--------------------------------------------- Михаил Рощин Девочка, где ты живешь? (Радуга зимой) Фантазия в 2-х действиях Действующие лица ГЕНА. КАТЯ. ЯШКА. ВОЛОДЯ. ЛИДИЯ ИВАНОВНА. ПЕТР ПЕТРОВИЧ. ТЕТЯ КЛАНЯ. ПРИЕЗЖАЯ. МОНАШКА. БАТЮШКА. МАТЬ ГЕНЫ. ВОЗНИЦА. ИРМА. ТЕТЯ ЛЮБА. ЛОШАДЬ. СОБАКА. ПОПУГАЙ. ПРОДАВЩИЦА. Мальчишки, молодые люди с гитарами, гости у Ирмы, Действие первое Картина первая Синие морозные сумерки. Парк, снег, черные стволы лип. На скамье сидит Гена, в руках футляр со скрипкой. Холодно. Появляется Катя. Она в платке и в валенках, торопится и на ходу касается каждого дерева, ни одного не пропускает: приложит к стволу ладонь, подержит немного, подует на пальцы и спешит к следующему дереву. Потом замечает Гену. Катя. Ух и холод! Что за холод такой!… Ой! Ты чего? Гена не отвечает. Ты ведь замерзнешь тут, слышишь?… Ты музыкант, да? Это кто? Гена. Ну что пристала? Это не кто, это скрипка. Катя. Скрипка? И ты сам играешь? Интересно… А чего ты тут сидишь? Замерзнуть захотел? Гена молчит. По радио говорили – вечером понижение температуры… Гена молчит. Вот человек!… Тебя как зовут?… Ну говори, чего ты! Гена. Отстань! Гена. Катя. Ну вот. (Желая отвлечь его.) А меня Анна-Мария. Да, такое имя. Анна и Мария, сразу. Я когда родилась, они решили меня так назвать – ну родители. Их нет, они уехали в Австралию, когда мне исполнился ровно год. И представляешь, их корабль разбился у знаменитого острова Сейбл… Не веришь? Могу дать почитать книжку про этот остров. Там разбилось четыре тысячи двести пятьдесят семь кораблей! Так вот, они решили назвать меня Анна-Мария, а в милиции сказали, что это нельзя, чтобы два имени у девочки, давайте, говорят, или Анна, или Мария. Тогда мама говорит: это наша дочь, нам нравится, чтобы была Анна-Мария. А милиция опять отвечает: мало ли что, все равно. Несправедливо, скажи? И тут мама говорит: пишите тогда что хотите, а мы все равно будем ее называть Анна-Мария. А папа сказал: пускай будет Катя. И они написали: Катя. А тогда мама говорит… Гена с презрением отворачивается. Не веришь? Ну не верь! Но только вставай! Да вставай, нельзя, ты же весь закоченел! (Пытается сдвинуть его.) Превратишься в сосульку. Правда, тебя могут раскопать через триста лет и разморозить – у нас сосед Володя, он ученый, и он говорит, что через триста лет научатся размораживать. И вообще! Представляешь, размораживают тебя через тысячу лет (ложится на спину), раскрываешь ты глаза – и… Гену трясет. Ну ты же дрожишь весь! Слушай! У тебя неприятности, что ли? Гена. Да ну, не лезь! Иди куда шла! Катя. Вот человек! (Отходит, прикладывает ладонь к дереву.) Так вот, размораживают тебя, ты смотришь… Гена. Что это ты делаешь? Катя. Я? Это просто. Сейчас расскажу. Но только вставай! Иди сюда! Ну вставай! Сейчас же темно станет, так и будешь здесь сидеть? Гена показывает на дерево. А, это!… Сейчас… Видишь, деревья совсем застыли, а ночью будет еще холоднее. А тут ни печки, ничего же нет. А когда Я сделаю вот так (кладет ладонь на ствол), то там, в дереве, получается сахар… Ну, вроде сахара. Сок такой. Оттает немножко – и сразу идет, идет по всему дереву, вон туда. И ему делается тепло-тепло, мороз не страшен. Гена. Ври! Катя. Опять не верит! Их просто много, и я никак не успеваю… Главное, вот так плотно-плотно прижать руку и чтобы рука была теплая, главное, чтобы началось, чтобы хоть чуточку было тепла. Понимаешь? Ты попробуй. Сам почувствуешь, какое дерево принимает тепло, а какое нет. Гена. У меня… видишь?… Замерзли. (Показывает руки.) Катя. Ну конечно, замерзли! Еще совсем отморозишь. Как играть потом будешь? Гена. Хватит. Наигрался уже. Катя. Ну чего ты? Пойдем, а? Мне тоже от тетки попадет, вон уже темнота какая. Ну? У тебя случилось что-нибудь, да? У меня тоже каждый день что-нибудь случается. Но я же живу, видишь? И замерзать не собираюсь. Ой, я вчера уронила дядькин мольберт, чуть ему новую картину не испортила. Мой дядька такие картины рисует – умрешь! Но и то ничего… Пойдем к нам, хочешь? Правда, пошли! Хочешь, я твою скрипку понесу?… И мне лучше. Если ты со мной придешь, меня не так ругать будут. Скажем, что мы нашли с тобой скрипку и ходили в театр спрашивать у музыкантов: не потерял ли кто скрипочку. Или скажем, что ехали на трамвае, а трамвай испортился и никак не мог остановиться… Ну чего ты? Идем! Ты же совсем синий! Гена. Да не тяни ты меня. Не пойду. Я не синий. (Усмехается.) Я рыжий. Катя. Какой? Гена. Ну рыжий, рыжий. (Снимает шапку.) Видала? Катя. Ого-го! Надень, надень… Ну и что? Дразнят? Да? Ну дураки, и все! Не обращай внимания. Меня тоже дразнили. Когда я была маленькая и ходила в детский сад, то была очень толстая. И меня дразнили Жиртрест. Что такое Жиртрест, при чем тут Жиртрест – глупо ведь? А я не обращала внимания. Поплачу да и все. А внимания не обращаю. Гена. Меня из школы хотят выгнать, и Лидия Ивановна из-за меня уходит. И вообще. Жизнь!… Катя. Я так и знала, что у тебя неприятности. Гена. «Неприятности»! Директор сказал: скрипка скрипкой, а математика математикой, слышать ничего не хочу! А Лидия Ивановна ему: не нарушайте воспитательный процесс, сама разберусь. А он ей: могли бы не делать мне замечаний при учениках. Ну, тут они поругались, даже про меня забыли… Катя. Она справедливая? Гена. Лидия Ивановна? Да ну их, все они!… (Незаметно для себя встает и стучит ногой об ногу.) А директор позвонил матери па работу, она пришла и говорит: разобью эту скрипку об твою голову. Катя. И ты ушел? Гена. Замерзну тут лучше. (Снова садится.) Катя. У тебя мать плохая? Она не любит, что ты играешь? Гена (нехотя). Да нет, просто молодая очень. Я ей надоел. Да им и никому не нравится! Я играю в ванной и даже заткнул дырочки, знаешь, такие дырочки в дверях внизу бывают, но все равно слышно. А они говорят, что я перепиливаю им нервы, что в доме нельзя ни умыться, ни постирать, и гонят меня в Дом пионеров. И вообще… Катя. Подожди, какие дырочки? У нас таких нет. Гена. Дырочки? Ну, внизу, в дверях, для вентиляции, что ли… Катя. А, поняла. А чего бы в самом деле не пойти в Дом пионеров? Гена. Я хожу. Но я привык в ванной. Там лучше получается. Резонанс. Ну, а они… (Машет рукой.) Катя. Но замерзать здесь тоже глупо, я тебе скажу! Мне, например, тоже не нравится жить у дядьки или у тетки Любы – я то там живу, то там, – но что делать, мы же не взрослые. Гена. Не взрослые! А невзрослые не люди? Катя. Да вообще-то конечно. Я тоже… Когда мне исполнится шестнадцать лет, я сразу уеду в Ленинград или в Москву. Но беспокойся, осталось немного. Или… или… Вот была бы я жена директора «Молнии». Гена. Какой «Молнии»? Катя. Ну кино «Молнии»! Гена. А-а. Катя. Представляешь? Во-первых, целый день, хоть десять сеансов подряд, смотри какие хочешь картины! И совершенно бесплатно! Прихожу, билетерши передо мной раскланиваются: пожалуйста, дорогая Катя, то есть Анна-Мария, пожалуйста, вот ваше любимое местечко в первом ряду! Я покупаю в буфете конфет подушечек, сажусь и смотрю себе сколько влезет! Представляешь? И про любовь, и про войну, и вообще… Слушай, Ген, ну ты же совсем замерз! С ума сошел! Дай-ка руку. Господи, видишь, у меня какие и у тебя какие! Идем, и все! Ну и руки! Льдышки! Гена (встает). А ноги-то уж совсем. Катя. Ну и глупо. Не хочешь домой идти, пошли к нам, я же тебе говорю. Я тебя с Володей познакомлю, посоветуемся, он обязательно что-нибудь придумает. Он просто волшебник, знаешь? И замечательный ученый, хотя еще не очень знаменитый… Идем, идем, перестань! (Несет скрипку, тянет Гену за руку.) На тебе мои варежки, на, на, мне тепло… Постой! (Снова прикладывает ладони к дереву, зажмуривается.) Есть! Пошел! Гена (смотрит вверх). Ерунда! Катя (не слушая). Теперь не замерзнет! (Ко второму дереву.) Есть! Пошел! (К третьему.) Есть, пошел! Есть, пошел! (Бежит, трогая деревья и увлекая Гену за собой.) Картина вторая Контур домика на фоне зимней одноэтажной улицы, с силуэтами церкви и строительного крана, с теплыми зимними огоньками. Тесная комната, несколько странных картин: на одной – поросенок на блюде, на другой – кусок хлеба с маслом, на третьей –  тарелка с торчащей куриной ногой, а на четвертой –  генерал в фуражке ест шашлык. Справа –  мольберт, картина не видна. Катин дядя, Петр Петрович, пришел из бани, развешивает на радиаторе отопления полотенце, мочалку. Петр Петрович. Эх, чайку сейчас после баньки!… (Рассуждает сам с собой.) Нда, это он правильно, банщик-то, говорил, тут резон есть. Если сахару брать не полкило, а четыреста пятьдесят – по весу оно все равно не заметно, а вот тебе четыре с половиной копейки, считай пять. Масло постное опять же: не литр сразу, а девятьсот пятьдесят грамм взять – тут сразу шестнадцать копеек. Пять да шестнадцать – вот он уже и двугривенный с копеечкой… Пряниками не рублевыми шиковать, а по девяносто копеек: разница невелика, а гривенничек вот он!… Так п на всем, и, глядишь, рубль на неделе сэкономишь. А неделев-то у нас сколько? Пятьдесят две. Это что выходит? Пятьдесят два рублика в год. Вот они, денежки! Сколько красок можно купить! Ну-ка, ну-ка… (Присаживается за стол, начинает подсчитывать.) В комнату без стука входит Яшка, делает на ходу упражнения. Яшка. Дядь Петь, не пришла еще Катька ваша? Петр Петрович. Так, шестнадцать, двадцать три… А белила почем?… (Яшке.) Нет еще, нету… Не мешай… Да ты куда, куда? Яшка пробирается к мольберту. Нельзя, не заглядывай, не готово еще!… Фу ты, сбился ведь! Яшка (отступает). Упражнение шестое: ноги на ширину плеч, гантели за голову, наклон туловища вперед… И-раз! Я все равно знаю, чего вы рисуете. А только все эти рисования – тьфу! Спорт – вот сила!… И-два! Петр Петрович. Тебе уши давно, что ль, не драли? Сказали, нету ее, и давай отсюда! Яшка. И-раз! И-два!… А вы в бане были? Все в баню ходите? Отсталый парод! И-раз!… Спортсмена бы лучше нарисовали, в парке у нас повесили!… А Катьке вашей будет сегодня, ей тетя Кланя даст! Петр Петрович. Не твоего ума, чего мне рисовать! (Вдруг кричит.) Иди отсюда, ну!… Яшка. Подумаешь! Я пришел… что у вас там чайник кипит. Петр Петрович. Чайник? Так бы и сказал. (Идет к двери.) Яшка. А меня вот отец боится теперь трогать, я как разряд получил, так боится! Упражнение седьмое!