Аннотация: Книга известного драматурга Валентина Азерникова включает шесть пьес. Большинство из них идет на сценах театров страны и за рубежом. Такие, как »Возможны варианты», «Третьего не дано», «Чудак-человек», имели большой зрительский успех. Книга позволит еще раз встретиться с полюбившимися героями. --------------------------------------------- Валентин Азерников При открытых дверях ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Тюнин. Екатерина Михайловна. Изюмов. Зеленский. Надежда Петровна. Зинаида Ивановна. Захар Захарович. Сергей Ервандович. Профессор. Иванов. Петров. Сидоров. Николаева. Счастливчик Лев. Курьер Телефонный мастер Электромонтер Столяр, Маляр, Водопроводчик, Уборщица – один актер. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ На сцене – полукругом, обращенным внутренней стороной к зрителю, расставлены столы. На них – телефоны, лампы, календари, папки, графины, счеты, калькуляторы и прочая канцелярская утварь. Иванов и Сидоров сидят на столах, разговаривают. Петров, уткнувшись в журнал, решает кроссворд, и этим он будет заниматься в продолжение всей пьесы. Николаева, примостившись у стола, делает маникюр. Иванов. Глупости. Глупости это. Не может он. Сидоров. Почему это он не может? Иванов. Выдохся потому что он. Сидоров. Ну да, оно не выдохлось, а он выдохся. Иванов. Что ты сравниваешь. Входит Тюнин. Сидоров (Тюнину). Слышь, Сергей, что он говорит? «Спартак», говорит, выдохся, а «Динамо», мол, нет. Понимает он, а? Иванов (Тюнину). Нет, ну как можно даже сравнивать, скажи. Ты же был вчера на матче, скажи ему. Тюнин. Вы что, меня за этим вызывали? В деканате сказали – просите зайти. Иванов. Да тут глупость одна… (Сидорову.) Ты вчера второй гол помнишь? Ну это же чистая пенка, из рук выпустил. Тюнин. Какая глупость? Сидоров (Иванову). Это случай, это ничего не доказывает. Иванов. Ну да, случай. Как вы проиграете – это, значит, случай, а как выиграете – закономерно? (Тюнину.) Да тут письмо одно поступило. Жалоба. Тюнин. На меня? Иванов. Ну да. Псих, наверное, какой-то. Тюнин. Анонимка, что ли? Иванов. Без подписи. Можно вообще и не разбирать. Ты просто напиши тут вот, что все это, мол, не соответствует, и дело с концом. На стадион пойдем? Тюнин. А на что хоть жалоба-то? Петров. Достоверные сведения. Семь букв. Третья – «е». Тюнин (машинально). Клевета. Петров. Подходит. Иванов. Да тут – чушь какая-то. Будто ты на заводе… Ты на заводе обследование проводишь? Тюнин. Да. Иванов. Ну вот будто ты там огласил данные опроса. Назло, мол, начальнице цеха. Там женщина начальник? Тюнин. Да. Иванов. Ну вот, мол, назло ей. Да ну их – не обращай внимания. Мало кто что пишет. Доказательств нет, напиши здесь, что все это ерунда, и привет от наших. Хорошо бы пораньше поехать, а то на запад билетов не будет. Тюнин. Так понимаешь, какая история… Дело в том, что в какой-то мере… Иванов. Ну да… Тюнин. Да. Иванов. Что – действительно огласил данные? Тюнин. Не я сам. Так получилось. Сидоров. Ты что говоришь сейчас – понимаешь? Тебя ведь за язык никто не тянет. Петров. Обдуманное решение из восьми букв. Второе – «л». Тюнин (машинально). Глупость. Петров. Точно. Иванов (садится за стол). Ну я не знаю, Сергей Сергеевич, ты бы подумал, прежде чем отвечать. Ведь тогда хочешь не хочешь, а нам придется… Сидоров (садится за стол). И вам тоже придется, товарищ Тюнин… Тюнин. Да ладно, чего ты вдруг – товарищ… Ты еще – гражданин. Иванов. Кстати, не надо тыкать, ладно? Мы все-таки не на стадионе, мы все-таки на заседании поста народного контроля. Так что давайте вежливо и по существу дела. Тюнин. Какого еще дела? Иванов. Вашего, Сергей Сергеевич. Сидоров. Двери как – закрыть? При закрытых слушать будем? Занавес начинает закрываться. Иванов. Да нет, пусть открытыми будут. Душно. Занавес снова открывается. Тюнин. Но я не понимаю… Иванов (перебивает). Только давайте так договоримся – вопросы будем задавать мы. Петров. Дружеская беседа. Шесть букв. Тюнин (машинально). Допрос. Петров. Верно. Иванов. Начнем. Итак, вы действительно нарушили тайну сообщаемых вам сведений? Тюнин. Не умышленно. Но я и не скрывал этого. В лаборатории у нас знают. Сидоров. Минутку… (Николаевой.) А почему вы протокол не ведете? Каждый раз одно и то же… Николаева откладывает маникюрный прибор, берет блокнот. Тюнин. В общем, нескладно все вышло. С самого начала все нескладно было. Недаром не хотел влезать в это дело – как чувствовал. Дело это, честно говоря, не совсем мое. Моя диссертация – теоретическая: проблемы лидерства в коллективах. А опрос на заводе должен был проводить мой коллега. Но он заболел, и шеф стал меня уговаривать. Появляется профессор, садится за стол. С заводом был уже договор заключен, они деньги лаборатории перевели, и надо было как-то… Профессор. Теоретическая часть у вас, голубчик, неплохая. Но если ее еще и практикой подкрепить – работе просто цены не будет. Можете спокойно представлять на защиту. Соглашайтесь, всем польза – вам, лаборатории, заводу. Тюнин. А она им, думаете, нужна? Польза. Профессор. Польза, голубчик, всем нужна. Когда она не во вред. Входит телефонный мастер. Не обращая ни на кого внимания, подходит к телефону, набирает номер, потом меняет в трубке мембрану и, по-прежнему ни на кого не глядя, уходит. Все смотрят на него как завороженные, и так будет каждый раз. Иванов. Ну и что – вы согласились? Тюнин. А что было делать? И сроки подпирали, и вообще. Сидоров. А нельзя ли поподробнее? Что вас все за язык тянуть надо? Тюнин. Ну что… Принял меня, как положено, главный инженер. Зеленский его фамилия. Появляется Зеленский, садится за стол. Прохладно принял. Впрочем, нас всегда так принимают. Приходят какие-то люди, задают какие-то вопросы, ходят по заводу, людей отвлекают, не работа, а так – что-то непонятное. А непонятное настораживает. Зеленский (Тюнику). Ну что ж, наш ученый друг, в принципе мы с вашим профессором договорились. Нас, грешных, что интересует сейчас – нас интересует, что мы с этого, как говорится, будем иметь? Вы – диссертацию, а мы – что? Тюнин. Ну… Для начала мы определим в каждом цехе неофициального лидера. Зеленский. То есть? Тюнин. Человека, который пользуется наибольшей популярностью. 3еленский. А начальник цеха? Тюнин. Это официальный лидер. Они не всегда совпадают. Зеленский. Не многовато ли на один цех? Тюнин. В идеале может быть так – что один. Но для этого и нужно наше обследование. Мы сможем рекомендовать вам, какой тип руководителя нужен в каждом цехе, на каждом участке, в каждой бригаде. 3еленский. Да? Красиво. Даже слишком – для текущего момента. Видите ли, наш ученый друг, у нас далеко не все относятся к вашей социологии так, как я. То есть не вообще к науке, а в смысле ее полезности сегодня и здесь. Поэтому, если я втравил завод в эту историю, то я должен быть уверен, что ваши результаты пригодятся не только будущим поколениям и не только вам для диссертации, но и нам, грешным. Справедливо? Тюнин. Ну… В известной мере. Зеленский. А справедливость она всегда в известной мере. Причем далеко не всем известной. Сидоров (Николаевой). Это не пишите. Иванов. Ну, а дальше что было? Тюнин. Дальше? Дальше пришла Екатерина Михайловна. Начальница шестого цеха. С которого я начал. Сидоров. А, это та, которая,., Понятно. Появляется Екатерина Михайловна. Тюнин. Ну что?… Познакомил он нас. Зеленский. Вот познакомьтесь – товарищ Тюнин. Это – Екатерина Михайловна, прошу любить и жаловать. Екатерина Михайловна. Кому кого? Зеленский. Жаловать будете товарища Тюнина. Екатерина Михайловна. А любить – он меня? Зеленский. А любить будете социологию. Екатерина Михайловна. Ах вот как, еще и ее. До гробовой доски или легкий флирт? Зеленский. Там видно будет, начните с малого. Екатерина Михайловна. В любви малого не бывает. Зеленский. Точно знаете? Екатерина Михайловна. Читала. Зеленский (Тюнику). Видите, какие у нас начитанные лидеры. Екатерина Михайловна. А за что ее любить надо, если не секрет? Социологию. Зеленский. Пока авансом, за красивые глаза. Екатерина Михайловна. Чьи – товарища Тюнина? Зеленский. Ну ладно, пошутили – и хватит. Екатерина Михайловна. Так что это шутка была – насчет социологии? Зеленский. Это как раз серьезно. Екатерина Михайловна. Но, может, не сейчас? Не тот момент. Зеленский. Напротив. Беда сплачивает. (Тюнику.) У них там небольшая авария была. Но все ликвидировано. Для вас это может быть даже интересно. Экстремальная ситуация, поляризация коллектива, сразу видно, кто чего стоит. (Екатерине Михайловне.) Он уже вернулся? Екатерина Михайловна. Нет еще. Зеленский. Вот и хорошо. (Тюнику.) Желаю удачи. И держите в курсе. Тюнин (Иванову). Ну вот, собственно, и все. На другой день пришел в цех. Сидоров. А как у вас с ней отношения складывались? Тюнин. Отношения? Нормально. Входит курьер с кипой бумаг. Курьер (Иванову). Подписать надо. Иванов. Вы что, не видите, я занят. Курьер. Кассирша уйдет. Иванов. Как уйдет? (Смотрит на часы.) Еще рано. Курьер. Ей домой надо, она прачечную на вторую половину дня