---------------------------------------------


 Жорж Сименон
 «Самый упрямый клиент в мире»



 Глава 1
 Кафе «Министерское», или царство Жозефа


 В анналах полиции не найти подобного случая – никогда и никто еще не проявлял подобного упрямства, смешанного со своеобразным кокетством. Чтобы сидеть на виду у всех и демонстрировать себя со всех сторон в течение нескольких, а точнее, шестнадцати, часов, вольно или невольно привлекая внимание десятков людей до такой степени, что прибывший по вызову инспектор Жанвье даже поближе подошел к этому типу, чтобы лучше рассмотреть его. И тем не менее, когда попробовали дать описание его внешности, словесный портрет получился настолько нечетким и расплывчатым, что трудно было представить себе этого человека.
 Дело дошло до того, что некоторые – из тех, кто не наделен воображением, – утверждали, что это позирование было неким ловким приемом, особой хитростью незнакомца.
 Но проследим час за часом весь этот день, третье мая – день теплый, солнечный; в воздухе чувствуется дыхание парижской весны, и с утра до вечера с бульвара Сен-Жермен в зал кафе доносится сладковатый запах каштанов.
 В восемь утра, как обычно, Жозеф открывает двери кафе. Он в жилетке и рубашке с засученными рукавами. На полу лежат опилки, насыпанные накануне, перед самым закрытием, и стулья высоко громоздятся на мраморных столах.
 Ибо кафе «Министерское» на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Пер – это кафе старомодное, одно из немногих, сохранившихся в Париже. Здесь нет популярных нынче барных стоек, на которые облокачиваются случайные посетители. Здесь нет ни модной позолоты, ни приглушенного света, ни колонн с зеркалами, ни круглых пластмассовых столиков.
 Это типичное кафе для завсегдатаев, где у клиентов есть свой стол, их уголок для игры в карты или шахматы и где Жозеф, официант, каждого знает по имени; здесь бывают в основном служащие и начальники отделов из расположенных неподалеку министерств.
 И сам Жозеф по-своему интересен. Вот уже тридцать лет он работает официантом, и его невозможно представить в обычной одежде; вероятно, его не узнали бы, встретив на улице или в предместье, где он построил себе дом.
 Восемь утра – это «час мастики», как здесь называют уборку, или, как говорят в этом кругу, «время расстановки по местам». Двойные двери, выходящие на бульвар Сен-Жермен, широко распахнуты. Часть тротуара уже залита солнцем, но внутри еще царят прохлада и синеватый полумрак.
 Жозеф выкуривает сигарету. Только в этот час он позволяет себе курить в помещении. Он зажигает газ в перколяторе, [1] который он начищает до зеркального блеска. Есть целая серия жестов, своего рода ритуалов, следующих один за другим: выстроить в ряд бутылки с аперитивами и спиртными напитками, потом подмести опилки, затем расставить стулья вокруг столов.
 Клиент пришел, если быть точным, в восемь десять.
 Жозеф, склонившись над перколятором, не заметил, как он вошел, и потом жалел об этом. Вошел ли он стремительно, словно его преследовали? Почему он выбрал именно «Министерское», ведь напротив, на другой стороне улицы, есть кафе-бар, где в этот час можно найти маленькие булочки и круассаны и уже полно народу?
 Жозеф рассказывал:
 – Я повернулся и увидел, что какой-то мужчина в серой шляпе, с маленьким чемоданчиком в руке, стоит посреди зала.
 Кафе было открыто, но еще не работало. Открыто – ибо двери распахнуты, и в то же время никто никогда не заходил сюда в такое время, ведь кофе еще не готов, и вода только начала нагреваться в перколяторе, да и стулья не расставлены.
 – Раньше, чем через полчаса, я вам ничего не смогу предложить, – говорит Жозеф.
 Он думает, что отделался. Но мужчина, не выпуская из руки чемоданчика, снимает стул с одного из столов и садится. Он сделал это просто, спокойно, как человек, которого на заставишь переменить свое мнение, бормоча себе под нос:
 – Не важно.
 Этого достаточно, чтобы привести Жозефа в дурное настроение. Он, словно домашняя хозяйка, не выносит, когда кто-то путается под ногами во время генеральной уборки. Это его время, «час мастики». И он цедит сквозь зубы:
 – Ты будешь долго ждать свой кофе!
 До девяти часов Жозеф занимается своими обычными делами, время от времени бросая беглый взгляд на своего клиента. Десять, двадцать раз он проходит совсем рядом, даже слегка задевает его – то подметая опилки, то снимая стулья со столов.
 Позже, в две или три минуты десятого, он наконец решается подать чашку горячего кофе и небольшой молочник, с двумя кусочками сахара на блюдце.
 – У вас нет круассанов?
 – Круассаны в кафе напротив.
 – Не важно…
 Любопытно, что в этом клиенте, который должен был сознавать, что мешает, что он находится не на своем месте, что еще слишком рано располагаться в кафе «Министерское», чувствовалась в то же время какая-то покорность, и это не могло не вызвать к нему некоторой симпатии.
 Было и другое, что также оценил по достоинству Жозеф, повидавший немало клиентов за этими столами. В течение часа, что он находится здесь, человек не вынул газету из кармана и не потребовал ее у официанта, у него не возникло потребности перелистать телефонные справочники. Он даже не пытался завязать разговор. Он не клал ногу на ногу. Он не курил.
 Крайне редко люди бывают способны в течение часа просто сидеть в кафе, не двигаясь, не глядя поминутно на часы, никак иначе не проявляя свое нетерпение.
 Если клиент и ждал кого-то, то делал это с поразительной кротостью.
 Он остается на месте и в десять, когда закончился «час мастики». Другая любопытная деталь: он не занял место у окна, а сел в глубине зала, рядом с лестницей, ведущей вниз, к туалетам. Жозефу нужно спуститься туда, чтобы привести себя в порядок. Он уже нажал на ручку, разворачивающую оранжевый тент над столиками.
 Прежде чем спуститься, Жозеф звенит монетами в кармане своего жилета, надеясь, что клиент, поняв намек, расплатится и уйдет.
 Но этого не происходит, и Жозеф, оставив клиента в зале, уходит сам, внизу он меняет манишку с пристежным воротничком, затем причесывается и надевает легкую куртку из альпаги.
 Когда он поднимается, мужчина сидит на том же месте. Пришла кассирша, мадемуазель Берта; она устраивается поудобнее за кассой, достает несколько предметов из своей сумочки и начинает расставлять аккуратными столбиками телефонные жетоны.
 Жозеф и кассирша обменялись взглядами, и мадемуазель Берта – толстая, мягкая, розовая и добродушная, с обесцвеченными перекисью волосами – теперь тоже наблюдает за клиентом с высоты своего «трона».
 – Он показался мне очень спокойным, весьма приличным, и все же у меня было впечатление, что его усы – крашеные, как у нашего полковника.
 Ибо короткие, слегка загнутые вверх с помощью железных щипцов синевато-черные усы клиента наводят на мысль о краске.
 Привезли лед – еще один утренний ритуал. Грузчик – колосс, подложив на плечо мешковину, таскает опаловые глыбы, с которых стекают прозрачные капли воды, и укладывает их в морозильник.
 Колосс скажет позже, ибо он тоже заметил единственного посетителя:
 – Он мне показался похожим на тюленя.
 Почему на тюленя? Рабочий не сможет этого объяснить. Что касается Жозефа, по-прежнему придерживающегося неизменного распорядка, – он изымает из подшивки старые газеты и заменяет их свежими вечерними номерами.
 – Если вас не затруднит, дайте мне одну газету.
 Надо же! Клиент заговорил! Голос тихий, почти робкий.
 – Какую желаете? «Тан»? «Фигаро»? «Деба»?
 – Не важно.
 Это наводит Жозефа на мысль о том, что клиент, несомненно, не из Парижа. Он никак не может быть иностранцем, так как говорит без акцента. Скорее всего, он приехал из провинции. Но поблизости нет никакого вокзала. Зачем ему, выйдя из поезда около восьми утра, тащиться через несколько кварталов Парижа с чемоданом в руке, чтобы наконец оказаться в незнакомом кафе? Ведь Жозеф, обладавший хорошей памятью на лица, уверен в том, что никогда не видел его. Незнакомцы, войдя в кафе «Министерское», обычно сразу же чувствуют, что они здесь лишние, и удаляются.
 Одиннадцать часов. Час хозяина, господина Монне, который спускается из своей квартиры – аккуратно выбритый, светлолицый, седые волосы тщательно расчесаны; он, как всегда, в лакированных ботинках. Он давно уже мог бы удалиться от дел. Каждый из его детей получил от отца кафе в провинции. Если он и остается здесь, то только потому, что этот угол бульвара Сен-Жермен – единственное место в мире, где он может жить, и клиенты кафе стали его друзьями.
 – Все в порядке, Жозеф?
 Он сразу же заметил посетителя и его чашку кофе.
 Его взгляд становится удивленным. И официант шепчет ему из-за стойки:
 – Он сидит тут с восьми утра.