… Петр Петрович вытягивает Яшку из комнаты. По едва дверь закрылась, Яшка появляется снова. Подходит к мольберту, смотрит, усмехается. Художник! От слова «худо»… Только и знает одну еду рисовать. Во, видели? И зачем это художники? Ну какая от художников польза? То ли дело спортсмены! Рраз! В дверь стучат, входит Володя, молодой, рассеянного вида, в синем халате, в очках. Яшка тушуется. Володя сначала его не замечает. Володя. Катя!… Анна-Мария!… (Расстроенно.) И Анны-Марии нет… (Видит Яшку, оживляется, убирает руки назад.) А-а, сударь! Вот вы где! Ну, на какой странице? Яшка. На… на… на семьдесят… Володя. Только не врать! Яшка. А чего я? Когда я врал-то? Володя. Ну ладно, ладно, на какой? Яшка. На этой… па семьдесят шестой. Володя. Так. Вчера на семьдесят третьей, а сегодня на семьдесят шестой. Прогресс! А ведь я предупреждал, а? Яшка. Да чего я, да я ничего… Володя. Предупреждал ведь, предупреждал… Защищайтесь! (Выхватывает из-за спины две блестящих шпаги, одну бросает Яшке и начинает атаку.) Яшка (роняет гантели, неумело крутит шпагой). Ой! Володь! Не буду больше!… Володя. Защищайтесь, сударь, защищайтесь! Сила – раз! Ловкость – два! Нужны одни спортсмены… Ага!… А книжки читают одни дураки! Яшка. Ой, не надо! Не буду! Ой! Они фехтуют. Яшка не умеет, Володя загоняет его то на стул, то под стол. Володя. Так! Так!… Бить девчонок, обижать слабых – это вы можете! Ну, ну, где же ваша сила и ловкость! Яшка. Да не надо, не надо! Я в это не умею! Я вам не мушкетер! Володя. Не мушкетер, не мушкетер, это уж точно!… Ага!… Володя подкалывает Яшку, тот с воплем убегает. Володя –  за ним, едва не сбивает с ног Петра Петровича с чашками в руках. Петр Петрович. Да тише! Вот здоровые дурни!… А этот-то, а? Ученый! Чему он только ученый!… Так… (Собирается чаевничать.) А если ездить на трамвае, а не в автобусе. Это еще сколько? Возвращается Володя. Ну? Чудишь все, ученый? Володя. Чудю, дядя Петя, чудю. Чудю?… Черт, как сказать?… Чудю. Петр Петрович. Все с ребятишками. Как маленький. Тебе б своих уж давно завесть, а ты… Ей-богу, хороший ты парень, а к делу не пристанешь никак. Володя. Да что ж к делу, дядя Петь, дело у меня есть. Не получается только… Из бани, что ли? Петр Петрович. Да, сходил. Володя. Так не мешало б, а? У меня там где-то огурчик есть, мама из Мичуринска прислала… Петр Петрович. Огурчик? Это ничего… Огурчик… (Задумывается.) Но это что! Я вот чего хочу всю жизнь, я это… Вот, погоди. Красок, понимаешь, не хватает, холста тоже, а то б я сперва, значит, по отдельности. Вот. (Достает из кармана карточку меню.) Вот. (Торжественно.) Холодные закуски. Так. Икра кетовая в яйце. Понимаешь? Яичко беленькое, а там, в сердечке, икра. Сурик. И тут же лучок зелененький, маслице. Во эскиз! Пальчики оближешь!… Дальше! (Читает.) Осетрина заливная. Тут одних оттенков сколько, оттенков! Или еще, погоди. (Листает.) Рыбное ассорти, мясное ассорти, поросенок с хреном. Нет, вот из горячих: филе, соус мадера! А? Володя. Вкусно!… Петр Петрович. Вот то-то что!… Но это эскизы все, эскизы… Главная мечта – другая… Знаешь картину «Явление Христа народу»? Во! Такой бы холст достать! И на него – все разом! Стол, значит, скатерть белая, а на ней! На первом, значит, плане семга, селедочка, графинчик, конечно, со стопочкой, редисочка, да, огурчик твой из Мичуринска. (Заглядывает в меню.) Язык говяжий с гарниром… А в перспективе – борщ дымится!… Да от такой картины народ за уши не оттащишь!… Володя смеется. Что ты! Я всю жизнь над этим работаю. Мне бы только холст!… (Прислушивается.) За дверью шум, звон посуды, громыханье. Ну вот, явилась! Эх! (Суетится.) Володя на цыпочках выходит. На пороге –  толстая, закутанная тетя Кланя. В руке авоська с тремя пустыми бутылками. Тетя Клан я. Нет, это что? А? Всякий раз с евонными бутылками история! (Зовет.) Икатерина! (Мужу.) Пришел уж? Чаек пьешь? Картошку-то бросил в суп?… Икатерина где?… Петр Петрович. Что шумишь-то? Что? Во, ураган! Тетя Клан я. Ах, мы нежные какие! Не пошуми вам! Я вон на морозе полный час с одними его бутылками сдавать выстояла! А им шумно!… Чтоб я у него еще бутылки подбирала! Я им в окошко-то подаю, а они мне ее обратно пихают! Чего это, говорю, и горлышко у ней в порядке! А то, говорят, что эту бутылку, мать, ехай в Америку сдавать!… Ну, не надсмешка? Пойти да звездапуть ему по ученой-то башке! Свово питья мало – еще заграничную пьют! Где Катька, спрашиваю? Ее не за дрожжами, за смертью посылать! Петр Петрович (посмеивается). Да будет воевать-то! Садись, чай вот, с холоду-то… Придет сейчас… Тетя Кланя. Придет она, как же!… Баранки вон в сумке, возьми, сейчас разденусь, застыла вся. (Ворчит.) И что ж это такое, а? Что за народ такой! (Выходит, разматывая платок.) Петр Петрович. Баранки… Почем же у нас баранки? Входят Катя и Гена. Катя. Входи, входи, не бойся! Видишь, как у нас хорошо! Я ж говорила, тепло и картины. Смотри, как хорошо! Гена смотрит, не понимая, но Катя шепчет, касается ладонью стены, и вдруг меркнет свет, и становится так, как Кате хочется: волны тепла наполняют комнату, и картины горят разноцветным фосфором, оживают, поросенок хрюкает, а генерал жует и подмигивает. Петр Петрович с красивым бантом стоит у мольберта. Стена делается прозрачной, и за стеной мы видим Володю в старинной шапочке и мантии – он колдует над ретортой и поет песенку: «Пришел рассвет, пришла заря, Петух пропел на крыше, Он разбудить хотел царя, Но царь его не слышал. Зато услышали его, Кто рано поднимается, Да, те услышали его, Кого это касается. Они отважною толпой Прошли по звонкой мостовой, И тот, кто знамя первым нес, Выл доктор Ухо-Горло-Нос, Да, Ухо-Горло-Нос. Царю пришлось прочистить слух, И с той поры он слышит, Когда зарю поет петух На самой дальней крыше». Катя пританцовывает и кружится, Гена достает скрипку и играет. Володя извлекает из колбы фантастические спектры, поют уже все вместе. И вдруг эту прекрасную картину нарушает вопль тети Клани. Огни гаснут, и дети, одетые, снова стоят на пороге, а Петр Петрович извлекает из сумки баранки. Тетя Кланя. Икатерина-а! (Входит с двумя камнями в руках.) Где она, окаянная? Нечистый бы ее не видал!… А! Вот она, голубушка! Явилась!… Это что опять, а? (Петру Петровичу.) Видал? Опять камни в уборной! Все защищаешь ее, все жалеешь! Нет чтоб снять ремень да поучить как следовает раз-другой! Рисуешь все! Делать больше печего, как денежки на краски изводить!… Что это, а? Поглядите, люди добрые! Натаскала опять камней полную уборную! В гроб вы меня загоните! Ну чего, скажи ты мне, натаскала опять камней? Ноги чтоб люди ломали? Чтоб сейчас все выкинула! Когда ж отдых-то мне уж от вас будет! Этот чудит, эта чудит! От соседей стыда не оберешься! Ступай! Все унеси!… Катя уносит камни, Гена идет за ней, тетя Кланя тоже. Петр Петрович (протяжно). Натюрморт!… (Пьет чай.) Входит Яшка. Яшка. Дядя Петь, я тут гантели свои оставил. (Объясняя.) Ну, эти, и-раз, и-два!… (Ищет.) Петр Петрович. Гантели, мантели, давай-давай отсюдова! Яшка. Да сейчас!… Ну что, говорил я, будет вашей Катьке? Она все время в уборную камни таскает. Как мороз, так и таскает. (Гогочет.) Греет их. Погреет и обратно уносит. А на их место другие. Холодно, мол, им! Камням! (Хохочет.) Булыжники!… Петр Петрович. Ну, ладно, ладно, давай-ка!… Яшка (находит гантели). И-раз!… Камни греет! (Гогочет.) Она того у вас, да? (Крутит пальцем у виска.) Петр Петрович. Ладно, давай-давай, не мешайся! Яшка уходит. Петр Петрович задумывается и не замечает Катю, которая тайком вбегает в комнату, хватает портфель и скрывается. Картина третья Катя и Гена выходят на крыльцо. Старый дворик, дерево, с улицы светит фонарь, падает редкий снег. Напротив стоит большая белая Лошадь. Гена несет скрипку и портфель. Катя прижимает к груди камни. Катя. Ой, снег пошел! Застегнись хорошенько. Но это лучше, что снег, теплей будет… Ты не обижайся, ладно? Мы сейчас к Ирме пойдем, к моей сестре. Знаешь, она какая? Она уже в десятом классе! Там и поиграешь. Или к тете Любе. У меня еще тетя Люба есть, она тут, недалеко… Ой, лошадь! (Быстро кладет под крыльцо камни.) Смотри, приехала! Ты ее не знаешь, эту лошадь? Ну что ты! Пойдем, это такая замечательная лошадь, ты только посмотри на нее хорошенько, видишь, какая красивая белая лошадь, идем, я сейчас тебя с ней познакомлю. Гена. С лошадью? Ты что? Катя. Ну да. Видишь, она привезла в магазин всякие продукты, грузчики их унесли и сами греться пошли – целый час просидят, не меньше. А лошадь – стой тут, на морозе. Справедливо, скажи? Но она вообще не жалуется, никогда, она такая. Знаешь, очень вежливая, по все равно, правда же?… Давай поговорим с ней, а то ей скучно. А к Ирме и к тете Любе успеем, не волнуйся… Гена. Я не волнуюсь, она уже, наверное, с работы пришла… Катя. Мама твоя? Гена (кивает, почти решительно). Ну, пусть!… Еще Лидия Ивановна прийти велела… Катя. Ну ладно, сходим, давай пока с ней поговорим. (Тянет Гену к Лошади.) Гена. Ты дурочка, да? Ну как мы поговорим? Катя (возбужденно). Вот ты не знаешь, а она говорящая, я всегда с ней… Да ты не бойся!… Здравствуйте, лошадь! Пауза. Гена усмехается. (Снова.) Лошадь, здравствуйте!… Лошадь (очнувшись). Здравствуй, Анна-Мария, добрый вечер! Катя (Гене). Вот видишь, она знает, что я Анна-Мария… (Лошади, быстро.) Это мой знакомый мальчик, Гена. Он играет на скрипке, но теперь у него неприятности. Он играет в ванной, а его все ругают. А директор даже хочет его исключить. Это ведь несправедливо, что его хотят исключить, а? Лошадь (степенно). Мне трудно судить, не зная всех обстоятельств дела, Анна-Мария, но я считаю, что каждый должен честно выполнять свои обязанности. Все, между прочим, работают, все трудятся. Мне, например, думаете, очень нравится возить груз по морозу? Ведь я была когда-то… (Вздыхает и засыпает на миг.) Что?… Ах да! Катя. Нет, он не потому, что не хочет, понимаете? Просто играет-играет и забудет. Правда, Гена? Со мной тоже так случается – читаешь, например, какую-нибудь книжку… Лошадь. Это не оправдание, милая. Всем свойственно увлекаться, но надо же помнить о своем долге. Вот я тоже могла бы заупрямиться, сказать, что я была все-таки обучена как скаковая лошадь, сослаться на свое прошлое, но… Но я же не манкирую, нет, я честно несу… (Вздыхает и спит.) Катя. Ну, расскажите, расскажите, пожалуйста… Лошадь. А? Что?