Аннотация: Для офицера-афганца Скифа дорога домой была долгой и опасной: неправедный суд, побег из зоны, война в Сербии, приговор Гаагского суда. Но лишь в Москве он почувствовал звериное дыхание настоящей опасности. Бывшая жена его - популярная теледива и преуспевающая бизнес-леди - погибает от рук своих партнеров, а малолетняя дочь, унаследовавшая капиталы матери, стала заложницей новоявленных отморозков. Но нет такой силы, которая может одолеть бойца, закалившегося в горниле жестоких войн. Они забыли, что его настоящая фамилия - Волк…


---------------------------------------------


 Александр ЗВЯГИНЦЕВ
 РУССКИЙ РЭМБО ДЛЯ БИЗНЕС-ЛЕДИ



 Пролог


 Продавливая пучеглазые облака, 747-й "Боинг" громом небесным обрушивался на идиллический мир альпийской гармонии. Взгляду красивой молодой блондинки открывалась величественная панорама царства заснеженных каменных исполинов. Вспарывая сияющую, хрустальную тишину, самолет опускался все ниже и ниже, и все четче и четче вырисовывались контуры ущелий и рек, все более ощутимым становился бренный мир утраченных иллюзий.
 А когда под крылом поплыли тронутые пастельными тонами осени горные долины с синими прожилками рек и ручьев, блондинка вплотную приникла лицом к стеклу иллюминатора. Сквозь цепляющийся за вершины рваный туман проступили перевал и мост, перекинутый через стремнину, зажавшую в отвесных скалах бурную реку. "Сен-Готард, – догадалась она. – А это – Чертов мост, на штурм которого полусумасшедший старик Суворов под градом пушечных ядер и картечи гнал своих двухметровых гренадеров-фанагорийцев… Да.., было племя!" – подумала блондинка и, сделав большой глоток "Кампари", покосилась на дремавшего рядом господина преклонного возраста.
 На покрытой цыплячьим пушком голове господина, похожей на перезрелую тыкву, поблескивали капельки пота, в такт легкому храпу подрагивали розовые обвислые щечки. Почувствовав ее взгляд, господин открыл глаза и, взглянув в иллюминатор, проворковал:
 – На подлете, Ольга Викторовна, на подлете, голубушка вы наша ненаглядная! Скоро будете лицезреть драгоценного папашу. И дитятко свое обнимете… Соскучилась, поди, по Виктору Ивановичу, сознавайтесь, голубушка!..
 Блондинка, бросив через плечо: "Сознаюсь. Соскучилась, Николай Трофимович", – опять отвернулась к иллюминатору.
 "Ишь, нос воротит при упоминании отца родного! – с раздражением подумал господин. – Да на такого фазера богу молиться… Слава богу, мой Тотоша хоть и рос без матери, а с этой не сравнить. Конечно, Тотошка не без греха… Но так уж ведется: новое поколение – новые песни… Войдет в возраст, наносное отлетит, как шелуха, – привычно успокоил себя он. – Достается моему мальчику, поди, ныне в Одессе, на переговорах с кавказцами!.. Ишь, как вопрос ставят: оружие – утром, доллары – вечером. Да-а, "лиц кавказской национальности" на паршивой козе не объедешь, но слово держат… Сказали – к такому-то числу баксы за "сухое молоко" будут в женевском банке, и они, слава богу, все сполна поступили".
 Господин снова кинул неприязненный взгляд в спину блондинке. "Хороша, породиста, стерва, а лиса лисой, в папашу!.. Сделала вид, будто не знала, что в пакетах из-под сухого молока ушла к клиенту пластидная взрывчатка. Не поняла, видите ли, каким ветром сумму с шестью нулями в швейцарский банк на ее счет надуло. Ох, хитра!.. С другой стороны, без хитрости ныне сомнут и ноги об тебя вытрут. Эх, сбросить бы годков десять, оприходовал бы я тебя, Ольга Викторовна. По нынешнему твоему положению лучшего мужа, чем Костров, тебе не сыскать, не век же с этим Серафимом Мучником вековать. Еще побесишься чуток и сама поймешь, что к чему… А не поймешь, отец понять поможет. У Виктора Коробова не забалуешь".
 И вдруг от острой тревоги у Кострова испарина выступила на розовых щечках.
 "Скиф, вурдалак ее отмороженный, на днях из Сербии в Россию возвращается, – вспомнил он. – Не приведи господи, полыхнет пожар на старом пепелище!.. Надо дать указание, чтобы его мимо Москвы, транзитом в Сибирь переправили. И то сказать: Ольга ныне – звезда телеэкрана, миллионерша, а он кто?
 Подумаешь, герой балканской войны! Как был сапог армейский, сапогом небось и остался".
 Поймав острый, как укол, взгляд спутницы, застигнутый врасплох Николай Трофимович расплылся в приветливой улыбке и жарко зашептал ей на ухо:
 – Не извольте беспокоиться, Ольга Викторовна!..
 Свидание с папашкой пройдет, так сказать, на высшем уровне. Но совета старого чекистского пса, генерала Кострова, послушайте. Не ворошите прошлого, голубушка. Еще древние говорили: "Не возвращайся на старое пепелище". Чего вам в нем, прошлом-то?..
 Демократия вон какие возможности деловым людям открыла…
 – "Демократию время от времени надо купать в крови", – перебила его Ольга. – Так считает генерал Пиночет, а вы как на этот счет, мон женераль?
 – Я с вами серьезно, а вы… – поджал губы Костров.
 – И я вполне серьезно, – усмехнулась она, отпив глоток "Кампари". – А вдруг прав Пиночет, а?..
 – И еще дам совет, голубушка, – гнул свою линию Костров. – Пользуясь выпавшей оказией, переведите свои счета в Швейцарии на отца. Папаша ваш – голова! За год-другой состояние родной дочери он удвоит и утроит. Плохо ли вам без забот и тревог?..
 – С его подачи в уши жужжите? – отстранилась Ольга.
 – Как можно, Ольга Викторовна! – вспыхнул Костров. – Совет на правах старого друга, поверьте, ненаглядная моя.
 – Не поверю, Николай Трофимович! – Ольга кинула на Кострова долгий насмешливый взгляд из-под опущенных ресниц.
 – Отказываюсь понимать ваш.., извините, ваш гонор, Ольга Викторовна! – обиженно пробормотал тот.
 – Поймете когда-нибудь, – усмехнулась Ольга и пригубила неразбавленного "Кампари", давая понять, что тема разговора исчерпана.
 Костров с его прагматизмом, выработанным за многие годы работы в КГБ СССР, действительно не всегда понимал эту красивую, взбалмошную, а порой и вызывающе наглую особу. Еще в восемьдесят девятом году он привлек к сотрудничеству Ольгу Коробову, никому не известную тележурналистку, выпускницу журфака МГИМО, и специально создал под нее торгово-закупочную фирму "СКИФЪ" с практически неограниченными уставными возможностями.
 В предчувствии худших времен, по замыслу папаши Коробова, тогда еще функционера аппарата ЦК КПСС, фирма "СКИФЪ" должна была аккумулировать деньги, вложенные в подставные коммерческие структуры, и служить легальным каналом для их перевода в зарубежные банки.
 Жизнь на стыке десятилетий сложилась для Кострова не лучшим образом. Стараниями одного из самых влиятельных лиц родной Конторы он на семь лет загремел за решетку. За время отсидки у Кострова умерла долго болевшая раком жена. Правда, воздух свободы он уже смог вдохнуть через два года, когда с .развалом СССР его бывшие подельники в одночасье переместились в еще более высокие кабинеты.
 Мог бы тогда подумать Костров, что за эти два года начинающая тележурналистка Ольга Коробова станет не только звездой телеэкрана – любимицей публики, но и еще удачливым предпринимателем. Ученица далеко обошла своего учителя и теперь ни в грош не ставила его мнение, но по настоянию отца согласилась все же на негласное участие Кострова в делах своей фирмы.
 Подмяв под себя компаньонов – в том числе и его единственного сына Анатолия – Тотошу, и собственного мужа, а тот жох, каких поискать, – Ольга развила бурную коммерческую деятельность и фантастически преуспела в ней. Посредничала в сделках других и сама торговала всем: нефтью, металлом, списанными кораблями, ширпотребом, просроченными продуктами, поступающими из Европы под видом гуманитарной помощи. А накануне войны в Персидском заливе даже ухитрилась поставить в Ирак списанную из-за срока годности большую партию противогазов.
 Папаша Коробов мог гордиться дочерью. Его замысел Ольгой успешно претворялся в жизнь. Из многих структур, созданных им в свое время, деньги поступали в фирму его дочери и, отмытые на ее коммерческих сделках, потоком текли в зарубежные банки.
 Но этого ему было мало… Используя свои связи в бывшей Западной группе войск и в государственных структурах развалившейся империи, он завязал фирму "СКИФЪ" на тайных поставках оружия в "горячие точки" постсоветского пространства через третьи страны. Благо что "горячих точек" было много, а желающих заработать на продаже плохо учтенного оружия выведенной из Европы голодной Российской армии было пруд пруди. К тому же оформить сделку под легальную за пачку "зелени" у изначально вороватого чиновничьего племени при связях Кострова, бывшего в России негласным представителем Коробова, было совсем несложно.
 По опыту своей бурной жизни Костров хорошо знал: мораль крупного чиновника и его личный солидный счет в швейцарском банке – понятия малосовместимые. "Слаб человек, – злорадно подумал Костров. – И глупо его слабостью не пользоваться…"
 А мораль? Мораль – "лапша на уши" для смердов, не понимающих величия исторического момента – перехода собственности государственной, то бишь ничейной, в руки образованных и предприимчивых людей, таких, как дочь его старого приятеля и компаньона по их прошлым, не подлежащим огласке еще многие годы делам, Виктора Коробова…
 О побочной "коммерции" фирмы "СКИФЪ" знали лишь ближайшие компаньоны Ольги, но и они не были посвящены во все детали и тонкости, как и в то, что за всеми сделками фирмы, как тень отца Гамлета, стоит сам Виктор Иванович Коробов Именно он находил клиентов и обеспечивал доставку стреляющего и громыхающего "товара" адресату.
 До поры до времени в подобных сделках Ольгу интересовала только сумма прописью, но… Но в последнее время, к удивлению Кострова и ее отца, она стала проявлять не свойственную ей ранее щепетильность.
 К тому же какие-то горячие кавказские парни на Боровском шоссе обстреляли ее машину. То ли стрелки были плохие, то ли в их планы входило лишь предупредить ее – она не пострадала. Костров по своим каналам охладил пыл джигитов, но история эта не на шутку встревожила его, потому что впредь Ольга зареклась иметь дело с Кавказом.
 Были у Кострова и другие веские поводы для тревоги. Из-за чрезмерной тяги к спиртному, проявившейся у Ольги в последние годы, и непредсказуемости ее авантюрного характера хорошо отлаженный механизм поставок оружия в "горячие точки" стал давать ощутимые сбои и не приносить того гешефта, на который рассчитывали заинтересованные лица. Все, вместе взятое, и явилось поводом для приглашения Ольги в Цюрих, на ковер к папаше. Предлогом было выбрано семейное торжество по случаю крестин пятилетнего сына Коробова Карла, сводного брата Ольги. Она, конечно, догадывалась о причинах неожиданного желания папаши лицезреть дочь в своих швейцарских пенатах, но не слишком тревожилась по этому поводу.
 "Плешивый Костров настучал что-то папашке, – размышляла она. – Но, как президент фирмы, в каждой сделке голову в петлю сует она, а эти все захребетники в случае чего сухими из воды выйдут… Хорошо устроились, ребята!.. А не пошли бы вы все с вашими претензиями!"
 Костров обиженно сопел и подрагивал розовыми щечками.
 "А плешивый все в душу залезть норовит. Может, по приказу папаши, а может, сам какую-то очередную комбинацию задумал?" – размышляла Ольга. Не найдя ответа, отпила глоток "Кампари" и, выдохнув, примирительно сказала Кострову:
 – Не берите близко к сердцу, Николай Трофимович.
 – Дело ваше, Ольга Викторовна, – сухо кивнул Костров. – Я о вашем благе пекусь и о благе вашей дочурки. Жизнь-то в России какая… То взлет, по посадка, голубушка. Того гляди, коммунопатриоты на престол сядут… А Виктор Иванович Коробов придумал не только как обезопасить капиталы, но и заставить их принести скорую сумасшедшую прибыль.
 – Договаривайте, Николай Трофимович, коли начали, – заинтересованно глянула на него Ольга. – Что за способ?
 – Терпение, терпение, голубушка. Думаю, он сам карты перед дочерью раскроет, – скупо улыбнулся Костров. – Я лишь советую прислушаться к его доводам и перевести на него все твои капиталы.
 – Спасибо за совет, мон женераль, – пряча улыбку, кивнула Ольга. – Я обдумаю предложение отца, когда услышу рассказ об открытии им сказочной страны Эльдорадо.
 – А ведь вы, голубушка, попали в десятку, – хихикнул Костров и наклонился к ее уху. – К твоему папаше летит в нашем самолете, подумай, народ все ушлый. Летят, извиняюсь, как мухи на говно, потому что запах долларов почувствовали. Ох как их интересует открытая Коробовым, как вы говорите, страна Эльдорадо А вы все раздумываете, голубушка…
 – Где же находится страна Эльдорадо? – засмеялась Ольга. – Сейчас же покажи мне ее на карте, старый плут и интриган!
 – В Африке, – ответил Костров и оглянулся назад: не подслушивает ли кто. – И зовется она Танзанией. Еще при Советах наши геологи открыли там нефть, газ, а золото и алмазы хоть лопатой греби…
 – Хотите сказать, мон женераль, что у алмазного спрута "Де Бирс" в эту Тарзанию еще не дотянулись руки? – насмешливо спросила Ольга.
 – Не в этом дело. "Де Бирс" приходит на все готовенькое, а тут надо вкладывать капитал в добычу и инфраструктуру. Вот Коробов и задумал объединить капитал некоторых "новых русских" и выхватить под носом у американцев эту Эльдораду.
 – Не знала, что папаша в лучших советских традициях продолжает в Африке соперничество с американцами, – опять засмеялась Ольга. – А что об этом сами тарзанийцы думают?
 – Танзанийцы, – поправил Костров. – В том-то все дело, голубушка. Они хотят иметь дело не с китайцами и американцами, а с нами. Почти вся их нынешняя элита если не говорит по-русски, то хорошо понимает.
 – Учились у нас?
 – В вузах, военных академиях, аспирантурах. У нас они прошли, так сказать, и идеологическую подготовку.
 Кроме того, мы не были в Африке работорговцами, как американцы, и колонизаторами, как европейцы.
 – Если папашино дело не лопнет как мыльный пузырь, то дивиденды оно принесет лет эдак через десять… Как же быстро он рассчитывает получить на мой капитал скорую и сумасшедшую прибыль?
 – Танзания забита гнилым китайским товаром или дорогим американским и европейским. Мы могли бы сбыть туда через фирму "СКИФЪ" наши добротные, но дешевые неликвиды. В том числе неликвиды наших воинских складов. Кстати, я прямо из Цюриха махну через Найроби в Дар-эс-Салам для предварительных переговоров на эту тему. Поняла, голубушка, какая голова у твоего папаши?
 – Не голова, а компьютер, – засмеялась Ольга и, отпив "Кампари", проворковала:
 – Но, мон женераль, я дама на головку слабая, мне нужно время, чтобы.., чтобы обдумать его просьбу.
 – Обдумай, голубушка, но учти – свято место пусто не бывает, – снисходительно кивнул Костров.
 "Ай да папашка! – усмехнулась Ольга своим мыслям. – Девчонкой еще мне вдалбливал: "Не верь никому, даже отцу родному!" А теперь перевести на тебя то, что заработано многолетним хождением по лезвию бритвы?.. Это все равно что голову положить в пасть крокодила… Ха-ха!.."


* * *

 В августе девяносто первого года по чьему-то приказу свыше, а может быть, и по велению собственного чувства самосохранения Виктор Иванович Коробов за четыре дня до путча ГКЧП спешно покинул Страну Советов и прочно осел в Цюрихе.
 Сразу же после путча при весьма загадочных обстоятельствах "сиганули" из окон своих номенклатурных квартир Павлов и Кручина – два бывших шефа Общего отдела ЦК, унеся с собой на тот свет многие тайны. В том числе и тайны вкладов партии в зарубежные банки. То, что Виктор Иванович Коробов владеет этими тайнами или по крайней мере частью их, было для многих, в том числе и для его дочери Ольги, секретом полишинеля, но выяснить что-то у отца она никогда не испытывала желания.
 Оказавшись в Швейцарии, бывший "слуга народа" с удовольствием сменил униформу партийных клерков – скромный серый костюм в полоску – на тройку от Версаче, цековский "членовоз" – на "Мерседес-600", а закаленные, как сталь, коммунистические убеждения – на буржуазное загнивание: с вышколенными лакеями и поварами, с конюшнями породистых лошадей, с шикарными яхтами и с закрытыми от посторонних глаз клубами для особо избранных, в которых за чашкой кофе или за бокалом шампанского решаются порой судьбы целых народов.
 В Швейцарии Виктор Коробов осел в одном из пригородов Цюриха. Устроившись в шикарной вилле, возведенной в стиле раннего Ренессанса, и заявив Ольге, что той надо думать о карьере, а не о пеленках, затребовал к себе полуторагодовалую внучку.
 Время после путча ГКЧП было бурное, шальное.
 Бушевали на улицах и площадях митинговые страсти, взлетали и падали кумиры ошалевших от свободы толп, в воздухе носился призрак гражданской войны.
 Хотелось везде успеть, быть в эпицентре событий, а дочь сковывала свободу действий Ольги. И она с легкостью согласилась отдать Нику отцу, несмотря на слезы и протесты своей матери.
 Коробов поместил внучку в один из самых престижных пансионов и далее мало интересовался воспитанием ребенка. На просьбы Ольги и ее матери прислать Нику на каникулы в Москву он неизменно отвечал отказом и не разрешал Ольге часто навещать дочь в Швейцарии. Отдавая Нику отцу, Ольга знала, что тот ничего не делает без пользы для себя, но смысл его поступка дошел до нее много позже – с помощью Ники в сделках с оружием держать строптивую дочь на коротком поводке.
 Отношения между папашей Коробовым и его дочерью никогда не отличались особой теплотой, но черная кошка между ними пробежала, когда отец развелся с оставшейся в Москве без средств к существованию женой, матерью Ольги, и скоропалительно женился в Цюрихе на молоденькой секретарше, происходящей родом из разорившейся вдрызг германской ветви остзейских баронов Унгерн фон Штернберг. На пятьдесят пятом году его жизни пухленькая немочка-баронесса одарила его наследником, нареченным Карлом в честь какого-то ее воинственного далекого предка.
 "Интересно, в какую веру окрестишь, папашка, своего долгожданного наследника? – размышляла Ольга. – В лютеранскую, как у твоей немочки, или в нашу – православную?.. Впрочем, твоя вера, милый папочка, – доллары, фунты, марки… Ни богу свечка, ни черту кочерга", – зло усмехнулась она.
 На крестины пятилетнего потомка косопузых рязанских мужиков-лапотников и надменных прусских баронов папаша Коробов пригласил из России еще десятка два "новых русских", повязанных с ним узами более крепкими, чем толстые корабельные канаты.
 И не в тайном масонстве тут было дело.
 Ольга отлично знала, что холеные господа, развалившиеся в креслах салона первого класса, именно ее отцу обязаны их нынешними финансово-промышленными пирамидами, группами, компаниями и концернами. Их сумасшедшими счетами в банках Европы и Америки. Их безвкусными, роскошно обставленными виллами и дворцами, разбросанными по нищим подмосковным весям.
 Сидя безвылазно в Швейцарии и лишь время от времени покидая ее для чтения лекций по современной истории в университетах Старого и Нового Света, папаша Коробов и иже с ним именно через этих "новых русских" тайно и умело влияли на новейшую историю не такой уж далекой исторической родины.
 Если кто-то из его клевретов проявлял строптивость и забывал, кому он обязан всем, чем владеет, то тогда… Тогда уставшие от криминального беспредела, царящего в стране, следователи по особо важным делам Генеральной прокуратуры России с тоской в глазах констатировали, что очередное громкое убийство, по-видимому, заказное, оно связано с коммерческой деятельностью потерпевшего и выполнено на высочайшем профессиональном уровне…


* * *

 Промелькнуло внизу затянутое легким золотистым туманом Цюрихское озеро, остались позади прильнувшие к подножию Цюрихберга кварталы богатых особняков, и "Боинг" мягко коснулся бетонной полосы аэропорта.
 Прилетевших встречал седовласый мужчина спортивного телосложения с фарфоровой "американской" улыбкой на скуластом славянском лице – сам папаша Коробов. Закончив объятия с "новыми русскими", он обворожительно улыбнулся стоящим в стороне дочери и Кострову, показал им на автомобиль.
 – Нашим друзьям приготовлены апартаменты в лучшем отеле Цюриха. Пусть они почувствуют Рай на Озере. Именно так называется отель, в котором они будут жить – "Эдем о Лак" ("Edem au lac"), – сказал он. – Но любимую дочь и друга я забираю к себе.
 Фрау Эльза фон Унгерн-Коробофф и Карл Коробофф будут рады поупражняться в русском языке.
 – Прошу прощения, папа, но я бы хотела поупражняться в русском языке со своей дочерью, – решительно заявила Ольга. – Думаю, для нас с Никой найдется хоть маленький кусочек рая в этом отеле?
 Нахмурив лоб и поразмышляв несколько секунд, папаша Коробов опять обворожительно улыбнулся:
 – О'кей! Я предвидел такое… Апартаменты в "Эдем о Лак" ждут вас. Машина за Вероникой уже ушла. Надеюсь, хозяин пансиона разрешит ей завтра присутствовать на церемонии крещения ее.., ее… Ее, о, черт!..
 – Ее дальнего родственника, – так же обворожительно улыбнувшись, подсказала Ольга.
 Папаша Коробов, крутанув желваки по загорелым скулам, молча показал Кострову на сиденье роскошного "Мерседеса".
 "Стороны обменялись первыми взаимными ударами, и, кажется, мой удар точнее попал в цель, – вспомнив перекосившуюся физиономию отца, по дороге в отель подумала Ольга и рассмеялась. – Твоя школа – кушай, дорогой папуленька!.."
 Разместившись в роскошных апартаментах отеля, Ольга наскоро привела себя в порядок и, договорившись с портье, что Нику с бонной в ее отсутствие проводят в номер, бросилась в водоворот цюрихских улиц, сверкающих витринами роскошных магазинов, запруженных автомобилями и туристами со всего света.
 Она особенно любила правобережную часть города, так называемый Большой город, в котором сохранилось много следов старины, а отдельные кварталы имели не тронутый временем средневековый облик.
 Выйдя на Банхофштрассе, Ольга, забыв о времени, переходила из магазина в магазин, не замечая следующих за ней на некотором расстоянии увешанных фотоаппаратами молодого человека и девушку и того, что по противоположной стороне улицы следовал автомобиль с затененными стеклами, из-за которых наблюдал за ней мужчина азиатского типа с коротко стриженной бородой и с платком, закрывающим шею.
 Когда Ольга, перейдя улицу, остановилась у витрины с детскими игрушками, мужчина, выйдя из автомобиля, встал за ее спиной и, наклонившись к уху, спросил хриплым прерывистым голосом:
 – Как поживаете, Ольга?
 Спросил он по-русски, но с заметным азиатским акцентом.
 Ольга отстранилась. В любой стране встреча на улице бывших врагов – русских и афганцев – не сулит ничего хорошего, а в том, что жадно смотрящий на нее улыбающийся мужчина был афганец, она не сомневалась. Лицо с правильными чертами, правда, отвыкшее от сжигающего кожу афганского солнца, волосы с проседью, белозубая улыбка. Его можно было назвать красивым, если бы не жестокое выражение глубоко посаженных, черных как ночь миндалевидных глаз. Увидев стоящих на углу двух полицейских, Ольга несколько успокоилась и осторожно спросила:
 – Мы знакомы?
 – Почти десять лет, – прохрипел мужчина, зажав ладонью повязанную платком шею. – Афганистан.
 Лето восемьдесят шестого года.
 – Я вас не понимаю…
 Мужчина усмехнулся и кивнул на пакеты с ее покупками.
 – Давайте, я вас подвезу к отелю. Кстати, я остановился там же. Я знал, что вы прилетаете из России, и снял номер рядом с вашими апартаментами, – пояснил он в ответ на ее удивленный взгляд, чем еще больше заинтриговал Ольгу.
 – Поедемте, – решительно сказала она, направляясь к машине. – А то я умру от любопытства. Кстати, воспитанные люди не забывают представиться даме.
 – Хабибулла. Вы не узнали меня, Ольга?..
 Она испуганно метнулась прочь от машины.
 – Я не сделаю вам ничего плохого, – удержав ее за руку, он в ответ на затравленный взгляд Ольги рассмеялся хриплым, булькающим смехом. – Хвала аллаху, я не оборотень и не посланец ада..
 Придя в себя Ольга, отгоняя воспоминания, дерзко взглянула на Хабибуллу, тряхнула головой и, приподнимая платок, скрывающий шею улыбающегося мужчины, спросила:
 – Можно взглянуть на твою.., шею?
 Рваный шрам бугрился на его смуглой коже.
 – Разве после.., после такого выживают, Хабибулла? – вырвалось у нее.
 – На все воля аллаха! Нож твоего Скифа повредил трахею и вену, но, хвала аллаху, не задел сонную артерию. Пакистанцы оперативно прислали из Пешавара на вертолете хорошего хирурга, и он спас мне жизнь.
 Сидя в плетеном кресле за столиком уютного ресторанчика, Хабибулла рассказывал изумленной Ольге:
 – С мистером Коробовым, твоим отцом, меня познакомил в Москве генерал Костров. Костров у нас, в Высшей школе КГБ, читал курс по тактике подрывных операций на территории противника. По окончании школы я возвратился в Афганистан. Провинция на севере Афганистана, откуда я родом, примыкала к памирской границе. Я создал отряд моджахедов и стал контролировать приграничные перевалы и ущелья. Вот тогда-то мы с мистером Коробовым и стали партнерами в тайном бизнесе.
 – В те годы отец занимался бизнесом? – удивилась Ольга. – Я ничего не знала об этом!
 – Я производил "продукт", генерал Костров обеспечивал его проводку через вашу границу.
 – А отец?
 – Твой отец переправлял "продукт" в Европу и обеспечивал его сбыт оптовым покупателям.
 – Наркотики? – выдохнула Ольга. – Я не верю тебе, Хабибулла!..
 Хабибулла снисходительно склонил голову, улыбнулся :
 – Европа была вашим потенциальным противником. "Продукт" создавал большие проблемы с ее молодым поколением и дестабилизировал обстановку.
 – Мой отец?.. Генерал Костров? – во все глаза смотрела Ольга на Хабибуллу. – Ничего не путаешь, Хабибулла?
 В ответ тот хрипло засмеялся, зажимая ладонью горло:
 – Хабибулла клянется пророком Мохаммедом, да благословит его аллах и приветствует.
 – Это было поставлено у нас на государственном уровне? – с журналистской напористостью спросила Ольга, чувствуя, как у нее начинают покалывать кончики пальцев.
 – Я тоже долгое время считал, что наш бизнес – часть подрывной работы вашего государства против стран НАТО. Костров на конспиративных встречах всегда подчеркивал это. Но когда Инквизитор внезапно посадил на хвост Кострову и его людям своих ищеек, я понял, что бизнес осуществлялся втайне от КГБ и к государственным интересам шурави не имел никакого отношения.
 – К чему же он имел отношение?
 Хабибулла опять снисходительно усмехнулся.
 – Твоя великая страна тогда уже умирала, Ольга, – сказал он. – Когда в Аравийской пустыне умирает больной лев, шакалы и гиены сбиваются в стаи и, не дожидаясь, когда он испустит дух, рвут от него куски мяса. Таков закон жизни, Ольга.
 – И ты хочешь сказать, Хабибулла, что стаю шакалов тогда возглавлял мой отец?
 – Мистер Коробов, несомненно, был из крупных хищников, но не думаю, что тогда – самым крупным…
 – Кто был самым крупным?
 – Точно не знаю, – пожал плечами Хабибулла. – Ваши десантники блокировали мой отряд в ущельях, и я не мог проследить весь путь "продукта" и круг лиц, причастных к нему.
 – А кто такой Инквизитор?
 – Генерал Дьяков из Управления контрразведки КГБ. Говорят, в прошлом он был одним из самых лучших русских разведчиков-нелегалов. Человек Инквизитора, майор Шведов, добыл у моих врагов доказательства причастности к бизнесу генерала Кострова и ряда подчиненных ему особистов. Назревал скандал "на государственном уровне". Но твоему отцу каким-то чудом удалось сделать козлами отпущения совершенно непричастных к нашему бизнесу офицеров десантного полка, в котором служил твой муж.
 – Чудо тут вряд ли замешано, – задумчиво протянула ошеломленная рассказом Хабибуллы Ольга. – Просто такой исход был скорее всего удобен всем…
 – В конце концов люди Инквизитора перекрыли границу моим караванам, и бизнес пришлось свернуть, – сказал Хабибулла и провел ладонями по лицу. – Заметая следы. Костров подставил тогда командира десантного полка Павлова, помнишь его?
 Ольга кивнула. , – Говорят, он потом застрелился, – вздохнул Хабибулла. – Он хорошо относился к нашему населению. Жаль полковника.
 – Жаль врага, Хабибулла?
 – Мой отряд, если угодно – банда, не вел активной войны с русскими. Для русских я был враг, потому что афганец враг и потому что учился в русской школе КГБ. Они мне не доверяли, и я никому не доверял. Я делал бизнес и ничем другим не интересовался.
 – Мое похищение – тоже бизнес?
 Хабибулла утвердительно кивнул головой.
 – На Востоке сохранился аманат – заложничество, – пояснил он. – Я отправил через границу пять караванов с… "продуктом". Мне была нужна гарантия от мистера Коробова, что я получу за "продукт" свои доллары.
 – Когда я уезжала из Москвы, отец знал, что ты похитишь меня и сделаешь заложницей? – пристально вглядываясь в лицо сидящего напротив человека, спросила Ольга.
 Спросила, а у самой все сжалось внутри в предчувствии ответа, который она уже знала.
 – Такой вариант не исключался. Но окончательное решение я принял после того, как увидел тебя на базаре, – ответил тот. – Очень большой суммой рисковал Хабибулла… Один особист, работающий на Кострова, сообщил мне по рации, когда автобус с тобой пойдет в Кабул, и мои люди похитили тебя на горной дороге. Если тогда сумасшедший Скиф не вырвал бы тебя из моих рук, твоя судьба сложилась бы иначе, – быстро угадав мысли Ольги, Хабибулла исподлобья кинул на нее жадный взгляд.
 – Ага-а, – засмеялась она. – Я стала бы пятой женой в твоем гареме.
 – Любимой женой! – уточнил Хабибулла. – Когда я впервые увидел тебя на базаре, то сразу потерял сердце и голову.
 – Надеюсь, с твоими женами и детьми у тебя нет проблем? – спросила собеседника Ольга и удивилась появившимся на его щеках скорбным складкам.
 – Зейну с детьми и Сухроб с детьми убили русские вертолеты, – спокойно ответил Хабибулла. – Зульфию и Алию убили люди Дустума. Их дети ушли с талибами, и я ничего о них не знаю. Аула моего больше нет, а мои нукеры погибли или нашли себе другого хозяина.
 – Мне очень жаль всех, – сказала Ольга, смутившаяся от такого ответа.
 – Ты думаешь, что сегодня здесь, в Швейцарии, мы встретились случайно? – спросил вдруг Хабибулла.
 – Не думаю, – покачала головой Ольга. – Но как ты узнал о моем приезде?
 – За деньги можно узнать все, – усмехнулся Хабибулла. – Знаю, что сумасшедшего Скифа посадили из-за меня в тюрьму, а твой отец почему-то не вытащил его оттуда. Знаю, что у тебя новый уважаемый муж-бизнесмен. Знаю, что ты сама занимаешься бизнесом и стала известной звездой на вашем телевидении. Я видел много передач с тобой… Особенно я испугался за тебя в девяносто третьем году, когда ты снимала гражданскую войну в Москве… Это было очень опасно, Ольга…
 – Откуда ты все знаешь, Хабибулла? – изумилась она.
 – У меня теперь бизнес в одной из стран Ближнего Востока, – улыбнулся Хабибулла. – Иногда он связан с Кавказом…
 – С армянами или чеченами? – вспыхнула Ольга, опасливо отстраняясь от собеседника. – Поставляешь им душманов-наемников или опять свой "продукт"?
 – О нет, нет! – замахал руками Хабибулла. – Аллах покарал меня за грехи, и теперь я поставляю детям учебники, а верующим – Кораны…
 – Так я и поверила! – скептически усмехнулась Ольга. – Волк не станет овцой, даже если натянет на себя ее шкуру.
 Хабибулла внимательно посмотрел на нее своими азиатскими глазами и промолчал.
 – Мы еще встретимся, Хабибулла, – поднимаясь, пообещала Ольга. – А сейчас, извини, у меня дела.
 Он встал и поцеловал ей руку, к ужасу трех азиатов, увидевших это из припаркованной на противоположной стороне улицы машины.
 Ольга упругой походкой победительницы уходила по заполненной туристами улице, не совсем еще понимая, зачем ей эта победа. Хабибулла неотрывно смотрел ей вслед, не замечая, что из уютного скверика его самого и его охранников снимают увешанные фотоаппаратами парень и девушка.
 Когда Хабибулла сел в машину, самый пожилой из охранников, костистый и рыжебородый, кивнул на уходящую Ольгу и сказал:
 – Прикажи, хозяин, и, клянусь аллахом, Хафиз сегодня ночью привезет русскую ведьму на твое ранчо в горах. Тогда нечестивому гяуру Коробову придется выложить за дочь сполна все, что он тебе должен, хозяин.
 Хабибулла ожег рыжебородого взглядом своих смоляных глаз.
 – Мне нужна его жизнь, Хафиз, – сквозь стиснутые зубы прохрипел он. – Клянусь аллахом, только его жизнь!
 В отеле Ольгу ждала ее дочь Вероника с боннойнемкой, почти не понимающей русской речи. При виде Ольги гибкая, как лоза, девчушка сделала было к ней движение, но остановилась, застеснявшись своего порыва.
 – Как дела у юной леди Вероники Скворцофф? – прижав ее к груди, спросила Ольга.
 – Ихь шпрехе руссиш нихт, – ответила девчушка и спряталась в коленях бонны, добродушной и улыбчивой фрау Марты.
 Ольга владела английским языком, фарси и дари, но не владела ни немецким, ни французским, поэтому ее попытки на русском наладить контакт с дочерью, практически не знающей родного языка, не имели успеха.
 Пару часов они побродили вместе с фрау Мартой по магазинам, и Ольга покупала Нике все, на что та показывала под осуждающим взглядом бонны. Ольга делала это механически, не всматриваясь в вещи.
 В голове осенними мухами бились путаные мысли:
 "Неужели тогда отец расплатился за наркотики Хабибуллы своей единственной дочерью?.. Чудовищно!..
 Не верю, не верю!.. Не хочу верить…"
 Чтобы отогнать черные мысли, Ольга переключилась на Нику: господи, как она похожа на Скифа!..
 Его глаза, губы, нос… Тот же гордый поворот головы…
 "Стоп! – вдруг пронзило ее. – Если бы папаша Коробов не расплатился с Хабибуллой своей дочерью, то Скиф не сел бы в тюрьму за дезертирство и угон вертолета…" Выходит, ее первому мужу и вот этой кареглазой девочке, ни слова не говорящей на родном языке, испоганил жизнь ее, Ольгин, родной отец?..
 "А твою жизнь, хоть ты и многого в ней добилась, разве не испоганил собственный папаша?" – спросила себя Ольга.
 Но что-то ей мешало ответить на этот вопрос однозначно.
 "Ты предъявляешь отцу завышенный счет, – убеждала она себя. – Разве его вина, что жизнь – это гонка по вертикальной стене?.. Что там летит под колеса: судьба ли чья или даже чья-то жизнь, рассмотреть времени не дано… Отвлекся – с грохотом вниз, и дуйте в траурные трубы, господа!.. И вообще, какое у тебя право судить отца?.. Разве ты сама не шла к нынешнему благополучию по.., по чьим-то изломанным судьбам?!"
 Незаметно они оказались на берегу Цюрихского озера, окрашенного лучами закатного солнца. В розовой дымке, за озером, просматривались остроугольные вершины Альп. Их контрастные отражения мирно качались на маслянистой глади озера. Казалось, перевернутые вершины Альп вот-вот доплывут до их берега и коснутся древних камней набережной.
 Ника с радостным смехом бросилась кормить лебедей, стаями плавающих у берега. Гордые белые птицы с царственным достоинством брали пищу из рук людей и так же достойно отплывали в сторону, уступая место собратьям.
 По набережной неспешно прогуливались с детства хорошо кормленные, хорошо одетые, спокойные люди. Пожилые церемонно раскланивались при встрече со знакомыми, молодые приветливо улыбались друг Другу, парочки, не обращая ни на кого внимания, целовались. Но проделывали они это как-то не по-русски: пристойно, без вульгарной нарочитости…
 Они здесь, в Европе, на ярмарке тщеславия, именуемой жизнью, давно научились делать ставки спокойно, без эмоций. "И рыбку съесть, и не уколоться, – подумала Ольга. – Славяне необузданны… Нам важен даже не результат, а чтобы во всем были страсти в клочья…"
 Увидев грустный взгляд мамы, подбежала Ника.
 Ласковым котенком потерлась о колени Ольги, и у той захолонуло сердце. "Кровиночка моя!.. Увидел бы тебя Скиф… Узнать, в какой братской могиле закопали его сербы, свозить бы Нику… Стоп, стоп! – одернула она себя. – Не наматывай сопли на кулак!..
 Скиф погиб, и ему больше ничего не надо. Европа чистеньких любит… Узнают в пансионате Ники, что ее отец – сербский войник, шарахнутся от нее, как от прокаженной…"


* * *

 В огромном доме, очень похожем на замок, в большом зале со старинными портретами баронов фон Унгерн, жарко полыхал камин. Папаша Коробов подкинул в него поленья и повернулся к сидящему в средневековом резном кресле Кострову.
 – Ты, Николай Трофимыч, плохие вести, как сорока на хвосте, носишь! – насмешливо бросил он. – То у Скифа в Сербии голова в кустах, то Скиф, чуть ли не Русский Рэмбо, возвращается и вся грудь в крестах…
 – Он с сербской фронтовой контрразведкой якшался… А у контриков как: может, специально дезу пустили, – оправдывался Костров. – Интерпол и Международный трибунал в Гааге Скифа тоже проворонили. По моим сведениям, они даже национальность его установить не смогли.
 – Чем он им насолил?
 – К американским офицерам без почтения относился. Его босняки оглушенного захватили и американцам отдали. Он очухался и деру из тюрьмы, а при побеге какого-то, чуть ли не полковника ЦРУ, в преисподнюю отправил…
 – Что ж ты не подкинул им его национальность? – насмешливо скосил на Кострова глаза Коробов. – Расчет у тебя вроде был…
 – Накладочка вышла, Виктор, накладочка, – развел ладошками тот. – Хотел уж было расшифровать им его, а потом подумал: уроют они его там куда ни шло.., а если в Гаагу, в трибунал потянут?.. А Скиф им в трибунале: мол, бывший твой зятек… А надо, чтоб журналисты твое имя полоскали? Солидные партнеры осторожничать начнут. Те же танзанийцы могут отказаться от контракта. Нет уж, подумал я, пусть на родную земельку ступит. Она многих надежно укрыла, наша родная-то…
 – Правильно подумал, – обнажил зубы Коробов; – То, что бывший зятек жив, для меня, Николаша, не новость. Моя служба безопасности даже устранение его готовила, но в последнюю минуту я отбой дал. Никогда не поздно, а вот присмотреться к Скифу не мешало бы… С его-то боевым опытом, а?..
 – Ох, не знаю. – затряс щечками Костров. – Перехлестнется с Ольгой, на старом пепелище пожар вспыхнет – не зальешь. Бабы непредсказуемы, а Ольга вообще меры ни в чем не знает – кинет к его сапогам свое состояние…
 – Я ей кину; – нахмурился Коробов. – И не такая Олька дура.
 – Нет, Виктор, от греха подальше, вопрос с вурдалаком Скифом советую решать кардинально. Чтоб голова потом ни у кого не болела.
 – А с чего она так у тебя болит? – усмехнулся Коробов. – Аль не оставил мысли взнуздать мою бизнес-леди? – Куда уж мне! – ткнул пальцем в свою плешивую голову Костров. – О тебе думаю, Виктор, о тебе… На правах, так сказать, старого друга семьи. На всякий случай я дал своим людям команду переправить вурдалака транзитом в Сибирь, с Ольгиных глаз подальше.
 – Скиф мне в Москве нужен, – вскинулся Коробов. – Его бы на твое "Славянское братство", может, из него и был бы толк, а так, понимаешь, шайка пьяниц и робин гудов в засаленных офицерских погонах… Помнится, он из донских казаков?
 – Из них. Морока одна с новоявленными казаками и этим гребаным "братством", – вздохнул Костров. – Грызутся промеж собой, как кобели в сучью течку. Раскололись на белых и красных, на монархистов, анархистов и еще черт знает на кого. А часть и вовсе к фашистам переметнулась.
 – Пусть пока грызутся. Так-то их держать в узде легче… Скоро кинем им, как собакам, кость, и замаршируют по Эсэнговии все в одном строю. Русские любят, когда им указывают, куда маршировать. А насчет Скифа… В Чечне-то, когда пришлось воевать в городских кварталах и в горах, обосрались там наши хваленые генералы. Я специально справки навел – в городах и в горах Скиф сам воевать умеет и других научить может. Смекаешь, о чем я, Трофимыч?
 – А что, скоро? – шепотом спросил Костров.
 – События в России развиваются сам видишь как, – уклончиво ответил Коробов. – А не брешут, что Скиф предсказывать будущее может?
 – Этого не отнимешь. Какие хворости России-матушке на десять лет вперед предсказал, все с точностью, как в аптеке, сбылись…
 – Наш он тогда, – чему-то ухмыльнулся Коробов и повернулся к Кострову. – Ты вот боишься, что он с Олькой моей опять спутается, а чем он хуже голубого аида, которого ты ей подсунул?.. Да хоть бы и спутаются они, тогда-то он точно наш будет. По-моему, хорошо звучит: русский Рэмбо для бизнес-леди. А потом Скифа с его-то харизмой балканского героя и страдальца от большевиков можно в атаманы к дончакам определить. Такого атамана Всевеликого войска донского ваши "наперсточники" через колено, понимаешь, не переломят.
 – Присмотреться бы сперва, что он за фрукт стал.
 – Ты в это дело не встревай, – бросил Коробов. – У меня в Москве есть кому присмотреться к нему.
 – Скиф и тогда волк был, а теперь матерым, поди, волчищем стал, – обиженно вздохнул Костров. – Взять хотя бы его предсказания… Колготно с такими, которые без пользы для себя на рожон прут.
 – На кобылицу мою необъезженную намекаешь, Трофимыч, на Ольку? – бросил на Кострова злой взгляд Коробов.
 Костров развел ладошками.
 – Ничего, – озлился Коробов. – Она при деньгах взбрыкивает, а останется с голой жопой, шелковой станет.
 – Тогда-то да, – согласился Костров. – Только клиентов бы не растерять, пока она обдумывает, переводить на тебя свои счета или нет…
 – Клиентов на развалинах Совдепии на наш век хватит.
 В зал влетел на роликовых коньках Карл. Хмурое лицо папаши Коробова при виде сына разгладилось от морщин, в глазах заиграл молодой блеск.
 – Наследник мой! – с гордостью сказал он. – Кровь-то их голубую немецкую я нашей мужицкой разбавил, к жизни цепкой. Подрастет Карлушка, всю Танзанию с потрохами ему из рук в руки передам…
 А там, глядишь, скоро и старая сука Россия к нашим ногам подыхать приползет… Есть теперь у Коробова для кого и чего жить, Трофимыч, есть, мать твою так! – выкрикнул он и закружил малыша по залу, со стен которого смотрели на них надменные немецкие бароны всех поколений Унгернов: от крестоносцев-тамплиеров до офицеров "третьего рейха".
 – Может, все ж в нашу веру окрестишь наследника? – осторожно заметил Костров. – Подумают еще – совсем, мол, онемечился Коробов.
 – Кто подумает? – побагровел тот. – Эти, которые с тобой прилетели? Я ж не думаю: в православную купель их отпрысков совать или обрезание им делать…
 Костров спрятал ухмылку в дряблый подбородок.
 – Фрау Эльза в ее веру непременно хочет, – рассмеялся Коробов. – А мне плевать в какую. Ты, Николаша, кажется, научный атеизм студентам преподавал, с богом, так сказать, боролся?
 – Задание такое было: КГБ Прощупывал, чем подрастающее поколение дышит.
 – А почему атеизм с богом боролся, а его полная противоположность в той науке даже не упоминалась?
 – Дьявол, что ли? – перекрестился Костров. – Ну, не знаю…
 – А я знаю, – перебил Коробов. – Чтобы скрыть само его существование. Теперь рассуди, к кому тогда мы – атеисты – ближе: к тому, с кем боролись, или к его противоположности, само существование которого, оказывается, нам "неведомо"?
 – Чудны твои речи, Виктор! – опять перекрестился Костров. – Хочешь сказать, что русские наказание принимают за то, что сплошь атеистами были?
 – Хочу сказать, что русские должны до конца определиться в своей вере. Вера в его полную противоположность – тоже вера…
 Увидев испуг в глазах Кострова, Коробов громко захохотал.


* * *

 Маленький Карл был смышленым и живым мальчишкой. Пока высохший, как щепка, пастор готовился к церемонии посвящения его в Христову веру, мальчик носился по собору на роликовых коньках и тормошил гостей, сгрудившихся у купели. Часть гостей не одобряла желания папаши Коробова крестить сына не по православному обряду, но не показывала этого. Другим было все равно…
 Больше всех волновалась за исход церемонии фрау Эльза фон Унгерн-Коробофф. Не передумал бы в последнюю минуту ее непредсказуемый герр Виктор крестить Карла в веру ее предков. Она чувствовала себя подавленно среди одетых в дорогие смокинги русских, больше похожих в них на похоронных агентов, чем на удачливых бизнесменов. К тому же от их русских подруг пахло невыносимо резкими духами, и у фрау Эльзы начиналась мигрень. Встретившись глазами с Ольгой, держащей за руку Нику, фрау Эльза все же нашла в себе силы для страдальческой улыбки.
 Ольга сочувственно подмигнула ей.
 Папаша Коробов не передумал, хотя сам на церемонии по какой-то причине не присутствовал. Когда пастор прочитал последний псалом и захлопнул Библию, всех присутствующих пригласили в дом, где уже были накрыты столы.
 Несмотря на то, что крестил наследника Коробов в чужую веру, а примостившийся в углу оркестр играл в основном Моцарта и Вагнера, прием проходил по-русски хлебосольно: с икрой, семгой, осетриной и даже с жареными молочными поросятами, что было, по мнению фрау Эльзы, чудовищным расточительством.
 Под строгими взглядами баронов, смотрящих с портретов на стенах, гости вначале чувствовали себя скованно, но скоро русская водка "со слезой", французский коньяк и шампанское сделали свое дело. Начались бесконечные тосты в честь наследника, его родителей, здравицы и поздравления.
 Эльза с ужасом смотрела на этих странных русских, опустошающих, с ее точки зрения, смертельные дозы водки, и крепко прижимала к себе порядком уставшего и перепуганного наследника папаши Коробова.
 А тот, несмотря на свои шестьдесят, не отставал в питии от молодых гостей.
 Несколько немцев, присутствующих за столом, угнаться за русаками не могли и уже не вязали лыка, когда в зал с песнями и плясками ворвалась толпа цыган и цыганок. Сюрприз папаши Коробова – гастролирующий по Швейцарии цыганский ансамбль.
 – "Эх, загулял, загулял, загулял парень молодой, молодой, в красной рубашоночке, хорошенький такой", – запел бородатый солист под перебор гитарных струн. Закружились в бешеной пляске цыганки, замахали цветастыми платками и юбками, захлопали в такт музыке оживившиеся гости. Одна песня сменяла другую, одна пляска, более бешеная, другую пляску.
 Ника смотрела на цыган с восторгом, во все глазенки – видеть такого ей еще не приходилось. Сначала она лишь хлопала в ладоши вместе со всеми, а потом, подхватив брошенную какой-то цыганкой шаль с кистями, влилась в цыганский бешеный танец. Гибкая, кареглазая, как цыганочка, она самозабвенно кружилась вместе с взрослыми цыганками, сразу принявшими ее в свой хоровод.
 "Господи, кровиночка, сумасшедшинка ты моя?
 Где и когда научилась ты этому?" – подумала Ольга, и на ее глаза почему-то навернулись слезы.
 А Ника, играя шалью, по-цыгански подрагивая плечиками, озорным щенком кружилась среди взрослых цыганок. Сверкая глазенками, легкой птичкой порхала она вокруг бородатого солиста и, отбивая дробную чечетку, выкрикивала что-то, подражая его раздольному дикому напеву…
 По примеру Ники и остальные гости скоро влились в цыганский хоровод, и даже сам папаша Коробов с разбойным гиканьем и свистом пошел отплясывать с цыганками вприсядку. За столом остались Ольга, Костров и фрау Эльза, с брезгливым недоумением взирающая на необузданное веселье "русских варваров".
 – Не надумали еще, голубушка, перевести счета на папашу? – наклонился к плечу Ольги Костров.
 – К чему спешка, мон женераль? – уклонилась та от ответа.
 – Дело ваше, дело ваше, – поджал губы Костров. – А я бы воспользовался оказией… Кстати, – резко поменял он тему. – Неплохо бы и Веронику покрестить в веру, так сказать…
 – Мусульманскую?.. А может, для оригинальности в иудейскую, а? – засмеялась Ольга.
 – Зачем, в нашу – православную, – опять поджал губы тот.
 – Приедет дочь в Москву, если вы настаиваете, так и быть, окрестим ее в храме Христа Спасителя.
 – Сочту за честь в крестные отцы пойти…
 – А знаешь, мон женераль, почему именно в храме Христа Спасителя?
 – Почему, голубушка вы наша ненаглядная?
 – Может быть, когда она вырастет, Спаситель никому не позволит отдать ее в залог какому-нибудь грязному душману под пять караванов с наркотиками, как однажды отец родной отдал ее некрещеную мать.
 – Тихо ты!.. – испуганно оглянувшись по сторонам, прошипел Костров. – О своей голове не думаешь, о дочери подумай!..
 Ольга засмеялась зло, с вызовом и, расталкивая пляшущих цыганок, направилась к выходу.
 – Чегой-то она с такой перекошенной мордой? – подсел к красному как рак Кострову запыхавшийся от пляски пьяненький папаша Коробов.
 – Разговор, Виктор, серьезный есть, – поднялся тот. – Не хотел его. Думал, обойдется, ан нет, не получилось!..
 В кабинете Коробова Костров протянул ему несколько фотографий беседующих в ресторанчике Ольги и Хабибуллы:
 – Смотри, с кем твоя дочь скорешилась! Узнаешь красавца?..
 – Что-то не припомню, – буркнул Коробов, недовольный, что Костров оторвал его от цыган.
 – Хабибулла; Помнишь такого?..
 – Что ты мне воскресших покойников все подсовываешь? – сердито оттолкнул от себя фотографии Коробов.
 – По твою душу, Виктор, этот покойничек воскрес, не понимаешь, что ли? – тихо сказал Костров.
 – А может, по твою. Его наркоту на границе ты принимал, – захохотал вдруг тот.
 – Верно, – хмуро кивнул Костров. – Принимал-то "продукт" на границе в Хороге – я, а на пять "лимонов" баксов обул его – ты.
 – Грешно было не обуть, – опять засмеялся Коробов. – У меня информация уже была, что зятек Скиф, выручая Ольгу, в ад Хабибуллу отправил. А там "лимоны" не едят, Трофимыч.
 – По контракту доллары за поставленный "продукт" должны были быть на счет Хабибуллы в Цюрих переведены при любом исходе дела. На Востоке, хоть сто лет пройдет, такого не прощают, Виктор.
 – А от Ольки-то что ему надо? – небрежно поинтересовался Коробов.
 – От нее-то?.. Не знаю, как и сказать тебе, – замялся Костров, смахнул ладошкой выступивший на розовых щечках пот.
 – Говори!..
 – Рассказал ей Хабибулла, что ты за наркоту ему в залог тогда ее отдал…
 – С чего это ты.., ты взял?.. – трезвея на глазах, вскинулся Коробов.
 – Только что сама про то мне сказала.
 – Хабибулла на Коране клялся, что она об этом никогда не узнает.
 – Ты ему тоже кое в чем клялся, – осклабился Костров, вздохнув озадаченно. – Не ты Ольгу, а она тебя за горло как бы теперь не взяла…
 – Отца родного? – побагровев, вытолкнул сквозь фарфоровые зубы Коробов. – Пусть посмеет вякнуть только!..
 – Сам учил ее: где деньги, там – ни свата, ни брата…
 – Не пугай, Костров, я не из пугливых!..
 – Не пугаю… А ну как вякнет где-нибудь по пьяному делу про наркоту… Копнут все твои счета в европейских банках… Прокуратура Швейцарии биографию твою под микроскопом проверит и танзанийским правителям стукнет… Эта… Как ее?.. Дель Понте…
 Кажется, тоже Карла. Мне говорили: баба настырная – многих спалила. С нашим "Малютой" блаженным свяжется. Он лишь с виду такой. А так очень непрост… Из староверов… Сибирских… Они там в Кремле с ним еще намудохаются… Не забывай и про Инквизитора – он по-прежнему на Лубянке сидит. Про дела с наркотой, думаешь, Инквизитор тогда не догадался? Почти десять лет прошло, а все чувствую, как он в затылок дышит. Руки у него при коммунистах коротки были, а то бы и тебе греметь под фанфары, как мне тогда…
 Коробов смерил Кострова угрюмым взглядом:
 – Не перегибай оглоблю, Костров, скажи лучше, что делать?
 – Ну-у, с Хабибуллой… У тебя тут люди найдутся.
 Ты насчет дочери думай.
 – Поговорю с ней завтра на свежую голову. Прикажу язык не распускать.
 – А если она пошлет тебя?.. У нее не заржавеет…
 – Не ко времени этот душман! – скрипнул зубами Коробов. – Слишком большую ставку на Танзанию я сделал… Тряхнуть ее хорошенько, что ли, чтоб и думать не думала? – вопросительно посмотрел на собеседника он.
 Костров кивнул плешивой головой:
 – Нелишнее… Может, тогда она и от сделок с оружием нос воротить перестанет.
 – Не перестарайся только, – уронил Коробов. – И не здесь, а в Москве.
 – Упаси бог дать ей в Москве со Скифом встретиться! – преувеличенно резко взмахнул руками Костров. – Не хочешь меня слушать…
 – Когда, говоришь, он в Одессе нарисуется? – пристально посмотрел на него Коробов.
 – Днями.
 – Дам команду глаз с него не спускать, – решил Коробов и уставился в черную пустоту стрельчатого окна. – А ты его без моего приказа ни-ни…
 Костров, глядя на его согбенную спину, усмехнулся чему-то, но тут же спрятал усмешку под ладонью.


* * *

 Побродив по набережной Цюрихского озера и немного успокоив нервы, Ольга вернулась в отель. Приняв душ, разбавила "Кампари" апельсиновым соком и сняла телефонную трубку. Послушав длинные гудки, с бокалом в руках уселась перед экраном телевизора, кидая время от времени недоуменные взгляды на молчащий телефон.
 По французскому каналу показывали документальный фильм о чеченской войне: горели на экране танки, рушились дома Грозного, огрызались автоматными и пулеметными вспышками руины, военные хирурги в госпиталях полосовали окровавленные тела солдат и чеченских детей, смотревших с экрана недетскими скорбными глазами. Диктор бойко комментировал происходящее. От увиденного у Ольги разболелась голова, и, бросившись на кровать, она зашлась в рыданиях…
 Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.
 – Хабибулла?.. – стараясь держаться спокойно, спросила она в трубку. – С удовольствием поужинаю с тобой… Заходи, жду!..
 Хабибулла появился через несколько минут с букетом коралловых роз, а следом стройная негритянка вкатила в номер сервированный напитками и закусками столик. Когда негритянка захлопнула за собой дверь, Хабибулла, пожирая Ольгу глазами, прошептал:
 – Джанем, джанем, джанем! – и, бросившись перед ней на колени, с восточной страстью стал осыпать поцелуями ее руки.
 – Бедный, бедный Хабибулла! – сказала Ольга, прижавшись лицом к его жестким седеющим волосам. – Бедный несостоявшийся мой господин…
 Потом она отстранилась от него и сбросила с себя пеньюар…
 Со звериным неистовством Хабибулла терзал ее тело до рассвета, и Ольга с благодарностью принимала его неутоленную страсть и отдавала свою… Она даже сама удивилась такому своему желанию…
 Когда окно спальни окрасилось первым лучом восходящего солнца, она прошла в ванную комнату и погрузилась в бассейн с холодной голубой водой. Уже одетый Хабибулла подсел на краешек бассейна и с вожделением смотрел на нее.
 – Это был сон, джанем? – хрипло спросил он.
 – Не знаю, – ответила Ольга. – Может, это был "сон разума"?
 – Если даже так, то будь спокойна, джанем, – он не родит чудовищ, – улыбнулся Хабибулла. – Твой отец десять лет назад украл у меня пять миллионов долларов. Я прилетел в Цюрих, чтобы убить его, но…
 – Что "но", договаривай, Хабибулла! – выйдя из бассейна и обвив мокрыми руками его шею, шепотом попросила она.
 – Но.., теперь, клянусь аллахом, у Хабибуллы не поднимется рука на того, кто дал жизнь моей джанем Ольге.
 По лицу Ольги потекли слезы.
 – Клянусь аллахом, я буду ждать тебя всю жизнь, Ольга, – глядя в ее глаза своими аспидно-черными глазами, сказал Хабибулла и, положив на бортик бассейна свою визитную карточку, вышел, зажав шею ладонью. Мягко хлопнула за ним входная дверь, и Ольга испуганно вздрогнула.
 Десятым чувством она поняла, что с уходом из ее номера после бурно проведенной ночи возникшего из небытия полевого командира афганских душманов только что закрылась последняя страница книги десяти лет ее жизни.
 "В этой книге было все, – подумала Ольга. – Была и сумасшедшая любовь, и лихо закрученный сюжет с приключениями и погонями, и совсем, даже для нее самой, неожиданная концовка… Какими будут следующие десять лет?" – спросила она себя и не нашла на этот вопрос ответа.


* * *

 В то же утро, не попрощавшись с отцом и дочерью, кружным путем через Стокгольм и Осло Ольга улетела в Москву.
 "Не состоялся у нас разговор, папаша! Хороша страна Танзания, а Россия лучше всех. Вкладывай в Танзанию свои бабки, а мои пусть при мне остаются, – с удовлетворением подумала она в небе над ждущей снега Россией. – Не только ты, папаша, но вообще никто и никогда не узнает, что этой ночью телезвезда и бизнесмен Ольга Коробова своим телом выкупила у афганского душмана и торговца наркотиками Хабибуллы жизнь родного отца. Пожалуй, это была самая удачная сделка в моей жизни", – вымученно улыбнулась Ольга и вздохнула.
 – Бог тебе судья, давший мне жизнь!.. А я, дорогой родитель, отныне тебе ничем больше не обязана! Ничем! – к удивлению соседа по креслу, англичанина, вслух произнесла она и залпом выпила полбокала неразбавленного "Кампари".




 Глава 1


 В порту Ильичевска таксист с осипшим от безнадеги голосом зазывал пассажиров в свою маршрутку, но никто на столь дорогой сервис не соглашался. Тогда таксист переключился на "морячков":
 – Братва, садись, пулей довезу до города.
 – Сколько же ты сдерешь? Мы цен новых не знаем, первый день на суше.
 – Обижаешь, флотский! Хорошего человека могу и задаром подкинуть.
 Трое в черных бушлатах настороженно переглянулись и молча забрались в темный салон, где на задних сиденьях уже сидели двое пассажиров. Парень за рулем болтал без умолку и нес какую-то безделицу, ни одной нужной информации. Ему нехотя отвечали, лишь бы отделаться. Улицы становились все уже и темнее, а водитель все болтливее. Двое попутчиков на заднем сиденье не проронили ни слова.
 Машина съехала с прямой дороги и, тяжело Переваливаясь на ухабах, принялась плутать по закоулкам, пока не остановилась в непроглядной темени среди черных мокрых кустов. В салоне вспыхнул неяркий свет. Трое в морских бушлатах с чужого плеча сжались, как перед схваткой. Один из попутчиков на заднем сиденье многозначительно откашлялся и медленно, глядя в глаза седобородому, произнес начальственным баритоном:
 – Бывший полковник армии боснийских сербов Скиф? Он же Скворцов Игорь Федорович?
 Тот не ответил.
 – Капитан Олекса? – повернулся баритон к измученному морским путешествием. – Он же Александр Алексеев. И наконец, вы… – он взглянул в наглые кошачьи глазки рыжего, – поручник Сечна, он же Семен Засечный? Граждане бывшего Советского Союза, а ныне люди без гражданства, определенных занятий и постоянного места жительства.
 – Попрошу без глупостей и резких жестов, – предупредил второй на заднем сиденье. По выговору и внешности в нем тоже нетрудно было бы узнать украинца, причем чистокровного западенца. – Нас не следует бояться. Вы последняя партия интернационалистов, которую мы прикрываем по измаильскому коридору. Наши люди будут вас вести до самой Москвы, только не засвечивайте их.
 – Так мы вам и поверим! – сказал рыжий Засечный.
 – Вас нам сдал на руки капитан Степаныч, – ответил старший из военных в штатском. – Не забудьте оставить прямо здесь, в салоне микроавтобуса, бушлаты с его корабля. У них на украинском торговом флоте строго стало с материальной ответственностью.
 Воровать можно миллионы долларов, но только не поношенные бушлаты.
 – Вы из России или с Украины? – спросил Скиф, пытаясь что-то высмотреть в их лицах.
 – Мы работаем ради будущего славянского государства, этого вам достаточно? Вас могли бы взять еще в порту за нелегальный переход границы. Но пока ни с кем из вашего брата ни здесь, ни в Ильичевске, ни в Одессе этого не случилось. У "новых" в Москве и Киеве нет таких денег на подобные операции.
 Так что считайте нас за своих ангелов-хранителей и не расспрашивайте ни о чем.
 Луч света от проходившей вдалеке машины полоснул по кустам. На минуту воцарилось молчание, водитель выключил лампочку в салоне Воспользовавшись темнотой, "ангел-хранитель" званием постарше вручил Скифу коробку шоколадных конфет.
 – Кому-то достанется украинский паспорт, а кому – только справка о досрочном освобождении.
 Предупреждаю, документы подлинные, переклеены только фотографии. Для пограничников сгодятся, дальше думайте сами. В Москве оседать не советую, там паспортный режим похлеще брежневского. У нас на Украине вам и то было бы легче легализоваться.
 – Самый надежный вариант – Сибирь, – посоветовал второй.
 – Сибирь от нас никогда не уйдет, – сказал Засечный. Шрам на его лице, как будто в злую шутку, превращал его фамилию в запоминающееся прозвище.
 – А с вашей внешностью вообще нельзя без грима в Москве объявляться, – настаивал западный украинец. – В России нет пока закона о преследовании военных наемников, но любой бандит чувствует себя там спокойней, чем борец за идею славянского единения.
 – Мы не наемники, – тихо, но со злобой в голосе проронил Скиф.
 – Расскажите это еврократам из трибунала в Гааге, которые внесли вас троих в списки военных преступников. Или вершителям судеб в Москве, – твердо заявил старший "ангел-хранитель" и кивнул водителю. – Включи-ка свет поярче… Завершаем встречу.
 Я призываю вас к благоразумию, хотя сам в него не верю. Не верят в него и те, кто поручил нам познакомиться с вами. Поэтому на этот случай и передали вам адресок. – Он протянул Скифу пластинку американской жвачки. – Угощайтесь, пожалуйста. Говорят, нервы успокаивает.
 Скиф разорвал упаковку. На внутренней стороне несмываемой тушью был написан московский адрес.
 – Пожалуйста, запомните, а бумажку сожгите. Зажигалка есть?
 Скиф утвердительно кивнул.
 – Ключ от этой квартиры спросите у соседки напротив. Хозяйку квартиры зовут очень просто – Анна. Скифа она должна знать в лицо безо всяких паролей. И пожалуйста, будьте с ней повежливей – подранок она…


* * *

 – Кто на нас должен выйти в Москве? – перебил его Скиф.
 – Не знаю – ничего не знаю. Мы только законопослушные и скромные бизнесмены из Львова, которые вас видели в первый и последний раз. А теперь выходите из машины и через этот парк идите прямо на луну. Станция метров через триста.




 Глава 2


 За Одессой еще долго тянулась грязь и слякоть, но ближе к России землю начало прихватывать морозцем. За окном тосковала бесконечная снежная даль и стеной вставали до конца не сбросившие еще листву светлые полупрозрачные березняки. В плацкартном вагоне, превращенном мешочниками в общий, было душно, как в трюме танкера. На спальных полках сидело по пять человек, негде было приткнуться, чтобы поспать.
 Скиф всмотрелся в окружающие лица. Глаза у всех усталые, как у тех черногорских крестьян в корчме под Титоградом. В Сербии окрепшим раненым полагался отпуск для оздоровления на Адриатике. После схватки с американской карательной группой по поиску и захвату военных преступников у него была насквозь простреленная челюсть. Пуля пробила обе щеки, когда он широко раскрыл рот, чтобы отдать команду. Его будто веткой по лицу стегануло, даже боли не было, только немотой перехватило горло, а по груди белого полушубка, словно вышитые узоры, побежали капельки крови.
 Тогда он уже начал отпускать бороду и ничем в корчме не отличался от бородатых крестьян.
 – Сърп? – спросил его сосед по столику, у которого глаза горели лихорадочным блеском, а руки никак не могли найти себе занятия – он беспрестанно шевелил пальцами и потирал ладони друг о дружку.
 В ответ Скиф только отрицательно кивнул.
 – Црногорци – ленивый и грязный народ, – показал его живчик-сосед на посетителей корчмы, которые сидели, почти не шевелясь и не разговаривая. – Отсюда слишком далеко до Европы и слишком близко до России. Тут остановилось время.
 – Болгарин? – догадался Скиф, без особого интереса рассмагривая бойкого коммивояжера с чемоданчиком, забитым щетками, китайскими фонариками и гигиеническими прокладками для женщин.
 – Да, – утвердительно помотал головой из стороны в сторону сосед по столику и еще раз присмотрелся к бородатому Скифу. – Русин или руснак? Понятно, это все равно как сърби. Вас уже нет на карте мира. У вас не любят демократию.
 – Прежде были братья.
 – Болгария – это Европа, сърби – Россия, мрак прошлого… Войник?
 – Филолог, – соврал Скиф. – Плохой, наверное, филолог. До сих пор не научился отличать по выговору серба от хорвата или босняка. А болгары их различают?
 – Городского человека трудно сразу отличить. Это в деревне языки заметно расходятся.
 – Значит, они не только братья по языку, они единый народ. Что им делить?
 – Хорваты и босняки не любят русских; болгары сейчас тоже любят немцев и американцев, у них демократия.
 – А что такое демократия?
 – Это когда нет русских…
 Неторопливые черногорские крестьяне краем уха прислушивались к чужому разговору и усмехались в пушистые усы.
 – Чем же мы вашему миру поперек глотки стали?
 – Ваше время закончилось, скоро НАТО придет и на вашу землю. А таких, как ты, американцы будут отлавливать поодиночке и сажать на электрический стул. – Болгарин вытянул обе руки и затрясся всем телом, показывая, как уютно будет Скифу на этом стуле. – Американцы всех, кто против демократии, к стенке и пуф-пуф!
 – Не будем заглядывать в будущее, – ответил Скиф и в тот же день, не дожидаясь конца отпуска, вернулся в окопы под Сараево.


* * *

 Алексеев, сидевший в купе напротив Скифа, тихонько простонал во сне. Засечный, которому из-за полноты было тесно, недовольно заворочался, продрал глаза и приложил ладонь к его лбу:
 – Ты теперь холодный, как змей за пазухой.
 Э, командир, пошли покушаем горячего в вагоне-ресторане.
 По проходу между рядами купе теперь сновали шустрые цыганки в длинных, до самого пола, замызганных юбках. Пузатый Засечный еле разминулся с одной из них между огромными баулами на полу.
 – Смотри, на подол наступлю.
 Цыганки оживились:
 – За-латой, за-латой! Дай погадаю.
 Одна из них так ласково обхватила Скифа, что все внутренние карманы куртки выставились, как на витрине.
 – Па-гадаю, па-гадаю, всю правду узнаю. Что было, что будет, кто бросит, кто полюбит…
 Скиф устало глянул на нее. Цыганку словно током пронзило от этого взгляда. Отшатнулась от него, выпучила глаза и хриплым шепотком спросила:
 – Ты кто будешь, князь бриллиантовый?
 – Тот, кто и без вас все знает, – вполголоса буркнул ей Скиф.
 Цыганки дружно замели юбками по проходу, словно завидели милиционера.
 – Чем ты ее парализовал? – гыкнул Засечный.
 – Послал к цыганской матери…
 Когда через весь лоб Скифа пробегала одна-единственная, но широкая морщина, тогда его лучше было не беспокоить. Поэтому Засечный принялся балагурить со слабо улыбавшимся в ответ Алексеевым, которого Засечному приходилось подстраховывать в переходах между вагонами, где железный настил ходил под ногами, как в трюме танкера.


* * *

 В салоне ресторана было почти пусто, почти чисто и почти пристойно. Пахло прогорклой поджаркой и заветрившейся осетриной. На одной половине расположилась дружеская компания, на свободной за указанным третьим столиком справа скучал перед графинчиком священнослужитель в православном подряснике. Он был коротко, по-светски, острижен, гладко выбрит, ни бороды, ни усов не носил. На лощеном чисто европейском лице с прозрачными голубыми глазами и тонким длинным носом была написана какая-то слишком трезвая, явно не русская озабоченность.
 Лет ему было чуть за пятьдесят, но в очень светлых густых волосах седины почти не заметно. Униат или поп из какой-то новоукраинской конфессии, так показалось Скифу. Ребята из команды Скифа вежливо кивнули попу. Поп слишком жеманно приподнял левую бровь и внимательно вгляделся в соседей. Щепотью суетно перекрестился и плеснул каждому в рюмку коньяка из своего графинчика.
 – "Щэ не вмэрла Украина…" – шутливо поблагодарил дарителя Скиф, чокаясь с ним.
 – "Алэ вмэрты мусыть…" – подхватил шутливый тон европейский поп и чокнулся с рюмкой каждого. – Здравы будем, грешники окаянные!
 – Ну, отец, так сразу и припечатал – грешники! – вскинулся на него Засечный. – А может, мы паломники из Святой земли?
 – Несть человека без греха, а грех ваш на вас же отпечатался – правое плечо выпирает, долго на нем ружье носили.
 – Тогда отпустите нам грехи наши, – с тихой улыбкой попросил Алексеев.
 Поп отрешенно покачал головой и смежил веки.
 – Никто, аще бог грешникам отпустит. Речено бе Екклесиастом: "Криво не створи ся прямо и чесо несть паки неизлечимо".
 Поп жадно выпил коньяк и, круто развернувшись, оглядел полупустой салон. Веселая компания была занята собой. Поп снова повернулся к соседям по столику и дал знак, чтобы все наклонились к нему, и тихо заговорил, широко раскрывая глаза:
 – Я вас тут, братие, давно жду. Поклон вам от торговых людей из Львова. Пока о делах ни слова, поговорим в тамбуре.
 Команда Скифа настороженно переглянулась.
 – А разве сан позволяет священникам? – как-то уж очень непривычно робко спросил Алексеев.
 – Спиритус – "дух" по-латыни А сана на мне давно нет, вот только этот подрясник остался.
 – Так ты расстрига, отец? – спросил его Скиф.
 – Увы мне – винца попил ся, братие. Ибо сказал Екклесиаст: "Пиры устраяются для удовольствия, и вино веселит жизнь, а за все отвечает серебро".
 – А разве в православной церкви Екклесиаста чтут? – снова удивил всех неожиданной почтительностью Алексеев, который и тут не притронулся к еде.
 – Мирское чтиво, – печально согласился поп и опустил лицо, разгоряченное коньяком, в ладони, словно хотел омыть его невидимым потоком. – Вкушайте пищу побыстрей, братие. В вертепе сем небезопасно.
 Скиф со скрытой тревогой в глазах глянул на попа Тот выразительно ответил ему трезвым взглядом.
 – И где ты это так в религии наблатыкался? – спросил Алексеева уже изрядно повеселевший Засечный.
 – Пулеметчик Владко Драгич в моей роте из монахов был. Царство ему небесное.. Помнишь?
 – "Владко-Владко, жить не сладко", – припомнил Скиф чужую поговорку. – А что, отец…
 – Мирослав, – представился поп.
 – Так что, отец Мирослав, у вас за вино и еврейского царя Соломона на гражданку списывают?
 Поп сгорбился, опершись бритым подбородком на кулаки. Голубые прозрачные глаза так долго изучали Скифа, будто тот гипнотизировал его взглядом.
 – Тяжкий грех меня коснулся… Грех провидчества.
 Скиф зябко передернул плечами, на лбу проступил холодный пот, по рукам забегали мурашки. Спросил, не разжимая рта:
 – Сны мучают или видения?
 – Всяко случается…
 – А что в том плохого?
 – Бог не велит заглядывать в будущее. Дьявол отверзает очи зрящим судьбу. Просыпается сомнение.
 Скиф застыл с полуоткрытым ртом, долго неотрывно высматривал что-то в ясных глазах попа, потом с неожиданной веселостью махнул на все рукой и налил в рюмки "Русской".
 – Выпей, отец, нашей водки, да пошли переговорим, если ты настаиваешь. От зауми хохлацкой церкви вашей душу выворачивает. И у нас просыпается сомнение.
 – Отчего же не выпить "Русской", если я с рождения крещенный в русской православной церкви Московского патриархата.
 – Сомнение действительно есть, – слишком откровенно бухнул Засечный. – Уж больно ты на русского не похож, батя.
 – Невежество и неведение… Я Мирослав Шабутский, чистокровный поляк из-под Калуги. Но все мои деды и прадеды были от роду православными. Ч первая вера по всей Польше была православная. Но вам, ратникам советским, комсомольцам, а может, и коммунистам почившей советской эпохи, такое непостижимо.
 Скиф промолчал. Кто этот поп – "хвост", провокатор или друг? Действительно, нужно побыстрей заканчивать этот слишком затянувшийся ужин. Но вставать из-за стола не хотелось.




 Глава 3


 Развеселая гоп-компания в другой половине салона доходила до кондиции. Тамадой там был детина в красном пиджаке с мутным взором наркомана. На обтянутом розоватой кожей черепе во все стороны торчал желтый цыплячий пушок, такой нежный, что хотелось погладить Девка во взбитой до самой задницы мини-юбке устроилась у него на коленях, жеманилась и тыкала наклеенным ноготком в сторону священника:
 – Тото, он меня нервирует…
 – Чего ради, ну?
 – Грешить стыдно, – кокетливо спрятала лицо на его груди девка. – А еще пялится бесстыдно.
 – Не гони волну на фраера, – осадил девку сосед белобрысого в черном широченном пиджаке – охранник по внешности. – Попам тоже кочерыжку попарить хочется.
 – То-ото, пускай он слиняет отсюдова…
 – Ты чо, со шкафа сдвинулась? Нынче не старый режим. Толик Костров к попам со всем почтением.
 Я каждый год на Пасху и под Рождество на церковь кусок солидный отваливаю.
 – То-ото, по-африкански любить не буду!..
 Белобрысый Тото нехотя развернулся мощным торсом к охраннику:
 – Ну, достала мочалка… Бабахла, я за что тебе бабки плачу?
 Прыщавый Бабахла в ответ лишь вытаращил осоловелые глазки и выронил кусок селедки изо рта в бокал с шампанским. Второй охранник; тоже в черном пиджаке невообразимой ширины, задумчиво ковырял в носу, отчего ноздри у него вывернулись наружу.
 – Ну? – переспросил Бабахла.
 – Возьми сотку долларов у Хряка, дай попу – пусть уматывает из ресторана. Нинке дышать нечем.
 Бабахла с видимой неохотой поднялся. Нацепил на бугристую рожу видимость невыразимой скуки и вальяжной походкой сделал три шага к столику, где сидели поп Мирослав и команда Скифа.
 – Нам-то чо… Эта телка хвост задрала, блин. Канай отсюда, батя. Мы тебя не тронем.
 Священник одними губами негромко прошептал:
 – Не задирайтесь. Молча поднимаемся и уходим.
 Он уже было приподнялся, но Скиф накрыл его руку своей ладонью, а к прыщавому громиле вежливо обратился:
 – Слушай, дружбан… Мы вас не видели, вы нас тоже.
 Скиф тоже молча вытащил из кармана сотню долларов, вложил парню в руку и закрыл его толстую пятерню.
 Тот с еще более брезгливым, чем ранее, выражением на лице пошевелил толстыми губами и толстыми, как блины, ушами:
 – Не понял…
 – Потом доберешь, – пообещал ему Засечный.
 Скифу не удалось сдержать Засечного. Маленький колобок подкатился к Бабахле.., и громила на заднице поехал в дальний конец прохода между столиками.
 Скиф молниеносно подхватил выпавший на пол из-под полы Бабахлы маленький автомат "узи", кошкой вскочил на стол и громко скомандовал:
 – Всем – мордой на стол! Иначе в рай без пересадки. Священника вызывать уже не надо.
 Хряк и Тото с поднятыми руками плюхнулись носом к столешнице, раскидывая столовые приборы.
 Девка с обиженно закушенными губками демонстративно взяла пульс на левой руке Тото и с вызовом заявила:
 – У начальника повышенное давление. Я как его личная медсестра предупреждаю, что ему нельзя волноваться. Если его кондрашка хватит, отвечать будете вы, милые бандитики.
 Засечный с ловкостью фокусника вынул у всех троих из-под мышек оружие и положил его на поднос выскочившему в салон официанту.
 – Теперь нам не уйти спокойно, – с укором прошептал Скифу отец Мирослав.
 Скиф не ответил, у него чуть выше бороды на скулах играли желваки. Карие глаза прищурились, образовав веер острых морщинок на висках. Кожа на выступавших скулах пожелтела. Он перекинул автомат Засечному, шагнул к столику противника, одним рывком за крашеные волосы откинул девку в сторону от белобрысого главаря. Левой рукой обхватил его сзади за шею, большим пальцем другой руки сильно надавил ему сонную артерию. Сказал сипловато, но твердо:
 – Инцидент исчерпан… У защиты будут возражения?
 Алексеев и отец Мирослав сидели белее снега, что проносился за темными окнами вагона-ресторана Официант стоял навытяжку с подносом в руках, на котором громоздилась бандитская артиллерия. Ресторанный вышибала тянулся на цыпочках, чтобы получше разглядеть из-за спин поварихи и завпроизводством в белых крахмальных куртках церемонию подписания мирного договора.
 Глаза толстяка в красном пиджаке вылезали из орбит. Слюни тихо сбегали с сочных губ в тарелку с лососиной – Скажи своим амбалам, что инцидент исчерпан.
 Кивни, если язык отнялся.
 Зажатый кивнул, как смог. Черные брюки из "мокрого шелка" с переливами потемнели между ног, материя потеряла прежний блеск.
 – Ах, у него недержание мочи! Отпустите его, бандюги – закричала медсестра, оправляя на себе сбитую юбчонку. Скиф отпустил его, метнув острый взгляд на Засечного. Тот живо понял ситуацию. Забрал трофейное оружие с официантского подноса Вытолкал взашей официантов и прочих зрителей в тамбур. Ключом, взятым со стола в купе завпроизводством, с двух сторон запер вагон на замок. Скиф налил две рюмки водки, одну поставил перед онемевшим противником. Чокнулся и погладил белобрысого по цыплячьему пушку на голове, кожа под которым оттеняла цвет пиджака хозяина. Меддевка прикладывала к голове подопечного пациента мокрое полотенце. Охранники Хряк и Бабахла приводили в порядок забрызганные соусом лацканы черных пиджаков.
 Прыщавый толстоухий Бабахла еще держался молодцом, а Хряк утирал ресторанной скатертью кровь с толстого носа.
 – Падла буду, – с хлюпаньем прошептал он белобрысому Тото, – не затирай фраера. Я про него сказку знаю.
 Минут на пятнадцать в вагоне-ресторане воцарилась гробовая тишина. Только торопливыми толчками стучали колеса, и ветер размазывал по темным окнам снежную заметь. На всех нашел зверский аппетит, только звенькали вилки по тарелкам. Лица у отца Мирослава и у Алексеева были бледными. У попа на щеках и носу проступили прожилки, у Алексеева лоб и щеки серели, как оберточная бумага.
 – Сколько лет вы не были дома? – спросил Скифа поп, почти не шевеля губами.
 – Я с десяток, а Засечный и того больше.
 – А я пять, – печально добавил Алексеев.
 – Меня не предупредили об этом, – покачал головой отец Мирослав.
 Скиф исподлобья вгляделся в голубые прозрачные глаза попа, казалось, такие простые и доверчивые.
 – Кто предупреждал? Тебе нас передали те хохлы из Львова?
 – Не знаю я никаких хохлов, только послушайте меня: нам не проснуться завтра живыми, если вы не смирите свою неуемную гордыню. Теперь ни одного слова, ни одного движения без моего благословения…
 Вот ты, воитель славы, – сказал он Скифу еле слышно, – верни врагам оружие. Можно без патронов. Пригласи верховода к нам за стол. Разговаривать с ним буду я. Вы ж не сводите с них глаз и, ради бога, молчите, заклинаю вас.
 За столом противника тоже шушукались так, что от натужного шепота бритые загривки вспотели. Медсестра вынула из своего саквояжа набор для инъекции, подготовила шприц и ввела белобрысому Тото, должно быть, наркотик.
 – А мне ширнуться за баксы можно, Нинк, а Нинк? – с готовностью засучил левый рукав Хряк.
 – Ты меня охраняй как следует. Когда выгоню, тогда хоть до отруба заширяйся, – оборвал его разомлевший под кайфом Тото.
 На переговоры согласились охотно. Белобрысый Тото снял с головы мокрое полотенце, осторожно присел напротив попа и демонстративно приложился к ручке батюшки. Тот осенил его крестом. Охранники с медсестрой и команда Скифа стали каждый по свою сторону у стола. Засечный молча протянул им назад два трофейных пистолета и автомат с игрушечным стволом.
 Поп постучал костяшками пальцев по столу и приступил к переговорам. Никто из соседей по столу не узнал бы в нем сейчас того, с кем они только что разговаривали.
 – Я Мирек з Лодзи. Меня знают в Москве. Еду говорить с московскими на темат коридору Бжест – Варшава – Вроцлав. Те трое зо мной. Нас в Солнцеве встречают. Чы то ест непоразуменне? Выпили трошечке, пошутили и.., забыли. Так?
 – Ладно, – протянул Тото короткопалую руку Скифу. – Завтра скорешимся.
 Белобрысый Тото еще раз с лицемерным почтением приложился к ручке отца Мирослава. Тот на сей раз не стал его благословлять. Девка вырвалась из объятий Хряка и завизжала на весь салон:
 – Тотоша!!! Ты мужикам руки целуешь и мудями перед ними трясешь, как наш голубой босс Сима? Кукареку! – Она взмахнула руками, как птица крыльями, закружилась по салону. – Ку-ка-ре-ку!!!
 Белобрысый наотмашь хлестнул ее ладонью по щеке:
 – Заткнись, кошелка! А вы что пялитесь? – обернулся он к охранникам. – Сказано дебилам – инцидент исчерпан.., до самого Солнцева.
 Засечный отомкнул обе двери в тамбур. Завпроизводством первым делом кинулась к кассе, буфетчица – к стойке с выпивкой. В салоне вагона-ресторана по-прежнему было пусто, почти чисто и почти пристойно.




 Глава 4


 В холодном, пустом, грохочущем тамбуре хлопала по стене незакрывавшаяся дверца бункера, куда обычно загружают уголь для отопления вагона. Поезд перед Конотопом набирал скорость, вагон дергало из стороны в сторону. Пол уходил из-под ног, как палуба корабля в шторм.
 – На кой он так гонит? – чертыхнулся, путаясь в ногах, Засечный.
 – Он идет, как всегда, – сказал отец Мирослав. – Вы давно не ездили по нашей современной железной дороге. Рельсы износились. Старые меняют на бывшие в употреблении. Процессы умирания идут не только в организме человека.
 – Это ты. Скиф, в своем Афгане накаркал про гибель страны, – зло буркнул Засечный.
 – Никто не волен пророчествовать, аще по воле божьей, – сказал отец Мирослав и отказался от предложенной сигареты. – Я вас не спрашиваю, откуда вы и куда едете, но вижу, о нашей теперешней жизни никто из вас не имеет ни малейшего представления, братие.
 – Там даже радио не добивало, – кивнул Алексеев.
 – Мы ко всему готовились, – сказал Скиф, – но чтоб так круто перевернуть – сказал бы мне раньше кто, в глаза б ему плюнул.
 Поезд стал замедлять ход, за темным окном тамбура замелькали огоньки.
 – Вам, голубки, с вашими ликами отменньщи на Киевском вокзале стоит лишь разок объявиться, – скорбно покачал головой отец Мирослав. – Да и до вокзала не добраться, перехватят в солнцевском пригороде.
 – Белобрысый Тото с гоп-компанией, что ли? – презрительно дернул подбородком Засечный.
 – И Тото не зря в поезде оказался, и отец Мирослав по вашу душу, смекаете, войнички, – усмехнулся поп. – А скажу я вам так: интересуются вами люди ах какие серьезные!.. По причине какой, сия тайна от меня скрыта, но смекаю, не хлебом с солью встреча вам уготована. Поостеречься бы всем троим! Твои вещи в купе? – посмотрел он на Засечного.
 – Моего у меня только сума переметная, – похлопал по сумке на лямке тот.
 – Тогда выходи прямо после Конотопа в Брянске.
 – Родом-то я как раз – брянский, а Москву-столицу хотелось хоть одним глазком глянуть.
 – Сойди в Брянске, родных повидай, – гнул свою линию поп. – И, не торопясь, до Москвы на перекладных электричках добирайся. Шрам у тебя приметный больно, и в Брянске первый же мент прицепится. Ты бы шапку с опущенными ушами завел.
 – Я двадцать лет шапок не видал. Забыл, как их носят.
 – Вот и вспомнишь детство золотое… А тебе, болезный, – повернулся он к Алексееву, – в самый раз сойти в Сухиничах. Место такое встретится нам по дороге. Там любой тебе скажет, как добраться до Почаевска. Под Почаевском тебя ждет святая обитель – мужской монастырь называется. Постучишься, скажешь, от отца Мирослава – тебе отворят. Твоей болезни покой и уход нужен. А то до весны не доживешь. Ветром тебя качает.
 Алексеев покорно склонил голову. Ему все труднее было скрывать от товарищей боль в желудке. От слабости немело все тело, руки и ноги становились ватными…




 Глава 5


 – Ро-ди-на.., у-ро-ди-на.., у-ро-ди-на… Ро-ди-на… – дробно выстукивали колеса летящего в метельную мглу поезда.
 – Родина-уродина! – вслух пробормотал вслед за колесами привалившийся к двери тамбура Скиф.
 В тамбур ввалились два милиционера в полушубках:
 – Документа™, граждане?.. Куда путь держим?..
 Побледневший поп поманил их двадцатидолларовой купюрой в проход между вагонами и о чем-то зашушукался там с ними.
 Через пару минут милиционеры, пряча блудливые глаза, снова появились в тамбуре и сообщили:
 – Через полчаса, граждане, в Конотопе можно горячей бульбы у бабок купить, горилки и огурчиков соленых.
 В Конотопе по их совету все же вышли на перрон и направились было к закутанным по глаза в пуховые платки бабкам с ведрами, но вовремя заметили, что какие-то трое тоже вышли из соседнего вагона, что-то обсудили промеж собой и направились к ним.
 – Синие! – сразу определил их Скиф по сверляще-цепким, оценивающим взглядам. – И у этих под колпаком, войнички православные!.. Черт, чтоб их!..
 От знакомства с синими избавили цыгане. Облепили их, как репьи, с гадальными картами, гамом и со скабрезными шутками-прибаутками. Через их головы один синий – скуластый, как башкир, знак Скифу подал: дело, мол, есть…
 "Ага-а, знаю я ваше дело, – подумал Скиф. – Ваше дело – нам небо в крупную клетку, а себе – еще одну звезду на погон".
 Так и не купив самогона и горячей картошки, снова укрылись в тамбуре.
 – Ро-ди-на.., у-ро-ди-на! – опять вслух пробормотал Скиф под стук колес тронувшегося поезда. – Роди-на.., у-ро-ди-на…
 На границе с Россией, правда, никто особого внимания на них не обратил. Офицер в странной зеленой фуражке, на тулье которой двуглавый орел растопырил когти и крылья, а на кокарде герб с красной звездой прижились, хотел было проверить их бумаги, но махнул рукой и прошел с солдатским нарядом в другой вагон.
 – Видал, войничек, какие дела? – пропел поп Засечному. – Говорю тебе с тупой настойчивостью идиота: сойди от греха в Брянске!..
 – И откуда ты такой выискался? – вскипел Засечный. – Не пойму, то ли блатняк, то ли ты легавый, то ли чекист долбаный.
 – Не дури, – глухо одернул его Скиф. – Мирослав дело говорит. С ходу заявляться в Москву опасно. Мы еще от окопной грязи не отмылись.
 – А я перед попами спину не гнул в церкви. Надо мной командиров нет. Прощевайте войнички. Целоваться не будем.
 Засечный отомкнул дверь универсальным ключом, предусмотрительно прихваченным в вагоне-ресторане, спрыгнул на ходу и исчез в снежной круговерти.
 Алексеев с немой мольбой глянул на Скифа. Тот поскреб пальцами жесткую щетину на бороде:
 – Ладно, поверю на слово. Но если, поп, ты на самом деле сучок по слежке, все равно первым помрешь ты. Засечный мне дважды жизнь в бою спас, а ты мне кто?..