 Господин Монне несколько раз проходит рядом с незнакомцем, потирая руки, словно бы приглашая его вступить в беседу. Господин Монне разговаривает со всеми своими клиентами, играет с ними в карты или домино, ему знакомы их семейные проблемы и служебные интрижки.
 Клиент не реагирует.
 – Он мне казался очень усталым, как человек, проведший ночь в поезде, – показал хозяин.
 Каждого из троих – Жозефа, мадемуазель Берту и Монне – Мегрэ позднее спросит:
 – У вас не сложилось впечатление, что он высматривает кого-то на улице?
 И их ответы будут разными.
 – Нет, – заявил г-н Монне.
 Кассирша:
 – Мне показалось, что он ожидал женщину.
 Наконец, Жозеф:
 – Несколько раз я замечал, что он смотрит в сторону бара напротив, но он сразу же опускал глаза.
 В одиннадцать двадцать клиент заказал бутылку «Виши». Некоторые посетители пьют минеральную воду; здесь их знают, их понимают: как господин Бланк из военного министерства, они соблюдают диету. Жозеф машинально отмечает про себя, что люди, которые не пьют и не курят, встречаются довольно редко.
 Потом почти два часа клиентом не занимаются, ибо настает час аперитива; завсегдатаи идут один за другим, и официант уже знает, кому что подать и на какие столы принести карты.
 – Официант…
 Час дня. Человек по-прежнему на месте, его чемодан засунут под банкетку из красного бархата. Жозеф, притворившись, что хочет рассчитать клиента, вполголоса считает и объявляет:
 – Восемь франков пятьдесят.
 – Вы не могли бы принести мне бутерброд?
 – Сожалею. У нас нет.
 – Маленьких булочек у вас тоже нет?
 – У нас нет в ассортименте закусок.
 Это так и не так. Иногда вечерами здесь подают бутерброд с ветчиной игрокам в бридж, если они не успели поужинать. Но это исключение из правил.
 Человек качает головой и бормочет:
 – Не важно.
 На этот раз Жозеф поражен тем, что у клиента дрожит губа, а на лице застыло печальное, покорное выражение.
 – Вам что-нибудь принести?
 – Еще кофе и побольше молока.
 Он явно проголодался и счел нужным слегка утолить голод. Он не просил больше газет. Он мог прочесть ту, что у него была, от первой до последней страницы, не пропуская и небольших объявлений.
 Пришел полковник. Он недоволен, так как незнакомец занял его место; ибо полковник боится сквозняков и уверяет, что они особенно опасны весной, по этой причине он обычно сидит в глубине зала.
 Жюль, второй официант, заступает на смену в половине второго. Он работает здесь всего три года и никогда не выглядит так, как подобает настоящему официанту кафе. Жозеф уходит за стеклянную перегородку, чтобы съесть там свой обед, который ему спускают со второго этажа.
 Почему Жюль считает, что незнакомец похож на торговца коврами или арахисом?
 – Он не произвел на меня впечатления человека, расположенного к откровенности. Мне не понравилась его манера смотреть исподлобья, а на физиономии читались слащавость и нарочитая угодливость. Будь моя воля, я сказал бы ему, что он ошибся лавочкой, да и вышвырнул бы его за дверь.
 Другие клиенты тоже заметили незнакомца, они обратили на него внимание, обнаружив его через какое-то время на том же месте.
 Все эти показания были в какой-то степени любительскими свидетельствами. Но, по воле случая, будет получено и свидетельство профессионала, но и оно окажется не более подробным, чем другие.
 В начале своей карьеры Жозеф прослужил около десяти лет официантом в пивной «У дофины», что в нескольких шагах от набережной Орфевр, куда ходили в основном комиссары да инспектора уголовной полиции.
 Там он завел дружбу с одним из лучших сотрудников Мегрэ инспектором Жанвье, а позднее женился на его свояченице, так что они даже породнились.
 В три часа пополудни, видя своего клиента на том же месте, Жозеф начинает злиться всерьез. Размышляя, он говорит себе: если мужчина упрямо не хочет уходить, то это объясняется вовсе не его любовью к атмосфере кафе «Министерское»; нет, у клиента есть веские причины, чтобы не выходить отсюда.
 Жозеф рассуждает: «Сойдя с поезда, незнакомец почувствовал за собой слежку и зашел сюда, чтобы укрыться от полиции…»
 Он звонит в полицию и просит позвать к телефону Жанвье.
 – Здесь у нас странный клиент, он сидит с восьми утра и, кажется, не собирается уходить. Он ничего не ест. Вам не кажется, что вам стоит приехать и взглянуть на него?
 Прежде чем выехать на бульвар Сен-Жермен, Жанвье, как человек исполнительный, берет с собой несколько последних сводок с описаниями внешности и фотографиями разыскиваемых лиц.
 Забавно: в тот момент, когда инспектор входит в кафе, зал пуст.
 – Птичка улетела? – спрашивает он у Жозефа.
 Но официант показывает на лестницу:
 – Он купил жетон и спустился позвонить.
 Досадно! Если бы знать, то можно было бы организовать прослушивание и выяснить, кому и зачем он звонит. Жанвье садится за стол, заказывает кальвадос.
 Клиент поднимается и проходит на свое место. Он по-прежнему спокоен, может быть, он слегка озабочен, но нервозности в его движениях не заметно. Жозефу, который уже пригляделся к нему, даже кажется, что тот испытывает какое-то облегчение.
 В течение двадцати минут Жанвье осматривает клиента с головы до пят. Он все время сравнивает полное, слегка расплывшееся лицо незнакомца с фотографиями тех, кто находится в розыске. Наконец инспектор пожимает плечами.
 – Его нет в моих сводках, – говорит он Жозефу. – По-моему, это просто несчастный малый, которого «продинамила» женщина. Должно быть, он страховой агент или кто-то в этом роде.
 Жанвье даже шутит:
 – Я бы не удивился, узнав, что это работник похоронной конторы… Во всяком случае, я не имею права проверять его документы. Никакими законами не запрещено сидеть в кафе так долго, сколько захочется, и обходиться без обеда.
 Они еще немного поболтали с Жозефом, потом Жанвье вернулся на набережную Орфевр, где проходило совещание у Мегрэ по делу о подпольных игорных домах, и он забыл рассказать комиссару о человеке с бульвара Сен-Жермен.
 Несмотря на натянутый тент, косые лучи солнца через широкие окна начинали проникать в зал. В пять часов три стола уже были заняты любителями белота.
 Хозяин играл за одним из столов, он сидел как раз напротив незнакомца и иногда бросал на него взгляд.
 В шесть часов зал заполнили посетители. Жозеф и Жюль сновали от стола к столу с заставленными бутылками и стаканами подносами, и запах перно понемногу вытеснял из кафе запах каштанов с бульвара.
 Каждый из официантов в этот час обслуживал свой сектор. Так уж вышло, что стол с незнакомцем оказался в секторе Жюля, который оказался не столь наблюдателен, как его коллега. Кроме того, Жюль время от времени заходил за стойку, чтобы пропустить стаканчик белого вина, так что к вечеру у него уже путались мысли.
 Все, что он скажет, так это то, что приходила женщина.
 – Брюнетка, хорошо одетая, приличного вида – не из тех дамочек, что приходят в кафе, чтобы завязать беседу с клиентами.
 Вообще, по словам Жюля, она была из тех женщин, которые не входят в заведение, если у них не назначена там встреча со своим мужем. Два или три столика еще оставались свободными. Она села за соседний с незнакомцем стол.
 – Убежден, что они не разговаривали. Она велела мне принести портвейн. Насколько я помню, у нее, кроме сумочки из коричневой или черной кожи, был в руке какой-то пакет. Сперва я увидел его на столе.
 А когда я подавал портвейн, его там уже не было; без сомнения, она положила его на банкетку.
 Досадно! Жозеф хотел бы ее увидеть. Мадемуазель Берта тоже заметила ее с высоты своей кассы.
 – Особа скорее всего приличная, почти без косметики, в синем костюме с белой блузкой, но – не знаю почему – я не думаю, что эта женщина замужем.
 До восьми вечера, то есть до самого часа ужина, клиенты все время входили и выходили. Потом зал почти опустел. К девяти часам было занято только шесть столов, четыре из них – шахматистами и два – игроками в бридж, которые ежедневно коротали здесь вечер.
 – Бросалось в глаза, – рассказывал потом Жозеф, – что этот тип прекрасно разбирается в шахматах и бридже. Готов даже поклясться, что он весьма силен в этих играх. Я это понял, увидев, как он смотрел на игроков, как следил за партиями.
 Значит, он не был ничем озабочен – или Жозеф ошибался?
 К десяти часам оставались занятыми только три стола. Служащие министерств ложатся спать рано. В половине одиннадцатого ушел Жюль – его жена ждет ребенка, и он договорился с напарником, что уйдет с работы чуть пораньше.
 А клиент сидел все на том же месте. С восьми утра он заказал три кофе, бутылку «Виши» и лимонад. Он не курил. Он не пил спиртного. Утром он прочел «Тан». В послеобеденное время он купил вечернюю газету у бродившего между столиков разносчика.
