна этническая группа, судьба и процветание которой в такой степени зависели бы от политических событий или результатов военных действий за пределами страны их проживания. Неудивительно, что во время вторжения иракских войск в Кувейт главные арабские организации США открыто выступили против действий Саддама Хусейна. Они поддержали резолюцию ООН, призывавшую Ирак вывести свои войска с оккупированной территории.
 Конечно, нет нужды идеализировать ситуацию: есть и среди арабов, живущих в Америке, ультранационалисты, религиозные фанатики, ненавидящие сионизм и государство Израиль, испытывающие неприязнь к евреям. Есть они во всем мире. И здесь, в галерее у Ибрагима ан-Нашишиби, можно встретить арабов, которых новый характер отношений арабских стран с Израилем разделил на два враждующих лагеря.
 «Вы говорите, поставив на Арафата, мы поддержали политику мира с Израилем, — заявляет Джордж Хури, инженер, который уже десять лет живет в Калифорнии. — Я думаю, что все кончится весьма печально. Нас ждет полное фиаско. Арафат отдал все, а что получил взамен? Ничего. Уж очень он доверяет израильтянам. Я же им ни капельки не верю. Десятилетия недоверия, ненависти, военного противостояния. Из моей души это никак не выветрится, никогда не изгладится из памяти. Вы помните, какой поднялся шум вокруг Иерихона! А Голанские высоты?! Вы можете себе представить, что Восточный Иерусалим снова попадет под арабский протекторат? Арафат должен уйти. Подумаешь, избрали его президентом. Пусть займет какой-нибудь официальный пост, но без власти, наподобие английской королевы».
 «Я не политик, но полагаю, что Арафат ведет свою игру, — возразил ему Ибрагим Дайх, владелец лавки. — Играет серьезно и весьма разумно, стремится мирным путем разрешить сложные вопросы. Работы у нас непочатый край. Кто кроме нас будет все восстанавливать, строить, заключать контракты?»
 Близкая родственница художника Ибрагима ан-Нашишиби Хелен Хандель на все имеет свою точку зрения: ' Тридцать семь лет я нахожусь в Штатах, но все эти годы мечтаю вернуться в свой дом в Вифлееме, где я родилась. Хочу увидеть могилу отца, снова ощутить запах груш, винограда и инжира, сладость и горечь миндаля — все мы выращивали сами. У нас были друзья среди мусульман, христиан и евреев. Сколько было смешанных браков! Не было никакой взаимной ненависти. Некоторые из нас имеют родственников среди евреев. Религия среди палестинцев никогда не была пре п ятствием для дружбы. Я христианка, а мой родственник Ибрагим — мусульманин. Что же, люди разные и вера у них разная — надо уважать их права". Однако можно смело утверждать, что подавляющее большинство арабо-американцев впитало традиции демократического общества и строит свои отношения с ним на основе его принципов. И не важно, идет ли речь о мультимиллионере Фаизе Сарофиме, названном в прессе в числе богатейших и наиболее преуспевающих американских финансистов, или о владельце фабр ик и женской одежды, или о рабочем автомобильного завода в Детройте. Особую остроту для арабов, проживающих в Америке, представляет процесс адаптации в американском обществе, связанная с ним проблема национальной самоидентификации.
 Полиэтническое общество, принимающее иммигрантов, по-разному воздействует на весь ход их адаптации, ее глубину и характер, на возможность ее перерастания в ассимиляцию в новой среде за счет утраты иммигрантами их специфичных черт, определяющих их национальную принадлежность. Вполне закономерно утверждение, что даже в составе одной этнической группы можно наблюдать различные варианты этого процесса. На ходе адаптации арабов не могли не сказаться их особенности, существенные отличия в национальных традициях, культурном наследии, самые разные обстоятельства. Людям с высоким уровнем профессиональной подготовки, как правило, было довольно несложно бороться за свое место под новым для них солнцем. Труднее приходилось неграмотным, а таких было большинство среди арабов-иммигрантов. Они не знали английского языка, да и по своей профессиональной подготовке были пригодны только для самой черной работы. При оценке хода адаптации приходится учитывать возраст, пол, происхождение и религиозную принадлежность, жизненный опыт, уровень образования и профессиональную подготовленность, традиции, знание английского и других языков, политические и мировоззренческие ценности.


В ФОКУСЕ ВНИМАНИЯ ОБЩЕСТВА

 Иммиграция арабов в Америку, — во-первых, является лишь частью, причем небольшой, потока, устремившегося сюда из различных стран и континентов: из Восточной и Юго-Восточной Азии, Латинской Америки, Африки и Восточной Европы. Между тем, адаптация к новым условиям — процесс весьма дорогой, она обходится в копеечку как самому иммигранту, так и стране, которая его принимает. Во-вторых, в результате разного рода политических событий, происходящих на Ближнем Востоке или в других регионах мира, арабы в Америке невольно оказались в фокусе внимания буквально всех слоев общества. Впрочем, отношение к ним формировалось не только сиюминутной злобой дня, но и некоторыми прошлыми ключевыми периодами истории. В-третьих, для многих арабов, в первую очередь, мусульман, американская среда оказалась чуждым, порой непонятным окружением. У себя на родине они привыкли к тому, что ислам определяет не только мировоззрение, но и быт, всю культурную и общественную жизнь. А здесь, в Америке, эта религия всего лишь одна из многих, и для подавляющей части общества она считается вещью за семью печатями.
 В Европе миграционный процесс явно переживает критическую стадию. Вряд ли можно причины кризиса сводить только к конфликту религий или культур. В происходящем отчетливо видятся ядовитые ростки забытого было расизма, ощущается боязнь исламского фундаментализма, страх перед угрозой терроризма. Смогут ли европейские страны, такие, как Германия, Франция и Великобритания, где мусульманский фактор играет весьма заметную роль во внешней и внутренней политике, преуспеть в решении проблем адаптации иммигрантов-мусульман? В США воздействие мусульманского фактора ощущается все более заметно. Здесь неуклонно растет численность мусульман, не только арабов, но и выходцев из других стран. Достаточно вспомнить «марш миллиона мужчин» в Вашингтоне, проведенный в конце 1995 года организаци е й «нация ислама» и ее лидером Луисом Фарраханом, и ли заявлен и е лив и йского руководителя Муамара Каддафи, который пообещал в 1996 году выделить на нужды мусульманского лобби в США один миллиард долларов для того, чтобы «вести борьбу с Соединенными Штатами изнутри». Неудивительно, что некоторые члены Конгресса обратились к президенту США с просьбой создать специальную комиссию для изучения состояния расовой ситуации в стране.
 Наплыв азиатских и латиноамериканских иммигрантов вызывает недовольство коренных белых американцев англосаксонского и немецкого происхождения, в основном протестантов. После второй мировой войны в национальном составе населения США произошел заметный сдвиг. Десятки миллионов иммигрантов существенно изменили состав населения страны, где раньше фиксировалась одна серьезная, и казалось, неизлечимая «болезнь» — негритянская проблема, порожденная присутствием этнической группы, насчитывающей почти 50 миллионов человек, или 20 процентов населения. А теперь все крупные американские города, прежде всего Нью-Йорк и Лос-Анджелес, превратились в мегаполисы, где причудливо перемешаны разные культуры, языки, расы и народы. Наплыв легальных и нелегальных иммигрантов из Азии и Латинской Америки сильно изменил языковую и культурную карту ряда крупнейших американских штатов, таких как Калифорния, Техас, Нью-Мексико. Здесь даже зазвучали требования о введении испанского языка в качестве официального. Иногда кажется, что постепенно происходит «завоевание» таких штатов, как Калифорния, нескончаемым притоком иммигрантов из соседней Мексики. А «латинос» — выходцы из Латинской Америки, как известно, трудно ассимилируемый, в отличие от иммигрантов из Европы, культурный элемент. Более того, они как и многие выходцы из Азии, начинают серьезно давить на белое большинство американцев, требуя для себя представительства в местных и других органах власти.
 Это давление вызывает недовольство среди части белог о населения, которому не нравятся изменения внешнего облика их страны и государственные затраты на обустройство вновь прибывших. Их неприязнь изливается не только на массы малоимущих иммигрантов из разных стран, на законы, предоставляющие тем льготы для получения образован и я и работы, но и на преуспевающие этнические группы, которые, хотя и не имели подобных преимуществ, как, напри мер, арабы, но смогли добиться заметных экономических или иного рода успехов. Все это говорит о некотором росте межэтнической напряженности в США, что, вне всякого сомнения, ничего хорошего арабским иммигрантам не сулит.
 Лет сорок тому назад в библиографических справочниках вряд ли можно было найти какое-либо упоминание о публикациях, касающихся арабо-американцев. В учебных, научных и других материалах того времени, где довольно детально проводился анализ жизни различных этнических меньшинств, публиковались таблицы их численности или иные данные, об арабах, как правило, почти не было никакой информации. Сегодня же арабо-американцы привлекают внимание самых различных кругов: правительственных служб, научных институтов и обществ, арабских правительств и общественных организаций, средств массовой и н формации, разных еврейских организаций, религиозных групп, торговых палат и учреждений. То и дело публикуются статьи, сборники, книги, защищаются диссертации, проводятся конгрессы, конференции или семинары, которые анализируют самые разнообразные стороны жизни арабо-американцев, прежде всего их религиозные воззрения и ход процесса адаптации в американском обществе. В начале 70-х годов были опубликованы первый том «Библиографии о национальных меньшинствах Америки» и «Справочник об американских меньшинствах», где впервые появилась информация об арабах-иммигрантах. Но чтобы понять механизм адаптации, надо определить прежде всего те критерии, которые позволяют говорить об успехе ассимиляции. А это вопрос весьма непростой.


МУХАММЕД СТАНОВИТСЯ МАЙКОМ

 Можно взять наугад несколько городских районов в крупных городах на любом побережье и удивиться тому большому количеству и разнообразию этноконфессиональных групп, которые проживают совместно. В городе Сан-Диего, шестом по численности городе США, расположенном на Западном побережье близ границ с Мексикой, проживают представители более сотни этнических групп, в том числе и большая колония арабов, по оценке городских властей, не менее 50 тысяч. Каждая из этих групп стремится сохранить свою индивидуальность. Все реже и реже встречаешь в публикациях привычную метафору «американский плавильный котел». В ходу иное определение — мозаика. Проблема национальной самоидентификации при всей ее внешней остроте и злободневности не очень волнует сегодняшнюю Америку, к о гда речь идет о поиске сути всеамериканской общности, об успехе ассимиляции. Одним из объектив  ных показателей, позволяющих говорить о ходе процесса ассимиляции, может служить учет происхождения представителей данной этнической группы.
 У одних — родители лица арабского происхождения, у других — среди родителей есть как арабы, так и представители других этнических групп. Арабо-американцы смешанного происхождения считаются более ассимилированными, чем те, кто возводит свое происхождение к одной этнической группе.
 Вполне закономерно возникает несколько вопросов. Имеются ли какие-либо демографические отличия между арабо-американцами, которые возводят свое происхождение только к арабским корням, и теми, кто утверждает, что среди его прародителей есть представители другой этнической общности? Какое воздействие оказывает ассимиляция на стремление отдельных арабо-американцев сохранить свой национальный язык или привычный экономический статус?
 Как долго национальная идентификация арабов может сохраниться в новой среде обитания? Нам представляется, что ответ на эти вопросы даст реальную возможность увидеть сам процесс адаптации в его развитии, понять, с какими трудностями приходится сталкиваться арабам-иммигрантам в новой для них среде обитания.
 В Америке практически никогда не было четкого разделения между «коренным» населением и пришлым. Постоянный приток иммигрантов был частью повседневной жизни. Разница между америка н цем и неамериканцем в национальном сознании не фиксировалась. Но эта психологическая установка, пожалуй, была характерна для первой половины XX века. Сейчас, если судить по многочисленным публикациям американской прессы, нередко присутствует чувство настороженности к вновь прибывшим, прежде всего неевропейцам.
 Когда анализируешь данные, касающиеся арабо-американцев, то невольно отмечаешь строгую зависимость между гражданским статусом иммигранта и его происхождением. Среди арабо-американцев, получивших статус гражданина или постоянного жителя (то есть среди недавно прибывших), 88 процентов возводят свое происхождение к чисто арабским корням, а среди арабо-американцев, родившихся уже в США, таких насчитывается всего лишь около 47 процентов.
 Разница, как мы видим, довольно существенная. С годами возрастает процент тех, кто возводит свое происхождение к мультиэтническим корням. Первое поколение арабо-американцев более однородно, последующие поколения более гетерогенны. Отметим, что многие арабо-американцы, особенно те, кто родился в Америке, носят, как правило, неарабские имена. Мухаммед с т ановится Майком, Усама — Сэмом.
 Происхождение играет существенную роль в определении роли и места арабского языка в жизни арабо-американц е в. Фактор смешанного происхождения оказывает отрицательное воздействие на функционирование арабского языка. Статистические данные, которые имеются в нашем распоряжении, позволяют говорить об особенности, характеризующей всю этническую группу. Арабо-американцы чаще, чем другие этнические группы среди иммигрантов, предпочитают использовать свой родной язык: 37 процентов среди арабов и 9, 2 процента в других этнических группах. Наиболее четко эта тенденция просматривается среди «чистых» арабов (54 процента). Что же касается арабо-американцев смешанного происхождения, то среди них доля людей, отдающих предпочтение арабскому языку, составляет всего 11 процентов. Но даже и эта цифра намного больше той, которая указывает на лиц (три процента) в других этнических группах (естественно, речь идет о людях, которых можно сравнивать по характеру их происхождения), для которых национальный язык в общении является основным.
 На сохранении национального языка среди арабо-американцев сказывается не только происхождение родителей, но и место их рождения. Немаловажную роль играет и возрастно й ценз, а также м есто рождения детей. В целом можн о отметить, что арабо-американцы смешанного происхож д ения в своей массе относительно м олодые люди, в то время как «чистые» арабы, как правило, значительно старше. Для наглядности приведем некоторые статистические данные.
 Лица моложе 14 лет составляют среди «чистых» арабо-американцев 10 процентов, а среди арабо-американцев смешанного происхождения — 40 процентов. В других же этнических группах эти категории оцениваются соответственно в 18 и 29 процентов. Довольно скоро более старшая по возрасту группа арабо-американцев «чистого происхождения» будет замещена более молодой и крупной группой «смешанного происхождения». И тогда, естественно, сразу же обретут свою большую значимость и остроту проблемы сохранения национальной самоидентификации.


ПРОБЛЕМА «ОТЦОВ И ДЕТЕЙ»

 Арабо-американцы «смешанного происхождения» отличаются и более высоким уровнем образования. Для них характерен профессионализм, позволяющий им занимать заметное место как в экономической, так и политической жизни страны. По всем этим показателям они выделяются даже среди остального американского населения.
 В ходе процесса адаптации возникали трагедии в семьях, начиналась непримиримая борьба «отцов и детей», борьба за души. Стремлению родителей удержать детей в их вере, традиционном, веками утрамбованном образе жизни противостояли попытки детей вырваться из этого окрашенного национально-религиозной краской, ограниченного социальным забором мира. Правда, некоторые родители всячески подталкивали своих детей к адаптации и нередко говорили им: «Мы уехали из арабской страны, покинули ее навсегда, забудьте о том, что вы арабы, хватит с нас и Других проблем».
 Молодые люди, входя в совершенно иной мир, который прельщает разного рода развлечениями и сравнительно более легким образом жизни, привносили особую напряженность в возникающем на чужбине арабском обществе. Детям не приходилось испытывать чувства потери своего профессионального "я". Им легче было сделать свой выбор в главном — в образе жизни. Пройдя через ранее недоступные им школы и университеты, дети постепенно уходили из своего народа, набрасывали на себя одеяние иной цивилизации. Менталитет менялся болезненно. С годами арабы все больше стали осознавать себя гражданами другой, ранее чуждой им страны. Они были преисполнены самых светлых надежд и горделиво готовились служить верой и правдой стране, их приютившей. Все набросились на изучение английского языка и американской литературы, стремились прежде всего породниться и слиться с окружающей их средой. Обычно это характерно для вновь прибывших, которые в своем внешне заметном порыве не очень заботятся о национальном самосохранении.
 Но желаемого «слияния» все же быстро не получилось. Довольно значительным было и остается расстояние между христианином-американцем и иммигрантом-арабом, даже христианином. Один должен желать сблизиться с другим народом, обучиться американскому образу жизни, отбросив свои некоторые национальные отличия, не очень внешне выделяться, а другой не должен хотя бы возражать против того, чтобы в его среде появился новый слой людей, который желает почувствовать уважение по отношению к себе. Те арабы, которые поселялись разрозненными небольшими группами, подвергались в большей степени влиянию коренного населения, быстрее знаком и лись с новым и законами, перенимали его традиции, обычаи, одежду и в первую очередь язык, отходили от своей культуры и традиций. Молодым было легче закрепиться на новом месте, но тем не менее и они встречали немало препятствий, ощущали негативное отношение к себе. То-то и замечаешь, что некоторые арабы, не только молодые, на вопрос об их происхождении спешат ответить: я — итальянец, я — испанец. За этими ответами стоит также и желание скорее адаптироваться, ассимилироваться. Чтобы быть американцем, надо ощущать себя американцем. Интересно, как сами арабы оценивают ход процесса адаптации. Мей Шалал, студентка юридического колледжа, отвечая на вопрос о своей национальной принадлежности, говорит, что считает себя американкой иракского или, скорее, арабского происхождения, потому что, покинув Ирак вместе с родителями в раннем возрасте, многие вещи, касающиеся ее родной страны, она не помнит и не знает. Она не испытывает ностальгии по прежним временам. По ее мнению, национальная идентификация в значительной степени определяется принадлежностью к культуре арабов, к их культурному наследию. Она знает свои корни, не забывает о своем происхождении и религии, но не отвергает и воздействия американской культуры. Ей равным образом близки и египетская певица Умм Кальсум и американская звезда Барбара Стрезайнд. Она гордится тем, что может с полным основанием называть себя американкой и арабкой одновременно. Свое будущее она связывает с жизнью в Америке. Мнение студентки Мей Шалал разделяют многие арабо-американцы, особенно молодые, в первую очередь, девушки, которые получили образование в Америке и не хотят, чтобы их судьбу определяли обычаи и традиции, принятые в арабском мире.
 Последнее десятилетие может быть названо эрой в истории арабской иммиграции. Это связано и с духовным, интеллектуальным, научным вкладом арабов в жизнь США, их ролью в культурной сфере. У них появились не только свои общественные организации, но и колледжи, школы. Их позиции в стране более или менее устойчивы, у них есть немалые капиталы, которые используются для развития бизнеса и для сохранения своей национальной идентификации. Арабо-американцы демонстрируют, что они могут быть не только бизнесменами, учеными, профессорами, но и наследниками своей древней культуры и традиций. За их спиной стоит богатая литература, многовековая история, богатейший язык, приверженность своей религии, уникальные национальные ценности. Вместе с тем совершенно очевидно, что они могут эффективно адаптироваться к новой среде. Теряя некоторые черты своей самоидентификации, они серьезно задумываются над своим будущим, над проблемами сохранения своего национального лица.

 2.9. Боже, храни Америку.
 (Тростников В. Господи, храни Америку // Москва.1991.№7)

 Во время поездки по Америке у меня были две приятно-неожиданные встречи со своими. В Москве недосуг было повидаться, так пообщались в штате Нью-Джерси. Первая встреча — с собственной племянницей, девятнадцатилетней Женей. Высокого роста, элегантная, с толстой русой косой, она выглядит настоящей королевой на фоне неженственных и безвкусно одевающихся американок. Живет она пока по гостевой визе, но твердо намерена остаться в Штатах насовсем. С ее обаянием, хорошим английским, рукодельными способностями и целеустремленностью это ей наверняка удастся. Об изготовленных ею в лаковой технике пасхальных яичках уже писала местная газета, так что спонсоры, необходимые для получения вида на жительство, найдутся, а на крайний случай есть и женихи. Перед отбытием домой мы позвонили Жене еще раз и спросили, как дела.
 — У меня-то все замечательно, — ответила она, — только вас жалко, бедненьких. Прямо душа болит за вас, что едете обратно…
 Вторая встреча была с давней нашей знакомой, двадцатидвухлетней Асей, тоже статной, красивой и умной. Ася уже много лет пишет иконы и достигла в этом деле заметных успехов — ее похвалил сам знаменитый Зенон, которому трудно угодить. В Америку Ася приехала к своей подруге и взяла с собой маму. Больше чем на три недели маму с работы не отпустили, и когда этот срок кончился, она поехала в Нью-Йорк закомпостировать себе билет, полагая, что не связанная служебными обязательствами Ася еще какое-то время с удовольствием поживет в этом раю. Каково же было ее удивление, когда дочь встретила ее упреками: почему ты и мне не взяла билет, мне тут уже надоело, я хочу домой!
 Это заставляет задуматься. Две русские девушки, похожие друг на друга и внешне, и не только внешне. Почти одного возраста, одного — советского — воспитания, обе художницы, обе верующие, обе с виду мягкие и уступчивые, но внутри самостоятельные, всегда сами решающие, как им поступить. Обе в Америке уже во второй раз и успели к ней приглядеться. Казалось бы, при таком сходстве их отношение к этой стране (и к России тоже) должно быть примерно одинаковым, а оно вон как отличается. Одна, просыпаясь по утрам и осознавая, что она в Лейквуде, ощущает прилив радости, слегка омрачить которую способна лишь мысль, что ее несчастный дядя вынужден возвратиться в не пригодную для жизни страну, именуемую Россией. Другая томится там, как птица в золотой клетке, и как о самом вожделенном событии мечтает о приземлении в Шереметьеве. В чем же тут дело?
 Наверное, в самой глубине нашего "я", в каких-то неведомых его тайниках есть некий крошечный переключатель, который может находиться в двух положениях. Повернут он налево — все люди, вещи и поступки воспринимаются по-одному: повернут направо — совершенно по-другому. Никто из окружающих не видит, куда повернут в человеке этот винтик, да и сам он этого не знает, а все цвета картины мира зависят только от этого. У Жени и Аси они установлены в разных положениях, отсюда и различие их отношения к Америке и России…
 Социальное дерево Соединенных Штатов выросло из саженца, каковым была первая основанная европейцами община. Кто же были эти европейцы? Первый камень будущего североамериканского государства заложила группа переселенцев из Британии, высадившаяся в 1610-м году с парусника «Майский цветок» неподалеку от современного Бостона, штат Массачусетс, на полуострове Кейп-Код. Через десять лет они перебрались на материк и основали город, которому присвоили имя английского порта Плимута, — это, видимо, было таким же проявлением ностальгии, как наречение городка под Ростовом Великим именем Переяславля Киевской Руси, покинутого из-за монгольского нашествия. Психологию беженцев можно понять,
 Люди, прибывшие на «Мэй Флауэр», тоже были беженцами — они принадлежали к преследуемой на родине пуританской секте. И это было очень важным обстоятельством, в силу которого они начали свою жизнь на новом континенте совсем не в том качестве, что испанские завоеватели. Это предопределило дальнейшее коренное различие между США и Латинской Америкой.
 И Колумб, и Веспуччи, и Орельяна, и все, кто шел с ними и за ними, видели свою миссию в том, чтобы присоединить захваченные у туземцев земли к метрополии, сделать их новым драгоценным украшением испанской короны. Совсем с другой целью прибыли в Северную Америку пассажиры английского парусника. Они навсегда рвали со своей прежней родиной, пути назад у них не было, всю свою дальнейшую судьбу они связывали с той землей, на которую вступали. Выражаясь библейским языком, она была для них Новым Израилем. Собственно, они так ее и называли. Это была для них Земля Обетованная, на которой они намеревались организовать свою жизнь в полном соответствии со своими религиозными принципами, выношенными еще дома, но пришедшимися там не ко двору. И хотя британская корона вначале претендовала на владение этой землей, уже через полтора столетия переселенцы подняли войну за независимость и вскоре закрепили свою самостоятельность уже и юридически, образовав собственную республику. Теперь эти принципы могли реализоваться свободно и открыто, и именно они были заложены в знаменитый Билль о правах, написанный «Отцами-Основателями» Североамериканских Соединенных Штатов. Так началось всемирно-историческое предприятие, которое можно назвать «великим экспериментом» ничуть не с меньшим правом, чем затеянную столетие с небольшим спустя в России попытку построить жизнь на марксистских основаниях. Американский эксперимент был даже более «чистым». Россия, где насаждался марксизм, была уже сложившейся страной с устоявшимся укладом, с выработанными в течение тысячи лет навыками в области трудовой деятельности, с глубоко укоренившимися представлениями о том, какими должны быть отношения между людьми и т. д. А огромный и пустынный американский континент был той идеальной чашечкой Петри, в которую можно было имплантировать любое мировоззрение и ждать, во что оно естественным образом разовьется.
 Что же это было за мировоззрение? Его стержнем была восходящая к Лютеру идеология протестантизма. Ее черты как религии состоят в том, что она отвергает церковные таинства и почитание святых, в том числе и Богородицы. Ее философскую суть можно охарактеризовать как индивидуалистическую модификацию антропоцентризма, то есть такую картину мира, в центре которой стоит человек, понимаемый как отдельная личность, Отличие от европейского протестантизма состояло в том, что у беженцев индивидуалистическое начало было более сильным, доходящим до той степени, когда человек заявляет: «Моей жизнью распоряжаюсь только я, за свои поступки отвечаю я сам, и никто мне не указ», В Англии проповедовать такую форму личной самостоятельности было нельзя из-за наличия крепких традиций социального поведения и авторитетной еще в то время королевской власти, а в Германии — из-за сильного национального чувства немцев, делающего их народом, а не суммой гордых одиночек. А здесь эти одиночки могли развернуться вовсю, не сдерживаемые почти никакими ограничениями извне. Каждого из них увлек к незнакомым берегам и повел дальше на Дикий Запад романтический дух личного самоутверждения.
 Заметим, что марксизм, испытательным полигоном для которого несколько позже стала Россия, представляет собой вторую модификацию антропоцентризма, где человек понимается как человек общественный, как член коллектива. Правда, она отличалась от первой модификации не только трактовкой понятия «человек», но и другой важной особенностью. Именно из-за того, что она сформировалась позже, когда модным стал якобы вытекающий из научных достижений материализм, она взяла в качестве своего философского кредо безбожие.
 А вот Отцы-Основатели атеистами себя не считали. И они действительно верили в Бога, но это был Бог лютеранский, «Бог в моей душе», похожий не на Творца и Вседержителя, а скорее на ангела-хранителя, приставленного к человеку, чтобы внушать ему благочестивые мысли и побуждать на добрые дела. Имея в своем распоряжении такого «внутреннего», личного Бога, человек не только не нуждается в таинствах, но может даже не ходить в церковь, надеясь получить вознаграждение на том свете за такие добродетели, как честность, прямота, требовательность к себе, дисциплинированность, упорство, трудолюбие, бережливость и т. д. Но ведь перечень этих черт нам уже встретился, когда мы набрасывали психологический портрет человека, избравшего самость. Аналогия настолько близкая, что не может быть случайной. Конечно же, протестантизм есть тот же самый выбор, только сделанный на уровне общественной души. Тут, правда, может смутить то обстоятельство, что в ряду возникающих при этом выборе качеств должно фигурировать безбожие, а протестанты признают Бога. Но со временем Он делается в их сознании все более призрачным. Это происходит оттого, что Бог у них имеет более психологический, чем онтологический статус, а это первый шаг к тому, чтобы начать воспринимать Его как понятие вспомогательное и условное. Кант, которого Флоренский назвал «философом протестантизма», так и сказал: мы не знаем, существует ли Бог, но мы должны думать, что Он существует, ибо это понятие полезно для организации общественной жизни, Вот только одного не учел Кант: верить во что-то только потому, что эта вера полезна, человек не может, ибо вера есть не что иное, как твердая уверенность в существовании предмета веры. И с каждым поколением общество этого типа становится все более безрелигиозным. Это происходило, конечно, и с американским обществом.
 Однако процесс не был прямолинейным, В истории США был период, когда там чуть не появилась собственная аристократия, в это могло бы перевернуть всю систему ценностей. Но этому не дали случиться: слишком твердым оказалось намерение нации осуществить таки принципы Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона и других героев войны за независимость. Страна устояла в своем выборе.
 Тоской по этой неосуществившейся возможности проникнуто одно из лучших произведений американской литературы — роман Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Ценность этого художественного свидетельства особенно велика, поскольку оно является свидетельством невольным, сделанным вопреки убеждениям автора. Описывая события гражданской войны 1861—1865 годов, Митчелл разумом стоит на стороне северян, считает их прогрессивной силой и старается изобразить южан плохими людьми — жадными и жестокими. Но ее талант побеждает собственную рассудочную концепцию, и получается нечто противоположное. Все, что трогает нас в романе, связано лишь с «плантаторами» и «рабовладельцами», только они вышли живыми людьми, которым мы сочувствуем, слезами которых плачем и смехом которых смеемся, и сжимающий наше сердце грустный осадок от прочтения книги есть не что иное, как грусть от того, что эти полюбившиеся нам люди унесены беспощадным ветром истории. А вот среди прогрессивных северян нет ни одного запоминающегося образа — все они безлики и стереотипны. В общем, все тут так же, как в «Тихом Доне» Шолохова: симпатичны только «отрицательные» герои, а провозвестники светлого будущего отвратительны.
 С поражением Юга не состоялась не только начавшаяся там складываться политическая форма, которая успела породить галерею ярких личностей. Сошла на нет и высокая американская культура. Какое-то время ей удавалось питаться ностальгическими воспоминаниями, и так родилось все истинно значительное в ней — и «Приключения Тома Сойера», и те же «Унесенные ветром», и, что особенно показательно, Фолкнер — последний великий писатель Соединенных Штатов. Истощились эти воспоминания, вымерли бабушки и дедушки, рассказывавшие о старых добрых временах своим впечатлительным внукам, и кончилась заслуживающая этого названия литература — ныне ее в этой стране нет и в помине. То же можно сказать о музыке и о живописи. Вместе с несправедливостью, которую видели в использовании невольничьего труда, была уничтожена завязывающаяся красота бытия, а ведь красота есть преддверие любви… Америка подтвердила свою решимость продолжить свой эксперимент.
 Принятие в качестве идеала «человека, который сам себя сделал» и утверждение более сильной, чем в Западной Европе, формы индивидуализма содействовали быстрому материальному процветанию Америки, поскольку заставляли людей мобилизовать все свои умственные и физические способности на деловую активность. Однако в протестантизме американского образца были запрограммированы и другие механизмы, ведущие к снижению творческого потенциала нации. В какой-то момент, скорее всего в тридцатых годах нынешнего столетия, эти две противоположно направленные тенденции уравнялись. Это был «звездный час» Америки, ее кульминация, после которой она пошла на спад. Все пожилые американцы вспоминают эти времена со вздохом: «Да, сейчас уже не то…» Нет никакого сомнения в том, что государственная линия президента Рейгана, оживившая экономику страны и вернувшая некоторое уважение к забытым нравственным ценностям, имела своим источником его сильную ностальгию по «Великой Америке», которую он застал в юности и которую страстно хотел возродить. Но, хотя вначале ему что-то удалось, под конец он капитулировал перед теми же силами, которые сломили когда-то южан, и поворот к красоте и любви снова не состоялся. Переключатель застыл в положении «Я сам».
 Каковы же те деструктивные механизмы, которые включает в действие принятый американским обществом индивидуалистический антропоцентризм?
 Первый — это неизбежно возрастающая в сделавшем такой выбор обществе безрелигиозность и вытекающее из нее падение нравов. Помню, когда-то меня поразило часто звучавшее в передачах «Голоса Америки» утверждение: «Американцы — самая религиозная нация в мире». По свойственной молодым людям доверчивости к информации неотечественного происхождения я тогда принял его за чистую монету. С тех пор утекло много воды, я дважды сам побывал в Америке, проехал ее от канадской до мексиканской границы, внимательно в нее всматривался, беседовал с сотнями ее граждан, и теперь могу сказать совершенно определенно: американцы — абсолютно неверующая нация.
 Я не думаю, что диктор регулярно повторявший свою фразу, намеренно обманывал слушателей. Он просто ошибался, и источником ошибки было то, что он пользовался неправильным критерием религиозности, характерным для протестантского о ней представления. Он основывал свои данные на опросах, то есть полагался на самооценки. При таком подходе религиозным считается человек, который на вопрос: «Верите ли вы в Бога?» — дает положительный ответ. Но это наивно. Неверующий даже скорее ответит на этот вопрос «да», чем верующий, ибо последний знает, что к истинной вере надо идти долгим и трудным путем, а первый полагает, что вера есть лишь допущение присутствия в мире какого-то высшего начала. На самом же деле критерий религиозности, как мы уже говорили, существует только один — ощущение реальности инобытия, которое мы после своей смерти встретим лицом к лицу, и осознание того, что подготовка к этой встрече является главной задачей нашей жизни на земле. А американцы могут признать инобытие разве лишь теоретически и никогда не будут учитывать его в своих поступках и намерениях. Они целиком живут в материальном мире и все свои силы употребляют только на то, чтобы устроиться в нем как можно лучше. Убеждение, что никакого иного существования, кроме здешнего, нет и быть не может, стало их национальным признаком.
 Прямым следствием этого является исчезновение из общественного сознания такого понятия, как «грех», и замена его понятием «преступление». Между ними огромная разница. Грех есть переход грани между честностью и нечестностью, которую проводит вложенный в человека Богом нравственный закон, называемый совестью; преступление — это переход грани между тем, за что не наказывают, и тем, за что наказывают. И страшная правда Америки состоит в том, что большинство людей считается только со второй гранью, которую можно сдвигать, если научиться это делать. Это не поклеп: жизнь в своем непредсказуемом развитии несколько раз как бы специально создавала ситуации, в которых это полностью подтверждалось. Случалось так, что то в одном, то в другом городе США вечером отключалось электричество, и всюду при этом происходило одно и то же: под прикрытием темноты толпа начинала грабить магазины. Это значит, что американцы не воруют в основном потому, что не хотят быть пойманными, а быть непойманными ворами они согласны в любой момент. Впрочем, почему я сказал «не воруют», — воруют, да еще как! Высокий уровень готовности к преступлению порождает и высокий уровень самой преступности, который был бы еще выше, если бы не четкая и самоотверженная работа полиции.
 Помимо явного криминала, нарастает в Америке и всякого рода жульничество, непорядочное поведение. В стране, которая славилась трудолюбием своих жителей, появились сегодня огромные пласты непроизводительного населения. Миллионы паразитов висят ныне на шее богатой пока еще Америки, считая, что грех не воспользоваться бесплатно таким богатством, что она от этого не обеднеет. Вырабатывается уже и разного рода «философия», оправдывающая жизнь на дармовщинку. Если бездельником является негр, он говорит: «Вы выжимали из нас соки на плантациях, теперь кормите нас». Если это белый неудачник, не сумевший реализовать свои амбиции, он обвиняет в своих бедах дурно устроенное государство и проникается убеждением, что это паршивое государство должно компенсировать нанесенные ему моральные травмы. А способов прожить не работая в США достаточно много, и главный из них — использование разных видов социальной помощи, так называемой «Welfare», на которую отпускаются большие средства из национального бюджета. Скажем, матерям-одиночкам выдают из казны определенную сумму на каждого ребенка, так что если у женщины трое-четверо детей и нет мужа, ей набегает очень приличная прибавка. Казалось бы, все справедливо и гуманно, так и должно быть. Но фокус в том, что во многих случаях у нее есть муж, иногда даже с хорошей зарплатой, но они специально не регистрируют свой брак, чтобы иметь дополнительные средства. Утаивание факта замужества от властей — не уголовное преступление, а мелкий обман, так что если аферистку и разоблачат, ее не посадят в тюрьму, а просто перестанут выплачивать пособие. А тот факт, что тут присутствует ложь, нисколько не смущает ни саму «ловко устроившуюся» женщину, ни ее знакомых, которые обычно все знают.
 Особенно заметно разрушение моральных принципов в среде подростков, и в этом заключается самый тревожный симптом — ведь они представляют собой будущее Америки. Вот сравнительные данные, полученные статистиками на материале типичного американского городка. Методом анкетирования в 1940-м и в 1988-м годах были выявлены проблемы, более всего беспокоящие школьных учителей, и расположены по степени актуальности. Получилась следующая картина:
  1940 год 
 1. Разговоры в классе.
 2. Жевание жвачки.
 3. Шум.
 4. Бег по коридорам.
 5. Несоблюдение очередей.
 6. Одежда не по правилам.
 7. Бросание мусора на пол.
  1988 год 
 1. Злоупотребление наркотиками.
 2. Злоупотребление алкоголем.
 3. Беременности.
 4. Самоубийства.
 5. Изнасилования.
 6. Ограбления.
 7. Избиения.
 Деградация морали очевидна. Другой механизм, несущий серьезную угрозу американскому обществу, порожден спецификой протестантизма как религии. Культивируя «Бога в душе», он не способен стать тем цементом, который связывает людей в единое целое, образуя из их совокупности организм более высокого порядка, называемый нацией или народом. Сначала это почти не сказывалось. Первая община представляла собой некий клан, и ее жизнь регулировалась родовыми законами; когда пионеры двинулись на Запад, их объединял романтический дух преодоления трудностей; в периоды войны за независимость и гражданской войны людей сплачивало общее стремление победить врага. Но когда страна была полностью благоустроена и стала такой сильной, что никакому противнику уже не приходило в голову на нее напасть, обнаружилось, что у Соединенных Штатов нет национальной идеи. Но ведь без такой идеи общество не может нормально функционировать, поэтому пустующую нишу надо было чем-то заполнить. Это заполнение должно было быть таким, чтобы помочь американцам обрести единое для всех понятие родины, и в то же время не противоречить их индивидуалистическому антропоцентризму. Решение нашлось само собой. Поскольку при сделанном американским обществом выборе «родина есть то место, где мне хорошо», искру патриотизма из его сердца могла высечь только такая идея: «Как хорошо у нас в Америке, где никакое внешнее давление не ограничивает индивидуальной свободы и каждый может добиться всего своими собственными силами». В общем, раз уж мы бесповоротно встали на путь самости, то пускай единодушное исповедование самости будет средством ее преодоления в тех пределах, которые необходимы для выхода на уровень коллективного существования. А это равносильно такому принципу: мы должны образовать единую семью, поскольку нас роднит присущий каждому из нас эгоизм.
 Ясно, что это средство, подменяющее сущее утилитарным, представляет собой еще одну кантианскую хитрость и, как все подобные хитрости, ничего дать не сможет. Так оно и получилось: от него сейчас больше вреда, чем пользы, оно скорее разрушает, чем созидает. Изготовленное по такому рецепту национальное кредо оказалось столь поверхностным и расплывчатым, что возникшая вокруг него идеология не могла не стать такой же легковесной и эклектической. Чувствуя, что в нем кроется внутреннее противоречие, американцы выработали в себе устойчивую аллергию ко всякому докапыванию до корней, к любому серьезному философствованию, так что о его метафизическом обосновании нет и речи. Убеждение, что Соединенные Штаты — страна с идеальным жизнеустройством и самым привлекательным на свете типом культуры, внушается населению в основном на уровне обыденного сознания и условных рефлексов, а уж если какое-то умственное построение, созвучное национальному кредо, имеет наукообразный вид, оно сразу обретает огромную популярность и распространяется по стране подобно эпидемии. Разумеется, вскоре выясняется, что теория была ошибочной и нанесла нации ущерб. В полной незащищенности от интеллектуальных подделок состоит большая беда Америки.
 Чтобы было понятно, о чем я говорю, приведу один пример. Еще недавно в США издавались большими тиражами сочинения доктора Спока, который учил, что ребенку прямо с пеленок нужно предоставлять полную самостоятельность: пусть делает что хочет, нельзя насиловать его натуру. Конечно, это был типичный приспособленец, безошибочно вычисливший, что может понравиться американской публике. Как врач, он, вероятно, понимал, к каким уродствам приведет подобное «воспитание», сводящееся к отмене всякого воспитания, но желание приобрести славу и деньги перевесило, и он начал пропагандировать тезис о нормативности «естественного поведения» детей. А «научное обоснование» заключалось в ссылках на то, что в некоторых африканских племенах детям разрешается заходить в любое бунгало и съедать все припасы, которые они там обнаружат. Спок попал в самую точку: его сограждане пришли в восторг и перестали заниматься своими малышами, употребляя освободившееся время на свои собственные дела. И что же из этого вышло? Приведенные выше данные показывают, как распоясалось в Америке юное поколение: думается, вклад в этот сдвиг прославившегося защитника прав детей не так уж мал. Это постепенно стали осознавать его сограждане, и спрос на его опусы упал. Поощрение «самости» у детей под напором фактов признано неудачной затеей. Поощрение «самости» у взрослых остается краеугольным камнем американского мировоззрения и дает те же плоды.
 Сосредоточение всех помыслов исключительно на вещественной стороне бытия христиане называют «обмирщенностью». Пользуясь этим термином, можно дать Соединенным Штатам краткую характеристику: это царство сплошной обмирщенности (как у нас была когда-то сплошная коллективизация). Ее господство там настолько незыблемо, что она уже ничего не боится, даже призывов не обмирщаться. Американцы, целиком погрязшие в добывании денег и раздумьях о том, куда их вложить или на что истратить, не испытывают и тени смущения, слушая проникновенные проповеди священников или пасторов, в которых им внушают, что все это суета сует и в первую очередь нужно заботиться о спасении души. Им даже нравятся эти слова, — как заключающие в себе некую отвлеченную истину, однако им никогда не приходит в голову применить эту истину к себе лично. Там масса всяких христианских ассоциаций, и Евангелие, являющееся для них общим знаменателем, печатается десятками миллионов экземпляров, но общественное сознание не может правильно воспринять даже название этой великой Книги. «Евангелие» — это «Благая Весть», весть о приблизившемся в лице воплощенного Бога Небесном Царствии. Сам Иисус говорит о Себе: "Я не от сего мира (Иоанн, 8, 23), а Его любимый ученик Иоанн Богослов разъясняет эту мысль: «Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира» сего (1 Иоанн. 2, 16). А жизнь в Америке целиком управляется материальными вожделениями и тщеславием, то есть она вся от мира сего. И с Христом, Который только для того и явился на землю, чтобы вознести человека на небеса, они поступили не менее жестоко, чем те, кто Его распял: полностью включили Его в земную систему ценностей, расположив где-то повыше томатного сока, но, конечно, много ниже доллара.
 Я предвижу, что в этом месте многие читатели будут возмущены. «Разве можно так говорить, о стране, — воскликнут они, — где широко распространена всякого рода благотворительность, где люди улыбчивы и приветливы, где вам всегда готовы прийти на помощь, где, как нигде, носятся с инвалидами, придумывая для них облегчающие жизнь удивительные приспособления, где самозабвенно охраняют животных, всем миром бросаясь оттаскивать в море выбросившегося на отмель кита? Ведь все это — добрые дела, а свершение добрых дел есть один из признаков богобоязненности, то есть подсознательного допущения, что существует тот свет, где нас будут судить по нашим поступкам. И не стыдно ли русскому автору высокомерно называть безрелигиозным народ, который безо всякой для себя выгоды, движимый одним лишь чувством жалости, направляет миллионы продуктовых посылок его народу? Сам-то небось, когда был в Штатах, вовсю пользовался тамошним гостеприимством, да и какой-нибудь дефицит наверняка привез оттуда, а теперь начинает читать американцам мораль…»
 Этот упрек был бы очень сильным, если бы не одно обстоятельство: я говорю не о личностях, а о социуме. В Америке можно встретить самых разных людей, в том числе и очень ярких, самоотверженных, умеющих горячо и преданно любить и совершенно бескорыстных. Но это будут лишь частные детали, за которыми все время просвечивает общий фон, характеризуемый формулой: «обмирщенность, ограниченность, самодовольство». Между прочим, и те яркие личности, с которыми мне приходилось беседовать в США, согласны с такой характеристикой. Приезжему же человеку, если он способен обращать свое внимание не только на продающиеся в магазинах товары и бегающие по улицам автомобили, этот фон неприятен. Его всюду раздражает наивная уверенность американцев, что их образ жизни самый лучший и только он может быть назван образом жизни цивилизованных людей, когда на самом деле в нем очень мало привлекательного, а многие его аспекты даже наводят уныние.
 После того, как проходит возбуждение от знакомства с огромной и богатой страной и ее природными красотами, после того, как присмотришься к жизни американцев, которые в своем большинстве хорошие и добрые люди, их становится жалко. Начатый ими в семнадцатом веке эксперимент провалился! Устроить на принципе индивидуалистического антропоцентризма достойное венца мироздания бытие не удалось. Для этого ли замыслил человека Творец? Для бессмысленного потребления все новых и новых товаров? Для ежедневного вычитывания из пухлых газет многочисленных цифр и индексов, подсказывающих, где эти товары можно купить подешевле? Для постоянного раздумывания над арифметической головоломкой: взять покупку в кредит и списать долг из подоходного налога или заплатить сразу, чтобы не выплачивать проценты по займу? Для упоения собственной цивилизованностью, доказательством которой считается умение открывать банки с пивом, общее представление о теориях Дарвина, Маркса и Фрейда и убеждение в том, что эти великие ученые дали ключ к правильному пониманию мироустройства? Для проглатывания за утренним кофе журнальных статей с совершенно одинаковой интонацией — слегка ироничной, немного афористичной и всячески стремящейся внушить впечатление полной объективности? Для тепличного существования в долларовой империи, ссужающей деньги целому миру и живущей на проценты, откуда страдания, борьба и вера сотен миллионов людей в других странах кажутся результатом их собственной глупости? Для того, чтобы снисходительно учить этих страдающих, борющихся и верующих людей: живите как мы, и все будет у вас хорошо? Для того, чтобы однажды проснуться и увидеть, что вольной Америки больше нет, ибо ее взяли в свои загребущие руки хищные новые эмигранты, не повторившие ошибку индивидуалистов-протестантов и утвердившие в своей общине законы стадного поведения, позволившие им заполнить в социуме все промежутки между стоящими поодиночке потомками Отцов-Основателей?
 Нет, не для этого. «Янкизм» оказался не тем вариантом жизнеустройства, ради которого человечество шло через тысячелетия борьбы и поисков. Это — тупиковый вариант. В том виде, в котором она существует сегодня, Америка не имеет будущего. Она лишает человека самого главного — глубинного измерения бытия. Ничто не служит в ней иконой, ничто не выводит на актуальную бесконечность, и потому она рано или поздно уйдет с исторической сцены.
 Как это произойдет? Сейчас абсолютно невозможно это предсказать. Возможно, Господь попустит Америке несчастья, которые смирят впавший в гордыню ее народ, возможно, призовет к Себе иным способом. Его пути неисповедимы… Все серьезное, что Он нам посылает, всегда совершенно неожиданно. И оно обычно разрушает губительные для нас самих наши замыслы.
 Нечто подобное мы видим в Америке уже и сейчас. Сколько усилий затратила эта страна, чтобы отгородить себя от потустороннего бытия непроницаемой стеной, а Бог взял да и проделал в этой стене сквозную дырку, через которую каждый желающий может посмотреть «туда»…

 2.10. Действительно ли обанкротится Америка?
 (Накасонэ Я., Мураками Я., Сато С., Нисибэ С. После «холодной войны». М., 1993)



ВОДОВОРОТ ИСТОРИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ В ГЕОПОЛИТИКЕ

 Демонтаж «пакс-американской системы» в экономическом плане начался раньше, чем развал социалистического лагеря, однако происходил постепенно. Означавшая гегемонию Америки, эта система базировалась на подавляющем превосходстве всесторонней американской мощи (в то время толкование гегемонии и доминирования было слишком прямолинейным, по нынешним временам это означало бы просто лидерство). Однако впечатляющее превосходство американской государственной мощи примерно с середины 60-х годов начало постепенно таять. По мере того как волна и ндустриализации постепенно захватывала развивающиеся страны, этот факт стал еще более очевидным. Можно сказать, что Соединенные Штаты были заинтересованы в экономическом развитии Западной Европы и Японии. Поэтому относительное снижение доли США в совокупном мировом производстве тесно увязывалось с успехами глобальной политики Вашингтона.
 Однако в широком плане наблюдались еще более важные изменения исторического значения, которые повлекли за собой демонтаж системы «пакс-американа», Такие изменения называют «информационной революцией», или «третьей промышленной революцией», отразившей новый этап технического прогресса. Благодаря этому экономические отношения перешагнули за рамки государственных границ и начался процесс глобального распространения индустриализации. Как следствие, произошли, можно сказать, революционные перемены и в отношениях между человеком и окружающей средой, а также в отношениях между государством и предприятиями.
 Изменения в экономическом лагере социализма в отличие от этого пошли не путем медленного демонтажа, а приобрели форму внезапного обвала. Как только Советский Союз отказался от права контроля над Восточной Европой (от «доктрины Брежнева»), восточноевропейцы немедленно отшатнулись от системы ленинизма и почти сразу же практически вышли из сферы влияния СССР. Затем и сам Советский Союз, когда входившие в него республики объявили о своей независимости, развалился. В отличие от США, относительное падение превосходства которых с лихвой восполнялось успехами их внешней политики и дальнейшим распространением индустриализации, Советский Союз из-за провала национальной и экономической политики, а точнее в результате движения социализма в тупик, сам стал могильщиком своей системы.
 Вслед за развалом структур «холодной войны» и двух экономических систем происходит еще одно крупное изменение. Это — изменение форм суверенных государств, ставших начиная с XVII в. основными субъектами международных отношений. С одной стороны, в связи с поднявшейся волной национализма демонтируется последняя «империалистическая держава» — Советский Союз, — а в странах Восточной Европы возрождается стремление к самоопределению народов, аналогичное тому, что происходит в Югославии. Имеются признаки и того, что «последние наступательные идеологии» — так называемый исламский фундаментализм и арабский универсализм — уступают место национализму.
 С другой стороны, активизируется глобальная деятельность транснациональных корпораций и финансовых структур, за рубеж устремляется неисчислимый поток беженцев как по социальным, так и по политическим мотивам. Нельзя игнорировать и тот факт, что как в свободном, так и в коммунистическом лагере, а также в стоящих на грани установления диктатур государствах «третьего мира» стала поднимать голову так называемая народная власть (people power), оказывающая все более заметное влияние на внешнюю политику многих стран. Глобальное загрязнение окружающей среды, распространение по всему миру средств массового уничтожения и наркотиков порождают новые проблемы, которые невозможно решить в рамках только одного государства, что, естественно, изменяет форму поведения суверенных государств.
 Как реакция на это в разных странах мира растет понимание того, что проблемы национализма и войны невозможно уже рассматривать через призму интересов только своих наций. Повсеместно наблюдается тенденция к созданию региональных структур. Суверенные государства все чаще оказываются в условиях, когда те или иные проблемы невозможно решить в одиночку. В условиях этих «геополитических изменений мировой истории» мы хотели бы выделить три обстоятельства.
 Первое . Демонтаж «советской империи» не следует сводить к одному лишь провалу ленинизма, или, иначе говоря, краху доминирования плановой экономики и диктатуры компартии. Он свидетельствует о конце периода веры в «разумное начало», продолжавшегося в течение двухсот лет истории Нового времени. Переоценка способностей человека в области рационального планирования не может не вести к радикализму в деле обновления общества. В подобный радикализм постепенно вовлекаются и страны свободного мира, образцом чему может служить Япония. Можно сказать, что «перестройка» была нацелена на исправление именно этого коренного дефекта модернизма.
 Второе . Распад системы «пакс-американа» прежде всего означает, что форма конкуренции между государствами меняется: «силовые игры» уступают место «играм за благополучие», имеющим тенденцию к многополюсности. База для перехода к «играм за благополучие» подготавливается, естественно, в ходе индустриализации, определяющим фактором которой становится необходимость для каждой страны найти свое место во взаимозависимой структуре международных экономических отношений. Подтверждением подобной взаимозависимости в экономической области является форсирование создания «совместных структур обеспечения безопасности» в сферах политики и военного дела.
 Третье . «Игры за благополучие» не привели к ослаблению национальных государств. Наоборот, можно наблюдать случаи, когда нарастающая необходимость в мерах по устранению сложных разногласий, сопровождающих «игры за благополучие», расширяет роль национальных государств. Поскольку отмечавшийся в старых национальных государствах радикальный национализм рано или поздно должен ослабеть, можно сказать, что национальные государства в качестве базовой единицы международного сообщества сохранятся и в обозримом будущем.


ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ ОБАНКРОТИЛАСЬ АМЕРИКА?