… Я ведь помню еще те времена, мои милые, когда жили принцы и принцессы, короли и коро… коро… ко-ролицы… Нет, ну как же это? Вот видите, что происходит с памятью! А ведь была безукоризненная, фэномэнальная память. Ах, какая у меня была память! (Вздыхает и спит.) Гена (робко). Королевы? Лошадь. Что?… Ах да! Какие королевы? Что еще за королевы? У нас в деревне бывалыча… Ах да, королевы, ну, конечно, королевы, спасибо, детка. Говорят, ты хорошо играешь на этой… как ее? Гена. На скрипке. Лошадь. На скрипке? Ну да, на скрипке, скрип, скрип… Да, но почему бы тебе не пойти в Дом пионеров? Нет, не перебивай меня, это невежливо – перебивать. Дети вообще стали совершенно несносные… (Вздыхает и опять спит.) Гена (шепотом). Она просто зануда, твоя лошадь. И смотри, спит все время! Катя. Ну как тебе не стыдно, просто старая усталая лошадь! Тсс! Лошадь. Спит! У меня гипотония, давление восемьдесят на сорок!… Нда… Королевы. Вот именно, королевы! О, это были удивительные времена! Где оно, мое светлое прошлое!… Королевы! Я родилась в королевской конюшне, да, дети, в королевской! У меня была фэномэнальная память, а ноги! Ах, какие у меня были ноги! Однолеткой меня отдали в королевский манеж. О-о! (Спит.) На крыльцо выходит Яшка, без шапки. Яшка. Эй! Эй! Вы! Катя. Ну вот, всегда все испортит!… Чего? Яшка. Я ничего, а вы чего? Опять хлеб даешь этой кляче? Смотри, все тете Клане скажу! Катя. Не твое дело!… Лошадь, извините, пожалуйста, вы же знаете, что это за тип, этот Яшка… Яшка. Не мое! Ты потише!… А ты (Гене) давай вали с нашего двора! Понял? Будут тут всякие со своими скрипками! Катя. Он не к тебе пришел, а ко мне! И не лезь! Яшка. Вали, говорю, отсюда, а то хуже будет! Катя. Яшка! Яшка. Чего там Яшка!… Ну, оглох, да? Гена. Ты дурак, да? Яшка. Что-о? Ты еще… Ну ладно, смотри! (Кладет пальцы в рот и свистит.) Тут же над забором появляются две мальчишеские головы, начинают орать и улюлюкать. Потом мальчишки врываются во двор, швыряют снежки. Сбивают с Гены шапку. Кричат: «Рыжий! Рыжий!… Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!… Рыжий, красный, человек опасный!…» Яшка сбегает с крыльца, борется с Катей, валит Гену в снег, и того колотят мальчишки. Катя убегает в дом и тут же появляется на крыльце с Володей. Володя стреляет в воздух из длинного дуэльного пистолета. Все замирают в тех позах, в каких их застал выстрел. Володя. Замри! Лошадь (возмущенно пыхтит в наступившей тишине). Эва чего выдумали, бесстыжие! Совсем от рук отбились! У нас, бывалыча, отец ремень-то как сымет да… О господи, что я говорю! Это просто хамство, возмутительное хамство!… Катя. Володечка, миленький, сделайте что-нибудь! Сделайте что-нибудь такое, вы же умеете! Володя (сходит с крыльца). Так. Сейчас, Катя, сейчас, минуточку. Что бы это такое придумать с этим Яшкой? Вот ты говоришь, я волшебник, а все мое волшебство ничего не может поделать с нашим Яшкой. А не оставить ли их здесь в этих глупых позах, чтобы померзли как следует?… Катя. Простудятся. Володя. Ну ладно, тогда вот что!… (Подходит к каждому и сует в рот по большой таблетке красного цвета, а Гене –  черную таблетку.) А теперь отомрите! Все «отмирают». Так… снимите шапки! Снимайте! Ну!… Ты вот, длинный, ты тоже снимай!… Ну! Все снимают шапки и оказываются жутко рыжими. Как клоуны. А Гена черный-пречерный. Изумление. Катя. Ой! Вот это да!… А Яшка-то, Яшка! (Смеется.) Володя. Ну, понятно? Интересно, что они теперь будут делать? Мальчишки стоят понуро, рассматривают друг друга. Но потом все обращают внимание на Гену. Первый. А он не рыжий! Второй. Он черный. Первый. Мы рыжие, а он черный! Второй. Ты, черный! Яшка. Видали, черный нашелся! Все. Черный! Черный! Трубочист! Черняшка!… Держи его! Эге– гей! Черный, черный!… Снова кидают снежки, улюлюкают, гонят Гену со двора. За ними бежит Катя. Лошадь. Возмутительно! Возмутительно! Черт знает!… Пардоне муа, но я просто не в себе, просто не в себе!… У нас в королевском манеже… Володя. Нда, вот так-то, брат лошадь… Что фыркаешь? Не нравится? Мне тоже не нравится, но ничего, сейчас что-нибудь придумаем. (Хлопает Лошадь по шее, отходит.) Лошадь. Фу, какая фамильярность! Образованный человек, а похлопывает, «брат лошадь»! Наглость какая!… (Вслед Володе, дискантом.) Я вам не брат!… Появляется молодая женщина с портфелем. Это учительница Лидия Ивановна. Володя. Лидочка! Лидия Ивановна! Ты? Откуда? Лидия Ивановна. Ах, не говори! Только из школы иду, решила заглянуть. У тебя что вечером? Просто голова разламывается. Володя. Ничего! Свободен!… Умница, как хорошо, что зашла. Лидия Ивановна. Ну, так приходи. Через часок… Володя. Хоть сейчас! У меня, правда, Анна-Мария… Лидия Ивановна. Опять эта Анна-Мария! Да что ж за Анна-Мария такая?… А у меня вот Пирогов! Что за мальчишка!… (Уходит. Володя за ней.) Катя возвращается за портфелем и брошенной скрипкой. Катя (Лошади). Вы извините, я побегу, а то они его побьют… Где же Володя? Лошадь. Одну минутку, девочка! Я должна тебе рассказать, у нас была подобная история с одним вороным… Из подвала выходит Возница. Он в тулупе. Возница. Ну? Чего это тут, ну?… Девочка! Ты что за девочка?… Зачем? Где живешь? А, я тебя знаю!… Опять с ней разговариваешь?… Не слушай ты ее, сколько говорить! Чудачка, ей-богу!… Старуха все выдумывает… Небось опять рассказывает про королевскую конюшню! (Передразнивает.) Благороднейших кровей… Фендиментальная память!… Так, что ли?… Главный манеж там еще, да?… Не слушай. Глупости это все. Чес-слово. Просто любит очень выдумывать! Ну-ка, ну-ка, ты, научная фантазия! Не нравится! Правда-то, она глаза колет!… Тпру!… Катя (страдает). Не надо, не надо так… Возница. Да я тебе точно говорю! Обыкновенная орловская лошадь, из деревни купленная в позапрошлом годе. Так, нахваталась тут, в городе, кой-чего, опять же кино у нас, понимаешь, рядом с конюшней – все слыхать, когда показывают… Да тпру, кому сказали! Катя (торопливо). До свидания, я пойду. Возница. Иди, иди, мы сейчас тоже тронемся… Скучно, понимаешь, вот и выдумывает, благородство разыгрывает… Катя. Досвидания! (Пятится задом и бежит в ворота.) Возница. Бывай, бывай!… Ну, королевская конюшня! Трогай! Хи! (Смеется.) И откуда только все так составит, просто черт 8нает что! Захочется, а не выдумаешь этакую консервы… консерваторию!… Но! Поехали!… Манеж! Скажет же! Картина четвертая Ей предшествует маленький эпизод на улице. Катя и Гена стоят под фонарем, Катя прикладывает Гене снег под глаз. Катя. Вот так, вот так, подержи тут. Гена. Да ладно, ничего, по надо… Катя. Да подожди, я же знаю, от холодного сразу пройдет, а то синяк будет… Ну идем, а? Ирма хорошая, увидишь. Гена. Ах, да ну тебя! Катя. Идем, говорю. (Тянет его за собой.) И вот прихожая, где свалены горой пальто и шапки. Зеркало. Вынесены стулья и кресла. В одном сидит Катя. Она в школьном платье и валенках, ест бутерброд, запивает лимонадом. Вбегает Ирма, троюродная сестра Кати, десятиклассница. На ней розовое платье и белые туфли. В руках блюдо с пирожными. Когда открывается дверь, музыка и голоса врываются в прихожую. Слышно: «Шампанского, шампанского!» Ирма (продолжает смеяться, смотрится в зеркало). Ой, умора!… Пирожное дать? На, выбирай, только безе не бери, ладно? Как жарко, просто ужасно!… Катя (умоляюще). Ирма! Ирма. Ну что? Катя. Ну можно, а? Ирма. Ну вот опять? Я же тебе объяснила, там все взрослые, все десятиклассники, ну при чем тут ты? Все танцуют, говорят всякие вещи… в бутылочку, наверное, будем играть… Катя. Ну Ирмочка!… Ирма. Ах, как жарко! И вообще тебе пора домой. Я ж тебе сказала, приводи завтра своего мальчика, Сережа согласился послушать, как он играет, завтра, пожалуйста. Катя. Ну Ирмочка! Ирма. Ну боже мой! Вот какая! Катя! Катя. Ну я буду тихо-тихо сидеть, в уголочке… Ирма. При чем тут это? И вообще – ты в валенках, в этом платье, один вид школьного платья может всем испортить настроение!… (Колеблется.) Ну ладно, только на полчаса! Катя. Ой, правда? (Бросается к Ирме, целует ее.) Ирма. Пойдем поищем какое-нибудь платье… Выходят. Тут же появляются два молодых человека с гитарами, на обоих маски Буратино. Первый (писклявым, кукольным голосом). Здоров, Буратино! Второй (таким же голосом). Привет, Буратино! Первый. Буратино, а Буратино! Второй. Что, Буратино? Первый. Давай, я тебя за нос дерну! Второй. Давай, Буратино, лучше я тебя за нос дерну! Первый. А давай, я тебя дерну, и ты меня дерни! Второй. А может, мы лучше покурим, а, Буратино? Первый. А может, Буратино, мы лучше споем? Второй. А потом покурим? Первый. А потом покурим. Второй. Ну давай. Смеются, настраивают гитары, поют. Ирма вводит оробевшую Катю. На Кате белое платье с матросским воротником и туфли на кублуках –  она еле стоит. Ирма. Вот вам новая барышня, прошу любить и жаловать, моя сестра Катя. Буратины (вместе). Ах! Ох! Какая девочка! Ты посмотри, Буратино, это же просто принцесса! Это Мальвина! Ах, Мальвина! Вы в какой группе в вашем детском саду, в средней или уже в старшей? Ах, Ирма, вы нас сразили! Вьются вокруг Кати, валяют дурака. Ирма хохочет, а Катя не знает, смеяться или плакать. Ирма. Ну, прекратите! Будьте, пожалуйста, ее рыцарями и телохранителями. Она может пробыть с нами только до одиннадцати. Первый. Слушаемся и повинуемся! Второй. А можно быть вашим телохранителем, о Ирма? Первый. Неужели только до одиннадцати? Даже Золушке разрешали до двенадцати. Второй. Вы танцуете, принцесса? Разрешите! Буратины уводят Катю, стены исчезают, свет меркнет, и в полумраке, среди праздничных огней, начинается вальс. Катя танцует то с Володей, то с Яшкой, которые тоже оказываются здесь, то с юным моряком. Два Буратино играют и поют: «Жила на свете Золушка, Никто ее не знал. Но вот попала Золушка На первый школьный бал. Все полны изумления! Какие башмачки! Учительница пения Глядит через очки. И даже дестикласспицы По стеночкам стоят, Танцует наша Золушка Четвертый час подряд. Кружится, ослепленная От тысячи огней, И мальчики с погонами Танцуют только с ней. И беленькая туфелька Останется у нас. И будут с этой туфелькой Ходить из класса в класс! Ах, где же эта девочка, Никто ее не знал, Ах, где же эта девочка И первый школьный бал?» Вдруг Катя выбегает на авансцену. Вал продолжается. Катя. Гена! Гена! Скажите, он не приходил?