вызывала. Иванов. Да? Ну тогда ладно, давайте. (Тюнину.) Минутку. (Подписывает бумаги.) Петров. Фотографическое изображение действительности. Семь букв. В середине – «т». Тюнин (машинально). Гротеск. Петров. Вот именно. Тюнин (Екатерине Михайловне). Я вас провожу, мне тоже в ту сторону. (Пауза.) Холодно сегодня. Екатерина Михайловна. Да… Особенно вечерами. Тюнин (после небольшой паузы). Вечерами вы же, наверное, дома. Екатерина Михайловна (усмехнулась). Незаметно подводите к вопросу – с кем я живу? Тюнин. А что – заметно? Екатерина Михайловна. Одна живу. Так что вам для спокойствия лучше дальше не идти. Тюнин. Для чьего спокойствия? Екатерина Михайловна. Вашего. Вашей жены. Тюнин. Ага, незаметно хотите выяснить – женат ли я? Нет, не женат. Екатерина Михайловна. Это и так заметно. Тюнин. Почему это? Екатерина Михайловна. По сторонам не озираетесь. Тюнин. А женатые озираются? Екатерина Михайловна. И им кажется, что никто этого не видит. Тюнин. А откуда вы знаете? Екатерина Михайловна. Читала. Вы же слышали – начитанная я. Пауза. Ну вот мы и пришли. Спасибо, что проводили. До завтра. (Отходит, садится.) Иванов (закончив подписывать бумаги). Ну вот. Работать не дают. Курьер уходит. Так на чем мы остановились? Тюнин. На другой день пришел в цех. Попал прямо на планерку. Появляются Захар Захарович, Сергей Ервандович, Зинаида Ивановна, HадеждаПетровна, рассаживаются. Екатерина Михайловна (Тюнину). Товарищ Тюнин, а вы что же? Проходите, не стесняйтесь. Тюнин присаживается у стола. Товарищи, у нас сегодня на планерке два вопроса. Первый – конец квартала, с чем финишируем, второй – хочу вам представить вот товарища Тюнина, социолога, который будет проводить у нас обследование. Какое – скажет сам, попозже. Начнем? Зинаида Ивановна. А товарищу не скучно будет, пока мы тут – про свое? Может, нам сначала его отпустить? Екатерина Михайловна. Скрывать от него наши маленькие тайны – смысла нет, все равно он их узнает, для того и пришел, насколько я поняла. Зинаида Ивановна. Как – тайны? Екатерина Михайловна. Вот так. Все как на духу. Зинаида Ивановна. Что ж не предупредили – в парикмахерскую бы сбегала. Екатерина Михайловна. Давайте не отвлекаться, товарищи. Все здесь? Надежда Петровна. Кроме Изюмова. Зинаида Ивановна. Кстати, когда он вернется? Екатерина Михайловна. Соскучились уже? Пауза. Ну хорошо, давайте начнем. Тюнин. Дальше каждый докладывал про свое. И каждый не упускал случая сострить, произвести впечатление на постороннего человека. Екатерина Михайловна. Будем ли мы веселиться, когда подведем итоги квартала… Захар Захарович. Это точно. (Тюнину.) Хорошо смеется тот, кто смеется первого числа. Все смеются. Зинаида Ивановна (поглядывая на Тюнина). А у меня вчера прогулов – прямо как у Феллини. Екатерина Михайловна. То есть? Зинаида Ивановна. Восемь с половиной. Екатерина Михайловна. А половина – это что? Зинаида Ивановна. Семяков с обеда прочухался, пришел. Сергей Ервандович. А мне завком цидулку прислал, чтоб потребность сообщить в местах в детском саду аж на 2000 год. Все смеются. Я им говорю, моим дамам к этому времени не о роддоме думать – о доме для престарелых… Все смеются. А они – вынь да положь детский сад. Ну я написал им. Что думал. Как Изюмов. Все замолчали. Пауза. Екатерина Михайловна. Я думаю, товарищ Тюнин уже познакомился с нашими товарищами, можно уж и не представлять особо. Все наши начальники участков и мастера – люди современные, о социологии наслышаны, жаждут приобщиться. Зинаида Ивановна. Очень жаждем. Екатерина Михайловна. Так что – пожалуйста. Зинаида Ивановна. Прививки делать будете? Екатерина Михайловна. Зинаида Ивановна, вы мешаете. (Тюнину.) Простите. Тюнин. Ничего. Это даже хорошо, когда такая непосредственная реакция. Легче контакт устанавливать. Надежда Петровна. Ас Зинулей и так нетрудно. Тюнин. Очень важно, когда человек открыт собеседнику. Зинаида Ивановна. Все скажу, все. Не дали путевку, когда просила… Тюнин. Я, товарищи, не буду касаться сейчас техники опроса, а объясню это каждому в отдельности, сказку только, что все, что вы захотите мне сообщить, будет сохранено в тайне от всех остальных. Зинаида Ивановна. Жалко. Тогда ничего не скажу. Надежда Петровна. А участие в этом обязательно? Тюнин. Нет, вы, конечно, можете и не отвечать на мои вопросы, это дело исключительно добровольное. Появляется электромонтер с лампой. Подходит к розетке, вставляет в нее концы, лампа загорается. Он удивленно качает головой, хмыкает и, не обратив ни на кого внимания, уходит. (Обождав. Иванову.) Доверительность бесед соблюдалась все время. Я разговаривал с каждым в отдельности, в красном уголке, наедине. И не заставлял никого ничего говорить сверх того, что он хочет сказать. Для начала я предлагал собеседнику, как у нас принято, некоторые ситуации и спрашивал, с кем бы хотел он в них оказаться, а с кем – нет. Сидоров. А что за ситуации? Тюнин. Гипотетические. Но вместе с тем похожие на те, что встречаются в жизни. Петров. Место, где поджидают друзей. Шесть букв, последняя – «а». Тюнин (машинально). Засада. Петров. Правильно. Сидоров. Говорят, ситуации довольно глупые. Тюнин. Ну… В этом-то и весь фокус. Вопрос должен казаться несколько бессмысленным, чтобы человек не понял, что за этим стоит. Иначе в самом вопросе будет уже подсказка. Сидоров. Судя по письму, вы в этом преуспели – в бессмысленности. Тюнин. Да как сказать… Поначалу действительно как-то не очень получалось у меня с ними. Они все отшучивались больше. Но потом… (Захару Захаровичу.) Возьмем такую ситуацию. Предположим, вам предоставилась возможность поехать туристом за границу, в составе группы. Кого из ваших товарищей вы бы хотели иметь попутчиком? И кого не хотели бы? Захар Захарович. А куда ехать, если не секрет? В капстрану или в социалистическую? Тюнин. А в чем разница? Захар Захарович. Ну как в чем – в валюте. Если ее много, можно позволить себе роскошь быть мужчиной: кино, такси, кафе, то, се – тут, следовательно, годится и дама. А если проклятый Запад, лучше кто-нибудь из мужиков – сраму меньше. Тюнин. А с кем именно из мужчин? Захар Захарович. С кем? Пожалуй что с Изюмовым. Тюнин. Почему? Захар Захарович (подумал). С ним интересно. Тюнин (Сергею Ервандовичу). Еще один вопрос. Такой на этот раз. С кем бы вы хотели пойти дежурить в составе народной дружины? Сергей Ервандович. Дружины? Тюнин. Да. Имеется в виду дежурство на улице, когда могут попадаться пьяные, словом, потенциально опасная ситуация. Сергей Ервандович. Ага. Иными словами, с кем бы я хотел пойти в разведку. Тюнин. Примерно. Сергей Ервандович. Так. В разведку, значит… Тюнин. Нет, с вашего позволения, для начала – в рейд народной дружины. Сергей Ервандович. Ну, не знаю. С кем-нибудь из наших женщин. И воздухом подышишь, и вечерок проведешь. Тюнин. Да нет, серьезно. Сергей Ервандович. Или с женой – если магазины еще не закрыты… Тюнин. Я серьезно спрашиваю. Сергей Ервандович. А если серьезно, то с милиционером – вот с кем. Тюнин. А если бы это было невозможно? Сергей Ервандович. Ну тогда… Тогда с Кириллом. Тюнин. С кем? Сергей Ервандович. С Изюмовым. Есть у нас такой. Тюнин. А почему именно с ним? Сергей Ервандович (подумал) . Надежный. Тюнин (Надежде Петровне). Скажите, а вот с кем бы вы хотели, из ваших коллег, получить совместно крупную премию? Надежда Петровна. Государственную, что ль? Тюнин. Предположим. Надежда Петровна. С кем хотела бы – не знаю, а вот с кем не хотела – это знаю точно. Тюнин. Я слушаю. Надежда Петровна. С кем угодно, только не с Сергеем Ервандовичем. Тюнин. Почему же? Надежда Петровна. С ним хорошо вместе квартальную премию получать, не выше. Это его потолок. Там все известно – сколько жене, сколько детям, сколько в заначку. А Государственную – что вы, он же все перепутает, всех перессорит, а сам застрелится. Он же не приучен к таким суммам, ему жена двадцать копеек в день дает, он бумажные деньги вообще два раза в месяц видит. Тюнин. С кем не хотели б ы – я понял. А с кем бы хотели? Надежда Петровна (подумав). Да ему ведь не дадут. Тюнин. Кому? Надежда Петровна. Вы не знаете его, он в командировке. Тюнин. Изюмов? Надежда Петровна. Да. Впрочем, с ним и выговор почетно получить. Тюнин. Почему? Надежда Петровна (пожала плечами). За стоящее дело, значит. Тюнин (Зинаиде Ивановне). У меня к вам такой вопрос. Зинаида Ивановна. Ау меня к вам. Тюнин. Да, пожалуйста. Зинаида Ивановна. Я, знаете, тут тоже решила внести свой вклад в социологию. Да. Решила провести опрос среди наших мужчин. Выяснить, кто у нас самая популярная женщина. Так сказать, мисс цеха номер шесть. Тюнин. Да? И как же вы собираетесь это выяснить? Зинаида Ивановна. По вашей методике. Мы же не можем ходить по сцене в бикини, как у них там. У нас с климатом не очень. И с бикини тоже. Поэтому я предложу каждому мужчине несколько ситуаций, как вы, и попрошу выбрать, с кем бы он хотел в них оказаться, а с кем – нет. Тюнин. А что за ситуации? Зинаида Ивановна. Как это вы говорили – гипотетические, но тем не менее очень