 Среди наиболее крупных стран мира только Америка избежала разрушений во время второй мировой войны. Ее производственный потенциал, игравший роль «арсенала демократии», в войну еще более укрепился. В результате вскоре после окончания второй мировой войны американская экономика заняла господствующие позиции на мировом рынке. Валовой национальный продукт (ВНП) Америки в то время превышал 40% совокупного мирового ВНП. Помимо этого Америка заняла лидирующее место и в техническом развитии, не позволяя другим странам обогнать себя.
 Благодаря позициям превосходства американский вклад в поддержание свободного мирового торгового порядка (вклад в обеспечение международной стабильности и предоставление капиталов с помощью «международных общественных фондов») становился практически единоличным. Америка во времена «холодной войны» выступала не только в качестве западного жандарма, но была и мировым банком в качестве «последнего надежного кредитора» в предоставлении необходимых финансов, а также глобальным Санта-Клаусом в деле оказания экономической помощи. Эти обстоятельства позволяют утверждать, что планета того времени была эпохой «мира с помощью Америки», то есть эпохой «пакс-американизма».
 Но по мере того, как другие страны восстанавливались после разрухи, нанесенной второй мировой войной, Америка Постепенно утрачивала господствующие позиции, и к 60-м годам ее ВНП в мировом балансе снизился по сравнению с прежним до 25%. Тем не менее это не означало, что ее экономика зашла в тупик и ослабла. Относительное снижение американских позиций произошло в результате того, что США оказывали экономическую помощь для восстановления стран Запада, включая своих бывших противников — Германию и Японию, — открывали ряду государств свой обширный рынок и предоставляли им передовую технологию. Короче говоря, относительное уменьшение экономической мощи компенсировалось успехами американской внешней политики.
 Валовой национальный продукт Америки уже в начале XX в. достигал 20% мирового уровня. Сейчас он ненамного превышает этот уровень, но масштабы американской экономики несопоставимы с аналогичными показателями любой другой страны мира. Если принять во внимание быстрое развитие мировой экономики в последние годы, то становится ясно, что относительное сужение американских позиций не означает «краха». В связи с этим вряд ли верно утверждение теоретиков банкротства («декланистов») о том, что «Америка обанкротилась из-за слишком щедрого предоставления помощи зарубежным государствам».
 Современное американское общество породило многие болезненные явления, которые все более осложняются. Распространение наркотиков, увеличение преступности, разрушение семей, падение уровня общественного образования, ухудшение трудовой дисциплины, сокращение сбережений из-за излишних расходов и финансового дефицита, заброшенность социальной инфраструктуры — дорог, мостов и пр., — недостаток капиталовложений в развитие исследований и производственное строительство — вот неполный перечень проблем, стоящих перед США. Подобные явления происходят из-за снижения уровня либерализма («окостенение» индивидуализма и «застой» процесса демократизации). В Америке, где слишком сильны традиции индивидуализма, чрезвычайно открытое для свободы общество и довольно высокий средний уровень жизни населения, данные болезненные симптомы проявляются в особо острой форме.
 Однако эти явления никоим образом не присущи только Америке. Так называемые болезни богатых обществ, постепенно распространяясь, охватывают многие другие цивилизованные государства. Следует заметить, что форсирование действий в поддержку общественного мнения о «личной свободе» в современных условиях не может представлять собой ценности. Традиции индивидуализма и либерализма служат важнейшим источником деловой реактивизации в Америке и продолжают оставаться привлекательным примером для многих других стран.
 В этом смысле утверждение о «банкротстве» США является опрометчивым. Хотя позиции американского относительного первенства в значительной степени утрачены, вряд ли стоит говорить, что США уступят кому-то свое положение великой и могучей державы. Утверждение о «закате» Соединенных Штатов подразумевает лишь серьезные просчеты в мировой стратегии. В этом смысле можно сказать, что и Западную Европу, и Японию, а также Восточную Европу в равной степени ожидает та же участь, поскольку США продолжают показывать пример эффективного хозяйствования.
 Демонстрация явного американского превосходства — очевидная реальность, однако в его тылу происходят серьезные изменения, затрагивающие ценности американской системы и оказывающие воздействие на формирование мирового порядка. Одним словом, они выражаются в дальнейшем расширении и углублении процесса индустриализации. Если говорить о ценностях, то экономические успехи имеют намного большее значение, чем военные победы или территориальная экспансия. Точно так же на новой волне технологических реформ происходят крупные изменения в формах соперничества не только между государствами, но и между государствами и предприятиями.

 2.11. В погоне за PAX AMERICANA.
 (Брутенц К. В погоне за pax americana // Свободная мысль.1998.№5 и 6)

 Насколько устойчива и долговременна гегемония США? Насколько реалистичны и осуществимы их претензии на «перенос» нынешней ситуации и в будущее? Как известно, «все врут календари» и прогнозы политологов сбываются редко, что, впрочем, их не смущает. В данном случае проблема особенно сложна из-за многозначности американского воздействия на международную жизнь. На США «работает» не только их мощь, их многоаспектный потенциал, но и то, что на сложном переходном этапе, переживаемом сейчас миром в целом и рядом его регионов, американское присутствие и американское лидерство зачастую играют и стабилизирующую роль, подталкивают демократические процессы или им содействуют. Поэтому мировое сообщество — реальное мировое сообщество, а не сведенное лишь к НАТО и его «окрестностям», — не может быть заинтересовано ни в конфронтации с США, ни в немедленном и даже быстротечном преодолении их доминирования. Да это и невозможно.
 Верно и то, что некоторая часть международного политического истеблишмента, печати и общественности уже свыклась — не к чести своей — с верховенством и бесцеремонностью США, с существованием в «их» мире «хозяина».
 И все же подобное положение не может быть вечным. Когда российские, китайские и некоторые европейские лидеры говорят о многополюсности мира, они не только выражают свои желания. Речь идет о реальной и неумолимой тенденции развития. Известен прогноз Всемирного банка, согласно которому к 2020 году США окажутся лишь вторыми в списке 15 «самых больших» экономик мира, а девять мест в нем будут принадлежать развивающимся странам. Даже если последние финансовые бури внесут коррективы в эти прогнозы (что отнюдь не неизбежно), основная тенденция останется неизменной.
 Вашингтон уже сейчас не в состоянии диктовать свою волю во многих важных вопросах и все чаще сталкивается с сопротивлением. Экономические и политические «вызовы» Соединенным Штатам поступают с разных сторон, и они явно будут усиливаться. Постепенно формируются новые центры экономической, а следовательно, и политической силы. Иначе, правда, пока обстоит дело в военной области, но ныне в общем потенциале государственной мощи растет значение невоенных составляющих. К тому же пустить в ход военный кулак в современных условиях, как показывает опыт, в том числе недавний, является непростым делом.
 Новые центры силы тем временем складываются в Азии (на подходе и некоторые государства Латинской Америки). Речь прежде всего о Китае, который сами американцы все чаще именуют «сверхдержавой XXI века», — и уже это одно означает, что США придется «потесниться». Отношения между США и Китаем — одна из главных тем, если не главная, для американских политиков.
 Президент Клинтон заявил в октябре 1997 года, что «китайско-американское сотрудничество может оказать огромное влияние на положение в мире в ближайшие 40—50 лет». «Нью-Йорк таймс» выражается прямее: «С 1, 2-миллиардным населением, с одной из самых быстрорастущих экономик и амбициями стать военной силой, Китай однажды станет соперником Америки». По недавним подсчетам, впрочем, оспариваемым, «Рэнд корпорейшн» — одного из ведущих «мозговых центров» США, — Китай к 2015 году сравнится с ними по объему ВНП (11—12 триллионов долларов). Всемирный банк называл и более ранние сроки. Конечно, и в этом случае Китаю останется пройти огромный путь, чтобы дотянуться до США по многим важным показателям, но вектор развития недвусмыслен.
 Вашингтон наращивает усилия, чтобы отвести эту неприятную перспективу, стремясь «приручить» Китай под флагом «интеграции» в «мировое сообщество», иначе говоря, в круг государств, признающих США лидером. Применяется при этом тактика «кнута и пряника».
 «Пряник» — чрезвычайно выгодный для Китая доступ на американский рынок, подчеркнуто уважительное отношение и греющие сердце Пекина прогнозы (отчасти прерываемые патерналистскими «выбросами» американских официальных лиц), признание особой его роли в Азии, в перспективе даже в качестве главного партнера США в этом регионе. «Теплый прием Клинтоном Цзян Цземиня, — констатирует „Интернэшнл геральд трибюн“, — не изолированное явление. Он вытекает из рассчитанного амбициозного плана по созданию, как выразилась М. Олбрайт, „системы партнерства, которое даст определенную поддержку единственной остающейся сверхдержаве в решении мировых проблем“».
 «Кнут» — проблема прав человека, поощрение диссидентов и вопрос о Тайване (в котором Китай является своего рода заложником), укрепление и расширение военного союза с Японией (по заключенному в сентябре 1997-го новому соглашению предусматривается — вопреки японской конституции — резкое расширение обязательств Токио, активная поддержка им операций американских вооруженных сил «в районах, окружающих Японию» даже при отсутствии прямой угрозы ей).
 Показательны в этом смысле некоторые нюансы, связанные с передачей Китаю Гонконга. На протяжении недель пресса и телеканалы США и Англии посвящали повторявшиеся десятки раз репортажи отнюдь не событию исторического значения — возвращению Китаю его южных ворот, некогда захваченных британцами, не энтузиазму подавляющего большинства населения Гонконга и Китая, а демократически ориентированным реформам, которые Лондон уже после соглашения о передаче территории поспешно и в одностороннем порядке провел в последние несколько лет своего правления (до этого в течение полутора столетий, отмечает журнал «Тайм», Англию вопросы демократии в Гонконге не интересовали, и именно она не разрешала здесь прямые выборы). США и Англия поначалу даже намеревались бойкотировать церемонию возвращения Гонконга (но не были поддержаны ни европейскими союзниками, ни Австралией). Комментируя действия США, бывший премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю заявил, что «критика недостатка демократии в Гонконге… является способом нападения на Китай».
 Вашингтон делает крупную ставку на молодое поколение китайцев — как в самой «Поднебесной», в частности через масскультуру, так и в самих Соединенных Штатах, где сейчас насчитывается более 100 тысяч студентов из Китая. США явно рассчитывают, что Китай проделает ту же эволюцию, что и Советский Союз — Россия, и события там разовьются в таком же направлении.
 Однако Вашингтон скорее всего ошибается. Он не учитывает, что Китай, даже если во главе его встанут выпускники Гарварда — что весьма маловероятно, — будет жестко защищать свои национальные интересы, как уже делает сейчас, и отстаивать собственный сверхдержавный статус vis-a-vis статуса американского.
 Все меньше плодов приносят попытки Вашингтона навязать свою внешнеполитическую позицию государствам АТР. Крепнущее стремление к самостоятельности, нежелание следовать наставлениям США и нарастающее раздражение их нередкой бесцеремонностью проявляют страны АСЕАН. На последней сессии этой организации М. Олбрайт получила отповедь, а ее рекомендации были отвергнуты. Индонезия в ответ на требование американских сенаторов о проведении демократических реформ в стране (где режим действительно авторитарен, но американские законодатели почему-то заметили это лишь сейчас, после тридцатилетнего тесного с ним сотрудничества, когда Индонезия стала демонстрировать самостоятельность) отказалась от приобретения американской авиатехники. Американская пресса назвала это «пощечиной США». Малайзия же открыто атакует линию Вашингтона в регионе. О растущем влиянии стран АТР свидетельствовало и официальное заявление — как бы к нему ни относиться — Ванкуверской сессии АТЭС о том, что из повестки дня будущих встреч этой организации исключается тема прав человека, которая воспринималась многими азиатскими странами как посягательство на их суверенитет, как способ нажима на них Запада с целью извлечения коммерческих выгод.
 Финансовая буря, потрясшая ряд стран АТР, вызвала у кое-кого за океаном приступ веселого злорадства. Понятно, почему «некоторые в Америке наслаждаются, глядя на попавших в беду японцев и их помощников». Многие из тех, кто еще вчера восхвалял экономические достижения Азии, сегодня спешат «сменить пластинку». Пошли разговоры о конце «азиатского чуда» или даже его «придуманности», о банкротстве так называемых азиатских ценностей и «неиндивидуалистической формы капитализма», об «азиатском коллапсе как подтверждении силы американской модели капитализма».
 Конечно, кризис на время ослабит экономические и политические позиции стран АТР, пострадает и их экономический динамизм, возможно, на какой-то срок возрастет зависимость от Запада. Но не изменится  общее направление развития событий, его основная тенденция. Опрос 35 крупных американских и европейских многонациональных компаний, действующих в Азии, показал, что «корпорации сохраняют свою веру в Азию: 79 процентов из них не собирается изменять свою стратегию». Оптимизм в отношении ситуации в Азии высказывают многие рейтинговые агентства и даже руководство МВФ.
 Недавний финансовый кризис скорее подтолкнет страны АТР к поискам путей укрепления фундамента своей самостоятельности, коллективной защиты от спекулятивных атак. Тем более что в регионе ширятся подозрения относительно сомнительной роли западных спекулянтов, недовольство ультимативными требованиями МВФ и Соединенных Штатов, убеждение в том, что пострадавшие страны АТР имеют здоровую в своей основе экономику, а кризис был развязан прежде всего внешними силами и стал проявлением не только неуправляемой стихии, но и целевого воздействия.
 Как бы то ни было, кризис вряд ли усилит добрые чувства азиатов к Западу, и к США в первую очередь. Киссинджер, например, уже говорит о росте антиамериканских настроений в Азии. Сбылось предсказание о том, что возобновятся «вызвавшие враждебную реакцию Америки» попытки создания «своего» азиатского пула — «Азиатского валютного фонда», предложенного Сингапуром на заседании МВФ и Всемирного банка в Гонконге, или чего-либо подобного.
 В конце февраля при Азиатском банке развития был создан свой фонд помощи (связанный и с МВФ) странам, находящимся в кризисной ситуации. В Джакарте на закрытой встрече министры финансов стран АСЕАН договорились о мерах по усилению роли местных валют во взаимной торговле, фактически — о плане «коллективной финансовой обороны». А Малайзия вообще отказалась от услуг МВФ, заявив, что его требования равносильны «экономическому колониализму».
 Как бы ни развивались события, уже сейчас ясно, что практически никто в АТР и даже в Азии в целом не согласен — независимо от того, могут ли они говорить об этом вслух сейчас, — чтобы МВФ руководил развитием стран региона. Наконец, немаловажно и то, что кризис продемонстрировал существование уже и серьезной обратной зависимости — экономики западной от азиатской.
 Уместно напомнить, что на путь динамичного развития встала (или встает) Индия, которая в итоге назревающего исторического рывка, опирающегося на экономический бум, несомненно, войдет в группу ведущих государств мира. И ее ревнивое отношение к своей самостоятельности, надо думать, лишь окрепнет. Уже сейчас заметна озабоченность Дели возникшей однополюсной структурой мира.
 Хотя «обруч» НАТО плотно прикрепляет к США их европейских союзников, дело здесь обстоит тоже не просто. В отсутствие «склеивающего» материала — противостояния с СССР и его союзниками — европейцы показывают если не большую, то во всяком случае, большую и крепнущую готовность проявлять свою индивидуальность и занимать самостоятельную позицию. К отчетливее выраженной политической (и экономической) самоидентификации идет и развитие ЕС. Разве не это имеет в виду канцлер Г. Коль — вполне лояльный к США политик, называя своей целью «то, чтобы Европа была способна говорить одним голосом и реализовать свои интересы с помощью общей внешней политики». Конечно, сегодня Европа еще не близка к этой цели. Это вновь продемонстрировал боснийский конфликт: даже на «своем» континенте европейцы оказались неспособны положить конец массовой резне и насилию без участия США. И тем не менее стрелка политического компаса явно клонится в сторону «европеизма».
 США ныне рассматривают Германию как «якорь» своей политики в НАТО и в Европе. Но вот что пишет бывший канцлер ФРГ, весьма авторитетный в Германии и за ее пределами Г. Шмидт: «НАТО и союз с США более не имеют прежнего влияния на „великую“ (grand) стратегию Германии. Она остается в альянсе, но европейская интеграция—дальнейшее развитие ЕС и тесное сотрудничество с Францией имеют растущее значение. Соединенные Штаты должны понять, что в следующем столетии Германия не будет автоматически занимать позицию на их стороне в спорах между Вашингтоном и Парижем. Жизнь, интересы Германии диктуют не попадать в изоляцию от европейских соседей, и Франция — наиболее важна». О подобных же тенденциях, в числе прочего, свидетельствует и договоренность (пусть даже пока не с вполне очерченным политическим содержанием) о регулярных встречах европейской «большой тройки» — Германии, России и Франции, достигнутая под аккомпанемент российских и французских заявлений, не без антиамериканского акцента, о многополюсности мира.
 Уже сейчас союзники Вашингтона позволяют себе не соглашаться с ним в ряде крупных вопросов. Прежде всего из-за их позиции пробуксовывает американская политика «двойного сдерживания» — Ирана и Ирака, и США сейчас (с учетом и сдвигов в самом Иране) начинают ее менять. Премьер-министр Франции Л. Жоспен фактически выразил общую позицию европейцев, заявив, что «никто не согласится с тем, что США могут принимать законы, имеющие общемировое действие». Разошлись с Вашингтоном союзники и в вопросе об эмбарго против Кубы. В Европе, заявил близкий Колю деятель, бывший его помощник Тельчик, растет беспокойство относительно того, как США будут использовать свою позицию единственной сверхдержавы.
 Оппозиционные настроения распространены и в Латинской Америке. В ходе визита Е. Примакова в этот регион в ноябре 1997 года шесть центральноамериканских государств, которые находятся под боком Вашингтона и достаточно от него зависят, подписали с российским министром Декларацию, в которой высказались за мировой порядок, основанный на принципах многополярности. А министр иностранных дел Колумбии Мехиа Велес даже заявил: «Колумбия не только как латиноамериканская страна, но и как председатель Движения неприсоединения, которое объединяет 113 стран мира, считает крайне важным придать многополярность современным международным отношениям. Мы думаем, что однополярность ведет лишь к действиям гегемонистского характера в отношениях между странами».
 Более того, есть основания говорить о том, что 1997-й был временем оживления критики в адрес политики США, их «вождистских» методов. Можно, конечно, возразить, что в этом раздражении присутствует обычное недоброе чувство в отношении богатого и удачливого соседа, но в любом случае главным его источником остаются внешнеполитический курс США и используемые ими методы. Скептики могут также противопоставлять и взвешивать важность настроений и эмоций недовольных, степень их реальной зависимости от Вашингтона (с одной стороны) и заинтересованности в его покровительстве (с другой), но «крот истории» и тут не дремлет.
 Показательно, что отношение к внешней политике США начинает заботить самих американцев. По возвращении Б. Клинтона с совещания «восьмерки» в Денвере некоторые американские газеты сообщили, что он был обеспокоен, а затем и оскорблен раздражением в отношении США, с которым там столкнулся. Ведущий обозреватель «Вашингтон пост» в предновогодней статье констатировал: «Более или менее открытые намеки об американском гегемонистском походе появляются регулярно… Мы имеем дело с чем-то важным, влияющим как на содержание, так и на стиль международных отношений», порекомендовав, однако, менять не политику, а «самовольную манеру в отношении менее сильных, но ценных партнеров». Подводя итоги 1997-го, «Голос Америки» выделил в качестве одной из его отличительных черт рост нареканий, в том числе со стороны союзников США, в адрес американской политики доминирования и желания Вашингтона «получать чистый чек, который он будет заполнять сам».
 Куда «дует ветер», довольно явственно показал последний всплеск кризиса вокруг Ирака. Нет смысла преувеличивать его значение. Тем не менее ход и развязка кризиса стали отнюдь не рядовым событием: для современной международной жизни кризис явился своего рода «моментом истины», продемонстрировав некоторые тенденции, набирающие силу.
 Во-первых, во всей красе было засвидетельствовано американское высокомерие силы (arrogance of power). Силовое давление на Саддама Хусейна было небесполезно, но Вашингтон ратовал за применение оружия, сконцентрировав в зоне Персидского Залива свыше 33 тысяч военнослужащих, десятки кораблей и сотни самолетов. Его постоянный представитель в ООН Ричардсон — а по некоторым сведениям, и более высокие лица — сначала всячески отговаривали Кофи Аннана от поездки в Багдад, завершившейся, как известно, соглашением. Стремление прежде всего продемонстрировать силу «хозяина» — тем более в районе, где Израиль своей бескомпромиссной позицией в последнее время изрядно подпортил «имидж» США, — пожалуй, единственное рациональное объяснение выбору бомбардировочного варианта. Ведь сами американцы признавали, что он никак не гарантирует уничтожения запасов или структур производства химического или бактериологического оружия, а некоторые эксперты даже подчеркивали опасность смертоносных бактериальных выбросов.
 Во-вторых, вновь обнаружилась американская метода использовать ООН для «штампования» и респектабельной «подачи» собственных решений и не считаться с нею, если это не удается. Вспомним, как американские официальные лица (и масс-медиа) всячески напирали на то, что конфликт имеет место не между Вашингтоном и Багдадом, а между последним и ООН, но тут же заявляли, что предпримут односторонние действия, если это будет отвечать их «национальным интересам». Вместе с тем перипетии кризиса, позиция большинства членов Совета Безопасности, поездка в Багдад генсека ООН и ее результаты укрепили авторитет организации, создав прецедент более независимого функционирования ее структур.
 В-третьих, ясно обнаружилось, что своеволие и «директивность» Штатов начинают надоедать, если уже не надоели. Создается впечатление, что многие страны отказались поддержать Вашингтон не только потому, что его позиция представлялась ошибочной, но и потому, что им не по душе гегемонистская линия США, их положение и поведение как единственной сверхдержавы. За исключением Англии европейские союзники США либо приняли пассивно-отстраненную позу, либо даже выступили против линии Вашингтона (Франция и обычно весьма лояльная Италия). Итальянский премьер Проди заявил после поездки К. Аннана: «Безусловно, альянс с США является фундаментальным фактором для будущего всей Европы. Однако подобные эпизоды показывают нам, каким образом надо строить такой альянс — на базе постоянного диалога. Это не может быть альянс, в котором один решает, а все остальные подчиняются». Еще несколько лет назад услышать подобное из уст итальянского премьера было бы невероятно. А в Европарламенте прозвучали жалобы на то, что Англия озабочена скорее проблемой поддержки США, чем стремлением (в качестве председательствующего сейчас в Совете министров Европы) формировать общую европейскую политику.
 Арабские же друзья Вашингтона не только определенно высказались за дипломатическое решение, но и отказались предоставить свои территории для нанесения ударов по Ираку, указав, по сообщению агентства Рейтер, на необходимость «применить те же стандарты к отказу Израиля выполнять резолюции ООН». Отказались они, вопреки уговорам Олбрайт, и «взять на себя расходы, связанные с концентрацией в районе Залива американских вооруженных сил и явным курсом Вашингтона на длительное их пребывание там» (каждый очередной месяц содержания там войск США обходится в 100 миллионов долларов).
 Не дала нужного эффекта и развернутая США (и во многом искусственно нагнетаемая — ибо никаких серьезных доказательств наличия у Багдада «смертельно опасных для всего человечества» запасов оружия массового уничтожения приведено не было) пропагандистская кампания. Стоит при этом отметить, что и в самих США (впервые со времен Вьетнама), а также в Англии начались выступления против бряцания оружием. Олбрайт и Ричардсон, державшие в университетах речи в поддержку американской политики, были освистаны.
 По сути дела, США оказались в полуизоляции. То, что их угодливо поспешили поддержать новые партнеры, торящие себе дорогу в НАТО (Польша, Чехия и Латвия), не изменило положения, скорее придав ему несколько фарсовую тональность. Пусть Вашингтон вопреки достигнутым договоренностям и мнениям России, Франции, Китая, Бразилии, Португалии, Швеции и других членов СБ взялся — скорее для спасения собственного лица — толковать принятую Советом Безопасности резолюцию как «зеленый свет» для атаки на Багдад в тот момент, когда сами США сочтут, что Ирак не выполняет соглашение. Если бы США действительно пошли по такому пути, то это, по замечанию корреспондента агентства Рейтер, лишь воздвигло бы «сцену для дипломатической борьбы, в которой не Саддам, а Вашингтон окажется в изоляции».
 Нынешняя развязка иракского кризиса и фактический срыв американского сценария — это, несомненно, внешнеполитическая неудача США, возможно, самая большая со времени окончания «холодной войны». И это указатель направления, в котором движется современный мир, — в сторону многополюсной структуры. Именно поэтому США, несмотря на всю свою подавляющую мощь и свои военные союзы, на воздушные и морские армады, которые без особого труда могли опустошить Ирак, не смогли навязать свое решение. Авторитетный британский журнал «Экономист» увидел в иракской эпопее симптом того, что «Соединенные Штаты в определенном смысле кажутся всемогущими, а на самом деле совсем слабы».
 Конечно, подобный финал очередной фазы иракского кризиса имеет и негативную сторону — явное повышение авторитета Саддама Хусейна у себя дома и в арабском мире в целом. И это тоже результат и свидетельство изъянов в американской внешнеполитической линии. Но намного перевешивает то, что было показано: мировое сообщество — реальное мировое сообщество, а не только НАТО и его окрестности — не поддерживает ничье господствующее положение и способно на базе коллективного разума, через ООН, разрешать острейшие ситуации. Если это в какой-то мере охладит силовую эйфорию некоторых американских стратегов, в выигрыше окажутся все. Важно и то, что разряжена (по крайней мере, временно) ситуация, которая генерировала нарастание противоречий между Западом и мусульманским миром.
 Так что, судя по всему, pax americana не окажется слишком долговечным. Вопрос, однако, в том, в какой форме — без серьезных конфликтов или иначе — будет проходить неизбежно болезненный для США процесс «отмирания» американской гегемонии…

 2.12. Россия умерла, Америка умирает.
 (Шляпентох Д. Россия умерла, Америка умирает // Независимая газета.24 декабря 1994)

 КАЖДЫЙ русский эмигрант входит в свою провинцию. Провинция неизбежна, как налоги и смерть.
 Я в Париже! Я в Париже — это Карамзин, и сходное — у Герцена. Глаза ищут Каабу, Стену Плача. Собор Святого Петра, да и вот они: витрина какого-то очередного магазинчика, вернее, лавочки. Блондинки в черных, а брюнетки в белых чулках и какое-то барахло, а рядом сидит владелец.
 Абдулла ибн Абдулла сидит на завалинке (поверьте мне, читатель, в Нью-Йорке есть завалинка, совершенно такая же, как в русской или арабской деревне) и в дремотном блаженстве, клюет носом. Ежели кто-то приближается неосмотрительно близко к его блондинкам в черных чулках и брюнеткам в белых, он лениво приоткрывает левый глаз и тявкает старой шавкой, отрывисто и глухо: «Welcom! Welcom!» По большому счету, он ничего не ждет от этого случайно вынырнувшего из толпы индивидуума. Он знает, что никому не нужны ни его блондинки, ни его брюнетки, ни его русокудрый атлет, который «Makes love from behind» толстозадой негритянке. Никому не нужны его гуттаперчевые супермены, жевательная резинка всех сортов, дешевая бижутерия, открытки с видами Нью-Йорка; его душа не здесь, а там: в желто-сером песке, в дымчато-газовой пыли, в приземистых домиках, колючих зарослях метровых кактусов, в пронзительном вскрике «Велик Аллах!», в великом Рамзесе, четвертое тысячелетие поражающем хеттов. Что держит его здесь? Доллары, но доллары — это тоже душа, ведь все-таки кто-то покупает в его лавке, иногда, в противном случае он просто не смог бы платить налоги.
 Нет, никто не покупает блондинок и брюнеток, белокурый красавец ублажает свою негритянку уже не один год. Покупают плюшевых медвежат, гуттаперчевых суперменов и, чаще всего открытки с красным сердечком, небоскребами и надписью: "I love New York». Покупают, чтобы послать в другой американский город, из одной провинции в другую.
 Америка — великая заокеанская провинция, страна постбруновского космоса, великого, гордого космического одиночества. Европеец, и даже, может быть, еще русский, живет в эпоху Птолемея. Он знает, что у космоса-страны есть центр-столица, а от нее иерархическими ступенями, эманациями божественного логоса ниспадают провинции, области и города маленькие, полувеликие и вовсе никому не нужные и неизвестные, так, никчемная, планетка-пылинка, где-то там на отшибе галактики. Если даже происходит разрыв и старый космос рушится, дробится, то лишь для того, чтобы каждая часть его сорганизовалась по-старому: новая столица, и так до самого основания «телесного низа», как отметил бы Бахтин.
 Американец не знает этого иерархизированного космоса. Он изначально жил в бруновском космосе. В Америке никогда не было столицы в ее традиционно европейском смысле, как не было и социальной иерархии, феодально-задушевного (или криминального, что в сущности одно и то же) коллективизма. Америка дробно-индустриальна, где каждый индивидуум, территория, городишко есть самодовлеющий центр. Парадокс заключается в том, что изначально евклидова, ригористски-прямолинейная американская душа признала релятивное многообразие людского космоса.
 Центром Америки, сердцевиной ее культуры является личность автономная, самодовлеющая, независимая. Это Америка и только Америка; Европа, даже породившая Америку Англия, того не знает, она слишком опутана, укутана старой феодально-корпоративной, социалистической ветошью; европейцу страшно и одиноко в этом бескрайнем, безграничном американском космосе, где нет ничего, только искрятся, мигая на невообразимых расстояниях, звезды и матово светятся белесые сгустки галактических островов. Европейцу страшно и одиноко, и даже если случается прижиться здесь, он летит к Земле, чтобы по окончании летнего отпуска снова возвратиться в свой космический корабль.
 Американца не пугает этот космос, более того, он желает его, он смело вступает в пустоту (100 миллиардов световых лет направо и налево; хотя известно, что эти понятия в космосе относительны) и называет этот космос своим словом «private» — частный; но значение его глубже и означает оно то, что у каждого из нас должно быть «пространство», нечто личное, интимное, о чем не должен знать никто. А если уж больно невмоготу и хочется высказаться, то на это есть платные психоаналитики, которые, усадив вас в кресло, почистят ваше либидо, подтвердят что-нибудь в вашем суперэго, и вы перестанете вожделеть ваших длинноногих студенток, царапающих в голубеньких тетрадках ответ на вопрос номер один: в чем суть учения Маркса и чем большевики отличаются от меньшевиков. Я всегда задаю этот вопрос на экзамене и показываю учебный фильм, заказываемый заранее: «Учение, которое разделило мир»; там на экране катятся по брусчатке тягачи с красноносыми ракетами и чеканят шаг русокудрые молодцы. А по окончании фильма говорю всем: всего этого нет, все это сгинуло, и эта площадь — новый форум, Карнак или Фивы.
 «Privacy» есть у всех: у младенца, ползающего в своем закутке, у малыша в своей комнатке, у малыша в своей комнатке, у взрослого и старика. Смерть, как половой акт, интимна и антисоборна: только я и Бог. Смерть — кульминация «privacy». Вы думаете, что Америка — эта страна длинноногих блондинок «крутых» бизнесменов, доллара и всяких машин и машинок? Вы ошибаетесь. Америка это страна тех, кто умеет умирать.
 Американец умеет умирать. Он Катон, стоик. Римлянин, но без империи и республики. Да и дела нет ему до золоченого орла на национальном гербе, говорливых и сутяжных сенаторов, Капитолийского холма и города Вашингтона. Американец встречает смерть с улыбкой.
 Америка умирает, улыбаясь, блестя вычищенными зубами. Лютер и суровый Кальвин с сжатыми губами оставили ее предкам веру в Бога и верчение столов. но даже те, кто не ходит в церковь (на углу почти каждой улицы даже самого маленького городка есть церковь и банк), гранитно тверды в своем Евклидовом видении мира.
 Американская провинция умирает в одиночку. Кризис поразил всю страну, но сильнее всего — Калифорнию. Атлантом со вздыбившимися бугристыми мышцами держала ее экономику «силиконовая долина», промышленно-научный комплекс, становой хребет американской военной мощи. Солнечный штат содрогнулся от страшного удара. Кампусы престижных калифорнийских университетов, оплот марксизма-ленинизма-маоизма, понесли невосполнимые потери, бюджет урезали где-то на треть и многим обнажив зубы в знаменитой американской улыбке, показали на дверь. Марксисты калифорнийские и некалифорнийские сострадают погибшему социализму и торжеству российской реакции. Простой калифорниец помышляет о своей «job»; «job» — слово переводимое на русский как «работа», не отразит в своем славянском безразличии («работа не волк» и т.д. и т.п.) всей протестанской мистики этого слова. Это что-то вроде «Родина-мать зовет!» Вы, наверное, помните значение этого слова, мой читатель. Это было в далекие, почти легендарные времена, когда не все еще продавалось и была свободно в продаже килька (30 копеек кг., я это хорошо помню, как Жванецкий). Это слово вызывало трепетное чувство, и не только у Иванова. но доже (вы в это, конечно, не поверите) у некоторых Рабиновичей, когда кто-нибудь, приподнявшись с кресла и откинув жидкую прядь с руководящего лба, говорил сухо, но внятно: «Товарищ Рабинович, от этого зависит судьба Родины». И в этот момент Рабинович мог забыть, что он Рабинович, выпячиваясь и слегка задыхаясь от волнения говори: «Будет сделано, гражданин начальник». Это и есть «Job», без которой нет «privacy», независимости. Так вот этот «Job» ушел безвозвратно, что бы там ни обещал нынешний моложавый президент.
 Президент отметил, что Америка была, есть и останется великой страной. Что американцы — самый производительный и вообще самый чудесный народ в мире, что капитализм (он же западная демократия и неотъемные права) наступает во всем мире и последний год был годом «великого перелома», окончательно похоронившим империю зла, а если и есть какая заминка в личной жизни конкретного американца, то это лишь «временные трудности».
 А у кого их нет, этих «временных трудностей»? …Вы смотрите на телевизионный экран и сидите в своем кресле, вам чистят ваше либидо и подкручивают что-нибудь в вашем суперэго, и вы перестаете вожделеть места в Принстоне или Гарварде и зарплаты кинозвезды. О, как похожи «наши» на «ваших», а «ваши» на «наших», Мир на антимир, «скучно на свете, Господи».
 Создатель умных точных ракет среднего и дальнего радиуса действия, глядя на черное звездное калифорнийское небо, думает вовсе не о Боге, вечности и смерти, а о том, как хорошо было раньше: тогда с каждой журнальной страницы смотрел на читателя громадный медведь с разинутой клыкастой пастью и маленькой кепочкой на макушке. Медведь напоминал не столько русского мишку, сколько американского гризли. Этот гризли раза в два больше своего евразийского собрата и раза в три, как где-то я читал, его злобное, а посему и охраняется американским законом. Объяснять ничего не нужно; все было ясно без слов: гризли намеривался изнасиловать западную демократию, испуганно притаившуюся в уголке. (Стройные ножки, шортики и сумочка с учебниками, перекинутая через плечо.) И вот нужно было соорудить как можно больше этих ракет, чтобы засадить этому гризли между глаз. И был «job», и было хорошо.
 Глядя на небо, калифорниец думает о «job» и знает, что этому больше не бывать; от медведя отвалилась лапа и добрая треть туловища, клыки порядком прогнили, и случись даже, что, прекратив жалобный скулеж, он встанет на дыбы, — устрашит немногих. А поэтому не нужны будут умные ракеты и не будет «job». Никто не поможет штату Калифорния. Никто не поможет городу South Bend (Южный Изгиб), штат Индиана, где я живу. Никто не поможет мне. А поэтому, встречая свою деканшу (а я знаю, что деканша имеет на меня зуб), я говорю радостно «Хай!» Этот самый «хай» в буквальном переводе означает «привет», но смысл его гораздо шире. «У меня все отлично, и я бесконечно рад видеть вас». И деканша отвечает мне: «Хай!»
 Я живу в маленьком городке, городке Среднего Запада, этот «средний запад» что-то вроде русской средней полосы; это сердце Америки или, можно сказать, самая американская Америка, кондово—сермяжно—кукурузно-пролетарская. Изредка я отправляюсь в Чикаго, он рядом, да и там самый, что плодит Нобелевских лауреатов по экономике и «чикагских мальчиков», наивных Аль Капоне перестроечных реформ. В воскресенье, субсидируемый городским бюджетом, транспорт замирает, а у меня нет машины, как и телевизора, кредитной карточки (это свидетельствует, что за долгие годы, проведенные в Америке, я не вписался в американскую жизнь). Можно взять такси, но я перевожу стоимость проезда в рубли, ужасаюсь, вспоминаю о невыплаченных студенческих долгах, декане и иду пешком. Через весь город. Я прохожу центр (суд со статуей Свободы, точной копией нью-йорской, тюрьма, рядом с судом, мэрия и памятник северянам, погибшим в «той гражданской») и прихожу на станцию. Там маленький зал ожидания, где можно купить в автомате кофе и что-то вроде соленого бублика; я бросаю двадцатипятицентовики в утробу автомата и получаю кофе и пакет с бубликами. Со стены на меня смотрят портреты отцов-основателей, первопроходцев Индианщины с суровыми лицами и длинными хасидскими бородами. Насладившись бубликами, я выхожу на перрон и смотрю на полотно. Проходят поезда, иногда с новенькими машинами; я на границе Мичигана, с его Детройтом, автомобильным сердцем Америки, я провожаю эти машины глазами. Я знаю, что все они обречены.
 Солнце восходит на востоке, и я вижу миллионы «Тоет», созревших в икринках где-нибудь под Токио, они спешат на страшный, невидимый бой, рассекая евразийскую равнину отточенным монгольским клином: панмонголизм — то слово дико. Нет, оно не ласкает мне слух. «Так высылайте ж к нам, витии своих озлобленных сынов…» Россия не окажет им сопротивления. Ее полки рассыпятся, разбегутся от первого удара и, оскалив зубы в вежливой улыбке, нукер из Мицубиси подтолкнет великого князя Московского острием компьютерного диска к ногам властелина. И великий князь, упав, распластавшись перед ним, получит в подарок шариковую авторучку и ярлык на Курильское княжение.
 Фыркая от похоти и предчувствия боя, катафрактарии, плюхнутся в Атлантический океан; орды Хубилая цунами пойдут не с запада на восток, а с востока на запад. Где-нибудь под Калифорнией или Мичиганом их встретят отборные полки, встанут в ряд, закованные в лучшую компьютерную броню американских компаний.
 Сначала в атаку пойдет текстиль, но его отобьют потогонные мастерские Нью-Йорка, а вдогонку, рассыпая по дороге смертоносный груз по фермам Европы, посыпятся на рисовые поля Хоккайдо кукуруза Lowa и картофель Idaho. А сверху американский летчик будет видеть, как в адских языках пламени, в сухих лепестках сушеного картофеля корчится соломенное золото фанз и истекают белым вином виноградники Прованса. А напоследок откроется чрево бесчисленных складов, чтобы засыпать горами сыра и сухого молока.
 Но это будет лишь начало боя, потому что трубит рожок и, сомкнув ряды, тяжело и мерно пойдут в атаку компьютеры; это будет страшная сеча, и будет стоять насмерть силиконовая долина, но заброшенные в тыл мобильные полки карманных калькуляторов и электронных часов расстроят американские ряды, и тысячи, сотни тысяч, миллионы калифорнийцев встанут у окошек бирж труда.
 Кольцо сомкнется, захлестнется петлей на черно-пролетарской шее Детройта, но угрюмо будет стоять в каре, гаечные ключи и отвертки в потных руках. «Старая гвардия», она помнит Ваграм и «солнце Аустерлица» и на предложение сдаться отвечает глухо, но внятно: "Fuck you! I need my job!»
 И полки калькуляторов остановятся, смущенно и трепетно, ибо им покажется, что император снова надел свои «итальянские сапоги», но тут снова протрубит рожок, завизжат миллионы сигналов, и новенькие, выкатившиеся из чрева кораблей, «тоеты» пойдут в атаку с фронта, тыла и флангов. А за ними, помня унижения, покатятся союзные «Вольво» и «Фольксвагены», посыпятся сверху сыры Лангедока и немецкие окорока. А затем в прорыв напалмом польется русская водка из вассального нижегородского княжества, и девочки с Арбата (блондинки в черных, а брюнетки в белых чулочках), визжа, пойдут на приступ Лас-Вегаса.
 Пощады не будет никому. И везде — на корпусах машин, на куриных ножках, на ягодицах девочек — будет светиться Валтасаровым клеймо : «Made in Japan». Ржавые, никем не убранные черепа кабин покроют равнину от Калифорнии до Новой Англии.
 Я сижу в своем офисе, дверь открыта. Я должен быть доступен для масс и, если ко мне пожаловала студентка, всем должно быть видно, что я ничего себе не позволяю. Студентки и студенты приходят редко, кроме одной. Это японка. Она забрела в кукурузную провинцию, глухой тыл врага, чтобы обучится его языку и узнать его секреты. Она слегка склоняет почтительно голову в традиционном японском поклоне (ей не привились демократические традиции и права большинства ) и включает магнитофон «Made in Japan, и начинает слушать о том, что такое «революция сверху и сталинизм. Я говорю ей, доверительно и авторитетно, как азиат азиату, что Он был жестокий властитель, создатель великой евразийской империи, которой нет. Мигает красная лампочка магнитофона, и я смотрю в её послушные агатовые глаза. Прощаясь, она спрашивает: А экзамен будет как раньше ? Ага. Три вопроса на выбор и краткий ответ на несколько маленьких вопросиков.
 Россия умерла. Америка умирает. Ещё в прошлом веке Токвиль, побывший в Америке совсем немного, а в России вовсе не бывавший, заметил, что будущее принадлежит двум этим странам. И оказался прав. Они срослись в смертельной вражде, насильник и насилуемый. Две сверхдержавы злобно топорщили термоядерные фалосы. Смерть одного оказалась смертью другого. Америка просто не осознала ещё этого. Америка умрёт, Россия умерла, но они встретят смерть по-разному.
 Россия не верит, что время молодости и силы прошло, что морщины смяли лицо и обвисло кожа, что она уже не самая обольстительная и привлекательная и народы мира не оборачиваются, когда она проходит по одной шестой части суши на высоких каблучках. Она не поверит зеркалу и начнёт мазаться и краситься Федоровыми, Бердяевыми, а то и просто Кашпировскими и ждать жениха с Запада. (Так, кажется утверждал Бердяев ? ). И пустится во все тяжкие с юными и не очень юными эфебами. И жених придет. Моложавый, весёлый, с честным открытым лицом. Он будет вежливым и обходительным, будет поить валютным кофе и потчевать солёными сухариками и не тащить сразу на койку, как пьяненькие дядечки из ближнего зарубежья. Он приведёт её на смотрины, в кафе-конгресс. Она наденет по этому случаю самую лучшую и самую короткую юбочку и скажет господам. что при манишках и галстуках, что она всегда принадлежала Западу, что бы там не говорили злопыхатели. И господа в галстуках одобрительно загудят и одарят её аплодисментами. Местная пресса отметит, что аплодировали не раз. А затем они (она и жених) придут к ней домой. Она добудет свечи. Ведь кажется, так это происходит на Западе ? Она побежит на рынок и купит за последние гроши мясо, овощи и вино и зажжет свечи (Предварительно она, конечно, отключит телефон, чтобы, не дай Бог, не звякнул кто-нибудь из знакомых эфебов или, упаси Боже, кто-нибудь из ближнего зарубежья ). Они откушают мясо и пригубят вино, а затем она сядет на кровать. Господин подсядет к ней и возьмет ее за руку, и ее глаза загорятся. Он скажет ей, что она ему очень нравится и он хотел бы создать семью, а еще его интересуют безделушки, которые, он знает, лежат в комоде. Она принесет их, фамильные драгоценности, всякие там ракетки и бомбочки и скажет ему, что собирали их еще дедушка Брежнев и прадедушка Сталин и это, в общем, все то, что у нее осталось. Жених с Запада возьмет эти безделушки, подержит, посмотрит на свет, попробует на зуб. Многое подгнило, проржавело за семь эпических лет, но еще отличные вещицы старой имперской пробы. И глаза его загорятся, и он скажет, что вовсе ей они не нужны, потому что они вскорости поженятся, и он введет ее в европейский дом, а затем он наклонится к ней и нежно поцелует ее в губы. Губы ее приоткроются, она тяжело задышит и откинется на подушку в ожидании того, что торопливые и дрожащие от волнения пальцы начнут расстегивать крахмальную кофточку или сразу полезут под юбку, как поступали знакомые эфебы из дальнего зарубежья. (Готовясь к этому важному событию она раздобыла трусики с клеймом из дальнего зарубежья и надела черные чулочки.) Но жених с Запада, отпрянув и поправив галстук, скажет, что она, конечно, ему очень нравится, но он уважает ее как человека, как личность и вовсе не видит в ней только «sexual object». Это, значит, когда на женщину смотрят не как на личность, а как на предмет для удовлетворения мужской похоти. С этим на Западе строго.
 А не могла ли она, между прочим, подписать вот тут. Она, конечно, подписывает, и из тени откуда-то появляется нотариус, который все это заверяет. А потом все эти безделушки исчезнут в его кармане. Он поцелует ее еще раз в полуоткрытые губы нежно и трепетно и уйдет, пообещав позвонить вскорости и увезти в европейский дом.
 Но он не позвонит ни через день, ни через год. И она напишет письмо, что всегда принадлежала Западу, и жить без него не может. Со времен Котошихина и Курбского. И он, во время визита в Москву, обещал брак-союз и столько-то сотен миллиардов. И европейский дом. А кроме того, что случилось с теми брелочками и кулончиками, то есть ракетками и бомбочками?
 Через некоторое время она получит письмо. Вежливое и заказное. В нем сообщит, что бомбочки были отданы безвозмездно и безвозвратно. На это есть международные соглашения, подписанные и утвержденные. Что же касается обещания жениться, то тут он желает сообщить следующее. Во-первых, в интимных отношениях с ней он не состоял, а поцеловал ее чисто по-дружески. Она на этом сама настояла. Так что никаких обвинений в «sexual harassment» он не принимает. (Она долго будет искать это словосочетание в словаре, но так и не найдет его, и его значение останется для нее загадкой.) Что касается брака, то он вернее — не он, а всякие разведывательные службы, навели справки и выяснили следующее. Глубокоуважаемая госпожа вступала в многочисленные и беспорядочные связи с представителями ближнего и дальнего зарубежья. И каждому сообщала, что любит его безмерно и что он вообще у нее первый. А затем (и это тоже сообщили разведывательные ведомства) попросила значительную сумму в СКВ у некоего иностранного господина ( имя господина не сообщается по дипломатическим соображениям) на закупку хлеба для старенькой мамы ( полученные деньги, однако, были пропиты в баре и частично переведены в швейцарский банк). А деньги были народные, то есть — налогоплательщиков. Все это свидетельствует о том, что уважаемая госпожа несерьезно подходит ко взятым на себя обязательствам. А с этим на Западе строго.
 Что касается европейского дома, то он, вообще, в него вхож, но у него есть сильное желание из него выйти, так как хозяева особого гостеприимства не проявляют. А про азиатский дом и говорить не приходится. Об этом она сама, наверное, хорошо знает из газеты «Еще»; он ее видел на столе ее кухни. Так, что ничем он ей помочь не может. Но ежели есть желание купить зерно, кукурузу и сыры, то тут нет никаких проблем. Оплатить все можно валютой, золотом или нефтью. Честь имею, искренне ваш и т.д. и т.п.
 И она поймет, что ее обманули, провели. Она пойдет к зеркалу и посмотрит на обвисший подбородок, груди и ноги в синих прожилках и заревет. И слезы потекут по щекам. И будут разводы. Из Бердяева, Федорова и Кашпировского. А затем пролистает плохой перевод ефрейтора Шикльгрубера и пойдет скандалить по ближнему и ближне-дальнему зарубежью.
 И случится то, что должно было с неизбежностью случиться. Ее принесут и положат на кровать, руки будут безвольно болтаться. Явится доктор «из ООН», засвидетельствует причину смерти. Была потасовка. Немножко ядерная. (Несколько бомбочек упали за комод и посему избежали карманов жениха с Запада). Немного химическая. Немного экологическая. А в целом и в основном потерпевшая и представители ближнего зарубежья били друг дружку по голове пустыми бутылками и обзывали, как свидетельствует оказавшийся поблизости представитель иностранно-нейтральной державы со знанием русского языка, нехорошими, прилично не переводимыми словами. Он также сообщит, что первоначально все выглядело идиллически и потерпевшая обнималась с представителями ближайшего зарубежья, вспоминала, что еще совсем недавно они были одной дружной советской семьей. И пили водку. И плакали. И целовались взасос. Следственная комиссия также обнаружит, что на потерпевшей были трусики из дальнего зарубежья и черные чулочки, надеваемые по особо торжественным. Но потом, сообщит эксперт, сказала она что-то такое нехорошее, и собутыльники нахмурились. А потом…потом началось такое, от чего заходили ходуном стены европейского дома и из верхних этажей стали выпрыгивать в одном белье (а иногда и без белья) вопящие благим матом жители. А когда к месту происшествия прибыли голубые, зеленые и прочие каски, все уже было кончено. Жители ближнего зарубежья ретировались по национальным квартирам, волоча за собой убитых и раненых. А она лежала одна. Череп проломлен, лицо — сплошной синий подтек, а все кругом залито блевотиной и кровью. В том числе черные чулочки и трусики.
 Будет вызван доктор. Он и ощупает пульс, а затем приедет господин со счетчиком, счетчик сразу зашкалит. Ее положат в свинцовый гроб, купленный за ООНовский счет, и будут похороны.
 На них придёт жених с Запада с японской женой. Он будет по-прежнему поджар, строен и будет улыбаться своей знаменитой улыбкой. На нём будет чёрный костюм и черный галстук. И он скажет, что она вообще была — хороший человек. Только вот несколько безалаберна и импульсивна. И жаль, что умерла, потому что больше не будет покупать зерно и сыр. А это обидно. И смахнёт скупую слезу с мужественного англосаксонского лица. Прибудут и граждане из европейского дома, слегка оправившись от недавнего испуга, сообщат, что она, в общем, была хорошей женщиной и давно уже присутствовала в европейском доме незримо, духовно. И процитируют Бердяева и Фёдорова. А после похорон соберутся на конференцию, где калифорнийская лесбиянка прочтёт доклад об оргаистическом элементе в русской душе. И издадут доклады в престижном издательстве. Под занавес притащится небрежно одетый малый с крестом на шее.(Следствие установит, что это был её сын от первого брака и что именно он передал ей тот скверный перевод Шикльгрубера, от которого и пошла вся беда.) Малый посмотрит на жениха с Запада, ткнёт перстнём и скажет: «Пророки пророчествовали, поэты писали стихи, рыцари дрались на турнирах…эх !» И выругается слёзы потекут по небритым щекам.
 Жених с Запада не поймет причём тут пророки и поэты и откуда вообще эта цитата. И осудит его за то, что явился на похороны матери в таком затрапезном виде. А затем посадят на могиле экологически чистую берёзку. И разойдутся и забудут.
 Россия умерла. Америка умрёт. И случится это так. Америка — женщина поджарая, стройно-жилистая. По утрам она бегает миль десять, чтобы не потерять форму. И питается зелёным салатиком. Без соли. И без жира. Потому что и соль, и жир вредны. У неё, как у всякой нормальной женщины, месячные: подъём, спад, экономическая кривая то вверх, то вниз. Ничего серьёзного в целом и в основном гармония невозможна. Это популярно изложил известный Фукуяма в своей не менее известной статье.
 Должен быть спад, и должен быть подъём, в общем цикл. Но когда-то случится то, что должно было случится: будет спад без подъёма. И она пойдёт к врачу, вернее поедет, потому что в Америке не ходят, а ездят и бегают. Бежать к врачу неприлично. Она приедет на машине, записавшись на приём. Уютный коттедж, подстриженная травка. Доктор сухой, поджарый, знаменитая, честная американская улыбка. Первым делом справится есть ли страховка. Потому что без страховки никак нельзя. Бесплатная медицинская помощь — это социализм, а он, сами знаете, наделал каких делов. Страховка есть. А ещё нужно подписать здесь и там, это, знаете, на тот случай, если что-то с вами случится. А затем он её ощупает : промышленность, образование и т.п. И скажет: тут уплотнение, тут утолщение, здесь старые болячки, описанные стариком Марксом в его книге «Das Kapital», работа не менее известная чем статья господина Фукуямы. А вот уж совсем странно-удивительно, как сказал бы Владимир Ильич, «странно и чудовищно», совсем социалистические болячки. Никогда бы не поверил, что таковые могут здесь появиться, но факт есть факт: брежневизм в сочетании с чисто социалистическим, чисто русским раздолбайством. Никак не ожидал, что оно привьётся здесь на англосаксонской, буржуазной почве. Но, как говорил Владимир Ильич, не помню, правда где, факты упрямая вещь, взятая в совокупности.
 Доктор сядет за стол и откроет блокнот. Чем вы, глубокоуважаемая госпожа, занимались в последние лет двадцать?
 Как чем ?! Её глаза загорятся. Мы боролись за справедливость. Вы знаете, что кругом засели эти «male chauvinist pig», эти самые мужики, которые смотрят на нас, баб, исключительно как на «sexual object» и оттирают от важных хорошо оплачиваемых работ.
 И мы вели борьбу. И сейчас у нас уже бабы в Гарварде и Принстоне. И будут продолжать борьбу, потому что нас, баб, там еще мало. Должны быть две-три бабы, и педерасты должны быть представлены, их, педерастов и лесбиянок, очень мало, недопустимо мало. Особенно черных педерастов и черных лесбиянок. Укажите мне хоть на одну известную черную лесбиянку в Гарварде?
 Доктор будет смотреть на нее участливо. Ему будет жаль ее, потому что она, в общем, была хорошей женщиной. Потом он снова ощупает ее промышленность, образование и иные важные части тела и скажет, тут утолщения, а тут уплотнения, вообще рак и неизлечимо. Ничем помочь нельзя — в Америке принято говорить больным правду и улыбаться честной, прямой — знаменитой американской улыбкой.
 А затем он попросит ее подписать тут и здесь, чтобы в случае смерти никаких финансовых претензий не было, а затем предложит ей очень дешевое место на кладбище и очень надежного и очень недорогого адвоката, эти советы не входят в круг его прямых обязанностей и страховкой не покрываются, и советы эти он дает просто так, как человек человеку.
 Она уедет от него на машине и приедет домой. В обычную средне-стандартную американскую квартиру с одной спальней. И будет все как у людей: специальный велосипед для упражнений, телевизор и пакет с сухим картофелем на столе. Есть и полочка с книгами и журналами. Один журнал об оральном и анальном сексе и объяснения, какой из них полезен, а какой опасен для здоровья. Книжка о не очень вкусной, но здоровой пище с описанием салатиков и винегретов. Книга о том, как спасать крапчатую сову, джунгли Амазонки и латать озоновые дырки. Книга о том, как за два дня похудеть наполовину. А в самом дальнем углу будет стоять Библия, та самая книга, которую она любила читать в ранней своей юности. Она откроет ее и еще раз узнает, что когда-то и зачем то Авраам родил Исаака Иакова и т.д. А затем она ляжет на диван и умрет. И явится похоронная команда и несколько джентльменов азиатской наружности. И ее похоронят. А на могиле посадят экологически чистую березку.
 И две великие нации лягут в землю. Вместе с другими великими и не очень великими нациями. А Земля, крошечная, заштатная, провинциальная пластинка будет носиться туда-сюда. Вовсе не потому, что есть здесь какая цель, а просто так. Таков закон природы.
 А каков вывод? Да будь здоров, по возможности счастлив, мой читатель. И не верь никому. Ни «нашим», ни «вашим». Ведь папе, маме, ну еще жене, если есть и если любит.