… Что я наделала, я забыла, он меня ждет! Он же там совсем замерз! Ах я бессовестная! (Быстро одевается.) Ирма. Ну куда же ты? Побудь еще, попей чаю! Буратины (вместе). О принцесса! Не покидайте нас!… Катя. Нет, нет, мне нужно идти, мне очень нужно… Ирма. Куда? Уже поздно… Ты где сейчас живешь, у дяди Пети или у тети Любы? Катя. У тети Любы, у тети Любы… То есть у дяди Пети, у дяди Пети… До свидания, Ирма, до свидания, Буратины! Спасибо. Буратины. Не покидайте! Ирма. До свидания. Ты не обижайся, но это просто странно, чтобы приходил какой-то мальчишка в нашей ванной играть на скрипке… Ах, как жарко!… Катя. Ну да, конечно, я понимаю. Голоса из комнаты: «Ирма! Ирма! Скорей!» Ирма. Иду! Иду!… Ну, счастливо, Катя, приходи! Катя убегает, Ирма и Буратины тоже. Картина пятая Катя и Гена на улице. Катя. Ну прости меня, пожалуйста. Ты совсем замерз, да? Но понимаешь, что получилось: у них такой необыкновенный замок, электронно-вычислительный, он как захлопнется… Гена. Да ладно! Катя. Нет, точно! Заграничный такой замок, японский… Ген, ну ты что? Мы сейчас к тете Любе, она хорошая, вот увидишь, она добрая. У нее уж точно играть можно. Как войдешь, так и играй, честное слово! Гена (нехотя). Да ну, Катя!… Катя. Не верит… Да у нее там так интересно! И книги разные, и вещи, и… и еще собака, да, у нее замечательная собака! Ты любишь собак? Ну вот! Такая собака, просто чудо! Белая-белая, пушистая-пушистая, а глаза такие большие, умные-умные. (Гримасничает.) Гена. Шпиц? Катя. Кто? Гена. Шпиц. Порода такая. Катя. Да, да. Шпиц, шпиц. Ее зовут… ее зовут… (Ничего не может сразу придумать.) Шарик… Замечательная просто собака, вот увидишь, и с ней можно играть, она не кусается, ничего такого. Один раз, знаешь, пошла я с ней гулять… Ну идем, идем, я тебе по дороге расскажу. (Тянет Гену за собой.) Уходят. Тут же мы видим маленькую, совершенно пустую комнату. Тетя Люба, пожилая сухонькая женщина, стоит на табуретке и клеит на стену обои. Входят дети. Катя (продолжает увлеченно врать про собаку). А еще вот один раз в лесу… (Как бы спотыкается у порога комнаты, но тут же находится.) Тетя Любочка, здравствуй!… Ой, чего это ты делаешь, ремонт, да? А где твой Шарик? Беленький такой? Шпиц? Где он?… А это Гена, тетя Люба, мой знакомый мальчик, он не из моего класса, ты его не знаешь, он, видишь, музыкант, он играет на скрипке. (Гене.) Ты доставай, доставай скрипочку, играй… Пусть он поиграет тут, тетя Люба. А? Но где же Шарик?… Шарик!… Шарик!… Раздевайся пока, я сейчас его поищу. (Выбегает.) Шарик! Шарик… Тетя Люба с Геной некоторое время смотрят друг на друга, потом тетя Люба продолжает возиться с обоями, я Гена «пилит» гаммы. Тетя Люба. Ну, потешница! Ты играй, играй, ничего!… Она и маленькая такая была, такая же, смех просто с ней! В детский сад-то еще когда ходила, такая потешница! У нас Вера Демидовна-то, старшая воспитательница, уж такая строгая, такая нравная, у ней чтоб порядок был – это первое дело, она детишкам по сей день в тихий час на горшок не разрешает: врут, говорит, балуются, чтобы не спать… У Катюши и кукла любимая была, она ее все графиней да графиней, наряжает, в карете возит, а Вера Демидовна и скажи: что это у тебя кукла графипя, пускай лучше будет героиня. Ка-тюшка как стала смеяться, чуть из детсада ее Вера Демидовна не исключила… Вся в мать, вылитая мать! Гена. А правда, что они поехали в Австралию и разбились возле острова Сейбл? Тетя Люба (испуганно). Кто? Гена. Ну вот они, ее родители. (Кивает на дверь.) Тетя Люба. В Австр… в Австралию? Гена. Ну да. Тетя Люба. И чего? Гена. И разбились возле острова Сейбл. Тетя Люба. Кто? Гена. Ну родители вот Анны-Марии. Тетя Люба. Анны-Марии? Гена. Ну да. Тетя Люба. Разбились? Гена. Разбились. Тетя Люба. Это что ж, насмерть? Гена. Ну да, наверное. Тетя Люба. Ах ты несчастье-то какое! И как же это вышло? Гена. Как вышло? Ну на корабле-то они поехали? Тетя Люба. Ну? Гена. В Австралию. Тетя Люба. Так. Экая даль! Гена. Ну вот. А возле острова Сейбл корабль потерпел крушение, и они погибли. Тетя Люба. Ах ты батюшки! Вот страх-то! Я вот вечно, вечно воды боюсь, сроду ни на какой пароход, даже в лодку не сяду, на воде это хуже нет помирать. А тут вон куда, ясное дело, только и жди беды… Ну, а она что? Гена. Кто? Тетя Люба. Ну эта, Анна-то? Мария? Чьи родители? Гена. Как – что? Тетя Люба. Спаслась? Гена. Как спаслась? Она разве с ними была? Тетя Люба. А не с ними? А где же? Гена (судорожно вздыхает). Да вы не поняли!… Я думал, вы знаете, как все это произошло… Тетя Люба. Я? Да откуда ж мне знать, милый ты мой, я сроду отсюдова никуда не выезжаю, сроду воспитательницей в четвертом детсадике работаю, тебе любой скажет… Надо же несчастье какое! И она, значит, сиротой осталась? Ох, горе!… У нашей Катюши хоть сродственников много – мать, правда, все по командировкам, мы вот с Петром и бабушка еще есть, а та-то с кем? Гена. Кто? (Все понял.) Я не знаю… А скажите, собака у вас правда есть? Тетя Люба. Собака? (Волнуется, не хочет подводить Катю.) Собака-то? Собака вообще, собака-то такая вроде бы, вроде бы мелькала эдак какая-то собака… Но я вот теперь ремонтом занялась, все сама, сама… Да ты разденься пока, она сейчас. (Слезает с табурета, суетится.) Сейчас она. Она ведь у меня как ртуть, Катюшка-то, как огонь, она и собаку найдет, все у ней будет, ты погоди. Вам зачем собака-то? Гена пожимает плечами. Ну ничего, ничего. Вообще-то есть собака, есть, ты обожди… Гена. Вы извините, я пойду, ладно? Тетя Люба. Да что ты, что ты, погоди, она сейчас прибежит, собаку найдет и прибежит… Гена. Уже поздно, я пойду… Нет, нет, я пойду, меня мама ищет. И все равно она все выдумывает, и никакой собаки у вас нет, ничего у вас нет!… (Убегает.) Тетя Люба. Убежал!… Ох, батюшки!… Выдумывает. Чего же она выдумывает? Вера вон Демидовна тоже все ее врушей да врушей, пересмешницу какую, говорит, вырастила, самостоятельная больно. (Смеется.) Давеча с хвостами С этими тоже. Придумай да придумай, тетя Люба, новую какую игру детям, плохо работаешь, ничего придумать не можешь. Мы и придумали с Катей в хвосты играть. Пускай ребятишки кто лисий хвост приделает, кто петуший, кто заячий. Катя сама пришла, так-то весело, смеху столько было! А Вера Демидовна постояла в дверях, поглядела-поглядела да и говорит: прекратите, говорит, это глупая игра, никакого содержания нету… Появляется Катя. Тащит па веревке огромную Собаку. Катя. Ну пожалуйста, пожалуйста, пу на полчасика, я тебя очень прошу. Собака (шепелявит). Не нузно, не хоцю я… Катя. Ну что тебе, жалко? Ты же согласился. И пожалуйста, скажи, что тебя Шарик зовут, отзывайся на Шарика. Собака. Ню какой исё Сярик, какой Сярик? Полкан я. Катя. Ну Полканчик, Полканчик, ну побудь Шариком, ну будь человеком, это так нужно! Мальчик такой бедный, такой больной! И такой талантливый! Знаешь, вот в одной книжке, когда нужно было, к больной девочке даже слон пришел. Слон! Понимаешь? Собака. А я не слён. И не Сярик. И вообсе нехолосё аманивать. Катя. Но это не обманывать, совсем не обманывать. Полканчик, ну пожалуйста, он такой больной, такой больной… А вот и мы!… А где Гена? Тетя Люба, где он? (Выпускает веревку.) Тетя Люба. Да ушел, Катенька. Поздно, говорит, мама ждет. Да ты-то куда пропала? Катя (чуть не плача). Ну как же это? Куда Hte он? А я вот Шарика привела… Собака (потупясъ). Не Сярик я. (Уходит.) Тетя Люба. Пойду, говорит, все равно собаки никакой у вас нет. А что это за собаку-то ты придумала? Какая собака-то? Катя. Ну была, была у тебя, понимаешь, была у тебя беленькая такая собака, шпиц называется, Шарик, маленькая такая собачка. Была, понимаешь! (Хватает портфель и убегает.) Тетя Люба. Катя! Куда?… Умчалась… Собачка… Беленькая… Может, и была собачка?… Шарик… Да вроде бы что-то мелькало такое… В темноте слышен голос Кати: «Гена-а! Гена-а!» Декорация первой картины, только теперь совсем темно, горит фонарь над скамейкой. Снег. Возникает мягкая мелодия песенки. Потом появляется Катя, она ищет Гену, по идет тихо, уже не кричит, под конец песенки садится на скамью и замирает. А песенка такая: «Девочка, девочка, Ты куда идешь, Ты скажи нам, девочка, Где же ты живешь? Улица булыжная, И мороз трещит. Ты не будь обиженной От таких обид… Звезды качаются У нас над головой, Все всегда встречаются Со своей мечтой». Действие второе Картина шестая Тот же парк, вечер, фонарь. Катя сидит па скамье, по теперь перед ней стоит дворник. Это не настоящий дворник, это Яшка, по только в фартуке, в зимней шапке, с оюелезпым скребком. Дворник. Так. Значит, не хочешь говорить, где живешь? Катя. Почему не хочу, просто правда я сейчас нигде по живу, вот здесь сижу и живу. Дворник. Здесь не живут. Не положено. И вы не обманывайте давайте. Девочка, а обманывает. И главное, мы-то знаем, где ты живешь. Сосновая, восемнадцать. И между прочим об вас дома волнуются. Катя. Ну и неправда, никто не волнуется. Я поняла, я им совсем не нужна, даже тете Любе. Дворник. Это как же вы можете об взрослых так говорить? Вот учат вас, книжки всякие читаете, а некультурность проявляете насчет взрослых. Катя. Ну, Яшка, ты пойми, то есть дяденька, – вот если бы у вас были родные, но им никакого дела, понимаете? Всегда только одно и то же: «Двоек нет? Есть хочешь? Опять чулки порвала? Не напасешься на тебя!» Вот и все. Дворник. Ну и что? Но между прочим другие дети из дому не бегают, в такую поздноту на лавочках не сидят. Проходите вообще домой. У вас подруги есть, товарищи, вот с ними и обсуждайте свои дела. Родители, понимаешь, вас поют, кормят, обувают… а вы их еще критикуете, из дому бегаете… Не положено тут сидеть, проходите домой… Катя. Да я пойду, пойду, ничего я не убегала, что ты выдумываешь? Просто мне надо одного человека подождать. Пометишь, того мальчика, со скрипкой? Ты не видел, случайно? Дворник. Не бывает тут никаких мальчиков. А свидания назначать еще рановато, соображать надо. Катя. Ты дурак, да? Ну какие свидания? Просто я его жду, у него неприятности, ему помочь надо. Дворник. Это чтобы человеку помочь, его еще и искать? Ну, даешь! Пускай он тебя ищет. Катя. Балда ты все-таки! Дворник. Что? Оскорблять? А ну давай отсюда! А то! Катя. Испугались тебя! Смотри, как бы сам не получил! Дворник. Да я кому говорю! Я при исполнении, поняла? Я тебя сейчас в милицию. Катя. Подумаешь! Дворник (кипит от злости). Да я тебя!