жизненные. Скажем… Юг. Жара. Сарай три квадратных метра. Еще две семьи. Удобства в соседнем санатории. Словом, нормальный отпуск. Так вот вопрос: с кем бы из наших женщин вы бы отважились отдохнуть подобным образом? Это вам почище, чем в разведку идти, тут подумаешь. Или вот еще. Стоите вы вечером в очереди. Без трех минут семь. Нервничаете. Тюнин. А за чем стою? Зинаида Ивановна. За чем нервничают без трех минут семь? Не за макаронами же. Так вот. Стоите вы как на иголках. А тут подходит гражданочка и – к вам: не разрешите ли без очереди? Чуете? Вопрос задачи: кого из наших дам вы бы пропустили, а кого – нет? Тюнин. Да, ситуация действительно… Зинаида Ивановна. А вот такая как вам понравится? Приезжаете вы, допустим, из загранкомандировки. Везете своей любимой чемодан инвалютных подарков. На всем экономили, питались только «железками», развлечения – только ящик, ходили пешком исключительно, две пары туфель стоптали, себе купили тапочки – чтоб не босиком границу переезжать. Словом, по первому разряду ее обслужили. Приезжаете, значит, и что же? Узнаете, что она сошлась с вашим заместителем. Понимаете, в чем главное унижение – не с начальником, с заместителем. Усекли? Так вот, здесь, наоборот, спрашивается: кого из наших дам вы бы не хотели видеть в этой ситуации? Сила вопросик, а? Николаева. Не так быстро, не успеваю. Сидоров. Это можете не писать, это не существенно. Николаева. Что вы, завтра девчонкам дам слова списать – про всех все выясним. Тюнин (Зинаиде Ивановне). А вы – кого вы пустили бы впереди себя? Зинаида Ивановна. Я? (Подумала.) Тот, кого бы пустила, без очереди не полезет. Тюнин. Кто же это? Зинаида Ивановна. Он не то что чужое – свое не возьмет, если считает – не по праву. Тюнин. Кажется, я знаю, о ком вы говорите. Зинаида Ивановна. Ну, а чего же спрашиваете тогда… Тюнин (Екатерине Михайловне). Вы не возражаете, если еще один вопрос – последний. Екатерина Михайловна. Последний? Жаль, Все хорошее кончается. Придется идти работать. Тюнин. Скоро у вас обед. Вы как – одна ходите обедать или с кем-нибудь? Екатерина Михайловна. Тут одной бы успеть. Тюнин. Ну, а если бы была возможность, с кем бы вы хотели вместе обедать, а с кем – нет? Екатерина Михайловна. Хм, а с вами нельзя? Тюнин. Я серьезно спрашиваю. Екатерина Михайловна. Знаете, это, может, вечером, в ресторане, компания имеет значение. А когда у тебя сорок восемь минут и цель одна – не отравиться чтоб, тут уж не до жиру, все равно с кем. Хотя, может, вы и правы, помирать тоже не с каждым хочется… Тюнин. Нет, ну серьезно. Екатерина Михайловна. Серьезно? Серьезно я хотела бы хоть один раз пообедать с заведующим нашей столовой. Тюнин. А с кем не хотели бы? Екатерина Михайловна (усмехнувшись). Много будете знать – скоро состаритесь. Тюнин. Так… Кажется, я уже постарел… Николаева. Есть хочется. Долго еще? Петров. Безудержное обжорство. Пять букв. Предпоследняя – «т». Тюнин (машинально). Диета. Петров. Годится. Входит курьер. Курьер (Иванову). Вас просят в машбюро зайти. Иванов. Зачем? Курьер. Машинистка фразу разобрать не может. Иванов. Вы же видите, я занят. Курьер. Но зато она свободна. Иванов. Да? Ну тогда ладно, сейчас. (Тюнину.) Минуточку. (Уходит вместе с курьером.) Екатерина Михайловна (Тюнину). Ерундовый фильм. Полтора часа потеряли. Тюнин. Почему потеряли? В тепле. В полумраке. С приятным человеком… Эй, а куда это вы меня тянете? Екатерина Михайловна. Тут ближе. Тюнин. Опять? Так и будем – от каждой тени шарахаться. Вы ведь свободный человек. Екатерина Михайловна. Вы пришли и ушли. А мне тут работать. Тюнин. А это что, грех – со мной встречаться? Екатерина Михайловна. Вот давайте возле вашего института гулять. Тюнин. Давайте. Где угодно. Екатерина Михайловна. Ладно, что вы прикидываетесь? Вы все понимаете. (Пауза.) Вы не успели ответить – как дела? Тюнин. Дела? Нормально. Екатерина Михайловна. Получается что-нибудь? Тюнин. Ну… Мне же не под ответ подгонять. Что ни получится, все годится. Екатерина Михайловна. Ну и кто же у нас самый популярный человек? (Пауза.) Ах да, это же тайна… (Пауза.) Неужели мои дела так плохи? Тюнин. Ну почему плохи? Мы ж ничего не решаем. Екатерина Михайловна. Значит, если б решали… Да… А у вас не бывает сомнений? А вдруг вы ошиблись? Нет, я не про сейчас, а я вообще. Это ж не математика. Все эти ваши методики, извините, немного смешны. На кухонном уровне. С кем бы пошел, с кем бы не пошел… Тюнин (после паузы). Холодно. Екатерина Михайловна. Вы какой-то мерзляк. Давайте тогда поднимемся, а то еще заболеете. Наука мне этого не простит. Ну пошли, что вы стоите. Тюнин (помялся). А это удобно? Екатерина Михайловна. Через какое-то время будет ясно. Тюнин. А у вас есть телефон? Екатерина Михайловна. Уже условия. Нет, но зато есть центральное отопление. Подойдет? Тюнин. Мне позвонить надо бы. Екатерина Михайловна. Барышне? Чтоб не волновалась? Тюнин. Быстро вы все решаете. Екатерина Михайловна. Решать и надо быстро. Это делать можно медленно. Тюнин. А если в спешке – неверное решение? Екатерина Михайловна. Что значит – верное, неверное? Самое неверное – это не принятое вовремя. А все остальные – верные. Тюнин. Да? Екатерина Михайловна. Да. Тюнин. Интересно. Екатерина Михайловна. Ничего. Тюнин Сами дошли? Екатерина Михайловна. Жизнь научила. Тюнин. Быстро она вас. Екатерина Михайловна. А я способная. Не люблю, когда мне два раза повторяют. Особенно неприятные вещи. Тюнин. А я вон все учусь, да никак не постигну. Екатерина Михайловна. Ну… Может, вы долгожитель. Тогда чего и спешить. Ладно, есть будете? Тюнин. Что? Екатерина Михайловна. Голодный? Тюнин. А-а… Если дадите. Екатерина Михайловна. Смешной вы. Все ждете, пока вам предложат. Тюнин. А надо требовать? Екатерина Михайловна (смотрит на него, потом неожиданно нежно улыбается). Господи… Ребенок на мою голову… (Обнимает его.) Некоторое время они стоят неподвижно, потом Тюнин освобождается. Тюнин (деловито). Значит, так. Суп есть? Екатерина Михайловна (растерялась). Я что-то вас не поняла… Что? Тюнин. Суп, суп. Жидкая горячая пища. Есть? Екатерина Михайловна. Есть. Тюнин. Две тарелки. И погорячей. Екатерина Михайловна. Хорошо. Тюнин. А компот? Есть компот? Екатерина Михайловна (виновато). Нету. Тюнин (строго). Плохо. Чтоб в следующий раз был. Я очень люблю компот. Екатерина Михайловна (покорно). Хорошо. Тюнин (смотрит на часы). А почему стол не накрыт До сих пор? Екатерина Михайловна. А ты не хочешь меня сначала обнять? Тюнин. На третье. Я умираю с голоду. Екатерина Михайловна. Ты же не хотел есть. Тюнин. Не хотел. А теперь хочу. Есть хочу, пить, смеяться, целовать тебя, защищать диссертацию, гулять с внуками, играть в футбол, бежать в кино – и все сразу, вместе, немедленно. Я жить хочу – вот что! Екатерина Михайловна. Господи, какой же ты ребенок! Тюнин. Я не ребенок. Это заблуждение. Я просто не люблю скрывать свои мысли и чувства. Екатерина Михайловна. Голод – это рефлекс. Тюнин. А любовь? Екатерина Михайловна (после паузы, тихо). Ну ладно, я тогда накрою? Тюнин. Подожди. У некоторых народов принято начинать трапезу со сладкого. (Обнимает ее.) Входит маляр – в шапочке из газеты, держит ведро с краской и кисть. Екатерина Михайловна отходит, садится. Маляр осматривает стены, потолок, качает головой, ставит ведро с кистью посреди сцены, закуривает сигарету и, еще раз взглянув на стены, уходит. Сидоров. Не будем ждать, продолжим. И давайте не отвлекаться – о главном. Что у нас главное? Петров. Умение преодолевать трудности. Семь букв. Первая – «в». Тюнин (машинально). Везение. Петров. Похоже. Вбегает Счастливчик Лев. Смотрит на всех безумным взглядом. Николаева. Привет снабженцам. Достал бумагу? Счастливчик Лев. Братцы… Ура… Караул… Николаева. Опять не достал? Ты погляди, на чем пишу. Счастливчик Лев. Какая бумага… Вы же не знаете ничего… Сидоров. Все ясно, опять твои дела. У нас заседание – не видишь? Счастливчик Лев. Плохо. Как в тумане. Никто ведь не верит. Я и сам не верю. Счастье сумасшедшее. Выиграл я, понимаете. Пять тысяч выиграл. В спортлото. Шесть цифр угадал, понимаете, шесть. Она мне говорит – давай греблю. Академическую. Когда я уж пять зачеркнул. А я говорю – коньки лучше. А она – греблю давай. Она занималась ею раньше, там и познакомились, на воде. А я говорю – ни за что, у меня с этим спортом тяжелые, мол, воспоминания. А она мне – раз. Больно. Но тут я уж назло – коньки. Может, если б не вдарила – уступил. А так – вот ей. А сегодня газету глядь – а там черным по белому. Я ей – под нос. А она – пятнами. Шутка ли – столько дней не разговаривала, дулась, а тут что? Обратно молчать – так ведь пять тысяч, это ж с ума сойти, это ж совсем речи лишиться можно. А заговорить – из-за денег, значит? А? Так ей и надо. Будет знать наших. Хотя, с другой стороны, – не вдарила, так и не выиграл бы. А? Не, за пять тысяч пусть хоть каждый день лупит. Небось ты бы тоже согласилась? Николаева. Я и за меньшее согласилась бы. Счастливчик Лев. Извините, если помешал. Но – не могу один, распирает. Лопну… (Убегает.) Николаева. Вот