 2.13. Вечер американской империи?
 (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке // Новая Россия.1998.№1)



Сумерки империи?

 Имперское государство (а надо исходить из того, что Америка — имперское государство и другим оно просто быть не может) погибает в тот момент, когда в обществе разрушается консенсус относительно того, что это государство просто обязано быть имперским. В тот момент, когда возникают разговоры о том, что «бремя империи» неподъемно, что его надо сократить, что «не нужны нам эти…» — империя кончается. Конкретные последствия могут быть различны и зависят от того, насколько государство способно трансформироваться в некую другую, неимперскую сущность. Великобритания, например, стала национальным государством всего лишь (всего лишь !) за счет геополитической маргинализации и утраты самостоятельности во внешней политике. А Советская империя, умершая тогда, когда основным, если не единственным, критерием развития стала колбаса, развалилась с известными последствиями.
 Так вот психологически Великая Американская Империя умерла тогда, когда на ее политической арене появились Росс Перо и Патрик Бьюкенен, которые задали именно эти вопросы. И американское общество, — конечно, далеко не всё — с большим пониманием отнеслось к их позиции; достаточно вспомнить, что и тот и другой на президентских выборах (Бьюкенен на предварительных, а Перо — на основных) набирают значительный процент голосов. А ведь это голоса политически достаточно активных избирателей, которые утруждают себя приходом на выборы.
 Но несмотря на все разногласия и трудности, до последнего времени противоречия внутри американской элиты возникали по поводу характера американского участия в региональных военно-политических балансах и степени свободы Вашингтона в принятии стратегических политических решений. И вот выяснилось, что несмотря на внешний консенсус в умах американской элиты, который, как правило, выражается в культовых заклинаниях о том, что США единственная сверхдержава, существуют весьма различные представления о том, какой должна быть американская геополитика в XX веке. Показателем «разброда в умах» стало появление комплексных и достаточно развернутых концепций геополитического будущего США. Любопытно, что первым не выдержал бывший министр обороны США Уильям Перри. Еще находясь на должности и будучи, казалось бы, в силу своего служебного положения апологетом концепции «расширения», — Перри выступил с несколькими развернутыми заявлениями, в которых обосновал совершенно новую концепцию, получившую наименование «превентивная оборона». За чисто военизированным названием скрывалась крупная геополитическая идея, которая по целому ряду параметров противоречила концепции «расширения». Интересно, что американские военные сразу же сделали вид, что к ним концепция Перри совершенно не относится и что это — дело политиков.
 Концепция «превентивной обороны» основывается на понимании того, что США не обладают в полной мере возможностями сдерживания всех региональных сил, поставивших перед собой задачу достижения гегемонии в своих регионах. Поэтому точнее было бы не подтягивать военный потенциал до уровня, потребного для выполнения такого рода задач, а решать вопрос через систему превентивных политических и военно-политических мер несилового характера. Взятая в целом, эта программа представляет собой попытку формирования системы сдерживания развития силовой многополярности в мире за счет формирования такой системы взаимоотношений в военной, военно-политической и экономической областях, в рамках которых потенциальные нарушители благоприятного для Соединенных Штатов статус-кво в критических регионах (например, в постсоветской Евразии или в Азиатско-Тихоокеанском регионе) не смогли бы изменить сложившийся баланс сил даже при наличии политической воли руководства.
 Концепция Перри признает по крайней мере три ключевых, но достаточно неприятных для Соединенных Штатов факта: а) вопрос стоит не о расширении американского влияния в мире, а, как максимум, о сохранении существующих позиций Америки; б) тенденции развития многополярности, по крайней мере в военно-политической сфере, сохраняются и не могут быть более сдерживаемы только за счет факторов экономической взаимозависимости и политического доминирования; в) Америка не обладает достаточным военным потенциалом, чтобы самостоятельно обеспечить дружественный характер основных региональных военно-политических балансов сил — как по финансово-экономическим критериям, так и с точки зрения геополитической целесообразности.
 Конечно, здесь нет никакого изоляционизма; конечно, Перри исходит из того, что Америка должна оставаться единственной сверхдержавой; конечно, он даже не думал о том, что США должны отказаться от своих обязательств. Но тем не менее, требование рационализации методов поддержания американского доминирования означает то, что многие в американской элите понимают: далее быть «всемогущими» США просто не под силу.
 Но понимают они и то, что резко сократить свое присутствие на мировой арене США не могут: рассыплется фантом «глобальности» в ме ж дународных отношениях. Придется проводить не просто конверсию оборонной промышленности, но и конверсию всего общества в целом. Придется пойти на хотя бы частичную реиндустриализацию экономики, на что даже у богатейших США просто нет средств. А значит, придется согласиться с тем, что следующее поколение американцев будет жить хуже предыдущего. Так что логика американской внешней политики вряд ли изменится. Тем не менее, идеи бывшего министра обороны США весьма показательны. Перри сам по себе человек не простой и, думается, выражал не только свою точку зрения.
 Но стоит вернуться к тому, о чем мы говорили в начале статьи, — в американском общественном мнении развиваются весьма противоречивые процессы. Накладываются друг на друга различные негативные явления, одно из них — внешнеполитический популизм. Американский внешнеполитический популизм на поверку оказывается штукой весьма специфической. Американское общество, вкусившее сладость победы, всегда будет требовать от своего правительства внешнеполитической державности — однако оно будет неспособно поддерживать внешнеполитические мероприятия своего правительства, если они будут связаны с человеческими жертвами и большими затратами. Так что свобода действий американской администрации оказывается существенно ограниченной.
 Надо учесть и то своеобразное положение, в которое попал сам президент Клинтон. Он так долго стремился любыми путями избавиться от имиджа «белобилетника-пацифиста», что создал для себя имидж «крутого» президента, чем кардинально сузил возможности для «мягкого» поведения в период кризисов и тем более для отступления. К тому же, говоря простонародным языком, президент США Клинтон в настоящее время находится под следствием сразу по нескольким делам и его судебные перспективы не то, чтобы мрачны, но вызывают некоторое беспокойство. И поэтому для уверенности в своих силах он вполне может решиться попробовать старое испытанное средство — маленькую победоносную войну. Последний раз в качестве такой войны пытались использовать высадку в Сомали, которая закончилась большим позором. Ну, а несколько раньше был Вьетнам.
 Американское общество, впрочем, уже сейчас четко понимает, что ничем хорошим это не кончится. Достаточно вспомнить, какого рода американские фантастические фильмы про будущее мы смотрели на видеокассетах. Вспомните: «Безумный Макс» (аж три серии), «Водный мир», «Черри-2000», «Планета обезьян» (целых пять серий, в которых с совершенно садистским упорством доказывается, что люди — быдло), «Вспомнить все», «В пасти безумия», относительно новый «Марс» и еще десятки им подобных фильмов. Они все какие-то апокалиптические: действие происходит то ли после ядерной войны, то ли в США возникло какое-то тоталитарное государство-корпорация, то ли власть в стране захватил безумный диктатор, то ли роботы покорили людей, то ли случилась какая-то вселенская катастрофа, то ли люди себя уничтожили сами и на планете проживают исключительно обезьяны, говорящие по-английски. Исключение составляет недавно прошедший с бешеным успехом фильм «День независимости», в котором американцы лихо громят напавших на США накануне Дня независимости Америки инопланетян. Хотя, по правде сказать, фильм, в котором уничтожаются все крупные города Америки, вряд ли мож н о считать вариантом «Кубанских казаков». Можно возразить, напомнив о культовых «Звездных войнах», в которых, однако, в первых же титрах говорится, что дело происходит в галактике «далеко от нас» и стало быть к Америке отношения не имеющей. А вас никогда не удивляло, почему в государстве, находящемся на гребне могущества, снимаются и, что самое интересное, идут в кинотеатрах, на видео и по телевидению с большим успехом такие фильмы? У нас в России также пытались снимать нечто подобное, но эти фильмы очень быстро перекочевали куда-то в рубрику «Кино не для всех» после полуночи.
 Почему Голливуд оказался неспособным снять что-то подобное «Зеркалу» или «Проверке на дорогах», понятно, — культуры не хватает. Но почему государство, победившее в изнурительной «холодной войне», не создало своего аналога «Взятия Берлина», «Клятвы» или «Светлого пути» (кстати, по духу совершенно голливудский фильм про self-made woman — женщину, которая сделала саму себя, — да еще и с феминистским оттенком)? Неужели из-за каких-то моральных аспектов, антиимперского духа или чего-то подобного? Сомневаюсь — достаточно посмотреть блестящее американское историческое костюмированное кино, совершенно, к слову сказать, имперское, после которого, если не читать книг по истории других государств, возникнет устойчивое ощущение, что вся история человечества происходила на территории США. Да и вестерны очень часто оказывались довольно близки к «Свадьбе с приданым».
 Что это — коллективный мазохизм или подспудное ощущение того, что страна идет куда-то не туда? Своего рода стыдливость режиссеров, отказывающихся врать народу про «светлое будущее»? У меня нет ответа на эти вопросы. Я могу только предположить, что в американском обществе есть какой-то внутренний надлом, своего рода отрешенность от страны — ведь нельзя без боли смотреть кино, где показывается будущее той страны, где ты живешь, и этой страны как бы нет, ее уничтожили. Этот надлом нельзя связывать только с окончанием «холодной войны» — он, думаю, был всегда: меня поражало то, что золотой век для американца закончился не когда-то давно (как для многих русских — то ли в 1917 году, то ли при Владимире Мономахе, на худой конец при Сталине), он закончился только что, и человек, с которым разговариваешь, с удовольствием признавался, что и он жил при золотом веке. В период Рейгана золотой век был при Кеннеди и Джонсоне, при Буше он сместился к тому же Рейгану. Сейчас все вспоминают, как им хорошо было при позднем Рейгане и Буше. Иными словами, золотой век Америки закончился только что. Но главное, что он закончился и уже больше никогда не начнется.
 Я не хочу сказать, что Америка вот-вот умрет, хотя, как правило, империи начинают умирать, будучи на гребне могущества, когда наступает золотой век, плавно и незаметно переходящий в угар, а затем и распад. Даже если поставленный нами диагноз и верен, то, в конечном счете, сумерки последней империи могут продолжаться достаточно долго. Нам нужно хотя бы оценить, насколько сильно Америка «вползла» в свои сумерки, насколько сильно ржавчина внутреннего кризиса разъела красивые схемы американской геополитики, насколько то, что происходит в США, может затронуть и нас.


Вместо заключения: зачем нам эта Америка?

 Конечно, приятно узнать, что, как говорит герой популярного фильма «Брат», «Америке скоро кирдык», но к нашей практической жизни это отношения не имеет. К тому же, ни помочь Америке выжить, ни поспособствовать тому, чтобы она поскорее «отмучилась», мы не сможем. Дело не в этом. Просто геополитическая ситуация складывается в мире так, что Россия для Америки становится очень важным элементом для розыгрыша спланированных комбинаций.
 Ибо чисто концептуально только Россия может подкрепить ту систему «глобальности» мировой экономики и международных отношений, за сохранение которой так сражаются США. При всей своей мощи и Китай, и в еще большей мере Западная Европа являются региональными силами, которые даже на пике своего могущества очень четко понимали пределы своей экспансии. И хотя Китай некогда считал себя центром вселенной и именовался «Поднебесной», однако же построил, не считаясь с затратами и человеческими жизнями, Великую китайскую стену, которой четко разграничил «мое» и «не мое». Да и зачем китайцам глобальность — поставив под свой экономический, а затем и политический контроль прилегающие к себе районы, они решат большую часть своих геоэкономических и военно-политических проблем. Россия же по определению является трансрегиональной силой, замыкая на себе «силовые линии» геополитического взаимодействия европейского Запада, исламского Юга и склоняющегося к Китаю Дальнего Востока. И дело здесь не столько в военной силе, сколько в том, что без России не может возникнуть какая-либо серьезная коалиция, способная бросить вызов господству США. И несмотря на постоянные заявления о том, что «Россия повержена» и что с ней не следует более считаться, в США даже те, кто это говорит, прекрасно понимают: от того, как поведет себя эта сила, будет зависеть очень многое в XXI веке, а может быть, даже раньше.
 Действительно, представьте себе, что «случится страшное» и Москва с упертостью загнанного в угол медведя начнет, хотя и неуклюже, но целенаправленно луп ц евать американских союзников на постсоветском пространстве (а это очень просто — надо всего лишь изменить систему отношений так, чтобы благополучие этих режимов оплачивалось не Москвой, а Вашингтоном). А затем сыграть в некую геополитическую игру, использовав свои связи с Ираном и Китаем, а также контроль над значительной частью трансевразийских коммуникаций (что также довольно просто — достаточно привести в порядок БАМ и Транссибирскую магистраль, а также объяснить зарвавшемуся Нурсултану Назарбаеву, "что к чему "). Это будет если не конец эры господства Америки на торговых путях (прежде всего — морских), то, по крайней мере, существенный кризис данной системы.
 Понимают американцы и то, что при всем экономическом кризисе Россия потенциально является столь мощной промышленной машиной, что для американцев контроль над ней будет означать возможность поддержания собственной экономической системы (причем и той, которая уже оторвалась от американской почвы, и той, которая все еще находится на территории США). Иными словами, Россия нужна США для того, чтобы больше не думать о том, что происходит в Европе и Японии, а также для того, чтобы дать понять становящимся все более самостоятельным элитам этих государств, что США и без них обойдутся.
 Наконец, США, хотя и могучая в финансовом отношении держава, однако же при относительном упадке внутренней экономики эта могучесть реализуется в основном в сфере мировой торговли и международного финансового рынка. И тот факт, что население России предпочитает хранить свои деньги в долларах, означает не только, что россияне финансируют государственный долг США, но и то, что существенная часть ресурсов России как бы играет роль гаранта устойчивости американского доллара. К тому же, сейчас, когда российская экономика находится в весьма неоднозначном периоде «предподъема», возникает вопрос о том, на какой основе этот предподъем перейдет в реальный подъем. Ясно, что единственным источником капитала для такого подъема будут внутренние накопления, — иностранные инвестиции в массовом порядке, как правило, приходят тогда, когда подъем становится необратимым. Вопрос в том, кто сможет консолидировать этот внутренний капитал: государство, российские финансовые структуры или контролируемые из-за рубежа и прежде всего со стороны США финансовые монстры. И ответ на этот вопрос определит не только судьбу России, он определит и судьбу США, ибо сравнимых с российскими ресурсов: финансовых, индустриальных, интеллектуальных, природных — в мире больше нет.
 А из этого следует весьма прозаический вывод: нам не следует питать иллюзий относительно того, что нас оставят в покое и мы сможем спокойно заниматься «своими делами». Этот шанс у России был два-три года назад, но теперь его просто не существует: наши дела уже перестали быть просто нашими. И США уже не нужна «нейтральная» Россия — им нужна Россия «дружественная», которая волей-неволей будет выну ж дена играть по тем правилам, которые сформировались в системе международных отношений. Сформировались при деятельном и определяющем участии США; сформировались для того, чтобы США и далее смогли безбедно существовать в качестве «единственной сверхдержавы».
 Возможно, заключение статьи покажется читателю нелогичным, но на мой взгляд, то, что происходит сейчас с США, говорит о том, что для России пришло время «большой геополитики», стратегических решений и долгосрочных комбинаций. И все это — несмотря на тот внешний упадок, которым характеризуется наша государственность. Просто у нас нет иного выхода, если мы хотим, чтобы в XXI веке наше государство было не просто самостоятельным, а играло бы заметную роль в мире. И не стоит считать США всемогущими, — в конечном счете, разговоры о том, что «в Вашингтоне все уже решили» и нечего «рыпаться», есть проявление пораженчества. С такими настроениями нечего лезть в политику, ибо наша задача заключается не в том, чтобы доблестно умереть «назло всем», наша задача в том, чтобы победить. И победить вчистую.




 ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СИЛА И БЕССИЛИЕ АМЕРИКИ



 3.1. Американская империя как эксперимент.

 Современная Америка представляет собой «демократическую» империю, ибо она стремится искусственным путем к усилению своей позиции не только в североамериканском регионе, но и во всем мире. Такой характер нынешних Соединенных Штатов Америки вытекает из эмпирического факта насыщенности мира гиперстрессовыми, переуплотненными равными производителями, что чревато катастрофами как естественными регуляторами любого перенапряжения. «Неожиданно создаются союзы государств: североамериканских, западноевропейских, восточноевропейских (некие новые „демократические“ империи), внутри которых торговля товарами, услугами, технологиями свободна, а ограничения… возникают уже между союзами» (Сохань Л.В., Сохань И.П. Новые «демократические» империи // Социс. 1997. № 2. С.67). Ключевыми моментами в такого рода новых «демократических» империях, представляющих собой прежде всего экономические союзы, являются, во-первых, компактность, когда страны принадлежат к одному региону (это облегчает охрану границ и дает экономию на расходах по транспортировке сырья и товаров), во-вторых, наличие менее развитых стран относительно ядра объединения (они выступают резервуаром низкоквалифицированной рабочей силы и потребительским рынком для товаров). Именно слабые страны по отношению к ядру союза играют роль аналога колоний прошлых империй типа Британской.
 Следует также не забывать, что Америка представляла собой империю и в старом, политическом понимании этого термина, обозначающего такие государства, как Британия, Франция, Испания, Португалия, Россия, Германия и др. Изданный в начале XX столетия «Малый энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона» поясняет термин «империализм» следующим образом: «В последнее время термин империализм обозначает в Англии, в Соединенных Штатах, также в Германии стремление к расширению колониальных владений, укреплению связи метрополии с колониями и к усилению своего политического влияния в международных отношениях. Империалистическая политика есть следствие искания промышленной буржуазией новых обширных рынков, правительственных заказов на сооружение в новых колониях железных дорог и т.п.» (Малый энциклопедический словарь. Репринтное воспроизведение издания Ф.А. Брокгауз — И.А. Ефрон. М., 1994. Т.2. С.1832-1833). Во всяком случае, несомненно одно — возникшие свыше 200 лет назад Соединенные Штаты Америки с течением времени превратились в имперское образование, принципиально не отличающееся от других, классических империй.
 Принимая во внимание все это, можно утверждать, что подчеркиваемая американским историком А.М. Шлезингером борьба в общественном сознании Америки традиции (Америка имеет начало и конец) и контртрадиции (Америка — избранная страна, Израиль нашего времени) (См. Шлезингер А.М. Циклы американской истории. М., 1992. Гл.1), решается в пользу исключительности, мессианства Американской империи. Необходимо иметь в виду то обстоятельство, что отцы-основатели Соединенных Штатов Америки ориентировались на опыт Римской империи при построении государства. "Античный опыт, — отмечает А.М. Шлезингер, — не давал покоя воображению федералистов. Поэма Роберта Фроста, где воспевается «слава очередного века Августа… Золотой век поэзии и власти», получила бы более широкое понимание на вступление в должность Джорджа Вашингтона, а не Джона Кеннеди. Отцы-основатели затеяли необыкновенное предприятие, имя которому — республика. Чтобы ориентироваться в этом полном опасностей путешествии, они вглядывались сквозь толщу времен в опыт Греции и особенно Рима, который они считали благороднейшим достижением свободных людей, стремившихся к самоуправлению. «Римская республика, — писал Александр Гамильтон в „Федералисте“, — достигла высочайших вершин человеческого величия». Пребывая в данном убеждении, первое поколение граждан американской республики назвало верхнюю палату своего законодательного органа сенатом; поставило под величайшим политическим трудом своего времени подпись «Публий»; изваяло своих героев в тогах; назвало новые населенные пункты Римом и Афинами, Утикой, Итакой и Сиракузами; организовало общество «Цинциннати» и посадило молодежь за изучение латинских текстов…
 Данная параллель обладала убедительностью. Альфред Норт Уайтхэд позднее сказал, что век Августа и составление американской Конституции были теми двумя случаями, «когда народ у власти свершил то, что требовалось, настолько хорошо, насколько возможно это представить». В этом заключалось также и предостережение, поскольку величие, воплощенное в Риме, обернулось бесславным концом. Могли ли Соединенные Штаты Америки надеяться на лучшее?" (Шлезингер А.М. Указ. соч. С.17-18).
 В плане наших размышлений существенным является то, что возникновение и функционирование любой империи (неважно, является она монархической или демократической) представляет собой социальный эксперимент. История, которая носит многовариантный характер, как бы проигрывает тот или иной сценарий развития общества, что вносит свой вклад в выработку стратегии и выбор дальнейшего движения человечества. Само собой разумеется, что любая империя, выполнив моделирующую функцию, клонится к упадку и заканчивает свое существование, и в этом смысле современная американская империя ничем не отличается от всех известных истории империй. Польза же для человечества от этого несомненна, ибо оно получает данные о значимости того или иного пути своего развития, что дает ему возможность выбрать наиболее адекватный путь развития.
 В качестве примера можно привести небольшой социальный эксперимент, проведенный не так давно настойчивыми бельгийскими миссионерами с небольшой группой пигмеев-мбути, населяющих бассейн реки Итури, которая впадает в величественное Конго — Амазонку Тропической Африки. Этих пигмеев уговорили покинуть родину своих далеких предков, изменить традиционный образ жизни охотников и собирателей, промышляющих в тропическом лесу-гивеи, и переселиться в некий упрощенный евростандарт освященного католической церковью бытия. На опушке великой «лесной пустыни» ревностные миссионеры установили небольшие типовые домики с основными европейскими удобствами и поселили в них аборигенов. Последних, которые жили не по-христиански, а по-дикарски, по-звериному в «зеленом Сердце» Африканского континента, в недоступных и непроходимых джунглях.
 Результаты этого социального эксперимента, задуманный с богоугодной и благотворительной целью, оказался жестоким и обернулся несчастьем для самых миниатюрных людей планеты. « Вместо ожидаемого счастья одних и благородного удовлетворения других, — подчеркивает И.Л. Андреев, — он поставил тех, кому досталась участь „подопытных кроликов“, в условия заведомой дезадаптации, деградации, на грань экоцида и полного вымирания. Непревзойденные охотники на слонов и обезьян, с ловкостью цирковых акробатов взбирающиеся на высоченные вековые деревья, неутомимые труженики леса, умеющие самозабвенно отдыхать мудрецы и оптимисты джунглей, где другим просто выжить какое-то время — проблема не из простых, эти самые люди за быстро пробежавшие пару-тройку лет превратились в полностью деморализованную кучку оборванцев-алкоголиков, безнадежных наркоманов и мелких попрошаек-воришек на уровне клептомании» (Андреев И.Л. Осторожно с «часами» истории! // Вопросы философии. 1998. №9. С.39).
 Аналогично этому, История тоже ставит социальный эксперимент над целыми народами и государствами, чтобы получить те или иные результаты (не обязательно, плачевные, как в случае с пигмеями-мбути). Один вроде бы негативный по своим последствиям социальный эксперимент в гигантских масштабах был поставлен Историей в России начала XX века. Известный отечественный мыслитель А. Зиновьев пишет о нем следующее: «В России после 1917 года был осуществлен величайший в истории человечества социальный эксперимент — впервые в истории был построен коммунистический социальный строй в огромных масштабах, и этот строй сохранялся в тяжелейших условиях и в непрерывной борьбе с превосходящими по силам врагами в течение семи десятилетий. Этот эксперимент заслуживает самого пристального объективно-научного исследования хотя бы просто как гигантский исторический феномен. А между тем все сказанное и написанное о нем, за редким исключением, есть идеологическая фальсификация как со стороны его защитников, так и со стороны его врагов» (Зиновьев А. Русский эксперимент. М., 1995. С.6).
 Известно, что в середине 80-х годов русский эксперимент закончился крахом созданного в России коммунистического общества, что представляет собой грандиозное историческое событие (таковым является и возникновение коммунистического общества). Очевидно, фундаментальным результатом этого эксперимента является неудача коммунистического общества, показывающая человечеству издержки конкретного способа осуществления попытки построения «земного рая». Задача исследователей состоит в том, чтобы «познавать с беспощадной научной объективностью, почему это общество потерпело крах и с какими последствиями для человечества» (Там же). Однако подавляющее большинство ученых всех сортов и рангов вместо этого принялось искажать в угоду политической конъюнктуре все, что связано с этим величайшим социальным экспериментом, вычеркнуть из исторической памяти его великие результаты и поучительные последствия. Следует иметь в виду то немаловажное обстоятельство, что социальный эксперимент в России отягощен историческими и культурными традициями: «Россия, где насаждался марксизм, была уже сложившейся страной с устоявшимся укладом, с выработанными в течение тысячи лет навыками в области трудовой деятельности, с глубоко укоренившимися представлениями о том, какими должны быть отношения между людьми и т.д.» (Тростников В. Господи, храни Америку! // Москва. 1991.№ 7. С.153).
 В отличие от осуществленного в России грандиозного социального эксперимента не менее масштабный американский оказывается даже более «чистым». Ведь «огромный и пустынный американский континент был той идеальной чашечкой Петри, в которую можно было имплантировать любое мировоззрение и ждать, во что оно естественным образом разовьется» (Там же). В отличие от коммунистического эксперимента, осуществленного в России нашего столетия, в Америке ставится эксперимент, нацеленный на выявление потенциала модели индивидуализма в контексте демократического общества, ориентированного на получение максимальной прибыли.
 Интересно отметить, что прообраз демократического общества обнаруживается в ветхозаветном Израиле. В последнем теократия как политический строй считалась нормальной и соответствующей не только законам человеческой справедливости, но и законам небесным. Это такая форма правления, при которой Бог властвует над народом через посредство своих медиумов — пророков и судей в качестве первосвященников, а не земных царей. «Древний Израиль потому и относился недоверчиво к монархии что, по его убеждению, глава последней недостаточно ограничен волею небесной. Монарх же, всецело этой волею ограниченный теряет свои прерогативы и превращается в первосвященника или судью. Оттого для евреев излишним и даже вредным казался институт самостоятельной царской власти. И что самое главное, еврейская теократия, с недоверием относившая к монархии, в тоже время не лишена целого ряда черт, сближающих ее с демократией» (Алексеев Н. Русский народ и государство. М., 1998. С.27). Ведь для ветхозаветной теократии характерно, что общественная власть устанавливалась, в сущности говоря, в результате «общественного договора», сторонами которого являлись Иегова, его пророки и народ. Прообразом такого договора выступает Моисеево законодательство с его основами не только гражданского, но и публичного порядка древнееврейской общины. Этот договор возобновлялся и в другие моменты ветхозаветной истории — и даже тогда, когда евреи стали жить под царской властью. Иными словами, еврейская монархия не только ограничивалась божественной волей, но основывалась на воле народной. Этим демократическим основам государственной власти соответствовала также и явно выраженная демократическая структура первоначальной еврейской общины — структура, которую иногда даже сравнивали с республиканским и федеральным строем современных передовых демократий. «При рассматривании политического устройства в Моисеевом государстве невольно поражает сходство с организацией государственного управления Соединенных Штатов Сев. Америки, — отмечает А.П. Лопухин. — Колена по своей административной самостоятельности вполне соответствуют Штатам, из которых каждый представляет также демократическую республику». Сенат и палата «вполне соответствуют двум высшим группам представителей в Моисеевом государстве — 12 и 70 старейшинам… После поселения в Палестине израильтяне сначала (во время судей) составляли союзную республику, в которой самостоятельность отдельных колен доведена была до степени независимых государств» (Лопухин А.П. Законодательство Моисея. СПб., 1882. С.233). По мнению цитируемого автора, отличием от Соединенных Штатов является только отсутствие в ветхозаветной республике президентской власти — института, который, кстати сказать, возник вследствие известных монархических реминисценций, навеянных главным образом теорией Монтескье. «Сравнения эти особенно поразительны в силу того, что английские сектанты, основывавшие американские штаты, действительно строили свое новое государство по библейским образцам. В новой европейской истории политические идеи Ветхого завета были огромной деятельной силой, значение которой, как мы убеждены, до сих пор недостаточно оценивается» (Алексеев Н. Указ. соч. С.28).
 Другим прообразом современной американской цивилизации бизнеса является древний торгово-ремесленный рабовладельческий Карфаген. Действительно, с наступлением VIII столетия до н. э. Ближний Восток находится в полосе расцвета — благодаря финикийским портам и греческим городам оживает море. Их корабли и моряки осваивают западную часть средиземноморского региона и закрепляют свое присутствие на этих землях. По завершении этой колонизационной акции исторически Средиземное море представляет собой нечто целое, от Леванта до Геркулесовых столпов. Это движение в направлении к Западу, начиная с VIII в. до н. э., сравнивают с колонизацией американского континента, осуществляемой Европой после 1492 года, что позволяет пролить свет на ход событий (См. Braudel F., Coarelli F., Aymard M. Morze Srodzemne. Gdansk.1982.S.66). Ведь в обоих случаях речь идет о колонизации достаточно далеких мест, о встрече с новыми землями, отнюдь не безлюдными. «Доколумбова» Америка имеет своих автохтонов, а средиземноморский Далекий Запад — своих народов, ведущих оседлую жизнь земледельцев. Основывались новые города на побережьях обширных стран, чье население было настроено дружественно или враждебно, в зависимости от конкретного случая и эпохи. К тому же, если продолжать сравнение с освоением Америки, колонисты из Леванта обнаружили на дальних западных землях гораздо лучшие условия жизни, нежели в Греции или Финикии. Карфаген («новый город») в период своего расцвета по численности населения в десять раз превышает Тир, свою метрополию.
 Потребность держав Средиземноморья в торговых контактах способствовало процессу превращения Карфагена в самостоятельное образование. Центр жизни финикиян окончательно переносится в этот город, лежащий на стыке восточной и западной частей средиземноморского бассейна. Карфаген, удобно расположенный на перекрестке торговых морских путей в центре Средиземного моря, стал уже в VI в. до н. э. богатой и могущественной метрополией, посылающей новых колонистов, чтобы закрепиться в Северной Африке, Южной Италии, Сицилии и Западном Средиземноморье. Здесь будет развиваться и дальше финикийская цивилизация, сохраняющая старые и одновременно приобретающая новые черты, подобно развитию европейской цивилизации на американском континенте.
 Такой характер цивилизации обусловлен как удаленностью от Финикии, так и смешанным этническим составом населения Карфагена. Ведь этот «новый город», выросший в «американском темпе», является местом, особенно благоприятствующим смешению этнических групп. Он несет на себе налет «американизма» также и из-за своей «приземленной», «меркантильной» цивилизации, предпочитающей солидность утонченности. Динамизм развития Карфагена привлекает в него моряков, ремесленников и наемных воинов со всех сторон; поистине он становится космополитическим городом.
 Несмотря на все это, он прочно придерживается финикийских традиций. Прежде всего Карфаген и далее продолжает оставаться тесно связанным с морем, продолжает даже традиции морских открытий Тира. Предполагается, что около 600 г. до н. э. по повелению фараона Нехо II финикияне из Тира, выйдя в Красное море, обогнули африканский континент. Карфагенские корабли под предводительством Гимилькона в поисках олова исследовали европейские побережья Атлантики аж до Британских островов. Через четверть века в погоне за золотом Ганно изучил атлантические побережья Африки вплоть до нынешних Габона и Камеруна.
 Отличие состоит лишь в том, что Карфагену, в противоположность финикийским городам, не угрожали с тыла огромные империи. Основанные им на африканском побережье базы постепенно превратившись в поселения или города, поддерживающие торговые отношения с ним. Существовал все более усиливающийся симбиоз между Карфагеном и другими приморскими городами центра Северной Африки. Последняя, едва вышла из каменной эпохи, быстро продвигалась в освоении природных богатств. Здесь произрастали плодовые деревья (оливы, виноград, инжир, миндаль, гранаты), развивались техника земледелия, производство вин и множество ремесел. Правы французские историки Ф. Бродель, Ф. Коарели и М. Эймар, когда утверждают, что «Карфаген выполнял в отношении этого региона роль учителя и оставил на нем глубокое пятно» (Там же. С.71).
 В духовной жизни значительное место занимала религия, которая вначале ориентировалась на сирийский образец, где главенствовала троица семитских богов — главный бог Баал-Хаммон, богиня-мать Танит, сестра месопотамской Астарты, или Иштар, и бог солнца, или размножения, Мелькарт. Затем резко возросла значимость Танит, чей культ с V в. до н. э. отодвигает на задний план древнего бога Баала-Хаммона. С этого времени Карфаген живет «под знаком Танит»: археологи обнаружили санктуарий (хранилище костей мертвых) в Саламбо; в нем сохранились тысячи керамических сосудов с сожженными костями детей. Чтобы отвратить от себя опасность, Карфаген приносил в жертву богам, и прежде всего Танит, сынов наиболее именитых граждан. Перед нами удивительный феномен — тогда как экономическая жизнь Карфагена устремлена в будущее, религиозная жизнь связана с глубоким прошлым, с его кровавыми человеческими жертвоприношениями.
 Во второй половине V — середине III в. до н. э., как известно, Карфаген был самым могущественным государственным образованием в западной части Средиземноморья и одним из крупнейших во всем Средиземноморье. В основе его могущества лежали высокоразвитая экономика, динамизм социальной жизни и устойчивая политическая структура олигархии. Древний Карфаген по своим основным параметрам весьма сильно напоминает современную Америку с ее цивилизацией бизнеса. Действительно, в свое время президент США К. Кулидж (1923-1929 гг.) отчеканил суть своей цивилизации в следующей формулу «Бизнес Америки — это бизнес», которая остается верной и в наши дни (Tokareva N., Peppard V. What it is like in the USA. M., 1998. P.130). Принципиальная цель бизнеса состоит в достижении финансового успеха и поэтому неудивительно, что американская экономическая система ориентирована на финансовый аспект своего функционирования. Американская цивилизация бизнеса является не военной, не церковной, не ученой, а экономической, где господствует стремление к максимизации благоприятных возможностей в экономике и максимизации прибыли (См. Клакхон К. Зеркало для человека. Введение в антропологию. СПб., 1998; Друкер П. Эффективное управление.М., 1998). Успехи Америки в сфере экономики объясняют, почему некоторые исследователи считают, что именно США конца XX столетия «являют в мировой истории пример общества, побеждающего в борьбе за цивилизационное выживание, и государства, являющегося по своему типу развивающейся империей» (Бабурин С.Н. Территория государства: правовые и геополитические проблемы. М., 1997. С.391-392). В этом плане она напоминает древний Рим — не случайно ее иногда называют Римом XX столетия или четвертым Римом, ибо подобно древнему Риму современная Америка считает, что она несет благодеяние всему миру, что весь мир должен следовать якобы универсальным американским ценностям и стандартам жизни, что только ядро мировой системы, каковым является Запад во главе с Америкой (так называемый «золотой миллиард»), имеет право на достойное существование.

 3.2. Кризис великой американской империи.

 В современной историографии стало уже общим местом положение о том, что сегодня наблюдается кризис Великой Американской империи, хотя на уровне обыденного сознания до сих пор господствует мифологема о вечности процветающей Америки. Недавно вернувшийся из длительной командировки в США В.Согрин подчеркивает живучесть этой мифологемы: «одно из моих главных впечатлений от Соединенных Штатов конца XX в. заключается как раз в том, что большинство этой нации продолжает твердо верить в мировое лидерство не только своей экономики, но также демократии и культуры» (Согрин В. США: общественно-политический портрет на исходе XX в. // МЭиМО.1998.№9.С.66). Хотя в действительности существует антагонистическое противоречие между американской техногенной цивилизацией, в которой «человек умер, остались одни организации и машины»(Ж.Эллюль), и подлинной (массовая культура — это псевдокультура) культурой. Исследователи сравнивают современную Америку с древним Римом, проводят между ними определенные аналогии, имеющие свои основания, в том числе и в эпоху кризиса, упадка. Действительно, подобно тому, как одним из факторов гибели древнего Рима было нашествие варваров (гуннов, готов, германцев, африканских и азиатских народов и пр.), так и сейчас в Америку стремится огромный поток «новых варваров» (У. Эко) из стран Азии, Африки и Латинской Америки. Как в древний Рим, так и в современную Америку эти «новые варвары» или иммигранты несли и несут свои религиозные, этические, социальные и иные ценности, ориентируя в определенной степени на них свои действия внутри социальной структуры, а не на границах империи. И хотя можно спорить до бесконечности о том, кого иметь в виду под «старыми» и «новыми» варварами, несомненным является следующее утверждение известного итальянского ученого У. Эко: "Единственное, что совершенно точно исчезало, — это Римлянин, подобно тому как сегодня исчезает Свободный Человек, говорящий по англосаксонски предприниматель, чьим Героическим Эпосом был Робинзон Крузо, а Вергилием — Макс Вебер.
 В пригородных виллах обычный руководящий работник с прической бобриком еще воплощает доблестного Римлянина древнего склада, но его сын уже носит волосы, как у индейца, пончо, как у мексиканца, играет на азиатской цитре, читает буддийские тексты или ленинистские брошюры и часто умудряется (как это случалось во времена поздней Империи) соединять Гессе, зодиак, алхимию, маоизм, марихуану и технику городской партизанской войны; достаточно прочитать «Сделай это» Джерри Рубина или подумать о программах Альтернативного университета, который два года тому назад организовал в Нью-Йорке лекции о Марксе, кубинской экономике и астрологии. С другой стороны, сам уцелевший еще Римлянин в минуты скуки развлекается, обмениваясь женами с другом, и разрушает модель пуританской семьи. Все еще оставаясь членом большой корпорации (большой деградирующей системы), этот Римлянин с бобриком на самом деле уже живет при абсолютной децентрализации и кризисе центральной власти (или властей), превратившейся в фикцию (каковой и является теперь Империя) и в систему все более и более абстрактных принципов" (Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. 1994. № 4. С.261).
 Данное положение У. Эко противоречит утверждению М. Лернера об «американской исключительности», при помощи чего делается попытка «отразить присущее американцам ощущение уникальности американского опыта и их убежденность, что Америка не пойдет по дорогам, проторенным старыми цивилизациями, но сумеет проложить свою собственную» (См. Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. Т.1.разд.2). Новые реалии, обусловленные цивилизационным сдвигом на переломе 2-го и 3-его тысячелетий и вызвавшим кризис великой американской империи, свидетельствуют о закате белой, англосаксонской протестантской Америки. Ведь исчезает «Свободный Человек, говорящий по англосаксонски», руководствующийся в своей деятельности принципами Робинзона Крузо и Макса Вебера, которые лежат в основе американской цивилизации. Однако не совсем верен тезис У. Эко, согласно которому американская империя представляет собой некую «фикцию». В действительности здесь схвачен феномен силы и бессилия государства, особенно рельефно проявляющийся в конце XX столетия.
 Российский геополитик Э.А. Поздняков пишет о соотношении силы и бессилия современных государств так: «Совокупная „сила“ государства, будь она даже исчислена, в любом случае не в состоянии дать ответа на многие важнейшие вопросы отношений между государствами. Не может она, к примеру, объяснить такой нередко встречающегося феномена, как силу сравнительно слабых в „абсолютном“ силовом выражении государств и слабость мощных держав в реализации своих целей. В межгосударственных отношениях при определенных системно-структурных обстоятельствах, при определенном характере взаимодействия между государствами самая могущественная держава может оказаться бессильной даже при том, что ее абсолютные силовые показатели могут не только не уменьшаться, но и возрастать» (Поздняков Э.А. Философия политики. М., 1993. С.446). В качестве ярких примеров можно привести провал вьетнамской и афганской военных кампаний самых могущественных современных держав Соединенных Штатов Америки и Советского Союза.
 Однако, на наш взгляд, феномен силы и бессилия современного государства не сводится только к международным отношениям, он относится также к могуществу и слабости отдельной державы. Так, известный французский социолог, политолог и философ Э. Морен в ходе исследования природы Советского Союза как «тоталитарного комплекса и новой империи» особое внимание уделил феномену «бесконечной слабости» и «бесконечной силы» советской системы. По его мнению, бесконечная слабость Советского Союза состоит в этнических проблемах, «немыслимой» экономике, неспособной удовлетворить потребности населения, отсутствии альтернативных выборов, присущих жизни демократических наций, изолированности номенклатуры от общества, необходимости партии опираться на секретную полицию и ГУЛАГ, непредсказуемых тайнах Аппарата. «Но эта слабость, — подчеркивает Э. Морен, — является в то же время силой. Нам следует отказаться от одномерных и избирательных подходов, не дающих возможности воспринимать действительность во всей ее сложности и не предполагающих ничего иного, кроме взаимоисключения силы и слабости. Напротив, бесконечные сила и слабость тоталитарного коммунизма взаимосвязаны и взаимозависимы» (Морен Э. О природе СССР. Тоталитарный комплекс и новая империя. М., 1995. С.162).
 Вместе с тем необходимо принимать во внимание то обстоятельство, что Э. Морен верно схватил специфику советской империи и одновременно идеализирует природу американской империи. Согласно ему, «… и СССР, и США одновременно, но совершенно по-разному и бесконечно сильны, и бесконечно слабы. Американское общество постоянно черпает свои жизненные силы в хаосе и кризисах, которые пронизывают его и которые оно допускает. Напротив, именно в силе, позволяющей тоталитаризму непременно подавлять появляющиеся признаки кризиса, заключается его бесконечная слабость. Мы видели, что американская пресса смогла свергнуть президента США Никсона, но это ослабление американской власти в то же самое время стало усилением демократической системы США. Напротив, слабость всемогущего Кремля такова, что любое неуважение к нему ослабило бы его непоправимо» (Там же. С. 155). Действительно, американская империя как тип западного деспотизма является более гибкой в манипулировании индивидами, нежели советская империя, относящаяся к типу восточного деспотизма. Предпочитая понятиям тоталитарной системы, культа личности или авторитарного режима более откровенное понятие западного деспотизма, известный французский психолог с мировым именем С. Московичи обращает внимание на то, что гибкость и эффективность западного деспотизма обусловлена использованием им средств коммуникации для воздействия на сознание индивидов: «Они простирают свои ответвления повсюду, где люди собираются, встречаются и работают. Они проникают в закоулки каждого квартала, каждого дома, чтобы запереть людей в клетку заданных сверху образов и внушить им общую для всех картину действительности» (Московичи С. Век толп. М., 1996. С.75).
 Американская империя (западный деспотизм) в отличие от советской империи, или восточного деспотизма, который действует на людей прежде всего силовым способом, господствуя над массами путем внешнего контроля над удовлетворением потребностей, осуществляет духовное господство, подчиняет массы внутренним, незримым образом, от которого невозможно защититься. Отсюда проистекают особенности силы и бессилия Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Однако необходимо считаться с тем обстоятельством, что американская империя не может управлять в полной мере кризисами и хаосом своей общественной системы, что существуют определенные пределы управления социально-историческими процессами (См. Поликарпов В.С. Горизонты третьего передела мира. СПб., 1997). Оказывается, что стремление правящей элиты управлять социальными, экономическими, этническими и другими процессами приводит к саморазрушению американской империи. Это проявляется в оборачивании ее силы в бессилие и наоборот как внутри страны, так и на международной арене, что в конечном счете ведет к закату англосаксонской Америки.
 Экономическая мощь современной американской империи несомненна, это является одной из ее сильных сторон, однако ее существование и развитие подчиняется экономическим законам, которые ведут к «саморазрыву» социально-экономической системы, создают объективные предпосылки ее гибели (хотя общество способно преодолеть кризисные этапы в своем развитии). «Тот факт, что социально-экономическая система развивается согласно соответствующим законам, — отмечает Е.В. Балацкий, — не вызывает сомнений и не несет в себе ничего мистического или страшного. Однако существуют законы, автоматически предполагающие саморазрушение практически любого социального образования. Именно они представляют собой вполне реальную экономическую подоплеку апокалипсиса» (Балацкий Е.В. Настанет ли Апокалипсис? // Вестник Российской академии наук. 1998. Т.68. № 9. С.822).
 Одним из основных «разрушителей» социума является так называемый закон Ж.-Б. Сэя, по которому предложение порождает свой собственный спрос. В связке с законом удовлетворения общественных потребностей, чья суть сводится к тому, что спрос порождает предложение, приводит к неуправляемой лавине потребительского спроса и неограниченному саморазрастанию экономической системы. В этом случае вступает в силу кибернетический принцип, известный как закон У.Р. Эшби, или закон необходимого разнообразия, который при условии, что экономическая система не подпитывается энергией и информацией, влечет за собой ее саморазрушение. Пока Америка использует ресурсы всего мира, ее экономика способна обеспечить стране высокий жизненный стандарт, однако при отсечении потока ресурсов экономическая сила превращается в слабость и ее ждет гибель.
 Сила Америки состоит в демократии, благодаря которой осуществляется экономический рост и благосостояние страны; вместе с тем это же оборачивается слабостью. Необходимо иметь в виду мифологему, согласно которой демократия означает участие американцев в управлении общественными процессами; на практике в Америке демократия существует только для элиты, основная масса американцев оказывает слабое воздействие на политику Америки (См.Дай Т.Р., Зиглер Л.Х. Демократия для элиты. М., 1984; Согрин В. США: общественно-политический портрет на исходе XX в.). Ведь в социально-экономической сфере действует и так называемый закон А. Вагнера, или закон возрастающей государственной активности — государственные расходы в промышленно развитых странах увеличиваются быстрее, чем объем национального производства(См. Сумароков В.Н. Государственные финансы в системе макроэкономического регулирования. М., 1986). Так как эти расходы представляют собой «вынужденные» затраты на управление производством и поддержание его стабильности, то рост доли государственных расходов в валовом внутреннем продукте страны с неизбежностью влечет за собой увеличение бюджетного дефицита. В итоге перед нами типичный симптом кризиса государственного управления, чреватого в длительной перспективе распадом социально-экономической системы в целом. Как показал Д. Бьюкенен, рост такого дефицита присущ обществам с демократической формой организации (См. Бъюкенен Дж. Избранные труды.М., 1997). Практика подтверждает этот вывод, во всяком случае, устойчивой финансовой сбалансированности бюджета удавалось достичь в основном только тоталитарным режимам. В результате прогрессивная постиндустриальная экономическая система Америки оказывается неустойчивой, она подвержена естественному загниванию и может незаметно и плавно перейти в разряд примитивного и деградирующего экономического общества, что проявляется в неконтролируемом росте энтропии в социально-экономической системе и потерю управляемости (См. Балацкий Е.В. Указ. соч.).
 Известно, что энтропия сложной системы тем меньше суммы энтропий ее частей, чем больше взаимодействие между ними. «Рост специализации, социального неравенства, исключение все большего числа людей из сферы производства усиливают индивидуализм, разрушают связи внутри социальной системы. Энтропия системы (или неопределенность состояния) увеличивается как за счет роста слагаемых — энтропий отдельных людей, так и под воздействием фактора, который снижает энтропию системы с учетом взаимодействия между подсисте мами. Интуитивно это очевидно: беспорядок в системе тем выше, чем меньше связи между ее компонентами» (Черный Г.П. Биофизическая модель устойчивого развития цивилизации // Общественные науки и современность. 1998. №4.С.146). Процесс увеличения энтропии отдельных членов общества отражает, например, и описываемое Т. Моммзеном падение нравов в императорскую эпоху в Риме ( См. Моммзен Т. История Рима.СПб., 1995.Т.3), и отмечаемое Т. Боттомором снижение классового сознания в XX веке (См. Боттомор Т. Классы в современном обществе. М., 1966). В науке этот процесс получил название идеализации, так как общество становится подобным идеальному газу, взаимодействие частиц которого сводится только к столкновениям.
 Америка как раз-таки и становится похожим на такого рода общество в силу чрезвычайно развитого индивидуализма, а также из-за доминирования в жизни индивида двух сфер человеческой жизни из четырех. Выдающийся китайский философ XX столетия Фэн Ю-лань пишет: «Различные смыслы, придаваемые различным актам, в своей тотальности создают то, что я называю сферой жизни человека. Люди могут делать одно и то же, но, вследствие разной степени понимания и самоосознания, вещи могут иметь для них различное значение. У каждого индивида — своя сфера жизни, отличная от сферы жизни любого другого. Тем не менее, несмотря на индивидуальные особенности, сферы жизни можно разделить на четыре общих уровня. От низшего к высшему они таковы: сфера наивности; утилитарная сфера; нравственная сфера и трансцендентная сфера» (Ю-лань Фэн. Краткая история китайской философии. СПб., 1998. С.357). В первой сфере человек поступает инстинктивно, не всегда понимая свои действия, во второй сфере он делает все для себя, что не означает его безнравственности (просто его мотивация является сугубо эгоистической). Для американцев характерны прежде всего эти две сферы человеческой жизни, остальные две, ориентированные на благо общества как целого и космоса (природы), не очень-то признаются большинством. Сила Америки состоит в ее инстинктивном и утилитарном, прагматичном подходе к действительности, однако они же выступают ее слабостью, так как не развиты остальные две — нравственная и трансцендентная — сферы, цементирующие ткань социальной жизни и препятствующие росту энтропии социально-экономической системы. Именно доминирование инстинктивной и утилитарной сфер человеческой жизни в Америке влечет за собой рост энтропии ее системы. «Раз начавшийся на нижних уровнях системы процесс роста энтропии постепенно захватывает подсистемы все более высокого уровня, так как они питаются информацией из систем нижних уровней. Новые требования к этим подсистемам при ограниченности входного потока ведут к новому росту их энтропии, и процесс начинает питать сам себя. В итоге достигается состояние, когда очередное требование усложнения не может быть удовлетворено из-за высокой энтропии элементов. Тогда снижение энтропии общества достигается путем распада на антагонистические части и снижения числа элементов, т.е. численности населения. Однако приводящие к этому процессы (гражданские войны, разрушение государства, упадок науки, культуры, производства) способствуют дальнейшему увеличению энтропии человека, подталкивая тем самым процесс разрушения системы» (Черный Г.П. Указ. соч. С.146).
 Среди многообразных свидетельств возрастания энтропии в социальной системе Америки, когда ее сила превращается в слабость, особый интерес представляет процесс «полового нивелирования», который вызван чрезмерным развитием демократии. Здесь имеется в виду и различные феминистские движения, и увеличение доходов женщин по сравнению с мужчинами, и популярность у представительниц слабого пола таких видов спорта, как боевые искусства, футбол, хоккей и т.п., и стремительный рост численности сексуальных меньшинств. «Мужественность женщин и женственность мужчин есть не что иное, как выравнивание основополагающих энерго-половых различий (мужчина — активное начало, женщина — пассивное), вариант тепловой смерти, когда происходит повсеместное выравнивание энергии» (Балацкий Е.В. Указ. соч. С.826). Американцы стали заложниками приверженности к демократии, что ведет к деградации их общества со всеми вытекающими отсюда последствиями. Основное из них — закат Америки, который отнюдь не означает ее тотального физического разрушения. Здесь уместно провести аналогию с утверждением Л.Н. Гумилева, который считал, что историческая драма древнего Новгорода — это пример умирания этнической системы, когда исчезают не люди — они входят в состав новых этносов, — а определенная система поведения, некогда связывавшая этих людей воедино, делавшая их «своими» (Гумилев Л.Н. От Руси к России.М., 1992.С.192).
 Сильной стороной Америки является ее рывок в постиндустриальное общество, которая соответствует реальному развитию мировой экономики и дающая реальный выход из того, что считалось «тупиком» современного индустриального капитализма и «общества потребления». Осуществление этой красивой и логичной идеи позволило ей получить значительные преимущества и вместе с тем обозначило ее ахиллесову пяту (См. Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке // Новая Россия. 1998. №1).
 Во-первых, США концентрируют свои усилия на наиболее важных с точки зрения технологического прогресса областях — компьютерных технологиях, ракетно-космическом и авиационном комплексе, автомобилестроении, химии орг с интеза (понятно, что остаются и такие отрасли, как сельское хозяйство и строительство), весь остальной большой индустриальный потенциал «сбрасывается» в другие страны. Во-вторых, США делают ставку на доминирование на мировых финансовых рынках и ставят под контроль основные финансовые потоки, стимулируя их глобализацию, что позволяет подпитывать бюджет за счет других стран мира (не следует забывать, что доллар стал мировой валютой). В-третьих, США произвели массированный вывоз производства за пределы своей национальной территории, создав по всему миру сеть филиалов и отделений американских фирм, обеспечив таким образом эффективное функционирование своей экономики за счет остального мира. В-четвертых, США сами превратились в рынок сбыта товаров, ибо они обладают высочайшим и одновременно сверхшироким платежеспособным спросом. Поэтому туда потянулись производители всего и вся и они попали в зависимость от Америки, которая оказалась куда более жесткой, нежели зависимость от нее как от поставщика товаров.
 Сила Америки благодаря осуществленному рывку в постиндустриальное общество многократно возросла вместо того, чтобы по логике индустриального капитализма ее американской системе необходимо было умереть. Однако за все нужно платить — сила Америки сопряжена с ее слабостями, грозящими привести к катастрофе. Во-первых, определенный процент населения, в том числе часть работавших в добывающей промышленности, металлургии неквалифицированных рабочих, вообще выпала за черту нормального существования, что потребовало значительных средств (в отдельные периоды — до 18% ВНП) на социальную поддержку неимущих и примазавшихся к ним. Во-вторых, пришлось сохранить и пресловутое «общество потребления», которое на деле является чисто экономической категорией — в американской торговле действует железный принцип: «все, что произведено, должно быть потреблено», а значит государство должно заботиться о равновесии спроса и предложения, что тоже обходится в немалую сумму. Однако теперь перед Америкой стоит проблема трансформации «общества потребления» в иную социальную систему, что требует формирования новой культуры и новой философии, а самое главное изменения образа жизни. В-третьих, произошел отрыв американской экономической системы от американской национальной территории. «Иными словами, есть Америка как государство, замкнутое в собственных национальных границах, которое мало что производит, да и то, что она производит, ориентировано не на обслуживание внутреннего рынка. И есть Америка как наднациональная система, контролирующая через мощь доллара основные транспортные и финансовые потоки. Америка, которая подкреплена мощью американских вооруженных сил, служащих сейчас именно этой наднациональной системе» (Евстафьев Д. Указ. соч. С.39). Интересы двух Америк противоречат друг другу, и хотя правящей элите пока еще удается их приводить к общему знаменателю, просматривается тенденция к закату страны.
 Сейчас приходит конец «американской мечте» и уже произошла остановка «плавильного котла», отсюда тенденции, неуклонно ведущие к расколу Америки. В научной литературе подчеркивается то обстоятельство, что «нация может существовать только в форме государства, и ее культура — это исторический синтез культур вошедших в нее этносов» (Поздняков Э.А. Указ. соч. С.173). В случае осуществления такого синтеза получается нация, противоположный вариант дает лишь некоторый конгломерат этнических культур, механически соединившихся в силу обстоятельств в одном государственном образовании.
 Если подходить к определению нации с предложенной выше мерой, то есть судить о ее существовании на основе наличия трех признаков: государства, гражданского общества и культуры, то тогда придется признать, что не существует американской нации. Иными словами, Соединенные Штаты Америки относятся к государствам, которые входят в разряд «исключений» из общего правила. Если не брать в качестве примера библейского Вавилона, то в прошлом таким исключением была Византия. Подобно последней, Соединенные Штаты Америки представляют собой смешение разнообразных народов и народностей (melting роt, по выражению самих же американцев), притом народов, оторванных от своей родной почвы, родной культуры и религии. Америка имеет мощное государство, политически развитое гражданское общество, однако в ее основе нет объединяющей весь народ религии и, соответственно, — национальной культуры. «Отсюда, — подчеркивает Э.А. Поздняков, — механистичность самого государства, большая чем где бы то ни было внутренняя разъединенность и разобщенность гражданского общества, отсутствие того, что можно было бы назвать „национальной душой“; отсюда, технологический характер создаваемой там общей культуры, космополитизм идеологии, политики и той беспочвенной культуры, которая получила название „массовой“» (Поздняков Э.А. Указ. соч. С.174). И если раньше иммиграция рассматривалось (притом вполне справедливо) как источник неиссякаемой силы и энергии — постоянный приток свежей крови, энергии и «мозгов», — то теперь она все более заметно превращается в слабость, которая медленно, но верно подтачивает эту современную «Вавилонскую башню» и способствует ее саморазрушению.