 В одиннадцать часов, хотя за двумя столиками еще шла игра, Жозеф, как обычно, начал ставить стулья на столы и рассыпать на полу опилки.
 Несколько позже, закончив партию, господин Монне пожал руки полковнику и другим своим партнерам, затем он забрал из кассы клеенчатый мешок, куда мадемуазель Берта сложила ассигнации и мелочь, и поднялся к себе спать.
 Уходя, он бросил взгляд на упрямого клиента, о котором сегодня вечером много говорили завсегдатаи, и сказал Жозефу:
 – Если с ним возникнут проблемы – не раздумывайте, звоните мне…
 Ибо за стойкой есть электрический звонок, соединенный с квартирой хозяина.
 Это, в общем-то, и все. Когда на следующий день Мегрэ будет проводить расследование, он не получит никаких других сведений.
 Мадемуазель Берта ушла без десяти одиннадцать, чтобы успеть на последний автобус, идущий в Эпине, где она живет. Она тоже бросила последний, изучающий взгляд в сторону клиента.
 – Не могу сказать, чтобы он мне показался нервным.
 Но он также не выглядел и спокойным. Если бы я, к примеру, встретила его на улице, он меня бы напугал, вы понимаете? И если бы он вместе со мной вышел из автобуса в Эпине, я не осмелилась бы идти домой одна.
 – Почему?
 – У него был какой-то остановившийся взгляд…
 – Что вы хотите сказать?
 – Казалось, его совершенно не интересует все, что происходит вокруг.
 – Были ли закрыты ставни?
 – Нет, Жозеф не закрывает их до последней минуты.
 – С вашего места видна часть улицы и кафе-бар напротив… Вы не заметили ничего подозрительного?.. Не казалось ли вам, что кто-то подстерегает вашего клиента?
 – Я ничего не заметила… Насколько на бульваре Сен-Жермен спокойно и тихо – настолько на улице Сен-Пер оживленно, там постоянное движение… И люди все время заходят в кафе-бар и выходят оттуда.
 – Вы никого не видели, уходя?
 – Никого… Ах да! На углу стоял полицейский…
 Он действительно стоял, комиссар квартала подтверждал это. К сожалению, несколько позже полицейскому пришлось покинуть пост.
 Два стола… Супружескую чету, которая зашла сюда выпить после кино, знали в кафе «Министерское»: врач и его жена жили в трех шагах от заведения и обычно заходили сюда по дороге домой. Они расплатились и ушли.
 Врач потом заметит:
 – Мы сидели как раз напротив него, и я обратил внимание на его болезненный вид.
 – Чем он болен, по вашему мнению?
 – Без всякого сомнения, это болезнь печени…
 – По-вашему, сколько ему лет?
 – Трудно сказать, ибо я не разглядывал его так пристально, как хотел бы сейчас. По-моему, это один из тех мужчин, которые выглядят старше своего возраста… Можно было бы дать ему сорок пять лет или больше из-за его крашеных усов.
 – Так усы у него крашеные?
 – Полагаю, да… Но у меня были клиенты и тридцати пяти лет, у которых тоже было дряблое и бледное тело и угасший взгляд…
 – Может быть, у него был угнетенный вид из-за того, что он весь день ничего не ел?
 – Возможно… Но это не изменит моего диагноза: плохой желудок, плохая печень и, добавим еще, плохой кишечник…
 За последним столом никак не кончался бридж.
 Трижды казалось, что партия вот-вот закончится, и все три раза ведущий недобирал взятки.
 Пятерка треф чудесным образом достигла успеха благодаря нервозности одного из игроков, который освободился от карт, и положила конец игре без десяти двенадцать.
 – Закрываем, господа, – вежливо напомнил Жозеф, поднимая на столы последние стулья.
 Он рассчитал игроков, но клиент по-прежнему оставался неподвижным. В этот момент, признавался позже официант, ему стало страшно. Он чуть было не попросил завсегдатаев подождать несколько минут, пока он не выставит незнакомца за дверь.
 Но он не решился, ибо четверо игроков, выходя, продолжали обсуждать законченную партию; они еще остановились немного поболтать на углу бульвара, прежде чем расстаться.
 – Восемнадцать франков семьдесят пять сантимов.
 Они остались вдвоем в зале, Жозеф гасил последние лампы.
 – Я держал в поле зрения сифон на углу стойки, – рассказывал он потом Мегрэ. – Если бы клиент бросился на меня, я разбил бы ему голову.
 – Вы специально поставили там сифон, не так ли?
 Это было очевидно. Шестнадцать часов, проведенные в обществе этого загадочного клиента, до предела взвинтили нервы Жозефа. Этот человек стал в какой-то степени его личным врагом. Он был недалек от мысли, что клиент сидит здесь только для того, чтобы сыграть с Жозефом злую шутку, чтобы напасть на него и ограбить, когда они останутся одни.
 И все-таки Жозеф допустил ошибку. Поскольку клиент, не двигаясь с места, принялся неторопливо искать мелочь в карманах, официант, боясь опоздать на свой автобус, прошел к окну, чтобы повернуть ручку, закрывающую ставни. Правда, дверь была по-прежнему распахнута навстречу свежей ночной прохладе, а по тротуару бульвара Сен-Жермен в это время фланировало еще немало прохожих.
 – Официант, возьмите…
 Двадцать один франк. Два франка двадцать пять сантимов чаевых – и это за целый день! От ярости официант чуть было не швырнул монеты на стол, но его удержала старая профессиональная выучка.
 – Может быть, вы просто боялись его? – предположил Мегрэ.
 – Я не знаю. Во всяком случае, я торопился избавиться от него… За всю мою жизнь ни один клиент никогда еще так не доводил меня… Если бы я только знал утром, что он проторчит здесь весь день!..
 – Где вы находились, когда клиент выходил?
 – Подождите… Сперва я напомнил ему, что под банкеткой лежит его чемодан, ибо он едва не забыл его.
 – Он казался раздосадованным из-за вашего напоминания?
 – Нет…
 – Он почувствовал облегчение?
 – Тоже нет… Безразличие… Это самый спокойный тип из всех, кого я знал… Я видывал всяких клиентов, но кто из них мог бы просидеть шестнадцать часов подряд за мраморным столом, даже не почувствовав зуда в ногах!..
 – Итак, вы были…
 – Около кассы… Я как раз выбивал в кассе-автомате восемнадцать семьдесят пять… Если вы заметили, у нас две двери: одна, широкая, двустворчатая, выходит на бульвар, а другая, узкая – на улицу Сен-Пер… Я чуть было не крикнул ему, что он ошибся, когда увидел, что клиент направился к узкой двери, но потом только пожал плечами: в конце концов, мне все равно… Мне оставалось только переодеться и запереть кафе.
 – В какой руке он держал чемоданчик?
 – Я не обратил внимания…
 – Вы также не заметили, держал ли он руку в кармане?
 – Не помню… Он был без пальто… Его загораживали от меня стулья на столах… Он вышел…
 – Вы оставались на том же месте?
 – Да… Точно, на том же… Я отрывал чек от кассы… Другой рукой я вынимал из кармана оставшиеся телефонные жетоны… Я услышал выстрел… Он был ненамного громче, чем шум от выхлопных газов машин, что слышен здесь целый день… Но я сразу же понял, что это не автомобиль… Я сказал себе: «Надо же! Его все-таки прикончили…»
 При таких обстоятельствах соображаешь быстрее…
 Мне уже не раз приходилось присутствовать при серьезных разборках. Такова наша профессия… Я всегда удивлялся, как быстро работает голова в такие минуты…
 Я был недоволен собой… Ибо, в конце концов, клиент оказался всего лишь неудачником, который прятался у нас, зная, что его прикончат, как только он высунет нос наружу…
 Я почувствовал угрызения совести… Он так ничего и не ел… Может быть, у него не было денег для того, чтобы вызвать такси, а потом быстро сесть в машину, прежде чем в него успеют прицелиться…
 – Вы не поспешили за ним?
 – Ну конечно! Но, по правде говоря…
 Жозеф был смущен.
 – Кажется, какое-то время я стоял и размышлял…
 Прежде всего я нажал кнопку звонка, который соединен с комнатой хозяина… Я услышал, как люди на улице ускоряют шаги и как голос, кажется женский, произнес:
 «Не вмешивайся, Гастон…»
 А потом – полицейский свисток…
 Я вышел… Уже три человека собрались на улице Сен-Пер, в нескольких метрах от двери.
 – В восьми метрах, – уточнил, сверившись с рапортом, Мегрэ.
 – Наверно… Я не измерял… Какой-то человек склонился над распростертым телом… Я только потом узнал, что это был врач, он как раз возвращался из театра… Он тоже оказался одним из наших клиентов. У нас немало клиентов среди врачей…
 Доктор выпрямился и сказал:
 «С ним все кончено… Пуля прошла в затылок и вышла через левый глаз».
 Подошел полицейский. Я прекрасно понимал, что сейчас начнутся вопросы.