счастливчик Лев, ну счастливчик… Сидоров. Да… То «Жигули» в лотерею, то в Лондон с чужим докладом, теперь – пять тысяч в лото. Надо бы заняться им. Возвращается Иванов. Иванов. Совершенно не дают работать. Что за люди… (Тюнину.) Ну ладно, вы все вокруг да около, вы расскажите, как получилось, что тайное стало явным. Тюнин. Случайно получилось. На собрании. Иванов. На собрании? Тюнин. Да. Я, правда, на нем не был, поэтому, что произошло, знаю только по рассказам… Сидоров. А что за собрание? Тюнин. Обычное цеховое собрание, профсоюзное, кажется. Не то делегата на конференцию выбирали, не то в профбюро кого-то, не помню точно, да это, в общем, и не важно. Собрание как собрание. (Отходит, садится у стола.) Захар Захарович. Товарищи, кто еще желает высказаться? Ну, смелее, товарищи. Время-то идет. Надежда Петровна. А чего обсуждать – все ясно. Все – «за». Захар Захарович. Так нельзя, товарищи. Что это за настроения? Давайте серьезно, в протоколе все же фиксируется. Зинаида Ивановна (ведет протокол). А кстати, какой номер протокола писать? Захар Захарович. А что я, помню? Посмотри предыдущий. В столе внизу где-то. Зинаида Ивановна роется в ящиках. Сергей Ервандович. Ладно, давайте я тогда. Раз такое дело. Захар Захарович. Давай, Сергей Ервандович. Сергей Ервандович. Товарищи. Это… Мы знаем Екатерину, значит, Михайловну. Это… Мы, значит, знаем ее как хорошего производственника, который отдает все силы, все свои силы… Надежда Петровна. И наши. Захар Захарович. Тихо вы. Сергей Ервандович. Которая отдает вместе с нами все силы для решения насущных задач. Это… Пользуется заслуженным уважением. Ну, что еще? Поэтому я предлагаю поддержать ее кандидатуру. Захар Захарович. Это ты нам предлагаешь. А сам-то как – поддерживаешь? Сергей Ервандович. Ну раз выступил, – значит, поддерживаю. Ну, а не поддерживал – не стал бы выступать. Захар Захарович. Так. Ладно. Еще кто? Надежда Петровна, давай ты, ты вон все порывалась. Надежда Петровна. Так, а чего говорить. Я – «за». Как все. Захар Захарович. Да подожди ты – «за». «За» – когда голосовать будешь, выразишь. Ты – развернуто. Слова скажи. Надежда Петровна. Так нет слов. До того «за» – просто слов нет. Захар Захарович. Тебе что, слов жалко? Надежда Петровна. Мне времени жалко. Все же ясно, чего зря… Сергей Ервандович. Давай подводи черту, Захарыч. Захар Захарович. Да? Ну ладно. Тогда я – пару слов. В заключение. Товарищи, я, как и все, с большим уважением отношусь к Екатерине Михайловне. Зинаида Ивановна (держит в руках какие-то листки). А врать-то нехорошо. Захар Захарович. Ты кому это? Зинаида Ивановна. Всем. И вам в том числе. Захар Захарович. Это как это прикажешь понимать? В каком смысле? Зинаида Ивановна. В прямом. Врать, говорю, нехорошо. Нехорошо говорить то, чего не думаешь. Захар Захарович. Ты что, сбрендила? Чего ты болтаешь? Зинаида Ивановна. Болтаю не я, это вы болтаете – про то, как уважаете Екатерину Михайловну. Захар Захарович. Откуда ты это взяла, бред этот? Зинаида Ивановна. Из ящика. Захар Захарович. Какого ящика? Зинаида Ивановна. Вот этого. Захар Захарович. Что ты взяла? Зинаида Ивановна. Мысли ваши о Екатерине Михайловне взяла. Захар Захарович. С ума ты опять сошла. Что это. покажи. Зинаида Ивановна. Наши сокровенные высказывания, записанные большим ученым, товарищем Тюниным. Тайна исповеди – гарантирована. Тюнин (Иванову). В тот вечер я шел не домой, и мне не хотелось таскать взад-вперед эти записи. Захар Захарович. Ты что, ты спятила? Какое же ты имеешь право их читать? Это же неприлично, как минимум. Зинаида Ивановна. А говорить неправду – прилично? Тюнин (Иванову). Я оставил их там на одну ночь. Я не знал, что будет собрание, не знал, что понадобятся старые протоколы. Захар Захарович. Это же секретные сведения. Зинаида Ивановна. А что в них такого секретного? То, что вы думаете, к примеру, обо мне? Это я и так знаю. И вы это знаете, раз сами же и думаете. И все знают, раз вы знаете. Вид только все делаем, будто не знаем. Дорогая, уважаемая… Это вы тут говорите. А вот здесь вот – дежурить идти с ней не хотите, премию получать не хотите, обедать – не хотите, работать в одну смену – не хотите, даже в Италию ехать – санта Лючия, аве Мария – и то не хотите. Ну, так где вы правду говорите – там или здесь? А? Это как, прилично, по-вашему, – в Италию, так с Надеждой Петровной желаете, премию получать, в одну смену работать – это с Изюмовым, обедать – со мной, спасибо за это хоть, это я вам, наверное, желчь помогаю вырабатывать, не иначе. Тут, значит, мы одних людей выбираем. Тайно потому как, да? А открытым голосованием – это, значит, начальство. Так? Так чего же тогда вы меня стыдите, это вас нужно стыдить. Николаева. Помедленней, не успеваю. Тюнин. «Что вы меня стыдите, – говорит она, – это вас надо стыдить». Надежда Петровна. Ну ты, Зинуля, даешь. Сегодня прямо твой день. Именины. Зинаида Ивановна. И ты бы, между прочим, тоже помалкивала. Ты вон вообще кругом Изюмова выбираешь, на все случаи. Мало тебе мужа-кандидата, тебе еще и этого надо. А другим… Надежда Петровна. Слушан, если ты не замолчишь… Зинаида Ивановна. Ну и что тогда? Не выберешь меня в лидеры своей тонкой души? Ну и плевать мне на твою тонкую душу. Меня вон Сергей Ервандович два раза выбрал. Между прочим, орденоносец, народный заседатель, не то что некоторые. Сереженька, Сержик, Сергунек – мы Клавдии твоей ничего не скажем, ладно? А внуков я усыновлю. Сергей Ервандович. Зина, ты что, белены объелась? Зинаида Ивановна. Слушайте, слушайте. А начальница-то наша, она-то, поглядите, кого выбирает… Екатерина Михайловна. Прекрати юродствовать. (Захару Захаровичу.) Ведите собрание. (Зинаиде Ивановне.) Дай это сюда. Зинаида Ивановна. Пожалуйста. Я все и так запомнила. У меня память – не девичья уж небось. Уж чего увижу – уж то запомню. Вы-то у нас, оказывается, вообще ни в одной ситуации никого в своей душе не выбираете. Такая вы у нас душевная. Екатерина Михайловна. Прекрати, я тебе сказала. По-хорошему. Зинаида Ивановна. Вот-вот, видите – по-хорошему. А не то по-плохому будет. Таким и должен быть каждый наш профсоюзный лидер. Правильно, Захар Захарович? Вот давай теперь и проголосуем. Хоть явно, хоть тайно. Сергей Ервандович. А ты про себя скажи, про себя. Сама-то кого выбираешь? Зинаида Ивановна. Я-то? Тебя, Ервандович, тебя, голубь. И обедать с тобой, и ужинать. А поднатужишься ежели очень – так и завтракать. И на прогулку, в дружине – с тобой. Вот только в Италию, ты уж извини, родимый, в Италию с другим съезжу, ладно? Я ненадолго, буквально девять дней. А то там, понимаешь, я буду бояться за тебя. Там такие итальянки, сплошь все синьориты – отобьют, охнуть не успею. Ты ж у нас какой? Ты ж отказать никому ни в чем не можешь – потому как общественник. Так что ты уж для спокойствия моего и коллектива тут пока посиди, в нарсуде позаседай. А вернусь – сразу к тебе обратно. Екатерина Михайловна. Слушайте, уймет ее наконец кто-нибудь или нет? Тюнин. Так никто ее и не смог унять. Сама остановилась. Вдруг, на полуслове. Заплакала и ушла… Вот такая история получилась. Возьми я тогда домой эти анкеты… Иванов. Та-ак… Сидоров. Н-да… Иванов. Значит, в письме все правильно. Вы хоть понимаете, что вы наделали? Петров. Неумолимая закономерность. Шесть букв. Третья – «у», Тюнин (машинально). Случай. Петров. Вот именно. Тюнин. Да понимаю я, понимаю и, поверьте, переживал все это. Хотя, с другой стороны… Может, Зинаида Ивановна была права – кого обманываем?… Зинаида Ивановна. Что вы на меня смотрите? Что я вам – что плохое сделала? Подумаешь… Если секрет – не оставляйте где ни попадя. А оставил – не такой уж секрет, значит. Все ведь прикидываются – думают одно, а говорят другое. А кого обманываем-то? Кого? Вас, что ль? Так вы вон проездом – вас чего обманывать? Начальство? Так его чего, его и обманывать-то неинтересно, оно только и ждет, чтобы его обманули. Просит даже – обманите, мол, меня, а то, не дай бог, правду еще узнаю, а что с ней делать, с правдой-то? С ней ведь что-то делать надо, а тут и без нее – забот. Вот и получается, что себя обманываем. Себя – не дядю. А это уж последнее дело, когда себя. Потому как сегодня себя сам обманул, завтра тебя другие обманут. Тебе ж, мол, дураку, лучше. Меньше знать будешь, позже состаришься. А я, может, не хочу позже стариться. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела путем управиться. Сидоров (перебивая ее). Это нам неинтересно. Это к делу не относится. Тюнин. Да нет, как раз нет. Очень даже относится. Я тоже сначала думал, как вы, – когда они вдруг заговорили. Раньше я слова из них выжать не мог – все отшучивались больше. А тут как прорвало. По делу, не по делу… Без всяких анкет, вопросов. Они сами мне вопросы стали задавать – как жить, как работать. И не ждали ответов, они понимали, что я не могу решить их проблемы. Да они и не мне это говорили – себе… Им важно было произнести вслух то, что долгие годы кипело внутри… Зинаида Ивановна. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела управиться. А когда мне с ней управляться? За день так набегаешься, что уж к вечеру и женщиной перестаешь себя чувствовать. Вы вон постопте у проходной в шесть, поглядите, как женщины с работы идут. В двух руках сумки, и еще под мышкой чего – для дома, для семьи. И через весь город с полной выкладкой, как солдат на марше. А мужчины наши посмотрите как идут, сильная половина? Как легкоатлеты – ни грамма лишнего. Все равноправия добивались. Чтоб женщина с мужчиной во всем равны. Добились вот. Меня слесарь теперь – матом, как мужика. А я, может, не хочу так. Может, я и в цехе не хочу работать. А в заводоуправлении каком-нибудь или КБ. Чтоб в платье ходить, а не в спецовке и в сапогах. А то вон выстояла в субботу полдня, отоварилась, а носить когда? Вечером? Так вечером у нас на улице темно, не видно. Что ты в тапочках, что ты в сапогах. А поди сунься в заводоуправление – одни мужики сидят, рукава протирают. А скажи им что – они тебе: у нас, мол, тоже равноправие. И они, значит, завоевали. А потом он вечером полон сил и желаний, а у тебя желания, может, и есть, а сил вот – нет. Да и к тому же это вон у вас в анкетах все так красиво – кого бы вы хотели выбрать в данной ситуации? А меня кто спрашивает – кого бы я хотела? Я бы, может, вон, к примеру, Колю хотела бы выбрать. А только на самом деле – не я выбираю, а меня. И не Коля, а Петя. А на кой он мне сдался, этот Петя. Я не знаю, может, я одна дура такая, может, другие как-то устраиваются. Николаева. Ну да, как же, устроишься тут. Когда они прямо рождаются женатыми. Петров. Причина матриархата. Семь букв. В середине – «ф». Тюнин (машинально). Дефицит. Петров. Подходит. Николаева. Вам все подходит. А нам каково? Иванов (Тюнину). То, что вы говорите, это, конечно, очень интересно, но вы не себя там представляли, вы представляли институт. И тень не на вас одного пала – на всех нас. По вас будут судить об ученых, а вы… Входит уборщица с пылесосом, включает его, начинает уборку. Иванов продолжает говорить, но его не слышно. Говорит он долго, энергично жестикулируя, – пока Сидоров не показывает ему на часы. Иванов говорит что-то Николаевой и уходит вместе с Сидоровым. Уборщица выключает пылесос и тоже уходит. Николаева. Вот всегда так. Каждый раз в буфет последней и хоть бы раз кто очередь занял. Опять сосиски не достанутся. (Уходит.) Покидают сцену и все остальные – кроме Петрова, Тюнина и Екатерины Михайловны. Она тоже пошла было, но Тюнин окликнул ее. Тюнин. Катя! Екатерина Михайловна. Оставь меня! Тюнин. Я хочу объяснить, это случайно все получилось… Екатерина Михайловна. Я думала, ты ребенок, а ты… Тюнин. Катя… Екатерина Михайловна. Я думала – действительно… Тюнин. Но… Екатерина Михайловна. Поверила, а вдруг и вправду – с первого взгляда… Тюнин. Но ведь… Екатерина Михайловна. А сам как Иуда – за тридцать рублей, за кандидатскую прибавку… Тюнин. Катя! Екатерина Михайловна махнула рукой и пошла. Тюнин рванулся было за ней. Екатерина Михайловна. Не провожай меня. (Уходит.) Тюнин достает бутерброд, кладет его на стул. Появляется столяр с ящиком, из которого торчит пила. Осматривает мебель, пробует потрясти стул, недовольно качает головой, берет стул и уносит его вместе с бутербродом. Тюнин смотрит ему недоуменно вслед. Петров. Перерыв на ужин. Семь букв. Тюнин (машинально). Антракт. Петров (увидел, что в зале загорается свет). Судя по всему. Оба уходят. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Та же обстановка. Входит Tюнин, смотрит на часы, садится. Появляется Петров, решая на ходу кроссворд, за ним Иванов и Сидоров. Сидоров. Сегодня, если они выиграют, то все – серебро в кармане. Иванов. Да я боюсь, не успеем. Сидоров. Ну вот, опять. Что за жизнь. Работаешь, работаешь, ничего хорошего не видишь. Одни недостатки. Иванов. А я и секретарши даже уже не вижу. Где она? Петров. Задержка по уважительной причине. Шесть букв. Третья – «о». Тюнин (машинально). Прогул. Петров. Кажется. Иванов. Каждый раз одно и то же. То сапоги дают, то за тюлем стояла, в прошлый раз гжель выбросили. Вроде бы приоделась и обставилась, пора бы и честь знать. Сидоров (смотрит на часы). Действительно уж пора. Входит Счастливчик Лев – скорбный, рассеянный. Молча присаживается у двери. (Радостно.) Ба, Счастливчик Лев! Ну как – получил? Инкассатор не нужен?… Счастливчик Лев молчит, раскачиваясь. Чем дали – зелененькими или фиолетовыми? Счастливчик Лев (после паузы). А главное – что я им сделал?… Уже еле здороваются. Зазнаешься, говорят, теперь, жмотом, говорят, станешь. Я ж еще не стал, а уже говорят. Ну что за люди… И жена тоже… Не разговаривает. Ты, говорит, теперь все на деньги меришь, я, говорит, уже, конечно, не по тебе, теперь тебе актрису подавай. А? А я этих актрис, я их как огня боюсь. Надо же, чтоб так не везло. Начальник отдела вызвал. Ты, говорит, извини, я, говорит, тебя на премию представлять не буду. Тебе это ничего не составит, на спички разве, а другим больше достанется. Я ему – а мой престиж как? А он говорит – я о нем и забочусь, зачем тебе, что люди про тебя говорят, что ты рвач. А? Уже говорят. Еще приказ не подписан – уже говорят. А в завершение – соседка доконала. Приходит – у вас соли, говорит, нет? А ты ж поди-ка такое совпадение – кончилась. А она разве поверила? Конечно, говорит, у вас теперь даже соли не допросишься. Ну, чтоб так не везло. Ведь что обидно? Еще копейки не потратил, в сберкассе даже еще не получил, а уж со всеми переругался. А? Ну ты скажи. Все говорят – счастливчик Лев, счастливчик. Как насмешка. Машину выиграл – разбился, еле выжил. В Лондон поехал – жена ушла, еле вернул. Сейчас вот – обратно неприятность, не знаю, как выдержу. Ну, чтоб так не везло, это же придумать надо. (Тюнину.) Ну скажи. Тюнин. Нашел у кого спрашивать. СчастливчикЛев. Есть же на свете счастливые люди – ничего не выигрывают. (Уходит, столкнувшись в дверях с Николаевой.) Николаева (запыхавшись). Извините, опоздала немного. Иванов. Опять туфли? Николаева. Нет. К маме в деревню ездила. Иванов. А вовремя нельзя было вернуться? Николаева. Да билетов на поезд не достала. Иванов. Вечно у вас какие-то причины. То самолеты не летают, то каблук сломался… Ладно, продолжим заседание. На чем мы остановились? Входит водопроводчик, осматривает комнату, подходит к батарее центрального отопления, стучит по ней, слышит стук в ответ, достает ключ, отвинчивает ее и уносит. Иванов. Так на чем мы остановились? Николаева. Сейчас найду. (Листает блокнот.) Мужиков совсем в деревне не осталось… Вот, нашла – на последствиях остановились. Тюнин. Я говорил, что собрание это имело последствия – и для меня, и для них. Сидоров. Боюсь, что для вас оно еще только будет иметь. Тюнин. Ну уж хуже, чем было, не будет. Входят все участники спектакля, рассаживаются. Зеленский. Ну что ж, наш ученый друг… Кажется, Александр Сергеевич был прав. Тюнин. Кто это? Зеленский. Пушкин. Кажется, действительно наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни. Боюсь, что вы несколько загостились у нас. Тюнин. Но я же еще не кончил. Еще в других цехах… Зеленский. Вы полагаете, одного цеха нам мало? Тюнин. Но это ведь случайность. Зеленский. Случайность? Это должностное преступление. Тюнин. Ну… Это чересчур сильно сказано. Зеленский. А вы не согласны? Тюнин. В каком-то смысле… действительно… (Иванову.) У нас на каждой анкете написано сверху – все сообщаемые вами сведения будут использованы только в научных целях. Иначе кто бы стал с нами разговаривать. Я сам переживал все это больше, чем они. И Зеленского, кстати, не мои дела волновали. Просто все теперь узнали, что в цехе есть неофициальный лидер – Изюмов. Зеленский. Интересное кино получается. Мы проводим кадровую политику – растим людей, выдвигаем их, поддерживаем, укрепляем их авторитет, а потом приходят какие-то гастролеры и устраивают тут спектакли, и вовсе, значит, оказывается, начальник – никакой не авторитет для подчиненных. Для них, оказывается, авторитет – совсем другой дядя. Что ж, в этом и есть наша социология – смуту сеять? Тюнин. Но вы сами же заказывали нам это обследование? Даже деньги за него платите. Зеленский. Н-да… Скажите, ученый друг, – вы сейчас в аспирантуре или в детском саду?