 3.3. Американская этническая «миска салата».

 Последнее десятилетие XX века принесло немало изменений в Америке, а именно: закончилась «холодная война», компьютерная и телекоммуникационная революции начинают трансформировать и экономику, и образ жизни, новые волны «иммиграции» сделали американское общество более разнообразным, внеся свой вклад в то, что один из обозревателей назвал «первой универсальной нацией» (An Outline of American History. USIA. 1994. P.353). Сердцевиной этих стремительных изменений является дальнейшая эволюция Америки на основе ее сильных и слабых сторон. Немаловажную роль здесь играет расово-этнический фактор — от него в существенной степени зависит будущее страны. Сложившаяся сейчас в Америке этническая ситуация неразрывно связана с глобальным этническим кризисом, который уже становится реальной угрозой международной безопасности.
 Вставший перед человечеством в конце XX столетия национально-этнический вопрос является одним из самых болезненных, этнические конфликты многократно повторяются в разных местах земного шара, что позволяет говорить о существовании некой закономерности. «В масштабе человечества национальный вопрос, — пишет В. Иорданский, — встает в противоборстве двух тенденций. Обе они объективны, обе реализуются в воле, поступках миллионов людей. Первая — в движении наций к самоопределению и независимости, вторая, напротив, — в стремлении к образованию крупных полиэтнических общностей, к формированию мощных „супернаций“, где органично были бы соединены этносы, различные традиции и культуры. Какая из них окажется преобладающей, какой принадлежит будущее?» (Иорданский В. Глобальный этнический кризис, или сумерки разобщенности // МЭиМО. 1993. №12. С.84).
 И хотя у этих обеих тенденций имеется цель — преодоление всех, старых и новых, форм национально-этнического неравенства, т.е. демократизация межнациональных и межэтнических отношений, возникает проблема предпочтительности пути решения этой сверхзадачи истории. В нашем случае Америка представляет собой поле для сотрудничества этносов и рас в рамках «супернации», что само по себе еще не гарантирует успеха, так как велик риск этнических столкновений. Ведь существующая структура американской «супернации» в условиях углубления либерализма не дает достаточных гарантий ни для демократического развития общества, ни для его экономического процветания (достаточно отметить, что «плавильный котел» уже заглох).
 Существенным для расово-этнических отношений Америки (и всего мира) является эмпирический факт: под влиянием массовой иммиграции из стран Азии, Африки и Латинской Америки усиливается «пористость» этнического пространства, поскольку в нем наблюдаются более или менее крупные вкрапления общностей китайцев, корейцев, бирманцев, вьетнамцев, мексиканцев и др. Типичным примером такого вкрапления является возникший постепенно в американских городах мир «чайнатаунов», куда «стопроцентному» американцу хода не было и куда он не стремился. Согласно мнению Д. Евстафьева, чайнатаун стал поворотным пунктом в формировании американской «нации»: "Действительно, в государстве, где основными государствообразующими элементами были территория, захваченная по праву сильного, а не «исконная», и язык, — начали возникать места (причем достаточно плотно населенные), где владеть английским стало совершенно необязательно. Фактически это стало зримым свидетельством того, что «плавильный котел» уже не справляется с теми, у кого этническая доминанта в самоидентификации выражена сильно. В чайнатаунах постепенно (повторим, с начала xx века) начала воссоздаваться традиционная социальная структура китайского общества с присущими ей особенностями (конфуцианство, культ формальных и неформальных начальников, приоритет соплеменников, замкнутость, наконе ц криминальные "триады «), которые совершенно не вписывались в американскую систему. Если американские „компетентные органы“, плохо или хорошо, но справлялись с „европейской“ оргпреступностью, засадили в тюрьму Аль-Капоне и Готти; если они разгромили и негритянских леваков, вроде воспетой в анекдотах и матерных частушках Анджелы Дэвис; если „для баланса“ придавили они слегка и ку-клукс-клан, — то никто никогда не слышал о победах полиции или ФБР над китайской, японской, бирманской, корейской или вьетнамской мафией, которые если и случаются, то только в боевиках или фантастических фильмах. На деле побед нет потому, что интегрироваться в эти мафии и выявить, как они действуют, нельзя: для этого надо быть не американцем, а японцем, китайцем, бирманцем, корейцем или вьетнамцем. Причем речь идет, разумеется, не только о цвете кожи и характерном разрезе глаз. И остается доблестным фэбээровцам ловить никуда от них не скрывавшегося Япончика, отыгрываться на мексиканских эмигрантах и антикастровских кубинцах, занимающихся не столько борьбой за „свержение диктатуры“, сколько торговлей наркотиками» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке. С.40).
 Логика развития расово-этнических процессов в Америке, как и во всем мире, может привести к «сумеркам разобщенности» этносов и рас, что может обернуться социальными патологиями. В результате может сбыться прогноз О. Тоффлера о предстоящем расколе Америки или приобретении ею азиатского оттенка: «Теперь мы во всей большей степени азиатизируемся. И если стране и суждено остаться единой, это единство, вероятно, будет иметь азиатский оттенок». Не следует забывать, что в Америке именно расово-этнический фактор придал специфическую окраску ее цивилизации. Российский исследователь В.В. Согрин пишет в связи с этим следующее: «Среди других явлений, обусловивших специфику американской цивилизации, но недостаточно или односторонне характеризовавшимися нами, хотелось бы выделить расово-этнический фактор… в отличие от других западных обществ в Соединенных Штатах расово—этнические отношения и конфликты на многих этапах играли самостоятельную, а то и ведущую роль в социальной среде, соотносясь, конечно, с классовыми размежеваниями, но не подчиняясь им» (Согрин В.В. Новый образ Америки // США — ЭПИ.1993. №4.С.8-9). И на нынешнем этапе развития американского общества расово-этнический фактор играет все возрастающую роль в социальной среде. Об этом свидетельствует факт значительного употребления американскими обществоведами для анализа современного общества в США термина «мультикультурность», обозначающий прежде всего многоэтничность. Разумеется, Америка всегда была «нацией иммигрантов», однако с начала 70-х годов знаменитый американский «плавильный котел» заглох, не сумев переплавить расово-этническую многокультурность. Растущее многообразие рас и этносов во все большей степени обусловливает социальную динамику и напряженность в американском обществе.
 Необходимо подчеркнуть, что развитие мультикультурности является одним из ярких, фундаментальных явлений американской действительности. «Оно имеет много проявлений и, в частности, то, что разные расово-этнические общности отказываются принимать некую единую концепцию американской цивилизации. Их интеллектуалы принялись за написание мультикультурной истории американской цивилизации, в которой доказывается, что история американских негров, мексиканцев, евреев, китайцев отлична от истории американских англосаксов и, помимо всего прочего, отражает наличие в прошлом и настоящем Америки социальной несправедливости» (Согрин В.В. Указ. соч. С.12). Во всяком случае, несомненно то, что этнически-расовая многоликость американского общества сегодня с весьма большой натяжкой можно квалифицировать как некое единое «общечеловеческое государство».
 Наблюдения социолога Д. Шляпентоха подтверждают наличие тенденции движения Америки к «сумеркам разобщенности» этносов и рас: «Давно собирался вам описать такую занимательную сторону этой страны, как ее этнос. Замечу прежде всего, что здесь и сейчас нет ощущения, что вы в стране с четко выраженным господствующим этническим большинством. Вряд ли даже самый дотошный и уверенный в своей правоте исследователь найдет доказательства того, что ВОСП (WАSР — белый англосакс и протестант) имеет какие-то видимые преимущества. Более того, в условиях, когда в стране каждое этническое меньшинство буквально снедаемо националистическими чувствами и культивирует свои традиции и свою культуру, белые иногда выглядят растерянными. Странное их положение стало особенно очевидным на фоне так называемого специального законодательства, предписывающего университетам и руководителям учреждений и бизнеса принимать на работу в первую очередь небелых. В связи с этим возникла полемика об обратной дискриминации, имели место судебные процессы, затеянные оскорбленными белыми. Нынешняя администрация пытается ослабить эту практику, равно как и принудительное объединение детей в общих школах, что, однако, вызывает яростные протесты. Так что возможности консерваторов весьма ограничены, хотя их и нельзя недооценивать. О растерянности белых недавно сказал мне аспирант в Анн-Арборе. Жалобы этого характера напомнили мне аналогичные сетования этнического большинства в другой стране. Оставляя в стороне вопрос об их обоснованности, замечу, что у двух столь различных систем, однако, имеется множество общих проблем. И действительно, этнический вопрос в Америке остается одним из центральных (мои студенты считают его более важным, чем, скажем, вопрос о преступности, рассматривая ее как производную, но об этом позже)» (Шляпентох Д. Незнакомые американцы // Родина. 1992. № 10. С.103-104). Расово-этническая проблема в современной Америке представляет собой немалую угрозу для будущего существования белого, англосаксонского населения. Уже сейчас черные и испанцы прямо-таки вытесняют белых из ряда городов, и например, Детройт или Балтимор напоминают оккупированные поселения с комендантским часом круглые сутки — на улицах и днем редко можно встретить белых. Я был поражен, в частности, в Атланте, где по красивейшему центру никто не гуляет даже днем.
 И вместе с тем в Америке проявляется терпимость в расово-этнических отношениях: «Какой бы мрачной ни была эта картина, — подчеркивает Д. Шляпентох, — более интернациональной страны, чем эта, представить себе трудно. Национальная терпимость и уважение друг к другу здесь поразительны. Я ни разу за все это время не наблюдал проявления недоброжелательности, даже в такой форме, как усмешка или косой взгляд, в отношении между черными и белыми. (Я, конечно, имею а виду Север, но не думаю, что на Юге внешне дела обстоят иначе)» (Там же. С.104). Необходимо отметить патриотичность американцев, или национализм в современном научном понимании этого слова, широко используемом в Америке и Западной Европе (См. Знаменский А.А. Этнонационализм: основные концепции американского обществоведения // США — ЭПИ. 1993. № 8. С.3-13). Еще А. Токвиль писал: «Не надо говорить с американцем о Европе, в таком разговоре у него обычно появляется предвзятость и глупая спесь. В этом отношении он довольствуется общими и неопределенными идеями, на которых строятся рассуждения невежд во всех странах. Но поговорите с ним о его собственной стране, и вы увидите, как сразу рассеется облако, которое заволакивало его ум: его язык станет таким же ясным, четким и точным, как его мысль. Он расскажет вам о своих правах и о средствах, к которым он должен прибегать, чтобы ими пользоваться, объяснит, что определяет политическую жизнь в его стране. Вы увидите, что он знает правила управления и действия законов» (Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992. С.230). С тех пор в этом отношении американцы мало изменились — они с уважением относятся к своей истории, превозносят свой национальный характер, проявляют верность своему национальному государству. В процессе политической социализации дети и молодежь воспитываются в духе патриотизма, они изучают национальные символы, лозунги и символы — клятву верности флагу, национальный гимн, национальных героев, национальные праздники и пр. В результате большинство молодых людей после окончания начальной школы обладают чувством национализма и идеализированным образом американского государства (См. Тотьмянин Н.Д. Основные аспекты политической культуры и социализации американцев // США — ЭПИ. 1995. № 1. С.38).
 Исследования расово-этнических процессов, протекающих сейчас в Америке, свидетельствуют об усилении тенденции к этнической разобщенности. На это обращает внимание В.Согрин: «Контрасты в положении и напряженность в отноешниях черных и белых американцев в конце XX в. оказываются еще более разительными, когда их наблюдаешь воочию. Белые отделились от черных прочной стеной и вопреки своим ответам на вопросы служб общественного мнения не проявляют желания смешиваться с ними в единую нацию… Разделение белых и черных в Америке конца XX в. наблюдается повсюду: белые не посещают те кинотеатры, в которые ходят черные, в университетских кампусах белые и черные студенты держатся обособленно, даже на стадионах во время спортивных состязаний черные и белые садятся отдельно. Мое заключение по поводу вышеизложенного состоит в следующем: расизм, который исчез с языка белых американцев, сохраняется в их сознании…» (Согрин В. США: общественно-политический потрет на исходе XX в.С.59). Статистические данные показывают удивительную картину, не соответствующую мифу о существовании американской «нации». Подготовленный в рамках последней переписи населения США ( 1990 г.) специальный доклад об этническом происхождении дает весьма интересный портрет американского народа. Лишь 5% на вопрос «Каково Ваше этническое происхождение?» ответили, что они просто «американцы», тогда как остальные отнесли себя к одной из выявленных переписью 215 этнических групп (См. Червонная С.А. Возможно ли единство во множестве? // США — ЭПИ. 1997. №10.С.4).
 Крупнейшими из них являются, в порядке убывания, немецкая, ирландская, английская и афро-американская, каждая из которых насчитывает свыше 20 млн. человек. За ними следуют семь групп — итальянская, мексиканская, французская, польская, коренных американцев, голландская, шотландско-ирландская, численностью свыше 6 млн. человек каждая. затем идут 28 групп численностью свыше 1 млн. каждая (См. Gale Encyclopedia of Multicultural America. Gale Research Inc. 1995. Vol.1. P.XXI).
 За последнюю четверть века США захлестнула волна крупнейшей по масштабам со времени окончания первой мировой войны массовой иммиграции. С начала 70-х годов в США въехало около 16 млн. легальных иммигрантов (Там же. С.XXII). Число осевших нелегалов не поддается точным подсчетам, но также измеряется миллионами. Естественным следствием явилось неуклонное увеличение доли прироста населения за счет иммиграции; если с 1960 по 1970 г. иммигранты составляли 11% прироста населения, то с 1970 по 1980 г. 33%, а в последующее десятилетие — уже 39%. Соответственно растет и доля населения, родившегося вне США: в настоящее время она составляет 8, 7%, или около 20 млн. человек (Там же. С.XXIV).
 В связи с принятым в 1965 г. нового иммиграционного закона по идеологическим соображениям (необходимо было поднять престиж США в глазах народов третьего мира в условиях противостояния с Советским Союзом) изменились количественные и качественные параметры иммиграции. До его принятия более 70% виз шло эмигрантам из Англии, Ирландии и Германии, по сравнению с 1% для Африки и 2% для Азии. Либералы середины 60-х годов не смогли просчитать последствий нового законодательства — в ходе дебатов в конгрессе сенатор Э. Кеннеди заверял: «Этот законопроект не послужит заполнению наших городов иммигрантами. Он не нарушит этнический состав нашего общества» (Hearings Before Subcommittee N 1 of the Committee on the Judiciary. H.R. Wash. 1965. P.418). Результаты же оказались совсем иными: закон 1965 г. привел к самому крупному после рубежа столетий притоку иммигрантов, большинство которых оказались латиноамериканского и азиатского происхождения. В 1992 г., при численности белого населения в 212 912 000 человек небелое население составило 66 408 000 человек (т.е. соответственно 76, 2 и 23, 8%). В абсолютных цифрах эти проценты выглядят следующим образом: черные составляют 31 635 000 человек, испаноязычные — 24 238 000, азиаты — 8 401 000, индейцы и другие аборигены — 2 134 000 человек (См. Червонная С.А. Возможно ли единство во множестве? С.5).
 В результате неравномерности расселения различных расово-этнических групп по территории страны в ряде регионов сложились мощные кластеры (компактные районы проживания, где данная группа составляет 35% и выше) небелого населения (Техас, Калифорния, Нью-Джерси и др.). «Бурными темпами идет процесс испанизации американского Юго-Запада — своеобразная мирная „реконкиста“ земель, отвоеванных США у Мексики в середине прошлого столетия. Испаноязычные составляют сегодня 28% населения штата Техас, 31% населения штата Калифорния. Никогда за всю свою историю США не сталкивались с подобной массовой концентрацией представителей одной этнической группы, которая к тому же постоянно подпитывается за счет непосредственной близости Мексики и нескончаемого притока иммигрантов» (Там же. С.6). Подобного рода тенденция просматривается и в случае концентрация выходцев из Юго-Восточной Азии и с островов бассейна Тихого океана на Западном побережье. В результате территориальной концентрации меньшинств на карте США появились многочисленные «цветные» города (Вашингтон, Майами, Детройт, Атланта, Новый Орлеан, Нью-Йорк и др.).
 Сегодняшняя иммиграция порождает целый ряд исторически беспрецедентных вопросов в культурной и политической областях. Один из них — непредсказуемые последствия происходящего замедления ассимиляционного процесса. Американские исследователи отмечают явно обозначившийся в последние десятилетия сегментарный характер ассимиляции расово-этнических иммигрантских групп — иммигранты вливаются в родственные им принимающие группы с их самобытной культурой, значительно отличающейся в своих жизненных ориентациях и установках от общенационального стандарта. Этот процесс показывает замену «плавильного котла» мозаика расово-этнических общин, или «миской салата». О сегментарном характере ассимиляции свидетельствует и чрезвычайно низкий процент расово смешанных браков. Согласно данным последней переписи, лишь 2% браков белых были смешанными — с испаноязычными или небелыми. Среди афроамериканцев только 4% вступали в брак за пределами своей группы (6% мужчин и 2% женщин), а 70% родившихся в США испано-язычных женаты на испано-язычных, в большинстве случаев — выходцах из той же страны. Две трети азиатов женаты на азиатках (также в большинстве на представителях своей группы), при этом особенно эндогамны японцы («The Public Interest». Spring 1995. N 119. P.16-17). Таким образом, метафора вселенского «плавильного котла», соединявшего выходцев из различных стран в одну новую нацию, не соответствует действительности, и поэтому ее заменила концепции «мозаики» и «миски салата».
 Согласно концепции «миски салата» в Америке существует в этническом пространстве белого англосаксонского населения этнические вкрапления, число которых значительно выросло в результате совмещения таких потоков иммиграции, как «новейшие русские» с криминальным уклоном, «латинос» — выходцы из Латинской Америки и представители Юго-Восточной Азии. И тогда «вдруг, в начале 1990-х годов, выяснилось, что в Америке уже есть не только „чайнатауны“. Есть нью-йоркский Южный Бронкс, где говорят только на испанском. Мэр города Майами, облюбованного „новыми русскими“ и московской богемой, изъясняется по-английски с большим трудом. В Калифорнии есть предприятия, которыми владеют китайцы и где работают только китайцы. Белый „средний класс“ постепенно вытесняется корейцами из наиболее престижных районов Лос-Анджелеса. Половина офицеров погранконтроля в аэропорту Сан-Франциско — азиатского происхождения. Российская „братва“ побивает негров в Гарлеме, а негры вытесняют евреев из Бруклина. Но самое главное, что никто из этих людей не собирается становиться американцем: а зачем, они и без этого пользуются всеми благами» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке. С.40).
 Так как в Америке господствует философия прагматизма, то она стремится сделать привлекательной модель «миски салата» и даже ее облагороженного варианта — «этнической мозаики», выражающих разъединенную на самозамкнутые общины страну. Такого рода фрагментация национальной идентичности приводит к напряженности из-за разнонаправленности групп интересов и давления на процесс принятия решений — ведь каждая из этнических групп проявляет интерес к родине своих предков и стремится ей помочь. Достаточно вспомнить деятельность ирландского, еврейского, армянского, греческого, прибалтийского, украинского, белорусского, африканского лобби.
 «Проблема этнических лобби, — подчеркивает С.А. Червонная, — фактически вопрос о внутриполитических тылах внешней политики. Может ли служить надежным тылом политики США в третьем мире наличие многомиллионных, в значительной степени самозамкнутых расово-этнических групп, не перерезавших пуповину со своей прародиной, массовое сознание которых сохраняет элементы и стереотипы. более характерные для народов третьего мира? Проблема этнической субкультуры и свойственного ей менталитета носит далеко не только теоретический характер в стране, более трети личного состава армии которой — выходцы из расово-этнических групп» (Червонная С.А. Возможно ли единство во множестве? С.15).
 Феномен наличия в Америке разрастающихся этнических вкраплений, которые в ментальном и мировоззренческом отношении родственны народам Незапада, ставит также вопрос о будущем страны как форпоста западной культуры и системы ценностей. Именно озабоченность сохранить себя как западную нацию — в основе растущих общественных настроений в пользу ограничения иммиграции. Эту озабоченность, обычно по соображениям «политической корректности» камуфлируемую социальной и экономической аргументацией, весьма лаконично выразил один из ведущих американских идеологов С. Хантингтон. Предложенный им рецепт самосохранения требует «контроля за иммиграцией из незападных обществ» и «обеспечения ассимиляции в условиях западной культуры принятых в общество иммигрантов» (Хантингтон С. Запад уникален, но не универсален // МЭиМО.1997. № 8. С. 92). Вместе с тем ограничение потоков иммигрантов из других частей мира приходит в столкновение с экономическими выгодами для Америки от этого процесса. В подготовленном по заданию федеральных властей и обнародованном весной 1998 г. докладе «Национального совета по научным исследованиям», который показывает несостоятельность многих стереотипов американского массового сознания об иммигрантах как нахлебниках, о приносимом ими вреде и пр., отмечается, что дешевый труд иммигрантов приносит стране ежегодно около 10 миллиардов долларов (См. Штаты нахлебников не держат // Иммигранты. 1998. №3. С.6). Однако экономическая выгода от дешевого труда иммигрантов, подкрепляющего могущество Америки, в итоге может обернуться ее слабостью — страна может потерять свое единство, ибо возрастание числа иммигрантов отнюдь не способствует целостности Америки.
 Сейчас в американском обществе выделяется четыре категории иммигрантов, а именно: сохраняющие свою культурную самобытность и осуществляющие повседневную деятельность в своих этнических группах (тотальная идентичность), сохраняющие свою этничность избирательно, живущие в своих этнических группах, но находящиеся в коммуникации с общим стилем жизни (частичная идентичность), неприсоединившиеся к какой-либо этнической группе, часто относящиеся к миру науки, масс-медиа и искусства (неприсоединенные), не идентифицирующие себя с какой-нибудь единственной этнической группой, ибо родились в межнациональных семьях (гибриды) (См. Making America / Ed. by L.S. Luedtke. Wash. 1987. P.78). Неудивительно, что сейчас весьма актуальной для Америки является проблема ассимиляции большого числа этнических групп. «К концу столетия маятник, приведенный в движение в 50-е годы борцами за гражданские права и их либеральными союзниками, кажется, вернулся в первоначальное положение. От точки „раздельных“, но „равных“ условий, означавших узаконенное разделение американцев по расовому принципу, через интеграцию черных и других расово-этнических групп в единую национальную ткань, которая, не успев окончательно скрепиться, начала растягиваться, образуя на своей поверхности все туже затягивающиеся узелки, он снова подошел к точке, за которой встает монументальная задача интеграции» (Червонная С.А. Возможно ли единство во множестве? С.16). Однако теперь это требует значительно больших усилий и более сложного инструментария, чем раньше. В конце XX века американское общество оказалось лицом к лицу с рядом тех же этнических (и расовых) проблем, которые в результате способствовали развалу Советского Союза, и не исключено, что невозможность их решения приведет к закату англосаксонской Америки.

 3.4. Своеобразие американской культуры.

 В 1770 году А. Рейналь заметил, что «в Америке еще нет ни одного хорошего поэта, ни одного способного математика, ни одного гения в области искусства или науки» (Making America. P.137). Представление о том, что самостоятельная нация может быть создана на основе только политических институтов, без сильных культурных оснований, было чуждо европейцам. Ж. Руссо в своей «Исповеди» ( 1730 г.) и И. Гердер в начале «Фрагментов» ( 1767 г.) обосновали положение о том, что искусство, культура и национальная идентичность эволюционируют естественным путем на основе опыта сообщества и выражают глубину народа на всем времени его существования. Разве возможна нация без различных стилей и культурных достижений? Рождение и дальнейшее развитие Америки не является исключением из этого правила, другое дело, что параметры ее культуры в самом начале отличались от культур Старого света.
 Для этого следует четко представлять себе генезис американской культуры, поэтому обрисуем кратко его особенности, без которых невозможно понять функционирование современной цивилизации Северной Америки. Ведь именно «в начальный период истории американского народа стали проявляться его специфические черты и традиции, контуры будущих общественных институтов»(Слезкин Л.Ю. У истоков американской истории. Виргиния и Новый Плимут.1606-1642.М., 1978. С.4). Американская цивилизация начинает свой отсчет с XYII столетия, когда стал осуществляться проект западноевропейской экспансии. Следует иметь в виду тот немаловажный факт, что в Северной Америке этот проект исходил из пуританской концепции жесткой аскетической этики. Не случайно, исследователи среди всех источников влияния на формирование американской культуры особо выделяют пуританство, на девять десятых имеющего британские корни.
 Понятно, что американская культура формировалась на протяжении длительного времени в связи с миграцией представителей многих народов. Но фундамент американской культуры был заложен в колониальный период и он не изменился принципиально с тех времен, несмотря на последующее «многоязыкое нашествие» эмигрантов. Это подтверждает серьезное исследование современного ученого Э. Урбанского «Испаноамерика и ее цивилизации. Испаноамериканцы и англоамериканцы», в котором даются сравнительные характеристики латиноамериканской и англоамериканской цивилизаций(См. Urbanski E.S. Hispanoameryka i jej cywilizacje. W., 1981). Если основания испаноамериканской цивилизации обусловлены смешением испанской и индейской кровей и принятием индейцами языка и религии конкистадоров, то отрицание английской феодальной идеологии и ее иерархической системы и восприятие британской морально-правовой системы вместе с растущим осознанием общей судьбы колонистов стали фундаментом англоамериканской цивилизации.
 Испаноамериканская и англоамериканская цивилизации использовали культурное наследие Европы, однако его рецепция оказалась разной, что связано с особенностями самих метрополий. Испанцы принесли с собой прекрасное наследие гуманистического знания, архитектуры и искусства, которые в значительной мере обогатило испанскую колониальную культуру. Колонистов из Англии и других англосаксонских стран характеризует отсутствие глубокой традиционной культуры, они не привезли с собой ни правоведов, ни ученых. Рождающаяся англоамериканская цивилизация (как и испаноамериканская) использовала основы западноевропейской цивилизации, на которые глубокое влияние оказала Возрождение. Однако культурное наследие Британии в силу пуританского характера колонистов не было воспринято в полной мере. Э. Урбанский так характеризует этот существенный момент в становлении англоамериканской цивилизации: «Интеллектуальная гибкость и спекулятивный дух островитян обусловил расцвет Возрождения в Англии. Английский ренессансный дух проявился в различных произведениях литературы, в которых философские и моральные ценности были перемешены с теологическими концепциями и научными размышлениями. Однако Возрождение не смогло принести свои плоды в американских колониях из-за теологической ментальности пуритан, которые любили простую жизнь. Свидетельством этого являются некоторые примеры английской колониальной архитектуры в Новой Англии и Виргинии, выделяющиеся скорее функциональной пользой, нежели художественной красотой. Гуманистическая литература тоже не была хорошо принята, ибо кальвинисты и лютеране, которые оказывали влияние на воспитание в колониях, отвергали эти идеи. За исключением некоторых писателей и архитектурных объектов, а также небольшого числа школ и теологических училищ, которые позже были преобразованы в университеты, колониальная культура в Америке была скромной. Однако она выражала моральные и социальные ценности, своими корнями уходящие в ренессансную идеологию. Английские колонисты оставили следующим поколениям те ценности, из которых позже северные американцы создали современную цивилизацию. Все активно участвовали в созидании этой цивилизации посредством труда и общего образования. В противоположность испаноамериканской немногочисленной исключительности англоамериканская цивилизация стала в культурном смысле движением масс. В итоге, насколько испаноамериканская цивилизация сформирована религией и искусством, настолько англо-американская создана трудом и школой» (Urbanski E. Op. cit. S. 49-50).
 Колонизация Америки происходила во время идеологических и религиозных битв между католическим догматизмом и протестантским рационализмом, бушевавших тогда в Европе. Результатом оказалось фундаментальное различие в духовных основаниях, выступающих в обеих частях Нового Света с колониальных времен. Рационализм зачастую приносил англичанам больше успехов в материальной, нежели в интеллектуальной областях. пуританская религиозная концепция, неразрывно связанная с социальной, экономической и теологической идеями, которые тоже оказали глубокое влияние на колониальный протестантизм, тоже наложила сильный отпечаток на англосаксонскую ментальность. Рационализм часто выступал в качестве основной инспирации британской колонизации и неудивительно, что англо-американская цивилизация и культура пронизаны прагматизмом и утилитаризмом. Здесь необходимо считаться и с тем, что освоение обширной зоны Северной Америки в ходе истребления индейских племен, борьба за место под солнцем внесло в американскую культуру агрессивность и насилие.
 Все описанные выше характеристики американской культуры, «заложенные» в ходе ее генезиса — пустота, примитивность, рационализм, прагматизм, утилитаризм, агрессивность, насилие, и сейчас присуще ей. О волне насилия в американской культуре много пишется в прессе и говорится в средствах массовой информации. Теперь «сверхнасилие», которое долгое время было характерно для массовой культуры, вышло на первый план в сегодняшних фильмах и книгах. Америке присуще пристрастие к вымышленному насилию подобно наркоману, требующему все больше и больше наркотика, чтобы вызвать тот же эффект. «Создается вымышленный мир, не обязательно положительный, но и отрицательный, главное — чтобы он был ярким, полным соблазнов и приключений, с сильными страстями любого сорта, с захватывающими ужасами, со сверхчеловеческими существами и ситуациями»(Зиновьев А.Указ.соч.С.322). Таким образом удовлетворяется потребность «маленьких» людей, чья жизнь становится все серее и скучнее, в ярких впечатлениях, в том числе и в художественной версии ужасов.
 Тем не менее психика людей действительно разрушается в результате воздействия зверского насилия, каким сейчас проникнуты фильмы, теле — и радиопередачи, кино, театральные спектакли. Сегодня насилие изображают с анатомической точностью, особой сексуальностью и тщательно продуманным дизайном. Если в старом черно-белом боевике происходило убийство, то все, что видел зритель — это облачко дыма и лужу крови. Теперь дело обстоит иначе — многие молодые режиссеры прошли школу телерекламы и теперь современная кинотехника позволяет зрителю отчетливо слышать звук ломающихся человеческих костей и вытекающую кровь замученной жертвы. Научными исследованиями установлено, что «возбуждение глубинных слоев коры — подкорки — вызывает предрасположенность к насилию и бесчувственности» (Хоуп М. Космические связи. Киев. 1998. С.15). Современные цветные фильмы и телефильмы воздействует не только на собственно сознание, но и на сферу подсознательного человека. Современная поп-культура переполнена зверствами, порнографией и эротикой, нарушающими психику человека и формирующими у индивидов «сумеречное» сознание, что неизбежно ведет к шизофренизации общества. Американская массовая культура подпитывается и пропагандой, и самой жизнью, и страхом перед смертью. Прежде всего, в начале последних двух-полутора десятилетий в США приступили к разработке секретного проекта «Джедай» — создание некоего солдата-супермена, который наделен паранормальными способностями и способен к участию в будущих психотронных войнах, и поэтому индустрия массовой культуры посредством фантастической литературы и фильмов с их мистическими триллерами стала оказывать соответствующее воздействие на крайне мифологизированное сознание американцев. «Публика уже настолько пропиталась тонким духом Средневвековья, что даже вид летящей на помеле ведьмы не удивил бы фермера» (Геворкян Э., Ютанов Н. Нищие духом не смотрят на звезды // Если. 1998. №10. С.16). Далее, сама жизнь американского общества, когда многие погружены в пустоту массовой культуры и не имеют широкого кругозора, поддерживает феномен эскапизма (бегства от действительности) и стремление обывателя к поиску жизни после смерти. В беседе с известным советским журналистом В.Симоновым знаменитый американский писатель С.Кинг на вопрос об интересе к ужасному, сверхъестественному отвечает: «Во многом это эскапизм. Духи, вампиры, да и „второе зрение“ — все это, конечно, страшновато, но прелесть такого страха вот в чем: забываешь, что в конце месяца надо оплатить счет за электричество. Понимаете, что я имею в виду? Это отдушина от ужаса обыденности. Кроме того, заявляет о себе жажда прикоснуться к тому, что таится за границей пяти чувств. Присущий обывателю поиск жизни после смерти… В сущности, массовая культура в ее потустороннем варианте — —это своего рода гражданская, светская религия» (Симонов В. Чем дышишь, Америка? М., 1987. С.287, 288). Здесь следует иметь в виду то обстоятельство, что в данном контексте речь идет о массовой, «низкой» американской культуре, которая рассчитана на массы.
 Именно массовая американская культура представляет собой совершенно новое явление, порожденное индустриальной и постиндустриальной цивилизацией. В прошлом ее аналогом отчасти служат массовые действа и зрелища Древнего Рима, особенно бои гладиаторов, отчасти мистерии средневековой культуры. Однако во всеобъемлющем своем виде массовая культура сформировалась и утвердилась лишь в Америке XX столетии. Американский социолог 3. Бжезинский по этому поводу отмечает: «Если Рим дал миру право, Англия — парламент, а Франция — культуру и национальную республику, то современные Соединенные Штаты Америки дали миру научно-технический прогресс и массовую культуру».
 Появление массовой культуры именно в Америке обусловлено тем, что она оказалась в значительной мере лишенной исторического и культурного прошлого, присущего Старому Свету. Поэтому традиционная гуманитарная культура не нашла подходящих условий для своего должного развития. В ней не сформировались и не устоялись устойчивые и солидные традиций и школ, что сказалось на развитии такого интегрального ядра культуры, как философия. В последней Америка смогла сотворить очень скромное в философском плане течение — прагматизм, который, представляя собой по сути идеологию, определяет своеобразие американского менталитета. Она составляет основу морали, в которой высшей ценностью и целью выступает личный успех, оправдывающий любые средства и пути к нему. Именно прагматизм формирует отношение американцев к традиционной, классической гуманитарной культуре. Узкоутилитарный подход к последней проявляется в отношении к изучению гуманитарных наук в вузах Америки, его критике посвящена книга профессора философии Чикагского университета А. Блума «Закат американской учености». Он образно определяет гуманитарные науки как третий остров в университете после естественных и общественных дисциплин, который подобно древней Атлантиде полностью погружен в воду. Гуманитарные науки в качестве третьей составляющей университетского образования более других несут урон из-за практицизма, отсутствия уважения к традициям в демократическом обществе. Рассматривая проблему культурно-образовательного уровня представителей будущей элиты, А. Блум призывает обратиться к великим классикам прошлого и современности, чтобы им в перспективе не оказаться оторванным от культурных ценностей западной и мировой цивилизации (См. Bloom A. The Closing of American Mind.N.Y., 1987. P.371, 373).
 Прагматичное, утилитарное отношение к гуманитарной культуре проявляется наблюдается и на примере искусств — Америка не успела создать настоящее классическое искусство ( исключением в этой области является литература, которая по своему художественному уровню не уступает европейской). Послушаем замечательного американца Уильяма Фолкнера: «Нет, повторяю, Америке художник не нужен. Америка не нашла для него места — для него, который занимается только проблемами человеческого духа, вместо того, чтобы употреблять свою известность на торговлю мылом, или сигаретами, или авторучками, или рекламировать автомобили, морские круизы и курортные отели…» Тем не менее в Америке существует «искусство», которое трудно назвать искусством в подлинном смысле этого слова и которое претендует на звание «современного» искусства.
 Общепризнанно, что центр художественной жизни после второй мировой войны переместился из Парижа в Нью-Йорк, так как в нем возникают новые течения, находят воплощение самые смелые идеи, сюда со всего мира стекается артистическая элита. Художник Кристо переехал в США в 1964 году. К этому времени он уже был достаточно известен в Европе, но в Нью-Йорке начался новый и значимый этап его творческой жизни. Имя Кристо стало прочно ассоциироваться с современным американским искусством, поскольку в Европе с ним связывают устойчивое понятие «американизм» — синоним масштабности, грандиозности, размаха (См. Альчук А. Искусство удивлять // Иностранная литература.1996.№10.С.274).
 Особенностью его искусства является обертывание или упаковка различного рода объектов — в материю упаковываются и перевязываются веревками всё, начиная от консервных банок, журналов и стульев и кончая бочками для нефти и машинами. «Впоследствии этот постоянно повторяющийся поп-артовский жест, как бы указывающий на отсутствие иерархических границ между объектами, на то, что в определенном контексте любой предмет может получить статус произведения искусства (вспомним писсуар Дюшана, выставленный еще в 1917 году в Париже), стал прочно ассоциироваться на арт-рынке с именем Кристо» (Там же. С.274). Для его художественных" произведений характерна грандиозность и дороговизна. Вместе с Жан-Клодом он создал надувное сооружение без поддерживающего каркаса — «Упаковка 5600 кубических метров», который весил 6530 килограммов и было перевязано веревками общей длиной 3, 5 километра. Кристо немало сил и времени вкладывает в сооружение различного рода проектов, они предельно перформативны и демократичны, прежде всего это относится к самым крупным из них: «Обернутый берег. Малый залив. Австралия» (1969), «Бегущая изгородь. Калифорния» (1972—1976), «Окруженные острова. Бискайский залив. Большой Майами. Флорида» (1980—1983), «Обернутый Пон-Неф. Париж» (1975—1985), «Зонтики. Япония — США» (1984—1991), «Обернутый рейхстаг. Берлин» (1971—1995). Проект «Окруженные острова» — это окаймление розовой материей одиннадцати искусственных островов Бискайского залива, предназначенных в основном для сбрасывания мусора. Исследователь творчества Кристо и Жан-Клод Я. Ваал-Тешува, специально поднявшийся над заливом на вертолете, так описывает увиденное: «Прежний пейзаж на короткое время преобразился в иную прекрасную реальность: ослепительные круги материи, тропическая растительность островов, блеск неба над Майами и переливы света на мелководье залива — все это рождает ощущение необычайной, головокружительной гармонии. Вспоминаются кувшинки Клода Моне». Успех проекта превзошел все ожидания: репортажи об «Окруженных островах» занимали первые полосы в газетах всего мира" (Там же. С.275-2760). И хотя работы Кристо и Жан-Клод не носят коммерческого характера, они вызывают экономический бум, связанный с притоком туристов в места их реализации. Так, пока длился проект «Окруженные острова», организующая полеты над Бискайским заливом вертолетная компания продала 5000 билетов по 35 долларов каждый. Восприятие подобного рода произведений «искусства» предполагает освобождение от груза тяготеющих над ними исторических, культурных и политических ассоциаций, что якобы и является «сущностью» современного искусства вообще. Не случайно произведения Кристо относятся к нью-йоркскому поп-арту, который представляет собой коррупцию подлинного искусства. Искусствовед и писатель Ф. Ферней пишет: « Нью-йоркский поп-арт преподаст вам великий урок: нет никакой разницы между хот-догом и Элвисом Пресли, между банкой супа Campbell и Девой Марией. Все фальшиво, безупречно, безлико, священно, одноразово. Искусство — прямо на улице: помойки, граффити, отбросы, световая реклама, афиши, объявления. Это призраки, пустышки» (Ферней Ф. Город, где сходятся крайности // Гео.1998.№8.С.53). Поистине американское искусство такого рода — это темная ночь, в которой все кошки серого цвета.
 В общем можно утверждать, что в Америке не сложился собственный модернизм и авангард в разных видах искусства, кроме авангарда в архитектуре, который возник и существовал во многом благодаря архитекторам-эмигрантам из европейских стран, особенно из Германии. Вышедшие на культурную арену Америки после второй мировой войны течения неомодернизма и неоавангарда (поп-арт, фотореализм и др.) оказались ближе к массовой культуре, чем к модернизму. Даже американское кино, выступающее американской музой, свою мировую славу приобрело благодаря иностранным постановщикам, которых Голливуд завлекает фантастическими гонорарами. «В целом можно сказать, — делает вывод Д.А. Силичев, — что США с самого начала развивались главным образом как индустриальная цивилизация, а не культура. В этом плане они ближе к Древнему Риму, достижения которого находились по преимуществу в рамках цивилизации, чем к Древней Греции, которая прославилась своей культурой» (Силичев Д.А. Культурология.М., 1998.С.290). Появление и быстрый успех массовой культуры были обусловлены ходом научно-технического прогресса и возникшей «культурной индустрией».
 В американскую культуру, особенно в музыкальную культуру, значительный вклад внесли афро-американцы. «Несколько десятков черных танцоров шаркали по полу маленькой сельской церкви, тяжело ступая на половые доски в равномерном качающемся такте и отбивая ладонями сложные ритмы. Предводитель издавал громкие звуки, напоминающие монотонное пение, и танцоры мгновенно отвечали ему. Когда запевала, уставший от вздрагивающих ритмов, жары и бешеной скорости пения, падал на скамейку, другой запевала на незнакомом языке продолжал напоминающее кудахтанье пение: „О My Lord; Well, Well, Well. I've Gotta Rock. You Gotta Rock. Wah, Wah, Ho; Wah, wah, wah, wah, Ho»". Так описывает в 1934 году афро-американскую народную музыку американский музыкальный критик Р. Пальмер. Именно тогда американские исследователи фольклора Дж. и А. Лоумаксы начали собирать архив афро-американской народной музыки; составной частью этой музыки были, например, старые, сельские ринг шауты, которые тогда еще пели в негритянских церквах, а также джаз и рок.
 В Соединенных Штатах Америки джаз развился как симбиоз музыкальной культуры черных и белых. Из соприкосновения музыки черных (ритм-энд-блюз) и музыки белых (кантри-мюзик) возник также рок-н-ролл. «Во всех разновидностях американской народной музыки всегда присутствовал „рок“: будь то в ритмах блюзовой танцевальной музыки цветных или в религиозных песнях, исполняемых в негритянских церквах по старой, идущей из глубины веков традиции, когда во время службы пастырь выкрикивал призывы, а паства вторила ему в ответ. Вначале эта музыкально-исполнительская форма называлась „рокинг-энд-рилинг“, что в переводе означает „колебание и шатание“, позже она стала называться „рок-н-ролл“. Негр просто не может играть на инструменте и не качаться при этом в танце. Соединение пения и движения тела цветной воспринимает как нечто естественное, природное именно потому, что многие его песни возникли из ритма движения во время работы. Для негра значимы только движение и экспрессия тела, сопровождаемые пением» (Шмидель Г. «Битлз» — жизнь и песни.М., 1989. С.4). В начале 50-х годов разновидности блюзовой музыки—ритм-энд-блюз и кантри-мюзик обогатились элементами буги-вуги в том виде, в каком буги-вуги исполнялись лесорубами на севере и в лагерях батраков на юге.
 Наряду массовой культурой в Америке имеется и элитарная, «высокая» культура для узкого круга — в ней сконцентрированы действительно лучшие образцы мировой культуры (достаточно в качестве примера привести музыку Чайковского, Рахманинова, литературные произведения Достоевского, Толстого и др.). Именно эта «высокая» культура сформировалась в результате взаимных контактов Америки с Европой и Азией как на основе культурного обмена, так и благодаря внесенными эмигрантами элементам их культуры. Однако она оказалась загнана в интеллектуальное гетто, оттеснена на периферию, стала недоступной для масс. "Последнее утверждение может показаться парадоксальным, поскольку формально все выглядит наоборот: современные методы тиражирования (то есть удешевление предметов искусства) и mass media (то есть удешевление и облегчение их доставки «потребителю») вроде бы сделали «высокое искусство» более доступным широким кругам населения. Но это иллюзия. Во-первых, каналы тиражирования и доставки настолько забиты произведениями псевдокультуры, что «потребитель» обычно даже и не подозревает о существовании подлинного искусства, во-вторых, формирование потребностей и эстетических установок происходит в «допотребительский» период: в семье (обычно полностью интегрированной «масскультом») и в школе, которая сегодня  уже отчуждена от культуры и образовательно, и воспитательно: американская средняя школа, например, это — спорт, секс, низкое качество образования и полное отсутствие воспитания, американская высшая школа — это то же самое плюс сверхузкая специализация. В-третьих, настоящее искусство, если оно даже доходит до масс, подается как  развлечение, то есть как  товар: «потребитель» не способен воспринять искусство как искусство, то есть как способ познания и освоения действительности, не способен пережить катарсис, он воспринимает предмет искусства как «продукт» — то есть ведет себя именно как  потребитель. Говоря иначе, он не способен воспринять внутренние эстетические законы «высокой культуры», а  потребляет ее по правилам общества потребления и в соответствии с эстетикой общества потребления (яркие примеры этого даны в романе Ф. Лейбера «Серебряные яйцеглавы», где герой, жертва «масскульта», не способен воспринимать романы Ф. Достоевского иначе как занудно написанные детективы)" (Тарасов А. «Средний класс» и «мещанский рай» // Свободная мысль.1998.№1.С.47).
 Носителем и потребителем массовой культуры является американский средний класс, чье существование преимущественно вращается в утилитарной сфере жизни человека и ориентировано на деньги, выступающих богом. Не случайно, в своей статье П. Рикс-Марлоу обращает внимания на то, что великой темой североамериканской культуры являются вещи и их приобретение, т.е. «в наибольшей из всех когда-либо существовавших культур степени североамериканская является вещной культурой». Главной темой жизни являются вещи — они преобладают в ней, но отсутствие подлинной духовности обрекает общество в конечном счете на самоуничтожение. Эта великая тема вещей и способа обращения с ними вошла в сцену ноу-хау, представляющую собой «воплощение мастерства и объект показухи». Грезой же североамериканской культуры является американская мечта «жить все лучше и лучше», что означает постоянное повышение уровня материального благополучия и что находит свое выражение в игре, с которой связан менталитет «трюкача-обманщика». Именно воплощение «великой американской мечты» и лежит в основе американского образа жизни, который преподносится правящей элитой США как самый лучший в мире.

 3.5. Американский образ жизни.