… Да я!… Да ты! Катя. Ну что, что? (Передразнивает.) «Да я, да ты!…» Дворник. Да я!… Да я!… (Вдруг начинает всхлипывать.) Кать, ну уходи, ну не положено, замерз я уже весь с тобой!… Катя. Ну ладно, ладно, не плачь! (Встает.) Так и быть. Но ты, если его увидишь, скажи, что я его ищу… Дворник. Ладно. Только я сейчас домой пойду, погреюсь. Чаю хоть попью, в шашки, может, разок сыграю. Катя. Ну иди, иди, не плачь… «В шашки»! Только и научился – в шашки! Расходятся в разные стороны. Картина седьмая Современная комната. Учительница Лидия Ивановна только что пришла, причесывается. У дверей стоит одетый Гене, с шапкой в руках. На полу –  Собака. Лидия Ивановна (несколько автоматически). Но все-таки что-то надо делать с математикой, ты, надеюсь, сам понимаешь. Я попрошу Варвару Ивановну, пусть даст тебе дополнительные. Гена. Я хожу на дополнительные. Лидия Ивановна. Ну, значит, нужно прикрепить к тебе кого-нибудь из ребят, Васильева или Свету Коган, Света прекрасно знает математику… Вот черт, куда я дела расческу? Когда надо, ничего не найдешь. Собака несет расческу. Спасибо, Полкан. Гена. Я с Васильевым не могу и с Коган тоже. Лидия Ивановна. Почему? Я давно замечаю, что ты существуешь в классе отшельником, тебе давно следует влиться в коллектив, заняться общественной работой. Этот индивидуализм до добра не доведет. Ну скажи, почему ты не ходил вместе со всеми в поход по маршруту пытливых и неутомимых? Гена. Я не пытливый. И мне каждый день заниматься надо. Если день или два не позаниматься… Лидия Ивановна. Хорошо, допустим… Но почему с таким же упорством не заняться математикой? На скрипке ты можешь часами играть, а математике не желаешь пяти минут уделить. Гена. Но скрипку я люблю, а математику нет. Лидия Ивановна. Вот интересно! Люблю, не люблю. Мало ли кто что любит. В жизни, знаешь, много придется делать того, что не нравится, не хочется… (Вдруг.) Не отвлекайся на собаку! Полкан, па место! (Продолжает.) Жизнь не может состоять из одних удовольствий. Это было бы слишком просто: хочу – не хочу. (Вздыхает.) Гена (поняв ее вздох). А вы не уйдете, Лидия Ивановна? Лидия Ивановна. Ну с чего ты взял, куда я уйду? (Сама задумывается.) Гена. Не уходите, а то все скажут: из-за меня. Лидия Ивановна. Глупости, ну при чем тут ты?… Ну ладно, у меня какой-то безумный день сегодня, я ничего не успела. Обещай мне, что не будешь больше болтаться по улице. Пойдешь прямо домой. Да? Мороз такой, темпо, а ты шатаешься. Хорошо, что я тебя встретила, а то так бы и ходил. Обещаешь? Гена. Хорошо. Лидия Ивановна. И подумай о контакте с классом. Это хуже всего: считать, что все плохие, один ты хороший… Гена. Вы не уйдете, Лидия Ивановна? Лидия Ивановна. Посмотрим, посмотрим. Иди. Звонок в дверь, будто играют «чижик-пыжик». Входит веселый Володя. Собака радуется. Володя. Привет, учителка! Ох ты, тепло-то как! До чего надоела эта зима, холод этот собачий! Извини, Полкан!… А-а, простите, у вас гости? Погоди, да я тебя знаю! Фингал все-таки подставили тебе? (Лидии Ивановне.) Приятель Анны-Марии. Лидия Ивановна. Раздевайся. Какой фингал, почему? Ты еще и дрался, Пирогов? С кем? Гена. До свиданья, Лидия Ивановна. Лидия Ивановна. Хорошо, иди. Завтра поговорим. Володя. Потерял Анну-Марию? Зря. С ней не пропадешь… Черт, что за холод! Я не поздно, Лид?… Лидия Ивановна. Ничего. Я сейчас. (Провожает Гену.) Володя достает пробирки, бутылку вина, возится у магнитофона. Лидия Ивановна возвращается. Володя. Замри! Закрой глаза, открой рот! Лидия Ивановна. Да пу, мне сегодня не до шуток! Володя. Ну замри, я тебя прошу. Лидия Ивановна. Если бы ты знал, какой у меня сегодня был день! Я ему вообще чуть заявление по бросила па стол. Нет, ничего из меня не выйдет, не умею я… Володя. Ну замри, Лидочка, на секунду! Сейчас сразу все станет о'кэй! Лидия Ивановна. Да ну тебя. (Нехотя закрывает глаза.) Володя. Прекрасно! (Бросает что-то в пробирки, там идет реакция, включает магнитофон –  слышится пение птиц.) Нет, нет, глаза не открывай! Выпей – и все. (Подносит рюмку.) Но бойся. Вот и лето. Ты в лесу. Чувствуешь? Пахнет травой, земляникой, смолой… Собака (возбужденно). Сюдесно! (Нюхает.) Зайсы, зайсы, где-то зайсы!… Лидия Ивановна. Фу, какое сладкое! Что это? Володя. Это марсала, настоящая итальянская марсала, нарочно к тебе принес, чтобы Кланя за заграничные бутылки не ругала. Ну, ты чувствуешь? Лето, лето! Собака. Настоясее! Лидия Ивановна. Ты эту химию прекрати! Потом три дня пе выветрится! Володя. Но ведь лето! Чувствуешь? Лидия Ивановна. Если бы! Я чувствую только, что я устала. Володя. Бог ты мой, но ведь надо только захотеть, понимаешь? Ну, это… захочи, захоти, черт, как сказать? Лидия Ивановна. Пожелай. Володя. Да, пожелай, и все будет… Лидия Ивановна. Ох батюшки! Ну когда ты станешь взрослым, а? Володя (в тон). Ох батюшки, а когда ты станешь маленькой, а? (Выключает магнитофон, садится.) Лидия Ивановна. Ты представить не можешь, сколько сил уходит на какие-то дурацкие мелочи! Чтобы заниматься делом, просто времени но остается. Нет, я не гожусь в учительницы, надо все бросить и уйти… Ну что ты? Володя (меланхолически). «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало»… Лидия Ивановна. Ты есть хочешь? Яичницу? Будешь? У меня с утра крошки во рту не было. (Выходит.) Володя. Нот, спасибо, ешь… (Бормочет.) «Рассказать, что солнце встало…». Эх, Полкан! Вот Анне-Марии бы только намекнуть про лето – весь снег вокруг растаял бы! Собака. Это тоцно. Входит Лидия Ивановна. Лидия Ивановна. Что ты бормочешь? Володя. Так, ничого. Песенку сочиняю для Анны-Марии. Лидия Ивановна. Опять Анна-Мария! Володя. Был у нас когда-то на улице такой Детский человек… Я не рассказывал? Лидия Ивановна. Нет. Расскажи. (Сама уходит, оставив дверь открытой.) Я слышу, слышу, рассказывай! И убери пока свое лето со столика… Володя. Ладно, в другой раз… (Ходит, поеживается.) «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…». Пахнет снегом, а не летом… снегом, снегом, а не летом… итальянская марсала… (Берет свое пальто и шапку.) Пока, собака. Полкан скулит, Володя уходит. Лидия Ивановна возвращается, смотрит, пожимает плечами. Шлепает Собаку, чтобы не скулила. Картина восьмая Зоомагазин. Прилавок, на нем аквариум, над ним клетка с попугаем. Еще клетки, но в них никакого движения, полумрак. За прилавком Продавщица пьет кефир с бубликом. Катя только что вошла, все рассматривает, задрав голову. Продавщица. Чего тебе, девочка? Катя. Мне? Ничего, спасибо. Я просто смотрю. Продавщица. Просто смотреть не разрешается. Если все будут приходить и смотреть, чего выйдет? Катя. А что? Продавщица. А то, что выйдет зоопарк, а не магазин. Катя. Ну и что? Продавщица. А то, что зоопарк – это зоопарк, а магазин – это магазин. Катя. Обязательно надо что-нибудь покупать? Продавщица. Ну! Катя. А если нет денег? Продавщица. Вот именно! Вот это самая ужасная черта у детей: ходить по магазинам без денег! И ходют, и ходют, и смотрют!… Катя. А вдруг я приду, посмотрю – и мне какая-нибудь птичка или рыбка так поправится, что я потом целый год буду деньги копить?… Продавщица. Так. Ты что, может, умней меня? Катя. Ну что вы! Я просто так зашла, на минутку. Я мальчика ищу, не заходил к вам мальчик такой, со скрипкой? Продавщица. Так, со скрипкой! Я тебе уже сказала, здесь не зоопарк и тем более не концерт. Все! (Ест.) Катя (поворачивается, чтобы уйти). А почему у вас так тихо, темно?… Они спят?… Продавщица (чуть не давится). Девочка! Катя. Да, тетя? Продавщица. Посмотрела? Катя кивает. Спросила? Катя кивает. Нету тут твоего мальчика? Катя. Нет. Продавщица. Все. До свидания. Катя. До свидания. Но почему вы… Продавщица. Почему? Потому что оканчивается на «у»! Катя берется за ручку двери, но тут в клетке оживает Попугай, он вертится, бьет крыльями и внезапно кричит оглушительным, через микрофон, голосом. Попугай. Ну как можно, как можно, как можно! Просто черт знает что! Ну как можно так разговаривать с детьми! Это же ужас какой-то! Ужас! Ужас! Ужас!… Я вас уволю, немедленно уволю! Все! Хватит с меня! Подавайте заявление по собственному желанию! Черт знает что! Полундр-р-ра! В плетках –  писк, шум, вспыхивает свет, птицы летают, в аквариуме загорается огонь, оттуда рыбья голова разевает пасть на Продавщицу. Стой, Анна-Мария, вернись! Просим прощения, просим прощения, просим прощения!… Уволить! Немедленно! Мне надоела эта глупая тетка! Мне надоела эта паршивая торговля! Голубятники! Спекулянты! Полундра! Продавщица (совершенно невозмутима). Это мы еще посмотрим, как вы меня уволите! У пас, слава богу, профсоюз есть! Управу-то па вас живо найдут! (Кате.) Вот вечно так разоряется, а чего разоряется, и сам не знает. На горло берет. Как будто мы сами без горла. (Вдруг вскакивает и дико орет на попугая.) Дети! Осточертели они, эти дети! Целый день и ходют, и ходют, и смотрют! Да увольняй! А то работы не найдем! Была бы шея! Дурак! Попка! Попугай. Ой! Ой! Ой! Ой! Кар-р-р-рдиомип! Валокоррдин! Сердце! (Падает па дно клетки.) Все затихает и меркнет, рыбу Продавщица хлопает сачком по голове, сама садится на место. Продавщица. Вот то-то! А то раскудахтался! (Вдруг Кате, шепотом.) Да, чуть не забыла! Эй, девочка! Собачку беленькую не надо? Хорошенькая собачка у одного человека есть. Шпиц. Щеночек еще. Беленькая-беленькая. Шарик зовут. А? Не надо? Катя. Нет, нет. Не надо. (Убегает.) Картина девятая Привокзальная стоянка такси. Слышен голос: «Поезд номер семнадцать Ленинград –  Баку прибывает на второй путь. Стоянка две минуты». Пусто, только Катя в сторонке. Появляется полная женщина в белом пальто. В руках чемодан, сумка, шляпная картонка, еще сумка. Приезжая. Ну конечно, ни одного такси! Что за город: ни носильщиков, ни такси, просто безобразие!… И как они могли меня не встретить! Никто ничего не хочет делать, никто не помнит своих обязанностей… Такси! Такси!… Ну вот, конечно, зеленый огонек, а едет мимо!