 Вы можете не поверить, но я не решался смотреть вниз… Эти слова о левом глазе вызывали у меня тошноту… Я не стремился увидеть своего клиента с глазом, пробитым пулей…
 Я говорил себе, что в этом есть доля моей вины, что я должен был… Впрочем, что, собственно, я мог бы сделать?
 И тут я слышу голос полицейского, который стоит, держа в руке блокнот:
 – Никто не знает его?
 Машинально я отвечаю:
 – Я… Вообще-то я думаю, что…
 Наконец я наклоняюсь и смотрю, и, клянусь вам, господин Мегрэ, вы же давно меня знаете, я же вам тысячи, тысячи кружек пива и рюмок кальвадоса подавал в пивной «У дофины», клянусь вам, что еще никогда в жизни не испытывал такого волнения.
 Это был не он!..
 Этого типа я не знал, никогда его не видел; он был худой, высокий и одет в бежевый плащ – при таком-то прекрасном дне и теплой ночи, когда не хотелось уходить домой спать.
 Я почувствовал облегчение… Может, это глупо, но я был очень доволен тем, что не ошибся в своем клиенте… Если бы он оказался жертвой, а не убийцей, я бы потом упрекал себя всю жизнь…
 Видите ли, я с самого утра чувствовал, что у этого типа подозрительный вид… Я готов был дать руку на отсечение… не случайно я звонил Жанвье… Только Жанвье, хотя он почти мой родственник, не смотрит дальше инструкции… Представьте себе, что он проверил бы документы у клиента, когда я вызвал его… Наверняка бумаги оказались бы не в порядке.
 Не может же обычный, честный человек просидеть целый день в кафе и в конце концов в полночь убить кого-то на тротуаре…
 Заметьте, что он немедленно смылся… Никто не видел его после выстрела.
 Если он не стрелял, то остался бы на месте… Он не успел отойти и на десять метров, когда я услышал звук выстрела…
 Я задаю себе вопрос: что здесь делала эта женщина, которую обслуживал Жюль, та, что пила портвейн? Ибо я не сомневаюсь, что она приходила сюда ради этого типа… К нам приходит не так уж много одиноких женщин… Не такое у нас заведение.
 – Мне кажется, – возразил Мегрэ, – что они даже не разговаривали…
 – Как будто обязательно надо разговаривать!.. У нее с собой был небольшой пакет, не так ли? Жюль его заметил, а он врать не станет… Он сначала видел его на столе, а потом не видел, и он решил, что женщина положила его на банкетку… а мадемуазель Берта следила за дамой, когда та уходила, – ее восхитила сумочка женщины, она тоже хотела бы иметь такую. Так вот, мадемуазель Берта не заметила, чтобы дама уносила с собой пакет.
 Согласитесь, что такие вещи не ускользают от женского взгляда.
 Вы можете говорить, что вам угодно, но я продолжаю думать, что целый день провел рядом с убийцей и, несомненно, счастливо отделался…




 Глава 2
 Любитель белого вина и дама с улитками


 Следующий день был одним из тех редких в Париже дней, которые выпадают не чаще, чем три-четыре раза в году. В тот день весна была особенно щедра, и хотелось наслаждаться погодой и ничего не делать, только угощаться шербетом и вспоминать свое детство. Все казалось приятным, легким, пленительным, необычайно красивым: и синева неба, и нежная мякоть облаков, и ветерок, который неожиданно касался вас на повороте улицы, и шелест листьев каштанов, заставлявший вас невольно поднять голову, чтобы увидеть сладковатые соцветия. Кот на подоконнике, собака, растянувшаяся на тротуаре, сапожник, стоящий в кожаном фартуке на пороге дома, даже обычный желто-зеленый автобус, подъехавший к остановке, – все было ценным в этот день, все радовало душу, и именно поэтому Мегрэ на всю жизнь сохранил приятное воспоминание о перекрестке бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Пер, потому и после ему случалось часто заходить сюда в одно из кафе, чтобы выпить там в холодке кружку пива, утратившего, к сожалению, прежний вкус.
 Что же касается самого дела, то, вопреки ожиданиям, ему суждено было стать знаменитым – но не из-за необъяснимого упрямства клиента из «Министерского» и не из-за полночного выстрела, а из-за мотива преступления.
 В восемь часов утра комиссар сидел в своем кабинете, открытые окна которого выходили на голубовато-золотистую панораму Сены; он только начал знакомиться с рапортами и с наслаждением гурмана курил свою трубку. Так он впервые узнал о человеке из кафе «Министерское» и убийстве на улице Сен-Пер.
 Комиссар из того квартала неплохо потрудился ночью. Судебный медик, доктор Поль, начал вскрытие уже в шесть утра. Пуля, найденная на тротуаре, – нашли также гильзу, почти на самом углу бульвара Сен-Жермен – была передана эксперту Гастинн-Релнетту.
 Кроме того, на столе Мегрэ лежала одежда убитого, содержимое его карманов и несколько фотографий, сделанных на месте преступления службой криминалистического учета.
 – Вы не могли бы зайти в мой кабинет, Жанвье? Из рапорта следует, что в какой-то степени вы уже ввязались в это дело.
 Вот так Мегрэ и Жанвье стали неразлучны в тот день.
 Прежде всего – одежда жертвы: она была хорошего качества и менее изношена, чем казалось на первый взгляд, но изумляло ее состояние, вызванное небрежным обращением. Одежда мужчины, живущего без женщины, который носит каждый день один и тот же костюм, никогда не чистит его и, хотелось бы добавить, порой спит в нем. Рубашка новая, еще ни разу не побывавшая у прачки, не менялась примерно неделю, да и носки были не в лучшем состоянии.
 В карманах не было никаких бумаг, удостоверяющих личность, никаких писем или документов, позволявших узнать, кем был незнакомец, но зато там находилось много разнородных предметов: ножик со множеством лезвий, штопор, грязный носовой платок и пуговица, которой недоставало на пиджаке, ключ, весьма прокуренная трубка и кисет с табаком, бумажник с тремястами пятьюдесятью франками и фотографией с изображением туземного шалаша в Африке, на фоне которого с полдесятка негритянок, обнажив груди, неподвижными взглядами смотрели в аппарат, там были куски веревки и железнодорожный билет (третьего класса) из Жювизи в Париж, датированный вчерашним числом.
 Наконец, там была одна из тех маленьких подушечек для штемпелей, какие бывают в коробочках для детей, чтобы они могли составлять слова из резиновых букв, смазанных краской.
 Из резиновых букв складывалась фраза: «Я с тобой расправлюсь».
 Рапорт судебного медика содержал интересные детали. Сначала о самом преступлении: выстрел был произведен сзади, с расстояния в три метра, и смерть наступила мгновенно.
 На теле убитого имелось множество шрамов, среди них выделялись следы укусов на ногах – в Центральной Африке в ноги впиваются клещи, и их приходится извлекать оттуда ножом. Его печень была в плачевном состоянии, это была печень пьяницы; также удалось установить, что мужчина, убитый на улице Сен-Пер, переболел малярией.
 – Вот так!.. – пробормотал Мегрэ, разыскивая свою шляпу. – В дорогу, старина Жанвье!
 Они пешком дошли до угла бульвара Сен-Жермен и за оконным стеклом увидели Жозефа, занятого уборкой.
 Но комиссар сначала зашел в кафе на противоположной стороне улицы. Два кафе, одно напротив другого, различались всем, чем только возможно. Насколько «царство Жозефа» было незатейливо-старомодным, настолько другое заведение под вывеской «У Леона» было вызывающим, до вульгарности современным.
 Здесь, разумеется, стояла длинная стойка, за которой сновали два официанта в рубашках с засученными рукавами, едва успевая подавать кофе со сливками, бокалы с белым, а потом с красным вином и анисовый аперитив.
 Горы круассанов, бутербродов, крутых яиц… Табачный ларек в конце стойки, где хозяин и хозяйка сменяли друг друга, затем зал – с его красно-золотистыми, мозаичными колонками, с его неизвестно из чего сделанными столиками, с его сиденьями, покрытыми гофрированным бархатом кричаще-красного цвета.
 Здесь все окна выходили на улицу, и с утра до вечера стояла толкотня. Люди входили и выходили, среди них были каменщики в пыльных блузах, разносчики, оставившие мотороллеры у края тротуара, служащие, машинистки, да и просто те, кому хотелось выпить или нужно было позвонить по телефону.
 – Налей стаканчик!.. Два божоле!.. Три кружки пива!..
 Касса-автомат трещала без устали, лбы барменов покрылись потом, и они утирали его той же тряпкой, какой протирали стойку. Они на мгновение опускали бокалы в оловянный таз, наполненный мутной водой, и, не дав себе труда высушить их, снова наливали в них красное или белое вино.
 – Два стаканчика белого… – начал Мегрэ, который наслаждался этим утренним шумом.
 У белого вина был особый привкус, который обычно ощущается, когда пьешь в заведениях такого типа.
 – Скажите мне, официант… Вы припоминаете этого парня?
 Служба криминалистического учета хорошо постаралась. Это была неблагодарная и весьма деликатная работа.
 По фотографии всегда трудно опознать убитого, особенно если у него слегка повреждено лицо. В таких случаях работники службы гримируют лицо и подкрашивают снимок так, что с портрета как бы смотрит живой человек.