 Американский образ жизни невозможно понять вне контекста американской мечты и связанных с ней американских ценностей, которые обычно трактуются достаточно широко: от идей свободы и равенства — до мечты о собственном доме с садиком и нескольких десятков тысяч на банковском счету. «К концу 60-х гг., когда СССР перестал сам быть символом нового образа жизни, притягательным для интеллигенции и широких масс государств мира, и перестал поставлять на мировой рынок свои культурные и промышленные символы, — пишет С.Н. Бабурин, — страна Голливуда и Кока-колы, полета человека на Луну и космического корабля многоразового использования оказалась для мирового общественного сознания более привлекательной, нежели догматично лишенные развития социалистические идеалы» (Бабурин С.Н. Территория государства. М., 1997. С.390-391). Действительно, американский образ жизни кажется сейчас многим привлекательным, он выступает для них желаемым стандартам. Однако складывающиеся реалии для Америки таковы, что «с этим образом жизни, с американской мечтой всем придется расставаться, тяжелее всего это будет сделать самим американцам» (Моисеев Н.Н. Расставание с простотой. М., 1998. С.348). На объективный характер этой тенденции, не подвластной регулированию со стороны правящей элиты Америки указывает и видный американский социолог А. Вульф в книге «Америка в конце нашего столетия»: «Хотя политики утверждают, будто все события находятся у них под контролем, ясно, что это не так. Как раз напротив, события контролируют их деятельность и многое зависит от случая. Никто ведь не пла н ировал, что родившиеся в 70-е годы столкнутся с совершенно иными возможностями выбора жизненного пути, чем родившиеся в 50-е. То, что современные отношен и я в семье коре н ным образом отличаются от тех, которые в телевизионных беседах за „круглым столом“ провозглашались как будущая „истинная“, нуклеарная семья, было таким же большим сюрпризом, как и падение американского влияния в мире, как и то, что была оставлена без контроля новая волна эмиграции, прибывающая на американские берега из тех частей света, о которых американцы — никогда не бывшие достаточно сведущ и ми в географии — ранее очень мало знали. Переме н ы, затронувшие США за последние 40 лет, происходящ и е без нашего ведома, уже являют свои результаты, даже до того, как мы успеваем заметить, что они происходят. Коль скоро меняющиеся очертания жизн и Америки, новое развит и е событий не есть результат каких-л и бо особых политических решений или даже каких-либо социальных прогнозов, их последствия, вероятнее всего, не будут подвластны регулированию» (Вульф А. Изменения сверху донизу // Социс.1993.№3.С.100).
 Можно сказать, что в конце нашего столетия американский образ жизни претерпевает изменения, что ему присущи противоречивые черты, что этот новый и многогранный образ жизни весьма отличен сложившегося стереотипа в сознании и американцев, и иностранцев. Прежде всего это относится к такой фундаментальной характеристике американского образа жизни (и не только его, но и других обществ), как отношение к времени. Скандально известный американский писатель Г. Миллер писал в «Тропике Козерога»: «Посреди золотистой зефирной мечты о счастье… великая душа американского континента скачет, как осьминог, все паруса распущены, все люки задраены, мотор рычит, как динамомашина. Великая динамичная душа, пойманная глазом фотоаппарата в момент гона…» — и далее: «…потому что нет и не будет ответа, пока они все еще продолжают сломя шею бежать вперед, чтобы скорей завернуть за угол» (Миллер Г. Тропик Козерога. СПб., 1994. С.297, 315). Именно отношение американца ко времени служит ключом к пониманию американского образа жизни и современной американской культуры. Известно, что атрибутом всякого социального опыта, способом его организации является время, которое определяет характерные особенности личности, погруженной в данную социокультурную среду. «Для Америки характерно интенсивное использование времени: скорость как способ отношения ко времени и его использования является важной характерной чертой социального времени американца и ключом к пониманию тайн американского характера» (Николаев В.Г. Скорость как ценность и характеристика образа жизни американца // Вестник Московского университета. Социология и политология.1996.№2.С.71).
 Для американца скорость представляет собой актуально действенную ценность, которая проявляется в его приверженности идеалам динамичности и изменения и которая как способ интенсивного использования времени составляет интегральную часть его личности. Интенсивное отношение ко времени проявляется во всех сферах американской жизни: в скорости передвижения индивида на автомобиле по улицам, в развитии транспорта (автомобильного и авиационного) и высокоэффективной организации дорожного движения (скоростные магистрали, минимум перекрестков и т. п.), позволяющей достигать высокой скорости передвижения даже в пределах городов, в скорости передвижения товаров от производителя до покупателя, в скорости обслуживания, в динамическом развитии науки и технологий, в скорости повседневного питания (развитая сеть кафе, закусочных; яркий пример — «Макдональдс»), в популярности активных форм проведения досуга (бег, спорт, движение), в быстрой музыке, энергичных танцах, динамичной литературе и динамичном кино (вестерны, боевики, детективы, комедии). «Таким образом, интенсивное использование времени является для американца важной социокультурной нормой, частью системы его ценностных ориентаций и существенной характеристикой его образа жизни» (Николаев В.Г. Скорость…С.73). Описанный выше тип социального времени представляет собой доминирующий скоростной режим американского социокультурного пространства, однако уже проявляются и альтернативные способы отношения ко времени — просматривается стремление некоторых американцев не ускорять темп своей жизни, они начинают понимать, что «смысл жизни не в том, чтобы делать деньги (Песчанская Е.В. Простая жизнь возвращается // США — ЭПИ.1992.»1.С.65).
 Американский образ жизни постольку сформирован развитием цивилизации автомобиля, поскольку «экономический аспект этой деятельности пока определяющий: личный автомобиль самый дорогостоящий предмет широкого потребления, дороже автомобиля только квартиры и дома» (Пузанов В.И. Автомобильная цивилизация // США — ЭПИ.1997.№8.С.31). Если государство не способно поставить автомобилестроение на должный уровень, то это влечет за собой «вялое» товарно-денежное обращение, низкий жизненный уровень населения, социальную напряженность. Не менее существенным является то, что владение личным автомобилем неотъемлемо от самого строгого правового регулирования: дорожное движение, где наказания за попытки выйти из правового пространства быстрые и жесткие. Можно сказать, что автомобильная цивилизация задает модель жизни, в которой автомобиль является физическим гарантом принципа «равных возможностей» (Там же).
 Автомобилизация принесла комфорт и стандартизацию образа жизни на всей территории Америки, повлияла на менталитет американцев. Система личного автомобильного транспорта представляет собой «технобиоценоз», псевдоприродное образование, которое функционирующим по каким-то собственным законам и которое породило общие для страны и местные функции и традиции, верования и обычаи, поведенческие стереотипы и «правила игры». Национальный афоризм «мы верим в бога и в автомобиль», который европеец сочтет богохульством (богобоязненные итальянцы, тем не менее, бравируют формулой «любовь к машине сильнее страсти к женщине», французы называют свои автомобили «магнитом для красоток»), отражает мораль и этику американцев (Пузанов В.И. Автомобильная цивилизация // США — ЭПИ.1997.№8.С.32-33).
 Вождение автомобиля в чем-то утратило свой изначальный «транспортный» смысл. В автомобиле американец проводит столько времени, сколько спит, так что пребывание в автомобиле теперь стало крупным фрагментом его образа жизни. В 80-е годы обнаружилось массовое стремление американцев делать в машине, наряду с вождением еще «что-то»: принимать пищу, ухаживать за ребенком, просматривать деловую документацию, пользоваться сотовой связью, накладывать макияж, бриться, читать газеты… Отечественный исследователь Г. Гачев о значимости автомобиля в американском образе жизни и последствиях этого пишет следующее: «В Америке вывелась новая порода человекообразных существ, новый кентавр — ЧЕЛОВЕК-В-МАШИНЕ (man-in-car). Ковбой (человек-на-лошади) — сему предтеча… Образовался уже и симбиоз между американцем и его автомобилем. Они уже переплелись тканями. Я был поражен, увидев вывеску Body shop („Магазин тел“): „Неужто тут уже торгуют телами человеков? — нет, — успокоил меня друг. — Так называют кузов автомобиля“. В то же время американское человеческое существо не имеет нужды в ногах — они заменены колесами. Предтечей была поза „ноги на стол“, обычная у пионеров, первопроходцев Америки. Но ведь стол есть место для верхней части тела, для еды, для чтения, размена идеями, для общения, для симпозиума. И вот на все это американец… положил: это ему — пьедестал для работы на более высоком уровне. Американец начинает там, где Евразиец заканчивает» (Гачев Г. Национальные образы мира. М., 1998.С.201).
 Автомобиль является для американца домом, где имеется телефон и компьютер, что как бы предопределяет кочевнический характер его образа жизни. Следует обратить внимание на то, что наряду с автомобилем компьютер тоже наложил сильный отпечаток на американский образ жизни, стал сам образом жизни. Об этом пишет достаточно образно Д. Евстафьев: "Нам никогда не понять той роли, которую компьютер играет в американском обществе. Для большинства из нас компьютер есть некая разновидность пишущей машинки, значительно упростившей делопроизводство, и игровой приставки. Для определенного количества «продвинутых» это средство для того, чтобы, полазив по Интернету, найти компьютерную версию «Плейбоя». Банкиры торгуют по компьютеру акциями и дают взаймы, но потом почему-то предпочитают встречаться со своими контрагентами «за рюмкой чая». Кое-кто чита ет газеты и журналы, в особенности зарубежные, и выдергивает цитаты. И лишь единицы используют компьютер как средство общения. И эти единицы в обществе воспринимаются как некие маргиналы, своего рода «ботаники», исключения, а их культура даже в либеральной прессе рассматривается как своего рода «контркультура».
 Для американца же компьютер — не просто средство получения информации, инструмент для покупок, средство общения. Это образ жизни, когда в принципе можно жить, работать, даже путешествовать, совершенно не выходя из дома. Не нужны ни общение, ни друзья, ни магазины, ни книги — все это заменяется компьютером. Секс теперь такж е становится виртуальным, а в будущем вроде бы станет «только таким», о чем поведал нам неутомимый Голливуд в фильме «Разрушитель» с Сильвестром Сталлоне в главной роли" (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке. С.40-41).
 Характерной чертой американского образа жизни является жизнь в кредит, взаймы, что приводит к состоянию неуверенности со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ярким показателем этого служи жилищная проблема, вставшая перед многими американскими семьями в конце XX столетия. Известно, чтосамым важным законом в Америке является закон об обеспечении жильем 1949 г., символически связавшего домовладение и демократические институты. «Ныне существенно увеличилось число снимающих квартиры, бездомных, лишенных права выкупа заложенных домов, молодежи, не способной накопить денег для первоначального взноса. Одновременно возрастают доходы тех, кто спекулирует на этих трудностях. Никто не может знать будущго значения этих перемен» (Вульф А. Изменения сверху донизу // Социс. 1993. №3. С.102). Действительно, только для Америки характерен «сабёрб» — пригород как образ и стиль жизни среднего класса. Можно сказать, что жизнь американца выстроена на культе собственного дома — микрокосма, внутри которого он может проявлять свою индивидуальность и разряжать свои эмоции, подавленные в контактах с другими (на работе и пр.). Так как все в Америке живут в кредит, то и дом «покупается» в рассрочку на 30 лет — дом стоимостью в 100 000 долларов обходится в 350 000 — 400 000 доларов с процентами.
 «Владение домом дает статус уважаемого члена общества, — отмечает М.Гофман, — и одновременно накладывает обязательство удерживать достаточный уровень дохода, даже если работа требует 10-12 часов в день. Решение практических вопросов по ремонту и содержанию дома и нескольких автомашин, выплаты по счетам, кредитам, переписка с банком, со страховыми компаниями требуют от владельца дома все его свободное от работы время» (Гофман М. Карточный домик из «сабёрба» // Иммигранты. 1998. №3. С.8). На взятые у банка вредит деньги американец получает дом, построенный из фанеры, деревянных планок и скрепленного металлическими скобами, причем срок его жизни «запрограммирован» на 30 лет. Вся жизнь американца сосредоточена вокруг выплат долга за дом и потеря работы влечет за собой лишение дома и соответствующего социального статуса. «Американец хочет жить внутри картинки, изображающей счастливую жизнь. Картинность богатых пригородов при первом впечатлении, действительно, поражает воображение. Ощущение, которое возникает после некоторого пребывания внутри этого счастливого мира воплощенно мечты, — что эта жизнь нереальна, что все это не более чем декорации» (Там же). «Сабёрб» — яркий пример декораций американского образа жизни, которые маскируют механизм экономической машины, подчинившей себе жизнь человека. Именно экономическое отчуждение делает американский образ жизни упрощенным, выхолощенным, а американцкев одномерными существами (что хорошо описал Г.Маркузе в своей книге «Одномерный человек»).
 Американский образ жизни, имеющий в своей основе либеральную демократию, немыслим без высокой степени религиозного плюрализма, что было заложено в генезисе североамериканской цивилизации. В начальный период существования американского государства это был плюрализм различных направлений в протестантизме, подвергавшихся гонениям в Старом Свете. В результате иммиграции представителей самых разных религий со всех концов света и проповеднической деятельности миссионеров в США возникли или «перекочевали» едва ли не все существующие религии. Основным религиозным течением для США продолжает оставаться протестантизм, затем следует католицизм и иудаизм, а также ислам, буддизм, индуизм и др. конфессии.
 В начале 1994 г. под эгидой Нью-Йоркского университета вышла в свет книга американских социологов Б. Космина и С. Лэчмена «Одна нация под Богом» (См. Религиозные группы в США // США — ЭПИ.1994.№8-9). В ней сделан вывод: чтобы понять такую страну, как Соединенные Штаты, надо иметь представление о всем разнообразии имеющихся там религиозных конфессий и той роли, которую они играют в формировании американского общества и принятии политических решений. Ученые провели масштабное и всеобъемлющее исследование о вероисповеданиях в стране, дающее наиболее детальную и точную картину географии конфессий. В телефонном опросе приняли участие 113 тыс. человек, проживающих в континентальной части США. На главный вопрос, задававшийся в ходе исследования («Какую религию Вы исповедуете?»), 86% опрошенных ответили, что они христиане. В том числе к католикам себя причислили 26%, к баптистам — 19, иудеям — 2% населения; мусульманами, буддистами, индуистами назвали себя по 0, 5%; 7, 5% респондентов указали, что они вообще никакой религии не исповедуют; 2, 3% отказались отвечать на этот вопрос.
 Опрос выявил, что гораздо больше американцев считают себя католиками, баптистами, методистами, англиканами, лютеранами, пресвитерианами и унитариями, чем показывают цифры, предоставляемые этими конфессиями. Это свидетельствует о том, что многие американцы, редко или вообще не посещающие церковь, по-прежнему относят себя к определенным конфессиям. В то же время мормонов, иудеев, мусульман и православных оказалось меньше, чем было указано в представленных этими конфессиями данных. Исследование Космина и Лэчмена подтверждает, что женщины более религиозны, чем мужчины. Так, 87% мужчин в ходе опроса заявили, что они религиозны, в то время как среди женщин таких оказалось 92%. На протяжении 90-х годов интерес к религии в Соединенных Штатах, по мнению авторов книги, будет усиливаться.
 Необходимо заметить, что сущность религиозной жизни в Америке была выявлена еще К. Марксом в ходе его размышлений о месте религии в завершенной демократии: "Так бесконечное дробление религии в Северной Америке даже  внешним образом придает религии форму чисто индивидуального дела… Христианство здесь достигает  практического выражения своей универсально-религиозной роли тем, что сочетает — в форме христианства — самые разнообразные мировоззрения, располагая их одно рядом с другим, а еще больше тем, что не предъявляет к другим даже требования быть христианами, а требует лишь признания религии вообще, какой угодно религии" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.Т.1.С.392, 397). Неудивительно, что протестантизм в Америке приобрел характер приземленности и обмирщенности, стал все больше концентрировать свое внимание на вопросах обустройства земной жизни, отодвинув на задний план проблему спасения души человеческой через соединения усилий человека и бога. В свое время Т. Джефферсон (один из авторов «Декларации независимости») свято верил в полезность свободной конкуренции не только в экономике, но и в духовной сфере, что должно было помочь выделить «чисто этическое учение Христа», представляющее собою центральную часть «религии Спасения». Однако современные реалии американского образа жизни опровергли надежды великого американца Т. Джефферсона: «Свободная конкуренция в экономике не предотвратила „великой депрессии“, а наличие множества христианских конфессий и показное благочестие (типа надписи „In God we trust“ на денежных купюрах и запрет на продажу спиртного в часы воскресного богослужения) не воспрепятствовали рабовладению, разгулу преступности и наркомании и варварскому применению ядерного оружия против мирного населения, хотя нельзя отрицать и целого ряда положительных примеров воздействия религиозной этики на американскую жизнь» ( Хоменко Н.А. Послесловие к статье: Шелдон Г.У. Религиозная свобода: Теория Джефферсона и американская практика // США — ЭПИ.1998. №2.С.100-101).
 Действительно, религиозная вера и этика не предотвратили наблюдающуюся утрату характерных для Америки с начала XIX столетия оптимистических ожиданий и веры в решаемость всех проблем жизнеустройства. Религия во всем своем разнообразии не смогла воспрепятствовать распространению сильного и дешевого наркотика «крэк-кокаин», расползанию СПИДа и росту числа бездомных, представляющих «собой в социальном плане проблемы столь огромной глубины и экономического ущерба, представления о которых даже не существовало в прежнем опыте американцев» (Вульф А. Изменения сверху донизу.С.103). Это связано с тем, что в американской цивилизации бизнеса, где богом являются деньги, где принципиально невозможно примирить Маммону и Христа, если бы явился подлинный Христос, то его снова распяли бы. Хотя имеется и американизированный Христос, превращенный в бизнесмена: «Подлинной религией Америки, — писал А.Зигфрид, — является мистика успеха (денежнего — В.П.). Даже представление о Христе должно быть приспособлено к этой схеме. Американский Христос — это эффективный производитель, можно сказать, преупевающий делец, подлинной властью в Америке является бизнес» (Цит. по: Дэвис Д. Капитализм и его культура. М., 1949. С.378).
 Злоупотребление алкоголем, никотином, опиатами, кокаином, лекарственными препаратами и привыкание к их чрезмерному употреблению — это серьезные проблемы для Америки. «Выявлено, что наркомания является причиной многих случаев насилия в семье, происшествий, преступлений, распространения ВИЧ и приводит к снижению уровня культуры в нашем обществе (американском обществе — В.П.). Несмотря на осознание, особенно в медицинских кругах, того, что злоупотребление наркотическими веществами и наркомания широко распространены и имеют тяжелые последствия, серьезное беспокойство вызывает неспособность даже опытных врачей выявить эти нарушения или, выявив их, проводить эффективное лечение» (Фридман Л.С., Флеминг Н.Ф., Робертс Д.Г., Хайман С.Е. Наркология. М. — СПб., 1998. С.6). Проведенные исследования показали следующую картину употребления американцами различных наркотических веществ в течение жизни (данные в млн. человек приведены на 1993 г.): алкоголь — 173.3, сигареты — 147.5, любые запрещенные препараты — 77.0, марихуана — 69.9, кокаин — 23.5, крэк — 3.7, летучие препараты — 10.4, галлюциногены — 18.0, героин — 2.3; использование не в лечебных целях: психотерапевтические средства — 23.0, стимуляторы — 12.5, седативные средства — 7.1, транквилизаторы — 9.5, аналгетики — 11.9, анаболические стероиды — 0.75 (См. Там же.С.38).
 Последствия применения наркотических веществ общеизвестны — нарушения познавательной и адаптивной способности, эмоциональные расстройства и пр., которые в конечном счете приводят к разрушению личности, а также передача СПИДа. Сотрудник специального отдела нью-йоркской полиции по борьбе с наркоманией Дж. Лиси следующим образом характеризует бизнес на наркотиках, способствующий росту наркомании в Америке (известно, что она потребляет половину производимых в мире наркотиков): «Этот бизнес поистине страшный и захватывающий. У нас, в Нью-Йорке, распространены в основном растительные наркотики: марихуана, кокаин, героин… А там, где их нет, хозяйничают синтетические. Так вот представьте: достаточно купить химических препаратов на 300 долларов, переработать их в современной лаборатории, и это принесет доход в миллион. Представляете, миллион!» (Война с наркомафией; пока без победителей.М., 1992.С.194). Борьба с наркомафией весьма осложнена демократией, исповедуемой в Америке, и поэтому она оказывается зачастую неэффективной, а в результате наркомания является одной из черт американского образа жизни.
 Еще одной из характерных черт американского образа жизни является мошенничество (и воровство), что как-то с трудом воспринимается из-за существующего стереотипа о доминировании в Америке принципов прозрачности, деловой этики, не позволяющих будто бы широко распространиться коррупции, теневых отношений и закулисных сделок. Оказывается, мошенничество и воровство представляют весьма серьезную проблему для США, о чем идет речь в книге американских авторов У.Альбрехта, Дж.Венца и Т.Уильямса «Мошенничество» (См. Альбрехт У., Венц Дж., Уильямс Т. Мошенничество. СПб., 1998). В ней аргументировано показано, что истоки мошенничества и воровства коренятся и в психологии человека, и в социально-экономических условиях общества. Мошенничество и воровство способна совершить немалая часть населения, и трудно по внешнему виду отличить растратчика (и вора) от самых честных людей. Масштабы ежегодного ущерба от мошенничества и воровства для США, согласно данным ФБР и других федеральных служб, оцениваются следующими показателями: убыток от мошенничества составляет сумму от 60 до 200 млрд. долл., происходит 200 млн. магазинных краж на сумму 11, 6 млрд. долл. Интерес представляют научные исследования, показавшие, что только четверо из десяти человек оказываются честными, независимо от обстоятельств; неудивительно, что около 60% американцев хоть раз в своей жизни совершили кражу в магазине (См. Там же). Вполне естественно, что действующие законы и нормы права неумолимы к пойманным с поличным мошенникам и ворам.
 Вместе с тем для американского образа жизни характерны явно недемократические тенденции в сфере морали, когда общество поражено вирусом тотальной нетерпимости, и в результате традиционные ценности и идеалы свободы оборачиваются весьма неприглядной, гротескной стороной. Суть этих проблем в том, говорится в журнале «Тайм», что хотя Америка, возможно, и продолжает оставаться свободной страной, но все в большей степени она становится прибежищем убежденных неопуритан, навязывающих другим свои нормы поведения, образ жизни и мораль. «Блюстители» — такое название получили люди, зараженные вирусом нетерпимости. С ними как сиамские близнецы связаны «плаксы» — сверхчувствительные американцы, склонные винить во всех своих неприятностях других и слишком озабоченные своими правами (См. Дзукаева З.Н. «Блюстители» и «плаксы» в американском обществе // США — ЭПИ. 1992. №3).
 «Блюстители» — это политически грамотная «полиция мысли», защитники нравственности, которые проповедуют нетерпимость во имя терпимости и жесткую регламентацию во имя всеобщего блага. Прежде всего они в своей деятельности заняты добродетельностью американского образа жизни. Об их вездесущности и кажущейся всесильности свидетельствует целая масса обескураживающих примеров, приводимых журналом «Тайм». Так, Дж. Меркадо из Лос-Анджелеса, работавший в службе безопасности газеты «Таймс», был уволен по причине излишнего веса, а молодой полицейский из Джорджии лишился работы из-за татуировки «хэви метал» на руке, что порочило образ американского блюстителя порядка. 50-летняя Хелен Гарретт, поцеловавшая своего друга, проводившего ее вечером домой, была шокирована, получив наутро предупреждение от общественности, что она вела себя непристойно и в следующий раз будет оштрафована. (Правда, выяснилось, что «блюстители» спутали Гарретт и ее друга с парочкой целовавшихся подростков.) 38-летняя Тереза Фишетт, агент по продаже билетов в «Континентл эирлайнз» отказалась пользоваться косметикой, за что и была уволена. Известный писатель Эд Хогланд из Вермонта, преподававший в колледже, был уволен по требованию студентов, усмотревших в статье, написанной Хогландом для «Эсквайра», некорректные выпады против гомосексуалистов. Но с особым рвением «блюстители» следят за тем, чтобы их соотечественники вели здоровый образ жизни. В американской прессе обсуждались громкие судебные процессы. Вот лишь один пример, Дженис Боун, служащая компании «Форд митер бокс» была уволена, поскольку эта фирма, как и многие другие, запрещает своим работникам курить не только на работе, но и дома, а в анализе мочи, который Боун заставили сдать, был обнаружен никотин. Есть фирмы, запрещающие своим служащим ездить на мотоциклах, другие не велят заниматься альпинизмом и серфингом (опасно для жизни!) или чрезмерно полнеть, или употреблять богатую холестерином пищу… «Вирус нетерпимости основательно проник в американское общество. Для „блюстителей“ по призванию нет мелочей. Не всякая женщина осмелится носить меха, опасаясь агрессивных защитников животных. Рискованно также пользоваться аэрозолями, любить телятину, проявлять гомосексуальные наклонности. Американцы как никакая другая нация убеждены, что строгие законы необходимы для того, чтобы защищать людей от самих себя, поэтому разработано множество правил и инструкций, которые зачастую просто игнорируются (скажем, в Сиэтле больным гриппом запрещено появляться в общественных местах), но предоставляют „блюстителям“ широкое поле деятельности» (Там же.С.78).
 Влияние «блюстителей» буквально на все стороны американского образа жизни обусловлено, частности, вошедшего в кровь и плоть американцев тотального доносительства. Оно органически входит в ткань их поведения, они жить не могут без «стукачества», которое они очень любят. « Заметят, что не так, — бегут в полицию, пишут жалобы по инстанциям. Но в обыденной жизни чаще всего „стучат“ начальнику на работе, это здесь что-то вроде национального увлечения. К примеру, пошли коллеги покурить. Первый выкурил одну сигарету, другой без паузы подпалил следующую. Надо ли говорить, что шеф по сигналу коллеги уволил негодяя» (Алиев А. Лицо американской национальности // Иммигранты. 1998. №3. С.4). Нужно заметить, что на работе могут человека уволить без всякого объяснения, и поэтому средний американец постоянно находится в поиске работы. Отсюда неуверенность в жизни, бессоница: «Ни один народ не страдает так от бессоницы, — отмечает американский невропатолог Б.Брауэр, — как наш, 52 процента американцев не в состоянии уснуть без снотворного» (Цит. по: Лауринчюкас А. Невидимые небоскребы. М., 1988. С.194). Вполне естественно, что американцы за чашкой кофе, за обедом и даже на банкете всегда обсуждают темы автомобиля, процесса пищеварения и… борьбы с бессоницей. Неудивительно, что американцы страдают от неврозов, которые вызываются бессоницей (научными исследованиями установлено, что у невыспавшегося человека в головном мозге вырабатываются вещества, вызывающие психопатологические состояния). Поэтому многие американцы пытаются найти средства борьбы с бессоницей, с неврозами, и на помощь им приходят психологизированные масс-медиа. Американский ученый Дж.Нидлмэн пишет в связи с этим: «Из „ответов“ различных степеней сложности, которые дают печатные издания от „Ридерз дайджест“ до „Сайколоджи тудей“, миллионы читателей, видимо, без всяких возражений приняли идею о том, что их жизнь лишена какой бы то ни было значительной направленности; они нуждаются в помощи лишь для того, чтобы как-нибудь пережить ночь» (Нидлмэн Дж. Психиатрия и священное // Психиатрия и духовные практики. Минск. 1998. С.22). Неуверенность в завтрашнем дне порождает у американца целый комплекс явлений — от «стукачества» до неврозов (каждый десятый американец страдает психическими заболеваниями), от бессоницы до нетерпимости, поддерживаемой «блюстителями».
 Другим феноменом американского образа жизни являются «плаксы», выражающие инфантильность американского характера в отличие от олицетворяющих «сверх-Я» «блюстителей». К числу «плакс» журнал «Тайм» относит мэра Вашингтона, которого арестовали в гостиничном номере, когда он курил «крэк», находясь в постели с женщиной, после чего он объявил себя жертвой этой женщины, беззакония и расизма. Или супружескую чету, предъявившую фирме «Макдоналдс» иск на сумму в 10 млн. долл. за то, что их дочь сломала ногу, играя возле закусочной, или отца семейства, уклонявшегося от уплаты алиментов, который усмотрел нарушение своих гражданских прав в обнародовании его фамилии и фотографии. Короче говоря, это люди, которые всегда считают себя жертвами… причем в большинстве штатов закон будет на его стороне. Когда фильм чернокожего кинорежиссера Спайка Ли не получил премии на фестивале в Каннах, он обвинил членов жюри в расизме и был поддержан (См. Там же.С.79). Воинствующая нетерпимость в любых проявлениях, проникающая все поры американского образа жизни, способствует развалу противоречивое американское общество, чтобы не позволить соперничающим интересам развалить его.
 Однако о закате Америки свидетельствует такой феномен, как вымывание среднего класса, служащего становым хребтом общества. «Представление об американцах как о нации среднего класса уже не соответствует действительности — процесс расслоения общества набирает силу из-за обострившегося неравенства в распределении доходов», — к такому выводу пришла газета «Ю-Эс-Эй тудей», опубликовавшая данные собственного статистического исследования об изменениях в сфере распределения общественных благ (См. Вымывание среднего класса // США — ЭПИ.1997.№8). «Богатые становятся богаче, а бедные — еще беднее», — утверждают авторы серии статей в популярном ежедневном издании. По их мнению, ускорившееся в 90-х годах расслоение среднего класса угрожает Соединенным Штатам обострением социальных противоречий и подрывает фундаментальные основы американской демократии, долгое время опиравшейся на лояльность граждан среднего уровня достатка. Поляризация общества сопровождается мощными демографическими процессами: в большинстве штатов богатые перебираются из городов в престижные предместья, оставляя опустевшие кварталы в центральных районах мегаполисов безработным и тем, кто находится за чертой бедности.
 Современный «Пакс американа» («мир по-американски») утрачивает былую целостность и все больше напоминает пока еще мирное соседство двух «племен», проживающих на одной территории, замечают исследователи. Однако, как заявил недавно, министр труда Р.Райш, «растущая несправедливость в сфере распределения грозит колоссальными социальными, политическими и даже моральными осложнениями. Общество, разорванное надвое, поделенное на победителей и неудачников, — это всегда нестабильное общество» (Там же.С.96). По данным газеты, статистический показатель шкалы Джини, используемый для расчета уровня неравенства при распределении общественных доходов, с 1990 г. вырос в целом по стране больше, чем за все предыдущее десятилетие. Причем, если раньше расслоение среднего класса на богатых и бедных наиболее активно протекало в южных штатах, то сегодня масштабная поляризация общества наблюдается также в центральных штатах, вдоль Западного побережья и на Аляске.
 По данной шкале, предложенной в 1912 г. итальянским ученым Коррадо Джини, показатель неравномерного распределения доходов в США в 1994 г. составил 0, 456 единицы против 0, 390 в 1968 г. За этими цифрами — десятки тысяч бывших представителей среднего класса, которые сегодня уже не могут позволить себе поддерживать прежний образ жизни. С другой стороны, динамика этого показателя свидетельствует и об увеличении числа состоятельных семей, чей ежегодный доход — более 75 тыс. долл. В 1996 г. «число Джини» продолжает расти, все более удаляясь от заветной нулевой отметки, которая соответствует «идеалу» общества всенародного усредненного равенства и процветания.
 Симптомы крушения «американской мечты» видны повсюду, считают авторы исследования. Это престижные пригороды, где за оградами охраняемых «коммьюнити» богатые американцы прячутся от реальности — преступности, нищеты и наркомании, захлестнувших городские кварталы. Это и упрощение структуры некогда многообразного потребительского рынка: теперь в каждой сфере возникают собственные полюса бедности и богатства. Большинство довольствуется дешевыми, бывшими в употреблении автомобилями «Шевроле», меньшинство приобретает роскошные лимузины: миллионы покупателей приходят на распродажи товаров в недорогие супермаркеты «Уол-Март», избранные идут в «Тиффани». О наличии четких границ между классами американского общества, вопреки стереотипу о высокой социальной мобильности как одной из основополагающих ценностей идеологии американизма, пишет В.Согрин: «Сегодняшние американские реалии свидетельствуют о том, что границы между классами, хотя и не замкнуты наглухо, но прочны и четки, а классовые различия предстают даже более контрастными и глубокими, нежели в других странах Запада. Последнее утверждение расходится с американской опртодоксией, доказывающей, что классовые различия в США не имеют реального значения и что социальные отношения в этой стране самые демократичные в сравнении со всем миром и со странсммии Запада» (Согрин В. США: общественно-политический портрет на исходе XX в. С.54-55). Только немногие из расслаиваюшегося среднего класса попадают в высший класс, остальные опускаюься в низшие классы и слои.
 Среди возможных негативных последствий социального расслоения — возникновение так называемых «замкнутых кругов бедности», не позволяющих человеку вырваться из своей среды и сделать карьеру. В многолюдных бедных районах — свои школы, больницы, торговые точки, одним словом, возникает своеобразная субкультура «нищей» Америки . В результате, считают эксперты, неизбежны очередной скачок преступности, активизация забастовочных движений, рост угрозы общественной нравственности. Интересно, что дисбаланс распределения доходов в конечном счете наносит ущерб всем слоям общества, в том числе наиболее состоятельным. Исследователи Университета Северной Каролины пришли к выводу, что в районах проживания богатых среди обитателей престижных предместий болезни сердца распространены в большей степени, чем в целом по стране. Так, в штате Миссури, где особенно велик разрыв между богатыми и бедными, от инфарктов умирают в среднем на 42% больше преуспевающих бизнесменов, чем, скажем, в штате Нью-Гэмпшир, где по-прежнему довольно силен средний класс (См. Вымывание среднего класса.С.97). Вымывание среднего класса чревато распадением социальной ткани американского общества, что в итоге способствует закату Америки, ибо рушится основа социальной стабильности.

 3.6. Американский индивидуализм и либерализм.

 Вероятно, ни одно из понятий не вызывает сегодня в мире таких горячих споров, как индивидуализм, наиболее ярко проявившийся в Америке. Нельзя не согласиться с Д. Шляпентохом, что «эта страна создана богом в качестве экспериментального полигона в целях изучения социологии функционирования общества в условиях максимального индивидуализма» (Шляпентох Д. Незнакомые американцы // Родина.1992.№10.С.101). Две ценности, рассматриваемые иногда как конфликтные, иногда как дополнительные, составляют содержание дискуссий об американском обществе: индивидуализм и равенство. Каждое из них в истории Америки имеет своих защитников и критиков, иностранные же наблюдатели подчеркивают сначала первое, а затем второе в качестве фундаментальных характеристик нового общества и нового государства, выросших в рамках Соединенных Штатов Америки. Американский эксперимент с индивидуализмом (и равенством или свободой) показал появление вначале «грубого экономического и институционального индивидуализма» и теперь «нового вида индивидуализма, направленного на самореализацию, на защиту окружающей среды, на критику большого бизнеса и больших организаций» (Making America.P.231). Не следует забывать того существенного факта, что индивидуализм сопряжен с американской мечтой, что он обусловил силу Америки и одновременно ныне является ее ахиллесовой пятой. Именно индивидуализм способствует раскрепощению творческого потенциала личности, ее инициативы, что позволяет генерировать новые технологии, новые формы организации труда, новые идеи и новые пути в познании мира. Однако эта свобода для индивидуализма, вскормленного всей историей американской цивилизации, подобна двуликому Янусу. «Она неизбежно, — отмечает Н. Моисеев, — будет мешать утверждению ряда новых нравственных начал, ограничивающих инициативу личности, подчиняющую ее некоторым коллективным обязанностям. Мне, например, очень малопонятно, как американец, реализовавший американскую мечту… сможет принять свою принадлежность к одной команде с аборигеном Новой Гвинеи (и даже Японии). Я, скорее, готов поверить, что его поведение будет напоминать правила игры его протестантских предков, которые завоевали Америку. Тем более, что речь будет идти о делении ресурсов, как и в те далекие времена. Другими словами, в богатстве и индивидуализме заложены очень опасные корни зла, которые придется выкорчевывать. Причем самим американцам. А это будет совсем непросто! А если все останется по-старому, то хуже будет всем. В том числе и американцам» (Моисеев Н.Н. Расставание с простотой.С.348-349). Не следует сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что потенции индивидуализма кажутся близки к исчерпанию, что в современных условиях в силу разрыва общественных связей он ведет к росту энтропии социальной системы, к экономической смерти общества (о чем шла речь выше).
 Взгляд социолога позволил Д. Шляпентоху в «диком» разнообразии Америки удалось схватить такую главную черту Америки, как индивидуализм, который трудно осознать представителю русско-советской культуры. Им зафиксированы следующие ипостаси индивидуализма: во-первых, в семейной жизни, во-вторых, в отношении к другим, в-третьих, в оценке политики( См. Шляпентох Д. Незнакомые американцы.С.98-102). Прежде всего, маниакальный акцент на своем "Я", на своей частной жизни заставляет американцев выталкивать из дома по достижении 18 лет своих детей и жить в свое удовольствие, не ожидая благодарности от детей на старости лет. Ориентированные на комфорт своего существования американцы и занятые в связи с этим различного рода расчетами, особенно в отношениях с государством, они не имеют и эмоций для духовных деяний, для которых только и нужны настоящие друзья. Поэтому они не нуждаются в друзьях ни для обсуждения грядущих опасностей, ни для того, чтобы объединяться против врагов и т.д. Американский индивидуализм проявляется также в весьма своеобразной форме — будучи специалистом в весьма узкой области знаний американец обладает глубокой убежденностью в своем праве иметь и, само собой, отстаивать свою точку зрения по любому вопросу, требующему специальных знаний. Американец с возмущением отвергает доводы, что, например, по поводу целесообразности использования атомной энергии ему лучше бы помолчать и послушать, что говорят специалисты. «Повышение уровня образования, замечает Д. Шляпентох, — сильно способствовало этому обалделому вмешательству во все и вся» (Там же. С.99). Господствующим в мышлении американцев является парадигма «я и государство», дополненная усилиями либералов другой: «надо заботиться о меньшинствах». В соответствии с первой парадигмой средний американец ( и многие интеллигенты )уверен, что всюду люди находятся в здоровом конфликте с их правительствами, которые в конце концов должны смириться с мнением большинства, — ведь американский индивидуализм породил либерализм. «В рамках этого либерализма индивидуализм превратился из чудовища джунглей в изумительное по своей доброте и наивности домашнее животное. При всех ограничениях, роль которых может оказаться решающей, американский индивидуализм проникся безграничным уважением к другой личности и, что особенно важно, идеей необходимости активной помощи всем меньшинствам» (Шляпентох Д. Незнакомые американцы.С.101).
 Американский индивидуализм сопряжен с либерализмом, вместе они подтачивают и в конечном счете уничтожают существующее либеральное общество. Ведь индивидуализм асоциален по своей природе, для него общество есть не более чем «договорное общество», которое создано индивидами с заранее определенными целями. Господство в либеральном обществе индивидуализма, социального атомизма приводит к невозможности поддерживать общественные ценности (патриотизм и др.), без чего становится немыслимым существование демократии. «Это умаление роли социума и социальных связей приводит к тому, что либерализм в своем стремлении защитить и поддержать достоинство и автономию человека подрывает общественные связи и ассоциации, которые только и могут обеспечить человеческое процветание» (Макеева Л.Б. Предисловие // Современный либерализм.М., 1998.С.18).
 Одним из существенных возражений против тезиса о полном торжестве современной либеральной идеологии западного толка является игнорирование природы человека. Американские ученые Р. Лернер, С. Мичэм и Э. Бернс в своем фундаментальном труде «Западные цивилизации» подчеркивают, что мировые проблемы могут быть решены только самими мужчинами и женщинами, а не технологией или наукой: «Урок истории состоит не в том, что она повторяется. Он скорее в том, что настоящее может быть четко воспринято, а будущее сознательно спланировано только в том случае, когда ответственные за судьбы мира лица понимают функционирование человеческой природы» (Lerner R.E., Meacham S., Burns E.M. Western Civilizations. N.-Y.-L., 1988.P.1097). И для постижения этого весьма сложного и очаровывающего механизма нет ничего лучше, чем сама история человеческого общества с его зарождения до наших дней. Эта история показывает, что в человеческой природе причудливым образом сочетаются стремление к нравственному совершенствованию и жажда власти. Тогда становится понятным, что эгалитарные идеалы демократии приходя в противоречие с тягой индивида к власти, что несовместимо с сущностью современного западного либерализма.
 Ведь мифическая тотальность либерализма в его западной версии в силу противоречивого характера человеческой природы теряет статус универсальности. Анализ системы основных компонентов либерального кредо — демократия, права человека, правовое государство и рынок — показывает весьма четко, что их сущностной характеристикой является неустранимость порождения конфликтов, что американский либерализм приводит к абсолютизации индивида, живущего в демократическом государстве и гражданском обществе. «В действительности, лозунг „гражданского общества“ и поли тической системы, основанной на „сдержках и противовесах“, прикрывает тот факт, — отмечает Д. Евстафьев, — что Америка даже не как государственная система, а как страна является, пожалуй, самой внутренне разобщенной страной мира. Вся сеть многочисленных объединений, клубов, ассоциаций (самой сильной из которых является Национальная стрелковая ассоциация) не столько объединяет, сколько разъединяет людей, создавая многочисленные кланы и кланчики, что, накладываясь на достаточно специфическую корпоративную культуру, в которой, в отличие от японской или германской, никто никому ничего не должен, создает весьма своеобразный феномен отчленения индивидуума от общества» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке.С.40).
 Идеология либерализма используется для эффективной обработки человеческого материала, которая фиксируется многочисленными западными авторами как факт изменения природы индивида в худшую сторону. Сейчас американец является продуктом западного образа жизни с его либеральной идеологией и ему присущ определенный комплекс социальных качеств. К последним относятся всем общеизвестные расчетливость, изобретательность, инициативность, предприимчивость, «разумный эгоизм» и пр. Важным является то, что данный комплекс качеств изготовляется западным обществом, т.е. американец представляет собою искусственное существо с заданным смыслом жизни. Последний состоит в достижении максимально высокого уровня жизни, максимальной личной свободы и правовой защищенности. Американское общество — это «холодный» мир гипериндивидуализма и правовых отношений. Известный американский социолог П. Бергер пишет: «Индивидуальное предпринимательство, на котором зиждется западный капитализм, требует нововведений и мобильности, свободы от коллективных пут. Однако система правовых норм восстанавливает новую структуру коллективных уз, уже зафиксированных в договорах, кодифицированных в законах и без устали расширяемых юристами» (Бергер П. Капиталистическая революция. М., 1994. С.143). Оказывается, что американец получил фактически иллюзорную личную свободу, ибо американская цивилизация опутала его множеством отношений, выстроенных на расчетливом рационализме и являющихся неустойчивыми в силу рыночной динамики. В этом смысле интересным является тот момент, что в современной Америке господствует идеал свободного предпринимательства, вдохновляющий многих на бизнес, хотя сегодня «путь к успеху лежит зачастую в установившемся крупном бизнесе» (Tokareva N., Peppard V. What it is like in the USA. M., 1998. P.132). Благодаря этой мифологеме, сегодня в Америке малые и средние предприятия составляют 60% всего бизнеса, причем идет непрерывный процесс банкротства одних и появления других компаний такого рода. Можно утверждать, что в американской демократической тоталитарной (по терминологии С.Московичи, «деспотической») империи человек фактически является «функциональным звеном», винтиком гигантской социальной машины. Ведь живущий в технологическом обществе человек может выполнять лишь одну социальную функцию, что превращает его, как отмечает Юкио Мисима, в «функциональбное звено», в винтик машины" (Книга самурая.СПб., 1998. С.283). И если к этому добавить вездесущность СМИ, формирующих поведение американца, то становится понятным существование у него иллюзии свободы как у винтика социальной машины (здесь следует отдать должное изощренности правящей элиты).
 Американец — это частичная, отчужденная личность, ориентированная на такую наивысшую в его глазах ценность, как деньги (и успех, который тоже приносит дивиденды). Ведь в американском обществе он за деньги может иметь все, что является товаром — любовь, дружбу, внимание, заботу и пр., которые по своей сути неподлинны, эрзацы. Не случайно западные исследователи (Э. Фромм, Г. Маркузе и др.) отмечают при характеристике современного американца его внутреннюю упрощенность и зачастую опустошенность. В своей известной книге «Иметь или быть» Э. Фромм показал, что Америка (и Запад) проблему «быть или иметь» решила в пользу «иметь», одновременно отождествив его с «быть». Отсюда и синтетический, обесчеловеченный характер современного американца (его еще квалифицируют как «одномерного человека»), хотя в нем не исчезли окончательно и чисто человеческие качества(См. Фромм Э. Иметь или быть. М., 1990; Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994). Дефицит обычной человечности, теплоты в межчеловеческих отношениях повлекли за собою обычные для миллионов американцев душевную депрессию, одиночество, чувство ненужности и т.д. В современной научной литературе такое состояние внутреннего мира индивида получило название «психическая смерть» — в силу механизма обратной связи происходит самоуничтожение качеств психической жизни человека, разрушение "Я" как источника его силы (См. Абрамова Г.С., Юдчиц Ю.А. Психология в медицине. М., 1998. С.89-93). Все это находит свою компенсацию в участии американца в преступных организациях, в массовых движениях, в распространении наркомании, алкоголизма.
 Сейчас на Западе либерализм уже исчерпал свой идеологический потенциал. Не так давно в США опубликован И. Валлерстайном сборник эссе с весьма нонконформистским названием «После либерализма» (См. Wallerstein I. After Liberalism. N.-Y.1995). Он отмечает, что исторические идеологии капитализма, том числе и либерализм, исчерпаны. Исследования И.Валлерстайна показывают, что теперь не существует уверенности в осуществимости либерального проекта переустройства мира. Это в свою очередь ведет, по меньшей мере, к трем крайне дестабилизирующим мир-систему, чьим ядром является Америка, последствиям (См. Валлерстайн И. Указ. соч. С.35-36). Во-первых, десятки миллионов азиатов, африканцев и латиноамериканцев уже двинулись в богатые страны «ядра», причем этот миграционный поток стал необратимым. На фоне затяжного экономического кризиса на Севере (Западе) будет расти ксенофобия в отношении к мигрантам с Юга, что вызовет волны расизма и фундаментализма (вопреки утверждению Фукуямы). Во-вторых, в ряде государств и обществ сейчас набирает силу фундаменталистское отрицание прогресса по типу иранской революции. В-третьих, в некоторых государствах обозначилась тенденция усиления светского милитаризма иракского типа. Достаточно такого рода государствам получить ядерное оружие (или биологическое, химическое и пр.) и тогда мир может исчезнуть в огне войн.
 Неосуществимость либерализма может привести также и к другим последствиям, весьма негативным для мир-системы Запада, ибо они означают полную его трансформацию. Одно из этих последствий состоит в том, что либеральные западные государства, в том числе и Америке, могут стать фашистскими. Американист Д. Евстафьев в ходе наблюдения происходящих в Америке процессов делает следующий вывод: "… в Америке национальной происходят еще более странные процессы. Я бы назвал их постепенной фашизацией общества. С одной стороны, радикализм начал захватывать и те части общества, что ранее считались «благополучными» (пример — взрыв в Оклахома-Сити, организованный боевиками праворадикальных «незаконных вооруженных формирований», — на первый взгляд вполне респектабельными "стопроцентными американцами "). Америка пока не смогла ответить даже самой себе, почему это произошло, — был ли это простой заскок сознания у нескольких сограждан, либо же дело в какой-то общей тенденции, которую проморгали социологи, политики и «компетентные органы». На мой взгляд, скорее второе — численность вооруженных «милиций» достигает 50 тысяч человек, их влияние растет, на политической арене выступают все более радикальные политики, бывший лидер алабамского ку-клукс-клана Д. Дьюк пытался баллотироваться в президенты от республиканской партии и даже набирал приличные проценты. Я уже не говорю о том, что в США стало резко расти количество, говоря нашей терминологией, «тоталитарных сект», а в действительности — жестко структурированных корпоративных идеологических структур (часть из которых ориентируется на апокалиптическое мироощущение).
 С другой стороны, и само государство начинает вести себя с согражданами «по законам военного времени». Вспомним и клинтоновскую программу борьбы с преступностью — она прозаически сводилась к ужесточению наказаний и наращиванию полицейского присутствия на улицах городов. Полиция, соприкасаясь с «непродвинутой» частью американского общества, ведет себя все более жестоко. И это объяснимо: полицейские, прямые носители государственной идеи, представляют ту часть общества, которая, может быть, и хотела бы уйти в «виртуальный мир», но в силу служебной необходимости этого сделать не может. Не может, ибо вынуждена общаться на улицах с грязными оборванцами, нелегальными иммигрантами, жуликами, дипломатами и т.д." (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке.С.42). Это свидетельствует о таком состоянии сегодняшнего американского общества, которое может привести к закату демократии. Неудивительно, что в некоторых публикациях американское государство характеризуют как «империю зла», представляющую собой античеловеческую и высшей мере тоталитарную систему (См. Платонов О. Почему погибнет Америка // Наш современник. 1998. №9. С.213).
 Осуществление либерального проекта влечет за собою то, что мир, «стремящийся к установлению господства над природой и рефлексивному творению истории», непрерывно порождает не только обычные малые «риски», но и «риски событий со значительными последствиями», они же — «мегариски», как именует западная наука сопутствующие «постиндустриализму» и крайне опасные для общества последствия(См., например, Бек У. От индустриального общества к «обществу риска»//Теория и история экономических и социальных систем.1994.№5.С.166, 167). Одним из таких мегарисков является страшная угроза роду Homo sapiens — надвигающаяся экологическая катастрофа. Она грозит изменить всю биосферу нашей планеты, что сделает ее непригодной для существования человеческой цивилизации. Наш мир — это система, где человек выступает в качестве ее регулятора; сам регулятор должен быть ограничен в своих правах и свободах, чтобы выжило все человечество. Немецкий политолог Р. Сэйдж в работе «Утопия и человеческие права» подчеркивает, что доминирующие на большей части планеты социальные и экологические условия структурно ограничивают установление везде прав человека, так как они объективно независимы от индивидуумов и их правительств(См. Saage R. Utopia and Human Rights // Universitas. 1992. N4. P.255). Понятно, что сохранение индивидуализма и либерализма в их американской версии неизбежно ведет к самоуничтожению не только Америки, но и всего человечества.
 Слабая сторона современной Америки заключается в ее расколе на две Америки — национальную и наднациональную, в первой принадлежит «непродвинутая», маргинальная часть населения, ко второй — «продвинутая» («золотые» и «белые» воротнички), занимающаяся творческой работой в структурах ТНК, крупных корпорациях, наукоемких производствах. Результатом квалификационного развития является образование особо квалифицированной рабочей элиты — золотых воротничков, к которым относятся выходцы из рабочих, служащих и техников наукоемких отраслей. Для них характерен высокий материальный и социальный статус, они живут в пригороде или технополисе, работают в небольших фирмах, пользующихся государственной помощью и налоговыми льготами, тяготеют к ценностям среднего класса. Их деятельности присущи автономность, сотрудничество с исследователями, ориентация на отношения партнерства, использование хорошего технического парка, участие в создании новой продукции, возможность профессионального роста и должностного продвижения. Это новое качество золотых воротничков означает также совершенно другой образ жизни, который соединяет в себе, по оценке американского журнала «Футурист», «японскую дальновидность, западную независимость и инициативу с экологичностью» («The Futurist». 1991.N1.P.60) Слой золотых воротников составляет на отдельных предприятиях до 10-15% рабочих и оказывает немалое влияние на деятельность фирмы, принимает участие в принятии решений. Таким образом, жизнь представителей этого слоя получает творческую наполненность, дает возможность реализовать свои творческие потенции.
 Поскольку новая, информационная экономика требует для своего функционирования и развития высококвалифицированных специалистов, постольку весьма заметно в совокупном рабочем повышается их роль, особенно тех, чья квалификация находится на грани науки и искусства. Эти специалисты ( «белые воротнички») образуют творческое ядро нации, их деятельность выступает эталоном трудового поведения современного человека. Вполне закономерно, что растет значение и спрос на специалистов по программированию, электронике, «на научных работников, исследователей-теоретиков и прикладников в области математики, логистики, семантики, а также психологии, социологии и эргономики. В высокоинтенсивных производствах НИОКР, ставшие мощным источником добавленной стоимости, сосредотачивают до 50% всех занятых» (Вильховченко Э. Социально-профессиональное развитие человека в производстве передовых стран // МЭиМО.1997.№8.С.50).
 Эта «продвинутая» часть населения Америки погружена в особую, «виртуальную» культуру, отделяясь таким образом от своей страны. «Виртуальная жизнь, если строго подходить к данному термину, есть имитация реальной жизни; возможно, более комфортная (поскольку общение происходит с имитацией собеседника, а не с реальным человеком — японцы так вообще придумали виртуальный секс-символ). Иными словами — „продвинутая“ (образованная и культурная) часть общества ушла — или, вернее, уходит — в виртуальную реальность… Просто в американском обществе, как мы уже говорили, пронизанном разделяющими его на кланчики и группочки барьерами, всегда существовал некий внутренний изъян, своего рода овеществление души, стремление познать все и не оставить никаких знаков вопроса, а там где надо — разрубить узлы. Американский рационализм, совершенно не исключающий поголовного мистицизма и суеверий, помноженный на склонность к обрядовой стороне духовности, имеет результатом отчленение человека от внешних проблем (вспомним знаменитую американскую улыбку, которая ничего не выражает)… И в конечном счете, уход в виртуальный мир приводит не только к отделению человека от государства и общества, он приводит к отделению человека от своей страны» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке.С.41).
 «Непродвинутая» часть американского общества ни в какую «виртуальную» реальность не уходит, она осталась в реальной жизни, живет своими интересами. К ней относятся маргинализированные в результате рывка в постиндустриальный мир страты общества, которым «удалось» интегрироваться во вновь возникшие сферы экономической активности (социальные дотации позволяют не работать и иметь хлеб, а дополнительный приработок, в виде криминала и торговли наркотиками, давал деньги и на масло). Теперь эта часть общес тва постепенно заполняет амери кански е города, тогда как основная масса «продвинутых» выехала в 1970-е — 1980-е годы в пригороды а затем и вовсе погрузилась в виртуальную реальность. И вот уже негритянское движение поднимает зеленое знамя ислама и требует создать отдельное негритянское государство на территории США. Так как само государство не может ни транснационализироваться, ни уйти в виртуальный мир, то оно «неизбежно встает перед дилеммой: интересы какой Америки оно должно защищать — Америки, замкнутой в своих национальных границах, или той Америки, которая стала некоей наднациональной корпорацией» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке.С.42). Таким образом, прорыв Америки в постиндустриальный мир с сохранением индивидуализма и либерализма способствует ее будущему упадку.

 3.7. Глобальный характер американской экономики.