* * *

 …Жизнь попа-расстриги Мирослава, в миру Влодзимежа Шабутского, была запутанной, как февральские кривые дороги. Он и сам с определенностью не смог бы ответить на вопрос: кто он?..
 Происходил он из древнего шляхетского рода, чьи сирые угодья тонули по болотистым берегам речки Пшемысли. Род был славен тем, что острой татарской саблей, передаваемой от поколения к поколению, доблестно рубился с псами-крестоносцами, неизменно вставал на пути бесчисленных набегов буйных запорожских казаков и крымских ханов Гиреев. Девизом рода были слова, приписываемые Ивану Грозному.
 "Един господь на вышних небесех – единый царь на всех землех славянских".
 В Россию первый Шабутский попал в свите Станислава Понятовского, ставшего вскоре последним польским королем. Как бы там ни было, но шляхтич, с детства впитавший дух славянского единения, влюбился в России во фрейлину императрицы Екатерины Второй и перекрестился в православие, чуждое католическому польскому панству. Православие унаследовали и его потомки, верой-правдой служившие потом России. Одна ветвь рода пошла по военной, инженерной линии, другая, к которой относился отец Мирослав, – по церковной. Были в этой ветви даже епископы, но большей частью простые священники сельских приходов. Таковыми были расстрелянный большевиками в двадцатом году дед Мирослава, настоятель прихода под Калугой, и его отец, поступивший перед Второй мировой войной диаконом в соседний приход. В составе польской Армии Людовой дошел его отец до Берлина, а после войны местные власти не позволили ему развращать души "строителей коммунизма", и предпочел он колымские лагеря отречению от веры православной. Восемь лет строил "столицу" Колымского края, пока не попал в поле зрения хрущевской комиссии по реабилитации. Но дышать воздухом свободы застуженными на лютых магаданских морозах легкими ему пришлось всего с полгода. Упокоился он на тихом сельском кладбище бывшего своего прихода, под тремя белоствольными березами. А еще через полгода упокоилась с ним и матушка-попадья, оставив малого Влодзимежа круглым сиротой.
 В том селе под Калугой, где еще теплилась в людях память о его расстрелянном деде, пригрел Влодзимежа настоятель церкви и как мог воспитал его. Окончив сельскую школу с золотой медалью, поступил юный Влодзимеж на философский факультет МГУ.
 Вот тогда-то впервые и попал он в поле зрения "конторы Никанора". Капитан по фамилии Костров покопался в биографиях его родственников и без долгого промывания мозгов предложил "философу" Шабутскому быть стукачом на факультете. Влодзимеж "продинамил" капитана и под благовидным предлогом был отчислен из МГУ. Потом была армия…
 К своему удивлению, служить он попал в погранвойска, на китайскую границу. Так уж случилось – именно на участке его заставы был крохотный островок Даманский. И когда полезли на него, как саранча, китайцы, пришлось пану Влодзимежу окреститься еще и в кровавой купели. Провалявшись с полгода в госпиталях и кое-как залечив простреленную в ночной атаке селезенку, подался Влодзимеж на проторенный предками путь, в Московскую духовную семинарию, что в Троице-Сергиевой лавре.
 Семинарию он успешно закончил, был рукоположен в сан и стал с тех пор зваться отцом Мирославом.
 Приход ему определили в Закарпатье, в самой захудалой глухомани. Сожженная еще бандеровцами деревянная церквушка, иконы и церковная утварь были разграблены. В приходском кармане лишь блоха на аркане… От безысходности и от буйства молодых нерастраченных сил решился отец Мирослав на подвиг ради веры православной…
 Из православных священников Закарпатья, таких же бедолаг, как и сам, сколотил он бригаду в девятнадцать человек, обучил ее водить тяжелые грузовики и утянул с собой на строящийся БАМ, деньгу на православное дело зарабатывать. Платили на отсыпке трассы самосвальщикам до тысячи рублей в месяц: деньги бешеные по тем временам. Пять лет "долгогривые" строили "Магистраль века", а дойдя до Кодарского хребта, сдали разбитые самосвалы и вернулись в Закарпатье, к своим сиротским приходам.
 На месте сожженной деревянной церкви возвел отец Мирослав с божьей помощью по собственному проекту каменную хоромину с золотыми куполами и крестами. Все заработанное на таежных марях и наледях вложил в нее, да еще и в долги влез.
 А события в стране развивались, как в дурном сне.
 Горбачевская перестройка, будто материнским молоком, вскормила в Закарпатье националистов, радетелей за "нэзалэжнисть". Бывшие вояки из дивизии СС "Галичина" стали национальными украинскими героями. Споры об украинской "нэзалэжнисти" проникли и в церковную среду. Даже некоторые "долгогривые" из бамовской шоферской бригады стали ратовать за отделение украинской православной церкви от "поганой москальской". В долгих бдениях прорывался к их разуму отец Мирослав, но итогом был третий поджог его Златоглавой. На этот раз дотла выгорела его красавица. А ему самому, бросившемуся в огонь спасать древние иконописные лики, какие-то молодчики проломили свинцовым кастетом голову.
 Поняв, что плетью обуха не перешибешь, с тяжелым сердцем покинул отец Мирослав Закарпатье и перебрался под Калугу, где ему определили приход его расстрелянного деда. Прослужив в нем год, от тоски по своей закарпатской златоглавой красавице впал отец Мирослав в беспробудное пьянство. В пьяных угарных снах стали ему являться видения о погибели церкви православной и о разорении земли русской.
 Являться в событиях, которые вскорости случались.
 Рассказывал он по пьяному делу о своих видениях некоторым прихожанам, и те шарахались от него как черт от ладана. Дошло до церковного начальства…
 Там хоть и неплохо относились к отцу Мирославу, но, посчитав его видения промыслом дьявольским, а пьянство делом непристойным, лишили Мирослава сана. И стал Мирослав попом-расстригой, каких на Руси в смутные времена бывает тьма-тьмущая. Бороду он сбрил, но в мирскую одежду облачаться не стал.
 Так и ходил в сутане поповской.
 Может быть, и спился бы отец Мирослав и стал бы обыкновенным бомжем, да высмотрела его одна прихожанка польского происхождения, лет на десять его моложе. Привела в свой дом, отмыла, подкормила и душу его, заледеневшую было, бабьими ласками отогрела. Сначала-то он смотрел на нее как мышь на крупу, но, когда она понесла от него, он почему-то сразу почувствовал вкус к семейной жизни и с затаенной радостью ждал появления нового шляхтича Шабутского.
 Из Москвы на освободившийся приход прислали старичка священника, тихого и в церковных требах усердного, но прихожане по всем надобностям шли по-прежнему к Мирославу, так как за неумолимо сбывающиеся пророчества стали почитать его чуть ли не святым, незаслуженно за правду и веру пострадавшим. И негласно детей крестить к нему несли, и соборовать приглашали, и на исповеди грешные души облегчать приходили, и открывшийся магазин или ресторан какой звали святой водой окропить.
 А года три назад перехлестнулись пути его с уголовной братвой. То просили его кровавую разборку между ними предотвратить, то деньги, не праведно добытые, по справедливости поделить, то тайно отпеть другана, получившего пулю или перо под ребро на бандитской разборке, которую лучше не засвечивать у ментов… Правда, когда братва попросила его быть хранителем общака, он наотрез отказался, чем, к удивлению своему, нажил еще больший авторитет у братвы.
 Дальше больше: с такими же просьбами стали к нему обращаться и бывшие партийные секретари, ставшие банкирами, бывшие директора заводов, ставшие их хозяевами, городские власти и даже милицейское начальство. Никому не отказывал отец Мирослав, всех мирил: и партийных, и милицейских, и братву, благо те и другие щедро "отстегивали" от доходов своих. Полученные от них деньги и деньги от мелкой коммерции, которой пробавлялся он, не доверяя почте и телеграфу, регулярно сам отвозил в Закарпатье и отдавал в руки новому настоятелю прихода на восстановление своей Златоглавой.
 Возвращаясь из последней поездки, завернул отец Мирослав в один сельский приход под Одессой, повидаться с настоятелем его отцом Иовом – с одним из "долгогривых" бамовской шоферской бригады. Относился Мирослав к нему с уважением за его крестьянскую основательность в вере и в делах житейских.
 А еще и потому, что, когда вспыхнула вдруг кровавая междуусобица в соседнем Приднестровье, отец Иов счел своим долгом отправиться на боевые позиции.
 Там он причащал в окопах перед боями донских казаков, соборовал умирающих и служил скорбные погребальные молитвы над их братскими могилами.
 Отца Иова Мирослав нашел в постели разбитым поясничным радикулитом. Рядом с его кроватью со сварливым клекотом расхаживали индюки, а с поповского подворья доносилось мычание некормленых и недоеных коров, кудахтанье кур и требовательный гусиный гогот.
 При виде гостя ладная из себя, крутобедрая хозяйка кинулась накрывать крестьянской снедью придвинутый к постели стол. Потом в душевных разговорах под обильное возлияние крепкой монастырской настойки поведал ему прикованный к постели отец Иов о крайней своей нужде: ехать сегодня вечером в Москву по церковным делам.
 – Церковные-то дела подождут, когда на ноги встану. Дак вот племяннику обещал по дороге одно богоугодное дело сделать, да, видно, не судьба уж, – посетовал он.
 – Что за богоугодное дело-то? – заплетающимся языком спросил отец Мирослав.
 – Дак, в поезде присмотреться к троим мужикам, ежели понадобится помощь им в нужде какой, дак помочь по-христиански.
 – Присмотреться? В нужде помочь?.. – удивился отец Мирослав. – Они что, дети малые?..
 – Из православной Сербии они, войники, – шепотом сообщил он.
 – А-а, иностранцы! – отмахнулся Мирослав. – Эти рабы божьи помощь себе за доллары сами окажут.
 Болей на здоровье, отче, и не рви душу понапрасну.
 – Наши они – офицера, – опять покосившись на дверь, зашептал тот. – Пять лет воевали в Сербии за православное славянское дело. Говорит племяш: истинно, как дети малые, растерялись они… Говорит: как волки, по сторонам зыркают, понять ничего не могут… Воевать-то подались, когда еще "Союз нерушимый" был, а вернулись-то вчерась токмо. А тут "нэзалэжнисть", понимаешь, оскал звериного капитализма, чтоб он сказився, растуды его в качель!..
 – Да-а, – пьяно перекрестился отец Мирослав. – Есть отчего голове кругом пойти и завыть по-волчьи…
 Постой, постой, отче, – собрал он складки на лбу. – Вроде бы какие-то такие, из православной Сербии, в вещих снах моих намедни являлись…
 – Обижайся не обижайся, Мирослав, а вещие сны твои от лукавого! – рассердился отец Иов и три раза перекрестился заскорузлой крестьянской щепотью. – Он, чертяка, тобой туда-сюда, как помелом, крутит.
 Встану на ноги – молитву в храме над тобой сотворю, святой водой, привезенной из Иордана, окроплю. Дак, глядишь, изыдет из тебя окаянный.
 – В следующий приезд, – так и не вспомнив свой "вещий" сон, согласился отец Мирослав. – А пока в Москву заеду помолиться за душу мою заблудшую в – храме Елоховском у отца Матвея.
 – В Москву-то первопрестольную когда рассчитываешь укатить? – зыркнул на него отец Иов.
 – Сегодня, ночным скорым, ежели билетом разживусь.
 – Разживешься. По нонешним ценам купейные вагоны пустыми катаются.
 – Коли разживусь и в поезде встречу твоих войников, то в обиду их никому не дам. Можешь положиться на Мирослава, Отче.
 – Об этом слезно и хотел попросить тебя, Мирослав, – обрадовался болезный отец Иов.
 – Чего просить, коли дело-то богоугодное? – покачнувшись на колченогом стуле, отмахнулся Мирослав. – Документы у них, надеюсь, имеются, отче?
 – То-то и оно: не документы, а туфта с одесского Привоза, – виновато потупился отец Иов. – Границу-то пересекут с туфтой, а что в России будут с ней делать, вопрос. Выправил бы я им что-нибудь ненадежнее, да вот поди ж ты, скопытился…
 – Их в Москве встренут или как? – поинтересовался Мирослав.
 – Неведомо мне про это, – развел руками отец Иов, достал из потертого бумажника крохотную писульку. – Меня просили сопроводить их до самой Москвы, а с Киевского вокзала позвонить из автомата по указанному здесь телефону и сообщить их ближние планы в столице, ежели, конечно, они откроются мне.
 – Понятно, отче! – кивнул Мирослав и потянулся за бумажкой с номером телефона.
 Взглянув на нее, он моментально, протрезвел, а в висках будто молоточки застучали.
 "Костров Николай Трофимович" – четким почерком красовалось на бумажке, а ниже был записан телефонный номер. Бесенятами заплясали перед глазами отца Мирослава эти три слова. Было время, когда судьба свела семинариста Влодзимежа Шабутского с майором КГБ Костровым, и запомнил Влодзимеж этого человека накрепко.
 – "Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходе своем, и возвращается ветер на круги своя", – пробормотал Мирослав и почувствовал, как сжалась от липкого страха его душа.
 Не за себя так, до озноба, испугался отец Мирослав, а за тех троих ратоборцев из православной Сербии, которых он вызвался своими руками сдать христопродавцу Кострову.
 "Матка Боска ченстоховска, влип, Мирослав, как кур в ощип! – подумал он. – Ситуация…"
 – Чем так смутилась душа твоя, Мирославе? – заметив его смятение, смиренно спросил отец Иов.
 "Христопродавцем никогда не был и теперь не стану", – принял решение отец Мирослав, а вслух сказал, как о чем-то само собой разумеющемся:
 – Почту за честь оказать услугу братьям, воевавшим за православную веру.
 Отец Иов удовлетворенно улыбнулся и показал отцу Мирославу три фотографии.
 – Особенно присмотрись к этому вот войничку, – ткнул он пальцем в одну из фотографий. – Племяш байт, что бисов Интерпол всех троих за что-то ищет.
 Но то не наше церковное, а мирское дело, Мирослав, – строго добавил он.
 С фотографии на отца Мирослава смотрел дюжий, цыганского обличья мужик в пятнистой униформе, с сильной проседью в бороде.


* * *

 Три сербских ратоборца появились на перроне за минуту до отхода поезда. Из окна купе отец Мирослав узнал их сразу и успел заметить, как зыркнули они волчьими голодными глазами на киоск с водкой, напитками и бутербродами, но поезд громыхнул сцепкой, и они поспешно нырнули в вагон.
 "Волки, чистые волки! Кровушки, поди, на них! – перекрестился отец Мирослав и тут же одернул себя:
 – "Праведного и нечестивого судить будет бог, и суд над всяким делом там, у него"…"
 Столик в вагоне-ресторане отец Мирослав занял сразу же, подумав, что "волки" непременно пожалуют туда утолить голод, и стал терпеливо ждать.
 И теперь, стоя в холодном громыхающем тамбуре, после прыжка в метельную мглу взбешенного Засечного, отец Мирослав попытался вспомнить свой странный сон, связанный с этими людьми.
 К его удовлетворению, Алексеев без лишних слов покинул поезд в Сухиничах. Скифу же отец Мирослав возвращаться в свой вагон отсоветовал. У Скифа все свое было при себе. Каждые полчаса они переходили из тамбура в тамбур. Скиф до тошноты накурился дешевых американских сигарет, сгорающих, как порох.
 Поп проклятущий настолько заставил Скифа уверовать в опасность, что, когда тот оставил его одного и сам пошел в свой вагон за вещами. Скиф настороженно прислушивался к каждому стуку.
 Но отец Мирослав благополучно вернулся с дорожным саквояжем из ковровой ткани, с какой-то черной хламидой, перекинутой через руку.
 – Надевай, воитель, через голову. А курточку свою поверх набросишь. Это мое старое облачение. Тебе будет впору, я с десяток лет назад гораздо тучен был.
 Заштопанное, грех его бери, да в темноте никто не приглядится.
 Скиф натянул на себя черный мешок с рукавами.
 На голову поп нахлобучил ему черный же колпачок.
 – Грех, прости господи, мирянина в подрясник облачать, – суетливо перекрестил его отец Мирослав. – Но в грехе родимся, в грехе живем. А скажи мне, воитель славы, – спохватился отец Мирослав, – стрелялки у тебя никакой нет или ножа за пазухой?
 – Я профессионал. Работаю без оружия.
 – Ну, тогда присядем на дорожку.
 – Москва уже так скоро? – недоверчиво покосился на циферблат часов Скиф.
 – До Москвы еще что пехом, что ехом – о-го-го сколько. А это Калуга. Стародавнее место сорока церквей и родина Циолковского.




 Глава 6


 Крохотная безлюдная станция, со всех сторон зажатая многовековым сосновым бором. По просеке прямо от нее единственная дорога со свечами фонарей. Ни человека, ни машины, ни приблудной собаки.
 – Это что, волки? – Скиф задрал голову в снежную темень и прислушался.
 – Может, и волки.
 – Какой же тут город Циолковского? Завез меня в свою монашескую пустынь.
 – Не вводи себя в грех сомнения. Пошли на остановку. Сейчас автобус пойдет. С этой станции до города еще добрых десять километров.
 Мела мягкая, словно из сахарной ваты, пурга. В добитом до дыр автобусе посвистывал ветерок. В этом темном шарабане они были одни, не считая водителя за перегородкой. В желтом свете фар каруселили снежинки. В долгополой рясе Скифу сделалось тепло и уютно, и он не заметил, как его убаюкала дорога.
 Прошла ровно неделя, как они отплыли на украинском судне из Белграда вниз по Дунаю. Пять дней кошмарной дремы в трюме, когда и в сон морит, а не заснешь из-за духоты и тесноты. Два дня с вокзала на вокзал, где тоже глаз не сомкнуть…
 Проснулся Скиф, когда автобус стало швырять из стороны в сторону на занесенных сугробами городских улицах. Потом был путь по извилистой тропинке за покосившимися темными заборами, потом бревенчатая избушка, вросшая в землю, и русская печка с потрескивающими березовыми поленьями.
 Скиф первый раз за последние десять лет не умом, а каким-то неведомым чувством проникся ощущением того, что он среди своих. В жарко натопленной избе он проспал почти сутки, и его никто не будил.


* * *

 Последний раз он спал вот так спокойно больше двадцати лет назад, да еще с гаком. Скифу тридцать восемь лет, если можно верить человеку без документов, а тогда было четырнадцать, когда он увидел свой первый странный сон. Тогда еще не было Скифа – Скворцова Игоря Федоровича, а был восьмиклассник Игорек со смешной фамилией Вовк. Смешной потому, что он сам был похож на взъерошенного волчонка с недоверчивым взглядом. И была квартира на первом этаже с окнами в палисадник с высокими мальвами.
 Были еще живы мать, отец, сестра и брат, даже бабушка была тогда еще в живых. И все умещались в одной четырехкомнатной квартире.
 Летний ремонт своими силами был святой традицией в том далеком доме. Да не просто ремонт, а чтоб с блеском и шиком. Чтобы краска на окнах и дверях блестела, олифу нужно было предварительно разогреть на газовой плите в кастрюле. Тут главное – не упустить момент, когда она начинает закипать и пучиться пенной шапкой из кастрюли… И вот однажды в тот самый последний миг недосмотрели. Кипящее масло вспыхнуло. Огонь пылал, словно продолжение сна, когда Игорь проснулся. Только его одного, завернутого в одеяло, отец успел выбросить из окна в палисадник с цветущими мальвами…
 После трагической гибели всей семьи за Скифом приехал с Урала фронтовой друг отца, полковник-инженер, доктор технических наук Скворцов. У Игоря снова появились мать, отец и брат с сестрой, но спать, как прежде, беззаботно он уже не мог. Ему снились сны, которые стали частью его бытия.
 Жить в новом доме он не мог, попросился в суворовское училище. Его долго отговаривали новые родители, потом в спешке оформляли документы, а тут как раз пришла пора получать первый паспорт советского образца. Ему выдали на руки "серпастый и молоткастый" с записью: "Скворцов Игорь Федорович".
 Паспорт он менять не стал – через пару лет все равно пришлось бы его сменить на военный билет, а затем на удостоверение личности офицера. Но и военный билет в Рязанском училище выправили на Скворцова, с этой же фамилией в удостоверении личности он и отправился воевать в Афганистан.
 С выбором военной карьеры тоже вышла неувязка.
 Скиф закончил суворовское училище всего лишь с одной четверкой по географии. Приемный отец, полковник Скворцов, ученый-программист с мировым именем, настойчиво упрашивал упрямого приемыша поступать в Харьковскую академию ракетных войск, но Волчонок, как звали его в новой семье, всякий раз встречал такое предложение в штыки: "Буду только боевым командиром!"
 Скиф-Вовк утратил не только безмятежный сон, родную семью и фамилию. Обидную четверку по географии он давно уже исправил в скитаниях по дорогам войны, семью обрел во фронтовом братстве, а имена менял с каждым новым документом. Но в нем осталась упрямая вера, что пусть хоть весь мир против тебя, зато у каждого в семейном тылу всегда есть человек, который примет тебя любого. Эту веру он ввел в закон жизни, и теперь у него оставались только два человека, ради которых он мог жить, – жена Ольга и дочь Ника. Жену свою он не видел почти десять лет, а дочери не видел никогда.
 Еще мальчишкой придумал он себе слепую веру в непогрешимость семейного уклада. Он знал – верить можно только очень близким родственникам, которых у него тогда уже не осталось.
 Однако с самого начала учебы в суворовском, а затем в десантном училище он как-то незаметно для самого себя стал искать предлог, чтобы не приезжать на каникулы домой к новым родителям. Из-за фамилии Скворцов чуть было не получил обидную кличку Шпак, что в переводе с украинского языка на русский обозначает "скворец". После этого он стал упорно насаждать среди друзей и знакомых будущий псевдоним – Скиф. Не выносил жалости к обделенному судьбой сироте. Когда-то еще в школе родительский совет собрал деньги" на новые ботинки для Игоря.
 Мальчишка сжал от обиды кулаки и швырнул подарок к ногам благодетелей.
 Образцом мужества для него на всю жизнь остался погибший отец. Женщин до окончания училища он не только не знал, но и откровенно презирал. Единственными женщинами в его представлении были сгоревшие бабка, мать и сестра. Но все же в том, что Волчонок-Вовк так и не превратился после всех перипетий судьбы в матерого волка-уголовника, была повинна хрупкая девушка-былинка с голубыми глазами в пол-лица. В своих воспоминаниях о ней он всегда был счастлив и до сих пор не мог понять, как эта студентка-журналистка, выросшая в Москве в "доме на набережной", могла выйти замуж за капитана-десантника.
 В снах его она никогда не являлась. Но, как сказал бы отец Мирослав устами Екклесиаста, "что существует, тому уже наречено имя". И было имя Ольга.
 И сроку их семейной жизни был месяц, медовый месяц.




 Глава 7


 Совещание в кабинете главного редактора канала длилось уже третий час. Шел нудный разговор о низком качестве передач, о засилье американских триллеров и чрезмерной эротике на телеэкране. Выступающие обращались не к хозяину кабинета, а к восседавшему в сторонке на крутящемся офисном кресле вертлявому человечку с умным и холодным взглядом за золотыми дужками очков.
 Близость этого человечка к некоторым высшим должностным лицам страны заставляла выступающих взвешивать каждое слово и с затаенным страхом читать в его ускользающем взгляде реакцию на свое выступление. Между собой телевизионщики звали его Некрофил за страсть наносить удар строптивым работникам в самый неожидаемый момент. Известные тележурналисты и популярные ведущие программ в присутствии этого человечка съеживались, и на их лицах появлялось угодливо-лакейское выражение.
 "А он ловит кайф от их страха и угодливости! – наблюдая со стороны за человечком, сделала для себя открытие Ольга и вспомнила встречу в цюрихском аэропорту папашей Коробовым "новых русских", в число которых входил и этот человечек. – Вот так же он сам съеживался и по-холуйски гнул спину перед папашей Коробовым. Силен папашка! – со злорадством усмехнулась Ольга. – Цепко он их всех в руках держит…" Будто прочитав мысли Ольги, человечек перекрутился на кресле в ее сторону и заговорщицки подмигнул ей, но глаза его при этом оставались холодными и ускользающими.
 "Кого он мне напоминает? – спросила себя Ольга и прикрыла ладонью улыбку. – Ну конечно – шакала из мультфильма "Маугли". Те же ужимки и тот же ускользающий взгляд и невероятная энергия в плетении интриг".
 На чью-то робкую реплику: не уменьшить ли количество шоу на канале – человечек внезапно взвился как ошпаренный и забегал по кабинету.
 – Надо думать о народе, господа! – частил он скороговоркой. – Жалеть, жалеть его надо!.. Надо наконец помочь народу забыть кошмар чеченской войны.
 Если у народа нет хлеба, то наш долг дать ему хотя бы зрелища. Больше шоу: ярких, остроумных, действующих на подсознание, прививающих понимание демократии и общечеловеческих ценностей. Нам не переделать имперского сознания стариков, но мы можем воздействовать на молодежь. Молодежь обожает шоу.
 Надо разрушать коллективистское сознание "совков" и без устали учить их надеяться не на государство, а только на себя. Учить и учить "совков" – это наш долг, долг, господа!
 "Это надолго", – подумала Ольга и, не дожидаясь конца трескотни человечка, выскользнула из кабинета. По дороге она позвонила по мобильному телефону водителю. По обыкновению, личные водители машин телезвезд в ожидании хозяев в подвале под бюро пропусков резались в домино и травили анекдоты.
 – Алеша, заводи машину, едем домой! – бросила она в трубку и сразу попала в объятия толстушки Верки Мамонтовой, директора молодежной программы "Обо всем понемногу". Верка была однокурсницей Ольги по журфаку МГИМО. Тележурналистки из нее не получилось по причине крайней стервозности, но, имея связи в верхах, она прочно оседлала директорское кресло. Телевизионщики знали, что любовница человечка Верка Мамонтова – его глаза и уши на канале, и по этой причине заискивали перед ней и старались водить с Веркой компанию.
 – Ольгуша-дорогуша, ищу тебя по всем монтажным! – зачастила Верка. – Выручай, мать, зашились с передачей, вся надежда на тебя. Режиссер – малахольный, из старых китов, мох из ушей прет. Ведущая Ирка Прошкина – дура набитая, сама знаешь, а передача в плане… Операторы за тебя двумя руками. Я уже согласовала с главным замену Прошкиной на тебя.
 – О чем передача?..
 – Тошниловка! – засмеялась Верка; – С американской сдута. Что-то про голубых и зеленых. Но хохмы и "геги" – стон по стране пойдет! Классные актеры, политики, депутаты. Ты же с ними как рыба в воде. Выручай, Ольгушка-душка, горим синим пламенем!
 – Дай подумать, – отбивалась Ольга. – Не моя редакция… Не мой стиль Прошкиной подлянку кидать.
 – Ой, тащусь!.. Главный эту тварь уже в другую передачу ввел, Ольгуша.
 – Ну, хорошо, коли так, – кивнула Ольга и, чмокнув Верку в щеку, направилась к машине.
 – Съемка завтра в семь вечера, в пятой студии.
 В шесть на грим, – крикнула ей вдогонку Верка.
 Водитель, увидев идущую от проходной Ольгу, тронул машину ей навстречу. Когда до нее оставалось метров десять, под автомобилем сверкнула вспышка и громыхнул взрыв. Ольгу бросило на капот чьей-то машины.
 – Атас, мужики, щас рванет бак! – раздался чей-то истошный вопль в толпе.
 Толпа метнулась в стороны, сбила с ног бегущих с огнетушителями пожарников.
 Какие-то люди подхватили Ольгу под руки и потащили к проходной. В дверях она оглянулась на грохот взрыва за спиной – вокруг вставшей набок машины горели бетонные плиты стоянки. Изувеченный труп водителя не просматривался за пламенем и черным дымом…
 В комнате дежурного по отделению милиции, охранявшей телецентр "Останкино", ей дали кофе и полстакана коньяка. Она выпила все это и ушла в прострацию. Пришла в себя она только тогда, когда какой-то крепкий мужик с волевым лицом и пронзительно-синими глазами сильно тряхнул ее за плечи.
 – Очнитесь, Ольга Викторовна, и отвечайте на мои вопросы, – властно сказал он.
 – Вы кто? – спросила Ольга.
 – Полковник ФСБ Максим Сергеевич Шведов.
 Я буду заниматься этим делом.
 – Занимайтесь.
 – Что вы можете сообщить по этому факту?
 – Ничего.
 – У вас есть враги?
 – У всех они есть.
 – Считаете ли, что покушение на вас связано с вашей профессиональной деятельностью.
 – Нет, пожалуй. Нет.
 – С вашим бизнесом?
 – Теоретически возможно, но вряд ли.
 – Не могли бы вы дать список ваших партнеров по бизнесу?
 – Только с их согласия.
 – Из-за конфиденциальности сделок?
 – Да. А о законности сделок вы можете судить по документам моей фирмы "СКИФЪ".
 – Если будет в том необходимость, мы заглянем в них.
 – Я распоряжусь, чтобы вас с ними познакомили.
 А сейчас у меня очень болит голова.
 – Понимаю. Заканчиваю. Скажите, а ваш муж не мог?..
 – Сима Мучник?.. Он мухи не обидит!
 Шведов дал Ольге подписать протокол допроса и, прежде чем отпустить ее, спросил:
 – Извините, Ольга Викторовна, вопрос, вероятно, личного порядка… У вас есть какие-нибудь сведения о вашем бывшем муже, Скворцове Игоре Федоровиче, Скифе?
 – Скиф погиб в Сербии.
 – Погиб? Вы уверены?
 – Я узнала об этом два года назад.
 – Странно, – Шведов привстал со стула. – А по моим сведениям, год назад Скиф получил звание полковника сербской армии.
 – Что вам и сказать, – смутилась Ольга. – Если бы Скиф был жив, может, того… – Она кивнула на окно, за которым все еще дымилась изуродованная взрывом машина. – Может быть, того и не случилось бы… И если он жив, глупо думать, что Скиф стал бы таким образом мстить мне.
 – Вы меня не так поняли, Ольга Викторовна. – Шведов отвернулся к окну. – В Афганистане Скиф спас мне жизнь.
 – Мне тоже, – кивнула Ольга.
 – Я слышал об этой истории. А если все же Скиф жив?..
 – Я бы порадовалась за нашу с ним дочь. Извините, у меня раскалывается голова.
 – Мои люди доставят вас домой.
 – В этом нет необходимости, – Ольга кивнула за окно. – За мной приехал муж, Серафим Мучник, которым вы только что интересовались.
 Стоя у окна, полковник Шведов наблюдал, как здоровенный толстяк в длинном черном пальто от Версаче, путаясь в полах, бестолково суетился, усаживая Ольгу в молочно-белый "Мерседес-500".
 – Красиво жить не запретишь! – кинул вслед "Мерседесу" вошедший в комнату майор Кулемза и добавил, зло усмехнувшись:
 – Бандиты живут красиво, но – недолго.
 – Едем к Дьякову! – собирая бумаги, сказал Шведов.


* * *

 …Генерал-лейтенант ФСБ Дьяков, по прозвищу Инквизитор, молча выслушал доклад полковника Шведова о неудавшемся покушении на тележурналистку Коробову и задумчиво прошелся по кабинету.
 В прямой спине генерала, в его волевом, вскинутом вверх подбородке чувствовалась военная косточка.
 В то же время в плавных кошачьих движениях, в его неторопливых жестах и особенно в темных непроницаемых глазах было что-то от матерого хищника, в любой миг готового к отражению агрессии и к стремительному нападению.
 – Твои соображения, полковник, по этому делу? – наконец повернулся он всем корпусом к Шведову.
 – Радиоуправляемая мина на двести грамм в тротиловом эквиваленте, – сказал Шведов. – И тем не менее, похоже, Коробову не хотели убивать, товарищ генерал…
 – Сказал "а", говори "б", – тихим, но властным голосом сказал тот.
 – Хотели пугануть грохотом, может, предупредить от какого-то ее шага…
 – Основания для такой версии?
 – Я спросил себя: а почему было не снять Коробову снайперу из какой-нибудь припаркованной у телецентра машины, а их там сотни. Пространство ровное, хорошо просматриваемое. Вероятность попадания для профессионала стопроцентная и шума никакого.
 – И это все? – строго посмотрел на Шведова Инквизитор. – Хило, полковник!
 – Не все, товарищ генерал, – возразил тот. – Запугивание с громыханием – из арсенала Фармазона…
 Фармазоном только в своем кругу они называли генерала Кострова.
 – Это серьезней, – качнул подбородком Инквизитор. – Думаешь, у Фармазона появились веские причины для подобного риска?
 – Все может быть, – пожал плечами Шведов.
 Инквизитор бросил на Шведова короткий взгляд и зашагал по кабинету. Минуты через две он остановился вплотную к нему и тихо сказал:
 – Под "зонтиком" дело о покушении на журналистку, отложи все текущие дела и осторожно копни его. Но.., но главное, мне нужна информация о цели визита Коробовой и Фармазона к Питону в Цюрих.
 Питоном окрестил Виктора Коробова лично Инквизитор еще десять лет назад за его умение "заглатывать" свои жертвы целиком и умело уползать от возмездия за черные дела, которые он, Инквизитор, кропотливо распутывает все эти десять лет.
 Увидев хмурое лицо Шведова, Инквизитор спросил:
 – Не любишь копаться в семейном грязном белье, полковник?
 – Признаться, да, товарищ генерал. Мне кажется, лучше копнуть сделки Коробовой. До ее папаши Питона в Швейцарии нам не дотянуться, а тратить время на его семейные отношения с дочерью и Фармазоном…
 – Англичане говорят: "В каждом доме есть свой скелет в семейном шкафу", – сказал он и добавил вполголоса:
 – Мне нужно знать все про скелет в шкафу Питона. Мои люди в Швейцарии, разумеется, заглянут в его дом, но ты постарайся открыть мне его семейный шкаф здесь, в Москве. Но открыть абсолютно без скрипа… Иначе таких полканов спустят, что на нас никто не поставит и ломаного гроша.
 – Понял, Егор Иванович, – кивнул Шведов. – Через Фармазона и Коробову…
 – Люблю понятливых!..
 – Разрешите вопрос, Егор Иванович?..
 – Разрешаю.
 – А если эта версия тупиковая?
 Инквизитор чему-то затаенно усмехнулся и показал на дверь.
 После ухода полковника Шведова он достал из сейфа тоненькую папку без номера, с одной лишь надписью от руки: "Совершенно секретно. Дело Питона". Начато десятого января 1985 года. Десять лет назад схватку с Питоном Инквизитор проиграл, и не в том было дело, что он не любил проигрывать. Инквизитор твердо знал, что несовершившееся возмездие даже одному высокопоставленному преступнику развращает все общество в целом. Поэтому момента, когда под благовидным предлогом появится шанс добраться до бывшего функционера ЦК КПСС Виктора Коробова, жирующего ныне в Швейцарии, Инквизитор ждал все эти годы. И вот теперь, кажется, забрезжил шанс…
 Пробежав глазами содержимое нескольких листков из папки, Инквизитор потер ладонью в области сердца и трясущимися руками открыл коробочку с валидолом. Сунув таблетку под язык, он подождал, когда боль отпустит, и снова склонился над папкой…
 Прочитав последний листок. Инквизитор подошел к окну и долго смотрел на копошащийся в предзимних сумерках человеческий муравейник. Там, в этих в угрюмых домах, уходящих в серое небо, криком кричит от страшных унижений, голода и холода человеческая плоть. Там умирают ограбленные больным шизофренией государством никому не нужные старики и старухи, ночуют в подвалах и на вокзалах брошенные нищими родителями дети. Там роятся стаи бандитских группировок, расплодившихся на их слезах, как мухи в жаркое лето, и бандитской масти чиновники – мздоимцы и казнокрады. И те и другие теперь рвутся к власти, чтобы, как упыри, сосать из народа последние соки без страха возмездия задела свои черные. Там шныряют по улицам наркоманы, сутенеры и проститутки, ставшие ими по вине бездарных и алчных правителей. Цена человеческой жизни стала там – копейка.
 "Прошлое стреляет прямой наводкой из пушек в день сегодняшний, – подумал Инквизитор. – Но надо ли стрелять из пушек в прошлое? – задал он вопрос себе. – Может, пусть жируют Питоны и Фармазоны?.. Может, они и впрямь – соль нашей несчастной, богом проклятой земли? Как бы не так! – озлился на себя Инквизитор. – Упыри они болотные, опившиеся кровью и слезами людскими! Кол осиновый в их могилы, чтобы потомками были прокляты вовеки…"
 – "И вечный бой!.. Покой нам только снится…" – вслух произнес он и подумал: "Главное – не жалеть себя". Он был законченным прагматиком, но обожал поэзию и знал ее. И особенно поэзию серебряного века. И еще: он совершенно разучился жалеть себя… "Не жалеть себя" – было девизом и смыслом его жизни.




 Глава 8


 Скиф проснулся, как в далеком детстве, от яркого света и звонкого пения птиц. Но за окном только-только начинался декабрь, выморозивший оконные стекла по краям узорной рамкой, как серебряным окладом на иконе. А иконами самыми разными в этой избе были увешаны все стены. В клетках под потолком заливался кенарь, титикали овсянки.
 – Доброго утречка! – приветливо поклонилась ему молодая женщина с повязанной платком головой. – Вставайте, завтракать пора. Сегодня пятница – без маслица, значит. Но если отец Мирослав даст для вас благословение…
 – Без маслица так без маслица. Порядок нарушать не будем. – Скиф поскреб рукой по бороде. – Может, вот только побриться бы, если церковь дозволяет в пятницу.
 – В печке в чугунке водичка теплая, – снова приветливо улыбнулась женщина. Скиф разложил на столе свои бритвенные принадлежности. Хозяйка поставила на стол чугунок с водой. Скиф пододвинул к себе потемневшее от старости зеркало – на него смотрел оттуда бородатый сербский четник.


* * *

 В то самое лето 1986 года в Афгане, в день прилета жены в командировку в расположение части, капитан Скворцов нагладко выбрился до синевы специально припасенным для этой цели золингеновским лезвием.
 Под носом после снятых усов осталась светлая полоска.
 "Жена усатых не любит", – объяснил он тогда их командиру, полковнику Павлову.
 Павлов после женитьбы Скифа на дочери высокопоставленного сановника из ЦК КПСС стал относиться к своему комбату с некоторой осторожностью.
 Не к каждому в Афган может прилететь на встречу жена. Но Ольга каким-то непонятным образом смогла.
 Жена с месячным стажем семейной жизни, а в невестах проходила и того меньше. Их расписали досрочно по просьбе родственников – у Скифа заканчивался отпуск, который он получил по случаю награждения вторым орденом Красной Звезды. А медовый месяц им довелось провести на горных тропах в тылу моджахедов – и на этом на их семейной жизни была поставлена большая черная точка, как в уголовном деле.
 Более трех лет в Афгане, три года пересылок и тюремных лагерей, побег из зоны перед самой амнистией. Почти два кровавых года в Нагорном Карабахе.
 Затем война на горных дорогах и тропах Югославии.
 Глаза истосковались по ровному простору Центральной России…


* * *

 Хозяйка хлопотала у Плиты, чудно пахло пирожками с капустой.
 – Хозяюшка, телевизор можно включить? – спросил Скиф, подравнивая ножницами обвислые, как у моржа усы.
 Та вскинула на него испуганные голубые глаза. Понятно: пятница – постный день. Потом, перекрестившись и пробормотав что-то скороговоркой, она все-таки сняла с экрана кружевную накидочку.
 Бравурный марш пропел славу новой России, началась программа новостей.
 Но вдруг ножницы выпали из рук Скифа в эмалированную мисочку с водой. Он всем корпусом подался к телевизору. На экране разбитая взрывом машина "БМВ", оторванные руки-ноги водителя разбросаны по асфальту. В углу фото Ольги. Дикторша щебечет веселым голоском: "Вчера в 16.30 на ведущую нашей телекомпании Ольгу Коробову совершено покушение. Взрыв, оцениваемый специалистами в двести граммов тротилового эквивалента, разнес машину на части. Водитель погиб. По счастливой случайности Ольга Коробова задержалась в холле телецентра на десять минут. Получили легкие ранения двое случайных прохожих…"
 Скиф сдернул с шеи простынку и принялся яростно стирать с бороды мыльную пену.
 – А! Проснулся, воитель славы…
 В избу вошел отец Мирослав, перекрестился на икону и принялся обметать снег с подола рясы:
 – Чего взбеленился, будто черта, прости господи, встретил?
 – Мне в Москву нужно!
 – Всем туда нужно.
 – Я еду прямо сейчас! У меня жена в смертельной опасности!
 Гладко выбритый, коротко подстриженный и тщательно расчесанный отец Мирослав разительно отличался своим спокойствием от возбужденного, нечесаного Скифа с остатками мыла на лице.
 – Присядь, брат мой, и поразмысли спокойно. Ты не поп, и жена, следовательно, у тебя не последняя.
 Но-но, не след бывшему красному командиру на духовное лицо с кулаками кидаться. А теперь помысли, с чем тебе в первопрестольную ехать.
 Отец Мирослав разложил перед Скифом его же деньги и документы, сомнительный украинский пас порт и двадцать семь долларов мелкими купюрами, не считая украинских купонов.
 – Тебе эта фотография нравится? – отец Мирослав вытащил из бумажника Скифа блок фотографий, на котором была отрезана одна. Скиф снялся перед отъездом на родину в фотоавтомате одного из белградских универмагов. – Мне лично не нравится. Ты на ней как библейский разбойник с большой дороги.
 Я одну отрезал себе на память, не возражаешь? – Отец Мирослав раскрыл паспорт, которым снабдили Скифа хохлацкие ангелы-хранители в микроавтобусе. – "Смотрицкий Иван Петрович"… Добро, что хоть еще Мелентием не окрестили, умники.
 Накаленную обстановку разрядил участковый милиционер. Он вошел, держа перед собой фуражку, истово перекрестился на многочисленные образа, затем поклонился на лампадку, снова водрузил на голову фуражку для пущей официальности и с начальственной строгостью в голосе обратился к Скифу:
 – Нарушаете, гражданин, паспортный режим Российской Федерации. Надо было отметиться в день приезда в отделении милиции по месту временного проживания.
 – Я… Я только что приехал и не успел заявить о себе.
 Милиционер снова снял фуражку и протер ее изнутри по околышку вязаной перчаткой.
 – Иван Васильевич, стало быть, участковый здешний. Вы уже третий день здесь, могли бы и побеспокоиться.
 Скиф вопросительно поднял брови и взглянул на отца Мирослава, тот в ответ пожал плечами и хитровато улыбнулся. Скиф протянул милиционеру свою украинскую "липу". Тот сделал какие-то пометки в своих бумагах и вынул из кармана.., российский паспорт:
 – Вот, Василий Петрович, держите ваш документ и больше никогда не нарушайте.
 Милиционер снова перекрестился, козырнул уже в фуражке, – Угощайся, милок, – хозяйка сунула ему пирожки в газетке. – Горячие, только из печки вынула.
 Милиционер с достоинством принял подношение и громко хлопнул набухшей от снега дверью. Скиф раскрыл паспорт и с удивлением прочитал:
 – Луковкин Василий Петрович… Один другого краше.
 С фотографии на паспорте на Скифа смотрел знакомый бородатый сербский четник.
 – Зато надежней, Василий Петрович. Так что бороду придется оставить, ты только ее цивилизованно подровняй.




 Глава 9


 За окном на улице раздался причудливый сигнал клаксона – мелодия торжественного марша. Скиф осторожно отодвинул занавеску. Из-за покосившегося забора во всей своей красе появился новенький "Мерседес". Из него неторопливо вышел молодой человек в дорогой, но старомодной дубленке, в каких прежде ходили партийные боссы первых лет перестройки. Он небрежно оперся на открытую дверцу машины и безжалостно жал на сигнал.
 – Чего балаганишь, ирод окаянный! – крикнул ему с крыльца отец Мирослав. – Заходи в дом.
 – Не хочу в твой курятник, сам выходи и садись в машину. Переговорить надо, Славик.
 – Не могу я, охульник. Гость дорогой у меня. Собираемся к заутрене.
 – Бери тогда своего гостя с собой. Я вас обоих подвезу, а по дороге обговорим одно дельце.
 – Не вовремя как ты все-таки заехал, – проворчал отец Мирослав, расправляя подол подрясника в машине.
 Парню было лет двадцать пять, не больше. С крепких щек еще не сошел юношеский румянец, а шея еще не утратила детской округлости.
 – Служба эта для тебя не последняя, а дочка у меня родилась первая. Надо поговорить за крестины, понимаешь.
 – Брат Василий, – повернулся к Скифу отец Мирослав. – Ты в своих горних далях и высях оторвался от грешной матушки-земли. Теперь виждь и внемли – пред тобой заместитель главы администрации.
 То бишь наместник наместника Парнишка за рулем многозначительно воздел над собой указательный палец:
 – Первый'.. Первый заместитель, не забудь добавить, понимаешь. А гость твой издалека? Видимость как бы нерусская.
 – Издалека, сын мой, – благостным голосом изрек Скиф, поправляя на голове шапочку-скуфеечку. – Из сербов мы, народ есть такой православный.
 У здания прилизанные чиновники кинулись наперебой к машине, каждый норовил первым открыть дверь На начальственных лестницах стало больше ковров, больше шика в отделке внутреннего убранства присутственных мест.
 В необъятном кабинете юного начальника не хватало только переходящих красных знамен, остальное все оставалось на своих местах, как и прежде. Не было лишь портретов вождей мировой революции и ликов членов Политбюро ЦК КПСС на стенах. Их заменяли картины, купленные в художественном салоне. По своим эстетическим достоинствам они мало отличались от портретов бывших членов…
 О новой моде говорил фотопортрет жены начальника на столе в рамочке из позолоченной бронзы.
 – Брат Василий – пустынник, – со смирением в голосе сказал отец Мирослав. – Он много лет обретался вдали от мирской жизни. Ты бы, ваше превосходительство, обрисовал всю картину в двух словах, а мы послушаем и, может быть, даже кое-что поймем своим скудным умишком.
 "Превосходительство" мягко повернулось на шарнирном кресле и самодовольно ухмыльнулось той улыбкой, какую дарит людям только богатство и здоровье нерастраченной юности. "Оно" заговорило бархатно мурлыкающим баском:
 – Проснулась матушка-Россия, вздохнула от большевистского ига. Как горы, громоздятся в небо частные банки. Финансово-промышленные группы частного капитала все уверенней прибирают к рукам все, о чем раньше пелось в пропагандистской песне: "Все вокруг колхозное, все вокруг мое…" Впервые в истории русская земля получила настоящего хозяина – предпринимателя с большой буквы. Ничейных земель больше нет и не будет. Не будет ничейных заводов, золотоносных месторождений и нефтяных скважин.
 К ним властно тянутся молодые руки, которые несут богатство и процветание всем трудолюбивым русским людям, которые не разгибаясь трудятся у станка или на поле.
 Он закинул ногу на ногу так высоко, как это делают американские миллионеры в телефильмах.
 – Простите, ваше превосходительство, – с почтением в голосе перебил его Скиф. – Позвольте полюбопытствовать, а батюшка ваш родной был или есть кто таков?
 – Отец мой был первым секретарем Ефремовского райкома партии в соседней области, слышали о таком? Но он всегда в душе был скрытым антикоммунистом и противником советского строя. После демократической революции он в числе первых публично сжег свой партбилет. Теперь он председатель совета директоров одной из транснациональных горнорудных компаний.
 Отец Мирослав недовольно заерзал на жестком стуле для бывшего партактива, затем монотонной скороговоркой выговорил Скифу:
 – Брат Василий из единоверной нам Сербии уже утолил свою жажду мирских познаний? А теперь-ка удались в приемную и помолись там по здравом размышлении.
 Минут через пятнадцать два монаха покинули здание администрации. Отец Мирослав сделался отчего-то сердит и по выходе не обмолвился ни словом со спутником. В тихом переулке он остановился. Извлек из складок рясы черную матерчатую торбочку и вручил ее Скифу.
 – Вот так настоящему богомольцу бродить по Руси пристало.
 Из другого кармана он, стыдливо поворотясь в сторону, вытащил перевязанную аптечной резинкой пачку российских банкнот.
 – Прими сие со смирением. Не взятка и не дань – подношение прихожан, святое дело… Пошли, светлый ходок. Сегодня нам с тобой придется изрядно потопать.
 Так началось "хождение" по городу в тот недолгий декабрьский день. Ходили большей частью пешком, очень редко пользовались переполненными троллейбусами. К прихожанам за праведным подношением заходил лишь один отец Мирослав. Ненадежного по причине излишней болтливости инока он оставлял мерзнуть на декабрьском морозце у подъезда. Торба на плече Скифа раз от разу становилась все весомей…
 Перед сном в жарко натопленной избе Скиф снова просмотрел в теленовостях сюжет о покушении на Ольгу. Снова показали ее портрет, разбитый автомобиль и оторванные конечности водителя в крови на асфальте.
 – Пятница, – пригорюнившись, напомнила ему хозяйка Марья Тимофеевна. – Надо было бы без маслица.
 Но всю ночь Скиф проспал под иконами на удивление спокойно, без снов. Наутро отец Мирослав наотрез отказался провожать его до вокзала на электричку.
 – Я тебе уже не нужен, пусть тебя твой ангел-хранитель ведет. За Алексеева не бойся, приищу его в наших краях. И дам тебе весточку.
 – Как ты найдешь меня?
 – Бог не оставит меня несведущим.
 – А где мне тебя искать, батюшка?
 – У тебя в паспорте штамп с пропиской по моему адресу. А номер телефона я в него на бумажечке вложил.
 Они троекратно расцеловались на прощание, а Марья Тимофеевна утерла уголком платка слезу, приговаривая:
 – Ишь птица божия по зиме на весну распелась.
 К добру это, прости, господи, за предсказание.


* * *

 Утро было ясное, морозное. За вокзальным шпилем в чистом небе по бокам от солнца стояли еще два небольших радужных полумесяца, словно обрамляя светило. Скиф подумал, что три – число счастливое, и тут же сплюнул три раза.
 В электричке напротив Скифа села девушка с огромными голубыми глазами, удивительно похожая на Ольгу из его старых снов.
 Портрет Ольги на экране телевизора отдавал холодностью и искусственностью ретуши. Ту Ольгу, с экрана, он, пожалуй, не сразу бы узнал, сядь она вот так напротив него в электричке.
 За Малоярославцем по вагону прошествовала процессия нищих беженцев. Впереди шел человек, тюбетейка которого едва не упиралась в потолок вагона.
 На нем был стеганый цветастый халат из подкладочного материала. На босу ногу шлепанцы, сделанные из обрезанных солдатских сапог. За ним шла женщина в плюшевой жакетке и шелковых шароварах с монистами на грязной шее.
 Замыкал процессию бритоголовый босоногий смуглый мальчишка лет семи. В руках он держал кусок картона от упаковочного ящика, на котором карандашом были наслюнявлены буквы:
 БЕЖЕНЦИ ТАДЧИКИ С АФГАНИСТОНИ
 ДАЙТЕ ДЕНЬГА
 КУШАЙ НАДА
 Мальчишка подошел именно к нему, сложил руки лодочкой и недетскими черными глазами долго испытывал Скифа взглядом.
 – Дай… Дай… Отдай…
 Скиф порылся в Карманах и выгреб мелочь." Мальчишка не обратил внимания на скудное подаяние, а продолжал стоять с протянутыми руками, пока всех беженцев не вспугнул милицейский патруль, обходивший вагоны.
 – Во горлохваты, – пробурчал пьяный сосед у окна. – Им только дай волю, они не только твой карман, они тебе голову отрежут.
 Он бережно проверил, цела ли на голове бобровая шапка, подоткнул руки под мышки, оперся на черный кейс и снова визгливо захрюкал во сне…
 У Скифа не сохранилось фотографии, на которой они были бы сняты вдвоем с Ольгой. Она моложе его на пять лет, скоро ей исполнится тридцать три. На семейной фотографии, если бы они решили сняться вместе, Ольга бы выглядела сейчас как его дочь, по крайней мере как племянница. Но у них есть Вероника. Жаль, Скиф не знал дня рождения дочери. Из короткого намека жены в последнем письме, которое он получил в лагере, он мог рассчитывать лишь год рождения ребенка. Она никогда не видела отца. Захочет ли она видеться с таким бородатым дедом? Еще вчера Скиф был убежден, что Ольга примет его любого. Даже если замужем, все равно должна вернуться к нему, потому что такой любви, какая была у них, на свете не встретишь…
 Ему чертовски захотелось закурить. Он вышел в тамбур. Там было пусто и холодно. На грязном полу валялись монетки и мелкие купюры. Скиф присмотрелся: это была та мелочь, которую он дал "голодному" афганскому цыганенку.




 Глава 10


 За Внуковом промелькнуло Солнцево. Электричка Калуга – Москва приближалась к конечной станции.
 Еще раз почистили вагоны афганские цыгане. Босоногий оборвыш снова пристал к Скифу: "Дай, дай…
 Отдай!" – но он только отвернулся, вспомнив рассыпанную в тамбуре мелочь… Мальчишка, уходя, плюнул в его сторону, а дервиш на деревянных колодках пропел петухом, кружась на цыпочках.
 – И-и-и, проспит Москву запойный! – прошамкала беззубым ртом старушка, кивая головой на пьянчугу в бобровой шапке. – Назад в Калугу поедет.
 После станции Москва-Сортировочная Скиф несколько раз толкнул выпивоху под ребро. Тот замычал и всего лишь перестал храпеть.
 – Вставай – Москва скоро! – Скиф приподнял соседа за воротник и встряхнул, как пыльный мешок. – Проснись, а то оберут!
 Мужичок очнулся, замотал головой, потом ошалело уставился в залитое солнцем, изукрашенное морозными узорами окно. Зачихал, громко закашлялся, слышно испортил воздух и суетливо начал обтирать руками одежду на себе.
 – Нет… Что?.. Нет… Москва?.. Нет, а ты кто?
 – Да никто я тебе…
 Скиф направился было к выходу, но проснувшийся вцепился за его куртку:
 – Нет, ты погодь… Я сперва свое богатство проверю.
 Он сильно трясущимися руками раскрыл сначала пухлый бумажник, затем свой черный кейс, где Скиф заметил несколько толстых пачек американских долларов.
 – Нет, ты парень честный… Нет, ты погодь… Нет, я в командировке… Нет, я из Барнаула, с завода "Алтайдизель"… Я в Калуге был по делам на турбинном заводе… Нет, ты погодь, меня встречают. Выведи меня. Вот номер машины на бумажке.., посади меня в нее, а то меня штормит и буквы перед глазами прыгают… Нет, я тебе налью за это.
 Скиф без труда разыскал серебристый "Опель" и загрузил в него барнаульца. Босоногий мальчишка закричал ему вслед что-то обидное на своем языке.
 Скиф хотел захлопнуть дверь, но барнаулец и на этот раз вцепился в него.
 – Нет, не уйдешь так просто. Нет, я тебе налью…
 Сиди тут, карауль машину, а мы с водилой по ларькам побегаем.
 Барнаулец с водителем надолго припарковались у пивного ларька. Скиф снял трубку телефона в автомобиле, раскрыл блокнот и набрал номер. За десять лет телефонный номер его тещи не изменился – для жильцов сталинских небоскребов в стиле "Победа" все даруется на века.
 – Марья Александровна? Здравствуйте, я Игорь Беспалихин. Мы с Олей в одной группе учились, помните меня?
 Голос тещи был звонкий, как у девушки:
 – Беспалихин? Уже не помню, столько лет прошло. А кто ваши родители?
 – Я из детдома в Иванове для детей зарубежных коммунистов… Вот только что вернулся из долгосрочной командировки на Тайване, сто лет в России не был. Хочу пригласить к себе всех бывших однокурсников по институту. Позовите Олю, пожалуйста.
 – Игорь, вы опоздали. Оля давно живет в своей квартире на Кутузовском… Запишите ее домашний и рабочий номер, если захотите. Я продиктую…
 – Спасибо, записал уже…
 Командированный из Барнаула теперь пристал к симпатичной лоточнице, которая постукивала от мороза тяжелыми валенками, и предлагал ей согреться водочкой. Скиф набрал новый номер телефона.
 – Алло, это телевидение?
 – Какое к разэдакой матери телевидение? Это компания.
 – Мне Ольгу Коробову, если можно, позовите.
 – Ольга Викторовна с вами лично знакома?
 – Еще как знакома… А какая это компания?
 – Компания "СКИФЪ".
 – Как-как?.. Повторите!
 – "СКИФЪ", еханый бабай… Глухой, что ли?.. Ты не из Еревана, не с фирмы "Джвасти"?
 – Угадал, да-арагой…
 – Тогда гони вовсю к нам. В твоем распоряжении сорок минут. А то шефиня в парикмахерскую намылилась.
 – Ладно, ждите гостей.
 Скиф бросил трубку. Цирк, да и только. Но главное, теперь знает, где искать Ольгу. Знает ли?..
 Тут как раз вернулся барнаулец с шофером. В руках у него был огромный сверток.
 – Держи за службу… Поправимся сейчас после вчерашнего.
 – Ты, я вижу, уже и так поправился.
 – Я?.. Только микродозу клюнул… Я пока в норме.
 Бери стакашек, дозаправимся.
 – Ага, наши козлы из Калуги послали меня в какую-то фирму "СКИФЪ" и дали только телефон. А там висит автоответчик и чирикает, как попугай: "Оставьте ваше сообщение…" Не у кого адрес спросить.
 – Нет, ты какая-то Калуга дремучая. Дай-ка мой чемодан.
 Он извлек из черного кейса толстый справочник "Желтые страницы" и ткнул пальцем в нужную строчку, приговаривая: "На "сэ", значит…"
 – Нет, я просто угораю с него… Вот твоя фирма черным по белому, деревня родная. Теперь в расчете?
 Услуга за услугу.
 – А на кой ты мне, Барнаул, этот адрес в харю тычешь? Ты меня туда свези, тогда услуга за услугу четкая. До Сретенки недалеко.
 Барнаулец с таким жаром принял предложение, что даже повернулся к Скифу на заднее сиденье, чтобы по-дружески пожать руку. Он снова был в "норме".


* * *

 Перед двухэтажным особняком в псевдорусском стиле, ныне отреставрированном по евростандарту, остановился почти новенький "Опель-Вектра". Из него вышел Скиф, залихватски хлопнул дверью и небрежно обронил оторопевшему барнаульцу:
 – Меня не ждать. Я сюда надолго.
 Плотный охранник в своем квадратном пиджаке и сам казался квадратным, под стать своей нижней челюсти. С затаенным недоверием он глянул на номер отъезжающего автомобиля и уже с полным отчаянием уставился вслед миновавшему грозный КПП Скифу в лихо заломленной кубанке.
 В холле девушка в униформе сидела за конторкой под коробками с автоматической сигнализацией, перед монитором и управляла телекамерами, установленными в саду, спящем под снегом вокруг особняка.
 – Ольга здэ-э-эсь?
 – По какому делу?
 Скиф надвинул кубанку на самый нос и заносчиво спросил:
 – Ты фирма "Джвасти" знаешь?
 Девушка торопливо вскочила и ответила с полупоклоном:
 – Второй этаж, сразу налево. Вас давно ждут.
 – Канэшна…
 Скиф никого и ничего не замечал вокруг себя. Даже пульс в висках отстукивал одно и то же: "Оль-га!..
 Оль-га!" Не заметил, как оторопело поднялся при виде его знакомый ему по вагону-ресторану в поезде Москва – Одесса толстомордый Тото с цыплячьим пухом на голове.
 Долгие годы он шел к своей Ольге, и вот наконец эта дверь с золотой ручкой, за которой…


* * *

 Такой Ольгу он еще никогда не видел. Она показалась ему богиней в облике деловой женщины. Спазм перехватил горло, когда она широко раскрыла голубые глаза в пол-лица:
 – Ты.., жив?
 И сама закашлялась, будто подавилась. Указала ему элегантным жестом на кресло, но Скиф сел на стул за столом напротив Ольги, чтобы быть ближе.
 В кабинете стоял запах духов, дезодорантов и всякой косметики.
 Скиф только лишь набрал полную грудь воздуха, чтобы произнести первое слово, как компьютерным соловьем запел телефонный звонок.
 – Прости, Игоречек… Прости, миленький.
 Ольга сняла трубку, и лик ее стал похожим на портрет деловой женщины с рекламы сомнительного банка.
 – Прикажете и растаможкой автопоездов мне заниматься лично?! Ну, тогда я еще буду самолично контролировать поставки сухого молока из Африки в Чечню… И металл с Украины в Голландию через Москву гонять! Нет уж, позвольте мне этим заняться… Да еще вместо экспедитора с ними поеду… За что тогда я вам, Рувим Семенович, деньги такие плачу?..
 Еще один подобный звонок, и мы с вами распрощаемся Потом она сердито ткнула клавишу на электронном пульте:
 – Светочка, меня ни для кого нет. Друзья из "Джвасти" пусть найдут меня завтра, если им удастся.
 Затем она почти легла грудью на столешницу и с улыбкой протянула Скифу розовую ладошку, словно выпрашивая семечек.
 – Игоречек, с приездом… – не сказала, а промурлыкала она.
 Он робко протянул ей руку, подернутую сеточкой ожогов.
 – Свечу за упокой ставила?
 – Ставила… – вновь промурлыкала Ольга, по-детски мигнув обоими глазами.
 Взгляд ее излучал непритворную нежность. А этот сильный аромат духов… Скиф никогда в духах не разбирался, но вспоминал свою Ольгу не иначе, как в ореоле благоуханий.
 – Не забыл меня, родненький, – с такой истомленной отрадой чуть слышно произнесла Ольга, словно с нее пудовые цепи свалились.
 А Скиф сидел, полуприкрыв глаза, как маленький мальчик, который наконец дождался счастливого конца, слушая страшную сказку. Промелькнуло желание встать и уйти, чтоб оставить все как есть, в своих воспоминаниях. Может, так было бы и лучше для них обоих…
 Идиллию прервали громкие мужские голоса. В кабинет буквально ворвались, как паровозы на станцию, двое дородных мужчин. Первым шел лощеный господин в усах и бородке с пенсне на носу. В таком виде в старых советских фильмах изображали банкиров, фабрикантов, правых эсеров и прочих контрреволюционеров.
 – Грубая реальность вторгается в мир грез, – печально вздохнула Ольга и медленно распрямилась над столом, вытягивая свою ладошку из руки Скифа. – Господа, познакомьтесь, – холодным официальным тоном произнесла Ольга:
 – Мой муж, Серафим Ерофеевич Мучник. А это…
 – Василий Петрович… Луковкин, – подсказал Скиф.
 – Да, – подтвердила Ольга. – Василий Петрович, наш партнер из…
 – Из Конотопамы…
 Скиф машинально приподнялся из чистой вежливости, и.., руки его крепко сжали спинку стула, а глаза сузились в черную щель.
 – Сима?.. Сима Косоротая с Мыльного Завода?..
 И он твой муж? – невольно вырвалось у него.
 Отвислые щеки и залысины Серафима Ерофеича пошли красными пятнами. Он на короткий миг загорелся негодованием, распрямил грудь, которая слишком быстро переходила в отвислый живот, потом снял пенсне, пристально всмотрелся в незваного гостя и сделал небольшой шажок назад.
 – Скиф? – выдавил он слишком тонким для его комплекции голоском.
 Звонко цокая каблучками, Ольга вышла к мужчинам и стала между бывшим и теперешним мужьями.
 – А теперь – к делу Серафим Ерофеич, отправляйтесь в таможенный комитет. У Рувима Семеновича неувязки с суперкарго. Старичок в последнее время стал сдавать, пора подыскать ему замену.
 – Надеюсь, не вот этого хмыря ему на смену пророчишь?
 – Кадровые вопросы позвольте решать мне самой.
 А вам, Анатолий Николаевич, звонил ваш отец и просил срочно заехать к нему на службу, – обратилась она к белобрысому Тото. – Через час попрошу всех быть у меня в кабинете.
 Она нажала кнопку селектора и распорядилась:
 – Светочка, будьте добры мне кофе, а нашему гостю коньяк и закуски по представительскому разряду. И никого ко мне не пускать!


* * *

 Скиф поразился, как вышколенно выполнили оба здоровенных мужика приказание этой хрупкой былиночки.
 – Ну, Оля, ты как себе хочешь, а я все-таки выпью, – сказал Скиф, когда секретарша вкатила в кабинет десертный столик. – Что-то пот меня прошиб после этой встречи.
 Он расстегнул душный ворот рубашки.
 – Ты знаком с моим мужем?
 – Как-то пришлось отдыхать в одном отеле с навязчивым сервисом.
 – А сколько звездочек?
 – На ком, на "отеле" или "куме" нашем? На "куме" было три маленьких, а на "отеле" – одна красная, на штабном бараке.
 – У мужчин свой язык и своя логика, никогда не понимала ни того, ни другого.
 Она улыбнулась прежней победительной улыбкой греческой богини Афины с обложки школьного учебника по истории Древнего мира.
 – А эта петрушка к чему?
 Скиф показал пальцем на вымпелок с золоченой вязью – "СКИФЪ".
 – Последний ностальгический порыв наивной дурочки. Но расшифровывается вполне прозаически: "Специализированная компания инвестиционных фондов".
 Она изящно раскурила сигарету и протянула ее Скифу. У него дрогнула рука, когда он прикоснулся к Ольге, словно электрическая искра между ними проскочила.
 – Я обычно "горлодер" кубинский курю, из обрезков сигар.
 Она не ответила, подошла и молча положила ему руки на плечи.
 – Что ты?.. Как ты?.. Где ты?.. С кем ты?.. – нетерпеливо спросила она.
 – Ты о себе расскажи. Кто на тебя покушался? Назови только. У меня есть надежные ребята.
 – Милый защитничек, ты только поэтому заявился? Это все пустяки. Неизбежная доля риска, заложенная в судьбе каждого большого предпринимателя.
 Не обращай внимания. У меня надежная охрана. Лучше расскажи, что из тебя за эти годы вышло – воюешь и гремишь по-прежнему?
 – Я?! Я тоже преуспевающий предприниматель из Барнаула, вот доказательства, гляди…
 Он расстегнул сумку и выложил на стол рекламные проспекты, которые подарил ему на память барнаулец. А потом вытряхнул дары прихожан, собранных отцом Мирославом.
 У Ольги в уголке рта лукаво изогнулась морщинка.
 Она села, крепко затянулась и выпустила в его сторону облачко дыма.
 – Игорек, ты проспал свою станцию и вообще сел не на тот поезд. У бизнесменов свой фирменный стиль, который они неукоснительно соблюдают, пусть даже этот "новый русский" второй день как из лагеря. Это первое. При встрече они обмениваются визитными карточками, а не рекламными проспектами. Это второе. И наличность при себе не носят. Для расчетов служит банковская кредитная карточка.
 – Еще расскажи, что когда конфеты едят, то бумажки разворачивают.
 Ольга хитро прищурила глаза и спросила, как выстрелила:
 – – Игорек, говори прямо, что тебе от меня нужно?
 Только не рассказывай, что все эти годы ты только обо мне одной думал. Проси что хочешь – машину, квартиру, денег. Надеюсь, не вертолет?
 – Вертолетов на мой век уже хватит. А что правда, то правда, не только о тебе одной думал. О дочке тоже.
 – У тебя есть дочь? – спросила она, разглядывая его сквозь все тот же прищур.
 – А разве нет? Ты же мне еще в пересылочную тюрьму писала, что беременна. И врачи сказали, что у нас будет девочка. И хотели мы назвать ее Вероникой.
 – Ох, Игорь, Игорь, горе ты мое провинциальное… К счастью, любая женщина за свою жизнь по многу раз беременеет, но не всякий раз рожает… Жаль, что ты столько лет мучил себя этой мыслью. Так вот, никакой дочери у меня от тебя нет, нет и никаких обязательств. Ты – свободен и честен. Радуйся своей свободе. И береги ее.., всякое бывает.
 – Угрожаешь?
 – – Нет, люблю тебя, как дурочка последняя. – Она снова протянула ему через стол свою ладошку. – Но только я давно уже не та. А дочь… Надеюсь, ты не строил коварных планов похищения собственной дочери ради выкупа? Шучу, конечно. Но хочу тебе еще раз повторить: даже если бы у нас с тобой и была дочь, то она с первого шага своей жизни называла бы папой моего второго мужа.
 – Папой этого… Симу?
 – Игорь, – она холодно отняла руку. – Рассуди строго по-мужски. Мы с тобой вместе по жизни шли всего-то месяца полтора, а за Серафимом Ерофеичем я замужем многие годы. Да, это брак по расчету, на нем настоял мой отец. Но теперь Серафим Ерофеич мой муж и деловой партнер. У него крупные пакеты акций ряда нефтяных компаний, он совладелец нескольких финансово-промышленных групп, у него финансовые интересы за границей, и, в конце концов, он вхож в правительство. Он очень интересный человек, ты просто к нему предвзято относишься, как ревнивый соперник. Нельзя же ревновать к мимолетному знакомству, каким был наш брак. Кстати, скажи без своих штучек, где вы с ним познакомились?
 – В Ухталаге в одном бараке парились. Только мои нары были у окна, а его у параши…
 – Такого просто не может быть. Ты его с кем-то спутал или со зла наговариваешь. Серафим Ерофеич – потомственный нефтепромышленник.
 – Ну храни навеки твоего Симу весь нефтегазовый комплекс. Но все равно спасибо, что приняла и не забыла.
 – Нет, кое-что забыла.
 Она порылась в ящике письменного стола и положила перед ним связку ключей.
 – Это от гаража и "Жигулей", что тебе папа к свадьбе подарил. Гараж теплый, при случае можешь там переночевать, если не захочешь моей благотворительностью воспользоваться или.., от милиции спрятаться. Там свалена твоя полевая форма, сапоги и еще какое-то хламье. Твои альбомы и ордена у меня на девичьей квартире.
 – У матери?
 – Ты, наверное, забыл, что еще до замужества бабушка оставила мне свою двухкомнатную квартиру.
 – Но у меня же должны были все после суда конфисковать. И машину, и гараж.
 – Мой папочка уже и тогда кое-что значил. Я в твою колымагу уже три года не садилась, но она на ходу. А вот твой пропуск в гараж, я им пользовалась…
 Ты только не пропадай, ладно?
 Она взяла его руки в ладони. Затем, не отрываясь, глядя в глаза, вытянула к нему свои губы…


* * *

 В предбаннике приемной зевали, широко раскрывая пасти, рядом с решеткой радиатора оба охранника. Хряк и Бабахла.
 Когда им через час после отъезда позвонил из машины Тото и велел его встречать, оба выстроились у парадного крыльца в одних пиджаках, несмотря на морозец. Тото вернулся злой как черт. Врезал кулаком в живот охраннику в будке у ворот за то, что пропустил Скифа. Девушку за телемонитором в холле всего лишь ткнул лицом в экран и даже бросил ей чистый носовой платок, чтобы утерла разбитый нос. Секретарша Светочка, заслышав из предбанника приближение грозы, схватила пачку сигарет и заперлась в туалете.
 Но это были только первые раскаты грома. Когда во двор особнячка въехал "мере" Мучника, даже Хряк догадался, что Серафим Ерофеич не в духе. Едва привратник открыл дверь, босс зло пнул его ногой. В предбаннике он смахнул со стола коробку с нардами так, что шашки весело застучали по полу. После немого вступления босс принялся исполнять заглавную арию нежным блеющим голоском, почти тенором.
 – Всех урою, козлы! Как это так – закрылись!
 А вдруг он там вашу хозяйку в заложницы захватит?
 Давайте стучитесь… Давайте звоните им! Чо моргалы вылупили, когда я говорю? Давайте… Давайте!
 – Всем давать, не успеешь вставать, – попытался с улыбкой разрядить обстановочку весельчак Бабахла, но тем только больше разозлил босса.
 Серафим Ерофеич, огромный, как слон в посудной лавке, занес тяжелую ножищу и обрушил ее на стеклянный столик, так что только осколки засверкали.
 – Кто запустил этого мудака? Где референт директора? Тото!!! Я тебе за это по чайнику настучу…
 – Босс, бля буду, я тут ни при чем. Ждали представителя от "Джвасти". Салага-привратник и мокрощелка-консьержка не въехали, с кем имели дело.
 – Обоих уволить!!! – еще грозней взвизгнул босс, теперь уже фальцетом. – А ты свои глаза негру в задницу засунул, что ли, когда он мимо тебя проходил?
 – Босс – отвечаю конкретно: у меня очко сыграло, когда он нарисовался. Я думал, он не один, а со своими кентами, что в поезде с ним были. Ихний поп наплел еще про солнцевских. У меня жим-жим заел.
 – Японский бог, – выдохнул босс уже баритоном, хотя и высоковатым. – Ты с солнчаками столковался?
 – Ходил с ними в баню – не знают такого Мирека из Лодзи.
 В предбаннике стало тихо. Босс уселся на стол секретарши, тупо уставился в пепельницу. В накаленной обстановке звонок по селектору заставил всех вздрогнуть. У Хряка даже кровь побежала из носа, в который он неосторожно ткнул с перепугу пальцем.
 – Серафим Ерофеич, – послышался из динамика хорошо поставленный голос профессионального работника Центрального телевидения Ольги Коробовой. – Что там за шум? Будьте добры навести порядок. Вы мне действуете на нервы.
 Босс насколько мог втянул голову в плечи и боязливо оглянулся, как напроказивший школьник. Мягко, едва не на цыпочках, вышел из предбанника и махнул остальным рукой, чтобы следовали за ним.


* * *

 В кабинете Серафим Ерофеич не стал усаживаться за свой роскошный стол, похожий по размерам на теннисный. Смахнув в дикой злобе со стола безделушки, он устало опустился на корточки рядом у стены и стал поплевывать по сторонам на дорогой ковер, разыгрывая из себя крутого пахана на зоне.
 – Хряк, вали сюда! – снова сплюнул себе под ноги босс, не поднимая глаз.
 – Босс, чо, раком поставить этого мужика? – почтительно склонился к хозяину Хряк, разминая бугры мышц под черным пиджаком.
 – Кто до хрена свистит, тот долго не живет, – сказал босс и театрально втянул в себя воздух сквозь зубы. – Я тогда уже вышел на свободу, а ты должен помнить, как откинулся с зоны этот самый Скиф. В Ухталаге у комиков, ну?
 – Западло – тот самый Скиф с шефиней в кабинете заперся? Ну, бляха-муха…
 У Хряка враз разгладились три складки на затылке, зато короткие морщины прорезали узкий лоб. В вывернутых ноздрях, похожих на поросячий пятачок, за что он и получил кликуху на зоне, засвистела влага.
 – А я, блин, еще в поезде думаю, он это или не он.
 Хотел Бабахле сказать…
 Серафим Ерофеич горько покачал головой:
 – Ну, мудаков набрал так набрал. Завалить надо было сразу.
 – Не подумал…
 – Тебе думку твою мамка отбила, когда головой с печки уронила. Тотоша зоны не тянул. Скифа не видел, а тебя, козла, на месяц без кайфа оставляю. Рассказывай.
 Босс равномерно окружал себя полукругом из плевков. Хряк так утробно заскулил, будто вот-вот расплачется. Потом невнятно забормотал:
 – Ну, когда столковались авторитеты мелкие Скифа на ножи поставить, он по нулевой фазе высоковольтки, как по канату, аж до самой Ижмы откинулся. Там на зимовье геологи с вертолетом стояли. Он их повязал и в балке запер. Поднялся на вертушке и за дедом Вороном на лесосеку дунул. Скорешились они в зоне. Скиф сунул доходягу чахоточного в вертушку и свечкой в небо. Козлы постреляли, а там хрен чо увидишь – три дня снег валил. Пока за ними чухнули, они уже где-то за Уралом.
 Стало тихо, только в животе у Хряка тяжело бурчало. Больше всего рассказ о Скифе расстроил Тото.
 – Торчу-у-у!!! – Он нервно теребил пушок на голове, розовая кожа на черепе пошла малиновыми пятнами. – Хряк, Ворон – тот самый пахан люберецкий?
 – Ну, – вытер снова пятерней повлажневшие ноздри Хряк. – Дедке Ворону тогда еще без балды было червонец на нарах париться, и легкие он кусками выплевывал, а Скифу, как афганскому герою, амнистия светила.
 – На кой он к шефине приперся? – спросил Бабахла. – Они родственники с ней или в доле?
 – Ты чо, ширнулся с перебором, сучок? – сорвался на фальцет Сима. – Она со мной в доле! А со Скифом долбаным разборка отдельная. Он на нас бульдозером попер – это раз. С Ольгой он раньше шуры-муры крутил – это два. А три это то, что он может захотеть через Ольгу пантовым заделаться. Шевелите серым веществом, как его завалить, сучье вымя.
 Думали долго, аж вспотели. Забили по косячку анаши в папиросы, чуть-чуть дымнули. На ковер шефа теперь дружно плевали вчетвером.
 – А чо тут думать. Про Казлимира забыли, братаны! – обрадованный своей догадливостью, хрюкнул мокрым носом Хряк.
 Все с таким уважением молча глянули на него, что польщенный Хряк даже порозовел от смущения.
 – Ништяк, – поддакнул Тото. – Козлик не из приблатненных. Его Ворон, случись что, на толковище не потянет.
 – Ага, – кивнул Мучник. – Просто так заколет и не перекрестится.
 На том и порешили, что Казлимир, или Козлик, он же Казимир Викентьевич Нидковский, он же Казимерас Нидкаускас, хозяин частного сыскного бюро "Секретная служба", где служат в основном в свободное время полуголодные офицеры, станет самым подходящим козлом отпущения в операции по ликвидации Скифа.


* * *

 Ольга так лихо вела машину, словно подзадоривая Скифа: ну, как я тебе теперь?
 – Игорек, говорю тебе серьезно: с такими манерами в Москве долго не протянешь. Я понимаю, ты ревнуешь меня к Серафиму, но это не повод, чтобы оскорблять его грязными выдумками. Ты бросаешь тень на меня.
 – Тебе лучше знать, ты же бомбой пуганая.
 – Да что ты! – звонко рассмеялась она, но глаза у нее остались серьезными. – Это еще конфетки-бараночки. В Москве случается такое, что наши с тобой приключения в Афганистане просто детский сад на даче.
 – Оля, – Скифу хотелось оборвать ее залихватский тон. – Я плохо видел тебя во сне. Будто ты за железнодорожным переездом, а линия шлагбаума перечеркивает тебя. Машина таит для тебя опасность.
 – Только не нужно дешевой мистики. Я понимаю, ты еще хочешь вернуть меня. Грош цена теперь всем твоим предсказаниям. Хочешь, я предскажу твою судьбу? Если ты не исчезнешь из Москвы, за сегодняшнюю мою минутную слабость к тебе в кабинете Серафим закажет тебя за любые деньги. Я ведь не зря тебя увезла с собой. Береженого бог бережет.
 – Ну ладно. Не будем говорить о пустяках. Встретились. Обрадовались друг другу, и до свидания! Оставим в памяти только хорошее. У нас было его так мало.
 – Останови здесь, я выйду.
 – Не обижайся, Игорек, но я тебе не верю. Ты слаб в этой жизни. Говорила – не пропадай, теперь говорю – исчезни из Москвы побыстрей. Я тебя все-таки еще немножко жалею.
 – А может, любишь?
 Она остановила машину у парка Горького, где готовилось какое-то политическое сборище, и вместо ответа поцеловала его.
 Скиф выскочил из машины и нырнул в толпу каких-то опереточных персонажей в разномастной военной форме и полуштатском.
 Ольга выбралась из автомобильной пробки. Припарковала машину и взяла мобильный телефон.
 – Алло, Николай Трофимович?.. Вы меня предупреждали не зря, он на самом деле заявился сегодня утром… Опасность? Какая там опасность! Это беспомощный провинциал, который мухи не обидит…
 В крайнем случае я возьму его к себе в охрану, чтобы был всегда под наблюдением.




 Глава 11


 Скиф только сейчас заметил, каким нарядным выдался этот декабрьский денек.
 Из динамиков на столбах гремели бравурные марши всех лейб-гвардии царских полков, "Прощание славянки", песни военных лет.
 Сегодня зимний парк напоминал странный карнавал. Гордо высились над толпой на конях кубанские казаки в каракулевых кубанках, папахах и бурках, донцы в синеватых шинелях, уральцы и сибиряки в кожухах и косматых папахах. – В пешем строю терли на морозе уши престарелые белогвардейские поручики в фуражках под башлыками.
 Явно сторонились беляков национал-социалисты в кожаных куртках под портупеей и классических немецких пилотках с отворотами. На рукавах у них были красные повязки со стилизованной под древнеславянскую свастикой. Над ними реяло красное полотнище с тем же знаком посередине.
 Другое красное знамя, с серпом и молотом, держали над своим отрядом красногвардейцы, тоже в кожаных куртках, правда без портупей, кепках-тельманках и кепках-ленинках, тоже в красных повязках, с алыми бантами на груди. Но больше всех было отставных пограничников и десантников-афганцев. Все были без оружия, только казаки всех мастей бряцали опереточными шашками и шпорами.
 Скиф предположил, что затевается какое-то опереточное действо с участием военно-исторических клубов разных эпох.
 – Скиф? С того света!
 Блондинистый, с холодными голубыми глазами штурмовик, каким и подобает быть стопроцентному арийцу, помахал ему пилоткой со свастикой.
 – Кобидзе? – недоверчиво спросил Скиф, вглядываясь в бывшего вертолетчика-афганца.
 – Узнал, чертяка, боевого друга… Меня тогда в Афгане после твоего лихого вылета тоже чуть не посадили, но чудом выкрутился.
 Кобидзе наступал на него с вопросами по-кавказски пылко, оттесняя с вычищенной дорожки на глубокий, по колено, снег.
 – Погоди, не тараторь. Я первый день в Москве, и голова от ваших перемен кругом идет.
 – Давно на воле?
 – Смотря что считать волей, а что свободой. Ну, допустим – четвертый день.
 – Все – ты мой гость! Живешь у меня.
 – Извини, Кобидзе, у меня один адресок есть.
 – Женщина?
 – Угу…
 – Заочница по лагерной перелиске? Представляю себе – в девах состарилась и клюнула на выпущенного зека? Ладно, после лагеря баба – святое дело, но через неделю я вытащу тебя из-под бабьего подола.
 Ты, наверное, уже и стрелять разучился?
 – Да как тебе сказать, – слукавил Скиф.
 – Не горюй, у нашего батальона сегодня полевая подготовка. Вот тебе моя визитка. По ней тебя хоть на тайную вечерю пропустят! Пропуск как в рейхсканцелярии.
 Скиф пристально вгляделся в причудливую свастику на визитке.
 – Скажи, Кобидзе, ты это серьезно или игра такая?.. "Радикальное движение за новый русский порядок"… Ты ведь нерусский.
 – Обижаешь, дорогой, это я не русский? Русский – всякий, кто любит Россию. Я русский по языку, культуре и религии. А теперь пошли, скоро начинается митинг.


* * *

 На трибуне толпились генералы в потертых шинелях и побитых молью папахах. Полковников было поменьше. Попадались среди них и переодетые штатские в смешных куцых пальтишках новой русской армии, подполковники и майоры запаса – политики из третьего эшелона власти.
 Все разглагольствовали о гражданской ответственности за судьбы родины. Призывали каждого к покаянию за развал отечества.
 – Уж я-то ничего не разваливал, господа хорошие, – пробурчал Скиф. – На наших же костях снова хотите сесть нам на шею и нами же погонять.
 – Не бубни, дорогой, – одернул его Кобидзе. – Это ж депутаты Госдумы!
 Глядя на трясущиеся щеки ораторов, на их трусоватые глазки, Скиф вновь пожалел, что попал в этот музей доисторических мумий.


* * *

 Потом была поездка на автобусах в центр военной подготовки. Располневшие на гражданке бравые парни в камуфляже лихо "махались" с условным противником. Скиф всего неделю тому назад видел такие представления в натуре, потому местная художественная самодеятельность показалась ему слишком пресной.
 В Москву вернулись вечером и всей гурьбой завернули в какой-то подвальчик. Столы уже были накрыты. Официанты в русских косоворотках раскладывали по столам расписные деревянные ложки. Музыканты в таких же косоворотках наяривали кабацкие песенки: "Девочка Надя", "Бублички", "У самовара – я и моя Маша". Кобидзе распоряжался здесь как хозяин.
 – А я и есть хозяин, – объяснил он Скифу. – "Блок нацединства" купил кабачок у одного еврея, который слинял в Израиль. Думали назвать его "Мюнхенский гаштетт", да префектура не позволила.
 – Префектура, – хмыкнул Скиф. – А констеблей, нукеров или мандаринов еще не завели реформаторы?
 – В Ленинграде.., то есть в Питере, городовые держиморды ходят.
 – Тогда скоро Ельцина коронуют…
 События давних лет, которые так живо стояли в памяти Скифа, у его старых приятелей давно поблекли.
 Тут почти все – от монархистов до фашистов – прошли через Чечню. Первое в истории национальное унижение, изгнание русских из насиженных мест за Сунженской линией, потеря построенного и населенного русскими Грозного кровавым рубцом проходила по их памяти. Скиф мог их понять. Он своими глазами видел, как была распластана Югославия, стравлены на резню братьев ее народы. Было и в этих русских солдатах, собравшихся в кабачке, что-то униженное, затравленное. Разговора не получилось. Потому что каждому очень скоро надоедает врать, а горькую правду в глаза говорить ох как не хотелось…


* * *

 – Славяне, можно к вам присоединиться? – Длиннющий казак в донской форме, бренча шашкой, подошел к их столику с бутылкой водки и миской пельменей. – Задолбали братцы-казаки своей политикой, пожрать спокойно не дадут.
 Он опустился за стол рядом со Скифом и принялся ловко закидывать в себя пельмени. Ел много и жадно.
 Как большинство очень худых людей, он, наверное, мечтал когда-нибудь солидно поправиться. Как и все очень худые и очень высокие люди, он сильно горбился, втягивая голову в плечи, но все равно издалека был похож на жердь. Черные отвислые усы под длинным крючковатым носом делали его лицо тоже сильно вытянутым.
 – Сними ты картузик свой, – сказал Скиф. – Амуничку поэкономь и расслабься.
 – Казацкий обычай, – вздохнул долговязый, – велит сымать фурагу только в церкви или перед знаменем.
 – Ты передо мной атамана Платова не строй, – сказал Скиф, похлопав есаула по плечу. – Я сам дончак. Забудем политику, весь этот бал-маскарад и погутарим по душам.
 Казак придирчиво заглянул в глаза Скифа.
 – Вижу, наших кровей, да загар армянский больно.
 – Загар балканский, – ухмыльнулся Скиф, разливая водку по граненым стаканам.
 Казак кинул на него уважительный взгляд.
 – Тебе это только в Москве маскарадом кажется, – крякнул он после стакана. – В Москве все маскарад вертепный. А на Дону у нас из-под наносимого дерьма свежая травка проклевывается.
 Павло я, – неожиданно повернулся лицом к Скифу казак и протянул длинную руку. – А фамилия Лопатин. По-казацкому – Лопа.
 – А я Вася Луковкин, по кликухе Скиф.
 – Кликуха блатная? – недоверчиво пригладил длинные усы казак.
 – Нет, по детству. Лучше расскажи, чем казаки дышат?
 – Подышишь тут, если кислород перекрыли. С юга, с гор, давят черные, с севера, как исстари, – Москва.
 Казак нынче в своем же курене у чужого дяди дозволения просит, чтоб под лавкой переночевать.
 – А кто вам виноват?
 – Народ измельчал. Порода вывелась. Видать, всему конец.
 – Не конец это, Павло. Только начало. Распадется Русь великая на княжества. Передерутся между собой русские, как сербы с босняками и хорватами. Потом с больной головы протрезвятся, и вновь пойдут казаки дороги торить. Станицы ставить, по рекам к углю и нефти пробиваться, земли свои собирать…
 Скиф не успел договорить, как громко хлопнул холостой выстрел из "нагана". Кобидзе сдул дымок со ствола и забрался на стол, чтобы привлечь общее внимание.
 – Пусть музыка смолкнет, это я, Кобидзе, вам приказываю! Господа!.. Прошу бурную овацию!.. Сегодня у нас проездом из братской Сербии на всемирный конгресс гадалок и прорицателей великий маэстро… "Черная маска"… Па-а-апрашу аплодисменты!..
 Скиф зло одернул Кобидзе за штаны, но тот уже понес, закусив удила.
 – Включите свет! Господа! На правах хозяина заведения хочу предупредить, что маэстро – мой боевой товарищ. Он еще до падения Берлинской стены предсказал развал Союза. Не советую с ним пикироваться.
 При желании он может вышвырнуть отсюда всю возмущенную публику за пять минут, но для этой цели у меня есть вышибалы. Поэтому прошу всех господ монархистов, нацистов и коммунистов выпить за здоровье моего друга. Да здравствует единство!
 – Ура-а-а-а! – грянули дружно, со значением.
 Отыскалось много желающих чокнуться с великим маэстро и даже выпить с ним на брудершафт.
 Настойчивей всех был пузатый господин в театральном фраке с мятыми фалдами – постсоветский аристократ, еще не выучившийся сидеть во фраке на простонародном стуле.
 – Несказанно рад столь неожиданному знакомству со знаменитым магом. Позвольте с вами чокнуться и скромно отрекомендоваться. Всегда к вашим услугам – предводитель дворянства Юго-Западного округа граф Казимир Нидковский. Моя генеалогическая линия восходит к польским магнатам Радзивиллам.
 – Вас ждут великие дела, – сказал Скиф, – пшепрашам <Прошу прощения (польск.). >, – и повернулся к нему спиной.
 – Не обижаюсь, нисколечко не обижаюсь, ибо в холопью советскую эпоху страну отучили от аристократического обхождения.
 – Да уйдешь ты, козлятина, отсюда или нет? – взорвался Кобидзе. – Чтоб духом твоим в моем заведении не пахло.
 У графа от обиды щеки обвисли, как уши у легавой.
 Он элегантно раскланялся, отставив правую ножку, и удалился с невыпитой рюмкой в руке.
 Настроение пьяной компании менялось быстро.
 Кто-то из казаков, вытянув из-под стола видавшую виды гармошку, грянул на всю ивановскую "Барыню", и все политические масти разом смешались в буйном, бесшабашном плясе: закружился вприсядку перед нацистом анархист, монархист пошел выламывать коленца перед коммунистом. "Барыню" сменила "Калинка" – засверкали, выписывая замысловатые рисунки, клинки в руках пляшущих казаков, задрожали стекла заведения от гиканья и разбойного свиста.
 Скиф поднялся из-за стола, чтобы направиться к выходу.
 – Дарагой, зачем меня обижаешь? – закричал подскочивший Кобидзе. – Я же не могу оставить заведение до закрытия.
 – Я на машине, – поднялся казак Лопа.
 – Ты ж водку пил, станишник! – осадил его Кобидзе.
 – Ну и чо?.. Меня подхорунжий в машине караулит. Нынче его очередь.
 – Павло, а на какие деньги они гуляют? – поинтересовался Скиф, пробираясь к выходу.
 – Дурни всегда на дурные гуляют. Пожертвования от доброжелателей, которые сами боятся замараться.
 Кто долларов, кто машину подкинет.
 – Тогда и я вам кое-что подкину. Держи ключи от машины и гаража, мне они сто лет без надобности.
 Мне в Москве задерживаться опасно.
 – Бандюки на хвост сели? – спросил казак, усаживаясь в машину.
 – Хуже, – ответил Скиф, захлопнув дверцу.
 – Экспроприация экспроприаторов или попотрошили кого-то из толстопузых? – спросил Лопа, помахав вышедшему на порог кабачка Кобидзе.
 – Да нет… За "подвиги" в Карабахе и Сербии.
 – Вона что! – присвистнул казак и, бросив через плечо косой взгляд на Скифа, добавил:
 – Пока мои станичники в Москве, ничего не бойся.
 Чем дальше отъезжали от центра, тем темней и неприглядней становились заснеженные улицы.