… Ваше обследование – вы знаете, что бы я с ним сделал, если бы все было нормально? Положил бы вот в этот сейф, запер бы вот на этот ключ и доставал бы, когда нам надо. Нам – а не вам! Уж не обессудьте. А вы выпустили джинна из бутылки – и что мне теперь прикажете делать? Тюнин. Я привожу там комплекс рекомендаций. Зеленский. Насчет рекомендаций – это, конечно, спасибо. Но, во-первых, у меня этих рекомендаций – сверху, снизу, сбоку – знаете сколько? А во-вторых, там говорится, что делать медленно, а я спрашиваю, что делать быстро. Сейчас. Тюнин. А почему так срочно? Зеленский. Если бы вы не устроили этот спектакль, я бы не торопился. А теперь – вынужден. Не могут быть у одного туловища две головы. Тюнин. Да они и раньше были, просто вы этого не знали. Зеленский. Не во мне дело. Они сами этого не знали. А неосознанный факт – это еще не факт. Пока человек не понял, что хлебным ножом можно зарезать другого человека, этот нож не опасен, он – не оружие. Вы поняли? Вы выявили скрытую расстановку сил в коллективе, и это теперь уже как бы другой коллектив. Он менее управляем, чем вчера. Екатерина Михайловна для них уже не авторитет. А он не авторитет для меня. Тут мы с вами расходимся. Тюнин. А я и не настаиваю ни на чем. Кого кем назначить – дело администрации. Мы только говорим, какой тип руководителя желателен в данном коллективе. Зеленский. Ничего. Коллектив перебьется. Тюнин. Но это чревато новыми конфликтами. Зеленский. Больше конфликтов не будет. Мы извлекаем уроки из ошибок. Тюнин. Но… Зеленский. Из чужих – даже лучше. Мы уберем Изюмова из цеха. Тюнин. То есть как?! Зеленский. Согласно вашей рекомендации. Сами же говорите: хорошо, когда в цехе один лидер. Вот мы так и сделаем. Тюнин. Но это… это же нечестно! Изюмов-то в чем виноват? Зеленский. А я не понимаю – что вам Изюмов? Кто он вам – сват, брат? Тюнин. Да никто, я его вообще в глаза не видел. Зеленский. Ну так в чем же дело? Побеспокойтесь лучше о себе. После того, что вы устроили в шестом цехе, мне будет очень нелегко разрешить вам продолжить работу в других цехах. Очень нелегко. Так что вы уж скажите спасибо, если я смогу это для вас сделать, заканчивайте и идите пишите диссертацию. И не забудьте позвать на банкет, когда защитите. Тюнин. Но… Зеленский. Если защитите. И, кстати, прекратите принимать исповеди. Вы не священник, а у нас не божий храм. Тюнин. Но если люди идут ко мне с тем, что у них наболело, что же мне – гнать их? И потом, это интересно – то, что они говорят. И для вас даже больше, чем для меня. Вы вот послушайте, я две тетради исписал… Сергей Ервандович. Это… Что это я хотел? Забыл. Ведь хотел что-то сказать. А, ладно. Говори не говори – один дьявол. Даже наоборот. Меньше скажешь, больше нервов сбережешь. Я поначалу тут все высказывался, горячился. Все не по мне тут было. Я до этого цеха в седьмом работал – там порядка побольше было. Там коллектив, традиции. Там мастер – человек. Там со мной здоровались – картузы снимали. Начальник цеха сам из мастеров в прошлом, в этом-то и шутка. Начальник – он что? Он должен уметь слушать. Перво-наперво слушать. А уж потом – разговоры разговаривать. Это ведь каждый дурак умеет. А толку что от этих проработок? Как ветер налетел, так и улетел. Только пыль поднялась. И не видно в ней ничего – где по делу, а где по гонору. А рабочий – он этого не любит, когда не по делу. Этот цех вообще несчастный. До нее начальник был – все до лампочки ему, полная электрификация. Наша пришла – в каждую щель норовит. Ну, разве это дело, чтоб начальник в ерунду лез. Для этого и есть – мастер. Мне за это деньги платят. Небольшие, правда, но все же. Их же отработать надо. А для этого мастер, я то есть, престиж должен иметь. Уважение всеобщее от рабочих. А как они меня уважать будут, когда меня на их глазах ругают все кому не лень. Где это видно – мастеру при рабочих выговаривать. А у нас – запросто. Как публика есть – так сейчас спектакль. Не по-хозяйски это, себе же во вред. Они потом с меня же спрашивать сами будут. А я бы рад в рай, да грехи не пускают. Не мои грехи – ихние. Рабочий видит, как со мной сверху, и так же – снизу. Вот и получается, я меж двух огней. Почему интересы рабочих не защищаешь, почему на поводу у рабочих идешь? Вот и крутись. Извините, я тут вроде лишнего, наверное… Наболело. Кому-то надо высказать. Давление в душе понизить. А что-то я ведь вам хотел сказать – забыл. Важное что-то. А что – не помню. Зеленский. Ну и что здесь нового? Америку открыл. Тюнин. Но если это все известно, то почему же до сих пор… Зеленский (берет ручку). Кстати, кто это говорил? Тюнин. Не важно. Один из мастеров. Зеленский. В жилетку всегда легче плакать, чем что-то делать. Особенно если жилетка пришлая. (Кладет ручку.) Я знаю, чьи это речи… Входит курьер. Курьер (Иванову). Вас просят зайти в дирекцию. Иванов. Зачем, не знаешь? Курьер. В приказе расписаться. Насчет эффективности работы. Иванов. И для этого отрывают от нее? (Пожимает плечами, уходит вместе с курьером.) Тюнин (после паузы). Катя… Екатерина Михайловна. Опять ты меня караулишь? Тюнин. Катя, это глупо. Неужели ты всерьез считаешь, что я хотел хоть как-то тебя… Ну как ты можешь даже думать так? После всего… Ведь если бы не то собрание… Ну что ты молчишь? Неужели из-за того, что кто-то что-то сказал… Ты подумай – три миллиарда, а мы – две песчинки, и какой же случай должен был свести нас… Это судьба, Катя, неужели ты не понимаешь? (Обнимает ее, она пытается освободиться, но он не пускает.) Катюша… Катенька… Свет мой… (Она затихает в его объятиях.) Екатерина Михайловна (после паузы). У тебя нос холодный. И руки как лед. Господи, почему мне все время тебя жалко? Что я за дура такая… Тюнин. Ничего ты не дура. Ты очень даже умная. И жалко тебе не меня – нас. Разве нет? Екатерина Михайловна. Ну ладно, иди, поздно уже. И ты замерз, простудишься. Тюнин. А может… Екатерина Михайловна. Не стоит. Я устала. И какая-то сама не своя. Я не понравлюсь тебе – такая. Тюнин. Ерунда. Екатерина Михайловна. И потом… Я не знала, что мы встретимся, и договорилась… Ко мне должны прийти. Тюнин. Так поздно? Кто? Екатерина Михайловна. Не все ли равно. (Пауза.) Изюмов. Он приехал, хотел зайти. (Пауза.) Тебе это неприятно? Тюнин (после паузы). Скажи… А это правда, что… Екатерина Михайловна. Нет. А кто тебе сказал эту глупость? Тюнин. Сказали. Екатерина Михайловна. Зинаида, не иначе. Тюнин. Это неправда? Екатерина Михайловна. Нет. То есть он… Но это было давно. А Зинаида… Вот теперь и сводит счеты. Тюнин. Как у вас все сложно. Екатерина Михайловна. Сложно? Жизненно. Это раньше люди в одном месте работали, в другом – любили. Время было – на другое место. А сейчас когда? Работа – транспорт – магазин – кухня. Вот и вся любовь. В транспорте – тесно, в магазине – некогда, на кухне – некого. Вот и остается… Тюнин. Ты, оказывается, циник. Екатерина Михайловна. А ты разве на водах меня встретил? И не на балу. Тюнин. Ну и что в этом хорошего? Екатерина Михайловна. Раньше только вас красила работа, вы отдавали ей свою жизнь, а мы свою – вам. А теперь… Ну ладно, не будем считаться, кто кому. Иди, уже поздно. Тюнин. Катя… Екатерина Михайловна. Что? Тюнин. До завтра? Возвращается Иванов. Иванов (Тюнину). Я видел вашего профессора. Он, оказывается, предупреждал вас. Тюнин (Екатерине Михайловне). До завтра, да? Иванов. Вы что, не слышите меня? Тюнин (Иванову). Что? Иванов. Я говорю, ваш профессор считает, что вы сами нарвались на неприятность, что он вас предупреждал. Тюнин (посмотрел на Екатерину Михайловну, которая отошла, нехотя повернулся к Иванову). Профессор… Да, действительно предупреждал. Профессор. Вы, голубчик, правда такой наивный или прикидываетесь? При чем здесь какой-то Изюмов? Речь не о нем – о вас! О вашей диссертации. Если вы с ними поссоритесь, они вообще не дадут вам отзыва. Или дадут отрицательный. Это значит – новый эксперимент. На другом заводе, может быть, даже в другом городе. Это еще год-полтора. Тюнин. Так… А если я, значит, сделаю вид, что ничего у них не произошло… Профессор. То они сделают вид, что у вас ничего не произошло. Тюнин. Значит, можно плевать на здравый смысл, не надо уступать место инвалидам, разрешается обижать слабых и брать чужое? Так? Профессор. Когда в чем-то не везет, голубчик, главное – не обобщать. Николаева. Хорошо сказано. Тюнин. Но они зачеркивают весь смысл нашей работы. Что же, закрыть глаза на это? Мол, не наше дело? Нет, это так нельзя оставить. Профессор. А что вы можете сделать? Тюнин. Зеленский – не господь бог, на него тоже есть управа. Профессор. Ничего вы не добьетесь. Тюнин. Я или мы? Профессор. Вы. Я должен думать о лаборатории. Если завод прикроет нашу работу, это отнимет у каждого приличную сумму из зарплаты. На себя вам, конечно, наплевать – истина дороже, не в деньгах счастье, бедность не порок – что еще там говорят в подобных случаях? Ну, ладно, вы за свою принципиальность будете платить. А ваши товарищи за что? (Пауза.) Вот так-то. И не надо скандалов, жалоб, вообще хорошо бы поменьше внимания к нам. Мы еще не так красиво выглядим. Нас пускают-то из милости – как бедных родственников. И все поглядывают – не стащили бы фамильное серебро. А уж после вас – так от социологов вообще как от чумы шарахаться будут. Тюнин. Знаете, я тоже так подумал сначала. И даже не хотел на другой день на завод идти. Но оказалось – все наоборот. До этого я их искал, а теперь – они меня. Профессор. Да уж наслышан. Из красного уголка исповедальню сделали. Я не имею ничего против доверительных бесед, на том стоим, но руководство завода недовольно: в рабочее время – о личных делах. Тюнин. О личных? А вам не сказали, что для них стало личным делом? Нет? Надо, знаете, очень допечь человека, чтобы он на работе о работе говорил. Надежда Петровна. Может, мы лучше