 Сила и бессилие Америки на пороге XXI столетия проявляется в глобальном характере ее экономики, связанной как с расколом страны на национальную и наднациональную части, так и с происходящими процессами в сфере мировой экономики. Американский социолог З.Бжезинский считает американское общество глобальным как следствие «технотронной революции», т.е. создания глобальных сетей благодаря компьютеру, телевидению и телекоммуникациям (См. Bzezinski Z. Beetween Two Ages: America's Role in the Technotronic Era. N.Y., 1989). Распад социалистической системы как бы подтвердил идею З.Бжезинского, согласно которой Америка представляет собой первую в истории модель  глобальной современности  , с правилами поведения и ценностями всеобщего характера. Однако западногерманский исследователь У. Менцель считает, что окончание противостояния между Востоком и Западом ни в коей мере не привело к созданию бесконфликтного мира, новой версии  Pax Americana  , а лишь породило новый взгляд на новую глобальную перспективу, «в свете которой мир предстает в виде дома для умалишенных», анализ которого не поддается рациональной логике Декарта (Menzel U. Die neue Unubersichtlichkeit, in der die Welt als Tollhaus erscheinr // Frankfurt Rundshau.1995.N195. S.12).
 Именно Америка заинтересована в глобализации всего мира, особенно мировой экономики, что имеет двойственные последствия для нее, с одной стороны, она создает экономическое господство на всем земном шаре с перспективами «дома для умалишенных» в экономически-финансовой сфере, с другой — усиливает социальную напряженность в стране из-за потери рабочих мест и снижения зарплаты. Ведь эмпирически установлено, что отток прямых инвестиций, превышающий приток их в страну, ведет к потере рабочих мест, что и было зафиксировано в Америке (где вывоз инвестиций превышает их ввоз). При перемещении же производства за границу американскими ТНК, например, в регион НАФТА (Мексика) в начале 90-х, привело в ряде случаев двухзначного понижения зарплаты своего американского персонала, хотя производительность капитала становится выше (См. Хиллебранд Р., Вельфанс П. Глобализация экономики: последствия международной конкуренции территориальных условий хозяйствования для экономической политики // Politekonom.1997.N34).
 Глобализация мировой экономики служит основанием для неустойчивого развития Америки, возможности ее упадка, ибо возникают различного рода источники нестабильности. Один из источников нестабильности кроется в возрождении дихотомии «Восток — Запад», вызванным различием путей развития стран Восточной Азии, с одной стороны, и Европой вместе с США — с другой. Ведь сейчас завершается действующий в мировой истории большой восточно-западный мегацикл, когда происходит выход на мировую арену Востока (См. Кистанов В. На пороге азиатского века // Азия и Африка.1996.№11; Панарин А.А. Восток — Запад: циклы большой истории // Новая Россия.1998.№1). «Особая пикантность ситуации проявляется в удивительной неадекватности исторического самосознания современников — и победившего в „холодной войне“ Запада, и его смутившихся оппонентов. Все ожидают скорейшего завершения процесса окончательной вестернизации мира. Между тем мы являемся свидетелями предельного истощения западнического принципа. Признаки этого истощения проявляются не там, где их может искать экономикоцентристская теория, удивительно равнодушная к тому, что является по сути самым главным — к изменениям в духовных основаниях цивилизации. Если некий принцип жизнестроения, длительным образом организующий и направляющий социум, начинает действовать не воодушевляющим и социализирующим, а разлагающим образом, то это верный принцип исчерпанности соответствующей формационной фазы» (Панарин А. Указ. соч. С.70). «Истощение западнического принципа» выражается достаточно наглядно в «кризисе» западного общества и особенно американского социума, о чем уже шла речь выше.
 Российский исследователь Г.А. Трофименко приводит множество примеров начинающегося загнивания американского общества в полном смысле этого слова и объясняет его колоссальными растратами средств и ресурсов правящей элитой США на ведение холодной войны против Советского Союза. «Таким образом, можно сказать, — отмечает он, — что если Советский Союз подорвался на холодной войне, то и сами США здорово надорвались на этой войне» (Трофименко Г.А. Современные США — некоторые выводы для российской политики США — ЭПИ. 1996.№8.С.21). Об этом пишет в своей книге «Вступая в двадцать первый век» американский исследователь П. Кеннеди, который обсуждает актуальный для нынешней Америки вопрос об истоках ее силы и слабости и степени ее подготовленности к глобальным переменам. Он также отмечает огромные расходы на обеспечение военной безопасности страны, которая Соединенным Штатам Америки «обходилась в 300 млрд. долларов в год, она также отвлекала ресурсы — капитал, персонал вооруженных сил, материальные средства, квалифицированный труд, инженеров и ученых — от гражданского производства. В 1988 г., например, свыше 65% федеральных средств на НИОКР были выделены на оборону, в то время как на защиту окружающей среды 0, 5% и на промышленное развитие 0, 2%. Более того, вовлекая Москву в дорогостоящую гонку вооружений, Америка в то же время вела конкурентную борьбу за свою долю на мировом рынке со своими союзниками — Японией и Германией, которые выделяли меньшие средства из своих национальных ресурсов на военные цели, таким образом высвобождая капитал, людскую силу и расходы на НИОКР для гражданского производства, что подрывало американскую промышленную базу» (Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.М., 1997.С.344-345). Масштаб и многообразие американской экономики, ее состояние позволяет утверждать, что она представляет соединение силы и слабости. Ее слабая сторона состоит в том, что по сравнению с серединой столетия в последней его трети темпы роста значительно замедлились (См. Там же.С.345). Сейчас, через пять лет после выхода в свет книги П. Кеннеди, экономисты отмечают экономический подъем Америки, однако нельзя обнаружить признаков ее радикального экономического усиления относительно ряда ведущих стран мира. «Если учесть уникальность международной ситуации и мощь внутриэкономических факторов, благоприятствовавших американцам, то можно заключить, что на сегодняшний день гора родила мышь» (Парканский А.Б. Экономические позиции США в многополярном мире на пороге XXI в. // США — ЭПИ.1998.№9.С.7-8). Необходимо также принимать во внимание целый ряд факторов, а именно: положительный эффект от сокращения военных расходов не является бесконечным, Япония и другие азиатские страны будут всегда находится в финансовом кризисе, дезорганизованная масса трудящихся станет требовать увеличения зарплаты и социальных выплат, наличие внутриэкономических трудностей и действие экономических законов. Америка не может избежать действия больших циклов Кондратьева, которым подчиняется динамика спада и повышения экономики. Американский менеджер Ш. Майталь пишет: «Прошло… 60 лет после начала третьего длинного цикла — Великой депрессии 30-х годов. Находимся ли мы снова накануне другого нового спада? Ответ неясен. Что, однако, ясно, так это то, что основные продукты мировой экономики — автомобили, компьютеры, потребительская электроника — являются „перезрелыми“ продуктами» (Майталь Ш. Экономика для менеджеров.М., 1996.С.203). Складывается впечатление, что вроде бы можно избежать нового спада экономики Америки при помощи "конкуренции на основе сотрудничества.
 Таким образом, предполагается способность Америки управлять историей, причем на глобальном уровне, ибо она посредством своих ТНК (наднациональной части страны) играет первую скрипку в глобализации мировой экономики. Однако в силу целого ряда причин — принцип культурного многообразия, наличие пределов возможностей цивилизации, природа человека и др. — управление историей на глобальном уровне принципиально невозможно (См. Поликарпов В.С. Горизонты третьего передела мира.СПб., 1997). Иное дело, что управление историей возможно в локальных масштабах и в ограниченных интервалах времени, ибо все в конечном счете возвращается на круги своя. В данном случае не следует забывать фундаментального закона Вселенной и истории — закона цикличности, сопряженного с параметром необратимости, фиксирующим появление у системы новых свойств. Катаклизмы и конфликты XX века с его потрясающими технологическими достижениями, преобразовавшими качество жизни на планете, представляет собой всего лишь начальную фазу крутого перелома в истории. Стремление небольших групп, представляющих собой представителей мировой финансовой олигархии, управлять процессами глобальной истории приводит к ее неуправляемости и неожиданным результатам.
 Нельзя не считаться с тем фактом, что транснациональное пространство, в котором действуют американские ТНК, обретает независимость и отнюдь не является анархичным, так как формируется достаточно гибкое управление "глобального банка. Дело в том, что, и в этом нельзя не согласиться с утверждением А.Неклесса, мировая торговля в качестве генетического вектора либеральной экономики постепенно «трансформируется в безбрежную метафизику финансов», что «кредит начинает преобладать над капиталом» и что в результате всего этого «базирующаяся на подобной основе цивилизация приобретает химерический оттенок» (Неклесса А. Контуры нового мира и Россия (геоэкономический этюд) // Знамя.1995.№11.С.197). Именно такого рода трансформация может привести к весьма неприятным последствиям для глобальной рыночной экономики — она просто напросто исчезнет вместе с либеральной демократией.
 Мозговым командным центром «глобального банка» являются Всемирный банк и МВФ (Бреттонвудская система), которые вместе с неимоверно разросшейся сетью ТНК путем операций с фиктивным капиталом (это депозиты, вклады в банки, облигации и ценные бумаги) получают громадные доходы с 60% человечества. В этом существенную роль сыграла Бреттонвудская система, заменившая твердую валюту на золотой основе «зелененькими» долларами. Со времени введения в действие Бреттонвудской системы в западном мире постепенно произошли вызванные ею огромные изменения — в свободе предпринимательства четко проявилась линия патологического поведения собственников капиталов. Французский специалист Р. Фабр в своей поучительной монографии «Капиталисты и рынки капиталов Западной Европы» пишет об этом следующее: «Последняя напоминает самую настоящую клинику, в которой экономические науки предлагают нам широкий спектр акторов, ведущих к катастрофам, как, например, „ослепление перед лицом краха“, „заразное недоверие“ и многие другие. Какой бы ни была практическая и эмпирическая польза от этой галереи психологических портретов и взаимодействующих систем, приходится констатировать, что свобода предпринимательства, свобода создавать деньги с трудом поддается теоретическому оправданию в финансовой сфере: в настоящее время в этой области политическая экономия подвергается резким нападкам, причем в равной мере как на Востоке, так и на Западе»(Фабр Р. Капиталисты и рынки капиталов Западной Европы.М., 1995.С.10-11). Ведь операции, проводимые с капиталом в финансовой сфере, стали оплачиваемой игрой, так как стремление к обладанию капиталом является уже не инвестирование его в производство, а возможно более быстрая и выгодная перепродажа активов. Современная финансовая сфера рыночной экономики напоминает, по выражению лауреата Нобелевской премии по экономике М. Аллэ, «казино, где столы расставлены на всех широтах и долготах». Действительно, в финансовых играх на Западе используется множество биржевых инструментов, чтобы путем «спекуляций» получить прибавочную стоимость.
 Бреттонвудская система дает возможность Соединенным Штатам Америки, манипулируя фиктивным капиталом, существовать за счет иностранных реальных капиталов. «До тех пор пока доллар привлекателен в качестве средства вложения капиталов других стран, — пишет С. Меньшиков, — США могут свободно использовать крупные материальные ресурсы всего мира, расплачиваясь „долларовыми бумажками“, выпуск которых стоит минимальных затрат»(Меньшиков С. Экономика и валютные проблемы Запада (по итогам 1995 г.)// Проблемы теории и практики управления. 1996. N1. С.10). Американское правительство покрывает дефицит своего бюджета благодаря продажи государственных ценных бумаг японским и другим держателям. Понятно, что свою долю вносят и американские транснациональные корпорации, чьи дочерние филиалы в Западной Европе и других регионах мира финансируются за счет стран, на территории которых они находятся.
 Спекуляции фиктивным капиталом идут в отрыве от материального производства и их объемы значительно возрастают, что неизбежно ведет развалу мировой финансовой системы (это — одна из очень важных геополитических проблем). Уже в 1988 году, как показал М. Аллэ, ежедневный объем мировой торговли физическими товарами был равен 12 млрд. долл., тогда как объем финансовых сделок — примерно 420 млрд. долл. Иными словами, образовалось гигантское нагромождение финансовых пузырей, какого до тех пор не знала история человечества. По темпам роста финансовые операции с фиктивным капиталом занимают первое место в мире, на втором находится наркобизнес (рост составляет 25 процентов в год), тогда как темпы роста материального производства — 1 процент, от которого зависит выживание человечества, — весьма низки.
 Американский профессор Д. Филикс на научной конференции в Эразмском университете Роттердама привел следующие данные, касающиеся объема международных валютных спекуляций и связанных с ними перемещением денежных капиталов из одной страны в другую. В 1980 г. ежедневный оборот на мировых валютных рынках равнялся 82, 5 млрд. долл., что в 6 раз меньше совокупных официальных валютных и золотых резервов главных капиталистических стран. Правительства и центральные банки путем выделения средств из этих резервов могли контролировать (управлять) движение валютных курсов. К 1992 году валютный оборот рынков вырос до 880 млрд. долл. (в 11 раз) и практически сравнялся с официальными резервами, к 1995 году он достиг 1300 млрд. дол., т.е. превысил эти резервы. В годовом измерении это означает превышение валютных рынков теперь в 400 раз валютные резервы правительств и центральных банков. Он также в десятки раз превосходит объем мировой торговли всех стран, вместе взятых, т.е. почти полностью оторван от процесса реального воспроизводства. В 1998 г. каждый день 2000 миллиардов долларов (цифра эта названа на октябрьской сессии МВФ) меняют владельцев. Из них только 10 процентов (для точности: 256 миллиардов в 1997 году) инвестируются в производство, в создание новых богатств. Остальные 90 процентов меняются, вкладываются, изымаются, прокручиваются с целью наживы на самой операции. Здесь не работает «невидимая рука» рынка А.Смита, ибо в его время мануфактурного капитализма мир состоял из рабочих, капиталистов и земледельцев, тогда как в эпоху глобального капитализма впереди этой тройки находится фигура спекулянта. Именно спекулятивный, фиктивный капитал увеличивается неимоверными темпами и если не остановить эту тенденцию, то, по мнению Д. Филикса и других западных экономистов, финансовая система разрушится и ввергнет мировую экономику как целое в пропасть (См. Меньшиков С. Указ. соч. С.11). Эти эксперты предлагают ввести международный налог (он называется налогом Тобина) на валютные спекуляции. Понятно, что это предложение невыгодно международным финансовым кругам, не случайно против него выступил МВФ.
 Сложившаяся ситуация, когда внешние долги, торговый и бюджетный дефицит национальных государств и вытекающая отсюда эмиссия широко распространенных валют, множащиеся формы кредитования, крупные финансовые спекуляции и прочие манипуляции с финансовыми инструментами порождают удивительный феномен «нелимитированного источника кредита», является индикатором возникновения пострыночного регулирования. Абстрактный характер манипулирования финансовыми инструментами влечет за собой истончение границ между риском, связанным с осуществлением свободы предпринимательства и сопряженным с большой игрой, и тотальной спекуляцией. Это, в свою очередь, ведет к символическому характеру фиктивного капитала, его отрыву от функционирования и движения реального материального производства и растет опасность мирового финансового краха. Последнее неотрывно от контекста современного «общества риска», которое парадоксальным образом связано с его беспрецедентно широким спектром благоприятных возможностей. В этом обществе существует «остаточный риск» как оборотная сторона его благополучия и процветания.
 Именно в рамках «общества риска» растут шансы повсеместного дисбаланса между фиктивным и реальным капиталом, между массой товарного предложения и суммой кредитно-финансовых ресурсов. Становится понятным вывод А.Неклесса о нарастающей тенденции к фундаментальной дезорганизации существующей международной валютно-финансовой системы, повышающей вероятность возникновения глобального финансово-экономического кризиса с вытекающим из него переустройством мира. В мировом обществе как нелинейной социальной системе вполне закономерно генерируется мозаика причудливых возможностей(См. Luhman N. Essays on self-reference. N.Y., 1990. Ch.10) возникновения трансрегиональной «великой депрессии». Последняя же означает наличие критического рубежа современной истории, когда после геополитического распада Советского Союза может последовать «гипотетический крах США», деформации мирового производства, торговли и национальных экономик(А.Неклесса).
 Слабостью глобальной экономики Америки является завышенный курс доллара относительно ведущих валют мира. Расчеты итальянского ученого Дж. Палладино показали существенное искажение реальной стоимости этих валют на основе имеющейся международной денежной единицы: «Если эту единицу принять за 100, то доли доллара, немецкой марки, иены, фунта стерлингов и французского франка составляют соответственно: 53, 7/15, 5/13, 8/8, 9/8, 2. У Палладино же их веса существенно иные: 31, 8/25, 1/22, 5/9, 5/11, 0. Курс доллара, таким образом, искусственно и резко завышен» (Цит. по: Авилова А. Новые деньги для нового мира? // МЭиМО.1993.№9.С.158). Если к этому добавить значительную сумму циркулирующих за пределами Америки долларов, то она в качестве экономии налогоплательщиков и ставки процента министерства финансов США дает 10 млрд. долл. в год (если исходить из суммы 200 млрд. долл.) (См. Борисоглебская А.А. Американский доллар за границей // США — ЭПИ.1998.№1.С.52). Таким образом американская экономика паразитирует за счет завышенного курса доллара и его функции как мировой валюты, что в конечном счете может обернуться негативной стороной для нее. Признаки этого уже просматриваются — это введение в 1999 г. евровалюты в Западной Европе и рост стоимости золота, что будет сопровождаться падением курса доллара к мировым валютам. Анализируя макропоказатели экономики США в свете своей концепции, Дж. Палладино заключает: западный мир больше не может мириться с издержками долларового стандарта, поскольку лидерство этой страны стало «слепым» — она не видит серьезности надвигающегося глобального кризиса и не понимает ущерба, наносимого сложившейся системой ей самой (Авилова А. Указ. соч.С.158).
 Предсказания исследователей о возможном крахе мировой финансовой системы и Америке подтверждает мировой финансовый кризис 1997-1998 гг. Он разрастается со скоростью эпидемии и уже не просто страну за страной косит, а целые континенты. В начале октября 1998 г. 53-я ежегодная сессия Международного валютного фонда и собравшиеся там же, в Вашингтоне, лидеры семи ведущих стран мира признали, что необходимо выработать меры по выходу из него. От глобального финансового кризиса оказалась не застрахованной и Америка, похоже, осознавшая, что кризис подкрадывается и к ней. «Средняя американская семья уже 19 процентов своих доходов тратит на возмещение долгов по графе потребление, — отмечает А. Сабов, — включая оплату труда специально нанятых поставщиков заказов на дом. Созданием такого рода хрупких рабочих мест и объясняется достигнутое в последние годы снижение безработицы в США. Жизнь легка и удобна… пока банки оплачивают каждый оборот кредитной карточки и пока клиенты в состоянии этот кредит возвращать, пусть и вдогонку, пусть и не сполна. Но как только эти краники будут перекрыты, пирамида американского благополучия рухнет» (Сабов А. Невидимая рука плюс вакуум мысли… // Российская газета. 20.10.1998). Уолл-Стрит, обеспокоенный разладом всемирной финансовой системы, устроил еще и международную конференцию «Глобальный экономический кризис — что дальше?» Однако обнаружился вакуум мыслей на этот счет, и лучшие экономики мира валятся в соответствии с эффектом домино. Если же сюда добавить, что не менее 100 млн. американцев, владеющих свыше 40% всех своих финансовых активов, играют в спекулятивных играх на фондовых биржах (См. Абрамов И.А. нобелевские лауреаты по экономике о финансовом рынке США // США — ЭПИ. 1998. №6.С.64-65), то становится ясным вся хрупкость глобальной американской экономики со всеми вытекающими для нее последствиями. Таким образом, мощь Америки в силу глобального характера ее экономики оборачивается слабостью из-за хрупкости ее финансовой системы.
 Следует также принимать во внимание то обстоятельство, что сейчас Америка имеет 30-процентный уровень мирового валового внутреннего продукта, однако к концу XX века он будет равен 20% и эта цифра, вероятно, упадет до 10-15% к 2020 году (См Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., 1998. С.248). Во всяком случае на ближайшее время Соединенные Штаты Америки сохранят свое глобальное экономическое могущество. Вместе с тем, исследователи указывают на возможность ряда неблагоприятных и даже катастрофических событий для американской экономики. Прежде всего, имеется вероятность «непредсказумых разрушительных… кризисов чисто экономического характера, способных на длительное время и в более опасных формах, чем в прошлом, дезорганизовать нормальные внутристрановые и глобальные взаимосвязи» (Марцинкевич В. Сохранят ли США потенциал мирового лидера в XXI веке? // Год планеты. Вып.1998 г. М., 1998. С.522). Еще одним весьма неприятным фактором для глобальной американской экономики является, вопреки мнению многих исследователей (З.Бжезинского и др.), то, что уже к 2020 году (а может быть и раньше) Китай получит экономическое превосходство над Америкой. Исследования германских ученых показали, что в будущем Китай способен достигнуть статуса глобальной силы и определять международные дела с позиций своей политической элиты (См. East Asia by the Year 2000 and Beyond / Ed. by W.Pape. N.Y., 1998. P.130). По оценке Всемирного банка, внутренний валовой продукт США тогда будет составлять 13, 5 трлн. долл., Китая — 20 трлн. долл. «Превосходящей экономической массой Китай, — отмечает А.Анисимов, — уже обладает. Дело стоит за ее конвертацией в превосходящий конкурентный потенциал. Сейчас в Китае работают именно над этой проблемой… Даже частичная инкорпорация мощной и фактически неуязвимой китайской экономики в мировой рынок быстро приведет к изменению его структуры и утрате Америкой того привилегированного положения в мировой экономике, которое ей обеспечил Советский Союз своей эффективной победой над Германией» (Анисимов А. Загадки глобального соотношения сил и китайский фактор // Россия XXI. 1998. №7-8. С.67). Уменьшение значимости глобального характера американской экономики в этом случае приведет к потере гегемонии Америки в мире со всеми вытекающими для нее социальными, политическими и иными последствиями.

 3.8. Эрихситоновский комплекс американской цивилизации.

 Американская цивилизация — это цивилизация бизнеса, ибо «мы стали нацией предприимчивых дельцов» (Л. Гурко), в ней «всем правят деньги» (А. Лауринчюкас), «бизнес — это один из могущественных институтов американской культуры» (Э. Шостром), «деньги — божество этого народа» (Д. Шляпентох), «большинство американцев до сих пор убеждены, что основанная на прагматизме система свободного предпринимательства является лучшим мотором благосостояния нации» (Н. Токарева, В. Пеппард) (См. Гурко Л. Кризис американского духа. М., 1958. С.32; Лауринчюкас А. Невидимые небоскребы. М., 1988. С.316; Шостром Э. Анти-Карнеги, или человек-манипулятор.М., 1992.С.125; Шляпентох Д. Незнакомые американцы.С.С.102; Tokareva N., Peppard V. What it is in the USA. P.132). Однако американский экономист К. Флекснер показывает, что основанная на традиционной экономической политике цивилизация бизнеса неадекватна происходящим цивилизационным изменениям: «Соединенные Штаты Америки, игнорируя движущие силы истории, обрекают себя на повторение ошибок прошлого, способствуя тем самым снижению своей собственной роли как великой державы» (Флекснер К.Ф. Просвещенное общество. Экономика с человеческим лицом.М., 1994.С.20).
 Американская цивилизация бизнеса — это великий социальный эксперимент истории в чистом виде и поэтому неудивительно, что сейчас из-за изменившихся и изменяющихся условий в мире идут дискуссии о будущем той или иной страны от Франции и до Японии и особенно в Соединенных Штатах Америки. В них СМИ, книги и журналы представляют место ученым мужам и лоббистами, политическим обозревателям и профессиональным лекторам для споров о будущем Америки. В данном случае весьма уместным является следующее замечание американского историка Д.Адамса: «Превращая класс дельцов в господствующий и единственный класс Америки, эта страна производит эксперимент — она основывает свою цивилизацию на идеях дельцов. Другие классы, находящиеся под господством класса дельцов, быстро приспособляют к этим идеям свою жизненную философию. Можно ли построить или сохранить великую цивилизацию на основе философии меняльной конторы и единственной основной идеи прибыли» (Adams J. Our Business Civilization.N.Y., 1929. P.31). В обсуждении вопроса о существовании американской цивилизации бизнеса немалую роль играют и идеологические различия: большинство консерваторов делают упор на достижениях Америки — «победе» в «холодной войне», успехах капитализма, — в то время как либералы указывают на растущий сгусток проблем: государственный долг, упадок системы социального обеспечения и образования, снижение уровня жизни средних слоев населения, ослабление экономического руководства страной и чрезмерное военное присутствие за границей. На основании широкого круга вопросов, поднимаемых в дискуссиях об «упадке или возрождении» Америки П. Кеннеди приходит к следующему заключению: «Особую остроту этой полемике о будущем Соединенных Штатов придает то, что она происходит среди людей, которые верили — еще до того, как в 1941 г. Генри Люс впервые употребил это выражение, — в то, что наступил „Американский век“. Однако независимо от того, насколько точными признают будущие историки слова Люса, они обладали огромной психологической и эмоциональной силой, духовно укрепляя американский народ. Они придавали ему ощущение „избранности“, даже превосходства. От этого чувства, однажды испытав его, трудно отказаться. Естественно, что появление книг, озаглавленных „Конец американского столетия“, „За пределами американской гегемонии“ и „Америка — рядовая держава“, вызывает в ответ книги под названиями: „Миф об упадке Америки“, „Экономическое возрождение Америки“, „Обреченная на лидерство“ и „Третье столетие: возрождение Америки в век Азии“. Каждая новая работа воспринимается как подтверждение взглядов той или иной школы — как „своевременный и убедительный ответ предсказателям гибели“ и т.д. и т.п., — и споры продолжаются. Прекратится ли этот поток от естественного истощения, предсказать невозможно. Он свидетельствует о резком изменении настроения общества по сравнению с временами Трумэна, и даже шок от запуска первого спутника Земли не оказал такого воздействия на общество. Очевидно, сейчас Соединенные Штаты гораздо более обеспокоены будущим, чем одно-два поколения назад» (Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.341-342).
 Будущее американской цивилизации бизнеса в немалой степени зависит от рокового характера присущего ей комплекса Эрисихтона. Современная Америка представляет собой воплощение фактически всеми забытого античного мифа о фессалийском царе Эрисихтоне. В этом мифе показано, что «отчуждение от мира, от человеческой сущности ведет к самоотчуждению в самой дикой форме…, к саморазрушению, самопожиранию» (Жданов Ю.А. Роковой комплекс Эрисихтона // Научная мысль Кавказа.1997.№2.С.4). Америка — это коллективный Эрисихтон, ибо ее всеохватывающая система финансового капитала высасывает из человечества и своего народа не зеленные бумажки и золотые кругляшки, а горячую человеческую кровь, омывающую клеточки мышц и мозга работающего организма. Она совершает насилие над человеком, для нее характерны хищническое потребительство, «продажа всех и вся, наконец, самоотчуждение, вплоть до самопожирания, самоозлобления и самоуничтожения» (Жданов Ю.А. Там же.С.5). Самопожирание Америки проявляется в фантастически разросшемся комплексе преступлений, наркомании, аморализма, манипуляций человеком и других опасных для общества и личности явлений.
 Роковой характер комплекса Эрисихтона проявляется в начавшемся закате Америки, признаком чего служит просматривающийся кризис ее цивилизации бизнеса. Современный исследователь Г.А. Трофименко пишет об этом следующее: «Самое парадоксальное, на мой взгляд, состоит в том, что если тезис об общем кризисе капитализма, в том числе американского, был в свое время высосан из пальца, вернее, представлял собой некритическое перенесение верных замечаний Маркса и Энгельса о пороках зарождавшегося индустриального общества на развитой капитализм, то сейчас, по-видимому, можно без всяких натяжек говорить о кризисе постиндустриального западного общества, основанного на частной собственности и голом индивидуализме. Но если этот тезис еще предстоит разработать, уточнить или видоизменить в действительно научной полемике, то более узкое, частное наблюдение о начавшемся реальном кризисе американской общественной системе представляется вполне обоснованным» (Трофименко Г.А. Указ. соч. С.15).
 В пользу данного положения говорят статистические данные «Международного доклада о конкурентоспособности» 1995 г., составленного Мировым экономическим форумом в Давосе (Швейцария), США по многим показателям, не смотря на свое лидирующее положение в мире, в давосских таблицах занимают в них отнюдь не первое место. Так, по объему внутренних инвестиций США находятся на 47-м месте, по внутренним накоплениям — на 40-м, по росту производства продовольствия — на 39-м, по «здоровью» платежного баланса — на 35-м, по состоянию окружающей среды — на 35-м, по безработице — на 15-м, по международному влиянию — на 27-м, по эффективности правительственной политики здравоохранения — на 35-м, по наличию квалифицированных инженеров — на 28-м, по научно-техническому образованию в школах — на 34-м, по адекватности системы образования — на 30-м, по уровню зарплаты в обрабатывающих отраслях промышленности — на 34-м, по открытости в сфере культуры — на 38-м и т.д. (См. The World Competitivness Report 1995. P.322-324; Преодоление кризисных явлений в системе образования США (1980-1990 гг.): методология и результаты.М., 1995). Все эти показатели фиксируют количественные измерения параметров нынешних США, однако гораздо существеннее глубинные изменения, происходящие в американском обществе.
 Не случайно в ходе полемики вокруг «упадка и возрождения» Америки высказано положение о том, что американский народ каким-то образом встал на неверный путь развития. Популярный телевизионный ведущий Дж. Чэнселлор утверждает, что «у нас есть силы, но они подрываются целым комплексом слабостей — тысячью ран, которые нам трудно залечить», что для того, чтобы Соединенные Штаты могли достигнуть прежнего уровня благосостояния, необходимо осуществить многочисленные перемены (Chancellor J. Peril and Promise: A Commentary upon America.N.Y., 1990.P.23). Однако вероятность такого возрождения — даже при поддержке его призыва широкими слоями населения — является весьма сомнительной, так как американский комплекс Эрисихтона разросся достаточно сильно. Проведенный журналом «Тайм» совместно с телевизионной компанией Си-Эн-Эн ( 1994 г.) общенациональный опрос общественного мнения показал, что 53% американцев считают положение в стране «тяжелым и серьезным» (десятилетие назад подобной точки зрения придерживались лишь 40% американцев). За фасадом внешнего благополучия, отмечает журнал, "разрушительные последствия политического паралича, укоренившееся насилие, два десятилетия застоя в росте заработной платы и вызывающий буквально оторопь хаос в культурной жизни («Time».30.01.1995. P.54.).
 Одним из таких саморазрушительных элементов рокового комплекса Эрисихтона («одной из тысячи ран») является финансовый бандитизм врачебно-страхово-фармацевтической мафии (громадной, тесно спаянной монопольной системы), которая поддерживает стоимость соответствующих услуг на астрономическом уровне даже для американцев среднего достатка уровня. В результате для значительного большинства населения Америки бесплатная или льготная медицинская помощь стала недоступной (См. Трофименко Г.А. Современные США…С.17). Этот вывод основан на официальных данных и сообщениях ежедневных американских газет о состоянии дел в системе здравоохранения (См. Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.356). В 80-е годы число работающих в ней удвоилось, что снизило общую производительность труда, на нее направляется около 12% ВНП, т.е. в два раза больше, чем на оборону, однако приемлемый уровень медицинского обслуживания для многих граждан не обеспечивается. Фактически около 37 млн. американцев не имеют медицинского страхования. К концу 80-х годов число бедняков, нуждающихся в специальной медицинской помощи в таких случаях, как рождение детей, зараженных сифилисом и СПИДом, неуклонно росло; в местах массового проживания черного населения, где половина детей до шестилетнего возраста живет в семьях, находящихся за чертой бедности, вопросы санитарии необычайно остры.
 Не имея общенациональной системы здравоохранения, «Соединенные Штаты занимают последнее место среди промышленно развитых стран… по детской смертности, продолжительности жизни и по числу посещений врача», хотя они, по всей вероятности, на первом месте в мире по числу политиков, рассуждающих о «семейных ценностях» (Цит. по.: Там же). Хотя продолжительность жизни белых пожилых мужчин и женщин возросла (значительная часть расходов на здравоохранение идет на обслуживание людей старше семидесяти пяти лет), среди черных женщин и особенно мужчин она сокращается 40. Из-за такого широкого распространения нищеты благотворительная организация «Оксфам Америка», известная своим содействием развивающимся странам, в 1991 г. заявила, что впервые за свою историю занимается самими Соединенными Штатами. «Такие диспропорции в медицинском обслуживании, отмечает П. Кеннеди, — отражают современную систему распределения богатства и доходов в Соединенных Штатах, где менеджеры зарабатывают в среднем в девяносто раз больше, чем рабочие в промышленности (в 1980 г. менеджеры зарабатывали в сорок раз больше), и где 30% афро-американцев и 20% латиноамериканцев получают меньше, чем это предусмотрено официальной чертой бедности, и живут в трущобах» (Там же.С.357).
 Другим саморазрушительным элементом рокового комплекса Эрисихтона выступает преступность в Америке. Преступность, по словам журнала «Тайм», продолжает оставаться общественным врагом номер 1, причиной большего страха, чем безработица или дефицит федерального бюджета. 89%, по данным уже упоминавшегося опроса, считают, что преступность растет, а 55% беспокоятся, что могут стать ее жертвой (См. Американцы о себе и о положении в стране // США — ЭПИ.1995.№10.С.101-102). Специальные источники свидетельствуют, что преступность в Соединенных Штатах Америки значительно выше, чем где-либо в развитых странах. Благодаря политическому влиянию Национальной стрелковой ассоциации и Конституции американцы получили доступ к огнестрельному оружию и пользуются им в масштабах, поражающих зарубежных наблюдателей. У них в личном пользовании находится примерно 60 млн. единиц легкого огнестрельного оружия и 120 млн. ружей, они убивают примерно 19 тыс. человек ежегодно, главным образом из легкого оружия. Число убийств на душу населения в 4—5 раз выше, чем в Западной Европе (число изнасилований в 7 раз выше, число разбойных нападений в 4—10 раз) (Crime in America // Economist. 22 December.1990.P29-32).
 И хотя американская статистика показала некоторое снижение криминогенности в начале нынешнего десятилетия, мрачные опасения американцев не уменьшились — свою роль сыграло изматывающее действие трех десятилетий неуклонного роста преступности. Интересно, что, несмотря на улучшающиеся статистические показатели, шанс стать жертвой сегодня у американцев гораздо выше, чем три десятилетия назад. Журнал «Time» отмечает, что преступность сегодня не имеет ни географических, ни демографических границ. Если раньше спасением от нее был переезд в благополучный «белый» пригород, то сегодня во многих пригородах свои, не менее серьезные проблемы с преступностью. Хуже всего то, пишет журнал, что изменился характер преступности. Если 30 лет назад большинство убийц знали свои жертвы (многие из которых были их супругами, любовниками или членами семьи) и полиция раскрывала свыше 90% всех зарегистрированных случаев убийства, то в 90-е годы полиция обнаруживает, что большинство тяжких преступлений совершается людьми, чью личность, а также мотивы невозможно определить. В результате уровень раскрываемости сократился с 91% в 1965 г. до 66% в 1993 г. Угрожающе растет молодежная преступность. Согласно данным ФБР, количество несовершеннолетних, арестованных за насильственные преступления, с 1984 по 1993 г. возросло на 68%. Генеральный атторней США Джанет Рено говорит: «Никогда за всю свою историю страна не сталкивалась с феноменом молодежной преступности, носящей столь случайный и необъяснимый характер» («Time».30.01/1995.P.63).
 Наконец, в американском обществе значительное распространение получила так называемая «беловоротничковая» преступность приносящая немалый ущерб. На слушаниях в юридическом комитете палаты представителей в 1979 г. был сформулирован перечень элементов беловоротничковой преступности: ненасильственные преступления, связанные с совершением обмана, с коррупцией или с нарушением доверия; преступления в области экономики: преступления, совершаемые профессиона ла ми и людьми, прибегающими к тонким приемам с целью маскировки своих действий под законные (См. Николайчик В.М. Понятие "беловоротничковая преступность // США — ЭПИ.1995.№10.С.89).
 Министерство юстиции США считает, что беловоротничковые преступления — это противоправные деяния, которые связаны с использованием обмана (но не с применением насилия либо угрозы насилия) д ля получения денег, имущества или услуг, в целях уклонения от уплаты или для того, чтобы добиться преимущества для своего бизнеса или для себя лично. Беловоротничковые преступники облечены доверием и занимают ответственные посты в правительстве, промышленности, профсоюзах и в гражданских организациях (См. Abrams N. Federal Criminal Law and Its Enforcement. St. Paul (Minn.). 1986. P.129).
 Беловоротничковая преступность является порождением экономической и политической системы общества, в котором правонарушитель имеет высокий социальный статус и занимает достойное положение. «В своем кругу он традиционно воспринимается как „порядочный“ человек: своевременно возвращает долги и аккуратно платит налоги, исповедует принятые в данном обществе принципы морали, безупречен в семье, выступает в качестве защитника добродетели… Таких людей называют столпами общества, так как они занимают ответственные посты в правительстве, в промышленности и финансовой сфере, в юриспруденции, медицине, в общественных организациях… по характеру поведения беловоротничковые преступники не воспринимаются окружающими как антисоциальные личности» (Николайчук В.М. Там же.С.90). Необходимо подчеркнуть следующие моменты, характеризующие характер «беловоротничковой» преступности в Америке (и Западе в целом): избирательное применение закона к беловоротничковым преступникам, терпимое отношение общества к ним, занимаемое ими привилегированное положение в обществе, хотя их преступления являются социально опасными. Уровень преступности настолько высок в Соединенных Штатах Америки, что возникла потребность в увеличении числа тюрем, о чем говорит название статьи Ю. Метвина «Америке нужно больше тюрем» (См. Метвин Ю. Америке нужно больше тюрем // США — ЭПИ. 1994. №2).
 Третьим саморазрушительным элементом рокового комплекса Эрисихтона оказывается распространенный аморализм. Ведь весьма опасным для существования Америки явлением выступает исчезновение морали, когда ее все более замещает закон, т.е. когда существует только утилитарная сфера человеческой жизни. Необходимо подчеркнуть тот немаловажный момент, что горячий защитник гражданского общества, доминирующего в западных странах, Э. Геллнер пишет, что «гражданское общество представляет собой „аморальный“ строй, и это является одним из его главных достоинств»(Геллнер Э. Условия свободы.М., 1995.С.144). Ведь для гражданского общества нет ничего священного и поэтому этический строй ему просто не нужен. Неудивительно, что в американском обществе отбрасывание морали влечет за собой «альтернативные образы жизни», эгоизм, цинизм, что, в свою очередь, способствует распространению преступности и наркомании.
 Современное западное общество стало аморальным и преступным. А. Зиновьев пишет об этом следующее: «Прогресс западного общества порождает противоречивые следствия. С одной стороны, бытовой комфорт, питание, спорт, медицина, гигиена очевидным образом способствуют улучшению здоровья людей и усовершенствованию биологического вида. А с другой стороны, имеет место рост числа инвалидов от рождения, алкоголизма, наркомании, склонности к насилию и извращениям, импотенции, аллергии, гомосексуализма, новых видов эпидемий… Люди в большинстве случаев даже не отдают себе отчет в том, что они душевно больны»(Зиновьев А. Запад. Феномен западнизма.М., 1995.С.361, 362). Вполне понятна популярность на Западе, особенно в США, психоанализа З. Фрейда, который отнюдь не представляет собою науки. Ведь фрейдизм появился то время, когда западная цивилизация вошла в фазу кризиса, когда началось вырождение западного человека, о чем свидетельствует изданная в конце прошлого века книга врача М. Нордау «Вырождение» (См. Нордау М. Вырождение. М., 1995).
 Современное западное общество исследователи квалифицируют как царство преступников — оно является преступным по своей природе. Основой специфически западнистской преступности служат следующие два принципа: западоид совершает преступление в случае возможности избежать наказания и неразоблаченный и не осужденный официально индивид не ощущает себя преступником. Здесь не «срабатывают» никакие моральные принципы и «общечеловеческие чувства», ибо интересы западоида превыше всего. Поэтому «западоид, в принципе, есть потенциальный, а в огромном числе случаев — и фактический преступник»(Зиновьев А.Указ.соч.С.365). Особенность западного права заключается в том, что оно своим характером зачастую толкает индивидов к совершению преступлений, которые фактически ненаказуемы. В самом праве имеется столько различных лазеек, что они весьма эффективно используются западоидом для нарушения множества юридических законов и норм. Можно сказать, что современная западная демократия и защищает права и свободы граждан, и создает благоприятные условия для расцвета преступности, подрывая свои собственные основы. Следует отметить, что демократия уже в своем зародыше — во времена греческой античности, когда товарно-денежные отношения впервые в истории заняли весьма заметное место в жизни общества, изначально была склонна к коррупции, продажности, наживе и отбрасывании норм морали(См. подробно об этом: Античная демократия в свидетельствах современников. М., 1996). Понятно, что в отличие от небольших по численности древнегреческих демократических городов-государств (несколько десятков тысяч населения) в современных многомиллионных западных демократиях эффект преступности значительно возрастает и порождает новые явления (См. Коновалова Л.В. Растерянное общество. М., 1986; Лебон Г. Психология социализма. СПб., 1995). Не случайно западные теоретики ищут такие новые формы демократии, которые свели бы к минимуму ее негативные черты и позволили бы избежать кошмара «демократической мышеловки» (Г. Фуллер). Сейчас политологи и социологи ведут речь о «гражданской», «направленной» и иных формах демократии (об этом разговор будет идти ниже). Выше перечисленные черты западного общества в целом (его преступный и патологический характер) присуще и американской цивилизации бизнеса, окрашенной специфической массовой культурой.
 Четвертый саморазрушительный элемент американского комплекса Эрисихтона — это наркомания, подпитывающая преступность. Она охватило немалую часть населения, как это было показано выше, причем оно потребляет значительную долю производимых в мире наркотиков. Проблема обостряется ростом употребления наркотиков: согласно одним оценкам, Соединенные Штаты, имея 4—5% от общей численности населения Земли, потребляют 50% производимого в мире кокаина. Такой масштаб наркомании налагает дополнительное бремя на систему медицинского обслуживания, при этом лечение необходимо не только взрослому населению: в одном 1989 г. примерно 375 тыс. американских детей появились на свет с врожденной склонностью к потреблению наркотиков, главным образом кокаина и героина (См. Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.357; Фридман Л.С., Флеминг Н.Ф., Робертс Д.Х., Хайман С.Е. Наркология.).
 Пятый элемент американского комплекса Эрисихтона представляет собой разрушительное воздействие цивилизации бизнеса на человеческую личность. Ведь американская цивилизация бизнеса исходит из философии прагматизма как рассадника манипуляций человека человеком с целью получения выгод. Американский психолог Э. Шостром пишет: «Мы знаем, что манипуляции опасны и разрушительны для межличностных отношений. Но, может быть, законы бизнеса и личной жизни различны, и что плохо в отношениях между близкими людьми хорошо для бизнесменов? Ведь в бизнесе личность — это уже не столько личность, сколько машина для делания денег… Вспомним, манипулятор относится к людям как к вещам, но и сам при этом становится вещью. Бизнесмен, видящий в людях лишь свою будущую прибыль, неизбежно овеществляет их. Невозможно относиться к каждому своему потребителю как к уникальной личности. Но обезличивание любого человека, даже если он ваш клиент, ненормально. В этом-то и заключается главная беда и главная проблема деловых людей, людей бизнеса» (Шостром Э. Анти-Карнеги, или человек-манипулятор. С.126). Данный вывод вполне согласуется с результатами современной науки о поведении животных и человека. Известный австрийский биолог и философ, лауреат Нобелевской премии К.Лоренц обращает внимание на то, что коммерция и конкуренция представляют собой пример нецелесообразного развития человека, ведущего к целому ряду заболеваний (мучительные неврозы и др.), к варварству и отсутствию культурных интересов (См. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М., 1998. С.91). Американская цивилизация бизнеса как раз и представляет собой вариант нецелесообразного развития человека и неудивительно сползание Америки в яму бездуховности и манипуляций, разрушающих человеческую личность, что способствует в итоге самоуничтожению нынешнего общества.
 Следует отметить, что в современной Америке просматриваются тенденции к преодолению рокового комплекса Эрисихтона: в ней появились ростки так называемой «второй контркультуры». В ней, как и в остальных развитых странах, быстрыми темпами формируется постделовое, интеллектуальное общество. Занимавший доминирующее положение в деловом, индустриальном обществе класс промышленных рабочих теперь превращается в «другую половину», которой не достает образования и у которой поэтому нет доступа к интеллектуальной работе. Наряду с этой контркультурой возникает и вторая контркультура — «пока только в Соединенных Штатах: это „третий сектор“ некоммерческих неправительственных учреждений. В них работает на добровольных началах, не получая вознаграждения, люди, представляющие самую большую группу рабочей силы Америки (эти люди ориентируются на иные ценности, чем ценности бизнеса). Эти организации, относящиеся к третьему сектору, носят своеобразный характер; у них свои особые ценности, и они вносят в общественную жизнь страны свой особый вклад. Они создают активное и эффективное гражданское содружества»(Друкер П.Ф. Новые реальности.М., 1994. С.269).
 Институты «третьего сектора» нацелены на изменение самих людей, поэтому их правильнее называть «институтами изменения человека». Понятно, что в других странах они существуют, но в большинстве из них они функционируют в составе того или иного правительственного централизованного ведомства. В США они выполняются автономными, самоуправляемыми общинами и позволяют перебросить мост между «другой половиной» населения и интеллектуальными работниками. Отдельные индивидуумы именно в контркультуре третьего сектора становятся активными гражданами, проявляют свои способности. «Сегодня, когда размеры и сложность правительства делают прямое участие в нем практически невозможным, институты, посвятившие себя изменению человека, предоставляют своим добровольцам поле для проявления своей личности, где любой может оказывать влияние на других, исполнять свой долг и принимать решения» ( Друкер П.Ф. Указ.соч.С.295-296). Таким образом, в американской цивилизации бизнеса просматривается возможность перехода к гуманному обществу.

 3.9. Американская система образования: от «кафетерия» до Гарварда.