 Глава 12


 Скиф, помня обещание, не стал высвечивать адрес, который дали ему таинственные благодетели на упаковке от жевательной резинки. Попросил Павла высадить его у кинотеатра за квартал от нужного ему дома. Микрорайон типовой застройки, ничего примечательного. От всего сегодняшнего балагана в душе осталась какая-то сосущая тоска неустроенности, которая в Сербии не давала ему покоя даже среди своих.
 Он устал, не хотелось идти по новому адресу, встречаться там и учтиво разговаривать с чужими людьми.
 У двери квартиры напротив его будущего временного пристанища, где ему обещали вручить ключи, Скифа несколько раз настойчиво попросили назвать свое имя. Он долго раздумывал, потом все-таки назвался Скифом.
 После этого дверь приоткрылась на цепочку.
 – Подойдите поближе к двери, – потребовал тихий женский голос. – Не так близко, я не могу вас рассмотреть.
 Скифа долго и придирчиво изучали, а может быть, просто дурили голову, чтобы сподручней было дружно навалиться сзади и силой втолкнуть его в квартиру.
 Он на всякий случай раскрыл в кармане складной нож… Но сзади ни шагов, ни голосов в темном подъезде не услышал. Наконец дверь отворилась, но так, что боком не протиснуться.
 – Проходите, пожалуйста. – Проговорив это, женщина тут же отступила в неосвещенный угол полутемной прихожей, так что Скиф не успел рассмотреть ни лица ее, ни фигуры. Снова началось придирчивое сличение физиономии Скифа с фотографией в ее руке.
 Он уже успел возненавидеть эту глупую бабу. Взялась не за свое дело ради несчастных копеек.
 – Ну что, тетка, похож или нет?
 Женщина молча прислушалась к гудению лифта, потом тихо сказала, шагнув из темноты угла на свет:
 – Здравствуйте! Я – Аня! – и, приветливо улыбнувшись, несмело протянула руку лодочкой.
 Вся она была ладная из себя, длинноногая, с тяжелой натурального пепельного цвета косой, с открытым, без бабьих макияжных ухищрений, слегка скуластым лицом, на котором широко распахнуты южнорусские ореховые глаза, а в них скорбными церковными свечками тлеет незатухающая, неизбывная боль, которую они хотели бы скрыть от всех, да боль-то выше сил человеческих. Это Скиф определил сразу и почувствовал себя неловко, как на похоронах. Насмотрелся он на такие глаза у женщин Карабаха и у сербок, чьи мужья и дети по чужой злой воле оставили земную юдоль…
 – Вот вам ключ. Дверь закрывайте только на один оборот, а то потом без слесаря не открыть.
 Скиф не сдержался, хмыкнул. Он открывал и не такие двери.
 – Вот вам продукты, – протянула она пластиковый пакет. – Не успела положить в холодильник.
 Я только с дежурства.
 "Кто же спит с такими", – залюбовавшись невольно ее статью, подумал Скиф. Наверное, такие родятся на божий свет мужикам на муку. Его Ольга хоть и стерва, но понятна и доступна, а этой и не знаешь, какие слова сказать. Да и, признаться, не часто приходилось ему разговаривать с такими – настоящими, без макияжа и бабьих ужимок.
 – Был звонок на ваше имя. Еще вчера, – сказала женщина.
 – Ну?! – раздосадованно прикрикнул на нее Скиф, – Плохо было слышно. Наверное, звонили из автомата. Я ничего не разобрала.
 – Ну, тютеха!.. Как он хоть назвался, Засечный или Алексеев?
 Женщина подняла на него ореховые глаза. Потом еще тише прошептала:
 – Скорей первое, чем второе.
 – Что с ним, он успел сказать?
 – Я не разобрала… Не кричите, пожалуйста, квартирная хозяйка уже спит.
 – А ты кто тут, квартирантка, что ли?
 – Я хозяйка той квартиры, куда вы сейчас спать пойдете. А здесь живу потому, что приглядываю за парализованной соседкой. Мне не в тягость – я медик.
 Зарплата у нас сами знаете какая, да и ту нерегулярно платят, вот и сдаю квартиру приезжим под гостиницу.
 – Сколько же за сутки?
 – Мы потом с вами рассчитаемся, – спрятала она глаза. – Вы только никому не рассказывайте, что я квартиру сдаю, а то потом меня в милицию затаскают.
 – Ладно, коль тебе так страшно, завтра же с постоя съеду.
 Она всплеснула руками, но он не дал ей рта раскрыть:
 – Тебе бы, мать, с соседкой парализованной больше богадельня подошла бы…
 При этих словах женщина болезненно сжала руки в комочек и потупила взор.
 – Не обижайся… Не обижайтесь… Из меня, бывает, зверь наружу просится, когда вижу таких, как вы…
 – Каких таких?..
 – Подранков.
 Она как-то виновато улыбнулась, кивнула на дверь:
 – Спокойной ночи, Скиф!


* * *

 Лязгая в кромешной тьме ключом по замку, Скиф подумал, что тот, с кирпичной мордой, в одесском маршрутном такси, вовсе не дурак, если выбрал в качестве связной эту красивую медсестру или врачиху.
 Такие на любом допросе ничего не покажут и не расскажут, как бы над ними ни измывались.
 В однокомнатной квартире еле теплились сиротские лампочки в пластмассовой убогой люстре. Скиф зажег свет по всей квартире, чтобы разогнать церковную полутьму, в которой прятались по стенам иконы и фотографии каких-то военных.
 Бросив в кастрюлю вариться кусок "Чайной" колбасы, он забрался в ванну, распарился, отогрелся от осклизлой московской стужи и вылез в отмякшем, благодушном настроении, правда, испытывая некоторую неловкость от своего поведения с хозяйкой этого жилья…
 Улегся на диван и включил телевизор.
 Черт его сегодня дернул под пьяную руку навязаться со своим подарком к этому казаку… Он поискал глазами будильник. Завтра с раннего утра придется отвести Павла в гараж, показать машину.
 Старенький телевизор гнал рекламу и мыльные оперы. И вот наконец он увидел Ольгу. Программа называлась "Мы сами с усами.". Наверное, у Вероники в лице есть черточки от Ольги и черточки от него… Опять все тот же бред. Нет у него никакой дочки, если только можно поверить Ольге. Была бы дочка, носил ее фотографию в бумажнике, как Алексеев.
 Итак, клуб феминисток под названием "Мы сами с усами…" проводил ток-шоу с участием какой-то невыразительной бабенки с конопатым носом. Знаменитая ведущая напоминала в микрофон, что тема сегодняшней передачи звучит так: "Я вышла замуж за гомосексуалиста".
 Ольга восседала в кресле арбитра и царственно оглядывала зал и несчастную жертву телешоу. Даже человеку, не умудренному семейным опытом, с первого взгляда становилось ясно, что "подопытная" никогда не была замужем не только за гомосексуалистом, но и вообще ни разу ни с кем не ложилась в постель. Так неубедительно звучали ее сбивчивые слова об их половой и психологической совместимости с мужем.
 Подготовленные "выступанцы" задавали жене гомосексуалиста самые скабрезные вопросы, она отвечала с видом деревенской дурочки, которая путает слова "гомосексуализм" и "постмодернизм".
 Потом пошли телефонные звонки. Девушка из Внукова спросила, чем кормят гомосексуалистов и как их нужно содержать в малогабаритной квартире.
 Старушка из Чертанова интересовалась, дают ли какие-нибудь государственные льготы женам гомосексуалистов, как для лиц, ухаживающих за больными людьми. Шофер с подмосковного молокозавода любопытствовал, дают ли за убийство гомосексуалиста столько же, как и за убийство нормального человека.
 Звонки раззадорили Скифа. Он снял трубку и набрал один из телефонных номеров, проплывавших на экране.
 – Алло, девушка, вас беспокоит пенсионер из Одинцова Тимофей Парфенович. У меня вопрос к нашей дикторше Ольге Коробовой… Она всем говорит, чтоб женщины больше детей рожали, а сама такая худющая, словно ни разу и не рожавшая. Это вот как понимать ее слова?
 Скиф проследил за экраном. В кабинке одной из телефонисток на табло высветился номер его телефона. Девушка ответила:
 – Алло, зритель… Ждите прямого эфира. Повторяйте слово в слово тот же самый вопрос, а то я вас отключу.
 Едва ведущая нацепила наушники, как тут же обратилась к зрителям:
 – А вот, насколько я понимаю, еще один звонок.
 На этот раз он адресован уважаемому арбитру… Говорите, вы в эфире!
 Скиф, как обещал телефонистке, честно слово в слово повторил свой вопрос. Ольга засмеялась и расцвела царственной улыбкой:
 – Моя фигура говорит лишь о том, что я никогда не забываю о ней заботиться. Но я давно замужем.
 У меня растет дочь Ника. У нас счастливая семья безо всяких отклонений от нормы.
 Скиф откинулся на подушку и удовлетворенно закрыл глаза… Вот вы и проговорились, Ольга Викторовна. Завтра же вы мне подарите фотографию дочери, которую я, как Алексеев, буду носить в бумажнике.




 Глава 13


 На следующее утро Скиф проснулся по будильнику с одной мыслью – взять фото Ники во что бы то ни стало.
 Скиф скользнул равнодушным взглядом по фотографиям в рамочках… Кто-то будто бы в издевку вывесил на стену его фото с полковником Павловым в Афгане. Были и другие, где он с Лешей Беловым, командиром роты из его батальона…
 Понятно – дают понять, что прихлопнули его в западне, как воробушка. Или же ему подают какой-то знак те парни, которые направили на эту квартиру…
 Но что все это означает?
 Скиф перевернул фотографию, на обороте только дата: 1986 год. На других снимках себя он не увидел, зато почти везде красовался все тот же командир полка. Настоящая выставка портретов бравого героя-афганца. Вот он с веточкой, вот с девочкой… И девочка какая-то знакомая с виду. Раздвоенный, как у командира, подбородок, ямочки на щеках – дочка. У Павлова, помнится, было две девочки, он не носил фотографии дочерей в бумажнике.
 Девочка чем-то походила на хозяйку квартиры.
 Тетка, сестра или.., она сама и есть? На фото ей лет пятнадцать-шестнадцать, теперь должно быть двадцать семь. Что-то не очень на эти годы выглядела та женщина, но все же… Этого еще ему не хватало: вперся в квартиру к дочери бывшего командира, который, можно сказать, спас его от "пятнашки", отправив до начала следствия и ареста из Афганистана в Союз. Да еще нахамил ей. Хорошенькая благодарность.
 Скиф решил сегодня же разыскать полковника и извиниться перед Аней. В квартире напротив на его звонок никто не ответил, и он как оплеванный вышел из подъезда.


* * *

 У кинотеатра, рядом со станцией метро, выстроились уличные торговцы. Скиф прошелся сквозь строй торгашей, купил пачку самых дешевых американских сигарет и нырнул в подземку.
 На темном стекле вагона в метро ему рисовались фотографии незнакомой девчонки. Он попытался представить себе фотокарточку его Вероники. Так и вглядывался в темное стекло до самой Кольцевой.
 Пересев на Кольцевую, он снова уставился в темное стекло… Отражения трех парней за его спиной показались ему слишком знакомыми: вислоухая ушанка, лыжная шапочка и вязаный берет. Они ехали за ним от самого кинотеатра.
 На станции "Парк культуры" Скиф выпрыгнул из вагона, пробежался по перрону и еле успел запрыгнуть в другой вагон. Из троицы за ним поспела только лыжная шапочка, перед двумя топтунами захлопнулись створки дверей.
 Топтун в лыжной шапочке снова дышал в затылок.
 Хиленький весь из себя, с вытянутым, как у ищейки, лицом и улыбочкой, которая открывала с боков прекрасные зубы.
 Недалеко от "Кропоткинской" Скиф обернулся к нему:
 – Вы не сходите? – Быстро вытащив из кармана свой бумажник, он резко заломил руку топтуна за спину и вложил его ему в потную пятерню. – Граждане, берегите деньги и документы!.. Я поймал карманника.
 – Блин, что ты лепишь, сука долбаная? – реакция последовала незамедлительно.
 Пассажиры, как бабочки от тени, выпорхнули из вагона. Скиф врезал ищейке короткий прямой с левой, ткнул его лицом в свое колено и успел выскочить в закрывающуюся дверь. Хиленький с виду топтун оказался живучим, рванулся за Скифом, но двери прищемили его вытянутую физиономию.
 У Павла Лопы из-под папахи торчали только длинные заиндевевшие усы. Он пристукивал сапогами друг о дружку и потирал красные руки без перчаток.
 – Слышь, Павло, за мной в метро трое увязались, – обрадовал Скиф казака своей новостью.
 Лопа только равнодушно огляделся. Не заметно было, чтобы донец кого-нибудь опасался в Москве.
 На проходной в гаражном кооперативе ветхий дед отмахнулся от документа Скифа покрытой седой шерстью рукой:
 – Документ твой давно просроченный, а рожу твою я навсегда запомнил, хоть и при седой бороде.
 Болтали про твои геройства. Уже выпустили?
 – А сам не видишь?
 – Глазам правды нет, а вот документ – достоверно. Только вот документик свой поменяй. У нас сейчас вместо корочек такая карточка под пленкой… Жены твоей бывшей сто лет тут не было, а замок на дверях в полной сохранности, постарался.
 – Спасибо, отец.
 – Погодь, я с тобой мальчонку пошлю, а то ты в наших катакомбах заблудишься…
 Шустрый мальчик с руками в черных цыпках от мытья машин на морозе привел их к боксу.
 – Баксы промышляешь? – спросил казак.
 – Ага, у меня целая банда на мойке.
 – А ты у них, значит, босс?
 – Ага…
 – А в школу твоя банда ходит?
 – А когда баксы делать?
 – Понятно… Держи за знакомство.
 Лопа сунул мальчишке в карман доллар и повернулся к Скифу:
 – У меня двое таких же. Только тихие, как телята, – отличники в школе… Замордует их потом в жизни такая вот безграмотная шпана.
 – У меня тоже дочка есть, – сказал Скиф. – Только моя благоверная меня к ней не подпускает.
 Гараж казаку понравился. В нем можно было разместить целых три малолитражки. "Жигуль" был в полном порядке, лишь только заменить аккумулятор.
 Бойкий мальчонка свел их с дельцами из местной же фирмы, через час автомобиль был на ходу.
 – Знатная жилплощадь, – прицокнул от удовольствия языком Лона и потрогал длинные трубы центрального отопления. – Ну, шо, обратно уже на своих колесах.
 – А почему бы и нет? – ответил Скиф. – Машинка еще походит.
 – А вы больше нет! – в проеме ворот возникли двое в милицейской форме. – Кто из вас гражданин Скиф?
 – Таких нет, – ответил Скиф.
 Казак подошел к ним, и ему тут же лихо заломили за спину руки.
 – Это не менты! – захрипел скрюченный Лопа. – Бандюги. У них на кокарде краб еще советский. Беги!
 – От нас не сбежишь, – засмеялся один из милиционеров. – Выходи и ты.
 – Иду-иду, – поспешно закивал Скиф и скользнул вдоль стены к выходу.
 – Руки вверх! – скомандовали они в один голос, направляя на Скифа револьверы.
 – Ну вот он я, – это было последнее, что услышали оба "милиционера".
 Старая выхлопная труба, стоящая у стенки, мелькнула в воздухе пропеллером, и двое налетчиков рухнули на пол с расквашенными физиономиями.
 – Тоже мне, казюня сопливая! – заметил Скиф, освобождая ключом руки Лопы от наручников.
 – Я ж сперва подумал, что они менты правдашные, – смущенно оправдывался казак и ловко защелкнул наручники на руках одного из "милиционеров".
 У визитеров изъяли два длинноствольных револьвера.
 – Ого, не знал, что у ментов теперь на вооружении американские "магнумы", – богато живете, господа бандиты! – сказал Скиф, вытирая кровь с лиц обоих старой газетой, еще с портретом Горбачева.
 Непрошеных визитеров подвесили на крючья для покрышек под потолком, как на дыбу в стародавние времена. Они матерились, кусали от боли губы, но не проронили лишнего слова.
 – Кто вас послал – колоться будете сами или паяльную лампу подкачать, менты поганые? – деловито. спросил Лопа.
 – Мы офицеры Российской армии. Находимся на службе, – прохрипел тот, что выглядел постарше.
 – Офицер висит – служба идет, – ухмыльнулся Лопа и зло сплюнул. – Блин, каждый бандюган по офицерскому погону норовит грязь размазать!..
 – Я из Генштаба, – прохрипел тот, что помоложе. – Мы не потерпим…
 – Молча-а-ать, чмо-о-о! – рявкнул на него Скиф. – Терпеть тебе все равно придется. В этот гараж никто не заглядывал три года и еще.., еще три года никто не заглянет…
 Визитеры обвисли на крюках мешками. Угроза была слишком похожа на правду.
 Скиф с казаком, не обращая внимания на пленников, занялись внешним видом "Жигуля".
 – Не знаю, что тут произошло, пока я в сербских окопах вшей кормил, но замечаю, что к офицерам отношение стало хуже некуда, – сказал Скиф, полируя ветошью крышу.
 – Эх, дурь наша несусветная! – вздохнул Лопа. – Россия с нами, офицерами, обращается, как дурной хозяин с верным псом. Бандюки через забор лезут – ату их, Трезор, ату!.. А как Трезор портки с бандюков спустил – в дырявую будку и нишкни, тварь блохастая!
 – Это я на своей заднице после Афгана испытал, – хмуро кивнул Скиф.
 Внезапно зашевелились мешки на крюках.
 – Мужики, мы все равно в ваших руках, – подал голос старший. – Скажите хоть, с кем имеем дело?
 – А мы с кем, только без фуфла? – остановился напротив его Скиф.
 – Мы армейские офицеры. Ради приработка подрядились в охранное бюро. "Секретная служба" называется. Это частное сыскное агентство.
 – Скажите честно, вы не уголовники? – прохрипел младший.
 – Сам ты уголовник! – вскипел Лопа. – Я майор, бывший майор, Лопатин, он же есаул Всевеликого войска донского Павло Лопа.
 – Капитан Советской Армии Скворцов, он же полковник сербской армии Скиф, не слышал о таком, чмо? – зло спросил Скиф.
 Висельники растерянно переглянулись.
 – Так вы не… А нас наняли освободить фирму "СКИФЪ" от наездов бежавших с зоны мокрушников-беспредельщиков, по которым давно могила плачет, – пробормотал младший.
 – Нужда проклятая заела! – затряс старший головой. – Содержание по полгода не выплачивают. А потом думали: землю от нечисти избавим, все польза .
 – Стыд-то какой! – заскрипел зубами младший. – Если вы нас даже не убьете, нас все равно попрут из армии, когда узнают о нашей такой "халтуре" на стороне.
 – Если не жизнь, то пенсию и уважение теряем точно, – криво усмехнулся старший, посмотрел с вызовом на Скифа. – А вы теряете товарища.
 – Не понял?
 – У дверей вашего притона одного вашего мы еще вчера взяли.
 – Его фамилия? – схватил старшего за грудки Скиф.
 – Он молчит, лишь матерится, как сапожник.
 Шрам у него через все лицо. Мы не стали мочить его… Лишь доставили в контору.
 – От кого узнали тот адрес и адрес гаража?
 – От хозяина нашего сыскного агентства. А кто заказчик – у самого хозяина лучше спросите.
 – Павло, снимай их да обыщи хорошенько.
 Во внутреннем кармане кителя одного из налетчиков Лопа нашел фотографии Алексеева, Засечного и Скифа без бороды.
 – Сейчас поедем в вашу контору за нашим товарищем, – сказал Скиф. – А там посмотрим на ваше поведение, господа офицеры умирающей Российской армии.
 Когда подъехали к заброшенному детскому саду, на фасаде которого издалека ясно читалась нахальная вывеска на русском и английском: "СЕКРЕТНАЯ СЛУЖБА", старший налетчик спокойно сказал:
 – Не суетитесь. Внутри двое настоящих уголовников. Все вооружены. Третий вот-вот вернется с шефом, тот всегда в это время подъезжает. Они уже заметили нас в машине. Если заподозрят, позвонят шефу, с ним вы уже тогда не побеседуете.
 Детский сад стоял в глубине дворов. Из домов вышли посидеть под слабым зимним солнышком на лавочках пенсионеры, мимо них прогуливались мамаши с детскими колясками.
 – Стрелять в таких условиях не станешь, – вслух произнес Скиф.
 – Мужики, а чем вы рискуете? – спросил старший агент "Секретной службы". – Даже если мы вас продадим, вы все равно успеете скрыться на машине.
 – Ты о чем?
 – В дерьме мы, нам бы и отчиститься, а? – заискивающе уронил младший.
 Скиф пытливо вгляделся в его глаза и повернулся к Лопе:
 – Хоть не в моих это правилах, но, может, поверим, а, есаул?
 Тот подергал кончик длинного носа и пожал плечами:
 – А что… "магнумы" их у нас останутся… В случае если пакость какую с твоим товарищем сотворят, мои казачки их контору через час по кирпичикам разнесут.
 Пленников незаметно отвязали и расковали. Дали им время прийти в себя и вытереть от засохшей крови лица. Из окна помахал рукой человек.
 – Один из уголовников, – сказал младший. – Он на телефоне дежурит.
 Оставив сидеть в машине Скифа и Лопу, агенты "Секретной службы" вошли внутрь здания. Скоро они появились в окне у дежурного. Без лишних слов младший умелым ударом ребра ладони под основание черепа вырубил дежурного. Старший, подойдя к окну, махнул Скифу и Лопе. Те сняли с предохранителей "магнумы" и осторожно подошли к двери. Из глубины здания долетел резкий вскрик, и что-то тяжелое брякнулось об пол. Они бросились на звук. В большой комнате на ободранном полу, закатив белки глаз, корчился уже знакомый Скифу топтун. Агенты умело вязали веревками его руки и ноги. В углу балансировал на детском стульчике изумленный Засечный и, морщась, растирал онемевшие от пут запястья. Увидев Скифа, он заорал благим матом:
 – Ну, Скиф, мать их перемать, в таком бардаке российском я жить не согласный.




 Глава 14


 В разгромленном детском садике размерзлись все батареи Воды в охранном агентстве "Секретная служба" не было. Нестерпимо пахло кошачьей мочой Скиф с Лопой заглянули во все закутки загубленного здания, но ничего подозрительного не заметили. В бывшем кабинете заведующей стыли от холода на цементном полу оба связанных уголовника Липовые милиционеры переоделись и стали обыкновенными гражданами, которых не отличишь в толпе.
 – Братья, что ли? – присмотрелся к ним Засечный.
 – Братья Климовы, – кивнул старший. – Я Дмитрий Дмитриевич, для друзей – Дим Дымыч. Курю много.. А это мой младший, Вадим, для друзей просто – Димыч. Я обыкновенный армейский подполковник, а он у нас шишка – майор генштабовский.
 На столе задребезжал разбитый телефон. Старший послушал трубку и мрачно сообщил:
 – Хозяин звонил – едет сюда.
 – Много он вам платит? – поинтересовался Скиф.
 – Первый месяц служим, денег еще не видели Для семьи иногда продукты перепадают… Я тещу похоронил, в долги влез. А он, гад… Мол, уберете убийц-отморозков – и доброе дело сделаете, и пять штук "зеленых" в карман с братом положите, с долгами расплатитесь.
 – Была задумка у жоха нашего, – вставил младший Димыч, – тепленьких "новых русских" из кабаков по домам развозить. Ну, из казино, ресторанов, с малин ихних. Лицензия на частный извоз у него имеется.
 – Это мысль! – у Лопы сверкнули глаза.
 – Разгонишься по Москве на битых тачках, – безнадежно махнул рукой Дымыч. – Хозяин такого металлолома накупил, что бомж с пьяных глаз в них не сядет.
 – Проблема в принципе решаема, – подумав, сказал Скиф. – А для надежности лучше эскорт: один за рулем шикарной иномарки, двое – сзади на моем "жигуле".
 – Без документов? – сказал Засечный. – Много мы поездим, до первого гаишника. Нечего нам в Москве делать.
 Во двор садика вкатила белая "Волга" с помятым крылом.
 – Старый знакомец! – обрадовался Лопа. – Это он вчера у нас на хвосте висел. Скиф. Позвоню-ка я своим станичникам.
 – Сами справимся, – остановил его Засечный, но Лопа лишь ухмыльнулся. Братья Климовы настороженно ожидали развязки. Младший из окна помахал рукой водителю и мешковатому толстяку, вышедшим из видавшей виды машины.
 – Так тэж Нидковский! – выдохнул изумленный Лопа.
 Не успели они войти, как Лопа поясным ремнем лихо скрутил водителя и передал его Засечному. Тот слегка отвел душу на бандюге в лыжной шапочке с мордой ищейки, перед тем как уложить его на пол рядом с двумя дружками.
 – Слизняка не трогайте, а то еще обдрищется со страху, он хоть и вонючий, но не такой уж опасный..
 Заходи, ваше сиятельство, заходи, предводитель дворовых кабыздохов, – расшаркался перед задержавшимся в двери Нидковским Лопа.
 Нидковский от порога оглядел всю компанию, и у него затряслись мелкой дрожью щеки, а язык прилип к небу.
 – Прин-н-ношу мои извинения господам офицерам… Пшепрашам, господа, – бухнулся он на колени. – Подневольно, под угрозой лютой расправы, поддался на уговоры.
 – Кто? – рявкнул на него Скиф. – Кто заказал нас, спрашиваю?
 – То-то-тоша Костров… По навету господина Мучника, Серафима Ерофеича…
 – За сколько?
 – Пшепрашам, господа, совершенно бесплатно, на правах деловой услуги…
 – Брешет, сука! – червяком завертелся на полу бандит в лыжной шапочке. – Десять тысяч баксов заломил за Скифа с командой, кореша свидетели. Откройте им хайло – скажут.
 – Господа, я хоть и потомственный аристократ…
 Предки мои у магнатов Радзивиллов на службе состояли, но не побрезгую с вами и за один стол сесть…
 В моей машине роскошное угощение; позвольте, я распоряжусь насчет стола, Панове. Развяжите моих холопов, они нам организуют царский стол И мы спокойно выясним отношения.
 – Заткнись ты с своим столом! – щелкнул его по лысине Лопа.
 – Это вы зря, – засмеялся Дим Дымыч. – Холопы… Во как играет шляхтича!.. Денег он нам не платит, а вот пиры в этой помойке закатывает. Мы сходим выгрузим его богатство из машины.
 – Сидите и не рыпайтесь, – оборвал его Засечный. – Вас никто еще не простил.
 – Да-да, подготовьте-ка лучше стол, – оживился приготовившийся было к худшему Нидковекий. – Господам лучше знать, что и как.
 Стол только казаку Лопе да голодным братьям Дмитриевичам мог показаться "царским": ассортимент частной привокзальной лавочки.
 – Это шефуля объедки с дворянского собрания сюда свозит, – ехидно прокомментировал с пола ищейка в лыжной шапочке.
 – Павло, – сказал Скиф, – заткни собаке пасть, или Засечный ему башку открутит. Присаживайтесь, граф. Отведаем вашего угощения с лейблом "Для стран "третьего мира" Вот фальшивый "Наполеон" в самый раз для "новых русских" и фальшивых аристократов, которые в прежние времена и политурой не брезговали.
 Скоро Нидковский приосанился, как отогретый в городской уборной авитаминозный воробей, и зачирикал здравицы в честь незваных гостей.
 – Не пугайтесь, граф, – положил перед собой пистолет Скиф. – Убивать вас я пока не буду…
 Нидковский подавился безвкусными рольмопсами и мелко заикал в салфетку, заправленную за воротник.
 – Нам известно, что у вашей фирмы есть лицензия на частный извоз. Мы устроимся, пожалуй, на работу в твою фирму сроком.., месяца на два для начала.
 – Тогда мне непременно нужны ваши трудовые книжки, паспорта с пропиской, фотографии три на четыре, автобиографии и заявление на мое имя от каждого. Я даже начальника отдела кадров держу для этой цели.
 – А дача под Неаполем тебе не нужна? – Засечный сорвал с груди графа салфетку и запихнул ее в его открытый рот – За одну пакость еще не рассчитался, а уже снова бревно на нас катишь, ваше сиятельство?
 – Пан Нидковский будет жить на этом свете ровно столько, сколько времени будет держать язык за зубами. Мы все трое поступаем на твою "Секретную службу", – постучал по его мокрому лбу Скиф. – С братьями Климовыми нас будет пятеро. А тем, – он показал на связанных уголовников, – немедленный расчет.
 Нидковский стал давиться салфеткой, и, когда Лопа помог ему избавиться от нее, он возмущенно замахал руками:
 – Какой расчет может быть с бомжами, которых я подобрал на вокзале? Гоните их в шею, Панове, в шею!
 Это же "сто первый километр", все беспаспортные.
 Я их из милосердия подкармливаю и ночевать в офисе разрешаю. Вон пусть те казачки отвезут их подальше и выкинут на какой-нибудь свалке.
 К воротам детского сада подъехал микроавтобус.
 Из него, путаясь в шашках, вылезали бравые донцы Лопы.


* * *

 Ниссановский микроавтобус с казаками и красный "жигуль" со Скифом и Засечным свернули с трассы и остановились в леске напротив трехэтажного дворца за кирпичным забором, напоминающего больше средневековый рьщарский замок. Над замком черным цыганским платком застила небо огромная стая галдящих ворон, возвращающихся с полей на ночевку в лесок. Воронье галдело так громко и надсадно, что в оранжерее, примыкающей к замку, высокий старик в сетчатой майке с кряхтением распрямился и погрозил возмутителям спокойствия увесистым костистым кулаком.
 – Ишь, базар развели, биксы майданные, в натуре!..
 Скиф за его спиной вошел на цыпочках в раскрытую дверь и пристроился за китайским розовым кустом. Из-под майки на спине старика проступали голубые наколки: церковные купола с крестами, а на плечах замысловатые эполеты.
 Когда старик снова с кряхтением склонился над грядкой цветущих тюльпанов. Скиф отрывисто скомандовал:
 – Стоять!.. Руки за голову!.. Лицом к стене!..
 Старик с руками за головой заученно ткнулся лбом в стекло.
 – Отставить… Ложная тревога.
 Старик осторожно повернулся, рука его скользнула к упавшим садовым ножницам.
 – Скиф, падла буду! С того света?.. Ну, канай сюда. Бить не буду, но кости помну для начала. – Из ручищ такого старика не вырвешься. – Мне отовсюду стук идет: нет его ни по кичам, ни по зонам, ни по пересылкам и централам. А он тут, вишь, над стариком юморует… Как ты мимо вертухаев-то моих проскочил?
 – Пока мои бойцы у ворот им фуфло толкали, я дырочку в заборе нашел. Потолковать я к тебе, дед Ворон, без лишних ушей и глаз.
 – Потолковать… А просто свидеться со стариком неужто западло, а?
 – Я только со вчерашнего дня в Москве.
 – А-а-а. И уже притиснули?
 – В воду глядишь…
 – Кто с таким понтом?
 – Сима, блядь Косоротая.
 Старик присел на бочку и вытер пот с седых кустистых бровей.


* * *

 Родом дед Ворон, а по своему полному наименованию Григорий Прохорович Варакушкин, был из затерянного в лесах и болотах на стыке России, Украины и Белоруссии небольшого хутора. В крестьянской семье Варакушкиных рождались одни сыновья, пятеро молодцов – один краше другого. Братья с родителями, богомольными добрыми людьми, от зари до зари горбатились на болотистых наделах, потом и мозолями добывая хлеб свой насущный. Богатства особого в семье не было, но и с протянутой рукой, боже упаси, по миру не ходили.
 Коллективизацию и раскулачивание в этих местах ретивые комиссары "учудили" как раз в тридцать третьем году, когда крестьяне вымирали от голода целыми семьями, а у живых порой не было сил по-людски похоронить умерших.
 Утренней сумеречью, когда молочные туманы укрывают болота, нагрянули в их дом пьяные люди с винтовками, в фуражках с красными околышами. От шума проснулся на сеновале Гриня и увидел сверху, как мечутся по двору куры и гуси, визжат под ножами в лужах крови свиньи, а его батяню и братьев, со связанными за спинами руками, красные околыши волокут к подводам, к которым уже привязаны обе их кормилицы – комолые пестрые коровы. Заорал он от страху и свалился с сеновала прямо на голову выходящего из хлева красного околыша. Тот с перепугу выхватил "наган" и стал палить по мальцу. Соскочили с подвод братья, чтобы прикрыть собой поскребыша, но красные околыши бросились к ним волчьей стаей, опрокинули в грязь и стали молотить их прикладами винтовок.
 – Гринюшка-а-а-а, беги-и-и-и, ро-о-одненьки-ии-ий! – подбитой птицей повис над рассветным хутором крик его мамки, и этот крик он навсегда унес в свою взрослую жизнь…
 Он перемахнул через забор в сад, из сада в зацветающую картошку, а вслед ему, осыпая с яблонь созревающие плоды, гремели винтовочные залпы и летел лютый мат. Из картошки Гриня метнулся в укрытые туманом овсы и упал без чувств под куст конского щавеля, вымахавшего на проплешине в два его роста.
 Двое суток пролежал он без движения в овсах, а на третьи, не заглянув даже на разграбленное родимое подворье, побрел куда глаза глядят…
 Опустевшие в тот голодный год украинские шляхи к зиме привели его в богатый город Харьков, бывший в то время столицей Украины. Помыкавшись с протянутой рукой в Харькове, Гриня примкнул к подростковой банде, состоящей из таких же подранков, промышляющих мелким воровством на вокзале и на базарах.
 Из-за природного ума и начитанности уже через два года Гриня стал вожаком банды, а за черный как смоль чуб и особый дар освобождать фраеров от карманных часов, перстней, колец и всего прочего, что блестит, получил он у взрослых урок кличку Воронок.
 Время шло, и Воронок очень быстро превращался во взрослого Ворона. Как-то на гастролях банды в Киеве один уркаган с дореволюционным стажем доходчиво объяснил ему: воровать у граждан – дело последнее. Воровать надо у государства, так как государство само – самый большой грабитель. С тех пор повзрослевшая банда завязала с "раздеванием" фраеров и переквалифицировалась на государственные магазины, продуктовые склады и торговые базы. Разрабатывая хитроумные операции, Ворон бормотал всегда загадочную для урок фразу из Тиля Уленшпигеля:
 "Пепел Клааса стучит в мое сердце!" Милиция Харькова с ног сбивалась, но дерзкие ограбления следовали одно за другим. Гриня жестоко мстил красным околышам за разоренную свою семью. Все награбленное шло на воровской общак.
 Взрослые урки, на которых в первую очередь падал гнев красных околышей, попытались даже убить его, но в жестокой поножовщине на одной из загородных "малин" сами потерпели полное поражение и признали его власть над собой.
 Индустриализация в стране захватывала в свой водоворот и юных грабителей. Они поступали работать на заводы и фабрики, учились на рабфаках, но по первому требованию вожака являлись на "малину" и шли на дело, потому что Ворон люто расправлялся с отступниками от воровских законов. Сам он к тридцать восьмому году тоже закончил рабфак при Харьковском тракторном заводе и, чтобы окончательно выяснить для себя вопрос взаимоотношений государства и личности, усердно штудировал Уголовный кодекс, готовясь к поступлению в Харьковский юринститут. Время от времени кто-то из харьковских урок "залетал" по мелочевке в зону, и от них пошел гулять по Гулагу слушок о фартовом харьковском жигане по кликухе Ворон. Как водится, слушок обрастал фантастическими подробностями его воровских подвигов и в конце концов дошел до ушей красных околышей.
 Повязали его прямо в институте, у доски со списками поступивших, где была и его фамилия.
 Но Ворон не "каркал" – подельников не заложил, никаких бумаг не подписал. Ему влепили семерик, и "столыпинский вагон" увез его в Воркуту.
 Зона баклана с громкой воровской славой встретила сдержанно. Королем зоны был здоровенный армянин-глиномес, карточный шулер из Сухуми по кличке Арно Туз. Ворон стойко перенес обязательную для баклана "прописку" и издевательства спаянной кавказской шоблы Арно, от которой больше всего, с благословения вертухаев, доставалось доходягам политическим. Держался Ворон замкнуто и власти Арно над собой не признавал. Однажды Арно предложил ему работать на лагерного "кума". Ворон не долго думая послал его по матери. Разъяренный Арно решил поставить строптивого новичка на "четыре кости", и тогда Ворон на виду у всего барака точно рассчитанным движением всадил ему в солнечное сплетение заточку из оленьего рога. Зеки при виде мертвого Арно оцепенели от ужаса, но быстро опомнились и понесли по кочкам кавказскую шоблу. На другой день вертухаи свезли за зону на подводах шесть трупов и закопали их в мерзлую воркутинскую землю.
 Ворону добавили еще семь лет и отправили по этапу в лагерь на заполярной горной реке Собь. С этапа он бежал, воспользовавшись жуткой пургой, бушевавшей несколько дней над Полярным Уралом. Река к тому времени еще не встала, и он, соорудив плот, сплавился на нем до Лабытнанги. В Лабытнанги через ссыльных поселенцев с Украины ему удалось достать документы на имя местного жителя и наняться пастухом оленей в ненецкий колхоз. За зиму на парной оленине, рыбе и полярных куропатках Ворон раздался вширь и вошел в полную мужскую силу: рост под сто девяносто, косая сажень в плечах и пудовые кулаки.
 С оленьими стадами в ту зиму он дошел до Тарко-Сале, а оттуда по весне с первыми караванами леса сплавился по Оби до Ханты-Мансийска. В Хантах Ворон неожиданно встретил своего хуторянина, также раскулаченного в голодном тридцать третьем году.
 От него он узнал, что родители его упокоились в здешной приобской земле, что два средних его брата в армии, на финской войне. Хуторянин отвез его на телеге в таежную деревню, где на спецпоселении жили два старших брата Ворона. У братьев уже были семьи и хозяйство. Узнав, что их будто с неба свалившийся младший брат Гриня – беглый зек, старшие братья не на шутку перепугались. На третий день его гостевания связали они его сонного вожжами и выдали красным околышам. Ворон не осуждал братьев, но у него будто пуповина оборвалась. Он понял, что отныне жить ему на земле одиноким тундровым волком…
 Потом была Свердловская этапка, червонец за побег и ходка на дальняк, в Магадан. Туда уже дошли вести о "подвигах" харьковского уркагана. Признанные воровские авторитеты сочли за честь скорешиться с уркой, замочившим в Воркуталаге ссучившегося Арно Туза, и отвели ему место на нарах у окна. За приверженность воровским традициям лагерные паханы уже через два года посвятили Ворона в звание "вора в законе".
 В Магаданской зоне в ту пору был на отсидке цвет интеллигенции, У Ворона появилась возможность общаться со знаменитыми артистами и военачальниками, слушать академиков и профессоров, читать умные книжки и закрыть наконец мучивший его вопрос о взаимоотношениях личности и государства. Это – взаимоотношения кошки и мышки. Кошка может сразу слопать мышку, может поиграть с ней в прятки… А сумасшедший поп, сидевший еще с ленинских времен, раскрыл Ворону великую тайну жизни: над человеком есть только двое судей – бог и он сам.
 Когда дошла весть о германском вторжении, Гулаг забурлил страстями. Все рвались на фронт. Ворон написал заявление. Лагерное начальство радо было избавиться от отпетого рецидивиста, якшающегося с политическими, и включило его в списки штрафников первым номером.
 В новогоднюю ночь под сорок третий год штрафбат, где оказался рядовой Варакушкин, прямо с марша бросили на прорыв немецкой обороны на Ельнинском плацдарме. Впереди – огрызающиеся трассерами линии окопов дивизии СС, позади – красные околыши с пулеметами и собаками. Резались молча, выхлестывая на врага всю накопившуюся в лагерях злобу. Опешив от незнакомой тактики боя и от их звериной ярости, эсэсовцы в панике бежали. Когда рассвет открыл поле ночного боя, усеянное трупами в черных мундирах и в черных телогрейках, выяснилось, что от батальона остался двадцать один штык.
 – Где комбат и командиры рот? – спросил подъехавший комдив.
 – Всех начальников-выбили фрицы еще на первой линии.
 – Фуфло, блатняки; мне не толкайте… Кто же вас на вторую линию привел?
 – Он, – показал пожилой штрафняк на окровавленного Ворона, сидевшего в стороне.
 – Ранен, солдат? – подскочил к нему полковник.
 – Нет, – поднялся Ворон. – То кровь чужая…
 – Жаль, – огорчился комдив, протянул ему фляжку со спиртом. – Я б тебя тогда на законном основании в разведбат забрал…
 За этот бой Ворон получил орден Красной Звезды, что у штрафников было большой редкостью.
 Потом штрафников бросали на прорывы: под Гжатск, Псков, под Великие Луки. В деревне Поречье, что под Великими Луками, в ночной рукопашной схватке Ворон напоролся грудью на эсэсовский тесак.
 Уезжать в тыловой госпиталь он отказался, и его поместили в дивизионный медсанбат. Там Ворон сразу же запал на молоденькую медсестру, раскосую казашку из Гурьева. И она не устояла перед красивым русским парнем. Целый месяц провалялся Ворон в госпитале, отогревая возле нее свою промороженную жиганскую душу.
 После выписки, теперь уже на полном законном основании, комдив направил его в дивизионный разведбат. С такими же забубенными головушками – фронтовыми разведчиками – ползал он на брюхе по немецким тылам: доставал "языков", рвал мосты, нащупывал слабые места на немецком передке. А по возвращении, хоть на час, летел как на крыльях в медсанбат к своей казашке, обещавшей родить ему после войны косоглазого балашку-сына.
 Под городом Перемышлем немцы обошли дивизию с флангов и прошлись по ее тылам. После ожесточенных боев положение выправилось, и, пользуясь затишьем, Ворон полетел в медсанбат… Пожилой санитар показал, ему сложенные во дворе трупы и пояснил:
 – Ворвался фриц, всех раненых и лекарей-мужиков зараз перебил, а потом уж и лекарок… Но поперву ссильничали над лекарками, псы шелудивые.
 В ту же ночь, взяв с собой только финку, Ворон уплыл по болоту на немецкую сторону. Сутки провел Ворон в вонючей жиже какой-то протоки, высматривая добычу. При приближении немцев уходил в жижу с камышовой трубкой в зубах. А на следующую ночь перерезал финкой глотку закемарившему в окопе перед штабным блиндажом часовому и вошел в блиндаж. Глотки семи спящих эсэсовских офицеров распластала его финка, а восьмого, полковника с Железным крестом, Ворон оглушил кулаком и, затолкав ему в рот кусок портянки, утянул в болотину, прихватив с собой офицерские планшеты… Через полчаса немецкая артиллерия начала такую обработку болота, что комдив, ставший к тому временем генералом, несказанно удивился.
 – С Ельни такой "симфонии" не слышал! – сказал он.
 Еще больше удивился генерал, когда командир разведбата доставил ему оглохшего сержанта Варакушкина и немецкого полковника, обладателя Железного креста с дубовыми листьями.
 Полковник оказался крупной штабной птицей из Берлина, а в размокших немецких планшетах нашли важные документы. Комдив лично приколол Ворону очередной орден, недавно введенную солдатскую "Славу" третьей степени, и снова угостил его спиртом из своей фляжки.
 А на Дунае, уже в Австрии, на разведбат навалились превосходящие по численности вдвое власовцы, прорывавшиеся к американцам на Запад. И пришлось старшине Ворону снова принять командование батальоном на себя, ввиду того что опытные снайперы власовцев в первые же минуты схватки выбили всех офицеров. После того лютого боя на заваленном трупами берегу Дуная комдив приколол к окровавленной изодранной гимнастерке контуженого Ворона "Славу" второй степени и молча, по-братски обнял его.
 Ту войну Ворон закончил в Вене, но впереди еще была война с Японией. Но, слава богу, та война быстро закончилась.
 Красные околыши в Харькове демобилизованного вора-рецидивиста сразу же взяли на карандаш. Но Ворон твердо решил завязать со старым. Он поступил работать каменщиком на тракторный завод и, как герой войны, получил небольшую комнатенку в бараке.
 Комнатенка была обшарпанной, с обгорелой оконной рамой. Чтобы покрасить эту раму, Ворон попросил в заводской малярке литровую банку белил, в магазинах-то белил днем с огнем не сыскать. С этой банкой белил его остановили в проходной вохровцы.
 В милиции его привели к мордатому майору, скорому на допрос, – и Ворон узнал в нем того самого конного красного околыша, который раскулачивал его семью. Майор Скорый требовал сдать банду, которую якобы сколотил Ворон. Сдавать Ворону было некого, и сдавать было не в его правилах. Он сказал майору все, что о нем думает. Тот выпучил рачьи глаза и пообещал закатать его дальше некуда. Уже через две недели вору-рецидивисту Ворону впаяли червонец, и "столыпинский вагон" увез его в Каргопольлаг.
 Послевоенная зона резко отличалась от довоенной За войну упала в цене человеческая жизнь. Штрафбатовцы, познавшие на войне вкус крови, теперь снова возвращались на нары. Мокрые разборки стали обычным делом. Заправляли в Карлаге воры в законе, отошедшие за войну от воровских традиций, так называемые "ломом подпоясанные" и "отколотые". Они и Ворона поначалу ломанулись подмять под себя. Ему снова пришлось кулаками утверждать свое звание вора в законе. Но беспредельщики не унимались, и ему, чтобы всегда иметь под рукой оружие, пришлось на животе сделать подкожную пазуху для заточки.
 В пятьдесят первом году "ломом подпоясанные" подбили зеков на массовый побег. Напрасно Ворон пытался образумить их. Когда пляшут все – пляши и ты… Ворон тоже ушел, но сразу же за колючкой откололся от основной массы и с двумя московскими ворами в законе, знакомыми еще по штафбату, залег в тайге. Когда немного затихло, беглые сначала перебрались в Иркутск, а через год в Москву, где у его подельников были связи и кореши. Они помогли Ворону прописаться и купить дом в Подольске.
 Назад дорога ему была отрезана, и, сколотив банду из местных блатарей, он принялся вновь брать торговые базы и грузы на железных дорогах. Но, имея опыт фронтового разведчика, он разрабатывал теперь операции более профессионально и хитроумно. Так продолжалось восемь лет…
 В шестьдесят втором, проходя по Кузнецкому мосту, он случайно увидел красного околыша из своего детства. Майор Скорый из харьковской уголовки теперь был генерал-майором московской милиции. На его груди красовался целый "иконостас", но особенно Ворона удивили два ордена Славы. "Если в сорок седьмом мусор был майором, значит, войну он пахал офицером, – размышлял он. – Но офицерам "Славу" не давали… И колодки на орденах что-то больно знакомые…"
 Подольская братва дала Ворону наколку на квартиру его визави… Операцию он подготовил, как опытный вор-шнифер, хотя квартирами сроду не занимался. Взял ее он по осени, убедившись, что генерал выехал на дачу. В забитом норковыми шубами шкафу Ворон нашел парадный мундир с "иконостасом". У него задрожали руки, когда он увидел номера орденов Славы. Это были его, политые кровью и потом, солдатские ордена.
 "Тогда, в Харькове, мусорок оприходовал мои "бебехи" в свою пользу", – понял Ворон.
 В сейфе еще находилась коробка, набитая пачками долларов. Тут же лежали несколько сберегательных книжек, почти на сто тысяч рублей, на предъявителя, и горсть брюликов чистой воды.
 Итит твою мать, а мусор-то, волчара позорный, власть свою советскую, как корову, доит.
 Прихватив коробку и свои "бебехи", он покинул квартиру, оставив большой плевок на парадном фото генерала. Сберегательные книжки с рублями он полностью кинул на воровской общак, а коробку с долларами, брюлики и свои фронтовые "бебехи", запаяв в молочный бидон, закопал в лесу.
 Взяли Ворона через год. Хотя следаки ничего толком не доказали, но срок ему впаяли, по совокупности пятнадцать лет полосатого режима.
 Тянул он этот срок сначала во Фрунзе, а потом, после неудачной попытки побега, ему добавили еще червонец, и "столыпинский вагон" увез его на станцию Харп.
 В семьдесят восьмом с воли пришла малява о том, что с весенним этапом придут на зону три московских блатаря-мокрушника по его, Ворона, жизнь… Заплачено им, мол, за нее серьезными людьми выше крыши. Ворон догадался, откуда у малявы уши растут – визави даже на полосатом режиме пас его, боясь своего разоблачения. Ворон принял маляву всерьез и стал готовиться к встрече.
 Когда по весне пришел этап, он наметанным взглядом сразу вычислил ссученных блатарей, всех троих.
 Одного пришлось ему завалить заточкой из напильника, ссученный отморозок уж больно напролом буром пер… Двое других на правеже бухнулись перед авторитетами на колени: приезжал, мол, в СИЗО серьезный ментовской генерал, обещал от сто второй мокрушной статьи всех троих отмазать и срок пересмотреть, если Ворона по-тихому на зоне замочат…
 – Ноги тебе надо делать, Ворон, – сказал тогда пахан зоны, старый вор по кличке Нафт. – Не выпустят тебя мусора отсюда, уроют.
 А ноги сделать из полосатого режима в ту пору было не так-то просто… Выручили московские кореши: по неведомым Ворону каналам устроили они ему перевод в Ухталаг.
 Не успел Ворон оглядеться на новом месте, как проломили кирпичом голову хозяину зоны, полковнику по кличке Барон, и взяли заложников. Кипеш красные околыши быстро утихомирили, а за проломленную голову Барона притянули к ответу двух бакланов по первой ходке.
 "Пропадут желторотые, – с жалостью подумал Ворон и неожиданно для всех взял вину на себя. – Мне, чахоточному, так и так гнить здесь, а желторотые, может, еще небо в алмазах увидят…"
 Барон был мужик не вредный, он хоть и знал, кто ему кирпич на голову опустил, но за такой поступок зауважал Ворона и не настаивал на крутой статье. Накинули Ворону еще пятерик и по ходатайству Барона оставили его на зоне.
 Авторитет Ворона у зеков после того случая стал непререкаемым. Воры выбрали его хранителем общака и патриархом, то есть судьей зоны.
 После восемьдесят пятого года железное здоровье Ворона резко пошло на убыль, открылся туберкулез в отбитых на допросах легких. Он понимал, что земная юдоль его заканчивается, и с философским спокойствием ждал смертного часа.
 "Всю жизнь по зонам, а вот лежать на тюремном кладбище с ворьем, насильниками и мокрушниками чего-то мне не в масть, – иногда думал он и тяжко вздыхал:
 – Не в масть, да жизнь не кино – обратно не перемотаешь".
 Оживлялся Ворон лишь тогда, когда по другую сторону колючей проволоки появлялись дети вертухаев и вольнонаемной лагерной обслуги. Часами он мог не шелохнувшись сидеть у окна, наблюдая за их играми и проделками. По ночам на него стала вдруг навадиваться стариковская маета. Наглотавшись чифиря, лежа на своих паханских нарах, он стал мысленно прокручивать всю свою жизнь, и чаще всего память уводила его в далекие годы войны. Перед ним возникали, как живые, лица его фронтовых побратимов-разведчиков и лицо единственной любимой им женщины, его косоглазенькой казашки из Гурьева. Он живо, до родинки на теле, представлял детей, не рожденных ими, и особенно внуков от тех своих нерожденных детей.
 Тоска по своим нерожденным детям заставила Ворона приглядеться к уголовному молодняку, валившему в последние годы в зону косяком.
 Скиф появился на зоне в восемьдесят девятом. Вошел в барак и, увидев свободные нары у окна рядом с нарами Ворона, положил на них свой матрац. Это было неслыханным вызовом всему бараку. Нары рядом с паханом заслуживают ходками в зону и воровским фартом на воле. Барак попер на новичка озлобленной толпой. Скиф спокойно оглядел всех и командирским голосом заявил:
 – Спать буду здесь. Кто против – два шага вперед.
 – Мочи фуфлыжника! – заорал наширявшийся петух Сима Косоротая, из московской фарцы, и, напоровшись на кулак Скифа, на заднице пролетел до двери и ткнулся прыщавой мордой в парашу.
 – А ты тут будешь спать отныне и вовеки, – показал ему на парашу Скиф.
 Сима Косоротая поспешно замотал головой. Его нары и так были у параши.
 – Откуда ты, фраерок, такой понтовый выискался? – оглядел старик ладную стать Скифа.
 – Из страны, где обитают феи, слышал о такой?
 – Не приходилось. Где такая страна?
 – За Гиндукушем.
 – А-а, ограниченный контингент… Что ты искал в той стране?
 – Искал что прикажут, а выискал место на нарах рядом с тобой…
 – Будем знакомы, коли так. – сказал Ворон и протянул новичку руку.
 Это было тоже неслыханным нарушением лагерных законов. Зеки недобро загудели, у некоторых даже появились ножи и заточки. Чем бы закончился первый день Скифа на зоне, трудно предвидеть, если бы Ворон властно не произнес:
 – Цьщ, я сказал!.. Здесь будут его нары, и амба!
 Ворона сразу потянуло к новичку. Было в нем нечто такое, что поначалу Ворон никак не мог определить для себя. Потом-то он понял, в чем дело. Его, проведшего почти всю свою жизнь по тюрьмам, привлекло нравственное здоровье Скифа, которого днем с огнем не сыщешь среди лагерной братвы, да и на воле оно ныне – редкость. Им сполна обладали доходяги интеллигенты на довоенном сталинском "Дальстрое", его незабвенный комдив, побратимы – фронтовые разведчики. Ворон по жизненному опыту знал, что таких людей можно убить, но нельзя поставить на колени. Самой природой, генной памятью их предков, не дано им было ловчить и предавать, а на войне кровь врагов, ими пролитая, не пропитывала необратимым злом их души.
 Много между Скифом и старым Вороном за три года в зимние метельные ночи было переговорено, передумано о нелепой их стране и такой паскудной жизни в ней, много чифиря было выпито ими. Между тем день ото дня Ворон таял, как восковая свечка.
 Скифа вертухаи сразу определили на лесосеку.
 И Ворон, чтобы больше бывать на свежем воздухе, с согласия лагерных авторитетов тоже напросился на лесоповал костровым. Он боялся признаться себе, что свой последний час он хочет встретить рядом со Скифом.
 Ворон знал: для зоны Скиф – чужой, зеки никогда не смирятся с его офицерским гонором. Они уже пытались устроить ему правеж, но Скиф каждый раз размазывал их по стенам барака, и на время они затухали. Сказывалось также и его слово – слово пахана.
 Но он знал, что после его смерти, рано или поздно, на голову Скифа упадет сосна или зарежут его в бараке ночью сонного. А тут еще Барон стукнул Ворону, что с воли перехватили маляву, адресованную сидевшим в зоне московским отморозкам. В Москве какие-то понтовые с большими бабками очень не хотят, чтобы Скиф когда-нибудь вышел на волю. Слух о близкой амнистии афганцам от новой власти Ворона не успокоил.
 – Амнистия амнистией, будет она или нет, – сказал он Скифу. – А на всякий случай, как откинуться с зоны, продумать тебе надо бы.
 – Уже продумал, – ответил тот. – Откинемся вместе, батя.
 – Я и так скоро откинусь от всех вертухаев, – усмехнулся он и подумал про, себя: "Был бы у меня такой сын, как Скиф, и помирать, глядишь, легче было бы…"
 Но Скиф слов на ветер не бросал. Через несколько дней, когда совсем стало худо старому и кровь у него хлынула горлом, из сплошного снегопада, словно призрак, появился над лесосекой грохочущий вертолет и сел рядом с полыхающим кострищем. Из вертолета выскочил Скиф, схватил Ворона, как куль, и посадил его в кресло второго пилота.
 Через час лета над тайгой Скиф мастерски посадил вертушку в буреломы на берегу незастывшей реки, у зимовья рядом с приткнутой к берегу моторной лодкой, которую высмотрел опытным взглядом сверху.
 В зимовье никого живого не было. Скиф нашел в схороне под застрехой продукты, соль и спички. Убедившись, что бак моторки заправлен под завязку и есть еще запасная канистра бензина, он положил в схорон деньги, что было, с точки зрения Ворона, неслыханным святотатством.
 За ночь, в сплошной шуге, они доплыли на моторке до стойбища оленных хантов. Ханты беглых зеков, как правило, не выдают. Кантовались они здесь вдвоем до середины зимы, пока Скиф не заскучал от безделья…
 Все еще не веря, что перед ним Скиф, за упокой которого он на всякий случай свечку в церкви ставил и панихиду заказывал, Ворон глухо произнес:
 – Многое уже с того часа, как ты меня, доходягу чахоточного, с кичи сдернул, в нашей жизни наперекосяк пошло-поехало. Ты когда в Карабах отвалил на военные подвиги, я еще полгода у хантов в тайге клопа давил. Травами меня лесные люди отпаивали, медвежьим жиром. Окреп у якутов, не поверишь, даже на баб потянуло… А раз так – в Москву сразу намылился. Столкнулся с корешами старыми. У тех повязка по козлячьей линии имелась… Бидон с баксами и брюликами в лесу раскопал. Что положено волчарам ментовским пригоршней отстегнул. Они мне натурально ксиву выправили, а к моему лагерному делу маляву подшили, что я, мол, так и так, в тюремном лазарете от чахотки скопытился. Из Ухталага авторитеты знать дали, мол, вертухаи могилку моей фамилией подписали, еще и крест православный на ней поставили.
 Белесоватые глаза старика замутились влагой. Он слепо смотрел перед собой, будто видел этот крест из сварной арматуры на своей могиле.
 – В Москву-то я как раз к собачьей свадьбе поспел, когда партейные страну, как волки, на части рвали. Масть пошла, и лагерной голи, за муки наши тяжкие, перепало. Ток недолго музыка играла… Объявились крутые паханы, никто из нас их в глаза по лагерям не видел. Мы-то по мелочевке: заводик, фабричку, лесопилку там к рукам прибрать, а эти, навродь Косоротой, сразу – к нефтяной трубе присосались, к банкам да к власти продажной. Где это видано, итит их мать, чтобы министры с блатарями в одних саунах с телками оттягивались! Потому-то ныне у них лопатники из крокодиловой кожи баксами полны, а те министры их интерес, как цепные псы, блюдут. Так что Симе я хвост теперь прижать не могу. Вон его хаза на шахер-махере с нефтью повыше моей поднялась.
 Скиф посмотрел на стеклянную стену, за которой просвечивали вычурные минареты.
 – Кто-то из чеченов себе строил, а к нему приплыло. Так что хвост прижать ему не смогу, – повторил Ворон с непритворной горечью. – Ныне на Руси, Скиф, русские уже не хозяева. Хоромину вот свою со всем шмутьем хочу на тебя переписать. Воевать тебе когда-нито обрыднет, будет где кости перебитые погреть. Из родни-то у меня, сам знаешь… Теперь вот жалкую, что с бабами аккуратность блюл, не хотел сирот плодить. Так как, а, Скиф, про хоромину-то?..
 – А мне нужна твоя хоромина, спросил?
 – Не-ет, ты не думай чего!.. Хоть дом отдыха для проституток в хоромине заведи, хоть промотай, пропей – слова не вякну. А я тут при тебе бы до гробовой доски в приживальщиках сшивался, а? – просительно сказал Ворон, но, увидев насмешливую ухмылку Скифа, огорченно махнул рукой:
 – Лады, все ясно с тобой.., господь бог разберется.
 – Неужто о боге вспомнил?
 – Не лыбься. Я две церкви в селах поставил, третью от мерзости запустения на кровные реставрирую.
 Хорошо бы в рай, да грехи через край… Жизнь-то лишь пачкал своей гнилой натурой.
 – Ну запел!
 – А то как же… Погодь, рассказывал я тебе на нарах, как папаньку и маманьку моих мусор красномордый раскулачивал?..
 – Помню, как же… Ты потом вроде бы его квартиру ломанул?
 – Ломанул, – кивнул Ворон. – Дык прошлой осенью встретил я опять того мента. Еду как-то в машине, а он, волчара позорный, мопса на сквере выгуливает. Старый уже, щеки жирные на воротнике лежат.
 Сел я на скамеечку и внаглую косяка на него давлю.
 Он шнифтами рачьими зыркнул на меня и ажно весь фиолетовым сделался. Руками замахал, замычал чего-то и шнобелем в клумбу. Вызвал я ему "Скорую", человек как-никак… А в "Скорую" – то его уже вперед ногами запихивали. А ты говоришь… Бог – он не фраер!.. Ладно, давай я пока Симу окорочу по телефону, но ты после моего окорота сам к нему наведайся.
 Не дай ему очухаться. А жить будешь только у меня, так-то оно надежней.
 – Я не один.
 – А по мне хоть со всей твоей разведротой.


* * *

 За окном мягким котенком ворочался, устраиваясь поудобней, ранний декабрьский вечер. На землю в плавном танце опускались пушистые снежинки, из тех, что так долго не тают на девичьих ресницах. Свисток далекой электрички плавно уплывал в немоту снегопада. Первые огоньки деревенских избушек за редким леском мерцали в нем, как манящие отблески проплывающих кораблей.
 Пока Ворон, матерясь, набирал занятый номер Мучника, Скиф, от чувства безопасности в его доме, по фронтовой привычке погрузился в полудрему. И припомнился ему плен в Дубровнике, покачивающаяся на волнах баржа – плавучая тюрьма. Заунывная песня охранника, которая в тех краях даже в гнусавом исполнении католика-хорвата звучала как восточные напевы.
 В тумане проплывали американские военные корабли, перемигиваясь сигнальными огнями, тупыми иголками впивалась в мозг негритянская музыка.
 Скиф висел на якорной цепи по пояс в ледяной воде.
 Потом, когда его у костра отогревали черногорские рыбаки, Скифу показалось, что все войны на земле для него закончились.
 В госпитале под Титоградом его водили к психотерапевту. Врачи опасались, что его вялость и апатия – симптомы надвигающегося суицида. Месяца через два все прошло. О самоубийстве он никогда не помышлял, но иногда на него накатывала волна непонятной умиротворенности, от которой он терял ненависть к врагу.
 Вот и сейчас ему расхотелось видеть, как Ворон будет нагонять страх ;на Мучника.
 Сима, как ни крути, муж Ольги, думал Скиф. А Ольга – мать его Ники.
 Сквозь дрему до него долетал голос Ворона, дозвонившегося до Мучника.




 Глава 15


 Ворон довел их до ворот особняка с минаретами и, кивнув Лопе с тремя казаками, направился в караулку у ворот. В караулке друг напротив друга горбатились над нардами сонные Хряк и Бабахла. На столе лежали использованные шприцы и резиновый жгут.
 – Наширялись до одури! – ухмыльнулся Ворон. – Вяжите их, казаки, ив подпол… Он тут же при караулке, – показал он на крышку в полу.
 Казаки освободили мычащих охранников от пистолетов и не церемонясь столкнули их в подпол, а старик вышел к Скифу и Засечному.
 – Цирлих-манирлих с ним особо не крутите, – напутствовал он.


* * *

 Светло-серая здоровенная овчарка, почувствовав во дворе чужих, грозно зарычала и бросилась к двери.
 Ольга заглянула в окно и вскрикнула, увидев во дворе Скифа. Затолкав беснующуюся собаку в комнату, она бросилась к зеркалу, чтобы по женской привычке привести себя в порядок. На широкой, убранной ковровой дорожкой лестнице она появилась, когда Скиф, ведя под руки Нидковского, ввалился в холл. За ними протиснулись страшного обличья мужик со шрамом через все лицо и двое угрюмых казаков с бренчащими саблями.
 – Пойдем, Оля, к тебе, – тихо сказал Скиф, передав Нидковского казакам. – Успокойся. Не с войной пришел в твой дом – с просьбой.
 Побледневшая Ольга без единого слова провела его в свою спальню. Скиф молча взял со стола фотографию Ники и, глядя Ольге в глаза, спрятал ее в карман.
 – Ты мне все-таки покажешь дочку?
 – Куда же теперь я денусь! – посмотрела она на него с открытым вызовом. – Попрошу отца где-нибудь в середине зимы прислать ее из Швейцарии на несколько дней.
 Снизу донесся пронзительный вопль Симы Мучника.
 – Что твои головорезы собираются сделать с моим мужем?
 – Хотят узнать, кто ему дал адрес моей конспиративной московской берлоги.
 – Я отвечу – Тото Костров.
 – Цыпленок этот ошпаренный? А у него он откуда?
 – Его отец – генерал с Лубянки.
 – Ты, наверное, ногой дверь к нему открываешь.
 Скажи, зачем этот Костров пасет меня?
 – Если бы знала, сказала… Скажи сам мне честно: ты собираешься нас грабить? Будешь жить разбоем и рэкетом, как все отмороженные афганцы?
 – Не угадала, – усмехнулся Скиф. – Я как раз хочу тебя попросить об одолжении. Мы хотим заниматься частным извозом по ночам. Помоги нам.
 – Что просишь?
 – Одолжи на месяц сотовый Телефон и престижную машину.
 У Ольги от удивления брови поползли вверх. Она открыла сумочку и протянула ключи:
 – "Мерседес-500" тебя устроит? Телефон вон на тумбочке. И всего-то?
 – Для меня да, а для России – пусть Мучник продаст детский сад Нидковского казачьей станице.
 – За сколько хотят?
 – За пару лучистых улыбок есаула Лопы, Оля.
 Прошу не у тебя, а у твоего благоверного. Пусть расплатится за Засечного.
 – На меня не раз бывали покушения, но я не требую расплаты. Это не по-христиански. К тому же у Серафима денег своих нет. Все депозиты записаны на меня.
 – Ты меня, Оля, христианскими добродетелями не стращай. Моя душа пропащая, меня черт в церковь не пускает. А православному казачьему воинству сделаешь в детском саду за неделю евроремонт. Отопление, вода и электричество должны там быть уже завтра.
 Вот и будет по-христиански.
 – А ты моего Серафима от этого вурдалака Ворона обережешь?
 – Можешь не сомневаться, – решительно произнес Скиф, направляясь к выходу.
 – Подожди, Скиф, не уходи.
 Он остановился у двери.
 – Частушку слышал? "Подружка моя, обходи военных, ведь они любимых девок превращают в пленных". – Ольга устало опустилась на кровать, вытерла слезы. – Но не в этом дело. У меня была жизнь: работа, бизнес, семья, дочь. Потом, как снег на голову, сваливаешься ты…
 – Мне ли на что-то претендовать, Оля?
 – Сначала взрывают мою машину, потом. Какой-то старый уголовник, твой друг, доводит моего мужа, уважаемого человека, до сердечного приступа… Наконец, в мой дом врывается банда ряженых казаков, от которых разит навозом, и виновник моих страданий – мой бывший муж – диктует мне свои условия.
 – Оля, к взрыву в машине я не имею отношения.
 А если бы не эти ряженые казаки, лежать бы мне сейчас в мешке из-под цемента на дне Москвы-реки – врубись – по заказу твоего мужа, уважаемого человека, за десять тысяч баксов…
 – Сима жмот!.. Я за твою жизнь дала бы гораздо больше… Господи, зачем ты явился ко мне!..
 – А к кому еще в Москве мне оставалось явиться?
 Кроме тебя и… Ники, у меня никого не осталось.
 Ольга опустила в размазанной туши глаза и ошеломленно прошептала:
 – Господи, он все еще любит меня?..
 – Прости за прошлое, если можешь, – сказал Скиф, подойдя к ней. – Обещаю тебя ничем не беспокоить. Ты меня больше не увидишь. Телефон и машину я верну через месяц.
 Он осторожно нагнулся, поцеловал Ольгу в пушистый завиток за ухом и тихо вышел.
 После его ухода Ольга нажала кнопку "ленивца" – на стене, напротив кровати, на экране небольшого японского телевизора, появилась картинка происходящего в гостиной ее дома, спальня наполнилась грубыми мужскими голосами…
 …Разбойного вида мужик с ужасным шрамом через всю щеку втащил в гостиную упирающегося Серафима, в сломанном пенсне, с головой, обмотанной мокрым полотенцем. Сима рвался назад в дверь, но мужик бесцеремонно толкнул его в кресло.
 После этого мужик со шрамом подтащил к креслу упирающегося Нидковского и громко спросил:
 – Пан Нидковский, три наши жизни оценил в десять тысяч баксов этот мешок с говном?
 – Мне угрожали, и я не посмел отказать уважаемому деятелю… Я старый и больной… Простите меня, Серафим Ерофеевич! – пролепетал он и бросился на колени перед Симой.
 Тот оттолкнул ногой его с такой силой, что он отлетел к двери, под ноги входящему в гостиную Скифу.
 – Держи себя в руках, Семен! – успел тот схватить за рукав рванувшегося к Симе кипящего яростью Засечного.
 – Скиф, если б не твоя баба тут жила, я б этому пидору гнойному глаз на жопу натянул! – вырвал руку Засечный.
 Ольга нажала кнопку "ленивца", и спрятанная в гостиной, в гуще синтетических цветов, телекамера укрупнила лица Скифа и Засечного.
 – Осторожнее на поворотах с бабой! – крутанул желваки по скулам Скиф. – У меня, поручик Сечна, счеты с ним покруче твоих, а, как видишь, терплю.
 – Уходим. С женой поговорили по-хорошему. Достигнут, как говорят, консенсус…
 – Скиф, можешь в морду дать… Как же она – такая баба: с мозгами и вся из себя… Как же она может с таким, прости господи?..
 Ольга еще укрупнила лицо Скифа и, зажав рот ладонью, ждала его ответа.
 – И вся из себя, и с мозгами, – зло ответил тот. – Только мозги у них, поручик Сечна, устроены, видно, не так, как у нас с тобой… Мы, из окопов, их не понимаем, а им, из дворцов, зачем нас понимать? Нас можно за баксы заказать – и нет проблем… Поедем отсюда, Семен.
 – Лопины казаки хотят бросить в твой гараж какие-то ящики на пару дней.
 – Вот и поедешь с ними. А я к себе на квартиру.
 – Она же засвечена!
 – Предупрежу Анну.
 – А если и она на них работает?
 Ольга не сводила с печального лица Скифа наполненных слезами глаз.
 – Она – не Ольга, – ответил Скиф, и слезы сильней потекли по щекам Ольги. – Анна – дочь моего полкового командира по Афгану. Подъезжай потом к нам, ночь как-нибудь перекантуемся, а завтра переберемся под крыло деда Ворона, – сказал Скиф уже в двери гостиной.
 Ольга смахнула слезы и переключила кнопки на "ленивце" – на экране телевизора появился вход в гараж…
 …Длинный, сутулый казак распахнул перед Скифом ворота, и тот, бросив хмурый взгляд на ее любимца – молочно-белый "Мерседес-500", сел за руль.
 При виде мелочно-белого красавца, выезжающего из гаража, у Засечного округлились глаза и он, подергав рыжий хохолок, лишь мог выдохнуть:
 – Аппарат, блин!..
 – Пожалте, граф, – распахнул Лопа дверцу "Мерседеса" перед трясущимся Нидковским.
 Тот втиснулся бочком на заднее сиденье и покосился на Скифа:
 – А мне теперь куда, господа?..
 – На "Мерседесе" в дворянское собрание, – засмеялся севший на переднее сиденье казак. – В твоей резиденции, граф, отныне прописана казацкая станица.
 – Господа, надеюсь, пошутили насчет моей резиденции? – напомнил о себе Нидковский.
 – Какие тут шутки, – бросил, не поворачиваясь, Скиф. – Собственность твоя нами экспроприирована. Забирай свои манатки из садика и будь ласка: сгинь на веки вечные, ваше сиятельство.
 – Вполне по-ленински, – нашелся Нидковский.
 – Эх ты, буржуй несостоявшийся, – засмеялся Лопа. – Если бы по-ленински – в расход тебя с твоими хозяевами, и весь сказ…
 В зеркале заднего обзора Скиф увидел, что по щекам Нидковского текут слезы. Скиф не переносил слез – ни женских, ни детских, а мужские слезы у него вызывали приступы бешенства.
 – В чем дело? – резко спросил он, тормознув на обочине.
 Нидковский посмотрел на него глазами побитой собаки и, заикаясь, пролепетал:
 – Не могли бы вы э.., э.., оставить меня хотя бы сторожем при моей экспроприированной собственности? Я мог бы по совместительству круглые сутки дежурить на телефоне и принимать заказы ваших клиентов. Э.., э.., э… Я боюсь бандитов Мучника, кроме того, у меня, видите ли, э.., э.., семейные обстоятельства.
 – С женой, что ли, разбежался, граф?
 – Э.., э.., э, собственно, обстоятельства с дочерью.
 – О чем он экает, Павло? – Скиф вопросительно посмотрел на Лопу.
 – Жену-то он давно в гроб загнал, а дочь – путана… Ей клиентов водить, баксы зарабатывать, а тут в квартире он под ногами путается, – с нотками сочувствия пояснил казак. – Лярва наняла бандюков Тото Кострова, и те их сиятельство из собственной квартиры вышвырнули. Возьмем его в сторожа, Скиф? – просительно сказал Лопа. – Он как есть пакость вонючая, ну уж пусть возле нас сшивается, а то не ровен час придушат его под ельники.
 – Пусть, – согласился Скиф и посмотрел на расстилающийся перед ними огромный и мрачный город.
 На город не переставая падал пушистый снег.
 В стороне Филей, над парком, несмотря на снегопад, кружились черные стаи ворон. Снег скрадывал и глушил их надсадное и тревожное карканье.




 Глава 16


 Скиф долго не заходил в подъезд. Сидел на поломанной карусели и временами кидал взгляд на дом Ани. Первый снег прикрыл город подвенечным нарядом Скиф поднялся по ступенькам и вошел в исписанный матерщиной лифт.
 Аня встретила его с нескрываемым испугом.
 – Добрый вечер, Аня…
 – Вы уезжаете?
 – Завтра. Хотел бы с вами поговорить, извиниться за вчерашнее.
 – Тогда пройдемте к вам, моя хозяйка телевизор смотрит. Не хочется мешать.
 Телевизор был включен на полную громкость.
 – Не стоит… – Скиф приложил палец к губам, затем к уху и показал на стены. – Вы давно не были в кино? У вас как раз кинотеатр недалеко.
 Аня понятливо кивнула и суетливо схватилась за пальтишко.
 Они долго шли по пустырю молча. В самом темном и пустынном месте Скиф приблизил Аню к себе. Со стороны казалось, будто парочка целуется.
 – Аня, передайте вашему руководству, что явочная квартира провалена.
 – Какое руководство, какие явки! – слабо запротестовала она.
 – Аня, прошу вас отнестись к моим словам серьезно. Передайте, что за квартирой следили по наводке сверху. Пытались взять Засечного и меня.
 – Вы что-то путаете. Меня один друг семьи попросил принять вас на время. Он вас знает, но просил меня пока его вам не называть. Сказал, он вас потом сам найдет. Насчет гостиницы на дому я все выдумала, когда вы на меня.., ругались.
 – Вот и передайте мои слова этому другу семьи.
 Я тоже не мастер конспирации.
 В кино шли только американские боевики и эротические фильмы.
 – Я насмотрелась крови на работе, – сказала Аня.
 – Вы медсестра в операционной?
 – Нет, врач-травматолог на "Скорой". Я всегда как на войне.
 – А я голодный, – сказал Скиф.
 – Пойдемте домой, я вас накормлю.
 – Нет, пойдемте в кафе, я вас накормлю. – Скиф галантно подставил ей локоть.
 Аня смутилась:
 – Я уже забыла, как под руку с мужчинами ходят.
 В чистеньком кафетерии на десяток столиков сидели всего лишь три школьницы за стаканчиками с мороженым Спиртного и пива тут не подавали.
 – Вы, пожалуйста, не пейте. Иногда сюда мужики выпивку приносят. Их милиция с позором гонит.
 Лучше дома выпейте, у меня кое-что найдется, – сердобольно произнесла Аня.
 – Я так похож на алкоголика?
 – Нет, но… После лагеря мужчины часто помногу пьют.
 – Что-то у нас не о том разговор, Аня. Вы простите меня за вчерашнее. Мне очень горько за эту обиду, я ведь знаю вашего отца.
 – И я вас еще девчонкой видела. Вы к нам с мамой заходили, когда в отпуск приезжали. От отца посылку передали. Дыни, помню, были сушеные.
 – Но тогда вы жили в Ясеневе в трехкомнатной квартире на Литовском бульваре возле кинотеатра "Ханой".
 – Там сейчас мама с сестрой живут. А я ведь уже побывала замужем. Эту квартиру нам сделали родители мужа, разменяли свою пятикомнатную.
 Скиф не так представлял себе этот разговор. Он думал, что Аня примется рассказывать о знакомых, однополчанах, но она была его лет на двенадцать моложе. Что у них могло быть общего? Его обманула ее чересчур взрослая внешность. Иногда ее можно было принять почти за его ровесницу.
 – Я хотел бы, – наконец-то осмелился Скиф подойти к главному, – встретиться с полковником Павловым, если вы не против.
 Скорбные огоньки заметались в глубине ее глаз.
 – Папа погиб при выводе войск из Афганистана. – И, чего-то смутившись, она зашторила эти огоньки взмахом ресниц.
 – Вчера я встречался с однополчанами. Мне никто не сказал об этом.
 – Все предпочитают об этом молчать, Скиф. Он погиб в Москве. Застрелился в машине, когда его везли из аэропорта. Так сказали люди из прокуратуры.
 – Могу сказать лишь одно, Аня: гвардии полковник Павлов офицерскую честь на медные пятаки не менял.
 – И мужа моего вы знали. Леша Белов, после вас командовал батальоном.
 – Лешка Белов такую женщину бросил?!
 – Леша Белов… Майор Белов погиб в Чечне в первую же неделю войны. Тело так и не нашли. Похоронили какие-то тряпки военные. В церкви свечку поставила…
 Застучали дробные молоточки в голове Скифа – последствие контузии под Скопле, – сжались ладони в кулаки. Бетонной плитой навалилась вдруг на плечи тоска. Тоска и щемящая жалость к сидящей напротив, красивой и распятой за чужие грехи, как сама Россия, молодой женщине – дочери его боевою командира.
 – А вы не бандит и не рэкетир? – вдруг с наивной простотой спросила Аня.
 Преодолевая боль в висках, Скиф оторопело посмотрел на нее.
 – Не обижайтесь, – спохватилась она. – Столько наших общих знакомых пошли так зарабатывать. Даже меня по старой памяти подкармливать грязными деньгами пытались.
 – Не взяли?
 – Страшно, – она, как маленькая, зябко повела плечами. – И про вас мне такие страхи рассказывали.
 Будто вас уже и повесили за зверства на Кавказе и что вы в Сибири какую-то армию собрали и грабите железную Дорогу. Я когда вашу жену по телевизору вижу, так все эти россказни вспоминаю.
 Скиф по-настоящему рассмеялся.
 – Мне очень жаль, что я ненароком впутал вас в эти игры, которые крутит кто-то там за моей спиной.
 А так бы хотелось хоть изредка наведываться к вам в гости.
 – Правда? – обрадовалась Аня. – Так ходите почаще, пожалуйста.
 – Я на вас только беду накличу, – невесело покачал головой Скиф.
 – Куда уже больше, – улыбнулась Аня.
 Дома их встретил Засечный, голый по пояс, с завернутым в полотенце пацаном на руках. Тот изо всех сил дрыгал ногами.
 – Ты откуда это, Семен, родню завел?
 – Это Борька по кличке Баксик. В гаражах на тряпках спал. Чернее негра ночью… Вот взял, чтоб отмыть добела Знакомьтесь.
 – Да мы уже по гаражу знакомы. Семен, его родители всполошатся, еще с милицией начнут разыскивать.
 – Его родители сами, как черт от ладана, от милиции шарахаются. Батя его сел, и, видать, надолго, а мать мы на Курском вокзале навестили. Валяется на полу в переходе, морда коричневая, как у торговки в Мозамбике.
 – Давайте-ка его мне, – сказала Аня. – Вы столько грязи на нем оставили.
 – Мало тебе, что сам чуть пулю в голову не получил, так еще и мальчишку хочешь погубить.
 – Не бойся, Скиф, я уже с Лопой договорился. Он его к себе в этот детский сад на службу в казачки возьмет.
 – Мал он еще для службы. Ему учиться надо, – вконец расстроился Скиф. – Может, к деду Ворону его подкинуть, – сказал он, вспомнив, как на зоне старик часами просиживал у окна, наблюдая за детскими играми по ту сторону колючей проволоки.
 – Ага-а, твой Ворон его быстро воровским авторитетом сделает! – возмутился Засечный.
 – Много ты понимаешь в людях, Семен, – окрысился Скиф. – Знал бы ты, скольких таких подранков дед оглоедам на зоне растоптать не дал.
 Боясь простудить мальчишку, на ночь форточку открывать не стали. Наутро от трех мужиков в комнате стоял такой казарменный дух, что Аня с непривычки поморщилась. С нею простились коротко.
 Скиф – с надеждой встретиться с единственным в Москве человеком, с которым чувствовал себя, как с родными в далеком детстве.


* * *

 Расчет Скифа оправдался. Ворон, нахохлившись, выслушал короткую историю мальчишки и в сердцах бросил:
 – Итит иху мать, людей мордуют, аки тварей безгласных! Видно, и впрямь дожили до дня судного…
 – Так что, птица вещая, берем пацана в сыновья полка? – спросил Скиф.
 Ворон сердито сверкнул глазами из-под кустистых бровей.
 – Какого еще полка? – положил он на голову Баксика свою клешню. – Обойдемся как-нибудь без ваших полков. Он учиться будет, а вы уж воюйте без него, коль охота такая у вас.
 Одному из своих вертухаев Ворон сунул пачку долларов с наказом тут же смотаться в "Детский мир" и купить дитю все, что тому положено по возрасту его и по статусу его паханского внука.
 Часа через два гостиная деда была завалена фирменными коробками с одежкой, обувью, с игрушками: с автоматами, танками, пушками и детскими конструкторами. Не забыл Ворон даже про компьютерные игры, для "умственного" развития найденыша, и снова погнал вертухая в компьютерный магазин.
 Еще полдня дед, сам сев за швейную машинку, подгонял, подшивал обновы мальца. А после обеда взял притихшего от всего Баксика за руку и повел показывать ему свою гордость – оранжерею.


* * *

 Снежинки хороводили вокруг фонарей. Засечный сидел за рулем "Жигулей" и вприщур посматривал в сторону Скифа, который у "Мерседеса" договаривался с покачивающимися бугаями в квадратных малиновых пиджаках. Засечный ожидал сигнала тревоги, который должен был подать Скиф в случае опасности – три поднятых пальца. За спиной у Засечного сидели Димыч и Дымыч, готовые в любой момент выскочить на подмогу ночному извозчику.
 Первые три поездки окончились мирно, четвертая тоже не обещала приключений. Хотя такса была не самая скромная – сто долларов. Засечного клонило ко сну, братья Климовы тоже откровенно позевывали. Вот, впустив в машину каких-то юнцов, впереди тронулся "мере", за ним, держась на солидной дистанции, подался и Засечный.


* * *

 Публика попадалась Скифу-извозчику, как приметил Засечный, мелюзга одна. Писатели, оставшиеся без правительственных гонораров; киноактеры, вышедшие в тираж, как и качественное, гуманное кино, совсем еще теплые нувориши, разбогатевшие только вчера, чтобы спустить все подчистую завтра. Настоящие "новые русские" гоняли, не соблюдая правила, с эскортом из двух машин и в услугах извозчиков не нуждались.
 Но и "мелюзга" была при деньгах. Скифу исправно отсчитывали сотню долларов. Безденежных клиентов и отказников за всю ночь не встретили. Засечный от скуки перебрался в "Мерседес" и теперь клевал носом за спиной Скифа, а в "жигуле" дружно зевали братья Климовы. Падали и кружились вокруг фонарей похожие на назойливых насекомых снежинки. За годы скитаний по южным краям Скиф отвык от русского снега и морозов. От этого мысли шли в голову какие-то невеселые, тоже словно примороженные.
 Больше всего Скифа раздражала явная слежка, которую устраивали им неизвестные машины на темных улицах Москвы.
 "Кто они такие? Что надо им от нас?" – спрашивал он сам себя и не находил ответа.
 Засечный тоже не знал ответа и спросонья матерился, как одесский биндюжник, не имея возможности по-мужски выяснить отношения с преследователями.
 Только оторвутся от "Вольво", эстафету подхватывает "Пежо", "Пежо" сменяет какая-то "Шкода", потом снова появляется "Вольво".
 Скиф нервно крутил баранку, высматривая в зеркале заднего обзора очередной "хвост". И злость подкатывала к горлу тугим комком и хотелось, как Засечный, выматериться в полный голос.
 "Ох, Россия, ты, Россия! Мать – российская земля!" – лишь чертыхнулся он. Вот мерзнет под аркой постовой милиционер в полушубке и валенках. Не порядку он страж, а надзиратель. Одним словом – вертухай тюремный. А свободы как не было, так и нет. И, верно, никогда ее в России не будет. Кто бы ни пришел там, наверху, к власти, первым делом золотит цепи, привешивает к ним бубенчики, чтоб веселей звенели, и потуже на безгласных рабах затягивает кандалы.
 Из века в век русская "птица-тройка" летит очертя голову, на дышле своего закона. Меняются цари и их псари, а во все времена сквозь строки русского закона явственно проступают древние письмена "Крепостного уложения". Написано – гражданин, а читай – холоп, смерд презренный. Даже тридцать седьмой год и Великая война ничему не научили Уже в эпоху "прав личности" и "парламентаризма" танки лупят прямой наводкой кумулятивными снарядами по тобой избранному парламенту – радуйся, радуйся царской милости, смерд презренный. И радуется пьяный смерд и "уррраа-а!" орет как оглашенный… Пьяному-то море по колено, что ему Россия – она страна не законов, а обычаев… А они, обычаи-то наши, тоже ни на что не похожи: "Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло".
 Вот и дожили, что Родина превратилась в красивую икону-"новодел" с дыркой на месте лица, куда во времена смут и потрясений каждый очередной кандидат в правители сует свой лик нерукотворный, как в декорации дешевой фотостудии, претендуя на роль отца и спасителя Отечества.
 Остановившись на красный светофор у "Президент-отеля", Скиф разглядывал выходящих из ресторана покачивающихся посетителей, за плечами которых возвышались массивные фигуры качков-телохранителей. Кто-то из посетителей, вдохнув свежего воздуха, торопился к мусорной урне, кто-то выяснял отношения с себе подобными, перед кем-то, более чиновным, ломали по-пьяному шапку и сгибались в три погибели.
 "И вот эти сморчки ныне творят судьбу тысячелетней России? – скрипнул зубами Скиф. – А вся нищая Москва вливается по утрам в торговые толкучки с китайским и турецким барахлом и с заморскими эрзац-продуктами, от которых даже в Африке уже носы воротят… Как знать, быть может, эта шантрапа под "рок на баррикадах" снова будет кликать на царство нового отца нации, с таким же сизым носом".




 Глава 17


 Прошла первая неделя их ночного извоза.
 Однажды Ворону позвонила женщина, попросила позвать Скифа и по-простецки отрекомендовалась Аней. Такой поворот судьбы Ворону понравился, и он велел Баксику разбудить дядю Игоря.
 Скиф, хмурый спросонок, что-то невнятно буркнул в трубку.
 – Игорь, это я, Аня…
 – Ах, Аня… Доброе утро.
 – День давно, Игорь… Знаете, мы с вами давно не ходили в кино.
 – Аня, говорите громче. Вас слышно, как из потустороннего мира.
 – У меня так телефон работает.
 – Вызовите монтера с АТС.
 – Вызывала… Но мы с вами обязательно должны сегодня сходить в кино. Вы меня понимаете?
 – Хорошо, я выезжаю.


* * *

 В сквере за кинотеатром утром, должно быть, было потрясающе красиво. Пушистый иней уже почти облетел с отяжелевших от наледи ветвей, но утром тут царила настоящая зимняя сказка.
 Аню он не узнал издалека. Стояла себе под елочкой фигурка, замотанная платком. Скиф уже было отвернулся, но она издали помахала ему рукой. Полное алиби – свидание двух влюбленных в тихом сквере.
 – Вам были два звонка, один веселый, другой не очень-то… – Аня испуганно проследила за выражением лица Скифа – правую щеку у него передернула судорога.
 – Кто был этот весельчак?
 – Он не назвался, но все время балагурил. Звонок был из Калужской области, какой-то город, я уже не помню.
 – А что вы вообще помните? – у Скифа снова задергалась щека.
 – Не сердитесь, я, наверное, действительно дура.
 Но я помню все, что он велел передать Василию Петровичу Луковкину.
 – Луковкин – это я.
 – Я сразу догадалась. Вот его слова. Он заставил меня их два раза повторить:
 "Брат Александр выписался из больницы и поправляется успешно и просит не беспокоиться".
 – Угу, спасибо. Говоривший не назвался?
 – Нет, сказал, вы его все равно узнаете по воле божьей.
 – Еще раз спасибо, обрадовали. А невеселый звонок?
 – Он от нашего общего хорошего друга. Он настойчиво рекомендует вам уехать подальше за Урал.
 Иначе не гарантирует безопасность.
 – Передайте ему, о своей безопасности я сам позабочусь. Кто он? Вы мне его можете назвать? Ходите вы вокруг да около, в пионерские тайны играете.
 Аня снова примолкла и отвернулась.
 – Он просил называть его просто хорошим другом.
 Уверял, что вы с ним давно знакомы, но сейчас не время раскрывать карты. Связь с ним будете держать через меня. Он так мне сказал.
 – Ваш телефон прослушивается, я уверен.
 – Он звонит всегда мне на работу, а у нас тысячи звонков за день в "Скорой".
 Аня отошла в сторону, потом со смешным вызовом глянула на Скифа:
 – Я вам не навязываюсь. Я только передала слова вашего друга.
 – Губы накрасила тоже для друга? – как бы извиняясь, улыбнулся Скиф.
 – Но только не для вас.
 Аня надула накрашенные губки.
 – Тогда пойдем!
 – Куда еще? Никуда я с вами не пойду.
 – Мы пойдем смотреть кино в целях конспирации, – сказал Скиф, согревая ее руку в варежке в своих ладонях. – Только сначала зайдем в магазин и купим видеомагнитофон. Не бойтесь – деньги заработаны честным трудом. Только вот налоги не плачены.
 – Вот видите, вы всегда идете на нарушение закона.
 Аня с укоризной глянула ему прямо в глаза.
 – Я столько в своей жизни заплатил налогов, в том числе и собственной кровью, что можно мне простить этот маленький грешок. А с вас государство тоже взяло налог немалый – мужа и отца, так что совесть ваша может быть чиста до самой смерти.