 – Кажется, это он, Луи?
 Другой официант с тряпкой в руке подошел и посмотрел через плечо своего напарника.
 – Это он… Вчера он так достал нас, что просто невозможно его не узнать.
 – Вы помните, в котором часу он впервые здесь появился?
 – Ну, это трудно сказать… Мы не всматриваемся в клиентов, которые заходят ненадолго… Но я помню, что около десяти утра этот тип был уже крайне возбужден…
 Он не сидел на месте… Он подходил к стойке… Заказывал белого вина. Расплачивался и залпом выпивал…
 Потом выходил на улицу… Мы думали, что избавились от него, а через десять минут мы снова видели его в зале, он звал официанта и требовал еще белого вина…
 – И так он провел весь день?
 – Кажется, да… Во всяком случае, я видел его раз десять – пятнадцать, не меньше… С каждым разом он все сильнее возбуждался, у него был какой-то странный взгляд, а пальцы дрожали, как у старухи, когда он протягивал деньги… Вроде бы он разбил у тебя стакан, Луи?
 – Да… И упрямо собирал в опилках осколки, приговаривая: «Это светлое стекло… Это приносит счастье, старина! Видишь ли, сегодня мне особенно нужно, чтобы что-нибудь сулило удачу… Ты никогда не бывал в Габоне, сынок?»
 Вмешался другой официант:
 – И мне тоже он говорил о Габоне, уж не помню, в связи с чем… Ах да! Когда он начал есть крутые яйца… Он съел двенадцать или тринадцать штук подряд… Я испугался, что он задохнется – учитывая, что он уже немало выпил…
 А он мне говорит: «Не бойся, сынок! Однажды в Габоне я на спор съел тридцать шесть яиц и выпил столько же кружек пива – и выиграл».
 – Он казался озабоченным?
 – Смотря что вы имеете под этим в виду. Он все время то входил, то выходил. Я сначала даже подумал, что он кого-то ждет. Порой он посмеивался про себя, как будто рассказывая себе какие-то истории. Он прицепился к одному старику, который каждый день заходит сюда после обеда выпить два-три стаканчика красного вина, и стал хватать его за отвороты пиджака…
 – Вы знали, что он вооружен?
 – Как я мог об этом догадаться?
 – Дело в том, что человек такого типа вполне способен продемонстрировать всем вокруг свой револьвер!
 У него и вправду было оружие, найденное на тротуаре около тела, большой револьвер с барабаном, из которого ни разу не стреляли.
 – Дайте нам еще два белого!
 У Мегрэ было хорошее настроение, и он не смог отказать маленькой торговке цветами, худенькой девочке с босыми и грязными ногами и самыми прекрасными глазами на свете. Он купил у нее букетик фиалок и затем, не зная, что с ним делать, засунул его в карман пиджака.
 Надо сказать, что это был день стаканчиков вина.
 Ибо, выйдя из бара, комиссар и Жанвье перешли улицу и оказались в прохладном зале кафе «Министерское», где им навстречу поспешил Жозеф.
 Здесь постепенно начал вырисовываться расплывчатый образ человека с крашеными усами и с чемоданчиком в руке. Но слово «расплывчатый» не совсем подходит. Скорее возникало впечатление сдвинутого фотоснимка, еще точнее – пленки, на которой сделано сразу несколько снимков.
 Все говорили по-разному. Каждый видел клиента по-своему, а полковник даже готов был поклясться, что незнакомец походил на человека, замышлявшего недоброе дело.
 Одним он казался возбужденным, другим – удивительно спокойным. Мегрэ слушал, кивал, аккуратно набивал трубку указательным пальцем, раскуривал ее, выпуская небольшие клубы дыма, и блаженно щурил глаза, словно бы наслаждаясь чудесным днем, одним из тех, когда небо, расщедрившись, дарит людям хорошее настроение.
 – Женщина…
 – Вы хотите сказать, девушка?
 Ибо Жозефу, почти не видевшему ее, она казалась девушкой – симпатичной и благовоспитанной девушкой из хорошей семьи.
 – Могу поспорить, что она не работает.
 Он видел ее хозяйкой, готовящей закуски и пирожные для гостей в приличном буржуазном доме, в то время как у кассирши, мадемуазель Берты, сложился свой взгляд на вчерашнюю посетительницу:
 – Я бы не сказала, что за ней не числится грехов…
 И все же, несомненно, она лучше его…
 Бывали минуты, когда Мегрэ хотелось потянуться, словно он загорал на солнышке. В это утро все нравилось ему на этом перекрестке: автобусы, которые останавливались и отъезжали, кондуктор, привычным жестом нажимавший кнопку звонка, когда пассажиры поднимались на площадку, скрежет переключения передач, подвижные тени листьев каштанов на асфальте тротуара.
 – Держу пари, что она далеко не ушла… – пробормотал комиссар, обращаясь к Жанвье, недовольному тем, что он не смог дать более подробного описания человека, сидевшего у него перед носом.
 Какое-то время они постояли на краю тротуара. Кафе на этом углу и кафе на том углу улицы… Клиент в одном кафе, клиент в другом…
 Можно сказать, что случай поместил каждого из них в привычную обстановку. Здесь – маленький усатый господин, который просидел, не двигаясь весь день, лишь раз отлучившись позвонить по телефону и довольствуясь кофе, минеральной водой «Виши» и лимонадом; он даже не протестовал, когда Жозеф объявил, что у них не бывает закусок.
 Напротив, в шумной толчее, среди рабочих, служащих, разносчиков, всего этого мелкого, спешащего люда – этот молодчик, любитель белого вина и крутых яиц, который то входил, то выходил и который приставал к тому или другому посетителю, чтобы поговорить с ними о Габоне.
 – Держу пари, что здесь есть и третье кафе, – заявил Мегрэ, глядя на противоположную сторону бульвара.
 Он не ошибся. На другой стороне, как раз напротив улицы Сен-Пер, там, откуда были видны оба угла, находилось заведение – не кафе, не бар, а настоящий ресторан с узкой витриной и низким, вытянутым в Длину залом, в который можно было попасть, спустившись на две ступеньки.
 Ресторан назывался «Улитка»; чувствовалось, что это заведение для завсегдатаев, хранящих свои салфетки в стоящем у стены шкафчике из светлого дерева. Воздух был пропитан чесночным запахом хорошей кухни. Это был неурочный час, и сама хозяйка вышла из кухонного помещения, чтобы встретить гостей – Мегрэ и Жанвье.
 – Что вам угодно, господа?
 Комиссар представился.
 – Я хотел спросить: не было ли у вас вчера вечером клиентки, которая засиделась бы дольше обычного?..
 В зале было пусто. На столах уже стояли приборы, рядом с ними – графины с красным и белым вином.
 – За кассой сидит муж, он сейчас вышел, чтобы купить фрукты. Вам ответит Жан, наш официант, он будет здесь через несколько минут, ведь его работа начинается в одиннадцать… Если вы хотите, я вам что-нибудь принесу, пока вы будете ждать… У нас есть неплохое корсиканское вино, которое присылают моему мужу…
 Все в этот день был прекрасным. И корсиканское вино тоже казалось прекрасным. И этот зал, в котором двое мужчин ожидали Жана, видя в окно оба кафе на той стороне бульвара и наблюдая за идущими по тротуару прохожими, этот зал тоже был прекрасен!
 – У вас есть какая-нибудь идея, шеф?
 – У меня их несколько… Вот только ни одной подходящей, увы!
 Пришел Жан. Это был убеленный сединами старик; в таком, где его ни встретишь, всегда узнаешь официанта ресторана. Он открыл дверцу стенного шкафа, чтобы переодеться.
 – Официант, скажите… Вы не припоминаете, была ли у вас вчера вечером клиентка, которая вела бы себя не так, как остальные?.. Девушка с темными волосами…
 – Дама, – поправил Жан. – Во всяком случае, я уверен, что у нее было кольцо, точнее, обручальное кольцо из красного золота. Я обратил на это внимание, потому что у моей жены, как и у меня, кольцо тоже из красного золота. Взгляните…
 – Молодая?
 – На мой взгляд, я бы дал ей лет тридцать… Вполне приличная особа, почти не накрашенная, да и разговаривает с людьми очень вежливо…
 – В котором часу она пришла?
 – В том-то и дело! Она пришла около четверти седьмого, когда я заканчивал накрывать столы для ужина.
 Клиенты у нас почти все постоянные, – он бросил взгляд в сторону полок с салфетками, – и они не приходят ужинать раньше семи часов… Она, казалось, удивилась, войдя в пустой зал, и даже сделала шаг назад. Я спросил ее:
 «Будете ужинать?»
 Потому что иногда люди ошибаются, они думают, что пришли в кафе.
 «Проходите… Я смогу вас обслужить через четверть часа… Если вы хотите, можете пока заказать себе что-нибудь выпить».
 Она заказала улиток и портвейн.
 Мегрэ и Жанвье обменялись понимающими взглядами.