 На пороге XXI столетия один из значимых факторов развития цивилизаций мира (и мировой цивилизации в целом) — это образование, ибо целый комплекс новейших технологий — информационных, телекоммуникационных и др. — и научных знаний определяет жизнеспособность общественных систем и выживаемость человечества. Само постиндустриальное общество предполагает наличие обширной системы университетов и научных учреждений, которое только и сможет обеспечить его устойчивое развитие. Сила и богатство любой из множества цивилизаций Запада и Востока зависит от качества образования, его эффективности. Система образования в настоящее время является одной из слабых мест американской цивилизации бизнеса, так как она находится в кризисном состоянии, о чем шла речь выше. В 1983 г. американцы испытали сильное потрясение, когда они ознакомились с правительственным докладом «Нация в опасности: необходимость реформы образования», над которым в течение двух лет работала комиссия, назначенная президентом страны. Написанный ярко и эмоционально, он был обращен не только к законодателям и руководителям образования, но и к учителям, родителям, учащимся, широкой общественности. Открыто и резко, не щадя национальной гордости, которая заполняет американцев, авторы доклада говорили о серьезных недостатках американского образования, об угрожающем благополучию нации снижении качества подготовки молодежи в школах (См.: A Nation at Risk. The Imperative for Educational Reform. Wash., 1983. P. 5). Основное смысл доклада заключается не столько в констатации опасных тенденций в образовании и обозначении путей и средств их преодоления, сколько в положениях, согласно которым образование должно стать первым национальным приоритетом и все слои населения, все организации, промышленники, военные, работники средств массовой информации должны интеллектуально, морально, материально помочь образованию выйти на высокий уровень качества.
 Хотя положение несколько улучшилось, радикального изменения состояния американской системы образования с тех пор не произошло (См. Малькова З.А. Тринадцать лет спустя: американская школа-96 // Педагогика. 1996. №5; Малькова З.А. Исторический урок американской школы // Педагогика. 1998. №4). И дело здесь отнюдь не в финансировании системы образования — богатая Америка всегда вкладывала в нее значительные суммы. «В 1989 г. на государственное и частное образование было израсходовано свыше 350 млрд. долларов для обучения 45 млн. учащихся начальных и средних школ, а также почти 13 млн. студентов колледжей и университетов, В абсолютных показателях большие средства на одного ученика выделяет только Швейцария; в относительных показателях, Соединенные Штаты выделяют на образование 6, 8% ВНП, столько же, сколько Канада и Нидерланды и намного больше, чем Япония, Франция и Германия» (См. Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.359).
 За исключением элитарного высшего образования, в других областях образования картина выглядит не очень благоприятной. Многие американцы обеспокоены увеличением признаков того, что общий уровень государственного образования для учащихся до восемнадцати лет относительно посредственный. Это объясняется присущим американской цивилизации рокового комплекса Эрисихтона, обусловленного цивилизацией бизнеса и выросшим на ее основе потребительского подхода к жизни. Бывший наш соотечественник и нынешний молодой американец А. Гордон, который в роли продюсера и ведущего одной из телепрограмм пытливыми глазами стремится постичь суть американской жизни, пишет: «…В Америке, можно без преувеличения сказать, отсутствует система образования. Нация в целом — темная, туповатая, ограниченная. И американцы, как ни странно, не считают это недостатком, а напротив, культивируют свою „самобытность“, считая себя эдакими непосредственными детьми цивилизации. На самом деле Америка — это не детство человечества, это идиотизм человечества! В Америке плохо даже не то, что поэзия жизни превратилась в прозу, а то, что проза превратилась в рекламное объявление. Начинается с малого: с трехминутного блока рекламы на телевидении, рассчитанной на идиотов, с „желтой“ прессы, которую читают охотнее, чем серьезные и приличные издания, с готовности населения верить в „чудеса“ и летающие тарелки… И сегодня Россия радостно бросается на все „яркие обертки“ американской жизни, не задумываясь, что же спрятано за пестрой бумажкой» (Газета «24», 4.07.1995).
 Авторы различных исследований утверждают, что миллионы американцев, точнее, от 23 до 84 (!) млн., функционально неграмотны; как утверждается в одном из таких исследований, 25 млн. взрослых американцев не настолько хорошо читают, чтобы понять смысл предупреждения на пузырьке с лекарством, а 22% взрослых не могут правильно написать адрес на конверте (См. Kozol J. Illiterate America. N.Y., 1985. P.212). Удивительного в этом ничего нет, поскольку американская цивилизация бизнеса и ее высокомерное отношение к другим цивилизациям (вспомните дух первопроходцев) порождает невежество и самомнение. «Традиционные общества почитали старших как хранителей коллективной мудрости и народного характера, — пишет вице-президент США Э. Гор. — Мы же готовы вытеснить их, отстранять как отслуживших свое время, не способных создавать потребительские ценности. Мы выдаем на-гора огромное количество информации, но пренебрегаем житейской мудростью, думая, что ее заменит набор немногих элементарных сведений, образующих всего лишь пену на гребне бурлящего информационного потока, проносящегося через нашу культуру. Мы девальвировали и ценность образования — несмотря на то, что постоянно говорим о нем. Образование — это циклическая переработка знаний, мы же, уверовав в необходимость производства и потребления массовой информации, не проявляем желания ценить и перерабатывать сокровища глубочайших знаний, накопленных теми, кто жил до нас» (Гор Э. Земля на чаше весов. М., 1993. С.264).
 Ситуация с образованием в Америке выглядит гораздо хуже, нежели в других странах. По результатам проведенного стандартизированного научного тестировании учеников девятых классов в семнадцати странах американские учащиеся оказались позади своих сверстников из Японии, Южной Кореи и всех западноевропейских стран, опередив только учеников из Гонконга и Филиппин. В тесте на математические способности (1988) американские восьмиклассники были почти на самом последнем месте. Другие тесты показывают, что показатели у американских детей снижаются по мере того, как они подрастают, хотя, как это ни странно, более двух третей учащихся средних школ считают, что они «хорошо» справляются с математикой, в то время как такого мнения придерживается лишь одна четвертая часть учащихся из Южной Кореи, показавших при тестировании гораздо более высокие результаты. Только 15% учащихся средних школ изучают какой-либо иностранный язык, и всего лишь 2% изучают один иностранный язык более двух лет. Проверка знаний учащихся средних школ по общей истории также обнаружила почти полное невежество (например, незнание, что такое Реформация), которое затмило лишь незнание географии; каждый седьмой из прошедших недавно тестирование американцев не мог найти свою собственную страну на карте мира, а 75% — Персидский залив, хотя в конце 80-х годов многие из них выступали за отправку в этот регион американских вооруженных сил (См. Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.360). В 1983 г. Национальная комиссия по качеству образования в своем знаменитом докладе «Нация в опасности» отмечала: «Если какая-либо недружественная иностранная держава попыталась бы заставить Америку иметь такие посредственные показатели в области образования, какие существуют у нас сегодня, это могло бы с полным основанием рассматриваться как вооруженная агрессия» (A Nation at Risk. P.5).
 Очевидно, следует согласиться с мнением тех исследователей, которые выдвигают мысль о том, что «причина кризиса образования не в уровне школ, а в нас самих. Общество, которое мы построили, и дает нам такое образование, какого мы заслуживаем» (Gardels N. The Education We Deserve // New Perspectives Quarterly.1990. Vol.7.N4.P.2-3). «Упрощенность» американской культуры, которая проявляется в чрезмерном внимании к удовлетворению потребительского спроса, поп-культуре, комиксам, громкости, яркости красок и развлечению в ущерб серьезному размышлению, воспринимается как удар, нанесенный Америке самой себе. В среднем американский ребенок проводит у телевизора пять тысяч часов еще до поступления в школу, а ко времени ее окончания эта цифра приближается к двадцати тысячам. Распространению этой антиинтеллектуальной культуры — проявляющейся в дальнейшем в увлечении спортивными программами и «мыльными операми» — способствуют и такие факторы, как распад семьи, особенно среди афро-американцев, что вынуждает множество матерей справляться со своими проблемами в одиночку, а также огромный рост числа работающих женщин, вследствие чего (в отличие от восточно-азиатских стран) «первый учитель», т.е. мать, почти не бывает дома. «За исключением некоторых групп населения, уделяющих особое внимание образованию (евреи, американцы азиатского происхождения), средний американский ребенок, как утверждается, усваивает систему ценностей массовой индустрии развлечений, а отнюдь не моральные установки, воспитывающие дисциплину и любознательность ума, желание учиться. С точки зрения учителей, особенно в городских гетто, выправить эту социально-культурную ситуацию означает требовать слишком многого» (Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.362).
 Слабость американской системы образования — это слепок американской цивилизации бизнеса, лишенной глубоких культурных корней, уходящих, как в Европе, в античность, исповедующей философию прагматизма и ценящей деловитость, сноровку, ориентацию на сиюминутный конкретный результат, материальное благополучие как ведущие черты американского менталитета. В стране всегда ценились в первую очередь прикладные знания, а тех, кто занимался отвлеченными теориями, насмешливо называли «яйцеголовыми».
 Философия прагматизма настолько глубоко вошел общественное сознание, что он определил основополагающую идею общего образования — «образование в целях приспособления к жизни» (life adjustment education). Для подавляющего большинства учащихся Х-ХII классов (75%) определялись лишь три обязательных предмета — родной язык, общественные дисциплины (чаще всего история США и граждановедение) и физкультура. На выбор школы предлагали до 100-150 учебных курсов, большая часть которых носила чисто прикладной характер (математика потребителя; семейная экономика; вождение машины; уход за больным дома: косметика; консервирование продуктов и т.п.). Для получения школьного диплома требовалось 16 единиц Карнеги, половину которых составляли курсы по выбору (См. Малько З.А. Тринадцать лет спустя.С.106).
 Эту систему многие американские специалисты называют «торговым центром» или «кафетерием», где посетитель выбирает себе по вкусу то, что нравится. В результате, по мнению видного американского ученого, председателя комиссии по образованию фонда Карнеги Э. Бойера, лишь 25% выпускников американской средней школы получают полноценное общее образование (см.:  Boyer Е.  High School. Princeton., 1989). Остальные никогда не изучали алгебры и тригонометрии, географии и иностранного языка, физики и химии, хотя получили необходимые в жизни знания и умения по личной гигиене, косметике, семейному бюджету и т.д. Неудивительно, что по результатам неоднократных международных оценок уровня знаний по математике, естественнонаучным дисциплинам и географии американские школьники имеют сравнительно низкий рейтинг, уступая учащимся многих стран (см.: International Comparisons of Education//Digest of Education Statistics. Wash., 1993.P.392). Cейчас в старшей средней школе число обязательных для получения школьного диплома единиц Карнеги возросло до 20-22 в большинстве штатов. Они включают как обязательные английский язык и языковую культуру, математику, естественнонаучные дисциплины, физкультуру. Заметно сокращен объем предметов по выбору (они занимают теперь 25-30% учебного времени).
 На американской системе образования негативно сказывается образ жизни, пронизанный индивидуализмом, коммерциализацией, отчужденностью и другими чертами рокового комплекса Эрисихтона. Национальные опросы Гэллапа свидетельствуют о растущей обеспокоенности общественности и родителей состоянием школьной дисциплины. На вопрос: «Какие главные проблемы школы сегодня?» — все больший процент опрошенных начиная с 1980 г. отвечает: «отсутствие дисциплины» и «наркомания среди учащихся»: в 1980 г. — 40%, в 1986 г. — 52%, в 1989 г. — 53%, в 1991 г. — 57% (см.: Digest of Education Statistics. P. 28). Мнение общественности разделяют школьные работники. Главные проблемы учителя видят в «грубом и разрушающем учебный процесс поведении учащихся» (87% опрошенных); «употреблении алкоголя и наркотиков учащимися» (49 и 54% соответственно), «драках и насилии среди учащихся» (44%) и др. (см.: ibid. Р. 79). По данным совета Карнеги по проблемам подростков, около 60% школьников начинают пить алкоголь и 30% принимать те или иные наркотики в VI-IX классах (см.: Turning Points. Preparing American Youth for the 21th Century. N. Y., 1989. P. 24). Американская государственная школа никогда не отличалась строгой дисциплиной. Но в 80-е гг. дисциплинарные проступки стали носить такой серьезный характер, что школы (особенно в крупных городах) превратились в места, небезопасные как для детей и подростков, так и для работающих там взрослых. «Использование оружия при выяснении отношений между учащимися, вооруженные нападения на учителей, изнасилование в стенах учебного заведения — не редкие явления для американской школы» (Малько З.А. Тринадцать лет спустя. С.107).
 Теперь посмотрим, что собою представляет система высшего образование в Америке, причем здесь можно выделить, на первый взгляд, различные точки зрения. Одни, например П. Кеннеди, настаивают на том, что оно является одной из лучших в мире: «Помимо многочисленных и превосходных общеобразовательных колледжей существует развитая система университетов во всех штатах, где обучается огромное количество студентов. Кроме того, в стране имеется самое большое в мире число научно-исследовательских университетов и институтов разного профиля, которые привлекают студентов из многих стран и где собраны лучшие научные кадры со всего мира, работы которых получают самое большое международное признание (например, Нобелевские премии). Фонды таких интеллектуальных центров, как Гарвард, Йель и Стэнфорд — при пожертвованиях в миллиарды долларов, — окупаются результатами их деятельности и высокой репутацией во всем мире. Ежегодно из них выходит множество специалистов научного и творческого труда, на которых зиждется американская экономика» (Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.359).
 Другие, например обозреватель «Вашингтон таймс» Э. Тиррел, рисуют совсем иную картину: «Давайте взглянем ситуации в лицо. Американские университеты ныне представляют собой то, чем раньше были средние школы, за исключением того, что последние никогда не угрожали жизни или умственному здоровью учащихся… На днях я посетил Колумбийский университет и подумал, что попал в трущобу. Я действительно попал в нее. И сердитые плакаты-объявления, извещающие о консультациях по поводу изнасилований, о семинарах для стремящихся к метафизическому блаженству или же о различных „военных советах“, предлагаемых студентам, разделенным по этническим, сексуальным и расовым линиям, отнюдь не напоминали мне о Гейдельбергском университете или о местах, где бывал Сократ» («The Washington Times». 2277.05.1994). Наши профессора, преподававшие в Колумбийском университете, утверждают, что в описании Э. Тиррела нет ничего преувеличенного (См. Трофименко Г.А. Современные Штаты… С.21). В данном случае к формуле, что «система образования представляет собой слепок с американской цивилизации бизнеса», вполне применимо следующая мысль гениального Ф. Достоевского: «Где развитие цивилизации дошло до крайних пределов, т.е. до крайних пределов развития лица, — вера в Бога в личностях пала» (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1980. Т.20. С.192), и следовательно, все дозволено. Иными словами, американская система высшего образования свидетельствует о вырождении Америки, является симптомом ее упадка.
 Следует отметить, что американская система высшего образования разделена на две неравные части, отражающие существование «национальной» и «наднациональной» Америк: «В то время как Европа все более и более интегрируется экономически и политически, в США могут параллельно существовать две экономики: одна — внутренняя и протекционистская, другая — всемирна и экспансионистская» (Вульф А. Изменения сверху донизу.С.103). Вполне естественно, что в Америке из общей массы вузов выделяется группа привилегированных и престижных высших учебных заведений. Это сто лучших вузов, сведения о которых ежегодно печатаются в порядке их рейтинга. Считается, что они обеспечивают наивысшее качество обучения и дают возможность лучшего трудоустройства своим выпускникам ввиду престижности их дипломов. Как правило, эти вузы обладают наиболее развитой материально-технической базой, нежели остальные, имеют более высокую стоимость обучения и привлекают самых одаренных выпускников средних школ, устанавливая высокие баллы для вступительных тестов абитуриентов. Среди них выделяются 20 лучших, наиболее привилегированных, «увитых плющом», имеющих отличные условия для проведения научных исследований. В их числе Гарвардский, Йельский, Принстонский, Колумбийский университеты. Затем следуют как частные, так и государственные: Калифорнийский, Стэнфордский, Мичиганский, Чикагский, Висконсинский университеты, а также Массачусетский и Калифорнийский технологический институты и другие (См. Пивнева Л.Н. Высшая школа США: социально-политический аспект. Харьков. 1992. С.9). Эти вузы являются основными получателями субсидий как со стороны федерального правительства, так и местных органов, а также различных ведомств, частных фондов и т. д
 Д. Леви в книге «Частное обучение» указывает на распределение федеральной поддержки на академическую науку между 100 лидирующими вузами: 20 крупнейших получателей этих фондов имеют почти 42% общей суммы, в то время как оставшиеся 80—43%, что очень мало для более чем 1800 четырехгодичных колледжей и университетов. Хотя некоторые колебания существуют из года в год, частные и государственные вузы почти равномерно распределены в верхних 20 вузах по этой иерархии, но крупные государственные университеты превосходят частные в отношении 3: 1 в следующих 80 вузах (См. Private Education.N.Y., 1986.P.219). Наличие престижных вузов позволяет правящим кругам США не только готовить будущую управленческую элиту страны, но и использовать интеллектуальный потенциал нации для удовлетворения потребностей экономики в высококвалифицированных специалистах.
 В большинстве исследований, посвященных американской системе высшего образования, игнорируется истинное состояние дел. Ведь развитие цивилизации бизнеса, ведущее к еще большему социальному и экономическому расслоению американского общества, влечет за собой тот эффект, что индивиды становятся рабами движимой технологией рыночной экономики, которая «переопределяет» такие жизненные ценности, как воспитание человеческой души. Последнее означает, что пропагандируемый демократический образ Америки с его ориентацией на гуманистические идеалы связан с будущим предназначением студента как обслуживающей машины, человеческого ресурса. Тогда каждый студент является одновременно «продуктом» социального производства и в то же время уникальной «индивидуальностью»; по мере прихода личной экономической свободы появляется слишком большая уверенность, что образование — «единственный путь к полному успеху» (Высшее образование в Европе. 1997. Т.XXI. №2. С.181. Для большинства американцев, обучающихся в университетах и колледжах, не обязательно освоение идеалов гуманизма и демократии. «Гуманистическое образование личности должно стать привилегией элиты, как это было решено в США в начале этого века. Большинство должно быть обучено в качестве „живых инструментов“ для реализации жизненных задач» (Т. Банта). Противоречия между обстоятельствами и идеалами не новы, о чем напоминает Ф. Эдмондс: «в настоящее время большое внимание уделяется идеалам…; в поле зрения попадает вопрос о практическом обучении для повышения эффективности труда. Оно, несомненно, необходимо и полностью оправдано…. [но механическая эффективность, пусть даже безупречная, всегда мертва, в противоположность человеческой эффективности...][Однако] мы живем во времена, когда само упоминание об идеалах воспринимается с изрядным скептицизмом, если не с подозрением. Сколько можно сегодня насчитать стран, в которых мечта об идеалах воспринимается как опасная, разрушительная и представляющая угрозу господствующей идеологии, правящей в этих странах? Идеалы являются слишком противоречащими окружающей действительности… Итак, для образования наиболее безопасным является вариант так называемой практической подготовки эффективности для будущего места работы» (Edmunds F. Renewing Education: Selected Writings on Steiner Education. Hawtorn Press. 1992. P.5).
 На пороге XXI столетия американская система высшего образования, ориентированная на бизнес, должна учить студентов критически оценивать себя, сохранять мудрость перед лицом как открывающихся возможностей, так и разочарований, ожидающих их в будущем. Ведь прием студентов в высшие (на самом деле не всегда высшего качества) учебные заведения и проведение занятий, отвечающих требованиям будущей работы, не всегда являются достаточными. Требования бизнеса состоят не только в том, чтобы будущий «профессионал» обладал некими знаниями, он должен обладать и определенными личными качествами. Американская система высшего образования способствует формированию у индивидов ощущения свободы лишь в той степени, в которой она способны воспитать в них цинизм и личную жестокость в соответствии с обстановкой, в которую они попадут, в то же время внушая им интуитивные, социально-гуманистические представления по отношению к грядущим трудностям (См. Высшее образование в Европе.С.183). Таким образом, большинство обучающихся в американской системе высшего образования заранее запрограммированы на роль «живых инструментов» (в античном мире рабов называли «живыми орудиями»), выполняющих определенные функции в рыночной экономике, тогда как представители элиты получают образование, необходимое для управления глобальной экономикой. Не следует забывать, что сейчас формируется новая элита, не имеющая ничего общего с известными до сих пор классическими элитами, которые состоят из функционеров политической, хозяйственной, управленческой, военной и прочей верхушки; это элита символо-аналитиков (См. Reich R. Die neue Weltwirshaft. das Ende der nationalen Okonomie.Frankfurt am Main. 1993. S.251). Для нее характерны индивидуализированный образ жизни, высшая мера избирательности в использовании предоставляемых возможностей, почти полное отсутствие границы между трудом и досугом. Функционирование этой новой элиты символо-аналитиков предполагает альтернативную социальную систему, которая основывается на философии общественного обеспечения, связанного не с приносящим доход трудом, а с гражданством. Однако «подобное базовое общественное обеспечение, среди прочего, предусматривает, что к его финансированию могут быть привлечены и „глобальные экономические субъекты“, — предпосылка, с трудом выполнимая на практике» (Брок Д. Экономика и государство в эпоху глобализации // Politekonom.1997.N3-4.С.34). Если мотором глобализации экономики является Америка, то тенденция развития мирового сообщества к многополярности и регионализма ведет к утрате ею своего лидерства в мире.

 3.10. «Революционные» изменения в американской сфере семейно-брачных отношений.

 Одной из ахиллесовых пят современной Америки, благодаря которой возрастает энтропия в ее социальной системе, является сфера взаимоотношений между полами. Здесь следует принимать во внимание то обстоятельство, что Америка характеризуется крайним индивидуализмом и умеренным феминизмом (См. Хофстед Г. Различия и опасность: особенности национальных культур и ограничения в толерантности // Высшее образование в Европе.1997.Т.XXI.№2), что приводит к терпимости в отношениях между полами, в том числе и в отношениях между супругами и членами семьи. Именно эта терпимость, как показывает опыт древнего Рима, может привести общественную систему к упадку. Вполне понятно, что в Америке на это обращается особое внимание, что в популярных американских изданиях изменения, происшедшие в сфере семейно-брачных отношений за последние 20—25 лет, и их последствия сравнивают с извержением вулкана. За этот период резко возросло количество разводов, увеличилось число неполных семей с детьми, для многих американцев стало нормой стремление жить в одиночку, существенно изменились представления о ролевых функциях в семье. «Революционные» изменения, по оценке ряда американских исследователей, в сфере семейно-брачных отношений (и половых отношений вообще) служат основанием для нередко звучащих утверждений о глубоком кризисе института семьи и брака и даже их грядущей гибели (См. Making America. Wash., 1987; Осколкова О. США: изменения в сфере семейно-брачных отношений // МэиМО. 1993. №6). Выше уже приводилось высказывание О. Тоффлера, что «на самом деле семьи уже нет, хотя многие утверждают, что она лишь умирает». Он имеет в виду «традиционную» семью как стандартную унифицированную ячейку общества, на смену которой пришли полигамные и гомогенные структуры и пр. Во всяком случае несомненно то, что под воздействием урбанизации, индустриализации, информатизации происходят серьезные изменения в отношениях между полами, в том числе в сфере семейно-брачных отношений, имеющие немаловажные последствия для будущего Америки.
 Значительное влияние на общую ситуацию в Америке оказали окончание «холодной» войны, распад Советского Союза в начале 90-х годов, коренное изменение расстановки геополитических сил в пользу Запада. Все это в целом привели к постепенной цивилизационной раскачки самой Америки: «Для истэблишмента США стало очевидно, что в Евразии возникает еще один „латиноамериканский континент“, который пополнит мировые плантации „банановых“ и „апельсиновых“ республик шведским столом „картофельных“, „сахаросвекольных“, „хлопково-фисташковых“ и прочих „мандариново-виноградных“ оазисов „свободы и незыблемости прав человека“. Демократические ценности явно падали в мировой цене, и начиная с промежуточных выборов 1994 г. вновь мощно и уверенно заявили о себе философия и идеология цивилизации бизнеса» (Травкина Н.М., Васильев В.С. Духовные основы современной американской цивилизации // США — ЭПИ. 1995. №8. С.93).
 Дело в том, что именно опыт строительства Советского Союза послужил одной из опор «социального контракта» Ф. Рузвельта, послужившего основой государства «всеобщего благосостояния» и всей цивилизации демократии в целом. Теперь же, после исчезновения Советского Союза, американский истэблишмент решил покончить с «рузвельтовщиной» и начать демонтаж государства «всеобщего благосостояния» — с весны 1995 г. этот план начал более или менее успешно претворяться в жизнь. «На данный момент трудно сказать, насколько далеко удастся продвинуться в этом направлении правоконсервативным силам США, но в свете выше проведенного анализа можно уверенно сказать, что реставрация „цивилизации бизнеса“ в этой стране — это игра в кошки-мышки с силами смерти и разрушения, присутствующими в современном общественном организме. Она представляет собой неосознанный поиск взрывоопасных точек в духовном континууме Америки» (Травкина Н.М., Васильев В.С. Там же. С.94). Ведь реставрация цивилизации бизнеса пришлась на неравновесное состояние американской экономики, обусловленное значительной величиной дефицита и долга федерального правительства. Известный американский экономист Дж.Бьюкенен показал, что политическая демократическая система американского образца (и западная тоже) может быть отождествлена с бюджетным дефицитом(См. Buchanan J. Exploration Into Constitutional Economics. College Station (Texas).1989). Быстрый демонтаж государства «всеобщего благосостояния» может вызвать эффект «опрокидывания» частного сектора экономики, так как она не является становом хребтом страны ( таковым выступает государство на федеральном уровне). В этом случае американское общество оказывается на «пороге» кардинальных перемен: ряд исследователей прямо говорит о том, что американская цивилизация в конце текущего столетия или в самом начале следующего может оказаться в такой пороговой ситуации (См. The End of the Millenium and Beyond / Ed. by Seddon R.L., 1993. P.12-13).
 Изменения в сфере семейно-брачных отношений вызваны иными условиями труда из-за радикальных перемен в само й структуре производственных отношений в Америке ( упадок крупных производственных фирм, реорганизация отраслей и увеличение числа финансовых операций типа «рычаговые выкупы». Если четверть века назад средний американский рабочий, член профсоюза, каждое утро уходил на высокооплачиваемую работу, а его жена сидела дома и воспитывала детей (См. Фридан Б. Загадка женственности. М., 1994), то теперь он больше не принадлежит к профсоюзу, не работает, не получают высокой зарплаты. Его же н а (обычно работающая в секторе обслуживания) зарабатывает достаточно для того, чтобы поддержать доход семьи на прежнем уровне. Сейчас для большого числа американцев все, касающееся работы, служит основным предметом дискуссий — между мужьями и же н ами, работниками и работодателями. Современная ситуация, когда в семье работают два супруга, изменила и семейные принципы, и семейные отношения 50-х годов. А. Вульф следующим образом характеризует произошедшие изменения: "… бабушки и дедушки н е живут вместе со своими детьми и внуками, а растянувш и еся в пространстве родственные связи труднее поддерживать из-за географической мобильности и возросших цен на жил ь е. Женщинам и мужчинам пришлось улаживать свои проблемы в сетке социальных изменений, обнаруживая новые и действительно жизненные образцы с емейных отношений… Для некоторых ученых-социологов эти переме ны означают развал, упадок семьи, в то время как. для других они представляются новыми возможностями для усиления влияния женщин на общественные процессы. Однако и тем, и другим ясно, что, если это и является постмодернистской семьей, это нечто, к чему мы  возвращаемся, что-то, относящееся ко времени, предшествующему формированию современной нуклеарной семьи" (Вульф А. Изменения сверху донизу.С.102).
 Среди изменений, происшедших в сфере семейно-брачных отношений за последние десятилетия, следует назвать в первую очередь рост показателя разводимости, что свидетельствует о дезинтеграции американской семьи как института общества Уже к 1980 г. в Америке распадалась в результате развода каждая вторая семья и свыше 40% детей испытали шок расставания родителей. Бывший вице-президент нью-йоркской «Морган гаранти траст компани» С. Шлосстейн сравнивает американскую семью с землей, которая лишена жизни благодаря неимоверному количеству искусственных удобрений, гербицидов, пестицидов. Подобным образом развод выжег все ценности американской семьи: «Из-за того, что семья распалась, она не является более социальным ресурсом, каким она была ранее, и на нее нельзя полагаться в деле передачи (моральных) ценностей, накопленных поколениями, американским детям, таких ценностей, как обязательность, жертвенность, готовность ради дела отложить собственное удовольствие — эти ценности подверглись эрозии и ныне их не сыскать»( Schlosstein St. The End of the American Century. N.Y., 1989. P.329). Американские культурные ценности сместили акцент с являющегося главным объектом заботы ребенка на стремящегося к реализации собственных возможностей взрослому, с накопления средств, чтобы затем вложить их в дело, на потребительское расточительство. Фундаментальные ценности и культура общества ныне не определяются традиционным сознанием янки, сформированным протестантской этикой с ее бережливостью, честностью, напряженной работой, жертвенностью и взаимопомощью. С каждым годом Америка все менее и менее становится протестантской по своей сути, отдельные ее сегменты делаются все более религиозными, другие менее, что дает основание проповедникам, представителям академических кругов утверждать, будто «гедонистический утилитаризм надо рассматривать как единственный источник этических ценностей в стране» (Вульф А. Изменения сверху донизу. С.101).
 Распространение гедонистического утилитаризма привело к тому, что в американском общественном сознании достаточно устойчиво укоренилось представление о допустимости совместного проживания мужчины и женщины без оформления брака. Эти немыслимое раньше в Америке конца 60-х годов представление, с 70-х годов и по настоящий день находит все больше сторонников и неудивительны статистические данные, согласно которым около 4% взрослого населения ныне живут в консенсуальном союзе. «Консенсуальные союзы, — отмечает О. Осколкова, — широко распространены в студенческой среде и рассматриваются как период проверки чувств и психологической совместимости партнеров для дальнейшей супружеской жизни. Такие союзы, как правило, бездетны. При рождении же ребенка отношения часто узакониваются. Но общество проявляет все возрастающую терпимость и к факту незаконного рождения ребенка» (Осколкова О. Указ. соч. С.111).
 Другой особенностью образа жизни взрослого населения США стало одиночное существование. Оно становится все более распространенным. С 1970 по 1989 г. число одиночек выросло более, чем в 2 раза, и составило около 23 млн. человек. С 1973 г. в Нью-Йорке для одиноких людей издается журнал «Одиночка» («Single»). Появились и другие периодические издания, предназначенные для них, что в более ранние периоды американской истории считалось бы по меньшей мере странным. Необходимо иметь в виду, что одиночество американца отнюдь не похоже на одиночество европейца, который будучи в Америке жалуется на невозможность найти ни друзей, ни времени побыть одному и поразмышлять. Американский этнолог М. Мид пишет об особенностях одиночества американца следующее: «Одиночество американца… можно определить как пребывание его в одиночестве не по своей воле, когда это состояние другие соотечественники сочтут неуместным для себя… Быть незамужем, когда положено быть замужем, уехать в отпуск одному, прийти на вечер без спутника, одному пойти в театр, обрекать себя на одинокий вечер дома и — чего хуже и не может быть — в полном одиночестве обедать в День благодарения — все эти повторяющиеся время от времени несчастья американец и называет одиночеством» (Мид М. Одиночество, самостоятельность и взаимозависимость в контексте культуры // Лабиринты одиночества.М., 1989.С.110). В ходе общения для американца важен не столько человек, сколько сам процесс, навязанное ему одиночество разрушает созданный им в расчете на публику образ. Большинство выбирает одиночное существование, конечно, не на всю жизнь, но на время, более продолжительное, чем раньше, о чем, в частности, свидетельствует тенденция повышения возраста вступления в первый брак.
 Третье изменение — это снижение прочности брака, первостепенной причиной чего является рост экономической независимости женщин, что является результатом их активного включения в трудовую деятельность. Анализ американской статистики указывает на прямую зависимость между ростом занятости замужних женщин и увеличением разводимости. Возможность иметь собственный заработок дала женщине большую самостоятельность, изменила структуру семейных отношений, традиционных функций в семье. Женщины стали добиваться равных прав в принятии решений, большего контроля над доходами и расходами семьи. И здесь следует принимать во внимание крайний индивидуализм, присущий американцам обоего пола и имеющий свои позитивные и негативные стороны. В связи с этим заслуживает внимания наблюдения Д. Шляпентоха особенностей поведения американок в семье: «Итак, американская женщина! Она удивительно холодна эмоционально. Иногда я ловил себя на мысли, слушая, читая, наблюдая, что, может быть, она сделана из другого теста, чем советская. У нее, американки, рациональное намного сильнее эмоционального. Я бы объяснил это двумя факторами: поразительное, по нашим стандартам, чувство собственного достоинства и ориентация на мужа. Женщина прежде всего озабочена тем, чтобы не быть как-то униженной в отношениях с мужчиной. Радость чувств и тем более самозабвение жертвенности ей почти полностью чужды. Русско-советский феномен — успех у женщин преследуемых, несчастных, неудачников, непризнанных гениев — абсолютно чужд этой среде. Трудно себе представить американку, которая ради любви готова была бы на такие жертвы, как советская женщина. Мысль, что любовь включает как органический непременный элемент жертвенность, глубоко чужда американскому духу. Как я уже однажды писал, это — еще одно проявление американского индивидуализма, которому, сколько его ни наблюдаешь, не перестаешь удивляться. В эмоциональных отношениях американка, может быть, еще больше, чем ее партнер, озабочена эквивалентностью, справедливостью. Она до смерти не любит „быть использованной“ (be used). В этом причина успеха феминистического движения в США, в котором одной из центральных идей и была идея: „не хотим быть использованными“. В то же время американка бесконечно предана своему мужу или бой-френду… У замужней американки, я утверждаю, такие ценности, как эмоции, любовь-страсть, занимают одно из последних мест. Нечто похожее и у мужчин… Словно им — мужчинам и женщинам — не нужны полыхания страсти, не нужны таинства новых эмоций, словно разнообразие не имеет никакого значения в этой сфере жизни» (Шляпентох Д. Незнакомые американцы.С.102).
 Интересно, что эмоциональная холодность американок обусловлена стереотипами американской культуры, в которой превалирует индивидуализм и расчет. Работающая в Москве телевизионным продюсером и переводчиком М. Берди считает причиной такого положения вещей неспособность мужчин общаться со своими женами из-за осложнившихся отношений между ними. Американский феминизм отчасти возник в виде ответной реакции на культурный образ «настоящего» мужчины — одинокого, сурового, скачущего по горам на коне с пачкой любимых сигарет, а не с любимой женщиной: «Когда нашим мужчинам, — отмечает она, — хочется ласки, нежности и женского внимания, они страшно не хотят в этом признаваться из боязни нарушить общепризнанный стандарт. Слава Богу, российские мужчины этим не страдают. Нуждаются в ласках, стремятся к общению с женщинами, ищут поддержки и любви» (Берди М. Слово в защиту русских мужчин // Красота и мир. 1997.С.65). Неспособность американцев общаться с американками следует из факта отсутствия у них друзей, что не позволяет им излить душу, и стремление к определенности. Они заранее решили, в кого им влюбиться (возраст, профессия, цвет волос, хобби, принадлежность к той или иной политической партии) и когда влюбиться (через три года после того, как устроятся на хорошую работу), они знают, когда надо жениться, когда рожать детей и сколько. И если что-то не идет в соответствии с планом, то они возмущаются и любовь может сразу исчезнуть. «Из наших отношений исчезли игра и случайность. — подчеркивает М. Берди. — Мы забыли, что иногда самая верная и прочная любовь возникает с самым неожиданным человеком» (Там же.С.66).
 Однако в таких отношениях между американскими мужчинами и женщинами обусловлены стереотипами их культуры, которые усваиваются ими в детстве. В этом плане представляет интерес поставленный Канадским отделом кинематографии фильм, посвященный одному дню из жизни японской, индийской, французской и североамериканской семей (См. Мид М. Указ. соч. С.102-103). Троих детей укладывали спать матери: они стояли у колыбели и напевали им песенку, чтобы малыши заснули, североамериканского малыша родители бесцеремонно оставили одного в его комнате, без колыбельной песни, с выключенным светом и за закрытой дверью. Таким образом, американцы, завидуя красоте обряда колыбельной у иностранцев, с младенчества приучают своих детей к самостоятельности и независимости. Не менее существенным является и то, что американцами не одобряется «мечтательность в детях» (Мид М. Там же.С.105), так как она будет мешать ему взрослому адаптироваться к жесткому прагматизму жизни. На воспитание детей накладывает отпечаток феминизация мужчин, одним из проявлений которого является уменьшение авторитета отца в семье. Ведь американские матери забывают выработанное человечеством предписание, согласно которому отец должен воспитывать сына. «Однако, теперь отцу нечего передавать своему сыну, и поэтому в глазах детей роль отца в доме мало чем отличается от роли машины, которая производит деньги для оплаты счетов» (Книга самурая. С.275). И наконец, сама атмосфера американской потребительской цивилизации порождает усиление гомосексуальных тенденций в обществе. Нынешняя американская семья не учит подростка романтической любви, она формирует у него рассчетливый подход к жизни. В результате первых неудач в любви у подростков формируется феномен нарциссизма, благодаря чему у них восстанавливается ощущение собственной значимости в глазах других людей при одновременном отрицании противоположного пола (См. Дольто Ф. На стороне подростка. СПб.-М., 1997. С.30). Американская семья способствует ориентации детей на гомосексуальные отношения (согласно данным научных исследований, только 2% численности населения оринтированы гомосексуально в силу генетической предрасположенности, остальные 4-6% — результат господствующей в обществе свободы в сфере половых отношений).
 В современной Америке дети и детство стали крайне спорной социальной областью: с одной сторо н ы, существует общая ностальгия по невинности детства, с другой — что незаконная торговля наркотиками становится совершенно легальной коммерцией, лишает наших детей возможн о сти оставаться собственно детьми. «Надо сказать, что американцы издавна считают, что их культура ориентирована на подростков, но леденящие кровь истории о брошенных малютках, сексуальных преступлениях, нищих, необеспеченных школах и провалившиеся попытки основать систему социального обеспечения детей вызвали переоценку ценностей» (Вульф А. Указ. соч.С.102). Американские дети перестают быть детьми в силу господствующего в обществе ханжества и лицемерия, которых не встретишь ни в одной другой стране мира. «Попробуй какой-нибудь мужчина по-дружески шлепнуть свою коллегу по работе даже не пониже спины, а просто по плечу — она мигом обвинит его в непристойном „сексуальном домогательстве“ и подаст иск о возмещении ущемленных чести и достоинства как минимум на 10 млн., долл. И в то же самое время десятки, если не сотни тысяч женщин, как, впрочем, и мужчин, не моргнув глазом демонстрируют на десятках миллионов порновидеокассет самые невероятные виды и способы разврата, позируют нагишом в тысячах иллюстрированных изданий, а „добропорядочные“ супружеские пары с экранов телевизоров делятся — в дневное время — со зрителями своими сочными воспоминаниями о том, как они изменяли друг другу и о других интимных подробностях» (Трофименко Г.А. Современные США… С.20).
 Понятно, что все эти порнографические образы оказывают воздействие на американцев, которые занимаются различного рода сексуальными извращениями. Американская журналистка С. Бейкос на основании проведенных исследований написала книгу «Сексуальные извращения, или тайная жизнь американцев», где показала несостоятельность утверждения о смерти американского секса из-за паники, вызванной СПИДом, напротив, продолжает расширяться разнообразие сексуальных отклонений. Она пишет: " В моем журналистском исследовании я обнаружил а, прямую зависимость между социально-экономически м положением и склонностью к извращениям. Бедны е люди, как представляется, склонны к этому горазд о меньше, чем богатые. Согласно данным Институт, Кинси, более одной трети американских мужчин выходят в сексуальной практике за рамки «нормы : (под которой понимаются предварительные игры сношение, плюс оральный секс). Они практикуют гетеросексуальный анальный секс, эксгибиционизм фетишизм, трансвестизм, садомазохизм, связ ы вани е и т.д. Чем выше человек поднимается по обществен но-финансовой лестнице, сообщают некоторые исследователи, тем больше вероятность, что в его жизни станет превалировать извращенный секс» (Бейкос С.К. Сексуальные извращения, или тайная жизнь американцев.М., 1997. С.10). В своей книге она подчеркивает, что многие американцы, принадлежащие к среднему и высшему классу (следует заметить, что численность только среднего класса составляет 70 млн. человек), в том числе находящиеся в браке, практикуют различного рода сексуальные извращения. Необходимо отметить удивительную параллель между наклонностями к сексуальном извращениям сытых американцев и зеков советских тюрем. «Вообще же зеки, не охраняемые интеллектом, духовностью натуры, восполняли это лишение (общение полов — В.П.), преступая все нормы человеческой гуманности, идя на обман и всяческие приспособления, а уголовники — на самые гнусные сексуальные преступления, даже изнасилования с последующими убийствами… Гомосексуализм, лесбиянство, скотоложество принимали в лагерях характер чумы» (Польская Г. Ландыши и фиалки. Секс в лагерях // Дружба народов. 1994.№7.С.148). Сейчас, на пороге XXI столетия в Америке «извращение становится „новым сексом“… когда люди борются, зачастую безуспешно, с перераспределением мужских и женских ролей» (Бейкос С. Там же. С.17-18). Очевидно, что в американском обществе будет нарастать тенденция к взращиванию фетишистов, мазохистов, все более жестоких садистов. Все это способствует процветанию разврата, который разрушает общественную ткань, что в конечном счете может привести к упадку современную Америку.

 3.11. Демонтаж Pax Americana.

 Конец «холодной войны» означает не просто крушение Советского Союза как победы «свободного мира» над «империей зла», но и устранение соперника, который бросил глобальный вызов претензии Америки на установление Pax americana (частично он существовал на Западе). Теперь оставшаяся единственная сверхдержава со своей специфической идеологией мессианизма, похоже, совершает триумфальное шествие по миру. Кажется, ничто не может помешать Америке осуществить провозглашенные ею «намерения выстроить новый мировой порядок, применяя свои собственные ценности на всем мировом пространстве» (Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С.733). Окончательное установление Pax americana преподносится при этом как необходимость, вытекающая как из американских национальных интересов, так и «потребностей» мирового сообщества. По сути, проводится весьма простая мысль, что вне рамок глобального Pax americana невозможно упорядоченное существование всего мира. Напротив, именно увековечивание Pax americana ведет к маргинализации и дальнейшему обнищанию многих стран мира: «В связи с этим реальной представляется перспектива растущей угрозы маргинализации для стран, регионов и людей — они могут быть насильственно отстранены от мирового процесса развития. Но „отстраняются“ они на условиях, которые не являются результатом их собственного выбора. Наиболее очевидный пример в этом отношении — Африка южнее Сахары… Будучи выжатой как лимон в ходе мирового капиталистического „развития“, большая ачасть Африки теперь может быть предоставлена себе самой. Подобная судьба угрожает и другим странам и народам» (Франк А.Г. Смещение мировых центров с Востока на Запад // Латинская Америка. 1993. №2. С.11). Не следует забывать того обстоятельства, что маргинализованные страны и народы Незапада могут развязать войну (ядерную, бактериологическую и пр.) против Запада и уничтожить его.
 Однако в действительности тенденции развития мирового сообщества таковы, что происходит весьма болезненный для Америки процесс «умирания» ее гегемонии и соответственно заката "Pax americana. «Сейчас мы вступаем в эпоху угасания PAX AMERIKANA, — подчеркивает Н. Моисеев. — Угасание будет медленным и неравномерным. Американский мир еще полон сил, он не осознал начала своего упадка, но и не в его возможностях задержать рост могущества других центров экономической силы, что и определит историю. И он неизбежно будет терять свое монополистическое положение как в военной, так и в экономической сфере. И это естественный финал эпохи, которая проходила под знаком экономической гегемонии США, к которой они стремились последние полвека. И именно сам факт гегемонии служит источником ее угасания» (Моисеев Н. Расставание с простотой.М., 1998.С.369). Ведь одной из опор гегемонии Америки в послевоенном мире был Советский Союз, конфронтация с которым в ходе «холодной войны» позволила ей стать во главе Запада и сконсолидировать весь его экономический и политический потенциал. Исчезновение Советского Союза с его Pax sovetica неизбежно влечет за собой закат Америки вместе с ее Pax americana.
 Картину современного мирового развития немыслимо представить вне тенденции возрастания взаимозависимости развития отдельных стран и регионов мира, т.е. внимание следует акцентировать на аспектах «глобальности» исторического процесса. Где-то на рубеже 70-80-х годов нашего столетия исследователи начали всерьез разрабатывать такой сценарий мировой геополитики, как модель «нового мирового порядка» или мондиализации. Относительно ее сути среди политологов существуют различные точки зрения, вплоть до противоположных. Одни из них под процессом мондиализации понимают складывание реальной единой социально-экономической и политической общности людей в рамках всей планеты. Этого требуют разрешение целого ряда глобальных противоречий, обусловленных созданием качественно новых типов оружия массового поражения, исчерпанием многих видов энергоресурсов и сырья, растущим разрывом между качественными и количественными уровнями производства и потребления. И решить все эти глобальные противоречия можно только путем объединения усилий всех стран и народов, которые должны координироваться мировым правительством. В данном случае нужно принимать во внимание то обстоятельство, что мировое правительство представляет собой семерку ведущих стран Запада во главе с Америкой, т.е. мозговой центр Pax americana. Иными словами, существование такого мирового правительства означает реализацию стремления Америки установить раз и навсегда господство над всем земным шаром.
 Вполне естественно, что существует прямо противоположная точка зрения относительно модели «нового мирового порядка» или мондиализации. В своей монографии «Россия и современный мир» Г.А. Зюганов принимает за исходный пункт исследования положение, трактующее мондиализм как набор социальных технологий, нацеленных на «установление глобальной диктатуры Запада во имя сохранения им иллюзии своего политического, экономического и военного лидерства» (Зюганов Г.А. Россия и современный мир. М., 1995. С.74-75). Однако он считает, что модель, или план, «нового мирового порядка» в действительности есть более сложное и многостороннее явление. Пытаясь по добрать этой геополитической модели исторические аналогии, он пишет, что, «по сути, это — всемирный мессианский, эсхатологический религиозный проект, по своим масштабам, степени продуманности и основательности подготовки далеко превосходящий известные в истории формы планетарных утопий, будь то римский империализм времен Тиберия и Диоклетиана, халифат Аббасидов, движение протестантов-фундаменталистов в Европе или троцкистские грезы о Мировой Революции»(Зюганов Г.А.Указ.соч.С.75).
 И хотя в этом утверждении имеются неточности (никаких планетарных утопий в виде римского империализма Тиберия и Диоклетиана и халифата Аббасидов просто не существовало в природе), оно довольно четко выражает мессианскую «постхристианскую» религиозность в форме либерально-демократического «рая на земле», тождественную Pax americana. Все относящиеся к модели «нового мирового порядка» основные ее моменты взяты Г.А. Зюгановым из книги бывшего директора Европейского банка реконструкции и развития, члена Бильдербергского клуба Ж. Аттали «Линии горизонта». В ней мондиалистская парадигма геополитически связана с «глобальной стратегией» Америки и атлантическим Большим Пространством в качестве своего рода «метрополией» мировой колониальной империи. Здесь сконцентрированы внутренние «высокоорганизованные пространства» торгового строя, в котором «власть измеряется количеством контролируемых денег», выступающих «единым эквивалентом, универсальной мерой вещей»(См. Аттали Ж. Линия горизонта. М., 1993). Мондиалистская парадигма в своей основе имеет стихию «свободного рынка»; это означает главенствующую роль денег в жизни общества, ибо они диктуют законы его функционирования, а человек тогда рассматривается как товар (об этом уже давно шла речь в европейской философии). И наконец, немаловажно то, что в модели «нового мирового порядка» доводится до своего логического конца агрессивное культурно-национальное «всесмесительство», о котором весьма едко писал известный русский философ К. Леонтьев (См. Леонтьев К. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения//Избранное. М., 1993). Это «всесмесительство» в своем воплощении представляет собой процесс, когда в «этнических котлах» посредством массовой культуры и безбрежного транснационализма «выплавляется» утопический человек «без свойств» (Р. Музиль). Такого рода идеал исчезновения этнического и культурного разнообразия закономерно приводит к исчезновению самого человечества.
 Неудивительно, что многие аналитики и политологи не восприняли модель «нового мирового порядка» и некоторые из них предложили реалистичный сценарий «баланс интересов» (См. Дахин В. Контуры нового мира // Свободная мысль.1995.№4). Ведь действительная картина динамичного мира после «холодной войны» отражает противоречия «глобальности» истории, когда пересекаются противоположные тенденции унификации всего мира в культурном, этническом, политическом и экономическом гранях и регионализации, усиления культурного разнообразия, национальной идентичности, политического и экономического плюрализма. Модель «баланса интересов» коррелирует с происходящим цивилизационным сдвигом, проявляющимся также и в формировании новых пространственно-временных представлений. Последние являются существенными компонентами картины мира, играющей немалую роль в осмыслении происходящих геополитических мировых процессов. Известно, что в Новое время в галлилеево-ньютоновской картине мира пространство и время стали рассматриваться как гомогенные и изотропные (это связано с рождением и развитием индустриального общества). Старая, классическая картина мира содействовала научно-техническому прогрессу западной цивилизации, позволившему ей создать всемирную империю и достигнуть гигантских успехов в экономической сфере. Однако наряду с достижениями западная цивилизация получила и систему глобальных кризисов, самым грозным из которых является надвигающаяся экологическая катастрофа. Сейчас происходит не только «проникновение» новой, стохастической картины мира в социальные и гуманитарные дисциплины, но и как бы происходит «отрицание» абстрактных представлений об однородных и изотропных пространстве и времени. Это проявляется в диалектическом (говоря языком гегелевской философии) возврате к господствующим в восточных цивилизациях и античной и средневековой Европе представлениям о неоднородным (негомогенным) и анизотропным пространству и времени.
 Весьма плодотворным в теоретических исследованиях путей развития человечества является использование представлений о социальном пространстве и времени. Без них не обойтись в построении геополитических и геоэкономических моделей развития локальных и региональных цивилизаций, великих держав и групп государств, а также мировой цивилизации. Именно представления о неоднородном пространстве и анизотропном времени вписываются в нелинейные модели социума и культуры, в стохастическую картину мира, именно их использование в качестве методологического инструментария показывает неадекватность мондиалисткой модели, абсолютизирующей тенденцию к унификации всего мира в соответствии со стандартами западной цивилизации. Как раз-таки представления о неоднородном пространстве и анизотропном времени показывают неосуществимость управления глобальной историей и высвечивают пределы управления историей на локальных участках и во временных интервалах. Негомогенный и анизотропный характер пространства и времени неразрывно связан с многообразием и разнообразием культур и цивилизаций, с нелинейной, многоэтажной и многогранной природой человека как системообразующего фактора общества и культуры. Отсюда следует принципиальная невозможность установления мирового господства какой-то одной великой державы, группы государств или одной цивилизации, т.е. невозможность осуществить претензию Америки на установление во всемирном плане Pax americana.
 Современный мир представляет собою весьма пеструю мозаику различных культур и цивилизаций, разных политических объединений, начиная племенами Огненной земли и кончая Западной цивилизацией, в которую входит несколько культур и крупных держав. Многообразие культурных уровней, различие этнических групп, разнообразие религиозных представлений, социальных ориентаций способствует распаду внешне унифицированного западной цивилизацией мира. Невозможность интегрирования весьма разнородных в перечисленных аспектах общностей в единую мировую империю осознал уже Александр Македонский. В своей фундаментальной книге «Александр Македонский» австрийский историк античности Ф. Шахермайр показывает мотивы отказа великого полководца от завоевания Индии. «Александр Македонский не был подобен монгольским ханам, захватывавшим новые земли ради самих завоеваний. Он мечтал о создании такого государства, которое объединило бы мир. Греческая культура должна была стать основой этого будущего объединения, но каждой отдельной части предстояло внести в него свою лепту. Все Средиземноморье уже подготовилось к подобному объединению; кроме того, можно было попытаться включить в него и Персидское царство. Но как быть с Индией?… Прежде всего Александра отпугивала совершенно иная, далекая от греческой, куль тура Индии с ее чуждой кастовой организацией, консерватизмом воззрений и обычаев… Различие этнического состава, религиозных взглядов, общественного и политического строя препятствовало восприятию единого руководства…Это была пестрая мозаика, которая могла в любой момент рассыпаться»(Шахермайр Ф. Александр Македонский. Ростов-на-Дону.1996.С.385-386). Таким образом, созданию единого геополитического ландшафта, чьим центром должна была быть мировая империя, еще в античные времена мешала несовместимость культур. В принципе ничего не изменилось и сейчас, ибо за исключением технологий древний и современный миры ничем не различаются и закон этнического и культурного разнообразия никто не отменял. Даже если и удастся создать всемирную колониальную империю на основе модели «нового мирового порядка», то она окажется эфемерной и она рассыплется подобно тому, как развалилась в свое время империя Александра Македонского. Такая участь ожидает любую глобальную империю, на каких бы основаниях она ни строилась — либерально-демократических, авторитарных, корпоративных и т.д.
 Вполне понятно в свете выше изложенного, почему сценарий «баланса интересов» фиксирует распад внешне унифицированного мира по культурным линиям означает утрату западной цивилизацией универсальности и одновременно влечет за собой региональную интеграцию, перерастающую «в процессы образования новых или возрождения традиционных цивилизационных очагов» Дахин В. Указ. соч.С.79-80). Нелишне заметить, что распад не совсем унифицировавшегося мира происходит под ширмой единой для целого ряда стран либеральной модели; все это затемняет картину формирующегося нового геополитического ландшафта, запутывает происходящий процесс демонтажа Pax americanа. В этом ключе требует своей модификации и традиционная геополитика как научная дисциплина — она должна комплексно рассматривать и решать проблемы нелинейного, многоэтажного, многомерного и многополярного мира и отражающего эти аспекты в их целостности глобальной политики. На таком подходе настаивает российский исследователь К.Э. Сорокин, который раскрывает его значимость следующим образом: «Исходя из такого определения, новая фундаментальная геополитика могла бы анализировать развитие событий не только на глобальном, но и региональном, субрегиональном и даже внутригосударственном (в ключевых районах планеты) уровнях. Геополитика современности — это совокупность десятков, даже сотен одно и разнонаправленных, параллельных и пересекающихся процессов с отличающимися свойствами, положительная сумма (если иметь в виду благоприятную для человечества эволюцию) игры интересов государств»(Сорокин К.Э. Геополитика современного мира и Россия // Полис. 1995. N1. С.9). Иными словами, современная геополитика должна исследовать различные уровни сложного, динамичного и многоярусного мира и давать оценки различным сценариям будущего геополитического порядка мира. В понимании К.Сорокина современная геополитика склоняется к сценарию «баланса интересов», отражающего феномен многополярного, полицентричного мира, который представляет собой мозаику взаимозависимых региональных цивилизационных центров.
 В сценарий «баланса интересов» великолепно вписывается модель «столкновения цивилизаций» С.Хантингтона, ибо она исходит из мультицивилизационного взаимодействия. Он признает за Россией статус стержневого государства одной из основной цивилизации и отводит ей одну из ведущих ролей на арене будущего мирового геополитического порядка. Следовательно, Россия, будучи осью постсоветского евразийского региона, выступает в качестве одного из центров силы будущего мирового порядка, хотя ее права ограничены культурным ареалом православия.
 Из сценария «баланса интересов» исходит и известный американский политик Г.Киссенджер, который в своей последней книге «Дипломатия» тоже отводит России роль одного из шести основных центров силы наряду с Соединенными Штатами Америки, Европой, Китаем, Японией и, возможно, Индией(См. Kиссенджер Г. Дипломатия. М., 1997). Вместе с тем он считает, что Россия только тогда сможет оказывать существенное влияние на возведение здания нового мирового порядка, когда она будет «готова к дисциплинирующим требованиям по сохранению стабильности, а также к получению выгод от их соблюдения»(Там же.С.746). Следует отметить, что его, как и З. Бжезинского, тревожат возрождающиеся сейчас в России настроения в пользу восстановления бывшей империи. Эта тенденция, дескать, пробуждает исторический страх соседних с ней государств и всего мира, так как все знают последствия русского экспансионизма. Поэтому нашим соседям свойственно стремление интегрироваться в политические, экономические и военные структуры Запада, чтобы добиться гарантий собственной безопасности. Факт нарастающей многополярности в мире после эпохи «холодной войны» свидетельствует о том, что XXI век будет обладать совершенно иной структурой мощи в мире. И если России ничего не помешает во внешнеполитическом плане, если во главе ее будет находится группа политической элиты, ориентированная не на свои узкие, ограниченные интересы, а на национальные интересы, тогда она действительно сможет занять свою нишу в геополитическом мировом ландшафте XXI столетия и играть роль одного из мировых цивилизационных центров.
 Другим региональным центром в сценарии «баланса интересов» является Западная Европа, которая еще не определила свое место в формирующемся новом мировом порядке. Для сложившейся ситуации оказалось подходящим образное выражение, характеризующее комбинацию новых геополитических центров в мире как «танец динозавров». По мнению журнала «Экономист», ныне образовался квартет: «Сильная Америка, развивающийся Китай, борющаяся Россия и неопределившаяся Европа образуют новый квартет великих держав»; причем не исключено в будущем присоединение к ним Японии и некоего гипотетического центра в мире ислама(Цит. по: Савельев В.А.Указ.соч.С.4). Некоторые политические обозреватели указывают на возможность присоединения к сильнейшим державам Индии и Бразилии, выступающие центрами незападных цивилизаций.
 В этом плане привлекает то обстоятельство, что Западная Европа еще не определилась, что она ищет свою нишу в мире после эпохи «холодной войны». Вес Западной Европы уменьшился в связи с окончанием эпохи «холодной войны» в силу названных выше причин, но теперь происходит его увеличение на международной арене. «Более того, — замечает В.А. Савельев, — роль, вес и ответственность ЕС (Европейского Союза — В.П.) на мировой арене ныне заметно возрастают в связи с отходом на второй план военно-стратегических аспектов противостояния периода холодной войны, поиском баланса интересов вместо „баланса страха“, политизацией торгово-экономических противоречий среди стран Запада, постепенным и относительным сокращением американского присутствия на Европейском континенте, а также в связи с усилившейся тягой стран Центральной и Восточной Европы к общеевропейской интеграции»(Савельев В.А. Постблоковая геополитика: «танец динозавров» // США — ЭПИ. 1996. №4. С.7). Общеизвестно, что на долю Европейского Союза падает более одной трети общего объема мировой торговли, свыше 20% расходов на научные исследования и разработки, более 30% золотовалютных резервов капиталистического мира. И тем не менее в Западной Европе имеется множество проблем геополитического и геоэкономического характера, которые, по мнению ряда западноевропейских экспертов, невозможно решить без «российской колонны». Хрестоматийным примером здесь служит урегулирование кризиса в Боснии и Герцеговины, достигнутое путем включения в «европейское измерение» России. Система общеевропейской безопасности, сам общеевропейский дом просто немыслимы без участия в них России. Так, французский геополитик П.-М. Галлуа пишет о значимости нашего отечества для всего мира, Европы и Франции в частности следующее: «Всему миру, всей Европе и, наконец, Франции необходима сильная, независимая защищать свои интересы. Способная распространять свою культуру и за счет ее неоднозначности и разносторонности обогащать мировое культурное достояние… Нам нужна Россия, способная противопоставить американизации нашего общества иную концепцию межгосударственных связей и гуманистических отношений»(Галлуа П.-М. Указ. соч. С.83). Именно Россия как один из центров многополярного мира своим стремлением реализовать свой колоссальный ресурсный потенциал способствует демонтажу существующего Pax americana.
 Необходимо принимать во внимание то обстоятельство, что в Азиатско-тихоокеанском регионе намечаются процессы образования сразу нескольких интеграционных центров: вероятно возникновение японо-китайского ядра дальневосточной интеграции и австрало-центристского узла (Австралия и Новая Зеландия). Первый интеграционный центр будет связан (противостоять и/или сотрудничать) с североамериканским центром и выходить на группу существующих и будущих «тигров» Юго-Восточной Азии — Южная Корея, Гонконг, Тайвань, Сингапур, а затем и Таиланд, Малайзия, Филиппины, Индонезия, где связующим звеном выступает Вьетнам. Второй интеграционный узел через еще недавно маргинальные острова Тихоокеанского бассейна сотрудничает с уже оформленным блоком НАФТА (Канада, США и Мексика) и маргинальной зоной Центральной Америки и Карибского бассейна и Южной Америкой. Следует отметить, что и здесь намечается тенденция доминирования Китая над Японией, что темпы развития Китая могут совершенно изменить геополитическое и геоэкономическое лицо мира, баланс между основными интеграционными центрами. Ведь не только для Японии, но и для Европы китайский фактор становится важнейшим во взаимоотношениях с Соединенными Штатами. Не случайно, что Америка стремятся установить более тесные отношения с Китаем, хотя последний в отличие от отстаиваемых Америкой прав человека на первый план выдвигает права наций (См. Галенович Ю.М. США — Китай: за фасадом сотрудничества // CША — ЭПИ. 1998. №9). Следует знать китайский менталитет, его удивительную гибкость в адаптации к существующим реалиям при достижении своих стратегических целей, чтобы стать самой могущественной державой в мире (об этом в свое время говорил Мао Цзедун). Вполне вероятно, что геополитический мировой порядок и станет однополюсным — Китай окажется лидером мира, но такое положение дел по историческим меркам продлится не так уж долго в силу изложенных выше аргументов. В этом плане следует согласиться Н. Моисеевым, который пишет следующее о мире XXI столетия: «Я не думаю, что развитие под знаком гегемонии американского мира окажется замененным на развитие в рамках какого-либо иного мира — Японского, Германского или Китайского. Вероятнее всего, утвердится полицентризм, некая политическая система, аналогичная „Системе ТНК“» (Моисеев Н.Н. Расставаясь с простотой.С.369-370).
 В сценарии «баланса интересов», согласно которому в мире будет несколько «суперобщностей», включающих в себя весь арабо-мусульманский мир, евроатлантическое, евразийское, южноатлантическое и индоокеанское сообщество и азиатско-тихоокеанский регион, всегда будут существовать неравноправные отношения и иметь место конфликты и столкновения. Сам процесс трансформации мира в «мир миров» также будет сопровождаться жесткими столкновениями военно-политических, экономических и культурных центров сил. Сценарий «баланса интересов» является весьма реалистичным и вполне возможно его осуществление на практике, что делает неосуществимым стремление Америки создать всемирный Pax americana. Заслуживает внимания то обстоятельство, что З.Бжезинский, которому чужда концепция многополярного мира, связанная с моделью «баланса интересов», приходит к выводу о потере Америкой своей гегемонии в масштабах всего мира: «В конце концов мировой политике непременно станет все больше несвойственна концентрация власти в руках одного государства. Следовательно, США не только первая и единственная сверхдержава в поистине глобальном масштабе, но, вероятнее всего, и последняя… когда превосходство США начнет уменьшаться, маловероятно, что какое-либо государство сможет добиться того мирового превосходства, которое в настоящее время имеют США. Таким образом, ключевой вопрос на будущее звучит так: „Что США завещают миру в качестве прочного наследия их превосходства?“» (Бжезинский З. Великая шахматная доска. С.248, 249).
 Не исключено, что первенствующее место в мире займет Китай, чей потенциал растет весьма быстро. И Запад вместе Америкой ждут весьма непростые времена из-за их просчетов, вызванного спецификой западного менталитета. «Запад имел шанс, — подчеркивает А.Анисимов, — способствуя модернизации мощной, но несколько устаревшей экономики СССР, как бы локализовать китайский экономический потенциал. Однако Запад взял на вооружение стратегию разборки СССР на части, да и в настоящее время проводит политику, направленную на экономическое ослабление и дезинтеграцию России. В результате экономическому потенциалу Китая Запад по сущесту ничего эквивалентного противопоставить не может» (Анисимов А.Загадки глобального соотношения сил и китайский фактор. С.67).