* * *

 Он не рассказал Ане, что перед самым звонком видел ее во сне с вязаньем в руках. Нитки рвались и путались, а Скиф помогал ей, держа натянутую нить.
 В сны свои он уже не верил, а если все-таки они сбывались, то это уже были не сны, а что-то другое, пугающее.
 В Афгане он увидел точь-в-точь такие же красновато-коричневые горы, как в детских снах. Сновидения повторялись и продолжались, словно он просматривал в них одну большую киноленту неизвестной ему жизни. Теперь он уже знал, что случилось с полковником Павловым. С Павловым они во сне добирались на разбитой афганской "кукушке" к какому-то контрольно-пропускному пункту, стоявшему на выходе из горных ущелий на широкую плоскую равнину.
 В поезде они ехали среди душманов, от которых будто бы скрывались. На КПП у них долго и придирчиво изучали какие-то белые листы бумаги, служившие пропусками. Солдаты отобрали эти листки и стали заворачивать в них черные шарики опия и бросать в корзину, доверху наполненную такими шариками, завернутыми в бумагу.
 Потом их посадили в "Волгу", за рулем которой сидел незнакомый генерал. По дороге он вытащил пистолет, обернулся и выстрелил сначала в Павлова, затем в Скифа.


* * *

 Скиф недолго возился с телефоном старинной советской конструкции. Дело было в проводках, которые не хотели давать плотный контакт.
 За работой Скиф иногда бросал взгляд искоса на хозяйку, которая почему-то не хотела одна без него смотреть кино по новому видику, а терпеливо ожидала, когда наконец ее злополучный телефон вернется на свою полочку.
 Скиф жалел Аню как сестру-вековушку, может быть, поэтому его ухаживания были такими неловкими, мальчишескими. Ему просто хотелось подойти и погладить ее по голове. Благо он на это так и не решился.
 Фильм из гангстерской жизни китайцев в Гонконге смотреть было неинтересно, но уйти просто так раньше времени было бы нетактично.
 – Ты на экран смотри, а не на меня, – недовольно проворчал Скиф, краем глаза поймав ее взгляд.
 – Это я так, – потупилась Аня. – Вы очень похожи на моего отца. Вы все, афганцы, на него похожи.
 Скиф круто повернулся к ней и привлек к себе ее руки.
 – Анюта, что мне сделать, чтобы не было так больно?
 – Лучше никогда не вспоминайте об этом со своими друзьями…




 Глава 18


 После посещения ее дома Скифом Ольга целых три дня не показывалась из спальни. Не вытирая со щек слез, лежала пластом на убранной постели, бесцельно глядя в потолок, или рассматривала десятилетней давности их фотографии со Скифом. Когда боль в груди подступала так близко, что не было сил терпеть ее, она отпивала из бутылки "Кампари" и, захлебываясь слезами, читала своему верному псу по кличке Волк, лежащему на коврике у ее кровати, письма Скифа из Афганистана и тюрьмы. Волк преданно смотрел на нее все понимающими собачьими глазами.
 Если в спальню стучался Сима Мучник, Волк издавал такой грозный рык, что Сима даже не осмеливался слегка приоткрыть дверь. За дверью, на лестнице, он грязно ругался и грозил, что прикажет охранникам пристрелить взбесившуюся зверюгу.
 И вот ее затворничество наконец закончились. Она пересилила свою депрессию, привела в порядок лицо и теперь торопилась в монтажную в Останкино, чтобы скорее оказаться среди мониторов, кассет с пленкой и окунуться с головой в дело, которое она по-настоящему любила." После ненавистного дачного поселка огни Кутузовского проспекта представились Ольге рождественской аллеей. И даже гаишник с полосатым жезлом в неумолимой руке показался ей похожим на присыпанного снегом Деда Мороза.
 – Старший лейтенант Воробьев, – выдал он скороговоркой и небрежно махнул рукой, будто хотел сбить снег с шапки. – Стоит знак ограничения скорости, граждане…
 – Глаза разуй, ментяра!!! – выплеснул на него накопившуюся злобу Мучник.
 – Прошу прощения, мадам Коробова! – снова замахнулся на свою шапку гаишник. – Проезжайте, пожалуйста.
 – А почему не месье Мучник? – со злобой спросил Сима, повернувшись к сидящей за рулем Ольге. – Почему все эти дебилы знают только мадам Коробову, а я прохожу у них за бесплатное приложение к собственной же супруге? Почему ты ведешь себя так, что меня не замечают?.. Коробова, Коробова, Коробова!!!
 – Серафим, – в первый раз за всю дорогу заговорила Ольга. – А почему ты мне никогда не рассказывал про твою судимость?
 – Про какую тебе? Или про обе сразу? Почему?..
 Ты никогда и не спрашивала.
 – А почему его нары были у окна, а твои у.., у параши?
 – Какие еще нары?
 – Тюремные.
 – Теперь он у параши, а я трахаю его бабу.
 – Больше не будешь.
 – Чего не будешь?
 – Трахать его бабу.
 – Ссука! – вырвалось у Симы сквозь зубы. – Запела пташка, голосок прорезался!.. А чего ты стоишь в бизнесе без Симы Мучника? Ты и твой папочка к нефтяной трубе с чьей помощью присосались?.. Кто тебя устроил клепать твои говенные сюжеты? Получила бы ты место под солнцем на ТВ, если бы не Сима Мучник? Таких, как ты, чирикалок – только свистни, слетятся стаями со всех сторон. Да еще телемарафон со стриптизом устроят, кто быстрей перед продюсером трусы снимет.
 – Тогда почему вся наша недвижимость и активы на мое имя записаны?
 – Непонятно?.. А чтоб газеты не мусолили, что в долбаной России в бизнесе и в политике уголовники заправляют. А твои активы-пассивы мне – что до твоего передка дверца. Думаешь, твой "БМВ" солнчаки взорвали?
 – А кто? Говори, коли начал.
 – Солнчаки перед теми, тьфу – шмакодявки!
 А знаешь, за что тебя?..
 Ольга посмотрела вопросительно.
 Сима не знал, чьих рук дело было покушение на Ольгу, но его несло, и он не мог остановиться.
 – Слушай сюда! – выкрикнул он. – Сима Мучник твою золотую ручку подтолкнул, чтобы ты подмахнула сделку по детским молочным смесям в пакетах, так?.. А в пакетах-то знаешь что было?
 – Ну-у?..
 – Пластидная взрывчатка..
 Ольга вскинула на Симу недоуменный взгляд.
 – Ха, аль не знала?! Не знала, за что на твой актив за бугром такие баксы капали? – несло дальше Симу. – А ты с них кому-нибудь отстегнула? Взять того же Николая Трофимыча Кострова! В какое положение ты его поставила перед теми, кто ему устроил это "сухое молоко"?
 Ольга со злости попыталась обогнать идущую впереди от самой Баковки иномарку с затененными стеклами Но иномарка прибавила скорость, и Ольга не стала устраивать с ней гонки на скользкой дороге.
 – И запомни, – повернулся к ней багровый от злобы Мучник. – Если в России возьмут власть национал-патриоты, то вам, горячо любимая телезрителями Ольга Коробова, вашим нежным задом придется нары греть, а по ночам в бараке ублажать до усрачки лагерных коблов. , – Серафим!..
 – Это ваши автографы, мадам, а не Симы Мучника остались в истории на каждой бумажке, в том числе по поставкам оружия на Кавказ из ЗГВ. Перечислить, кому?
 Ольга сжала зубы и промолчала.
 Мучник победно засмеялся. Вытолкнул из себя, брызжа слюной:
 – А Сима Мучник что?.. Сима чист, как агнец божий, как небо над Брайтоном. Сечешь, маруха?..
 Она вытерла слезы и кивнула на телефон:
 – Набери мне номер.
 – Какой?
 – Не выламывайся, знаешь, какой!
 Сима ухмыльнулся и протянул ей трубку.
 – Алло, Николай Трофимович?.. Не беспокойтесь… Все обошлось без осложнений… Нет, не опасно, теперь он у меня всегда будет в поле зрения…
 Шантаж?.. Какой там шантаж!
 Жрать-то надо, выпросил себе, как нищий, копеечку, а я и подумала, грешно не подать. Но хотелось бы обо всем поговорить с вами не по телефону. Лучше, не откладывая, в субботу на выставке в Лужниках…
 Выплеснувшись, Сима довольно пыхтел и, бравируя, даже попытался запеть фальцетом модный шлягер "Зайка моя, я твой зайчик"…
 Ольгу почему-то очень раздражала все время маячившая впереди иномарка. Перед светофором она пристроилась к ней бок в бок и, не дожидаясь зеленого света, рванула на красный. Иномарка наконец-то осталась позади.


* * *

 – Не гони, – сказал в иномарке полковник Шведов сидевшему за рулем майору Кулемзе. – Их смерти в автомобильной катастрофе только нам не хватало Ну, как у тебя, капитан, все в порядке? – обратился он к сидевшему на заднем сиденье с аппаратурой худенькому очкарику.
 – Не студийная, конечно, запись, но, думаю, вас устроит, товарищ полковник, – протянул тот аудиокассету.


* * *

 Лужники принимали на Большой арене ежегодную осеннюю выставку собак. По укоренившейся традиции на таких выставках происходит не столько смотр собак, сколько "тусовка" их хозяев. Здесь на призовые места собак-фаворитов заключаются пари на умопомрачительные суммы и делаются ставки на тайном тотализаторе. Под одной крышей в этот день тусуются: братва в золотых цепях и перстнях, чиновники высшего ранга, послы иностранных держав, министры, банкиры и прочая творческая "шушера" с далматинами, мопсами и пуделями.
 Майор Кулемза, одетый в затертую куртку-варенку, кинул взгляд на появившуюся у входа с рослой светло-серой овчаркой Ольгу и тихо сказал в рацию:
 – Объект номер два оставила двух телохранителей в машине и через минуту нарисуется у вас. Как поняли?..
 Его поняли: в киоске с собачьими кормами, ошейниками и намордниками раздвинулась занавеска, и оператор приник к миниатюрной видеокамере.
 – Коробова, Коробова с ТВ, – прошелестело по арене. – Богиня!.. А слышали – на днях ее чуть не взорвали в Останкине. Говорят, муж приревновал ее то ли к японскому послу, то ли к корейскому… После такого – и без охраны, сумасшедшая!..
 Ольга ловила на себе восхищенные взгляды мужской половины "тусовки" и завистливые – сомнительных "элитарных" красоток из окружения "новых русских". Она небрежно кивала знакомым, улыбалась всем сразу загадочной полуулыбкой Моны Лизы, которую выработала, долгими часами просиживая перед зеркалом в гримерной.
 Ее красавец пес шел, гордо позвякивая медалями, совершенно не обращая внимания на лающий, рычащий и дерущийся собачий бомонд. Лишь подрагивание ушей да трепет крыльев чуткого носа выдавали его предстартовое волнение.
 – На манеж приглашаются взрослые кобели! – объявил в мегафон судья, и Волк привычно потянул Ольгу к загону выстроившихся для показа собак.
 На улице, у входа во Дворец спорта, Кулемза, увидев в подъехавшем джипе генерала Кострова, поднес к губам рацию:
 – Объект номер раз сейчас нарисуется у вас, – сказал он. – Не забудьте настроить ваши уши, господа… Как меня поняли?..
 Оператор за окошком киоска с собачьими принадлежностями снова перевел объектив камеры на вход, а молодая женщина с рассеянным взглядом поэтессы достала из сумочки блокнот с авторучкой и стала записывать порядок выхода собак на манеж.
 Овчарки круг за кругом с полчаса ходили и бегали по манежу под придирчивым взглядом судьи-бельгийца. Время от времени он показывал пальцем в какую-либо собаку и менял ее место в загоне. И вот уже впереди всего загона оказался Волк. Он упругим манежным шагом, под аплодисменты ценителей, прошел еще несколько кругов, играючи взял барьер, прошел по ровной линии и остановился по знаку судьи у ноги хозяйки.
 Волк смиренно позволил судье проверить у себя прикус зубов и гениталии. Но, увидев у края манежа генерала Кострова, вздыбил на загривке шерсть. Костров приветствовал Ольгу чопорным поклоном. Стараясь держаться с другой стороны от Волка, он подхватил Ольгу под локоток и отвел в сторону от манежа.
 – Поздравляю, поздравляю с очередным чемпионством, голубушка вы моя ненаглядная! – расплылся он в улыбке, не спуская глаз с Волка. – Хороша зверюга, хороша! У вас ко мне срочный разговор, Ольга Викторовна? – спросил Костров, заглядывая в ее лицо.
 – Срочный, – кивнула Ольга.
 – Понимаю, проблемы с воином, якобы на поле брани убиенным. Наслышан, наслышан о вторжении его банды в ваш дом. Позвольте полюбопытствовать, сколько господин Мучник выложил э.., э.., за его изъятие из жизни?
 – Пожмотничал Сима. Всего-то десять тысяч баксов, – бросила Ольга и в упор посмотрела на Кострова. – Николай Трофимович, навязывая мне Мучника в женихи, почему вы тогда скрыли две его судимости?..
 – Ах вот вы о чем! – всплеснул руками Костров. – Для твоего папаши это не было секретом, голубушка.
 Да и судимости-то, смехота одна – мелкая фарца, фармазонство, так сказать. Теперь это называется бизнесом и не рассматривается Уголовным кодексом.
 А что стряслось, голубушка? Неужто лагерное нутро из.., из Серафима проглянуло?
 – Проглянуло… Даже соизволили угрожать моей "нежной" заднице нарами и тюремными коблами…
 – От ревности, от ревности занесло Симу Косоротую.
 – Вы и лагерную кличку его знаете?
 – Я про Мучника все.., досконально все знаю, голубушка. Так сказать, по долгу службы… Вас интересует – по его ли заказу в Останкине громыхнуло, не так ли?
 – Там Серафим ни при чем.
 – Неисповедимы пути господни, – нахмурился Костров. – Коли он мог заказать Скифа, мог и тебя, Ольга Викторовна, так сказать, оприходовать.
 – Зачем ему меня "приходовать"?
 – Хапнуть вами нажитое и, пардон, в Америку.
 – Что же мне теперь – тоже "приходовать" Мучника или развестись с ним?
 – Второе, – почему-то порозовев до макушки, моментально отозвался Костров. – Развод, голубушка Разводитесь без сомнений и колебаний!
 "Что это с плешивым?" – удивилась Ольга, а вслух сказала:
 – Он же в суде на меня ушат дерьма выльет.
 В "желтой прессе" и по тусовкам мыть кости со стиральным порошком мне будут. Да и потом Сима в покое меня не оставит…
 – Оставит, если тут же снова сочетаетесь законным, так сказать, браком.
 – Со Скифом? – стараясь не выдать волнения, засмеялась Ольга. – Увы, как пелось в песне вашей юности, женераль: "Наши судьбы – две дороги, перекресток позади".
 – И правильно, голубушка'.. "Наружка" мне донесла, что у Скифа роман наметился с вдовушкой, его квартирной хозяйкой, – заметил как о чем-то несущественном тот. – Изголодалась, видно, по мужику, сердечная… Муж-то у нее сразу полег в Чечне.
 – Жаль! – подстроилась под его тон Ольга. – А я, было, настроилась месячишко-другой погулять с ним…
 – Вам ли о нем жалеть, ненаглядная моя! На вашу руку и сердце есть более достойный кандидат, чем международный преступник Скиф, – после некоторого раздумья вкрадчиво произнес Костров.
 – Кто же этот рьщарь без страха и упрека? – рассеянно поинтересовалась она.
 – Вот именно – "без страха и упрека" и давно вожделеющий вас, голубушка, – дрогнувшим от волнения голосом произнес Костров, пригладил слипшийся пух на плешивой розовой макушке. – Жена у меня, вы в курсе, давно по неизлечимой болезни преставилась. Сын уже взрослый. А мои пятьдесят пять, так сказать, еще не вечер… А уж Виктор Иванович, папашка-то ваш, как будет рад.
 – Вы это серьезно? – вытаращила глаза Ольга и, не выдержав, прыснула в кулак.
 – Зря смеетесь, Ольга Викторовна, – горячо зашептал Костров. – На вашу личную жизнь, боже упаси, я не покушаюсь. Хотите со Скифом, хотите хоть с кем… А хотите, в Швейцарии с дочерью живите, а я здесь, на делах, так сказать, семейной фирмы буду.
 Надоедать своим присутствием и ревновать вас не буду, голубушка вы моя ненаглядная, не буду, вот те крест…
 – Господи, что за бред!.. Вы давно в зеркало смотрелись, Николай Трофимович?
 – Отчего же – бред? Вы только подумайте: объединив наши капиталы с капиталами вашего отца, мы не только танзанийские алмазы под семейный контроль возьмем, но и здесь, в России, будем хоть самому черту не по зубам.
 – Вот в чем дело! – пронзила догадка Ольгу. – Не мытьем, так катаньем хотите с папашей оставить меня с голой задницей, чтобы от "сухого молока" впредь нос не воротила? – пристально посмотрела она на Кострова – Следовательно, взрыв в Останкине – не заказ Мучника, а артиллерийская подготовка к твоим матримониальным хлопотам? Что глазами хлопаешь, мой плешивый Ромео?..
 – Но-но-но! – злобно зыркнул по сторонам Костров. – Если бы плешивый Ромео не привлек десять лет назад к сотрудничеству с органами тебя, мокрощелку, была бы ты телезвездой и с нынешними капиталами? Не больно-то позволяй себе!..
 – Плохо ты меня знаешь, мухомор, – сквозь зубы процедила Ольга. – Я еще не то себе позволю! Отныне ни одной сделки с "сухим молоком", ни одного "Калашникова" через мою фирму. А станешь возникать – колонию номер тринадцать в Тагиле, для высокопоставленных подонков, я тебе в лучшем виде обеспечу…
 – Пугать Кострова? – осклабился генерал. – Можно и впрямь твоему Скифу в Гаагском трибунале оказаться, а тебе – на нарах в Мордовии. С Костровато и Мучника взятки гладки – в сделках с "сухим молоком" их подписи не засветились.
 – Как, говоришь, фамилия пассии Скифа? – приложив к глазам платок, вдруг всхлипнула Ольга.
 – Павлова, кажется, – смешался Костров.
 – Ее отец в Афганистане полком командовал?
 – Ну, командовал, потом проворовался и застрелился от позора.
 Ольга отняла от глаз платок и посмотрела на собеседника так, что у того засосало под ложечкой в предчувствии чего-то непоправимого:
 – На полковника Павлова генерал Костров и один мой близкий родственник повесили караваны наркотиков, которые он якобы переправлял из Афганистана в Союз. Ты представляешь, что будет, если вся правда о тех караванах появится в газетах? Причем не только в российских, но и в английских, швейцарских…
 Глазки Кострова забегали по сторонам, но он быстро смог взять себя в руки.
 – Ха-ха! – вымученно хохотнул он. – Когда это было-то?.. Уж и государства того не существует…
 А как ты докажешь про ту наркоту?
 – Спокойно, – усмехнулась Ольга. – Душманский полевой командир Хабибулла и его люди, приводившие тебе на границу верблюжьи караваны с наркотиками, готовы в любой момент, в любой стране поклясться на Коране и дать показания следователям российской Генеральной прокуратуры на сей предмет.
 – Кто поверит кровавым душманам? – прошипел Костров. – А поверят – твой же папаша в Швейцарии первым сгорит синим пламенем. Он Хабибуллу на такую сумму обул, что и сказать страшно, подумай, умалишенная!
 – Подумала, – обворожительно улыбнулась Ольга. – Долг отца я оплатила в последнюю мою поездку в Цюрих…
 – Ты оплатила Хабибулле? – вытаращился Костров. – Врешь!
 – И даже с процентами, – подтвердила Ольга. – Ни сам Хабибулла, ни его душманы имя отца не произнесут даже под пыткой. Произнесешь его ты, а сколько проживешь после этого?.. Я уж не говорю, что с тобой сделают офицеры-афганцы, узнав подлинную историю "самоубийства" их командира.
 – Ну ладно, поговорили за абстракционизм, и хватит, голубушка моя, – наклонился к ней Костров. – Сюжет с занятно закрученной интригой, не спорю…
 Но целая держава наша летит под откос, а ты наивно думаешь, что кого-то еще интересуют дела давно минувших дней…
 – Интересуют, еще как.
 – Кого?
 Ольга наклонилась к лицу Кострова и тихо произнесла:
 – Инквизитора помнишь?.. Глянь туда, болван!..
 Костров посмотрел по направлению ее взгляда.
 Метрах в пятнадцати от них на раскладном стульчике сидел Инквизитор и непроницаемыми глазами смотрел в их сторону. У его ног, как гора, возвышался чепрачный бладхаунд. Больше всего на свете Инквизитор любил собак и не пропускал со своим Рамзаем ни одной выставки. Этот умнейший, гигантских размеров пес, с налитыми кровью глазами и длинными ушами, был самым близким существом Инквизитора и единственным членом его семьи.
 – Сукка-а!!! – выдохнул побледневший Костров.
 – Не отрицаю, – засмеялась Ольга и влепила ему увесистую оплеуху.
 Костров дернулся было к ней, но оскаленные зубы Волка вовремя отрезвили его. Грязно выругавшись, он бросился к выходу.
 – Мосты сожжены! – сквозь слезы сказала Ольга Волку, смотревшему на нее преданными умными глазами. – Какая же дурища твоя хозяйка, серый!.. Какая же дурища!
 …Кобидзе с лакейской угодливостью распахнул перед ним дверь иномарки. В машине Костров сунул в рот катышек нитроглицерина и постарался сосредоточиться.
 "Ерунда, нервы сдали, – подумал он – Кто даст Инквизитору санкцию на разработку генерала Кострова, жертву коммунистического КГБ?
 На Лубянке не дураки сидят и понимают, в чьи высокие кабинеты тянутся нити от поставок оружия в Чечню. Афганская наркота – серьезно, но за давностью лет – не смертельно…"
 Но несмотря на все доводы, липкий страх все глубже проникал в Кострова, когтистым котенком царапался у самого сердца "Предположим-Инквизитор на выставке – случайность. – Костров знал о любви Инквизитора к собакам. – Но полковник Шведов в толпе?.. И во время разговора с Коробовой рядом крутилась какая-то богемная бабенка с блокнотиком… Случайность?.."
 Костров знал, что случайностей у сыскарей не бывает.
 "Инквизитор не только у меня на хвосте, но и демонстрирует мне это, – сверкнуло молнией в его голове. – Хочет увидеть, в чей высокий кабинет брошусь за спасением, чтобы выявить круг причастных к поставкам оружия в Чечню? Ну конечно!.. А как знать: из того кабинета захотят ставить Инквизитора по стойке "смирно" или.., или прикажут какой-нибудь подконтрольной бандитской группировке ликвидировать Кострова, чтоб стереть его след на паркете этого кабинета? А если еще психопатка Коробова выполнит свою угрозу и пришедший с того света Хабибулла заговорит об афганской нар коте?.. С оружием еще и обошлось бы, повязаны многие, но наркотики – скандал на весь мир!.. Тогда.., играй траурную музыку военный оркестр над могилой Кострова. А первая-то пуля наверняка прилетит из Швейцарии от друга и подельника.., барона Коробофф".
 Придя к такому выводу, он стал рассуждать более трезво.
 Инквизитор пустил на него лучшую оперативную группу полковника Шведова. Именно стараниями Шведова он в свое время угодил в Тагильскую зону, которую сегодня ему снова пообещала дочь его старого друга… Шведов, как и его учитель Инквизитор, – не скорохваты… Раскручивают дела медленно, но основательно, и удар наносят наверняка. Значит, у него есть единственный выход – работать на опережение здесь, в России, и искать по белу свету душмана Хабибуллу, так как люди Коробова упустили его в Швейцарии.
 Костров много лет прослужил в знаменитой "Пятерке" КГБ. Он был профессионалом своего дела и умел работать на опережение.
 "Первое, – сказал он сам себе, – срочно познакомиться со Скифом и определить его роль в моем "опережении". Второе… Второе проще", – подумал он и кинул взгляд на сидящего за рулем иномарки Кобидзе.
 Военного вертолетчика Кобидзе Костров привлек к сотрудничеству еще в Афганистане. Кобидзе любил женщин, веселые компании и деньги. Денег ему постоянно не хватало, поэтому, когда лютыми памирскими зимами снега перекрывали верблюжьи тропы, боевой вертолет Кобидзе с успехом заменял караваны верблюдов Упаковки с наркотиками регулярно доставлялись отчаянным асом на советскую сторону границы Кострову. Кобидзе не интересовало содержимое упаковок – интересовали только деньги. Из авиации Кобидзе уволили в связи с самоубийством полковника Павлова, но шума особого стараниями особистов не подняли. Костров помог ему обосноваться в Москве и даже открыть собственное кафе.
 Время от времени Кобидзе за небольшую плату выполнял тайные поручения Кострова в Чечне и Закавказье, а его кафе стало явочным местом полулегальной офицерской организации "Славянское братство", созданной Костровым по приказу Коробова из Цюриха.
 – Ты, Кобидзе, вертушечник, а в самолетах понимаешь? – спросил Костров.
 – Кобидзе понымаит во всом, что лэтаит, Николай Трофимович, – отозвался тот, коверкая слова на кавказский манер, хотя вырос в России и отлично говорил по-русски.
 – На этот раз будут большие деньги, Кобидзе, по… по линии "Феникс".
 – "Фэникс" приказывает – Кобидзе дэлаит! Болшие дэнги – болте дэлаит и нэ задает лишних вопросов.
 – И правильно, – вымученно улыбнулся Костров. – Без лишних вопросов – крепче сон, Кобидзе.


* * *

 На следующий день Ольга уехала из дома чуть свет, сказав Серафиму, что у нее сегодня две смены монтажа на Шаболовке. Оставив "БМВ" на стоянке в Шереметьеве, она уже через три часа вышла из самолета в Женеве. Встречал Ольгу месье Фридман, ее адвокат, с которым она созвонилась из самолета.
 – Месье Фридман, надеюсь, мои дела в порядке? – спросила Ольга.
 – В адвокатской конторе "Фридман и сыновья" дела клиентов всегда в порядке, мадам, – с достоинством ответил тот, кивнув на портфель.
 Родители месье Фридмана были выходцами из Гомеля, поэтому он неплохо говорил по-русски.
 – А раз так, тогда в банк к нотариусу.
 Дело, ради которого Ольга тайно прилетела в Женеву, заняло у нотариуса около часа.
 Когда все было закончено, месье Фридман, присутствующий при сем, поднял на Ольгу печальные еврейские глаза:
 – Вы, русские, стали такие непредсказуемые. С вами страшно иметь дело…
 – Русские – фаталисты, месье Фридман, – ответила Ольга. – Мы верим, что у бога на скрижалях все наши судьбы по минутам расписаны…
 В Москву Ольга вернулась далеко за полночь.




 Глава 19


 Бремя славы сверкает позолотой, но гнетет не меньше другого бремени. Как ни привыкла Ольга за годы работы в телеэфире быть всегда на виду, все же удел королевы грез часто тяготил ее. Порой она мечтала даже попасть в отдельную больничную палату, запереться в ней на неделю от жадных, похотливых глаз, льстивых улыбок и лживых речей.
 Сегодня у нее выпал по-настоящему свободный день и она решила устроить себе нечто похожее на день рождения.
 Летом ей исполнилось тридцать три. Из своего возраста она секретов не делала, но все эти банкеты, корзины с цветами и чествования были праздником не для нее. Ольге хотелось дня рождения только для себя одной, как ей устраивала в детстве горячо любимая бабушка. К бабушке она попадала обычно на второй день. Первый день проводила в кругу семьи.
 Утром – подарок. Днем – торт со свечами. А вечером родители собирали разношерстных, но неизменно "нужных" гостей. Вечером центром внимания была не она, а ее "номенклатурный" папа. Да, в детстве и юности вечно занятые своими проблемами родители ее не баловали: на – и отвяжись!
 Пусть она плохая мать и никудышная жена, но она хочет хоть один день в году жить для себя, не принадлежать всем сразу. Никто еще не дарил ей свободное время. Даже болонка мечтает побегать на свободе, хотя и в ошейнике.
 И вот она уже въежает в самый обычный двор с некрашеными лавочками и покосившимся столиком для домино. Этот дом, дом ее бабушки по отцу, – корабль ее детства и ранней юности, расцвеченный сигнальными флажками трепещущего на ветру белья.
 В этот дом она вырывалась из-под опеки своих "номенклатурных" родителей, чтобы погрузиться в стихию его двора и стать на несколько дней пацанкойоторвой, негласным предводителем в драках с пацанами из соседнего "генеральского" дома, в лихих набегах на цветочные плантации и яблони недалекого Ботанического сада. Как сладко замирало сердце в предвкушении опасности, когда делали подкоп под металлическим забором и попадали на охраняемую территорию сада. Как потом хвастались своей удачливостью, презирали трусов и маменькиных сынков.
 В этом дворе она впервые затянулась сигаретой и выпила мутную жидкость под названием "Солнцедар", а опьянев, пела что-то несуразное и танцевала, пока добрая бабушка – ткачиха с "Трехгорки." – не увела ее домой. Двор любил Ольгу. Пацаны устраивали за гаражами ристалища с кровавыми соплями за право танцевать с ней до упаду под бешеные синкопы ВИА на открытой танц-веранде. В этом дворе Ольга впервые услышала от пацана с лиловым фингалом под глазом: "Оля, я тебя люблю навеки!" – и познала пьянящую боль первого поцелуя…
 Теперь те пацаны пошли кто по тюрьмам, как тот мальчишка, признавшийся ей в любви, кто уехал строить БАМ и сгинул на просторах Сибири, кто спился или стал "пофигистом".
 Бабушка давно умерла – оставив ей эту двухкомнатную квартиру, ключ от которой всегда лежал в ящике ее рабочего стола в офисе, рядом с ключом от гаража, который она великодушно уступила Скифу. Но даже ему она не уступила бы эту квартиру…
 Тут даже бабки на лавочках у подъезда провожали ее понимающим, как ей казалось, взглядом, но, чтобы не будить память, тактично делали вид, что не узнают ее.


* * *

 Она поднялась на пятый этаж. Открыла дверь заветным ключом.
 С удовольствием скинула женские корсетные доспехи. Облачилась в мягкий халат и вольно расхаживала босиком по холодному паркету. Открыла бар, выпила сначала вишневки, потом земляничного ликера. Вкус того и другого напомнил ей дешевый "Солнцедар", которым ее впервые угостили дворовые ухажеры.
 "Теперь сигарету", – подумала она и потянулась к сумочке. Вместе с пачкой "Вога" выдала визитная карточка Хабибуллы.
 – Ну и ладно, душманский Ромео, – засмеялась она. – Можешь смотреть так на своих мусульманок, а я птица вольная, где хочу, там и клюю просо. Кто мне может запретить? Скиф?.. Скиф-то может, но ему я до лампочки, вот в чем проблема. Видел бы ты, с какой ухмылкой сообщил мне на днях мухомор Костров о романе Скифа с его квартирной хозяйкой. А как я могу помешать им, когда сама по уши в дерьме? Никак.
 Отдав дань ностальгическим воспоминаниям об афганском медовом месяце со Скифом, Ольга налила высокий фужер шампанского, который можно пить бесконечно долго. Такой коктейль действовал безотказно: спало напряжение, с которым она жила с первого дня появления в ее офисе Скифа. Какое наслаждение пьянеть вот так после бесконечного стриптиза на людях!
 Она ставила одну за другой долгоиграющие пластинки юности на старую радиолу со скрипучей иглой и танцевала босиком на холодному полу с бокалом шампанского в руке.


* * *

 Звонок в дверь оборвал ее танец. На пороге стояла маленькая девочка с белым голубоглазым котенком в руке.
 – Тетя, вам котик не нужен? А то у нас кошка сразу восемь накотила. Их ведь так жалко.
 – Нужен, как же мне без котика. Он беленький?
 – Беленький и пушистый.
 – Голубоглазый?
 – Голубоглазый и с длинными усами.
 – Тогда ты не уходи, ладно?
 Ольга на минуту вышла и вернулась с целой вазой конфет.
 – Ну, раскрывай свои карманы! – весело сказала она маленькой оборванке, которая теперь лихорадочно думала, куда бы спрятать свой сладкий заработок от пьяной матери и драчливых сестер.
 Ольга отнесла пушистого найденыша на кухню и налила ему молока. Котенок все пил и пил, стряхивая белые капельки с усов, и его худой животик на глазах округлялся.
 Ольга вышла из кухни и набрала номер телефона.
 – Лариса?.. Ларисонька, я тебя ругать за беспорядок не буду, не надо оправдываться. Я сделала по-другому. Теперь ты обязательно будешь приходить регулярно… Я завела котенка, который сдохнет, если его не накормить. Купи ему розового пушистого песка и научи ходить в туалет. Все – привет!
 Ольга допила шампанское и налила себе стопочку армянского коньяка, который удивительно хорошо шел с шоколадными конфетами.
 Уже через полчаса бутылка была пуста, а Ольга спала беспробудным сном, раскинувшись на сбитой постели. Еще через час квартиру открыли своим ключом Хряк и Бабахла и на удивление бесшумно прошли в спальню.
 Побросали одежду и белье в пакет, саму Ольгу аккуратно завернули в одеяло и бережно вынесли из подъезда прямо в свою машину…
 Так они поступали не первый раз, поэтому старушки на лавочке тактично отвернулись в сторону.


* * *

 На следующее утро Серафим Мучник напористой походкой делового человека шел, опережая телохранителей, по узкому коридору радиостанции "Эхо Москвы".
 – Серафим Ерофеич! – расталкивая свиту, его догнал Тото Костров. – Только на два слова!
 – Москвичи ждут встречи со мной в эфире, – сурово ответил на ходу Мучник, демонстрируя важность происходящего момента. – Не могу, Анатолий Николаевич. Меня народ заждался.
 В Симе больше не было ни грамма вальяжной удали блатняги. В строгом официальном костюме, а не в клубном пиджаке, неприступным утесом возвышался перед Тото "державник".
 Он милостиво разрешил проводить себя в туалет, где Тото, создавая звуковой фон, включил воду и торопливо зашептал ему на ухо:
 – Босс, фазеру звонил из Цюриха Коробов. Сказал, что Ольга втихую слетала в Швейцарию и перевела там все ваши активы на одного владельца – свою дочку.
 – Как перевела? – заорал фальцетом Сима, забыв о конспирации. – А кто управляющий до совершеннолетия?
 – Она сама.
 – А на случай ее смерти?
 – Держись за унитаз, босс: козлятина Скиф, отец пацанки, не слабо, а?..
 – Скиф?.. Почему Скиф? – выпучил глаза Сима.
 – Не знаю, босс… Если Скифа грохнуть… Свистни только – пару киллеров из Эсэнговии, в натуре, обеспечу.
 – Придурок? – взвизгнул Сима. – Не въехал еще, на кого ты со своими дешевыми понтами дрочишь?
 Хочешь, чтобы кодло Скифа с бандажами Ворона Симу Мучника в тот же день в деревянный макинтош одели?..
 У Тото от его визга отвисла челюсть, но ответить он не успел. В дверь туалета постучала ассистентка звукорежиссера.
 – Серафим Ерофеевич, эфир. Народ и журналисты вас ждут.
 Сима со злостью двинул Тото локтем в грудь и, нахмурив густые черные брови, устремил взгляд в зеркало. Он очень долго добивался вечерами перед зеркалом выражения такой вот державной озабоченности на лице, как ему советовал один очень дорогой заокеанский имиджмейкер.
 – Серафим Ерофеевич, уже идут звонки в прямом эфире, – пропищала за дверью ассистентка.
 Не удостоив Тото взглядом, Сима покинул туалет и, стараясь не потерять державный вид, под объективами телекамер важно прошествовал в студию.


* * *

 Приехав вечером в загородный дом, Сима застал Ольгу в гостиной перед телевизором. На журнальном столике стояла опустошенная наполовину бутылка "Кампари", а у ее ног лежал Волк, оскалившийся при виде Симы.
 – Убери собаку, – потребовал Сима. – Идет треп, что ты все наши активы перевела на свою пацанку? – устремился он в атаку, когда Ольга затолкала Волка в спальню.
 – Истинная правда, – ответила она, отхлебнув большой глоток "Кампари". – Теперь спроси, зачем я это сделала.
 – Зачем?
 – Объясняю, – посмотрела она на Симу отрешенным холодным взглядом. – Чтобы у вас, уважаемый Серафим Ерофеевич, или еще у кого впредь не было смысла угрожать моей заднице нарами и лагерными коблами, взрывать меня в машине. А если такое со мной все же случится, тогда не взыщи – по моему завещанию все перейдет отцу моей дочери Скифу до ее совершеннолетия. Еще вопросы будут?
 – Будут! – взвизгнул Сима. – Со своими активами можешь делать что хочешь, но мою часть верни, если не хочешь иметь крупных неприятностей.
 – Ха-ха, испугал!.. Дорогой муженек, я пересмотрела все наши коммерческие договора, и представь, действительно, ни на одной сделке с оружием нет твоей размашистой подписи. Да и ты сам, помнится, утверждал на днях, что чист перед законом, "как небо над Брайтоном". Господин Костров, думаю, подтвердит это. Кстати, его подписи тоже нет ни под одним договором, – Какое мне дело до Кострова? – взвился Сима. – Верни мне мои бабки!
 – А разве тебе не говорил, Симуля, твой хитрожопый папа: "Кто не рискует, тот не пьет шампанского"?..
 – Заткнись!.. Со мной не пройдет кидалово! Я не потерплю…
 – Обсуди этот вопрос со Скифом, – засмеялась Ольга и потянулась к сотовому телефону.
 – Курва, – прошипел Сима. – Пробы ставить негде, а прикидываешься ангелом небесным!
 – В волчьей стае вой по-волчьи, дорогой муженек, – усмехнулась Ольга. – Не заказал бы ты тогда Скифа, я б, как дура набитая, думала – мой гомик и мухи не обидит. Грустно…
 – Да, да – дерьмо последнее я, а ты у нас прям целка неломаная!…
 – Ломаная, еще как… И так и эдак… Увы, мы с тобой, муженек, два сапога – пара. Куда ж нам друг от друга?..
 – Ты.., ты уже хочешь сказать, что не уйдешь к нему? – вытаращился сбитый с толку Сима.
 – Притормози на повороте…
 – Чо, не так?.. От него же за три версты казармой прет.
 – А от тебя, муженек, прет, пардон, тюремной парашей, хоть пользуешься ты умопомрачительными французскими духами. Что ж, буду терпеть твой козлиный запах, к взаимной нашей выгоде… Не с чем уходить Ольге Коробовой в скифские пустынные горизонты…
 – Я дебил, дебил! – Сима бухнулся на колени и обслюнявил губами ее руку. – Подумал, что ты сконтачилась уже с ним…
 Ольга, с трудом сдерживая отвращение, выдернула руку.
 – Поехал бы ты, Серафим, сегодня в какой-нибудь кабак, – стараясь не разрыдаться, сказала она. – Сыграй там в рулетку, упейся до поросячьего визга, найди себе какого-нибудь бойфренда. А-а?.. Мне сегодня и без тебя тошно. Уйди, бога ради, не то Волка выпущу!..
 Сима поспешно закивал головой и на цыпочках вышел из гостиной.




 Глава 20


 В охранном агентстве "Секретная служба" произошли не только косметические перемены. Ольга не пожалела денег на ремонт и даже по своей инициативе наняла опытного дизайнера. Фасад бывшего детсада блестел искристой облицовкой со слюдяной крошкой. Прогнившие деревянные рамы заменили на алюминиевые пакет-блоки. Вычурные двери на замысловатых крылечках блестели эмалью. Ручки всех дверей сверкали позолотой.
 Мамы и бабушки, гуляющие с детишками во дворе у своих загазованных шнырявшими автомобилями подъездов, кляли "новых русских" и со вздохом вспоминали, что когда-то, во времена жуткого "коммунистического гнета", в их дворе был небольшой, но такой необходимый детский садик.
 Из целой стаи бродячих кошек в "Секретной службе" по требованию Баксика был оставлен лишь один роскошный сибирский кот Аркадий, которому было позволено дневать и ночевать на диване рядом со столом с телефоном. У аппарата постоянно дежурил граф Казимир Нидковский. По нижайшей просьбе пана Нидковского при посторонних его называли теперь господином советником фирмы.
 Наряженный в модный английский костюмчик с галстуком-бабочкой Баксик на машине с личным шофером Ворона с утра отправлялся к учителям-репетиторам на обучение, но после обеда обязательно появлялся в детском садике. Все звали его Вороненком, против этого он не возражал, но буквально свирепел и бросался с кулачонками на Засечного, когда тот в шутку называл его "новейшим русским" или недорезанным буржуенком.
 Зазвонил телефон. Трубку Нидковский положил с выражением лица полководца, получившего известие о полной капитуляции противника:
 – В двадцать тридцать пана атамана Луковкина ожидает клиент на Лубянке.
 – А на Петровке у тебя нет клиентов? – спросил Скиф.
 – Будут и на Петровке, – пообещал граф. – Деньги – двигатель прогресса, Панове.
 Нидковский был доволен работой, тем более долларовый эквивалент за нее он считал соответствующим его аристократическому происхождению. Но главное – он был доволен тем, что его простили и окружают его теперь "уродзенны" господа-офицеры, а не сявки со сто первого километра… Правда, Засечного он до сих пор боялся до дрожи в коленках.


* * *

 Клиента на Лубянке Скифу пришлось брать одному. Гаишники ни с того ни с сего вдруг тормознули "Жигули" с Засечным и Дымычем. Скиф несколько раз беспокойно оглянулся назад, но время поджимало.
 Клиент оказался тихим и порядочным. В очках из желтого металла и мягкой фетровой шляпе, несмотря на морозец. Очевидно, привык ездить на машинах, не утруждая зимней шапкой голову.
 Он поздоровался со Скифом, назвал номер заказа, который ему сообщил Нидковский, и с комфортом устроился на заднем сиденье.
 Говорил спокойно и неторопливо, словно просил кого-нибудь из домочадцев принести ему домашние тапочки.
 – У меня хроническая бессонница – вот такая выходит петрушка. Пожалуйста, повозите меня с часок по самым темным и пустынным улицам Москвы. Уляжется утомление, и придет желанное торможение, а за ним и здоровый сон.
 Скиф подумал, что такому солидному барину не хватает трости с набалдашником из слоновой кости, чтобы совсем стать похожим на именитого купца из царских времен.
 – Не молчите. Радио или магнитофон действуют мне на нервы, а вот простая человеческая речь, идущая от души, успокаивает. Если хотите, расскажите мне о себе, вашей собаке или кошке, если они у вас есть. Расскажите о сынишке, который вчера разбил стекло. Или о жене, которая нашла в носке вашу заначку. Это куда интересней, чем выдумки киношников или писателей.
 Голос человека был тих и безмятежен, как у диктора в программе радио "После полуночи".
 Скиф присмотрелся к его отражению в зеркале.
 Лицо ему показалось знакомым, как бывает всегда при встрече с людьми с правильными лицами, без особых примет и изъянов.
 Он плавно тронул машину с места и тихо покатил по пустой улице, держась подальше от света ярких фонарей.
 – Обо мне нечего рассказывать. Шофер, он и в Африке шофер. Все мы люди стандартные и подробно описанные в литературе. Вы ведь писатель?
 – О да, целый день сижу и пишу, – охотно согласился пассажир.
 – А что вы пишете, если не секрет?
 – Кое-что – секрет, а что-то для служебного пользования. Но есть материалы и для открытой печати.
 – Значит, вы коммерческий журналист, если у вас есть секретные материалы, – сыграл под простачка Скиф, принимая правила игры, навязанные клиентом.
 – Что правда, то правда, большей частью коммерческий. Вот вы ведь тоже занимаетесь только чистой коммерцией? – с печальным вздохом поинтересовался пассажир.
 – Только коммерцией, – подтвердил Скиф. – Ничего для души. И, главное, никакой политики.
 – А что у вас есть для души?
 – С детства выпиливал лобзиком, – скромно потупился Скиф.
 – А сейчас не получается?
 – Времени нет. И пилочки фигурные куда-то запропастились. Ни на одном рынке не сыскать. Да и денег нынче на хобби не напасешься.
 Пассажир откинулся на сиденье и счастливо улыбнулся. Видимо, в его душу вселялся желанный покой.
 Скиф мягко притормозил у темной подворотни, чтобы не потревожить клиента.
 – А теперь, когда вы успокоились от ваших нервных стрессов, – сказал Скиф, – говорите прямо, что вам от меня нужно, Николай Трофимович?
 – Узнали… – с удовлетворением в голосе откинулся на сиденье пассажир. – Приятно иметь дело с умным человеком Узнали по фотографии или по словесному портрету?
 – Чутье подсказало. А сказать правду – вы удивительно схожи лицом с вашим сыном и голос, и манера разговаривать – вы с Тото будто близнецы-братья.
 Да и адресок знакомый…
 Приятное путешествие по ночной Москве совсем уж успокоило клиента. Он даже веки смежил от удовольствия.
 – На пенсии вам бы спокойней спалось, – заметил Скиф.
 – Нервы горят не на службе. Кровью сердце обливается за родную страну, когда видишь, в какую бездну пытаются ее свернуть иные радикальные вольнодумцы.
 – Насколько я наслышан, генерал-майор КГБ Костров собаку съел на преследовании вольнодумства в СССР.
 – Правильно, но с какими целями?.. А я отвечу – с благородными, – с гордостью ответил генерал. – И не жалею об этом.
 – И чего же вы хотите от простого человека?
 – Простой дружбы и человеческого разумения.
 – Между удавом и кроликом?
 Костров усмехнулся и встретился в зеркале со взглядом Скифа:
 – С кем вы боретесь. Скиф, и от кого бежите? Разложим по полочкам. Вы знаете, что вы попали под амнистию? То есть уголовное преследование тут вам не грозит. Даже если взять в расчет.., американского офицера, зарезанного вами в Боснии во время войны… Но кто докажет?.. Вопрос спорный, да и американцы действуют не самыми правовыми методами.
 Ну а теперь-то вообще!..
 – Что вообще?
 – С некоторых пор вы очень богатый человек, хотя сами того не подозреваете.
 Скиф саркастически хмыкнул в ответ.
 – Да-да, вы настолько богаты, что даже в тюремной камере у вас всегда будет телевизор, кормить вас будут из ресторана с воли, а каждое утро в тюрьме у вас будет начинаться с массажиста и ванны джакузи.
 Да-да, не смейтесь. Случись что, будете вспоминать мои слова.
 – Ага-а! – с горечью усмехнулся Скиф. – Будет вам собачья каша, а в углу – параша.
 – Я не люблю раскрывать чужие секреты, но тут вы как бы и не чужой. Ольга Викторовна написала завещание, содержание которого, разумеется, пока почти никто не знает. А я с некоторого времени, можно сказать, – ее компаньон и духовник, поэтому в курсе всех ее дел. И хочу сразу предупредить вас, что имею на нее серьезные виды…
 – Молодая цветущая женщина пишет завещание? – пропустив мимо ушей его последние слова, вскинулся Скиф. – Как это понимать?
 – На молодую и цветущую уже два раза покушались, к вашему сведению. Поэтому я и предложил ей свои услуги. Мои люди в погонах все-таки надежней платных телохранителей. Разумеется, оперативная работа по раскрытию покушений нами проводится втайне даже от нее самой.
 – А при чем здесь я?
 – Хм… Ольга Викторовна, не дожидаясь следующего покушения на нее, все завещает своей дочери Нике, а до ее совершеннолетия во владение имуществом, в случае чего, должны вступить вы – отец девочки.
 – В случае чего?
 – Вы действительно не понимаете, что вам грозит в случае третьего, и удачного, покушения на Ольгу Викторовну? – вдруг, отбросив умиротворение, жестко спросил Костров. – Она, вероятно, написала на вас завещание в надежде на вашу защиту от тех, кто хочет ее устранения. Но вы должны понимать, что в случае чего она утащит вас за собой в мир иной.
 – На меня падет подозрение в ее убийстве, и я загремлю под фанфары.., вы хотите сказать?
 – Приятно говорить с умным человеком, – засмеялся Костров. – В вашем положении на вас легко списать что угодно. А теперь с ее завещанием у вас к тому же появился мотив для ее устранения.
 Скифа передернуло. Верить "голубым мундирам" было не в его правилах. Но тут многое походило на правду, и от этой правды веяло могильным холодом.
 – Что вам от меня надо? – глухо спросил он.
 – Нам? – улыбнулся Костров. – По долгу службы и по призванию – мы охранители. Охраняем покой обывателей от "великих потрясений". Вот цель и содержание нашей работы. Мысль моя не нова – в начале века ее сформулировал жандармский полковник Зубатов, ею же руководствовался Столыпин, стремясь спасти "благоглупых" от красного петуха революции.
 Скиф повернулся к нему вполоборота:
 – О чекистах и о любви немало песен сложено.
 Ближе к делу! "
 – К делу так к делу… Последняя "октябрьская" революция девяносто третьего года привела к власти анемичных выродков, не способных удержать власть.
 Как точно выразился в начале века генерал-прокурор Щегловитов: "Паралитики власти как-то беспомощно, нехотя борются с эпилептиками революции". Они ведут дело к всенародному бунту, а нам известно, чего стоит любой русский бунт. Заботясь о будущем государства Российского, мы сейчас должны в средних слоях общества открыть много выдающихся личностей, чтобы они обеспечили собой плавную замену и уход на покой умственно и морально деградированной верхушки.
 – Кадры решают все! – усмехнулся Скиф. – Вы хотите, чтобы я подставлял свою голову ради того, чтобы Мучник стал президентом России?
 – Господин Мучник – не на эту роль, – улыбнулся Костров. – На Руси царь-самодержец и самодур – еще полбеды, беду приносит царь-бесхребетник.
 Скиф приблизил свое лицо к лицу Кострова:
 – Тогда говорите конкретно: вам нужен Скиф – стукач? Этого не будет, даже если мне придется шлепнуть прямо тут генерала из ФСБ.
 – Мелко мыслите. Мы сможем вас даже вывести из-под удара, если на мадам Коробову будет.., будет совершено третье покушение. Спросите зачем?.. Отвечу – нам нужен атаман Всероссийского казачьего войска. Но не из голытьбы, а миллионер с харизмой – мученическим венцом. Герой в понимании обывателя.
 – А если моего согласия на атаманство не будет?
 – Тогда для вас и ваших друзей будет трибунал в Гааге и пожизненное заключение в суперкомфортной западноевропейской тюрьме.
 – Что вы получите от нашей выдачи Гааге?
 – Продемонстрируем лишний раз лояльность американцам, а они в свою очередь закроют глаза на некоторые наши операции в Европе.
 – Предпочитаю еврокомфорт в России. Еще вопросы есть? Тогда выметайтесь!
 Костров даже не пошевелился на его приказание.
 – Василий Петрович, я уверен, рано или поздно мы сойдемся в цене.
 – У подлости нет цены.
 – Есть, да еще какая, – со знанием природы вещей кивнул Костров. – Смотря что считать подлостью. Для кого-то – подлость, а для нас – верность патриотическому и служебному долгу. Дверцу мне не откроете, господин атаман?
 – В другом месте я б тебе крышку гроба открыл.
 Костров молча бросил на переднее сиденье деньги и неторопливо вышел из машины.
 – Возьмите сдачу! – крикнул ему в спину Скиф.
 Сзади к "Мерседесу" подкатил "жигуль" с Засечным. Костров, прежде чем удалиться в темноту, наклонился к Скифу:
 – Вон и ваши подельники подкатили, живы и здоровы. Я попросил моих подельников развлечь их пока анекдотами, чтобы нашему знакомству не помешали, Василий Петрович. Желаю спокойной ночи и приятных снов. Надеюсь, они не будут такими вещими, как в прежние времена.
 Скиф выбросил на тротуар костровские чаевые. Он лихорадочно рассуждал: "Может, это сам генерал Костров замыслил устранение Ольги. Ольга – не дура.
 Видно, почувствовала, что стоит на краю пропасти, потому и написала завещание… Но почему она написала завещание на меня, а не на своего отца?.. Что бы там ни было, но Ольге угрожает опасность! Как мне, даже живущему по чужому паспорту, помешать черному замыслу синего генерала, за которым вся мощь государства?.. Как?.. Стоп, стоп!.. А может, именно ему, Скифу, Костров сейчас предлагал убить ее?.. Чушь!..
 Бред какой-то… Оля, Оленька, Ольгуша, родная моя, что же это творится под российскими небесами, а?!
 Почему ты выбрала в завещании меня, а не своего отца?.. Господи, почему?.."
 Засечный вышел из "жигуля" и подсел к нему в "Мерседес".
 – Что за упырь болотный тебе мозги компостировал?
 – Один из тех, благодаря которым мы еще на свободе, – ответил Скиф и брезгливо провел ладонью по лицу, словно стирая с него плевки.
 На этом приключения для Скифа не закончились.
 В трубке радиотелефона раздалось медовое причитание Нидковского:
 – Василий Петрович, метрдотель ресторана "Арбат" заказывает машину для их клиента.
 – Через десять минут буду. Пусть клиент ждет у входа.
 Оглянувшись назад и убедившись, что "семерка" с Засечным и казаками следует за ним, Скиф направил машину в сторону торчавших в ночном небе зубьев Нового Арбата.
 Увидев подкатившую машину, двое мужчин вывели под руки третьего, еле стоящего на ногах.
 – Командир, доставь хорошего человека в Олимпийскую деревню, а то на нас телки повисли, – сказал один из них, открывая дверцу машины.
 – "Зеленые" вперед.
 – Фирма веников не вяжет! – одобрительно кивнул тот, протягивая Купюры.
 Пьяный, бормоча что-то нечленораздельное, сразу уткнулся лбом в переднюю панель. Промелькнул Киевский вокзал. Не доезжая "Мосфильма", остановившись на красный свет, Скиф услышал сбоку тихий, совершенно трезвый голос пьяного:
 – Хубасти? Как дела?
 – Как сажа бела! – буркнул Скиф, пытаясь в темноте салона рассмотреть лицо клиента.
 – Тогда сверни в переулок и выбери двор потемнее – поговорить есть за что, как говорят в Одессе, – белозубо улыбнулся тот.
 – Блин, как же вы меня нынче достали! – вырвалось у Скифа. – Ну, что еще-то от меня?
 – Ну, хотя бы поставить тебя в известность, что в сельской церквушке под Псковом одна старушка который год ставит свечки за православного воина Скифа и просит бога уберечь его от пули злой, от хворостей душевных и телесных, от зависти черной подлючьей.
 – Какая еще старушка?..
 – Родной матушкой приходится мне та старушка, Скиф.
 – Чего-то я лица твоего не припомню. Постой-постой – майор-особист, что ли?
 – Теперь уже полковник.
 – Как вас хоть зовут? Тогда ведь знать было не положено, – остановив машину у гаражей-ракушек во дворе какого-то дома, спросил Скиф.
 – Полковник Шведов Максим Сергеевич. Думаем у себя в управлении: что за странная фирма по извозу объявилась – богатенькие Буратины по ночам больше на нее надеются, чем на своих костоломов-телохранителей. Смотрим, и один сосед из нашего дома интерес к фирме проявлять стал. Ну, думаем, нам тогда сам бог велел. Что Костров хотел от тебя?
 Скиф ухмыльнулся, пожал плечами.
 – В стаю звал? – наседал Шведов.
 – Не волк я, к стае вашей прибиваться.
 – Угрожал? Шантажировал? – не отставал Шведов.
 – По мелочевке.
 – Обещал сдать Интерполу за сербские подвиги?
 Скиф опять пожал плечами и промолчал.
 – Обещал! – утвердительно кивнул Шведов и вроде бы обрадовался этому факту. – Этот на все способен!
 – Не впутывал бы ты меня, полковник, в ваши семейные свары, – сказал Скиф. – У меня и так от всего чердак едет.
 – Кстати, наши ребята еще на российско-украинской границе хотели поставить тебя в известность, что судимость за побег из зоны с тебя снята, да вас уж очень плотно пасла "наружка" Кострова. Думаешь, бывший тестюшка с амнистией расстарался?..
 – А кто?
 – Полковник Павлов, комполка твой. Он тогда во все двери стучался. Нормальные мужики по нашей наводке, правда, уже после его самоубийства, в твоем деле покопались и пришли к выводу, что тебя к государственной награде впору представлять, да след твой к тому времени уже простыл…
 – Свежо предание, – усмехнулся Скиф.
 – Напрасно ты так. У нас сохранились еще люди, для которых совесть и закон не на последнем месте.
 – А что это вы так о Кострове? Чем он вам насолил?
 Порывшись в кармане, Шведов вытянул кассету и сунул ее в окошко магнитофона:
 – Вот послушай.
 Один голос, раздавшийся из магнитофона, принадлежал Кострову. Другой, женский, заставил Скифа вздрогнуть: это была Ольга. Дослушав пленку, записанную в Лужниках до конца, Скиф тяжело вздохнул:
 – Хабибулла жив! Слава богу, хоть одного могу вычеркнуть из поминального списка. А до всего остального – не врублюсь. Не обессудь, полковник, еще от сербской войны не очухался. Думал, на родной земле душа отдохнет, а тут что-то такое творится…
 Шведов усмехнулся и выдернул из-под обшивки сиденья "жучок".
 – Прошу прощения. Ждать информации от тебя не приходилось, пришлось записать ваш разговор с Костровым. Меня очень интересует, почему он так вцепился в тебя.
 – Он же сам сказал об этом, – Скиф хмуро кивнул на магнитофонную кассету в руках Шведова. – Ряженого атамана вашей Конторе надо с.., харизмой, который будет плясать под вашу дудку.
 – Не нашей Конторе, Скиф, а Кострову и тем, кто стоит за ним. К нашей Конторе Костров имеет отношение, как ты к папе римскому… У него еще при Андропове всплывали делишки, но каким-то образом все сходило с рук. В девяносто первом за махинации с недвижимостью трибунал все-таки червонец ему влепил, и, как понимаешь, тогда лампасы со штанов тоже спороли.
 – Прямо Мефистофель какой-то! – вырвалось у Скифа. – Почему же тогда он не в Тагильской зоне?..
 – Это – вопрос! – усмехнулся Шведов. – Через два года сухим вышел. Хоть дерьмо уже не отмыть с его генеральского мундира, но любит в нем покрасоваться и за национального радетеля себя выдает.
 – Твоя Контора опять копает под него?
 – Да как сказать… Он свой везде: у демократов, у коммунистов, у сионистов и фашистов. Всюду вхож.
 Все гребет под себя. Он занимается имиджмейкерством, создал ряд информационно-аналитических структур, напоминающих наши, но с обратным знаком…
 Вопрос – зачем? Кроме того, его люди открыли ряд подставных фирм в оффшорных зонах мира. Чем занимаются эти "фирмы", можно догадаться, зная, кто его благодетели и друзья здесь.
 – Кто, если не секрет?
 – Те, кто имеет власть и деньги, но "меньше знаешь – крепче спишь". Скиф. Костров – лишь звено в цепи. За рубеж через фирмы вроде "СКИФа" Коробовой гонят все: от военных технологий до новейших систем оружия.
 – Если вы знаете всю подноготную костровской гоп-компании, почему не прихлопнете их?
 – Ски-и-иф, на все свое время… Мой совет тебе на прощание: Костров теперь кого-нибудь из лично преданных натравит на тебя. Может, твоего знакомца.
 Слушай его, но делай все наоборот, тогда еще будет шанс сохранить друзей и свою буйную голову.
 Шведов высунулся из дверцы машины, подозрительно оглядел занесенный снегом двор и повернулся к Скифу:
 – Надо будет, я найду тебя, а пока обо мне забудь.
 Одно твое неосторожное слово про нашу встречу, и полковника Шведова найдут на свалке с проломленным черепом. Если еще найдут…
 Скиф хмуро кивнул в ответ и долго еще смотрел вслед пьяно спотыкающемуся полковнику, уходящему в глухую арку.




 Глава 21


 В полдень на следующий день Скифа разбудил телефонный звонок.
 – Да.., да… Это я. Доброе утро, Оля…
 – Какое утро! День на дворе.
 – Ну, тогда добрый день!
 – Тебя можно поздравить?
 – С чем это?
 – С брачной ночью… Не выспался, милый?
 – Не говори глупостей.
 – Как, еще нет? Не ожидала, что ты у меня такой застенчивый.
 – Оля, скажи мне лучше, это правда, о чем мне сообщил вчера старший Костров? Что за наследство?
 – Костров и правда – это все равно что я и.., порядочность… Твое здоровье!
 – Оля, ты пьешь?
 – У меня творческий отпуск. Мне нужно отдохнуть от вас всех.
 – Съездила бы к Нике.
 – Я тут поразмыслила на трезвую голову и решила – ты должен жениться на Ане.
 – Костров настучал?
 – Какое имеет значение, кто настучал? В данном случае просто голый расчет. Детей у нее не будет. Когда Мучник или кто другой любыми путями спровадят меня на тот свет, лучшей матери для Ники не найти.
 – А на тебе не посоветуешь жениться?
 – В третий раз замуж? Ищи дурочку помоложе.
 Я уже свободы вкусила.
 – В последний раз спрашиваю. Костров говорил правду?
 – Что я все оставила Нике?.. Правда. А что тебе не нравится?
 Он с остервенением бросил трубку.


* * *

 Разговор показался продолжением кошмарного сна, который мучил его ночью. Вернее, не сна, а бесконечного сериала. Снова горы, желтое ущелье, по которому плетется поезд-"кукушка", как тогда во сне с полковником Павловым. Только на этот раз поезд с вагонами без стекол и без крыши въезжает в черный туннель.
 Скиф в поезде один.
 Не раз и не два он бродил во сне; по лабиринтам этого города и все время выходил на одно и то же место – к кумирне с глиняной богиней и алтарем, на котором возвышалась хрустальная пирамидка с хрустальным шариком. Десять лет его преследовал этот сон.
 Богиня с воздетыми кверху руками начинала сиять.
 Сначала как золотая вещица, затем как голограмма, которую можно обойти и рассмотреть со всех сторон.
 На этот раз она все росла и росла, пока Скифу не пришлось смотреть на нее снизу вверх.
 Зазвучала музыка, даже не музыка, а какой-то подземный гул, в котором не различить отдельных звуков.
 Полупризрачная богиня опустила руки, подняла голову и открыла пустые глаза, из которых лазерными лучами расходилось золотисто-голубоватое сияние.
 – Вот ты наконец и наш, воин Гинду… Чаша твоих страданий перевесила чашу крови, пролитой тобой.
 Возьми священную маманду и взгляни на свою судьбу!
 Перед Скифом выплыл хрустальный шарик и встал, переливаясь всеми цветами радуги.
 – Всего девять было маманд. Девять – по числу планет, детей великого отца Солнца, дарующего жизнь. Девять маманд было даровано людям для познания вселенского разума. Девять измерений пронизывают пространство и три царства мира живут одно в другом: царство духа, царство материи и царство людей. Эпох тоже было девять. Восемь раз зарождалась и исчезала на Земле жизнь. Наступила последняя эпоха.
 Скиф зябко повел плечами, хотя от прозрачной сияющей фигуры и от маманды исходил сильный жар. Тьма исчезла, на него вплотную надвинулось звездное небо. Так близко, словно Земля под ногами превратилась в футбольный мяч, и он стоял на нем.
 – Вглядись в свою судьбу!
 Скиф прищурился. В хрустальном шарике пылало пламя.
 – Это очистительный огонь, он превратит тебя в священный пепел.
 "Вселенская перспектива", – подумал Скиф.
 – Ум твой еще короток. Как у человека. Очистительный огонь сожжет твою душу, а не тебя. Тебе придется принести на алтарь жертвы свою дочь.
 – Не бывать! Кто ты?
 – Я – созидающее зло. Люди меня называют Ана Кали или…
 – Или дьяволом? – догадался Скиф.
 – Что названо – то уже существует. Созидающее зло даровало вам технический прогресс, который принес наслаждение комфортом, но порождает зло.
 В мире людей никогда не было и не будет места добру.
 Добро живет в духовном мире, но у человека почти нет надежды обрести бессмертие. Хотя человек может стать вечным, как пророк, в мире зла. Еще до твоего рождения тебе выпал жребий стать бессмертным в мире зла.
 Скиф невольно попятился от злой силы, исходившей от видения, но уперся спиной во что-то живое, колышущееся, движущееся За ним плотной стеной стояли афганские цыгане, те, что просили подаяния в электричке Москва – Калуга.
 – Это твои проводники в мир вечного зла. Они охраняют тебя и маманды.
 Скиф поднял камень и замахнулся на перекошенного дервиша, пританцовывавшего на деревянной колодке.
 – Не смей – это Хранитель Времени. Убьешь его, остановится время. Тогда наступит смерть для всех миров.
 Скиф повернулся к великану в обрезанных сапогах.
 – Это Хранитель Пространства. Разобьешь ему череп – разорвешь пространство, и в бреши ринутся захватчики из других миров.
 На маленького побирушку с бритой головой у Скифа не поднялась рука.
 – Этот ребенок – наследственное зло, груз прародительских грехов, которые достанутся каждому младенцу от всех его предков. Когда он вырастет, – девятая эпоха жизни на Земле закончится вместе с Землей, потому что дети не в силах вынести тяжести грехов всех своих предков. Они будут умирать во чреве матери.
 – Запомни, ты должен принести свою жертву очистительному огню, иначе мы покинем тебя навсегда…
 Именно на этом месте его разбудил звонок Ольги.


* * *

 Об отношениях с Аней Скиф действительно не сказал Ольге всей правды.
 Около двух часов ночи он проезжал мимо Киевского вокзала и увидел неподалеку от въезда на Бородинский мост лежавшую на проезжей части пожилую женщину с двумя сумками.
 Он остановился, следом за ним притормозил и Засечный. На теле женщины не было никаких следов автодорожной травмы. Ей просто стало дурно, когда она пересекала улицу с двумя огромными авоськами, набитыми пустыми бутылками.
 От немытой и оборванной женщины несло перегаром.
 – Оттащите ее на тротуар, – презрительно сплюнул сквозь зубы подоспевший к тому времени милиционер. – Таких бродяг за ночь вокруг вокзала по десятку замерзает.
 – "Скорую помощь" бы вызвать, командир, по радио, – сказал Скиф.
 – Бросьте вы ее, всех не натаскаешься. "Скорая" к нормальным людям из-за таких вот не может приехать вовремя. Да еще заразу врачам в машину занесет.
 Засечный со Скифом погрузили несчастную пьянчужку в "жигуль" и пошли колесить по мокрому снегу в надежде, что их пути пересекутся рано или поздно со "Скорой помощью".
 И точно – на Арбате, сразу за зданием Министерства иностранных дел, навстречу им шла машина с красным крестом на бортах. Водитель "Скорой" обложил их злым от усталости матом, когда они двумя машинами преградили ему путь.
 Потом он вышел, зевая в кулачок. Разбудил врача Врач тоже вышел из кабины… Перед ними стояла Аня.
 Холодно кивнув Засечному и Скифу, она осмотрела больную и властно прикрикнула на фельдшера и водителя. Те послушно погрузили бомжиху в салон машины.
 – Вы куда едете? – усталым голосом спросила Аня.
 – Куда бог или черт пошлет, – ответил Скиф, кивнув на телефонную трубку в руке. – Пока ждем вызова. А вам куда?
 Аня замялась. По ее лицу было видно, что собралась она домой – халат уже сняла и держала его на руке вместе с сумкой.
 – Да подкинь ты ее домой на "жигуле", а я за тебя поработаю, если Нидковский позвонит, – сказал Засечный, стрельнув лукавым глазом на смущенную Аню.
 – Нет-нет, что вы! Я вернусь на работу, высплюсь в дежурке. А утром на метро.
 Но Засечный уже вложил свои ключи в руку Скифу, забрал ключи от "Мерседеса" и сел за руль иномарки. Посигналив, подбадривая Скифа, он резко газанул с места. Медленно-медленно развернувшись, пошла прочерчивать ночную темноту красными огнями машина "Скорой помощи".
 Скиф открыл дверцу и нерешительно предложил:
 – Садитесь, пожалуйста.
 От Ани пахло валерьянкой и еще какими-то сердечными каплями. Скифу было неловко глядеть, как она суетливо прихорашивалась перед зеркалом, словно стыдясь своего усталого вида.
 Они обменялись малозначащими фразами и потом долго молчали, пока Аню не сморил сон. Во сне она притулилась к его плечу головой. Скифу было неудобно вести машину, сначала он попробовал чуть отстранить ее от себя. Затем обнять, но все равно она ему мешала. Он остановил автомобиль, и Анна проснулась. А уже совсем потом ему стало как-то неприятно, что первая близость произошла у них в машине. На "брачную ночь", о которой говорила Ольга, все это было слишком мало похоже.


* * *

 Ночью ему вновь приснился сон, один из тех самых, афганских.
 Снова этот поезд, снова выезжают из узкого ущелья. Но теперь он не один. Народу много, среди них знакомые цыгане.
 Цыганка в пестрых шелковых шароварах схватила его на полустанке посреди желтой, бесплодной, будто нарисованной степи.
 – Ты один, и мы одни. Мы бродяги – ты бродяга.
 Дай погадаю, кого ты ищешь!
 Скиф никогда еще не поддавался на уловки цыганок, но во сне как-то онемел и сказал:
 – Давай.
 Она присела на корточки. Веером разложила на своем подоле замусоленные карты.
 – От прабабки достались, – похвасталась цыганка. – А ей – от своей прабабки.
 Она что-то запричитала и показала пальцем на карты:
 – Вокруг тебя три дамы и повсюду кровь. Родственницы – любимые.., утром узнаешь. – Покажи своих дам, Шайтан-Нукер…
 Скиф выбрал даму пик, даму червей и даму бубен.
 – Ай да удалой! Тогда сам скажи, какую убьют.
 Скиф показал пальцем на бубновую.
 – Ай да незарегистрированный! – снова заблажила цыганка и принялась метать карты.
 – Два короля – треф и пик – спрятались за бубнового туза. Они бьют пикового валета, это ты. Скажи – бубновой даме не бывать там, где свистит ветер.
 Дама пик за тобой спряталась. Пусть не боится. Дама червей пусть боится светлых валетов…
 Запомнились маленькие грязные ручки цыганки с оловянными колечками, как у афганских сородичей.




 Глава 22


 Златовласую даму бубен разгадать было нетрудно.
 Полдня он безрезультатно вызванивал ее через референта Тото, секретаршу и даже ненавистного Симу.
 За полдня бесцельной езды по городу он все-таки вычислил, где ее искать – на аэродроме в Жуковском.
 Там она, трезвая как стеклышко, собиралась опробовать новенькую, только что подаренную ей Симой двухместную "Сессну".
 На Ольгу, такую стройную, красивую, в облегающих белых джинсах и тонком свитере, пялились вовсю авиатехники и инструкторы.
 – Оля, я за тебя боюсь, – сказал Скиф.
 – Раньше нужно было бояться, когда я во всем полагалась на тебя. Теперь я не хуже любого мужика со всем справляюсь. Или ты снова собираешься пугать меня своими прорицаниями?
 – При чем тут ты? Я видел плохой сон про Нику.
 – Пойди проспись, бабка-гадалка. Надоели мне твои детские нежности. С виду бандит сицилийский, а в душе баба.
 Над летным полем в чистом небе высоко стояло солнце. Ряды белокрылых самолетов на полосе, казалось, рвутся в небо. Белоснежный шарф на шее Ольги победным стягом бился на ветру.


* * *

 История с подарком самолета выглядела почти семейной идиллией.
 В последние годы Ольга стала явно перебирать со спиртным.
 К чему бы это привело, трудно сказать, если бы во взбалмошной Ольге неожиданно не проснулась страсть к спортивной авиации.
 Ольга записалась в частный аэроклуб, коих немало развелось на бренных останках доблестного ДОСААФа, и не жалела денег на обучение по летной программе.
 Мучник сначала испугался ее страстного желания иметь собственный самолет, но, подумав, даже обрадовался ее новому увлечению.
 "Меньше будет совать нос в дела фирмы, – подумал тогда он. – Не дай, конечно, такого бог, но если вдруг мадам разобьется на своем самолете, то я, как муж, унаследую все ее активы и ее недвижимость за бугром. Тогда Сима Мучник навсегда покинет эту паскудную страну и уедет к папе. Мучнику-старшему, в солнечную Хайфу, где станет одним из самых богатых людей Земли обетованной".
 Конечно, в Хайфу или во Флориду можно было уехать и сейчас, но Сима понимал, что такой шальной "прухи" в бизнесе, как в охваченной хаосом распада России, у него нигде больше не будет. К тому же бывший лагерный петух-обиженка, воспитанный на почитании блатной романтики, буквально бредил желанием доказать всему уголовному миру, что он, Сима Мучник, которого в бараке все, кому не лень, совали мордой в парашу, в новой демократической России – столп общества, могущественный властитель судеб людских… Одних денег для этого было мало, нужна была еще и власть.
 Как это ни странно, но завещание Ольги Симу напугало не с финансовой стороны, он поверил, что Ольга не кидает его на миллионы долларов, а лишь заботится о своей безопасности, а напугало со стороны, так сказать, политической. К Симиной мечте о власти через узенький ручеек к тому времени была уже переброшена тонкая жердочка – влиятельные в политике люди предложили ему баллотироваться в депутаты Госдумы. Разборку с дочерью самого Хозяина Империи Виктора Коробова позволить себе Сима сейчас никак не мог. К тому же в будущем он хотел использовать тестя в своих стратегических интересах.
 Баллотироваться в Госдуму ему предложили от одного восточносибирского национального округа, население которого занималось собирательством, охотой и рыболовством. До развала СССР остряки шутили, что этот малый народ занесен в Красную книгу, а потому уже живет при коммунизме.
 Именно этот коммунизм обещал вернуть малому народу Сима Мучник, если малый народ изберет его своим депутатом.
 Несмотря на свою представительную внешность, Сима, однако, не был еще готов для игры по-крупному. Он опоздал, игру, которая, помимо удовлетворения его оскорбленного тщеславия, обещала в будущем еще и крупный гешефт, надо было начинать раньше, правдами или не правдами заручившись поддержкой сплоченных сообществ и состоятельных клановых корпораций.
 Сима поговорил с раввином о возможном обрезании, но всеми уважаемый ребе Меламуд, разглядев подслеповатыми добрыми глазами, кто перед ним, замахал в ужасе руками и затряс седыми пейсами. А знакомый аравийский шейх – прожигатель жизни – то ли в шутку, то ли всерьез посоветовал Симе принять ислам и обзавестись двумя, а лучше четырьмя женами. Симе и одной Ольги было более чем предостаточно.
 Таинственные российские масоны приглашать его в свой круг тоже не торопились, что Симу очень огорчало. Ехать в какое-нибудь дальнее зарубежье, чтобы там вступить в открытую для профанов авторитетную масонскую ложу, не было расчета. Он хорошо знал, что это будет стоить больших денег и займет много времени, к тому же явные и тайные масоны отличаются друг от друга, как огонь и вода.
 Когда несколько дней назад в машине в пылу ссоры Сима выпалил Ольге, что знает, кто именно организовал взрыв ее "БМВ" в Останкине, при котором погиб водитель, он просто блефовал. На самом деле он так и не узнал, кто именно заказал Ольгу. Но, будучи от природы мнительным и патологически трусливым, убедил себя, что неудавшееся покушение неведомые бандиты провели с целью запугать не Ольгу, а его, будущего политика Серафима Мучника.
 "В таком случае, – думал Сима, – следующее покушение – на меня самого – окажется удачным. Есть только одна сила, способная обеспечить мне стопроцентную победу на выборах в Думу и при этом сохранить жизнь, – это отец Ольги, Коробов".
 Сима знал, что у Хозяина Империи есть по всей стране тайные силовые структуры и есть способы влиять на сильных мира сего. Сима понимал, что проторить дорожку к не очень жалующему его тестю он может лишь через Ольгу. Конечно, она кинула отца, но рано или поздно они помирятся – был уверен он.
 Белоснежная "Сессна", купленная на левые приработки Мучника и торжественно подаренная жене, по стратегическому его замыслу, должна была стать заложницей благодарного расположения Ольги к мужу, а в обозримом будущем – мостиком к обретению им "крыши" в лице охладевшего к нему всемогущего тестя.


* * *

 Особым пунктиком стала для Симы разгорающаяся, как пламя на ветру, ревность Ольги к сопернице.
 Он несколько раз с параллельного телефона подслушал нервный разговор Ольги со Скифом относительно его новой пассии – Ани Беловой. Тото Костров через папашу навел справки, и однажды, как бы невзначай, Сима оставил на распахнутом календаре на столе у Ольги телефон и домашний адрес Ани.
 Бедная Аня так и не узнала, кого благодарить за неожиданный визит к ней Ольги. Подозревала все-таки Скифа: он подстроил эту встречу от своей болезненной порядочности, чтобы по-хорошему, раз и навсегда порвать с бывшей женой. Так, по крайней мере, подумалось Ане, когда, открыв входную дверь, она увидела на пороге Ольгу.
 – Ты? – злобно выдохнула Ольга и свистящим шепотом добавила:
 – Тихоня…
 – Какая уж есть, – еле сдержала себя Аня.
 – Вот ты-то мне и нужна.
 – А вы мне, признаться, не очень.
 – Поговорим?
 – Как угодно…
 – Не на пороге же, – гордо вскинула голову Ольга.
 – Проходите уж.
 – Спасибо за приглашение, – со злорадным ехидством обронила Ольга.
 Она пристально всмотрелась в глаза Ани. Ревнивая злоба на ее лице внезапно сменилась ужасом. Что-то заставило ее отшатнуться от Ани. Ольга увидела в ее ореховых глазах сполохи пожаров, озаряющих беломраморную холодную глыбу Белого дома октября девяносто третьего года…


* * *

 …Тусклое осеннее солнце пробивает еще не рассеявшийся туман Цепи спецназовцев рваными волнами накатывают на площадь перед Белым домом. Из танковых пушечных жерл вырываются снопы огня – праздничный салют для подвыпивших зевак и гуляк, облепивших все смогровые площадки вокруг грандиознейшей исторической премьеры.
 – Снимай поступь истории… Снимай! – истошно вопила в тот день Ольга трусоватому оператору.
 – Снимай, снимай, – подбадривали оператора гуляки – Пусть весь мир увидит, как начальники начальникам кровь пущают!
 И оператор, не отрывась от камеры, все снимал и снимал.
 – Развернись-ка на девяносто градусов! – вдруг вцепилась Ольга в оператора.
 Со стороны Смоленской набережной показалась толпа людей с красными флагами и транспарантами с наивными, давно забытыми лозунгами военной поры: "Родина-мать зовет!", "Враг не пройдет!" Навстречу толпе бросились зеваки, а за ними – журналисты и телевизионщики. В толпу, состоящую в основном из стариков и старух, вклинились милиционеры и, орудуя дубинками направо и налево, начали ее рассеивать К милиционерам присоединились пьяные зеваки и провокаторы, замелькали кулаки, древки транспарантов, обрезки труб и стальной арматуры.
 – Снимай! Снимай! – кричала Ольга оператору. – Это как раз то, что надо!
 И тут в просвет между рядами непримиримых противников с тревожным воем и включенными мигалками ворвалась машина "Скорой помощи". Из нее на ходу выскочила худенькая женская фигурка в белом медицинском халате, с санитарной сумкой на боку.
 Она вскинула вверх руки, призывая осатаневшую толпу остановиться – Опомнитесь, братья!.. Люди вы или звери?! Опомнитесь!'!
 – Снимай! Снимай эту дуреху! – кричала Ольга оператору в ухо. – Классный материал – в стиле Эйзенштейна!..
 Тогда-то Ольга в первый раз встретилась глазами с Анной. Она сразу возненавидела эту девчонку с ореховыми глазами и с идиотскими принципами в башке.
 На мосту жерла танковых орудий выплюнули очередную порцию огня. Вслед за яркой вспышкой, как на праздничном салюте, над головами зевак взметнулись кепки и бутылки, по набережной из конца в конец покатилось:
 – Ура-а-а-а! Свобода! Да здравствует свобода-а-а-а!
 – Да здравствует свобода-а-а-а! – кричала Ольга вместе со всеми под удивленными глазами оператора и той девчонки в медицинском халате.
 Как сочно, с пафосом звучат эти красивые слова под грохот канонады, как пьянят они и побуждают к немедленному действию.
 И на набережной, удесятеряясь в яростном напоре, с новой силой разгорелась затихающая было рукопашная схватка. Все безжалостней становились удары, все громче вопли и стоны, все злобнее лица и яростнее русский мат…
 Люди бьются жестоко, насмерть, потеряв ощущение времени. Рядом с Аней рухнул на грязный и мокрый асфальт пенсионер, сжимая в руках обломанное древко от красного флага. Она распахнула медицинскую сумку, кинулась к нему на помощь. А тут прямо на нее валится парнишка-милиционер, обливается хлынувшей из-под каски кровью.
 – Хватит сопли жевать! Снимай! – слышит Аня, освобождая голову милиционера от каски.
 Она поднимает глаза и встречается взглядом с глазами известной красавицы телеведущей.


* * *

 Аня провела рукой по лицу, словно снимая паутину, мешавшую смотреть.
 – Я вас узнала… Присаживайтесь.
 – Я тебя тоже, – с усмешкой произнесла Ольга. – Выпить хочешь?
 Она присела на диван к журнальному столику и вынула из сумки плоскую бутылочку коньяка.
 – Давай рюмки. Нам с тобой есть кого и что помянуть.
 Ольга выпила и хрипло вздохнула. От предложенной закуски отказалась. Она долго сидела, чуть покачиваясь, потом откинула челку со лба и резко повернулась к Ане. Долго рассматривала ее, словно не понимая, что же такого особенного Скиф нашел в этой Золушке.
 Вот разве что глаза, в которых клубились воспоминания.


* * *

 …Гул голосов пронесся над улицами, подобный тому, какой пролетает над стадионом, когда любимая команда забьет гол. Это со стороны Садового кольца нарастает тяжелый топот. Милиционерам идет подмога. Наконец в толпу дерущихся врывается когорта омоновцев со щитами и в шлемах. Ольга со съемочной группой едва успевает юркнуть в закоулок.
 Омоновцы методично, под счет командира с мегафоном, орудуют дубинками. На мостовую полетели поборники свободы нравов и рядом с ними легли, растеряв вставные челюсти, ретрограды, защитники тоталитаризма. Всех подряд укладывает резиновая дубинка.
 Толпа разбилась на мятущиеся группки. Люди в панике кинулись назад, к Смоленской набережной, сминая на пути непроворных и больных. Худенькая женщина-врач прикрыла собой умирающего старика, но безжалостная толпа и ее втоптала в землю.
 Ольга побежала к женщине-врачу, повернула ее окровавленную голову навстречу камере, так, чтобы самой тоже попасть в кадр.
 – Снимай!.. Скорее!
 Оператор снимал. Снимал короткое интервью Ольги с фельдшером. Снимал, когда фельдшер с водителем укладывал бесчувственную Аню на носилки.
 – Доктор, – Ольга подсунула фельдшеру микрофон, – пострадавшая будет жить?
 – Она-то, может, и будет, – хмуро ответил тот. – А вот дитя ее – нет. Она на шестом месяце была, наша Анюта. После таких ударов в живот вряд ли она сможет когда-нибудь иметь детей…


* * *

 Аня отошла к окну. Она видела этот репортаж.
 Позже, когда лежала в больнице.
 Теперь же пьяненькая Ольга снова Пристально вглядывалась в ее фигуру.
 – Собираешься родить ему ребенка? – спросила она с угрюмым неодобрением.
 – Я не могу иметь детей.
 – Почему?
 – Вы же знаете…
 – Да, знаю… Выкидыш у тебя был в девяносто третьем, в октябре.
 – Зачем же спрашивать?
 – Знала. Да забыла. А ты меня в те дни запомнила.
 По глазам вижу.
 – Как же вас не запомнить, если каждый день по телевизору любуемся.
 – Кто любуется, а кто плюется. Народу никогда не угодишь, – горько усмехнулась Ольга. – Хочешь стать матерью?
 – Переменим тему.
 – Тема самая для тебя животрепещущая. Если хочешь стать матерью – стань ею для моей дочки.
 – Мать у ребенка бывает одна.
 – Я не мать, – сказала, пьяно раскачиваясь, Ольга. – Я сука… Су-ка… И больше ничего не скажешь. Такой уродилась, такой и помру.
 – Не надо так, прошу тебя, – неожиданно для себя самой перешла Аня с ней на "ты".
 – Нет – сука. Зачем ей такая мать? Я не знаю, где буду завтра… Может быть, в Ницце, а может, в Риоде-Жанейро. А может, и подальше… – зловещим шепотом закончила она фразу.
 – К чему этот разговор? Мне своего горя хватает.
 – Видишь ли… Перед тем, как исчезнуть, я должна решить судьбу дочери.
 – У нее же есть еще дедушка с бабушкой.
 – Мать с ней в Москве не справится, а в Цюрих к деду я ее не пущу. У меня с ним свои счеты. Он меня душой ссучил и сделал маркитанткой. Душа пуста, а она дороже золота. Я платила по его старым счетам.
 Теперь платить нечем. Я – банкрот.
 – Разорилась?
 – Нет – обесценилась. Теперь меня зовут – Инфляция, – она кокетливо зажмурилась и невесело хохотнула. – Душа стала в копеечку.
 – Я врач по телесным недугам, а тебе надо к священнику.
 – Ха-ха. Что же Скиф твой не исповедуется? Кровушки человеческой пролил не дай бог. А муж и жена одна сатана.
 – Господи, страсти какие говоришь, – перекрестилась Аня.
 – Да-да, хахаль твой не ангелочек. Если бы не знала тебя, не отдала бы ему дочку.
 Она подняла мутный взор на большую фотографию на стене, где улыбающийся Скиф был снят с полковником Павловым и боевыми друзьями.
 – Смейся-смейся, бывший муженек. Я с тобой за месяц на всю страну прославилась, а карьеру сделала без тебя. Мне добрый дядя из "конторы Никанора" вовремя намекнул: Скифу, мол, с его предсказаниями дня персидской войны и года распада СССР место в психушке уготовано, а тебе в самый раз в мутной жиже перестройки в бизнес податься. Нам свои люди нужны… И пошло, и поехало… Прыгнуть к плешивому хлыщу в постель, стать в кабинете раком перед министром и бургомистром – цель оправдывает средства. Между ног не убудет, зато моей компании налоговые льготы на тарелочке с голубой каемочкой преподнесут и кусочек нефтяной трубы отрежут. Попросят меня на телевидении того вон черного кобеля отмыть добела – сделаю так, хоть к лику святых причисляй и в каждый дом по иконе заказывай. Глядишь, а он уже по той накатанной дорожке в правительство норовит.
 Народу сказочку шепнуть – рада стараться. Папочка мой любезный перед отъездом в свой исторически спасительный Цюрих привел за руку женишка: "Выходи, дочка, замуж. Жених из потомственных нефтепромышленников. Если не президентом, то премьером станет". Да женишок оказался с зековским прошлым. Спасибо, папочка. А дядечка из "конторы Никанора" пророчит: "Один раз в тебя стреляли, да не попали, один раз взрывали, да не застали, в третий раз от судьбы не убежать". Вот почему я к тебе пришла.
 – Хочешь, чтобы я пожалела тебя? – уже без злобы спросила Аня, глядя ей прямо в глаза.
 – Не хочу.
 – Тогда чего же тебе надо?
 Аня насторожилась, женским чутьем угадав подвох.
 – Гарантий. Что станешь моей дочке матерью, когда черный день настанет. Ты все равно за Скифом будешь таскаться. Вот и пригрей его дочь.
 – Хм, гувернанткой, хочешь сказать?
 – Гувернанток у нее и без тебя хватает. Я тебя тоже в завещание вписала. За сто тысяч долларов кто угодно девочку воспитает, но я еще верю в слепую любовь. Ты в моей дочке будешь Скифа любить, каждую ее черточку. Ты ее видела?
 – Игорь показывал карточку – похожа на него.
 – Ха-ха, я рожала по заказу. Все. Пора кончать.
 Ольга снова вытащила из сумочки фляжку с коньяком и свидетельство о рождении ребенка.
 – Вот тебе документы. Лучше ты для нее матерью будешь, чем какие-то паршивые приживалки.
 Аня слишком долго сдерживала слезы. После ухода Ольги она не выдержала и громко всхлипнула, прижав к губам платок, в который было завернуто свидетельство о рождении ребенка.