 – Она устроилась возле окна. Я был вынужден попросить ее переменить место, так как она села за стол этих господ из регистратуры, которые ходят к нам вот уже десять лет и всегда занимают эти места.
 Ей пришлось прождать почти полчаса, ведь улитки еще не были готовы… Она не теряла терпения… Я принес ей газету, но она не стала ее читать, а продолжала спокойно смотреть за окно…
 Словом, совсем как мужчина с крашеными усами!
 Спокойный мужчина, спокойная дама, а на другой стороне какой-то сумасброд весь на нервах. Но точно установлено, что этот сумасброд был вооружен. И это у него в кармане был штемпель и резиновые буквы, которые угрожали: «Я с тобой расправлюсь».
 И именно он погиб, так и не воспользовавшись своим револьвером.
 – Очень тихая дама. Я решил, что она живет в нашем квартале, просто забыла свой ключ и ждет возвращения мужа, чтобы попасть домой. Знаете, такое бывает чаще, чем можно подумать…
 – Она ела с аппетитом?
 – Подождите… Дюжина улиток… Потом телятина с рисом, сыр и клубника со сливками… Я запомнил, потому что эти блюда с наценкой… Она еще заказала графинчик белого вина и кофе…
 Она засиделась допоздна. Я потому и решил, что она ждет кого-то… Она не уходила до последнего, в зале оставалось человека два, когда она потребовала счет… Было чуть больше десяти часов… Как правило, мы закрываемся в половине одиннадцатого…
 – Вы не знаете, в какую сторону она от вас пошла?
 – Надеюсь; что вы не хотите ей плохого? – осведомился старый Жан, который, несомненно, слегка увлекся вчерашней клиенткой. – Тогда могу вам сказать, что, выйдя отсюда без четверти одиннадцать и переходя улицу, я был весьма удивлен, заметив ее возле дерева… Помнится, под вторым деревом слева от газового фонаря…
 – И казалось, что она по-прежнему ждет кого-то?
 – Полагаю, да… Она не из таких, кто занимается тем, о чем вы подумали… Когда она меня заметила, то отвернула голову, словно смутившись.
 – Скажите, официант, а сумочка у нее в руках была?
 – Ну… конечно…
 – Большая?.. Маленькая?.. Она ее при вас открывала?
 – Подождите… Нет, при мне она ее не открывала…
 Она положила ее на подоконник, так как стол стоял у самого окна… Сумочка была темная, кожаная, довольно большая, прямоугольной формы… На ней была выгравирована буква из серебра или какого другого металла… Кажется, буква «М».
 – Порядок, старина Жанвье?
 – Все в порядке, патрон!
 Если они будут продолжать везде прикладываться к стаканчику, то закончат этот прекрасный весенний день тем, что станут вести себя, как школьники на каникулах.
 – Вы считаете, что это она убила парня?
 – Мы знаем, что его убили сзади, с расстояния в три метра.
 – Но тот тип из кафе «Министерское» мог бы…
 – Минутку, Жанвье… Нам известно, кто из этих двоих ждал другого?
 – Убитый…
 – Который еще не был убит… Итак, это он ожидал… Именно он взял с собой оружие… Это он угрожал… При таких обстоятельствах, если только он не напился в стельку к полуночи, тот, другой, выйдя из «Министерского», не смог бы застигнуть его врасплох.
 Выстрелом сзади, да еще с такого короткого расстояния… В то время как женщина…
 – И что же мы будем делать?
 По правде говоря, если бы Мегрэ подчинился своему желанию, то он бы еще побродил в окрестностях, настолько ему полюбилась атмосфера этого квартала.
 Вернуться к Жозефу. Потом – в бар напротив. Освоиться. Опрокинуть еще стаканчик-другой! И снова, на разные лады, обсудить ту же тему: мужчина с нафабренными усами; другой мужчина, напротив, надорванный лихорадкой и алкоголем; наконец, женщина, такая приличная, что сумела соблазнить старого Жана, поедая улиток, телятину с рисом и клубнику со сливками.
 – Держу пари, что она привыкла к очень простым блюдам, к блюдам так называемой буржуазной, или семейной, кухни и что она редко бывает в ресторане.
 – Как вы об этом узнали?
 – Дело в том, что люди, которые часто едят в ресторанах, не берут там сразу три блюда с наценкой, в том числе те, которые редко готовят у себя дома: улитки и телятину с рисом… Два блюда не очень сочетаются одно с другим, и это говорит о доле гурманства.
 – И вы полагаете, что женщина, пришедшая убивать, ничем другим не озабочена – кроме того, что она будет есть?
 – Прежде всего, мой маленький Жанвье, ничто нам не говорит, что она была уверена в том, что убьет кого-то в тот вечер…
 – Но если это она стреляла, то у нее было с собой оружие… Я хорошо понял смысл ваших вопросов насчет сумочки в руках… Я ожидал, что вы спросите официанта, не показалась ли ему сумочка слишком тяжелой.
 – Кроме того, – невозмутимо продолжал развивать свою мысль Мегрэ, – даже страшные драмы не мешают большинству людей различать, что они едят… Ты, как и я, сталкивался с подобным… Кто-то умер… все в доме вверх дном… Во всех углах плачут и стонут… Представляется, что жизнь больше никогда не войдет в нормальный ритм… И тем не менее соседка, тетя или старая служанка готовит обед…
 «Я не способна проглотить ни кусочка», – клянется вдова.
 Ее уговаривают. Заставляют сесть за стол. Наконец вся семья усаживается обедать, оставив покойника одного; и через несколько минут вся семья с аппетитом ест; и именно вдова просит передать ей соли и перцу, ибо рагу ей кажется слишком пресным…
 В дорогу, малыш Жанвье…
 – Куда мы отправляемся?
 – В Жювизи.
 По правде говоря, им лучше было бы сесть на поезд на Лионском вокзале. Но суетиться в толчее, ждать у кассы, потом на перроне, потом ехать, – может быть, в проходе или в купе для некурящих – разве все это не могло бы испортить такой прекрасный день?
 И если у кассира уголовной полиции возникнут проблемы – тем хуже для него! Мегрэ остановил такси с открытым верхом, прекрасную, почти новую машину, и уселся на мягкое сиденье.
 – В Жювизи… Высадите нас напротив вокзала…
 И он с наслаждением дремал всю дорогу, полуприкрыл глаза и лишь время от времени попыхивая трубкой.




 Глава 3
 Экстравагантная история о мертвой, которая, может быть, и не умерла


 Сотни раз, когда его просили рассказать об одном из дел, которыми он занимался, Мегрэ мог бы привести примеры расследований, где он сыграл блестящую роль, где своим упорством, а также своей интуицией и своим пониманием людей комиссар просто вынуждал истину выплыть на поверхность.
 Но история, которую любил потом рассказывать Мегрэ, – это история двух кафе на бульваре Сен-Жермен, дело, где его заслуги были совсем невелики. Просто он не мог отказать себе и не вспомнить еще раз эту историю с довольной улыбкой на устах.
 И когда его спрашивали: «Но где же истина?» – он уклончиво отвечал:
 – Выбирайте ту, что вам больше нравится…
 Ибо по крайней мере в одном пункте ни он, да и никто другой так никогда и не узнает всю правду.
 В половине первого такси высадило их напротив вокзала в дальнем парижском пригороде Жювизи, и прежде всего они с Жанвье направились в ресторан «Сортировочный» – заурядное заведение с террасой, окруженной лавровыми деревьями в зеленых кадках.
 Разве можно зайти в ресторан и ничего не выпить?
 Они обменялись вопросительными взглядами. Пошли! Поскольку утром они выбрали белое вино, которое любил убитый на улице Сен-Пер, то решили так и продолжать.
 – Скажите, хозяин, вы не знаете этого типа?
 Похожий на боксера мужчина в рубашке с засученными рукавами, стоявший за цинковой стойкой, рассматривал фотографию загримированного убитого, держа ее далеко от глаз, которые видели уже не так, как прежде. Он позвал:
 – Жюли!.. Подойди сюда на минутку… Это тот тип, что живет рядом, верно?
 Его жена обтерла руки о синий полотняный фартук и осторожно взяла фотографию.
 – Конечно, это он!.. Но на этом снимке у него странное выражение лица…
 Она повернулась к комиссару:
 – Еще вчера он нас продержал до одиннадцати, требуя стакан за стаканом.
 – Вчера?
 Мегрэ был потрясен.
 – Погодите… Нет… Я хотела сказать: «позавчера»…
 Вчера-то днем я стирала, а вечером ходила в кино.
 – У вас можно поесть?
 – Ну конечно можно… Что вы желаете?.. Фрикандо?.. Жаркое из свинины с чечевицей?.. Есть хороший деревенский паштет для начала.
 Они пообедали на террасе; за соседним столом ел шофер, которого они не отпустили. Время от времени хозяин подходил к ним, чтобы поговорить.
 – Вам больше расскажет мой сосед, что сдает комнаты…
 У нас-то нет гостиницы… Должно быть, прошел месяц или два с тех пор, как этот тип поселился у него… Только он пьет везде понемногу… К примеру, вчера утром…
 – Вы уверены, что это было вчера?