… Девочка, тут бывают такси? Катя. Да, бывают. Только что были, а теперь все уехали. Приезжая. Ну вот, что теперь делать? Не потащусь же я со всеми вещами. А сколько ждать здесь – неизвестно, можно окоченеть. Никто ничего не хочет делать, никто! Катя. А вам далеко? Хотите, я вам помогу? Приезжая. Ну что ты, это тяжело. Впрочем… Катя. Давайте, давайте, вы не думайте, я сильная. (Берет чемодан.) Приезжая. Ну спасибо, спасибо… Я еще помню те времена, когда здесь стояли извозчики… Катя. Извозчики? Приезжая. Да, извозчики. И между прочим их на всех хватало, всегда можно было сесть и уехать. Они идут, несут вещи, Кате очень тяжело, а Приезжая продолжает говорить. Все было совершенно по-другому, люди были вежливые, особенно молодежь. Если мы видели, что какая-нибудь старушка несет тяжелую корзину, то обязательно подбежим, поможем. А теперь? Безобразие… Отдохни, отдохни, нам еще совсем немного, вот тут, за углом… Я им послала телеграмму, все написала, а они не могли встретить… Молодежь!… Племяннички! Никто ничего не делает, никто. Кончится тем, что я тоже ничего не буду делать!… Ну, прекрасно, вот мы и пришли. Устала? Катя. Да нет, что вы, ничего. Приезжая. Ну спасибо. Сколько тебе? Катя. Двенадцать. Приезжая. Двенадцать?… Да ты что, в своем уме? Новых? Катя. Что – новых? Приезжая. Нет, это просто ни в какие ворота не лезет! У людей совершенно пет стыда, совершенно! Вот тебе пятьдесят копеек, и все! И скажи тому, кто научил тебя запрашивать такую цену… Катя. Какую цепу? Вы что? Приезжая. Ничего! На деньги и уходи. Такая маленькая, а… Нет, надо же! Катя. При чем тут деньги? Я вам просто помогла… Это мне лет двенадцать! Приезжая. Лет? Катя. Да, лет! (Всхлипывает и убегает.) Приезжая. Подожди, подожди, возьми на мороженое!… Ничего не понимаю… Тимуровцы, что ли, какие-то?… Бог знает, что за город! Картина десятая Храм божий. Вход. Слева, за конторкой, Монашка, прислуживающая Батюшке. Рядом в полном облачении стоит сухощавый, моложавый Батюшка с кадилом в руке. Он утомлен и озабочен. Служба кончилась, вечер. В стороне – Наг я, она с любопытством наблюдает и слушает. Батюшка. Пометь, значит, нынешних упокойников двоих… Монашка. Подсчитано, батюшка, подсчитано… Батюшка. Да Иван Михайлычевы, что он сегодня принес, туда же… Монашка. Подсчитано, батюшка, подсчитано… Батюшка. Да за свечи выручку… Монашка. Подсчитано, батюшка, подсчитано. Батюшка. А за свечи-то не должны мы? (Замечает Катю, слегка тушуется.) Нда, гм… Монашка. Подсчитано, батюшка, подсчитано. Да тут еще… Батюшка. Ну и ладно, и слава богу!… Устал я что-то нынче, так вот тут и поламывает. Тройчатки нету? Монашка. У Алексей Захарыча должно быть, я мигом… Батюшка. Полно, полно, я сам спрошу… Глаза-то какие, господи! (Кате.) Что смотришь? Подойди сюда, отроковица… Катя. Вы меня? Батюшка. Тебя, тебя. Отроковица – значит девочка… Я что-то не видал тебя у нас прежде… Катя. Я нечаянно зашла. Я мальчика одного ищу, Гену. Вы не видели случайно – мальчик такой, со скрипкой? Батюшка. Со скрипкой? Нет. А что ты его ищешь? Катя. Да понимаете, его обидели, и совсем несправедливо. Ему помочь надо. Батюшка. Ох как болит!… И ты его ищешь, чтобы помочь?… (Задумывается.) Монашка. А пионерам ведь не положено в храм-то божий! А у тебя вон он, галстук-то, краснеется, ишь! Катя. А почему не положено? Я не знала. Монашка. Как это не знала, должна знать! Аль ты, может, веруешь? Катя. Что? Монашка. Ну, в бога веришь? Катя. В бога? Его нету. Монашка. Во!… Ну! Вот они, вот, повырастали!… Батюшка. Ну-ну, Ефимовна, будет! Сходи-ка мне пока к Алексей Захарычу, а мы поговорим. Монашка. Да что ж с ними, нехристями, говорить-то! Отдохнули бы, батюшка, умаялись за день-то… Батюшка. Сходи, сходи… Монашка. У меня касса, батюшка. Батюшка. Я покараулю, ступай. Монашка ворчит, но уходит. Помочь, значит, ищешь? Так, так. А к нам, стало быть, впервой? Катя. Нет, я заходила, когда маленькая еще была. Все поют, и я цела. Мне один раз кашу давали с изюмом… Батюшка. Кутью. А потом что ж? Катя. Не знаю. Некогда. Я кино люблю. Батюшка. Некогда – это верно. Времени совсем нет, все суета, суета. (Морщится.) Господи, господи, боже ты мой! Катя. У вас что, голова болит? Она сейчас принесет. А хотите, я сбегаю, мне все равно в аптеку надо зайти, может, он в аптеке. Батюшка (кладет Кате руку на голову). Спасибо. Добрая ты душа. Глаза у тебя словно у ангела… (О своем.) Ах ты господи, да что ж это такое, как же так?… Катя. Да вы не расстраивайтесь… Скажите, а у вас тут никакой комнатки нет, чтобы на скрипке играть? Или ванной? Батюшка. Ванной? Ну что ты, купель вот только. Катя. Жалко. Ему ванная нужна, купель не подойдет… А это вы что, деньги считали? Вам деньги приносят, да?… Кто в бога верит?… Батюшка. Да, по этого не нужно знать, это так… Истинная вера без корысти… Нда… (Все в той же задумчивости.) И добро… Вот ты мальчика со скрипкой ищешь, чтобы помочь? Тебе от него ничего не надо? Вот и мы так… О господи, прости нас, грешных! Катя. А она говорит: касса. У вас что, билеты? Батюшка. Нет, нет, дитя, бог с тобой!… Катя. А вы в кино не ходите? Батюшка. В кино? Нет. Не положено нам. Катя. А в театр, на стадион? Батюшка качает головой. Как же так?… А в магазин можно? Батюшка. В магазин можно. Катя. Бедные! Батюшка. Ничего, обходимся. (Морщится.) Как же зовут тебя, душа христианская? Где живешь ты? Катя (улыбается). Я не крестьянская. И сейчас я нигде но живу… А зовут меня Анна-Мария. батюшка (пугается). Анна-Мария? Анна? Мария?… О господи! Истинно Христова душа! Ангел ниспосланный! Катя. Да что вы, какой я ангел! (Смеется.) Батюшка (заводя самого себя). Господи! Анна-Мария! Вот она, вера-то, вот чистота-то! А мы что ж? Недобры, недобры… Подл я стал, руки лихоимством осквернил, зло скопил, подл стал! О господи! В глаза ее… поглядел – все добро мира там… Катя (испугалась). Что вы, что вы, дяденька?… Батюшка. Правду говоришь, за рубли веру-то отпускаем! О матерь пресветлая, прости ты нас!… И ты, ты, ангел, прости! (Охватывает голову руками, опускается на колени.) Катя пятится. Анна! Мария! Прости!… Катя. Бог простит, дяденька. (Убегает.) Батюшка (в полном ошеломлении). Что? Как?… Где она? Что она сказала?… О господи!… Монашка (подбегает). Батюшка! Батюшка! Что с тобой, отец родной? Воды! Эй!… А касса-то, касса где? О господи!… На месте, слава тебе!… Батюшка! Отец Варфоломей, Владислав Алексеевич, да что ж это?… Батюшка. Где она? Как сказала-то?… Ангел ниспосланный… О господи!… Его уводят. Картина одиннадцатая Парк, снег, та же скамейка. Идет Володя, подняв воротник, садится, закуривает, грустит. Голос Кати. Ну не надо, Володя, не расстраивайтесь. Я, конечно, понимаю, это самое обидное, когда отогреваешь, отогреваешь, а дерево так застыло, что даже не принимает тепла. Володя. Ну! В том-то и дело. Голос Кати. Да, тогда уж у самой начинают руки замерзать. Но ведь все равно я, например, не могу пройти мимо, не могу, чтобы не прикоснуться, так ведь? Володя (усмешка). Да, конечно. Ты умница, Анна-Мария. Голос Кати. Будешь умницей. У меня у самой Генка куда-то пропал. Володя смеется. Появляются ребята с гитарами, в масках Буратино, поют. Первый. Буратино, а Буратино, по-моему, человек замерзает? Второй. Ну и что? По-моему, это его личное дело. Не надо вмешиваться во внутренние дела чужих государств, Буратино. Первый. Да, до тех пор пока они не становятся наружными, Буратино. Второй. Вы так думаете, Буратино? Первый. Да, мы так думаем, Буратино. Второй. Ну что ж, раз вы настаиваете, можно этого гражданина и за нос дернуть. Володя. Не стоит, ребята. Я волшебник. У меня первый разряд по волшебству. Я очень даже просто могу из вас, например, отбивные котлеты сделать. Второй. А нас ведь двое, дяденька. Володя. А ведь воюют не числом, а умением. Первый. Это мы знаем, это мы проходили. Это Суворов. Второй. Пуля – дура, штык – молодец. Первый. Тяжело в ученье – тяжелей в бою! Второй. Идем с нами, дяденька! Брось ты об ей думать! Ты ведь об ей?… Володя (в тон). Приходил я к ней с приветом, рассказать, что солнце встало… Первый. А она чего сказала? Второй. А она сказала: летом! Первый. Брось, дяденька, пойдем! Ребята бросают снежки, Володя тоже, они увлекают его за собой. А к скамейке подходит Катя. Садится на то же место. Голос Володи. Ну не надо, Анна-Мария, ну что ты, не расстраивайся. Я понимаю, это самое обидное, когда ты отогреваешь, отогреваешь, а дерево так застыло, что не принимает тепла. Катя. Ну вот, в том-то и дело! У самой начинают руки замерзать. Голос Володи. Понятно. Но ты ведь все равно не можешь пройти мимо, чтобы не прикоснуться, не попробовать, так ведь?… Рассказать тебе про Детского человека? Был у нас когда-то Детский человек… Катя. Волшебник? Голос Володи. Слушай. Он жил на нашей улице. Все его считали чудаком. Высокий такой, худой старик. Зимой и летом без шапки ходил, в длинном плаще… Но добрый очень, понимаешь?… Целый день бродил по улицам, и где мы, там и он. Всех детей знал, и мы его все знали. Маленькие и большие. Разговаривал с нами, играл, а то просто сядет в стороне и сидит, не мешает. И только если драка какая-нибудь или ссора, подойдет, спросит, в чем дело, и говорит: не надо, не обижайте друг друга… (Задумывается.) И он не уставал, понимаешь?… Я вот помню, один раз чужие ребята у меня коньки отняли… Я уже с катка возвращался, а на меня сразу четверо из-за угла… Даже не так коньки жалко было, как обидно: четверо на одного… Катя. Несправедливо. Голос Володи. Да. Ну и вот, иду, плачу, стараюсь, конечно, виду не показать, чтобы прохожие не заметили, а потом чувствую: идет кто-то рядом со мной, вровень, кладет руку на плечо. Смотрю: Детский человек… Ничего не говорит, не спрашивает, просто идет рядом, и все… Я никогда этого забыть не мог. Ничего вроде особенного, правда? Но так мне, понимаешь, одиноко было, так обидно, все заняты… А старик словно из-под земли: увидел и пошел рядом. Никто не заметил, а он заметил. Понимаешь?