 Глава 23


 С Засечным можно было ссориться по десять раз на дню. Теперь он зазевался за рулем, глазея на красотку. Все приговаривал из машины: "Девушка, а девушка… Может, подвезти вас или обогреть в салоне?..
 У меня печурка справная".
 Ну и в конце концов самым форменным образом заплутался в ночной Москве. Ведь бывал-то здесь лет двадцать тому назад.
 Скиф ему в деликатной форме намекнул на ротозейство и недисциплинированность. Засечный разразился трехэтажным матом, развернулся и поехал ночевать к деду Ворону.
 Пришлось Скифу самому без конвоя везти домой славянофила в бобровом воротнике и такой же боярской шапке. Под шубой у того была атласная косоворотка с вышитыми золотыми петухами. Всю дорогу пьяный ревнитель чистоты крови русского народа костерил жидов и полужидов, пока не заснул.
 Скиф сам взялся волочь тяжелую тушу на пятый этаж пешком по лестнице в доме без лифта. Долго звонил в дверь, наделал переполоху у соседей.
 Наконец отворила дверь жена славянофила и всплеснула короткими пухленькими ручками:
 – Азохэнвей, допился, бродягес, що тибе добрие люди на спине приносят!
 Скиф не захотел наблюдать расправу над пассажиром и, посмеявшись, вернулся в машину.
 Возле нее он нашел задумчивого гаишника, который скучал у капота его "Мерседеса". Толстый, мордастый, с роскошными усами, ну просто картинка.
 Он по ночному времени не стал козырять обладателю "Мерседеса", а еще более задумчиво вгляделся в его глаза.
 – Хорошо стоим?
 – Да не-е, командир, все в порядке. Клиента подвез, – скороговоркой ответил Скиф и полез в карман за документами.
 – Клиент стоит?
 – Какой там стоит – в горизонтальном состоянии, – приветливо ответил Скиф и вслед за документами приготовил деньги.
 – А знак стоит? – ткнул жезлом в темноту гаишник.
 Впереди на темном столбе что-то неясно просматривалось.
 – Какой знак?
 – "Остановка запрещена для всех видов транспорта"! Будем оформлять протокол?
 – Прости, начальник, – тьма-тьмущая. Знаешь, я тут кое-что подзаработал…
 – Тут цифры на квитанции не разобрать – пошли ко мне в машину.
 Они сели в милицейскую машину. Гаишник включил свет, повернулся к нему с улыбкой и снял шапку.
 Лицо усатого гаишника показалось Скифу знакомым.
 Тот протянул ему руку и уронил в усы:
 – Алейкум салям. Скиф!
 – Ассалям виалейкум! – машинально ответил Скиф, вглядываясь в пышущее здоровьем лицо.
 Тот еще раз улыбнулся, пожал протянутую руку и произнес знакомые всем отпахавшим афганскую войну на дари:
 – Хубасти? – И повторил по-русски:
 – Как дела?
 – Нормально, – вслух ответил Скиф, а в голове молнией сверкнуло: "Блин, полковник Шведов как в воду глядел!.. Спокойно, Скиф!.."
 Изобразив на лице удивление, он закусил губу и прищурился:
 – Боже мой, ты, Романов?
 Но усатый старшина приложил палец к губам:
 – Понятно, обрадовался, но зачем так громко?..
 Оба приподнялись и с жаром обнялись, как принято у фронтовиков-афганцев.
 – Ну, здравствуй, здравствуй, Геннадий!..
 – Васильевич, – подсказал Романов.
 – Геннадий Васильевич, ты, значит, и есть тот "хороший друг", о котором говорила Аня?
 – А ты не догадался?
 – Убей меня бот… Вижу, все по тому же департаменту служишь. И до каких высот дослужился?
 – Сравнялся в звании с боснийским полковником Скифом, только из органов государственной безопасности.
 – Так это твои люди нас от Дуная до Москвы вели?
 – Уточним: от Сараева до Белграда и дальше до Москвы.
 – Вон у тебя какие руки длинные! И про геройства мои знаешь?
 – Все знаю, в том числе и про американца…
 – Приятно поговорить со знающим человеком.
 А зачем тебе все это нужно?
 – Приятно другу старый должок отдать.
 – Надо же. Скажу честно, раньше я по-другому понимал специфику твоей профессии. Прошу прощения. И еще спасибо тебе за всех ребят наших, которых ты спас от украинской охранки при переходе границы.
 – Да что там говорить, – с излишней скромностью потупился Романов. – Просто специфика нашей работы.
 Скиф с выражением признательности пожал руку фронтовому другу.
 – Кто-то, к примеру, собирает в кулак антирусские силы, чтобы с полной гарантией добить матушку-Россию. Но не все еще силовики из верхних за баксы на службу к мордастым бугаям поступили. Есть такие, кто совесть не потерял и Родину не продал.
 – Да ну? – насмешливо ухмыльнулся Скиф.
 – Вот и представь себе… Пока мы можем только помочь сохранить лучшие умы и сердца России. А потом уже скажем свое веское слово. Но это все высокая патетика. Я действительно рад пожать твою руку, Скиф. И напрямую предупредить об опасности.
 – Мучник? – насторожился Скиф.
 – Не-ет, Тото…
 – Этот пыхтелка с цыплячьим пухом?
 – Раскрою тебе один секрет: генерал-майор Костров – его родной отец.
 – Как же, встречались. Это не секрет. Их морды будто под копирку нарисовали.
 – Вербовал или угрожал?
 – Шантажировал по мелочевке… Грозил отдать Международному трибуналу в Гааге.
 – Что хотел взамен?
 – В казачьи атаманы приглашал.
 – Купил тебя?
 – Я дорого стою.
 – Денег у него хватит любого купить. А к тебе у него повышенный интерес. Дело, наверное, в Ольге Коробовой. Они компаньоны по фирме "СКИФЪ". Собственно говоря, он такой мелкой сошкой, как ты, не занимается, а тут на тебе… Может, боится, что твоя бывшая жена пригласит и тебя в компаньоны, может, еще почему. Тебе Аня передавала мои предостережения?
 – Передавала. Как он засветил ее квартиру?
 – Засветил ее ты, а засек Нидковский. Не советовал он тебе уехать куда-нибудь в Сибирь, подальше от Москвы?
 – По возвращении, в Одессе его люди советовали.
 – Костров вцепляется в жертву мертвой хваткой и не отпускает, пока не добьется своего.
 – На мне зубы обломает.
 – Эх, Скиф, плохо ты его знаешь!.. Кто такие для Мучника, твоей бывшей жены и для Кострова полковники Скворцов и Романов? У них умопомрачительные деньги, а у нас с тобой в нашем офицерском кармане гроши. Я даже не могу внедрить своих людей в их фирму. Средств нет на оплату агентам, а за совесть сейчас мало кто работает.
 – Сочувствую, – усмехнулся Скиф.
 – Впрочем, Игорь, я могу предложить тебе очень, очень высокооплачиваемую работу, так сказать, по твоей специальности.
 – По какому ведомству? – насторожился Скиф.
 – Ведомство у нас одно – Россия…
 – У Кострова с Мучником – своя Россия, у меня – своя… Говори яснее, полковник!
 – Понимаешь, армия наша готовилась к глобальной войне с использованием ядерного оружия. А в Чечне на поверку выяснилось, что к локальным конфликтам ни армия, ни наши спецподразделения оказались не подготовленными. Словом, не нашлось у нас офицеров и генералов, умеющих с обычным вооружением брать города и блокировать горные районы.
 – Зато много нашлось ушлых делать деньги на солдатской крови, – не удержался от язвительного тона Скиф.
 – Вот-вот, – согласился Романов. – У руководства нашего ведомства потому и возникла идея пригласить тебя поделиться твоим боевым сербским и афганским опытом с офицерами и генералами наших спецподразделений. А на первых порах на наших тайных полигонах обучить несколько командирских групп, человек по двадцать-тридцать, брать в городах административные здания, пункты связи, выкуривать с этажей снайперов, гранатометчиков… Оплата царская, баксами.
 – Какие же города вы собираетесь брать? – крутанул желваки Скиф. – Уж не шахтерские ли?
 – Какие прикажут. Ситуация в стране вон какая…
 Я думаю, мы договоримся и тебе больше не надо будет таксовать по ночам. Кроме того, раз и навсегда для тебя снимается проблема Международного трибунала. Мы своих не выдаем.
 – Это что ж, меня на службу в Контору приглашают?
 – Совсем необязательно, – пожал плечами Романов. – Ограничимся просто контрактом, в котором даже упоминания о Конторе не будет. Дело-то, сам понимаешь, деликатное, не для журналистов и штафирок из правительства…
 – Даже так?
 – Что правительство?.. Сегодня есть оно, завтра ему под зад коленом. По рукам. Скиф?..
 – Нет, Романов, зад об зад…
 – Позволь, почему?.. – с интересом посмотрел на него тот.
 – Потому что мне как до того фонаря проблемы твоего синего ведомства, – с трудом сдерживая ярость, ответил Скиф. – Кроме того, города не для большой стрельбы, а для жизни стариков, детей и красивых баб.
 Старшина-гаишник, к его удивлению, одобрительно кивнул головой и аккуратно выписал квитанцию, правда, штраф с нарушителя не сорвал.
 – На этот раз нарушение не такое большое, чтобы штрафовать или номера с машины снимать, – пояснил он на прощание и посоветовал:
 – Здесь, гражданин таксист, не Сербия. Вы все же повнимательней к знакам присматривались бы. Не ровен час нарветесь на нашего лейтенанта, этот вас сразу на экспертизу направит…
 – С вашим лейтенантом я на одном гектаре на травку не присяду.
 – Неужто, Скиф, совсем забыл, что на Руси от сумы, тюрьмы и от нашего лейтенанта зарекаться не принято…
 – Спасибо за напоминание.
 – А о нашем разговоре даже вашим друзьям ни слова. Забудьте про него.., до поры до времени. А когда надумаете, встретимся и все условия обговорим.
 – Не надумаю. На мою жизнь разрушенных городов с избытком хватает…
 – Ну-ну! – покачал головой старшина-гаишник. – Была бы честь предложена.
 Две машины – белый "Мерседес" и канареечная милицейская "Вольво" – разъехались в разные стороны.


* * *

 "Значит, и ты, генерал Костров, тоже прокололся с вербовкой Скифа! – злорадно размышлял за рулем Романов. – Скиф себе цену знает и карманным атаманом ни у кого не будет. Центр правильное решение принял не в пивных с придурками из твоего "Славянского братства" Скифу штаны протирать, а в "Фениксе" крутые дела делать. Нынче же дам шифровку в Цюрих, чтобы они оттуда твой наезд на него окоротили", – решил он.
 Романов ни на секунду не сомневался, что Скиф в конце концов согласится заняться подготовкой штурмовых групп "Феникса" для боевых действий в условиях мегаполиса… Скиф, конечно, еще покобенится с неделю, чтобы цену себе набить, а потом согласится, был уверен Романов. А начнет работу – коготок увязнет, а там уж можно будет открыть ему, для кого и для чего предназначены эти штурмовые группы. Имея над головой, как дамоклов меч, трибунал в Гааге, никуда потом он от "Феникса" не денется, усмехнулся Романов.
 "Центр обычно не любит суетливых движений, а на этот раз торопит с вербовкой Скифа, значит, приближается час смены режима, – делал он вывод. – Может, в Москве уже к весне понадобятся "скифские" штурмовые группы".
 Остановившись на красный сигнал светофора на Алексеевской улице, Романов машинально отметил знакомое лицо за рулем пристроившегося сбоку "Ауди".
 "Кажется, кто-то из родной Конторы, – подумал он. – Так и есть: оперативник Кулемза. Из тех идиотов, что за гроши и день и ночь пашут на Инквизитора. На машине частные номера… Видно, Кулемза калымит по ночам, чтобы рассчитаться с долгами за подержанную иномарку".
 Поворачивая на улицу Гиляровского, Романов снова увидел в зеркале заднего обзора "Ауди" Кулемзы и зябко повел плечами.
 "Член подразделения "Феникс" при угрозе провала с целью сохранения в тайне структуры подразделения немедленно принимает меры к самоликвидации…" – вспомнил Романов параграф из устава нелегальной организации "Феникс", к которой принадлежал уже несколько лет. – Чур меня, чур!.."
 Оторваться от Кулемзы удалось лишь на Таганке.
 Отдышавшись с полчаса в каком-то тихом дворе, он снова вывернул на Садовое кольцо.
 "Вряд ли Кулемза опознал меня с приклеенными усами и в милицейской форме, – решил он. – Но поостеречься нелишне… Лучше переночевать нынче где-нибудь вне дома…"


* * *

 Через час канареечная "Вольво" остановилась перед глухим забором одной из дач в поселке Внуково.
 Открывая ворота своим ключом, Романов услышал крики застолья, женский смех и визг.
 "Опять Кобидзе телок на явочную квартиру притащил! – поморщился он. – Надо намекнуть Кострову, чтобы гнал его в шею".
 Кобидзе встретил Романова на крыльце дачи.
 – А-а, Гена, друг! Прахади, дарагой, к столу! Афган вспаминать будэм, коньяк пить будэм, шашлык кушать…
 – Опять на явочной квартире бляди, Кобидзе? – остудил его Романов.
 – Не бляди, а боевые подруги летчиков из ПВО, – хохотнул тот. – Мы их сегодня на аэродроме сняли…
 – Бабешки трахаться хотят, а их мужья не хотят, тащ полковник, – высунулась из-за Кобидзе лисья мордочка одного из костровских холуев. – Их – три, и нас теперь трое – можно оттянуться по полной программе…
 – Лэтуны-истребители от плахой жратвы и сверхзвуковых перегрузок через одного импотенты. Будэм паддэрживать парядак в авиационных частях, – опять хохотнул Кобидзе и потащил Романова в тепло добротного деревянного дома.
 В прихожей Романов обратил внимание на висевшие на вешалке отливающие серебряным блеском костюмы и забранные в стекло глухие шлемы.
 – В космонавты готовишься, Кобидзе? – кивнул он на костюмы.
 От Романова не укрылось секундное замешательство Кобидзе.
 – Нэ-эт, дарагой, в пожарники, – неохотно ответил тот Появление Романова за столом "боевыми подругами" было встречено с энтузиазмом.
 – Ты никак, Кобидзе, в казино миллион баксов сорвал? – с удивлением оглядел Романов стол с разносолами и дорогими напитками.
 – Зачем, дарагой! – хохотнул тот. – Поработал мало-мало пожарником, заработал хорошие баксы…
 – Не знал, что пожарникам баксами платят…
 – Платят, дарагой, платят, – отмахнулся Кобидзе и хвастливо добавил, обняв за талию толстушку с вызывающе яркими губами:
 – Красиво жить. Гена, даже ты Кобидзе нэ запретишь.
 – Мне-то что тебе запрещать, а вот Кострову…
 Кобидзе ухмыльнулся, но промолчал.
 Потом были витиеватые тосты за боевое афганское братство, за "боевых подруг", каждую в отдельности, за родителей и друзей.
 Романов отметил про себя, что Кобидзе и Лисья мордочка отчего-то нервничают и накачивают себя коньяком сверх меры.
 "Что с ними? – подумал он. – Видно, какое-то дело провернули Надо бы вытянуть из них…"
 Не успели выпить очередной тост, как Кобидзе снова разлил коньяк по бокалам и провозгласил:
 – За тех, кто сэгодня в полете!..
 – Лучше за тех, кто полетит завтра, – засмеялся Лисья мордочка.
 Кобидзе вдруг оскалился и с бешеной злобой бросил кулак в вытянутую, как у лисы, физиономию приятеля.
 – Прикуси язык, мудозвон! – прошипел он.
 "Боевые подруги" завизжали и бросились к выходу, но Кобидзе, выхватив револьвер, выстрелил в потолок.
 – Прошу прощения у милых дам за нэзапланированный инцидент! – галантно раскланялся он и, включив музыкальный центр, затрясся, как эпилептик, в несуразном танце вокруг толстушки.
 Лисья мордочка, зажав платком расквашенный нос, тоже затрясся вокруг плоской, как доска, стриженной под мальчика девицы Когда бешеный "хеви метал" сменился сладким, как сироп, танго, крутобедрая толстушка Нинка обессиленно повисла на Кобидзе. Тот запрокинул ее на тахту и с пьяным нетерпением стал освобождать от одежды.
 Лисья мордочка, нахально подмигнув Романову, увел на второй этаж свою стриженую.
 Третья, с волоокими, как у коровы, глазами, чтобы не видеть голую парочку, бесстыдно извивающуюся на тахте, отвернулась к окну.
 Романов, вымотанный преследованием на ночных московских улицах, тоже хотел женской ласки. Прихватив со стола бутылку коньяка, он взял волоокую за руку и потащил в соседнюю комнату.
 К его удивлению, волоокая оказалась не такой смелой, как ее подруга, сладострастные крики которой неслись через дверь. Сжавшись в кресле, она со страхом смотрела на раздевающегося Романова.
 – Ты что? – удивился он.
 – Стыдно…
 – Ты ненормальная?..
 – Не изменяла еще мужу. Он летчик. Мы с ним из одной деревни…
 – Динамо крутить приперлась и пожрать на халяву?
 – Он полгода не получает зарплаты… Днем на службе, а по ночам вагоны разгружает… Назло ему хотела…
 – А ну, спортсменка-динамовка, комсомолка долбаная, собирай свои манатки и вали отсюда!..
 – Ой, спасибочки! – вскочила с кресла волоокая. – Вы только не обижайтесь, тащ полковник. Нинка и Эмка городские… Они могут… Я хотела, а не могу…
 – Вон! – заорал Романов и пинком вышвырнул ее из комнаты.
 Через раскрытую дверь на кухню он увидел полуголого Кобидзе, склонившегося над бутылкой.
 Выпили по бокалу коньяка, и Кобидзе опять потянулся к бутылке.
 – Хватит, Костров шкуру с тебя спустит, – попридержал его Романов.
 – Ха, плешивый козел?.. – осклабился Кобидзе, сжав пальцы в кулак под носом у Романова, выдохнул:
 – Одно мое слово, и тю-тю, поезд на Воркутю…
 – Какое слово?
 – Завтра из "ящика" узнаешь, дарагой…
 Через пару минут Кобидзе навалился грудью на стол, что-то пробормотал по-грузински и захрапел.
 Романов, убедившись, что разбудить его невозможно, отправился в комнату к Нинке…




 Глава 24


 Сегодня с самого утра Ольгу было не узнать – трезвая, подтянутая. Отпуск за свой счет удался, как никогда. Никаких Канар, никаких Ницц, все устроила, как сама того хотела, рассчиталась со всеми, никому теперь не должна.
 По пути на аэродром она заглянула на бабушкину квартиру, чтобы взять талисман в кабину своего нового самолета. В квартире она застала форменный кавардак: разбросанные в беспорядке свои вещи, выпотрошенные ящики шкафов, а в своей постели спящую домработницу Ларису.
 – Так! – сказала Ольга. – Дрыхнем!
 Ей хотелось побыть в этом сокровенном месте одной.
 – Где кошечка?
 – Убежала, Ольга Викторовна, вот вам истинный крест, убежала. Я только дверь чуть-чуть, вот такую щелочку, приоткрыла…
 – Мерзавка ты, Ларка. Тебе бы только с мужиками в моей постели трахаться, а ни работы, ни заботы о квартире от тебя не дождешься.
 – Не правда, все это соседки наговаривают. Вот вам истинный крест, наговаривают…
 – Так уж наговаривают?
 – Ну, был вчера один курсант из кагэбистов, мальчику в увольнении некуда деться было…
 – Так это ты с ним квартиру вверх дном перевернула? Все бумаги перерыли? Что искал твой стукач гэбэшный, отвечай, лахудра! – закричала Ольга, направив на побелевшую домработницу никелированный "браунинг" – подарок отца.
 – Заграничный адрес какого-то Хабулы, – жестяными губами ответила та.
 – Все, собирай манатки и выкатывайся! Будешь знать, как в чужих бумагах рыться и телефонные разговоры мои передавать плешивому Кострову.
 – Ольга Викторовна, они же генерал! В Чимкент грозили обратно меня выслать!


* * *

 – Ну вот, поганка, испортила все настроение! – после ее ухода не могла найти места Ольга.
 Позвонила по телефону.
 – Дядя Игорь спит, – ответил мальчишеский голос.
 Потом она прошла в спальню, порылась в гардеробе и вынула оттуда что-то белое, воздушное. Всплакнула, свернула это в комок и уложила в плотный пакет. Нашла на столе почтовый конверт, а вот над письмом просидела целый час, роняя слезы и сморкаясь. Написав, вложила письмо в конверт, надписала адрес и, сунув его в пакет, заклеила вдоль и поперек широким скотчем.
 В соседней квартире дверь открыла ее выгнанная домработница. Ольга протянула ей ключи:
 – Черт с тобой, живи, лахудра. Но за это дай слово, что этот пакет отнесешь по указанному адресу.
 И только по этому адресу, ты поняла?
 – Только по этому адресу! – выпучив глаза, истово перекрестилась лахудра.
 По дороге на аэродром Ольга заехала на Центральный телеграф и набрала Цюрих:
 – Алло, герр Коробофф?.. Я, твоя дочь Ольга… Через четыре дня буду крестить Нику в православную веру… Нет, только в православную… Да, да, договорилась… Высылай Нику с фрау Мартой немедленно…
 Немедленно, потому что поезд идет долго… Нет, нет, только поездом – она не переносит самолет… Я сама привезу Нику потом в Цюрих, тогда и поговорим о Танзании… Целую, папуля!.. Привет супруге и братику!..


* * *

 Ольга не понимала и не принимала тех людей, которым не везло в жизни. В конце концов человек с головой всегда окажется на плаву, при любой власти и в любых природных условиях. Все дело в том, какую ты цель ставишь перед собой.
 Когда пресмыкаешься и ползаешь перед жизненными препятствиями на животе, они вырастают перед тобой в непреодолимые горы. Но стоит подняться, так и перешагнуть их окажется не так трудно.
 А уж если взмыть в небо, то невозможного перед тобой как не бывало. Тем, кому удается оторваться от земного притяжения, наши беды и горести кажутся смешными, а земля такой маленькой.
 Ольга не летела, а парила на своем легкокрылом самолете над заснеженной Москвой. Как хорошо вот так, вольно заложить руки за голову, выгнуть спину и поплевывать сверху на все ваши неурядицы, злобу, вражду вашу, мелкие вы букашки-буржуашки. Мелкие и гнусные у вас страстишки и мыслишки…
 В свободном полете на собственном самолете – не об этом ли она мечтала в детстве, предводительствуя ватагой дворового хулиганья?.. Нет, в юности ее мечты были куда приземленной, как и сама юность. Тогда ей грезились всего-навсего белая "Волга" и космонавт или, на худой конец, первый секретарь какого-нибудь процветающего обкома. Он открывает дверцу, и оттуда выныривает стройная красавица в белых шортах с распущенными золотыми волосами, окутанная ореолом тайны, духов и мечтаний.
 Но появился капитан-десантник – тоже ничего.
 Из капитанов с годами вырастают генералы. Красавец капитан сгинул в тюремных пересылках и зонах так же быстро, как и появился, оставив пробудившуюся для неистовых ласк, неутоленную женщину. Пана подарил безутешной единственной дочери белую "Волгу" и в приложение к ней нового жениха, а сам свалил в Швейцарию. Положение его со временем там стало прочным. Он знал, что рано или поздно придут новые времена для России, а с ними и новые ее хозяева.
 В этом Коробов был убежден и, как затаившийся в зарослях тигр, ждал своего часа.
 Московский сват Коробова – Мучник-старший – входил в силу.
 Рокировка сына-фарцовщика с отцом позволила Мучнику – заведующему торговой базой и цеховику с его нелегализованными в то время валютными миллионами – остаться в тени, из которой всегда удобнее следить за изменением формы пятен на солнце. Астрологи по ним предсказывали быстрое развитие капитализма в России, Мучнику-старшему – виллу вблизи Хайфы, а Мучнику-младшему – каменные палаты, губернскую тройку и графский титул.
 Потом пошли Канары и Лазурный берег, Ямайка, Акапулько. Все новенькое, свеженькое, как в первую брачную ночь. А потом пошло-поехало…
 Легкокрылая "Сессна" легко и гордо парит над Москвой. За штурвалом она, красивая, как на телеэкране.
 Здесь, в полете, к Ольге пришло пьянящее ощущение свободы. Только здесь ей мог встретиться достойный избранник, кто бы он ни был, человек, антихрист или ангел…
 Она загадочно улыбается и прищуривает свои огромные голубые глаза Яркое солнце играет на пластиковых обтекателях, искорки на концах крыльев похожи на отблески огня, отсвечиваемые мамандами…
 Шума мотора не слышно, только звучит откуда-то тягучая постоянная музыка, как призыв в неизвестное и неизбежное…
 И вдруг, словно взмахом руки, кто-то прерывает музыку и пресекает полет…
 Когда самолет шел прямо над солнцевским массивом, Ольга сняла управление с автопилота и положила руку на штурвал, но штурвал как-то слишком легко подался назад. Нос самолета задрался вверх к солнцу и закрыл собой панораму Москвы.
 Ольга дернула штурвал на себя, но снова перед ней отблескивал только задранный в небо нос машины.
 Вертикальные тяги штурвала не слушались. Стрелка альтиметра стремительно поползла вниз, двигатель стал кашлять и работать с перебоями, скорость падала Снова появились какие-то дома, но с каждым мгновением они становились все крупнее и вот уже заполнили все панорамное стекло кокпита.
 Ольга подала штурвал вправо – дома уплыли влево Внизу появились заборы какой-то промзоны, редкий березняк рядом с товарной станцией и вдали – припорошенная снегом ледяная гладь. Самолет падал прямо на железнодорожный переезд с поднятой стрелой шлагбаума…
 – Ну нет, дорогой Скиф, ты не будешь торжествовать… Я не стану подтверждением твоего пророческого дара…
 Она легко взяла влево и последнее, что увидела, был румяный пупсик, похожий на купидона, который вздрогнул на стекле и подмигнул ей напоследок. Но прежде чем он исчез из вида, Ольга успела громко крикнуть:
 – Прощай, – любимый!


* * *

 В то утро на явочной квартире во Внукове Романов проснулся к полудню. Заглянув в соседнюю комнату, обнаружил там спящего на диване Кобидзе.
 Ставя на плитку чайник, он вспомнил вчерашнее странное поведение Кобидзе и его слова: "Завтра из "ящика" узнаешь, дарагой". "Что я должен узнать из "ящика"?" – подумал Романов и включил маленький японский телевизор.
 На экране после порции пошлых клипов и рекламы женских прокладок начались последние известия.
 Диктор вещал о "прекрасном" состоянии экономики страны и, как о событии эпохального значения, сообщил о презентации очередной политической партии.
 Но вот диктор вскинул глаза и по инерции, с таким же восторженным пафосом, проговорил:
 .Только что к нам поступило сообщение о трагической гибели талантливой тележурналистки Ольги Коробовой Пилотируемый Ольгой Коробовой самолет "Сессна" во время тренировочного полета по неизвестным причинам потерял управление и рухнул на лед Клязьминского водохранилища. На место катастрофы самолета выехала оперативно-следственная группа.
 Романов застыл с открытым ртом. В памяти всплыла вчерашняя стычка между Кобидзе и Лисьей мордочкой.
 "Они вчера под видом пожарников были на аэродроме Нинку с подругами там сняли, – вспомнил Романов. – Неужто катастрофа с самолетом Коробовой – дело их рук? Если их, то чей приказ они выполняли? Кострова?.. Вряд ли, для Кострова заказать дочь Хозяина – петлю для своей шеи намылить…"
 Одевшись, Романов снял с предохранителя свой "ПМ".
 Удар милицейского ялового сапога сбросил Кобидзе с дивана. Следующий удар в живот отбросил его к стенке. Разрядив пистолет в пол" между его голыми ногами, Романов сунул пахнущий горелым порохом ствол в ноздрю летчика:
 – Что ты вчера делал на аэродроме?.. Отвечай, мразь, или пристрелю, как пса шелудивого. Ты меня знаешь, гюрджи…
 Кобидзе ошалело хлопал глазами. Из разодранной ноздри струйкой текла кровь.
 Романов снова влепил пулю в пол и сунул дымящийся ствол в его хрипящий рот.
 – Кто тебе отдал приказ гробануть Ольгу Коробову? Ну-у, твою мать!..
 Зубы Кобидзе лязгнули о металл.
 – Кккаку-у-ую Кккоррробову-у? – просипел он.
 – Фирма "СКИФЪ"… Что ты сделал с ее самолетом?
 – Рррулевые тяги ослабил…
 – Кто заказал ее?
 – Костров… Бортовой Номер сказал, чей самолет нэ сказал…
 – Вышибить твои ишачьи мозги или сдать с потрохами в прокуратуру?.. Выбирай…
 – Нэ знал я, мамой клянусь – нэ знал, что самолет Ольги Коробовой.
 – Что Костров не поделил с ней?
 – Бля буду, нэ знаю…
 – Не костровский почерк оставлять живыми исполнителей… А ты еще живой – почему?
 – Сказал – будет еще заказ.
 – Какой?
 – Сссказал, через три дня скажет и "зелень" дэсят штук отвалит…
 – Мудак! – заорал Романов. – Тебе поминальную молитву заказывать, а ты мне про "зелень"! По твою душу Шведов идет, уже на пятки наступает. Помнишь Шведова, а?..
 Глаза Кобидзе замутились страхом.
 Он знал по Афганистану волчью хватку и дотошность Шведова, накрывшего десять лет назад на границе его вертолет с большой партией опиума.
 – Пачему Шведов? – просипел он.
 – Патаму! – выдернув ствол из его рта, заорал Романов. – Шведов ведет у них покушение на Ольгу в Останкине, а ты, ваше ослиное благородство, и там засветился.
 – Тамнэя…
 – Кнопку не ты нажимал. Ты лишь магнитную чушку под ее машину сунул…
 – Нэ докажут…
 – Плохо ты чекистов знаешь. Думаешь, не поинтересуются, что за пожарники вчера в ангаре, где самолет стоял, отметились? Шведов сегодня же раскрутит блядей, которых ты вчера притащил на явочную квартиру.
 – Всэ три замужние – молчать будут, – прохрипел Кобидзе.
 – А если не будут?
 Кобидзе отвел от Романова затравленный взгляд, зашмыгал носом.
 – Правда я Олгу Коробову? – выдавил он сквозь всхлипывания.
 – Сомневаешься?
 – Тогда слушай! – в прозрачных, не грузинских глазах Кобидзе плеснулась грузинская ярость. – Очень болшую "зелень" с казла снять нада – пополам раздэлим… Потом в Грузию… Нэт, в Турцию свалю.
 Там "Сэрые волки" помогут на дно лечь…
 – Козел ты балаклавский, но мысль интересная, – усмехнулся Романов и достал из кармана милицейской куртки блокнот и ручку. – Пиши, если трупом быть не светит…
 – Что писать?
 – Пиши, что отправил на тот свет Ольгу Коробову не ты, а Костров. А ты лишь, выполняя его приказ, ослабил рулевые тяги у самолета с указанным им бортовым номером, не зная, кому тот самолет принадлежит, и все такое… Пиши как есть, коли жить хочешь и крутые баксы с плешивого, как с куста, снять. А баксы, они и в Антарктиде у пингвинов баксы…
 – Сколко с казла снять можна?
 – "Лимон", а то и боле…
 – Баксов? – сглотнул слюну Кобидзе.
 – У него и фунты имеются. Пиши, гюрджи, пиши, как говорится у ментов, "чистосердечное признание"
 – Чистосэрдэчное признание? – заерзал тот. – Тэбэ зачем?
 – Дурдом ты, Кобидзе!.. О своей шкуре думай. Костров тебя же крайним перед ее отцом выставит. Здесь или там, в Турции, ничто тебя не спасет. Щенки твои "Серые волки" перед волкодавами из службы безопасности "Феникса". Кстати, знаешь, кто у "Феникса" босс?
 – "Феникс" – крутой, знаю. Кто босс – не знаю.
 – Родной отец Ольги Коробовой, которую ты с неба на землю опустил… Врубился, придурок?..
 – Щютишь? – вздрогнул летчик, подняв на Романова белые от страха глаза. – Слушай, щютишь, да?
 – До шуток мне… Не слабо плешивый тебя подставил!..
 – Шен гижо! – выругался по-грузински Кобидзе. – Кышки из казла выпущу!
 – Пиши себе оправдательный приговор, Кобидзе, пока не поздно. Может, мне еще удастся отвести топор от твоей ослиной головы.
 – Два "лимона"! – округлил глаза тот. – "Лимон" – мнэ, "лимон" – тэбэ!
 – Там посмотрим, – усмехнулся Романов. – По ситуации…
 Кобидзе лихорадочно заскрипел пером. Написал одним духом, не забыв поставить дату и размашистую подпись.
 Романов взглянул на написанное и сунул блокнот в карман:
 – Кострову о нашей беседе ни гугу… Получишь наколку на следующую мокруху, сразу мне дай знать.
 Не дашь – "Феникс" и Лубянка тут же получат твой портрет в голубых и розовых тонах. Будет тебе Турция с Грузией и Чечней в придачу… Ищейку, мудозвона твоего, в долю брать нам не с руки… Усек, о чем я?..
 – Усек, тащ полковник…
 – Ну и славненько, Кобидзе, – погладил его по голове Романов. – Как там в вашем братстве говорится – в жизни выживает сильнейший?


* * *

 Скиф проснулся весь в холодном поту от телефонного трезвона. Трясущимися руками снял трубку. Звонила Аня.
 Задыхающимся голосом она выпалила:
 – Игорь, стряслось несчастье. Ольга разбилась на самолете.
 – Так я и знал.
 – Тебе кто-нибудь уже звонил?
 – Я только что видел сон про нее. Разбилась у Солнцева?
 – Нет… Над Клязьминским водохранилищем.
 – Самолет сгорел?
 – Нет. Упал в воду.
 – Тело нашли?
 – Нет, Игорь, нет. Со дна подняли только какие-то вещи.
 – Тебе позвонил… Ты узнала от Романова?
 – Ой, ты про него уже знаешь!
 – Да, я с ним встречался.
 – Игорь, это что – покушение?
 – Откуда я знаю.
 – Я так боюсь, что следующим будешь ты.
 – А я уже отбоялся свое, родная. Ну, все… Спасибо за звонок.
 Скиф так сжал трубку, что она лопнула, как скорлупа, и острые осколки впились в ладонь.


* * *

 По дороге в свой загородный терем Романов пытался понять, где насмерть перехлестнулись интересы двух торговых партнеров по нелегальному оружейному бизнесу, Кострова и Ольги Коробовой, но, как ни старался, за отсутствием информации понять ничего не мог. Одно он знал – за любой кровью у "новых русских" стоят большие деньги. "И у их конкурирующего клана, которым негласно заправляет недавно отставленный от большой политики кремлевский фаворит, баксы тоже ломовые", – неожиданно пришла в его голову шальная мысль.
 Год назад, чтобы быть в курсе дел конкурирующей фирмы, Романов, по заданию самого Коробова, внедрился в личную охрану тогдашнего фаворита. Сопровождал его в рестораны, сауны, на великосветские тусовки, именуемые презентациями. На них незаметно для посторонних глаз порой оговаривались с агентами зарубежных клиентов разного рода сделки. Информация Романова позволила Коробову выхватить буквально из-под носа фаворита несколько таких сделок. Его холуи тогда, как ни старались, не смогли обнаружить источник утечки информации. Романов же к тому времени получил от Центра новое задание и, уволившись от фаворита, по своему ощущению, следов особых за собой не оставил.


* * *

 Дома, прежде чем спрятать листок с "чистосердечным признанием" в тайник, Романов снял с него несколько ксерокопий. Шальная мысль о конкурентах между тем не уходила, продолжала колотиться в голове осенней назойливой мухой.
 "А что я теряю? – убеждал он себя. – Баксы с Кострова – журавль в небе, а экс-фаворит хоть заплатит немного, да наличными. Опять-таки преданность ему выкажу. Он хоть отставленный, но, судя по тому, что с госдачи его еще не поперли, из команды, значит, пока не списанный, и кто знает, кем его завтра назначат?"
 К госдаче экс-фаворита в Барвихе Романов подъехал затемно.
 Небритый, с отечным лицом, экс-фаворит встретил его в большом холле, увешанном картинами художников-авангардистов: летающие по небу среди стай рыб трансформированные дома, цветные линии, похожие на извивающихся червей, перекошенные лица с провалами ртов в окружении ржавых консервных банок и строительной арматуры…
 – Теще с женой в самый кайф, а по мне эту блевотину бомжам бы на свалку, – перехватив удивленный взгляд Романова на картины, усмехнулся экс-фаворит. – Какими судьбами, Геннадий Васильевич?
 – Дело привело, Борис Иванович, – сдержанно ответил Романов, покосившись на тумбочку с телефоном.
 Экс-фаворит понимающе кивнул и молча проследовал на застекленную веранду.
 Неотапливаемая веранда была сплошь заставлена дубовыми бочками, а один из углов занимала гора скукоженных от мороза яблок. Экс-фаворит оглянулся на дверь и достал спрятанную в яблоках бутылку водки.
 – Теща признает огурчики с помидорчиками и капусту лишь собственного посола, – выудив из бочки по соленому огурцу, пояснил он. – Кулацкая порода, из старообрядцев…
 – Свое-то оно безопасней, – вступился за тещу Романов. – За ваше здоровье, Борис Иванович.
 – На сколько твое дело потянет? – пошутил тот, хрустя огурцом.
 – Почитайте и сами определите, – протянул ему ксерокс "чистосердечного признания" Романов.
 Экс-фаворит прочитал и равнодушно пожал плечами:
 – Ну, грохнул плешивый журналистку, по нашим временам – не событие. А признание исполнителя?..
 Во-первых, по закону это не самое главное. Во-вторых, адвокат Кострова как дважды два докажет, что было оно получено с применением недозволенных методов, что, думаю, так и есть…
 Подождав, пока экс-фаворит еще раз выпьет и похрумкает огурцом, Романов, оглянувшись опасливо на дверь, сказал шепотом:
 – Виктор Иванович Коробов – ее отец. Тот, из Общего отдела ЦК КПСС. Который ныне дела крутит в Цюрихе. Тот самый, Борис Иванович, смекаете…
 Экс-фаворит поперхнулся, застыл с вытаращенными глазами и с огурцом во рту.
 – Надо же: на ловца и зверь бежит! – пробормотал экс-фаворит. – Сколько за бумагу просишь?
 – Смотря сколько вы из Кострова за нее выжмете.
 – Выжимать бабки я – мимо. А почему бы тебе самому Кострову яйца не прищемить?.. Ездишь, что ли?..
 – Возможность-то прищемить есть, да не про мою честь. Извиняйте, Борис Иванович, – разочарованно протянул Романов, убирая "чистосердечное" в карман.
 – Постой! – сдавленным голосом бросил тот. – Оригинал у тебя есть?
 – Ну-у…
 – Впрочем, и ксерокса хватит. За сколько сторгуемся?
 – Воля ваша…
 – Жди тут.
 Появившийся через несколько минут экс-фаворит сунул ему нераспечатанную пачку стодолларовых банкнот и выхватил ксерокс, будто боясь, что он передумает отдавать его.
 – Оценил, что ты, полковник, с этой бумагой ко мне пришел, – сказал экс-фаворит на прощанье. – Намекни плешивому, что его карта может тузом козырным быть бита… Постарайся за неделю дожать его. Упрется рогом или решится на подозрительные телодвижения, сразу звони – мои мальчики его бандитам с радостью устроят детский плач на лужайке.


* * *

 "Экс-фаворит прав, тряхнуть плешивого стоило бы, – уговаривал себя Романов по дороге домой. – Он еще на афганской наркоте миллионы сколотил.
 А ты, Геннадий Васильевич?.. Лох ты нищий по его меркам. А всю черную работу кто за него делал? Уж коли такой случай бог послал – баксы на бочку, плешивый, или "чистосердечное" Хозяину уйдет… Сам не за красивые глаза чемоданы компромата на рыжих и кудрявых ему в Цюрих сливаешь… Да-а… Очумелые "завлабы" с вашей подачи пещерный капитализм в больную Россию фуксиком протащили – вот и кушайте свое дерьмо, ребята! Жрите его солдатскими черпаками из позолоченного корыта… Коли зазеваетесь – не обессудьте… Это у зеков выживает сильнейший, а в вашей "рыночной" буче смердючей, кипучей – подлейший", – засмеялся Романов, ощущая в кармане приятную тяжесть нераспечатанной пачки стодолларовых купюр.




 Глава 25


 В офисе фирмы "СКИФЪ" стояла зловещая тишина. Все собрались в кабинете Ольги. Сима Мучник полулежал в кресле, стонал и тупо смотрел в пустоту, Тото Костров крутился в офисном кресле, изображая скорбь, у двери, как в почетном карауле перед Мавзолеем, застыли Хряк с Бабахлой, а за Ольгиным столом расположился Костров-старший. К удивлению Тото, в глазах его отца стояли слезы. Дрожащими пальцами он перебирал бумаги Ольги. Особенно почему-то его заинтересовал пустой фирменный бланк с ее подписью, и он отложил его в сторону. Через раскрытую дверь послышался телефонный звонок и голос секретарши Светочки. Скоро она сама на цыпочках появилась в кабинете и протянула Кострову трубку радиотелефона. Тот, смахнув слезы с глаз, со скорбным видом выслушал сообщение.
 – Звонили из МЧС, – сказал он, положив трубку. – Ничего такого водолазы подо льдом не нашли…
 Самолет подняли… Специалисты, как положено, приступили к его изучению. Придется хоронить то, что есть… Ты слышишь, Серафим Ерофеевич?..
 – Слышу, – отрешенно ответил тот и внезапно запричитал тоненьким дискантом:
 – Боже ж мой, господин Костров, Сима Мучник опять уже стал нищим…
 Причитания Мучника действовали на нервы Кострову. Уж он-то знал, что при любом исходе Мучник не будет нищим, если, конечно, миллионов десять долларов считать только деньгами на карманные расходы. Этот тщательно скрываемый ото всех и от Ольги в первую очередь загашник был сделан Симой в обход фирмы "СКИФЪ" на посредничестве и лоббировании интересов израильских и южноафриканских фирм в российских алмазном и алюминиевом производствах. Большая часть этой суммы давно наращивала жирок на депозитных счетах в банках Амстердама, Иерусалима и Лондона.
 – Боже ж мой, господин Костров, пожалуйста, пожалейте бедного Симу и сами позвоните в Цюрих…
 У меня…Я…Я…
 – Не якай, Серафим, возьми себя в руки, – сказал Костров и жестом приказал всем покинуть кабинет.
 Вышли все, кроме находящегося в прострации Мучника.
 – Это ты, Виктор Иванович? – замогильным голосом спросил Костров, набрав цюрихский номер. – Это я, Николай Трофимович, звоню тебе из Москвы… Наберись мужества, мой дорогой друг и соратник…
 В Цюрихе в этот час только вступал в права зимний рассвет Скупые лучи выглянувшего из-за горных вершин красного солнца высветили мерцающими рефлексами старинные цветные витражи на готических окнах спальни. Виктор Коробов, с трудом сбрасывая с себя остатки сна, покосился на спящую под старинным балдахином фрау Эльзу и недовольно бросил, зажав трубку ладонью:
 – Что, говорю, у тебя там стряслось?.. Что, погибла Олька?.. Разбилась на самолете?.. Когда это случилось?.. Вчера?.. А почему сообщаешь лишь сегодня?..
 Что, водолазы труп искали, думали, что с парашютом выбросилась?.. Похороны послезавтра, говоришь?..
 Я на похороны?.. Вот и я не знаю, выпустят ли меня назад к жене и сыну… От греха, объяви там, что я в командировке в Японии и приехать не могу… Да, чуть не забыл: Ника, внучка, выехала с бонной фрау Мартой поездом в Москву… Ольга вчера утром звонила и попросила отправить ее, чтобы окрестить в православие, что ли.. Вернуть?.. Поезд, наверное, уже пересек границу Швейцарии… Ольга просила срочно, поэтому отправил я ее сегодня ночью ближайшим поездом через Киев. Вагон у нее семнадцатый. Так что встречайте… Ты понял меня, встречайте ее!.. Да, да, я в курсе завещания покойной дочери… Всегда супротив отца шла, супротив… Так что встречайте девочку и знакомьте ее с отцом… Обязательно знакомьте… За девочку головой отвечаешь… Понял… Да?.. Все понял…
 Положив трубку, Коробов вышел из спальни и прошел в свой кабинет. Там он достал из бара бутылку виски и, налив полный фужер, остановил взгляд на фотографии Ольги, стоящей на его письменном столе. Она была снята на Цюрихском озере в окружении белых лебедей, а кормила почему-то из рук черного лебедя.
 – Ухайдокали тебя, Ольга Викторовна… Допрыгалась?.. Ухайдокали!.. Ай не знала, что на Руси испокон веков деньги и власть в обнимку со смертью ходят?..


* * *

 В офисе фирмы на Сретенке продолжал причитать о постигшей его утрате и грядущей нищете Сима Мучник.
 В дверь испуганно протиснулись Хряк и Бабахла.
 – Шеф, к тебе телка какая-то, – сказали они в один голос драматическим шепотом. – Пакет, лепит, в натуре, передать.
 – Введите, – приказал Костров и отошел в затененный угол кабинета.
 Тото втолкнул в дверь перепуганную Лариску с пакетом, перевитым скотчем, потом по знаку отца вытолкал за дверь Хряка с Бабахлой и тактично удалился сам.
 – Ольга Викторовна приказала какому-то Скифу, – заверещала Лариска. – А я утром телик включила… У меня глаза на лоб шмыгнули.
 – Голубушка, – перебил из угла Костров, показав на Симу. – Отдай пакет ее мужу.
 – Ой, товарищ генерал, – испуганно оглянулась Лариска. – Перепугали-то как женщину слабую, беззащитную. Я все, как вы приказывали, товарищ генерал, я по инструкции, – верещала она, помогая Симе содрать с пакета скотч.
 Симе совладать с липкой лентой было уже не по силам. Он швырнул пакет Кострову. Тот вклеил в лоб лахудры двадцатидолларовую купюру и показал на дверь.
 Костров срезал скотч ножницами и, отвернувшись к окну, проверил содержимое пакета. Вынув из конверта бумажку и прочитав ее, скосил глаза на Симу и торопливо сунул ее обратно в пакет.
 – Чего там? – сквозь дрему спросил Сима.
 – Фотографии времен ее замужества за Скифом.
 – Мне они на хрена?
 – Я их сам доставлю адресату…
 Скоро вся мужская команда, расставшись с Костровым, отбыла в загородный дом Мучника. Прибыв домой, Сима сразу уснул, а Хряк поковырял в носу и предложил позвать на картишки двух понтовых одесских братанов. Братаны эти прибыли в Москву на гастроли и отлеживались в Химках у крутого одессита, ставшего теперь "коренным" москвичом и владельцем целой сети "одноруких бандитов". Из Одессы-мамы у братанов был выгодный заказ на джип "Чероки" и "Шевроле-Каприс". Новенький джип они без проблем увели из-под носа владельца в Конькове.
 А вот с "Шевроле" крупно не повезло. Милиция ввела в действие систему "Перехват", и через десять минут оба они лежали мордами в грязном снегу на Авиамоторной улице.
 Крутой "коренной" москвич кинул ментам за их отмазку семьдесят штук "зелени", но те, подумав, запросили еще десять штук, и Тото купил по дешевке угнанный ими джип. Однако остатки баксов за джип у вышедших на волю Романа Хайло и Грицая Прыщика, по расчетам Тото, имелись. У него самого в бумажнике из крокодиловой кожи лежало тысяч пять баксов, но он был совсем не прочь за счет лоховских баксов набить его поплотнее.
 Братаны прикатили без долгих уговоров. Играть в двадцать одно порешили на кухне. Хайло воткнул в стол здоровенный охотничий нож, вынул новую колоду карт и разделся по пояс. Игра началась с десяти баксов. Бабахла и Хряк подыгрывали Тото, а здоровенный, как племенной бугай. Хайло подыгрывал щуплому Прыщику, бывшему карточному шулеру Прыщу с Молдаванки. Но откуда Тото было знать об этом?
 Часа два игра шла по мелочевке, с переменным успехом, но потом фортуна решительно повернулась к Тото задом. Прыщ так ловко тасовал и сдавал карты. что никакой возможности запомнить их не было.
 Скоро стол под локтями у Хайло был завален долларовыми банкнотами.
 Уже в сумерках Тото разбудил Симу и попросил десять штук в долг на неделю.
 Сима запричитал о предстоящих расходах на похороны, однако пять штук под двадцать процентов трясущимися пальцами он все же отсчитал и вместе с Тото спустился на кухню поболеть.
 Пяти штук Тото хватило на полчаса, и он вопросительно посмотрел на Симу. Тот вынул из кармана еще пять штук.
 – Условия те же, – сказал он.
 Тото бухнул на банк все пять штук и, набрав двадцать, ждал, сколько наберет Прыщ. Тот набрал тоже двадцать, и Тото грохнул кулаками о стол.
 – Десять штук на неделю под тридцать, – прохрипел он Симе.
 Сима, подумав, сходил наверх.
 Десяти штук хватило Тото на десять минут, и он снова посмотрел на Симу.
 – Сколько? – спросил тот.
 – Десять…
 – Сима уже бедный человек – скажи процент?
 – Тридцать пять… На неделю.
 Сима достал из бездонного кармана халата пачку долларов.
 Тото положил на банк пять штук и выиграл. Потом еще пять и снова выиграл.
 На банке было уже тысяч пятьдесят, когда Тото получил бубнового туза.
 – Бью банк, хохол! – небрежно бросил он осклабившемуся Хайло.
 Бабахла шумно задышал от напряжения, а Хряк сунул палец в нос и замер.
 К тузу пришла десятка, и просиявший Тото выбросил карты на стол:
 Невозмутимый Хайло одного за другим открыл двух тузов.
 Изумленный Тото даже зачем-то понюхал их. Потом повернул растерянное лицо к Серафиму.
 – Сима Мучник пуст, как медная кружка в синагоге, – закатил глаза тот. – Ты мне и так должен кинуть через неделю девяносто две штуки, а пятьсот баксов я жертвую, в знак соболезнования. Карточный долг – долг чести, старичок.
 – Цэ так, – собирая деньги, подтвердил Хайло и посмотрел на позеленевшего Тото. – С тэбэ, кореш, шэ тридцать штукив.
 – Через неделю, – пролепетал тот. – На мази крупная сделка с "пиковыми"… И пахан что-нибудь подкинет, а?..
 – Ни, – потряс тот выигранными долларами. – Цэж усе зэмэле треба кинуты за отмазку з кичи. Гони гроши, козел, иначе по-хорошему не разбежимся, – добавил он по-русски.
 Взъерошенный Прыщ положил на стол пистолет "ТТ".
 – Только не в моем доме! – побелел Сима. – Умоляю, не в моем доме!..
 Хайло оттолкнул его и выжидательно смотрел на Тото.
 Того прошиб холодный пот. Он растерянно посмотрел на Симу. Тот протянул ему ручку и бумагу:
 – Пиши расписку на сто тридцать три тыщи баксов.
 "Расписка я, Тото Костров, взял под проценты у Симы Мучника сто тридцать три тыщи баксов, штоб отдать хохлам карточный долг…" – корявым почерком вывел плохо соображающий Тото.
 Сима заглянул через его плечо и презрительно бросил:
 – Сходи с такой малявой в сортир, козлятина дохлая! Я тебе не Сима, а Серафим Ерофеевич Мучник, понял, дешевый фраер? Имена и фамилии твои и мои полностью. Укажи свидетелей Хряка и Бабахлу, а еще черкни про недельный срок и проценты. И учти: через неделю счетчик начнет тикать. За один просроченный день – один процент натикает.
 Тото смял потной пятерней недописанную расписку и, сунув ее в карман пиджака, склонился над новой.
 Сима прочитал новую расписку Тото и, дав на ней расписаться Хряку и Бабахле, унес ее наверх, но скоро вернулся оттуда и вручил Тото три пачки долларов.
 Тото дрожащими руками протянул их ухмыляющемуся Хайло.
 На Симу внезапно нашел приступ великодушия, и он широким жестом пригласил всех в бар, а потом и в сауну.
 Вода в бассейне перехлестнула через бортик, когда в него с торжествующим бычьим ревом прыгнул разомлевший в парилке Хайло. А Сима подсел к согбенному от грустных мыслей Тото.
 – Побухтим? – сказал он ему на ухо.
 – О чем? – брезгливо отодвинулся от него тот.
 – Были бы два деловых человека, а о чем всегда найдется, – осклабился Сима и отпил из бутылки "Кампари", так любимого Ольгой. – Слушай сюда, Толянчик… Если из пункта А в пункт Б сегодня в семь утра вышел поезд, значит, в пункт Б он прибудет послезавтра в полдень, сечешь?..
 – Не-а.
 – А в поезде к мамке и папке едет сечешь кто?
 – Не-а.
 – Мамка-то на самолете разбилась, а папка встречать кого будет?..
 – Скиф!.. Пацанка едет, – дошло до Тото. – И чо?
 – Поезд-то через хохлов идет!.. Пацанку с поезда и отстегивай, чмо керзовое, за пацанку все, что тебе на халяву выпало. Крутые бабки для чмошника что картины Кандинского для Хряка.
 – Чо-о?..
 – Абстракция. Пердю монокль, говорю. Отстегнет, фраер, куда денется? Психология-то у него совковая… Идешь надело – просандаленные бабки Серафим тебе великодушно прощает и расписку рвет, а в дорогу еще "дури" С "зеленью" кинет без жлобства.
 – А сколько я срублю на этом деле?
 – "Лимонов" двадцать баксов. Врубился теперь?..
 Глаза Тото округлились и вспыхнули алчным блеском, но быстро угасли:
 – За такие бабки меня здесь уроют, как два пальца…
 – На хрен тебе здесь? – вскинулся Сима. – Отдохнешь с год на Канарах. А хочешь, в Хайфе на моего бабая филиал фирмы "СКИФЪ" откроем, а дела на ней будешь крутить ты. Израильский закон своих не выдает.
 – А пацанка точно в поезде едет? – завелся Тото.
 – Точно. Твой папаша вчера из кабинета вас выпер, а Сима на диване лежать остался и разговор с моим тестем Коробовым сек, но вида не показывал.
 – Скиф и два сербских волкодава, – размышлял Тото. – Братву бы еще надо.
 – Придурков бери, – кивнул Сима на Хряка и Бабахлу, плескавшихся в бассейне. – И хохлов я штук за десять уговорю. Они баксы за отмазку с кичи отдадут, и опять голыми яйцами трясти, что ли…
 – Ты, гений, шеф, бля буду! – прошептал воспрявший духом Тото.
 Предстоящее дело после пережитого стресса показалось ему проще пареной репы. К тому же Тото очень хотелось сравняться по крутизне с Мучником и сквитаться за все со Скифом.




 Глава 26


 Прокуратура очень быстро провела следствие и прекратила дело. Никаких прямых доказательств на покушение установить не удалось. Экспертиза тоже ничего не прояснила. Самолет, хотя и по касательной, промчался по тонкому льду почти километр, но от удара о твердь развалился на куски, кабина и двигатель ушли под воду. "Черного ящика" на этой "Сессне" не было.
 Но еще до прекращения дела родным передали какие-то обугленные тряпки и смятую игрушку.
 Ольгу хоронила только мать с дальними родственниками. Было еще объявлено, что старый Коробов находится в Японии, потрясен случившимся, но прилететь не может.
 Гроб не открывали. Перед тем как опустить в яму, наспех заколотили крышку. Речей почти не говорили, только опасливо перешептывались.
 Но все без исключения чистосердечно горевали, что по чьей-то злой воле или по велению рока из жизни ушла молодая красавица, ставшая символом новой России.
 И даже природа безутешно оплакивала свою любимицу. Природа ведь любит красивых и здоровых. За день до похорон погода окончательно испортилась, с юга подул теплый сырой ветер, который за сутки слизал снег на дорогах. А теперь вот беспрерывно моросил мелкий дождик.


* * *

 Скиф с Анной подъехали к воротам кладбища, когда вокруг могилы суетились телеоператоры с камерами и осветительными приборами, снимая для программы "Новостей" немногочисленные надгробные речи. Оставив "жигуленок" на стоянке у входа, рядом с завалом кусков нерастаявшего льда, они подошли к толпе провожающих и встали в сторонке.
 А в это время на стоянке возле кладбищенских ворот показались двое. У одного из них, худого и жилистого, с лисьей вытянутой мордочкой, в руках был сверток. Они подошли к "жигуленку" Скифа, и Лисья мордочка, воровато оглянувшись и открыв багажник, сунул туда сверток. После того как они исчезли из вида, полковник Шведов оторвался от окошка машины "техпомощи", стоявшей на другой стороне дороги, и приник к зажатой в руке портативной рации. Скоро на стоянку въехали два самосвала. Они остановились у завала льда. Рабочие в оранжевых куртках принялись разбивать ломами лед и кидать лопатами в кузова автомобилей. Один из рабочих под прикрытием самосвала открыл багажник "жигуленка", вынул оставленный Лисьей Мордочкой сверток и сунул себе под куртку…


* * *

 Когда Скиф и Анна подошли к "жигуленку", их уже ждали двое в штатском. Едва Скиф сел за руль, как один из них махнул рукой, и из автобуса, стоявшего в десятке метров от "жигуленка", выскочили омоновцы в бронежилетах и с автоматами. Они вырвали из-за руля Скифа и несколько раз огрели дубинками.
 – Руки на капот! Не шевелиться! Стреляем без предупреждения!
 Пока штатские обыскивали Анну и салон, омоновцы обшмонали Скифа и, не найдя ничего, кроме документов, заломили руки и потащили его к багажнику.
 – Открой! – приказал штатский.
 – Ключи у тебя, ты и открой! – наливаясь яростью, бросил Скиф.
 Штатские перерыли весь багажник, и лица у них вытянулись. Они растерянно сверили номер машины с номером в техпаспорте и развели руками.
 – Чего ищете? – спросил Скиф. – Скажите, помогу.
 – Пошел ты!.. – процедил штатский и со злостью бросил документы на капот. – Вали отсюда, пока я с утра трезвый!..
 Перед домом Ани Скиф уже наметанным глазом сразу выделил трех скучающих молодых людей и невесело усмехнулся:
 – В нашей норе гости, можешь не сомневаться.
 Гости, а точнее, гость, полковник Шведов, ждал их на лестничной клетке перед дверью.
 – Чего церемониться? – насмешливо сказал Скиф. – Зашли бы без нас, чайку попили.
 – Мы же на "ты", Скиф, – напомнил Шведов.
 В квартире он, не снимая плаща, осмотрел фотографии на стенах и только после этого протянул Скифу пластиковый пакет.
 – Мне?.. Откуда?..
 – Оттуда, откуда не возвращаются, к сожалению, – грустно усмехнулся Шведов. – У Ольги Коробовой была еще одна квартира в Марьиной Роще…
 Появлялась она там редко, а за квартирой присматривала одна лахудра. Русская, из Казахстана. Ольга, перед тем как в последний свой полет уходить, попросила ее передать пакет тебе. А лахудра его прямиком к своему шефу Кострову. На похоронах его люди подбросили пакет в багажник твоей машины и, разумеется, сразу стукнули муровцам. Слава богу, там тоже есть нормальные ребята, предупредили нас… А то бы ты уже сегодня кормил клопов на нарах в Бутырке.
 – Что там?
 – Смотри сам.
 Скиф в недобром предчувствии отдал пакет Ане, и та опасливо вскрыла его.
 В пакете было свадебное платье Ольги и конверт с надписью: "Любимому Скифу от нелюбимой бывшей жены".
 Аня, вспыхнув, ушла на кухню. Скиф вскрыл конверт.
 В письме было всего несколько строчек, и написано оно было на бланке фирмы "СКИФЪ":
 "Ты прав! Ты во всем прав – такая дрянь, как я, не имеет права на жизнь… Не осуждаю тебя… Твой приговор справедлив. Если не ты это сделаешь – сделает кто-то другой…
 Похорони меня в этом платье, ты помнишь его?..
 Прошу тебя только об одном. Нику не забирай у отца.
 Не ты, а он сможет дать ей все и воспитать как надо.
 Нику не забирай у отца!"
 Письмо было написано в день гибели Ольги.
 – Она что? – спазма душманским арканом перехватила горло Скифа. – Она думала, что я… Что я собираюсь убить ее, да?..
 – Подделка, – вложил письмо в конверт Шведов. – Обыкновенная подделка. Но подпись подлинная – Коробовой. Руководители фирм на случай своего отсутствия иногда подписывают чистые бланки.
 – Значит, в конверте было другое.., письмо? – спросил Скиф.
 – Было, – кивнул Шведов и протянул сложенный лист бумаги. – Чтобы получить его, пришлось побывать в квартире экс-генерала Кострова в.., в его отсутствие,.
 Дрожащими пальцами Скиф развернул второе письмо.
 "Любимый мой, вот и состоялось свидание с судьбой. Она такая обманщица!.. Рано или поздно приходится платить по счетам, куда деваться!.. И самый большой счет – за преданную мною любовь к тебе.
 Пришел ты из своих пустынных горизонтов, и поняла я – у любви нет цены: ни в долларовом, ни в карьерном, ни в каком ином эквиваленте… Цена ей – жизнь.
 А поняв эту простую истину, я не могла больше делать ставки на "ярмарке тщеславия". Неважно теперь, кто и каким образом отомстит мне за это… Не верю никому, только тебе. Если со мной что-нибудь случится, похорони меня в этом платье – ты помнишь его?.. А потом скорее забудь меня и не печалься, любимый. Умоляю, не отдавай Нику моему отцу! Не отдавай Нику моему отцу!!!"
 – Ее убили? – сдавленным хрипом спросил Скиф.
 – Теперь уже никто не скажет: женской интуицией почувствовала конец и написала тебе это письмо, – ответил Шведов.
 – Для пользы дела я возьму их. Эти письма у меня будут сохраннее, не возражаешь? – спросил Шведов. – Я с них ксероксы снял. Ксерокс с подлинного, смотри, даже у нотариуса заверил. Храни для дочери.
 И еще… Пощупай Романова. Скажи ему, если спросит, что твои казачки из багажника тогда изъяли этот пакет. Они, мол, у меня всегда на стреме, думали, мину подсовывают.
 – Для какого дела?
 – Многая знания – многая печали, поверь мне, Скиф, – невесело усмехнулся Шведов и, протянув ему еще один конверт, продолжил:
 – Мы перехватили телефонный разговор Коробова с Костровым. Отец по требованию Ольги, не зная еще о ее гибели, отправил в Москву Нику. В письме указано, куда и когда она прибывает. Даны установки. Будь осторожен.
 Скиф взял конверт и молча крепко пожал руку Шведову.




 Глава 27


 В шестидесятых и семидесятых генерал-лейтенанту ФСБ Егору Дьякову, сыну врача из кержацкого тобольского села, самому мечтавшему в юности о скальпеле хирурга, пришлось во многих странах мира тянуть лямку разведчика-нелегала.
 В идиотских фильмах, которые генерал на дух не переносил, нелегалы в чужих странах вращаются среди сливок общества и выуживают секреты у обольстительных дам в постели. В жизни это – тяжелый, грязный труд, чаще всего среди человеческого отребья, требующий исступленной работы мозга, собранной в кулак воли и звериного ощущения постоянной опасности, к которой невозможно привыкнуть.
 В конце пятидесятых советская внешняя разведка стала пополняться сынками партийных и чиновных бонз. Некоторые из них, попадая за рубеж, перевербовывались иностранными спецслужбами, сдавая с потрохами разведсеть родной Конторы. Часто и по своей воле становились невозвращенцами, выдавая себя за жертв коммунистического режима.
 В те годы по заданию Центра Егор Дьяков осуществлял за рубежом несколько хирургически точных акций по ликвидации таких "двухстволок", тех, кто стал работать против своей страны. Ему также приписывали ликвидацию предателя, выдавшего американцам легендарного разведчика-нелегала Абеля. После этого к Егору Дьякову накрепко припаялась кличка – Инквизитор. Коллеги и даже начальство стали побаиваться этого аскетичного человека с непроницаемыми глазами, свободно владеющего многими европейскими языками.
 В середине восьмидесятых Инквизитора отозвали из-за рубежа в Центр.
 Перестройку он вначале принял всем сердцем. Понимал, что она необходима для оздоровления всей жизни народной и для зашедшей в тупик экономики страны. Но события последующих лет заставили его глубоко разочароваться в самой перестройке и во всех ее авторах. События августа девяносто первого и особенно октября девяносто третьего года он воспринял как свои личные трагедии.
 Нет, он не сожалел о крушении тоталитарной коммунистической системы. За годы, проведенные на Западе, Дьяков убедился в преимуществе рыночной экономики. Положа руку на сердце, не сожалел и о развале Системы. Построенная по принципу Золотой Орды, Система изжила себя, и с этим надо примириться, считал он.
 Но, к его безграничному удивлению, к власти пришла масса случайных людишек. Нашлись даже и такие, которые очень быстро побратались с криминальными авторитетами и с проходимцами всех мастей.
 "…Закружились бесы разны, словно листья в октябре!" – ошеломленно повторял Инквизитор. Примириться с этим было выше его сил.
 Российская служба безопасности, созданная на развалинах всесильного КГБ, не могла противостоять "бесам". Многие профессионалы были изгнаны в ходе бесконечных реорганизаций. Часть из них, не имея средств к существованию, пополнила полукриминальные и криминальные структуры, ставшие серьезным противником органов безопасности, заставляя их отвлекать на себя и без того скудные силы.
 Чем больше Инквизитор наблюдал за такими, как Коробов и Костров, за разжиревшими на барышах чиновниками, за бритоголовыми хозяевами жизни, чем больше вглядывался он в этих бастардов времени, тем больше в нем вызревала ожесточенная решимость вести с "бесами" войну – не на жизнь, а на смерть.
 Теперь он не по приказу Центра, по жестокому приказу своей души осознанно и добровольно принял на себя миссию ИНКВИЗИТОРА.
 К нему вернулись былая хитрость и расчетливость разведчика-нелегала, тренированная годами воля снова собралась в кулак. Внешне это никак не проявлялось. Он оставался все тем же аскетом и педантом, не прощающим подчиненным даже мелких проколов, но неизменно выводящим их из-под ударов высокого начальства и потревоженных ими "бесов".
 Используя сексотов, сохранившихся со времен КГБ, Инквизитор терпеливо, как паук, развешивал для "бесов" по всей стране паутину, в которой они, по его убеждению, рано или поздно должны запутаться.
 Не показываясь публично на людях, в тишине своего старомодного кабинета он разгадывал самые хитроумные комбинации боссов преступных кланов, которых заносил в свою зашифрованную картотеку и с которых теперь не спускал непроницаемого инквизиторского ока.
 Он понимал, что пока ему до всех не добраться, и готовился к часу, когда новая метла начнет мести по-новому…
 О ненависти к "бесам", клокочущей в душе Инквизитора, мало кто догадывался, разве что полковник Максим Шведов, работающий с ним по делу под кодовым названием "Кавказский след". Именно в этом деле по тайным поставкам оружия в кровоточащие районы Кавказа из расформированной Западной группы войск четко прослеживалась связь между московской чиновной мафией, известными политиками и некоторыми потерявшими честь и совесть генералами. Инквизитор с полковником Шведовым предельно осторожно, чтобы не спугнуть "бесов" раньше времени, отрабатывали эту связь.
 Лямка разведчика-нелегала не дала в свое время Инквизитору возможности иметь семью и детей. Вся его семья – он сам и его огромный бладхаунд. Единственная в мире собака, не умеющая лаять и не относящаяся к волчье-шакальей группе. Впрочем, и самого Инквизитора трудно было отнести к какому-либо распространенному человеческому типу. Как и его пес, он не относился к породе "волчье-шакальих", заполонивших ныне коммерческие офисы, модные тусовки и коридоры власти. В Максиме Шведове, в этом строптивом мужике. Инквизитор увидел как бы самого себя в молодости и обрел надежду на свое продолжение, пусть не в генетическом, а лишь в духовном плане.
 С продуманной ненавязчивостью он передавал Шведову свой богатый опыт разведчика, понимая, что тот обречен провести всю жизнь на переднем крае борьбы. По этой причине именно Шведову не прощал малейших ошибок.
 Сегодня с утра он просмотрел сделанную группой Шведова видеозапись стычки покойной журналистки Коробовой с бывшим генералом Костровым на собачьей выставке в Лужниках.
 "Ничего нового эта видеозапись не дала, – размышлял он. – Про партнеров по бизнесу с оружием – ни слова. Про покровителей и поставщиков – тоже. А историю с афганскими наркотиками мы и без них знаем".
 При коммунистах о том, чтобы довести до конца расследование той грязной истории, нечего было и думать… Причастность к ней Кострова и некоторых других поначалу вызвала праведный гнев руководства, но он сразу испарился, когда Инквизитор назвал всех остальных фигурантов – партийных бонз и политиков.
 Ставшие известными общественности некоторые эти факты тогда цинично повесили на офицеров десантного полка, дислоцированного в Афганистане, и дело прикрыли. Дело Кострова по наркотикам тоже было спущено на тормозах, но у Инквизитора на этого фигуранта была своя точка зрения – скоро он положил на стол руководства разработку новых его махинаций с недвижимостью в особо крупных размерах.
 Из Нижнетагильской зоны № 13 Костров, однако, скоро вышел. Еще бы: за два года некоторые фигуранты по наркоте переместились в еще более высокие кабинеты. А после очередной реорганизации правоохранительных органов непостижимым образом испарились и оба "дела" Кострова.
 И теперь, занимаясь "кавказским следом" поставок оружия в Чечню и другие "горячие точки", Инквизитору приходилось заново отрабатывать связи его в коридорах власти. Он полагал, что бывшие подельники Кострова по афганскому опиумному делу, с тех еще пор повязанные круговой порукой, имеют непосредственное отношение к нелегальной торговле оружием. По опыту жизни он знал, что черного кобеля не отмыть добела.
 Давая санкцию Шведову на съемку Кострова на собачьей выставке, Инквизитор рассчитывал на то, что тот, почувствовав явную угрозу, в панике бросится за защитой в коридоры власти, и тогда можно будет вычислить, кто из сильных мира сего причастен к поставкам в Чечню оружия и пластида. Но, к его удивлению, Костров никуда не бросился. Почему? – ломал голову Инквизитор.
 Для него не было секретом, что след от хозяев высоких кабинетов тянется через Кострова за рубеж, к Виктору Коробову. Но тот в Швейцарии, и за жабры там его не возьмешь. Он даже не приехал на похороны родной дочери.
 "Знает кошка, чье мясо съела!" – думал Инквизитор.
 Явно заказная авиакатастрофа дочери Коробова путала все карты Инквизитора. Кто ее убрал?
 Не найдя ответа на мучившие его вопросы, он приоткрыл дверь кабинета и приказал вытянувшемуся помощнику:
 – Полковника Шведова ко мне.
 Шведов появился через несколько минут.
 – У меня на столе афганское дело Скифа по угону вертолета. Бумаги по амнистированию… В них, кстати, ни слова о его супружеских отношениях с Ольгой.
 – Значит, кто-то в свое время позаботился об этом .
 Они развелись сразу после суда над Скифом, по его настоянию.
 – Чтобы не портить ей журналистскую карьеру?
 – Вероятно… Но ее брак с Мучником не более чем деловая сделка между Питоном и Мучником-старшим, подпольным советским миллионером и его партнером по ряду сомнительных сделок.
 – Смотрю, Шведов, ты основательно проштудировал жизнеописание сербского национального героя Скифа… А на духу, он – стоящий человек?
 – Скиф – человек чести и слова, – ответил Шведов. – Испытания не ожесточили и не сломали его.
 К недостаткам можно, пожалуй, отнести то, что он теперь никому не верит, в том числе и нам. Надеется только на себя. Ну, может, еще на боевых друзей.
 – Говоришь, он надеется только на себя, а нам не верит? – с интересом переспросил Инквизитор. – Откуда такой вывод?
 – Опасаясь Интерпола, которым его шантажирует Костров, Скиф живет по фальшивым документам на фамилию некоего Луковкина. Я предложил ему помощь в оформлении паспорта на его настоящую фамилию. Отказался наотрез, а зря. Подлинный паспорт ему сейчас ой как понадобится.
 – Зачем?
 – Незадолго до гибели Ольга Коробова перевела свое немалое состояние на их общую дочь и до ее совершеннолетия сделала его управителем этого состояния. Как же он вступит в управление под чужой фамилией?
 "Может, Коробову все же убрал кинутый ею Мучник?" – выслушав Шведова, снова подумал Инквизитор.
 Он уже знал из оперативных материалов, что зарубежная недвижимость и активы Коробовой и Мучника были оформлены на одну Коробову. Криминал часто прячется за подставных лиц. Но что-то мешало Инквизитору принять такую версию.
 – Почему она сделала управителем Скифа, а не своего цюрихского папашу? – хмуро спросил он. – Тот к совершеннолетию внучки удвоил бы ее состояние.
 – Чужая душа – потемки, – неохотно ответил Шведов. – Тут не все мне ясно, товарищ генерал.
 Шведов достал из кейса и протянул Инквизитору два сложенных вместе листка:
 – Прочитайте вот это.
 – Что это? – прочитав их, раздул ноздри Инквизитор.
 – Одно – подлинное письмо Ольги Коробовой Скифу, Скворцову Игорю Федоровичу, отцу ребенка, написанное ею в день своей гибели, а другое – искусная подделка, подброшенная людьми Фармазона в багажник его машины.
 – Людьми Фармазона – не ошиблись? – вскинулся Инквизитор, перечитал последние строки подлинного письма Ольги: "Умоляю, не отдавай Нику моему отцу! Не отдавай Нику моему отцу!!!"
 Зарябило в глазах… Значит, след по поставкам оружия со складов ЗГВ на Кавказ и Ближний Восток и убийство журналистки Коробовой как-то связаны между собой и.., и, страшно подумать, ведут к ее родному отцу…
 – Откуда взялось подлинное письмо Коробовой? – поднял он на Шведова глаза.
 – Из домашнего сейфа генерала Кострова, – смутился тот. – А ему Кулемза оставил отличную ксерокопию.
 Инквизитор покачал головой и спросил в упор:
 – Чего хочешь от меня?
 – Санкцию на немедленное водворение Кострова в Лефортовскую тюрьму.
 – Что ему предъявишь?
 – Букет! – напористо бросил Шведов. – Кроме убийства журналистки Коробовой как минимум – нелегальную торговлю оружием и связь с организованными преступными группировками.
 – Смел ты, Шведов, смел. На сделках с оружием его подписей нет, как нет теперь у нас и главного свидетеля – Коробовой. Сомнительно доказать и его связь с оргпреступностью, – урезонил его Инквизитор и подумал про себя: "На "понял" Фармазона не расколешь. И вся его кабинетная шайка – "соль земли русской" – такую круговую оборону займет; что пушками ее не прошибешь". – В одном ты прав, Максим, – преступление не может быть без наказания. Не может!..
 – Действовать надо быстро, товарищ генерал, пока Костров не опомнился, – приняв раздумья Инквизитора за нерешительность, настаивал Шведов.
 – быстро только кошки плодятся, – улыбнулся Инквизитор, кивнув на потолок. – Согласовать надо… Зайди дня через два.
 – Но, товарищ генерал…
 – Через три дня!.. Кстати, – Инквизитор посмотрел на письма Ольги. – Мне ты тоже ксерокс подсунул, а где оригинал?
 – В надежном месте.
 – Переложи в еще более надежное, Максим…
 – Разрешите идти, товарищ генерал-лейтенант?
 – Иди.
 Раздосадованный Шведов четким шагом вышел из кабинета, а Инквизитор снял трубку телефона:
 – Кулемза, последние оперативные материалы по Питону, Фармазону и Мучнику срочно мне на стол…


* * *

 Этой ночью во сне Скиф уже миновал тот пустынный разъезд, на котором ему гадала цыганка. Теперь афганская "кукушка" по узкоколейке завезла его в степной кишлак с десятком землянок. По станционному громкоговорителю по-русски и почему-то по-узбекски объявили о том, что поезд задерживается в пути следования на два часа.
 Скиф вышел из душного вагона. С неба жарило полуденное солнце. На площадке за станцией мальчишки играли в бараньи бабки.
 Скиф попил у станции теплой противной воды из цинкового бака и подошел к мальчишкам.
 Те с криками "шайтан" и "шурави" метнулись от него, остался только босоногий бритоголовый цыганенок, знакомый ему по электричке.
 – Денга есть? – с вызовом спросил цыганенок, глядя снизу вверх, щуря один глаз от яркого солнца.
 – Нет, – вывернул карманы военных бриджей Скиф, который даже во сне удивился, почему он всегда без денег.
 – А на что играть будешь? – спросил мальчишка, балансируя на одной ноге и склонив, как пичужка, голову на плечо.
 Скиф пожал плечами.
 – Давай на жизнь, – лукаво блеснул черными глазами чумазый мальчишка.
 – Мою? – спросил Скиф с таким неподдельным удивлением, будто никогда не ставил на свою жизнь в бою.
 – Кому нужна жизнь солдата!.. Она ничего не стоит… Ставишь на жизнь этой бабки? – мальчишка потер ногу о ногу и запрыгал вокруг Скифа.
 Потом он достал из глубокого кармана маленькую косточку.
 – Вот на эту… Нравится? – он вприщур, испытующе уставился на Скифа.
 – Не на свою ли жизнь хочешь поставить, чертенок?
 – Нэ-нэ-нэ. Это жизнь маленькой красивой русской девочки.
 – А как ее зовут?
 – Ника…
 Скиф хотел взять у мальчика косточку, чтобы рассмотреть ее, но мальчишка сжал кулак и побежал к кону. Подразнив его оттуда косточкой, он затем поставил ее в центре кона. Отбежав на прежнее место у контрольной черты на песке, мальчишка хорошо размахнулся и сильно метнул биту.
 – Ай-ай-вай, что ты натворил шайтан-бала! – пронзительно закричал неизвестно откуда прибежавший на деревянных колодках дервиш. Он торопливо вытащил из-за пазухи песочные часы, перевернул их и поставил на землю.
 – Беги песчинка за песчинкой, Шайтан-Нукер, торопись, успей перехватить твой маленький асык, – показал он на косточку в центре кона, куда метила медленно летевшая по наклонной траектории запущенная цыганенком бита.
 – Он никогда не промахнется, удар всегда попадет в цель. Успей выхватить свой асык из-под его удара, Шайтан-Нукер, – повторил дервиш.
 Повторив это. Хранитель Времени неизвестно куда исчез, а бита поменяла направление и звонко стукнула Скифа по затылку.




 Глава 28


 На вокзале, куда Скиф вместе с Аней и Засечным пришли встречать Нику, объявили, что их поезд задерживают на два часа…
 Время тянулось медленно. Но вот из белесой московской пурги под прокопченные вокзальные своды длинной змеей лениво втянулся состав, бесшумно открылись дверцы, и на перрон вышли проводники в тщательно отутюженных униформах.
 Когда из семнадцатого вагона вышел последний пассажир, Скиф хотел заскочить в тамбур, но проводница грозно стала на пути.
 – Ваш билет, господин хороший?
 – В вашем вагоне должна ехать девочка, такая кудрявая, лет девяти, – сказал Скиф, отчаянно жестикулируя, будто бы украинка проводница не понимала русского языка.
 – За францужанкой? Була такая. Но их родня в Киеве встретила, – ответила проводница, опасливо отступая назад в вагон.
 – Какая родня? – сказала Аня, в ужасе срывая с себя пуховый платок и поднося его ко рту. – У нее нет никакой родни в Киеве.
 – Откуда мне знать? Гладкие, высокие, в длинных пальтах, а девочка такая гарненькая була, як цыганочка. Сама подивилась – билеты до Москвы, а сошли в Киеве. Они для мамзели письмо передали. Та прочитала и кивнула мне, что выходит. Дамочка по-русски плохо разумеет. Дивчинонька тэж.
 Проводница сама заподозрила что-то неладное и кликнула напарницу:
 – Маня, ходь сюды!
 – Приметы не запомнили? – спросил Засечный, глаза которого под высоко поднятыми бровями снова стали, как у сиамского кота – круглые и голубые.
 – Кого? – спросила напарница проводницы из-за ее плеча, чтобы войти в курс дела.
 – Похитителей! – зло выкрикнул Скиф, досадуя на женскую непонятливость.
 – А что у кого украли? – въедливо допытывалась напарница, пытаясь высунуться из вагона.
 По перрону от человека к человеку понесся приглушенный говорок: "Украли.., украли…"
 – Ой, лышенько мое! Так то бандиты булы? Кабы знала… Ни, нэ памятаю. Они, "новые русские", для меня все на одну морду, – причитала проводница.
 – Спасибо, – буркнул Скиф.
 Ему только еще не хватало, чтобы весь вокзал узнал об этом.
 – Анюта, – сказал Скиф, – поезжай домой на метро, а нам еще в одно место заехать надо.


* * *

 Южный ветер, пришедший вслед за метелью, теплым языком вылизал мостовые города, но тут, в дачном пригороде, снег лежал не только в лесу под деревьями, но и грязной кашей летел из-под колес автомобиля.
 "Мерседес" и "жигуленок" разом притормозили у восточного замка с кирпичными минаретами.
 – Лопу надо взять с его станичниками, – сказал Засечный. – Подстраховали бы.
 – Лопа к Алексееву двинул. Мы с тобой вдвоем справимся, – ответил Скиф. – Дорожка накатанная.
 Загляни-ка на черный случай к Ворону. Скажи, обедать придем. И обрисуй парой слов ситуацию, пусть подстрахует, если что. Иди, я тут за воротами понаблюдаю.
 Засечный выбрался из машины и направился к дому напротив по утопающей в талой воде дорожке.


* * *

 В просторной каптерке двое стражей покоя Серафима Мучника резались в замусоленные карты. Голые девицы на рубашках карт от этого выглядели немытыми, как бомжицы в санпропускнике.
 Скиф перемахнул через забор и плюхнулся в осевший сугроб прямо под носом у серой поджарой овчарки. Пес рвался к нему, нервно обнажая клыки в злобном рыке, готовый вцепиться в горло нарушителю, но что-то его удерживало от последнего решительного рывка.
 Скиф не стал делать резких движений, медленно выпрямился и спокойно сказал:
 – Фьють, серый! Тебя здесь не кормят, чтобы злее был? Успокойся, зверь. – Он полез в карман, вытащил носовой платок, чтобы утереть кровь на руке, ободранной о колючую проволоку. Пес потянулся к нему мордой, принюхиваясь. Делал он это основательно: обнюхал всю землю под Скифом, его самого и платок в руке. Потом сел напротив и негромко тявкнул, словно поздоровался.
 – Ах ты, шельма! – потрепал его по холке Скиф. – Узнал платок хозяйки. Ласки не видишь, серый разбойник.
 Пес жмурил глаза и терпеливо сносил приставания человека со своей нежностью.
 Потом Скиф еле слышно присвистнул и повел его к привратницкой сторожке.
 Дверь в каптерку медленно отворилась, и сторожа увидели на пороге бородатого незнакомца с собакой.
 – Ты откудова, мужик? – спросил тот, который плутовато сдавал карты.
 – Оттудова… – Скиф ткнул рукой куда-то в сторону, потом повернул ладонь налево, затем направо.
 Оба сторожа внимательно следили за замысловатыми движениями его правой руки, соображая маршрут.
 – А чо там потерял? – спросил тот, которому сдавали карты.
 В это время его напарник умудрился поменять местами слои карт на колоде.
 – Что нашел, говорите? – Скиф пожал плечами. – Я сам не разобрался, что за штука. Глядите…
 Он протянул им сжатый кулак, и подпитые охранники даже привстали с табуреток, чтобы увидеть, что же там интересного в кулаке.
 Скиф разжал пальцы – на ладони лежала обыкновенная граната-"лимонка".
 – Стволы на пол! – так громко заорал Скиф, что собака сначала прижала уши. Затем поддержала его громким лаем.
 Первый сторож сразу выбросил пистолет, второй попытался выскочить через другую дверь, но пес вцепился ему в руку.
 – Тихо, не орать! Нежный какой, собачка царапнула – он сразу в панику. Марш оба в кладовку, и сидеть там тише мышей.
 Скиф припер оббитую жестью дверь железным ломом и свистнул собаке:
 – Ко мне! Показывай, где твой хозяин обретается.
 Мы его вмиг вычислим в его лабиринте.
 Человек с собакой вышел из дежурки у ворот и направился к центральному подъезду, за стеклянными дверями которого брезжил далекий свет.
 Пес повел Скифа в цокольный этаж, весь отделанный кафелем и отведенный под бани и бассейны.
 В прекрасном бассейне с голубой водой, отделанном золотыми изразцами с купидонами, колыхалось необъятное брюхо, может быть, будущего отца нации.
 Завидя Скифа с собакой, Сима пронзительно завизжал и чуть не захлебнулся, выкрикивая с бульканьем:
 – Волк – чужой! Фас его!!!
 – Волк сам чужой на твоей псарне, – сказал Скиф.
 Сима все-таки выбрался к спасительной лесенке, тут-то его Скиф и схватил за волосы.
 – Говори, тварь, ты Ольгу убрал? – Скиф с силой окунул его голову под воду и подержал там с полминуты.
 – Я все ссскажу.., не топи, – отплевываясь, выдохнул, вынырнув из воды с выпученными глазами, Сима. – Костров это… Он, Костров…
 – Генерал, что ли?..
 – Он такой же генерал, как я фраер. Фармазон он гнойный, два года Тагильской зоны за ним. Кккосит под генерала. Вввыперли его в девяносто втором из Конторы… Ольгу он убрал, сссукой буду.
 – За что? – Скиф снова накрутил его волосы на кулак.
 – Не знаю.., отпусти… В натуре не знаю! – орал Мучник. – Она сама с ними повязана, с синими. На их бабки фирму открывала.
 – Где моя девочка?.. Где Ника? – строго спросил Скиф.
 – Я ни при чем!!!
 – Спрашиваю в последний раз – кто?
 – Тоже Костров, старший. Он для этого моих "быков" увел. Переманил, скотина, понимаешь, переманил.
 – Как это переманил?
 – Хряк и Бабахла ссучились за его баксы. Ой, не топи, я захлебываюсь!.. Они и меня завалить хотят, потому что я все знаю о костровском фармазонстве и его подельниках.
 Сима уже захлебывался не от воды, а от страха.
 – Кому ты на хрен сдался!..
 Скиф брезгливо оттолкнул его от себя и вытер руки носовым платком.
 – Чего тебя топить – дерьмо не тонет. Но если с девочки хоть один волос упадет, тебя, блядь Косоротая, с Костровым на одной шворке вздерну.
 Наверху ему почудились чьи-то шаги и голоса.
 – Пса я забираю с собой. Не место порядочной собаке в твоем борделе.
 – Забирай что хочешь. Здесь все твое, – всхлипнул Сима. – Дом оформлен на Ольгу.
 Волк ответил радостным повизгиваньем.