 – Совершенно уверен… Он вошел в половине седьмого, когда я открывал ставни, и сразу же выпил два или три стакана белого вина, чтобы «заморить червячка»… Потом вдруг, перед самым отправлением парижского поезда, он бегом бросился на вокзал.
 Хозяин не знал о нем ничего, кроме того, что он пил с утра до вечера, охотно говорил о Габоне, презирал всех, кто не жил в Африке, и имел на кого-то зуб.
 – Есть люди, которые себя очень хитрыми считают, – повторял тип в непромокаемом плаще. – Но я все же возьму верх над ними. Конечно, есть на свете мерзавцы.
 Только и их подлости есть предел.
 Полчаса спустя Мегрэ, по-прежнему сопровождаемый Жанвье, направился в гостиницу «Железнодорожная», где был ресторан – точно такой же, как тот, что они покинули, хотя терраса здесь не была окружена лавровыми деревьями, да и стулья были не зеленого, а красного цвета.
 Хозяин, стоящий за стойкой, громко читал вслух газету своей жене и официанту. Увидев фотографию убитого на первой странице, Мегрэ сразу понял, что дневные газеты уже доставлены в Жювизи, ибо комиссар сам отправил в редакции такие снимки.
 – Это ваш жилец?
 Недоверчивый взгляд.
 – Ну… Что с того-то?
 – Ничего… Я хотел знать, ваш ли это жилец…
 – Во всяком случае, мы наконец-то от него избавились!
 Нужно было что-нибудь заказать, но не пить же белое вино после обеда.
 – Два кальвадоса!
 – Вы из полиции?
 – Да…
 – Мне так и показалось… Ваше лицо что-то мне напоминает… Ну и что вам надо?
 – Это я вас спрашиваю, что вы об этом думаете…
 – Я думаю, что скорей уж он сам мог бы кого-нибудь прикончить… Или ему могли разбить морду кулаком… Потому что, когда он бывал пьян, а такое случалось каждый день, то становился невыносимым.
 – У вас записаны его данные?
 Преисполненный достоинства, подчеркивая всем своим видом, что ему нечего скрывать, хозяин принес регистрационную книгу и с долей высокомерия протянул ее комиссару.

 «Эрнест Комарье, сорок семь лет, уроженец Марсийи близ Ла-Рошели (провинция Шарант-Маритим), лесоруб, прибыл из Либревилля (Габон)».

 – Он оставался у вас шесть недель?
 – Шесть лишних недель!
 – Он что, не платил?
 – Платил-то он регулярно, каждую неделю… Но он был слишком возбужден… Он два или три дня лежал в постели с лихорадкой, требовал принести ему ром для лечения и пил его целыми бутылками, потом он спускался вниз и за несколько дней обходил все бистро в округе. Вечерами иногда он вовсе не возвращался, а иногда будил нас в три часа ночи… Иногда нам даже приходилось раздевать его… Он блевал на ковер на лестнице или на половик…
 – У него есть семья в ваших краях?
 Хозяин и хозяйка переглянулись.
 – Кого-то он здесь наверняка знал, но кого именно, никогда не хотел говорить. Если это его родственники, то заверяю вас, что он их не любил, ибо часто говорил:
 «В один прекрасный день вы еще услышите обо мне и об одном мерзавце, которого все считают честным человеком, а он грязный лицемер и вор, каких свет не видывал…»
 – Вы так и не узнали, о ком он говорил?
 – Все, что я знаю, – так это то, что парень был невыносим… У него была мания: как напьется, вынет большой револьвер с барабаном, наведет его на воображаемую цель и орет: «Пах! Пах!»
 После чего он разражался смехом и требовал выпить.
 – Выпейте с нами по стаканчику… Еще один вопрос… Знаете ли вы в Жювизи господина среднего роста, довольно полного, но не толстого, с закрученными ярко-черными усами, который иногда ходит с небольшим чемоданом в руке…
 – Тебе что-нибудь это говорит, дорогая? – спросил жену хозяин.
 И она задумалась, припоминая.
 – Нет… Хотя… Но тот человек скорее низкого роста, чем среднего, и я не считаю его полным…
 – О ком вы говорите?
 – О месье Оже, у которого домик в поселке.
 – Он женат?
 – Конечно… Мадам Оже очаровательная женщина, очень приличная, очень спокойная, она почти никогда не покидает Жювизи… Хотя нет!.. Кстати…
 Трое мужчин смотрели на нее, ожидая продолжения.
 – Я вспоминаю, что вчера, когда я занималась стиркой во дворе, то увидела, как она направлялась к вокзалу… Я думаю, что она хотела сесть на поезд, отходящий в четыре тридцать семь.
 – Она брюнетка, не так ли?.. У нее есть сумочка из черной кожи?..
 – Не знаю, какого цвета у нее сумочка, но на ней был синий костюм и белая блузка.
 – Чем занимается месье Оже?
 На этот раз хозяйка повернулась к мужу.
 – Он продает марки… Его фамилия встречается в газетах, он дает небольшие объявления… «Марки для коллекций»… Конверты с тысячей марок за десять франков…
 Конверты с пятьюстами марок… Все это рассылается по почте, наложенным платежом…
 – Он много путешествует?
 – Время от времени он ездит в Париж, несомненно за марками, и всегда берет с собой свой чемоданчик…
 Два или три раза он сидел здесь, когда поезд задерживался… Он заказывал у нас кофе со сливками и минеральную воду.
 Все шло слишком легко. Это было не расследование, а просто прогулка, – прогулка, оживленная шаловливым солнцем и все возрастающим числом стаканчиков. И тем не менее глаза Мегрэ блестели, словно он догадывался, что за этим, столь заурядным делом скрывается одна из самых необычных человеческих тайн, с которыми он сталкивался на протяжении своей карьеры.
 Ему дали адрес домика супругов Оже. Он находился Довольно далеко отсюда, в долине, тянувшейся вдоль Сены, где выстроились сотни, тысячи окруженных небольшими садами домиков из камня или розового кирпича; некоторые из них были отделаны желтым или синим цементом.
 Ему сказали, что домик называется «Отдых». Нужно было долго ехать по совсем новым улицам с едва намеченными тротуарами, где совсем недавно посадили жалкие, тощие, как скелеты, деревца и между домами еще виднелись пустыри.
 Пришлось несколько раз спрашивать дорогу. Ответы не всегда были верными… Наконец они добрались до цели, и в угловом окне розового домика с кроваво-красной крышей шевельнулась занавеска.
 Еще нужно было найти звонок.
 – Шеф, я останусь снаружи?
 – Пожалуй, стоит подстраховаться… И все же я верю, что все пойдет, как по маслу… Учитывая, что в доме кто-то есть…
 Комиссар не ошибся. Он наконец нашел кнопку электрического звонка у новенькой двери. Он позвонил.
 Послышался какой-то шум, потом шепот. Дверь открылась, и на пороге возникла, в той же юбке и блузке, что и вчера, молодая женщина из кафе «Министерское» и ресторана «Улитка».
 – Комиссар Мегрэ, уголовная полиция, – представился он.
 – Я так и подумала, что это полиция… Входите…
 Несколько ступенек вверх. Казалось, что лестница только что сработана плотником, как и панели, а штукатурка едва успела высохнуть.
 – Прошу вас сюда…
 Женщина повернулась к полуоткрытой двери и сделала знак кому-то, кого Мегрэ не мог увидеть.
 Угловая комната, в которую вошел комиссар, оказалась гостиной с диваном и книжными полками, с безделушками и подушечками из разноцветного шелка. На столике лежала дневная газета с фотографией убитого.
 – Садитесь… Не знаю, могу ли что-нибудь вам предложить?
 – Спасибо, нет.
 – Я должна была знать, что это не принято… Мой муж сейчас придет… Не бойтесь… Он не будет пытаться убежать, впрочем, ему и не в чем себя упрекнуть…
 Только вот утром ему стало плохо… Сердце у него пошаливает… У него был приступ, когда он приехал…
 Сейчас он бреется и одевается.
 И в самом деле, из ванной доносился шум воды – в домике были тонкие стены.
 Молодая женщина почти не волновалась. Она была привлекательна и воспитанна, как положено в мелкобуржуазной среде.
 – Как вы, должно быть, догадываетесь, это я убила моего деверя. Убила вовремя, иначе погиб бы мой муж, а Раймонд все-таки лучше его…
 – Раймонд – это ваш муж?
 – Вот уже восемь лет… Нам нечего скрывать, господин комиссар… Может быть, нам еще вчера вечером надо было пойти в полицию и все рассказать… Раймонд хотел так и сделать, но я, зная, что у него слабое сердце, решила дать ему время, чтобы прийти в себя… Я прекрасно знала, что вы придете…
 – Кажется, вы только что говорили о вашем девере?
 – Комарье был мужем моей сестры Марты… Я считаю, что он был славным парнем, но слегка тронутым…
 – Минутку… Вы разрешите мне закурить?
 – Пожалуйста… Мой муж не курит из-за своего сердца, но мне дым не мешает…
 – Где вы родились?