… Катя. Да. Значит, опять идти? Искать? Но, может, он уже не хочет, может, ему не нужно? Голос Володи. Нужно. Ты-то знаешь, что нужно? Катя. Я знаю. Но я сама устала. Картина двенадцатая Катя сидит, и все слышанное, увиденное и пережитое за день, странно перемешавшись, возникает перед ней. Катя видит себя в ванной комнате. Она слушает, а Г е н а играет на скрипке. Мелодия рассказывает о Катиных мечтах, о том, что все хорошо; далеко стоят снежные горы, и синеет море, по которому плывут корабли, а по пустыням бредут верблюды. Но… раздается стук в дверь, все исчезает, и Гена опускает скрипку. Катя. Открывать? Гена. Открывай, конечно. Катя. А если я не открою? Давай не открывать, играй, и все. Голос тети Клани (за дверью). Я тебе не открою, я тебе нe открою! Ах ты бессовестная! Что это вы там заперлись! А ну, сейчас открывай! Катя. Он тут играет. Слышите, как человек замечательно играет! Гена. Да открывай! Катя. Так ты играл здорово, просто очень!… Гена. Да? Катя. Очень. Как будто я улетела далеко. Я вообще умею летать, ты знаешь? Гена. Да ну тебя! Открывай! Голос тети Клани. Открывай, кому сказали! Катя (открывает дверь). Ну пожалуйста, сейчас же не утро, не вечер, ни умываться не надо, ничего… В ванную вваливаются тетя Кланя и тетя Люба, Петр Петрович и Яшка с гантелями. Тетя Кланя (Кате). Ты не учи, ты в сторону давай, о тебе особый разговор. (Гене.) Так, Хена! Ты свое продолжаешь? Тебе говори не говори, а ты, Хена, свое? Матерь из-за него плачет, учителя плачут, а Хена свое! Яшка. Еще чужих приводит! Тетя Кланя (Кате). А тебе стыдно! Ишь запираются, да еще «не открою»! Ты что, в своем доме, что ль, распоряжаешься? Это наше дело, когда нам умываться, верно я говорю? Мы можем и вовсе не умываться, а нашу ванную, общественное пользование, занимать не дадим! И ты, Хена, последний раз нам душу пилишь! Мы выше пойдем! И матери твоей, Хена, плохо будет… Если тебе матерь свою не жаль, то… Петр Петрович. Главное, все им, все условия! Дворцы, понимаешь, не дворцы, школы не школы… Бона какие коридоры отгрохали. Они и знай гоняют как оглашенные. Яшка. Точно, в спортзал придешь, а там или хор поет, или драмкружок репетирует! И еще дома будут тебе на скрипках играть! И зачем эта скрипка!… Катя. А ты молчи, тебя не спрашивают, тебе бы только один футбол был на свете. Яшка. Почему? А хоккей? Тетя Кланя. Не в этом дело. Пусть играет, раз к другому негодный, мало ли ненормальных! Мой вон Петр Петрович – тот, видишь, рисует! Но он тихо рисует, по общественным местам не запирается. Петр Петрович. Что ж я, ненормальный, выходит? Ты брось! Я за рисованье-то когда взялся? Как на пенсию вышел! Тетя Кланя. Я и не говорю ничего, что уж ты! Не скажи вам ничего! Чувствительные какие! Тетя Люба (ласково). Может быть, и тебе бы так, Гена? Учился бы пока, старался. А там на пенсию выйдешь… Тетя Кланя. И не надо, зачем! Ты выучись, па ноги стань! Свою квартиру заведи, а там хоть вверх ногами ходи, хоть в пять скрипок играй… Катя. Ну как вы не понимаете! Ему сейчас надо играть, это же скрипка! Ему каждый день играть надо! Тетя Кланя. Ему играть, а нам жить надо! Петр Петрович. И без него нервы кругом, а тут тебе – зы-ы-ы, зы-ы! Яшка. Попял, рыжий? Давай отсюда, пока цел! Тетя Кланя. Ступай, Хена. И запомни: в последний раз с тобой говорим. Л то скрипку-то твою вон об угол – хик! И дело с концом! Тетя Люба. Уж ты бы, правда, сынок, стих бы! Катя. Тетя Люба, но вы-то, вы, вы же добрая, ну разрешите ему, пусть он у вас играет! Петр Петрович. У себя-то не играет, ему вот ванную подавай, да и все! Я вот где хошь могу рисовать, мне все едино, хоть в чулане… Гена. Здесь резонанс… Тетя Люба. Ишь ты! Это где ж ты его увидел-то? Катя. Ох, ну что ж делать?… Появляется Володя, с улыбкой что-то шепчет Кате на ухо. Правда?… А что, в самом деле! (Всем.) Ну вот что, раз вы так, то я знаете что сделаю? Я в эту ванную вообще никого не пущу! Тетя Клан я. Это что еще! Петр Петрович. Это как? Тетя Люба. Катя, Катя, ты что надумала? Катя выбегает. Тетя Клан я. Вот девчонка-то чумовая! Ах, Хена, что ж ты матерь свою не жалеешь! Голос Кати: «Сюда, сюда, осторожнее!… Тпр-ру!… Вот так». Появляется на пороге и ведет за собой Лошадь. Катя. Вот сюда, пожалуйста, сюда, вам здесь будет тепло, воды сколько хочешь, моя5ете купаться… Посторонитесь, посторонитесь, у вас теперь лошадь в ванной будет жить. Лошадь, просунув голову, начинает радостно ржать, брыкаться, пускает душ, все кричат: «Караул! Спасите! Господи! Это что же делается!» Лошадь, скажите, пожалуйста, а вам ничего, когда рядом на скрипке играют? Лошадь. На скрипке? Да можно! Гармонь-то, конечно, получше будет; у нас, бывалочка, Колька-кривой как ливенку-то вынесет, как елецкого-то пустит!… О боже мой, что я говорю! Ну конечно, скрипка! Это божественно! У тебя не Страдивари, мальчик? Ах, какой я слышала Страдивари в этом… в этом… как его… (Вздыхает и спит.) Катя (Гене). Ну видишь. Лошадь. А где тут холодная, где горячая? А вот это мыло ваше? Можно, я его съем? Очень я мыло люблю. И пасту зубную тоже. Особенно детскую. Очень вкусная паста. (Всем.) Ну, а вы что? Ну-ка! Тетя Кланя. Ладно, ладно, пусть уж! Пусть играет. Играй, Хена, ладно. Петр Петрович. И лошадка пущай живет. Я ей овса нарисую. Можно перегородочку поставить: лошадь пускай в ванне плескается, а парнишка тут пилит. Яшка. И дырочки не затыкай, а то задохнешься еще там. Петр Петрович. Дырочков-то еще можно навертеть. Тетя Клан я. Играй, Хена, играй, это дело святое. Я сама по радио песни люблю слушать. Вырастешь – не забывай об нас, мы к тебе всей душой. Петр Петрович (шутит). Знаменитый будет – небось и руки не подаст. У, пострел! Тетя Люба. Конечно, пусть играет. Мы потерпим. Раз нужно для искусства. Талант – это большая редкость. Петр Петрович. Еще бы! Тут бережно надо, без крику. Тетя Клан я. Кричать вообще нехорошо. Яшка. Пусть сыграет чего-нибудь. Все. Сыграй, Гена, сыграй. Лошадь. «Вот мчится тройка»… То есть что я! Этого… как его? Стравинского, деточка, Стравинского… Катя. Правда, сыграй, видишь, как все хорошо, какие все добрые… Гена играет, все с умилением слушают, утирают слезы –  идиллия. Лошадь. Ну что вы грустные такие, что? Все прекрасно, все великолепно, у нас даже в королевской конюшне не было такой замечательной ванны. Анна-Мария, ну ты что? Катя (как бы выходя из этой сцены снова на улицу). Все это нам спится, лошадь, все это нам снится. Снова парк, скамья. Катя сидит в т» й же позе. Появляется Собака. Собака. Девоцка, а девоцка? Ну цто ты сидись? Холодно. Ты меня плости. Я подумал-подумал, мне стыдно стало. Если нузно, позалуйста, я буду Сяриком, хоцещь? Сярик, Сярик… Катя (передразнивает.) Не нузно тепель! Вовремя надо все делать! Собака. Ну Анна-Мария, ну зацем ты так? Ну осибся, ну бывает. Просу просцения. Катя. Тебя как человека просили, а ты как собака какая… Собака. Ну собака я, собака… Сато я тебе могу мальцика найти. Катя. Где? Где он? Ты знаешь? Собака. Идем. (Бежит вперед. Катя за ней.) Картина тринадцатая Комната, настольная лампа, разложенные на столе книги. Мать Гены, молодая женщина, говорит по телефону. Мать…Просто не знаю, у меня коллоквиум завтра, всю ночь буду зубрить, а он как сквозь землю провалился. Я прямо измучилась с ним в последнее время, честное слово… Ну да, понятно, переходный возраст, но у меня тоже нервы не железные… Что?… Ну как не расстраиваться!… Да, конечно… Нет, утром я приду, я у Чемодана только с трех отпросилась, потом мне хоть умри надо к Надьке забежать, она в Ленинград едет, и еще юбку перешить, и парню моему ботинки я обещала купить. Звонок. Подожди, Галя, вот, кажется, пришел мой изверг… Ну ладно, я тебе позвоню потом. Ох, завалюсь я завтра. (Быстро выходит и возвращается с Катей.) Да нет, его нет, я вот жду. А ты что, из его класса? Что-нибудь случилось? Катя. Нет, я просто хотела с вами поговорить… Мать. Поговорить? (Смотрит на часы.) Насчет Гены? Катя. Вы не думайте, это я сама пришла. Вы не волнуйтесь, ничего не случилось, по просто он не хочет домой идти… Мать. Как это?… Что значит – не хочет?… Он у тебя, что ли, прячется? Пойди и скажи, чтобы сейчас же шел домой! У меня коллоквиум завтра, мне надо заниматься. У меня уже четвертый курс, а он мне будет тут свои фокусы показывать! Пойди и приведи его сейчас же, а то хуже будет!… Где это? Где ты живешь?… Ну что ты молчишь? Катя. Нет, вы не понимаете. Я сейчас не знаю, где он, я сама его везде ищу. Он хочет на скрипке играть… Мать. Опять эта скрипка! Ну и что? Кто ему мешает?… Катя. Ну, и не только скрипка, а вообще. Ребята дразнят, в школе ругают, и вообще один. Вам бы хорошо было, если бы вы были одна? Вот если я одна, то… Мать. Ну уж я-то так одна, что… Черт знает что!… Как у меня только бывает свободная минута, я: «Гена! Гена!» А Гена отвернется и молчит. Как будто мать ему враг! Уже большой парень, должен все понимать. Мы и так целую неделю не видимся, а он даже не разговаривает. От вас вообще разве чего-нибудь добьешься, вы странные какие-то люди… Катя. Почему, когда со мной разговаривают, я тоже разговариваю. Мать. Я вижу, ты разговорчивая. Вы что, дружите? Катя. Да… Нет, я просто шла по парку, а он сидит со своей скрипкой, холод такой… Мать. Как сидит, где?… Катя. Нет, это раньше сидел, а потом мы пошли к Ирме, а потом к тете Любе, это моя тетя, но у нее ремонт… Мать. Я ничего не понимаю! Где он сейчас? Телефонный звонок. Подожди. Не уходи. Да, я. (В трубку, совсем, другим голосом.) Андрей! Ну да, конечно, узнаю… Нет, нет, не поздно, я не сплю. У меня завтра коллоквиум, я ничего не знаю, всю ночь вот просижу. Что? (Смеется.) Да, конечно… Так. Так. Ну, попятно. Даже не знаю, завтра набирается дел выше головы. Во сколько?… Ну, это еще ничего, может, я освобожусь… Входит хмурый Гена. У него свой ключ, и он уже разделся. Удивленно смотрит на Катю, та обрадовалась. Мать, продолжая разговаривать, делает угрожающие знаки, показывает на часы, Гена хмурится. Молча объясняется с Катей: мол, ты зачем здесь? (Продолжает.) Да-да, Андрей, хорошо, я поняла… Нет, наверное, лучше я буду звонить, а то ты меня не найдешь… От семи до восьми? Ладно. Хорошо, спасибо. Какое там ни пуха ни пера – к черту! Завалюсь, как пить дать… Ладно, привет! (Опять смеется.) Пока, пока, а то тут мой Ойстрах пришел. (Кладет трубку.) Ну! И как это называется? Совесть у тебя есть или нет? Почему я должна весь вечер волноваться?… Где ты был? Гена. У Лидии Ивановны. (Хмуро, Кате.) Там тебя собака спрашивает. Мать. Ну и что Лидия Ивановна? Ты учти, я к ней больше не пойду. Сам творишь свои дела, сам и отвечай, не маленький. И не отворачивайся, что ты отворачиваешься?