завтра побеседуем? А то сегодня день был сложный. Что поделать, работать ведь тоже иногда приходится. Не все же говорить о работе. У нас вон сколько лозунгов – стен не видно. Их прочитать только – полдня уйдет. За все, оказывается, бороться надо. Даже за чистоту в цехе. Просто взять метлу да подмести – это не то, тут минут за тридцать можно управиться, а дальше – как ни крути – работать надо. А если бороться – так это уж мероприятие, это уже дня на два, а может, и поболе. Тут уж если на саму работу времени не останется, никто не попрекнет. А как же – боролись… А какие только мероприятия не проводятся в рабочее время. Агитаторов – отпусти. На политинформации – отпускай. Бюро – часок от смены непременно захватит. Характеристику оформлять – обязательно днем, после гудка хорошей уж не получишь. Ордер получили, квартиру смотреть – опять днем; вечером плохо видно. Вот – социологический опрос – ну, это уж само собой, вроде как для дела считается. Ну, а уж о собраниях, совещаниях, планерках и говорить нечего. Даже зарплату раздают в рабочее время. Ерунда вроде – постоял минут десять, обменялся впечатлениями по поводу полученного – минут сорок, подумаешь, о чем говорить. И вот если все так взять да сложить – интересно, сколько на саму работу останется? А может, рабочее время – это не то, в которое работают, а то, в которое говорят о работе? А работать тогда надо в нерабочее время, сверхурочно? Что – вы думаете, я шучу? Посмотрите табель – сколько у нас сверхурочной работы. А ведь она вдвойне оплачивается. Вот и получается, что фактически мы вдвойне оплачиваем нашу бурную общественно-публицистическую деятельность. Ну, да ладно, это так, к слову, чтоб вы в полной мере оценили полученные от нас сведения. Дорогие они получаются, если подсчитать. На вес золота. Так что вы из них уж что-нибудь путное сообразите, а то как там насчет овчинки и выделки? Ладно, это у меня так – небольшой крик души вырвался – полушепотом. Сидоров. Это вы на что намекаете? На наше заседание? А когда же его – после работы проводить? Тюнин. Я ни на что не намекаю. Я вам рассказываю, о чем у людей душа болит. Сидоров. Это к делу не относится. Тюнин. Очень даже относится. Психология – от слова «психо» – душа. Николаева. О чем у них душа болит, и без психологии известно. Вечером – где бы выпить, а утром – где бы опохмелиться. Мой сосед вот… Тюнин. Вам не повезло с соседом. Не все же такие. Многие как раз переживают из-за этого. Захар Захарович. Какие-то вы все несерьезные вопросы задаете. Вот почему вы не спросите, к примеру, как мы боремся с пьянством. Не бойтесь, спросите! Что? Гнать? Гоним. Не допускать? Не допускаем. Иди спи, мол, отдыхай. Нет, все правильно, а то у него радость неполная будет. Ну, конечно, прогул в табеле – это мы пишем. И из зарплаты этот день – все по закону. Так? Вроде так. На первый взгляд. А если еще раз посмотреть, повнимательней? Ну, вычел я с него, ну, обругал публично, ну, докладную написал. Так не ему ведь написал, не он ее читать-то будет. Он, может, вообще неграмотный. Ну, не в этом дело. Допустим даже, посрамленный он ушел. А план его? Он что – с ним ушел? Нет, он тут остался. Вот где. (Хлопает себя по шее.) А выполнять его кто должен? Он вроде бы. Поднажать – и наверстать. Ну, верно ведь, если по совести? Так ведь. Ну, так если по совести – он пить не должен в рабочее время. А раз пьет, значит, нету у него ее, совести. А раз нет, значит, и поднажимать не будет, и наверстывать. А что же тогда будет? А будет тогда невыполнение плана по всему участку. И не получит премию не он один, а еще кое-кто. Я, например. За что же я не получу ее? Это вопрос задачи. Ответ: за то, что наказал и не допустил. Что же я должен делать в этой ситуации? Это еще один вопрос задачи. Я попрошу его выйти в субботу или в воскресенье. Понимаете – не прикажу, не велю – попрошу. А он, сукин сын, еще покуражится и подумает; подойди завтра, скажет. Понятно? И если уважит он меня и отработает свое – не чужое, то я ему за это вдвойне выпишу. А потом еще отгул дам. Потому как в выходной работал. Возникает в этой связи третий вопрос: чем же я его наказал? Подсчитываем и отвечаем: тем, что дали поспать, когда все работали, и потом заплатили за работу в два раза больше, чем другим. Вот такая, значит, алгебра получается, товарищ социолог. Что же вы не записываете, вы запишите, а то забудете. Иванов (Тюнину). Ну, хорошо, допустим, все это интересно – то, что вы рассказываете. Но нас интересует, что дальше было. Вы, говорят, ходили в инстанции? Тюнин. Ходил. Иванов. Ну, и что вам сказали? Тюнин пожал плечами. Понятно. Не поддержали, значит. Ну, и что вы? Тюнин. Что я? Мне терять нечего. Петров. Акт отчаяния из восьми букв. Кончается на мягкий знак. Тюнин (машинально). Смелость. Петров. Вот именно. Иванов. Значит, собираетесь… (Посмотрел наверх.) Тюнин. Не знаю. Изюмов попросил не ходить. Появляется Изюмов. Иванов. Изюмов? Но вы же вроде не виделись с ним? Тюнин. На заводе. А он меня здесь разыскал. Изюмов (Тюнину). Я понимаю вас: вы из-за меня на голгофу, а я… Но это эмоции. А если по делу… Вы женаты? Знаете, почему изменяют женам?… Нет, не поэтому. Это пошло. Потому что для возлюбленных мы даже лысые – кудрявые. А жена заставляет бороться с облысением. Улавливаете нюанс? Жена требует, должна требовать – не для себя даже, для детей. Она как бы начальник семьи, а начальниками всегда недовольны. Ко мне же в цехе – как к любовнице. Я не заставляю, не посылаю, не объявляю, не требую. Более того, им кажется, если я не согласен с ней, я согласен с ними. Это аберрация. Мне тоже не нравятся их опоздания, расхлябанность, пьянство. Но я за это не отвечаю. Мое дело – технология: давление, температура, скорости. Улавливаете нюанс? Поставьте меня на ее место, и я тут же стану женой – я должен буду осуществлять функции власти, в том числе и карательную. И ко мне тут же изменится отношение. Я как оппозиция в английском парламенте, как теневой кабинет. На выборах я могу победить, но как только я начну руководить, я очень скоро стану уязвим для критики. Человек должен знать свое оптимальное место. Начальник – это профессия. К этому надо иметь склонность. Екатерина Михайловна – боец. А я – созерцатель. Она внутри событий. А я – над. Естественно, сверху часто виднее. Мы с ней антиподы, но мы нужны друг другу. Вы же ученый, знаете: всегда должна быть и вторая точка зрения. Глядишь, в споре что-нибудь да родится. Это во-первых. А потом… Вы, наверное, знаете – у нас была авария. И был конфликт. Но он носил технический характер, а не личный. Если же меня назначат вместо нее, это будет выглядеть как сведение личных счетов. Улавливаете нюанс? Поэтому давайте договоримся: не надо ничего менять, не надо ни во что вмешиваться. Вы пришли и ушли, а нам вместе работать. Тюнин. Как же вместе – они хотят… Изюмов. Перехотят. Это из области иммунологии: реакция на чужеродное тело. Вы уйдете – температура снова станет нормальной. Нет, нет, вреда вы не принесли, не переживайте, даже наоборот, – иногда встряска полезна. Но любое лечение чревато осложнениями. Улавливаете нюанс? Поэтому я и пришел: не поднимайте волну… (Отходит.) Иванов. Ну… И стоило из-за него копья ломать. Ругаться со всеми, рисковать защитой, а он вместо спасибо… Сидоров. А вот все про какую-то аварию говорят. Что за авария – не узнавали? Тюнин. Узнал. Рассказали… Надежда Петровна. А чего здесь рассказывать?… Обычная история. Наша вылезла с предложением: не увеличивая площади, увеличить производительность. Теснота у нас – сами видели, тут не то что новую аппаратуру – старую еле втиснули. Так она предложила как бы второй этаж сделать. Не целиком, целиком тоже не проходил, а галерею вдоль стен. И на ней – аппараты. И центр свободен, и обслуживать удобно. На первый взгляд – очень даже остроумно. А вторым – вторым тогда никто не поглядел. Кроме Изюмова. Он посчитал – прочность перекрытий недостаточна, пролеты великоваты. Для статики – в самый раз, а аппараты наши, вы видели, – когда компрессор включается, вибрировать начинают. Ну, вроде холодильника. И если бы они, не дай бог, все сразу включились, одновременно… Знаете, как на мосту, когда строй солдат проходит, специально команду подают – чтоб не в ногу, а то рухнет. Так и тут. Он ходил к математикам, теория вероятности… Наши его на смех – чтоб все сразу, такого не бывает. Он им расчеты. Они их в сейф. Он докладную. Они ее туда же. Он к директору. Наша озлилась. Думает, он из упрямства. Двутавром прозвала его – не гибкий, мол. У нас ведь гибкость синонимом ума стала. Философию гибкости даже создали: уступим в малом, чтоб выиграть в большом, не лезь на рожон, не плюй против ветра и тэ дэ. Какая это философия? Наркоз это – чтоб стыда не чувствовать, что перед трудностями пасуешь. Словом, не гнется наш Двутавр, хоть они его и так, и эдак. И в колхоз грозятся на месяц, и в Сочи путевку предлагают соцстраховскую. А он свое: велики пролеты. А работы уже полным ходом, на всех углах уже раззвонили. Ну что ему