 Глава 29


 От респектабельного вида генерала Кострова, вышедшего из подъезда своего престижного дома на Сухаревке, Кобидзе оторопел поначалу и, спохватившись, распахнул перед ним дверцу иномарки. Под наброшенным на плечи длинным, до пят, замшевым пальто Кострова был парадный смокинг и галстук-бабочка, а на пальце левой руки сверкал украшенный алмазами платиновый перстень.
 "Целое состояние в цапке! – пронеслось в голове Кобидзе. – Эх, удалось бы Романову раскрутить плешивого!.."
 Кобидзе ухмыльнулся и, скосив на пассажира нахальный глаз, увидел, как он барабанит пальцами по подлокотнику. "Что стряслось у плешивого? – подумал Кобидзе. – Нервничает…"
 Кострову было от чего нервничать.
 На днях из одного высокого кабинета ему сообщили по секрету, что какой-то настырный полковник с Лубянки, проигнорировав постановление прокуратуры о прекращении дела по факту гибели Ольги Коробовой, продолжает собственное расследование. Есть веские основания считать, что под прикрытием расследования дела о покушении на Коробову полковник выявляет круг лиц, причастных к нелегальным поставкам оружия из в Чечню.
 – Хозяина кабинета особенно напугал этот полковник тем, что основательно сунул нос в отчетность посреднической фирмы "СКИФЪ" и в договоры, заключенные ею в последние годы. На многих договорах красовалась звонкая фамилия его сына, бывшего офицера штаба ЗГВ, а ныне преуспевающего коммерсанта. Кроме того, он сообщил Кострову, что на днях Инквизитор вроде бы просил у своего начальства санкцию на его арест, но пока получил отказ.
 Костров высказал сомнение в достоверности информации, чем успокоил перепуганного "радетеля" за Отечество, на имя которого сам не раз переводил солидные суммы в швейцарский банк. Но сегодня утром, просматривая содержимое личного домашнего сейфа, он неожиданно опытным глазом обнаружил вместо оригинала предсмертного письма Ольги Коробовой Скифу невесть откуда взявшийся ксерокс с него. Само письмо бесследно исчезло. На сейфе не было следов вскрытия. Костров знал, что так чисто умеет работать только одно ведомство… Именно то, где служат Инквизитор и настырный полковник… "Несмотря на отказ в санкции на мой арест, продолжают копать под меня, – понял он. – Письмо Ольги – улика косвенная, но серьезная. Может, найдется еще письмо, зря так переживаю", – вздохнул Костров и покосился на сотовый телефон, лежащий на сиденье.
 "Чертов Инквизитор! – вздохнул Костров. – Опередил я тебя. Инквизитор, опередил! – потер ледяные руки Костров. – Коробова с того света показаний тебе не даст. Ух и взбеленился, видно, ты!.. Медвежатников на мой сейф напустил, надо же!.. Знаешь, старая сволочь, что Костров к прокурору не побежит… Не побегу. У Кострова другая метода – око за око, зуб за зуб".
 Заверещал сотовый телефон. Костров послушал и сердито спросил:
 – Хорошо искал, оболтус?.. Тогда покрутись у метро, тебя найдут…
 "Что-то сорвалось у плешивого", – подумал Кобидзе, провожая взглядом обогнавшую их "Ауди" с милицейскими мигалками на крыше.
 – Чертов полковник, как бельмо в глазу! – бросив телефон на сиденье, чертыхнулся Костров. "Нейтрализуй его своими людьми", – вспомнил он приказ хозяина высокого кабинета. "Вот, племя интендантское воровское!.. На халяву баксы – тут как тут. А потянуло паленым – пожар туши Костров. Дерьмо вы дерьмом без Кострова, господа, а гонору-то, гонору…
 Но тот прыщ прав – полковника пора нейтрализовать. Может, тогда и Инквизитор поймет наконец, что все мы под богом ходим…"
 – Инструмент тот, для работы, с собой? – покосившись на Кобидзе, спросил он.
 – Ну-у, – ответил тот.
 – Притормози, милок, разговор есть.
 Кобидзе прижал машину к тротуару.
 – Адрес этого клиента знаешь? – Костров показал ему фотографию.
 Кобидзе скривился.
 – Знаешь, – усмехнулся Костров. – Знать еще должен: все ниточки в его руках. Ниточки-удавочки на твою шею…
 – Сколко "зелеными"? – сглотнул слюну Кобидзе.
 – Больше, чем за самолет, пожалуй, раза в два.
 – Мы работаем с гарантией – двое… Каждому – в два раза…
 – Грабители с большой дороги! – скорбно затряс розовыми щечками Костров. – Но интересы государства вынуждают меня согласиться с вашими условиями.
 – Когда?..
 – В твоих интересах сделать работу сегодня, пока я буду на презентации. А потом домой меня отвезешь.
 Там всю заработанную "зелень", милок, и получишь сполна.
 – Пачему в моих интересах – сэгодня?..
 – Завтра он будет шерстить аэродромную обслугу.
 Показаний на твой словесный портрет наберет выше крыши…
 – Вопрос снят.
 – Мою машину оставишь на стоянке перед отелем, чтоб на виду у милиции. А сам на метро. Учти, у клиента жена в больнице…
 – При чем жена?
 – Ребеночка-то из садика сам забирает… Садик во дворе. Я своего Тотошу в него водил. Хороший садик, показательный.
 – Понял, не дурак.
 – Дурак, еще какой дурак! Наследил, милок, с блядьми-то?..
 – Романов заложил? – вскипел Кобидзе.
 – Заложить всегда найдется кому, – улыбнулся Костров. – Твой этот, с лисьей мордой… Взял я его вчера за жабры, он мне и выложил про блядей-то.
 – Щэ гижо! – скрипнул зубами Кобидзе. – Язык вырву!
 – С головой, милок. Вместе с головой… Его доля тебе одному достанется, да еще тыщонки три сверху кину. Кстати, он тебя у метро "Сухаревская" ждать будет.
 Кобидзе чему-то усмехнулся и кивнул кудлатой головой.
 Он с шиком развернул автомобиль перед подъездом "Президент-отеля" и с услужливостью вышколенного лакея распахнул перед Костровым дверцу.
 Тот, небрежно кивнув, с достоинством понес свое дородное тело к державным дверям.
 – Николай Трофимович, на минутку! – шагнул к нему усатый орудовец.
 – Чего тебе, начальник?..
 – Не узнали – богатым буду! – хохотнул тот. Голос показался Кострову знакомым.
 – Ты, што ль, Романов?.. Нашел место…
 – Уж извиняйте, дело срочное, – ответил Романов, увлекая его за колонну.
 – Слушаю, – раздраженно бросил Костров. – Выкладывай.
 – Я, собственно, вон за того ишака хотел вам кое-что сообщить, – Романов кивнул на Кобидзе, тусующегося среди господской шоферни.
 – Ближе к делу. Не хватало простуду из-за тебя схватить!..
 – Гоните его взашей, Николай Трофимович. Пьет джигит – полбеды, а то, что на каждом углу болтает несусветное, – беда…
 – Болтает?..
 Романов бросил взгляд по сторонам и наклонился к Кострову:
 – Угу-у. Будто бы он на днях в одном ангаре рулевые тяги у какого-то самолета раскрутил…
 – Чего? – напрягся Костров.
 – А самолет тот потом возьми и грохнись на лед Клязьминского водохранилища… Лихой сюжетец, с переодеванием, а, товарищ генерал?..
 Костров вперил в него немигающий взгляд.
 – Хочешь сказать, что ишак дочь моего лучшего друга Виктора Коробова на тот свет спровадил? – свистящим шепотом спросил он. – Убойная информация…
 – Но самое убойное в ней, будто бы он это.., рулевые тяги-то у самолета раскрутил по прямому вашему приказу, Николай Трофимович. Вот какая хренотень убойная получается…
 Обвислые щечки Кострова покраснели и задрожали мелкой дрожью.
 "Не набрехал Кобидзе, – подумал Романов. – Блесну заглотнула щука – подсечь бы половчее…"
 – Так прямо и болтает? – хрипло спросил Костров.
 – Угу-у. Еще и в эпистолярном жанре балуется…
 – Эпистолярном? – впил настороженный взгляд в Романова Костров.
 – Очки при вас, Николай Трофимович? – протянул тот листок бумаги.
 – Что это?..
 – Всего-то говна-пирога – чистосердечное признание Кобидзе.
 Костров прочитал листок и, оглянувшись по сторонам, сунул его в карман.
 – Ксерокс это, – усмехнулся Романов.
 – На понт берешь?.. А оригинал?
 – Есть и оригинал…
 – Со мной понтовать – что ссать против ветра, штаны обмочишь, полковник, – сквозь зубы прорычал Костров. – Где он?
 – Ну-у, Николай Трофимович, все На свете свою цену имеет…
 – Ах, вон что! – взлетели на лоб Кострова брови. – Шантаж!.. Наезд на Кострова?..
 – А я назвал бы это в духе времени – бартерной сделкой. Вы – мне, я – вам…
 – И какова цена твоего бартера, позволь полюбопытствовать?
 – А во сколько вы сами свою жизнь оцениваете?
 – Жизнь?.. Дорого…
 – И оригинал стоит дорого…
 – Сколько?
 – "Лимона" два. Недозрелых…
 – Убойная цена, – опешил Костров. – Меньше – мне обидно бы было… А ты хорошо подумал, прежде чем на такой "бартер" решиться?
 – Десять лет на тебя пашу, как папа Карла… Было время подумать.
 – Господи, как люди-то меняются! – насмешливо пропел Костров. – Тихий, как голубь, полковник Романов, исполнительный… А он-то, оказывается, орел-стервятник…
 – Я такое же дерьмо, как и ты, Костров, – Романов кивнул на "упакованную" публику, текущую к двери "Президент-отеля". – Тоже хочу вместе с вами у корыта похрюкать. Как говорится, имею полное право.
 – Мудак!.. Куда ты с этой вонючкой?.. К Инквизитору?.. "Груза двести" и прочего на тебе персонально ой-ей-ей!.. На сто "вышек" потянет… В Цюрих, в Центр?.. А что, если Коробову я того.., по приказу Центра?
 – Прикол!.. – ухмыльнулся Романов. – Центр такие деликатные акции поручает своим, из службы безопасности, а не уголовникам.
 – Логично! – вынужден был согласиться Костров. – Сколько времени на обдумывание ситуации?
 – Дня три… Кстати, дома я не ночую, детей и жену отправил далеко от первопрестольной, чтоб у тебя соблазна не возникло… Если что со мной случится, сам понимаешь, оригинал уйдет автоматом в Цюрих, а копия – Инквизитору. Ферштейн, Николай Трофимович?
 – Сволочь! – сорвался на крик тот. – От кого жрешь – тому и срешь!..
 Романов сунул в его раскрытый рот заранее приготовленную таблетку валидола и, снисходительно похлопав его по плечу, растворился в метельных сумерках. Костров проводил его взглядом, полным бессильной ярости. "Будто все сговорились, – содрогаясь от жалости к самому себе, думал он. – Будто по чьей-то команде обкладывают старого и больного Кострова со всех сторон".
 Отдышавшись несколько минут на пронизывающем ветру, Костров нетвердой походкой поплелся К двери отеля. В холле он сразу окунулся в раскованную атмосферу элитарной тусовки. Солидные политики, воровские авторитеты, известные артисты и юристы И даже сами господа министры спешили засвидетельствовать отставному генералу КГБ свое почтение. Кострову льстило, что тусовка знает его, уважает и боится.
 "Ладно! – думал он во время тягомотной официальной части презентации. – С говнюком Романовым, как ни крути, мы одной пуповиной связаны, как-нибудь промеж собой разберемся… На два "зеленых лимона" – он, конечно, губищи раскатал… Но тыщонок сто придется отстегнуть… А молодец полковничек-то!.. Моя школа… И я на его месте такой облом не упустил бы… Кобидзе?.. Ну, с тем все ясно…"
 Скоро Костров совсем смог взять себя в руки и даже был способен рассказывать "новым русским" так любимые ими анекдоты про "новых русских".


* * *

 Полковник Шведов, услышав в машине по радиотелефону тревожный голос Скифа, в нехорошем предчувствии приник к трубке:
 – Так, так.., понял, Василий Петрович! Елки-моталки, ну, зверье!.. Понял… Сколько они хотят?.. Что, пока на тебя не выходили?.. Выйдут, подонки!.. Костров?.. Что, со слов Мучника?.. Я бы ему не очень верил… Сейчас всех буду ставить на уши, а ты крепись и жди моего звонка…
 Разворачивайся и назад в управление, – отключив радиотелефон, бросил Шведов водителю служебной "Волги".
 – Максим Сергеич, рабочий день закончился, и хоккей сегодня, – взмолился водитель. – И вам пора пацана из садика забирать.
 – Разворачивайся!
 Водитель в сердцах крутанул баранку "Волги" перед самым подъездом дома Шведова, и тут из-за мусорных баков по машине хлестанули очереди из двух автоматных стволов. Водитель, не успев придавить тормоз, сразу уткнулся в баранку простреленной головой, а "Волгу" с разворота бросило на стену дома.
 Последняя очередь вспорола бензобак. Получившего несколько пуль в грудь и шею Шведова взрывом бензина выбросило из объятой огнем машины на асфальт.
 Прежде чем провалиться в бездонную липкую темноту, он увидел двух бегущих от мусорных баков мужчин. В одного из них, сухопарого, в шапочке-петушке, навскидку, не целясь, выстрелил из табельного пистолета. Дальше темнота поглотила его, и он уже не видел, как сухопарый споткнулся и ткнулся лисьей вытянутой мордой в детскую песочницу. Подельник оглянулся и после секундного замешательства распорол автоматной очередью его спину, потом, бросив автомат в кусты, метнулся под арку…
 Прибежавшие на выстрелы люди оттащили бесчувственного Шведова от горящей машины.
 – Хана мужику! – взглянув на него, сказал какой-то старик. – Во-о что творят из-за долларов наши гребаные коммерсанты!
 – Он такой же коммерсант, как я целка! – окрысилась на старика отечная бабенка средних лет. – Из нашего подъезда он. Военный. Полковник. Душа человек был: на бутылку попросишь – не откажет. Царство ему небесное.
 – Дышит! Живой еще, – приникнув ухом к губам Шведова, тихо, будто боясь разбудить спящего, прошептал какой-то очкарик и без лишних слов бросился под арку к телефонной будке.


* * *

 Звонок из милиции застал Инквизитора за работой над карточками – досье на бывших партийных функционеров, ныне обретающихся в советах директоров коммерческих структур. Он внешне спокойно выслушал сообщение о покушении на полковника Шведова и даже вежливо поблагодарил майора милиции за своевременное извещение. Но потом, из-за предательски задрожавшей руки, долго не мог уложить трубку на рычаг аппарата…
 За долгие годы работы на переднем крае Инквизитору часто приходилось терять друзей и коллег по профессии, своих агентов. Их находили в подъездах в лужах крови, застреленными или заживо сгоревшими на засвеченных явочных квартирах, во взорванных автомобилях, на городских свалках с проломленными черепами. А чаще совсем не находили… Но всегда за любой акцией против наших нелегалов следовал ответный ход, и необязательно на территории той страны.
 Никогда не затухающая война разведок и контрразведок государств, принимая временами ожесточенные формы, все же имеет свои неписаные правила. Одно из них – можешь не уважать противника, но без крайней нужды не наступай ему на яйца. Такое не прощалось.
 В войне против спецслужб государства у отечественной организованной преступности никаких правил не существует, и Инквизитор хорошо знал это. Он понял, что покушением на полковника Шведова преступниками был брошен вызов ему – Инквизитору.
 Значит, случилось что-то такое, что заставило их бросить этот вызов. Но что?..
 Точный ответ мог дать только Шведов, глубоко копнувший "кавказский след".
 "Значит, в чем-то слишком глубоко", – понял Инквизитор.
 – Группу Шведова ко мне! – непривычно резко приказал он помощнику. Когда группа Шведова через час собралась в полном составе в его кабинете, он оглядел каждого и спросил, ни к кому не обращаясь в отдельности:
 – Кто?
 Все уже были в курсе происшедшего, и каждый чувствовал себя виноватым.
 Вперед выступил Кулемза.
 – Костров, – сказал он глухо. – Мы только что были на квартире у Максима, виноват, товарищ генерал, полковника Шведова. В отсутствие его близких…
 Жена находится в больнице… Так вот, в их квартире предположительно за час до покушения кто-то побывал. Перевернуто все, но ценные вещи на месте… Бандиты Кострова это, товарищ генерал, голову на отсечение… Что-то искали, да, видать, не нашли и решились на убийство. А что искали – не знаю.
 "Зато я знаю, – подумал про себя Инквизитор. – Подлинное предсмертное письмо Коробовой к бывшему мужу Скифу искали, сволочи. Оно, хоть и косвенно, подтверждает причастность Кострова к ее убийству".
 – Другие мнения есть? – резко спросил он.
 – Костров, но сработано чисто, доказательств нет, – выступил вперед подполковник Епишев.
 Он хотел еще что-то добавить, но Инквизитор жестом остановил его.
 – Где в данную минуту Костров? – спросил он.
 – На тусовке… То есть на презентации в ресторане "Президент-отеля", – ответил Кулемза. – Доставить вам его сюда?
 Инквизитор покачал головой.


* * *

 Костров в обществе трех депутатов Госдумы и моложавого, но седого уже генерала из транспортной авиации поглощал дичь, когда увидел перед собой пожилого человека с аскетичным лицом, непроницаемыми глазами и с отменной военной выправкой. За ним стояли еще двое.
 Сердце Кострова сжалось в нехорошем предчувствии, лоб покрылся испариной, обвисли и покраснели щеки. Чтобы не выказать своего состояния, он поспешно опустил плешивую голову к блюду с дичью.
 Человек с непроницаемыми глазами стоял и молча смотрел, как он обгладывает косточку.
 Костров знал, кто стоит сейчас рядом с ним и почему так смотрит на него. В голове спасительной соломкой замаячила надежда: двое – за спиной Инквизитора, сейчас они предъявят ему постановление об аресте и отвезут в Лефортовскую тюрьму… А там, проклятый Инквизитор, еще поглядим, кто кого…
 Но двое ничего не предъявляли и, похоже, никуда не собирались его увозить…
 – Вы танцевали несколько неуклюже, господин Костров, – тихо сказал человек по-английски.
 Из непроницаемых глаз его лишь на миг вырвалось наружу клокочущее пламя, и Кострову хватило этого мига, чтобы прочитать в глазах Инквизитора свой смертный приговор.
 Инквизитор твердыми шагами шел к выходу. Костров хотел было что-то крикнуть ему в спину, но пересохло во рту и язык прилип к гортани. Он понял скрытый смысл одной-единственной фразы Инквизитора: "Приговор окончательный и обжалованию не подлежит".
 Он не знал, каким образом будет приведен в исполнение этот приговор, но знал, что он будет приведен.
 Знал и то, что отныне даже крепостные стены камеры в Лефортовской тюрьме не спасут его. Руки Инквизитора дотянутся до него и на дне морском, и в джунглях у пигмеев, и у эскимосов Гренландии…
 – Чего он это про танцы?.. Кто этот чмырь, Николаш свет Трофимович? – заплетающимся языком спросил один из депутатов Госдумы по фамилии Небедный.
 Костров перевел на него узкие от внезапной ярости глаза.
 – Кто? – громко спросил он. – Он тот, кто твоего братца-предателя когда-то переселил из Штатов в преисподнюю…
 – Он?.. Что же ты сразу не сказал?! – рванул галстук-бабочку депутат Небедный.
 – Замри и сопи в две дырки, говнюк! – прошипел Костров и, не прощаясь, направился к выходу.


* * *

 Хмурый Кобидзе гнал автомобиль по глухим узким переулкам. Сидящий на заднем сиденье Костров ежеминутно оглядывался, пытаясь засечь машины слежки, но, к его удивлению, их не было. Подъехав к подъезду своего дома, он тоже не обнаружил ничего подозрительного, и от этого липкий страх еще больше овладел им.
 – В Одинцово на дачу, Кобидзе, за скорость еще "зеленых" накину!
 Тот сорвал машину с места.
 Когда за стеклом замелькали огни Баковки, Костров дотронулся до его плеча.
 – Как там прошло.., с полковником-то?
 – Парядок в авиационных частях! – ухмыльнулся Кобидзе. – Работали в два ствола… Тачка факелом вспыхнула и на стэнудома, как казел, пригнула.
 – А этот с лисьей мордой, который с тобой был?
 – В аду, навэрно, призэмлился, – хохотнул лающим смехом Кобидзе.
 – "Зелеными" не обижу, милок, не обижу. Все сполна… Заслужил, – поспешил заверить Костров.
 Когда Кобидзе подогнал машину к трехэтажному особняку, обнесенному бетонной стеной, Костров всмотрелся в неосвещенные черные окна и сказал ему:
 – Заходи в дом, "зеленые" свои получишь, заодно поможешь мне собраться, а потом отвезешь в аэропорт – и "гуляй, Вася!".
 – Нэ Вася!.. Ромико, Романоз я, – хмуро заявил Кобидзе и поинтересовался:
 – Сколко днэй гулять можно?
 – А вот слетаю, милок, в Англию, там на двух шустрых ребят круглую сумму переведу и назад, – усмехнулся Костров и, открыв дверь, скрылся в доме.
 "Ха, раскрутил, значит, Романов плешивого!" – прыгнуло от радости сердце в груди Кобидзе, и, посмотрев на полную луну, выглянувшую из-за рваных туч, он шагнул вслед за Костровым в дверь дома.
 Как только он обрисовался в лунном свете на пороге, притаившийся за дверной притолокой Костров профессионально нанес ему удар рукоятью пистолета в висок. Ас афганских гор отдал богу душу мгновенно.
 Не зажигая света. Костров извлек из тайника в кирпичной кладке дома несколько пачек долларов, узелок с бриллиантами и кипу зарубежных паспортов.
 После этого поставил рядом с телом Кобидзе канистру с бензином и взрывное устройство с часовым механизмом…
 Через полчаса Костров был уже в аэропорту Внуково.
 А еще через полчаса, купив по подложному дипломатическому паспорту билет на ближайший рейс на Одессу, был уже в самолете. При взлете он увидел в стороне Одинцова пламя над своим домом.
 "Опередил я тебя, проклятый Инквизитор, опять опередил!" – подумал Костров с ликованием и, сунув под язык таблетку валидола, потер влажные ледяные руки.




 Глава 30


 Ворон принял известие о похищении Ники внешне спокойно, но кто знает, как ему давалось такое спокойствие.
 Скиф наотрез отказался от услуг воровского мира и людей Ворона. Было решено, что они справятся надежно спаянной тройкой – Скиф, Алексеев и Засечный.
 – Мы съездим в Калугу за Сашкой, – сказал Скиф. – А тебе, дед Ворон, похитители обязательно позвонят. С тебя и с меня деньги будут требовать, из Симы все равно ничего не выбьешь.
 – В Киеве у меня самые надежные повязки, – сказал Ворон. – Мне бы с вами поехать.
 – Зачем тебе старые кости трясти? Какой из тебя воин, грей свой ревматизм на печи да Баксика воспитывай на отрицательном примере.
 Ворон покачал головой и хитровато искоса глянул на Скифа:
 – Даю тебе, Скиф, спутниковый телефон. Даже два аппарата, но на один номер. Вот номер. Ничего мне от тебя не надо, прошу только об одном: звони мне по три раза в день. Меня не будет – говори в автоответчик. Говорить можно все открытым текстом – аппарат сам кодирует и расшифровывает. Я эту штуку у одного отставника-гэбэшника сменял.
 – Ну-ка давай испробуем, – Скиф взял телефон и набрал номер. – Алло, мне Геннадия Васильевича, будьте добры… Нету?.. Тогда оставьте ему мой новый телефонный номер…
 Скиф продиктовал номер, и не успели они выпить кофе, как зазвенел спутниковый аппарат. Звонил полковник Романов.
 – Алло, Василий Петрович. Только что в наше ведомство позвонили по телефону из Киева какие-то злоумышленники. Похищена ваша дочка с целью получения выкупа. Выкуп огромный. Вам ничего предпринимать не надо, мы все возьмем на себя. Только постоянно держите нас в курсе любых телефонных звонков или других сообщений.
 – Мне ехать к вам?
 – Повторяю, вам никуда выезжать не нужно. Я все беру на себя. Люди в Киеве уже поддерживают с ними постоянную связь. Звонки идут из телефонов-автоматов. Голоса изменены.
 – Без меня ваши люди все загубят, – убежденно ответил ему Скиф.
 Засечный кивком подтвердил это.
 – Наши люди – профессионалы. Операцией по спасению ребенка руководит сам генерал Костров.
 – Ха-ха! – зло хохотнул Скиф. – Не сам ли ваш "генерал" организовал киднеппинг?
 – Отдаете себе отчет, что говорите?
 – Вполне. Ваш экс-"генерал" – бывший зек. Уголовник.
 – Кто вам сказал такую глупость?
 – Классическая музыка навеяла…
 В трубке повисла тишина.
 – Что же молчишь, Романов?
 – Не подумайте плохого, – растерянно произнес тот. – Но я не могу открыть некоторые служебные тайны. Прошу поверить мне на слово, что в этой ситуации Костров работает на нас – речь идет о жизни ребенка. Он тоже отец. Кстати, мы отправляем в Цюрих вашу бывшую тещу, бабку Вероники. На всякий случай. Если придется переоформлять банковские счета. Но главное – похитители требуют конфиденциальной встречи с вами с глазу на глаз, тоже в Цюрихе. Речь, очевидно, о том, чтобы заставить вас в присутствии адвоката Ольги переписать на них завещание, оформленное на вас.
 – Как ты это представляешь себе, Гена? Ольга-то сделала завещание на Скворцова Игоря Федоровича, а я – Луковкин Василий Петрович, просекаешь?
 – Черт, об этом я не подумал! – вырвалось у Романова. – На паспорт уйдет дня три… Время надо еще на зарубежный паспорт и визу в Швейцарию…
 – Неужто Контора твоя стала такой хилой, что не может сделать загранпаспорт и визу в один день?
 – Будем думать, что можно сделать в такой ситуации, – загробным голосом произнес Романов. – Прошу вас сидеть на телефоне и ожидать моего звонка.
 В динамике раздались длинные гудки. Минут пять никто не шевелился, словно зачарованно слушали не электронные гудки, а волшебную музыку.
 – Паспорт, Скиф, они тебе сделают, будь спок, – нарушил молчание Засечный. – А в аэропорту в Швейцарии Интерпол тебя под белы руки и в самолет до Гааги…
 – Что-то здесь не то, – сказал с сомнением Скиф. – Гэбэ захотело сдать меня Гааге, чего проще: вяжи здесь и в самолет… Ребенок-то при чем?
 – Не гэбэ тебя захотело сдать, – покачал головой Ворон. – Не их мозги тут петрили. И Ольги твоей бабки поиметь, и тебя употребить… А чтоб ты с крючка не сорвался, живца придумали, гниды!.. Хитро?
 А вот про ксиву твою не допетрили… Костров так бы не прокололся…
 – О чем каркаешь, птица вещая? – уставился на него Скиф.
 – О том, что блядь Косоротая про Кострова на твои уши лапшу вешал, – ехидно сказал Ворон. – Тут, помяни мое слово, фартовой уголовкой пахнет и еще чей-то дух вонючий есть. Ехать вам надо, мужики, пока они тут допетривать будут, как ксиву нарисовать, неуж не понятно?


* * *

 На следующий день после громыхнувших в Москве событий Виктор Иванович Коробов в Английском клубе Женевы, хранящем память о Байроне и русском князе Горчакове, с интересом внимал только что приехавшему из Москвы экс-фавориту. Тот хоть и был в свое время выгнан из Кремля за интриги против царствующего дома и вроде бы за махинации с государственными ценными бумагами, но аппетита от этого явно не потерял.
 То, что в новой России процветает традиционное чиновное мздоимство и казнокрадство, не было новостью для Коробова, но экс-фаворит с шутовскими ужимками рассказывал скабрезные истории, царящие в высших эшелонах власти. Коробов поначалу принял его рассказ просто за неумный треп, но экс-фаворит сыпал такими громкими фамилиями и чинами, приводил такие подробности, что Коробову стало не по себе.
 И еще он подумал: этот хлюст наверняка примчался из Москвы торить дорожку на дружбу с ним… Такие всегда умеют держать нос по ветру.
 – И сколько еще твои знакомцы продержатся? – спросил он его в лоб.
 – Столько, сколько вы им позволите, Виктор Иванович, – оставив шутовской тон, ответил тот. – Я приехал из России по поручению серьезных деловых людей обсудить с вами несколько деликатных вопросов.
 – Уважаемый, мы тут в изгнании так долго ждали из России серьезных людей, что все жданки съели.
 – Обстоятельства так складывались…
 – Обстоятельства создают люди в определенных целях.
 – Совершенно согласен с вами, Виктор Иванович.
 – Итак, ваш первый деликатный вопрос?..
 – Катастрофа с самолетом вашей дочери. Вернее сказать, ее убийство…
 – Уверены в этом?
 – Есть основания так считать, – посмотрел ему в глаза экс-фаворит. – Вы не знакомы с бывшим генералом КГБ Костровым?
 – С кем, с Костровым? – переспросил Коробов и наморщил лоб. – Костровым?.. Нет, кажется, не знаком.
 – Я так и думал, – еле улыбнулся экс-фаворит. – Надежда России Виктор Коробов и генерал КГБ Костров, запятнавший мундир уголовным прошлым, – фигуры, согласитесь, малосовместимые. Однако примите к сведению, что люди этого Кострова накануне гибели вашей дочери побывали в ангаре, где стоял ее самолет.
 Коробов, почувствовав, как кровь застучала в висках, впился в него сумрачным взглядом.
 Экс-фаворит протянул листок с "чистосердечным признанием" Кобидзе.
 – Откуда у вас это? – прочитав листок, выдохнул Коробов.
 – Назовем это, так сказать, утечкой информации из компетентных органов.
 – Утечка информации из органов?
 – Не удивляйтесь; Виктор Иванович, в России многие хотели бы оказать вам личную услугу. Даже ваши конкуренты просили меня проинформировать вас о своей непричастности к этому грязному преступлению.
 – Зачем?
 – Чтобы в будущем оно не стояло между ними и вами.
 – О каком будущем речь?
 – Господин Коробов, не секрет, что Россия гореполитиками доведена до состояния коллапса. Но, слава богу, есть еще в элите патриоты, думающие о ее национальном возрождении. Им нужен лидер, за которым не только авторитет политика, но и.., доверие финансовых кругов свободного мира…
 – Ах, вона как! – засмеялся Коробов. – Я-то уши топориком… Оказывается, ваша шпана Россию-матушку уже всю разворовала… Теперь, значица, страсть как хоца еще и в коробовский карман пухлую ручонку запустить?
 Экс-фаворит даже поперхнулся от его слов.
 – Но согласитесь, Отечество в смертельной опасности, а ваши счета в Швейцарии некоторым образом принадлежат народу России, – не в лад пролепетал он.
 – Справку давай, уважаемый.
 – Какую справку?..
 – Справку, что "наперсточники", пославшие тебя, и есть народ России.
 – Ну, знаете ли! – вспыхнул экс-фаворит. – Мы, патриоты, надеялись…
 – Лично ты на что надеешься? – перебил его Коробов. – Прямо в Кремль на белой кобыле?.. На той самой, на которой хотел объехать старого пердуна Коробова, а, уважаемый?
 Экс-фаворит, красный как рак, заерзал в кресле.
 Он относился к новому поколению политиков, избегающих называть вещи своими именами и задавать вопросы в лоб.
 – Приступим к следующему вопросу, – не дал ему опомниться Коробов.
 – Он вытекает из первого, – как за спасительную соломинку схватился экс-фаворит. – Я имею в виду, что нынешний режим будет держаться у власти в России ровно столько, сколько Запад будет держать его на игле финансовых вливаний.
 – Запад прежде всего думает о своих интересах.
 – Транши МВФ нещадно разворовываются… Кроме того, они тяжким бременем лягут на будущую Россию и еще долго не дадут ей подняться с колен.
 – А нужна ли Западу Россия, вставшая с колен, уважаемый?
 – Западу не нужна, но, я полагаю, вам она нужна, Виктор Иванович, – подстроившись под тон Коробова, с обезоруживающей прямотой сказал экс-фаворит.
 – Откуда такой вывод? – с интересом посмотрел на него Коробов.
 – Иначе зачем господину Коробову создавать в России мощные законспирированные структуры? – улыбнулся тот.
 – Однако вернемся к траншам, – поспешил сойти со скользкого пути Коробов. – Что произойдет, если МВФ откажет России?
 – – Наступит крах всей банковско-финансовой системы, гражданское неповиновение режиму, хаос.
 И, тогда, если вовремя не перехватить инициативу, возможна реставрация коммунистической системы или распад государства на множество мелких княжеств.
 – А если перехватить инициативу?
 – Власть сама упадет в руки такому политику. И от него уже будет зависеть, какой быть России.
 – Пойдет ли армия и народ за инициатором?
 – Голодные и униженные из двух зол выберут меньшее, – уклончиво ответил экс-фаворит. – Но национальный бизнес, без сомнения, сделал бы ставку на такого человека…
 – Значит, вопрос за малым, – саркастически улыбнулся Коробов. – Сорвать переговоры с МВФ, и дело в шляпе…
 Экс-фаворит промолчал.
 – Боюсь, вас послали не по тому адресу, уважаемый, – поднялся из кресла Коробов, давая понять, что тема закрыта. – Я, конечно, не могу оставаться равнодушным к тому, что творится на Родине, но мой интерес в бизнесе, а не в политике. Желаю вам здравствовать.
 Экс-фаворит, согнав с лица учтивость, разочарованно смотрел ему вслед.
 У выхода из зала Коробова остановил вышколенный лакей клуба.
 – Мистер Коробофф приглашает Москва к телефон, – почтительно произнес он по-русски. – Мистер Романофф сообщать что-то очень срочное.
 У Коробова заныло сердце. Он знал: если Романов или Костров находят его из Москвы даже в Английском клубе, значит, действительно произошло что-то экстраординарное.
 – Что у тебя, Романов? – спросил он в трубку.
 – ЧП… Тысячу раз простите, Виктор Иванович, но форменное ЧП с вашей внучкой…
 – Говори толком. Попала в автокатастрофу, сгорела в пожаре или чего там еще?
 – Ее похитили.
 – Зачем похитили?.. Кто?..
 – Сын Кострова с бандитами в Киеве выкрал ее из поезда вместе с гувернанткой. За их освобождение они требует переписать на него в Цюрихе часть завещания вашей покойной дочери Ольги.
 – С ума сошел, Романов? Уверен, что Того Костров похитил?
 – Он мне сам звонил, откуда-то с Украины… Точного места не можем определить.
 – Его отец знает об этом?
 – Еще нет… Неожиданно возникла серьезная проблема с одним знакомым дьяконом, и ему пришлось спешно вылететь в командировку… Кстати, вчера в Одинцове сгорел его дом.
 – Чей?.. Дьякона?..
 – Нет, Кострова. А у дьякона вчера умер подьячий…
 – Понятно… Что предпринимает бывший зять?
 – Пьет с уголовниками. В Цюрих вылететь не может, потому.., потому что допился до того, что не помнит своей настоящей фамилии. И дьякон проклятый не дает мне фамилию ему напомнить. Похититель ждать не хочет, требует, чтобы вы перевели на его имя сорок миллионов долларов…
 – Малый не промах! – выдохнул ошарашенный Коробов.
 – Какие будут указания, Виктор Иванович?
 – Срочно определить логово похитителей. Срочно!..
 – Я понял. Сделаю все возможное.
 Происшедшее не укладывалось в голове Коробова: сын Кострова, этот наркоман-дебил, встал на пути у него, Хозяина Империи?.. Бред!.. Неужто его папаша Фармазон придумал многоходовую операцию по ограблению своего лучшего друга Коробова: сначала дочь ухайдакать, а потом и киднеппинг организовать?
 Но что-то тут не так…
 "А если так, неплохо придумал, Фармазон! – мелькнуло у него. – Скиф, спасая дочь, прилетает в Цюрих и переписывает на его недоумка завещание Ольги. Потом Костров сдает Скифа Интерполу. Тот парится в голландской тюрьме, а плешивый с сыночком благоденствуют на Багамах или Гавайях… Беспроигрышный вариант! Сорвалось со Скифом, выкуп можно содрать с деда девочки, под угрозой разоблачения бывшего капээсэсовского функционера. Ну, Фармазон, если все обстоит так – будет тебе "многоходовая комбинация" с путевкой в ад!" – скрипнул фарфоровыми зубами Коробов.
 В машине по дороге в Цюрих он, несмотря на резкую головную боль, пытался анализировать разговор с кремлевским экс-фаворитом.
 "Может, зря я его по кочкам? – с несвойственным ему сомнением подумал Коробов. – Хлюст, конечно, но, зная ситуацию в России изнутри, говорит дельное… Власть, мол, сама упадет в руки… В семнадцатом году большевики, скупив все продовольствие в Питере, вызвали голодные бунты, и власть действительно грушей перезрелой упала им в руки. Вот только как сорвать эти переговоры по траншу? В МВФ не сунешься – там в первую очередь заинтересованы в их успехе. Еще бы: вяжи Россию долгами по рукам и ногам и, помимо дивидендов финансовых, диктуй ей свою волю, грабь ее недра… Правильно, правильно хлюст мыслит: расплачиваться придется за все не им, нынешним "наперсточникам"… Как их с иглы ссадить, вот вопрос… Хм.., хмм… Дело стоящее. Надо подумать, подумать… Хорошо бы их шатию-братию обвинить в нарушении прав человека или какого-нибудь там международного эмбарго, да так, чтобы скандал громыхнул на весь мир… Надо подумать…"




 Глава 31


 Засечный гнал "Мерседес" так, что они домчались до Калуги всего за полтора часа. А Скиф как заснул перед Наро-Фоминском, так и не проснулся даже на въезде в Калугу. Во сне страшно вращал глазными яблоками. Снова прежний сон. Снова горы, подземный храм. И снова грубая скульптура из обожженной глины обретает очертания сияющей богини.
 И снова музыка, в которой не различить партий отдельных инструментов, и.., эта ужасная сонливость прямо во сне. Знаешь, что спишь, а спать все равно смертельно хочется.
 – Не спи, – говорит ему пылающая женщина. – Ты пришел ко мне с вопросом, а у меня есть на него ответ.
 – Мне ничего от тебя не нужно. Я не хотел к тебе, меня привели темные силы, которые дремали внутри меня. Все вопросы реальной жизни я привык решать сам.
 – Не лукавь. Твое сознание спит. Испытания, отведенные тебе, кончились. Ты не выдержал ни одного. Ты не станешь хранителем последней маманды.
 У тебя в душе все дремлет Вера, которая не нужна бессмертному демону. Это наша последняя встреча, и ты навсегда обо мне забудешь. Ты все-таки хочешь что-то спросить? Спроси, но тебе уже все равно не стать бессмертным демоном.
 – Где моя дочь?
 Ана Кали сняла с сияющей пирамидки хрустальный шар и подала его Скифу. Скиф поднес его к глазам.
 Там подрагивала крохотная картинка – куколка лежит в полутемном подземелье на темной соломе.
 Бетонные плиты, стальные двери со штурвалами.
 Вдоль стен связки толстых кабелей, аппаратные пульты со слепыми экранами. Заброшенные бараки, колючая проволока на поверхности и сторожевые вышки..
 Труп женщины, распятой на козлах для пилки дров…
 Все в полутьме.., и вот из сумерек выныривает белое пятно и раздается отдаленный звон.
 Звон ближе, белесые тени обретают очертания – по лугу, покрытому низким туманом, бредет стадо коров белых-белых, без единого пятнышка.
 – Ты получил ответ. "Только бессмертие дарует память, а смертным помнить не дано…"
 Огонь, пылающий вокруг демоницы, вдруг хлынул на Скифа угарной волной, от жары ресницы начали скручиваться, как осенняя пожухлая трава под лесным пожаром.


* * *

 – Чего орешь, чего дергаешься, командир? – потряс его за плечо Засечный.
 Скиф открыл глаза и удивленно осмотрелся.
 Машина стояла на парковке посреди лужи, которая набежала от талого снега. Новая банда мойщиков с тряпками орудовала вокруг.
 – Запомни сон, – сказал Скиф, – а то в голове туман находит… Шахта какая-то и белые коровы рядом пасутся.
 – Ты уже с этими снами свихнешься скоро.
 – Я это и сам чувствую.
 – Значит, ты ,не совсем еще того, если себя контролируешь…
 Засечный отвернулся и глянул на панораму города.
 С десяток церковных куполов золотились над деревянными домишками.
 За мостом через Оку они свернули на кривую улочку и пошли лавировать на "Мерседесе" между вкривь и вкось теснящихся избенок, загоняя пешеходов в глубокие лужи.


* * *

 Изба отца Мирослава понуро стояла посреди огромной лужи. На веревках плескалось по ветру влажное белье. Весь мусор, что прежде был укрыт снегом, выплыл наружу.
 – Аль не признаете, Марья Тимофеевна?
 Хозяйка с тазом, полным белья, подслеповато прищурилась.
 – Василий Петрович?
 – Он самый, – улыбнулся Скиф.
 – Принимайте гостей, – сказал Засечный.
 Он повсюду был как дома.
 – А батюшка наш на службе в церкви.
 – Надолго? – спросил Скиф.
 – Да, должно быть, скоро и отпоют свое.
 У сожительницы Мирослава каким-то счастьем лучились глаза, как это бывает с беременными немолодыми женщинами.
 – Мирослав-то наш Станиславович – снова батюшка! – с утешением в голосе произнесла она. – Владыка их простили и из запрета вывели.
 – А когда он по мирскому понятию батюшкой станет? – улыбнулся, скашивая глаза на ее живот, Засечный.
 – Да к весне нужно ждать.
 Ждать пришлось недолго. Вернулся хозяин и встретил их хлебом и солью.
 Скиф порывался рассказать, зачем они приехали, но Мирослав остановил его:
 – То, что приехали, неудивительно мне. С утрева знал, что приедете. В моем сне все о том было сказано.
 – В каком еще сне? – вытаращился на него Скиф.
 – По осени сон меня вещий посетил. Полностью его вспомнить никак не могу, а таки все дела по нему делаются… – Мирослав тяжело вздохнул и, обратив свой взор к иконам, принялся за молитву.
 Потом все чинно хлебали деревянными ложками из деревянных чашек. Только после этого позволил им Мирослав говорить о деле.
 Он слушал рассказ Скифа и согласно кивал головой, будто заранее знал, о чем он дальше расскажет, и, заметно волнуясь, теребил отросшую бороду.
 – Дело ваше трудное и кровушкой помеченное, – вздохнул он, выслушав рассказ до конца. – Только зря вы от помощи разбойника Ворона отказались.
 Был этот разбойник в моем сне том треклятом.
 – Поехали с нами, Мирослав, – сказал Засечный. – Покажешь дорогу к обители монаха Алексеева.
 – Какой он тебе монах – даже не послушник еще!
 Худо ему – ветром качает. Таких только перед смертушкой постригают.
 – Вот это номер! – присвистнул Засечный и тут же сам перекрестился на иконы. – А нам он живой и здоровый на дело нужен.
 – Вы бы рассказали еще раз толком, не так путано.
 Скиф быстро пересказал ему историю с похищением и спросил:
 – А тебе полковник Романов не звонил?
 – С чего бы ему звонить, когда я таких не знаю.
 – Во-о, номер! – удивился Скиф. – А кто тебя направил к нам в поезд, когда из Одессы в Москву ехали?
 – В Одессу я ездил по делам монастырским. В тамошней консистории один благочинный батюшка попросил меня оказать конфиденциальную услугу русским братьям, возвращающимся с полей сербских.
 – Так я и поверил, все попы – гэбэшники, – брякнул Засечный и снова перекрестился. – Без разрешения чекистов они даже в колокола не бухнут.
 – Зря вы так, – скосил на него кроткий взгляд Мирослав. – Весь мой род был православный, я же говорил вам. Мужчины шли всегда в монахи или священники. Нашему роду разрешения властей не требовалось.
 – Ну ладно, не ко времени ты, Семен, затеял этот разговор. Поехали, Мирослав, к Алексееву. Повидаемся хоть напоследок, может быть. Нам бы еще парочку людей, мы бы всю Украину прочесали. Был у нас казак Лопа, да где его теперь искать.
 – А зачем его искать? В Почайске их последняя предмосковная станица, он почти всегда там с казачками гуляет. Я его на прошлой неделе видел. Его ребята мою православную типографию и воскресную шкоду теперь на охрану добровольно взяли. И монастырь в обиду не дают.
 Завидя, что гости так быстро собираются в дорогу, Марья Тимофеевна даже руками всплеснула:
 – Вы только батюшку моего никуда не завезите.
 В молодые годы он горазд был на приключения. Грех нерожденное дитя сиротить.
 – Вернем его вам в целости и сохранности, вашего отца и батюшку, – сказал Скиф.
 После церемонного прощания с хозяйкой они выехали по кривым улочкам опять к мосту.


* * *

 На что уж была тиха Калуга, а в Почайске на окраине просто уши закладывало от тишины;
 Лопа запросто, по-казацки, дрых себе на сеновале, несмотря на зиму, пусть даже не слишком морозную.
 Его с трудом растолкали.
 – Так, решил поспать перед ужином, – виновато пробормотал он, протирая сонные глаза. – Сморило отчего-то.
 Серого Волка оставлять во дворе поопасались.
 Дворовые псы сбежались со всех окрестных улиц и подняли настоящий гвалт, готовясь к всеобщей потасовке.
 Лопа повел дорогих гостей в избу, где вповалку спали казаки, и никто из них даже не удосужился убрать с грубо сколоченного стола трехлитровую бутыль с остатками самогона и нехитрую снедь.
 За едой Скиф поведал о случившемся. В Лопу; влили стакан проклятущей. Глаза его засветились резвым огоньком.
 Скиф рассказал про куклу на соломе, про голую женщину, распятую на дровяных козлах, про темный бункер, похожий на шахту.
 – Аисты были? – осведомился Лопа.
 – Какие тебе зимой аисты?
 – Тогда к непогоде.
 – Или к ведру, – скрыв в бороде усмешку, вставил Мирослав.
 – Я тебя серьезно спрашиваю, – рассердился Скиф.
 Мирослав опустил глаза и свел руки, будто в краткой молитве.
 Лопа не выдержал молчания:
 – Чего тут гадать: шахта, бункер, кабели на стенах – это пусковая установка стратегических ракет.
 Я в такой был. Кукла – твоя дочка, а распятая баба – ее гувернантка. Что с твоими кровными происходит, то и во сне видишь.
 – То вещий сон, – наконец произнес Мирослав. – Не могу лишь понять, к чему в нем белые коровы?
 Поедем к Алексееву.


* * *

 У монастырских ворот Мирослав заставил всех снять шапки, а сам отправился в келью за Алексеевым. Привел он его минут через двадцать, бледного, худого, незнакомого. Так как его пошатывало, он держался за плечо Мирослава.
 С боевым другом сердечно поздоровались.
 – А ко мне дочка приезжала, – собравшись с силами, сообщил Алексеев. – Взрослая – десять лет, а меня совсем не помнит.
 – С женой? – спросил Скиф.
 – С моей сестрой. Жена, говорит, и думать про меня забыла. , – Брат Александр, – сказал Мирослав. – Ты в монастыре всех нас к богу ближе. Растолкуй поганский сон. Скиф, расскажи ему про промысел дьявольский.
 Скиф скомканно рассказал о кукле, шахте и убитой женщине на козлах.
 – Грех как бы над ней сотворили, – смутился Алексеев. – Или вы шутите, ребус такой загадывая?
 – Считай, что ребус, – буркнул Засечный.
 – Возможно такое совпадение, – оживился Алексеев, – шахта для ракетной установки плюс коровы и туман – это около местечка Белокоровичи, в Житомирской области. Я в тех краях срочную служил.
 Его слова подействовали на всех как удар грома. Но больше других обрадовался Лопа, получивший поддержку своему толкованию сна Скифа.
 – Вот видите, человек то же самое говорит, потому что душа его не в суете пребывает.
 Алексеев проводил всех в просторную трапезную с длинными дощатыми столами, которые монахи поливали кипятком из чайников и скребли большими кухонными ножами.
 Там все молча ели постную кашу.
 На Алексеева каждый из них смотрел так, словно хотел запомнить его на всю оставшуюся жизнь. После прощания он спросил слабым голосом:
 – Как вы думаете, надежда есть, что она когда-нибудь меня вспомнит?
 – Кто она? – рассеянно спросил Скиф.
 – Жена… – смущенно ответил Алексеев.
 – А как же, Сашка, без надежды-то? – похлопал его по плечу Засечный, но глаза отвел в сторону.


* * *

 Красное солнце коснулось верхушек высоких елей, и сразу от них до стен монастыря поползли длинные тени.
 Алексеев стоял у монастырских ворот и неподвижным взглядом провожал виднеющуюся еще на снежной дороге с черными лужами белую чужеземную машину, на которой покидали монастырь его товарищи.
 Недавно с ним попрощалась дочка, сегодня – боевые друзья-побратимы…




 Глава 32


 В Киев добрались чартерным рейсом из Калуги втроем, не считая Волка, – Скиф, Лопа и Засечный.
 Мать городов русских встретила их озабоченной беготней прохожих и звонкой лаянкой в магазинах на всех языках мира, но все же город, как и прежде, в большинстве своем продолжал разговаривать на русском языке.
 Из гостиницы "Братислава" позвонили Ворону.
 – Слышь, дед, тут ни в одну гостиницу с собакой не пускают. Вот порядочки, – пожаловался в трубку Засечный. – Только в одном месте, в "Братиславе", и согласились нас взять на постой, да и то только с разрешения директора гостиницы. Хоть и болгарин этот директор, но хороший человеке. Христо Роглевым зовут его.
 – Киньте вы: этого пса.
 – Нет, дед, мы тут с Христо покорешились, так он псу отдельный номер выделил.
 – Ну дай бог ему здоровья. Но в гостинице не задерживайтесь. Тут мои знакомцы вывели меня на одну информационную фирму, которая радиолюбителей обслуживает строго конфиденциально и за великие гроши. Они посадили все переговоры Мучника по вертушке на магнитофон. Заодно согласились послушать и царского однофамильца. Я вам скоро позвоню и дам адреса. Ночь в гостинице перекантуйтесь, а утром сваливайте.


* * *

 Ворон обещал позвонить через полчаса и обещание сдержал. Дал несколько: адресов своих лагерных дружков.
 – Держи в узде Засечного, когда с моими корешами разговаривать будет, – сказал он Скифу.
 – Его удержишь.
 – Главное, к телкам пахановским не клейтесь и не пейте, как насосы. А теперь слушай главную новость.
 Мучнику было уже несколько звонков от похитителей. Два из Киева, три из Житомира. В Фастове мои киевские кореша чуть не схлестнулись с какими-то московскими гастролерами, у которых в машине спали маленькая пацанка и взрослая баба. К утру мальчики Сидора Тихого вам нужную информацию, уверен, еще подкинут. Не верь бабкам-гадалкам, а прислушивайся к местной блатоте, те на земле обеими ногами стоят, а не в облаках летают.
 После такого инструктажа на душе повеселело.
 На следующий день горе-рейнджеры, сменив Дарницу на Подол, устроились на квартире, больше напоминавшей притон. Хозяин в одной майке и трусах по колено щеголял своими живописными наколками по всему телу. Веселые ребятишки окружали Сидора Тихого. Пили, как в прорву, но больше подливали гостям.
 Засечный только отдувался и вытирал губы. Сразу было видно, что тут его больше всего уважали за шрам. Скифа же единодушно принимали за кавказца.
 Каждый норовил рассказать, какие великие проекты они проворачивали на Кавказе и какие Левоны и Гиви их брали в долю. Скиф не стал их разубеждать.
 С Лопой мерились ростом, он и тут оказался выше всех. Понравилось всем, что разговаривал с украинским выговором, как все южнорусские казаки. Перед тем как разойтись, веселые ребята выложили на стол все деньги, что имели при себе в карманах, и даже "зеленые".
 Пахан вел себя удивительно. Гостей уложил на высокие перины, сам лег на полу. Долго рассказывал про последние киевские разборки. Вспоминал старые добрые времена, когда он корешился с Пацей Рыжим и Тройнятами.
 – Я деда Ворона уважаю, – сказал им на прощание Сидор Тихий. – Он меня вот таким пацаном отогрел у лагерного костра. Я на первую ходку, как простодыра деревенский, влетел за изнасилование. Попробовал, называется, бабу. Бугаи здоровые задрали телку, а я рядом постоял. Вот и влепили мне пятерку за компанию. Если б не Ворон, быть мне по моим годам на зоне казенной невестой.


* * *

 Наутро на квартиру пахана позвонил некий молодой ученый и попросил пригласить к телефону руководителя российской экологической экспедиции пана Луковкина.
 Он долго благодарил московскую штаб-квартиру организации "зеленых" "Радуга" за предоставление гранта их киевским коллегам из солидарной организации "Вэсэлка".
 Скиф чуть было не послал его спросонья ко всем чертям, но когда украинский "коллега" предложил ему съездить в радиологическую экспедицию на самый север Украины, он мигом очнулся от сонного наваждения и с радостью принял приглашение посетить лабораторию украинских коллег, заслышав про машину, которую им решили предоставить на две недели.
 Хозяйки притона, две вертлявые девицы, никого не отпустили, пока не напекли пирогов в дорогу и основательно не опохмелили путешественников-экологов.
 – Киньте, хлопцы, дурное. На что вам эти мудроголовые экологи, – отговаривал перед дорогой пахан. – Я дам вам две машины и целую роту братанов с перьями и пушками.
 – Спасибо, – сказал Скиф. – Дело щепетильное, пусть все будет не по уголовке.
 Пахан долго присматривался к гостям и все раздумывал, на какое же такое дело отправляет под самым его носом свою банду старый Ворон. Неужто украденная девчонка стоит таких грошей?


* * *

 В штаб-квартире экологической организации "Вэсэлка" молоденький очкарик долго жал им руки и разливался в благодарностях за столь щедрый грант – прямое финансовое вливание под исследовательские программы, подаренные московскими коллегами.
 Был он маленький, тщедушный, но такой боевитый, хоть сейчас на надувной лодке под атомоход или с киркой на бульдозер.
 В знак благодарности он предложил им симпатичный ниссановский микроавтобус с оформленной доверенностью на вождение и командировочные удостоверения. Вдобавок ко всему приготовили им полный комплект армейской полевой радиодозиметрии, без которой любому экологу в экспедиции просто делать нечего.
 Особенно нужны экологам оказались цейсовские бинокли и приборы ночного видения.
 Попалишь морщился от такой оперативности.
 Засечный тоже кривился.
 – Что-то здесь не похоже на паханские замашки Ворона, – выразил он свои опасения Скифу.
 – Я тоже думаю, такая оперативность больше в духе Романова, – ответил Скиф. – Не пойму, зачем им это, но чую, духом Конторы пахнет.
 – За свое дитя не только гэбэшникам, самому черту душу продашь! Бери и дареному коню в зубы не заглядывай, – посоветовал после недолгого размышления Лопа.


* * *

 В тот же день не мешкая выехали на Коростень, а к вечеру добрались до Белокоровичей, вся местность вокруг которых оказалась грандиозным полигоном бывших ракетных войск стратегического назначения бывшего Союза.
 На самой границе с Белоруссией, в глухом болоте, с помощью падких на дармовую выпивку браконьеров команде Скифа удалось узнать, что в лес за деревней Ботивка стали наведываться какие-то "новые русские" или "новые украинцы". Пытаются расплачиваться за молоко зелеными американскими бумажками, а бабки шарахаются от них, как от нечисти.
 – Далы мени ту гумажку, якись-то нерусский на нэй намалеванный. Щоб тебе перекосыло, погань, яки ж то гроши? Шо на их куплять можно?


* * *

 К заброшенному военному объекту по раскисшим лесным дорогам можно было подъехать только на хорошем джипе. Поэтому они оставляли свой микроавтобус километра за два до нужного места и месили талый снег до самого сосняка, где с деревьев можно было бы вести незаметно наблюдение за объектом, а недовольного Волка оставляли сторожить машину.
 И лишь на третий день Скиф услышал со стороны, где замаскировался на сосне Засечный, утиное скрипучее кряканье. Он бы еще соловьем среди зимы запел, недовольно подумал Скиф, наводя бинокль на высунувшегося из хвои Засечного. Тот настойчиво тыкал рукой в сторону деревянной сараюшки.
 Скиф протер линзы и подкрутил фокус. Он долго водил биноклем, ощупывая кусты рядом с ветхим строением, пока не выплыла перед ним в окулярах из полутьмы курносая рожа Хряка, одетого в военный бушлат…




 Глава 33


 В Цюрихе с утра шел холодный дождь. За его завесой почти не просматривались богатые дома, оснащенные охранной автоматикой и отрезанные от остального мира высокими ажурными заборами.
 Николай Трофимович Костров вышел из такси на пересечении двух аллей и, подняв воротник пальто, направился к воротам неприступной обители. Еще на подходе он заметил, как задвигались под козырьками на столбах телевизионные камеры наружного наблюдения. По тому, как они уставились объективами в его сторону и замерли, он понял, что люди из службы безопасности Империи внимательно разглядывают его.
 "Сейчас они доложат Хозяину, и он, как всегда, встретит меня с распростертыми объятиями в холле, – подумал Костров. – – Переоденусь в сухую одежду и наконец-то высплюсь".
 Но от времени, когда он нажал на кнопку звонка, и до того, как ворота разъехались, ждать под дождем пришлось минут пятнадцать. За это время он вымок до нитки.
 "Что бы это значило? – чувствуя стекающую по спине холодную воду, с нарастающей тревогой думал он. – Неужто Романов сдал меня Коробову?"
 Три дня назад Костров позвонил из Лондона в Москву и дал согласие Романову обменять "зеленый лимон" на оригинал "чистосердечного признания"
 Кобидзе. Еще он предупредил, что со своего счета в Австрии переведет "лимон" на его счет не ранее чем через месяц, чтобы не привлечь этой операцией внимания к их персонам Интерпола и заграничной агентуры Инквизитора. Романов хоть и был взбешен, но вынужден был согласиться и обещал хранить "чистосердечное признание" Кобидзе за семью печатями.
 "Почему на этот раз Коробов не встречает меня с распростертыми объятиями? Может, пока не поздно, скрыться отсюда и залечь где-нибудь в Европе до лучших времен? – чувствуя страшный озноб, думал Костров, но, поразмышляв, он пришел к выводу:
 – Если бы Романов заложил, то впустили бы сразу и больше никогда бы не выпустили… А раз держат, как шавку, под дождем, значит, просто на что-то сильно гневаются Виктор Иванович".
 Когда Костров готов был уже перед воротами свалиться в обморок от озноба, на дорожке показались два коробовских телохранителя-швейцарца, ни слова не понимающие по-русски. В холле, бесцеремонно обыскав гостя, они провели его в каминный зал и встали застывшими куклами у дверей.
 Коробов, сидевший у камина спиной к двери, долго не поворачивался и не предлагал ему сесть. Кострову пришлось даже напомнить о своем присутствии кашлем.
 Крутанув желваки и не поворачиваясь. Коробов показал на кресло.
 – Меньше всего в сложившихся обстоятельствах ожидал, Фармазон, увидеть тебя в своем доме, – глухо сказал он.
 – Ты о моем провале в Москве?
 Коробов смерил Кострова угрюмым взглядом, от которого у многих душа уходила в пятки, но промолчал.
 – Проклятый Инквизитор опять со всех сторон обложил меня. Чтобы не оказаться в Лефортове, пришлось поджечь дом, бросить все нажитое и бежать из России, – шепотом сказал Костров, покосившись на застывших у двери телохранителей. – По чьему-то приказу сверху Инквизитор копнул наши сделки с поставками оружия на Кавказ и непостижимым образом докопался до "сухого молока"…
 Сообщение не произвело на Коробова никакого впечатления. Он лишь насмешливо бросил:
 – Ах, ах, бедный Фармазон!.. И как же удалось уйти от его церберов?
 – Честно говоря, сам не знаю. Фортуна… Правда, пришлось пойти на мокруху – одного его полковника убрать с дороги…
 – А заодно и мою дочь.
 – С ума сошел, Виктор!.. Ольгу – не я!..
 – Кто тогда?..
 – Не знаю.
 – Кто, кто, кто, черт тебя дери?
 Костров снова выразительно покосился на телохранителей. Коробов что-то крикнул им по-немецки, и они скрылись за дверью.
 – Знать не знаю, но предполагать могу, Виктор, – сдавленным голосом произнес Костров. – Видишь ли, с появлением из Сербии Скифа Ольга Викторовна стала просто неуправляемой…
 – Она всегда была неуправляемой.
 – Случилось то, чего я так боялся. Женщины, они сосуд скудельный. Хрен их поймешь. К Скифу у нее, видишь ли, старая любовь взыграла, а у того – баба новая объявилась… От ревности, полагаю, понесло Ольгу во все тяжкие…
 – В какие еще тяжкие?
 – Хочешь не верь, но она собралась опубликовать в прессе показания душмана Хабибуллы о твоем афганском опиумном бизнесе… В отместку тебе, видишь ли… Мол, ты, отдав ее в Афгане в заложники Хабибулле, поломал жизнь ей самой и ее любимому Скифу, закатав его в тюрьму.
 – Бред!..
 – Ой, не скажи!.. За показания Хабибуллы она в прошлый свой приезд выплатила ему сполна твой долг.
 – Ты уверен? – с изумлением вскинулся Коробов.
 – Сама мне сообщила об этом, – потупился Костров и через паузу, стараясь не смотреть на него, осторожно добавил:
 – Но это, так сказать, не самая ее большая блажь.
 – А самая большая?
 – Страшно даже говорить тебе… Словом, Ольга собиралась явиться на Лубянку с повинной и сдать Инквизитору всех причастных к поставкам оружия на Кавказ.
 – Сдать отца родного, лучше ты ничего не придумал?! – вырвалось у побагровевшего Коробова.
 – Все бы ничего, – горестно развел ручками Костров. – Но сам знаешь, какая у нее в Москве жизнь развеселая была: презентации-хренации, казино и рестораны с ночными бардаками. А заведения эти кто в Москве посещает? В основном бандиты и сексоты.
 Примет Ольга Викторовна лишнего за воротник, и ну публично каяться, орать, кто из чиновников высших сфер сколько долларов на оружии заработал, в какой банк положил… А кому это понравится?.. По-видимому, кто-то из них и наказал Ольгу за длинный язык.
 – Оберечь должен был ее! – грохнул Коробов кулаком по журнальному столику и схватил Кострова за плечо:
 – Почему я должен верить, что не ты ее, плешивый?.. Интерес-то у тебя был не меньший, чем у них…
 – Говорю же тебе, Инквизитор мне в затылок дышал, – поднял на него глаза Костров. – Интерес был, но не я ее… Не мог я без твоего приказа.
 – Какая наглость! – вскинулся Коробов. – Хочешь сказать, я мог приказать тебе убить родную дочь?
 – Я хочу сказать, что не я убил твою родную дочь, – затряс вислыми щечками Костров. – Сыном своим Тотошей клянусь – не я ее. Коробов.
 – Недоноском своим отмороженным клянешься! – скривился тот, как от зубной боли. – Отлично задумано. Фармазон, – схватив Кострова за грудки, прошипел он. – Разыгрываешь святую невинность, а сам раз-раз и в дамки!.. Сорок "лимонов" со старого друга Коробова, как с куста, снять и шасть на Багамы!..
 – Господи, какие сорок "лимонов"? – вытаращился Костров. – Я неделю в самолетах, не спал, а ты мне какие-то сорок "лимонов" втираешь…
 – Выспишься на том свете…
 На журнальном столике раздалась трель спутникового телефона. Коробов нетерпеливо приложил трубку к уху:
 – Ты, Романов?.. Обнаружили логово ублюдка?..
 Нет… Грузина нашел?.. Тоже нет… Мышей не ловишь, Романов!.. А связаться с недоноском можешь?..
 Дай ему мой номер… Пусть поговорит со своим папашей в последний раз… Сидит вон в моем кресле, как мешок с говном… Связывайся, я жду…
 От догадки, что с сыном произошло что-то ужасное, непоправимое, стены поплыли и закачались перед глазами Кострова, и до него даже не дошел смысл вопроса Коробова о грузине.
 Когда Коробов положил трубку, он воскликнул:
 – Бога ради, Виктор, что произошло с моим мальчиком?..
 – Ты у меня спрашиваешь?..
 – У тебя ведь тоже сын… Скажи, не мучь меня…
 "Похоже, Фармазон не в курсе, – мелькнуло у Коробова. – И Ольгу сомнительно, что он. То, что она болтала по пьяни на тусовках лишнее, мужики из "Феникса" не раз мне доносили… И водителя его Романов найти не может… Скорее всего тот грузин на Лубянке под диктовку Инквизитора новые "чистосердечные признания" пишет…"
 – Сейчас твой недоносок сам тебе объяснит, что с ним, – несколько смягчившись от таких выводов, показал он Кострову на телефон.
 От мокрой одежды и нервного напряжения Кострова стала бить крупная дрожь.
 Коробов поставил перед ним бокал с виски и с ухмылкой слушал, как стучат о зеленый венецианский хрусталь его зубы.
 Спутниковый телефон затрезвонил минут через десять. Эти минуты прошли в гробовом молчании, под треск сухих поленьев в камине. Коробов протянул Кострову трубку и щелкнул тумблером на динамиках.
 В каминный зал ворвался осипший голос Тото Кострова и какие-то приглушенные русские и украинские голоса.
 Тото:
 – Ты чо, бабай, без балды, в Цюрихе, што ли? Ну, влип ты!..
 – Тотошенька, – простонал Костров. – Хоть ты объясни отцу, что у тебя произошло?
 Тото:
 – Чо произошло?.. Чо у вас там в Цюрихе стряслось?..
 – Господи, о чем ты?..
 Тото:
 – Ты совсем не волокешь, што ли?.. Со Скифом полный пердю монокль вышел… Облом… У него нет ккксивы лететь в Швейцарию. А твой кореш Коробов тянете выкупом за пацанку…
 – С каким выкупом?.. Зачем Скифу в Швейцарию?
 Тото:
 – Ты чо, бабай?.. Часть бабок Ольги – шефини на меня перрр.., перресовать… Мне до балды, кто мне бббабки отвалит. Скиф или старый Коробов. Сказано же ему: сорок "лимонов" баксов на бочку… Это же крохи для них… Иначе Хряк пацанке бестолковку на бок ссвернет… А все забугорные газеты вонючку, блин, тиснут: "Капээсэсовский дед отказался от родной внучки".
 – Тото, ты выкрал дочь Ольги? – дошло наконец до Кострова.
 Тото:
 – Ну-у, бблин, до тебя, как до жирафа!.. Ты чо, воощще?.. От ссорока "лимонов" ссучий потрох Коробов не обедняет…
 – Тотошенька, мальчик мой, ты в своем уме? – в ужасе закричал Костров. – Что ты наделал!..
 – Передай Коробову: если через два дня сорок "лимонов" баксов не будут – у девчонки головки не будет. Гуд-бай, бабай!..
 Послышались частые гудки.
 Костров со слезами на глазах посмотрел на Коробова.
 – Не понимаю, как это могло случиться, Виктор…
 Моего Тото будто подменили… – только и нашлось сказать у него.
 – В лепешку расшибу тебя и его, мать вашу! – процедил сквозь зубы Коробов и отвернулся к горящему камину.
 Снова пронзительно зазвонил телефон. В каминный зал прорвался возбужденный голос Романова.
 Романов:
 – Виктор Иванович, украинские коллеги засекли подонков. Правда, Пять тысяч "зеленых" за неразглашение потребовали…
 – Где, где они? – напрягся Коробов.
 Романов:
 – Под Белокоровичами. В демонтированной ракетной шахте прячут девочку…
 – Где это – Белокоровичи?
 Романов:
 – На севере Украины. Но хохлацкие слухачи засекли в том районе еще какие-то радиопереговоры…
 Есть основания считать, что Скиф с сербскими бандитами уже вышел на них… Хотя непонятно, как он мог раньше нас там оказаться.
 При упоминании Скифа Костров вздрогнул, покрылся синюшной бледностью.
 – Скиф? – вырвалось у него. – Моему мальчику все, конец!
 Когда Коробов положил трубку, Костров бухнулся перед ним на колени:
 – Виктор, спаси моего сына!.. Ты же слышал, Скиф там!.. Он один у меня… Спаси его, Виктор!..
 – Как? – рявкнул ему в лицо Коробов. – Как я могу спасти твоего недоноска?
 – У тебя есть "Феникс"… Пусть они переправят его к нашим покупателям на Кавказ. Там его Скиф не достанет… За его жизнь все, что есть у меня, отдам…
 – Сколько отдашь?.. – прищурил глаз Коробов, никогда не упускающий возможности увеличить личный банковский счет.
 – Миллиона три у меня в Австрии, пять – в Лондоне. Все забирай. Коробов, но заклинаю, спаси Тото от сербского вурдалака!
 – Ладно, – смягчился тот. – Дам команду вывезти твоего недоноска вертолетом куда-нибудь в Сванетию.
 Выждав многозначительную паузу, добавил:
 – Но ты завтра же переведешь из Австрии на мой счет в качестве аванса три миллиона долларов.
 Костров скорбно качнул поседевшей за эти дни головой. С деньгами расставаться было невмоготу, но как профессионал, он понимал, что сейчас только деньги могут спасти сына.
 – А чтобы недоносок еще чего не отколол, завтра же сам лети к нему на Украину, – заявил Коробов. – Там в твое полное распоряжение сроком на десять дней поступит мой человек из службы безопасности "Феникса", при нем будет группа профессионалов высокого класса.
 – Как я узнаю твоего человека?..
 – Он сам на месте узнает тебя и выполнит все, что ты ему прикажешь.
 – Спасибо, Виктор! – вымученно прошептал Костров.
 Коробов снисходительно кивнул и нажал кнопку на стене. В распахнувшейся двери появились телохранители.
 – Отберите из моего гардероба одежду для господина и проводите его в ванную комнату, – сказал он им по-немецки.
 Костров послушно поплелся за телохранителями.


* * *

 После его ухода Коробов подкинул в камин дров и угрюмо уставился на беспокойные языки пламени, заметавшиеся по сухим поленьям. Разговор с Костровым дался ему тяжело. Особенно сразила информация о том, что Ольга накануне своей гибели собиралась идти на "исповедь" к Инквизитору… Непонятные метания дочери в последние месяцы теперь выстроились в логический ряд поступков. Дочь решила нанести смертельный удар по клану нелегальных торговцев оружием на всех уровнях, и в первую очередь по нему, Коробову, – крестному отцу этого клана.
 Понимая, что это будет стоить ей жизни, мерзавка тайно перевела свое и Мучника состояние на малолетнюю дочь и некстати воскресшего бывшего мужа, изолировав от него родного отца, с чьей помощью сколотила это состояние. А оно немалое: вместе со стоимостью недвижимости в разных странах около миллиарда долларов. "В предстоящей схватке за власть в России эти полмиллиарда погоды не сделают, – думал Коробов, – но в будущей взрослой жизни наследника Империи – Карла Коробофф они не были бы лишними".
 Поступок дочери Коробов расценил как смертельное оскорбление. Он не умел, не привык проигрывать и терять деньги…
 Коробов всегда знал о прохладном отношении дочери к нему, но после того, как он оставил ее мать, с которой прожил четверть века, и женился в Швейцарии на молоденькой Эльзе фон Унгерн, их отношения перешли в глухую вражду с обменом взаимными ударами и упреждающими ходами. Но такого хода от нее он никак не ожидал.
 "Видать, взбесилась, что я когда-то отдал ее в заложницы Хабибулле! Знала бы, дура, что выбора у меня тогда не было…"
 Он поверил Кострову и в том, что на "безумные" поступки Ольги повлияла вновь вспыхнувшая у нее безответная любовь к Скифу. Только подумал о Скифе, и сердце зашлось от ярости.
 "Явился не запылился на готовенькое!.. Как волк подкрался!.. И настоящая фамилия у него – Вовк, – вспомнил вдруг он. – Ника – чернявенькая, от его волчьего семени… Вырастет, и на правах моей внучки потом и часть Карлушкина наследства выгрызет…
 Нет, Скиф! Так дело не пойдет. Кто не с нами, тот против нас!"
 Коробов еще долго, сгорбившись, сидел перед камином и, глядя на языки пламени, размышлял над сложившейся ситуацией. Его размышления прервал маленький Карл, влетевший в каминный зал на роликовых коньках в костюмчике средневекового рьщаря-тамплиера, с маленькой шпагой в руке. Коробов порывисто прижал к себе белокурую головку сына.
 Карл не мог долго находиться на одном месте. Он вырвался от отца и вихрем умчался из каминного зала. Коробов проводил его потеплевшим взглядом и перевел ставшие вдруг жесткими глаза на телефон спутниковой связи.
 – Я это, Гнат, – сказал он в трубку. – Ты на ранчо?.. Нет?.. Будь на ранчо для получения приказа.
 Пришел твой час, Гнат.


* * *

 Длинный бронированный "Мерседес" в сопровождении "БМВ" с охраной миновал узкий горбатый мост над пропастью и выехал на широкий автобан, уходящий к перевалу..
 На повороте среди заснеженных елей мелькнули несколько сиротливых березок.
 "Как на Урале, – вздохнул он, – Как теперь там, в России?.. Снега, снега во всю ширь… Снега и скотское существование в скособоченных избах да в панельных пятиэтажках, в которых людишкам и остается лишь водку глушить от безысходности холопской доли. Допрыгались, славяне?.. Царь – не по нраву.
 Сталин – больно крут. Коммунисты не так, видите ли, управляли!.. Теперь под демократами покорчитесь, как черти на сковородке, от "общечеловеческих" ценностей. Неужто не дошло еще, что их "общечеловеческие" лишь для тех, кто при больших деньгах.
 Ничего, ничего, холопы безмозглые!.. Если мне удастся сорвать предоставление матушке России очередного транша МВФ, то от голодухи, глядишь, как и встарь, полыхнет красный петух в ваших хлябях непроезжих… Привыкать вам, что ли, брат на брата, сын на отца… Когда уж совсем те и другие в крови захлебываться будут, вот тогда и придем МЫ. И кнут с собой прихватим. Кнут всегда был вам милее конституций и парламентов… Немка Катерина Вторая, говорят, с какой-то стороны родня фон Унгернам, дружбу с масонами Вольтером и Руссо водила, а кнут из рук не выпускала. И вона какую державу отгрохала, кнутом-то!
 Немка, а натуру славянскую лучше природных русских царей поняла. Правильно говорит Костров: "Чем хуже нынче для вас, тем завтра будет лучше для нас…
 Тьфу, ты! – вскинулся Коробов. – Опять я о плешивом!.. Плешивый – лис, а не смог вовремя избавить Ольгу от Мучника и сам стать ее мужем…
 А хорошо было задумано: собрать все контролируемые денежные потоки плюс семейные капиталы в один кулак и этим кулаком, нет, не по Танзании, Танзания так – этап, маневр… А по финансам России, чтобы все в ней снизу доверху вздыбилось. В хаосе-то легче отодрать от нефтяных и газовых труб присосавшихся к ним инородцев. Прибрать еще к рукам оборонку, и провозглашай любой режим. Не оценила дочь моего плана. Родному отцу с завещанием напакостила! И чую: не врет Костров, что она "на исповедь" к Инквизитору собиралась!
 Уфф, опять плешивый в голову лезет!.. – скривился Коробов. – С ним-то что делать? Еще и у Инквизитора засветился по самое некуда… И знает чересчур много… Но в руках Кострова все ниточки от "Славянского братства". Какая-никакая структура, а в случае русского бунта, "бессмысленного и жестокого", еще как пригодятся голодные господа офицеры для отрезвления бунтарей и сытой Европы, если она сдуру со своими "правами человека" к нам сунется…"
 – Ладно, всему свое время, плешивый! – скрипнул зубами Коробов.
 – Ты о ком, герр Виктор? – вскинула рыжие ресницы фрау Эльза.
 – О Ваньке Лысом! – буркнул тот.
 – Рюсски щютка?
 "Знала бы ты, какова эта "рюсски щютка", кровь заледенела бы в твоих немецких жилах", – подумал Коробов, а вслух произнес:
 – Скоро будем на нашем ранчо, дорогая! – Так он окрестил свою загородную цитадель.


* * *

 Ранчо – длинный трехэтажный, дикого камня дом с бойницами, напоминающий средневековую крепость. При нем: конюшня на два десятка лошадей, большая молочная ферма с сыроварней. Все это расположилось у подножия широкого альпийского луга, покрытого в это время года пушистыми снегами.
 – Человек из России ждет герр Коробофф в конюшне, – доложил у входа лакей.
 В добротной конюшне высокий, широкий в плечах мужчина с аскетичным неулыбчивым лицом и холодными глазами чистил скребком каурого жеребца. Жеребец тянулся к нему мягкими губами и тихонько похрапывал от удовольствия.
 – Ах ты, волчья сыть! – по-русски, с еле заметным западно-украинским акцентом сказал мужчина. – В плуг бы тебя, обормота, иль в цыганскую телегу…
 Конь переливчато заржал, будто засмеялся.
 Мужчина прижался головой с ранними залысинами к конской шее и застыл в глубокой задумчивости.
 Сначала в конюшне появились два швейцарца-телохранителя. Подошли со спины к мужчине и обыскали его с головы до ног. За ними появился Коробов.
 – Пойдем, Гнат, – сказал он, не подав руки.
 В сопровождении телохранителей они пересекли двор и спустились в выложенный диким камнем подвал дома. Длинным подвальным коридором, заставленным с двух сторон винными бочками, прошли в большой сводчатый зал, оборудованный под тир с движущимися по подиуму мишенями-манекенами.
 – Не разучился? – Коробов показал на лежащие на стойке пистолеты.
 Пока Гнат проверял обоймы, он укрылся в будке с броневым толстым стеклом и защелкал тумблерами на пульте управления.
 Манекены начали хаотичное движение. В движении они быстро падали на пол и так же быстро вскакивали на ноги, делали большие прыжки, проносились по воздуху в горизонтальном положении и взлетали на тросах вверх.
 Первых три манекена Гнат срезал тремя выстрелами по-македонски, с двух рук. Еще одного – в прыжке с переворотом через голову. Пятому манекену разнес пластмассовый череп в резком развороте, когда на прицеливание не остается и доли секунды.
 Коробов вышел из будки и показал телохранителям на дверь. Когда те, забрав со стойки пистолеты, удалились, он раскрыл принесенный с собой кейс, заполненный пачками долларов.
 – На Украине украдена бандитами моя внучка, Гнат, – сказал он приглушенным голосом. – Из поезда украдена, когда ехала в Москву. Негодяи требуют за нее огромный выкуп. Банду возглавляет Анатолий Костров, сын Кострова. Слышал о таком?
 – Возможно… Известно, хотя бы приблизительно, логово бандитов?
 – В какой-то демонтированной ракетной шахте под Белокоровичами, на севере Украины.
 – Готов немедленно отправиться туда и уничтожить бандитов.
 – Это само собой, Гнат. На месте в твое командование поступит группа Гураева из подразделения "Феникс". Все бандиты, кроме сына генерала Кострова, должны быть уничтожены. Сына Кострова Гураеву предстоит вывезти на вертолете в Сванетию и укрыть там у наших людей.
 – Разрешите выполнять!
 – Не торопись… Дело в том, что логово бандитов уже обложил отец девочки с дружками. Полковник боснийской армии Скиф – говорит тебе о чем-то?
 – В Сербии я готовил ликвидацию полковника Скифа, но получил отбой…
 – На этот раз отбоя не будет, Гнат… Речь идет, понимаешь, об изъятии из жизни трех международных преступников, к сожалению, не оцененных нами по достоинству три месяца назад в Сербии… В Москве "сербские волки" сколотили законспирированную структуру "Секретная служба", аббревиатура: СС, для силового противодействия "Фениксу". Все, все, кто причастен к этому делу, бандиты и все остальные, должны быть похоронены в той ракетной шахте. По возможности взорвите ее.
 – Есть. Всех похоронить в шахте. Шахту взорвать, – с бесстрастностью робота отозвался Гнат и уточнил:
 – Внучку переправить вам в Цюрих или бабушке в Москву?
 – Ты меня не понял, Гнат, – посмотрел в его прозрачные глаза угрюмым взглядом Коробов. – Я сказал: все должны быть похоронены в той шахте… Все…
 Он открыл принесенный с собой кейс, в котором лежали пачки долларов и спутниковый телефон, протянул кейс Гнату:
 – Тут гонорар за работу…
 Гнат отшатнулся и изумленно посмотрел на него.
 – Но это же!..
 – "Это же"! – лицо Коробова исказила гримаса. – Было бы не "это же", "Феникс" нашел бы ликвидатора попроще и не платил бы ему чемодан долларов.
 – У меня не получится!.. Я никогда.., не делал такого… – прошептал Гнат.
 – А я, думаешь, делал?.. – так же шепотом спросил Коробов. – Знал бы ты, как сердце кровью обливается… Но за этим.., за этим должны последовать события, которые я не имею права тебе раскрывать. Сегодня мы должны понять главное: или мы, славяне, все, что имеем, даже жизни близких, кладем на алтарь Отечества, или завтра становимся навозом для удобрения чужих цивилизаций. Выбора у нас нет, Гнат.
 Таков закон истории. У нее всегда виноваты побежденные. Тут уж не до морали и сантиментов! Кстати, после завершения операции можешь исчезнуть из поля зрения "Феникса" навсегда. Если захочешь оставить святое славянское дело, искать тебя не будем.
 – Не захочу, – через долгую паузу глухо произнес Гнат. – Да простит меня бог!..
 – Телефон всегда держи рядом, чтобы в любую минуту я мог связаться с тобой, – вложив в его ладонь ручку кейса, сказал Коробов.
 – Есть держать при себе.
 – Это не все, Гнат… Туда завтра вылетает генерал Костров… Ежели все состоится как надо, информации ему – нуль, и в шахту его не допускать… Предупреди об этом абреков Гураева… А ежели Скиф все же опередит вас и завалит его недоноска, то ты поступишь на десять дней в полное распоряжение генерала Кострова и выполнишь любые его приказы. Любые, понимаешь, о чем я?..
 – Так точно, любые! – бесстрастно ответил Гнат, по-офицерски щелкнув каблуками. – Я понимаю, о чем вы…
 – Там, – Коробов показал на кейс в его руке. – Там за все мной проплачено. В случае провала…
 – Я знаю, что делать в случае провала. Разрешите идти?
 – Иди.
 Гнат вышел из зала четким строевым шагом.
 Коробов угрюмо посмотрел ему вслед, потом дрожащими руками налил в бокал виски и выпил его одним махом. Включив на пульте подиум, он долго смотрел невидящими глазами на хоровод манекенов.
 Потом очнулся и с искаженным злобой лицом стал палить по манекенам из изящного "браунинга". Но так ловко, как у Гната, у него не получалось, и на него накатилась вдруг мутная злоба. Меняя обоймы, он стал подкрадываться к манекенам все ближе и ближе, пока не оказался на подиуме в метре от них: дырявых, с проломленными пластмассовыми черепами, с отстреленными руками и ногами… Манекены, как монстры, обступили его со всех сторон, и ему показалось, что прыгали они, как черти на картинах Босха, проносились над ним на бешеной скорости, подмигивали и корчили устрашающие рожи, тянули к нему перебитые пластмассовые руки…
 – Прочь! Прочь! Прочь, мать вашу! – заорал Коробов и в каком-то остервенении стал расстреливать их в упор.
 Пули прошивали пластмассу или на секунду-другую опрокидывали фигурки на пол, но манекены, как русские куклы-"неваляшки", вскакивали и снова вели свой нелепый и жуткий хоровод.
 Они двоились, троились в глазах Коробова, сливались в какой-то круг, похожий на засасывающий черный омут…
 "Кажется, я схожу с ума", – вяло подумал Коробов.




 Глава 34


 Погода в Полесье, и без того мягкая, в этот декабрь раскисла совсем. Плотные осязаемые туманы висели в воздухе, как кисея, и глушили все звуки в природе.
 В лесу не было видно ничего на расстоянии протянутой руки.
 Два дня команда Скифа вела непрерывное наблюдение с трех точек за маршрутами передвижения Хряка, Бабахлы и еще двух незнакомых бандитов. Пока всего насчитали четверых, а сколько их было внутри шахты, так и не определили. Отходили бандиты, держа автоматы на изготовку, всего на несколько шагов от сарая, чтобы справить нужду, и тут же ныряли в сарай, из которого явно был ход в шахту.
 – Чего ждать-то, придушить их, и все дела. Вояки мне, блин, бандитские! – ворчал продрогший Лопа.
 – Если б у них не была моя дочка, от этих фраеров уже мокрого места не осталось бы! – скрипнул зубами Скиф.
 За эти два дня никто к похитителям не подходил и не подъезжал. Лишь один раз вертолет с украинским трезубцем на фюзеляже покружил низко, но приземляться не стал.


* * *

 В субботу ранним утром позвонил Романов и сообщил, что пропал Серафим Мучник.
 – Я же тебе говорил, что не Мучник кашу заварил, – горячился Лопа. – Его самого доить собрались, а вы Сима да Сима…
 – А кто, по-твоему? – спросил Засечный.
 – Тот белобрысый с пушком, Тото.
 – Пахана хочет скинуть и сам паханом заделаться, – догадался Засечный.
 – Ну, что я вам говорил!
 Мало того, в тот же день прекратились звонки от Ворона. Но на этом их неприятности не закончились.
 В воскресенье поздно вечером случилось настоящее.


* * *

 Когда они, безоружные, подъезжали к хатенке на околице деревни, где квартировали, то увидели стоящий прямо под их окнами зеленый армейский фургон. Солдаты в бушлатах выгружали из кузова какие-то ящики и вносили их в дом.
 Битых два часа просидели они в своем микроавтобусе за деревней в густом ивняке, пока грузовая машина не отъехала.
 – Я ж вам говорил, то хохлы затеяли, – развивал новую версию Лопа. – А еще верней – чеченцы, помяните потом мои слова!
 – Откуда здесь чеченцы?.. – спросил Скиф.
 – Они везде и повсюду так и шастают, – убежденно ответил Лопа. – Так и шастают, где плохо лежит.
 На разведку отправился сам Скиф.
 Он долго всматривался в занавешенные окна хатенки, проверял темный двор, но так нигде не углядел засады. Чуть осмелев, он открыл калитку. И тут.., серый Волк с лаем бросился ему на плечи, будто бы с радостной вестью или предупреждением об опасности.
 Бежать было поздно – на пороге раскрытой двери выросла огромная темная фигура, и посаженный бас хрипло успокоил:
 – Не крадись, разведчик… Куды ж ты без старого Ворона, сынок.
 – Ты откуда взялся? – удивился Скиф после некоторого замешательства.
 – Из тех ворот, что и весь народ.
 – В этой сырости твой ревматизм тебя доконает.
 – От смерти не убежишь.
 – А приключений на кой черт себе искать?
 – Когда надо, старая с косой тебя и на бабе сыщет…
 Он потоптался на пороге, свистнул Волку, чтобы тот перестал по-щенячьи радоваться, сгреб Скифа в охапку и втолкнул в хату.


* * *

 "Военный совет" заседал целую ночь.
 Хозяйка – почти глухая на оба уха старуха лет под восемьдесят – уже перестала бояться, что пьяные москали подпалят ее хату, и храпела на печке.
 Старик был одет, как заядлый охотник, – в хаки и высокие сапоги, во все новое. Поэтому он походил на убеленного сединами генерала среди старших офицеров.
 В костлявых пальцах держал карандаш и водил им по расстеленной карте.
 – В пятницу вечером Сима Косоротая ко мне в гости вперся. Наширянный в дупель, что-то плел про синего Кострова… Спаси, говорит, меня от Скифа, а Скифа спаси от длинных рук Тото Кострова… Захотел тот поганец малой, значит, Симу с трона сковырнуть…
 Сунул Сима мне чемодан "зеленых"… Я его, от кайфа тепленького, в подвал на цепь, как пса шелудивого, там ему надежней будет. А сам стал вертушку накручивать. До кентов одесских дозвонился, чемодан Симин в зубы и полетел в Одессу-маму. Там закупил вам арсенал и жрачки. Фирма какая-то порядочная попалась – мотострелковая дивизия. Даже трансагентов мне предоставили. Довезли на саперной машине с мигалкой на крыше и надписью "Разминирование" на бортах за милую душу. Менты нам всю дорогу честь отдавали.
 – И без тебя бы освятилось, – буркнул Скиф. – Сидел бы у теплой печки да старые кости грел.
 – А что, если пойду я сам к ним первый, – ощерился щербатым ртом Ворон. – Я на пересылках крученный, на допросах верченный, воровской мастью крапленный, по блатному закону крещенный, а богом и людьми не прощенный. Пора и должок отдавать.
 – Не пущу, – сказал Скиф.
 – Пока живу, ни у кого не спрашиваю, где мне по нужде присесть.


* * *

 Промозглым туманным утром от влажности в воздухе стволы сосен набухли и сочились крупными потеками. С березок, как весной, падали звонкие капли.
 Но их теньканье быстро затухало в плотной вате тумана.
 Ворон, в армейском бушлате, сапогах и ушанке, пошел напрямую к почерневшим сараям у невысокого холма. Верхушка холма некогда автоматически раскрывалась, чтобы выпустить из своих недр зловещего джинна.
 – Куда кости тащишь, дебил болотный? – окрикнул его неожиданно вынырнувший из-за деревянных построек часовой в разномастном хаки. – Запретная зона – глаза залил, что ли!
 Ворон, не сбавляя размеренного старческого шага, шел прямо на ствол потертого автомата.
 – Я зоны, фраерок, повидал разные, и все – запретные. Веди меня к буграм. Хряку или Бабахле.
 – А раком с маком?
 Ворон скинул бушлат и расстегнул гимнастерку – на поросшей седым волосом костистой груди старого вора свободного места не было от татуировок – кресты да купола.
 – За ксиву потянет, фраерок?
 На второго стража, выскочившего с автоматом из темноты, гипнотически подействовали татуированные эполеты на костистых плечах старика.
 – Пахан, уважаю!!!
 – То-то умнее, – усмехнулся Ворон, накидывая одежду после окончания церемонии знакомства. – Где братва и мамзель с пацанкой?
 – Братва у будуна клопа давит… Пацанка в шахте нам кишки вымотала, соплями на психику жмет. Нашли ей кичу наверху в бункере – ажио дрыжики ее берут, но живая.
 – А баба немецкая?
 – Стерва на проверку оказалась. Все ей руссиш некультуриш. Братва с ней оттянулась по кругу – надоела. Слов других не знает, заладила: бандитен да бандитен. Никакого понимания. Хряк ее в дровяном сарае – по тыкве, да там и кинули.


* * *

 Ворона отвели на три этажа под землю. В зале бывшего пульта управления горой стояли пустые бутылки, под ногами валялись вскрытые консервные банки и прочий мусор вперемешку с радиодеталями. За столом сидели Хряк, Бабахла и еще один бандит в военном.
 – Во-во-вор… Ворон с того свету! – выпучил на него красные глазки Хряк и растряс за плечи Бабахлу.
 – Что за лажа? – протер глаза Бабахла. – С Москвы звонили, что Сима деда Ворона замочил…
 – Он у меня в подвале на крюке соплями давится.
 – Пусть захлебнется ими, пидор гнойный, – просипел Хряк, потом прокашлялся:
 – Тебя сюда каким чертом занесло?
 – Делиться надо, хлопчики… Без пахана на такую пруху не идут.
 – Паханы твои нам до сраки! Мы в свободном полете. Клешню тебе целовать – облом, старый Ворон…
 А будешь понт давить – на жрачку крысам, – сказал Бабахла.
 – Скоро выборы, Сима во власть прыгнет и сам всесильным паханом станет. Тогда мы ваше чмо лагерное голодраное всех в расход поутречку. Не будет быдло нас за яйца держать. Наши прадеды не зря революцию делали и новую элиту выводили. Москва – для москвичей, не для лимиты безродной.
 Необъятный качок еле оторвал голову от стола:
 – Гей, москали, казав вам, щоб слова того не чути було – Москва. Ее наш киевский князь Юрко построил. Бабу мокнули – вам тянуть, но пахана московского не трожьте. Одесские батьки на толковище выяснят, кому в масть. Я все про все сказал, братки, или перевесть на украинскую мову?
 – За таку лажу нас, як два пальца обоссать, уроють, – почесал за ухом стоявший за спиной Ворона, первый, самый тщедушный охранник.
 – Нема базару, – подтвердил второй, который радушно принял Ворона. – Они-то що – геть на тачки до Москвы, а нам кичман за пьять кусков светит – на хрена нам такой сахар.
 В сыром бункере повисла тишина. Бабахла лениво поднялся, неторопливо отправился в дальний угол к большой консервной банке по малой нужде. Зазвенела о жесть струйка, этот домашний звук всех успокоил.
 Охранники за спиной Ворона повернулись друг к другу, чтобы прикурить от одной зажигалки.
 – Мочи своего хохла, Хряк! – заорал Бабахла и скосил длинной очередью обоих курцов.
 Но могучий хохол уже вцепился в глотку неповоротливому Хряку. Оказался такой живучий, что Симиным опричникам пришлось извести по целому магазину патронов, чтоб добить великана.
 – Все, теперь вам в этом склепе – могила, – сказал Ворон, когда Хряк с Бабахлой на него навели автоматы. – Наверху Скиф с командой, а в Одессе паханы с законом.
 – Не каркай, Ворон. И тебя замочим. Дай только срок – всех понтовых подчистую выведем…




 Глава 35


 В бетонном отсыревшем бункере было темно и стыло. Свет горел лишь на третьем этаже. Там Тото сидел в бывшем кубрике для отдыха старших офицеров со спутниковым телефоном.
 Мягко светила керосиновая лампа. Шумел предусмотрительно захваченный японский примус для обогрева туристских палаток. В обшитой толстым слоем пластика с утеплителем комнатке становилось уже жарко, но Тото Костров трясся в нервной горячке.
 Стук в дверь заставил его вздрогнуть.
 Тото открыл железную дверь, и в тесную комнату ввалились Хряк с Бабахлой, таща за собой тяжелый запах закисшей крови.
 – Хохлов замочили, – тяжело отдуваясь, буркнул Хряк. – Дай ширнуться.
 – Я вам сейчас каждому так дам ширнуться!!! Кто разрешил идти на мокрое дело?
 – Ворон прилетел, – сказал Бабахла.
 – Где он? – взвился с места Тото.
 – Связали и в каптерку с крысами кинули.
 – Один или с бандой?
 – У Ворона попробуй вытяни чего-нибудь. Верченый. Брешет, что Скиф с командой наверху. Когда за нами прилетят?
 – А соплячка где?
 – Вниз перетащили. Замерзнет там еще, падла.
 – Я вас всех тогда сам заморожу! Наверху что-нибудь осталось?
 – Не-а… – ответил Хряк. – Все наружные люки задраили. Когда за нами прилетят?
 – Жду вот… – Тото показал на спутниковый телефон. – Молчат, суки. Фазер мой звонил из Швейцарии пару раз, мочалку жует какую-то, просто уши вянут слушать этих дураков. Козел Коробов в Цюрихе уперся. Симу куда-то черти занесли, и Скифа до сих пор не взяли. Вертолет с харчами не прилетел. Херня, короче, по верхам какая-то. Да еще вы тут под руку горячку порете.
 Обиженные таким неласковым обхождением шефа, подельники съежились, чтобы пройти в узкую дверцу. Из темного коридора еще долго было слышно, как пыхтел в обиде Бабахла, доказывая Хряку, что в мире существует лишь одна голая несправедливость.
 А для таких порядочных людей, как они, вообще нет места в этом поганом обществе. Век свободы не видать.