… Подожди. А это что такое? Это откуда? (Про синяк.) Ты еще и дрался? Кто это тебя? Гена молчит. Вот поговори с ним! Он еще и обижен! Как будто ему зла хотят… (Кате.) С кем он дрался?… Катя. Ну пожалуйста, не надо… Он у меня был, а потом мы к тете Любе пошли, а потом сели на трамвай, а у трамвая двери замерзли, и он едет, едет, а двери не открываются. А синяк – это когда лошадь… Мать. Какой трамвай, какая лошадь! Нет, я знаю, мне просто вообще надо перестать с ним говорить, пусть делает как хочет. Зачем я буду себе нервы трепать! Пришел бог знает когда, уроки не делал, под глазом синяк! Как хочет. Все! Пауза. Там, на кухне, суп, котлеты, бери ешь, мне некогда. (Садится за стол.) Гена мнется, молчит, потом выходит. (Кате.) А тебе тоже, наверное, домой пора, родители волнуются! Катя. Не волнуются. (Быстро.) У меня мама уехала в экспедицию на Южный полюс, а папа – на Северный. В Арктику и в Антарктику. А рано спать я не люблю. Пауза. Мать делает вид, что углубилась в чтение. А вы в каком институте учитесь? Мать. В энергетическом. Иди, девочка, поздно. Катя. Я иду. Только извините, вы неправильно… Вы с ним не так поговорите… Ну пожалуйста… Он ведь хороший! Мать. Ты смешная!… Ну как я еще могу поговорить? Катя. По-хорошему. По-человечески… Позвать его? Мать. Смешная ты! (Улыбается.) Ну позови. Катя вылетает, Мать некоторое время читает, потом откладывает книгу, идет на кухню, еще через минуту возвращается с тарелкой в руке, за ней –  Гена и Катя. Катя остается у порога. Мать. Ну ладно, ладно, хватит дуться, иди садись здесь, и я тоже с тобой поем… Иди, иди, перестань. (Усаживает Гену за стол, приносит еще что-то, садится напротив.) Целый день ведь, наверное, ничего не ел? Ну вот видишь, голодный какой!… А я звоню, звоню домой, и с работы, и из библиотеки, а тебя нет и нет. Я уж думала, ты ключ свой потерял, в квартиру войти не можешь… Замерз?… Да, насчет ботинок: может, меховые купим?… Нет?… Ты чай поставил? Я тоже котлетку с чаем съем… Подожди, а где же приятельница твоя? Она ведь тоже, наверное, голодная? (Оглядывается, но Кати нет, она незаметно ушла.) Когда же это она ушла?… Смешная девочка. Гена. Анна-Мария! Мать. Как? Анна-Мария?… А где она живет, далеко? Может быть, она боится одна? Гена. Ничего она не боится. Мать. Да, вообще, видно, смелая. Она не с тобой учится? А почему у нее такое странное имя? Гена. Странное? Не знаю… Она вообще-то Ка… нет, не знаю, Анна-Мария, так зовут… Мать. Ну, молодец, вот видишь, пришла за тебя заступиться… Ешь, ешь, я пойду чайник посмотрю… Эх ты, мальчишка-дуришка!… (Ерошит Гене волосы, выходит.) Гена тут же подбегает к окну. Стекло замерзло. Он прикладывает ладонь, иней тает. Картина четырнадцатая Перед этой картиной снова надо показать Катю на скамейке или на улице, и чтобы слышались голоса: «Катя! Катя! Анна-Мария!» И чтобы появились Б у ратины с гитарами, Володя, которые подхватили бы Катю, закружили, понесли. И затем –  утро. Яркое, зимнее. Комната Лидии Ивановны. На широкой тахте, на белой постели сидит проснувшаяся Катя, трет глаза, осматривается, ничего не понимает. Входит Лидия Ивановна –  она кажется Кате феей. Лидия Ивановна. А, проснулась! Пора, пора, доброе утро! Катя (робко). Доброе утро. Лидия Ивановна. Ну, как спалось, Анна-Мария? Как ты себя чувствуешь? Давай градусник поставим? Катя. Я больная? Лидия Ивановна. Нет, по я боюсь, не простыла ли ты? (Присаживается, улыбается, трогает лоб Кати.) А то когда Володя тебя вчера привел, ты была просто как льдышка!… Ну вот ты, значит, какая, Анна-Мария!… Катя. Ой, я вспомнила! Вы же Лидия Ивановна!… Я вчера такая сонная была, просто ужас. Да? А Володя меня привел… Лидия Ивановна. Да, ты спала на ходу… Ну, будем завтракать? Что лучше: яичницу или кашу?… Ну, что ты так смотришь? Тебе здесь правится? Катя. Очень! Лидия Ивановна. Ну вот и прекрасно!… Ох, что ж это я, там же молоко! Вставай, вставай, сейчас будем есть… (Выбегает.) Катя сидит одна и рассматривает, трогает одеяло, рубашку, в которую одета. Лидия Ивановна возвращается. Ну, я решила кашу. Ты как насчет каши? Катя. Я все ем. Я, между прочим, все время есть хочу, прямо стыдно. Лидия Ивановна. Возраст такой. Вставай, девочка, вставай. Катя. Лидия Ивановна! Лидия Ивановна. Да? Катя. У вас так хорошо! И пахнет так!… И вы… вы такая красивая, Лидия Ивановна! Лидия Ивановна (смеется). Да что ты? Ну, спасибо за комплимент. Катя. Правда-правда, вы очень… Знаете, мы когда идем с девочками по улице или, например, в кино, и если какая-нибудь тетя красивая, то все кричат: чур, это я! чур, это я!… Лидия Ивановна. Да? Мы тоже так делали… Ну, встаем! Катя. Да! Да! (Вскакивает на постели.) Лидия Ивановна! А вы знаете, я умею летать! Лидия Ивановна. Это бывает. Все летают во сне, даже я до сих пор… Катя. Нет, я не во сне, в том-то и дело, что не во сне! Я, конечно, не так летаю, не по небу, но вот если сильно разбегусь и вот так сделаю (зажмуривается и напрягается), то… то так и пролечу несколько шагов, так и поднимаюсь, честное слово! Показать? Лидия Ивановна. Ну где же тут? Тут тесно, как-нибудь в другой раз, на улице… Катя. Жалко, а то сейчас как раз настроение подходящее… Звонок в дверь –  как будто играют «чижик-пыжик». Лидия Ивановна. О, это к нам! Подожди! (Выходит.) Катя, в длинной рубашке, выскакивает, подхватывает подол, разбегается, зажмуривается и… попадает в объятия Володи. За ним –  Гена, Яшка, Лидия Ивановна, Собака. Володя. Ага, попалась! Вот она где, братцы, говорил я вам! (Кружит Катю.) Катя. Ой, Володечка! Ой, здравствуй! Ура! Гена! Гена! Лидия Ивановна. Володя, Володя, тише! Володя. Вставай немедленно! Там такая погодка сегодня! Столько снегу за ночь намело! Катя. Гена!… Ген, ты больше не сердишься на меня? Гена (потупясь). Я? Ты что! Наоборот… Катя (счастливо смеется). И ты, Яшка, тоже тут? А ты откуда? Яшка (мрачновато). Ниоткуда. Володя. Яшка у нас привыкает к рыжему цвету. Его задача не спускать глаз с Генкиной головы… Выполняешь, Яш? Яшка. Стараюсь. Катя. А ты, Шарик, Шаричек!… Собака. Не Сярик я, Полкан я… Володя. Лидия Ивановна! Лидия Ивановна. Да? Володя. Вы нынче ослепительны, Лидия Ивановна! Замрите, а? Лидия Ивановна. Пожалуйста. (Замирает с улыбкой.) Володя. Хорошо, что я вчера вернулся, как вы считаете, Лидия Ивановна?… Лидия Ивановна показывает, что не может говорить. А все – кто? Все Анна-Мария. Ну, хорошо? Лида кивает. Отомри. Лидия Ивановна. Хорошо, только еще бы выспаться… (Гене.) А ты почему не в школе? Мы же вчера договорились… Гена. Я без вас не пойду. Лидия Ивановна. Ну, глупости, я сегодня только к третьему уроку… Ну, как мама? Произвела Анна-Мария па нее впечатление? Гена. Произвела. Она сказала (Кате), чтобы ты приходила, когда захочешь!… Катя. Правда? Ой!… А про скрипку? Гена. И про скрипку ничего. Она говорит: может, нам квартиру сменить, вдвоем где-нибудь жить?… Володя. А что, это идея! Вот нам бы всем в одну квартиру и жить вместе!… Яшк, ты пошел бы с нами жить? Яшка. Я?… У меня теперь ничего. Я как разряд получил, так отец у меня ничего… Володя. А ты, Лида? Лидия Ивановна. Подумаем. Володя (со значением). Нет, я серьезно… Лидия Ивановна. Перестань, тут дети… Володя. Ах, дети-дети, куда вас дети?… Катя. Яшка, а тете Клане сказали, где я? Яшка. Сказали. Володя. Да она ничего, ничего, я с ней говорил. Это она шумит больше, а вообще-то она тебя любит… Ну, вы – что, не ели еще? Давайте, давайте, а то такая погодка! (Вдруг поет.) Очень нужен городу Детский человек. Пусть он носит бороду Белую как снег. Пусть он ходит по дворам, Словно почтальон, И спешит на помощь нам С четырех сторон. Потому что если вдруг Слезы на глазах Или самый лучший друг Поступил как враг, То потом врезается След на целый век, Если не вмешается Детский человек… Катя начинает подпевать, мальчики и Лидия Ивановна тоже. И даже Полкан. Катя. Ой, какая песенка! Володя, слова спишете? Как это? «Очень нужен городу Детский человек». Володя. «Пусть он носит бороду белую как снег…». Все (вместе). «Очень нужен городу Детский человек…». Катя. Я сейчас. (Убегает одеваться.) Лидия Ивановна идет за ней. Володя. Ну вот так, музыканты, вот так вот, футболисты! Все поняли? Еще раз хочу сказать: если мы будем обижать друг друга, не помогать друг другу, то грош нам цепа. Ясно? Мальчики кивают. Лидия Ивановна (входит). Ну, вы готовы? Катя сейчас допьет чай – и пошли. Мне пора. Есть никто не хочет? Все отказываются. Володя. Лид! Лидия Ивановна. Да?… Что, замереть? Володя. Нет, отмереть… Отмереть, и в этой отмере… отмерлости – как сказать? – в общем, в этой отмерзлости – замереть! Катя (вбегает). Ой, Лидия Ивановна, спасибо! Лидия Ивановна. Пожалуйста. Пора, пора. Ты готова? Пошли! Володя и мальчики выходят первыми. Катя. Лидия Ивановна! Одну минуточку! Лидия Ивановна. Мы опаздываем, Катя, опаздываем… Катя. Одну секундочку! Одну!… Лидия Ивановна. Ну, я слушаю… Катя. Лидия Ивановна, а мне все это не кажется, а? Я ведь глупая, правда? Все выдумываю. И про говорящую лошадь, и про собаку, и про все. Летать-то я умею, это правда, а остальное… Я ведь знаю, я живу в маленьком городе, учусь в обыкновенной школе, и никаких чудес нет, и Володя никакой не волшебник. Просто я напридумываю, напридумываю, и получается – как во сне. То есть получается как на самом деле, но все равно не на самом деле, все равно ничего нет… Лидия Ивановна. Глупенькая, ну как же нет? Почему нет? Почему Володя не волшебник? Он волшебник… И люди всегда так: сначала мечтают, напридумывают-напридумывают, а потом все получается на самом деле. И придуманное существует так же, как непридуманное. Рыба плывет и корабль плывет, птица летит и самолет летит… Идем! Мы с тобой еще поговорим об этом. Потом. Вот сегодня можем сесть вечером и поговорить… Глупыш ты! Кто это сказал, не помню: «Самое удивительное в мечтах – это то, что они сбываются»… Понятно? Ну скорей! Катя. Лидия Ивановна! Можно, я вас поцелую? Лидия Ивановна. Ну давай! Быстро! Они обнимаются, целуются, в дверь заглядывают три голо вы в шапках и поют. Все уходят. Затем Катя вбегает снова, хватает свой портфель. Катя. Конечно, они сбываются! (Смеется, бежит и… летит.) Конец 1966