оставалось? Молить бога, чтоб он не прав оказался. Тем временем построили, пустили. Цветы, кинохроника, все как положено. Наша из президиумов не вылезает, а он – из цеха: все считает, пересчитывает. Тут и премия подоспела. Она ему – как себе. Знай, мол, наших. Он деньги получил и в конверт их прямо у кассы. Конверт заклеил, через два года, говорит, если ничего не случится, на половину всех денег куплю вам цветы. Это он ей. А она – ну что ж, подожду, пока вазы буду собирать. Ну вот… А через три месяца… Хорошо, в ночную народу мало было. Ну, тут комиссия за комиссией. Прокуратура, министерство. Он про докладную ни слова, она сама не выдержала. Опять, стало быть, благородная. Комиссии позаседали, решили все же – несчастный случай – и укатили. А мы опять в трудовом порыве – дыры латать. А Изюмову – втык: почему, мол, тогда не настоял на своем, если был уверен. Он говорит: я же писал. А Зеленский: ты, говорит, по штатному расписанию не писатель, а инженер, должен свои инженерные убеждения отстаивать до конца. Так и сказал. Только вот не уточнил – до чьего конца. Ну, словом, что вам сказать… Так вот и живем: один без вины виноватый, услали на какие-то курсы, чтобы глаза комиссии не мозолил, другая – снова в передовиках. А как же – весь ремонт своими силами, по две смены пилили. Она лично балки таскала… Всем опять премию, ей опять как ему – настояла. Вот только не знаю, возьмет ли… Сидоров. Ну, и что – взял? Тюнин. Не знаю, он тогда еще не приехал. Николаева. Я бы взяла. С паршивой овцы… Входит курьер, протягивает Иванову конверт. Иванов. Что это? Курьер. Билеты. Вы заказывали. Иванов. А-а… (Открывает конверт.) Позвольте, но это в Таллин. А у меня командировка в Ленинград. Курьер. В Ленинград не было. (Уходит.) Иванов. Но что же мне – опять командировку переписывать? (Уходит вслед за ним.) Тюннн (Екатерине Михайловне). Катя! Погоди, не беги… Екатерина Михайловна. Ну что? Мне некогда. Тюнин. Почему ты не хочешь встретиться? Екатерина Михайловна. Мы встретились. Что дальше? Тюнин. Ну на ходу разве поговоришь… Екатерина Михайловна. А о чем теперь говорить? Что хотел, ты уже сказал. Везде, где мог. Спасибо. Тюнин. Ну, а что я мог сделать? Если б они не ре«шили убрать Изюмова… А как после этого молчать? Человека ни за что ни про что… Фактически из-за меня. А я – в кусты? Ну как?… Погоди, дослушай… Ты думаешь, я сам не переживал? Получалось, защищая его, я как бы против тебя… Екатерина Михайловна. Слушай, оставь меня в покое с твоими переживаниями. Что ты как баба какая. Пора уж стать мужчиной. Воюешь – воюй, если убежден. Берешься решать судьбы людей – решай, если уверен. Но не извиняйся на каждом шагу, противно… (Уходит.) Тюнин (вслед ей). Катя, погоди!… Что же теперь будет?… Неужели из-за этого… Екатерина Михайловна возвращается. Тюнин смотрит на нее, словно только что ее увидел. Екатерина Михайловна. Можно? Здравствуйте. Сидоров. Здесь заседание. Екатерина Михайловна. Я знаю. Я как раз к вам. Сидоров. А вы кто, простите? Тюнин (придя в себя). Это – Екатерина Михайловна. Начальник цеха. С ид о р о в. Ах, вот как… (Смотрит на нее с интересом.) А мы разве вас вызывали? Что-то не помню. Екатерина Михайловна. Нет. Я сама пришла. Дело в том, что… Словом, письмо по поводу… (Смотрит на Тюнина.) Его я написала. Тюнин. Ты?! Не может быть… Екатерина Михайловна. Я хочу его забрать. Сидоров. То есть как это – забрать? Петров. Причина необдуманных поступков. Семь букв. «О» – вторая. Тюнин (машинально). Совесть. Петров. Верно. Екатерина Михайловна. Это неправда – то, что там написано. Сидоров. Как это неправда, когда гражданин вот во всем сознался. Целую пьесу нам рассказал – в ли-«цах. Что же – ничего не было? Екатерина Михайловна. Было. Но неправда, что он во всем виноват. И я бы не хотела… Если можно, верните мне его. Сидоров. Не знаю. Я должен посоветоваться с председателем. (Уходит.) Тюнин (после паузы –  Екатерине Михайловне). Почему ты это сделала? Екатерина Михайловна. Не знаю. Теперь не знаю. Тогда, наверное, знала… Ты мне столько зла принес. Одним движением – не важно, пусть нечаянным – все: и прошлое, и будущее… Этот цех – думаешь, женщине просто на заводе тянуть лямку, нет, не тянуть, тянут через силу, а я на работу бежала, мне каждый день в радость был… А когда появился мальчик с пальчик со своими дурацкими вопросами, я и конца дня ждать стала… Впервые… А потом, когда все это случилось… Не знаю, я все ломала голову – зачем это тебе, какой прок? Унизить? Отнять все разом? Не знаю… Жила как в тумане… Утром не хотела идти, вечером – возвращаться. Ты отравил все, чем я жила, все… За Изюмова – кто он тебе? – ходил, бился, а то, что со мной… Я говорила себе: это в конце концов не смертельно, это даже полезно: на себя – чужими глазами… Но я не понимала, почему не твоими? Почему не от тебя узнала? Ты приходил, говорил о чем угодно, а у самого камень за пазухой… Одно желание было, одно: чтоб и тебе, чтоб и ты… Что – не важно, только бы побольнее… А потом, когда все как-то… Когда немного отпустило… Опять мрак – уже от стыда… Хотелось забиться в какую-нибудь щель, чтоб меня никто не видел и я – никого. Боялась потерять работу, боялась тебя потерять, а потеряла себя… Господи, до чего человек дойти может… До чего его можно довести… Не знаю, поймешь ли. Раньше ты был понятливый мальчик. Так мне казалось… А сейчас… Может, и поймешь – потом… Пауза. Тюнин. Что в цехе? Екатерина Михайловна. В цехе?… Не пойму что-то. Вроде все хорошо. Всех как подменили. Все всё делают. Никому ничего напоминать не надо. Все вежливые. Даже подозрительно как-то. Вдруг, ни с того ни с сего… (Подумала.) А может, просто все когда-то должно было выйти наружу?… Нам же все некогда, мы все мчимся куда-то, никого не видим, не лица – общий пейзаж, как из окна поезда. И может, надо, чтобы что-то случилось, чтобы остановиться и увидеть, кто с тобой, а кого с тобой нет… Не знаю… Раньше все как-то понятно было. Даже когда плохо. Плохо – но понятно. А сейчас… (Пауза.) Думала уйти, меня звали. Как ты считаешь? Пауза. Ах, ну да, ты же так и считал, забыла. (Пауза.) Тебя не видно, я искала. Тюнин. С понедельника должен продолжить. Если вот… Екатерина Михайловна. В каком цехе? Тюнин. Еще не знаю. (Пауза.) И что же теперь будет?… Екатерина Михайловна (после паузы, тихо). А что может быть? Петров. Начало любви. Одиннадцать букв. Первая – «р». Тюнин (машинально). Расставание. Петров. Похоже. Екатерина Михайловна (Николаевой). Простите, могу я взглянуть на это письмо? Пока их нет. Николаева протягивает ей письмо. Она читает его. Входят Иванов и Сидоров. Увидев их, Екатерина Михайловна рвет письмо на части. Все, словно завороженные, смотрят, как бумажки, кружась, опускаются на пол. Долгая пауза. Николаева (очнувшись). Говорила мама, поживи еще. (Складывает бумаги.) Сидоров (смотрит на часы). Слушайте, братцы, так мы еще на стадион успеем. (Тюнину.) Сергеи, идешь? Иванов. А после футбола, может, ко мне тогда? (Тюнину.) Ладно? Тюнин. Погодите, я же еще не кончил. Сидоров (Тюнину). Дождь обещали, зонтик захвати. (Уходит.) Петров. Самое интересное место спектакля. Пять букв, первая – «ф». (Уходит.) Расходятся и все остальные, на сцене лишь Тюнин и Екатерина Михайловна. Тюнин (посмотрел по сторонам –  никого нет). Какое-то странное чувство. Будто после тяжелого сна. Знаешь, бывает: проснешься, сердце колотится, ты еще в том кошмаре, еще убегаешь от кого-то, но смотришь – знакомые предметы, и никто не гонится, и в окно солнце, и вроде все нормально… А вот тут где-то (показывает на сердце) все равно не отпускает, зажало… У тебя не бывало так? Екатерина Михайловна. У меня и сейчас так. Тюнин. Вот тут где-то, да? Она кивает. Но вообще-то все кончилось?… (Смотрит на Екатерину Михайловну, она молчит.) И солнце вот… И мы… Екатерина Михайловна отрицательно качает головой. Ну как – вот ты, вот я… Екатерина Михайловна (после паузы). Ты есть. И я. А нас нет. Тюнин. Может быть, это сейчас так кажется? А пройдет время… Ну не может же быть, чтобы мы сейчас вот разошлись и никогда больше не встретились. Ну как это может быть?… Найти друг друга и снова потерять? Из-за чего? Из-за должности? Из-за диссертации? Да разве они стоят этого?! Они одного дня не стоят – того, первого, а уж всей жизни… Екатерина Михайловна отворачивается. Сейчас все больно, ни до чего не дотронуться, но это ведь пройдет. Все проходит… Екатерина Михайловна идет к двери. Я все равно не верю – мы не сможем так! Ты слышишь?… Не сможем! Я не смогу!… Екатерина Михайловна уходит. (Кричит вслед ей.) Я все равно буду каждый день приходить к тебе! Слышишь?… А если ты не пустишь… Слышишь, что я говорю? Если не пустишь, я буду кричать под окнами… Пусть весь дом слышит, весь завод, весь город… Пусть все знают, что я не могу без тебя!… Не могу!… (Подняв голову, кричит.) Катя!… Я не могу без тебя! Появляются все участники спектакля, с удивлением смотрят на Тюнина. Я люблю тебя!… Слышишь?… Люблю!… Все тоже поднимают головы и смотрят на окна Екатерины Михайловны. Занавес