* * *

 Штурмовать шахту с утра не отважились. Неизвестно, сколько у бандитов может быть людей и откуда они ждут подмоги.
 Полдня Скиф, Лопа и Засечный зябли с биноклями на соснах. Никто из похитителей так и не вышел на поверхность.
 К обеду вернулись в хату, обогрелись.
 К вечеру снова все втроем вышли к объекту, теперь уже с оружием и полным боекомплектом.
 Обошли весь городок, обнесенный колючей проволокой на повалившихся кое-где столбах. Нашли вентиляционные и выхлопные шахты, но все они были круто отвесные, с Волком не спуститься. Зато и сам серый постарался: выскреб лапами дыру в сугробе.
 За проваленными досками маскировочной обшивки мощные ручные фонари высветили бетонный бункер для заезда машин-топливозаправщиков. Скиф приказал Лопе караулить этот выход, а сам с Засечным спрыгнул вниз.
 В обширном пандусе ледяная вода стояла выше колена. Пес заскулил от холода.
 – Молчать, серый! – шлепнул его по спине шнурком от фонаря Скиф. – Ищи!
 Покойница Ольга, по всему видно, не пожалела денег на обучение собаки. Пес работал безукоризненно.
 Негромко подал голос, когда нашел развороченную калитку в непробиваемых железобетонных воротах на заезде.
 Неизвестные мародеры постарались тут взрывчаткой на славу – бетонированный люк еле держался на петлях.
 Внутри сухого места почти не было. Повсюду хлюпала под ногами вонючая жижа. Пахло смазкой, ржавчиной и едкой химией ракетного топлива.
 Серый Волк исчез, только было слышно, как впереди шлепают по воде его лапы. Скиф посветил на компас – они шли прямо к сердцу шахты.


* * *

 Ворона с девочкой бандиты заперли в большой железной клетке, где прежде находился центральный компьютер. Теперь почти все блоки были вытащены из ячеек, и полупустое пространство напоминало курятник с жердочками. Безопасно распрямиться можно было только в проходе между стойками, шириной не более метра.
 Сначала Ворон стучал кулаками в дверь из тонкого трехмиллиметрового железа. Бесполезно. Потом пытался в темноте разобраться в конструкции замка. Но на двери был не замок, а элементарный металлический засов, который закрывал дверь снаружи. Тогда старик из последних сил вырвал железную трубу, по которой были пущены когда-то провода, и сунул обрезок трубы под дверь.
 Медленно, миллиметр за миллиметром, он отгибал дверное полотно, пока не образовалась достаточная щель. Вылез в темный аппаратный зал и присел в углу за приборными стойками. Из далекого коридора на пол упала полоска жиденького света. Ворон быстро поднялся, проклиная свои старые скрипучие кости, и, как был босиком, крадучись, направился к кубрику, который занимал Тото.
 Его он увидел склонившимся над телефоном. Тото безуспешно давил пальцами-сардельками миниатюрные кнопки. Ворон неслышно задрал на себе рубаху, запустил пальцы в кожную пазуху в животе и извлек оттуда маленькую заточку-выручалочку.
 Не было времени для душераздирающих церемоний и высокопарных заклинаний, как предписывал когда-то перед убийством противника блатной этикет.
 Ворон попросту всадил заточку в цыплячий пушок на затылке Тото. Потом взял автомат и неслышно вышел в коридор, предварительно пригасив керосиновый фонарь и притворив за собой дверь.
 Он вернулся в прежний уголок за аппаратной стойкой и опустился на ледяной от холода пол. Заныли старые ревматические кости, горло перехватил хриплый кашель.
 Но тут раздался собачий лай и выстрелы. Ворон с трудом поднялся с выстуженного пола и вышел в коридор.
 Слишком поздно он заметил, что на пол снова упала неяркая полоска света. Затем грянул выстрел – Тото, как гость с того света, с заточкой в затылке, странно покачиваясь, стоял на ногах, держась за дверь, и силился снова поднять пистолет. Превозмогая боль. Ворон круто развернулся и нажал спусковой крючок автомата…
 Тело Тото грузно рухнуло на пол.
 Тяжело шаркая ногами. Ворон вернулся в компьютерный отсек, нашарил в темноте безмолвную Веронику и с трудом перенес ее в теплый кубрик Тото.
 – Де-ед! Во-оро-он! Не стреляй… – это я, Скиф! – раздался голос из дальнего конца коридора.
 Ворон тяжело припал к стене и как мог крикнул:
 – Рожу освети фонарем, по голосу не поверю…
 Скиф направил фонарь в лицо Засечному.
 – Свои… Этого ни с кем не спутаешь, – громко прохрипел Ворон и открыл дверь кубрика.
 Оттуда он вышел к ним навстречу с девочкой на руках.
 – Жизнь мне, не задалася, зато смертушкой господь сподобил.
 – Семен, рви медпакет! – крикнул Скиф. – Я с Никой сам управлюсь.
 Засечный перебинтовал живот странно булькающего ртом Ворона, уложил его на кушетку. Из уголка рта деда сбежала струйка крови.
 Скиф уложил бесчувственную дочь на другую стойку и дыханием отогревал ей руки. Потом налил в чашку кофе из термоса Тото, приподнял ей голову и влил парящий дымком кофе в рот ребенка. Вероника закашлялась, веки на запавших глазах слегка дернулись.
 – Пойду разберусь с Хряком и Бабахлой, – проворчал Засечный, меняя магазин автомата. – Как бы Лопа наверху не проспал их со своей шашкой наголо.
 Засечный, в маске прибора ночного видения, побежал по темному коридору. Он плутал по бетонным лабиринтам, прислушивался, надеясь услышать лай Волка или голоса бандитов. Спустившись по темной лестнице в следующий лабиринт, он чуть не свалился в глубокую бетонную ванну с тяжелой жидкостью на дне. От испарений из резервуара мутило, першило в горле и резало глаза.
 Он осветил поверхность пенной жижи. Луч фонаря уперся в мертвого Волка, железной хваткой вцепившегося в жирный затылок Хряка, и торчащий на поверхности, распоротый собачьими клыками зад Бабахлы. Засечный снял инфрамаску и, шатаясь, побрел наверх. Наверху его вырвало от страшного запаха неизвестной химии.
 Когда Засечный вернулся, старик уже окончательно потерял сознание. Скиф сделал ему и дочери антишоковые инъекции. Даже умудрился ввести в дряблую вену Ворона камфару. Но в сознание его привести так и не удалось.
 Неожиданно сверху раздался крик Лопы:
 – Эй, внизу!!! Слышите меня? Вижу вертолет. Садится. Если живы, дайте знать.
 Засечный наугад выпустил ракету и крикнул:
 – Урки в жмурки сыграли. Затырься, если в вертушке бандюки.
 – Есть затыриться! – долетел голос казака, перешедший в тревожный крик:
 – Я их вижу, Скиф. Абреки. Шесть их и один – русский.
 Скоро грохот вертолета загулял по темным лабиринтам.
 – Без драки не обойтись. Скиф, – изрек Засечный. – Прячем пацанку и старика.
 Засечный подхватил податливое тело Ворона, а Скиф Нику. Отнесли их в один из лабиринтов, обследованных Засечным, и заперли на засов в бункере.
 Скиф сделал известкой метку на его бронированной двери.
 – Расходимся, – скомандовал он. – Главное, увести их подальше в лабиринты.
 Сначала, прижимаясь спинами к стенам, в зал вошли двое – в бронежилетах, с автоматами на изготовку. Увидев на полу трупы, что-то гортанно крикнули, и в зал ворвались еще четверо. Один из них, одетый в черный пуховик, поджарый, высокий, славянского обличья, показался Скифу вроде бы знакомым.
 – Одесскый вор Хайло! – один из боевиков показал на лежащего в луже крови бугая. – В разборке убыв двух наших ыз Львйва…
 – Хоть бы все они друг друга перебили, бандюги! – зло бросил человек в черном пуховике.
 "Омоновцы или гэбэшники", – подумал Скиф и хотел уже шагнуть из своего укрытия, но крик человека в черном пуховике вовремя остановил его.
 – Анатолий Костров!.. – сложив ладони рупором, громко крикнул тот. – Анатолий!.. Твой отец прислал вертолет, чтобы переправить тебя на Кавказ. Отзовись, Анатолий!.. Нас прислал твой отец, генерал Костров. Анатолий, ты слышишь меня?..
 Эхо от крика гулко прокатилось по лабиринтам и вернулось назад. Наступила тишина. Слышался лишь звук падающих с потолка капель.
 – Моя чуе, там хтось е, Гнат! – боевик кивнул на туннель. – Я памятаю Скыфа по Афгану. Шайтан, умие бути нэвидимым, як прымара, и нечутным, як барс…
 "Иван? – подумал Скиф. – Ну да – Иван!.. Иван Гураев – полурусский-получеченец, прапорщик-минер их десантного полка. В восемьдесят шестом прихватил полковую кассу и ушел к "духам". Там прославился у них жестокостью к пленным соотечественникам. Даже шакал Хабибулла не захотел иметь с ним дел. Видать, у. Кострова в "Славянском братстве" каждой твари по паре! – подумал Скиф и сжал в руке штык-нож. – Ну иди, иди поближе, Иван Гураев, поговорим, как мужчины…"
 Держа наготове оружие, прижимаясь к стенам, боевики быстро приближались к лабиринтам, в которых затаились Скиф и Засечный. Один из них в темноте споткнулся о труп Тото Кострова и от неожиданности разрядил автомат в черный провал туннеля. Пули с визгом зарикошетили по бетонным стенам. Остальные, решив, что по ним кто-то открыл огонь, тоже принялись беспорядочно палить в разные стороны.
 Гураев, пытаясь что-нибудь разглядеть в кромешной темноте, пятился в сторону Скифа. Почувствовав вдруг опасность за спиной, он резко оглянулся, и Скиф заученным ударом, которому обучили еще в Кировабадском десантном полку, всадил ему нож через бронежилет, снизу.
 – За ребят, в Афгане тобой замученных, паскуда! – прошептал он и тут же скользнул в темноту, где сам чуть было не напоролся на нож Засечного. У его ног хрипел еще один боевик с распластанной от уха до уха гортанью.
 Трое оставшихся боевиков на трупы своих наткнулись почти одновременно. Несколько минут, матерясь, палили в темноту. А когда отвизжали рикошетные пули, сверху донеслась дробная очередь и гулко громыхнул взрыв.
 По боевому опыту Скиф знал, что паника наступает тогда, когда ты чувствуешь присутствие противника, но не знаешь, откуда и когда ждать его нападения.
 – Засада! – истерично крикнул кто-то из боевиков. – Урус капкан! Уходим!
 Оставив мертвых, тройка опрометью бросилась по туннелю наверх.
 Скоро в светлом проеме мелькнула тень взмывающего вертолета.
 Засечный, подергав себя за хохолок, нервно хохотнул:
 – Ну, а ты боялась – даже платье не помялось!..
 Наверх Скиф вынес дочь, Засечный – старика.
 У входа в туннель их ждал Лопа.
 – У вас страх какая пальба была, я подумал: не отвлечь ли басурманов на себя, – показал он на лежащего в воронке от взрыва боевика.
 – Вовремя подумал, казара! – хохотнул Засечный. – Теперь мы все трое под этим делом кровушкой подписались…
 Скиф и Лопа промолчали на его слова:
 Нику и деда Ворона донесли по чавкающему под ногами снегу до машины. Заехали к бабке, у которой квартировали. Расплатились за постой и не мешкая – в путь.
 Еще на ухабистой лесной дороге из Ботивки в Белокоровичи вовремя успели заметить летящий в сторону объекта камуфлированный вертолет "Ми-8". На лесных дорогах в Полесье деревья смыкаются вплотную. С воздуха их, похоже, не заметили.
 Но под утро этот вертолет снова появился над дорогой и битый час низко кружил, ощупывая мощными фарами лесной массив.




 Глава 36


 Долго ехали молча, зная наперед, что скоро произойдет встреча с роковой неизбежностью. Ника спала, уткнувшись носиком в плечо отца. Старый Ворон до сих пор не приходил в себя. Его уложили на раскрытое сиденье сзади. Лопа выжимал из машины все без остатка, чтобы, используя малейшую долю вероятности, довезти старика до больницы в Овруче.
 Но вероятность была слишком мала…
 Еще в глухом лесу, на просеке, Засечный, держащий руку деда Ворона, следя за еле ощутимыми ударами пульса, услышал прерывистые, булькающие звуки. Губы старика чуть зашевелились.
 – Жил… – явно послышалось из уст умирающего, – не по-людски…
 Бульканье в горле переходило в клокотанье:
 – Умер… no-чел…веч…ск…
 – Не довезли, – сказал будто про себя Скиф.
 Слева неожиданно нарисовалась в свете фар деревушка из пяти домов. Лопа резко затормозил и стремглав вылетел из машины, забыв даже захлопнуть за собой дверь.
 Было слышно, как он барабанил в двери спящих бревенчатых хат. На стук откликались перепуганные заспанные люди. Это были старообрядцы. Они не стали расспрашивать, где покойный старик получил пулю в живот, но от денег не отказались.


* * *

 Староверы в этих краях селились еще со времен Великого раскола. Их тут называют и по сей день – "москали" или "московськи", причем всегда отделяя от "русских" людей. Скиф записал им большими буквами на бумажке из школьной тетрадки в крупную клеточку: "Григорий Прохорович Варакушкин…" и даты жизни, насколько помнил…


* * *

 – Куда едем-то? – спросил Лопа после получаса прыжков по лесным ухабам.
 – В Киев, куда же еще, – ответил Скиф. – Машину нужно вернуть.
 – Покойный Ворон за нее уже расплатился сполна с экологами, – сказал Лопа. – Я к чему разговор веду – девочка, получается, ничья.
 – Как это ничья? – спросил Скиф.
 – У кого она в паспорте записана? Ты, Луковкин Василий Петрович, по паспорту холостяк. Хохлы на любой границе тебя цапанут и спросят, чей ребенок и откуда… Мы с тобой еще не знаем, что за вертолет над нами пролетал. Так тебе и похищение собственной дочки пришьют. Ехать лучше в Белоруссию: здесь по лесу без погран-перехода и потом на вокзале или в поезде тебя никто про Нику не спросит.
 – В Белоруссии у меня никого нет, – сказал Скиф.
 – Делать там нечего – одна бульба, как в Брянске! – возмутился Засечный. – Я в Киеве гульнуть хочу. Все ж мать городов русских.
 – Тебе дадут там прогуляться после того, как мы на той военной площадке наследили, – огрызнулся Лопа, не отрываясь взглядом от дороги.
 – Ладно, поворачивай оглобли в Белоруссию, – согласился Скиф.
 – А что ты с ребенком будешь делать? Не котенок все-таки.
 – В школу отдам, портфель куплю, как все родители. Буду на классные собрания ходить.
 – В Москве? Ты теперь после расправы с той троицей и недели там не продержишься.
 – К тебе на Дон под защиту казаков отправлю.
 – Казаки преданы и проданы, они себя отстоять не могут. Нужно отдать ее бабке в Москве или деду в Швейцарию.
 – Я с ней теперь ни на день не расстанусь.
 – Тогда жить тебе с ней и Аней только в Белоруссии. Тут русских в обиду не дадут. У тебя ее свидетельство о рождении с собой, что мать перед гибелью Ане передала?
 – Спрашиваешь…
 – Вот и все. Купи домик поскромней…
 – Хочу на русскай тройка… Циган па-ет, – неожиданно для всех произнесла Ника.
 Мужики в салоне разом повернулись к ней. Девочка, еще закутанная в одеяла, весело оглядывалась по сторонам. Потом что-то вспомнила, закрыла лицо руками, зашлась в безутешном плаче, бормоча сквозь всхлипы по-немецки:
 – Фрау Марта… Фрау Марта…
 – Да-а-а, – озабоченно протянул Лопа, останавливая машину. – Фрау Марте капут. Они, гады, ее, раздетую, на морозе в сарае к козлам привязали.
 – Никушка, доченька, тебе уже легче? – привлек ее к себе Скиф.
 – Гут, – ответила девочка и бойко посыпала по-немецки слабым голоском.
 – Ника, а ты по-русски что-то понимаешь? Ну – мама, папа, люблю…
 – В крас-най рупашоночке… Циган па-ет! – выдала Ника весь свой запас русских слов.
 – Весело тебе придется, – отреагировал Засечный.
 Когда ее напоили еще раз молоком и немножко подкормили, девочка разомлела и только жалась к Скифу, на которого была удивительно похожа.
 Дальше по темной дороге ехали молча.
 – Вот тебе и ответ, Скиф, – сказал Лопа, когда уже вел машину по белорусской земле. – Куда ты с безъязыкой иностранкой в России спрячешься? Только в Белоруссии или, как советовал Романов, в сибирской глухомани с ней место.
 – Мы здесь, Аня там!.. А с Баксиком этим, которого Ворон пригрел, что будет? – зло ответил Скиф.
 – Баксик пущай тебя не заботит, я его на Дон возьму. Казака сделаю. У меня двое – третий лишним не будет. А с Аней еще проще – женись, и все дела.
 Засечный даже хохотнул от удовольствия.
 Хитрый казак не зря распевал про прелести Белоруссии.
 У него в Луннице жила замужняя сестра, с которой он не виделся уже лет десять. Ему, как и всем, хотелось повстречаться с родными людьми, выспаться, смыть грязь и отдохнуть в домашней обстановке.
 О том, что его сестра работает в школе учителем немецкого языка, он сказал в самый последний момент.




 Глава 37


 Глухой промозглой ночью к одноэтажному ветхому зданию на задворках одной из больниц Житомира подъехала с приглушенными фарами иномарка. При ее приближении захлопали спросонья вороны на березах, а от стены отделилась высокая фигура человека. Он шагнул к вышедшему из иномарки Кострову и отрекомендовался: ; – Гнат Стецюк, товарищ генерал. Поступаю на десять дней в ваше подчинение.
 – Про вас сказали, что вы – профессионал, а проворонили убийц, Стецюк, – вцепился в него Костров.
 – Мы опоздали и потеряли трех преданных людей…
 – Плевать мне на ваших "преданных"!.. Я потерял единственного сына.
 – Соболезную…
 – Кто?.. – отрывисто спросил Костров. – Опросили по деревням?
 – Так точно. Четверо их было. Один – неустановленный пока донской казак, но трое, судя по описаниям, – Скиф с сербскими подельниками. Один – рыжий, со шрамом на лице. Лица другого не запомнили, но говорят: чахоточный, сильно кашлял…
 – Чахоточный – монах Алексеев, – выдохнул Костров. – Он же сербский поручик Олекса – душегуб и международный преступник.
 – "Феникс" готовил ликвидацию Скифа еще в Сербии, – напомнил Стецюк. – Акция тогда почему-то была отменена в последнюю минуту…
 – Знали бы, где упасть, соломки бы подстелили, – ; оборвал Костров и кивнул на дверь морга. – Могу войти к сыну?
 – Можете. Милиционер и сторож морга после двух бутылок водки с клофелином до утра будут спать как убитые.
 В убогой покойницкой Костров уронил на пол пальто со шляпой и походкой лунатика подошел к лежащему на скамье мертвому Тото. Дрожащей рукой откинул окровавленную простыню с его лица и, всмотревшись в искаженные смертью черты сына, простонал:
 – Тотоша-а-а.1!! Мальчи-и-ик мо-о-ой!!! Сыночкаа-а, мо-о-ой еди-й-инстве-е-енный!!!
 Упав на колени, он бессильно уронил седую плешивую голову на холодное тело покойника. Спина его содрогнулась от безутешных рыданий.
 До Гната Стецюка, оставшегося на улице, долетел из окон морга тоскливый и протяжный вой. Испуганные этим воем вороны с заполошным шумом снялись со, своих гнезд на березах и с тревожным карканьем закружились в ночном небе над убогой обителью смерти.
 А вой из окон все рвался и рвался, и Гнату казалось, что не человек это воет таким воем, а смертельно раненное животное.
 Так в Афгане заходился туркменский волкодав над трупом старика – погонщика верблюдов, которого ему пришлось пристрелить, потому что тот слишком интересовался грузом в тюках, и еще пришло ему в голову: тот груз чаре предназначался на границе тоже какому-то Кострову… Может, однофамильцы, а может… "Стоп, стоп!.. Даже большую нужду не ходи справлять на минное поле", – вспомнил Гнат старое солдатское правило.
 А вой из окон морга уже перешел в надсадный захлебывающийся крик.
 Гнату не было жалко этого кричащего над телом сына человека. Он считал все эмоции непозволительной роскошью в своей профессии ликвидатора, хотя его больше устраивало ее жаргонное название – чистильщик.
 "Я вычищаю без пощады тех, кто противостоит единству, и считаю это смыслом моей жизни, – размышлял Гнат. – Но теперь я должен выполнить задание, которое перечеркнет этот смысл и всю мою жизнь… Какое мне дело до воплей этого генерала над трупом сына-бандита?.," – без злости думал он.
 Когда крик стал постепенно стихать, Гнат вошел в дверь.
 Костров сидел на полу и, подвывая, как пес, с нежностью гладил руки и голову сына. От раны на голове Тото одна его рука была в крови.
 – Выгрите руку, – протянул Гнат платок.
 Костров со злобой посмотрел на платок.
 – Кровь смывается кровью! – давясь слезами, выкрикнул он – Око за око!..
 Гнат открыл висевшую у него на плече черную дорожную сумку.
 – Костюм вашего сына, – сказал он. – Его нашли в джипе в стогу сена, в трех километрах от ракетной шахты. Надо обрядить покойника.
 – Да, да, – поднялся с пола Костров. – Я хочу одеть своего мальчика . Да, да, я сам. Я всегда сам одевал его в детский садик, в школу.
 – Я помогу вам.
 – Не прикасайся к нему! Я сам, сам, только сам!
 Гнат кивнул и отошел к окну.
 Через раскрытую дверь в комнату, уставленную бутылями с формалином, были видны спящие за столом старик сторож и милицейский сержант, приставленный к охране криминального трупа. Сержант внезапно зашевелился и попытался было подняться со стула.
 Гнат направил на него пистолет с глушителем. Но сержант, пробормотав что-то нечленораздельное, сполз на пол и захрапел богатырским храпом.
 К удивлению Гната, Костров, протерев мокрым полотенцем тело сына, быстро облачил покойника в костюм и даже приладил на его шее галстук-бабочку.
 "Часто раздевал и одевал, когда отпрыск лыка не вязал от наркоты", – подумал Гнат, заметив синие гематомы на венах рук покойника.
 Костров наконец справился с рыданиями и теперь в глубокой печали всматривался в лицо сына.
 "Это Инквизитор, – обреченно думал он. – Руками "сербских волкодавов" Тотошеньку… Его жизнью расквитался со мной за жизнь своего Шведова".
 Он бросил затравленный взгляд на Стецюка.
 "Кого напоминает этот тип, приставленный ко мне Коробовым? – пронеслось в его голове. – Ну, конечно же, его – Инквизитора Тот же холодный, непроницаемый взгляд, то же бесстрастное лицо кастрата Фигура и рост – те же… Может, его сын или брат?.."
 Но Костров точно знал, что детей и братьев у Инквизитора не было.
 Гнат протянул пачку документов:
 – Мы нашли в джипе и документы вашего сына.
 А в кармане костюма занятную бумажку, прочитайте.
 Костров подошел к свисающей с потолка лампочке и расправил смятую бумагу. Написанные корявым почерком сына буквы червяками замельтешили перед глазами:
 "Расписка: Я, Тото Костров, взял в долг под проценты у Симы Мучника сто тридцать три тыщи долларов (США), чтоб отдать хохлам карточный долг…"
 Перед глазами бывшего генерала закружились красные круги, тисками сдавило грудь.
 – Мучник, гнида! – заскрипел он зубами. – Мальчик проиграл каким-то уголовникам-хохлам. Гнойный пидор дока такие пакости подстраивать Яснее ясного!.. Он расплатился за Тото с уголовниками и подбил его от безысходности пойти на захват девчонки. Ну да!.. Лишь один Мучник знал день ее приезда..
 Значит, Косоротая блядь рассчитывал получить с Ольгиных денег свою уплывшую к Скифу долю?..
 Следующая мысль буквально подбросила Кострова, красные круги перед глазами разлетелись на мелкие осколки.
 – Знал еще Инквизитор! – прошептал он. – Лубянка зафиксировала мой звонок из офиса в Цюрих.
 Без сомнения, его люди нашпиговали дворец Мучника "жучками" подслушки. Обычное дело – муж подозревается в покушении на жену. День и ночь слушают мразь Косоротую: в машине, в туалете, даже в сауне.
 Слухачи не могли не доложить Инквизитору о готовящемся киднеппинге. Он знал, но не стал останавливать молокососов. "Сербские волкодавы" еще с Белграда у него под колпаком, но Инквизитор не стал останавливать и их… Знал ведь, что "волкодавы" возьмут след, потому что знал о ясновидении Скифа. А может, ясновидение тут ни при чем, люди Инквизитора сами навели "волкодавов" на ту глухомань.. Так вот что означал твой странный взгляд. Инквизитор, там, в ресторане "Президент-отеля"! – запоздало понял Костров. – Я все гадал, почему он дал мне спокойно улететь из Москвы… Ты, как компьютер, все просчитал!.. Просчитал, изверг, что без Ольги и сына моя жизнь в любой стране будет сущим адом. Ах ты, зверь лютый!
 Последний раз поцеловав Того, Костров закрыл его лицо простыней и как лунатик вышел из обители смерти.
 Над березами все еще заполошно галдело воронье, а в голых корявых ветках выводил зимнюю тоскливую мелодию ветер.
 "Ветер оплакивает моего Тотошу", – подумалось Кострову, и он повернулся к появившемуся в дверном проеме Гнату:
 – Вы сказали, Стецюк, что поступаете в мое полное распоряжение?..
 – Так точно. В полное… На десять дней. Готов выполнить любой ваш приказ.
 – Любой?
 – Так точно.
 – Сколько стоит ликвидация всех причастных к убийству моего мальчика?
 – Все причастные уже оплачены.
 – Коробовым? – вскинул глаза Костров.
 – Вам не надо знать кем, – отрезал Стецюк.
 – Приказываю тебе, Гнат Стецюк, ликвидировать Мучника и Скифа – лично. Засечного и Алексеева – можешь нанять бандитов…
 – Есть лично Скифа и Мучника. Товарищ генерал, мне кажется, кроме известного казака, вы забыли еще одного – лично.
 – Кого я забыл?
 – Вы не считаете, что история смерти вашего сына написана почерком Инквизитора?
 "Этот странный человек умеет читать мыло!'" – с мистическим страхом подумал Костров и хрипло выдохнул:
 – Ты тоже так думаешь и можешь самого его… Инквизитора?
 Десять лет назад Гнат Стецюк, закончив Институт военных переводчиков, получил назначение в КГБ.
 И, к его гордости, не переводчиком, а настоящим оперативным сотрудником. В мечтах он уже видел на своих плечах погоны с большими звездами. После семи лет безупречной службы в Управлении КГБ во Львове его откомандировали на спецзадание в Афганистан. На месте выяснилось, что задание состояло в сопровождении верблюжьих караванов от Гиндукуша до Памира. Гнат быстро понял, что в тюках, болтающихся на верблюжьих горбах, был опиум, по-пуштунски – чаре. Он искренне считал, что участвует в тайной операции КГБ, необходимой для чего-то его стране, и даже гордился этим. Но когда Инквизитор перекрыл верблюжьи тропы, выяснилось, что Гнат, сам того не ведая, помогал делать грязные "наркодоллары" каким-то высокопоставленным проходимцам.
 Кому именно, он не знал и по сей день. Инквизитор тогда лично сорвал с него капитанские погоны. С тех пор год за годом Гнат копил ненависть к Инквизитору и готовился к расправе над ним.
 – Так ты можешь Инквизитора? – повторил вопрос Костров. – Отвечай, Стецюк!
 – Десять суток я в вашем подчинении, – сухо ответил Гнат. – Приказывайте.
 – Приказываю, – выдохнул Костров. – Адресами фигурантов тебя снабдит в Москве полковник Романов.
 – Я знаком с полковником Романовым.
 – Он же снабдит тебя оружием югославского производства.
 – Предпочитаю работать своим оружием.
 – Югославским, Стецюк!.. Акции должны создать иллюзию расправы хорватских секретных агентов над сербскими военными преступниками. Операция будет называться "Сербский след".
 – Понимаю… Есть оружием югославского производства!
 – Как я узнаю о твоих делах?
 – Из газет.
 – Больше не задерживаю тебя, Стецюк!
 "Ужас, как он похож на Инквизитора! – подумал Костров, включая двигатель. – Будто зеркальное отражение изверга. Интересно: от бога или от дьявола они оба?" – подумал он и не нашел ответа.
 – Кто в эту жизнь послан богом, а кто сатаной, какое до этого дело мне, несчастному старику, потерявшему единственного сына? – горестно вздохнул он. – Главное, чтобы мой мальчик был отомщен!




 Глава 38


 Мирослав проснулся в то утро в холодном поту. Он заглянул за перегородку, за которой метался у теплого бока русской печи стонущий во сне Алексеев, потом попил смородинового отвару и сел на краю постели.
 Дотронулась до его мокрой спины проснувшаяся супруга:
 – Уж не хворость ли к тебе подобралась, Мирослав?
 – Сон мой проклятый опять вязался ко мне.
 – Чай страшный сон – рубаху хоть отжимай?
 – Страшный… И опять самый конец не досмотрел, проснулся.
 Перекрестив жену и закрыв глаза, Мирослав стал пересказывать ей свой сон:
 – Будто бы в стародавние времена татаро-монгольских набегов построил я свою Златоглавую. А татаровья все лезут и лезут, в каждый набег разор ей великий творят. А в один-то из набегов… Из своих Каин выискался и провел врагов к Златоглавой тропами лесными, тайными.
 К ночи враги совсем близко подобрались к Златоглавой, пустили тучей стрелы огненные, и огонь-полыхалище объял красавицу мою. И обратился я к господу за помощью… Горели уже золотые купола, а помощи от господа все не было и не было мне. Видно, в те времена грешник я был великий…
 Вплотную уже подступили поганые, – стараясь не смотреть на попадью, продолжал Мирослав. – Уже перед папертью крутятся на лохматых лошадях, вот-вот ворвутся в храм божий, и силы уже покидают меня. А тут вдруг земля задрожала, и небо будто разверзлось. Откуда ни возьмись двое ратников на конях белых и один ратник – на коне черном… Латы и кольчуги на ратниках огонь отражают, на шеломах золотых бунчуки из конского волоса по ветру вьются.
 У одного – шрам страшный по разбойному его лику, другой вроде болезный, но духом силен. А тот, что на вороном коне, – борода в проседи, а в глазах мука неизбывная, прямо волчья какая-то мука…
 Кричу им: "От кого вы мне посланы?.." А они в ответ: "Воители мы славянские, с полей кровавых сербских на Русь путь держим и тебя, Мирослав преподобный, в беде не оставим". Кричу: "Владыко ли небесный вас послал или князь тьмы окаянный?"
 Двое-то отвечают: владыко, мол, небесный, а третий, что на черном коне, молчит.
 По его почину бросились они все трое на поганых.
 Мечами харалужными сечь их стали, гнать от храма божьего. В разгар сечи оглянулся я и вижу: огонь-полыхалище внутрь храма дорогу уже проторил, вот-вот к ликам святым подберется. Бросился в храм иконы спасать, а за мной тот, что телом слаб, но силен духом…
 – Господи, Мирослав, ты ж того описал, который по осени у нас гостил, и того, со шрамом по лику, с которым он в наш дом с собакой страшной приезжал! – воскликнула в изумлении матушка.
 – Они, как есть, – кивнул Мирослав. – А тот, что за мной в горящий храм поспешил, стал быть, болезный наш послушник Олександр. Сон этот в первый раз еще летом ко мне явился. Но за делами мирскими забыл я его вскорости. А по осени, когда их троих на перроне одесском увидел, подумал, что пора мне, матушка, от наваждения дьявольского в московскую Кащенку проситься.
 – Так лики-то спас ты с болезным нашим?
 – Не помню я… Каждый раз дохожу до этого места и просыпаюсь .
 – Ох, не к добру твой сон, Мирослав! – воскликнула Марья Тимофеевна, инстинктивно живот руками оградив – Поберег бы ты себя, родненький…
 – Да что мне сделается? – отмахнулся Мирослав и прислушался к стонам Алексеева за перегородкой – А Олександра-войника в больницу ноне свезу в Калугу, а то не ровен час до весны не доживет, – добавил он.
 – Дело божеское, свези, Мирослав, а я вам в дорожку пирогов напеку, – перекрестилась матушка и принялась заводить тесто в дежке.


* * *

 К бывшему зданию райкома КПСС, а ныне резиденции администрации подъехал на своем "мерее" юный заместитель главы администрации. Снаружи по промерзшей улице гуляла поземка, а в машине уютно, тепло, из колонок льется музыка "Роллинг-стоунз".
 Юный зам закрыл глаза и сладко потянулся на сиденье.
 В окно машины постучал высокий мужчина в облезлом китайском пуховике.
 – На улице прием народонаселения не веду! – раздраженно распахнул дверь юный зам.
 – Я нэ народонасэлэния, Лэонид Гхригорович – бесцеремонно опустившись на сиденье рядом с ним, жестко отрезал мужчина с западноукраинским выговором. – Опять синоптики набрэхалы с погодой? – спросил он.
 Юный зам вздрогнул и, оглянувшись по сторонам, будто в машине кто-то мог его услышать, пробормотал.
 – У природы не бывает плохой погоды – бывает плохая одежда…
 – Правильно. – кивнул мужчина, кинув на юного зама насмешливый взгляд жестких карих глаз. – Чуешь пароль, нэ обевъязково зыркать по сторонам.
 – Пройдемте в мой кабинет, простите, не знаю, как вас звать? – покраснев, заторопился юный зам.
 Мужчина покачал головой.
 – Гнат меня клычуть, Лэонид Гхригорович, – сказал он. – А разговор у нас будэ короткий. Приказ з Центру передам, и у разни стороны, як тараканы – Какой приказ? – почувствовав под ребрами неприятный холодок, спросил юный зам.
 – От Центру "Феникс", який устроил тоби у собственность мясокомбинат та цемэнтный завод, чув про цэ? – насмешливо спросил Гнат.
 – Чув, – кивнул юный зам. – Я так, для проверки.
 Разговор и в самом деле занял не более пяти минут.
 Перед тем как покинуть уютный салон "Мерседеса", Гнат протянул юному заму пластиковый пакет.
 – Тут десять кускив "зелени" и югославски машинки. Робыть треба сегодни ночью, и тильки имы, потим залишыть их на мисци, вразумив приказ, Лэонид Гхригорович?
 – Вразумив, – хмуро кивнул тот и с мольбой посмофел на украинца:
 – А может, вы сами, а?.. Сверху столько же кину, а?
 – Ни, ни! – покачал головой Гнат. – Цэ справа – москальска. Моя праця у Львови.
 Взглянув на съежившегося юного зама, он скривил в злой усмешке губы и бросил:
 – Очко грае – наймы блатнююв. Тэбэ предупрэждалы: "Феникс", вин нэ говеннэ "Славянскэ братство". Сегодня ночью, вразумив, Лэонид Гхригорович, або в Центре нэ поймуть тэбэ.
 – Да, да, я усек! – поспешно закивал юный зам.
 В своем кабинете он сразу бросился к телефону и набрал по кодовой связи Тамбов.
 – Гундосый, это я. Ленчик.. Дело есть этой ночью… Да, да, о чем ты, френд?! "Зеленью", без базара, конечно. Да, и прихвати с собой какого-нибудь "быка" понадежней, – торопливым шепотом сказал он в трубку.


* * *

 Уже в сумерках Иван Васильевич Косицын, бывший начальник районного утро, а ныне, по преклонному возрасту, обыкновенный участковый инспектор, возвращался домой из городской бани. Подходя к двухэтажке из серого силикатного кирпича, на фронтоне которого нахально красовалась неоновая вывеска: "Супермаркет. Бизюкина и компания", он совсем кстати вспомнил слова не то Петра Первого, не то Суворова: "После бани продай подштанники, но выпей". "Не прихватить ли домой бутылочку?" – подумал он и повернул к двери "супермаркета", который на самом-то деле был заурядным окраинным магазином, где навалены грудой вьщветшие ткани, пахнущая плесенью одежда местного коммунального производства, запчасти к мотоциклам, школьные тетради, засохшие сыры, серая колбаса и "самопальная" захолустная водка.
 Кинув взгляд на прилавок, Иван Васильевич сразу направился в хозяйский кабинет:
 – Ты уж, Ксюша, сгоноши менту поганому бутылочку казенной, – сказал он дебелой крашеной блондинке неопределенных лет, Ксении Бизюкиной, зазнобе Ленчика и полноправной хозяйке заведения. – То, что у тебя на витрине, бомжи и то поперхнутся…
 – Найдется, найдется бутылочка московской кристалловской. Привезла из столицы для себя, но по ста-, рой дружбе, – засмеялась Бизюкина и упорхнула в подсобку.
 Оставшись один, по неистребимой привычке опера, Иван Васильевич заглянул через окно во двор магазина, скрытый от улицы высоким деревянным забором. Во дворе стоял с погашенными фарами знакомый "Мерседес" и рядом с ним черный джип "Чероки".
 В освещенном салоне джипа сидели трое, разговаривали. Один – понятно, Ленчик, заместитель главы администрации, а те кто?.. Никак тамбовские "быки":
 Гундосый, а тот, кажись, Мерин? Точно, и номер на джипе тамбовский. "Компашка у нынешней власти! – усмехнулся Иван Васильевич и без озлобленности подумал:
 – Вот ты, старый хрен, бандюками из-за угла стрелянный, их нафтами не раз резанный, за всю твою поганую ментовскую жизнь на паршивый "жигуль" не заработал. А Гундосый – год после отсидки, и уже на американском "Чероки" разъезжает".
 Между тем юный зам передал "быкам" полиэтиленовый пакет. Те что-то достали из него… "Мать честная! – сделал стойку Иван Васильевич. – Кажись, стволы!.." Его ментовские "страдания" прервала вошедшая с бутылкой "Кубанской" хозяйка "супермаркета". Расплачиваясь с ней, Иван Васильевич краем глаза успел заметить, что джип со всеми тремя пассажирами выехал из ворот магазинного двора. Проходя мимо ворот, он по привычке машинально отметил по свежему следу: резина фирменная, с шипами, а сходразвал передних колес не отрегулирован. Протекторы стесаны снаружи.


* * *

 К вечеру Алексееву стало совсем худо.
 – Огнем внутри все горит, будто стакан неразведенного шила выпил, – слабым голосом сказал он Мирославу.
 – На "Скорую" позвонить и в нашу больницу его свезти? – закрестилась матушка.
 – Какую "Скорую", в какую больницу? – укорил ее Мирослав. – У них в больнице даже анальгина нет.
 Ловить попутку и в Калугу болезного надо.
 – На ночь глядя! – всплеснула руками супруга.
 – Заладила! – одернул ее Мирослав и повернулся к Алексееву. – Давай, войник, одевай тулуп и пошли на остановку машину ловить. Свет не без добрых людей, кто-нибудь да подбросит нас до Калуги.
 Автобусная остановка находилась неподалеку от избы, и, доведя до нее закутанного в поярковый тулуп Алексеева, Мирослав принялся голосовать попутным машинам. Но те или проносились мимо, или их хозяева заламывали такую цену, что от такого безбожия Мирославу оставалось только в ужасе отмахиваться двумя руками и креститься…
 Джип "Чероки" съехал с трассы и по заметенному большаку подъехал к монастырю. Ленчик постучал в дубовые монастырские ворота и, когда сбоку от них открылось маленькое окошко, сказал внутрь его:
 – Мне бы нового монаха вашего, Алексеева, увидеть? Родственник к нему приехал из Москвы.
 – Нетути в обители брата Олександра, – ответил из окошка заспанный голос. – Захворал. Преподобный отче Мирослав свой дом забрал больного, для присмотру.
 – Блин! – выругался Ленчик по дороге к городу. – В дом попа лезть, там меня знают как облупленного.
 – Покажешь дом, и вали трахать Бизючку, – ухмыльнулся Гундосый и, грязно выругавшись, нажал на тормоз – от небольшой группы людей, мерзнувших на автобусной остановке, отчаянно махая руками, отделилась фигура в рясе.
 – Поп! – запоздало воскликнул Ленчик, когда джип уже проскочил остановку. – Чего он тут?
 – Какой поп? – дернулся Гундосый. – Мирослав энтот, что ли?
 – Он, Мирослав.
 Мирослав подбежал к остановившейся машине и, увидев на переднем сиденье юного зама, запричитал:
 – Ваше превосходительство, монаха из обители срочно в больницу, в Калугу надо, – показал он на прильнувшего к березовому стволу Алексеева. – Худо совсем к ночи монаху стало, до утра может не дожить.
 – Какого монаха? – оторопел Ленчик.
 – Олександром он в миру наречен.
 – А фамилия у монаха есть? – спросил Ленчик.
 – Так Алексеев его фамилия.
 Гундосый хохотнул, сунул руку за пазуху.
 – На остановке люди, – испугался Ленчик. – Отвезем от города и…
 Гундосый кивнул Мерину, и Тот, подхватив за руки Алексеева, усадил его на заднее сиденье джипа.
 – Везучий ты, Славик, – повернувшись к Мирославу, хохотнул юный зам. – Мы как раз в Калугу намылились.
 – Тебе-то чего, поп, в Калугу мотаться? – сказал молчавший до этого Мерин. – Без тебя положим монаха. Я с завхозом областной больницы вась-вась.
 – Нет-нет! – замахал руками Мирослав. – Я сам должен положить брата Олександра, и дела у меня в области имеются…
 – Дело твое, поп, – пробормотал Мерин.
 Такую "кликуху" он получил за постоянно отвисшую челюсть на длинном лошадином лице и равнодушные ко всему, тусклые глаза.


* * *

 …Поземка стелилась по асфальту серым рваным полотенцем, секла продольными полосами стекло джипа. Алексеева укачало в теплом салоне, и он еле слышно постанывал.
 Промелькнула какая-то заметеленная деревенька.
 Впереди только поземка стелется: ни огонька, ни света фар встречного автомобиля. Ленчик посмотрел в зеркало заднего обзора и толкнул коленом сидящего за рулем Гундосого.
 – Ага-а! – проворчал Гундосый и остановил джип на обочине.
 Выйдя из машины, все трое помочились на переднее колесо, перекинулись несколькими фразами:
 – Братаны, а попа чо, тоже, а?.. – спросил Мерин.
 – Через плечо, – ответил Гундосый. – Поп он или дьякон – все равно свидетель… По киче скучаешь, пацан?
 – Лучший свидетель – мертвый свидетель, даже если он поп, – нервно хихикнул Ленчик и перебежал на другую сторону трассы.
 Гундосый и Мерин вытащили Мирослав и Алексеева из машины и столкнули в кювет.
 – Ироды!.. Анафеме предаю вас, ироды, и весь ваш род до десятого… – заслоняя собой ничего не понявшего со сна Алексеева, выкрикнул Мирослав.
 Дула двух пистолетных стволов, расцветших вдруг яркими огненными крестами, оборвали его крик…
 – Скорее добивайте их! – визжал подбежавший к кювету Ленчик.
 Гундосый хохотнул и сделал поочередно два контрольных выстрела в головы жертв.
 На обратном пути в город юного зама трясло как в лихорадке. Он сунул Гундосому пакет с шестью тысячами долларов и забился в угол джипа. Остальные четыре тысячи он заранее отложил себе в качестве гонорара за "услуги" фирме "Феникс".


* * *

 Поступив в Высшую комсомольскую школу, Ленчик близко сошелся в Москве с курсантами ВКШ, прошедшими Афганистан. От них пахло порохом, мужской силой и уверенностью в своей избранности, которой не хватало изнеженному сыну партийного номенклатурщика. Песни под гитару об их боевых подвигах он был готов слушать в общаге в Вешняках ночами напролет.
 Но комсомол, а с ним и ВКШ скоро приказали долго жить. Вот тогда-то, прежде чем разъехаться кто куда, один из афганцев предложил Ленчику вступить в секретную организацию под кодовым названием "Феникс". Цель ее – тайное противодействие инородцам, захватившим власть, и борьба за "Единую и неделимую Россию". И, долго не раздумывая. Ленчик с радостью согласился. После этого он прошел трехнедельные курсы "моральной" подготовки в одном из карельских пансионатов.
 Принадлежность к тайне возвышала его в своих глазах над профанами, избранность пьянила ожиданием будущих романтических подвигов. Из лекций Ленчик не понял, с кем готовили их бороться и какой должна быть будущая "Единая и неделимая", но хорошо понял, что в стране грядет приватизация, и с усердием слушал лекции по методам захвата государственной собственности в частное владение. После участия в нескольких безобидных акциях против инородцев его снабдили паролем, шифрами, но главное – долларами на приватизацию и приказали ждать часа "X", в который он должен выполнить любой приказ, поступивший из Центра.
 Дома Ленчику легко удалось приватизировать цементный завод, мясокомбинат и рынок. Конкуренты из бывшей номенклатуры и уголовная братва сразу сообразили, что у Ленчика мохнатая лапа в Москве, и, зауважав его, сделали замом главы администрации.
 Ленчик, конечно, догадывался, что "бесплатный сыр бывает только в мышеловке", тем не менее приказ Центра, переданный через украинца, превзошел все его опасения. Но после того, как первый страх прошел, устранение монаха из обители показалось ему делом не таким уж сложным. "Кто его будет искать, этого монаха? – подумал он, прежде чем позвонить в Тамбов Гундосому. Поп Мирослав, с его настырностью, спутал все планы. Одно дело – отправить на тот свет незнакомого монаха и другое дело – этого долбаного попа, за которого уголовная братва голову оторвет, если пронюхает. – Не пронюхает, – успокоил себя Ленчик. – А пронюхает, связываться не будет".
 Зря, что ли, он, Ленчик, двоюродного брата Витька начальником угро посадил. Кантовался бы сейчас Витек опером в казахстанском Гурьеве.
 Прошло все вроде бы нормально, но страх не проходил. В ушах Ленчика колотилась, как удары церковного колокола, анафема попа, и от того лязгали, как в лихорадке, его зубы…




 Глава 39


 На рассвете следующего дня инспектора патрульной машины ГАИ обратили внимание на собачью стаю, грызущую что-то в кювете. Когда милиционеры вышли из машины и подошли ближе, то от вида двух трупов, обглоданных собаками, у них под полушубками лютый мороз загулял.
 Прибывшая на место преступления оперативная группа районного угро, с которой увязался старый участковый Иван Васильевич Косицын, обнаружила в снегу, неподалеку от трупов, два пистолета "застава" югославского производства, аналог русского "ТТ".
 Осматривая обочину, Иван Васильевич приметил след правого переднего колеса джипа, впечатавшийся в замерзшую мочу. С внешней стороны протектора резина была стесана, и во льду четко отпечатались следы шипов Иван Васильевич об этом сообщил майору, начальнику угро, возглавлявшему оперативную группу, но тот лишь раздраженно отмахнулся от него.
 – За ночь по трассе тысячи машин с шипованными колесами проехали, попробуй найди их теперь.
 И кто искать будет? У нас студенты второго курса юрфака следаками пашут. Блин, еще один висяк на отделе!..
 Иван Васильевич попытался было втолковать майору о тамбовском джипе "Чероки", о встрече тамбовских "быков" Мерина и Гундосого с юным замом главы администрации Ленчиком Он даже номер джипа назвал, но майор при упоминании Ленчика как-то пристально посмотрел и, отведя взгляд в сторону, грубо сказал:
 – Дедок, ты теперь участковый, вот и следи за алкашами на своем участке. Или с ментовскими законами не знаком?
 – С какими такими законами я не знаком? – воскликнул уязвленный Иван Васильевич.
 – Не совать нос туда, куда тебе не положено его совать! – отрезал начальник угро и с угрозой вполголоса добавил:
 – Если не хочешь остаться совсем без носа.
 Участковый посмотрел в его спину и запоздало понял свою оплошность-этот майор, новый начальник угро, – родной племянник бывшего первого секретаря райкома КПСС и, стало быть, двоюродный брат юного зама главы администрации. Еще Иван Васильевич понял, что убийц попа Мирослава и монаха Алексеева для блезиру поищут, конечно, но никого не найдут, а скорее всего найдут не тех. Под шумок "не тех" арестуют, потом освободят и приостановленное производством уголовное дело навсегда похоронят в архиве.


* * *

 После процедуры опознания погибших в морге Иван Васильевич поехал домой и переоделся в гражданскую одежду К вечеру ближе он приехал в центр города и зашел в пивной бар, который держал местный уголовный авторитет Паша Колода, имевший четыре ходки в зону. Две из них, в советские годы, обеспечил ему бывший начальник районного угро Иван Васильевич Косицын.
 Ждать Паша Колода себя не заставил и скоро громадным корявым пнем уселся напротив Ивана Васильевича. Когда по взмаху его руки две официантки принесли полдюжины кружек янтарного баварского пива, Иван Васильевич, осушив одну, поднял на Пашу Колоду лютый взгляд.
 – Твоих пацана с пацанкой, кажись, Мирослав крестил, а, Павел свет Никитович? – сквозь зубы спросил он.
 – Век свободы не видать, Васильч, – не наша братва попа замочила! – испуганно выдохнул тот. – Тебе не знать, что он братве заместо батька был, в натуре.
 Скольких от кичи и от деревянного бушлата по уму сберег, бля буду, Васильч!..
 – А пацан-то с пацанкой здоровенькие растут?
 – В натуре, не хиляки, а чо? – смутился Паша.
 – Вот видишь, Павел свет Никитович, здоровенькие, – потряс пальцем перед носом Колоды Иван Васильевич. – А у святого человека Мирослава.., еще не родился, а уже осиротел.
 – Ты чо, мент, чо на нас катишь?.. Да наша братва за Мирослава любого уроет и пацана его без пайки не оставит.
 – Может, еще пацанка родится, Паша.
 – В законе: и пацанку не обделим. И церквуху его у хохлов достроим.
 – Промеж нас. Колода, в жизни счеты есть, и я не забыл их, когда шел к тебе, смекаешь почему? – спросил Иван Васильевич.
 – Не-а, не врублюсь, Васильч.
 – Потому как, Паша, у нас случилось злодейство форменное. А власти – сам знаешь, какие они нынешние власти?..
 – Смехота одна, а не власти! – отмахнул клешней Колода. – С ними дело иметь – что на зоне у параши клопа давить.
 – Вот-вот, – согласился Васильевич и стал рассказывать в сторону, мимо Колоды:
 – Ввечеру вчерась иду из баньки, вижу: во дворе, как его, блин, "супермаркета" у Ксюшки Бизюки в джипе тамбовские "быки" Гундосый и Мерин толкуют о чем-то с Ленчиком, нашей молодой властью.
 – Точно? – насторожился Колода. – Не путаешь, Васильч?
 – Проверил, Паша. Гундосому принадлежит тот джип с.., с шипованной резиной, – усмехнулся тот и, помолчав, добавил:
 – Номер: Тамбов. 634 РУС. И на обочине, – продолжал он, но замолк, будто испугавшись чего-то.
 – Чо на обочине, договаривай? – катая желваки, исподлобья смотрел на него Колода.
 – Я и говорю: на обочине, у которой убиенных нашли, в мерзлых ссаках тот шипованный протектор отпечатался.
 – А чо козлы?
 – Менты-то? – уточнил Иван Васильевич, наклонился к Колоде ближе:
 – Молодая-то власть с новым начугро братцы двоюродные, соображаешь, Паша, чо они?
 Колода смотрел на него тяжелым, наливающимся свинцом взглядом.
 – Пойду я, – поднялся Иван Васильевич. – Хозяйка блины поставила, а блины хороши, пока горячие, – глядя в этот свинец, сказал он.
 – Ага-а, блины ништяк, пока горячие, – крепко задумавшись, кивнул Колода ему в спину.
 Через час по трассе из Почайска в сторону Тамбова одна за другой промелькнули в метельной мгле три иномарки, под завязку набитые братвой. Иван Васильевич, копаясь в сарае, проводил их сумрачным взглядом. Потом достал из застрехи пятизарядный карабин с оптическим прицелом.
 Девять лет назад сын-геолог ни разу не пользованный охотничий карабин этот выменял в тайге у эвенков на три бутылки спирта с радиоприемником "Спидола" в придачу и привез в подарок отцу, любителю кабаньей охоты. Было это в последний приезд сына…
 В тот же год его экспедиция сгинула в саянской тайге.
 Чтобы не травить памятью душу, спрятал тогда Иван Васильевич нераспакованный и нигде не зарегистрированный карабин под застреху и никогда оттуда не доставал его. Держа сейчас в руках оружие, он попытался было восстановить в памяти лицо сына, но его постоянно заслоняли обглоданные собаками лица попа Мирослава и монаха Алексеева. Тягостно вздохнув, Иван Васильевич развернул полуистлевшую оленью шкуру, в которую был завернут карабин, и стал освобождать его от затвердевшей заводской смазки.


* * *

 Тамбовская братва встретила братву из Почайска в лесопосадке на десятом километре шоссе Тамбов – Москва. "Тамбов" не понимал, из-за чего взбеленился "Почайск", и застолбил экстренную "стрелку", поэтому братва нервничала и поминутно хваталась за стволы.
 – Шлык, говорить есть за что! – крикнул в сторону тамбовцев Колода и направился с двумя "быками", держащими правые руки в оттопыренных карманах, навстречу их авторитету Гришке Шлыкову, по лагерной кликухе Шлык.
 Со Шлыком тоже подошли два "быка", готовые в любой момент выхватить пушки и шмалять из них в любого, кто стоит на пути. Колода последний срок парился вместе со Шлыком на "особо строгом режиме" за Полярным Уралом, на станции Харп, поэтому им не надо было долго обнюхиваться друг с другом.
 – Твои "быки", Гришан, Гундосый и Мерин, вчера ночью попа Мирослава и одного монаха из нашей обители по заказухе замочили, – сказал Колода и спросил в лоб:
 – Мочить друг дружку будем, Шлык, или без понтов и мочилова кинешь нам гнид?
 – Попа Мирослава?"! – вытаращил глаза Шлык. – За монаха, не знаю, братан, а поп Мирослав хоть из фраеров, а святой человек был.
 – Монах из офицеров. В сербских окопах пять лет вшей кормил.
 – Как говорится, земля им пухом! – перекрестился Шлык, отвел глаза от Колоды.
 Он знал, что за почаевскими стоит солнцевская братва. В случае кровавой разборки в этой лесополосе завтра в Тамбов слетятся солнчаковские бригады из Рязани, Тулы, Калуги, из самой Москвы. Юшка польется рекой. Рассчитывать "Тамбову" на помощь пиковых чеченцев – дохлый номер. У солнчаков мирный договор с ними, и рвать его из-за тамбовцев они не будут. Кровавая разборка неминуемо перекинется в Москву, и завоеванное тамбовцами в кровавых схватках с другими группировками "место под солнцем" на столичных рынках вряд ли удастся удержать.
 А ответ за это на сходке тамбовских авторитетов держать ему, Гришке Шлыку. И приговор там один ему будет: пуля в затылок или удавка на шею… "Не обхохочешься! – ознобливо передернулся Шлык. – Пашка Колода, бес корявый, сечет расклад, потому и буром прет…
 С другой стороны, – рассуждал Шлык. – Гундосый и Мерин нарушили воровской закон – попов и монахов не трогать. С полученных за заказуху баксов не отстегнули на общак… Гундосый – отморозок. Человека замочить ему что в сортир за угол сходить. От отморозков, не признающих воровских законов, избавляться так и так придется. К тому же "шестерки" стучали, что Гундосый на его место в банде метит…
 Из Мерина, может, и вышло бы что путное, но раз пошел с Гундосым на мокруху, да еще баксы на общак скрысил, какой тут разговор?.."
 – Побазаришь с пацанами, Гришан, или решишь сам? – угрюмо спросил Колода.
 Шлык переглянулся с сопровождающими "быками", озадаченными не менее его, и, помедлив немного, спросил:
 – Верняк, что они?..
 – Паша Колода, как баклан-малолетка, приехал тебе понты кидать, Шлык? – повысил голос тот.
 – Валите в свой Почай, братаны, коли так, – уронил Шлык. – Остальное – дело не ваше.
 – Не ожидал другого услышать, Гришан! – выдохнул Колода и, обняв Шлыка, крикнул своим:
 – Кина не будет, кенты, по домам!
 Когда иномарки почаевских братанов скрылись в снежной замети. Шлык подозвал банду и сообщил о причинах экстренной "стрелки". Угрюмые взгляды "быков" уперлись в Мерина и Гундосого, жующего жвачку.
 – Ну поп, ну монах… А если за них по три штуки "зеленью" отстегивают? – ухмыльнулся Гундосый, но на всякий случай передернул затвор автомата "узи".
 За его спиной "бык", по знаку Шлыка, крякнув, как при рубке мяса, опустил на голову Гундосого приклад "АКМ". Остальные сбили обмочившегося от страха Мерина и принялись месить его ногами.
 Несколько машин свернули с трассы в березовый перелесок, за которым начиналось поле с длинными скирдами соломы. Из перелеска за машинами, остановившимися у одной из скирд, наблюдала затаившаяся в сугробах волчья стая. Порывы ветра доносили до волков запах свежей человеческой крови, и этот запах заставлял голодных зверей повизгивать от нетерпения, скалить зубы и дыбить на загривках шерсть.
 По приказу Шлыка братва сунула в скирду Мерина и Гундосого и вылила на солому четыре полных канистры бензина.
 Взметнувшиеся над скирдой языки пламени заставили волков в страхе броситься из перелеска в поле.
 Иномарки потянулись по проселку назад, к трассе, а вслед им из метельной мглы летел леденящий душу, протяжный волчий вой…




 Глава 40


 Назад возвращались поездом Минск – Москва.
 Маня и Коля из Лунинца продержали их у себя целую неделю в надежде, что они останутся еще и на Новый год.
 Нику решили пока оставить у Лопиной сестры.
 Она быстро нашла общий, то есть немецкий язык с и без того общительной девочкой. Расставание с ней прошло на удивление легко. Девочка привыкла жить без матери. Фрау Марту ей заменила тетя Маня, у которой были две девочки, примерно одногодки Ники.
 При них она даже успела сходить несколько раз в школу, откуда каждый раз приносила новые русские слова и выражения.
 Ей сказали, что скоро за ней заедет новая бонна Анна, с которой она еще некоторое время останется жить в доме тети Мани.
 Последние два дня они со Скифом не разлучались.
 Отец водил дочь за ручку, словно пятилетнюю, и разговаривал, разговаривал… Удивительно, но по умненьким глазам Ники было заметно, что она его понимала.


* * *

 В фирменном поезде Минск – Москва были не только целы, но и вымыты все стекла. Везде чистые скатерти и салфеточки, а на столике в купе лежала горка сахара в обертке и печенье к чаю.
 Утром перед самым прибытием по радио шли последние известия. Засечный ворвался в купе с недобритыми щеками:
 – Включайте приемник!
 Все замерли, слушая голос диктора, искаженный надоедливым потрескиванием.


* * *

 "…вчера ночью на автодороге Почайск – Сухиничи были найдены мертвыми священнослужитель и монах из близлежащего монастыря. На телах жертв преступления имеются многочисленные огнестрельные ранения. Убийства совершены из оружия югославского производства. Ведется следствие…"


* * *

 – Сима, гад! – матюгнулся Засечный.
 – Сима у Ворона в зиндоне как в швейцарском банке, – тихо сказал Скиф. – Вертухаи у деда вышколенные, как псы лагерные, не выпустят.
 – Тогда костровские ублюдки, – встрял Лопа.
 – Старший Костров, если верить Романову, в Швейцарии бока зализывает, младший навсегда упокоился в полесской глухомани, – пожал плечами Скиф.
 – Сашку-то Алексеева и попа Мирослава убивать зачем? – спросил Засечный. – Они же ни во что не замешаны.
 – Значит, есть какой-то тут смысл, – недобро усмехнулся Скиф. – Похоже, мужики, мы с вами разменные пешки в чьей-то ба-а-альшой игре. И не Костров в ней сольную партию выводит… Аню бы уберечь… Коль пошла такая мясорубка, они и ее жизнь на кон поставят.


* * *

 Где-то на полдороге от Москвы до Смоленска удалось дозвониться до Ани прямо из поселка. Слышимость была просто ужасная. Скиф напомнил ей о давнем разговоре, когда он учил ее правилам примитивной конспирации: садиться только в третий по счету троллейбус, подолгу кружить по Кольцевой в метро, почаще прихорашиваться перед любым встречным зеркалом или витриной и посматривать, кто у тебя за спиной, и так далее…


* * *

 – Так вот, слушай, Анечка!.. "Потопай" туда, где мы виделись в последний раз. Встань перед главным входом и жди меня там через три часа. Не забудь захватить паспорт, все деньги и отдать ключи своей больной соседке. Поняла? И никому ни слова о моем звонке.
 Аня поняла одно: она не должна ничего говорить и броситься с паспортом на Белорусский вокзал, чтобы встретить Скифа.., и пойти с ним в загс, а затем уехать на край света. Иначе зачем паспорт?


* * *

 Она встречала их с цветами и радостной улыбкой.
 Но вместо долгожданного признания в любви и предложения руки и сердца Аня получила карту Белоруссии с помеченным маршрутом до Лунинца, двести долларов, палку сухой колбасы и краткое напутствие.
 Засечный вприпрыжку, как круглый мячик, принес из кассы билет, и вся троица буквально втолкнула Аню в вагон отъезжающего поезда Москва – Брест.


* * *

 Ни поцелуя, ни слова путного, ничего не объяснили. Втолкнули вот так, как куклу бесчувственную, абы с рук сбыть…
 Горькая обида подкатила к горлу Ани. Она скомкала платочек и закрыла рот, чтобы не разреветься.
 "Зыбко земное счастье…" – подумала она и вспомнила Лешу Белова.


* * *

 …А ведь это она не Лешу, а Скифа в Леше полюбила. Это он, Скиф, в лихой десантной форме заезжал к ним домой с подарками и письмами от отца. Тогда ей и десяти еще не было. Это Скиф глядел на нее со всех фотографий на стенах рядом с отцом. А Леша Белов был просто чем-то похож на Скифа, которому открыто подражал…
 После Афганистана Леша сильно изменился. Почернел лицом, похудел. Частенько повторял ей: "Хорошо, что у нас нет детей…" И чего тут хорошего?
 Но ему другое виделось… То же самое повторил он ей перед вылетом в Чечню. Наверное, то же самое сказал сам себе, когда его роту оставили на смерть в Грозном.
 Ане говорили, Леша мог вырваться из окружения, но он усадил на свое место в бронетранспортере раненых…


* * *

 Она снова поплакала немножко, потом успокоилась и вытащила на свет фото Ники. Она уже сейчас любила ее за брови Скифа…
 "Там Ника, – только и сказали ей вместо прощания. – Береги сироту…"
 На обратной стороне фотокарточки была короткая надпись на немецком языке, выписанная круглым ученическим почерком. Аня поняла только слово "мама".
 Она вспомнила, как люто ненавидела Ольгу в тот самый последний ее приход. Теперь так же Аня корила себя за черствость. Ей казалось, это она толкнула Ольгу на самоубийство.


* * *

 Наскоро помахав ей в окошко вагона, Скиф, Засечный и Лопа тут же нашли лихача на желтом "Рено" и покатили в крепость деда Ворона.
 На виллу покойного Ворона слетелись все его "воронята" с многочисленной вооруженной охраной. Тут же вызвали душеприказчика и заставили прочитать завещание. Из всей команды только Скифу разрешили присутствовать на этой процедуре.
 Громадный дом действительно оставался за Баксиком, остальное Скифа не интересовало. Кроме личности адвоката. Лощеный, благообразный, он тем не менее был на равной ноге с воротилами подпольного бизнеса и в любой момент мог осадить каждого.
 – Ты нам фуфло не гони, не мужики перед тобой, а скажи людям – на кого старый Ворон масть навесил?
 – Данные вопросы выходят за пределы моей компетенции. Меня лично касается лишь то, что входит в круг моей адвокатской практики в данной сфере.


* * *

 Гориллообразный "зам" Ворона после толковища отвел команду Скифа в подвал, идеально схожий со старорежимной тюрьмой. Очевидно, так у Ворона выражалась ностальгия по прожитым годам.
 Сима оказался жив-здоров и нисколько не похудел за неделю, проведенную в подвале напротив своего дома. На цепи он не сидел, помещался все это время в пристойной камере с парашей и струнными нарами Даже номер на дверях камеры был – 197.
 – Где эта сука Ворон? – чуть не бросился он на Скифа с ватными кулачищами. – Я тут в дерьме на нарах, а они…
 – Скажи спасибо, что ты не там, где твой Тото и твои вертухаи.
 – За что спасибо?
 – Потом узнаешь.
 – Смотри, Скиф. Как бы ты сам через пару дней на коленях передо мной не ползал.
 – Разберись с папашей Костровым сначала, а то и пару дней не протянешь – Ты еще придешь ко мне в телохранители наниматься, сапог кирзовый.
 – Я покойничков не охраняю.
 Но наверху под тусклыми взглядами бизнесменов с лагерным загаром Сима вел себя до самых ворот весьма прилично, даже скованно, и лишь за воротами выдал такой трехэтажный мат, который теперь и по тюрьмам не услышишь.
 Перевелись старые мастера.


* * *

 Дома Сима усадил в машину водителя, двух охранников и, не переодеваясь, направился в офис, чтобы скорее привести в порядок бумаги и сдать их по описи новому хозяину фирмы "СКИФЪ" – отморозку Скифу, который за пару месяцев все, конечно, развалит, влезет в долги и позовет на помощь его, гения коммерции Симу Мучника. Вот тогда-то он и выставит ему свои условия…
 Но едва Сима переступил порог офиса, как услышал жесткую команду:
 – Стоять! Руки за голову! Лицом к стене!


* * *

 Поминки по сербскому войнику Алексееву и священнослужителю Мирославу собрали в архиерейских покоях. Явилась вся городская элита, местные газетчики и областные телерепортеры. Пришло даже несколько человек из уголовной братвы во главе с Пашей Колодой, вырядившихся по этому случаю в малиновые пиджаки с золотыми пуговицами. Плечистые молодые хлопцы в золотых цепях и перстнях робко притулились в конце длинного коридора, ловя на себе испуганные взгляды присутствующих: Но, как говорят, смерть есть смерть и не дело на поминальной тризне выяснять отношения.
 Не успели еще по православному обряду выпить по первой и съесть по поминальному блину, как вошел в покои взволнованный служка и сообщил архиерею на ухо, что найдено тело кем-то застреленного Ленчика, зама главы администрации.
 – Выходил из дома Ксеньки Бизюки, любовницы евонной и.., и пуля попала ему точно в лоб. Видно, по заказу снайпер-профессионал орудовал, – драматическим шепотом, но так, что услышали все присутствующие за столом, сообщил служка.
 Владыко поднял руку, чтобы перекреститься, но передумал и опустил ее.
 Старый участковый Иван Васильевич, услышав новость, молча опрокинул в рот рюмку водки.
 – Васильч, в натуре, – протянул ему поминальный блин Паша Колода. – Блины хавают горячими…
 – Истинно так, – согласился участковый и, подняв глаза, встретился с опечаленным, мудрым взглядом архиерея.
 – Выстрелы в подъездах, взрывы в поездах, машинах, метро, бандитские разборки на улицах… Каждый день сотни убитых и искалеченных… А чеченская бойня сколько унесла? – в глубокой печали вслух думал владыко. – И каждый день без отдыха перевозчик Харон перевозит в Лету все новые загубленные души.
 В стране, напичканной ядерным оружием, война между ее гражданами принимает причудливые, странные формы… Каждый воюет против всех и все против каждого. Ибо в одночасье всех стравили между собой дорвавшиеся до собственности циничные внуки комиссаров, тех самых: "в пыльных шлемах", с той "далекой гражданской". Куда же летишь ты, потерявшая веру в господа бога и в свое великое предназначение, Русь-матушка?.. Куда сломя голову гонят тебя Чичиковы конца двадцатого столетия от Рождества Христова?.. – горько подумал владыко и, подняв рюмку, речитативом провозгласил:
 – Вечная память священнослужителю Мирославу и воину Олександру, безвинно убиенным рабам божьим…


* * *

 Все последующие дни честная компания разъезжала по Москве. Лопа недоумевал, почему за ними нет привычной уже слежки и вообще почему они еще на свободе. Казаки отправляли на Дон самолетом партию какого-то груза, и Лопа решил с ними отправить осиротевшего Баксика, но сам пока намеревался задержаться в Москве с десятком самых забубенных станичников.
 – Нас, что ли, с Засечным пасти? – недовольно спросил Скиф.
 – Вас, не вас, – уклонился от ответа Лопа. – А ты телевизор-то давно смотрел?
 По всем каналам с утра до ночи показывали, оказывается, старые журналистские материалы Ольги, интервью с ее матерью и мужем Серафимом Мучником. Представители правоохранительных органов с экрана на всю страну торжественно клялись, что через несколько дней будут переданы в руки правосудия похитители девочки и убийцы двух священнослужителей из Почайска, имена которых уже известны.
 – Понял, Скиф, сколько тебе дней оставили на размышления? – давил Лопа. – Петля затягивается.
 – Посмотрим, чем эта катавасия с Симой закончится, и тогда махнем на Дон Иванович.
 – Не успеешь, – покачал головой казак. – Через день-два будет разыгран показательный спектакль – расстрел международного преступника Скифа в какой-нибудь подворотне, как оказавшего сопротивление властям при аресте.


* * *

 У Лопы было в Сальске двое мальчишек и хозяйство. В конце концов Засечному удалось уломать его лететь домой.
 Проводив Лолу, Засечный сказал, подавляя вздох:
 – Вот и еще одно полезное дело сделали… – Вернули мужика семье, – и покосился на спутниковый телефон – память о деде Вороне. – Позвоним, что ли, Романову, послушаем базар?
 Романов в трубку телефона с ходу стал рвать и метать громы из-за того, что Скиф с друзьями пьет по-черному у Ворона, а они сбились с ног, разыскивая его дочь.
 – Какие успехи, дорогой товарищ? – слегка заплетающимся языком спросил Скиф.
 – Круг замкнулся, – орал Романов. – След похитителей отыскался на Украине. Скоро их возьмем, и они не уйдут от возмездия.
 – Где ты их собираешься брать?
 – След привел в одну из воинских частей под Одессой…
 – Мастера вы лепить горбатого, – пьяно засмеялся Скиф.
 – Зря ты так. Скиф, – обиделся Романов. – Между прочим, нами уже взят Серафим Мучник и допрошен.., в качестве свидетеля.




 Глава 41


 – Что тебе, майор? – не поднимаясь из-за стола, спросил Инквизитор появившегося в двери кабинета Кулемзу.
 Майор подошел к столу и протянул пачку фотографий. На них в заброшенной ракетной шахте съеденные кислотой трупы двух людей и собаки, три трупа посреди зала пульта управления, мертвая обнаженная женщина и мертвый Тото Костров.
 – Это – сын Фармазона, – показал Кулемза.
 – Похож… А девочка?
 – Исчезла бесследно. Ищут…
 – Откуда фотографии?
 – Негласно… От украинских коллег. Они сообщают, что раньше их в шахте побывала какая-то вооруженная группа. Прилетели на вертолете. Наверное, люди Питона. Они и забрали девочку, товарищ генерал.
 – Возможно, – неопределенно откликнулся Инквизитор.
 – И что совсем непонятно: из головы Кострова-младшего торчала заточка старого лагерного исполнения.
 – Что еще сообщают украинские коллеги.., негласно?
 – Ничего особенного… Разве что их "наружка" засекла в Борисполе Кастрата. Садился на самолет до Москвы…
 – Мучника допросили?
 – Так точно, товарищ генерал. В ответах путается, несмотря на две свои судимости… Даже отрицает, что, – Кулемза показал на фотографию, – вот эти два трупа – его личные телохранители. Ну а подкупленные им некоторые журналисты, как водится, стеной на его защиту. Мол, произвол в духе тридцать седьмого года… Дали послушать Мучнику его "беседу" с сыном Фармазона в его же домашней сауне… Думали, задрожит, как студень, а он внаглую все отрицает. Фальсификация, мол, требую независимой экспертизы и свидетелей. А где я ему возьму свидетелей?..
 – Значит, говоришь, Кастрат в Москве? – переспросил вдруг Инквизитор.
 – Надо думать…
 Инквизитор отошел к окну и, не поворачиваясь, тихо сказал:
 – Отпусти Мучника, Кулемза.
 У того даже рот от удивления открылся.
 – Конклюдентность, брат Кулемза, конклюдентность… И ничего другого нам с тобой, майор, пока не остается, – глядя в окно невидящими глазами, задумчиво произнес Инквизитор.
 Кулемза знал, что непродуманных слов его шеф никогда вслух не произносит. Конклюдентность – это что-то вроде молчаливого согласия, вспомнил майор, но при чем оно здесь, Кулемза пока не понимал. Ему и в голову не пришло, что Инквизитор гораздо больше, чем он, знает о бойне в заброшенной ракетной шахте под Белокоровичами. Инквизитор, например, знал, что девочки в летавшем на ракетную шахту вертолете при возвращении его на базу не было. А два дня назад на Стрыйском кладбище Львова ночью были тайно захоронены три трупа, доставленные в город тем вертолетом… Один был разорван взрывом гранаты, горло другого перерезано от уха до уха, а третий – который год находящийся во всероссийском розыске террорист-подрывник Иван Гураев – зарезан страшным ударом ножа снизу, через бронежилет. Такой удар когда-то ставили в некоторых подразделениях ВДВ разведчикам-индивидуалам, освоить такой удар смогли лишь считанные единицы. Их фамилии уже лежали в столе Инквизитора.
 Фамилия одного была, как и у похищенной девочки, родной внучки его смертного врага Виктора Коробова. Раскрыть его фамилию Инквизитор не считал для себя возможным. "В конце концов, – размышлял он, – этот человек реализовал богом данное право на защиту своего дитя. Он и его друзья вступили в открытый бой с Империей и одержали пусть небольшую пока, но – победу. Империя будет мстить им, а ты, Егор, по нынешним временам даже прикрыть их не можешь", – вздохнул он.
 Оперативные данные позволяли Инквизитору сделать вывод, что Империя в последнее время резко активизировала свою деятельность. Через подставные фирмы и корпорации она успешно прибирает к рукам средства массовой информации и наиболее жизнеспособные отрасли больной экономики России. Хищническая приватизация собственности и порожденная ею преступность, просчеты и эгоизм новых "хозяев жизни" объективно работают на Империю. Они создают ей условия захвата власти в стране.
 "Что принесут "Коробов и компания" России? – не раз задавал себе вопрос Инквизитор, анализируя оперативные материалы по Империи. – Цинизм по отношению к морали и к самой человеческой жизни, их преступные методы борьбы за власть позволяют увидеть контуры их будущего режима. И не исключено, что режимы Гитлера и Сталина покажутся лишь цветочками перед тем, что готовят они ошельмованному и временно потерявшему веру в свои созидательные силы народу России".
 – Конклюдентность, – повторил загадочное слово Инквизитор и задумчиво прочитал вслух, барабаня пальцами по стеклу:
 – В потомстве переврплотясь в своем, мы времени пощечину даем…
 Инквизитор с юных лет обожал поэзию серебряного века. Особенно Гумилева, Бальмонта и Хлебникова.


* * *

 Он всю жизнь вставал в шесть утра, минута в минуту: без будильника и независимо от того, когда накануне ложился спать. Наскоро выпивал чашку горячего кофе и шел в сквер перед домом выгуливать своего любимца бладхаунда.
 Так было и в это утро. Рамзай был псом воспитанным и, зная свою устрашающую внешность, никогда ни к собакам, ни к прохожим не приставал. Поэтому Инквизитор еще у дверей подъезда спускал его с поводка, и тот важно шествовал в сквер перед домом.
 И на этот раз, отстегивая заевший почему-то карабин на поводке, он с досадой подумал: "Какой балбес ржавой "девяткой" загородил единственный проход в сквер?.. Карабин, как назло, не открывался, и ему пришлось снять поводок через голову пса вместе с ошейником. Пока он, стоя у подъезда, наматывал снятый поводок на руку, Рамзай подбежал к забору за ржавой "девяткой" и поднял заднюю лапу. Тем временем к подъезду подкатил "Москвич" вневедомственной охраны с двумя молодыми милиционерами. Притормозив у "девятки", он перекрыл от Инквизитора справляющую нужду собаку.
 – Отец, шестнадцатая квартира в твоем подъезде? – высунулся из окошка "Москвича" румяный младший лейтенант.
 Ответить "отец" не успел… Внутри "девятки" сверкнула вспышка, и мощнейший взрыв разнес ее буквально на куски. Взрывная волна отбросила к подъезду, почти к ногам Инквизитора, милицейский "Москвич", положив его при этом набок.
 Сквозь дым и пламя от горящих остатков "девятки"
 Инквизитор успел заметить спину высокого человека, быстро уходящего за угол дома на противоположной стороне сквера.
 Оглушенный милиционер-водитель каким-то образом смог сам выбраться из искореженного "Москвича".
 – Помогай, отец! – крикнул он.
 Общими усилиями они поставили принявшую на себя основную силу взрыва машину на колеса. Когда открыли у нее дверцу, то оба отшатнулись – младший лейтенант, удерживаемый поясом безопасности, продолжал сидеть в кресле. Взрывом ему снесло череп и разворотило спину.
 Сунув под язык таблетку валидола, он подошел к Рамзаю, лежащему у забора на окровавленном снегу.
 У его любимца были оторваны задние лапы, а через распоротый от грудной клетки до паха живот ползли на снег жгуты сизых кишок. Но пес был еще жив. Он молча и виновато смотрел на Инквизитора своими умными красными глазами. Из них текли слезы.
 Инквизитор наклонился и поцеловал Рамзая в лоб.
 Потом он достал из кармана куртки пистолет и, зажмурив свои непроницаемые глаза, выстрелил в мокрое от крови ухо умирающего животного. Потом, закрыв ладонью его стекленеющие глаза, отрешенно сел на снег рядом с ним.
 И так с час сидел он не шелохнувшись со своим мертвым любимцем, пока не увидел перед собой лицо невесть откуда взявшегося майора Кулемзы.
 Инквизитор оглядел забитый "Скорыми" и милицейскими машинами двор. Кинул взглядом на выбитые почти во всех окнах дома стекла и сухо приказал:
 – Кулемза, позаботься, чтобы обо мне ни слова в печати и на телевидении.
 – Уже позаботился, товарищ генерал, – ответил Кулемза. – У двух репортеров пришлось изъять кассеты…
 – Похоже, этот грохот мне Кастрат устроил, а, майор?
 – Почерк вроде не его, Егор Иванович, – с сомнением ответил Кулемза. – Фармазон любит с грохотом… Кастрат – тихарь: нож, удавка, снайперская винтовка… Наши эксперты обнаружили на месте взрыва куски корпуса противотанковой радиоуправляемой мины. Уверяют, что мина югославского производства. В "девятке" в сумке она лежала – тоже югославского производства…
 Подошло какое-то милицейское начальство, стало о чем-то спрашивать. Инквизитор отмахнулся:
 – Потом отвечу, господа хорошие, но лишь на отдельные интересующие вас вопросы. Пришлите-ка мне лучше на службу координаты семьи погибшего вашего младшего лейтенанта.


* * *

 По двору круглого дома на Олимпийском проспекте вихрилась понизовая поземка, выстуживая до костей собачников, выгуливающих спозаранку четвероногих братьев меньших. Гнат Стецюк остановил старенький "жигуль-копейку" у сквера за домом, огляделся и с черным "дипломатом" в руках вошел в один из подъездов.
 На лифте он поднялся до последнего этажа и, оглянувшись, открыл отмычкой чердачную дверь. При его появлении на чердаке с шумом вспорхнули голуби и с писком метнулась за трубу вентиляции крыса. Собрав винтовку с лазерным прицелом и навернув на ствол глушитель, Стецюк вылез на крышу. Пристроившись за парапетом, оглядел расстилающийся снизу перекресток.
 С полчаса лазерный прицел винтовки Стецюка гулял по лицам людей, проезжающих в иномарках. Время шло, и он уже стал с беспокойством поглядывать на часы. Но тревога была напрасной. Нужная ему "Ауди" через минуту остановилась на красный свет у края правой полосы перекрестка. Стецюк усмехнулся и положил палец в тонкой перчатке на спусковой, крючок…
 Сидящий в машине Мучник, жестикулируя руками, что-то рассказывал водителю.
 "Травит анекдот за "новых русских", – без злобы подумал Стецюк и, задержав дыхание, плавно спустил курок…
 Мучник дернулся и отвалился к стеклу. Через прицел Стецюк увидел, как из его лба хлестанула кровь.
 В следующие несколько секунд пальто Мучника пополнилось еще двумя рваными дырами, а "Ауди" вильнула в сторону и врезалась в милицейский стакан…




 Глава 42


 "Сегодня утром на Олимпийском проспекте гремя выстрелами снайпера-профессионала убит известный российский предприниматель и меценат Серафим Ерофеевич Мучник. Убийцы оставили на крыше дома орудие преступления – снайперскую винтовку с лазерным прицелом.. – вещала растерянная дикторша. – Осведомленные источники в правоохранительных органах отмечают, – продолжала она, – что в этом убийстве, как и в убийстве священнослужителя и монаха, совершенных на днях на автодороге Почайск – Сухиничи, хорошо просматривается сербский след, так как все эти убийства совершены из оружия югославского производства".
 – Значит, грохот у моего подъезда и монахи в Почайске тоже на тебе, Кастрат? – вскинулся Инквизитор. – Везде орудия преступления югославского производства. Хило! – зло усмехнулся он. – Перст, указующий на Скифа с приятелями… Нет уж, Скиф пусть на воле походит… А ты… Ты на этот раз танцевал совсем неуклюже. Кастрат. Совсем как слон в посудной лавке, что на тебя совсем не похоже…
 – Соедините меня с подполковником Глуховым, – выключив телевизор, приказал Инквизитор появившемуся в дверях кабинета помощнику. – Он бдит в аэропорту Шереметьево.
 – А вы слышали, товарищ генерал?..
 – Что слышали?..
 – Только что убит крупный предприниматель Мучник.
 – Это какой Мучник? – переспросил генерал.
 – Муж журналистки Коробовой. Тот, который еще неделю назад давал у нас показания майору Кулемзе…
 – А-а, тот Мучник, который в Госдуму намеревался баллотироваться? – отвернувшись к окну, протянул Инквизитор. – Жаль… Очень жаль… Тогда тем более соедините меня с Шереметьевом… Глухов, ты? – спросил он в трубку. – Слушай, Глухов, меня внимательно: скоро у тебя нарисуется Кастрат… Подготовь для его захвата все наличные силы. Я тоже выезжаю…
 В машине по дороге в аэропорт сидящий на заднем сиденье майор Кулемза протянул Инквизитору пачку фотографий.
 – Меняет, гад, вывеску, как хамелеон, – проворчал он. – А взять документы: из разных стран, но каждый раз комар носа не подточит…
 С фотографий на Инквизитора смотрели совершенно разные люди, и даже он с его опытом не мог сыскать в них типического сходства: офицер-афганец у верблюжьего каравана, преуспевающий итальянец-бизнесмен, индийский махараджа в парчовом тюрбане, арабский шейх в бурнусе, затюканный жизнью челнок с сумками и баулами, "лицо кавказской национальности" в кепке-аэродроме, православный неряшливый священник с сияющим на животе крестом, красавец спортсмен в олимпийском костюме и убогий калека в инвалидном кресле…
 "Талант!.. – думал Инквизитор. – Умеет Коробов подбирать исполнителей своих черных замыслов.
 И право сказать глупо не пользоваться невежеством хозяев страны, выживших из спецслужб профессиональные кадры. Правда, Кастрата я сам когда-то попер со службы за… За собачью преданность своему непосредственному начальству, граничащую с преступлением".
 Но такой идейный "профи", как Гнат Стецюк, не канул в Лету.
 В девяносто втором году Гнат Стецюк принял деятельное участие в создании службы безопасности глубоко законспирированного подразделения "Феникс", которое формально пользовалось "крышей" общественного офицерского движения "Славянское братство". Костяк "Феникса" составляли бывшие офицеры КГБ, ГРУ и такие практики, как Стецюк, прошедшие хорошую выучку на самых опасных делах в Афганистане. "Феникс" был предназначен для разведывательной и контрразведывательной деятельности на постсоветском пространстве в пользу финансово-политической Империи Виктора Коробова. Его задачей было устранение конкурентов Империи на финансовых рынках России и Европы, оказание давления на лиц из высших эшелонов власти с целью формирования угодной Империи государственной политики России, негласного разжигания межэтнических конфликтов, дестабилизации обстановки с целью создания благоприятных условий для захвата власти.
 Служба безопасности в жестко иерархической структуре "Феникса" была святая святых. В ее задачи входило: пресечение проникновения в структуры Империи агентов спецслужб конкурентов и правоохранительных органов, внедрение своих агентов в руководящие структуры конкурентов, в их службы безопасности и службы безопасности государств, возникших на постсоветском пространстве, выяснение отношений с лицами, получившими от Империи финансовые средства на коммерческую деятельность и не сохранившими впоследствии лояльности к ней.
 Глубоко продуманная система конспирации на основе тысячелетнего опыта масонских тайных братств, новейшего опыта спецслужб мира и современные системы шифрованной связи гарантировали людей "Феникса" от провалов. Они, как правило, не были знакомы друг с другом, и каждый выполнял узкое и сугубо индивидуальное задание, которое ставил только непосредственный начальник. Его подлинного имени они тоже не знали. В случае расшифровки или провала, что было крайне редко, люди "Феникса", как правило, самоликвидировались, унося на тот свет тайны Империи. Они считали, что работают во имя будущего Общеславянского государства, и даже не догадывались, кому и каким целям они служат…
 Гнат Стецюк был особо доверенным лицом Коробова для выполнения его личных и самых деликатных заданий. Это Инквизитор знал. Еще он знал, что сразу после исполнения серии "штучных" акций Кастрат немедленно улетает из страны и, как правило, через несколько дней возвращается, но в совершенно другом обличье. Он обладает феноменальной способностью изменять не только внешность и возраст, но и походку, и даже внешние физиологические признаки, за что и получил кличку – Кастрат.
 "Кастрата надо брать во что бы то ни стало! – думал Инквизитор. – И не только затем, чтобы пресечь его кровавый путь, но и потому, что выход на Коробова через его дочь в связи с ее загадочной смертькгне состоялся. А чем черт не шутит, может, теперь через Кастрата удастся нащупать подходы к Коробову и к этому чертову "Фениксу", бросившему вызов всем спецслужбам России?"


* * *

 Подполковник Глухов встречал Инквизитора у служебного входа в здание аэровокзала Шереметьево.
 – Люди на исходных позициях, товарищ генерал, – доложил он…
 Прошло уже часа три, а тот, кого они ждали, все не появлялся.
 Один за другим подкатывали к аэропорту автобусы и автомобили. Тысячи озабоченных людей выходили и входили в стеклянные двери аэропорта, но засечь среди них Кастрата не удавалось. Оперативники заметно нервничали И часто меняли позиции наблюдения.
 Вот вывалились из подъехавшего автобуса высоченные негры – видно, команда баскетболистов… Чинно вышли из раскрашенного рекламой автобуса пожилые бельгийские туристы… Группа деловых японцев покатила в зал ожидания чемоданы на колесиках…
 А Кастрата нети нет…
 Глухов растерянно оглянулся на Инквизитора. Тот сквозь стекло показал ему подбородком на старенького католического пастора с аккуратным саквояжиком, прибывшего на автобусе с пожилыми бельгийскими туристами…
 Пастор огляделся вокруг подслеповатыми глазками и, прижимая саквояжик к животу, смиренно направился в таможенный зал аэропорта. До Глухова долетел его разговор на чистейшем французском с каким-то старичком интуристом…
 "Не-а, – подумал Глухов. – Инквизитор чего-то путает… Какой это Кастрат?.. Вон по-французски как чешет без запинки…"
 А Инквизитор, проходя в толпе мимо сомневающегося Глухова, тихо, но так, что у Глухова ноги стали ватными, бросил:
 – Пастор… Живым…
 В таможенном зале аэропорта старичок пастор, переговариваясь с бельгийскими старушками, безмятежно заполнял серенький листок декларации. Вынув из саквояжика фолиант в старинном кожаном переплете, спросил у проходящей мимо девушки в таможенной форме, нужно ли этот фолиант вносить в декларацию. Получив утвердительный ответ, снова заскрипел по листку паркеровской ручкой…
 "Кажется, все идет нормально, – подумал Гнат, и вдруг рука его дрогнула. – Раззява! – выругал он сам себя. – За стеклом, на входе – знакомое лицо… Инквизитор?.. Неужели он жив остался?.. Нет, померещилось, видать, – трехкилограммовая противотанковая мина танковую броню в мелкие жгуты скручивает".
 Он скосил глаза на таможенный зал и отметил про себя какое-то неупорядоченное движение. Движение как движение.., ан нет… Вон три работяги в комбинезонах встали покурить у выхода… Вон перед лестницей на второй этаж двое качков излишне усердно изображают пьяных… А вон в глубине зала два крутых бизнесмена спорят, потрясая какими-то бумагами, и медленно идут в сторону таможенных стоек, но правые руки держат в карманах длинных пальто… Их догнал третий крутой, а два пилота с пистолетными кобурами, выпирающими из-под тесных форменных пиджаков, зачем-то перекрыли двери служебного входа. А вон и еще трое крепких ребят появились за таможенным барьером…
 "Профессионально работают, – отметил Гнат. – Мышь не проскочит… Что ж, рано или поздно это должно было случиться, – усмехнулся он. – Сам Инквизитор – гордись, Гнат!.. Где он, кстати?.. А-а, вон там, у ограждения второго этажа…"
 И неожиданно Гнат почувствовал, что у него почему-то больше нет ненависти к этому человеку. "Это очень хорошо, что он остался жив! – с облегчением подумал он. – Как же в смердящей нашей клоаке обойтись без Инквизитора?.. Крутые "бизнесмены" уже в семи метрах, – отметил он. – Пора, Стецюк!.."
 А тут, как назло, бельгийские старушенции полезли с каким-то вопросом.
 Пастор вежливо выслушал старушек и, как бы задумавшись над их вопросом, почесал ручкой бровь, а потом и висок….
 Крутой "бизнесмен" за спиной пастора изготовился к прыжку. Два других уже в трех метрах, приближаются с фронта…
 – Все там будем, – сказал им вслух по-русски Стецюк, и ручка у его виска извергла вспышку и треск, как от разорвавшейся новогодней петарды Старушки бельгийки завизжали и в ужасе метнулись от стойки.
 На их глазах старенький католический пастор сполз по стойке и упал лицом вниз Из его виска тонким пульсирующим фонтанчиком текла кровь и заливала мраморный пол таможенного зала .
 "И на этот раз счет в твою пользу, Питон, – подумал Инквизитор, спускаясь по лестнице – Но, как говорится, еще не вечер…"
 Майор Кулемза перевернул труп на спину, проверил карманы и саквояжик "пастора".
 – Два паспорта, авиабилет. Библия в кожаном переплете. Ничего интересного, товарищ генерал.
 В саквояжике ничего заслуживающего внимания тоже не оказалось.
 – И не должно оказаться, – не удивился Инквизитор. – Кастрат был "профи". Равных ему я не знал…


* * *

 Москва в пределах Садового кольца и почти вся околоэлитарная "тусовка" к вечеру этого дня забились в судорогах праведного гнева.
 На телевизионных каналах крутили подробности убийства Мучника. Дикторы сообщали, что средь бела дня на Олимпийском проспекте в собственном автомобиле был убит бизнесмен и общественный деятель, известный меценат Серафим Ерофеевич Мучник.
 Хладнокровный киллер стрелял с крыши высотного здания Здесь же была найдена снайперская винтовка югославского производства с лазерным прицелом, что говорит о заказном характере убийства.
 Дикторы по-разному комментировали случившееся, но все сходились на том, что стрелял профессионал. Серафим Мучник скончался на месте от трех смертельных ранений.
 Представитель Министерства внутренних дел по связям с общественностью извещал, что следствие уже вышло на след преступников. По предварительным данным, это преступная группа наемников, воевавших в бывшей Югославии.
 Человеку, распахнувшему на следующий день некоторые утренние газеты, могло показаться, что убийцы Мучника поставили страну на грань национальной катастрофы.
 Служба социологического прогноза профессора Непрушина сообщала, что шестьдесят процентов опрошенных граждан отозвались об убитом как о гордости русского бизнеса и очень перспективном политике.
 И, разумеется, и в этот раз никто толком не вспомнил об очередном милицейском лейтенанте, опять погибшем при исполнении своих служебных обязанностей от взрыва у подъезда одного из самых обычных домов мегаполиса.
 Громче всех скорбел о безвременной кончине Симы советник фирмы "Секретная служба" пан Нидковский, оставшийся в отсутствие Засечного и Скифа без долларовых инъекций. Один из братьев Климовых, снова переквалифицировавшихся в охранники, шуткой представил тележурналистам Нидковского как лучшего друга детства и компаньона покойного Серафима Мучника. Теперь пан Нидковский по несколько раз в день заливался соловьем перед отечественными и зарубежными телекамерами, прославляя широту русской души Симы Мучника, его предпринимательский гений и преданность их мужской дружбе.
 Это был звездный час ясновельможного пана. За один день он стал знаменит не только на всю страну, но и на весь мир. Он даже получил от какого-то солидного зарубежного издательства предложение написать книгу воспоминаний о Серафиме Мучнике и о своей дружбе с ним. Сначала "ясновельможный" этого предложения испугался до колик в животе, но, пересчитав аванс в "зеленой крупе", милостиво снизошел до заключения контракта с издательством.
 На похоронах Симы пан Нидковский поддерживал под локоток прилетевшего из Хайфы убитого горем Мучника-старшего на правах лучшего друга его покойного сына и его биографа.