 – В Мелене… Нас было двое – две сестры, два близнеца… Марта и я… Меня зовут Изабелла… Мы были до такой степени похожи, что, когда мы были маленькие, наши родители – они уже умерли – вдевали нам в волосы ленты разного цвета, чтобы различать нас… И иногда Мы, чтобы позабавиться, обменивались лентами…
 – Какая же из сестер вышла замуж первой?
 – Мы вышли замуж в один и тот же день… Комарье был служащим в префектуре Мелена… Оже работал страховым агентом… Они были знакомы, ибо, будучи холостяками, обедали в одном и том же ресторане… Мы познакомились с ними вдвоем, сестра и я…
 После свадьбы мы прожили несколько лет в Мелене, на одной и той не улице…
 – Комарье по-прежнему работал в префектуре, а ваш муж оставался страховым агентом?
 – Да… Но Оже начал уже подумывать о торговле марками… Он собирал коллекцию для удовольствия…
 И постепенно понял, что это может приносить доход.
 – А Комарье?
 – Он был честолюбив, нетерпелив… Он постоянно нуждался в деньгах… Он познакомился с человеком, который вернулся из колоний и вбил ему в голову идею отправиться туда… Сначала он хотел, чтобы сестра сопровождала его, но она отказалась из-за того, что ей рассказывали о вредном влиянии местного климата на здоровье женщин.
 – Он уехал один?
 – Да… Деверь пробыл там два года и вернулся с карманами, набитыми деньгами… Но он растратил их быстрее, чем заработал… Ибо уже пристрастился к выпивке…
 Он утверждал, что мой муж – жалкое подобие мужчины, что мужчина должен делать что-то другое, а не оформлять страховки и не подторговывать марками.
 – Он снова уехал?
 – Да, но на этот раз меньше преуспел. Мы понимали это, читая его письма, хотя в них он, верный привычке, хвастался без меры… Два года назад моя сестра Марта заболела пневмонией, от которой и скончалась…
 Мы написали ее мужу… Кажется, после этого он запил еще сильнее… Что касается нас с мужем, то мы переехали сюда, так как давно мечтали иметь собственный домик и переселиться поближе к Парижу. Страхование муж бросил, марки приносили хороший доход…
 Она говорила медленно, спокойно, взвешивая каждое слово и прислушиваясь к звукам, доносившимся из ванной…
 – Пять месяцев прошло с тех пор, как мой деверь вернулся – не известив, не предупредив нас о своем визите… Однажды вечером он, будучи пьяным, позвонил в нашу дверь… Он посмотрел на меня как-то странно, и его первыми словами, которые он произнес со смешком, были: «Я так и думал!»
 Тогда я еще не знала, какие мысли он вбил себе в голову. Он выглядел не столь блестящим, как после первой поездки… Его здоровье было подорвано… Он гораздо больше пил, и теперь, хотя деньги у него и водились, он больше не был богат…
 Он принялся бормотать что-то невразумительное.
 Смотрел на моего мужа, время от времени выкрикивая ему фразы вроде:
 «Признайся, что ты – король негодяев!»
 Он ушел… Мы не знали, куда он отправился. Потом он появился снова, и снова пьяный. Вместо приветствия он сказал мне:
 «Ну вот, моя маленькая Марта…»
 «Вы хорошо знаете, что я не Марта, а Изабелла…»
 Он насмешливо ухмыльнулся.
 «Однажды мы разберемся, верно? Что до твоего сволочного мужа, который продает марки…»
 Вы понимаете, я не знаю, что произошло… Нельзя сказать, что он сошел с ума… Он много пил… У него была навязчивая идея, которую мы долго не могли разгадать… Сначала мы ничего не понимали ни в его инсинуациях, ни в его угрозах, произносимых с язвительной усмешкой, ни в записках, которые начал получать по почте мой муж: «Я с тобой расправлюсь».
 – Короче говоря, – спокойно сказал Мегрэ, – ваш деверь Комарье по той или иной причине вбил себе в голову, что умерла вовсе не его жена, а мадам Оже.
 Мегрэ был ошеломлен. Две сестры-близняшки, настолько похожие, что родители вынуждены были одевать их по-разному, чтобы различить. Находясь вдали от дома, Комарье узнает, что его жена умерла…
 И по возвращении по какой-то причине он воображает, что произошла подмена, что это Изабелла умерла, а его жена Марта в его отсутствие заняла место сестры в доме Оже.
 Взгляд комиссара стал тяжелым. Он неторопливо затягивался трубкой.
 – Шли месяцы, и жизнь стала невыносимой… Письма с угрозами приходят одно за другим… Иногда Комарье врывается сюда с угрозами в любое время дня или ночи, вынимает свой револьвер и, усмехаясь, наставляет его на мужа:
 «Нет, не сейчас, это было бы слишком красиво!»
 Он поселился неподалеку, чтобы преследовать нас.
 Он хитер, как обезьяна… Даже пьяный, он прекрасно понимает, что делает…
 – Он понимал… – поправил Мегрэ.
 – Должна перед вами извиниться… – Женщина слегка покраснела. – Вы правы, он понимал… И я не думаю, что он хотел, чтобы его забрали… Поэтому здесь мы не очень боялись, ведь если бы он убил Оже в Жювизи, все пальцем бы стали показывать на убийцу.
 Мой муж не решался больше уезжать… Но вчера ему было необходимо поехать в Париж по своим делам. Я хотела сопровождать его, но он отказался… Он специально сел в первый поезд, надеясь, что Комарье еще не проспится после пьянки и не заметит его отъезда.
 Муж ошибся, поэтому он позвонил мне во второй половине дня и попросил приехать в кафе на бульваре Сен-Жермен и привезти ему револьвер.
 Я поняла, что он доведен до крайности, что он хочет с этим покончить… Я привезла ему его браунинг…
 По телефону он сказал мне, что не покинет кафе до закрытия.
 Я купила второй револьвер для себя… Вы должны меня понять, господин комиссар.
 – Короче говоря, вы решили выстрелить, прежде чем ваш муж будет убит…
 – Клянусь вас, что, когда я нажала на курок, Комарье уже поднимал руку с оружием.
 Это все, что я хотела сказать. Я отвечу на вопросы, которые вы пожелаете мне задать.
 – Как объяснить то, что ваша сумочка помечена буквой «М»?
 – Дело в том, что это сумочка моей сестры… Если Комарье прав, если произошла подмена, о которой он столько говорил, то, полагаю, я позаботилась бы о том, чтобы заменить инициал…
 – Короче, вы настолько любите мужчину, что…
 – Я люблю своего мужа…
 – Я говорю, что вы так любите мужчину, муж он вам или нет…
 – Он мой муж…
 – Вы так любите этого мужчину, назовем его Оже, что решились убить – чтобы спасти его или помешать ему убить самому…
 Она ответила просто:
 – Да.
 За дверью послышался шум.
 – Входи… – сказала она.
 И Мегрэ наконец увидел того, чьи столь различные описания ему сегодня давали – клиента с крашеными усами, который здесь, в этой обстановке, казался воплощением безнадежной банальности, полной посредственности, особенно после такого признания в любви, какое сделала молодая женщина.
 Месье Оже с беспокойством осмотрелся. Она улыбнулась ему. Она сказала ему:
 – Сядь… Я все рассказала комиссару… Как твое сердце?
 Он машинально приложил руку к сердцу и пробормотал:
 – Более или менее…
 Суд присяжных департамента Сена оправдал мадам Оже, сочтя, что она действовала в пределах необходимой обороны.
 И каждый раз, когда Мегрэ рассказывал эту историю, его собеседник иронически спрашивал:
 – И это все? Ведь должно быть что-то еще?
 – Я вот что хочу сказать… Кроме того, что самый заурядный человек способен вызвать великую, героическую любовь… Даже если он торгует почтовыми марками и у него больное сердце…
 – Но Комарье?
 – А что с ним?
 – Был ли он безумен, когда воображал, что его жена вовсе не умерла, а выдавала себя за Изабеллу?
 Мегрэ пожимал плечами, повторяя снова и снова издевательским тоном:
 – «Великая любовь»… «Великая страсть»!
 Иногда, если комиссар был в хорошем настроении и только что выпил согретую в ладони рюмку старого доброго кальвадоса, он продолжал:
 – Великая любовь!.. Великая страсть!.. Не всегда ее вызывает муж, не так ли?.. А в большинстве семей у сестер есть досадная привычка влюбляться в одного и того же мужчину… Комарье был далеко…
 И Мегрэ заканчивал, выпуская клубы дыма из трубки:
 – Попробуйте разобраться с этими близнецами, которых даже собственные родители различить не могли, родители, которых уже не допросить, ибо они умерли… Как бы там ни было, а никогда не было такой чудесной погоды, как в тот день… Думаю, что я никогда столько не пил… Жанвье, если бы он был болтлив, может быть, и рассказал бы вам, как мы с ним вдруг обнаружили, что поём в такси, возвращаясь в Париж, а мадам Мегрэ потом еще изумлялась, откуда у меня в кармане взялся букет фиалок… Проклятая Марта!.. Извините… Я хотел сказать: проклятая Изабелла!