 3.12. Сумерки американской империи.

 Современная Америка является имперским государством (другим оно просто не может быть) и сейчас она находится во второй фазе, начавшейся в 1970-х годах, своей гегемонии, которая присуща вообще процессу эволюции Римской, Византийской, Британской и других империй. Согласно классическим представлениям исторической науки любая империя проходит три фазы в своем развитии — становление, расцвет и упадок. Американская империя на второй фазе своего развития привлекает к себе другие страны мира, но она неуклонно движется к фазе упадка. «В 90-х годах Соединенные Штаты, — подчеркивает С.Хантингтон, — все еще экспортируют продовольствие, технологию, идеи, культуру и оружие. Однако они импортируют людей, капиталы и товары. Они стали крупнейшим должником в мире. Типичным является то, что в них больше иммигрантов, чем во всех остальных странах мира вместе взятых» (Huntington S.P. The Erosion of American National Interests // Foreign Affairs. 1997. N5. P.44). Основным в финансовом аспекте эволюции американской империи является то, что, если раньше она была крупнейшим кредитором в мире, то в 1997 году чистый долг иностранцам составляет более одного триллиона долл. (только Япония одолжила почти 300 млн. долл.) (См. Там же.С.45).
 Нынешней Америке уже не под силу нести бремя расходов на социальные нужды, что обусловлено значительным государственным долгом и бюджетным дефицитом. Здесь следует принимать во внимание тот эмпирический факт, согласно которому американское общество является полурабским и полусвободным, т.е. в нем свобода существует за счет рабства, благосостояние — за счет нищеты. Это значит, замечает И. Валлерстайн, что все американцы без исключения не могут достигнуть благосостояния, что «стало нашей исторической дилеммой, нашей исторической тюрьмой» (Валлерстайн И. Америка и мир: сегодня, вчера и завтра // Свободная мысль. 1995. №4. С.72). В принципе ничего не меняет тот факт, что живущие на социальные пособия американцы имеют лучшие условия жизни, нежели большинство русских, китайцев, индийцев, турок и др. Для будущего Америки значимо то обстоятельство, что сейчас фактически ликвидируется социальный контракт, заложенный в середине 30-х годов Ф. Рузвельтом (речь идет о «новом курсе», позволившем Америке выйти из тяжелой депрессии благодаря введению в жизнь различного рода социальных льгот для бедной части населения). Все объясняется громадным внутренним государственным долгом США, который тяжелым грузом лежит на бюджетной стратегии. Республиканская партия разработала свой «новый курс», направленный на решение сложных проблем государственного долга.
 Анализ предложенной республиканской партией бюджетной стратегии позволил отечественному исследователю Н.М. Травкиной сделать следующий вывод: «Республиканский контракт для Америки представляет собой „новый курс“, только взятый наоборот. Это, скорее, формула развода богатых и бедных, составленная по типу брачных контрактов, в которых, как известно, основную роль играют не условия совместного проживания супругов, а обязательства сторон, возникающие после расторжения брака…Дело в принципиальном подходе к функциональной роли социально-экономических программ в жизни страны. А в этом вопросе общий подход сводится к тому, чтобы заморозить расходы на социальное обеспечение как минимум на нынешнем уровне… Программы борьбы с преступностью, контроля за воздушными перевозками, охраны окружающей среды, общественных работ, поддержки искусства просто предлагается пустить под нож, а программы пенсионного обслуживания сократить более тонким способом — путем такого изменения в системе индексации, которая по существу ее аннулирует при исчислении ежегодно устанавливаемых пенсий… Таким образом, бюджетная политика Америки вступает в сложный и трудно предсказуемый период своего развития, когда она не только может не достигнуть поставленных целей, в частности сбалансировать федеральный бюджет, но и нанести такой ущерб американской государственности и американскому федерализму, для ликвидации последствий которого потребуется не один Рузвельт и не один социальный контракт»(Травкина Н.М. Бюджетная стратегия США до 2000 г.//США — ЭПИ.1995.N10. С.24-25). Перед президентскими выборами 1996 года Б. Клинтон, чтобы перехватить инициативу у республиканцев, подписал закон о социально-экономических программах, который предлагала республиканская партия. Этим самым усилилась социальная поляризация в американском обществе (в том числе поляризации среднего класса как основы стабильности социума), что чревато социальными потрясениями в будущем и ведет американскую империю к упадку. Ведь аморфная структура американского «общества потребления» слишком способна к распаду, так как социальная ткань ветшает вплоть до разрушения (См. Partant F. La fin du development: Naissance d^un alternative? P., 1982.P.108).
 Теперь посмотрим, какое же будущее ожидает Америку с точки зрения И.Валлерстайна, исходящего из тезиса об утрате ею роли мирового гегемона, о ее упадке. В этом он не видит ничего особенного, ибо в истории существует немало прецедентов подобного рода, а именно: через фазы потери статуса гегемона в свое время прошли Венеция, Голландия и Великобритания. Все это происходило относительно медленно и сопровождалось не очень заметным снижением уровня материального благосостояния и комфорта, так как каждая гегемония обладает своим «жировым» запасом. Америке, по мнению И.Валлерстайна «жить предстоит не в роскоши, но как нации нам не придется питаться и отходами» (Валлерстайн И. Указ. соч. С.74). Страна довольно долго будет обладать значительной военной мощью и ее экономика может еще пройти через фазу роста в ближайшее время. Америка останется в ранге политического тяжеловеса, однако она испытает сильное психологическое потрясение. Ведь она за 30 лет привыкла к статусу хозяина мира, теперь же потребуется не менее 30 лет для привыкания к статусу более низкого уровня.
 В перспективе Америка с неизбежностью должна будет решать вопрос о том, кому придется нести на себе бремя упадка, вроде бы и небольшого по стандартам американского образа жизни. Ситуация осложняется тем весьма неприятным фактом, что Соединенные Штаты Америки длительное время жили «знахарской экономикой» (многие государства фактически оплачивают расходы Америки за свой счет), теперь же падает доверие к их экономике. Это проявляется и в том, что американский доллар (чей курс, как было показано выше, искусственно завышен по отношению к фунту стерлингу, немецкой марке, японской иене и др. валютам) в качестве ведущей мировой валюты теперь теряет свою роль, вытесняется маркой (и евровалютой). «Доллар, — по мнению Х. Ламбсдорфа, — еще долгое время сохранит за собой роль ведущей мировой резервной валюты. Однако эта роль означает не только власть, влияние и престиж, она может быть обременительной. За последние годы немецкая марка уже сняла часть бремени, лежавшем на долларе… В конце 1997 г. доля немецкой марки в мировых валютных резервах превысила 40 проц. Таким образом, уже сейчас просматривается тенденция разделения ответственности» (Ламбсдорф Х. Евро, Европа и США // Deuttschland. Политика, культура, экономика и наука.1998.№3. С.3). В мягкой форме здесь высказана мысль о том, что американский доллар уже не может нести бремя ведущей мировой резервной валюты, что с ней разделяет ответственность немецкая марка, а с 1999 года евровалюта, чья роль еще более усилится. Усиление роли евровалюты означает, что ведущие державы мира начнут переводить свои валютные резервы из долларов в новую общеевропейскую валюту (Китай и Россия уже заявили об этом). Это, по мнению специалистов, способно вызвать массовый возврат долларов на территорию Америки, обрушить американскую экономику и вызвать глобальное перераспределение контроля над финансовыми потоками. Тогда вся экономическая система Америки рухнет как карточный домик и ничто не сможет помочь ей, ибо каждая держава блюдет свои интересы.
 Американская империя уже не способна нести бремя ответственности ни по социальному контракту, ни по роли доллара в мировой экономике. Известно, что имперское государство (а надо исходить из того, что Америка — имперское государство) погибает в тот момент, когда в обществе разрушается консенсус относительно того, что это государство просто обязано быть имперским. «В тот момент, когда возникают разговоры о том, что „бремя империи“ неподъемно, что его надо сократить, что „не нужны нам эти…“ — империя кончается… Так вот психологически Великая Американская Империя умерла тогда, когда на ее политической арене появились Росс Перо и Патрик Бьюкенен, которые задали именно эти вопросы. И американское общество, — конечно, далеко не всё — с большим пониманием отнеслось к их позиции; достаточно вспомнить, что и тот и другой на президентских выборах (Бьюкенен на предварительных, а Перо — на основных) набирают значительный процент голосов. А ведь это голоса политически достаточно активных избирателей, которые утруждают себя приходом на выборы» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке.С.46).
 Одним из признаков наступления сумерек американской империи является сложившаяся социокультурная ситуация после окончания «холодной войны», триумфального шествия Америки с ее гегемонисткими устремлениями выстроить мировой Pax americana. Исходя из убежденности в абсолютной силе тотального знания и тотальной управляемости, правящая элита Америки в лице Ф.Фукуямы провозгласила монистическую идеологию общепланетарной вестернизации (См. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии.1991.№1). Однако опыт истории свидетельствует о том, что гегемонистские претензии на право управлять миром — не что иное, как первая фаза грядущей социокультурной катастрофы. Чувство триумфа Америки над поверженным и исчезнувшим с международной арены Советским Союзом в действительности может обернуться ее гибелью и ее присоединением к нему на пепелище истории. В связи с этим С. Хантингтон пишет: «Повсеместный триумф демократии делает эту пугающую возможность более реальной, поскольку Соединенные Штаты всегда определяли свою сущность как противопоставление чему-либо — Георгу III, европейским монархиям, европейскому империализму, фашизму, коммунизму. Всегда имелся враг, который позволял нам формировать общность. как мы узнаем кто мы, если не знаем против кого мы? У Джона Апдайка кролик-философ Энгстром сформулировал это обстоятельство следующим образом: „Если нет холодной войны, какой смысл быть американцем?“» (Хантингтон С. Неуправляемость демократии? // Демократия 1990-х.1994.С.22; Huntington S. Op.cit.). Отсутствие врага у Америки расслабляет общность, способствует наступлению фазы упадка. Проведенный российским исследователем Л.В. Лесковым синергетический анализ возможных вариантов будущего Запада к 2025 г. показывает, что «в течение тех десятилетий, которые последуют за границами нашего прогноза… почти наверняка начнется соскальзывание Запада к одному из неблагоприятных, тупиковых сценариев» (Лесков Л.В. Футуросинергетика западной цивилизации // Общественные науки и современность.1998.№3.С.158). Речь идет о сценарии сохранения современного положения, когда осуществляется контроль ТНК над мировым рынком, когда происходит обновление технологической структуры развитых стран, когда будет высокий уровень валового мирового продукта. Так как именно Америка составляет ядро Запада, то синергетическое моделирование показывает большую вероятность ее упадка.
 Другим признаком наступления сумерек американской империи является появление концепций относительно характера американского участия в региональных военно-политических балансах и степени свободы Вашингтона в принятии стратегических политических решений. Эксперты Вашингтонского Университета национальной обороны, работающие в его Институте национальных стратегических исследований (ИНСИ), подготовили коллективный доклад «Стратегические оценки 1995 года. Вызовы безопасности США в переходных условиях» (См. «Strategic Assessment 1995. U.S. Security Challenges in Transition». Institute for National Strategic Studies, 1995), который вполне укладывается в версию И.Валлерстайна. По мнению авторов доклада, со времени образования США в международных отношениях сменили друг друга пять типов «мирового порядка», каждый из которых определялся своими формами взаимоотношений между «великими державами»: наполеоновские войны, система Венского конгресса, возвышение Германии, эра Лиги Наций, «холодная война» (совпавшая с концом колониализма). Сейчас мир входит в шестой период, для которого среди прочего будет характерно вытеснение Европы из эпицентра мировой политики. В прошлом, по замечанию экспертов ИНСИ, переходы от одного типа «мирового порядка» к другому занимали несколько лет; теперь же этот процесс может затянуться на более длительный срок, поскольку пока трудно сказать, какая система придет на смену «холодной войне». Понятно лишь то, что окончательный облик новой геополитической расстановки сил будет зависеть от таких факторов, как степень вовлеченности США в мировые проблемы, продвижение вперед европейской интеграции, ход реформ в России, уровень новых международных обязательств Японии, возможности Китая добиваться новых рубежей мирными средствами и, наконец, надежность контроля за ядерным распространением.
 Эксперты ИНСИ выделяют два принципа американского участия в решении международных проблем. Первый состоит в «селективном вовлечении». Другими словами, США должны вмешиваться в развитие процессов за своими границами лишь тогда, когда это позволит укрепить американские национальные интересы на базе собственных принципов. Возникает, естественно, вопрос: как определить данные интересы? Доклад признает, что это непростая задача. Для иллюстрации ее сложности достаточно сослаться лишь на несколько трудноразрешимых дилемм: как, например, совместить следование принципу национального самоопределения и приверженность нерушимости границ? Как свести воедино права беженцев и естественное желание защититься от чрезмерной иммиграции? Как найти общий знаменатель для защиты прав человека и невмешательства во внутренние дела других стран? Оставляя без ответа эти вопросы, авторы доклада дают, тем не менее, некоторые наметки шкалы региональных приоритетов для США: «Наиболее важными являются связи с остальными крупнейшими державами, как в Европе, так и в прогрессирующей Юго-Восточной Азии. Для собственной уверенности США должны поддерживать важные контакты и с другими странами, исходя из доступа к ключевым ресурсам (Персидский залив), исторических интересов (Корейский полуостров и арабо-израильский конфликт) и заботы о собственном „тыле“ (транскарибский бассейн)»(Цит. по: Макарычев А. Новые идеи для военно-стратегического планирования США // МЭиМО. 1996. №6. С.149).
 Второй принцип, предлагаемый экспертами ИНСИ, состоит в расширении зоны рыночной демократии в мире. Это относится прежде всего к «переходным государствам». Гораздо более скептически они оценивают перспективы развития демократии в так называемых «проблемных» государствах Юга. Что касается функциональных приоритетов американской внешней политики на ближайшие годы, то они, следуя логике «Стратегических оценок», таковы. Во-первых, это поддержание мира между государствами-лидерами. Их сферы влияния подчас представляются столь аморфными, что нельзя исключить потенциальных конфликтов. Второй приоритет состоит в выборочном вмешательстве в региональные конфликты. Зонами, где вооруженные силы США в принципе могут оказаться вовлечены в разрешение конфликтов, способны стать Корейский полуостров, Персидский залив, Карибский бассейн и Центральная Европа (в том случае, если Вашингтон возьмет на себя новые обязательства в связи с расширением НАТО). В-третьих, США должны адекватно отвечать на транснациональные угрозы и, в-четвертых, продолжать помогать «странам-неудачникам», оказавшимся жертвой природных катаклизмов, этнического насилия или внешней агрессии.
 Однако подобного рода новые идеи для военно-стратегического планирования США не смогут спасти их, если они не смогут остановить миграционные потоки из стран Юга. Тогда Америке придется не предоставлять гражданских прав всем прибывшим мигрантам; в силу этого почти половина населения Америки окажется лишенной избирательных прав и доступа к социальной помощи. В этом случае Америке вынуждена будет перевести стрелки своих исторических часов на 150-200 лет назад, что неумолимо повлечет за собой день расплаты, который может произойти в 2025 или 2050 году (См. Валлерстайн И. Указ. соч.С.76). Иными словами, американская империя вступит в фазу упадка, для нее поистине наступят сумерки ее существования. Она окажется перед тем самым выбором, какой стоит сейчас требуется сделать всему человечеству, или миросистеме. Так как Америка будет продолжать занимать важное место в мировом порядке, то от ее судьбы будет зависеть существование миросистемы. Анализируя ее процесс трансформации, И. Валлерстайн указывает наряд факторов, подрывающих базисные структуры капиталистической мировой экономики и тем самым приближающие кризисную ситуацию:1) исчезновение деревенской специфики жизни (это снижает уровень прибыльности экономики), 2)тенденция роста социальных затрат на увеличение цены продукции предприятий, 3) чересчур дорогим стал тренд демократизации мировой системы как результата геокультуры, которая легитимирует его в расчете на политическую стабилизацию (См. Валлерстайн И. Социальное изменение вечно? Ничто никогда не изменяется / / Социс.1997.№ 1. С.18-20). Вполне возможно, что она исчерпает себя и ее придется заменять чем-то совершенно иным; во всяком случае она попадет в точку бифуркации и поэтому невозможно предсказать результат, ибо он носит поливариантный характер. Не исключен вариант удачи, когда «современная капиталистическая система в органическом единстве с мировым сообществом в целом трансформируется в некую качественно новую устойчиво саморазвивающуюся социально-политическую структуру, у которой пока нет вполне адекватного названия, но многие черты которой верно угаданы Вернадским в его учении о ноосфере» (Лесков Л.В. Указ. соч.С.158). Но тогда в мире не останется никаких империй, в том числе и американской империи, она сама трансформируется в совершенно иное общество. Об этом говорит в своем интервью с главным редактором «Независимой газеты» В.Третьяковым и знаток мировой политики З.Бжезинский: «И американская распадется. Цель моей книги (речь идет о книге „Великая шахматная доска“ — В.П.) — это внести уверенность, что окончание жизни американской империи примет форму ее эволюции в систему современных отношений внутри основных компонентов мировой системы и не станет новым вариантом хаоса, новой империи или чем-нибудь еще, что может быть недемократическим, иными словами, мало привлекательным» (Независимая газета. 31.12.98. С.8).
 О наступающих сумерках американской империи свидетельствует подспудное ощущение того, что страна идет куда-то не туда; это ощущение выражено в американских фантастических фильмах о будущем на видеокассетах. Достаточно вспомнить такие фильмы, как «Безумный Макс» (три серии), «Водный мир», «Черри-2000», «Планета обезьян» (целых пять серий, в которых с совершенно садистским упорством доказывается, что люди — быдло), «Вспомнить все», «В пасти безумия», относительно новый «Марс» и еще десятки им подобных фильмов. Они все какие-то апокалиптические: действие происходит то ли после ядерной войны, то ли в США возникло какое-то тоталитарное государство-корпорация, то ли власть в стране захватил безумный диктатор, то ли роботы покорили людей, то ли случилась какая-то вселенская катастрофа, то ли люди себя уничтожили сами и на планете проживают исключительно обезьяны, говорящие по-английски. Если в государстве, находящемся на гребне могущества, снимаются и, что самое интересное, идут б кинотеатрах, на видео и по телевидению с большим успехом такие фильмы, то это означает его закат.
 На основании просмотра и анализа подобного рода американских фантастических фильмов Д. Евстафьев приходит к следующему выводу: «Я не хочу сказать, что Америка вот-вот умрет, хотя, как правило, империи начинают умирать, будучи на гребне могущества, когда наступает золотой век, плавно и незаметно переходящий в угар, а затем и распад. Даже если поставленный нами диагноз и верен, то, в конечном счете, сумерки последней империи могут продолжаться достаточно долго. Нам нужно хотя бы оценить, насколько сильно Америка „вползла“ в свои сумерки, насколько сильно ржавчина внутреннего кризиса разъела красивые схемы американской геополитики, насколько то, что происходит в США, может затронуть и нас» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке.С.47-48). С этим выводом вполне согласуется весь материал, относящийся к американской цивилизации бизнеса, к американскому образу жизни, американскому индивидуализму и либерализму, к американской массовой культуре и иным сферам американской действительности.

 3.13. Смысл американского эксперимента.

 На пороге III-го тысячелетия, когда происходят фундаментальные сдвиги в развитии человечества, возникает проблема смысла социального эксперимента, осуществляемого Историей в Америке. Какие бы теории Америки — исторический эксперимент или предначертание свыше — ни выдвигались и обосновывались фактический материал свидетельствует в пользу эксперимента, имеющего свой вполне определенный смысл. Прежде всего следует отметить, что смысл американского эксперимента в генезисе представляет собой осуществление европейской мечты. Уже известный нам М. Лернер в своей работе «Развитие цивилизации в Америке» подчеркивает мысль о том, что возникновение Америки является мятежом против Европы и одновременно выражением всего лучшего в европейском самосознании. «В Америке, — пишет он, — жизнеспособные силы Европы столкнулись с теми, которым пришел срок сойти со сцены. Это было противостояние вольного предпринимательства и меркантилизма, экономической свободы и камерализма, индивидуализма и иерархических порядков, естественных прав и монархии, народного патриотизма и монархических режимов, социальной мобильности и кастовой жесткости, первопроходческого духа и попыток сохранить status quo… С одной стороны, заселение Америки помогло Европе выпустить томящий ее революционный напор, но, с другой стороны, революция в Америке позволила выразиться той самой европейской энергии»(Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. М., 1992. Т.1. С.37). Оказывается, что европейская мечта получила в Америке свое конкретное воплощение, осуществившись в цивилизации бизнеса, потребления, либерализма и индивидуализма.
 Однако результаты американского эксперимента оказались противоположны изначальным установкам, выглядевших весьма заманчиво в условиях Западной Европы того времени. Именно доминирование Америки в послевоенном мире привело к тому, что «сегодняшнее мировое сообщество в большей степени, чем 60 лет тому назад, сталкивается с задачей примирения технологических перемен и экономической интеграции с традиционными политическими структурами, национальным сознанием, социальными потребностями, укоренившимися структурами и привычным способом действий», что «попытки достижения гармонии между экономическими и политическими структурами будут затруднены тенденциями, которые едва проявлялись тремя поколениями ранее, сейчас угрожают до предела обострить социальные отношения и даже поставить под угрозу само существование человечества» (Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.С.386). Современное американское (как и другие западные общества) общество «перегружено» социальными, культурными, политическими, экономическими, экологическими проблемами, способствующими его «одряхлению». Это обусловлено тем, что превращение американского общества в постиндустриальное означает фактически трансформацию его в ожиревший социальный организм с высочайшей степенью паразитарности, что неизбежно вызывает значительное снижение его способности к самосохранению. В этом плане весьма актуально звучит замечание хорошо знающего Запад академика Б. Раушенбаха: «Только жрут, только потребляют — растительная жизнь, причем растительная жизнь, не опорно идущая вверх, а ползучая, этакая плесень: сверху что-то есть, а внизу нет ничего» (Раушенбах Б.В. Пристрастие.М., 1997.С. 424). С этим созвучна и характеристика американской цивилизации, данная Э. Гором: «…Наша цивилизация все сильнее привыкает к тому, чтобы потреблять с каждым годом все больше природных богатств, превращаемых не только в необходимое нам пропитание и кров, но и во многое совершенно нам не нужное — горы загрязняющих отходов, продуктов (на рекламу которых истрачены миллиарды исключительно с целью убедить самих себя в их необходимости), огромные излишки товаров, сбивающих цену, а затем отправляющихся на свалку… Накопление материальных ценностей достигло наивысшей за все времена точки, однако то же самое произошло и с числом людей, чувствующих пустоту своей жизни» (Гор Э. Земля на чаше весов. С. 243).
 Пустота, утрата смысла жизни присуща многим американцам в силу влияния конформизма, вещизма, праздности в потребительском обществе, неразрывно связаны с ощущением скуки, пресыщением, нигилизмом, праздностью, а так же с фрустрацией существования. Каждая культура по-своему формирует смысл жизни, т.е. те ценности, которые культивируются в одних странах, в других могут, наоборот. приводить к смыслоутрате жизни. Так, в Голландии общество ратует за соблюдение суверенной автономии для каждой индивидуальности, свободного выбора между жизнью и смертью, тогда как в Китае еще со времен императора Шан Яна и философской школы «отечественной власти» отдельный человек ценится не сам по себе, а лишь по той пользе, которую он приносит государству. В Америке смысл жизни усматривается в комфорте, которого можно достигнуть благодаря деньгам. «Америка все меряет деньгами. — отмечает известный кинорежиссер и фотограф Р. Франк. — В Америке за все платят. И только в 50, 60 лет начинают задумываться — сколько же стоит сама жизнь?» (Цит. по: Корзун Н. Рок, игры, мода и реклама.М., 1989. С.18). Именно присущие американской цивилизации бизнеса массовый вещизм и жажда приобретения, уподобления кому-то и чему-то (что означает, как было показано выше, состояние «психической смерти») не только подстегивают спрос и оживляют экономику, но и не дают уйти в поиск иных ценностей, иного смысла жизни, ведут к смыслоутрате жизни.
 Американский эксперимент в области отношений человека и общества, когда эта проблема была решена на основе концепции либерализма в пользу крайнего индивидуализма, тоже привел к неожиданным результатам. Американское общество, вкусившее плоды демократии и свободы, «неспособно поддерживать внешнеполитические мероприятия своего правительства, если они будут связаны с человеческими жертвами и большими затратами» (Евстафьев Д. Несколько мыслей об Америке.С.47). Отсюда проистекает и специфика военного строительства Америки, состоящая в том, что американцы могут вести лишь ту войну, которая для них удобна. В противном случае общественное мнение страны откажется воспринимать военный конфликт с патриотических позиций. Американцы, например, очень чувствительны к людским потерям: «С фобией людских потерь связана ключевая проблема американского военного планирования: армия США не может вести позиционные, затяжные боевые действия. Позиционная война на чужой территории, когда нет триумфальных побед, но есть постоянные потери (как в Чечне), неизбежно вызывает много вопросов у избирателей. Это вполне может подорвать стабильность политической системы США, поэтому не стоит тревожить общественное мнение. Бравые янки всегда рассчитывают победить врага „малой кровью и на чужой территории“» (Власов П. Как победить Америку // Эксперт.1998.№6. С.59). Вот почему американская армия в основном ориентирована на быстрые «точечные удары» за пределами собственной территории и не приспособлена к долговременным позиционным конфликтам. Более того, американцы не смогут выдержать в силу своего крайнего индивидуализма боевых действий на своей собственной территории. Можно с большой долей вероятности утверждать, что в случае военного нападения на Америку вряд ли найдутся патриоты, вставшие по зову сердца на ее защиту, как это присуще русским, немцам, японцам, израильтянам и др. Это объясняет следующий парадокс, связанный с вьетнамской войной: «Вьетнамскую войну выиграли, если судить по стратегическим итогам, американцы. Однако хошиминовцы перебили столько янки, что американское общественное мнение просто сломалось, не пережив таких потерь. Никого уже не интересовало, что потери вьетнамцев были в десять раз больше и они не захватили ни клочка территории» (Власов П. Указ. соч.С.60). Сейчас, в 1998 году армия США вступила в схватку с противником, которого практически невозможно победить — впервые за 25 лет году достигшие призывного возраста американцы не желают служить в вооруженных силах страны, так как стремятся остаться дома, где больше шансов устроить свое будущее и выше оплата труда. В целом же американский эксперимент с индивидуализмом и либерализмом породил роковой комплекс Эрисихтона американской цивилизации, о котором подробно шла речь выше.
 Негативные последствия крайнего индивидуализма, разрывающего ткань общества и увеличивающего тем самым энтропию социальной системы, начинают осознавать крупные политики Запада. Премьер-министр Великобритании Т. Блэр считает, что «идея абсолютно независимого индивидуума не выдерживает критики», что «человечество со дня своего рождения исходит из понятия общества и социальных связей» (Саква Р. Третий путь новых лейбористов // Независимая газета. Приложение «Фигуры и лица». 1998.№13.С.7). Он выдвинул концепцию «третьего пути» между государственным коллективизмом и неолиберальным индивидуализмом, которая основана не на дихотомии «индивид — общества», а на отношениях между индивидами, на социальных связях, так называемая дифференциальная связь индивида с обществом. Однако такой подход является неполным, так как не принимает во внимание целый ряд отношений индивида, а именно: интегро-дифференцирующая связь с этносом, интегральная связь индивида с обществом (и человечеством), интегральная связь индивида с биосферой (и космосом), интегро-дифференцирующая связь с миром культуры (и богом). Такая модель взаимоотношений, взаимосвязей индивида с окружающей его социальной и природной средой позволяет найти пути решения целого спектра социальных, экономических, политических, экологических, культурных проблем современного мира.
 Смысл американского эксперимента заключается также в стремлении построить на земле «царство небесное», «земной рай», утопическое общество. Этот эксперимент был заложен в реальных процессах генезиса белой англо-протестантской Америки, лежащих в основании и развитии первых английских колоний «Виргиния», «Новый Плимут», «Массачусетс» и «Мэриленд» на американской земле. Он прекрасно представлен в капитальном двухтомном труде отечественного исследователя Л.Ю. Слезкина «У истоков американской истории». В нем на основании документальных данных показано, что, например, в той же «Виргинии» как одном из зародышей американской цивилизации и культуры население складывалось из «джентльменов», зачастую самозванных и неимущих, а также презирающих труд и мечтающих о приключениях и случайном обогащении, «пилигриммов», т.е. крайне ортодоксальных пуритан, которые стремились основать свой «Новый Ханаан» и которых в Англии считали преступниками, нарушившими государственные и церковные законы, «бродяги», «нищие» и другие обездоленные люди, подвергшиеся наказанию и не находившие работы, и очень узкий круг лиц, принадлежащих к «белой кости»(это отпрыски аристократических семей, кто не мог на родине достичь ни богатства, ни карьеры, ни яркой жизни) (См. Слезкин Л.Ю. Указ. соч.). Можно сказать, что в «Виргинии» немало было «уголовных преступников», попавших в Америку, чтобы спастись от голода, лишений и преследований, чтобы найти свое счастье здесь. Однако большинство из них на основе капиталистических отношений в виргинских условиях стали «белами» рабами, к которым затем добавились «черные» рабы. Индейцев не смогли превратить в рабскую силу и поэтому большинство из них подверглись геноциду — одно из преступлений белых американцев.
 Значительная часть потомков будущих американцев, эмигрировавших в Виргинию, Новый Плимут, Массачусетс, — это те, кто были выброшены из Англии развитием капиталистических отношений, экономическими сдвигами и социальными конфликтами. Это те, кто искали за океаном спасения от нищеты и уголовного преследования за бедность и бродяжничество, за религиозные взгляды, отличающиеся от официальных (речь идет о пуританах). Среди этих эмигрантов были и лица, имевшие общественное положение, деньги, знающие Священное писание и обладающие личной энергией. Именно последние стали основателями колоний на американской земле, где стремились осуществить кальвинистские планы. В оставленных ими документах четко определяется протестантский принцип «земного призвания» — относись к своей судьбе со смирением и используй все свои дарования для исполнения профессиональных и иных обязанностей. Здесь также проводится идея о том, что преуспеяние в делах, т.е. состоятельность, является признаком «избранности» (См. Слезкин Л.Ю. У истоков американской истории. Массачусетс. Мэриленд. 1630— 1642. М., 1980. С.35). Именно эмбриональное развитие буржуазных отношений в Англии, а затем в английских колониях на американском континенте трансформировал христианство из мировой религии, которая призвана служить спасению всех людей, в узко кастовое учение. Протестантизм в его кальвинистской версии стал господствующей духовной силой в нарождающейся американской цивилизации и культуре.
 История показала, что пуританизм путеводной звездой американской цивилизации и культуры сделал не книгу, не учение, а саму общину как таковую. Богословие ортодоксальных пуритан-основателей интересовало в чисто практическом значении — новоанглийские колонии (Виргиния, Новый Плимут и Массачусетс) представляют собой эксперимент в области христианского богословия. На протяжении ряда лет прибывшим в Америку пуританам удалось не только законсервировать ортодоксальный дух в общине, но и вытравить развитие теоретической мысли. «Условия пустыни, дикой, оторванной от центров науки Старого Света, удаленной от богатейших университетских библиотек, — пишет известный американский историк Д. Бурстин, — отнюдь не благоприятствовали тому, чтобы пуритане, каждодневно подвергавшиеся тысячам тягот и опасностей во враждебной, нецивилизованной Америке, с жаром предались богословским спорам по теоретическим вопросам… в этом уголке люди наконец обрели возможность всецело посвятить себя практическому приложению христианства — не уточняя символов веры, но возводя стены Храма Сионского» (Бурстин Д. Американцы: колониальный опыт. М., 1993. С.13, 15).
 В новоанглийских колониях богословские труды с их интеллектуальным фейерверком оказались ненужной «роскошью», их место заняли проповеди, комментарии к библейским текстам, собрания «знаменей», законоположения и пр. Именно в своей проповеди лидер массачусетской общины Дж. Уинтроп пророчески сформулировал ключевую ноту американской истории: «Будем мы подобны Граду на Холме, взоры всех народов будут устремлены на нас; и если мы обманем ожидания нашего Господа в деле, за которое взялись, и заставим Его отказать нам в помощи, которую Он оказывает нам ныне, мы станем во языцех всему миру» (Цит.: Бурстин Д. Указ. соч. С.11). И действительно, современная постиндустриальная Америка ( и Запад) представляет собой «град небесный» на земном шаре, осуществив мечты древних израильтян о демократическом обществе. Если начальный этап индустриализации означал для трудящихся «ярмо почти рабское» (Энциклика его святейшества папы Римского. Киев. 1993. С.277), то теперь материальное благосостояние стало почти общим достоянием населения развитых стран. Вот некоторые цифры, относящиеся к современному положению в Америке: 80% населения в той или иной форме являются соучастниками коллективного капитала, причем около 70% работников создают прибавочной стоимости меньше, чем получают из общественных фондов, т.е. являются частичными иждивенцами наиболее квалифицированной части общества (См. Зиновьев А. Запад.С.124; Вальтух К.К. Теоремы невозможности // Общественные науки и современность. 1994. №1. С.123). И не только иждивенцами самой Америки, но и всего мира, 40% ресурсов которого потребляет единственная мировая сверхдержава. Действительно, менее одной трети работоспособного населеняи Америки является трудолюбивым и ее богатство есть результат продуктивности его труда. По данным официальной статистики, около 40% населения в возрасте от 16 лет и выше не работает, не ходят на работу 30% американцев и 50% амениканок, более 10% населения в трудоспособном возрасте заняты неполный рабочий день. «Таким образом, в целом половина населения США либо не работает вообще, либо работает мало. В США существует многомиллионный слой людей (около 5% трудоспособного населения), которое можно назвать воинствующими тунеядцами. Эти люди презирают всякий труд и живут на разные пособия и талоны на питание, получаемые от государства» (Платонов О. Почему погибнет Америка // Наш современник. 1998. №9. С.223).
 Следовательно, американский эксперимент привел к гигантскому социальному паразитизму, разрушающему общество. Не случайно, сейчас талантливые умы американского истеблишмента работают над тем, как справиться с этим паразитизмом. Один из рецептов предложен З.Бжезинским, согласно которому следует отказаться от ценностей общества потребления и перейти к новым ценностям, что требует создания новой философии и культуры (См. Brzezinski Z. Out of Control. N.Y a. etc., 1993). Однако это требует значительного времени и сопряжено с немалыми трудностями. Другим способом значительной редукции социального паразитизма американского общества является установление фашистского режима, принципиальной вероятности чего не исключает И.Валлерстайн. И третьим путем может служить втягивание Америки в военные действия, затрагивающие ее территорию и население (это могут сделать с использованием современных видов оружия весьма небольшие террористические группы). Среди значительной части белых американцев распространено неистребимое предубеждение против физического труда, его выполнение рассматривается как унижение. И поэтому 90% всех тяжелых, грязных и непривлекательных видов работ выполняют негры, индейцы, мексиканцы и пуэрториканцы. Так как реальные доходы американцев в 80-е — первой половины 90-х годов росли в 2 раза быстрее производительности труда, то их источником являются нетрудовые доходы (за счет срекуляций на фондовых рынках, обеспечиваемых ресурсами других стран мира).
 Как известно, еще более значительные перемены произошли в экономической структуре капиталистического хозяйства Запада: ведущая роль перешла к ТНК, транснациональным корпорациям. По данным Н. Моисеева, ТНК владеют 30% всех производственных фондов планеты, осуществляют 80% торговли высшими технологиями, контролируют более 90% вывоза капитала (Моисеев Н.Н. Расставание с простотой. С.359). Рыночное хозяйство, оказавшееся под контролем ТНК, приобрело общепланетарный характер, что является следствием ряда революций в науке и технике. Они привела к тому, что в последние десятилетия XX века западный мир осуществил переход к пятому, информационному технологическому укладу. Согласно Ю. Яковцу, в настоящее время до 40% валового внутреннего продукта США относится к информационной производственной сфере, а по данным С. Глазьева, скорость роста пятого уклада в США составляет 2—2, 5% в год (См. Яковец Ю.В. История цивилизаций.М., 1997; Глазьев С.Ю. Геноцид. Россия и новый мировой порядок. М., 1997). Идеологи информационного общества вроде самого богатого человека планеты президента корпорации «Майкрософт» Б. Гейтса обещают резкое повышение уровня жизни людей, так как управление хозяйственной деятельностью станет более разумным (Гейтс Б. Дорога в будущее.М., 1996). Однако райское информационное общество представляет собой скорее всего очередную социальную утопию, поскольку всеобщая информатизация порождает новые проблемы, связанные с усилением не только человеческого интеллекта, но и глупости, почти к потере общения индивидов друг с другом (См. Лесков Л.В. Футуросинергетика западной цивилизации. С.152).
 Самое же главное, что американец подспудно ощущает неподлинность своего существования, детерминированную цивилизацией бизнеса. «…Мы, само собой, — отмечает Э. Гор, — решили ни в чем не отказывать собственному поколению за счет всех тех, кто придет после нас. На самом деле, мы не живем собственной жизнью. Нас напрочь сбила с толку всепроникающая технологическая культура, которая, похоже, существует сама по себе, требуя исключительного к себе внимания, постоянно удаляя нас от возможности непосредственно познать истинный смысл нашей жизни» (Гор Э. Земля на чаше весов.С.264) Технологический характер американской культуры, осуществленный в массовой культуре, в индустрии развлечений, породил феномен скуки.
 Вполне естественно, что американцами со свойственным им практицизмом в 1984 году (Мейплвуд, штат Нью-джерси) был создан «Институт скуки», ведущий активную борьбу с данным социальным и индивидуальным явлением. Конкретная деятельность «Института скуки» заключается в следующем: он публикует маленькие буклеты «Как победить скуку», которые очень популярны в Америке и которые также рассылают по требованию заказчика в любые уголки мира. «Институт скуки» собирает любую информация о самых скучных фильмах, телевизионных шоу, праздниках для составления ежегодного официального списка с последующим присуждением награды. Можно обратиться по Интернету к самому основателю института А. Каруба, с тем, чтобы получить несколько ценных советов, как избавиться от скуки, а именно: чтобы предотвратить скуку нужно сконцентрироваться на большем чтении книг, развитии всевозможных хобби и присоединиться к группе людей, с которыми есть общие интересы.
 А. Каруба на основе анализа писем тысяч человек утверждает, что скука тесно связанна со многими социальными проблемами, что она является предостерегающим знаком, указывающим на серьезные проблемы в жизни американцев. Скука также является одной из причин антисоциального, а подчас и агрессивного, поведения взрослых, ибо преступления, убийства или суицид представляют собой реакции на нее. Поэтому, пишет А. Каруба, «когда некоторые люди говорят, что смертельно скучают, то даже не подозревают о том, что это может убить их или других» (Caruba A. The Plague of Boredom // World and I. January 1998. P325). Он считает, что скука — это ранняя стадия депрессии, влиянию которой подвергается ежегодно 10 млн. американцев. Такое состояние способствует ослаблению иммунной системы и делает людей более чувствительными как к психическим, так и к физическим заболеваниям. Таков один из результатов американского эксперимента — бурная энергия, инициативность и предприимчивость основателей Америки превратились сейчас в апатию, бессмысленную деятельность, генерирующую феномен скуки.
 Еще одним следствием американского эксперимента является проблема идентичности Америки, представляющей сейчас этническую «миску салата». Для понимания вероятного будущего Соединенных Штатов Америки существенным является их прошлое. Одним из самых значимых здесь выступают реалии американской жизни, не очень-то изменившиеся на протяжении всей истории. Речь идет о представлении, будто бы открытая Америка была девственным континентом огромных возможностей для западноевропейского белого мужчины протестантской веры. Относительно коренных жителей североамериканского полушария (индейцев) европейские мигранты осуществили поистине гигантский геноцид. Для нужд своего хозяйства они ввели рабовладение, для чего миллионы негров были вывезены из Африки. Не парадокс ли: отверженные европейцы в Америке сами стали эксплуатировать отверженных с другим цветом кожи. Известно, что в 1858 году А. Линкольн произнес свою знаменитую фразу: «Я не считаю, что это государство способно вечно существовать в состоянии полурабства и полусвободы». Американская политическая система, которую во всем мире рекламируют как самую демократическую по своему характеру, представляет собою наиболее эффективную форму угнетения.
 Одним из вариантов подобного рода угнетения реализуется в господстве белого протестанта над представителями иных этнических групп. Необходимо отметить такой стереотип об Америке, прошлой и нынешней, как хрестоматийное представление о стране плюрализма, терпимости и этнического многообразия. Именно эти демократические ценности экспортируются американцами за границу, о чем свидетельствует деятельность президентов США от Франклина Рузвельта до Билла Клинтона. На протяжении 200 лет американцы в качестве модели образа своей нации использовали описание США, которое было дано Г. де Кревкером в его «Письмах американского фермера» в 1782 году: «Откуда пришли все эти люди? Они представляют собой смесь англичан, шотландцев, ирландцев, французов, датчан, немцев и шведов. Из этой разношерстной массы возникла эта особая раса, называемая теперь американцами… Что же представляет собой этот новый человек — американец? Он либо европеец, либо потомок европейца, и отсюда эта странная смесь кровей, которую вы не встретите ни в какой иной стране…Здесь люди всех национальностей сплавляются в новую человеческую расу…»(Цит. по: Червонная С.А. Миф об этническом многообразии в США//США — ЭПИ. 1995. N11. С.95).
 Именно это описание американской нации стало официальной мифологией США, чьим основанием является культурная и этническая гегемония модифицированного англичанина, не терпящая любых столкновений на почве национальной идентичности. «С самого заселения Североамериканского континента и, возможно, до 60-х годов „единство“ американского народа, — отмечает С.А. Червонная, — основывалось не признании и примирении с этническим и языковым своеобразием, а на способности и стремлении англоязычной элиты навязывать свой образ прибывающим в страну людям. В течение 300 лет религиозные и политические принципы, обычаи и общественные отношения, стандарты вкуса и морали этой элиты являлись принципами, обычаями, отношениями и стандартами всей Америки, и в определенной степени, несмотря на восхваления ею своего „многообразия“, они до сих пор таковыми и остаются»(Червонная С.А.Указ.соч.С.95-96). В таком случае совсем по-иному видится содержание термина «плавильный котел» — это идеологическое обоснование прямого подавления этнического многообразия, ибо он позволял осуществляться процессу превращения представителей различных национальностей в американцев. Иными словами, «плавильный котел» очищал Америку от этничности национальных меньшинств, американизировал их, хотя сами эти не англосаксонские группы остались.
 Логика развития американской цивилизации привела к тому, что теперь распадающаяся англоязычная элита в силу растущей неспособности (возможно, нежелания) навязывать свою гегемонию всему обществу опасается своего рода «ренессанса» этнических групп, особенно негров, азиатов и латиноамериканцев. Не случайно, З.Бжезинский, используя данные о том, что к 2050 году почти 50% населения США будут составлять «цветные», приходит к выводу о гибели белой англо-протестантской культуры и радикальном изменении самого американского общества(См. Brzezinski Z. Out of Control. N.Y., 1993). Будущие этнические конфликты вызывают серьезные опасения, которые они канализируют во внешнюю политику — утверждение даже силой оружия этнической и культурной терпимости за рубежом (в той же Боснии) представляет собою стремление сохранить свое многоэтническое общество.
 Теперь, в конце XX столетия «плавильный котел» Америки для переплавки этносов оказался неспособным выполнять свою роль, ему на смену пришла этническая «миска салата». Достаточно отметить, что из-за роста демографического потенциала азиатов, африканцев и латиноамериканцев в стране происходит ослабление англоязычной информационной системы — на юге США бытовой английский язык уже активно вытесняется испанским, «в перспективе он, скорее всего, будет вытеснен китайским» (Малыгин А. Говорите по-русски // Независимая газета. Приложение НГ-НАУКА. 1998. Декабрь. №11. С.10). Логика дальнейшего развития Америки с большой степенью вероятности может привести или к ее расколу на ряд государств, или к исчезновению как государства и цивилизации. В последнем случае вместо Америки на ее территории будет находится конгломерат различных цивилизаций Запада и Незапада, т.е. на территории Северной Америки как бы в уменьшенном виде будет воспроизведен весь мир с его многообразием цивилизаций. Такой результат американского эксперимента отнюдь не исключен, свидетельствуя о действия закона цикличности в развитии человечества.




 Послесловие


 Уважаемый читатель! Перед Вами весьма необычная книга «Закат Америки», которая может, на первый взгляд, вызвать некоторое недоумение. Действительно, на исходе XX столетия, после крушения Советского Союза и развала социалистической системы Соединенные Штаты Америки остались единственной сверхдержавой, богатой страной, являющей всему миру образец демократии и претендующей на роль мирового гегемона. Попытка осуществить в России после 1991 года радикально-либеральную модернизацию, ориентированной на процветающую Америку, привела к неожиданным драматическим и даже трагическим результатам. В итоге сейчас в российском обществе стали набирать силу антиамериканские настроения, хотя еще сохраняется и преклонение определенной части общества (верхних слоев и молодежи) перед Соединенными Штатами Америки. Самое интересное заключается в том, что российское общество расколото в своем восприятии и оценке Америки, что в сознании антагонистов имеется множество мифов и предрассудков, зачастую исключающих друг друга, относительно Америки. Более того, могут вполне правомерно привести и такой аргумент против содержания предлагаемой книги, а именно: сейчас Россия находится в весьма тяжелом, агонизирующем состоянии, Америка же являет экономическую, политическую, информационную, культурную и военную мощь. О каком же закате Америки можно говорить, тем более, что многие побывавшие в ней будут приводить множество примеров о солидной материальной основе оставшейся сверхдержавы, о высоком уровне жизни американцев, об их уверенности в превосходстве над всем остальным миром. И в самих Соединенных Штатах Америки существует вера в превосходство американской культуры и один из основополагающих стереотипов массового сознания о своей исключительности. Многие в Америке считают, что не только XX век был американским, но таковым останется и XXI век. Подобного рода умонастроения присуще всем великим империям прошлого, оно характерно и величайшей империи конца нашего столетия.
 Однако в Америке, особенно среди интеллектуальной части общества, встречается достаточно исследователей, подчеркивающих состояние ее глубокого кризиса. Поскольку американская демократическая империя представляет собой великий социальный эксперимент истории в чистом виде, постольку неудивительно, что сейчас из-за изменившихся и изменяющихся условий в мире идут дискуссии о будущем той или иной страны от Франции и до Японии и особенно в Соединенных Штатах Америки. В последних электронные СМИ, журналы представляют место ученым мужам и лоббистами, политическим обозревателям и профессиональным лекторам для споров о будущем Америки, издательства публикуют посвященные этому книги. Немалую роль здесь играют и идеологические различия: большинство консерваторов делают упор на достижениях Америки — «победе» в «холодной войне», успехах капитализма, — тогда как либералы указывают на растущий сгусток проблем: государственный долг, упадок системы социального обеспечения и образования, снижение уровня жизни средних слоев населения, ослабление экономического руководства страной и чрезмерное военное присутствие за границей. Широкий круг вопросов, поднимаемых в дискуссиях об «упадке или возрождении» Америки рассматривается в целом ряде книг, озаглавленных «Конец американского столетия» (Шлосстейн), «За пределами американской гегемонии» (Каллео), «Америка — рядовая держава» (Розекранц), «Миф об упадке Америки» (Нау), «Экономическое возрождение Америки» (Розекранц), «Обреченная на лидерство» (Нюэ), «Третье столетие: возрождение Америки в век Азии», «Вступая в двадцать первый век» (Кеннеди) и др. «Каждая новая работа, — отмечает П.Кеннеди, — воспринимается как подтверждение взглядов той или иной школы — как „своевременный и убедительный ответ предсказателям гибели“ и т.д. и т.п., — и споры продолжаются. Прекратится ли этот поток от естественного истощения, предсказать невозможно. Он свидетельствует о резком изменении настроения общества по сравнению с временами Трумэна, и даже шок от запуска первого спутника Земли не оказал такого воздействия на общество. Очевидно, сейчас Соединенные Штаты гораздо более обеспокоены будущим, чем одно-два поколения назад» (Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век.М., 1997. С.341-342).
 В свете всего этого вполне естественно, что и в России, чья судьба неразрывно связана с Америкой, появилась книга, посвященная проблеме «упадка и возрождения» Америки. Следует отметить оригинальность ее построения — в первой части приводятся тексты американских политологов, социологов и других исследователей (М.Лернера, З.Бжезинского, И.Валлерстайна, О.Тоффлера, А.Шлезингера и др.), во второй части излагаются тексты неамериканских ученых и журналистов, в третьей части дан достаточно подробный и обстоятельный анализ современной Америки. Примечательно название последней части книги «Сила и бессилие Америки», в которой автор на основе широкого материала с использованием последних научных подходов и концепций приходит к основному выводу: нынешняя белая, англосаксонская Америка сама себя разрушает, в XXI столетии она станет цветной или исчезнет как социальный организм, трансформируясь в сообщество различных цивилизаций. Автор весьма четко показывает наряду с сильными сторонами современной Америки ее слабые места, многие из коих представляют собой продолжение сильных. В книге аргументировано показывается, что демократическая американская империя представляет собой поставленный Историей социальный эксперимент, что она находится в состоянии кризиса, что не «сработал» плавильный котел, переплавляющий всех иммигрантов в стопроцентного американца, и это служит одной из причин заката Америки, что к нему ведут крайний индивидуализм и утопический характер либерализма. После чтения этой неординарной книги возникает вполне определенный образ современной Америки, предстают зримо тенденции, ведущие к упадку оставшейся великой империи. Ее познавательная ценность состоит в том, что она развенчивает многие устоявшиеся мифы и стереотипы об Америке, подчеркивает неожиданные стороны ее жизни. Считаю, что читатели получат удовольствие от добротного исследования, полученного в результате холодного рассечения социальной ткани американского колосса.
  Вице-президент Академии гуманитарных наук России, действительный член Нью-Йоркской академии наук, доктор философских наук, профессор Ю.Г.Волков