 Глава 43


 Коробов известие из Москвы об убийстве своего зятя Серафима Мучника воспринял с недоумением.
 По ювелирности исполнения преступления он сразу понял, что это работа Гната Стецюка. Но зачем надо было убивать Симу Мучника, решительно не понимал. Прояснить мог Костров, но тот после гибели сына-бандита как сквозь землю провалился. То же самое можно сказать и о внучке Коробова Нике.
 – Начальника оперативного отдела службы безопасности ко мне! – раздраженно бросил Коробов в телефонную трубку.
 Через несколько минут в кабинет протиснулся горбатый человечек с испитым, сморщенным личиком.
 Когда-то этот человечек был удачливым резидентом советской разведки в государствах Центральной Африки, но подхватил там какую-то загадочную болезнь, перекрутившую все его тело.
 – Мучника в Москве ликвидировал Стецюк? – смерил его хмурым взглядом Коробов.
 – По приказу генерала Кострова, – стушевался от его тона человечек. – Нами получена шифровка от полковника Романова.
 – Что еще в шифровке?
 – Информация, что интересующий вас летчик Кобидзе сгорел на даче Кострова. Вернее, сгорел его труп… Это подтверждают люди "Феникса" из правоохранительных органов России. Грешок сжигал Фармазон грешок! – засмеялся, как прокаркал, человечек.
 – Что еще они подтверждают?
 Человечек птичьими прыжками пересек кабинет и наклонился к лицу Коробова:
 – В Шереметьеве при попытке захвата кто-то самоликвидировался… Милиции к трупу подойти не дали. И захватом руководил он – сссам…
 – Сам? – упер в человечка сумрачный взгляд Коробов.
 – Инквизитор, – проскрипел тот. – А самоликвидатор, похоже, наш Стецюк.
 – Уверен?
 – На захват кого попроще Инквизитор не поехал бы…
 – Где моя внучка, дармоеды? – грохнул кулаком по столу Коробов, резко сменив тему. – Разжирели на моих харчах! Не хотите мышей здесь ловить – ловите в голодной России!..
 У человечка от его крика еще больше сморщилось личико и даже горб увеличился.
 – Ищем, но все мимо, босс! – проскрипел он. – Спрятал Скиф ее и свою пассию…
 – Где, горбатый?.. Зачем?..
 – Видно, в Сербию переправил, – развел руками тот. – А зачем?.. Чтобы вам не отдавать, босс. Понимает, что назад ее не получит.
 – Иди. Хотя стой… На даче у Кострова точно Кобидзе сгорел?
 – Источник информации супернадежный! – обиженно проскрипел человечек. – Тот же источник подтвердил, что Кобидзе перед катастрофой был в ангаре вашей дочери.
 – Был? – даже привстал с места Коробов. – Не врал кремлевский хлюст?..
 – Не врал…
 – Где Фармазон, выяснили?
 – Московские бандиты дали наколку на Венгрию…
 – И плешивый еще жив! – опять грохнул кулаком Коробов. – Указивку, как в совдеповские времена, ждете?
 – – Босс, убрать пусть и бывшего генерала КГБ без суда Чрезвычайного Трибунала? Люди "Феникса" нас не поймут.
 – Учить меня? – вскинулся Коробов. – Хотя…
 Хотя ты прав… Что с разработкой операции по срыву транша для России?
 – По операции "Аист" согласовывали последние детали с балканскими партнерами.
 – Можно запускать?
 – Можно, босс.
 – Иди. Но учти, за операцию "Аист" головой отвечаешь.
 Человечек сморщился, будто приготовился заплакать, и, прыгая по-птичьи, исчез за дверью кабинета.


* * *

 Похоронив сына на сельском кладбище в двадцати километрах от Житомира, Николай Трофимович Костров вот уже две недели уединенно жил в тихом гостиничном комплексе на озере Балатон, приобретенном через подставное лицо знакомым Кострову московским авторитетом, подозреваемым на Родине в серии заказных убийств и третий год находящимся в общероссийском розыске.
 Время теперь остановилось для Кострова. За эти две недели он изменился внешне так, что знакомые скорее всего не узнали бы в этом дряхлом старце былого респектабельного щеголя, завсегдатая модных московских тусовок: совсем обвисшие щеки, заросшие седой щетиной, фиолетовые провалы вокруг слезящихся, тусклых глаз, обтянутый сморщенной кожей череп с редкими кустиками белого пуха, согбенная, будто от непосильной ноши, спина.
 С раннего утра Костров уходил на набережную, садился там на скамейку и, глядя перед собой застывшим взглядом, сидел не шелохнувшись до позднего вечера. Время от времени он доставал из кармана сделанную "Полароидом" фотографию и подслеповато всматривался сквозь слезы в холмик свежей черной земли среди покосившихся православных крестов под голыми зимними березами.
 В его памяти возникали какие-то растрепанные картины из прошлого, и были они связаны почему-то только с детством сына. Вот Тото делает свой первый шаг по земле, вот он в детском садике скачет на деревянной лошадке, вот, взявшись за руку отца, гордо идет в свой первый класс…
 А на девять поминальных дней по сыну попросил он крутого братка свозить его в Будапешт, в православный храм. В храме Костров купил свечей столько, сколько смог зажать в ладони. К удивлению наблюдавшего за ним братка, все эти свечи он поставил исключительно за упокой чьих-то душ.
 Когда была зажжена и поставлена в шандал последняя свечка. Костров с минуту постоял перед Николаем Угодником и сразу перешел к иконе Спасителя. Долго, немерено долго вглядывался он в лик сына божьего. Браток так и не понял, то ли он каялся в чем-то перед ним, то ли просто разговаривал, то ли о чем-то молил его. Кончилось тем, что забывший о времени его постоялец побледнел как мел и без чувств рухнул на пол.
 "Грехов мокрушных, наверно, много, – подумал браток. – В натуре, не принял, видать, боженька его молитву…"
 После посещения храма Костров совсем сдал, но по-прежнему каждое утро походкой лунатика тащился на свою скамейку. Частенько, к его досаде, на скамейку с кипой русских газет и журналов подсаживалась неряшливая старуха – мать братка. Водрузив на русопятый нос затененные очки-велосипеды, она от корки до корки прочитывала все газеты и с астматической одышкой комментировала прочитанное, не обращая внимания на отрешенного постояльца. Лишь один раз Костров вышел из своего оцепенения, это когда старуха с ахами и охами показала ему на газетном развороте портрет Серафима Мучника в траурной рамке:
 – От, итит их мать, чо творят в Москве-то!.. Пишут, в бизнесе ловок был упокойничек… Завистники, завистники урыли мужика… Осиротела, итит их мать, Россия… – Костров вырвал газету и, скомкав, выбросил ее в мусорную урну.
 – Мразь!.. Не по его поганым мощам елей! – прорычал он опешившей старухе.


* * *

 Однажды под вечер, когда порывистый ветер раскачивал на Балатоне штормовые волны, перед их скамейкой остановился вишневый "Шевроле-Каприс".
 Трое мужчин с военной выправкой вежливо, но настойчиво пригласили Кострова в его салон.
 – Виктор Иванович Коробов ждет вас на уик-энд в Цюрих, – сказал один из них по-русски.
 – Я.., я оплакиваю смерть сына, – покачал головой Костров. – Приношу вашему хозяину нижайшие извинения.
 – У меня приказ доставить вас в Цюрих любой ценой, – твердо заявил мужчина, а два его товарища, встав по обе стороны скамейки, сунули руки в карманы плащей. В тусклых глазах Кострова появился некоторый интерес.
 – Любой ценой?.. Вы ничего не перепутали?
 – Так точно – любой.
 Костров чему-то усмехнулся и безропотно полез в машину. Мужчина сел рядом с водителем, а двое других обсели Кострова с двух сторон на заднем сиденье и тут же проверили его карманы на наличие оружия.
 Вместо оружия нашли бумажник. Кроме паспорта, в бумажнике ничего больше не оказалось. Лица мужчин разочарованно вытянулись…
 – Вы не хотите забрать с собой деньги, вещи? – вкрадчиво спросил один из них.
 – Без ничего, голыми мы приходим в этот мир – без ничего должны и уходить из него, – ответил Костров. Как говорится, господа-товарищи, по усам текло, да в рот не попало…
 Онемевшая старуха со страху перекрестилась и, икая, долго смотрела вслед умчавшейся по набережной машине.
 Здесь, в Венгрии, ей всюду мерещились тайные агенты МУРа, и теперь она пребывала в полной уверенности, что сейчас именно они, переодетые московские менты, по ошибке замели их неразговорчивого постояльца, перепутав его с ее сыном – известным московским авторитетом, по которому "Бутырка" давно исходит горючими слезами.


* * *

 Австрию пересекли ночью. Костров всю дорогу спал. Проснулся он на границе с Швейцарией. На ранчо в Альпах приехали на рассвете. Здесь Костров никогда не был и даже никогда не слышал от Коробова о его существовании.
 Прежде чем направиться к двери средневекового длинного здания из дикого камня. Костров несколько минут смотрел на заигравшую на востоке, над скалистыми снежными вершинами Альп, алую полоску зари, пока люди, появившиеся из здания, грубо не подхватили его под руки.
 "Сыночка мой, твоему отцу тут еще та пьянка уготована! – подумал он. – Глупцы!.."
 Все происходящее потом Костров воспринимал с ледяным спокойствием, лишь порой усмехался каким-то своим потаенным мыслям.
 Незнакомые хмурые люди долго вели его по крутым лестницам, по длинным коридорам, заставленным громадными винными бочками, потом пересекли большой зал с изуродованными манекенами на крутящемся подиуме. Наконец его втолкнули в глухую келью: без окон, с металлической кроватью и одним стулом, намертво прикрепленными к полу. Хмурые люди сорвали с него одежду и показали на полосатые штаны и куртку, висевшие на спинке кровати.
 – У вас будут пожелания? – спросил один из них после того, как он переоделся и стал похож на узника концлагеря.
 – Я в этой жизни израсходовал все свои желания, – ответил Костров. – Разве что узнать, где я нахожусь?
 – Хм… Семь веков назад это ранчо принадлежало храмовникам, рьщарям-тамплиерам, – уклончиво ответил тот. – С тех пор его зовут "Последним приютом пилигрима"…
 – А-а, "Оставь надежду всяк сюда входящий"! – улыбнулся Костров. – Ты утешил меня, мил человек.
 – За столетия здесь многие нашли "утешение", – с потаенным смыслом уронил тот.


* * *

 После их ухода Костров лег на кровать и сразу провалился в странный сон.


* * *

 В этом сне вначале он услышал сладкоголосое церковное пение, плывущее к бездонному синему небу с пушистыми белыми облаками от золотых куполов Троице-Сергиевой лавры. Потом вроде бы со стороны увидел себя стоящим перед аналоем рука об руку с Ольгой Коробовой, одетой в белое подвенечное платье и фату. И был он в этом сне не плешивым и обрюзгшим стариком, а молодым стройным красавцем.
 А в седобородом, облаченном в золотую рясу священнике Костров узнал Инквизитора и почему-то не удивился тому… По обе стороны от Инквизитора стояли Скиф и душманский командир Хабибулла. И им не удивился Костров. Когда пришел черед обмениваться с Ольгой обручальными кольцами, сверху раздался вдруг страшный удар грома, стены православного храма затряслись и стали на глазах рассыпаться в прах…
 Вместо храма из огня, дыма и копоти явились вдруг подземные чертоги с обитателями, будто сошедшими с полотен Иеронима Босха.
 Перед Костровым и Ольгой стоял теперь уже не православный священник в образе Инквизитора, а сам Хозяин этих чертогов… Князь тьмы ему имя!.. От него исходил сильный запах серы, и был весь он в шерсти, с рогами и копытами… Костров сразу признал его, потому что вроде бы где-то уже встречался с ним. Когда он вгляделся в его черты внимательнее, то похолодел могильным холодом. Из-под увенчанного рогами лба князя тьмы на него опять смотрели глаза Инквизитора, и в глазах этих, как в кратере вулкана, клокотало адское пламя. Князь тьмы сорвал с Кострова золотой обручальный венец, оттолкнул со злостью Скифа и водрузил венец на голову душмана Хабибуллы. Потом, стукнув в гневе об пол жезлом, погрозил Кострову длинным крючковатым пальцем.
 – Ишь, чего надумал, плешивый, ишь! – проблеял он. – Богу – богово, а мне – мое!


* * *

 Проснулся Костров в холодном поту от скрипа обитой кованым железом двери.
 "Странный сон! – подумал он. – Неужто ведьма Ольга выжила в той самолетной катастрофе? Тела-то ее так и не нашли… Откуда в моем сне Хабибулла?" – удивился Костров.
 Люди в черных длинных балахонах, полностью скрывающих лица, окружили его кровать.
 – Пора, генерал, – сказал один из них. – Приближается Час Истины. Чрезвычайный Трибунал призывает тебя на суд.
 – А-а, Трибунал!.. А нельзя ли попроще, без комедии?..
 – Нельзя! Не нами учреждено то, и отменять то – не нам…
 – Любит ваш хозяин дьявольщину, – проворчал Костров, поднимаясь с кровати.
 На него накинули балахон и сковали наручниками руки, потом куда-то повели. Вели то по лестницам верх, то опять спускались вниз. На всем пути слух Кострова улавливал писк разбегающихся крыс. Когда донесся глухой бой часов, сопровождающие приказали ему остановиться.
 "Полночь, – понял Костров, насчитав двенадцать ударов. – Сатанинское время…"
 – Чрезвычайный Трибунал приступает к рассмотрению дела генерала Кострова Николая Трофимовича! – объявил кто-то сиплым басом.
 Чьи-то грубые руки усадили Кострова на жесткий стул, и голос за спиной, показавшийся ему знакомым, приказал снять с него капюшон. Когда это было сделано, взору Кострова открылся большой сводчатый зал со стрельчатыми готическими окнами, освещенный мигающим светом дымных факелов, с полом, выложенным черными и белыми квадратами.
 В одном из затянутых паутиной углов зала Костров рассмотрел целый выводок копошащихся в мусоре крыс и, передернувшись от омерзения, перевел взгляд на закопченные стены. На них висели профессиональные инструменты средневековых палачей, старинное холодное оружие, портреты мужчин в рьщарских доспехах и под каждым портретом – щиты с геральдическими знаками. Под потолком сквозь копоть веков проступала какая-то каббалистическая цифирь и таинственные мистические знаки рьщарей-тамплиеров: солнце с изломанными лучами, перевернутые пирамиды, глаза в треугольниках, строительные инструменты… Два факела посредине зала вырывали из мрака длинный дубовый стол. За столом на массивных средневековых стульях с высокими прямыми спинками сидели шесть человек, облаченных в черные глухие балахоны с одними лишь узкими прорезями для глаз.
 – Подсудимый, с какой целью подчиненные тебе люди накануне гибели Ольги Коробовой проникли в ее ангар? – услышал он вопрос, но не понял, от кого он исходит.
 – С одной лишь целью, чтобы ее гибель состоялась, – ответил он не задумываясь.
 – Твоя роль в этой акции?
 – Насколько я понимаю, полковник Романов предоставил вам "чистосердечное признание" исполнителя акции. Увы, уже мертвого Кобидзе… Там все правильно сказано о моей роли.
 – Романов? – раздался удивленный возглас. Он узнал голос Коробова.
 "С Романовым я маху дал. Кто-то другой заложил Кострова", – запоздало подумал он.
 – Хрен с ним – не ангел небесный!..
 – Расскажите подробнее о роли Романова в акции? – спросил кто-то из черных балахонов.
 – Какая у него роль, бог с вами!..
 – Не упоминать его в этих стенах!..
 – Ну, тогда дьявол с вами! – ухмыльнулся Костров. – – Хм… Я атеист был.. Перед попом исповедоваться не приходилось, хоть перед слугами князя тьмы исповедаюсь, может, легче будет…
 – Отвечай, подсудимый. Не вынуждай Чрезвычайный Трибунал прибегать к услугам палачей.
 Сбоку от Кострова тотчас возникли двое – ,в черных балахонах, с сыромятными плетьми в руках.
 – Суета сует! – покачал головой Костров. – Что руководило моим преступным замыслом, спрашиваете?.. Страх и ревность. Да, да, представьте себе: старый, плешивый Костров любил молодую красавицу Ольгу Коробову. Давно, безнадежно. С тех пор, как впервые увидел ее в Афганистане. Костров через одну известную вам Контору помог ей основать фирму, обучил ее бизнесу, находил ей богатых клиентов и любовников. Более того: даже нашел ей мужа… У самого Кострова неизлечимой болезнью болела жена, и он надеялся, что, когда ее не станет, он уговорит Ольгу разбежаться со своим голубым… Но к тому времени, когда его жена оставила сей бренный мир, Ольга благодаря.., некоторым выгодным сделкам и семейным связям сказочно разбогатела, а Костров, увы, невозвратно постарел… Теперь он не мог предложить ей себя даже в любовники… Когда она сожительствовала со своим голубым, у него еще теплилась какая-то надежда. Но из Сербии возвратился ее первый муж.., и его надежда сдохла, как подзаборная драная кошка…
 Из оперативной прослушки их разговоров я понял, что мне, как говорится, ничего не светит. Я задыхался от ревности к этому чертову Скифу. Апогей наступил, когда она бросила к его ногам все свое состояние.
 К его ногам, а не к моим и не своего родителя!..
 – Дальше, подсудимый?
 – А дальше я решил объясниться с ней напрямую.
 Нашел же место, старый мудак, где предложить ей себя в мужья! Ха-ха-ха! На собачьей выставке… Получил я тогда от нее изрядно и даже по морде схлопотал.
 Но главное, она объявила войну мне не на жизнь, а на смерть… Моим преступным замыслом, как вы изволили выразиться, руководило желание отомстить ей за годы унижений. Я принял ее вызов и нанес упреждающий удар.
 – Ты еще упоминал о страхе, генерал, – напомнил кто-то из черных балахонов.
 – Вы знаете, кто такой на Лубянке Инквизитор? – спросил Костров, внимательно всматриваясь в черные балахоны.
 – Знаем, – был ответ.
 – А его нет тут среди вас? – спросил вдруг Костров и стал тыкать пальцем в черные балахоны. – Мне почему-то кажется, что он здесь… Может, он – ты?..
 Или ты?.. Ты?.. Нет, ты?.. А может, он твой сосед, тот, справа? Хотя это не имеет значения: тут он или нет его, – отрешенно продолжил Костров. – Зверь свое дело сделал… Как же вы мне все осточертели!.. Заканчивайте свою бездарную пьесу…
 – Не юродствуй!.. Чрезвычайный Трибунал не принимает во внимание психическое состояние подсудимых, – пробасил один из балахонов и напомнил:
 – Ты еще не ответил про страх.
 – Страх – не главное в этой истории! – отмахнулся Костров. – Страх поначалу лишь был… Это когда она объявила, что сдаст Инквизитору всех причастных к одной старой истории, происшедшей в Афганистане. И.., и еще сдаст всех причастных к бизнесу последних лет, в том числе и своего отца…
 – Доказательства?..
 – Разумеется, их нет у меня.
 – Подсудимый, у тебя есть что еще добавить по существу дела? – ткнул в него пальцем балахон, крайний слева.
 – Есть, – вскинулся Костров и будто в ледяную прорубь прыгнул. – Тот, чье имя вы не произносите в этих стенах, жестоко покарал меня за все зло, которое я совершил в угоду тому, кто дирижирует тысячами таких слепцов, как вы. Его цель – власть. Абсолютная… Власть ради самой власти и денег… Виновен ли я в убийстве его дочери?.. Виновен – отвечаю вам!
 Виновен и в том, что многие годы мостил ему дорогу к этой сатанинской власти. За грех этот черный меня и покарал господь, лишил любимого сына…
 – Не смей упоминать то имя! – громыхнул бас-балахон.
 – Тьфу, труба иерихонская! – плюнул в его сторону Костров. – Не понимаешь, выблядок вокзальной шлюхи, что и тебе по заслугам твоим сполна воздается?.. Поповское вранье, что на том свете за зло воздается! Не на том – на этом за зло злом воздается!..
 Здесь… Только здесь, на грешной земле, каждый по делам своим получает! И ни одного, слышишь меня, Витька Коробов, ни одного из вас не спасет от карающего меча Всевышнего ваш мерзопакостный князь тьмы… И неважно, в чью руку всевышний тот меч вложит: Инквизитора, прокурора, или бандита, или того же вашего сатаны рогатого!.. А вложит – попомни, Витька!.. Попомни, рыло твое рязанское, косопузое!..
 – Молчать!.. Молчать, плешивый!.. Молчать, твою мать! – заорал за спиной Кострова побледневший Коробов.
 Палачи, дождавшиеся своего часа, с остервенением обрушили на Кострова сыромятные плети.
 Черные балахоны под свист плетей заорали, как бесноватые:
 – Виновен – смерть! Смерть ему – виновен! Виновен!.. Смерть!.. Смерть!.. Смерть!..
 Костров плюнул в их сторону и, смахнув с лица кровь, хлеставшую из рассеченной головы, зашелся вдруг в утробном смехе.
 От его смеха заметалось пламя факелов на стенах, бросились врассыпную по щелям и норам крысы и лауки.
 Смех душил Кострова, буквально выворачивал его наизнанку…
 – Распните его! – зажав уши, крикнул черным балахонам бледный как полотно Коробов. – Распните плешивого!.. Распните!!;
 Черные балахоны бросились на Кострова злобной стаей, как голодные псы, спущенные хозяином с цепи. Сбив его со стула на пол, они с уханьем и отборным русским матом, отталкивая друг друга, принялись вгонять в его ребра свои "фирменные" ботинки…
 С закопченных старинных портретов на не виданное в этих стенах аутодафе восточных варваров бесстрастно взирали надменные храмовники-тамплиеры.


* * *

 Полковник Романов вставил в компьютер дискету, переданную связником из Цюриха, ввел пароль, и на экране монитора появились вертикальные колонки цифр. Принтер выдал эти цифры на листе бумаги. Романов бросил дискету в горящий камин и, сняв с полки том "Братьев Карамазовых", принялся за расшифровку послания.
 Расшифрованный текст гласил, что отныне он, полковник Романов Г. В., подчиняется напрямую Центру, Центр приказывает ему отменить все приказы генерала Кострова Н.Т. по "Славянскому братству" и впредь осуществлять единоначальное руководство московским филиалом подразделения "Феникс" и негласное руководство "Славянским братством". Цели и методы деятельности подразделения "Феникс" и "Славянского братства" остаются прежними. Пароли и шифры подлежат немедленной замене. Для получения новых паролей и шифров полковнику Романову надлежит срочно прибыть в Центр.
 Уже на следующий день Романов в приподнятом настроении сошел с трапа самолета в аэропорту Женевы. Его встретили на шикарном вишневом "Шевроле-Каприс" трое мужчин с военной выправкой и повезли в горы.
 – Разве мы не в Центр? – удивился он.
 – Хозяин приглашает вас к нему на ранчо, – пояснили ему.


* * *

 В холле ранчо его встретили два здоровенных швейцарца, явно не понимающих по-русски, и жестами пригласили следовать за ними. После долгого пути по лестницам и коридорам, уставленным огромными винными бочками, швейцарцы привели в его большой зал с подиумом, на котором в странных позах застыли десятка два пластмассовых манекенов. Почти все они были искромсаны пулями, а некоторые изуродованы так, что сходство с человеческой фигурой с трудом в них улавливалось. За манекенами просматривалась арка, перекрытая фанерным щитом. На щите нарисован афганский душман во весь рост, в чалме, удивительно похожий на Хабибуллу. На голове, сердце и животе "Хабибуллы" – небольшие полупрозрачные кружки мишеней.
 Не успел Романов осмотреться, как в зал вошел грузный человек в домашнем халате и в ночном спальном колпаке. Было в этом обрюзгшем человеке что-то такое, что заставило Романова вытянуться по стойке "смируо".
 "Коробов, – догадался он. – Вылитый член Политбюро ЦК КПСС…"
 Человек подозрительно оглядел Романова с головы до ног, не подав руки, спросил:
 – Полковник Романов?
 – Так точно.
 – Кто я, знаешь?
 – Так точно. Коробов Виктор Иванович.
 – У меня на лбу написано?
 – Догадался…
 – Люблю догадливых… Как насчет позавтракать, товарищ догадливый?
 – Я, э… Я, собственно, в самолете…
 – Брось, у меня тут по-свойски! – махнул рукой Коробов. – Мы у швицев в Альпах, а я тебя русскими щами, понимаешь, угощать буду. Немка-то моя, вишь, кислых щей на дух не переносит, вот по утрянке, пока она еще дрыхнет, я их тут, в тире, втихаря хлебаю, – подмигнул ему Коробов. – Люблю, понимаешь, все ядреное – нашенское. У швицев-то жратва без вкуса и без запаха. И сами они – без вкуса и запаха…
 Коробов подошел к пульту и нажал какую-то кнопку. Лакей во фраке и белых перчатках тотчас вкатил из боковой двери тележку с супницей, тарелками, запотевшим графинчиком и ломтиками поджаренного черного хлеба. Проглотив залпом большую рюмку водки, Коробов сразу покраснел, на носу выступили капельки пота. Большую тарелку щей он выхлебал деревянной ложкой в несколько минут и, проглотив под них еще рюмку водки, благостно откинулся в кресле.
 – Теперь можно жить! – сказал он Романову, потеющему над своей тарелкой.
 – Виктор Иванович, вы не скажете, где мне найти Николая Трофимовича Кострова? – осмелился спросить Романов, когда со щами было покончено и лакей укатил тележку. – Сынок-то его, конечно, был, конечно, э…
 – Недоумок был сынок, – выручил Коробов и, чему-то усмехнувшись, добавил:
 – А Трофимыча чего искать?.. Здесь скоро и встретишься с ним…
 – Здесь? – удивился Романов. – А у меня информация, что в Венгрии, болеет Николай Трофимович.
 – Болеет, болеет, – опять усмехнулся Коробов и подошел к пульту. – Я, кроме щей, по утрянке люблю, понимаешь, ленинской забаве потрафить. Владимир Ильич в бытность свою в Швейцарии был ба-а-альшой любитель пострелять из "браунинга", с которым никогда не расставался. И заметь, батенька Романов, стрелял, говорят, вождь мирового пролетариата отменно, по-чемпионски.
 Он нажал две кнопки на пульте. Из боковой двери появилась фигура в черном балахоне, а за спиной Романова послышался нарастающий шорох. Он оглянулся – манекены на подиуме вращались с бешеной скоростью, падали на пол и тут же вскакивали, подпрыгивали вверх и летали над подиумом. Некоторые манекены даже корчили свирепые рожи и угрожающе размахивали руками…
 "Свят, свят! – мелькнуло у Романова. – Скачут, как черти в преисподней…"
 Черный балахон открыл большой сейф, наполненный оружием всех систем.
 – Стрелять после Афганистана приходилось, полковник? – спросил Коробов.
 – Конечно!
 – Посмотрим, посмотрим, что ты за стрелок! – пророкотал Коробов, кивнув на сейф. – Выбирай инструмент по руке…
 Романов выбрал привычный русский "ТТ". Черный балахон вогнал в рукоятку пистолета обойму.
 – Стрелять по мишеням на том парне, – показал он на арку с "Хабибуллой". "Хабибулла" то скрывался за проносящимися "чертями", то появлялся на считанные секунды в створе между ними. Впрочем, задача не была для Романова особо сложной. Тем более что Коробов, укрывшийся в будке с бронированным стеклом, пригасил свет на скачущих "чертях" и включил два верхних прожектора, осветивших "Хабибуллу" ярким светом.
 – Неплохо, неплохо, полковник! – раздался усиленный динамиками голос Коробова после первых двух выстрелов Романова. – В сердце, в сердце ему целься, чтоб не мучился!..
 В течение минуты он успел всадить в "Хабибуллу" еще четыре пули и уже ловил просвет для пятой, но "черти" на подиуме вдруг застыли как вкопанные…
 В наступившей тишине прошелестел приглушенный стон.
 Фанерный щит с "Хабибуллой" уходил куда-то вверх… За ним в проеме арки показались чьи-то голые окровавленные ноги…
 У Романова мороз полыхнул по спине.
 – Спаси и помилуй! – прошептал он и закрыл глаза.
 Когда открыл их снова, то чуть было не заорал благим матом… В проеме ярко освещенной арки стоял накренившийся деревянный крест… На кресте, раскинув по перекладине стянутые цепями руки, висел окровавленный, истерзанный человек. Несмотря на хлеставшую из ран алую, дымящуюся кровь, человек был еще жив…
 "Свят, свят, зачем на кресте-то его? – чувствуя, как встают волосы дыбом, подумал Романов. – Так это – я его… Кровь-то свежая…"
 – Стреляешь плохо, полковник! – прогремел на весь зал усиленный динамиками голос Коробова. – Видишь, он жив. Подойди, добей его!
 Подчинясь этому голосу, натыкаясь, как пьяный, на застывших на подиуме "чертей", Романов приблизился к распятому на кресте человеку. Крест был православный, наспех сбитый из обрезков горбылин. Романов поднял двумя руками пистолет, целясь в лоб распятому на нем, чтобы разом прекратить его муки адские, и отшатнулся – сквозь кровь, заливающую глаза, с креста смотрел на него генерал Костров. Он явно узнал его и даже силился протолкнуть какие-то слова сквозь выбитые зубы. Будто бы прощение за что-то просил. Но, может, это только показалось Романову.
 – Твою мать! – прогремел за спиной голос Коробова. – Кончай плешивого!
 Невозможно выстрелить с близкого расстояния в человека, глядящего в твою душу… Романов выстрелил точно в сердце Кострову.
 Черный балахон взял у него пистолет и удалился в боковую дверь. На ватных ногах Романов добрался до кресла. В его голове звучали погребальным звоном колокола Хатыни и бился, не находя ответа, вопрос:
 "Зачем на кресте-то его?.. На кресте-то зачем?.."
 Скоро какие-то люди в черных балахонах унесли куда-то Кострова вместе с крестом.
 – Кончилась земная юдоль Николаши, – услышал Романов голос Коробова и увидел прямо перед лицом фужер с желтой жидкостью. – За это и выпить можно, полковник.
 – На кресте-то его зачем? – поднял он глаза на Коробова.
 – Хм.., хм… Более удобной штуки для такого дела пока не придумали, – усмехнулся тот и с интересом посмотрел на Романова. – А что такое крест?
 – Ну, на нем распяли…
 – Крест – грубое орудие убийства.., человека из Назарета, так?
 – Так…
 – С тех пор люди поклоняются кресту, так?
 – Поклоняются…
 – Поклоняются орудию убийства и страданий, зачем?..
 – В память о муках того человека.., из Назарета.
 – И на здоровье!.. Сделайте малую копию из дерева и вспоминайте о его муках… Так нет, делают, понимаешь, кресты из золота, серебра. Его, распятого, еще к ним пришпандорят… Вон какие они у попов на брюхах болтаются!.. Ювелиры осыпают кресты бриллиантами, драгоценными камнями, а бабы потом их на уши вешают. Каково, символ убийства и страданий – на уши!.. Профанация то веры… Веры человека из Назарета… И знаешь почему, Романов?.. – понизил до шепота голос Коробов, приблизил к нему мутные, как с похмелья, глаза. – Человек по природе хищник, зверь необузданный. Вера человека из Назарета мешает ему до конца раскрыться в природной сути своей. У сильных силу она отнимает, ставит их вровень со слабыми… Лучше верить в его полную противоположность… Тот же ни в чем человека не ограничивает, а значит, раскрывает его, самой природой данное, естество, а, Романов?..
 – Мне это не приходило в голову, – шепотом ответил Романов и подумал про себя с нарастающим страхом: "Свят, свят, свят!.. О ком это он?.. Про сатану никак рогатого!.. Он.., он.., он же сумасшедший!.."
 – А пришло в голову, за что Трибунал осудил Кострова? – так же шепотом спросил Коробов.
 – Трибунал? – кинул на него испуганный взгляд Романов.
 – Ты лишь исполнил приговор Чрезвычайного Трибунала, – засмеялся тот. – Думаешь, только за убийство моей дочери?.. Не-ет, полковник!.. Костров шел, шел, а дойти до полной его противоположности, ну того, кто на кресте, так и не смог…
 – Это он Ольгу?..
 – А ты будто не знал, что он…
 "Его костоломы все из Кострова вытрясли!" – с ужасом понял Романов.
 – Готов выполнить любой ваш приказ, – вытянулся по стойке "смирно" Романов.
 – Что ж… Что ж… – протянул Коробов. – В таком случае приказываю незамедлительно приступить к операции "Аист". С деталями операции тебя познакомит вон тот горбатый, – кивнул он на появившегося из двери странной прыгающей походкой человечка в черном капюшоне.
 – Есть приступить к операции "Аист".
 – Операцию провести лично от начала и до конца.
 – Есть от начала и до конца! – гаркнул Романов.
 – Да не ори так! – поморщился Коробов и протянул руку к человечку в черном капюшоне.
 Тот вложил в нее видеокассету.
 "Все засняли, сволочи!" – понял Романов.
 Коробов кивнул на видеосистему, висевшую на стене, и спросил:
 – Есть желание посмотреть на результаты своей стрельбы, полковник?
 – Не-е-ет!..
 – И правильно, – согласился Коробов и, взвесив кассету на ладони, добавил со значением:
 – Как говорится, оставим для истории нашей организации…
 Человечек скрипуче засмеялся, будто не засмеялся вовсе, а как ворон прокаркал.


* * *

 В аэропорт в Женеву Романов возвращался уже в темноте на том же "Шевроле-Каприс", с теми же неразговорчивыми "телохранителями". От приподнятого настроения, с которым он прилетел в Швейцарию, не осталось и следа.
 "Влип ты, Геннадий Васильевич, как кур в ощип!" – с тоской думал он, глядя на косые полосы мокрого снега, секущие лобовое стекло.
 Операция "Аист", на проведение которой он получил приказ от Хозяина Империи и с деталями которой ознакомил его прыгающий человечек в черном балахоне, означала, что Романов должен незамедлительно доставить из России в Хорватию Скифа и Засечного.
 "Легко сказать – доставить! – поежился Романов. – Скиф с Засечным огни и воды прошли и в медных трубах не задержались. Костров, в конце концов, об них клыки сломал, а они у него вон какие были".
 Мысли Романова кружились, как белые мухи за окном лимузина.
 Он был суеверен. В свое время он ознакомился с делом Скифа по угону вертолета в Афганистане. Как и предсказывал Скиф на допросах, распался СССР, громыхнула "Буря в пустыне", заполыхал пожар в Карабахе, Приднестровье и Чечне.
 А взять последнее… Как Скиф нашел ракетную шахту, куда костровский ублюдок упрятал его дочь?
 Мы неделю колотились, а они уже там…
 Агент донес, что и Ольгу он предупредил о готовящемся покушении, – посмеялась, дуреха… Не черт же ему из-за спины подсказал?..
 Вспомнил Романов и о донесении своего агента – цыганки, попытавшейся войти со Скифом в контакт в поезде Одесса – Москва. Та погадать на судьбу ему предложила, а он так посмотрел на нее, что, как она сама пишет там, "у нее матка опустилась и язык к гортани присох". Вроде бы еще спросила: "Ты кто, бриллиантовый"? А он ей тогда: "Тот, кто и без вас все знает".
 Может, и наплела цыганка, только ее потом как подменили. Говорит, дар ее провидческий Скиф тогда одним взглядом убил. Сам дьявол сидел у него за плечами, на полном серьезе доносила та цыганка.
 "А если Скиф заранее догадается обо всем? – покрылся испариной Романов. – За кадык, как того американского офицера, и с концами, Геннадий Васильевич. Может, пристрелить его и доставить мертвым? – мелькнула мысль. – При сопротивлении, мол… – Но эту мысль пришлось отвергнуть после здравого рассуждения:
 – А тебя. Гена, за невыполнение приказа пристрелят вот эти "веселые" ребята, – покосился Романов на "телохранителей". – Им раз плюнуть!.."
 Занятый мыслями, Романов и не заметил, что снегопад прекратился. По небосводу теперь величаво плыл лунный диск, заливая холодным голубым светом снежные вершины и пустынный автобан, проложенный по краю пропасти.
 До самого аэропорта Женевы Романов не проронил ни звука. Молчали и "телохранители". Лишь в аэропорту старший из них, пожимая руку Романову, многозначительно произнес:
 – До встречи в Загребе, полковник…
 "Эти трое тоже подключены к операции "Аист", – понял Романов. – Я бы дорого дал, чтобы эта встреча никогда не состоялась…"


* * *

 Только в самолете Романов несколько успокоился и смог анализировать ситуацию.
 Предстоящая операция "Аист" состояла из двух частей. Про суть первой части операции горбатый человечек в черном капюшоне лишь намекнул Романову, потому что ее будут обеспечивать другие люди из "Феникса". На нем было лишь общее руководство всей операцией и Скиф с Засечным. "Зачем они понадобились Хозяину в Загребе? – рассуждал он. – А затем, что в Загребе те трое жлобов вытрясут из них место, где спрятана его внучка. Потом, чтобы не было огласки, Скифа с Засечным придушат в каком-нибудь загребском подвале, – передернулся он, представив эту сцену. – Постой-ка, Гена: Гнат Стецюк требовал в Москве все адреса, по которым Скиф мог прятать девочку! – вздрогнул он, вспомнив отчужденное лицо Гната при этом. – Но, Стецюк "профи" по трупам, а не по киднеппингу… Свят, свят! – даже перекрестился Романов. – Если сумеют из Скифа или Засечного вытрясти место, где спрятана девочка, то скорее всего ее труп найдут тоже где-нибудь в Хорватии или Сербии… А ее смерть свалят на них… Ну да!.. Тогда сумасшедший Коробов станет полным наследником состояния своей дочери. Но это уже не твои проблемы, Гена! – разозлился Романов на себя. – Тебе приказано доставить Скифа и Засечного в Загреб, а остальное тебя не касается".


* * *

 …Будить среди ночи жену и детей Романову не хотелось, поэтому, забрав на платной стоянке у аэропорта Шереметьево машину, он отправился в свой загородный домик в старорусском стиле, где сразу, не раздеваясь, завалился спать.
 Проснулся он в полдень от холода, и, когда растапливал камин, пришла мысль, которая до этого как-то не приходила в голову.
 "Почему провести операцию "лично от начала до конца"? – спросил он себя и вздрогнул от страшной догадки:
 – Чтобы выманить в Загреб, а там в один подвал со Скифом. То, что знаю дела службы безопасности "Феникса", – полбеды. Беда, что буду знать, как Хозяин свою родную внучку… – подумал он, и будто пол под ним закачался:
 – Зачем ему мавр, сделавший свое дело?.."
 – Ох, беда, беда! – запричитал Романов, заметался по гостиной, опрокидывая стулья и спотыкаясь о ковры.
 Потом уже, бреясь в ванной комнате, Романов посмотрел на свое постаревшее за одни сутки лицо и спросил себя:
 "Что делать будешь, Геннадий Васильевич?.. Может, в Лефортовской тюрьме, у Инквизитора, укрыться от людей Хозяина? Достанут и за тюремными стенами, – вымученно усмехнулся он. – Да, их "Аист", видно, и впрямь окажется для тебя птицей с черной отметиной. Видно, сука плешивая Костров тебя за собой в преисподнюю тянет… Остается, Геннадий Васильевич, надеяться только на господа бога, лишь в его силах не выдать тебя его полной противоположности…"


* * *

 К дому Ворона Романов приехал в потертой куртенке и на старом ушастом "Запорожце".
 Два часа уговаривал он Скифа и Засечного не лететь на Дон со станичниками Лопы, а скорее укрыться в Сербии, где им ничто не будет угрожать. Для продолжения разговора он настойчиво приглашал их поехать сейчас к нему, в его подмосковную "хибарку".
 Обещал рассказать такое, отчего у них волосы дыбом встанут, Скиф отозвал Засечного в коридор.
 – Съездим, Семен, послушаем его песни? Может, .узнаем, кто Ольгу и Сашку с Мирославом?..
 – Съездим, – откликнулся тот. – Ты как хошь, я стволы возьму и парочку "лимонок". В гробу я видал: у синих в камере клопов кормить!
 Ехали недолго. "Хибарка" Романова оказалась в соседнем поселке "новых русских". Она была скромнее дворцов Мучника и Ворона, но не намного. Каменное строение, зашитое деревом под древнерусский терем.
 Движения у Романова на этот раз были мелкие, суетливые, как у морской свинки, а взгляд какой-то испуганный.
 – Ребята, еще раз хочу предупредить, над вашей головой сгущаются тучи. Вам нужно сегодня же ночью исчезнуть навсегда. Из Москвы и даже России, ибо здесь под вас подгонят все последние громкие преступления. Вы станете козлами отпущения.
 – От козлов другого и не ждали, – сквозь зубы процедил Засечный, без приглашения раскуривая дорогую сигару из деревянного ящика на инкрустированном перламутровом столике.
 – Апартаменты у тебя прямо-таки министерские, – заметил Скиф, рассматривая расписные, как в церкви, потолки.
 – На трудовые… На трудовые средства все до последнего кирпичика выстроил этими вот самыми руками.
 Он показал свои розовые ладошки.
 – Я народ люблю. Народный дух мне мил. Потому этот зал под терем отделал!
 – Ты б народный дух в казарме понюхал после марш-броска, – выдал Засечный, сбрасывая пепел на дорогой ковер.
 – Вы думаете, я не понимаю? Я все понимаю. Вам кажется – мы предаем национальные интересы. Но я понимаю так, что русский народ должен выжить. Задушили нас со всех сторон – понимаю. Ну и что?..
 Культуру нашу подчистую вывели?.. Нечего жалеть – вся культура советских времен еврейская была: от музыки до кино. Все на базе еврейской культуры построено. Семь сорок, азохенвей, так сказать… Чего ее жалеть? Я думаю так – раз прежняя культура была не наша, так какая нам разница? Сняли еврейский лапсердак, натянем другой. Да хоть бы и американский!..
 Но там-то, под ним, нутро наше – русское. Оно все равно верх возьмет.
 – Правда у тебя какая-то странная – вся конъюнктурная и латаная-перелатаная, – сказал Скиф.
 – – Ну ты зря так, я же перед вами, как перед всевышним, – обиделся Романов и, отвернувшись, широко перекрестился.


* * *

 После не большой трапезы светская беседа перешла в деловую.
 – Все улики сходятся на вас, – убежденно говорил Романов, роняя капельки пота с бледного лба. – Сегодня вечером будет подписан ордер на ваш арест.
 Перекроют все выезды из Москвы, вас обязательно вычислят.
 – Ты предлагаешь нам явиться с повинной? – спросил Скиф.
 – Неплохой, вариант, если хотите. Это сохранит вам жизнь. Пока вы будете под защитой закона, то есть в камере, до вас не дотянутся руки покровителей Мучника.
 – Правильно, нас там попросту во сне задушат, – добавил Засечный.
 – Вы могли бы сидеть там в отдельной камере до тех пор, пока не отыщутся настоящие убийцы. Я уверен, рано или поздно органы найдут, кто убил твою Ольгу. У меня припрятаны кое-какие показания, которые свидетельствуют о том, что перед ее вылетом в ангар наведывались какие-то пожарники, проверяли, ни с того ни с сего сигнализацию.
 – Ты думаешь, ее убрал Сима?
 – Больше некому… Но я, как твой боевой друг, сам решился на должностное преступление… Хотя дело настолько темное, что никто не поручится, что Ольга по приказу папочки Коробова не имитировала самоубийство. Может, самолет в землю, а сама на парашюте в Клязьминский лесной массив. В тот же день могла запросто улететь к папашке в сытую и уютную Швейцарию.
 Скиф скептически усмехнулся.
 Романов многозначительно поднял палец кверху и замолчал, привлекая к себе внимание.
 – Ребята, у меня есть возможность договориться насчет специального самолета. Экипаж вас доставит в любую точку мира.
 – Даже на Мадагаскар? – взметнул рыжие брови Засечный.
 – Пока только до Белграда, где вы можете, кстати, и остаться, – серьезно заметил Романов. – Машина готова и стоит под парами. Только… – он приложил палец к губам. – Только делать нужно все молча и оперативно. Решайтесь.
 – Что, Семен, рождественские Каникулы на Родине закончились? Рискнем? – незаметно подмигнув Засечному, согласился Скиф.
 – Командуешь ты, командир…
 Назад они выехали на все том же видавшем виды "Запорожце", по дороге в Москву на парковке сменили машину. На этот раз была старая "Волга". Сюжет с переодеванием завершился же на старом "Москвиче".
 Весь транспорт – отечественный. В народном духе, который так полюбился Романову.




 Глава 44


 У ангаров подмосковного летного НИИ в свете прожекторов черным утюгом вырисовывались контуры старого военного транспортника "Ан-10". Романов заставил Засечного и Скифа добираться до него короткими перебежками, в моменты, когда часовой на вышке поворачивался к ним спиной.
 Только в салоне стало ясно, что Романов не врал – это действительно была спецмашина. Внутри часть. пространства занимали зеленые ящики, и огромный бак для керосина – лети хоть на край земли.
 Летный экипаж из трех человек был в полном составе на своих пилотских местах. Романов сразу прошел к летчикам в кабину для какого-то разговора.
 Воспользовавшись его отсутствием, Засечный с ловкостью вора-домушника сорвал пломбы с одного из зеленых ящиков и, открыв крышку, удивленно присвистнул… В ящике покоилось на растяжках длинное серебристое тело зенитной ракеты "земля – воздух".
 Они со Скифом молча переглянулись и, прикрыв крышку, приладили на место пломбы.
 – Ну и куда ты нас собрался забросить? – настороженно спросил Скиф вернувшегося из кабины Романова.
 – Как договорились – в Сербию! – с подобострастием официанта закивал тот.
 – Ты полетишь с нами! – твердо сказал Засечный.
 – Как прикажете, – охотно согласился Романов, склоняя голову с круглой плешинкой на макушке.
 В последнее время его характер сделался неузнаваемо мягок, а взгляд – неуловим.


* * *

 Ждать пришлось недолго. Заревели двигатели, самолет вырулил на полосу взлета и с ходу пошел на разбег. Скоро под ним проплыли огни какого-то поселка среди лесной глухомани.
 Пассажиры сели на длинные зеленые ящики с ракетами, а Романов пристроил себе под зад круглый ящик и поминутно поглядывал на часы.
 – Все в порядке, вышли из контрольной зоны…
 Романов засмеялся и, перейдя на серьезный тон, заговорщицки сказал:
 – Теперь я вам могу открыться: нашей подпольной организации под названием "Славянское братство" главное – сохранить опытные офицерские кадры для будущей борьбы с оккупационным режимом.
 Скиф вынул из кармана куртки курительную трубку и, постучав ею по колену, подошел к кабине пилотов.
 На ее дюралевой двери была очень удобная ручка.
 Он заложил ее длинноствольным пистолетом "магнум", так, чтобы пилоты из кабины не смогли ее открыть, и повернулся к Засечному:
 – Поручик Сечна, обыскать товарища полковника.
 – У меня никакого оружия нет, – Романов стал выворачивать карманы.
 Оружия при нем в самом деле не оказалось.
 – Ребята, вы что?.. С ума посходили?.. Я ваш друг!
 – Друг с топором за пазухой, – придавил кадык на его горле Скиф. – Кто убрал Мучника? Говори, ссука!
 – Откуда мне знать? – просипел Романов.
 В салон ворвались рев турбин и ледяной ветер, это Засечный открыл аварийный люк. Скиф отпустил горло Романова, и он безвольным кулем сполз к его ногам. Засечный схватил Романова за ворот и подтащил к люку.
 – Не тяни резину, а то – куском дерьма на грешную землю!
 Романов пытался что-то сказать, но из его горла рвался лишь хрип. Скиф крепко потряс его за плечи, в горле Романова что-то булькнуло, и он зачастил:
 – Костров… Это Костров Мучника!.. Чтобы заграничные активы фирмы "СКИФЪ" к рукам прибрать.
 Удобный момент – можно гомика списать на тебя.
 Романов хотел сесть на свой ящик, но Скиф ногой опять сбросил его на пол.
 – Ты пел мне по телефону, что Костров в Швейцарии.
 – У него в Москве группировка мощнее солнцевской и не так засвечена… Он и меня хотел… И убрал бы, если б полковник Шведов с Лубянки ему на хвост не сел. Шведова его бандиты убрали с дороги, да Контора быстро вычислила кто.
 – Зря, выходит, на Шведова грешил! – повернулся Скиф к Засечному. – Не мог он мою Нику вызволить. Жалко мужика!
 – Живой Шведов, – откликнулся Романов. – В Бурденко он, но в сознание пока не приходит.
 – Ну, дай ему бог, – вздохнул Скиф. – Давай дальше лепи горбатого.
 Кто убил Алексеева и попа Мирослава? – наклонился к его лицу Скиф. – Отвечай, кто их?..
 – Не знаю. Но уверен: по приказу Кострова.
 – За что?
 – Не знаю я.
 – И пожарников в ангар К Ольге тоже Костров направил?
 – Он, клянусь, он!.. Он меня наркотой в Афгане повязал и с тех пор держит за горло. А у меня двое пацанов, жена… Я вам расскажу, как он в Афгане на вэдэвэшного полковника Павлова, честнейшего человека, караваны с наркотиками повесил и сухим из воды вышел…
 – Хватит! – оборвал Романова Скиф. – Наслушались, уши вянут. Семен, давай его на хрен в люк, пусть допоет свою песню на лету.
 – Не посмеете, мои летчики… Они вооружены, – захлебнулся в крике Романов.
 – Стрелять ни один летчик в самолете не будет, – успокоил его Скиф. – А на всякий случай у нас парашюты под рукой. Сам, наверное, распорядился их проверить. Дома жена, а на службе – девочка с погонами.
 Жалко помирать, а, полковник? – спросил он и, резким движением поставив Романова на колени, наклонил над люком.
 Ледяной ветер разодрал рот зависшего над бездной полковника, высек из глаз потоки слез. Из-за слез и ветра огни какого-то города, проплывающего внизу, показались скоро Романову входом в преисподнюю, из которого рвутся наружу протуберанцы бурлящей огненной плазмы…
 – Заглянул по ту сторону жизни, теперь правду как на духу! – рывком вытянул его из люка Скиф. – Наш разговор прямой: ты рассказываешь все до конца и доставляешь нас в Сербию. Ну-ну, давай поведай нам историю твоей подлости, – сел перед ним на длинный зеленый ящик Скиф. – Итак, кто и за что убил Ольгу?
 – Костров.
 – Музыка – кабацкая, слова – народные, – отвернулся Засечный. – Слышали уже…
 – Слышали не до конца, – попытался прислониться спиной к ящику Романов.
 Скиф помог ему. Он жалко улыбнулся, как-то по-собачьи посмотрел ему в глаза:
 – Костров-то, конечно, Костров. Да спасал-то он не только себя, но и своего друга Коробова.
 – Отца Ольги? – вытаращился Скиф – Угу-у Ольга не на нефти и ширпотребе капитал сколотила. Проворачивала через свою фирму миллиардные сделки с оружием в "горячие точки". С этого все и имели… Клиентов ей заграничных поставлял сам Коробов… У него в Цюрихе и оставалась львиная доля всех баксов. Конкуренты на Ольгу осенью наехали… Она испугалась или еще по какой причине, уж не знаю, но стала отказываться от таких сделок.
 Из Цюриха папаша на нее жал, по пять раз в день звонил, срывались сделки на астрономические суммы. А Ольга уперлась и ни в какую. Тогда ее предупредили…
 – Взорвали машину с шофером?
 – Да.
 – Кто взрывал?
 – Гураев Иван. Отморозок из Львова. Рассчитывали, что одумается, а вышло: коса на камень. Ты появился – ей как шлея под хвост… Костров испугался, что она вот-вот в прокуратуру с повинной явится.
 Тогда бы всей их шайке конец… Ольга не глупая, понимала, в какие игры играет… "Наружку" костровскую провела и улизнула на день в Швейцарию. А там со своим адвокатом перевела на тебя все, что было на ее счетах.
 – На мою дочь.
 – А нужна Коробову твоя дочь?.. У него самого наследник есть от немки, почти ровесник твоей дочери.
 Об этом ты подумал?
 – Складно поешь, Гена, но чтобы отец руку на родную дочь…
 – Я и не говорю, что с Ольгой он сам… Заинтересованные и услужливые, вроде Кострова, всегда на стреме… Смотри, даже подшустрили, чтобы ее смерть раз-раз и списали на аварию с самолетом. Уж он-то, при его бабках, мог и из Цюриха раскрутить расследование.
 – Почему не раскрутил?
 – А нужна была его шайке и ему самому эта раскрутка?.. Следствие ведь неминуемо вышло бы на контрабандную торговлю оружием. Скандал в газетах… Тут, блин, не до родственных чувств…
 – Все равно… Отец же он.
 – Малахольный ты! – скривился Романов. – Помнишь, в Афгане Хабибулла Ольгу умыкнул?.. А ведь тогда это все было подстроено им, самим Коробовым…
 – Не понял? – вытаращился Скиф.
 – Я и говорю, малахольный, – усмехнулся Романов. – Слушай сюда: Хабибулла Коробову на границу пять караванов с опиумом пригнал, по миллиону баксов за караван. Коробов ему тогда фактически дочь в заложницы отдал под те пять миллионов. А всю операцию осуществил Костров.
 – Не верю!
 – Веришь – не веришь, а я сам тогда по рации передавал в ставку Хабибуллы о твоих с Ольгой прогулках по базарам и сообщил ему о выезде из гарнизона автобуса, в котором его люди и сцапали ее. С Хабибуллой-то я еще по Высшей школе КГБ был знаком…
 Кстати, Коробов кинул его тогда, как пацана, на те пять миллионов баксов.
 – Ты сам передавал Хабибулле?.. – вырвалось у Скифа.
 – Сам… По приказу моего непосредственного начальника генерала Кострова, Представляешь, что бы с Ольгой было, если б тогда ты не вызволил ее?.. В гарем к нему десятой женой пошла бы или продал бы ее Хабибулла какому-нибудь грязному аравийскому бедуину… Вот и суди теперь об отцовских чувствах господина Коробова.
 – Ольга об этом знала? – ошалело выдохнул Скиф.
 – Осенью этой узнала… В Цюрихе Хабибуллу случайно встретила. Ты его тогда лишь ранил. Вот и пошла баба вразнос… Ты ж теперь Коробову – кость поперек горла.
 – Не врублюсь!..
 – Толкую же тебе, что у него на Ольгины баксы свой наследник растет. Без тебя он с внучкой без помех разберется…
 – Ну, Алексеева и попа Мирослава за что? – взорвался Засечный.
 – Всей информацией я не владею, но просчитать кое-что несложно, – осмелился посмотреть на него Романов. – Основная цель Коробова, конечно, Скиф.
 Но чтобы у вас с Алексеевым и у правоохранительных органах лишних вопросов не возникало, решили убрать вас всех троих руками якобы хорватских секретных агентов, совершивших акты возмездия… Попа, по-видимому, убрали как свидетеля.
 – Через Житомир на Пензу! – хмыкнул Засечный. – При чем тут хорватские агенты?
 – При том… Мучника и Алексеева с попом, всех – оружием югославского производства.
 – А Мучник где хорватам дорогу переехал?
 – Говорю же, удобный момент заодно на вас его труп повесить, – пожал плечами Романов. – Чтобы потом не возникал… Ольга ведь перевела на девочку часть и его активов.
 – Мы Мучника – югославским оружием, а нас им же – липовые хорватские агенты?.. – Скиф, катанув желваки, схватил его за плечо. – Фуфло толкаешь!..
 К хорватам мы ни с какого боку… Нормальный народ, не отмороженный… Их генералиссимус Тито вояка был что надо. А лихим хорватским парнем Олеко Дундичем мы в суворовском училище просто бредили… По всему, "хорватским агентом", убившим Алексеева и Мирослава, был ты сам, отвечай, гад!
 – Отвечай, или сброшу на хер! – вскипел Засечный.
 Романов засучил ногами, стараясь отползти подальше от люка:
 – Клянусь детьми, не я! – закричал он, увидев ярость в его кошачьих глазах. – Коробов ликвидатора-"суперпрофи" из Швейцарии прислал. Такие с нами даже в контакт не входят.
 – Что же твой долбаный "супер" не довел "акты возмездия" до конца? – наклонился над ним Скиф.
 – Миром правит случай… Мучника, как фраера, жадность сгубила. Рассчитывал, видать, вернуть свою долю, а получил дырку в голове… Это он подбил сына Кострова похитить девчонку и потребовать у тебя за нее Ольгино состояние. А лопухнулись они на том, что ты из-за своего фальшивого паспорта в Швейцарию выехать не мог. Когда мы ту шахту расшифровали, Коробов туда сразу направил Кастрата – ликвидатора с такой кличкой. По его приказу на моих глазах в вертолет загрузили килограммов сто пластида… Думаю, Кастрат имел of Коробова приказ ликвидировать всех вас в той шахте. Всех, и девочку тоже… Но вы непостижимым образом опередили его и боевиков Гураева…
 – Чмо ты позорное, Романов, – вздохнул Скиф. – Надо было тебя еще в Афгане пришить, не смердел бы теперь…
 – Как я мог помешать ликвидатору? – пробормотал тот. – Молите бога, что Тото Костров по-глупому влез в эту историю… Кастрат вас и в Москве перебил бы всех…
 – Лапшу на уши он тебе вешает, Скиф, – сказал Засечный. – А ты их ему подставляешь.
 – Нет, Семен, он не врет, – откликнулся тот. – Знаешь, почему он правду говорит?..
 – Почему?
 – Мы для него вроде бы уже покойники. А перед покойниками можно и душу наизнанку вывернуть.
 Ты пошарь-ка в салоне, уверен, что-нибудь интересное найдешь.
 Засечный зыркнул бешеным взглядом на Романова и, не откладывая дела, принялся шарить по углам и багажным полкам.
 Романов заерзал и, привстав, будто размяться, неожиданно метнулся к пистолету в двери. Скиф врезал ему коротким слева. Он рухнул на деревянную решетку пола. Скиф прижал его коленом и перетянул руки за спиной брючным ремнем.
 – С ума Сошел! – орал тот. – Хочешь угнать военный самолет?.. Тебя в любой стране объявят террористом. Нас ведут авиадиспетчеры… Что заподозрят, поднимут истребители и заставят; пойти на посадку.
 Развяжите мне руки!
 – Кончай базар! Рассказывай; как собираешься делать из нас покойников?
 – Я сделать?.. Хотел помочь, как друг, а вы…
 – Не ори, а соберись с мыслями… Ну что, поручик Сечна, нашел что-нибудь особенное?
 – Нашел кое-что… – ответил тот с загадочной интонацией.
 Из парашютного отсека Засечный вытащил два газовых баллона с проводками на головках и принюхался к ним.
 – Зачем в транспортном самолете усыпляющий газ? – спросил он. – Помнишь, командир, нам в штабную хату босняки такую игрушку кинули?
 – Это спецсамолет. Для какой-то операции, наверное, – побледнел Романов.
 – Операции "Славянское братство", – рывком подтянул его к себе Скиф. – Ты заходишь в кабину к летунам… Там щелкаешь тумблером – головка баллона отстреливается, газ под давлением заполняет салон. Через три минуты братья-славяне спят сном праведников. Грузите их в бочки или в такие ящики и выгружаете в любой стране. Там еще наручники должны быть, Семен, пошарь.
 Засечный сначала аккуратно снял с баллонов головки с проводками, потом, приоткрыв люк, выбросил баллоны за борт. Потом он снова пошарил в парашютном отсеке и, к своему удивлению, вытянул две пары браслетов.
 – Для выгрузки, – усмехнулся Скиф. – Чтоб не дергались.
 Засечный злобно заклокотал и двинулся на Романова:
 – Сука-а-а!!!
 – Убийцы!!! Уголовники!!! – завизжал как резаный Романов. – Вас стрелять как бешеных собак!
 Засечный впер в него мутный взгляд и смачно плюнул в лицо. Хотел еще вогнать ботинок в ребра, но остановил Скиф.
 – Погодь, Семен, – повернулся он к Романову. – В какую страну курс держим?
 – Пока кружим над Московской областью. Загорится зеленая лампочка над кабиной, значит, дали коридор на…
 – Что замолк? – усмехнулся Скиф. – Подсказать тебе? На.., на… Хорватию.
 Романов вздрогнул, стал белее снега.
 "Правду доносила цыганка!" – пронеслось у него в голове. Он даже приподнялся, чтобы заглянуть за плечо Скифа. Скиф тоже оглянулся:
 – Что ты там увидел?
 – Мой агент – цыганка в поезде из Одессы – вас пасла… В донесении писала, что черта у тебя за спиной видела, – пролепетал Романов.
 – Я его недавно перед церковью на паперти сбросил, – зло усмехнулся Скиф.
 А Засечный ощерился вдруг по-кошачьи и отбросил Романова к люку:
 – Лети к нему на рандеву в преисподнюю!
 – Успеем, Семен! – встал перед ним Скиф. – Я еще о нашей участи не все рассказал, и его, кстати, тоже, – кивнул он на Романова.
 – Рассказывай скорее, чтоб его вонью не дышать! – прошипел Засечный.
 – В ящиках с контрабандными ракетами нас, Семен, выгружают тепленькими в Загребе и в подвале без окон пичкают психотропами. В бреду мы проговариваемся, где Ника. Ее переправляют туда же, в Хорватию. Потом устраивают спектакль с переодеванием на границе с Сербией… Газеты выходят с аншлагами:
 "Нику Скворцофф похитил родной отец, международный преступник и террорист, боснийский полковник Скиф. Изувер вывез ребенка в Сербию и убил, чтобы завладеть ее многомиллионным наследством.
 Он и его сообщник, международный преступник Сечна, погибли в схватке с агентами хорватской безопасности и тэ дэ и тэ пэ…" Играют траурные трубы, дамы аплодируют "засекреченным" агентам, а экс-тесть, уронив слезу, входит во владение внучкиным состоянием. Так, чмо?..
 – Коридор дадут на Сербию, – сглотнул слюну Романов. – Но самолет "случайно" собьется с курса, и истребители НАТО посадят его в Загребе. Там в нем обнаружат новейшие зенитные ракеты "земля – воздух" и сопроводительные документы в адрес сербских сил ПВО.
 – Где они? – прошипел Засечный. – Где эти сопроводительные документы?
 – В планшете у командира экипажа.., в синей папке.
 Засечный рванулся к пилотской кабине, но Скиф схватил его за руку:
 – Успеется, Семен!.. Подонки! – скрипнул он зубами. – ООН обвинит Россию в нарушении эмбарго на поставку оружия в Югославию!.. Полетят псу под хвост все международные соглашения! Вмешается НАТО!
 – Само собой, – подтвердил Романов. – Но, кажется, сейчас главное для Коробова сорвать переговоры с МВФ об очередном многомиллиардном транше для России.
 – По крупной играет тестюшка!.. Зачем ему это?..
 – Чтобы по стране покатились голодные бунты, погромы, хаос… А там, глядишь, если подфартит, можно и из цюрихского замка в Кремль перебраться.
 – И ты пошел с ним на такое?! – притянул Романова к себе Скиф.
 – Что я?.. Мошка над вязанкой горящего хвороста…
 – Мошка-мандавошка! – процедил сквозь зубы Засечный. – Могли бы просто завалить, в тошниловку-то вашу зачем нас совать?
 – Непонятливый ты, поручик Сечна! – вздохнул Скиф. – На нас, оказавших сопротивление при аресте, хоть атомную бомбу вешай… Мертвые показаний не дают и адвокаты их не защищают…
 – В корень зришь, Скиф! – подтвердил Романов. – Россия, мол, не только укрывала международных военных преступников, но и с их помощью, в обход эмбарго, наладила поставки оружия в Югославию. Ложь, поручик Сечна, чтобы в нее поверили, должна быть грубой, гы-гы! – истерично хохотнул он. – Скандал громыхнет аж до небес!
 – Впечатляет! – задохнулся Засечный.
 – Когда по твоему сценарию летуны должны пшикнуть газ в салон? – спросил Скиф.
 – Как только дадут коридор на Сербию. Я заснул бы вместе с вами, чтобы не вызвать у вас подозрений… Ты хотел еще о ,моей участи рассказать? – напомнил Романов.
 – Тебя убьют раньше нас. На кой хрен моему экс-тестю болтливый свидетель?
 Романов изо всех сил пытался подавить подступившую тошноту.
 – У меня дети… Что мне делать, Скиф? – просипел он.
 – Отрабатывать свою жизнь.
 – Как?..
 – Взять себя в руки и приказать летчикам лететь туда, куда я тебе скажу.
 – Если откажусь?
 – Тебя – за борт, а летунам – ствол в бочину, и: "Летите голуби, летите…"
 – Нас с ними четверо, – в голосе Романова снова прорезалась угроза.
 – С вас и одного Засечного хватит, – отмахнулся Скиф. – Найди мне хоть одного летчика, который умеет стрелять и прыгать с парашютом. А уж в ГБ такого и подавно не сыщешь.
 – А если я до конца раскрою карты?
 – Смотря какую масть сдашь, – усмехнулся Засечный. – Крапленую – головой в люк…
 – Иду ва-банк: я не полковник органов государственной безопасности.
 – Это мне известно, – равнодушно сказал Скиф.
 – Я ушел в резерв еще в девяносто втором…
 – С Костровым вместе?
 – Да. Но я не сидел в тюрьме.
 – Досадное недоразумение.
 Романов, не обидевшись, кивнул и через паузу продолжил:
 – Коробов сколотил подпольную организацию для захвата власти в России…
 – "Славянское братство"? – перебил его Скиф. – Малы мы в руци ту вещь…
 – "Славянское братство" – лабуда. Для отвода глаз. Истинный хозяин – "Феникс" Законспирированное подразделение "Феникс", которое проводит и эту операцию, под кодовым названием "Аист". Операция состоит из трех взаимосвязанных частей…
 – О двух я догадался, – кивнул Скиф. – Первая – мы с Засечным, вторая – эти ракеты для сербов и скандал до небес, с последующим срывом транша России, а третья?..
 – Третья?.. – нервно переспросил Романов. – Поток дерьма на ТВ и в других СМИ с каждым днем будет нарастать, как сель в горах. С утра до поздней ночи "дорогим россиянам" теперь будут рассказывать и показывать лишь о замерзающих северных городах, катастрофах, забастовках, педерастах, проститутках, наркоманах, о бомжах и кровавых бандитских разборках…
 – Кому это надо? И мы-то тут при чем? – удивился Скиф.
 – Коробову. Как я уже сказал, для захвата власти в России. А операция "Аист" просто совпала по времени с главной целью и стала одним из звеньев крупномасштабного проекта хозяина Империи, – пристально посмотрел ему в глаза Романов. – Ты – вояка, должен знать, что современным скоротечным войнам предшествует массированная пропагандистская подготовка для дезориентирования населения противника.
 – Русский народ для Коробова – противник?..
 – Ты в этом еще сомневаешься?.. При подразделении "Феникс" Коробовым давно создано еще более законспирированное спецподразделение для проведения оперативных информационно-пропагандистских акций в печатных и электронных средствах массовой информации, и, учти, не только на территории России. Вот в какие коробовские кислые щи мы с вами, ребята, угодили…
 – Щи с тухлятиной, – согласился Скиф. – И он думает, люди будут хлебать их?..
 – Не скажи, – покачал головой Романов. – Люди устали от дикой приватизации и пустых обещаний, анемичной власти и казнокрадства. А подконтрольные Коробову СМИ с умыслом будут натравливать их на голодную армию и на депутатов Думы, на правительство, правоохранительные органы, на семитов и антисемитов, на коммунистов, фашистов, националистов и демократов. Всех на всех, чтобы у людей голова пошла кругом и была полностью потеряна идеологическая, религиозная и нравственная ориентация…
 – Не пугай, – остановил Романова Скиф. – По Сербии знаю: за свою "ориентацию" люди, не рассуждая, кровью платят.
 – Будет и кровь, Скиф, – хохотнул Романов. – На нее весь расчет… Это ты, малахольный, отказался готовить Коробову штурмовые офицерские отряды для захвата правительственных учреждений, а некоторые твои "братья по оружию" не отказались. По всему СНГ день и ночь натаскивают на тайных полигонах "Феникса" голодных господ офицеров уличному бою и нейтрализации больших людских масс.
 – Когда они должны вступить в действие? – схватил Романова за воротник Скиф. – Ну-у, сказал "а", говори и "б", Романов.
 – Когда? Когда окончательно будет обрушена финансовая система страны, – зло выкрикнул тот. – Начнутся стихийные бунты, погромы банков и офисов известных фирм… Сразу прекратятся иностранные инвестиции, и национальный капитал рванет за рубеж. Вот тогда-то под лозунгом спасения Отечества и вступят в дело коробовские штурмовые отряды. Его клевреты на телевидении уже исподволь готовят страну к такому варианту событий.
 – Постой, а они там, на телевидении, ведают, что творят? – прервал Романова ошарашенный Засечный.
 – Творят те СМИ, куда вкладывает деньги Коробов, – усмехнулся тот. – У одних временно интересы совпадают, другие, понимая, что режим обречен, рады лечь под любого нового хозяина. А на особо совестливых и болтливых у "Феникса" найдутся чистильщики и ликвидаторы. Кстати, даже покойный генерал Костров из-за болтливости к "Фениксу" близко не допускался – Покойный?.. – вскинулся Скиф.
 – Его убили неделю назад на ранчо Коробова в Альпах. Не только за Ольгу… Но и за то, что не смог до конца принять коробовскую веру в полную противоположность.
 – Веру в чью противоположность? – вытаращился Засечный.
 – Есть бог, а есть еще он – князь тьмы. Его-то они и зовут – полной противоположностью…
 Засечный захлопал круглыми глазами, машинально перекрестил лоб.
 – Понятны три составные части операции "Аист", – усмехнулся Скиф и со злостью выбросил согнутую в локте руку. – Еще посмотрим, ребята, кто кого!..
 – А этот самолет принадлежит кому? – поинтересовался Засечный.
 – Лично Коробову, – ответил Романов. – Летчики из его службы безопасности.
 – Развяжи его, Семен, – сказал Скиф, – Он мне будет нужен.
 – Нужен? – изумился Засечный. – Зачем?
 – Дочь мою охранять.
 – Ну ты, блин!.. – даже поперхнулся Засечный.
 Скиф показал курительную трубку, которую держал перед лицом Романова..
 – Трубка и что?
 – Не трубка, а радиомикрофон, – ответил Скиф, извлекая из трубки миниатюрный предмет величиной с фасолину. – А это – "Панасоник", – достал он из бокового кармана куртки диктофон. – Послушаешь свой треп. Гена? !
 Этот журналистский диктофон с мощным радиомикрофоном Скиф обнаружил в бардачке "Мерседеса", когда забирал его у Ольги. Хотел завезти его ей в офис, но она сказала по телефону, что дарит диктофон ему и советует почаще им пользоваться. Особенно когда говоришь без свидетелей с подонками. Повинуясь какому-то внутреннему голосу, он замаскировал радиомикрофон в курительную трубку и прихватил с собой в самолет диктофон.
 – Что с тобой, Гена? – спросил он Романова, у которого лицо покрылось синюшной бледностью.
 – Отдай! – протянул тот руку к диктофону. – Это нечестно!
 – Гы-гы-гы! – развеселился Засечный. – Хорь за честность выступает!..
 – Не отдам. Гена, – сказал Скиф. – Если твой "Феникс" найдет мою дочь и жену и сделает с ними что-то нехорошее, то… Ты понимаешь, где услышат твой треп?
 Романов обреченно кивнул.
 – Правильно, Гена, у Коробова в Цюрихе и еще кое-где…
 – Что я должен сделать, чтобы…
 – Твое дело… Нейтрализовать посланных по их души ликвидаторов, хочешь, как чибис, от их гнезда всякую мразь уводи. По ситуации… Но мой настоятельный совет: на тему Армагеддона, что ты нам изложил, побеседуй тет-а-тет с Инквизитором.
 – У меня нет доказательств.
 – Подумай, как получить их.
 – Понимаю, – вздохнул Романов. – Но за провал операции "Аист" мне перестанут верить, а могут и вообще…
 – Разыграй шоу со страстями в клочья: мол, мудаки-летчики забыли загрузить в самолет баллоны с газоми сорвали операцию. А мы, прежде чем свалить из самолета, тюкнем тебя чем-нибудь не очень тяжелым и в ящик под бочок к ракете положим.
 – Гениально! – сразу повеселел Романов. – А куда теперь летим?.. В Сербию?
 – Нет, Гена, курс – на Ставрополь.
 – Почему туда? – удивился Романов.
 – У Семена зазноба там завелась, – отшутился Скиф и, хлопнув Романова по плечу, сказал:, – Давай, Гена, кончай ля-ля тополя!
 Больше уговаривать того не пришлось. Скиф вынул из ручки кабины пистолет, и Романов командирским голосом приказал пилоту:
 – Запроси коридор на Ставрополь, командир.
 Дальше все было, как во время полета на охоту в отдаленный гарнизон, к бывшим сослуживцам. Сели на длинные ящики. Засечный рядом с Романовым.
 По-приятельски накрылись одним кожушком, который нашелся в летном реквизите, и Засечный под ним упер ствол в ребра Романова.
 Летчики ничего не заметили, когда принесли им в салон термос с кофе и гору бутербродов.
 Часа полтора летели по курсу, рассказывая анекдоты про "новых русских", чтобы не заснуть от монотонного гула турбин. И даже хохотали после нервного напряжения.
 Романов показывал, что он не только дисциплинированный, но и компанейский парень. Только время от времени его донимала икота и нападал истерический хохот. Но, будучи опытный лицедеем, держался так, что летчики, время от времени выглядывающие в салон с вопросительными лицами, ничего особенного в его поведении не заметили. Он честно отрабатывал свою жизнь.
 Когда в иллюминаторе в лунном свете блеснула излучина Дона, Скиф с Засечным очень даже выразительно посмотрели на него.
 – Пора, – поднялся Скиф.
 Романов снова побледнел и, не сводя глаз с кожушка, под которым топырился пистолетный ствол, тоже поднялся на ноги. А тут как раз опять из кабины показалась вопросительная физиономия пилота. Романов едва заметно подмигнул одним глазом Скифу и сложил руки крестом на груди. Летчик кивнул в ответ и скрылся в кабине. Было слышно, как лязгнула с той стороны двери защелка.
 – Сейчас наденут противогазы и будут кайф ловить, – подмигнул Скифу Романов.
 Засечный было приготовился тюкнуть Романова ручкой пистолета по темечку, но тот отрывисто бросил:
 – Я сам!..
 Шагнув к выпирающему в салон шпангоуту, он со всего маху стукнулся головой о его острое ребро. Потом, не обращая внимания на хлынувшую из головы кровь, протянул руки, и Засечный защелкнул на них наручники.
 Скиф для правдоподобия разорвал на Романове одежду, после чего они помогли ему улечься в обнимку с ракетой в ящике.
 Летчики через стекла противогазов посмотрели на вошедшего с пистолетом в кабину Скифа, как на пришельца с "летающей тарелки".
 – Высота два километра, скорость триста километров, – жестко скомандовал он, освободив их от противогазов, а заодно и от пистолетов.
 После того как приказ был выполнен. Скиф приставил ствол к виску командира:
 – Полетная карта и документы на груз, сокол ясный?..
 Тот скосил глаза на висевший сбоку планшет.
 – С огнем играете! – прохрипел пилот. – С вас живых шкуру сдерут!
 – А с вас?.. – спросил Скиф и, сунув планшет за пазуху, посоветовал:
 – Хотите жить, соколики, не выходите в салон двадцать минут. Лады?
 Жить летчики хотели, поэтому, включив автопилот, вышли в салон через полчаса, уже над казахстанской степью.
 Салон был пуст. Аварийный люк распахнут настежь, и ледяной ветер рвал в клочья занавески на иллюминаторах.
 Услышав стук и крики, летчики извлекли из ящика залитого кровью Романова. Тот разразился яростными матюгами и угрозами в их адрес.
 Не обнаружив в парашютном отсеке газовых баллонов, летчики растерянно посмотрели друг на друга.
 – Где баллоны? – с угрозой спросил командир у второго пилота.
 Тот, в свою очередь, посмотрел на штурмана, от которого разило спиртным.
 – Я помню, клал их… – пролепетал тот, – Были на месте…
 – А место на дне бутылки? – рявкнул Романов и коротким ударом послал его в нокаут, потом повернулся к командиру:
 – Из-за вашего раздолбайства сорвалась первая часть операции, командир…
 – Виноват, тащ полковник!..
 – Что будем делать со второй?..
 – Цыган под пистолетом забрал из кабины летный планшет, – отвел глаза тот. – А там полетное задание и сопроводительные документы на груз…
 – Свои пистолеты вы тоже на водку обменяли, а?..
 Летчики опустили глаза.
 – Сволочи, как я теперь докажу натовцам, что груз предназначен сербам?
 – Никак, тащ полковник, – стараясь не смотреть на окровавленного Романова, уронил командир. – Надо возвращаться в конюшню.
 Опытный лицедей Романов закатил глаза и рухнул на решетку пола.
 – Что смотрите, мудозвоны? – сорвался на своих командир. – Из-за вашего раздолбайства полковнику череп раскроили. Перевяжите скорее его.
 – Большая потеря крови, – склонился над бесчувственным Романовым второй пилот. – Живым бы успеть довезти его…
 Командир обреченно кивнул и, опустив плечи, направился в кабину.




 Глава 45


 Мартовское солнце яркими снопами ворвалось в кабинет Инквизитора. Свежий ветер из распахнутых окон развеял флагами портьеры и прошелся по бумагам на столе.
 "Дожили до весны. Скоро на кабаний гон выезжать, – подумал Инквизитор и сразу погрустнел, вспомнив своего незабвенного бладхаунда Рамзая. – Не трави душу, Егор. С охотой отставить!" – приказал он себе.
 Помощник, поставив на стол чай и печенье на блюдечке, хотел было закрыть створки окон, но Инквизитор остановил его.
 – "Конторе деда Никанора" свежий ветер всегда был на пользу, – пошутил он.
 У него сегодня было немного свободного времени, и он решил разобрать бумаги в ящиках стола. Под руку попался плотный объемистый пакет. Инквизитор взвесил его на ладони и усмехнулся, вспомнив, как попал к нему этот пакет.
 Полтора месяца назад его разбудил среди ночи начальник Управления ФСБ по одному из южных регионов России.
 – Товарищ генерал, – доложил он. – Сегодня неизвестным лицом в управление подброшен объемистый пакет с надписью: "Весьма срочно. Дело государственной важности. Москва. В ФСБ России, генералу Дьякову. Вскрыть лично". Мы проверили его в том числе на взрывчатку и токсичность. Вроде бы все чисто.
 – Какие соображения насчет неизвестного лица, Сергей Фомич? – спросил Инквизитор.
 – С утра возле казенного дома, говорят, крутился какой-то здоровенный бородатый мужик, вродь бы кавказской или цыганской национальности…
 – Цыганской, говоришь?..
 – Вроде бы… Ищем, ищем его, Егор Иванович.
 – За пакетом, Фомич, к тебе завтра прилетит майор Кулемза. Отдашь ему. И вот еще что, Фомич, не ищи ты того цыгана. И твои опера, ежели встретят его по случаю, пусть не узнают его…
 – Лады, Егор Иванович. Тебе виднее…
 На следующее утро Кулемза вылетел в южный город. На Лубянке доставленный им пакет, не вскрывая, снова исследовали и не обнаружили в нем ничего такого. Вскрыв в кабинете пакет. Инквизитор нашел в нем летный планшет с проложенным курсом на Загреб, магнитофонную кассету и синюю папку с инструкциями на сербском языке по обслуживанию и боевому применению зенитных ракет класса "земля – воздух". Внутри синей папки была еще прозрачная пластиковая папка для файлов с сопроводительными документами на ракеты. Инквизитор вставил в магнитофон кассету, и в кабинет ворвался гул самолетных турбин. Потом послышались голоса Романова, Засечного и Скифа…
 Полдня Инквизитор потратил на прослушивание кассеты и изучение документов, потом вызвал Кулемзу и, держа за уголки папку для файлов, сказал:
 – Здесь столько "пальчиков", Кулемза, что, похоже, на целый роман хватит. Сними их и идентифицируй с "пальчиками" очень серьезных людей, поставивших подписи вот на этих документах. И вот еще что.., у нас служил такой полковник Романов.
 – Служил.
 – Возьми его сегодня, Кулемза, но аккуратно возьми, без шума. Хочу с ним поговорить.
 На следующий день Инквизитор уже смог побеседовать с Романовым тет-а-тет. Вначале Романов возмущался произволом в отношении себя, требовал адвоката и наотрез отрицал всякую свою связь с мифическим подразделением "Феникс". Но когда Инквизитор дал ему прослушать кассету и показал синюю папку с его "пальчиками", он буквально впал в транс.
 Во время следующих бесед Романов много говорил и никак не мог наговориться… Он уже никуда не спешил и просил только одного – надежной защиты.
 Но нового о Хозяине Империи он ничего сообщить не мог. Так же как и нового чего-то а нелегальном подразделении "Феникс". Вся его информация была вчерашнего дня. Инквизитору было ясно, что после провала операции "Аист" Коробов Романову не совсем доверяет.
 Собственно, Романов сам понимал это. Понимал и то, что свободу и саму свою жизнь ему теперь надо усердно отрабатывать…
 И вот сейчас, взвешивая в руке папку, Инквизитор затаенно улыбнулся.
 "Нужно собирать неопровержимые улики. Если все подтвердится, тогда эта папка громыхнет взрывом такой мощности, что вылетят из своих высоких кабинетов многие их сидельцы, подрядившиеся за доллары готовить погибель своей стране, – подумал он. – А пока пусть она полежит еще в надежном месте. Не пришло еще то время…"
 В дверь просунулась скуластая физиономия теперь уже подполковника Кулемзы.
 – Товарищ генерал, Романов снова просит вас о встрече, – доложил он. – Предлагает завязать двойную игру против "Феникса". Мне кажется, предложение дельное…
 Инквизитор поморщился.
 – Попробовать можно, Кулемза, но знаешь, на Востоке говорят: "Предавший раз – предаст и сто раз".
 Инквизитор ожидал такого предложения от Романова, но считал, что "клиент пока не созрел" и форсировать его "двойную игру" не стоит, потому что в ней будут поставлены на кон десятки человеческих жизней. Они принадлежат разным людям: предателям и негодяям, разворовывающим страну, людям, запутавшимся в хитросплетениях политических интриг, разуверившимся во всем и во всех, и тем людям, для которых служение Отечеству не девальвированное, как "деревянный" рубль, понятие, а смысл и единственно возможный способ жизни.
 – Времени на наших харчах у Романова много, – сказал Кулемзе Инквизитор. – Пусть свои предложения изложит на бумаге, а там покумекаем…
 Кулемза вышел из кабинета.
 Инквизитор вынул из ящика стола пачку карточек с наклеенными на них фотографиями.
 Придвинув к себе металлический поднос, щелкнул зажигалкой и поднес к огню карточку с фотографией Серафима Мучника. Следом в огне исчезли карточки Тото Кострова, Гната Стецюка, Ивана Гураева, Ленчика из Почаевска, Кобидзе, Лисьей мордочки, Гундосого, Мерина, Хряка, Бабахлы, Хайло, Прыща.
 Перед ним оставалось еще несколько карточек.
 Карточку старого воровского пахана Ворона он отложил в отдельный ящик. Хотел было туда же положить карточку экс-генерала КГБ Кострова, но чему-то усмехнулся и щелкнул зажигалкой…
 Долго держал Инквизитор перед собой карточку с фотографией Ольги Коробовой, совсем уж было поднес к ней зажигалку, но, передумав, выдвинул ящик стола и положил ее рядом с карточкой бывшего афганского полевого командира Хабибуллы, а ныне – одного из крупнейших мировых торговцев нелегальным оружием и наркотиками.
 В дверь заглянул сияющий помощник:
 – К вам гость, товарищ генерал-лейтенант.
 – Коли гость, пусть заходит.
 Помощник посторонился. В кабинет, опираясь на палочку, вошел полковник Максим Шведов. Из-за его спины выглядывал ухмыляющийся Кулемза.
 – Разрешите, товарищ генерал? – спросил Шведов, что-то пряча под курткой. Инквизитор, обняв его за плечи, усадил на стул перед столом.
 – Не рано ли поднялся, герой? – спросил он по-стариковски ворчливо.
 Шведов смущенно улыбнулся:
 – Дело у меня к вам.
 – Какое еще дело, когда тебе завтра снова на операционный стол ложиться.
 – Вот мое дело! – Шведов вытащил из-за пазухи и положил на стол ушастый пухлый комочек с красными глазами и победно торчащим хвостиком. – Дочь вашего Рамзая вот произвела на свет сие челрачное чудище заморское… Так сказать, внука… Прошу любить и жаловать его, Егор Иванович.
 А "чудище заморское", нисколько не смущаясь генеральских погон, для начала надудонило в поднос с пеплом, потом принялось исследовать широкий генеральский стол. Наступив себе на ухо, перевернулось, показав розовый животик, и, встав на толстые лапки, со шкодливым интересом уставилось на Инквизитора.
 – Ррррр! – сказало оно, будто здороваясь. – Ррррры!
 Инквизитор протянул ему указательный палец.
 "Чудище" тут же вцепилось в него своими молочными зубками и, упершись всеми четырьмя, стало тянуть на себя.
 Кулемза толкнул Шведова и показал подбородком на генерала.
 Обычно непроницаемые глаза Инквизитора были влажными и светились какой-то почти детской радостью.
 – Ну, здравствуй, внук! – сказал он и поднес щенка к лицу. Тот исхитрился и с ходу цапнул его за нос.
 Шведов и Кулемза впервые услышали смех Инквизитора.
 Положив щенка в ладонь кверху животиком, он поднял на Шведова погрустневшие глаза:
 – Два раза нельзя войти в одну реку, Максим, но… но пусть внук тоже будет Рамзаем.
 Шведов кивнул в ответ и спросил, меняя тему:
 – Какая-нибудь информация о Скифе не поступала, Егор Иванович?
 – Как в воду канули сербские войники, – ответил тот. – Питон почему-то решил, что это наша Контора скрывает от него его внучку, и потребовал вернуть ее. Стал осаждать МИД грозными письмами, а властные инстанции звонками. Пришлось нашему человеку в Швейцарии кое-какие бумаги ему показать… И… заверенную копию посмертного письма его дочери.
 – И что Питон на это?..
 – Больше не требует внучку! – засмеялся Кулемза.
 – А девочку-то нашли, Егор Иванович? – спросил Шведов.
 Инквизитор переглянулся с Кулемзой.
 – Жалею, что не успел познакомить вас со Скифом, – вздохнул Шведов.
 – Еще познакомимся, – улыбнулся Инквизитор. – Уверен, рано или поздно сам придет к нам твой Скиф.
 А за девочку не беспокойся, Максим, ликвидаторов из "Феникса" мы к ней близко не подпустим…
 Шведов облегченно улыбнулся.


* * *

 Держа похрапывающий теплый комочек у груди, Инквизитор подошел к окну, вдохнул в себя свежий весенний воздух и процитировал:
 – "…Да, Скифы – мы! Да, азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами!.." Скифы… Понимаешь, какое дело, Максим: твой Скиф уменьшил мою стариковскую тревогу… Время сейчас поганое. Можно сказать, подлое время. Нечисть из всех щелей выползла. Но ясно одно: пока есть Скиф и такие, как Скиф, как ты, как Кулемза, государству Российскому быть. Все его хулители, растлители и разорители в конце концов о русского человека, как волны о скалы, разобьются.
 – Я уверен в этом, – кивнул Шведов. – Только уж слишком русский человек терпелив и молчалив.
 – "Альтисима квэквэ флюмина минимо солу ля буатур", – сказал по-латыни Инквизитор и перевел:
 – "Самые глубокие реки текут с меньшим шумом". И никогда не меняют русла…